Книга: Собачьи ночи

Paйнхард Йиргль

Собачьи ночи

Посвящается всем пустыням

.....отъять руки ото всего......

Готфрид Бенн

–!Никто больше не ступит в эту руину. !Ничто не заставит кого-то отважиться на Такое хотя бы еще 1 раз. Издалека уже в очередном местечке заметил я толпу. И с удивлением сразу услышал это обращение; только 1 это изо всего, что болтливые жители поселка, похожие на вспугнутых, мечущихся туда&сюда и гогочущих уток, хотели нам сообщить. Бульдозер, в котором я сидел, а также все прочие строительные & мусороуборочные машины, с которыми мы явились в это Богом&дьяволом забытое место в бывшей пограничной полосе, производили столько шума, что мы не расслышали ничего другого из криков, которые эти люди сопровождали бурной жестикуляцией, будто хотели стереть написанные в воздухе знаки или разогнать незримые рои насекомых; видимо, нам давали понять, что от нашего намерения – снести все руины & потом разровнять данный участок земли – лучше сразу же, не-сходя-с-места, отказаться. Возможно, они сперва заметили трех иностранцев в нашей колонне, беженцев, албанцев из Косово, а здесь чернорабочих, так что теперь полагали, будто все=мы тоже, как и те, иностранцы; и понимаем только примитивные жесты и окрики –. Поскольку жители поселка не только не перестали махать руками & кричать, но, напротив, еще больше расшумелись, словно хотели нас от чего-то ?предостеречь, водители один за другим выключили моторы, вылезли из кабин и подошли к этим ненормальным, у которых, похоже, не было иных забот, кроме как в страшном возбуждении носиться взад&вперед, КАФКА!!!! натыкаясь друг на друга, отравлять своими криками тишину & к тому же еще шевелить передними конечностями, отчего толпа напоминала гигантское, упавшее на спину насекомое. –:?Предостережение, допустим, но от ?чего: ?Почему так беспокоит их эта горстка руин, в прошлом конюшен, сараев, жилых домов, многие из которых уже тогда, в период принудительной эвакуации отсюда, очень мало напоминали человеческое жилье, и вообще, это так называемое местечко уцелело в перипетиях Тридцатилетней войны, наполеоновских походов и вторжения Красной армии только по 1 причине – потому что все=эти армии попросту не нашли его, это местечко, тонувшее в зарослях кустарника & окруженное лесом, будто оберегающим объятием огромных рук; и только когда здесь появились войска восточнонемецкого бюрократического режима, которые 2жды наново прокладывали границу между Германией и Германией в ходе операций Вредители и Василек^[1], – только тогда наконец и это местечко удалось изничтожить, всего за 8 лет, причем куда радикальнее, чем за восемь столетий разрушила его всякая прочая солдатня; развалюхи, преватившеся в руины, остатки тридцать-лет-назад эвакуированного поселка посреди хаоса запустения, схваченные вьющимися растениями, древесной порослью, ползучими усиками & кустами – будто медленно, бесконечно медленно сжимающейся в кулак рукой; цветки бузины в темноте, бледные ногти&когти на лапах растительных существ, которые с невообразимым терпением, как все растения, ждут исчезновения времени, с самого начала удерживавшего их, растения, в плену своих чар, – ждут, чтобы в то мгновение, когда эти оковы спадут, где-то в другом месте, куда окажется заброшенной такая разновидность жизни, со свойственным всем растениям хлорофильным терпением дать шанс всему уже искорененному, отброшенному & изничтоженному начаться с-самого-начала, еще 1 раз – :?Что же неладно с этим еще в незапамятные годы, еще в эпоху расцвета восточных диктатур разрушенным поселком посреди напитанного всеми мыслимыми смертями ландшафта –:Так, несомненно, думали и другие рабочие, или: не столько думали, сколько, если выражаться точнее, именно такое представление, пусть и не облеченное в слова, каменной тяжестью отягощало их сознание, кода они выступили из тени своих громоздких машин & вразвалочку, О-образными шагами, двинулись к возбужденной толпе.

Собственно, никто из нас не рассчитывал встретить здесь людей. Бывшей приграничной территории & полосы смерти люди, как правило, избегали, вплоть до сего дня, и не только потому, что в песке наверняка..... еще скрывались мины. Дело обстояло так, будто прежний запрет на проникновение в эту часть мира все еще существовал, как и непосредственная угроза смерти, – словно и после исчезновения границы эта аура смерти сохранялась, впечатанная каленым клеймом в отравленный песчаный ландшафт, как в человеческий мозг, чтобы ее влияние, которое в старые времена назвали бы проклятьем, продолжалось и впредь и было тем более вязким, чем больше реальная угроза умирания будет погружаться в глубины истории & в ее, истории, ил.....

1 день выделила наша строительная фирма, чтобы мы все здесь снесли, чтобы собрали & вывезли мусор, а потом разровняли участок, – обычная рутинная работа, объяснили нам, которая делается очень быстро – Вся эта рухлядь сама рассыпется, как только !приблизитесь к ней – С такой работой даже новенький справится. Под «новеньким» имели в виду меня.

Я был одним из последних, кто подошел к группе местных жителей, столпившихся у входа в 1 руину & споривших с рабочими. Казалось, эти люди из ближайшего-поселка еще задолго до нашего появления собрались здесь=снаружи, причем не в 1ый раз, чтобы распространять вокруг себя, словно клубы густого тумана, всякие нелепые измышления, и мы, рабочие стройотряда, подвернулись им весьма кстати – в качестве публики. Я, насколько это было возможно, протиснулся поближе и, вначале сам того не желая, стал прислушиваться к их напыщенной нескончаемой болтовне.

–!Никто больше не ступит в эту руину. !Ничто не заставит кого-то отважиться на Такое хотя бы еще 1 раз. Да и !зачем. Нечего там делать, пока Он остается там-внутри. Вы, если попытаетесь, тоже ничего не добьетесь. Разве что на !себя накличите беду. Мы-то знаем, о чем говорим. Хоть и предпочитаем помалкивать. Ничего с этим не поделаешь. До тех пор, пока тот-что-внутри не умрет & не будет погребен. Мы туда никогда не наведываемся. За каким !дьяволом. Хотя ни в комнате, ни в этом, с позволения сказать, доме !ничего не изменилось с тех пор, как мы в 1ый раз после упразднения границы побывали там. Да и что могло измениться в руине. Сами видете: пустые дверные проемы – беспризорные помещения – ошметки обоев струпьями поверх каменных стен – развалившиеся разбухшие покрытые плесенью и грибками и мхом остатки мебели – и все те же, не больше и не меньше, чем прежде, селитряные испарения, встречающиеся только в руинах –: Все, как вы видите сейчас & каким оно было и раньше=всегда. Ничего, по сути, не изменилось. Так мы думали до недавнего времени. Пока еще раз не подошли к нему & не посмотрели – –

К заплесневелому, гнилому матрасу, на котором он лежал с самого начала – бездвижный ?сколько времени – и без единого слова, только это ужасное прерывистое дыхание, которое, делаясь все реже и тише и тише, становилось дыханием умирающего – И, как бы вам объяснить, даже для умирающего казалось уже чересчур тихим, чересчур редким, как если бы звук этот, проходящий сквозь него, давно превратился во что-то отличное от человеческих звуков..... –!Сколько раз ждали мы окончания этого – все-таки – признака продолжения жизни и думали !Вот !наконец !Теперь он отмучался – и слышали снова, еще более тихое и безжизненное, страшное дыхание человека, который, похоже, не может умереть..... –И так оно продолжалось, с этим ужасным звуком, который, словно сам был=тьмой, сгущался меж каменными стенами; и продолжается до сих пор, и будет продолжаться дальше: такое вот умирание без конца, подыхание под лупой времени ?кто-знает, сколько времени – –

–Так мы думали, пока сюда, в эту зловонную руину посреди безжизненного безымянного поселка не явились вы. Но, как бы вам объяснить, именно перед вашим появлением мы вдруг в1ые открыли невообразимое, то, о чем никто из нас и не думал, что такое бывает. И с того момента, который, может, отстоит от теперешнего всего на несколько минут, а может, на часы и часы, дни и дни – !что значит время у края смертного одра – с тех пор, в общем, никто из нас больше не ступал в эту руину & вообще в это место. !Ничто не заставит нас отважиться на Такое хотя бы еще 1 раз. –А вы – вам бы тоже лучше туда не соваться. Это как в дурном сне, который никак не кончается, в котором каждое пробуждение оборачивается новым кошмаром. И мы бы охотно поверили, что спим и видим сон, если бы не мушиная вьюга..... : не эти липкие точки, которые сине-черным вихрем со зловредным жужжанием бросаются от него на каждого входящего; & если бы не запах, от которого перехватывает дыхание: аммиак моча перебродившие-экскременты & сладковато=порочное, запах разлагающейся человеческой плоти & гниющих внутренностей : запах, который, как бы вам объяснить, уже сам по себе обладает чем-то тлетворно-телесным и, будто пластичная масса, сразу обволакивает всех, находящихся поблизости, как если бы тот-что-внутри хотел отравить все живое, чтобы оно, безо всяких различий, уподобилось ему & тоже стало тем, что порождает эти испарения: а порождает их он, мертвец, который не может умереть, бес-смертный труп, чудовищно медленно разлагающийся – –

Из их болтовни, к которой я, сам того не желая, прислушивался, и даже дольше, чем намеревался сначала, я так и не составил себе связного представления о том, что же все-таки здесь происходит. Я понял только, что в одном из разрушенных строений еще живет кто-то, точнее, влачит растительное существование, – всеми забытый, безымянный умирающий. И, очевидно, человек этот, хотя все=они полагают, что он умер, на самом деле !никакой не мертвец. Или, напротив: как ни невероятно, а все же из болтовни местных жителей как будто бы вытекает, что им довелось стать свидетелями странного явления, превосходящего все, что до сих пор знали о мертвых, – а именно, что у них и после смерти растут ногти&волосы : Здешний же труп, понял я из дальнейших пересудов крестьян, на своем смертном одре шевелится & совершает хватательные движения – как !живой. Это и было тем «чудовищным», что они, жители поселка, якобы недавно увидели & почему !Ничто не могло заставить их сунуться еще раз в руину. Ибо, если я их правильно понял, в результате такого шевеления, невероятного, но которое они, тем не менее, наблюдали, умирающий там-внутри с каждым своим вздохом, с каждым хрипом затрудненного дыхания казался – все более !живым – –

Жителям поселка удалось заворожить такого рода росказнями строительных рабочих. Те толпились вокруг, потому что любой пустомеля найдет для себя публику, если только сумеет украсть у слушателей достаточно много их времени. Было еще светло, даже во-внутрь руины вливался матовый дневной свет, и я, отделившись от группы несущих всякий вздор простофиль, попытался заглянуть в эту руину, разрушенное & постепенно исчезающее в-себе=самом строение – –

Никогда прежде не доводилось мне бывать внутри настоящей руины. Поэтому я осторожно пробрался сквозь крапиву колючий-кустарник, с трудом сохраняя равновесие, ступая по валяющейся на земле ржавой проволоке & обломкам кирпичей, подошел к изуродованному оконному проему – – и заглянул в него – :

1 мимолетное прикосновение, ни теплое ни холодное, как будто оттуда=изнутри вылетела птица или летучая мышь и краем крыла задела мое лицо; нечто неощутимое, не показывающее себя в какой-либо явной форме, – что-то вроде незримого пламени, вырывающегося из окон сумасшедшего дома, – засасывающий круговорот тьмы с магнетическим дыханием бездны – страх и внезапное неудержимое желание броситься в эту бездну – –

Внезапная дрожь, огненные круги перед глазами и режущая боль в желудке заставили меня опуститься на колени прямо посреди сорняков кирпичной-крошки & мусора; 1 рукой я оперся о стену, и позже не мог сообразить, долго ли пробыл в этом полуобморочном состоянии, может, всего несколько секунд, а может, часы и часы – жители поселка были правы: !Что значит время у края смертного одра –, ?!Что же произошло – ?!Какого дьявола здесь творятся такие вещи –

И потом сознание вернулось, как возвращается ощущение тепла, как если бы солнце, которого долго не было, снова пробилось бы сквозь холодную стену облаков и его лучи, светлозолотые руки, длинночленисто обвились бы вокруг земли и обнаженной человеческой кожи, и сверчковый воздух стал бы теплым, словно пчелиный пух, надышавшимся летними пылинками, и густую травную гриву причесывали бы пальцы света – Цементирующий раствор текущего часа, отдающий накопленный жар, как бывает в собачьи дни^[2], этот пустыннокамень от света сделался пористым – И тени, темные отверстия просматривались теперь глубже, чем когда-либо – похожие на них темноты в тебе самом.

Водя пальцем по шероховатой старой стене и не умея назвать то, что со мной происходит, я только чувствовал, что все последние годы, все это время моих долгих блужданий, с !этого 1 мгновения закончились; что здесь я разом избавился от тяжелого и бесполезного, для меня слишком тяжелого и бесполезного груза, представляющего собой бремя прошедших лет и недоступного для моего разумения; что я, ?может быть – и, может быть, именно ?сейчас – добрался, наконец, до цели своего пути; во всяком случае, теперь !ничто на свете не казалось мне столь привлекательным, чтобы от этого Здесь..... уйти – –

А ведь я еще ничего не увидел; ничего из того, о чем поведали мне & другим, недавно, голоса крестьян: В неподвижном сумеречном свете внутри руины, посреди безымянного поселка, – мертвеца без имени, который, будто бы, никак не может умереть, который 1 рукой, высохшей, словно рука мумии, совершает движения, свойственные живому человеку, как если бы там-внутри, в обветшавшей руине, в этой обители тления, жизнь и: смерть были бы 1-и-тем-же. Не увидел я и будто бы характерных для него движений: как поднимается левая рука – как слабая, похожая на куриную лапку пятерня хватается за обрывки обоев на стене, рядом, – как выдираются клочки бумаги, которые он, якобы, кладет перед собой на заплесневелую перину, в порах которой капельками засохшего жира скапливаются испарения потерянной жизни и в которой сам он утоплен как гнилой желток в прогнившем белке; напрасно хотел я увидеть движения его правой руки, которая будто бы держит огрызок карандаша, с помощью коего он выводит на обрывках тончайшие искривленные знаки – ?может, действительно ?буквы, – в то время как его лицо – или: то, что когда-то было его лицом, а теперь стало маской мертвеца, – безучастное, с выражением равнодушия, отрешенности-от-себя, кажется ввалившимся и разрушенным (как если бы его тело давно покинуло это смертное ложе, и только одеяло хранило еще в своих складках воспоминание об уже не существующей телесной оболочке); неподвижный взгляд этой пустой внутри, но одушевленной маски человеческого лица (утверждали жители поселка) был устремлен в потолок, а руки&пальцы, словно под лупой времени, с невообразимой осторожностью, как если бы их движения относились к торжественному ритуалу, к упрямому сопротивлению внешней-видимости & всякой-разумности, – руками мертвец непрерывно (&, если можно так выразиться, сопровождая свои действия привычной задумчивостью), сдирал со стены остатки обоев – клал их перед собой на перину – другой рукой сжимал огрызок карандаша & начинал царапать свои каракули – : Он, чужак на собственном смертном одре, видимо, застрял где-то в нейтральной зоне между жизнью и: смертью, между бытием и: угасанием.

Это рассказали нам жители поселка. И было это такой же лажей, как все, что исходит от крестьян. Ничего этого я не увидел. Но то мимолетное прикосновение..... ни теплое ни холодное, 1 дуновение..... неуловимое – Но то, как я покачнулся..... – тот мой почти-обморок..... И с тех пор такой шум – гул – в ушах в голове, как если бы я, сделав последний шаг к руине, !внезапно камнем полетел в воду, на десятиметровую глубну, погрузился..... на самое дно. Это у меня осталось, это ощущение повышенного давления, когда слышишь буйство собственной крови, как бывает глубоко под землей, в герметически закрытом бункере..... и там голоса, теперь скорее нашептывания, ватно илисто глухо как из-под воды:

–!Вот так: и тут являетесь !вы: !вы с вашими бульдозерами экскаваторами грейдерами – & хотите сравнять с землей, стереть с географической карты село, которое давно уже превратилось в руины. Как будто безымянное село можно еще и !стереть с географической карты. Разравнять его вы, конечно, можете – сделать плоским как ваши задницы. Ради этой !велосипедной дороги. Ради нее ведь вы и явились сюда !?или нет : Полосу смерти – выутюжить и сделать !велосипедной дорогой, от Любека до Хофа. И, мало того, назвать все-это: Полосой жизни. !Это на них похоже, на тупоголовых=там-наверху, которым нынче принадлежит последнее слово. Пусть, лишь бы эта их полоса не принесла нам переизбытка жизни..... Мы-то знаем, о чем говорим. И потом, ессь тут одна закавыка : !Он-там-внутри. Вы забыли !о-нем-там-внутри. Лучче присодиняйтесь к нам. Или сами сходите в пивную – –Как же !как же: & босс оплатит нам счет. Или мы просто отвалим отседова, а фирме своей объясним: В этом селе есть один псих, который не хочет, не !может по-хорошему освободить территорию. Потому как, шеф: речь идет о мертвяке, который не может умереть, который даже на смертном одре не прекращает писать мемувары. И потому шеф потому мы не можем снести это дерьмовое село & сравнять его с землей. Ведь тот мертвяк, шеф, видишь ли: он плевать хотел на наши машины & на сроки работ. И он там-внутри, похоже, ваще не торопица помирать– :посмотрим, купится ли наш босс на эту гишторию. Думаю, скорей он пошлет нас на хер или на алкогольное тестирование & потом как миленьких вышвырнет вон – –Шож, вы будете далеко не первыми, кому тут не повезло, кому пришлось убираться восвояси с пустыми руками & исцарапанной задницей. Здесь уже побывали дохтура, и полиция, и пограничники, и пожарники – : И !шо вы думаете, к !?какому выводу пришли энти-шпецьялисты: Он больше не транспортабелен. Энти, знатоки латыни, быстренько исчерпали свои возможности. Ибо всякая латынь исчерпаема, рано или поздно запасы ее иссякают. Чего не скажешь о чудище-там-внутри. Это, по крайности, ясно. А шо таке мертвец, даже Оне объяснить не могут. Больше не транспортабелен. Точка. Ничего другого мы от господ шпецьялистов не дождались. Но и этим, в обчем, все сказано. – –И что это, по-вашему, ?значит: – –Это значит: Нам=Всем придется подождать. Мы ведь за ним наблюдали, за мертвецом. Пытались осмыслить, что видели в последнее время. Он просто не могёт умереть. Не могёт просто умереть. Все, в сущности, очень просто. – –Мертвец, который не может умереть. :!Этому вы, поди, и сами не верите, что такое – –А шо мертвый там пишет на обрывках обоев, это, ?могёт быть, только содрогания мускулов&нервов, автоматические рефлексы, !?как вам такая версия. Ведь все его закорючки – на самом деле не буквы, не слова и не предложения, не настощие тексты, не !тексты-мертвеца, а просто: Ничто – каракули точки штрихи, бессмысленные, какие изобразила бы крыса, запачкавшаяся в лужице чернил. Мы тоже думали. : ?Как такое могёт быть, чтобы рука мертвеца хватала все новые клочки – : –!Это не рефлексы, говорили мы себе, !не обычная игра мускулов&нервов умирающего –Это..... – –Ну же ?!Что – –Мы не знаем. Никогда прежде мы не видели ничего подобного..... !Как могём мы, с нашей школьной латынью, превзойти головастых врачей..... :Шо он, мертвец-там-внутри, ваще могёт хотеть ?!записать : О ?шем грезить & про ?шо писать трупу. Спрашивали мы себя. – –И ?почему же вы просто не пошли туда & не посмотрели: чтобы все раз-и-навсегда прояснить – –Теперь мы !никада этого не узнаем. Потому как !Никто больше не ступит в эту руину. !Ничто не заставит кого-то из нас отважиться на Такое хотя бы еще 1 раз. Мы всегда думали, как бы вам объяснить, шо любой мертвец после смерти слишком далек от земных страстей и желаний, шобы хотеть чего-то в своем смертном сне. Да, но этот мертвец, тутошний..... Похоже, мертвые пытаются приблизиться к нам.....

–А шо если он, мертвец, который никак не умрет, просто не справился: с тем, чтобы прекратить жить, исчезнуть, развоплотиться и наконец добраться до своего конца. Не сумел. Провалил это дело. Сцена моего умирания тотально изгажена. :Так он наверняка выразился бы, если б сегодня еще разговаривал с нами – –Он с вами ?!разговаривал: ?Что же он – –Раньше, в первое время, после того, как мы нашли его здесь=снаружи, он с нами разговаривал. Тогда еще не было в нем ничего особенного, не считая, !конечно, того, шо вряд ли нормальный человек захотел бы поселиться здесь=снаружи. Но он и тогда говорил такие выпендрежные вещи, какие говорят только 1нокие люди. Он не мог просто сказать Я по профессии адвокат; и эта профессия мне не нравится – !Нет: он предпочитал говорить –Я тружусь на галере правосудия – уровень ментального развития там как в окопах, только без тех преимуществ, какие дает окопная жизнь – :так он обычно выражался. Это мы еще помним, хотя с той поры много воды утекло. То есть, похоже, он всегда хотел сказать больше, чем мог сказать словами. Он ведь из городских. И поэтому тоже всегда оставался для нас Чужаком; так и не стал одним из нас. – –Может, так получилось из-за той женщины..... Точнее, из-за его воспоминаний о женщине..... О ней он говорил почитай что непрерывно. О той женщине и о своих воспоминаниях о ней. – –Поначалу, то есть в первое время после того, как мы его нашли здесь=снаружи, он рассказывал о женщине велеречиво, с пространными отступлениями, украшательствами, и всегда был полон энтузиязма, глаза у него горели. Позже рассказы его становились все короче и, так сказать, строже, навроде формул или вероучительных изречений, и рассказывал он больше для себя=самого, чем для других. Пока в конце концов у него не осталось совсем мало слов, 1 или 2 звука, как если бы он с самого начала своих рассказываний о женщине по головокружительной спирали приближался к 1, самой последней точке в центре. ?Как он это называл, я уже подзабыл, но звучало это так же мудрено, как все-прочее, что он нам рассказывал. Может, ?ты вспомнишь, как там было, чтó он –. – –Ведь всем известно (так он обычно начинал), всем известно, что мужчина ничего не знает о женщине, но тем легче ему о ней рассказывать. Проникновение друг в друга посредством слов. Что-то вроде «второй близости», которая, ?как же он это объяснял, всегда сближает гораздо больше, чем половая близость. Так же как поцелуй сближает больше, чем половой акт. :Все это мы узнали от него – точнее, удержали в памяти, потому что видели, как он возбуждается из-за женщины. – –Между нами, мы так толком и не поняли, чтó, собственно, он всем Этим хотел сказать. Поняли только, что речь шла о его большой любви. !Кто знает, ?как долго она длилась. Скорее всего, он сам уже этого не помнил. !Трудно поверить, что он всегда любил 1&ту же женщину. – –А позже, сказал он однажды, когда воспоминание остается последним, что сохранилось у мужчины от женщины, эта вторая близость – в словах – становится другим, новым, еще раз переживаемым проникновением в словесное тело другого существа. : Так, или: приблизительно так, выразился он один раз. Мы запомнили точно, потому что тогда он в последний раз говорил о ней, о той женщине. – –То есть потом он ваще перестал шо-либо говорить. Стремление к смерти – самое живое во мне. И с тех пор и вплоть до сегодняшнего дня только невнятные звуки – прерывистое дыхание – ужасное нескончаемое дыхание – –

–Может быть, говорили мы себе, прекращению, окончанию & умиранию тоже учатся – а он, чужак, горожанин & всезнайка, не сумел усвоить этот простой урок, доступный любому быку. Несмотря на, или: именно из-за своего многословия, слишком многих рассказываний об одной женщине..... и о смерти.

–Такой вывод сделали мы для себя из этой истории. И, значит, нам не остается ничего иного, кроме как ждать. Вы же, если хотите остаться, присодиняйтесь к нам. У нас здесь тоже найдется, шо выпить. Разопьем ящик пива и потом трезво прикинем, шо тут можно сделать. А дальше будет видно. – –Больше вы все равно ничего не сделаете, по крайности, сегодня&сейчас. Скоро стемнеет, & рабочий день уже закончился. Оставайтесь & посмотрите, шо будет. Ждите, как мы. Но соваться туда – в эту берлогу эту развалюху – к нему – :!Нет уж, благодарим покорно. !Только без нас. Если вам так приспичило: Пожалста. Сами увидете, многого ли добьетесь. То есть, многого вы как раз и не увидете. С вами произойдет то же, что произошло с хозяином Дуба, который, как вы, непременно хотел добраться до него & прочитать эти проклятые записи. То, шо люди пишут, всегда было его коньком. Еще с тех пор, как он – –Мы об этом не любим говорить. Лучше послушайтесь нас & отключите свое любопытство. Мы знаем, шо г’рим. И ничего тут нельзя сделать, окромя как ждать. В конце концов, никто не умирает вечно, даже он. И когда энти остатки обоев, влажные пористые ошметья, похожие на отсыревший лейкопластырь, когда энти запасы, необходимые для его писанины, подойдут к концу, тогда и ему тоже наверняка придет конец. – –Похоже, шо до тех пор, пока он не перестанет выводить свои закорючки на этих шероховатых как наждак, крошащихся как штукатурка лоскутьях, до тех самых пор он !не умрет. – !Эй: –?!Слышите шорох оттуда, как будто пробегают крысы – ?Нет: вы ?ничего не слышите, вы с вашими мертвыми ушами – –Но мы вам объясним: Это !он – –И еще 1 оторванный клочок обоев – –И теперь он опять принялся писать, выводить свои дрожащие каракули огрызком карандаша – наверно, все время, пока мы разговаривали, он без передышки писал – вот он снова отрывает для себя 1 карточку – –И каждый, кто подберет ее, считай, пропал. Можете нам поверить. – –!Нее: Мы больше !не желаем смотреть на !Такое. В любом случае обоев у него осталось немного..... Может, уже этой ночью Все !наконец закончится. И тогда завтра вы сможете приступить к своей работе. Сможете просто запахать его в землю вместе с остатками этого поселка. – –Но пока что, как бы вам объяснить, пока что в нем еще остается ?что-то, делающее его живым существом, пусть даже только это ужасное писание..... И это что-то никто не вправе запахать..... Просто так..... – –Или, может, вы готовы навлечь на себя обвинение в !убийстве, убийстве полутрупа, который, так сказать, и сам=по-себе в любую минуту может !окончательно отдать концы – ?!может, Это вас больше устраивает, тогда в тюряге вы, по крайней мере, будете вправе сказать: Но зато мы уложились в !срок – :& тогда ваш босс, ?!возможно, даст вам за это !прремию – да!да, не надо злиться, !потому что: Мы ведь просто !шутим. !Успокойтесь. Присоединяйтесь к нам. – –!Подумаешь. – –?Что изменит 1 ночь ожидания. – –Пойдемте, выпейте с нами, а он=там-внутри пусть пока пишет, пока не разберется до конца. С самим=собой. С умиранием. С писанием – –

Начало, мартовский день, много лет назад. Мой отец незадолго до того умер. Дорога, по которой я шел, прямая как стрела, терялась в стеклянно-светлой дали, вела меня мимо последних домов, туда, где Пригород, разреживаясь, незаметно сменяется садами, полями и тихими лугами. Утреннее солнце возвращалось на метелки и стебли чахлых после зимы трав миллионами капель росы, выпавший ночью иней за первые часы дня превратлся в светловодяное сияние – лужи на коричевой дороге, через которые я перепрыгивал, еще сохраняли по краям ледяные ободки, как бы из дымчатого стекла – поля по обеим сторонам были уже вспаханы, и земляные комья, все в трещинах, казались миниатюрными изображениями экзотических горных массивов – и дымка, облачками поднимавшаяся вверх, как дыхание земли, придавала небу над этим весенним ландшафтом светлосветящуюся, лишенную тяжести синеву. Я чувствовал, как подпрыгивает на моей спине школьный ранец, как стучат в такт шагам книжки тетрадки карандаши, к блестевшей от тающего инея дороге липла моя тень – только когда я перепрыгивал через лужу, она на это мгновение отцеплялась от моих ног, а едва ботинки опять касались земли, вокруг впечатанных в землю следов разлетались стеклянносветлые водяные жемчужины, рассыпались сверкающей световой пылью. Я остановился, моргая и прикрывая глаза от солца, слепившего мне глаза, и потом огляделся. Ветер прошелестел в одеревеневших от холода зарослях тростника; мне хотелось идти и идти, по светлой прямой дороге с окантованными льдом лужами, которые, словно оброненные монетки, заманивали меня все дальше – дальше в этот ранний утренний час, навстречу расплавленному светлому горизонту, – я ждал только следующего порыва ветра, который, как еще недавно делал отец, взял бы меня с-собой, и на сей раз дальше, чем мы с отцом заходили когда-либо прежде.

Отец часто бывал со мной в этом месте на окраине города, но нам никогда не хватало времени, чтобы пройти по дороге до конца; каждый раз случалось что-то непредвиденное, в конце концов принуждавшее нас, отца и меня, остановиться и повернуть назад. Тем не менее, здесь, на окраине города, где между крепкими & тесно прижавшимися друг к другу домами постепенно вклинивались сперва только узкие проходы, ведущие на задние дворы, – потом одичавшие сады, ограды которых давно потонули в высокой сорной траве или пышно разросшихся кустах, – и наконец поля между маленькими и все уменьшающимися домиками хижинами дощатыми сараями, как будто ветер, который когда-то пригнал сюда, соеднил вместе части близлежащего города, это бессчетное множество сияющих разноцветными огнями пещер, & потом стал нагромождать их одну на другую, к небу, – квартиры, окна, забитые в плотную шкуру каменных стен, как гвозди со светящимися головками–; так вот, здесь=снаружи, на окраине города, ветер, напротив, раскрошил старые строительные блоки, разбил их на крошечные каменные кусочки, которые служат жилищами для маленького, все уменьшающегося числа людей..... И камень опять превратился в То, из чего камень=город когда-то возник: в ветер, в порывы ветра и в свет – – А земля & растения, с деловитостью & терпением, свойственными живой природе, сумели, спокойно и неминуемо разрастаясь, вернуть себе власть над этим ландшафтом; каждая подробность=здесь была мне хорошо знакома.

Когда мы, отец и я, в последний раз вместе дошли до этого места – перед Рождеством, после того, как первый зимний снег растаял и исчез в земле; и слегка влажный воздух окунул день в акварельную голубизну, – наконец хлынул дождь. Уже задолго до того облачные континенты сизо вдвигались друг в друга, подмешивали к водянисто-мерцающему свету глубокий сумрачный день & потом, закутавшись в серые плащи, принялись полными ветрогорстями швырять нам на дорогу дождевые капли. Справа мы увидели ворота в ограде из колючей проволоки вокруг территории старой строительной фирмы. Доски & балки, сложенные в удивительные, высокие штабеля среди по-зимнему бледной травы, – & 1 маленький, низкий барак с выступающей вперед крышей –: Мы хотели спрятаться под этим козырьком. На воротах висел ржавый амбарный замок, но отец обнаружил дыру в забранных колючкой воротах : В правом нижнем углу крепкая железная рама ворот прогнулась, туго натянутая проволочная сетка в этом 1 месте отошла от нее и задралась вверх, как край оконной занавески, – мы быстро проскользнули в отверстие, перебежали двор и встали под козырьком. Когда отец – конечно, просто на пробу – повернул ручку дощатой двери, дверь, к нашему удивлению, оказалась незапертой; мы вошли в сумрак и влажнокисловатый застоявшийся воздух 1 маленького помещения, свет, вторгшийся сюда вместе с нами из-снаружи, позволил разглядеть стол (сине-белая клетчатая клеенка, 1 зеленая жестянка для завтраков и 1 бутылка с остатками желтоватого напитка, с осевшими на дно волокнистыми хлопьями), а вокруг него – как попало расставленные грубые стулья. На внутренней стороне двери, на гвозде, – серо-белая, в пятнах, рабочая одежда; от нее, как и от сложенных на дворе досок, исходил все тот же запах сырой, прогнившей древесины & перепаханной дождевыми струями, разбуженной посреди зимы земли. Когда отец хотел быстро, но осторожно и бесшумно прикрыть за нами дверь, на нее обрушился шквал & захлопнул ее, щелкнув замком. Мы замерли, прислушиваясь. По обитой рубероидом крыше=над=нами монотонно шелестел дождь, вода из переполненных кровельных лотков стекала стеклянными шнурами на землю, на угол дома & доски=снаружи, в водянистых ошметьях завывал ветер – он уже часами бушевал на улицах этого города и порвал черное вечернее небо в клочья, – а теперь облачная жидкость растеклась по небесной тверди, разрезая высотные дома на холодно-синие блоки, – дождевые роты в широких серых плащах побежали по липовой аллее и, обстреливаемые из витрин и прожекторов желто-белыми ошметьями света, стали срывать листья и ломать ветки невысоких деревьев, которые, будучи охваченными асфальтом бетоном стеклом & камнем, вообще уже мало напоминали растения, скорее – мутировавших потомков камней. Отломанные ветки как темные блестящие змеи летели, гонимые бурей, над плитами тротуара, в сточной канаве неслись по пенящемуся потоку зеленые листьерыбы – а люди, сгорбившись под зонтами & подняв воротники, спасались бегством в дома или толпились, отмечая этот теплый дождепраздничный вечер, в большом отеле. Разлившиеся под липами лужи удерживали в плену множество неугомонных огней – автомобильные шины то и дело взрезывали водную поверхность, и тогда волны из луж ливнем светящихся брызг взмывали высоко вверх, будто, отяжелев от дождя, хотели вернуться на небо.

Дождь обозначился темными пятнами и на моем светлозамшевом пальто, в складках дорожной сумки, как в сложенных чашечкой ладонях, стоит вода. Через вестибюль отеля, куда я зашел, спешат люди, вбрасываемые сюда непрерывно перемалывающей их вертящейся дверью, – они заставляют меня двигаться к противоположной стороне зала, к двери под медноцветной табличкой Бар, я вступаю в маленькое помещение, разделенное на отсеки пузатыми мягкими диванами, подхожу к нише со слегка изогнутым узким столом, с простым табуретом перед ним, обитым кожей & удобным для любой задницы. Из невидимых усилителей – музыка, звуки, которые всегда в таких местах имеют привкус разогретой пластмассы, теряются из-за своего постоянного присутствия, вялого и прозрачого, подобно шуму текущих по трубам сточных вод; однако их прекращение – полное или: хотя бы на несколько минут – сразу замечается, как задержка дыхания. От вешалки у средней колонны – запах промокшей под дождем, медленно сохнущей одежды, пальто & курток, этих наброшенных одна поверх другой человечьих кож; с зонтов, напоминающих экзотическое бороздчатое оружие, струйки воды стекают на пол, на светлый ковер, – затхло-теплые испарения, перемешиваемые расположенным под потолком вентилятором, который в этом давно переполненном людьми помещении создает из ароматов кофе & женских духов особую, мягко усыпляющую атмосферу; шумы в этой атмосфере тонут, так же как тела – в тяжелых диванных подушках. Помещения, как и люди, заключают в себе что-то устойчивое, И кладу руку на стол, помещения имеют определенный характер – как люди, в любом возрасте сохраняющие главные физиогномические черты. Я узнаю все здесь=внутри, и тем отчетливее, чем с большим старанием проводились обновительные работы. В углах & нишах, да и под потолком, витают тени давно прошедших часов, проведенных мною в ожидании, когда я ждал ее прихода – здесь, в этом маленьком баре поблизости от бывшего пограничного пункта Фридрихштрассе, странного здания-опухоли, на дне которого, под восточнонемецким асфальтом, в туннеле подземки, рельсы, как стальные корни-артерии, тянулись из Западного Берлина сюда и обратно, и оттуда после многих часов ожидания !наконец появлялась !она, внезапно выныривая из туннеля пограничного пункта как из полей где-то еще существующей Киммерии и ступая на землю другой Киммерии, посюсторонней для-меня – –

Вряд ли что-то изменилось. Даже здесь, в этом маленьком баре, и вероятность таких изменений тем меньше, чем с большим рвением в первые месяцы после исчезновенья границы люди пытались что-то изменить. Вот и на стене над стойкой бара, над витриной с разноцветными бутылками & зеркалами, сохранился фриз из следующих один за другим квадратов лепнины : Каждый из этих квадратов, со стороной примерно в 2 дюйма, с вертикальными, образующими решетку линиями и крепким обрамлением, в точности похож на все другие – как !часто в долгие часы, когда ты ждал ее, безутешно=детская игра твоей фантазии превращала эти квадраты в ворота, выходы для нее & проходы для вас=обоих в иные поля, ничего не ведающие ни о принуждении, исходящем от нынешнего времени, ни о том, другом принуждении, что определяется борьбой двух воль, мужчина : женщина; и по мере того, как проходили часы и ты накачивался алкоголем, в этих квадратах появлялись другие картины, уже для взрослых, секвенции, представляющие собой что-то среднее между Веронезе Гойей Бэконом; крепкие обрамления квадратов цепко удерживали эти картины и вновь предъявляли их в следующий раз твоего многочасового ожидания, и так далее. Картины эти подобны внутренним, недолговечным личностям, через которые ты проходишь на протяжении лет=десятилетий, как и они проходят через тебя, & которые, как молнии сейчас, этой грозовой ночью, вырывают из Незримого куски ландшафта, в виде ослепительно-ярких, сложно устроенных ошметьев света – на 1 мгновение, И потом опять вталкивают их во тьму, так что подобные сверхсветлые ландшафты, как целое, не могут задержаться, не могут быть по-настоящему увиденными, не существуют и, значит, суть Ничто; личности, с которыми тебя ничто не связывает. Ты с ними имеешь дело лишь постольку, поскольку они – картины, личности с собственными желаниями влечениями порывами и заблуждениями, – избирают тебя своим медиумом, на 1 мгновенье световой вспышки в грозовой непроглядно-черной ночи. Решение закрыть адвокатскую контору, повесить свою профессию на гвоздь &, и, как если бы это решение еще нуждалось в последнем, запечатывающем его поступке, бросить ключ от конторы в водосток – не для чего другого, даже не для другого Ничто, а единственно чтобы избавиться от ощущения необходимости сделать это, – такое решение, правда, в момент его выполнения казалось явившемся !внезапно, но на самом деле существовало уже долгие годы; так бывает, когда слой-растений-камней&земли над тем местом, под которым образовалась пещера, от 1-1ственного шага – хотя слою этому доводилось выдерживать куда !большую тяжесть – вдруг разом обрушивается, и тогда взгляду открываются масштабы длившегося много лет и десятилетий процесса подтачивания..... горы. В этом направлении для тебя с этого момента – с !сегодняшнего утра, когда ключ от конторы со светлым звяком упал между параллельными железными прутьями крышки водостока (1 прут у самого обрамления решетки отогнулся в сторону и образовалось крошечное отверстие – туда-то и провалился ключ, и исчез, даже его удара о дно клоаки не было слышно из-за шума сточных вод=внизу) – с этого момента, значит, для тебя на прежнем пути никакого Дальше нет. Так что теперь сидение на табурете в баре тебе представляется сидением у края пропасти, и собственная тень уже заманивает тебя в эту бездну.

?Где же она. ?Неужели она опоздает именно сегодня – –

Не то чтобы ты сожалел о своем поступке, просто он представляется тебе смехотворным, представляется дурацким порывом к живому существованию, регрессом к тем временам, когда бегство – в пространственном смысле – еще могло расцениваться как выигрыш. Ты совершил сегодня безвкусную глупость, которая заставит тебя и дальше неуклюже цепляться за жизнь, за что-то такое, о чем ты в своей пустоте, в своем ничтожестве уже ничего не знаешь.....

Еще остается время до обговоренного с нею часа; ты, как всегда, явился на место встречи слишком рано (:качество, унаследованное от моих и: моего брата приемных родителей, пожилых людей, беженцев после последней войны, когда Слишком-Рано часто означало Как-раз-вовремя, чтобы выжить..... от одного бегства до другого).

Время начала твоей адвокатской деятельности было еще так близко к периоду юности: простые песочные замки, возводимые ощущением справедливости, оставшимся от прежних дней – !какая дешевка – перезвон слов & девизов, еще без кусачего дыма, края картинок казались крепкими, окантовки – плотно пригнанными. Ты тогда предпочитал яркий, лишенный теней свет – ради участия к людям & преданности профессии, которая сама по себе есть двусмысленный полумрак: юрисконсульт: 1 часть его жизни принадлежит этому-государству, а другая, правда, проживаемая более интенсивно, чему-то противоположному : самоощущение тайного=заговорщика, городского герильо, который в молниеносных атаках познает великолепную индифферентность захваченного им оружия. То было время ученичества. (Передо мной на столе стакан, коричневое сияние за граненым стеклом. И 1ый глоток виски ощущается как холодная склизкая слюна.) О возможных способах бегства на Востоке узнают рано. Ближе к концу учебы ты уже понял, что центр тяжести в этой двойственной профессии угрожающе смещается в сторону государства; ты искал & нашел для себя прибежище, став юрисконсультом в больнице, выбрав в качестве специализации трудовое право. Повседневность в белом. 1ственное цветное – твои подчеркивания, отмеченные тобой параграфы в правовых кодексах. Грязно-белые – стены в твоем бюро; белые & грязные – также клиенты по ту и другую сторону от кодексов, их лица смазаны, как и твое представление о том, что значит индивидуальная боль и боль индивида. Как будто жидкий известковый раствор изливался на лица & истории, которые попадали в твой кабинет в самом дальнем закоулке больницы, – & полоскал их, перемешивая друг с другом, соединяя в гнилой поток Леты. Склочость Мелочность & Легковерие – 3 направляющие, по которым вечно протекающая ладья Харона с брюзгливостью как оболом для повседневности=промывочого-раствора Восточной Республики Привидений, вновь и вновь сходила со стапелей..... Все, кто еще сохранял человеческое подобье, тонули. А новые такие не появлялись. (Но уже следующий глоток виски окунает внутренность тела в теплые потоки, как если бы приоткрылась дверца печи и на меня дохнуло огнем –) Конечно, часто размышлял ты, все эти подобия – мертвецы, те, что еще по-настоящему не родились и никогда уже не родятся или никогда не вернутся; я предпочитаю близость ко всем подлинно мертвым близости к живым-мертвецам=окружающим (Думал ты когда-то). Под принуждением, исходившим от их исключительной светлоты, тебе доводилось на время становиться и этими умершими, пока они не проходили сквозь тебя и не оставляли тебя, в одолженном тебе Так-должно-быть, – пока они не оставляли тебя множеству, неизмеримой пустоте без блеска, которая напоминает серые морские волны, однообразно плещущиеся по окончаии дождливых и грозовых дней.

3я остановка: Отвращение. Оно возникало по большей части оттого, что ты видел удовольствие, сыто-извращенное удовлетворение, которое, под тонким слоем известкового раствора, обозначалось на лицах & в жестах всех тех, чьи дела в суде по трудовым делам, более или: менее благодаря твоему содействию, заканчивались в их пользу. Правда, & с началом восьмидесятых годов такое повторялось все чаще, бывали случаи, когда решение суда – еще до :или уже после – слушания дела просто & бесцеремонно диктовалось недобросовестными=чиновиками, либо пересматривалось по их указанию. Так что обнаружилось, что твое отвращение имеет двойственную природу : И с тех пор ты уже не знал, что для тебя гаже : Это perpetuum mobile ублюдков из уголовной колонии или торжество отдельных ее представителей, которые, видимо, полагали, будто то, что они понимают под судьбой, снизошло к их !личным интересам: что они в своем, навязанном им, устрашающе=человеческом бытии удостоились признания & были повышены в цене. Ты помнишь многократно подсмотренные у таких людей характерные жесты, 3 или 4, выражавшие почти религиозное чувство причастности к универсальному естественному праву – подобно тому, как в Средние века верующие, должно быть, постоянно ощущали свою близость к Богу (размышлял ты тогда), так люди на этом-Востоке верят в собственную-правоту, до конца и за его пределами – (последний глоток виски, или скорее вдох, глоток воздуха), – и эта картина универсума & судьбы, втиснутых в пределы дачного-участка & формы-для-кексов, порождала в тебе только 1 желание: увидеть залитые известковым желе самоуверенные физиономии твоих клиентов !обнажившимися и !исполненными-отчаяния, когда им придется заглянуть в глаза своему действительному !концу, взаправдашному !ауту : Когда в одночасье окажется, что их судебный процесс был процессом, ведущим к гибели. Вот что означал для тебя тот-Восток – (:Виски я выпил слишком быстро, стакан уже пуст. Заказать еще 1, !срочно: бармену – !сейчас он как раз смотрит на меня – подать знак: !–, ) – И дело ведь не только в Востоке. За годы Засухи, после твоего выезда в Западную Германию, где ты очень нескоро смог снова начать работать как юрист, твое отвращение к неиссякаемому известковому потоку клиентов отнюдь не уменьшилось. С незапамятных пор существует некий пласт подлости (что ты очень скоро испытал на себе) – глупость мания-величия & плаксивость, – под всеми-немцами&немцами, & они издавна подпитываются его соками, поражающими кровь ядами&желчью : Важнейший общий знаменатель :!неудвительно, что после падения Стены, когда убрали серый, грязный=болезнетворный песок иллюзий, обнаружилось именно !Это, как иногда при сносе старого дома..... в подвале обнаруживаются кости мертвеца, & в сумеречный период всеобщего упадка этот восставший из гроба мертвец начал жить своей мертвенно-призрачной=жизнью..... (?!Где же виски – черт подери: Уж не ?!забыл ли обо мне бармен)

И ?где !она, женщина, с которой я должен встретиться этим вечером, во встрече с которой нуждаюсь сегодня как никогда прежде – –

И потом в какой-то момент тебе пришлось подняться еще на одну ступень, на последнюю: от отвращения к ненависти. Сначала – ненависти по отношению к «старой манере поведения», так сказать. Ведь представители этой человеческой породы, которую ты хорошо изучил еще во времена пребывания там-на-Востоке, Здесь, в своем крушении без настоящих страданий, оказывались настолько ничтожными, что в момент их гибели тебе с неизбежностью открывалась, среди прочего, их индивидуальная неустойчивость, точнее, полное отсутствие у них индивидуальности, ты даже не мог удержать в памяти их лица. Любая подлинная смерть индивидуальна, она есть память (это ты знал) – но смерть=здесь есть всего лишь механическое поточное производство, как на фабриках-бойнях; здесь даже память превращается в фарс. Меморицид. И ты снова прячешься в непроглядной пустоте своей маски & выковыриваешь из ненависти – твоего последнего аутентичного чувства по отношению к анонимному известковому потоку клиентуры, так что эта ненависть сама=по-себе, не будучи направленной ни против кого конкретно, ни против чего, присутствует в тебе постоянно, – ты выковыриваешь из этой безобъектной ненависти раскаленные крохи удовольствия, связанного с тем, что ты можешь подтолкнуть своих клиентов к гибели; !намеренно злоупотребляя всеми средствами & методами права, обрушить их, клиентов, в окончательную катастрофу. !Только ради !этого ты еще работаешь в своей конторе. (Сейчас было бы неплохо глотнуть виски, ибо нет лучшего лекарства от профессиональных забот.) И ты рассматриваешь свою деятельность исключительно с этой 1 точки зрения: Ты хочешь утвердить свое персональное вольнодумство за счет анонимного, приведенного к полному единообразию человечества – которое представляет собой настолько аморфную массу, что, по всей видимости, не-может-не-быть & будет оставаться впредь совершенно неуловимым, непостижимым. 1ственным движущим мотивом твоего поведения стало желание уничтожить любого случайно попавшего тебе в руки представителя этого известкового потока. Ты знал, что такой мотив абсолютно непостижим для властей и широкой общественности (:Общественность (говорил ты себе тогда) есть не что иное как проекции длинных молекулярных цепочек & белковых сообществ, продолженные в социальную сферу : с одним-единственным, свойственным им всем, невротическим типом реакций) – и потому в твоей полной удовольствий, дарующей 1очество и такой притягательной пустыне у тебя не будет ни преследователей, ни врагов. И те представители человеческой массы, те чужаки, которых ты благодаря своим познаниям погубил – ты ведь умел повернуть их процессы так, что противая сторона получала в свои руки компрометирующую информацию и твой клиент (неважно, по какому делу) оказывался уничтоженным, тебя же никто не мог упрекнуть ни в малейшей ошибке, ни даже в недостаточном профессиональном рвении, и уничтоженному оставалось винить только самого=себя за то, что он не сумел поглубже & понадежнее закопать всю ту грязь, которая выплыла наружу в ходе процесса & в конечном счете его уничтожила..... А ?!где, !скажите на милость, найдете вы человека, у которого не было бы компрометрующей его грязи..... Ты даже слышал порой о самоубийстве одного или другого из твоих бывших клиентов, через много дней после окончания проигранного им процесса.

–Рас!скажите об этом поподробнее. – Я испуганно вскинул голову : передо мной – худое лицо бармена, с темной щетиной на щеках & на подбородке, от его резкого движения повеяло в мою сторону сладковатыми мужскими духами. Значит, ты опять говорил вслух – ошибка, в последняя время допускаемая тобой все чаще; ты стареешь, уже не можешь удерживать слова. Здесь, в медлительно текущем, волнами нарастающем&спадающем шелесте историй фантазий сплетен, которые вентилятор перемешивает с влажно-теплыми испарениями, твоим 1м слушателем стал бармен, выудивший из этого грязного речевого потока 2 крошки – самоубийство, проигранный процесс, – которые в его сознании, наверняка уже добросовестно=притупленном невообразимым множеством еженощно выговариваемого чужаками ежедневого вздора, могли раздуть как минимум 2 искры любо=пытства. Его лицо, исполненное ожидания, наклонилось к моему, в то время как руки (держащие полотенце), как кажется, отделившиеся от туловища, продолжают механически & сноровисто полировать стаканы. (Ты не должен его разочаровать.)

–Отвратительные ступени моей адвокатской практики: дела, связанные с кредитами, налогами, арендой & собственностью, инкассовые операции, транспортные преступления как на проезжей части, так и на тротуарах, растраты, обжалования права пользования, конфликты между соседями, илистые отложения мошенничества – & ведь нет никакого удержу на этом пути=вниз..... в мерзость..... Общество, в котором преступность-вообще, еще до конкретного преступления, обретает форму & словно кожная оболочка мумии плесневеет в канцеляриях & залах суда..... такое общество само есть скелет с гнилыми остатками плоти, застрявшими меж костей..... !?Что характерно для его кобелиной натуры – Рафинированая свирепость, триединство мстительности, предательства & алчности, да еще красивая внешность, как на женских портретах Рафаэля – : все кобели, похоже, ныне деградировали в болонок, с бантами в блохастой шерсти, в качестве утешения для вдовиц & барышень обоих полов..... (передо мной новый стакан виски – ?когда я его заказал –. Стакан у меня в руке поймал луч прожектора, из варьете: 1 крошечый просверк в коричевом напитке) –Но подлинным анхом^[3] для возрождения преступности послужило, возможно, извращение функций суда & его подельников, адвокатов&нотариусов; ее, преступности, 1мгновенное ренессанс=торжество : Мой !лучший процесс тех времен. Это дело, проведи я его, в соответствии со своим профессиональным долгом, как пособник пособников мумификации, окончательно !санировало^[4] бы меня – более того, я бы раз и навсегда приобрел безупречную репутацию, не менее блестящую, чем латунная табличка на двери моей конторы.....

(Холодное и с привкусом дыма виски на моем языке, как роса – )

–В начале тридцатых годов он, тогда еще почти ребенок, эмигрировал со своими родными, весьма состоятельными людьми, из Германии в Соединенные Штаты. То есть его семье & ему не пришлось изведать судьбу=эмигрантов, не узнали они ни приемный-лагерь голод вшей бездомность и грязь, ни что такое, когда в чужой стране за тобой ведут слежку полицейские & представители тайных служб: Другие родственники, уже давно обогатившиеся в Штатах, оплатили каюту-люкс на океанском лайнере, доставившем их в эту страну, и по прибытии поселили новоприбывших у=себя; все в этой семье всегда грелись & по сию пору греются под благодатными лучами Золотого Тельца. – Так вот, этот тогдашний ребенок, а теперь старик и мой клиент, остался в конце концов последним живым представителем богатого семейства – он нуждался в моих адвокатских & нотариальных услугах, потому что юрист, долгие годы исполнявший обязанности его поверенного, незадолго до того умер; один из моих коллег порекомендовал этому выгодному клиенту меня. За годы, проведенные в Америке, старик, ставший там фабрикантом & банкиром, еще более приумножил свое & семейное состояние; после падения Стены он в 1й раз после шестидесяти лет отсутствия приехал в Германию. –Деньги свои я заработал в Америке, сказал он мне, –но родился в Германии и умереть хочу здесь. Он сказал это без пафоса, но с определенностью, обусловленной уже принятым твердым решением: так полководец в начале сражения заставляет себя смириться с мыслью, что неизбежно его проиграет. Лицо этого человека, прожившего долгую жизнь, столько раз покрывалось инеем от разочарований и неудач, его водянисто-голубые глаза так часто видели окрыленное своими успехами Зло & с трудом ковыляющее по жизни Добро – :человеческие бури с трубами знаменами & грохотом сапог, что-то вроде повседневности уголовной колонии в сочетании с триумфами на белом коне, – что в броне мягкой вежливости, скрывавшей его истинный облик, было лишь одно уязвимое место: любимый ребенок, дочь. Уже много лет назад она, тогда молодая женщина, приехала с отцовскими деньгами в Германию, занялась благородной психотерапевтической практикой и научилась успешно извлекать прибыль из чудачеств богатых клиентов. Отцовская школа, пройденная в детстве и в последующие годы, сделала из нее профессионала бескомпромиссной жизни; она безоглядно любила отца. Эта любовь между отцом и дочерью заключала в себе, на взгляд постороннего наблюдателя, что-то гнетуще-бесчеловечное, ужасное, потому что основывалась на добровольном самопорабощении женщины. На почве бесконечной муштры в годы детства, подавлявшей малейшие проявления своеволия & вбивавшей их в эту утрамбованую глинистую почву, мог появиться – в результате 1ственного жалкого прорыва сквозь твердый как камень почвенный слой, искривлявший все прочие эмоции, – только один росток, принужденный питаться от все той же затвердевшей глины: бескомпромиссная любовь к отцу..... набиравшая силу & исключительность за счет отказа от всех других привязанностей и принесшая в качестве плода своеобразную = своекорыстую жизнь.

(Я допиваю последний глоток.)

–Однажды вечером, явившись на 1ю встречу, назначенную стариком, я встретился с этой женщиной на вилле ее вернувшегося из Америки отца; сама вилла – замок, окруженный рвом с водой, и прилегающие к нему постройки – покоилась в сумерках и тишине обширного парка, как покоятся глаза на умиротворенном лице. Когда слуга открыл ворота & впустил меня внутрь, я увидел в вестибюле, декорированном в стиле английского клуба, хрупкую женщину лет сорока с небольшим, дочь хозяина. Она широкими шагами пошла мне навстречу, узкая рука решительно & крепко сжала мою руку. Она была ненамного ниже меня ростом и твердо посмотрела мне в лицо. Черное блестящее платье без руковов тесно облегало ее фигуру, глубокий треугольный вырез на спине позволял увидеть изысканную игру лопаток, перетекавшую в движения обнаженных рук; узкая кайма, темно-красная, заканчивала ниже колен этот вечерний наряд. При такой фигуре чуть ли не любое платье было бы ей к лицу. Однако для игры ее телесных движений не находилось необходимого духовного соответствия – ничего такого, что обещало бы радость; наоборот, каждое движение лишь укрепляло оболочку из поз & жестов, эту богато изукрашенную броню, в основе которой лежало точное знание кастовой иерахии & которая служила исключительно для установления дистанции. Мысль о том, что дистанцию можно было бы преодолеть и потом безвозвратно упразднить, придавала этой женщине какой-то особенный статус, связанный с представлением о прикосновении к ее телу: призу для победителя, роскошному и вместе с тем непристойному, ценность которого заключена иключительно в=нем самом. Отсюда – постоянно мучившее меня искушение: стремление к изнасилованию, грубому вторжению в ее плоть, к достижению вожделенной интимной близости с богатством – посредством упразднения & разрушения дистанции. Запах волос и дыхание кожи этой женщны, теплое и холодное одновременно, я ощущал при каждом ее движении, они как бы веяли мне навстречу –. 1 из тех женских тел, которые сегодня, видимо, появляются на свет крайне редко; и вовсе не из-за бедности как таковой, которая и в прежние века, подобно половой тряпке, втирала в тела всю грязь навязаного человеку существования, а скорее из-за всеобщей расхлябанности & постоянного поиска притупляющих сознание удовольствий, доходящих до полного маразма; в атмосфере нашей почти растительной, лишенной ориентиров жизни такое тело, как у этой – наверное, сорокалетней – женшины, просто не может сформироваться; конечно, молоденькие девушки выглядят рядом с !ней как только что пробившиеся на поверхность свежие стебельки – но поскольку все они безвольно предаются гнилой трясине бесформенного существования и очень скоро безвозвратно связывают себя с болотистой жижей, они сразу же, без всякого перехода начинают свой путь сквозь разные стадии разложения..... и в результате эти юные женские тела становятся неуклюжими, расплывшимися, утрачивают природные инстинкты; и усваивают все те характерные именно для женщин виды равнодушия и жестокости, которые, в отличие от тех же качеств в их мужском преломлении, по сути и в конечном счете направлены против самих их обладательниц.

–Еще прежде, чем женщина предложила мне сесть, я услышал голос ее отца, который, спустившись по лестнице в вестибюль, тем же решительным шагом, как раньше его дочь, шел мне навстречу; старик предложил мне устроиться в одном из темно-коричневых кожаных кресел; и сразу перешел к делу. –Как я уже говорил вам по телефону, начал он, я вернулся в Германию, чтобы умереть у себя на родине. Он ласковым пожатием руки отклонил протестующий жест сидевшей рядом с ним дочери, будто хотел сказать: Все в порядке, девочка: !Об-этом мы с тобой уже не раз говорили. Затем поднялся с кресла и стал широкими шагами мерять вестибюль, будто, специально для меня, подчинил свою речь энергичному ритму, чтобы я понял, насколько все это для него важно. –Вы, наверное, знаете, что я обладаю не таким уж малым состоянием. И все это состояние после моей смерти должно достаться !единственному наследнику: моей дочери, которую я !безмерно люблю. Тут он наклонился к ней & поцеловал ее в лоб. –Проблема, однако, в том, что у моей дочери есть муж. Он остановился прямо передо мной & посмотрел мне в глаза, как будто намеревался за время своей последующей речи разобраться, действительно ли я достаточно компетентен & надежен, чтобы успешно осуществить его план. –Я уже много лет назад купил для своей дочери этого жеребца, продолжил он без особых церемоний, –на определенных стадиях строительства карьеры желательно, чтобы, на взгляд общественности, с такого рода приватными вещами все было в порядке. Не то чтобы моя дочь не могла найти мужчину по своему вкусу, но вы ведь сами знаете, когда речь идет о деловых интересах, важно совсем не это. Во всяком случае, никто не должен был иметь повод сказать, что моя дочь лесбиянка или вечно неудовлетворенная старая дева, которая вообще не знает радостей секса & потому так гонится за карьерой. – Он засмеялся в лицо своей дочери безобидным и открытым смехом балованного мальчишки, уверенного, что ему такую дерзость простят. Но дочь, казалось, совсем не обиделась; она теперь тоже поднялась и подошла к отцу. Они=оба, отец и дочь, обозревали эту ситуацию, как супруги-помещики могли бы обозревать свои стада. Женщина прижалась к старику, И на моих глазах отец и дочь поцеловались долгим нежным поцелуем.

–Этот муж, снова начал старик, оказался игроком, пьяницей, кретином, который думает только о дорогих машинах, скачках & казино, любовницах & ночных попойках. Он именно хороший жеребец = хорошее алиби. Старик по-прежнему внимательно смотрел на меня. –Ни о чем прочем он и понятия не имеет, поскольку еще в раннем детстве остался сиротой. На мгновение он замолчал. –Этот человек, продолжил он, с трудом сдерживая отвращение, –мое первоначальное отношение к этому человеку – я сожалею, что вынужден в этом признаться, – относится к тем немногим ошибкам, которые я совершил за свою деловую жизнь. Видите ли, молодой человек, я тогда ошибся в рассчетах; я полагал, что с таким – пролетарием нетрудно будет вести игру: пусть себе пьет играет & таскается по бабам, сколько его душе угодно, говорил я себе, тем более зависимым будет он от тебя & твоих подачек; а когда его долги – по его понятиям & жизненным обстоятельствам – примут чудовищные размеры, тем легче мне будет, отделавшись от него денежным содержанием, которого хватит на ежедневные бутерброды с яйцом, удалить его, когда сочту нужным, из мира моего ребенка. Так я все рассчитал, но, к сожалению, я ошибся. Должен признаться, что мои рассчетные методы верны лишь применительно к прошлому, но не к сегодняшнему дню. Потому что сегодня даже мошенники & парвеню утратили свойственный им прежде стиль, что !неудивительно, при !таких-то примерах: когда большие люди заимствуют нормы поведения у отбросов общества & сами умаляют себя, чтобы «маленькие люди», чернь поддерживали их на выборах –. Во время последней части своей речи старик снова принялся ходить по комнате, но теперь вдруг резко остановился, помассировал позвоночник и, откашлявшись, сформулровал свой вывод: –Итак, сейчас наступил момент, когда нужно раз-и-навсегда исправить мою ошибку. И озабоченно посмотрел сверху вниз на дочь, которая опять села. –!Этот !тип – (И голос его задрожал от едва сдерживаемого гнева) – !Что может знать такой выскочка о могуществе&ценности денег. Деньги для подобных людей означают лишь мотовство, растранжиривание, убытки, постоянные огорчения, самоубийство-в-рассрочку. Он бы хотел зацапать свою долю моего наследства & потом полными горстями выбрасывать ее в окно, как любой поденщик, устраивающий себе в конце рабочей недели загул, – хотел бы все просадить в пивных, казино & борделях..... !Не для того я жил, трудился и страдал. Да и мое дитя не должно больше страдать от такого загребущего спрута. –Отец, очень мягко произесла дочь, вложила свою руку в его, взглянула на него и тем на мгновение притормозила поток воодушевленной речи. Старик откашлялся. –Короче, !этого мы=оба, моя дочь и я, не допустим. К сожалению, я не могу, как это бывает на театре, заставить мавра, сделавшего свое дело, просто исчезнуть; не могу и подстроть что-то с благородными экипажами, которые он себе покупает, на !мои деньги, как другие покупают рубашки, и которые при ближайшем удобном случае превращает в металлолом, – подстроить так, чтобы в металлолом превратился не только автомобиль..... Увы, я не знаю, как это осуществить, хотя очень хотел бы, ради моего ребенка. Так что мне придется искать другой путь, ведущий к тому же результату, & для этого мне нужны вы.

–Он не навешивал на то, о чем говорил, никаких морально-словесных петель, а называл вещи своими именами; с 1й минуты мои симпатии были на стороне старика, поэтому про себя я давно решил, что уничтожу его & его привлекательную дочь.

–!Кое-что я уже попытался предпринять, чтобы избавиться от него, услышал я возобновившееся бормотание старика, который теперь подошел к буфету И из хрустального кувшина разливал по бокалам темное вино, –я предлагал ему деньги, !более чем приличную сумму, как отступное, чтобы он согласился на развод & на отказ от всяких дальнейших притязаний – напрасно. Этот бессовестный тип стал с еще большим упорством отстаивать свои права как зятя & даже – на !мои деньги – нанял себе наглого адвоката – (Старик назвал его имя, я еле сдержал усмешку : имя того самого коллеги, благодаря которому я занялся этим делом. Я, видно, ввязался в большую игру).

–С наполненными бокалами старик вернулся назад, предложил по бокалу дочери и мне, мы чокнулись И выпли за начало нашего партнерства. –Это особое, очень старое бургундское, старик засмеялся, –я его принимаю как лекарство, молодой человек. Для укрепления здравомыслия, перед каждым важным решением в моей жизни. Но, собственно, хитро ухмыльнувшись, добавил он и повернул бокал к свету, –собственно, мне приходится принимать важные решения каждодневно. (От нового стакана, возникшего передо мной, исходит запах виски – а во рту привкус жидкого дыма.) – & потом сразу, отставив бокал, вернулся к деловому тону. –Теперь вы знаете ситуацию, в той мере, в какой это вам необходимо. Назовите же сумму гонорара, которая бы вас устроила; вы можете также рассчитывать на любую дополнительную поддержку с моей стороны, если она будет способствовать успеху, – &, соответственно, ни в коей мере не чувствовать себя ограниченным в средствах : так ?что вы ?намереваетесь предпринять. И вопросительно посмотрел на меня. – Я надеялся, что холодный огонь триумфа не вспыхнул в моих глазах, и пытался, несмотря на овладевшее мною упоение, сохранять видимость самообладания, деловитости, присутствия духа. Хотя я уже неодократно переживал !такой момент в своем по большей части сером существовании адвоката, меня всегда, и тогда тоже, очаровывало и увлекало самое начало предательства – ибо с этой точки я уже видел, что план мой удастся. Дочь слепо доверяла отцу, а он, похоже, доверял мне..... Может, только потому, что догадывался: для урегулироваия этого дела у него остается не так уж много времени. Тут он наверняка не ошибся; я мог начинать свою партию.

(Бармен наливает еще 2 стакана виски, для себя & для меня, и дает понять, что это За счет заведения –; он, как завороженный, стоит передо мной и ждет продолжения, с полуоткрытым ртом; я своей историей определенно разбудил его любопытство –. Даровое виски я выпиваю одним глотком.)

– Действовать надлежало !решительно; Многое должно было произойти почти одновременно. Прежде всего мне следовало познакомиться с мужем. Знакомство наше состоялось, и я убедился, что старик описал этого человека очень точно: тип, который живет только поверхностым & его проявлениями: дорогими автомобилями, скачками, рулеткой, возможностью останавливаться в номерах-люкс, вечеринками с неприлично дорогой выпивкой & завышенными в цене женщинами..... Я видел, что его подлинным капиталом были его слабости, из-за которых она, эта женщина=дочь, и попала в зависимость от него. Генерал-бас его натуры – инстинктивные порывы, мужские=сильные цезуры, ломающие действительно сильное, поскольку мелодии его теплой сердечности тяготеют к мужскому=слабому, к лейтмотиву Прислониться-бы, к иллюзии гармонической последовательности, которая, подобно любовному прислонению, обещает той форме любви, которая для испуганных & опустошенных жизнью становится эрзацем подлинной страсти, уверенность в том, что у такого мужчины всегда можно найти поддержку – : 1м словом: полный дурак = идеальная жертва, к которой я, как к любой жертве, испытываю лишь отвращение и презрение; а значит, будет нетрудно, в соответствии с моим планом, ему «помочь».

(Между тем, факт наличия пустого стакана послужил для бармена сигналом, чтобы предложить мне новый стакан. Он наливает не глядя, глаза его завороженно смотрят на меня.)

–Конечно, старик, хотя ему настойчиво рекомендовал меня другой юрист, которому он, видимо, доверял, ко мне относился недоверчиво, с недоверчивостью мошенника, ибо никто не держится за собственность крепче, чем мошенники – за свою добычу. Ведь только богачи и мошенники !действительно предчувствуют, !когда именно они все потеряют. Разумеется, он, прежде чем пускаться в столь рискованное предприятие, постарался себя обезопасить – у него были поверенные по финансовым делам, информаторы на биржах и в банках; и, если я хотел добиться своей цели, мне следовало найти обходные пути или всех этих советчиков 1-за-другим устранить. Поскольку же я не мог действовать, опираясь на рационализм судебной бюрократии, так как немедленно возбудил бы подозрения, мне оставалось только положиться на иррациональные эмоции старика & дочери. Здесь требовалась скрупулезность механика по точным-психологическим-работам, но прежде всего – мое постоянное и ненавязчивое присутствие рядом со стариком. Я начал плести вокруг-себя и всего, что делаю, паутину обманчивой теплоты, то есть смеси из добросовестности лояльности умения-не-болтать-лишнего & надежности.....

(На лице бармена явственно проступает недоверие; только профессиональная привычка ублажать любого гостя, независимо-ни-от-чего, не позволяет ему открыто мне возразить. Подобно постепенно останавливающемуся маховику, его руки все медленнее полируют стаканы– : хотя бы ради виски, которым он меня угостил, я должен возобновить & укрепить его доверие к моей истории.)

–Без особых усилий удалось мне разузнать все необходимое о слабостях & недостатках советчиков, которым доверял старик. Ведь даже у самых умных & образованных людей, если достаточно=внимательно к ним присмотреться, за определенной границей обнаруживается глупость; так же и нравственность – даже безупречно порядочного человека, – если рассматривать ее под микроскопом, постепенно увеличивая резкость, представляется все более расплывчато-подозрительной, двусмысленной. Все зависит от выбранного масштаба. Мне, следовательно, нужно было лишь попридержать до поры собранные мною сведения, чтобы в ходе наших со стариком разговоров время-от-времени, по каплям, впрыскивать в него мое знание, постепенно превращая чистую воду доверия к его советчикам в мутные помои. Таким образом (хотя сам я осознал это не сразу) мне !действительно удалось одного-за-другим отстранить этих советчиков от игры – и старик сам не заметил, как в конечном счете у него остался 1-1ственный поверенный, которому он безусловно доверял: я.....

(?Удалось ли мне ?преодолеть сомнения бармена в правдивости моей истории – : Как бы то ни было, он уже держит в руках новый стакан, пока пустой, – что ж, я позабочусь, чтобы стакан опять наполнился виски.)

–Старик поначалу никак не давал понять, поверил ли он собранным мною сведениям & доверяет ли мне самому. Из-за мучительной неопределенности время тянулось для меня очень медленно – и я все менее был способен воспринимать происходящее, свою роль в нем как подлинную реальность; мне казалось, я пребываю во сне – или: в рассказываемой Посторонним истории, в которой все мои ощущения мысли поступки, уже обобщенные, ставшие описаниями ощущений мыслей поступков, пересказываются Слушателю, то есть мне же; мне казалось, что я – пленник в одной из нескончаемых речевых петель, что я нахожусь одновременно во-внутри и в-снаружи и что такие моменты déjà-vu выстраиваются друг за другом в часы и дни, не переставая мерцать своим обманчивым светом – –

–Неуверенность моя возрастала, я даже стал сомневаться в возможности осуществления задуманного. Я уже не знал, ?как действовать ?дальше.

(Я медленно допил то, что осталось в стакане.)

–?Может, в конечном счете именно неуверенность & сомнения стали решающим фактором моего успеха, ибо они удержали меня от поспешных действий и стремления как-то форсировать весь процесс. Сомнения сделали меня терпеливым, и это оказалось спасением.

–Ибо мою бросавшуюся в глаза неуверенность старик & слепо доверявшая его суждениям дочь предпочитали истолковывать как !то, чем она как раз !не была: Ведь по контрасту с недобросовестными&себялюбивыми действиями всех этих прежде казавшихся столь надежными консультантов по финансовым&налоговым делам, посредников & банкиров, чьи злоупотребления теперь все более и более выплывали наружу, моя работа представлялась старику исполненной подлинной и неусыпной заботы об осуществлении его планов; ему казалось, будто 1ственное, чего я боюсь, – возможность провала этих самых планов. (Я чувствовал: постепенно старик перестал сознавать, что именно через меня получает сведения, порочащие его прежних советчиков; он, очевидно, больше-и-больше убеждался в том, что только !себе=одному обязан этими неприятными разоблачениями –). Видимо, чтобы рассеять мои опасения & озабоченность, а также движимый желанием еще 1 раз в своей жизни сделать самостоятельный решающий шаг, старик однажды вечером открыл мне, !чтó он в этой связи предпринял несколько часов назад – и уже с первых его фраз для меня стало очевидно: !Я !победил.

(Словно для того, чтобы отпраздовать мой триумф, бармен быстро пододвигает ко мне полный стакан виски, в то время как выражение его лица выдает напряженное ожидание продолжения.)

–К своей несказанной радости я услышал, что старик & его дочь отныне владеют всеми банковскими счетами совместно – дилетантская неосмотрительность, ставшая возможной лишь из-за безрассудной любви между отцом и дочерью, любви, которая в этом 1 – в этом !решающем – пункте совершенно помутила разум старого лиса; следовательно, удар, который я подготавливал, должен был поразить их обоих 1временно & с однаковой силой. Любить – это ведь и значит балансировать на грани между смертью и ложью.....

–И то, над чем я работал все-последнее-время, тратя бессчетные часы, старик, можно сказать, сам вложил мне в руки, подарил: видимо, окончательно убедив себя в моей безусловной порядочности, он, как и обещал вначале, предоставил мне с этого момента и впредь полную свободу действий –. И сдержал слово – подписывал в дальнейшем, почти не глядя, все, что я ему предлагал: указания для его банкиров, другие распоряжения, доверенности & подтверждения моих полномочий, короче говоря, все, что мне было необходимо для предстоящей акции. И даже когда он, прежде чем подписать бумагу, внимательно ее прочитывал, он не замечал никаких подвохов: потому что ловушки в моей игре всегда строились на умелом сочетании лжи и правды.

–Манипулируя банковскими счетами старика & его дочери, я сумел перевести бóльшую часть наличых & обратимых денежных средств, как и все акции, на тайный счет мужа дочери, с тем условием, что он=этот не знающий удержу кретин, поначалу не будет иметь права распоряжаться счетом, чтобы вся-махинация не раскрылась преждевременно. «Жеребец» не возражал: ему пока хватало уже одной надежды на гигантское состояние, ибо в кругах, в которых он предавался своим излишествам, слухи такого рода обеспечивали ему щедрые кредиты.

–Моя предусмотрительность & приверженность 1нажды заведенным привычкам помогли мне еще и в другом : В тот 1й вечер, когда старик пригласил меня к-себе в замок & там без всяких околичностей признался в тайном желании убить мужа дочери, я, как всегда в подобных случаях, в рассчете на то, что позже мне, возможно, понадобится конспект беседы, записал ее на магнитофон, причем именно тогда – незаметно для моего собеседника. Фантазии старика и сам факт, что голос его остался запечатленным на пленке, навел меня на новую мысль, и с тех пор я знал, !чтó мне делать дальше.

–Копию магнитофонной записи следовало передать адвокату противной стороны. И одновременно – втайне произвести над кабриолетом мужа такие операции, которые могли бы служить 1значным доказательством покушения на убийство. Я знал: мой коллега непременно использует этот шанс, чтобы разоблачить манипуляции с машиной своего клиента (я так ослабил винты, на которых держались колеса, что только последний шаг резьбы каждой гайки соприкасался с винтом, и потом вновь поставил колпаки) как попытку осуществления преступного замысла; и, сославшись в подтверждение наличия такового на магнитофонную запись, заставит полицию возбудить уголовное дело против моего клиента.– Само собой, я пересылал старику, анонимно, все компрометирующе материалы; в том числе и информацию, касающуюся моих коллег. Для этого я ездил в разные удаленные друг от друга места и оттуда отправлял письма по компьютеру, без обратного адреса & без подписи –, я в своих играх не прибегал к услугам посторонних лиц, всегда предпочитая действовать в одиночку; ибо довериться другим людям это все равно что самому сунуть голову в петлю.....

–Как я уже говорил, многие меры мне приходилось принимать почти одновременно – соответственно, и их следствия были почти одновременными. Вскоре адвокат мужа возбудил уголовное дело против моего клиента, полиция начала расследование, и старику грозило тюремное заключение. !Такой шанс грех было бы не использовать. Я лично сообщил мужу, который знал меня как компаньона своего адвоката, радостное для него известие: что он, в соответствии с завещанием тестя (чья подпись на документе, естественно, была !подлинной), без всяких оговорок & немедленно назначается единственным опекуном семейного состояния. Сперва, естественно, он, дурак, не поверил, так как не мог ни осознать, ни объяснить себе внезапной перемены позиции ненавистного ему тестя – и все расспрашивал меня, пытался доискаться, в чем тут загвоздка, болтал всякую чепуху; и, тем не менее, мне довольно быстро удалось рассеять его сомнения. Потом, в упоении восторга, он, словно ребенок в рождественский вечер, с раскрасневшимися щеками танцевал, вопил что-то, хлопал в ладоши; и я без особого труда получил его подпись на документе – он, ослепленный своим торжеством, даже не прочитал как следует текст договора о передаче имущественных прав – я же !не стал привлекать его внимание к 1 маленькому абзацу в этом тексте: Там говорилось, что в случае его, зятя, кончины или утраты им дееспособности все имущество семьи, включая недвижимость, перейдет к некоей благотворительной организации.....; то есть гигантское состояние будет разбазарено & на=всегда изъято из обращения в мирской сфере. – Этот дурак между тем совсем съехал с катушек, распоясался как жалкий пролетарий, получивший главный выигрыш в лотерее, и созвал на грандиозную попойку всех своих собутыльников & шлюх; не дожидаясь их прибытия, я сразу ушел, унося в кормане документ с драгоценными – имеющими юридическую силу – подписями.

–Мне оставалось только дождаться задуманного впечатляющего эпилога.

–И я должен был торопиться, потому что на следующее утро старика, скорее всего, арестовали бы. Я явился к нему без договоренности, в довольно поздее время – и застал его одного (!увы, благородная дочь куда-то ушла, а могла бы стать прелестным украшением моего триумфа). Старик уже собирался ложиться спать. Удивляясь – прежде всего моему изменившемуся, нетактичному поведению, – он повел меня в гостиную. Коротко & ясно я разъяснил старику новое положение дел, постепенно переходя от одной подробности к другой, назвал имя нового владельца его состояния – ненавистного ему зятя, этого кретина игрока пропойцы развратника – : каждое мое слово будто жгло старика каленым железом, – и под конец лаконично сообщил, что он & его !без!мерно любимая благородная дочь с этого часа остались практически без средств, что даже одежда на них им больше не принадлежит, а сам он должен считаться с тем, что может в любой момент быть арестован.

–!Редко, разве что в моменты рождения или предсмертной агонии, представляется случай увидеть другого человека в его неприкрытой наготе : На старика мои откровения подействовали так, как если бы у него внутри работал двигатель, железный поршень которого раз за разом ударял бы в голову, & под этими ужасными ударами череп наконец разлетелся бы вдребезги, – словно под топором мясика старик вдруг обмяк в своем кресле, лицо с лохмотьями маски самообладания неподвижно смотрело на меня, способное 1ственно лишь хрипеть, издавать сперва коротко-писклявые, а потом придушенно-клокочущие звуки; и я видел, как гигантское, водянисто&слезно-светлое ?ПОЧЕМУ..... –захлебнувшийся в бездне зла и оттого самый бессмысленный из всех вопросов – выкристаллизовалось из его боли и затем долго, буква за буквой, тонуло в старых глазах.....

(!!Виски –)

–Я достиг своей цели. Ничто больше не удерживало меня в этом месте, & я покинул старика, оцепеневшего, бездвижного, так и не обретшего дара речи, предоставив ему в одиночестве переносить муки&страдания. Уже перед самым уходом я заметил в буфете кувшин, наполненный на три четверти – несомненно, тем самым бургудским. Я помочился в кувшин и, уходя, хлопнул дверью. Старик, рассказали мне позже, умер той же ночью.– Мысль о том, что, может быть, не масштабы и неслыханые последствия случившегося несчастья, а – уже после того, как он пришел в себя &, следуя одной из своих давних привычек (которые, как известно, в моменты величайших катастроф всегда действуют безотказно), потянулся за кувшином с бургундским, – именно испорченное моей ядовитой мочой вино доканало старого алкоголка, эта мысль заставила меня звонко расхохотаться, щедрым, и долгим, и освобождающим смехом, в1ые за много лет – –

(:Бармен недоверчиво косится на меня, как если бы его лакейская душонка опасалась, что я устрою дебош. Я, чтобы успокоить его, отрицательно качаю головой & заказываю для него и: для себя еще по стакану виски.)

–И смерть старика, крах его дочери были не единственным моим торжеством. Несколько недель спустя я услыхал о несчастье, случившемся с зятем, «жеребцом», которого папа сперва использовал в качестве подстилки для своей дочери, а потом не знал, как избавиться от этого инфернального трахальщика, вызванного им же самим – : так вот, «жеребец» был & остался кретином, и после одного из своих диких загулов он, пьяный в дрыбадан, разбился на автомобле; он не погиб, но с тех пор, полностью парализованный, лежит в коме. Врачи считают, что он проведет так остаток жизни, – а ему ведь едва перевалило за тридцать. Гигантское состояние отца & дочери – теперь, в соответствии с тем пунктом в договоре, ему предстояло попасть в жирные лапы какой-то благотворительной организации & навсегда прилипнуть к немилосердному дну кружки милосердия-по-обязанности..... Отсюда (и, опустошив очередной стакан, протягиваю его бармену, продолжая смотреть в пошлое лицо этого лицемера, который, профессионально имитируя интерес к признаниям клиента, внутренне уже разочарованно отвернулся от меня и моей истории; ему, возможно, не хватает чего-то, что сам он назвал бы pointe^[5], как это слово понимается – а понималось оно в разные времена по-разному – применительно к сегодняшним шуткам: Разъяснением моей полной незаинтересованности в денежной куче старика могло бы быть стремление к еще большей выгоде – скажем, если бы я поработил стариковскую дочку & послал ее на панель –; ему, бармену, не хватало в моей истории оборотной стороны того самого слезоточивого ?ПОЧЕМУ.....) – Отсюда (прорычал я) – мое всегдашнее предпочтение сильной & стабильной валюты: рафинированных преступлений, приводящих к полному !исчезновению людей & денег, – все остальное есть степь: коммунизм с дубинками & набедренными повязками, побивающий камнями мамонтов & еретиков – Неандерталия, обогреваемая центральным отоплением; ради такого не стоит ни жить, ни умирать. –

Но ты уже опять говоришь в 1ночестве и для себя=1ного; твой 1ственный и последний слушатель, бармен, давно уже, убедившись, что может не опасаться дебоша с твоей стороны, вернулся к другим посетителям, у противоположого конца стойки. Он определенно ушел, потому что ты его разочаровал; !?поверил ли он тебе и твоей истории.....

Назад из твоей истории – вернись и ты к этому часу, к шелестению слов, к изрекающим изречения, к разворачивающимся перед зеркалами бесконечным бесконечным текстам; в отрыжке&икоте – страхи и самообвинения, признания и исповеди (обращенные к светлой женской плоти) бароналичествующих между BLACK LABEL & CURAÇAO. Электронный кассовый аппарат, бонус-устройство для кельнеров (или: чек-лист для левитов) – там за стойкой, в нише, в поле зрения каждого. Глотку язык рот – искать для себя, найти для себя в этой вязкой стихии бормотания, в серебристой зеркальной безмятежности без глубины, без невыговариваемых тайн; переполненность, возвращение молчания, и каждое отражение тщеславия в своем молчании отлично от других, эфемерно. Вечные разговоры, заклинания тех, что навсегда остались детьми, – состояния-счетов проценты харизмы дельцов – !Какие !истории !Какие pointes !Искры дождем, как от взорвавшихся рождественских петард: бал-дёжные сделки : !триумфальные победы, лавры Шам-Панское & женщины : !сказочные совокупления, чередующиеся с подкупом важных чиновников или потерявших стыд слесарей & автомехаников, с выходками вечно раздраженных продавщиц: У каждой из социальных прослоек есть свой Шмат-жира^[6] для ее=собственных прогорклых фантазий..... Междометия как переход к анти-теме: повышение налогов – чувствительный для всех удар – падение денежного курса, а также прогозы погоды ad infinitum – : И безбожники, ищущие опоры в таких молитвах; литании холоднокровной религиозной общины, которая образовалась благодаря случайному ливню, здесь, среди телевизионных антенн & яростнотрубных возгласов пожарных сирен; общины, все члены которой здесь=внутри одновременно склоняют спины под медноцветным, сомнительным небом с надписью Бар; светлая женская плоть, в-конечном-счете всегда от тебя отстраняющаяся, – смеющийся женский рот, приоткрывшиеся белые зубы, – мимо, совсем близко от твоего лица –, (?где же она –); тяга к повторениям и рефренам: уплыв по ту сторону стекла, улыбнуться в красные лица, это можно назвать страхованием, страховой полис на 1 тепловатое мгновение – осознать, что у твоего визави все по-прежнему обстоит так же, как у всех; и потом, облегченно вздохнув, почувствовать блаженство, которое вновь освобождает тебя от необходимости говорения и становится маяком в ледяном тумане стыда за все=дневное порабощение самого себя. Впадение в детскость, возврат в ирр=реальный час Не-Виновности, когда самым худшим прегрешением против этики были обкаканные штанишки – : по сравнению с горестями Здесь & Сейчас это кажется желанным прибежищем – но бежать придется очень далеко назад, вплоть до первичной жижи амёбного часа, где в мерцающем потоке, как многим хочется думать, еще Все возможно & Все плодотворно, еще можно улучшить слюни&слизь наших прапрапредков – тогда как здесь-бытие, недавнее, свелось к чудовищной от-говорке –

Взглянуть на часы, еще !слишком рано –: Еще ?сколько-то времени до назначенного срока, или ?ошибка: тот срок давно !истек, а она так и не пришла –, Ждать, ты должен просто ждать ее=единственно-близкую-тебе среди всех этих холоднокровных чужаков –.– И они тоже, постоянно-убегающие, будут снова и снова, во время твоего ?сколькочасового ожидания, выступать из магических квадратов фриза над стойкой бара, едва ли кем-то кроме тебя замечаемого; квадраты, белые на белом, не отличимые друг от друга – !кроме 1 : !кроме крайнего правого квадрата, заканчивающего ряд: правая, вертикальная линия обрамления, которая должна была бы завершать 4хугольник, сама осталась незавершенной, она прерывается за несколько сантиметров до последнего угла. И это не позднейший дефект, не след разрушения – обрамляющая линия имеет легкий изгиб, как если бы нижний конец рамки отогнулся наружу, так что край напоминает открытую калитку в решетчатой изгороди или нелегально проделанную дыру в ограде загона для скота, либо в пограничном ограждении. Квадрат, следовательно, уже изначально оставался с этой 1 стороны открытым – –

Мои взгляды всегда запутывались в этом 1 месте, застревали в белой стене, становились по мере того, как я упорно и медленно напивался, начальным & конечным пунктом для длинной игры – участвовавшие в ней бесплотные лица возникали из текущего мгновения, приходили из помещения Бара, с его ароматами кофе&духов; тогда как соответствующие этим лицам тела – тяжелые, застывшие, брошенные (и в своей детской непосредственности неподобающим образом обнаженные) – обнаруживались на всех трубчатоногих табуретах.

Новое виски передо мной – !наконец –, стакан на столе отбрасывает вокруг-себя дымчато-светлое кольцо. И снова напиток проскальзывает вниз, холодя глотку, и снова начинается у меня внутренний жар, как если бы проволочки пронзили нервы&мус–кулы&внутренности, а в голове появилась бы пурпурносветящаяся полоска – конденсационный след мыслесамолета в вечерних сумерках. Вкус выпитого захлестывает приятно согревающей волной, кажется, будто теперь в баре зажегся дополнительный, мягко-коричневый свет, который, стоит только взглянуть на бутылки в буфете, превращает их в острова многообразия, в серийную пестроту этикеток & редкостных форм, темных и светлых огней, укрощенных & заключенных в амфоры, предназначенных для возможного опьянения. Зеркальные стены за стойкой бара – удвоение воображаемых лиц, затягиваемых в водоворот этой конфронтации и застывающих в стене-Лете, которая все принимает в себя и все забывает. Вид собственного лица на фотографиях или, хуже того, в зеркалах либо фильмах (ибо во всех этих случаях спастись из оков застылости невозможно) всегда был для тебя чем-то бóльшим, чем просто разочарованием : вид этот с незапамятных времен порождал в тебе яростное желание уничтожить свое плоское, банальное лицо, голову, казавшуюся застрявшей на полпути от карнавальной к посмертной маске; порождал боль от существования, от того, что никогда не получится Я из такой выхолощенной картонной оболочки, никогда – и какое бы то ни было Другое, пусть даже ублюдок, одна из тех опечаток Природы, которые, как теперь полагают, всегда могут стать новым=началом (и тогда все остальное, после и в соответствии с ними, будет происходить совершенно по-другому–); да, но ты не сумеешь выкроить себе бытие даже в качестве такого чудовищного уродца – :!он, по крайней мере, был бы настоящим Я – из твоего призрачно-бумажного лица; ты это сознавал, в моменты стояния перед зеркалом, еще у себя на родине, много лет назад, когда был юрисконсультом в восточноберлинской больнице.....

:Родина: :!я ненавижу себя за это невольно вырвавшееся слово : Родина не имеет ни имени, ни определенного места в пространстве, если не считать чернильной закорючки на странице заграничного паспорта – когда ты брал за виски голову, бывшую по всей видимости твоей головой, и сжимал между кулаками, чтобы ее раздавить, чтобы покончить с маскарадом картонных личин и чтобы наконец выяснить, чтó может скрываться за такого рода личиной, – ты тогда был готов ко всему, даже к тому, что обнаружишь пустоту, Ничто, состоящее лишь из кровавых потрохов – :Это как раз представлялось тебе на протяжении-многих-лет наиболее вероятным из твоих возможных открытий. – Хотя ты, конечно, знаешь, что и многие другие люди испытывают точно такое же разочарование, когда видят себя со стороны; разочарование из-за ассиметрии между бытием и: волей; внутренние притязания, внутреннее восприятие страстей и смертей, внутреннее переживание приливов & отливов, перемещающийся песок, который впечатывает их следы в почвенный слой & в скалы и искажает оптику, отчего кажется, будто они непременно должны оставлять какие-то следы и во внешних явлениях, будто мысль должна впечатывать свое адекватное отображение в бытие – !какая мечта эгоцентричных-женщин & женоподобных=эгоцентриков – :И все же, даже понимая, что совершаешь ошибку, ты никогда не мог примириться..... с фактом неподлинности твоего бытия.

И каждый раз, когда уже затухала очередная вспышка твоего гнева, возникал упрек к фотографу, или, точнее, подозрение, что он, любитель-дешевой-эстетики, возможно, стремился, используя глаз своего объектива, добиться !именно !этого результата: удалить из изображения смерть & ее театральное действо, положить конец мечтаниям о собственном Я, свое-образное изображения подменить фальшивкой & вернуть в пресловутое общество что-то такое, что внутренне пыталось вырезать себя из него; силою повседневного, радушно-наличествующего &, значит, успешно-фукционирующего бесперебойно загонять это «что-то» в 4хугольнико&загоно-подобное, за решетчатые ограды всех замкнутых квадратов; даже тебя снова заклясть – ?вероятно, потому, что и такие лемуры-от-искусства еще не совсем забыли, насколько !опасны могут быть настоящее изображение, настоящий образ.

Ты собственноручно уничтожил все фотографии из твоего детства, которыми сумел завладеть, – шорох разрываемой бумаги вызывал в=тебе чувство освобождения: нечто подобное должен испытывать само=убийца в момент своего преступного деяния – !если бы я мог так же уничтожить и все фотографии из моего будущего, уже сегодня. Может, впереди у тебя немного будущего & немного изображений : Лучше бы – чтобы вовсе не было ни того, ни другого. Ибо фотографии удерживают прошлое и будущее в=себе, гарантируют Ты-был-таким и бессмертие – бытие без шанса на то, что оно когда-нибудь закончится. Приторможенная смерть: !ужаснейшая из всех смертных казней. Ибо нет ничего более невыносимого, чем мысль, что после смерти может еще что-то быть, что что-то останется от тебя помимо смерти, помимо Ничто. Совершенство полного развоплощения, СОВСЕМ ИСЧЕЗНУТЬ – 1ственный приемлемый выход из положения, ?возможно, решение проблемы этого мучительного позора – ?или всего лишь еще 1маска в нескончаемой процессии твоего маскарада. Идея такого рода исчезновения уже очень давно пошло обыгрывается в балаганных=комедиях & бульварной литературе. :Менее обслюнявленный в прессе спасительный прыжок Эмпедокла был бы, возможно, спасением сообразно.....

Да, но в стране без вулканов такой прыжок трудноосуществим и неизбежно должен дробиться на этапы. (Бармен, видимо по оплошности, положил мне в виски кубик льда: 1 светлый звяк, в то время как свет, пройдя через грань стакана, рассеивается по поверхности напитка, покрывая ее тонкой решеткой –) Лед издает такой же светлый звук, как сегодня утром ключ от твоей конторы, когда ты бросил его между прутьями железной решетки, крышки водостока, в сточный канал – И этот светлый, едва слышный звяк, оттого еще явственнее запечатлевшийся в твоей памяти как звук эха, останется в ней, и будет возвращаться вновь и вновь, словно этот 1 звук затронул что-то из совсем ранних воспоминаний, воспоминаний, от которых невозможно уйти, и теперь в твоих видениях-наяву сопровождает эту связку ключей в ее падении вниз, вдоль покрытых слизистой коркой стен шахты, 4хугольного кратера, и дальше, во тьму сточных вод, в пенящийся, невыразимого цвета поток – –

Покидать что-то всегда означает и оставлять что-то после себя, срывая маску, ты срываешь с лица лохмотья кожи – ?что же случится со всем остальным, ?по-ту-и-по-эту-сторону от бегства. (Послевкусие виски сейчас – ощущение горящего льда –. Может, я и этот стакан выпил слишком быстро, слова ядовитыми микробами кишат поблизости, проникают во-внутрь – моя ладонь, которой, словно носовым платком, я провожу по лицу, кажется чужой и одеревенелой.) Что ж, значит, этот мой шанс побега, возможность освобождения от ненавистной адвокатуры: всего лишь оптический обман, мерцание какой-то стекляшки на дне каменного колодца, которое только ребенок способен спутать с блеском настоящего золота –: Другое искать, то, что скрывается ЗА побегом, ЗА масками. Всегда открытую, никогда не закрытую наглухо дверь..... Привкус мела или известняка, привкус медленной длительности и немилосердия миллионов прошедших лет; каменный привкус из бездны – пустоты в перемешанных с нечистотами сточных водах, привкус всей-жизни-целиком..... чего-то такого, чего могло бы вообще не быть. А вдруг впереди –совсем немного часов, и потом придет Ночь – –

–^[7]. Или, на добром старом немецком: С Востока придет Ниггер. : Вы, конечно, можете извлечь восточного немца с Востока, но никогда не извлечете Восток из восточного немца.– Кстати, если не ошибаюсь, выражение «восточный немец» – Ostler – по-английски означает «конюх», «слуга конской мочи».

Возможно, я, что бывает со мной нередко, произнес вслух последнюю свою фразу, если не большую часть того, что ей предшествовало : Чужак, в возрасте между сорока и пятюдесятью, с мясистым лицом, коротко стрижеными волосами, массивным телом, которое из-за одежды – чернильно-синий костюм, клетчатая рубашка & галстук в желтую шашечку –: все на нем кажется тесным, стягивающим плоть наподобие ременных пут, или, во всяком случае, чужим даже на нем, Чужаке, не подходящим к его плотному телосложению, – внезапно, слово запакованный в синюю дерюгу обломок скалы, возник передо мной, стакан виски исчез в его колбасистых пальцах, и он сказал мне это, возможно, с той же громкостью, с какой я сам уже некоторое время разговаривал с собой.

Теперь Чужак молчит, снова поворачивается, словно не ждет ответа, к облицованной «под дерево» стойке бара & к своему виски (он, кажется, предпочитает тот же сорт, что и я, или: это только уловка, долженствующая показать, что мы с ним – части 1 целого) : ?Почему он заговорил со мной, начав с такой фразы – трудно сказать, гениальной или дурацкой : ?Хочет общности на почве общедоступных общих мест, ?пытается выжать из моих пробормотанных в пространство слов капли ценной для него информации, ?разоблачить во мне заговорщика (образ которого всегда присутствует в сознании бывших гебистов как перекрестие на оптическом приборе, необходимое для его, прибора, самонастройки). Чужак понимает преимущества своей униформы – силы убеждения; а его впечатляющий прием – произнести 1 витиеватую фразу среди душных, колышущихся как перед грозой испарений переполненного бара, произнести с легким презрением и легкой обидой, потому что для такого рода молодчиков любая компания недостаточно хороша, – характеризует его как одного из тех-краснобаев, с которыми, увы, очень многие соглашаются и которые, увы, у очень немногих вызывают очень многими своими словами заслуженное неуважение. А ведь в беде каждый хватается за спасительное слово. – Итак, бугаистый Чужак, чье мясистое лицо привлекает внимание только благодаря совсем не подходящему к нему, тонкому, красивой лепки носу – : ?ищет ли он здесь, в этом баре (который во многие, разные времена служил местом встречи для очень и очень многих) ?потерянного агента, ?забытый экстаз от сознания, что он, в качестве шпика, когда-то купался здесь в отбросах информации, как рептилия в песке – –

В этом неловком положении, выводящем меня из равновесия, как бывает всегда, когда ко мне вдруг подходит Чужой & чего-то от меня хочет, из-за чего я снова оказываюсь во власти чужого, я начинаю искать глазами новые впечатления, другие картины, лазейки – продолжая при этом сидеть на табурете у стойки, на мною же найденном утесе, спиной к бездне, из которой, как из детства, веет холодом, фасадом же тела чувствую жар & красный накал горящего в стакане костра, чувствую, что вовлечен в бесформеный танец языков его пламени. Что ж, ты с подчеркнутой резкостью отворачвается от Чужака, придвинувшегося – ко мне – слишком близко, хватаешься за стакан с виски, видишь и пробуешь на вкус качнувшуюся коричневатую жидкость, и в это время в маслянистом свете, у стойки, светлая женская плоть, резиново растягиваясь, соскальзывает с табуретов, ты вдыхаешь запах телесного тепла в нейлоновой упаковке, неоново-холодного, и, подняв глаза, успеваешь заметить просверк белой кожи, когда платье при резком движении разворачивается как хвост птицы; да, но ее силуэта я не вижу, ее голоса не слышу –

?Где же она, ?почему опаздывает сегодня, именно сегодня – –

Передо мной появился новый стакан.

?Неужели Чужак, эта заговорившая со мной темно-синяя глыба, угостил меня виски только потому, что из меня самого случайно выпросталось несколько слов-щупалец, искавших, с кем бы завязать разговор. Боюсь, что ускользнуть от Чужака я уже не сумею, да и уход отсюда в берлинскую дождебурлящую ночь для меня – как решение – неприемлем.

?Где же она, ?почему опаздывает сегодня, !именно сегодня – –

В зеркале под фризом из белых квадратов ты все еще видишь лицо Чужака. Редко доводилось тебе встречать подобного человека, который не только внутри=себя воплощал бы все отвратительное, что может быть в человеке-как-таковом, но в котором это отвратительное с 1го взгляда бросалось бы в глаза как целокупность внешнего облика; с самого 1го момента вашей встречи ты испытываешь отвращение & гнев. Тем не менее, поскольку отвратительное всегда очень притягательно, ты не можешь удержаться от (незаметного, как ты все еще надеешься) наблюдения за Чужаком. И теперь замечаешь, помимо изящной формы носа, еще и губы, придающие его лицу сардоническое выражение. И еще замечаешь на этом лице нечто противоположное обычному: Хотя глаза Чужака умеют смотреть дружелюбно, рот его неизменно остается нероновским. Из-за чего возникает впечатление, будто в этом тучно-бесформенном теле, может, с самого рождения сосуществовали и: боролись друг с другом, как противники на ринге, две сущности: 1ой, более утонченной, приходилось постоянно обороняться против «остальной» – брутальной массы из плоти&жира, – не просто чтобы не задохнуться, но чтобы когда-нибудь !наконец вырваться на волю из телесной тюрьмы. Его голос, впрочем (вынужден ты себе признаться), кажется благозвучным и мог бы соответствовать лицу с более изящными чертами. Может, именно из-за не прекращающейся ни на минуту борьбы внутри этого колосса процесс формирования его лица (ты, скорее всего, ошибся, оценив возраст Чужака как средний между 40 и 50) в какой-то момент остановился: вероятно, в тот, когда внутренняя, физическая борьба двух сущностей окончательно определила дальнейший ход его жизни &, соответственно, характер всего того, что становится его прошлым. Физиогномическая точка отсчета. И, как бывает у всех людей с отчетливо выраженной физиогномикой, все последующие годы, которые наслаивались и наслаивались на этот, раз и навсегда достигнутый им возраст, уже не добавляли ничего примечательного к его лицу; «периферийное», морщины&складочки, старческие пятна, прочие пигментационые изменения последующих лет несущественны (размышляешь ты) – так же, как линейное, календарное время несущественно по сравнению с другим, более значимым, растекающимся временем, которое всегда есть еще и обнаружение когда-то-утраченного. Потому что календарь отмеряет время, отведенное каждому=1му лично (и ты снова бросаешь взгляд на Чужака), тогда как Другой Час ищет и находит пути от вне-личностного, сверх-личностного к 1му : как если бы речь шла о том, чтобы собрать некую грандиозную – полную – коллекцию, подбирая экземпляр к экземпляру. И каждое лицо (приходит тебе вдруг в голову), каждое лицо заключает в=себе обе эти меры времени – но у него, Толстяка (ты теперь прямо & испытующе рассматриваешь его отражение в зеркале), сквозь оба времени, написавших лицо, проглядывают еще и другие черты – пока скрытые значения времени. Ведь к самопишущейся биографии относятся также сны, безумие и экстаз.

Мне действительно удалось ненадолго отвлечься, ускользнуть – пока я мысленно произносил последнюю фразу – от своей же спонтанной готовности подчиниться воле Чужака. В конце концов, ты ведь сталкивался в жизни со многими, даже более глупыми попытками навязать тебе разговор. – ?Чего добивается этот тип: хочет ?втянуть тебя в свое – состоящее из обломков – прошлое, ?спровоцировать, загнать в ?твои же слова, как в ощетинившуюся клинками ловушку : этот Шлемиль, который ?возможно думает, что за стакан виски сумеет здесь, в баре, выкупить – получить обратно – свою тень.

Он, кажется, еще что-то мне сказал, я видел в зеркале, как шевельнулись губы, но не стал вслушиваться. Несомненно, этот рот, эти легко & игриво двигающиеся уста выдают в нем любителя обильной пищи и обильного словоблудия. Однако его сущность, или: обе борющиеся у него внутри сущности сигнализруют о наличии еще и иных намерений, кроме самого простого – удовлетворить ненасытную страсть к обладанию (отражение Чужака располагается под последним незамкнутым квадратом и перпендикулярно ему; в физиогномике этого янусообразного существа поражает подвижность всех черт, особенно верхней губы), – и тебе вдруг приходит в голову смутная догадка, что все его намерения, которые, подобно неплотно прикрытой двери, ведут во-внутрь череды темных помещений, как-то связаны с твоей собственной тьмой.

–Я вас, между прочим, сразу узнал. (Снова начнает Чужак, выхлебывая 1 глотком виски.) – Те давние истории, конечно, быльем поросли. Но, чтобы не огорчать вас, не буду объяснять, что сами вы с той поры ничуть не изменились.

И замолкает, поворачивает раскрасневшееся лицо к бармену, многозначительно смотрит на него, заказывает новое виски, откровенно наслаждаясь моим изумлением. Ему эта ситуация определенно доставляет громадное удовольствие.

Вовлекая теперь в игру свои сладострастые губы, он, после умело рассчитанной паузы, продолжает:

–Я ведь вас ждал. Я знал, что вы всегда приходите загодя. Так вышло и сегодня. Сейчас (он смотрит на часы) до назначенного часа остается ровно 4 минуты. На вас можно положиться, это достойное качество заложено вашим воспитанием. Не так ли. Беженцы, если они после бегства не опускаются окончательно (тут он ухмыльнулся), становятся пунктуальностью-во-плоти. И всем, кто их окружает – по крайней мере, всем детям, а ваш брат и: вы были тогда детьми – не остается иного выбора, кроме как стать со временем такими же….. пунктуальными, как сами бывшие беженцы. Я-то уж знаю, что говорю. (Он, торжествуя, отхлебывает из стакана.)

–Пейте-пейте. Я же сказал, что угощаю. (И ты почему-то подчиняешься, словно во сне берешь стакан, пьешь –)

–Я (не реагируя на мое смущение, на мое, надеюсь, более чем очевидное неудовольствие по поводу нашей встречи, он продолжает любезным тоном, выполняя свое намерение – не дать мне опомиться и вставить хоть слово) –Я пришел специально, чтобы сказать вам: Женщина, которую вы здесь ждете, не придет. Вы увидте ее, но не сегодня & не здесь. Вам придется запастись терпением & подождать.

Гроза, вспышка выстрела или взрыв, сразу за фронтовой линией окна : 1 холодно-яркая волна света :/ обрушивает свой удар на клочок ночного города, вспугнутый & завороженный ею, под черномраморным небом / 1 осколок улцы обломок аллеи – в неоновых пятнах, светящийся ново & болезненно-ярко, под завыванья сирены / блекло-зеленые кроны, листва разбита светомолотом на сотни жестятных языков / И вот уже ливневый шквал сметает в оконное стекло расплющенные молнией лица и фигуры – конвульсии ног рук : внезапно обнаружившихся и застывших в гротескных позах, как если бы секундная вспышка света заключила видимое – то, что снаружи – во-внутрь янтаря, чтобы тотчас, среди грохочущих облаков, железным пинком отбросить этот блок 1 мгновения обратно во тьму /; в непостижмо темных джунглях Берлина такие мгновения встречаются с другими, тоже застывшими в свете, – мгновениями войны – и разгораются в новый фосфорный пожар \\ танки на перекрестке смог из пороха керосина & штукатурки разрушенных разбомбленных стен, стелющийся серо & вязко, известковым саваном \ Солдаты, рвущиеся навстречу проклятьям змеиным-языкам-выстрелов & камням, метаемым нездешними когортами: бледные фантомы, цыплячьи лица, войлок-вместо-волос & ошметки униформ, и еще сирены, воющие вервольфы, вдоль осколков улиц обломков аллей гонят на все-времена прóклятую красно-черную смерть над скользкими крышами города \\ пещерные картины врезанные в изборожденный шрамами камень, металл прибился к камню костям на дне маслянистой реки Шпрее, в стенки канализационных труб & стены туннелей огнем впечатан орнамент давних смертей – / Жестяной вой сирены снаружи, скорая помощь или полиция, свистящие на мокром асфальте автомобильные шины, тогда как здесь-внутри, под медным небом с надписью Бар, маленький световой луч, 1ственный, отразившись от медленно, как часовой механизм, вращающегося шара варьете, на мгновение прикасается к последнему справа квадрату фриза над стойкой, к незавершенному 4хугольнику. / Эти сверхсветлые грозовые ландшафты, как целое, настолько неустойчивы, что их даже нельзя рассмотреть: не существующие, они суть Ничто, не более чем сигаретый дым на ветру – /

–Жить все равно что умирать, а умирать все равно что видеть сны – мы так или иначе всегда одиноки.

Как будто Чужак за короткий миг вспышки-снаружи додумал твои фантазии & облек их в твои же слова, те слова, которые сам ты пока не нашел. Но зато он их где-то отыскал и теперь с их помощью двинулся дальше. –Женщину, которую вы ждете, вы увидите не раньше чем через несколько дней. У нее нет времени, чтобы, после стольких-то лет, подчиниться вашей внезапной прихоти & проделать весь этот долгий-путь-сюда только ради примирения с вами. Ее профессия – барьер, остановивший уже не одного жеребца. В конце концов, согласитесь, кому как не мне это знать: мне (& тут он как балаганный=комедиант сделал паузу) – ее мужу. Разведшемуся с ней мужу. Чтобы уж все было !ясно. (Последнюю фразу он повторил, холодно и резко, как если бы хотел, пусть & окольным путем, намекая на какую-то вину, дать мне !наконец понять, что происходит, заманить меня на ринг, и там, на навязанной мне боевой площадке, заставить стать его, Чужака, противником.) –Вы, кстати, можете без всяких колебаний почтить своим доверием то, что я сказал. (И, вдруг перейдя на суровый & жесткий тон:) –?!Думаете, мне больше нечего делать, кроме как тащиться в такую даль, только чтобы ?!вешать лапшу на уши вам – непременно именно !вам. (:Это, наверное, задумывалось как оплеуха; и действительно привело меня в чувство. Чужак заметил. Он возвращается к прежнему тону & иногда подчеркивает свои слова плавно-уютными жестами.)

Конечно, и прежде не требовалось больших усилий, чтобы поразить тебя или отвлечь, особенно когда виски выполаскивает наружу специфический вид жизнепраха – из тебя, в чьей совершенной внутренней пустоте можно обнаружить лишь немногие слова & тени людей, которые были выброшены на эту отмель потоком лет жизни-по-обязанности и которые, если их поднять и подбросить, какое-то время, подобно звучащим камешкам, катясь & перекувыркиваясь, наполняют шумом полости твоего внутреннего бытия.

–И только ради !этого сообщения, которое похоже на текст телеграммы & к тому же, как я невольно узнал от вас самих, предназначается – простите – вашему счастливому сопернику : ?!только ради него вы проделали столь долгий путь от – (Мои первые слова, осознанно обращенные к нему, толстому Чужаку; их недружелюбность должна удержать его от дальнейших попыток сближения.)

–Разумеется. (Прерывает он – с непонятным для меня удовлетворением – мою фразу.) –Разумеется, Мойдруг. Ради !этого 1 сообщения, предназначенного моему счастливому сопернику, я и проделал столь долгий путь от – (Передразнивая мою речь, он игриво & с-излишней-развязностью – может, чтобы создать у меня впечатление, будто он пьян, – взмахивает рукой : Однако уголком глаза я замечаю, что он, щелкнув пальцами, подает знак бармену, очевидно, касательно новой порции напитков; и жест этот настолько мимолетен, естественен и подразумевает столь полное единодушие с тем, к кому обращен, что человек посторонний, даже и заметив его, тотчас бы снова забыл. К тому же я сразу опять слышу голос толстого:) –Впрочем, к нашему разводу вы & тот роман, который вы завели с моей женой, не имеют ни малейшего отношения. Вы были так любезны, что все это время развлекали мою жену, тогда как я обеспечивал ее материальное содержание. Предпосылаю эту информацию нашему сегодняшнему совместному вечеру, чтобы вы могли воздержаться от угрызений совести или от ощущения торжества надо мной – в зависимости от степени убожества вашего характера.

И опять при 1м глотке новой порции виски – холод, и опять во внутренностях – вспышка тонких внутренних проволочек, и пурпурно светящиеся инверсионные следы в голове – : но на этот раз – никакого затухания после, ни приятного содрогания в тепле : !теперь – только усиление, сохранение жара, как если бы постоянный ветровой поток вновь и вновь раздувал это жаркое облако, и уже нет мягко-коричневого света в баре : огненные брызги от лампионов над стойкой, сотни мельчайших протуберанцев из белого пламени – взрывающихся снова и снова, в ритме моего дыхания…..

Может, Чужак догадался об изменениях в-тебе по твоему поведению (очевидно, все это время он наблюдал за тобой), & потому его голос звучит теперь слишком громко, прямо-таки звенит у тебя в ушах. –О вашем размещении здесь в Берлине на то время, пока вы не встретитесь с моей – разведенной женой, уже наилучшим образом позаботились, как вы вскоре убедитесь. И никаких расходов от вас не потребуется – я вижу, о чем вы думаете, по вашим глазам, которые, как счетчик на бензоколонке, уже начали прокручивать цифры : Ваша комната & всё, чему положно стоять или лежать в ней, оплачены до последнего пфеннига. Так постарайтесь же, чтобы время, остающееся до вашего рандеву, не показалось нам обоим утомительно длинным. Вы, собственно, могли бы сказать мне спасибо, вы ?не находите. Ладно, оставим это & подождем, пока вы вновь обретете дар речи. Не будем пускать корни здесь, в этой паутине заговоров & среди умолчаний о стольких интимных вещах – как вы с вашей склонностью к витиеватым фразам наверняка выразились бы, если бы способность произносить таковые вернулась к вам уже сейчас. Между прочим, я много времени потратил на то, что слушал вас, хотя удовольствия от этого было мало. Вы слишком долго & слишком громко разговаривали с самим=собой, а это, поверьте мне, !тревожный признак. (Толстяк откашливается – похоже, чтобы подавить приступ смеха) –Знаете, в детстве у меня был старый будильник, который я !непременно хотел починить….. Кончилось дело тем, что от него осталась кучка разрозненных деталей. Никто и никогда уже не сумел собрать его снова. А я удивлялся, как все это обилие рухляди ранее помещалась в столь маленьком корпусе. (Он еще раз откашливается.) –Такими же видитесь мне вы & ваши разговоры-с-собой: отдельные винтики, отходы, груда металлолома. Ни рыба ни мясо, чашки от разбитых сервизов в шкафу. (Он придвигается неприятно=близко ко мне, и, доверительно:) –Не обижайтесь: Здесь ½свободная земля, где каждый волен игнорировать, что он хочет, – поэтому говорите, пока хватает слюны во рту, говорите и в пьяном виде, это сэкономит вам деньги – (он опять отворачивается от меня, его голос становится громче) –Но только сделайте одолжение : Ваша-любимая=Пустота – обетованное-вам=Ничто –: !пожалуйста !не говорите больше о вещах, в которых вы ничего не смыслите. По крайности, не говорите о Ничто & Пустоте, пока я могу вас слышать; до прочих ваших слушателей & со-едоков мне дела нет. Пустота – Ничто в вас (он издевательски смеется, еще немного, и он фамильярно похлопал бы меня по плечу) –Дорогой!друг, вам бы надо разок – Но оставим это пока. До лучших времен. Держу пари на что угодно, господин адвокат: вы еще !увидите….. Что ж !пойдемте, я провожу вас до вашей квартиры. (:Это звучит, несмотря на подчеркнутое миролюбие, как приказ. Он между тем широким жестом извлекает из кармана несколько денежных купюр и с кивком Надеюсь-этого-хватит передает их Бармену.)

–Идемте же (повторяет он мягче) –Я, к слову, очень прилично ориентируюсь на вновь открытом Востоке. Вы !удивитесь, но у меня есть, что вам показать. Сегодня как и всегда: Этот вечер, Модрук, похоже, обещает какую-то долгую историю.

По пути еще 1 взгляд на лепнину над стойкой, на фриз из белых квадратов по белому полю, почти неотличимых друг от друга, – и на правый край, на этот нарушенный, незавершенный 4хугольник, он вдруг заполняет, как если бы был так близко, что ухватишь рукой, все поле моего зрения – : незапертый проход в ограждении, калитка, оставленная – видимо, по недосмотру – открытой, через которую столь многое может ускользнуть и в которой столь многое может исчезнуть – –

И погружение, как погружается тонущий корабль, в чернильно-синий час начинающегося вечера. Дождь все еще кидался светлыми струями на стекло 1ственного окна в бараке, раскалывая вид снаружи и превращая его в водянисто подрагивающий образ – потемневшие от влаги штабеля досок, странно торчащие вверх, как выброшенный на берег парусник из давно прошедших времен, они, казалось, тоже погружались в стремительно обрушивающиеся на них воды, тогда как ветер, налетая шквалами, рвал на себя & властно тряс закрытую дверь; через отверстие в правом нижнем углу проволочного заграждения, как через пробоину в корпусе корабля, все дождевые потоки, бывшие снаружи, казалось, непрерывно устремлялись во двор, к нам, моему отцу и мне, во-внутрь этого маленького барака, и как ручьи, становящиеся все шире, сливались воедино. В кисловато-затхлый воздух-здесь=внутри просачивались из-за многочасового дождя холодная сырость и запах мокрой известковой почвы.– Мой отец=нервно и все чаще взглядывал на свои часы, циферблат которых при меркнущем освещении было все трудней разглядеть. –Ждать бессмысленно, сказал он наконец, кажется, дождь зарядил надолго; нам же пора домой. Он шагнул к двери, чуть-чуть приоткрыл ее: –Но в такой ливень и при такой холодрыге и сам не заметишь, как сыграешь в ящик. Он помолчал, подумал. –Я, пожалуй, схожу в поселок, там есть телефон, & вызову такси. Ты оставайся здесь и жди меня, прибавил он, увидев, что я уже направился к двери вслед за ним. –Путь туда неблизкий, ты не сможешь идти так быстро, как я, & только бестолку промокнешь. Это не займет много времени, сказал он еще. – Не бойся и оставайся здесь, в воскресный вечер тут никто не объявится. Он уже распахнул дверь и стоял на пороге, вместе со струями дождя в барак ворвался ледяной ветер; подняв воротник пальто, он наклонился и выбежал, под водопадом дождевых струй, в чернильно-синий холодный вечер, 1 порыв ветра с треском захлопнул за ним дверь барака. Отец словно нырнул в поток – сквозь залитое водой оконное стекло, наискось заштрихованное дождем, я видел, как он, опираясь на ладони&колени, протиснулся через дыру в решетчатой калитке и сразу же, подхваченный штормовым ветром, исчез в вечерних сумерках. Я тогда не мог знать, что в эти мгновения вижу своего отца….. в последний раз.

В тесном помещении, заполненном кисловатой влажной дымкой (которая, подобно рабочей одежде, что висела на крючке у двери, не исчезала и казалась брошенной здесь оболочкой исчезнувших взрослых людей), я=один, спрятавшийся в этом подобии пещеры, над которой шумел дождь, странным образом не испытывал никакого страха, а только голод, жажду. Жестянка для завтраков, когда я ее взвесил на руке, оказалось тяжелой; оттуда шел глинисто-сыроватый запах, и в ней обнаружились уже подсохшие бутерброды с колбасой – я вынимал их один за другим из зеленой жестянки и ел, откусывая большие куски. Бутылку с лимонадом я встряхнул, так что светло-желтые волоконца внутри нее стали кружиться как хлопья в тех полусферических игрушках, что изображают заснеженные ландшафты, – и постепенно осели на дно. Из бутылки, когда я снял пробку с зажимами, извергнулись, шипя и пенясь, остатки желтого напитка; во рту у меня сладковатый апельсиновый привкус смешался с горькой & острой, впитавшей в себя вкус салями хлебной кашицей, я ел & пил, пока ничего больше не осталось. Снаружи – только шорохи безлюдного ландшафта; но мне мерещилось уже некоторое время, что за шумом дождя я различаю еще и другой, глубокий, непрестанный гул, нечто вроде шорохов одиночества, ощущение укрытости, усталости и тепла….. исходило от них.– Еще дожевывая последний кусок, я встал из-за стола, сдвинул вместе несколько грубых деревянных стульев, снял с крючка у двери рабочую одежду и положил ее на стулья, соорудив постель, а пропахшую кисловатым потом куртку натянул себе до самого подбородка, как одеяло. Именно так хотел я дожидаться здесь, пока отец….. появится вновь, вернется.

Темнота лежала теперь за окном как большой черный камень, отполированный светлой рекой дождя. В мыслях своих, уставившись на низкий, матово поблескивающий беленый потолок комнаты, я продолжал нашу прогулку – я хотел !наконец добраться до того места, о котором отец рассказывал, что когда-то там стоял на путях Большой Темный Поезд, дожидавшийся отправления & полный людей, товарные вагоны были битком набиты пленными с последней войны, но поезд стоял неподвижно уже много дней и ночей, и вот однажды ночью появились те-самолеты, штурмовики и бомбардировщики, вначале крошечные как мухи….. потом они быстро стали увеличиваться в размерах, эти тяжелые темные кресты из железа под ночными черномраморными тучами….. И я уже различал его вдали, там=снаружи, он все еще стоял на рельсах, напоминая нагроможденные друг на друга железные блоки: этот Большой Темный Поезд – –

Дверь, хрустнув, распахнулась, холодный воздух и яркий дневной свет ворвались в комнату, рассеченные силуэтами чужих, по виду грубых людей: мужчины в плотничьих робах, с широкополыми шляпами & громкими голосами, звучащими резко & хрипло. Обнаружив меня, вскочившего со стульев, где я лежал, укрытый старой рабочей курткой, они сперва онемели от неожиданности – мы уставились друг:на:друга, на моем детском лице, бледном и растерянном, читалось полное непонимание того, где я нахожусь, как бывает при внезапном пробуждении от глубокого сна – :Потом вошедшие затопали по тесному помещению, приближаясь ко мне, их голоса, !теперь предназначавшиеся и для меня, снова сделались угловатыми&грубыми.

–Как мы его ?нашли здесь=снаружи : Где грязь & отбросы, там всегда крутятся дети & собаки : Они-то, собаки & дети, как раз и навели нас на его след. Во всем этом было что-то трогательно-детское. – – И поначалу мы в самом деле подумали о детском недомыслии, когда в1ые увидели его здесь, в руинах селения. Подумали, вот ишо один любитель дурацких выходок, типичных для горожан, которые, как они считают, перебравшись в деревню, будут потом жить точно так же, как деревенские. И которые, не пробыв здесь и 2 недель, начинают нас поучать: как нам унаваживать землю – как & что выращивать – как собирать урожай – :!Лохи. Не умеют отличить пшеницу от ржи, но, !конечно, уверены, что знают все лучше нас. – –Потому что они, как они полагают, имеют более правильные представления о природе. !Вы смеетесь. Однако мы сталкиваемся с такими вещами сплошь и рядом, особенно теперь, с тех пор как в больших городах сельская жизнь стала модой. !Вы бы послушали разок, о чем толкуют между собой эти вегробавевры – «величайшие гроссбауэры всех времен», – когда собираются по вечерам в нашем Дубе. – –И притом эти недоумки даже не раскумекали, что мы !ваще уже никакие не крестьяне, не бауэры : Ибо ?!кто способен здесь&сейчас прокормить себя на доходы от сельского хозяйства – теперь, когда сельскохозяйственные кооперативы выброшены на свалку истории. Забудьте про крестьян: !безработные, вот кем мы стали. –?!Или вы думаете, мы выиграли свободное время в лотерею и потому могём час за часом, день за днем протирать штаны здесь снаружи, дожидаясь смерти Чужака. На самом деле весь секрет в том, что нашему брату просто неча больше делать. !Кто бы подумал, что наступят времена, когда крестьянин….. окажется никому не нужным. Но сегодня получилось именно так. А мы: мы неуклонно&повсюду стареем….. – –Что же касается молодежи, местных парней: !оне сваливают в города, зарабатывать бабки. Оне уже сыты по горло: всю=жисть возиться в дерьме, за гроши, тогда как в городе, как известно, деньги не пахнут. И вместо наших парней мы получаем таких вот баранов=из=города. – –То-то, все уходит & опять возвращается на круги своя. – –А потому поначалу, увидев его здесь снаружи, в здешней глуши, мы и подумали: !Опять один из тех чокнутых, могёт быть, бродяга – или мошенник, который ищет нору, откуда будет совершать свои грабительские набеги. Мы запретили детям туда ходить….. – –Но сами потихоньку ходили, и выжидали в засаде, и брали с собой ружья – :!С этим голубчиком не все кошерно, думали мы про себя. – –Но то, что мы тогда увидали, не укладывалось ваще ни в какие рамки: Как он гордо расхаживал среди руин – больше того, казалось, вовсе не замечал разрушенного, подвергшегося распаду & пришедшего в запустение; и вел себя так, будто все здесь в !наилучшем порядке: будто есть тут фрухтовый сад, с тропинками & огородными грядками, с домом, с хозяйственными пристройками – со всем, что положено иметь в крестьянской усадьбе : !Все, мол, в порядке. Нужно !только перебраться сюда & обосноваться по-хорошему. Как вам объяснить, его поведение было таким, словно следов разрушения – зарослей-сорняков-крапивы гор-мусора&отходов всей-здешней-грязи всего-разложившегося-сгнившего – он : в упор !не замечал. Для него этого !не существовало. Сквозь !все-это он смотрел как сквозь !воздух. !Никаких проблем. Это надо представить. – –Свое светлое замшевое пальто он повесил на плечиках в пустом проеме окна, здесь в руине, как будто хотел !проветрить его, прежде чем убрать в шифоньер, чтобы энтот его макинтош был готов к ближайшему парадному выходу. !Так же обстояло дело и с обувью : !итальянскими полуботинками, которые он ежедневно чистил & выставлял перед грязной берлогой, в которой обитал, – пар!донг – перед спальней, где оне изволили почивать – :Более !подходящей обуви для здешних окрестностей он, конечно, найти не мог. – –!Вообразите – здесь, в этой конуре-развалюхе, в этом месте, где не найдешь даже будки собачьей, которая заслуживала бы такого названия, не то что приличного !дома. Однако он умудрился-таки где-то среди этого запустения отыскать !воду, может, какой-то еще не совсем высохший колодец, из которого он мог пить. – –Но только для него определенно лучче было бы погибнуть от жажды, чем пробовать здешнюю водичку….. Потому что непосредственно перед поселком прежде проходила граница….. – –?!Шо вы думаете, как создавалась в свое время ПОЛОСА ОТЧУЖДЕНИЯ: каждую пару недель сюда выливали гектолитрами ядовитые вещества, средства для борьбы с сорняками….. Гербициды & пестициды, все, шо может предложить химия & шо выщелачивает & сжигает землю – :Здесь в ближайшие пятьдесят лет не вырастет !ни-одна травинка. – –А окромя того, когда в 91-м стали сносить пограничные укрепления, та-армия зарывала здесь какие-то бочки….. – –Мы и знать не хотели, шо !там внутри. – –Но, как бы то ни было, однажды ночью полоса отчуждения вспыхнула ярким пламенем – весь песок был в !огне – & 1 взрыв за другим – –пылающие бочки вылетали из земли и взмывали на десятки метров в ночное небо, как метеоры….. – –Возможно, произошло самовозгорание каких-то веществ в тайном хранилище среди мусора &, словно из разверстых могил в день Страшного Суда, все это поспешно зарытое дерьмо….. вырвалось наружу. Если бы все преступления прошлого вот так же увидели свет дня: !Тогда фейерверк продолжался бы день-за-днем, круглые-сутки. Точно. – –И тут вдруг являетесь вы & собираетесь проложить здесь !велотрассу – –А шо, уважаемые дамы и господа, ежли, пока вы будете по ей ехать, велосипед ваш внезапно превратится в ракету – Фьюить !Тогда ?Шо окажется у вас между ног : тогда вас ждет экскурсия по нулевому тарифу наподобие той, что совершил барон Мюнгаузен на пушечном ядре, и вы в момент перенесетесь к туркам и люля-кебабам : замечательное воскресное развлечение для Всейсемьи….. – –Шо ж, !вам видно юмора не занимать. – –И весь энтот яд, который десятками десятками лет выливали сюда, конешно, давно уже просочился в грунтовые воды, !ясное дело. А он, тот-внутри, ничего не подозревая, эту водичку….. пил. Може, еще и радовался, как чижик-пыжик, своему колодцу – –Мы уже спрашивали себя, когда видели его в последнее время в этом его состоянии: А вдруг та ядовитая жижа, которую он пил, добывая из грунтовых вод=здесь, как раз и виновата в том, что человек превратился в такое: в Мертвеца, который не может умереть. Ведь говорят же: Шо сразу не убивает, то закаляет. – –Жаль только, шо он так мало этой закалкой попользовался. Он, видать, думал, шо может устроиться здесь как на даче. И угнездился не где-нибудь, а !именно в такой развалюхе, в этом ставшем руинами поселке : в том помещении, где когда-то была кухня….. Как будто достаточно жить внутри кухни, шобы всегда иметь вдосталь еды. – –Надыбил себе из всех здешних закоулков, со всех мусорных куч посуду мебель, включая даже стул & кровать, – шо, конечно, значит: остатки посуды, остатки мебели, включая стул & кровать….. – –то ессь весь хлам, который еще не полностью развалился от времени&непогоды, и: !видели бы вы это его уютное гнездышко, которое он себе в итоге соорудил: все перекошенное, затхлое, с плесенью & гнилью & насекомыми, все будто перемешано в треснувшем эмалированном тазу : Выглядело это так, что хужее и быть не может. – –Он же обосновался во-внутри руины как человек, который в1ые в жизни нашел для себя действительно подходящее жилище, свободное от всего старья, скопившегося за прожитые годы; старья, которое постоянно&неизменно напоминает тебе о прошлом со всеми его мертвецами & их-враждой, – как тот, кто обрел !наконец !собственный дом. Пусть даже дом-руину. – –Дом этот он, очевидно, рассматривал не как временное пристанище, но как свою законную собственность. Так вел себя он, Домовладелец, Собственник, в этих 4х стенах – & было видно, что он вполне доволен теперешней своей жизнью. – –Впечатление, как бы вам объяснить, складывалось такое, будто он уже ступил на некий особый путь, будто ему предстоит долгий, ни-на-что-не-похожий путь возвращения. ?Куда же он хотел вернуться. Кто знает. – –Но это не совсем то, что мы имели в виду. Как сказать: Каждый когда-то в жизни переживает утрату. Такую, которая могёт выбить из седла. Не все с этим справляются. Особенно тяжко приходится тем, кто раньше думал, будто терять уже нечего. Бывает, человек осознает, шо он имел, только когда больше этого не имеет. Точно. И потом, как бы вам объяснить, таких людей, как убийц на место преступления, тянет туда, назад, на то 1ственное место, к тому 1ственному событию, которое, ясное дело, они уже не найдут. И они это знают. Но, как вам объяснить, это – как засасывающая воронка прошлого, в которой обретается Все & в которой Ничего нельзя обрести. Кроме, разве что, тоски по утраченному. Может, вы понимаете, шо мы имеем в виду, мы не умеем это как следоват выразить. – –И вот, когда мы наконец вышли из своего укрытия – ведь от него не исходило никакой угрозы, это видел любой ребенок, – & он нас заметил, он, как бы это сказать, отреагировал словно школьник: робко, смущенно & неуклюже спросил нас, имеем ли мы шо-нибудь против того, что он здесь поселился; он !тотчас же, быстро прибавил он, исчезнет отсюда, если его присутствие кому-то мешает, если он посягнул на чью-то собственность; & тут он принялся болтать о каких-то юридических пара-графах, о собственности & собственниках, имуществе и реституции имущества; сказал, шо он мог бы нам помочь, мог бы защищать наши права, как он выразился, если мы – –!Безумец, !безобидный дурак. Это для нас было очевидно, тогда. Мы можем вздохнуть свободно, подумали мы. Если б мы знали, !шо нас ждет впереди, дыхание застряло бы у нас в глотке….. – –Он вдруг осекся посреди фразы – так бывает со всеми, кто слишком долго жил 1 & разговаривал только сам с собой : Потом, как бы вам объяснить, таким затворникам приходится заново осваивать нормальную речь, и !беда, когда !эти шлюзы !открываются. – –Он начал выспрашивать у нас всю нашу подноготную, все семейные обстоятельства, кто где с кем & когда, короче: Обо всем, шо имеет к нам хоть малейшее касательство, он нас заставил рассказать ему во всех подробностях – :Только позднее нам пришло в голову, шо он о себе !ничего не рассказал: !мы даже не узнали его имени. Тут-то мы и пожалели о своей наивности :!Ежли он такой пройдоха, сказали мы себе, ежли мошенничает с земельными участками и хочет нас облапошить, то ессь: отнять у нас 1ственное, чем мы еще владеем: нашу жалкую недвижимость….. – –В обчем, мы не стали больше его навещать, предоставили его самому себе в этой его глуши. Решили: либо он сам придет к нам & выпустит кота из мешка, либо загнется там-снаружи среди сорняков. Но в итоге не произошло ни того, ни другого : он не пришел к нам & он не загнулся. Он оставался, где был с самого начала: здесь, в грязи & отбросах, среди руин….. Шо ж, мы о нем и не вспоминали. – –До той самой ночи, когда в ПОЛОСЕ ОТЧУЖДЕНИЯ взлетели на воздух горящие бочки….. – –Тут мы, конечно, снова о нем вспомнили и явились сюда, как явились теперь и вы. И нашли его все еще здесь снаружи, но – как бы вам объяснить – с ним чтой-то произошло за это время – –Он соорудил себе внутри руины, где все еще обитал, дополнительное укрытие, если хотите, руину в руине. Туда он и удалился, как если бы опасался, шо, ежли останется где был, здесь-снаружи, мир будет слишком наседать на него. – –Понимаете, это как если бы он был зверь в зоопарке, который уползает в темноту клетки, чтобы там, невидимый и забытый всеми, он мог наконец спокойно !издохнуть. Он будто постепенно скукоживался, больше и больше окоченевал. – –Мы, как и в прежние посещения, на этот раз тоже принесли ему поесть & попить. Но ишо прежде, чем мы ступили в руину, до нас дошло: !Тут чтой-то не так. Дело было не только в запахе, в этом затхло-сладковатом запахе мертвечины, который, словно острие ножа, вонзался в горько-сладкий запах цветущих трав; и не в роях мух….. низвергавшихся на нас подобно водопадным струям, – это было, как вам сказать, это было предчувствие смерти, которое, вроде черного дыхания….. исходило из проклятого места. И когда мы все-таки вступили в его убежище внутри руины, освещая дорогу карманными фонариками – –Мы-таки !нашли его, притаившегося в вязкой тьме посреди всей этой гнили и засохшего дерьма: !сперва глаза : огромные, они сияли черным лихорадочным блеском на грязном лице, уже не имевшем ничего общего с тем его лицом, которое мы знали, – волосы спутаны и всклокочены, как будто каждая прядь превратилась в копье – исхудалое тело, почти как у мумии, покрыто лоскутьями прежней его одежды, как афишная тумба остатками афиш – –Как вам объяснить, было что-то ночное, что-то чудовищное & кошмарное в этом явлении, как если бы вы увидели оголодавшую, одичавшую кошку, которая кажется олицетворением всех хищных-зверей. – –И в добавление ко всему его !голос: хриплый, каркающий поначалу, как будто голосовым связкам приходится заново привыкать к непомерному усилию говорения, к этой ненужной для него, в такой глуши, деятельности – –И все-таки голос звучал, пусть и тихо, почти как нежный шепот, будто боялся кого-то разбудить. Все это так не соответствовало внешности опустившегося дикого человека, который весь был кожа&кости….. Некоторые фразы он заканчивал нараспев – мы старались подавить смех, потому шо, как бы вам объяснить, мы тогда думали, каждая минута может оказаться для него последней, судя по его виду, и не хотели смеяться над умирающим, уже лежащим на смертном одре….. – –Но тут наконец он начал рассказывать о себе….. – –Делиться воспоминаниями об одной женщине….. – –И казалось, из воспоминаний он черпает новые силы: голос его окреп, глаза светились теперь другим, живым блеском – понимаете, как если бы эта женщина….. прямо на наших глазах, в этом укрытии посреди руины, благодаря его словам вновь возродилась к жизни, обрела человеческий облик – –

–Вновь и вновь только об этой женщине….. И ведь она даже !не была его женой. – –Она жила на Западе, это, по крайней мере, мы поняли, & была замужем за одним типом, который занимался темными делишками. Так он нам рассказал. Они оба, он и женщина, в ту пору, когда еще стояла берлинская Стена и он сам еще жил на-Востоке, время-от-времени встречались в Восточном Берлине. Так вот, он тогда работал юристконсультом в одной восточноберлинской больнице, и самое смешное, что он впервые познакомился с этой женщиной благодаря грязным аферам ее мужа. Так чаще всего и бывает: на старой навозной куче расцветает что-нибудь новенькое. – –Тем не менее, сказал он нам, пути его самого и: этого мужа за все время ни разу не пересеклись. Может, муж намеренно его избегал. Кто знает. Во всяком случае, очевидно, он всегда сперва посылал жену….. И их постельные истории положили конец этой песне. Но какие темные дела тут творились, он даже не догадывался. Может, он вообще слишком мало знал. – –Больница осуществляла исследовательский проект, рассказал он однажды, & нуждалась в западном оборудовании. Он предполагал, шо, дабы заполучить это оборудование, на Запад продавали – за бесценок – плазму-крови и органы-для-пересадки, то есть занимались мерзейшим видом современной работорговли, как он однажды выразился. Видимо, его вскоре отстранили от этого-дела – самое позднее тогда, когда он подал заявление на выезд. !После, конечно, он ничего уже узнать не мог. И ему еще подсунули !свинью, чтобы не улизнул за границу….. потому что кое-что о темных делишках между Востоком….. & Западом….. он все-таки знал. Как бы то ни было, эта последняя западно-восточная-сделка не состоялась, застряла на полпути. Може, кто-то-1 проболтался. – –Но шо осталось от всего цирка: он, юрисконсульт с-Востока, & она, чужая женщина с-Запада. И, рассказал он нам, она даже хотела обеспечить ему шанс нового-начала-на-Западе, как только ему удастся добиться разрешения на выезд – –Однако, и мы-все это прекрасно знаем, как бы осторожно ни вел себя человек, рано или поздно, в силу ли глупой случайности или из-за 1 неловкого слова: вся конспирация летит к чертям & то, шо пытались скрыть, выходит наружу. Это верняк. И, несомненно, нечто подобное случилось с ними двумя. – –Видимо, у мужа поездки евойной жены в Восточный Берлин, продолжавшиеся и после того, как дело с больницей провалилось, начали вызывать подозрения – :Так или иначе, с любовными отношениями произошел облом, как прежде – со «сделкой века». А об обещанной помощи-на-Западе вообще уже речь не шла. И чем больше приближался срок его выезда, ведь свое заявление он не забрал, тем больше она, эта женщина, отдалялась от него….. – –Или: !вынуждена была отдаляться, потому шо, могёт быть, муж обо всем догадался & держал теперь жену под замком. С этого места его объяснения всегда становились чрезвычано запутанными. – –Особенно когда он рассказывал о своей последней попытке увидеться с этой женщиной. Попытке, которую он предпринял уже много времени спустя после исчезновения Стены, договорившись встретиться, как и прежде, в Берлине, в маленьком гостиничном баре поблизости от того места, где раньше был пограничный пропускной пункт. Он ждал ее, но она не пришла. Вместо нее неожиданно явился: ее !супруг….. До этого места все еще оставалось для нас более или менее понятным. – –А потом, вероятно, случилось что-то ужасное, в тот вечер и в последующие дни&ночи….. – –Прервав рассказ о конкретных событиях, он начинал нести какую-то чепуху о казни через распятие – об истории одного раба в Древнериме – раба с громадным членом и глазами, зелеными как изумруды, так он говорил, – нас сбивали с толку эти долгие истории про распятого. Вы, наверно, думаете: ?Может, он был верующим – :на нас он=здесь-снаружи производил скорее обратное впечатление, как бы вам объяснить – –Как если бы он постоянно постепенно трезвел: Каждый болтает самую невероятную чепуху, пока в башке у него бродит шнапс –.– Но фишка в том, что он !никогда не напивался. Мы думаем, его преследовал страх : животный страх от предощущения того, что с ним может случиться здесь=снаружи и в самое ближайшее время, а именно, что ему придется медленно очень медленно и мучительно умирать; – & как малые дети, оказавшись одни в лесу или в подвале, напевают от страха, так же и он в своем смертном страхе, может, по той же самой причине не мог покончить с говорением говорением и говорением – –И ведь он не ошибся со своим безумным предчувствием долгого умирания, умирания толчками & как бы под лупой времени….. – –И он все чаще и чаще принимался болтать о смерти-на-кресте, о распятии, за это распятие каждое его слово цеплялось как за ржавый гвоздь, к этому в конечном счете сводились все разговоры: к распятию & к истории о зеленых глазах – глазах, зеленых как изумруды, – каморке на заднем дворе – и, снова, к распятию. Как мы уже говорили, с ним наверняка произошло что-то ужасное, тогда в Берлине….. – –Но ?какой кошмар он пережил еще прежде того: в связи с братом….. Мой брат был свиньей, говорил он, трусом и провокатором. Поэтому он и оставался так долго последним моим собеседником, с которым я, пусть даже через временную & пространственную дистанцию, все-таки мог разговаривать : но теперь, добавил он в тот раз, теперь я и с ним тоже – покончил….. И отныне могу говорить только с привидениями. Так он прошелестел; и потом долго молчал. – –!Это нужно понять. Но мы сами ничего такого понимать не хотим. Потому что: !Какое нам до этого дело. У нас !видитбог хватает других забот, кроме свихнувшегося адвоката & его постельных историй с западной=шиксой. Так-то. Но, тем не менее, именно эти истории, видимо, послужили причиной тому, что он в конечном итоге уполз сюда, в руину – –Нет, руина не была для него укрытием от полиции – но была нужна ему для ?чего-то другого – связанного со случившимся много-лет-назад….. – –И то, что он рассказывал нам об этом, звучало все более и более странно. Все более запутанно: Все перетекало 1-в-другое.…. Прошлое-настоящее-всё смешивалось в одном Мальстриме – –и снова и снова оставалась лишь эта 1 женщина….. – –Мы позволяли ему говорить. Часами и часами. День за днем. Мы, конечно, уходили & вновь возвращались – –но речь всегда шла только о !ней. Как вам объяснить, это как если бы ото всего того, о чем любой=другой человек может говорить, зная, что у него в запасе еще годы и годы, он хотел бы освободиться сейчас : здесь : за !1 раз; говорить и говорить, как если бы он хотел, так сказать, окончательно вы-говориться, чтобы потом у него не осталось, что говорить, & чтобы он и не должен был ничего больше говорить. Его несуразные речи мы, конешно, не понимали. – –Но мы видели, шо опасались его напрасно: никакой он не спекулянт и не бывший землевладелец, надеющийся на реституцию : Он – сумасшедший. И, находясь здесь снаружи, не причинит никому вреда. Но на всякий случай мы все-таки запрещали детям к нему ходить – –Ведь никогда не знаешь….. Больше того: знаешь наверняка: Такого….. исправит только могила. Да и то – поди знай. – –Так оно-всё могло бы продолжаться и дальше – мы бы ходили своей дорогой, он здесь-снаружи своей – если бы один наш сосед-простофиля вечером в Дубе не выложил всю эту историю за столом, еще тепленькой, просто чтобы покрасоваться или выпросить за рассказанную байку кружку пива. И это бы еще не беда, не выбери наш дурак себе в собеседники представителя !окружного совета – –С этого все началось, & первым следствием стало то, что нам пришлось распрощаться со спокойной жизнью. – –!Знали бы мы, !чтó нам предстоит, мы уже в 1ый день, когда обнаружили его-там-внутри, разобрались бы с ним по свойски….. – –Потому что он, как теперь оказалось, гораздо хуже, чем спекулянт или бывший-землевладелец. Ведь, как бы вам объяснить, со спекулянтом, может, и можно договориться – а с !этим поди попробуй : !Как, в самом деле, втолковать Мертвецу, что мы почтительно просим его умереть окончательно. – –Поднять вокруг себя-одного столько шуму: !Это не лезет ни в какие ворота. Любая скотина издыхает в свой срок, где-нибудь в темном уголке, шоб никого не тревожить, понимает – пора и честь знать….. Скотина !чует, когда пробьет ее час. Это в порядке вещей. ?!Но этот-там-внутри : ваще ни о чем понятия не имеет. Даже о своей кончине. – –Он под-конец решил посмеяться над нами & над самой-природой….. – –Вот вам пример, как 1-1ственный дурак, 1-1ственный безмозглый осел могёт причинить больше вреда, чем все мошенники&мерзавцы, вместе взятые. – –Итак: Эту !1 ночь мы еще подождем, дадим ему шанс, шобы он сам откинул копыта. Но завтра с утра – !!!баста. Пусть даже нам упаси-Господь=придется-лично-приложить-руку. Всякая шутка должна иметь границы…..

Я ускользнул от них, я хотел тихо и незаметно удалиться от этой компании & ее пересудов – но ИХ голоса ИХ слова цеплялись за меня как колючки колючей проволоки, я пытался освободиться, я вообще не предполагал когда-либо возвращаться к НИМ = ИХ разговорам – но они тянулись за мной, как если бы я разматывал целую-катушку этой щетинистой проволоки….. все это неотрывно висело на мне, ИХ голоса ИХ слова…… – я пробирался наощупь во-внутрь руины; а голоса тащил за собой; ОНИ всего лишь хотели понять, существует ли что-нибудь еще ничтожнее ИХ. Там уже откупоривали бутылки, уже полыхал костер, из магнитофонов доносился Grunge Jungle Trash – нормированные звуки, в нашу эпоху безработных & ненависти щедро рассыпаемые неутомимыми творцами однодневной моды среди таких-вот-людей; ненависть и ярость массы хамски подгоняются под 1ный стандарт ненависти & ярости, скучный & ханжеский, как все нормированное, очередной стандарт, который являет собой очередное издевательство над массой, и без того состоящей под надзором, превращенной в карикатуру на саму себя & подвергающейся издевательствам, так что и ярость, а не только фантазия, уже несвободна, – так ОНИ уютно обустраивались, словно в теплом гнездышке, в этой последней ночи, которую ему разрешили прожить, а вечер между тем уже тонул в закате цвета тлеющих под пеплом углей. Причудливо, изломанными тенями, наши машины – бульдозеры грейдеры & грузовики – тянулись в медленно меркнущее небо; и перепутавшиеся лоскутья огня бросали колеблющиеся отсветы на лица толпившихся вокруг костра людей.

!Может, никто в их компании и не вспомнит обо мне: новеньком, Чужаке, не желающем присоединяться ни к чему и ни к кому, который случайно прибился к их берегу, как выброшенные на отмель водоросли и сор. Волны этого моря не безымянны : жена + ребенок + невозможность найти работу, соответствующую моей профессии инженера-машиностроителя = необходимость зарабатывать деньги, чтобы кормить семью и: себя самого, – вот что в конечном итоге, уже несколько месяцев назад, загнало меня в эту колонну, занимающуюся сносом пришедших в негодность зданий. После 1=определенного вечера я добровольно записался в Иностранный легион, как мы все называли свою строительную бригаду. Речь идет о вечере, когда в доме у нас собрались наши прежние друзья & знакомые, на день рождения моей жены, многих из этих людей мы не видели со времени упразднения границы. Вечер продвигался вперед затрудненно и медленно, так сказать, жесткими негнущимися шагами, это были уже не те люди, которые остались в наших воспоминаниях, какими мы знали их много лет назад, или: может, сами наши воспоминания основывались на давнишних ошибках. Людей по-настоящему теряешь тогда, когда перестаешь их видеть внутренним зрением; моя жена & я все чаще под каким-нибудь предлогом выходили на кухню, чтобы немного передохнуть, побыть вдвоем, – И тогда слышали, как бывшие наши друзья обмениваются критическими замечаниями, сперва о моей жене, потом обо мне. –Ей бы надо опять пойти работать – Приобрести новую специальность (голос, в котором смешивались раздражение & злорадство, показался мне незнакомым, хотя в последнее время я уже подмечал в этом человеке самодовольство), –оно и понятно: недавние перемены заставили многих поменять профессию –«Консультант по работе с кадрами, выезжающими за границу» – наверняка спрос на таких специалистов сейчас уже не !столь велик, как – –А ?он (разговор в комнате был достаточно громким, значит, они !хотели, чтобы мы их слышали), –Чем, сопсно, ?он занимается. Работу иннженёра он ведь давно потерял – –Я точно не знаю (ответил кто-то) –Кажется, он теперь заделался работягой : вкалывает где-то в !грязи – последнюю фразу, произнесенную свистящим шепотом, услышала и моя жена : она вся как-то съежилась, ничего не сказала, молчала, даже когда гости уже давно разошлись, и вообще потом молчала много часов и дней. :Так вот и получилось, что я записался в Иностранный легион. Каждую неделю нас посылали на новое место работы, на разные стройплощадки, в отдаленные уголки страны; возражения начальством в расчет не принимались. Да мне и нечего было возразить.

Я не хотел присоединяться к бедолагам в длинных коридорах бирж труда, неделями месяцами годами ждать – среди кислых испарений, в толпе «лишних людей», которые никому больше не нужны….. Я не хотел принадлежать и к НИМ, к многочисленным изгоям, вырванным из привычного для НИХ обихода, как беженцы неизвестно какой войны; не хотел пополнять собой череду унылых фигур, которые никогда не исчезнут: они знают, что в любой момент могут оказаться на проселочной дороге или в набитом людьми товарном вагоне, быть выброшенными, как водоросли на берег, к автобусной остановке, к какой-нибудь канцелярии, к теплому зданию вокзала, – но не прекращают своих горестно-макабрических попыток с ожесточением, !любой ценой, поддерживать видимость благопристойности, которой их научила ИХ-жизнь : !всегда пристойно одеваться, !всегда выглядеть не хуже других & даже в дороге следить за тем, чтобы из шаткой, перегруженной пожитками детской&грузовой коляски, давно уже от дождя тумана снега отсыревшей обветшавшей вдоль-&-поперек забрызганной грязью & влекомой по уличной жиже, все-таки выглядывал уголок свежепостеленной, в цветочек, детской простынки – ОНИ все еще обороняются против Того, чем ОНИ давно стали, не принимают за правду то, что давно уже стало ИХ правдой, ИХ клеймом: Вытолкнутые беженцы – никому-на-свете-не-ненужная, приносящая лишь расходы&неприятности жизнь….. – :Во все времена существует война (:в прежние годы, защищенный & огражденный своей «научной-средой», я этого просто не замечал –:) во все времена бродят по миру колонны беженцев, все это только выглядит в разные времена по-разному, удел остального – забвение….. – :Нет, я и к НИМ не хотел принадлежать. Хотя отнюдь не считал, что я лучше, и уж тем более – что лучше, чем ОНИ; я просто считал себя тогда Другим. И выбрал путь одиночки. И нашел для себя работу: в колонне тех, кто сносил старые здания, в Иностранном легионе….. И даже радовался этому; я тогда еще верил, что можно найти выход…..

Игра, которую ОНИ=там охотно навязывали новичкам, называлась бег по доске: Содержимое тачки, доверху нагруженной строительным мусором : она весила больше центнера, нужно было сбросить в мусорный контейнер, размером с товарный вагон. Для этого приходилось пробежать с полной тачкой по доске, шириной максимум 30 см, прислоненной к краю контейнера, вовремя остановиться & опрокинуть тачку над контейнером. Край контейнера находился на высоте человеческого роста –: Либо разбег оказывался недостаточным: и тогда ты застревал на полпути, тачка выскальзывала из рук, опрокидывалась, падала вместе с грузом вниз – ты возвращался, опять с помощью лопаты загружал всю эту дрянь в тачку, & игра начиналась сначала : Либо, наоборот, разбег оказывался слишком сильным : тачка, описав дугообразную траекторию, обрушивалась на битый-кирпич&штукатурку, уже покрывавшие дно контейнера, – и ты должен был спрыгнуть вниз, туда, как в братскую могилу….. рискуя вывихнуть себе щиколотку или поранить ноги об острые обломки; & потом – извлечь тачку оттуда, перевалив ее через край контейнера, – : ты портил себе позвоночник & перенапрягал запястья, ушибал плечи & ребра, кожа на руках & ладонях лопалась, образовывались уродливые трещины, кровь сочилась из ранок & проступала сквозь мучнистый слой пыли, впитывалась этой цементной пылью и покрывалась воспаленной корочкой….. Пока ты пытался вытолкнуть тачку наружу, ее ручки норовили нанести тебе удар в подбородок, под ребро или в висок – !внимание: !только бы конец палки не угодил в глаз – ; Никто не помогал. Все стояли вокруг & занимались тем, чем люди всегда занимаются, когда знают, что собственная их задница в безопасности&тепле: глазели & ждали, когда же Другой сверзится в это дерьмо –:!Лучший атракцион, The Basic Fun^[8] – :они развлекались по-королевски: –Нашему иннженёру !любые трудности по плечу, давали дурацкие советы & скалили зубы. Когда тележку удавалось достать, игра начиналась снова : Но чаще всего провезти тачку не получалось и потому, что, когда ты бежал, доска раскачивалась & колесо соскальзывало с нее – тачка со всем своим дерьмовым грузом переворачивалась, сваливалась на землю, – можно было бы сказать, и шут с ней, если бы ты сам уже не летел вослед, не напарывался на острые как гвозди осколки, не ушибал себе яйца и не падал спиной на тачку, не обдирал не ушибал не исцарапывал в кровь бедра колени руки….. – После 3й или: 4й неудачной попытки тебе говорили: –Шой-то ты не в форме: Прибавь-ка !темпу – втюрился ты в ее, шо ли, в энту тачку. А у ей и !вправду бедра ядреные: !как у бабы. Но баловаться с ей ты могешь только с вечера пятницы: Сейчас будь любезен !вкалывать. Иннже !Нёр. Или ты ждешь особого приглашения.

Я ухитрился испортить отношения с НИМИ сразу же, не сходя с места: –!Сами с ней трахайтесь. – И пнул тачку, уже опять мной нагруженную, так, что она полетела кувырком : силы взялись откуда-то, из отвращения-гнева&ярости. !Демарш мой, видимо, произвел впечатление, кто-то аж присвистнул сквозь зубы, прораб прорычал: –!ЭТО ТВОЯ РАБОТА, МУДАК, ИМЕННО ЗА НЕЕ ТЕБЕ ПЛАТЯТ: ИЛИ ТЫ ?!СОВСЕМ СПЯТИЛ. – Он был, конечно, прав, и хуже того: я ИМ испортил удовольствие. Обычно новичок, совершенно отчаявшись, в какой-то момент просил ему помочь: Тогда один из старожилов вразвалочку выходил из общего круга & с таким видом, с каким наглые=автомеханики показывают барышне, как мужчина заводит автомобиль, демонстрировал новичку процесс опорожнения тачки в контейнер, – разумеется, !без-сучка-без-задоринки.– Я же нарушил правила игры, и ОНИ, недовольные, молча разошлись, вернулись к своей дерьмовой работе. Я догадывался, что лишил их собачью свору законного развлечения и что даром мне это не пройдет…..

В первые вечера после такой-работы я был 1 куском страдающей плоти. Целыми днями, из-за того, что старые машины периодически выходили из строя, мы вручную забрасывали в кузовы тяжелые – весом не менее центнера – обломки стен балки печной кафель & кровельную черепицу – потом, поскольку и мусородробилка была неисправна, разбивали обломки кирпичной кладки железными ломами и кирками; сухожилия & мускулы рук горели, ногти обламывались, под них попадали занозы (я=неосторожный в какой-то момент снял мокрые от пота рукавицы, тотчас цементная & кирпичная крупа налипла на кожу &, словно наждачная бумага, стерла ее до мяса), ссадины на лодыжках руках & коленях долго не заживали, в них попадала такая же цементная&известковая смесь, гул молотов оглушал, голову заполняло, как вата, ощущение усталости, напоминавшее обморок–. Исцарапанные руки теперь еще и дрожали, как у хронического алкоголика в период вынужденного воздержания, я не мог поднять стакан, не расплескав воду, поэтому жадно втягивал ее в себя, вцепившись в стеклянный край зубами&губами; разрезать мясо на тарелке я тоже не мог, нож выпадал из обессилевших пальцев, а горох, при попытке поднести его на вилке ко рту, рассыпался во все стороны, будто я хотел посеять его на грядке –: Общий смех: –Шо ж ты, Иннженёр: !Так боисся !тако мелкого овоща –, тогда я попробовал жрать прямо с тарелки, как собака, еда попала не в то горло, приступ кашля, и часть только что съеденного опять изверглась наружу –. Сосед за столом хлопнул меня по плечу: –Потерпи: Здеся=среди-нашего-брата ты тоже станешь !чэловеком…..

–Вы, идиоты (взорвался я, используя 1ственные гранаты, имевшиеся у меня в запасе: слова:) –Любая скотина тянет лямку лишь до тех пор, пока хватает ее естественных сил, а после просто останавливается –: Но вы: чтó вы себе вообразили, ради ?чего надрываетесь сверх всяких возможностей. (Я опять безуспешно пытался разрезать мясо на тарелке:) –Да упаси Господь от такого стать-чэловеком : Как-нибудь и !без этого обойдусь. – Общий смех резко оборвался, все вдруг подняли на меня глаза, потом, как по команде, пересели подальше –, я остался за столом один, дожевывал, как скотина, свою жвачку. Чей-то голос от соседнего столика, намеренно внятно & громко, подал реплику в мою сторону: –Согласитесь, он сам нарывается и еще получит !что !заслужил: Здесь у-нас….. – Я не прореагировал. Уставился на остатки жратвы в своей тарелке. Студенистый дрожащий комок боли&грязи: таков был я тогда, мое начало….. И за этим началом последовало начало моего привыкания к такой жизни – привыкания, которое, может быть, было скорее изнашиванием, отмиранием всего того, что прежде понималось под человеком и плотью со всем их свое-образием; от=ныне вокруг меня существовали только работяги & их тела, на которых от отупения&усталости нарастала мускулатура, потребная для того, чтобы тела эти можно было использовать и дальше…..

В начале этого периода я виделся с женой=дома & со своим ребенком каждые выходные, потом каждый второй уикэнд – а в последнее время только раз в месяц. Промежутки между встречами должны были, как я думал, заполнять телефонные звонки & письма, которые я намеревался писать ежедневно и, несмотря на разделявшее нас расстояние, с такой пьянящей обнаженностью чувств, которая позволила бы нам с женой по-новому ощутить нашу близость. Письма так и остались при мне: несколько листочков бумаги, самое длинное – на ½ страницы; незаконченные, неотосланные. Это был жалкий лепет, неловкие попытки слепого наощупь найти дорогу в чужом для него пространстве, откуда выхода вообще нет. Наши телефонные разговоры с каждым разом становились короче, способность разговаривать словно уходила сквозь пальцы, вместе с любо-пытством и вожделением к телу Другого. Разговоры, даже по телефону, все более оскудевали, и часто во время такого общения я видел перед глазами скелет…… После того, как я вежливо расспрашивал жену, стараясь выяснить, все ли в порядке у нее & ребенка, & она, со своей стороны, справлялась о моих делах, почти слово в слово повторяя мои вопросы & формулируя их каждый раз одинаково; жена все чаще ссылалась на неотложные домашние дела или на то, что пора укладывать спать сына – : – В последний раз, прежде чем она положила трубку, я, кажется, расслышал на том конце провода, сквозь помехи на линии, вздох облегчения….. Сколько же камней нужно повесить себе на шею, чтобы наконец опуститься на дно, утонуть.

После этой первой стычки с коллегами никто в бригаде больше не обращался ко мне, разве что с 2 фразами – Сутре Чком ; Даз Афтра, – которые напоминали икоту, возникающую рефлекторно, утром и вечером. Среди рабочих, преимущественно молодых мужчин в возрасте от 20 до 30, самым старшим – с большим опережением – был я. Если не считать троих, малорослых и всегда одетых в одни и те же старые синие комбинезоны: волосы и кожа у них были одинаково серыми & казались покрытыми известковым раствором, как шкура бегемотов, – они говорили мало, общались только между собой, любая попытка сближения с ними наталкивалась на такое отчуждение, что я очень скоро утратил надежду завязать с ними разговор. Молодые тоже оставили их в покое – в этих троих еще ощущался былой огонь, однако охотников ворошить пепел больше не находилось. И еще в бригаде работали 3 иностранца; они тоже держались особняком, между собой вели яростые споры, поводы к которым для меня всегда оставались загадочными, бурно жестикулировали, театрально (как мне казалось) обменивались репликами на своем жестком и неуклюжем языке, который, проникая в мои органы восприятия, оставлял такое же послевкусие, какое бывает от грубой, небрежно приготовленной, испорченной прянностями пищи –; и поскольку голоса этих чужаков быстро становились громкими, казались исполненными гнева&ненависти, как если бы речь шла о каких-то допотопных конфликтах, первопричина которых самими спорщиками давно забыта & которые обсуждаются вовсе не для того, чтобы здесь&сейчас утихомирить, наконец, эту давнюю свару, но, напротив – так, по крайней мере, казалось, – только чтобы вновь&вновь ее разжигать & поддерживать ее дальнейшее горение: потому, наверное, что 1ственно такая борьба еще позволяла этим чужакам сохранять на чужбине ощущние родины….. Так вот, когда их голоса становились чересчур громкими, один из молодых немцев орал: –Ка !Нальи !!Заткнитесь, & запускал в них кирпичом или 1ым попавшимся инструментом. А потом прибавлял что-то вроде: –Здесь !Герр Мания ?Понял Придурок Здесь !Покой !Мир Пристойность : ?!Усек. Если ты Заводила хочешь войны: !Сваливай отседова в родные пенаты – и широким взмахом руки очерчивал неопределенную область на горизонте. Однажды после такого инцидента я услышал, как за моей спиной кто-то зашептал: –Глянь, какие у них черепа: у этих балканцев: широкие и приплюснутые, как у быков : Сразу видать всю=их животную тупость, всю=их неуживчивость & склонность к кровной мести, не прекращающейся, пока не испустит дух последний из этих засранцев. Убийства&удары-из-за-угла: Их приз=звание. И Мы еще должны их !жалеть : !вытаскивать из их дурацкой войны. Присматривать, как оне будут выбираца из той кучи говна, которую сами и наложили. Хотя Нам оне ни на фиг – (его перебил другой:) –А я тебе об чем толкую: Создать цепь сторожевых постов или: возвести высокую стену вокруг-них – :шоб никто не мог ни туды ни оттуда: – как в Средние века когда где-нибудь начиналась чума: & пусть те-внутри: !истекут кровью. Тем боле, шо оне !сами !этого хотят: !истечь кровью. Будь это не так, оне прекратили бы войну, по крайности теперь, когда им неча больше жрать & убитые валяются повсюду. – (И опять заговорил первый:) –Не, ты только присмотрись: типичные черепа убийц. Киллерство, вот их приз=звание. Можешь мне поверить. А все эти Зак-Репы Шрипп-Шрапп-Ниццы^[9] или как там еще называются их=захолустные-городишки –:Да!ведь :о них прежде ни одна !свинья не слышала и, как закончица этот переполох, никада больше не услышит – – Оне=там отнимают у нашего брата работу: Занимаюца тем же, шо и мы, но обходясь одними гранатами – –Ты все шуткуешь: а оне там !все псу под хвост испоганили. Жалко: были !красивые дома !хорошие материалы. Атеперича: теперь оне доламывают руины – –Но ничего не попишешь – !это их приз=звание. Об-чем-я-тебе-и-толкую. Ты глянь на их черепа: на затылки: приплюснутые&широкие: Сразу видать всю=их животную тупость, неуживчивость & склонность к кровной мести – : Невелика им цена – не !так уж велика – (и я услышал, как говоривший сплюнул, а потом – тяжелые шаги по строительному мусору, удаляющиеся). После, как всегда, на несколько мгновений все смолкло – 3 чужака никогда не пытались давать отпор. Их использовали на самых тяжелых и грязных работах, таких, которые никому больше нельзя было поручить, даже мне=новичку. Например, на очистке грузовиков & других машин от налипших комьев извести & твердой известковой корки, потому что наша строительная фирма всегда предоставляла нам, Иностранному легиону=отбросам общества, только списанные инструменты & старые машины, давно не используемые на нормальных стройках, – тяжелыми молотками стучали эти трое, часто и вечером в пятницу, и даже в выходные, по гулкому листовому железу, среди искр & известковой пыли, быстро превращавшейся в корку на их лицах&губах; лица под такой коркой выглядели как архаические театральные маски, равнодушно-жестокие; глазные и ротовые отверстия – как шрамы. Но эти трое окопались за своим непонятным языком; поэтому и к ним я не находил пути.

А того, кто с 1й минуты подкатывался ко мне с разговорами о моем правовом положении, об атмосфере на нашем предприятии & о моральных качествах шефа в центральном офисе (как он выражался), я сам упорно избегал. Это был человек, по возрасту, несомненно, наиболее близкий ко мне, долговязый-тощий-неловкий, штаны он всегда – демонстративно, можно сказать, – носил слишком короткие, его руки и ноги застывали в самых нелепых положениях, от чего создавалось впечатление, будто он всем своим существом отвергает любой род активной деятельности; когда он шел, ступая медленно и тяжело, словно прокладывал себе путь по болоту, он казался хотя и зримым, но неясным укором для каждого; постоянным упреком за что-то, что не поддается определению, вечной женственной=обиженностью. Но самым удивительным в этом человеке был его череп. По величине & форме он походил на продолговатый арбуз-цепеллин, который узкой стороной направлен вперед; лицо – на нем выделялись маленькие, напоминающие прорезные петли и, как казалось, лишенные век глаза, а также узкогубый рот – и затылок, будучи узкими сторонами, определяли форму головы, а от шейного позвонка и далее вверх и вниз, ко лбу, росли плотным слоем короткие=курчавые волосы, коротко подстриженные и выглядевшие как наклеенный синтетический коврик. Глядя на него, я всегда вспоминал бакелитовых Мэки – популярные в пятидесятые годы игрушки, изображавшие ежа. Когда ты видишь – у человека – такой лишенный лба череп-арбуз, невольно задаешься вопросом, а где тут, собственно, вообще место для человеческого мозга – и то, что все-таки помещается в его голове, не есть ли это часть не только его мозга, но мозга вообще, мозга-любого-человека, который всегда вмещает в себя, помимо прочего, неуживчивость, склочность, склонность к жалобам&протестам; но только парню, о котором идет речь, от-природы была дана исключительно эта часть мозга.– Когда он говорил, это по большей части были угрюмые обвинительные тирады, исполненные мелочного упрямства&зависти, вперемешку с проникнутым сочувствием к себе, завидным знанием собственного правового положения. И постоянно в свое нытьё он вплетал стереотипные фразы: Когда я еще состоял на общественной службе, или: На общественной службе такие вещи невозможны – Вы должны просто знать свои права & уметь ими пользоваться. На общественной службе – Там мы все-как-1 показывали своим боссам что почем Можете мне поверить – :немногие козыри, которые он, однако, при каждом удобном случае выкладывал на стол, так часто, что никто, дабы не тормозить его поучающих экскурсов о нашем правовом положении, даже не задавал ему вопрос, а почему же тогда он оставил свою замечательную общественную службу, или: уж не сбежал ли он оттуда & почему. – Обычно ему позволяли болтать языком до тех пор, пока он, раздраженный глупостью&невежеством коллег, не умолкал сам. А между тем, мы всегда со смущением ощущали, что он не разбирается по-настоящему ни в наших правах, ни вообще в обстоятельствах нашей жизни – дурацкое, гложущее ощущение, которое оставляло на языке привкус ржавых железных опилок & иногда даже выхолащивало мои сны, после чего я сам просыпался в дурном & мелочно-сварливом расположении духа.– Непохоже, чтобы Арбузоголовый был когда-то профсоюзным работником, ему нехватало знаний о подлинной материальной нужде, да и предпринимателем я его как-то не представлял – из-за отсутствия у него гибкости мышления & умения радоваться игре с собственными деньгами, со случаем; он хотел быть в курсе всех новостей и потому выпячивал, выставлял напоказ свою натуру – вечно сочащуюся ядом в тени чужих распоряжений&приказов, враждующую с судьбой, которую он воспринимал как незаслуженную и которую ему, когда-то занимавшему лучшее положение, навязали как ему казалось, силой. (Его отец, с которым он, по слухам, враждовал, был будто бы мелким предпринимателем, владельцем 1 из тех компьютерных фирм с 3 или 4 сотрудниками, которые, в духе того времени, занимались тем, что на короткий срок, прибегая к инфляции, впрыскивали в какую-нибудь отрасль новую жизнь, но сами исчезали так же быстро, как появлялись.)

Его воля к просветительству распространялась еще и на совершенно другую сферу. Он повсюду возил с собой 1-1ственную книгу, которую к месту и не к месту цитировал & дополнял комментариями, основанными на собственном опыте: книгу о чудодейственном целебном воздействии мочи….. Книга & соответствующее учение, в котором нераздельно смешались заимствованные из книги идеи и позднейшие «апокрюфы», в моем понимании, то есть в понимании недобровольного (по большей части) слушателя, были своего рода Вульгатой мочепузырников; & этой общине верующих, вопреки существованию знаменитого барьера, который, невредимый, пережил все по(па)-литические неурядицы и всегда обеспечивал апартеид – всегда был надежной стеной – между М и: Ж, – так вот, этой новой общине верующих, 1ственной, удалось-таки, с помощью особого сливного устройства, слиться в лишенном разделительного барьера коллективном радении.

Тем не менее, и здесь у Арбузоголового получился облом, как с прочими его просветительскими кампаниями: от ироничной ухмылки по поводу миссионерского рвения до рвотной реакции, вызывающей отвращение & судороги в желудке, всего 1 шаг; и результатом глубоко въевшейся в мою память, зацепившейся за нее ассоциации – ведь у меня не было оснований полагать, что эта смесь, однажды объявленная спасением&благословением, когда-нибудь сама собой бесследно исчезнет, – стало то обстоятельство, что Арбузоголовый (как и авторша книги) неизменно виделись мне окутанными облаками теплых мочеиспарений.– Эти 2 направления просветительской деятельности Арбузоголового были для меня – как, думаю, и для моих соратников по Легиону – достаточным основанием, чтобы по возможности избегать его общества.

Человек этот мог бы стать баловнем приверженных китчу женщин & прочих филантропов, если бы из-за ленности, наложившей отпечаток на его внешний облик и заложенной в самой его натуре, у него не отсутствовали главные качества, которых ждут от исполнителя роли писсуарного попечителя: а именно, подспудное-инстинктивное, пусть и засыпанное позднейшими отложениями, но явственно ощутимое мужское=сильное начало; как и другое, мужское=слабое; а также – пусть тоже засыпанное – добротное ядро; и – непременно – знание кичащихся своим добродушием женщин, умение прислониться к мужчинам, тоже не вовсе лишенным доброй воли. –:!Этого, прежде всего, ему не хватало, потому что его выставляемая напоказ сущность не могла не возбуждать подозрение, что человек с такой внешностью, явно испытывающий неприязнь к любым телесным-движениям & формам-физической-активности, должен быть слишком ленивым и как сексуальный партнер. Так и получилось, что уделом арбузоголового брюзги стала мелочная, подпитываемая ежевечерней выпивкой борьба против всех и каждого, а в конечном счете – против себя самого. Тем не менее, он умел, как я убедился – среди прочего, и на примере его обращения со мной, – активизировать низшие инстинкты групповой солидарности, сочувствия товарищам; взращивать эти инстинкты на дурной почве своей конфликтности и даже пожинать какие-то полезные для=себя плоды. Свой особый статус он сохранял годами, что было редкостью для Иностранного легиона.

Это название, как я слышал, выдумал для нашей строительной бригады, много лет назад, 1 тогда уже пожилой человек. Он, этот человек, прежде служил в настоящем Иностранном легионе – послевоенные неурядицы вынудили его заняться такой работой. Говорили, что он ни разу ни словом не обмолвился о своем легионерском прошлом – если не считать имени, которое он дал бригаде. Позже, рассказывали мне (и звучало это как пересказ мыльной оперы), он получил какое-то наследство, !свыше полу!миллиона марок, и тогда – что !неудивительно – в одну прекрасную ночь исчез из строительной колонны. (Некоторые уверяли, будто человек этот потратил все свое наследство на то, чтобы приобрести экипировку профессионального наемника, после чего, снарядившись таким образом, напоминая туго перетянутый окорок, с остриженными под машинку волосами & в крепких, годящихся для лета и зимы десантных бутсах (:у НИХ загорались глаза, когда ОНИ переходили к деталям его обмундирования : Никогда еще я не видал молодежь, которая была бы ближе к государству, чем сегодняшняя; такая близость означает для нее гибель, ибо тот, кто слишком приближается к государству, неизбежно становится тем, в чем государство нуждается постоянно: пушечным мясом…..), – ведь он знал, что никогда не затухают пламена дерьмовых войн, не имеющих ничего общего с теми войнами, о которых мы знаем по фильмам и историческим книгам, но состоящих из конвульсивных-передвижений грабительских-набегов поспешных-микро-геноцидов захватов-добычи & последующих разбеганий-по-тараканьим-щелям; войн, для которых постоянно лишь шипящее пламя ненависти, как огонь из реактивного двигателя, которое, кажется, катапультирует все новые и новые безжалостные конфликты; так вот, человек этот, который якобы наплевал на комфортную жизнь, ожидавшую его как наследника полумиллионного состояния, который напоминал в своем обмундировании жирно поблескивающий боёк винтовки & обладал рефлексами хищного зверя – волка пантеры гиены, – устремился куда-то на край света в болота джунгли пустыни как один=из-этих Dogs of War^[10]…..) Но на самом деле никто больше о нем не слыхал.

Исчезали время-от-времени и другие люди из нашей бригады, но, конечно, совсем иначе: Ибо время-от-времени кто-то не справлялся со своими нервами и у него, так сказать, съезжала крыша. Поводы обычно бывали ничтожными, непредсказуемыми, как та последняя капля, из-за которой вода в бочке переливается через край: например, какая-нибудь дурацкая подначка, которую прежде уже повторяли десятки раз, но именно Здесь&Сейчас она переполняла меру терпения; или же новое унизительное распоряжение начальства – однажды, например, нам сообщили, что, пользуясь общественным туалетом или, на природе, собираясь присесть за кустиком, мы !ни-в-коем-случае не вправе снимать с себя сумку с рабочими инструментами – Рабочий инструмент всегда остается на-работнике (значилось в бумаге). А ОНИ сладострастно ждали каждого нового предписания, высиженного рабоче-аристократической наседкой: очередным кретином из окружения шефа; ОНИ, доморощенные Ссак-Раты, и сами кое-что придумывали, чтобы новички в Легионе, такие как я, – честные дураки, еще не растерявшие приобретенных снаружи представлений о правах&достоинстве личности, – проявляли строптивость по отношению к шефу и навлекали на себя соответствующие неприятности. Тогда эти скоты злорадствовали & ждали ближайших указаний с-верху; каждый хотел быть 1м, кто узнает о Новейшем Распоряжении, чтобы можно было на этом сыграть &, воспользовавшись своим «знанием», посадить в лужу простофиль, не обладающих такой информацией. За выполнением подобных идиотских распоряжений следили с педантичным садизмом, ранее свойственным капо^[11]; никаких надсмотрщиков, прорабов не требовалось – надзор осуществляли сами «коллеги»: каждый следил за всеми другими. Даже после обнародования такого=нового распоряжения 1 из этих кретинов внезапно распахивал дверь сортира или появлялся, быстрее чем навозная муха, возле куста, за которым кто-то вытирал себе задницу, & чуть позже все уже знали о нарушении Нового Предписания. !Это нужно !сразу же обсудить в коллективе – !пусть каждый услышит & передаст другим: Как халатно он (Имярек) относится к своим обязанностям: даже не знает !распоряжений начальства – ему на все !наплевать – живет как придется – !Невероятное свинство – Надо бы !понизить ему зарплату, он свои бабки !точно не отрабатывает: придурок – строптивый, ни на что не пригодный выродок –

Но подлинной причиной внезапных вспышек ярости была сама эта работа из-под палки, во всей ее временной протяженности: часы-и-часы в грязи, зависимость от дурных-настроений&прихотей начальства, низменность которых может быть превзойдена только настроениями&прихотями своих же «коллег»; мелочные=злобные властные игры, всегда одни и те же, и потому «срывы» тоже бывали всегда одинаковыми: Либо человек, забаррикадировавшись в своей комнате, никого не пускал внутрь и отказывался выходить, во внезапных припадках ярости крушил мебель – либо он ломал рабочие инструменты, поджигал грузовик – либо напивался до чертиков, врывался в канцелярию к шефу & грозился избить его или: убить. Еще ни разу, правда, ни один шеф не получил хотя бы 1 царапину, потому что подобные инциденты, если они происходили среди своих, так или иначе улаживались кулаками коллег; когда же возникала угроза, что набьют морду шефу, всегда вызывали полицию. И новичок – как несколько месяцев назад я сам – появлялся на месте очередного исчезнувшего смутьяна, о котором никто с тех пор ничего не слыхал. Потому что те, что «переливались через край» (как я вскоре понял), – они-то как раз еще отчасти оставались людьми, еще сохраняли в=себе витальные импульсы, направленные против равнодушного унижения человека, против дурной бесконечности….. И никто из них не вернулся бы добровольно в Иностранный легион…..

Поначалу, наверное, Арбузоголовому все сочувствовали и старались продемонстрировать ему свою солидарность: ведь притязал он только на положение работяги, 1 среди многих других работяг, целыми днями вкалывающих в грязи. Говорил он об этом сперва как бы в шутку, насмешливо, позднее – презрительно и угрюмо, самоотчужденно. Но вскоре у людей возникало другое ощущение: им казалось, они играют в карты с шулером – чрезвычайно наглым&подлым, хитрым, но до смешного опустившимся. Он постоянно вмешивался в жизнь других, на голубом глазу заявляя о своем намерении Сделать что-то для тебя, потому что ведь невозможно, чтобы все продолжалось так же и дальше – :он, следовательно, был из таких, у кого !никогда нельзя одалживаться.– 1нажды, когда он выдал очередную докучную тираду, один из трех пожилых рабочих, всегда молчавший, открыл-таки рот (старик был из Северной Германии) и сказал, кивнув в сторону непрошенного защитника его прав: –Кадынибуд кажный палушит шожашлужил, тэмм усе и жакончица. (длинная пауза) –Тады и канцы шканцами шадуца. – После чего опять погрузился в пепельно-серое молчание. Но угроза старика и предугаданный им ход событий – в этой удушливой атмосфере, которая состояла из ярости презрения-к-себе ненависти и которая, подобно вызывающей зуд известковой пыли, воздействовала на каждого, – ни на кого впечатления не произвели.

А я вдыхал кисловато-холодный запах пота, который эти парни, когда переодевались в бараке, с самоуверенным бесстыдством распространяли вокруг себя & который исходил в основном от их одежды, рабочей и «гражданской», – и удивлялся, почему они, ничуть не стесняясь, навязывают свой запах другому человеку, более того, без всякого смущения могут рыгнуть в лицо собеседнику или, находясь в компании, пустить газы – !?Может, такого-рода посягновения на меня в действительности были предложением&требованием вступить в ИХ круг, попыткой заставить меня ощутить свою принадлежность к НИМ, а также напоминанием, что мне и !не-остается-ничего-другого, кроме как неотменно и, так сказать, на-всегда стать одним из НИХ (так они, после вечеринки в пивной или дискотеки, уводили своих girls: одна рука крепко, как капкан, обхватывает молодую женщину за плечи или шею, и не поймешь, то ли это телячьи нежности, то ли полицейское задержание –); дружеские жесты, групповые объятия – всего этого я, со своей стороны, с завидным упорством и (вероятно, ощутимой & заметной для них) брезгливостью избегал. Могу себе представить, по !какому валютному курсу они меня оценивали.

А теперь ОНИ соединились с крестьянами в новый, бóльший круг; и опять это было предложением, протянутой мне рукой, которую я, так сказать, самым естественным для себя образом оттолкнул, поскольку попросту улизнул от них & только гораздо позже, слишком поздно, впервые осознал, что и !этот круг представлял собой совокупность многообразно-&-сложнопереплетенных правил внутри системы конвенций определенной группы, что правила эти никто не мог – без серьезных последствий – нарушить или: даже просто проигнорировать; потому что чем больше сообщество, тем ничтожнее скрепляющий его общий знаменатель. Бутылки шнапса&пива вспыхивали, как стеклянные клинки, в отблесках костра, перед лицами, которые разгорались изнутри пунцовым огнем и казались масками для Хэллоуина, – так выглядели эти вигилии, ожидание смерти Чужака во-внутри руины; ИХ голоса, набиравшие силу вместе с языками пламени, & музыка, которая заглушала все прочие шумы ночи (но батарейки в транзисторах при такой силе звука быстро сели; из динамиков теперь доносились только скрежет-скрип-кряхтение, как если бы со дна жестяного ведра отскребали зазубренными ножами остатки цементного раствора…..), – все это надвигалось на меня, проникало в темноту перед руинами.

Между тем, про него, умирающего Мертвеца, который так долго их задерживал, ОНИ – в своем кругу & в этот момент, – очевидно, совсем забыли. После того, как ОНИ нескончаемо долго издевались над 3 албанцами, которых, как ОНИ поняли, до глубины души испугало !происходящее там-внутри, в предназначенной на слом руине, и которые, многократно перекрестившись, попросту унесли отсюда ноги – а им предстояло преодолеть пешком почти двадцать километров, чтобы вернуться на базу, но они, несомненно, пошли бы и на гораздо большие неудобства, лишь бы ни одной лишней минуты не оставаться Здесь, рядом с !живым Мертвецом, лишь бы не пришлось ступить во-внутрь руины (:что, как типичную дерьмовую работу, в этом 3 чужака не ошиблись, наверняка поручили бы им=одним, без малейшего шанса уклониться) – : – Уже одно это, для членов такого-круга, было достаточным поводом, чтобы предать осмеянию детское неразумие чужаков. А потом, давая выход уже разыгравшемуся злорадству, ОНИ принялись рассказывать анекдоты.

По сути, однако, то были вовсе не анекдоты, а унылые пересказы так называемых скетчей из так называемых развлекательных телепередач, которые именно в Германии отличаются особой бездарностью (там за народное, остроумное или: ироничное принимают то, что попросту бездарно…..); такие-то истории-полуфабрикаты ОНИ теперь выкрикивали, как ненормальные, в уши друг=другу & в своем тщеславии пытались даже воспроизводить шумовые эффекты оригиналов: смехотворно вытягивали губы или перекореживали лица, превращая их в студенистые воронкообразные личины, из-за чего ИХ бледные физиономии приобретали еще большее сходство с клецкой, в которой кто-то палочкой проделал отверстие – рот. И они вообще постоянно вышептывали мычали горланили & отрыгивали свои подражания словесным отбросам, которые казались им остроумными, – или, в рабочих перерывах, сидели как в капсулах, хотя и рядом друг-с-другом: у каждого к поясу прикреплен Walkman, а из наушников – эти нелепые имитации когда-то распространявшихся через «зимнюю помощь» ушегреек как бы заключают в скобки ИХ черепа, – толчками вырывается шипение, пронизанное дребезжанием в сердечно-мерцающем ритме; такое фальцетное – на высоких тонах – и одновременно очень мощное шипение, какое бывает, если из лопнувшего центрального отопления толчками вырываются струи пара или воды –; все это прерывается лишь короткими паузами, после чего возобновляется снова: 1-&-то-же гектически спотыкающееся доходящее до гипервентиляции и затем идущее на спад ритмичное дребезжание, как если бы в этих черепах безумные=штурмовики устроили новую Хрустальную ночь и громили мозговые извилины, – в то время как сами ОНИ, эти киндермужчины, ногами&верхним-корпусом, дыханием&дрожанием подыгрывают дребезжащему ритму. Но эти длящиеся и длящиеся, накладывающиеся друг на друга приступы синтетической отрыжки из-за своей механической регулярности & перманентности кажутся совершенно чуждыми всему человеческому (ибо такая жажда разрушения & такая ярость, будь они человеческими, рано или поздно исчерпались бы) и вызывают ассоциацию скорее с роботом-разрушителем или с ЯРОСТЬ-машиной, которая, если ее однажды запустить, будет до тех пор с неумолимой свирепостью продолжать свою мозгодробительную работу внутри человеческих черепов, пока кто-нибудь не отключит источник питания, либо пока мозги не будут уничтожены полностью, – либо, в самом простом случае, пока не закончится рабочий перерыв. Во время этой добровольно предписанной себе мозгодробительной акции лица под наушниками напоминают морды быков, когда те ссут : умиленный&пустой&самозабвенный взгляд; легкая-печаль&моно-тония были специально изобретены, чтобы продержаться в неприветливой повседневности, они постоянно приукрашиваются & вдалбливаются в головы, так что из всего этого образуется тайный, то есть: примитивный код – строго ограниченный набор слов шуток & звуков; код этот позволяет людям, с его помощью уже настроившим себя на «детский» лад, стать жителями особого=их-собственного мира, который, хотя и располагается у границы другого, внешнего мира, состоящего из страха & забот & боли, похоже, существует без-проклятия-старости, без-страхов & без-обязательств, и его жители могут, если пригнутся, вместе со своим бэби-языком & бэби-музыкой пребывать в некоем Вечнобытии в качестве маленьких детей, в бесконечно длящемся, неизменно согревающем их единстве с другими такими же липкоротыми засранцами, которым, по сути, дозволяется&прощается всё, любая-жестокость&любая-распущенность; то есть это существа, пользующиеся почти неограниченным правом….. на недуманье и всякие гадости. И все-таки, как если бы ОНИ сами инстинктивно ощущали недостаточность своих звуковых атак, ОНИ всегда, когда эти атаки достигали кульминации, присовокупляли к ним еще и другую, отвечающую их акционистским = их подлинным потребностям кульминацию в форме 1 угрожающе & с-грохотом захлопнутой двери, 1 ящика, опрокинутого или разбитого пинком либо кулаком, 1, после спрыгивания с крыльца, удара ногой в крепком спортивном ботинке по камню дереву железу бетону – или по любому предмету & по любой площадке, которые в такой момент могут подвернутся ИМ, жаждущим грохота гула & эмоциональной-разрядки. А после опять все сначала, опять все та же шарманка с тупой=народной «Силой-через-Повторение»^[12], любимой этими вечными детьми, проявляющейся и сейчас, когда они соединились с жителями поселка, – на сей раз под фальшивой этикеткой Общение; но только сила эта всегда обретается за счет более слабых, всегда опирается на тех, кто и так уже в проигрыше, и так уже ущемлен – & на самом деле предполагает тот же образ мыслей & исполняет ту же функцию, что пароль на военных маневрах: обеспечивает допуск в их круг, в их сообщество & иерархию, позволяет им всем опять, в очередной раз, с уверенностью почувствовать : Мы все составляем целое. – И каждое празднование окончания рабочей недели, которое я до сих пор здесь наблюдал, было по сути ничем иным, как удлиненной рабочей паузой, с добавлением разговоров об их-работе….. которые велись с особым жеманством, свойственным пролетариям-в-белых-воротничках, когда каждый что-то из себя строит, изображает & претендует на обладание неповторимой индивидуальностью. Павлины Шульцы, распускающие хвосты: Не приводящая ни к чему болтовня, как что изменить, улучшить, как прямо сейчас заполучить то или иное вспомогательное средство – !настоящие инструменты & !безупречные машины, не этот старый хлам….. И как каждый, если бы только он делал на своем месте то, что там нужно делать, и делал по своему разумению, мог бы тратить вполовину меньше сил – :такого рода габитус, в таких масштабах, я знал до сих пор только по определенным, недобровольно-комичным фильмам периода социалистического реализма; & вот Сегодня&Здесь: на !Западе=в том лоне, где зародился социализм, уже после смены определяющих символов, мне довелось наблюдать, как габитус этот внедряется в реальность…..

Я попытался однажды – сглотнув с ухмылкой дурной привкус их слов & лишь наполовину всерьез – прервать эти, если можно так выразиться, разговорные ленты Мёбиуса: объяснил им, что движение лицевых мускулов в связи с болтовней на неизменную тему рабочего процесса – всего лишь симуляция игры мускулов телесных в процессе физической работы; молоть языком – мужской идеал работы и физических упражнений; и эта столь желанная для многих мускульная игра сравнима, в свою очередь, с мускульно-ритмичной телесной активностью при половом сношении. А следовательно (я все еще ухмылялся, высказывая эти соображения, – и все еще ничего не замечал), – а следовательно, такое репетиционное говорение в рамках определенной мужской группы есть проявление гомоэротически=коллективного желания мастурбации – которое (здесь я позволил себе поясняющий жест) закономерно переходит в желание лизать-чужую-задницу, как только внутри группы появляется лидер. –Ваша болтовня (закончил я свою лекцию) – ваша склонность к пустой болтовне есть не что иное как сексуальное извращение. Вам бы пора !наконец перестать мастурбировать на глазах у посторонних людей и у своего шефа – ?или вы уже так опустошены, что ничего более не ?!хотите.

Уже довольно долго в круге моих слушателей царило молчание. Потом вдруг я краем глаза заметил жест человека, сидевшего сбоку от меня: он энергично постучал пальцем себе по лбу, я обернулся, обвел глазами известково-бледные злые лица – ни 1 проблеск иронии не пробьется сквозь такой панцырь. Iron Prooved^[13]. Лики Повседневности: Интриган Клеветник Глупец Лжец Трус Всезнайка (теперь к ним прибавилась моя харя Смутьяна) & все прочие бактерии, которые обычно кишат вокруг заднего прохода. В конце концов все ополчаются друг против друга, так с незапамятных времен повелось у людей и бактерий, и тогда ни один повод для вражды не кажется им слишком ничтожным, ни один дерьмовый выигрыш – слишком дерьмовым –

–Этот фраер-в-ушанке ишо смеет !раззевать пасть. :Кто-то выплеснул остатки пива мне под ноги, я услышал, как другой проревел: –Ты сперрва раскумекай Шо значит равотать, прэжже чэм нести о нашей-рравоте такой вздор. Инн Же!нёр. – Мужики вокруг поднялись, с достоинством отошли в сторонку, образовав новый круг, я видел только их спины, туго обтянутые рабочими куртками, – точь-в-точь набитые песком мешки для боксерских тренировок, грязно-пятнистые от ударов&пота; они оставили меня в одиночестве….. перед пенящейся лужей пива, которая медленно всасывалась землей и, как если бы здесь издохла медуза, оставляла за собой слизисто-пенный контур.

Из их журчащего равномерной речью круга теперь то тут то там вырывались вскрики, как языки пламени, находящего для себя все новую пищу. И вскоре, усиленная начавшейся пьянкой, перемена: Под воздействием огня, оставлявшего на коже красные тени-порезы, и нарастающего пьяного экстаза с лиц людей, собравшихся вокруг лагерного костра, внезапно исчезло все пустое, юношески-невыразительное, – свет огня, это раскаленное клеймо, впечатал в их искаженные криком&смехом черты удивительное смирение, что-то вроде потухшего отчаянья, которое не родилось в них самих, но было старше, чем они=сами, старше, чем их отцы&матери, и даже старше, чем их предки; огонь, вокруг которого все они сидели, придал их лицам вид остывшего железного литья – старообразность, беспощадную старообразность; и их горланящие голоса & их глаза, казавшиеся обломками лавы, превращали эти лица в маски Хора немых. То был час пламени, пожирающего хворост чувственных впечатлений. Из светло-оранжевого сияния, под треск сырых поленьев, время от времени выпрыгивали в ночную тьму длинные протуберанцы; вместе со снопами искр прыгал на фоне угловатых языков пламени и 1 человек из компании, собравшейся вокруг костра, тот, кого они называли Хэки^[14], потому что он – никогда не имевший постоянного места жительства – настругал детишек во всех уголках страны и разыскивался властями за неуплату алиментов; поскольку мозг его разъели наркотики, он лишь с трудом, посредством театральной жестикуляции, удерживал уже разъезжающиеся части своей личности; речь его отчасти была чересчур аффектированной, отчасти же напоминала сценический речитатив (он без усилий & внятно произносил наизусть длиннейшие формулы синтетических наркотических средств) – он никогда не мог долго сидеть или стоять на месте, его будто из проволок состоящее тело постоянно пританцовывало дергалось изгибалось, то есть пребывало в непрерывном движении, руки он раскидывал, словно планерист, черты лица, под воздействием внутреннего сверхзвукового полета, часто бывали искажены перекошены меняющимися гримасами – и сейчас тоже; & вот он 1м грандиозным скачком перепрыгивает через огонь –: компания взвыла & свистит от восторга – прыжок повторен на бис –; один раз, когда человек этот удалился в кусты, чтобы помочиться, и потом снова вынырнул из них, я – в светло-красных отблесках костра – хорошо разглядел его, еще прежде, чем его увидели те-другие: осунувшееся лицо, руки безвольно повисли вдоль туловища, походка неуверенная, все нарочитое пританцовывающее механически-гротескное исчезло; печальное, в глубоких складках лицо старого уже человека, который прекрасно осознает степень своей деградации –; но потом, как бывает с актерами, которые из укромного мира кулис выходят на ярко освещенную сцену, туда, где их опять могут видеть другие, выражение-лица & жесты вдруг резко переменились: он опять влез в костюм, соответствующий его роли, в пританцовыванье гримасничанье дерганье, раскинул руки как для полета….. Между тем, другой человек, которого все=ОНИ считали своим предводителем, подошел к транзистору, поменял батарейки, & опять возобновились те хриплые помойные звуки – вой&тявканье, – которые я однажды, разозлившись на еженощный шум, обозвал музыкой-полицейских-овчарок : (он, БРИГАДИР=их Предводитель, которому они дали прозвище Сова, после долго молча смотрел в мою сторону –). Я далеко не сразу научился видеть в нашем БРИГАДИРЕ нечто большее, чем просто исполнителя должностной функции….. Он никогда не говорил много, произносил лишь отдельные=определенные фразы, в основном – чтобы осадить ребят (как он, человек в возрасте между тридцатью и сорока, называл своих коллег, которые в большинстве были младше его лет на десять), чтобы немного привести их в чувство &, если нужно, заставить соблюдать дистанцию. Ему лучше всего удавались короткие, хрипло-лающие распоряжения-команды: –!Кончай базарить. !!Ничего больше слушать не хочу. – :по своему ритму, содержанию & выразительности они были схожи с любимой здесь помоечной музыкой, и, может, именно потому без сопротивления принимались & выполнялись ордой молодых работяг, которые инстинктивно это чувствовали. Он, их Предводитель (как я предполагал) вполне сознавал & намеренно использовал такое сходство. Я же видел, что он, выдающий себя за неуживчивого, неуклюжего грубияна, – вечно небритый, со втянутой в плечи головой, всклокоченными длинными волосами и тяжелой походкой – по вечерам или в рабочих паузах часто листает альбомы и читает книги по архитектуре (которые, очевидно, относились к его постоянному багажу: они сопровождали хозяина при всех перемещениях нашего Иностранного легиона…..) :Я, заинтригованный, хотел было спросить, зачем ему это надо –: Однако его манера чтения – он будто сооружал вокруг-себя непроницаемую броню из книг – исключала всякую мысль о возможности обратиться к нему, тем более – завести разговор. Да другие, когда он читал свои книжки, не смеялись над ним и не упрекали, что он испортил компанию; тут действовало некое табу: им казалось, что, если они ему помешают, последствия будут фатальными –. (?Как удалось этому человеку не только добиться для=себя такого необычного статуса, но, сверх того, еще и остаться их Предводителем…..) Он, этот странный человек, оставался для меня загадкой–. И люди, признавшие в нем своего Предводителя, иногда даже подражали ему, как это всегда делается в группах, из уважения к власти & тайного желания идентифицировать себя с ней. Подражали и его речи, и характерному для него упорству, когда работа попадалась особенно трудная, а отказаться от нее было нельзя; он же, как всякий разумный лидер, принимал такое их отношение к себе как нечто само собой разумеющееся. Или, в типичной для него манере, «вправлял мозги» кому-то из этой ненадежной группы, чтобы раз=и-навсегда скорректировать поведение провинившегося (что он 1нажды, когда я еще числился в новеньких & лишь недолгое время успел проработать у них, попытался проделать и со мной, когда я начал отдаляться от их круга, или, точнее, их-круг отдалился от меня – с того утра, когда я прочитал им лекцию на тему Работа); в перерывах я оставался один, устраивался где-нибудь в сторонке и читал книжки, которые привез с собой. Такого они терпеть не желали : пить в перерывах пиво – это пожалуйста, сидеть одному & читать – нет. Он, кого они называли Совой, излагая свои наставления в приказном тоне, немногословным стаккато, непрерывно расхаживал туда&сюда присваивающими пространство шагами, будто хотел сделать всю территорию вокруг меня непроходимой, растоптать&сравнять-с-землей даже миниатюрные холмики кротовьих нор, которые могли бы стать лазейками для моего упрямства & возражений.

И зимой и летом он носил сапоги; только 1жды довелось нам увидеть его без привычной рабочей формы. В прошлом году начальство фирмы пригласило всех сотрудников отметить Рождество в столовой головного предприятия – шефы, видно, решили ради нас разориться: потратив почти всю наличность, отложенную на непредвиденные расходы, они закупили в ближайшем супермаркете несколько дюжин ½ сладкого Rüttgers Club – : выбор сорта шампанского ассоциировался со многим: молодые люди, понижавшие свою квалификацию в Иностранном легионе, все были мини-Странтами Рютгеровского Будущего^[15]; но сперва нам предстояло выдержать речь директора. Только 1 не хватало в этом просторном зале: Того, кого они называли Совой (и который, как БРИГАДИР, был в их глазах Почти-Шефом, так фельдфебель для солдат – почти-офицер). Когда Директор, во время своей речи слегка покачивавшийся на ногах, как если бы он думал, что слова его звучат от этого более доверительно, в конце концов, сияя, поднял бокал &, раскинув руки, словно хотел обнять всех в зале, патетически выкрикнул – мы=!Все Ра Бочие и Слу Жащие на этой=нашей фирме образуем !одну большую семью и как всегда было принято в больших семьях в хорошие и в плохие времена крепко держимся друг за друга. А потому я желаю всем моим Сотруд Никам и Сотруд Ниццам ща!сливого Рожде – : последнее слово, словно недожеванный кусок, так и осталось в его распахнутой глотке, потому что дверь зала вдруг толчком распахнулась, из-снаружи, как могучий кулак, в помещение вдвинулся ледяной холод, и он, этот белокурый человек, окутанный, словно сказочное существо, облаком пара, материализовался из воздуха на пороге – в одних бермудах & пляжных сандалиях, с большой бутылкой пива в руке. Из горлышка изливалась пена; человек, которого ОНИ называли Совой, угрюмо&молча прошелся, роняя пивные кляксы, по замершему в хрусткой тишине залу – и после снова исчез за дверью, в холодном мраке. Он не сказал ни слова, однако впечатление осталось такое, как если бы он прорычал проклятье & плюнул в бокал Директора –.

Попытку приструнить меня он, Предводитель, больше не повторял, убедившись, что я не подвергаю сомнению его авторитет; с другой стороны, мое поведение казалось ему подозрительным: он не понимал, почему я не желаю иметь ничего общего с остальными. – Сейчас он выудил 1 банку пива из по-ночному бледной высокой травы, пена фонтаном брызнула на удачливого прыгуна через пламя, Хэки, который, засмеявшись, откинулся назад с широко раззявленным ртом (огонь забросил туда горсть багряного света) – с гротескной артистичностью, словно на воображаемой дыбе, – &, как если бы изнутри его охватил огонь, казалось, должен был рано-или-поздно сгореть, подобно отрубленной от еще сочного дерева ветке. Его смех, его широко открытый рот в этот миг, когда соединились в одно переизбыток радости и: боли, были тем и другим одновременно: наслаждением и страданием. На фоне черно-красного фейерверка подпрыгивали в ночи, в такт громыханию мусорной музыки, и другие фигуры, их выкрики возгласы свист ударялись о каменные маски руин, которые темно & призрачно маячили в ночи, словно черные осколки разбитого зеркала. Хорошо, что мы не видим в них отражения нас=самих и не догадываемся, что в известковой крошке, в кирпичах, в исцарапанных-инструментах & пропахшей-пóтом-рабочей-одежде, а также в пивных-бутылках шуме и забутованных-шутках заключено время !нашей жизни – наша !юность, – и что, отбывая срок заключения в этих тусклых предметах & безутешных словах, оно скончалось и исчезло, не оставив нам ни малейшего шанса на какой-нибудь выход, на благоприятную перемену или вообще на что-нибудь новое. Несомненно, в каждый рабочий=обычный день мы находили одно и то же, неизменно и не будучи в состоянии ничего изменить: испарения обвалившихся стен, выхоложенные пропитавшиеся злобой & кислые; бедность пожрала камни их бесстыдно выламывали они разбиты раскрошены горечь болиголова – :С 1 же мгновения этот запах убожества въедался в слизистую оболочку носа&рта; дни&ночи здесь, других уже не осталось, сожраны выхолощены обжигающей известью, поначалу я пил как бездонная бочка, даже больше чем те-другие, но ничто мне не помогало: дышать глотать свои же плевки кисловатые глинистые клецки. А кожные капилляры забиты цементной&известковой пылью, которая, как бы тщательно ты не мылся, остается в мельчайших морщинках & под ногтями, и кожа & ногти порваны кровоточат как стигматы, как постоянное указание на то, что место твое в подвале общественного здания, – как, впрочем, и место каждого=здесь….. Раньше, давно, по пути на другую работу, инженерную, я каждое утро встречал человека на мопеде, уже пожилого (но ?кто-знает, сколько ему было лет) механика из слесарного цеха – потерянные годы юности скапливались в серо-коричневом, крошащемся по краям резиновом коврике, которым этот человек-на-мопеде, казалось, не имевший возраста, день-за-днем, зимой и летом, закрывал себе живот и ноги, выше защитного кожуха для коленей&голеней, когда ехал на своей зеленой «Ласточке»; & человек этот по всем рабочим дням, утро-за-утром, с точностью до секунды, появлялся в 1-&-том-же месте той улицы, что вела к фабрике (:разумеется, и сам я, чтобы это констатировать, должен был день-за-днем оказываться в ту же секунду на том же месте улицы…..) – на нем всегда был 1 и тот же старомодный желтый шлем, дополненный защитными очками в оправе из губчатой резины (резина с-течением-времени стала, как и коврик, ломкой &, кроме того, порвалась по верхнему&нижнему краю, и эта губчато-резиновая окантовка очков была теперь крошащейся&твердой, как высохший хлебный мякиш) :так вот, этот человек, который представлялся мне заключенным и одновременно своим же тюремщиком, наблюдающим, как незаметно и постепенно, волоконце за волоконцем, крошка за крошкой, расходуется его юность, так что сам он, по сути, не имел поддающегося определению возраста, – человек этот казался под своим серо-коричневым, ломким по краям резиновым ковриком просто всеми позабытым предметом, похожим на те осенние яблоки, которые, будучи разложенными в чуланах или на шкафах, не стареют в собственном смысле слова и уж тем более не созревают, чтобы потом сгнить как всякая органическая жизнь, но, становясь все меньше и меньше, то есть попросту иссыхая, превращаясь в пыль, в конечном счете медленно и незаметно истлевают. Потому что за всеми маскировочными покрытиями всегда скрывается только 1: тоска & безутешность, так давно знакомые, настолько привычные, что они уже не воспринимаются в качестве таковых. Хорошо, что мы не должны прочитывать по собственным лицам письмена застывших лавовых потоков страдания….. все эти вечно одни и те же, но всегда незаконченные истории, которые, как открытые проходы к катакомбам, пробивали себе путь сквозь древнюю, существующую много тысячелетий человекопороду, & пробиваются снова и снова, ведут все дальше и дальше, вплоть до нас самих, до каждого отдельного человека, чтобы наложить на нас печать, которая связывает воедино нас и все живое. Для кого любовь уже невозможна, говорили когда-то, тому остается сострадание, и все мы – аналь-фабетики, не способные прочитать самих себя; но оттого, что такие вещи всегда оставались непродуманными & непроговоренными, что мы намеренно заглушали их собственной шумливостью & грубостью своего поведения & внешнего облика, каждый, естественно, еще лучше все это знал – :я, однако, не мог сострадать себе или этим оболваненным, сострадать нам всем, искалеченным диктаторами асоциального=рабочего мира и способным – неважно, маскируется ли это на социалистический или капиталистический лад – производить на свет только таких же, как мы, калек. Меня это приводило в ярость, и ярость моих ранних лет – ярость молодого человека, который впервые !видит & !чувствует, !где тиски безнадежно постаревших палачей впиваются в его тело, чтобы переделать юность в калечную старость, – Здесь & Сейчас, в теперешней фазе моего бытия, могла в любой момент снова меня захлестнуть; я же, злобно и саморазрушительно радуясь, что еще способен выплеснуть свои чувства, охотно позволял себе подобные срывы, пережевывал старые, давно остывшие слова & фразы с удовольствием, но и с бездонным презрением & отвращением к самому себе, – пережевывал как жесткое, волокнистое мясо, которое, даже когда ты выковыриваешь его, уже подгнившее, из зубов, все же остается 1ственной крепкой материей в невообразимо пустой, безотрадной Дурляндии вокруг тебя….. Но ведь даже униженный самой тяжелой, лишающей человеческого достоинства работой & живущий под постоянной угрозой гибели раб (продолжал я выпускать из себя ярость моих ранних лет, в очередной раз цитируя так часто повторяемую фразу), даже такой раб все-таки еще владел противо-оружием: суверенитетом духа. (!Это когда-то казалось мне решающим доводом) :Либо человек обладает суверенитетом духа a priori, и тогда его готовность покориться идиотизму & добровольное отречение от духовности, неосознанное зарывание себя, все глубже и глубже, в вязкую непристойность & добровольное превращение в губку, которая впитывает все комфортные нечистоты, окружающие человека как массовое существо, – тогда все это настолько его, человека, обесценивает и деклассирует, что он лишается всякого права на сострадание: ведь уделом того, кто по своей воле запрыгнул в выгребную яму, испокон веков и вполне справедливо становились насмешки&издевательства – : Либо (решил я тогда с самонадеянностью юнца, еще не имеющего за спиной устрашающе многих прожитых лет) Либо дух не является a priori неотъемлемой частью человека, и тогда вопрос о сострадании вообще не стоит. Потому что со-страдать это значит причаститься к страданию другого, к его великой скорби из-за невосполнимой утраты, из-за насильственно у него отнятого. ?!Как же скорбеть из-за чего-то такого, что не могло быть утратой, ибо никогда никому не принадлежало –

Но (и я посмотрел на толпу….. вокруг лагерного костра, который ОНИ разожгли перед входом в одну руину) Но мы ведь и не !страдаем по-настоящему. Нам, конечно, порой бывает плохо, однако Страдание, Боль выпадают на долю лишь 1окому. 1жды в рабочий перерыв я подобрал брошенную кем-то газету & стал читать те повседневные&повсенощные истории, которые теперь, в пору нарастающей инфляции, заполонили первые полосы:

3летний малыш, которого избивали, сменяя друг друга, родители : долгие ночи истязаний, сперва отец потом мать, наносили ему удары, били головой о кафельную плитку в ванной. Мать его бьет, а он шепчет – Мама Мама, потом больше не шевелится –; родители в ту же ночь расчленили тело ребенка на куски, расфасовали по пластиковым пакетам & на следующий день бросили пакеты в печь для сжигания мусора – нескончаемые нескончаемые часы умирания : в доме для престарелых старая, не встающая с постели женщина (ее лицо на тонкой газетной бумаге, с пощечинами и штемпелями просвечивающих типографских знаков, показалось мне сморщенным и усохшим – птичьим; тело у нее совсем маленькое, словно уже мумифицированное), и ей, больше не способной говорить, чужие руки меняют простыни, ее моют & кормят с ложки; на лице у нее застыла хныкающая гримаса, и она, будто утопающая, ухватилась за ногу молодой сиделки – это другое, но еще страшнее, чем утонуть-в-воде : тонуть в нескончаемых часах собственного=1окого От-Мирания – Только ведь быть=одиноким (и я посмотрел на темные теневые зубцы руин), одиноким Быть это Сегодня так же трудно и так же недостижимо, как сама-Смерть. В тот раз, продолжая листать газету, я нашел сообщения о демонстрациях забастовках маршах или погромах, устраиваемых футбольными болельщиками. И сквозь тонкие газетные страницы просвечивали, в зеркальном отображении, заголовки с первой полосы: КРИЗИС САРАЕ ОБОСТРЕН ВОЙНА НЕИЗБЕЖН СБЕРЕГАТ ТАРИФН СНАБЖ КРИЗИС ЭСКАЛ :жирные тяжелые буквы, которые впечатывались в эти истории об убийстве и смерти….. Но ведь даже когда мы протестуем & устраиваем забастовки, увязываем нашу индивидуальную ярость по поводу всегдашнего Слишком-Поздно в узлы общественных организаций & чеканим расхожую монету идиотских слов, а потом, под коллективное улюлюканье & свистки, горстями разбрасываем эту мелочь по улицам & площадям – даже тогда мы !не страдаем. !Именно тогда – уж точно нет. Вон они собираются снаружи: теневые силуэты, коллектив, компостная куча – в которой все превращается в перегной & в которой все раз-воплощается: ярость и радость и ненависть & что там еще, из-за чего прокисает всегда слишком долгая жизнь: детские фантазии & надежды, вынашиваемые отнюдь не детской, но уже от рождения старой, смертоносной плотью…..

В 1ое время после того, как я попал к НИМ, я верил, что смогу к этому привыкнуть – : сумею так схорониться в тени других теней, что не останется никакого света, ни проблеска от меня=самого, остаточного&плачевного состояния которых я должен был бы стыдиться – :Однако из-за присутствия здесь пишущего мертвеца, который, подобно светлому=беспощадному отражению в зеркале, показал мне всю бездну моей несвободы, – из-за него страдания от общения с себе подобными, которые я испытывал с детства (и от которых в те редкие мгновения, когда люди неожиданно проявляли дружелюбие, я, как мне казалось, !окончательно избавлялся) вновь возобновились, разверзлись, как зарубцевавшаяся было рана, которая на самом деле не может исцелиться по-настоящему & которой я теперь, здесь, оказавшись перед саркофгом-руиной, с воющей толпой за моей спиной, стыдился еще болезненнее и – по причине свойственной мне трусости, всегда, наподобее грибницы, пронизывавшей все мое существо – с еще большим отчаяньем, чем когда-либо прежде : !Страх перед другими….. !всегда этот Страх перед !Сильными….. которые всегда считают себя вправе убивать : этот !Страх – Будь он проклят, этот проклятый !Страх….. как и всегдашний мой Страх перед самим собой….. Калибан встретил Калибана-в-зеркале и сразу понял, что этот образ – его отображение….. моя ярость мой Страх перед Теми перед самим собой Господибожеснова этот !Страх….. этот !проклятый – Если бы можно было !ускользнуть – и я вдохнул, как в1ые после долгой болезни, !свежий воздух. Но тут же одумался – мне до конца моих дней влачить такое существование, здесь ли, в другом ли месте, всегда одно и то же: рабочее здесь-бытие, и постоянное ощущение, что меня медленно, изнутри, дочиста выедают маленькими дерьмовыми ложечками…..

Я теперь находился у самого входа в руину, перед разрушенным помещением, где, если верить слухам: он, незримый в подвальной темноте….. Однако в последнем мерцающем свете вечера я там=внутри вроде бы !действительно разглядел множество !обрывков – ?те-самые содранные со стен & покрытые каракулями обрывки обоев, о которых рассказывали крестьяне & ?которые будто бы безостановочно скапливались вокруг постели умирающего, образуя неровный, то и дело осыпающийся холм, как если бы какая-нибудь горная шахта – так сказать, самотеком, неудержимо & без-всякой-пользы, но очень активно – углублялась, все дальше & дальше, в толщу горы, содержащей рудное или угольное месторождение, ради которого шахта, десятилетия назад, и была открыта; но только теперь, когда рудник уже давно заброшен, происходило бы нечто такое, как если бы внутренность-земли=сама решила продолжить дело давно исчезнувших рудокопов – и, впав в своего рода хтоническое безумие, стала выбрасывать на поверхность все новые кучи, все новые порции измельченной породы, в которых никто более не нуждался & которые громоздились одна на другую: может, 1ственно в силу привычки к рабскому подчинению; так иногда бывший фабричный рабочий, духовно&физически искалеченный после многолетнего стояния=у-конвейра, способен воспроизводить тем, что осталось от его организма, только привычные ему движения–

Очевидно, никого не интересовало, !Что можно прочитать на обрывках, исписанных рукой !мертвеца : и вообще, читаемы ли эти каракули, или же в самом деле представляют собой только результат бессознательных мускульных содроганий, как хотели верить, чтобы упростить для себя ситуацию, местные жители. Но ведь уже 1 !Это, само-по-себе, было бы удивительно & достойно внимания. Тем не менее, никого из пирующих, собравшихся вокруг костра, подобные вещи, похоже, не заботили; принесенные сумки рюкзаки пластиковые-пакеты, дребезжавшие металлически и стеклянно, ОНИ небрежно побросали в траву, рядом с собой; и теперь вдруг, все разом, с неуклюжей тяжестью & громко стали говорить друг-сквозь-друга и смеяться, будто, играя, бросали друг другу кирпичи ловили их & перекидывали обратно, и те падали среди сумок, стоявших на земле, в по-вечернему прохладную высокую траву, как куски кладки, отваливающиеся от полуразрушенной стены –; и так ОНИ сидели, расстегнув рубашки & ремни брюк, вокруг костра: руки роются во внутренности сумок, достают оттуда хлеб булочки колбасу сыр & все новые бутылки пива&шнапса – потом из карманов брюк вынырнули складные ножи. Все эти действия – бросание-сумок рассаживание распре–деление еды&питья – осуществлялись как бы сами собой, посредством бесперебойно плавных, будто врожденных движений, жестов пусть и механически-грубых, но зато естественных, как дыхание. Ножами, зажатыми в крепких руках, ОНИ, осторожно проводя лезвием по прижатому большим пальцем батону колбасы или по куску сыра, отрезали толстые кругляши; глыбы сыра, словно резиновые, поддавались, когда по ним проводили надрез, из батонов салями лезвия вытягивали жирно-светлые волоконца, которые чуть позже ОНИ, шумно причмокивая & корча при этом нелепые гримасы, выковыривали из своих дырявых зубов –, пальцами ОНИ выламывали куски из краюхи хлеба, челюстные мускулы непрерывно работали, что-то пережевывали, в то время как сами ОНИ, с набитыми ртами, продолжали переговариваться или, будто загипнотизированные, сидели, уставившись пустыми глазами в пламя костра, – одним словом, в тот момент ОНИ являли собой картину мирную и даже успокоительную, так иногда при взгляде на спокойно лежащие ручные гранаты или мины возникает впечатление, будто оружие это укрощено, неопасно; те же мускулы&сухожилия на ИХ крепких руках, которые сейчас держат хлеб & бутылки, и которые с такой же естественностью целыми днями орудовали кувалдами & пневматическими-бурами, махали лопатами кирками, почти с нежностью прикасались к рычагам&баранкам автомашин; те же мускулы&сухожилия, которые загружали в кузова тяжеленные обломки кирпичной кладки, а во время вечерних пьяных туров по деревенским пивным сжимались в кулаки & наносили удары, дробили челюсти & вышибали зубы, ломали ребра или руки, иногда, не обращая внимания на вой, мучили кошку или собаку, или же в дискотеке, залитой алкогольным, кружащим голову светом, тискали молоденьких жительниц маленьких городков. ОНИ теперь, продолжая жевать&пить, смотрели, помаргивая, в ново&ярко вспыхивавшее пламя, не помня ни о ком за пределами своего круга &, очевидно, совершенно не интересуясь тем местом, о котором было известно, что там лежит при смерти….. некий человек –. Здесь-бытие, для НИХ столь же естественное и ничем не примечательное, как нахождение в любом другом месте, – & ИМ было бы безразлично, если бы завтра ИХ принудили оставить это место, чтобы продолжить свою деятельность где-нибудь еще. ОНИ стабильно покоились в=себе, в своей унаследованной от многих поколений срединной-точке Такогобытия, лежащей по ту сторону любых сомнений&колебаний по поводу ненадежности собственного существования. Жизнь, казалось ИМ, & в этом ОНИ сходились со здешними крестьянами, сводится к успешному использованию таких моментов, которые наиболее благоприятны для обжорства выпивки совокупления; именно об этих моментах шла речь, когда ОНИ рассказывали друг другу истории&шутки, относившиеся к ИХ кодовой системе, и ОНИ были щаасливы раствориться в только что обретенной, умиротворяющей общности с людьми из поселка. Бросалось в глаза, однако, что в такой обстановке, которая, вероятно, расценивалась ИМИ как уютная, и в отличие от всех других случаев, ОНИ сейчас, разговаривая, внезапно начали шепелявить, как если бы ОНИ=все совершали одну и ту же речевую ошибку, тыкали языком не туда, как маленькие дети, которые только учатся произносить более или менее длинные фразы….. ОНИ уже, как я слышал, добрались до автомобильной темы, отсюда было недалеко до футбола, а уж потом пошли шуточки про женщин (:–?Жнаете швэсское жэншко-ымя, аноже !прыглашенне: Падемдарагой, парадуй шваю Фрею – (:& все разразились прилипчиво-жирным смехом); и тут же ОНИ посерьезнели и перестали шепелявить, потому что теперь речь зашла о Комм Пьютере –. Появись сейчас Кто Нибудь, кто, по ИХ разумению, имеет право давать ИМ распоряжения, и ОНИ точно так же, в тот же момент, легко переключились бы на другое, бросили свою жратву&выпивку, костер&музыку, и принялись бы за ту РАБОТУ, которую обязаны выполнять и за которую ежемесячно получают деньги: не замешкавшись ни на минуту, осанисто поднялись бы 1ой темной массой из длинной травы, застегнули бы ремни-брюк & рубашки, и остатки еды & бутылки снова убрали бы в рюкзаки & пластиковые-пакеты, совершая те же отлаженно=привычные, естественные движения, с какими прежде их вынимали, – чтобы немедленно &, опять-таки, как 1 компактная масса выполнить распоряжение, касающееся ИХ РАБОТЫ. Эта рассеянная в РАБОЧЕМ МИРЕ Вечная Солдатчина, которая, поскольку она встречается повсюду, уже перестала восприниматься как непристойность. : !Хочется надеяться, что жизнь в универсуме явление очень редкое – но то, что это явление отвратительно….. сомнения не вызывает.

Ибо ОНИ – крестьяне и те люди, с которыми я сюда прибыл, – ОНИ, не обменявшись по этому поводу ни 1ным словом, прекрасно друг друга поняли & сразу сошлись в 1 пункте, касавшемся ИХ общих интересов: тот-там-внутри должен !наконец умереть, чтобы работа….. здесь-снаружи могла начаться.

Удивительно, что ни 1 из НИХ пока что не осуществил идею, которую ОНИ, очевидно, давно обдумывали (как показала 1 ИХ недавняя оговорка), а именно, что ему-там-внутри, немертвому-неживому, нужно просто обеспечить последнее, чего ему нехватает для окончательного бытия=мертвым; & потом по-быстрому закопать, что от него останется – !ни один петух не станет по нем кукарекать. : ?Что же удерживало ИХ от этого, так сказать, типичного для человеческой массы занятия: линчевать кого-то и на том успокаиваться. ?Неужели ?только страх перед совместным=преступлением, потому что ОНИ, как преступная=совместность, имели бы тогда, в качестве следствия 1жды принятого чудовищного решения, совместную преступную тайну, что сделало бы каждого отдельного представителя этой совместности, до конца его жизни, с 1ой стороны – со-общником всех остальных, а с другой – потенциальным вымогателем или потенциальной жертвой вымогательства – :!Нет. Совсем не это удерживало ИХ от столь простого шага : ОНИ оставались друг для друга анонимами, встретились в темноте надвигающейся ночи & разошлись бы – будь то в ночных или в предрассветных сумерках – так и оставшись друг для друга анонимами; скорее всего, ОНИ никогда больше друг друга не встретили бы. И люди из группы, с которой я прибыл сюда, всегда в случае чего могли бы свалить случившееся на жителей поселка, как и жители поселка – на НАС. :?!Почему же тогда ОНИ этого не сделали, но внезапно повели себя так, как будто того-там-внутри, беззащитно=умирающего, вообще больше не существует. Может быть – и ИХ грубый&натужный смех над 3 иностранцами, давно убежавшими отсюда, как будто подтверждает такое предположение : Может, под этой маской Другзадруга уже с самого начала таилось Друг-против-друга – невысказанное, инстинктивное понимание того, что на самом деле здесь каждый против каждого….. То есть ИХ, как толпы, Ничегонеделанье в конечном счете обуславливалось той же причиной, что и бегство 3 иностранных рабочих, языка которых никто из НАС не понимал.

Теперь я был непосредственно перед входом, похожим на темный, темнее чем тень подступающей ночи, 4хугольник, на черный холст, на картину с изображением тьмы, он находился от меня на расстоянии вытянутой руки; и я действительно протянул руку – !мое счастье: иначе наткнулся бы на тонкое проволочное заграждение, невидимое в темноте, которое преграждало мне путь. Руками я ощупал препятствие и обнаружил вертикальные, пригнанные почти вплотную друг к другу, тонкие как сухожилия металлические прутья, которые, будучи прикрепленными к крепкой 4хугольной раме, казалось, полностью закрывали вход в руину –, но потом я заметил в правом нижнем углу отверстие: Похоже, кто-то отогнул или перерезал несколько прутьев и даже выпилил кусок крепкой рамы, но я нигде не мог нащупать поврежденных краев; казалось, эта решетка вместе с рамой уже изначально была незавершенной. Может быть, не хватило проволоки, & (так наверняка рассуждали те, кто ставил решетку) – ?зачем вообще закрывать руину, к тому же расположенную в таком месте, куда и так ни один человек….. никогда больше не забредет. ?Или же жители поселка заперли вход, когда решили бросить его-там-внутри в его нескончаемом умирании, после того как даже врачи, потеряв надежду, от него отказались –.– Тогда, значит, эта проволочная паутина перед входом была еще и предупреждением: Каждый пусть остается на !своей стороне смерти. – :Так я узнал о своей !силе, своей !реальной силе, которой я обладал: !реальной силе, направленной против НИХ=всех, против моего страха….. против меня самого….. А ведь я !никогда прежде не подозревал о том, что попаду в место, где возможно Исчезновение – –

Как бы то ни было, в затянутом проволокой 4хугольнике входа я нашел отверстие, достаточно большое, чтобы пробраться через заграждение & во-внутрь руины – – И если бы я не зацепился за загнутый вверх конец проволоки и не застрял в отверстии, находящемся в правом нижнем углу калитки, люди в широкополых шляпах & плотницких куртках ни за что не поймали бы меня : ибо я, преодолев страх и недоумение оттого, что меня обнаружили внутри барака, вскочил со стульев, на которых спал, проскользнул между барьерами из рук&ног тех людей, что вторглись сюда из-снаружи & безуспешно пытались меня схватить, выбежал сквозь-и-наружу, на влажно-ясный утренний воздух –, мои подошвы проваливались в размокшую от дождя, под солнечными лучами блестевшую как полированный металл землю; но застрял я только в этой проволоке, в отверстии калитки. Рабочие подошли, кто-то встряхнул меня & отцепил от проволочного крючка в заборе – я барахтался, не глядя молотил кулаками этих чужих сильных мужчин–, но они, !как-ни-странно, не стали меня бить, а держались дружелюбно, даже говорили что-то успокаивающее. Тогда я перестал сопротивляться, притих. Пожилой, но крепкий еще человек, державший меня последним, теперь осторожно выпустил мою руку, как будто хотел проверить, смогу ли я стоять один=без посторонней помощи. –Это наверняка он. Услышал я его голос надо мной – я взглянул вверх, в обрамленное серо-стальными волосами лицо, красное как яблоко-боскоп. Мужчины=вокруг загудели, выражая согласие; мне казалось, они стояли передо мной смущенные и растерянные, их фигуры отбрасывали длинные тени на мокрую, блестящую землю, и утреннее небо, просветленное дождем, было туго натянуто над этим местом – –

В часы между ночью и: утром, ближе к концу дождя, люди, шедшие на-работу, обнаружили моего отца на обочине дороги, мертвого. Он лежал лицом вниз в луже – набухшая от дождя земля, рассказывали свидетели, уже начала им овладевать; как если бы вязко-мягкие губы сомкнулись вокруг упавшего тела и втягивали его в=себя – так некоторые рептилии сперва проглатывают добычу неразмельченной и только потом, обволакивая ее в своих внутренностях пищеврительным соком, постепенно & окончательно заставляют раствориться и исчезнуть. Отец умер потому, что у него отказало сердце. Значит, если бы он не упал в лужу лицом=вниз, тогда – позже я сам слышал, как врач сказал это матери – тогда, вероятно, его еще можно было бы спасти – : А потому, добавил врач, можно сказать, что он просто захлебнулся в луже.– Но на !один вопрос никто так и не ответил – тогда и вплоть до сегодняшнего дня : Удивительно, что, протиснувшись через дырку в заборе, отец не пошел, как намеревался, к поселку = к городу, чтобы поймать такси, которое отвезло бы нас, защитив от холодного проливного дождя, домой, а направился в противоположную сторону – туда, где, как он рассказывал, когда-то стоял на рельсах, там=снаружи-по-отношению-к-городу, Большой Темный Поезд, с которым в урагане последней войны произошла катастрофа. Атака союзных бомбардировщиков на этот поезд, сказал мне однажды отец, была ошибкой, ?возможно, результатом трагического недоразумения: Союзники ?вероятно приняли темную металлическую змею поезда за военный транспорт – ?или за состав, эвакуирующий стратегически важные индустриальные объекты: подобные эвакуации наверняка были нередки в те-дни….. ?Может, люди, отдавшие приказ разбомбить этот поезд, ?действительно не знали, что его вагоны битком набиты заключенными, которых перевозят из одного лагеря….. в другой.– ?!Почему же в ту-ночь….. отцу понадобилось идти именно туда – куда мы с ним никогда прежде не доходили. Как если бы в ту грозовую ночь он захотел еще раз – совсем=один – все это увидеть; как если бы был абсолютно убежден, что все еще – или: теперь, с недавнего времени, снова – стоит там на рельсах & ждет сигнала к отправлению: Большой Темный Поезд….. с вагонами полными людей, жертв одной из войн, которая никогда не кончалась; но уже от надвигающихся бомбардировщиков – цветные световые шары, опять вжигающие в черный мрамор ночного неба свой фосфорно-светящийся след, & клинья эскадрилий опять, с гудением механической грозы, буравят каменную кладку туч…..

А если допустить, что отец в самом деле в ту-ночь там=снаружи мог повстречать стоящий на запасном пути поезд: Что он ?искал: ?что или: ?кого надеялся найти в этом или в каком-то другом поезде, там=снаружи, далеко от домов города, в ночи, полной дождя & пробитой ударами непогоды – : – Никто никогда не получит ответа на эти вопросы.

Буря уже отгрохотала за облаками, и дождь отсчитывает последние светлые монетки, бросает их на затопленный асфальт – вертящаяся дверь отеля перемалывает, затягивая во-внутрь, все новые порции холодного воздуха. Когда я, неуклюже покачиваясь, выхожу вслед за Толстяком в-снаружи, там, на пронизывающем уличном ветру, насыщенный дождем вечерний свет вдруг слегка раздвигает тучи, как если бы солнце хотело перед ночным путешествием еще раз осмотреть город, расцветить оранжевым пламенем лица людей, каменные фасады домов с острыми треугольными фронтонами, улицы, дороги, блестящие от дождя кроны деревьев – чтобы потом исчезнуть в синем&черном темного городского континента; люди во всем этом путаются & тянут по камням свои тени, как рыбаки – сети. Рядом со мной лицо Толстяка: угловатый профиль, вырезанный из вечернего света.

Дождь еще несколько минут назад натягивал над камнем решетку из бессчетных стеклянных струн, как если бы весь город был огромным музыкальным инструментом; И непрерывно пропускал их через отверстия колков – поры в камне асфальте & редких земляных проплешинах, – из облаков же, как казалось, неисчерпаемо появлялись все новые и новые струны – ; – только в 1 месте нет: загнувшаяся вверх цинковая чешуйка водосточной трубы, справа возле крутящейся двери, над асфальтом, прервала здесь вертикальные линии дождя, так что под этим лоскутом жести на дорожке сохранилась маленькая сухая полоска, как если бы невидимая рука отвела в сторону дождевые нити, будто край дверной занавески, чтобы через образовавшееся отверстие можно было проникнуть или заглянуть за каменный фасад отеля, во-внутрь покрытой серой штукатуркой и старыми шрамами стены или: в То, что скрывается за ней, что как бы бросает тебе вызов и куда ты сможешь попасть, если пройдешь сквозь стену с такой уверенностью, какая мыслима лишь во сне – –

Пока шел дождь, город молчал, втянув голову в плечи & оцепенело ожидая конца этого потопа, этого непрерывного шелеста, как если бы вместе с дождем, такими же светлыми потоками и каскадами, истекало время. : Теперь же возобновились обычные шумы, гудки сирены шуршание автомобильных шин по асфальту (серые тучи из водяной пыли взвихриваются позади), треск буханье блеянье моторов вдоль анфилад улиц, вся буря машинных шумов, отразившись от городского неба, теперь вновь обрушилась в оранжевовлажный воздух, пропитанный пылью&чадом. На непотревоженном Востоке – на Александерплац – ветер сметает людей, словно прошлогодние листья, к краям тротуаров, к составленным друг на друга бетонным кубам: реликтам забытого языка власти, забетонированным зубам в мертвой челюсти поверженного Диктатора, который, когда ветер играет бесплотными челюстными костями, еще способен высвистывать старый военный мотив & теперь заставляет маршировать эту новую жизнь, наспех сшитую из лоскутов световых реклам, прогорклого жира, зазывных криков наперсточников & клочьев латиноамериканской музыки, стаккато панфлейт, инструментов, подобных световым стрелам, – загоняет ее в срединную точку мира, вниз, к мертвецам –.– БЕРЛИН: Чудовище, страдающее от несварения желудка, чье пуканье – та барабанная дробь, что привлекает к нему провинциалов. И в сетке нервных окончаний, его вспыхивающих сигнальных огней, – уколы пронзительных гудков, в стеклянных венах – пульсирующая электрическая кровь, рекламные & информационные бренды на щитах из бледного бетона; и барабанные звуки неизменно находят для себя проход, и грохот никогда не смолкает; мозговые извилины крепятся & удерживаются-вместе цепями колючей-проволокой рубильниками тросовыми-приводами & клиновыми-ремнями; конечности – чтобы вены на них как следует набухали для уколов иглой, из тунельных пастей толчками вырывается неоново-холодное дыхание & синтетическое тепло, – конечности соединены в 1 организм, вовлечены в коллективное-городское кружение вихреобразную ротацию центрифуги; кулаки музыки из проносящихся мимо автомобилей колотят по головам светофоров – а те роняют капли 3хцветной крови, красной желтой зеленой, – неустанно & с невозмутимой педантичностью заколачивают их, словно дрожащие сваи, в зеркальную черноту мокрого от дождя асфальта, как если бы это были дорожные указатели, маркирующие дорогу к сердцу Гадеса : crossroads^[16] / Крестные-Пути – : издалека, по уличным анфиладам, с визгом пропиливается сюда, сквозь компактный блок воздуха, пожарная сирена – люди на стыке двух улиц, напротив : оцепеневшие, поблекшие, даже их одежда утратила пестрые цвета, изжелта-бледные лица & кукольно-одеревенелые тела, подошвы будто приросли к месту : ДОРОЖНО-ТРАНСПОРТНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ : !Там, у !бордюра тротуара, возле перекрестка (слышим мы), истекает кровью человек….. – Мы, Толстяк и вслед за ним я, подходим ближе, нам даже кое-что удается разглядеть сквозь частокол зевак : Коренастый парень в кожаной куртке, с желто-ошлемленной головой, лежит на боку, как будто вслушивается в разговоры вокруг, неподвижный на асфальте, рядом – разбитый мотоцикл. Кровь, тонким меандром выползающая из-под его тела, смешивается с охлаждающей водой из радиатора умеренно помятого автомобиля. Марки МАЗДА. А вот и другая жертва. Мужчина с всклокоченными волосами, наверняка хозяин автомобиля, тоже бездвижный и беспомощный, рядом со своим радиатором, лицо у него – цвета уличной пыли. Движение здесь, возле перекрестка, застопорилось, для такого скопления народа улица слишком узка. Ручеек крови, черно-красный, впадает, уже иссякая, в серо-красную дымящуюся лужицу у края проезжей части. Вода из радиатора, как будто, уже вытекла – судя по тому, что лужица не увеличивается – :?Неужели человек вмещает в=себя так мало крови. 1 штанина недвижно лежащего мужчины лопнула по шву, под ней на икре, обнажая в разрезе упитанную белую плоть, – светло-красная рана, по форме & величине медальона; черные волоски, склеенные кровью&грязью, обрамляют этот обсценный рисунок. Многие зеваки уже расходятся, вновь подошедшие не задерживаются надолго.

–Определенно, тот факт, что кто-то умирает посреди улицы, более не возбуждает интереса общественности. – Произносит рядом со мной Толстяк, потирая мясистые руки и осторожно, однако с внушающей уваженье уверенностью, прокадывает себе путь сквозь толпу любопытных – вопреки его замечанию, все еще достаточно плотную. Шпалера зевак в пульсирующем светопламени от полицейской-машины & скорой-помощи: сигнальных ламп, которые маркируют несчастье, забрасывают информацию о нем в блок городских огней, – Толстяк шагает сквозь световую решетку – синие клинки двух этих прожекторов дуэлируют с оранжевыми, принадлежащими службе эвакуации машин –, не обращая на них внимания, подходит, наконец, к валяющемуся в грязи мотоциклисту, сует руку в нагрудный карман своего неприятно-синего пиджака, вытягивает из пачки 1 сигарету, зажигает спичку &, ею, сигарету, наклоняется к парню & профессиональным жестом палача втыкает ему, как приговоренному к смерти, горящую сигарету – куда-то меж бледных, обескровленных губ. (А ты невольно вспоминаешь недавнее поведение Толстяка в баре, когда он с такой же естественностью угостил тебя 1ым стаканом виски…..) – Заметив Толстяка, лежащий на земле человек широко раскрывает глаза, силится что-то сказать, переменить положение – встать, убежать, может быть, или это просто рефлекс – но у него получается только шевельнуть губами, сигарета подпрыгивает вверх&вниз, – 1 судорожная затяжка, одна дымовая гирлянда, потом сигарета выс–кальзывает у него изо рта (:?Что это еще за игра: !?Или эти двое знают друг друга –. Похоже, что так. И – ?!что было в том виски : ?!Что теперь в этой сигарете…..) Попытки человека-на-земле шевельнуться приводят лишь к беспомощным содроганиям, но Толстяка это уже не заботит, сигарету он оставляет лежать возле лица пострадавшего. Тот, ценой величайшего напряжения, приподнимает руку & описывает маленький, но подразумевающий всех присутствующих круг, в то время как его голос уже постепенно гаснет: –Умираю, моя песенка спета (шепчет он) – это дело стоило бы отметить. Неужели ?ни-у-кого не найдется чего-нибудь выпить. (Никто не шелохнулся, не ответил ему) –Только: !первый глоток вы пожертвовали бы для !меня (хрипло шепчет раненый) –Может, до следующего я не доживу. Несмотря на воонтех : – И с трудом поднимает руку выше, указывая на санитаров, которые только что выскочили из красной, похожей на ящик машины с крутящейся синей мигалкой и, решительно раздвигая толпу, приближаются к лежащему. Человек-на-земле приподнимает голову над воротником своей кожаной куртки, словно черепаха, высовывающая голову из-под панцыря, смотрит прямо на Толстяка & пытается усмехнуться, хотя бледные губы его не слушаются, – как если бы такая усмешка, заброшенная вперед, могла бы, словно дружественная прозрачная тень, сопровождать умершего на его пути. Рывком и с видимым усилием он теперь поворачивает голову&голос к Толстяку:

–Тебе я желаю долгой жизни, сто двадцать лет или еще больше: в !инвалидном кресле – слышишь, Сви (тут боль обрывает его голос).

Когда защитный шлем этого человека ударяется о мостовую, раздается 1 звук: сухой треск. Пальцы его бессильно разжимаются, и измазанная кровью&грязью ладонь падает в вязкий ручеек из крови, воды & пыли. Мухи….. уже с жужжанием кружат над сероватой жижей.

–Прекрасно. Награда за мои труды.

Толстяк прячет сигаретную пачку в карман пиджака и одновременно носком ботинка раздавливает сигарету, незадолго до того выпавшую изо рта пострадавшего, – как если бы он хотел, чтобы ее остатки безвозвратно исчезли в трещинах асфальта.

Пока все это происходило, мне удалось протиснуться сквозь толпу зевак, поближе к Толстяку. Его последнюю фразу я расслышал – но, конечно, не понял, что она значит. Толстяк, хотя все время стоял ко мне спиной, похоже, заметил мое замешательство, да и не ждал от меня другой реакции:

–Между прочим, ?знаете ли вы историю о рабе, которого распяли на Аппиевой дороге после того, как со спартаковским=восстанием все пошло вкривь и вкось. – Его благозвучный голос, судя по силе звука & интонации, предназначен сейчас исключительно для моих ушей. Массивную голову он слегка наклонил к плечу & завороженно смотрит в проясневшее небо, как если бы там, в воздухе, проплывали клочки бумаги с фрагментами его текста или как если бы слова его истории вспыхивали наподобие рекламных надписей на фасадах домов.

–Римская туристская=чернь, весь этот благородный сброд, охотно прогуливалась, отчасти в паланкинах, отчасти пешком – в сопровождении других рабов & с приятным ощущением своего торжества, – мимо шеренги распятых. А на 1 из крестов, которых воздвигли более 6000, висел раб с огромным пенисом. И этот раб еще жил. (Толстяк вытаскивает из кармана пиджака яблоко, держит его в правой руке и смотрит на глянцево-зеленый плод, как если бы хотел прочитать что-то на чужом лице.) –У него, так повествует предание, были зеленые глаза, зеленые & сияющие, словно изумруды, с !невообразимым зеленым блеском. (Он откусывает от яблока зеленовато-белый мерцающий кусок &, разжевывая его, продолжает свой рассказ.) –И вот одной римлянке – ее муж, солдат, как раз тогда занимался в каком-то отдаленном уголке империи своим мясницким ремеслом, то есть находился far away from home & whore^[17] – этой римлянке чрезвычайно понравился раб с зелеными глазами & гигантским пенисом : Она велела снять его с креста, на ее вилле ему обработали ужасные раны & ее собственные рабы принялись его выхаживать. У раба-с-креста ни в чем не было недостатка, & по ночам он мог даже «вставлять» своей новой госпоже, этой богатой патрицианке. (Толстяк смахивает каплю яблочного сока, брызнувшую, пока он рассказывал, ему на рукав, и с удовольствием откусывает еще кусок.) –Так продолжалось, может быть, шесть дней&ночей, или семь, – но тут вдруг пришло известие: !Супруг возвращается с поля брани. От заместителя, следовательно, пора было избавляться – и на 7й день его !вернули на крест; те же рабы, которые вылечили распятого, вторично его распяли. Он даже получил свой прежний крест, который 1ственный еще оставался свободным. И из страха перед обвинением-в-снятии-с-креста женщина еще прежде приказала вырвать ее Семи-Дневному-Активисту язык. «!Руки вверх и !не двигаться» :с ним обошлись как с Кхристом. Пишущую руку намертво прикрепить к перекладине, языку же, предварительно отделив его, предоставить свободу передвижения – Правду совсем нетрудно сделать немой. (И, продолжая уплетать яблоко:) –Может быть, эта женщина даже велела слугам законсервировать вырванный язык, засолить его или заморозить во льду с Альбанских гор^[18] – & потом сохраняла в память о доброй службе некоего Кобелиного Языка в ее промежности – (снова откусывает от яблока) –И все бы хорошо, только это засоленное или замороженное дилдо оказалось предателем: ибо история так или иначе выплыла наружу, иначе мы=сегодня ничего бы о ней не знали – (Толстяк шумно отрыгивается, потом:) –Впрочем, распинать на кресте – типичнейший для античности способ казни. Подумайте сами: 1 из очень немногих, которые исключают самоубийство – (он ковыряет в зубах сломанной спичкой) –мм самоубийство при такой процедуре !невозможно без ближних & их помощи : но скажите, ?!где в нашу эпоху-всеобщей-холодности еще можно рассчитывать на помощь ближних. Да (голос Толстяка звучит теперь как во сне) – когда я был молод, эта история представлялась мне весьма символичной. (Он будто пробуждается:) –Сегодня я уже забыл, почему. Только эти !зеленые глаза. Совершенно !невероятная зелень. !Если бы я вспомнил, кому такие глаза…… – Он сплевывает яблочный огрызок на мертвеца, лежащего возле бордюрного камня, прежде чем санитары успевают забрать труп.

Этот рассказ – эта уличная сцена – яблочный огрызок, сплюнутый в лицо мертвеца – : лиловый свет обрамляет вещи & людей вокруг, зрительные образы, не находя опоры, спотыкаются, куда-то соскальзывают, как бывает на мокрой после дождя черепичной крыше, – гул в голове, тошнота, влажный ненасытимый холод, который, навеваемый изнутри промокшего под дождем города, сейчас хватает тебя, но ведь ты и прежде постоянно ощущал на себе его хватку, стоит совершить малейшее движение или даже просто постоять на асфальте, и он овладевает тобою, так что твое тело, постепенно выхолаживаясь внутри, начинает так ощущать собственные внутренние органы, как если бы на кишках лежал налет инея, а в мозгу – лед; тело чувствует, как их, 1 за другим, из этого холода, заполнившего его тесное пространство, и из-него-самого-вырывают, тогда как кожа, которую волокут по острому щебню, отрываясь клочьями, сгорает, и в конце ты уже ничего !совсем ничего не воспринимаешь в качестве принадлежности этого чужого, отторгнутого от тебя тела – пойманный в клетку, без защиты, среди смазанно-аффектированного жеманства & громких голосов вокруг; сгорание на полной скорости, таков удел обнаженной плоти без кожи : Остатки дочиста-сожранного существа, выброшенные после оргии на гниющий отвал города – растущий, разрастающийся как раковая опухоль, с токсичным зловонием, исходящим из его же разложившейся плоти, запахом пота протухших фруктов одеколона – так может пахнуть только усталость, бездонная, равнодушная, ни в чем не заинтересованная усталость; покачнувшись, я отворачиваюсь – и если бы Толстяк в эту минуту не подхватил меня, я бы грохнулся на асфальт рядом с мертвецом.

2 санитара, между тем, пытаются ликвидировать последствия происшествия, с помощью носилок переместить бездвижное тело с улицы во-внутрь их машины. Это, похоже, требует бóльших усилий, чем можно было бы предположить, мертвые весят много. Все же в результате некоей последовательности рутинных действий труп поднимают из лужи цвета бурых струпьев (рана, откуда вытекла кровь, теперь уже не видна : напрасен был тихий выжидательный=ужас стоящих вокруг, надеявшихся, что, когда будут поднимать мертвеца, они увидят разорванное, лопнувшее тело –: лопнула, образовав длинные разрывы, только кожаная куртка, и наружу выбиваются куски подкладки, как если бы этот мертвец был уже давно убитым животным, из которого препаратор сделал чучело); носилки вместе с умершим быстро задвигаются в «скорую помощь», задние дверцы захлопываются – и красная машина с выключенной теперь синей мигалкой, уносясь прочь по мокрому, похожему на антрацитового цвета лоскутный ковер, асфальту, съеживается по мере того, как ее всасывает в себя туннель города. Между тем, один из полицейских кончил составлять протокол; человек с всклокоченными волосами, предполагаемый владелец МАЗДЫ, очнулся от оцепенения & цепенящей сосредоточенности на мысли СО МНОЙ ПРОИЗОШЕЛ НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ, & теперь он пытается, вместе с двумя другими мужчинами, передвинуть свой пострадавший автомобиль с улицы под арку ворот; другие толкают перед собой перекореженный, превратившийся в плачевную скульптуру мотоцикл –Только в смерти машин заключен достоверный образ страданий & трагедии смертного=человека (вспоминаешь ты свои мысли по поводу кадров другого несчастья: раздавленных танками студентов на площади Небесного Согласия в Пекине, тогда из глыб человеческой плоти тянулись вверх, словно худые руки, молящие о помощи, остатки смятых велосипедов) –зрелище смерти человека настолько абсолютно, что, как всякая абсолютная краска, нуждается в контрасте – –Потому-то люди и изобрели….. машины. (:Голос ?Толстяка, шелестящий, или это твой ?собственный, уловленный из далекой мысли, голос –).– Застрявшие в пробке водители других машин дали моторам возможность вздохнуть с облегчением; и теперь подмешивают себя & своих попутчиков, сидящих рядом с ними внутри ярких жестяных квадров, в сиропообразный поток уличного движения, который – поскольку всегда одинаковые серийные светофорные ритмы организуют его как последовательность поллютивных толчков – начинает вновь толкать взад&вперед эти застрявшие было жестянки, вовлекая их в отуманенный и затуманивающий-головы гон – гон – гон –; толпа зевак, между тем, успела полностью рассредоточиться, пока дворник, последний свидетель недавнего несчастья, царапающей синтетической метлой сметал в водосток лужицу неопределенного цвета. И посыпáл песком грязь, оставшуюся от нее на асфальте; автомобильные шины уже с хрустом пересекают светлую заплату из песка и гравия – препятствие устранено, проезд снова свободен – –

Боковая улица, в устье которой произошла авария, – без деревьев, с узкими тротуарами & фасадами эпохи грюндерства по обеим сторонам; на ней, как пометка на карте генерального штаба, со времен последней войны сохраняется котлообразный кратер от попадания бомбы. Длинным клинком, на глубину пяти этажей, была, как кажется, прорублена эта улица – сквозь скальную породу неба врезана в каменный город. С регулярными промежутками, вдоль всей улицы, ртутные фонари боксируют голубыми светокулаками, нанося удары, сверху вниз, в стены домов & уличную муть, а над крышами&фронтонами – обманчивое городское свечение, дрожащая кисея, ставшие светом рокот & гул. На левой стороне улицы, прямо напротив нас, перед квартирами первого этажа – ряд деревянных, уже закрытых ставней, которые все при этом искусственном мерцающем свете выглядят одинаково серыми. Голубоватый сноп света от уличного фонаря падает на 1ственное открытое еще окно : молодая женщина только что подошла к нему из темного помещения, чтобы задернуть гардины, и предстала передо мной как отражение в темном зеркале. Отчетливо & светло вырисовываются ее обнаженные груди, золотисто поблескивает кожа с черным гербом-треугольником в промежности. И ее взгляд: направленный на !меня, как если бы она давно !меня ждала….. Странное видение остается в окне только на 1 миг, которого, однако, хватает, чтобы понять: это !не обман зрения.

Непроизвольно я делаю несколько шагов по направлению к этому окну –: мои ботинки скрипят на остатках песка, маркирующего место недавнего несчастного случая –:– Первое, что я увидел, вернувшись после столь долгого отсутствия в этот город: несчастный случай, один мертвец, 1 женщина –

–У вас слишком !слабые нервы, мой друг. (Возле меня – голос Толстяка, которого, вместе с его навязчивым присутствием, я уже начал забывать.) –!Слабые нервы. !Удивительно, что моя жена могла вас так долго терпеть, и !еще удивительнее, что вы терпели мою жену. – Внезапно он поворачивается ко мне спиной, туго обтянутой лоснящейся пиджачной тканью, и собирается двинуться дальше, вниз по улице. –А вам вон туда – (& показывает мне, небрежно махнув рукой, дом с квартирой той самой женщины-в-окне, которую он тоже наверняка заметил) –Идите прямо туда, мы уже у цели: Именно там ваше временное пристанище, а адрес его звучит так: «Chez Toes» (он произносит это как-то двусмысленно, выговаривая французское Chez Toes, «У Тёс», наподобие английского She-Toes, «Тёсиха») –Там, если пожелаете, вы сможете предаваться своим жеребячьим наклонностям & оставаться до рандеву с моей – разведенной женой. !Удовлетворяясь пока что той=там: Одна ножка ничем не хуже другой, парной к ней, но и не лучше. И не забудьте: Schee Toes. (Его мясистое, но с тонко выписанными чертами лицо новоявленного Нерона так и сияет, на губах вновь заиграла довольная улыбка) –!Ступайте же. !Вперед – & не забывайте про свою гени-т-альность (нараспев скандирует он) –Потакайте всем своим прихотям, если вас еще радуют такие глупости. Как я вам говорил, все уже заранее оплачено, так что без колебаний & быстро вскакивайте в седло, а дальше – с места в карьер. – Он внезапно останавливается; и, обернувшись ко мне, громко: –Когда вы вдосталь !наиграетесь в утешение в/до-Витц (не обижайтесь, это тоже Witz: шутка) и опять захотите заняться чем-нибудь более серьезным: Вы всегда сможете застать меня, начиная с этого часа и до позднего вечера, вон !там: – и показывает на бывшую овощную лавку, преобразованную в кафе&пивную, внутренность которой напоминает залитую желтым светом пещеру.

–Но !так-или-иначе (кричит он, уже с порога пивной) –я !сам вас найду, когда придет время.

Даже желтый свет там-внутри видится мне обветшалым, с ссадинами и шрамами, как сами голые стены, вдоль которых этот свет ниспадает потертым грязным занавесом: ущербный свет, распространяющий на лицах посетителей неизбывную усталость. Кажется, будто при протискивании Толстяка в узкую дверь кафе, которую его стиснутое синей тканью тело заполняет почти целиком, вместе с этим массивным телом, через него, проникают в тесное помещение также улица рябые-фасады-домов & вся-округа вместе с ее мерцающей мутью; проникают, одновременно выворачиваясь наизнанку, как палец перчатки; и все дальнейшее втягивается в этот неотвратимо засасывающий омут : остальные пальцы – рука – плечо – наконец, верхняя часть туловища & тело человека, всё: вывернута наизнанку его сокровенная внутренность; кости сухожилия скелет & потроха выброшены в-снаружи; вся эта, теперь беспомощно трепыхающаяся, дрянь&ветошь – студенистая масса, путаница артерий вен трубок, вспыхивающих лиловыми контурами, качающихся & колотящих по воздуху как конечности тростевой куклы; бесстыдно обнажились пульсация трепетание дрожь капанье мочеиспускание выделение-секреций; рёберный корсет, возле него зубы – рассыпанные перламутровые пуговицы; & где-то в стороне, невзрачным комочком глины, – работающее как насос & по-обезьяньи бухающее сердце – : анатомическое огородное пугало; лоточник, торгующий человеческими органами, грязный спекулянт, приходящий с черного хода, чтобы предложить лежалый товар – собственную плоть; хиппи-хирург, который показывает своему будущему язык & вдобавок, gratis, все прочие потроха, не переставая при этом занудно&заунывно дундеть: Кто, как вы, не переставая орет, ему, мол, подавай будущее, схлопочет то, чем БУДУЩЕЕ является в самом деле: СМЕРТЬ, причем каждый – свою, то есть укороченную за счет именно его индивидуального будущего.

Я слышу, как Толстяк на ходу высвистывает какую-то мелодию, как если бы он скандировал свое недавнее замечание: У-вас-слиш-ком-!сла-бы-е-нер-вы – Модрук, и заканчивает все это как церковный псалом, с характерным повышением голоса на последнем слоге: !сла-а-ха-хабые-нерр-вы – :Дверь кафе, захлопнувшись, резко обрывает это пение.

Сбитый с толку, не зная, что делать дальше, я так и стою в нескольких шагах от бордюрного камня, на песчаной заплатке, на том самом месте, где произошел несчастный случай (:Тут что-то не сходится – что-то-еще, другое, поставлено на кон в этой странной игре…..) – –

Сизо-голубиный, неверный свет осыпается с дерева этой ночи. Лиловые световые рамки вокруг предметов&людей теперь исчезли, засасывающий холод тоже, как и ощущения медленного сгорания на раскаленной проволоке, или шершавой поверхности мельничных жерновов, или – того, что тебя тащат по мостовой с навязанной тебе, слишком большой скоростью : Теперь ты чувствуешь, что твои ноги крепко стоят на асфальте, слышишь шорох мелких камушков на засыпанном песком месте (шорох этот !реален) : медленно движутся мимо человеческие фигуры, не обращая на тебя внимания & не задевая тебя; каждая из них – в бледном коконе своей начинающейся ночи, в желании быть зачарованным Самим=собой. – И еще раз ты бросаешь взгляд на дом с одинаковыми ставнями на первом этаже –: на последнее окно –: в этот миг включается освещение над парадным – светло-желтая островерхая световая палатка, вбирающая в-себя 2 ступеньки – : И то, что я там вижу, заставляет меня оцепенеть:

Девочка лет одиннадцати или двенадцати, сидящая на ступеньках, как если бы она материализовалась из воздуха благодаря включенному свету; и лицо девочки – лицо той !женщины, которую я, Сегодня & Здесь, в этом городе, надеялся встретить в баре «Унтер-ден-линден» – с которой у меня была назначена встреча, потому что, ты же знаешь, она бы одним своим появлением, уже самой своей сущностью, вновь дала бы тебе силу & жизненную опору – да, опору, ибо она всегда чувствовала всю громадность моего эгоизма и уже по одной этой причине рассматривала меня как бы изнутри меня самого; была единственным человеком из тех, кого я знаю, кто при подобных окказиях совершенно отбрасывал собственную точку зрения и подсказывал мне=самому такие слова и поступки, которые действительно соответствовали мне; силу & опору, которых ты лишился – с того утра на кладбище, точнее, у кладбищенских ворот, когда 2 крошечные урны стояли в кузове грузовичка, и ты не знал, надолго ли разучишься говорить после того, как увидишь эти контейнеры, похожие на две последние консервные банки, оставшиеся в обанкротившемся & подлежащем ликвидации магазине; сосуды, которые, будучи итогом Всейжизни двух людей, не могли не воздействовать на тебя как пошлая=кафешантанная шутка, как надругательство над Вечностью. И – с той ночи много ночей спустя, когда ты убил твоего брата, там, в больнице, в том же маленьком городке, на расстоянии, лишь немного превышающем дальность стрельбы, от кладбищенской капеллы, где ты за сколько-то часов – ?или: лет – до этого осознал свою невосполнимую потерю: !ты, которому, как ты всегда думал, терять нечего – !именно перед деревянным, запачканным песком кузовом кладбищенского грузовичка довелось тебе осознать, что….. значит потеря. И она, эта женщина, тогда сумела вернуть тебе душевное равновесие, как уже и раньше часто становилась для тебя поддержкой, компенсацией и мерой часов, проведенных тобою среди чужих, – и ей хватало гордости, чтобы тебе это !не показывать. И в назначенной на сегодняшний вечер встрече с этой женщиной ты видел возможность прекращения охватившей тебя особой растерянности, длившегося уже много недель и месяцев ощущения, что ты находишься в подвешенном состоянии – что твои тело мозг охвачены одинаковыми колебаниями без конца без остановки – как если бы ты с того самого часа на кладбище, с той самой ночи, когда тебе пришлось совершить убийство, начал строить для себя мост над пропастью, дна которой ты не можешь разглядеть, ибо оно скрывается под туманом & тьмой, на неизмеримой глубине, & последний опорный столб, возведенный на прочном основании, он уже далеко, очень далеко позади – жизнь на выступе – только чудо некоей странной статики, кажется, препятствовало до сих пор твоему обрушению, окончательному низвержению в пропасть. Между тем, на этом пути в колеблющееся, неопределенное 1ночество, на который ты ступил много лет назад, если, конечно, не был брошен на этот путь еще до своего рождения, если речь не идет о предопределенности твоего 1ночества кровью других 1ноких, живших прежде тебя, – между тем, значит, даже такое представление о каком-то происхождении, мысль, неизбежная, о родителях – матери отце – вместе с влекомым за ними обоими на буксирном тросе косяком родственников, этой шире и шире раздвигающейся в прошлое пирамиды из костей плоти характеров & денег, со всеми их комедиями актерской игрой хитрыми боксерскими хуками, всегда ради 1 только: чтобы выстоять, даже не пере-жить что-то, а только выстоять, чтобы хоть как-нибудь, да свести концы с концами, вместо того, чтобы отправляться псу под хвост….. даже такое представление, если иметь в виду Сегодня & Здесь, давно уже погрязло в несущественностях, позабыто & удалено из сознания 1нокого, а если и всплывает в этом сознании, то вызывает лишь горький смех –; и, тем не менее, оно, это представление, обладает такой тяжестью, такой гнетущей силой – именно в те моменты, когда ошибочно констатируется его утрата; к этому, значит, и сводятся, по всей видимости, домогательства Прошлого: заставить 1нокого найти свою 1нокость, которая, как только он ее ощутит во всей присущей ей жесткости, наконец заставит его, 1нокого, об нее разбиться….. Слишком тяжелым попал ты в этот мир, потом всю=жизнь подвергался взвешиванию & под конец был найден слишком легким. Тебя не хватило : ?Когда же ты будешь наконец взыскан, убран отсюда….. (В дикой тишине внутри твоей головы – периодический треск, осколочный шум, как если бы изначально криво сколоченная балочная конструкция теперь подверглась добавочной нагрузке; или: как если бы твой череп все сильней и сильнее сжимали винтовые тиски –: что-то Чужое хотело бы теперь продолжать за тебя твою игру перед зеркалом –) :И эта женщина, ей в прошлом часто удавалось благодаря одному лишь ее присутствию, всегдашнему покою и уверенности в своем здесь-бытии, становиться твоей ближайшей опорой на пути через пропасть, когда уже нет иного пути назад или вперед. Может быть, сегодня эта женщина стала бы твоей последней опорой, после которой – низвержение вниз, конечный окончательный Аут. Ты должен был учитывать и такую возможность….. хотел Все=это рассказать ей при вашей встрече. И получился бы вечер, который разделил бы вас тайной твоего преступления – или, напротив, связал друг-с-другом на всю жизнь. Другое, что не было бы решением, ты даже не принимал в расчет. – И, тем не менее, для тебя, в тени твоей страсти к этой женщине, остается желанным только 1, остается 1 только страшный вопрос: ?Сумеет ли она отличить важное от ничтожного, как это умеют только женщины, когда дело дойдет до действительно серьезных вещей: 1 короткий слезный поток и потом – поступок. С отдаленьем, однако, растет и Теряющее^[19]. Ты хотел увидеть, как это решится: Сегодня вечером – –

И вот теперь здесь, в ночном закоулке одной из боковых улиц этого города, на ступеньках светло освещенного подъезда – лицо ребенка на пороге к женственности, обнаруживающее сходство с ней, но только, так сказать, вернувшейся на несколько десятилетий назад – (так должна была она тогда выглядеть, с темно-русыми волосами до плеч, которые, расходясь от прямого пробора, гладко обрамляют худое лицо (никогда не видел я ее с другой прической), с узким, немного длинноватым носом и правильными полукружьями бровей над пестрой цветовой смесью глаз, которые, в зависимости не только от характера дневного освещения, но, что важнее, от ее внутренних дней&ночей, могут принимать разные оттенки, от насыщенно-зеленого до сияюще-голубого) – типичные, не связанные с возрастом грани лица любой женщины, которые принадлежат любой женщине; и, более того, кроме того, как бы к одному ландшафту принадлежит репертуар ее жестов&движений, этих мельчайших отличительных знаков тела – вот прядь волос смахивается со лба, & при этом пальцы образуют 1=определенный каскад – или рот, который, готовясь произнести звуки, по-особому растягивает&приоткрывает губы, а язык уже гибко и сладострастно проталкивает в них слово деньги….. – или вдруг поднимаются брови, когда услышаны определенные слова: слова, которые имеют отношение к ее внутренней эротике, и при слышании этих слов, когда они произносятся вслух, таким образом маркируется момент их попадания в цель – –

С простодушно раздвинутыми бедрами и высоко задравшейся короткой юбкой девочка на ступеньках обозревает открывшуюся ей панораму – но, словно под влиянием магнита, вновь и вновь поворачивает голову & обращает взгляд в мою сторону – взгляд, цепляющийся за меня, крепко. Я же автоматически рассматриваю открыто выставленные напоказ ноги, бедра и то, что выше, – :заметив прикрывающие ее промежность детские, в зверушках&игрушках, трусики, я через силу заставляю себя отвести взгляд –, и все же посматриваю туда снова и снова, потому что очарован этим повторением моей женщины, но в другой возрастной категории, – пока Малышка не отвечает мне взглядом глаза-в-глаза, без малейшего следа улыбки на губах; губы ее остаются плотно сжатыми, серьезными, но не отвергающими меня и не враждебными; & с несказанной уверенностью в себе эта – наверное, двенадцатилетняя – девочка вдруг медленно закидывает ногу на ногу, одновременно одергивая юбку, как если бы женский инстинкт подсказал ей, что этот-мужчина уже и так слишком долго любовался дармовым зрелищем; в то время как ее детское личико с большими глазами все еще – кажется, совершенно незаинтересованно – обозревает окрестности. : Я чувствую, что не в силах тронуться с места. Наконец – видимо, потому, что игра без ответных ходов ей наскучила, – Малышка поднимается со ступенек и возвращается в дом, через ту самую дверь, войти в которую мне порекомендовал Толстяк, сказав, что здесь я смогу оставаться до тех пор, пока в этот город не приедет она, пока !наконец я не увижу ее, впервые за ?Сколько лет…..

Подняв дорожную сумку с мостовой, я прохожу несколько шагов, отделяющих меня от двери, которая структурирована так же, как нижняя часть фасада с рядом закрытых ставней: маленькие квадратные рельефные поверхности, все одинаково оформленные: почти вплотную друг-к-другу – вертикальные деревянные палочки, которые, будучи соединены в квадраты крепкими деревянными рамками, выглядят как шпалеры из серых карандашей. Правый нижний квадрат – с маленьким дефектом: рамка частично выломана, что напоминает открытую калитку в решетчатой изгороди или нелегально проделанную дыру – в ограде загона для скота, либо в пограничном ограждении……

Но меня это не заботит, я прикасаюсь к чугунной ручке, дверь легко открывается. И уже при 1м шаге во-внутрь – металлически поблескивающий сугроб, каскады, яростный делириум мух….. как если бы во-внутри руины блок вязкой темноты вдруг распался на миллиарды пылинок, самоуправляемых летательных аппаратов, неисчислимых и непрерывно атакующих непрошенного пришельца – зловредная буря с градом, движимая неизбывной агрессивностью, на которую, похоже, способен только этот вид насекомых, представители которого, видимо, словно густой мех, покрывали гниющие отбросы & мусор внутри этой руины и которых я – в тот момент, когда проник сквозь отверстие в затянутом проволокой 4хугольнике входа, – вспугнул. Инстинктивно я прикрыл руками лицо, глаза нос рот – иначе рои ринувшихся на меня из темноты насекомых угодили бы мне прямо в глотку…..

Крестьяне не преувеличивали : Внутри руины, в жирной черноте, – блок вони, перемешанной с ядовитыми испарениями селитры & аммиака, выпотевающими из разъеденных кирпичных стен, и еще: затхлость сырой древесины & гниющих фруктов, яблок, которые хранились в закрытых выдвижных ящиках & теперь, похоже, окончательно разложились; и среди всего этого, как ключ ко всем замкáм тления, – еще и зловоние человеческой плоти, сладковато-стеклянистое & отдающее тухлятиной, – запах, который, едва я проник во-внутрь, тотчас сомкнулся вокруг-меня наподобие оболочки, чтобы приравнять&приобщить меня к тягучему, невозможному, скандальному умиранию Чужака….. Что означало: 1, где-то под всем этим медленным развоплощением еще бьющееся, сердце; еще по артериям&венам пробивающаяся – вопреки всему этому гниению – отравленная кровь, которая с каждым ударом сердца дает новую подпитку для собственного разложения; & сразу мысль: это своего рода МашинаУмирания, построенная ради 1 особого Memento^[20], сформулировать которое еще только предстоит, или: которое само хочет – очень медленно, из давно отошедших в прошлое, давно уже позабытых представлений о смерти&бренности, и именно здесь, среди поблекших руин, в наше ничтожное время, – снова подняться на поверхность, обнаружить себя. Потому-то жар из прошедших дней оставался в этих ночах, и дыхание было – как если бы глинообразный воздух, словно связующий раствор, склеивал все темноты, и в нем я=сам казался себе 1 волоконцем человеческой плоти в кишках библейского чудища: Ионой – неперевариваемым, проглоченным по ошибке, бесполезным и лишенным надежды на примирение. И вдруг, как бы в результате озарения, я понял всю ненависть, иронию & презрение крестьян по отношению к Мертвецу, который не может умереть, – мое опрометчивое воодушевление и тайная симпатия к Тому-там : отскочили от Здесь=внутри, как отваливаются от крошащейся штукатурки куски клеевой краски; потому что моя настроенность-в-его-пользу – она возникла из отвращения к этой-орде=снаружи –, а ОНИ, эта орда, как и мое презрение к НИМ, не имели ничего общего с безобразным Нечто Здесь-внутри. Все же это новое ощущение не приблизило меня к тем=снаружи. Хотя я чувствал чудовищность, гротескность и дерзость не известного мне существа в его умирании, чувствовал безмерное растранжиривание времени – времени уже по ту сторону влечений & боли, которое расходовалось, 1ственно и непрерывно, в пользу Ничто; и свойственная всему живому зависть, характерная для тварного мира недоброжелательность, а также чудовищное разочарование, суть которого я так быстро не мог для себя прояснить, толкали меня к возмущенному: И Для-этого, значит, Он еще продолжает жить – –

Нигде в этих сумерках, которые представлялись мне распределенной по всем здешним закоулкам особой субстанцией тьмы, я и сейчас не мог обнаружить ни его укрытия, каким его описали крестьяне, ни, тем более, его=самого или: того, что от него осталось; не мог даже строить хоть сколько-нибудь достоверных догадок на сей счет. Блок тошнотворной тьмы, обжуживаемый мухами….., и я в удушливом глинообразном воздухе, словно уловленное клейкой лентой насекомое. Снаружи, сквозь ломаные линии руин & сквозь кусты, шумящие под ночным ветром, приглушенно проникали сюда возгласы собравшихся вокруг лагерного костра – никаких якобы столь ужасных хрипов стонов кряхтений не известного мне существа в его умирании –:ощутимо только копошение каких-то мелких животных, наверняка крыс или мышей, которые по кирпичной крошке, лавируя между кучами гниющего хлама, валяющегося здесь вокруг, видимо, пытаются добраться до еще более глубокой тьмы, к нему, чтобы своими гадкими острыми зубками выгрызать из умирающего клочки его плоти; если не считать жужжания мушиных полчищ, которое, как бывает с непрерывным и постоянным шумом машин, в какой-то момент просто перестало мною восприниматься, это копошение, столь тихое и целенаправленное, среди неистовства роев насекомых, производило здесь 1нственные шумы, которые, несмотря на свою ничтожность и, вероятно, только потому, что они были !реальны, могли быть услышаны. В кармане моей куртки зажигалка – я не отваживаюсь ее достать, щелкнуть ею. Маленький огонек: 1 раскаленная искра, внезапно брошенная во тьму –, она могла бы сразу погаснуть….. задохнувшись от вязких испарений….. Или: такой маленький огонек мог бы спровоцировать пробуждение-во-тьме некоего существа, чья жизнь еще более зловредна, чем жизнь мух….. или той-орды=снаружи….. : Ибо в этом пространстве присутствовало чье-то темное дыхание – и гнетущее телесное ощущение, как под сильноточными проводами, сеть которых, нависающая над ландшафтами, кажется, способна формировать из Ничто воздуха, тумана или тонкой завесы моросящего дождя одновременно силу&материальность электрического тока – & воплощать ее внутри этой ауры гудящих, обнаженных нервов; и в результате воздух пропитывается сущностью Незримого, так что сила, добытая из воздуха, тумана и тонкой пряжи дождя, способна в любое мгновение материализоваться : …..В красно-черных всполохах огня тогда покажется он: Мертвец, который, вероятно, лишь потому до сих пор не мог умереть, что в своем умирании не остался один, и потому он в бесконечной комедии разыгрывал перед слушающими=снаружи сцены своей завораживающей гибели, – & крошечный огонек в моей руке мог бы даже еще ярче расцветить краски ужаса, превратив их в опалисцирующие лужицы цвета….. : Я !должен остаться, здесь=внутри, в этой лишенной проблесков света темноте, в этой 1 малой, особенной ночи, наедине=с-собой, !должен в моей малой ночи ждать конца Большой Ночи и скудных рационов дневного света, которые проникнут сюда & вернут это таинственное место умирания в реальную обстановку залитой свинцово-белесым мерцанием внутренности руины, с ее залежами мусора & старого хлама, полными плесени насекомых нечистот –: Тогда я действительно был бы !спасен, стал бы !действительно и !окончательно одинок – – И смог бы убить его, точнее, то, что от него осталось. Прежде, чем придут другие, эта орда-из-снаружи….. Я бы убил его, чтобы ему не пришлось умереть от рук этой-своры=линчевателей….. И я бы убил его на самом ярком свету, который возможен в руине. И на сей раз я бы смотрел, чтó делаю, я бы не зажмурил глаза: Но ясно видел бы каждый удар, наносимый камнем дубинкой рабочим-инструментом, или что там подвернется мне под руку для убийства. Я сумею, после ночи=здесь во-внутри руины, убить его !без страха и без ярости, обусловленной невыразимым разочарованием. Я сумею убить оставшееся от человека здесь=внутри, который застрял на полпути между жизнью и: смертью, даже без того сковывающего страха, который я испытал тогда, годы и годы назад, ребенком : Тогда, когда я увидел на асфальте раздавленного армейским грузовиком голубя.

И птица не была мертвой.

Покрашенные грязно-зеленой краской тяжелые транспортеры с широкими шинами, взвихривая за-собой облака выхлопных газов, давно & ничего не заметив проехали мимо – я же, которому было тогда, может, лет десять или того меньше, на своем детском велосипедике с вихляющимся передним колесом и вибрирующим в моих руках рулем ехал рядом с последней машиной автоколонны & кричал изо всех своих сил вверх, к кабине водителя, упрашивая, чтобы они все-таки !вернулись, чтобы еще 1 раз проехали по голубю и он смог бы, наконец, умереть –, напрасно: Они там-вверху, в кабине, меня не слышали или: не хотели ничего слышать от визжащего пацана на велосипеде – :газанули разок, & все, сопляк отвязался – :Я остался совсем-1 на извилистой проселочной дороге, под тяжестью серых туч. Медленно и со страхом, спотыкаясь и волоча велосипед за собой, я вернулся к месту, где лежал голубь. Моя надежда, что птица могла за это время издохнуть, не оправдалась. Других машин тоже не было видно, эта дорога почти всегда оставалась безлюдной, по ней редко ездили. Я обнаружил, в общем, что ничего не изменилось с того момента, как грузовик переехал птицу: 1 крыло & тело были распластаны на асфальте, раздавленные, с поломанными перьями. Другим крылом голубь все еще колотил по дороге, как побежденный воин, который пытается дать понять своему победителю, что хотел бы прекращения бессмысленной пытки, этих ненужных мучений. Шею голубь держал почти вертикально, но из клюва, распахнутого, не доносилось ни звука. Мне все время казалось, что глаза птицы неподвижны, без всякого выражения, почти безжизненны, как 2 пуговицы из фарфора. Собственно, я видел только один глаз смертельно раненого голубя: широко открытый, вокруг иссиня-черного зрачка – светлый ободок, и выпуклый круг зрачка казался в 1 месте слегка вдавленным, как темная луна, уже в фазе убывания….. Громко хлопало другое, неповрежденное крыло, перья на нем топорщились, время, казалось, остановилось, запутавшись в такой боли, птица не могла умереть – это биенье крыла просьба о пощаде: она предназначалась !мне, я был 1 здесь, !я должен был сделать ?что. Я беспомощно осмотрелся, начал бестолково бегать вокруг, искал в траве большой камень, которым мог бы запустить в птицу….. какой-нибудь сук или кол – : Ничего. Я не нашел ничего. Я должен был сделать своим маленьким велосипедом то, чего не сделал водитель грузовика: переехать голубя еще 1 раз, чтобы он мог умереть.– !Если бы только он не бил крылом. !Если бы лежал спокойно, головой на асфальте – –

Снова и снова я подъезжал к нему на велосипедике, предварительно взяв разбег –, И каждый раз в самый последний момент сворачивал в сторону – : – И голубь не умирал, только удары крыла стали, казалось, чуть менее энергичными. В горле у меня удушающий страх – И я снова помчался – с бешеной, как мне казалось, скоростью приближался к голубю – :за секунду до того, как должен был его переехать, я зажмурил глаза – : Когда я остановился & посмотрел назад, я увидел: что промахнулся; что переехал голубя в том же месте, которое уже было раздавлено. Все оставалось как прежде. И птица не умерла.

Я должен был переехать ее еще раз.

Страх теперь исчез, вместо него – упрямство и ярость, потому что птица никак не умирала; любая другая на ее месте давно бы испустила дух, но !именно эта, попавшаяся мне, умереть не могла –. И опять я зажмурил глаза, прямо перед тем, как переехал ее : я почувствовал крошечное, слабое сопротивление колесу, мизерное препятствие, тотчас преодоленное, – и услышал 1 короткий свистящий звук, который стоит у меня в ушах до сих пор, от которого я не могу избавиться и который тогда прозвучал как жалоба – жалоба 1=из-тех очень старых людей, которые много лет назад онемели, которые знают, что никто их больше услышать не может или: не хочет услышать; и был еще такой хруст, будто сломалась ореховая скорлупка….. Я тогда быстро поехал дальше, ни разу не оглянувшись на голубя на асфальте….. Начал моросить дождь, дождь из серых тяжелых туч.

–А ведь если бы я 1-1ственный раз открыл глаза, обернулся, всего 1 раз взглянул на птицу – я бы жил спокойно до сего дня. – В тот вечер, мой 1й вечер дома после почти четырех недель Иностранного легиона, мне так и не удалось как следует напиться. Я пил вперемешку немеряное количество пива&вина, пот лип к коже : моя жена никак это не комментировала – весь=вечер, отвечая мне 1сложно, скупо, наблюдала за происходящим как за каким-нибудь механическим процессом, каждая стадия которого заранее предсказуема & известна до мелочей. Это ее особое молчание, начавшееся еще раньше, в 1 конкретный вечер –. В тот вечер, над которым нависло замечание Кажется, он теперь заделался работягой : вкалывает где-то в !грязи….. И если бы она хотя бы !сейчас вскочила на ноги, взорвалась: Про!клятое пьянство проклятое: ты этому выучился в твоей новой Кумм Пании !точно : у всех этих Про Летариев там=снаружи в !грязи –

Она между тем, видимо, давно и незаметно для меня поднялась со скамейки в углу комнаты, шагнула за пределы винно-желтого светового пятна, отбрасываемого настольной лампой, & прочь от потных испарений напивающегося мужчины – в уличных туфлях & пальто, такой увидел я ее в дверном проеме, уже готовой к выходу, как символ холодного, без 1ного слова, расставания.

–Ты уходишь.

–Да. Потому что теперь ты начнешь рассказывать про кошку, которую переехала машина и которая тоже не могла умереть, – потом про собаку, в которую вновь&вновь стреляли, и все напрасно – И наконец речь зайдет о твоих переживаниях в связи с этим, о том, как ты, по твоим словам, 10летним мальчишкой 3жды соскочил с лопаты у Смерти, не дал ей над собой надсмеяться. А затем, как всегда, придет черед вопроса: Почему именно ты должен был увидеть & пережить такое. Я больше не в силах этого слушать.

Ее голос опять стал глухим, лишенным оттенков, – так она, в последнее время все чаще, уклонялась от внутренней сопричастности; казалось, уже ничто на свете не способно задеть ее и удержать – от-года-к-году, казалось, и от раза-к-разу она медленно & неуклонно погрязала в угрожавшем ей с детства болоте, выплескивавшемся из нее-самой, – и все больше и больше отдалялась от того, что я когда-то о ней знал, и уходила все дальше и дальше под поверхность этого болота, которое состоит из отмершего; которое ее меняло, погружало в оцепенение, она была уже потеряна для меня….. :Лицо фигура, ощущение их погружения, сверхсветлое в своих контурах и затмевающее все зримое, – я все меньше видел, чувствовал, ухватывал в ней такого, что уже не стало бы легко-заменяемым, что отличалось бы от Другого, Относящегося к неизменно туманному, призрачному дрейфованию лиц&тел по взрывоопасной теснине города Берлин…..

–!Куда это ты ?!собралась, !сейчас: так поздно, в половине –

Она быстро взглянула на меня, лицо ее показались мне пустым, с изгладившимися, расплывшимися чертами. –Раньше мама всегда меня об этом спрашивала. – И входная дверь закрылась за ней, почти бесшумно.

Я остался 1, в углу комнаты, в пятне сразу поблекшего света. Ночные часы с привкусом алкоголя, с прогорклой слюной во рту, и я даже не мог напиться. В другом углу комнаты – телевизор, выключенный, я тупо смотрел на квадрат с вертикальными тонкими бороздками; выступы деревянного динамика, для улучшения качества звука (в правом нижнем углу квадрата что-то, казалось, отломилось – во всяком случае, там зияла дыра); телевизионная трубка лишенный блеска 4хугольный глаз Полифема после ослепления – засасывающий омут из скуки из всей тины погрязших в нем лет, возрастных периодов жизни, которые вляпались в эту серость, были всосаны, притянуты этой ненасытной поверхностностью, булимически жрущей&жрущей, постоянно, и периодически разражающейся непристойной длительной рвотой, беззвучной –

!Кто бы это мог быть, этот Другой….. к которому она сейчас ушла…..

Мысли мои походили на клочки старого пергамента, по краям опаленные и пахнущие гарью, которые складывали письменные знаки в слова и фразы моих размышлений – способом, давно отошедшим в прошлое; & я, словно выйдя из самого себя, рассматривал их, как прежде рассматривал в музеях старые пергаменты, выставленные в стеклянных витринах: воспринимая эти экспонаты бесстрастно, будто бы мимоходом, каждый раз – не как 1ственный в своем роде экземпляр, но как совокупность завитков ромбиков & усиков, возникновение коих обусловлено непонятной для меня страстью к украшательству, свойственной самоотверженно & с ученическим усердием ткущемуся полотну памяти. Письменные знаки, все, выполнены в претенциозной манере, дерзко и высокомерно, – орнаментика, выдуманная, чтобы выражать притязания давно утратившей свое значение власти; и я прямо-таки видел, ощущал покрасневшие от возбуждения уши, напрягшиеся – на пишущих руках – сухожилия, повлажневшие пальцы тех, кому доверяли такого рода текстописание, точнее, тексторисование, предъявляя при этом столь высокие требования к усердному запечатлеванию сохраняемого для вечности –: !Кто бы это мог быть, этот Другой….. к которому она сейчас ушла…..

Такой конец нашего 1го вечера после почти месячной разлуки спровоцировал, конечно же, я сам. Начался этот конец, что было для меня очевидно, много недель назад, еще до ночей в Иностранном легионе. Чтобы сэкономить расходы на проживание, фирма временно расквартировала строительный отряд на крытом гумне у одного крестьянина, в сооружении, которое через пару дней нам предстояло снести. Оставшийся строительный мусор мы потом размельчили с помощью специальной машины, чтобы его можно было разбросать по тропинкам&дорогам, которые относились к владению этого крестьянина, – кирпич-штукатурка-кафель-битое-стекло : !Все – на дороги; они тогда сверкали от осколков стекла, как если бы взорвалась тысяча рождественских елок, & никто уже не мог пройти или проехать по этим дорогам, не изрезав себе подметки или автомобильные шины. Но хозяин=крестьянин в результате еще прикарманил приличные денежки: Улучшение дорог, так это называлось, для общей пользы –

–Уди!вительно, заметил тогда тот, кого они называли Совой. –Просто удивительно, что эти простофили=крестьяне, столь жадные до денег, сами не прыгают в мусородробилку & не дают порубить себя на куски, чтобы Потом еще выгоднее продать себя в качестве рубленого фарша: Фальшивый крестьянин: Улучшение дорог для общей пользы –

В тот вечер, однако, гумно еще стояло. Я лежал в нагревшейся за день чердачной пыли, не мог заснуть & смотрел в потолок. Тяжелые неструганые опорные балки перекрывали помещение поперек, другие косо поднимались вверх и там сходились. Мое спальное место находилось как раз под 1 из таких укосин, которая представлялась мне не до конца воздвигнутым крестом, орудием казни разбойников. В сумраке пропахшего пылью&сеном чердака, казалось, таилась угроза коварно=завораживающей смерти. Я в тот вечер, если не считать трех пожилых рабочих, которые уже давно храпели где-то в дальнем конце гумна, был здесь-наверху один; другие пьянствовали в деревне. И пока я лежал, глядя вверх на укосину-крест, мне привиделась она, эта женщина (которую всякий назвал бы моей женой), ее нагое тело, бело распростертое, пригвожденное к балке, – и я, словно зачарованный, не мог отвести глаз от темного кустика волос и медленно раскрывающихся срамных губ…..

Она должна была почувствовать Это при нашей 1ой после месячной разлуки встрече, когда я снова принялся рассказывать ей об умирающем, распростертом на асфальте голубе, – она поняла, о чем идет речь, как каждый человек в своих снах сразу понимает, что речь идет о Чудовищном, стоит ему услышать 1-е такты тревожной музыки. Но тот вечер не был !сном. И потому она ушла – почти без единого шороха, бесшумно безутешно, как и ее голос уже давно ушел, ушел от меня и от нее=самой…..

Даже во время многочасовой езды по железной дороге, обратно к ней, в тот город, где меня должно было ждать мое У-себя-дома, я не мог отделаться от образа ее нагого тела: маленькие крепкие груди, в толчкообразном ритме, как если бы она брала один барьер за другим, – под ударами моих чресел ее повлажневшие ягодицы (она находила это возбуждающим: во время полового сношения воспринимать толчки моих яиц как удары) – в подмышечных впадинах на затылке на лопатках черная гравировка змеящихся волосков, и запахи из разогревшегося Сарагассова моря –; вид ее тела, в которое я проникаю сзади, – с обеими ямочками по сторонам от нижнего конца позвоночника; и бедра плавно изгибаются, как длинно и бело растянутый скрипичный ключ –; я, швыряемый мчащимся поездом вдоль коридора, от одной двери купе к другой, все-таки кое-как добрался до туалета и там, в сырости & на сквозняке, среди запахов мочи железа & машинного масла, начал мастурбировать. !Кто бы это мог быть….. этот Другой….. к которому она сейчас ушла.

Я, конечно, мог бы уложить себя голым в постель, включить телевизор & с помощью пульта дистанционного управления сыграть всю гамму скуки до конца; и на одном из грязных каналов (:час был поздний, как раз для них:) я бы наткнулся на 1 из тех остроумных фильмиков, невинность которых перевешивается возбуждаемой ими нервозностью, ибо всякий раз перед наступлением момента, который принято называть кульминацией, по экрану начинают скакать разноцветные мячики либо еще какие-нибудь инсигнии рекламного блока (как если бы не известный мне редактор программы экспериментировал с самим собой: чтобы установить оптимальный режим перебивок, вновь&вновь оттягивал собственную кульминацию –). Может, сегодня я бы сумел кончить с этим быстрее: лежа на ее стороне пустой кровати, со включенным телевизором, в простынях, в одеяле ее запах – как если бы это напоминание о моей жене было напоминанием о мертвой.

Кто бы это мог быть, этот Другой….. к которому она сейчас ушла – –

На полу блекло мерцала бумага, я искал что-то в углу комнаты, ощупывая руками – в конусе света оттенка сырого пепла – упавшие со стола, рассыпавшиеся веером листки, которые она исписала в прошедшие дни&недели своими почти не читаемыми, спешно нацарапанными каракулями: наверняка списки необходимых покупок, счета, но я, под влиянием расползавшегося во мне, как горящая лужа бензина, опьянения, все же вынашивал безумную=надежду, что на 1 из этих бумажных клочков найду сейчас, может быть, ответ – или, скорее, что-нибудь успокаивающее, безобидное сообщение Она никуда не ушла, а только решила совершить 1нокую прогулку по улицам, сквозь темно-пестрые осколки ночного освещения, как делала и раньше, вместе со мной –,– И, щупая, я провел рукой по ковру, и, щупая, ухватил что-то в темноте, в вязком гнилостном мраке забытой самой Преисподней, так мне казалось, руины: нашел что-то вроде размягченных подвальной сыростью & жидкой грязью клочков наждачной бумаги – то, что искал, ради чего забрался сюда: наконец – самые крайние, по всей видимости, неисчерпаемые отроги горы из остатков обоев, всю эту им, Мертвецом, который, будто бы, пока пишет не может умереть, искаляканную бумагу; мои пальцы, слепые, как и мои глаза, в этой мушиной вьюге хамского Праздника Мертвых, рассчитанного на одну, черную&влажную, ночь, – они смыкались вокруг клочков бумаги &, как если бы стали зубьями экскаваторного ковша, загружали больше, все больше этих едва различимых зрением, можно сказать, только ощущаемых&осязаемых бумажных лоскутов в карманы моей рабочей одежды. Когда завтра, при 1ых проблесках зари, я убью то, что еще осталось от него как живого человека, я смогу, наконец, увидеть, о чем пишет Умирающий, не способный умереть – –

Оглушенный непрерывным жужжанием мушиных полчищ (в голове моей – ощущение давления, гул, как при глубоком погружении в морскую пучину), я чувствовал только удары своих кулаков по своей же голове, по вискам и ушам, – все более сильные, все быстрее следующие один за другим, так боксер перед близким окончанием проигранного поединка колотит тень собственного Страха-перед-поражением, как если бы гул в голове, подступающую глухоту можно было бы прогнать одними этими ударами. – И яростное буйство мух – оно улеглось : Внезапно, в 1 момент, монотонное гудение словно обрушилось во-внутрь себя, как если бы мотор потерпевшего крушение судна – который много часов, невзирая на все пробоины &, по видимости, равнодушно и упрямо, как сердце того Умирающего в руине, продолжал гнать сквозь темноту находящийся под смертельной угрозой пароход, а теперь вдруг тоже, исчерпав свои силы, остановился, сломался, – наконец умолк. Причем такое умолкание=внезапно кажется столь же бессмысленным & необъяснимым, сколь предшествовавшее ему «нормальное» функционирование мотора. И слух мой, оглушенный монотонностью 1 и того же, неизменного по интенсивности шума, медленно возвращался к светлой, неповрежденной ясности – так жители побережья вновь вспомнили бы о море, если бы шипение и рев прибоя раз и навсегда смолкли.

Безмерность тишины, которая, словно добавочный вязкий поток, начала заполнять пустоту: она казалась здесь, среди этих разрушений со всеми их образами & явлениями, ОПАСНОСТЬЮ, поднимающейся из мрака умирания и принимающей отчетливые контуры, – тогда как прежде слепое=яростное буйство мух скрывало ее своим оглушавшим меня колпаком….. Может, именно по причине этой столь же внезапной, сколь, похоже, неизбежной ОПАСНОСТИ, которую мухи уже инстинктивно почуяли – ведь насекомые обладают отличным чутьем на всякого рода опасность, – мушиный рой и вылетел из-внутри руины, вылетел мощно, как будто это затрудненный выдох самой=руины вытолкнул мух из себя, выдул из темноты в другую темноту одной из тех ночей, в дегтярном зное которых ток часов, похоже, застопоривается – остановленный, навсегда зачарованный. В то мгновение (когда я увидел, как тень=снаружи оживилась, наполнившись быстрыми летучими силуэтами – сов, похоже, в ночном полете), когда я ускользнул от тех-ДРУГИХ=там и заполз сюда, в средоточье мрака, в ночь 1 руины – с того мгновения между ТЕМИ в их СНАРУЖИ и: мною началась эта ОПАСНОСТЬ; нечто, что выглядело как Большая Игра, но только у игры этой не было никаких правил……

Мое дыхание, теперь 1ственный шум здесь-внутри, который сверх-звучно пронизывал глухоту, оно должно было казаться альтернативным, давно утратившим адекватность масштабом для измерения времени, вглядыванием & вслушиванием в огромные пространства мрака – с целью разведать, сохранилась ли там еще жизнь & что эта жизнь могла бы собой представлять; на самом же деле такое смотрение & вслушивание давали лишь уверенность в том, что вместе с последним осознанным вдохом или выдохом всякая жизнь уже кончилась. Вспышки молний за линией горизонта, на мгновение озаряющие Ночеморе, – и все, больше ничего не будет, как только их отблески погаснут, даже обманному свету придет конец. Так что ни возможность разжижения темноты, возвращения дневного-света & дневных-теней вместе со всеми красками формами движениями & делами, ни даже будущее 1 преступления-против-преступления отныне уже не воспринимались как нечто правдоподобное; путь в обход долгой Ночи не обещал выхода из Ночи – –

Ибо каждую мелочь на этом пути или рядом с ним я узнавал вновь; посеребренные морозом, тянулись в мартовское ясное небо тростниковые стебли, колья изгородей & черные стропила полуразрушенных сараев & амбаров. Все это узнавалось и теперь : Однако в1ые я=один и в столь ранний час добрался сюда – без отца, без приятелей из моего класса; а потому с этого утра и сам путь, и ландшафт=вокруг стали моим путем & моим ландшафтом. Там, за все еще замерзшей канавой (тростник пробивал насквозь, как могут пробивать стрелы, матово-белую, опушенную инеем корку льда), начиналась далеко растянувшаяся товарная станция с грузовыми платформами & загонами для скота, отправляемого на скотобойню; платформы & загоны были из светло-серого крошащегося камня. Весны & лета уже давно хватались своими мшистыми травяными & сорняковыми пальцами за каменную кладку & ловко отламывали кусочки квадров – теперь, на исходе зимы, эти стены, жалкие в своей наготе и похожие на скелеты, поднимались из прибитого книзу растительного плетения, которое, словно выброшенная ржавая проволока, покрывало и землю, и все пространство между шпалами. Рассеянные среди прошлогодней пожухлой травы, сверкали на солнце осколки льда&снега – последний зимний фарфор, разбитый на вечеринке по случаю наступления весны. –Мы теперь недолго будем оставаться 1ни, сынок. (Сказала мать этим утром, и:) –Сегодня после полудня придет !он, в гости. (& назвала чужое мужское имя.) –Так что после школы нигде не задерживайся, а !сразу приходи домой. Ты увидишь: он тебе !непременно !понравится. Он уже заранее !так !рад тебе. (Одно мгновение она пристально вглядывалась в мое лицо.) –!Сегодня=после-полудня он придет к нам & он хочет с тобой познаком / :я запустил в материнскую фразу захлопнутой-за-собой-дверью. И в школу я не пошел, и домой тоже не вернулся.

В конце этого пути, сказал однажды отец, он и сейчас должен ждать: все еще неподвижно стоящий на рельсах Большой Темный Поезд….. Над последними островками снега – зимняя дымка, вдалеке дорога спускается вниз, в наполненную туманом лощину, латунным экраном стоит там солнечный свет. Я перепрыгнул через замерзшую канаву, вскарабкался, упираясь руками&ногами в крошащуюся каменную кладку, на погрузочную платформу. Еще прошлой осенью отец брал меня с собой сюда, сладковатый аромат яблок, перемешанный с запахами земли под осенним дождем, стлался, как тучи, над платформой и рельсами. Из открытых товарных вагонов горы яблок перегружались в грузовики оптовых торговцев; мужчины вилами перебрасывали яблоки из вагонов в кузовы машин; часто я видел 1ни только головы & взмывающие вверх, подобно крыльям ветряных мельниц, вилы – видел и то, как зелено-красно-желтые яблоки порой вылетали из вагонов наподобие пестрых мячиков, некоторые накалывались на зубья вил и висели на них или соскакивали при резком взмахе, падали на мощеную булыжником платформу, а потом закатывались куда-нибудь вниз, под вагон, между рельсами. Белой как зубная эмаль и светло мерцающей была плоть раздавленных плодов среди ржавоцветной травы & гравия. Отец показал мне большое, сияюще-красное яблоко, лежавшее там, между рельсами, прямо возле стального колеса. Я спрыгнул в полутьму под вагоном, в провал между платформой и рельсами, как когда-то летом в1ые прыгнул в глубокую воду: нырнул и потом по-пластунски пополз под вагоном, скользя по гравию, как по маслянистому дну реки, – я дотянулся до яблока: прохладное влажное и фруктово благоухающее, лежало оно у меня в руке, тогда как рядом с моим лицом стояла светло поблескивающая поверхность-скольжения-колеса, высокая холодная & твердая, а в жирный запах смазочного масла проникал сладкий фруктовый аромат всех находившихся поблизости яблок; колесо=рядом-со-мной казалось большим и светлым, словно стена из стали. Сперва в зеркально-чистой стальной поверхности мелькнул 1 темный штрих, 1 теневой след – потом, когда я обернулся: Передо мной лицо отца, смеющееся…..

Недалеко отсюда – загоны для скота. Казалось, что холодная вонь от быков & свиней навечно въелась в потрескавшиеся стены, бетон, отделявший один закут от другого, давно облицован грязной дощатой решеткой, пусты 4хугольники с каменными сточными желобами, иней, похожий на мерзлый мох, теперь накрыл все своей тонкой вуалью. Видимо, вскоре должна была начаться перегрузка скота; обычно животные выходили на платформу по одному и как бы одурманенные из-за того, что их много часов (или: дней) везли в слишком тесных, битком набитых товарных вагонах: ослепленные ярким светом дня, они двигались, спотыкаясь на шатких ногах, негнущихся и словно одеревенелых, неуверенно испуганно смущенно, подгоняемые пронзительным свистом криками & ударами дубинок; а использовались, между прочим, и электрические дубинки, под действием электрошока животные вздрагивали так, словно их укусило гигантское насекомое, делали 1-2 прыжка вдоль решетки, после чего снова переходили на шаг; & опять возобновлялись свистки & удары, мужики стояли по обеим сторонам от прохода, гнали скотину, пиная ногами & осыпая ударами, от вагонов к закутам, чтобы потом партиями загружать в грузовики & отправлять в город, на скотобойню….. Так вот, эти мужики, которые занимались перегрузкой скота, рабочие со скотобойни, все были в резиновых сапогах & темно-синей или серой униформе, то и другое, сапоги & униформа, сплошь забрызганы грязью & дерьмом. Резкими & гортанными были выкрики, которыми они подгоняли скотину !ХЕЕЙА ХЕЕЙАХЕЙЙ !ХОПП-!ХОПП ХА-!ХЕЕЙ!ХОПП!ХОПП–!ХОПП!ХОПП!ХОПП!ХОПП ХЕЕ!ЙА, – на протяжении многих часов и дней 1ственные, похоже, звуки, которые издавали эти мужчины, а между звуками – жесткие щелкающие удары & пинки. В промежутках между отправками транспорта мужики пускали по кругу бутылки с качающимся в них бурым пойлом. В тот раз они громкими, хриплыми возгласами, энергично размахивая руками, подзывали меня к себе. На их лицах, которые покраснели и у многих как бы покрылись коростой, виднелись брызги или полосы грязи & дерьма.– Гордый тем, что меня приглашают взрослые, я подошел поближе И остановился возле них. Смеясь, они протянули мне открытую бутылку, требуя, чтобы я отпил –; как удар кулака, обрушился на меня запах алкоголя, на глаза навернулись слезы, я закашлялся. Мужики опять засмеялись, & чья-то рука, в корке грязи, как вытащенная из земли свекла, протянула бутылку ближе. И я бы в самом деле из нее отпил (спасаясь от резкого сивушного запаха, я задержал дыхание), если бы в последний момент не увидел в бутылке, плавающим поверх этой качающейся бурды, белесый плевок, затвердевший и похожий на светлый гнойный струп – : я оттолкнул руку, побежал, снова давясь и кашляя, прочь; мужики запустили мне вслед свой издевательский хохот, словно коровьи лепешки, но почти сразу же, матерясь & отрывочно переговариваясь, вернулись к своей работе & к животным.

В тот раз они должны были выгнать из закутов & загнать в грузовики скотобойни свиней, целое стадо светло-розовых раскормленных туш, только ведь ощущения у этих туш остались прежними. Может, один из мужиков успел нализаться больше своих приятелей – он уже давно наносил самые жестокие удары & выкрикивал громче, чем остальные, эти пронзительные !ХЕЕЙА !ХЕЕЙ & !ХОПП!ХОПП!ХОПП–. Теперь, на скользком булыжнике, он внезапно поскользнулся и плюхнулся в липкую грязь, состоявшую из мочи & кала, прямо между свиньями. –Отдохни дарагой Полежи Время террпит поспи немношко !?Небось принял свинью за свою старуху – :Мужики-вокруг опрокинули эти шуточки, как дерьмо из параши, на валяющегося в грязи товарища. Тот же, изрыгая проклятия, с покрасневшим лицом, вдоль&поперек перемазанным светло-коричневой жижей, вскочил на ноги, подхватил дубинку & со всей силой обрушил ее на одну из свиней. Он бил по голове и по морде – животное верещало от боли –, но недолго, потом, оглушенное ударами, оно только бесцельно металось по загону между другими, испуганно пытавшимися сбиться в кучу свиньями. Но человек, бушуя&матерясь, не отставал от раненого животного –: вновь и вновь со свистом опускалась дубинка, в последний раз она попала по морде. Я, стоявший довольно далеко, хотел крикнуть этому взрослому=за-канавой !Хватит !Довольно –, но горло перехватило, глаза застлала водянистая пелена – сквозь нее я все еще видел занесенные руки рабочего & опускающуюся дубинку – а потом, громче, чем крики&вой мужиков и: даже громче, чем испуганный визг свиней, 1 звук, будто раскололось сухое полено : последний удар проломил животному череп….. Я видел, как свинья, залитая кровью, вздрогнув и взмахнув передними конечностями, рухнула туда, где прежде валялся человек. Он-то теперь стоял, выпрямившись во весь рост, в позе победителя, приятели одобрительно свистели & аплодировали, по кругу снова пустили бутылку. – Камень в форме крошечной пирамидки как бы сам=собой лег между большим и указательным пальцами моей руки – ; от загона=там доносились выкрики, выпадавшие, будто лепешки-навоза, из человечьих пастей, уже снова, с-хлопаньем & куда-попало, обрушивались на скотину удары; свиньи, в большинстве окровавленные, визжа от страха, шарахались из угла в угол – ; я нечаянно прикусил язык, почувствовал во рту кровь, но ощущения боли не было –, тогда я бросил камень. : Человек=там взвизгнул пронзительно, по-свинячьи, пошатнулся, косо поднял лицо с выхолощенным, дурацки оцепеневшим взглядом к небу; и, как если бы из одного его глаза должна была вытечь, как из клоаки, вся мерзость, заключенная в этом черепе, вязкая слизь из крови & студенистой массы заструилась вниз по измазанной нечистотами щеке ; инстинктивно, от боли, человек схватился за лицо, грязь с пальцев попала в рану & стала жечь, как карбид, пустую глазницу – : взвыв и взмахнув руками, он вторично, в загоне, свалился в липкую-грязь&дерьмо; остальные же рабочие, в полной растерянности, растянувшись в цепочку и напоминая вялого жирного червя, подбирались вдоль деревянного ограждения к нему – своему товарищу в свином закуте.

Я тихо стоял в некотором отдалении и смотрел на них. Во мне, как бензин, горел страх….. дрожащим пламенем; & смешивался с черными клубами дыма, переходя в спокойный ясный свет большого, очень большого удовлетворения – (Мне понадобилось все мое самообладание, чтобы не прыгать от опьяняющего ощущения торжества и не кричать: !Я-таки !достал тебя: слышь, задница подонок мешок-дерьма, чтоб ты сдох !сдох !!сдох !!!сдох, – потому что иначе я бы себя выдал –). – Чуть позже – не торопясь & делая вид, будто все это мне наскучило, – я ретировался оттуда (пламя страха….. во-мне остыло); я чувствовал, как покой и благодатная усталость окутывают меня согревающим одеялом. И уже на ходу услышал, как мужики=там-за-канавой вдруг заорали –??Кто это сделал ??Где та свинья, которая отмочила !такое ??Как зовут негодяя ??Где он – ; что сделать это мог я, 7летний Никто, им, конечно, в голову не пришло.

В конце платформы стоял грузовик для транспортировки скота, уже готовый к отправке на скотобойню. По едкому кисловатому запаху я догадался, что в нем были быки; и я в самом деле увидел через зазоры между досками пестрых черно-белых животных, тесно прижавшихся друг к другу, притихших. Я подошел ближе. В щели между 2 досками – глаз: большой спокойный и сияюще-черный, неотрывно смотрящий на меня. Я придвинулся еще ближе, так близко, что увидел в черном глазу этого животного зеркальное отражение – искаженное блеклое и крошечное – своего лица.

Как если бы при заглядывании в глубокую глазницу обнаружился бы 1 глаз, 1 трезвый взгляд, оберегающий застывшие образы из собственной бездны. И вдаль, по прямой линии, уходила бы цепочка одних и тех же видов подворотни & заднего двора, в сокращенной перспективе превращаясь в череду светло освещенных и темных промежутков, все более и более сужающихся, и обрамления этих картин всегда оставались бы одинаковыми; картин, которые, в уменьшающемся масштабе, неизменно показывали бы только самих=себя, как картины в картинах, и так до полного исчезновения – или же, при внезапном изменении направления взгляда, картины эти начали бы быстро увеличиваться до невообразимых размеров, и так бы продолжалось и продолжалось, пока понимание, что ты видишь лишь череду картин, полностью не утратилось бы, и тогда смотрящий должен был бы обескураженно признать, что он сам стал пленником этого стремительного процесса увеличений, который, будучи однажды запущенным, не может закончиться, но выплескивается за все границы масштабы рамки привычного опыта, взрывая их в равномерно нарастающем безумии такого самовозвеличения – –

И, как если бы я попал в иную климатическую зону, на меня из этой светло/темной дали вдруг дохнуло влажным веющим холодом. Словно притягиваемый магнетическим дыханием, следую я за этим сквозняком, слышу, как дверь с рельефными поверхностями, деревянными (плотно пригнанные друг к другу, вертикальные параллели деревянных палочек, которые, удерживаемые внутри квадратов крепкими деревянными же рамками, кажутся шпалерами из серых карандашей, и этот нижний правый квадрат с дефектом, частично выломанной рамкой…..), со стуком захлопывается за моей спиной, и оказываюсь в напоминающей о подвальной темноте&сырости подворотне; красновато поблескивает справа от меня кнопка автоматического освещения – : подворотня & лестничный пролет, плавающие в мутно-чайном свете. Ошметья масляной краски, отслоившиеся от стен & свернувшиеся, как сухие листья осенней расцветки, трещины теней на потолке и стенах; когда-то многоцветная керамическая облицовка теперь исцарапана частично отвалилась & превратилась в черепки; лепнина, орнамент из фестонов, цветочных & фруктовых гирлянд, некогда служившая убранством & украшением стен, сводчатого потолка и стройных колонн, которые несут на себе арочные перекрытия высокого свода, как всякая отсыревшая штукатурка потрескалась и начала осыпаться; кроме того, сверху, очевидно, уже давно периодически падали целые куски лепнины, как сейчас падает из разбитой стеклянной чаши мутно-желтый свет. Тиканье этого осветительного автомата слишком громкое & неровное, словно биение сердца испуганного животного. Стволы колонн без каннелюр, по образцу строгого дорического стиля, хотя гораздо более изящные, чем их античные прототипы, вырастают из своих оснований, как усеченные, лишенные ветвей деревья в аллее, верхушки которых, заканчиваясь капителями, там наверху, вспомнив о давно прошедшей весне, снова пустили хрупкие побеги с крошечными листочками, чтобы сразу же подвергнуться воздействию внезапно вернувшейся жестокой зимы & холода; правда, такой зимы, которая наслала на них не лед & снег & иней, но цементный раствор & известь, так что эти побеги и нежные лиственные гирлянды, покрывшиеся известковой белизной, сковавшей их, проникшей в их сердцевину, со своей стороны и, так сказать, на-всегда окоченели, став камнем; и они с тех пор принуждены были оставаться в этой, едва ли вообще замечаемой кем-либо из жителей дома, спешащих по своим делам и бросающих по сторонам лишь беглые взгляды, постепенно облупливающейся подворотне, при постоянном чередовании света&тьмы, которое обеспечивается автоматическим выключателем, а также вдохов-выдохов сухости&влаги; и в результате, еще задолго до того, как 1е куски краски & штукатурки посыпались на землю, став теперь заметными для спешащих мимо людей как известковая, быстро растаптываемая и повсюду разносимая пыль, что, конечно, не означает, будто прохожие когда-либо обращали на эту пыль внимание, – так вот, в результате они вполне уподобились бесконечно медленному, неудержимо-бесконечному распаду каменных стен вокруг них.

По лестнице быстро спускается молодая женщина, чье еще девчоночье, детское тело облачено в графитово-серое ворсистое пальто, а ноги – в черные впитывающие влагу грубошерстные чулки; на спине у нее зеленый холщевый рюкзак со следами цементного раствора или известки, напоминающий дряблый горб; 1 из тех молодых женщин, которые, будучи с детства приученными к мимикрии, судорожно сопротивляясь моде & всей характерной для красивых женщин шкале ценностей, становятся пленницами темной – старушечьей – цветовой гаммы, словно дети, занятые непрерывной игрой в переодевания, и уже обнаруживают признаки той неопрятности, которая свойственна всем настоящим старухам. Женщина быстро подходит к исцарапанному, ржаво-красному велосипеду, который стоит, прислоненный к стене, в сумеречном свете подъезда. Ее шаги отзываются гулким эхом, туфли у нее тоже грубые, матово-черные, такие обычно носят, на людях, монашки или уже много лет живущие в одиночестве вдовы, причем эта грубость, выражающаяся не только в форме обуви, но и в звуке шагов, приводит на память выставляемое напоказ целомудрие, которое внушает мысль не о девственности, а скорее, напротив, о вирилизме – не столько биологического, сколько душевного свойства. Женщина поспешно толкает велосипед к выходу, как если бы она собиралась бежать, была последней, побросавшей в рюкзак свои последние пожитки и припозднившейся с побегом жительницей здания, которое в скором времени будут штурмовать враги –, тяжелая деревянная дверь захлопывается за ней, и опять воцаряется эта тихо крошащаяся тишина неудержимого распада, это струение бренности, о котором можно только догадываться, которое пробивается наружу изнутри камня и которое стало зримым в тот день, когда 1е известковые крошки с оштукатуренного потолка упали на исцарапанные плитки пола…..

С тех пор &, похоже, в полной отстраненности от шума-вокруг, эта предоставленная саморазрушению и людскому равнодушию подворотня выдыхает из себя тишину; сверхгромким зато кажется мне собственное мое дыхание. Потом, медленно удаляющиеся, звучат и мои шаги, теперь твердые и гулкие (они тащат за собой по каменным плиткам пола выброшенные газетные страницы, рекламные листки, незаполненные лотерейные билеты & платежные квитанции, натыкаются на дребезжащие жестянки из-под пива&колы) – как если бы я находился в пещере и надо мной высилась гора, далекая от всех миров и безлюдная. Слева в стене подворотни, в углублении, – три ступеньки, ведущие к квартире, никакой таблички с именем нет, дверь замызганно-коричневая (между ней и порогом – полоса известково-серой пыли) – обрамление щели для писем сорвано, и, как сквозь миниатюрное окошко, оттуда дует – помещения за дверью, судя по запаху влажно-холодной гнили, наверняка давно уже брошены жильцами, необитаемы. Справа вывинчивается из спиралевидного цоколя 1 витая колонна, как тело рептилии, – это темная мощная опора для уходящей вверх лестницы. И рядом – двойной ряд почтовых ящиков, ржавая жесть, с редкими голубыми заплатами более новых ящиков. Я, как водится, хочу сразу же расшифровать имена на табличках и, главное, найти имя У.Тёс, которое назвал мне Толстяк, – :тут автомат прерывает длившуюся несколько мгновений жизнь света. : Но и когда желтое мерцание возобновляется, я не нахожу здесь этого имени, а потому иду дальше, вглубь. За подворотней следует едва ли более просторный, чем она, внутренний двор. По обеим сторонам от меня, на расстоянии 6 или 7 метров друг от друга, на высоту пяти этажей вздымаются выщербленные серые стены с 4хугольными пробоинами: окнами; редко какое окно освещено, остальные – широко открытые, но темные, как если бы там освободились места для захоронений. И мертвые, похоже, что-то празднуют : усиливающиеся&затихающие голоса; толчками – визгливая взбудораженность; время поджимает, жесть кастрюль дребезжащая выскребаемая рокмузыка гортанно звяканье ритмов как если бы ящики стола полные стеклянных осколков кто-то в паническом возбуждении выдвигал&задвигал или как если бы черепа (мозги в которых превратились в кристаллы & после шумовыми молотами были разбиты раздроблены гранулированы) теперь непрерывно перетряхивались – невидимыми руками, – и крохи мозгов, как шкварки, томились бы в комнатах на картофельном пару в горячих сальных запахах & для пущей сладости сами себя поливали желатином музыкальных шлягеров Собаки градуируют своим тявканьем радио&телеголоса новостной лай & колокол на церковной башне обрубает звонкими ударами чугунное литье времени (забыл сосчитать –: ?Который теперь час); & все-это заштриховано зубьями-вилок детским-хныканьем звонко-сварливыми-голосами-женщин & хрюканьем-их-мужей, причем, в соответствии с непостижимым драматургическим замыслом, крики эти периодически разгораются в одни и те же пожары словесных атак&тирад – по мере того, как ненависть & ярость находят для себя все новую пищу, обращаясь против других людей, запертых рядом; и снаружи на улицах проносятся мимо полицейские или пожарные машины с сиренами, 1 окно захлопывается, 1 лампа гаснет, другие вырывают себе по светлому 4хугольнику из быстро темнеющей серой громады, теневые головы теневые тела за тонкими гардинами, в этот слишком короткий час гонимые туда&обратно безумием & усердием; тогда как лавины воздуха, гудящие ниже самолетов и периодически устремляющиеся вниз, осыпают дворы улицы дома градом своих каменных ударов, затыкая кулаками – в этом пепельно-мутном свете – вонючие пасти питейных заведений. Наверняка где-нибудь на этом сумеречном дворе валяется забытая детская игрушка, резиновый мяч с почти уже стершейся краской, – и кажется, в здешнем спертом воздухе застряли отголоски бесконечных ударов по мячу ударов мяча о стены, а также буйства & визга тех детей, которых родители ради своего удобства или потому, что ничего другого им в голову не приходит, день-за-днем запускают в этот двор как в пустой бассейн, чтобы они там играли или: скорее, чтобы затаптывали, убивали время; запускают словно в резервуар & предоставляют самим себе, как если бы эти дети уже с такого раннего возраста должны были там тренироваться, приобщаясь к безысходности и безутешности своей будущей жизни-по-обязанности; или: как если бы эти дети должны были уже сегодня привыкать к своей позднейшей участи, которая, как, по-видимому, предвидят их родители, для них неизбежна: ко всем вынужденным прогулкам по тюремному двору, между высокими стенами & бетоном, в Моабите Тегеле Плётцензее….. И если кто-нибудь спросит у этих детей, когда они вырастут, чтó они помнят из своего детства, они не сумеют сказать ничего иного, кроме того, что день-за-днем в сером цементном дворе лупили мячом о стену…..

В конце двора-туннеля видно замыкающее его здание, похожее на длинный барак, облупившееся; ряд деревянных дверей, косо висящих на вывороченных петлях & потрескавшихся, – двери гаражей; & над каждой, как из душевого крана, – грязно-желтый свет, изливающийся из-под жестяного колпака во двор. Странно, что они еще содержатся в порядке, эти иллюминированные двери, как если бы перед ними должны были проходить заседания военно-полевого суда или еще какого-нибудь тайного судилища. Нигде не видно выключателей дворового освещения, может, их и нет – как коврики для вытирания ног, постелены пятна света под окнами квартир, в сером дворе, – я ступаю по ним, вот уже и ближайший подъезд, он должен быть похож на 1ый –, но тут меня настигает остро-сладковатый запах брожения из мусорных баков. И еще другие, видимо, более старые запахи тления присутствуют в этих гнилостных испарениях. По левую руку от меня, опять-таки приподнятая на несколько ступеней, – сорванная с петель дверь в когда-то помещавшуюся здесь лавку – Полезные & домашние животные, певчие птицы, попугаи и экзоты луч. кач-ва – так гласит составленная из стершихся букв, но еще читаемая на осыпающейся штукатурке надпись – :Однако из бывшей внутренности лавки извергается – помимо целой горы строительного мусора, кирпичей цементного раствора соломы & балок, свидетельствующих о частичном обрушении помещений & вульгарно выблеванных наружу, словно эта руина в своей агонии пережила приступ рвоты, – еще и зловоние 1=определенной покинутости….. из там-внутри истекает зловоние, которое в своей тленности не содержит ничего плотского, как если бы мокнущие заплесневелые стены использовали запахи пота&мочи людей&животных, за многие десятилетия въевшиеся в поры камня, только как маскарадную маску, как символ смерти&разложения, понятный даже для непосвященных, – тогда как на самом деле за этим символом скрывается особый род неорганического развоплощения&тления, и такой распад, такое умирание распространяются и разносят заразу совершенно иначе, нежели распад и умирание в животном или человеческом организме. Ибо после того, как жильцы один-за-другим выехали отсюда, а их брошенное имущество – вся эта засаленная потускневшая мебель, которая годами существовала без света, подобно выросшим в подвале растениям или куколкам насекомых, и в 1часье, так сказать, оказалась беззащитно выставленной на ярко освещенную улицу, а потом (внутри мебельных фургонов или же угловато громоздясь в мусорных контейнерах) и вовсе исчезла –, после них исчезла и последняя обитательница, та старуха, которая вот уже полвека (или: еще дольше) прозябала внутри этого дома, в пещерном сумраке пахнущего камфорой фенхелем аммиаком жилища. Все с бóльшими временными промежутками являлись в это скукожившееся до размеров кукольной комнатки, уже даже не раздражавшее своей сумеречностью, а вроде бы еще более потускневшее и примирившееся с мраком затхлое логово те вечно недовольные посетители – ее давно родившие собственных детей дети, – на чей стереотипный вопрос Мама тебе что-нибудь нужно старый бесстрастный голос сперва отвечал Что мне может быть нужно в мои-то годы, а потом, когда она (старуха) с этой кукольной кровати, в которой ее голова на известково-серой подушке, обрамленной крошащимися кружевами, смотрелась как усохшая голова мумии, с изборожденным морщинами и трещинами бледным ввалившимся лицом (причем казалось, что лишь одна эта птичья головка на кукольной подушечке осталась от существовавшего когда-то человека, ибо вид одеяла не давал оснований полагать, что под ним скрывается целое человеческое тело…..), – так вот, когда она, старуха, уже не могла или не хотела подниматься со своего смертного одра, и 1ственными признаками ее еще-длящейся-жизни оставались непрестанно шамкающий беззубый рот и пока не помутневшие светлые серо-фарфоровые глаза, тогда на стереотипный вопрос этих чужаков, утверждавших, будто они ее дети, 1ственным ответом было качание головой, воспринимаемое скорее как шорох наволочки, чем как действительное движение; и эти чужаки = дети старухи, они уже не могли при своих все более редких посещениях подавлять все более весомое чувство ужаса и отвращения, связанное с тем, что они (то есть один из двух, сын или дочь) именно этой, под одеялом и под кожистой оболочкой спрятанной, теперь наверняка скукожившейся как высохший фрукт утробой – так давно, что истекшее с тех пор время и представить себе невозможно, – были рождены; а значит, сын или дочь именно в этом, теперь превращающемся в ужасную мумию теле, которое уже даже не может вонять мочой или калом или пóтом, которое вообще больше не имеет никаких человеческих запахов, но представляет собой нечто вроде древесины, коры, паутины, горстки человеческой материи, так сказать, – значит, они, дети старухи, именно среди этих извивов кишок, когда-то полных жизни и омываемых кровью, лежали до своего рождения; и главное, из-за чего их отвращение разрасталось до труднопостижимой ярости: именно от этой – теперь усохшей, уподобившейся черносливине – матки они когда-то получили&унаследовали….. свою долю бренности. И эта старуха в своей кукольной кроватке, она не могла умереть. Снос дома откладывался по ее вине. Может, поэтому ее сухие, корневидно-узловатые и казавшиеся бескровными руки соединялись поверх запорошенного временем – будто присыпанного известью – одеяла для непрерывной молитвы: бессловесной, беззвучной. И из-за того, что старые руки так судорожно сжимались, пальцы казались еще более безжизненными, еще более бескровными, когда творили не приносящую спасения молитву, которая определенно не могла быть одной из тех традиционных молитв, что представляют собой сочетание самодовольства&лицемерного-самоуничижения со стандартными просьбами о даровании душевного спокойствия & об избавлении от какой-то неопределенной, абстрактной, как математическая формула, вины; нет, молитва старухи скорее была простой, элементарной мольбой о том, чтобы !наконец !умереть, !наконец на-!всегда загасить в себе ту последнюю искру жизненной силы, из-за которой ей все еще приходится здесь лежать & терпеть это растительное существование, без надежды на чью-то защиту и жалость; чтобы назойливо топающие незванные гости – окружные врачи, попечители, маклеры & противно-имитирующие-дружеские-чувства-родственники (у которых, однако, всегда сохраняется настороженно-собачий взгляд, характерный для будущих наследников) – чтобы они !наконец перестали обременять ее своими звучными, словно удары молота, шагами, заставляющими дребезжать фарфоровый чайный сервиз, которым с незапамятных времен никто не пользовался; & чтобы их голоса, фальшиво заботливые, как и окутывающие их запахи – табака дешевого-мыла спермы одеколона & сырно-теплой-кожи – !наконец оставили ее, старуху, в покое; ибо немного тишины, немного покоя – это, по сути, Все, на что еще может и хочет надеяться человек после почти вековой жизни-по-обязанности – –

Итак, теперь и она, эта последняя обитательница дома, – исчезла. И дальше все происходило так, словно камни дома за те сто-с-лишним лет, когда они подвергались одомашниванию, подсмотрели все здесь увиденное пережитое наинтригованное; словно они должны были теперь это подсмотренное для себя-самих, на своем собственном возвратном пути в материю, доступными для них средствами воспроизвести, «сыграть», – как в эпоху античности на Празднике Мертвых жизнь умерших в форме театрального действа воспроизводилась перед глазами живых. Но только эта «игра» умирающего дома, а точнее, умирающего камня, следовала не правилам драматургии, как ее понимают в мире органических существ, а другому требованию – гораздо более широкообъемлющего, жестко-неумолимого Праздника Мертвых, нежели тот, который когда-либо могла организовать органическая жизнь с ее запахами звуками & секрециями. Возвратный путь кирпичей, этих искусственных камней, означал возвращение к их истокам через огонь печи для обжига, через тиранию формовочных ящиков, через лезвия кирок & лопат, через пробы на пригодность – только после всего этого могло быть достигнуто состояние глины, влажно-матово-кислотного Вечного-здесь-бытия между песчаных слоев, в неприкосновенности Неизменного-пребывания-таким. И еще казалось, будто умирающий дом с его умирающими камнями уже давно пародирует агонию своих прежних жильцов, ибо этот дом с обклеенными обоями стенами вдоволь насмотрелся и на такого, 2го рода сцены, тоже уже повторявшиеся десятки и десятки раз: на хрипы слюноиспускание корчи горловые-спазмы – & потом из широкораззявленных пастей внезапное извержение слизи&крови в невообразимых, нечеловеческих количествах – И потому из этой широкораззявленной пасти Мертвого Дома вместе с поломанными шелудивыми кирпичами & строительным мусором извергается теперь уже не запах умирающих людей и даже не запах сдохших паразитов, а другой, куда более опасный запах умирания: зловоние зараженного смертью времени……

–Ну!идиже. Или ты передумал.

В углу возле мусорных баков, в голубино-сизом мерцании – 1 тень; голос и силуэт принадлежат той самой девочке, которую я недавно видел на улице, на ступеньках этого дома. Она выступает из тени в светлый 4хугольник – :и опять я испытываю странный страх, замечая сходство этого ребенка с другой, взрослой женщиной, которую именно сегодня вечером я напрасно ждал в отеле, в баре. На лицо девочки падает яркое пятно света, она взглядывает на меня снизу вверх.

–Иди же.

И еще прежде, чем ты успеваешь отреагировать, она трогается с места – в твердой уверенности, что ты последуешь за ней. Она ведет тебя назад, к 1ой подворотне, в жиденько-желтый свет и, в конечном итоге, вверх по винтовой лестнице с похожим на рептилию опорным столбом.

–Квартира на 1ом этаже, где ты видел маму (тараторит девочка, поднимаясь впереди тебя по ступенькам), –это теперь уже не наша квартира. Твой дрэуг захотел, чтобы мы ее освободили. Люди, которые жили там после нас, тоже уже съехали. Комнату эту оплатил для тебя твой дрэуг. Мама, когда ты ее увидел, как раз там прибиралась, ты, если захочешь, сможешь сразу же – после – туда отправиться. Но сначала пойдем со мной. Ты ведь давно у нас не был. Мы теперь живем наверху. Но это ты наверняка уже слышал от твоего дрэуга.

Ты следуешь за ней, совершенно сбитый с толку. Молча, смущенно, с отсутствующе-потерянным видом, не имея возможности сообразить, что к чему, смотришь снизу вверх на голые детские ноги: опять эти трусики с рисунком из зверушек&игрушек, ты опять заставляешь себя отвести взгляд, спотыкаешься, чуть не падаешь с лестницы, но в последний момент тебе удается удержаться, ухватившись за талию Малышки : она хихикает, ничуть не смутившись, продолжает болтать, тебя же, пока ты поднимаешься по ступенькам, беспорядочный напор мыслей заставляет отбрасывать на стены как бы теневые проекции твоей фигуры, то укороченные, то гротескно удлиненные: Женщина, которую ты 1 мгновение видел, голую, у окна, находилась тогда в !чужой квартире – !голая в чужой квартире – а девчонка ведет себя так, будто мы с ней условились на сегодняшний вечер – ?!что это вообще значит: «твой дрэуг» : ?Почему она выговаривает это слово так комично, будто жует жвачку, – ?какого такого «друга» она имеет в виду – :Она меня с кем-то !спутала – –

Двери – темные и безгласные, – мимо которых ведет тебя девочка, утоплены в стены, дышат застоявшимся в этом доме запахом пыли & разогретой человеческой плоти, тем затхлым запахом, который характерен для плохо или редко проветриваемых помещений & который здесь прослаивает, как геологические пласты, массив матово-желтого, заполняющего лестничную клетку света; и постепенно к тебе возвращается ощущение, которого ты не испытывал уже много лет, которое ты – самое позднее, со времени выезда на Запад – считал навсегда преодоленным & забытым: ощущение из того периода жизни, когда чужие часто путали тебя с твоим братом, как и его – с тобой….. ?Неужели здесь, в этой стране & в этом городе на краю времени, где все пребывает в застое, вместе с живыми всегда возвращаются и знакомые им тени….. И: ?Неужели мне ?!никогда не избавиться от !Одной из таких теней…..

–Здесь.

Девочка – так внезапно, что ты чуть не налетел на нее – остановилась перед 1 неплотно прикрытой дверью.

–!Здесь мы теперь живем. Выходит, ты !этого не знал. !Странно – (Малышка будто пытается что-то сообразить & задумчиво смотрит на тебя большими серыми глазами, которые теперь потемнели и расплылись, приобретя неопределенный оттенок, как если бы она никак не могла поверить, что ты здесь никогда раньше не бывал.)

В это мгновение свет на лестничной площадке гаснет, но когда девочка открывает дверь в квартиру, оттуда тебе навстречу падает яркий световой сноп; и, пока ты медлишь на пороге, твое смущение Меня с кем-то спутали усиливается (ты уже почти забыл, !зачем, собственно, пришел сюда, в этот дом –), и ты едва успеваешь прочитать фамилию на дверной табличке:

У. Тёс

И сразу же ты узнаешь ее, эту женщину, которую видел с улицы, 1 мгновение, голой в окне : Женщина с темно-русыми, вьющимися волосами взглядывает на тебя, не таясь, лицо у нее, будто ты смотришь в распахнутое окно. Из-за крепких скул возникает впечатление, что лицо это покоится в-себе, в ее твердом взгляде нет никакой переменчивости, ни просверков блуждающего огня. Женское лицо, которое после многих тяжелых потрясений уже не несет на себе отметин горя или сочувствия чужому несчастью – их, наверное, стерло и изгладило время –, но вступило в стадию задумчивости, рассеянности и отстраненности, когда умение сохранять дистанцию уже не позволяет другим так быстро, как бывало прежде, обнаруживать свойственную этой женщине ранимость. Лицо, на котором запечатлелось приобретенное на собственном опыте понимание того, что Проклятье есть нечто гораздо большее, нежели просто часто употребимое слово.

Светлые льняные брючки тесно облегают бедра, тонкий темно-зеленый пулловер обтягивает, как вторая кожа, живот, грудь и плечи, сообщает этой женщине вторую анатомическую структуру, которая состоит из плавности плечевых и бедренных изгибов, из округлостей груди, из мерцающих чувствительных волосков – и обтекает ее фигуру приводящими в замешательство потоками. Женщина делает шаг к тебе – теперь на нее падает свет лампы, на мгновение высвечивая, без теней, ее лицо :!чтобы все переменчиво-текучее в ней по крайней мере на 1=такое мгновение обрело телесную плотность длительности, я бы, если б посмел, рванулся ей навстречу, причастился к возможности, хотя бы иллюзорной, этого прежде неведомого мне страха и этой иной очарованности реально существующим; очарованности, предчувствие которой, пусть и очень смутное, возникает уже при 1й, мимолетной вспышке ее лица под висящим в прихожей светильником – –

–Входите же. Или !сегодня вы так и будете стоять на пороге. Признаюсь, я менее всего ожидала увидеть в качестве постояльца именно вас.

Звук ее голоса возвращает меня на землю. Немного устало, как кажется, или: просто незаинтересованно звучит этот голос, когда она обращается ко мне. Точно: меня приняли за кого-то другого – !но я не прочь поучаствовать в игре. Посмотрим, какая мне уготована роль: точнее, ему, на которого, очевидно, я похож & которого она ждала, здесь & сегодня. (Она обратилась ко мне на Вы, в отличие от ее дочери, которая наверняка говорит Ты всем приходящим-сюда=мужчинам. Вы – более выгодно, оно допускает и сохранение определенной дистанции, и интимную близость) –

–Н-нет. Я, конечно, не собираюсь оставаться здесь-снаружи. Одну – 1 рюмочку я бы охотно выпил (и я отваживаюсь на первый ход в неведомой мне игре:) – 1 рюмочку, ну вы знаете, чего: Как !всегда.

Ее взгляд настигает меня лучом прожектора : Партия началась.

Женщина открывает дверь в комнату: – посреди приглушенно-оранжевого сияния (так могли бы мерцать восточные ковры) два тяжелых кресла, придвинутые друг к другу, широкая кровать, застеленная бахромчатым покрывалом из золотой парчи, маска целомудрия или: приглашение к долгой беседе – может, мой двойник относится к тем мужчинам, которым ничего другого не надо, лишь бы им дали поговорить –, женщина тем временем идет на кухню, к холодильнику (это я слышу), наверняка, чтобы принести мне чего-нибудь выпить, Как !всегда; я захожу в комнату, пресные запахи недоеденного ужина перемешиваются здесь с ароматами женского тела, и глубоко погружаюсь в одно из кресел; девочки нигде не видно, женщина же, как я слышу, возится на кухне с бокалами.

Мебель в этом пространстве тяжеловесна – высокий темно-коричневый шифоньер; рядом, и тоже украшенный резьбой, таких же габаритов книжный шкаф (за его закрытой дверцей, сквозь ограненное стекло, мерцают корешки именно тех экземпляров, которые в свое время на-Востоке каждый, кто с помощью книг надеялся бежать от действительности и обрести спасение, умудрялся раздобывать всякими обходными путями, благодаря личным связям с книготорговцами – : – Но книги неизбежно оказывались несостоятельными в то мгновение, когда духовность из книжных миров сталкивалась с необходимостью стать духовностью также и в этом=иных-людей мире….. Поэтому (размышляешь ты) книги всегда становились 1ми жертвами, их объявляли виновными в симуляции собственной невинности и внушении читателям иллюзорного ощущения их – читателей – вины. : Прежде всего уничтожить такие-книги – и их сжигали на кострах в веселом месяце мае, они гибли в потешном огне народных игрищ; или, в типографиях, их раздирали на части лопасти хорошо-смазанных бумагоперерабатывающих машин…..; а после последнего изменения политического курса они, сперва долго валявшиеся на холоде, мокли потом под февральскими дождями и влажным снегом – :Огонь и: Вода – как если бы то было возмездием некогда скованных внутри книг стихий: покинутые книгами, они обрушились на эти-самые-книги; и (ты знаешь, так бывало всегда) после книг – на их авторов; а во времена, когда чернь стала слишком трусливой или слишком ленивой, чтобы самой заниматься линчеванием, эту миссию взвалили на себя полчища яху^[21]….. (:Страна, в которой оскорбление чиновников рассматривается как особо тяжкое преступление, наверняка очень быстро позволила бы себя захватить – если бы нашелся желающий владеть ею.) Из-под абажура, фарфоровый корпус которого кажется облачком дыма, зависшим над круглым столом со столешницей из поддельного мрамора, падает тяжелый сноп света, успевая в своем падении схватить за кончики растопыренных пальцев пальму, затаившуюся в темном углу. Женщина возвращается. В руках у нее рюмки & бутылка шерри, она, женщина, притягивает твой взгляд – :и ты вдруг замечаешь у стены за ее спиной большое павлинье перо и рядом – изящную испанскую ширму. В 1й момент, когда ты попал в жилище этой женщины, тебя больше всего поразило несоответствие между ее еще молодыми годами и: возрастом мебели, а также той аурой, которую мебель распространяет вокруг себя, словно магнитное поле –; мебель эта, возможно, в разное время дарилась, переходила от родителей, родственников или: от тех, кто уже много лет назад выехал, не оставив после себя в ткани здешней жизни ничего, кроме прорех, & еще этой самой мебели, которую (как они полагали) все-таки было бы жаль уступить служащим штази или другим подонкам, – и вот теперь, здесь, вся эта мебель соединилась в устойчивый & неодолимый Театр Теней, своего рода бытие-в-прошлом, как если бы мебель, следуя странному ритуалу, приняла на себя роль тех фотографий, которые обычно хранятся в сумеречных комнатах старых людей, в горках & комодах, и которые она, молодая женщина, уж точно не решилась бы выставлять напоказ, потому что это было бы открытым признанием в давно уже свойственной ей внутренней старости. Отсюда – впечатление безграничной чужести этой женщины здесь, в этих комнатах, и, более того, безграничной отчужденности также и от себя самой, обусловленной таким пониманием обязанности жить, которое заставляет ее при любых обстоятельствах сохранять 1: уверенность, что можно продолжать жить, продолжать держаться даже в таком холоде, то есть: способность скользить мимо всех признаков своей чужести, которые все равно никто не сумеет & не захочет распознать, – понимая, что ответом на вопрос о Куда такого скольжения будет только молчание. Такая позиция (продолжал размышлять я) может сформироваться только благодаря особой чуткости по отношению к себе=самому: она, женщина, кажется, упрямо держится в тени бьющей крылами гигантской птицы, во взвихренном этими крылами воздушном потоке, так что в чертах ее лица даже запечатлелось что-то от изначальной, детской, непреодолимой мечты человека Я хочу летать и от его, человека, вновь и вновь повторяющегося разочарования при осознании своего истинного положения –:– а потому эта женщина, пребывающая в этом пространстве, на редкость неспокойна, с ранних лет разочарована в жизни и защищена-в-себе-самой – ибо владеет какой-то неприкосновенной собственностью, неприкосновенной совершенно независимо от того, сколько пальцев уже за нее хватались…..

Ты не можешь отвести взгляд: ни от бестелесно, как тебе кажется, парящего в полумраке павлиньего пера (которое под диктатом всего отсутствующего, всех тех, кто вынул из этой комнаты свои часы, под воздействием их признаний и хрипов создало, записало симпатическими чернилами штриховку тьмы), ни от испанской ширмы, цветовые оттенки которой напоминают о хрупком шелковом белье Crêpe de Chine, о сложных дамских корсетах & тонких как паутинка бантах, лентах, шнурах, тогда как даже в мельчайших порах обтягивающей ширму ткани сохранился аромат изысканных духов и вместе с ним – память о нагой женской плоти; – :эти архаические символы-напоминания о La Courtisane & Le Demi Monde^[22] нерасторжимо связаны с образами истощенных мужчин, чьи кокаиново-холодные глаза будто нарисованы на темном фарфоре; чьи лица под воздействием жизни при искуственном освещении постепенно сделались желтоватыми, как ручной выделки бумага, и, по видимости, лишенными возраста; чьи приглушенные, но в то же время высокие шеллаковые голоса, кажется, исходят не из узкогубых ртов с разъеденными табаком зубами, но из-под чувствительных крыльев носа, напоминающего клюв коршуна или морду охотничей собаки, – с образами этих подозрительных личностей в лоснящихся ульстерах, с резинками для рукавов вокруг тонких, исколотых иглами рук & с гладкими, зачесанными назад напомаженными волосами, по которым свет от люстр казино размазывается светлыми жирными полосами; с этими мужскими образами, хрупкость которых сообщает им соответствующую меру трагизма; и – образами женщин с черными провалами глаз, женщин, чьи прически так искусственны & так нереально застыли в однажды приданном им façon, как если бы состояли не из человечьих волос, как если бы женщины носили парики из лакированного дерева, носили, будто то были короны развратных маркиз, в дополнение к тесно облегающим их стройные тела шелковым одеяниям, в сверкающих складках которых, кажется, скрывается аура сифилиса, вместе с ароматом модных духов; – :эти архаические символы-напоминания из реквизитной, где хранятся давно отброшенные удовольствия & преступления, сквозь которые проступает понятие demi, как прямое соответствие тогдашнему миру приглушенного света, сигарнозадымленных вечеров….. они, значит, продолжают существовать Здесь & Сейчас, как иногда сохраняется старая вывеска на пришедшем в упадок & давно уже используемом с другими целями, населенном совершенно другими людьми здании – сохраняется, может, 1ственно ради привлечения туристов или: из соображений самострахования, чтобы знать: у тебя, как и у всех других, есть Некая история, которой ты можешь распоряжаться по своему усмотрению, как распоряжаешься спутниковой антенной, кондиционером или возможностью пройти в больнице курс химиотерапии; то есть здесь как бы оставили в неприкосновенности фасад со старыми надписями какого-то заведения, но что именно это было за заведение, какое значение оно когда-то имело, можно узнать только по пожелтевшим страницам книг, хранящихся за стеклами книжного шкафа, – книг, полных стародевических воспоминаний; и первым достанет эти книги, возможно, какой-нибудь попечитель над наследственным имуществом, который будет рыться в вещах & книгах, надеясь обнаружить там – поскольку старые=1нокие люди имеют самые нелепые представления о надежных тайниках – спрятанные денежные купюры; & он, конечно, ничего не найдет в этих книгах, кроме разве что выпавших из переплета страниц, которые позже опять переплетались в книги и хранились в таких вот шкафах из темного орехового дерева; новые же владельцы все-таки изредка, поддавшись особому настроению, может быть, будут вынимать книги из шкафа – и, возможно, когда-нибудь от бегло пролистываемых страниц еще отделится запах пыли старой бумаги и крошева из некогда засушенных&зажатых между этими страницами цветов: запах исчезнувшего времени со всеми его исчезнувшими страстями – –

Женщина на возвратном пути в комнату, когда она попала в поле моего зрения, оказавшись на фоне стены & прочих реквизитов, остановилась, да так и осталась стоять, с рюмками и бутылкой в руках. Как если бы они вдруг стали ненужными предметами, от которых она никак не может избавиться, – и как если бы желание их куда-нибудь поставить сделалось для нее навязчивой идеей.

Редко в последние годы доводилось мне знакомиться с новой, другой женщиной, а если это и происходило, то знакомство продолжалось недолго, и никогда прикосновение к ней, никогда ее тело….. Так что та женщина, которую я надеялся встретить сегодня вечером, здесь, в этом городе, в давно знакомом нам баре отеля возле бывшего пограничного пункта….. на протяжении многих лет оставалась моей 1ой женщиной. Начало вашего знакомства (вспоминаешь ты, глядя на эту стоящую сейчас в дверном проеме женщину) с той женщиной относится к очень давнему времени. После 3го свидания она пригласила тебя (как она сказала) ненадолго заглянуть к ней. Она (так и оставшаяся после стольких прошедших лет твоей 1ой женщиной) была тогда для тебя – в том ханжеском клинкерно-кирпичном & с-чистенькими-садиками городке – 1ой-западной-женщиной, ты в буквальном смысле навязался на ее шею, на всех так называемых «деловых приемах» во время конференций, конгрессов, симпозиумов, где бы они ни происходили, не отходил от нее ни на шаг – но, правда, всегда был готов временно отступить, как только кто-нибудь из толпы ее, по всей видимости, очень давних поклонников начинал изображать перед ней Купидона-на-ходулях в носимом-на-показ=дорогом костюме; твое же поведение их всех очевидно раздражало. В тот раз ее машина остановилась перед плоскокрышим «уютн. частн. особн. с палисадником», почему-то напомнившим тебе корпуса грязевого санатория для ревматиков. –Это все оставил мне после развода мой бывший супруг. – Прокомментировала она твое впечатление. –Дареному окуню не смотрят – под жабры. (И засмеялась) –Ну же, !заходи. – И прошла быстрым шагом через гостиную с камином, принесла, как бы между делом, чего-то выпить & включила для тебя видео. Потом она исчезла в ванной комнате (свет, кораллово-розовый, просачивался оттуда, из-под двери). Конвеерная выверенность происходящего раздражала тебя, ты рассеянно смотрел на экран – :И вдруг узнал в фильме эту гостиную и ее саму: Женщина, неестественно пританцовывая, выходит из ванной комнаты; дверь она оставляет открытой, & кораллово-розовый свет венерически обрамляет ее фигурку в светлом сатиновом dessous – трусики, отороченные кружевом, почти ничего не прикрывают, так что когда она ложится на широкий диван перед камином, в профиль к камере, под ними обнаруживается узкая полоска волос, оставленная в выбритой промежности. (Как поведение этой женщины, так и ее белье напоминают тебе доспехи и вооружение воина, и до тебя вдруг доходит смысл – вероятно, 1ственно правильный – 1 понятия, которое в те годы снова сделалось модным на-Западе: «фронт-фрау»^[23]…..) Видеофильм озвучен (но, может, звук появился позже, не с самого начала:) –Давай, дорогой, я уже вся на взводе. –Слышишь ты голос женщины из забранного пластмассовой решеткой усилителя. Женщина бережно оглаживает себе бедра, проводит ладонями по выпуклостям ягодиц. –Моя лохматка вся влажная. (Слышишь ты) Тут она поворачивается & обращает к камере свои груди – : (Весь антураж & реплики напоминают популярные телепередачи, где выдают премии за любительские порноленты, снятые домохозяйками&студентками, & те фильмы, что признаны лучшими, потом показывают: мешанина, почти трогательно беспомощная, из подражаний так называемым профессиональным стриптизершам, & на лицах механически раздевающихся перед неподвижной камерой женщин – 1 и та же усмешка, детски-холодная, усмешка робости и непонимания собственных угловатых движений, этого скудного набора ритмичных жестов; & всегда, как только они стягивают с себя трусики, ягодицы их начинают дрожать, причем дрожь эта приводит на память постоянно мерзнущих маленьких собачонок, которых хозяйки, спешащие в супермаркет, привязывают к перилам лестницы, и эта непроизвольная дрожь женских ягодиц кажется 1ственным живым эпизодом во всем невыразительном зрелище…..) Потом, в этом видео, 1 склейка: Мужчина, который прежде, очевидно, обслуживал камеру, теперь зафиксировал ее и сам появился в кадре – сперва как гигантское, полностью заслоняющее женщину черное пятно, потом, словно он освещался изнутри, в качестве быстро светлеющей горы человеческой плоти, снимаемой видеокамерой сзади–. : Женщина сразу же зажимает твердый член Неизвестного (лица которого камера не показывает) между своими грудями, потом лижет уже влажно поблескивающую головку. Теперь она – перед камерой – располагает свое тело так, чтобы рот человека, чье лицо остается от тебя скрытым (:ты до сих пор видел, помимо плотного торса, только волосы на его массивном затылке, да еще, кажется, не подходящий ко всему этому, красивой лепки нос) мог дотянуться до ее женского органа & лизать его. Ее груди ласкают его тело – живот – лицо & рот – потом отстраняются, и она снова принимает член Неизвестного между грудей, зажимает его ими, 1 капля светлой жидкости выступает из отверстия-насечки, & она втирает этот клейкий сок в свою грудь – –Сейчас (Обещает она) –сейчас, дорогой, начнется горяченькое: Такой !трах, что у тебя разом откажут слух&зрение. – И ты видишь, как женщина медленно, очень медленно усаживается на вздыбленный член – И так же медленно она начинает двигаться вверх&вниз – (:И в качестве сопровождения, из усилителя, – преувеличенно-громкие чмоканья слизистой оболочки – И выпеваемые ее голосом гаммы, звонкие=громкие вскрики: как если бы сильный ветер рвал в клочья флаги; потом – что-то на низких тонах, теллурически=темное, захватывающее:) – потом она замечает, что Неизвестный вот-вот кончит – :Тогда она снова предлагает ему – широко раздвинув пальцами, все это снимается крупным планом – свои срамные губы, язык & рот мужчины тотчас тянутся к ним & к клитору, который, словно маленький пенис, торчит из пучка волос, его язык заостряется & лижет верхний конец клитора, тогда как губы женщины смыкаются вокруг пениса, сосут его & сразу заставляют выпустить заряд – брызги спермы на ее левом веке; на ухе; на пряди волос – потом ее рот снова придвигается к члену, она сглатывает, и выпускает все еще эякулирующий член изо рта – 1 капля осталась у нее на губах – – (потом – мелькание на экране, шум, видеолента закончилась). –Неизвестный в фильме (слышишь ты, как она кричит из ванны) –это, между прочим, мой муж. Мой !бывший муж. 1ственное, чего он от меня хотел, это трахаться. И, как все скоты, трахался хорошо. – –?Вы с ним еще встречались – ?после развода. (Крикнул ты, невинно=любопытствующе, обратно.) –Этот фильм !очень старый. (Сказала она, не отвечая на вопрос & довольно сухо; но ее голос быстро вернулся к прежнему тону:) –Ты ?тоже, как он, любишь позировать !голым – Она, неестественно пританцовывая, вышла из ванной, дверь оставила открытой, & кораллово-розовый свет стал венерическим обрамлением для ее фигурки – – (И ты тогда подумал, что – в противоположность старой игровой=возбуждающей одежной фантастике со множеством пикантных деталей à la Courtisane^[24] – грошевые des-Sous^[25]=Сегодня возбуждают тем, что рассчитаны на запугивание партнера – :ни о какой игре давно уже речи нет, остались только растерянность, боевые доспехи, непосредственность животного страха…..) –Мне не нужно ни твоих изображений, ни собственных твоих представлений о себе (Сказал ты тогда) –Я хочу: твоей наготы, твоей плоти и твоей крови : Хочу: !Тебя. – Это, видимо, показалось ей анахронизмом, давно вышедшим из моды желанием, в стиле, если можно так выразиться, ранней готики. –Что ж, тогда помоги мне снять купальный халат. – Сказала на это женщина. Вид у тебя, наверное, был – озадаченный (так раньше говорили: «выглядеть озадаченным»), но она, вместо того, чтобы насладиться своим триумфом, сразу перешла к дальнейшему: –Ну хорошо. – Сказала. –Ты, значит, хочешь: МЕНЯ : Я же, знаешь, сама привыкла ощущать себя мачо. – И она откинула назад ниспадающие на плечи гладкие волосы, из-за чего контуры ее лица явственно обозначились в ярко освещенной комнате. –И ?как ты еще сказал: хочешь моей !крови – считай, хотя бы в этом смысле тебе повезло, дорогой: «Бывают дни, когда из меня так и хлещет» – (она засмеялась) –Видишь: Что получается, когда патетика оборачивается правдой. Кстати, о пафосе: Можешь трахать меня и спящую – (темп ее речи ускорился) –я ничего против не имею. Когда мне было 6, меня изнасиловал отец – (она решительно пресекла мой неуместный жест сочувствия) –у Петрония сказано: «Да покарают меня боги, если я вспомню, что когда-то тоже была девственницей». – (Она поискала на тумбочке сигарету, но не нашла) –С каждым новым мужчиной я разыгрываю архетип моего изнасилования. А непосредственно перед тем закрываю лицо руками & при этом выгляжу так, будто меня прибили к кресту. Пусть это тебя не смущает. – (Ты слышишь ее голос возле своего уха:) –Я знаю все=это, я видела, потому что мой Бывший и Это тоже заснял на пленку. Он говорил, что подобные реакции типичны для тех, кого в детстве изнасиловали: для таких на всю=жизнь секс становится аналогом побоев. Я думаю, он был прав. От этого так просто не избавишься. Влажной, впрочем, я все равно становлюсь. – (И она принялась сама стягивать с себя, что осталось: очевидно потому, что, по ее представлениям, ты слишком замешкался) –Я не могу злиться на него из-за видеозаписей, даже этого не могу. – Все это она проговорила поспешно, не переводя дыхания, голос ее звучал отчетливо, но сухо; словно под давлением – короткие, начинающиеся с «я» фразы, как если бы она захотела разом выставить все предупредительные надписи & знаки, перед этим завалом из обломков ее прошлого, которые уже никогда не соединить в 1 целое. И свет в комнате вдруг показался тебе известково-белым, а контуры отдельных предметов – сверхчеткими; предметы были резко очерчены, но все – без глубины без теней, все будто выставлены друг-подле-друга, как плоские металлические лезвия, которые неизбежно искромсают каждого, кто слишком близко к ним подойдет. И в этом даже нет их вины. –А теперь – (потягиваясь, скрестив руки на затылке, так что ее нагое тело напряглось, ребра и сухожилия вытатуировали на коже стихотворные строчки теней, более густо-коричневыми сделались соски, волосы в подмышечных впадинах заблестели как шерсть молодой суки) –Теперь можешь показать, в кого мне лучше влюбиться: опять в моего Бывшего – или в тебя. – Так у нас с ней началось – –

–Я привыкла, что клиенты высказывают свои пожелания – правда, касающиеся !меня. Вы же так долго рассуждали о давней видиотии & о какой-то чужой – :?Уверены ли вы сами, что действительно хотели попасть – ко ?мне.

Женщина уже поставила рюмки & бутылку на стол, но так, как ставят только что вымытую посуду: не чтобы ею пользоваться, а чтобы сразу убрать в буфет & чтобы она больше не мозолила глаза. Ее голос звучит теперь как из громкоговорителя на вокзале. Правда, ты уже много часов нетрезв, виски & неизвестное снадобье, которыми тебя потчевали весь вечер, – поистине демоническая смесь. Глаза женщины, которая сейчас спокойно сидит в кресле, положив ногу на ногу, неподвижно смотрят на тебя с тем же выражением, какое было в них с 1го момента твоего появления здесь. Женщина не кажется ни нетерпеливой, ни раздраженной, ни растерянной : скорее ты подмечаешь в ней то удивление, какое человек обычно испытывает, осознав, что существует еще кто-то, похожий на него…..

Она сама & комната, освещенная полуночной лампой, – все это видится тебе расплывчатым, нечетким, как будто ты смотришь сквозь слоистый известковый раствор; энергично, чувствую я, провожу я рукой по лицу. Но ты чувствуешь это прикосновение не непосредственно. Оно ощущается словно через перчатку или через желеобразный слой: ты регистрируешь сопротивление инородного тела – твоего лица, – но происходит это без тактильного контакта. Хотя я и так сижу, утопая в глубоком кресле, я испытываю потребность устроиться поудобнее, лечь, ощутить на себе плоть какой-нибудь женщины, И как кипяток вскипает во мне желание Эту женщину немедленно изнасиловать – !Покончить !наконец-то покончить со всеми муторными историями !Покончить с унизительными попытками заморочить друг:другу голову, с выеданием дочиста живых человеческих тел дерьмовыми вилками слов, с инфицированием посредством облепленных волоконцами душевности букв-зубьев, алюминиево-серых & имеющих бездушно-металлический привкус – !!Довольно : И тогда я наброшусь, как грубая глыба плоти, на эту женщину, выхрюкивая всего 3-4 звука, как Мясник&Боров в 1 лице, с жирными лапами и слюнявой пастью, весь в навозной жиже, свершу свой мясницкий труд –;– кровь твоя из свинца, твое тело камень: !ЧТО ЖЕ ЧЕРТ ПОДЕРИ УДЕРЖИВАЕТ МЕНЯ ?!ЧТО МЕШАЕТ ИМЕННО ТАК И ПОСТУПИТЬ….. – Осколочные взрывы в голове – тиски закручиваются, сжимая височные доли – Мост над пропастью без дна, или: дно ее это сама Ночь….. еще 1 шаг по жизни, которая не имеет опоры….. И я остаюсь сидеть, я даже не шелохнулся. Волна кипятка спадает.

Однако за последний час усилилась и уверенность, что даже встреча с той другой женщиной, встреча, на которую ты еще недавно возлагал такие надежды, теперь, по причине твоего безнадежного состояния, которое (как ты знаешь) уже не исправится, а только еще более усугубится, !невозможна. Потому что даже минимальный остаток самообладания, внутренней стабильности – нужный хотя бы для того, чтобы 1ый момент вашей встречи, смотрения & прощупывания, каково сейчас настроение Другого, вынести и преодолеть, не испытывая ощущения падения в пропасть –, даже этого жалкого остатка Courage у тебя уже нет –:– Как если бы ты был человеком с содранной кожей, которого когда-то изобразил Вальверде^[26], ты: безумец, с жуткой комичностью позирующий, как герой на сцене, в 1 руке он еще сжимает нож, другой показывает на ниспадающий мягкими складками плащ из собственной кожи, тогда как изо всех пор его оголенной плоти беззащитно&неудержимо, непристойно шумными потоками низвергаются кровь и потоки слов, – и вот уже твой крик захлебнулся в крови, остался только текучий комизм булькающих звуков, этих неуместных, нелепых, никому более не понятных истечений, напоминающих лепет идиота, потерявшего даже свое Без=Ума. И ведь новая кожа не нарастет; стаффаж, добавившийся за последние годы, – всего лишь гадкий продукт свертывания, как кожица на остывшем молоке. Происходящее – сперва оно крадется незаметно, распространяясь как мох как плесень, потом неудержимо&буйно разрастается, заполняя немногие годы, проведенные мною в захолустном западногерманском городке, уже очень далеком от жизни той женщины –, в городке, значит, где ты в конце концов открыл собственную адвокатскую контору, ведя Низачем-бытие Ни-с-кем-Не-солидаризирующегося, ты, Новичок=Чужак, вечно упирающийся взглядом в широкие спины&задницы Отвернувшихся-от-Незванного-пришлеца : стрелковые & цеховые объединения, !двадцать ферайнов на двадцать тысяч католических=гарантированно-бессмертных душ: а ты – ты 1 посреди всего этого чуждо-просветительского принуждения к росту самосознания, хребет которого подпирают популярные газеты с воскресными бизнес-приложениями; посреди наглости & нахальства потребителей этой комфортной информации, готовых защищать такое положение дел зубами-&-когтями, даже, если понадобится, себе в убыток –: тогда как Все=остальное, искусство-культура-&-духовность, для которых, по мере того, как Они все более дорожают, находится все меньше ценителей (если, конечно, не считать тех, что бормочут за столом Мы-нннацыя пыс-ссателей & мусс-слителей…..) :Не более чем безделушки, потешная пена, завитки на алтаре воскресного вечера. И лишь когда филиппийцы утратят свои богатства, откроется, как они низко пали^[27]…..

Скоро, приходя в свою адвокатскую контору, я стал все чаще оставлять бумаги на столе неразобранными, а сам подходил к окну – и смотрел на пейзаж за стеклом, который был как спокойное зеленое море – примириться с судьбой и только изредка поглядывать на воду, не проплывет ли мимо какой-нибудь вражеский труп, – часы тонули бесшумно, как уходящие на дно камни, И не раньше, чем становилось темно, не раньше, чем пейзаж=снаружи, вспыхнув в последний раз, угасал, отходил я от окна & возвращался в свой маленький кабинет. Мебель & стены в нем к тому времени тоже изглаживались темнотой, но иной, нежели темнота снаружи, как если бы в этом помещении все время пряталась еще какая-то особая темнота, только для меня=одного….. И вот однажды зеленая тишина снаружи была нарушена: громкое гудение строительных & мусороуборочных машин, блеющие голоса свистки крики, пневматические молоты в ритме техно крушили каменную кладку, кровельная черепица, как фарфоровые тарелки, со звоном разбивалась о мостовую, оконные стекла, вместе с рамами, вылетали из стен, как если бы внутри взрывались снаряды, стены выгибались, будто грудные клетки, которым не хватает воздуха, шатались, наклонялись, кладка расползалась по швам – : по соседству рабочие сносили старый, давно пустовавший дом; с грохотом, среди блекло-желтых облаков пыли, обрушивались стены; балки доски & части дверных косяков на мгновения высовывались, как сломанные черные руки, из завалов битого кирпича, но потом и они исчезали в этой могучей, одновременно устрашающей и достойной сострадания горе розоватой кирпичной плоти (!невероятно: !столько кирпичей из 1 небольшого дома –), И серовато-белая пыль, оседая, становилась дюнами, как если бы известь покрывала тела расстрелянных. И с грохотом, под крики&ругань, рабочие загружали здоровенные обломки стен в грузовики & прицепы; тучи пыли, & шум скрежещущей жести, разламываемой кирпичной кладки разбивал зеленую тишину.– У большинства рабочих – считая и тех трех, что были постарше, но, в общем, тоже сильных, крепкого сложения молодых мужчин (и еще я увидел там трех иностранцев) – тяжелые обломки, казалось, катились сами собой, чтобы потом быть заброшенными в грузовики; все, даже трое старших по возрасту, похоже, превосходно умели приспособить свои физические движения к этой тяжелейшей работе – :все, кроме 1. Этот, уже далеко не юноша, мог бы быть следующим по возрасту после упомянутой троицы. Узкий в плечах, с очками на носу, он производил впечатление отколовшегося от своей среды интеллектуала; он работал несколько в стороне от остальных – или: ему намеренно отвели такое место; как бы то ни было, там валялись бесформенные & самые тяжелые обломки кладки. Он должен был, орудуя попеременно пневматическим сверлом & гигантской кувалдой, размельчать кирпичные блоки и потом забрасывать их в грузовики. Казалось, попытки этого человека совладать с пневматическим сверлом стоили ему невероятных усилий, тяжелая же кувалда, каждый раз, когда он ею замахивался, грозила опрокинуть его самого – : Но никто из других рабочих ему не помогал, никто, казалось, вообще не обращал внимания на этого вкалывающего в стороне от них человека, который – я наблюдал за ним, – с ожесточенным, гневным выражением лица & полный яростного презрения к своим товарищам, пытался компенсировать недостаток физических сил неутомимой работой. – И на мгновение я ужаснулся, представив себе, что этот=там-за-окном, этот узкоплечий, ожесточенно и на пределе сил работающий человек есть я сам….. И я тогда, раньше чем обычно, отошел от окна. Я вернулся к своей работе….. в свою тьму.

И еще раз я был обескожен, на сей раз – по возвращении сюда, в этот город, на продуваемый всеми ветрами Угрюм=Восток, где в склочно-мелочном безумии жизни-по-инерции полно чудаков с затуманенными головами, еще надеющихся найти для себя пристанище в последних чадных испарениях здешнего затхлого воздуха, в дорогих сердцу домашних умолчаниях&уютных-мелочах. И пусть СЕМЬИ как таковой здесь давно уже не найдешь, смрад остывшего СЕМЕЙНОГО ОЧАГА сохранился и сохраняется…..

Ты уже не мог бы теперь, после всего, что ты натворил, вернуться к такому существованию, не мог бы еще раз начать с нуля и действовать, будто веришь в эту игру: в высокопарно-банальную профессию адвоката : в вонючую практику специалиста по расставлению ловушек – в эту мерзость con brio^[28], со всеми жестами&ужимками павлиньего позерства, необходимого, чтобы посредством такого приема (который приходится использовать постоянно&непрерывно, вновь и вновь, чтобы уже этим осознанно-инфляционным паясничаньем внушить другим, а в конечном счете, благодаря ослепляющим свойствам притворства, и себе самому, детски-иллюзорное представление о том, что ты обладаешь почти неисчерпаемыми резервами услужливости & эгомании), всегда исходя только из ситуации собственного – положительно воспринимаемого –умирания, заклинать судьбу: !Я тоже причастен к здешней жизни; я !тоже при….. :Защитное вооружение, склепанное из чужих ошибок.

Ты не сможешь придумать для себя нового языка, но и воспользоваться старым, который остался здесь на-Востоке – закарстованно-ханжеский правоверно=изолгавшийся и развращенный, – ты не сумеешь или: не захочешь. Я только в одиночестве=наедине-с-собой могу быть устойчив – любая встреча с Другим обрушит меня, Бескожего безъязыкого безопорного, во-внутрь меня-самого….. Ты останешься со своим лепетом дрожью заиканием, швыряемый туда&сюда&обратно в постоянно зябнущем – потому что он бескожий – языке зимы, в этой ее речи, которая может проходить 1ственно сквозь твою внутреннюю пустоту и сквозь внешнюю незащищенность Обескоженного, – проходить, не оставляя следов в твоей темно-безмерной зимнепустоте, как перелетные птицы не оставляют следов своего полета в небе – & все же никогда не забывают пути к той цели, что определяет их путь – –

И как к пространству сна иногда приближается чей-то упрямый, настойчивый голос, стучится, потом хватает сновидение, и ведет его, и сталкивает в ловушку, и тем наконец принуждает Спящего проснуться, так и ты сейчас слышишь – отчетливо и все более отчетливо – твой собственный, возвращающийся издалека голос; и так продолжается до тех пор, пока ты не обретаешь – опять – способность сосредоточенно следить за каждым произносимым словом. –Но чего вы наверняка не знаете – (слышишь ты, как сверхзвучно&задиристо произносит этот=твой голос) –И что я непременно хотел вам сообщить, еще прежде, когда рассказывал про видео: Неизвестный жеребец из грязного фильмика – я его встретил здесь, в Берлине. Точнее, это он меня встретил. Похоже, он меня !ждал. И – (сглотнуть, у тебя во рту уже давно гнилостный привкус алкоголя; И – опять выпить из стакана, который поставила перед тобой женщина и до которого ты пока не дотрагивался) –этот Неизвестный назвал мне ваш адрес: !Ваше имя. Значит, и вы должны его знать.

Женщина отрывисто смеется, недобрым мерцающим смехом. –!Тоже еще. !Играть со мной вздумали – (:Но быстро овладевает собой, возвращаясь к прежнему тону.) –Я не уверена, может ли – человек, которого вы упомянули, иметь друзей. Разве что !вы его: Друх. Впрочем, почему бы и нет. ?Кто кроме друга оплатит для Другого комнату & женщину, которая приютит его на одну или несколько ночей. Значит, ваши отношения с этим Господином и в самом деле должны быть доверительными. ?Что вы так на меня уставились: вы !очень изменились с тех пор, как были здесь в последний раз – (она теперь смотрит на меня пристальнее) –Не !знай я !совершенноточно, что вы – (и осекается) –Если вы ему правда Друх, вы, конечно, не можете не знать его превос!ходное определение разницы между достоянием и: собственностью, не?такли.

Ее лицо, пока она произносила последнюю фразу, изменилось, поза уже не наводит на мысль о расслабленном ожидании, но кажется нервно-напряженной, в глазах появился фарфоровый блеск, рот стал тверже, губы – 2 тонкие полоски. Она, может, и пытается скрыть свое внутреннее напряжение, да только у женщины с такими выразительными чертами лица взволнованность от этого проступает только нагляднее.

–Да, разницу между достоянием и: собственностью я знаю. (Осторожно подхватываешь ты предложенную тему: Несомненно, ты вел себя с этой женщиной нелепо– ?может, она теперь хочет воспользоваться твоей слабостью….. Что ж, тогда мне опять придется отдавать больше, чем я одолжил –.) –Можете мне поверить, я знаю разницу между достоянием и: собственностью, пусть даже и не зная, как определяет ее этот – человек, которого вы считаете моим Другом : Вы, замечу, так странно выговариваете слово «друг». Достояние и: собственность: Я ведь, в конце концов, не зря был юрис –

Упоминание !такой профессии приводит к неожиданной вспышке: –!!Вот-значит-почему (она не в силах сдержать свою ярость, пальцы ее судорожно сжимаются в кулаки:) –!!Вотпочему вы сидите здесь целый=вечер как ком глины. А я-то думала – (она разражается каскадами зловещего смеха:) –дума-аха-ха-ла, вы один – оди-ихи-хи-хин из Те-эххе-хех, кому лишь болтать охо-хо-хота – (она резко обрывает смех, голос ее теперь звучит жестко:) –Он ведь опять входит в моду, тип болтунов : кто не может обычным путем, через низ, тот изливается через верх. По мне, так пусть себе. Меньше мыла расходуется. – (Она вскакивает, становится напротив меня, уперев руки в боки:) –!Так, значица. !Проведать меня пожаловали, господин Чистюля: по старой доброй !ГеДеРэ-методе: несоциалистический образ жизни, так это раньше квалифицировали, теперь говорят –аморальный образ жизни, а результат все тот же: !Выкинуть шлюху из дому, !Пусть живет в грязи, так ей и надо, а ребенка отдать в приют. В Берлине много мостов, под ними места хватает. – (Она придвигается ближе) –!Признайтесь же – (кричит теперь так, что мне в лицо попадают брызги ее слюны и кулаки дыхания – (:?!ЧТО ЖЕ УДЕРЖИВАЕТ МЕНЯ ?!ЧТО МЕНЯ – НЕ ПУСКАЕТ –) –чтовы только !Затем и явились ко мне нынче вечером: чтобы на всякий случай взять на заметку. Может, у вас даже и жучок где-то !!припасен – (И вцепляется в мой воротник, тянет на себя) –так я его мигом найду – (:я хватаю ее за запястья : (ее сухожилия мускулы вибрируют как под электрошоком –); ты крепко держишь ее – но она затихает только тогда, когда я ее перекрикиваю): –!Дайте сказать. !!Выслушайте же меня, черт подери !!!вы-слушайте –

Она, тяжело дыша, падает в свое кресло – я ее отпустил.

–Что касается этого – этого человека, с которым вы меня видели (слышу я себя, говорящего во внезапно наступившей тишине, полнящейся обычным для города жужжанием&гулом) –то тут вы ошибаетесь. Правда. Он мне !не друг, даже не союз –

–Все же – друг=настолько, чтобы сообщить вам мою фамилию & адрес.

Придется, видно, рассказать ей об обстоятельствах, которые свели меня с Толстяком. И рассказать, еще раз, о той женщине, о ней, которую я надеялся встретить сегодня вечером здесь, в Берлине –.– Игра, которую ты начал в маске Другого, на которого ты, вероятно, очень похож, благодаря твоему рассказу начнет крошиться по краям, а вскоре (как ты надеешься) и вовсе развалится, нити ее основы разойдутся, И тогда обнаружится – :?Что бы это могло быть…..

Она молчит, смотрит на меня внимательно, но с явным недоверием. Ждет. Кажется, первые проблески понимания уже легли на лицо этой Женщины; ?может, она все-таки поверит мне, поверит тому, что я ей расскажу.

–Прежде вы упомянули – (начинает она, спокойно и с полным самообладанием) –что вы теперь адвокат. Это меня не удивляет: В наши дни любой, кто способен грамотно произнести слова «дойчемарки» & «кредит», мнит себя бизнес-консультантом – ?!почему же с юристами дело должно обстоять иначе. Правда, когда вы были здесь в последний раз, вы, я точно помню, еще называли себя механиком –

…..чужие всегда нас путали, и только после вопроса об имени разъяснялось наконец, Кто есть Кто…..: Мой !брат, который был похож на меня и останется похожим, как и я на него, – последняя !свинья : ?!Как часто мне придется еще тебя убивать – : – !?Как – (голос женщины раздраженный, резкий) –!Что за вздор вы мелете. !Возьмите себя в ру – : –Пой!мите же: Мой !брат. Это он – тот провокатор=свинья, с которым вы меня спутали. Теперь мне !Все ясно. (Кипящее дерьмо, пузыри в пенящемся отваре – & из зловонных испарений доносится ее голос:) –?Все. Не думаю, что вам может быть уже !Все ясно. Даже если вы только бра – : –!Ну хорошо. (И опускается, с устало-мерцающим смехом, обратно в кресло) –Он, мне кажется, становится все более живым, с тех пор как он – с тех пор как я его –

–только братья. Кто знает. Может, оно и так. А может, это очередная дурацкая обманка. Лаавушка, которую вы мне –

–!Послушайте. (Я хватаю женщину за обе руки ее запястья тонкие прохладные будто из фарфора, смотрю в чужое, холодное лицо, которое вдруг кажется мне странно пустым – мне кажется, в нем давно уже иссякла способность выражать горе или сострадание к чужому горю –.) –!Послушайте же. Хотя бы !минуту. Мы должны. Правда должны. Божемой: ваше лицо сбивает меня с толку. Итак. Послушайте. !Пожалуйста. Мы !правда должны !поговорить. Я – я вам !Все объясню. !Правда, Все, и – : –Опять эти разговоры обо всем. Не многовато ли будет ?за-ту-же-плату. : –Асколькобвыхотели. Вот – сейчас – у меня достаточно – посмотрите – (я вижу, как моя рука достает из кармана бумажные купюры, как пальцы размахивают этой пачкой перед ее лицом, комкают бумажки & швыряют их, словно ставку в рискованной игре, на стол).

Женщина=со-своей-стороны, похоже, тоже приняла решение, выражение ее лица уже не отстраненно-холодное, а напряженно-трезвое, как у игрока в покер, решившегося играть до конца. –Ладно. Согласна. Говорите сколько хотите. Для этого меня тоже можно использовать; а кроме того, напомню, Все, что вы захотите здесь делать, оплачено вашим Другом….. Так что я готова вас слушать. Но прежде мне бы глотнуть чего-нибудь. (Говорит она & встряхивает пустую бутылку из-под шерри. Женщина поднимается с кресла, механически улыбаясь) –!Больше, чем глотнуть. (И идет на кухню.)

Скомканные купюры на столе распрямляются толчкообразно, как если бы внутри них ослабевали дефектные пружинки или как если бы вздрагивали мускулы&нервы невидимого существа, которое притаилось в засаде и ждет благоприятной возможности для нападения –

Женщина вернулась в комнату, поставила на стол новую бутылку, на сей раз виски, & 2 стакана – и снова уселась в кресло напротив меня.

–Теперь !говорите. Но покороче. Хочу !наконец понять : во что такое я вляпалась в этом !проклятом городе – вместе с тем толстым говнюком, который подцепил меня в баре и который –

–Это вы сейчас услышите. По крайней мере, то, что известно мне. Остальное же – ведь всегда обнаруживается остаток, который потом раздувается до невообразимых размеров, – остальное вам придется домыслить самой.

–Когда я спросила вас о достоянии и: собственности – вы наверняка собирались высказать по этому поводу много тонких суждений, не правда ли. В таком, например, ключе: Собственность может приобретаться или захватываться. Собственность становится предметом купли-продажи, ее стоимость поддается исчислению & оплачивается деньгами, хотя деньги и не гарантируют ее сохранности. ?!Верно. Собственность, следовательно, есть нечто преходящее, сказали бы вы. Достояние же, напротив, есть нечто такое, что относится к нашему изначально-внутреннему.

–Да, но –

–Подождите. Потом, не так ли, вы бы заговорили о гармонии & о неотчуждаемости достояния, наверняка отметив, что это его качество запечатлено уже в самом звучании слова, напоминающем о человеческом достоинстве. (Она, самодовольно причмокивая, передразнивает манеру говорить, свойственную тем пожилым господам, любителям рафинированных пошлостей, которые в салонах или на официальных приемах, а также через специально для того предназначенные литературные приложения к известного рода газетам, распространяют визитные карточки своей импотенции, и которые всегда появляются на людях, овеваемые одним=определенным парфюмерным запахом, сходным с мыльным ароматом тех освежающих салфеток, что раздают пассажирам самолетов.) –Точно: Вы бы говорили именно в таком духе – !о лучше не говорите ничего. Конечно, вы бы говорили именно так : Так говорят они=Все, утонченные=интеллектуалы, которые в своих делах умеют не продешивить, а на то, что происходит вокруг-них, им наплевать. Другое дело, конечно, если из того, что их окружает, они могут извлечь какой-нибудь новый, утонченный-и-интеллектуально-осмысленный доходец для=себя. Тогда вы не найдете никого, более заинтересованного в окружающем мире, чем эти – эти – (в ее голосе слышится едва сдерживаемая ярость) –виртуозы-с-липкими-лапками. – (Она поспешно, в 1 присест, выпивает виски. И закашливается –, я вскакиваю, стучу ладонью ей по спине – !ого Клиент твой друг & помощник !смех да и только – добрый засранец-!самаритянин в гостях у потаскухи – чем ты здесь занимаешься, старый ду- )

Когда она перестает кашлять, я все-еще по-дурацки стою подле нее, с повисшими как плети руками.

–Ступайте же. – (Ее голос из-за кашля охрип, дыхание трудно ввинчивается вверх по гортани; на глазах выступили слезы, но она взглядом показывает на кресло, в котором я сидел прежде.) –Сядьте, наконец. Я обещала рассказать вам одну историю – (она несколько раз откашливается; после чего ей удается овладеть своим голосом) – а такие истории лучше переносятся сидя. Пейте. Потому что если верно то, что вы мне сказали прежде, а именно, что не вы, а ваш брат до сих пор – приходил ко мне, то виски вам очень даже !понадобится. Ведь из этой истории вы, может быть, узнаете кое-что и о себе-самом. – (Она теперь осторожно отхлебывает из стакана.)

–Я не всегда была, а во времена Восточной Германии уж точно нет, тем, что я есть сейчас: потаскухой. Я знаю, о чем говорю. (И взмахом руки отметает мой протестующий жест.) –Вы будете смеяться, но иногда моя нынешняя профессия даже доставляет мне удовольствие. Некоторые, когда приходят ко мне, возможно, думают о своих подружках и совершенно не помнят, кого они в данный момент трахают. Такие – самые лучшие, и благодаря им мне порой достается сколько-то удовольствия на всю большую парашу остального дерьма. – (она пьет) –Мой муж был врачом, одним из многих, здесь, в одной восточноберлинской больнице. Мелкая сошка (быстро прибавляет она, заметив движение твоей головы) –Вы вряд ли его знаете. Многие годы, как выяснилось позже, после падения Стены, больничное начальство переправляло человеческие органы – почки легкие печень сердца : короче, все, что на этом рабовладельческом рынке является предметом торговли – на Запад, в обмен на валюту. Или же эти органы доставались местным пациентам, способным расплатиться валютой. То есть по большей части всяким функционерам, их женам либо самым богатым частным=предпринимателям : другие пациенты, всякие Никто, которые были столь неосторожны, что заболевали на-этом-Востоке, – они, как всегда & всюду в этой стране, дожидались своей очереди очень долго, порой до тех пор, пока дело не разрешалось само собой..... Некоторые врачи & сестры оказались замешанными в такого рода истории, кто-то ведь должен заниматься грязной работой. Так продолжалось годами. И вот до моего мужа, который был неприметным врачом – Никем, – по какой-то глупой случайности, по чьей-то оплошности дошел слух об Этом грандиозном гешефте. !Как я его тогда уговаривала, что ему !не стоит соваться в это дело – что он должен !помалкивать – не раззевать свою пасть –, мы ведь все были приучены помалкивать & не раззевать свои пасти – да и не в1ой нам молчать, держать язык за зубами, самоустраняться – Здесь, как и повсюду. В-том-мире это только выглядит по-другому : раззевать пасть : скандалить : устраивать демонстрации : обращаться к прессе – и люди ужасно !гордятся тем, что могут себе позволить !Такое – : тогда как в действительности они лишь дают волю своим эмоциям, спускают пары, и на том все обычно !кончается, да & позволяют им это только потому, что речь давно идет о Совсем-Другом..... Пусть себе скандалят, сколько хотят, – эти кретины. Все равно в конечном счете всем=нам насрут на голову, в полной тишине, а мы, скандаля, даже этого не заметим – (:она быстро ставит стакан на стол, и кажется, что лицо ее становится все меньше и меньше, скоро совсем спрячется за стаканом) –?!Это, выходит, и есть ваша хваленая демократия – так я вам скажу, чем она отличается от Того, что мы имели прежде, Здесь на-Востоке : отпиливание ноги, тогда без наркоза, сегодня с наркозом – но результат тот же: нога была, да сплыла..... (:опять она пьет слишком быстро, и опять заходится кашлем. На этот раз ты остаешься сидеть. Ждешь. Она вытирает глаза, рукавом, & наливает себе новый стакан.)

–Но, как бы то ни было: он, мой муж, тогда !не пожелал «не раззевать пасть». Проклятый дурень !не-стал сидеть тихо. Он, видите ли, подал на них в суд, недоумок несчастный. !Докумекал: Возбудить судебный иск на !Востоке против того-же-Востока.....

–?Да, но: Какую роль играл во всем этом !он, Толстяк. ?Имел ли он вообще – (и тут ты обрываешь себя на полуслове : Дерьмо дерьмо Проклятое !дерьмо : ибо чудовищная догадка, внезапно, как буйно разрастающееся растение, как черный плющ, который во Все-те-годы пускал новые побеги, рос&разрастался, который, вопреки твоим надеждам, не засох после тогдашнего твоего бегства на-Запад, не отмер и не самоискоренился – а наоборот, разрастался и разрастался под землей, и теперь, внезапно, на этом самом месте проклятье проклятье & еще-раз-про!клятье в этой полутемной комнате наконец проломился сквозь пол – !Дерьмо !Дерьмо Проклятое !дерьмо Господи!божеснова только Этого мне не –)

Она, похоже, ничего не заметила. Ее взгляды уже превращаются в блуждающие огоньки, но она старается твердо смотреть тебе в лицо. –?Толстяк: Он-то как раз и !доканал моего мужа. – (Говорит она медленно, тихо – И дрожащей рукой осторожно ставит стакан на стол.) –В этом, по крайней мере, сомнений нет. Он все подстроил так, чтобы муж мой не мог больше работать врачом. Профессиональные ошибки, якобы. А ведь Правда, как если бы она состояла из плотных камней, громоздилась перед каждым, кто пожелал бы ее увидеть. Но !Такое не желал видеть никто. Кроме Одного человека. Одного коллеги & одновременно – еще Одного кандидата на отстрел. ?Вы же видели несчастный случай, недавно, на улице, почти перед моим домом: Мотоциклист: Это и был Он, последний друг моего мужа..... И мой. Последний !настоящий друг. Он собирался сегодня вместе со мной ждать здесь Толстяка. Который заранее известил меня о своем & вашем прибытии. !Это был !шанс: Мы хотели с ним расквитаться. Но хитрюга не появился. Мы ждали его, много часов. Напрасно. Мой друг тогда вынужден был уйти. И когда я чуть позже смотрела из окна нижней квартиры на улицу, высматривая Толстяка, я увидела его : И увидела больше : несчастный случай И смерть последнего человека..... который не оставил меня в беде. Потом увидела Толстяка, вместе с вами. Но он так и не пришел сюда, будто догадался, чтó сегодня вечером –. Вместо него – вы..... Среди больших свиней всегда находится одна еще бóльшая – (она нервно смотрит в свой снова опустевший стакан) –Нельзя так много пить при моей работе (:шепотом напоминает она себе).

–Итак: Толстяк Тогда позаботился о том, чтобы мой муж больше не мог работать. Ему нетрудно было Это организовать: при его-то связях в Самых-Верхах..... Он, значит, сперва незаметно отстранил моего мужа от дел, а потом добился его увольнения. Услужливые юристы..... для такого рода услуг всегда находятся. (Дерьмо Мы значит о !де –, и ты чувствуешь, что каждый миллиметр твоей кожи покрылся известью, – я не смею поднять на нее глаза, смотрю в стакан, вижу, как качается сумрачно-коричневая жидкость, туман из прошлого вдруг сгустился в этой комнате, обволакивает твое взволнованное лицо, скрывает дрожь твоих рук – – прежде всего возвращается запах того кабинета в конце коридора в боковом флигеле больницы: едко-удушливый запах стоящих в ряд, будто ящики с боеприпасами, блеклых папок, едва слышное шарканье подошв по линолеуму, из алькова, от раковины, – навязчивый запах мыла «Любимое», «Магнолия» (то «социальное мыло», которое персоналу больницы выдавалось бесплатно и: в твоих глазах воплощало дешевую благопристойность Востока.....); И – тени выступали из всех углов, спускаясь из-под потолка к тому месту, где ты ежедневно листал бумаги; параграфы роились, маленькие & опасные, как наручники из арсенала суда (этого ТЕАТРА ТРУПОВ, с которым тебя ничего не связывало, кроме отвращения и ярости из-за того, что ты оказался здесь в роли прислужника: просто потому что, тебе надо было как-то зарабатывать на жизнь, или по каким-то другим трусливым соображениям); и эти ДЕЛА, словно трупы, предназначенные для вскрытия, ты передвигал поближе к свету тонконогой, быстро раскалявшейся & распространявшей-запах-горелой-пыли настольной лампы; ты исполнительно гнул спину над письменным столом, горбился, одетый, как полагается на службе, в черное, в ярком пятне света, & – особенно когда ты перелистывал бумаги – вновь и вновь на мгновения вспыхивали мириады частичек пыли, словно полчища крошечных насекомых..... Или же то был прах всех тех, кто работал здесь прежде тебя, да и собственный твой прах – из всех тех потерянных лет, что в определенном смысле были твоей юностью & твоей жизнью (в той мере, в какой ты вообще когда-либо мог связать понятия Юность и Жизнь с представлением о принадлежащем-тебе); так что все эти существа, служившие прежде тебя, да и ты сам в этом высоком, всегда погруженном в полумрак помещении, напоминающем сводчатую крипту, казались тебе скопищем медленно умирающих мертвецов, чье бесконечно медленное иссякновение, истлевание, исчезновение, хотя и порождали все новые, гротескные гримасы смерти, однако, казалось, становились тем более неспособными к подлинному, конечному и, наконец, окончательному исчезновению, чем больше с течением времени их тошнотворно побуревшие, сделавшиеся непробиваемыми & жесткими, как хитиновый панцырь абсурдных насекомых, телесные останки отдалялись от давнишнего своего бытия-живыми: развоплощение под многовековой лупой времени, пылевидное скрытно-шуршащее паутинное иссякновение без конца без благой надежды на подлинное прекращение бытия..... вроде засохшей между страниц юридических документов крови...... И темнота, казалось, все время присутствовала рядом, плененная ветвями каштана перед окном, она, казалось, изливалась из неизменно безлиственной – в твоих воспоминаниях – кроны, так что все годы, когда ты работал во флигеле этой больницы, позднее казались тебе годами, осененными черной листвой – – :И вот теперь здесь, в иной ночи, с иной темнотой, у незнакомой женщины, вынуждающей тебя вспомнить случай из того времени, когда я работал юрисконсультом в больнице (:Но та больница, о которой женщина говорит, ?!действительно ли она была когда-то моей больницей, и вправду ли речь идет об одном и ?!том же случае:)...... времени, когда я пытался спасти от увольнения 2 санитаров, которые подали заявление на выезд & от которых больничное начальство стремилось избавиться. Ради них приходилось идти на компромиссы с власть-имущими – профсоюзом=конфликтной комиссией=директором=партийным руководством : 2 против 1 : 2 человека в социально слабой позиции, без законченного профобразования, которые после увольнения (так я думал) тем скорее подпали бы под уголовную статью Несоциалистический образ жизни – потому я и согласился тогда на увольнение 1 врача..... про!клятье я ведь и раньше подозревал что здесь в этом Говенном городе на этом Говенном Востоке Нечто в таком роде осталось – все еще остается – и навсегда останется непреходящим бессмертным – Мумии из династии Духов – !Проклятье про!клятое о про!клятое дерь –)

–?Что с вами. Вам ?нехорошо – !Минутку – я принесу во –

–Нет!нет. Все уже в порядке. Не беспокойтесь. Ерунда. Останьтесь. Рассказывайте. Расскажите дальше. !Пожалуйста. Я хотел бы вас дослушать: Всю эту историю –

Женщина снова усаживается в кресло, вертит в руках стакан с виски, пока стекло не становится молочно-мутным, с дымчатыми разводами от ее влажных пальцев. Проходит довольно много времени, прежде чем она вновь начинает говорить, как если бы ей пришлось заново придумывать каждое отдельное слово.

–Толстяк, как вы его называете, не мог успокоиться на том, что моего мужа уволили с работы. Он хотел !совсем его уничтожить. Никаких разумных оснований для этого не было. Потому что исковое заявление, поданное моим мужем в суд, естественно, давно уже отклонили. Да и арбитры по трудовым конфликтам не желали мараться, впутываясь в такое дело. Всех устраивал вариант с бессрочным увольнением, никто не желал объясняться с вышестоящим начальством..... А увольнение фактически подразумевало для моего мужа запрет на дальнейшие посещения больницы. Значит, даже если бы он отважился повторить свои показания относительно торговли человеческими органами где-нибудь в другом месте, он бы уже не смог представить !никаких доказательств. Для больничного начальства инцидент на этом был исчерпан. Но для Толстяка – ни в коей мере. Тот не отставал от своей жертвы. Движимый чистой злобой. Или же ради чистой радости, которую доставляют ему страдания Другого. Жажда уничтожения постоянно стимулировала его фантазию.

Она опять выпивает виски в 1 присест, но на сей раз дело обходится без кашля. Быстро заканчивает она свой рассказ, излишне торопясь, будто зачитывает вслух бессмысленную в ее представлении таблицу, с обозначениями очень далеких от нас, анонимных & зашифрованных под кодовыми номерами событий, которые, однако, для специалистов в данной области важны & понятны: –В 1 прекрасный день наш счет в банке просто заморозили & мы уже не могли ничего с него снять – а следовательно, не могли больше вносить квартплату, оплачивать газ и электричество – ведь ни одному из нас не удавалось найти для себя работу. Моего мужа не захотела нанять – в качестве могильщика – даже Церковь. Видимо, он показался им чересчур горячим для того супчика, который они все-эти годы готовили на костре своей партии..... Правда, от мамы моей & от родителей мужа время от времени приходили какие-то деньги. Так что голодать мы не голодали, и у Малышки тоже всегда было, чем перекусить & в чем отправиться в школу. Потом, 1нажды, с его родителями произошло несчастье: оба погибли. Никто нам так и не объяснил, ?что !именно с ними случилось..... Вплоть до сего дня. Но, тем не менее, я !убеждена, что без Него, Толстяка, здесь тоже не обошлось. И кто поручится, что он не приложил свою грязную руку также и к сегодняшнему несчастному случаю с моим другом. !Подумайте. Он ведь хотел рассчитаться с нами обоими, с самого начала. Однако пока что своей цели не достиг. Толстяк до тех пор преследовал эту цель, пока он – пока мой муж –

Беззвучный плач, ни 1 всхлип не разбивает на куски ее голос, слезы открыто и безостановочно текут по лицу, пока она продолжает говорить, как если бы то были не ее слезы, как если бы она говорила не своим голосом, рассказывала не свою историю. –Две недели муж мой оставался пропавшим без вести. Каждый день я слушала новости; и каждый раз, когда кому-то удавалось преодолеть Стену или кого-то убивали возле Стены, я думала: Это !он. Наверняка это !он….. !?Можно ли плакать каждый раз, когда слышишь об удачном побеге или о застреленных при попытке к бегству. Я плакала. Плакала каждый раз. Потому что – думала, а вдруг мой глупый плач все-таки поможет & снова окажется, что это был не он, что он еще жив –. И я действительно не слышала его имени в этих сообщениях о застреленных. Он оставался просто: пропавшим без вести. Когда Малышка спрашивала о нем, я говорила: он уехал по служебным делам. Но, думаю, она не очень долго мне верила. А ведь я, как потом выяснилось, была !права, в определенном смысле –. В конце концов, через две недели, его нашли. В лесу. Там, где он раньше всегда гулял после напряженного рабочего дня в больнице. Именно там он повесился.

Женщина больше не плачет; ее голос стал холоднее, как воздух после продолжительного дождя: –Меня и малышку он по-свински бросил на произвол судьбы. Это типично для так называемых героев. А потом: Потом и самой ГеДеР пришел конец. Она в1ночасье исчезла. Как привидение. Была, да сплыла. По крайней мере, граница исчезла – но !не Толстяк….. Тот просто на время нырнул под воду….. И в один прекрасный день вынырнул: В качестве собственника этого дома….. & других домов, по соседству. – (Она снова поспешно пьет) –!Не сомневаюсь: Теперь все дело во !мне. После мужа он принялся за меня. И не успокоится до тех пор, пока я и Малышка не –

–Но ?!почему. Дерьмо собачье: ?Почему: ??Какая ему от этого –

–!Никакой. !!Совсем никакой. !Ни малейшей. Он должен преследовать & он должен убивать. Из любви к искусству или бог знает почему. Но он !будет продолжать в том же духе, пока не добьется своего. Так обстоят дела.

(проклятье проклятье проклятье господи!боже прок –Тебе нечего сказать в свое оправдание. Разве что признаться этой женщине в том, какое участие ты принял в ее истории. !Легко сказать. А главное, ?чтó это поправит, ?чтó изменит в происходящем теперь….. И подумал, что после такого признания наверняка почувствовал бы себя плохо, отвратительно, жалко, как уличенный в обмане подлый и трусливый лжец –.– Но ведь, с другой стороны, ты понимаешь, что не почувствовал бы себя хуже, чем до того, хотя и не лучше, конечно, – ты, собственно, ничего бы не почувствовал; ничего, кроме высохшего на коже пота, накопившегося за долгий-вечер; ничего, кроме усталости в твоем тяжело и беспомощно притулившемся на краешке стула теле Это !собачье дерьмо скажу-я-тебе Хоть бы скорее с Этим покончить покончить со всем этим !собачьим де –)

Она, похоже, и на сей раз ничего не заметила. Непоколебимо, с той горечью и той яростью, которые свойственны 1ноким, со всей непоколебимостью ветхозаветных пророков перечисляет она злодеяния Толстяка: –И целый ряд попыток запугать квартиросъемщиков – (слышишь ты, как она продолжает свое перечисление) –может быть записан на его счет: Сперва он добился, чтобы все входы в подвал закрыли & официально запечатали, это произошло два года назад в !ноябре – :никто не мог взять оттуда дрова & угольные брикеты для отопления, мы много недель жили в холоде. Потом он, видимо, нанял банду подонков, которые устроили в доме настоящий террор – вывинчивали предохранители – взламывали почтовые ящики & забрасывали туда вонючие бомбы, поджигали письма – по ночам колотили в двери – :1 старуха с первого этажа умерла от инфаркта, она была еврейка, в свое время пережила КЦ, и, может, подумала: !Теперь Те вернулись, чтобы снова ее забрать….. И она не так уж сильно ошиблась в своем предположении….. Только теперь это были не СА, не нацистские боевые группы: А боевые группы, сколоченные из остатков другой партии….. Новейшее же, что придумал Толстяк=Свинья, это СНОС ДОМА ПОСРЕДСТВОМ ВЗРЫВА – :Вот чем он уже несколько недель угрожает нам, вернее, в основном !мне, своей излюбленной жертве.

Женщина умолкает и задумчивее, чем прежде, смотрит на меня. (она наверняка заметила Господи !придется все это ей рассказать ты должен ей все выложить эту проклятую историю это типично гедеэровское дерьмо проклятье проклятье о про!к –) Потом, как если бы она хотела замаскировать – психологически – свои размышления, она начинает говорить быстрее, обратив лицо к стакану, зажатому в сложенных на коленях руках, словно там скрывается микрофон, которому можно доверить все ее горести, как будто бы из одной-всей жизни остались только Сейчас & Здесь этот 1 час одной ночи в 1 комнате в ауре бесформенных сумерек только эта возможность обозначить словами, обращаясь к невидимому записывающему устройству, собственный ужас, собственный страх – & имя виновного в нем. Однако имя в ее рассказе как раз и не упоминается, имени как раз и недостает, как всегда недостает чего-то существенного, когда дело доходит до выяснения причин, словно само-понятие=причины демонстрирует таким образом собственную ущербность. И в данном случае именно !мое имя – то, чего женщина не знает в своей истории; мое участие в ее судьбе, о котором она ничего не подозревает. Я – тот, кого она причисляет к диффузному, неизменно «услужливому» сообществу исполнительных=чиновников (ведь ты, Говнюк из говнюков, уже не способен даже как следует трахнуть женщину, ты – старая задница, никому не нужный кусок говна), к этому расплывчатому феномену, реальность которого выражается, по ее мнению, как раз в нереальности, в неуловимости, в затхлой атмосфере, окружающей деятельность этих служащих=Не-людей; а между тем, даже такие всегда были и остаются, каждый по-отдельности, некими персонами, кем-то, вполне конкретными людьми (к примеру, вполне конкретным куском !говна, говорю-я-тебе, каких уже сотни тысяч плавали-прежде & сейчас-плавают & всегда-будут-плавать в этом сумеречном свете в мути этой мутной жизни), с определенными вполне конкретными пороками промахами гнусностями и преступлениями….. которые могут быть вполне !конкретно & !точно названы & исчислены (о !проклятье пусть они прекратят свою болтовню пусть перестанут принимать перед всеми позу раскаявшегося грешника, которому в конце концов всё прощают, а с некоторых пор даже усиленно аплодируют Похоже недалек день когда будут презирать тех кто !не оказывал никаких услуг штази….. !Хватит пустословия & лицемерия, они просто должны сказать: Я не хотел вступать в конфликт с властью & пытался сохранить данные мне привилегии, какими бы маленькими они ни были Вот и все А другие которых я ради этого посылал под нож или: которые попали под нож потому что я ничего-не-видел ничего-не-слышал не-раззевал-пасть & не-нарушал-правил-игры – на них мне по сути всегда было !плевать Рубашка всегда ближе к сердцу чем подштанники !хочешь-не-хочешь но так устроена жизнь Только !не надо отмывать добела обосранное нижнее белье Не надо им этим заниматься пусть лучше поскорее подохнут Они уже пожили в свое удовольствие их золотое-времечко позади Они должны с этим примириться & наконец подохнуть !Все Большие & малые, действительные засранцы & лишь слегка запачкавшиеся Всех этих свиней к стенке Всю говножуйную банду нелепых=мелкобуржуазных пройдох !Боже я так хочу увидеть Их=Всех скопытившимися….. увидеть как их мозги смешаются с навозной жижей….. или как их повесят на их же прямых кишках….. : Но даже Via Appia для этого недостаточно велика & даже 6000 крестов не хватит чтобы изничтожить Такое…..) Ты слушаешь мрачные рассказы женщины в полумраке загроможденной старой мебелью комнаты, видишь ее еще молодое тело, утонувшее в кресле, в процессе этого рассказывания изогнувшееся как горестный вопросительный знак, – она представляется тебе 1ой из необозримого воинства 1ноких и бездомных, которых всегда можно было – и сейчас можно – встретить повсюду, во всех обитаемых каменных пещерах во всех обитаемых землях; оно, это воинство, до скончания веков будет состоять из таких же как она: голодных наемников, охраняющих обреченные посты, за каждый из которых ведется вечная битва, не относящаяся ни к какой войне – разве что к этой единственной, к этой вечной войне….. от которой никому не спастись, даже через свою смерть. Но ты не знаешь, действительно ли всё это – и действительно ли именно так – проговаривается между тобой и: этой женщиной; или, может, многое из услышанного только в мыслях твоих, только в твоем воображении прозвучало именно так – действительная же речь – сбивчивая, незавершенная, продвигающаяся вперед причудливыми зигзагами и внезапно прерывающаяся, как у заики, откатывающаяся куда-то назад и начинающаяся сначала, опять спешащая дальше, как если бы крошечные насекомые с трудом карабкались вверх по отвесному, состоящему из сыпучего песка склону – & из-за игрушечных, крошечных, вызванных их же вперед-&- наверх-спешащими насекомоножками горных обвалов, какие бывают в песочных часах, то и дело падали навзничь, сползали вниз по склону – но никогда до самого его основания, никогда вплоть до подлинного начала, вплоть до первопричины, а всегда только поэтапно, поабзацно, построчно – :И потом снова Дальше, Вперед, Вверх, неутомимое Все-Выше-&-Выше, как если бы у них не оставалось памяти о недавних падениях, скатываниях, соскальзываниях, о Назад, о Все-Новых-&-Новых-Назад –, но ведь любые разговоры между людьми принимают форму руин (тут ты бросаешь взгляд на женщину), своеобразие коих заключается именно в такой вот фрагментарности, разрушенности, правда, отсутствующие части подобных сооружений не только восполняются фантазией, но и потом продолжают достраивать себя, буйно разрастаются, словно гротескные барочные лабиринты, и так продолжается до тех пор, пока они не приводят во-внутрь забвения…..

?Давно ли в комнате наступила тишина. Может быть, прошло ровно столько времени, сколько было потребно, чтобы придать какую-то форму твоему стыду перед этой женщиной. ?И куда же, в какие укромные закоулки она, эта женщина, бежала –. Ты чувствуешь, как в тебе волной поднимается холод. : Наверное, сейчас именно тот час, когда ночь переходит в утро; улицы снова прорубаются своими хладноострыми лезвиями сквозь КамнеНочь; жилистые, мускулистые шумы ночного города заметно хиреют.

–Между прочим, дочь ваша – (слышишь ты себя, и это признание вырывается у тебя невольно, ты к нему прибегаешь, чтобы противопоставить хоть что-то шуму бушующих внутри тебя голосов, собственный голос кажется чужим, скрипучим, и ты сразу чувствуешь, что голос этот возник слишком поздно, что он принадлежит желто-коричневым сумеркам, где алкоголь плавал в теплом потоке, который начал струиться задолго до холодного утра –) –Малышка, что привела меня к вам, вы только не смейтесь, имеет поразительное сходство с нею : с той женщиной, о которой я должен был вам рассказать; имеет сходство, если можно так выразиться, с иным временем. Когда вчера вечером я увидал вашу дочь сидящей на ступеньках этого дома, я испугался –

–Ис?пугались –

–Испугался, как если бы наше-время со всеми вмещающимися в нем людьми вдруг в1часье вернулось назад, опрокинулось & показывало бы мне теперь образы тех же людей, но из прошедших лет, будто отдельные кадры кинофильма или фотографии в семейном альбоме, – и только я=один, я остался снаружи, здесь, в !этом времени, где я….. (И откашливаешься, заметив нетерпение женщины) –Да. Именно так все и было. (:Дерьмо собачье. !Что я несу. !Кого интересуют мои душевные лабиринты будь они прокляты. Уж во всяком случае не ее, эту чужую женщину=1очку) И смущение, потому что тот факт, что женщине наскучили такого рода признания, очевиден. Она теперь смотрит на тебя, снова & как смотрела, когда вы только встретились, несколько часов назад: пристально & испытующе.

–Ага. Понимаю. – Говорит она наконец. И медленно поднимается с кресла. Я тоже встаю. Мы застываем в неподвижности друг-против-друга.

–Я – У меня – (:ты по глупости заговорил 1ым & теперь должен как-то продолжать) –Вы – поймете, наверное, что я – сейчас – после стольких часов – после целой ночи : Что у меня – У меня просто не получится. По крайней мере, сегодня. Вы, наверное, понимаете, о чем я –

Она беззаботно смеется: –Вы оправдываетесь так, как если бы я была !вашей клиенткой. (Она осматривается) –А ведь за ваше проживание=здесь, как и за Все остальное, уже заплачено, вы это знаете. Так что можете спокойно переночевать у меня, если хотите, или даже остаться на более длительный срок. Устраивайтесь прямо здесь, в этой комнате, раньше она принадлежала моей дочери. Я же живу в квартире на первом этаже. Собственно, на вчерашний вечер я дала дочке обещание – рассказать ей 1 историю. С этим ничего не вышло. Но зато мою историю услышали вы.

Уже у двери женщина взглядывает на тебя, прикасается ладонью к твоей руке. –Скажи (слышишь ты) –я тебе нравлюсь, ну ?хоть ?немножко.

–Ты красивее чем мой страх. – Говоришь ты.

Она усмехается, словно старый приятель. –Ванная там-сзади. – И показывает в конец коридора. Потом открывает входную дверь И исчезает во тьме, заполняющей лестничную клетку. Ты еще слышишь, как она запирает снаружи дверь…..

Чужая комната, куб плохо запертой темноты с запахами женского сна – словно сумеречные знамена, занавеси перед окном, их длинные складки; сквозь поры тяжелой ткани просачивается во-внутрь свет полярного городского дня, как непрочная туманная дымка. Серая сонливость в твоем теле не может справиться с мозгом: там беспокойство, что-то нервически тянет, дергает; зазубренные лезвия, где-то позади лба, кромсают сон – & образуется рана, пульсирующая, не дающая успокоиться –, ты лежишь бодрствующий, с открытыми глазами, напрасно ожидая сна, расшифровываешь призрачные силуэты мебели. И когда ночь превращается в бледное утреннее мерцание, из полумрака вдруг выступают громоздкий ореховый шкаф – кафельная печь в темном блеске ее глазури – стулья с гнутыми спинками – тяжелый обеденный стол с точеными ножками – золотая рама картины, висящей над оттоманкой, матово поблескивает со стены (сама картина еще не видна) – ты замечаешь чучело ястреба-канюка, который наверху, в углу комнаты, распростер крылья для вечного планирующего полета – –, павлинье перо парит над расплывчатым атласом бумажных обоев; внезапно слева от твоей постели – 1 шорох: тихое, вкрадчивое, бархатистое шуршание, и сразу вслед за тем – ощущение, что чья-то нога или рука мягко надавила на край матраса возле тебя – давление усиливается – кажется, будто чье-то тяжелое тело осторожно пристроилось там – будто теперь и поверх одеяла, поверх твоей груди&живота, уже по всей ширине кровати, снова-и-снова придавливая уже и правую ее сторону, вкрадчиво осторожно & почти-беззвучно перемещается некое существо. В темноте тебе наконец удается разглядеть тело большого животного, перелезающего через постель, – !Ягуара, – который тенью вылез из-под кровати & теперь пробирается через нее к окну, потом беззвучно исчезает между тяжелыми занавесями, как-то просачивается сквозь закрытое окно вовне, в-снаружи, к прочим теням этой ночи. За первым животным следует тем же путем второе, так же осторожно&тихо, потом – еще и еще одно, все новые большие кошки выныривают из-под кровати. Ты лежишь, исполненный страха, в смертном оцепенении. Пытаешься почти не дышать – животные, похоже, не замечают тебя; или: они преследуют другую цель, а на тебя не обращают внимания. Несколько раз одно из крадущихся по тебе животных краешком шкуры задевает твое лицо – шкура у него мягкая и пахнет молодым зверем – потрескивание при этом беглом прикосновении, как если бы из волокон шерсти выскакивали крошечные электрические разряды –: по коже твоей пробегает приятная дрожь, словно под действием электрического тока воспламенились тончайшие нервные окончания – –

–ты уже можешь Это. Сейчас уже можешь –

!Голос !девочки. В полумраке стоит она перед твоей кроватью, стягивает через голову тонкую, в горошек, ночную рубашку – И словно блеклый сновидческий образ, в который ты не можешь поверить, который хочет выдать себя за 1 из механистических толкований твоих более ранних снов, предложенное чужаком, – случайным прохожим, который позволил себе злую шутку, – ?или: может, и это тоже всего лишь сон, выступивший из другого сна, и тогда, значит, Все есть сон, и Ничто – тот сон, который дает прибежище & обещает пробуждение еще до своего конца – : На краешке кровати примостилась 12летняя девочка, нагая, тело ее с детской едва обозначенной грудью сияет гладко & блекло-светло, 1 рукой она обхватила твой член, верхняя часть корпуса & голова склонены к тебе, 1 прядь ее волос касается твоего живота –. Видимо, она уже некоторое время перешептывается, не столько с тобой, сколько с твоим постепенно отвердевающим членом, на который она, кажется тебе, смотрит как на игрушку, как, может, на 1 из своих кукол, и в ее голосе, упорно продолжающем шептать, детские успокаивающие & упрашивающие нотки смешиваются с мононотонностью, как если бы то, что она сейчас делает, исходило не от нее, как если бы она=сама была от Этого далека, очень далека.

–но может тызахочешь чтоб’Это происходило иначе не так как всегда хочет твой дрэуг. Он всегда делает мне очень больно – когда бывает как хочет он. – (Продолжая говорить, она усаживается на тебя верхом, широко раздвигает бедра & пальцами отделяет 1-от-другой маленькие срамные губы – : ты ощущаешь головкой члена по-детски узкую, сухую щель : –подожди – (слышишь ты; она плюет на 2 пальца & втирает плевки себе в промежность – но ввести член не удается и теперь.)

–Он обычно хочет, чтобы было именно так, твой дрэуг. Но мне Так очень больно. Я могу сделать тебе Это и рукой. Или ртом. Только ему ничего не говори. Ты ведь не скажешь: ?нет. Потому что если он узнает, что я сделала тебе не так, как ему, он опять кончит мне в попо. А это тоже всегда очень больно. И потом он выпорет меня и сделает на меня АА, твой дрэуг….. – (И девочка снова наклоняет голову, ее пальчики передвигаются по твоему члену вверх&вниз – ты чувствуешь, как ее губы смыкаются вокруг него & влажный проворный язык –, ее волосы падают вперед & скрывают своими прядями, словно короткой занавеской, эту сцену, которая разыгрывается в поблекшем СероСвете уже не правдоподобной ночи, разыгрывается с несомненно характерной для нее – призрачной, парализующей и тебя & любую мысль о сопротивлении прекращении пробуждении, непреложной самоочевидностью – – из проникнутого страхом ощущения, что ты больше не проснешься, никогда уже не сможешь спастись от этого сна : !свих-нешься в этом Трансе-без-берегов^[29] : (постепенно из заполняющей темную комнату теплой дымки с запахами женского тела формируется другое ощущение, иное, тайное желание –) –тыдолжен говорить – (слышишь ты голос девочки –тыдолжен высказать Все. Тогда получишь !гораздо больше удовольствия. Говори же. Давай, громко скажи мне, как ты любишь трахаться – : (влечение к !ней, к телу женщины, которую я много часов назад 1 мгновение видел в окне, обнаженной, и груди ее золотисто мерцали в свете уличного фонаря, и я видел крепкие, упруго круглящиеся бедра, темный треугольный герб внизу живота, И эта женщина, которую я чуть позже встретил здесь, у нее в квартире, и светлые брючки, тесно обтягивавшие ее бедра, все это было роскошным=скандальным вызовом по отношению к тривиальному знанию, что за волосяным треугольником нет ничего, там Ничто; Ничто вдруг предстало как Нечто наподобие изгиба губ чуткого влажного рта, как Отверстие, ведущее во-внутрь чьей-то плоти, которая может оказаться на вкус пряной мягкой и жгучей словно мякоть растений, осенне-рдяной как кровь –) : Осторожно касаются теперь кончики твоих пальцев маленького, бледного тела ребенка-над-тобой, гладят – расспрашивая – пряди волос, вдоль пробора маленькой головы – : – теплое, хрупкое птичье тельце – :Неужели это наконец ?пробуждение, или ?сон все еще, или ?то-и-другое вместе – ты не можешь вырваться из этой картины, да и не хочешь уже, хочешь лишь скользить все дальше и дальше в теплом потоке, в несказанном пространстве, в пустоте, в белизне – дрожь там, электрический ток и свечение из нервных волокон – теплота преступления – но все-таки чувствовать маленькое, эластичное тело – ночь, Ночь-без-берегов – (мерцают золотисто груди женщины – ее чресла, узкие теплые срамные губы, распустившиеся крошечными складками и рдяно открывающиеся – Черный Мак – Я хочу ее видеть, ее, эту женщину эту шлюху : сейчас :) –:–:–

–!иии – (:откуда-то издалека высокий=детский голос девочки:) –ии!иии –

–!Он это !сделал.

В проеме распахнутой двери женщина – темный прямой силуэт в светлом 4хугольнике – свет из коридора, из-снаружи, представляет собой мерцание, известково-бледное, так что тень женщины тянется от порога ко мне, до самой моей вдоль-и-поперек-изрытой постели – : & резкий свет с потолка врывается в комнату, насмешливо изгоняет из нее тьму и все тайны.

–!Он это !сделал.

Девочка протягивает навстречу матери руку: по маленьким растопыренным пальцам и выше, по предплечью, стекает семя. Мой живот тоже покрыт спермой & чем-то красным, липким, – в 1й момент я уверен, что это кровь. Но когда девочка вылезает из кровати и люстра полностью освещает ее лицо, рот щеки & подбородок у нее оказываются перемазанными чем-то кричаще-красным –:!губная помада –: она, значит, прежде чем явиться ко мне в комнату & в постель, подкрасила губы ужасной ярко-красной помадой.

–Иди помойся. – Спокойно говорит женщина своей дочери; та, далеко отставив от себя облепленную семенем руку, как если бы рука была ранена, сразу же подчиняется, хватает с кровати ночную рубашку & без единого слова, даже не взглянув на меня, покидает комнату.

Теперь мы одни : женщина, в пальто, накинутом на плечи, словно она собралась на улицу, все еще стоящая в дверях, – я, голый, перепачканный спермой & губной помадой, в чужой квартире, в чужой кровати; яркий свет и взгляды женщины направлены на меня. Бесполезны любые слова, любые объяснения напрасны & излишни – мне делается нехорошо, я чувствую позывы к рвоте, я позволяю себе снова откинуться на подушку, бессмысленно пялюсь на светящуюся белым люстру, пока глаза не начинают болеть; И с тупым равнодушием жду появления представителей порядка: какого-нибудь соседа, который, кипя от негодования, вышибет мне зубы, ударами кулака сломает челюсть & нос, – или полицейского, который задержит меня на месте преступления…..

–Вставайте же. Помойтесь.

Голос женщины так же спокоен, как только что, когда она отдавала распоряжение дочери. Совершенно сбитый с толку, я вскакиваю – замечаю свою наготу, прижимаю к животу подушку – и недоверчиво заглядываю в лицо женщины.

–Или вы предпочитаете, чтобы я вызвала полицию. – (Как если бы опытная хозяйка пансиона спрашивала своего постояльца, чтó он предпочитает на завтрак.) Женщина, между тем, несмотря на жестокий комизм этой ситуации, похоже, отнюдь не утратила самообладания, комизма происходящего она даже не замечает. Напротив, все с тем же спокойствием, которое, очевидно, уже давно из-за усталости и разочарования перешло в стадию рассеянности и дистанцированности, женщина продолжает говорить, обращаясь скорее к себе=самой, чем ко мне, изобличенному растлителю ее дочери, – говорить так, будто она объясняет случайному посетителю, где в ее квартире располагаются места общего пользования.

–Ванная в конце коридора, это вы знаете. Входная дверь заперта, ключ у меня. – (Из кармана ее пальто доносится красноречивое позвякиванье) –Мы, между прочим, находимся на 5ом этаже. Говорю это, чтобы вам невзначай не пришло в голову вылезти через окно & дать деру. Вашу одежду я спрятала. Когда помоетесь, наденьте на себя вот это. – (Она хватает со спинки стула вылинявший купальный халат, издали бросает его, вместе с другими тряпками, мне.) –Этого будет достаточно на какое-то время, пока мы не осточертеем друг другу.

:?!Чтó она задумала, эта странная женщина : ?!Какой жуткий ритуал мести хочет надо мной исполнить – ритуал, несомненно, куда более впечатляющий, нежели выбивание нескольких зубов : !Уверен. Это отнюдь не случайно попавшаяся мне квартира : Это !Ловушка, абсолютная ловушка; И я, глупый, как все представители сильного пола, в нее вляпался, вляпался слепо & будучи вдрыбадан пьян….. ?Что же теперь меня ждет – –

И теперь тебя вправду начинает тошнить, рвотный комок застрял в горле – !вон из постели, 1 рука прикрывает рот, другую ты инстинктивно подставляешь под низ живота, как чашу для сбора каплющей вниз спермы&губной помады (:?Кто знает, на что способна такая женщина, если ты испачкаешь ей !ковер –), мчишься к двери на другом конце коридора –, дверь открывается изнутри: девочка – умытая причесанная и в новой, отутюженной ночной рубашке – выходит оттуда – видит, как ты, похабно давясь рвотой, бросаешься ей навстречу, изогнувшись, будто только что получил пулю в живот & теперь придерживаешь свои внутренности, – девочка вежливо уступает тебе дорогу, остается вместе с матерью в дверном проеме – большие серо-зеленые глаза неотрывно следят за тобой : И под их пристальным взглядом ты поднимаешь крышку, падаешь на колени перед фарфоровой чашей унитаза – :Отвращение ярость и гнев, отчаянье куда большее, чем могло скопиться за один-единственный день, кислыми потоками выхлестываются из меня в сортирный резервуар…..

–Вы – : Вы – на вас даже печати негде ставить. Прожженный кусок дерьма – (и выплевываю в унитазную чашу последний желудочнокислый ком –: фарфоровая пасть холодно возвращает мне мое же зловонное дыхание.)

Я слышу откуда-то=сверху, как она, очевидно, стоящая за моей спиной, беззвучно смеется. –!Такие вещи я всегда выслушиваю с особой охотой: именно от людей !вашего склада. Что ж, доставьте себе удовольствие & вызовите полицию. – (И когда я, отвернувшись от унитаза, поднимаю на нее горящие негодованьем глаза, она быстро взглядывает на меня сверху вниз & тут же снова возвращается к шаблонной роли, навязываемой ее трезвым голосом:) –Проблевавшись, вы опять приобрели этот типичный право&порядочный вид. – (Издевается) –Но подумайте: очень может быть, вам придется выступить в роли собственного защитника.

–Да для меня это было бы плевое дело. – (Слышишь ты свой ответ, скорей рефлексивный, чем выражающий подлинную уверенность.)

–!Было бы. – (Она нарочито громко смеется) –Для вас это !было бы плевое дело. О-да: !Было бы. Если бы. Да: если бы !именно !сейчас скандал не пришелся бы вам так некстати – :?считается ли вообще растление-малолетних в ваших кругах ?скандалом или: ?простительным для Благородного Кавалера правонарушением, следы которого обычно прикрывают ковром. А эта женщина, про которую вы трепались целую-ночь: – вы ведь ее Квелый Король, !Ква-Ква-Лир – ее, !эту женщину, вы !конечно не захотите с-копро-ментировать. А если б не это: то да-а-а, такой фаллослучай в сочетании с наличием порочной=матери !очевидно взывает к правосудию – ?Как вы только что выразились на вашем адвоклятском жаргоне: прожженный кусок дерьма – (она уже собралась пнуть меня ногой, но в последний момент одумалась) –А ребенка, не-правда-ли, ребенка !необходимо защитить в 1ую очередь от такой матери – неправдали: детский дом для таких детей 1ственное !спасение….. Да !поднимитесь же наконец: Мушшина.

(Я подчиняюсь) –Чего вы от меня хотите. – (В голове нехорошее жужжание, перед глазами мрак (с золотистыми просверками сплетающихся в клубки змей), и пот – холодной клейкой пленкой – по всему телу, которое опять норовит осесть, колени подгибаются –)

–Чего я хочу. (Голос женщины доходит до меня как сквозь разодранную мембрану: голос училки, пытающейся меня, бестолкового двоешника, для которого все задачки, решаемые посредством передвижения костяшек на счетах повседневности, остаются безнадежно непонятыми, все-таки каким-то образом протащить через эту=1 экзаменационную работу.) –Чего я ?!хочу. Все очень просто: Вы для меня – СТРАХОВКА ОТ ПОЖАРОВ & НЕСЧАСТНЫХ СЛУЧАЕВ. Ибо пока вы остаетесь здесь со мной – а вам !придется остаться, – Он наверняка не взорвет этот дом.

–О!боже как вы наивны. – (Ощущение тошноты прошло, я теперь стою чуть ли не вплотную к женщине, она с отвращением уклоняется от моего рвотного дыхания.) –Пой!мите же – (кричу я, не обращая внимания на столь явное выражение неприязни:) –Именно !потому, что я нахожусь здесь, у вас в квартире, Он, если Ему действительно приспичит, взорвет этот дом. Может, подкладывает взрывное устройство как раз !сейчас. Ведь, в конце концов, никто иной как Он направил меня сюда, в этот дом: к вам. – (1 плохо переваренный кусочек пищи попадает не в то горло) –?!Просекаете : Он таким манером прихлопнет 1 ударом 2 мух : дом будет снесен + 3 обугленных трупа = включая месть мне за роман с его женой.

–!Видно, вы плохо его знаете. Нет-нет: Он предвидел, что моя дочь и: вы – Он делал ставку именно !на-это, ?!неужто вы еще не раскумекали, что к чему. Ради !чего, как вы думаете, Такой-как-он стал бы вам: своему сопернику и, что очевидно, врагу – !именно здесь & сейчас оплачивать проживание & Все, чем вы захотите здесь заниматься, любые ваши прихоти, лишь бы вы чувствовали себя комфортно вплоть до того дня, когда он сумеет наконец доставить к вам свою бывшую супругу. :?!Как вы себе это представляете, неужели это вас нисколько не ?!настораживает : ?!Почему такой-человек делает подобные вещи, ?неужели вы за Все-истекшее-время ни разу не ?задали себе этот вопрос….. ?Нет. Тогда вам !самое время его задать.

(Она права, !трудно поверить: но эти простейшие соображения не пришли мне в голову исключительно потому, что я был слишком изумлен, чтобы задуматься о причине своего изумления –. Женщина, близко ко мне, из отвращения к нашей близости черпает силы для дальнейших насмешек:) –Такую прекрасную игрушку, какой стали для Него вы, Он ни за что не станет ломать раньше времени, могу поручиться головой. Вы Его, очевидно, в самом деле не знаете : хотя тоже давно принадлежите к числу Его шахматных фигур; с сегодняшнего дня начинается новая часть партии, он выставил новые фигуры, подобные вам, вы максимально облегчили Ему эту задачу; нечаянное везение – для Него. Не знаю, что Он замышляет относительно вас – да мне, в общем, наплевать, – но думаю, именно вам Он готовит нечто грандиозное. Можете мне поверить. Держу пари на что угодно, господин адвокат: вы еще !увидите….. – (:!точное повторение Его слов, сказанных несколько часов назад, в баре…..) –?Какое мне дело. Это ваша проблема….. – (Но, как ни странно, она вдруг переменила тон, будто хочет что-то объяснить:) –Он – как бы вам сказать – Он не просто злодей –: Он не извлекает выгоды из своих злодеяний – Он скорее садист: да. Однако – ?что это может для вас прояснить. Он еще и нечто другое, гораздо более значимое: Он – (но она уже передумала:) –Короче: !Вы остаетесь. Со мной. В этой квартире. Выбора у вас нет: (Из кармана пальто ее рука достает магнитофонную кассету.)

–тыдолжен говорить. Тыдолжен высказать Все. Тогда получишь !гораздо больше удовольствия. Говори же. Давай, громко скажи мне, как ты любишь трахаться – :И тебе нет нужды спрашивать, чей голос запечатлен на пленке.

Но это было даже не самое худшее: возвращение мух….. те мушиные волны, которые из темноты=снаружи вновь устремлялись в темноту=здесь, как если бы их пригоняло из-снаружи гнилостное дыхание застоявшейся жаркой ночи….. Их упорство, которое было чем-то гораздо большим, нежели способность проникать повсюду, было, скорее, свойственным этим насекомым постоянством, которое заставляло их, даже если это предполагало их собственную гибель, вновь & вновь искать 1жды запеленгованный кусок чужой живучести или чужого тления (даже меж сомкнутых губ, в нос & в уши хотели они проникнуть) – искать неустанно, упрямо, своенравно. Ничто не могло задержать их, при их неисчислимом численном превосходстве, ничто не могло отпугнуть, как если бы такой натиск, такая настойчивость исходили вовсе не от самих=насекомых, но они, эти насекомые, и каждая муха в отдельности, были бы прикреплены к тончайшим эластичным и лучеобразно расходящимся от всего моего тела нитям, которые раз-за-разом возвращали бы их ко мне, – то есть речь идет о некоей необходимости, которая не просто целиком заполняет этих насекомых внутри, но, сверх того, приковывает к чему-то внешнему; ядовитое жужжание же, которое, словно вторая невидимая оболочка, нахлобучивалось на их полет & на меня, могло быть просто звуковым соответствием этой их обусловленной принуждением деятельности. И потому они вернулись, точно такой же волной, как та, которая прежде была будто отсосана изнутри руины – как если бы они оказались втянутыми в дыхательный процесс некоего сверхчеловеческого существа, которое каждым своим вдохом и выдохом, отсасыванием & силой натяжения, удерживало в плену, для=себя, этот рой насекомых; существа, которое, значит, наверняка обладало такой силой, таким могуществом, что в определенном смысле являлось воплощением Времени, тогда как само возвращение мух тоже могло быть вновь найденным или, скорее, возвращенным мраку руины & всему, что в ней умирало, временем….. Но своим верным инстинктом охотников за падалью даже мухи, похоже, почуяли в застоявшемся жарком мраке: !Этот еще до кондиции не дошел. Он сперва должен выйти из всех пазов, совершенно расклеиться – должен сперва !по-настоящему начать умирать….. И лишь тогда…..

Натиск, яростный делириум мух волнами иссякал, чтобы чуть позже опять возобновиться, такими же яростными агрессивными волнами; как если бы мухи быстро забывали, что умирающий – куда более аппетитная падаль, чем еще-живой. И врезывающееся во все ощущения, оглушающее & злобное жужжание фокусировалось теперь, как под акустической лупой, в 1-1ственный иннервирующий звук, как если бы 1 сверхмощный бур вбуравливался в затвердевший блок руинного мрака: неутомимо – без передышек – мухи стремились назад, туда, где в чернильной тьме должен был лежать Чужак….. – & возвращались, как после очередной атаки, обратно из смерти, ко мне, к моему месту у входа в руину….. Тени=снаружи оживали, превращаясь в быстро передвигающиеся летучие силуэты….. : Ночь, всего лишь тонкий занавес, слишком часто уже рвавшийся & слишком непрочный, она и сегодня не выдержит, ничего не спрячет, а отвращение к умирающему – чувство слишком мелкое, чтобы продержаться долго, & не дольше того будет оно преградой для НИХ; значит, так тому и быть, ОНИ придут. С возвращением одной из мушиных волн и ОНИ тоже вторгнуться ко мне, и без церемоний разберутся: со Всем, что встанет у НИХ на пути –:?Почему бы им не разобраться сегодня и со мной, этой ночью и здесь, во-внутри одного разрушающегося дома посреди ничейного поселка, в непосредственной близости от Мертвеца, который разминулся со своей смертью и должен теперь гнить заживо….. И они 1 ударом прикончат обоих: меня и: того пишущего Мертвеца; а всю искаляканную им бумагу, обрывки обоев, мерцающие во мраке, как бледные грибы–, сметут, погрузят на тачки, отвезут к общей куче – И потом разравняют гусеницами эту дерьмовую гору из мусора & человечьей плоти….. И сидел, прислонившись к стене, недалеко от входа (видел на фоне графитноцветного неба-Снаружи тонкую, вертикально натянутую проволоку, как черные струны на неведомом музыкальном инструменте, проволоку, которой кто-то затянул вход, видел в правом нижнем углу (где я пролезал –) отверстие в проволочном ограждении; от отсыревшей кирпичной кладки, хотя и было время жарких «собачьих ночей», тянуло холодом, и озноб, будто на паучьих лапках, пробегал по коже. Но я продолжал сидеть, оцепенев в неподвижности, поблизости от входа во-Внутрь руины и у края этой горы из бумажных обрывков, вдоль-&-поперек исписанных каракулями Кого-то, кто разминулся со своей смертью….. Я хотел по прошествии этой ночи совершить убийство. ?Чем бы я мог убить. Ничего, пригодного для убивания, у меня с собой не было, кроме разве что голых рук. Они, кисти рук, свисали тяжело, как гири, я ощущал медленно превращающуюся в корочку грязь между пальцами – я ведь рылся в гнилой руинной трухе, вслепую нащупывал что-то в темноте & подбирал исписанные этим Мертвецом, который не может умереть, обрывки бумаги, рассовывал их по карманам моей рабочей куртки – при этом было ощущение, что я роюсь в кашицеобразной, перебродившей и, опять-таки, ужасно холодной на ощупь гнилостной массе на дне брошенного отстойника, даже запах казался похожим, вязкая, почти достигшая телесной консистенции клейкость воздуха здесь=внутри, смесь жидкой грязи аммиака & газов из разложившейся плоти – может, опарыши – клубки груды целые гнезда червячков, которые еще быстрее, чем клочки бумаги из-под руки этого Мертвеца, распространялись, наподобие гнилых картофельных отростков, здесь=внутри….. И тяжелей, все тяжелее руки, оттягиваемые гирями ладоней вниз, до самого дна клейкого застоявшегося воздушного пруда….. Усталость….. Непреодолимое желание спать….. от одной ночи до другой –. Только с большим трудом, ценой напряжения всех сил – Обратно, !пробуждение, переключение внимания на крошечное отверстие в проволочной решетке & на Снаружи – !там ОНИ : дверь, решетка, отверстие – Снаружи только антрацитовое небо и свечение звезд, словно меловая пыль, – всего несколько метров осталось, ползти на всех четырех, сам как червь в грязи – странно далеко и все дальше отодвигается от меня отверстие, дверь – – теперь лишь крошечный прямоугольник в ночной дали, в конце некоего коридора, обрамленного стиснутого & зашнурованного растрескавшимися стенами руины, как закупоренная сточная труба – – !какое напряжение !какие затраты сил, чтобы вдоль этого коридора (который мог бы быть и сточной трубой) наощупь пробираться к выходу – – : И ощутил в тот же миг, когда давление, принуждение, исходившие из полусна, ослабли & отпали от меня, словно пелена, внезапно сдернутая с моих глаз, как заскользили обратно кадры, и почувствовал, что меня отбросило в прежнее настоящее, в прежнее место: Я по-прежнему сидел, прислонившись к стене, недалеко от входа; от отсыревшей кирпичной кладки тянуло холодом, И опять озноб, будто на паучьих лапках, пробегал по коже. : Я даже не изменил положения. Я сидел, оцепенев в неподвижности, поблизости от входа во-Внутрь руины и у края этой бумажной горы….. ?Сколько времени прошло : ?1 минута – ?один час – всего крошечное мгновение – : В Око Смерти не залетела ни одна песчинка времени. Эту фразу я не просто мысленно слышал, я в самом деле видел ее, записанную дрожащими карандашными буквами в застоявшейся тьме, как если бы бесформенные знаки поднялись с остатков обоев &, материализовавшись, впечатались в блок мрака. Иногда изнутри горы исписанной бумаги доносился 1 тихий шорох, как если бы уютно шевельнулось во сне в сновидении некое Существо-Основа^[30], все обвешанное бумажками –, шорох же порой становился звонким звуком, таким же привычным и внушающим доверие, как звук поворачивающегося в твоей двери ключа; когда она возвращалась; этот ковыряющий звук, который, проникая из-Снаружи, полностью заполнял темнопокоящуюся в тишине квартиру & отводил в сторону паутину 1го полусна – –

Женщина стояла в проеме открытой двери. Она в какой-то момент, по прошествии ?скольких часов, вернулась из ночи и видимо не ожидала застать меня в темной комнате, уже в постели. Это – наверняка не намеренно решительное – открывание двери вырвало меня из моего полусна; падающий из коридора свет ослеплял. В нерешительности, не сняв накинутый на плечи легкий летний плащ, она на какие-то мгновения застыла в дверном проеме – может, хотела говорить, высказать что-то, что занимало ее в эти последние часы –:но увидав меня, вспугнутого из сна в темноте, а потому всклокоченного & смотрящего на нее взглядом Наполовину-проснувшегося, она, кажется, растерялась. Пальто было слегка приоткрыто, она протянула 1 руку к дверному косяку, другую же приподняла, да так и оставила, и сразу же вслед за тем я снова увидел этот ее мимолетный жест беспомощности; потом она шагнула назад в ярко освещенный коридор и осторожно прикрыла дверь между нами. – Я позже нашел ее в гостиной. 1 лампочка в люстре была неисправна : болезненно-желтый свет заполнял пространство как мутный, холодный бульон, она сидела у стола, перед потухшим серым телеэкраном.

–Теперь я решилась. – (Слышу я, как она говорит в гудящей тишине, словно на протяжении последних часов, блуждая по улицам, она не хотела доверить эту свою самую окончательную фразу ночному городу, но приберегала ее для другой тишины, здесь и сейчас, где эта 1 фраза, видимо, давно уже для нее подготавливалась – может, до сих пор не хватало только ?меня, чтобы обрел завершенность ансамбль комнатного пространства, заполненного застоявшимся, охлажденным светом.)

–Теперь я решилась. Я лягу на операцию.

Долго она не разговаривала со мной на эту тему – так долго, что я давно забыл: гинеколог тогда посоветовал ей пройти обследование, сдать на анализ образцы тканей и окончательно убедиться, что Ничего плохого у нее нет….. :?И что же: ?Значит, она уже успела пройти это обследование, ?за те недели и месяцы, когда я работал в Иностранном легионе. И результаты оказались ?тревожными; тревожными ?настолько, что врач рекомендует ей операцию. ?С-каких-же-пор она обсуждала Такой вопрос только с собой=1ой – :??Почему ничего не сказала мне. ?Объясняет ли это сухость наших телефонных разговоров в последние недели – :?Чего она от меня ждала – И ?чего ждет от меня: теперь – –

Когда я обнял ее, она отреагировала на мое прикосновение механически; мгновение чувствовал я на своих локтях ее пальцы, потом ее руки быстро соскользнули вниз, и дальше она просто стояла; казалось, я прикоснулся к существу, которое, хотя и было живым, но только при восприятии из-снаружи сохраняло видимость жизни; внутри же нее – своеобразное затишье, отход, полное отлучение от себя самой – ; я потянулся к ее пальцам, ладоням, они были очень холодными….. Эта женщина определенно находилась сейчас очень далеко….. И все же – такой близости к ее телу я уже давно не чувствовал – мой член напрягся и уперся в ее бедро. Заметив Это, она от меня отодвинулась И сказала тем голосом, который, когда я слышал его по телефону, напоминал мне истончающуюся струйку песка: –Ложись лучше спать. – И опять я, вроде бы, услышал в конце вздох, как тогда по телефону, перед тем, как она повесила трубку. Этот короткий вздох вовсе не выражал облегчение оттого, что она от меня отделалась (как я тогда думал) – не выражал даже этого. И ее голос Ложись лучше спать звучал точно так, как в невеселых комедиях о повседневности звучат голоса женщин, проживших уже долгие годы в браке, женщин, которым давно опротивел секс-по-обязанности и которые, отклоняя посягательства мужа-в-пижаме, говорят ему усталым голосом, больше похожим не на голос даже, а на вялый отстраняющий жест: Не надо, я устала…..

Она была, после многих недель, 1ой женщиной, чью близость я ощутил. Я запрещал себе способ бытия, характерный для женатого-мужчины-в-командировке; в бараках, в конце рабочей недели, коллеги=зубоскалы изголялись надо мной: –Нуу-Старик: ?!Забыл, шо для нас, работяг, нет инова способа подлечица, кроме как напица & с бабой забыца. Ыль ты !фравду вабразил, шо бальшое цебе. Табландыночка небось истомылася, кажну-ночь 1 в постэлке, с раной меж ног – ?а ты – – Може, пожалеш ее, ?!а, Синебород. Може, попробуш прыменить к ей свой шарм. У !таово всеныпрыменно получыца –. А ежли Энту ты больше не хотиш: ессь !прыма-домохозяшки здеся в энтой дыре. Я таку однажжы поымел, хушь и не хотела меня пущать –: мы с ей уже лежали напалу, оба в чем мать родила, веззе подушечки-шелковы, сафеточки с кружевами – прям кукольныдомик. Бабеночка уже делала мне авансы – я ызготовился – ивдрух !натебе: Како-комар-ея-укусил: !заартачилась. Каленки сжала, ва!аще больше !ничаво не хотит. Тады я решил задессовать ея-бабью-душу: Па!слухай Куколка, гварюей, я уже трынедели не ымел жэншины : !Тыж сама хотела: щас не сдержусь – захлобыстаю весь твой фасонистый тюль – СверхуДонизу, ежлитыминяне –:и – Хлобыссь: не успел я договорить: а она уж меня Па-быстрому пустила. Кады нишо не помогат, пожалейся на воздержанне – энтот трюк !завсегда себя оправдат. Ыли ты, Синебород, боисся Той Заразы….. Тадыда. Так оно, понятно, !здоровше: Хто не може девку окоротить, должон своей рукой машинку крутить. – (:!Это он в отместку за мою тогдашнюю лекцию об их разговорах в рабочие перерывы –) –Ыли: Може, суть в том, шо у тебя ДругаОрынтация – (:я запустил в него бутылкой из-под пива, !такой аргумент Все=ОНИ прекрасно поняли И сразу отвалили). Если прежде у меня еще были сомнения, оставаться ли в бараке, или пойти вместе со всеми в деревню, то хвастливая болтовня этого красавчика – череп у парня был словно создан для гусарского кивера: тип, который с младых ногтей больше всего похож на копёр для забивки свай – благодаря этому парню, короче, все сомнения у меня отпали; его болтовня еще более усугубила мое мрачное настроение. Мне вспомнились собственные впечатления из времени, когда я был в том же возрасте, в каком этот недоносок сегодня. В особенности воспоминание об 1 молодой женщине (чье имя я давно позабыл) упорно и вопреки моей воле пробивалось наверх: прямые плечи и энергичная походка с очень мягким покачиванием бедер; я видел, всякий раз, как она наклонялась, завязь ее грудей, ту складочку, от которой крепкие груди уходили вниз, в телесно-теплую полутьму под тонкой тканью – она часто и охотно позволяла мне заглянуть в вырез ее платья – позволяла нашим рукам соприкоснуться, так что волоски на них вставали дыбом и кожа начинала странным образом пылать и зудеть – :Эта женщина тогда оцепенело лежала на кровати, голые конечности будто вывихнуты, будто всю ее скомкали & отбросили прочь, неподвижное лицо отвернуто, руки, раскинутые по сторонам, согнуты в локтях, а ладони и пальцы, будто усохнув, сжались в кулаки – :Как если бы ее внезапно вырвали из свойственных ей мягких и решительных движений, в1часье, посредством колдовского заклятья, заставили оцепенеть, или: как если бы в этом месте она, со всеми своими приемами обольщения, оказалась совершенно неуместной и не знала, что ей делать дальше, ведь все ее приемы предназначались совсем не для Этого, а для куда более сложного – заигрывающегося – обольщения, для обольщения, соблазняющего на все новые соблазны, заманивающего во все более запутанные лабиринты заманчивых обещаний – –, а я теперь, так сказать, стал причиной короткого замыкания, распахнул дверь включил свет; из-за чего она, негодуя на меня, нарушителя игры, который эти красивые позднедетские игры внезапно – совершенно чуждой им глупой затеей – прервал нарушил & уничтожил….., и не могла сделать ничего иного, кроме как просто поддаться….. Как у гинеколога: ноги подняты&раздвинуты; оставалось лишь оттрахать ее, сильно, грубо, неуклюже, & через пару минут все было кончено. : Я тогда, еще будучи новичком=здесь, в Иностранном легионе, рассказал 1-из-старожилов эту историю, потому что после провала моих попыток общения с молодыми я пытался говорить с теми, кто постарше. В результате, поскольку я сам на!просился, мне пришлось выслушать поучения-этого-«старика»: –Чааа (& он уселся удобнее, еще более широкозадо, на манер пописывающего романы учителя гимназии, привыкшего благостно важнЯчествовать) –Шо !я вам, стрекозлам, всыхда гвоурыл: !Брыгитесь баб сы без бабской жопы. Паутому как в жопе: в !ей, вишь ты, сидыт дууша & хлавное: !аутжывчивоссь бабы. !Абошохочешь бьюсь). Только Ундины ымут задницы & линии бедер как у мужыков: Оне предтемкакродыцца па-ашипке попали в !мужеско отдыленне. Патомых бысренко оттуда поперли. !Но: Шооне !там успели углядэть: таво ым ва-асюжись не забыть – (& выставил перед своим животом кривые известково-белые пальцы –) –Апатому таки-бабы на-асюжись остаюца сварливыми, придырчивыми, нитшем !никада не довольными, ибо: оне сами незнат, хто-таки онеессь: Вых и бабского недостат, и до мужиков оне недотягиват : Подлинно Сан Типпы: Отых одне непрыятности. Держысь отых подальше. Я всыхда гвоурыл вашему-брату-стрекозлам: !Брыгитесь баб сы без бабской жопы – (:здесь речевая петля замкнулась, & речь без всякой запинки плавно потекла по 2му кругу –)

В другой раз, тоже еще в начале моего бытия в Иностранном легионе, я вместе с коллегами после конца рабочей недели отправился в деревенскую пивную. Ту маленькую, изящную блондинку (которую упомянул 1 из парней) я там увидел в первый раз; ее коротко стриженые волосы разделял боковой пробор, на лоб мягко падала волнообразная челка – :Именно это очаровывало меня, во всех женщинах, которые носили такую прическу (воспоминание о школьных годах, об одной учительнице, которую мы=½взрослые окружали своей влюбленностью, раннезрелой чистой & сильной, заставлявшей нас краснеть неизвестно от чего & дарившей все новые эрекции; влюбленностью с привкусом маленьких зеленоватых яблок –); очарование проистекало из иллюзии самодостаточности & покоящейся-в-себе андрогинности таких женщин – И, видимо, осталось для меня непреодоленным до сего дня. И здесь, в деревенской пивной, изящная блондинка напомнила мне о той, тогдашней женщине: я был пленен неожиданным возвращением одного из воспоминаний.– Это произошло – давно уже – в той самой пивной, куда рабочие хотели пойти сегодня вечером; может, и посетители=там оказались бы теми же самыми.

В тот раз, когда блондинка вошла через низкую дверь в пивную, ее большие светлые глаза, казалось, ни к чему особенно не присматривались – она обычно садилась за стол в углу комнаты и знала, что стол этот всегда оставляют свободным для нее –:но тут она обнаружила меня, Чужака, который, что было очевидно, нагрянул сюда вместе со сворой строительных рабочих и теперь сидел за ее столиком (немногие завсегдатаи, из местных, сразу же навострили уши & незаметно посматривали через плечо на маленькую женщину: –) : Она колебалась в дверях всего 1 мгновение, а потом быстро направилась ко мне: –Вообще-то здесь сижу !я –: !Останьтесь – (когда я стал подниматься) –это все пустяки. – (Журчание голосов, шарканье ног & звяканье стаканов возобновились, интерес других посетителей к этой сцене иссяк.) Она подсела ко мне за маленький столик. Так мы с ней встретились в 1ый раз.

Как если бы ей пришлось пробираться сквозь слои невидимой пахучей пыли, от нее, как только она ступила на порог, на меня повеяло телесно-теплым ароматом пачули – слишком много этих духов (почувствовал я), которые всегда напоминают о запахе теплой промежности & о несвежем нижнем белье. Еще утром она не могла предполагать, что день закончится необычно, подарит ей мужчину & постельное-приключение, к нашей встрече, следовательно, никак не готовилась, и при раздевании я заметил на ее трусиках следы кала. В таких открытиях я не нахожу ничего отталкивающего, скорее они настраивают меня на грустный лад, ибо выдают секреты преддверий 1ночества. И я тогда подумал, что остатки такого запаха чуял и до ее появления здесь – именно в этом месте в углу пивной.

–Это, значит: ваше ?постоянное место. – (Неловко попытался я завязать разговор.) Она не пресекала моих попыток, но и не предпринимала ничего, чтобы, со своей стороны, их поддержать; разговор наш колыхался как пламя свечи, то и дело почти угасал. Кроме того, к ней часто подходили 2 другие женщины, уже немолодые, нарочито медленно ступая по скрипучим, жирно натертым черной мастикой половицам, – якобы чтобы стрельнуть сигарету. Каждый раз при своем приближении эти женщины бросали на меня сверху-вниз недоверчиво-неприязненные взгляды; так что эти их набеги могли быть попытками поставить меня на место, могли означать некую угрозу по отношению ко мне. Только раз 1 из женщин прошептала что-то на ухо блондинке-с-короткой-стрижкой, а та в ответ издала резкий звук, выражавший протест и требование оставить ее в покое. Женщины каждый раз возвращались к своему столику в противоположном углу и, казалось, больше за нами не наблюдали. Но это было притворством, они наблюдали за нами очень пристально, потому что как только мой разговор с блондинкой становился чуть более оживленным, 1 из них вновь подходила к нашему столу, под тем же предлогом, что и раньше. Я начал подозревать нечто=определенное –. Но я не хотел прерывать разговор с моей собеседницей (хотя он уже слишком долго качался на волнах одной темы, чтобы я мог предпринять еще что-то, кроме Только-разговора : Чем дольше болтаешь с бабой (вспомнил я мудрость-коллег) тем длиньше потом путь к постели….. Тем не менее, мне не хотелось пересаживаться за большой стол в середине помещения, где мои коллеги пили & играли в карты – да я и не мог бы играть с ними, =потому что никогда не понимал правил ската. Однако возобновлять&продолжать разговор с Блондинкой после того, как его периодически прерывала 1 из женщин, становилось раз от разу труднее. Разбирайся я хоть немного в музыке, я бы постарался, по крайней мере, чтобы мои возобновляющиеся подступы к разговору звучали народнопесенно=монотонно, или как обличающие анафоры ветхозаветного пророка, или как рокочущая риторика провинциального оратора – то есть чтобы звук нарастал и спадал волнами, а не оставался неизменно на 1-&-той-же высоте – :?Может, только из желания сменить музыкальную тему она после очередного перерыва внезапно сказала: –Сегодня утром я долго слушала старую музыку. Потом два часа проплакала. – И начала рассказывать свою историю, а я начал напиваться. Поэтому я услышал только обрывки ее рассказа. Она была учительницей в начальной школе, преподавала немецкий & историю, до 5го класса – И длилось это целых=двенадцать-лет – она сказала, что 1нажды поехала со своим классом в Освенцим – по прибытии=туда она у старика, который разравнивал граблями гравиевую дорожку перед лагерными воротами & предлагал цветы, купила, не сказав ему ни слова, 1 букет – но (сказала она) –я так и не решилась, пока мы много часов бродили по лагерю, куда-нибудь положить цветы, потому что каждый кусок тамошней земли камней & песка казался настолько пропитанным болью & смертью, что я не знала, какое место больше всего – (толпы выброшенных очередным прибоем новоприбывших, на просторном плацу – вопреки или: как раз по причине навязанного им Порядка – распавшихся разбредшихся беспорядочными, растерянными группками, беспомощно цепляющихся за захваченные с собой вещи, эти последние остатки родины, – до тех пор, пока руководители, приставленные к их смене, с помощью громкоговорителей или мегафонов, надрывая жестяные глотки & перекрикивая вой бушующего на открытом плацу ветра, на трех самых известных европейских языках, будто действуя акустическим гребнем, не заставят беспорядочно слоняющиеся человеческие толпы построиться в соответствии с национальной принадлежностью, для прохождения обязательного лагерного досмотра) –я думаю, что я все время, пока была там-внутри, держалась за маленький букет как за перила парапета – (услышал я продолжение ее рассказа) –так что все стебли&листья цветов в конце концов оказались раздавленными. И тогда, уже уходя, я вложила букет или: то, что от него осталось, в руку тому же старику, у которого несколько часов назад его купила. Он все еще разравнивал дорожку перед лагерными воротами – и этот старик показался мне 1 из немногих, кто отсюда вышел, тогда….. Старику=1 уместно дать эти цветы, подумала я, ?кого еще могла бы я ими порадовать: при таком несметном множестве мертвецов….. И старик принял букет – так же, как я сколько-то часов назад его у него купила: без 1ного слова. – Но она не плакала, сказала она, пока их водили по лагерю, или: если и плакала, то сама этого не замечала – –Во всяком случае, на переменках в школьном дворе – (услышал я продолжение ее рассказа) –ученики со времени той экскурсии никогда больше не играли в эсэсовцев – И без всякого перехода (?или: мне только показалось, поскольку я все сильнее напивался, что никакого перехода не было) женщина вдруг заговорила о себе-самой: Она родила сына от одного мужчины, который ее бросил, еще когда она была беременна – :Учительница, которую бросили :?разве это не смешно. Уже давно пальцы ее нервно играли с сигаретной пачкой, с зажигалкой; ее пальцы, а я смотрел на них, казались скорее худыми, чем аристократически-тонкими, и еще – шершавыми и покрасневшими, как маленькие морковки; унылые пальцы, что-то в них напоминало о благочестии, о нездоровом=благочестии-без-богов –. Я не мог отделаться от мысли, что и ее колени наверняка выглядят так же: шершавые покрасневшие и опухшие, как колени монахинь….. – Здешние женщины (услышал я теперь) очень ей помогали все Это-время – она обязана им многим, !очень многим (произнесла она с нажимом, может, бросив украдкой взгляд на женщин за столиком напротив – но я этого не заметил), я вообще в тот вечер ничего больше не замечал: успел к тому времени в стельку напиться, то и дело гладил ее по спине, –Да – (услышал я сквозь туман своего опьянения) –одинокое сердце, таких полно повсюду –; я невнятно встрял: –?1ОкоСердце: ?Что-то наподобие Блудного Яйца –, И облапил ее спину, пробормотал расхожую пошлость, что титьки, мол, смотрятся куда лучше без таких протезов; может, я=во-хмелю даже схватился за ее груди – : – мое последнее тогдашнее впечатление: как если бы туго натянутый холст раскачивающейся желтой картины, в которую я угодил & за которую уцепился, как паук за свою паутину, внезапно пробили –: она лягнула меня левой ногой –; конец: она встала из-за стола и направилась к двум женщинам напротив. Но все это не произвело особого впечатления в тот вечер, не привлекло внимания других посетителей: потому что еще раньше за большим столом, где пили & играли-в-карты рабочие, началась потасовка.

!Что я мог бы сказать сегодня в свое оправдание настырным=коллегам : Все со мной было проще, чем они думали, чем если бы речь шла просто о половом воздержании : Я вовсе не избегал тех-других-женщин, которые проводили вечера в деревенских кабаках & пристраивались к нам как кобылы, когда приходит время, чтобы их покрыл жеребец. Дело было и не в супружеской верности – :я презирал тех, кто никогда не обманывает свою дражайшую половину, за их невежество и безмерное самодовольство. Я не избегал других женщин; но, вожделея их, не хотел становиться пленником этих женщин – ни их голосов, ни тел, ни запахов; желание мое включало в себя нежелание поддаваться окутывающей их ауре женственности. И поэтому я, во всех смыслах, был безответным: ведь их, других-женщин, я от себя отваживал, как отваживают непрошенных и быстро надоедающих гостей, вынуждая их уйти и захлопывая за ними дверь. Или как поступает врач, которому надоедает вести историю болезни скучного пациента. Потому что все дело было именно в таких историях, которые и я сам, и женщины, сходившиеся со мной, всегда тащили за собой как собственную тень или как парализующую ауру; и которые делались тем более длинными, унылыми, непреодолимыми и 1образными, чем старше становился я сам и: женщины (на сближение с коими я еще мог рассчитывать); я не хотел больше блуждать по просторным ландшафтам, населенным призраками, где я неизбежно снова и снова встречал бы себя самого – ибо в моменты своего поражения мы все одинаковы – вплоть до конца этого безрадостного пути….. Не в страхе перед Заразой было дело и не в унылости резинового запаха кондома, я просто не мог больше выносить такие истории, и менее всего – мои собственные, или: то, что я воспринимал как мои истории, как истории обо мне самом, и что в действительности было лишь эхом, слегка измененными копиями сотен других, чужих «моих историй», которые, в свою очередь, походили на тысячи других, более ранних «моих историй», и так далее и так далее, цепочка следов терялась где-то за горизонтом скуки….. И !никогда дело не обходилось без таких вот клонированных петель, без такого боксирования с тенями, боксирования среди теней, без проникновения в Пустоту, в которой Нечего искать и Нечего выслеживать, в которой можно обнаружить только Ничто, – и лишь непристойные попытки уклониться от Ничто Времени, в сочетании с ужасом перед Вечностью, мутные от пива глаза (украдкой поглядывающие на часы) среди душных испарений с душком сигарет-пота-пачули и симптоматично елозящие, вверх&вниз по пивному стакану, пальцы неизбежно становились концом всех «моих историй»; скука и страх перед ней – вот чем в основном объяснялось мое воздержание.

–Теперь я решилась. Я лягу на операцию.

И тут же захотел, чтобы эта женщина, которую всякий назвал бы моей женой, чтобы у нее !действительно был другой мужчина, чтобы те часы (когда она бродила по ночному городу &, видимо, непрерывно обдумывала эту Одну Тему – подвести итог, так она раньше называла подобные процедуры, и в итоге могло остаться только решение: Я лягу на операцию) – чтобы те часы она провела у Него, Неизвестного Мужчины….. Заурядность такой ситуации теперь, после возвращения женщины, обрела бы видимость нормальности & оформленности, как все заурядное; все формулы для такого-рода встречи супругов лежат наготове, & все соответствующие разговоры, точнее, все жалобы крики причитания подвывания ругань, можно было бы воспроизвести: с тем хорошо известным, еще со времен 1го грехо-падения уязвленным (все еще, вновь и вновь, заново уязвляемым) тщеславием и с тайным, мазохистски отлакированным удовольствием от использования этих масок, которые въевшимся в них удушливо-острым запахом пота – от имени всех, кто носил их прежде, – возвещают, что мужчина/женщина сейчас&здесь могут сыграть !и !эти знаменитые роли, не говоря уже о прелестях войеризма, которые испытаем мы=сами, украдкой наблюдая с просцениума, боковым зрением, за собственной диле(р)-Тант’ской игрой, с которой мы !конечно прекрасно справимся, следуя коварной рутине бог весть скольких миллиардов прежних постановок такого рода – вооруженно-конфликтной – комедии дель арте. Подглядывая с просцениума за нами самими, но в масках, мы увидели бы такие же личины, какими пользуются элитные спортсмены: альтернативные стереотипы лицо-искаженное-огорчением – лицо-искаженное-торжеством (:порази–тельно напоминающие фотографии солдат в момент атаки) – &, наконец, 3й стереотип, обычно появляющийся лишь после того, как соответствующее «лицо», в двух упомянутых неподвижных масках, зафотографируют до полного-опустошения & смертельной-усталости: лицо-искаженное-болью – маска, чаще всего означающая, что кривая успеха ее обладателя пошла вниз….. И тогда другие, столь же нереальные лица заступают место исчезнувшего, заполняют собой рекламные щиты на улицах, заманивая в новые образные тупики забвения: Фотографии топ-моделей, женские тела, которые, как в известного рода журналах для мужчин, кажутся изображениями, составленными из-кусочков & с-помощью-компьютера, по данным опросов о пожеланиях относительно женского тела: по причине безупречности таких изображений, их совершенства, исключающего все, что не является совершенным, в них нельзя усмотреть ничего, кроме унылого, бесконечно размноженного и бесконечно печального символа исчезновения всякого плотского желания – исчезновения, обусловленного именно неуемным ретушированием, именно излишком гармонии, который всегда, по сути, подразумевает бесчеловечность. Кроме того, для этой мужской сферы, которая всегда есть 1временно и сфера высокопрестижного автогоночного спорта, характерны образы-панданы: например, лицо всемирно известного гонщика «Формулы-I» своей нечеловеческой гладкостью напоминает о компьютерной анимации, так что сам факт, что лицо это принадлежит конкретному человеку, неизбежно разочаровывает, воспринимается как ненужное дополнение, как избыточность, которая только портит и без того совершенный художественный продукт –. Разочаровывает до тех пор, пока в1часье на той же широкоформатной рекламной поверхности – как правило, даже на том же месте, в конце ряда пропагандируемых одним рекламным агентством красавцев, – вдруг не появятся, превосходя своим тщеславием тщеславие предыдущих изображений, вечно распухшие, разбитые мясницкие морды знаменитых боксеров. Как если бы последняя возможность усиления эффекта от замечательного пуддингового концентрата, который сам по себе уже не может быть превзойден, состояла в том, чтобы отравить этот концентрат цианистым калием: точно так же в качестве завершающего продукта – или, в определенном смысле, как месть изнасилованной природы – из ряда портретов агрессивных в своей притягательности красавцев внезапно выглядывает перекошенная харя….. И все эти «лица», которые полностью исключают возможность заглянуть в человеческую личность с присущими ей страхами, а являются только масками, соответствующими той или иной практической функции, так же прискорбно лишены всякой индивидуальности, как и болтовня их обладателей – топмоделей спортсменов & спортсменок, – когда им приходится экспромтом выступать на публике & оказывается, что они едва ли способны довести до конца хоть 1 фразу. А если и способны, то их выхолощенные, обесцвеченные железной дисциплиной & железной волей к победе в-борьбе-за-премии-&-эксклюзивные-договора голоса могут выражать себя только посредством речевых стереотипов, строго соответствующих немногим имеющимся в их распоряжении маскам, – подобно тому, как горстка ругательств и других словесных обломков, знаменующих собой кульминацию комедии=супружеской-жизни, всегда затрагивает одни и те же душевные клавиши (и, скажем так, на немецких пишущих машинках е-клавиша всегда оказывается самой захватанной). А поскольку народ=ность таких образцовых представителей спорта, как и народ=ность комедий, оплакивающих супружескую измену & крах семьи, выдержана, так сказать, в камерно-народной е-тональности, присущий ей налет «детскости» был & остается ничем иным, как словоупотреблением и душевным-расположением сопляков-слюнтяев, & обилие слез в такого рода комедийных сценах есть всего лишь подачка судьбе, чтобы возобновить & навеки заклясть то детское-счастье, которое связано с соплями & со слюнями. Большинство нынешних взрослых (понял я вдруг, пока снова&снова прислушивался к звучавшим у меня в голове отголоскам ее фразы Я лягу на операцию –) имели чересчур хорошее детство, & оно теперь будет сохраняться, пока они не подохнут, как вонючий & грязный любимый-закут в их эмоциональном свинарнике.

И в тот вечер, в тот час !действительно пожелал для себя всей этой комедии, даже мечтал о ней; Все что угодно, любая дешевая ложь в комедии ревности была бы лучше, чем такая правда – Я лягу на операцию…..

Я этого действительно хотел; и сумел бы казаться глубоко-опечаленным, оскорбленным, но в то же время великодушным, более-чем-она-благородным в игре с немногими масками, предусмотренными для подобных ролей и помогающими инсценировать собственное затухающее & вновь-возгорающееся бешенство; я был согласен на Все, на все Это, даже на лишенную всякой самоиронии веру в оправданность моего поведения – лишь бы не слышать молчания, исходящего из такой правды : Не было у нее другого мужчины. Не было даже этого. Она – совсем-1.

Спальня, погруженная в чернильную тьму, – слышно было, как женщина возится на кухне с посудой, торопливо, громко, громче чем обычно, – не в силах заснуть; я рассматривал тени мебельных киклопов, прислонившись к стене; от отсыревшей кирпичной кладки тянуло холодом, И озноб, будто на паучьих лапках, пробегал по коже – тем не менее, я продолжал сидеть, оцепенев в неподвижности, поблизости от входа во-Внутрь руины и у края этой бумажной горы….. Бумажные обрывки блекло светились, как светятся грибы в подвалах, скудный свет, поскольку дверь была неплотно прикрыта, проникал из-снаружи в спальню, и мне казалось, что сквозь ярко светящуюся замочную скважину я вижу ее, эту женщину (которую всякий назвал бы моей женой), – вижу не фрагмент ее тела, ограниченный контуром замочной скважины, но ее всю: все ее тело –, как если бы замочная скважина была крошечной фотографией, осколком голограммы, хранившим ее целостный облик. Казалось, достаточно встать и подойти туда, чтобы увидеть женщину такой, какой я ее видел прежде, и именно Это окажется тогда Правдой, а все, что происходило сегодня вечером, – всего лишь жестоким сном, который, как все такого рода сны, использует для своей злой игры имитирующие реальность декорации. С трудом, напрягая все силы – Встать, Добраться до двери со светящейся замочной скважиной, там все еще ее образ – !там она : Женщина, теперь неподвижная, как если бы она действительно была только образом, картинкой, крошечной голограммой; И свет, казалось, попадал только на ее тело, как если бы именно ее освещал луч прожектора, а все вокруг было цвета антрацита, с меловой крошкой звезд, – еще совсем немного до-туда, мне, ползущему на всех четырех – – но странно далеко и все дальше отодвигается от меня дверь, светящаяся замочная скважина с голограммой женщины – всего 1 точка 1 светлячок 1 гаснущая искра в ночной дали, в конце некоего коридора, обрамленного стиснутого & стянутого растрескавшимися стенами руины, !какие усилия !какие затраты сил, чтобы вдоль этого коридора (который мог бы быть и сточной трубой) наощупь пробираться к выходу – –

И ощутил в тот же миг, когда давление, принуждение, исходившие из полусна, ослабли & отпали от меня, словно пелена, внезапно сдернутая с моих глаз, как заскользили обратно кадры, и почувствовал, что меня отбросило в прежнее настоящее, в прежнее место: Я по-прежнему сидел, прислонившись к стене, недалеко от входа; от отсыревшей кирпичной кладки тянуло холодом, И опять озноб, будто на паучьих лапках, пробегал по коже. : Я даже не изменил положения. Я сидел, оцепенев в неподвижности, поблизости от входа во-Внутрь руины, у края этой бумажной горы….. И против Пустоты, против отсутствия ее тела не существовало никаких слов; уже настоящее с его молчанием было Безмерностью, Дерзостью, чуть ли не худшей, чем любые детскости в словах & жестах, которые могли иметь только 1 результат: с каждой секундой – увеличение Пустоты, по всем направлениям – распространение холода, из кирпичной кладки & от обломков битых кирпичей – –

Ибо ее молчание всегда было таким, как если бы Онемевший вел Хотящего-говорить, одного из способных говорить, вдоль края Пропасти Немых – и котловина этой пропасти лежала бы наполненная, будто черными водами, словами и фразами; проговоренное & прослушанное – слова & фразы, которые, вытекая из немых разговоров с самим собой, никогда не достигали восприятия Другого, ни даже собственного слуха. Говорение Онемевших: непрерывное журчание & бормотание в звуконепроницаемых камерах для допроса, внутри собственной головы. И они, Онемевшие, своим молчанием и скупыми жестами давали мне понять: Загляни сам вниз. Прочитай там то, что дóлжно прочесть. И как если бы то были тексты на блекло мерцающих клочках обоев – каракули Чужака, который, как о нем говорили, разминулся со своей смертью, – подобранные из грязи некоей руины, я вычитал из ее молчания 1 простую уверенность: Не появится никого, кто нуждался бы в твоем голосе, твоей руке или твоей плоти. Нигде & Никогда. Пока ты живешь, живешь-в-силу-необходимости, этого не случится. Ибо таков всеобщий=подлый удел. И если ты исчезнешь, в 1 не-прекрасный день или в 1 не-прекрасную ночь, никто и никогда не станет по тебе тосковать, так же как раньше никто по-настоящему в тебе не нуждался. И поскольку Никто никогда не страдает от отсутствия кого-бы-то-ни-было посреди этого неизмеримого, неведомого мирового пространства, к тебе не будет обращен ни 1-1ный знак, ни 1 зов, ни 1 беглый взгляд прохожего. Это тоже есть всеобщий=подлый удел. Ибо Слишком-многие обретаются здесь, чтобы отсутствие 1, такого как ты, могло хоть на мгновение быть воспринято как утрата.– Вот что мне пришлось вычитать тогда, в ту ночь, из ее молчания, которому она предпослала фразу Ложись лучше спать. И это действительно была Вся Правда: без теней, без возможности найти утешение и защиту, лежала Она, светлая, трезвая & недвусмысленная, передо мной; явленная глазам каждого, кто пожелал бы ее прочесть. То были фразы, которые она позволила мне найти одной бессонной ночью. И я догадался: в этом всегда выражалась ее честность; и – что она была Все-охватной. Только я этого до сих пор не понимал; я, вместо того, чтобы искать в ней=самой, искал любые другие, внешние причины & обстоятельства, которые в конечном счете были для меня удобными отговорками, & моя озабоченность ими означала 1, а именно, забвение того обстоятельства, что вместе с нами, вместе со мной иссякает Время….. И должен был с тех пор во всем Связанным-со-временем распознавать еще нечто Другое, прежде ни разу не продуманное до конца; нечто, что непосредственно касалось меня=самого: ?Как долго еще Это=Все – ? ?Как далеко еще может тянуться эта равнина, это плоскогорье – Ведь нет никакого Спасения в Бесконечности, ибо Бесконечного ни для кого не существует, Вечность тоже истаивает в средоточьи мрака посреди руины – параллели !никогда не пересекаются – И знал с тех пор, что в этом ландшафте моих еще предстоящих лет Ничего Другого уже нельзя будет найти или получить, кроме того, что я уже нашел & получил. Это действительно принадлежало мне, а больше ничего не было.

Новое для меня заключалось в том, что я – благодаря этой открывшейся передо мной перспективе на необозримую пустоту – потерял страх перед смертью. Я, правда, все еще боялся боли, боялся следующих один за другим параличей или долгого угасания – но страх перед прекращением существования, перед тем, что меня не будет, не будет !окончательно, то есть больше не будет !никогда, – этот страх с той поры исчез и уже не возвращался. ?Или: неужели я посредством такого рода размышлений только ввязался в следующую, удобную мне мысленную игру, 1ственная цель которой, опять-таки, состояла в том, чтобы закрыть глаза на Нечто-Другое, еще не названное и еще не хотящее быть названным, – чтобы просто найти новые отговорки :?Зачем : ?Может, затем только, чтобы не задавать себе Тот вопрос, которым озабочиваются лишь единицы из Слишком-многих, да и то, к сожалению, слишком мало, а именно: для чего ?вообще я еще живу – …..и мухи снова яростным потоком обрушились на меня….. металлическая вьюга….. ярящийся делириум….. их жужжание как слишком тесная оболочка на мою голову мое тело нахлобучилась и давила….. :Ничего другого больше не слышать, ничего – никогда больше не чувствовать, кроме здесь, в этом вязком зловонии чужого, нескончаемого умирания неустанно без пауз повторяющихся мушиных атак…..

?Что сейчас спугнуло их, ?что, помимо привычного уже режима приливов и отливов, побудило к этому штурму: мух….. :которые здесь=внутри, в средоточии Приостановленной Смерти, теперь, как если бы их притягивал магнит мрака, вдруг устремились ко входу в руину, исполненные ярости&алчности – эмоций, которые, казалось, были присущи не самим-насекомым, а скорее исходили от Чужака –:!Лезвия огней, от входа, лихорадочно мечущиеся здесь=внутри, над полом руины, – зазубренные лезвия, светло-розовые, как если бы их подняли со дна какого-то кровяного потока, из сточной канавы на скотобойне : от дверной рамы отрезанный и порубленный на длинные 4хугольные тени огненноцветный свет с запахом (как казалось) старых заржавленных ножей, которые были в употреблении с незапамятных времен, бессчетное число раз окунались в кровь & разделывали охлажденное мясо на скользких, изъязввленных царапинами&зарубками деревянных столах; с абсурдным запахом гниющего металла : так что теперь эти лезвия огней, инфецированные запахом гнили, сновали над всей неразличимой трухой внутри руины, лезвия, кромсающие основание жирной тьмы, светло-розовые, как водянистая охлажденная кровь. Резать, тонкие скальпели, клинки, за которые хватаются антисептичные руки, чтобы ее тело, тело моей жены, открыть….. тогда, после того, как она решилась на операцию. И ощутил в тот же миг, когда это давление, это принуждение, исходившие из полусна, ослабли & отпали от меня, словно пелена, внезапно сдернутая с моих глаз, как заскользили обратно кадры, и почувствовал, что меня отбросило в прежнее настоящее, в прежнее место : Я по-прежнему сидел, прислонившись к стене, недалеко от входа, И опять чувствовал маленький ручеек озноба, вшнуровывающийся в мою плоть. : Я даже не изменил положения. Я сидел, оцепенев в неподвижности, поблизости от входа во-Внутрь руины и у края этой бумажной горы….. Оттуда – усиливающееся шуршание & похрустывание, как если бы рептилия шебуршилась под бесформенными щупальцами бледной бумаги; А перед входом в руину – тени, смазанные силуэты, приводящие на память зигзагообразный совиный полет; тени размахивали факелами, искры разлетались вокруг, мухи, слишком приближавшиеся к огню, светло вспыхвали в миниатюрных взрывах, горячие потоки воздуха от факельного огня гнали их обратно ко мне, в виде хлопьев пепла и жирной пыли –: жужжание мух усилилось чуть ли не до визга – возможно, в результате алчности&ярости, ибо иные эмоции этим насекомым недоступны; – и словно отграниченные от этого жужжания, выцеживались из искромсанной огнем тьмы также и иные шумы, иные звуки: голоса Других, из-снаружи, голоса совиных теней, возбужденно вопящие кричащие друг-сквозь-друга, но непрочные и постоянно заглушаемые буйством насекомых, – как если бы я слушал по коротким волнам очень далекую радиостанцию, и звук то и дело пропадал бы, а потом вновь выныривал из шорохов ионосферы – : !ОНИ меня обнаружили….. шли по моему следу….. чуть ли не по пятам…… мне теперь !не спастись – ИХ ярость ИХ ненависть – !это Все теперь обрушится на !меня : усиленное возбуждением-от-выпивки, колеблющимся-светом-факелов, их особым гневом & особой растерянностью, вызванными изумлением оттого, что я, «Новичок», «Малохольный», «Паршивый Пес», который и раньше всегда держался в стороне, потому что думал, будто он лучше других, теперь отважился на попытку !бегства от НИХ; а поскольку Это, опять-таки, означало помеху, помеху-для-!НИХ, & было гораздо хуже, чем задержка из-за Нескончаемо-Умирающего, который уже лежал здесь=внутри – : !теперь ОНИ явно замышляли что-то не только против него=одного : но и против меня. ИХ голоса ИХ разговоры опять, как колючки проволоки, впивались в мое тело….. А я хотел еще раз от них отцепиться, хотел !никогда больше не возвращаться к НИМ. И сидел, прислонившись к стене, недалеко от входа; от отсыревшей кирпичной кладки тянуло холодом, И опять озноб, будто на паучьих лапках, пробегал по коже. Но я оставался сидеть, оцепенев в неподвижности, поблизости от входа во-Внутрь руины и у края этой бумажной горы….. И снова ИХ голоса, как непреодолимое проволочное заграждение…… яростный делириум мух, липнущих ко мне, неотрывных…..

–Уменя ваупросик: Шкажи: ?!Разимы не ?!здесюже, не ?прямтут. Шойто не пойму я тебя, Сова: ?Хто але ?шо мешат-нам пойтитьтуды, взять нашего Малахольного Ха-лубчика под белыкхрылышки и выставить ево вон. А-апосля спалить нафикх всю тутошнюю помойку &, само собой, отметить такособытте. Хчему вся-ваузня-балтовня: Шо ты с-ым валандасси, Сова, как с писаной торбой: Шо за !Киндерсекс. – (Я услышал одобрительный ропот всей своры, пока что тихий –) –А !я думаю, крыша у-ево ссамоначала поехала – (каркнул посреди общей неразберихи голос, принадлежавший парню, которого они называли Хэки & который теперь заговорил громче, будто спиной почувствовал поддержку товарищей) –А сичас онваще подложил нам свинью: любознатенный хсподин турыст – отправилси туды на !эх-скурсию – он ить всехда хотел знать всехда ынтересовалси, как это !Тот ишо не откинул копыта, без жратвы без допингов, – & даже для штонов силы находит – (он опять нарочито громко засмеялся, на свой шутовской манер; наверняка откинувшись корпусом назад, будто кукла, скрепленная пружинами, при этом широко распахнув глаза и свою зловредную пасть) –!Аможе он шо задумал, чокнутый энтот, но нам негрит, ?как – верить !выпендрежнику вродь-него – у придурков, впрочем, всидатак: жиссь дешевка, лапши же, шоб на уши вешать, полон котелок – на !мой взляд, лапши в евойном котелке ираньше !хватало – Но теперь у ево дессвительно крыша-то !Тально съехала, у нашево Зада Ваки – (И смеялся….. И смеялся…..) И я слышал, как вместе с порывами ветра усиливаются одобрительные возгласы, порывами же налетающие со стороны своры=снаружи…..

–А теперь !успокойтесь. – (Еще один голос: белокурого-вожака, которого ОНИ называли Совой) –Черт. !Заткнитесь. Я !ничего не желаю слушать. – (И уже сдержаннее) –Придите в чувство. Кончайте базар. И: !Валите все отсюда. Оставьте меня вдвоем с этим чокнутым. Я ведь сказал, что сам с ним !разберусь: И значит: разбираться буду !Я. Я кажись !ясно выразился. Так что: Про!валивайте. – А Ты=там=внутри: ты ведь именно-там, ?или. !Эй: !отвечай: Инн Женёр –

Ночь оставалась немой, будто, напряженно вслушиваясь, затаила дыхание. ОНИ=Снаружи ждали моего ответа. В наступившей внезапно тишине шуршали под ветром деревья, столпившиеся вокруг руин поселка, шнурообразные руки омел цеплялись за тьму. На пару мгновений повеяло растительной свежестью, сквозь обычную для собачьих ночей духоту; 1 глубокий вдох, сладковато-терпкий привкус цветов бузины – –

– – И аромат сирени, из давнего апреля, как вторгшееся в утренний воздух воспоминание: накануне, ночью, дождь воздвигал на земле свои темные колонны и в маленьких садах, которые застыли в неподвижности по обеим сторонам от дороги к школе, кроны деревьев многоруко пытались удержать туман, ускользавший у них между пальцами. Делая шаг-за-шагом, я внимательно смотрел себе под ноги, как если бы раскисшая от дождя эмалево-коричневая земляная корка могла в любой момент превратиться в засасывающее болото. До сих пор, и тем определеннее, чем чаще я по ней ходил, дорога в школу казалась мне чересчур короткой: С каждым разом все раньше, так мне представлялось, приближался я к ненавистной цели своего пути: зданию из клинкерного кирпича, уродливому каменному струпу под названием ШКОЛА….. Она мне виделась такой часто, особенно по понедельникам, когда с утра были занятия по физкультуре. Пропахшие едким потом раздевалки; в спортзале ребяческий гвалт, периодически изничтожаемый трелями учительского свистка, и исцарапанный паркет: там=внутри хранились все мои страхи, в виде гимнастических снарядов: брусья – перекладина – шведская стенка; там приходилось с перекошенным лицом корячиться на засаленных матах: кувырок-вперед стойка-на-руках кувырок-назад, – сияли отполированные пóтом шесты для лазанья (от которого кожа на лодыжках&ладонях стиралась, оставляя розовые круглые ранки, величиной с медный грош –) – &, как путы для истязаемого, с невообразимо высокого потолка угрожающе свисала на тросах пара колец. Пронзительный свисток физкультурника утихомиривал осатаневших подростков & заставлял их построиться – вдоль исцарапанной белой полосы на паркете – для переклички.

–Ээй! Что-с-тобой –

Но в то утро я сбежал – шел гораздо дальше и дольше, чем обычно, среди притихших в тумане садов; шел сквозь дымчато-белое утро, с солоноватым привкусом времени на губах, сомнамбулически=одиноко. Потому что в то утро, на общешкольной линейке, мне предстояло получить ПОРИЦАНИЕ: я должен был, как только произнесут мое имя, выйти из подковообразной, построенной по классам, шеренги школьников и встать рядом с директором & 3 флагштоками, на которых, прикрепленные с помощью звеняще-стальных тросов, колыхались, соответственно, рабочее – будто пропитанное кровью – знамя, а рядом – знамена ГеДеР & пионерской организации, там же располагался взвод фанфаристов; тогда директор громким голосом, по бумажке, зачитал бы все=мои прегрешения за последнее полугодие, чтобы ДОВЕСТИ ИХ ДО СВЕДЕНИЯ остальных учеников: ЕЖЕДНЕВНЫЕ ОПОЗДАНИЯ БЕЗ УВАЖИТЕЛЬНОЙ ПРИЧИНЫ И ПРИ ОЧЕВИДНОМ НЕЖЕЛАНИИ ИСПРАВИТЬСЯ – речь должна была также идти о СОКРЫТИИ ПЛОХИХ ОТМЕТОК & ПОДТАСОВКЕ РОДИТЕЛЬСКИХ ПОДПИСЕЙ – : – Такое наказание, имевшее ритуальный характер, применялось уже многократно, главным образом к тем, кто и без того относился к козлам отпущения: классным клоунам, закоренелым хулиганам, также к немногим умственно отсталым ученикам….. (Так что этот ритуал стал уже довольно привычным; наподобие тех спектаклей – якобы в народном духе, – которые в более поздние времена, как правило, в выходные, мерцали голубовато-серым светом с экранов телевизоров: Где всегда имелись ворчливые старики-родители, добродетельная супруга, неизменно занятая покупками сплетнями интригами, служанка, аппетитная, но уже несколько перезрелая, & щеголеватый молодой человек, находящийся в деловой поездке либо снимающий в этом доме квартиру, – он, конечно, в конце, который обязательно должен быть счастливым, получал в жены пухленькую деревенскую красотку; все персонажи – золотые сердца с бисквитными душами & створоженными мозгами, скроенные по 1 и тому же детски-идиотическому шаблону…..) – На последней линейке, после того, как очередная группа получающих публичное поощрение (девочек в основном, у которых под взглядами всех-остальных от смущения и страха подгибались колени) –; после того, значит, как, получив ПУБЛИЧНОЕ ПООЩРЕНИЕ, эти счастливчики с покрасневшими лицами опять нырнули в шеренгу школьников, а фанфаристы исполнили интерлюдию – латунно-желто бухали тарелки, трескуче&отчетливо сыпалась барабанная дробь, я же смотрел только на фанфаристов, в чьи лица, казалось, вонзились копья, как раз туда, где полагается быть рту, и потому вокруг рта лицевая плоть у них морщилась, образуя тестяные складки, – после всего этого пришел черед ПУБЛИЧНЫХ ПОРИЦАНИЙ : В последний раз, собственно, только 1 : Одному парню, Ингольфу (кожа у него была цвета пыли, волосы – короткие и кудрявые; его мать, по слухам, после войны сошлась с американским солдатом, поскольку муж ее погиб на войне, она спуталась с !черным GI^[31]: с !негром, может, тем самым, который угробил ее муженька – никакого понятия о приличиях&чести у нонешних женшшин – энта, правда, сама была беженка с Востока, а у них, яснодело, культуры ваащенет –), И вот этому Ингольфу, который, пока доволокся до 10го класса, 3жды оставался на второй год = то есть тем временем успел уже стать НаполовинуМужчиной, ему, значит, должны были вынести ПУБЛИЧНОЕ ПОРИЦАНИЕ перед всей школой – :Когда произнесли его имя, он, с закатанными до локтей рукавами ветровки и – внезапно – с !сигаретой в уголке рта, как у Бельмондо, вразвалочку прошаркал вперед, после чего встал хотя и возле флагштоков, на обычном месте, но гораздо ближе к Директору, чем полагалось. И – провоцирующе медленно, пока Директор зачитывал список грехов этого НаполовинуМужчины, стал поворачиваться к Директору – завершив поворот, уставился ему, Директору, прямо-в-лицо; пока Ингольф неторопливо расстегивал ширинку, пылающий кончик его сигареты дрогнул, описал в воздухе красноватую дугу, может, была тихо произнесена и какая-то колкость в адрес Директора, сквозь стиснутые зубы, во всяком случае, дымовое колечко насмешки прорвалось наружу – затем школьник-переросток достал свой пенис – (крещендо из шеренги учеников: визг улюлюканье свистки никогда прежде не виданный шум / я увидел, как волосы на голове у одного старого учителя встали дыбом, щеки приобрели оттенок плесени) – и направил струю мочи на штанину совершенно утратившего дар речи Директора – : Этого Ингольфа мы потом ни разу больше не видели ни в школе, ни вообще в городе….. Однако с тех пор ритуал публичного порицания в нашей школе не применялся к второгодникам….. Я второгодником не был. Но, с другой стороны, не принадлежал и к числу готовых-без-мыла-лезть-в-жопу «лучших учеников». (:Я ни для кого не представлял интереса : я всегда был я=сам-по-себе.) Итак, в то утро, через каких-то 2 часа, меня должны были выставить на обозрение….. всем-ДРУГИМ….. шумным любителям спорта, агрессивным «нормальным ученикам», орущей орде : должны были выдать им как врага….. меня, совсем не пригодного для этой роли.

–!Эээй – Голос белокурого предводителя своры, которого называли Совой, обращался непосредственно ко мне и отчетливо выделялся из гудения насекомых & волнообразного шума ночного ветра в древесных кронах снаружи. Я сидел, прислонившись к стене, недалеко от входа, оцепенев в неподвижности, внутри руины и у края этой бумажной горы….. И мне казалось, что голос этот должен исходить из машины с громкоговорителем, примчавшейся издалека и остановившейся как раз возле той стены руины, за которой сидел я, прислонившись к заплесневелым камням, – ?сколько уже времени…..

–эй: !!Послушай. Я имею в виду !тебя.

И ощутил в тот же миг, когда услыхал голоса=снаружи, словно из полусна, как если бы они исходили из бумажной горы….. как заскользили обратно кадры, и почувствовал, что меня отбросило в прежнее настоящее, в прежнее место, с тем ароматом сирени в апрельском сомнамбулическом воздухе. Я в самом деле сбежал – шел гораздо дальше и дольше, чем обычно, среди притихших в тумане садов. Трухлявая калитка в шатающемся дощатом заборе не оказала сопротивления, я просто прошел туда (открыл ли ?замок, нажал ли на ?ручку), даже влажные от тумана листья вьюнков & вьющихся роз, протянутые, как маленькие зеленые ладони, навстречу утру, даже они не дотронулись до меня, даже рыболовные крючки ежевичных кустов ничего от меня не отхватили, даже паутины, ее нитяно-клейких прикосновений, я не заметил – возможно, сама=ее-ткань осталась неповрежденной, несмотря на мое вторжение –.– И вот я уже иду по узким, будто сбрызнутым миниатюрной травкой дорожкам, между грядками. Сегодня сады напоминают мне о кладбищах, грядки – о могилах (на них – всегда оберегаемая, всегда ухоженная зелень, как если бы забота о растениях-над-умершими могла исправить хоть что-то из Того, что делали с этими умершими, пока они еще жили рядом с нами), и дорожки к могилам, по которым живые ходят так, как если бы растения были удлинившимися руками умерших, которые пытаются схватить живых, принято чистить, разравнивать граблями, изолировать от всего того, что, очевидно, только и соответствует местам погребений: от цветения & роста растений, их изобилия & процветания…..

Но в тот раз я прошел по дорожкам еще дальше, чем обычно, – я знал, что и сегодня=в-утро-моего-наказания, как почти каждый день перед тем, я в школу опоздаю; и опоздаю сегодня вдвойне: опоздаю на занятия & опоздаю на ПУБЛИЧНОЕ НАКАЗАНИЕ за опоздания в предшествовавшие дни&недели – : – Я пошел дальше, я шел под растениями – под землей – туда, где были корни, где они вцарапывались во что-то, чему они, растения (1 из них я так хотел бы стать: 1 травинкой в тысячетравном ковре луга –) были обязаны своим существованием. ?Что это могло быть : ?Что там могло быть, под землей или: под верхним слоем, коркой земли, ее поверхностью, о которой, по сути, ничего не известно, кроме того, что туда можно что-то посадить. Я низко наклонился –

–Ээй –

– и стал копать –,

:Противно: масса, которую я никогда прежде не ощущал вот так, руками: глянцево-коричневая жирная тяжелая с влажными комочками, застревающими между пальцев. Я копал дальше и дальше, только углубление сперва – потом яма, темно и жирно поблескивающая, в которую быстро натекли серо-пенные грунтовые воды: Это был мой вход во-внутрь земли –:– Сперва осторожно, 1 ногой, потом и другой я спустился в яму –

–ээй: Стобой что-то ?!случилось – ?Где ты –

Я прошел под землю, исчез, отныне буду растением, стеблем среди стеблей…… Потом я ел глинистую, с затхлым запахом массу, которая оставляла странное рыбное послевкусие – Туманное утро из детства, зеленый растительный запах тяжко давил на веки, 1 сновидение в самом верхнем слое, в корке сна – И держал рот открытым + земля текла в-меня + сквозь меня, земля жидкая от ночного дождя под небом, которое серобрюхими тучами медленно скользило мимо – потом только жидко-илистое – И, открыв глаза, увидал: солнце – ком глины, плавает в вязкой луже; – что из моего сна мне запомнилось: Я в то раннее утро все же удрал – такое !возможно –, я прошел под Ночью –. Может, она будет ждать меня даже Там, совершенно нежданно: Девочка из параллельного класса, которая, у выхода из туннеля, почти каждое утро выскакивала из-за угла, едва не сбивая меня с ног : ?!Ну говорила, быстро коснувшись рукой моей руки, и с улыбкой смотрела мне в лицо. Потом отводила 1 прядь своих гладких коричневых волос, всегда падавшую поверх белой ленты, за ухо, И потом, чаще всего молча, как два товарища, мы проходили остаток пути вместе. / –?Как тебе все-таки удавалось – (спросил я много лет спустя женщину, которую всякий назвал бы моей женой) –всегда совершенно-нежданно & почти каждое утро оказываться-там, в 1-и-том-же месте –: ведь у тебя не !каждое утро занятия начинались в то же время, что у меня – Она рассмеялась, потом отвела 1 прядь своих гладких коричневых волос (я заметил в них 1ую белую прядку) за ухо: –Я этотогда сумела, казаться !совсем=!случайной. Я с-самого-начала=всегда так делала & со всеми-мужчинами, которых хотела – (прибавила И опять засмеялась). / Значит, ?может, она и сегодня утром окажется здесь, в этом саду, пройдет по дорожкам между будто сбрызнутыми зеленью грядками, сюда, к этому месту : Теперь я буду говорить; теперь я расскажу ей, как только она остановится здесь, на этой грядке; расскажу ей о вкусе земли под Ночью –

–Скажи: Что ты-там ?!говоришь. Я не понимаю !ни слова. Ты: !Отвечай –

И тут я внезапно почувствовал, будто некий лифт стремительно поднимает меня вверх по своей шахте – Мысли бодрствующего сознания проносились как яркие сигнальные фонари перед моими глазами как взрывающиеся бусины, нанизанные на свисающий сверху шнур, – ускоряющееся движение к-верху, сквозь землю & переплетения корневищ –, И не стронулся с места, я все еще был на дороге к школе, посреди туманного утра (кожей все еще ощущал прохладный попутный ветер из полусна), И одна догадка вожглась, как жгучий след молнии в кору, в=меня, одно смутное предчувствие с горьким привкусом земли&растений (много лет спустя, уже как рубец в сознании, это предчувствие свелось к 1: Даже там=в земле под Ночью только нужда насилие-других-над-тобой твое-вынужденное-подчинение-чужой-воле – тихая медленная жестокость ползучих растений –, И следующим, кто попадет в этот мир из земли влаги & корней, возможно, опять буду я –)

–!!Послушай: я к !тебе обращаюсь. Эй –

Я даже не изменил положения. Я сидел, оцепенев в неподвижности, поблизости от входа во-внутрь руины и у края этой бумажной горы….. Его голос звучал властно, но не враждебно, скорей удивленно, как если бы он спрашивал себя, в самом ли деле Все обстоит именно так. Или: как если бы он, предводитель случайно собравшейся вместе своры, чуть ли не радовался тому, что я – !наконец-то – на время отказался от продолжения бегства, попыток спрятаться и исчезнуть, что я, так сказать, признался – хотя бы в том, что собираюсь снова исчезнуть, – и теперь это будет, так сказать, исчезновение с дорожными знаками, со следами, которые не могут принадлежать никому другому, кроме меня. Я знал, что такого рода признания представляют определенную ценность, так же как запах пота в бараках, при переодевании, который есть что-то вроде входного билета, дающего право на участие в общей работе & на принадлежность к коллективу.

–ээй !Тытам внутри: Теперь, значит, !ты попался. !Эк тебя !скрутило. Быстро это у тебя. Хватило пары месяцев. Ты – чуть ли не самый быстрый за последние годы. Если не в работе, так хоть в том, что скорее всех спятил. Главное, чтоб поставить рекорд, !а: спортсмен. Ну: И как это понимать: Должен ли я понимать это как !?уход-по-собственному-желанию. (Мне показалось, я слышу, как он смеется.)

Но смех, ударяющийся об меня как пощечины, я услышал гораздо позже. Далеко, на горизонте этого утреннего часа, за туманом, вцепившемся мертвой хваткой в сумерки и пытавшемся их удержать, поднялись шумы города & теперь, в свою очередь, вцепились в тишину предместья – рокот-машин блеянье-моторов дребезжанье-фабрик –, но, казалось, утренняя туманная дымка еще удерживает все это в узде, как если бы даже моторы&машины ранним утром хотели спать и вели себя более сдержанно. Мои подошвы скользили по гравиевой дорожке, потом надо было перейти еще спокойно потягивающуюся всем своим асфальтом улицу, дальше путь мой опять пролегал между садами. Этот отрезок пути, однако, из-за того, что с обеих сторон его теснили высокие дощатые заборы, превращался чуть ли не в туннель. Дощатые заборы волнообразно изгибались, доски были черно-коричневыми, на летней жаре потели коричнево-маслянистыми каплями, & в туннеле тогда настаивался запах горячего терпентина. Примерно на половине пути дорогу пересекала река – ее течение, большей частью слабое, заботливо расчесывало волосы водорослей. Под деревянным мостом с железными перилами 2 дня назад, в тот же час, обнаружили труп мальчика, чья голова&волосы уже переплелись с водорослями. 3ий убитый ребенок, и убийца еще не найден. Поэтому мать !строго запретила мне ходить в школу этим путем, имелись другие, как она говорила: безопасные пути, – лишь бы не !этот, где (как она наверняка думала) убийца подкарауливает детей. (Но ?действительно ли детей убили именно там, где их потом нашли…..) У зверей и детей совсем другие мосты от берега Опасности до берега Страха, и я, все-таки отправившись по запретному пути, ощущал себя героем : тем, кому убийца не может ничего сделать….. – Вдруг, за левым дощатым забором, шорох –: кошка выскочила через пролом: узкие доски, поставленные вертикально и пригнанные 1-к-другой, в местах соединений обнаруживали резкие темные линии, казавшиеся туго натянутой проволокой, прутьями решетки : Только здесь, в 1 месте, в конце левого забора, перед мостом: повреждение, маленький пролом над самой землей, через который и прошмыгнула кошка. Это животное – стройное, серо-черной тигровой окраски – гибко проскользнуло мимо и привлекло мое внимание к отверстию внизу, в заборе, к пролому с потемневшими старыми краями. Не опусти я тогда взгляд, я бы их не заметил: крепкие черные ботинки (грубые & бесформенные, из потрескавшейся, посеревшей от глины & сырости кожи) – А затем, медленно подняв глаза, я уперся взглядом в известково-бледное мужское лицо, которое, наподобие мраморного шара, венчало конус темного пальто. Этот тщедушный человек стоял, прислонившись к забору, руки его свисали вниз, как 2 гири маятника, глаза неотрывно смотрели на меня. Потом, медленно, черты его лица исказились – Чужак вскинул руки, как если бы хотел прогнать меня или: скорее, какую-то орду, орду таких как я, – с глазами, чуть не вылезающими из орбит, заскрежетав зубами, он вдруг повернулся и кинулся на забор (доски качнулись & пружинисто завибрировали, скрипя), голова его стукнулась о дерево, и с криком – !Нет!Нет!Нет – он как бы покатился от меня прочь, проехавшись телом вдоль дощатой стены, я слышал, как его ребра & локти ударялись о твердое как кость, иссушенное солнцем дерево – потом: Чужак внезапно остановился, опять вскинул руки, тряхнул ими еще энергичнее, чем в 1ый раз, как если бы хотел дать понять, что я должен !наконец отвалить !смотаться отсюда, пока он не окажется вынужденным….. тем же движением рук поймать меня, словно в сеть….. – !Как бы не так: еще раз его тщедушное тело стукнулось о дощатую стену, он снова с невообразимой скоростью начал перемещаться вдоль забора (пальто трепетало за его спиной как темное птичье оперение) – на этот раз по направлению ко !мне – :я закричал –

–Ээй:

–Из глаз Чужака, увидел я, посыпались красные искры, они разлетались как от сварочной горелки & гасли, превращаясь в раскаленный пепел: я кричал и кричал –

–!Что с тобой: Почему ты ?!кричишь – С тобой Что ??случилось –

Я не хотел кричать, я не хотел убегать – И все же я бежал с криками назад по дороге, к тем садам к земле и туману. Когда трогался с места, успел увидеть в клочьях 1 разодранного мгновения: Лицо Чужака озадачено – растерянно скользнули его руки вниз по пальто, он выхватил из кармана бутылку с красным вином, стекло зазвенело, вино взорвалось, пенясь, как черно-красная звезда на дороге; тогда я опять побежал что есть сил – Чужак, похоже, понял что-то. И засмеялся – смеялся он во все горло, хлопая себя по коленям. Чужак, несомненно, хотел, чтобы смех его казался сердечным, разгонял, подобно свежему ветру, все страхи – (позже я слышал, какой-то цирк….. гостил тогда в нашем городе) : Для меня же на многие годы смех этот так и остался смехом Убийцы. И я упорно держался за это представление даже тогда, когда стал замечать, что многим-людям свойственна именно=такая манера смеяться, их смех звучит точно так же. Более того, многие сопровождали свой смех такими же жестами: вскидывали руки & трясли ими, как если бы хотели прогнать других, дать им понять, что те должны отвалить, !наконец !смотаться отсюда, пока не поздно…..

И ощутил в тот же миг, когда это давление, это принуждение, исходившие из полусна, ослабли & отпали от меня, словно пелена, внезапно сдернутая с моих глаз, как заскользили обратно кадры, и почувствовал, что меня отбросило в прежнее настоящее, в прежнее место: я по-прежнему сидел, прислонившись к стене, недалеко от входа; от отсыревшей кирпичной кладки тянуло холодом, И опять озноб, будто на паучьих лапках, пробегал по коже. : Я даже не изменил положения. Я сидел, оцепенев в неподвижности, поблизости от входа во-Внутрь руины и у края этой бумажной горы…..

–Но мы все уладим. – (Услышал я его, Предводителя, из=снаружи) –Я тебя верну, не переживай. Не будем тревожить начальство – потому как иначе, ясное дело, ты моментально вылетишь из нашего эксклюзивного сообщества. А ты ведь – не прочь еще сколько-то времени покантоваться с нами, !нетакли: Инн Женёр. – !Тогда: К-чему-этот-базар: ?Чтонатебя!нашло –

–Что-!нашло-на-тебя. Парень: Что-на-тебя-!нашло –

Учитель, вцепившись в воротник моей рубашки, бубнил как проигрыватель, игла которого не может сдвинуться с 1 места; он непрерывно повторял одни и те же слова, пока тащил меня по улицам предместья к моему дому – он мне навязывал темп-своих-шагов & свой-внутренний-ритм, я получал тычки в бок, ранец на спине подпрыгивал (что-то в нем рокотало, как если бы кто-то вновь и вновь, в такт учительским шагам, извлекал 1-и-тот-же аккорд из деревянного ксилофона –), ткань моих брюк цвета хаки, напитавшись влагой, липла к бедрам, в промежности она уже начала натирать –, –Это поплиновые брюки – (гордо сказала мать, подчеркивая каждое слово) –мне !страшно повезло, что я их достала. Такая удача !нескоро повторится. Побереги их, чтобы не пришлось снова – : Поплин – я с тех пор ненавижу это слово, эти брюки….. и цвет хаки.

–Что-!нашло-на-тебя. Парень: Что-на-тебя-!нашло –

Хорошо, что учитель волок меня к дому другой дорогой, не той, по которой я сам ходил ежедневно, так что садам, растениям & старой калитке не пришлось увидеть меня в моем унижении: влекомым – за шиворот – учителем, в мокрых штанах, с темными разводами спереди –. Теперь дошло и до этого. Потому что теперь дальнейшее вранье запирательства сокрытие-писем & подделывание-подписей утратили всякий смысл – !Аут !Всему конец – наступила развязка & я пойман с поличным, разоблачен на глазах у всех, – остается только вырвать у меня признание.

Я хотел избавить мать от такого унижения: подойти к двери & увидеть, как учитель заставляет меня нажимать на кнопку звонка (он все еще крепко держал меня за воротник и, хотя перестал повторять Что-!нашло-на-тебя. Парень: Что-на-тебя-!нашло, теперь вместо этого неприлично громко сопел (от ?натуги, потому что только что поднялся по лестнице, или в ?ожидании предстоящей ему Важной миссии, или в силу ?обеих причин); испарения=учительского-дыхания, теплые, ритмично ударяли мне в затылок и постепенно смыкались перед моим лицом как чужие ладони, зажимающие мне рот (дыхание учителя само по себе не имело неприятного запаха; но казалось затхлым, застоявшимся, как воздух в помещении, окна & двери которого давно не открывались). Я просто не мог представить себе такую ситуацию: взнузданный сопящим учителем и с обоссанными штанами, я, в неурочное время, появляюсь здесь – в !нашей квартире, перед глазами ничего не подозревающей матери : Поэтому я вынул из кармана свой ключ & сам открыл дверь. Уже в коридоре стоял сплошным влажно-душным блоком пар от кипятящегося белья. В обеденный перерыв мать, как почти каждый день, пришла из конторы домой, –я должна это по-быстрому сделать в перерыв, иначе потом руки не дойдут – :так она часто объясняла за ужином, пока, опять-таки по-быстрому, расправлялась с этой – может быть, 1ственной за весь день – настоящей трапезой, свою возобновлявшуюся в каждый «рабочий полдень» домашнюю суету. Когда я открыл кухонную дверь, учитель и: я как по-команде замерли на пороге. Моя мать, в голубом халате, с волосами, которые, чтобы они не падали на лоб, были подвязаны свернутой в жгут косынкой, повернувшись спиной к двери, орудовала возле зеленого эмалированного бака, стоявшего на плите, – ворочала деревянной шумовкой закипающее белье (верхняя часть ее туловища на моих глазах окуталась клубами пара) –:когда она внезапно услышала шум от кухонной двери: она, я увидел, испугалась (потому что знала: я в это время в школе, а никто другой заявиться сюда не может) и быстро обернулась, подняв, как дубину, шумовку, с которой капала пена. Учитель (все еще державший меня за воротник) и: я уставились на эту женщину-у-плиты : глаза у нее были огромными, ведь они только что увидели нечто вдвойне невероятное. Возможно, молчание продолжалось только мгновение : но все же достаточно долго, чтобы чадные облака успели отделиться от бака и заполнить всю кухню серым удушливо-теплым паром, – И я ощутил неловкость этой ситуации всей кожей, так же, как внутренней поверхностью бедер чувствовал влажно-холодную ткань моих брюк: учитель, чья рука все еще не отпускает меня, грубый Чужак, порвавший паутину уютных домашних привычек и привычных игр –; я хотел крикнуть матери, так и державшей в воздетой руке влажно-поблескивающую шумовку: !Ударь же его – Вколоти его нафиг в !землю, старого дурака – !Никто не узнает, если ты это сделаешь – !Ударь его !Ну Сделай из него !размазню, – и эта «размазня», эти останки учителя, как мне казалось, наверняка должны были иметь тот же пресный, спертый запах, что и его дыхание; и исчезли бы так же быстро и бесследно…..

–Чтосс-ым !!??случилось : ??Что !Опятьсним-?!случилось –

1ый вопрос матери, когда она узнала меня в распахнутых дверях кухни, под рукой учителя; с темным расползшимся пятном на поплиновой брючине, которое она со страху приняла за кровь, как и учительская хватка поначалу показалась ей жестом помощи. Потом она осознала нелепость своей=собственной позы – к моему величайшему разочарованию рука с шумовкой опустилась: значит, не будет Превращения-учителя-в-размазню….. –Он тебя из?бил. – Услышал я ее вопрос, когда до нее дошло, чтó с моими штанами, & когда она разглядела учительский кулак у меня на загривке. Господин учитель от возмущения засопел, я отрицательно помотал головой. И сразу же, мелкими злобно=жужжащими самолетиками, над головой моей вместе с дыханием учителя понеслись его непроветренные слова & фразы, слишком громкие, – в кухню & остальные комнаты; но целью-то налета была моя мать, и пикирующие словесные бомбардировщики успешно поражали эту цель: ОБЩЕСТВЕННОЕ ПОРИЦАНИЕ ПЕРЕД ВСЕЙШКОЛОЙ: СЕГОДНЯ УТРОМ – ПОСТОЯННО ОПАЗДЫВАЕТ – УЖЕ ТАК ЧАСТО ПРОГУЛИВАЛ ЗАНЯТИЯ ЧТО МЫ СБИЛИСЬ СО СЧЕТУ – НА НАШИ ТРЕБОВАНИЯ ПРИЙТИ В ШКОЛУ – ПИСЬМА ДИРЕКТОРА – ВЫ !НИКОГДА НЕ РЕАГИРОВАЛИ – ВАШ СЫНОЧЕК=ТОТ-ЕЩЕ-ФРУКТ !ДЕСЯТКИ-РАЗ ПОДДЕЛЫВАЛ ВАШУ ПОДПИСЬ – ЧАША НАШЕГО ТЕРПЕНИЯ ПЕРЕПОЛНИЛАСЬ – ВЫ & ВАШ СЫН ДОЛЖНЫ ПЕРЕД ПЕДАГОГИЧЕСКИМ СОВЕТОМ – СЕРЬЕЗНЫЙ РАЗГОВОР – НА СЛЕДУЮЩЕЙ НЕДЕЛЕ – ДУМАЮ Я ВПРАВЕ ОЖИДАТЬ ЧТО ВЫ ПРИМЕТЕ НАДЛЕЖАЩИЕ МЕРЫ – ВОТ ПИСЬМЕННОЕ УВЕДОМЛЕНИЕ – РАС!ПИШИТЕСЬ – !ЗДЕСЬ. – Стольких атак, собственно, и не требовалось, чтобы принудить мою мать к капитуляции. Она рухнула на табурет возле кухонного стола, глаза, широко открытые, были вперены в мои мокрые штанины, но я знал, что на самом деле они смотрят в-Никуда. Даже когда вода из бельевого бака, пенясь & шипя, полилась через край, и газовое пламя, вспыхнув сине-желтым, совсем погасло – даже на это она не отреагировала: учитель подпрыгнул к плите & самолично выключил кран. Покачав головой & шумно выпустив воздух через ноздри, он протянул матери шариковую ручку –:– тем удивительнее, что она, не изменив направления взгляда или положения своего поникшего на табурете тела, все же сумела поставить внизу свое имя, подтвердив получение ВЫЗОВА НА ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ СОВЕТ. Учитель очень аккуратно сложил бумагу с подлинной, на сей раз, подписью моей матери & в конце ритуала особо тщательно разместил документ в кармане своего пиджака. Может, еще прибавил: Так. Вот и отлично, – или другую подобную самодовольную фразочку из тех, какими страховые агенты обычно завершают заключение очередной сделки. Как бы то ни было, потом учитель удалился, оставив мне и матери квартиру с запахом кипящего белья. Кухонные испарения давили на нас своей тяжестью & отголосками внезапного осознания того факта, что ЧУЖОЕ в любое время может вторгнуться к нам, потому что нет никакого убежища, никакого У-себя=Дома. Из-за недавнего вторжения Чужого даже воздух здесь-внутри казался испорченным, затхлым, еще более удушливым, чем запах белья. И я в отчаянии ковырялся в нем, искал, что сказать, но мог только кончиками пальцев оттянуть влажную материю от своей ноги. На столе – конверт со школьной печатью, с обращенным к матери & ко мне требованием явиться на ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ СОВЕТ….. Письмо – как белый след от ожога –.

Мать все еще сидела у стола, сгорбившись на табурете, 1 рука на коленях, другой она медленно отодвинула конверт – от себя или просто подальше от водяных брызг. Она смотрела на пол, белье в постепенно остывающем мыльном бульоне было забыто. –Мальчик. – Произнесла она в тишине, и ее голос был странно весомым и раздавался высоко надо мной, как если бы она обращалась ко взрослому. –Когда будешь искать для себя жену: Выбери !здоровую женщину. Не такую, которая умрет от сердечного приступа, как твой отец. Сначала он, потом – мать. И остаешься совсем-1. И мне до Конца Днеймоих оставаться 1….. потому что ?!Кто же в наше время захочет взять женщину-с-ребенком; да еще если ребенок такой большой как т –

Больше она тогда ничего не сказала, молча поднялась, скинула халат и вышла в коридор; время обеденного перерыва давно закончилось, к себе в контору она придет с опозданием….. –Ну!сними же эти мокрые !штаны, мальчик. Или ты !весьдень так и будешь – И поскольку я даже не шелохнулся, она, уже в легком летнем пыльнике, еще раз большими шагами вернулась на кухню, ко мне, – я все еще стоял, будто зачарованный, возле плиты с бельевым баком – И она поспешно, спотыкающимися пальцами, расстегнула мой ремень, сдернула вниз по ногам влажно-холодные брюки, трусы тоже, подхватила осклизлый матерчатый ком & отнесла в ванную; я услышал, как струя из душа зашумела в эмалированной ванне. –!Помойся. – (Крикнула она) –И переоденься в сухое. Ты же знаешь, где лежат твои вещи, неужели я должна ?!Все делать за тебя – ?!должна тебе здоровенному мальчишке еще и задницу подтирать – (И, уже из коридора:) –Мне пора. Сразу же входная дверь хлопнула. – Когда она ушла, я вернулся к баку на плите (высохшие следы пены хрупкими восклицательными знаками выделялись на эмалированной поверхности, время от времени, как испуганный возглас, выскакивал из остывающей жести звук-щелчок); я поднял крышку & заглянул внутрь: в водянисто-сером мыльно-щелочном растворе плавали разбухшие матерчатые пузыри, обгладываемые тихо похрустывающими пенными кромками – я распознавал по рисунку&расцветкам тканей свои пододеяльники & простыни & полотенца : Но эта их отечность, эти надувавшиеся у них тугие животы придавали им (так можно было бы это описать): сходство с утонувшими детьми –:– убитыми детьми, которых в последнее время, по утрам, находили в реке, под мостом – : – Я твердо верил, что видел его: Убийцу, в это самое утро….. И я убежал от него, Никому Ничего не облегчил. Завтра я снова пойду в школу этим путем И, если снова его там встречу, уже не побегу….. Потому что только что я уже во 2й раз за сегодняшний день пережил Это: одно=из-мгновений подлинного стыда….. В1вые в моей жизни случилось так, что я захотел быть мертвым.

После смерти отца и смерти прабабушки – оба события были для меня скорее исчезновениями –; отец исчез за одну ночь, «с-минуты-на-минуту», как бывает, когда кто-то выходит из дома за покупками или на работу, и другие не догадываются, что видели его в Последний Раз –. А когда вскоре после того и прабабушка, с ее надежным & неизменным присутствием, исчезла из наших – всегда казавшихся слишком тесными – комнат, в доме воцарилась гудящая тишина обезлюдевшего жилища (пустота только усиливается из-за привычных предметов обстановки, которые теперь существуют сами=по-себе: в первое время я вообще не замечал, чтобы ящики – кем-то еще – выдвигались&задвигались, не слышал звяканья столовых приборов, никто не расправлял скатерть, не снимал с плиты дребезжащих кастрюль – : Поэтому, где прежде человеческие руки хватались за что-то & где были жесты, теперь постоянно образовывались пустоты между предметами – там, где предметы прислонялись к другим предметам, составлялись один на другой, накрывались крышками. Из этих-то крошечных пустот между вещами они и выходили: звуки Пустоты, отсутствия & ненаходимости всех тех, кому пришлось нас покинуть –). Я же остался в гудящей тишине квартиры именно в тот час дня, когда кроме меня здесь=внутри, собственно, Никого больше не было. Квартира, по трем комнатам которой я медленно прогулялся, походила на близкого человека, вид которого, повседневно-привычный, воспринимается всегда в одной и той же перспективе и потому всегда кажется одинаковым (так супруги, долго прожившие вместе, в действительности уже не смотрят друг на друга; а если и смотрят, то это «слепое зрение», то есть скорее не зрение, а знание того, что все осталось таким, каким уже так-давно….. было –:– Но достаточно 1 незначительного изменения угла зрения, неожиданно другой, чем обычно, встречи, взгляда, брошенного на Другого в неурочное время, или совместного смотрения с этим-Другим, якобы так хорошо тебе знакомым, в зеркало –: и ты вдруг видишь лицо Чужака, Незнакомца: Кого-то, кто – еще не известно, желает ли тебе добра.) Так вот, в тот пустой час я не мог представить себе, как на следующий день пройду прежним-путем-в-школу & как выдержу бесконечные часы занятий, рядом с Другими=там, после моего сегодняшнего=позора…..

И в этом 1очестве, в послеполуденной квартире, я прилег, все еще голый, на маленькую софу, повернулся к стене, прижался лбом к прохладной кирпичной кладке, подтянул колени к груди – давно уже я не сосал большой палец, теперь опять стал сосать – И среди удушливо-теплых испарений прокипяченного белья заснул, прямо на кухне – –

–Эй-!ээйты –

И проснулся оттого, что меня грубо трясли за плечо; и медленно открывающиеся веки подсунули мне образ человека в зеленой униформе, полицейского, который 1тонным голосом, громкость которого совсем не соответствовала нашей тесной кухне, говорил что-то об ИСПРАВИТЕЛЬНОМ ЗАВЕДЕНИИ, – Охоту к фулюганским штучкам там тибе враз отобьют – из-за таких гхлупостев полыцию не вызывают, милсгоспожа (это уже – матери, стоявшей где-то в тени) – у нас други=!важны задачи – Делофыбестово по-хорло шобишо нянькаца с дурковатыми пацанами которы запираат двер изнутри & знай себе посмейвац-в-кулакх кады Нихто потом неможе вотти в фаатеру – Такшо: В !следущщираз (& толстое лицо полицейского склонилось надо мной, заполнив все поле зрения, и я увидел красно-синие прожилки на его щеках & налитые кровью собачьи глазки) – В !следущщираз ты туды !попадеш Можеш !не-сумневаца Парень !Заруби себе это на носу –;– я между тем совершенно проснулся, чувствовал себя на удивление посвежевшим – я сидел, прислонившись к холодной гладкой стене, И озноб, будто на паучьих лапках, пробегал по коже –. Я хотя и понимал Все, что Он говорил (или: скорее выкрикивал), но мне никак не удавалось соотнести Все-это с собой – :?Хулиганские штучки: !что еще за ?Штучки – ?Кто их – Причем здесь ?я – : И видел теперь медленно скапливающихся на пороге соседей, чьи головы, словно булыжники, постепенно замуровывали дверной проем, слышал шарканье ног на лестничной площадке; к шумам от входной двери, зияюще-зловонной & скрипучей, звучным выкрикам полицейского & скандалу: это опять там-наверху на-третьем у этой-!Фифы, – жадно, изнутри магического-дымового круга своей квартиры, прислушивался. Потом наконец исчез полицейский, входная дверь захлопнулась. / Мать ринулась на кухню, ко-мне, схватила, обрушила на меня кулаки, запричитала: –Почему ты сделал !Это – !Как посмел – !Почему ты мне ?такое ус –; кричала ли она еще что-то, я не слышал под градом ее кулаков – ударов, которые попадали мне по ушам, вбивали туда пронзительный гул & звон, я только смотрел на ее рот, хватавший&выпускавший воздух (:это, должно быть, требует чудовищного напряжения сил: бить кого-то –), видел по слюне на ее губах, что она продолжает орать –Ты что ?!не-слышишь меня Ты !!будешь слушать – (кричала мать теперь у самого моего лица) –!Скажи !наконец хоть что-нибудь Ты – !маленький придурок: !!Говори: Как ?!мог ты !Такое устроить :!ПОЛИЦИЯ в доме: Как ты !!мог – :Она перестала меня бить, заметив, что ее кулаки в крови. Кровь была из моих ушей. –Скажи же – (услышал я сквозь плотный шум&звон усталый голос матери:) – Скажи хоть что-нибудь. !Скажи наконец хоть что-нибудь – (& стала трясти меня, как прежде тряс полицейский) –Чтонатебя?нашло Парень – (:это я уже слышал сегодня утром: ?Сплю я еще ?Или он опять здесь, этот учитель с непроветренным дыханием & сухими пальцами, вцепившимися в мой воротник –) : Я даже не изменил положения. В ушах, в голове – по-прежнему и непрерывно этот пронзительный гул, колюче-сухой дребезжащий звон, теперь, когда она меня больше не била, постепенно переходивший в жужжание на высоких тонах, которое могли бы издавать атакующие рои мух….. в плаксивый & злобный гуд….. Оставшийся со мной навсегда.

И это еще был не конец. Он, предводитель=бригадир там=снаружи, в оставшиеся часы ночи, не ждал моих возражений, он только изменил тон. – И ощутил в тот же миг, когда услышал голос из=снаружи, как заскользили обратно кадры, и почувствовал, что меня отбросило в прежнее настоящее, в прежнее место : Прохладно-сине натянуто утреннее небо, без единого облачка. Луна бледнеет пятнами: как разбитый гонг, – а в это время солнце цвета сливочного масла уже коснулось пальцами домов предместья. (:День, когда я встретился с моим Убийцей. Может, все было и по-другому: синева-неба солнце невидимы или размыты, – но Страх всегда потом виделся мне в !красивейшем свете.) Еще раз по тому же пути – через сады туннель по мосту где Чужак в крепких черных ботинках его лицо бледное а сам он в черном: одет как священник был Убийца, – там мне не разрешили больше пройти ни разу – – :однако она вспоминалась мне часто, девочка из параллельного класса: ?!Ну, и потом ее рука на моей руке, И наше молчание весь остаток пути до школы – : Теперь мы=с-ней ?никогда больше не увидимся – !я !должен ее искать, на переменках каждый день (по-вечерам позже –), белая лента темно-светящийся взгляд : ?!Ну, И она отвела 1 прядь, всегда падавшую поверх ленты, за ухо – –

Все же пришлось подчиниться матери, ходить обходными путями: Забыть мои любимые сады со входом во-внутрь земли, буйно разросшиеся растения, старую, в шатком дощатом заборе, почти наглухо затянутую вьюнками & паутиной калитку – : Другими путями ходить от=Ныне каждое-утро, путями, ведушими через Пригород, где трамваи автобусы ездили & люди….. в маленьких домиках скученные, только и ждали, когда же они попадут в каменные джунгли БольшогоГорода; Одни-и-те-же люди (как я когда-то заметил) Каждоутренне на одних и тех же остановках….. Я так и не привыкнул к новому звукотону этого ежеутреннего часа, мне казалось, будто я переехал в чужой город. Нет больше звукотонового шнура, который, словно разматывающийся шерстяной клубок, катился в лабиринт меж дорожками камнями & садами и меандру которого я следовал, проходя свой ежеутренний путь, – а потому и Сегодня-на-общешкольной-линейке мне предстоит получить публичное порицание – : Это Здесь-на-другом-пути, это будет (как я тогда догадался) звукотоном=чувствованием=смотрением с привкусом крови после полученного удара. Я должен буду его, этот другой звукотон, этот удар кулаком, этот привкус крови выдержать. В этот день И в Каждыйдень…..после этого.

–Чтобы-мы-друг-друга-правильно-поняли – (услышал я его из-снаружи, из-за стены руины): –Было бы совсем нетрудно войти, взять тебя под вялые со сна крылышки & вышвырнуть вон – как, впрочем, и Другого=тамвнутри, этого дурня, который даже не может умереть. Наверняка фраер вроде тебя. Такая же Задница, которая думает, что знает все лучше, чем другие. А теперь ему предстоит превратиться в вязкую лужу, от него вскоре не останется ничего, кроме миски вонючего супчика. Такое может произойти и с тобой, Спортсмен, рано или поздно точно произойдет. Но, видишли, мы здесь=снаружи считаем, что все это !несколько затянулось. Тыпонимаш. Потому что мы-другие, не привыкшие иметь дело с мертвецами и всем этим хламом, мы хотели бы еще на какое-то время сохранить нашу работу, пусть даже это одна из худших работ, какие только можно вообразить. Но для некоторых из нас, господин 1очка & эстет, для некоторых из нас такая работа, как ни печально, – единственная, дающая возможность заработать на жратву для себя & своей семьи. И потому мы-между-собой Кое-что решили: !Завтра утром. !Конец этому обезьяньему=балагану. Раз и навсегда !Конец. Потому что, видишь ли: !ты нам мешаешь. !Ты мешаешь !нашей работе. И это зашло уже !слишком далеко. Мы не позволим, чтобы ты плевал нам в суп. Тебе уж точно нет: !Прыятель. И потому у тебя сейчас имеется такой выбор: Либо ты выйдешь оттуда – причем !немедленно – либо останешься там, где ты есть, и тогда завтра с утра : ….. : Тыменя!понял ?!да.

Но он, снаружи от входа в руину, говорил нарочито громко, наверняка не столько для меня, сколько для своих дружков – особенно для&против того, кого они называли Хэки и кто, как я давно понял, сам хотел стать БРИГАДИРОМ & ПРЕДВОДИТЕЛЕМ, а потому ждал только 1го=подходящего случая, чтобы очернить перед всеми того, кого они называли Совой, и низвергнуть его –; против него-то, Хэки, и была в основном направлена эта речь Предводителя, ну и еще против сельчан, которые издали, не выпуская из рук факелов (музыка-полицейских-овчарок давно смолкла), видимо, с напряженным вниманием наблюдали за этой сценой: я чуял неприятный запах огня, который, словно волокна горящей ваты, потрескивал на концах пропитанных бензином дубинок, – и порциями втягивал в себя раскаленный воздух, как если бы ОНИ=там-снаружи Все в 1&тот-же момент выталкивали его из своих пастей в моем направлении –

ОНИ стояли вплотную-друг-к-другу на автобусных остановках, ОНИ, казалось, как ОДНОМАССА выплескивались из своих домишек – единым лавовым потоком человечьей плоти, – & застывали потом у края тротуара, там, где блестят трамвайные рельсы. Видимо, уже порядочно времени не было трамвая – 2 или: 3 не пришли – Несчастный случай или другое происшествие: –Опять небось кому-то не хватило терпежу & он заздоровоживешь бросился под поезд – (услышал я чье-то объяснение) – Беспокойство ИХ охватило, ОНИ вжимались-втискивались-проталкивались друг-сквозь-друга (со всеми анонимно-интимными прикосновениями, характерными для плотно-сбитого ЧасаПик), как если бы ОНИ, ЭТА-МАССА, боялись, что лава человечьей плоти может получить трещины, разломы, что у нее начнут крошиться края, и тогда ОНИ отломятся друг-от-друга – то&дело из этого МассБлока на мгновение выскакивала верхняя часть туловища, чья-то голова, может, снова&снова высматривая запаздывающий трамвай – : Но я !должен пробраться сквозь НИХ, !должен пройти….. именно !этим путем к школе – ?!Разве ОНИ не видят, что я только что спасся от своего Убийцы –, И попытался протиснуться –: нырнул в теплое облако ИХ запахов – терпко-сладких, кусающихся острыми зубками химических испарений, которые вызмеивались из их тел, чтобы напасть на соседа & отравить его своим тысячезубым укусом –; Но едва я проник в ИХ МассБлок, меня тут же вышвырнули вон: –!Гляньте-ка на этого шпендика: От горшка 3 вершка, а туда же, лезет, ?!видали –, я беспомощно посмотрел на НИХ : И увидел тогда, на лицах-надо-мной, парящих – словно облака размером с кулачок – в серо-белом, следы вокруг ртов носов глаз, как волнистую рябь на зябко вздрагивающих серых лужах ; следы, которые я постоянно видел и годы спустя, которые все отчетливее впечатываются в такие лица особым – морщинистым и свирепым – Отчаяньем (оно нападает на тех людей, что довольствуются фальшивыми обещаниями, обещаниями не Спасения даже или Избавления-от-всякого-Зла, а лишь краткого Удовольствия, Развлечения и Забвения-о-Зле-на-пару-часов: на туристов, например, которых заманили куда-нибудь на край света & там бросили, – и теперь они в придачу к прочим своим неприятностям обнаруживают, что были нагло обмануты & обосраны, что попались на удочку к грязному зазывале, который, естественно, вместе с их денежками давно оказался в Загорами-Майями – (Не Всё, между прочим, происходит со всеми, & срут так только на Тех, кто сам напрашивается) –: И потом эти голоса, вновь и вновь в позднейшие годы: выхолощенное мямляще-злобное эхо возмущения, как если бы камни падали в шахту колодца & кто-то считал бы вслух, до звука удара :такова мера вашей обосранности, чтобы вы знали, вы=!Задницы вы глупые=воодушевленные-надеждой=идиоты: Ибо кому, как вам, на роду написано быть говножуем, тот !никогда не получит манну небесную, даже если совершит путешествие на-Край-света); или: другими словами: ОНИ, эти из своих укрытий выманенные, суть Слишком-Рано-проснувшиеся, те, что опять, поддавшись уловкам шума, выплеснулись наружу, выползли, хватая разгоряченными пастями воздух, из шершавых от дождя домов, – с жестами & гримасами упрямцев, которые хотят наконец получить что-то такое, на что, как ИМ мнится, ОНИ от рождения имеют право: Избавление-от-всякого-Зла….. предсказанное-&-обещанное ИМ еще в детстве – : !Вот же ОНИ=Все, и Сегодня такие как Тогда, в то давнее утро на моем пути в школу, & снова слившиеся в ОДНОМАССУ, в лавовый поток человечьей плоти, с телеснотеплыми терпко-сладкими химическими испарениями, запашком, возникающим из-за Воли к Чистоплотности & Благопристойности (так пожилые люди, собираясь в дорогу, всегда одеваются по-воскресному) – :!Но ОНИ всегда слушали фальшивые трубы, не Трубы Иерихона, а только концерт оркестра трубачей на магистральной иерихонской улице –; и, тем не менее, восставали от СВОЕГО смертного сна, может, из страха перед Слишком-Поздно….. :этого страха, который у всех, кто когда-нибудь ходил НА РАБОТУ, даже и после смерти остается в костях –,– & вот теперь, в фальшивом месте в фальшивый час: снова в 1ночестве брошенные, самим себе предоставленные, ОНИ в растерянности слонялись вокруг 1 зальчика ожидания 1 трамвайной линии, бывшего Выходом & Входом в один из кругов Дантевова ада, в Ад Пустынности, Круг !убийственной Скуки….. :эти разбуженные мертвецы, у которых теперь не осталось даже их сна –) – И смотрел снова и снова, беспомощно, в их лица !должны же ОНИ были видеть, что я не хотел к НИМ, Ничего не хотел от НИХ или из Того, что казалось ИМ столь желанным, – я бы гораздо охотнее еще раз прошел другим путем, путем, на котором встретился моему Убийце, вместо того, чтобы находиться здесь, среди НИХ; гораздо охотнее я бы вернулся и двинулся по моему пути – на котором разбилась вдребезги бутылка ротвейна, а должен был мой череп расколоться растечься по асфальту красно-черной звездой, и в зеленых осколках преломлялся солнечный свет, & черно-красная винная звезда наверняка уже смешалась с пылью в придорожной канаве, приобрела неопределенный цвет; !гораздо охотнее я прошел бы там еще раз – но: я бы тогда сегодня=утром, в день моего наказания, опять пришел бы в мое Слишком-Поздно с опозданием, И потому: !только потому: !!Должен я !теперь !здесь пробираться !среди ВАС –: (слабый запах одежды, такой же, какой мне придется вдыхать во все=последующие годы, в кабинках для переодевания рабочих; одежда, всегда пропахшая одним и тем же пóтом или: каждый день, может, новая одежда, но ложащаяся на ту же кожу те же пóры те же сальные железы – !Долг зовет – 1-и-те-же угловатые ежеутренние движения, дрессура, основанная на аллитерациях: Раскачивать Раскорячивать Растрачивать свое=тело Одеваться пока вялые клейкие мозговые лапы хватаются за оставшиеся от прошлых дней подлянки большие-маленькие надувательства интриги, с помощью !Сегодня я им скажу & !Это я сумею монтировать для себя новый рабочий день, вбрызгивая в него мочевидно-мутный свет; то есть речь идет не о пóте от напрягающего тело труда, а о пóте от напряженного усилия вообще-быть-телом: из повседневной Необходимости-быть, необходимости-быть-Таким рождаются, значит, этот слабый Запах (с привкусом – после преждевременно-обломанной-ночи – непроветренной-спальни медленно-остывающей-постели) Усталость & лихорадочно-кофейное=кратковременное Бодрствование, падающее, как фонтанная струя, обратно в инерционную чашу, вмещающую в себя все горькопахнущие утренние часы на остановке городского трамвая…..) Оплеуха, которую я-таки схлопотал от Кого-то, за то что лез вперед, попала мимо цели, оставила только царапины за ухом, как если бы меня задел лапой злобный зверь – / –Для них это было чересчур. – (Сказала моя жена, много лет спустя, по поводу того утра, 1 из немногих, когда мы=с-ней не встречались) –Понимаешь: Ты, тогда сопляк, я буквально вижу, как ты, сжав кулаки & прикусив губы, ввинчиваешься в эту-МАССУ : Это было для НИХ, как если бы такая малявка как ты хотела навязать ИМ, помимо всех прочих предписаний, еще и свою волю – (Она рассмеялась, провела рукой по моим волосам И снова стала листать альбом –, И нашла 1 фото какой-то массовой демонстрации пятидесятых годов, на котором люди в подбитых ватином пальто, столпившись на тесной улочке, разинув рты (дыхание застывшими облачками, транспаранты&знамена как черные бинты, обвивающие гигантское тело), вскидывали руки&кулаки, словно плененные & умирающие воины на фризе Пергамонского алтаря) –То было время, когда постоянно кого-нибудь публично-обливали-грязью – – как меня тогда на линейке – –Ах, я бы предпочла, чтобы ты об этом не вспоминал – Сказала она нарочито равнодушным тоном & перелистнула – безучастно, как мне показалось, – страницу альбома –.

–Что мне всегда не давало покоя: ?Была ли ты в хоре смеющихся над моими обосранными от-страха шта – –!Обэтом ты меня еще !никогда не спрашивал. – (Быстро перебила она) –?Разве ты не видел меня среди учеников. Я хочу сказать, ты же знал, где я должна стоять во время линейки –

–Я видел только разинутые рты, три стены из плоти с 3угольными отверстиями в них :!свинство. А ?ты: Странно: !Никогда мы с тобой не говорили об этом 1 !особом утре в школе. Так что же: ?Ты – тогда – надо мной с моими обосранными штанами, выкинутым во двор учителем=шимпанзе на обозрение всем собравшимся : ?!ты тогда вместе со Всеми-Другими надо мной смея –

–?Смеялась ли я тогда вместе со Всеми-Другими над тобой : Да. Да. !Да : Тысячураз !Да. Потому что выглядел ты !в-самом-деле комично. Но это был тот ужасный=комизм, которым рано или поздно оказывался выпачкан каждый. Либо в витринах & на предприятиях НАШИ ПЕРЕДОВИКИ – – наши ИНДЮКИ, так мы всегда называли между собой этих Выставленных-в-витринах. Вот: Вот: видишь, как это все выглядело – (:фотография нечеткая, снятая издали; на фотографии – фотографии же, портреты мужчин&женщин в рабочей униформе, помещенные в широкие витрины, следующие 1-за-другой, в ряд, словно почтовые марки в альбоме; лица, неизменно смеющиеся, будто по контрасту к их смеху затенены темными, похожими на облака пятнами, & ощеренные зубы в смеющихся ртах выглядят так, как если бы всю жизнь прогрызались сквозь неудержимо наступающий мрак –)

–Да: либо Другое: КРИТИКА&САМОКРИТИКА – –Продолжение католической инквизиции другими средствами – –И любое отрицание своей вины расценивалось как признание. Когда я в детстве на школьные каникулы ездила к бабушке с дедушкой, в их маленький городок – (рассказывала она дальше И отыскивала в альбоме страницы с фотографиями этого места) –я иногда видела на вокзале ТРАНСПОРТЫ: заключенных, бывших военнопленных, которых переправляли в тюрьму, находившуюся в окружном центре: некоторые из них уже были в черно-желтых тюремных робах – я тогда думала: Они даже не сняли !пижамы – их выгоняли из товарных вагонов на привокзальную площадь, А на рельсах уже стоял ГРОТЕВОЛЬСКИЙ ЭКСПРЕСС….. :поезд Зеленая Минна^[32] – (она показала на фотографию) –И чтобы пересесть на него, приговоренные должны были пройти больше ста метров между шпалерами зевак….. Наказание шпицрутенами – (Она на мгновение замолчала) –В качестве преторианцев присутствовали ТРАПО, молодчики из Транспортной полиции, которые по случаю подобных мероприятий всегда покидали свое Служебное помещение, выстраивались вдоль перрона, как бутылочки с синими чернилами, & сдерживали зевак.

–Да. – (И кивнула, горько) –Эта орда=полицейских, одно из !худших подразделений полиции: Скука + Глупость + Стрелковое-оружие = Грязное-Свинское-Отродье-на-Гражданской-Службе…..

–И вот 1нажды я наблюдала сцену, которую никогда не забуду –(продолжила она свой рассказ, говоря теперь медленнее, все медленнее:) –После того как однажды один-из-этих-транспортов уже был забункерен в тюремный поезд, я увидела возле ограждения платформы, а Зеленая Минна все еще стояла на рельсах, молодую женщину: вокзальный ветер рвал с нее хлипкую одежду, трепал за волосы. Она узнала за 1 из зарешеченных окон своего мужа/жениха/друга – ?кто знает кого : И беззвучно заплакала, потом закричала, стала трясти решетку ограждения И в конце концов рухнула на землю, но ее руки так и не выпустили решетку, словно она сама была заключенной и потому, как все запертые, хваталась за прутья….. Как если бы она хотела снять со своего любимого там=внутри, за решеткой, хотя бы эту напасть. Люди-вокруг, зеваки, молча подались назад. Начали расходиться. Никто не хотел, чтобы его видели рядом с Такой. Никого не волновало, чтó с нею, ведь своими криками она испортила зевакам все удовольствие. Она осталась сосем-1.

(Я тогда не поднял глаза от глянцевой, 6х6 сантиметров, фотографии, слушал только, как за вечерними окнами нашей квартиры шумит Большой Город и как жена рассказывает дальше:) –Такой род 1очества – (сказала она тогда) –существовал только в этой стране, до самого ее конца. До тех пор, пока весь этот цирк просто – –?Помнишь это фото (:поспешно встрял я и перелистнул зашуршавшие страницы дальше, потому что мне хотелось как-то ее развеселить, отвлечь:) –Вот: зимние квартиры ЦИРКА БУШ на Фридрихштрассе – тогда праздновалось 10летие образования ГеДеР, & на здании повесили транспарант: «10 ЛЕТ ГДР – 10 ЛЕТ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОМУ ЦИРКУ» – (Я один смеялся тогда над этим голом-в-собственные-ворота, забитым чересчур-ревностными. Именно в тот вечер жена не могла освободиться от воспоминания о вокзальной сцене с молодой женщиной, из ее детства.) – И ведь большинству=людей – (теперь она заговорила поспешно и громко:) – приходилось глотать все-такого-рода-слова: ПОБЕДИТЕЛИ-ИСТОРИИ, и потом в точности воспроизводить их, когда представится повод : Коллективное-длительное-блевание-без-всякого-стыда – (она 1 глотком осушила бокал вина, вытерла тыльной стороной ладони губы, отвела за ухо прядь волос, откашлялась.) Потом решительно захлопнула альбом. Облачко пыли закружилось при этом ее движении в свете лампы: пыли от тесно прижатых друг-к-другу краев картонных страниц. Это серо-желтое облачко несло в себе странный запах охлажденной бумаги с высохшим клеем, рассыпающейся на янтарные крошки –

С трудом, напрягая все силы, подползти к маленькому отверстию в решетке & осторожно выглянуть наружу – !там ОНИ : дверь, решетка, отверстие – снаружи Ночь, антрацитовое небо и свечение звезд, словно меловая пыль, – мне нужно !наружу, ?может, все еще будет ?хорошо – всего несколько метров осталось, ползти на всех четырех, сам как червь в грязи – странно далеко И все дальше отодвигается от меня отверстие, дверь – – теперь лишь крошечный прямоугольник в ночной дали, в конце некоего коридора, обрамленного стиснутого & зашнурованного растрескавшимися стенами руины, как закупоренная сточная труба – !какое напряжение !какие затраты сил, чтобы вдоль этого коридора (который мог бы быть и сточной трубой) наощупь пробираться к выходу – – :И ощутил в тот же миг, когда это давление, это принуждение, исходившие из полусна, ослабли & отпали от меня: Я по-прежнему сидел, прислонившись к стене, недалеко от входа; от отсыревшей кирпичной кладки тянуло холодом, И опять озноб, будто на паучьих лапках, пробегал по коже. : Я даже не изменил положения. Я сидел, оцепенев в неподвижности, поблизости от входа во-Внутрь руины и у края этой бумажной горы….. Я опять потерял Время, пытаясь как-то обратить Все к добру; ОНИ не могли Ничего знать о моих усилиях вернуться отсюда- & К-НИМ – даже он, Предводитель, который так долго меня уговаривал и удерживал ИХ, не мог Ничего об этом знать –

В то мгновение (почувствовал я теперь, увидав, как тени снаружи лихорадочно оживились, вобрав в себя силуэты сов в их ночном полете), когда я ускользнул от Других=там и заполз сюда, в Средоточье Ночи одной руины, – с того мгновения между ТЕМИ в их Снаружи и: мною началась эта Опасность; нечто, что выглядело как Большая Игра, но только у игры этой не было никаких правил. Это была не !игра : мера их терпения переполнилась, & ОНИ «дозрели» : Потому что теперь ОНИ меня !раскусили, знали – со времени моего бегства сюда=во-внутрь руины, к одному Мертвецу, который, по слухам, не мог умереть, – кто я таков. Равновесное-Время, в течение которого я, Чужак, находился среди НИХ как Кто-то, кого ОНИ пока не умели правильно оценить (!никогда не рассказывать о-себе слишком много, !никогда не сходиться с НИМИ слишком близко и никогда не оставаться среди НИХ….. слишком долго), – это время, начиная с прошлого вечера, окончательно !миновало. И кроме того, ОНИ, ввиду моего решения освободиться от НИХ, должны были чувствовать себя проигравшими, а еще 1 проигрыш=для-НИХ-это!слишком: Здесь начиналась Опасность. И после этого 1 фальшивый тон – 1 неверное движение в неподходящее время или любой другой пустяк – в любой момент мог стать для НИХ достаточным=поводом : чтобы нанести удар….. ИХ факелы выставить вперед, трухлявую кирпичную кладку руины на скорую руку раздавить затоптать & изничтожить, кто-бы & что-бы ни стояло у них на пути; ОНИ бы потом с криками & улюлюканьем праздновали СВОИ триумфы, на лицах отблески пламени как на горящих нефтяных лужах, – ИХ триумф рождался бы из ИХ ненависти, которую ОНИ несут в себе как СВОИ внутренности, которая не позволяет ИМ Ничего спрашивать, Ничего обдумывать; которая берет над НИМИ верх и всегда лишь старые, забытые унижения и оскорбления – те, что остались от ИХ детства и еще не закончившейся, но уже преданой, потерянной & во всех смыслах списанной со счетов юности, – позволяет вновь находить, чтобы теперь, брошенные на тлеющий под пеплом жар ИХ ненависти, эти унижения и оскорбления разгорелись бы яростными пламенами – : Триумф ненависти, благодаря которому ОНИ – хотя бы сейчас&здесь, хотя бы в этот !1 раз, как бы в качестве последнего подтверждения своего Здесь-существования – могли бы сказать: «Я» – –

Только Предводитель, человек с льняными волосами, который (как ОНИ=Снаружи наверняка думали) по непонятным причинам пустился в ненужные разговоры со мной, Смутьяном и Воображалой, – только он, очевидно, еще сдерживал остальных. Они были готовы медлить лишь до тех пор, пока он еще хотел говорить со мной – и мог говорить. Но он отважился действовать на свой страх и риск, а потому теперь ему надо было крепко продумать, как он эту партию завершит. Отныне и его репутация стояла на кону. И теперь я знал, что во всей этой заварушке речь, собственно, шла о нем: о Предводителе, о его власти над теми-Другими – власть эта тоже зависела от !меня –

–?!Ты слышал, чтó я тебе сказал. – (Снова услышал я его голос из-Снаружи.) И радиодинамики, распределенные по всем коридорам & классным комнатам, – они выдавливали мое имя из своих матерчатых круглых пастей наружу, в пустоту коридоров, классных комнат (где не было ни настоящего света, ни настоящих теней, а только какая-то вылинявшая светлость, световая дымка); & звук моего имени падал в смесь запахов мастики кожаных-ранцев теплой-колбасы на принесенных-из-дому-бутербродах & пищевых-испарений-из-подвала (там – школьные обеды: Еда из больших зеленых термосов в полдень распределялась по пластиковым тарелкам –), проникал в холодно-пронзительное зловоние хлорки из туалетов с их никогда по-настоящему не закрывающимися дверьми –; & в пустой классной комнате пахло вечно-влажными тряпками-для-доски &, опять-таки, половой мастикой – (и еще чем-то, что, складываясь из многократно умноженных отдельных человеческих запахов, образовывало, если можно так выразиться, ароматический фундамент, ибо все эти ароматы казались скрепленными телесным теплом, которое еще ощущалось в этом помещении & которое исходило от многих лежавших здесь вещей тех детей, которые еще совсем-недавно & раньше, день за днем, находились здесь-внутри, пока, может-быть, какая-то загадочная катастрофа не обратила их в бегство или не привела к исчезновению их=всех.) Классная комната, в унылом запустении; только радиодинамик, инструмент «решительного-осуждения» & пропаганды, еще звучал в тишине, и имя мое разносилось из деревянных ящиков так, как если бы самодовольный=унтер орал на рядового: В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ПРИЗЫВАЕТСЯ БЕЗОТЛАГАТЕЛЬНО ЯВИТЬСЯ НА ШКОЛЬНЫЙ ДВОР (потом – шум в радиодинамиках, 1 щелчок, микрофон в секретариате Директора снова ненадолго умолк.) Женский голос, ПИОНЕРВОЖАТОЙ: сверх-отчетливо выговаривающий каждый слог & исполненный профессионального возмущения, как если бы нужно было втолковать иностранцу, чьи возможности понимания немецкого языка ограничены, какие-то важные вещи; то есть голос в принципе должен был бы звучать угрожающе, чтоб запугивать & увещевать, однако фрау ПИОНЕРВОЖАТАЯ, может, из-за возмущения моим непокорством, говорила в микрофон слишком громко – ее голос, дребезжа, вылетал из обтянутых тканью жалких динамиков, падал в комнаты & коридоры, словно разбивающийся вдребезги фарфор, пресекался & превращался в карикатуру на самого себя, такими голосами в мультфильмах обычно переругиваются маленькие злодеи : ОНИ, значит, уже всполошились из-за моего отсутствия на церемонии моего наказания, на ЛИНЕЙКЕ. Кастелян, несомненно, видел, как чуть раньше я незаметно прошмыгнул в школьное здание – может, он даже окликнул меня, выскочил из своей вахтерской кабинки & в развевающемся сером халате побежал за мной по коридорам, так быстро, как позволяла его поврежденная на войне нога. Его маленькое, изборожденное морщинами обезьянье личико под волосяным покровом, цвет которого напоминал заплесневевшее абрикосовое варенье, имело не поддающийся определению возраст, а сам этот человек был едва ли выше ростом, чем мы=школьники; он ненавидел нас (может, только по этой причине), и потому вечно становился мишенью & жертвой наших проделок….. (которые мы предпочитали устраивать, когда близилась перемена погоды, когда дело шло к дождю или к буре – ибо тогда Кастелян сидел у себя в вахтерке & с хныканьем потирал поврежденную ногу – мы же старались подстроить все так, чтобы ему пришлось быстро вскочить со стула & из вахтерки выбежать – например, чтобы срочно потушить бомбы-вонючки, заброшенные нами во все коридоры; или же мы нажимали кнопки пожарной тревоги, сразу на всех этажах – :Кастелян тогда подпрыгивал, будто его ударили ножом, вскрикивал от боли, хватался за свою ногу И с хныканьем, так быстро как мог, ковылял осматривать школьное здание – (мы обычно прятались поблизости от его каморки, потому что хотели слышать крик Кастеляна при вскакивании (крик этот так же смущал нас и внушал нам такое же отвращение, как вид плачущего взрослого), & мы хотели видеть его перекошенное от боли лицо, которое в такие моменты еще больше, чем всегда, походило на мордочку шимпанзе); все это надолго становилось поводом для передразниваний & смеха. – Так что наверняка чуть раньше, увидев, как я пытаюсь проскользнуть незамеченным в школьное здание, Кастелян (всегда героически-самоотверженный в своем должностном усердии) вскочил, боль, возможно, на несколько мгновений задержала его – но потом он с удвоенной яростью & обновленной ненавистью пустился за мной по пятам. И наверняка он, соревнуясь с радиодинамиками, во всех длинных коридорах & на лестничных площадках вновь&вновь выкрикивал мое имя – возбужденный – ревностно исполняющий свой долг – чертыхающийся от боли – преследуя меня; и голос его был хнычущим & злобным.

1 дверь в конце коридора оказалась !не запертой: Чулан, где хранились географические карты, гигантские линейки с деревянными ручками, напоминавшие чудовищно удлиненные мастерки, гротескно большие циркули (с вставленными кусками мела, чтобы чертить на доске) & фанерные угломеры, а также коробочки с мелом, стопки тетрадей, альбомы для рисования; это помещеньице, больше похожее на шахту или дымоход, называлось КАРТОХРАНИЛИЩЕМ – : – В классных комнатах !да: Там ОНИ будут искать меня – но здесь: Никому и в голову не придет – И прикрыл за собой дверь, задвинул засов; спертый воздух набитого всяким хламом помещения (1 высоко расположенное оконце зарешечивало свет=снаружи) вошел в мой рот как кляп; прислонившись к двери, я прислушивался, нет ли шорохов, снаружи в коридоре. !Может, ОНИ откажутся от поисков – !Может, примирятся с моим исчезновением, с моей ненаходимостью, может, никто уже и не хочет преследовать меня – –

Слишком громкое собственное дыхание, отголоски шорохов из каверны опустевшего школьного здания в моих ушах & едва заметное потрескивание дверной фанеры создавали обманчивое впечатление переполоха в школе, семенящих шагов, чужого одышливого дыхания & сердечных ударов, как глухие удары кулака в дверь, – ?знали ли ОНИ, где я могу спрятаться :?И уже обнаружили меня, без всяких поисков – :Крепче прижав теперь ухо к двери, я все равно слышал только шум моей же крови, сердечные удары моего страха. И постепенно привыкал к этому сухому, как бумага, воздуху, к известково-серому свету, проникавшему сквозь решетку окна сюда, в мое убежище. И в них обоих, в самом помещении & в этом воздухе, я уже улавливал что-то, чему не сумел бы дать внятного названия; знал только, что здесь я охотно остался бы на очень долгое время, что здесь я мог бы –

Воздух, или, скорее, 1 четко очерченное воздушное тело, которое, надо думать, всегда было именно таким, никогда не претерпевало изменений & определенно останется таким навсегда – безвозрастным, наподобие тех женщин в черных юбках, которые носят свои вечные=старые лица под такими же черными платками, а потому и в старости, точнее, существуя безвозрастно, всегда будут такими и никакими иными: в возрасте без нарастающего числа; из-за чего в них угадывается что-то родное, какое-то их превосходство и нерушимая верность долгу, в этих Пра-Матерях, которые молча, с неподвижным упрямым взглядом & с сознанием своей телесной мощи и достоинства, неизменно заступают дорогу Ходу-Событий, как только свихнувшиеся мелкие=садисты–=чиновники посягают на Нечто такое, что они, эти монументальные женские праобразы, несут в=себе, в качестве, если можно так выразиться, естественной Меры Человечности, –& уже поэтому аура их праматеринской защиты распространяется на всех тех, кого преследуют чиновники-лемуры. Моя прабабушка тоже, я слышал, однажды подделала РОДОВОЕ ДРЕВО: во времена, когда снова, если ты хотел выжить, важно было доказать, что только 1, официально одобренный, сорт крови течет в твоей – понимаемой как единое тело – семье; прабабушка просто, не долго думая, отстригла от РОДОВОГО ДРЕВА лишние ветви & побеги, изгладила с бумаги то, что было только чернильными закорючками, а могло стоить крови, что было лишь склочными зюттерлин-буковками^[33] Как 2 х 2 и !дело-с-концом – : И она, эта старая женщина, окутанная чернотой своих всегда-одинаковых одежд & незыблемостью своих принципов, отличалась такой впечатляющей, непоколебимой самоочевидностью, какая бывает только у обглоданного ветрами, закаленного солнцем&дождем дерева (у древесных стволов или: их остатков, которые, давно разлученные с питательной почвой и, следовательно, с круговоротом роста–умирания, на территориях сплошной вырубки иногда торчат у обочины дороги, оцепеневшие в своем всегдашнем-бытии-такими); так что привычные представления о старении и еще большем старении, об упадке и окончательной гибели в связи с моей прабабушкой просто не возникали – ибо последствия происходившего, в самом деле, распада, который в реальности был непрерывным-выхолащиванием гложущей болью от возобновлявшегося вновь&вновь выскабливания крошащейся трухи, у такой прямо стоящей, противо-стоящей всем мелочным=нападкам & низким=посягательством Статуи, изваянной из всегда-верной-себе Черноты, становятся заметными лишь тогда, когда она, эта Крепкокаркасная Женщина, вдруг в1часье катастрофически рухнет: во время ли ужина за семейным столом, или за стиркой белья, или когда будет нести ведро с водой либо чистить картофель – вдруг, ни с того ни с сего, 1 короткий, хриплый, похожий на выражение омерзения возглас, как если бы она стряхнула с себя или уронила что-то жирное=оставляющее-пятна –, И потом !кто бы мог подумать, что такое вообще возможно: эта ходившая среди нас Чернота внезапно как бы надломилась, упала – еще 1 хриплый возглас : и она !мертва. А я-то верил, еще минуту назад, что вижу ее в ее всегдашнем-бытии-такой; на самом деле я и не видел ее, просто знал, что она соответствует моему привычному представлению о ней – ?или: может, с тех пор, как я в последний раз действительно на нее смотрел, действительно интересовался этим исполином жизнестойкости, в действительности прошли уже годы-десятилетия И только ?я один этого не замечал – –

Так вот и исчезали эти женщины, Праматери, а вместе с ними, казалось мне позже, в ходе своеобразной цепной реакции исчезали и все другие так же устроенные люди, И в результате крысы….. все более & более упрочивали свои позиции на Территории Сплошной Вырубки, на этой иссушенной, истощенной почве Повседневных Банальностей…..

– Эй!парень: ?!Кому ты рассказываешь Все=Это : нам=здесь или: себе=самому. Или ты ?!разговариваешь с этим Натричетвертимертвым, с фраером, который никак не может умереть. ?!Думаешь, Это=Все интересует кого-нибудь, то, что ты –. Я скажу тебе, !что нас интересует & как это называется: !Вышвырнуть тебя оттуда – ?!ты-меня ?понял – чтобы мы могли Работать, иначе !нассамих в2счета вышвырнут вон – Ты ведь не хочешь, чтобы мы=Все –

Но тогда, под защитой всегда-одинаковых запахов пыли&бумаги, в тесном чулане в школьном здании в конце одного коридора, я сидел, освещаемый тусклым светом, который проникал сквозь 1ственное высоко расположенное окно, а на подставке для карт была развернута, переливалась роскошными оттенками песка: Карта североафриканских пустынь – Ливия Египет Судан и Чад (были ли там другие, я забыл). Прежде всего мне бросились в глаза прямые, как натянутый шнур, линии границ, малиновые пунктирные линии, пересекающие песочноцветную поверхность – никогда прежде не видел я ни 1=такой географической карты. Во-1х, на ней совершенно отсутствовали те зеленые пятна, которые определяли колорит карт, виденных мною до сих пор на уроках краеведения, & которые по большей части разрастались до чудовищных размеров, как зеленые чернильные кляксы, въевшиеся в промокашку; – во-вторых, на этих прежних картах никогда не было недостатка в голубых крапинах: прудах & озерах –!Ах какая !прелесть: там мы могли бы !купаться – :?Кто из-вас !все еще ?Не-научился-плавать: !поднимите руки – :количество тех вокруг-меня, кому приходилось поднимать руку, раз-от-разу уменьшалось. В конце концов таких осталось всего 3, в других отношениях тоже не вполне полноценных: Тот, кого, кажется, звали Адальбертом и который хромал на 1 ногу, – еще один, толстый мальчик с гладкими белыми ногами (напоминавшими мюнхенские колбаски), он имел врожденный порок сердца, его все равно освободили от спортивных занятий, и в холодную воду ему было нельзя, – веснушчатая девчонка, рыжая, с ужасающе бледной кожей (когда она лежала, вытянувшись в траве, мне каждый раз вспоминался телеграфный столб); она уже переросла всех других, даже некоторых учителей, и от воды&солнца у нее всегда появлялась кожная сыпь, – и, наконец, я сам, который каким-то странным, неочевидным образом тоже, казалось, относился к этим Отстраненным и Освобожденным-от-спортивных-занятий. (Мы=4 не симпатизировали друг:другу; угрюмо сидели, каждый сам=по-себе, на берегу озера, между брошенных Другими предметов одежды, которые, бело-цветасто поблескивая, словно здесь перевернулась тележка старьевщика, валялись повсюду. Время от времени 1 из нас без всякого удовольствия заходил по колено в воду, тогда черные крошки коры, которые соединялись в тонкие гирлянды на серо-желтом дне озера, поблизости от берега, застревали у него между пальцами ног, позже оказывались в носках, и дома мать их вдруг обнаруживала: –!Ты-опять ?Купался: !Небось на !?глубоком месте. Ты же плавать не умеешь & все-таки лезешь – А если с тобой что ?!случится: расхлебывать придется !мне. Я поговорю с твоей учительницей –. И мы=Некупальщики, мы презирали друг друга все больше, по мере того как буйство Других, бултыхавшихся в воде, их крики&смех&визг нарастали и пенными волнами с водянистым запахом тины накатывали на наш тенистый берег); – так что эти зеленые пятна лесов на географических картах, которые напоминали мне отпечатки вымазанного чернилами пальца, & похожие на ужей или дождевых червяков синие завитки, трясущейся – как бы – рукой нанесенные на бумагу для обозначения ручьев и рек –: при взгляде на них я всегда вспоминал запах гнили, исходящий от влажной древесной трухи, ощущал между пальцами ног песчинки & чувствовал, как холодный осклизлый лоскут, мои плавки, в кабинке для переодевания соскальзывает вниз по ногам; и еще вспоминал – насквозь прогретые солнцем, размякшие куски хлеба, которые я потом совал себе в рот, с трудом раздвигая окоченевшие, непослушные губы: масло на тех бутербродах давно растаяло, копченая чайная колбаса приобрела привкус гари –

–Или ты ?!оглох-там-внутри: Я же слышу твою болтовню. ?!Что. ?Как ты сказал. Будешь и дальше гнуть свою линию. Или –

Но !Ничего подобного не было здесь, на этой красивой песчаноцветной Карте пустынь. И еще о пограничных линиях. Они тянулись, наверное, на !сотни километров, но оставались неизменно и безошибочно: прямыми. По картам с уроков краеведения я знал другое: линии границ, как если бы соседи в своих мелочных сварах постоянно с обеих сторон ударяли по этим линиям, тянули их на себя & пинали ногами, соседу – Как ты мне, так и я тебе & Ты у меня !тоже получишь – пытаясь отплатить исподтишка ровно тем же, что, якобы, прежде отфигачил он, не оставив ему ни малейшего преимущества, даже иллюзорного (так что такого рода границы казались кузовами машин, в результате атак столкновений дорожных происшествий или просто безграничной халатности водителя получивших ужасающие вмятины, или: напоминали на скорую руку сляпанные из таких кузовов, а также досок&кирпичей, покосившиеся и ставшие для кого-то по-жизненным унижением жалкие жилища обитателей городских трущоб), – и такая пустыня разрастается…..

–Или ты просто читаешь вслух накаляканное на этих клочках, на обрывках обоев, якобы сплошь исписанных Фраером=там-внутри –: Тогда, конечно, !ничего удивительного, что никто не может понять эти выуженные из грязи откровения. Но –

Ничего подобного не было здесь, на плане, песчано&охряноцветном, одной пустыни со всеми ее для меня – тогда – непроизносимыми, с трудом, по буквам разбираемыми именами. Взгляд мой задержался на срединной части карты: на области, название которой я прочел, как меня учили, по слогам, Gre-at Selma – :нет: Gre-at Se-li-ma Sand (:!наконец-то хоть 1 знакомое слово) S-heet^[34] –: чудовищная, восхитительная песочного цвета поверхность !без !малейшего пятнышка – Песчаная страна, широко раскинувшаяся – цвет Тишины – :!Там Быть, укрытым в Ненаходимости и исчезнувшим для всех, кто хотел бы до меня дотянуться своими лапами, детски-потными грязными клешнями или руками-рептилиями, которые отходят от взрослого, с коричневыми от табака пальцами, пропахшими дерьмом & холодной рыбой – Gre-at-Se-li-ma-S-heet Пустыня Укрытость, даже в мельчайшей песчинке вспыхивает миниатюрным солнцем На-всегда-Счастье моего исчезновения в глубинах волнового континента из песка….. Приливные песчаные волны….. невероятный прибой, еще бережнее, чем вода, набрасывающий свою пелену на все, что хочет остаться….. И, постоянным шлифующим ветром укрепленные, как острова в море, высокие плато: плотно-спрессованный бурями-нанесенный песок, по пятам веющие жесткие ошметья светло-желтым светящихся знамен из пыли….. Теневая стрелка удлиняет часы, когда песчаные волны окрашиваются рыжим, потом карминно-красным – Исчезли в померкшем свете миниатюрные солнца; И вот уже ночь из черного льда – звездный-кристалл острия-кинжалов – нескончаемый холод смерти, из Вселенной, придавил беззащитную пустыню, как черномерцающий блок беспощадной стужи – И знаю теперь, что как раз эта часть мира пустыней не стала : Она !всегда была такой, пустыней-сердцем, из которого происходят все сны о смерти – – ?Как может пахнуть песок-там, ?каково на вкус исчезновенье-в-песке….. Песчинка времени для Ока Умирания у края одного смертного одра….. И сидел, прислонившись к стене, недалеко от входа; от отсыревшей кирпичной кладки тянуло холодом, И опять, будто на паучьих лапках, пробегал по коже озноб. Я по-прежнему сидел, оцепенев в неподвижности, поблизости от входа во-Внутрь руины и у края этой бумажной горы….. Снаружи – антрацитовое небо и свечение звезд, словно меловая пыль. И ничего больше, кроме изумительных оттенков песка, в полумраке классной комнаты, много лет назад – –

Выше по карте: –?!Гдеже – ?!Где это ?находится: Выше – значит: Север. !Сев-!Верр :

–когда ты поймешь!наконец, что ты здесь не один, а кроме того –

: На севере на географической карте безупречность песка нарушена призрачными силуэтами – ?Трупы под песком – ?Неужто это они: мертвые их лапы грязные=рептилии=взрослых – : – !Да. Мертвые, с ними покончено. !Я Их всех уложил, пронзенных подстреленных – !Десяткитысяч, думаю, выстрелов – морды расквашены охотничьей дробью, у Них теперь новые шмотки, из летучих миниснарядов: каждому по металлической куртке, новейшего фасона, из моей пустыни. Вон они лежат. !Ненадо бояться, запахов гниения не будет: Они усохнут в песке, станут мелкими мумиями в красивом небе пустыни. Как шелк, окутает их 1 общее покрывало – летучего песка бессловесной заботы. И вскоре раздражение: Что там прячут дюны, может, скальную породу или останки машин –: Неудачная экспедиция. Они от-Туда никогда не вернулись – : ?!Дану: ?ничего не ?слыхали об этом: Вы, верно, не читаете никаких –

–Бьюсь об заклад, на такое ты !не !способен: Чтобы из-за !тебя=1 вышвырнули !дюжину-работяг – неужто ты ?!этого хочешь. Так вот: Теперь !послушай: У меня есть для тебя одно предложение: !слушайменя !?Да.

И наконец, на той карте были нитеобразные голубые линии, проведенные вертикально, как по отвесу, & перекрещивающиеся с такими же, но горизонтальными линиями, – градусы долготы & широты, – & таким образом охряный ландшафт делился на более мелкие, совершенно одинаковые области. Я проследил взглядом за градусами долготы на натянутом холсте, сверху вниз –, И обнаружил, что в правом нижнем углу карты не хватало 1 маленького треугольного кусочка, ткань & бумага там растрепались, образовав крошечную ризому^[35] (может, по этой причине карту и повесили здесь: ее нужно было подреставрировать, подклеить отвалившийся фрагмент) : Так что голубые ниточки долгот стали походить на проволочную решетку, правый нижний угол которой загнулся вверх; на дыру в заборе – или неплотно прикрытый проход в загон, калитку, по недосмотру оставленную открытой, через которую столь многое может ускользнуть и в которой столь многое может исчезнуть – –

–Так вот. – (Услыхал я его; теперь, как мне показалось, он был уже ближе к затянутому проволкой входу. На сей раз слова его предназначались только мне.) –Если я не ошибся и ты подобрал эти обрывки, исписанные фраером=там-внутри, чтобы прочитать их – но ?как можешь ты ??читать в такой темноте – то у меня есть предложение: Я сейчас иду прямиком к тебе & мы !вместе выгребаем оттуда эти обрывки, !все, всю эту гору !целиком, ?да. Тогда завтра при дневном свете мы сможем их прочитать – ?Ну – ?Что ты на это скажешь – Так я иду, все в ?порядке ?да – !Не делай только никаких глупостей, слышишь – :!Подожди – еще минутку – Скажи мне, по крайней мере, согласен ли ты, чтобы я сейчас пришел к тебе.

И вдруг он очутился здесь, КАСТЕЛЯН : снаружи, перед этой дверью, то был его голос, хнычущий&злобный, – & еще теснее прижав к фанере мокрое от пота, воспаленное ухо, я расслышал также другие шумы=там: шарканье ног возбужденное перешептывание звонких голосов, как если бы в жестяной посуде перетряхивали гальку –, мне казалось, я их узнал: своих одноклассников – свору псов, которые выследили меня, которые инстинктом почуяли, что во всем гигантском школьном здании мое убежище может быть только за !этой дверью – !нигде, кроме как !здесь –

–Я серьезно отношусь к тому, что я сейчас тебе сказал. Ты меня ?слушал. Я не хочу, чтобы завтра утром здесь произошла мокруха. Если тебе это надо, поищи себе другое место & других товарищей. Ты меня ?!понял. Ты правда !чудак: Рассказываешь руине или этой тарелке-супа-Тамвнутри какие-то истории – :Я уже по горло !сыт Такимцирком: ?Разве сам ты не говорил ?Что-то о ?цирке – Так вот: Сейчас я хочу !услышать: услышать от !тебя ?Что с тобой ?стряслось. Ты меня по –. Ладно. Я сейчас буду !здесь.

–Я сейчас буду здесь, даже если ты не откроешь дверь !добровольно. !Сопляк. Я сломаю дверь, и даже стену, если понадобится – причиненный ущерб: Оплатят твои родители, можешь не сомнева – – у него только мать – (услышал я 1 мальчишеский голос, запуганный, близко от двери) –!Заткнись. !Какое это имеет значение. Так вот, прыятель : лучше сам !выходи : !Выходи, ты, свинское отродье, ты, гряз:ная пар:ши:вая !ско:ти:на – (почти каждый слог в конце Кастеляновой тирады подкреплялся ударом кулака по двери), засов, который я задвинул здесь-внутри, пока еще держался, но от фанеры в том месте, где железный засов прикреплялся винтами к дереву, уже отлетали, с треском&хрустом, широкие щепки, & она теперь отставала от дерева…..

–Это твой последний !Шоонспарень : ?!или ты еще не понял – !Чудак!человече – (Выкрикивал он отрывисто, как если бы ударял кулаком по столу.) – Покажи мне эту треклятую дыру, сквозь которую ты прополз во-внутрь. – Я сильно перепугался – перехватило дыхание; приступ кашля – мухи, вспугнутые, взлетели вихрящимся роем; зажать рот&нос – ответить поэтому не мог –, И пополз по направлению к входу, кашляя, задыхаясь, с трудом, с напряжением всех сил, к маленькому отверстию в проволочной решетке – !вотже разве ты их не ?!видишь : дверь, решетка, отверстие – Снаружи антрацитовое небо и свечение звезд, словно меловая пыль – всего несколько метров осталось, ползти на всех четырех, сам как червь в грязи – странно далеко И все дальше отодвигается от меня отверстие, дверь – – теперь лишь крошечный прямоугольник в ночной дали – я не !осилю – в конце некоего коридора, обрамленного стиснутого & зашнурованного растрескавшимися стенами руины, как закупоренная сточная труба, – !какое напряжение !какие затраты сил, чтобы вдоль этого коридора (который мог бы быть и сточной трубой) наощупь пробираться к выходу, навстречу ему – –

–Я ведь !ясно сказал: Сейчас буду здесь. – (Услышал я его снова) –Но сделай одол!жение покажи мне этот пролом в решетке Господичертподери та!кое ты может еще осилишь, старая Зад –

И заметил, что по-прежнему сижу, прислонившись к стене, недалеко от входа; от отсыревшей кирпичной кладки тянет холодом, И опять озноб, будто на паучьих лапках, пробегает по коже. Я даже не изменил положения, ни на сантиметр; я сидел, оцепенев в неподвижности, все еще поблизости от входа во-Внутрь руины и у края этой бумажной горы…..

–Ну!давайженаконец – (снова его голос) –Господибоже долго мне ?!еще торчать здесь снаружи –

Засов отломился от двери с таким звуком, будто треснула кость, щепки & древесное крошево пролетели близко от моего лица (даже пахнуло смолой, из такого старого дерева) : дверь распахнулась –: ОНИ: Впереди Кастелян, в сером криво застегнутом халате (болтающемся вокруг его тщедушного тела и уже наполовину сползшем с сутулых плеч); но сейчас Кастелян казался огромным, непреодолимым, не оставил никакого промежутка в дверном проеме, чтобы можно было ускользнуть, никакого выхода, его обезьянье личико стало краснопятнистым от ярости, кончик языка зажат между тонкими, в ниточку, губами, – за ним толпа ученичков, все в пионерской форме, молча & с-дурацким-любопытством вылупившиеся на меня, синими пионерскими галстуками, словно стежками крест-накрест, пришитые-друг-к-другу, такой сине-белый барьер –, вместе с рукой&кулаком Кастеляна на меня обрушился его голос –; но я слышал только нечленораздельные звуки – пыхтенье сопение хрипы при каждом вдохе – злобное собачье усердие; & почувствовал оплеуху, чужие костистые пальцы на моем лице & пальцы, которые вцепились мне в волосы – :Только потом, и с этим я ничего не мог поделать, телеснотеплая струйка вниз по ногам – потекла – потекла – – я скорчился, опустился на корточки, растерянно=пристыженно – Так и сидел, оцепенев в неподвижности, поблизости от входа во-внутрь руины и у края этой бумажной горы….. он сам нашел отверстие в правом нижнем углу затянутой проволокой рамы; тихонько арфнули тонкие, невидимые во тьме проволочные прутья, когда человек из-снаружи проползал сквозь дыру & своей грубой спецовкой задел решетку (похож на Киклопа, подумал я, Черное на черном фоне, как если бы передо мной был сгустившийся до консистенции живого существа, принявший определенный облик мрак одной ночи).

Я снова, немного отодвинувшись от входа, опустился на корточки, во мраке, в том месте, где раньше обнаружил первые отроги горы, состоящей из грязных, бледных как грибы обрывков бумаги, из-под которых до сих пор время-от-времени доносился тот странный, как мне казалось, не имеющий никакого источника шорох. Здесь я теперь чувствовал себя в безопасности, но островок безопасности растаял. И Кастелян потянул меня вверх, за волосы, мне пришлось подчиниться, встать, я думал, что сумею прикрыть ладонями темное быстро расползающееся пятно на брюках, как бы не так: Теперь Это увидели Все, & сине-белый барьер утратил качество немоты, взорвался улюлюканьем, смехом & выкриками:

–!Эй –

–ээй – гляньте он собрался подражать !Ингольфу –!аахха!!ха сравнил себя с: !Ингольфом – –!Эээй: ты б тогда обождал пúсать-то: !Умник, пока не окажешься !там=Снаружи, ряаам с Директором, раз уж тебе так приспичило подражать !Ингольфу – Ты чуток поторопился хахаха – И видишь: !Сехехебеже в порткхихихи на – : –!Заткнитесь=Все. !!Зат !Книтесь: говорю вам. – (Кастелян теперь держал меня за ухо) –!Так. Атыдрук: !Маршперед: !На=ЛИНЕЙКУ. – Так, хромая в звонко озвучивавшем его шаги коридоре, сопровождаемый сине-белой ордой, он и протащил меня за ухо по всему школьному зданию, вниз по лестнице (на 2м этаже туалет для мальчиков, резко повеяло застарелой мочой из неплотно прикрытой двери: меня, подгоняемого тычками Кастеляна, затошнило, еще немного и я заблевал бы коридор), он тащил меня дальше, сквозь запах вареной рыбы из нашей столовки в подвале И через входную дверь, на двор=на=ЛИНЕЙКУ, к подковообразному блоку построившихся учеников….. ИХ взгляды – железные колючки по краю загона для хищников в зоопарке, – все острия направлены на меня….. ИХ шепоток резко оборвался, противно-прогорклый привкус комком поднимается по горлу, как если бы я вдохнул пары горящего бензина….. И из потухшего шепотка, разбухая, все громче и громче – смех, звонкий как оплеухи, из блока учеников, против меня –

–ээй –:!Кчему эти=россказни: об обмоченных штанах – школе – Учителе – оплеухах: Думаешь, ты Первый, кому довелось ссать в собственные штаны –, Или, может, тебя ?Единственного в школе тыкали мордой в грязь. Но: Но !Что: Что-!Это за мерзость=здесь-внутри – пфф пп-!фе- – И услышал, как он задохнулся вскриком, потом выругался; & услышал еще, скорее чем увидел, как его руки взъярились против атакующих мух, разбивали их с глухим известковым треском, всякий раз, когда рука попадала в скопление насекомых & десятками отшвыривала их к стенам, то есть к жужжащему-мельтешащему-мерцающему покрытию стен, к обшубленным плесенью личинками и мухами, а внутри наверняка давно пустым, изъеденным селитрой & шрамами & грибками камням руины….. Я слышал, как этот человек с яростью и брезгливостью выплюнул из себя: –Апп!ратительно. Просто !оттвра!!чхительно. Ты, малый, верно совсем умом !тронулся, если мог добровольно – ?!Как ты забрался-то сюда – Как ?!сумел –, И плевался снова И снова, будто ему подсунули вместо еды кислую землю.

Да: !точно. Точно как Тогда на кухне, после того, как мать избила меня….. она, когда меня хватала, похоже, думала, что таким образом вытрясет из меня слова. Я должен был что-то сказать. Должен был немедленно что-то сказать…..

–Это было легко.

Сказал я громко, посреди испарений одной заточенной в руине темной затхлой Ночи. Ничто не изменилось. Все осталось как прежде, когда я, убежав от других=Снаружи, забрался сюда в руину, как было, в свое время, и тем утром, когда я прошел сквозь калитку в запустевший сад. Прутья, наверно, никто и не отгибал, и не перепиливал, потому что нигде я не заметил острых краев; казалось, эта решетка вместе с не замыкающей 4хугольник рамой, которая удерживала металлические сухожилия, уже изначально была незавершенной…..

–Это было легко. – Повторил я еще раз, но уже не так громко, потому что теперь он, Предводитель, был рядом со мной, во мраке, в черном, горячем камне этой Ночи. Теперь оно могло начаться…..

В маленькой лощине, в углублении между холмом и холмом, травянистые склоны которых серебристо поблескивали от растаявшего инея и снега, через эту лощину убегали вдаль прямые рельсы, окуная светлосветящийся час в море тумана –. Как в тигле в ней, как одна компактная масса покоясь, белый расплавленный воздух, и даже весь этот шум от недалекой товарной станции, скрип колес & трение стали о сталь, громыхание ударяющихся друг о друга вагонов, металлические грозы, шипящие & стучащие & грохочущие вдоль рельсового пути, & свистки – сцепщиков, локомотивов – которые тонкими пилами вгрызаются в светлую мартовскую синеву – тигль переплавлял все звуки, медленно, осторожно, но так же непоколебимо & безвозвратно, как когда погружаются в плавильный тигль бюсты & статуи из бронзы латуни золота, уже в местах соприкосновения, на поверхности этого сияющего расплава, начиная растворяться в бесформенности, тогда как более крепкие лица этих медленно исчезающих в остальной расплавленной массе бюстов или статуй еще на несколько мгновений сохраняют прежнее, теперь уже неуместное, кажущееся туповатым и растерянным, выражение. – Туман с самого начала, и с каждым моим шагом плотнее, смыкался вокруг меня как влажно-серые льняные полотнища, светлый час померк; И невидящими глазами, утомленно и поеживаясь от холода, как бывает в момент пробуждения после долгого дорожного сна, взглянул на меня какой-то поселок в мглистых сумерках. Соответственно, внутри этого тигля состоявшая из парящих капелек туманная дымка с ее неслышимым ватным гулом давила так, как чрезмерно высокое атмосферное давление, будучи блоком шумов, тяжело напирает на человеческий слух и любой звук, доносящийся как из-снаружи, так и из-внутри, не просто приглушает, но как бы изолирует метровой толщины стенами.– До узкой тропки сужался путь в тумане, земля на ней еще не оттаяла, И с каждым шагом ломался тонкий лед под моими ботинками. – Как будто при каждом шаге лопались сухие, потрескавшиеся половицы на чердаке; из-за их громкого треска я старался ступать осторожно, я не хотел, чтобы меня услышали, мать давно запретила мне здесь играть –, я следил за каждым своим шагом, но именно повышенная осмотрительность делала меня неловким – словно неумелый воздушный гимнаст, балансирующий на канате, я оступался и несколько раз едва не упал. Все более громкие скрипы & страхи высвобождались под моими подошвами, вместе с пылью & голубиным-пухом, из половых досок; свисавшее с веревок постиранное белье пахло влажно и душно, оно тяжело прилегало к моим вытянутым вперед рукам, приглушало свет и насыщало влагой воздух под крышей, превращая его в остывший светло-серый отвар. Одну большую, голубовато-серую простыню я отвел в сторону –, & как будто кто-то рядом сильно&энергично встряхнул пыльное пальто, мои подошвы шаркнули-замерли & задержанное в испуге дыхание все же вобрало в себя парфюмерно-теплый тяжелый воздух из темной ниши между стропилом и печкой. Я увидел: Чужой мужчина быстро обернулся, в испуге перед неловкой ситуацией нервно, как при икоте, закашлялся & опять обратил ко мне свою спину; мать же, 1 рукой зажимая распахнутую блузку (я заметил кружево комбинации, которое ее пальцы судорожно дернули вместе с материей блузки, порвав, словно паутину, нежный тюль –), другой рукой быстро провела по волосам – –?Что ты здесь наверху !шляешься как домовой, ты=юный-стукач –, рука, которой она придерерживала на груди блузку, потянулась ко мне, хотела меня схватить; но мать опомнилась и вместо этого закричала: –?Кто тебя надоумил, что ты меня здесь – чтоб ты здесь меня – !?Уж не папаша ли твой – !такое на него похоже –, голос ее дрожал от страха стыда ярости –!Разве не говорила я тебе !?сотнираз, что здесь=наверху на чердаке тебе делать !нечего : !Нечего здесь=наверху вынюхивать, по?нятно : !?Ты !наконец меня ?!понял –; она попыталась взять себя в руки, заговорила спокойнее: –По?чему, скажи, ты никогда не играешь как другие=!нормальные дети на свету, ?!почему всегда забираешься сюда где темно – ?Что из тебя получится – : – !Нет, не хочу его видеть, этого чужого мужчину, который спустился с чердака и по глупости думает, будто я его не узнал; не хочу его видеть, не хочу, чтоб пришлось еще раз вдохнуть этот влажный тяжелый мужской запах и услышать нервозное от страха&смущения покашливанье, – ни сегодня после занятий, ни позже – !никогда….. !Нико…..

По тропинке, больше похожей на канаву, вырытую в жесткой от инея траве, я продвигался вперед, как поезд по рельсам, не больше чем на 5 шагов хватало видимости в этом тумане. Щебенка слева, шпалы & стальная лента блестящих рельс придвинулись ближе к моему пути, я шел, не останавливаясь, дальше – И вот в молочно-сером, очень далеко, поначалу как блеклая тень, а потом, с каждым шагом, обретая все более четкие очертания, как массивные ворота из темного железа, с полукружьем верхнего края, высоко воздвигся в блоке тумана торец последнего вагона. Отец сказал !правду: Выброшенный сюда потоками огня & жара И в этом холодном тумане застывший черным многотонным блоком ЖарЖелеза – Большой Темный Поезд…..

Подойдя ближе, я увидал по обеим сторонам над верхним краем погашенные задние фонри, выпрастывающиеся как щупальца гигантского железного насекомого, тихо чего-то ждущего. Влажная пелена тумана, казалось, порвалась об острые железные выступы, и постоянная воздушная тяга отгоняла прочь, словно прохудившиеся лохмотья, ее клочки. Я остался стоять, потный, с разгоряченным лицом, & лишь с трудом мог вдыхать тяжелый влажный воздух, который словно рука, большая как умолчание, лег мне на губы. Впереди в тумане, там, где тропинка все еще пролегала рядом с рельсами, – тень – или ?человеческая фигура –, которая, согнув спину, как если бы несла на своих плечах всю тяжесть тумана, казалось, тереливо ждала чего-то у обочины – я двинулся туда, все больше ускоря шаг – !никаких сомнений: это !он: !там впереди ждет меня отец, ждет с той самой ночи, когда он вышел из барака под дождь – !правда это !он – И побежал, задыхаясь, к человеческой фигуре, он !должен слышать меня, хруст моих шагов по замерзшей земле, мое шумное дыхание –, теперь уже достаточно близко: он !должен был заметить меня в разрывах облачной пелены, услышать, при такой тишине=кругом – ; И закричал в туман: –!Папа, еще раз: –!Папа – это же !я – ты ?слышишь –; но фигура не шевельнулась, будто застыла в неподвижности у края дороги, на одном уровне с последним вагоном поезда, немая, как он.

И вот я стою перед ней – перед необработанным, в человеческий рост, камнем, воздвигнутым в память о случившемся здесь в последние дни войны. Я подошел к камню сзади, со спины, а там, где у человека должно быть лицо, увидел табличку; рельефные буквы, ?имена тех умерших=когда-то, но снег, растаявший и налипший снова, сделал их сейчас, еще раз, нечитаемыми. Камень, я осторожно дотронулся до него, как будто он мог рассыпаться: покрытый тонким блестящим слоем льда, он был на ощупь холодным, гладким и, от тумана, влажным. От памятника исходил холод, пальцы мои окоченели, я отдернул руку, еще мгновение постоял, тихо, перед этим камнем, который в обманчивом тумане принял облик моего отца; потом медленно побрел к Большому Поезду….. все еще стоявшему на рельсах, на той стороне. Чем ближе я подходил к темному железному вагону, тем явственнее чувствовал сперва 1 струю, потом постоянное струение воздуха, наподобие сильного попутного ветра, обтекающего этот вагон; ветряной поток казался приставшим к поезду, даже когда тот стоял неподвижно, – неотделимый от него после столь многих, столь далеких перегонов….. Я стоял перед зависшей высоко над землей подножкой, видел ржавый, весь в царапинах-шрамах, вертикальный металлический поручень, думал, что на ощупь он будет шершавым & таким обжигающе-холодным, как если бы был раскален, – когда я схвачусь за него, чтобы открыть дверь в последний вагон Большого Темного Поезда….. И стоял тихо – Поезд, все еще в ожидании. Как ни странно, страха я не испытывал. И заковылял по щебню, и уже самонадеянно протянул руку к поручню последнего вагона. !Сейчас – еще 2 шага – или 1 большой – и я вскочу на подножку. Тогда больше не будет сомнений, тогда ты снова увидишь !его – –

В твоих снах ты с тех пор встречал его снова и снова: Толстяка с благозвучным тихим голосом (как бы не желающим привлекать к себе внимание, мешающем тебе заметить в его лице непрерывную борьбу двух сущностей: 1, утонченная, будучи запертой в эту телесную тюрьму, вынуждена – изначально и постоянно – обороняться против другой сущности, против «остальной»: брутальной массы из плоти & жира); черты его лица в какой-то момент перестали меняться, застыли в 1=определенном возрасте (поэтому твоя попытка оценки, «между 40 и 50», и оказалась малоудачной): вероятно, это произошло тогда, когда внутренняя, физическая борьба двух сущностей окончательно определила дальнейший ход его жизни &, соответственно, характер всего того, что становится его прошлым. Всякий раз, когда кто-то звонит в дверь – а до сих пор звонили исключительно ее клиенты, которые приходят сюда ради траханья & ради тех других специфических процедур, которые относятся к сфере профессиональных навыков этой женщины –; всякий раз я должен подходить к двери & открывать: я в моем гротескном прикиде (разрозненные остатки одежды, которая могла принадлежать только ее покойному мужу), состоящем из вылинявшего, во многих местах протертого чуть не до дыр купального халата, сетчатой майки под ним & шортов (их, правда, видеть никто не может, видят только мои голые щетинистые икры), а также деревянных сандалий на босу ногу, при ходьбе производящих тот шаркающий звук, который женщина, очевидно, и хочет слышать, чтобы знать, что я еще не сбежал….. : Шмотки, короче, вроде тех, какие в бульварных комедиях носит поистаскавшийся домашний тиран, а в сегодняшних «современных» сценических постановках – муж.

Как бы то ни было, женщине теперь не нужно выходить на улицу, чтобы расширять клиентуру. Вот уже несколько недель – а это привилегия; она, как и присвоение скольких-то звездочек отелю или ресторану, находится под беспощадным надзором со стороны представителей соответствующей отрасли, компетентных Блатар-Битров, которые здесь-как-и-всюду, где распределяются необходимые для выживания поощрения, то есть, в конечном счете, деньги, тайно заседают в трибуналах жюри судейских коллегиях & ведут себя так, словно им предстоит выбрать нового Папу Римского. Члены жюри, эти БалдоМэтры: сперва подавай им трах задарма, потом они же тебе и подложат черный шар. И не дадут ни пфеннига для выживания тому, кто, по их мнению, и так уже многое пережил & потому почитай что отжил свое; нет, белые шары достанутся исключительно тем, кому борьба за выживание еще только предстоит, прежде чем и для них наступит пора отживания….. : Быть членом жюри – это не работа, скорее изъян в характере. –Прежде чем говорить с такими полусинтетическими людьми – (сказала однажды женщина) –желательно замаскироваться, воспользовавшись их же приемом: сойдет, например, запах освежающих салфеток «4711»….. доступная для нас парфюмерия с загнивающего Запада.

И все же, вот уже несколько недель, ее аннонсы печатаются в известнейших секс-путеводителях, по всей стране: исполню самые сокровенные желания – только приди и дай тебя соблазнить. Платежеспособных господ ожидает Остров Наслаждений – потом следуют телефонный номер с указанием часов приема и ее фотография, с черной полоской поперек глаз, как бывает на определенного рода следственных документах; объявление, пэчворк из других, уже имевших успех рекламных текстов, вполне себя окупило. !Часто ты пытался ей объяснить, что в качестве привратника такой сутенер=пролетарий, который, возможно, где-нибудь в районе привокзальных бараков смотрелся бы нормально, ее процветающему бизнесу только вредит – :Напрасно. Она не дала себя переубедить; она, очевидно, готова на любые потери, в смысле денег & своего реноме, потому что ее страх перевешивает все прочие доводы: страх перед Толстяком & Тем, что Он может сделать ей и ее ребенку…..

А ведь в этом давно нет необходимости: Она спокойно могла бы вернуть тебе твои вещи, ты уже с Давних пор оставил все мысли о том, чтобы убежать, предать ее или учинить еще какую-нибудь подлянку: Ей незачем обращаться с тобой как с пленником. Тем более, что твое присутствие вряд ли может быть для нее страховой от несчастных случаев & пожаров (как она однажды выразилась): он, этот Толстяк, с тех пор, как ты поселился здесь, возвращается сюда только в твоих снах…..

Потому что – особенно в 1е дни и недели здесь – ты, застрявший где-то посреди каменных джунглей Берлина, в квартире на 5м этаже, конечно, не мог не думать о ней, той женщине, с которой ты сколько-то дней назад, Здесь в Берлине, в знакомом вам баре возле бывшего пограничного пункта Фридрихштрассе, хотел встретиться снова – после того как в утренний час твоего отъезда из маленького местечка в Вестфалии выбросил, так сказать, ключ к твоему существованию в водосток – короткий светлый звяк, когда металл ударился о металл, потом ничего больше: !так легко отъять руки от Того, что когда-то было для тебя Всем….. и даже слишком легко, все равно что в протекающих мимо сточных водах вызвать еще 1всплеск – 1 знак крошечного отпадения, 1 из многих, !велика важность; И потом, несколько часов спустя, в том маленьком городке в Мекленбурге, когда ты, после стольких-то лет, вновь ступил на все еще вымощенную серым булыжником дорогу и прибытие туда показалось тебе посещением заброшенного дома, ведь ты знал, что после смерти твоих приемных родителей здесь в этом месте у тебя не осталось ни одного знакомого, ни одного близкого человека, – сквозняком пустоты повеяло тебе навстречу, когда Серое вдруг начало расплываться, качаясь взламываясь под ногами словно льдины над черными водами; крыши над низкими, торопливо в краски&пластиковые-запахи некоей новой чужести одевшимися домами грозили обрушиться, как лавина, обнажив старый красный кирпич, & ты поспешно бежал на кладбище, случайно в этот полуденный час стал там свидетелем захоронения урн – и, конечно, это было то самое кладбище, на котором покоятся твои приемные родители, тоже в урнах & наверняка в свое время похороненные здесь при таких же траурно-комических обстоятельствах: Немногие люди, которые пришли на похороны (не в том дело, что покойных не любили или не уважали, просто во время-их-жизни они в глазах соседей отличались незаметностью и незначительностью, качествами, которые они, эти соседи (если бы уделили когда-нибудь хоть 1 мысль подобной теме), имея в виду собственную жизнь-по-обязанности, наверняка приписали бы и себе, и потому смерть неизбежно должна была увязнуть в тех же незаметности и незначительности, в каких увязала Всяжизнь=до-нее, так что 1 прохладного дождливого утра хватило, чтобы удержать этих людей от посещения кладбища); так вот, те немногие, которые все-таки пришли, выстроились позади черного БАРКАСА похоронной конторы, который продвигался по главной аллее между рядами могил, с запинающимся мотором & бледными венками из выхлопных газов, в предписанном ему, по всей видимости, медленном темпе (каждодневная многократная симуляция торжественности человеческого участия & признания заслуг совершенно неизвестных умерших, таких как эти двое, от которых не осталось ничего, кроме нескольких горстей пепельно-серой пыли); И !внезапно машина остановилась, пастор с неожиданной силой рванул на себя кормовую дверь кузова: после чего, впав в подобающее его сану оцепенение, возле открытой двери, дал возможность немногим присутствующим увидеть картину, которую ты с тех пор не можешь забыть, которая повергла тебя & других, обескураженных и смущенных, в полную растерянность: Ибо там стояли они, посреди охряноцветной, засыпанной песком&комочками-глины деревянной грузовой платформы : обе эти крошечные урны, цвета графита, с жестяными блестящими щитками, на которых, как на солдатских жетонах, для идентификации этих ничем не примечательных мертвецов были выбиты их имена – (1 урна, под которую попал камушек, даже стояла криво); и именно=эта картина заставила нас=немногих оцепенеть, &, может быть, в этот момент мы=немногие все подумали об одном и том же: о других картинах, которые в Те-дни в нашей стране можно было видеть так часто: продуктовые лавки в селах & маленьких городках – Потребительские Ко –, которые не выдерживали конкурентной борьбы с наступающими-с-окраин супермаркетами & разорялись. ?!Чего иного, в самом деле, могли мы ждать от всех-этих комплексных-починочных-мастерских – центральных-баз-снабжения-алкогольными-напитками – авторемонтных-центров – : жалких свидетелей жизни-на-биваке, временных краткосрочных образований, которые, в определенном смысле, строились на гатях, проложенных через болото времени и уводящих в никуда, в Исчезновение: долгие прогорклые годы – военный коммунизм, вновь и вновь разогреваемый, наподобие блинчиков, при доминирующей роли бараков Интершопа^[36] : на½ приманка для не имеющих валюты оссиатов, на½ заповедник для элиты – мягкая мыльно&парфюмерная атмосфера, подпорченная лишь убого=прекраснодушным юмором, который в те времена фокусировался в 1 шутке: в Интершопе гражданин-ГеДеР перепрыгивает через прилавок, чтобы попросить продавщицу=там предоставить ему разрешение на выезд & 1временно политическое убежище; между тем, несмотря на всю помпу & детски=агрессивное бахвальство, Крах&Упадок стал гедеэровским фирменным знаком – внутри и снаружи. Или: даже не в этом дело, а просто с самого начала здесь разворачивалась убогая, жалкая Катастрофа, на протяжении целых десятилетий продолжалась всем, по сути, безразличная, никому не приносящая радости и, значит, бесчеловечная игра-вничью – Все как-то держится, ну и ладно –, И потом вдруг в 1 ноябрьскую ночь – трясинный Аут, !Конец-рабочей-недели, !Огни-погасли & !Занавес: скифские господа открыли ворота тюрьмы & выпустили своих рабов на свободу – :?!Что оставалось делать всем этим рабам – : (Ты еще помнишь 1 крошечную лавку на деревенской улице в Бранденбурге, помнишь, как в воскресный полдень ты, проезжавший через эту деревню, случайно остановился, прочитал от руки написанную вывеску Домашние обеды, подошел к окну, к этому раздаточному прилавку, который, казалось, совсем недавно и в спешке выскочил из стены, а теперь был окружен Чужаками-вроде-тебя & местными: внутри полутемного помещения старая женщина=совсем-1, лицо покраснело от напряжения & взмокло от пота, седые пряди прилипли ко лбу & с трудом удерживаются платком –, она, задыхаясь, металась туда&сюда в насыщенном едкими испарениями тесном закутке между плитой & раковиной, иногда путалась в заказах, даже забывала кое-что, длилось это все слишком долго, посуды на всех клиентов явно не хватало; & ты слышал нетерпеливое блеянье, жалобы столпившихся у прилавка –!Пошевеливайся: Бабуся – я свое время не в лотэрее выыграл – (и ухмыльнулся, довольный собственным остроумием, обернулся проверить реакцию приятелей –) –А тарелки, хозяйка, могли бы разок и !какследоват помыть, при !такой-то цене – –Если уж вы !этим решили зарабатывать на жизнь, любезнейшая, то позвольте заметить: Вкалывать вам надо ку!уда усерднее –, причем эта=Последняя Речь преподносилась с такой артикуляцией и так решительно, что ты буквально чувствовал присутствие в ней запятых, так что эта последняя услышанная тобою фраза, казалось, вынырнула из какого-то сверх-грамотного, предусматривающего все возможные случайности прусского должностного предписания прошлого столетия, что, в свою очередь, напомнило тебе о том, как выглядит любая улица в Берлине: серые плиты тротуара & рассеянные по ним, словно запятые, черно-коричневые загогулины собачьего дерьма….. – и в итоге от этой забегаловки на окраине бранденбургской деревни в твоей памяти осталось только красно-потное, разгоряченное лицо старой женщины в полутьме задымленного закутка –), наверняка очень скоро и на витрине этого заведения появилась наклеенная поперек белая бумажная лента с красной надписью: Распродажа ; правда, вряд ли по этому случаю было выставлено на обозрение что-то еще, помимо давно просроченных консервных банок; вдоль шва, там, где их когда-то заклепывали, у многих уже проступила коричневатая ржавчина, а на выцветших этикетках значилось: Белые бобы со шпиком, или: Яичные спагетти в томатном соусе –:что-то бледно-разваренное, вроде червяков, в кашицеобразном красном соусе, готовые блюда, впридачу к ним волокнистые переваренные овощи, всё с сильным привкусом жести&консервантов; теперь, значит, еще и эти две урны, которые, казалось тебе, тоже выставлены на распродажу, да только, похоже, никто не жаждет их заиметь; как, впрочем, и твоих приемных родителей, которые когда-то, в конце последней войны, одной из волн Исхода, катившихся по Пути Изгнанных, из одного товарного поезда (в нашем столетии несметное число таких поездов курсировало по континенту, между лагерями & группами беженцев, и курсирует до сих пор), из какого-то-1 вагона, забаррикадированного досками цвета сыпи, в конечном итоге были выброшены Сюда, в этот маленький северонемецкий городок, выброшены выплюнуты & оставлены на берегу, – как и их тоже никто ни в какие времена не жаждал заиметь, то есть реально заняться их судьбой или хотя бы проявить к ним участие; так же как, в свою очередь, и они, эти быстро состарившиеся люди, с Техпор, как в том месте Судетской области, которое они, после такого Исхода, всегда именовали только Родиной, им приказали через 2 часа явиться на вокзал, имея при себе не больше 8 кило багажа (тогда считалось, что такого количества Родины должно хватить на всю=дальнейшую по-обязанности-жизнь –), – так вот, они с тех пор ничего по-настоящему и не хотели иметь, после того, как в свое время, к Концу-Пути, из принадлежавших им 8 кило Родины осталось только одетое-на-них; и потом в какой-то момент им пришлось осознать, что даже их сны о Возвращении на Родину были всего лишь тем, чем являются все сны: детской фантазией, извращенной сломленной обреченной-на-пагубное-забвение, а в конечном счете – несбыточным желанием, досадой –; И 1 воспоминание всплыло – тогда на кладбище, куда тебя загнал случай, среди немногих людей, пришедших, чтобы захоронить урны двух совершенно чужих тебе умерших, эти-то урны и навели тебя на него (а потом от него отвели): на воспоминание о той ночи много лет назад, когда твои приемные родители еще были живы & ты в панике бежал к ним Сюда, после того, как подал заявление на выезд Я уезжаю на-Запад, такая же паника тогда охватила тебя, какая овладевала тобой всякий раз, когда приходилось принимать так называемые важные для себя=самого решения – в стране, где, по сути, можно было принять только одно-единственное подлинное решение: Либо сохранить свою голову живой, либо в уютном зимнем комнатном тепле, в окружении специфических запахов твоей-семьи, заснуть & перенестись в сновидение о неизбежном приходе какого-то лучшего мира….. И ты собирался рассказать обоим старикам Все=Это, то, что должен был бы рассказать самому=себе, хотел ту опору, которую, как тебе тогда казалось, ты потерял и которую я, как я теперь знаю, потерял !действительно, каким-то образом обрести вновь –, ибо уже тогда была в тебе эта отупляющая пустота, пустота, которую может породить лишь предчувствие неотвратимо надвигающегося ДРУГОГО: что-то вроде улавливания невидимых электромагнитных излучений огромной мощности, заставляющих вибрировать атмосферу, – впрочем, уже тогда ты не мог по-настоящему ощущать это детское любопытство, эту одержимость детей (играющих в конкистадоров) Великой Надеждой на наступление, наконец, Новой Жизни, – не говоря уже о том, чтобы суметь вчитать-в-такие-фантазмы & сформировать-из-них, как формирует скульптор из каменного блока, готовый образ себя=самого в своем будущем; хотя, как ты уже тогда чувствовал, именно!это было самым важным, могло бы, так сказать, стать Основополагающей Предпосылкой – а при решении математического уравнения именно предпосылки оказывают определяющее воздействие на ход решения, в конце которого ты хотел или мог бы 1жды получить другой результат, нежели постоянно сопровождающий тебя, вновь и вновь повторяющийся: 0 = 0….. И вот, пока я все это им излагал, уже в поздний час, а оба старика молчали в своей низкой мансардной комнатке, возле залитого чайно-желтым светом стола, я невольно смотрел на руки моей приемной матери (потому что они казались мне тогда чем-то 1ственно прочным, надежным и внушающим доверие в той Ночи-моих-колебаний&восторгов): Руки, будто вырезанные из светлой сосновой древесины, на протяжении десятилетий предоставленные самим себе, белó мерцающие костяшками пальцев – И увидел: старая женщина тоже смотрит на свои руки, будто не понимает сейчас, что это собственные ее руки лежат, как отмершие, перед ней на столе, особенно от правой руки от большого пальца не могла она, как я видел, отвести взгляд: сломанного много лет назад, при какой-то работе (–Это случилось, когда я была молодой: в те еще времена, на Родине –); и она, как большинство людей, происходящих из деревень или маленьких городков, никогда в жизни добровольно не обращалась к врачу, так что этот сломанный сустав сросся у нее неправильно и с тех пор большой палец не был уже таким сильным, как остальные, да и ощущение боли в нем, говорила она, притупилось, а потому она чаще всего получала ожоги именно на этом месте, и все так и шло до того самого дня; и, значит, она, эта постаревшая женщина, во время моего безостановочного и для них=обоих, для этой старой женщины & для ее мужа (который, с поблескивающими, как цинковый набалдашник его трости, глазами, по своей привычке молча и тяжеловесно сидел в кресле), по большей части наверняка совершенно непонятного монолога просто смотрела на свою руку – они оба, может быть, поняли только Одно, Самое Главное: что я хочу уехать, !окончательно, !переселиться из одной страны в другую, стать одним из беженцев (судьбу которых оба представляли себе очень хорошо…..), !добровольно покинуть нечто Такое, что, как они наверняка думали, все-таки было, в той или иной мере, моей Родиной (пусть даже лишь постольку, поскольку представляло собой именно ту часть страны, в которой я вырос & которую, следовательно, должен был понимать лучше всего –) & куда я, !тем-не-менее, !никогда больше не хотел возвращаться – –, внезапно моя приемная мать медленно, осторожно пошевелила этим почти нечувствительным к боли пальцем на своей старой руке, будто хотела попробовать, а ?вдруг !сейчас: в !этот час давным-давно утраченная чувствительность все-таки вернется в руку, которую она медленно и так же осторожно открыла, и ее светлая охряноцветная ладонь, будто засыпанная песком&комочками-глины, показалось мне, внезапно расширилась, став деревянной грузовой платформой, – И теперь в этой раскрывшейся, предлагающей себя руке я увидел обе урны цвета графита, с остатком двух жизней, надписанные выбитыми на алюминиевых щитках буквами, которые соединяются в два не известных мне имени, как и сами эти две не известные мне жизни в конце концов, в крошечности обеих оставшихся в 1ночестве урн….. не могут не соединиться. И сколько-то часов спустя, той же ночью, когда ты в больнице этого маленького северонемецкого городка, в хирургическом отделении, под синемерцающим светом ночника, убил своего брата (которого всегда в прежние годы и до сих пор, вплоть до СегоДня, даже Здесь и в это Время-после-его-смерти, путали и путают с тобой, как и тебя – с ним….. & только вопрос может прояснить, Кто есть Кто, и нет этому конца, все так и продолжается, ты !никогда не освободишься от своих мертвецов –) –, так вот, это Тогда тоже было всего лишь еще одной остановкой на пути твоего бегства от мертвецов-вокруг-тебя, как и от Мертвеца-в-тебе, чьей смертью ты не умрешь, может, потому, что избран для другой смерти : Ибо кому суждено сгореть, тот, говорят, не утонет. Может, Пустота дожна стать твоей смертью, совершенное Развоплощение и Исчезновение, как развоплощается туман – не потому, что поднялся ветер, но потому, скорее, что наступил 1=определенный час на краю Ночи, уже переходящей в утро, & только такой час может заставить ночной туман исчезнуть, как если бы и туман тоже имел свое=определенное время & свой урочный час.

Над каменоломней Города, липнущая к улицам и к 4хугольникам проходных дворов, к каждой отдельной комнате, уже несколько недель держится 1-и-та-же удушливая, желтоватая – такой она мне видится – атмосфера; кислород, похоже, остался лишь в загнивающих лужах, он почти израсходован, так что выглядывая из окна во двор ты как бы бросаешь взгляд в широко разинутую пасть рыбы, оцепеневшую в мучительном усилии глотнуть воздуха. После того как солнце, разбрызгав свой белого каления свет по темной синеве собачьеднéвного неба, наконец исчезло, тучи, словно грубошерстные бурые одеяла, пропитавшиеся потом & грязью, потянулись над городом –. В комнатке-каморке, тесной и 1окой, в которой женщина содержит меня с самой-1ой-ночи….. еще ощутимы запахи детской, того сладковато-теплого воздуха, какой обычно скрытно гнездится в магазинах игрушек, да и здесь тоже он соответствует скорее давно оставленным, задвинутым в угол & в спешке нагроможденным 1-на-другую игрушкам (плюшевым зверятам в основном, которых у девочки, как и у многих других нелюбимых детей, имеется невообразимое количество, всех возможных видов), а также миниатюрным предметам мебели, сундучку игрушечному-шкафчику белолакированному-детскому-стулу (все они задвинуты в другой угол комнаты & как бы приготовлены для переезда, в ожидании мебельного фургона), – так вот, скорее им, игрушкам, соответствует этот воздух и, кажется, больше подходит для них, игрушек, чем для дыхания чужого взрослого человека. Меня это не беспокоит: в какие-то мгновения такая встреча двух родов покинутости даже представляется тебе желанным прыжком-во-времени, более того, поздним реваншем за тот-день & тот-час, которые – в определенном смысле – стали границей между твоим детством и: всеми последующими=годами, главными отличительными признаками которых были праздничные-подарки-без-игрушек и грусть без способности по-настоящему плакать, – тогда как одиночество и чувство измотанности просто получили другие маски, а ощущение, что ты остался один под порывистым холодным и сырым ветром, вообще не изменилось до сего дня….. Ты еще помнишь свое впечатление после того, как в1ые законно отправился в кинотеатр на фильм, на который не пускали детей до 14 лет, с новеньким синим удостоверением в жирной на ощупь пластиковой обложке, засунутым в задний карман брюк, и потом шел домой по темно-сверкающему после недавнего ливня вечернему асфальту, из-за пронизывающего весеннего ветра пряча руки в карманах легкой не по погоде куртки, и, ежась от холода, ты тогда подумал: Выходит, это и значит быть взрослым : ?Только-то и ?!Всего – в какой-то момент, на обратном пути, хулиганивший над лужами ветер заехал тебе по морде, кончил в твой зевающий рот (:Ты и сегодня твердо убежден, что тот вечер=тот зевок обеспечили тебе начавшуюся вскоре ангину – так сказать, первую твою нехорошую взрослую болезнь…..) С тех пор ты одержим подозрением, что когда тебя заставили переступить эту пограничную черту, что-то тебе=Свойственное, состоящее из маленьких, по отдельности едва ли ощутимых частичек, от тебя отрезали & с тех пор отрезают постоянно, непрерывно, – & выкидывают, как операционные отходы в больницах, в мусорное ведро…..

В первые же часы и дни я занялся тем, что те немногие вещи, которые мне оставила женщина: 1 комплект белья на смену, туалетные принадлежности (мыло, зубную щетку, крем для бритья & стаканчик, бритвенный прибор) начал – тоже компактно – собирать в-1-кучу в третьем углу комнаты, на старом деревянном подносе. Я !ни-в-коем-случае не желаю претендовать на большее место, чем то, которое считаю абсолютно необходимым. Полотенца, которыми пользуюсь, я потом опять забираю из ванной & вешаю, тщательно расправив, на спинку детского стула, поблизости от окна (по ночам всегда открытого), стараясь не допустить, чтобы влага, появляющаяся после пользования, слишком быстро сделала материю осклизлой, жесткой & дурно пахнущей, чтобы мне не пришлось слишком часто высказывать желания, касающиеся получения свежих полотенец –; моменты, когда я должен просить какие-то вещи, запасы которых периодически подходят к концу, – мыло, например, или зубную пасту, лосьон для бритья, бумажные носовые платки, которые я использую в основном после онанирования, – приводят меня в величайшее смущение, я всегда стараюсь поскорее с Этим разделаться и вернуться в «мою» каморку, на «свое» место; такие моменты неизбежны, но я вечно откладываю их «на потом», до последней возможности –. Посуду & столовые приборы, которыми я пользуюсь, когда ем (готовит для меня женщина), я сразу же после еды сам мою & вытираю, и все в кухне опять расставляю по местам, чтобы все выглядело так, как будто Никто, кроме хозяйки, никогда этими предметами не пользовался; да и крошки, высыпающиеся из коробки с печеньем (которая всегда при мне со времени моей последней поездки – ибо и я не вовсе обделен везением –, и из которой я время-от-времени извлекаю & медленно пережевываю 1 из давно-засохших&ставших-ломкими печенюшек), эти крошки я всегда собираю, как в мусорный совок, в свою подставленную ладонь, чтобы потом выбросить их из окна на задний двор. Но всегда – это болезненное ощущение неподобающе=фамильярного, когда твое грязное белье в водовороте маленькой стиральной машины смешивается с бельем женщины & ее дочери –; тем не менее, при виде выстреливающей из сточного шланга в раковину серо-вспененной струи у меня каждый раз возникает и трудно поддающееся определению чувство облегчения, потому что, как преступник после преступления, я хочу, чтобы все следы моего присутствия были уничтожены, чтобы Все, так или иначе напоминающее обо мне и: моем Здесь-бытии, развоплотилось; ибо если уж я не могу покончить с собой=самим, я должен хотя бы безостаточно устранять возникающее из-за меня, Вечного-нарушителя-порядка, Поле Помех. Поэтому стесненносердно сложившийся в этой 1 каморке 1 отдельно взятой квартиры особый ансамбль предметов, привычек & договоренностей складывался таким образом, как если бы речь шла о побитии 1 из тех дурацких рекордов, о которых пишут в книжках для тинэйджеров: рекорда в само-умалении.– 1 словом: Ты идеальный пленник –: !?Куда тебе бежать & !?зачем : бежать или оставаться, для тебя Одно-и-тоже, ?слышишь, самозванный собственник не принадлежащего тебе тела. Набор примысленных мне предметов скуден – стул, маленький стол, кровать –, плюс Все-То, что сейчас существует лишь как отсутствующее: книги, радио, телевизор, газеты –:ничего этого здесь-внутри и для-меня нет: мои – только дремотная притупленность и бодрственная острота ощущений, отсутствие и, следовательно, безвредность обычной-Повседневности, из которой ты выпал, стал для нее недостижим и ненаходим на тот срок, пока находишься здесь, да еще, конечно, свобода – выражающаяся в том, что ты можешь на этот-Мир….. насрать. Тем не менее, даже здесь, в этом стесненносердии 1ночного существования, имеется пыль, которая сводит на нет все твои усилия добиться собственного исчезновения и ненаходимости. Та пыль, которая стелется поверх всего, накапливается; строгие и все более тонкие разграничения смазывает; которая благодаря своей невесомой летучести создает субверсивные взаимозависимости, а нормальные ощущения человеческой общности, порождаемые безмолвным рукопожатием, на-двоих-рассчитанные жизненные пространства возвращает к изначальному отношению зависимости. Но меня все вполне устраивает, ибо делать в этой квартире мне все равно Нечего, не считая того, что с полудня (видимо, это время начала рабочих перерывов в конторах, на конференциях & на пред-приятиях) и до позднего вечера (ибо таковы часы приема у женщины) я должен открывать дверь клиентам & впускать тех из них, у кого на лице не написано 1значно, что они убийцы. Я отправляюсь спать рано – во время ночного плавания часы долгие временные отрезки провожу бодрствуя, потом, большей частью уже под утро, закутываюсь в дырчатое покрывало сна – и потому, как правило, только около полудня возвращаюсь из сумеречной дремоты к бодрствованию, что для меня неплохо, так как день в результате кажется более коротким. А кроме того, ты ведь всегда презирал любителей рано вставать, бесстыдных&самодовольных ничтожеств, которые до конца своих дней уверены, будто это так важно и чуть ли не благодеяние: что они с-самого-раннего-утра осчастливливают каждый новый день присутствием уже почти догоревшего окурка своего «я»….. В промежутках между открываниями двери я сижу на стуле, на «моем» месте возле стены к Той Комнате, и смотрю в окно, изучаю причудливые глыбы постепенно разрушающихся домов на другой стороне улицы, поблекшую охряно-серую осыпающуюся штукатурку, слепые глаза-окна, такие же пустые и обезлюдевшие, как пространства за ними. Иногда – муху на оконном стекле Здесь, с чрезмерно большим, из-за особенностей выбранной мною перспективы, телом, которым эта тварь, как кажется, карабкается по фасадам-напротив, будто какой-нибудь взломщик-акробат в старом фильме. И я провожаю глазами ползущее насекомое в его медленном, извилистом, зигзагообразном странствии по оконному стеклу, и только благодаря этому вдруг замечаю, что само стекло, обрамленное крепкой деревянной рамой, представляет собой совокупность вертикальных, параллельных бороздок: случайно возникавших во все прошедшие годы, из-за периодической смены жары и холода, искривлений в этом стекле, в его (как ты знаешь) никогда не бывающей совершенно застывшей, затвердевшей, а по сути, пусть это и не уловимо чувственным восприятием, всегда текучей, всегда меняющей свою форму стеклянной массе –: И вот теперь это оконное стекло выглядит так, как если бы в-него были вделаны стеклянные же прутья решетки – за исключением правого нижнего угла: Там, видимо из-за больших механических нагрузок, в стекле образовалась трещина, отделившая 3угольник поверхности, – и тебе вспоминается незапертый проход в одном решетчатом ограждении, одна калитка, по недосмотру оставленная открытой, через которую столь многое может ускользнуть и в которой столь многое может исчезнуть – –

Давно уже не был ты в Снаружи. Город, мерещится тебе, со всеми прорытыми в нем каналами-улицами, стоит затопленный непрерывно низвергающимся с неба шумовым дождем; незримые приливы и отливы, черные густотекучие потоки, из которых внезапно вырываются вверх крошечные фонтанчики пены: орнаментальные фигуры из смеха & крика, буйства & прозябания, разучившихся-говорить & рева-их-электронных-песен, моторов & листового железа : гибриды кругом, & всё застряло где-то на полпути между растительным и: животным; человеко-&-машинообразные существа, титанические, еще в давние времена опустившиеся на дно, и со дна этого ледовитого моря, обращенные кверху, – хрипы умирающих, жуткий рыбий вой – утешный потоп: Германское Официально-Уютное Время, с гарантией –, а То-Всё рвется вверх, вверх к тебе & «твоему» стулу в тесной каморке-камере, к «твоему» месту здесь=у-стены.

И во все эти нескончаемые часы на 5м этаже квартиры одной чужой женщины, когда ты из 1ственного окна твоей комнаты неотрывно смотрел на близкие, сновидчески-высокие угловатые фасады домов напротив, целыми днями до вечера & ночами до утра, И тебе постепенно становилось ясно, что с той женщиной, ради которой ты приехал в Берлин, ты вообще !не-имел-права еще раз встречаться – будучи в !таком состоянии, которое она, правда, отчасти уже знала по более ранним встречам с тобой & которое она одна, благодаря своей женской ауре, этой смеси кротости энергии и обещания телесной близости, всегда умела развоплощать рассеивать и предавать забвению – : но ведь теперь ей пришлось бы осознать: Это мое состояние – после того, как пустота во мне обрела совершенство завершенности – стало для меня состоянием постоянным, неизменным, проявляющимся зримо, безысходным; женщине, следовательно, в определенном смысле пришлось бы осознать и собственную несостоятельность, выражающуюся в неспособности помочь мне; И далее: Она, эта женщина, в какой-то момент всей этой Сизифиады, почувствовав себя глубоко уязвленной в своем, так сказать, глубинном женском естестве, естественно, задала бы себе вопрос !Зачем мне вообще Все-это: !Зачем тратить столько усилий ради пустой оболочки какого-то мужчины и раз за разом терпеть неудачи, хуже того: прелесть ее ауры в этой всеобъемлющей пустоте просто исчезла бы….. ?!Нужно ли мне Такое: ?!КЧему это !бессмысленное расточительство :?!просто ради того, чтобы вослед одной женщине высказать свое мазохистское желание – обладать ею – и потом пережить такую же, как всегда, катастрофу – !Очень на тебя похоже – : Любой кредит готовности Другого человека на растрату-себя & заботу-о-тебе рано или поздно оказывается израсходованным, равно как и твоя нарциссическая радость по поводу своего, всегда одинакового, воздействия на Другого уже не приносит ни длительного эха, ни новой, более сильной радости – с определенного момента она раз=и-навсегда, !окончательно теряет смысл….. Так что эта ваша связь – это время недоразумений, порожденных тщеславием и чувственной взбудораженностью – тебе=сегодняшнему представляется покрытой слоем окиси: ярью-медянкой; и потому любая твоя мысль об этой женщине получает ядовитый привкус : ощущение пресыщенности, возникающее от понимания незаслуженности, фальшивости той привилегии, которую даровала тебе эта женщина, избрав тебя объектом своих желаний : привкус унижения от сознания, что до той роли, которую женщина тебе отвела, полностью сознавая ценность своего потлача, ты в эмоциональном плане просто не дорос; ничего равноценного, никакого противо-дара, который уравнял бы вас, ты ей предложить не мог, & потому в тени ее превосходства-над-тобой & ее богатства ты, защищенный, так сказать, лишь собственными куцыми чувствами, с самого начала был обречен постоянно трястись от озноба –; так что теперь при суммировании всех этих следствий заявило о себе То, что уже давно – безымянно – сопровождало тебя: ощущение усталости & скуки, возникающее от бесплодности всех усилий в совершенно пустом пространстве твоего по-обязанности-бытия –. Первое время после выезда из Восточной Германии я жил у нее, в доме этой женщины, – и каждый день, хотя сам тогда не имел шанса вернуться к своей профессии, наблюдал ее высокоинтенсивную загруженность, ее профессиональные успехи в общей для нас адвокатской профессии, относясь ко всей=этой бурной активности с искренним одобрением и в определенном смысле исполняя в ее глазах роль цирковой лошадки, которую ей еще только предстоит объездить & обучить –; тем не менее, самому себе ты виделся строптивым жеребцом, который, не желая запачкаться, останавливается перед каждой грязной лужей, которую Бог Повседневности расстилает у него на пути, & разражается по этому поводу гневным ржанием –; женщина, правда, небрежным жестом отмахивалась от подобных тирад, и жест этот тогда еще мог заставить тебя целиком принять ее сторону – : Но тебе, чтобы сохранить хоть минимальное пространство мужской свободы, ввиду такой ее гнетущей заботливости & гордой суверенности вроде как и не оставалось ничего иного, кроме как с подленькой мелочностью, достойной какого-нибудь дворецкого или консьержа, выискивать едва заметные трещинки в личине этой превосходившей тебя женщины & ждать моментов, благоприятных для ее разоблачения. И вот ты придрался к ее нелепому=с ожесточенной серьезностью & с убийственным для тебя внутренним удовлетворением поддерживаемому одежному распорядку: Если нужно произвести впечатление на мужчину или еще-что-нибудь-в-таком-роде, → платье, !глубокодекольтированное-&-длинноразрезное ; если мужчину нужно покорить&уничтожить → впаять ему очень !короткий пети-метинг (юбка как жирная черная черта, перечеркивающая чресла), Вечное Предложение Ничто, Ничто предлагается, чтобы ничто не пришлось отдавать. И ведь она играет не одна, а с партнером, подыгрывая ему, – ибо знает, что мужчина ждет от нее знания того, что мужчина ждет, & она знает, как сделать, чтобы он этого Что своих ожиданий согласился ждать до следующего раза….. И !Такое называют !Игрой-С-партнером. !Такую беспардонность. Без малейшего шанса обойтись без подобной мимикрии или хотя бы обезвредить ее: потому что даже полная противоположность – джинсы-с-разрезами белая-рубаха-навыпуск & босые-ноги или костюм «В-чем-мать-родила» – была бы только подтверждением правила & свеженьким лакомством для Молоха этого Театра…...

Когда однажды она в очередной раз поздно вечером вылезала из такси & ты в том ханжеском клинкерно-кирпичном & с-чистенькими-садиками городке, перед ее домом, этим плоскокрышим «уютн. частн. особн. с палисадником» (который, хотя прошло уже Стольковремени, все еще напоминал тебе грязевый санаторий для ревматиков), как всегда ждал ее у маленькой калитки, & она, тоже как всегда, вылезая из такси, сперва ступила правой ногой в светлое пятно света под уличным фонарем –; ты тогда в1ые обратил внимание на ее ступни – узкие и длинные, – & на них были остроносые темные полуботинки, а выше черное бархатное платье с длинным, сбоку чуть ли не до бедра, разрезом (:в тот вечер, следовательно, нужно было произвести впечатление на мужчину, об адмертвостраторах среднего звена речь на сей раз не шла…..); платье, когда она вылезала, развернулось хвостом птицы, и длинно и прямо выставилась прежде согнутая в колене нога, со странно худым бедром, как казалось из-за матово-черного блеска ее чулок. И ты, опять-таки в 1ый раз, заметил: она вообще разворачивает ступни носками наружу, а когда ходит большими шагами, слегка косолапит, что придает ее походке оттенок непристойности –. Но !эти ботинки – !эти ступни : ?Почему – наподобие городского пролетария, обутого в узконосые ботинки, словно герой вестернов, – именно такая женщина свои длинные узкие ступни (ведь во всех прочих отношениях она тщательно режессирует каждую деталь инсценировки своего тела) –:Может, из ?!тех же соображений, что и те-пролетарии….. Длинный & узкий: – :вспомнив эту старинную мужскую присказку^[37], ты громко расхохотался (но ты понимал, что дело не в ее клоунских ногах; ты в 1ый раз смеешься: над ней –) – Она, конечно, ничего не заметила, она ведь еще не освободилась от отзвуков этого дня, от густо-ячеистой сети деловитости; вылезая из такси, она как всегда энергично ступила на тротуар – 3-4 шага до маленькой калитки, и вот Она уже возле тебя – – И ты, как тебе показалось, уловил ее запах: не немытого тела или грязи, а пота; запах сладострастия, относящегося к прошедшему дню, сладострастия, которое не предполагает ничего плотского, потому что сексу оно отводит место только в приемных с их секретутскими радостями, но которое само=достаточно, как пустыня в вечерний час, и есть просто упражнение в приманивании всего=каждого подлинного (так сказать, «желтый» запах пота, пряный и пронзительный, и в определенном смысле это тоже фригидность, но с противоположным знаком : Ничем и Никем !такое желание, в конечном счете, удовлетворить невозможно…..) Ты знал, она была достаточно умна, чтобы видеть насквозь не только этот маскарад с переодеваниями, но и все прочие балаганные трюки нашей профессии; и, тем не менее, она не только без внутренних возражений в этом участвовала, но даже (как тебе вдруг показалось), – когда улыбкой (в которой сама она хотела бы видеть иронию & чувство своего превосходства), а когда и собственными идеями – обогащала эту общую мимикрию; такое поведение (по твоему ощущению) переводило простой факт ее со-участия в игре в разряд нечистоплотного подыгрывания, в каком-то смысле – даже полиморфно-извращенной распущенности, какую мы наблюдаем, когда, например, футболисты после игры меняются с противником своими взмокшими от пота грязными майками & потом в этом криптопетушином пост-!фи-анальном мире, под аплодисменты масс=на-трибунах….. натягивают такие трофеи на собственные потно-грязные тела. И ведь ты точно знал, что она на самом деле не пахла. Более того, ты уже часто замечал, что она вообще не пахнет, даже во время или после соития: !Ничего. Даже ее полнозвучный, весомый & хватающий-за-душу голос звучал в такие моменты, может быть, только потому, что они давали ей для этого повод: ей, которая вообще-то презирала все полнозвучное и весомое в своих – и других людей – личных отношениях, считая это пачулиевым китчем; чтобы ее весомый & хватающий за душу голос мог зазвучать полнозвучно : Всему свое место & свое время – И !никогда ни единой капельки пота, ни малейшего привкуса соли между ее грудями или под мышками. Ничего. Даже ее вагина, как ни странно, не имела вкуса – !невероятно, что это только сейчас пришло мне в голову : Как если бы у этой женщины не было имени. И Ничего другого, что можно назвать памятью….. И все же в этот вечер: я !не обманулся: Совершенно отчетливо: острый как лезвие ножа запах пота, истекающий из ее пор, ее плоти.– Она и сегодня вечером бросится на тахту, скинет с ног длинные остроносые ботинки – ноги, хрустнув в суставах, лягут 1-на-другую и на низенький столик, руки она подложит под голову & наконец голосом, в котором угадывается подавленный зевок, скажет: Ну что у тебя новенького –

Ты тогда начал рассказывать ей о твоих посещениях кладбища – о красивой старой могиле, которую ты там ежедневно навещаешь; надпись на черно-блестящем камне уже нечитаема, высокое растение с длинными бутылочно-зелеными стеблями и желтыми цветами-звездочками заслонило ее: бальзамин; да и земляной холмик скрылся под свежей порослью –, наверняка последние потомки этого умершего давно переехали в другой город или: сами умерли, никого уже не заботит, что могила постепенно погружается в устремляющуюся вверх зеленую пучину –; ты подробно описывал растительность, так как знал, что женщину это выведет из себя: Бальзамин, не правда ли, это растение из семейства Не(!)терпеливых, его еще называют Недотрогой, несколько странно для кладбища, !ты-не-находишь. Потом ты еще не мог не упомянуть тщательно разровненную граблями землю на могильных участках; никто не сумеет, не оставив заметных следов, пересечь эту запретную зону, которая выглядит так, как если бы и живых, и мертвых следовало удерживать от попыток ее пересечения. Такая же точно картина разровненных граблями участков – перед воротами и в садиках жилых домов в этом районе, как будто бы здесь –

Этого ей хватило: –!Иди же сюда. Она как раз вышла из ванной комнаты, из сияния цвета розовой гвоздики, как из светлой раковины. / И после того, как она опять заслонила лицо скрещенными руками, ты услышал: –Пусть ты и немногое понимаешь в жизни, зато в постели у тебя все выходит как надо. !Нет: ты не можешь взаправду умереть: Потому что слишком любишь секс – : – Для нее не существовало жизни и смерти, а только пустая отговорка: жизнь и: смерть…..

…..Отвратительно – ?Должен ли я еще раз поговорить с ней об этом, & еще раз – о смерти и растительном существовании, которые суть синонимы, и о красоте того цветения, которое озвездливает весны вокруг-этого-дома, & о том, что недосягаемое для человеческих взглядов = и ее достояние, ее живая могила. ?Должен ли я в самом деле сегодня вечером повторить ей все это еще раз, Ктознает в который. Я нашел то, что искал: трещинку в ее маске, горсть праха – тех мелочей, которые все ее высокомерное превосходство вновь опрокинут в уличную грязь; и тайком, ни слова ни говоря, я, так сказать, мысленно обвел контуры ее тени на земле. Ибо она, эта женщина, всегда отвергала глубину контраста: смерть, которая одна только и может дать ощущение жизни-со-всей-присущей-ей-мощью; ведь иначе, если остановиться на полпути, прервав плавание из-за предчувствия смерти, не состоится даже оргазм. Она же, эта женщина, проходит только через цвета от белесого до светло-серого (думал ты, и подозревал теперь причину, почему даже ее детородный орган, похоже, не имеет никакого вкуса), глубокий остаток, зеркальные бездны облаков в осколках луж, эти глаза опьянения, – она хочет держать их закрытыми. И потому, вижу я, она закрывает себя саму: Даже не во лжи или невежестве тут дело, а гораздо хуже, во взвешенном решении, вытекающем из давно преподанного ей, усвоенного & выпестованного ею принципа, который, чтобы быть для нее приемлемым & маскировать свою сущность, прибегает к лести и пустым утешениям, выставляет себя как нечто живое: что будто бы нужно постоянно держать это-Другое в состоянии сна, как поступает мать со своим невоспитанным, тираничным ребенком, потому что знает, что с этим, собственным ее чадом, когда оно проснется и вырвется на свободу, она никогда уже не сможет совладать –.– Ты сейчас не хочешь на этом останавливаться, ты должен двигаться дальше, должен теперь вспомнить ее лицо после вашего соития: солнечно-желтая, пастбищно-плоская удовлетворенность как после хорошего, изобильного обеда – так сказать, сытость гурмана. Слышу шуршание свежей простыни, как если бы сразу после еды и перед тем, как от-валиться-от-стола, кто-то энергично разгладил использованную салфетку: ибо После !она всегда начинала говорить, мне=который так и остался навсегда человеком-с-Востока, объяснять этот-мир & то, как я=адвокат-на-Западе, должен себя в этом-мире вести; чтó я должен знать, чтобы не просто хорошо делать свое профессиональное дело, но сверх того еще и разбираться в тех густых тенях, которые тянутся из политического прошлого этой страны….. которые, естественно, как и тени с-Востока, никогда не исчезнут, а во всей своей целокупности переместятся в тот или иной грядущий мир. Она всегда относилась к таким разговорам очень серьезно, проявляла много терпения & находила нужные слова И делала даже больше, чем я того стоил. Все же, как и Тогда, в тот 1ый вечер, когда она показала мне собственное секс-видео, тебе мерещилось в ее поведении что-то конвеерно-выверенное, как если бы она и в ваших отношениях следовала заранее составленному графику деловых встреч, с заученным дружелюбием & профессионализмом подчинялась правилам сексуальной рутины, которые базировались, попросту говоря, на ряде нормативных текстов, – & неизменно сквозь все это проглядывал жест под-писания, всегда подразумевающий как подтверждение, так и продление своего корыстного интереса далее заключительной точки и пустой формулы С дружеским приветом. От раза-к-разу укреплялось во мне, из-за этих ее пост-сексуальных нравоучений, впечатление, что я всего лишь гость за столом, случайно попавший на Большую Жратву….. И теперь, в качестве пост-прелюдии к обеду, получу десерт из размороженных глянцевожурнальных новостей: современный фольклор; буги-вуги кельнеров, которые голосами, будто только что выуженными из прогорклого масла, выкрикивают свои предложения:

–?Желают ли дамы&господа, прэжжечем снова кинуца выполнять саавэцвушие их прыффэссиям семирнозначимые обязанности, для ублаження Совести &, с вашво пызвлення, для в/с стимуляции вашво драгоценнешего Мозго-Кишечного-Тракта – за счет-!Завдэння, самособой, – получить дыплнытно 1 ?установочный туттифрутти, притворно-корректный ?трогательный фруктовый коктейль. В завысимости от актуального пневмопатичского сезонного предложення – Вы можете также выбрать 1 из фырменных блюд с пряной приправой карри –: ?Минестронеалькапонеаль-фатахисболла, или:–?Гагаузыфедаиныфорумыпопродажесвининыбешмерга; или, ?мо–жет, вы предпочитаете !чрезвычайно популярное сейчас: Акапелламоццарелла–Калибанталибанафганистан-КоровьебешнсвоИрадованИкуклускланИ-мити-бити-тини-вини-на-гонолулу-все-в-бикини-ИхарекришнахаракириИмулла-алла-интифада-Иборисель–цин-борисбеккер-коксивеккер^[38]-Испецпредложення-для-оптимального-семьи-устроення-И-марк-дютру^[39]-И-как-вам-все-это – с ясно какими кубиками – по желанню дам&господ. Так ?Что прикажете ?бросить в ваш леволиберальный китч-бокал: !О-на-ни- !ни-кода не быват у=нас вредных для здоровья добавок: только фэнтэзи, в асартымэнте между трансцендансом & транквилансом, маКакотанцем & неврубансом…..

Эта женщина вдруг стала казаться тебе невыносимо пустой & скучно-претенциозной, с тех пор, как ты смог увидеть и услышать ее – как бы со стороны – во-всеоружии профессионального адвоката: в доспехах, которые были ей !чрезвычайно к лицу & с которыми она !никогда не решилась бы расстаться.

…..Отвращение&неприязнь питаются чем придется, даже мельчайшими крупицами презрения. Неприязнь и отвращение….. росли, брали верх над всем прочим, обнаруживали в Другом себя самих, резонирующих с отвращением….. Другого. Наверняка то же самое давно уже происходило и с ней. Ты чувствовал, что ты для нее – просто еще 1 пункт в «программе», в списке ее ежедневных дел, которыми ей необходимо заняться; и чувствовал это тем сильнее, чем больше она шла во всем тебе навстречу, чем с большим пониманием & терпением относилась к твоим критическим выпадам. И, опять-таки, именно ее шаги помогали тебе идти по грязным лужам твоей повседневности & показывали, куда ты должен ступить, чтобы не запачкать ботинки….. Ты, тем не менее, так и !не научился следить за этим сам….. Очень скоро ты из ее дома уехал – Долгое время больше не видел ее, ничего о ней не слышал. Но еще дольше, чем длилось это долгое время молчания между тобой и: этой женщиной, ты знал, !Сколь многого тебе с тех пор не хватает….. / А между тем, даже и в этот вечер, когда вы оба – в1ые с тех пор, в Берлине, в вашем старом баре «Унтер-ден-линден» поблизости от бывшего пограничного пункта Фридрихштрассе, в этом месте, которое, невзирая на все давнишние-темнóты-расставания, сегодня кажется непривлекательным, скучным, наполненным суетой, как открытый сквознякам музей краеведения, когда его посещают по обязанности –; а между тем, даже и в этот вечер женщина, ?может быть, появилась бы здесь лишь для того, чтобы покончить с отметкой в своем еженеднельнике: «21-22.35: еще раз попытаться выровнять & стабилизировать его состояние» –. И теперь, в результате медленного подземного разрастания этого растения Отвращение….. оно случилось: Ибо даже !такой попытки сделать что-то, хотя бы по обязанности, ты в ее глазах уже не стóишь – мол, слишком много чести: Иначе ?!Почему бы она в тот вечер Не-помню-как-давно-это-было на встречу, о которой ты умолял ее – в срочной телеграмме даже, такой ты дурак, – позволила себе не прийти; и тебе пришлось напрасно прождать ее целый=вечер, в неприятной компании Толстяка, ее бывшего мужа, пока здесь, в каменных джунглях Берлина, для тебя не началась эта-Ночь….. Телесное и временнóе от-даление от людей : как если бы это был канат, на котором твои ощущения, бесформенный тяжелый груз, свободно болтаются на огромной высоте над бездной, потом !внезапно срываются и дальше – удар об асфальт новой действительности – боль, 1ое ощущение –, зато, словно чешуйки ржавчины & старой-краски, при ударе отлетают от этого сорвавшегося вниз груза испорченные отношения с испорченными людьми: они, эти отношения и эти люди, не всегда были испорченными, они только давно стали чересчур-хрупкими-старыми-и-изъеденными, душевным-мусором, отношениями-корой – пораженными древоточцем, трухлявыми; & поддерживались 1ственно в силу привычки. !Знаешь ли ты хоть 1 человеческое взаимоотношение, способное ?пережить такое падение, такой удар. Раньше подобные вещи встречались. !Теперь с ними навсегда покончено. Но в конце даже такого трудного периода ты можешь снова ощутить торжество, эхо-отсвет далекой детской радости, как если бы ты после тяжелого экзамена, который задолго до его начала внушал тебе ужас, вышел не только совершенно невредимым, но, более того: с развевающимся знаменем, так сказать. Ибо (говоришь ты себе) даже когда ты теряешь то, что когда-то было для тебя самым ценным, скажем, любимого человека (еще недавно вызывавшего у тебя эйфорию, чуть ли не экстаз), под твоим отчаянием, всегда летучим, обнаруживается цоколь – каменная плита фундаментального облегчения: потому что обнажилось, наконец, ядро одного=любого влечения: сила тяжести. Может быть (размышляешь ты дальше) мертвые в последний миг своего умирания, в 1 момент перехода, тоже испытывают такое Огромное Облегчение, потому что, когда за гранью всякой способности испытывать боль & всякой собственности исчезает даже их подлинное достояние и появляется что-то светоносно-легкое, пастельного оттенка воздуха в первые теплые весенние дни – – :Но поскольку кроме тебя=самого там никого не было, никого, с кем бы ты мог поделиться своим торжеством, это ощущение осталось торчать в тебе как заноза, которая рано или поздно сама выпадет, и тогда волны Пустоты вновь сомкнутся над Ничто твоего чувственного восприятия и не оставят никаких следов, ни даже пены вспоминания. Так что по прошествии ряда недель мысль о женщине, ради которой ты приехал в этот город, стала восприниматься тобой – особенно в те моменты, когда нерифмуемость твоего здесь-бытия, так сказать, выступала из тени на яркий свет сознания, – как мысль неуместная, как недоразумение, внезапная запинка, неудачное публичное выступление перед чужими людьми; как такой промах, пятно от которого проецируется 1ственно во-внутрь, в-тебя=самого, поражая, словно грубокий ножевой порез, твое представление о тебе-самом; из-за чего, хотя самоистязающее смотрение-назад доставляет тебе трагическое чувство удовлетворения, ты при каждом думаньи-туда-назад, сегодня – впрочем, так наверняка будет и через годыдесятилетия – едва сдерживаешься, чтобы не застонать от стыда…..

Со времени случившегося той-ночью=здесь….. во все последующие часы, проведенные мною на 5ом этаже в квартире одной чужой женщины, я до сегодняшнего дня видел ее дочь очень редко и всегда только мельком. Хотя женщина и ее дочь с самого начала моего пребывания-здесь перебрались в квартиру на нижнем этаже, их подлинная жизнь все еще протекает здесь=наверху, в этой отнюдь не просторной квартире: узкий коридор и 2 комнаты – крошечная каморка (которая прежде служила детской & в которой вот уже несколько недель живу я) и, рядом с ней, Та Комната (где она, женщина, обслуживает своих посетителей) вместе образуют своеобразный узкий проход, в котором никому не спрятаться от другого, а у меня, сверх того, нет ни малейшего шанса «окончательного исчезновения», так что можно подумать, будто здесь-внутри неизбежно семейственное друг-с-другом-существование, однако до сих пор наблюдалось скорее обратное. Шанс, который дает теснота: Каждый, кого она смущает, волен уходить очень далеко в=себя, таким образом увеличивая пространство вокруг –. И эти короткие встречи с 12летней, происходившие в основном в коридоре или на кухне, всегда имели характер возврата-к-старому, как это случается, собственно, только между подростками на грани половой зрелости: Предчувствие, что между двумя человеческими телами могло бы происходить и что-то=другое, помимо происходившего-до-сих-пор, которое заставляло эти самые тела совершать, затаив дыхание, странные – осторожные, педантичные и мучительные – движения – : Между тем, эта 12летняя, с ее эмоциональностью, видимо, давно уже вышедшая из детского возраста, после той-ночи….. 1значно занимает в отношениях со мной более сильную позицию (:всякий раз, когда я встречаю ее в сумеречном коридоре, отправляющуюся в школу, рано утром, или возвращающуюся, во 2ой половине дня, для меня повторяется, как воспоминание о неудержимом соскальзывании в полное опьянение, воспоминание о той-ночи….., раз-от-разу все больше окрашиваясь осознанием сходства этого ребенка с женщиной, ради которой я приехал в Берлин…..) И ведь эта маленькая стерва знает, как использовать свои преимущества: Постоянно в ночные часы, когда я, потерявшись в бессонно-удушливых=сумерках, вглядываюсь в ткань темноты, никогда не бывающую непроглядной, 12летняя прошмыгивает в предоставленную мне комнату & склоняется над моим бумажником. Она никогда не таскает помногу, но таскает зато регулярно. Ибо знает, что я с той-самой-ночи….. лишился права ей в этом препятствовать – : – со своей кровати я наблюдаю за тем, как она меня обкрадывает, ночь-за-ночью после той 1 ночи….. Она смотрит на меня молча и твердо, в комнатной темноте холодно встречаются блески наших взглядов, яркие вспышки ненависти вырываются из животных глубин. Этот – может быть, никогда не знавший детства – ребенок умеет и здесь, & даже во время наших коротких коридорных встреч днем, ощущать & использовать свое превосходство в манере, свойственной определенным женщинам: молча=энергично и с неисчерпаемой изобретательностью, можно сказать, дерзко выворачивая наизнанку такие женские качества, как упорство & терпение, – ведь известно, что такого рода беспощадные женщины умеют сделать своим оружием даже длящийся минуту с небольшим свист закипевшего чайника.

Та Комната, однако, доминирует в квартире на 5ом этаже, оказывает определяющее воздействие на характерную замкнутость, которая и позволяет этим 2 помещениям существовать в качестве особой квартиры-для=себя. Старая мебель, старые ковры, старая люстра – Остатки прошлой жизни этой женщины: Все-это, однако, полностью&всецело лишено грязного налета сентиментальности, того привкуса прогорклой чувствительности, что присущ безделушкам или собираемым с неутомимым стремлением-к-комплектности предметам из частных коллекций; мебель квартира ребенок: просто оказались здесь, без всякого видимого основания, похоже, и безотносительно к чьим-то намерениям, как если бы не только были сохранены от исчезновения по прихоти случая, но благодаря этому самому случаю вообще соединились в таком сочетании, а могли бы и не существовать-здесь, и для нее, этой женщины, наверняка ничего в ее мировосприятии существенно не изменилось бы. Если поначалу я думал, что отношения этой женщины с ее дочерью должны представлять собой сильную взаимную привязанность, быть последним прибежищем для образа жизни, за многие годы ставшего для них привычным, прибежищем, где они теперь изо всех сил сопротивляются любому просачиванию или: насильственному вторжению сюда какого-либо Другоговремени с его изменившемися, холодными непривычными всегда обвиняемыми в бесчувственности & в ориентации-на-личную-выгоду способами поведения : То вскоре мне пришлось убедиться в том, что – как, может быть, и все другое, имеющее, скажем так, касательство к жизни-этой=женщины, – ее отношение к дочери определяется главным образом соображениями целесообразности & долга. Когда ты однажды спросил ее, ?почему вообще она захотела произвести на свет ребенка, ведь на-Востоке не было проблем с абортами –: –Я немножко с этим !затянула – (ответила женщина) –я имею в виду не пресловутые 3 месяца, тут было что-то другое: Что-то вроде атаки природы внутри-меня: что-то слепое, животно растущее, о чем я никогда не подозревала, что оно во-мне есть, да оно, конечно, по-настоящему и не относилось ко мне, а !внезапно откуда-то в меня попало и противопоставило себя этому осознанному решению женщины, как если бы что-то наподобие женственности=природы-во-мне оборонялось против меня самой & моего намерения убить ребенка. И в некоторые моменты, когда ты наблюдал, как женщина обращается со своим ребенком, тебе во внешних чертах этой женщины уже виделся другой образ, той же женщины, но постаревшей на годыдесятилетия, как бы просвечивающий сквозь тонкую мембрану времени, и ты думал, что в этом молодом еще теле=сегодня можешь распознать что-то наподобие простейшего растения – некую идею как завершенную форму ее-образа: женщина, облаченная в строгий черный костюм без всяких украшений, которая молча без-жалоб мрачно час-за-часом сидит на неудобном стуле, вяжет что-то на спицах или крючком, но при этом сама знает, что такая работа есть всего лишь рефлексивная деятельность, в определенном смысле – итоговая сумма тех необходимых занятий, которым ей пришлось посвятить всю-свою-жизнь….., тогда как ее дочь, которой давно перевалило за тридцать, все еще живет при этой женщине=матери, всеэтигоды оберегаемая ею с той строгостью & собачьей неусыпностью, с какой бывшие проститутки, для которых это становится формой личного покаяния и одновременно направленной против дочерей пуританской неумолимостью, всегда пытаются уберечь собственных дочерей от малейших проявлений Того, что когда-то происходило с-ними-самими и чему сами они тогда воспрепятствовать не могли. Так что обе уже не смеют оставить этот отрезок жизненного пути, на который однажды ступили; возле любой, пусть даже только теоретически возможной лазейки ревниво=испуганно выставляются запреты, словно сторожевые посты, словно солдаты в униформе, такой же тесно-прилегающей черной, как тот костюм, – стражи с такими же неумолимыми серо-угрюмыми глазами & такими же жестами нетерпимости, как у женщины=их-госпожи, которая сама кажется атавистическим памятником, восклицательным знаком, облаченным в черное типографской краски; из-за чего всякая мысль о бегстве, о возможности бунта & отвержения этого домашнего герметизма, этого убежища, охраняемого вечерним мирным светом и осиянного пыльным запахом двух женщин, формально имеющих разный календарный возраст, но из которых младшая=дочь, как бы перепрыгнув через одну=всю жизнь, оказалась без всякого перехода заброшенной из юности в свою старость, так что теперь обе они, пусть и с разной скоростью, продолжают стареть, – всякая подобная мысль посреди всех этих годами не меняющихся обломков их деятельности просто задыхается и гаснет: и остается лишь рутинное приготовление все более и более скудной пищи (которую они потом будут глотать без особого удовольствия, но с непоколебимой жадностью и с тем сознанием Так-и-должно-быть, какое присуще долгие годы прожившим в доме животным, кошкам, например, которые в определенное время дня получают свои мисочки с кормом & с такой же жадной суровостью молча и серьезно придвигают-головы-к-еде, заглатывают-в-себя крошки); позже – мягкие травные чаи, & опять рукоделье, опять светлое позвякивание спиц или вязального крючка против немилосердного фарфорового звука больших, величиной с тарелку, часов на стене, склевывающих время; и еще – крошащиеся печеньица (доставаемые всегда из одной и той же жестянки с красочно изображенной на ней, еще на рубеже прошлого столетия, сельской прогулкой – жестянки, желто-латунная внутренность которой при открывании будет бросать 1 металлический отблеск на лицо старшей из двух женщин, так что на это 1 мгновение в глазах ее грянет, как трубный звук, что-то вроде воспоминания о скверных годах ее жизни – особого рода знание о плотских желаниях & на-ней потеющих мужских телах, которые, издав 2-3 хрипа & крепким небритым подбородком царапая ее щеку, вбивали свои пенисы в-нее, то есть в ее каждый раз специально размягчаемую вазелином вагину (тем самым вазелином, который она=простодушная в больших количествах покупала и раньше, потому что использовала вазелин для чистки кожаной обуви, и еще удивлялась, почему, когда она покупает столько крема, ученик аптекаря краснеет –), а чуть позже она чувствовала сквозь резиновую оболочку презерватива их содрогающиеся оргазмы; знание, которое она в последующие=годы – в результате добровольно наложенной на себя нечеловеческой аскезы&телесной-муштры, наподобие послушания в некоторых религиозных орденах, наделяющего тех из послушниц, коим удается пере-жить, выдержать подобные истязания, несокрушимой крепостью, свойственной поместным юнкерам или: скорее даже не им, а их упряжным кобылам, – это знание Женщина научится использовать против собственной дочери, с той же немилосердностью & нетерпимостью в отношении ее, дочери, чувств, с какой унтера загоняют неженок-рекрутов в грязь огонь & смерть начавшейся бойни); и печеньица всегда будут иметь тот влажно-плесневелый привкус, который – в определенном смысле – есть вкусовое ощущение от застоявшейся сумеречности, от обеих заживо-забытых здесь, посвятивших себя постоянному-самоограничению жизней, бессобытийность которых только по вечерам, благодаря серо-голубому мерцанию старенького черно-белого телевизора, может – нет, не прерваться даже, а только получить дополнительное оправдание; и так – до конца дня = до начала позднего выпуска теленовостей, уже первые трескучие фразы которых будут иметь подкладку из ароматов крема&валерианового-масла, ради скорейшего наступления сна, ради начала той-Ночи….. А она, дочь, – ей к тому времени станет свойственна та равнодушная, бессловесная покорность, которая есть конечный: !окончательный продукт многолетней борьбы против собственных желаний и требований женской плоти….. И только изредка, внутри этого, отгороженного от Снаружи, мира одной 2х-комнатной-квартиры на 5ом этаже, дочь будет против Вы-Мамы (которая несомненно в их силовой игре присвоит себе двойную роль, а именно, матери + мужа) – будет вынуждена учинять против этой Вы-Мамы столь же тихие, сколь коварные бунты (или: скорее тут уместнее говорить не о бунтах даже, а о мелочно=подлых выпадах, какие предпринимают друг-против-друга школьницы предпубертатного возраста), причем бунты эти, не ставя под сомнение ничего существенного в сложившемся status quo, будут заявлять о себе как о возмущении разума и живого духа против этой террористической пародии на семью, против этого представления в духе минестрелей, в котором Мать присвоила себе мужскую властную роль –; И после все каждый раз будет возвращаться в старую=привычную колею, так что дочь опять сможет – или: должна будет – прозябать рядом с матерью в этой атмосфере растянутой на годы стагнации, – ведь и в ее, дочери, глазах все возможные выходы в другую-Жизнь к тому времени станут запретными, бесперспективными, лишенными подлинной привлекательности и омраченными страхом перед переменами…..

Или: Ничего такого не будет.

А просто, даже годыдесятилетия спустя, все то же самое, что и раньше было неизменным лейтмотивом в жизни этой женщины: потери и здесь тоже, соскальзывание вниз, недраматичное исчезновение ее ребенка, 1нажды, – настолько предсказуемое & неотвратимое, что случившееся и не назовешь иначе, как разумно-целесообразным: взрослая дочь покидает квартиру матери. Точка. И это событие, все долгие последующие годы, которые для нее, матери, в конце даже не были больше отмечены той упорной враждой, непреклонной & беспощадной, которая может возникнуть и сохраняться столько времени только между матерью и: дочерью (потому что она, дочь, никогда не забудет годы, сократившие ее детство, годы, когда она, эта Вы-Мама, использовала свою дочь в качестве наживки для Толстяка….. в те ночи, которые были такими же, как эта одна Ночь….. :когда и ты тоже явился сюда, 1 мужчина среди многих других…..); но, может, даже Такого не будет, а только равнодушное=поверхностное ощущение некоей перемены, малозначимой & так же быстро нарушившей привычный распорядок вещей, как это бывает с вычетом 1 часа времени в начале каждой осени. А между тем, со стороны дочери все это выглядит не так: она, которая все-последующие-годы будет навещать оставшуюся в 1очестве мать – как принято, по праздникам & в дни ее рождения, повторяющиеся с той же дурацкой регулярностью, что и времена года, – испытывая чувство превосходства, вытекающее из всего того, что дочь теперь вправе назвать своей=собственной=жизнью; & даже не просто превосходства, а торжества: этот стигмат ее происхождения, ее 1очества, от властной засасывающей силы которого она, как ей кажется, уже избавилась, & теперь, как ей кажется, даже то злосчастное заклятие, которое все еще сохраняет свою силу здесь, в этих старых полутемных комнатах ее матери (в которых мать все же умудряется удерживать под замком, как в каком-нибудь убогом музее, годы ее, дочери, детства), – даже это заклятие она теперь, как ей кажется, сумеет 1-и-навсегда сломать –; однако не пройдет и часа, как дочери придется признаться себе, что это=ее превосходство действенно лишь за пределами этих-самых заклятых границ из оцепеневшего в неподвижности прошлого, прошлого, в которое и ее собственное имя, и ее собственные ощущения – как узорообразующие нити в золотистый от пыли гобелен, висящий в коридоре, – !неотменно и на !весь-срок-навязанной-ей-жизни вплетены: так что даже та малая струйка свежего ветра и человеческого дыхания, которую дочь занесет сюда из-снаружи, не успеешь оглянуться как улетучится, будет без усилий абсорбирована & аннулирована здешней тяжелой, вязкой атмосферой немилосердно демонстрируемого постоянства; И она, эта дочь, раз-за-разом должна будет снова с болью переживать то старое, знакомое по детским&юношеским годам ощущение, что над ней учиняют насилие, что ее медленно, но неуклонно засасывает какая-то трясина; И это еще не все: она, дочь, в тот же момент и в собственном, воспринимаемом ею как ее жизнь, бытии обнаружит – глянув на него со сторонней, как бы навязанной ей точки зрения – те же самые характерные черты, те же зоны разрушения (взять хотя бы ее отношения с этим женатым мужчиной, от которого она давно уже не ждет развода-с-женой & чье желание иметь от нее ребенка до сих пор не воспринималось ею всерьез; а ведь решись она на такое, это могло бы стать, если верить ему, мужчине, залогом их совместного будущего, как он выразился, да только она давно уже не желает об этом слышать, предпочитая, чтобы Все оставалось как было, когда же мужчина заводит соответствующие разговоры, ее реакция все чаще выражается в молчании….. это молчание….. в том-то и дело, оно ничем не отличается от молчания….. пережитого ею во все ее прежние-годы=Здесь), – из-за чего она, дочь, от ощущения своей беспомощности сразу же, в этом полутемном жилище матери, начнет искать поводы для ссоры, сделается мелочно=неуступчивой –; И все подобные посещения, неизменно обрывающиеся через 2 часа (сразу после окончания хорошего, роскошного даже обеда, за тщательностью приготовления которого она, дочь, каждый раз, в это время своего посещения, будет угадывать запоздалую, слишком запоздалую и едва ли выразимую в словах попытку матери Искупить свою вину, – из-за чего еда не полезет ей, дочери, в горло и чуть позже, уже после возвращения домой, все это закончится для нее рвотным приступом), – все подобные посещения будут оставлять ее точно в таком же горько-озлобленном настроении, с каким она однажды, много лет назад, бежала от-сюда…..; & под действием такого настроения она, опять-таки как Тогда, вдруг почувствует неудержимое, словно горячая струя вырвавшегося на свободу пара, искушение ударить эту почти старую женщину, которую всякий назвал бы ее матерью : искушение обрушить кулаки на эту плоть, о которой дочь думает, что она должна быть на удивление мягкой и податливой, а кости, наверное, хрупкие, как у курицы или кролика, – но в то же мгновение преобладающими ощущениями дочери станут ужас и застрявшее в горле отвращение к непристойности любого телесного соприкосновения с собственной матерью….. А может быть, что было бы еще хуже, ярость в позднейшие годы, когда эта Вы-Мама достигнет уже определенного, похожего на снег возраста, когда в ее широко раскрытых – водянистых теперь – светло-голубых глазах будет читаться безусловное знание того, что сейчас=увиденное может оказаться для нее вообще Последним перед окончательным Аутом, перед неотменимостью Смерти и Ночи (ибо в противоположность многим другим она, эта неумолимая женщина, верила, как верующие верят в Воскресение, с тем же душевным пылом и с незапамятных времен, в абсолютное Ничто после ее смерти, в без следа&остатка, без способности помнить что-то, холодное Исчезновение, в Умер=и-нет-тебя и Ничего-потом-для-вечности&бесконечности), и эта старуха, кажу–щаяся такой несгибаемо=прусской, тем не менее и несмотря на свои светло&зорко распахнутые глаза, будет, соответственно своей старости, казаться странно неловкой, простодушной и далекой от мира: вот, не заметив ступеньку перед уличной закусочной, она споткнулась и выплеснула кофе из чашки, да еще чуть сама не упала, она даже не способна соединить в уме свое желание скушать что-нибудь с представлением о разумных ценах, и дочери приходится этого как будто бы уже неопасного призрака, это виснущее на ее руке спотыкающееся Нечто, которое напоминает вырезанный из картона силуэт, но вместе с тем обнаруживает явное сходство с нею, представлять всем и каждому: Моя мать, – краснея за нее, за такую степень потери контроля над собой, неустойчивости и старческой немощности (так она, Вы-Дочь, конечно же, выражает собственный страх перед старением, ввиду этой демонстрации неизбежного для нее самой будущего в образе призрака, когда-то бывшего ее матерью, – такое будущее она и себе предрекает); И это=ее отвращение может быть превзойдено только одним – гложущим ощущением страха: страха, проистекающего из понимания того, что эта женщина с водянисто-светлыми старческими глазами, чью высохшую руку, практически состоящую из одних костей, Дочь сейчас чувствует через тонкую ткань своей блузки, так вот, что эта Вы-Мама, виснущая сейчас у нее на руке, в какой-то определенный день, очень может быть, подцепит болезнь, от которой потом будет страдать годами, но так и не сможет вылечиться, которая именно и окажется той самой болезнью, в конце которой, после всех мыслимых мучений и болей, придет !наконец ощущаемая как избавление смерть (правда, ощущение избавления будет только у нее, Дочери, ну и еще у врачей & сестер, обихаживавших это костлявое, как бы завернутое в папиросную бумагу Нечто, которое когда-то было Царственной Матерью; и знаком такого избавления окажется просто прекращение особого (все-эти-годы от-Мирания из этой одной человеческой оболочки через дряблое, казавшееся невероятно глубоким и пустым ротовое отверстие время-от-времени вырывавшегося) хрипло-свистящего звука, который был, так сказать, слышимым остатком внутреннего крика, – ну и еще иссякновение тех немногих, прежде окроплявших простыни капель мочи, которые сами были не более чем намеком на опоражнивание: так что эта оболочка одного человека, одной матери, – так подумает в свое время дочь, – давно застрявшая в туманно-ватном междуцарствии сумеречного растительного существования, вообще не сможет почувствовать в последний момент ни настоящей боли, ни ощущения избавления –); итак, тогда !наконец придет ощущаемая как избавление смерть, но прежде, во все-годы до такого-Избавления, ей, дочери, придется прикла–дывать неимоверные усилия & практически заботиться о теле своей матери (которое смерть будет пожирать кусок-за-куском, год-за-годом, в том садистском темпе под-лупой-времени, какой возможен только в нашей жизни), что необходимо и неизбежно….. А значит, вся ее собственная жизнь – или: что к тому времени от жизни останется – тоже будет отдано & принесено-в-жертву этому медленному, всеперемалывающему от-Миранию….. этому египетскому или: скифскому пониманию смерти, которое сохранилось до сего дня и является частью нашего наследства, наряду с болезнью и немощью матери, и обе эти части наследства в совокупности воплощают неотвратимость индивидуальной судьбы, принявшей форму точно отсчитанных единиц времени, – как и у этой дочери еще оставшиеся впереди годы простираются перед глазами наподобие уже обозримого, определенных размеров ландшафта –) – так что после всех таких посещений матери прогулок-с-нею совместных-выходов-по-делам всегда остается 1 и то же: ощущение поражения, неизбежности неудачи и своей, всегда одинаково проявляющейся, несостоятельности : Год-за-годом, за всеми масками придуманных для себя отговорок: Ничего другого, а только=Это –, И еще: безусловное понимание того, что ее, дочери, давнишний уход от-Сюда, из квартиры этой Вы-Мамы, был не суверенным решением и уж тем более не победой над грозными тенями старости, то есть индивидуального из-живания и от-мирания, но уже Тогда – не более чем попыткой побега: жалкой беспомощной попыткой вырваться & удрать; как и потом, во все последующие=годы, она, дочь, после 2 часов обязательного посещения матери всегда будет удирать: ведь уже первый побег был лишь 1ой остановкой на длинном пути поражений – поражений ее, этой Вы-Мамы, и самой=дочери, вместе со всем в=ней, что неизбежно остается навеки при-данным ей прошлым….. А потому Каждыйраз 1ственным итогом ее визита к матери, сохраняющим свою действенность до конца дня, будет подспудно тлеющая, парализующая и слепая ярость, готовая при малейшей возможности превратиться в неистовый гнев…..

?Может, ребенок=сегодня для нее, этой женщины, только ступившей на путь своего безысходного многолетнего 1очества, был, помимо прочего, еще и повседневным напоминанием об умершем муже, который, как она тебе рассказала в ту-ночь….., еще во времена-Восточной-Германии, поддавшись внезапному порыву, непостижимому стремлению к справедливости (которое иногда внезапно&эпидемически начинало свирепствовать в определенных слоях населения, как если бы невидимые барьеры, маркирующие переносимую еще меру надругательства надо всем населением со стороны столь же ужасных, сколь, одновременно, и ужасно-смешных партийных=бонз, их лизоблюдов & сикофантов, – как если бы такие барьеры вдруг оказывались сломленными, естественная граница, охраняющая самоуважение и достоинство человека – нарушенной (нечто подобное случалось в эпоху античности, когда убийство тирана вдруг становилось для многих делом чести – видимо, потому (подумалось тебе), что Левиафан=Тогда еще имел голову, которую можно отсечь мечом, а не одну только рыбью чешую); И ведь даже в нашу эпоху, до сих пор, этим людям с-Востока не хватает того специфического опыта, прививку которого на-Западе каждый получает еще в детстве & который, соответственно, оказывает решающее влияние на все последующее поведение человека, концентрируясь в принципе: Кто попробует выступить против Начальства, немедленно !вылетит !вон – : Так что то самое, что Одним представляется трусостью пронырливостью и лицемерием, в глазах Других является 1ственно возможной, хотя и труднопереносимой, стратегией выживания, когда имеешь дело с лемурами Повседневности –); Тогда на-Востоке практически все были захвачены половодьем полуприватного недовольства, мелких-войн & личных-конфликтов на предприятиях, в школах, университетах, – и, как следствие, возникали всяческие недоразумения, обусловленные разобщенностью 1очек, которые иногда принимались размахивать флагом не там, где надо, или чересчур рано, из-за чего и становились жертвами партии&чиновников=черни –) – тогда же и муж этой женщины, на своем рабочем месте в больнице, выступил против правительственных махинаций, связанных с тайной продажей человеческих органов на-Запад; & после того, как Толстяк….. разрушил основы его профессионального социального & приватного существования, он, не долго думая, повесился в лесу, а ее, эту женщину, и свою дочь, тогда 7летнюю, оставил совсем-1х в это – теперь действительно ставшее для них холодным – время (:соседи родственники друзья….. из прежних, лучших дней, когда пошли разговоры об этом-деле, дополнительно инфицируемые & подогреваемые слухами & нехорошими-комментариями….. отвернулись от них как от прокаженных: у многих даже чесались ноги: Хотелось самим успеть дать пинка…..); И в то время как те бунтари нытики критиканы уже давно вернулись к привычным для них полумирным отношениям с самими-собой партией & алкоголем, к ней, этой оставшейся в 1очестве женщине-с-ребенком в невзрачной квартирке-окнами-на-задний-двор посреди каменных джунглей Восточного Берлина, пристало клеймо политически неблагонадежной – подозрительной личности, чей муж сперва имел ?Какие-то осложнения с государством, а после даже сам !повесился….. : И ты потом неоднократно имел случай убедиться, что жизнь этой женщины – и этой тоже – состоит из ряда как бы искусственно созданных, как бы заученных способов поведения, которые она когда-то начала усваивать, чтобы выжить, и которые ей потом день-за-днем приходилось вспоминать & воспроизводить, испуганно-озабоченно, как это свойственно людям, которым уже довелось столкнуться с чем-то неконтролируемо=хаотичным, и теперь они уверены, что их жизнь-по-обязанности будет подсовывать им подобные подлянки и дальше, при малейшей оплошности с их стороны; потому-то такие люди и вступают в соприкосновение с чем бы то ни было, словно раскаленные лезвия ножей, – очень быстро и вместе с тем предупредительно-отстраняюще; потому-то они и стремятся всегда делать только правильное. Ведь за неимением других=лучших жизненных возможностей (которые на ее взгляд вообще всегда сводятся к другому=лучшему сослагательному наклонению – самому губительному изобретению грамматиков), этой женщине и не оставалось ничего другого, как только встраиваться в 1нажды найденную систему правил-на-каждый-день. Ибо она, 1 ничтожная среди прочих ничтожных в этой стране, помимо одного изъяна, состоявшего в том, что 1жды она уже привлекла к себе внимание, имела и другой=решающий: в те годы &, позже, в те месяцы и недели, когда все лихорадочно бежали из этой страны, она осталась там – без защиты со стороны высокопоставленных лиц & без их грязного, но хотя бы на½ обеспечивающего-выживание меценатства или протекционизма (:а между тем, все те фигуры, обретавшиеся в застойных лужах общественной-жизни-на-Востоке, которые, по милости новой полулиберальной власти, сделались олицетворенными алиби этой власти & ее «выставочными экземплярами» – так сказать, корабельными скульптурами, вплоть до окончательного кораблекрушения украшавшими галеон гласности, – в той типичной ауре сытого&параноидального самодовольства, которая во все времена окружала прихвостней власти, тех, кто ловил бросаемые с хозяйского стола кости, а иногда, при попустительстве хозяев, и подворовывал крошки пирога –; так вот, все они, со своей стороны, теперь, подражая манере своих господ, сами, как господа, стали играть в двусмысленные игры с младшими-по-званию & вассалами, которые, осиянные уже, словно карлики, не солнцем, а только тенями теней, со своей стороны, тоже играли в эти – допускаемые начальством – игры со своими подчиненными, & так далее & так далее, вплоть до самых низов…..) –:– Итак, она, эта женщина, имела решающий для всей ее жизни изъян: она на самом деле осталась совсем-1….. &, сверх того, с сегодняшней точки зрения, запятнала себя тем, что когда-то была замужем за человеком, который, вместо того, чтобы спокойно дожидаться момента, когда его – подтвержденный документами – статус диссидента, в свое время боровшегося с властями и подвергавшегося преследованиям, или: просто брюзжание&всезнайство, периодически выплескивающиеся на страницы газет, можно будет – поскольку бумага плодит бумагу – обменять на денежные купюры; который, вместо того, чтобы заниматься всем этим, не нашел ничего лучшего как повеситься. Так много о себе думать – это просто неприлично по отношению к Другим любителям немецкого кисло-сладкого жаркого с покаянными клецками и красной капустой….. : ?!Как же могла теперь эта женщина, совсем-1, сейчас & сегодня, в соответствии с требованиями властей, доказать, что муж ее покончил с собой по политическим мотивам & что смерть его была обусловлена безвыходным положением. Доказать, чтобы смерть-мужа & когда-то заведенное-на-него-гебистами-дело – пусть и не позволили ей, женщине, приобщиться к конвертируемой валюте (по теперешней моде превращать человеческую судьбу в деньги, требуя за нее компенсацию), а просто: вернули ей то, чем она, женщина, обладала изначально, – ничем-не-примечательность. Ей говорили, ?кто знает, действительно ли ее муж повесился в лесу именно из-за этой больничной истории –:?Может – я просто позволю себе высказать предположение, уважаемая госпожа, – ведь очень может быть, не так ли, что в основе его мм-поступка лежала совсем другая, скажем, приватная мотивация, которая – только, пожалуйста, не поймите меня превратно, уважаемая госпожа Как-вы-сказали Тёс да конечно Тёс, уважаемая госпожа Тёс, – значит, э-другие мотивы, которые в определенном смысле и побудили вашего мужа к – Итак-ээ: Вот если бы вы могли представить какие-то документы, подтверждающие его контакты с западногерманским представительством в Бер – знаю-знаю: в то время это запрещалось & было опасно, ну-хорошо: если бы вы могли предъявить Хоть-что-нибудь, что доказывало бы – Надеюсь, вы меня понимаете – Слишком многие сегодня приходят сюда, настаивая, будто они – :Потому что, как после сорок пятого года в Германии с каждым днем нарастало возмущение против нацистов, так после восемьдесят девятого растет возмущение против коммунистов –.– И поскольку среди всей этой неразберихи, вопросов, на которые невозможно ответить, & сводящих с ума ответов женщина поняла 1: что она, как и все люди, оставшиеся в 1очестве, слишком ничтожна, слишком незначительна, чтобы надеяться в следующий раз спастись от лавины, которая может обрушиться на нее в любой момент из-за ее же оплошности или неуместной дерзости – –

Посетитель, немолодой уже, скромно одетый человек – последний, кому я, в моем арлекинском обмундировании, открыл дверь, – очевидно, расположился здесь надолго: прошло уже больше часа с тех пор, как он тихо и осторожно вошел в квартиру и стал по стеночке пробираться к Той Комнате, как если бы был слепой; единственным, что тебе бросилось в глаза, когда ты увидел этого невзрачного типа, были его руки: неестественно белая кожа, на ней такие крупные веснушки, что ты невольно подумал о говне, о поносных брызгах на болезненно-белых руках – (и обрадовался, когда Незнакомец, осторожно-деловито ощупав весь коридор, скрылся наконец из поля твоего зрения за дверью Той Комнаты). В противоположность ему, большинство других клиентов вваливались в квартиру, сохраняя тот стремительный темп, что характерен для людей, находящихся в деловой поездке, да и внешний их облик соответствовал единому для всех сфер экономической жизни стандарту, был олицетворением современной идеи Неизвестного Путешественника: сумка через плечо (набитая до отказа или, наоборот, обвислая&складчатая), болтающаяся на уровне бедер; в любое время года – распахнутый, развевающийся плащ, из-под которого выглядывают: тоже распахнутый, сползающий с плеч пиджак и вздыбившаяся на брюхе, вылезающая из брюк рубашка (пуговица ширинки, как правило, расстегнута (& такая чудовищная неряшливость кажется неудачной=пародией на накрахмаленные нижние юбки и пышную избыточность прочих покровов – фартука блузки & юбки, – классической южнонемецкой фрау, облик которой воспринимается как немой укор всем тем, кто под этими многослойными одеяниями еще способен распознавать плоть и женские половые признаки, думая о телесном и бренном); здесь же – я имею в виду таких посетителей – впечатление пародийно=неудачного возникает именно из-за чрезмерной поспешности: той же вневременности и бесполости, но с противоположным знаком); к тому же эти мужчины с поспешно-блуждающими взорами и рот свой держат полуоткрытым, как бы в постоянном усилии глотнуть воздуха –:из-за чего кажется, будто полуоткрытость – во всех смыслах, – которая сперва была зафиксированным компромиссом между удобством и необходимостью, а затем, в связи с новыми требованиями жизни, переродилась в ежесекундную готовность оказать услугу (деловому или сексуальному партнеру – разница между тем и другим давно уже стерлась), вообще стала !отличительным признаком этой категории профессионалов; и своими плащами&пиджаками такие мужчины распространяют вокруг-себя облака потных испарений, что, в общем-то, нормально для путешествующих, которые вынуждены по многу часов проводить в полностью укомплектованных поездах или в вязко-текущих автомобильных потоках на трассах дальнего сообщения, а потом сразу же попадают в слишком жаркие и плохо проветриваемые ярмарочные павильоны или конференцзалы; странно только, что и здесь, у нас, – как если бы знакомство с такого рода заведением тоже входило в программу их служебной поездки – они, как правило, требуют, чтобы их поскорее провели к женщине, в Ту Комнату, требуют по-мальчишески, с плохо скрытым смущением объясняя, чего им, собственно, надо – :и я часто наблюдаю, как уже в коридоре, еще не добежав до двери Той Комнаты, такие мужчины сбрасывают с себя плащ пиджак & рубашку, потом суют женщине в руку обговоренную денежную сумму, в виде свернутой в трубочку купюры, словно эстафетную палочку, – нервно, поспешно и незаметно, как это принято среди заговорщиков наркоторговцев & спекулянтов, !лишь-бы !поскорее !Отделаться (думаю, чтобы не превысить полчаса, положенные на тарифную-порцию-траханья, &, соответственно, чтобы не пришлось потом доплачивать, эти-мужчины, очень может быть, заранее – еще когда они деловито пробегают глазами таблички на дверях, пока не наткнутся на 5ом этаже на имя У.Тёс, то есть когда одолевают лестницу, – начинают поспешно&старательно (с внутренней нервозностью, однако с-отсутствующим-видом & незаметно) онанировать через карман своих брюк; & чуть позже сквозь звукопроницаемую стенку этого старого дома я уже слышу знакомое гортанно-рахитичное стаккато чужого напряженного дыхания, как если бы кто-то там двигал мебель или перебрасывал лопатой уголь, – сперва тихое, потом становящееся более громким&требовательным, & потом превращающееся во внятные звуки, выкряхтываемые через регулярные промежутки времени: внезапно, резко, наступает Аут; & потом я слышу осанистый скрип кровати, щелканье зажигалки 1раз 2раза (если полчаса еще не прошли); наверняка светлокрасно вспыхивает за стенкой, в темной комнате, кончик сигареты и тихонько похрустывают табак & бумага; затем – шумный выдох из чужой глотки, похожий скорее на шипение, пренебрежительный & удовлетворенный: хорошо, мол, что все уже позади; запах пота, который на несколько мгновений оккупирует пустоту комнаты, насыщенную дымными арабесками & мутно-голубыми сигаретными привидениями; иногда – голоса (приглушенные, осторожно озвучивающие лаконичные фразы, с покашливанием, почти смущенным, как если бы Неизвестные Посетители теперь подыскивали в чужом для них языке слова, чтобы извиниться за только что имевшее место мучительное недоразумение); но как правило – ничего, ни 1ного слова, только шарканье босых ног, только спешное & с-шершавым-шуршанием трение ткани о кожу; молнии энергичный хруст – все, застегнута; пиджак-плащ-сумка: !Чао; поворот дверной ручки, шаги по коридору, дверь-в-квартиру открылась закрылась – И гулко топающие (внутри еще теплые) ботинки уже спускаются по старым деревянным ступенькам.

Если не считать короткого момента перед открыванием двери: глянуть в глазок, чтобы убедиться: не Толстяк….., не агрессивный-пьяный и не очевидный-психопат, я этих-посетителей, можно сказать, не вижу. Их появление & исчезновение инсценируется в манере криминальных фильмов пятидесятых годов, где, когда уже в самом конце, перед развязкой, которая всегда проясняет случившееся, будучи апофеозом полиции и: интеллекта, таинственный преступник должен наконец появиться на сцене, в кадре всегда оказываются лишь фрагменты его тела – 1 рука, 1 нога; либо, из-за параноидального освещения, видна только длинная тень на стене, вскоре вновь исчезающая из поля зрения камеры; то есть преступник присутствует, оставаясь невидимым (а сопровождающая эту сцену музыка вдруг замедляется, становится мрачной, тревожной, так что можно не сомневаться: у всех, кто наблюдает это жутковатое зрелище – появление персонажа, в котором теперь нетрудно распознать преступника, – свойственное нам всем инстинктивное влечение к убийству & расчленению властно заявит о себе, и в конце картины заслуженную кару злодея зрители воспримут с восторгом, как празднующие свой триумф диктаторы).

Поначалу эта твоя лишь по видимости ясная роль пролетарского сутенера-на-Востоке & недобровольное, но неизбежно вытекающее из нее слуховое-со-присутствие при всегда одинаковых процедурах, происходящих в соседней комнате, забавляло, даже веселило тебя, напоминая, как ты, еще будучи подростком, в бассейнах и спортивных комплексах заглядывал поверх перегородок в кабинки, где переодевались девочки, – и воодушевленно=испуганно, хотя и не без удовольствия, в этом чуждом тебе пространстве, которое ты видел сверху, в сокращенной перспективе, превращавшей обнаженные тела в светлые бесформенные комки, различал – наконец – эту белокожую плоть, с каждый раз почти одинаковыми темными кустиками между клинообразными, как казалось смотрящему сверху, ляжками –, – правда, ощущение зачарованности от подобного войеризма, как и от прислушивания к шумам, сопровождающим траханье чужих тебе людей, с годами, естественно, выветривается под воздействием сквозняков времени, так что теперь в процессе такого-подслушивания/у/стены ты часто – можно даже сказать, регулярно – засыпал : То же самое, еще прежде, получилось и с твоим отношением к письмам, оставленным или забытым – чужими знакомыми неважно-кем – на столах, в выдвижных ящиках или между книжными страницами; такие письма и сейчас иногда попадаются тебе на глаза, но теперь ты воспринимаешь их так, как если бы они были не представляющей ценности, небрежно брошенной куда попало одеждой – : – У тебя не возникает ни малейшего интереса к этим расфасованным по пакетикам обрезкам словесной тесьмы, к этому чернильнострочному драматизму, отмотанному – в лучших своих образцах – с тех же катушек, что и драматизм театральных пьес: Руди любит Эрну – но тут появляется Пауль – Нет, сегодня, даже если меня будут принуждать, я не стану читать подобной ерунды. И точно так же, хотя я по-прежнему слежу, чтобы никто из посетителей не причинил женщине никакого вреда, я теперь воспринимаю шорохи из Той Комнаты просто как усиливающийся & затихающий уличный-гул; как второстепенные шумы, которые, с крошечными интервалами, размечают цезурами акустические потоки, сводчато изгибающиеся над городом Берлином и образующие гигантский купол грохота&шума…..; иногда оттуда, из Той Комнаты, доносятся даже звуки смачных поцелуев, которые тут же растворяются в пустоте, подобно лопающимся болотным пузырям: потому что время от времени попадается дуралей, который не знает или не желает считаться с тем (может быть, в самом деле забывая, кого он в данный момент обрабатывает), что проститутки никогда не позволяют клиентам целовать их в губы, – и порой я слышу поцелуи таких-дураков –: А женщина энергично откидывает голову, уклоняясь от жадных ртов со слюнявыми губами, & мне слышно, как она быстро&сердито говорит: Только !не в !губы В !губы ты меня !не – И потом возобновляются обычные шорохи, напоминающие тот шум, который производит, поспешно поглощая пищу, какой-нибудь едок возле уличного ларька, стоящий в одиночестве у шаткого столика и запихивающий в себя fastfood с таким отсутствующим видом, будто ему и в голову не приходит, что у кусочков мяса, с которыми соприкасаются его губы&зубы, имеется какой-то вкус – :Ты, видимо, просто уже не можешь допустить, чтобы чье-то поведение тебя оскорбляло, да и сам не чувствуешь неловкости из-за других людей – из-за их поступков, или слов, или мыслей (:именно в такой естественной последовательности); у тебя не возникает ни желание извиниться, ни чувство стыда, ни потребность посмеяться над другими, даже на это ты больше не способен….. Вероятно, ты еще не насмотрелся на человеческое дерьмо – иначе не мог бы не верить в хорошее, присущее тем же людям.

За стенкой, в соседнем помещении, пока не слышно !никаких обычных шумов….. ?!Что же это за посетитель такой – этот умник, который пробирался по коридору, нащупывая путь неестественно белыми, с россыпью коричневых веснушек руками, будто обрызганными говном –: неужто в самом деле ?слепой. ?Требуется ли слепцам больше времени на подобные вещи….. Ты только теперь замечаешь, что уже давно, прижав ухо к охряно-желтым обоям, как бывало в 1е дни твоего – ну, признайся спокойно: заточения=здесь внимательно прислушиваешься к происходящему в Той Комнате – : однако слышишь только невнятные осколки шумов, шорохи-черепки, которыми швыряется далекая от тебя жизнь этого дома: вот диктор программы новостей талдычит свою хренотень, свистит чайник, хозяин чайника обращается к собаке, выдающей в ответ стандартную гав-гав-тираду (примитивную смесь неоправданных требований & хныканья, которая всегда напоминает тебе о людях, из-за чего ты и не выносишь собак); И после того, как все это затихает, & в промежутках между новыми шумами, когда ты задерживаешь дыхание, в тишине – шум твоей собственной крови –:– Похоже, там-за-стеной не происходит вообще ничего. ?Или же в этом тихом, нарастающем&спадающем шуршании все-таки есть еще что-то, кроме шороха твоей крови: ?шелест долгой беседы ?там=по-ту-сторону ?за-стенкой, в Той Комнате, уже поглотившей так много шепотов звуков шумов. Темнотекущее, графитноцветное бормотание & светлосерая пена слов, этот-вечер=эта-ночь как Тогда моя Первая=здесь: Ночь Долгих Разговоров : мало верится, что может выйти что-то хорошее из таких тихих проникновенных бесед: !определенно нет. Уверен я также в том, что она, эта женщина (которая в силу своей профессии обязана впускать в себя, среди прочего, и чужие слова), при каждой попытке овладеть ею таким необычным способом опять обретает этот особенный взгляд: будто ее глаза когда-то давно расширились от удивления и с тех пор, застыв в этом положении, неотступно смотрят на говорящего, как экран, поверхность которого способна вобрать в себя, отразить, растворить и потом отбросить в забвение любое событие – –

Ведь именно такими были глаза этой женщины, которые ты в тот вечер, уже в 1-е мгновение вашей встречи, увидел сквозь распахнувшуюся дверь (свет из коридора, упав на темную лестничную площадку, прикинулся манящей светло-желтой тропой), увидел как самое 1-е, обращенное навстречу=тебе – : глаза, словно пойманные в осеннее световое мерцание, в каком-то смысле воплощающие упорство, необходимость оставаться на месте, здесь=в этом доме & в этом городе, а рядом – 12-летняя девочка, дочь, – : необходимость переждать какое-то трудное время, которое даже не кажется ей худшим, чем то, что было прежде, – лучшим, впрочем, тоже не кажется, поскольку она, по всей видимости, уже давно утратила способность воспринимать свое бытие как поездку по туннелю, о котором известно, что он, как любая ночь, рано или поздно будет иметь конец = свет; – ведь взгляд женщины выражает именно это: догадку, что не будет никакого конца сумеркам, никакой настоящей перемены, которую стоило бы ждать, которой можно было бы терпеливо дожидаться; это даже не фатализм жертв-кораблекрушения & флегматиков; скорее – всматривание в череду часов-и-дней-и-лет, воспринимаемых вне каких бы то ни было представлений об упорядоченной последовательности, так что ей остается только смотреть на них, как если бы она глядела из окна поезда на проносящийся мимо, чужой ландшафт: скандируемый в ритме светло-коричневых телеграфных столбов, с внезапно показывающимися неуклюжими домиками, мусорной свалкой, селом – светло-красным, кирпично-ярким посреди освещенной полуденным солнцем зелени; и с долго тянущимися аллеями, отдельными группками деревьев – косматыми лапами черно-зеленых лесов-хищников, которые бросаются за ней вдогонку; и эти пейзажи, окутанные серой кисеей пыли, так же по-осеннему просветлены, недвижны, тихи и открыты, как глаза или как взгляд этой женщины, с ее почти природным упорством, с давно вышедшей из моды решимостью – ничего не предпринимать, а только смотреть, смотреть, оставаясь в этой комнате, где она час-за-часом оказывается во власти воняющих потом, алкоголем & гнилостной-слюной самцов, которые приходят сюда именно для того, чтобы овладеть ею, и которым я должен открывать дверь; самцов, которые чуть позже с хрюканьем, повизгиванием & хрипом выпускают семя в растянутые, пахнущие резиной&тальком кондомы (многие из этих-мужчин сразу же после соития спешат в сортир, попúсать, & наверняка думают, что кондом, который они там бросают, сам собой исчезнет, смытый струей воды, но в действительности он еще какое-то время плавает в унитазе, словно дохлая рыбка, в качестве атрибута здешнего запустения); эти-мужчины затем очень быстро улетучиваются, как удовлетворенное – на данный момент – желание, чтобы потом возвращаться вновь и вновь, в меняющихся, но давно уже неразличимых обличьях, в сопровождении всегда одних-и-тех-же типично мужских испарений – потных рубашек, пиджаков, зловонных носок, от которых резко & зооморфно перехватывает дыхание; к этому примешиваются еще и те особые запахи, давно въевшиеся в поры их одежды & кожи, которые они приволакивают с собой как напоминание о своей профессии: специфические запахи служащих-контор&банков, день-деньской протирающих штаны за письменными столами; или – продавцов & кельнеров с вечно потеющими ногами; или – пролетарских «белых воротничков» всех наций, их напомаженных волос; или – обретающихся на задворках плебеев с обломанными черными ногтями: бедолаг, от которых за версту разит табаком-чесноком&смазочным маслом, либо просто нестираным, слишком-долго-носимым=грязным мужским бельем и которые под своей коростой попеременно потеют & мерзнут, подобно гриппозным больным; Все это в конечном итоге сводится к смешаному аромату сигаретного-пепла пива & жаренной-картошки, который, будучи постоянным атрибутом выдыхаемого воздуха, облачками вырывается изо ртов – & в качестве, так сказать, второй кожи обволакивает нездоровые, разрушенные профессиональной деятельностью «непроветренные» тела, бледные словно рыбье брюхо; тела, которые осторожно-неуклюже – или: самоуверенно & так грубо, как если бы они были брошенными на постель мешками с углем – трепыхаются рядом с этой-женщиной & на-ней, в стандартном получасовом акте соития (со-временем, прислушиваясь/у/стены, я научился различать все его стадии, так же как с 1го взгляда понимал, что и очередной клиент относится ко все тому же 1 типу), – и вторжения которых в нее, эту женщину, с парадоксальностью, присущей природным законам, всегда порождают в ней и все больше&больше усиливают только ту=самую несгибаемую волю к терпению, что побуждает ее оставаться здесь, далеко очень далеко от Себя, покоряясь, с усталостью и неизменной сосредоточенностью, некоему трудно определимому долгу, как его могут ощущать именно женщины, по отношению, скажем, к своему нелюбимому ребенку; – & при этом ею всегда движет только Одна, неотступная Забота: страх перед злодеяниями Толстяка….. который, в чем она непоколебимо уверена, покушается на такую-ее-жизнь, хочет окончательно уничтожить ее и ее ребенка. И она верит в это так же упорно, как если бы была 1им из тех персонажей ветхозаветных – отчасти трогательных, отчасти чудовищных – историй, что верили в неодолимость Фатума & Греха, двух сил, которые под сияющей синевой архаического неба, возникая из скудной каменистой почвы тогдашнего вот-бытия, во-всякое-время & неожиданно хватали этих жалких людишек за ноги, обрушивались на них как семь египетских казней, чтобы, сперва подвергнув их & всех-их-родичей тем вдохновленным ревностью, мелочно-садистским испытаниям, которые никто и никогда не может выдержать, не став душевным & телесным калекой, затем втянуть в водоворот безвозвратной деградации & окончательно погубить…..

В один из таких сумеречных предрассветных часов – сквозь закрытые шторы уже просачивался прохладный свет, но он пока еще с трудом расшифровывал очертания предметов в твоей комнате – ты впервые переспал с этой женщиной. Она вошла и, не произнеся ни слова, легла рядом (а я, в постели, уже пару часов не смыкал глаз, так как давно потерял способность погружаться на целую ночь в благодатную темную заводь сна); И вот рядом с твоим лицом – отрывистые, будто под одеялом проборматываемые слоги, с вплетенными в них остатками ночных, обволакивающих, уютных теней; те самые издаваемые каждой женщиной звуки, которые неотделимы от такого рода ситуаций, которые не образуют настоящего слова, а скорее представляют собой акустическое прикосновение, повторяющуюся музыкальную ноту, и, можно сказать, рождаются непроизвольно, сами собой; когда при ее появлении ты поднял голову, очнувшись от своего злосчастного полубодрствования, она протянула руку – и обняла тебя за шею – тонкое кимоно, которое было на ней, распахнулось и, раскрываясь все шире, от пупка вверх, до самого горла, позволило тебе увидеть сквозь воспалившиеся от бессонницы веки ее обнаженное тело, очень светлое в телесно-теплом, профильтрованном сквозь мягкие шторы свете, и груди, которые напоминали молочного цвета плоды; а потом кимоно с шелково-искристым хрустом соскользнуло на пол – и ты вдохнул запах ее уже согревшейся кожи; твой рот отыскал ее соски – они были на вкус как нежные женские грезы – и плечи, и артерию, бившуюся у нее на шее, и ее губы, которые тотчас приняли форму твоего рта; – а потом были ее руки, и кончики пальцев, и кожа, и потрескивание курчавых волос, и твои будто окоченевшие от холода пальцы, неловкие, запинающиеся, словно они заново учились трогать, как заново учат забытый иностранный язык; И что-то темное, влажное, И 1 раз ночной шепот – ты должен делать это бережнее не так как другие послушай попробуй-ка ртом тогда сможешь показать на что ты способен – :И кончик моего языка осторожно прикоснулся к губам женского лона – ощутил вкус ее плоти, вкус корицы, рдяно-пряный, а потом, в шелковисто-влажном нутре, по-дневному теплом, – еще и привкус трав земли соли –.– И позже ее тело, светло распростертое, плавало в утреннем свете – руки заломлены за голову – и светел был взгляд, устремленный прямо на тебя и дальше – она : я, совсем близко друг к другу – –

Посетитель, человек лет-пятидесяти=уже-немолодой – тело как плотный шар из плоти кожи & жира, голова, похоже, без всякой шеи, а лишь посредством жирового валика прикреплена к округлым плечам, однако лицо на удивление узкое и на висках приплюснутое, подбородок вяло свисает вниз – по-лягушачьи таращился на нас сквозь сильные стекла очков все время, пока излагал нам свои пожелания; он их несколько раз настойчиво повторил & не забыл подчеркнуть, что платит !тройную цену: а потому, мол, я должен наблюдать, Как он –. Этот тип (хотел казаться тебе) был разжиревшей копией последнего на Востоке главы-государства&партии: и вместе с тем смахивал на мерзкого проводника, пристающего к школьницам, которые едут в поезде, с непристойными предложениями. Уже раздеваясь, он потребовал, чтобы мы, женщина и я, неотрывно смотрели на него, но ни один из нас не должен был до него дотрагиваться, не мог даже стронуться-с-места: нам полагалось стоять как застывшим куклам, будто мы скованы колдовскими чарами, обездвижены, впали в столетний сон, о котором рассказывается в известной сказке: Только он, Жирный, оставался живым и подвижным, не подвластным никаким чарам, – он подошел к женщине, оценивающе, будто скототорговец, ощупал ее грудь, ягодицы, задрал ей юбку & жадно зыркнул туда –, указательный палец вбуравил глубоко в промежность (женщина не пошевельнулась) – потом обстоятельно его обнюхал и, не произнеся ни слова, отошел в угол; остановился у торшера &, прежде всего, медленно спустил брюки – скомканный низ рубашки, распрямившись, накрыл ему колени, как если бы Чужак вдруг оказался одетым в бело-голубой халат. Ни единого слова так и не было сказано – только шорох ткани; его рот (губы плоские и женственно изогнутые) искривился в ухмылке, обнажив белесые волоконца пищи, застрявшие между зубами; одновременно, пока падали брюки, на нас повеяло густыми запахами тепловатого-жира & одеколона. Время года – «собачье лето»: тем не менее, на этом недоноске были белые кальсоны, носки в коричневую полоску, на подвязках, & майка с длинными рукавами, тоже белая, которая, тесно обтягивая жирный живот, придавала этому типу сходство со снеговиком (:я чуть не расхохотался – что было бы грубой ошибкой, как объясняла мне женщина, для человека, занимающегося таким бизнесом…..). И тут, как если бы Жирный казался самому себе таким же нелепым, каким его находил я, он, со своей стороны, разразился смехом: это был каскад пронзительных, отчетливых звуков, источником которых мог бы быть громкоговоритель в полицейской машине, – звуков похабных & фальшивых, как хихиканье субреток в варьете –: Смех оборвался так же внезапно, как начался. Странный посетитель снял очки И осторожно положил их на тумбочку возле кровати; сильные стекла поймали свет лампы И отбросили на деревянную поверхность 2 четких желтых полумесяца. Лицо, теперь лишившееся очков, казалось беззащитным и голым, как если бы в ходе косметической операции с него сняли кожу, глаза беспомощно смотрели сами-в-себя; потом, как бы опомнившись, Жирный опять взглянул в сторону женщины: Она поняла & начала раздеваться, я же по-прежнему стоял в дверях, прислонившись к косяку.

И ты смотрел, как женщина привычно раздевается, смотрел, как из падающих вниз облачений вырастает, тянется вверх нагая прямая спина, видел развертывающиеся лопатки и плечи, ягодицы, мускулатуру бедер, икр – И ее ступни, переступающие через мягкую ткань, будто выпархивающие из складчатого гнезда; и как она медленно, маленькими шагами, уходит: прочь от тебя, к этому Чужаку; – ты видишь все Пред-Ставление ее наготы (твое место в кулисах), все иллюзии, которыми она соблазняет: Его, ненавистного Чужака – чья телесная плоть источала эти запахи, тепловато-липкие, как от чана, полного потрохов –, А тем временем Чужак, одетый теперь только в длинные белые кальсоны, достал из кармана висевшего на стуле пиджака 1 музыкальный-CD. Его он теперь передал, выпучив глаза и полуоткрыв рот, женщине, которая – нагая – опустилась на колени перед проигрывателем-в-нижнем-отделении-тумбочки, чтобы вставить CD. !Этого, похоже, Чужак и ждал. Он стал лапать нагую, сводчато-выгнутую, разделенную теневой-линией спину женщины, косясь сквозь ее подмышки на грушевидные груди; И 1 движением сорвал с себя подштанники, потом высвободил маленькие толстые ступни из эластичных ножных манжет, вновь выпрямился позади присевшей на корточки женщины – короткие-жирные ноги напряжены, колени сдвинуты – и начал мастурбировать, суетливо теребя свой крошечный, свисающий меж толстыми пальцами член – : Но когда женщина, все еще сидя на корточках, обернулась, член был уже твердым –: а в ее руке оказался (как если бы она получила его в обмен на CD, от проигрывателя) кондом, который она и стала натягивать на член Чужака, напоминавший теперь удлиненную картофелину (и вздрогнувший от прикосновения – дрожь в силу законов перистальтики передалась жирному низу живота и потом волной побежала вверх, вверх, пока из разинутой пасти – в царившей до тех пор призрачной тишине этого точно рассчитанного, чисто механического действа – не вырвался 1ый звук: похожий на фрагмент икоты, бульканья, хныканья); – И тут же из темных орешеченных усилителей полилась первая музыкальная фраза: Ah la fede ti manca^[40] : Ты, который так и стоял, прислонившись к дверному косяку, подобно приведению, забытому на этом древнем Празднике Мертвых, ныне инсценированном в честь Чужака, увидел, как он набросился на женщину, набросился грубо, демонстрируя собственную силу, ты увидел, как он схватил ее и швырнул под себя, на кровать, – Un bel dì vedremo levarsi un fil di fumo sull’estremo confin del mare. E poi la nave appare^[41] – кровать, заскрипев, качнулась под этой тяжестью, хмырь трахался зверски, будто хотел своим членом раздолбать тело женщины на куски – несколько раз он оглядывался через круглое-мягкое плечо на меня, как жокей во время заезда быстро бросает взгляд назад, на своих конкурентов (или как в детстве, много лет назад, одним субботним вечером, когда ты еще жил у своих приемных родителей & соседи, единственные, кто обзавелся собственным телевизором (гигантским бесформенным деревянным ящиком с экраном размером со школьную тетрадку: телевизор сразу после включения начинал вонять пылью&бакелитом, & все мужчины=технически-грамотные тотчас вскакивали со своих мест & начинали возиться с ящиком, правда, так продолжалось только до тех пор, пока он, ящик, был новым, а потом, в дальнейшем, корпус его просто теплел, но уже не раскалялся), пригласили вас & других соседей, по случаю этого своего нового приобретения, посмотреть вечернюю программу, и тогда как раз транслировали – в записи, – из 1 бульварного театрика, постановку одной-из-таких народных комедий (которые показывают до сего дня & которые с незапамятных времен балансируют на грани между глупостью и похотью –): Место действия – заштатный гарнизонный городок в Габсбургской монархии; и ты сейчас помнишь только 1 сцену, в которой неслыханно-жирный актер в облегающем костюме телесного цвета (собственно, в ползунках, которые должны были символизировать телесную наготу, но, поскольку этот костюм морщился дурацкими складками, актер скорее напоминал гигантского тряпичного мишку) халтурно изображал некоего ротмистра, Ритт-Майстера^[42], который, сохранив от своей фантазийной униформы только пояс & шлем с поникшим и похожим на метелку-для-пыли султаном в качестве, будто бы, единственных предметов одежды (на самом деле эти аксессуары лишь дополняли костюм, имитировавший нагую кожу), сидел задом наперед на наряженной-под-кобылу – то есть прикрытой только бахромчатым седлом, стременами и уздечкой – статистке и, размахивая саблей & трубой, посреди тесных театральных декораций, пытался проскакать вокруг темного дубового стола, одновременно подавая сигнал к атаке (а вся не нужная для этого кафешантанного номера мебель – низкий шифоньер, напольные часы, сервант – была, так же как и обои, просто нарисована на тонких фанерных стенках, которые, словно они должны были наглядно продемонстрировать смысл выражения «так=что-окна-&-двери-задрожали», заметно подрагивали); причем этот Ритт-Майстер, догадавшись, что через замочную скважину за ним подглядывают хихикающая горничная & пристроившийся-за-ней=коридорный (который, со своей стороны, то и дело задирал юбки этой девицы выше ее задницы, открывая белые-кружевные-панталоны & подвязки, на что публика каждый раз отзывалась одобрительным визгом & аплодисментами (: подобные театральные эпизоды и сегодня, как тогда, лишены какой-бы-то-ни-было прелести, своеобразия и вдохновенного порыва, актеры просто разыгрывают их по определенным правилам & по знаку, поданному помрежем, и как каждой=любой обнаженной статистке на любой театральной сцене мира присуще что-то кукольно-неэротическое, бутафорски=искусственное, нечеловеческое: так и в тот раз, когда телезрителям демонстрировали эти панталончики, эти подвязки, эту неправдоподобную «обнаженную» кожу : все это не вызывало никаких иных ассоциаций, кроме как с черными нарисованными линиями на светлых бакелитовых ляжках куклы-манекена в витрине текстильной лавки)); так вот, этот Ритт-Майстер, не слезая со своей наряженной-под-кобылу статистки, вдруг торжествующе оглянулся на дверь – с такой же ухмылкой, с какой в другой сцене, играя в карты, мошеннически выкладывал на стол крапленых тузов – : Благодаря чему все халтурщики=комедианты в этот момент снискали у публики (которая в результате 1 движения кинокамеры как раз появилась на серо-голубом мерцающем телеэкране; в полутьме зрительного зала, в рассеянном свете, распространявшемся от-ярко-освещенной-сцены=вниз, отчетливо видны были только первые ряды тесно прижавшихся друг-к-другу пиджаков и шелковых-блузок с перламутровыми-пуговками & сверкающими-брошками, ведь именно так любят наряжаться «на выход» жители маленьких городков и американцы, – ну и еще лоснящиеся, как шкурки окорока, лица женщин&их-мужчин: глаза и рты глупо-похотливо распахнуты, визг&хрюканье, волны смеха, в качестве акустических оргазмов, & сучение-ногами, посредством которого зрители, оставаясь на своих местах, неосознанно имитировали происходящее на сцене) – снискали, в качестве одобрительного отклика, такие громко-плещущие рукоплескания, что казалось, эти руки плещутся в мисках, до краев наполненных жирным бульоном) – Poi la nave bianca entra nel porto, romba il suo saluto. ?Vedi: È !venuto^[43] – (и сейчас ты вспоминаешь, как выглядела та соседка/рядом/с-тобой на тахте, запах теплой кожи этого сорокасемилетнего эльфа, этой полнотелой красотки, которая каждое воскресенье ходила вместе с твоей приемной матерью к утренней католической мессе, не пропуская ни одного раза, и которая в тот момент, сидя рядом/с-тобой на тахте, казалась выхваченной прямо из крошечного телеэкрана & перемещенной в эту тесную комнатку в качестве полномочного представителя театральной публики, ведь она и одета была точно так же, как те=там в полутемном зале, & ее узкая темно-синяя юбка задралась, обнажив бесформенную глыбу бедра, когда одна из толстых, словно набитых ватой, рук от удовольствия стала хлопать по туго натянутой юбочной ткани, а жирные выпуклости под шафрановой блузкой затряслись, предаваясь восторгу безудержного смеха) – Io non gli scendo incontro. Io no^[44] – (другая же рука, как если бы сущность соседки вдруг раздвоилась, растопырила пальцы-колбаски и добросовестно, но тщетно пыталась прикрыть подолом похожие на брюквы колени –; а чуть позже, когда буря смеха утихла – и на телеэкране, и в тесной комнатке, – та же соседка, как воплощенная кающаяся совесть, с наигранной озабоченностью спросила твою приемную мать, уже давно сидевшую неподвижно, словно чугунная статуя, как та думает: можно ли Такое (тут она быстро кивнула головой с начесом – напоминавшим султан на шлеме актера и обильно сбрызнутым лаком для волос, который в тесной и разогревшейся от присутствия стольких людей комнате приобрел характерный запах разваренной рыбы, – в сторону телеэкрана & потом в сторону тебя) считать подходящим для ребенка зрелищем –) – Mi metto là sul ciglio del colle e aspetto, e aspetto gran tempo e non mi pesa^[45] – : И ты видишь, как этот спаривающийся колосс из плоти с застывшей торжествующей ухмылкой опять отворачивается от тебя, к качающимся грудям женщины=под-ним, видишь, как трясется жир на его боку (:это тебе не театральный костюм, стыдливо имитирующий наготу); и видишь на скомканном бархатно-красном покрывале тело женщины, принуждаемое ударами члена к перистальтическим сокращениям, видишь рот женщины, ее губы, которые кривятся в смехе, обнажая белые зубы, 1 ее рука прижата к груди, пальцами другой женщина нежно, на ощупь, гладит жирную спину этой сотрясающейся глыбы-плоти=над-ней – жемчужинки пота, похожие на капли маслянистого дождя, смахивает ее рука оттуда, с кожи молочно-белого кабана –, ее глаза широко распахнуты, взгляд поверх круглого плеча Чужака устремлен прямо на тебя, немигающий, неотступный : Это уже давно никакое не выполнение «служебного долга», не профессиональная имитация никогда-не-испытываемого удовольствия – È uscito dalla folla cittadina un uomo^[46] – И, застыв в неподвижности у двери к Такому=Происходящему, как если бы, выпав из времени, ты ждал выстрела, из ее взгляда, неотступно в меня целящегося, немилосердно – как если бы ты ждал завершающего попадания пули, удара, разрыва кожи тканей внутренних органов – ждал, даже не имея шанса рухнуть, покорившись не столько боли, сколько осознанию собственной беспомощности – ?наконец долгожданный Аут – un picciol punto s’avvia per la collina^[47] – : немигающий, неотступный : обжигающе-резко взрезающий мои глазные яблоки, дергающийся вперед-назад, как огнецветные канюли peak control на проигрывателе : ее глаза пунктируют, прокалывают мой взгляд в ритме этой вперед&назад-тыркающейся и норовящей-все-под-собой-растолочь Мясной Глыбы; ослепнуть бы и не слышать больше ничего – Io senza dar risposta me ne starò nascosta^[48] – Ничего больше не видеть, быть слепым, слепым как свет, немым как блаженные камни. Не мигая, неотступно : как будто не довольно этой смерти, еще одна : Удавка вокруг шеи: туго натянувшаяся мышца, резчеИрезче проступает под кожей; из легких – горячий ком воздуха, удушающий остатки дыхания; тужеИтуже петля удавки, кровь в слюну в пыль –: больше не вздохнуть, ослепнуть бы, онеметь, ?наконец задохнуться и в Аут – e un po’ per non morire^[49] – не мигая, неотступно : И как будто все еще не довольно смерти : этот !1 нерв ?или мускул (я не силен в анатомии) – там, под кожей ее щеки – обороняется – бьется – пульсирует – выбивает азбукой Морзе: мне СОвСем….. – и теперь уже вся половина лица – бьется – пульсирует – но неслышно – ?Что же будет – разжать пальцы – нерв ?или мускул (я не стал умнее от всех этих смертей), не мигая, неотступно : ?Сколько еще смертей, неминуемых, – уклониться нельзя : Смотреть Туда : Не Отводя Глаз – al primo incontra, ed egli alquanto in pena chiamerà, chiamerà^[50] – : я этого не сознавал просто уже не мог в такое поверить – она: прямо на тебя – не мигая – что я – неотступно : что я тебя – белая дряблая кожа на боку этого жирного Хряка, нервозно дергающегося, – тебя – И прямо между ее раздвинутыми ногами мужское колено величиной со здоровенный кулак, на него упал луч, чуть позже скользнувший по женской упругой коже бедру сильному мускулу в затененном углублении у вагины – tutto questo avverà, te lo prometto^[51] – тебя – ее белые зубы, обнажившиеся в смехе, – Tienti la tua paura, io con sicura fede l’aspetto^[52] – я уже много-много лет больше не верил, что такое возможно, а теперь поздно, для меня все кончено, Аут – –

С последним содроганием peak control этой трясущейся, дергающейся, вперед&назад-тыркающейся и норовящей-все-под-собой-растолочь Мясной Глыбы из нее – через нос Жирного (пучок седых волос, взвихрившихся от усердия, теперь торчком стоит у него на затылке) – вырывается 3х-кратный крещендо-выдох: хмп ххммпп хххмммппп : со стороны проигрывателя – шорох перематываемой назад кассеты, как если бы кто-то медленно вытаскивал из жилетного кармана старомодные часы-луковицу на тяжелой цепочке; жирный хмырь – в уголках рта блестит слюна, волосы на спине и на ягодицах влажные&закрученные, слипшиеся, – проворно&ловко спрыгивает с женщины & бежит на своих цилиндрических толстых ножках назад, в лихорадочно-желтый комнатный свет, из которого стекла & латунная оправа его очков с остервенением высекают искры–; маленькая комната загрязнена, оккупирована и инфицирована пóтом&спермой этого колосса, нечистыми испарениями, которые подобно грязным тюлевым занавесям, развешанным по всему помещению, портят здесь свет и воздух. 1 мгновение посмотреть на этого прямостоящего жирного голого хмыря (:И как бы хотелось !надеяться, что где-нибудь в этой просаленной массе плоти уже началось умирание….. Сперва только 1 киста, опухоль….. еще маленькая, но быстро увеличивающаяся, & потом две….. три….. потом их уже не счесть….. но еще долгий путь до 1ой режущей боли: Приступы-боли губы пока еще сжаты Про!клятье мне так !больно но !Не подавать виду !Держать себя в руках хмп ххммпп хххмммппп Но скоро боли насильно раздерут ему рот, и тогда: 1ый !крик, за ним последует много много других ! ! ! ! Остеосаркома миеломная-болезнь и крики, непрерывные крики !!!! –, Попытки спасения, позже, – но тогда уже будет поздно: обычная механика самомнения & беспомощности: скальпель + рентгеновское облучение + химиотерапия = каша из человеческой плоти, скелет, уже пораженный & хрупкий, пожираемый костной болезнью, хотя недавно, здесь, на моих глазах, все это еще хотело трахаться; разъедаемый раком скелет как сосуд с гноем, как мерзкий чан, из которого успеют еще выбрызнуться 2-3 сгустка жизненной энергии, под конец этой сатировой игры…..); а сейчас на скукоженном члене болтается наполненный водянисто-белой спермой кондом–, толстые лапы стягивают его, щелчок, & резиновая оболочка летит на пол: –И опять: !Finito Rastelli^[53] –, & еще раз: пронзительный, заполняющий все помещение смех субретки. Но ведь он в самом деле заплатил: тройную цену….. Ты еще стоишь, прижавшись к дверному косяку (деревянная рама глубоко впечатала свой рисунок в твое плечо), и до тебя не сразу доходит, что Жирный, покидая комнату – он почему-то вдруг очень заторопился, – сунул тебе в вырез майки одну=лишнюю купюру–, и ты уже рванулся за ним, чтобы тяжелой хрустальной пепельницей размозжить череп этой жирной свинье–; но тут дорогу тебе преграждает женщина, очень решительно: –Это !работа. Пойми: !Моя работа. – Бумажной салфеткой она подбирает валяющийся на полу кондом, другой салфеткой стирает с ковра водянистое пятно спермы И выносит все это в прихожую, в сортир. На мгновение, в дверях, когда она проходит мимо, мы – она : я – оказываемся совсем близко друг | к-другу – –

?Или: и это тоже было лишь 1 из твоих снов: ?Может, ты, прислонившись щекой к стене, напряженно прислушиваясь к странному шелестению беседы в комнатке рядом, и сейчас заснул – как бывало прежде, после трудового дня, когда ты, возвратившись домой, хотел ненадолго прилечь, просто отдохнуть, а сам засыпал – И возникала череда «послеполуденных снов»: коротких, горячечных, наполненных низостью, злобой & агрессивностью, этим уловом, попавшим в рыболовную сеть одного дня: похожих на кадры&сцены из кое-как смонтированного кинофильма, у которого к тому же испортилась звуковая дорожка, так что остались только эти странные «поллюции», спровоцированные монументальными немыми фильмами; и все же они=сновидческие-кинокадры с такой же сверхъестественной точностью выпячивают каждую деталь, так же сверхъестественно-резко очерчивают ее контуры, как и сверкающие сейчас молнии, которые способны на 1 мгновение-ока, разбив вдребезги один-целый ландшафт – деревья переплетения-ветвей листья, листья когтисто-растопыренные, с зазубренными краями, или бархатисто-круглые, как подушечки кошачьих лап (ибо в растениях тоже присутствует животное начало), и кирпичную кладку с неровными колбасками строительного раствора, и испуганно распахнутые глаза и губы на застывших человеческих лицах, и вставшие дыбом жесткие-как-солома волосы, и Внутреннего Человека Растение – : короче, они высвечивают каждую деталь не менее ярко, чем молнии, которые способны своим плазматическим сиянием превратить все это в нежданное многообразие образов, высветить в виде панорамы и тут же опять загасить; похоже, что такие кадры из «послеполуденных снов» позволяют тебе на секунду заглянуть в Око собственного твоего Тайфуна : В Доме-напротив лишь время от времени врывается то в одно, то в другое пустое помещение кусачий огонек лишенной абажура лампы: когда очередной посетитель, желающий снять квартиру, входит туда – смущенно, разочарованно & уже ни на что не надеясь: ибо после той холодной пыли & гнили, пропахшей кошачьей мочой, с которыми он сталкивался повсюду на лестничных площадках, ему достаточно заглянуть в любую из этих пришедших в запустение комнат – со свисающими вниз обрывками выцветших обоев, похожими на мумифицированные листья умерших растений, & прогнившими половыми досками, & заляпанными штукатуркой коварными щепками-копьями, которые целятся на входящего с потолка, – и у него пропадает всякая охота идти дальше; он только бросает 1 взгляд на окно – ни следа замазки, шероховато-бесцветные-рамы, рассохшиеся под дождем&солнцем, & стекло, которое держится только на ржавых гвоздях, – после чего со спокойной совестью делает свой вывод: Премного!благодарен: Чтобы !я поселился в !таком клоповнике да еще за !такую цену: Он, видно, совсем !спятил: Домовладелец=бесстыжая тупая свинья, которая хочет за !Мойсчет разбогатеть & затем холить свою жирную задницу, нажившись на моих деньгах & гарантированном праве на жильё : !Неет: !!Со-мной этот номер не пройдет: так и заруби себе на носу, глупая скотина….. И посетитель мгновенно исчезает, потом появляется следующий, но и следующий таким-же-манером & так-же-быстро убирается восвояси (мы-то, женщина и я, хорошо понимаем, !почему Толстяка устраивает такой сценарий: !Почему он делает все для того, чтобы Никто не решился переехать сюда или в один из соседних домов…..); И в результате этот Дом-напротив & еще несколько, поблизости от него, неудержимо разрушаются, умирают, гибнут, оставаясь и в гибели своей такими величественно-трагичными и достойными сострадания, какими могут быть только умирающие дома….. : Однако теперь, благодаря !внезапно вспыхнувшему в окне-напротив кусачему огоньку, я вдруг опознал !его: Толстяка, небрежно прислонившегося к оконной нише, приподнявшего левую руку и, похоже, жирными пальцами подающего какой-то знак….. в то время как его глазки на не-лишенном-изящества-лице, неподвижные и холодные, были нацелены прямо на меня, как острия 2х буравчиков….. – И тут же исчезли: оба: человеческий силуэт и свет; та комната снова погрузилась во мрак, и взгляд мой, потеряв зацепку, соскользнул с графитносерого оконного стекла – : А все же: Это !не сновидение, ты ведь !не спал, ты !бодрствовал: Ты ясно видел его, он снова в наших краях….. (:Но женщине ты ничего не скажешь. Побережешь ее от страха, от паники. Может, все-таки все это было не взаправду: просто мгновенный промельк периодически повторяющегося сна, в котором он….. так часто является тебе.) Наверняка ты знаешь только-1: Сегодня ночью, в1ые, я должен буду выбраться из этой квартиры, предпринять 1ую за все время моего пребывания здесь попытку побега : да, именно побега, хотя бежать я не собираюсь: Я просто должен во что бы то ни стало попасть туда-напротив, в запустение брошенного жилья, за окном которого на мгновение увидел его – :!Там буду я ждать: Этого человека…..

Конечно, едва увидев !такое, ты тут же вскочил со своего стула-у-стены, рванулся к окну & уставился на дом напротив, ожидая, что явление повторится и тогда ты уверишься, что то был не сон, не мысленный образ, порожденный твоим одиночеством – – : Но ничего подобного не случилось. Окно-напротив, в своем давно известном тебе убожестве, оставалось немым и темным – ведь, как ты знаешь, комната и весь тот дом брошены, пусты, там попадаются иногда разве что кошки & крысы, да еще всякие мерзкие насекомые.

К тому времени, когда ты наконец отошел от окна, вновь уселся на стул-у-стены –: беседа в Той Комнате прекратилась. !Несомненно: темнотекущее бормотание & бледно-серая пена слов, тихих&проникновенных, исчезли. ?Значит ли это, что и невзрачный незнакомец (которого ты принял за слепого, поскольку он так неуверенно продвигался вперед, ощупывая коридорную стенку неестественно-белыми руками) тоже ?исчез, испарился из квартиры, возможно, в то же мгновение, что и силуэт в окне-напротив, в необитаемом доме, – ?исчез таким же манером, как и появился: тихо, незаметно, почти бесшумно –.

– Все теперь изменилось.

Говорит женщина, и ее голос звучит глухо, монотонно: как всегда, когда она принимает к сведению неизбежное; и выражение ее лица – еще одна попытка отступить на какую-то дистанцию, отстраниться от этой новой беды.

– Ты должен уйти от-Сюда. И как можно скорее. Вот: твои вещи. Белье постирано, брюки & пиджак я отдавала в химчистку. !Одевайся. – Говорит она неожиданно требовательно, громко, поспешно & настойчиво: – Ты !должен !уйти.

Ты видишь ее лицо, приблизившееся к твоему; видишь, что попытка избежать, путем внутреннего отстранения, опасности, которую она инстинктивно чувствует, ей явно не удалась. ?Повлияло ли на нее пробормотанное придушенным шепотом сообщение странного незнакомца с белесосвинцовой кожей. ?Или, может, она случайно, в ту же секунду, что я, посмотрела в окно – туда, где я увидел его=Толстяка, – и ?тоже увидала его=там-напротив, пережив затянувшееся мгновение ужаса – : – Она все еще протягивает мне на вытянутых руках мою одежду, неподвижная, застывшая в этой позе забвения-о-себе: как, вероятно, случается с теми «путешественниками», которые, достигая какой-либо границы, всякий раз оказываются вынужденными бежать дальше, которые слишком часто уже сталкивались с тем, что им Нигде и Никогда нельзя останавливаться надолго, и потому ими овладела та отупляющая усталость, которой подвержены только непрерывно-путешествующие и непрерывно-спасающиеся-бегством; усталость, настолько про–никнутая отвращением и презрением, что эти люди даже уже и не ропщут на судьбу, от них не дождешься гневных=беспомощных возгласов типа: какая !Свинья !Боже какая !бессовестная !Свинья, – они не станут в отчаяньи метаться туда&сюда по тесной клетке своего жилища – :ничто в таком роде им не свойственно, а свойственна только 1, всегда одинаковая, последовательность деловитых реакций: ведь они, эти люди, уже вступили в ту трудно определимую стадию между привыканием-к-своим-мытарствам и безропотным-приятием-таковых, что сравнима с сизифовым трудом механиков, которые изо дня в день, приходя на работу, пытаются устранять дефекты некоей машины, хотя им давным-давно известно, что у машины-такого-типа (а они уже иногда называют ее своей машиной) неизбежно, из-за устарелости этой модели & изначально свойственных ей конструктивных особенностей, вновь и вновь проявляются именно такие дефекты – и так будет продолжаться вплоть до того дня, когда уже невозможно будет достать никакие запчасти (потому что машины такого типа окончательно устареют & их снимут с производства); или же просто – & это тоже произойдет как прямое следствие устаревания, усталости механизмов – вся=эта сложно устроенная громоздкая махина сама по себе рухнет, развалится на куски. Я ее, женщину, ни о чем не спрашиваю, она мне скажет сама, но я знаю, у нее найдутся доходчивые аргументы. Поэтому я молча беру свои вещи, 1 за другой (случайно касаясь ее рук: невесомых, холодных, как если бы мускулы и кости были из стекла –), И меняю строгий костюм (вероятно, когда-то принадлежавший ее мужу) на собственную одежду –:на !твои вещи, которые ты так давно не носил, что теперь вспоминаешь, как после окончания воинской службы ты в 1ый раз сменил убогую=армейскую форму на нормальные гражданские шмотки: это было весенним днем, и ты в тот момент вдруг отчетливо увидал, что в деревья, траву, свет и небо возвращаются присущие им краски, как если бы гигантская рука бури со свистом смела слои пепла с тлеющего под ними ландшафта и внезапно из-под всей этой свинцовой серости уже отошедшего в прошлое кошмара навстречу тебе вспыхнуло яркое живое разноцветье, – и случилось это в один из тех весенних дней, которые, можно сказать, уже принадлежат лету, слепящему свету и жаркой небесной синеве – : – Да, но сейчас передо мной !глаза….. этой женщины – эта !Тьма…..

– Дело – (неуверенно начинает она) – собственно, вот в чем: Если ты останешься, я больше не смогу публиковать свои объявления в «Путеводителе» – это он мне сказал, тот давешний=посетитель, с веснушками. Знаешь, я ведь завишу от него; он один из тех, кто может загубить мое дело….. Видишь ли, к ним уже несколько раз поступали жалобы, на тебя. Особенно постарался тот, жирный, свихнувшийся на Марии Каллас….. Хотя кто знает, спасет ли меня, если ты сейчас – (Она не окончила фразу, замолчала.)

Ты уже полностью оделся. С дорожной сумкой у ног, как пассажир, ожидающий на перроне поезда, стоишь ты сейчас перед этой женщиной, в квартире которой прожил – ?Как-долго – в качестве, можно сказать, пленника – :Нет, в двух этих словах, прожил и пленник, ты тотчас улавливаешь фальшивый тон, угадываешь досадное несоответствие : Правильнее сказать, что рядом с этой женщиной, во времени, которое – возможно, в последний для тебя раз – остановилось, сконцентрировавшись на том особом прошлом, что принадлежит исчезнувшей ГэДэР, ты со-присутствовал с чем-то; так же, как, помнится, ты и в те-годы, что предшествовали твоей эмиграции на Запад, со-присутствовал с чем-то: находясь рядом с разными женщинами и уже тогда ощущая внутри=в-себе, в присутствии этих женщин, как и вообще при всяком общении с другими людьми, затягивающую воронку пустоты – и отчаянную ярость, и яростное отчаяние, порождаемые каким-то безымянным, неутолимым голодом. Однако именно в этот, сегодняшний день Время и Прошлое с внезапностью нежданно прогремевшего взрыва обрушились друг в друга, слившись в 1 точку, в 1 неделимую малость. – Что ж, значит, это конец, – услышал я собственные слова. – Да. Конец. Тебе придется уйти.

Она подтверждает, еще тише, чем раньше, когда голосом ее временно овладели ужас и гнев. И потом озабоченно спрашивает: – ?Где ты будешь сегодня-ночью. Здесь, в этой ее озабоченности и тревоге за меня, мы с ней встречаемся в последний раз: – Еще не знаю. Неважно. Отныне, куда бы я ни подался, всюду будет одно и то же. – Случайность, наверное, но сегодня, когда мы с ней видим друг друга в последний раз, она одета так же, как и в тот 1ый вечер, когда я, будучи совершенно не в себе по причине алкогольного опьянения, наркотиков, зловещих происшествий, поднялся вслед за ее дочерью вверх=по лестнице и в струе света, брызнувшего сквозь проем распахнутой двери, впервые увидел ее, эту женщину; и сейчас светлые брючки из тонкой льняной материи так же ладно сидят на ее бедрах, а темно-зеленый пуловер тесно облегает плоский живот, грудь и плечи – и сейчас, как тогда, ты не дотрагиваешься до нее, не пытаешься смягчить расставание двух тел прикосновением: ведь сейчас не получилось бы даже такого порыва удержать мимолетную близость двух людей, какой очень часто можно наблюдать на вокзале: когда один, похоже, уже целиком захвачен только еще предстоящей ему скоростью отъезжающего – исчезающего – стирающегося из пространств и времен; другой же, который стоит среди ржаво-коричневой каменной крошки, железа & мазута вокзала, выглядит околдованным, недвижимым и не способным причаститься к скорости путешественника, – а потому их слова и фразы уже теперь кажутся разорванными, скомканными, разметанными только еще приближающимся попутным ветром, и в результате невозможность говорить, соединяясь с невозможностью расстаться, мучительно растягивает последние минуты, которые остаются до действительного, воплотившегося в реальность, отъезда –; итак, ВЫ не можете даже этого, ибо сейчас ваше реальное соприкосновение было бы менее весомым, чем воспоминание о соприкосновениях ваших тел в те остановившиеся, исполненные ожидания миги (когда ты губами искал ее лоно, ощушал на языке вкус корицы и теплой женской плоти, а ее груди, блекло-светлые утренние плоды, будто сами притягивали твои ладони –). Ты быстро нагибаешься, чтобы взять дорожную сумку, пальцами обхватываешь ручки (они, деформированные многими путешествиями, привычно ложатся в твою руку, ты и вслепую мог бы их узнать, как каждый человек распознает отпечаток своего тела в принадлежащих ему пиждаках и пальто), поднимаешь сумку с земли : только на мгновение заглядываешь ты в лицо женщины, в эти глаза….. в эту тьму….. – :потом резко отворачиваешься и начинаешь спускаться по старой лестнице, как все те каждодневные безымянные посетители, которые после поспешного соития так же поспешно сбегали вниз по ступенькам, торопясь вернуться в свою повседневность; ты не слышишь ни единого слова женщины, все еще стоящей у двери, пока, спустившись на полтора пролета ниже, не исчезаешь из поля ее зрения. Потом до тебя – все-таки – еще раз доносится ее голос, гулко разносящийся по лестничной клетке, в том же направлении, в каком движешься ты, – но женщина определенно имеет в виду не тебя, может быть, и не себя=саму (ты замираешь на истертой ступеньке, прислушиваясь к ее словам, которые так странно звучат в этом ожесточившимся=онемевшем безжизненном доме):

– Нет предела алчности & зависти тех, кто уже и так все имеет. Тот же, кто однажды увяз в дерьме, !останется в нем навсегда. – (Слышишь ты ее голос, усиленный эхом) – Чем скромнее желания человека, тем меньше шансов их удовлетворить. У меня очень мало такого, на что я могла бы претендовать, что хотела бы сохранить, но кому-то кажется, что даже это малое – непозволительная для меня роскошь. У меня есть ребенок, которого я не хотела; мужчина же, которого я хотела и к которому была привязана, повесился. 2 анекдота в одной фразе. Я потеряла почти все. Сейчас я шлюха, но даже шлюхой быть долее не могу. У меня не остается ничего из того, что еще могло бы оставаться….. – (На мгновение она умолкает, потом:) – Может, просто мои желания уже не соответствуют этому-времени…..

Тебе нечего ей ответить. И ты продолжаешь спускаться, а не возвращаешься к ней, потому что иначе тебе пришлось бы сказать, что твоя первая вылазка=первый-путь-в-снаружи не будет долгой – те же пять этажей, но только вверх по лестнице: в Доме=напротив. Там я совершу нечто, что станет важным свершением и для нее тоже, хотя она об этом никогда не узнает. В Доме=напротив, на 5ом этаже, я буду ждать его…..

Ты слышишь, как закрывается дверь. Женщина не сказала больше ни слова, подождала только, пока ты спустишься еще на половину лестничного пролета и ступишь на 1ую ступеньку после поворота (ступеньку с характерным скрипом): 1 короткая ступенька 1 короткий звук крякнувшего старого дерева как напоминание о давней близости. Уходящий, Располовиненный, один из Не-Мертвых, который молча бредет в этом пустынном пространстве и не может потерять зрение=свет-своих-очей, не может потерять слух, не может обратиться в камень–; внезапно тебе вспоминаются все твои расставания с той другой женщиной, ради которой ты приехал в Берлин, которую надеялся встретить– ?Как-давно-это-было; вспоминаются ваши расставания = захлопывающиеся двери, каждый раз означавшие радикальный разрыв, удар, который подобен поспешному затаптыванию костра И после которого гаснет свет человеческой близости. Двери всегда оказывались ножами для нанесения окончательного – разъединяющего – разреза. Как та качающаяся дверь в пограничном пропускном пункте – на Фридрихштрассе, возле Дворца Слез^[54]; & желтоватой, нечистой, захватанной тысячами потных пальцев была ее деревянная поверхность – почерневшая и липкая, с облупившейся краской в том 1ственном месте у края, за которое всегда поспешно хватаются руки, какую бы дверь они ни пытались открыть; & аллюминиевый шлагбаум наискось пересекал, или баррикадировал, проход к двери, как в каком-нибудь Мертвом Доме : эту дверь из фанеры, а может, клеёного картона, уходящие, как, впрочем, и остающиеся, могли миновать, только дав размашистую оплеуху судьбе; & за этой фанерной или картонной створкой для не-имеющего-допуска даже 1-лишний-шаг означал, в соответствии с извращенно-безрадостным демонизмом нашей низшей сатрапии, немедленный арест & последующее исчезновение; в тогдашнем – лишенном теней – неоновом мире бледные, как бы покрытые тонким слоем пудры или известки, прыщавые лица, качавшиеся над зелеными&серыми униформами, казались такими же бесцветными & на½ школярскими, как и вся=та эпоха шпиков & торгашей, которая возводилась с помпой ожесточением & яростью – а далее ее существование искусственно поддерживалось только с помощью бессчетных переливаний крови; картонная дверь, плоская и обслюнявленная, словно лицо идиота, – как!часто ты видел ту женщину исчезающей за ней, качнувшаяся створка расчленяла образ ее тела на отдельные фрагменты – еще видна 1 рука, икра, ступня, краешек платья, ниспадающего легкими воздушными складками, мелькнул словно взметнувшийся на мгновение флаг – (И тогда тебе казалось, что такого-рода расчленение есть, в определенном смысле, отличительный признак нашего времени, если не признак этого=всего последнего века, уже достигшего края пропасти, которая ввергнет его в ближайшее тысячелетие: разорванность, расчлененность: во всех ее вариациях & различиях; которая не просто навязывала чиновнические, военные, инквизиторские аспекты всех-этих проверок чистоты-совести & профессиональной-пригодности, с самого начала эпохи модерна воздвигавшиеся, как барьеры, между жизнью и: людьми и оставлявшие у расчлененных характерные стигматы, следы перенесенных ими пыток & травм, но уже давно впечатывала такого рода шифры также в мышление и: чувства подвергавшихся расчленению людей, которые в результате и не могли уже, как тебе казалось, не испытывать рабской влюбленности во все фрагментарное, проявлявшейся даже в искусстве и в эротике…..) / Напиравшие сзади выталкивали тебя из-этого-потока=обратно, в Восточную Германию, и ты спешил к мосту через Шпрее, к защищенной решеткой (тяжелой, темной & непроглядной, как сны о бегстве и смерти) стальной арочной конструкции, которая изгибалась над рельсами, ведущими на Запад, – а оказавшись на другом берегу, смотрел на длинную цепочку вагонов, в надежде, что, ?может-быть, через 1 из вагонных окон, сверкающих наподобие обнажившихся в улыбке зубов, тебе удастся еще раз увидеть ее, пусть лишь на 1 мимолетное мгновение (И, конечно, это никогда не удавалось) / И была еще одна дверь, из рифленого стекла, за которой исчезла для тебя другая женщина, так что образ ее разбился вдребезги, будто отражение на поверхности покрытого рябью светлого пруда, в котором, как тебе тогда казалось, она утонула. / И еще одна, мраморной белизны дверь, когда-то мягко закрывшаяся за тобой, – ее прикрыли с той деликатной сдержанностью и & с тем вежливым равнодушием, которыми очень богатые люди, владельцы так называемых старых состояний, умеют отгораживаться от внешнего мира, как если бы эти их качества были непроницаемой защитной стеной; тот день безмятежно блаженствовал в ранне-золотистом солнечном свете, в его теплом дыхании распускались первые грозди жасмина и сирени, а белая галька под твоими ногами напоминала о променадах между надгробиями барочного некрополя. /

ОНА больше не появится на пороге, не выйдет на лестничную площадку, да и ты ведь не остановился – то есть лишил себя последней возможности еще раз посмотреть на НЕЕ. Ты слышишь собственные шаги, скрип старых деревянных ступеней, как раньше, много недель подряд, слышал шаги клиентов (в доме царит тишина, если не считать уже замершего звука закрывшейся двери и твоих шелестящих шагов), теперь ты уподобился всем тем безымянным мужчинам на полутемной лестнице, твоя рука скользит по перилам, внизу, как ты помнишь, они заканчиваются резной головой дракона или, может быть, льва; сквозняк, вторжение воздуха из Снаружи тем ощутимее, чем ниже ты спускаешься, потом ты ступаешь на исцарапанные, местами уже соскочившие со своих мест сине-зеленые плитки, заляпаные крошащимися комьями извести&грязи, а потом дверь подъезда распахивается в бледно-коричневый свет – : Как только ты выходишь в Снаружи, шумовые шлюзы открываются и ты сразу ощущаешь на себе цепкую хватку Города. С этого момента каждый опять существует сам по себе, каждый одинок.

Но в твоих снах: В твоих снах тебе приходилось встречаться с ним вновь и вновь: С ним, этим Толстяком, обладающим благозвучным тихим голосом..... И встреча ваша всегда происходила в одном и том же месте: В 1 из опустевших помещений, в одном из разрушающихся Домов=напротив, чей выхоложенный гнилостно-горьковатый запах, запах дерьма&пыли, царящий среди запустения похожих на скелеты лестниц, лестничных площадок & жилых помещений, ты уже и раньше, казалось тебе, ощущал у себя во рту: от одного только смотрения туда, как если бы эти опустевшие дома производили особую, свойственную только им материю, пребывающую в доселе неведомом агрегатном состоянии, главные признаки которого – тонкие как пыль скопища не поддающихся определению наслоений & и та затхло-безотрадная покорность судьбе, что, подобно плесени или разъедающей металл ржавчине, въелась в поры & трещины камня, в расщепившуюся древесину балок & половиц, и продолжает въедаться глубже&глубже, размягчая, превращая в крошку все твердое, еще ей сопротивляющееся; сопровождается это непрерывным потрескиванием или похрустыванием, которое, хотя и кажется безначальным и вездесущим, подобно незаметному набуханию & лопанью древесных почек весной, но здесь=внутри представляет собой нечто противоположное росту: отъятие всякого становления, некий негативный, обращенный вспять, к исчезновению, неудержимо прогрессирующий процесс изживания-себя, – итак, это сопровождается таким вот постоянным шумом, который, похоже, способен материализовать даже серо-коричневую полутьму, ибо он всасывает ее в себя со всех сторон & превращает, так же как и все материальное, в пыль&крошку; то есть, опять-таки, трансформирует в составные части уже упомянутого особого агрегатного состояния – так что, можно сказать, этот разрушительный процесс одновременно порождает и распространяет нечто вроде неудержимо расползающейся эпидемии..... : а потому все живое, остающееся Снаружи – звуки и шумы Города, – здесь=внутри неизбежно воспринимается как дающее о себе знать из дальнего далека; причем из такого далека, которое обусловлено не столько даже пространственной дистанцией, сколько хамски-смехотворной анахронистичностью всего-живущего, если смотреть на него с точки зрения Распада, из-за чего шумы эти обретают оттенок скандальности, напоминают мыльную пену подростковых восторгов, тогда как все сохранившееся Здесь=внутри приобретает значение дистиллята, или итоговой суммы всех шумных 1разовостей, подающих сигналы из-Снаружи, или того особого цветового тона, что возникает из смешения всех существующих цветов: оно так же, как этот тон, безразлично, так же безжизненно-банально и безгранично-опасно в своем опустошающем стемлении проглатывать, стирать & подавлять любые различия, любые, даже мельчайшие особенности живого, беззащитного: лишенная блеска СЕРОСТЬ, одинаково равнодушная ко всему, что не является ею. – Итак, ты уже и прежде много раз чувствовал это, снова и снова видел, выглядывая из окна, – но теперь, когда, спустившись с 5го этажа, от квартиры той женщины, и добравшись до 5го этажа пустого Дома=напротив, ты стоишь перед неплотно прикрытой дверью (замок не то удалили с помощью инструметов, не то просто выломали) – и медленно, словно защищающую глаза ладонь, сдвигаешь дверную створку – и твоим не защищенным глазам открывается панорама, которая 1ым делом, как смертельная борьба за живительный глоток воздуха, оставляет тебе только 1 чувство, которое не выразимо в словах и которое ты не способен осмыслить; И шок, который ты испытываешь от увиденного, заставляет тебя буквально окаменеть, как если бы посреди дня, проснувшись в собственной постели, ты внезапно увидел на своих ладонях размазанные полосы крови (хотя ты ни к кому не подходил близко, ни к кому не прикасался: И все же кровь у тебя на ладонях – как ты понимаешь, не твоя – Что ?!случилось – Это !не !сон –, и ведь никакой боли ты не помнишь, нигде на себе не находишь следов ранения, только на руках у тебя эта феноменальная кровь, которая – не твоя; и все это продолжает существовать как во сне, когда даже самые ужасные сцены не вызывают у видящего-сон ужаса, а только равнодушие или оцепенелое удивление, словно сам мозг предохраняется от наихудших травм – тех, которые наносит память, – посредством какого-то вещества наподобие адреналина); итак, в тебе сейчас присутствует только 1 – трезвая, блеклая, обычно не возникающая в сновидческих пространствах – мысль: !Никогда прежде не доводилось мне бывать в помещениях, похожих на это.....

И все же не чужеродность увиденного заставляет тебя медлить на пороге, не решаясь войти: скорее, напротив, впечатление, что все это тебе хорошо знакомо, даже привычно, но так деформировано, как если бы ты услышал, что кто-то посторонний говорит на свойственном тебе языке: каждое отдельное слово взято из твоего лексикона и привычно тебе, но с ним все обстоит так, как бывало раньше в те моменты растерянности и потери ориентации, повторявшиеся у тебя все чаще, когда ты, оказавшись в знакомом месте, где имеются обозначения улиц & прочие указатели, тем не менее не мог отыскать нужного направления (ты чувствовал исходящее из твоей головы ощущение неудержимого соскальзывания вниз, к которому ты в конце концов вынужден был безучастно приспособиться – без участия воли, ничего для этого не предпринимая: просто так получалось с тобой, как с небом получается, что оно голубое – –); каждая деталь тех пространств, куда ты попадал, была тебе знакома, но детали никак не желали складываться – в твоем сознании – в знакомый путь, не помогали этот путь опознать; то же самое происходит Здесь и Сейчас: Взаимосвязь всех отдельных частностей, наполняющих Эту Комнату, не порождает никакого смысла, или: порождает такой смысл, который ты не можешь постичь. Так что язык, будто бы свойственный именно тебе, состоящий из твоих слов, внезапно оборачивается чужим языком, о котором ты ничего не знаешь и который не понимаешь. Неким языком, прячущимся за маской твоего языка: !дунь и маска эта упадет.

Сцена: жилая комната с гостями. Помещение кажется просторным, заполненным одним блоком оранжевого предзакатного света, &, как из топки, из этого помещения-логова, когда ты открываешь дверь, вырываются огненное мерцание & свечение (мне сейчас чудится, будто даже холодная пыль пропиталась смолистым запахом горящих сосновых поленьев –); & этот световой блок тяжело опирается своими пылающими красками на пол с лежащим на нем ветхим восточным ковром (в непосредственной близости от двери, на полу, – цинковая ванночка без воды, через бортик переброшена грязная рабочая одежда), тогда как проложенная до самого порога ковровая дорожка уже ухватилась за мои подошвы и упорно хочет затянуть меня=колеблющегося в эту комнату; световой блок, между тем, крошится на ее краях&кромках, становясь там двусмысленным мерцанием темноты, и запахи какого-то нагретого клеящего вещества вязким потоком устремляются мне навстречу – под ботинком я чувствую камушек – нагибаюсь за ним – и уже чуть было не схватил – светло мерцающий: зуб, !человеческий резец, там в матовой серости различим пористый выступ корня – : !теперь только я действительно засомневался, стоит ли входить, посылаю вперед, на разведку, зрение & слух – : и пытаюсь найти опору в темных, напоминающих сваи, забитые в этот просачивающийся в комнату оранжевый свет, фигурах гостей: они не шевелятся – замерли вдоль стен как черные куклы (или: как посетители выставки на галереях, перед застигнутыми подступающей ночью картинами, застывшие будто под воздействием колдовских чар или безрадостного ритма собственного, давно пресытившегося чувственного-восприятия, и продолжающие поглощать эти порции искусства..... лишь потому, что стоимость входного билета & нынешняя мода ясно показывают: данное направление головокружительно=высоко значимо); и, точно так же не имея никакого видимого источника, как сумеречно-пламенеющий свет в здесь=Внутри, изо всех сгущений тьмы гундосят & шелестят язвительные шеллаковые голоса – гул-здешней-атмосферы жужжание-слов клочки-разговоров, тянущиеся ко мне, словно щупальца дыма из открытой топки – :и я все еще не решаюсь войти, только смотрю: все предметы мебели здесь=внутри заключены в теневые кубы – искаженные контуры, странные матово-черные геральдические знаки, вписанные в оранжевый свет; все давно изношенное, отжившее, пережившее-свое-время – это даже не столько видно, сколько угадывается по выхоложенно-затхлому запаху пыли – высокий громоздкий комод (его верхнее отделение заканчивается зубчатым резным карнизом, который и сам по себе есть причудливый теневой орнамент), стекла на обеих дверцах мерцают, будто сделаны из цинковой жести (похоже, что на них грубо намалеваны какие-то надписи, с расползающимися буквами, как в словах, второпях малюемых по ночам на стенах) – люстра под потолком, оплетенная паутиной и парящая там вверху наподобие скелета допотопной птицы, – и потом испанская ширма, с изысканной ажурной резьбой по верхнему краю – через него перекинуто, определенно очень давно, тончайшее шелковое белье, с хитроумными корсетными вставками, – вероятно, белье это, если до него дотронуться, тотчас обратится в прах, так что за тонкой, как папиросная бумага, ширмой можно, скорее всего, увидеть не светло мерцающую женскую наготу, а скелет или мумию женщины; и еще: большое павлинье перо (прикрепленное к стене, чуть дальше ширмы) под давлением пыли склоняет долу свои лучистые волокна – как пальмообразные, давно высохшие комнатные растения в горшках свешивают в комнату листья –,– с каждым моим шагом=во-внутрь, в это пространство, под подошвами хрустят пустые-арахисовые-скрорлупки скомканные-бумажки, рассеянные повсюду & наверняка выпавшие из старых книг, цветы, когда-то заложенные&высушенные меж книжными страницами, и незапамятных времен осенние листья (осыпавшиеся с жестких веток, торчащих из похожей на погребальную урну большой напольной вазы возле двери), а также панцыри мертвых насекомых – : пространство никому не нужного, давно исчезнувшего & Здесь неожиданно вновь вынырнувшего на поверхность убогого интерьера : Что если, даже когда время останавливается, все-таки продолжается неудержимый распад; если сама необитаемость создает подходящее для себя пространство, особый порядок потусторонней самоорганизации, дальнейшего самосохранения; некое – ?мыслимо ли такое – хранилище запруженной, не нашедшей применения жизненной силы, столь же опасной, сколь нелепой и достойной сострадания, нечто вроде готового для использования в еще не поставленных драмах запаса той мерцающей тьмы, какую можно увидеть в рудничных шахтах, или в подземных пещерах, или в мемориальных комплексах; что если единственное по-настоящему живое – это, сейчас & всегда, и здесь как повсюду, прах..... И потому в пространстве на 5м этаже казавшегося пустым дома – над этой призрачной сценой – царит, расползается во все стороны сумеречный, напоминающий жар догорающих углей, свет, как если бы темно-красный бархат или меха сами по себе испускали в здешнем отравленном воздухе сияние – – : Укол боли в моем бедре, дающий о себе знать и где-то позади глаз : острый угол какого-то предмета мебели, тахты или кровати; быстро выброшенная вперед, в поисках опоры, рука погружается в расшитое золотом покрывало – :из-за этого женщина, сидящая в полутьме на постели, внезапно теряет равновесие (ее лицо, видимо, участвующее в немом диалоге, обращено к другому, окутанному тьмой персонажу; 1 ногу она опустила на пол, пятка второй ноги опирается о край кровати, так что колено почти касается подбородка, – и короткое темное платье высоко задралось, и матово-белым треугольником светятся трусики ; но кажется, что под ними скрывается не женский половой орган, а Ничто, как у бесполых бакелитовых манекенов, потому что уж слишком гладко облегает белый клочок материи промежность) – тело женщины, нарушив свою изящную позу, бездвижно&неловко опрокидывается на покрывало, 1 прядь ее гладких волос (жестких, как конская грива) задевает мою руку, но тонкие пальцы при падении не выпускают миниатюрный бокал с коктейлем, он не падает, более того, вопреки всем законам физики розовая жидкость не выплескивается наружу, и поверхность напитка не меняет горизонтального положения относительно стеклянного ободка (верхний слой содержимого бокала пялится на меня словно серый, лишенный зрачка глаз, припорошенный бархатистой пылью) – ; голова женщины и верхняя часть ее туловища перемещаются из тьмы в более светлую область оранжевого мерцания, и, подобно занавеске из светло-коричневых шнуров, волосы женщины, когда она заваливается набок, падают ей на лицо – она не шевелится (как и незнакомец – мужчина в темноте у стены, высокий и плотный, с которым она, как мне показалось, еще минуту назад вела молчаливый диалог); женское тело по-прежнему бездвижно лежит на боку, одна рука сжимает бокал, пальцы другой изящно раздвинуты, нога же, прежде подтянутая к подбородку, теперь застыло&деревянно дыбится в воздухе, своим нелепым и вместе с тем жутким положением как бы пародируя одну из поз полового соития – (и напоминая о лошади, которую ты видел много лет назад – мертвую, на меже в поле: между задними ногами – огромные, словно вывернутые наружу, половые губы; брюхо гротескно раздуто (и кожа белесо-коричневая, похожая на оболочку воздушного шара, уже готового лопнуть); лошадиная пасть раззявлена, зубы в ней, как грязные острия ножей; гигантские глаза животного, мухи, уже кружащие сверху, потому что их привлекает этот лишенный блеска жирно-матовый глянец; & крестьяне, которые, чертыхаясь, суетятся вокруг, пытаясь сдвинуть, столкнуть тушу в только что вырытую для нее слишком мелкую яму, но 1 передняя нога, словно корабельная мачта или рука утопающего, задралась &, вопреки всем усилиям, призрачной узловатой веткой торчит наружу, так что в конце концов один из крестьян отпиливает эту лошадиную ногу – и потом швыряет ее далеко в волнующееся-под-ветром светло-зеленое пшеничное поле – и та долго летит, кружась как хрупкий поломанный пропеллер, в дрожащем летнем мареве –) – И белосвечно падает женская рука на шитое золотом покрывало, пальцы все так же изящно раздвинуты, будто бережно держат сосуд из мерцающего темного воздуха, И под тонкими как шнуры прядями вырисовываются контуры щек – скулы – виски, – бакелитовыми на ощупь кажутся и надбровные дуги – крылья носа – И губы, застывшие в неизменной улыбке –:но и глаза и рот едва обозначены, как если бы на лицо была натянута маска из бессчетных слоев блестящей синтетической пленки, да и внутри, похоже, все залито жидкой смолой, так что ни в одну из пор этих всепокрывающих = всеохватных слоев не проникает воздух и от них не исходят ни запах, ни тепло женственности. А потому фигура эта приводит на память 1ну из тех женщин, которых во множестве можно встретить на вернисажах: в просторных музейных залах или в картинных галереях они всегда принимают столь же изящные позы, но кажутся гипсовыми статуями, облаченными в современные платья, и играют чисто декоративную роль, как те фальшивые фрукты, что иногда использутся для сервировки стола: выглядят такие фрукты красиво, но никто к ним не прикасается.

Или: это опять всего лишь 1 из моих снов: Как если бы из темноты внезапно вынырнули отполированные латунные пластины : вдруг разом зажигаются, вопреки всему здешнему мраку и еще не расшифрованным инсталляциям в странном пространстве этого «Дома=напротив», окна в квартире той женщины. : И там, словно мимолетная тень, возникает ее образ, на слишком краткое=преходящее мгновение: недостижимая теперь, ставшая чужой жизнь: – Женщина что-то делает на кухне, хватается за дверцы буфета, подходит к раковине – и быстро исчезает из светлого 4хугольника – банальная-жизнь=повседневность, такое же, по сути, После, каким когда-то, в мои молодые годы, были моменты прощания на вокзале, повторявшиеся вновь&вновь: с трудом, беспомощно и робко забрасываемые в окно поезда – с маслянисто-графитового перрона – ранящие осколки прощальных слов, среди гулкого-дребезжания-металла свистков шипения & хлопанья-дверьми; и отъезжающий=отпускающий себя, и развеивающиеся облака из пропитанного-гарью-ветра & водяного-пара; & каждое слово пожирает секунды – я еще успею сегодня сходить на огород, выполю сорняки, а завтра, – эта продолжающаяся вдали от меня, отдаляющаяся необходимость существования; и: бесстыдство 1 мертвеца=как я, который, отправляясь в путешествие, не может просто исчезнуть, принять прощание с молчаливым достоинством..... :но вместо этого продолжает цепляться плащом воспоминаний – его рукавами складками манжетами – за дверные-ручки & рыболовные-крючки чужого Сегодня, только чтобы подцепить для себя еще хоть сколько-то впечатлений, еще какие-то картинки чужой жизни – : !О если бы места Там=по-ту-сторону, где я еще недавно был, и !если бы воздух=там сгустились в 1 новую реальность (:?Что, собственно, происходит с пустыми=изжитыми воздушными облочками, которые когда-то окружали людей И в которых люди жили – каждый со своей неотступной болью, медленно умерщвляемый с помощью анальгетиков : ?Куда все это девается –) И если бы благодаря этому я !смог еще раз, теперь уже дольше, как-то соучаствовать в ее бытии.

Я никогда не спрашивал, сколько ей лет: Сколько!еще времени осталось для нее – в этой Незавершенности, которая, вопреки или: именно из-за ее профессии проститутки, из-за непроницаемости ее души придает ей нечто такое, что кажется, будто она живет в соответствии с обетом безбрачия; И меня всегда поражало отсутствие у нее каких бы то ни было интересов, что указывает на некую=определенную ущербность (единственное исключение, вероятно, – ее интерес ко всему, чего она боится: такой же ненасытный, каким у других женщин может быть интерес к моде.....); вот какова эта женщина, с ее всегдашней отрешенностью: она здесь, просто чтобы продержаться еще сколько-то. Она, что никогда не удавалось мне, давно уже отвела руки ото всего на свете – обреченная на претерпевание (то есть день-за-днем в жалком своем Снаружи ищущая только «нормального») – это лишь кажущееся неправдоподобным подлинное существование проститутки, постоянно впечатывающее в себя каленым железом идею, что нужно держаться до последнего (как ее мать в давно ушедшие годы с переводных картинок – с помощью раскаленного утюга – переносила изображения цветов зверушек ребятишек на рукава карманы или воротнички только что выстиранного, пахнущего химической весной детского белья), & именно таким образом вбирающее в себя знаки детскости, – тогда как присутствие собственного=нежеланного ребенка есть только 1, и не самая важная, часть в составе ее рассудочно-выхоложенного бытия; И теперь, много лет спустя, эта женщина, когда вновь сталкивается с настоящей весной, отказывает себе даже в самом последнем утешении, доступном для тех, кто лишился родины: в утешении, даруемом прядями солнечных лучей, растрепанных ветром, – щедро рассыпанными и белеющими повсюду ландышевыми жемчужинками – позже цветением сирени – и буйством бузины – и теми строчками, которые травой или мхом вписываются в швы старой кирпичной кладки, когда наконец, после зимнего запустения, вспыхивает на кирпичах полоненный ими огонь – :Ничего этого для нее не существует, нет никакого утешения для женщины с такими глазами..... до краев налитыми тьмой..... Когда она в первые теплые дни года шла сквозь зеленый шелест ветвей&кустов, ранним-голубым утром, – :Никаким утешением для нее это повторяющееся из года в год возрождение Природы быть не могло, ведь она знала: ее клиенты, все эти торопыги, будут снова&снова приходить, а уж в такое время года – с особой, отупляющей регулярностью, чуть ли не каждый час : их половые железы – именно теперь – будут соблазнять их на особенно тошнотворный садизм & безудержную распущенность; в Той Комнате=рядом – ½часовые сеансы самодовольного хрюканья; все то же самое: Это !работа. Понимаешь: !Моя работа, – И вспоминать о Природе она будет только в связи с таким природным явлением, как месячные. Мыльная пена, серо-голубой ополаскивающий свет, & перебранки с ребенком, всегда одни и те же жесткие слова, всегда – напрасные. Ничего в утешение, просто: еще 1 день миновал..... Ничего впереди, & ничего не остается делать – кроме Того, во что она 1нажды ввязалась & Что потом настолько завладело ею, что любую мысль вроде «Все еще может измениться=Все может повернуться по-другому» она давно с гневом и возмущением отбрасывает прочь, как сюсюканье=бессмысленное-утешение для плаксивого младенца. Правда, видимо, иногда даже ей не удавалось отогнать мысли о возможности глобальной перемены, и тогда она (если оставалось немного времени между клиентом и другим клиентом: этот жалкий промежуток, Никому-не-нужность, простой, пористый, случайно отломившийся кончик временения; а еще иногда в конце дня, когда тоже, бывает, пробиваются ростки подобных мыслей.....) – тогда она внятно, но, похоже, лишь для себя самой, бормотала: – я повешусь. Как он –:Произносилось это бесцветным тоном, в котором не было и следа паники, и звучало как логичный итоговый результат, подытоживающий серию результатов промежуточных, – закономерный настолько, что уже давно результат этот казался не просто вероятным, но столь же неизбежным, как, скажем, кровотечения, связанные с периодически повторяющимся естественным феноменом, или как то, что вечер и ночь погружают сколько-то часов одного=каждого дня во тьму; а потому ей, женщине, нужно было только дождаться, когда этот=самый результат воплотится в реальность. С другой стороны, это означало, что отныне ей ждать Нечего; что оцепенение и пустота распространились вокруг-нее, & теперь, когда такого рода исход !дейст–вительно !неминуем, у нее открылось что-то вроде второго дыхания, как если бы она испытала облегчение оттого, что предсказала именно !этот, а не другой результат, то есть что не ошиблась в своих расчетах: потому что Все теперь очевидно свелось к Тому, чем оно и было всегда, что избавляло ее по крайней мере от Одного – необходимости еще 1 раз, с самого начала, просчитать этот=весь баланс своего бытия, повторить этот=весь путь через потерянные=неиспользованные годы : –!Вечное?возвращение: Такое могло прийти в голову только садисту или кому-нибудь, кто, как некоторые мои клиенты, всегда желает получить больше того, за что заплатил. !Неепокорноблагодарю: 1 раза мне !более чем достаточно. / И эти светлые-темные осколки ее образа, эти – выхватываемые стробоскопом – мгновения былой повседневности, !как бы я хотел, чтобы когда-нибудь, хоть раз, ?если такое возможно, они сложились в одно=целостное подобие этой женщины –: мне бы еще хоть немного Еще-пребывания там, в этой квартире напротив – и тогда ты опять повернула бы ко мне лицо и я сразу перестал бы быть привидением, мертвым войеристом, который наблюдает за тобой, но о котором ты уже забыла..... Прощание с людьми бывает тем тягостнее, чем с большим дружелюбием или даже нежностью они к тебе относились, потому что ты знаешь, что это недоразумение: Тот, кто подошел бы к тебе достаточно близко, более не мог бы быть ни дружелюбным, ни нежным. Это как на вокзале, где, когда уже подан сигнал к отходу поезда, но сам=поезд еще не тронулся, с табло у тебя на глазах исчезает Все этого поезда касающееся – Номер состава Время отправления Промежуточные станции & Конечный пункт назначения, – так что и этот самый поезд, и ты=сам, в этом поезде сидящий, считаетесь уже отсутствующими, вы потеряли идентичность, бесследно вымараны, списаны со всех счетов, вас как бы вообще здесь никогда не было – давай!давай !Следующий..... А ведь ты знаешь, что уже никто и никогда не сделает большего..... в смысле готовности идти навстречу тебе. И все прочие слова застревают в моем забитом пылью горле – –

– Вам следовало бы !хоть раз попробовать это: На глазах у всех провожающих в последний момент спрыгнуть с подножки поезда = обратно в ту-жизнь..... !1апрельская шутка позвольте мне продолжить. :?Приходилось ли вам когда-нибудь видеть на лицах любимых !величайшее разочарование: Разочарование из-за несостоявшегося прощания. Ибо есть нечто худшее, чем любая разлука, – возвращение живых мертвецов.

Хорошо знакомый голос, поначалу тихий, доносящийся откуда-то из темного пространства, потом – а говорение между тем продолжается, – когда высокая массивная фигура отделяется от стены между окнами И как подвижная тень поворачивается ко мне, кажущийся более громким, И, наконец, из темноты возникает, как теневой колосс, тот самый Толстяк....., загораживает мне вид из окна на Дом=напротив; окруженный оранжевым светом, бездвижный, остается стоять по ту сторону цинковой ванночки, через бортик которой переброшена грязная одежда. Мягкий мерцающий свет придает этому вялому лицу с тонкими, почти детскими чертами оттенок грусти.– Толстяк, по-видимому, опять сумел угадать последние прокручивавшиеся у меня в голове слова – ?или же, как Тогда, в ночном баре (где я ждал одну женщину – ), я опять произнес их вслух (А тогдашнее мое намерение, вновь встретить здесь в Берлине ту женщину, – давно уже стало просто еще одним пористым воспоминанием, остывшим и пресным, как мысль о какой-то неприятности, случившейся много лет назад, на пьяную голову).

–Никто не вправе беспокоить своего ближнего, когда тот спит. Потому что у всякого, кто еще прибывает на этом свете, есть только одно несомненное достояние, – его сны.

И опять Толстяк слегка наклоняет голову и смотрит, как если бы он и вправду спал, наверх, в потолок, словно там пришпилены маленькие клочки бумаги с текстом произносимой им речи. Проследив за направлением его взгляда, я и вправду замечаю что-то вроде благословляющей надписи, какие можно увидеть над дверьми старых крестьянских и бюргерских домов, – но, вопреки общепринятому обычаю, здешняя надпись предназначена не для входящего, а для покидающего жилище: в дверную перекладину врезаны слова: НЕТ-МИРА-ЭТОМУ-ДОМУ.....

–Сны. Болтовня о снах: Похоже, я старею. То есть: снова впадаю в детство.

Переливчатый свет на его лице остывает. Его голос, шелестящий из глубины полутемного, как освещенная рудной лампой штольня, пространства.

–Всегда, еще в Те-времена, испытывал я жалость ко всем, кто был слабее меня. По счастью, таких никогда не находилось много, и потому моя жалость держалась в известных пределах.– Модрук, к сожалению, вы пришли ко мне, как скелет к врачу, слишком поздно. Мой друг. Слишком долго вы коротали время за дверью с табличкой «У.Тёс». Мне кажется, что прошло по меньшей мере семь лет –. Жаль, что для настоящей мужской=грязной дружбы у вас времени не осталось. Кроме того, ради 1 истории с 1 проституткой вы упустили множество !прекрасных историй, гораздо больше, чем может приложить 1 женщина. Час-за-часом & x-тысяч слов – passé^[55] : Вы сами себе все испоганили. Что прошло, того уж не вернешь. Каждому выпадает только 1 шанс, другого не будет. Или у вас ?так-много времени и ?так-мало фантазии. Я ведь вам говорил, что прекрасно освоился на новом !возрожденном Востоке. !Сколько всего мог бы я вам показать: !рабы отпущены на свободу, но и под жестким ослепляющим светом свободы стремится старонемецкая душа к Семейственности & Задуш.ности, то есть: На!зад к галерам, причем !добровольно. Ведь именно таким был ваш тогдашний Мятеж, ныне Музей Мирного Ревоблудия: вместо того, чтобы штурмовать свою Бастилию, вы все желали !сбежать от нее куда подальше. !Тысячи ног – марафон феллахов, бег с препятствиями: оббиванием порогов иностранных посольств, – прыжки за колбасой через дырку в заборе: «Мысль, улетающая на свободу» & «!Мы-!хотт-тим-!!прочь-отсюда» – :Хор Кроссовок под сопровождение Оркестра Потеющих Подошв; та же безвкусная клоунада, что на телеэкранах, но – покрасивше & еще менее обязывающая к еще большему Ничто. Все это и сейчас продолжается. Все это я вам мог бы показать. ?Как, кстати, вы находите ?мою Inn-Stall-ляцию НЕТ-МИРА-ЭТОМУ-ДОМУ, ?моих гостей=–здесь, которые все прибыли непосредственно из-Снаружи : Этих недоумков=детей, одержимых идеей свободы, но мгновенно сообразивших, что Такую-свободу..... ОНИ на дух не переносят. Перед покойным ныне Драконом каждый, конечно, чувствовал себя героем, !надеждой человекчества, !супер-супер-суперзвездой. Зато. !Какие праздники мы теперь получили: прежде – завывания под аккордеон гитару & концертный-органчик, сегодня – рев в стиле техно-бита: Больше 200 ударов в минуту, не говоря уже об основном тоне. Но ведь граница, по сути, означает следующее : Дружочек, после веселья: !всегда приходит !похмелье. : Замечательно, конечно, – студенческие демонстрации и стадные игрища, бЛафф-Парад + Мы-все-!одна-семья = лозунг, правда, не новый, имеет свою историю, но он действительно вас=всех уравнивает; только ведь уже слетаются на соблазнительную добычу: стервятники крупные-банки умелые-кашевары, – & все, что ни попадется им в когти, швыряют в общий котел. И ваша радость от шейка оборачивается неоплаченным чеком, а дешевые консервы – блевотиной. Но хмельные оркестранты продолжают так красиво подпрыгивать – буги-вуги хип-хеп – voilà^[56]: все !мои гости: придурковатые дети в возрасте от 8 до 80.....

–?Почему я так пуритански настроен: Ничто, Модрук, не дается даром, со времен 1го грехопадения: даже смех свой человек должен за!работать. А кредит чистой радости все живущие !давно исчерпали. Самое время поговорить..... об уплате долга. Ибо главное, Модрук, главное известно давно: Поздняя Европа – она уже с XVIII века потихоньку околевает – И все новое, что с тех пор возникало, есть не более чем кровотечения выделения горячечные-фантазии смертельно-больных..... !Вся лавочка распродается с молотка. А в результате даже !ДЕНЬГИ утратили стабильность, их, можно сказать, разжижили: Сперва Гильотина = 1е техно-шоу для безголовых, Гревская Площадь Согласия: !какие аплодисменты !какие соития в пору урожая красных-капустных-кочанов & !сколько неподдельной радости; потом был Дарвин = д-р Откер с его рецептами семейных подливок; после него – пресловутые Арийцы, любители кровяной колбасы, и сразу затем – жрецы бога Сталина, специалисты по закручиванию гаек, из Степи..... – ?Нравится вам этот налет седой старины в моем пристанище – Ну и, само собой, дальше все тоже катилось как по рельсам: ах !дзеДун: !та!рарах !бум-ля!ля & праздничные !фейерверки: все-стены-снести все-пасти-раззявить – А теперь в миске для Большого Салата заметнее всего зеленые вегетарианцы: ООН : Организация Объединенного Нонсенса – There’s no business like Shoabusiness^[57] : охотничий заповедник для тошнотворно-вульгарных фильмомахеров & бессовестных=политических клик, не говоря уже о писателишках-однодневках; !превосходная сфера инвестиций для всякого рода «комиссаров», призывающих к покаянию и получающих профессорское жалованье : куда не кинь взгляд, наткнешься на Доброго человека & Повсюду одни только праведники, вся наша Сычуань..... кишит ими – и Незабвенный ЕС : Европы Саркофаг, наполненный пеплом давно отпылавших дурацких идей: реликвиями, переходившими от одной империи к другой: от Римской – к Католической, Германской, Коммунистической, – & в итоге ядовитая смесь: Единая Европа=Сегодня, последнее мертворожденное дитя..... Выкидыш за выкидышем: у наших предшественников, в качестве средства для трескучих эффектов, еще была Дверь, после – уже никаких дверей, никаких эффектов; безгранично, повсюду – только бордельные занавески – :И бесконечные ряды !погребальных урн – И !какие, особенно на распотрошенном – пардон, расторможенном Востоке, какие ряды : неизбежные лабиринты, уводящие в степи и гораздо более длинные, чем любые цепочки огней на площадях, столь прельстительные для страдальцев-с-больной-совестью, вечно вяжущих для себя душегрейки. И еще – Часы, лишенные циферблата: эмблема круглого–дичного культур-туризма в Национальном парке Свободного Времени : Квакваченто, Ренессанс словоизверженцев, которые, когда уже не могут выдержать собственной болтовни, берутся развлекать своих ближних: & ведь каждая из этих скользких-как-мыло задниц=рож ухмыляется сверху-донизу, явственно демонстрируя свою – лучше всего оплачиваемую – тенденцию к безтенденциозности. На меня эти гладкорожие кривляки всегда производили такое впечатление, будто в прошлом над ними произвели какую-то ?нехорошую операцию: ?Может, их «истомили» –.– !А, этого слова вы не знаете, !нет-нет, к «томлению духа» оно отношения не имеет : истомить происходит от томить, и означает: довести до величайшего (физического) утомления, до мрачной апатии –:В прежние времена крестьянин, если не хотел, чтобы баран покрывал овец, истомлял его: то есть попросту до тех пор лупил дубинкой по яйцам, покуда у животного – на ближайший сезон – не пропадала всякая охота к соитию. Очень достойная=простая&действенная Мее-тода частичного умерщвления. Прежде я думал, такого рода кунстштюки проделывают только с баранами, – но, столкнувшись с этим клоповником околпаченных идиотов, понял: сей метод давно уже применяется независимо от деления на виды. Правда, как они довели до такого же состояния женщин, для меня !остается загадкой. Но: На !мой взгляд все эти кривляки несомненно заслужили бонус на удар по носу: за их писсуарно-юмористические выделения, за их шутки в стиле СА, додуматься до которых способны только закупоренные мозги евнухов, – что поделаешь, даже задница, прикрытая брюками от Армани, имеет не больше 2 половинок. И сегодня мы дожили до того, что кретины подражают кретинам же – причем таким, которые в свое время тоже подражали кретинам.

(кашляет)

–Но я думаю, мы должны устроить Покойнице=Европе !достойные похороны, она это !заслужила. (кашляет) –Я мелю вздор, думаете вы. Удаляюсь от темы. Что ж, вернемся к нашим придурковатым=деткам – да, между прочим: Я всегда голосую за Суфф-Ражи–сток и в пользу селекционно-исправительных заведений – :!Это решило бы проблему перенаселения….. :!в мировом масштабе и !немедленно –

1 – 2 шага ; половицы жалобно скрипят ; еще – известковый хруст, как если бы я раздавил пустую раковину – ну да: задел носком ботинка цинковую ванночку ;

–!Осторожнее: стойте там, не заходите слишком далеко. Я вовсе не собираюсь вас дурачить & вешать вам на уши лапшу, за неимением нити разговора. Нить – та самая, красная. Она опять здесь. Мы остановились на дураках & на похоронах Европы. Похоронам мешают эти хип-хоп-хипующие и кака-попсующие детишки в возрасте от 8 до 80…... Могли бы и подождать чуток со своим мозгопшиканьем, вы ?!не находите. По крайности, пока саркофаг еще в печи крематория. ?!Нехорошо ведь. Потом, по мне, !пусть себе возвращаются к своим пеленкам & коллективной срачке в штаны. Да, Модрук, И пусть лучше !Это происходит среди старых=руинных кулис, на-Востоке. Сколько !чудных часов вы упустили: лишив меня шанса стать вашим чуже=фюрером, сопровождающим вас от одной остановки до другой. На дорогах, & прямо среди куч собачьего говна, валяются самые-лучшие-истории. !О эта восхитительная нечисто-плотность Родины. Уже через пару часов езды на автобусе или в поезде – я намеренно начинаю с простейшего примера – возникает ощущение близости между пассажиром & его-местом-в-углу: пропахшие пылью плюшевости, как в материнской матке, эта домашняя уютственность, она и есть пра-призрак всякой оседлости….. Все это так ризомно-душевно….. Простодушные Михели^[58], сооружающие семейные гнезда….. осенние человечки – & Всему=этому каюк из-за черни….. Чернь хочет !Денег. И в результате – уничтожен порушен весь старый подпорченный хлам, который как раз и был !мягким-гнездышком для души, !ромашковым-чаем для духа. !Что же это такое, из-за чего даже самый запаршивленный угол, самая занозистая конура в исправительном заведении кажутся родными: один кривой гвоздь, трещина в потолочной балке : и достаточно, чтобы за них зацепилась фантазия с ее паутинной пылью – разве пятно от протечки на стене не ?выглядит как карта Африки – & !понеслась фантазия: в саванны джунгли & пустыни, горячий прах в раскаленную латунь солнечного ковша опрокидывая: извержение жара в цветочные ароматы тоской разведенные сиропно-вязкие, и небо как из изначальных времен ливневые потоки серые&бурые, как если бы все валуны туч разом обрушились на землю; позже луна в разрыве изодранной шкуры степного неба – чернопятнистый и лихорадяще-леденящий особый космос для всего животного в нас: мычания хрюканья рыганья клохчущего бешенства – !А кони уже скачут прямо сквозь меня !бррр –: Вот мы и вернулись к тому же: перед пыточным столбом на площадке для экзекуций, посреди утоптанного сапогами дерьма, !все-таки сохранился 1 бугорок с травой, здесь, прямо под ногами истязуемого: разве не ?похоже на !оазис – и прежде чем из осужденного сделают мясной фарш, он еще ненадолго, став маленьким жукочеловечком, найдет прибежище в чаще травных стеблей, в этих праджунглях, – ?!как. Старое, уже отжившее, остатки былого, с грязью и жиром и сором и следами шлифовки и замятыми складками и старческими пятнами и ярью-медянкой и облупившимся лаком и бороздами царапин и вмятинами на жести и чайничной накипью и отбитыми краями чашек, желтыми от человечьих зубов : !О Родина с отбитым фарфоровым уголком, Все Покосившееся Стоптанное !О Счастье, и Искореженное и Щемящее !О Оплот-для-души и Набухшее-влагой и Отскочившее-Исчезнувшее и Треснувшая Эмаль и Цветные-Осколки распущенного вязания & Прохудившееся в пыльных красно-коричневых шторах и Утреннесолнечный свет, сквозь них просвечивающий теплый как ладонь и Цветы-на-ковре, истинно-сказочные луга и Мажущееся и Крошащееся и Осклизлое и Затхлость столпов зловония, тянущихся ввысь из выгребных ям, и жесткая Россыпь Крошек….. по всей простыне и Говно – !Вот мы и до этого добрались !Как же без него !Не забыть: темные тени говна, въевшиеся в нижнее белье Оставшихся-в-1очестве !Не забыть: те семейные процессии к сортиру !Гляньте как прабабушка сегодня !Славно пока….. !О Жизнь: стиснув жемчужные зубы, трясущимися руками она роется в мусорной куче, старчески бормоча – до последнего своего калоизвержения – космический душегрейный псалом: !О Жизнь !Жизнь !Ты-так-дивно-прекрасна, – на краю Сметенного-прочь Прогорклого Скомканного, в этих Сумерках, в тепленькой Мульде, сонно подванивающей: Гниль зубного дупла, что-то бухтообразное, нишевидное, сумеречное, Половина-Наполовину: Мирная Гавань, куда тебя занесло течением, & Фьорд-Разбойное-Гнездо – Душевное со-Стояние с нашими пра-пра-предками Приливы и Отливы ощущения-защищенности, Большая-Волна=Морской-питательный-бульон: счастье для жгутиконосцев & амеб, как и для всякого-прежнего-дерьма….. началось : !А вот и песнь гоминидов Бульканье-околоплодных-вод Маточный-раствор в этих Бухтах Нишах – Влажносчастливые Глюки-Пьщего=глюкглюк – Загнивать Дремотствовать Плести-невесть-что – да, Модрук, ведь руины всегда навевают грезы о разных сновидческих строениях, так что всё руинированное становится благодатным навозным дождем для поля, засаженного нашими пустыми мечтаньми. Животные – дети – детство – :Все это прибивается к руинам. Разбитые. Расколотые. И всегда находится там какой-нибудь кривой гвоздь – половица с особым рисунком древесины – 1 бугорок с травой возле той-Стены; & последнее, что видят гляделки, прямо перед собой: кратер от выстрела в кирпичной кладке: ?разве он не похож на Большой Каньон – !Заряжай – !А, Родина наша Весьмир !Наизготовку – !Огонь: !пли !пли!пли!пли – грудь в клочья, башка взрывается, что остается от всего-Творения: 1 шмат плоти под красным соусом & Баста….. !Проехали: !Следующий для рагу….. !АпроПопо-Германии. Я всегда представлял себе die Wende, «ПОВОРОТ» – 1ый, в начале, и 2ой, в конце восьмидесятых, – соответственно изначальному смыслу этого старонемецкого слова: берут очень старый костюм и ВЫВОРАЧИВАЮТ у него карманы, И тогда обнаруживается весь=мелкий мусор, скопившийся за прошедшие дни&годы, в форме каких-то волоконец & крошек, в карманно-отечественном формате, так сказать. Ничего кроме перебродившего мелкого дерьма с добавкой зависти & искрошившихся-какашек. Запад – Восток –:Ведь это только разные соусы. И знаете, Модрук, совсем не каждого, кто подвергался угнетению, нужно по этому поводу жалеть. Многим было бы куда лучше и впредь оставаться там, где они пребывали: в ничтожестве. Я хочу сказать, никто еще не слыхал, что при тирании быдлу было труднее находить то, к чему оно, быдло, всегда стремится: Покой & Порядок, Безопасность & Довольство. Вспомните о дьяволовом копыте: И тирании не избавиться от запаха стада….. – Ну так вот, после такого выворачивания наизнанку выпущенные-из-карманов должны были, пораскинув своими задворочными и подвальными мозгами, самостоятельно&быстро найти для себя приемлемое решение. А самый короткий путь самоуверждения, Модрук, всегда назывался: Жестокость: Жестокость во всех ее разновидностях, от пинка в задницу и вышибания зубов вплоть до салата из человечьих потрохов с кусочками разможженного черепа; наших братьев наконец выпустили из эргастулума под Солнце Свободы : И началось время великих свершений – для величайших подонков. Ибо 1ым, что по-настоящему объединило немцев, была Стена ; первым же, что по-настоящему немцев разделило, стала общенемецкая денежная система….. – МочьБытьОбязанным склоняться перед чуждой силой – Наполеоном Оккупантами Партией – !вот что делает их, немцев, 1 народом ; стóит же такой дубине-сверху исчезнуть, как Ближний становится Ближайшим-кандидатом-на-растерзание….. Но !кого заботит судьба Михелии, страны заблеванных деревенских идиотов, которые давят своими жопами все, что было дадено им в их грязные лапищи как подарок – :!А, Все эти истории с той-Родины. !Ничего больше не упускать из рук. !Хватит. Вот вам мой монолог. По крайней мере, в сокращенной редакции, с быстрыми перекрутками вперед&назад, покорнейше прошу. Чтобы вы немножко развеялись. Развеяли свою привязанность к Родине….. Теперь ведь время новых историй, нового кино….. «Говорит Берлин…..» : Калмыкская мафия Балканская каморра Из глубины славянских степей тянутся к нам челночные тракты Одер в1ые за много лет покрылся льдом = отличный санный путь для улан-баторских комиссаров по трансферу принадлежащих лемурам денежных средств Закат Юртовой Транс-Европы И рвется сюда бродячий народ: / цыгане, поляки, прочий сброд :Это нам спел еще Гейне^[59]; ближний-Восток открылся, словно гниющая кость, в богемских придорожных канавах пузырится воздух свободы; между кучками говна – Тампоны «Темпо» Туристический=Мусор & Блины Блевотины; поверх всего этого – Небо Облака-Зловония Острова-Блаженных с сонмами летающих мух над разлагающейся белковой материей: tick-tack Час Пик-адоров юбчонки задрать & ноги врозь fick-fack прямо посреди говеного поля, ведь все поля луга и леса уже засеяны коричневыми пирамидками, как если бы их унаваживали потомки Гаргантюа, не знаешь, куда и ногу поставить, и ни 1 кака не похожа на другую, principium individuationis^[60], как ни крути, не похожи в плане своей кривизны и вставляемые здесь причиндалы, правда, одни только новички еще отваживаются трахаться на природе, выглядят потом, будто их выкупали в сливовом джеме, как прямоходящие щетки для унитазов – !А, подумаешь, прижмет нужда, так тут и вытравлением-плода занимаются :но !Такие плоды никогда не отправляют к прочим какам: эмбрионы пристойно собирают в специальные помойные контейнеры: !Косметическая индустрия, ?!вы-меня-понимаете, она ох как за ними !гоняется: Кремы для кожи – ?!kapito^[61]; местные дамочки, опять-таки, втирают в свои хари отходы от собственных абортов, сидя верхом на той же придорожной канаве: трахаться срать рожать или плод-изгонять : Кал Деньги & Кровь = грамматика, понятная во всем мире, & упРАЖнения в ней на обочине 1 отдельно взятой богемской дороги – Идеальный термодинамический-цикл-Карно: Тык-Тык & Назавтра весь-рынок-плоти в Кон-Тейнерах !перемещается в ньемецки земли / Смена-клиентов & Смена-языка: Со-Впадают в берлинские улицы-канавы – и совпадают: на асфальте со звездочками собачьего дерьма, в помоечных проходных дворах, где-нибудь на 5ом этаже хлева для совокупляющихся, или в каком-нибудь персональном «гнездышке любви», шелудиво-сыром: за !Дойчемарки, Дьевушка – «Главное !Крыша над головой». Сказала лягушка & прыгнула в пасть к Кроко-Дилеру !хахаха. – Кстати о пасти: Если попадешь в полицейскую облаву: !не вздумай раззевать пасть: ты, мол, !Nixverstehn^[62]. Бу?маги: !Da: тогда Alles каррашо. ?!Понни Май : Иначе распрощаешься с !Дойчмарками: !Мигом отправят на Родину – !Ах, эта Родина, наша бухая мать, в дождя ночном блеске поверх нейлонового трико (:долг, значит, придется отрабатывать), докатилась: световые змейки мелькают скользят по карамельноцветному платью, всякие прибамбасы – куколки-ораниенбуржки в белых сапожках до колен – цокают каблучками – Рынок человечьей плоти клубится испарениями несортового мяса летнего дождя выхлопных газов уличных проституток & их потно-похотливых клиентов, а также славянских «Понни Май» с большими как у кобыл влагалищами – Красочный соус лужеглубок & кака(фонически)пестр Золото опавшего липоцветья ореолами вокруг луж Редкие извержения света, дрожащего: вялотекущая неоновая малярия – Вы еще ?следите за нитью, ?!или – И переходим к !следующей части моей Inn-Stall-ляции – к ближайшей картинке – Ко –: Внезапно наступившей зиме снежным заносам шелудивому трупу исколотого наркомана На роже кроваво-бурый засохший ручеек, как будто пролили краску на растоптанный лист бумаги с детским рисунком тушью Локтевые сгибы и пятки – сплошь сине-зелено-черная гнилая ячеистая плоть, И все это на дерьмовой станции городской надземки, «Цоо», мочой измазан, такое уж ему Соборование, покойнику, новейшие рекорды вознесения на небеса – от месяца к месяцу Быстрее Выше Дальше – хоть заводи Книгу рекордов Гинесса для Небожителей – Модрук: рассказать вам ?еще что-нибудь веселенькое про Родину : Шахер-махерские гешефты Наперсточники Автоугонщики&Карманники Агентства-по-торговле-недвижи–мостью & «горячий» снос старых зданий – !А ха !хха: Вы все-таки реа!гируете. Вы находите мой монолог ?длинноватым – ?бессвязным – Вы ?скучаете – :Но я не вы, я совсем другая пара сапожек: я бы хотел видеть ЕГО=Человека-о-Многих-Головах, и как он будет качать ими на моем шоу: !лучший знак для театра, это когда вся стервозная-банда=зрителей скучает, когда ОНИ все переваливаются с одной половины жопы на другую (и обратно): каждому театральному режиссеру я настоятельно рекомендую взглянуть на свою инсценировку, с вашего позволения, a tergo^[63]: !Тогда он увидит, как в зрительном зале качаются !головы, точь-в-точь поле капустных качанов в бурю – Но я уклонился в сторону – продолжу лучше свой монолог – Вы уже ?чешете себе седалище или ?Чодругое, между – ?ногами перебираете (потихоньку, конечно, – но я слышу: половицы, знаете ли, Модрук, простая народная музыка половых досок) – !погодите !не засыпайте пока – Рас!слабьтесь. Еще 1 маленькая остановочка, на железнодорожном перегоне, так сказать, – я теперь кельнер буфета на колесах, принадлежащего ДеЭсГе^[64], и в ассортименте у меня все что угодно, вот только сваренный на старой заварке кофе, hot brown water^[65], в силу своей худосочности, к сожалению, не льется из аппарата – смертельно больно, поскольку вещество это, я говорю о кофе – : холодная торговля недвижимостью, зато горячий снос зданий, до этого мы дошли, и в этом я э-немножечко разбираюсь – Однако не будем предвосхищать события, останемся лучше на твердой почве: Асфальт блестит Кошачье золото Развеивается….. Родина хочет развеяться….. Пренцлауэр-Берг^[66] как потешный парк для Осси – !там можно разгуляться – шикарно сработанный низовой фольклор с очевидным грязненьким шармом, Кройцберг^[67] до такого ранга не дотягивает: 1ое мая=Пасха=Рождество=Сильвестр: главная линия борьбы проходит по Кольвицплац – :смертельно больной газон – редкие кустики травы и мусор и собачьи какашки – смотрится как поверхность бухты во время прилива, и посреди этой грязи малыши с их мамашами, обдуренными девицами легкого поведения, как ракообразные в выброшенных морем отбросах – из жиденького кустарника вывин–чиваются доморощенные художники-«автономы» – Новая Грязновитость : она же преж–няя ~ : Среди ее поборников найдется и парочка живописцев-свинозавров, скотин-профи, которые год-за-годом таким как я слизывали какашки с сапог, доставая языком до последней трещинки в подошве, & ведь делали это !добровольно, даже причмокивая, они и Сегодня живут-себе поживают, & даже лучше, чем прежде, – но клянусь юным !Циттербаке^[68], !какие сейчас войны битвы конфликты, с потрясанием документами штази, между одним первооткрывателем заднепроходного отверстия и другим, между теми скотами, которые предпочитают «Нуу» и «Тпру», и другими, которым милее Труляля и Траляля^[69] (все это ежедневно транслируется в прайм-тайм), с демонстрацией подлинно гэдээровской чууйствительности-и-прочее: все это гулко разносится над дворами, выгрызая шурфы во мраке собачьих ночей – темные шахты гнева отчаянья и презрения: нуууу, – И из экскаваторных=губ сквозь стиснутые зубы обрушивается вниз лавина рассыпчатой ненависти, относящейся к очередной=такой Свии!нье – глухие удары кулаков под ребра хрустко ломающаяся деревянная мебель & стаканы фарфор !Клирр !Бенц звонкие осколки криков через окно !брухх хрустальные часы обычной супружеской ночи Охотничий гон по комнатам Кресло кушетка Затем плашмя на двуспальную кровать: !ууу старый поросенок–: На том !стоим !Это и придает !самый смак: сперва семейная конфронтация, за ней, само собой, копуляция, заездить бабу так, чтоб леггинсы лопнули – звериные моорды под приветливым светом свечей глаза как у камбалы, слишком долго томившейся в Алк & Гол’е, поле обстрела & зрения, типичное для увлекающегося полит-туризмом плебса, давно промерено & изучено, так что ему, Голодающему Художнику, уже не придется гнить в саморучно обмолоченной соломе – –Ээ, !Ста-рый, ты может сегодня успел уже в?Дуть какой-нибудь фре – но такие упреки скатываются с него, как вода с хорошо намасленного бутерброда; и вот они уже подкатывают, автобусы из Кельна Гамбурга Мюнхена, вытряхивают наружу, как из ведра с блевотиной, непереваренные остатки: путешествующую чернь, полароидами обвешанных туристов, которые успешно ускользнули из своего не особо уютного Отечества & от собственных осложнений со здоровьем, чтобы по льготному групповому тарифу полюбоваться зрелищем чужого несчастья – глянь-глянь щелк-щелк & мани-money^[70] –: от неба до бездны простирается вертикаль инстинктивных влечений, и нижним концом своим она, эта вертикаль регрессии, забита в смертельно состарившегося Леви Афана=примитивное воплощение стремления к Новому Рабству – позванивают сребреники – :Все правильно, Модрук, я здесь повсюду вижу Жирляндию, страдающую от болей-в-желудке & ожирения-сердца землю, такую же малоподвижную маслянистую & киммерийски=холодную, как и этот ее прусский Стюкс, Шпрее: кривотекущий смертельно замусоренный поток, похожий на ТекучуюТяготу; Алчность Долг Зависть, асфальтовые волны, разравниваемые & разбиваемые гусиным солдатским шагом; Кхарон – хрякоподобный полицейский-поллюп (в прошлом служивший в Народной Полиции и просто сменивший форму, а в остальном, скажем так, его прежний Бис-Несс и ныне идет Кака-Бычно); все пепельно-клад–бищенское сделалось теперь бессловесным, могильщики больше не разговаривают с йориковыми черепами, ничего там на кладбищах не осталось, кроме вирусного супчика, отпузырившегося остывшего & окончательно-угасшего: не способная даже испускать ветры кучка костного мусора….. прах….. !Ах этот Вездесущий….. Жар или паковый лед: Вот в чем теперь вопрос – Прах….. Прах от растоптанных мошек – !Горы !Мусорные горы праха – –

–Вот я вам Все=это и показал. Мусорометр за мусорометром. – (Он смотрит на цинковую ванночку, через бортик которой переброшена грязная одежда, как если бы собирался прямо сейчас заняться стиркой.) –Вы, конечно, знаете мое прошлое вплоть до !мельчайших деталей: я уверен, она – (И кивает на Дом-напротив, в котором за ярко светящимися окнами находятся та квартира и женщина –) –рассказала вам, чтó ей обо мне известно. Но ваше «всё» есть лишь крошечная частичка Всего, надеюсь, мне незачем распространяться на эту тему. Ваше сердце – или: то, что вы принимаете за таковое – наверняка не осталось равнодушным к трогательной гиштории о ее муже, мужественном борце за справедливость, который принял на себя груз всех виселичных петель своего Отечества – ?!да. Так я вам кое-что расскажу об этих борцах-за-справедливость – то есть за что-то такое, чего сами они никогда не видели и чего не было и нет нигде, ни в Старой=ГеДеР….. ни в Где-бы-то-ни-было в Когда-бы-то-ни-было еще. Это всё неуклюжие=самодельные фантазии, клетушки-для-кроликов & домики-на-1-семью: Все такие скрепленные универсальным клеем «Момент» представления о Супер-Ленности Личности & ее, Личности, «Пра-Ве» – итог словесного фехтования в тумане, измышления обезумевшего разума. Как имеются люди, кажется, созданные для того, чтобы прочее человечество благодаря их усилиям двигалось вперед, так же имеются и такие, чья дурость воздействует на других, словно куча говна на мух: Все мухи непременно липнут к этой куче, люди же следуют примеру дураков. :Именно «кроткие-&-простодушные» виновны в том, что в мире царят насилие & убийство. Циники, Модрук, подобны насморку: они приходят & уходят, в определенное время года, – люди же «с душой», поверьте, куда хуже: они остаются и после завершения своего крестного пути. И трупы их год-за-годом отравляют воздух. Говорят, кто мажет себя зеленым, того сожрут козы^[71]. !?Откуда Он позаимствовал свое право раззевать пасть & сражаться с ветряными мельницами, этот глупец. И – право повеситься, когда уже не знал, что делать дальше. Башка набита сказками, из пасти – ничего, кроме безумного вздора. Поэтому эти, «с душой», должны !исчезнуть, и лучше всего – еще !до креста. Это всего лишь требование гигиены. 1ственный раз этот тюп проявил что-то вроде «силы характера» тогда, когда сам худо-бедно изъял себя из нашего мира & подвесил раскачиваться на ветерке. Только ?кто же захочет такое слушать – ведь так приятно=согревающе в своей сплошь обоссанной постельке мечтать о лучшем мире, где Справедливость и Покой текут словно молочная и медвяная реки – ?!да. Но теперь с детскими мечтами !покончено. Вам придется услышать еще Кое-что, прежде чем я с вами !окончательно расквитаюсь, обе!щаю. С У.Тёс я тоже еще не вполне расквитался. То, что я до сегодняшнего дня подыгрывал сей почитаемой мною даме, есть чистая случайность, результат идеальной констелляции: Я, знаете ли, на паях с некоторыми другими господами, являюсь КОНЕЧНЫМ ВО-ВРЕД-ПОЛЬЗОВА–ТЕЛЕМ тех, кто оказался выброшенным из своей привычной жизни. !Очень интересная стадия: Для таких остаются 3 возможности: только реагировать на происходящие вокруг изменения – атаковать самим – или оцепенеть в неподвижности, как дети Ниобеи. Из У.Тёс вышло то, чем всегда становятся женщины ее склада: проститутка, пребывающая в состоянии ожидания. Она способна только реагировать на новое. Куда интереснее ее дочь, эта маленькая стерва. Она сама=себя внесла в меню блюд, предлагаемых в заведении ее матери. Я лишь заказывал à la carte^[72]: Не отвергай предложения Ближнего Твоего. В свои 12 лет она поняла, !какой капитал & !какая власть скрываются за лицемерным фасадом. Из возмущения против сексуального использования детей не получается ничего, кроме лицемерия, и лицемерие это, как всякая ставшая товаром добродетель, всегда заключает в=себе свою подлинную себестоимость : Сперва самодовольные поборники Просвещения отняли у детей детство, превратив их в маленьких взрослых, то есть: изгнав в ставшую тогда модной систему обесценивания всех ценностей, в которой на месте Божественных заповедей утвердились принципы обогащения – карьеризма – функциональности, тогда как годы Детства, эти защитные зоны, были обречены сгорать без остатка из-за своей бесполезности; потом все пошли на поводу у юных засранцев, стали поклоняться фетишу Вечной Молодости: потому что молодые так очаровательно глупы – & еще безудержнее, чем «старики», хотят все захапывать=скупать=отбирать – : Там где-то – параграфы о защите достоинства человека, Здесь же – «защитник отечества», рядовой Повсе–дневность, который стреляет людям в затылок, & их человеческого достоинства не хватает даже на то, чтобы образовать вспомогательный глагол конъюнктива. :Тогда ?!что толку от всех этих криков в лесных зарослях СМИ : Эхо взмущенных возгласов – притягательность того, против чего они направлены, & 1 арестованный за изнасилование несовершеннолетних увлечет за собой 5 новых, таких же, – под софиты тележурналистов, в зал суда….. А с тех пор, как и вы тоже, Мой Друг&Защитник, стали трахателем ребенка, в ту-памятную-ночь – !О Вы, Модрук, конечно, думали При-этом только о ней, о той взрослой женщине, которую вы – по слабохарактерности ли, или не знаю по какой еще причине – не смогли заполучить накануне вечером : Что бы вы ни делали, ваши мысли всегда витают где-то еще, даже когда вы совокупляетесь: я нахожу это неправильным и непристойным. С той-ночи, следовательно, !эта !девочка, а не вы, стала страховым документом, обеспечивающим дальнейшее существование их обеих, матери и: дочери….. Вы, Модрук, совершенно напрасно все-это-долгое-время находились там=напротив: должен вас огорчить, но в данном фаллослучае вы были чем угодно, только не защитником & не гарантом безопасности. Ха!ха: забавно, небось вообразили себя Светильником, совершающим припостельный героический подвиг. А между тем, поединок с собственной бессонницей есть, как давно поняли настоящие мужчины, единственное героическое деяние, которое можно совершить в постели….. Что касается вашей девочки, то она в свои 12 лет осознала суть Новой Власти таких-детей & пользуется этим вовсю, избрав наступательную тактику, – безжалостная, какими могут быть только дети; мать ее не такова. Мать, начавшая с просто-реагирования, вскоре впадет в оцепенение, хотя бы по причине скуки, связанной с ее профессией. Из дочери же еще может что-то получиться, новое семя пусть медленно, но прорастает, если, конечно, не – :Но не буду заранее раскрывать вам Pointe. ?!Что же тогда, чертпобери, так долго удерживало вас у Этой=из-Дома-напротив, у заурядной проститутки моею милостью….. «!Ее глаза», слышал я ваши дифирамбы; «!Ах !Глаза» – обычные восторговыделения эстетствующих фантазеров, обожающих всё студенисто-слизистое, и помешанной на секрециях черни: детские глаза коровьи глаза куриные глаза, Глаза Обвиняющие : Эта подгнившая J’accuse^[73]-жизнь своими личинками проникает даже в половые железы & там выгрызает из собственной гнили меру-образец для оценки прекрасного….. Покачивающиеся ягодицы покачивающиеся груди щель влажная ноги искривлены (глупостью&гордостью) – :& все в таком роде: Прекрасное Пустословие по поводу желез & жировых складок – а вы попробуйте как-нибудь подойти ближе, нырните под наслоения косметики: прыщи целлюлит морщины бородавки угри и Бессмертные Слова в желе из полиграфических литер, вживленные косой Смерти в душевное сало: жутковатое, скажу я вам, зрелище – милый=согревающий римейк всего-Ночного, видеоигры как сопро–вождение к пожиранию трупов, античное свинство, воспроизводимое в подсвеченную сине-зелено-оранжевыми огнями эпоху НЕОНОлита. !А, вам ?не нравится : вы прежде так приятно=согревающе убаюкивали себя, переводя взгляд с одного грязного окна на другое, напротив, где замечали эту женщинку, &: !никогда-никогда больше, гав-гав&всхлип&вой; &: Пустословье вдоль&поперек – сильные сокращения мышечной ткани в области желудка & в паху считаются признаком Сильных-Чувств, от одной грязной фантазии к следующей, &: !Всегда наготове, ибо: !Глаза Эти !глаза – : Да вы загляните хоть раз как !следует, не стесняясь, прямо в Эти глаза женщин в наших городах : Взгляд, соединяющий в себе гниль & невыразимую-ярость, еще прежде подлинного разочаро–вания – разочарованность, холодный мыльно-щелочной раствор, бесчувственные эгоис–тически-пустые клюзы – :И эти женщины, они ведь !правы: ?!Что еще может оставаться наутро после Такой Оргии, кроме разочарования: Перспектива семейной жизни: Уехать-в-деревню Цветочки & салат сажать Подкормки от фирмы «Биобауэрн», нашей дароносицы, И: вечный-секс & вечная-беременность, и ты всегда на крючке, в 1 из 2 состояний: либо с сияюще-голубыми глазами, либо с большим туго-натянутым брюхом, потом коляска – каки – пеленки, и: ты уже бабка – прежде, чем заимела внуков…..

(Шорох из оранжевого сумрака; Толстяк, как если бы хотел мне что-то доверительно сообщить, придвигается ближе, нас теперь разделяет только цинковая ванночка) –Да и лицо этой женщины, о которой вы, Модрук, мечтали все последнее время – похоже, вы влюбляетесь, как обыватели испражняются: пунктуально 3 раза в день, – так вот, даже лицо этой женщины – как бы постоянно отсутствующее, вечно выходящее из себя; об этом неврастеники вроде вас могут размышлять !часами – :Никому и Ничему не уметь отдаться по-настоящему, хотеть Никому и Ничему – никогда – не принадлежать, !просто чтобы не было риска предстать простодушно-обнаженной и чтобы не давать повода для сексуальных фантазий, – !это и есть главный недостаток таких недотрог, делающий их хуже, чем мертвыми: вмерзшими в свое отвержение-всего-и-вся, застрявшими в своей безжизненной дистанцированности – И потом эти !глаза: это вечное стремление укрыться где-нибудь в темной щели (что всегда нравится, как все туманное, неясное, облачно-расслабляющее), делание тайн из того, что давно перестало быть тайной: это же элементарная вульгарность.

(Я слышу, как Толстяк причмокивает языком)

–Всего-навсего пустое=гладкое лицо Вечного Малыша, обиженное&обвиняющее : Это – (И откровенно срыгивает) –это больше, чем может вынести человек.

(Он зевает, потом презрительно пинает ногой цинковый бок ванночки)

–Эти глаза, полные тьмы, втолкнуть в настоящую тьму – я должен немного !подбодрить себя, вы понимаете, иначе такая тема меня усыпит; – эти глаза втолкнуть в настоящую тьму, здесь мы остановились, что это ?значит: 1 дрель 2раза приставить, & проделать 2 дополнительных тепло-влажных дыры в теле одной женщины. ?!Усекли, я собираюсь улучшить саму Природу; И вставлю потом свой член в эту 2жды кровото–чащую пустоту и кончу прямо ей в мозг. Даже 2 раза – надеюсь, настолько меня еще хватит. И тем исполню Волю Природы – а ведь Воле редко удается настоять на своем, столкнувшись с детской плотью такого застывшего лица, до сих пор Воля застревала в ней как в желе – может, потому, что Природе казалось, будто с ее конвейра и без того сходит достаточно монстров; а я, значит, исполню ее, Волю Природы: Начав с обеих уголков рта, приставив к ним по скальпелю, вырежу из этой онемевшей рожи, которую вспорю до ушей, чистый красный крик – ?что ?как : ?прекратить. Только не надо так сразу выкидывать нож в скирду, он нам еще пригодится позже, для других надрезов; & здесь и сейчас тоже, для следующего: который перережет шейные сухожилия & позвонки – И вот тогда, запустив указательные пальцы в податливые пустые глазницы, большие же – в беззвучный крик – !правильно: так держат шар для боулинга – И вот тогда в ее кровоточащее горло, отверстое и нахлобученное на мой член, как теплая влажная чашечка цветка, я кончу в 3ий раз. Восхитительно. :Здесь нет ничего патологического, Модрук, это просто восстает во мне – и обороняется – Оскорбленный Человек. Ибо !Эти Глаза Эти !Глаза: Столько обвинения в них – право, это перебор.

(Я слышу, как он вздыхает.)

–Мы, впрочем, все еще находимся на моей Inn-Stall-ляции в Осси-Парке, так быстро вы от меня не отделаетесь. Здесь повсюду вы можете видеть, помимо кучек собачьего дерьма, еще и выброшенные за ненадобностью чувства: дружба – любовь – самопожертвование – тоска скотины, согнанной к новым воротам в ад : Прежде – тот материал, из которого состояли «бархатные глаза» & человеческие Взаимо-Связи; теперь все это выставлено на Дешевую Распродажу: наутро после Оргии, где все обещания уже были исполнены & войны сделались бюрократически-мягкими, а мир – воинственным; – но я уклоняюсь в сторону – !А, кстати об уклонах: в итоге елда опять стала елдой и только, а щель – щелью, без всяких там ореолов & оснований для дифирамбов.

(Он с шумом выпускает из ноздрей воздух)

–Это !моя metier^[74], всю мою широкозадую родную страну….. И, опять-таки, одна старая истина хорошо проясняет ситуацию: !Убивать – это основа секса, убийство как таковое куда основательнее и лучше, чем секс. К тому же гуманнее, вспомните о перенаселении & всем-том-Зле, которое оно за собой влечет….. Красота творений человеческих всегда превосходит красоту самого человека как Божьего творения….. Еще одна старая мудрость. ?Видели ли вы когда-нибудь южную часть Манхэттена ночью: !Какое архитектурно-световое !Творение – :?что по сравнению с ним весь этот человеческий сброд….. на улицах.

(Может, по ходу своей проповеди он потихоньку пьет, я, кажется, слышал 1 булькающий звук, как если бы он поднес ко рту флягу –)

–Во главе любой=каждой настоящей мысли – (слышу я) –стоит преступление. Прекрасно также ядерное оружие, оно могло бы !действительно решить насущную проблему !человек, Да и проблема человечества тогда больше не стояла бы. Имей я атомное оружие: !Я бы подкинул людям горяченького, без проблем. Видите ли, перепрыгивать через препятствия я тоже умею. – (Он хлопает в мясистые ладоши) –Но я все-таки человек старо=модный, мне такое убийство-издалека представляется излишне религиозным. Я предпочитаю гаптические способы & потому устраняю не саму проблему, а, напротив, человека – из этой проблемы (мы с вами уже !далеко забрались, Модрук, но все же еще не достаточно далеко) : !Нож. Вот что надо. Загнать нож в человека – после удара он будет торчать из тела, как новый член. Пенис = выдающаяся Часть-Тела, гротескная и обсценная (с этим рифмуется: эстетически ценная), как сама Смерть – я медленно поворачиваю лезвие в теле, и оно теперь перерезает еще больше внутренностей, чем при обычном ударе. Оружие в вашей руке – !ощутите же дрожь корчи изнасилованного существа – эту теплую вибрацию в вашей ладони – !Да – рукоять ножа в вашей руке есть трензель кнут дирижерская палочка – !А !что за звуки, целый хор старых-как-умирание звуков, и сознание: Нет !никакого Спасения ни для кого, Смерть – никакой не Выход, по крайней мере, с тех пор, как чиновники научились писать это слово по буквам. Так что в ландшафте-без-Смерти остается только Убивание, Убивание все больше и дальше Убивать Убивать – –

(Я слышу, как его рука оглаживает ткань костюма –)

–!То, что происходит уже после Оргии, в нашем тошнотворно-сером утреннем свете, называется, опять-таки, ощущением своей общности. !Ах, этот семейственный настрой. Куда же без него. !Время-трапезы. Ибо сразу после удовлетворения влечения к убийству приходит – (он коротко откашливается) –Голод. Поэтому, отважусь признаться, поэтому я и убиваю только красивых людей. А это значит, что убиваю я !очень редко. Ибо я должен без омерзения представить себе, что убитых мною я потом съем. Такой подход, между прочим, исключает самоубийство – я выгляжу слишком неаппетитным в своих глазах. А нужно все делать с удовольствием. Но вернемся к вам, Модрук. Кое-какие игры с ножиком вы тоже уже опробовали. До этого мы еще дойдем. Но позвольте вам заметить: Вы – всего лишь 0 = зони^[75] = «не поддающееся спасению я»^[76], увязшее в китчевом драматизме, перетолкованном на шекспировский лад; !Какие акты, !Все пять: доморощенный философ, и – обязательная прописка, ЖЭК, Коммунальный Жилотдел, Народная Полиция & Поцелуй-Меня-в-Задницу – Футбольная-неделя & Операции-отрядов-спецназа – Периодически принимаемые Народной палатой решения относительно материального стимулирования стукачей – Заграничные-паспорта & Трудности-со-снабжением, в связи со снежными заносами в горах, Зато: !Какие праздники пьяноарии мачо-квачо-кантилены & блядства в уютной домашней обстановке, в гостиной возле голландской печки; хардрок плюс шлепанцы из верблюжьей шерсти – выпады против наипервейшего женского органа Германии: Демократического Союза Женщин – Транспортная полиция & Героическая повседневность в квартирах с крошечными душевыми кабинками – Нечистоплотные шахер-махеры & анекдоты о шахер-махерах: ?Что было после Просвещения: Буря & Натиск: от просвещения народа – прямая дорога к сексосвинству, Аннализа анализирует семейный бюджет, базирующийся на пособии-для-многодетных-семей = стратегия ее мужа-бобра: укреплять домашний очаг, вставляя, куда надо, свой «хвост» – Туш & Пфуш & Бум-Трарара во славу Мировой революции (в коричневых трениках с желто-красными лампасами), а еще: аккордеон ромашковый чай & круглосуточные шлягерпарады, прерываемые лишь выпусками цековских новостей, транспаранты с надписями «КРЕПИТЬ СОЦИАЛИСТИЧЕСКУЮ СЕМЬЮ»; – !Вы & спектакль, устроенный вами ради получения разрешения на !выезд, после чего – не прошло и ½вечности – вы вернулись назад. Кто спорит, братца своего вы разделали, и, как я слышал, недурно – для начинающего. :Но ?чему это вас научило: !«утекать»...... 1ой протечкой больше в вашей и без истекающей жизни..... стремящейся к состоянию 0. Ведь, между прочим, этот фрукт, ваш дорогой братец, тоже был 0, откатившемся от вас не так уж далеко: «Чуть хуже в хорошем, зато чуть лучше в плохом» – Шекспир. Вы и: ваш брат: всего лишь 2 бздеха из одной и той же задницы. И !вот что самое плохое в вас, зони: !Нет у вас никакого понятия о политической жизни, даже – в собственной вашей затраханной стране. Потому-то вы и ведете себя так по-дурацки: берете штурмом Центральное управление штази, но: совершенно ?забываете про архив Управления общественной безопасности, на Пикштрассе –: !Идиотизм: Вы, простофили, !никогда и не !знали, что существуют подобные учреждения. !Никогда не задумывались об этом. !Не догадывались о значении такого рода Знания=Силы: А ведь мы год за годом с кантианским терпением вдалбливали вам !это: Знание сила, – да только вы не верили, или: не понимали. И точно так же у вас не было ни малейшего понятия о том, что такое: деньги. – Все что угодно, лишь бы не быть !реалистами – лишь бы не знать о том, чем воняет из политических подвалов: соплями & живодерней, лоханями, доверху наполненными требухой отбитыми почками вышибленными зубами – ДОПРОСЫ..... Знаете ли, такое тоже случалось, иногда: ДОПРОСЫ..... – о! Никто из нас не желал связываться с «людьми духа», интеллектуалами, которые сочиняли книжки о Лучшем Будущем=ГеДэР –:!таких мы просто вышвыривали вон, продавали за рубеж или привязывали к=себе методом кнута&пряника; пряники назывались: Заграничные-паспорта & Иностранная-валюта – & !Ради этого они позволяли делать с собой все, прямо-таки !тосковали по кнуту, !добровольно спускали штаны задирали пиджачишки, !никому не пожелаю увидеть такое представление: сотни саморазоблачившихся голых задниц..... :Вы никогда не ?замечали, как !тошнотворно отвратительны, в смысле их человеческих качеств, интеллектуалы. И это совсем не случайность: Когда-нибудь даже для умнейших наступает предел: граница уже достигнута и за ней простираются обширные равнины идиотизма..... Но уже с самого начала и во все времена, постоянно, ветер приносит оттуда всякие бредни, которыми они, интеллектуалы, питают свои мозги. ?А тело: !Оно ведь хотело бы для себя совсем иной пищи, чем затхлый воздух –; любое тело состоит из плоти мускулов сухожилий костей; они наращиваются отнюдь не благодаря бредовым фантазиям, и потому-то тела интеллектуалов имеют столь уродливый уныло-пакостный вид; Мой!бог, как !уродливы были эти задницы, сотни задниц, которые проталкивались вперед & жаждали получить публичную порку, сами попарно выстраивались в очередь перед экзекуторами, чтобы не упала их курсовая цена – как кверулантов – на рынке пряников..... & быстро потом получали каждый по Дойче-Марк-пластырю на свою красиво исполосованную диссидентскую задницу; & после опять: Хныканье Вечеринки-с-шампанским & Песни про социализм с человеческим – т(о)варным – лицом – :!Чего ради стали бы мы их ?допрашивать; этих ½красных кляч добродетели & ½черных потребителей Фостан-пилюль^[77]: вся-эта-банда не стоит 1 пинка в задницу, и потому сохранила в целости свои зубные протезы– :!Нет: ДОПРОСАМ подвергалась только шваль из тех подполий, которых вообще не должно было бы быть: безработные асси^[78] тунеядцы вонючие бомжи бродяги пропойцы педики-трахающиеся-в-общественных-туалетах & беглецы-из-Республики воры спекулянты развратители-малолетних, ни у кого не вызывавшие особой любви, – Эти свиньи получили по!спра–ведливости (:что касается исчезновения подобных креатур..... то тут мы !действительно пользовались поддержкой народа, как когда-то Гитлер), мы устраняли типов, по которым ни один политжурнал не плакал & ни один петух не кукарекал, но !которые действительно представляли для нас опасность, были глубокими трещинами в фундаменте государственной власти, & отсюда: ДОПРОСЫ ПОБОИ КАРЦЕРЫ Работа, против которой все твое нутро восстает, И именно от таких шелудивых свиней оставалась вся эта грязь: отбитые почки лужи крови жидкое дерьмо блевотина всякое свинство зубчики выломанные из Венца-творения – !это и есть фундамент политики, Модрук, но ведь подобные штуки могут запачкать !ковер, отравить вкус красного-вина & красивых-фантазий – !пфу!уй: !Лучше совсем !не соваться в такие дела, ?!зачем, !Для этого есть грязные ублюдки вроде меня: вот пусть они и роются в кишках ренегатов & после еще прибирают за собой; !неет, слишком противна эта кровь, пролитая из полиэтических соображений; куда приятнее сидеть у себя дома в непроветренной комнате, но !ах с хорошими-хорошими-книжками, – слушайте, ИдиотКи – Чтобы разбираться в политике: нужно образование, зато тем, кто ратует за религию, многого не надо: комната, чтоб собраться, бутылка красного – & пошла «блаблабла», пока все не выпустят лишние газы –: Слушайте же, Придурки Второгодники Аллелуйщики-Гитаристы & Жертвы Медийной Медеи, удушающей вас словами: Не вопреки, но !благодаря вам существовали & существуют до сих пор такие типы, как я – : Даже вы, Модрук & Перекати-Поле-на-Западе, даже вы обречены пожизненно оставаться Зони, & чем головокружжжительнее размахивали вы ножом (!тут мы вновь возвращаемся к вашим играм с холодным оружием) – чтобы отделить себя от пуповины, через которую поступал яд заботливого-обеспечения-всех-ваших-потребностей и которая помогала вам обнаруживать врагов&друзей, – тем больше инфецировали себя: ибо тот нож был нечист (!Первоапрельская шутка), заражен особым сновидческим достоянием, состоящим из замкнувшейся в себе ненависти, а яд может порождать новый яд, из себя=самого, как белок порождает новый белок – : !Что вы, собственно, ?!делали там-напротив, в квартире проститутки. Вы !ничего не увидели, !ничего не поняли. Только искали & нашли старую матрицу, старый кусок протухшего жира: сон-мечту о семейной?жизни, !наконец, & это в вашем-то возрасте: ?Может, уже и индейское имя придумали для своей пассии: Лапоч-Казай-Камоя – все это так похоже на Любовь=на кухонно-шлепанцевое-тепло, на бухту феаков & Навсикаю Ночную Бабочку = Позднюю Деву, да только это !весьма рискованно, в вашем-то возрасте: вдруг забуриться в пустыню давно отжитой юности, как в мертвую матку. Да: вы !мертвы, приятель, мертвее, чем моя In-Stall-ляция в этой комнате. Вы – точно такой же дешевый китч, как и все те, что восстанут из гроба после трубного гласа; вы – как вся=эта китчевая дешевка, эта новая поросль, упоминаемая в Священном Писании : все они, начиная от аммонитян и кончая партаппаратчиками, – вечно-скандалящие-мешки с костями & ошметками плоти: ?!Где же Спасение моей души !Подайте его сюда !Оно по праву принадлежит мне !Я с-самого-начала=всегда был Доброчэловеком: наихристианнейшим из всех-христиан наиарийственнейшим из всех-арийцев наипервейшим из всех-коммунистов & лучшим папистом, чем сам-Папа : или вы, подлецы, забыли : Воскресение из мертвых относится к числу важнейших прав!человека – Так что !живее мечите манну для Едерманна^[79] –; а ваше последнее слово, Ничто, вообще убийственно – Нужно !спасаться от вас & ваших ядовитых умственных испражнений – иначе=полный-пиздец. Ибо – !Внимание: Троглодиты в очередной раз меняют свои знамена. Пещерные каракули Объявления о розыске преступников Документы штази – Больше врагов, больше чести. Орда смертельно больных вампиров. Кровожадных & жаждущих мести – до самого конца.

Тяжело, & тяжелее, чем предполагалось в момент подъема, тянет стальное навершие молотка вниз, как если бы невидимая рука тащила инструмент прямо к центру земли – рукоятка почти выскальзывает из руки, меловое ощущение, как если бы крошки известкового раствора струпьями осыпались вниз, в цинковую ванночку, где я увидел лежащий молоток, туда во-внутрь: 1 тихий жестяной шорох, как если бы упали мертвые мухи….. сверху – туда.

–И мне пришлось, значит, пока вы потворствовали своим семейственным прихотям, тратить время на наихудшее, на Искусство. Voilà, вы видите перед собой: Мое ателье.– Вы мне дали !очень много времени – так что я мог собирать & препарировать, сколько хотел, и вообще в полном спокойствии убивать то время, что вы мне дали. Моя ярость мне в этом помогла – (его голос становится более резким & режуще-громким:) –Ярость по отношению к !вам, чтобы уж все было ясно: Ибо я чувствовал, что вы не принимаете меня всерьез. Вы мне !мешаете. Вы !крадете Моевремя. !Именно: Даже !сейчас – (И внезапно переходит на крик:) –?!Полагаете, я так люблю разыгрывать из себя умственно-отсталого и возиться с этими идиотскими кунстштюками-в-пространстве. Как !если бы я выиграл свое время в !лотерее. Не !зырьтесь на меня, словно обкакавшееся дитя: !Как-долго будем мы еще ?!валандаться с этим дерьмом. !Посмотрели & !хватит всех этих прелестей из Вос- !Осторожней:

: Моя нога, прямо от двери, пинает ванночку, корябнув ее, отодвигает немного по половым доскам, до края ковра – ковер морщится – :железный молоток падает из моей руки обратно в ванночку & с дурацким металлическим грохотом ударяется о ее дно –, над переброшенной через бортик одеждой взлетают светлые облачка пыли –

(Толстяк свистит сквозь зубы:) –Ванночка тряпки пыль&грязь – недостает только колготок&ползунков для полного ощущения детсадовской эстетики : Ничто не может противостоять Новому Театральному Искусству, даже ваши ноги. – (Слышу я, как он говорит, теперь опять в более спокойном тоне:) –Ногами когда-то голосовали^[80]. Но с тех пор много воды утекло, и: вас здесь тогда не было. Вы не знаете, Как философствуют ногами. Ногам&Пòту следовало бы поставить памятник. Ладно, !Проехали & довольно болтовни. Здесь вам !не театр; & : вы и: я – мы, в конце концов, пришли сюда & зашли так далеко не для собственного удовольствия.

В то мгновение, когда Толстяк нажимает на выключатель: вместо оранжевого мерцания в комнате вспыхивает ярко-белое, сметает мягкоцветное мерцание прочь – блестит – слепит глаза –; И все тела & предметы вдруг сверхрезко вырезывают свои контуры из белого света. Толстяк теперь подходит прямо ко мне, так что я – впервые за то время, что нахожусь здесь=внутри, – могу увидеть его отчетливо: Свой засаленный синий костюм он сменил на другой, старый, но элегантный, 50х годов, из материи цвета сырого песка. Этот костюм, который явно «был в употреблении» & часто использовался, но за которым тщательно ухаживали & который искусно скрадывает массивное телосложение своего обладателя, придает Толстяку вид одного из тех стареющих джентльменов, несомненно, встречающихся во всех больших городах мира, которые ежедневно – с точностью такого же возраста часов – поднимаются из своего сумеречного жилища в подвале (который по большей части и является 1ственным помещением снимаемой таким джентльменом квартиры) на яркий свет дня, не забыв надеть старомодную фетровую шляпу, и, уже много лет не вступая ни с кем ни в какие беседы, вместе с таким костюмом, привыкшим к давно уже не меняющемуся телу его обладателя, выносят на улицы нынешнего ДругогоВремени исчезнувшие десятилетия своего прошлого.

–!Еще кое-что для вас – (слышу я:) –!Никогда больше не позволяйте мне так увлекаться говорением, как только что. Ибо кто 1нажды втянется в слушанье меня, либо хотя бы позволит мне рассуждать столько времени на подобные темы : тот !конченый человек. Оглянитесь вокруг: эта комната полна таких – конченых слушателей.

Он обводит рукой вброшенную в ярко-белый ледяной свет комнату, и жест его подразумевает не только ветхую мебель, слои серебристо-серой мерцающей пыли, покрывающей, как тонкая пористая оболочка, все предметы, – теперь, в этом ярком свете, я распознаю за стеклами шкафа еще и корешки книг, тесно прижавшихся друг-к-другу, И жирно выведенные по стеклу, как кровь расплывшиеся & потом засохшие буквы, которые складываются в: Книги виновны в создании фикции невиновности в собственном фиктивном ощущении вины; утверждение, которое кажется мне знакомым, однако попытка обнаружить его источник так же застревает в неопределенности, как бывает с напряженным усилием вспомнить забытое имя. Но не только к этому отсылает быстрый жест Толстяка; он, жест, приобщает к происходящему также и тех странных, оцепенелых гостей, которых я и прежде, в темноте, различал как некие тени, но чей облик до сих пор оставался от меня скрытым, – если, конечно, не считать той удивительной женской фигуры, которая, будучи по оплошности опрокинутой мною, так и осталась лежать на кровати, застыв в последней принятой ею позе: лицо ее с едва намеченными глазами и губами обращено к свету прожектора, из-за чего кажется, будто голова & лицо отделены от туловища; кожа на щеках на лбу и на подбородке мерцает голубоватой белизной, губы фальшивого рта раздвинуты в рассеянной улыбке.– И пока протянутая вперед, как бы скользящая сквозь помещение рука Толстяка медленно представляет мне, 1 за другим, собравшихся здесь персонажей – как укротитель в зверинце мог бы показывать своих дрессированных зверей, – я слышу продолжение его речи:

–И если вы в будущем позволите мне продолжить наш разговор: Я !покончу и с вами. Если, конечно, вы не опередите меня. Но вам это вряд ли удастся : Со мной можно встретиться только тогда, когда ты сам уже опустился на СамыйНиз. Я бью противника его же оружием, и я заразен: как Крушение&Распад. Я гублю всякого, кто сам втягивается в какие-то отношения со мной. Вступив в эти отношения, даже такой зони, как вы, вынужден будет мне подчиниться.

Яркий свет плавает и в цинковой ванночке у моих ног – : Рабочие или сам Толстяк, когда оборудовали это странное помещение, видимо, забыли в ванночке свой инструмент, как забыли и грязную рабочую одежду – штаны куртку рубашку & носки, – переброшенную через ее бортик : на шершавой, облепленной известью рукояти молотка – грубо-угловатое, отполированное ударами навершие; длинные, с ладонь, стальные гвозди, вывалившиеся из старой консервной банки & рассыпавшиеся по дну ванночки (наверняка вследствие недавнего моего пинка), как палочки микадо –, тогда как само=дно затянуто, словно тончайшим снежным покровом, известковой или гипсовой пылью, в которую тонко вписаны следы раскатившихся гвоздей, жестко ударившаяся о дно головка молотка & рукоять окружены разлетевшейся пылью как овально-зубчатым ореолом. Пыльнобелые известковые или гипсовые дюны покрывают складки переброшенной через бортик одежды сизо-голубиного цвета, как если бы хрупкая ткань всосала всю бывшую в ванночке воду И превратила ее в зернистую, пахнущую гарью пыль…..

–И !никаких больше опер, Модрук, ныне возможны только оперетты: скажем, об отмывании добела грязных штанов курток рубах & носок – так что предупреждаю: Вы !конченый человек. Мой друг. Ибо я всю свою жизнь учился, как претворять мои знания в победу. А побеждать значит быть одиноким, !прекраснейшая цена. Мои знания и мое одиночество я выкраиваю для себя из мяса этой своры. И я знаю довольно много всего – больше, чем хотели бы узнать вы. Я не хочу знать, зачем вам понадобилось Все-это знать, – пусть и у вас останется ваша маленькая=грязная тайна, хотя бы лишь для того, чтобы когда-нибудь на вашей могиле написали: Он знал, что к чему. И вы хотите то немногое знание, которое вас интересует, получить от !меня. Поэтому вы здесь. И поэтому, хотя ваше створожившееся сердце так жалобно стучит от страха, вы !должны оставаться=здесь. Ведь Вечно Жертвенное притягивает нас – : !Voilà, 1ый раунд. !Внимание, наша игра: Вы должны угадать тот момент, когда я закончу рассказывать вам ваше 1-&-Всё. Если вы ошибетесь, тогда –

–со мной будет кончено.

–Именно. На карту, как видите, поставлено просто-таки-Всё. Так испробуйте же !ваш шанс, как это делаю я, – без нетерпения, так же как !я в то мгновение, когда я появляюсь, начинаю играть в вашу игру. Вы еще ?следите за моей мыслью. Неважно, от вас это и не требуется. Я предуведомляю: Покончить с вами – вовсе не обязательно это доставит мне удоволь–ствие. Потому что Всякий-кому-не-лень тут же распознает мотив (который на самом деле мотивом для меня не является), буквально увидит его в виде заголовка-картинки, набранного крупными буквами: ОБМАНУТЫЙ МУЖ МСТИТ ЛЮБОВНИКУ СВОЕЙ ЖЕНЫ :!Дерьмо собачье. !Инфантильная чепуха. Когда я кончал с кем-то, я всегда обходился без личного мотива, без этого свойственного киклопам влечения к воздаянию. – (И опять его взгляд мечтательно, как мне кажется, блуждает по потолку) –Но в вашем случае мне придется смириться с обстоятельствами. – (Он театрально вздыхает) –Что поделаешь, не всякая работа становится шедевром & на одной неделе не бывает 7 воскресных дней.

Под каждым из шагов, пусть и совсем маленьким, потрескавшиеся половицы и мертвые насекомые (несмотря на тяжелый насыщенный пылью ковер) скрипят –. Даже если бы он, Толстяк, снова выключил свет, из-за этих половиц каждый из Других-присутствующих знал бы, где он сейчас находится & в каком направлении двинулся. ?Или: Все=это опять лишь 1 из моих снов…..

–Я начинаю. – (Говорит он) –Сперва вернемся к моей Inn-Stall-ляции, к Зверинцу, к Препарированным гостям. Между прочим, это не я, они сами себя так – зафиксировали. Не в аммиаке и не в сернокислом натрии тут дело, а в насилии. Я же – всего лишь Охотник-за-головами & Старьевщик, я беру то, что я нахожу & что нужно убрать. Я – Препаратор Старой=ГеДеР….. Скоро, кстати, ее именины, 7 октября, 7ая годовщина смерти Дорогой Не-Любимой….. ?Что сталось с После-Оставшимися, в этот Седьмой = Злой Год семейной жизни с Покойницей.– Я, с вашего позволения, попытался немножко подгримировать ее физию. !Вполне аутентичный подход : Вы=Остолопы сами охотно слушаете, когда – в книгах & на театральных подмостках – Вам-подобные изъясняются в классических метрах (:в-жизни, правда, & на-работе вы б тому, кто так говорит, просто повышибали все зубы), так что в-книгах & на-подмостках всякие там Оттошульце раззевают пасть аж на ширину александрийского стиха. : С этой 2кратной ложью вы выросли: в сплошном ряду греческих героев, включая таких-Шульце, в процессии, которая тянется от античной Греции до послевоенного-чуда-Возрождения=ГеДеР. Правда, увы, среди Этих последних греческих героев-болтливой-пасти попадались лишь мясники & живодеры, а рабочие – нет. И потому, естественно, такие-Шульце разделили судьбу мясников & живодеров: их отправили на живодерню & содрали с них шкуру, Остальные теперь: безработные, тоже герои с болтливой пастью. :И с этой 2кратной ложью, висящей мельничными жерновами на шее, вам теперь предстоит опуститься на самое дно, захлебнувшись в собственной Болтовне-под-красным-соусом…..

Со своего кресла Толстяк, очевидно, дотянулся еще до 1 выключателя: яркий свет погас, вместо него новый, голубовато-холодный сноп света упал на 1 фигуру у стены – на молодого еще, похоже, человека: лицо его, обрамленное длинными всклокоченными волосами, казалось, вот-вот утонет в бахромчатой бороде. Дырявая футболка цвета розовой мальвы, разодранные извазюканные джинсы, на грязных босых ногах – стоптанные, как у Иисуса, сандальи; и обмякшая сумка, сшитая из остатков восточного ковра, болтающаяся на веревке, переброшенной через худое плечо. На лице этого человека застыло выражение невыразимого удивления, рот раззявлен, и изо рта вываливается, как у задушенного, заплесневело-лиловый язык, как если бы этот Чужак всю жизнь носил во рту собственную Целуюжизнь & теперь пришел срок эту его Целуюжизнь выблевать –

–Позвольте, я вам представлю: Оленьесумочник^[81]. – (Слышу я смех Толстяка) – Я, между прочим, задушил его в день вашего приезда в Берлин, точнее, вечером того дня, уже после того, как мы с вами расстались: вы отправились за удовольствиями в дом У.Тёс – я же подался в грязную кафешку. С Оленьесумочником я встретился там-внутри, за нашим угловым столиком Каквсегда – мы знали друг друга и раньше, – он тоже время от времени Кое-что мне рассказывал. !Добровольно, само собой, как все эти Оченьмногие из моего Рабочего-&-Крестьянского Театра – каждый 100ый был осведомителем, как я недавно услышал: а значит, и особого нажима не требовалось, чтобы пресловутый показатель – 99,9% «Да»-голосов в пользу СЕПГ, на выборах, – лишь изредка оказывался фальшивкой. Потому что так или иначе, но свободная Воля всегда проявит себя, так было Тогда, так продолжается и Сегодня, причем она проявляет себя с особой охотой, когда можно сделать обрезание свободе Другого. Таков человек. Это мы знаем. Старая закваска, еще от неандертальцев. А отчеты Оленьесумочника: обычные мелкие какашки, семейные дрязги из подполья Ander-«Чуже»-Граунда, все то, что в этой среде представляется таким типам Им-Монетным. И каждый его донос одновременно был самодоносительством, проросшим сквозь компостную кучу мелкотравчатой мести обидчикам –:Еще пару столетий назад, когда заболевал ребенок или корова начинала давать плохое молоко, обычно находили козла отпущения среди соседей: какую-нибудь местную ведьму / Теперь для тех же игр используют «асоциальные элементы», & асоциалы вроде Оленьесумочника !всегда !Совершенно точно знали, чтó подразумевает Пара-Граф, говорящий о Несоциалисчтическом образе жизни – :?!Что было раньше: говеная куча или задница. Поверьте, Модрук, только !добровольные показания доносы отчеты осведомителей могли насытить страницы законодательных документов потребным количеством подлежащей уничтожению человекоплоти. Я позволяю вам очернять других, нести о них вздор, писать доносы или отчеты & тем самым делаю одолжение !ВАМ, а отнюдь не ВЫ – мне. Потому что из этого серого = бормотания нашептываний кваканья блеянья – только из этого и формируется для вас, стукачей, в результате вашего доносительства, что-то вроде «самости»: Получается, что вы можете : !должны в1ые в жизни сказать «я» & написать «я»….. если уж хотите отправить кого-то на горячую сковороду. Причем такое «я» не лишено приятности: вспомните хотя бы о всех тех подклобучных голубых, которые шпионили за собственными подружками и женами ради того, чтобы иметь со своим офицером штази общую тайну….. – потом, в уютном уголке их конспиративной квартиры, прямо по ходу отчета, начинались задушевные тисканья – грязная полу-эротика, микс-туры из стриптиза & бесконечной пилежки, правда ложь вымыслы, 1 грязная свинья фискалит на другую, Обмен Прыщами, пестрое Смешение-Всего-и-Вся, & все уже нераздельно, все уже сбилось в войлок, !поистине фискально-физическая близость между Грязью Мстительностью и Литературой; и Всё Это запечатлелось в особом языке, который намертво прилип к таким помещениям, как зимой прилипает холодная вонь к сортиру на маленькой железнодорожной станции : ИХ и не !остановить было с ИХ после-рапортами, ОНИ так охотно болтали, что я не успевал менять кассеты в записывающем устройстве – !Какие неповторимые исповеди Сегодня=об-исповедях-забывших….. – Кстати, если вы убьете меня, считайте, что вы убили библиотеку: Александр сжигает Александрию. Не смущайтесь, немного лести только укрепляет вражду.– Благодаря ей вы становитесь 1 из тысяч складочек в гигантском пыльном занавесе перед сценической площадкой нашей власти….. Ваши мелкие дрязги были для вас Само=Terra-π-я, а я – Терра-Пиит & Исповедник в Одномлице – Мелкопорубленное Мелкообоссанное: в любом круге всегда присутствует такое π π, щитоносцы-шильдбюргеры^[82] & меченосцы партии, & анафоры как факелы, изначально. !Ах этот Атте-Изм & его христианская подкладка, окровавленный и прохудившийся лежалый товар….. Я тоже с ТечениемЛет узнал от доносчиков Много всякого полезного. ?Не ?верите. О Мо!друк: Например, именно благодаря им я понял, !почему механизм геноцида & лагерей мог : !должен был функционировать безотказно : Ах!бросьте: Ведь не ?!верите же вы в существование целых орд Нелюдей, в выпущенных откуда-то озверелых преступников, анальных садистов, варваров, которые при виде замученных заключенных, их выбитых глаз и зубов, вываливающихся наружу внутренностей, бадей с человечьими потрохами испытывают прилив радости, у которых от вони сваленных кучами костей & гекатомб трупов возникает приятное жжение в яйцах и которые где-то в подвалах, прежде чем выстрелить жертве в затылок, заставляют ее лизать свой член, либо писают ей в рот & потом !Цак: обрушивают мясницкий топорик на ее шейные позвонки – :?Не правда ли, вы ждали Чего-то подобного, потому что давно усвоили удобную отговорку: В бункерах подвалах & темницах !Прошлого – там место таких-Нелюдей, так же, как место крыс & тараканов – во тьме&мерзости какого-то другого, более грязного, чем наш, мира….. : На самом же деле вы найдете !таких !везде и !всегда: среди специалистов по природной косметике и учителей физкультуры, торговцев фруктами и даже Санта Клаусов – во всех направлениях, куда указывает стрелка компасса, & в любое время суток; найдете и соответствующих женских особей, разных там Ильзе Кох, не забывайте о них. Ссылкой на Вытеснение (о котором Самыеумные болтают до сего дня, но, к сожалению, слишком за-умно = мимо цели) – !нет Дружочек: Даже ссылкой на это самое Вытеснение !не объяснить массовых-убийств. Потому что вытесняется что-то, как известно, всегда !После, а не !до и не !во-время подлежащего вытеснению поступка. Не помогут вам и ссылки на особенности определенной расы или идеологии : германо-галло-польско-русско-израильско-арабско-китайско-англо-конголезской – :не в идеологиях тут дело и не в религиозных вихляниях, а в Совсем-Другом и Куда-более-примитивном. Если хотите понять ?Как таких убийств, присмотритесь к обычным детям : Учиться у детей значит учиться детскости: тем отголоскам бытия, что идут от самого фундамента. Предположим, вы – :!Да: именно !вы – получили приказ. Но не какой бы то ни было, заурядный: Этот приказ гласит: УНИЧТОЖИТЬ. Вы ведь когда-то уже сказали «Да», после чего были Униформа Присяга Стрелялку-в-лапы & Шагом-марш – ну вот теперь и сидите вместе со всеми в поезде. Уже сейчас, между прочим, сидите в луже. Никакого времени на раздумья у вас нет, потому что – !Ах, & ОНИ уже перед вами, точнее, их гонят на вас: Травля, все границы открыты, для целых стай, для несметных полчищ тех, на кого нацелены Приказ & ваше оружие. ?Разве вы – профи по уничтожению, ?опытный убийца: ?вы = наудачу выбранный солдат из этого отряда, с автоматом во вспотевших дрожащих руках, уже – с полными штанами «мужества» & с приказом, упирающимся вам в затылок. !Ничего подобного, !Нет, вы ведь обычный среднестатистический человек, ничем особо не выделявшийся на протяжении своей жизни – конечно, не забывающий о долге, но очень даже умеющий оценить комфорт & прелесть чашечки кофе с коньяком; не ленивый, но далекий от чрезмерного должностного рвения; короче, простой солдат, как миллионы других – : & вот, Сейчас и Здесь, когда на вас катится эта человеческая волна, !такой-Приказ: УНИЧТОЖИТЬ: эту человеческую волну – усмирить, массу – искоренить: УНИЧ УНИЧ – – :И ведь ОНИ знают это лучше и, главное, узнали раньше, чем вы, потому и устремились вам навстречу: целая деревня целый городской квартал как орды буйнопомешанных интернатских подростков – на вас=совсем-1 обрушились такой-Приказ и: эта Атака обреченных на смерть….. крикунов, от которых шум как от стаи гиен, как от взбесившихся обезьян – ОНИ !на !вас, ОНИ !против !вас – эти орды водопады лавины – Жалобы Ругань Доводы Просьбы Мольбы Визги Проклятья Плач – без конца – Дантов инфернальный хор или Массовая паника, коллективный Амок – & один в точности как другой – те же крики, разбивающиеся на осколки вечных историй, тот же старый вздор – выкрикиваемый – сотни раз тысячи раз – !всегда одно и то же –?!Неужели?Никто-непоможет – с раннего утра и до удушливой, сожженной алкоголем ночи – ваши уши & другие органы чувств онемели, от этих визгов, от грохота & тарахтения-автоматных-очередей ?!Неужели?Никтонепоможет разорвано в клочья – Этому нет конца – Это !никогда не кончится – как если бы убитые прошлых веков восставали из мертвых – пристраивались в хвост очереди & – !Вперед, вместе с нынешними – толпа растет и растет, ИХ все больше и больше, против !вас – помните слова Ученика Чародея о порубленном венике, только тут – Тысячи новых веников, и особенно женщины, старые молодые сирены, волнами, & фабричные работницы, которые ломятся вперед с немой ненавистью с лицами как цветы из остывшего-медного-литья, & усатые старые ведьмы, под платками дубленые лица мумий, бьются как фурии, за себя & за свой «баггаш», но – главным образом против !вас: лесопилка полнится визгом, пермутируя, – новые наскоки, новые атаки: как народная песня с бесконечно повторяющимися строоофами постоянно одни и те же Жалобы Ругань Доводы Просьбы Мольбы Визги Проклятья Плач – !никто не хочет грызть зубами траву, ’зумеется нет – значит, опять те же тухлые истории снова & снова и еще 1 раз ?!Неужели?Никтонепоможет – И еще раз – следующая штормовая волна – Старые Молодые Полустарые Полумолодые Мужчины Женщины Дети, потрясая кулаками стискивая руки тянут навстречу ВАМ своих сосунков-засранцев – !Таакие невинные совсем малыши ?почему – Да: Почему, & – !какая вонь – на коленях на брюхе ползут к ВАМ, ногтями взвихривая пыль&комьягрязи, как если бы ОНИ хотели зарыться в землю, тут-же-на-месте вырыть себе массовую могилу, дышат по-собачьи, глаза распахнуты, !какие !глаза: жуткие и большие, налитые кровью – вот-вот лопнут, лица в грязи, как если бы на вас обрушились грязевые потоки, в которые кто-то высыпал корзины человеческих глаз, пена на губах, зубы ощерены как качающиеся колья прогнившей изгороди – держаться не за что – дальше и дальше – локтями кулаками коленями подошвами пинками против Ближнего !И какой град барабанная-дробь тычков ударов-в-челюсть замахов подсечек, треск костей, кровавые лоскуты кожи повсюду вплоть до самого рва – и Всё-Это еще до 1ой автоматной очереди И до последней ступеньки перед виселицей – теперь вы слышите как ржавые острые кинжалы вашу глухоту пронзают во-всю-глотку вывизгнутое ?!Неужели?Никтонепоможет – :?Что же это ?Что – !И лесть, грубый подхалимаж, с разбрызгиванием-слюны прикусыванием-языка, еще !хуже чем визг до этого – ОНИ что-то бормочут – готовы лизать вам ноги сапоги штанины руки лицо – повсюду языки повсюду слюна, блестящими нитями растягивающиеся ошметки, как будто вас тащат через озеро слюны – уже тонете Вы захлебываетесь Вы в этой сладковатой пенистой жиже из Крови Пота Волос & Плоти, вязкие сиропные волны один-единственный стекловидный мокротный блок, единая оргия гигантской плевательницы – вы погибли – сейчас вас вывернет – мычите – давитесь блевотиной – !И никто не слышит – !слишком возбужден !слишком занят собой этот языческий цирк – Кровавая похлебка Пуддинг из соплей, здесь !не до ваших приватных недомоганий – !Сла – Вас повело, вы качнулись – ОНИ прут на вас – это ?Мятеж ?Бунт –, по сути, скорее вот что: !Никто не хочет подохнуть – !никто – грызть зубами траву, ’зумеется нет – так просто загасить 1 из таких фитилей, якобы образ БОжий: так просто прищучить любую такую задницу – так нет, все ОНИ хотят дожить до ста лет до ста пятидесяти до тысячи !ха жить !без конца, как эти пни из Ветхого=Завета, а лучше всего 2жды по !вечности, чтоб заморозили их & чтоб потом оттаять: им никогда не будет до!вольно = этим-скотам : !приличный человек уже в 40, причем !без остатка, спускается в Оркус – лучше всего: Сжигать Выпаривать, тогда возвращение гарантированно !невозможно – – А ?вы, Модрук, что станет с ?вами среди этих слюней: Вы будете разорваны-на-куски затоптаны этими тысячами слюнтяев – !никакого времени для раздумий – с определенного момента, так на так, стирается разница между Взглядом-Свысока & Линчеванием….. Движущая сила всей этой механики – !Надежда – ибо !повсюду & !до-сих-пор !надежда, эта 1 особая надежда, подстерегает повсюду: и !вы, Мой Друг & Массовый Экзекутор, !вы=1 для ТЕХ – Последняя-надежда на выживание….. И ?где же ваше место, Вы, Последний носитель брючного достоинства & надежды, посреди этой паники Надеющихся: уже в одной рубахе, под массой воняющей хрипящей потеющей слюнявой ссащей плоти погребенный, от кителя вашего остались клочки И рубаха уже разодрана на полосы – :Это они, те кто лез в драку, ничего не хотели понять. !И для них то была забава, если можно так выразиться, Удовольствие от убивания – !эээээй да!вааай !Все на чужого Дяденьку-там – !ооооойй !вавававаа !Скачет-!Скачет-!Пан!Пан – дети как грозди как пьявки на&над ними (Вы уже мечтаете об Ироде – :Разве новый Ирод не: ?!Вы…..) – но вы слышите опять&опять как тонущий все то же булькающе-клохчуще-рыгающее: Жалобы Ругань Доводы Просьбы Мольбы Визги Проклятья Плач – Вот и они опять старые ведьмы с тремором & грязными-лапами, личики под платками сморщились как печеные яблоки: Не !меня Вашмилсть ваше высоко Блаародие Вашсветлость: вон-!того: Лучше вон-!того снять с транспорта отправить на виселицу в душегубку, визжат эти печеные мумии вам в уши: Ведь он, я знаю на!верняка, он Анти(христ ~ариец ~коммунист –:по произвольному выбору & в любое время можно дополнить конкретизировать расширить – если не 1, так другое, какой-нибудь повод, чтобы угробить Ближнего, всегда найдется –) !Другого-того лучче возьмите милстив Гсп’дин, !я же могла бы Вам очень-очень !пригодиться, Господин Генералкайзер, о !я Всё знаю об энтих других, я Вам !много чего могу рассказать, Инфо Мацу Инфо Мацу !О каку Инфо Мацу !я могла бы Вам предоставить, !Всё & только для !Вас, Ваш-милстив-благо-высокородие, возьмите же вон-!того, только !не. !Меня: !Меня Господин !Меня прикажите !отпустить – :хотят выйти сухими из воды ?!Неужели–?МНЕ-Никтонепоможет – а Ближнего к дьяволу, пусть себе окочурится, негодяй, пусть из него сделают размазню, пусть болтается на виселице, грязный подонок, – !мне !наплевать: Присыпят его известью & !баста – !проехали: Только !я!я=один-единственный: Десятьтысяч раз Сотнитысяч раз: Восемь Миллионов хотят выйти сухими из воды – каждый сам для себя Адам Ризе^[83] – снова И снова, опять: Жалобы Ругань Доводы Просьбы Мольбы Визги Проклятья Плач ?!Неужели?МНЕ-Никтонепоможет – !Какие вопли болтовня пустословие & невнятный лепет, а небо грозный бетонный свод, один из фабричных корпусов универсума полнится гулом визгом неистовством человеческих голосов-пуансонов….. работающих бесперебойно безжалостно непрерывно & в наглухо замкнутом помещении – : !ЭТО УЖЕ ЧЕРЕСЧУР ДЛЯ 1 ЧЕЛОВЕКА !Такого не выдержит ни одна простая душа. И !Такого ни одна простая душа не должна выдерживать. Гонимое такой нуждой, Модрук, Внутреннее обрушивается в подвал, в подвальное хранилище Детского Мировосприятия: !Довольно Я больше не могу !Этого ни видеть ни слышать не хочу больше !!!прочьпрочьпрочь: Пусть это !уберется !прочь от меня !!прочь Хочу чтобы !!!прочь: Пусть оно !наконец!наконец будет !!!!МЕРТВЫМ – : – & Спуск курка (!какое !незаметное движение), & магазин за магазином рас-стреливаются, пока не раскалится ствол – потом немного покоя, немного пахнущей порохом и кровью Тишины – : Учиться у детей значит учиться убивать. Потому что !Вот что значит по-детски: грубо хаотически зверски жестоко непредсказуемо & эгоистично, жадно исподтишка плаксиво мстительно злокозненно, яростно и сатанински-ужасно, – таковы, между прочим, все сны: дикое мышление, не знающее никакого удержу. Трусливо=криминальный ум, уже из-начально; И потом, и прежде всего – все те же вирулентные гадкие Киллеркиндеры….. :!Вот что значит детскость, а вовсе не то, что ошибочно принимают за таковую, – миловидность и невинность. Если считается, что детское = неиспорченное, я лучше буду возносить хвалы Испорченности. Пусть малыши приходят ко мне, напевал себе Хаарман^[84], По/кус/очно. Животное начало, заставляющее искать друг друга – & находить в свиных закутах текущего мгновения. Избыток чувств без какого-либо основания, который гонит животных друг=к=другу & напускает их другнадруга. Они втискиваются другвдруга. Потому что возле каждого такого счастья их подстерегает Семигодинная Пустыня Беды….. ?А ?!вы : Тот-Приказ об убийстве….. ?Помните. Или уже ?забыли из-за столь-обильного=красивого словоблудия по поводу инстинктивных ?!влечений. ?Усекли, Модрук, она функционирует очень просто: вся эта машинерия массовой резни. Чтобы поддаться ей, вы должны лишь покоиться, как в топкой луже, в своей детскости, ну и еще оставаться в достаточной мере человеком, !этого вполне хватит для всего….. Сегодня, когда все границы рушатся, четко просматриваются основы любого общества : бойня & путь туда – –

?Или: это опять всего лишь 1 из снов….. Толстяк и его голос, как если бы он говорил по ту сторону толстого, запыленно-серого стекла –

–Да, !Тому, о чем я догадывался и раньше, меня !по-настоящему научили ОНИ=осведомители: !Такое знание я накопил в ходе моих разведвылазок вместе с прохвостами вроде Оленьесумочника – или, наоборот, в ходе вылазок против них. Между прочим – (Толстяк подходит к препарированному телу, как прозектор, читающий лекцию студентам-медикам, к своему демонстрационному объекту) –я его тогда, после нашей с вами встречи в кафе, придушил в одной темной подворотне, и виноваты в этом именно вы, Модрук. Я думал, что, пробыв часа 2 в доме У.Тёс, вы вернетесь; чтобы пригласить вас на ужин – в качестве, так сказать, прелюдии к нашей маленькой партии между Врагом & Врагом, – признаюсь, на это у меня не хватало средств. А я хорошо представлял себе, !Какой !Голод вы будете испытывать после девяти часов в поезде + посиделок в доме У.Тёс. Так что мне непременно нужно было заполучить портмоне Оленьесумочника. Он битых=два часа выпендривался передо мной, делая вид, что прекрасно обходится без меня & без вознаграждений-за-осведомительство. !Вшивый засранец: вся его болтовня – сплошной туман и бесконечные низменности. Кроме того, должен признаться – (И меж смакующе-выпяченных губ треугольно показывается розовый кончик языка, когда Толстяк опять мечтательно устремляет взгляд кверху, к воображаемой приколотой там бумажке с текстом его речи –) –итак, должен вам признаться, что я !Всюжизнь являюсь поклонником хорошей и обильной еды. Мое любимое лейб-блюдо мне подают в одном особенном мм-ресторане не очень далеко от Берлина. Это местечко я знаю еще по прежним временам, как и тамошнее фирменное блюдо: Гуся, изжаренного заживо. Да-да, я не шучу, слушайте внимательно: Рецепт французский и восходит к XVIII веку, эпохе утонченных удовольствий и рафинированных жестокостей. Процесс приготовления напоминает хирургическую операцию: Гуся – ощипанного, за исключением головы & шеи, – помещают на специальную кухонную плиту, в середину огненного кольца. В этом кругу, вокруг гуся, стоят несколько горшочков с жидкостями (пряностями, смешанными с водой медом & солью); гусь, на горячей плите мучающийся от жажды, постоянно пьет оттуда & таким образом сам себя приправляет, изнутри. Пока жар постепенно усиливается, гусь пытается убежать, но потом становится вялым, и потому помощники повара должны постоянно удерживать его на плите, внутри огненного круга, !не подпуская слишком близко к открытому пламени, иначе он задохнется от жара; тем временем другие помощники, периодически охлаждая водой его мозг & сердце, уберегают гуся от преждевременной смерти. Приготовление этого блюда – сложный процесс, занимающий много времени. Как только всем становится очевидно, что гусь вот-вот упадет, наступает главный момент. Ибо кульминация, в случае удачи, такова: Когда хорошо поджарившегося – снаружи – гуся подают гостям & le Trancheur^[85] делает 1ый надрез : гусь должен !вскрикнуть. Этот вскрик и есть, собственно, главное событие. Я слышал такое несколько раз, и знаю, как это всегда волнительно: ждать, будет ли вскрик, и насколько громкий. – !Вот что я называю Хорошо Поесть. Вы, конечно, вольны оставаться при своих «кнедликах с зеленью» – и каяться, если иногда все-таки позволите себе полакомиться мясцом, перед Тёсихой. Я же !знаю, к каким Неандерталиям восходит наша любовь к мясной пище: человек до сих пор остается существом плотоядным, это видно уже по строению его челюсти. Человек = Человек, а кухня и пыточная камера : два места, где он с незапамятных пор выступает в своем типичнейшем проявлении. Тот же, кто портит себе удовольствие от мясной пищи & добровольно превращает себя в травоядного козла: тот дает волю своим властным инстинктам в совсем иных угодьях. ?Задумывались ли вы когда-нибудь, сколь !многие интриганы&карьеристы, люди весьма нечистоплотные внутри и снаружи (а то и хранящие у себя в подвалах гекатомбы трупов): были Вегет-Ариями, вспомните об Адольфе….. Кстати, этот рецепт с гусем происходит из кулинарной книги, которая называется «Наставление в наиполезнейших искусствах для особ женского пола, живущих как в городах, так и в сельской местности», – я сохранил это название в памяти, !какой эпикурейский слог – –

–Даа – (выпевает его светлый голос, и Толстяк снова устремляет мечтательный взгляд к паутинной тьме в углу под потолком) –Хорошее питание во дни моей молодости / Помогало мне потом терпеливо сносить всякое дерьмо. А теперь, когда дерьма вокруг еще больше, у меня Зверский Голод и: Ничего, чем я мог бы его утолить, – мне, чувствую, еще придется грызть траву –

(:??!Увидел ли он: инструмент в моей руке, молоток….. Про!клятье Дерьмо собачье – оно все-таки сверкнуло, стальное навершие, ударная поверхность, он увидел наверняка – Про!клятье Будь оно про!к –)

(Губы его капризно надуваются в ответ на собственное замечание,

(может – может он ?все-таки ??не ???заметил –)

потом, как бы внезапно протрезвев, Толстяк барабанит жирными пальцами по своему животу) –Уди!вительно, что я не растолстел еще больше – (и откашливается) –Ну так вот, ваше сидение в обиталище У.Тёс, или, точнее, на подступах к нему, превратилось в долгое высиживание неизвестно чего: в течение семи дней семи недель или даже семи лет –. И мне, соответственно, пришлось : !удалось тогда наесться за нас двоих, за восемнадцать часов в дороге, в поезде.

Кончиками пальцев дотянуться до цинкового дна ванночки – вычистить бы эту жгучую пыль из-под ногтей – :?может ли быть такое, что молоток вроде стал ?легче, как игрушечный, как если бы в этой лохани без воды его все-таки что-то выталкивало наверх – или как если бы сила тяготения здесь внутри-в-комнате вдруг уменьшилась : Рукоять, кажется, сама скользит навстречу моей руке – ?или: это опять лишь 1 из моих снов….. в то время как брошенная поверх прочей одежды куртка с хриплым шуршанием сползает с края ванночки И, раскинув рукава, лениво раскладывается на полу –

–!A-про-Попо Востока – (слышу я продолжение речи Толстяка, теперь опять удобно развалившегося в глубоком кресле) –Польская пословица: От убийства недалеко до кражи, от мошенничества – крошечный шажок до лжи.– Да: правильный взгляд на жизненные обстоятельства !действительно можно обрести лишь после 1-го убийства. Прежде слишком многое тебя сдерживает, препятствия всякого рода & Сильнейшее из них: сама-Жизнь, подавляющая своим могуществом. Но, стоит только убить человека, это самое могущество Жизни оказывается совсем ничтожным. Как если бы ты сорвал с Жизни маску – теперь она мерзнет, Могучая, и дрожит – И ты вдруг видишь перед собой зареванную рожицу малыша. Оленьесумочник – не 1ый & да!леко не лучший из моих мертвецов – но присмотритесь к нему – (Толстяк встает с кресла, постукивает длинными ухоженными ногтями по похожей на личину из папье-маше восковой щеке «препарированного» : потом дотрагивается большим и указательным пальцами до как бы застрявшего при попытке вывалиться наружу, покрытого серым налетом языка – И после что-то оттирает с кончиков своих пальцев, как если бы при прикосновении что-то к ним пристало. Только при !таком освещении и только !теперь то, что вывалилось изо рта мертвеца и что я ошибочно принимал за язык, обнаруживает себя – как человеческое сердце – ?или: это опять лишь 1 из моих – – :я вижу, как оно, это сердце, бьется, пульсирует – это сердце: оно !живет – –

Толстяк, оглушительно расхохотавшись, показывает на выключатель, привинченный к локтевому суставу убитого, на заметные у него под подбородком и за ушами тонкие соединительные проводки; все это «сбацано» по-дилетантски & вроде как в спешке, к тому же, чтобы вмонтировать механизм сердца в ротовую полость, Толстяку пришлось выломать у мертвого 1 зуб, задвинуть аппаратик, величиной с сигаретную пачку, в глотку & закрепить его там 1 гвоздем, забитым через эту дырку между зубами в нижнюю челюсть. В этом, как и во всей инсталляции, не чувствуется ни малейшей попытки скрыть искусственное, аппаратуру, – скорее уж такую очевидную Сделанность нужно расценивать как еще одну ступень унижения, еще одну, последнюю степень хамского надругательства, учиненного над этим мертвецом…..

–С сердцем на языке говорить неудобно. Или вы все-таки его ?поняли, моего дорогого гостя, ?!Оленьесумочника. Похоже, сказать он мог не так уж и много. Неизменное дежурное блюдо Народной Кухни: фантас-тическое-жарево из Расчленёнки Трахомудии Лабуды^[86] –, ради удовлетворения потребности в нем создавались порой весьма серьезные общественные институты :!Ах, но я этим СЫТ по горло, этим бесконечно кромсаемым рагу из потрохов. Что ж, таков Народ. Что касается этого маленького намека на мои гешефты с-ээ: переправкой за границу человеческих органов, то, надеюсь, вы на меня ?не обиделись. Мы, мой прежний=работодатель ГеДеР & я, мы=Себе тогда натырили из!рядно девизов благодаря этим мда=контрабандным кровяным консервам….. : Забирали у лохов-с-Запада их абортированные эмбрионы, и за это, как за хранение отходов….. нам же еще неслабо !платили: Понимаете: из мусора & потроховой размазни получались настоящие бабки=твердая-валюта. А чуть позже мы, ГеДеР & Йа, – вот в чем !соль анекдота – :эти=их кровяные консервы=отбросы перефасовывали & !продавали-обратно: !Тот же препарат, ну и, конечно, !снова получали за него бабки=твердую валюту. Учитесь, Модрук: Такая цель оправдывает такие средства, ибо кто со средствами, тот так и так прав & на цель ему наплевать : Как бы то ни было, в этом состояла моя повседневная работа=моя миссия. Поэтому мне было бы !искренне !жаль, если бы Оленьесумочник нарушил сейчас взаимопонимание между нами, в такой праздничный вечер. !Признай. – (И его голос вдруг звучит резко, как приказ, однако прежде, чем Толстяк договаривает слово, он, Толстяк, вновь соскальзывает к обычному своему льстивому тону – будто, скинув уличные ботинки, сунул ноги в шлепанцы; так и кажется, что он дружески хлопнул меня по плечу) –Признай-юсь вам, Модрук, что я не раз уже задавал себе вопрос: Почему, сопсно, ты Всем=этим занимаешься, этим Выслеживанием Преследованием Убийствами. – (Он останавливает механизм, сердце во рту мертвеца перестает пульсировать –, Толстяк опускает глаза, подходит, в1ые, чуть ли не вплотную ко мне И вдруг требовательно вздергивает подбородок) –И знаете, !что я себе на это ?отвечал – (стаккато его дыхания мне в лицо) –:Потому что это дает такое !ДЬЯВОЛЬСКИ ПРЕ!КРАСНОЕ САМО!ОЩУЩЕНИЕ.

Он с видимым удовольствием вновь устраивается в кресле, небрежно закидывает 1 жирную ляжку на другую, смотрит теперь прямо на меня. И ждет. Отголоски его слов орнаментально впечатываются в насыщенный тенями и пылью свет этого помещения. А между тем, к здешнему затхло-холодному горьковатому воздуху давно уже, как я чувствую, подмешивается что-то другое, что и запахом-то не назовешь, а скорее догадкой, какая может возникнуть в давно уже не функционирующих, давным-давно растерявших свои прежние запахи секционных залах: ведь даже и в примыкающих к ним бывших каморках для персонала & канцеляриях что-то – оставшееся от трупных испарений & от давнишнего деловитого расчленения тел & от стекавшей в специальные желобки крови, – кажется, обволакивает липкой невидимой пленкой каждую молекулу воздуха: так что при каждом выдохе посетителя, с каждым произнесенным здесь словом вновь приводимая в движение, обретающая способность трения &, так сказать, перемешиваемая в этом воздухе Тогдашняя Вонь, тепло-стеклянистая как все потроха и сладковато-липкая, от давно отошедших в прошлое рассеканий человечечских тел, все-таки воспринимается нюхом, снова&всегда: как остаточный запах трапез киклопов-каннибалов –

Толстяк замолчал, он шумно дышит через нос, как если бы выталкивал наружу колечки сигаретного дыма – в помещении же ощущается теперь что-то наподобие черного наэлектризованного дыхания, неумолчный шум в этом бездвижном воздухе, как при медленном приближении к отдаленному водопаду все-таки уже бывает слышно что-то: что-то глухо рокочущее Не-Обособленное, наполняющее своим гулом огромные пространства, что могло бы быть и шумом ветра, но отличается от производимых ветром шумов постоянной, неменяющейся, жутковатой равномерностью звука, – оглушающее силовое поле здесь-внутри, гудящее в грозной тишине – – ; выпроставшиеся из прищуренных глаз Толстяка щупальца взглядов шарят по моему телу – –, его издевательскую, застывшую ухмылку я чувствую кожей, как прикосновение раскаленного клейма : (!Нет. Пока еще нет. Еще нет. Он должен сперва встать, должен оказаться передо мной….. тогда только…..)

(Из глубины кресла опять доносится его голос, тихий и хрипловатый, коньячно-темный и не без потаенного любования собой, как если бы он на каком-нибудь вечере в мужской компании признавался в простительном для джентльмена правонарушении:) –Собственно, я хотел представить ЕЕ – в качестве !кульминации, как вы это понимаете, – под самый конец организованного мною парада. Но – время коротко, оглянуться не успеешь, как жизнь прошла – а потому уже !сейчас вы получите то, ради чего, в конечном счете, приехали в Берлин. Этот объект мог бы называться – дайте подумать – хммм Железное Рандеву или-э В любви как во Сне или – это пришло мне в голову только что – Воссоединение Всегда-принадлежавших-друг-другу : Voilà, Модрук, цель вашего путешествия: Ваша Большая Любовь & Моя бывшая – Уже от-бывшая – Супруга…..

!Нет. !Никакой это не сон. Ты !не спишь – : я !бодрствую. Еще 1 сноп света – такой пронзительно-яркий, что кажется голубовато-белым, мерцающим – падает вместе с полотном, которое до сих пор окутывало 1 скульптуру, вниз – и открывается то, что прежде, из-за предательского покрова, было скрыто от глаз –; (пнуть ногой ванночку, она отзывается жестяным гулом, сверляще=обжигающая боль от этой дряни, забившейся под ногти (надо бы под !водой, поскорее, все это выполоскать, всю эту разъедающую пыль, ?гипс ?известь : кто-знает что-это !такое – про!клятье как мне больно прок –), известковая корка на рукояти молотка будто грубый наждак. (Надеюсь, навершие не блеснет – :он, Толстяк, если бликов не будет, этот инструмент (свисающий из моей руки, как груз маятника) не заметит: Он сидит в кресле под световым – голубовато-холодным – шатром, перед своей Инсталляцией; я же остаюсь в тени этого мертвого пространства –) – И молоток, тяжелый, тянет меня за собой, как нетерпеливый зверь –: Это-Всё !реально, значит, то, что я вынужден видеть в этом голубовато-холодном свете, ПРАВДА :

1око возвышающаяся на заднем плане, будто отчеканенная конусом света на поверхности тьмы, фигура в человеческий рост, с улыбкой на цинково-матовом мерцающем лице, обнажившей металлические зубы; лицо – этой женщины, с которой я хотел встретиться в баре возле бывшего пограничного перехода на Фридрихштрассе, как давно это было, ради которой я приехал сюда в Берлин, больше того, ради которой перестал быть тем, чем был раньше (ключ к адвокатской конторе, 1 светлый звяк в водостоке; и со времени этого, словно позаимствованного из фильма жеста тебе все отчетливее и отчетливее кажется – как если бы помимо твоей воли эпизод этот комически вывернулся наизнанку, – что ты не его, не тот маленький металлически-светлó блеснувший ключ, а себя=самого бросил в канализационный люк: себя, слишком легкого и слишком ничтожного, чтобы ты мог произвести какой-то еще звук, кроме такого, что сопоставим с коротким звяком ключа, ударившегося о металлическую решетку над водостоком –; и все дальнейшее, что с тех пор происходило с тобой, было именно что происходящим в грязном водостоке, касающимся, по сути, даже не тебя, а безымянного Некто, угодившего в сточные воды большого города); И от которой, от этой женщины, с тех пор, как я нахожусь здесь в Берлине, я постепенно И по-кусочно освобождался (с ощущениями пассажира на пароме: сперва едва заметно отодвигающийся берег – медленно отрывающаяся от него масса судна – и взбудораженная вода, пузырчато взвихренная, будто вот-вот закипит, – слабые, от реки, водянистые запахи гнили водорослей рыбы – вдох, освобожденный вдох, словно ты сбросил с плеч тяжкий груз – берег и: борт корабля теперь как медленно раздвигающиеся женские бедра – И вода при необратимом уже от-плытии завинчивается мелкими спиралями, волны с пенистыми решетками И они заходят 1-в-другую, крутясь в черно-буром речном устье, но потом снова разглаживаются, будто вода в реке застыла наклонным куском рифленого грязного стекла, в то время как над давно уже безбрежным морским простором сгрудились свинцовые тучи, в дождесветлом холодном небе….. Отъять руки ото всего…..); И вот, когда ты уже приблизился к концу такого путешествия, всё, что – уже преодоленное, отброшенное & оставленное-позади, было выставлено тобою в Аут, сочтено дешевым желанием=сном, то есть всего лишь Иллюзией Жажды, как всё, что жаждет иллюзорного, – теперь, в новом обманчивом свете инодневной реальности, всё это, нисколько не изменившееся, ни на йоту не отклонившееся от тебя, опять, на фоне каменного блока Здесь-застывшего Времени, возникло перед твоими глазами: эта женщина, здесь, ее руки, протянутые мне навстречу, вроде бы для приветствия, чтобы я мог обнять, Об-Ять кольцом моих рук одну Машину…..

?Или: это всего лишь – ?Может, как адреналин при ужасном телесном ранении в 1ый момент делает раненого невосприимчивым к боли, так же происходит и при самых тяжелых поражениях чувственного восприятия –, И опять шум в голове – ощущение разорванности – !Давно такого не чувствовал – !Вот оно снова – Разорванность Оглушенность в этом гудящем, апофантическом^[87] свете, который там, на заднем плане пространства, придает этому Женскому-Лику с его металлическим блеском тот отпечаток Длительности, который уже не позволит лгать, а ведь именно из-за того, что женщина мне лгала, у меня не осталось былой способности чувствовать, никакого взволнованного мерцания внутри моего всеобъемлюще-пустого пространства. Свет внутри моей головы теперь начинает материализоваться в зернистые твердые частички, песчинки, И впечатления=сейчас=здесь как будто вписываются чьим-то пальцем в зыбкий песок: ОН ЭТО СДЕЛАЛ – не только об этом говорил – то, что он якобы нафантазировал, ОН СДЕЛАЛ !ДЕЙСТВИТЕЛЬНО – ?Или: это опять всего лишь –:– !Она это – была она – лицо тело этой женщины уничтожены – полукружье ее бровей, всегда придававшее лицу выражение спокойного удивления – и там, где прежде сияли ее светлые глаза, 2 острых сверла, теперь торчащие из черепа как металлические пальцы, целящиеся в меня, в собственные мои глазницы –,– кожа лица, вернее, покрывающая ее цинковая пленка, вспорота, рот – зияюще-громадная рана –:– только мой – Никогда бы не поверил, что такая женщина способна КРИЧАТЬ, никогда бы не подумал, прежде, что смогу представить себе КРИК этой женщины на ее лице – подобно тому, как все изломанное, истерзанное, запачканное, обезображенное, пребывающее-в-небрежении и презираемое, отставленное & отложенное за ненадобностью, выкинутое–; подобно тому, как в таких отбросах может как раз проявиться собственная суть вещей (думал ты), также и окончательно вышвырнутый, вырванный из обихода Повседневности человек может, тем не менее, раскрыть свою сущность : Не один только рот кричит, все ее тело разорвано для КРИКА – или: этот КРИК давно уже оставил тело, вырвался и умчался прочь, тело же, застывшее как памятник КРИКУ, – единственное, что осталось Здесь и для меня. Как будто само-Время вместе с ее КРИКОМ умчалось прочь И зрительные образы и: звуки разлетелись в разные стороны, друг-от-друга, оторванные один от другого, невозвратные навсегда, на всю последующую – длящуюся во времени – жизнь навсегда для меня потерянные – –

Ее тело: ?уже машина или ?еще человеческая плоть – ?Или: это опять всего лишь 1 из моих снов – до этого тела дотронуться, встретить ее руки, ощутить их, снова ощутить после столь долгого перерыва – прохладное, неподдатливое внешнее ее тела – даже не умершая она, ощущение скорее такое, как если бы я прикоснулся к автомату –; ½ шага, прежде чем ее ощеренные бритвенными ножами руки сомкнулись вокруг-меня, лезвия впились в мою плоть, ее тело раскрылось при моем приближении с той же скоростью, с какой распадается разрезанный невидимыми ножами плод –, И ножи тоже торчали из ее внутреннего наружу, были нацелены на меня –: острия сверл, из ее черепа, уже легко и прохладно упирались в яблоки моих глаз – ?Или: это опять всего лишь 1 из снов –, Ты !не !спишь – ?слышишь – все это !наяву; И в медленно поднимающейся руке: тяжесть железного молотка, тянущего тебя вниз, к центру земли – –

Пустота, черная холодная непостижимая – –

Только в слуховом проходе упрямо держится 1 похожий на хруст звук, вновь и вновь повторяющийся, – будто сломалась сухая ветка. Тучное тело рухнуло вниз глухо и тяжело, как убитый бык. Эта картина падающего Толстяка, в момент падения как бы скомканного–; & вот уже тело его распростерто на полу, звук удара о доски прибавился к тому «упрямому» хрусту. Сейчас его, Толстяка, массивный череп откинут на сторону, на виске шишка !Там куда попал молоток, бесформенная раздувшаяся размером с голубиное яйцо – черно-сине-лиловая гематома, лопнувшие кровеносные сосуды под натянувшейся, вот-вот порвется, кожей на виске – пульсирующие, как старчески-дрожащая рука, причудливые меандры сосудов –.

Судорога сводит скулы, еще раз похожий на хруст звук, на сей раз хрустнула моя челюсть, стягивающая скулы дрожь – мурашки, ?ворсистые, пробежали по щекам – рот широко открыт и гнилое дыхание, результат бессонной ночи, зевота от изнеможения, от тошноты, так и оставшаяся распахнутой пасть, на ладони 1 капля, еще 1 – ?кровь: отступить на шаг, еще на 1 –: Слюна, сгустки слюны, из моей пещерно раззявленной пасти, черное холодное и вязкое – –

Легко. Совсем легко. Как когда поезд замедляет ход, последний толчок, передающийся от локомотива дальше, от вагона-к-вагону, словно приказ, вдоль всего состава, И вот наконец, по прибытии на станцию, остановка, все замирает. Легко. Совсем легко. Наклонившись вперед; взгляд, вместе с 1 липкой нитью слюны, утремлен к полу, туда, куда пришелся неуклюжий удар молотка, чуть не задевший мою правую ступню; рукоять (крошки строительного раствора так и не отлипли от вспотевшей ладони) сперва легко задела мою ногу, потом, с отчетливым деревянным треском, тоже упала на старые растрескавшиеся половицы. Прямо возле его головы, возле разбитого черепа Толстяка….. Молоток, его тяжесть еще ощутима, как эхо ощущения, в моей руке. На колене у меня медленно набухает 1 гротескно удлиняющаяся капля, из-за особого освещения Инсталляции она радужно поблескивает, переливается бусинками пены, а изо рта, так и оставшегося открытым, нитью паутины свисает вниз слюна, и нить эта медленно тянется к изжелта-серо-безжизненному, осунувшемуся, как бы ввалившемуся во-внутрь, подорванному и грозящему окончательно распасться, превратившись в посмертную маску, лицу лежащего на полу – Толстяка. И руки по обеим сторонам массивного, распростертого тела растянуты, кисти и стопы прижаты к растрескавшимся половицам – : распят…..

Пустота, черная холодная непостижимая – –

Теперь нитеобразный конец слюнной капли дотягивается наконец до лишенного блеска, изжелта-серо-обмякшего, ввалившегося лица бездвижно распростертого мужчины – на его брюках спереди быстро увеличивается, въедаясь в темно-песочную ткань, пятно, да и запах распространяется от лежащего: резкий, перехватывающий дыхание, как от обкакавшегося грудничка – ; слюнная нить отрывается от губ, быстро исчезает во рту, тогда как другой, утолщенный ее конец падает на лицо раненого, все еще не подающего признаков жизни, в виде блестящей капельки. Гвозди, которыми он, раненый, распят, забиты не через ладони, но через запястья – пальцы, растопыренные, бессильны и на редкость тонки, как лапки дохлого паука, – и через обнаженные ступни, в дощатый пол. Ступни сдвинуты, поставлены параллельно, гвозди проходят через подъем, крепко забиты в доски, ноги поэтому приподняты, образуют треугольник, но, поскольку раненый без сознания, они поникли на сторону, обнаженная плоть тянет гвозди на себя, их головки уже погрузились в бледную, пересеченную кровяными струйками кожу – ведь гвозди пронзают лодыжки, я функционирую как автомат: 1 стул пододвинуть сюда, вялые, будто тряпичные, ноги облокотить об него. Вот так.

Недалеко от бездвижного тела, аккуратно отставленные, его ботинки, носки педантично всунуты в них. Возле моей правой ноги – стальной молоток, как набросанное грубыми штрихами T, тяжелая ночецветная буква, впечатанная в шершавую серость половиц. Глубоко вниз уходящие трещины, вскрывшаяся светло-мерцающая текстура древесины – там, где забивались гвозди & от старых досок отлетали щепки; И кровь, вытекая из ран Распятого, рисует слегка изогнутые, как бы выводимые писчим пером, обмокнутым в серо-красную тушь, линии: десятки капиллярных линий, проникающих в старое дерево. Иногда, в 1 из таких крошечных канальцев, прибывающий кровяной поток застопоривается, натолкнувшись на какое-то препятствие: скопление пылинок или когда-то занесенный сюда на подошвах камушек; кровяной поток запруживается Только бы не и вдруг скачком преодолевает препятствие, затопляет его, после чего – по видимости неисчерпаемый – продолжает следовать предначертанным ему путем !Столько кровищи – боже только бы не –; кожа лица натягивается, ощущение, будто ее что-то дергает, как если бы вторая, тоненькая пленка покрыла мою кожу, или слой грязи – щеки и лоб; прошедшаяся по ним рука обнаруживает: кровь и там – уже подсыхающая липкая кровь, наверняка Толстяка : 1 артерия или вена, задетая при пробивании гвоздя через руку или ступню, должно быть, выбросила струю крови мне в лицо – кровянится & воняет как свинья этот тип божемой !столько кровищи про!клятье ?!Почему она не свертывается !столько кровищи – только бы она не –

У Толстяка, очевидно, не было времени, чтобы парировать удар молотком, он, похоже, даже не понял, чтó происходит: на его лице застыло выражение недоумения, глаза широко открыты, однако зрачки вместе с радужной оболочкой запали и обращены теперь во-внутрь, как бывает у детских кукол, так что в глазницах плавает только желтоватый белок, весь в мраморных прожилках кровеносных сосудов, два вареных тухлых яйца, и кажется, будто он, пребывая в этом обморочном состоянии, неотрывно смотрит во-внутрь собственного черепа. Рот распахнут, по-стариковски пустой и глубокий, так что он, Толстяк, сейчас поразительно похож на препарированного им самим мертвеца с сердцем во рту; и в этом безжизненно-ввалившемся лице, в смахивающих на маску чертах его смертеподобного беспамятства – как в грязной луже, среди обрушившихся туда облачных клочьев, – всплывает, снизу-вверх, отражение – пусть и замутненное в этой луже, искаженное в гротескную харю: отражение осколков собственного моего, беспамятно-бодрствующего лица…..

Пустота, черная холодная непостижимая – –

Ярко-белый свет все еще включен; другой, голубовато-белый сноп света безжалостно направлен вниз, на бездвижное сооружение – инсталляцию мертвой женщины – и на почти уже свернувшееся нечто, свидетельство случившегося в здешней пыли; затвердевший СветоХолод, из него – плоские, но с острыми, ранящими краями силуэты; из него – как из пластин магниевой жести наштампованные & помещенные между воздухом и: тишиной здесь-внутри, бездвижные и ярко-белые, как в безжалостном сне, который не желает кончаться: инсталляции – словно мишени для стрельбы на маневрах, столь же ненужные, сколь опасные, из-за их равнодушия к такому машинальному убиванию бесконечными залпами выпускаемых одновременно снарядов; И – застывшие в позе примитивно-плоского высокомерия, свойственной всем устройс–твам, пребывающим в сообщничестве с УБИВАНИЕМ.

Опять слюна изо рта – теперь более разжиженная текучая – божебоже как много крови – только бы она не – слюна, а не просто, как раньше, тонкие паутинные нити, теперь целый поток слюны, похоже, меня сейчас вырвет – много-много крови только бы не просочилась через растрескавшиеся половицы, через отваливающуюся побелку на потолке этажом ниже Только бы не Все это не просочилось Вниз это море крови !господи сколько же ее – какжетак – ?неужели !никогда не ?кончится – Слюна у меня изо рта выхлестывается неиссякаемо, как из фонтанной статуи; рука, тыльной стороной, отерла ее с губ, и во рту теперь привкус, пыльно-горький и сладковатый : засохшая кровь Толстяка – ; в кишечнике будто резанули ножом Мерзость….. Мерзость….. – И теперь больше и больше всебольше слюны у меня изо рта –

Пустота, черная холодная непостижимая – –

Вероятно, гвозди – по крайней мере, те, что в его руках, – прошили половицы насквозь и проникли в лежащие под ними потолочные балки – иначе Толстяку было бы легко, пусть и с ужасной болью, усилием собственных рук вырвать гвозди из прогнивших досок & так освободиться от пытки; но Случай выискал именно !это место на полу.

Там, где гвозди пробили запястья, плоть уже покраснела и распухла, на левой руке кровь все еще сочится из углубления вокруг головки гвоздя, как из кратера, – такие плотничьи гвозди иногда делают 4хугольными в разрезе, с зазубренными гранями – : вот этот гвоздь, видимо, когда пробивал запястье, надорвал вену, так что при малейшем движении рукой зазубренная грань, как пила, снова вгрызается в стенку кровеносного сосуда –; сейчас, пока тело, находясь в беспамятстве, неподвижно, порез в сосуде может быстро зарубцеваться, но как только к Распятому вернется сознание, с каждым его движением ранение будет возобновляться и пульсирующая кровь – вытекать снова; и будет возобновляться боль. Пока еще оно лежит неподвижно, как мертвое, – это массивное, растянутле в форме креста и пригвожденное к доскам тело, или: Толстяк сейчас как бы Пред-Живущий, тот, кто 1ую свою смерть уже оставил позади, в образе и подобии прежнего своего здесь-бытия, но теперь, перед самым Возвращением, ему придется прожить одну-Целуюжизнь еще раз – –

Пустота, черная холодная непостижимая – –

И 1окий, как монумент, все еще освещен на заднем плане образ убиенной Женщины, от лица которой распространяется лунное сияние, серебристый блеск, как от обледенелого металла; образ Машины, чье объятие приносит смерть, – фантом в омраченном тенями помещении, который из какого-то подобающего ему мира по ошибке забрел сюда и здесь погиб. Любовь моих ранних лет, которая была для меня опорой и так часто возвращала мне способность владеть собой; женщина, с которой я хотел снова встретиться здесь в Берлине….. как во все те прежние годы, и: я=сегодня: ?Другой чем прежде – еще 1, решающий шаг в моей зависшей над пропастью жизни, попытка повторить с этой женщиной то, что было потеряно. Теперь уже ничего не осталось – только тоска по ней, ставший металлом сон….. такой же черный холодный непостижимый как этот час в руине одного дома. – Из города, через стены и окна, проникает сюда-вовнутрь неистовство тишины, свод собачьей ночи тяжело давит черномраморным блоком текущего часа на плечи & черепной свод, обжигающий холод и гнет от этого прикосновения, которое сквозь ткань одежды сквозь кожу мускулы кости жжет огнем; средоточие ночи – 1 человеческое тело, которое, в 1очестве, должно держать на себе все ночное – –

Из пиджачного кармана Толстяка=на-полу выпавшие – кусок белой, покрытой строчками бумаги и прямоугольный предмет величиной с сигаретную пачку. Бумага, тут же мною развернутая, оказалась телеграммой:

приезжай ближайшую пятницу +

буду ждать тебя нашем старом баре

с 7 вечера + я прошу тебя прийти + с любовью

твой + + +

:!Телеграмма, которую я когда-то, еще до своего отъезда, послал этой женщине, ради которой исчез из маленького городка в Вестфалии …..отъял руки ото всего….. И приехал в Берлин; с которой я хотел снова встретиться в том месте, где мы с ней встречались все эти прежние годы, в этом баре возле бывшего пограничного перехода на Фридрихштрассе. Значит, женщина, ради которой ты приехал в Берлин, о твоем желании, о том, что ты хочешь снова встретиться с нею, !не узнала. Толстяк перехватил твою телеграмму, хранил ее при=себе & на этом тщательно выстроил свой план, который теперь и смог осуществить благодаря твоей помощи – ты, незрячий глупец, по его указке докатился Досюда. Женщина же наверняка – до-последнего – того постоянного, что было в ее чувстве к тебе, не меняла; ее тогдашнее отсутствие в баре, месте ваших встреч в более ранние годы, не означало, что она отвернулась от тебя, не было знаком равнодушия. А сигаретная пачка – магнитофонная кассета, я ее сразу узнал (та самая заигранная кассета, которую когда-то слушала дочь, 12-летняя; кассета наверняка осталась еще со времени раннего детства этой девочки; очевидно, изначально на ленту были наговорены какие-то сказки: цветная, уже выцветшая картинка изображает Ганзеля & Гретль), но на кассете со времени той-ночи….. записан другой текст : И мне нет нужды спрашивать, чей голос запечатлен на пленке…..

Что-то в нем изменилось, в этом до сих пор бездвижно, без видимых признаков жизни распростертом на полу теле; и если раньше казалось, что все еще сочащаяся из ран кровь свидетельствует о постепенном иссякновении его жизни – которая как бы обволакивала это безгласное, колоссоподобное и все еще великолепное в своей суверенности тело медленно развоплощающимся и столь же медленно исчезающим коконом остаточной-жизни, – то теперь внутри этой массы плоти что-то взбудораженно похрустывает, угадывается какая-то пред-стадия движения: может, та становящаяся ощутимой энергия, которая сначала должна сосредоточиться, чтобы могло осуществиться какое бы то ни было движение; или же та смутная угроза, что исходит от всего Возвращающегося и представляет собой тонкое плетение вновь образующейся жизненной силы, которая обволакивает эту глыбу человеческой плоти как роса или как тончайшая проволочная сетка – и поначалу обнаруживает себя в качестве слабого, но резкого по тону и приходящего из отдаленнейших далей воздушного шума, но потом быстро набухает, обретая отчетливость & ощутимую на слух силу, как у включенного гигантского трансформатора, который кутается в свое маслянистое, потрескивающее искрами жужжание; огромная энергия, и она сразу же обнаруживает противника, врага, против которого она, эта сила, может себя направить: что-то, испарениями поднимающееся изо всех пор и щелей в ветхих половицах, из полуразрушенной кладки таких еще тянущихся вверх домов, что-то испорченное и портящее все вокруг, – негативная жизненная сила, которая в любых живых существах проявляет только их теневые и изнаночные стороны, все смутное, мучительное и болезненное; которая, как одно из проклятий, используемых в эзотерических ритуалах, с непостижимой точностью реализует анафему, поскольку всей своей сияюще-темной мощью активизирует накапливавшиеся внутри, на протяжении одной-целой жизни, фантазии о вине-&-искуплении, превращая их в желание собственной гибели. И вот сейчас в лице Распятого, в его искаженных мукой чертах – которые не грубое, не неуклюжее, а именно утонченное в этом лице еще раз, как на гравюре, очерчивают, показывая, что это и есть сущность его лица, – начинаются почти незаметные шевеления, подрагивания – : как если бы со дна, из глубины вод, Что-то всплывало наверх, сперва различимое лишь как тень (сквозь зеленовато-серую кожу, цвет которой возник, как кажется, в результате утраты всех прочих цветов, и есть всего лишь остаток, осадок живой материи); в вялую, осунувшуюся плоть лица возвращаются мелкая рябь мускульных сокращений, измельчающие&перемалывающие челюстные движения, как если бы его зубы должны были разгрызть горсть мелких костей –, И вдруг лицо это искажается – толчками, – преображаясь в ужасную=смехотворную гримасу, рот губы имитируют фальшивую беззащитность избалованного злого ребенка, тогда как кончик языка раз за разом облизывает губы, будто существо это недоверчиво пробует на вкус возвращающуюся к нему жизнь….. Так продолжается, пока с лицом не происходит Что-то: пока – внезапно – медленно всплывавшая из океанических глубин беспамятства сущность не обретает четкие контуры и не пробивает, словно снаряд, – уже как завершенный человекообраз – поверхность бодрствующего сознания: КРИК – СТРАШНЫЙ КРИК РАСПЯТОГО – –

И маска его раздралась – то, что было двойственным, остановившаяся молодость в состарившемся лице, порвалось и в Мгновение-Ока ураганным ветром летучим песком унеслось прочь –, И лицо Толстяка осталось в своей наготе, как если бы у него с его привычного лица содрали кожу И под ней обнаружилась бы теперь новая более тонкая кожа, красновато мерцающая как у только что вылупившегося птенца, одновременно сморщенного и новорожденно-гладкого и алого; И сорванная, сложившаяся складками боли кожа лица позволяет увидеть, как над грязными досками в этом разрушающемся доме из лица Толстяка возникает морщинистый лик Старца, с теми оскорбительно-скорбными провалами, что свойственны всему первобытно-древнему –; поток боли заставил его преодолеть физиогномическую точку отсчета. (Видишь ты.) Невозможное, Непреодолимое для живого, то, из-за чего его лицо и его характер подчинялись этому много-много-десятилетий длившемуся маскараду, теперь отбросило его назад к первобытно-древнему: к боли. Это уже свершилось. Теперь Все будет просто.

Его челюсти теперь работают энергичнее, на губах – кровавая слюнная пена, от КРИКА, который уже оторвался, задохнулся, булькающе захлебнулся в жидкой грязи; И сквозь эти его что-то перемалывающие и измельчающие зубы выцеживаются, как гранулы, скрипучие слова – фразы –, сперва голос у него совсем слабый, как если бы голос был протезом, как если бы раненый должен был, несмотря на боль в ампутированной ноге, попытаться снова освоить хождение –:!ффтии – ше –, держась за стенку – недоверчиво прощупывая путь: ?Боль, ?когда вер – нец – ца –, !Ти – ше –, 1 – 2 шага – 1 – 2 – слова сперва, начало фразы – ? : получается – вперед – дальше – Говорение – иначе – заново начать –. Он не умрет оттого, что не выдержит позвоночник, как умирали распятые на вертикально стоящем кресте; если не истечет кровью, смерть наступит от нарушения кровообращения, от апоплексического удара, потому что руки у него крестообразно растянуты выше головы. !Вот: Его голос опять пробился сквозь кровавую пену во рту, я слышу его, этот голос:

–эти !глаза – (слышу я) –эти !зеленые глаза: снова увиденные – когда мне казалось, я умер. Но – я их увидел !снова – долгий, неотвратимый, твердый зеленый взгляд – направленный на меня. Пока я лежал, умирая. !Невообразимая зелень. – (Он пытается сплюнуть) –Тот раб на кресте. Две тысячи лет назад. Спартак – Аппиева дорога – 6000 крестов – & та история раба-снятого-с-креста. ?Неужели ?не помните. Его огромный член и глаза-изумруды. Заарканили римскую патрицианку. – (Он дышит толчками, задыхаясь) –?!Не-вспомнили: Вы !должны – (опять слюна у него изо рта) – вспомнить: Несчастный случай, с мотоциклистом, автомобиль МАЗДА – вы, я, этот бедолага на асфальте –; я вам тогда и рассказал – !вспомните – Раб-на-кресте, еще живой, с огромным членом и !изумрудными глазами –:?!Где только, дьявол-ее-побери, моя патрицианка, которая вызволит меня из грязи с креста & возьмет к себе в постель, на этот другой крест, на семь дней или больше – ей давно пора объявиться, думаю, ибо долго я не протяну – (он сплевывает темные сгустки свернувшейся крови, которые, словно пьявки, зависают у него на подбородке&шее) –Но эти !зеленые глаза. !Зеленые глаза: не могу вспомнить, где я их видел и у ?кого. !А, умру без ответа. Умереть: Да, это 1ственно-радостное, что есть в жизни. Задним числом радующее, так сказать. Ибо не будь смерти, ?!как бы я узнал, что прежде действительно !жил. Я свое=времечко отгулял – Предательство Интриги Блядство Ножевые-удары Убийства & Тайные-судилища –:!Блеск. !А, не будь преступлений, мы все истомились бы на небесах аскетов…..: Картошка-в-мундире и на дессерт ромашковый чай :!беее. Жизнь, Модрук – (в голос опять вплывает боль, делая его высоким и певучим, из ран проступает кровь) –Жизнь есть не что иное, как страх перед умиранием. !Ха: А ?Любовь – она, скорее всего, просто страх, Страх-без-берегов…..

Голос его с этого момента звучит сухо, как если бы к нёбу прилипли кусочки пробки.

–Я, судя по всему, буду иметь счастье умереть 2жды: 1 раз на кресте и 1 – в огне. 1ой смертью я обязан вам, о 2й же – !А, этого вы не знаете –, о 2й своей смерти я позаботился сам. Этого должно хватить, беспроигрышный номер. Кстати о номере – (его голос, идущий от досок вверх, сквозь пыльный полумрак, вновь и вновь, подстегиваемый болью, истончается чуть ли не до свиста) –!гляньте-ка еще раз туда, где окна квартиры, где та женщина. Вы скоро сможете увидеть там !настоящую красоту : цветá дыма и пламени в горящем доме. Только огонь красив. Женщины красоты лишены – (И голос его от боли опять искажается – будто цепочка слов вот-вот порвется –, могучее тело елозит по доскам, извиваясь вокруг гвоздей, забитых в руки и ноги, приковавших его к кресту) –Женщины имеют, и то если им повезет, хорошую щель. А больше они не имеют Ничего и Никакого-понятия-ни-о-чем. – (И – протяжный стон смертельно раненого зверя, как ледяная сосулька снова и снова обламывающийся –)

–Гляньте туда. !Скажите мне, чтó вы видите. И потом: !Проваливайте, сделайте милость. Настоящим противником вы для меня не были, не были и плотью для моего одиночества. У меня нет противников, нет больше врагов – с тех пор, как пресловутые «Повороты» в этой стране развернули моих врагов мне навстречу. Так короток путь к 1очеству. Я теперь совсем-1, как Ленин, которому в конечном итоге осталось лишь играть в шахматы с самим=собой. Все прочее было степью, кровавым мороком & конскими табунами. А до Ленина такое случилось в последний раз с одним бродягой из Иудеи и 12 трусливыми недоносками, повсюду таскавшимися за ним. Крест Спасителя для Спасителя был спасением. Для меня – тоже. Я победил: распятие на полу – мое спасение от скуки….. в мире без врагов – (он попытался в знак презрения заехать мне кулаком по колену, забыв про гвоздь, пробивший его руку: и издал долгий вопль той уверенности, которая к любому живому существу приходит только 1нажды –, ибо, видимо, даже не в боли тут было дело, а в его страхе, порожденном смертельной=уверенностью: !Никакое спасение, !никакие маски уже невозможны: ВСЕ МИНОВАЛО) – отсюда этот вопль, этот жуткий=чело–веческий крик – царапает доски извивающееся плотное тело, отрывает щепы от пересохшего пола, и они как миниатюрные пики торчат из раненого бычьего тела, – И оно, это тело, шарахается туда&сюда, принимая самые гротескные позы, со страшно изогнувшимся позвоночником и растянутыми на грязных половицах паучьетонкими руками –)

Позже, когда боль, похоже, на мгновение отпустила его, он заметил в моих руках телеграмму и магнитофонную кассету. –Вы мне !испортили pointe: телеграмму & кассету я собирался вручить вам в самом конце. Что ж, со вручением все равно бы ничего не вышло, я, как вы видите, в данный момент не имею свободной руки – (:!невероятно: Распятый !смеется – хрипло, захлебываясь пузырящейся слюной –) : Через подошву ботинка я чувствую – как пульсирующий внутри его тела поток – сокращения плечевых мускулов Распятого. ?Что значит 1 смерть (пусть даже !такая) – 1ственная смерть, которая ожидает каждого, – по сравнению со смертями Других, когда-то организованными этой глыбой плоти : все рассуждения о справедливом воздаянии обрушиваются в плачевную пустоту, между страданием и со-страданием Природа воздвигла урочище Беспамятства, Время там застаивается в болоте – (его локоть выстукивает по половице костяное тремоло; всякий раз, когда он вскрикивает от боли, мне будто пронзают ножом костный мозг –), и жалость всегда, как зловредная=собачонка, норовит куснуть отставшего от своих спутников. Сперва носок моего ботинка, потом вся подошва давит на его руку, прямо перед гвоздем, прошедшим сквозь запястье, – давит сильнее, спрессовывает там кровь в сосудах: сильно, сильнее, чем спрессовывает толпу турникет. (Жалость к таким !подонкам, это плебейское чувство, может привести к тому, что из трусости или душевной нечистоплотности люди будут провожать в последний путь – со слезами на глазах – даже негодяев & палачей. Здесь=у-меня-под-ногами подыхает в пыли грязная свинья, и – !когда еще мне представится шанс наблюдать, как такой мешок дерьма, искупавшись в своих же слезах, медленно очень медленно окочуривается в луже из мочи говна & собственной крови…..) : И !внезапно ботинок соступает с его руки: –скопившаяся кровь устремляется вперед – И новая, еще худшая боль обжигающе вонзается в раны, пронзает дрожащую плоть; еще раз кровяные потоки бегут по рукам и ногам, впитываются пылью на полу – а потом крики Толстяка захлебываются кровавой слюной И он вторично впадает в беспамятство.

Но на сей раз он приходит в себя быстрее: –я – (и сплевывает) –я готов к боли. Не принуждайте себя к состраданию. Перед валяющимся-на-земле каждый ощущает себя героем. Это приятное чувство, знаю по собственному опыту. Вскоре я все равно умру от потери крови. Или: огонь еще раньше выжжет мне кровь из вен. Переложит меня в сухую постель. 2жды умереть. !А, я устал. Надеюсь, не просплю свою смерть. Это было бы непростительно. Сделайте мне одолжение, следите, чтобы я не дремал. Последняя просьба. – Опять его голос становится – как у умирающего зверя: высокий поющий тон –. Он старается произносить звуки отчетливо, но боль опять заставляет его стиснуть зубы, они скрипят – Это длится долго – –

Потом последним усилием он добивается того, чтобы голос его вновь зазвучал внятно: –Сделайте мне одолжение, запустите кассету – !нет: !не с вашим киндерсексом – я имею в виду ту, где записаны материалы Оленьесумочника & Емуподобных. Хочу послушать еще раз. !Ну же, она лежит в проигрывателе, сделайте, что я прошу, даже тому Бродяге протянули губку с уксусом. Я не Он, мне хватит уксусно-кислых слов – (тяжелое неровное дыхание, жуткая икота, из-за которой кажется, будто Распятого снова сотрясает смех) –И потом – !А, и потом – : Я знаю, вы сможете ее разглядеть, там через улицу, за окнами, в другом доме. Ну !давайте же: !Не мельком глянуть, а вглядеться !внимательно. В Дом=напротив. Еще пару часов назад вы бы сделали это с охотой. !Ну, у меня осталось совсем немного времени, посмотрите и скажите: ?!видите вы ее – –

И я смотрю сквозь мутное стекло через улицу, на бесформенную громаду дома, упирающегося в ночное небо. За окнами той квартиры женщина: !внезапный выброс света, багрового темного злого как торжествующие глаза предателя….. ЭТО ТОЖЕ ОН СДЕЛАЛ. Подложил взрывчатку, наверняка и часы с взрывателем, и вот теперь время подошло. (Не гипсовая и не известковая пыль, а минный порох: вот что было в цинковой ванночке и от чего у меня до сих пор жжет под ногтями – и листок телеграммы в моей руке теперь дрожит&шелестит так, будто его держит запойный пьяница.) :Не она, а только ты=1 виноват, ты отвернулся от своей женщины из-за иллюзии страсти к той другой, которая сейчас находится в Ночедоме напротив, которая отдала Толстяку предательскую кассету, записанную в ту-1ую-ночь…..; отдала, вероятно, чтобы спасти свою шкуру, чтобы откупиться самой, сдав Толстяку тебя, ибо наверняка думала, что – я ли, она ли, ему все равно; что он удовлетворится 1 жертвой: этот наркоман, нуждающийся не в наркотиках, а в чужих смертях. Человек человеку волк, рассуждала, наверное, женщина=там-напротив, И пусть лучше не я=мертвая, а он умрет: этот 1 мужчина среди многих других….. приблудившийся ко мне как-то ночью, словно бездомный пес.

И Всегоэтого ты !не хотел замечать. Зато ввязался в инфантильную борьбу с этим типом, в один=из-тех поединков, которые хотя и сталкивают тело:с:телом, заставляя их со смертельным ожесточением биться до самого конца, но не предполагают, собственно, никакой цели, никакого центра, никакого реального предмета спора, никакого другого человека, а ведутся просто ради отвлеченного принципа, между мужчинами, как заранее обговоренная игра (исход которой к тому же – в твоем случае – с самого начала был предрешен). Ну, ты укротил Толстяка, победил его, пригвоздил к кресту, он скоро подохнет, – И тем не менее ты проиграл, даже дважды. Теперь ты действительно остался совсем-1…..

Шорох за моей спиной: кассета перекрутилась к началу, и сейчас мертвая инсталляция начнет говорить. С пленки. Я не хочу этого слышать. Пусть мертвые сами обсуждают своих мертвецов. И пусть их голоса вместе с криком Распятого сгорят в огне, в пламенах, которые там=снаружи уже вышибают копытами стены&окна И очень скоро ворвутся сюда ордой жгучегривых коней –

Прежде чем уйти, я бросаю еще 1 взгляд на Дом=напротив: оконные стекла полопались из-за жара, занавески раздуваются дыханьем огня; как если бы в дом там=через-улицу попали зажигательные бомбы, из зазубренных оконных провалов тянутся, силясь что-то схватить, иссиня-черные руки дыма. За спиной у меня уже звучат голоса с кассеты: Словно под давлением, слышу я, Это то самое слово – И дальше невнятный шепот И бормотание, слова шуршат как цепь, которую волокут по камням, – Сожаления о потерянном: женщинах жизни прибежищах, обо всем том, что потерянным быть обречено, – отъять руки – И, от досок вверх, глубокий, заключительный вздох Распятого, как если бы он в последний раз ощутил торжество, скрепляющее его жизнь как печать: бесконечное облегчение из-за самой последней своей победы. А пространство вокруг заполняют, становясь все громче, спотыкающиеся голоса с кассеты: Все происходило словно под давлением (слышу я) Как если бы все другие слова затянуло в водоворот, или: как если бы в некоем гигагнтском резервуаре слова вдруг сами образовали Мальстрим –

Там, в Доме=напротив, за окнами с полопавшимися от жара стеклами, сквозь клубы иссиня-черного дыма я вижу !их – пламена. Они невыразимо прекрасны…..

–Словно под давлением. Это то самое слово. Все происходило словно под давлением. Как если бы все другие слова затянуло в водоворот, или: как если бы в некоем гигантском резервуаре слова вдруг сами образовали Мальстрим и он постепенно И все больше вовлекал все другие слова в водоворот кружение привязанность-к-1-центру, как если бы кто-то вытащил затычку из раковины & вся гигантская лужа слов просочилась бы в слив И только 1 слово повисло, зацепившись за решетку в сливе: Выпотрошена. Это 1 слово. Выпотрошена. Ничего !больше мне в голову не приходило. Даже слова Моя жена не возникали в моих мыслях-ощущениях; ничего вообще, кроме снова и снова повторявшегося: Выпотрошена. ?Понимаешь. Выпотрошена. Я мог залепить себе !оплеуху, биться головой о больничные стены. !Ничто бы не помогло. Я бы все равно не избавился от этого слова. Во всем алфавите остались только две буквы. В: Выпотрошена, Б: Будущее, и Будущее – позади. Я мог смотреть на нее или: нет, смотреть просто на пол или в окно, обводить на стеклах мушиным пометом контуры облаков, – & при этом я слышал, что я что-то говорю, понятия не имею чтó, я замечал это говорение только потому, что у меня пересыхали губы, каждое слово сопровождалось такими птт птт, звуками обрыва, если можно так выразиться, как если бы мои губы, прежде чем сформировать любой звук, должны были освободиться от медленно сворачивающейся крови, & сам я слышал свою речь, как если бы она доносилась из неисправного динамика. Но я говорил и говорил – видимо, как всегда бывает в таких случаях, когда соревнуются друг:с:другом необходимость-сказать-что-то & страх-перед-молчанием; тут и мой речевой тик давал о себе знать: определенные фразы, произносимые быстрей, чем другие, я заканчивал словечком ?да : оно как камень, брошенный в стоячие воды, в пруд или лужу без водостока: ?да – И волны раходятся в таком илистом пруду кругами, волны от этого ?да, и речь может продолжаться дальше, до тех пор, пока не покажется, что маленькие круговые волны вот-вот иссякнут, смешавшись со страшной свинцовой&илистопестрой водой – И тогда нужно будет бросать новый камушек –. !Как это, должен же быть конец – нет ведь !никаких оснований – Все может с тем же успехом или неуспехом продолжаться и дальше – бесконечно – Правда, всегда остается страх перед таким-Концом, перед этим 1 моментом, который из дальнего-дальнего Далека уже тянет свой коготь, точнее, костяную закорючку на когте, и она раздирает ткань или плоть того тела, которому предстоит такой конец…..

–?Да :ты забыл. Такие вопросы, парень, я, еще когда в школе учился, регулярно – каждый воскресный вечер – задавал моим старикам; & всякий раз мой папаша, как всегда, когда его донимали вопросами, отвечал со своего кресла только недовольным ворчанием, а мать, оторвавшись от гладильной доски или от раковины, говорила только: На одной неделе не быват семь воскресных дней. Баста.

–Я себе тогда, в больнице, представлялся таким: маленький засранец, школьник, который из страха перед предстоящим экзаменом говорит и говорит, – И я в самом деле говорил непрерывно, что попало, лишь бы хоть что-то говорить, от отчаянного страха перед тишиной птт птт квачквач блаблабла, именно страх заставлял меня вновь и вновь разжимать пересохшие губы – страх перед тишиной. Потому что тишина: она неизбежно была бы попыткой тайком просчитать наперед, сейчас & здесь, Всё……

–?А она. ?Твоя жена. ?Чего ты, собственно, ждал. ?Что –

–!Ничего. !Ничего я не ждал. То есть: Я твердо !решил ничего от нее не ждать. ?Что будет. Просто я приду к ней после операции….. Всего-навсего приду в больницу. Ничего больше –.– Но со мной получилось, как с тем крестьянином из известной байки, который из-за своей великой бедности как раз собирался повеситься, когда к нему явился черт & обещал крестьянину, что тот найдет большущий клад, для этого нужно только, чтобы он на своем жалком поле начал – неважно где, в любом месте – копать яму; но черт поставил 1 условие: Крестьянин, когда будет копать, !Не должен думать о медведе – – :Как ты понимаешь, этому бедолаге, пока он ковырялся в земле, от одного усилия не думать о медведе не только что мерещился !1 медведь, но, можно сказать, через его голову проходили маршем целые !легионы медведей. Мораль: Если бы крестьянин повесился, как он сперва хотел, он бы, по крайней мере, в момент повешения успел пукнуть – и получил бы хоть какую-то радость под самый конец –

–Ясное дело, кому ж захочется жить без удовольствий, пусть и с веревкой на шее….. Так у тебя, значит, ничего не вышло с этим Ничего-от-нее-не-ждать.

–Может, в теплом больничном воздухе, который во всех больницах одинаков, содержится что-то вроде высокоактивного газа ожиданий, который, стоит только его вдохнуть, опьяняет человека & внушает ему самые нелепые надежды, – & человек думает: здесь-внутри всё, что было больным неисправным разбитым попавшим-в-Аут, можно снова исправить, соединить & вылечить. – –Неудивительно: когда столько беды скапливается под 1 крышей….. – –И беда физически ощутимо присутствовала в коридорах, перед дверьми палат, в застиранных полосатых-&-цветастых халатах; она гнездилась в каждой ниточке, застревала в порах гардин & оббивке диванов, покрывала желеобразным слоем выкрашенные масляной краской стены, заползала в босоножки сестер, в складки голубовато-белых медицинских халатов, которые, как грубая мешковина, обвертывали их, сестер, изработавшиеся тела (а ниже виднелись икры с зигзагами расширенных вен под отвратительно-светлой кожей). Одна еще молодая, пухленькая нянечка толкала мимо меня раздаточный стол на колесиках. На нем кучами громоздились грязные тарелки – из застывших коричневатых лужиц соуса торчали вилки с остатками еды, – и был там еще металлический бачок, видимо, тоже с остатками почти остывшей еды. На одной тарелке лежал кусок мяса, недожеванный & выплюнутый: серо-коричневый, с тянущейся вдоль него жилой, – :Беда, подумал я тогда, беда не только в таком месте, как это, но всюду: расширенные-вены остывшие-несъедобные-остатки, наводящие тоску, которые остаются от людей….. & с которыми другие люди должны что-то делать.

–Ты имеешь в виду –

–Запахи в больнице. Запахи, которые все вместе, в своей лишенной лакун теплоте-&-пастообразности, воспринимались как долгое рукопожатие, как дружеское приветствие без нарочитости и радостных возгласов, – ведь каждому месту свойствен свой способ выражать дружелюбие. И все же: Эти запахи в их совокупности производили такое впечатление, будто они маскируют другой, более сильный запах: распространяющийся от всех тех комков человекоплоти, что молят лишь о продлении их существования еще на несколько минут, – будто они скрывают этот смрад – по той же причине, по какой в доме палача не говорят о веревке…..

–Ах !прекрати. Во всем, что ты рассказываешь, все вертится вокруг запахов-&-смрада. Снова и снова. У тебя навязчивая идея. Это всегда и всюду первое, что ты –

–И это же всегда бывает последним, что остается: запахи. Имена тех, кого я знал, их внешний вид, привычки, даже ощущения от прикосновений –:давно забыты, passé^[88], как и Все, хорошее и плохое, чему вы придаете значение. Но !запахи, они остались со мной, неизменившиеся. Как если бы запахи были 1ственным, что из людей может получиться наверняка. И 1ственное, что из всех=их желаний & надежд в конечном счете получается: смрад. И точно так же, как существуют проблемные пьяницы, существуют проблемные смердяки : люди, которые, даже будучи !болезненно=старыми, еще ?Чего-то-ждут & ?Чего-то-требуют от того, что они называют «своей-жизнью»; & которые поэтому постоянно терпят поражение, или: не в поражении даже дело, а во всех=этих мелких разновидностях нефункционирования, неосуществления, – как бывает с детьми, которые мастерят что-то, пользуясь готовыми деталями из конструктора, но не могут реально довести до конца то, что они уже собрали в своей фантазии: потому что всегда какая-то деталь отсутствует не подходит теряется или вообще оказывается, что они с самого начала продумали все неправильно – : И они просто остаются – в своем мире – ни с чем, если не считать фантазий в их голове, и их досады, & очередного – последнего – Не получилось; И должны теперь для себя=самих & того, что они считают своей Родиной, найти какую-то опору: в собственных испарениях, в которых они могут укрыться как в материнской плоти, & в таком запахе, какой обычно исходит от влажной собачьей шкуры, найти для себя убежище – как в матке. Страдающие от навязчивого невроза Искатели-Родины, не способные содержать в чистоте ни свое тело, ни ум, и даже не желающие самостоятельно подтереть себе задницу – Самонадеянность & Укрытость-в-собственном-смраде : Поиски Родины всегда заканчиваются в дерьме.– И в этом коконе, который они повсюду таскают за-собой, как улитка свою раковину, они могут существовать на протяжении всей=жизни, источая такой смрад, который, как у городских бомжей, уже не заключает в себе ничего органического, ничего, что напоминало бы человеческие секреции, – который кажется скорее продуктом синтетики: удушливые, концентрированные миазмы, как от бульонных кубиков «Магги» – : маска из смрада, сверх-человеческая – : ?Думал ли он о ?!ней, когда мечтал о сверхчеловеке, этот Ни –

–Довольно. !Хватит. Мой!бог –

–Беда, которая постоянно нахлобучивает на себя крышку, & тем самым даже то !величие, которое может заключаться в !страдании –

–!Величие, которое может заключаться в !страдании : ах ты !засранец : Я тебе расскажу про одного человека, который, в точности как ты, свихнулся в Иностранном легионе. Это случилось в мой 1ый день здесь, в Легионе. Мы тогда занимались брошенными зданиями вдоль западногерманской железной дороги, потому что многие перегоны были закрыты: вокзалы в десятках провинциальных дыр – здесь больше поезда не останавливаются, ну ты понимаешь, все это старье стояло с выбитыми-оконными-стеклами & забаррикадированными-дверьми, как дома-приведения посреди пустого ландшафта, & все это нам предстояло снести. Самое худшее в таких полу-руинах это допотопные сортиры: с разъеденной мочой жестью & селитряными стенами. И вот, среди наших работяг был один, которого прозвали Смайли^[89]: тихоня, который всегда на все соглашался, никакая работа не казалась ему слишком грязной, даже с сортирами – нет. Так говорили о нем другие. Сам я не знаю, я с ним не проработал и дня. Он был еще очень молод, был сильный, один из тех, кому достаточно только раз ударить, – ну, ты понимаешь. Он, как мне потом рассказали, никогда много не разговаривал, держал язык за зубами, и, что бы ни делал, совершал такие странно-угловатые движения, какие бывают у тех, кто постоянно следит за собой, чтобы не ошибиться и чтобы не привлекать к себе внимания. Когда с ним заговаривали, рассказывали другие, у него ни с того ни с сего краснели уши и появлялась смущенная ухмылка, как раньше, в школе, когда он был «лучшим учеником» и учитель – тоже, со своей стороны, от смущения – всегда вызывал его к доске, когда какой-нибудь практикант или сам=директор сидел на последней парте & наблюдал за уроком, потому что учитель знал, что никто другой, кроме его Смайли, не способен всегда давать правильный ответ, & мог быть уверен, что его лучший ученик уж точно его не подведет. Его ухмылка & жесты, хочу я сказать, первоначально были знаком своеобразного сообщничества. Отсюда, может, и его прозвище. Смайли. А может, дело было еще и в том, что он постоянно онанировал. Так говорили другие, которые его знали. Он думал, никто этого не замечает. Но тут он ошибался. Коллеги –

–Коллеги: это всегда стадо свиней.

–Как бы то ни было, они говорили, что для онанирования он использовал ’дин старый номер журнальчика «Happy Weekend»^[90], всегда 1 и !тот же, & всякий раз кончал перед 1 и !той же фотографией одной женщины. Видимо, у него еще !никогда не было подружки. Домой он ездил редко – поговаривали, что он боится отца. Мол, этот папаша, истопник на гидроэлектростанции, до сих пор поколачивает своего сына. Представь себе: парню пошел !третий десяток, а старик все еще !порет его, когда ему заблагорассудится. Может, он делал это – порол сына, – чтоб потом уж точно справиться в постели с женой….. Известно ведь, что некоторые прохвосты нуждаются в чем-то подобном для разогрева….. Так что на выходные Смайли, как правило, оставался в строительном вагончике – & тут уж отводил душу со своей бумажной феей. Но однажды журнальчик его !пропал. Как сквозь землю !провалился. Говорили, парень потом тигром рыскал по всей округе – пока в каком-то секс-шопе не наткнулся, !действительно, на !тот же журнальчик. И – опять заработала рукоблудная машина: перед той же старой фоткой, перед той же красоткой. !Вот что значит верность. Я думаю, если бы эта фря нашла себе мужа – !чаще чем Смайли он все равно не мог бы ее обихаживать.

–Ты сам такая же тупая –

–И Смайли, значит, когда не рукоблудствовал, Всевремя мучился не пойми отчего. Пока однажды, как говорили другие, он вдруг не бросил посреди рабочего дня то, чем занимался, – просто остановился, как рабочая лошадь, когда она больше не может, – свесил голову И процедил сквозь зубы: Ах, лучче бы я умер : потом втянул воздух, это было похоже на вздох, И после не говорил вообще ничего, кроме этой 1 фразы или чего-то похожего: Жисть, как-то в другой раз выдавил из себя он, тоже сквозь зубы, Жисть: хужее нет наказания; И после повторил свою фразу: Ах, лучче бы я, – & шипящий вздох….. С того момента с ним, считай, было кончено: Работал он ровно столько, чтобы его не вышибли вон, а в остальное время болтался у всех под ногами & мямлил свой вздор. Иеремиады, достойные полумертвого старика, из уст человека, которому не исполнилось и тридцати, – !ужасно. Другие над ним смеялись, передразнивали его – такое отношение, слышал я, распространилось как эпидемия: все вдруг принялись повторять за ним его глупости & страшно веселились – только сам он, виновник всеобщего веселья, становился все более тихим, вялым, замкнутым. Так обстояли дела, когда начался мой 1ый день в Легионе : Мы должны были снести склады & здание вокзала на заброшенной сельской станции. Однако один товарный поезд, раз в день, тогда еще ходил. На той мертвой станции, где мы работали, он не останавливался, но с грохотом проносился мимо, на ста восьмидесяти. Мы каждый раз слышали, как он приближается, когда сидели на старой погрузочной платформе: в это время у нас был обеденный перерыв. !Сегодня, услышал я, как кто-то процедил сквозь зубы рядом со мной, как будто это было бранное слово, которое неприлично произносить вслух, – И потом, после вздоха: И кончено, Аут: такой долгий выдох-сквозь-зубы, как у курильщика, который выдувает дым против ветра. Я увидел, как парень рядом со мной неспешно поднялся И такими шагами, как будто на подошвы его налипли комья земли, заковылял вдоль путей, навстречу приближающемуся поезду. Я что-то подумал об этом, только когда увидал, как он, немного отойдя от нас, опустился на колени в сорняках возле самой колеи, на щебенке, & положил голову на рельсы. Он не учел одного: именно в тот день товорняку пришлось остановиться, потому что на путях горел красный свет. Из-за идиотского стечения обстоятельств твой предшественник не дошел до сигнала и не видел его; И когда поезд наконец подъехал к станции, то то ли потому, что он сбавил скорость, то ли по какой другой причине, но план не сработал: Во всяком случае, твоему предшественнику отрезало голову не !правильно, не так, как мы это себе представляем: как на гильотине: цак&конец – но: колеса товарняка скорее помяли ее, причем После он, самоубийца, очевидно, еще сколько-то времени !жил, потому что: Когда мы пришли в себя, то есть когда мы поняли, чтó только что здесь !взаправду !произошло, когда мы все прибежали на это место – : Мы его там !не нашли. Как если бы поезд – как если бы колеса намотали-его-на-себя раскрошили-в-пыль & растерли-по-рельсам. !Эта мысль была еще хуже, чем то, что мы увидели после. Ибо в конце концов один из нас обнаружил-таки его в канаве: довольно далеко от места, где он лег на рельсы, и по !другую сторону от железнодорожных путей: туда, значит, он дополз совсем-!1 = уже после того, как его переехал поезд; & свою голову, болтающуюся на растянутой вялой шее, ее он тащил дотуда с-собой, как расколошмаченное коровье вымя, – я и сейчас вижу его перед собой: среди этой крапивы тростника & ежевичных-кустов, скрюченного как мешок с мусором или как гротескный гигантский кондом, использованный & выброшенный; шейные позвонки точно были раздроблены, так что только мускулы & сухожилия & кожа еще соединяли голову с туловищем, и эта голова вместе с растянутой шеей: она лежала в траве так безумно вывернутая, как ни один человек никогда свою голову вывернуть не может. Возможно, он через какое-то время задохнулся, потому что трахея была раздавлена – и кровь, светло-красная, налипла подрагивающими ручейками во всех морщинках & складках шеи, как если бы кто-то с извращенной радостью обвел каждую из них красной тушью, сама же кожа мерцала голубоватой белизной, как брюхо у рыб, когда они валяются, дохлые, в береговом иле, И глаза, несмотря на всю эту кровь & грязь, казалось, еще смотрели: полуоткрытые & мутно-стеклянистые, как у вареной камбалы –

–И ?ты – что же ?ты –

–Я – я тогда Ничего не чувствовал, кроме жжения: я стоял, как привинченный к месту, среди сорняков, перед невообразимым зрелищем, этим мертвецом, и крапива кусала через штанину мои ноги – мертвый в сорняках & жжение на икрах : И совершенная тишина кругом –

–Могу себе представить: ни у кого не сгорели предохранители, ни 1 не закричал – скорее ОНИ были привлечены случившемся & взирали на все это с немым сладострастием тех, кто сам уже дочиста выеден изнутри: с подлой смесью ужаса отвращения злорадства любопытства & удовольствия от того, что в кои-то веки вообще хоть !Что-то произошло. !Наконец !настоящее !ЧП. Может, они даже думали, что это можно будет квалифи–цировать как несчастный случай на производстве & что их Шефу=свинье на сей раз придется ответить за Что-то-в-таком-роде, тогда как прежде, когда дело так или иначе касалось Шефа, в подобных случаях все «заметали под ковер» –

–Не знаю. Я –

–Но, впрочем, ?!почему должны были ОНИ ипытывать ужас перед тем, что в них-самих давно уже обеспечивало это самое выедание-изнутри & чему они в лучшем случае могли удивляться, как при подметании чистой на вид комнаты удивляешься тому, что, вопреки внешней видимости, в ней было столько грязи –

–Не имею понятия. Знаю только, что нескольких наших парней от такого зрелища вывернуло наизнанку. Я до сегодняшнего дня так и не понял, почему он, Смайли, сделал Такое, & другие тоже не знают, или: никто об этом не говорит. До сего дня. Но я думаю, что другие правда не знают : Никто ничего толком не знает о других, здесь в Легионе. И ты правильно делаешь, что не пытаешься подступиться к кому-то из наших. Это !никогда не кончается добром.

–Я, наоборот, от всех-ДРУГИХ !от-ступился, И это, как видишь, тоже добром не кончилось – – : Но все-таки ?почему, как !ты думаешь, Смайли решился на Такое & поезд сделал из него размазню, тогда –

–Лис-его-знает, почему. Я лично думаю, самое опасное для каждого, кто должен-работать и кто еще состоит из живой плоти, это – всегда – тишина & особый род усталости. А тишина & усталость, они настигают любого и повсюду, как чума. И когда Они уже вцепились в тебя зубами, тебе больше не вырваться, – И тогда ты можешь внезапно решиться на Все-что-угодно. Все-что-угодно: плевать, плохое или хорошее, смотря что тебе взбредет в голову. Для тебя уже нет большой разницы, проломить ли череп своему Ближнему, или самому броситься под поезд. Пиджак или брюки, такому все едино.

–И ты думаешь, что ?он –

–Не знаю. И ничего не думаю. Я знаю только две вещи. Во-первых: В самой-жизни заключена какая-то сучья подлянка, только люди видят ее не постоянно и не отовсюду. Но те, что однажды увидели и больше не могут забыть, – такие уже дошли до края.

–А ?во-вторых.

–Во-вторых: Это был мой 1ый день в Легионе. Я просто хотел рассказать тебе кое-что о пресловутом «величии». Жаль, никому за последнее время не пришлось пережить на собственном опыте неудачное отрезание головы : !не-правда-ли, это было бы !драгоценным переживанием для человека твоего склада, сделало бы его знатоком проблемы Величие в страдании – !?да.

–И все же: Разве ты знаешь, ?что !он при этом испытал: я хочу сказать, чувствовал ли он ?боль – так, как мы ее себе ?представляем. !?Что знаем мы о переживаниях умирающих и об их восприятии времени. 1 секунда – как год как десятилетие, или наоборот. ?Кто может знать: После того, что рассказывают о тех, кто прыгал с небоскреба или тонул – и в эти секунды еще раз….. заново проживал всю-свою жизнь. Во время Французской революции гильотинировали одного человека, & голова его после того, в корзине, еще скрежетала зубами. Это было последнее проклятье мертвеца, обращенное ко всей его прошлой говеной жизни. И !это – 1ственное из прав человека, которое действительно чего-то стóит: Право на Последнее Проклятье – :Откуда же можем ?мы знать – И: !?Почему хочешь ты то последнее, что еще остается у человека: подтверждение его человечности, выражающееся в способности проклясть Всё, чем ему приходилось быть, – почему хочешь ты все это уничтожить, испортить, унизить, сведя к той тепленько-убогой вони, какая бывает в больницах, которая внушает только ужас и отвращение – И от которой нужно бежать – И чтоб ноги твоей никогда там больше не было –

–Но ты: Ты ведь пошел-таки туда, в больницу, к твоей жене, хотя не мог не знать, что за минуту со всем этим не разделаешься, И –

–Да. Но тогда еще это=Всё представало передо мной не так драматично, не так театрально, как перед тобой в твой 1ый день в Легионе. Может, мне нужно было сперва попасть сюда. Сперва !сюда: в эту руину, к: Нему –

–?И потом. Чего, собственно, ты тогда хотел от нее, от твоей жены, чего ты и без того уже не –

–Я тогда принес ей цветы & пакет со всем тем, что обычно приносят людям в больницу, включая бандажные бинты; искал на дверях палат, напоминавших мне двери чуланов-для-метел, номер ее палаты – в конце концов нашел – постучал, что было излишним, поскольку в палате лежали 4 женщины & кровати 3х были уже окружены посетителями: они, посетители, сидели и на кроватях, потому что стульев не хватало, ссутулив спины & повернувшись друг:к:другу – как заговорщики, оцепеневшие в неподвижности; я слышал их перешептывания и видел лица, обращенные к каждой из лежавших на застиранных простынях, с руками, скрещенными поверх одеяла, будто их обладательница уже покоилась на катафалке, женщин=больных – : Когда я вошел, они подняли глаза, все, и у всех был 1аковый пепельно-серый взгляд, который не только не выражал никакой надежды, но, казалось, и за пределами этой больницы никогда не освещался даже проблеском воодушевления или страсти. Я увидел мальчика лет 5ти, который принадлежал к 1 из представленных здесь семей и сейчас с шумом&скрипом катал по линолиумному полу свою игрушечную машинку, полицейский автомобиль. При этом он все время выкрикивал 1 фразу, которую, вероятно, позаимствовал из женского=ТВ-сериала: –!Я здесь !мужчина. Здесь !я !мужчина – :Озвученная фальцетом 5летнего малыша, фраза эта производила такое же нелепое впечатление, как если бы настоящая полицейская сирена вдруг пропела: Та!ти-Та-!та. Я некоторое время смотрел на этого шибзика – :?Почему, собственно (повторял я тогда про себя знаменитый вопрос) ?Почему, собственно, детей не подвергают линчеванию….. Они тоже уже испорчены, загрязнены & заражены гнилью до самой сердцевины, поскольку подцепили эту гниль от заболоченных душ своих родителей. С тех пор, как детей больше нет, а есть только «маленькие взрослые», дети воздействуют на окружающую среду еще хуже, чем индустриальные отходы: они загрязняют ее активно. Дети, собаки и аккордеоны должны быть искоренены, причем желательно, чтобы именно в такой последовательности –

–Ну, проблема детей, по крайней мере, для тебя сама собой разре – я хочу сказать: теперь, после операции твоей жены, когда она –

–Там присутствовали представители всех возрастных групп, на семейной встрече в этой больничной палате; но в !1ый момент, когда все они как по-команде воззрились на меня: глаза школьников-½ростков, взрослых – все=они имели одинаковый вид: захватанных & уже позеленевших мелких монеток….. к которым эти люди алчно тянут свои загребущие лапы….. Только на мгновение, когда я вошел в палату, они повернулись ко мне, прикинули на глаз мою стоимость & тут же снова отвели взгляд, как отворачиваются от того, на кого не стоит тратить усилий & жаль даже тратить слова. И вот тогда – в самый 1ый момент – из чужих глаз упало на меня то самое слово; мне показалось, оно поджидало меня в этой палате, как злобная маленькая=коварная собачонка. И слово это оставило у меня во рту такой же хамски=ядовитый привкус, какой могли бы оставить захватанные & позеленевшие монетки, с которыми такое слово имеет что-то общее: Выпотрошена; И с той поры я уже не мог от него освободиться.

–А твоя ?жена. У ?нее тоже был такой взгляд, как у –

–Я уже давно не видел !ее !такой: !Радостной казалась она в тот день, И отнюдь не только по контрасту с паучьими взглядами остальных. Она выглядела, как если бы вообще не лежала в больнице, как если бы не перенесла только что такую операцию, или: как если бы эта операция, хотя и затронула ее плоть – поскольку жене удалили нечто мешающее, с-опасностью-для-жизни-растущее, – но это было лишь сопутствующим обстоятельством, наподобие побочного действия какого-нибудь лекарства; тогда как действительно значимым для моей жены стало нечто совсем Другое: нечто, что произошло хотя и не без помощи скальпеля, но вследствие Операции в более глубоком смысле, которая оказала куда более решающее воздействие на весь организм, чем можно было бы ожидать от нескольких надрезов по ткани.

–И –

–Ее навела на эту мысль одна из врачих: Как моя жена из своей прежней гедеэровской профессии, преподавательница языка для выезжающих за границу кадров, могла бы создать для себя новую профессию, & где шансы для такого нового начинания были бы наилучшими; – она, эта врачиха, хотела помочь моей жене, хотела, как она говорила, познакомить ее с полезными людьми, но: Проблема, мол, заключается в том, что ей (моей жене) придется – при этой новой профессии – периодически подолгу жить за границей, то есть она (моя жена) должна быть подвижна & независима. Таково условие. ?Является ли это для нее ?серьезной ?проблемой –

–?Что же она отве –

–Вообще !не !проблема. Сказала моя жена И добавила, что !прекрасно приспособится :!Без каких-либо !проблем; & теперь она рассказывала об этом мне, таким вот образом, громко и не стесняясь других посетителей: как если бы мы с ней вообще не были женаты; как если бы она в поезде или в самолете рассказывала 1му встречному – Чужаку – !свою историю & !свои планы относительно !своего будущего; и в ее голосе слышалось довольство=собой & воодушевление по поводу всех тех новых возможностей, которые это Новое будущее ей принесет –; И Чужаку не оставалось бы ничего иного, кроме как восхищаться решительностью, энергией & безрассудством этой женщины – такие вещи всегда производят впечатление на определенного рода мужчин: «мм-мощная женщина, выламывающаяся из положенных ей границ –»; правда, это восхищение самодовольством & неизменной-убежденностью-в-собственной-правоте, благодаря коим женщина справляется со своим, как кажется, бесконечным рассказом, с непрерывным перечислением якобы знаменитых&влиятельных имен (которые, как она полагает, известны ее слушателю, поскольку являются неотъемлемой частью кругозора образованного человека) и вообще с атмосферой вокруг, – восхищение это в конечном счете увязло бы в вялой расслабленности, где-то на ничейной земле между удивлением и скукой, смешанной с тайным раздражением слушателя по поводу самоуверенного стремления женщины возвысить эту бесконечную эстафету якобы всем известных имен до уровня общекультурного достояния (которым сам слушатель как раз не владел).– Я уже видел ее (& она себя – наверняка тоже, только, так сказать, с другой стороны) в качестве «деловой женщины», героини американского фильма: в строгого покроя костюме; на широкие, с ватиновой подложкой, плечи волнами спадают белокурые волосы, & тесноприлегающая одежда подчеркивает женственность, используемую именно как оружие: Думаю, фильмы, где ты видишь сразу многих таких-женщин, которые, в туфлях на высоких каблуках, большими шагами спешат по коридорам высотных банковских зданий или «Komm-Пьютер»^[91]-фирм (причем камеры обычно снимают эти кадры снизу, что немедленно вызывает ассоциации с аналогичными сценами в фильмах о ГЕСТАПО, где точно такие же женщины-киллеры – в черных униформах, сапогах, жирно смазанных ваксой, & широких галифе – образуют, словно врачи, консультирующие больного, треугольный кордон на пути в пыточные камеры & своими сапогами пинают узников-доходяг), – так вот, думаю, такого рода «презентации» современных деловых женщин, несмотря на их, этих женщин, дорогие женские шмотки, в конечном счете является ничем иным, как парадом Вечной Мужественности или, точнее, Вечной Бабской Мужеподобности. Соответственно звучат и их разглагольствования, которые они навешивают, словно лапшу на уши, какому-нибудь прихлебывающему виски идиоту с челюстью как у Щелкунчика: жаргон Капо^[92], перемешанный с солдатской похабщиной –

–Не преувеличивай: Может, эти фильмомахеры сами натерпелись такого страху, что предпочитают теперь инсценировать свой ужас перед подобными женщинами, не дожидаясь, пока –

–Да, но ведь именно !фикции создают для себя подходящий-им-мир, а !не наоборот: Так что однажды спроектированные искусством женщины находят себе точное, как в паспорте, отображение в действительности, и скоро уже целые стада таких деловых тетечек – все, как на подбор, с одинаковыми гладкими лицами – проталкиваются на глазах у общественности поближе к рампе: все они – крали из одного гнезда. Может, в молодости они и имели красивые=интересные лица, живые=горящие глаза – но жалкие игры-за-власть & карьеристское-боксирование отбрасывали на них свои неумолимые тени; и в результате такие женщины стали холодными лишенными-морщин жесткими, так что теперь своими мальчишескими лицами они напоминают новобранцев и кажутся такими же бесполыми, как гитлерюгендовец Ртуть^[93]….. Часто то, что задумывалось как нечто грандиозное, превращается в свою противоположность; а потому и эти ориентированные-на-карьеру-женщины, несмотря на их замечательное вооружение, выглядят как взбесившиеся от течки фишки для игры в «уголки» (способные обскакивать другие, «мужские» фишки): как последняя новинка от фирмы «Барби».

–!Фишки-для-игры-в-уголки – !хаха : взбесившиеся фиш –

–Она, моя жена, казалось, вообще не думала о том, что надо бы говорить потише в этой палате, полной застывших в ожидании посетителей с жадными плесневело-ядовитыми взглядами – ибо: хо!ххо здесь что-то !наклевывается – :даже сопляк на полу перестал скрипеть машинкой, подобрался поближе & навострил уши – Жена же вела себя так, как будто нет ни подслушивающих=вокруг, ни нашего ребенка&меня, ни Нашейсемьи – как будто ничего подобного вообще !не было, или: как будто семья – это именно то, что ей удалили на операции как опасную для жизни опухоль…..

–И –

–Она сидела все это время прямо, подложив под спину подушку, в кровати. Пока она говорила, я неотрывно смотрел на вырез ее ночной сорочки, на 3угольный вырез, увлекавший мой взгляд туда, где начинались груди; говорила она возбужденно, широко раскрыв глаза & времанами резко разворачиваясь всем корпусом, поэтому край сорочки топорщился: модельер непонятно зачем решил украсить его тончайшим кружевом – наподобие тех обрезков тюля, которые, как имитацию гардин, прикрепляют к окошкам кукольных комнат; & кружево это состояло из миниатюрных рюшей, мелких складочек, которые, в свою очередь, состояли из других, еще более миниатюрных рюшей & новых, все более мелких складочек, которые, как если бы все они были нанизаны на 1 нить, откидывались то на одну, то на другую сторону, в бесконечной последовательности повторений падая на бледную кожу над грудью моей жены, пока она говорила говорила и говорила о новых шансах ее-жизни после больницы –.– ?Ктознает, сознавала ли она вообще, что все=Это она говорит мне : своему мужу…..

–Ну и –

–!Ничего. Казалось, ей вообще не приходит в голову мысль, что я – что мы –

–Ты можешь, как говорят старики, Прожить с женщиной Целуюжизнь, пройти вместе с ней через сытые & голодные годы, И тебе кажется, теперь Ничто вас не разлучит, но достаточно 1-1ственного слова – И все псу под хвост – :Ибо ?что значит Целаяжизнь….. – ведь в конечном счете Все-что-было есть не более чем 1 замасленный лист бумаги, в которую заворачивали бутерброды –

–Как если бы прежние-годы И то, что все=они принесли нам с женой, было всего лишь придуманной историей: романом, довольно большим, правда, – но ведь и самый толстый «кирпич» когда-нибудь дочитываешь до конца : Аут, ты захлопываешь этот неподъемный том & отправляешь его на полку….. чтобы он там пылился. И я, пока это продолжалось, в1ые ощутил: Это происходит не со мной – Все=Это я слышу только как подслушивающий-у-стенки, чужой пассажир в купе поезда – это всего-навсего выдуманная история, которая тебя не касается. В ней, правда, упоминается твое имя – Должно быть, в силу случайности. Оно ведь не такое уж редкое, твое имя – И вообще, что такое ?!имена – Понимаешь: Как если бы я & наш-ребенок были всего лишь выду –. И думал Все-это-время в больничной палате, пока она говорила и говорила: Такое просто не может быть !правдой –; но, собственно, даже этого не думал, точнее, думал не совсем это и уж во всяком случае не таким образом. Потому что то слово снова присутствовало здесь, причем гораздо отчетливее, чем в первые минуты после моего появления: Выпотрошена. – Оно снова вертелось у меня в голове как в молитвенном барабане И порождало такую же пустоту, какая возникает при подобных упражнениях у буддистов; но только, как бы тебе объяснить, то было, конечно, нечто совсем другое, чем их Божественная Пустота : скорее такое – с жестяным привкусом – рыбно-чешуйчато-холодное ощущение, будто меня, как после отравления, несмотря на совершенно пустой желудок все время выворачивает и выворачивает наизнанку….. Выпотрошена :ничего другого, кроме непрерывно возобновляющихся непристойных рвотных звуков, от которых я чувствовал себя так, будто блюю в пустую садовую лейку…..

–Как же ты ни разу –

–И когда она, не прерывая своего само=довольного говорения, вдруг откинула одеяло : на 1 миг я увидел ее ляжки: ночная сорочка задралась, и в полутьме под одеялом виднелись вытянутые ноги: кожа гладкая и упругая, и в белом мерцают бледно-голубые прожилки, точно такого же светло-голубого оттенка, как обе вены у нее на шее, и я подумал: наверняка сейчас – как всегда, когда жена чувствует себя отдохнувшей, расслабленной и пребывает в согласии с самой=собой, – кожа у нее на ощупь податливая и мягкая, и такая теплая, какой она может быть только у женщины….. – Но от этого быстрого движения, каким жена, следуя подсознательному желанию, обнажила себя, на меня вдруг повеяло странным запахом: не ароматом распарившегося в постели женского тела; не стерильным запахом чистоты, исходящим от белья, & не вездесущей здесь больничной вонью – ничего похожего: То было дыхание выхоложенной кожи, чего-то стеклянистого, что по идее вообще не может пахнуть: как стекло иллюминатора в самолете – –

–В ??самоле –

–И при виде этих нежно круглящихся ляжек – ее ноги лежали параллельно, слегка согнутые в коленях, они выглядели такими правильными & довольными собой – : – !Неужели ?я когда-нибудь к этой коже к этим ляжкам : к этой женщине ?прикасался – все-эти-годы: в самом деле ?я – ну!какже: эта-женщина и: я: мы=вместе ведь, кажется, произвели на свет ребенка – : Это было, как если бы я в тот день моего визита к ней: встретил совершенно Другую женщину, или: в1ые встретил ту женщину, какой она была уже много лет и, собственно, с самого начала, – да только я Этого все-прошлые-годы не замечал….. Она

–Женщина, которую я когда-то знал: Она уже много лет была замужем, хотела иметь детей, Этого за все годы брака так и не получилось. Она считала, что дело тут в ней, что это ее вина. Куда бы она ни приходила, она, эта женщина, не бросалась в глаза, казалась невзрачной, замкнутой, – люди, собиравшиеся на вечеринки или другие праздники, потом с трудом вспоминали, видели они ее или нет. Она не была ни недоброжелательной, ни чересчур доступной, а просто всегда казалась отсутствующей….. – До тех пор, пока 1нажды не познакомилась с ДругимМужчиной – !Дьявол-ее-разберет, где&как. По прошествии неприметно=долгих лет семейной жизни: !внезапно ДругойМужчина.

–!Чудо. Неужели !такое бывает.

–Можешь смеяться. Но мне тогда казалось – Я хочу сказать, ее вид воздействовал на меня так, как если бы я наблюдал тектонический сдвиг, выламывание-из-привычной-жизни, которое могло произойти, только если подготавливалось всем предшествующим, – И ведь я только задним числом понял, чтó, собственно, должно было в ней твориться во все эти=прежние годы….. Внутри этой замкнутой на себе Невзрачности…..

–Эта женщина, о которой ты рассказываешь, я тебя ?!правильно понял: Была твоей женой –

–И ведь по ней !ничего не было заметно, о ее неуспокоенности нельзя было догадаться, никакие признаки не указывали на то, что Что-то там-внутри вызревает –. Всегда неприметная, тихая, обращенная в=себя – как стоячие воды, не имеющие ни притока, ни стока…..

–И что же –

–Прошло сколько-то времени, & она забеременела. От того Другого. Она никогда не призналась бы, но может, именно ради Этого она и сошлась с тем-Другим. Во всяком случае, как только она заимела ребенка, тот-Другой получил у нее отставку. И видел бы ты ее – эту скромницу, невзрачную серую мышку – !теперь: Уже одно то, как она встречала других мужчин, искала и притягивала к себе их взгляды & отвечала на них, открыто и прямо глядя в глаза, как переходила от 1 группы гостей к другой – большими, уверенными и твердыми шагами. Она носила теперь только платья, и легкие ткани, струясь, обтекали каждый ее шаг, как в фильмах этого французского режиссера, забыл его имя –

–Он наверняка стибрил такую идею у Гранвиля: «Les Fleurs Animées»^[94] : Гранвиль и его раскачивающиеся женщины-цветы –

–так что любой мужчина просто !не мог оторвать от нее глаз И вскоре терял всякое представление о том, тело ли ее так по-особому носит эти ткани, или, наоборот, одежда сообщает телу такую немыслимую легкость движений – И каждый мужчина мечтал с ней заговорить, видел ли он ее на рабочем месте или на улице. Мы ведь с ней работали в одном архитектурном бюро, так что я наблюдал, как она –

–!Ты: Ты был – извини, я хотел сказать: Ты, значит, – ??Архи !Тектор. !Вот почему ты читал все-эти книги. ?!Как же тебя занесло сюда, в Иностранный легион – – Ну, а ?!тебя: !Ты ведь тоже оказался здесь: Иннженёр…..

–Да, но –

–И все в ней происходило без нарочитости, без этих обезьяньих жестов фальшивой самоуверенности….. Она каждый раз, казалось, представала в юношеской первозданности, в том состоянии, когда телесное еще не растрачено и может являть себя без непрерывного оценивающего учета – : – Но при всей ее открытости, легкости и умении радоваться встречам с другими людьми: места для меня больше не было.

–?И что же: ?Развелся ты с ней –

–Это как если бы стены тесного помещения внезапно упали, обрушились, и то, что всегда было Теснотой, теперь унеслось вместе с ветром прочь – будто было всего лишь привидением.

–Может, ты в прежние годы ею пре?неб –

–Думаю, для нее дело было вовсе не в сексе. Во всяком случае, не это было главное. Хотя своих шансов она, конечно, не упускала. Хотела вознаградить себя за все. Но дело было даже не в ее «хождении-на-сторону». У меня, когда я наблюдал за ней, как она другим мужчинам – да, иначе не скажешь: делала предложения, – всякий раз возникало ощущение чего-то детского. Детски-упрямого даже, потому что для нее, вероятно, было важно не повторять того, что она-сама много лет назад натворила со своим браком….. :Со-временем ей, наверное, стало казаться, что она заживо замурована в этом браке; и к тому же к ней, видимо, в1ые пришло ужасное о!сознание того, что значат годы….. & что такое становиться-старше….. – –Она, если можно так выразиться, «оставила тебя позади». ?пробовал ты хоть раз с ней поговорить: ?Что она сама думала обо Всем-этом – ?Чего она ?!хотела, собств –

–У нее не было !Никакой цели. !Совершенно никакой : Она сама не могла бы объяснить, ?Что с ней такое – ?Как Все-это будет развиваться дальше. Она !Ничего не знала : Просто !должна была Это-Все !делать –. Прежде, рассказывая об 1 слове, от которого ты не мог избавиться, ты сказал: Словно под давлением – :Именно !это происходило и с ней: Словно-под-давлением. Всякое говорение: !чепуха. Про!клятье: мне бы еще хоть !1 раз заглянуть в головы таких-женщин: только !1 раз !посмотреть, чтó там происходит. – –А ты ?уверен, что действительно нашел бы там ?Что-то, нечто !Реальное, что тут же не стало бы опять многозначным, не сделалось бы поводом для новых фантазий. Ибо: Может, и с этим дело обстоит точно так же, как и с их половым органом: Всякий знает, что за этим волосяным пучком, кустом, не скрывается ничего, кроме 1 дыры. Никаких неожиданностей там больше нет, и основание для всевозможных мужских фантазий: сон о Ничто. И, тем не менее: Каждый раз, снова, эти исходящие оттуда !чары, эта жадность-к-!новому, опять&опять, – как если мы ждали, что явится Исключение: !Невообразимое, Что-то-такое, чего мужчина не может даже выдумать –

–Дыра остается дырой, & находить тому все новые подтверждения – этого достаточно, чтобы получать удовольствие, что и настраивает на оптимистический лад : Мы-мужчины глупы. Каждый по-своему.

–!Никогда бы не поверил, что в таком зрелом возрасте еще буду молоть эту детскую чепуху – :но годы идут по кругу, Все возвращается, причем со все более короткими промежутками, в виде все более мельчающих кругов – !отвратительно, – и во всей этой цикличной игре не предусмотрена даже благодать забвения: Каждый раз воспоминание о предыдущем разе дается тебе в качестве бесплатного приложения, в следующий же раз ты получишь воспоминание еще и об этом разе….. и так далее….. и так далее….. пока не смешаешься с прахом. Все – только хамские репризы. До тех пор, пока человек не отдаст свою дерьмовую ложечку, & тогда этой суматохе придет конец….. Но и по поводу конца ни в чем нельзя быть уверенным: подумай хотя бы о нем: о том, кто лежит здесь-внутри, где-то под прогнившей кучей тряпок, И подыхает И подыхает И все никак не может окончательно отдать концы…..

–И я был так глуп, что верил: Все будет как прежде. Дай ей немного времени. Все опять наладится. : А ведь все-время=после я видел только 1: Она вдруг начала жить очень быстро, слишком быстро для меня – я за ней, с ее скоростью, угнаться не мог, не был к такому подготовлен; поезд – для меня !внезапно – тронулся с места, И я остался в Снаружи, на перроне, как «кинутый» коммивояжер, предлагающий давно вышедшую из моды семейную утварь, которая не интересует больше ни 1 свинью. Это произошло, кроме всего прочего, в то время – в 1991 году, – когда наше архитектурное бюро лопнуло. Лопнуло по-глупому: из-за плохо просчитанной сделки. Все деньги были поставлены на 1 карту – и Вседеньги ухнули в никуда. 1 из обычных=неудачных манипуляций, ничего такого, что могло бы привлечь внимание общественности, только для нашей фирмы это означало конец, но после «Поворота» подобные вещи в нашей КидалоВотрасли случались сплошь да рядом – –похоже на сплав из Кидалова & Отрасли – –точно; и как нельзя лучше выражает суть вещей: Тогда по всей стране объявили конкурс: жилищное строительство в Берлине, реставрация старых построек. Бюргерские дома рубежа веков, в ужасном состоянии, в каждом миллиметре их кладки угнездился свойственный Старой=ГеДеР дух саморазрушения….. Ты должен знать: вообще-то жилищное строительство есть самое распоследнее дело – оно не приносит дохода – нужна очень соблазнительная приманка, чтобы хоть кто-то на такое клюнул. Но !тот проект на 1ый взгляд был чер!товски хорош – на нем как будто можно было Неплохо заработать – что !удивительно для такого сектора – но, рассуждали мы, понятно, что для Берлина=будущей-столицы делают некоторые послабления – такой заработок заметно поправил бы наши дела, освободил бы нас наконец от !кошмарных долгов – короче, мы ввязались в это дело, составили предварительные сметы & Всепрочее – & понеслось: очень скоро нам сообщили, что !мы !действительно получим субсидию – !Гарантированно – вопрос, якобы, уже решен – :СлухоПропаганда вокруг, телеграф-в-джунглях – как же без этого. В результате мы упустили несколько других заказов – полностью вложились в Это-Одно-Дело – обратили все свои средства в наличность – планы у нас были готовы – ?Когда можно будет начать, хотели мы знать – Нас внезапно стали притормаживать….. Мол, возникли крошечные проблемхен (успокаивал миротворческий голос по телефону), саафсем ерундовые, мы, мол, должны перезвонить на следующей неделе….. Итакдалее….. Конец-песни: Как кролик из цилиндра, !вдруг вынырнуло гарааздо более выыгодное предложение (чем наше) – Итакпотом….. – Естественно, то был старый мафиозный трюк: несколько берлинских фирм давно столковались между собой – дождались, пока все остальные внесут свои предложения, – & потом такому теневому консорциуму, конечно, ничего не стоило сбить цену. А когда договор будет лежать у них в кармане & строительство уже начнется, они – !хлоп – взвинтят цены. В итоге их услуги обойдутся городу куда дороже, чем выходило по предварительной смете, а разницу оплатит налогоплательщики….. Все это знают. Но что поделаешь, здесь все свои, все держатся друг за друга. Тебе же, если не успел получить никакой подтверждающей твои права писульки, остается выть на луну….. Потому что никто добровольно не отвалится от кормушки. Это ведь Такприятно – иметь местное лобби, а одной ногой и другими частями тела залезть еще и в Сенат – – : Для нас это было Концом, поскольку другие заказы, которые мы имели, но от которых ради Этого-Великого-Начинания-в-Берлине отказались, естественно, тем временем уплыли к нашим конкурентам….. Позже я еще раз пережил – и снова в Берлине – что-то очень похожее. Тогда опять-таки объявили конкурс, теперь по инициативе Сената, на проект памятника в районе Бернауэр Штрассе, в бывшей пограничной полосе. Я участвовал в конкурсе, в числе других претендентов, которых было более ста.

–?И результат –

–Типично берлинское решение: Жюри !не присудило Первой премии – только две Вторых : ?Чуешь, где зарыта собака. Они !вообще !не хотели, чтобы на месте Стены был памятник – им, естественно, куда выгоднее !спекулировать земельными участками – но ради своего реноме они прикрылись таким фиговым листочком, как этот конкурс. В чем весь трюк: Сумму, выделенную для конкурса, оба лауреата, конечно, между собой разделили – но поскольку фактически никто из них не победил, ни один из предложенных проектов реализовывать не пришлось. Так все и застопорилось до сего дня. Нужно иметь поддержку целого стада свиней, если хочешь добиться чего-нибудь в Берлине – а со свиньми я никогда не якшался. Так что Берлин меня больше !не увидит.

–Ну а твоя ?жена –

–Когда у тебя из рук уплывает 1ая шкура, вслед за ней обычно исчезают и все прочие. Жена перебралась со своим ребенком в другую квартиру. У нас с ней всегда были раздельные счета, никаких денег от меня она не захотела. Мы просто договорились: Она поживет какое-то время одна, потому что в то время всё, что бы я ни говорил и ни делал, только еще больше настраивало ее против меня. Не было никакого смысла продолжать, уже 1 мое присутствие выводило ее из себя – ей, думал я, нужно Всё спокойно обдумать. А потом, может быть, мы=оба могли бы попробовать начать все сызнова – : Ведь свобода, говорил я себе, свобода – очень редко выпадающая возможность, она не есть что-то гарантированно-неизменное & она имеет свою цену. А когда деньги кончаются, все превращается в уксус, и тогда свобода уже не в радость….. Лучший сачок для ловли человеческих душ – деньги…..

–И –

–Поначалу я чувствовал вокруг себя только холод, в этой моей новостройке на городской окраине, & по улицам, как по аэродинамическим трубам, гулял ветер – так, конечно, было и раньше, но только теперь мне казалось, будто взрыв разом уничтожил все мои прошлые годы, а я этого даже не заметил. Год пролетел как день: я мерз, и меня тошнило. После банкротства фирмы я попробовал заняться искусством, стать свободным художником. У меня в голове было множество проектов, да я и людей кое-каких знал, еще со студенческих лет, которые хотели в этих проектах участвовать: после учебы мы потеряли друг друга из виду, теперь же знакомства !возобновились; за время работы-в-бюро я сделался малоподвижным : Зато теперь мог размять свою задницу, это пошло мне на пользу & помогло забыть весь домашний=цирк – по крайней мере, на время; даже район новостроек & вечные сквозняки уже не раздражали меня.

–Такие новостройки я тоже, конечно, знаю, по Восточной Германии: поселения из блочных домов, которые, как гигантские крепостные валы, стискивают железной хваткой ядро города….. Богатствами, мало чем отличающимися от тех, что имеются на-Западе, Социализм овладел в гораздо большей мере, чем даже его-функционеры могли мечтать –

–Ты имеешь в виду: Обе отличительные черты Социализма: порчу того, что Снаружи, эту агрессию против не-поддающейся-никакой-организации Природы, & «замораживание», с целью сохранения, Того, что Внутри – :Нее: все это началось раньше, много-много раньше. Это началось с возникновения Больших Городов – все они здесь, в наших широтах, выглядят как вагенбурги^[95]. !Такое свое происхождение они даже не научились скрывать, вплоть до сего дня.

–Меня в этих новостроечных районах всегда интересовала Особая Пустота: трудно отделаться от ощущения, что среди таких построек ты оказываешься полностью высосанным, застываешь в таком состоянии, как если бы принужден был неотрывно смотреть в большое зеркало, где отражается твое же лицо: все время только !это лицо – видеть себя, каким ты был в тот момент, когда тебя заморозили…..

–Да, потому что конструктивность Пустоты – это креативность с отрицательным знаком. Создателям таких построек сказать Нечего. Насколько они могущественны по отношению к Снаружи, настолько же пусты в своем ядре. В лучшем случае они могут вновь и вновь бормотать 1-&-ту-же стереотипную формулу –: Как ваши партийные бонзы в своих юбилейных речах.

–?Как!это: «ваши партийные бонзы» – моими они никогда не были.

–Ну-ну: Они ведь не опустились на вас=жителей-Востока, как полчища саранчи с неба, – вы Все немножко этому поспособствовали: хотя бы тем, что молчали, ?не-так-ли.

–А ?как бы !ты себя вел: Хитрый Майер.

–!Что за вопрос: Разумеется, так же, как и вы.

–!Вообще: это «Вы-Мы-Ваше» – :Ты не !находишь, что !это любимый трюк ЭсЕДе^[96]: Запихивать всех в 1 местоимение = Все, мол, равны. И потому можно, не глядя, сожрать кого хочешь & потом снова выпустить, но уже в виде говна: такая практика, между прочим, продолжается до сего дня. Отсюда ты мог бы понять, что Эта Партия прохлопала на-Западе: множество потенциальных рекрутов….. Ибо кто Так говорит, тот уже попался в расставленную Этой Партией ловушку, хотя сам того не замечает. Как и сама Эта Партия прохлопала величайший свой успех: Она давно уже !победила: в сфере слов & канонизированной-речи: От Аляски до Заира нет никого – неважно, настроен ли он Pro или Contra Запада либо Востока, – кто не отведал бы марксистской похлебки….. Кто ни разу не отправлялся в крестовый поход, чтобы Капиталом & Манифестом обращать в истинную веру полит-язычников….. Этого Они !действительно добились. Только !такая победа=в-мировом-масштабе Их, видно, нисколько не интересовала. Они хотели победить именно в той сфере, где победить не могли никогда: в экономике. И сами выпустили воздух из своего воздушного шара –

–Похоже, что так. А потому и в строительстве все неизбежно скукожилось до 1-1ственной формулы: до, так сказать, возведенного из бетона единого памятника Их поражению. Ибо эти постройки этот гигантизм все-эти всегда-одинаковые речи: ?Что это такое: Это, в конечном итоге, Смерть. Ты мог бы сказать еще: Так будет выглядеть конец !Истории. А до тех пор – & ежечасно, без перерывов: Долгое, гигантских масштабов Жертвоприношение…..

–Так я об Этом все же не думал. Но нарисованная тобою картина !впечатляет: Это со-ответствие между Городом и Концом-Истории…..

–Оно действительно имеется. Но те, кто болтает о Конце-Истории, забывают: там-внутри живут люди; & жертвами в этом загоне для скота были & остаются-сейчас: именно !настоящие люди. : Кто-то сказал мне 1нажды, что рассматривать настоящее всегда означает: делать незримое зримым. Это и было главным в наших проектах. Если ты захочешь добраться до ядра каких-то архитектурных сооружений, ты всякий раз будешь обнаруживать – в качестве такого ядра – скульптуру.

–?А в новостройках –

–Если ты !не можешь забыть, что там люди постоянно чувствуют себя чьей-то добычей, значит: эти постройки совершенно лишены ядра. Здания без истории. Собственно, с-самого-начала – руины. Мертворожденные. Нечто вроде эмблемы бюрократии, манипулирование чужой бедой….. Они свидетельствуют о безработице. Сказанное относится и к тем высотным зданиям, которые воздвигаются сегодня. Ты же сам Оттуда, из Восточной Германии: !Оглянись вокруг, здесь в Берлине. После «Поворота»: Административные здания, снова&снова, Одно впритык к другому, и – ?для-чего: для !Ничто. Никому не нужно такое количество офисов. Они, значит, во всех смыслах: останутся пустыми….. Безработные здания. Развалины, бетонное утильсырье, без всякой войны – уже сегодня готовые руины для будущего, но без той истории, которую имели руины, оставшиеся от последней войны. Те руины могли быть сколь угодно разрушенными – :!Они, тем не менее, сохраняли ядро, которое я имею в виду: Язык жилища-прибежища. Понимаешь.

–И ?Из этого вы делали скульптуры –

–Не !из этого: Но !посредством этого. Мы: люди, с которыми я объединился: мы работали очень разными методами. И среди нас были не только архитекторы: нашими проектами заинтересовались также некоторые историки. Для меня, когда я занимался такой скульптурой, важнее всего было дать архитектуре возможность вновь проявить себя. Речь шла о постройках, которые – в своем историческом значении – были обречены на исчезновение, то есть по каким-то причинам оказались вырванными из своего смыслового контекста, &, значит, им предстояло исчезнуть.

–Как же исчезнувшая архитектура может ?вновь-проявить-себя.

–Мои проекты касались самых разных зданий: Я сам прокладывал для себя маршрут: к примеру, от монастырской церкви и часовни в Брюле – к купольному зданию в старом дюссельдорфском Дворце искусств, от Дворца Республики в Восточном Берлине & остатков королевского дворца там же – к руинам городка & отеля в Неандертале^[97] –

–Монастырская церковь – Дворец искусств – Дворец Республики – Неандерталь : Это, правда, кое-что проясняет для меня относительно описанного тобою культурного направления : Но ?Как Все=Это в !твоем представлении соотносится одно с другим –:

–Я всегда задаю себе вопрос о сути, о ядре, которое может скрываться в зданиях, особенно репрезентативных, относящихся как к более или менее далекому прошлому, так и к нашему времени – : – По этой же причине, между прочим, я сейчас провожу бессонную ночь с тобой. Потому что в определенном смысле ты кажешься мне таким же, как эти постройки, которые должны исчезнуть & которые я пытался удержать сохранить хотя бы только как образ, пусть и утративший свой смысловой контекст. Но о том, что бывает добровольное !стремление-к-исчезновению : о !таком я до сегодняшней ночи даже не подозревал. Этим открытием, если хочешь знать, я обязан тебе.

–Ядро, значит –

–Это как при вскрытии: Здания подобны человеческим телам, они выглядят мощными, но – ?что там внутри. ?Имеют ли они пластическое ядро. ?Имеют ли структуру, которая удерживает отдельные части вместе. И – ?что происходит, когда Прежнее сталкивается с Нынешним: ?Какой из этого проистекает конфликт. Ибо конфликты: !1ственное, что меня здесь интересует.

–!А: И !поэтому, значит, всегда пары: дворцовая-часовня & монастырская-церковь, Берлинский-королевский-дворец & Дворец-Республики –

–Да, во всех случаях речь идет о разных архитектонических-&-исторических системах, которые сталкиваются друг-с-другом : пластическое ядро обеих – в их коллизии – подобно спинному хребту. В строении костей запечатлена вся история живых организмов, по фрагменту скелета можно расшифровать и историю человека=как-такового. А руины : руины, возможно, еще послужат каркасом для какой-то грядущей архитектуры –

–И, значит, ты использовал эти фрагменты –

–точнее, их воспроизведения, в качестве памятника Руины монастыря: две башни, каждая по одиннадцать метров в высоту, то есть выше, чем оригинал, но тем отчетливее передающие характер этого оригинала. Как материал я использовал сухую строительную смесь из песка и известняка, которую приобрел в Биллербеке – 1 местечке неподалеку от Брюля, где я и поставил эти скульптуры. Шершавые на вид & на ощупь, они вызывают точно такие же ощущения, как старый, выветрившийся камень оригинала, но для меня в данном случае было важнее дать представление о воздействии такой тектонической-системы.

–?А Дворец Республики и: Берлинский Дворец Шлютера^[98] –

–Шлютер действительно начал строить старый дворец; но в 1707 году его сменил Эозандер^[99]. Который, как известно, и завершил строительство.

–Как известно –

–Выразительная сила 1ственного фрагмента, который остался от старого дворца, настолько впечатляет, что современный архитектор, очевидно, просто не мог не включить его в свою плоскогрудую постройку на бетонных подпорках. Даже посреди этого пустого, хвастливого Ничто распознается классический характер прежнего сооружения. Конфликт двух сталкивающихся лицом:к:лицу архитектурных принципов можно еще больше усилить, если –

–заставить их еще теснее соприкоснуться –

–И, помня о строго вертикальной, серийной структуре, которая лежит в основе архитектуры старого дворца, слегка модифицировать современный дворец с его огромной кубатурой, добавив ряд таких же штакетникообразных фрагментов: тогда благодаря этому столкновению двух разных систем станет зримым главный конфликт !нашей эпохи. Все правильно.

–Х-хмм. Значит, если я правильно понял: Ты стремишься не к тому, чтобы точно воспроизвести какую-то историческую постройку и таким образом – как ты сам сказал – дать ей возможность вновь проявить себя: Для тебя важнее, если можно так выразиться, воссоздать уже утраченный способ восприятия пространства, ритма и движения. ?Правильно я тебя –

–Совершенно !правильно. Теперь смотри, что получается дальше: Такого рода пластические вмешательства делают зримыми характеры – как происходит и в совместной жизни людей –, ведь заметить какие-то ошибки, разрушительные факторы и прочее в таком роде можно только в процессе движения – вспоминание тоже представляет собой движение. Разрушительный фактор, который я в 1ую очередь имею в виду: отказ от парадигмы безопасности, причем не только в-жизни; это может быть и нарушение кем-то выдуманного, потом навязанного другим & этими другими – из соображений удобства или по глупости – принятого порядка. Поселиться, не углубляясь во все это, на приятной поверхности – !значит выбрать смерть заживо. Потому меня !нисколько не интересует, Что этот тип там=внутри, который якобы не может умереть, а только валяется в собственном дерьме & все время пишет и пишет – !если, конечно, так оно и есть, – карябает на грязных бумажных обрывках. Он высосал из пальца свой сон про Так-было-всегда –: !?Что может он нам сказать. !Нее МойДорогой: Я не могу & не хочу иметь дело с Чем-то-подобным. Ни с памятниками-павшим-воинам, ни с НекроМанускриптами: Кладбищенского китча мне даром не надо…..

–А как же !Неандерталь. Разве !это не то-же-?самое : Я имею в виду: ?Разве в этом случае историческая дистанция не слишком велика, так что ты невольно –

–Я подозреваю, что ты там никогда не был.

–Точно. С Неандерталем в моем представлении связывается только Неандерталец, Костяной человек.

–Тоженеплохо – если ты сумеешь заглянуть в глубь времен & увидеть, !что там = в Неандертале когда-то развелось. Я назвал этот свой проект Балдеж в Неандертале, И –

–?Что ты имеешь в виду под балдежом –

–Можешь понимать как трахач. Она с этим отчасти связана: История, которую я сейчас расскажу, – тебе она, наверное, понравится. Я набрел на это случайно, в архивах, когда занимался подготовительной работой по проекту.– Но прежде должен сказать тебе, что перед старым замком в Неандертале сегодня можно увидеть руины отеля. Еще в тридцатые годы отель этот, «Неандерхоф», был, так сказать, эксклюзивным местом отдыха: коронованные&прочие рогоносцы – члены правительства – разные вонючие шишки из-окрестностей & издалека: все они регулярно там встречались, как в своего рода клубе….. –. В архиве сохранилось !множество фотографий того времени. Но вот что !удивительно: Все они демонстрировали 1-&-ту-же перспективу – взгляд со скального выступа, нависающего над фасадом отеля, – & все, казалось, снимались с 1 места. В высшей степени странно: ибо с архитектонической точки зрения делать все снимки, находясь в 1 точке, бессмысленно. Но фотограф зато со с воего места наверху мог, как охотник, обозревать всю округу: Представь, прямо под ногами у него располагается фасад «Неандерхофа», одноэтажного здания с двускатной крышей, в стиле неоклассицизма; по обеим сторонам от среднего портала (входа в отель) тянутся вдоль фасада 2 узких дворика, огражденных низкими стенами. Здесь приезжающие гости припарковывают свои большие лимузины. Сбоку – плоская пристройка (на фотографиях она видна лишь частично: может, кафе на застекленной террасе), – выйдя оттуда, попадаешь в маленький парк à la французское барокко – и с правой стороны, позади отеля, видишь сам замок: с крестовой крышей, тоже одноэтажный, выстроенный в том же стиле, что и «Неандерхоф». Кругом – высокие лиственные & хвойные деревья: потому что, скорее всего, отвесные склоны вокруг этой котловины и тогда уже были покрыты лесом. Однажды я увидел на 1 фотографии, с краю, бесформенную тень, которая напоминала гигантскую черную руку: Наверное, подумал я, это ветка с листьями, случайно попавшая в кадр. Похоже, Неизвестный-там-наверху: !прятался в кустах.

–?Зачем. ?Кчему такие предосторожности –

–Я тоже задавал себе !этот вопрос. Меня поразило и обилие фотографий. Они были анонимными – без указания имени владельца или хотя бы фотографа, который проявлял пленку. Сперва я подумал, что это просто копии с 1-&-того-же оригинала – : Но так не могло быть, ведь похожая на руку ветка присутствовала только на 1-1ственном снимке. И еще кое-что бросилось мне в глаза, пока я выискивал различия между фотографиями. Припаркованные возле отеля машины от раза к разу менялись (появлялись там даже туристические автобусы тех времен) – за исключением !одной : !одну машину, один из тогдашних похожих на ящик лимузинов, темнó-сверкающий, можно было увидеть на !каждой фотографии. Значит, неизвестный фотограф на протяжении долгого времени регулярно, может, даже ежедневно, & всегда примерно в один и тот же час (поскольку речь идет о лете, – около полудня, так как видно, что тени деревьев, машин & самого здания очень короткие), делал свои снимки.

–Но ?Почему. ?Из-за !этой=одной машины, которую ты видел на всех фотографиях.

–Ну, судя по его внешнему виду & по всему прочему, что мне удалось разузнать, отель этот был борделем для высшей элиты – –

–!Аа: Ты хочешь сказать, что неизвестный фотограф за !этой машиной, а точнее, за ее владельцем: ?наблюдал – & ?замышлял что-то. !Как же события развивались дальше. ?!Сумел ли ты что-нибудь выяс –

–Я так и !знал, что тебя это заинтересует. Все машины перед отелем, запечатленные на фотоснимках, развернуты бампером к зрителю, и эта машина тоже: значит, подумал я, номерной знак, наверное, можно разглядеть. С помощью разных луп пытался я расшифровать номер этой машины – – :увы, напрасно. Разрешение было слишком слабым, буквы и цифры на номерном щитке расплывались в нечитаемые иероглифы. В одном, правда, я убедился: На всех фотографиях !действительно фигурировала одна-&-та-же машина. Владелец ее, видимо, был очень !крутым денежным мешком, коли мог позволить себе ежедневные посещения столь изысканного заведения…..

–И –

–Эти фотографии: их не вынимали из конверта уже десятки лет –, –?возможно, я вообще был Первым с Тоговремени, кто вновь извлек их на свет дня. И все-таки они изменились за истекшее время: матовые, голубино-сизые с желтоватым отливом, лежали они все передо мной: два-три десятка или: больше; и казалось, на всех=них упал луч летнего предгрозового света & раз-Навсегда зафиксировал их в этом пыльно-удушливом предгрозовом настрое –

–Да, но ?что !было даль –

–Чем дольше я рассматривал эти почти не отличимые друг от друга фотографии, тем, казалось, меньше знал и о самом месте, & о том, чтó там происходило: Ибо кто знает, ?!какие темноты могут скрываться за засвеченной фотобумагой – –

–Да, но –

–Однажды свет от моей настольной лампы упал на разложенные на столе фотографии под другим – не тем, что всегда – углом: Тогда я заметил на 1 из снимков крошечный, твердым карандашом нарисованный крестик: в последнем окне 2го этажа отеля, с левой стороны. Так обычно отпускники на открытках с видом отеля, посылаемых родственникам, помечают «свои» окна. Это было 1ственное на всех фотографиях окно, ставни которого !никогда не открывались. Из-за выбранной фотографом перспективы ставни эти выглядели как тонкие, распложенные вертикально и параллельно друг другу прутья решетки, но – как ни странно – казалось, что в правом нижнем углу выломан маленький треугольник. Удивительно. ?Может, дело тут было в каком-то промахе при проявке пленки – :Но нет: то же маленькое треугольное отверстие присутствовало и на !всех других фотографиях. И именно на !этом месте стоял маленький крестик. Тогда я вытащил из пачки фотографий дефектный снимок – тот, где, как я думал, в кадр по недосмотру прятавшегося фотографа попала ветка с листьями, которая выглядела как гигантская черная рука – :!Ошибка: Она не выглядела как рука: !Она была рукой : Фотографа обнаружили. Он еще успел, прежде чем помешавший ему Чужак вырвал у него камеру, нажать на спуск – : !Этот снимок был, значит, самым последним в серии.– Отель и замок, между прочим, еще задолго до начала войны сгорели….. :?Поджог или ?несчастный случай : Здания эти никто не пытался восстановить.

–А ?Сегодня –

–Последние их остатки должны исчезнуть – даже руины, очевидно, кому-то мешают….. Снос руин этого отеля, так же как и снос Дворца Республики в Берлине, есть не что иное как жертва пешки – видимо, для кого-то !весьма желательная. На месте отеля и замка теперь собираются создать Неандертальский Музей: что-то среднее между Диснейлендом & Парком Юрского периода в….. – :Самый !совершенный способ скрыть что-то. ?Ктознает, какая память о тамошних местах до сего дня остается неприемлемой & не должна обнаружиться никогда, !чего бы это ни стоило – –

–А фотографии: ?Что ты с ними –

–После такого открытия я еще раз внимательно изучил каждую фотографию – :но эта была 1ственная с крестиком на окне – И когда я ее перевернул, я увидел на оборотной стороне, тоже тонко написанное & уже сильно выцветшее –

–Да, !?что же –

–Имя. Женское имя. Только на этом 1 снимке – слабо написанное карандашом, крошечными буковками, в соответствии с тогдашней модой, так что оно казалось частью паутины: Беатрис – – : И вдруг Всё прорвалось : Всё, что я пережил за последнее время, было снова со мной. Беатрис :Это ведь имя и моей жены…..

–А я уже успел обо-всем-этом !забыть.

–То же самое происходило тогда со мной. И вдруг: !Всё опять здесь. Вся эта старая=дурацкая история. Не хуже & не лучше, чем в тот момент, когда я перестал ею заниматься. Моя жена тогда исчезла, как привидение. Я сам этому способствовал, хотел некоторое время не беспокоить ее….. чтобы она могла спокойно обо всем подумать….. А она просто-напросто исчезла. ?Навсегда. ?Сколько хотела она, чтобы я ее ждал..… ?Что Это могло значить. ?Или она обо мне просто: ?забыла. Короче: Я начал шпионить за своей женой. Хотел знать, к какому решению она пришла. С кем живет. Почему не возвращается ко мне….. У меня уже была зеркалка, я купил еще видеокамеру и принялся за дело. Если уж я не мог вернуть жену, я хотел, по крайней мере, за ней наблюдать & знать, чем она занимается. (Что-то витало в воздухе….. Было у меня такое предчувствие, что с ней что-то не в порядке….. Может, надеялся я, – может, ей понадобится моя помощь –) Адрес ее я знал – знал, куда она переехала после того, как мы расстались: в свою прежнюю квартиру, где жила до замужества. Все годы нашего брака там хозяйничала ее сестра. Теперь я часами слонялся возле того дома в Старом городе – наблюдал за окнами на пятом этаже – все надеялся: вдруг она подойдет к окну и я ее увижу –. Но ничего такого не происходило. Наконец 1нажды, когда нервы у меня не выдержали, я поднялся по лестнице до самой ее квартиры. Все было таким, каким сохранилось у меня в памяти: даже старая театральная афиша еще висела на стене под окном лестничной площадки, за полпролета до ее двери. Афиша выцвела, по углам обтрепалась и порвалась – Всадник на Боденском озере^[100] –, так назывался тот давнишний спектакль –:прежде мне никогда не приходило в голову воспринимать это с комической стороны. А теперь меня самого охватило, одолело комическое влечение: я чувствовал, что !хочу унизить себя. :Если бы жена сейчас вышла из квартиры с другим мужчиной, а я понуро стоял бы на коврике перед ее дверью как уличный торговец, предлагающий всякий семейный хлам….. И одновременно у меня было такое чувство, будто я делаю что-то запретное, предаюсь какому-то извращению – настолько ничтожному, что для него даже не нашлось бы места в каталоге всевозможных перверсий. А все же: было у меня то ощущение совершаемого в полумраке действа, с обжигающим светопламенем, которое только и создает перверсию; & еще: сладострастие оттого, что что-то принуждает меня дать себе полную волю, унизить себя, – что-то Чуждое, низкое коварное подлое и обольстительное, особая шаткая радость….. Я прочитал имя жены на маленькой табличке рядом с кнопкой звонка, и все не мог понять, как это может быть, что имя, написанное там, – одновременно и мое….. И опять ничего не произошло –: Она не вышла ко мне и в тот раз; я, с ощущением гнили во рту, крадучась спустился по лестнице, чувствуя себя отвратительно: как циркач, только что проваливший свой номер. И, тем не менее, на следующий день явился туда снова. Так я !ни разу и не застал ее в квартире. Из вечера в вечер и из ночи в ночь все окна оставались темными.

–??Где же она была. ??Что с ней случи –

–Я больше не мог этого выдерживать. И тем более – в тот момент, когда мои проекты вдруг начали заходить в тупик….. Спонсоры разбегались от меня как от чумы, стоило им услышать о Неандертале….. Никаких стипендий не предвиделось….. И потом еще – этот облом с памятником Стене в Берлине….. Тем не менее, я был так глуп, что продолжал на что-то надеяться….. Одна случайная премия дала мне новый стимул к работе: на меня обратили внимание, &, само собой, я получил деньги. В моей профессии важно, чтобы имя твое постоянно «было на слуху». Нужно принадлежать к определенному кругу –

–Мне кажется, то же можно сказать о Наполеоне & женщинах: Внимание, любовь и награды обычно достаются тем, кто вращается в придворных кругах….. и кто всегда на виду.

–Конечно, причем достаются именно в такой последовательности.– Сегодня все, что случилось после, видится мне так, словно происходило с каким-то Чужаком. Не со мной. И ?кто вообще решился бы утверждать, что то была именно моя история, а не – действительно – какого-то 1го встречного Чужака. Все ведь стало взаимозаменяемым. А поскольку с подобными историями дело всегда обстояло именно так: Умней я в результате всего этого не стал. И я до сего дня не в состоянии понять, как 1-1ственное событие – рождение ребенка – может буквально со дня на день до такой степени изменить человека…..

–И что же ?было дальше –

–Я буду краток, конец можно пересказать очень быстро. После того, как жена целую вечность не давала о себе знать: она !внезапно – в один прекрасный вечер – вновь вынырнула перед моей дверью. Уже 1ая фраза, которую она произнесла вместо приветствия (еще стоя на лестничной площадке & слишком громко, так что голос ее разнесся по всему блочному дому): –Я теперь !знаю, что я !сильнее, чем Этот Демон-в-тебе. –:Уже 1-это должно было меня насторожить. !Если бы я тогда захлопнул дверь – оставив жену снаружи – на-Всегда списав ее со всех счетов & забыв. Я=Идиот. Так нет же, я подумал: Это 1ый момент нашей встречи после столь долгой разлуки, только потому она несет чепуху – : Но то была вовсе не чепуха, которую говорят от смущения, как я=дурак подумал. То было начало проповеди, которую жена на меня обрушила, – похожей на черный дождь вперемешку с чистейшим говном – :я сотни раз представлял себе эту нашу встречу, мне многое приходило в голову – что жена продает себя за деньги, подсела на наркотики, подцепила ту-самую-чуму – :самые худшие возможности пытался я себе рисовать, лишь бы Этот-Ужас не подкосил меня. Но Такое я не мог бы измыслить даже в худших своих фантазиях –

–?Что же это значило: Демон-в-тебе –

–Это значило: Моя жена попалась в лапы к одной !шаманке….. !Угораздило ее. !Этого только не хватало: Моя жена – на удочке у какой-то ХЕКСЫ^[101] с жуткими эзотерическими прибамбасами: возложение рук; не подпускать к=себе никого & ничего, ибо все Чужое относится к сфере Демонического; обуздывать заклинать обезвреживать демонические энергии посредством всевозможных чар & прочей чепухи; часами болтать о том, каким образом можно достичь НепорочнойЛюбви-к-Господу –: Ибо именно в !этом состоит Великая & Благородная Цель: стать достойной Такой НепорочнойЛюбви-к-Господу…..

–О!господи –

–!Не произноси !этого слова. !Прошу тебя. Я !не-могу больше его слышать. Жена была совершенно не в себе. А я, я стоял в дверях как дурак: испуганный и обосранный, как если бы на меня обрушилась целая Ниагара дерьма – она же, не переводя дух, продолжала болтать о внутренних силах – об изгнании демонов & прочем в таком роде; как хорошо, !нет: какой !чистой –:это было каждым 2ым ее словом: какой !чистой она себя теперь чувствует, внутренне !совершенно чистой – уже готовой для ВеликойЛюбви-к-Господу….. – : – Весь этот цирк, как выяснилось, разыгрывался ради одного: шаманка=стерва, естественно, за свои услуги брала !хорошие деньги. А она, моя жена, !никак !не могла !врубиться в суть этой гнилой магии. Не замечала даже, что ее !обдирают как липку: Ведь начиная с душеспасительных телефонных разговоров, каждый из которых обходился ей в 80 марок & по ходу которых эта ведьма=хакерша впаривала ей всевозможные=бабские советы по поводу накопления & высвобождения душевно-позитивных энергий – или правил поведения при столкновении с Демоническим (:!Ясно, что подобные речевые обороты подразумевали секс с партнером-мужчиной), и вплоть до (короткого) личного контакта с самим Господом: Предполагалось, видимо, что и в космоме существует что-то типа горячей линии, причем !доступ к ней мог стоить уж никак не меньше 800 марок. Во всяком случае, и здесь действовало все то же правило: no Money no Lord^[102] – –Да: Но ?как ее угораздило попасть в Такие Круги. – –Понятия не имею. Издержки пресловутой свободы: Кто мажет себя зеленым, того сжирают козы….. – –Ну и: ?Чего, собственно, она ?!хотела от тебя – ?почему вдруг снова объявилась после столь долгого перерыва –

–Она тем временем совершенно !разорилась, прыятель. Что неудивительно: если пользуешься тарифной системой самого Господа….. Бог ведь на пару зацепок круче, чем Телеком….. Короче, жена хотела получить от меня !капусту !зелень !хрусты, чтобы и дальше полными горстями загружать их в пасть этой фурии. В благодарность за ее гиньольные фарсики. Я много раз пытался представить себе, какое тело должно быть у такой хакерши –: но мне никогда не удавалось. Всякий раз мерещилось что-то вроде прессформы человека, сделанной из высушенного коровьего дерьма. Половая шель как прорезь в копилке: Заходи и гостем будь / Но про взнос свой не забудь. Ты только подумай: Как в потенциальном спонсоре жена не находила во мне ничего демонического. Даже хотела остаться у меня на ночь, спать со мной в 1 постели –:чтобы показать !Господу, !какая она теперь сильная & внутренне чистая, может даже лежать со мной рядом, но меня к себе не пускать –

–!Омой –

–Потому что самый эффектный трюк – 1ый контакт с Господом=лично, за 800 марок, – должен был, как ей обещали, состояться уже в ближайшие дни, & моя невинная девочка непременно должна была получить эту сумму от меня – по ее словам, величайшего, самого !опасного демона из всех, с какими ей доводилось встречаться. :Эту мысль внушала ей, с самого 1го момента, Великая Шаманка : Жена же !безоговорочно верила. И разубедить ее было невозможно. От этого демона, продолжала тараторить жена, она теперь, благодаря Великой Шаманке, !полностью избавилась.…. Иными словами: избавилась благодаря тысячам марок, которые самолично вталкивала в задницу этой стерве….. В добрые старые времена жена уписалась бы от смеха, узнав о такой афере самого примитивного уровня, рассчитанной на последних лохов – :Теперь же не могла распознать даже !неприкрыто-бесстыжее вымогательство этой ее Ша-Мамки –:Вот что было хуже всего. Жена что-то промямлила о губительно=демонической роли денег в жизни непросветленных людей – & тут же, не переводя дыхания, выклянчила у меня отнюдь не кошерный чек….. Но, по-видимому, она полагала, что когда Нечистое достается Чистому, оно, Нечистое, становится чистым….. При этом сама она выглядела !хуженекуда. В точности как наркоманка-доходяга. !Видел-бы-ты: !?Вочто она превратилась. От ее открытости, легкости, жизнерадостности не осталось и следа –:какая-то чокнутая, которая с супер-Кандидовыми ужимками лепечет всякий вздор, от которого волосы встают дыбом, и сама при этом проникнута фальшью до мозга костей. Я ее не узнавал: неужели ?!это – ??моя жена. Давно уже я не слышал ее – а теперь !немог больше слушать: Она вела себя как 1-из-тех еще юных & уже неумеренно популярных актрис или танцовщиц, которые, выступая по телевизору, жеманятся, позволяют себе аффектированные жесты, надувают подмалеванные губки & закатывают глаза –, но стоит только выключить звук, перестать прислушиваться к их медвяно-сладким голосам – а !сосредоточиться только на жестах&мимике –: И ты сразу замечаешь, !насколько эти козочки фальшивы; фальшивы & бездонно-глупы, глупы до такой степени, что не видят: кроме них самих, никто уже не воспринимает всерьез разыгрываемый ими спектакль – : Она, моя жена, этого тоже не видела. Просто бубнила свою дерьмовую роль, Ничего вокруг не замечая. Во-??что она превратилась. Я не знал, что делать: высмеять ее, или надавать пощечен, или то и другое сразу. Я не сделал вообще ничего. И целый=вечер мне пришлось слушать ее разглагольствования о !Господе: ГосподьГосподь-и-ничего-кроме. !Это было 1ственным, что ее интересовало. Но, похоже, Господь питает особую слабость именно к идиотам & неудачникам: как подумаю о ЕГо сыне, этом бегавшим от любой работы бродяге, который тоже был тот еще фрукт –: впрочем, сына-то ОН угробил –: Ладно, оставим это. Так вот, она, моя жена=Просветленная, выглядела так, будто получила свои шмотки от социальной службы Красного Креста; она только и говорила, что об Очищении, Чистоте, но, видимо, подразумевала свою внутреннюю, душевную чистоту – потому что кожа ее смотрелась !весьма неприглядно: немытая, сухая, шершавая, угреватая: и белесая, как брюхо смертельно больной рыбы…..

–А ?ты: Как поступил ты –

–Ярость овладела мной. Я тогда не чувствовал ничего, кроме слепящей раскаленной ярости: !!??ЧТО ЭТА ХЕКС-ВЕДЬМА=ЭТА ПОДЛАЯ КАРГА СДЕЛАЛА С МОЕЙ ЖЕНОЙ : Она, эта свинья, !отравила мою жену своей болтовней=о-Боге. Превратила в доходягу-наркоманку. Причем уж лучше бы жена, как я воображал в самых черных своих фантазиях, подсела на кокаин героин крэк –:От такой зависимости, по крайней мере, можно избавиться –:?!Но как вылущить из женщины Бога, прежде чем она окончательно превратится в развалину…..

–!Но у нее ведь был ребенок. ?Что стало с ним –

–Ребенка она отдала своей матери. :Вероятно, в момент последнего проблеска разума, прежде чем окончательно&бесповоротно предаться ЛюбимомуБоженьке. : С ней все уже было кончено. Теперь я это понимаю. Но тогда я просто !не-мог с этим примириться. Нажимал на все регистры, лишь бы спасти жену от этой чертовщины, которая медленно&страшно разрушала ее жизнь – я говорил и говорил – целыми вечерами – целыми днями – бесконечные телефонные разговоры (я надеялся, что таким образом удержу ее от контактов с этой хакершей, потому что Та работала только в определенные часы) – – :!Все напрасно. В конце концов, убедившись, что Ничто больше не помогает, Все только !ухудшается: жена уже почти ничего не ела, у нее выпирали кости, она еле-еле держалась на ногах, но по-прежнему бросала свои последние пфенниги, которые выпрашивала теперь у каких-то других дураков, в пасть этой сволочи, чтобы !наконец вступить в контакт с Богом=лично (:хакерша=старая карга прекрасно понимала, что ее лучшая клиентка уже недолго протянет, а потому надо было, не правда ли, поскорее оттяпать и эти !последние пфенниги, пока Господь не прибрал бедняжку к себе – : Так что она пообещала моей жене, что та !Уже в ближайшие дни получит что-то вроде большой семейной упаковки Любви Господней) ; Итак, в конце концов я решил обкорнать Великую Шаманку=Стерву на одну голову: Я собирался снести ей черепушку самурайским мечом.

–!!В-аах –

–На !этом я стоял твердо. Был, можно сказать, !одержим такой идеей: Я уже представлял себе, как нанесу удар: – \; И голова старухи медленно, словно под лупой времени, заскользит, описывая дугу, в воздухе – и будет легонько покачиваться туда&сюда, как если бы эта летящая в отрыве от тела кочерыжка еще Что-то обдумывала –: прежде чем шмякнуться, словно гнилой овощ, об стену. Я хотел, чтобы это произошло именно так и !никак иначе. !Фантастическое зрелище: голова старой ведьмы, медленно проплывающая по воздуху, –:и ВсеЗло в!1часье оказывается устраненным из мира. Именно !так я намеревался поступить. И чем скорее, тем !лучше. От воодушевления я целыми ночами не мог заснуть. Потом я купил себе меч.

–Ну И: !!??сделал ты, что –

–Хм!прр. Нет. Не сделал.

–Какже!так: !По?чему нет. Это было бы самым !Лучшим в твоем сл –

–!Черт-его-знает, почему. Может, потому что в ПоследнююМинуту вспомнилась одна история из моего детства: как я 1нажды во время большого семейного праздника хотел доказать всем родственникам, что сумею траншировать жареного гуся. Все шло хорошо, отлично даже, пока нож мой не наткнулся на кости. Итог: я так и не смог с ними справиться. Я пилил и пилил, словно обезумев –, ничто не помогало: разъять птицу я не мог. Я стиснул зубы, от ярости слезы выступили на глазах –!такой позор: все сидевшие за столом ухмылялись & подшучивали надо мной; я стал пилить еще яростнее: напрасно. И вдруг я ощутил парализующий страх, представив себе, что птица под ножом может !вскрикнуть. У меня волосы на голове встали дыбом. Я !не могу слышать, как кричат живые твари. !Не эти крики, во всяком случае: когда их мучают И когда они издыхают….. И вот я представил себе, что не справлюсь с 1 раза и с этой Глупой Гусыней : !Какая получится бойня. !Какая резня.…. Свинство. Кровищи повсюду….. !Мерзость. И потом – этот !крик. Был страшно рад тогда, в мой 1ый день в Легионе, когда этот странный парень бросился под поезд, что он !не закричал. Возможно, колесо раздавило ему трахею, или же скрип тормозов заглушил его крик; как бы то ни было, я не слышал Ничего – :я бы точно !свихнулся, если бы –

–И ?что –

–Я, в общем, снова прибегнул к разговорам. Хотел ее, мою жену, переубедить. Пытался !снова и !сно!ва. Давал ей периодически сколько-то денег. И говорил с ней И говорил вечера&ночи напролет. Но чем больше я уговаривал ее – тем больше я укрепляюсь в вере, тем отчетливей ощущаю космические силы, как она выражалась; & тем, мол, яснее она понимала, насколько права ее Великая Шаманка, которая ей указала праведный путь (выдыхала моя жена чужим мне, пугающе-нежным, аффектированным голосом, сопровождая свои слова такими жестами, как будто ей приходилось рвать руками&плечами липкую паутину:) –ийаа таак раада (& на мгновение с важным видом прикрывала глаза –:наверняка подражая своей ХЕКСЕ) –так невыразиимо !щаслива, оттого что ПРААФТА фошла в Моюшиссь – И оттовошо я (опять прикрывает глаза) – отошла от Пеэтии Дьявола: Отшиссилась – – :Последнее меня !доканало. От !Партии !Дьявола она, видите ли, очистилась. И я ее выставил за дверь. Конец. Аут. !Вон отсюда !!Окончательный !!!Аут. – С тех пор я ее больше не видел. И не слышал о ней. А она ведь была моей женой…..

–И что потом –

–С тех пор дела мои шли все хуже и хуже. Архитектурное бюро разорилось еще раньше – мой неандертальский проект тоже не осуществился. Спонсоров для него не нашлось. Как если бы все потенциальные спонсоры опасались, что в результате ахитектонического воспроизведения отеля & замка: в том же масштабе, с учетом особенностей топологической системы & конфигурации фундаментов исчезнувших зданий – : вновь обнаружится и Что-то-Другое, что должно было на=!всегда !исчезнуть. – В качестве свободного художника я больше не зарабатывал Ничего – мне едва хватало денег на еду, телефон отключили, а потом и из квартиры пришлось выехать –: И очень скоро я оказался здесь, в Иностранном легионе. С тех пор я живу под девизом: не строить, а ломать…..

–Неужели ?действительно для тебя не было иного пути, кроме !этого. Я что имею в виду: Разве ты не мог попытаться начать все сызнова, в другом месте: Ты: архитектор, художник и: подпеваешь этой-орде недоростков, в этом дерьме, под-музыку-полицейских овчарок – :!? Как ты вообще При-всем-этом умудряешься не потерять голову –:Если Всерьез, только благодаря пьянству, а как иначе.

–Ты, может, думаешь, я собираюсь ?!состариться на этой работе. Так я тебе открою секрет: Я здесь ненадолго останусь, ровно настолько, пока не скоплю достаточно денег, чтобы профинансировать те проекты, которые сейчас лежат мертвым грузом & которые мы хотим осуществить. И, конечно, 1е, для чего нужны эти бабки, – чтобы на них жить. На это уйдут, ну, скажем, год-два – а после: Легион !никогда меня больше не увидит. С меня и взятки гладки. Но ты: !Тебе во всем этом мерещится что-то бесчестящее тебя. Я знаю. Это заметно каждому, потому что ты и ведешь себя соответственно. Ну так по этому поводу я тебе Кое-что скажу: В наши дни от тебя везде будут требовать, чтобы ты ту работу, которую имеешь, !любил, даже !больше, чем собственную жену. Ты должен вести себя так, как будто связан со своей работой узами брака, – о всем-дерьме & всех-подлостях, неотделимых от той или иной работы, нормальные люди вообще помалкивают. Потому что уж коли ты любишь, то любишь и дерьмо-Любимой. А ты должен !действительно свою работу любить –

–как Старшего Брата.

–Твое упрямство, прыятель, попахивает началом семидесятых. Поверь, у него !таакая длинная борода. Или ты не ?!понял: ЭР-РА-эФ^[103] давно уже !мертвее, чем дохлая мышь. Мне тоже в свое время нравилось, что некоторые самые крутые мешки-с-дерьмом пару-другую лет не могли спать спокойно. Что прежде чуждые всему человеческому, нашпигованные диетическими деликатесами политжеребцы сами навлекли на свои задницы страх перед адским возмездием. Но все тогдашние перемены не могли не сказаться на социальном климате: ведь именно в горниле террора улучшаются нравы; вежливость и уважение к другому всегда бывают отлиты из свинца, & людей определенного типа можно удерживать в каких-то границах, только надев на них узду, под дулом автомата, нацеленного в их хари…. Ничего не поделаешь: вместе с упраздненной Зоной !окончательно отошла в прошлое и Эра-Семидесятых. И если еще лет десять назад в сфере профессиональной деятельности все определялось борьбой МУЖЧИН против ЖЕНЩИН, то сегодня к этому добавилась борьба МОЛОДЫХ против СТАРИКОВ. И ты, Иннженёр, похоже, уже на 1-другую минутку устарел –

–Согласен, то дерево в лесу, из которого когда-нибудь сколотят мой гроб, имеет уже больше годовых колец, чем я – кругов под глазами. !Это-то я понял, еще на своей предыдущей службе, еще прежде, чем попал сюда, в Легион. Мне это убедительно продемонстрировали – 1воклассно. После «Поворота» к нам прибился 1 новичок из какой-то провинциальной дыры под Берлином: молодой хмырь, возраст – лет тридцать с небольшим, по виду – маменькин сынок: широкое лицо, женские скулы, утопленные в жиру глазные щелки и профиль овцы – так сказать, помесь овцы&человека, как если бы он застрял где-то на полпути между тем и другим; обманчиво мягкий и податливый, тогда как на самом деле он унаследовал от животного только пронырливость, а от человека – глупость :!Впрочем, у этого фрукта !все было написано на мордасах, ибо стоило ему раскрыть пасть: и он превращался в типичного фельдфебеля. И, как все фельдфебели, терпеть не мог непонятные слова : если в приватной беседе кто-нибудь употреблял слово, которого он не знал (а ведь таких слов !множество), этот человек становился для него подозрительным – он предполагал, что человек этот вероломно намекает на него, издевается над ним или: хочет сделать его, с его необразованностью, всеобщим посмешищем. А когда он сам употреблял чужое для него слово, смех окружающих был ему !гарантирован : ибо, как известно, самые !бездарные скрипачи всегда пытаются играть самые !трудные пьесы….. : Парень этот как был полным 0, так навсегда 0 и останется; способностей его хватило бы в лучшем случае для должности вахтера, но, несмотря на это (или: именно потому) он с самого 1го дня повел себя так, как если бы был королем нашего вшивого королевства. И, между прочим, преуспел в этом, как выяснилось в один прекрасный день, когда понадобился преемник для нашего прежнего шефа, которого в конце концов турнули за связь со штази. Новичок=этот-самый-Хмырь был с точки зрения высокого начальства 1м, самым желанным кандидатом: услужливый и гибкий с вышестоящими, интриган и хам по отношению к тем, кто ниже его, а в общем и целом – фальшивый, как музыкальный «фолклор». Он, например, регулярно делал директору нашего управления подарочки – :Черт знает, что было в этих маленьких, не больше ладони, пакетиках, что за дары любви. Однажды я слышал, как он спросил у нашего Д.-Ректора, понравилось ли тому, слышал и ответ: –Я таак смейался – : такой вот у них сложился глупый междусобойчик. Но каждый раз, передавая свои подарки, он пользовался случаем, чтобы вылить ушат грязи на наш коллектив, & усилия его не пропадали втуне: кое-кому потом пришлось испытать на себе все прелести начальственного нерасположения – испытывать до тех пор, пока этот бедолага, по своей воле или: нет, не сматывал удочки….. Никогда больше не появлялся такой неудачник в нашей конторе как человек, твердо стоящий на ногах : ему оставалось только упаковать свои вещички & подать заявление об уходе….. Получается, что этой овечьей морде с-самого-начала было предначертано стать нашим шефом…..

–Раньше для таких случаев имелась испытанная программа ресоциализации: классовая борьба. – –!Да: но, увы, сегодня мы все стали слишком образованными для этого. Так вот, когда наш провинциальный хмырь не скандалил и не занимался интригами, он охотно рассказывал нам о своих фрустрациях. До поступления к нам он успел обзавестись семьей; но целых четыре года не мог получить для нее квартиру в Берлине – точнее: он наверняка и не особенно добивался, поскольку этот фрукт, по всей видимости, был из тех гомиков, которые сами не знают, что они – гомики. Тип, скажу тебе, не из самых приятных. Такие знают, на чем тебя подловить. Он, небось, в глубине души даже радовался, что оставил свой обременительный багаж в провинции. Мог теперь без всяких помех собирать вокруг себя, за столом в пивнушке, верных прихвостней: их, лизоблюдов & любителей заползать в задницу начальству, всегда хватает. У некоторых еще с давних пор остались от такого занятия коричневые жабо. Или коричневая короста на шее: знаки, свидетельствующие о том, на какую глубину они погружались в прямую кишку шефа. Награды за расширение его – шефа – анального отверстия были обычными: маленькие привилегии, еще меньшие знаки личного расположения и совсем уж мелкие – черт знает, на сколько именно – повышения зарплаты. Нам !никогда не понять, почему некоторые люди в буквальном смысле заползают в задницы к другим & !что, !собственно, они надеются за это получить – думаю, за всеми их расчетами и интригами всегда прячется 1 простое желание: чтобы представители власти были от них зависимыми….. Я жалею, что ни разу не спросил у кого-нибудь из профессиональных жополазов, ?как они потом !выбираются из задницы шефа: ?поворачиваются ли прямо там, внутри прямой кишки, чтобы вылезти наружу головкой вперед, или же так и ползут обратно – задом наперед, а вылезают вперед ножками – :Дело в том, что при таких неправильных родах плод, наверное, приходится удалять оперативным путем – в данном случае, правда, не посредством «кесарева», а посредством всего лишь «королевского» сечения. Жизнь ребенка всегда ценилась больше, чем жизнь матери, и может, именно поэтому набирается столько желающих совершить такой путь-во-Внутрь – –Ладно, оставим эту тему. О чем я гово – –Нет!нет: я !действительно !всегда принимаю близко к сердцу судьбы других людей; и меня глубоко волнуют проблемы благополучия&горестей моих Со-как-бишь-их-э-щасщас: Временников – !да, точно: Со-Временников…. Так вот, все эти неприятные креатуры поддержали нашего новичка, нашего провинциального Принц-Прюнеллу^[104]. И ведь Прюнеллу даже не назовешь ценным работником: умение пробиваться кверху – вот его главное и единственное достоинство. Однако придворные !никогда ему на это не намекали & не показывали, чтó они на самом деле о нем думают: а если кто и позволял себе что-то подобное, то Принцессик обижался, сразу бежал жаловаться к начальству & его обидчики оказывались в опале навечно&навсегда.

–Хм, ты, похоже, не пользовался любовью своего босса.

–Вдобавок ко всему наш Принц-Прюнелла, словно под каким-то давлением, постоянно испытывал потребность раскрывать перед другими свою дерьмовую душонку & выставлять себя напоказ – то есть рассказывал (словно не по своей воле: как все, кто испытывает давление) о разных приватных подробностях, касающихся его подгнившего брака – : но в какой-то момент ловил себя на этом – & у него появлялось еще 1 основание для неприязни к тем, кто слушал его болтовню & был настолько глуп, чтобы как-то на нее реагировать. Если кто-то – как он, Прюнелла, считал – знал уже слишком много о его слабостях, он поворачивал дело так, что этому Кому-то просто не продлевали контракт.

–Обычный мелкий извращенец: твой шеф….. ?Какие же подробности он – сам того не желая – выкладывал вам на стол.

–В ситуации долгого=кризисного брака дети всегда оказываются под перекрестным огнем & пытаются как-нибудь приспособиться, использовать эту ситуацию для-себя. У таких детей развивается очень тонкое чутье, & домашние неурядицы рано превращают их в партизан.– Так вот, наш провинциал, как бы под давлением, рассказывал нам и об этом. Каждый день после работы он возвращался домой, в свой поселок под Берлином. (Позже он жил – конечно, отдельно от жены&ребенка, – снимая меблированную комнату где-то на окраине города.) Хотя ехать от Берлина вроде бы и недалеко, поездка в поезде городской надземки & на пригородной электричке, на которую он пересаживался, занимала почти 2 часа : он должен был выходить из дома очень рано, около 5 утра, & никогда не возвращался раньше 7 вечера. И каждый раз, в конце такого=одного дня, на возвратном пути, он прокручивал в голове эту тошнотворную проблему: проблему своей неспособности хотя бы хотеть искать какой-то разумный выход. Его жена в то время посещала вечерние курсы повышения квалификации, и чаще всего он уже спал, стряхивал с себя сон, когда она приходила домой. –Мы !вообще больше не видим друг друга. Жаловался он жене. –Спи дальше. Таков был 1ственный ее ответ. –Тебе завтра рано вставать. Жена выключала свет. Ребенок, который в тот год как раз пошел в 1ый класс, после уроков часами, до самого вечера, оставался в квартире один. Отец, возвращаясь, всегда находил сына сидящим перед телевизором – он выключал экран и присаживался рядом на диван: –Мы все же одна семья. По крайней мере, мы двое. Потом вздыхал, сажал мальчика к себе на колени & гладил по волосам. –Сегодня на-работе со мной опять плохо обращались, начинал жаловаться, И: –!МОЖЕШЬ ОПЯТЬ ПЯЛИТЬСЯ НА СВОЙ ТЕЛЕК, внезапно рычал в лицо мальчику, который уже проявлял признаки беспокойства & норовил сбежать. И тут же жалел о своей грубой выходке, поспешно гладил сына по голове, пытался побыстрей все уладить: –Но сперва немножко побудь с папой – мы ведь должны держаться вместе. Еще раз вздыхал. –Мы же и так вместе. Мой малыш. Мой маленький-большой-мальчик. Они не смогут нас разлучить. !Нас – нет. !Точно, сынок. И, все еще держа сына на коленях, теперь в самом деле начинал хныкать. –Только ты ничего не говори маме, а то она опять будет ругаться. – –!’Нешно нет, папа. ’Нешно я ничего маме не скажу. – Но как только, сразу после этого, в замочной скважине поворачивался ключ – это возвращалась жена, – пацаненок соскакивал с колен отца & бежал к матери: –!Мама !Мама : Папа опять !плакал & !хватал меня руками. – Женщина, стоя в дверях и с трудом сдерживая себя, говорила: –Иди к себе, малыш. Мама должна Кое-что сказать папе. Мальчик исчезал в недрах темной квартиры, нарочито громко хлопала дверь его комнаты, но он наверняка оставался в коридоре, подслушивать, и слышал голос женщины, который, вырываясь из утончившихся-от-ярости-губ, шипел съежившемуся в углу дивана мужчине: –Ты, !половая !тряпка: !Возьми себя по!жалуйста в-ру –

–Не!можетбыть: !Это=?!Все он вам так – тепленьким – и ?выкладывал. Не верю: Ты все это сам выдумал или –

–Пока он рассказывал, я смотрел в лица других, сидевших за столом и тоже, подобно мне, вынужденных Такое слушать, – в лица его прихвостней : без-всякого-выражения пустые отсутствующие & лицемерно-безучастные, как если бы эти люди ничего не слышали, или: Как если бы история рассказывалась им на языке, которого они не знают & не хотят знать. И когда в какой-то момент Прюнелла прерывал сам себя замечанием: –Я опять наболтал лишнего. А нужно всегда быть !начеку. Потому что наверняка найдется кто-нибудь, кто захочет обратить это себе на пользу – и осматривал 1 лицо за другим, выискивая выражение насмешки, злорадства, возмущения подобным бесстыдством – :его прихвостни отвечали ему серо-пустыми цинковыми взглядами, будто сделанными из того же материала, что ведра, – :в моем же лице он всегда мог обнаружить все, что искал…..

–Бог!мой: ведь не мог же ты ?!вправду быть настолько глуп, чтобы в ответ на такое–

–!’Нечно реагировать на подобные вещи – большая глупость, и я бы мог куда лучше, приятнее употребить свое время-там. Мне нужно было всего лишь обзавестись таким же свинцовым лицом, как у остальных. Но ведь есть много причин, почему человек ожесточается. Иногда для этого хватает уже одного присутствия другого человека. Это идет не от разума : это что-то животное, как когда животное распознает в другом животном тип своего врага. И чем старше я становлюсь, тем менее я терпим к другим, тем больше проявляю упрямства и тем менее готов не замечать их & мои глупости – :Идея насчет того, что с возрастом человек делается мягче, могла прийти в голову только евнухам – : !никаких компромиссов я больше не хочу. Я чувствую вкус говна, как только ЭТИ-ДРУГИЕ раззевают пасть. И испытываю неодолимую потребность сплюнуть – так рождаются мои фразы. Жалко, что вся эта сволочь не имеет 1-1ственную задницу на всех, в которую ее можно было бы пнуть :я специально обзавелся бы ради такого дела самой тяжелой парой спортивных бутсов. И я говорю тебе: Худший сорт негров – те негры, что желают быть белее белых людей, а худший сорт сегодняшних осси – те, что ведут себя так, будто никогда и не были восточными немцами. Потому что такие типы, как он, могут вызвать заражение крови: Мне редко доводилось видеть, чтобы в 1 человеке соединялось столько разных мерзостей: глупость & наглость, вероломство & склонность-к-доносительству; его плаксиво-китчевую сопливость может превзойти только его же мелочное властолюбие, а 1 сказанного против него крепкого слова всегда хватало, чтобы он стал злопамятным как уличный пес – :Знаешь, есть такие, кусающие от страха, – которые от страха, что их укусят, кусаются еще больше….. Но наше=сегодняшнее время нуждается именно в таких, & именно такие эсэсовские типы сейчас всплывают наверх, как говно в засорившемся водостоке. Одна из вещей, о которых я вечно буду сожалеть: что я не расквасил !такому идиотически-наглому выродку его мериносью харю.

–Думаю, ты и !вправду еще многого не видел, старик. Потому что придурок, которого ты описал: он, конечно, засранец, но именно как засранец представляет собой просто среднестатистическую единицу, обыкновенную посредственность – а такие встречаются !повсюду. В конце концов, в каждой навозной куче находятся свои паразиты. Куда ни глянь, везде одно и то же. !1ственное, что важно для тебя лично, прыятель: люби свою работу – или подохнешь….. Все другое – не твоего ума дело.

–Ага. Ты смотришь на все это глазами циника: на все, что касается работы & любви –

–Я все время спрашиваю себя: ?Неужели я уже привык к скотству здесь=у-нас, и: ?куда подевались они, эти стаи мух, которые прежде атаковали нас десятками тысяч, будто собирались нас всех сожрать….. Или они просто ?отступились, или ?дожирают – как раз сейчас – Того-там-внутри: того чокнутого, который слабоумен до такой степени, что даже не может умереть –

–Сам подумай, каждая из этих навозных мух – маленькая хитроумная бестия, & они прекрасно понимают, кто и когда становится беззащитным. : Мы разговариваем, и: пока длится разговор, не станем легкой добычей для паразитов. Тот же, кто идет на уступки & показывает свою слабину, у того действительно дела дрянь. А уж если кто упал, он может рассчитывать лишь на Последний Пинок. Раньше, ребенком, я спрашивал себя, имеют ли звери, живущие в разных странах, разные языки, – так вот, эти здешние мухи определенно говорят по-немецки. Возможно, он уже перестал писать….. Возможно, он сейчас….. Надо бы посмотреть –

–Еще слишком темно. Мы ничего не увидим.

–А ?те-ДРУГИЕ=Снаружи. Я их больше не слышу.

–Они наверняка нажрались шнапса & давно дрыхнут. ?!Или ты полагаешь, они такие же дурни, как я, и готовы провести бессонную ночь, сидя в молитвенных позах возле этой руины, лишь бы только подслушивать – ?!нас. Будь это так, Они могли бы тебе кое-что порассказать о цинизме. О том, что когда ты будешь стоять по шею в говне, у тебя пропадет всякая охота к цинизму & прочим подобным роскошествам. Тогда ты начнешь смотреть на себя и на тех, кто вокруг, совершенно трезво. Мне кажется, это тебе еще только предстоит: Ты еще слишком во многом инженер и еще долго не погрузишься в говно на ту самую глубину. Но зато ты забрался в эту руину, к мертвецу, который никак не сподобится умереть. Давай, выбирайся обратно, потому как, поверь мне, Легион=здесь: Это далеко не !Худшее, что бывает на свете…..

Дождь, черное эхо под свинцовыми илистыми отложениями одного неба, на самом краю ночи. Деревья травы руины 1 исчезнувшего селения, выставленные под шорох дождя, черные и мерцающие, будто они – из застывшего гудрона. Собачьи дни миновали. И дальше будет позднее лето, дни, утопленные в серости, прислоненные к тишине дождя.

–Словно под давлением – (он теперь снова заговорил о своей жене; и голос его в шуме дождя был таким, как если бы доносился из-за занавеса) –Словно под давлением. Потому что хотя я ее выгнал вон, в-тот-раз=!навсегда, – что называется, отрезал с концами – и не хотел ее больше видеть, и по-сей-день не хочу : Свободным от нее я так и не стал. Иначе я не мог бы рассказать Все=Это тебе – и ведь я знаю, что сегодняшняя ночь дает мне 1ственный шанс поговорить с тобой. 2го такого случая !не будет.

–Знаю. И все же спрашиваю себя, кто, собственно, формирует наши мысли и слова для них. Дурацкий, детский вопрос. Я сам понимаю. Но дело ведь !вот в чем: Словно-под-давлением. Она, в конечном счете, и принуждает меня думать. Здесь не может быть никаких сомнений. Ибо всякий раз, когда я хочу думать о Чем-то Другом, происходит что-то такое, как если бы влажная губка немедленно стирала со школьной доски только что написанное –: И опять проступали бы те старые каракули, что были на этой доске с незапамятных времен: процарапанные, вытравленные кислотой допотопные письмена. Словно под давлением – & мне приходится опять и опять перечитывать эти письмена. Хотя !я этого !не писал. Потому что я хочу думать Другое, делать Новое – хочу с тех самых пор, когда я в последний раз навестил ее в больнице….. прошлым летом. Тогда, в «собачьи дни», город был как котел с дымящимся бульоном из человечьей плоти – солнечные лучи кололи глаза – ослепляли – я щурился – и брел, как пьяный, держа ребенка за руку, сквозь раскаленные печи улиц – от одной тени до другой, радуясь каждому дуновению ветерка – мы тащились туда – в больницу. : Там внутри нас встретила приятная прохлада, мы вошли и оказались как бы на другом континенте. Жена лежала теперь в отдельной палате; врачиха, с которой она подружилась & которая, по ее словам, хотела помочь ей начать новую профессиональную жизнь, думаю, поспособствовала и тому, чтобы жену перевели в эту отдельную палату. Собираясь в тот раз в больницу, я взял с собой мальчика, нашего ребенка; занятия в школе на время жары прекратились, и я не хотел оставлять его дома одного. Но это была, так сказать, официальная версия – мы же с ним оба знали настоящую причину….. По дороге в больницу сын все время что-то болтал, просто в пространство, – я его даже не слушал; но я отметил, уже по интонациям, нервозный, «взрослый»=озабоченный тон, свойственный мальчикам, которые выросли без отца….. Я тогда уже, если можно так выразиться, не присутствовал в жизни – не присутствовал вот уже несколько недель, даже в жизни этого ребенка….. Может, я и раньше никогда по-настоящему не был Тем, что мальчики его возраста подразумевают, когда говорят: Мой отец. Жена очень хорошо перенесла операцию, без осложнений, – Скоро (сказала она) она снова сможет ходить на прогулки – правда, недалеко, – и ее наконец отпустят из Шарите^[105] – –

–Все опять будет хорошо :Вот что я внезапно прочел своим внутренним зрением; вместо прежнего: Распотрошили; !теперь эту другую фразу: Все опять будет хорошо, –такие знакомые, старые-престарые слова, которыми утешают больных детей….. И эти 4 слова подталкивали меня к фантазиям, к эскападам, ко Всему=Возможному, я был в буквальном смысле !вне-себя; И трещал без умолку: за немногие минуты выболтал, спрессовав в одно целое, события нескольких месяцев – километровые киноленты полуснов, которые, хотя и не становились реальностью, по-настоящему никогда не исчезали, – Все & Вся: мое время в Иностранном легионе: а ведь за последние недели и месяцы – :я !ни-разу не был по-настоящему «в обществе», и !ни-разу – по-настоящему один, и !ни-разу – с другой женщиной –:Подобное 1очество оглупляет. Неудивительно, что я вел себя как один из тех воодушевленных надеждой хлебных идиотов, которые –

–Воодушевленных надеждой: ??Как ты ска –

–Хлебных идиотов. Воодушевленных надеждой хлебных идиотов. Несколько лет назад мы – моя жена, мальчик и я – решили покататься на пароходе по озерам в окрестностях Берлина. День выдался солнечным и жарким, верхняя палуба еще задолго до отплытия заполнилась людьми, над пароходом кружили стаи чаек, всегда охочих до корма, и сперва только дети, а после и их родители стали бросать птицам кусочки хлеба, вскрикивая от удовольствия – & даже громче, чем сами чайки, – когда птичий клюв выхватывал из воздуха какой-нибудь кусочек: брошенный !ими. Вскоре каждый из пассажиров, увлекшись, уже желал !непременно перещеголять остальных, скормив птицам больше хлебных крошек. Постепенно все это выхлестнулось за рамки игры – : теперь каждый намеренно мешал другому, размахивал руками, наступал на ноги, отбирал у соседей их бутерброды, горбушки хлеба & кексы; и при этом люди шумели больше, чем сами чайки: визжали, рычали, брызгаясь слюной, ни один не хотел уступить другому, дать другому хотя бы малейший шанс – они так рассвирепели, что даже грозили друг другу привлечением-к-суду – дети давно уже не участвовали в кормлении птиц, дети были зажаты между ногами&ягодицами этих-осатаневших=родителей, чуть ли не придушены, не растоптаны, не продавлены, как фарш через мясорубку, через проволочную сетку ограждения : палуба увеселительного парохода оглашалась криками !убийц – : взрослые взяли бразды правления в свои руки. Может, все дело было в жаре, в слепящем солнце, которое немилосердно впивалось в мозги & разжижало их. Короче: вся-эта-банда вела себя, как сборище клинических идиотов: даже сумасшедший дом, если бы его пациентам дали полную волю, не производил бы более дикого впечатления. И каждый кричал еще громче остальных, когда чайка подхватывала на лету именно !его кусок – эти глупцы еще не успели насытиться своей глупостью. Но теперь и чайки, казалось, совсем обезумели: крича еще противнее & пронзительнее, чем прежде, они алчно, как хищные птицы, сбивались во все более плотную и алчную стаю, кружились все ниже и ниже над головами людей, так что эта их эскадрилья, подобно вихрящейся серо-белой туче, уже накрыла собою всю набережную вместе с пароходом –: пристань – променад – озеро – вся природа вокруг, казалось, превратилась в один гигантский тайфун & вихрилась вокруг парохода, этой ореховой скорлупки с дураками&дурами, – вокруг-нас стало по-настоящему темно –, как если бы крикливо-кружащаяся птичья банда вылетела…. непосредственно из дурацких мозгов всех-этих-людишек : Эти идиоты сами навлекли на себя !великолепную бурю – : И до тех пор с пылом=рвением продолжали свою дурацкую игру, пока чайки не начали срать им на головы –:И тогда новый крик взметнулся вверх, как остроконечное пламя, еще более усилился, ибо только теперь пассажиры по-настоящему слетели с катушек, – & птичьи какашки стали шлепаться, как крупные капли дождя, прямо на стриженые затылки, на выходные костюмы, на шестимесячные завивки женщин :поднялся !неслыханный !визг, напоминавший хор циркулярных пил, которые постоянно натыкаются на гвозди – : –Ты присмотрись к ним – (расслышал я сквозь гвалт, у-самого-уха, голос жены) –к этим-Людям: Надежда & Игры-до-крови – они довольствуются наипримитивнейшим – & в-Конце всегда оказываются обосранными-Сверху: их и не назовешь иначе, кроме как «воодушевленные надеждой хлебные идиоты»…..

–А !га. Ну и что же ты –

–Там & Тогда, в больнице, у постели жены, происходило, так сказать, мое «кормление чаек» – а я ничего не замечал. Потому что, думал я, !теперь пришло время обо-Всем с ней поговорить, Всё ей сказать – !Наконец-то – как !раньше, когда мы с ней Всё говорили друг другу – начистоту – говорили часами, часами, и альбом с фотографиями всегда лежал рядом – и Ничто не могло помешать нашей=близости – говорение и говорение – иллюзия из времен нашей молодости, когда перед глазами еще стоял ужасный пример родителей: их Вместе-Пребывание в ожесточенном молчании, глухо-совместное Держи-рот-на-запоре, Заткнись & Выжидай….. пока Другому все-Это не станет невмоготу; ведь много хуже, чем изо-всех-сил-удерживать-мочу, – удерживаться от жалоб&причитаний, оскорблений проклятий обвинений угроз, упреков&плача – !Ха: !Наконец-то ты достал Другого, он обнаружил свою !слабину –:!Теперь можно: Слово – как заплесневелую доску из двери сортира – вырвать & замахнуться им, !Вмажь!Наддай, & заколачивать – всю-эту-грязь – в уши Другому, ржавыми гвоздями, пока тот не взвоет & не закричит, – кулаками по столу, чтоб затрещал, – хлопнуть дверью: !трах, чтобы фанера в щепы, чтоб штукатурка посыпалась со стен, – !Какая выигрышная роль, ты в !Главной роли – !Наконец-то – !Занавес-поднять & Окна-настежь, !Свет на !Сцену – Большой Бенефис для трех ближайших дворов – Все вдребезги&в-щепы расколотить – рыдать-&-плакать рычать-&-неистовствовать пускать-сопли-&-вытягивать-козюли выпу–чивать-глаза-&-брызгать-слюной чтоб-нос-кровоточил & чтоб-под-глазом-синяк – Пятый акт, !кульминация: Ни минуты больше не останусь с тобой Слышишь свинья Ты прожженный кусок-дерьма Я тебя пррокли!наю : Аплодисменты !Браво !Браво, – И снова взвивается занавес, И еще раз – много раз – !ааахх–; А !теперь, уважаемая публика: Заключительная СатироИгра: целых три дня (или: даже четыре) Передвижки-&-Перемещения в квартире, Где ты находишься там не желаю находиться я, корчить-друг-другу-рожи выпячивать-губы, !бряк!звяк, Тарелки-ложки-кастрюли шваркать об стол, без единого слова, Великий Пан То Мим, !о !да: Какой !великий ар-р-ртист: и сам себе режистёб – !Какие жесты !Какие взгляды: каленые-кинжалы отравленные-стрелы, скрещивающиеся над столом – ссст, – нацелены прямо в харю противника, в его поганое рыло, – !Артистично….. вонь, застоявшаяся в кислой тоске; ?Как долго еще будет это продолжаться : Пока Другому не станет невмоготу: сглотнуть & захныкать; подбородок дрожит, губы трясутся & бледные щеки колышутся как желе; подленькие молитвы дерьмовым божкам, бессловесное пускание слюней, сопение в медленно разворачиваемые носовые платки размером с наволочку: ххр!пррррр: !Таков 1ый произнесенный звук, !начало-звукового-кино: сопливый белый флаг поднят, семейный мир заключен….. : Продлится он, пока вся эта грязь не взбаламутится снова, чтобы осесть еще одним слоем ила на прочие илистые слои, копившиеся со времен Адама&евы….. И дальше опять: плаванье в пенящемся холодно-склизком семейном соусе, в этом бульоне, полном гнилых остатков испорченных настроений, – пока не вынесет снова на соленый вольный простор: Заткнись, сойди со сцены & жди….. До следующего раза….. И не предпринимай больше лицемерных попыток примирения….. Есть только ожидание….. Ждать….. Пока у противника не сдадут нервы, а такой случай представится непременно….. И так будет повторяться вновь И вновь в этом маленьком=подлом чесоточном аду….. Год за годом….. Пока оба не подохнут – : !НЕТ, ЛЮБИМАЯ. !ЭТО – !НЕТ. ТОЛЬКО !НЕ !ЭТО. ?!Слышишь. Мы=Оба устроим Все=Это !совсем !иначе: Мы=Оба будем говорить: друг с другом, !всегда. !Все говорить друг другу – И !всегда только-правду – ?Обещаешь мне – ?да – –

–Говорение & Говорение, длящееся=часами, как если бы я должен был Все-что-случилось & Все-что-еще-может-случиться упаковать в слова, высказать, назвать по имени, проложить путь вокруг этого=Всего, Здесь & Сейчас, в этой отдельной палате женского отделения Шарите, ничего не скажешь, выбрал местечко – :Чтобы это=Все не разразилось внезапно над нами, тобой и мной, чтобы не достало, не прикончило нас, или: того хуже: чтобы не оставило нас жить дальше….. мертвыми стариками – : ?Неужели и вправду я ничего не забыл сказать; ?!ни малейшей малости : ?Не то что Орфей, который однажды забыл воспеть плуг & за это его разорвали в клочья….. !Вдруг: в!1часье весь мой страх куда-то улетучился – !прочь – рраз-и-нет-его – фьюить – словно вылетевшие из головы привидения – как если бы !на-самом-деле его !никогда и не было – А все из-за того волшебного заклинания: Все опять будет хорошо – –

–Вот как. А ?жена: ?Она что же, за все время вообще ничего –

–Я ее и не видел-то толком. Как и нашего мальчика, нашего ребенка, уже толком не воспринимал. Он все это время ползал по полу, изрисовал фломастерами целый блокнот, листок за листком вырывал и бросал на пол – я рассеянно взглядывал на эти рисунки; там постоянно повторялся один и тот же мотив, без проблеска фантазии, удручающе-уныло: Дом – Мама&Папа&Ребенок – Солнце – Сад – Дерево : Если бы я хоть на !мгновение вгляделся в один из этих листков, до меня наверняка бы дошло –

–Жена теперь опять сидела, прислонившись к стене, прямая в кровати: как всегда, когда я ее навещал. Белее полотна было ее лицо; одна прядь волос привычно заложена за ухо, от этого контуры скул казались более отчетливыми. Она спокойно смотрела на меня, большими темными глазами. И на протяжении всего нашего свидания молчала (я, по крайней мере, не слышал от нее ни 1 слова). : Эти !Глаза. (Заметил я внезапно) !Какая в них !Тьма. И ведь не в том дело, что на лицо ее падает тень, – у такой тьмы должны быть совершенно иные резоны. Тут я потерял нить рассуждений. А когда снова, с нарастающей неуверенностью, взглянул на жену – наши взгляды встретились – :увидел, что она вдруг высоко изогнула правую бровь – être à ?moi^[106] – :скорее уж камень, о который я окончательно споткнулся. Споткнулся, застопорился и больше не мог найти ни одного слова – моя речь, тем не менее, еще какое-то время продолжалась….. В ушах жужжал собственный голос, так долго озвучивавший это помещение –, но уже повисла ватная тишина, !пфлотная как воздушная подушка, которая образуется, если сильно хлопнуть дверью. Вся больница полнилась тишиной…..

–Ну и –

–Жена смотрела на меня. Долго. И потом сказала: – Пожалуйста, больше не приходи.

–Вдруг я почувствовал в этом помещении холод. Холод – в самые жаркие, «собачьи» дни лета. Мне стало холодно, как зимой в нетопленой комнате. Я притворился, будто не понял сказанного, затараторил: –Ну да, ты ведь и раньше говорила, что скоро тебя выпишут, что теперь – теперь это не столь важно – не необходимо, чтобы я приходил сюда – я имею в виду, что каждый раз, приходя сюда, использую 1=целый отгул, а отгулы мы могли бы потом – позже – употребить на то – :Она не перебивала меня, я перебил себя сам. Она все еще на меня смотрела. И потом, как если бы объясняла нашему ребенку – находившемуся тут же, в углу палаты, – домашнее задание, повторила ровным, не изменившимся голосом:

–Ты меня не понял. Я хотела сказать: Пожалуйста, не приходи больше !вообще.

Ночной ветер забрасывал теперь клочья туманного занавеса во-Внутрь руины, дождевые пули впивались в руки, ноги, лицо.

–Я взял ребенка за руку, оставил все как есть и вышел с ним из палаты, из больницы. Я шагал слишком быстро, мальчик за мной не поспевал, мне приходилось дергать его за руку & чуть ли не тащить волоком, он что-то заподозрил. У детей хороший инстинкт. –Папа, !что ?случилось – ‌ – Вертящаяся больничная дверь вытолкнула меня и мальчика – который цеплялся за мою руку и упорно спрашивал, что же такое с мамой И когда она вернется домой & куда мы поедем на каникулы, – на собачью жару полуденного часа, в липкие ароматические ошметки топленого жира: Перед главным входом в больницу стоял пищевой ларек. Когда я страдаю – или наблюдаю чужие страдания, – у меня всегда возникает ощущение голода. Это рефлекс. Так бывает, даже если я просто смотрю телевизор. Нет ни одной новостной программы без кадров каких-нибудь катастроф – покушений убийств драк взятия-заложников бандитских-налетов – все ужасы, копившиеся тысячелетиями, втискиваются здесь в обозримые временные рамки, причем «подложкой» служит поп-музыка – по сути, электронная система, мощное моделирующее устройство: От A до Z ежедневно, по полной программе. Поэтому: !Берегитесь, любители легкой танцевальной музыки: Сначала были египтяне с их невротическими страхами по поводу поедания говна; потом – евреи & их расистские гнусности; позже – распятия греческий-огонь гладиаторы Реформация/Контрреформация; дальше – Дарвин газовые-камеры коммунизм телелото & прогнозы-погоды, а с четверти десятого «фолклорная» музыка – :Если люди в чем и опережают собак….. то только в том, что с большей охотой зевают перед экранными изображениями & со-об^общениями : в каких-нибудь полторы минуты вмещаются: крушение поезда в Индии, взрыв в южноафриканской шахте & природная катастрофа в Бразилии –: путешествие вокруг ужасов-всего-света за 90 секунд. Тот, кто так бурно проявляет интерес ко Всему: по сути не интересуется !Ничем. Расчленить мир и человека на куски – & потом избавиться от этих останков: похоронить их в роликах теленовостей=в равнодушии: Ибо тем, что выглядит столь будничным=столь ничтожным, можно спокойно пренебречь, выкинуть из памяти вон….. И Все-Это уже давно не замалчивалось так успешно, как в сегодняшнем старо/новом телевещании.

–И ведь находятся еще простецы, которые считают такое-телевидение самым современным СМИ. !Кто сегодня вспоминает о том, что телевидение родилось в эпоху фашизма –

–И сохраняет !эту счастливую сорочку, в которой оно родилось, до сегодняшнего дня.

–Плохо, когда старики корчат из себя молодых, – но еще хуже, когда молодые заползают в задницы старых дев –: таким уже !ничем не помочь. Правда, в этих стародевических задницах бывают заныканы !кучи !золота – а вокруг золота, как известно, танцуют все…..

–И чтобы противопоставить что-то весомое этому головокружительному безобра–зию, я должен жрать, жрать и жрать….. – Хорошо еще, что в нашей стране нет телеканалов, передающих новости круглосуточно, иначе я бы разжирел как тюлень. Может, не один я такой, потому и пищевой киоск здесь, возле больницы, вполне уместен: ведь и после похорон многие испытывают потребность повысить свою остойчивость и непременно должны потрахаться или, по меньшей мере, нажраться – просто чтобы почувствовать, что уж они-то, по крайней мере, еще всецело относятся к здесь=бытию. То, что я тогда пережил в больнице, или, точнее, то, что происходило там на моих глазах: было так же ирреально, как телеизображения с их бесстыдной инфляцией непрерывно-перевариваемого-страха; и все время, пока я сидел возле моей жены, меня не покидало такое же ощущение, какое вызывают у меня телепередачи: это всего лишь инсценировка – что-то выдуманное – Пожалуйста, не приходи больше !вообще :Всего лишь бегущая строка в теленовостях, 1 строка на экране, не вполне правдивая и не вполне лживая. А раз так, то и теперь мне хотелось только одного – жрать, жрать и жрать….. Сын уже добежал до киоска, вопил, что он хочет !немедленно Магг Нумм Колу & Pommes^[107]: с Майо !Нэззом (именно так он кричал) – мне стало нехорошо уже от одних этих слов. Я тоже подошел к прилавку & заказал для себя сразу 2 порции колбасы-под-соусом-карри. Охотников есть колбасу при такой жарище находилось немного, поэтому готова была только 1 порция, другую колбаску нужно было вынуть из холодильника и поджарить, тогда как 1-я оставалась пока горячей и без подогрева. У меня, таким образом, оказалось достаточно времени, чтобы понаблюдать за двумя девочками-подростками, развалившимися на пластмассовых стульях под тентом с рекламой кока-колы. Они со скучающим видом листали глянцевые журналы, отхлебывали из бумажных стаканчиков колу & лакомились жареной картошкой, сбрызнутой кляксами кетчупа: зажимали каждый кусочек между большим и указательным пальцами, подносили, оттопырив мизинец, ко рту & обсасывали, прежде чем надкусить. Толстощекие детские лица с глазами как черносливины….. Многодневная жара в первую очередь доканывает именно женщин – & делает их распущенными, расхлябанными. Девчонки тоже расслабились, широко раздвинули ляжки, сидели на своих стульях как потные флегматичные телочки; их юными телами, казалось, уже сейчас овладела лень, та самая, которая через много лет превратит этих нынешних школьниц в повторения&подобия избитых карикатур&клише: в цветастых пеньюарах, лениво потягиваясь на диване, они будут жевать конфетки-пралине и небрежно листать такие же глянцевые журналы; и в глазах у них, в уголках губ затаится та характерная смесь из плотского-вожделения & тоски, что, как неистребимое клеймо, лежит на всех примитивных – в 4 краски – грезах классических домохозяек. Там, где подол пеньюара задирается, он всегда обнажает поблекшую плоть или сморщенный чулок – : На противне шипела колбаса, с 1 боку, похоже, уже поджаренная, сын уплетал свое мороженое & картошку – колу он уже успел вылакать, прямо из жестянки, – я отвернулся от него и опять посмотрел в сторону этих юных женщин под тентом, которые машинально и флегматично, словно рептилии, оправляли прилипшие к потным ягодицам юбки; И тут я увидел, как сквозь их нежный возраст уже просвечивает та особая злость, что сплавляет в 1но=целое готовность-к-нападению и готовность-к-отпору, оцепенелую неподвижность и постепенную деградацию : Ни одно человеческое существо (подумалось мне, пока я на них смотрел) не изгонит из этой плоти, уже в юные годы смертельно наскучавшейся, Пресыщенность….. Которая сидит у них в потрохах, в сердце, в мозгу, в глазах….. И Ненависть, поднимающуюся с самого низу, из именно-этих лет пошедшей наперекосяк Юности, которой, по сути, Ничего не нужно & которая, по сути, Никому не нужна….. Они потом – где-нибудь – будут убивать свои годы: вкалывая, надрываясь, угодничая….. И от этого – медленно-медленно подыхать, не замечая, что они подыхают –: Пока внезапно не наступит момент, когда менять что-либо будет поздно. Когда останется только эта-Ненависть, безымянная ужасная Злоба, не щадящая Ничего, оставляющая после себя только выплюнутые человеческие скорлупки….. Не живые и не мертвые, как подгнившие моллюски на помойке возле какой-нибудь забегаловки….. :Я=Всегда/Уже-Старый, и: опять начинать-Сызнова: ?Что начинать, с ?Какой другой женщиной….. Запах-колбасы&жира, полуденная жара как из смолокуренной печи – меня затошнило, стало не до еды, и я рванулся к выходу. – Э!эй Папа Папп !!Паа –: Подожди – Что ?случи-лось. – Про него я совсем забыл. Всегда одно и то же (думал я), пока, опять за руку с ребенком, шагал в сверкающей жаре по каменным плиткам, как по жирной поверхности кухонной плиты, и каждый глоток воздуха казался мне горячей шкваркой, комом застревал в горле….. Всегда одно и то же (и я взглянул на ребенка рядом со мной, на сына, который, весь перемазанный майонезом&мороженым, неотрывно смотрел на меня свойственным всем детям взглядом лангуста, пакетик с картофелем он в спешке потерял). Квартира пусть останется ей, а также все сбережения и ребенок (решил я), мне ничего не надо. !Теперь, значит, вот до чего дошло. Я просто тихо исчезну. Будто меня никогда и не было. Прощание по-французски. Отныне моим пристанищем будут пустые контейнеры, строительные вагончики & разрушенные дома, в любом месте, куда приведет меня….. Иностранный легион. Жена, дети: все это лишь химеры из юношеских сновидений, мельница, перемалывающая в пыль и прах надежды. Дети как собаки : хотят только есть-пить-спать, герметически закупорившись в своей грязи. Они непрерывно возятся в ней, испытывая удовольствие&удовлетворение. И ведь не скажешь даже, что они изначально испорчены (думал я); люди – просто по натуре своей ни в чем не знают ни меры, ни формы, и из-за этого чрезвычайно опасны, но : наихудшее зло мы всегда причиняем самим себе.

Ночь потонула в тумане – Дробные шаги дождя стучат по потрескавшемуся кирпичу где-то в глубине руины, меж проломами в каменной кладке натягиваются шпагаты ветра; потом Ночь еще раз выходит из берегов, как река в половодье, окрашивая часы и минуты дегтярной тьмой – : ?!Что если дождь смоет все человеческое&ставшее-камнем, И: опять превратит в песок, из которого когда-то вышли камни & люди – –

–Твой эстетствующий Орфей – (слышу я в тишине его хриплый голос:) –с которым ты себя недавно сравнил: был аристократом и потому знать ничего не знал о такой-работе: Потому-то и забыл о ней в своем=песнопении: !Потому-то орды пахарей и разорвали его : Ты=Иннженёр тоже похож на опустившегося аристократа, да & ведешь себя соответственно. В-хвост&в-гриву честишь такую-работу – !ясно: ты ее !ненавидишь –

–!Если бы все сводилось !только к оскорблениям чести&достоинства :с этим еще можно было бы как-то жить; сами обстоятельства моего рождения для меня уже достаточно оскорбительны. Я так сильно озабочен этим, что не в состоянии беспокоиться еще и о повседневном=второстепенном. :!Да!Признаюсь: Я действительно !ненавижу !такой род-работы, который ныне считается единственно-возможным, – & чем выше поднимается уровень-дерьма-в-стране, тем меньше мы осознаем, чем, собственно, могла бы быть для человека работа. Но если ты спрашиваешь о !такой работе, то да, я действительно !ненавижу ее, всю палитру ее прелестей: Начиная с начальника-отдела-кадров, который, как врач в военкомате, одним мановением пальца вершит судьбы желающих получить место: Годен…../Негоден….. Увы, еще не перевелись наивные дураки, которые полагают: если коричнево-&-чернорубашечников больше нет, значит, исчезло и все прочее, связанное с этим свинством. Они округляют глаза & испуганно спрашивают себя: ?Как такое вообще могло быть: лагеря уничтожения – :А ведь эти самые лагеря являются неотъемлемой частью….. РабочегоМира: той системы, в которой мы=все по уши увязли. И для языка бюрократов, действующего в ней и поныне, нет разницы, идет ли речь о менеджменте куриной фермы или об управлении концентрационным лагерем. !Система разрастается сама по себе. Как раковая опухоль. И каждый, кто в этом участвует, может спрятаться за таким языком, который в ней царит & всё адекватно выражает. Этот РабочийМир даже не лжет: Он стал 1воклассно функционирующим штрафным изолятором….. И внутри него мы всегда наблюдаем одно и то же: необозримые орды претендентов на роль добровольных стукачей. 1-е среди них – начальники: им свойственны, когда они только подбираются к власти, отклонения-от-нормального-поведения & сексуальные-комплексы; когда занимают кресло шефа – повышенное-самомнение маниакальная-любовь-к-порядку & непреодолимое-желание-властвовать, выпестованное еще в детском саду: каждый шеф ощущает себя императором / Ко 2-й категории относятся преданные сотрудники сослуживцы сотрапезники: им свойственны те же отклонения-от-нормального-поведения & те же сексуальные-комплексы, а когда они занимают места на скамье гребцов – повышенное-самомнение маниакальная-любовь-к-подчинению-навязанному-им-порядку & непреодолимое-желание-лакействовать, выпестованное еще в детском саду: каждый раб ощущает себя врагом другого раба – собачий кодекс чести: лаять&кусать, чтобы захватить чужую собственность, скулить у ног шефа & жрать-говно, если твоему шефу это нравится….. Я знаю, о чем говорю: Все-эти-годы сам был говеным-скотом среди других говеных-скотов, которые гнули-спины&скотствовали в загоне этого говеного-рабочего-мира…..

–от которого ты получаешь свою жратву…..

–И кто знает, как долго еще это будет продолжаться. Работа, достойная людей, в массовом порядке изничтожается – как и сама работа в массовом порядке изничтожает людей : Остаются лишь ИХ, так-работающих, скатологические ритуалы, полуподпольные инсценировки свинских привычек ИХ Любимца – я Ничего не выдумываю, я Все=Это видел сам: того парня, который специально отрастил ноготь на мизинце, чтобы ковырять им в-ушах&в-заднице, после чего с удовольствием его нюхал; – и другого, с жестяной шкатулочкой, куда он неделями складывал волоконца пищи, которые выковыривал из зубов; – и того, из конторы, который размазывал свои сопли в определенном месте с нижней стороны столешницы, а старые, уже засохшие козюли тайком депонировал в ящик письменного стола; – и ту уже старую женщину, уродливую как бездомная сука и такую тощую, что никому бы и в голову не пришло заподозрить ее в способности потеть: каргу, которая могла бы служить образцом для деревянных фигурок брокенских ведьм, тех оседлавших метлы кукол с огненно-рыжими-космами орлиными-носами & ядовито-зелеными-змеиными-глазками (куклы эти бывают разных размеров, ростом с ладонь или с маленького ребенка), которые украшают витрины наших сувенирных лавок и раскупаются нарасхват всякой туристической мразью, – так вот, эта женщина, при встрече с которой мне всякий раз приходилось вдалбливать себе 11-ю заповедь: Не презирай ближнего твоего только из-за его уродства, эта женщина сама неизменно разрушала мое благородное намерение, поскольку она, хотя и не потела, зато намеренно испускала из своего кишечника – всякий раз, как я вступал с ней в приватную беседу, – плотную и тяжелую, как кофр, струю газа (так сказать, в подтверждение нашей с ней интимной близости), & этот ее «кофр» был отнюдь не из безобидной !фанеры; – и еще одного человека, который закручивал свои усы так, что они выступали вперед наподобие щупалец насекомого, а он то и дело нюхал&облизывал один из кончиков, приговаривая: – Мохнатка моей Старухи всегда при мне; – и, наконец, того шефа в зимних ботинках на меху, которые он носил до конца мая или даже: июня (& в конторе, когда думал, что никто его не видит, снимал их, чтобы насладиться кислыми испарениями своих пропревших носок –); – а теперь вспомни о зеркале-над-раковиной в любом общественном туалете: на высоте человеческого лица оно непременно бывает покрыто капельками гноя, напоминающими желтый мушиный помет или веснушки –

–Прекрати : ты меня уже !достал. Довольно.

–Я !Ничего не выдумывал. Повторяю: Мерой всех вещей является человеческое непотребство….. И тот, кто хочет рассуждать о людях-вообще, не может обойти молчанием их мелкие пакости. Это настолько очевидно, что даже не нуждается в доказательствах. Ты злишься именно потому, что сам !не относишься к подобным типам. А ИМ даже нет надобности обо всем-этом говорить : ОНИ опознают друг друга !мгновенно, по какому-то особому запаху, как животные. Все – что господа, что слуги (без всяких различий) – смешиваются в одном&общем-для-всех безобразии: в коммунальной свинячьей ауре, в теплом закутном счастьи, в материнской утробе ИХ свинств…… !Вот что сплачивает их всех, пропитывая единым потом. И !Чего ОНИ только ни вытворяют, когда часами сидят, запершись в сортирах –: !Этого я даже знать !не хочу –

–!Я тоже. Но неужели ты думаешь, что всех-этих мерзостей ОНИ бы не совершали, если бы в той ситуации, которую ты описал: !не должны были бы….. работать –

–Ясно, что совершали бы – но: Такого рода работа, которая будто бы облагораживает людей, подобна здоровенному кулаку, непрерывно&неотвратимо тычущему нас в дерьмо детской стадии нашего развития : Такая работа пригибает нас к земле, заставляя оставаться с теми, кого мы=Тридцати-Сорока-Пятидесятилетние уже (& слава-богу !давно) переросли: с маленькими-детьми & взрослыми-засранцами, радующимися собственному дерьму….. Потому что так нас удобнее всего держать под контролем. И потому что именно при таких условиях нам-самим удобнее всего рвать-друг-друга-на-части. И ОНИ приспосабливаются к этому – да и ты тоже приспосаб–ливаешься – как медузы, как беспозвоночные: мы умеем подладиться под любую сраную свинью, так что даже и шва не будет заметно; – И: !Смотри-ка, карусель и вправду раскручивается: эта мельница повседневного-убожества….. сальных-мерзостей & сальных-влюбленностей….. Pro & Contra – нападения-из-за-угла & фронтальные-атаки – выть рычать пить крушить проклинать бить – выбросы-адреналина пот кровь & пивная-пена, собачьи зенки горят пьяным огнем, полны ненависти&гнева – !Вмажь & !Наддай – чтоб у противника посыпались зубы –; а потом вдруг собачьи лапищи превращаются в клешни рака: и начинаются объятия, братания, Хоть раз в жизни действительно сказать друг другу !Всё – Как !славно, что мы наконец поговорили-по-душам, не!правда-ли – :Вы, !макаки, Вы, !дурни: Об-?!Чем говорить, если говно у всех у вас стоит в глотке, даже уже и пенится на губах: Из говна ничего, окромя говна, не вылепишь: Тут только 1но может помочь – Заткнись & Не-гони-волну – –

–!Это тебе 1му следовало бы зарубить себе на носу, прыятель –

–Словесные-сопли & Взаимные-лобзания – Теперь мы понимаем друг друга го!раздо лучше – & особенно !Нашегошефа: Нашего!шефа: его я теперь !дейсвительно понимаю гораздо лучше – !такое-должно-было-произойти: Такой !откровенный разговор Всех-со-всеми….. Это улучшает моральный климат на пред-приятии….. : Но когда Пред-Приятельство в следующий раз оказывается в состоянии Климакса: вновь начинаются !Вмажь & !Наддай –; А после: новые объятия, новые братания, И так до седых волос…..; & больше того: ОНИ производят из такого дерьма все новое дерьмо, которое и служит ИМ пищей, как этим мухам….. здесь-внутри; забродившие-помои & гнилые-остатки используются в качестве сырья для дальнейшего производства, что позволяет ИМ !процветать – : !Люди: Все-эти прошедшие годы ВАМИ же и скомканы, Мне-ничего=Тебе-ничего, ВАМИ же и отброшены, как засопливленная скатерть: год-за-годом !просто отбрасываются !прочь – Как если бы это было !Ничто – И !После !Все еще можно будет !исправить – это-Сейчас, оно, мол, просто предварительная-программа; а настоящая-жизнь: !Еще-только предстоит – – !ха!ха: Поцелуйте себя в !задницу, !Идиоты: !Это=Настоящее у нас уже позади, !именно !Это, дорогие мои, и было нашей-настоящей-жизнью –, теперь она уже почти закончилась, и другой не будет. !Первоапрельская шутка: мы=засранцы просто выбросили псу под хвост Всю-нашу-жизнь – не-больше&не-меньше – мы словно овцы устремляемся к бойне, шагаем бок-о-бок, старики впереди молодых, ряд-за-рядом, ни на секунду не задумываясь, куда –: Да давайте хотя бы взглянем в зеркало, посмотрим, чтó на данный момент осталось от нас : глаза морда весь-облик : выстроившиеся на перекличку огрызки; законсервированные школьники: спившиеся, страдающие от болей в желудке, вечно невыспавшиеся, еще «с младых ногтей» привыкшие повторять глупости взрослых, охрипшие и озлобившиеся; банда мерзких марионеток, которые выглядят так, будто их только что вытащили из кучи говна – – : Наш Прекрасный Новый РабочийМир – единый лагерь уничтожения, но без тех преимуществ, которые были в таких лагерях….. : Этот РабочийМир: превращает людей в крыс, причем наихудшего сорта. !Да!признаюсь: Я !ненавижу такую-работу, будто бы нас облагора–живающую, я !ненавижу ее как !!бубонную чуму…..

–Ладно, старик. Успокойся. Позиция у тебя !очень-очень хорошая, гарантированно правильная & безупречная: Если, конечно, ты можешь себе такое позволить – :я лично не могу. Ты только не обижайся: все твои разглагольствования насчет Орфея&плуга – не более, чем сентиментальная=гимназическая чепуха. Это все равно что свистеть, когда ты сбился с дороги в темной чаще. И потом, Орфей, ты ?заметил: твои песни уже мало чем отличаются от моих, под музыку-полицейских-овчарок….. : Может, твоя ярость – последнее, что еще делает тебя человеком –.– Знаешь, я бы сейчас, пожалуй, чего-нибудь !выпил. Жаль, что не подумал об этом зара –. Впрочем, у твоих орфических песнопений против такой-работы есть 1 достоинство: Ты теперь можешь спокойно выйти отсюда=из-руины, тебе уже нет нужды притворяться мертвым, прятаться; по крайней мере, эта-работа уже !Ничем не сможет тебя «достать».

–!Прятаться. Раньше, ребенком, я часто играл с другими детьми в прятки. Проблема была в том, что я всегда прятался слишком хорошо – не только другие не могли меня найти, но и я сам никогда вовремя не замечал, что игра закончилась. Все уже разбегались, и только я один еще продолжал сидеть в какой-нибудь дыре, где никто и не думал меня искать. Я догонял других, когда они уже давно были на пути домой. Увидев меня, они сразу впадали в дурное настроение, злились, затевали ссору & норовили меня пнуть: Потому что, как они считали, я испортил им все удовольствие от игры –. Точно так же ведут себя сегодня и ЭТИ=Снаружи. А мне, знаешь, не особенно хочется снова получать пинки. И ведь ОНИ не удовольствуются одними пинками: ОНИ, как-никак, уже вышли из детского возраста….. Да и пинки теперь будут пинками взрослых…..

–Дождь уже перестал. Как тихо снаружи. Все окутано испарениями. Если бы не туман, давно бы рассвело. Даже такая ночь длится не вечно. Ты не должен стыдиться того, что выйдешь отсюда; стыдиться надо было, когда ты забирался сюда. Ну же: !Чего ты ждешь. Скоро утро.

–Утро. Да. Утро….. Значит, ОНИ скоро придут.

–?Кто: ОНИ.

–Наши-коллеги=банда. Будет то, о чем предупреждали ОНИ&ты: Вы предоставили мне время до утра. Сейчас уже утро.

–Значит, время пришло. И для меня тоже. Ты, конечно, этого не замечал, ты был занят только собой, но ОНИ уже давно хотят отобрать у меня место босса – Хэки давно настраивает в свою пользу остальных & интригует против меня, по вечерам угощая ИХ за свой счет пивом, а Мэки, Хитрец-из-хитрецов, вот уже много недель ковыряется, словно в мутной жиже, в юридических-вестниках & правовых-предписаниях – ОНИ хотят изба–виться от меня, каждый на свой лад. ИХ наглость может быть превзойдена только ИХ же глупостью: ибо ОНИ уверены, что я ничего не замечаю. А между тем, я прекрасно понимаю: рано или поздно ОНИ=ВСЕ договорятся между собой, и тогда моя песенка будет !спета. Но пока до этого еще далеко. Ладно, я ухожу. Я все равно больше не выдержал бы здесь ни 1 минуты. !Дерьмовое местечко ты себе выбрал. В такой вонючей руине, среди отбросов, – а ведь теперь, в жару, все еще больше размягчается & пускает сок – в этом туманном вареве, похоже, даже мухи дохнут….. Вон они повсюду валяются….. !Тошнотворно. И – !целая ночь без сна….. Другие-то хоть под-завязку набрались, а я только под-завязку наболтался : Наверное, я и впрямь !спятил. Может, оно и к лучшему. Но результат !налицо: я клацаю зубами от холода – и устал как три десятка собак. Но все же я не настолько выжил из ума, чтобы совсем уж пренебрегать сном : Еще часок, как минимум, подремать успею. Итак: Я !ухожу. Я все поставил на 1 карту, когда решился забраться сюда, к тебе. Если мне не удастся вытащить тебя отсюда & вернуть в отряд – значит, так тому и быть….. Но тогда эта ночь будет и !моей последней ночью в качестве ПРОРАБА Иностранного легиона. Это мое !окончательное решение. Ну же: ?Чего ты ждешь: ?Идем.

–Слишком поздно. Я остаюсь здесь. Лучше быть здесь=в дерьме, чем среди таких, как ВЫ. ?Чуешь – : Там в воздухе, как всегда при приближении большой человеческой массы, уже ощущается – еще прежде, чем ее можно увидеть, – шум, или колебание, которое, даже если толпа ведет себя совершенно спокойно, все же предшествует ей и, подобно тому, как скачки атмосферного давления предвещают скорую перемену погоды, позволяет почувствовать исходящую от этой МАССЫ грозную силу. : Она уже !здесь. Потому что !настоящие=мужчины всегда держат слово….. Скоро ОНИ запустят моторы своих бульдозеров & экскаваторов – но я уже заранее ощущаю языком, носом, воспаленными глазами: пыль&обломки обрушивающихся стен….. & вонь, как от холодного говна. Еще минута….. ОНИ сейчас подойдут сюда, заполнят дверной проем СВОИМИ телами, и потом двинутся – неторопливо, солдатскими О-шагами – вовнутрь руины – как управляемые на расстоянии обезьяны из жести – это произойдет через какой-то момент, очень скоро, – точно так же, как и тогда ОНИ ввалились через дверной проем в зал ожидания пригородного вокзальчика, из тьмы и тумана позднелетней ночи, уже соприкоснувшейся с краем другого утра, похожего на сегодняшнее – ?!послушаешь меня еще чуть-чуть, еще только минутку, Одно только это: О !Моем 1ом дне в Иностранном легионе….. Фирма, на которую я устроился, письменно известила меня, куда&когда мне надлежит явиться утром следующего понедельника. Уже вечером в воскресенье мне пришлось отправиться на поезде в Мюнстер – я прибыл туда около 3 часов утра, – дальше надо было ехать на автобусе. Часа в 4 утра я наконец очутился на маленькой пригородной станции, собственное тело казалось мне липким, как всегда после долгих поездок по железной дороге. Вокзал представлял собой кирпичное здание в тумане, других домов я не заметил: видимо, это была просто промежуточная станция на полпути между 2 селами, поблизости от шоссе. Все окна темные, Никого & Ничего, кроме меня, – и тишина, какая бывает только туманными ночами в сельской местности. ?Можешь еще немного послушать. Дуговой фонарь подсвечивал светло-желтым проплывавшие мимо него клочья тумана. Влага просачивалась сквозь мою куртку – я дрожал, пальцы, сжимавшие ручку дорожной сумки, были мокрыми и холодными, стекла очков запотели; я клацал зубами и не знал, куда мне податься – Ты еще ?слушаешь. – В желтом фонарном свете вдруг вынырнуло из темноты название станции – то самое, какое мне было нужно, – и совсем рядом с ним, наполовину скрытая тенями=руками дерева, – потемневшая вывеска ресторанчика: ’й Кувшин. Именно !Сюда мне надлежало явиться утром в понедельник, к 5 часам. В мои часы просочилась влага – !проклятье: весь циферблат покрылся мелкими капельками – и смахивал на ватерпас; но я разглядел-таки: 4 с небольшим…… (:если, конечно, часы не остановились на этом – в действительности давно прошедшем – часе.) Я в нерешительности побрел по рельсам обратно, к остановке автобуса, щебенка влажно поблескивала, ботинки с хрустом впечатывали ее в железнодорожное полотно – : ?!Неужели мне предстоит !целый=битый час шаркать туда и обратно, пока не подойдет 5-часовая электричка – Про!клятье: !Как если бы один час полноценного сна был куском дерьма, которым можно запросто пренебречь….. Они это подстроили !нарочно: эти начальники=свиньи….. Как же, ведь главное, чтобы !их задницы были в тепле&покое. Приличный человек вообще не может быть «шефом». Что же касается тех, кто привык называть себя НАЧАЛЬНИКОМ: то я бы, будь моя воля, не только не говорил им «Здрасьте», а с наслаждением вывесил бы из окна их поганые кишки; из таких типов я не знал ни одного, кто не заслуживал бы колесования – :Ярость согревает, как глоток шнапса; ярость бодрит & дает новые силы – правда, лишь на мгновение –

–На вокзале был зал ожидания: дверь оказалась не запертой – !Повезло –, я вошел в темное помещение, где пахло теплом и пылью. И здесь тоже !никого, я с облегчением вздохнул. Половые доски поскрипывали, я не стал включать свет, остался в приятной темноте и прилег, возле кафельной печки, на одну из деревянных скамеек. Печка, само собой, не топилась, но было только начало сентября и тепло в этих стенах сохранялось еще от летних дней. Одно=целое исчезнувшее за одну ночь время года задерживалось пока – только и исключительно – в этом зале ожидания. Меня, явившегося сюда из влажно-холодного туманного часа между ночью и утром, согревало, казалось, уже само присутствие печки. И потом, в зале было тихо – ?слышишь – стояла такая тишина, какою может укутать землю только туман. Такая же, как здесь и сейчас. Я лег навзничь и стал смотреть в потолок. Мне вспоминались давно прошедшие часы одной ночи, которую я провел в поезде, на берегу Сна (волны его, периодически накатывавшие на берег, подбирались к моим ногам и – после того, как в купе, наконец, замерли последние звуки & был погашен свет, – вновь и вновь на какие-то мгновения дарили мне хрупкий сон); всякий раз я просыпался с гротескно-преувеличенным ощущением судороги в руке или ноге – или оттого, что моя по-стариковски вывернутая голова в который раз скатывалась с поддерживавшей ее ладони –: все это длилось часами, как разыгрываемая в скудно освещенном купе пантомима Упорно-желающего-заснуть, призрака среди других призраков, которые, в свою очередь, разыгрывали, откинувшись на спинки диванов, ту же пантомиму, делали те же жесты, изредка прерываемые, как цезурами, храпом – как если бы этот поезд, торопившийся из, может быть, последнего летнего вечера к первому туману осеннего утра, вез с одной ярмарки на другую механических марионеток, а поскольку их механизмы в результате тряски&раскачивания слегка повредились, они теперь с той особой сонливостью, которая бывает свойственна именно машинам, без конца и без толку повторяли отведенные им в кукольном спектакле роли. Я был последним в купе, кто наконец поддался этому ноздреватому сну –, но прежде достал из сумки упакованные бутерброды &, вопреки своей привычке, скушал их один за другим, весь пакет. Радуясь, что остался единственным, кто еще бодрствует здесь (вообще меня очень тяготит, когда в поезде кто-то наблюдает, как я ем; зрители при таких оказиях кажутся еще более пристрастными, чем всегда, они будто с нетерпением ждут, когда Другой окажется в неловком положении: ждут его громкого чавканья – или того, что с его куска хлеба что-нибудь упадет на пол, в грязь (:?Что он тогда станет делать) – или, хотя бы, что он поперхнется, закашляется –). Кроме того, я хотел покончить с едой поскорее, потому что эти бутерброды сделала в наш последний совместный вечер моя жена – они лежали, аккуратно завернутые в фольгу, и вплетенное в запах копченой колбасы, но уже рассыпающееся ощущение домашнего уюта трогало меня с невероятной, ошеломляющей силой. Я же !не хотел больше быть растроганным каким-либо поступком жены или воспоминанием о ней. В последний наш вечер мы расставались друг:с:другом отнюдь не мирно. Расставались – в той бессловесной, давящей тишине, в том обидном Ничего-Не-говорении, какие воцарились после долгой и в своих частностях совершенно бессмысленной ссоры. В нашей ситуации Ничего уже нельзя было изменить, потому и оснований для споров не осталось. Вероятно, жена сделала мне это одолжение – приготовила бутерброды – только из свойственного всем женщинам стремления всегда демонстрировать посторонним заботу-о-муже & любовь-к-порядку, потому что в конечном итоге ей же самой будет хуже, если ее мужчина появится на людях неряшливо одетым и неухоженным, или еще почему-либо вызывающим жалость. Я держал бутерброды в руке и смотрел на надкусанные ломти белого хлеба – К ?Чему, ради всего святого, подобные ссоры, ?вечные претензии к Другому, Ты !должен это – А этого !не должен, !Я всегда – !Ты же никогда – : ?Разве мы не могли бы оставить друг друга в ?!покое : ?Разве не мог бы я оставить в ?!покое ее, хотя бы теперь, когда уже начался конец наших отношений –. Продолжая жевать, я смотрел в мутно-черное оконное стекло, уставившись на собственное лицо с медленно двигающейся нижней челюстью: при переменчивом освещении оно казалось состоящим из 1 этой, похожей на выдвижной ящик, части, за которой с бешеной скоростью прокручивались декорации ночного спектакля; их порой пробивали резкие кулачные удары привокзальных огней, & тогда на спящих в суфлерской будке – нашем купе – будто выплескивалась струя бледных световых помоев. Ночь за окном, между тем, укуталась в темное облачное одеяло, туман постепенно скапливался И каждый проносившийся мимо огонек был окружен радужных ореолом из световых точек. А он все несся по рельсам, вибрируя, как если бы сам был тем электрическим током, который гнал его & который тек по надземным проводам, жужжа электронами, мчащимися со скоростью света (или: со скоростью ночи), – поезд-экспресс : Время от времени в новостях передают, что при прокладке очередного участка железной дороги опять Что-нибудь нашли: неразорвавшуюся бомбу, оставшуюся с последней войны (громоздкий железный корпус с нашлепками глины&ржавчины, напоминающий тяжелый скелет: такую штуковину осторожно достают из земли грузоподъемным краном, как кончиками пальцев, чтобы потом кто-нибудь мог удалить из нее маленький, смертельно-опасный пусковой механизм), или доисторические останки – кости черепки рубила, – что всегда приводит в восторг археологов; благодаря подрывным работам, ведущимся ради будущего, тысячелетнее прошлое переживает второе рождение –: Нет Ничего, что бы исчезало, по-настоящему исчезало, Все, что когда-то было на земле, присутствует на ней и сегодня, и потому стремительное скольжение поезда казалось мне путешествием через все ночи и времена, пересечением туннеля Забвения и переправой через одноименную реку, на другой берег Ночи….. Но что касается бутербродов, которые жена приготовила мне в наш последний вечер и которые я держал в руке – здесь и сейчас, в мутно освещенном ночном купе: каждый раз, когда я надкусывал один из них, исчезал еще 1 кусочек ее нежности – –

–И то в жар, то в озноб бросало меня = нашедшего на одну ночь пристанище в зале ожидания пригородного вокзала, где-то в Вестфалии. А чуть раньше, на остановке (привезший меня автобус уже растворился в сумерках, как 4хугольная тень, и только 2 красных точки еще выделялись на сером фоне), я стоял один посреди туманного моря: и, казалось, различал в этом блеклом мареве отдельные фрагменты ив – нас, меня и деревья, незаметно сносило куда-то, как обломки кораблекрушения, во тьме & тишине. Здесь=внутри бег часов, похоже, тоже замедлился. Или: может, дело было не в самом времени, а в чем-то, что находится под ним, как шлейф из тишины и безмолвия; как гладь, что возникает за кормой быстро рассекающего воду судна: везде вокруг пена&волны, и только в этом маленьком треугольнике за кормой корабля сохраняется спокойная стеклянистая поверхность, без каких-либо водоворотов или течений, – на 1 мгновение. Только 1нажды безмолвие было нарушено проехавшим мимо автомобилем – я проследил глазами за светлым параллелограммом, спроецированным светом автомобильных фар на потолок помещения, где я находился, – потом гудение мотора замерло вдали И слои тумана опять сомкнулись. Мне было покойно в маленьком зале ожидания, в тепле и блеклых сумерках – может, люди обо мне вообще забыли, как и об этой станции, этом месте. Первоначальный страх, что я, если засну здесь-внутри, пропущу нужный мне поезд, сменился приятной беззаботностью и равнодушием, усталость накрыла меня, как мягкое теплое одеяло. Будто перерубив канат, ранее державший мою лодку на привязи, я теперь дрейфовал в тумане этого часа, не ощущая никакой тяжести, – между ночью и утром, один в зале ожидания маленького вокзальчика – ?понимаешь: Это был самый счастливый мой час, за долгое время….. И внезапно я увидел его, он действительно был здесь=снаружи – притекшее сюда из потоков огня&пламени, но в холодном тумане остывшее и превратившееся в черный многотонный блок Железное Литье –, этот Большой Темный Поезд….. ждущий меня в конце короткого перрона. !Странно: я не слышал, как он подошел. Он, может, возник непосредственно из испарений и тьмы – ведь любые сумерки превращают все предметы в собственные творения, – и запечатлелся на туманном лике этого часа как несмываемый след какого-то давнего помешательства. Угловатый & черный, выступал из тумана мощный железный остов, и ни звука не было вокруг, ни единого человека во всей округе. Казалось, этот поезд прибыл сюда с большим запозданием, а то и вопреки расписанию; он проехал дальше перрона – и, очень может быть, остановился только ради меня. Мне пришлось, чтобы добраться до последнего вагона, пройти какой-то отрезок пути по рельсам, переступая через шпалы, расстояние между которыми для одного шага слишком маленькое, а для того, чтобы каждый раз перешагивать через шпалу, – слишком большое, все равно как если бы я пытался пройти по положенной на щебень приставной лестнице. С каждым шагом, приближавшим меня к последнему вагону, поезд вырастал в высоту, крыша уже исчезла в тумане; железные части: штанги подножка буфер & болты – соответственно, тоже увеличивались в размерах; каждая отдельная головка винта, смазанные машинным маслом подшипники & крючья на глазах укрупнялись, словно под лупой, & то же происходило с густыми каплями жира, застывшими на механических деталях….. Щебенка хрустела под моими ногами, это был 1ственный близкий звук (еще доносился издали, из тумана, с ритмичными промежутками, железный перестук клапанов); я, неловко переступая через шпалы, добрел, наконец, до вагона, и передо мной воздвиглось огромное, неподвижное стальное колесо, поверхность скольжения которого выделялась своим светлым блеском из всей этой железной громады; Вагон, когда я смотрел на него с такого близкого расстояния, казалось, был размером с многоэтажный дом (окна купе обрамлены железом и напоминают вывешенные в ряд, в выставочной галерее, гигантские черные зеркала –); подножка, поручень & вагонная дверь располагались слишком высоко для меня – мне !никогда туда не взобраться –, и я растерянно и удивленно, как бы глазами маленького ребенка, смотрел на протянутые под днищем вагона тяжелые распорки, покрытые жирными натеками масла и соединяющиеся между собой в железную клеть, – в то время как позади всего этого, по ту сторону железнодорожной насыпи, простиралось неподвижное туманное море –, и в нем растворялся свет месяца: кривого обрезка жести, медного & холодного –. Я не испытывал страха. И неуклюже ковылял по щебню, уже протянув руку, чтобы схватиться за поручень Последнего Вагона. !Сейчас – еще только 2 шага – один большой шаг – потом я смогу подняться – –

–Но тут на меня обрушились яркий-свет голоса шаги грохот : внезапно вырванный из незаконченного сна, я, лежавший на скамье в зале ожидания, приподнялся и уставился на входную дверь: какие-то люди вваливались вовнутрь – вразвалочку, солдатскими О-шагами; ошметки-холода & клочья-тумана, занесенные из-Снаружи, клубились вокруг их массивных фигур; некоторые уже успели надеть строительные каски, и все были в рабочих комбинезонах, с накинутыми поверх них обычными куртками; –!Гляньте, ребята, кто тут обосновался: !бомж – ; –Не-а: не бомж: Это, наверно, наш-Новенький – :ОНИ имели в виду меня. Я, ничего не сказав, поспешно вскочил со скамьи, потому что услышал, как к платформе подходит поезд….. – Тогда это мне почти удалось, я был близок к этому: чтобы освободиться от всего здешнего дерьма – каменистого бесплодного поля, усеянного обломками прошлого, коверкающими каждый мой час, – во сне я уже держал Все=Это в руках и с той блаженной легкостью, какая возможна только во сне, чувствовал, как оно растворяется в тумане – превращаясь в то холодное Ничто, что оставляет после себя меньше чем на йоту росы, и потом – никаких воспоминаний; в !тот раз мне бы это удалось – !Можешь мне поверить – ?!слышишь – !Точно тебе говорю – : но мне Всё испортили – из этой цело=купности низости грубости & сентиментальности, в которой мы все увязаем, как мухи, прилипшие к клейкой ленте, могут возникать только новые мерзости и ужасы….. И все же пока я способен мыслить образами – ?!понимаешь – страх не одолеет меня – :Хотя и фантазия уже не свободна – не свободна от обломков, руин; – –Ты еще не похож на 1го-из-наших=лагерников: Услышал я, много ночей назад, голос тучного охранника, когда он, широко усмехнувшись (кителя на нем не было), схватил меня, зажал в углу комнаты, потом поднял кулак & врезал мне по морде – мертвые иногда хватают живых – бывает, что в сновидениях ОНИ даже раздают нам затрещины –; И вот, всякий раз, когда мне почти удается запрыгнуть на тот Большой Поезд, ждущий меня в конце перрона: когда рука моя во сне тянется к поручню и пальцы уже смыкаются вокруг холодного железа, и: остается сделать только один непривычно размашистый шаг, чтобы подняться на подножку, – !именно в такие моменты – :из толпы всегда готовых прийти тебе на помощь благопристойных & благожелательных хамов !обязательно выступает вперед какой-нибудь богомерзкий идиот & включает свет –: Судьба и Сраньё, дорогой мой, похожи не только тем, что начинаются с одной буквы.

–Еще не совсем проснувшись, я побрел вслед за остальными, в-Снаружи, на платформу; в голове жжение, и на языке – тоже; веки воспалены от пыли и бессонной ночи. 5 утра: утро еще только брезжит; влажная известь, рассыпанная в темноте. В желудке нехорошо : то ли от голода, то ли потому, что тошнит. Из стены вокзального здания торчит водопроводный кран: я отхлебнул от водяной струи, она была сладковатой, с привкусом холодного железа, – и сплюнул на рельсы, чтобы избавиться от гнилостных остатков этой ночи. Уставился на шпалы – на щебень –:на железнодорожное полотно (:!как бы я хотел сейчас быть сорной травой или камешком среди других камней –)–, зевок, разодравший мой рот, – порыв ледяного ветра – время отправляться в путь. Это был не он, не тот Большой Темный Поезд –; а какие-то жестяные собачьи будки, поставленные на колеса –; поручень ледяной & шершавый – такими же мне представлялись и мои кости, тогда как в кишках выпитая холодная вода, казалось, ножами проковыряла & просверлила для себя узенький проход –. И так оно будет продолжаться дальше, год за годом. Здесь ли, в качестве чернорабочего, или в других местах, но тоже в качестве бездомного работяги: В-точности-так. Годами. Десятилетиями. День-за-днем. Даже без надежды подохнуть на своем рабочем месте. Потому что прежде, чем это случится, тебя своевременно вышвырнут вон. Чтоб пускал-слюни & писал-в-штаны не где-нибудь, а в !Доме-для-престарелых. Потому что стареть – значит нагибаться и подбирать у себя из под ног камни=оскорбления, которыми осыпают тебя Другие, не сомневающиеся в своем превосходстве над тобой: Старики !Никому не нужны – Слишком!много их развелось – & слишком !дорого обходится хранение этого ненужного багажа – Хотите жрать, поищите себе чего-нибудь на погосте, эта забегаловка не для вас. – И все же годик-другой тебя еще потерпят – Селекция в рамках соцобеспечения….. Но уж потом, будь так !любезен, не тяни….. Сплюнь, если хочешь, – И Издохни – Последнее Мочеиспускание = Последнее Помазание – Хватит, Приятель, пора и !честь знать Космическая граница=Сточная канава, &: ищи-свищи свою пенсию в воде. Зато !Никаких сцен больше !Никакого балагана – всяких там Бим-Бам-Талам^[108] – :Даже колокола порой сбиваются с ритма – ведь каждый новый день не лучше самого 1го : Говеная жизнь…..

И почувствовал, как толчок, что меня отбросило в прежнее настоящее, в прежнее место: я по-прежнему сидел, прислонившись к стене, недалеко от входа; от отсыревшей кирпичной кладки тянуло холодом, И озноб, будто на паучьих лапках, пробегал по коже. Снова один. : Я даже не изменил положения. Я сидел, оцепенев в неподвижности, во-Внутри руины и у края этой бумажной горы….. Утренняя заря цвета мыльно-щелочного раствора – незаметно просачивающаяся сквозь стену тумана, приближающаяся, развертывающаяся, распространяющаяся вместе с сероватым светом над влажной каменной кладкой, расшифровывающая содержание тьмы; я, так и не спавший этой ночью, окоченевший и грязный, кожа под известковой коростой распухла и зудит от бессчетных укусов насекомых – чесаться чесаться –:кровь и грязь под ногтями, и, несомненно, я скоро внесу инфекцию….. в руках клочки бумаги….. завитушки каракули (так это называют), оставшиеся от не-смертных часов Чужака, который не мог умереть, страх… удушающий, все убивающий страх….. Здесь тебе не истории о героях и не плутовской роман – а только заботы животного & извечно-человеческий вопрос Зачем все это зачем – !Но !эти глаза: они остаются, вопреки кровавому потоку времен, вопреки всем фотокарточкам с обгоревшим краем, – похожие на возникающие в сновиденьях безжизненные леса и на расщепленные ущельями скалы : !эти !глаза : как они глядят – пронизывающе-печально загнанно и отчаянно – Воскресный вечер, изнемогший у края позднелетней грозы, все часы утекли в грязно-бурую заводь застоявшихся туч, свет, застрявший в оконном стекле, ржав тускл & горяч, как конфорки кухонной плиты –, и упрямство ребенка – мать ведет его за руку домой – в эти душные моменты уходящего воскресенья бесконечно повторяет детский=настойчивый вопрос: Ну скажи: Зачем все это зачем; и в лице матери, замкнутом & спокойном, – эта женская забота, это естественное интуитивное чувство, которое молчит во все те моменты, когда повседневные-неприятности плохие-отметки испорченная-одежда царапины & прочее-в-таком-роде, подобно грязной дождевой воде заполняют ее часы нескончаемой суетой –; но которое внезапно обнаруживается в такой вот момент под душным грозовым небом: как если бы у этого ребенка, которого она держит за руку, женщина !внезапно и в1ые распознала ту стигму, которую в свое время носила уже ее мать – как носили ее, передавая по наследству, и все предки матери, – и которую она ощущает в себе самой, хотя никогда не искала слóва, способного Это выразить, и никогда не называла Это никаким словом, ведь и слова атмосферное-давление & температура очень мало говорят нам о том, чтó в действительности представляет собой Погода –; и вот теперь, в этот предгрозовой вечерний час под пыльно-бурой заводью застоявшихся туч, мать открыла в своем ребенке, которого держит за руку, это Слишком-поздно, эту проявившуюся уже в ранние годы Склонность-к-одиночеству, эту семейную черту, парадоксальным образом заключаю–щуюся в том, что именно родство & сходство людей безжалостно и безысходно предопределяют на все еще не наступившие, еще только предстоящие годы также и невозможность их длительного Со-Существования, то есть жизни друг-с-другом и друг-для-друга; & это ее внезапное движение – схватить сына за руку, – движение, о котором она, конечно, не думала, что оно может что-то изменить, и которое было просто безотчетной реакцией на то, что она заметила в ребенке эту наследственную черту (так человек, который выбросился из окна, инстинктивно протягивает руки, будто желая оттолкнуть приближающуюся мостовую) – ?!Что из тебя получится ?!Что получится из всех нас – ; короче говоря, такая Забота не может дать никаких ответов, а только время от времени, вновь&вновь выражает этот страх….. только – этот про!клятый страх…..

Утренний свет, ГлыбаТумана, состоящая из молочного-холодного мерцания, придвинутая – из-Снаружи – к отверстию, ведущему вовнутрь руины : Решетка перед входом, как в последний вечер: плотно-плотно пригнанные друг к другу & теперь врезанные в ГлыбуТумана – как тонкие сухожилия – вертикальные металлические прутья, которые, будучи прикрепленными к 4хугольной массивной раме, как будто бы совершенно закрывают выход из руины, если не считать 1 отверстия в видном отсюда-изнутри левом нижнем углу –; они, похоже, были здесь с незапамятных времен, с того момента, когда Кто-то впервые озаботился тем, чтобы держать закрытыми Вход & Выход из этой руины. Отверстие, тем не менее, достаточно велико, чтобы я или другие могли проползти сквозь него & выбраться из Внутри руины. Он, главарь (которого ОНИ называли Совой), – он, должно быть, с большой опаской протискивался сквозь отверстие в решетке, после того как понял, что его попытки вызволить меня отсюда в Снаружи ни к чему не приведут; но в конце концов он выполз отсюда к ДРУГИМ один – наверняка раздосадованный, обиженный: ибо несправедливость остается в осадке всякой-заботы & всякого-доверия – и отвращение в последней ухмылке страха. Так что теперь эта решетка перед входом в руину казалась такой, как если бы, кроме меня, очень долгое время !никто здесь-внутри не бывал. Незапертый проход в ограждении, калитка, видимо, по недосмотру оставленная открытой, через которую столь многое могло ускользнуть и в которой столь многое могло исчезнуть…..

Эта ночь неумолимо подошла к концу – так же, как закончилось за 1 ночь лето. И никакое слово теперь уже не даст отсрочку, не замедлит ход событий. Когда в свой 1ый день в Иностранном легионе я сидел в пригородной электричке, в темном гремучем вагоне, и ко мне с подозрением приглядывались – или игнорировали и избегали меня – ТЕ, кому на непредсказуемое время предстояло стать моими-коллегами = моим-окружением, а тот утренний туманный час еще только чуть-чуть осветлился серым сиянием, даже тогда: никакая отсрочка и никакое замедление хода событий уже не были возможны: Дело зашло слишком далеко. Теперь я был с НИМИ; и казалось, ОНИ, вплоть до этого часа, действительно ждали меня….. Я попал туда, где мне следовало быть, во-Внутрь Большого Темного Поезда….. И получил то, в чем нуждался. Я тогда молчал, так же как и другие, попросту закрыл свою пасть, а поезд с его характерными шумами, с тряской & вибрацией, сверлил наши тела, каждому казалось, будто тряска эта исходит непосредственно из него самого, из каждого вырванного у ночи человеческого тела….. Туман же подкрашивал ландшафт & утро серой тишиной – –

То немногое, что у меня было, давно превратилось в слова – Ханс Кровяная Колбаса & Бюргер Кляйн^[109], инфицированные обезьяньи сны, обсасываемые пьявками & знаками препинания….. – я высказал Всё, но это Ничем мне не помогло – потому что и этого Немногого, оставшегося в ночи, было все-таки слишком много. Теперь наступило утро, ночь закончилась и иссякла.

В утреннем мыльном растворе, плавающая, внутренность этой руины: давно оставленные своими хозяевами, но сохранившиеся, а когда-то брошенные, даже мародерами&грабителями оцененные как ненужные, вещи – и эта их былая жизнь, продолжающаяся сама-по-себе, как тайная жизнь забытого и искалеченного; ибо теперь всё то, что прежде было для вещей пассивом их жизни & для чего они создавались, заимствовано ими, как их-собственная форма существования, у всего, что с ними происходило прежде: быть взятым-в-руки – использованным – отложенным – потерянным – провороненным – забытым – выброшенным; заимствовано, в том числе, & у тех, даже совсем незначительных, действий, которые люди совершали с ними под воздействием радости гнева отчаяния страстей скуки или лютого-безумия: Швырнуть растоптать стукнуть-по-столу С помощью молотка ножа ножниц наказать угол-шкафа дверную-ручку спинку-стула на которые человек наткнулся С силой запустить чем-то в стену Стряхнуть с рук рой светлых водяных капель И подхватить падающее И отыскать казавшееся-навсегда-потерянным И преисполнившись-благодарности Это-вновь-обретенное нежно-и-незаметно прижать-к-щеке поднести-ко-рту Как-если-бы-губы с-наслажденьем-и-жадностью слизывали-капельки-пота с-кожи-любимой, – ярость & нежность, безумие вечных-детей –:– Так вот и расщепляются деревянные-ручки оконные-рамы крышки-столов: на пластины, на деревянные страницы некоей Книги, которая непрерывно пишется незаметно-навеваемым, тем сором повседневности, которого страшились классики (& и потому со страхом избегали подобного зияния, как и в своих скульптурах они со страхом избегали изображения телесных отверстий); так же образуются и трещинки на блестящей эмали или свинцово-серые выбоинки величиной с человечий глаз; так же выцветают краски на ручках-кувшинов на кромках-чашек; так появляются зазубрины&ржавые-крапины на лезвиях-ножей; так распадаются на волокна и рассыпаются в пыль шнуры покрывала простыни гардины – – и образуется рамка из пыли, из неописуемого сора, оставляемого скользящим мимо временем –. Это сперва. А дальше все происходит так, как если бы выброшенные вещи хотели спародировать угасание & гибель своих прежних хозяев, сами обретая все более блеклые тона в темно-окрашенных водах Исчезновения, потому что ведь светлость и яркость – всегда первое, что утрачивается; вот и эта груда из всевозможных обломков мебели тут – внутри разрушающегося отсыревшего здания – выглядит так, словно все содержимое гигантского выдвижного ящика из шифоньера некоего Недавно-умершего, все полинявшее затхлое и теперь бесстыдно выставленное напоказ барахло, не имеющее никакой ценности (даже с точки зрения непредсказуемых в своей сентиментальности наследников, внезапное появление которых еще не вовсе исключено), однажды было выброшено в Здесь, а потом оставлено & забыто, как любой мусор; она, эта груда, теперь окружена осыпью, то есть засохшими заскорузлыми мумифицированными обломками себя-самой, всем тем, что было разбито, расколочено, но после соединено – пылью – в почти уже растительное друг-с-другом-сращивание; эта груда заражена, охвачена, пожираема той гнойной, лепрозорной «мерзостью запустения», что неизбежно сопутствует бедности и забвению, она раз-и-навсегда рухнула в провал Катастрофы; И, сперва распространяя это свое болото только на ближайшее, примыкающее, затем расползается дальше и дальше, незаметно и постепенно – как если бы она была мокнущей раной – размягчая и превращая в гнилостную грязь также и всё окружающее=округу….. И из всего этого еще вздымаются, как шероховатые хрупкие скульптуры, все эти орудия, которые никому больше не нужны, которые предоставлены самим=себе в их остаточном-здесь-бытии & которые попали Сюда только потому, что рано или поздно всё Куда-нибудь попадает, и они не могли просто ждать своего конца, потому что никакого конца у них нет, а только постоянное, вновь и вновь возобновляемое окончание: они заканчиваются, но не кончаются, теряют все новые обломки, медленно, опираясь на близлежащее, оседают, какое-то время еще находя в этом близлежащем опору, – так в заболоченных местностях прогнившие древесные стволы стараются опереться на ближайший, тоже уже давно зараженный гнилью ствол, хотя скоро они все равно начнут погружаться в болото вместе с ним, падая крошась расслаиваясь-на-волокна размягчаясь все больше и больше, и все более уменьшаясь в размерах, как всегда еще-остающееся все более уменьшается в размерах среди этого пропыленно-дерьмового спокойствия, – но никогда им не дождаться конца; никогда – исчезновения; никогда – окончательного, освободительного, все в себе растворяющего Аута….. И, объединившись в дурацко-шутовскую кучу, выброшенные вещи демонстрируют это 1-му-попавшемуся=любому наблюдателю, потому что они, похоже, нашли для себя !такую аранжировку, которая позволит им, наконец, разыграть спектакль об умирании Других…..

Но, ?может, такое умирание вещей среди мусорной кучи, инсценированное ими самими, было все же не хамством, не местью и не сатирой этих вещей на смерть давно исчезнувших хозяев и их потомков, а столь простым, что его можно голыми руками ухватить, учением, усвоить которое – не говоря уже о том, чтобы выполнять, – способны, однако, лишь немногие: терпеливо ждать – оставаться стойкими и тихими – среди всех завихрений раскаленного-пепла-деловитости, суеты & распоясавшегося-праха делать то, что всегда понималось как Искусство самосохранения и в определенном смысле является Ядром всякой=отдельной игры; из-за чего всякая игра, заканчиваясь, неизбежно остается незавершенной: разочарование возникает оттого, что ядро это !никогда не может воплотиться в действительность, и в тот момент, когда мы его замечаем, мы тотчас угадываем и неизбежность его конца: оно не бывает чем-то стабильным, устойчивым, и только в ретроспективе, в воспоминании вспыхивает и гаснет перед нашим мысленным взором все то, что могло бы осуществиться, но так и не осуществилось – –

И надо всем этим, убывающим, распростерся – бледно мерцая в двусмысленном свете, подобно уже подпорченному снегу, и протягивая в это помещение свои щупальца, – исчерченный-каракулями медленно-разбухающий-от-сырости бумажный саркофаг для одного существа – : Там под ним он и должен быть, этот человек, о чьем умирании без надежды на смерть люди уже рассказывают легенды; этот бесконечно пишущий=этот осенний человек –: Где-то там, среди этой гниющей рухляди, под обвалившимися слоями бумаги….. Там: ?Смогу ли я его найти – смогу ли !наконец понять, ?чтó побуждает его писать, непрерывно удлиняя свои земные часы своим писанием, из-за чего он и не может умереть – –

– – В тот самый момент, когда я начал искать его, этого мертвеца в его нескончаемом умирании, или, скорее, человека, которым он был когда-то и который, конечно, тоже не знал, ?как нужно жить; И вместе с тем – когда я начал искать То, что он (?как долго) понимал под жизнью, что превращал в последовательность скучных злобных & хамских самооправданий, последним и самым длинным из которых стало его писание –, И мои поиски не принесли мне успеха, ибо я не нашел ничего и никого под этими перепутавшимися отростками грязной бумажной кучи – –, так что постепенно во мне крепло совершенно=определенное подозрение, & я не мог не предположить, что если даже кто-то и в самом деле – здесь, в этом месте, где посреди мертвенной застылости пролегает устрашающая граница, – добивался собственного исчезновения путем неустанного писания, он мог давным-давно отказаться и от такой деятельности и от своего пребывания здесь, в этом ничейном месте, мог убежать, когда ослабло внимание подсматривавших за ним наблюдателей; может быть, даже в такой час как этот, потому что для бегства & казни всегда выбирают самый ранний час дня; или же он, этот чужак, этот якобы умирающий, попросту нагромоздил вокруг себя валявшуюся поблизости мертвую рухлядь и с той поры стал недосягаемым для всех-этих-историй & посягательств со стороны людей, которые простоты ради связали его нескончаемое умирание с грязью&ужасом этого мертвого места, некогда бывшего их селом, – возможно, лишь для того, чтобы оправдать в глазах чужаков и в своих=собственных глазах то состояние и то расположение духа, в котором они сами находятся (?как долго) & в котором вполне отдают себе отчет, хотя им никогда не приходит в голову мысль, что они могли бы изменить эту ситуацию & вместе с ней – самих себя. Или: дело даже не в этом: Ибо, возможно, Здесь, в этом месте, !никогда и не было такого свихнувшегося чужака, !никогда не существовало 1 автора всех-этих липких историй об умирании смерти & тлении – : Скорее уж (& вынырнувшее из тумана светлое сияние придало такому предположению четкие контуры), скорее уж все эти разбросанные кругом каракули могли бы быть лишенным какой-либо таинственности пэчворком из ошметок изобразительной & печатной продукции, то есть из фрагментов множества порванных растрепанных и размокших книг газет журналов писем должностных протоколов рецептов погашенных-&-непогашенных-счетов жалоб объявлений дневников извещений-о-свадьбах&похоронах, остатки & обрывки которых, просто в силу случайности или вследствие давней практики людей, которые обычно именно в подобных местах избавляются от своего мусора – как и уже исчезнувшие пограничники (о которых рассказывали местные крестьяне) в свое время, будто бы, именно здесь зарыли свои ядовитые & взрывоопасные отходы, – так вот, именно-такая практика & именно-такая случайность могли соединить Все-Это Здесь, среди запустения все больше и больше разрушающейся руины, разинувшей в зевке свой дурнопахнущий зев; и, продолжая рыться в этих вязких отбросах, так теперь думал я, я не найду ничего, кроме клочков&кусочков обоев – бумаги под бумагой под бумагой, влажной & покрытой буро-зелеными точками, – кроме этих прилипших друг-к-другу & падающих 1-поверх-другого бумажных листьев, постоянно увеличивающих почвенный слой руины и постоянно же его отравляющих –,

– – в тот самый момент, когда я окончательно осознал, что под всей этой грудой полуразложившихся каракуль я не найду ничего и никого, разве что все более вонючие слои бумажного теста, которые в конце концов без всякого перехода просто сольются с ноздревато-заплесневелой глиной; и что все-эти истории о ком-то, кто, оказавшись пленником нескончаемого умирания, будто бы никак не мог найти свою смерть, в действительности суть не что иное, как изобретения недобросовестных выдумщиков – крестьян, которые не остановятся ни перед какой нелепостью, лишь бы уберечь от исчезновения свою ничейную землю; и которые предпочтут лучше ничего не иметь, чем получить взамен нее что-либо другое: потому что эту – ничего не стоящую – землю они, по крайней мере, знают с незапамятных пор & потому что она, даже в своем нынешнем уже-не-существовании, все-таки могла бы служить для них опорой; точно так же, как уже отжитые, тихо, жестоко&незаметно меняющиеся воспоминания постаревших людей могут служить только&1ственно для того, чтобы давать опору самим этим старикам, ибо они, все эти воспоминания, неизбежно оказываются еще более хрупкими, еще более шаткими, недостоверными & клонящимися-к-упадку, чем сами-эти-люди –; а поскольку они, здешние крестьяне (может, благодаря каким-нибудь слухам) учуяли, что этот пустырь вскоре обретет большую коммерческую ценность, потому что станет площадкой для грандиозного архитектурного проекта – сооружения !промышленного-комплекса, !развлекательного-центра или даже !аэропорта – : & они теперь – помимо своего желания сохранять все как есть, оставаться&коснеть в старом, хрупком, отжившем, – надеялись выколотить деньги & обещанные гигантские=прибыли, спекулируя этим земельным участком, – постольку они, скорее всего, намеревались оккупировать эту территорию, сидеть на ней грузно&комфортно, как филин на своей добыче, & каждого, кого они заподозрят в том, что он собирается отнять у них эту смутно забрежжившую перспективу богатства, отпугивать всеми возможными способами, пусть даже и таким нелепым, детским, бессмысленным, как распространение лживых измышлений о застрявшем в своем умирании полумертвеце; & всем=этим они уже упорно занимались, движимые тем же рвением & тем же рефлексом – отчасти свойственным именно крестьянам, а отчасти врожденным, общим для всех живых существ, – который и их овец, уже под ножом мясника, заставляет до последнего мгновения жизни двигать челюстями, совершая жевательные движения –,

– – в тот самый момент, когда я, без пользы ковыряясь в куче слипшихся бумажных обрывков, наконец осознал, что просто попался на лживую выдумку, запутанную и глупую, в результате чего для меня сделалось невозможным возвращение в Снаружи, ибо я перестал понимать, ?как вообще я смогу вернуться в мою повседневность, состоящую из строительного-мусора пота промокшей-одежды кровавых-царапин & жестяных-контейнеров (:но, с другой стороны, и гораздо более глупые выдумки, придуманные из гораздо худших побуждений, издавна доводили до полного безумия куда более стоящих людей, чем я) –,

– – в тот самый момент, когда в голоса рабочих, там-снаружи, ворвался, разрывая туманную тишину утра, шум&грохот машин & началась та работа, ради которой ОНИ – а значит, и я, – собственно, и прибыли сюда: вчера, в последний день «собачьего лета», на другом краю ночи –,

– – в тот самый момент, когда я поднял 1, видимо, очень старый, коричневато-влажный & покрытый выцветшими каракулями клочок бумаги и скорее машинально, нежели из подлинного интереса, попытался в мутных утренних лучах расшифровать написанное – :

Я увидел через дверной проем, как мерцавшая молочно-холодным светом ГлыбаТумана !внезапно стала пламенно-розовой – : Я услышал в собственной голове как бы ВЗРЫВ –, И еще один –, И сразу же вслед за тем – третий : И – каменные&земляные градины всполохи огня восклицательные знаки в треске пожара – взвизги машин – грязно-красные ядра, обрушивающиеся из горящего воздуха, полыхающие бензиновые кулаки с закопченно-черными пальцами, железный кашель: штанги винты шестеренки отплевывающийся сажей катарр – сотрясение-земли&стен – И, как бы увиденное в лупу времени: начиная с нижнего угла, с отверстия в проволочном заграждении, решетка, скатываясь, поднимается вверх, словно крышка на банке сардин, И, совсем скатавшись, устремляется – утыканным-ржавыми-крючьями-снарядом – во-внутрь руины, вонзается в крошащуюся стену рядом с моей головой; брызги-кирпича&раствора, И: с жестяным смехом он, этот снаряд, обрушивается прямо у моих ног, присоединяясь к прочему дерьму; И тут я в замешательстве чувствую, как мой рефлекс самосохранения – инстинктивное желание бежать от опасности – превращается в парализующую свинцовую усталость, как если бы в моем сознании раскрылся словарь, в котором переводы не соответствуют иностранным словам, и потому все внешние катастрофы, такие как эти взрывы летающие-камни&кирпичи теперь вызывают у меня в качестве ответной реакции совершенно неправильные, безумные действия, точнее, не-действия: выжидание, стояние посреди всего этого дождя & града из каменной&кирпичной-крошки деревянных-балок & всякого-хлама посреди огня&кислой вони; Но и это еще не все, ибо сама констатация такого состояния, увиденного мною как бы со стороны, вызывает у меня безумный смех – все мое грязное влажное окоченевшее-от-холода тело сотрясается, пальцы судорожно цепляются за мусор&перегной, и к ним опять прилипают клочки обоев, похожие на записки зэков – И туман там снаружи разорвался на полосы кровавых бинтов – –

На 1 короткое – как выскочивший из двери грязного бара – на огненно-оранжевом 1 силуэт: светлые космы спутанные & разлетающиеся, разодранный в крике черно-красный рот –, и он, этот силуэт, похоже, нарисован грубыми мазками на огненной панели, контуры его из горящей пыли, &, словно идол в языческом ритуале, он поднял обрубок человечьей руки, из которого хлещет кровь –, а вслед за ним другой, согнувшийся, странно тщедушный силуэт, с головой-арбузом, с коротко стриженными волосами, размахивающий плотницким молотком – : ОНИ, видимо, решили не упустить свой шанс & сократить обычный юридический путь – и мимо –, потом звонкий-металлический-удар сыплющиеся-с-неба-железные-блямбы остатки-селения-вокруг, & удар в грудь, неуклюжий обломок деревянной балки, с громыханием сверзившийся откуда-то сверху, отбросивший меня к стене, и я падаю, почувствовав острый как стилет запах едкой кислоты: ТЕ САМЫЕ !БОЧКИ: !ЗАРЫТЫЕ В ТОГДАШНЕЙ ПОЛОСЕ ОТЧУЖДЕНИЯ ТОЙ САМОЙ АРМИЕЙ !БОЧКИ со всеми=возможными взрывчатыми веществами внутри: ЭТО !ОНИ !ВЗЛЕТЕЛИ НА ВОЗДУХ (Хоть в этом-1ом они со своими историями не лгали, эти люди из деревень….. вокруг.)

И – ?или на этот раз в моей голове : еще один взрыв – !Теперь тебе каюк – 1 фраза, гигантской воздушной рукой высоко поднятая И кобольды сброшены сверху, виском скулой подбородком проехался по липкой стене, горечь-известки пепел кирпич потом мясная сладость во рту – И медленно, обессиленный, сползаю вдоль стены вниз как раздавленная о камень гусеница, поле зрения обжигает цветами огня, оно с зазубренным краем –, тогда как тесный чулан-руина, разинутая грязная пасть, выхаркивает сквозь остатки зубов кислое облачко пара – – : – – (И мир вокруг задымленный оглохший, остекленело-булькающе-подводный, дурацкое бульканье пульсирует в ритме чужого, не лопнувшего сердца….. От правой руки укол – еще 1 –, я почувствовал, как мой голос вибрирует под разрывающейся от боли грудью, услышал, как оттуда голос мне отчетливо говорит: Теперь медленно опусти взгляд, так, И еще чуть-чуть ниже –: вдоль тыльной стороны ладони овальная рана, бело-серая, виден кусок кости: кости !моей руки….. И я удивляюсь: !Комично: во всем=этом бело-сером – только кости & плоть, совсем чистые, и ни капли крови –) – Потом опять утренний свет, ГлыбаТумана, уже без решетки & без пут, из молочного-холодного мерцания….. И – ватная тишина – –

Дождь вернулся, побрел в своем шуршащем плаще сквозь кусты кроны деревьев и травы, отчетливо & неестественно громко звучали его шаги в тишине, оставшейся, как казалось, без призраков людей & машин. Я схватился за правое ухо, потом – за другое : я слышал шуршащие прикосновения грязных пальцев к моей коже – :!Значит, я !не оглох от взрывов; я слышал, отчетливо и ясно, как шуршит тишина: безлюдная, и холодная, и пропахшая гарью. Рана на руке начала сильно кровоточить – струйки прокладывали себе путь сквозь серую корку грязи, как реки, змеящиеся по топографической карте, И вода превратится в кровь^[110], я все еще судорожно сжимал буро-влажные, покрытые выцветшими каракулями клочки, раненая рука дрожала –; пульсирующая боль; жужжание в голове – мерцающая кинолента с безумной скоростью бежала перед моими глазами, на ней возникали крошечные яркие взрывы, и запах нитроглицерина & кислоты, казалось, въелся в поры моей грубой одежды, в поры покрытой коркой грязи&крови кожи, как и в туман вокруг. Я смотрел сквозь разматывающуюся с бобины киноленту на преобразившиеся в паутину письмена – ?может, боль и дрожь в 1-и-тот-же-момент уймутся, и тогда, ?может быть, я сумею прочитать – –

И так длилось долго, очень долго – кровь из раненой руки, мерцавшей сквозь покрывавшую ее грязь странной свинцовой белизной, струйками стекала к моим ногам, на наслоения бумажных обрывков; я слышал, как Дождь=Снаружи мягко припадал к разодранной взрывами земле, это тоже я слышал так же отчетливо, как если бы все происходило в моей голове, и слышал, как здесь-внутри кровь из моей руки тяжелыми каплями плюхалась на землю….. Из тишины-после-взрыва, которая молотком забила все звуки в белую жесть своего котла=ночи, уже выступали в этот иссякающий переходный час шорохи нового утра, И дождевая вода смывала запахи гари с обгоревшей травы – вскоре воздух опять приобрел влажный привкус росы и глины, он был насыщен паром, как воздух в прачечной, был горько-сладким от покалеченных листьев и трав – старая мерцающая кинолента теперь текла перед моими глазами медленно и спокойно, как бывает во сне, с плавными переходами от одного кадра к другому – – Крошился камень, стены проваливались сквозь землю, каменные саркофаги погребали сами себя – но между тем появились животные – чем-то кормились, ведь наступил новый день – – И теперь, наконец: боль на время утихла; то, чего я ждал, началось: я принялся разбирать корявые знаки на клочке бумаги в моей кровоточащей руке – –

И опять это длилось долго, очень долго. Прежде чем я начал понимать: мое сердце бьется в чужом ритме сердца Чужака, который, как я слышал, не может умереть. Моя жизнь – только черный сон, который снится кому-то, лихорадочно бредящему. Паутина из каракуль, натянутая чужой рукой; многочасовой охотничий гон, со злобой ненавистью & яростью, по угодьям дерьмовой бумаги. И ничего не остается в конце. Я – только тень, которую тащат на тонком поводке письменности; призрак, который должен имитировать жизнь, но каждый шаг которого направляется чужим силлаборазмером, и так до последнего слова. И даже мой теперешний ужас уже пред-писан заранее, как этот наступающий день. А эти письмена, они исчезнут в тумане – исчезнут из утра – распадутся в клочья. Где-нибудь в этой бумажной горе, в этом пэчворке из лоскутьев напрасно растраченной жизни, я, наверное, мог бы прочитать о тумане, о ненависти & ярости одного мертвеца, который не может умереть и пытается растянуть еще оставшиеся часы, создавая пэчворк из лоскутьев напрасно растраченной жизни. Я пишу, следовательно, я существую. И если бы я наклонился, поискал в этой куче исписанных обрывков бумаги, я наверняка рано или поздно нашел бы тот обрывок, на котором написано, что я наклонился и кровоточащей рукой выхватил из кучи исписанный обрывок бумаги, чтобы прочитать, как я наклонился, выхватил из кучи исписанный обрывок и смог опять прочитать, как я написал о том, как я пытался прочесть в Тишине-после-взрыва, в ТуманоСвете, проступившем из Сумерек=Утра, те заметки, которые я набрасывал в темноте кровоточащей рукой в какой-то другой, придуманной мною жизни –; и стал поспешно читать, пока от сырости и от боли, о которой я же и написал, письмена не расплылись перед моими глазами; читал заметки, оставшиеся от понапрасну растраченных ночей, когда была поймана в сеть каракуль моя мушиная жизнь – и потом высосана Пауком-Временем –; я сидел в эту ночь, как и в предыдущие ночи, прислонившись к стене, недалеко от входа; от отсыревшей кирпичной кладки тянуло холодом, И озноб, будто на паучьих лапках, пробегал по моей коже. : Я сидел совсем-1, оцепенев в неподвижности, ?как-долго, поблизости от входа во-Внутрь руины и у края этой бумажной горы….. И все написанное тут – для того, чтобы протянуть мои часы 1очества от одной ночи-в-руине до другой – было давно забыто и еще раньше стало мне чужим, так что все это, разорванное на клочки и валяющееся тут же, теперь лежало в моих руках как чужое мне, сотканное из туманно-бледного света: Все эти найденные мною кусочки жизни, состоящие из ярости отчаяния шума & крови, громоздящиеся грязно-бесцветной горой, – неужели все это ?действительно ?написал..… ?я –. Тот взрыв, который покалечил, порвал мою руку, покалечил, порвал и последнее, что я делал, мои письмена, эту паутину из неразборчивых строк, И теперь кровь из моей руки допишет то, что сам я уже не смогу дописать. И я прочитал на грязном клочке бумаги, наудачу выбранном из горы каракуль, к которой привела меня кровоточащая рука Случая, те две фразы, с которых я когда-то начинал:

–!Никто больше не ступит в эту руину. !Ничто не заставит кого-то отважиться на Такое хотя бы еще 1 раз.

И оставил поезд, который вот уже несколько часов неподвижно стоял на рельсах, решительно спрыгнул с подножки, чтобы продолжить свой путь пешком. Небо мгновенно опять затянулось тучами, серые щупальца испарений обшаривали луга и поля вокруг застывшего в ожидании поезда, и неподвижность тумана опять погрузила день в ватную немоту. Насыпь, по которой – по влажной от росы траве – я с трудом взбираюсь, определенно невысокая, и все же ее верх теряется в туманной дымке. Сухие весенние травы, подобно зубьям гребня, прочесывают проплывающие мимо волокнистые клочья. Спотыкаясь и оскальзываясь, я нахожу-таки, примерно на середине подъема, тропу.

Справа, с другой стороны, у подножия насыпи (как бы выныривающей между двумя островками тумана), река: маленькие серые волны бьются о камни – ветра нет, ГлыбаТумана лежит и над этой водой, непроницаемая и крепкая. Удивительно: Прежде, когда день, вскоре после восхода солнца, пребывал еще в своих светлых часах, я этой реки не заметил; может, узенький в другое время ручей, который всегда сопровождал эту тропинку на окраине города, в результате таяния снега внезапно стал бурной речкой И, выйдя из берегов, затопил окружающую местность. Ветра нет, эти волны внизу, вероятно, порождает сама речушка: может, своим быстрым течением над неровным дном, как бывает с морскими приливами и отливами. Повыше и параллельно реке вьется дорога – или, скорее, тропинка, слегка наклонная, как и сам склон, – а земля от туманной сырости размякла, как если бы уже несколько часов моросил мелкий дождь. Но дождя нет. Насыпь с тропой, наклоненной в сторону реки, видна не больше, чем на несколько метров вперед, а дальше – дымное марево, и кажется, будто с каждым моим шагом дорога возникает заново. Башмаки глубоко увязают в земле, я часто оступаюсь, нога соскальзывает и оказывается в опасной близости от воды. Если я упаду, мне не за что будет ухватиться на этом гладком склоне. Из зарослей каких-то растений, напоминающих бледный камыш, тянутся вверх тонкие камышинки тумана. Если я соскользну с крутого откоса и упаду в реку, я бесследно исчезну под волнами, и расступившаяся серая поверхность тотчас сомкнется надо мной – –

Цвет воды, между тем, изменился. Прежде серая, она сделалась дегтярно-черной, волны теперь кажутся маслянистыми и более ленивыми, чем прежде. С каждым шагом по узкой тропе (земля теперь такая же черная, как все укрупняющиеся и укрупняющиеся волны) я все больше боюсь соскользнуть вниз, упасть в реку, которая должна быть глубокой – оттуда поднимаются теплые испарения, а такое возможно только в громадном водном бассейне – и действительно, другой берег, видимо, где-то очень далеко, за туманом. Очень может быть, что это вообще уже не тот узкий ручеек, который, когда растаял снег, за одну ночь стал рекой и затопил округу; скорее, это море – цель нашего предполагаемого летнего путешествия, обещанного мне отцом за несколько недель до его смерти. Тропинка, по которой я с трудом продвигаюсь вперед, могла бы – почему бы и нет – оказаться той тропой, ведущей к крайней оконечности косы или острова, о которой отец, особенно в свои последние дни, так много говорил. Хотя идти по тропе мне все труднее, хотя я все чаще оскальзываюсь и при этом, что очень опасно, постепенно приближаюсь к воде, страх, что я могу утонуть, заметно убывает : может, теплое дыхание, поднимающееся от темной маслянистой воды, освободило меня от этого страха; страха, возникшего, когда я смотрел на матовые волны, которые напоминают сделанные из серого металла детали все в себя затягивающего мельнично-колесного механизма –

Внезапно туман – так же быстро, как раньше сгустился, – рассеялся. Хотя не было ветра, который мог бы его разогнать: и теперь, как и прежде, в воздухе не ощущается ни малейшего дуновения, как если бы та неподвижность, которая перешла к этому дню от тумана, сковывала и воздушные струи. Температура тоже как будто не изменилась : просто серость и не пропускающий света туман как-то сами собою исчезли.

И – свет полуденного часа, лишенного теней, какое-то свечение высоко в синеве. Солнца нигде не видно, свет, кажется, не имеет источника и равномерно распространяется повсюду, как прежде – непроницаемая гуща тумана. Насыпь же, по которой я шел, превратилась, незаметно понижаясь, в плоскую береговую полосу, в песчаную отмель, изрезанную сверкающими бухточками, поросшую выносливыми карликовыми соснами и эритриной: кустами, в зеленой листве которых светятся красные цветы.

И между низкими, пригибающимися к земле деревьями устроились – по одному или маленькими группками – люди, они лежат в траве на пестрых подстилках, у всех у них тела уже покрылись загаром. В воздухе ни звука; да и от кромки воды не доносится никакого шума. Люди, в живописных позах, распределены по ландшафту так, как если бы театральный режиссер специально аранжировал эту сцену, для какого-то спектакля на пленэре. Нигде нет теней, которые придали бы этой картине глубину, – ни вблизи, ни вдали: море пляж люди сосны и кустарниковые заросли одинаково лишены теней, одинаково отчетливо выделяются на ярком фоне этого дня. И хотя я еще слишком далеко, чтобы различать лица, мне кажется, я все же узнаю своих знакомых: по тем мельчайшим особенностям жестов и движений, которые дольше, чем имена, сохраняются в памяти. Поэтому ощущение чужести всего этого у меня исчезает, как и опасение, что я заблудился – –

Когда я подхожу ближе, мне сразу бросается в глаза совершенно одинаковый золотисто-коричневый оттенок кожи, свойственный всем этим людям, а также застылость их лиц, неподвижных&торжественных, и поз. Я пытаюсь, выбрав путь по широкой дуге, обойти стороной эти группы оцепеневших людей: я уже довольно долго смотрю на них, и за все время ни одно из тел ни на йоту не изменило положения; да и сам этот час без теней, очевидно, не может сдвинуться с места: день будто замер в равномерно изливающемся с высоты полуденном свете.

Наконец, решившись все-таки заговорить с кем-нибудь, я подхожу к одной паре, по всей видимости, семейной: к пожилым мужчине и женщине, которые вместе с внуками (двумя мальчиками, 1му – около шести лет, другому – примерно десять) тихо и неподвижно лежат в траве. Лица стариков (эти люди тоже кажутся мне знакомыми – я ищу в памяти их имена, но безуспешно) выражают то глубокое умиротворение и ту радость, что характерны для наслаждающихся долгими летними каникулами, и то же выражение уже запечатлелось на лицах детей, вместе с благодатью светлого забвения. Эта картина колеблется в такт моим шагам, пока я приближаюсь к странной группе – –

?!Как могло расстояние придать такую изысканность грубо намалеванным чертам. Когда я подошел к этой группе, мне пришлось как бы медленно & с трудом расшифровывать непонятный текст: края сколов и разломов, какие-то складочки, трещины и разрывы покрывают, подобно подрагивающей сетке, светящуюся глазурь, которая, словно вторая кожа, обволакивает тела и лежит на них как на тех муляжах кондитерских изделий, что слишком щедро украшены кремом&засахаренными-фруктами &, будучи выставленными в витринах, по идее должны возбуждать аппетит потенциальных покупателей; но на самом деле они, хотя и радуют глаз яркостью своих красок, вызывают – при попытке связать их с мыслью о еде – только тошноту. Грубо & наспех прорисованы, как я теперь вижу, и лица других отдыхающих; то же можно сказать о формах и пропорциях туловищ, рук и ног: так, лицо одной дамы (лежащей в одиночестве на лужайке) кажется злой карикатурой на женщину, которую я любил много лет назад (она была последней, кого я любил: любил ее глаза, щеки, скулы, изгиб губ, обе голубые жилки на шее, которые просвечивали сквозь кожу; здесь же воспоминание обо всем этом хамски утрировано), – однако даже ее имя уже выпало из моей памяти.

Лицо одного мужчины, не лишенное сходства с моим, хотя и более молодое, искажено гримасой наигранной моложавости; еще одну женщину, чья рука покоится на плече господина, отвернувшегося от нее и смотрящего в Никуда, неизвестный создатель этих халтурных поделок наделил ртом, как бы намеренно пародирующим смех, ибо разверстая чернота этого рта больше напоминает о крике, чем о смехе – (Помню: раннее февральское утро, жиденько освещенная кухня, гадкий привкус мармелада и крови во рту –) – : все эти фигуры, очевидно, делались впопыхах, халтурно, словно маски для гротескного представления, премьера которого, уже сколько-то раз откладывавшаяся, была наконец объявлена на самое ближайшее время, & потому работа над этими масками заканчивались в страшной спешке, в расчете на то, что зрители будут оценивать их только издали: и в итоге получились люди-фасады – слепки с подлинных тел, выполненные из папье-маше и напоминающие карнавальные личины времен нашего детства.

Переходя от одной группы к другой, я каждый раз распознаю в грубо сварганенных масках сходство с людьми, когда-то хорошо мне знакомыми; среди них попадаются родственники, друзья и те, кого я глубоко презирал – как мне кажется, еще несколько мгновений назад. Имена их всех я забыл; думая о времени, когда они еще были людьми, я нахожу в себе только чувство сожаления: потому что тогда не умел относиться к ним более доброжелательно.

Когда я оказываюсь достаточно близко, я трогаю некоторые маски, которые теперь выглядят как выставленные в ряд черепа: лобные и теменные кости умерших; я переворачиваю головы так, чтобы можно было заглянуть во-Внутрь, ставлю их, выпуклостями вниз, на траву, и обнаруживаю то, что и ожидал: от когда-то помещавшейся в черепах мозговой массы ничего не осталось – даже попавшие туда мушиные яйца&личинки давно сгнили; в углублениях сохранились только бесформенные комки, истлевшие и черные: мертвые паразиты, смешавшиеся с другими мертвыми паразитами и напоминающие ошметки старого, покрытого грязной коростой снега. Иногда у меня возникает желание растоптать эти человеко-муляжи; но, как правило, я от такого намерения отказываюсь. Осторожно, как если бы я хотел исправить – на уже подготовленной к спектаклю сцене – нарушения, вызванные моими прикосновениями, я снова переворачиваю полые формы и восстанавливаю их прежнее положение: никто не должен заметить, что я побеспокоил мертвецов в этот светлый, лишенный теней полуденный час, в этот день, который никогда не закончится – –

Я вышел к морю, к крайней оконечности того острова, о котором так много рассказывал отец. Теперь я видел все: остров людей море – –

Я знаю, я мог бы в любое время вернуться из этого вечного лета, из этого нескончаемого полуденного часа обратно в туман, пройдя по тропинке из черноты земли к насыпи у реки, ко все еще неподвижно стоящему на рельсах и ждущему меня поезду, который неуклюже & угловато громоздится в тумане; и мог бы на этом поезде возвратиться туда, откуда я отправился в свое путешествие к морю. Путь обратно будет не лучше и не хуже, чем он был прежде. Так же обстоит дело и с маленьким городком в Западной Германии, раскинувшимся посреди волнистой равнины, с пастбищами и островками-смешанного-леса, лежащими будто большие зеленые камни на ладони ландшафта: именно оттуда я когда-то отправился в путь, оторвавшись от всех тех вещей, которыми там занимался, которые бросил И которыми никогда больше не займусь. Если бы я вернулся, то и там ничто не стало бы лучше, и ничто – хуже, чем прежде. Но ведь ничто и не принуждает меня отправляться в обратный путь, ничто не гонит прочь от берега моря под нескончаемой синевой этого полуденного часа, от клочка земли, помещающегося между карликовыми соснами и эритриной: кустами, в зелени которых светятся красные цветы. В том, что я прежде называл моим телом, уже скоро воцарятся то глубокое умиротворение и та радость, что характерны для наслаждающихся долгими летними каникулами И запечатлеваются даже на лицах детей, вместе с благодатью светлого забвения –

Я ложусь в траву и песок у кромки открытого моря и поднимаю глаза вверх, к небу. Жить только одним днем. Мое воспоминание, 1ственное, которое доставляет мне радость, – воспоминание о короткой прогулке, много лет назад, в марте. Освещенная солнцем дорога убегает в светлое утро, я иду по ней один, отец обещал летнюю поездку на море, это было за несколько недель до его смерти. Вода земля ветер, в воздухе привкус весны, светлое сияние. Всего один такой счастливый день за всю жизнь. У меня были разные возможности, и даже больше, чем я мог бы желать, – но я намеренно не воспользовался ни 1ой из них. Лежа навзничь в траве и чувствуя тепло мягкого песка, я отпускаю свой взгляд – отвязанный освобожденный отпущенный, он устремляется вверх, к тому далекому своду, где в потоках света творится прежде мною не виданное: Нескончаемая Синева – – –

Упоминания скульптурных и архитектурных проектов (или отсылки к ним), встречающиеся в романе, подразумевают работы Тиля Хоона, в настоящее время живущего в Дюссельдорфе.

Автор благодарит этого художника за предоставленную им информацию.

Примечания

1

В ходе проводившихся по распоряжению министерства госбезопасности ГДР операций «Вредители» (1952) и «Василек» (1961) силами народной полиции было осуществлено насильственное переселение из района границы с ФРГ в глубь страны примерно 10-12 тысяч «неблагонадежных» граждан и их семей, в том числе жителей целых деревень. На новых местах проживания эти люди должны были состоять под полицейским надзором.

2

«Собачьи дни» – так в Германии называются самые жаркие дни лета.

3

Особый амулет, по древнеегипетским представлениям дарующий жизнь.

4

«Санацией» после падения Стены называли реставрацию бывших гедеэровских зданий, приведение их в соответствие с жилищными нормами, принятыми в Западной Германии.

5

Здесь: развязку, кульминацию (франц.).

6

Имеется в виду знаменитый артефакт Йозефа Бойза (1921-1986), западно-немецкого скульптора, художника-акциониста и теоретика искусства. В 1982 г. Бойз открыл в своем ателье в Дюссельдорфе инсталляцию «Шмат жира» (Fettecke), выставив в качестве скульптуры 5 кг сливочного масла. В 1986 г., после смерти Бойза, власти из соображений гигиены уничтожили эту инсталляцию, но в следующем году, в результате судебного процесса по иску наследника, земля Северный-Рейн Вестфалия была вынуждена заплатить компенсацию в размере 40000 марок.

7

С Востока придет Черный (лат.). Обыгрывается известное выражение «Ex oriente lux» («С Востока придет свет»), которое изначально подразумевало просто восход Солнца, позже – свет христиансккого учения, в ГДР же в эпоху холодной войны был распространен лозунг «Ex oriente pax», «С Востока придет мир».

8

«Базовые развлечения» – американская компания, выпускающая в основном настольные игры.

9

Имеются в виду Загреб и сербский город Сребница, где в июле 1995 г. расстреляли 8000 мусульман.

10

Псы войны (англ.). Название романа (1974 г.) Фредерика Форсайта об американских наемниках, совершающих переворот в одной африканской статье. Название отсылает к фразе из «Юлия Цезаря» Шекспира: «Воскликнув: „Сейте смерть!“, спускайте псов войны».

11

Капо – сокращение от «криминальная полиция» в Третьем рейхе.

12

Аллюзия на «Силу через Радость» – так называлась национал-социалистическая организация в составе Германского трудового фронта, которая занималась вопросами досуга, отдыха и развлечений рабочих: организовывала любительские театры, культивировала массовый спорт, туризм и т.д.

13

Не пробиваемый никаким оружием (англ.).

14

Хэки Сэк – набитый крупой тяжелый мячик, который можно пинать и подбрасывать ногой. Игра Хэки Сэк, или футбэг, была придумана американцем Майклом Маршаллом в 1974 г., в 80-е гг. стала популярной в Европе. С конца 90-х гг. проводятся международные чемпионаты по этому новому виду спорта.

15

Юрген Рюттгерс (р. 1951) – один из лидеров немецких консерваторов; в 1994-1998 гг. – министр образования, науки и технологий («министр будущего»), с 1999 г. – председатель ХДС в земле Северный Рейн – Вестфалия, с 2005 г. – премьер-министр земли Северный Рейн – Вестфалия. Он разработал программу, соглано которой молодые люди могут получить ссуду на учебу, а потом, когда устроятся на работу, в течение многих будут свой долг выплачивать.

16

Перекрестки (англ.).

17

Далеко от дома и своей бляди (англ.) – аллюзия на популярную американскую песню «Далеко от дома и мамы» (1884).

18

Горы вулканического происхождения в 20 км к юго-востоку от Рима.

19

Аллюзия на начальные строки «Патмоса» Гёльдерлина: «Близок Бог / И непостижим. / Где опасность, однако, / растет и Спасающее».

20

Memento (mori) – Помни о смерти (лат.).

21

Яху – человекоподобные существа в четвертой части «Путешествий Гулливера» Дж. Свифта.

22

Куртизанка и (дама) полусвета (франц.).

23

Так назывались хромированные женские фигурки, украшавшие радиаторы машин и соответствовавшие мужским представлениям об идеальной женщине. Перевести это можно как «фронтальная (или: фронтовая) женщина».

24

В стиле куртизанки (франц.).

25

Предметы нижнего белья (франц.).

26

Речь идет о гравюре в анатомическом атласе испанца Хуана де Вальверде де Хамуско (1525-1587) «Anatomia corporis humani» (Roma, 1556).

27

Послание к Филиппийцам часто привлекает внимание проповедников именно в связи с темой богатства, достающегося праведникам, ср. Флп. 4:19: «Бог мой да восполнит всякую нужду вашу, по богатству Своему и славе, Христом Иисусом».

28

С живостью, с блеском (итальянск. – обозначение музыкального темпа).

29

Аллюзия на роман Ханса Хенни Янна «Река без берегов» (1949).

30

Это слово (Zettel-Wesen), с его многозначностью (нем. Zettel можно перевести как «клочок бумаги», «каталожная карточка», «основа (ткани)»), и тот контекст, в котором оно употребляется, неизбежно отсылает к роману Арно Шмидта «Сон Основы» (Zettels Traum, 1970), по существу представляющему собой анализ форм человеческого воображения, и к цитате из «Сна в летнюю ночь» (реплики Основы), с которой этот роман начинается: «Я видел сон… не достанет человеческого ума, чтоб рассказать, какой это был сон. Осел тот человек, который пустится объяснять этот сон. Мне казалось, что я был… Ни один человек не может сказать, что мне казалось! Мне казалось, что я был… мне казалось, что я имел… но был бы пестрым шутом тот человек, который бы осмелился сказать, что мне казалось! […]» (пер. Н. Сатина).

31

GI (General Infanterist) – рядовой пехоты (англ.).

32

То же, что по-русски «Черный ворон».

33

Имеется в виду немецкий рукописный шрифт, разработанный графиком Людвигом Зюттерлином (1865-1917) и использовавшийся с конца XIX в. до 1941 г., когда он был запрещен. С 1924 г. обучение этому шрифту входило в обязательную программу школьного образования.

34

Great Selima Sand Sheet (англ.) – песчаное плато Великая Селима – часть Ливийской пустыни.

35

Ризома (особая форма корневища, не обладающая подземным стеблем) – термин, введенный Ж. Делезом и Ф. Гваттари (в работе «Ризома», 1974) в противоположность понятию структура, как четко систематизированному и иерархически упорядочивающему принципу организации. Принцип «ризомы» оба исследователя считали определяющим для культуры постмодернизма.

36

«Интершоп» – гедеэровский аналог советских магазинов «Березка».

37

Имеется в виду популярное описание члена: «Короткий и толстый – для бабы рай, длинный и узкий – сплошная печаль».

38

Константин Веккер (р. 1947) – западногерманский певец, композитор, поэт, прозаик, популярный в лево-либеральных кругах, в 1987 г. с огромным успехом выступал в ГДР. Прозвище «Кокси» связано с тем, что Веккер потреблял кокаин и написал роман о наркоманах «Без берегов» (1993).

39

Марк Дютру (р. 1956) – бельгийский серийный убийца детей, в 1989-1992 гг. отбывал тюремное заключение; в 1995 г. держал в чулане в своей квартире двух девочек восьми лет, которых принуждал к сексуальной жизни; в 1996 г. снова был арестован; в 2004-м, после нашумевшего судебного процесса, приговорен к пожизненному тюремному заключению.

40

Дж. Пуччини, «Мадам Батерфляй», II действие.. Последняя реплика мадам Батерфляй перед ее цитируемой далее арией: «А, тебе не хватает веры» (ит.).

41

В один прекрасный день мы увидим струйку дыма на крайней границе моря. И потом появится корабль (ит.).

42

Немецкое звучание слова «ротмистр», буквально означающего «учитель верховой езды».

43

И потом белый корабль войдет в порт, протрубит свое приветствие. Видишь? Уже вошел (ит.).

44

Я не выйду ему навстречу. Я – нет (ит.).

45

Я устроюсь здесь, на гребне холма, и буду ждать, буду ждать своего великого часа, и мне это не будет в тягость (ит.).

46

И выходит из толпы городской некий человек (ит.).

47

Крошечная точка приближается, поднимаясь по склону холма (ит.).

48

Я, не давая ответа, останусь в своем укрытии (ит.).

49

И, отчасти, чтобы не умереть… (ит.).

50

…с первой встречи, и он в своей смертной муке будет звать меня, звать (ит.).

51

Все так и будет, я тебе обещаю (ит.).

52

Сдержи свой страх, я со спокойной верой жду этого (ит.).

53

Растелли выдохся (ит.). Массимо Растелли (р. 1968) – знаменитый итальянский футболист.

54

Дворец Слез (Tränenpalast) – неофициальное название Фридрихштадтпалас, культурного центра в Берлине.

55

Здесь: упущены (франц.).

56

Вот, смотрите (франц.).

57

Ни один бизнес не сравнится с Шоа-бизнесом (англ.). «Шоа» – еврейское название Холокоста.

58

Михель, немецкий Михель – символ немецкого обывателя. Первоначально – образ сильного, простодушного и верного воина, восходящий к представлениям об архангеле Михаиле. Немецкий поэт-националист Эрнст Мориц Арндт (1769-1860) в стихотворении «Немецким князьям» (1842) изображает Михеля как олицетворение лучших качеств немецкого народа и называет его «гигантским ребенком, погруженным в старый сон».

59

Выше цитируется строка из стихотворрения Гейне «Праздник Вознесения».

60

Принцип индивидуации (лат.).

61

Понятно (искаж. итальянск.).

62

Ничего не понимаю (искаж. немецк.).

63

Сзади, через задницу (латинск.).

64

DSG – Немецкое общество по обслуживанию на железных дорогах, основано в 1949 г. во Франкфурте-на-Майне.

65

Горячая коричневая водичка (английск.).

66

Район в Западном Берлине.

67

Район в Западном Берлине.

68

Мальчик Альфонс Циттербаке – герой популярных в ГДР детских книжек, написанных Хольтцем Баумертом.

69

Персонажи «Алисы в Зазеркалье», являющиеся зеркальными отображениями друг друга.

70

Money – деньги (англ.).

71

Аллюзия на «Рейнеке Лиса» Гёте или его стихотворение «Учитель сельской школы», где фигурирует та же фраза.

72

По меню (франц.).

73

«Я обвиняю» – открытое письмо Э. Золя президенту Франции Ф. Фору, опубликованное в 1898 г. в связи с началом новой фазы дела Дрейфуса. В этом письме Золя обвинял французское правительство и армию в заговоре с целью сокрытия истинных фактов и государственной измене.

74

Работа, профессия (франц.).

75

Презрительная кличка жителей советской зоны, затем – ГДР.

76

Выражение, принадлежащее Эрнсту Маху и характеризующее человека эпохи модерна.

77

Снотворные и успокоительные таблетки.

78

Граждане ГДР, подавшие заявление о желании выехать на постоянное жительство за границу.

79

Jedermann (немецк.) – Имярек, любой человек, обыватель, «массовый человек».

80

«Голосующие ногами» – так называли беженцев из ГДР.

81

«Оленьесумочники» (Hirschbeutelträger) – так называли в ГДР, начиная с 70-х гг., восточногерманских хиппи и рок-музыкантов, потому что они обычно носили самостоятельно сшитые сумки-мешки в индейском стиле.

82

«Шильдбюргеры» (1598) – немецкий народный роман о жителях вымышленного города Шильда, простофилях, понимающих все буквально; это понятие вошло в язык как имя нарицательное.

83

Адам Риз, или Ризе (1492-1559) – немецкий математик, автор первых учебников по арифметике на немецком языке. Существует фразеологизм «делать по Адаму Ризе» (то есть рассчитывать свои действия правильно).

84

Фриц Хаарман (1879-1925) – ганноверский серийный убийца, долгое время работавший полицейским осведомителем. Убивал мясницким топориком малльчиков и юношей, расчленял их трупы и, предположительно, занимался людоедством. Был обезглавлен по приговору суда. Теодор Лессинг написал о нем книгу «Хаарман – история Вервольфа» (Берлин, 1925).

85

Резник (франц.).

86

Имеется в виду группа РТЛ (Радио- и Телевещание Люксембург) – одна из самых влиятельных программ частного радио- и телевещания в Западной Европе.

87

Апофансис (греч. apophansis - утверждение) - суждение, в котором посредством утверждения или отрицания полагается что-либо как существующее или несуществующее.

88

Здесь: Отошли в прошлое (франц.).

89

Смайли – Улыбчивый (англ.).

90

«Счастливый уикэнд» (англ.).

91

Komm – Иди же сюда (немецк.).

92

Капо (Kapo) – сокращение от «криминальная полиция», употребительное в Третьем рейхе.

93

«Гитлерюгендовец Ртуть» – роман Карла Элоиса Шенцингера (1932) и снятый по нему одноименный фильм (1933). Герой романа – пятнадцатилетний ученик столяра Хайни Фолькер, ставший образцовым гитлерюгендовцем и геройски погибший в борьбе с коммунистами.

94

Жан Игнац Исидор Гранвиль (настоящая фамилия Жерар, 1803-1847) – французский рисовальщик и карикатурист. Здесь имеется в виду проиллюстрированная им книга «Одушевленные цветы».

95

Военный лагерь, окруженный для прикрытия кольцом повозок.

96

СЕД: Социалистическая Единая Партия Германии.

97

Брюль – город в земле Северный Рейн-Вестфалия; тамошняя церковь, построенная в 1493 г. францисканцами, в 1735 г. стала дворцовой церковью и была соединена с дворцом посредством специально построенного перехода-часовни. Дворец Республики – бывший парламент ГДР, построенный в 70-е гг. на месте снесенных в 1952 г. остатков дворца прусских королей. Неандерталь – долина в 10 км к востоку от Дюссельдорфа, где в 1856 г. обнаружили череп первобытного человека; в 1996 г. там был построен Музей истории и эволюции.

98

Андреас Шлютер (ок. 1660-1714) – немецкий скульптор и архитектор.

99

Иоганн Фридрих Эозандер фон Гёте (1669-1728) – немецкий архитектор и инженер, придворный Фридриха Великого.

100

«Всадник на Боденском озере» – баллада Густава Шваба о рыцаре, который умер от страха, осознав, что скачет не по земле, а по замерзшему озеру и лед вот-вот треснет. Возможно, здесь имеется в виду обыгрывающая эту метафору пьеса Петера Хандке «Скачка по Боденскому озеру», постановка которой в западноберлинском театре «Шаубюне» в 1971 г. стала событием авангардной культуры.

101

Хексы (Häcksen) – члены феминистской хакерной секции внутри «Компьютерного клуба „Хаос“», созданной в ФРГ в 1988 г. по инициативе Рене Тангенс и Барбары Тёнс. Большое внимание на сайтах этой секции уделяется мистике и магии. Само слово «Хекса» образовано по созвучию с Hexe, «ведьма».

102

Нет бабок – нет и Господа (англ.).

103

Имеется в виду РАФ (Фракция Красной Армии) – подпольная террористическая огранизация, действовавшая в Западной Германии в 1970-1998 гг.

104

«Принцесса Прюнелла и пурпурная слива» (1995, нем. пер. 1998) – сказка канадской писательницы Маргарет Этвуд об эгоистичной принцессе, которую волшебница наказала, посадив ей на нос сливу, постоянно увеличивающуюся в размерах.

105

Клиника при медицинском факультете Берлинского университета.

106

Принадлежащее мне существо (франц.).

107

Яблоки (франц.), вместо правильного: pommes de terre frites, «жаренный картофель».

108

Талам – ритм в индийском танце.

109

Ханс Колбаса (Ханс Вурст) – персонаж народной комедии и кукольного театра, известный с 16 века; олицетворение глупого крестьянина, обывателя вообще. Бюргер Кляйн – персонификация мелкого бюргера.

110

См. Исх. 7: 17: «Так говорит Господь: из сего узнаешь, что Я Господь: вот этим жезлом, который в руке моей, я ударю по воде, которая в реке, и она превратится в кровь».