Книга: Тайны советской империи



Тайны советской империи

А. Хорошевский

Тайны советской империи

СПОНСОРЫ РЕВОЛЮЦИИ: ЗАГАДКИ И ТАЙНЫ ФИНАНСИРОВАНИЯ ПАРТИИ БОЛЬШЕВИКОВ

Период с 25 октября (7 ноября по новому стилю) 1917 года до 25 декабря 1991 года – это не просто «советская эпоха», не просто «Советская империя», это миллионы судеб, которым довелось жить в этом временно́м промежутке. Советская империя – понятие противоречивое, каждый может понимать его по-своему. Кому-то вообще может не понравиться термин «Советская империя», ведь это было время относительного спокойствия, уверенности в завтрашнем дне, время, когда народы, объединенные на одной шестой части суши, жили дружно, а саму эту страну уважали во всем мире. Для других же – это время страха, когда нечаянно оброненное слово могло обернуться для человека десятилетиями забвения, время «дружбы по принуждению», время, когда огромная империя была ядерным пугалом для всего мира. Первым казалось, что эта страна, пусть даже империя – бессмертна, вторые же (которых сначала было очень немного, но с каждым годом становилось все больше) помнили об известном историческом принципе: империи не вечны, причем в историческом плане время их жизни очень и очень коротко.

Так или иначе, Советская империя возникла, пробыла какое-то время на историческом небосклоне и сошла с него. А это значит, что в ее истории были свои тайны и загадки. Естественно, что их было гораздо больше, чем тех, о которых мы попытаемся рассказать в этой книге. Пять загадок и тайн – это лишь малая их часть, тем не менее, надеемся, что читателю будет интересно узнать что-то новое из истории государства, которое еще недавно было общей родиной для трех сотен миллионов людей.

Начнем же мы с загадки появления империи, с того времени, когда она находилась в зародыше и лишь немногие верили в то, что она появится на свет. Как же удалось этим немногим победить другую империю? Читателям, конечно, известно, что была предреволюционная ситуация, мировая война, первая революция, вторая революция, а дальше – 74 года империя, или эпоха – кому как нравится.

А что же такое революция? Обратимся к одному из символов советской эпохи, источнику, на наш взгляд, очень уместному в данном случае, – Большой советской энциклопедии. Итак:

«Революция социальная, способ перехода от исторически изжившей себя общественно-экономической формации к более прогрессивной, коренной, качественный переворот во всей социально-экономической структуре общества. Содержание Р. классически раскрыто К. Марксом в Предисловии к «К критике политической экономии»: «На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями, или – что является только юридическим выражением последних – с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции…»

Классы и социальные слои, которые по своему объективному положению в системе производственных отношений заинтересованы в ниспровержении существующего строя и способны к участию в борьбе за победу более прогрессивного строя, выступают в качестве движущих сил Р. Революция никогда не является плодом заговора одиночек или произвольных действий изолированного от масс меньшинства».

Обратим внимание на последнее предложение. Из него естественным образом делается вывод, что для революции необходима некая организация, строгая структура, ведущая за собой массы. Более того, хотя энциклопедия об этом и не упоминает, со временем революция стала делом профессионалов, людей, для которых действия по подготовке революционной ситуации и непосредственному осуществлению смены власти являются их работой.

Вся эта довольно долгая прелюдия на самом деле сводится к простой формуле: чтобы произошла революция, нужны профессионалы, которые смогут ее сделать, а им, в свою очередь, нужны деньги. Но деньги нужно откуда-то взять, или их должен кто-то дать. Финансирование революции и революционеров – это и есть первая загадка Советской империи.

Для начала спросим у читателя: знакомо ли ему такое понятие – «Большевистский центр»? Если да, то практически все, о чем в дальнейшем мы собираемся поведать в этой главе нашей книги, вряд ли будет для него какой-то особой тайной. Но думается, что таких просвещенных читателей найдется очень немного.

Интересно, что в советское время, когда история РСДРП– ВКП(б) – КПСС была изучена до последней запятой, когда каждый советский гражданин обязан был знать эту историю, о Большевистском центре знала лишь очень небольшая группа историков, имевших доступ к наиболее строго охраняемым архивам. Например, в «Истории Российской коммунистической партии (большевиков)», изданной в 1923 году под руководством Г. Е. Зиновьева, того самого, который через десяток лет был объявлен одним из лидеров «троцкистско-зиновьевского блока» и сгинул в застенках Лубянки, о Большевистском центре еще упоминается, хотя и как-то вскользь, очень сдержанно. А вот, например, в «Кратком курсе истории ВКП(б)», отредактированном лично Сталиным, о нем ничего не говорится.

Откуда же такая таинственность и загадочность? Ведь, кроме всего прочего, в работе Центра принимали участие виднейшие большевики, в том числе и сам В. И. Ленин. Дело в том, что большевистская фракция в РСДРП, возглавляемая Лениным, постоянно испытывала нужду в средствах. Как известно, руководители фракции большую часть времени проводили за границей, там же они организовывали выпуск легальной и нелегальной прессы и литературы, готовили кадры для партии, как это было, например, в знаменитой школе пропагандистов в пригороде Парижа Лонжюмо. Те же, кто оставался в России, за счет партийных взносов и добровольных пожертвований едва-едва покрывали свои расходы на текущую деятельность и, как правило, не имели возможности переводить своим лидерам за границей хотя бы минимальных отчислений. В этой ситуации руководители большевистской фракции РСДРП приняли решение создать организацию, впоследствии получившую название «Большевистский центр», в задачи которой входило финансовое и материальное обеспечение нужд фракции.

Историки расходятся во мнении относительно того, когда именно был создан Центр. Одни называют май 1906 года – тогда состоялся Стокгольмский съезд РСДРП, другие – май следующего, 1907 года, имея в виду Лондонский съезд российских социал-демократов. Очевидно, подобные разногласия объясняются тем, что в Стокгольме идея создания Центра впервые была озвучена, официально же она была оформлена в Лондоне. В столице Британской империи фракционное отделение большевиков получило свою организационную базу и официальное название. В руководство Центра входили 15 человек: А. А. Богданов, И. П. Гольденберг (Мешковский), И. Ф. Дубровинский, Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев, Л. Б. Красин, В. И. Ленин, Г. Д. Линдов, В. П. Ногин, М. Н. Покровский, Н. А. Рожков, А. И. Рыков, В. К. Таратута, И. А. Теодорович и В. Л. Шанцер.

У Большевистского центра было три задачи. Первая и, очевидно, самая важная – добывание средств. Вторая – техническое обеспечение подпольной работы, прежде всего это касалось типографий, где печатались нелегальная литература, фальшивые документы и т. д. Третья – обеспечение необходимых контактов за границей, как с властями и легальными структурами и партиями, так и нелегальными организациями.

Ядром, средоточием власти в Большевистском центре была так называемая «большая тройка» – Владимир Ленин, Александр Богданов, Леонид Красин. «Летом и осенью 1904 г. мы окончательно сошлись с Богдановым, как беки (большевики. – Авт.), и заключили тот молчаливый и молчаливо устраняющий философию, как нейтральную область, блок, который… дал нам возможность совместно провести в революцию… тактику революционной социал-демократии», – так в одном из писем Горькому Ленин писал о своих взаимоотношениях с Богдановым. В 1904 году Ленин, у которого вконец испортились отношения с коллегами по редакции «Искры» (Носковым, Красиным, Кржижановским и др.), находился в политическом одиночестве, из-за чего испытывал серьезные материальные затруднения и не имел возможности печатать свои сочинения. Именно в этот момент Александр Богданов, член ЦК РСДРП, предложил ему свою помощь, буквально вытащив из политической ямы. Богданов же сумел вернуть на сторону Ленина Красина и некоторых других членов РСДРП. Оба, и Ленин, и Богданов, осознавали свои различия во взглядах на философию и социал-демократическое движение, что, тем не менее, не помешало заключить им стратегический союз.

Основными источниками пополнения кассы Большевистского центра были, во-первых, доходы от экспроприаций, производимых боевыми дружинами, а во-вторых, суммы, получаемые от пожертвований и разного рода сборов.

Экспроприации как форма пополнения партийного бюджета лидерами социал-демократических организаций никогда официально не поощрялась. Кроме одной – фракции большевиков, руководимой Лениным.

Одной из первых крупных экспроприаций, проведенных большевиками совместно с латышскими социал-демократами, было ограбление филиала Государственного банка в Гельсингфорсе в феврале 1906 года. Руководил операцией Янис Лютер, один из основателей Латышской социал-демократической рабочей партии и руководитель всех ее военизированных формирований, большевик с 1903 года; всего же в ней участвовало 15 человек. Похитив 170 тысяч рублей, налетчики скрылись. Правда, большинство из них были затем задержаны полицией, была возвращена государству и часть денег. Однако около 110 тысяч были переданы Красину и попали в распоряжение Большевистского центра.

Боевые группы действовали не только на севере империи. Очень активно практиковали «эксы» большевики Закавказья во главе Симоном Тер-Петросяном, известным под партийной кличкой Камо. Именно эта группа осуществила самое громкое «ограбление по политическим мотивам» в Российской империи – так называемую «Тифлисскую экспроприацию», нападение на казначея Тифлисского банка на Эриванской площади.

Днем 13 июня 1907 года заведующий особым отделом тифлисской полиции полковник Бабушкин отправил в Главный департамент полиции телеграмму следующего содержания:

«Сегодня в 11 утра в Тифлисе на Эриванской площади транспорт казначейства в 350 тысяч был осыпан семью бомбами и обстрелян с углов из револьверов, убито два городовых, смертельно ранены три казака, ранены два казака, один стрелок, из публики ранены 16, похищенные деньги, за исключением мешка с девятью тысячами изъятых из обращения, пока не разысканы, обыски, аресты производятся, все возможные аресты приняты».

Чуть позже Бабушкин отправил еще одну телеграмму: «Депеше № 5657 цифра неправильна, проверкою установлено ограбление двухсот пятидесяти тысяч».

Несмотря на то что первоначальная похищенная сумма «несколько уменьшилась», дело было очень громким. Для его расследования и задержания налетчиков были подключены лучшие полицейские силы, однако даже чрезвычайные меры оказались безрезультатными. Все 250 тысяч «наш кавказский разбойник» (как называл Камо Ленин) лично привез в штаб-квартиру Большевистского центра в Куоккала. Вот здесь-то у большевиков начались трудности. 150 тысяч рублей были в мелких купюрах и размен их не представлял опасности, эти деньги сразу же поступили в распоряжение «большой тройки». Но 100 тысяч были в купюрах по 500 рублей. Понимая, что попытка реализовать или разменять эти купюры может вывести на след налетчиков и тех, кто их направлял (кстати, утверждается, что в то время главным лидером и организатором всех действий грузинских боевых дружин был небезызвестный Иосиф Джугашвили), Центр принял решение вывезти эти 100 тысяч за границу, что и было сделано большевиком М. Н. Лядовым.

Красин, курировавший всю операцию, решил провести размен «опасных денег» одновременно в нескольких городах Европы. Возможно, он также предполагал, что номера украденных 500-рублевых купюр могут быть известны полиции и что царское правительство может сообщить эти номера зарубежным банкам. Не исключено, что Красин понимал, что некоторых из «обменщиков» могут задержать. Но задержали не «некоторых», а практически всех – операция по обмену закончилась полным провалом. В Париже, например, был арестован Макс Валлах, более известный под именем Максим Литвинов, – будущий нарком иностранных дел СССР. Задержали большевиков с купюрами в Мюнхене, Стокгольме, Женеве и других городах.

Провал объяснялся тем, что заграничный филиал Охранного отделения в Париже был хорошо осведомлен о приготовлениях Красина и заблаговременно уведомил полицию тех стран, где проводился обмен. Оказалось, что среди привлеченных к этой операции людей был некто Житомирский (Отцов), доверенный человек Ленина по делам большевистских групп в эмиграции и одновременно осведомитель охранного отделения.

Впрочем, о роли Житомирского стало известно только после 1917 года, тогда же, в 1908-м, провал операции привел в итоге к разрыву Ленина с Красиным, а затем и с Богдановым. После этого Ленин назвал Красина «очковтирателем», а затем и вовсе обвинил в краже ни больше ни меньше 140 тысяч рублей из партийной кассы. Естественно, что никакой кражи в помине не было. В конце концов, уже после революции 1917 года Ленин привлек Красина на работу в советское правительство, сделав его сначала председателем Чрезвычайной комиссии по снабжению Красной армии, затем наркомом торговли и промышленности, а с марта 1919 года – наркомом путей сообщения. Трудно себе представить, что на такие ответственные, в том числе и с финансовой точки зрения, должности, был назначен человек, «когда-то что-то укравший».

В чем же была истинная причина развала «большой тройки»? О возможном варианте развития событий пишет в своей книге известный историк и революционер Б. М. Николаевский, который до революции 1917 года восемь раз был арестован полицией, а после – вынужденный эмигрировать за границу.

«Оба его коллеги по этому триумвирату были слишком крупными индивидуальностями и слишком самостоятельными людьми, чтобы Ленин мог надеяться превратить их в простые пешки в его руках… Ленина они оба, особенно Богданов, в настроениях которого было много элементов примитивной революционной романтики, ценили исключительно высоко и признавали его ведущую роль, но умели самостоятельно мыслить политически, самостоятельно разбирались в людях и событиях и были способны свои мнения отстаивать, отказываясь от них лишь после того, как им приводили убедительные аргументы. Поэтому пока «коллегия трех» в указанном составе была руководящим органом БЦ, при всех размерах личного влияния Ленина, руководство большевистской фракцией было руководством коллективным.

Но Ленин был слишком авторитарной натурой, чтобы надолго ограничивать себя ролью хотя бы и первого, но все же только одного среди трех равноправных членов правящего триумвирата».

То есть, по мнению историка, речь идет о борьбе за власть во фракции. Как отмечает другой известный историк Юрий Фельштинский: «Дело в том, что в это самое время Ленин получил известие об успешном завершении еще одной операции, дающей в кассу БЦ большие деньги. Настолько большие, что стало выгодно не делиться ими со старыми соратниками – Красиным и Богдановым, а поссориться с ними, обвинив их в присвоении денег от тифлисской экспроприации, а новые деньги забрать себе».

* * *

Почему такие люди, как Камо, бойцы самого что ни на есть переднего края борьбы с царизмом, оказались в итоге задвинутыми даже не на второй, а как минимум на третий план? И почему замалчивается деятельность Большевистского центра? Неужели дело в том, что их методы борьбы за денежные знаки впоследствии были признаны «неблаговидными»? Думается, что это на самом деле мало волновало тех, кто впоследствии писал и, что гораздо важнее, редактировал учебники по истории партии. Очевидно, причины этого надо искать в другой плоскости.

Во-первых, на фоне «робингудов – экспроприаторов» революционная борьба главных вождей большевиков выглядела как-то неубедительно. Взять хотя бы того же самого Владимира Ильича. Да, была подпольная деятельность, да, была ссылка в Шушенское и тому подобное. Но как ни делай эту ссылку «тягостной и полной лишений», она, по большому счету, таковой не выглядит. И уж тем более такой не является жизнь в эмиграции, в которой Ленин, как известно, с 1908 года провел десять лет до самой февральской революции 1917 года. Судьба товарища Сталина в этом смысле выглядела более привлекательно, и все же и она блекла на фоне той опасности, которой ради дела революции подвергали себя Камо и другие «добытчики» денег для партии.



И второй момент. Эксы эксами, но они не могли в полной мере обеспечить потребности тех, кто готовил революцию. Был и еще один источник денег – пожертвования людей, сочувствовавших революционерам. Здесь были совершенно удивительные повороты, как, например, судьба знаменитого Саввы Морозова – одной из выдающихся фигур российского предпринимательства, помогавшего большевикам организовывать подпольную деятельность и забастовки рабочих.

Собственно говоря, Савва Морозов и подобные ему были представителями того самого класса, к искоренению которого стремились большевики. Что, однако, совершенно не мешало им принимать от «буржуев» деньги. С точки зрения редакторов учебников по истории КПСС, факт «не очень героический». Но опять же, не в этом заключается причина того, что деятельность Большевистского центра, как и вся система финансирования революционной деятельности, начиная с 1905-го и заканчивая 1917 годом, была практически закрытой темой. Как писал Борис Николаевский, «знакомство с материалами о БЦ (Большевистском центре. – Авт.) позволяет понять причины замалчивания: в его истории было слишком много таких сторон, привлекать внимание к которым советские историки считают нежелательным».

Попытаемся же пролить свет на те «стороны», которые были нежелательными для советских историков, и остановимся на судьбе двух «спонсоров революции» – Саввы Морозова и его родственника Николая Шмита[1].

На первый взгляд, жизнь Саввы Морозова изучена более чем подробно. Немало написано и сказано о его смерти. Но все равно остается какая-то недосказанность и противоречивость. Была ли смерть Саввы Тимофеевича самоубийством, как это было объявлено после официального расследования? Если нет, то тогда откуда прозвучал выстрел, оборвавший его жизнь, – справа или слева? Все эти вопросы – это не просто одна из загадок истории, они непосредственно касаются темы данного очерка.

* * *

Как и очень многие российские купеческие династии, семья Морозовых происхождения была самого простого. Крепостной крестьянин села Зуева Московской губернии Савва Васильевич Морозов, родившийся в 1770 году в старообрядческой семье, работал ткачом на небольшой фабрике некоего Кононова. Поднакопив денег, в 1797 году он завел собственную мастерскую, при этом оставаясь в крепостной зависимости от своего помещика Рюмина. Поначалу дела Саввы шли ни шатко ни валко, но после 1812 года резко пошли в гору. Дело в том, что знаменитый пожар уничтожил практически все ткацкие мастерские Москвы. Потребности в тканях были огромны, и Савве благодаря этому удалось разбогатеть – настолько, что в 1820 году он сумел выкупить себя и всю свою немалую семью из крепостных за баснословные по тем временам деньги – 17 тысяч рублей. В 1850 году Савва Васильевич отошел от дел, а спустя десять лет умер, оставив дело сыновьям.

Еще в 1837 году старший сын Саввы Васильевича Елисей открыл в селе Никольском красильную фабрику, таким образом фактически отделившись от отца. Его сын, Викула Елисеевич, существенно расширил дело – в 1872 году он основал бумагопрядильную фабрику, а в 1882-м учредил паевое «Товарищество Викула Морозов с сыновьями». Именно поэтому эту ветвь семьи Морозовых часто называют «Викуловичами».

Главой другой ветви Морозовых долгое время был Тимофей Саввич Морозов – младший сын Саввы Васильевича. Тимофей Морозов – квинтэссенция российского дельца второй половины XIX столетия. Человек невероятно предприимчивый и жесткий, суровый по отношению к окружающим, в том числе и родным, и энергичный. Морозов оснастил свои фабрики новейшими английскими станками и другим оборудованием, пригласил на работу самых прогрессивных инженеров своего времени как из-за границы, так и русских. Но при этом он выжимал последние соки из своих рабочих. 15-тысячное население села Никольское (ныне это город Орехово-Зуево Московской области) находилось фактически в феодальной зависимости от хозяина. Тимофей Морозов ввел жесточайшую систему штрафов за малейшие нарушения. В среднем рабочие были вынуждены отдавать хозяину от четверти до половины своего и без того невеликого заработка (за 1882–1884 годы он снижался пять раз).

Если учесть еще и адские условия труда, то неудивительно, что именно на фабрике Тимофея Морозова вспыхнула первая в России массовая стачка рабочих. Забастовка, начавшаяся 7 января 1885 года, первоначально напоминала обычный погром – рабочие разгромили контору, лавки, квартиры директора и мастеров. Однако руководителям стачки быстро удалось прекратить погром и повернуть выступление рабочих в организованное русло. Поначалу правительство действовало в привычной манере – разогнать и арестовать. 17 января стачка была подавлена, более 600 человек было арестовано. Однако масштабность Морозовской стачки и последовавшие за ней выступления заставили правительство пойти на весьма значительные уступки. Например, в изданном в июле 1886 года Законе о штрафах были отражены многие требования никольских забастовщиков. Более того, на суде над зачинщиками стачки всесильный Тимофей Морозов, вызванный в качестве свидетеля, в глазах публики превратился в главного обвиняемого. Савва Морозов вспоминал об этом суде: «В бинокли на него смотрят, как в цирке. Кричат: «Изверг! Кровосос!» Растерялся родитель. Пошел на свидетельское место, засуетился, запнулся на гладком паркете – и затылком об пол, как нарочно перед самой скамьей подсудимых. Такой в зале поднялся глум, что председателю пришлось прервать заседание».

Суд, на котором вскрылись многие злоупотребления Морозовых, произвел на Тимофея Саввича настолько гнетущее впечатление, что он слег на месяц, а после намеревался продать фабрику, и только уговоры и железная воля супруги Марии Федоровны не позволили этого сделать. Однако от дел он полностью отошел и через четыре года умер.

Морозовская стачка вызвала огромный резонанс в Российской империи. Писал о ней и Ленин: «Эта громадная стачка произвела очень сильное впечатление на правительство, которое увидало, что рабочие, когда они действуют вместе, представляют опасную силу, особенно когда масса совместно действующих рабочих выставляет прямо свои требования».

Впрочем, в 1885 году будущий вождь мирового пролетариата еще был пятнадцатилетним школьником и вряд ли думал о том, что на деньги сына того самого «кровососа» Тимофея Морозова он будет готовить революцию.

* * *

Мы не будем подробно останавливаться на детских и юношеских годах Саввы Морозова, скажем только, что родился он 3 (15) февраля 1862 года, воспитывался в традиционном старообрядческом духе, при этом по характеру был горяч, порывист и особым послушанием не отличался. Савва окончил 4-ю московскую гимназию, в 1885 году поступил на естественный факультет Московского университета, а затем отправился в Англию, в Кембридж, где поступил на химический факультет и параллельно изучал текстильное дело.

А еще Савва Морозов был человеком увлекающимся и готов был тратить на свои разнообразные увлечения огромные деньги, тем более, что он стал во главе семейного дела (здесь, кстати, нужно отметить, что Савва управлял наследством отца, но не был его полновластным хозяином – согласно завещанию Тимофея Морозова, большая часть паев отошла Марии Федоровне, матери Саввы). Самым известным меценатским проектом Морозова был, безусловно, Московский художественный театр. Роль Саввы Тимофеевича в создании самого знаменитого театра России ничуть не меньше, чем Станиславского и Немировича-Данченко. Морозов не просто финансировал все расходы театра, он, по воспоминаниям Станиславского, «…взял на себя всю хозяйственную часть. Он вникал во все подробности дела и отдавал ему все свободное время. Савва Тимофеевич был трогателен своей бесконечной преданностью искусству».

Впрочем, у столь страстного увлечения театром была еще одна причина, кроме «бесконечной преданности искусству».

* * *

Женитьба Саввы Морозова на Зинаиде Григорьевне Зиминой наделала в свое время немало шуму и долго была предметом самых разнообразных пересудов. Дело в том, что Морозов без памяти влюбился в замужнюю женщину. В те времена развод уже не был чем-то совсем уж немыслимым, хотя и осуждался обществом, однако Савва «умудрился» отбить жену у своего родственника – двоюродного племянника Сергея Викуловича Морозова.

Поначалу страсть была взаимной и всепоглощающей. Зинаида Григорьевна отличалась красотой и умом, что было редкостью для купеческих жен и что, очевидно, и привлекло Савву. Но при всем своем уме Зинаида была тщеславна и обожала роскошь. Так что вскоре страсть сменилась обоюдным равнодушием, и брак не могли спасти даже четверо детей.

Неудивительно, что Савва Морозов снова влюбился. Свою любовь он встретил в МХТ. Бурный роман с Марией Федоровной Желябужской, более известной под сценическим псевдонимом Андреева, вновь стал событием номер один для московской публики. Андреева считалась если и не самой талантливой, то по крайней мере самой красивой актрисой российской сцены. Первый ее супруг, высокопоставленный чиновник Московско-Курской железной дороги, вряд ли мог надолго увлечь такую склонную к авантюрам и приключениям натуру, как Мария Федоровна.

Мы не упоминали бы обо всех этих любовных перипетиях, если бы не одно «но». Актерскую карьеру Мария Андреева совмещала… с революционной деятельностью. «Товарищ феномен» – так называл ее Ленин, имея в виду не ее красоту и актерские таланты, а способность с их помощью добывать деньги для партии. Именно под влиянием Андреевой Савва Морозов стал вносить первые пожертвования на «дело революции». Крупнейший российский предприниматель финансировал издание ленинской «Искры», легальных большевистских газет «Новая жизнь» и «Борьба», провозил на свою фабрику запрещенную литературу и т. д. и т. п. А в 1904 году (как говорят, под влиянием все той же Марии Андреевой) он назначил на должность директора Никольской мануфактуры человека по имени… Леонид Борисович Красин.

Однако все же не стоит думать, что Савва Морозов был настолько слеп от любви к Андреевой и так же слепо увлечен идеями Ленина, что давал деньги на что угодно и сколько угодно, не имея в виду получить что-то взамен. Многие российские предприниматели хоть и находились на совершенно разных полюсах с представителями социал-демократического и прочих левых движений, были так же, как и они, недовольны самодержавием, считая его тормозом на пути развития России. И Савва Морозов был именно из таких. Не следует также забывать, что он хоть и не был истово религиозен, как его отец и мать, но все же происходил из старообрядческой среды. А в конце XIX – начале ХХ века старообрядцев хоть и не преследовали, как в XVII–XVIII столетиях, но они все же отчасти были поражены в правах.

В 1900 году в «любовно-финансовые» отношения Марии Андреевой и Саввы Морозова вмешался еще один персонаж – Максим Горький. В 1903 году Андреева стала гражданской женой писателя. Обычный русский купец тотчас бросил бы неверную возлюбленную, не говоря уже о том, чтобы прекратить снабжать ее деньгами. Но Савва Морозов был человеком иного склада. Он продолжал трепетно заботиться о ней, более того – и о ее новом возлюбленном. Когда на гастролях в Риге Мария Федоровна заболела перитонитом и была на волосок от смерти, все заботы о ней взял на себя именно Савва Морозов. И он же в начале 1905 года внес 10 тысяч рублей залога за арестованного Горького.

И еще один финансовый момент. Когда Морозов и Андреева были еще близки, Савва Тимофеевич застраховал свою жизнь. Полис на предъявителя он отдал Марии Федоровне, вместе с письмом, в котором, как утверждала актриса, он «поручает деньги мне, так как я одна знаю его желания, и что он никому, кроме меня, даже своим родственникам, довериться не может». Андреева позже ушла к другому, но Савва Тимофеевич свой полис не отозвал, хотя речь шла о сумме весьма значительной – 100 тысяч рублей. В дальнейшем этот полис будет не раз упоминаться в качестве доказательства того, что Савва Морозов погиб не от собственной руки.

Меж тем в России грянула Первая русская революция. После 9 января 1905 года Морозов подал премьер-министру С. Ю. Витте записку, в которой говорил, среди прочего, о необходимости покончить с самодержавием, а также о свободе слова, печати и союзов, всеобщем равноправии, неприкосновенности личности и жилища, обязательном школьном образовании, общественном контроле за государственным бюджетом и т. д. Савва шел на откровенную ссору с правительством, открыто высказывал свою позицию и, казалось, должен был найти поддержку у большевиков во главе с Лениным. Однако этого не случилось. Более того, фактически на морозовские деньги, с использованием той самой запрещенной литературы, которую Савва привозил на свою мануфактуру, Красин организовал в Никольском одно из самых мощных выступлений рабочих в первый период революции. И это при том, что положение рабочих морозовских мануфактур было несравнимо лучше, чем на других фабриках. Морозов отнюдь не хотел идти по стопам своего отца и пытался улучшить условия жизни своих рабочих, строил для них больницы и школы. Ничего не помогло – в итоге и он оказался «кровососом».

Тем не менее, Морозов, стремясь договориться с рабочими, задумал реформировать мануфактуры так, чтобы каждый труженик был заинтересован в успешной работе предприятия и имел свою долю в его прибыли. Он потребовал у матери права единолично распоряжаться семейным делом, однако встретил решительный отказ. Более того, Савва был отстранен от управления Никольской мануфактурой и фактически отныне должен был полностью подчиняться воле матери.

Все эти события могли подкосить волю человека, имеющего самую железную нервную систему, а меж тем Савва Морозовым таковым не был. Его внучатый племянник К. Кривошеин так писал о Савве и его родственниках: «Третье поколение Морозовых вполне восприняло европейскую культуру, но у него уже начала проявляться, при железном здоровье, некоторая надломленность духа, часто даже странности («морозовские странности»), депрессии, неврастения, мучительные колебания при принятии самого простого решения, как, например, пойти или не пойти гулять, воображаемые недуги – все это при больших интеллектуальных способностях, врожденном барстве, утонченной воспитанности, хоть слегка смягчавшей мучительную для окружения тяжесть их характеров». Сам Морозов говорил о себе: «Одинок я очень, нет у меня никого! И есть еще одно, что меня смущает: боюсь сойти с ума. Это – знают, и этим тоже пытаются застращать меня. Семья у нас – не очень нормальна. Сумасшествия я действительно боюсь. Это – хуже смерти».

Впрочем, «надломленность» или даже «нервный срыв» – это не совсем то же самое, что и «сумасшествие». А именно в этот момент по Москве стали ползти слухи о том, что Савва Морозов сошел с ума. Причем одни источники утверждают, что исходили они от «революционных друзей» предпринимателя – Андреевой и Красина, а другие – что от семьи, недовольной попытками Морозова вести переговоры с рабочими.

В это же время становится совершенно очевидно, что Савва начал разочаровываться в большевиках. «Что творят эти анархисты, куда они ведут несчастных людей!» – так он, по утверждению некоторых современников, говорил тогда о них. И что когда Красин, главный «финагент» Ленина, приехал к Морозову в его дом на Спиридоновке в Москве, разговор у них явно не получился. Так, по крайней мере, утверждала в своих воспоминаниях законная супруга предпринимателя Зинаида Григорьевна.

* * *

Здесь мы сделаем паузу и отметим, что подавляющее большинство источников, касающихся последних дней жизни и смерти Саввы Морозова, хоть и достаточно подробны, но при этом во многом тенденциозны и придерживаются одной выбранной версии и не пытаются рассматривать другие. Наша же задача – рассмотреть загадку (как эту, так и все остальные, о которых мы расскажем в этой книге) с разных позиций и если и не полностью расставить все точки над «i», то, по крайней мере, как можно ближе подобраться к разгадке тайны.

Версия о том, что распространение информации о мнимом сумасшествии было выгодно большевикам, с одной стороны, безусловно, имеет право на жизнь. Но есть и другое мнение: «больным» Савву решила объявить семья. Из некоторых источников известно, что Морозов в феврале-марте 1905 года нередко появлялся в обществе, был вполне вменяем и не производил впечатления совсем уж подавленного человека. «Сегодня напечатано в газетах и ходит слух о том, что Савва Тимофеевич сошел с ума, – писал Константин Станиславский жене 13 апреля 1905 года. – Кажется, это неверно».

Тем не менее, по настоянию матери и жены Саввы Тимофеевича 15 апреля был созван врачебный консилиум, который констатировал у него «тяжелое общее нервное расстройство, выражавшееся то в чрезмерном возбуждении, беспокойстве, бессоннице, то в подавленном состоянии, приступах тоски и прочее». Врачи рекомендовали Савве Морозову продолжить лечение в Европе, что и было сделано. Через несколько дней в сопровождении жены и личного врача Н. Н. Селивановского Морозов уехал во Францию, сначала в Виши, потом в Канны, где остановился в гостинице «Ройаль».



Казалось, что Савва идет на поправку, он был вполне бодр и находился в нормальном расположении духа. 12 мая доктор Селивановский сделал запись в своем дневнике: «Все идет хорошо. Савва Тимофеевич уже не раздражается, спокоен. Думаю, дней через 5–6 можно уже думать о возвращении в Москву».

13 мая, по словам жены, утром Савва Тимофеевич сделал гимнастику, долго плавал, потом около часа просидел у моря. Затем зашел разговор о том, что детей надо бы отправить в Крым, к морю. После второго завтрака Морозов сказал жене: «Что-то жарко сегодня, отдохну до обеда», – и ушел в свой номер. Зинаида Григорьевна какое-то время беседовала с доктором Селивановским, а затем поднялась к себе. Здесь, сидя у зеркала, она услышала звук выстрела.

Савва Тимофеевич лежал на диване, возле него находился браунинг, а на полу – листок бумаги со словами: «В смерти моей прошу никого не винить», без подписи и даты. Вскоре прибежал доктор Селивановский. Он сразу же обратил внимание на две детали, которые затем более всего вызывали подозрение в том, что это было самоубийство: глаза Саввы Тимофеевича были закрыты, а руки сложены на животе. «Это вы закрыли ему глаза?» – спросил Селивановский у Зинаиды Григорьевны. Та отрицательно покачала головой и сказала, что видела через окно в парке убегающего мужчину…

* * *

Версия о том, что Савва Морозов не покончил жизнь самоубийством, а его на самом деле убили большевики, и сделал это лично Красин, просто не могла не появиться. И именно ее придерживаются очень многие авторы. Морозов, разочаровавшись в большевиках, отказал им в финансировании. Поначалу они через Красина пытались убедить его, когда же не получилось – прибегли к шантажу и угрозам. Савва продолжал упорствовать. И тогда «верные ленинцы» решили его устранить. Тем более что был еще один, очень веский финансовый довод – тот самый страховой полис на 100 тысяч рублей, который Морозов передал «товарищу феномену» – актрисе Марии Андреевой.

По воспоминаниям Зинаиды Григорьевны Морозовой, в конце апреля 1905 года они выехали из Берлина во Францию, в Виши. Савва Тимофеевич был бодр и весел, снова стал шутить, но тут появился Красин, который, очевидно, приехал во Францию из Лондона, где в это время как раз проходил III съезд РСДРП. Появление Леонида Борисовича явно расстроило Морозова. Зинаида Григорьевна оставила мужчин наедине, но в какой-то момент услышала обрывок разговора. «Красин что-то стал говорить, – вспоминала она, – понизив голос. Савва, упорно молчавший, вдруг взорвался: “Нет! Нет и нет! Денег для вас, милостивые государи, больше у меня нет!”». Зинаида Григорьевна вошла в комнату и предложила кофе. Было видно, что и Красин, и Савва Тимофеевич сильно взволнованы. «Трудно понять вас, Савва Тимофеевич!» – воскликнул незваный гость, отказался от кофе и, сказав, что торопится на поезд, ушел.

Вскоре Морозовы уехали в Канны, где их снова нашел Красин. Но на этот раз разговора не было – Савва Тимофеевич отказался от беседы. А через несколько дней его нашли в номере на диване с пулей в сердце…

Версия о том, что самоубийство было инсценировкой и что сделали это боевые дружины во главе с Красиным, выглядит настолько стройно и убедительно, что кажется, другого варианта развития событий и искать не надо. И все же не будем торопиться с выводами. Во всей этой стройности есть несколько моментов, на которые мы, следуя принципу беспристрастной оценки, не можем не обратить внимания. Что получали большевики, убив Морозова? Полис Андреевой? Действительно, железный довод. Но не слишком ли явную улику оставляли они против себя? И кто мог поручиться за то, что, порвав, как утверждается, отношения с революционерами, предприниматель не аннулирует свой полис? Более того, за эти деньги Андреевой пришлось судиться с вдовой Саввы. Существовала ли стопроцентная гарантия того, что после смерти Морозова эти 100 тысяч достались бы его бывшей возлюбленной? Нет, хотя суд она в итоге выиграла и деньги получила. Впрочем, большевикам достались не все 100 тысяч, а только 60.

Как о доказанном факте говорится также и о том, что Савва отказал большевикам в финансировании. Но по большому счету, никаких достоверных доказательств этому нет. Красин якобы в феврале 1905 года приезжал к Морозову в Москву и требовал денег? Но Леонид Борисович прекрасно знал, хотя бы потому, что работал на Никольской мануфактуре, что в то время Савва был отстранен от дел своей же собственной семьей и большими суммами распоряжаться не мог. Да и зачем опытнейшему конспиратору было так светиться и приезжать домой к Морозову? Неужели не было возможности встретиться где-нибудь еще, на той же Никольской мануфактуре, где такая встреча не вызвала бы ни малейших подозрений?

Об этой встрече и о якобы имевшей место ссоре между Морозовым и Красиным известно со слов Зинаиды Морозовой. Она же, как мы помним, настояла на выезде мужа за границу. Она же была последней, кто видел Савву Морозова живым, и первой, кто обнаружил его мертвым. Она же заметила некоего убегающего человека, которого больше никто не видел. И самое главное – если большевики получили после смерти Саввы Тимофеевича 60 тысяч, то Зинаида Григорьевна, согласно завещанию, причем по так называемому духовному, нотариально не заверенному, – миллионы. Ведь Никольская мануфактура была только частью владений Саввы Морозова: в них еще входили рудники, леса, пароходы, другие фабрики и заводы и т. д. и т. п. Не остались внакладе и другие члены семьи Морозовых. Кстати, все попытки провести тщательное расследование по делу Саввы Морозова решительно пресекла его мать Мария Федоровна, которая якобы сказала: «Оставим все как есть. Скандала я не допущу».

Все это абсолютно не означает, что мы стремимся подвести читателя к выводу, что в смерти Саввы Морозова виновата его супруга или кто-либо еще из его родных. Это означает, что в этом деле есть масса вопросов, на которые сложно или вообще невозможно дать ответы. К примеру, такой. Допустим, что кто-то, например уже неоднократно упоминавшийся нами Леонид Красин, действительно задумал совершить убийство, инсценировав его как самоубийство. Но тогда зачем показывать следствию, что это инсценировка, зачем закрывать убитому глаза и складывать руки на животе? Сентиментальность? Боже упаси, большевиков можно обвинять в чем угодно, только не в сентиментальности. Поэтому напрашивается еще одна возможная версия – назовем ее «инсценировка инсценировки самоубийства». То есть кому-то было выгодно изобразить, что Савва Морозов покончил жизнь самоубийством, но сделать это так, чтобы возникли сомнения. Сомнения, которые затем удобно направить в нужное русло.

Кому был выгоден такой вариант? Охранное отделение в качестве исполнителя, а царское правительство в качестве заказчика источники упоминают очень редко. Но, собственно, почему? «Политиканствующий купец нарождается у нас. Не спеша и не очень умело он ворочает рычагами своих миллионов и ждет, что изгнившая власть Романовых свалится в руки ему, как перезревшая девка. Когда у нас вспыхнет революция, буржуазия не найдет в себе сил для сопротивления, и ее сметут как мусор» – это далеко не самые крепкие высказывания, в которых Морозов выражал свое отношение к власти. И тот факт, что он рассорился с большевиками (что, еще раз напомним, абсолютно достоверно не доказано), совсем не означает, что Савва Тимофеевич поменял свое отношение к Романовым и правительству.

«Но зачем царской охранке нужно было убивать талантливого, известного в России промышленника и мецената, в доме которого бывал и всесильный С. Ю. Витте, и великий князь Сергей Александрович, жена которого была подругой Зинаиды Григорьевны, многие известные государственные и общественные деятели России? – вопрошают авторы некоторых публикаций. – Наверное, царской охранке, если бы она поставила перед собой задачу уничтожить Морозова, интереснее было бы убийство Ульянова, Троцкого или того же Красина?!»

Мы, в свою очередь, не будем настаивать на том, что Морозова убили люди именно из Охранного отделения. Но и утверждать, что охранке была невыгодна смерть Саввы Морозова, – более чем неразумно. Для правительства в 1905 году Морозов был гораздо опаснее Ленина, Троцкого и Красина вместе взятых. Без денег, прежде всего морозовских, они были «революционными импотентами». Ленина и Красина можно было совершенно спокойно арестовать, отправить в ссылку, изолировать в эмиграции. А теперь представим, какой резонанс вызвал бы арест Саввы Морозова, как бы на это отреагировали в промышленных и купеческих кругах! Ведь Савва Тимофеевич хоть и отличался «нестандартными» взглядами (при этом, надо сказать, он был отнюдь не одинок в этом), но все же для «миллионщиков» являлся своим, одним из первых. Авторам приведенного выше высказывания также хотелось бы напомнить, что спустя шесть лет в Киеве был убит глава исполнительной власти Российской империи – Петр Аркадьевич Столыпин. Уж он-то был вхож не то что к дяде императора – встречаться с самим Николаем II ему приходилось по долгу службы. И тем не менее, существует масса убедительных доказательств того, что в Охранном отделении как минимум знали о предстоящем покушении на Столыпина, но ничего не предприняли для его предотвращения, более того, именно в охранке Дмитрий Богров получил билет в театр, где он потом и стрелял в премьера.

Еще одна версия возможного убийства Саввы Морозова, отчасти совпадающая с предыдущей, – это дело рук черносотенцев. Известно, что кроме легальных черносотенных организаций существовали и нелегальные, такие как, например, «Священные дружины», которые подозревались в организации политических убийств. То, что Морозову за его финансирование революции 1905 года не раз угрожали «справа», подтверждено не одним свидетелем.

Удивляет и официальное отношение к делу Морозова соответствующих органов Российской империи. В некоторых статьях по поводу смерти Саввы Тимофеевича можно встретить такой пассаж: «Русской жандармерии тоже было совсем не до убийства миллионера-фабриканта – шел 1905 год». Не хочется обижать авторов подобных статей, но такие утверждения не имеют ничего общего с действительностью. Русская жандармерия более чем пристально следила за миллионером-революционером, финансировавшего этот самый 1905 год и многих причастных к нему, она просто не могла оставить без внимания одного из крупнейших денежных мешков России, открыто (!) призывавшего, как минимум, к радикальному реформированию самодержавия. Однако к расследованию загадочной смерти такого человека почему-то особого интереса не проявила, быстро удовлетворившись выводами французской полиции.

А вот почему особого рвения не проявляли французские следователи, понять как раз можно. Одно дело – русский миллионер, по лишь ему одному ведомым причинам пустивший себе пулю в сердце, и совсем другое – убийство иностранного подданного на территории Французской республики. Первый вариант – личное дело семьи покойного, второй – международный скандал. И поскольку видимые признаки того, что Савва Морозов сам нажал на курок своего браунинга, были налицо, департамент полиции города Канны делает вывод – это самоубийство. Спустя сутки в мэрии Канн в присутствии свидетелей был составлен акт о смерти и дано разрешение вывезти тело «инженера Морозова» в Москву. Собственно говоря, на этом официальное расследование гибели Саввы Морозова завершилось. Его похоронили на старообрядческом Рогожском кладбище Москвы, а дело сдали в архив. Национальные же попытки раскрыть тайну гибели «мятущегося купца» предпринимались неоднократно, вплоть до сих пор. Но ни одна из них, по сути, так и не опровергла с полной достоверностью того факта, что Савва Морозов добровольно прервал свой земной путь…

* * *

60 тысяч образца 1905 года – сумма значительная, особенно если рассуждать категориями вроде тех, что в то время корова стоила три рубля. Но большевикам не нужны были тысячи коров, им нужно было вести революционную работу. А вот с этой точки зрения 60 тысяч – не то чтобы мало, но и не «катастрофически много». Очевидно, что Ленину нужны были еще деньги, что и вынудило его и единомышленников активизировать свои поиски денежных знаков, законными, не очень и совсем не законными средствами. Этим объясняется создание Большевистского центра, усиленная «работа» экспроприаторских групп и т. д. А тут еще на горизонте замаячил гораздо больший куш, чем 60 тысяч, полученных после реализации страхового полиса Саввы Морозова.

Для начала, так сказать для затравки разговора, приведем две цитаты:

«На рассвете 26 февраля, в каземате московских Бутырок с перерезанной сонной артерией нашли труп товарища Николая Павловича Шмидта. Арестованный в декабрьские дни в связи с вооруженным восстанием, Шмидт в продолжение 14 месяцев находился в одиночном заключении, претерпевая все муки тюремного режима. Он умер, замученный жестокими преследованиями своих палачей, и на кладбище жертв российской революции выросла лишняя могила. В годовщину праздника освобождения пролетариат не забудет своих товарищей, павших в борьбе, и в их числе Николая Павловича Шмидта».

В том, что кто-либо опровергает чьи-то слова, нет, наверное, ничего удивительного. Удивительно другое – когда свои слова опровергает… сам автор. Эта заметка появилась в газете «Дело жизни» в 1907 году, в пятом ее номере. А спустя много лет ее автор, известный философ-марксист, после революции занимавший ряд ответственных постов, а в 1930 году ставший одним из первых высокопоставленных «невозвращенцев» в истории Советского Союза, написал следующее: «Моя заметка составлена в стиле и духе того времени. Что произошло в тюрьме со Шмидтом, я никакого понятия тогда не имел, помню только, что, когда моя заметка появилась, Сорин и другой меньшевик, только что вышедший из Бутырской тюрьмы (фамилию его я забыл), мне сообщили, что никаких «физических мук» тюремного режима Шмидт не испытывал, «материально», например, относительно всякой еды, находился в исключительно благоприятных условиях, имел в тюремной больнице комнату даже с комфортом, но уже с половины 1906 года был явно ненормальным».

Кто же такой Николай Павлович Шмит (мы будем придерживаться именно этого варианта написания его фамилии)? Человек, дни которого окончились в московской тюрьме, был наследником сразу двух крупнейших предпринимательских семей Российской империи. Прадед по отцовской линии Матвей Шмит, уроженец Риги, перебрался в Москву в 1817 году, построил у Арбатской площади мебельную фабрику и, удачно ведя дела, быстро разбогател. Не менее предприимчив был и его сын Александр, добившийся, среди прочего, выгоднейшего заказа на поставку мебели для вокзалов на линии Петербург – Москва. Положение и богатство позволили следующему мужчине в семействе Шмитов – Павлу Александровичу, породниться с семьей Морозовых: в конце 1880-х годов он женился на Вере Морозовой, дочери уже упоминавшегося нами Викулы Елисеевича Морозова.

Успешный ход дел и жизни семьи Шмитов в 1902 году был прерван скоропостижной смертью Павла Александровича. Девятнадцатилетнему Николаю Шмиту в этой ситуации пришлось бросить учебу на естественном отделении физико-математического факультета Московского университета и переключиться на семейный бизнес. Но дабы продолжить обучение, совмещая его с делами фирмы, он нанял себе репетитора – некоего помощника присяжного поверенного М. Л. Михайлова.

Некоторые авторы полагают, что именно с этого момента Леонид Красин по согласованию с Лениным начал многоходовую операцию по привлечению Николая Шмита к «делу мировой пролетарской революции». Естественно, не в качестве, например, члена боевой дружины. Николай уже тогда был довольно обеспеченным человеком, а по достижении им 21 года должен был полностью вступить в наследство своего отца, а также получить часть паев от наследства своего деда Викулы Морозова.

Михайлов, известный в «определенных кругах» по кличке Дядя Миша, к 1902 году занимал далеко не последнее место в системе большевистского подполья, в частности, специализировался на организации нелегальных типографий, печати фальшивых документов и т. д. Как утверждает публицист Виктор Тополянский, в достаточно закрытую старообрядческую семью Шмитов – Морозовых Михайлова ввел еще один помощник присяжного поверенного А. Ф. Линк. Последний в 1902 году решением московского окружного суда был назначен опекуном над несовершеннолетним Николаем Шмитом и его сестрой Екатериной, а вскоре стал еще и репетитором их младшего брата Алексея. Как и Михайлов, Линк был связан с социал-демократами, входил в созданную Красиным систему финансового обеспечения нужд партии. Они же первыми и привили революционные идеи пылкому и даже экзальтированному юноше.

Впрочем, на этот счет есть и другое мнение. Некоторые историки полагают, что в формировании весьма сумбурных, но революционно направленных взглядов Николая Шмита главную роль сыграли не Михайлов и Линк, а Савва Морозов. Через своего знаменитого родственника Николай был представлен Горькому, а затем познакомился с московскими большевиками Леонидом Красиным, Николаем Бауманом, Виргилием Шанцером.

10 декабря 1904 года Николай Шмит вступил в права наследства. Согласно воле отца, фабрику на Пресне и принадлежавший ему мебельный магазин в Неглинном проезде следовало продать, а деньги, вырученные от реализации недвижимости, разделить поровну между четырьмя детьми. Детям в равных долях поступало в собственность и все движимое имущество, основная часть которого состояла из 8 паев «Товарищества мануфактур Викула Морозова с сыновьями».

Доверие друзьям-большевикам было полным – после событий января 1905 года Николай Шмит регулярно передает РСДРП крупные суммы, в частности 20 тысяч Красину на закупку оружия, затем еще 15 – на издание газеты «Новая жизнь». Всего за год, по данным полиции, Шмит роздал до 140 тысяч рублей.

Николай не очень разбирался в том, как правильно управлять предприятием, но это, по большому счету, ему было не очень нужно. Знаменитая мебельная фабрика быстро превращается в «чертово гнездо», как стали ее называть в полиции. По совету Красина и Баумана, он принял на работу слесарями большевиков Михайлова и Карасева. В цехах они не появлялись, но немалое жалованье исправно получали. Старые рабочие во главе с мастером Блюменау выразили свое недовольство, после чего было созвано общефабричное собрание, на котором многих из недовольных объявили «агентами полиции» и «коллективным решением коллег» уволили. Из Англии пришло новое оборудование, но устанавливать его не спешили. Зато прямо на фабричном дворе молодые рабочие под руководством Михайлова и Карасева учились бросать муляжи бомб.

В сентябре 1905 года натренированные «шмитовцы» впервые перешли к активным действиям. Чтобы привлечь к забастовкам и железнодорожников, группа во главе с Михайловым должна была устроить ночное крушение товарного поезда недалеко от станции «Кунцево». Боевики должны были остановить поезд красным фонарем и, «изолировав» машинистов, пустить вагоны под откос. Однако что-то пошло не по плану, поезд не остановился, и «шмитовцы» «ограничились» обстрелом вагонов.

Издание 17 октября царского манифеста, объявлявшего о создании Государственной думы, несколько снизило накал забастовочного движения. Взяли паузу и левые силы. Но не надолго. В начале декабря 1905 года силы, добивавшиеся свержения монархии, объявили о начале всеобщей забастовки и вооруженного восстания.

В те дни на улицах действовало до 1500 вооруженных боевиков, среди которых «шмитовцы», отличавшиеся высоким уровнем подготовки, составляли до 20 %. Орудовали они в основном в районе Пресни и Садово-Кудринской. Центральные районы города с каждым днем покрывались все новыми и новыми баррикадами. 13 декабря московский генерал-губернатор Ф. В. Дубасов ввел в Москве комендантский час и обратился за помощью в Санкт-Петербург. В ответ из столицы были направлены две тысячи солдат и офицеров лейб-гвардии Семеновского полка во главе с полковниками Г. А. Мином и Н. К. Риманом.

Постепенно кольцо вокруг мятежников сжималось. Фабрика Шмита превратилась в главный опорный пункт повстанцев. 16 декабря правительственные войска полностью блокировали Пресню и район фабрики. В тот же день штаб восстания (кстати, в нем принимали участие не только большевики, но также меньшевики и эсеры) отдал приказ о прекращении вооруженного сопротивления, всем боевикам надлежало в ночь на 17 декабря спрятать оружие и незаметно рассредоточиться. Но еще вечером 16 декабря командиру лейб-гвардии семеновцев Мину была поставлена боевая задача: «Окружить весь Пресненский квартал с Прохоровской (Трехгорной. – Авт.) мануфактурой и с помощью бомбардировки последней заставить мятежников, предполагавшихся на фабрике и в квартале искать себе спасение бегством, и в это время беспощадно уничтожать их».

Все это время Шмит вместе с двумя младшими сестрами координировал действия своих боевых дружин, рассылая распечатанные на гектографе указания и прокламации. В целях конспирации они находились не в своем особняке, а на съемной квартире на Новинском бульваре. Тем не менее, полиция узнала о его местонахождении. Ранним утром 17 декабря усиленный драгунами полицейский отряд окружил дом на Новинском бульваре. Шмит, не оказавший при задержании сопротивления, был препровожден в Пресненский полицейский участок.

Что же произошло дальше? В этом официальные документы тех лет и свидетельства очевидцев разнятся. Согласно полицейским данным, через три часа после задержания, около семи часов утра, полковник Мин провел первый допрос Николая Шмита. Мин предъявил ультиматум: либо Шмит отдает приказ своим рабочим сдаться, либо фабрика будет разрушена, а все, оказавшие сопротивление, – уничтожены. Юный революционер-фабрикант якобы согласился, но только при условии собственного освобождения. Сам же Шмит рассказывал об этом так: «Меня отвезли в Пресненскую часть, вместо губернской тюрьмы, и там мне заявили, что фабрика будет уничтожена, если рабочие не выдадут оружие, предложив мне написать записку на имя рабочих. Я написал эту записку, а потом вскоре услышал канонаду».

Действительно, когда Шмит находился в полиции, Семеновский полк при поддержке артиллерии атаковал «чертово гнездо». Снаряды попали в склад, где хранились приготовленные революционерами бомбы, фабрика загорелась. К трем часам дня воскресенья 17 декабря правительственные войска взяли приступом девять домов, где держали оборону восставшие.

В результате артиллерийского обстрела и пожаров полностью сгорели склады с готовой продукцией (стоимостью до 100 тысяч рублей), оборудованием и лесоматериалами, контора и особняк Шмитов. Потери правительственных сил составили 36 полицейских, 28 солдат и 14 дворников. Жертвами боев среди гражданского населения стали около 980 человек, в том числе 137 женщин и 86 детей. Из 700 с лишним убитых тогда мужчин около половины составили члены боевых дружин, включая примерно 15 «шмитовцев».

К вечеру воскресенья сопротивление было окончательно сломлено. Однако уже на следующий день боевики дважды атаковали Пресненский участок, стремясь освободить Шмита, но безрезультатно. На следующий день его вывезли в Петровский парк, где у него на глазах расстреляли нескольких захваченных рабочих-боевиков. Здесь, согласно докладным запискам Мина, Шмит и сломался, дал детальные показания об известных ему активных участниках восстания и просил отпустить его, так как уже «наказан убытком имуществу в 400 тысяч рублей» в результате разрушения фабрики и другого имущества. Но, опять же, сам Николай сообщал из тюрьмы, что он признался в помощи революционерам, однако никаких конкретных сведений полиции не давал.

Ближе к новому году Шмита перевели в Таганскую тюрьму, а 15 января 1906 года он оказался в Бутырском замке. Здесь на первом же допросе он отказался от показаний, данных ранее, и заявил: «…во время вооруженного восстания я никакого активного участия не принимал, с оружием не ходил, баррикад не строил, дружинниками не заведовал и никаких распоряжений насчет их деятельности не делал». Но уже спустя два дня Шмит снова сотрудничает со следствием: он назвал нескольких организаторов вооруженного восстания и признал себя виновным в регулярном выделении средств на нелегальные издания и покупку оружия для боевых дружин. Очевидно, юноше 22 лет от роду ясно дали понять, что церемониться с ним не будут, и вместо «царства социальной справедливости» его вполне может ожидать смертная казнь. Впрочем, по ходу следствия Николай несколько раз то отказывался от своих показаний, то вновь подтверждал их.

Все время, пока Шмит находился в Бутырках, младшие сестры добивались его освобождения под залог. Не оставляли без внимания дело Шмита и большевики. Что ими двигало – желание помочь попавшему в беду товарищу или стремление спасти «спонсора»? Однозначно сказать трудно, но, учитывая, как развивались события дальше, более вероятен все же второй вариант. Так или иначе, но по рекомендации Красина к делу Шмита в качестве официального защитника подключился присяжный поверенный Н. П. Малянтович – опытный правовед, связанный с рядом социал-демократических организаций.

В конце февраля 1906 года Николай Шмит выдал доверенность на управление всеми своими делами и принадлежащим ему имуществом сестре Екатерине, лишь на днях достигшей совершеннолетия. Сразу же после этого в качестве «партийного опекуна» возле девушки оказывается некто Н. А. Андриканис – кроме прочего, член финансовой комиссии московского комитета РСДРП. Вскоре Андриканис и Екатерина Шмит вступили в гражданский брак.

Объединив усилия, родственники Шмита, Малянтович и Андриканис начали забрасывать прошениями и жалобами различные инстанции, настаивая на изменении меры пресечения или хотя бы на переводе заключенного в тюремную больницу ввиду ухудшающегося состояния здоровья. Однако Московская судебная палата неизменно оставляла эти бумаги без внимания. Впрочем, и следствие шло отнюдь не так, как бы того хотелось. Дело в том, что Николай Шмит проходил по статье 100 Уголовного уложения Российской империи. Статья эта была «расстрельной», но при этом требовала «сознаваемого и волимого учинения мятежнического деяния, предпринятого для ниспровержения существующего государственного строя». А с этим были проблемы. Шмит снова вернулся к тактике «не видел, не знаю», а с вещественными доказательствами по делу вообще вышла странная история: в мае 1906 года выяснилось, что все найденное на фабрике Шмита оружие, в основном обгоревшее, было давно уничтожено по приказу московского градоначальника.

Летом 1906 года защита Шмита наконец добилась своего – была проведена врачебная экспертиза заключенного, выявившая у него целый букет заболеваний, в том числе и расстройства психики. 28 июля он был помещен в Московскую тюремную больницу, где пробыл ровно три месяца. Здесь Николая трижды обследовал официальный консультант больницы П. Б. Ганнушкин, оставивший в его деле следующую запись: «На основании личного исследования больного (при исследовании обнаружена наличность стойких бредовых идей преследования, величия, изобретения, наличность галлюцинаций слуха, зрения, осязания) считаю возможным подтвердить в данном случае диагноз хронической паранойи, того ее подвида, который известен под именем paranoia originaria Sander (тип Зандера. – Авт.)». Осматривал Шмита и знаменитый профессор Сербский, выводы которого в целом совпадали с заключением молодого коллеги: «…в связи с расстройством душевной деятельности пациент не мог понимать свойства и значения им совершенного и руководить своими поступками; он был и остается невменяемым и недееспособным».

12 февраля Николай был извещен, что через три дня Московская судебная палата должна рассмотреть его дело и отпустить его на поруки. Ночью следующего дня, а точнее около 4 часов утра, он попросил у надзирателя кружку воды и новую свечу вместо догоревшей. А спустя два часа, при утреннем обходе, было обнаружено бездыханное тело заключенного Николая Шмита…

Следователь, срочно вызванный в Бутырки, при осмотре окна установил, что нижнее звено зимней рамы и соответствующее ему звено летней рамы выдавлены изнутри кнаружи. Чтобы выдавить стекла, заключенный использовал одеяло, на котором было обнаружено несколько свежих порезов. Завернув осколки стекла в полотенце и платок, он порезал себе левое предплечье и сосуды шеи и скончался от обильного кровотечения.

Судебно-медицинская экспертиза, проведенная в присутствии родственников погибшего заведующим кафедрой судебной медицины Московского университета П. А. Минаковым, установила, что раны нанесены не острым орудием, а зазубренным предметом в виде осколка стекла. Каких-либо признаков, характерных для самообороны, Минаков не обнаружил и поэтому определил случившееся как самоубийство.

Похороны Николая Шмита прошли 16 февраля на Преображенском кладбище. Они были достаточно многолюдными, но какой-либо «большой политической манифестации», как любили утверждать советские источники, на самом деле не было, погребение прошло без значительных эксцессов.

* * *

Естественно, что такая развязка дела Николая Шмита не могла не вызвать соблазна обвинить кого-либо в злонамеренных кознях и представить ситуацию иначе, чем это было сделано официальным полицейским расследованием и судебно-медицинской экспертизой.

Первая альтернативная версия и, пожалуй, в настоящее время самая популярная – Шмита убили большевики. Очень категоричен в этом смысле Юрий Фельштинский: «Не нужно обладать повышенной проницательностью, чтобы догадаться, что Шмидта зарезала не тюремная администрация, готовая выпустить его на поруки, а люди, подосланные большевиками, уже имевшими в своем распоряжении подлинное или подложное завещание Шмидта (превращающееся в реальные деньги только в случае его смерти). В смерти Шмидта большевики были заинтересованы еще и потому, что Шмидт начал выдавать своих сообщников».

Если бы руководство большевиков приняло решение об устранении Николая Шмита, то можно не сомневаться – никакие моральные и иные принципы их бы не остановили. Но вполне логично отвечая на вопрос «зачем?», Ю. Фельштинский не утруждает себя ответом на вопрос «как?». Большевики по части политических убийств действительно были способны на многое, но не стоит превращать их во всемогущих демонов, способных, по словам Виктора Тополянского, «проходить сквозь стены и пользоваться осколком стекла вместо холодного оружия».

Предположим, что кто-то задумал «устранить» Николая Шмита, причем сделать это именно в тюрьме. Напомним, что речь идет об одном из самых опасных с точки зрения власти подозреваемых в политических преступлениях и о самой охраняемой тюрьме империи. Возможно ли в таких условиях организовать убийство? Мы не станем однозначно отбрасывать эту версию как невозможную в принципе, но, безусловно, в практическом плане ее осуществление выглядит очень сложным. Да и зачем Шмита убивать в тюрьме, если это же значительно проще можно сделать спустя всего несколько дней, когда он будет на свободе? Конечно, убийство в стенах Бутырки выглядит «эффектнее», но «перевести стрелки» на охранку несложно было в любом случае. Ко всему прочему, не будем забывать и о заключении судебно-медицинской экспертизы, которая не обнаружила на теле Николая Шмита каких-либо признаков борьбы.

Вторая версия – совершенно противоположная: Шмит был убит охранкой либо уголовниками при попустительстве надзирателей по приказу царских властей. Об этом, в частности, писала Надежда Крупская: «Двадцатитрехлетний Николай Павлович Шмидт, племянник Морозова, владелец мебельной фабрики в Москве на Пресне… был арестован, его всячески мучили в тюрьме, возили смотреть, что сделали с его фабрикой, возили смотреть убитых рабочих, потом зарезали его в тюрьме». Большая советская энциклопедия, правда, менее категорична: «…В разгар декабрьского восстания Шмидт был арестован и подвергнут пыткам… 13/26/II 1907 (после года с лишним одиночного заключения) Шмидт был найден мертвым в камере тюремной больницы (по одной версии, он был зарезан тюремной администрацией, по другой – покончил самоубийством)».

В этом случае не стоит вопрос «как?» (у тюремной администрации, конечно, были возможности не просто убить Шмита, но и инсценировать его самоубийство), зато не совсем понятны мотивы. Большевики утверждали, что Шмит, выйдя на свободу, может поведать миру, с помощью того же Максима Горького, «о беззаконии, царящем в тюрьмах, жестокости царских карателей» и т. д. Возникает вопрос: насколько интересно это было миру? Большевики, да и не только они, и без того немало говорили повсюду о преступлениях царизма, используя как действительно правдивые факты, так и откровенную ложь. Так был ли настолько велик смысл убивать Шмита, при этом неминуемо навлекая на себя подозрения в этом?

Что же касается пыток, то здесь следует проводить разграничение между пытками физическими и пытками моральными. Вряд ли Шмита подвергали такой же «обработке», как это было позже заведено «обличителями царских карателей» в тюрьмах ГУЛАГа. Шмит все же был представителем влиятельнейшего предпринимательского семейства, к его делу постоянно был прикован немалый интерес общества. А вот по поводу моральных издевательств все не так однозначно. В этом плане очень показательно открытое письмо профессора Сербского, опубликованное им в московских газетах вскоре после гибели Николая Шмита.

«Трагическая смерть фабриканта Н. Шмита, покончившего самоубийством в одиночной камере Бутырской тюрьмы, заставляет меня обратиться к Московской судебной палате за некоторыми разъяснениями.

Н. Шмит неоднократно подвергался врачебной экспертизе; в последний раз он был освидетельствован 10 ноября 1906 года… Болезнь Н. Шмита была так характерна и резко выражена (paranoia originaria Sander), что я охотно принял бы его в психиатрическую клинику для ознакомления своих слушателей с этой типичной формой психического расстройства.

Я желал бы получить ответ, зачем суд приглашает врачей-экспертов, если сами судебные деятели считают себя более компетентными в разрешении чисто медицинского вопроса, имеют ли они дело с больным или здоровым человеком, и не будет ли в таком случае только последовательным, если министерство юстиции возбудит ходатайство о замене в психиатрических больницах всех врачей лицами судебного ведомства, как более опытными в распознавании душевных болезней. В частности, я желал бы получить от Московской судебной палаты ответ, на каком основании (конечно, не юридическом, а нравственном) она, вопреки категорически заявленному мнению врачей, отправила Н. Шмита не в больницу, а подвергла его снова одиночному заключению, и не считает ли она себя непосредственно виноватой (опять, конечно, только нравственно) в этой ужасной смерти?»

В этих словах знаменитого психиатра, очевидно, и кроется ответ на вопрос, что же именно случилось ранним утром 13 февраля 1907 года. Не было ни таинственных большевиков-убийц, ни жестоких карателей из охранки. Был насильно помещенный в полное одиночество молодой человек с явными психическими расстройствами, запутавшийся как в людях, его окружавших, так и в собственных мыслях, который, в итоге, и принял последнее решение в своей жизни…

* * *

Смерть Николая Шмита еще долго была предметом разговоров у публики и доходным материалом для газетчиков. Но людей, скажем так, заинтересованных волновало уже другое – судьба наследства неудачливого предпринимателя-революционера. За два года Шмит потерял очень много, но немало еще осталось – 166 паев «Товарищества мануфактур Викула Морозова с сыновьями» минимальной стоимостью одна тысяча рублей за пай и другие активы.

Важный момент: различные источники утверждают, что, во-первых, Николай Шмит был большевиком, а во-вторых, что он завещал свое имущество большевикам. Ни то ни другое не соответствует действительности. Шмит помогал большевикам, однако не только им, но и другим организациям радикального толка, и при этом не был действующим членом какой-либо из них. Это раз. А два – он никогда напрямую не отписывал свое имущество большевикам.

Имущество Шмита в долях, соответствующих закону, должны были наследовать совершеннолетняя сестра Екатерина и несовершеннолетние Елизавета (18 лет) и Алексей (15 лет). Соответственно, дабы имущество перешло в руки большевиков, было необходимо, что все эти три лица (уже обеспеченные наследством от их отца) этого захотели.

Вот тут и началась изобилующая загадочными моментами «матримониально-финансовая» операция по направлению наследства Николая Шмита в «нужные руки». Мы уже упоминали о том, что во время декабрьского вооруженного восстания сестры Николая Шмита принимали активное участие в организации действий боевых групп, а затем всеми силами добивались освобождения брата из тюрьмы. Казалось бы, Екатерина и Елизавета были для большевиков «своими» и проблем с наследством не должно было возникнуть. Но все было не так просто.

«Тем-то он и хорош, что ни перед чем не остановится. Вот, вы, скажите прямо, могли бы за деньги пойти на содержание к богатой купчихе? Нет? И я не пошел бы, не мог бы себя пересилить. А Виктор пошел… Это человек незаменимый». Так Ленин однажды отреагировал на замечание известного социал-демократа Н. А. Рожкова, охарактеризовавшего одного члена РСДРП как «прожженного негодяя». Этот человек – Виктор Таратута, ставший одним из доверенных лиц Ленина в том, что касалось финансового снабжения его партии (кстати, после 1917 года Таратута руководил несколькими финансовыми учреждениями, в том числе и Внешторгбанком).

С ноября 1905 года Таратута, бежавший из кавказской ссылки, стал секретарем московского комитета фракции большевиков, заведовал в комитете финансами и типографией. Вскоре несколько видных большевиков обвинили его в том, что он является провокатором и агентом полиции. Но несмотря на это, Таратута по-прежнему пользовался доверием Ленина. Весной 1907 года на съезде РСДРП в Лондоне вождь большевиков настоял на том, чтобы Таратуту избрали кандидатом в члены ЦК партии. Это был первый в истории социал-демократов случай, когда человек, подозреваемый в связях с полицией, получил столь высокое место в партийной иерархии. Так что совершенно очевидно, насколько важное место Ленин отводил Таратуте в своих планах и замыслах.

Как позже выяснилось, Таратута провокатором не был и своих товарищей по партии охранке не сдавал. Что, впрочем, отнюдь не означало, что с точки зрения моральных принципов он был эталоном для подражания, скорее, он был подтверждением известного ленинского принципа, что «партия не пансион для благородных девиц».

Весной 1907 года в Выборге состоялась встреча Ленина, Красина и Таратуты с юным Алексеем Шмитом и его адвокатами. Стороны спокойно обсуждали вопросы, как вдруг Таратута резко встал и резким голосом сказал: «Кто будет задерживать деньги, того мы устраним». Ленин, что-то пробормотав, дернул его за рукав, а петербургские адвокаты были в замешательстве. Спустя несколько дней после встречи адвокаты сообщили, что Алексей Шмит отказывается от своих прав на наследство в пользу сестер.

Такая «настойчивость» Таратуты, откровенные угрозы в адрес 15-летнего юноши смутили даже Ленина, который, как мы знаем, в вопросах получения денег для нужд партии мало перед чем останавливался. Впрочем, это не означало, что он исключил Таратуту из своих планов, наоборот, именно «товарищу Виктору» предстояло сыграть решающую роль в реализации наследства Николая Шмита.

К тому моменту Ленин уже знал, что Елизавета Шмит, особа свободолюбивая и романтичная, была влюблена в Таратуту. Именно это и нужно было Большевистскому центру. Младшая из сестер Шмит еще не могла самостоятельно распоряжаться наследством, но могла выйти замуж и передать право распоряжаться деньгами своему супругу. Однако Таратута, находившийся на нелегальном положении, не мог просто так «материализоваться» и вступить в законный брак. Тогда была придумана комбинация с фиктивным браком – Елизавета вышла замуж за «легального» большевика Александра Игнатьева, передала ему права на наследство, а тот, в свою очередь, отдал деньги Большевистскому центру. Произошло это 24 октября 1908 года в Париже, в церкви при русском посольстве.

Казалось, что теперь все проблемы с передачей наследства Николая Шмита в кассу Большевистского центра улажены – согласие младшего брата и его адвокатов, пусть и путем откровенно бандитского «наезда», получено, удалась и операция с фиктивным браком младшей сестры. При старшей же уже давно был «верный большевик» Андриканис, в 1907 году сочетавшийся с Екатериной законным браком. Но тут произошла непредвиденная осечка – то ли парижский воздух сказался, то ли еще какие причины, но Андриканис решил, что совершенно необязательно отдавать деньги партии.

Некоторое время его не трогали, он по-прежнему входил в парижскую группу большевиков-ленинцев, исправно посещал их собрания. Возможно, руководители Большевистского центра считали, что Андриканис одумается, или же просто были заняты какими-то другими делами, например реализацией имущества младшей сестры Шмит. Но Андриканис с деньгами расставаться не собирался, и тогда осенью 1908 года Большевистский центр перешел к активным действиям. Метод решили использовать уже проверенный – Виктор Таратута стал откровенно угрожать Андриканису расправой.

В отличие от адвокатов младшего Шмита, Андриканис «впадать в замешательство» не стал и, как было принято в те времена в подобных случаях, обратился в так называемый Межпартийный суд, возглавляемый видным деятелем партии эсеров М. А. Натансоном. Согласно решению суда, Андриканис должен был отдать деньги, но не все, а около половины. Муж Екатерины Шмит решение выполнил. Однако вскоре со стороны Таратуты снова зазвучали новые угрозы – «товарищ Виктор», очевидно, с благословления руководителей Большевистского центра, явно не желал оставлять Андриканису немалую сумму. Андриканис снова молчать не стал и обратился с жалобой в ЦК РСДРП.

Здесь уже руководители Центра не стали делать вид, что это дело их никоим образом не касается. «Мы заявляем, что все дело Z. (так в партийных документах с целью конспирации «обозначался» Андриканис. – Авт.) тов. Виктор вел вместе с нами, по нашему поручению, под нашим контролем. Мы целиком отвечаем за это дело все и протестуем против попыток выделить по этому делу тов. Виктора». Вскоре Андриканис фактически отказался от своих претензий. Поскольку этот конфликт уже вышел наружу, то здесь, очевидно, речь шла не об угрозах, а о договоренности между Андриканисом и руководителями Большевистского центра. Отчасти подтверждение этому можно найти в книге Каменева «Две партии», которая фактически стала ответом большевиков на обвинения в присвоении денег Николая Шмита: «Нам оставалось либо отказаться от всякой надежды получить что-либо, отказавшись от такого суда, либо согласиться на состав суда не из социал-демократов. Мы избрали последнее, оговорив только ввиду конспиративного характера дела, что суд должен быть по составу «не правее беспартийных левых». По приговору этого суда мы получили максимум того, чего вообще суд мог добиться от Андриканиса. Суду пришлось считаться с размерами тех юридических гарантий, которые удалось получить от Андриканиса до суда. Все-таки за Андриканисом осталась львиная доля имущества».

Сколько же всего денег досталось большевикам? Очевидно, что точные суммы могли знать лишь руководители Большевистского центра, возможно, только члены «большой тройки». Во многих источниках указывается цифра 280 тысяч рублей, хотя называются и гораздо большие суммы. Но все ли они попали к большевикам? Дело в том, что РСДРП в те времена представляла собой пусть и расколотую, но формально единую партию. С точки зрения деятельности Большевистского центра и наследства Николая Шмита – момент очень важный. Когда не афишируемая финансовая деятельность большевиков стала известна другим членам партии, то она, по вполне понятным причинам, вызвала их, мягко говоря, недоумение. Да, именно большевики «завербовали» в ряды сочувствующих Николая Шмита и его сестер. Но при этом, еще раз повторимся, нигде не было сказано, что Шмит передает свое состояние Ленину и иже с ним. То есть имущество должно принадлежать не одной фракции, а партии в целом.

В этих условиях Ленин начал жесткую борьбу за единоличную власть в своей фракции. В июне 1909 года на совещании расширенной редакции газеты «Пролетарий» в Париже из нее были исключены «отзовисты» во главе с Богдановым (названы так за требования отозвать депутатов от социал-демократов из Государственной думы). Богданов совместно с В. Л. Шанцером пишет заявление в расширенную редакцию «Пролетария», которое завершается словами: «Финансовая политика Большевистского центра имеет явно характер не партийно-коллегиальной, а мелкокружковой политики. Такое положение не терпимо долее». Но сути дела это не меняет – Ленин избавился и от идейного противника, и, что более важно, от человека, с которым он еще недавно контролировал финансовую деятельность фракции.

В январе 1910 года была предпринята последняя, как выяснилось позже, попытка примирения большевиков и меньшевиков. Одними из условий такого примирения было требование упразднить Большевистский центр и прекратить публикацию фракционных (то есть не общепартийных) изданий. И Ленин идет на это, несмотря на то что судьба «шмитовских» денег опять оказалась под вопросом. Одним из условий примирения было также объединение фракционных касс, именно поэтому большевики обязались передать видным деятелям международного социал-демократического движения К. Каутскому, Ф. Мерингу и К. Цеткин большую часть «заработанных» на Шмите и иных операциях денег. Как писал Николай Вольский-Валентинов, «держателям» русских социал-демократических денег «было предоставлено право решать вопрос о выдаче и невыдаче денег и кому именно. В случае нарушений условий объединительного договора «держатели» были уполномочены решить вопрос о дальнейшей судьбе порученного им имущества, опираясь на постановление пленума Центрального комитета, специально для сего созываемого».

Однако в том же 1910 году Ленин снова порывает с меньшевиками. Естественно, встал вопрос и о деньгах, находившихся у «держателей». Видимо, непрекращающиеся склоки в РСДРП заставили Карла Каутского, а затем и Франца Меринга отказаться от роли «третейских судей». Единственной «держательницей» осталась Клара Цеткин.

Судьба этих денег – еще одна загадка, окружающая «финансовую» историю РСДРП – ВКП(б) – КПСС. В примечаниях к Полному собранию сочинений Ленина можно прочитать, что «борьба вокруг большевистского имущества затянулась вплоть до империалистической войны». Имелись ли в виду деньги, оставленные «держателям»? Очевидно, да. Но так же очевидно, что к Кларе Цеткин, единственной «держательнице» после 1912 года, в уже Советской России относились с большим почтением, здесь же, в знаменитом подмосковном селе Архангельское, Цеткин и умерла своей смертью в 1933 году. И это с большой долей уверенности позволяет сделать вывод: деньги, полученные от наследства Николая Шмита, вернулись большевикам.

* * *

Имущество, принадлежавшее представителям семьи Морозовых, и экспроприации – значительный, но далеко не единственный источник пополнения большевистской кассы. В 1906 году, например, уже упоминавшиеся нами гражданские супруги Максим Горький и Мария Андреева отправились в США собирать пожертвования на «дело революции». Еще до создания Большевистского центра российских социал-демократов субсидировало японское правительство.

Какое-то время, очевидно, финансовое положение большевиков было, как минимум, стабильным. Но, как свидетельствуют источники, накануне Февральской революции 1917 года дела их оказались плачевными. Начальник петербургского охранного отделения Константин Глобачев отмечал в своем докладе: «Денежные средства их (большевиков) организаций незначительны, что едва ли имело бы место в случае получения немецкой помощи». И вдруг все меняется. Партия, насчитывающая около 25 человек, плативших в среднем по полтора рубля ежемесячных взносов, резко увеличивает свои траты. Например, в период между двумя революциями ЦК РСДРП(б) приобрел собственную типографию, в десятки, если не в сотни раз возросли тиражи партийных газет.

Очевидно, что большевики получили значительные вливания. Но откуда они могли прийти? Времена «филантропов-революционеров» вроде Саввы Морозова и Николая Шмита уже прошли, значит тот, кто давал деньги большевикам, был в них заинтересован, имел близкие с ними цели и задачи.

Даже те, кто и поныне отрицает любую связь Ленина и его соратников с «немецкими деньгами», вряд ли будут отрицать общность целей, вставших с началом Первой мировой войны перед германским правительством и русскими большевиками. Германия была заинтересована в поражении Российской империи, потрясениях, которые могли бы развалить ее изнутри. У Ленина, по сути, были похожие цели: развал империи, революционная ситуация, собственно революция и, как следствие, приход к власти. Но была ли эта схожесть целей и взаимная заинтересованность исключительно «платонической»?

Начиная войну, любое государство обычно надеется на победоносное ее завершение. Так было и в случае с кайзеровской Германией, которая, используя в качестве повода выстрел Гаврилы Принципа в Сараево, решила по-своему подключиться к разделу мира и «поставить на место» Францию, Великобританию и их союзников, в том числе и Россию. Однако победоносность настроений достаточно быстро улетучилась, по крайней мере, у тех, кто отчетливо понимал истинное положение дел. Уже в конце 1914 года заместитель министра иностранных дел Циммерман в секретном меморандуме, написанном для сотрудников МИДа, писал следующее: «Целью нашей политики, безусловно, должно стать окончание проводимой в настоящее время с огромными жертвами войны миром, который будет не только прочным, но и длительным. Чтобы добиться достижения этой цели, как я считаю, было бы желательно вбить клин между нашими врагами и как можно быстрее прийти к сепаратному миру с одним или другим противником».

Позиция очевидная – выход из войны одного из членов Антанты значительно повысил бы шансы Германии на выгодный для нее мир. Но куда именно вбивать клин? Были проработаны несколько направлений, в том числе и российское. Однако Российская империя, с неохотой вступавшая в войну, теперь была намерена ее продолжать – свое дело сделали военные успехи в Галиции, а также огромные займы, вливаемые в российскую экономику союзниками по Антанте.

Именно в этот момент германский МИД получил от своего посла в Константинополе фон Вангенхайма сообщение следующего содержания.

«ЗАМЕСТИТЕЛЬ

СТАТС-СЕКРЕТАРЯ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ —

СТАТС-СЕКРЕТАРЮ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ

(в Ставку)

Берлин, 9 января 1915 г. Имперский посол в Константинополе прислал телеграмму за № 76 следующего содержания: «Известный русский социалист и публицист д-р Гельфанд, один из лидеров последней русской революции, который эмигрировал из России и которого несколько раз высылали из Германии, последнее время много пишет здесь, главным образом, по вопросам турецкой экономики. С начала войны Парвус занимает явно прогерманскую позицию. Он помогает д-ру Циммеру в его поддержке украинского движения, а также сделал немало полезного в деле основания газеты Бацариса в Бухаресте. В разговоре со мной, устроенном по его просьбе Циммером, Парвус сказал, что русские демократы могут достичь своих целей только путем полного уничтожения царизма и разделения России на более мелкие государства. С другой стороны, Германия тоже не добьется полного успеха, если не разжечь в России настоящую революцию. Но и после войны Россия будет представлять собой опасность для Германии, если только не раздробить Российскую империю на отдельные части. Следовательно, интересы Германии совпадают с интересами русских революционеров, которые уже ведут активную борьбу. Правда, отдельные фракции разобщены, между ними существует несогласованность. Меньшевики еще не объединились с большевиками, которые, между тем, уже приступили к действиям. Парвус видит свою задачу в объединении сил и организации широкого революционного подъема. Для этого необходимо прежде всего созвать съезд руководителей движения – возможно, в Женеве. Он готов предпринять первые шаги в этом направлении, но ему понадобятся немалые деньги. Поэтому он просит дать ему возможность представить его планы в Берлине. Он, в частности, убежден, что если издать некий имперский циркуляр, который пообещает немецким социал-демократам в награду за патриотическое поведение немедленное усовершенствование начальных школ и сокращение рабочего дня, то это окажет существенное влияние не только на немецких социалистов, служащих в армии, но и на русских, придерживающихся тех же политических взглядов, что и Парвус. Сегодня же Парвус уехал через Софию и Бухарест в Вену, где он встретится с русскими революционерами. Д-р Циммер прибудет в Берлин одновременно с Парвусом и сможет организовать необходимые встречи с ним. По мнению Парвуса, действовать следует быстро, чтобы русские новобранцы прибывали на фронт уже «зараженными» революционным микробом.

Вангенхайм». Было бы желательно, чтобы статс-секретарь иностранных дел принял Парвуса».

Чтобы быть достоверным, любое историческое расследование, должно опираться на документы. И в этом плане нам следует поблагодарить немецкий педантизм и привычку к документам относиться бережно. Именно они позволяют сейчас делать не умозрительные заключения, а точные выводы. Например, следующий документ ясно дает понять, что в МИДе сообщением Вангенхайма как минимум заинтересовались.

«СТАТС-СЕКРЕТАРЬ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ —

В МИД ГЕРМАНИИ

Телеграмма № 40, Ставка, 13 января 1915 г., 12.20

Получено: 13 января, 1.43

Мы намерены послать Рицлера на встречу с русским революционером Парвусом в Берлине. Он будет иметь подробные инструкции. Прошу телеграфировать время прибытия Парвуса. Парвус не должен знать, что Рицлер прибывает из Ставки.

Ягов».

Помимо того, что статс-секретарь Министерства иностранных дел Германии Готтлиб фон Ягов отрядил на встречу с «русским революционером» высокопоставленного чиновника МИДа Курта Рицлера, входившего в свиту самого кайзера, он еще и распорядился навести справки насчет того, кто же такой Гельфанд-Парвус. Вполне естественно, что и мы остановимся на биографии человека, который был одним из самых главных персонажей истории о «немецком золоте на русскую революцию».

* * *

Итак, Александр Лазаревич Гельфанд родился 27 августа 1867 года в местечке Березино Минской губернии в семье еврейского ремесленника. После очередного погрома семья Гельфанд перебралась в Одессу. Отец устроился в порт грузчиком, сын же стал грызть гранит науки. И довольно успешно – мальчик из бедной семьи сумел окончить гимназию, после чего в 1885 году уехал в Швейцарию и поступил в Базельский университет, где изучал философию.

Отсутствие у юного Александра Гельфанда любви к царской власти более чем объяснимо – благословляемые сверху погромы, ценз оседлости и прочие антисемитские вещи вполне логично привели его к революционным идеям. Еще в Одессе он познакомился с членами народовольческих кружков, а за границей сблизился с группой «Освобождение труда», возглавляемой Плехановым, Аксельродом и Верой Засулич.

После окончания в 1891 году университета Гельфанд переехал в Германию. Здесь он вступил в Немецкую социал-демократическую партию, познакомился с Каутским, Цеткин, Розой Люксембург. Вскоре «нежелательным иностранцем» заинтересовалась немецкая полиция, и ему приходилось постоянно переезжать из города в город. В 1894 году в социал-демократической газете «Die Neue Zeit» впервые появился псевдоним Парвус – так Александр Гельфанд подписал одну из своих первых опубликованных статей. В переводе с латыни «parvus» означает «смиренный» или же «ребенок». Но ни смиренным, ни ребенком Гельфанд-Парвус никогда не был. Когда он в 1897 году стал редактором «Саксонской рабочей газеты», резкий тон ее высказываний вызывал неприятие даже среди занимавших левые позиции социал-демократов. Впрочем, это не помешало выдвижению Парвуса в качестве одного из самых известных марксистских теоретиков и публицистов, особенно этому способствовала его полемика с критиком учения Маркса Эдуардом Бернштейном.

С конца 1890-х годов квартира Парвуса в Мюнхене стала центром притяжения не только немецких, но и русских марксистов. Ленин, Мартов, другие видные социал-демократы часто бывали дома у Парвуса и очень его ценили, Троцкий, например, писал о нем как о «несомненно выдающейся марксистской фигуре конца прошлого и начала нынешнего столетия».

«Местопребыванием редакции «И.» был избран Мюнхен», – так о газете «Искра» говорит Большая советская энциклопедия, скромно умалчивая о том, что первая русская марксистская газета печаталась не просто в Мюнхене, а на квартире у Александра Парвуса. О Парвусе БСЭ в статье об «Искре» не упоминает ни единым словом, при том что его роль в создании газеты была определяющей. «На своей квартире в Швабинге Гельфанд оборудовал нелегальную типографию с современным печатным станком, – пишут З. Земан и В. Шарлау в книге «Парвус – купец революции», – имевшим специальное устройство, которое позволяло мгновенно рассыпать набор, – это была мера предосторожности против возможных налетов полиции. На этом станке было отпечатано восемь номеров «Искры». Редколлегия «Искры» оставалась в Мюнхене до начала 1902 года. Все это время Гельфанд занимал положение, которое его вполне устраивало. Он был хозяином и посредником, осуществлявшим связь между двумя мирами. Разногласий между ним и Лениным тогда еще не было. Он согласился писать для русской прессы о немецком социалистическом движении и с удовольствием знакомил молодое поколение русских социалистов с немецкими товарищами». Парвус не только издавал «Искру», но и был в числе ее самых «почетных» авторов, ради его статей редакторы без вопросов отодвигали с первой полосы других.

Набив руку на издании «Искры», в 1902 году Александр Парвус принялся за еще один издательский проект – «Издательство славянской и северной литературы». Из-за того, что Российская империя не подписала Бернскую конвенцию 1896 года об охране авторских прав, за границей русских авторов можно было издавать без каких-либо ограничений, не выплачивая им отчислений. Парвус предложил издавать произведения русских писателей небольшими тиражами, чтобы была возможность защитить их авторским правом. Кроме того, Парвус занимался и театральными постановками. В частности, ему удалось заключить договор на постановку в Германии пьесы Максима Горького «На дне».

Пьеса пошла на ура, только в Берлине состоялось более 500 представлений. Однако с деньгами вышла «заминка», а точнее, весьма темная история с участием самого Парвуса и его друга Юлиана Мархлевского, которого Парвус сделал руководителем своего издательства. Согласно договору, Парвус получал 20 % от сборов, Горький – 25, а все остальное шло в кассу РСДРП. Но ни Горький, ни РСДРП денег так и не увидели, а ведь речь шла о значительной сумме – порядка 130 тысяч марок. В 1907 году Горький подал жалобу на Парвуса в ЦК Немецкой социал-демократической партии. В начале 1908 года третейский суд в составе А. Бебеля, К. Каутского и К. Цеткин вынес решение в пользу Горького. Парвус подвергся «моральному осуждению» и был исключен как из РСДРП, так и из рядов немецких социал-демократов (по другим данным, формулировка решения суда была следующей: «возбраняется участие в социал-демократическом движении»). Чем завершилось это дело – до конца не ясно: одни источники утверждают, что Парвус подчинился решению суда и выплатил деньги еще в 1908 году, другие – что тяжба продолжалась до начала Первой мировой войны.

Эта история серьезно ударила по репутации Парвуса, что, однако, не сильно его волновало. Ради достижения своей истинной цели жизни – во чтобы то ни стало разбогатеть, он готов был на все.

* * *

Впрочем, мы несколько забежали вперед в нашем рассказе о весьма извилистом и загадочном жизненном пути Александра Гельфанда-Парвуса. В 1903 году, после раскола РСДРП на II съезде партии, он недолгое время поддерживал меньшевиков, но очень скоро перешел к большевикам. Парвус продолжал зарабатывать себе имя в социал-демократических кругах и делал это весьма успешно. После начала русско-японской войны он опубликовал в «Искре» серию статей «Война и революция», в которых предсказывал неизбежное поражение России и как следствие – революцию. Это сбывшееся на все сто предсказание (кстати, далеко не единственное в жизни Парвуса) принесло ему славу не только блестящего публициста, но и проницательного политика.

С началом в октябре 1905 года Всероссийской стачки по фальшивому паспорту Парвус вернулся в Россию. Естественно, не с целью созерцать, как будут развиваться события Первой русской революции, а принимать в них активное участие. Вместе с Троцким, с которым он сблизился еще за границей, Александр Лазаревич принял непосредственное участие в создании Петербургского совета народных депутатов и вошел в его Исполнительный комитет. Парвус и Троцкий приобрели несколько газет и быстро «раскрутили» их тираж до невероятных высот.

3 декабря 1905 года Троцкий и ряд других членов Исполнительного комитета были арестованы. Через неделю был образован новый состав комитета, а Александр Парвус стал его председателем. Однако его председательство длилось недолго – члены комитета отказались поддержать его стремление продолжать забастовку «до победного конца» и Парвус в знак протеста вышел из его состава. А вскоре он также был арестован.

Осенью 1906 года состоялся суд над главными организаторами Всероссийской стачки. Парвус получил три года ссылки в Туруханский край; приговор, надо сказать, очень мягкий, тот же Троцкий, например, был приговорен к пожизненной ссылке с лишением гражданских прав. Но Парвус (кстати, как и Троцкий) сидеть в ссылке не собирался – по пути он сбежал, перебрался в Петербург, а затем в Германию. Здесь он некоторое время занимался написанием статей, одна из которых – «Колониальная политика и крушение капиталистического строя» – стала фактически первым глубоким исследованием империализма и оказала значительное влияние на теоретиков марксизма, в том числе и на Ленина.

Тем временем разгорелся уже известный читателю скандал с деньгами Горького, в России наступило время реакции, царское правительство стало требовать от германского правительства выдачи революционеров. И Александр Лазаревич решает, что ему лучше лечь на дно. Сделал он это так мастерски, что нынче его биографам и историкам практически ничего не известно, чем он занимался с 1908 по 1910 год.

В 1910 году Парвус вынырнул в Константинополе. В столице Турции он предполагал пробыть недолго, четыре-пять месяцев. Но в итоге прожил здесь пять лет, и эти пять лет стали, по выражению историка Л. Шуба, «самой сенсационной главой жизни этого человека». Очевидно, что поначалу Александр Лазаревич вынужден был играть роль талантливого, но бедного журналиста. «Часто мне приходилось ступать крайне осторожно, чтобы никто не заметил дыр на моих подметках», – писал он об этом периоде своей жизни. А затем произошла удивительнейшая метаморфоза. К 1912 году Александр Лазаревич Гельфанд-Парвус стал не просто богатым, а очень богатым человеком. Он ворочает миллионами, контролирует поставки зерна в турецкую столицу, является официальным представителем ряда немецких компаний, в том числе оружейного гиганта концерна Круппа. Но и это еще не все – Парвус стал политическим и финансовым советником при правительстве младотурок. Каким образом ему это удалось? На этот счет версий много, но все они базируются на догадках и предположениях. Есть, как и полагается, масонская версия – якобы в высшие политические круги Турции Парвуса ввел Мехмет Таллат – член правительства младотурок и по совместительству великий мастер ложи «Великий Восток Турции». Однако наиболее вероятными выглядят два других варианта развития событий. Первый – Парвус сумел пробить выгоднейший контракт на поставку зерна из России, буквально спасший режим младотурок от катастрофы, что и позволило ему сблизиться с правительством. И второй – ему на помощь снова пришло мастерское владение словом. Карл Радек писал об этом так: «Он сблизился с турецкими кругами и начал печатать в правительственном органе «Молодая Турция» прекрасные боевые статьи против всех проделок финансового капитала в Турции».

По роду своих занятий Парвус познакомился с неким доктором Максом Циммером, уполномоченным германского и австрийского посольств по делам антироссийских националистических движений, финансируемых Германией и Австро-Венгрией. В начале января 1915 года Парвус договорился с Циммером, что тот организует ему встречу с германским послом в Турции фон Вангенхаймом, который принял его 7 января.

Результатом этого разговора и стала телеграмма, которую Вангенхайм отправил своему непосредственному руководству. После ответа статс-секретаря МИДа Ягова Парвус отправился в Берлин. В конце февраля он был принят Яговым; кроме них в беседе участвовали представитель Министерства обороны Рицлер (который, как мы уже знаем, был представителем ставки кайзера) и вернувшийся из Турции Циммер. А спустя несколько дней Парвус направил германскому правительству подробный план организации революции в России – документ, известный под названием «Меморандум доктора Гельфанда».

Для многих историков, исследующих «дело о немецком золоте», «Меморандум» является едва ли не главным доказательством финансирования германским правительством Ленина и его революции. Действительно, если посмотреть на события 1917–1918 годов, то кажется, что большевики действовали точь-в-точь с планом Парвуса. Однако другие исследователи отмечают, что сам факт существования «Меморандума» и его соответствие действиям большевиков еще не является бесспорным доказательством «продажи» Лениным русской революции. Впрочем, об этом мы поговорим немного позже, а пока же обратимся непосредственно к «Меморандуму доктора Гельфанда». В целом документ занимает около 20 страниц, но мы не будем утомлять читателя и представим лишь «избранные» его фрагменты.

«МЕМОРАНДУМ Д-РА ГЕЛЬФАНДА[2]

9 марта 1915 г.

Приготовления к массовой забастовке в России

Следует начать приготовления к политической массовой забастовке в России под лозунгом «Свобода и мир», с тем чтобы провести ее весной. Центром движения будет Петроград, а в самом Петрограде – Обуховский, Путиловский и Балтийский заводы. Забастовка должна прервать железнодорожное сообщение между Петроградом и Варшавой и Москвой и Варшавой и парализовать Юго-западную железную дорогу. Железнодорожная забастовка будет преимущественно направлена на крупные центры с большим количеством рабочих сил, железнодорожными депо и т. д. Чтобы расширить область действия забастовки, следует взорвать как можно больше железнодорожных мостов, как это было во время забастовочного движения 1904–1905 годов.

Конференция русских социалистических руководителей

Эта цель может быть достигнута только под руководством русских социал-демократов. Радикальное крыло этой партии уже начало действовать, но необходимо, чтобы к ним присоединилась умеренная группа меньшинства. До сих пор объединению мешали в основном радикалы. Однако две недели назад их вождь Ленин сам открыто поднял вопрос об объединении с меньшинством.

Следует создать возможность добиться объединения на основе компромисса, вызванного необходимостью использовать ослабление административного аппарата страны в результате войны, и таким образом начать нужные действия. Следует понимать, что умеренная группа всегда находилась под большим влиянием немецких социал-демократов и личный авторитет некоторых немецких и австрийских социал-демократических вождей и сейчас может оказать на них сильное воздействие. После тщательного предварительного зондирования важно, чтобы конгресс русских социал-демократических лидеров был проведен в Швейцарии или другой нейтральной стране. В конгрессе должны участвовать: 1. Социал-демократическая партия большевиков. 2. Партия меньшевиков. 3. Еврейская лига. 4. Украинская организация Спилка. 5. Польская социал-демократическая партия. 6. Социал-демократическая партия Польши. 7. Литовская социал-демократическая партия. 8. Финские социал-демократы…

Конгрессу может предшествовать дискуссия между большевиками и меньшевиками…

Русские социалисты-революционеры

Отдельные переговоры нужно провести с партией русских социалистов-революционеров. Эти люди наиболее склонны к национализму. Однако их влияние в рабочих кругах минимально. В Петербурге у них есть небольшое число приверженцев лишь на балтийских заводах. По вопросу массовой забастовки они могут быть без ущерба исключены. Их сфера – это крестьянство, где они оказывают существенное влияние, используя учителей народных школ.

Местные движения

Одновременно с подготовкой условий для массовой забастовки необходимо начать агитацию. Через Болгарию и Румынию можно установить связь с Одессой, Николаевым, Севастополем, Ростовом-на-Дону, Батуми и Баку. Во время революции русские рабочие этих городов выдвигали требования местного и производственного характера, на которые хозяева предприятий поначалу согласились, но затем так и не выполнили. Однако рабочие не забыли о своих требованиях. Два года назад матросы и рабочие верфи снова выдвинули те же требования во время забастовки. Агитацию следует строить именно на этом и постепенно придать ей политический характер. Хотя организовать в черноморском районе всеобщую забастовку, скорее всего, не удастся, возможно проведение местных забастовок в Николаеве, в Ростове и на некоторых предприятиях в Одессе, в связи с безработицей в этих местах…

Для организации этого движения нужно возродить организацию русских моряков… Тот факт, что города на побережье Черного моря будут серьезно затронуты войной на море, делает их особенно восприимчивыми к политической агитации. Особые усилия должны быть направлены на то, чтобы, как в 1905 году, революционные организации при поддержке рабочих контролировали городскую администрацию с целью облегчения участия бедных классов, страдающих из-за войны. Это последнее также послужит одним из толчков к общему революционному движению. Если произойдет восстание в Одессе, его может поддержать турецкий флот.

Перспективы мятежа на Черноморском флоте невозможно оценить до установления более тесного контакта с Севастополем.

Забастовка в Баку в районе нефтяных полей может быть организована сравнительно легко. Важно, что значительная часть рабочих здесь – татары, т. е. мусульмане. Если такая забастовка произойдет, то, как и в 1905 году, будут предприняты попытки поджечь нефтяные скважины и депо. Представляется также возможным организовать забастовки в районе шахт на Донце. Особенно благоприятны условия на Урале, где многие поддерживают большевиков. При бедности тамошнего населения организация забастовок среди шахтеров не составит труда, для этого понадобятся лишь незначительные суммы денег.

Сибирь

Особое внимание следует уделить Сибири…

В городах имеются деловые круги и интеллигенция, состоящая из политических ссыльных и тех, кто находится под их влиянием. Сибирские избирательные округа направили в Думу социалистических депутатов. Во время революции 1905 года все управление находилось фактически в руках революционного комитета. Административный аппарат чрезвычайно слаб, а военный – сведен к минимуму, поскольку опасность со стороны Японии, по всей видимости, отпала. Эти обстоятельства позволяют создать в Сибири несколько центров деятельности. В то же время необходимо подготовить побеги политических ссыльных в Европейскую Россию, что является чисто финансовой проблемой. Если это сделать, в упомянутые выше агитационные центры и в Петроград можно направить несколько тысяч прекрасных агитаторов с обширными связями и бесспорным авторитетом. Это, конечно, может быть осуществлено только самими социалистическими организациями, так как только они обладают достаточной информацией о полезности отдельных лиц…

Рост революционного движения

Агитация в нейтральных государствах и агитация в России будут испытывать взаимное влияние. Дальнейшие события в большей мере зависят от течения войны. После восторгов первых дней в России наступило отрезвление. Царский режим нуждается в быстрых победах, а на деле терпит кровавые поражения. Даже если русская армия останется на зиму на теперешних позициях, по всей стране прокатится волна недовольства. Аппарат агитации, описанный выше, использует, углубит, расширит и распространит во все концы страны эти настроения масс. Повсеместные забастовки, восстания, вызванные недовольством масс, усиление политической агитации – все это поставит царское правительство в затруднительное положение. Если оно ответит репрессиями, это вызовет еще большее ожесточение; если оно проявит терпимость, это будет воспринято как признак слабости и еще больше разожжет революционный пожар. В 1904–1905 годах мы видели много доказательств этому. Если же, с другой стороны, русская армия понесет поражение, то антиправительственное движение приобретет невиданный размах. В любом случае при мобилизации имеющихся сил согласно вышеизложенному плану можно рассчитывать на массовую забастовку весной. Если массовая забастовка достигнет сколько-нибудь значительного размаха, царский режим будет вынужден сконцентрировать военные силы внутри России, особенно вокруг Петрограда и Москвы. К тому же, правительству понадобятся войска для защиты железных дорог. Во время забастовки в декабре 1905 года только на защиту железнодорожной линии между Москвой и Петроградом понадобилось два полка, и только благодаря этим полкам не были взорваны железнодорожные мосты около Твери и в других местах, а в Москву были переброшены гвардейские полки, которые и подавили восстание. Хотя основные усилия будут направлены на организацию железнодорожной забастовки на западе, будут делаться попытки организовать по мере возможностей и другие железнодорожные забастовки. Даже если это не везде удастся, царскому правительству придется задействовать крупнее военные силы для защиты мостов, станций и т. д. Забастовка вызовет замешательство внутри административного аппарата и приведет к его распаду.

Крестьянское движение и Украина

…Крестьянский вопрос в России сводится к вопросу о владении землей, а решение его тесно связано с созданием кооперативов и организаций, предоставляющих кредит под низкий процент, со школьным образованием, налоговой системой и государственной администрацией в целом. На Украине все эти факторы, вместе взятые, вызывают требования автономии. Пока там доминирует царский режим, что выражается в наделении землей московской аристократии и в защите крупных русских помещиков от украинских крестьян всеми доступными средствами, у крестьян нет другого выхода, как восстать, едва они почувствуют слабость правительства или увидят, что режим находится в трудном положении. Одной из первых задач украинского правительства будет установление порядка и законности вместо анархии, возникшей в результате деятельности московского правительства, и при поддержке украинского народа оно с легкостью выполнит эту задачу. Образование независимой Украины явится одновременно освобождением от царского режима и спасением от хаоса крестьянских восстаний.

Если возникнут крестьянские выступления в центральной России (а великорусские крестьяне наверняка не останутся в бездействии, когда рядом с ними восстанут их украинские собратья), то и партия социал-революционеров откажется от своей политики бездействия. Эта партия оказывает большое влияние на русских крестьян через учителей начальных школ и пользуется авторитетом у трудовиков, крестьянской народной партии в Думе. Русские социал-демократы сразу же отреагируют на крестьянские волнения, если крестьяне решат бороться с царизмом…

Кульминация движения

Рост революционного движения в царской империи создаст, кроме всего прочего, атмосферу беспокойства. В дополнение к воздействию войны, могут быть предприняты специальные меры к усилению этого беспокойства. По понятным причинам наиболее благоприятными в этом смысле районами являются бассейн Черного моря и Кавказ…

Царскому правительству, чтобы выжить, необходимо быстро одержать победы на фронте – это факт, не требующий доказательств. Если оно продержится до весны, то даже нынешняя ситуация, в которой русская армия подвергается мучениям ничего не достигая, может вылиться лишь в революцию. Однако нельзя не учитывать трудности, стоящие перед движением.

Во-первых и в основном – это мобилизация, лишившая страну наиболее активных молодых элементов; во-вторых, это рост национальных чувств, вызванный войной. Но в случае, если война будет проиграна, это чувство переродится в озлобление, направленное против царизма. Следует понимать, что, в отличие от украинских или финских социал-демократов, русская социал-демократическая партия никогда не встанет на позицию, враждебную русской империи. Даже во время революции в рядах этой партии насчитывалось более миллиона рабочих, а с тех пор число ее последователей среди народных масс выросло настолько, что правительство дважды было вынуждено менять законодательство о выборах из опасений, что Думу заполонят социал-демократические депутаты. Такая партия непременно должна представлять интересы и настроения масс, которые не хотели войны и теперь вынуждены участвовать в ней. Социал-демократы решительно выступают против безграничного расширения власти вовне, что является целью царской дипломатии. Они считают это серьезным препятствием к внутреннему развитию народов, составляющих империю, – в том числе и русского народа. Они считают царизм ответственным за войну и поэтому будут считать его ответственным за поражение в войне. Они будут требовать свержения правительства и быстрого заключения мира.

Если революционное движение достигнет значительных масштабов и даже если у власти в Петрограде останется царское правительство, можно сформировать временное правительство для обсуждения вопроса о перемирии и мирном договоре и для начала дипломатических переговоров.

Если царское правительство будет вынуждено заключить перемирие до того, как это случится, то чем лучше будет подготовлено революционное движение, тем громче оно тогда заявит о себе. Даже если царское правительство сумеет сохранить власть на период войны, оно никак не сможет удержаться после заключения мира, продиктованного извне.

Таким образом, армии центральных держав и революционное движение сокрушат колоссальную политическую централизацию, являющуюся воплощением царской империи и представляющую угрозу делу мира во всем мире, и уничтожат опору политической реакции в Европе.

Кампания в прессе

Развитие событий после завершения этого меморандума подтвердило предсказания относительно Румынии и Болгарии. Болгарская печать стала прогерманской, значительные изменения заметны в позиции румынской прессы. Наши усилия приведут в скором времени к еще более заметным результатам. Теперь особенно важно начать работу над (пропущено слово).

1. Финансовая поддержка для группы большевиков в русской социал-демократической партии, которая борется против царизма всеми доступными ей средствами. Ее вожди находятся в Швейцарии.

2. Установление прямых связей с революционными организациями в Одессе и Николаеве через Бухарест и Яссы.

3. Установление контактов с организацией русских матросов. Кое-какие контакты уже осуществлены через человека в Софии, дальнейшие контакты возможны через Амстердам.

4. Поддержка деятельности еврейской социалистической организации «Лига» (не сионисты)…

11. Технические приготовления к восстанию в России:

а) составление точных карт русских железных дорог с указанием наиболее важных мостов, подлежащих уничтожению в целях нарушения сообщения, с обозначением главных административных зданий, депо и мастерских, которым нужно уделить особое внимание;

б) точные цифры о количестве необходимой взрывчатки. Следует помнить о нехватке материалов и трудных условиях, в которых будут осуществляться эти акции;

в) четкие и простые инструкции к пользованию взрывчаткой при взрыве мостов, больших зданий и т. п.;

г) простые формулы для изготовления взрывчатки;

д) разработка плана сопротивления вооруженным силам восставшим населением Петрограда, с уделением особого внимания рабочим кварталам, защите домов и улиц, сооружению баррикад и защите от кавалерии и пехоты.

Еврейская социалистическая «Лига» в России – революционная организация, поддерживаемая рабочими, которая сыграла важную роль даже в 1904 году. Она не имеет ничего общего с сионистами, от которых нечего ожидать:

1) потому что их партийная структура очень слаба,

2) потому что русские патриотические тенденции сильно проявились в ее рядах с начала войны,

3) потому что после балканской войны ядро их вождей активно пыталось сговориться с английскими и русскими дипломатическими кругами – что, однако, не мешало им пытаться воздействовать также и на германское правительство.

4) потому что они неспособны ни на какие политические акции».

* * *

Кто-то называл этот план бредовым, кто считал его руководством к действию. Так или иначе, для Парвуса задачей номер один было получить деньги под этот план. И он своего добился, хотя, возможно, и не в том объеме, в котором планировал. Свидетельством этого может быть следующий документ:

«СТАТС-СЕКРЕТАРЬ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ —

МИНИСТРУ ФИНАНСОВ ГЕРМАНИИ

Берлин, 6 июня 1915 г.

На революционную пропаганду в России требуется 5 млн

марок. Так как мы не можем покрыть эту сумму из фондов, находящихся в нашем распоряжении, я просил бы Ваше превосходительство предоставить ее мне по статье VI раздела II бюджета на непредвиденные расходы. Я был бы чрезвычайно благодарен Вашему превосходительству, если бы Вы сообщили мне о предпринятых Вами действиях.

Ягов».

Через неделю просьба фон Ягова была удовлетворена. Означало ли это, что план Парвуса был принят к исполнению? Да, но при этом насколько далеко германское правительство намеревалось зайти в его реализации – это остается одной из загадок «дела о немецком золоте». Некоторые историки, в частности З. Земан и В. Шарлау, полагают, что кайзеровская Германия «не собиралась играть с огнем» и речь шла не более чем о давлении на Николая II с целью подписания сепаратного мира.

Деньги деньгами, но чтобы воплотить в жизнь свой план, Парвусу необходимо было реализовать еще одну задекларированную идею – привлечь на свою сторону большевиков и другие социал-демократические силы, на которые он и делал основную ставку. А вот с этим у Александра Лазаревича были серьезные проблемы. Ореол «блестящего марксиста-публициста» давно улетучился, теперь революционеры, причем как российские, так и немецкие, видели в нем человека с подмоченной репутацией (дела о «На дне» и прочие грехи ему не забыли) и сомнительными связями. Еще в феврале 1915 года Троцкий опубликовал в газете «Наше слово» статью под заголовком «Некролог живому другу». «Парвуса больше нет. Теперь политический Фальстаф бродит по Балканам и порочит своего же покойного двойника», – писал Лев Давыдович о человеке, которого не так давно считал своим учителем. В одном из следующих номеров газета призвала всех социал-демократов воздержаться от любых контактов с Парвусом.

Однако контакты тем не менее были, и с далеко не последними людьми в социал-демократическом движении. В мае 1915 года в Берне Парвус встречался и с Лениным. О чем конкретно они говорили, точно не известно. Ильич об этой встрече нигде и никогда не упоминал (но то, что она состоялась, сомнений не вызывает), Парвус же в своих воспоминаниях говорил о ней весьма обтекаемо: «Я изложил ему мои взгляды на социал-революционные последствия войны и обратил его внимание на тот факт… что сейчас революция возможна только в России, где она может разразиться в результате победы Германии». Естественно, трудно судить и о том, были ли на этой встрече достигнуты какие-либо договоренности. Если верить Артуру Зифельду, одному из заграничных соратников Ленина, Ильич сразу же после «совещания» сказал о Парвусе, что считает его «агентом Шейдемана[3] и других немецких социалистов, ставших шовинистами, и что он не хочет иметь с ним ничего общего», а затем якобы указал Парвусу на дверь. Однако другие исследователи считают, что все это не более чем создание видимости: «архиосторожный Ильич» просто не хотел себя скомпрометировать контактами с Парвусом, которого в то время едва ли не все социал-демократические газеты Европы критиковали (и не без оснований) за связи с кайзеровским правительством.

По мнению многих историков, встреча Ленина и Парвуса в Берне была организована при непосредственном участии еще одной «революционно-примечательной» личности – Якова Ганецкого.

Яков Станиславович Фюрстенберг родился в 1879 году в Варшаве в немецкой, но уже давно полонизированной семье. В 1896-м вступил в ряды Социал-демократии Королевства Польского и Литвы (СДКПиЛ), через пять лет выехал в Германию, учился в Берлине, Гейдельберге, затем в Цюрихе. С 1902 года Ганецкий стал одним из ближайших соратников Феликса Дзержинского, который в то время был секретарем заграничного отделения СДКПиЛ. С 1903 года Ганецкий входит в число руководителей СДКПиЛ, а с 1907-го является членом ЦК РСДРП.

За свою деятельность Яков Ганецкий неоднократно арестовывался и столь же неоднократно совершал побеги. Организация побегов и освобождение арестованных товарищей по партии стали своеобразной специализацией Ганецкого, с его помощью получили свободу многие видные социал-демократы. На этой же почве Ганецкий сблизился и с Лениным. Когда в марте 1914 года последний был по подозрению в шпионаже арестован на польско-австрийской границе, именно Ганецкий, имевший тогда статус члена Краковского Союза помощи политзаключенным, объяснял полицейским чиновникам, что Ленин-де противник царской власти и «видный организатор стачек в России». И таки добился своего – Ленин был освобожден и переправлен в Швейцарию.

А в 1915 году Яков Ганецкий становится сотрудником работающего в Копенгагене Института по изучению причин и последствий мировой войны. Сей факт вновь заставляет нас обратить взоры на Александра Лазаревича Парвуса, поскольку Институт был создан на его деньги, а точнее на деньги, выделенные германским правительством.

Для Парвуса идея создания подобного института была очевидна. У социал-демократов он получил фактически от ворот поворот, а деньги меж тем надо было как-то отрабатывать. Каковы были истинные мотивы создания Института и чем на самом деле занимались его сотрудники – и поныне остается загадкой. Некоторые биографы Парвуса, в частности З. Земан и В. Шарлау, считают, что «институт занимался тем, чем и должен был заниматься, – исследовательской работой». Может быть и так, но очевидно, что Парвус активно приглашал на работу многих социал-демократов, прежде всего русских. Соглашались далеко не все, но некоторые все же перебирались в Копенгаген. По некоторым данным, Парвус даже заручился согласием самого Николая Бухарина, и только категорический запрет Ленина остановил того от переезда в столицу Дании.

Каковы были мотивы подобного запрета? Может быть, Ленин действительно хотел оградить своих соратников от контактов с Парвусом и его организаторами? Если да, то тогда почему под крылом у Парвуса оказался Ганецкий (причем некоторые историки утверждают, что едва ли не по личной рекомендации Ленина, доверенным лицом которого он тогда был) и не последний человек в социал-демократическом движении Моисей Урицкий (после революции – первый председатель Петроградской ЧК)?

В сентябре 1915 года Парвус начал издавать в Германии журнал «Die Glocke» («Колокол»). Основной тезис статей, в нем печатавшихся, – германский генеральный штаб является главным защитником интересов пролетариата в России. Через пару месяцев последовала реакция Ленина. В статье «У последней черты» он писал: «В шести номерах его журнальчика нет ни единой честной мысли, ни одного серьезного довода, ни одной искренней статьи. Сплошная клоака немецкого шовинизма, прикрытая разухабисто намалеванной вывеской: во имя будто бы интересов русской революции!»

На первый взгляд, подобная реакция однозначно свидетельствует об отношении Ленина к Парвусу. Но был ли «вождь революции» до конца откровенен? Многие исследователи считают, что нет. З. Земан и В. Шарлау, например, рассматривают эту ситуацию в следующем контексте: «Статья Ленина против «Die Glocke» была использована большевистскими публицистами как доказательство, что между их партией и Парвусом не было никакой связи. Но Ленин в своей статье воздержался от того, чтобы назвать Парвуса агентом германского правительства. Ленин ни одним словом не обмолвился об их встрече в мае 1915 года. Ленин считал политически целесообразным открыто отмежеваться от Парвуса, не порвав, однако, с ним окончательно. Молчаливое соглашение насчет роли Ганецкого, как помощника Парвуса и одновременно конфиденциального агента Ленина, ни в коем случае не могло быть расторгнуто из-за критики Лениным журнала “Die Glocke”».

* * *

Согласно Парвусу, день «Х», на который он «назначил» новую русскую революцию, был 22 января 1916 года. Однако с приближением этой даты становилось ясно, что революции не будет. По крайней мере пока. 23 января 1916 года немецкий посланник в Копенгагене Брокдорф-Ранцау доносит рейхсканцлеру: «Гельфанд настаивал приступить к действиям 22 января. Однако его агенты решительно отсоветовали, говоря, что немедленные действия были бы преждевременны». Что это за агенты и были ли они вообще – историкам неизвестно. В это время в Петрограде и других городах прошли забастовки рабочих, но к революции они не привели.

Меж тем, даже несмотря на то что обещанная революция не состоялась, Александр Парвус продолжал свою бурную деятельность. Относительная неудача с Институтом по изучению причин и последствий мировой войны подвигла его на создание более действенных, на его взгляд, инструментов борьбы как за революцию, так и за денежные знаки. В Копенгагене и Стокгольме Парвус создал несколько коммерческих организаций, среди которых особо выделялась фирма «Фабиан Клингсланд». Официальный род деятельности – экспортно-импортные операции. Но, скажем так, пикантность ситуации заключалась в том, что Парвус обеспечивал поставки из Германии – одной воющей страны, в Россию – другую воющую страну, противницу первой, дефицитнейшего медицинского оборудования и препаратов.

По идее, обычному бизнесмену, даже крупному, государство не позволило бы поставлять своему противнику в войне товары стратегического назначения. Но то, что не позволено быку, было позволено Парвусу. Интересные воспоминания о его торговых операциях оставил австро-венгерский дипломат Гребинг, работавший в то время в Стокгольме: «Несомненно, что Парвус и Фюрстенберг-Ганецкий могли и действительно вели, с помощью Германии, экспортную торговлю через Скандинавию с Россией. Этот экспорт германских товаров в Россию шел регулярно и в значительных количествах через фирму Парвуса – Ганецкого следующим образом: Парвус получал из Германии некоторые товары, такие как хирургические инструменты, медикаменты и химические продукты, в которых Россия очень нуждалась, а потом Ганецкий, как русский агент, отправлял их в Россию. Но за эти товары они Германии ничего не платили, все вырученные ими деньги от продажи германских товаров, с первого же дня революции в России, были использованы, главным образом, для финансирования ленинской пропаганды в России».

Не менее интересен и другой аспект деятельности «Фабиан Клингсланд» – люди, поставленные Парвусом руководить фирмой. Управляющим компанией стал (так и хочется воскликнуть вслед за героем великой комедии Грибоедова: «Ба! Знакомые все лица!») не кто иной, как Яков Ганецкий, как мы уже неоднократно упоминали – один из ближайших соратников Ленина в дореволюционный период. Представительницей фирмы в Петрограде была Евгения Суменсон – двоюродная сестра Ганецкого, а юридическими делами заведовал Мечислав Козловский – еще один видный большевик польского происхождения, выходец из окружения Феликса Дзержинского, хорошо знакомый и Ленину.

Согласно версии журналиста Дмитрия Корнейчука, изложенной им в статье «Генеральный план “купца революции”», схема работы «Фабиан Клингсланд» выглядела примерно следующим образом:

«1) Деньги из немецкого казначейства переводились на счета фирм Парвуса в «Ниа Банкен» (Стокгольм) и «Ревизионсбанк» (Копенгаген).

2) Часть финансовых средств использовалась на печать нелегальной антиправительственной литературы, заполонившей Российскую империю, и торговые операции, пополняющие счета лично Парвуса. Оставшиеся финансы шли на закупку немецких медикаментов по льготным ценам.

3) Примерно 1/3 от вырученного от продажи дохода переводилась в банки Скандинавии. Основные же деньги «оседали» на российских счетах Ганецкого («Московский коммерческий» и «Частный коммерческий» банки) и Суменсон («Сибирский», «Азов-Дон»)».

В 1917 году деятельность Парвуса, Ганецкого, Козловского и Суменсон стала поводом для двух очень громких разбирательств. В середине июля (по новому стилю) Александр Парвус был в Берлине, где заверял немецких дипломатов в скорейшей победе большевиков. Последние в это время действительно подняли восстание в Петрограде («июльский кризис власти», или «июльский мятеж»), но оно было подавлено. После этого в адрес большевиков раздались первые обвинения в измене и сотрудничестве с немцами.

18 (5) июля в газете «Живое слово» появилась статья под заголовком «Ленин, Ганецкий и К° – шпионы!», авторами которой были бывший лидер фракции большевиков во 2-й Государственной думе Алексинский и просидевший более 20 лет в Шлиссельбургской крепости народоволец Панкратов. Уже через несколько дней появились и данные расследования, проведенного министерством юстиции Временного правительства. В них, среди прочего, говорилось следующее: «Расследование установило, что Яков Ганецкий-Фюрстенберг, проживая в Копенгагене во время войны, имел тесные финансовые связи с Парвусом, агентом германского правительства. Деятельность Парвуса, как агента германского и австрийского правительств, была направлена на поражение России в войне и отделение Украины…

Из многочисленных телеграмм, имеющихся в руках представителей юстиции, установлено, что между госпожой Суменсон, Ульяновым-Лениным, Александрой Коллонтай и Козловским, проживающим в Петрограде, с одной стороны, и Ганецким и Парвусом – с другой, шла постоянная большая переписка. Хотя в этой переписке говорилось о чисто коммерческих делах, об отправке разного рода товаров и о денежных операциях, но она дает достаточно оснований, чтобы сделать заключение, что это было просто прикрытие для сношений шпионского характера».

Не стоит думать, что эти сведения появились буквально за два дня. Расследование дела о государственной измене большевиков было начато еще в апреле 1917-го, когда контрразведка Петроградского военного округа перехватила несколько писем, адресованных Парвусу. Письма якобы содержали фразы типа «мы надеемся скоро достигнуть цели, но необходимы материалы», «работа продвигается очень успешно», «присылайте побольше материалов», «будьте архиосторожны в сношениях». Была проведена графологическая экспертиза, установившая, что большинство писем были написаны рукой Ленина.

В июне контрразведка получила новые данные, на этот раз это были телеграммы, перехваченные союзными разведками. Эта была уже упомянутая переписка (по большей части, телеграммы) между Лениным, Зиновьевым, Ганецким, Козловским, Суменсон и Коллонтай. По предположению контрразведки, денежные суммы они зашифровывали словами «телеграммы», «карандаши» и др. Например, в одном из своих посланий Ганецкий писал: «…пусть Володя телеграфирует, прислать ли и в каком размере телеграммы для “Правды”» – это истолковывалось как запрос о финансировании главного печатного органа большевиков. Самыми «доказательными» следствие полагало телеграммы Евгении Суменсон Ганецкому: «Финансы весьма затруднительны, абсолютно нельзя дать крайнем случае 500 как прошлый раз. Карандашах громадные убытки, оригинал безнадежен, пусть Нюабанкен (вариант названия «Ниа Банкен». – Авт.) телеграфирует относительно новых 100 тысяч» и «Номер 90 внесла Русско-азиатский банк 100 тысяч».

На основании этих и других улик 1 июля 1917 года начальник контрразведки Петроградского военного округа подполковник Б. В. Никитин выписал ордер на арест 28 человек – верхушки партии большевиков во главе с Лениным. Но, как предполагается, удар был нанесен преждевременно. Министр юстиции Переверзев, давший по политическим мотивам добро на публикацию материалов, обвиняющих большевиков, фактически сорвал приезд в Россию и арест главного фигуранта этого дела Ганецкого – Суменсон успела его предупредить телеграммой: «Поездка теперь невозможна, послала письмо нарочным, когда смогу приглашу вас приехать, напишите, не откажите платить моему тестю двести рублей». Сама она, как и Козловский, была арестована, Ленин и Зиновьев сумели скрыться.

Парвус, не имевший возможности приехать в Россию, после июльских событий выпустил в Берлине брошюру под названием «Мой ответ Керенскому и компании», где, среди прочего, писал: «Я всегда всеми имеющимися в моем распоряжении средствами поддерживал и буду поддерживать российское социалистическое движение. Скажите вы, безумцы, почему вас беспокоит, давал ли я деньги Ленину? Ни Ленин, ни другие большевики, чьи имена вы называете, никогда не просили и не получали от меня никаких денег ни в виде займа, ни в подарок…»

Всего по делу большевиков следствие собрало 21 том материалов. Казалось бы, более чем достаточно, но уже в августе дело фактически стало разваливаться. Во Временном правительстве усилилось левое крыло, министром юстиции вместо Переверзева стал бывший адвокат Троцкого Зарудный, гораздо более мягко относившийся к большевикам. А сменивший его Малянтович, который, как помнит читатель, уже упоминался нами в связи с делом Николая Шмита, вообще заявил, что большевики неподсудны, поскольку действовали по политическим, а не уголовным мотивам. Многие из арестованных по этому делу были освобождены, в том числе и Суменсон. Убедительных улик против нее найдено не было, содержание телеграмм и движение денег она объясняла чисто коммерческими мотивами: согласно показаниям Суменсон, крупные суммы поступали ей от перекупщиков и снимались ею для перечисления в Стокгольм.

Вообще надо заметить, что, несмотря на громогласность обвинений следствия в адрес большевиков, доказательная база по этому делу была отнюдь не безупречна, а во многом просто малоубедительна. Косвенных улик сговора большевиков с немцами действительно было много, но прямых – практически не было. Так что если бы дело и дошло до суда, не факт, что оно было бы выиграно следствием. Но суд не состоялся, поскольку был назначен на начало ноября (по новому стилю) 1917 года…

Интересно, что после победы большевиков разбирательства по поводу коммерческой деятельности фирмы «Фабиан Клингсланд» не прекратились. Уже в конце 1917 года ЦК РСДРП(б) провел внутреннее расследование «по обвинению товарищей Ганецкого и Козловского в контрабанде и спекуляции».

Еще в июле 1917-го, отвечая на обвинения в связях с немцами, Ленин писал: «Прокурор играет на том, что Парвус связан с Ганецким, а Ганецкий связан с Лениным. Но это прямо мошеннический прием, ибо все знают, что у Ганецкого были денежные дела с Парвусом, а у нас с Ганецким никаких. Ганецкий, как торговец, служил у Парвуса, ибо они торговали вместе, и целый ряд русских эмигрантов, назвавших себя в печати, служил в предприятиях и учреждениях Парвуса». Очевидно, что Ильич отрицает свои финансовые связи с Парвусом, но признает наличие таковых у Ганецкого. Парвуса, как мы уже знаем, после 1915 года Ленин неизменно обвинял во всяческих нечистоплотных делах. По идее, примерно так же должно относиться и к человеку, который не один год работал на Парвуса. Собственно, так и поступило ЦК, отказавшись утвердить Ганецкого дипломатическим представителем в Швеции. Более того, по некоторым данным, речь шла (и даже дошла) до исключения Ганецкого из партии, такая же судьба ждала и Мечислава Козловского. Но тут в дело вмешался Ленин – в письме в ЦК он назвал все обвинения в его адрес «безответственной болтовней и необоснованными сплетнями». После этого и Ганецкий, и Козловский занимали ряд ответственных постов: первый возглавлял Народный банк РСФСР, был членом правления Центросоюза и членом коллегий Наркомфина, Внешторга и Наркомата иностранных дел СССР, входил в Президиум ВСНХ СССР, а перед арестом и расстрелом в 1937 году возглавлял Музей революции; второй одно время даже был руководителем Малого Совнаркома РСФСР.

* * *

Активная и весьма успешная до поры до времени финансовая деятельность Парвуса заставила некоторых историков задуматься над вопросом: а не играл ли он непосредственно перед Февральской революцией свою собственную партию? На такую мысль наталкивают прежде всего два момента. Первый – финансовый. К 1917 году только на счетах Ганецкого и Суменсон лежало более 2 млн рублей. Ясно, что на счетах самого Парвуса денег было еще больше. А последний «транш» от германского правительства составил 1 млн рублей. То есть Парвус был финансово самостоятелен для того, чтобы самому «революционизировать» Россию. И второй момент – после провала планов устроить революцию в январе 1916 года германский генштаб очевидно охладел к Парвусу и его «революционному потенциалу». Г. М. Катков, известный историк-эмигрант, отмечал, «что документы германского Министерства иностранных дел за период с февраля 1916 по февраль 1917 года не содержат указаний на какие бы то ни было действия, предпринятые Гельфандом, или на какие-либо суммы, переданные ему на нужды революции». Отсутствие документов Катков объяснял тем, что «в середине 1916 года Гельфанд не нуждался в субсидиях министерства, а значит, мог и не отчитываться в своих действиях, не подвергаться мелким придиркам и держать при себе те сведения, которые благоразумно было утаить от немцев… Несмотря на отсутствие каких бы то ни было доказательств в архивах германского Министерства иностранных дел, упорный характер забастовочного движения в России в 1916-м и в начале 1917 года наводит на мысль, что оно руководилось и поддерживалось Гельфандом и его агентами».

В принципе, аргументация выглядит достойно, но, как обычно бывает, на любые, казалось бы, убедительные доводы «за» находятся не менее убедительные доводы «против». Есть они и у тех, кто считает, что Парвус в ходе всего развития революционного процесса в России был надежно привязан к немецкому генеральному штабу и никогда не отклонялся от его не менее генеральной линии. Даже если предположить, что для своих финансовых операций Парвус брал деньги не у немецкого казначейства (а это, учитывая масштабы операций, на самом деле предположить довольно трудно), а из своих личных средств, то все равно остается вопрос – как его допустили к торговле медицинским оборудованием и медикаментами, да еще с противником в войне. Очевидно, что без санкции высшего руководства Германии это было бы невозможно. Второе – без сомнения, Парвус находился под плотнейшим колпаком немецкой контрразведки и если бы он позволил себе некие «вольности», то его тотчас бы этим колпаком и накрыли. И третье – Февраль 1917 года и события, за ним последовавшие, показали, что интересы Александра Парвуса и генерального штаба по-прежнему совпадают.

* * *

Внимательный и хорошо знающий историю читатель наверняка заметил, что мы пропустили один важный момент событий между двумя революциями 1917 года – так называемый эпизод с «пломбированным вагоном». Что ж, пришло время наверстать упущенное.

«Ленин был перевезен в Россию, как чумная палочка», – так в свое время сказал об этом Уинстон Черчилль. Сравнение действительно яркое, хотя отношение к нему может быть, в зависимости от исторических и политических предпочтений, совершенно противоположным. Как, собственно, и к самому эпизоду.

Сторонники «немецкой руки в русской революции» считают поездку Ленина и других революционеров-эмигрантов в опломбированных вагонах через территорию Германии еще одним неоспоримым фактом, свидетельствующем о сотрудничестве большевиков и германского генерального штаба. Для тех же, кто такого сотрудничества не признает, «опломбированные вагоны» являются ничем не доказанной и тенденциозной попыткой обвинить большевиков во всех грехах.

Прежде чем попытаться определить, кто прав, напомним, о чем, собственно, идет речь.

«Разложение, внесенное в русскую армию революцией, мы естественно стремились усилить средствами пропаганды. В тылу кому-то, поддержавшему сношения с жившими в Швейцарии в ссылке русскими, пришла в голову мысль использовать некоторых из этих русских, чтобы еще скорее уничтожить дух русской армии и отравить ее ядом». Начальник штаба немецкого Восточного фронта Макс Гоффман, которому принадлежат эти строки, был не одинок в своих мыслях по поводу ситуации, которая сложилась в России после Февральской революции 1917 года. Естественно, что и революция в Российской империи, и возможность сыграть свою партию в сложившейся ситуации не могли не заинтересовать и наших старых знакомых: Александра Парвуса и германских дипломатов и военных. Практически заглохшие контакты и переписка между ними возобновились с новой силой.

21 марта 1917 года германский посланник в Дании Ульрих фон Брокдорф-Ранцау писал в родной МИД: «Д-р Гельфанд, с которым я обсуждал события в России, объяснил, что, по его мнению, конфликт имеет место главным образом между умеренными либералами и социалистическим крылом. Он не сомневается, что последнее победит. Однако победа социал-демократов в России означала бы мир. Лица, стоящие теперь у власти, очевидно, хотели бы продолжать войну. Лидеры этой политики – Милюков и Гучков. Они оба стараются оттянуть созыв Национального учредительного собрания, так как знают, что в тот момент, когда оно получит какое-то влияние, продолжение войны станет невозможным.

На мой вопрос, какова точка зрения армии, д-р Гельфанд ответил, что среди офицеров есть желание продолжать войну, особенно среди высшего командного состава, но рядовые хотят мира, и, что крайне важно, простые солдаты, без исключения, братаются с рабочими».

Но для того, чтобы «социалистическое крыло» в России победило, его необходимо было туда доставить – в то время большинство руководителей российской социал-демократии находились в эмиграции, в основном в Швейцарии. Как считают многие историки, идея доставки Ленина и других, по словам Брокдорфа-Ранцау, «экстремистов, действия которых приведут к тому, что месяца через три можно рассчитывать на то, что дезинтеграция достигнет стадии, когда мы сможем сломить Россию военной силой», прошла по следующей цепочке: Парвус – Брокдорф-Ранцау – МИД – канцлер Бетман-Гольвег – ставка кайзера. Когда одобрение плана получили на самом верху, посол в Швейцарии фон Ромберг был уполномочен войти в контакт с русскими эмигрантами-революционерами в Швейцарии и предложить проехать в Россию через Германию. Одновременно с этим в начале апреля 1917 года казначейство выделило 3 млн марок на продолжение пропаганды в России.

Параллельно с немецкими дипломатами Парвус с одобрения германского генштаба решил действовать по своим каналам. Он направил в Цюрих своего (а также и немецкой разведки) человека Георга Скларца, который должен был организовать поездку, но только двоих – Ленина и Зиновьева. 24 марта (по старому стилю) Зиновьев по указанию Ленина посылает Ганецкому телеграмму: «Письмо отправлено. Дядя (Ленин. – Авт.) хочет знать более подробно. Официальный проезд только нескольких лиц – неприемлемо». Однако Скларц выехал в Швейцарию до получения Ганецким телеграммы Зиновьева, к тому же он еще больше осложнил дело тем, что в ходе переговоров предложил покрыть все расходы по поездке двух большевистских лидеров. После этого Ленин отказался от дальнейших переговоров. 28 марта Ганецкий получил от него новую телеграмму: «Берлинское разрешение для меня неприемлемо. Или швейцарское правительство получит вагон до Копенгагена, или русское договорится об обмене всех эмигрантов на интернированных немцев». Через два дня, говоря о возможных контактах с Парвусом, Ленин пишет Ганецкому: «Пользоваться услугами людей, имеющих касательство к издателю «Колокола» (имеется в виду Парвус. – Авт.), я, конечно, не могу».

Собственно, тот факт, что Ленин отказался от сотрудничества с Парвусом, не вызывает ни у кого сомнения. Однако трактуется он по-разному. Для сторонников Ленина (как тогда, в 1917-м, так и сейчас) это является еще одним неоспоримым фактом «кристальной честности» Ильича. Но есть и другое мнение – Ленин старался использовать любую возможность, чтобы подчеркнуть отсутствие каких-либо контактов с Парвусом и свое неприятие его. Но при этом он активно общался с людьми (с тем же Ганецким), входившими в ближайшее окружение Александра Лазаревича. Все это наводит некоторых историков на мысль, что упомянутые письма и телеграммы Ленина были не более чем игрой, рассчитанной на соответствующую обработку социал-демократического общественного мнения. Не исключается также, что Парвус был в курсе этой игры и даже сам ее и режиссировал.

В определенном смысле похожая ситуация сложилась и после ноября 1917 года. Мы уже упоминали о том, что Ганецкий, Козловский и другие люди из окружения Парвуса не просто получили важные посты при новой власти, – они находились под личной защитой Ленина. Однако самому Парвусу Ленин приехать в Россию не позволил, хотя тот и настоятельно просил об этом. Александр Лазаревич какое-то время пытался участвовать в процессах, проходивших в теперь уже советской России, но без особого успеха. «После Октября Парвус сделал было попытку сблизиться с нами, – писал в своих воспоминаниях Лев Троцкий, – он даже стал издавать для этой цели где-то в Скандинавии газетку на русском языке, кажется, под заглавием «Извне»… Помню, как весело мы смеялись по поводу неуклюжей попытки «бывшего» человека взять русскую революцию под свою высокую руку. «Надо поручить «Правде» его отхлестать…» – такими примерно словами откликнулся Ленин на парвусовскую попытку». В итоге Парвус хоть и продолжал издавать несколько изданий социал-демократического толка, но, по выражению Карла Радека, «политически он совершенно опустился». Умер Александр Парвус в том же 1924 году, что и Ленин.

* * *

Но вернемся к событиям марта-апреля 1917 года. На следующий день после окончательного отказа от услуг Парвуса Ленин связался со швейцарским социал-демократом Робертом Гриммом, выступавшим в качестве посредника в переговорах между русскими эмигрантами и немецким МИДом, и сообщил о «безоговорочном принятии» предложения фон Ромберга о проезде через территорию Германии. Вскоре роль посредника перешла к другому швейцарскому социал-демократу, личному другу Ленина Фридриху (Фрицу) Платтену.

Из Швейцарии Ленин сотоварищи сначала должны были попасть в Стокгольм. Германский генштаб в случае отказа Швеции готов был пропустить большевиков прямо через фронт, однако шведский МИД дал свое согласие. 4 апреля Платтеном и немецкими дипломатами были согласованы условия проезда.

«УСЛОВИЯ ПРОЕЗДА РУССКИХ ЭМИГРАНТОВ ЧЕРЕЗ ГЕРМАНИЮ

1. Я, Фриц Платтен, сопровождаю за полной своей ответственностью и на свой риск вагон с политическими эмигрантами и беженцами, возвращающимися через Германию в Россию.

2. Сношения с германскими властями и чиновниками ведутся исключительно и только Платтеном. Без его разрешения никто не вправе входить в вагон.

3. За вагоном признается право экстерриториальности. Ни при въезде в Германию, ни при выезде из нее никакого контроля паспортов или пассажиров не должно производиться.

4. Пассажиры будут приняты в вагон независимо от их взглядов и отношений к вопросу о войне или мире.

5. Платтен берет на себя снабжение пассажиров железнодорожными билетами по ценам нормального тарифа.

6. По возможности, проезд должен быть совершен без перерыва. Никто не должен ни по собственному желанию, ни по приказу покидать вагона. Никаких задержек в пути не должно быть без технической к тому необходимости.

7. Разрешение на проезд дается на основе обмена на германских или австрийских военнопленных или интернированных в России.

8. Посредник и пассажиры принимают на себя обязательство персонально и в частном порядке добиваться у рабочего класса выполнения пункта 7-го.

9. Наивозможно скорое совершение переезда от Швейцарской границы к Шведской, насколько это технически выполнимо.

Берн – Цюрих. 4 апреля (22 марта. Н.М.) 1917 г.

(Подписал) Фриц Платтен

Секретарь Швейцарской Социалистической Партии».

Насколько равноправными в данной ситуации были отношения между русскими революционерами-эмигрантами и немецким правительством, и является ли вообще поездка в «опломбированном» (или же «экстерриториальном») вагоне доказательством сотрудничества большевиков с Германией? На этот счет мнения сторонников и противников версии «немецкого золота для большевиков», естественно, противоположны друг другу. Профессор С. Г. Пушкарев считает, что о каком-либо равноправии не могло быть и речи и в качестве аргументации приводит седьмой пункт «Условий проезда»: «…поскольку ленинцы в то время в правительство не входили и в советах большинства не составляли, никакого обмена австро-германских интернированных в России они производить не могли бы: совершенно очевидно, что пункт этот не только не имел никакой обязательной силы для договаривающихся сторон, но и вообще не имел никакого реального смысла (и был включен только “для обмана невинных простаков”)».

Наиболее значимые аргументы другой стороны – это уже упоминавшийся категорический отказ Ленина от любого сотрудничества с Парвусом, а также тот факт, что революционеры-эмигранты пытались действовать открыто и легально, через Комитет по возвращению русских эмигрантов на родину (и это действительно так). Кроме того, «опломбированных вагонов» было несколько, германским коридором для возвращения в Россию воспользовались не только большевики, но и меньшевики и эсеры. Да и вообще в то время шпиономания в России достигла таких размеров, что в пособничестве немцам обвиняли не то что большевиков, но даже членов императорской фамилии.

* * *

Сама поездка Ленина и еще тридцати эмигрантов прошла без каких-либо эксцессов. Днем 9 апреля они выехали из Цюриха на пограничную станцию Готтмадинген, где пересели в вагон с опломбированными дверями, который сопровождали два офицера германского генштаба – капитан фон Планец и лейтенант фон Буринг. Вагон без остановок проследовал до станции Засниц, где пассажиры пересели на пароход «Королева Виктория». На нем они добрались до Мальмё, а 13 апреля Ленин и его попутчики прибыли в Стокгольм.

Гораздо более интересными, чем сама поездка, были последовавшие за ней события. В Мальмё Ленина встретил не кто иной, как Яков Ганецкий, в сопровождении которого Ильич и приехал в шведскую столицу. Нетрудно догадаться, что если где-то есть Ганецкий, то значит, где-то рядом должен быть Парвус. Так было и в этот раз. Парвус хотел встретиться с Лениным, однако тот ответил категорическим отказом, потребовав засвидетельствовать это трех лиц, в том числе и Карла Радека, прибывшего в Стокгольм вместе с Лениным.

Однако именно с Радеком Парвус провел в переговорах большую часть дня 13 апреля, и вряд ли у кого-то могут возникнуть сомнения, что Радек участвовал в них без санкции Ленина. «Мы никогда не узнаем точно, что эти два человека говорили друг другу, – пишет об этой встрече Давид Шуб. – Мало вероятно, чтобы они потратили много времени, обсуждая марксистские теории. Парвус в состоянии был обещать большевикам большую финансовую поддержку в будущей борьбе их за завоевание власти в России. А Радек был уполномочен Лениным принять это предложение. События последующих месяцев в России дают достаточно доказательств, что именно эта договоренность произошла в Стокгольме 13 апреля 1917 года».

Мы не будем столь категоричны в выводах, но факт действительно примечательный – Ленин снова демонстративно игнорирует Парвуса, однако активно контактирует с ним через других лиц. 16 апреля Парвус приехал в Копенгаген, тотчас отправился к Брокдорфу-Ранцау и подробно рассказал ему о своих переговорах с Радеком. В свою очередь, посол телеграфировал в Берлин: «Доктор Гельфанд сегодня вернулся из Стокгольма, где он вел переговоры с русскими эмигрантами из Швейцарии. Его вызвали в Берлин телеграммой от исполнительного комитета социал-демократической партии. Он приедет завтра и пробудет несколько дней».

Главной целью приезда Парвуса в Берлин была аудиенция у главы германского МИДа Артура Циммермана. Через несколько дней Александр Лазаревич был уведомлен, что министр ждет его. Аудиенция была строго секретной, свидетелей не было, протокол не велся. З. Земан и В. Шарлау на основе имевшихся у них скупых сведений пишут об этой встрече: «Нет никакого сомнения, что Парвус доказывал Циммерману необходимость поддержки Германией большевистской партии. Большевикам нужны были деньги для расширения своей пропаганды мира в русском тылу, а также среди солдат на фронте, которая уже велась в течение многих месяцев. Эта пропаганда должна теперь значительно усилиться и быть связанной с политикой большевиков. Опасность, что германское военное наступление на восточном фронте поведет к объединению всех патриотических элементов в России и парализует пропаганду мира – все еще существует. От этого больше всех пострадают большевики. Парвус вновь настаивал, чтобы никакого наступления на русском фронте не было в течение нескольких месяцев. Еще раньше министерство иностранных дел просило государственное казначейство о новой ассигновке пяти миллионов марок для политических целей в России, и 3 апреля просьба эта была удовлетворена».

Тем временем, пока Александр Парвус делал свои дела в Германии, 16 апреля Ленин прибыл в Петроград. По воспоминаниям современников, он опасался ареста, однако был встречен цветами и оркестром. Сразу же после приезда Ленин выступил со своими «Апрельскими тезисами». В постреволюционном обществе, в том числе и среди большевиков, превалировали идеи признания демократического характера Февральской революции, поддержки Временного правительства и «обороны революционного отечества от германского империализма». Но Ленин выдвинул совершенно противоположные идеи – антивоенной борьбы и пропаганды, перерастания буржуазной революции в пролетарскую, отказа в поддержке Временного правительства, передачи власти Советам и осуществления социалистической программы-максимум (отмена полиции, армии, чиновничества, национализация банков и земли, в перспективе – построение «государства-коммуны»).

И уже на следующий день представитель Министерства иностранных дел в ставке кайзера Штайнвахс телеграфировал из Стокгольма в Берлин: «Приезд Ленина в Россию успешен. Он работает совершенно так, как мы этого хотели». А 30 апреля фон Ромберг, который, как мы уже говорили, был направлен МИДом Германии для переговоров с русскими революционерами-эмигрантами, сообщал канцлеру Бетман-Гольвегу: «Сегодня меня посетил Платтен, который сопровождал русского революционера Ленина и его последователей в их поездке через Германию, чтобы от их имени поблагодарить меня за услуги, оказанные им… Ленину… по словам Платтена, его сторонники устроили блестящую встречу. Можно сказать, что он имеет за собой три четверти петроградских рабочих. Труднее обстоит дело с пропагандой среди солдат, у которых еще сильно распространено мнение, что мы собираемся атаковать русскую армию. Как пойдет дальше развитие революции, пока еще не ясно. Возможно, что достаточно будет заменить отдельных членов Временного правительства как Милюкова и Гучкова социалистами. Во всяком случае, абсолютно необходимо притоком из-за границы увеличить число безусловных друзей мира… Из замечаний Платтена стало ясным, что у эмигрантов нет достаточных средств для ведения своей пропаганды, в то время как средства их врагов безграничны. Фонды, которые были собраны для них, попали главным образом в руки социал-патриотов. Я постараюсь при помощи агента расследовать деликатный вопрос, возможно ли будет предоставить им эти средства так, чтобы их не смутить».

* * *

О том, что было дальше, читатель отчасти уже знает – политика Ленина, скажем так, не понравилась Временному правительству, и оно обвинило его в пособничестве немцам. А далее была, собственно, Октябрьская революция и приход большевиков к власти. То есть часть плана «Парвуса – германского генштаба» (если, конечно, отталкиваться от стопроцентной уверенности, что таковой имел место) была реализована – большевики пришли к власти.

8 ноября 1917 года Второй Всероссийский съезд Советов принял Декрет о мире, в котором предложил всем воюющим государствам немедленно заключить перемирие и начать мирные переговоры. В ночь на 21 ноября Совнарком направил радиотелеграмму исполняющему обязанности верховного главнокомандующего русской армии генералу Н. Н. Духонину с приказом немедленно предложить перемирие всем воюющим странам. В тот же день за отказ выполнить это распоряжение Духонин был смещен с должности. Наркомат иностранных дел обратился с нотой ко всем послам союзных держав, предлагая объявить перемирие и начать мирные переговоры.

22 ноября Ленин направил телеграмму во все фронтовые части: «Пусть полки, стоящие на позициях, выбирают тотчас уполномоченных для формального вступления в переговоры о перемирии с неприятелем». В тот же день дипломатические представители союзных стран на совещании в Петрограде решили игнорировать ноту советского правительства. На следующий день главы военных миссий союзных стран при штабе верховного главнокомандующего вручили генералу Духонину коллективную ноту, в которой выразили протест против нарушения договора от 5 сентября 1914 года, запрещавшего союзникам заключение сепаратного мира или перемирия. Духонин разослал текст ноты всем командующим фронтами.

27 ноября Германия сообщила о согласии начать мирные переговоры с советским правительством. В тот же день Ленин от имени Совнаркома обратился с нотой к правительствам Франции, Великобритании, Италии, США, Бельгии, Сербии, Румынии, Японии и Китая, предлагая им присоединиться к мирным переговорам: «1 декабря мы приступаем к мирным переговорам. Если союзные народы не пришлют своих представителей, мы будем вести с немцами переговоры одни». Ответа на это предложение не было.

Так начинался еще один пункт исполнения плана «Парвуса – генштаба» – подписание Россией сепаратного мира. Рамки нашего очерка, к сожалению, не позволяют подробно остановиться на интереснейшей и во многом загадочной теме подписания Брестского мира. Для того чтобы подписать этот мирный договор, Ленину прежде всего пришлось преодолеть сопротивление своей партии, причем не каких-нибудь рядовых членов, а самого что ни на есть высшего руководства. И там были такие перипетии…

Собственно переговоры предваряло заключение перемирия между Россией и странами Четвертного союза. Соглашение, оформленное в Брест-Литовске 4 декабря 1917 года, предусматривало, что войска остаются на своих позициях, кроме того, прекращалась переброска новых частей на фронт.

На переговорах о заключении мирного договора, начавшихся 22 декабря, советская делегация пыталась отстоять принципы «мира без аннексий и контрибуций». Однако это совсем не устраивало немцев, причем с каждым этапом переговоров их требования ужесточались. Лев Троцкий пытался разрешить проблему своей знаменитой формулой «ни мира, ни войны». «Отказываясь от подписания аннексионистского договора, Россия со своей стороны объявляет состояние войны прекращенным. Российским войскам одновременно отдается приказ о полной демобилизации по всему фронту», – заявил он немецким генералам. Но и это не сработало. В ультимативной форме немецкая сторона выдвинула жесткие условия, дав 48 часов срока для их выполнения. Одновременно 18 февраля 1918 года австро-германские войска начали наступление по всему фронту. Им, по сути, никто не оказывал сопротивления, разве что весенняя российская распутица. 23 февраля они заняли Псков, 3 марта – Нарву. Под угрозой был Петроград.

В этих условиях советское руководство было вынуждено согласиться с условиями немцев. Согласно условиям подписанного 3 марта 1918 года в Брест-Литовске представителями советской России, с одной стороны, и держав Четвертного союза (Германии, Австро-Венгрии, Турции и Болгарии) – с другой, от России отторгались привислинские губернии, Украина, губернии с преобладающим белорусским населением, Эстляндская, Курляндская и Лифляндская губернии, Великое Княжество Финляндское, Карсская область и Батумская область на Кавказе. Это означало, что страна потеряла территорию, на которой проживало 50 млн человек, добывалось свыше 70 % железной руды и около 9 % угля. Но и это еще не все: Советская Россия обязывалась выплатить 6 миллиардов марок репараций плюс уплата убытков, понесенных Германией в ходе русской революции, – 500 млн золотых рублей.

* * *

Пришло время подводить итоги. То, что большевики в той или иной степени сотрудничали с немцами и брали у них деньги на революцию, сомнений не вызывает. Однако зададимся вопросом: что это доказывает? Является ли это свидетельством некоего предательства большевиками интересов своей родины? Да, безусловно… но только если руководствоваться ура-патриотическими и сентиментальными настроениями. Однако большая политика, борьба за власть в огромной стране не подразумевают сантиментов, здесь работает принцип «враг моего врага – мой друг». Взглянем теперь на то, что делали Ленин и компания с этой точки зрения. Боролись ли они со своей страной или же с режимом, ею управлявшим? Наверное, все же второе, если, конечно, не брать в расчет маловразумительные теории, утверждающие, что большевики были некой «темной силой», призванной не менее «темными силами», чтобы разрушить Россию. Режим, существовавший в Российской империи до 1917 года, был невероятно далек от идеалов демократии (точно так же, как от них был далек впоследствии и режим большевиков). Более того, большевики боролись против войны, уносившей миллионы жизней. Да, факт гибели миллионов волновал Ленина и его последователей в последнюю очередь, что они и доказали последующими тремя четвертями века своего правления, но, так или иначе, они выступали за прекращение огня. За это же выступало и германское правительство, притом, опять же, продиктовано это было отнюдь не гуманистическими идеалами. И получилось так, что интересы кайзеровской Германии и большевиков совпали.

Невозможно, на наш взгляд, однозначно оценить и то, что произошло после октября 1917 года. С точки зрения темы финансирования большевистской революции, наиболее важным является вопрос: чем, собственно, был Брестский мир? Расплатой по счетам? Очевидно – да, но в какой степени – это является загадкой, однозначно неразгаданной и до сих пор. «Некоторые ищут разрешения загадки в том, что первоначально большевики по чисто деловым соображениям воспользовались немецкими деньгами в интересах своей агитации и в настоящее время являются пленниками этого необдуманного шага», – сказал о Брестском мире уже упоминавшийся нами Эдуард Бернштейн, и он, по нашему мнению, очень близок к истине.

Безусловно, Брестский мир был поражением для страны под названием Россия, но «деловые соображения» для большевиков были в той ситуации гораздо важнее. Об этом говорит Юрий Фельштинский: «По иронии судьбы получалось, что для победы революции в России нужно было принести в жертву возможную революцию в Германии, а для успеха революции в Германии может быть пришлось бы пожертвовать советской властью в России. Именно эту альтернативу заключал в себе для советского правительства Брестский мир. Мирный договор с Германией давал германскому правительству известную передышку и улучшал общее положение страны. Наоборот, отказ советского правительства подписать мир ухудшал военное и общеполитическое положение Германии и увеличивал шансы германской революции».

И последнее. Кто кого использовал – немцы большевиков или же наоборот? На первый взгляд, этот вопрос может вызвать недоумение: верным является первый вариант. Это ясно и не подлежит сомнению… но только если рассматривать краткосрочную перспективу. Один факт – после подписания Брестского мира Советская империя просуществовала семьдесят с лишним лет, тогда как Германская – восемь месяцев. Так кто кого использовал – немцы Ленина или Ленин немцев? Ведь если «вождь мирового пролетариата» брал деньги у кайзеровского генштаба и МИДа на то, чтобы сначала сделать революцию у себя на родине, а затем финансировать революцию германскую, то это… Это хоть и циничная, но при этом гениальная комбинация. Впрочем, не будем вдаваться в область предположений. История финансирования революционной борьбы в России – тема, в которой по-прежнему больше загадок и вопросов, чем достоверных сведений и ответов…

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ

1. Земан З., Шарлау В. Парвус – купец революции. – Нью-Йорк, 1991.

2. Корнейчук Д. Гениальный план «купца революции» // «Зеркало недели». – 2007. – № 9, 8 – 16 марта.

3. Николаевский Б. И. Тайные страницы истории. – М.: Издательство гуманитарной литературы, 1995.

4. Соболев Г. Л. Русская революция и «немецкое золото». – Спб.: Нева, 2002.

5. Токарев М. Три смерти Николая Шмита // Москва и москвичи. – 2007. – № 12.

6. Тополянский В. В одной знакомой улице // Континент, 1998, № 98.

7. Фельштинский Ю. Г. Вожди в законе. – М.: Терра – Книжный клуб, 2008.

8. Шуб Давид. Политические деятели России (1850-х – 1920-х гг.). Глава шестая: «Парвус, Ленин и Вильгельм II».

ВОЖДИ ПОД ПРИЦЕЛОМ: ЗАГАДКИ ПОКУШЕНИЙ НА СОВЕТСКИХ ЛИДЕРОВ

В начале ХХ века некий русский эмигрант оказался в Париже. Здесь он вел вполне обычную жизнь – ходил в кофейни, театры и кабаре, переписывался с друзьями и знакомыми, иногда вполне по-эмигрантски скучал по родине. А еще он любил ездить по окрестностям на велосипедах. Однажды, в 1910-м, такая поездка закончилась происшествием, о чем эмигрант и писал своей сестре: «Ехал я из Жювизи, и автомобиль раздавил мой велосипед (я успел соскочить). Публика помогла мне записать номер, дала свидетелей. Я узнал владельца автомобиля (виконт, черт его дери) и теперь сужусь с ним через адвоката. Надеюсь выиграть».

Судебное разбирательство закончилось в пользу эмигранта. Об этом он также извещал своих родных: «Погода стоит такая хорошая, что я надеюсь снова взяться за велосипед, благо процесс я выиграл и скоро должен получить деньги с хозяина автомобиля».

Имя незадачливого виконта-автомобилиста история не сохранила, а вот имя русского эмигранта известно всем и каждому. Звали его Владимир Ульянов.

Именно так начиналась история покушений на советских лидеров. Конечно, и Ленин еще не был советским лидером, и покушения никакого не было, да и случай сам по себе являлся скорее курьезом, поскольку автомобилей даже по Парижу тогда ездило так мало, что любой факт их столкновения с кем-либо или чем-либо был сам по себе курьезным.

Позже, когда Владимир Ленин пришел к власти в России, все уже было гораздо серьезнее…

* * *

Большевики пришли к власти насильственным путем, а насилие, как известно, порождает насилие. Неудивительно, что у их лидера было множество врагов и многие из них пытались устранить его с политической арены отнюдь не парламентскими методами. Собственно, по мнению профессора В. И. Старцева, историю покушений на Ленина надо начинать с весны 1917 года, когда лидер большевиков прибыл из Швейцарии в Стокгольм. Здесь некий шведский аристократ якобы планировал убийство Ленина. Спустя несколько месяцев, после «июльского кризиса власти», Ленин вместе с Зиновьевым скрывался в сарае усадьбы служащего Сестрорецкого оружейного завода Емельянова в поселке Разлив. О том, что два руководителя РСДРП(б) скрываются где-то в районе Разлива, стало известно главнокомандующему войсками Петроградского военного округа генералу П. А. Половцеву. 11 июля 1917 года он распорядился направить на Сестрорецкий завод отряд под командованием штабс-капитана Гвоздёва. Официально этот отряд должен был разоружить «красную гвардию» завода, но настоящей его задачей был поголовный обыск домов рабочих с целью поимки Ленина и Зиновьева. Позже Половцев писал в своих воспоминаниях, что Гвоздёв перед отъездом в Разлив спросил его: «Хотите ли вы, чтобы я привез этого господина в целом или разобранном виде?» На это Половцев с улыбкой ответил: «Арестованные часто делают попытки к бегству». Большевикам стало известно о готовящейся операции, и поэтому Ленин и Зиновьев провели у Емельянова всего одну ночь, после чего были перевезены на лодке в шалаш у озера Разлив.

Первое покушение на Ленина уже как на главу советского государства было предпринято спустя полтора месяца после Октябрьской революции. Предоставим слово очевидцу – сестре Ленина Марии Ульяновой: «1 (14) января 1918 года, под вечер, Владимир Ильич выступал в Михайловском манеже перед первым отрядом социалистической армии, уезжавшим на фронт.

На митинг его сопровождали швейцарский товарищ Платтен и пишущая эти строки. Выйдя после митинга из манежа, мы сели в закрытый автомобиль и поехали в Смольный. Но не успели мы отъехать и нескольких десятков саженей, как сзади в кузов автомобиля, как горох, посыпались ружейные пули. «Стреляют», – сказала я. Это подтвердил и Платтен, который первым долгом схватил голову Владимира Ильича (они сидели сзади) и отвел ее в сторону, но Ильич принялся уверять нас, что мы ошибаемся и что он не думает, чтобы это была стрельба. После выстрелов шофер ускорил ход, потом, завернув за угол, остановился и, открыв двери автомобиля, спросил: «Все живы?» – «Разве в самом деле стреляли?» – спросил его Ильич. «А то как же, – ответил шофер, – я думал – никого из вас уже и нет. Счастливо отделались. Если бы в шину попали, не уехать бы нам. Да и так ехать-то очень шибко нельзя было – туман, и то уж на риск ехали».

Всё кругом было действительно бело от густого питерского тумана.

Доехав до Смольного, мы принялись обследовать машину. Оказалось, что кузов был продырявлен в нескольких местах пулями, некоторые из них пролетели навылет, пробив переднее стекло. Тут же мы обнаружили, что рука т. Платтена в крови. Пуля задела его, очевидно, когда он отводил голову Владимира Ильича, и содрала на пальце кожу.

«Да, счастливо отделались», – говорили мы, поднимаясь по лестнице в кабинет Ленина».

Судьба распорядилась таким образом, что через двадцать лет «спаситель вождя мирового пролетариата» Фриц Платтен (который принимал активное участие в обеспечении проезда Ленина и других революционеров-эмигрантов в Россию через территорию Германии) был отстранен от работы в Коминтерне, арестован и приговорен к восьми годам лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях. Это был мягкий по тем временам приговор, однако Платтену хватило и этого. Через четыре года родственники швейцарского коммуниста получили извещение, что он умер в лагере от сердечно-сосудистого заболевания. Позже было установлено, что от голода и болезней Платтен просто не смог работать и был расстрелян конвоирами.

Что же касается организаторов и исполнителей, то, несмотря на все усилия ЧК, их установить и задержать не удалось. Впоследствии, когда некоторые из участников покушения на Ленина перебрались за границу, стало известно, что заговор был устроен группой во главе с князем Шаховским.

* * *

«Всем Советам рабочих, крестьянских, красноармейских депутатов, всем армиям, всем, всем, всем.

Несколько часов тому назад совершено злодейское покушение на тов. Ленина. Роль тов. Ленина, его значение для рабочего движения России, рабочего движения всего мира известны самым широким кругам рабочих всех стран. Истинный вождь рабочего класса не терял тесного общения с классом, интересы, нужды которого он отстаивал десятки лет.

Тов. Ленин, выступавший все время на рабочих митингах, в пятницу выступал перед рабочими завода Михельсона в Замоскворецком районе гор. Москвы. По выходе с митинга тов. Ленин был ранен. Задержано несколько человек. Их личность выясняется. Мы не сомневаемся в том, что и здесь будут найдены следы правых эсеров, следы наймитов англичан и французов.

Призываем всех товарищей к полнейшему спокойствию, к усилению своей работы по борьбе с контрреволюционными элементами. На покушения, направленные против его вождей, рабочий класс ответит еще большим сплочением своих сил, ответит беспощадным массовым террором против всех врагов Революции.

Товарищи! Помните, что охрана ваших вождей в ваших собственных руках. Теснее смыкайте свои ряды, и господству буржуазии вы нанесете решительный, смертельный удар. Победа над буржуазией – лучшая гарантия, лучшее укрепление всех завоеваний Октябрьской революции, лучшая гарантия безопасности вождей рабочего класса.

Спокойствие и организация! Все должны стойко оставаться на своих постах. Теснее ряды!

председатель

Всероссийского центрального Исполнительного Комитета

Я.Свердлов».

Это воззвание, принятое ВЦИК 30 августа 1918 года в 22.40 и на следующий день переданное по радио и опубликованное в газетах, за всю историю советского государства стало фактически единственным сообщением власти о том, что на ее лидера покушались. На самом деле покушений этих было не одно и не два. Но попытка Фанни Каплан (до поры до времени мы будем придерживаться официальной версии) убить Ленина в самом конце лета 1918-го было действительно самым известным. Почему? Во-первых, Каплан была единственной, кому хотя бы отчасти удалось достичь цели – Ленин был тяжело ранен. А во-вторых… Во-вторых, есть достаточно много свидетельств того, что выстрелы на заводе Михельсона прозвучали «очень удачно», в «нужный момент» для большевиков, и именно поэтому они решили сделать покушение достоянием всего народа, чего не делали впоследствии ни разу. Впрочем, так ли это на самом деле, попытаемся выяснить немного позже, а пока же остановимся на том, кто же такая Фанни Каплан – «главная террористка советской эпохи».

* * *

«Имя, отчество, фамилия или прозвище, к какой категории ссыльных относится? – Фейга Хаимовна Каплан. Каторжная.

Куда назначается для отбытия наказания? – Согласно отношения Главного Тюремного Управления от 19 июня 1907 г., за № 19641, назначена в ведение Военного Губернатора Забайкальской области для помещения в одной из тюрем Нерчинской каторги.

следует ли в оковах или без оков? – В ручных и ножных кандалах.

Может ли следовать пешком? – Может.

требует ли особо бдительного надзора и по каким основаниям? – Склонна к побегу.

состав семейства ссыльного. – Девица.

рост. – 2 аршина 3 1/2 вершка.

Глаза. – Продолговатые, с опущенными вниз углами, карие.

цвет и вид кожи. – Бледный.

Волосы головы. – Темно-русые.

особые приметы. – Над правой бровью продольный рубец сант. 2 1/2 длины.

Возраст. – По внешнему виду 20 лет.

племя. – Еврейка.

Из какого звания происходит? – По заявлению Фейги Каплан, она происходит из мещан Речицкого еврейского общества, что по проверке, однако, не подтвердилось.

Какое знает мастерство? – Белошвейка.

природный язык. – Еврейский.

Говорит ли по-русски? – Говорит.

Каким судом осуждена? – Военно-полевым судом от войск Киевского гарнизона.

К какому наказанию приговорена? – К бессрочной каторге.

Когда приговор обращен к исполнению? – 8 января 1907 года».

К тому моменту, когда летом 1907 года чиновник Киевской губернской тюремной инспекции заполнял анкету на осужденную Фейгу Каплан, она уже успела поучаствовать в подготовке террористического акта против киевского генерал-губернатора Сухомлинова, заработать несколько тяжелых ранений, почти ослепнуть и получить смертный приговор, замененный на пожизненную каторгу. И было дочери набожного и вполне лояльного к властям меламеда хедера (учителя начальной еврейской школы) в Волынской губернии всего-то навсего семнадцать лет…

Фейга Хаимовна Ройдман родилась 10 февраля 1890 года в многодетной семье, в которой было четыре сестры и столько же братьев. Образование она получила дома. Вряд ли ее отец предполагал, что его дочь станет террористкой, но «революционные вихри» уже вовсю витали над Российской империей…

Свою «карьеру» Фейга начала с анархистов, к которым примкнула в ходе революции 1905 года. «Дора» (под этим именем она была известна в революционных кругах) вместе со своим гражданским мужем Виктором Гарским готовила самодельную бомбу для киевского градоначальника, будущего военного министра Российской империи Владимира Сухомлинова. Но, видимо, навыков обращения с «адскими машинками» у них было еще немного – взрывное устройство сработало прямо в номере гостиницы «Купеческая». Гарский сбежал, а Фанни, сильно раненная (в «правую руку, правую ягодицу и левую голень», как значилось в медицинском свидетельстве, оформленном перед ее отправкой по этапу), была задержана полицией. В те времена с революционерами не церемонились, не смотрели ни на возраст, ни на пол – Киевский военно-полевой суд приговорил Каплан к смертной казни. Впрочем, из-за несовершеннолетия осужденной приговор все же смягчили – до пожизненной каторги, отбывать которую она должна была в Акатуйской каторжной тюрьме.

Каторга была тяжелейшим испытанием, однако за все время ни одной просьбы о помиловании Каплан не написала. Она тяжело болела, несколько раз лежала в больнице. Фанни страдала от тяжелых головных болей, но самое страшное – она теряла зрение. Одна из каторжанок, сидевших вместе с ней, вспоминала: «В камере с нами была бессрочница Каплан, слепая. Она потеряла зрение еще в Мальцевской (каторжной тюрьме, где Каплан сидела до пересылки в Акатуй. – Авт.). При аресте ее в Киеве взорвался ящик с бомбами, которые она хранила. Отброшенная взрывом, она упала на пол, была изранена, но уцелела. Мы думали, что ранение в голову и явилось причиной слепоты. Сначала она потеряла зрение на три дня, затем оно вернулось, а при вторичном приступе головных болей она ослепла окончательно. Врачей-окулистов на каторге не было; что с ней, вернется ли зрение или это конец, никто не знал. Однажды (каторгу) объезжал врач областного управления, мы попросили его осмотреть глаза Фани. Он очень обрадовал нас сообщением, что зрачки реагируют на свет, и сказал, чтоб мы просили перевода ее в Читу, где ее можно подвергнуть лечению электричеством. Мы решили – будь что будет, а надо просить Кияшко (начальника каторги. – Авт.) о переводе Фани в Читинскую тюрьму для лечения. Тронула ли его молодая девушка с незрячими глазами, не знаю, но только мы сразу увидели, что дело нам удастся. Расспросив нашу уполномоченную, он громогласно дал слово перевести Фаню немедленно в Читу на испытание».

В итоге срок Фанни сократили до двадцати лет. Но до конца она их не отсидела – после Февральской революции ее, как подавляющее большинство других «политических», освободили из тюрем и каторг.

Пока Фанни была в Акатуе, ее семья (в 1911 году) переехала в Соединенные Штаты. Была такая возможность и у Фанни – из страны еще выпускали, родственники обещали помочь с деньгами на проезд. Но Америка Каплан не интересует – ей хочется быть в гуще революционных событий. Зачем уезжать за океан, если здесь, в России, свершилось то, за что боролась юная Фаня и за что провела десять лет на каторге? И Фанни решает ехать в Москву, к своей подруге, также политкаторжанке Анне Пигит. Ее родственник, Д. И. Пигит, владел московской табачной фабрикой «Дукат», а также большим доходным домом на Большой Садовой улице, № 10. Здесь, в квартире № 5, Фанни прожила с Анной около месяца, а затем уехала в Евпаторию, где Временным правительством был открыт санаторий для амнистированных политзаключенных. В санатории, как утверждают некоторые источники, Фанни познакомилась с Дмитрием Ульяновым – братом Ленина. Существует мнение, что именно Дмитрий помог Каплан попасть в Харьков, в глазную клинику доктора Гиршмана, однако согласно другим данным, Каплан просто узнала в санатории от кого-то из больных, что в Харькове есть «чудо-доктор», который оказывает помощь всем, вне зависимости от толщины кошелька.

Операция в Харькове прошла успешно – глаза Фанни, пусть и частично, стали видеть свет. Конечно, о какой-то остроте зрения говорить не приходилось, но она хотя бы стала различать силуэты и могла самостоятельно ориентироваться в пространстве. Из Харькова Фанни переехала в Симферополь, где занимала должность заведующей курсами по подготовке работников в волостные земства. Здесь, как вспоминала сама Каплан, на всем готовом, 150 рублей в месяц, она прожила до февраля 1918 года.

* * *

Сидя на каторге, Фанни продолжала мечтать о всеобщем счастье, но политические взгляды ее при этом несколько изменились. «В Акатуе я сидела вместе со Спиридоновой[4]. В тюрьме мои взгляды сформировались – я сделалась из анархистки социалисткой-революционеркой. Свои взгляды я изменила потому, что попала в анархисты очень молодой».

Партия социалистов-революционеров, более известная под сокращением «эсеры», – явление особенное в русской политической и революционной истории. Если, например, социал-демократы вооруженными способами предпочитали «зарабатывать» деньги, то социал-революционеры видели свою задачу в уничтожении высших чинов существующей власти. Большинство громких политических убийств, совершенных в России в период с 1901 по 1917 год, именно на счету эсеров. Чтобы проиллюстрировать это, процитируем историка Николая Костина: «В феврале 1901 года эсер П. В. Карпович смертельно ранил министра народного просвещения Н. П. Боголепова, подписавшего за месяц до этого приказ об отдаче в солдаты 183-х студентов Киевского университета. 2 апреля 1902 года в своем кабинете в Мариинском дворце в Петербурге членом боевой организации эсеров С. В. Балмашевым был убит министр внутренних дел Д. С. Сипягин. В мае 1903 года слесарь Уфимских железнодорожных мастерских эсер Е. Дулебов убил генерал-губернатора Н. М. Богдановича. 15 июля 1904 года эсер Е. С. Созонов недалеко от Обводного канала, на Измайловском проспекте, увидел приближающийся экипаж министра внутренних дел В. К. Плеве, сошел с тротуара и бросил в его карету бомбу. Плеве был убит. Созонов, тяжело раненный, арестован.

В начале 1905 года эсер И. П. Каляев бросил бомбу в Московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича, а в конце года по постановлению боевой организации эсеров ее член А. А. Биценко несколькими выстрелами застрелила усмирителя аграрных волнений в Саратовской губернии генерал-лейтенанта В. В. Сахарова.

Террористические акты были совершены против начальника охранного отделения Нижнего Новгорода, губернатора Уфы, градоначальника Москвы, командира Семеновского полка генерала Г. А. Мина. Готовились покушения на полковника Н. К. Римана, министра внутренних дел П. Н. Дурново, генерал-губернатора Москвы Ф. В. Дубасова, жестоко подавивших Декабрьское вооруженное восстание».

Особая песня в партии эсеров – Боевая организация (БО). Самая законспирированная часть партии, БО фактически находилась на автономном положении – ЦК партии давал ей задание на совершение очередного террористического акта и указывал желательный срок его исполнения. И все, дальше БО действовала самостоятельно – у нее были своя касса, явки, адреса, квартиры; никто, даже высшие руководители ЦК партии, не имел права вмешиваться в ее внутренние дела.

Эсеры бойкотировали выборы в Государственную думу 1-го созыва, участвовали в выборах в Думу 2-го созыва, в которую от них было избрано 37 депутатов, а после ее роспуска в июне 1907 года снова бойкотировали выборы в Думу 3-го и 4-го созывов.

Пик популярности эсеров и влияния их на общественно-политическую жизнь России пришелся на период после февраля 1917 года. Партия эсеров, вступив в блок с меньшевиками-«оборонцами», стала крупнейшей политической силой страны – к лету 1917-го в партии было около 1 млн чел., объединенных в 436 организаций в 62 губерниях, на флотах и на фронтах действующей армии. Эсеры играли значительную роль во Временном правительстве, членами партии эсеров были А. Ф. Керенский, В. М. Чернов – министр сельского хозяйства (он же – главный теоретик партии и автор ее программы), Н. Д. Авксентьев – министр внутренних дел, председатель предпарламента.

Однако власть эсеры удержать не сумели и после Октябрьского переворота превратились едва ли не в главных врагов большевиков (равно как и любая другая политическая сила, не желавшая четко следовать «генеральной линии»). Впрочем, эсеры, к тому моменту расколовшиеся на два основных крыла – центристское и интернационалистское (левые эсеры), – некоторое время оставались заметной и влиятельной силой. Особенно это касалось левых эсеров, которые были союзниками большевиков в осуществлении Октябрьской революции.

В марте 1918 года левые эсеры в знак протеста против подписания Брестского мира вышли из состава Совнаркома. Но при этом они продолжали оставаться в коллегиях наркоматов, военном ведомстве, разных комитетах, комиссиях, советах, более того, – на тот момент левые эсеры занимали едва ли не ведущее положение в ВЧК.

14 июня 1918 года ВЦИК исключил из своего состава представителей партий эсеров (правых и центра) и меньшевиков. Тот же декрет ВЦИК рекомендовал всем советам рабочих, солдатских, крестьянских и казачьих депутатов удалить из своей среды представителей этих партий. Это был первый звонок для левых эсеров, недаром член ЦК «интернационалистов» В. А. Карелин назвал этот декрет незаконным, так как по закону менять состав ЦИК мог только Всероссийский съезд Советов.

Разногласия между недавними союзниками стремительно углублялись. Прежде всего эсеры были не согласны с политикой большевиков на селе, продразверсткой и прочими методами «борьбы за урожай». На V Всероссийском съезде Советов левые эсеры открыто выступили против них, однако были в меньшинстве (около 350 депутатов из 1164) и поддержки не получили.

После этого Всероссийский съезд левых эсеров, заседавший в Москве одновременно с V съездом Советов, по вопросу о внешней политике постановил: «Разорвать революционным способом гибельный для русской и мировой революции Брестский договор. Выполнение этого постановления съезд поручает ЦК партии». В свою очередь, ЦК решил прибегнуть к «знакомым» методам…

* * *

События, разыгравшиеся 6 июля 1918 года в немецком посольстве в Москве, сами по себе весьма загадочны и при этом имеют определенное отношение к теме покушения на Ленина, поэтому остановимся на них поподробнее.

В этот день в 14 часов 15 минут около особняка по адресу Денежный переулок, 5, где, собственно, находилось посольство Германии, остановился темный «паккард», из которого вышли два человека. Швейцару они предъявили удостоверения сотрудников ВЧК на имя Якова Блюмкина и Николая Андреева и потребовали встречи с послом Вильгельмом фон Мирбахом. В посольстве осознавали, что в сложившейся ситуации возможны любые инциденты (дипмиссия неоднократно получала сигналы, что на посла готовится покушение), и поэтому Мирбах практически не принимал посетителей. Но узнав, что прибыли официальные представители ВЧК, он решил сделать исключение. К послу присоединились советник посольства доктор Курт Рицлер и адъютант военного атташе лейтенант Леонгарт Мюллер в качестве переводчика.

Беседа началась около 14.45. Блюмкин показал послу бумаги, которые якобы изобличали родственника посла, некоего Роберта Мирбаха, в шпионской деятельности. Посол ответил, что никогда о таком «родственнике» не слышал. Второй сотрудник ВЧК, Андреев, поинтересовался, хочет ли Мирбах знать, какие меры намерено предпринять ЧК. Дипломат кивнул, после чего Блюмкин выхватил револьвер и открыл огонь. Он выстрелил трижды, но ни один из выстрелов не достиг цели. Дипломаты бросились бежать. Андреев мгновенно выхватил и бросил бомбу, но она не взорвалась, после чего он уже из револьвера смертельно ранил фон Мирбаха. Блюмкин поднял с пола неразорвавшуюся бомбу и бросил ее вторично. Раздался взрыв. Чекисты выпрыгнули в окно и через сад побежали к «паккарду». Спустя несколько мгновений Андреев уже был в машине, Блюмкин же при приземлении сломал ногу. В этот момент охранники посольства открыли огонь по убегавшим. Одна из пуль угодила Блюмкину в ногу, но ему, с простреленной и сломанной ногой, удалось перебраться через ограду и добежать до машины.

На первый взгляд, все было ясно – убийство немецкого посла было организовано и осуществлено левыми эсерами, которые таким образом пытались настроить Германию против советской России и добиться разрыва Брестского мира. Однако не все так просто. В этом деле было немало подводных камней, немало моментов, затрагивающих высших руководителей советского государства.

Начать хотя бы с того, что Блюмкин и Андреев были вполне реальными сотрудниками ВЧК. В этом не было ничего удивительного, однако Блюмкин, несмотря на свой юный возраст (на момент убийства ему было всего 19 лет), был руководителем одного из подразделений, созданных при важнейшем в ВЧК отделе по борьбе с контрреволюцией. И не какого-нибудь, а… отделения, нацеленного на работу против «шпионской деятельности германского диппредставительства» (Андреев официально числился фотографом этого отделения). Более того, Блюмкин и Андреев предъявляли документы (некоторые из них они оставили в посольстве – в ходе следствия эти документы были одной из важнейших улик), подписанные самим председателем ВЧК Феликсом Дзержинским. Который, в свою очередь, также был противником Брестского мира.

Реальной персоной, кстати, был и Роберт Мирбах, правда, «немного» не в той ипостаси, в какой представили его немецкому послу Блюмкин и Андреев. На самом деле он был русским подданным, до революции служил в хозяйственной части Смольного института. Но кто мог помешать ЧК сделать из Роберта Мирбаха австро-венгерского офицера, якобы служившего в 37-м пехотном полку, попавшего в русский плен и освобожденного из него после ратификации Брестского мира? Никто, тем более что в реализации этого плана принимал участие сам Феликс Дзержинский. Знал ли председатель ВЧК, каковы истинные планы Блюмкина и Андреева, или же считал, что «дело Мирбаха» будет использовано для давления на посла? На этот вопрос однозначного, стопроцентно верного ответа нет. Но так или иначе, на руках у Блюмкина оказались два документа.

Первый ВЧК получила от датского консульства, в то время представлявшего в советской России интересы австро-венгерских подданных. Чекистам удалось убедить сотрудников консульства, что Роберт Мирбах является австрийским офицером и родственником немецкого посла, и те выдали справку следующего содержания: «Настоящим Королевское Датское генеральное консульство доводит до сведения Всероссийской чрезвычайной комиссии, что арестованный офицер австро-венгерской армии граф Роберт Мирбах, согласно письменному сообщению Германского дипломатического представительства в Москве, адресованному на имя Датского генерального консульства, в действительности состоит членом семьи, родственной германскому послу графу Мирбаху, поселившейся в Австрии».

После этого у Блюмкина появился второй документ: «Всероссийская чрезвычайная комиссия уполномочивает ее члена Якова Блюмкина и представителя Революционного трибунала Николая Андреева войти в переговоры с господином Германским послом в Российской Республике по поводу дела, имеющего непосредственное отношение к господину послу. Председатель

Всероссийской чрезвычайной комиссии: Ф. Дзержинский. Секретарь: Ксенофонтов».

Дзержинский, отвечая на вопросы специальной следственной комиссии ВЦИК, утверждал, что его подпись на последнем документе подделана. Но в целом его показания были весьма запутанны и противоречивы. Он, к примеру, говорил, что «Блюмкина я близко не знал и редко с ним виделся». Что, исходя из логики и принципов работы ВЧК, неправда – не мог председатель Чрезвычайной Комиссии «не близко» не знать начальника одного из важнейших направлений руководимой им организации и редко общаться с ним. Это позднее говорил и сам Блюмкин: «…вся моя работа в ВЧК по борьбе с немецким шпионажем, очевидно, в силу своего значения, проходила под непрерывным наблюдением председателя Комиссии т. Дзержинского и т. Лациса».

7 июля 1918 года, на следующий день после убийства Мирбаха, Дзержинский подал заявление об освобождении его от должности председателя ВЧК в связи с тем, что он «является одним из главных свидетелей по делу об убийстве германского посланника графа Мирбаха». Очевидно, чтобы успокоить немцев, Ленин придал освобождению «железного» Феликса демонстративный вид – его заявление рассматривалось на заседании ЦК РКП(б), а постановление о снятии с должности было не только напечатано в газетах, но и расклеено по всей Москве.

А знал ли Ленин о готовящемся покушении? Опять же, дать однозначный ответ на этот вопрос сложно. Однако зададим еще один вопрос: как должен вести себя глава государства в ситуации, которая, по идее, грозила перерасти в новую войну? Что удивительно – есть не одно свидетельство того, что Ленин был едва ли не доволен сложившейся ситуацией. Леонид Красин вспоминал (так, по крайней мере, рассказывал сотрудник советского полпредства в Берлине Георгий Соломон), что Ленин в дни кризиса говорил «с улыбочкой»: «Мы произведем среди товарищей левых эсеров внутренний заем и таким образом и невинность соблюдем, и капитал приобретем».

А вот еще один факт: нарком просвещения Анатолий Луначарский свидетельствовал, что в его присутствии Ленин, имея в виду убийц Мирбаха, отдал следующий приказ: «Искать, очень тщательно искать, но… не найти». Приехав же в немецкое посольство, чтобы лично принести извинения от имени советского правительства, Ленин выразил уверенность, что «дело будет немедленно расследовано и виновные понесут заслуженную кару». Но когда дело действительно дошло до наказания виновных, советская власть вдруг проявила удивительную мягкость.

Андреев, находившийся после убийства Мирбаха в Украине, вскоре умер от тифа. А вот Блюмкин в мае 1919 года оказался в Москве и явился с повинной. И… получил амнистию. Постановление Президиума ВЦИК гласило: «Ввиду добровольной явки Я. Г. Блюмкина и данного им подробного объяснения обстоятельств убийства германского посла графа Мирбаха президиум постановляет Я. Г. Блюмкина амнистировать». Вот так просто – достаточно всего лишь «подробно объяснить обстоятельства убийства» посла иностранного государства и все – убийца прощен. А вскоре Яков Блюмкин и вовсе был принят в партию большевиков (!) по личной рекомендации (!!) Феликса Дзержинского[5]. Кстати, уже 22 августа 1918 года, всего через полтора месяца после теракта в посольстве, Дзержинский вновь возглавил ВЧК.

* * *

Убийство немецкого посла стало началом цепочки событий, которые в итоге и привели к покушению на Ленина. Сбежав из посольства, Блюмкин и Андреев скрылись в одном из домов в Трехсвятительском переулке, где располагался отряд ВЧК под командованием их товарища по партии Дмитрия Попова. Этот отряд состоял из 800 человек (некоторые источники указывают цифру 1800 бойцов) и имел на вооружении несколько артиллерийских орудий и броневиков.

Узнав о случившемся, Дзержинский отправился в Трехсвятительский переулок, где был задержан Поповым. Судьба председателя ВЧК (пока еще) висела на волоске. На борьбу с эсерами были мобилизованы работники советских и коммунистических органов, делегаты съезда Советов, рабочие Москвы. Когда стало известно о мятеже отряда Попова, Ленин и Свердлов приказали арестовать руководство левых эсеров, которое в тот момент находилось в Большом театре на заседании съезда Советов. Ленин взял на себя руководство разгромом левых эсеров. Ночью 7 июля на места ушла телеграмма за его подписью: «Повсюду необходимо подавить беспощадно этих жалких и истеричных авантюристов. Будьте беспощадны против левых эсеров и извещайте чаще». Непосредственно боевыми действиями руководили член Высшего военного совета Николай Подвойский и командир латышских стрелков Иоаким Вацетис.

Ранним утром 7 июля латышские части, при поддержке пулеметов, пушек и броневиков, начали операцию по уничтожению левоэсеровских отрядов. В течение нескольких часов мятеж был подавлен. Попов сумел скрыться (он, как активный участник махновского движения, был пойман и расстрелян в 1921 году), 13 наиболее активных участников мятежа из его отряда, в том числе и заместитель председателя ВЧК В. Александрович, были арестованы и согласно постановлению ВЧК на следующий день расстреляны…

Два предыдущих абзаца – это официальная версия того, что в советской историографии было принято называть «левоэсеровским мятежом 6–7 июля 1918 года». Об этих событиях в 1968 году был даже снят художественный фильм по сценарию Михаила Шатрова с соответствующим названием – «Шестое июля», соответствующим же пафосом и малоправдивым изложением того, что происходило на самом деле.

Слово «мятеж», согласно словарям, означает «массовое стихийное или организованное выступление социальных групп, направленное против существующего социально-экономического порядка или властей». Но отряд Попова никуда «не выступал», это признавали даже советские историки, например автор вышедшей в 1971 году книги «Крах одной авантюры» Леонид Спирин: «Никаких вариантов военных действий не существовало, отряд Попова так и не сдвинулся с места до самого разгрома, оборона занятых позиций свелась к отсиживанию в двух зданиях Трехсвятительского переулка». Одновременно с событиями в Москве серьезные восстания, сопровождавшиеся грабежами и убийствами советских работников и членов их семей, происходили в других городах: Ярославле, Вологде, Арзамасе, Муроме и т. д. Но все они были организованы либо белогвардейскими офицерами, либо правыми эсерами, левые же эсеры к ним не имели отношения, более того, принимали участие в их подавлении. Единственным действительно левоэсеровским выступлением против власти стал демарш командующего Восточным фронтом Михаила Муравьева. 11 июля 1918 года он во главе отряда в тысячу человек прибыл из Казани, где тогда находился штаб фронта, в Симбирск и приказал занять все стратегически важные пункты города и арестовать военных и гражданских руководителей. Оставшиеся на свободе верные большевистскому правительству руководители города пригласили Муравьева на совещание и прямо там же без лишних слов застрелили. После этого выступление в Симбирске было быстро подавлено.

Преувеличены, мягко говоря, и утверждения о том, что «судьба Дзержинского висела на волоске». Есть не одно свидетельство того, что во время своего пребывания в доме в Трехсвятительском переулке Дзержинский и Попов спокойно пили вместе чай. Вообще же вся эта ситуация с приездом Дзержинского в «логово мятежников» выглядит довольно странно: создается впечатление, что не Попов задержал Дзержинского, а сам «железный» Феликс решил «задержаться» у своих (что тоже немаловажно) подчиненных. Правда, тот же Спирин объясняет бездействие мятежников и мягкость по отношению к Дзержинскому тем, что руководство партии левых эсеров оказалось в заложниках у большевиков. Может быть, и так. Но непонятно, зачем назначать убийство немецкого посла и последующие за ним выступления на тот день, когда все руководство партии находилось в Большом театре, где проходил съезд, и их всех можно было арестовать «не отходя от кассы»? Именно поэтому многие современные историки считают, что Дзержинский поехал в Трехсвятительский переулок не для того, чтобы потребовать выдачи убийц Мирбаха, а чтобы удержать своего подчиненного Попова от спонтанного выступления.

Вообще же складывается впечатление, что к «организованному мятежу» готовились не левые эсеры, а большевики, для которых этот мятеж якобы должен был стать неожиданностью. Например, в воспоминаниях Иоакима Вацетиса можно встретить упоминание о том, что он за две недели до 6 июля привел свои части в состояние повышенной боевой готовности, более того, прекрасно знал, против кого именно ему предстоит действовать. Известен и такой факт: вскоре после «посещения» Блюмкиным и Андреевым германского посольства из советского полпредства в Берлине в Москву пришла депеша, в которой, среди прочего, были и такие слова: «Германское правительство не сомневается, что граф Мирбах убит самими большевиками».

Какой же могла быть истинная цель комбинации «убийство Мирбаха – мнимый мятеж левых эсеров»? Ответ – однопартийность, по крайней мере, так считают многие исследователи событий лета 1918 года. Точнее, устранение единственной помехи, мешавшей Ленину добиться этой самой однопартийности, – партии левых эсеров.

Сразу же после убийства Мирбаха и разгрома отряда Попова большевики приступили к «зачистке территории» от левых эсеров. Перво-наперво Совнарком постановил распустить коллегию ВЧК, назначив новым председателем Якова Петерса. Петерс сформировал новую коллегию ВЧК, отныне состоявшую исключительно из большевиков. Местным органам ВЧК было приказано в кратчайшие сроки изгнать эсеров из своих рядов и разоружить эсеровские боевые дружины в Петрограде и других городах.

Как мы уже упоминали, руководство партии левых эсеров было арестовано, а все делегаты от нее не допускались на заседания съезда Советов. Сама партия была запрещена. Таким образом, РКП(б) де-факто получила монополию на политическую деятельность на территории Советской России. Де-юре это произошло 4 октября 1920 года, после самороспуска Партии революционного коммунизма (ПРК), отколовшейся от левых эсеров в июле 1918 года.

Но на этом загадки и странности «дела Мирбаха и левых эсеров» не заканчиваются. Зададимся вопросом: как должна была молодая неокрепшая власть в условиях военного времени покарать тех, кто якобы организовал против нее мятеж? Со всей «революционной строгостью»? Вроде бы да, но и здесь большевики почему-то проявляют удивительную мягкость. Уже через три дня (!) после ареста большинство руководителей партии левых эсеров были выпущены из-под стражи в честь принятия первой советской Конституции. 27 ноября того же, 1918, года начались заседания Ревтрибунала при ВЦИК по делу о «заговоре ЦК партии левых эсеров против Советской власти и революции». Казалось бы, такая формулировка не давала подсудимым никаких шансов. Но в зале из 14 обвиняемых присутствовали всего двое – М. А. Спиридонова и Ю. В. Саблин. 10 человек были приговорены к… трем годам «заключения в тюрьму с применением принудительных работ».

Все это привело некоторых современных исследователей к двум версиям. Первая: левые эсеры, по крайней мере, некоторые члены руководства партии знали, что их будут «громить», то есть имел место некий сговор между лояльными к советской власти левоэсерами и большевиками. И вторая: целью убийства немецкого посла фон Мирбаха было… убийство немецкого посла фон Мирбаха.

По некоторым данным, Мирбах до своего приезда в Россию работал в дипмиссии в Швейцарии и, возможно, был в курсе отношений большевиков и немецкого генштаба. Более того, достоверно известно, что Мирбах рекомендовал своему правительству отказаться от Брестского мира и не вступать в переговоры с большевиками. То есть, устраняя Мирбаха, большевики решали сразу две проблемы: избавлялись от нежелательного свидетеля и неудобного дипломата. А третья решалась «в нагрузку» – по ходу дела устранялись левые эсеры.

* * *

Как бы ни развивались события июля 1918 года, каковы бы ни были истинные мотивы его участников, для нас важно прежде всего то, что они окончательно привели Фанни Каплан к решению убить вождя большевиков. Уже после покушения на допросе в ВЧК она говорила: «Октябрьская революция меня застала в Харьковской больнице. Этой революцией я была недовольна, встретила ее отрицательно. Я стояла за Учредительное собрание и сейчас стою за это. По течению в эсеровской партии я больше примыкаю к Чернову». И далее она продолжала: «Решилась на этот шаг (убить Ленина. – Авт.) еще в феврале. Эта мысль во мне созрела в Симферополе, и с тех пор я начала готовиться к этому шагу».

Когда же произошло левоэсеровское восстание, Каплан решила ехать в Москву – ведь там большевики расправлялись с ее партией, там была Мария Спиридонова, которая для Фанни была больше, чем товарищ по партии – она была подругой. Близкой подругой, которая оказалась в тюрьме… Во время допросов Каплан рассказывала: «Ранней весной 1917 года освобожденные Февральской революцией мы, десять политкаторжанок, выехали на телегах из Акатуя в Читу… Был мороз, ветер хлестал по щекам, все были больные, кашляли… и Маша Спиридонова отдала мне свою пуховую шаль… Потом, в Харькове, где ко мне почти полностью вернулось зрение, я так хотела в Москву, поскорей увидеть подруг, и часто сидела одна, закутавшись в эту шаль, прижавшись к ней щекой…»

Каплан прибыла в Москву, когда мятеж уже был подавлен. Но ее решимости это не уменьшило, скорее наоборот: для нее целью борьбы и жизни становится устранение главного человека в большевистском лагере – Ленина. Остается вопрос – как это сделать…

Дело о покушении на Ленина – это пример сочетания, казалось бы, несочетаемых вещей – массы информации и при этом большого числа вопросов, на которые нет точных ответов. Есть свидетели, есть показания преступника, есть вещественные доказательства – но нет стройной цепочки преступления. Например, совершенно непонятно, чем почти полтора месяца занималась Фанни Каплан до того момента, как она стреляла в Ленина. Она приехала в Москву, вроде бы искала встречи с эсерами. Но нашла она товарищей по партии или нет – неизвестно. Есть какие-то обрывочные сведения, что Каплан была на некой конспиративной квартире, где убеждала собравшихся в необходимости убийства Ленина. Но все это на уровне каких-то слухов и домыслов. Информации о том, как Фанни Каплан готовилась к покушению, помогал ли ей кто-то в этом – нет практически никакой. Единственное, что известно достоверно – вечером 30 августа 1918 года она оказалась во дворе завода Михельсона.

* * *

«День 30 августа 1918 года начался скверно, – вспоминал комендант Кремля П. Д. Мальков. – Из Петрограда было получено мрачное известие – убит М. С. Урицкий… Ленин должен был выступать в этот день на заводе быв. Михельсона. Близкие, узнав о гибели Урицкого, пытались удержать Ленина, отговорить его от поездки на митинг. Чтобы их успокоить, Владимир Ильич сказал за обедом, что, может, он и не поедет, а сам вызвал машину и уехал».

И снова вопрос: были ли связаны между собой два события, произошедшие в один день, – убийство председателя Петроградской ЧК Моисея Урицкого и покушение на Ленина?

«В начале 11-го часа утра 30-го августа в Петербурге из квартиры на Саперном переулке вышел одетый в кожаную куртку двадцатилетний красивый юноша «буржуазного происхождения», еврей по национальности. Молодой поэт Леонид Каннегисер сел на велосипед и поехал к площади Зимнего дворца. Перед Министерством иностранных дел, куда обычно приезжал Урицкий, Каннегисер остановился, слез с велосипеда и вошел в тот подъезд полукруглого дворца, к которому всегда подъезжал Урицкий.

– Товарищ Урицкий принимает? – спросил юноша у старика швейцара еще царских времен.

– Еще не прибыли-с, – ответил швейцар.

Поэт отошел к окну, выходящему на площадь. Сел на подоконник. Он долго глядел в окно. По площади шли люди. В двадцать минут прошла целая вечность. Наконец вдали послышался мягкий приближающийся грохот. Царский автомобиль замедлил ход и остановился у подъезда.

Прибыв с своей частной квартиры на Васильевском острове, маленький визгливый уродец на коротеньких кривых ножках, по-утиному раскачиваясь, Урицкий вбежал в подъезд дворца. Рассказывают, что Урицкий любил хвастать количеством подписываемых им смертных приговоров. Сколько должен был он подписать сегодня? Но молодой человек в кожаной куртке встал. И в то время, как шеф Чрезвычайной комиссии семенил коротенькими ножками к лифту, с шести шагов в Урицкого грянул выстрел. Леонид Каннегисер убил Урицкого наповал».

Так описывает само убийство писатель и публицист Роман Гуль. Его, участника Белого движения, конечно, можно подозревать в предвзятости к любому представителю советской власти, но слова про «любовь» Урицкого к смертным приговорам – не пустой звук. Глава Петроградской ВЧК действительно хвастался тем, что за день подписал не один десяток смертных приговоров, причем не стеснялся этого делать даже в присутствии иностранных дипломатов, а за исполнением приговоров любил наблюдать из окна своего кабинета. За эту свою жестокость Урицкий и поплатился…

Каковы же были мотивы убийцы? В материалах следствия по делу Леонида Каннегисера есть такие строки: «При допросе Леонид Каннегисер заявил, что он убил Урицкого не по постановлению партии или какой-либо организации, а по собственному побуждению, желая отомстить за аресты офицеров и расстрел своего друга Перельцвейга, с которым он был знаком около 10 лет».

Леонид Каннегисер мстил за друга. Однако он отнюдь не собирался совершать «самоубийственное убийство» – попадаться в лапы ВЧК он не хотел. Однако молодого (всего-то 22 года) человека подвело волнение. Единственным свидетелем был престарелый швейцар, который явно был не в состоянии бежать за юношей. Леонид выбежал на улицу, но вместо того, чтобы спокойно смешаться с толпой, он схватил велосипед и поехал прочь. При этом даже не догадался выбросить или хотя бы спрятать в карман револьвер.

Служащие ЧК, услышав выстрелы, а затем увидев лежащего возле лифта Урицкого, сели в автомобиль и бросились догонять одинокого велосипедиста, который был прекрасным ориентиром. Понимая, что от автомобиля ему не уйти, Леонид остановился у дома № 17 по Миллионной улице, вбежал в подъезд и зашел в первую попавшуюся квартиру. В ней жил князь Меликов, чья прислуга была изумлена, увидев юношу с револьвером в руке, который, не обращая ни на кого внимания, взял с вешалки пальто и стал надевать его поверх куртки. В таком виде он выскочил во двор. Однако преследователи его опознали и сумели задержать.

Как мы уже говорили, Каннегисер свою причастность к какой-либо организации не признавал и говорил, что убийство совершил по собственной воле и без какого-либо влияния извне. Следствие в ходе дознания арестовало нескольких друзей Леонида, а также родителей и сестры. Однако они вскоре были отпущены, и следователи сделали вывод: «Точно установить путем прямых доказательств, что убийство товарища Урицкого было организовано контрреволюционной организацией, не удалось».

Впрочем, некоторые современные исследователи с подобными выводами не согласны и выдвигают свою версии произошедшего. В частности, Н. Зенькович, автор известной книги «Покушения и инсценировки: от Ленина до Ельцина», обращает внимание на следующие слова в материалах следствия: «Установить точно, когда было решено убить товарища Урицкого, Чрезвычайной комиссии не удалось, но о том, что на него готовится покушение, знал сам товарищ Урицкий. Его неоднократно предупреждали и определенно указывали на Каннегисера, но товарищ Урицкий слишком скептически относился к этому. О Каннегисере он знал хорошо, по той разведке, которая находилась в его распоряжении».

Факт действительно странный. Получается, что если Урицкий не просто знал о возможном покушении на свою жизнь, но и имел сведения о конкретном исполнителе, то значит, что в окружении Леонида Каннегисера был либо агент, либо осведомитель ЧК. Но вряд ли бы чекисты приставляли агента к простому студенту Петроградского политеха, коим являлся Каннегисер. Следовательно, делает вывод Зенькович, должна существовать некая организация, членом которой и был убийца Урицкого. Загадочным выглядит и то, что глава петроградских чекистов знал о готовящемся покушении на свою жизнь, но ничего не предпринял. Может быть, не верил до конца, что это возможно, или не слишком доверял источнику информации.

А далее Зенькович, опираясь на публикации, по его словам, «исследователей новой волны», делает вывод о том, что история о романтически настроенном юном поэте, мстящем за друга, это не более чем «тщательно слегендированная версия». И придумана она, судя по всему, самой ВЧК. При этом автор проводит параллели между убийством Урицкого и покушением на Ленина. Такие сопоставления вполне понятны, прежде всего хотя бы потому, что произошли они в один день. Откуда такая синхронность? И могли ли некие подпольщики, если, конечно, таковые были, обеспечить ее в условиях 1918 года?

По мнению Зеньковича (точнее, он в данном вопросе ссылается на публикации другого исследователя тех событий – Александра Кравцова, пишущего под псевдонимом Григорий Нилов), подобная синхронность в то время была под силу только одной организации – ВЧК. Кроме этого, упоминаются и другие загадочные моменты, характерные для обоих событий: отсутствие результатов экспертизы оружия, из которого стреляли Каннегисер и Каплан, легкость, с которой они смогли подобраться к своим «целям» (Каннегисер вообще каким-то образом беспрепятственно прошел в учреждение, которое, по идее, должно было строго охраняться) и с которой смогли покинуть место преступления, почти случайное задержание обоих стрелков и т. д.

Правда, некоторые сопоставления Зеньковича – Нилова выглядят малоубедительно. Например, говорится о «самоубийственном поведении обоих киллеров», но, как мы знаем, Каннегисер убил Урицкого всего при одном свидетеле и если бы вел себя хладнокровнее, вполне мог без проблем скрыться. Утверждается также, что «от выстрелов киллеров до их расстрела проходит не более четырех суток». Но это не так. Точная дата расстрела Каннегисера неизвестна, но подавляющее большинство источников утверждают, что это произошло либо во второй половине сентября, либо даже в октябре 1918 года. Есть и другие моменты, которые не укладываются в выстроенную цепь «Убийство Урицкого + покушение на Ленина = заговор ВЧК».

Впрочем, мы несколько забежали вперед в ходе нашего повествования. О событиях утра 30 августа 1918 года в Петрограде мы рассказали, теперь пришло время узнать о том, что произошло вечером того же дня в Москве.

* * *

Лишь только большевики утвердились во власти, они стали уделять огромное внимание агитации. В 1918 году телевидение и интернет были делом еще очень далекого будущего, радио еще только начинало свой путь в массы, газеты выходили с перебоями и были доступны далеко не всем хотя бы потому, что даже в городах процент безграмотных был еще очень высок. Именно поэтому одним из главных средств агитации были митинги.

На 30 августа, пятницу, в Москве было назначено несколько больших митингов в разных районах города. Ленин должен был выступать на двух – сначала на Хлебной бирже, в Басманном районе, а затем на заводе Михельсона, в Замоскворечье. За день до этого, 29 августа, председатель ВЦИК Яков Свердлов отправил Ленину телеграмму: «Владимир Ильич! Прошу назначить заседание Совнаркома завтра не ранее 9 часов вечера. Завтра по всем районам крупные митинги по плану, о котором мы с Вами уславливались; предупредите всех совнаркомщиков, что в случае получения (приглашения) или назначения на митинг, никто не имеет (права) отказываться. Митинги начинаются с 6 часов вечера».

Тем временем и без того напряженная обстановка в городе после получения сообщения об убийстве Урицкого еще более накалилась. Родные Ленина во главе с сестрой Марией якобы пытались отговорить его отменить выступления на митингах, но он отказался, отшутился, мол, «товарищ Яков Михайлович Свердлов строго требует от всех руководящих лиц участия в митингах и сильно побранит за такой отказ».

Около 17.00 Ленин обедал с женой в своей квартире в Кремле. Казалось, что последние события его не особо взволновали – он был весел, много шутил. Крупская также попыталась было отговорить его от поездок на митинги, но Ленин снова ответил отказом. Примерно в 18.00 он выехал на митинг в Басманный район.

«В Басманном районе, – вспоминала Е. Ямпольская, секретарь Басманного райкома, – мы поручили члену райкома Шабловскому охранять Ленина на митинге и проводить его до Замоскворечья. За 2–3 часа до начала митинга нас снова вызвали в МК (Московский комитет РКП(б). – Авт.) и сообщили, что в связи с тревожным положением Владимиру Ильичу предложено сегодня не выступать».

Ленина снова отговаривают ехать, но он все же отправляется на митинг на Хлебную биржу. А ведь там – так, по крайней мере, гласили результаты официального расследования, проведенного три года спустя (об этом читатель узнает немного позже) – на него уже готовилось покушение. Однако в Басманном районе все прошло без происшествий.

Важный момент – Басманный райком партии обеспечивал Ленина охраной. Пусть для этого был выделен всего один человек, но это все же больше, чем ничего. А вот на завод Михельсона, на второй намеченный на тот вечер митинг, глава государства отправился вообще без охраны. «Сначала мы поехали на Хлебную биржу, где был митинг, – рассказывал шофер Ленина Степан Казимирович Гиль В. Бонч-Бруевичу через несколько лет после событий. – Митинг прошел благополучно, и мы уехали на завод бывший Михельсона на Серпуховскую улицу… Въехали прямо во двор. Охраны ни с нами в машине, ни во дворе не было никакой, Владимира Ильича никто не встретил: ни завком, ни кто другой. Он вышел совершенно один и быстро прошел в мастерские». Многие исследователи делают из этого факта далеко идущие выводы, мы же пока просто обратим внимание читателя на это.

По словам Гиля, после того как Ленин вышел из машины, он поставил ее к выезду со двора шагах в десяти от выхода в мастерские. Через 10–15 минут к шоферу подошла женщина с портфелем в руках и спросила: «Что, товарищ Ленин, кажется, приехал?» На это Гиль ответил: «Я не знаю, кто приехал». Женщина рассмеялась и сказала: «Как же это? Вы – шофер и не знаете, кого везете…» После этого она вошла в помещение мастерских.

В этот день, как вспоминал председатель заводского комитета Н. Иванов, на заводе было вывешено объявление: «Все на митинг!» «Рабочие спешили домой переодеться, чтобы к 7 успеть на митинг. В назначенный час гранатный корпус, вмещавший пять-шесть тысяч человек, был переполнен… Я и председатель правления завода И. Я. Козлов сидели на помосте, на столе (у нас скамеек не было) и совещались перед митингом… Но никто не мог точно сказать, будет ли у нас выступать Ленин. Я открыл митинг и дал слово докладчику. Вдруг послышалось со всех сторон: “Ленин приехал!”»

Как выяснилось, Каплан пришла на завод Михельсона около шести вечера, ходила среди собравшихся рабочих, прислушивалась. Вскоре на заводе появился еще один эсер – переодетый матросом Василий Новиков, в задачу которого входило обеспечить Каплан условия для стрельбы.

Когда Ленин уже заканчивал свою речь, Каплан вошла в гранатный цех. Ленин попросил у собравшихся извинения за свой срочный отъезд на заседание Совнаркома и направился к выходу. Он шел к машине не быстро, на ходу надевая пальто, рядом с ним пристроилась какая-то женщина. Это была кастелянша Попова, она жаловалась Ленину на произвол заградотрядов, реквизировавших хлеб, который горожане везли от родственников в деревнях. «Есть декрет, чтобы не отбирали, а они отбирают», – говорила она. Ленин ответил, что заградотряды действительно иногда поступают неправильно, но скоро это прекратится и нормальное снабжение Москвы продуктами будет налажено.

Впоследствии, когда началось следствие, Попова, естественно, попала под подозрение. Газета «Известия ВЦИК» вскоре после покушения писала: «В день рокового покушения на тов. Ленина означенная Попова была ранена навылет; пуля, пройдя левую грудь, раздробила левую кость. Две дочери ее и муж были арестованы, но вскоре освобождены». Арест родных Поповой означал, что в ЧК ее всерьез подозревали, по крайней мере, в пособничестве террористам: возможно, в ее задачу входило задержать Ленина, чтобы дать основному стрелку прицельно вести огонь. Но вскоре один из следователей В. Кингисепп дал по поводу Поповой следующее заключение: «Пособничество со стороны Поповой покушению ничем не подтверждено. Установлено, что она шла по правую руку от В. И. Ленина, отставая на несколько шагов от него и, во всяком случае, не загораживая ему дорогу к автомобилю. Нет никаких данных, что Попова вообще задержала В. И. Ленина и этим помогла Каплан».

По версии следствия, такая задача была возложена на уже упоминавшегося эсера Новикова, переодетого матросом. Ленин стал подниматься по лестнице к выходу. В этот момент Новиков, сделав вид, что споткнулся, преградил ему дорогу и создал вокруг затор. Он стал задерживать рабочих, кричал: «Пропустите, пропустите товарища Ленина! Не напирайте!»

Когда Ленин подошел к машине, кто-то из рабочих открыл ее дверцу. В этот момент раздался выстрел, за ним еще несколько. Позже Степан Гиль на допросе у председателя Московского ревтрибунала Дьяконова показал следующее: «Когда Ленин был уже на расстоянии трех шагов от автомобиля, я увидел сбоку, с левой стороны от него, на расстоянии не больше трех шагов протянувшуюся из-за нескольких человек женскую руку с браунингом, и были произведены три выстрела, после которых я бросился в ту сторону, откуда стреляли, стрелявшая женщина бросила мне под ноги револьвер и скрылась в толпе».

Гиль, по его словам, выскочил из машины, выхватил свой револьвер и бросился за стрелявшей. Однако он заметил, что Ленин лежит на земле, и вернулся к нему. Раненый хриплым голосом спросил шофера: «Поймали его или нет?» Гиль ответил: «Сейчас не надо говорить, вам тяжело».

В этот момент Гиль заметил бежавшего прямо на него матроса (это был Новиков), который правую руку держал в кармане. Шофер попытался закрыть своим телом лежащего на земле Ленина и крикнул: «Стой! Стрелять буду!» Матрос повернул влево и выбежал за ворота. Увидев, что державший в руке пистолет Гиль склонился над Лениным, какая-то женщина приняла его за террориста. Она вцепилась в шофера и начала кричать: «Что вы делаете? Не стреляйте!» В эту секунду из цеха выбежали трое вооруженных людей с криком: «Это свой, свой! Мы – заводской комитет, свои!»

Первым, кто оказал Ленину врачебную помощь, был фельдшер Сафронов, перевязавший его рану носовым платков. В материалах следствия есть и его показания: «Проживаю: Б. Строгановский пер., д. 24, кв. 18. Работаю в 81-м эвакуационном госпитале. Фельдшер. Пошел на митинг послушать Ленина. Я не партийный, но душой коммунист. Митинг кончился часов в 9 вечера 30 августа 1918 года. Когда Ленин кончил речь, он пошел к выходу. За ним пошел народ, пошел и я. Во дворе к нему подошли две женщины… Стал прибывать народ. Меня оттеснили от Ленина несколько назад, и раздались выстрелы. Не помню сколько: три или четыре. Стреляли в Ленина сзади… Толпа раздалась, и я увидел тов. Ленина лежащим вниз лицом. Около него уже был шофер, и подошел еще один товарищ, служащий в аппарате Троцкого. Подошла женщина и назвалась фельдшерицей. Мы посадили Ленина в автомобиль. Я спросил: «Ранены ли вы, товарищ?» Он ответил, что ранен в руку. Я перевязал ему руку носовым платком, чтобы не было кровотечения».

Вокруг Ленина собралось несколько человек. Раненому помогли встать, затем его усадили на заднее сиденье машины, двое рабочих сели рядом с ним. Гиль вывел машину из ворот завода и на предельно возможной скорости поехал в Кремль. «Подъехал прямо к квартире Владимира Ильича во двор, – рассказывал потом шофер Ленина. – Здесь мы все трое помогли выйти Владимиру Ильичу из автомобиля… Мы стали просить и умолять его, чтобы он разрешил нам внести его, но никакие уговоры не помогли, и он твердо сказал: «Я пойду сам»… И он, опираясь на нас, пошел по крутой лестнице на третий этаж».

Стрелявшую женщину задержал помощник военного комиссара 5-й Московской советской пехотной дивизии С. Н. Батулин. «В момент выхода народа с митинга, – говорил он на допросе 30 августа, – я находился в десяти или пятнадцати шагах от т. Ленина, шедшего впереди толпы. Я услыхал три выстрела и увидел т. Ленина лежащего ничком на земле. Я закричал: «Держи, лови», – и сзади себя увидел предъявленную мне женщину, которая вела себя странно. На мой вопрос, зачем она здесь и кто она, она ответила: «Это сделала не я». Когда я ее задержал и когда из окружившей толпы стали раздаваться крики, что стреляла эта женщина, я спросил еще раз, она ли стреляла в Ленина, последняя ответила, что она».

Интересно, что 5 сентября Батулин дополнил свои показания, причем эти дополнения во многом опровергали сказанное им же неделей ранее. «Я услышал три резких сухих звука, которые я принял не за револьверные выстрелы, а за обыкновенные моторные звуки. А вслед за этими звуками я увидел толпу народа, до этого спокойно стоявшую у автомобиля, разбегавшуюся в разные стороны, и увидел позади кареты автомобиля т. Ленина, неподвижно лежавшего лицом к земле… Человека, стрелявшего в т. Ленина, я не видел».

Батулин, по его словам, выбежал на Серпуховку, добежал до перекрестка и остановился – хватать было некого. И тут у дерева он увидел странного вида женщину с портфелем и зонтиком в руках. Удивительное «пролетарское чутье» не менее удивительным образом позволило комиссару определить, что именно она стреляла в Ленина. Батулин задержал женщину и повел ее на завод. Члены заводского комитета вызвали машину, на которой задержанную отвезли в находившийся неподалеку Замоскворецкий военный комиссариат. Здесь, после тщательного обыска, в присутствии председателя Московского трибунала А. Дьяконова, комиссара Замоскворечья И. Косиора, самого С. Батулина, комиссара И. Пиотровского и рабочего завода Михельсона А. Уварова задержанная сделала первое официальное заявление: «Я – Фанни Ефимовна Каплан. Под этим именем отбывала каторгу в Акатуе. На каторге пробыла 11 лет. Сегодня я стреляла в Ленина. Я стреляла по собственному побуждению. Я считаю его предателем революции. Ни к какой партии не принадлежу, но считаю себя социалисткой».

* * *

То, как стали известны многие подробности дела о покушении на Ленина, весьма интересно. В 1920 году Яков Петерс заболел тифом. Болел он серьезно, долго лежал в больнице. Чтобы чем-то себя занять, Петерс стал записывать свои воспоминания о событиях двухлетней давности, причем делал это на английском языке – он долго прожил в Британии и английский был ему привычнее русского. Записи эти сохранились.

Незадолго до полуночи Каплан перевезли из Замоскворецкого военкомата на Лубянку. В 23.50 ее привели в кабинет исполняющего обязанности председателя ВЧК Петерса. Здесь уже собрались пять человек – хозяин кабинета, председатель ВЦИК Свердлов, секретарь ВЦИК Аванесов, Дьяконов и нарком юстиции РСФСР Курский (по некоторым данным, позже к ним присоединился заведующий отделом ВЧК Н. Скрыпник). Несколько минут в кабинете стояла тишина. Наконец Курский начал первый допрос задержанной.

«Приехала я на митинг часов в восемь. Кто мне дал револьвер, не скажу. У меня никакого железнодорожного билета не было. В Томилине я не была (при обыске у Каплан в ботинке был обнаружен железнодорожный билет до станции Томилино. – Авт.). У меня никакого билета профсоюзного союза не было. Давно уже не служу. Откуда у меня деньги, я отвечать не буду. Я уже сказала, что фамилия моя Каплан одиннадцать лет. Стреляла я по убеждению. Я подтверждаю, что я говорила, что я приехала из Крыма. Связан ли мой социализм со Скоропадским, я отвечать не буду. Я никакой женщине не говорила, что «для нас неудача». Я не слышала ничего про организацию террористов, связанную с Савинковым. Говорить об этом не хочу. Есть ли у меня знакомые среди арестованных Чрезвычайной комиссией, не знаю. При мне никого из знакомых в Крыму не погибло. К теперешней власти на Украине отношусь отрицательно. Как отношусь к Самарской и Архангельской власти, не хочу отвечать. Допрашивал наркомюст Курский».

Курский допрашивал Каплан примерно до двух часов ночи. Протокол допроса задержанная подписать отказалась. В полтретьего ночи наркома юстиции сменил Петерс. Каплан заявила, что говорить с ним будет только с глазу на глаз. Глава ВЧК решает сменить тактику и сыграть если и не в «доброго следователя», то, по крайней мере, не давить на Каплан и попытаться ее разговорить. Он рассказал немного о себе, поведал о былом увлечении анархизмом. И такая тактика принесла определенные плоды. «…Я спросил, за что ее посадили, как она ослепла, – вспоминал Яков Петерс. – Она постепенно разговорилась. В конце допроса она расплакалась, и я до сих пор не могу понять, что означали эти слезы: раскаянье или утомленные нервы».


Мы уже частично приводили фрагменты записей второго допроса Фанни Каплан. Она действительно рассказала немало – о себе, родных, о своей жизни до и после 1917 года, о каторге, о своих убеждениях. Назвала она и две фамилии – Спиридоновой и Чернова. Первую упомянула просто как подругу по каторге, второго – как руководителя течения в партии эсеров, которому симпатизировала. Но о тех, с кем Каплан организовывала покушение на Ленина, кто помогал ей после приезда в Москву, – ни слова.

Почему Каплан назвала именно эти две фамилии? Этому вопросу исследователи внимания практически не уделяют, и зря. Ведь оба – Спиридонова и Чернов – принадлежали к партии эсеров. Но Спиридонова, как мы уже упоминали, была одним из руководителей левого крыла партии, тогда как Чернов являлся идеологом правого крыла. И почему следствие, по большому счету, не стало разрабатывать эти две линии? Впрочем, Петерс, как явствует из протокола допроса, не был столь наивен, чтобы поверить в то, что Каплан – террористка-одиночка.

* * *

Естественно, что следователи допрашивали не только Каплан. Среди прочих был допрошен и уже упоминавшийся выше шофер Ленина Степан Гиль. Повторим еще раз показания одного из самых важных свидетелей: «Я приехал с Лениным в десять часов вечера на завод Михельсона. По окончании речи Ленина из помещения к автомобилю бросилась толпа человек в пятьдесят. Вслед за толпой вышел Ильич, окруженный мужчинами и женщинами. Среди них была блондинка, которая жаловалась на проблемы с мукой. Когда Ленин был в трех шагах от автомобиля, я увидел сбоку, с левой стороны от него, на расстоянии не более трех шагов, протянувшуюся из-за нескольких человек руку с браунингом. Были произведены три выстрела, после которых я бросился в ту сторону, откуда стреляли. Стрелявшая женщина бросила мне под ноги револьвер и скрылась в толпе».

Запомним последнюю фразу Степана Казимировича и снова обратимся к следственным банальностям: если преступление совершается с использованием огнестрельного оружия, значит надо:

а) если таковая возможность имеется, это оружие нужно найти;

б) провести тщательнейшую экспертизу оружия и гильз. Гиль показал, что Каплан бросила ему под ноги револьвер, «револьвер этот лежал под моими ногами, при мне револьвера этого никто не поднял». Позже он добавил, что толкнул револьвер под автомобиль и из-за спешки не подобрал. Оружие якобы на следующий день нашел рабочий завода Михельсона Кузнецов (некоторые источники утверждают, что он работал на расположенной неподалеку фабрике им. Савельева), который отнес находку в Замоскворецкий военкомат. Где (так по крайней мере утверждал рабочий) его находка никого не заинтересовала… Не правда ли – удивительный факт, учитывая, что именно в этот военкомат накануне привели Каплан и здесь проводили первый этап дознания?

1 сентября газета «Известия ВЧК» опубликовала следующее обращение к читателям: «От ВЧК. Чрезвычайной Комиссией не обнаружен револьвер, из коего были произведены выстрелы в тов. Ленина. Комиссия просит лиц, коим известно что-либо о нахождении револьвера, немедленно сообщить о том комиссии».

Только после этого утром в понедельник 2 сентября рабочий Кузнецов принес найденный во дворе завода Михельсона браунинг следователю Верховного трибунала В. Э. Кингисеппу. В протоколе тот записал: «Кузнецов представил браунинг № 150 489 и обойму с четырьмя в ней патронами. Револьвер этот т. Кузнецов поднял тотчас после того, как его выронило стрелявшее лицо, и он находился все время у него, Кузнецова, на руках. Браунинг этот приобщается к делу о покушении на убийство т. Ленина».

Допросы подозреваемой и свидетелей – это лишь часть следственной работы. Не менее значимым является доскональный осмотр места происшествия и точное фиксирование всех объектов, на нем находящихся. Даже для начинающего следователя это истины прописные. Но представьте: два дня и три ночи место покушения на Ленина оставалось фактически без присмотра. Только 2 сентября следственная группа провела его осмотр. Результатом этих действий стал следующий протокол.

«ПРОТОКОЛ ОСМОТРА МЕСТА ПОКУШЕНИЯ

НА УБИЙСТВО Т. ЛЕНИНА НА ЗАВОДЕ МИХЕЛЬСОНА

30-го АВГУСТА 1918 г.

2-го сентября 1918 г., мы, нижеподписавшиеся Яков Михайлович Юровский и Виктор Эдуардович Кингисепп, в присутствии председателя заводского комитета зав. Михельсон т. Иванова Николая Яковлевича и шофера т. Степана Казимировича Гиля совершили осмотр места покушения на председателя Совнаркома т. Ульянова-Ленина.

Выход из помещения, где происходят митинги, один. От порога этой двустворчатой двери до стоянки автомобиля 9 (девять) сажен. От ворот, ведущих на улицу, до места, где стоял автомобиль, 8 саж. 2 фута (до передних), 10 саж. 2 фута (до задних) колес автомобиля.

Стрелявшая Фанни Каплан стояла у передних крыльев автомобиля со стороны хода в помещение для митингов.

Тов. В. И. Ленин был ранен в тот момент, когда он был приблизительно на расстоянии одного аршина от автомобиля, немного вправо от дверцы автомобиля. Место стоянки автомобиля, пункты, где стояла Каплан, тов. Ленин и М. Г. Попова, изображены на фотографическом снимке.

Недалеко от автомобиля нами найдено при осмотре четыре расстрелянных гильзы, приобщены к делу в качестве вещественных доказательств. Места их нахождения помечены на фотографических снимках (4, 5, 6, 7). Находка этих гильз несколько впереди стрелявшей объясняется тем, что таковые отскакивали от густо стоявших кругом людей, попадали ненормально несколько вперед.

К настоящему протоколу осмотра приобщаются: план строения Московского снарядного и машиностроительного завода А. М. Михельсона, 4 фотографических снимка, изображающих три момента покушения, и само здание, в котором происходил митинг.

В. Кингисепп

Я. Юровский».

А что же с гильзами, найденными на месте покушения? Они действительно были выпущены из того браунинга, который Кингисеппу принес рабочий Кузнецов? На этот вопрос, казалось бы, может быть только два ответа: либо «да», либо «нет», так как при наличии оружия и гильз установить это несложно. Но ответа нет… Следствие не удосужилось провести баллистическую экспертизу. Зачем – ведь и так все ясно. Или должно быть ясно…

Интересно в этом плане и сообщение, опубликованное в «Известиях ВЦИК» 3 сентября, гласившее, что в ВЧК «явился один из рабочих, присутствовавших на митинге, и принес револьвер, отобранный у Каплан. В обойме оказалось три нерасстрелянных патрона из шести». Во-первых, если речь идет о револьвере, то откуда взялась обойма, которая используется в пистолетах? Обычная журналистская оплошность? Допустим. Но не исключено, что револьвер превратился в браунинг – любимое, кстати, оружие эсеров-террористов, – дабы ни у кого не возникло сомнений, кто именно стрелял.

И второе: так сколько же было выстрелов? Если Кузнецов принес некое оружие, в котором было «три нерасстрелянных патрона из шести», то значит, выстрелов было три. Но это нехитрое вычисление опровергается протоколом осмотра места покушения, в котором четко указано: «найдено при осмотре четыре расстрелянных гильзы». Значит, выстрела было все-таки четыре? Или же был еще один выстрел из какого-то другого оружия?

Разнятся в определении количества выстрелов и показания свидетелей. Некто Д. А. Романычев показывал, что «выстрелов всего было три-четыре». Е. Е. Мамонов сказал следователям, что «три раза ей удалось выстрелить». И. Г. Богдевич утверждал председателю Ревтрибунала Дьяконову, что первым выстрелом Каплан ранила кастеляншу Попову, а вторым и третьим – Ленина. И. И. Воробьев, стоявший неподалеку от стрелявшей, видел, что первые два выстрела она сделала в Ленина в упор, а следующие два – на некотором расстоянии. «Вероятно, – показывал Воробьев, – вторыми выстрелами была ранена женщина, беседовавшая с Лениным».

В связи с ранением Ленина возникает еще один немаловажный вопрос: были ли отравленными пули, попавшие в него, что, в свою очередь, вызвало его тяжелую болезнь, приведшую к преждевременной смерти? В 1918 году в материалах следствия об этом ничего не сказано, зато в 1922 году, во время процесса над эсерами (об этом читатель узнает немного позже), пули уже стали «отравленными». В массовом сознании советских людей факт «отравленности» пуль прочно закрепился после многочисленных публикаций и фильмов наподобие «Ленин в 1918 году», где террористы-эсеры старательно надпиливают пули, а затем смазывают их ядом кураре.

Чтобы попытаться прояснить этот вопрос, проследим за тем, как менялось состояние здоровья Ленина на протяжении нескольких дней после ранения. Помогут нам в этом официальные бюллетени о его здоровье, публиковавшиеся в период с 31 августа по 18 сентября 1918 года.

Итак, первый бюллетень, появившийся в ночь с 30 на 31 августа, гласил: «Констатировано два слепых огнестрельных ранения: одна пуля, войдя над левой лопаткой, проникла в грудную полость, повредила верхнюю долю легкого, вызвав кровоизлияние в плевру, и застряла в правой стороне шеи выше правой ключицы; другая пуля проникла в левое плечо, раздробила кость и застряла под кожей левой плечевой области, имеются налицо явления внутреннего кровоизлияния. Пульс 104. Больной в полном сознании. К лечению привлечены лучшие специалисты-хирурги».

В бюллетене № 2 сообщалось, что состояние Ленина тяжелое. В третьем сообщении врачей уже отмечалось, что пациент чувствует себя бодрее. Вечером 31 августа вышел бюллетень № 4. В нем говорилось, что «непосредственная опасность для жизни Владимира Ильича миновала».

Наконец, 18 сентября «Правда» опубликовала последний бюллетень: «Температура нормальная. Пульс хороший. От кровоизлияния в левую плевру остались небольшие следы. Со стороны перелома осложнений нет. Повязка переносится хорошо. Положение пуль под кожей и полное отсутствие воспалительных реакций позволяют отложить удаление их до снятия повязки. Владимиру Ильичу разрешено заниматься делами».

Как видим, состояние больного день ото дня улучшалось. Но ведь если в организм попал яд, то его действие должно было проявиться в течение буквально нескольких часов. Однако ничего подобного не происходило – Ленин поначалу, что вполне естественно, находился тяжелом состоянии, но затем стал уверенно идти на поправку.

Так откуда же взялась версия об отравленных пулях? Здесь возможны несколько вариантов. Первый – пули действительно были отравленными, но, попав в организм Ленина, таковыми уже не являлись. Что имеется в виду? То, что в вопросе применения ядов эсеры были попросту дилетантами и не понимали очевидной вещи – под действием высокой температуры пороховых газов кураре просто разрушался и при выходе пули из ствола от яда уже не оставалось и следа.

Вероятность того, что в Ленина стреляли отравленными пулями, и явно не рассматривали кремлевские врачи, оказывавшие ему помощь вскоре после покушения. Как только во дворе завода Михельсона прозвучали выстрелы, Гиль повез Ленина в Кремль (кстати, еще один вопрос: а почему, собственно, в Кремль, а не в ближайшую больницу?). По словам шофера, «смертельно раненый» Ильич на своих ногах поднялся по довольно крутой лестнице на третий этаж. Прибывший через несколько минут врач Винокуров застал пациента «самостоятельно раздевающимся у постели». А еще один кремлевский врач Обух на вопрос корреспондента «Правды» по поводу пуль и операции по их извлечению ответил следующее: «Их хоть сейчас вынуть можно – они лежат на самой поверхности. Во всяком случае, извлечение их никакой опасности не представляет, и Ильич будет через несколько дней совершенно здоров». Собственно говоря, так и произошло.

Второй вариант: версия об отравленных пулях была пущена кем-то из кремлевских врачей. Это, в принципе, вполне логично – в случае, если бы спасти Ленина не удалось, можно было бы попытаться свалить неудачу на яд и, следовательно, получить шанс хоть как-то оправдаться в глазах ВЧК и прочих карательных органов.

Но для того, чтобы нанести яд на пулю, им нельзя просто ее обмазать – на нее нужно нанести пропилы. В 1922 году врачи извлекли одну из пуль, – ту, которая попала в шею, – из тела Ленина (вторая была удалена уже в 1924-м, после его смерти). Пропилы на ней действительно были обнаружены. Однако эта пуля была выпущена… не из того браунинга, который был приобщен к делу как оружие, из которого Каплан стреляла в Ленина. Об этом, в частности, пишет исследователь и оружейник Павел Макаров: «Извлеченная в Боткинской больнице в 1922 году пуля, по описанию, имеет крестообразный надрез по всей длине оболочки и отнесена к боеприпасу среднего калибра.

Описываемая пуля (с надпилами) относится к калибру 7,65 мм, а фигурирующий в деле браунинг имеет калибр 6,35 мм, таким образом, налицо несовпадение калибров. Версий может быть много, но точная только одна: извлеченную пулю подменили в самой больнице. На это указывает факт пропилов оболочки пули по всей длине, что невозможно сделать, не извлекая ее предварительно из патрона. Теоретически это возможно, но практически пуля закрепляется в патроне браунинга такого калибра с усилием в 40 кг, что сделать в кустарных условиях невозможно, так как существует угроза заклинивания (перекоса) патрона либо некачественного выстрела. То есть в этом случае большое количество пороховых газов, вместо толкания пули, будет свободно истекать по пропилам оболочки пули».

* * *

2 сентября 1918 года по инициативе Якова Свердлова созывается заседание Президиума ВЦИК, на которое среди прочих был приглашен и Петерс. Исполняющий обязанности ВЧК доложил собравшимся, что получены новые данные, будут проводиться экспертизы и следственный эксперимент. Свердлов, с одной стороны, согласен с докладчиком, говорит, что расследование надо продолжать. Но при этом требует «разобраться» с Каплан немедленно. В протоколе заседания зафиксирован следующий диалог:

«Свердлов: В деле есть ее признание? Есть. Товарищи, вношу предложение – гражданку Каплан за совершенное ею преступление сегодня расстрелять.

Петерс: Признание не может служить доказательством вины».

На этой фразе протокол обрывается…

2 сентября 1918-го Каплан, несмотря на торопливость Свердлова, была еще жива. В этот же день провели и упомянутый Петерсом следственный эксперимент. Выполнили его Кингисепп и Яков Юровский – креатура Свердлова, тот самый, при активном участии которого в Екатеринбурге была расстреляна царская семья.

И снова поговорим об элементарных законах следовательской науки. Предположим, по некоторому делу нужно провести следственный эксперимент, причем в руках у следствия находится подозреваемый(ая). Вполне естественно, что его или ее нужно привезти на этот эксперимент. Но Юровский и Кингисепп, вопреки всем канонам расследования, оставляют Каплан на Лубянке и едут на машине Гиля на завод Михельсона без нее. Роль фотографа взял на себя Юровский, шофер Ленина изображал сам себя; Ленина и свидетельницу Попову, беседовавшую с ним насчет произвола заградотрядов, изображали заводские активисты Иванов и Сидоров, а Кингисепп взял на себя роль Каплан, хотя, по идее, как член следственной комиссии должен был руководить следственным экспериментом.

По чьей же инициативе был проведен этот «эксперимент»? Свердлова, чьими подручными были Кингисепп и Юровский? Но для председателя ВЦИК вроде бы уже все ясно – Каплан призналась и ее можно и нужно расстреливать. Или Петерса, который… уже сдался, понимая, что Каплан обречена и довести следствие до разумного завершения ему не дадут. В воспоминаниях Петерса есть такие строки: «У меня была минута, когда я до смешного не знал, что мне делать, самому застрелить эту женщину, которую я ненавидел не меньше, чем мои товарищи, или отстреливаться от моих товарищей, если они станут забирать ее силой, или… застрелиться самому».

Петерс не застрелился (он, кстати, был расстрелян в апреле 1938-го), но и борьбу за Каплан проиграл. 3 сентября от Свердлова пришло распоряжение: перевести Каплан с Лубянки в Кремль. Позже высказывались предположения, что это решение было якобы вызвано информацией о том, что эсеры готовят налет на ВЧК, чтобы отбить Каплан. Вряд ли эту версию можно рассматривать всерьез – эсеры не располагали ни малейшей возможностью совершить подобное. А если бы и располагали, то кто мешал им совершить подобный налет на тот же Кремль и покончить с Лениным, Свердловым и прочими?

О том, как была убита Фанни Каплан, известно из воспоминаний тогдашнего коменданта Кремля Павла Малькова. Конечно, эти воспоминания цензурированы, да и скорее всего полуграмотный матрос Мальков подписал уже то, что ему дали как его «воспоминания». Однако это все же лучше, чем ничего – рассказ Малькова является фактически единственным свидетельством того, как большевики убирали главного и на тот момент единственного фигуранта дела о покушении на своего вождя.

«Уже в день покушения на Владимира Ильича Ленина, 30 августа 1918 года, было опубликовано знаменитое воззвание Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета «Всем, всем, всем», подписанное Я. М. Свердловым, в котором объявлялся беспощадный массовый террор всем врагам революции.

Через день или два меня вызвал Варлам Александрович Аванесов.

– Немедленно поезжай в ЧК и забери Каплан. Поместишь ее здесь, в Кремле, под надежной охраной.

Я вызвал машину и поехал на Лубянку. Забрав Каплан, привез ее в Кремль и посадил в полуподвальную комнату под Детской половиной Большого дворца. Комната была просторная, высокая. Забранное решеткой окно находилось метрах в трех-четырех от пола. Возле двери и против окна я установил посты, строго наказав часовым не спускать глаз с заключенной. Часовых я отобрал лично, только коммунистов, и каждого сам лично проинструктировал. Мне и в голову не приходило, что латышские стрелки могут не усмотреть за Каплан, надо было опасаться другого: как бы кто из часовых не всадил в нее пулю из своего карабина.

Прошел еще день-два, вновь вызвал меня Аванесов и предъявил постановление ВЧК: Каплан – расстрелять, приговор привести в исполнение коменданту Кремля Малькову.

– Когда? – коротко спросил я Аванесова.

У Варлама Александровича, всегда такого доброго, отзывчивого, не дрогнул на лице ни один мускул.

– Сегодня. Немедленно.

– Есть!

Да, подумалось в тот момент, красный террор не пустые слова, не только угроза. Врагам революции пощады не будет!

Круто повернувшись, я вышел от Аванесова и отправился к себе в комендатуру. Вызвав несколько человек латышей-коммунистов, которых лично хорошо знал, я обстоятельно проинструктировал их, и мы отправились за Каплан.

По моему приказу часовой вывел Каплан из помещения, в котором она находилась, и мы приказали ей сесть в заранее подготовленную машину.

Было 4 часа дня 3 сентября 1918 года. Возмездие свершилось. Приговор был исполнен. Исполнил его я, член партии большевиков, матрос Балтийского флота, комендант Московского Кремля Павел Дмитриевич Мальков, – собственноручно. И если бы история повторилась, если бы вновь перед дулом моего пистолета оказалась тварь, поднявшая руку на Ильича, моя рука не дрогнула бы, спуская курок, как не дрогнула она тогда…»

На следующий день, 4 сентября 1918 года, в газете «Известия» было опубликовано краткое сообщение:

«Вчера по постановлению ВЧК расстреляна стрелявшая в тов. Ленина правая эсерка Фанни Ройд (она же Каплан)».

Чтобы расстрелять Каплан, Малькову пришлось придумать целый сценарий казни – ведь расстреливать пришлось среди бела дня, в месте, где это могли видеть и случайные свидетели. Все происходило возле кремлевского гаража. Комендант приказал выкатить несколько грузовиков и завести моторы. В тупик загнали легковую машину, повернув ее радиатором к воротам, у которых поставили латышских стрелков. Потом Мальков привел Каплан, ничего ей не объясняя. Она особенно и не удивилась, услышав команду «К машине!», ведь ее уже не раз перевозили с места на место. В этот миг раздалась еще одна команда, шоферы грузовиков нажали на газ, моторы взревели. Каплан сделала несколько шагов к машине, и в этот момент загремели выстрелы. Комендант Кремля выпустил в жертву всю обойму.

Обычно при казнях присутствовал врач, который должен был зафиксировать факт смерти. Но в данном случае обошлись без него. Впрочем, человек с медицинскими навыками при расстреле Каплан все же присутствовал – пролетарский поэт Демьян Бедный, по образованию фельдшер. Узнав о предстоящей казни, он сам напросился в свидетели.

«Хоронить Каплан не будем. Останки уничтожить!» – такой приказ получил Мальков от Свердлова. Еще теплый труп Каплан засунули в металлическую бочку и облили бензином. Мальков попытался поджечь тело, но спички отсырели, и Бедный великодушно предложил свои. До поры до времени он держался бодро, но когда запахло горелым мясом, не выдержал и упал в обморок. На этом все было кончено…

* * *

Следствие закончено, подозреваемая созналась в преступлении, приговор приведен в исполнение – можно закрывать дело? Так действительно было в 1918-м, но затем ЧК (самостоятельно ли, или же по указке сверху – однозначно ответить невозможно, хотя гораздо более вероятным видится второе) расширила дело, результатом чего стал состоявшийся в 1922 году процесс по делу партии эсеров. На нем «контрреволюционная деятельность эсеров была окончательно всенародно разоблачена», а заговор против Ленина и других вождей превратился из «дела одиночек» в процесс над целой партией.

В советское время о покушении на Ленина, об эсерах и их причастности к «злодейскому преступлению против всего трудового народа» писали много и с удовольствием, ибо тема была благодатная. Книги под названиями типа «Выстрел в спину революции» и подобные выходили едва ли не сотнями. Воспользуемся и мы подобным источником. Приведенный ниже фрагмент из книги «Они целились в сердце народа» Василия Хомченко может показаться читателю длинным и пафосным, однако он достаточно четко показывает, как советские историки трактовали события лета 1918 года.

«Подробности этого преступления (то есть покушения на Ленина. – Авт.) стали известны спустя три года, когда некоторые члены партии правых эсеров – исполнители террористических актов, такие как Г. Семенов, Л. Коноплева и другие, раскаявшись, выступили с разоблачением политики ЦК своей партии, его методов борьбы против Советской власти. Они же рассказали о покушении на В. И. Ленина и других террористических актах.

ВЧК провела следствие и оконченное, тщательно расследованное дело передала в Верховный революционный трибунал при ВЦИК РСФСР. С 8 июля по 7 августа 1932 года в Москве в специальном присутствии Верховный революционный трибунал рассмотрел это дело. Перед судом предстали правоэсеровские вожаки и руководители партии эсеров, организовавшие тяжелые преступления против Советской власти, а также непосредственные исполнители убийств и диверсий.

Этими подсудимыми были: А. Р. Гоц, Д. Д. Донской, М. А. Лихач, Н. Н. Иванов, Л. Я. Герштейн, М. Я. Гендельман, С. В. Морозов, Г. И. Семенов, Л. В. Коноплева, В. Л. Дерюжинский, П. Н. Пелевин, П. В. Злобин, Ф. В. Зубков, Ф. Ф. Федоров-Козлов, К. А. Усов и другие.

Согласно обвинительному заключению, утвержденному распорядительным заседанием Судебной коллегии Верховного революционного трибунала при ВЦИК, подсудимые обвинялись в деятельности, направленной на свержение власти рабоче-крестьянских Советов и существующего на основании Конституции РСФСР рабоче-крестьянского правительства, для чего:

– подготовляли и организовывали вооруженные восстания против Советской власти;

– входили в сношения с представителями Антанты и с белогвардейским командованием;

– проводили террористические акты против деятелей Советской власти, совершали диверсии на железных дорогах и т. д.

Это они, представшие перед судом, убили Володарского и Урицкого, они организовали и покушение на В. И. Ленина 30 августа 1918 года.

Официально провозгласив отказ от террора против партии большевиков и деятелей Советской республики, эсеровские вожаки (А. Гоц, Е. Ратнер, В. Чернов и др.) в действительности ориентировали членов своей партии на то, чтобы в борьбе с большевиками не останавливаться перед применением любых средств, и прямо выступали с заявлениями о необходимости террора.

В судебном заседании Революционного трибунала было установлено, что покушение на жизнь В. И. Ленина правые эсеры начали готовить вскоре после Октябрьской революции…

В мае 1918 года Гоц и Донской дали от имени ЦК начальнику эсеровской боевой дружины Семенову согласие на организацию так называемого «центрального боевого отряда», предназначенного для систематической, организованной террористической борьбы против видных представителей Советской власти. В отряд были привлечены террористически настроенные эсеры Коноплева, Иванова-Иранова, Усов, Сергеев и другие. Под руководством Семенова этот отряд сразу же приступил к «работе». Прежде всего было решено убить руководителей петроградских большевиков В. Володарского[6], М. Урицкого и других…

После убийства Володарского ЦК партии эсеров перебазировал террористическую группу Семенова в Москву, где она стала готовить покушение на В. И. Ленина. В группу вошли Усов, Зубков, Федоров-Козлов. К ним присоединились приехавшие в Москву позже Коноплева и Ефимов, а также Новиков, Королев и Киселев.

Из ЦК эсеровской партии Семенову сообщили, что в Москве параллельно с ним действует с той же целью вторая группа и что в ней находится Каплан. Семенову предложили познакомиться с Каплан и взять ее группу в свое подчинение. Знакомство и слияние этих групп произошло в первой половине августа 1918 года.

Семенов по данному обстоятельству дал такие показания: «В беседе со мной Каплан сказала, что она давно приняла решение убить Ленина. Она же предложила себя в исполнительницы. При дальнейшем знакомстве с Каплан я убедился, что она террористка-фанатичка. Такая пойдет на все. Затем я познакомился и с остальными членами ее группы».

Ими были Рудзиевская, а также эсерка, действовавшая под именем Маруси, и бывший матрос крейсера «Память Азова» П. Пелевин. Из всех участников Семенов взял в исполнители одну лишь Каплан. Остальные ему не внушали доверия: были нерешительными людьми и высказывали сомнение в правильности террористического метода борьбы…

Семенов, Каплан и другие террористы приступили к делу сразу же. Составили подробный план, решив убить В. И. Ленина на митинге. Сделать это было легко, учитывая, что Ленин в то время ездил на митинги без охраны.

Семенов на суде рассказал об этом плане очень подробно.

В группе Семенова насчитывалось четыре исполнителя: Каплан, Коноплева, Федоров-Козлов и Усов.

Первый раз террористы увидели В. И. Ленина на митинге в Алексеевской народном доме 23 августа 1918 года. Ленин приехал туда днем, о чем немедленно был извещен Усов. Он прибыл на митинг и протиснулся в толпе поближе к трибуне. Усов держал в кармане оружие, готовый выхватить его в любую минуту. Никто не мешал Усову стрелять. Но он видел, как слушают В. И. Ленина, как верят ему, и заколебался. Вместе с сотнями рабочих он слушал его, затаив дыхание…

Наступила пятница – 30 августа. Террористы вновь вышли на дежурство. Семенов был уверен, что на этот раз им удастся осуществить свой злодейский план.

За несколько дней перед этим Коноплева передала Семенову небольшой пакет.

– Яд, – сказала она. – Кураре.

– Зачем? – поинтересовался Семенов.

– Надо отравить пули.

– Где достала?

– Взяла у Рихтера.

Рихтер – эсер, входил в военную организацию эсеровской партии.

Семенов тут же взял патроны, надрезал ножом головки пуль и обмазал их ядом.

Теперь у Семенова было три исполнителя: Каплан, Коноплева и Федоров-Козлов. Каждому из них Семенов выдал оружие и необходимое количество отравленных пуль. Исполнители разошлись по районам.

Днем 30 августа 1918 года Ленин выступал на митинге на Хлебной бирже. О приезде Ленина на Хлебную биржу Федорову-Козлову сообщил Зубков. Федоров-Козлов прибыл на митинг, но, как и Усов, стрелять не решился. Стоявший рядом с Федоровым-Козловым Зубков то и дело толкал его в плечо и говорил: «Слышишь! Ведь правду Ленин говорит. А?»

Возвращаясь с митинга, Зубков сказал расстроенному и подавленному Федорову-Козлову:

– Ты правильно поступил, что не стал стрелять в Ленина, Он же за рабочих и социализм.

В судебном заседании Федоров-Козлов сказал: «Я не решился выстрелить в Ленина, так как к этому времени убедился, что тактика убийств, которую избрали мои руководители, является неправильной, вредной, страшной для дела социализма…»

Итак, на этот раз тоже не прогремел выстрел.

Но вечером В. И. Ленин поехал на Серпуховку, к рабочим завода Михельсена (так в оригинале. – Авт.). Там дежурила Ф. Каплан. Она ходила в толпе, прислушивалась к разговорам, курила одну за одной папиросы. Там же в толпе находился и В. А. Новиков, переодетый в матросскую форму. Семенов послал его в помощь Каплан. По распоряжению Семенова Новиков нанял извозчика и поставил его недалеко от заводских ворот. Новиков сказал Каплан:

– После выстрелов бегите к извозчику. Он вас быстро увезет отсюда.

Вдруг загремели аплодисменты, люди кричали: «Ленин! Ленин! Ура товарищу Ленину!»…

Только на суде стало известно, что Каплан стреляла из браунинга, который ей дал Семенов. Вот почему она так упорно молчала, не желая отвечать, где взяла оружие. Скрывала она и то, каким образом у нее в портфеле оказался билет до станции Томилино. Дело в том, что на этой станции находилась конспиративная квартира эсеров…

В судебном заседании выступил в качестве общественного обвинителя народный комиссар просвещения РСФСР А. В. Луначарский.

– Партия эсеров заслужила смерть, – сказал Анатолий Васильевич. – Она должна умереть. Нужно падающего толкнуть и ускорить смерть партии, чтобы разлагающееся тело не заражало политической атмосферы. Мы обязаны обезвредить партию эсеров и с фронта, и с тыла, и с флангов. Революционный трибунал обязан выполнить свой революционный долг перед пролетариатом.

Трибунал выполнил этот долг. 7 августа 1922 года был оглашен приговор.

Главари правоэсеровской партии А. Гоц, Д. Донской, Л. Герштейн, М. Лихач, Н. Иванов, М. Гендельман, С. Морозов, Г. Семенов, Л. Коноплева, Е. Иранова, Е. Ратнер, Е. Тимофеев, В. Агапов, А. Альтовский и В. Игнатьев были приговорены к расстрелу.

Остальные подсудимые – В. Дерюжинский, П. Пелевин, Ф. Федоров-Козлов, Ф. Зубков, П. Злобин, К. Усов и другие осуждены к лишению свободы.

Президиум ВЦИК приговор в отношении осужденных к расстрелу утвердил, но исполнение приостановил. Впоследствии всем им расстрел был заменен лишением свободы.

Осужденные к лишению свободы Дерюжинский, Пелевин, Федоров-Козлов, Усов и другие Президиумом ВЦИК, с учетом их раскаяния и заверения, что честным трудом загладят совершенные ими преступления, были освобождены oт наказания».

* * *

А как, собственно, сам Ленин реагировал на то, что произошло с Каплан? Прямых свидетельств оценки вождем того, что сделал Свердлов с террористкой, нет – так что достоверно неизвестно, был он доволен поспешностью Якова Михайловича, или же наоборот – нет. Но все же есть некоторые факты, дающие серьезный повод задуматься. Например, Анжелика Балабанова, российская и итальянская социалистка (в 1918 году она занимала пост помощника председателя Совнаркома и Наркома иностранных дел Советской Украины Христиана Раковского), вхожая в дом Лениных, вспоминала, что в кремлевской квартире вождя царило смятение. «Когда мы говорили о Каплан, – писала Балабанова, – молодой женщине, которая стреляла в него и которая была расстреляна, Крупская была очень расстроена. Позже, когда мы были одни, она горько плакала, когда говорила об этом. Сам Ленин не хотел преувеличивать эпизод. Но у меня сложилось впечатление, что он был потрясен казнью Каплан».

Удивительно – Ленин был потрясен, но ничего не смог сделать, чтобы защитить Каплан. Можно предположить, что он не мог говорить, был при смерти, находился в тяжелом состоянии. Но это же не так! В воспоминаниях Свердлова есть свидетельство того, что уже 1 сентября Ленин был если и не здоров, то, по крайней мере, вполне разговорчив: «Больной шутит, заявляет врачам, что они ему надоели, не хочет подчиняться дисциплине, шутя подвергая врачей перекрестному допросу, вообще, бушует». Эта фраза вызывает и другой вопрос: почему не был допрошен Ленин – потерпевший и один из свидетелей?

* * *

Как видим, выстроенная ЧК в 1918 и 1922 годах версия о покушении на В. И. Ленина выглядит стройной и убедительной только в одном случае – если вообще не задавать вопросов. По сути, основана она на единственном доказательстве – признании Фанни Каплан в том, что именно она стреляла в Ленина. А далее… Далее начинаются вопросы.

Следствием огромного количества этих вопросов является столь же немалое число версий того, что же именно произошло 30 августа 1918 года. Для их рассмотрения мы воспользуемся классификацией, предложенной исследователем А. Видгопом, которую расширим и дополним собственными рассуждениями. Итак,

ВЕРСИЯ 1. Фанни Каплан не стреляла в Ленина.

Покушение на Ленина – это организованная кем-то, скорее всего, ВЧК, провокация против партии эсеров, которую впоследствии и обвинили в этом покушении на процессе 1922 года. При этом большевики фактически ничего не смогли доказать. На допросах Каплан говорила лишь о сочувствии эсерам, но свою причастность к какой-либо партии и политическому направлению отрицала. Кроме того, в пользу этой версии говорит тот факт, что подавляющее число эсеров не только не были с ней знакомы, но даже никогда о ней не слышали.

ВЕРСИЯ 2. Фанни Каплан не стреляла в Ленина.

По мнению некоторых историков, в частности Б. Орлова, в вождя стреляла эсерка Лидия Коноплева, в 1922 году выступавшая на процессе по делу эсеров и обвинившая их в организации этого покушения.

Как мы уже знаем, Революционный трибунал по итогам процесса над партией эсеров приговорил в числе прочих к расстрелу и Коноплеву. Но Президиум ВЦИК заменил расстрел лишением свободы и уже вскоре Коноплева оказалась на свободе. Как, кстати, и Григорий Семенов – предполагаемый организатор группы, к которой принадлежала, по версии ЧК, Каплан. Однако на этом поразительные факты не заканчиваются. За год до процесса эсеров и Коноплева, и Семенов синхронно меняют свои взгляды и вступают… в РКП(б) (есть данные, что Семенов вступил в партию большевиков еще раньше – в 1919-м). А затем заявляют судьям Ревтрибунала, что именно они «руководили действиями Каплан по убийству Ильича». Как говорится, более чем расстрельное признание, но их не просто оставляют в живых, они всячески обласканы советской властью. Семенов, например, после процесса работал в ВЧК и Генеральном штабе РККА, дослужился до звания бригадного комиссара. Правда, Коноплева и Семенов все-таки были расстреляны в 1937-м, но совсем не за то, что покушались на жизнь Ленина.

Именно это и дает повод исследователям утверждать, что Коноплева и Семенов были провокаторами, завербованными ВЧК, возможно, до покушения, возможно – после. Журналист Виктор Тополянский отмечает по этому поводу: «Наиболее странным в этой криминальной истории выглядит благодушие властей по отношению к подлинным соучастникам покушения – Коноплевой и Семенову. Их прощают и оставляют на свободе. Более того, объявляют о вступлении обоих в ряды большевиков, умиляясь их чистосердечному раскаянию и своевременно заговорившей “революционной совести”».

Предположим, что некая эсеровская группа, готовившая покушение на Ленина, действительно существовала, и к ней в какой-то момент «прибилась» Фанни Каплан.

Первый вопрос, который задают противники официальной версии: могла ли вообще она, очень плохо видящая женщина, не разбирающаяся в оружии, попасть в Ленина? И если покушение готовила террористическая группа, в распоряжении которой было немало хорошо подготовленных боевиков, то почему для покушения была выбрана именно Каплан?

Ответ на первый вопрос – да, могла. Как бы плохо ни видела Каплан, после операции в Харькове она уже не была абсолютно слепой. Главным для нее в тех условиях, которые сложились на момент покушения, – было узнать Ленина. А условия эти, надо сказать, были просто идеальными. Сумерки, Ленин без охраны идет через двор, никто не мешает Каплан приблизиться к жертве буквально на метр. С такого расстояния попасть в человека может любой, даже очень плохо видящий стрелок.

Сторонники невиновности Каплан также утверждают, что она не умела обращаться с оружием. На это можно напомнить, что Фанни до своего ареста в 1906 году готовилась к совершению террористических актов и, очевидно, все же знала, как обращаться со стрелковым оружием. Кроме того, за то время, пока Каплан жила в Москве, ее нетрудно было этому научить.

А вот с ответом на второй вопрос все далеко не так однозначно. В вопросе: Каплан стреляла или нет – сложилась поистине патовая ситуация. С одной стороны, убедительных доказательств, что это было именно так, по сути, нет. Отсутствие достоверных показаний свидетелей, непонятная ситуация с количеством выстрелов, странные особенности задержания Каплан, громадное количество нестыковок и пробелов в материалах следствия – все это не позволяет с уверенностью утверждать, что стреляла именно террористка-эсерка по имени Фанни Каплан.

Как мы уже упоминали, Каплан была задержана помощником военного комиссара С. Н. Батулиным на Серпуховской площади. Некоторые эксперты отмечают, что Каплан просто не могла добежать туда с места покушения к тому моменту, по крайней мере, это было очень нелегко. Как выяснилось в ходе следствия, в тот вечер на ней были ботинки с дырами и обнаженными на подошве гвоздями, которые вряд ли вообще давали ей возможность куда-либо бежать. Если при ней были портфель и зонтик, то они тоже явно мешали ей совершать «пробежки». К тому же не стоит забывать и о плохом зрении Каплан и о сумерках – еще два фактора, совсем не способствующих быстрому бегу.

Однако с другой стороны – есть признание, которое неоднократно сделала сама Каплан и которое, очевидно, было получено без какого-либо нажима со стороны следствия.

То, что Каплан принимала участие в покушении, – сомнений практически не вызывает. Но вот в какой роли? Известно, что Боевая организация партии эсеров, планируя покушения на высокопоставленных лиц Российской империи, всегда выставляла нескольких метальщиков бомб или стрелков, и не только для того, чтобы перекрыть возможный проезд жертвы по какому-либо другому маршруту, но и чтобы в случае необходимости второй стрелок или метальщик мог довершить дело, если первому удалось только ранить «объект». Не исключено, что Каплан, возможно, была осведомительницей, сигнальщицей, то есть должна была оповестить руководителей операции, что цель прибыла в нужное место. Можно предположить и такой вариант: Каплан использовалась в качестве «запасного игрока», то есть ей все-таки дали браунинг, поставили во дворе завода Михельсона, но основная роль отводилась кому-то другому.

ВЕРСИЯ 3. Фанни Каплан не стреляла в Ленина.

Достаточно распространенная и популярная в данное время версия – покушение на Ленина было частью заговора, организованного его же товарищами по большевистской верхушке. Роль главного заговорщика отводится Якову Свердлову.

В пользу этой версии действительно говорит немало фактов. Начнем с хронологии событий 30 августа 1918-го, точнее, еще раз к ним вернемся. Когда же именно Каплан стреляла в Ленина? Самым «ранним» оказался В. Бонч-Бруевич – он в своих воспоминаниях утверждает, что узнал о покушении на Ленина в 18.00. Официальные органы советской печати по горячим следам утверждали, что покушение произошло около половины восьмого вечера. Однако на первом допросе в ВЧК Каплан показала, что она приехала на завод Михельсона около восьми часов. Какое-то время она осматривалась, говорила со Степаном Гилем, ждала, когда Ленин выйдет с завода.

А Гиль, шофер Ленина? Он, как мы помним, утверждал, что «приехал с Лениным на завод Михельсона около 10 часов вечера». Предположим, что Ленин быстро вышел из машины, прошел на завод, выступил, вышел из гранатного цеха, какое-то время у него заняла беседа с кастеляншей Поповой. На это ушло как минимум двадцать минут. Значит, Каплан стреляла в Ленина (с учетом того, что Гиль мог не засечь точного времени приезда) где-то в промежутке 22.15–22.25. Затем была суматоха, Ленину оказывали первую помощь, усаживали в машину – еще как минимум десять, а то и пятнадцать минут. После этого раненого везут Кремль, поднимают по лестнице. Очевидно, что в своей квартире он оказался около 11 вечера. Именно в это время, как свидетельствуют официальные документы, был произведен первый медицинский осмотр пациента.

А теперь вспомним воззвание о покушении на Ленина, написанное Свердловым и опубликованное по его распоряжению. Время, которым оно датировано, – 22.40. Причем в самом его начале говорится: «несколько часов тому назад (курсив мой. – Авт.) совершено злодейское покушение на тов. Ленина». Как видим, с хронологией, основанной на показаниях Степана Гиля (и, кстати, не только его), это стыкуется плохо.

Но может быть, Гиль все же ошибся, и на самом деле он привез Ленина на завод Михельсона раньше, допустим, на полчаса. Тогда у Свердлова действительно было время, чтобы узнать о покушении на Ленина, и он, проявив чудеса владения эпистолярным жанром, написал воззвание уже после покушения. Однако здесь возникает еще один вопрос: откуда у Якова Михайловича такая фантастическая прозорливость, позволяющая так точно, за несколько минут, расставить акценты и фактически назвать преступников: «Мы не сомневаемся в том, что и здесь будут найдены следы правых эсеров, следы наймитов англичан и французов». Интересно, что советские историки и те, кто и сейчас придерживается официальной большевистской версии о покушении на Ленина, так не любят эту фразу, что, цитируя воззвание Свердлова, заменяют ее стыдливым троеточием.

«Наймиты французов и англичан» – это еще можно понять, их товарищ Свердлов мог приплести в «дежурном порядке». Но почему именно правые эсеры, а не какая-нибудь «белогвардейская шваль»? Примечательный в этом плане разговор произошел у Свердлова с Петерсом (он стал известен из уже упоминавшихся нами записок последнего). Вечером 31 августа Свердлов сказал и. о. председателя ВЧК, что утром нужно дать официальное сообщение в газеты.

– Напиши коротко, стрелявшая – правая эсерка черновской группы, установлена ее связь с самарской организацией, готовившей покушение, принадлежит к группе заговорщиков.

– Этих заговорщиков придется выпустить, – ответил Петерс, – против них ничего нет. Никакими связями ни с какой организацией от этой дамы пока не пахнет, а то, что она правая эсерка, сказал я. И вообще таких дилетантов, как мы, самих сажать нужно!

Свердлов на это ничего не ответил, зато позднее, когда его кто-то спросил, как идет следствие, ядовито бросил: «А так, что всю ВЧК надо пересажать, а даму выпустить. И на весь мир покаяться: мы, мол, дилетанты-с, извините-с!»

Второй аргумент в пользу данной версии – ход следствия, с вечера 30 августа по 3 сентября 1918 года полностью контролировавшийся Свердловым. Как утверждают некоторые историки, Яков Михайлович запретил Феликсу Дзержинскому возвращаться из Петрограда, куда тот накануне отправился расследовать дело Урицкого. Общее руководство следствием возглавил Петерс, которого вряд ли можно назвать человеком Свердлова, а вот конкретные следственные действия – дознание, опрос свидетелей, осмотр места покушения и следственный эксперимент, вызывающие массу вопросов, – проводились его людьми – Кингисеппом и Юровским. Известно, что Свердлов трижды, наедине, без протокола разговаривал с Каплан. Петерса председатель ВЦИК нейтрализовал просто – по его личному указанию Каплан была переведена с Лубянки в Кремль. А дальше последовал расстрел – Мальков с помощниками, опять же, по указанию Свердлова, уничтожил женщину, которая являлась главной ниточкой, позволявшей распутать это непростое дело.

Все это приводит некоторых исследователей к выводу: Свердлов, в руках которого и без того было сосредоточено немало рычагов власти, решил подмять под себя всё. Но операция пошла не по плану, Ленин выжил, и тогда председателю ВЦИК пришлось заметать следы. Поскольку Свердлов в момент недееспособности Ленина фактически стал руководителем государства (он даже отдавал приказы, расположившись в кабинете Ленина), сделано это было быстро, хотя и не без труда. Кто знает, как бы повернулась история Советского государства, живи Свердлов и дальше, но после тех событий ему суждено было прожить недолго: в середине 1919-го он скоропостижно скончался от испанки.

ВЕРСИЯ 4. Фанни Каплан не стреляла в Ленина.

По мнению историка Васильева и некоторых других, никакого покушения вообще не было, а была «мастерски организованная чудовищная инсценировка» при активном участии самого вождя.

Эта версия основывается на двух аргументах. Во-первых, довольно странном характере ранений Ленина и чудесно быстром исцелении вождя. В Ленина якобы стреляют разрывными пулями «дум-дум», для пущей верности (хотя это и абсолютно бесполезно) смазанными ядом кураре, он получает якобы «смертельные ранения», после которых, как мы уже упоминали, Гиль везет его не в ближайшую больницу, а в Кремль. Этой версии, например, придерживается Полина Дашкова. На вопрос корреспондента «Комсомольской правды», что заставляет ее думать, что никакого покушения не было, известная писательница ответила:

«Медицинские документы. Как в официальном бюллетене обозначен ход пуль? Одна пуля вошла под левую лопатку Владимира Ильича, прошила наискосок грудную полость и застряла над правой ключицей под кожей шеи, не задев никаких жизненно важных органов. Если она не задела сердце, то обязательно должна была задеть артерии или легкие. Но она (хотя диаметр пули был достаточно большой) почему-то шла зигзагом, аккуратненько все обходя. Траектория полета пули может измениться при столкновении с чем-то твердым – лопаткой или позвоночником. Но повреждение позвоночника – травма весьма серьезная. Даже если предположить, что случилось абсолютное чудо и ни одна из артерий и сосудов не была задета, у нас остаются легкие. Ибо не могло не быть так называемого пневмоторакса, то есть повреждения легкого и внутреннего кровоизлияния. При пневмотораксе он не смог бы проехать от Серпуховки к Кремлю, выйти из машины на собственных ногах, подняться на третий этаж, раздеться и лечь. Что касается второй пули – там все проще: она раздробила плечевую кость и застряла под кожей. Чем опасны пулевые ранения? Сепсисом. Антибиотиков тогда не было, но у Владимира Ильича ни разу даже не поднялась температура!

Я обсуждала это со многими врачами, показывала рентгеновский снимок. Пока я рассказывала, как эта пуля шла согласно официальной версии, которая нам всегда преподносилась на уроках истории, все говорили: ну это же бред, невозможно – человек бы десять раз умер! Потом спрашивали: а кто это? Я говорила: Ленин… И у всех был шок».

И второй аргумент. 26 июня 1918 года Ленин пишет в письме Г. Е. Зиновьеву: «Только сегодня мы услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что вы… удержали. Протестую решительно! Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную. Это невозможно! Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров…»

«Архивоенное» время, по мнению Ленина, требует соответствующих мер. Но, несмотря на то что Ленин является главой государства, в 1918 году это еще не означало, что он мог действовать без оглядки на других членов верхушки РКП(б). Да и массы, несмотря на всю их «революционную инициативу», нужно все же как-то мотивировать. Именно это, по мнению некоторых исследователей, и подвигло Ленина сотоварищи организовать инсценировку покушения на «вождя мирового пролетариата».

2 сентября 1918 года Свердлов в обращении ВЦИК призывает к началу «красного террора». Уже на следующий день в Петрограде расстреляны около 500 человек, в основном представители элиты – бывшие царские чиновники высшего ранга, профессора университетов и т. д. А 5 сентября появляется постановление СНК «О красном терроре», согласно которому «обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью», советская республика должна быть очищена от «классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях», «подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам». После этого эстафету подхватывает пресса. Газета «Красное знамя», официальный печатный орган Петросовета, писала в своей первополосной статье: «Кровь за кровь. Без пощады, без сострадания мы будем избивать врагов десятками, сотнями. Пусть их наберутся тысячи. Пусть они захлебнутся в собственной крови! Не стихийную, массовую резню мы им устроим. Мы будем вытаскивать истинных буржуев-толстосумов и их подручных. За кровь товарища Урицкого, за ранение тов. Ленина…» Повод для террора был найден…

ВЕРСИЯ 5. Фанни Каплан стреляла в Ленина.

Стрелять-то стреляла, однако не ведала, что творила. Эта «компромиссная», «примиренческая» версия основывается на словах Якова Петерса, называвшего Каплан «сумасшедшей или экзальтированной». То есть Фанни, страдавшая психическим расстройством, покушалась на Ленина, но при этом не осознавала, что она, собственно, делает.

С этой версией отчасти перекликается следующая.

ВЕРСИЯ 6. Фанни Каплан стреляла в Ленина.

Причина – неразделенная любовь. Не к Ленину, конечно, а к тому человеку, который двенадцать лет назад сбежал от нее после взрыва бомбы в киевской гостинице. В записках Петерса есть запись одного из допросов Каплан: «…в Харькове я встретила Мику, Виктора. Мы с ним вместе в шестом году работали в одной группе, готовили взрыв. Встреча была случайной, он остался анархистом, и я была ему не нужна… Даже опасна. Он сказал, что побаивается меня, моей истеричности и прошлого. А я тогда ничего этого не понимала. Как мне объяснить? Всё опять было в красках, всё возвращалось – зрение, жизнь… Я решила пойти к нему, чтоб объясниться. И перед этим пошла на базар, чтобы купить мыла. Хорошего. Просили очень дорого, и я продала шаль. Я купила это мыло. Потом… утром… он сказал, что не любит меня и никогда не любил, а произошло всё сегодня оттого, что от меня пахнет духами Ванды. Я вернулась в больницу, села в кресло и хотела закутаться в свою шаль, потому что я всегда в ней пряталась от холодной тоски… Но шали у меня больше не было, а было это мыло… и я не могу простить себя… не прощаю…»

В общем, как считает исследователь Е. Съянова, «брошенные женщины опасны для вождей». Каплан, узнавшая, что Гарский ее бросил, решила за это отомстить Ленину и доказать всему миру, на что способна неразделенная любовь.

ВЕРСИЯ 7. Фанни Каплан стреляла в Ленина. Ее не расстреляли 3 сентября 1918 года.

В добрых царей хотелось верить не только подданным Российской империи, но и победившему пролетариату. Существует версия о том, что Ленин пожалел стрелявшую в него Каплан (а может быть, решил исправить несправедливость и сохранить жизнь обвиненной ни за что женщине).

Наиболее интересными в этом плане являются свидетельства Василия Новикова, того самого, который по версии ЧК принимал участие в покушении на Ленина и обеспечивал для Каплан удобные условия для стрельбы. На одном из допросов в конце 1937 года он показал следующее:

«Вопрос: Вы называли всех бывших участников эсеровской террористической дружины, с которыми вы встречались в последующие годы?

Ответ: Я упустил из виду участницу покушения на В. И. Ленина – Ф. Каплан, которую встречал в Свердловской тюрьме в 1932 г.

Вопрос: Расскажите подробно, при каких обстоятельствах произошла эта встреча?

Ответ: В июле 1932 г. в пересыльной тюрьме в г. Свердловске, во время одной из прогулок на тюремном дворе, я встретил Каплан Фаню в сопровождении конвоира. Несмотря на то что она сильно изменилась после нашей последней встречи в Москве в 1918 г., я все же сразу узнал ее. Во время этой встречи переговорить мне с нею не удалось. Узнала ли она меня, не знаю, при нашей встрече она никакого вида не показала. Все еще сомневаясь в том, что это Фаня Каплан, я решил проверить это и действительно нашел подтверждение того, что это было именно так.

Вопрос: Каким образом?

Ответ: В Свердловской тюрьме содержался Кожаринов, переводившийся из челябинского изолятора в ссылку. Кожаринов был привлечен к работе в качестве переписчика. Я обратился к нему с просьбой посмотреть списки заключенных, проверив, находится ли среди них Фаня Каплан. Кожаринов мне сообщил, что действительно в списках тюрьмы числится направленная из политизолятора в ссылку Каплан Фаня, под другой фамилией – Ройд Фаня…

Вопрос: От кого и что именно вы слышали о Каплан в 1937 г.?

Ответ: 15 ноября 1937 г. я был переведен из Мурманской тюрьмы в Ленинградскую на Нижегородской ул. Находясь там в одной камере с заключенным Матвеевым, у меня с ним возник разговор о моей прошлой эсеровской деятельности и, в частности, о Каплан Фане. Матвеев, отбывавший наказание в Сибирских к/лагерях, сказал мне, что он знает о том, что Каплан Фаня – участница покушения на В. И. Ленина – работает в управлении Сиблага в Новосибирске в качестве вольнонаемного работника…

Новиков подтвердил правильность записи протокола и то, что он им был прочитан.

Допрос вели: начальник и оперуполномоченный 4-го отделения УГБ УНКВД Ленинградской области».

Эти сведения не то чтобы встревожили руководителей НКВД, но все же заставили провести их проверку. В декабре 1937 года в Свердловск и Новосибирск поступили запросы за подписью заместителя наркома внутренних дел СССР Фриновского с требованием проверить сведения, изложенные Новиковым. Слова Новикова не подтвердились. После проверок картотек, материалов конвойного полка и т. д. был сделан вывод: «Не установлено ни одного арестованного, сходного с Ройд Фаней».

Были и другие свидетельства, – например, утверждалось, что Каплан даже выпустили на свободу и она умерла в 1947 году. Очевидцы якобы видели ее то в Сибири, то на Урале, то в Воркуте.

И, наконец, последняя версия, сформулированная одним из самых компетентных исследователей первых революционных годов А. Л. Литвиным: «Да там вообще разобраться ни в чем нельзя, ничего не ясно». Конечно, такое мнение не оставляет шансов на установление истины. Но с другой стороны – оно, как это ни парадоксально, ближе всего к истине. Сейчас уже трудно сказать, намеренно ли кто-то «запутывал следы» или же это получилось, что называется, само собой. Но при кажущемся обилии материалов и версий, претендующих на достоверность, это дело было и остается одной из самых больших загадок советской истории.

* * *

Мы уже говорили о том, что покушение на Ленина в 1918 году было фактически единственным, о котором хоть что-то стало известно советскому народу. В последующие годы информация о любых подобных инцидентах являлась строжайшей государственной тайной, и поэтому простым советским гражданам могло показаться, что покушений на вождей больше и не было. Но они были, причем не одно и не два. И это несмотря на то, что с каждым годом совершенствовалась охрана: отныне не могло быть и речи о том, чтобы руководитель государства приезжал на какой-нибудь завод в сумерках фактически один, как это было 30 августа 1918-го. Например, уже 9 апреля 1919 года Оргбюро ЦК направило коменданту Кремля Малькову перечень дополнительных мер по охране Ленина:

«Уважаемый т. Мальков!

Оргбюро постановило:

1. При выездах тов. Ленина из Кремля необходимо сопровождение 2-х автомобилей с охраной из 5 человек. Шофер – партийный, преданный. Рядом – вооруженный конвоир.

2. Охрана квартиры и кабинета – часовыми из коммунистов (не менее 1 года партстаж). У часовых – сигнализация; кнопка на полу (использовать в случае нападения).

3. Вход в квартиру В. И. – по особым билетам, выдаваемым т. Лениным.

4. Перенести канцелярию вниз.

5. Перенести кабинет рядом с квартирой В. И. Ленина (рядом зал заседаний).

6. Провести основательную чистку среди сотрудников Совнаркома».

Впрочем, эти меры были детским лепетом по сравнению с тем, как была организована охрана следующего вождя. Если верить материалам судебных процессов тех лет, то на жизнь товарища Сталина покушались едва ли не миллионы. Сейчас уже всем хорошо известно, как добывались «чистосердечные признания». Однако, как считают историки, были и реальные попытки убить Иосифа Виссарионовича.

Первым покушением на него считается эпизод 1933 года, произошедший недалеко от дачи вождя, расположенной на берегу реки Лашупсе, впадающей в озеро Рица. Сталин иногда отдыхал на этой даче, его сопровождал Лаврентий Берия, который тогда еще работал первым секретарем грузинского ЦК. Однажды, когда кавалькада из пяти бронированных машин ехала на дачу, Берия попросил Сталина пересесть из второй машины в предпоследнюю, мол, у него тяжелое предчувствие. Удивительно, но когда кортеж переезжал через небольшой деревянный мостик, одна из машин рухнула в воду. И это была именно вторая машина… Почему это произошло – осталось загадкой: мост не обследовали, сваи на предмет подпила или взрыва не осматривали, никаких документов по этому происшествию составлено не было.

Второй случай произошел буквально через несколько дней. Катер, на котором Сталин катался по озеру Рица, был неожиданно обстрелян с берега. Берия якобы даже заслонил вождя своим телом. Расследование показало, что стреляли пограничники. Катер не был внесен в список плавсредств, имеющих доступ в охраняемую пограничную зону. Пограничники действовали по инструкции, но впоследствии все это было «перешито» в заговор – с соответствующими последствиями. Естественно, что у современных историков «феноменальное чутье» Берии и его способность и желание использовать свое тело в качестве живого щита вызывают большие сомнения. Очевидно, что это были провокации, организованные с целью показать вождю свою преданность.

Естественно, что после того как Советский Союз в конце 1930-х годов начал боевые действия на Дальнем Востоке, а затем вступил во Вторую мировую войну, планы уничтожения советского лидера разрабатывались разведками Японии и Германии. Однако, что удивительно, наиболее реальное покушение на вождя было спланировано террористом-одиночкой.

6 ноября 1942 года одна из правительственных машин проезжала по Красной площади. Когда автомобиль поравнялся с Лобным местом, оттуда неожиданно появился человек и открыл огонь из пистолета (по другим данным, он был вооружен винтовкой). Стрелявший успел сделать несколько выстрелов, после чего был схвачен сотрудниками охраны. Ни одна из пуль не достигла цели, при покушении пострадавших не было. Позже было установлено, что нападавшим был дезертировавший из Красной армии ефрейтор Савелий Дмитриев. В ходе следствия Дмитриев рассказал, что действовал в одиночку, собирался убить Сталина, однако перепутал его машину с машиной Анастаса Микояна. В тюрьмах НКВД Дмитриев провел восемь лет. Наконец в августе 1950 года в газетах появилось небольшое сообщение: «Террорист Дмитриев был задержан на Красной площади. 25 августа 1950 года по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР он расстрелян».

Накануне встречи Сталина, Рузвельта и Черчилля в Тегеране в ноябре – декабре 1943 года советская и английская разведки получили данные о готовящейся германскими спецслужбами операции под названием «Длинный прыжок». Руководство этой операцией было возложено на немецкого «супердиверсанта» Отто Скорцени. В результате совместных мер было ликвидировано гитлеровское подполье в Иране, арестованы десятки агентов. Заговор против «Большой тройки» провалился. Позже, в 1960-х годах, Скорцени рассказывал, что действительно имел задание уничтожить Рузвельта, Черчилля и Сталина или выкрасть их в Тегеране.

На этом абвер не успокоился. В 1944 году начальник восточного отдела РСХА оберштурмбанфюрер СС Греве получил задание – подготовить и направить в Москву небольшую группу террористов. В качестве «ударной силы» выступали двое – лейтенант Красной армии Политов, в 1942 году перешедший на сторону немцев, и его любовница, Адамичева, также сотрудничавшая с немцами. И здесь не обошлось без Скорцени – именно он занимался подготовкой двух диверсантов. По легенде, Политов «превращался» в начальника отдела Смерш 39-й армии майора Таврина. Мотивировка появления в Москве – отпуск после ранения и лечения в госпитале. Для имитации залеченных ранений немецкие хирурги сделали пластическую операцию – несколько надрезов и «бывших» швов. Политову-Таври-ну дали советские награды, среди которых были орден Ленина и медаль Золотая Звезда, принадлежавшие замученному в концлагере генералу Шепетову. Были предусмотрены и такие детали, как фальшивые вырезки из газет «Правда» и «Известия» с очерками о подвигах, указах о награждении и фото майора Таврина. Согласно изготовленным немецкими специалистами документам, майор Таврин и младший лейтенант Шилова (т. е. Адамичева) были направлены командованием в Москву, где после сдачи специального груза им предоставлялся краткосрочный отпуск.

К операции в абвере готовились очень серьезно. Для переброски диверсантов через линию фронта был изготовлен специальный самолет «Арадо-332», располагавший самым современным навигационным оборудованием и способный сесть на очень ограниченной площадке. А в качестве орудия убийства был разработан уникальный прибор, названный его создателями «Панцеркнакке» (в переводе с немецкого что-то вроде «вскрыватель брони»). Он представлял собой пусковую трубу диаметром около 60 и длиной около 200 мм, крепившуюся ремнями на предплечье. Труба заряжалась реактивным снарядом с кумулятивной боевой частью, пробивавшей броню толщиной 30–45 мм на расстоянии до 300 метров. Для маскировки «Панцеркнакке» было сшито кожаное пальто с удлиненным правым рукавом. Пуск производился при помощи электрозапала, батарея которого размещалась на поясе, а пусковая кнопка – на кисти второй руки. В качестве запасного варианта Политова снабдили вмонтированным в портфель мощным взрывным устройством, которое он должен был оставить в зале заседаний Кремлевского дворца во время торжественного собрания, посвященного очередной годовщине Октябрьской революции.

6 сентября 1944 года в 3 часа ночи «Арадо-332» приземлился на поляне леса недалеко от Смоленска. Из него по выдвижному трапу выкатили советский мотоцикл М-72, на котором «Таврин» и «Шилова» быстро поехали в сторону Москвы. Казалось бы, операция была продумана до мельчайших подробностей. Однако уже утром Политов и Адамичева были задержаны сотрудниками Смерш.

По поводу того, почему диверсантам не удалось даже добраться до Москвы, существует несколько версий. Во-первых, Политов «засветился», еще когда находился в оккупированной немцами Риге. Ему захотелось сшить себе кожаный плащ, такой, как носили в Москве «особисты» и сотрудники Смерша. Вряд ли Политов мог предполагать, что владелец швейной мастерской, которому он принес сверток кожи с советскими клеймами, связан с подпольем. Так у советской разведки оказался словесный портрет Политова.

Найти подходящую площадку для посадки самолета «Арадо-332» должна была небольшая группа диверсантов, заброшенная за месяц до отправки Политова и Адамичевой. Она была задержана смершевцами (по другим данным, диверсанты сами пришли с повинной), и таким образом было известно, что в назначенный день из-за линии фронта должен прилететь самолет. Впрочем, кто именно должен прилететь, диверсанты не знали.

В указанные «группой подготовки» день и место самолет не прилетел. Оказалось, что он попал под огонь зенитной артиллерии и, получив повреждения, сел в 150 км от того места, где его ждали смершевцы. Пустой самолет вскоре нашли (его экипаж пробирался к своим лесами), на всех дорогах, ведущих в Москву, были установлены дополнительные посты.

Один из таких постов и остановил мотоцикл Политова и Адамичевой. Документы были в порядке, но, когда Политов зашел в дом и снял плащ, у старшего группы возникли подозрения, что он не тот, за кого себя выдает. «Майора Таврина» выдали награды – пока Политов был у немцев, был изменен порядок ношения наград, соблюдавшийся на фронте очень строго. Дальнейшее уже было делом техники – запросили 39-ю армию, где никакого майора Таврина отродясь не знали. Политов и Адамичева поняли, что раскрыты, и пошли на сотрудничество с советской разведкой. А их немецкие хозяева более двух месяцев были уверены, что они занимаются подготовкой к выполнению задания.

* * *

О покушениях на следующего советского лидера – Никиту Хрущева – известно немногое. Странная и загадочная история произошла в 1957 году, когда Хрущев прибыл с дружественным визитом в Великобританию на советском крейсере «Орджоникидзе». Во время стоянки в Портсмуте советский лидер дал прием на корабле, на который были приглашены видные политики, влиятельные банкиры, предприниматели и другие представители деловых кругов страны. Когда прием был в самом разгаре, корабельные акустики засекли аквалангиста, который приближался к крейсеру. Что произошло дальше и зачем, собственно, аквалангист «пожаловал в гости», покрыто мраком тайны. На следующий день правительственные издания сообщили о некоем аквалангисте-любителе по имени Лайонелл Крэбб, который на свой страх и риск решил обследовать днище советского корабля, однако его подвела система подачи кислорода и он погиб. На это тут же ответили оппозиционные СМИ – по их данным, Крэбб являлся командором Британского королевского флота. В любом случае премьер-министр Великобритании Антони Иден принес извинения Хрущеву, и на этом инцидент был исчерпан.

Не так давно грузинская телекомпания «Рустави-2» показала документальный фильм, в котором рассказывалось о четырех жителях Грузии, готовивших заговор против Никиты Хрущева. Отари Миквабишвили, Алеко Меладзе, Абрек Батошвили и Акакий Мдинарадзе планировали убить Хрущева во время празднования 40-летия установления советской власти в Грузии. Для молодых людей это был акт мести Хрущеву за развенчание культа личности Сталина, а также якобы имевшие место намерения Хрущева выслать сотни тысяч жителей Грузии в Среднюю Азию. Заговорщики купили в одной из воинских частей несколько гранат, с помощью которых хотели собрать взрывное устройство. Однако за месяц до приезда Никиты Сергеевича все четверо были арестованы. Миквабишвили, как руководитель заговора, был приговорен к смертной казни, Меладзе получил 15 лет, Батошвили – 10, Мдинарадзе – 2 года лишения свободы. Когда Хрущев приехал в Тбилиси, мать Миквабишвили выбежала навстречу кортежу и попросила не расстреливать сына. Что и было сделано – смертную казнь заменили на 15 лет заключения.

О том, что на жизнь Никиты Хрущева готовились какие-то покушения, простые советские люди ничего не знали – в те времена пресса о подобных вещах предпочитала умалчивать. А вот в случае с четвертым по счету советским лидером – Леонидом Брежневым – пришлось отреагировать даже немногословным советским газетам – слишком уж громким было дело…

* * *

24 января 1969 года. «Правда», как и положено главной советской газете, была скупа на информацию:

«22 января во время торжественной встречи летчиков-космонавтов совершен провокационный акт – было произведено несколько выстрелов по автомашине, в которой следовали космонавты тт. Береговой, Николаева-Терешкова, Николаев, Леонов. В результате получили ранение водитель автомашины и мотоциклист, сопровождавший кортеж. Никто из космонавтов не пострадал. Стрелявший задержан на месте преступления. Производится следствие».

А вот еще одно сообщение, посвященное тому же событию:

«Не один, а пять – шесть выстрелов раздалось в Москве, в первый раз за долгие годы, в первый раз с тех пор, когда в 1918 году в Петрограде Фанни Каплан, поняв, что он предал народ и революцию, стреляла в Ленина…

Ясно, что это не поступок сумасшедшего. Это также не может быть полицейской провокацией. Какой смысл для советских властей или МВД организовывать покушение, указывающее на неблагополучное положение в стране? Еще опаснее для них террористический акт, являющийся наглядным примером, что они не обладают монополией насилия и что оружие может быть обращено против них. А предлога для нового зажима народа им, конечно, не нужно. «Растерянность и подавленное настроение» присутствовавших на трибуне в Кремле официальных лиц, отмеченные многими иностранными корреспондентами, также опровергают эту версию. Наконец новое сообщение ТАСС’а о каком-то «провокационном действии», сделанном уже не органами госбезопасности, а кем-то неизвестным, можно отнести только к какой-то странной советской терминологии. – Какая провокация? Кем и против кого? Косвенно это признание политического характера покушения.

На самом деле выстрел в Москве мог быть действием человека – трагическим протестом против бесчеловеческой государственной системы, держащей в рабстве вот уже 50 лет великий народ. Неизвестный отдавал себе отчет, что ему придется заплатить жизнью за свой поступок. По последним сведениям, при нем нашли две капсюли цианистого калия, которые он не успел проглотить. Участь его должна быть ужасной. Все указывает на то, что в СССР происходит также борьба, которая идет вот уже несколько месяцев в Чехословакии, где протест против захвата и насилия принял такие странные формы. Так как в Советском Союзе люди готовы на великие жертвы, предпочитая смерть вечной неволе».

Выходившая в Париже газета «Русская мысль» была эмоциональна, но в плане информации мало чем отличалась от «Правды». Понятно, что кто-то в кого-то стрелял, что произошло что-то из ряда вон выходящее. Но что?..

Гриссом, Чаффи, Уайт погибли у американцев, Комаров – у русских, разбились на самолете Гагарин и Серегин. Почти полтора года мир не знал, что такое пилотируемые полеты в космос. Наконец в СССР решились – отправили в полет на трех «Союзах» под порядковыми номерами 3, 4 и 5 космонавтов Берегового, Волынова, Елисеева, Хрунова и Шаталова. Первый успешно завершил свой полет в конце 1968-го, Волынов, Елисеев и Хрунов на «Союзе-4» приземлились 17 января 1969-го, а на следующий день мягко приземлился «Союз-5» с Шаталовым на борту.

Это был триумф, причем неподдельный, чувства людей, встречавших космонавтов, были искренни – радость и гордость за свою страну. Тысячи встречали героев на улицах Москвы, миллионы следили за происходившим по телевизору. Во «Внуково-2» космонавтов встречали едва ли не все высшие руководители страны во главе с Брежневым. Из аэропорта кортеж направился в Кремль. Около 14.00 пять «ЗиЛов» приблизились к Красной площади. Диктор телевидения вел репортаж:

– Кортеж правительственных машин приближается к Боровицким воротам, и через несколько минут герои-космонавты будут в Кремле, где состоится торжественная церемония их награждения…

На этих словах трансляция оборвалась. Через час она возобновилась, картинка шла уже из Кремля. Тогда еще мало кто знал, что произошло, но люди проницательные заметили: что-то не так. На лицах космонавтов вместо радости – какая-то бледность и тревога, не лучше выглядели и руководители государства. И самое главное – почему-то вместо Брежнева награждение проводил председатель Президиума Верховного Совета СССР Николай Подгорный…

* * *

Родился в 1948 году, закончил Ленинградский топографический техникум, из которого был призван в армию в звании младшего лейтенанта, в 61-й геодезический отряд, расквартированный в Ломоносове – одном из пригородов Ленинграда. Стандартные биографические данные, таких, как он, младших лейтенантов в Советском Союзе были, наверное, сотни тысяч. Впрочем, особенности в биографии Виктора Ильина все же были.

Его родители-алкоголики вскоре после рождения сына были лишены родительских прав. Виктора отдали в Дом ребенка, после он был усыновлен бездетной супружеской парой. В документах Витя значился русским, однако был похож на цыгана, из-за характерной внешности к нему с детства приклеилось прозвище Копченый. Жил в Ленинграде, в трехкомнатной квартире с приемной матерью и бабушкой, откуда каждый день ездил в Ломоносов на службу.

Служба в армии особой радости Ильину явно не доставляла. Сослуживцы сразу отметили странности в поведении молодого коллеги. Молодой офицер Советской армии, служивший в секретной части, мог на политзанятиях заявить, что время комсомола как объединяющей советскую молодежь организации давно прошло. Неодобрительно Виктор отзывался и о вводе советских войск в Чехословакию. Восхищался поступком Ли Харви Освальда, который, застрелив президента Кеннеди, прославился на весь мир, приводил в качестве примера офицеров из государств третьего мира, устраивающих военные перевороты в своих странах, – мол, а мы что же? (Уже после покушения сослуживцы Ильина младшие лейтенанты Степанов и Васильев были осуждены на пять лет и отсидели свой срок от звонка до звонка за то, что слышали высказывания Ильина, но не сообщили, «куда следует».) Когда же Виктор поссорился со своей девушкой по имени Наташа, то якобы взял табельный пистолет и поехал выяснять с ней отношения.

Странности странностями, но сослуживцы и командиры не могли предположить, что на самом деле творится в голове Виктора Ильина. Замполит части иногда проводил с ним «душеспасительные» беседы, однако на Виктора они, судя по всему, не действовали. Часть, естественно, курировалась КГБ, однако и там не слишком интересовались крамольными речами молодого офицера. К тому же случилось так, что в 1968 году офицер госбезопасности, в ведении которого находился 61-й геодезический отряд, сначала ушел в отпуск, затем у него была сессия, и КГБ в течение двух месяцев практически не имел информации о том, что происходило в дислоцированной в Ломоносове части.

* * *

Вечером 20 января 1969 года Виктор Ильин заступил в наряд помощником дежурного по части. В тот день командир части Машков и замполит Мельник отбыли в Ленинград на недельные командирские сборы. Во время обеда им сообщили, что в их части ЧП: Ильин исчез прямо с боевого поста.

О том, что помощник дежурного пропал со своего места, стало известно ранним утром. Но до одиннадцати часов об этом никому не сообщали, думали, что, может быть, спит где-нибудь на территории отряда или ушел в самоволку – например, выяснять отношения со своей Наташей. Однако вскоре выяснилось, что дела обстоят гораздо серьезнее: из оружейной комнаты пропали два пистолета Макарова – Ильина и еще одного офицера – и четыре полных обоймы.

Солдаты, стоявшие в наряде на проходной, показали, что примерно без четверти восемь утра Ильин проследовал мимо них, сказав, что идет на кухню снять пробу с завтрака. Это входило в обязанности дежурных офицеров и поэтому не вызвало ни малейшего подозрения. Однако, по словам поваров, на кухне младший лейтенант в то утро не появлялся, не проходил он обратно и мимо проходной.

Прибыв в Ломоносов, командир части Машков сформировал для поиска дезертира две группы – одна должна была вести поиски в Ломоносове и ближайших окрестностях, вторая, во главе с самим командиром, отправилась в Ленинград, на квартиру, где жил Ильин. Там его не оказалось, однако при беглом осмотре комнаты Виктора один из офицеров обнаружил на столе тетрадь с записью: «Узнать, когда рейс на Москву. Если летят, брать. Идти на дежурство. Все уничтожить». В аэропорту «Пулково» офицеры узнали, что Ильин действительно улетел в столицу рейсом в 10.40.

С одной стороны, появилась уже хоть какая-то определенность по поводу судьбы пропавшего офицера, но с другой – это означало, что о его исчезновении надо сообщать в милицию и КГБ. Однако Машков, которому, очевидно, очень не хотелось этого делать, протянул до вечера и только тогда сообщил о пропаже своего подчиненного в областное управление КГБ. Оттуда информация пошла уже в Москву.

Не нужно было быть «лучшим в мире сыщиком всех времен и народов», чтобы понять, что подразумевал Ильин под словами «если летят, брать». О встрече космонавтов говорили на каждом углу. Было ясно: с этим как-то связаны и действия Ильина. Однако зачем он поехал встречать героев космоса, прихватив с собой два пистолета, оставалось загадкой. В любом случае, это было уже серьезно, за поиски сбежавшего младшего лейтенанта принялись основательно, по отделениям милиции полетели ориентировки на него.

О том, было ли это просто везением или чем-то иным, мы поговорим немного позже, пока же ограничимся констатацией факта – несмотря на всю наивность своего плана и усиленные поиски, Виктору Ильину практически удалось совершить задуманное…

* * *

Прилетев в Москву и без проблем пройдя досмотр, Ильин сразу же отправился на квартиру своего дяди, жившего в столице. Причину своего неожиданного приезда он объяснил просто, сказав почти правду: «Хочу на космонавтов посмотреть. Когда еще такая возможность представится. Завтра ведь встреча?» Родственника (кстати, работника милиции) такое объяснение вполне удовлетворило. Уже вечером, за ужином, Виктор неожиданно сказал: «Вот если бы ты, дядя, дал мне свою форму, тогда, глядишь, и в Кремль пропустили бы». Родственник от такой идеи в восторг явно не пришел. «Ты что, спятил? – ответил он Виктору. – Знаешь, что за это полагается?» Ильин обратил дальнейший разговор в шутку и больше к своим планам на завтрашний день не обращался.

Утром Виктор исчез. Дядя обнаружил, что пропал не только племянник, но и его летняя милицейская форма. Церемониться он не стал и, сопоставив факты – разговоры Виктора о том, чтобы проникнуть на Красную площадь, и пропажу формы, – сообщил об этом в органы. Там уже не на шутку встревожились, ведь уже было известно, что у дезертира есть оружие. К дяде Виктора прибыл сам комендант Кремля генерал Шорников и, посадив его в свою «Чайку», дважды проехал с ним по маршруту до «Внуково-2» и обратно: вдруг дядя увидит в толпе лицо Виктора? Но это результата не дало.

Позже Ильин рассказывал, что, выйдя из квартиры, он нырнул в метро и вышел на станции «Проспект Маркса». Оттуда пошел по направлению к Боровицким воротам, где, по его расчетам, должен был проехать правительственный кортеж. Удивительное дело – на всем протяжении отнюдь не близкого пути на молодого «сержанта» милиции, одетого в самый разгар зимы в легкую летнюю форму, не обратили внимания ни сотрудники милиции, ни одетые в штатское гэбисты, коих в тот день на Красной площади и подходах к ней было великое множество.

Дойдя до ворот, Виктор встал в милицейское оцепление. И вновь ему невероятно повезло (мы до определенного момента будем считать, что речь идет именно о везении) – он очень удачно стал на стыке двух отделений. По версии следствия, получилось так, что в первом отделении подумали, что Ильин – сотрудник второго, и наоборот.

Простояв некоторое время в оцеплении, Виктор решил переместиться поближе к зданию Алмазного фонда. И вновь какое-то просто фантастическое наитие – Ильин встал на том месте, где ранее был милицейский пост, который буквально накануне встречи космонавтов почему-то упразднили. И опять на него никто не обращал внимания. Впрочем, в какой-то момент к Виктору подошел крепкий человек в штатском и спросил: «Ты чего здесь стоишь?» – «Поставили, вот и стою», – просто ответил Ильин. Сотрудник КГБ знал, что пост отсюда убрали, но решил, что его восстановили, и больше вопросов не задавал.

* * *

«…Это было не спонтанное решение, Ильин тщательно готовился к покушению: просматривал кадры кинохроники, изучал маршруты передвижения первых лиц государства и их гостей, учился стрелять. Он почти до метра вымерил Красную площадь, вычислив самое удобное место для нападения. Кстати, его странные манипуляции вызвали некоторые подозрения у дежурившего милиционера, но, поскольку Ильин был одет в милицейскую форму, тот не придал значения чудаковатому офицеру», – так о деле Ильина вспоминал Алексей Кривошеин, который, будучи молодым офицером госбезопасности, проходил службу в Особом отделе Ленинградского военного округа и принимал участие в расследовании дела о покушении на Брежнева. Интересно и свидетельство еще одного сотрудника органов, В. В. Мухина, без малого двадцать лет проработавшего в охране первых лиц государства: «Ильин находился возле Алмазного фонда и, пользуясь формой, делал вид, что работает в Кремле. Он ходил взад-вперед и все время призывал людей встать поровнее, придерживаться порядка. Это и сбило с толку».

Наконец пришло время действовать. У поворота на мост Боровицкой башни появился сопровождаемый эскортом мотоциклистов правительственный кортеж. Когда он поравнялся со зданием Алмазного фонда, Виктор Ильин быстро стянул с рук перчатки, вытащил из карманов пистолеты и метнулся ко второй машине. За шесть секунд он успел выпустить по лобовому стеклу лимузина шестнадцать пуль. Водитель, заливаемый кровью, обмяк на рулевом колесе. На долю секунды «ЗиЛ» потерял управление. Пятеро пассажиров бросились на сиденья, затем один из них, увидев, что машина стала неуправляемой, сумел перехватить руль и направил «ЗиЛ» к обочине.

Одна из пуль срикошетила и попала в плечо сопровождавшего кортеж мотоциклиста. Превозмогая боль, он направил мотоцикл на стрелявшего и сбил его с ног. На Ильина тут же набросились стоявшие неподалеку офицеры «девятки» – управления КГБ, отвечавшего за безопасность высших должностных лиц государства. Виктор не сопротивлялся. Ему казалось, что он сделал нужное и важное дело, за которое не страшно и умереть…

Прозрение наступило на следующий день. Раненый Ильиным шофер Илья Жарков, которому оставался буквально один день до пенсии, умер в больнице. Более того, оказалось, что в машине, которую изрешетил Виктор Ильин, ехал не ненавистный ему Брежнев, а космонавты Береговой (он, кстати, был немного похож на генсека, что тоже отчасти ввело Ильина в заблуждение), Терешкова, Леонов и Николаев, а также сотрудник управления охраны. Они, к счастью, серьезно не пострадали – Георгий Береговой порезался осколками лобового стекла, а Андрияну Николаеву пуля слегка оцарапала спину. Именно Николаев, не утративший под пулями хладнокровия, сумел взять на себя управление машиной и остановить ее у обочины.

Когда Ильину на следующий день сказали, что он стрелял не по той машине и что из-за него погиб ни в чем не повинный человек, у него случилась истерика, он долго не мог поверить в то, что ошибся. Когда же заговорил, то поражены были уже следователи, особенно когда Ильин сказал им, что хотел не просто убить Брежнева, а после его смерти создать свою партию – некоммунистическую.

Перед следственной бригадой КГБ стояло два главных вопроса: не были ли действия Ильина частью антиправительственного заговора и вменяем ли преступник? На первый вопрос ответили достаточно быстро – лиц, которые каким-либо образом помогали Виктору Ильину в осуществлении его замысла, установлено не было. Конечно, за Ильина все же «ответили» – о двух его товарищах, получивших по пять лет за недоносительство, мы уже упоминали, кроме этого, естественно, сняли руководство части, прошерстили штаб округа и т. д. и т. п.

Сложнее со вторым вопросом. Многие, знавшие Ильина и принимавшие участие в следствии, говорили, что он, несмотря на свои странности и какое-то наивно-детское восприятие мира, все же был вполне нормальным. Уже упоминавшийся нами Алексей Кривошеин говорил об этом: «Лично я думаю, что он был здоров, так как во время совершения преступления отдавал отчет своим действиям, осознавал, что он делает и какие могут наступить последствия. Но, видимо, в тот момент было выгоднее признать его умалишенным…»

В ходе следствия Ильину предъявили обвинение по пяти статьям: организация и распространение клеветнических измышлений, порочащих советский строй; попытка теракта; убийство; хищение оружия; дезертирство с места службы. Букет, за который на суде он наверняка бы получил высшую меру. Однако до суда дело не дошло. В мае 1970 года Виктор Ильин был признан невменяемым и помещен на принудительное лечение в Казанскую психиатрическую больницу, где содержался в строгой изоляции в одиночной палате площадью 4,2 квадратных метра. В течение первых лет ему не разрешалось читать газеты, слушать радио и встречаться с родственниками. Даже его лечащий врач для посещения больного должен был получать специальное разрешение. Впоследствии режим несколько ослабили, а в 1988 году по ходатайству приемной матери Ильина перевели в Ленинградскую психиатрическую клинику № 3, уже не в одиночку, а в палату, где содержалось пять человек.

В 1990 году решением выездной коллегии Верховного суда СССР (это был беспрецедентный случай в его истории), прошедшей прямо в больнице № 3, Виктор Ильин был освобожден от принудительного лечения. Он вернулся в Ленинград, получил от государства однокомнатную квартиру. Удивительно, но все те годы, пока он находился на лечении, по документам он числился… в командировке. Это позволило Виктору Ивановичу по суду добиться выплаты по больничному листу жалованья за 20 лет. Ныне он продолжает жить в Санкт-Петербурге, получая пенсию по инвалидности.

* * *

В отличие от покушения на Ленина в 1918 году, в самом факте стрельбы у Боровицких ворот 22 января 1969 года загадки, по сути, никакой нет – четко ясно, кто стрелял и в кого стреляли. Загадка в другом: во-первых, как Ильину удалось сбежать с боевого поста, добраться с двумя пистолетами за пазухой на самолете в Москву, остаться – притом, что его уже искали, – незамеченным, прийти на Красную площадь, занять выбранную позицию и открыть огонь по охраняемому кортежу? И второй вопрос: как случилось так, что первому лицу государства удалось избежать непосредственного покушения – то ли благодаря счастливому совпадению случайностей, то ли какому-то невероятному чутью опасности его охранников?

Проще всего, наверное, ответить на первую часть первого вопроса. Сейчас, когда на борт самолета невозможно пронести (конечно, если строго соблюдаются соответствующие меры контроля) маникюрные ножницы, трудно себе представить, что обычный человек мог пройти контроль с двумя пистолетами за пазухой. Но в конце 1960-х годов ситуация была несколько иной. Обычный внутренний рейс, обычный молодой офицер летит на нем из Ленинграда в Москву. Ильина, кроме как в родной части, пока не ищут и он не вызывает никаких подозрений. «А как же металлоискатели?» – может спросить читатель. А металлоискателей на внутренних линиях тогда еще не было, их стали устанавливать позже, причем даже не после дела Ильина (что, кстати, тоже довольно-таки странно), а в следующем году, после попытки угона самолета в Турцию.

С этим, в общем-то, понятно. А вот дальше начинаются вопросы. Удивительно, но странности в поведении органов по отношению к розыскам Ильина напоминают дилетантские ошибки ЧК в расследовании дела о покушении на Ленина. Предположим, что некий разыскиваемый человек прилетел в какой-либо город. Где он может остановиться? Среди возможных вариантов прежде всего – гостиница либо родственники. Значит, именно их нужно проверить в первую очередь. Но этого почему-то не делается – Ильин спокойно проводит у своего дяди вечер и ночь 21-го числа, то есть тогда, когда его уже якобы усиленно ищут.

Идем далее. Работники КГБ, принимавшие участие в расследовании этого дела, в своих воспоминаниях и интервью с удивительной синхронностью отмечают, что, мол, искали они человека, на котором должна была быть форма младшего лейтенанта Советской армии, а Ильин переоделся в сержантскую милицейскую форму. Но ведь дядя Виктора с утра 22-го числа сообщил не только о том, что племянник был у него и собирался идти в Кремль, но и что он прихватил с собой форму милиционера и собирался ее надеть! То есть, рассылая ориентировки на Ильина, можно было предусмотреть два варианта – младший лейтенант Ильин и «сержант» Ильин.

На своем пути от квартиры дяди до Кремля и за время пребывания возле Боровицких ворот и Алмазного фонда Ильин попался на глаза не одному милиционеру. Кроме прочего, как уже упоминалось, на нем был летний сержантский плащ, а ведь ношение такой формы сотрудниками милиции допускалось только с середины весны до середины осени. Никто ни разу не потребовал от него показать удостоверение, а Ильин не просто гулял по городу – он находился вблизи одного из самых охраняемых объектов страны. Более того, Ильина должны были видеть не только милиционеры, но и сотрудники КГБ, ведь около 8.00 22 января они были оповещены, что такой-то человек с характерной «цыганской» внешностью, одетый в летний плащ сержанта милиции, вооруженный двумя пистолетами, направился в сторону Кремля «встречать» кортеж с космонавтами. Данных более чем достаточно. Но Ильина почему-то в упор не видят. Как такое могло произойти? Халатность и небрежность? Можно поверить в халатность одного, ну пускай двух человек, но ведь, еще раз повторимся, Виктора видели десятки сотрудников органов. И спокойно пропустили его к пути следования кортежа…

Все вышесказанное по вполне понятным причинам заставляет как минимум усомниться в официальной версии развития событий. Тогда что же произошло на самом деле? Возможный ответ напрашивается сам собой – в КГБ знали о намерениях Ильина, знали, что он ночует у своего дяди, знали, что на нем сержантский плащ, «довели» его до Красной площади, отфиксировали каждое его движение у Боровицких ворот и Алмазного фонда и позволили стрелять. При этом предусмотрительно убрав из кортежа машину с генсеком…

Как мы помним, Виктор Ильин, тщательно изучив схему проезда правительственных кортежей, установил, что Брежнев обычно едет во второй машине. И он был прав – обычно происходило именно так. Но только не в то утро. Почему же и кем был изменен установленный порядок?

Ответ на этот, казалось бы, простой вопрос покрыт туманом загадочности. По одной из версий, машина Брежнева ехала в кортеже, но охрана переставила ее в хвост кавалькады. По другой – Брежнев якобы сказал охране: «А мы-то чего лезем вперед? Кого чествуют, нас или космонавтов?» – и приказал водителю заезжать в Кремль не через Боровицкие, а через Спасские ворота. Согласно же третьей версии, еще в аэропорту поехать по другому маршруту предложил глава КГБ Юрий Андропов.

В любом случае, версия о том, что КГБ знало о готовящемся покушении, но, исходя из своих мотивов, решило не мешать ему, имеет свои весьма убедительные аргументы. Какова же была мотивация органов? На первый взгляд, факт покушения был не на пользу органам – они должны такие вещи предотвращать. Но ведь покушения-то на Брежнева, по сути, не было, да и Ильин признали невменяемым одиночкой, в конце концов, в «дружной многомиллионной семье» не без урода. Зато после этого покушения КГБ было серьезно усилено, значительно увеличилось влияние «всесильного органа» и во внутрипартийной борьбе. Настолько значительно, что после смерти Брежнева именно руководитель КГБ занял высший пост в государстве. Так что не исключено, что Виктор Ильин был просто пешкой, которую очень неплохо разыграли в большой политической партии. Впрочем, это только догадки…

* * *

Последним покушением на руководителя СССР стала неудачная попытка ленинградца Александра Шмонова застрелить из ружья Михаила Горбачева.

– Если бы я снова оказался на Красной площади 15 лет назад, – говорил неудавшийся террорист в интервью «Огоньку» в 2005 году, – то я опять бы выстрелил в Горбачева, потому что я считал и считаю его ответственным за гибель невинных людей в Тбилиси и Баку. Кроме того, он захватил власть в обход воли народа. Правда, сегодня я бы целился лучше. Я ведь всегда стрелял неплохо. В армии со 100 метров попадал в «девятку», диаметр которой был всего 15 сантиметров. А в Горбачева я стрелял с 47 метров и целил в голову. Так что, если бы не тот сержант, у меня все шансы были…»

Коренной ленинградец Александр Шмонов вырос в хорошей семье, отслужил в армии, работал на Ижорском заводе, жил с семьей в заводском общежитии. В 1990 году он получил разрешение в милиции и купил немецкое двуствольное ружье, после чего отправил в Кремль послание-ультиматум. Поняв, что на его требования никто реагировать не собирается, он отправился в Москву, на Красную площадь.

Когда 7 ноября 1990 года, во время праздничной демонстрации, очередная колонна приблизилась к Мавзолею, раздались выстрелы. Шмонов достал ружье, однако прицельных выстрелов сделать не успел – ему помешал оказавшийся рядом старший сержант милиции Андрей Мыльников. Милиционер ударил по ружью, одна из пуль ушла в небо, вторая – застряла в стене ГУМа. Шмонова тут же скрутили подоспевшие сотрудники 9-го управления КГБ. Идейный террорист-одиночка считал Горбачева виновным в существовании в Советском Союзе тоталитарного режима до и после 1985 года, тормозом на пути начавшихся в стране преобразований. Шмонов был признан невменяемым, провел три года в психиатрических больницах. Затем работал сантехником, организовал свою собственную строительную фирму, а позже организовал аж шесть общественно-политических правозащитных движений.

* * *

Как видим, ни одно покушение на руководителя советского государства не достигло своей цели. Однако это отнюдь не означает, что история Советской империи не знает такого понятия, как «политическое убийство», в том числе и по отношению к людям, которые могли стать у руля государства. Об этом и пойдет речь в следующей главе нашей книги.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ

1. Кречетников А. 6 июля: мятеж, которого не было? // BBCRussian.com.

2. Куксин Илья. Пять покушений на Сталина // Вестник. – № 16 (223). – 3 авг. – 1999.

3. Миссия выполнима // Информационное агентство Удмуртии «День», 22 января 2004 года, http://www.dayudm.ru/article.php?id=1918.

4. Морозов К. н. Причастны ли Я. М. Свердлов и Ф. Э. Дзержинский к покушению на В. И. Ленина 30 августа 1918 г., http://socialist.memo.ru/discuss/d03/d0300.htm.

5. Назаров Г. Новое прочтение дела Фанни Каплан // Чудеса и приключения. – 1995. – № 7.

6. Хавкин Б. Л. Убийство графа Мирбаха // Независимое военное обозрение. – 2007 г. – 1 июля.

ТАЙНЫ И ЗАГАДКИ ГИБЕЛИ МИХАИЛА ФРУНЗЕ И СЕРГЕЯ КИРОВА

Они были молоды и популярны, один – в армии, второй – в Ленинграде. В какой-то момент их популярность стала выходить за рамки их «вотчин» и они погибли. Первый – во время несложной операции, на которую он идти не хотел, но его заставил это сделать ЦК. Второй – от руки одиночки, который странным образом проник в строго охраняемый объект. Удивительным образом смерть этих двоих была выгодна третьему – тому, который претендовал на абсолютную власть в огромной стране…

Михаил Фрунзе и Сергей Киров. При определенных раскладах и тот, и другой могли претендовать на то место, дорогу к которому так упорно и с таким тщанием расчищал себе Иосиф Сталин. Была ли их смерть случайной, было ли все так, как показало официальное расследование, или же они пали в результате заговора, стали жертвами политической борьбы? Этот вопрос уже не один год является предметом нешуточных споров среди историков, попытки докопаться до истины предпринимались даже в советские времена, когда, казалось, такие темы были под запретом. Но… Когда Никита Хрущев в 1950-х годах ознакомился с результатами работы особой комиссии, расследовавшей дело об убийстве С. М. Кирова, он взял документы, положил их в свой личный сейф и сказал: «Пока в мире существует империализм, мы не можем опубликовать такой документ». На что в своих воспоминаниях Вячеслав Молотов ответил: «Хрущев намекнул, что Кирова убил Сталин. Кое-кто до сих пор в это верит. Зерно было брошено. Была создана комиссия в 1956 году. Человек двенадцать разных смотрели много документов, ничего против Сталина не нашли… Комиссия пришла к выводу, что Сталин к убийству Кирова не причастен. Хрущев отказался это опубликовать – не в его пользу».

Кто же прав? Казалось бы, давно открыты архивы, известны мельчайшие подробности. Но если заговор и преступление хотят скрыть – их скрывают, а если заговора и преступления не было… то их и не было. Как и в случае других загадок и тайн, о которых мы рассказываем в этой книге, преждевременная смерть Михаила Фрунзе и убийство Сергея Кирова являют собой пример того, как исследователи, выбрав для себя определенное направление, старательно идут по нему и не менее старательно не замечают ничего другого. Хотелось бы сразу предупредить читателя – мы не претендуем на истинность и однозначность ответов, на четкое, как на пешеходном переходе, разделение на черное и белое. Наша задача и цель – рассмотреть все варианты и версии, определить возможные мотивы и аргументы. И, не делая бесспорных выводов, попытаться разобраться в том, что случилось с людьми, оставившими очень заметный след в истории Советской империи…

* * *

Начнем, как и полагается в таких случаях, с биографии. Михаилу Фрунзе было отпущено немного – он не дожил и до 41 года. При этом восемь лет, треть своей сознательной жизни, он провел в тюрьмах и ссылках.

Он родился 2 февраля (21 января по ст. ст.) 1885 г. в городе Пишпек Семиреченской области Туркестанского края (ныне – столица Киргизстана Бишкек), в семье фельдшера, молдаванина по происхождению. После окончания Пишпекского городского училища Михаил поступил в гимназию города Верного (ныне Алматы, Казахстан), окончил ее с золотой медалью. В 1904 году стал студентом экономического отделения Петербургского политехнического института.

«Мы постоянно с нетерпением ожидаем известий с Дальнего Востока. Дела наши как будто начинают там поправляться. Жаль вот только, что у нас в России среди студенчества опять происходят беспорядки. В Петербурге закрыт Горный институт, прикрыты женские медицинские курсы и, как говорят, университет. В Москве – Бестужевские педагогические курсы для женщин. Это все на руку японцам. Они очень рассчитывают на эти беспорядки, а в особенности на смуты, могущие произойти в Финляндии, Польше и на Кавказе среди евреев и армян» – это письмо одному из своих товарищей Михаил Фрунзе написал в марте 1904 года. Мысли и взгляды, больше подходящие для человека очень умеренных, если не правых взглядов. И вдруг удивительная метаморфоза – уже в ноябре этого же, 1904 года он был арестован за революционную деятельность.

Петербургский политех создавался по указанию Сергея Юльевича Витте, премьер-министра Российской империи, в нем работали лучшие профессора, причем как «технари», так и гуманитарии. Политех, как и большинство других вузов страны, бурлил и кипел недовольством. «Макаки», как презрительно именовали японцев русские генералы в начале войны 1904–1905 годов, показали огромной России всю ее косность, продажность и бездарность власти. Эти настроения быстро захватили и Михаила Фрунзе. Он вступает в большевистскую фракцию РСДРП («Познакомься с развитием социализма, так как первенствующая сейчас партия – социал-демократов – вся основана на социализме», – восторженно пишет он другу), 9 января 1905 года, в знаменитое «Кровавое воскресенье», принимает участие в демонстрации на Дворцовой площади. Протестующих рабочих и студентов жестоко разгоняет полиция, Фрунзе при этом ранен в руку – позже он признавался, что именно это ранение окончательно сделало из него революционера.

В мае 1905 года партия направляет Михаила в Иваново-Воз-несенск – город, где возник первый в империи Совет рабочих депутатов. Он уже не просто рядовой агитатор, он один из руководителей всеобщей стачки текстильщиков. В конце 1905 года во главе боевой дружины иваново-вознесенских и шуйских рабочих Фрунзе участвовал в Декабрьском вооруженном восстании в Москве. В 1906 году он был делегатом IV съезда РСДРП в Стокгольме, где познакомился с Лениным.

* * *

«Я получил начальное военное образование, стреляя в урядника в Шуе, среднее – наметив удар против Колчака, а высшее – на Южном фронте, разгромив Врангеля», – так полушутя Михаил Васильевич, уже в ранге одного из самых выдающихся полководцев Красной армии, рассказывал о том, как он овладевал военной наукой. Меж тем, в марте 1907-го, когда его вместе с Павлом Гусевым арестовали за то, что они пытались убить урядника конно-полицейской стражи Никиту Перлова, было совсем не до шуток.

Следствием было установлено, что 21 февраля 1907 года в половине шестого вечера, в городе Шуе Владимирской губернии недалеко от земской больницы в конного урядника Перлова было произведено несколько револьверных выстрелов. Полицейский чин не пострадал и вступил с нападавшими в перестрелку. Одного из них Перлов сразу же опознал – это был хорошо знакомый ему революционер Павел Гусев. А вот насчет второго стрелявшего урядник сомневался, так как не видел его лица, закрытого воротником и папахой. Но нашелся еще один очевидец – некий крестьянин по фамилии Быков в ходе следствия опознал в стрелявшем Фрунзе. Однако Фрунзе утверждал, что у него есть алиби – он заявил, что с 20 по 22 февраля 1907 года его вообще в Шуе не было и что все эти дни он находился в дачной местности Химки.

О том, как появилось это алиби, рассказывал в своих воспоминаниях один из соратников Михаила Васильевича П. Н. Караваев: «Фрунзе и Гусеву было предъявлено обвинение в покушении на должностное лицо при исполнении им служебных обязанностей в местности, состоящей под особым надзором. Дело поступило в военный суд. Над Фрунзе нависла угроза смертной казни… Узнав об опасности, которой подверглась жизнь Михаила Васильевича, его партийные товарищи на воле и родственники стали принимать экстренные меры. Под Москвой был найден… врач Иванов, который согласился подтвердить на суде, что в день покушения на Перлова Фрунзе был у него на приеме, о чем-де свидетельствует запись в книге посетителей. Одновременно оставшиеся на свободе боевики явились к Быкову и заявили, что, если он не откажется от своего показания у следователя, они расправятся с ним, как с предателем. В результате Быков подал заявление, в котором отрицал ранее данные им показания об участии М. В. Фрунзе в покушении на урядника Перлова».

9 января 1909 года следствие было закончено и в соответствии с приказом командующего войсками Московского военного округа генерал-лейтенанта Гершельмана дело было направлено в Московский военно-окружной суд. Было решено «рассмотреть его при закрытых дверях для охранения правильного хода судебных действий». Это были, мягко говоря, плохие новости для подсудимых – в те времена это обычно означало высшую меру наказания. Так и случилось – в резолютивной части приговора, оглашенного 27 января 1909 года, говорилось: «Подсудимых Павла Гусева и Михаила Фрунзе лишить всех прав состояния и подвергнуть каждого смертной казни через повешение». Так Михаил Фрунзе получил свой первый приговор.

Однако подсудимые и их адвокаты с приговором не смирились и направили в Главный военный суд кассационные жалобы, в которых указали на допущенные судом процессуальные нарушения. 5 марта суд вынес решение, в котором среди прочего говорилось следующее: «…следует признать заслуживающей уважения и жалобу подсудимого Фрунзе… Суд, получив заявление подсудимого Фрунзе о вызове в качестве свидетеля врача Иванова…не вошел вовсе в рассмотрение последних… а постановил в просьбе подсудимого отказать за неуказанием имени и отчества свидетеля. Означенное постановление суда неправильно еще и потому, что одно неуказание имени и отчества свидетеля, при указании его звания и местожительства, не давало еще суду права на отказ в его вызове…» Дело Фрунзе и Гусева снова поступило на рассмотрение в Московский окружной военный суд, но уже в новом составе судей.

Тем временем подходило к концу следствие по второму делу, в котором в качестве обвиняемого фигурировал Михаил Фрунзе. 38 революционеров обвинялись в создании «…сообщества, заведомо поставившего целью своей деятельности ниспровержение путем вооруженного народного восстания существующего в России основными законами установленного образа правления и замену его демократической республикой». На этот раз тактика Фрунзе и его защитников была иной – поскольку смертная казнь по этому делу подсудимому не грозила, он, не скрывая своей принадлежности к большевикам, использовал зал суда как трибуну для пропаганды революционных идей. В итоге Михаила, как и большинство других обвиняемых (некоторые, впрочем, были судом оправданы), приговорили к 4 годам каторжных работ. Однако на каторгу Фрунзе так и не отправили, поскольку не было закончено разбирательство по первому делу о нападении на урядника.

Новое заседание Московского окружного суда под председательством генерал-майора Кошелева началось 22 сентября 1910 года. Крестьянин окончательно запутался в своих показаниях по поводу того, кто именно стрелял в урядника Перлова, вызванный же в суд врач Иванов подтвердил «алиби» Фрунзе. Однако на судей все это не произвело впечатления. Показания Иванова и других свидетелей были признаны недостоверными, и уже на второй день рассмотрения этого дела Фрунзе и Гусев во второй раз были приговорены к смертной казни.

И снова революционерам удалось избежать казни. Это дело привлекло внимание многих известных людей той эпохи, например писателя В. Г. Короленко, который в своей статье «Черты военного правосудия» писал: «Под давлением общественности казнь была заменена Фрунзе каторгой». Впрочем, есть и другое мнение по поводу того, как Фрунзе был спасен от виселицы. П. Н. Караваев отмечал, что «…петля, уже наброшенная было на шею Михаила Васильевича, и на этот раз сорвалась. Его друзья и родственники нашли пути к командующему войсками Московского военного округа и добились замены смертной казни каторжными работами». О том, какие же это были «пути», можно только догадываться…

* * *

Мы не случайно так подробно коснулись темы взаимоотношений Михаила Васильевича Фрунзе и судебной системы Российской империи. Вообще тема «сидения» большевистских вождей при царском режиме – весьма интересна и занимательна. Посмотрим, как с этим дело обстояло у других. Итак, Владимир Ленин кратковременно арестовывался еще во времена учебы в университете, уже в более зрелом возрасте, в декабре 1895 года, как и многие другие члены «Союза за освобождение рабочего класса», был задержан и после содержания в тюрьме выслан на три года в село Шушенское Енисейской губернии. Там он, среди прочего, написал около тридцати работ и женился на Надежде Крупской.

Весной 1901 года были арестованы около пятисот грузинских социал-демократов и организаторов забастовок. Но Иосиф Джугашвили сумел избежать ареста и перешел на нелегальное положение. Впервые он был арестован в 1902 году в Батуми, после чего отправлен в ссылку в Восточную Сибирь, откуда вскоре бежал. С 1908 по 1910 год Сталин находился в ссылке в городе Сольвычегодск, с декабря 1911-го по февраль 1912-го – в Вологде. В начале 1913 года Сталин вернулся из-за границы, был арестован и выслан в село Курейка Туруханского края, где и провел 4 года до Февральской революции 1917 года.

Преемник Михаила Фрунзе на посту председателя Реввоенсовета Климент Ворошилов провел в царских тюрьмах три года. А, например, еще один легендарный военачальник времен гражданской войны Семен Буденный до самой революции служил царю верой и правдой. Служил, надо сказать, образцово – за свои боевые заслуги он имел «полный бант» – Георгиевские кресты всех четырех степеней. Пожалуй, самые серьезные проблемы с властью имел Лев Троцкий – царским правительством он был осужден на вечное поселение с лишением всех гражданских прав, а Временное – обвиняло его в шпионских связях с германским генштабом.

Но, так или иначе, ни одному из лидеров большевистской партии не пришлось пройти через то, через что прошел Фрунзе. Историк и телеведущий Лев Лурье говорил об этом так: «Фрунзе – это тип Овода из романа Войнич. Это человек, который выдержал не просто каторгу царскую, он сидел тяжелее, чем кто бы то ни было из большевиков, другие и рядом с ним не стояли. Его пытали и били казаки, его приторачивали к лошади и волочили по булыжной мостовой во время подавления революции 1905 года». Вообще Михаил Васильевич был единственным большевиком, которого царское правительство приговорило, причем дважды, к смертной казни. Фрунзе провел восемь лет в заключении, и не в ссылке, а самых суровых тюрьмах Российской империи, в том числе и в печально знаменитом Владимирском централе.

Еще раз повторимся: ни один руководитель партии большевиков, ни один из командиров Красной армии не мог похвастаться подобными «достижениями». И это не просто констатация факта. Тяжелое, порой даже мучительное революционное прошлое – один из камней, на котором базировался фундамент популярности Фрунзе и, одновременно, определенная ревность однопартийцев.

* * *

В апреле 1914 года Михаил Фрунзе был освобожден из тюрьмы и отправлен на поселение в село Манзурка Иркутской губернии. В 1915 году, за создание подпольной организации ссыльных, он вновь был арестован, бежал, оказался в Чите, где жил по поддельному паспорту на имя Г. В. Василенко. В 1916 году Фрунзе переехал в Москву, а затем в начале апреля с паспортом на имя Михаила Александровича Михайлова – в Белоруссию. В апреле 1916 года «Михайлов» поступил на должность статистика в комитет Западного фронта Всероссийского земского союза. После Февральской революции Фрунзе (все еще под фамилией Михайлов) был назначен временным начальником милиции Всероссийского земского союза по охране порядка в городе Минске. Затем он занимал должность председателя Совета крестьянских депутатов Минской и Виленской губерний, члена комитета Западного фронта. В сентябре 1917 года партия перебросила Фрунзе в уже хорошо знакомую ему Шую, где он был председателем исполкома Совета и комитета РСДРП(б).

Октябрьскую революцию Михаил Фрунзе встретил в Москве. После прихода к власти большевиков, в первой половине 1918 года он занимал одновременно должности председателя Иваново-Вознесенского губкома партии, председателя губисполкома, губсовнархоза и военного комиссара Иваново-Вознесенской губернии, с августа 1918-го – был военным комиссаром Ярославского военного округа.

В феврале 1919 года Михаил Фрунзе впервые стал командармом – под его начало была отдана 4-я армия. Каковы были его полководческие способности? Естественно, что отсутствие военного образования сказывалось. Но, во-первых, в те годы прежде всего обращали внимание на биографию, а она у Фрунзе, как мы уже говорили, была «более чем революционная», а во-вторых, недостаток знаний Михаил Васильевич компенсировал талантом организатора и личной храбростью. И это не пропагандистский штамп. Фрунзе с юных лет отличался решительностью, эмоциональностью, по натуре он был игроком, который мог поставить все до последнего на свою победу.

Фрунзе не только применял свои таланты, но и умело использовал таланты и умения других. Никаких классовых и революционных предрассудков, только профессионализм – таким был принцип командарма. Костяк его команды составляли бывшие офицеры царской армии – Федор Федорович Новицкий, генерал-лейтенант, который стал заместителем Фрунзе когда тот еще был военным комиссаром в Ярославле, бывший полковник Александр Карлович Андерс, Иван Паука, Август Корк, Владимир Лазаревич и др.

Михаила Васильевича отличало желание и умение найти компромисс – если он считал нужным, то мог пойти на любые переговоры, даже с заклятым врагом. Например, борьбу с Врангелем Фрунзе вел совместно с армией Нестора Махно, с которым в октябре 1920 года подписал соглашение о единстве действий против белых войск и установил хорошие личные отношения. Самому же Врангелю и его войскам Фрунзе предложил беспрепятственно покинуть Крым в обмен на прекращение сопротивления.

Впрочем, Фрунзе отнюдь не был ангелом во плоти среди большевистских демонов. Он прекрасно знал, что такое «красный террор», и часто использовал его «на практике». В своем донесении Троцкому, говоря о подавлении крестьянского восстания в ряде уездов Самарской губернии, Фрунзе пишет: «При подавлении движения убито, пока по неполным сведениям, не менее 100 человек. Кроме того, расстреляно свыше 600 главарей и кулаков». И еще: «Село Усинское, в котором восставшими сначала был истреблен целиком наш отряд 170 человек, сожжено совершенно». То есть 100 человек были убиты в бою, а в шесть раз больше, фактически военнопленные, были расстреляны уже позже. А за гибель отряда красноармейцев расплачивалось все село, в том числе и ни в чем не повинные женщины и дети.

* * *

В мае 1919 года Фрунзе принял под свое командование Туркестанскую армию, одновременно, еще с марта, он являлся командующим Южной группой армий Восточного фронта. А с июля 1919-го возглавил Восточный фронт, став, таким образом, единственным не кадровым офицером – командующим фронтом в Красной армии. Под его началом фронт провел ряд успешных операций против армии генерала Колчака, за что Фрунзе получил свой первый орден Красного Знамени (в те годы это была высшая награда РСФСР). В августе 1919-го Михаил Васильевич принимает под свое начало Туркестанский фронт. И здесь ему сопутствует полководческая удача – Фрунзе разбил Южную белую армию, а затем очень жестоко подавил главные очаги сопротивления местного населения. Здесь, в Азии, очень ярко проявилась знаменитая доктрина Фрунзе – «советская власть устанавливается там, где ступает нога красноармейца». Хива и Бухара были хоть и зависимыми от Российской империи, но формально все-таки самостоятельными государственными образованиями. Но Фрунзе юридические тонкости не смущают – под его руководством народам Хивы и Бухары была оказана «помощь силой войск», то есть законные правительства были свергнуты и их место заняла советская власть.

С сентября 1920 года Михаил Васильевич командовал Южным фронтом, организовывал операцию по изгнанию врангелевских войск. Несмотря на то что Фрунзе снова блестяще справился с возложенной на него задачей, именно здесь он получил свой первый нагоняй от Ленина. Ильичу не понравилась «непомерная уступчивость условий», предложенных Фрунзе Врангелю, – уже упоминавшееся предложение беспрепятственно покинуть полуостров, приказ щадить попавших в плен белых офицеров и т. д. «Наверстывать упущенное» в Крым была направлена «карательная тройка» – Г. Л. Пятаков, Р. С. Землячка, Бела Кун. Фрунзе в бессмысленном терроре уже не участвовал, он был отправлен на Украину, где руководил операцией против своего недавнего союзника Нестора Махно и был назначен командующим Вооруженными силами Украины и Крыма, уполномоченным Реввоенсовета Республики.

Михаил Фрунзе не был профессиональным военным, однако вошел в историю как выдающийся военачальник. Интересно, что не изучал он и искусство дипломатии, однако именно ему в конце 1921 года было поручено ответственное и весьма деликатное дипломатическое поручение – наладить и укрепить отношения между Советской Россией и Турцией.

После оккупации Стамбула англичанами и разгона стамбульского парламента (16 марта 1920 года) лидер революционеров Мустафа Кемаль (позже принявший имя Ататюрк) созвал в Анкаре собственный парламент – Великое Национальное собрание Турции, первое заседание которого открылось 23 апреля 1920 года. Вскоре Мустафа Кемаль обратился с письмом к Ленину с просьбой о признании и о помощи. И то, и другое было получено. Советские республики поставили Турции около 40 тысяч винтовок, сотни пулеметов, более 50 орудий, другое военного снаряжения. В общей сложности, как полагают историки, правительству Мустафы Кемаля была оказана финансовая помощь на сумму не менее 10 миллионов рублей золотом.

Формально Фрунзе поехал в Анкару устанавливать дипломатические отношения от имени правительства Советской Украины. 20 декабря 1921 года он выступил перед Национальным собранием. Очевидно, что обе стороны были довольны переговорами. В своей телеграмме на имя председателя ВЦИК М. И. Калинина и председателя ВУЦИК Г. И. Петровского Мустафа Кемаль отмечал: «Тот факт, что правительство Украинской Республики в целях заключения с нами договора о дружбе и еще более яркого подтверждения политических, экономических и других связей, существующих между двумя народами, послало к нам господина Фрунзе, одного из самых крупных политических деятелей и главнокомандующего, а также одного из самых доблестных и геройских командиров Красной армии, и то, что это решение было сообщено нам… в то время, когда враги объявили всему миру о том, что наше окончательное поражение является делом недалекого будущего, вызывает особенно глубокое чувство благодарности у членов Национального собрания». А впоследствии в Стамбуле был установлен памятник, на котором по левую руку от Ататюрка стоит Михаил Фрунзе, герой национально-освободительной борьбы турецкого народа, а рядом с Фрунзе – Климент Ворошилов, который был там военным советником.

После поездки в Турцию Фрунзе вернулся в Украину, где с февраля 1922 года занимал пост заместителя председателя СНК УССР. К делам военным Михаил Васильевич вернулся в марте 1924 года, когда стал заместителем председателя Реввоенсовета СССР и наркома по военным и морским делам Льва Троцкого, с апреля того же года Фрунзе одновременно являлся начальником штаба Красной армии и начальником Военной академии. Считается, что именно Михаил Васильевич играл важнейшую роль в проведении военной реформы 1924–1925 годов в Красной армии, настаивал на введении принципов единоначалия. Впрочем, некоторые исследователи весьма сомнительно относятся к военно-теоретическим способностям Михаила Васильевича, ведь его теоретизирования всегда были связаны с идеологией, естественно, коммунистической. «Государство должно всем весом своего влияния в кратчайший срок покончить с теми остатками политической разъединенности, которые до сих пор наблюдаются в Красной армии. Люди с идеологией, враждебной идеям труда, должны быть оттуда изъяты, если не перекуются», – писал он в своей статье «Единая военная доктрина и Красная армия». То есть он, человек, в окружении которого было немало бывших офицеров царской армии, призывал к тому, чтобы они либо «окончательно перековались», либо…

Надо сказать, что знакомые Михаила Васильевича, в частности, И. К. Гамбург, с которым Фрунзе вместе сидел в тюрьме, отмечали, что он без энтузиазма отнесся к своему новому назначению. Фрунзе беспокоила предстоящая работа с Троцким, у них были серьезные разногласия по военным и политическим вопросам. К этому примешивались и личные трения – как считал Михаил Васильевич, Троцкий испытывал к нему неприязнь (очевидно, что это чувство было взаимным).

Еще в 1920 году, когда Фрунзе вернулся в Москву после проведения операции по установлению советской власти в Бухаре, прямо на столичном вокзале его поезд был оцеплен сотрудниками ВЧК. В вагонах, где находился Фрунзе и его помощники, начался обыск. Михаил Васильевич, крайне возмущенный подобным произволом, от Якова Петерса узнал, что обыск был проведен по заявлению Троцкого, который якобы утверждал, что Фрунзе везет с собой огромное количество награбленных в Хиве и Бухаре ценностей.

Во время обыска ничего предосудительного найдено не было. Фрунзе подал заявление в ЦК, в котором написал, что «он и его сотрудники чувствуют себя морально оскорбленными». Вопрос рассматривало Оргбюро ЦК, докладывали Дзержинский и Вячеслав Менжинский, тогда занимавший пост руководителя Особого отдела ВЧК. Дело, по сути, было замято.

Еще одна размолвка Фрунзе и Троцкого произошла в 1922 году. Михаил Васильевич считал, что победивший пролетариат должен создать свою, чисто пролетарскую науку, начисто отметающую «буржуазное военное наследие». Троцкий же (вполне справедливо) говорил о необходимости изучения военного опыта прошлого, а слова Фрунзе о «чисто пролетарской военной науке» называл чушью. Позднее Фрунзе, якобы после разговора с Лениным, признал, что был не прав в данном вопросе.

Так или иначе, но после смерти Ленина карьера Михаила Фрунзе стремительно пошла вверх. Чего не скажешь о Льве Давыдовиче Троцком – с начала 1925 года стало ясно, что он начинает постепенно проигрывать Сталину в борьбе за власть в партии и стране. Первым «звоночком» стал уход Троцкого с поста председателя Реввоенсовета и народного комиссара СССР по военным и морским делам. Его место и занял Фрунзе.

Чем же было назначение Михаила Васильевича в замы ко Льву Троцкому? Обычной «производственной необходимостью», либо же кто-то окончательно хотел столкнуть лбами двух недругов? Впрочем, некоторые историки в принципе оспаривают сам факт противостояния Троцкого и Фрунзе. В конце концов, через два дня после смерти Михаила Васильевича Троцкий говорил на траурном заседании в Кисловодске: «Михаила Васильевича Фрунзе не стало, ушел навсегда один из храбрейших, из лучших, из достойнейших, и завтра революционная пролетарская Москва будет хоронить почившего борца на Красной площади. Первое чувство было – туда, в Москву, где протекала работа Михаила Васильевича за последний период, чтобы отдать ему последнюю дань, в рядах его ближайших соратников и друзей. Но в субботу и в воскресенье поезда в Москву не было, а тот, что ушел сегодня, придет в Москву слишком поздно. Но все равно, товарищи, не одна Москва, а весь Советский Союз сегодня в трауре, склонив головы и знамена, отдает дань уважения и скорби памяти славного борца».

* * *

В 1906 году Фрунзе впервые пожаловался на болезненные ощущения в верхних отделах живота. Брат Михаила, по профессии врач, диагностировал у него язву двенадцатиперстной кишки. Не исключено, что примерно в то же время у Фрунзе появились и первые внутренние кровотечения. С тех пор его преследовали сильные боли. Естественно, что годы, проведенные в тюрьмах, только усугубили положение. После 1917 года, когда Фрунзе уже стал одним из руководителей страны, за его состоянием следили опытные врачи, однако походная жизнь гражданской войны также не прибавляла ему здоровья. Во время обострений он «выпадал» из активной деятельности, причем иногда такие периоды продолжались по несколько дней.

Очевидно, что к сорока годам состояние здоровья Михаила Фрунзе было далеко не идеальным. Но с другой стороны, даже неспециалисты знают, что язва двенадцатиперстной кишки – болезнь хоть и очень неприятная, однако отнюдь не смертельная, люди с таким диагнозом живут подолгу, иногда десятки лет без операций. Фрунзе, если не было обострений, очень много работал, вел активный образ жизни, любил охоту, обожал быструю езду на автомобиле, зачастую сажал шофера на заднее сиденье и сам управлял машиной (при этом, правда, неоднократно попадал в аварии; после одной из них он серьезно повредил руку и ногу).

Каково же было состояние здоровья Михаила Фрунзе осенью 1925 года, нуждался ли он в срочном хирургическом вмешательстве, и кто принимал решение об операции?

Бархатный сезон 1925 года Сталин, Фрунзе и Ворошилов проводили в Крыму. Михаил Васильевич, как обычно, был активен, ходил на охоту. Тем не менее, живот у него побаливал, после осмотра лечащий врач Петр Мандрыка в очередной раз диагностировал у него внутреннее кровотечение.

О том, что произошло дальше, историк и писатель, сын известного революционера и партийного деятеля Антон Антонов-Овсеенко пишет так: «Сталин вмешался внезапно. Он отправил Мандрыку в Москву и вызвал из столицы профессоров Розанова и Касаткина». Однако некоторые исследователи, не отрицая факта приезда в Крым В. Н. Розанова и А. М. Касаткина, утверждают, что Мандрыку никто из Крыма не отсылал.

Так или иначе, было решено, что Фрунзе должен лечь на операционный стол. Впрочем, кто бы ни принимал решение об операции, оно должно быть подтверждено врачебным консилиумом. По прибытии в Москву Фрунзе положили в Кремлевскую больницу. 8 октября 1925 года консилиум под председательством наркома здравоохранения Н. А. Семашко «рекомендовал хирургическое вмешательство в связи с обнаруженными признаками язвы желудка».

В те годы Кремлевская больница находилась в состоянии своего становления, незадолго до описываемых событий, летом 1925 года, она была переведена в здание на улицу Воздвиженка, 6. На тот момент больница не располагала подходящими операционными, и Фрунзе был переведен в больницу имени Кузьмы Солдатенко (сейчас – Московская клиническая больница им. Боткина), которой с 1920 года руководил профессор В. Н. Розанов. Он в свое время был лечащим врачом Ленина, извлек из его тела две пули (о чем мы уже упоминали в соответствующей статье), и он же должен был делать операцию Фрунзе.

Ассистентами Розанова были назначены знаменитый ленинградский хирург И. И. Греков и московский хирург А. В. Мартынов. Естественно, что к лечению Фрунзе были привлечены лучшие медицинские силы, по выражению Льва Лурье, это была «хирургическая сборная страны».

24 октября в Солдатенковской больнице был проведен второй врачебный консилиум. Его выводы фактически совпадали с первым: «Давность заболевания и наклонность к кровотечению, могущему оказаться жизненно опасным, не дают права рисковать дальнейшим выжидательным лечением. Предлагая операцию, необходимо, однако, предупредить, что операция может оказаться, в зависимости от тех изменений, которые будут обнаружены по вскрытии брюшной полости, трудной и серьезной. Необходимо также считаться с тем, что операция не является радикальной, что возможны рецидивы, и что операция не избавляет больного от необходимости и в дальнейшем соблюдать известный режим и продолжать лечение… Операция может быть проведена в ближайшие дни».

Глядя на это заключение, даже неспециалисту ясно, что люди, его писавшие и подписывавшие, действовали с большой оглядкой, явно перестраховывались. Что, в общем-то, вполне объяснимо по двум причинам. Во-первых, уровень технологий 1925 года так или иначе отличался от современного. Во-вторых, речь шла о человеке, входившем в пятерку высших руководителей страны.

Естественно, возникает вопрос: если опираться на данные и заключение консилиума, была ли эта операция, на взгляд современного врача, действительно необходима? Предоставим слово специалисту, а именно уже упоминавшемуся нами Виктору Тополянскому, который по своему основному роду занятий является доцентом Московской медицинской академии имени И. М. Сеченова: «С одной стороны, все состояние Фрунзе, весь его анамнез служили прямым показанием к проведению хирургического вмешательства в том или ином объеме. Для этого были прежде всего такие основания, как наличие хронической, глубокой, как мы говорим, каллезной язвы с мозолистыми краями в области двенадцатиперстной кишки; второе – это повторные желудочно-кишечные кровотечения, которые приводили к резкому ухудшению его самочувствия и вынуждали длительное время находиться на постельном режиме».

А как сам Михаил Фрунзе оценивал свое состояние? Конечно, в подобных ситуациях, что бы ни говорил пациент, опираться прежде всего нужно на выводы врачей, но мнение больного, да еще такого, как Фрунзе, узнать очень интересно. В своем последнем письме жене председатель Реввоенсовета писал: «Ну вот… и подошел конец моим испытаниям, Завтра утром переезжаю в Солдатенковскую больницу, а послезавтра (в четверг) будет операция. Когда ты получишь это письмо, вероятно, в твоих руках уже будет телеграмма, извещающая о ее результатах. Я сейчас чувствую себя абсолютно здоровым, и даже как-то смешно не только идти, а даже думать об операции. Тем не менее оба консилиума постановили ее делать… У меня самого все чаще и чаще мелькает мысль, что ничего серьезного нет, ибо в противном случае как-то трудно объяснить факт моей быстрой поправки после отдыха и лечения».

Вот так, у Фрунзе все чаще мелькает мысль, что ничего серьезного нет. Но врачи и политбюро настаивают на операции. Так или иначе, как и любой другой человек на его месте, Михаил Васильевич рассчитывает на благополучный исход предстоящей операции…

* * *

Операция Фрунзе началась 29 октября 1925 года в 12.40. Помимо Розанова, Грекова и Мартынова, на ней присутствовали сотрудники Лечебно-санитарного управления Кремля П. Н. Обросов, А. М. Касаткин, А. Ю. Канель и Л. Г. Левин. Наркоз проводил доктор А. Д. Очкин.

О ходе операции известно со слов врачей, ее проводивших. С самого начала стало ясно, что все идет не по плану. Когда была вскрыта брюшная полость, оказалось, что ее цель бессмысленна – язва затянулась… Выяснилось, что клиническая картина выглядит не так, как представляли ее себе врачи. Были, однако, обнаружены другие очаги воспаления в брюшной полости, не совсем заживший аппендикс.

Собственно операция длилась 35 минут. Наркоз давали дважды, больной долго не засыпал, и ему увеличили дозу хлороформа. Именно это и стало причиной резкого ухудшения его состояния. Организм Фрунзе, очевидно, не переносил хлороформ, который ему влили в двойной дозе. Уже в ходе операции появились характерные признаки непереносимости наркоза – ослабло дыхание, упал пульс, наступил сердечный шок. Из-за падения пульса врачи применяли впрыскивания, стимулирующие сердечную деятельность. С сердечной недостаточностью боролись профессор Д. И. Плетнев и хирург из отделения Розанова Б. И. Нейман. Врачи спасали пациента 39 часов. Но все меры вывести больного из наркоза оказались безуспешными – 31 октября в 5 часов 40 минут Михаил Фрунзе умер.

В тот же день, 31 октября, было произведено вскрытие. Его делали известнейшие патологоанатомы под руководством профессора Абрикосова. При вскрытии присутствовали не только врачи, но и четверка партийных руководителей – Сталин, Рыков, Бубнов, Микоян. В выписке из протокола указано: «Заболевание М. В. Фрунзе, с одной стороны, заключалось в наличии круглой язвы двенадцатиперстной кишки… с другой стороны, имелся застарелый воспалительный процесс брюшной полости. Операция… вызвала обострение имевшего место хронического воспалительного процесса, что повлекло за собой быстрый упадок сердечной деятельности и смертельный исход».

В целом вскрытие показало следующее:

1) У пациента был обнаружен распространенный фибринозно-гнойный перитонит. Степень выраженности этого перитонита такая, что его вполне можно считать причиной смерти.

2) У пациента имела место неполноценность аорты и крупных артериальных сосудов. Очевидно, эта патология имела врожденный характер. Непосредственной причиной смерти она не являлась.

3) У Фрунзе был туберкулез легких, который ко времени операции уже зажил. Какой-то значительной роли в наступлении смерти туберкулез не сыграл.

4) У пациента был обнаружен застарелый воспалительный процесс в области удаленного аппендикса.

Впрочем, и тогда, в 1925-м, и сейчас не все склонны доверять этому заключению. Виктор Тополянский имеет свой взгляд на результаты вскрытия: «К сожалению, профессор Абрикосов мог скрыть те или иные данные патологоанатомического исследования. Этим он занимался еще в 1924 году, когда производил вскрытие тела умершего вождя мирового пролетариата, а повторно он это сделал, вскрывая тело Фрунзе. Утаил он самое главное – он утаил фактическую причину смерти. Фактической причиной смерти была сердечная недостаточность, обусловленная передозировкой наркоза».

* * *

Итак, Михаил Фрунзе скончался на операционном столе. Надо сказать, что в 1925 году цензура в СССР хоть и существовала, но она еще не была «всеобъемлющей и всепоглощающей», какой стала буквально лет через пять. Общественность узнала не только о самом факте смерти председателя Реввоенсовета, но и о достаточно странных обстоятельствах, ее сопровождавших. Резонанс был очень заметным. Известный историк Рой Медведев пишет об этом: «Обстоятельства, связанные с неожиданной смертью М. В. Фрунзе после сравнительно несложной операции, а также крайне путанные объяснения врачей, проводивших эту операцию, вызвали недоумение в широких партийных кругах, Иваново-вознесенские коммунисты требовали даже создать специальную комиссию для расследования причин его смерти. В середине ноября 1925 года под председательством Н. И. Подвойского состоялось также заседание правления Общества старых большевиков по поводу смерти М. В. Фрунзе. На это заседание был вызван нарком здравоохранения Н. А. Семашко. Из доклада Семашко и его ответов на заданные вопросы выяснилось, что ни лечащий врач, ни проф. В. Н. Розанов не торопили с операцией и что многие участники консилиума не были достаточно компетентны. Все дело шло не через Наркомат здравоохранения, а через Лечебную комиссию ЦК, во главе которой имелись люди, о которых Семашко отозвался весьма неодобрительно. Выяснилось также, что перед консилиумом В. Н. Розанова вызывали к себе Сталин и Зиновьев. От Семашко же стало известно, что уже во время операции от слишком большой дозы наркоза возникла угроза смерти Фрунзе на операционном столе…»

Профессор Греков, принимавший участие в операции, даже был вынужден выступить с обращением, которое было перепечатано многими газетами. Он говорил, что операция была необходима, поскольку «Фрунзе стоял на краю пропасти», а летальный исход объяснял «обнаруженными во время операции непредвиденными обстоятельствами, связанными с тем, что сердечно-сосудистая система товарища Фрунзе не перенесла наркоза».

Как видим, объяснения врачей действительно не отличаются стройностью – профессор Абрикосов говорит о гнойном перитоните, врачи, делавшие операцию, – «о явлениях паралича сердца». Все это, а также то обстоятельство, что речь шла об очень высокопоставленном пациенте, порождало и порождает различные версии об истинной причине смерти Михаила Фрунзе. По сути дела, все они сводятся к двум основным.

ВЕРСИЯ 1. Михаил Фрунзе умер в результате врачебной ошибки.

Мы уже говорили, что анестезия плохо действовала на Фрунзе, чтобы приступить к операции, врачам пришлось ждать почти сорок минут. В те годы основными средствами анестезии были эфир и хлороформ. При использовании первого вещества оперируемый обычно засыпал через 17–18 минут, второго – 11–12 минут. Менее опасным по своему побочному воздействию на организм является эфир, и поэтому анестезиологи обычно и применяли его первым. Так, собственно, и поступил врач Алексей Очкин – он дал Фрунзе в качестве наркоза 140 грамм эфира. Но пациент на него практически не реагировал.

В те времена анестезиология как медицинская специальность находилась в стадии зарождения. Собственно говоря, в случае операции на простых смертных функции анестезиолога обычно брала на себя опытная старшая медсестра. К Фрунзе, конечно же, подход был иным. Поэтому к операции, согласно воспоминаниям профессора Розанова, был привлечен «опытный наркотизатор, изучивший все нюансы хлороформирования» – ученик самого Розанова Алексей Очкин.

«Нюансы хлороформирования» упомянуты отнюдь не случайно. Хлороформ как анестезирующее вещество был более действенен, чем эфир, но и более опасен. Даже небольшая передозировка могла привести к сердечной недостаточности, а затем и полной остановке сердца. Так что Алексею Очкину, приступая к анестезии, необходимо было учесть множество факторов. Что, по мнению некоторых специалистов, он не сделал.

Очкин на момент операции был уже опытным врачом, ему, как и Фрунзе, было сорок лет. Но, еще раз повторимся, анестезиология не являлась его основной специализацией. Приступая к наркозу, он не обратил внимания на возбужденное состояние Фрунзе, который, откровенно говоря, страшился операции. Естественно, эмоции и возбуждение снижают действие наркотического вещества. А теперь представим себе ситуацию: Очкин хоть уже и опытный врач, но рядом с ним в операционной стоят лучшие медицинские светила страны. И все они смотрят на Очкина и ждут, когда он сможет усыпить пациента. Но тот не засыпает. Очкин начинает волноваться. После первой дозы эфира он дает вторую, но снова безрезультатно. И тогда врач решает дать больному хлороформ.

Как мы уже упоминали, хлороформ опасен сам по себе, смесь же его с эфиром вообще становится «взрывоопасной». И все это наложилось на суженные сосуды Фрунзе. По мнению специалистов, например того же Виктора Тополянского, Михаил Васильевич был фактически мертв уже во время операции, которую хирургам пришлось завершать в срочном порядке и после этого приступать к реанимационным мерам. Они позволили поддерживать жизнь пациента в течение 39 часов, но не более того…

ВЕРСИЯ 2. Михаил Фрунзе был убит.

Если отбросить эмоции и сожаление по поводу безвременно ушедшего из жизни человека, то врачебная ошибка со статистической точки зрения – случай далеко не единичный. Михаил Фрунзе попал в число тех, кто умер из-за оплошности, незнания или халатности врача – что ж, это печально, но это жизнь. Однако есть еще одно «околостатистическое» наблюдение – любая преждевременная смерть известного и влиятельного человека стопроцентно вызывает сомнения и подозрения в том, что она была не случайной. Не стала исключением и гибель Михаила Фрунзе.

Странных смертей в те годы было немало. Во время прогулки на моторной лодке утонул бывший заместитель Троцкого Эфраим Склянский. Причем произошло это в Соединенных Штатах, где он был по заданию АО «Амторг» – экспортно-импортной компании, выполнявшей функции посредника при осуществлении операций между советскими организациями и американскими компаниями, а по совместительству, как считают эксперты, координировавшей действия агентов ГПУ и Коминтерна. От сердечного приступа скончался Нариман Нариманов, председатель ЦИК Закавказской СФСР (при этом упорно ходили слухи, что он был отравлен). Погиб в авиакатастрофе Александр Мясников (Мясникян) – первый секретарь Закавказского крайкома РКП(б), член Реввоенсовета и Президиума ЦИК СССР. В августе 1925 года некто Мейер Зайдер убил Григория Котовского – легендарного красного командира, члена Реввоенсовета, человека из окружения Михаила Фрунзе. И наконец на операционном столе погибает сам Фрунзе…

Конечно, представить себе ситуацию, что в центре Москвы, в одной из лучших больниц, в присутствии лучших хирургов страны и сотрудников Лечебно-санитарного управления Кремля было совершено предумышленное убийство одного из самых высокопоставленных членов партии и правительства, на первый взгляд, очень трудно. Но история Советской империи знала и не такие примеры.

Если предположить, что Фрунзе все же был убит, то тогда естественным образом возникают два вопроса: кто исполнитель и кто заказчик? Фамилию наиболее подходящей кандидатуры на роль исполнителя мы уже неоднократно упоминали – это доктор Очкин (сразу оговоримся, что все сказанное далее – не более чем версия и предположения). Именно он делал Фрунзе наркоз, который фактически и стал причиной смерти Михаила Васильевича. Только со стороны Очкина имела место не врачебная ошибка, а преднамеренные действия. Следует отметить, что Алексей Очкин как врач проявил себя во времена гражданской войны, когда служил в Первой конной армии. Первая конная – это, как известно, детище Буденного и Ворошилова. Ворошилова, которой и сменил Фрунзе на посту председателя Реввоенсовета.

Интересно, как сложилась судьба врачей, принимавших участие в операции. Так вот, профессоры Розанов, Греков, Мартынов умерли в один и тот же 1934 год, год убийства Кирова, как раз накануне начала «большого террора». В 1937 году были расстреляны сотрудники Лечебно-санитарного управления Кремля – Левин (которого, кстати, обвинили в отравлении Максима Горького), Канель и другие. Благополучно пережил 1930-е только один из тех, кто имел отношение к той злосчастной операции, – доктор Алексей Очкин. И не просто пережил, а чувствовал себя весьма комфортно. Он стал доктором наук, причем без защиты диссертации, профессором, был награжден орденом Ленина и умер своей смертью в 1952 году.

И еще один странный момент, связанный с врачами. Во время консилиумов, подготовки к операции и ее проведения к Фрунзе приглашались и допускались все ведущие специалисты, какие только были на тот момент в СССР. Все, кроме человека, который, пожалуй, лучше всего был осведомлен о состоянии здоровья Михаила Васильевича. По каким-то загадочным и непонятным причинам его лечащий врач Петр Мандрыка был полностью отстранен от наблюдения и проведения любых врачебных действий…

* * *

Кто бы ни был исполнителем, в расследовании заказного убийства гораздо более важен второй вопрос: кому была выгодна смерть, кто мог быть заказчиком убийства?

Чтобы разобраться в этом вопросе, вкратце остановимся на том, что же происходило в партийных верхах в первой половине 1920-х годов. Когда стало ясно, что дни Ленина сочтены, в «ближнем кругу» началась борьба за власть. Наиболее вероятным преемником вождя считается Лев Троцкий, но это не устраивает большинство членов ЦК. Против Троцкого формируется оппозиция во главе с триумвиратом Сталин – Зиновьев – Каменев. После смерти Ленина им удается перехватить инициативу и задвинуть Троцкого на второй план. Однако уже вскоре между членами «большой тройки» возник свой собственный конфликт. Решающий бой произошел в декабре 1925 года на XIV съезде партии. Зиновьев и Каменев попытались создать оппозицию Сталину, однако проиграли. Попытка в дальнейшем объединиться с Троцким только усугубила их положение – Сталин уже надежно взял в свои руки все рычаги власти.

В ситуации накануне XIV съезда Михаил Фрунзе рассматривался как некоторая независимая фигура, которая в дальнейшем может разыграть свою партию. Многие надеялись на него, как на «красного Бонапарта», который окажется выше разборок коммунистических доктринеров и наведет порядок в стране. Но Фрунзе неожиданно умирает…

Собственно, мы уже назвали имя того, кого многие исследователи называют виновником смерти Михаила Фрунзе. Это Иосиф Сталин, который методично расчищал себе дорогу к единоличной власти. О возможных мотивах, по которым Сталин мог «заказать» Фрунзе, писал в своих воспоминаниях его главный противник – Троцкий: «На посту руководителя вооруженных сил ему суждено было оставаться недолго: уже в ноябре 1925 г. он скончался под ножом хирурга. Но за эти немногие месяцы Фрунзе проявил слишком большую независимость, охраняя армию от опеки ГПУ… Оппозиция нового главы военного ведомства создавала для Сталина огромные опасности; ограниченный и покорный Ворошилов представлялся ему гораздо более надежным инструментом. Бажанов (помощник Сталина, сбежавший за границу и издавший там книгу разоблачительных воспоминаний. – Авт.) изображает дело так, что у Фрунзе был план государственного переворота. Это только догадка и притом совершенно фантастическая. Но несомненно, Фрунзе стремился освободить командный состав от ГПУ и ликвидировал в довольно короткий срок комиссарский корпус. Зиновьев и Каменев уверяли меня впоследствии, что Фрунзе был настроен в их пользу против Сталина. Факт, во всяком случае, таков, что Фрунзе сопротивлялся операции. Смерть его уже тогда породила ряд догадок, нашедших свое отражение даже в беллетристике. Далее эти догадки уплотнились в прямое обвинение против Сталина. Фрунзе был слишком независим на военном посту, слишком отождествлял себя с командным составом партии и армии и несомненно мешал попыткам Сталина овладеть армией через своих личных агентов.

Из всех данных ход вещей рисуется так. Фрунзе страдал язвой желудка, но считал, вслед за близкими ему врачами, что его сердце не выдержит хлороформа, и решительно восставал против операции. Сталин поручил врачу ЦК, т. е. своему доверенному агенту, созвать специально подобранный консилиум, который рекомендовал хирургическое вмешательство. Политбюро утвердило решение. Фрунзе пришлось подчиниться, т. е. пойти навстречу гибели от наркоза. Обстоятельства смерти Фрунзе нашли преломленное отражение в рассказе известного советского писателя Пильняка. Сталин немедленно конфисковал рассказ и подверг автора официальной опале. Пильняк должен был позже публично каяться в совершенной им «ошибке».

Со своей стороны, Сталин счел нужным опубликовать документы, которые должны были косвенно установить его невиновность в смерти Фрунзе. Права ли была в этом случае партийная молва, я не знаю; может быть, никто никогда не узнает. Но характер подозрения сам по себе знаменателен. Во всяком случае, в конце 1925 года власть Сталина была уже такова, что он смело мог включать в свои административные расчеты покорный консилиум врачей и хлороформ, и нож хирурга».

Говоря о «рассказе известного советского писателя Пильняка», Троцкий имеет в виду «Повесть непогашенной луны», вышедшую из-под пера Бориса Пильняка в 1926 году. Эта повесть – еще одна загадка, непосредственным образом связанная с гибелью Михаила Фрунзе. В самом начале повести писатель говорит:

«Фабула этого рас сказа наталкивает на мысль, что поводом к написанию его и материалом послужила смерть М. В. Фрунзе. Лично я Фрунзе почти не знал, едва был знаком с ним, видев его раза два. Действительных подробностей его смерти я не знаю, и они для меня не очень существенны, ибо целью моего рас сказа никак не являлся репортаж: о смерти наркомвоена. Все это я нахожу необходимым сообщить читателю, чтобы читатель не и скал в нем подлинных фактов и живых лиц.

Бор. Пильняк, Москва 28 янв. 1926 г.».

Если называть вещи своими именами, то Борис Андреевич как минимум лукавит. Очевидно, что он хорошо знал, о чем писал. Совпадения характеров и событий, образ вымышленного командарма Гаврилова едва ли не списаны с реального председателя Реввоенсовета Михаила Фрунзе. Об этом даже писал сын Пильняка Борис Андроникашвили: «…сопоставив повесть с воспоминаниями ближайших друзей и сподвижников Фрунзе… я нашел в них много общего… обнаружил даже совпадение отдельных реплик». Далее Андроникашвили отмечает, что это укрепило его «веру в то, что отец получал материал из ближайшего окружения полководца».

Хотя в «Повести» напрямую нет указаний на Фрунзе, его в образе командарма Гаврилова узнали все. Так же было совершенно ясно, что пусть и в полутонах, но писатель явно намекает на причастность к смерти Гаврилова-Фрунзе кого-то, кто стоит над всеми – то есть Сталина.

Для тех, кто считает Сталина виновником смерти Фрунзе, произошедшее с Пильняком и его «Повестью» является еще одним доказательством того, что «зловещий человек с усами и трубкой» и есть главный заказчик убийства Михаила Васильевича. «Повесть непогашенной луны» была опубликована в журнале «Новый мир». Вскоре после этого часть тиража была конфискована. А в октябре 1937 года Борис Андреевич Пильняк был арестован и 21 апреля 1938 года по приговору Верховного суда СССР расстрелян.

* * *

Итак, суммируя, мы имеем следующее. Михаил Васильевич Фрунзе, председатель Реввоенсовета, ведет свою независимую политику и при определенных раскладах может претендовать на власть в стране. Сталин, понимая это, решает устранить Фрунзе, сделав это руками доктора-»наркотизатора» Очкина. За это Оч-кин обласкан и засыпан наградами, остальные же врачи, принимавшие участие в операции, были различными способами уничтожены. Борис Пильняк рассказал о заговоре против Фрунзе в своей «Повести непогашенной луны», за что попал в опалу, а затем был расстрелян.

На первый взгляд, схема очевидная и логичная. Но при всей этой бесспорности есть некоторые моменты, которые при ближайшем рассмотрении выглядят далеко не так очевидно. Для начала вернемся к разговору о Борисе Пильняке и его произведении. Действительно, редколлегия «Нового мира» признала публикацию «явной и грубой ошибкой», часть тиража была уничтожена, Пильняк подвергся критике со стороны коллег по писательскому цеху. Но при этом писателя до поры до времени никто особо не трогал, более того, его книги продолжали печататься. Например, в 1929–1930 годах вышло собрание сочинений писателя в восьми томах. Похоже ли это на опалу человека, который посмел предположить, что руководитель государства отдал приказ об убийстве одного из своих соратников? Да, Пильняка в итоге все же расстреляли, это безусловно трагедия и преступление режима, но произошло это спустя одиннадцать лет после публикации «Повести».

В чем-то схожая ситуация и с доктором Алексеем Очкиным. Если Очкин исполнитель убийства, не проще ли было заказчику убрать нежелательного свидетеля? Ведь Сталин мог это сделать, что называется, щелчком пальца. Но нет, Очкин живет и процветает до тех пор, пока не умирает естественным путем.

А мотивы, которые побудили Сталина пойти на убийство Фрунзе? При беспристрастном рассмотрении они также не выглядят столь уж однозначно. Олег Будницкий в своей статье говорит об этом следующее: «А была ли логика в том, чтобы Сталину устранить Фрунзе?

Я ее не усматриваю по одной причине: ведь Фрунзе был назначен вместо Троцкого совершенно сознательно, поскольку это был человек других взглядов. Никаких признаков нелояльности к тогдашнему партийному руководству у Фрунзе не было, отношения были вполне нормальные. И идти на такой риск, втягивать в это массу людей… И ведь это 1925-й год, осень, это еще не тот Сталин и не та ситуация».

И действительно, Михаил Фрунзе мог стать фигурой, которая вокруг себя и подвластной ему силовой структуры могла объединить очень многих. И разве выгодно было Сталину в тот момент, когда ему предстояла жесточайшая схватка за власть, убирать человека, который вполне лояльно к нему относился и мог стать его союзником? Конечно, можно практически не сомневаться, что останься Фрунзе жив, то в 1930-х его, как и всех видных героев гражданской войны, кроме Ворошилова и Буденного, перемололи бы в жерновах «большого террора». Но в 1925-м Сталин не был еще «тем Сталиным», который мог действовать без оглядки на кого-либо.

Кому же еще могла быть выгодна смерть Фрунзе, и кто располагал возможностью организовать убийство? Его должности отошли к Ворошилову, но историки как один отметают его непосредственное отношение к возможному заговору – слишком уж политически слаб и зависим от Сталина был Климент Ефремович. Единственной «альтернативной кандидатурой» Сталину исследователи называют Троцкого. Которого, кстати, подозревали в причастности к гибели других талантливых и известных командиров гражданской войны, в частности Щорса.

Что же могло толкнуть Льва Давыдовича на такой поступок? Возможных мотивов называется два. Первый: месть и зависть – Троцкий, как мы уже рассказывали, конфликтовал с Фрунзе, он был всемогущим главой вооруженных сил, и вот все изменилось – вместо него поставили Михаила Васильевича. И второй мотив: Троцкий в борьбе за власть со Сталиным решил, воспользовавшись подходящим случаем, устранить одного из его возможных союзников.

Но имел ли Лев Давыдович такую возможность? По этому поводу среди исследователей нет единого мнения. Историк Сергей Полторак, например, считает, что нет: «К тому моменту Троцкий уже был в опале. У него не было каких-либо рычагов, с помощью которых он мог бы решить такую проблему, как убийство».

Как бы то ни было, Михаил Фрунзе стал не первым и далеко не последним в списке руководителей СССР, кто погиб при загадочных обстоятельствах. Его гибель стала типичным примером того, когда при обилии фактов и свидетелей истина сокрыта за множеством версий и предположений.

То же самое можно сказать об еще одной, как принято говорить сейчас, знаковой смерти в истории Советской империи – убийстве Сергея Мироновича Кирова…

* * *

Шок, потрясение, крушение идеалов, непонимание того, как жить дальше, – такой была реакция рядовых коммунистов и членов низшего звена руководства на доклад Никиты Хрущева ХХ съезду КПСС. О репрессиях, беззаконии и странных обстоятельствах смертей некоторых высших руководителей, конечно, знали, догадывались и об их чудовищных масштабах. Но то, что об этом говорилось с трибуны съезда партии, казалось невероятным. И главное, человек, который еще недавно считался божеством, был фактически объявлен преступником…

Знаменитый доклад Никиты Хрущева ХХ съезду партии был, по сути, только началом процесса «десталинизации», но уже его одного было достаточно, чтобы страна вздрогнула. Одним из наибольших потрясений были очень прозрачные намеки на то, что убийство Сергея Кирова было совершено по приказу Сталина. Ведь долгие годы людям вдалбливали в голову, что существует «троцкистско-зиновьевско-бухаринская банда», вредившая везде и всюду и только о том и мечтавшая, как бы погубить Страну Советов. А ведь единственным реальным преступлением, совершенным этой бандой, было убийство Кирова. И вдруг новый первый секретарь говорит совершенно иное: «Следует сказать, что обстоятельства, связанные с убийством т. Кирова, до сих пор таят в себе много непонятного и загадочного и требуют самого тщательного расследования. Есть основания думать, что убийце Кирова – Николаеву кто-то помогал из людей, обязанных охранять Кирова. За полтора месяца до убийства Николаев был арестован за подозрительное поведение, но был выпущен и даже не обыскан. Крайне подозрительным является то обстоятельство, что когда прикрепленного к Кирову чекиста 2 декабря 1934 года везли на допрос, он оказался убитым при «аварии» автомашины, причем никто из сопровождающих его лиц при этом не пострадал.

После убийства Кирова руководящие работники Ленинградского НКВД были сняты с работы и подвергнуты очень мягким наказаниям, но в 1937 году были расстреляны. Можно думать, что их расстреляли затем, чтобы замести следы организаторов убийства Кирова…»

Киров был не менее харизматичной и прославленной фигурой, чем Фрунзе. Более того, популярность Михаила Васильевича все же ограничивалась партийными и армейскими кругами, тогда как Сергей Миронович был любим всем народом (впрочем, сейчас некоторые историки полагают, что размеры этой популярности преувеличены).

Удивительно, но при всем обилии материалов загадкой остается не только убийство Сергея Кирова, но и его биография. Сразу же после его гибели в стране началась «массовая кировизация» – именем Кирова назывались города, поселки, улицы, заводы, пароходы и т. д. и т. п. Усилия мощнейшей пропагандистской машины были направлены на создание образа кристально честного, доброго, отзывчивого большевика, «любимца партии», всегда ставившего интересы простого народа выше своих. И такая же тенденция сохранилась и при Хрущеве – при нем ставилась задача показать наличие в партии некоего «ленинского ядра», боровшегося против «сталинско-бериевских» репрессий. У некоторых же современных историков наблюдается иная крайность: Киров – жестокий и кровавый человек, преданный Сталину, что называется, «до мозга костей». А погиб он из-за того, что оказался в той самой банке, в которой выжить может только один, самый сильный паук…

* * *

Итак, кто же такой Сергей Миронович Киров? Он родился в городе Уржум Вятской губернии 27 марта (15 марта по старому стилю) 1886 года и тогда носил фамилию Костриков, о чем и свидетельствует запись в метрической книге Воскресенской церкви: «Мужеска пола запись 13, рождения Мартѣ 15 крещения 19, именем Сергей, родители: города Уржума Мещанин Миронъ Ивановъ Костриковъ и законная жена Екатерина Космина Казанцева, оба православные. Священникъ Павелъ Свечниковъ, диаконъ Иоанн Бердниковъ, псаломщикъ Петръ Галицкий».

Родители Сергея приехали в Вятскую губернию из Пермской незадолго до его рождения. В семье до него родилось пятеро детей, но в живых осталась только сестра Анна, в 1889 году на свет появилась еще одна сестра, Лиза. В 1894 году дети остались сиротами – отец, пристрастившийся к водке и картам, бросил семью и ушел искать легкого заработка, а мать умерла от чахотки. Девочек взяла на воспитание бабушка, Сергея же отдали в приют.

Первые два года сиротских детей не отпускали домой даже по воскресеньям, и естественно, что приютская жизнь была мальчику не в радость. Впрочем, он проявлял тягу к знаниям, много читал, посещал церковь, пел в церковном хоре. В 1898 году Сережа Костриков поступил в городское училище Уржума. Своих способностей и желания учиться он не растерял, наоборот, после каждого учебного года награждался похвальной грамотой и книгами.

В 1901 году воспитатели приюта и учителя городского училища ходатайствуют перед начальством, чтобы способного ученика Сергея Кострикова перевести в Казанское низшее механико-техническое училище. Просьба была удовлетворена, причем учится Сергей за счет земства и Попечительского фонда училища. Через три года он завершил образование, был удостоен грамоты первой степени, оказавшись в пятерке лучших выпускников того года.

В 1904 году Сергей переехал из Казани в Томск, где стал учиться на инженера-механика. Больше в Уржум он не вернулся. Интересно, что в главном городе родной губернии – Вятке, которая впоследствии была названа его именем, Киров вообще ни разу не был, так как в Казань из Уржума в то время обычно добирались на пароходе. Более того, после отъезда в Томск Сергей ни разу не встречался со своими сестрами, последнее письмо-открытку он послал им в 1909 году.

Два главных героя этого очерка – Михаил Фрунзе и Сергей Киров – были практически одногодками, и неудивительно, что свой путь в революцию, а затем и во власть они начали практически одинаково – с событий Первой русской революции 1905 года. Правда, если Фрунзе до 1917 года большую часть времени провел в тюрьмах и ссылках, то жизнь Сергея Кострикова-Кирова была более насыщенной.

«По окончании училища стал достаточно определенным революционером с уклоном к социал-демократии», – писал Сергей Миронович в своих воспоминаниях. Действительно, в 1904 году в Томске он вступил в ряды РСДРП. Забегая немного вперед, отметим, что большевистская пропаганда изображала Кирова верным ленинцем, что называется, «с младых ногтей». Однако на самом деле он долго не мог определиться со своими политическими убеждениями, значительное время был близок к меньшевикам, после февраля 1917 года открыто поддерживал Временное правительство, и только после Октябрьской революции окончательно примкнул к большевикам.

В начале 1905 года Костриков впервые участвует в демонстрации и впервые попадает в полицию. Пока все ограничивается лишь кратковременным задержанием. В июле 1905 года на Томской городской конференции РСДРП Сергей был избран членом томского комитета партии. В октябре того же года он организовал забастовку на крупной железнодорожной станции Тайга, после чего уже всерьез попадает в поле зрения полиции. В 1906 году его снова арестовывают, и на этот раз арест заканчивается полуторагодичной отсидкой в томской тюрьме.

После выхода из тюрьмы Сергей Костриков некоторое время пребывает в Иркутске, где участвует в работе местной организации меньшевиков, в 1909 году перебирается на Кавказ. Там он устраивается на работу в контролируемую партией кадетов газету «Терек», в которой пишет под псевдонимом «Сергей Миронов». А в 1912 году появился псевдоним «С. Киров», по версии некоторых исследователей – от имени Кир, которое Сергей Миронович увидел в своем настольном календаре.

Надо сказать, что литературный и журналистский талант Сергея Мироновича – это не пропагандистские изыски. Особенно ему удавались рецензии на спектакли местного городского театра и гастролирующих трупп, а также литературно-критические статьи, посвященные В. Г. Белинскому, А. И. Герцену, Т. Г. Шевченко, Л. Н. Толстому, М. Е. Салтыкову-Щедрину, Ф. М. Достоевскому, А. П. Чехову, А. М. Горькому и др. Вообще же (мы снова немного забегаем вперед) Кирова от других членов сталинского политбюро отличал необычайно широкий кругозор, он живо интересовался всем и разбирался в совершенно различных областях, начиная с философии и заканчивая геологией и альпинизмом. Он, как и в детстве, много читал, его личная библиотека насчитывала тысячи книг. Кроме того, Киров был, пожалуй, единственным среди своих коллег по политбюро настоящим оратором, для которого никогда не было проблемой произнести «с ходу» речь практически на любую тему.

* * *

Во время Первой мировой войны Сергей Киров некоторое время руководил партийной организацией Владикавказа, в 1917 году стал членом исполкома Владикавказского совета, затем переехал в Петроград. Участвовал в Октябрьской революции, сразу же после которой был командирован на Северный Кавказ, где занимался созданием Терской и Северо-Кавказской республик.

С 25 февраля 1919 года Киров возглавил временный революционный комитет в Астрахани. Здесь, по мнению современных историков, он впервые проявил себя на ниве жестокого подавления любого инакомыслия. Методы были соответствующие – расстрелы, баржи с белыми офицерами, потопленные в Волге, убитые по его приказу священники, в том числе митрополит Астраханский Митрофан.

После Астрахани Киров снова возвращается на Кавказ. В июне – сентябре 1920 года он был полномочным представителем РСФСР в меньшевистской Грузии, принимал активное участие в подготовке свержения законного правительства республики; с октября 1920 года – член Кавказского бюро ЦК РКП(б). В апреле 1921 года Сергей Миронович руководил работой Учредительного съезда Горской Советской республики.

1921 год стал, пожалуй, одним из самых важных с точки зрения карьеры Кирова. В этом году на X съезде РКП(б) он был избран кандидатом в члены ЦК, а вскоре стал первым секретарем ЦК компартии Азербайджана.

В 1923 году Сергей Киров становится членом ЦК РКП(б). Борьба за власть, о которой мы уже упоминали, рассказывая о судьбе Михаила Фрунзе, коснулась, естественно, и Кирова. Но если Фрунзе фактически остался над схваткой, то Сергей Миронович целиком и полностью выступил на стороне Сталина.

Сказалось ли это на личных отношениях Сталина и Кирова? Безусловно. Внешне, на людях, они выглядели большими друзьями. Артем Сергеев в книге «Беседы о Сталине» писал об этом так: «Знакомы они были очень давно и по-настоящему дружили, эта была дружба по жизни. Чувствовалась теплота в их личных отношениях – они были единомышленниками и друзьями прежде всего. Это можно понять, если какое-то время наблюдать людей, а мне пришлось довольно близко наблюдать их с конца 1929 года и почти до последнего дня жизни Кирова. Надо сказать, что после Надежды Сергеевны самым близким Сталину человеком был Киров. Безусловно, это разные отношения. Ближе друга у него не было… У Сталина не могло быть ревности к славе Кирова, к любви народа к нему. А Кирова действительно очень любили. Да и неудивительно: он был обаятельный человек сам по себе. Но их взаимоотношения были прежде всего взаимоотношениями друзей, которые вели общую борьбу, делали общее дело».

В 1924 году Сталин подарил Кирову свою книгу, на которой сделал надпись: «Другу моему и брату любимому». Киров всегда знал свое место, он понимал – Сталин старше его как по возрасту, так и по положению, но при этом Сергей Миронович мог если и не возразить вождю, то, по крайней мере, высказать свое мнение. Эта черта, отличавшая его от других «приближенных к телу», Сталину скорее нравилась. Уважал он (так, по крайней мере, считают многие исследователи) Кирова и за его эрудицию, и ораторский талант.

Киров (опять же, на первый взгляд) отвечал Сталину «взаимностью» и использовал все свое мастерство оратора для прославления вождя. В начале 1934 года, выступая на Ленинградской партконференции, он говорил, как обычно, без бумажки и с соответствующим пафосом в голосе: «Трудно представить себе фигуру гиганта, каким является Сталин. За последние годы, с того времени, когда мы работаем без Ленина, мы не знаем ни одного поворота в нашей работе, ни одного сколько-нибудь крупного начинания, лозунга, направления в нашей политике, автором которого был бы не товарищ Сталин. Вся основная работа – это должна знать партия – происходит по указаниям, по инициативе и под руководством товарища Сталина. Самые большие вопросы международной политики решаются по его указанию, и не только эти большие вопросы, но и, казалось бы, третьестепенные и даже десятистепенные вопросы интересуют его». Подобная «сверхлесть» была необычна даже для тех лет.

Впрочем, при более внимательном рассмотрении выясняется, что все было не так гладко. Еще в середине 1920-х годов в «Правде» появился фельетон, в котором с жесткой иронией описывался некий руководящий работник, переехавший из Баку в Ленинград. Имена и фамилии не упоминались, но всем было понятно, что огонь велся по Кирову. И очень маловероятно, что подобный материал мог появиться в «Правде» без указания или хотя бы одобрения Сталина. Анастас Микоян в своих воспоминаниях рассказывал, что однажды на заседании политбюро Сталин выступил по поводу фраз Кирова в статье, написанной тем еще… в 1913 году, в период работы в кадетской газете. Видимо, вождь таким образом пытался давить на Кирова, показать, кто в доме хозяин.

Надо сказать, что и Сергей Миронович не всегда говорил исключительно «правильные» слова. За пять лет до упомянутой речи на партконференции в одном из выступлений он говорит: «После смерти Ленина у нас остается только один наследник его дела – Коммунистическая партия большевиков, и больше никто (курсив мой. – Авт.) на эту высокую честь претендовать не может».

Стоит упомянуть еще и о том, что после гибели Кирова в его личной библиотеке были найдены книги Льва Троцкого «Моя жизнь», «Сталинская школа фальсификаций», «История русской революции», «Перманентная революция и сталинская бюрократия», а также несколько номеров «Бюллетеня оппозиции». Означает ли это, что Киров на самом деле был троцкистом? На первый взгляд, нет, он, в конце концов, мог просто изучать их для борьбы с «идеологическим врагом». Однако в последнее время появились публикации, в которых говорится о возможных связях Троцкого и Кирова. Историк В. Роговин, например, пишет об этом: «Совершенно новая информация о позиции Кирова в последние месяцы его жизни была сообщена в 1978 году старым французским коммунистом Марселем Боди. В воспоминаниях, опубликованных левым журналом «Le Refractaire», Боди рассказывал: летом 1934 года ему передали, что с ним хочет встретиться находящийся в Париже кремлевский врач Л. Г. Левин (один из будущих подсудимых на процессе «правотроцкистского блока»). «Встреча состоялась, – писал Боди, – и скоро беседа приняла столь важный характер, что я был изумлен. Доктор Левин информировал меня о сокровенных мыслях Кирова. Это были мысли «умеренного» политика, который хотел положить конец внутренней борьбе (в партии. – В. р.), так же как внутренней политике, проводимой в его огромной стране. Согласно Кирову, они (Киров и его единомышленники. – В. р.) хотели вернуться к более гуманной политике, близкой к той, которую предлагал Ленин во время нэпа, и отказаться от жестокой коллективизации в деревне». Левин передал, что «Киров хочет восстановить внутрипартийную демократию и свободное выражение каждого течения в партии». «Включая течение троцкистов?» – спросил Боди. Левин ответил на этот вопрос утвердительно. – «И включая возвращение Троцкого в СССР?» Левин ответил, что «это должно быть обсуждено». После этой встречи Боди позвонил Л. Седову и сообщил ему о беседе с Левиным. Седов встретился «с доверенным лицом Кирова и беседовал с ним три часа».

Узнав о данном рассказе, П. Бруэ (известный французский историк-советолог. – Авт.) решил отыскать его подтверждение в архиве Троцкого. Прямых подтверждений найти не удалось. Бруэ объясняет это тем, что Троцкий и Седов были опытными конспираторами и либо не писали друг другу о столь важном и секретном факте, либо уничтожили соответствующие документы. Однако историк считает, что косвенные доказательства правдивости рассказа М. Боди содержатся в сообщении Седова о том, что в Советском Союзе «очень ответственные товарищи обсуждают вопрос о возвращении Троцкого». Бруэ резонно полагает, что «мы не можем представить среди очень ответственных товарищей», которые могли бы обсуждать этот вопрос в то время, никого, кроме Кирова и “ему подобных”».

* * *

Но вернемся в середину 1920-х годов. Сталин расправляется (пока политически) со своими главными противниками в борьбе за власть и на их место ставит более лояльных людей. Место Троцкого в армии занял Фрунзе, а в Ленинград на смену Зиновьеву отправляется Киров.

На первый взгляд, назначение Кирова на пост первого секретаря Ленинградского обкома РКП(б) может показаться понижением в карьере – ведь это означало переход с республиканского уровня руководства на областной. Но самом же деле это было свидетельством огромного доверия со стороны Сталина. Ленинградская область в то время была огромным и очень важным для страны регионом, в ее состав тогда входили территории нынешних Новгородской, Псковской, Вологодской, Мурманской областей. По числу коммунистов ленинградская парторганизация была второй в стране. Но гораздо важнее статистических выкладок был тот факт, что Киров направлялся в «логово оппозиции», ведь здесь долгое время «хозяйничал» Зиновьев. Леворадикальные, а значит, «прозиновьевские» настроения были сильны как среди партфункционеров различных уровней, так и среди простых ленинградских рабочих. И Киров должен был эти настроения искоренить.

Киров был очень активен. Он практически ежедневно выступает перед рабочими и служащими, громит «зиновьевцев», которые мешают жить трудовому народу. Как он решал поставленные перед ним задачи? В советское время о Кирове писали как о «талантливом организаторе, который при мудром руководстве товарища Сталина вел за собой трудовые массы». Позже, после смерти вождя, убрали «мудрое руководство». Сейчас же Кирову припоминают многое, о чем предпочитали умалчивать даже в хрущевские и брежневские времена.

Так, Киров курировал работу Соловецкого лагеря особого назначения (СЛОН), и именно при нем (а некоторые источники утверждают, что по его прямому указанию) там начались массовые расстрелы. Он же был одним из руководителей строительства Беломорканала, на котором погибли тысячи заключенных. Возглавляя правительственную комиссию по проверке деятельности Академии наук СССР (которая в то время находилась в Ленинграде), в августе 1929 года Киров запросил согласие Сталина на привлечение ОГПУ к выполнению операции против ученых. Вскоре на свет появилось сфабрикованное «дело академика Платонова», которое стало началом настоящего погрома академии. Ученым инкриминировали вредительство и «создание контрреволюционной организации с целью свержения советской власти и установления в стране конституционно-монархического строя». Более 500 сотрудников Академии наук потеряли работу, многие из них были арестованы или сосланы, а некоторые – расстреляны.

«Оригинальным» способом решал Сергей Миронович остро стоявшую в Ленинграде жилищную проблему. Новые стройки требовали новой рабочей силы, которую нужно было куда-то селить. И тогда Киров приказал выселить из своих (хотя уже и без того «уплотненных») квартир «недобитых классово чуждых элементов не пролетарского происхождения». Под выселение на восток страны попали не только совсем уж «классово чуждые» дворяне, но и представители интеллигенции.

Конечно, Киров не только «карал и громил». Нельзя не упомянуть его вклад в развитие горнодобывающей и нефтеперерабатывающей промышленности Северо-Западного региона, в строительство новых объектов в Ленинграде и др.

Как свидетельствовали современники, проявлял Сергей Миронович активность и на другом фронте. Мы бы не касалась темы, которая больше подходит для расследований в духе «скандальной хроники», но она, как читатель поймет позже, имеет непосредственное отношение к факту убийства Кирова (так, по крайней мере, считают некоторые историки).

Сначала приведем две цитаты. Первая – из книги «Черная книга имен, которым не место на карте России»: «Руководство репрессиями, сотрясавшими Ленинград, Киров сочетал с кутежами с участием балерин Мариинского театра. Оргии происходили во дворце, принадлежавшем до октября 1917 года балерине Матильде Кшесинской».

Вторая цитата – из статьи Юрия Жукова «Роковой выстрел», опубликованной в журнале «Вокруг света»: «Для многих красивых женщин города, для балерин Мариинского театра Киров был иным – бонвиваном и ферлакуром, очаровательным хозяином частых вечеринок во дворце Кшесинской, которые молва называла оргиями. В этом дворце он практически жил, а в официальной его квартире на Каменноостровском проспекте жила тяжелобольная жена Сергея Мироновича – Мария Львовна Маркус со своей сестрой – Софьей Львовной, которая ухаживала за нею».

В этих двух цитатах говорится, по сути, об одном и том же, но акценты расставлены совершенно по-разному. Киров молод, умен, входит в число высших руководителей страны, хорош собой – просто идеальный тип «советского мачо». При этом у него больная и уже растерявшая былую красоту жена (Мария Львовна Маркус была старше своего супруга на год). Насколько далеко простирался «мачизм» Кирова? И что такое «вечеринки по-пролетарски»? Как видим, исследователи по-разному, зачастую исходя просто из своих предпочтений, описывают взаимоотношения «хозяина Ленинграда» с его очаровательными жительницами. Так или иначе, нам еще предстоит вернуться к этой теме, поскольку, согласно одной из версий, именно из-за «сторонних» отношений с женщиной и погиб Киров. Но пока расскажем о том, что же происходило в 1934 году, последнем в жизни Сергея Мироновича…

* * *

Этот год начался с XVII съезда ВКП(б). Съезда, который и по сей день является одной из загадочных страниц в истории Советской империи.

Что же происходило на этом съезде, который сначала называли «Съездом победителей», а затем «Съездом расстрелянных»[7]? Если смотреть на официальные документы – ничего особенного. Отчет Сталина от имени ЦК ВКП(б), отчетный доклад Центральной ревизионной комиссии, план второй пятилетки, о котором доложили Молотов и Куйбышев, организационные вопросы. И наконец, выборы руководящих органов партии.

Вот этот последний пункт повестки и вызывает до сих пор массу вопросов. XVII съезд стал, пожалуй, последним, где выборы руководства не были расписанной заранее формальностью. Делегаты при закрытом голосовании выбирали руководство партии. И здесь произошло то, что совсем не входило в планы Иосифа Виссарионовича Сталина.

Предоставим слово одному из участников того съезда – Никите Сергеевичу Хрущеву, который в своих воспоминаниях уделил этому моменту много внимания.

«Комиссия[8] при расследовании обстоятельств убийства Кирова просмотрела горы материалов и беседовала со многими людьми. При этом выявились новые факты…

В то время (т. е. в первой половине 1930-х годов. – Авт.) в партии занимал видное место секретарь Северо-Кавказского краевого партийного комитета Шеболдаев… Как стало теперь известно, этот-то Шеболдаев, старый большевик с дореволюционным стажем, во время работы XVII съезда партии пришел к товарищу Кирову и сказал ему: «Мироныч (так называли Кирова близкие люди), старики поговаривают о том, чтобы возвратиться к завещанию Ленина и реализовать его, то есть передвинуть Сталина, как рекомендовал Ленин, на какой-нибудь другой пост, а на его место выдвинуть человека, который более терпимо относился бы к окружающим. Народ поговаривает, что хорошо бы выдвинуть тебя на пост Генерального секретаря Центрального комитета партии».

Содержание этого разговора дошло до комиссии Шверника, о чем она и доложила Президиуму ЦК. Что ответил на это Киров, я не знаю. Но стало известно, что Киров пошел к Сталину и рассказал об этом разговоре с Шеболдаевым. Сталин якобы ответил Кирову: «Спасибо, я тебе этого не забуду!»

Комиссия проявила интерес и к тому, как проходило голосование на XVII партийном съезде. Стали искать членов счетной комиссии. Некоторые из них остались в живых. Мы нашли товарища Андреасяна и некоторых других… Андреасян тоже «отбыл срок», просидев не то 15, не то 16 лет. Эти члены счетной комиссии XVII партийного съезда доложили о том, что количество голосов, поданных тогда против Сталина, было не шесть, как это сообщили на съезде, а не то 260, не то 160. И та, и другая цифра очень внушительна, особенно принимая во внимание положение Сталина в партии, его самолюбие и его характер. На съезде же было объявлено, что против кандидатуры Сталина проголосовали шесть человек.

Кто дал счетной комиссии директиву фальсифицировать результаты выборов? Я абсолютно убежден, что без Сталина никто бы на это не пошел. Если связать результаты голосования и беседу Шеболдаева с Кировым, о которой узнал Сталин, и учесть известное предупреждение Ленина, что Сталин способен злоупотреблять властью, то все становится на свои места.

Сталин – умный человек, и он понимал, что если на XVII партсъезде против него проголосовали 260 или 160 человек, то это означает, что в партии зреет недовольство. Кто мог голосовать против Сталина? Это могли быть только ленинские кадры. Нельзя было даже предположить, что Хрущев или подобные ему молодые люди, которые выдвинулись при Сталине, боготворили Сталина и смотрели ему в рот, могут проголосовать против него. Этого никак не могло быть.

А вот старые партийцы, которые общались с Лениным, работали под его руководством, хорошо знали Ленина и чье завещание всегда оставалось в их памяти, конечно, не могли мириться с тем, что Сталин после смерти Ленина набрал к XVII съезду партии такую силу и перестал считаться с ними, стал вовсю проявлять те черты своего характера, на которые указывал Владимир Ильич. Вот они-то, видимо, и решили поговорить с Кировым и проголосовать против Сталина. Сталин понял, что старые кадры, которые находятся в руководстве, недовольны им и хотели бы его заменить, если это удастся. Эти люди могли повлиять на делегатов очередного партсъезда и добиться изменений в руководстве…»

Если следовать этой версии, дальнейшее развитие событий вполне понятно. Сталин, желая любыми средствами сохранить власть, просто не мог не отреагировать на эту ситуацию. Убивая Кирова, он (да простит нам читатель сразу два прегрешения – тавтологию и некоторый цинизм) убивал сразу двух зайцев: устранял самого реального претендента на власть и получал повод для начала массовых репрессий и «чисток».

Однако у противников этой версии событий на XVII съезде есть своя аргументация, которая, как минимум, достойна внимания. Она основана на том, что вся стройность приведенной выше схемы рушится при упоминании всего лишь одного момента – не обнаружено ни одного документа, подтверждающего факт фальсификации результатов голосования. Все основано на устных рассказах, причем построенных по принципу «кто-то кому-то что-то рассказал, а уже третий написал об этом в своих воспоминаниях». Конечно, если факт подтасовок был, то Сталин и «иже с ним» должны были уничтожить все компрометирующие материалы. Но нет документов – нет и доказательств…

* * *

Съезд закончился, Киров, избранный секретарем ЦК, вернулся к своим обязанностям. Как свидетельствуют некоторые источники, Сталин предложил Сергею Мироновичу переехать в Москву, на работу в секретариат ЦК, но тот отказался. В августе вождь снова демонстрирует свое особое отношение к «любимому брату и товарищу» – приглашает Кирова на отдых в Сочи. Вместе с ними отдыхает и Жданов – человек, которому суждено вскоре стать преемником Кирова. А в следующем месяце Сергей Миронович едет в Казахстан – там провалены планы хлебозаготовок и он должен спасать положение. После Казахстана он возвращается в Ленинград.

В конце ноября Сергей Киров в последний раз в жизни едет в Москву. 25 ноября в столице проходит Пленум ЦК, посвященный вопросу частичной отмены продуктовых карточек. 28-го числа пленум заканчивается, но Киров на пару дней остается в Москве. В Ленинград он приезжает 1 декабря. Выйдя из вагона, он едет домой на Каменноостровский проспект – проведать жену и подготовиться к докладу. На 18.00 в Таврическом дворце было запланировано собрание партийного и хозяйственного актива города, на котором должны были обсуждаться итоги только что прошедшего Пленума ЦК.

В четыре часа дня Киров вышел из подъезда дома. Он часто любил пройтись пешком, сделал он так и в этот раз. Три охранника находились рядом, один шел впереди, двое – примерно в десяти шагах позади. Затем Киров приказал подать находившуюся рядом машину. Кортеж из двух машин (охранники сели в свой автомобиль) направился по Литейному проспекту к Таврическому дворцу. Но возле дворца Киров неожиданно говорит шоферу, чтобы тот не останавливался и ехал дальше – в Смольный, где находился рабочий кабинет Сергея Мироновича.

Автомобиль остановился во дворе, у служебного (его еще называли «личным») входа. Здесь, согласно правилам, охрану члена политбюро взяли на себя дежурившие в Смольном охранники Аузен, Бальковский и Борисов. Дойдя до третьего этажа, Аузен и Бальковский остались на лестничной площадке. За Кировым по так называемому большому коридору пошел только Борисов. Находившийся возле кабинета Сергея Мироновича охранник Дурейко был по телефону предупрежден о приближении «объекта» и должен был выйти ему навстречу. Однако он почему-то задержался в приемной.

В коридорах Смольного было довольно многолюдно. На первом этаже Киров встретил первого секретаря Хибиногорского горкома ВКП(б) П. П. Семячкина. Разговаривая с Кировым, тот поднялся вместе с ним на третий этаж. Затем Сергей Миронович несколько минут поговорил с заместителем заведующего советско-торговым отделом Ленинградского обкома ВКП(б) Н. Г. Федотовым.

Киров не торопился, он почти дошел до поворота в малый коридор, в котором по левой стороне находились его кабинет и кабинет второго секретаря обкома Чудова с общей приемной, а также архив, по правую – помещения секретной части и специальной столовой № 4, предназначенной только для высокого начальства. Впереди Сергея Мироновича шла с бумагами курьер Смольного М. Ф. Федорова, на углу большого и малого коридоров нервно расхаживал директор ленинградского цирка М. Е. Цукерман, который ждал, когда закончится совещание у Чудова. В конце малого коридора работал с проводкой электромонтер Платоч, в коридоре также находились инструктор горкома Лионикин и кладовщик Васильев.

В этот момент из туалета, который находился рядом с поворотом в малый коридор, вышел человек с портфелем в руках. Он увидел Кирова, пропустил его и пошел за ним. Когда Сергей Миронович уже подходил к двери приемной, человек нагнал его, достал из портфеля пистолет и выстрелил ему в затылок.

«Налево от дверей приемной Чудова в коридоре ничком лежит Киров (голова его повернута направо), фуражка, козырек которой упирался в пол, чуть приподнята и отошла от затылка. Киров недвижим… Направо от этой двери, примерно в 10–15 сантиметрах, лежит какой-то человек на спине, ногами вперед, руки его раскинуты, в правой находится револьвер», – так один из свидетелей М. В. Росляков описывал то, что происходило в коридоре Смольного через несколько мгновений после выстрелов.

Первым к истекающему кровью Кирову бросился электромонтер Платоч. Вскоре к раненому подбежали другие находившиеся в коридоре люди – Цукерман, Васильев, охранник Борисов. Из кабинетов выбегали сотрудники Смольного, кто-то бросился к телефону вызывать «скорую».

Кирова в бессознательном состоянии перенесли в кабинет Чудова, где оказали первую помощь. Вскоре из медицинского пункта Смольного прибыли врачи. Киров не дышал, пульс не прощупывался. Доктора принимали все необходимые меры – впрыскивали адреналин, эфир, камфару и кофеин, делали искусственное дыхание. Но вернуть Кирова к жизни не удалось, и через несколько минут врачи констатировали его смерть.

Когда Киров умирал в кабинете своего заместителя, его охранники обыскали лежавшего без чувств убийцу. Из его портфеля извлекли записную книжку, дневник, предсмертную записку, обращение, озаглавленное «Мой ответ перед партией и народом», а из кармана достали партбилет, в котором значилось: «Николаев Леонид Васильевич. Год вступления в партию – 1924-й»…

* * *

Леонид Николаев родился в 1904 году в Петербурге в семье рабочих. Отец семейства сильно пил, отчего и умер через четыре года после рождения Леонида. Матери еле-еле удавалось свести концы с концами, дети росли болезненными, часто не доедали. Как позже говорили на допросах мать и сестра Леонида, он нередко впадал в депрессию, страдал нервными и сердечными припадками. Позже в поведении Николаева стали проявляться и признаки явной паранойи. Так, по словам жены, «он писал несколько раз свою автобиографию, причем один раз переписал ее печатными буквами. На мой вопрос, для чего он это делает, он объяснил мне, что хочет, чтобы старший сын Маркс смог ее читать и изучать».

Учился Леонид Николаев в городском училище, затем в совпартшколе. В 1920 году вступил в комсомол, в 1924-м – в партию. Он не мог найти себя в жизни и часто менял место работы, в частности, был секретарем сельсовета в Саратовской области, санитаром военного госпиталя, сотрудником комхоза Выборгского района г. Ленинграда, управделами Выборгского РК комсомола, слесарем завода «Красная заря», управделами Лужского укома ВЛКСМ (Ленинградская обл.), строгальщиком заводов «Красный арсенал» и им. К. Маркса и т. д. и т. п. Последняя его должность – инструктор Ленинградского института истории партии. Всего за 15 лет Николаев сменил 13 участков работы. А с апреля 1934 года являлся безработным.

Нетрудно догадаться, что Николаев отличался тяжелым, неуживчивым характером, страдал «комплексом Наполеона», хотел быть «большим начальником», но вместо этого долгие годы оставался мелкой сошкой. Это нашло отражение как в его взаимоотношениях с коллегами по многочисленным работам, так и с властью и начальством. Правда, каких-то серьезных прегрешений за Николаевым замечено не было, но в поле зрения правоохранительных органов и органов партийного контроля он попадал. Например, в январе 1929 года за неосторожную езду на велосипеде народным судом он был оштрафован. За те же действия 22 февраля 1929 года. Выборгским районным комитетом ВКП(б) ему было поставлено на вид.

В период партийных «чисток» 16 октября 1929 года цеховой ячейкой завода «Красный арсенал» Николаеву был объявлен выговор за создание склоки через печать. Это решение он обжаловал, указав в своем заявлении: «Я ни разу не терял доверие или звание комсомольца и коммуниста. Я ни разу не сбивался с правильного ленинского пути».

А в марте 1934 года, когда шла партийная мобилизация для работы на транспорте, среди прочих партком Института истории партии выбрал и Николаева. Но Леонид подчиниться решению парткома категорически отказался. 31 марта Николаев был исключен из членов ВКП(б), а на следующий день вышел приказ директора института: «Николаева Леонида Васильевича в связи с исключением из партии за отказ от парткомандировки освободить от работы инструктора сектора истпарткомиссии с исключением из штата Института, компенсировав его 2-х недельным выходным пособием».

Николаев этими решениями был недоволен и рассылал во все партийные органы жалобы. И отчасти добился своего: в середине мая Смольненский райком ВКП(б) восстановил его в партии, правда, объявив строгий выговор с занесением в личное дело. Леонид продолжал искать справедливости, несколько раз обращался в комиссию партийного контроля при Ленинградском обкоме ВКП(б), добиваясь снятия партийного взыскания и восстановления на работе. Однако на этот раз его обращения были оставлены без внимания. Николаев снова жалуется, сначала – в Ленинградский горком, потом – в обком, в августе 1934 года пишет письмо Сталину, в октябре – в Политбюро ЦК ВКП(б). Но ответа ниоткуда не последовало.

Ко всем неудачам Николаева добавилась и бедность. В начале лета 1934 года в своем дневнике Леонид написал: «Деньги на исходе, берем взаймы. Сегодня весь мой обед состоял из двух стаканов простокваши». Спустя некоторое время появилась такая запись: «Сегодня принес с огорода полмешка картошки. На лице у всех улыбка, радость. Изголодались до того, что г… мешок принеси – рады будут».

Впрочем, с бедностью Николаева не все так однозначно. Во-первых, проблемы с продуктами были уделом очень многих простых ленинградцев. Во-вторых, имеется не одно свидетельство того, что Леонид преувеличивал свою бедность. Его мать, например, на следствии говорила следующее: «В материальном положении семья моего сына Леонида Николаева не испытывала никаких затруднений. Они занимали отдельную квартиру из трех комнат в кооперативном доме, полученную в порядке выплаты кооперативного пая. Дети также полностью обеспечены всем необходимым, включая молоко, масло, яйца, одежду и обувь. Последние три-четыре месяца Леонид был безработным, что несколько ухудшило обеспеченность его семьи, однако даже тогда они не испытывали особой нужды». К этому следует добавить, что безработный Леонид Николаев летом 1934 года имел возможность снимать в Сестрорецке дачу.

* * *

Посылал письма Николаев и Кирову, причем неоднократно. Например, в ноябре 1934 года он писал: «Т. К-в. Меня заставило обратиться к Вам тяжелое положение. Я сижу семь месяцев без работы, затравленный за самокритику… Меня опорочили, и мне трудно найти где-либо защиты. Даже после письма на имя Сталина мне никто не оказал помощи, не направил на работу. Однако я не один, у меня семья. Я прошу помочь мне, ибо никто не хочет понять того, как тяжело переживаю я этот момент. Я буду на все готов, если никто не отзовется, ибо у меня нет больше сил… Я не враг». По некоторым сведениям, он дважды пытался прорваться к Кирову, когда тот садился в свою машину. Но на письма Сергей Миронович не отвечал, а поговорить «по душам» Николаеву не позволяла охрана.

И тогда Леонид окончательно озлобился на власть, да и вообще на весь мир. Он решает, что должен убить кого-то очень значительного, лучше всего – члена политбюро. Его выбор падает на Кирова. 14 октября 1934 года он пишет прощальную записку (мы публикуем ее с сохранением авторского стиля и орфографии): «Дорогой жене и братьям по классу! Я умираю по политическим убеждениям, на основе исторической действительности. Поскольку нет свободы агитации, свободы печати, свободы выбора в жизни и я должен умереть. Поскольку из ЦК/Политбюро не подоспеет, ибо там спят богатырским сном».

На следующий день Николаев отправляется к дому Кирова, дежурит там. Его настойчивое топтание прямо возле подъезда привлекло внимание охраны, и его задержали. При обыске у него нашли заряженный револьвер. С Николаевым побеседовали и… отпустили.

Формально повода для ареста действительно не было. При нем был партбилет (а в те годы это много значило), а револьвер Леонид приобрел совершенно легально в 1924 году – в те годы личное оружие имели многие члены партии. Органы выдали на этот револьвер соответствующее разрешение. В апреле 1930 года Николаев револьвер перерегистрировал. Удостоверение было действительно до апреля 1931 года, однако Леонид очередную регистрацию просрочил. Но в те годы даже за незаконное владение оружием полагался денежный штраф, в крайнем случае – принудительные работы сроком на шесть месяцев. А уж на просроченное разрешение вообще мало кто обращал внимание.

* * *

Почему же Николаев выбрал своей мишенью именно Кирова? Однозначно ответить сложно, но предположить можно. Киров руководил тем городом, в котором жил Леонид, он, по мнению Николаева, мог решить его проблемы, но не решил. А мог ли кто-то повлиять на его решение? В этом вопросе мнения исследователей расходятся. По мнению сторонников заговора против Кирова, сотрудники НКВД направляли озлобленность Николаева на Кирова и чуть ли не вывозили его в лес за городом тренироваться в стрельбе. Леонид действительно учился стрелять в организации, имеющей отношение к милиции, но было это еще в 1930 году, в тире общества «Динамо», в котором он состоял.

Но был еще один фактор, который, по мнению многих, мог спровоцировать Николаева на убийство Кирова. Известный разведчик Павел Судоплатов, в своих воспоминаниях уделивший внимание в том числе и этому убийству, писал: «Киров был убит Николаевым. Жена Николаева, Мильда Драуле, работала официанткой при секретариате Кирова в Смольном…

От своей жены, которая в 1933–1935 годах работала в НКВД в секретном политическом отделе, занимавшемся вопросами идеологии и культуры (ее группа, в частности, курировала Большой театр и Ленинградский театр оперы и балета, впоследствии театр им. С. М. Кирова), я узнал, что Сергей Миронович очень любил женщин, и у него было много любовниц как в Большом театре, так и в Ленинградском. (После убийства Кирова отдел НКВД подробно выяснял интимные отношения Сергея Мироновича с артистками.) Мильда Драуле прислуживала на некоторых кировских вечеринках. Эта молодая привлекательная женщина также была одной из его «подружек». Ее муж Николаев отличался неуживчивым характером, вступал в споры с начальством и в результате был исключен из партии. Через свою жену он обратился к Кирову за помощью, и тот содействовал его восстановлению в партии и устройству на работу в райком. Мильда собиралась подать на развод, и ревнивый супруг убил “соперника”».

Свою будущую супругу Мильду Петровну Драуле, латышку по национальности, Леонид встретил в 1925 году в Луге, когда работал в местном комитете комсомола. В Ленинград супруги вернулись уже с маленьким сынишкой, позже у них родился еще один ребенок.

После переезда в Ленинград Мильда устроилась на работу в обком партии, инспектором отдела кадров в управлении легкой промышленности. Вскоре поползли слухи о «внерабочих» отношениях Кирова и молодой интересной сотрудницы. Дополнительной почвой для них стало приобретение семьей Николаевых трехкомнатной квартиры в кооперативном доме, на что требовались немалые, «нехарактерные» для них деньги, а также то, что Мильда проводила свои отпуска отдельно от мужа, причем они почему-то едва ли не до дня совпадали с отпусками Кирова.

Как видим, Павел Судоплатов, а также молва были достаточно категоричны в отношении Мильды Драуле. Однако подобные разговоры шли по поводу едва ли не каждой молодой работницы Ленинградского обкома. Кроме того, некоторые исследователи считают, что под тяжестью семейных забот, неурядиц и болезней Мильда быстро растеряла былую красоту и вряд ли могла заинтересовать такого человека, как Киров.

Впрочем, для Леонида Николаева достаточно было и слухов, которые часто бывают гораздо сильнее любой правды. С его точки зрения выходило, что Киров не только виноват во всех его бедах, он еще и соблазнитель его законной жены. А значит, его «справедливая месть» должна быть направлена именно на Кирова…

* * *

С Мильдой Драуле связана еще одна странность дела об убийстве Сергея Кирова. Представим себе ситуацию – совершено убийство высокопоставленного чиновника, в руках следствия находятся убийца, множество свидетелей. Где, по идее, в первую очередь должны проводиться следственные действия? Правильно, на месте преступления. Однако прежде чем следователи начали осмотр места преступления, допрос свидетелей и т. п., в доме № 4 по Литейному проспекту – в Управлении НКВД по Ленинграду и области, начальник 4-го отделения секретно-политического отдела Коган начал допрос Мильды Драуле. На часах при этом было 16.45, с того момента как Леонид Николаев выстрелил в затылок Кирову прошло… всего 15 минут. Более того, в официальном сообщении об убийстве сообщалось, что Николаев стрелял в Кирова в 16.37…

Откуда такая оперативность (не правда ли, она напоминает ту скорость, с которой Яков Свердлов написал воззвание к народу после покушения на Ленина)? Ответить на этот вопрос весьма затруднительно, поскольку листы с первым допросом жены Николаева были засекречены, а в 1950-х годах их официально, по акту, уничтожили. Остается загадкой и то, где именно была Мильда Драуле в момент задержания, как ее удалось так быстро доставить в управление, почему первой стали допрашивать именно ее и т. д.

По приказу начальника УНКВД по Ленинградской области Филиппа Медведя в Смольный срочно прибыли сотрудники управления. Но допрос свидетелей они начали только через час. К тому же долго не удавалось допросить убийцу. Николаев пришел в себя, но находился в шоковом состоянии. Медицинский акт о его состоянии, составленный в 18.40, свидетельствует: «Пульс 80 ударов в минуту; на вопросы не отвечает, временами стонет и кричит; в данный момент имеются явления общего нервного возбуждения». Чтобы привести убийцу в чувство, около 19.00 его решили отправить во 2-ю городскую психиатрическую больницу. Врачи, проводившие наблюдение за Николаевым, установили: «Пациент находится в состоянии истерического припадка, при сильном сужении поля сознания; наблюдается ожог левой ноздри (нашатырь) и значительное выделение слюны. К 21 часу он настолько пришел в себя, что представилась возможность сделать ему две ванны с последующим душем и переодеванием. Замечалась все время театральность поведения. Заключаем, что Николаев находился в кратковременном истерическом реактивном состоянии».

Первый допрос Леонида Николаева удалось начать только около одиннадцати часов вечера. Допрос проводили начальник Ленинградского УНКВД Медведь, замначальника Фомин, начальник экономического отдела УНКВД Молочников, замначальника особого отдела Ленинградского военного округа Янишевский и замначальника секретно-политического отдела УНКВД Стромин. С первых же слов Николаев решительно отвергает наличие у него соучастников.

«Вопрос: Сегодня, 1 декабря, в коридоре Смольного вы стреляли из револьвера в секретаря ЦК ВКП(б) тов. Кирова. Скажите, кто вместе с вами является участником в организации этого покушения?

Ответ: Категорически утверждаю, что никаких участников в совершении мною покушения на тов. Кирова у меня не было. Все это я подготовил один, и в мои намерения никогда я никого не посвящал…

Причина одна – оторванность от партии, от которой меня оттолкнули… Цель – стать политическим сигналом перед партией, что на протяжении последних 8—10 лет на моем пути жизни и работы накопился багаж несправедливого отношения к живому человеку. Эта историческая миссия мною выполнена. Я должен показать всей партии, до чего довели Николаева… План совершения покушения – никто мне не помогал в его составлении… Я рассматривал покушение как политический акт. Чтобы партия обратила внимание на бездумно бюрократическое отношение к живому человеку… Я сделал это под влиянием психического расстройства и сугубого отпечатка на мне событий в институте…»

* * *

Расследование тем временем переходило в ту фазу, когда о нем узнавали все больше и больше людей. В 18.20 Филипп Медведь отправил первое донесение в Москву: «Наркомвнудел СССР – тов. Ягода. 1 декабря в 16 часов 30 минут в здании Смольного на 3-м этаже в 20 шагах от кабинета тов. Кирова произведен выстрел в голову тов. Кирову шедшим навстречу ему неизвестным, оказавшимся по документам Николаевым Леонидом Васильевичем, членом ВКП(б) с 1924 г., рождения 1904 г. Тов. Киров находится в кабинете… Николаев после ранения тов. Кирова произвел второй выстрел в себя, но промахнулся. Николаев опознан несколькими работниками Смольного (инструктором-референтом отдела руководящих работников обкома Владимировым Вас. Тих. и др.) как работавший ранее в Смольном. Жена убийцы Николаева по фамилии Драуле Мильда, член ВКП(б) с 1919 г., до 1933 г. работала в обкоме ВКП(б). Арестованный Николаев отправлен в управление НКВД ЛВО. Дано распоряжение об аресте Драуле. Проверка в Смольном производится».

Вторая телеграмма в Москву, которую Медведь отправил в 22.30, не содержала ничего необычного – начальник УНКВД сообщал, что проведен допрос Мильды Драуле, что у Николаева было оружие с просроченной регистрацией и др. А вот третья, отправленная в 0.40 2 декабря, была очень неожиданной: «В записной книжке Николаева запись: «герм. тел. 169-82, ул. Герцена 43». Это действительно адрес германского консульства. С этого момента у следствия появляется так называемая «иностранная» версия. На ней мы еще остановимся, а пока же вернемся к хронологии событий.

Утром 2 декабря в Ленинград прибыли Сталин, Молотов, Ворошилов, Жданов, Ягода, его заместитель Агранов, группа ответственных работников ЦК и НКВД. С вокзала Сталин, Молотов, Ворошилов и Жданов поехали в больницу имени Свердлова, где находилось тело Кирова, затем – на Каменноостровский проспект, к вдове погибшего, и уже оттуда – в Смольный. Там вождь приказал привести к себе Николаева.

Допрос убийцы – еще один эпизод дела, о котором источники сообщают противоречивую информацию. Некто Кацафа, сотрудник НКВД, охранявший Николаева в камере, в своем рапорте докладывал следующее: «Передавая мне Николаева в Смольном, заместитель начальника оперода НКВД Гулько сказал, что этот подлец Николаев в очень грубой форме разговаривал со Сталиным, что отказался отвечать на его вопросы». А уже упоминавшийся нами Антон Антонов-Овсеенко описывал встречу Сталина и Николаева так:

«Сталин спросил:

– Вы убили Кирова?

– Да, я… – ответил Николаев и упал на колени.

– Зачем вы это сделали?

Николаев указал на стоящих за креслом Сталина начальников в форме НКВД:

– Это они меня заставили! Четыре месяца обучали стрельбе. Они сказали мне, что…»

По версии Антонова-Овсеенко, «начальники в форме НКВД» – это Медведь и его заместитель Иван Запорожец (он, кстати, был переведен в Ленинград в 1932 году и, как предполагалось, вскоре должен был заменить Медведя). Одни источники дружно подхватывают этот эпизод, дополняя его подробностями: мол, свидетелями этого допроса были второй секретарь обкома Чудов и прокурор Ленинграда Пальчаев. Чудов якобы перед своим арестом успел рассказать о словах Николаева, Пальчаев же, понимая, что он стал нежелательным свидетелем, застрелился.

Но при этом другие исследователи версию Антонова-Овсеенко столь же дружно опровергают, утверждая, что все это – не более чем художественный вымысел автора. Хотя бы потому, что Запорожца в тот момент не было не только в Смольном, но и в Ленинграде – с августа 1934 года он находился на лечении в госпитале, а в ноябре отправился в санаторий в Сочи. После убийства Кирова Запорожца срочно вызвали в Ленинград, и в момент, когда Сталин допрашивал Николаева, он только собирался в дорогу.

После допроса Николаева Сталин потребовал привезти к нему охранника Борисова. Вполне логично, Борисов – один из главных свидетелей, он может многое рассказать. Охранника содержали в Управлении НКВД и должны были привезти в Смольный на машине. Но через полчаса приходит сообщение – Михаил Борисов по пути в Смольный погиб в автомобильной катастрофе…

В тот же день, 2 декабря, «Правда» и другие центральные газеты на первой полосе в траурной рамке помещают сообщение: «Центральный комитет ВКП(б) и советское правительство с прискорбием сообщают, что 1 декабря 1934 года в 16 часов 37 минут от рук подосланного врагами рабочего класса убийцы погиб член Политбюро и ОРГбюро, секретарь ЦК ВКП(б), первый секретарь Ленинградского обкома партии Сергей Миронович Киров». Как видим, если следствие пока основной акцент делает на бытовую версию, то газеты говорят о «подосланном врагами рабочего класса убийце».

Кто же эти «враги»? Простые советские люди, простые советские репортеры и редакторы, простые и не даже высокопоставленные следователи и руководители правоохранительных органов пока не знают. Все ждут, что скажет и сделает один человек, какой «сигнал» он подаст. И вскоре, буквально в тот же день, «сигналы» начали поступать.

2 декабря Сталин приказал руководству ленинградского НКВД предоставить данные о «контрреволюционной деятельности» бывших членов зиновьевской оппозиции. Ему на стол кладут дело агентурной разработки под названием «Свояки». Название не случайно – в нем был намек на поиск связей между троцкистами и зиновьевцами («свояками», соответственно, были Троцкий и Каменев). К делу были приобщены ордера на арест нескольких бывших оппозиционеров, выписанные еще в октябре 1934 года. Однако Киров не санкционировал арест (в те годы арестовать члена партии по «политическим» обвинениям можно было только с санкции вышестоящего партийного руководства), и эти люди оставались на свободе. В деле «Свояки» значились все, кто вскоре будет проходить с Николаевым по одному процессу. Уже 2 декабря трое из них были арестованы, а в партийные органы пошла директива – составить списки всех бывших оппозиционеров.

Впрочем, пока следствие продолжает придерживаться версии о бытовых мотивах убийства. Причем Филипп Медведь, а затем и сменивший его 3 декабря заместитель Ягоды Агранов на допросах упорно «подводили» Николаева именно к таким признаниям: мотивы преступления – увольнение с работы и неудовлетворенность жизнью.

Но вечером 4 декабря, когда Сталин вернулся в Москву, направление следствия меняется – оно начинает активно разрабатывать «троцкистско-зиновьевскую» версию. В тот же день Сталин приказывает заменить группу ленинградских следователей новой следственной группой под руководством заместителя наркома внутренних дел Агранова (все члены этой группы, за исключением популярного в те годы писателя Льва Шейнина и сбежавшего к японцам Генриха Люшкова, в 1937–1938 годах были расстреляны). И в тот же день Агранов сообщает в Москву – агенту, подсаженному в камеру Николаева, удалось выяснить, что лучшими друзьями убийцы Кирова были «троцкисты» Котолынов и Шацкий[9].

* * *

Момент, когда следствие начало активно «склонять» Николаева к признаниям, что он действовал по указке некой «троцкистско-зиновьевской» группы, многие считают отправной точкой «Большого террора», который вскоре перемолол в своих жерновах миллионы судеб. Впрочем, в тот момент вряд ли кто-то предполагал (за исключением, может быть, Сталина), к чему это все приведет как в глобальном смысле, так и по отношению к делу Кирова. Хотя бы потому, что поначалу следствие продолжало разрабатывать «иностранную» версию.

Как утверждает историк Ю. Жуков, обратить внимание на эту версию заставила не только пометка в записной книжке Николаева. Следствие установило, что летом-осенью 1934 года Леонид неоднократно посещал германское консульство в Ленинграде, после чего шел в магазины Торгсина и расплачивался там немецкими марками. Кроме того, именно утром 2 декабря генеральный консул Рихард Зоммер сел в поезд и покинул территорию СССР, причем сделал это без принятого в таких случаях уведомления Наркомата иностранных дел СССР.

Впрочем, разработка «германского следа» началась весьма своеобразно, с вопросов о визите Николаева в… консульство Латвии (которое, кстати, как и германское, находилось на той же улице Герцена). Первоначально, 5 декабря, Николаев объяснил, что хотел поговорить с латышским консулом по поводу наследства своей жены (которая, напомним, была латышкой по национальности). Но на следующий день Николаев уже рассказывал о посещении германского консульства:

«Вопрос: Когда вы обратились в германское консульство?

Ответ: Это было спустя несколько дней после посещения латвийского консульства. В телефонной книжке я установил номер телефона германского консульства и позвонил туда. С консулом мне удалось переговорить лишь после неоднократных звонков.

Вопрос: Какой вы имели разговор с консулом?

Ответ: Я отрекомендовался консулу украинским писателем, назвал при этом вымышленную фамилию, просил консула связать меня с иностранными журналистами, заявил, что в результате путешествия по Союзу имею разный обозрительный материал, намекнул, что этот материал хочу передать иностранным журналистам для использования в иностранной прессе. На все это консул ответил предложением обратиться в германскую миссию в Москве».

О том, что происходило дальше, рассказывает Юрий Жуков: «…следствие три недели разрабатывало данную версию, претерпевавшую странную метаморфозу. Всякий раз чекисты заставляли Николаева говорить лишь о латвийском консульстве. 20 декабря: «Я просил консула связать нашу группу с Троцким… На встрече третьей или четвертой – в здании консульства консул сообщил мне, что он согласен удовлетворить мои просьбы, и вручил мне пять тысяч рублей». 23 декабря: латвийский консул «деньги дал для подпольной работы». Наконец 25 декабря на вопрос о том, как зовут латвийского консула, ответил: «Не могу вспомнить, его фамилия типично латышская». Но зато наконец сообщил дату первого визита к латвийскому консулу – 21 или 22 сентября 1934 года.

Таким образом, чекисты не отказались, вплоть до окончания следствия, от «германского следа», от факта получения денег в консульстве. Однако более чем своеобразно интерпретировали данные, которыми располагали. Все переадресовали консулу Латвии. Весьма возможно, чтобы не вызвать ухудшения отношений с Германией, и без того непростые после прихода к власти Гитлера».

* * *

В любом другом подобном деле «иностранный след» был бы очень перспективным. Но с каждым днем все яснее, что «германско-латвийская» версия становится все более и более «запасной». Из Кремля Агранову все четче дают понять, какие именно «показания» там хотят получить от Николаева. Но убийца упорствует, отрицает связь с «троцкистами» и «зиновьевцами» и их участие в подготовке и исполнении убийства. Он разве что признает, что на решение совершить террористический акт в какой-то мере повлияли разговоры с некоторыми «троцкистами», однако этих людей он знал «не как членов группировки, а индивидуально».

Этого явно мало, следствие продолжает «обрабатывать» Николаева. Причем, сочетая как кнут, так и пряник. Следователи обещают Николаеву сохранить жизнь, переводят на привилегированное содержание, обеспечивают усиленным питанием, фруктами, папиросами лучших сортов. И наконец 13 декабря приходит «успех». О новом повороте в показаниях Николаева свидетельствует протокол очередного допроса:

«Вопрос: Признаете ли Вы, что входили в к. р. (контрреволюционную. – Авт.) группу бывш. оппозиционеров, существовавшую в Ленинграде в составе КОТОЛЫНОВА, ШАЦКОГО, ЮСКИНА и др.?

Ответ: Да, подтверждаю, что входил в группу б. оппозиционеров в составе КОТОЛЫНОВА, ШАЦКОГО, ЮСКИНА и др., проводившую к. р. работу.

Вопрос: Каких политических взглядов придерживались участники группы?

Ответ: Участники группы состояли на платформе троцкистско-зиновьевского блока. Считали необходимым сменить существующее партийное руководство всеми возможными средствами.

Вопрос: Кем было санкционировано убийство тов. Кирова?

Ответ: Убийство КИРОВА было санкционировано участникам группы КОТОЛЫНОВЫМ и ШАЦКИМ от имени всей группы.

Вопрос: Какие Вы получили указания от КОТОЛЫНОВА, ШАЦКОГО по вопросу о том, как держать себя во время следствия?

Ответ: Я должен был изобразить убийство КИРОВА как единоличный акт, чтобы скрыть участие в нем зиновьевской группы. Записано с моих слов правильно. Протокол мне прочитан. Л. Николаев.

Допросили: Зам. наркома ВнуДел СССР Агранов

Нач. ЭКО ГУГБ ОКВД СССР Миронов

Пом. нач ЭКО ГУГБ НКВД СССР Дмитриев».

Получив такое «нужное» сообщение, Агранов тотчас информирует Москву:

«Выяснено, что его (то есть Николаева. – Авт.) лучшими друзьями были троцкист Котолынов Иван Иванович и Шатский Николай Николаевич, от которых многому научился. Николаев говорил, что эти лица враждебно настроены к тов. Сталину. Котолынов известен Наркомвнуделу как бывший троцкист-подпольщик. Он в свое время был исключен из партии, а затем восстановлен. Шатский – бывший анархист, был исключен в 1927 году из рядов ВКП(б) за контрреволюционную деятельность. В партии не восстановлен. Мною дано распоряжение об аресте Шатского и об установлении местопребывания и аресте Котолынова. В записной книжке Леонида Николаева обнаружен адрес Глебова-Путиловского. Установлено, что Глебов-Путиловский в 1923 году был связан с контрреволюционной группой «Рабочая правда». Приняты меры к выяснению характера связи между Николаевым и Глебовым-Путиловским. В настоящее время Глебов-Путиловский – директор антирелигиозного музея».

Маховик закрутился. Были арестованы Н. М. Шатский, И. И. Котолынов, В. В. Румянцев, В. И. Звездов, Н. С. Антонов, Г. В. Соколов, И. Г. Юскин, Л. О. Ханик, А. И. Толмазов, А. И. Александров, Н. А. Царьков – люди, работавшие с Николаевым в Выборгском райкоме комсомола, в Лужском укоме, сталкивавшиеся с ним по работе в Ленинградском горкоме комсомола.

Понимали ли эти люди, что ждет их и тех, чьи фамилии они называли во время допросов? Возможно, некоторые да, но в основном все задержанные, как и обычно бывало в таких случаях, думали, что все происходящее – ошибка, что «органы скоро во всем разберутся», и поэтому откровенно рассказывали следователям о том, что знали и слышали. И таким образом уровень задержанных и арестованных повышался – от рядовых комсомольцев и членов партии – к бывшим и даже действующим руководителям. И наконец 16 декабря были арестованы и этапированы в Ленинград проживавшие в Москве Г. Е. Зиновьев и Л. Б. Каменев.

17 декабря «Правда» пишет, что Киров был убит «рукой злодея-убийцы, подосланного агентами классовых врагов, подлыми подонками бывшей зиновьевской антипартийной группы». Это означает, что отмашка дана.

Через четыре дня на совещании у Сталина Ягода, Агранов, председатель Военной коллегии Верховного суда СССР В. В. Ульрих, Прокурор СССР И. А. Акулов и его заместитель А. Я. Вышинский представили проект сообщения в печати о результатах следствия по делу об убийстве С. М. Кирова и передаче дела в суд. Сталин собственноручно написал в проекте, что «убийство тов. Кирова было совершено Николаевым по поручению террористического подпольного Ленинградского центра». Из перечисленных 23 арестованных он отобрал для судебного процесса 14 человек: Николаева; студента Ленинградского индустриального института, в прошлом секретаря Выборгского райкома комсомола и члена ЦК ВЛКСМ И. И. Котолынова; бухгалтера, в прошлом секретаря ЦК ВЛКСМ и Ленинградского губкома комсомола В. В. Румянцева; инженера Н. Н. Шатского, студентов Ленинградского индустриального института В. И. Звездова и Н. С. Антонова и др. Однако при этом фамилии Зиновьева и Каменева, а также некоторых других известных оппозиционеров он вычеркнул.

* * *

22 декабря 1934 года центральные газеты СССР опубликовали сообщение «В Народном комиссариате внутренних дел», в котором сообщалось, что предварительное расследование убийства Кирова закончено и передано в Военную коллегию Верховного суда СССР. «Установлено, – отмечало сообщение, – что убийство тов. Кирова было совершено Николаевым по поручению террористического подпольного «Ленинградского центра»… Мотивами убийства тов. Кирова явилось стремление добиться таким путем изменения нынешней политики в духе так называемой зиновьевско-троцкистской платформы».

А за три недели до этого, 1 декабря, в день убийства Кирова, Президиум ЦИК СССР принял постановление «О порядке ведения дел о подготовке или совершении террористических актов». Оно было коротким и состояло всего из трех пунктов:

«1. Следственным властям – вести дела обвиняемых в подготовке или совершении террористических актов в ускоренном порядке.

2. Судебным органам – не задерживать исполнение приговоров о высшей мере наказания из-за ходатайств о помиловании, так как Президиум ЦИК Союза ССР не считает возможным принимать подобные ходатайства к рассмотрению.

3. Органам Наркомвнудела – приводить в исполнение приговоры о высшей мере наказания в отношении преступников названных выше категорий немедленно по вынесении судебных приговоров».

Подписано это постановление было секретарем ЦИК А С. Енукидзе, но было ясно, что инициировал его принятие Сталин. Под это постановление и попадало дело так называемого «Ленинградского центра», по которому проходил Леонид Николаев и еще тринадцать ни в чем не повинных человек. Сейчас, как известно, столь громкие процессы длятся месяцами, если не годами. Но тогда, в 1934-м, «скорости» были другие. Судебное заседание под председательством главы Военной коллегии Верховного суда CCCP В. В. Ульриха началось 28 декабря 1934 года в 14.20. Шло оно непрерывно, и 5.45 следующего дня было закончено. Затем был объявлен неизбежный приговор: «За организацию и осуществление убийства тов. Кирова» подсудимых Николаева, Антонова, Звездова, Юскина, Соколова, Котолынова, Шацкого, Толмазова, Мясникова, Ханика, Левина, Сосицкого, Румянцева, Мандельштама приговорить к высшей мере наказания.

В своем очередном донесении Сталину и Ягоде, комментируя ход судебного заседания, Агранов писал: «Почти все обвиняемые выслушали приговор подавленно, но спокойно. Николаев воскликнул: «Жестоко!» – и слегка стукнулся о барьер скамьи подсудимых. Мандельштам негромко сказал: «Да здравствует Советская власть, да здравствует коммунистическая партия» и пошел вместе со всеми обвиняемыми к выходу».

Однако другие источники свидетельствуют, что все было не так гладко. Они утверждают, что Николаев кричал: «Обманули! Не может быть…» Многие из обвиняемых стали отрицать свое участие в заговоре. Это даже привело в замешательство Ульриха (все же «конвейер» был еще не до конца отлажен), он позвонил Сталину с предложением отправить дело на доследование. Но вождь колебаться не позволил: «Какие еще доследования? – ответил он. – Никаких доследований. Кончайте!..» И спустя всего два часа после оглашения приговора все действительно было кончено – приговор привели в исполнение…

То, что Сталин вычеркнул Зиновьева и Каменева из списка проходящих по делу «Ленинградского центра», отнюдь не означало, что они прощены. Для них был придуман свой «контрреволюционный центр» – «Московский», точнее «Московский центр контрреволюционной зиновьевской организации».

По этому делу 16 января 1935 года в Ленинграде Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила к лишению свободы на сроки от пяти до десяти лет 19 человек. Среди них: Зиновьев, Каменев, начальник Главного управления молочной промышленности Наркомата пищевой промышленности СССР Г. Е. Евдокимов, управляющий трестом Главэнергосети И. П. Бакаев, начальник управления трикотажной промышленности Наркомата местной промышленности РСФСР Я. В. Шаров, начальник сектора Госплана РСФСР И. С. Горшенин и др. В августе 1936 года Зиновьев и Каменев были приговорены к расстрелу по делу «Антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра».

После начала перестройки все проходившие по делам «Ленинградского» и «Московского центра», кроме Леонида Николаева, были оправданы.

* * *

Итак, пришло время анализировать. Каковы же версии убийства Сергея Мироновича Кирова? Если не распыляться на подробности, их четыре:

1. Убийство Кирова было организовано Троцким.

2. Кирова убили члены некоей внутренней оппозиции, существовавшей в ВКП(б), либо же люди, считавшие его своим соперником в борьбе за власть.

3. Киров был убит по прямому приказу либо, по крайней мере, с ведома Сталина.

4. Николаев – убийца-одиночка, убийство он совершил из личных мотивов.

Первая версия является фактически перепевкой официального расследования, проведенного в 1934–1935 годах. Сейчас уже хорошо известно, как «шились» это и подобные дела, как добывались необходимые признательные показания. Впрочем, некоторые исследователи считают, что версию о причастности Троцкого все же не стоит сбрасывать со счетов. Но в данной ситуации прежде всего нужно ответить на вопрос не «как?» (в конце концов пусть и с ничтожной долей вероятности можно предположить, что Троцкий мог организовать это убийство либо через сотрудников иностранных дипмиссий, либо через неких преданных ему советских граждан), а «зачем?». Для Льва Давыдовича главным противником всегда был Сталин, а не «какой-то там» Киров. Вообще же надо сказать, что влиятельность Кирова была сильно преувеличена как в 1930-е годы, так и затем, во времена «оттепели». На самом деле Киров уступал таким людям, как, например, Молотов или Каганович, и входил скорее во второй эшелон «приближенных к телу» вождя. При этом Троцкий не мог не понимать, что Сталин в любом случае использует убийство Кирова для своих целей, чтобы еще больше укрепить свою власть (собственно говоря, так и произошло).

Что же касается «внутренней оппозиции», то, в принципе, наверное, были люди, которым Киров мешал в их продвижении по карьерной лестнице. Но представить себе, что кто-нибудь, кроме Сталина, мог организовать такой заговор, да еще и с привлечением десятков сотрудников органов, а также охраны Кирова, просто невозможно.

Остаются две последние версии, которые и являются основными. Чтобы в дальнейшем не перегружать наш рассказ громоздкими фразами, сторонников версии о том, что организатором убийства Кирова был Сталин, мы будем называть просто первыми, а тех, кто считает, что Николаев был одиночкой и совершил убийство из личных мотивов, – вторыми.

Каковы же аргументы обеих сторон? Не расставляя акцентов, рассмотрим их с точки зрения различных аспектов этого дела. Начнем же с

Мотивации.

Насколько Сталин был заинтересован в физическом устранении Кирова? По мнению первых – более чем. Киров с каждым годом становился все более и более популярным, причем как в народе, так и среди многих представителей партийной верхушки. На его фоне Сталин, который, по мнению многих старых большевиков, узурпировал власть после смерти Ленина, смотрелся все более блекло. Это нашло отражение на XVII съезде, когда Сталину пришлось пойти на явный подлог и уничтожать поданные против его кандидатуры голоса сотен делегатов съезда. При этом Сталин понимает, что арест главы ленинградского обкома, попытки обвинить его в каком-то «вредительстве» по своим последствиям непредсказуемы, вплоть до заговора против самого Сталина. И тут в Ленинграде очень удобно «подворачивается» Николаев.

После этого появляется уже упоминавшаяся нами схема: Николаева берет в оборот ленинградское НКВД, направляет и «регулирует» его озлобленность на Кирова, кормит умело распространяемыми слухами об измене жены, обеспечивает свободный подход к жертве и т. д. В какой-то момент даже происходит сбой – охрана Кирова задерживает Николаева возле подъезда дома Сергея Мироновича. Казалось бы, вот он, шанс спасти «любимца партии». Взять Николаева, раскрутить его, допросить по полной программе родственников и знакомых – все это не составило ни малейшей проблемы для НКВД. Но будущего убийцу по указанию сверху отпускают.

Доводы первых можно подытожить словами Никиты Хрущева: «Почему же «выбор» пал на Кирова? Зачем Сталину была нужна смерть Кирова? Киров был человек, близкий к Сталину. Он был послан в Ленинград после разгрома Зиновьевской оппозиции и провел там большую работу, а Ленинградская организация состояла прежде в своем большинстве из сторонников Зиновьева. Киров повернул ее, и она стала опорой Центрального Комитета, проводником решений ЦК. Все это сам Сталин ставил в заслугу Кирову. Кроме того, Киров – это большой массовик. Я не стану тут касаться всех тех его качеств, которые высоко ценились в партии. Напомню лишь, что он был прекрасным оратором и, как мог, боролся за идеи партии, за идеи Ленина, был очень популярен в партии и в народе. Поэтому удар по Кирову больно отозвался и в партии, и в народе. Кирова принесли в жертву, чтобы, воспользовавшись его смертью, встряхнуть страну и расправиться с людьми, неугодными Сталину, со старыми большевиками, обвинив их в том, что они подняли руку на Кирова».

Что же на этот счет думают вторые? Для начала следует отметить, что те из них, кто не верит в «святость» вождя (а таких, кстати, подавляющее большинство) и не отрицают того, что Сталин по полной программе использовал убийство Кирова в своих целях, однако начало всем громким процессам было положено самим Николаевым, без какого-либо внешнего влияния. Характерным представителем подобной точки зрения является Павел Судоплатов, который в своих воспоминаниях пишет: «Документов и свидетельств, подтверждающих причастность Сталина или аппарата НКВД к убийству Кирова, не существует. Киров не был альтернативой Сталину. Он был одним из непреклонных сталинцев, игравших активную роль в борьбе с партийной оппозицией, беспощадных к оппозиционерам и ничем в этом отношении не отличавшихся от других соратников Сталина…

Сталин манипулировал делом Кирова в своих собственных интересах, и «заговор» против Кирова был им искусно раздут. Он сфабриковал «грандиозный заговор» не только против Кирова, но и против самого себя. Убийство Кирова он умело использовал для того, чтобы убрать тех, кого подозревал как своих потенциальных соперников или нелояльных оппонентов, чего он просто не мог перенести. Сначала в число «заговорщиков» попали знакомые Николаева, затем – семья Драуле, после чего настала очередь Зиновьева и Каменева, первоначально обвиненных в моральной ответственности за это убийство, а потом в его непосредственной организации. Коллег и знакомых Николаева причислили к зиновьевской оппозиции. Затем Сталин решил отделаться от Ягоды и тех должностных лиц, которые знали правду. Они тоже оказались притянутыми к заговору и были уничтожены».

Какие же еще аргументы приводят вторые? Рассуждения о том, что Киров был одним из ближайших друзей Сталина, что Сергей Миронович, помимо начальника личной охраны Власика, был единственным из смертных, кого Сталин приглашал вместе попариться в бане, оставим для тех, кто верит в честность и дружбу борющихся за власть политиков, а также в Деда Мороза, эльфов, русалок и прочих сказочных существ. В конце концов тот же Власик в декабре 1952 года был арестован и до марта 1953-го «с пристрастием» допрашивался в связи с «делом врачей».

А вот к мнению известного американского советолога Адама Улама прислушаться стоит: «Вряд ли Сталин хотел бы создать прецедент успешного покушения на высокопоставленного советского чиновника. Это могло бы поощрить организацию покушения на него самого». Действительно, Сталин направил Кирова в одно из самых проблемных, с точки зрения оппозиционности, мест в стране. А значит, не сомневался в том, что Киров может перейти на сторону этой самой оппозиции (хотя, как мы уже упоминали, сейчас появились сведения о том, что в этом смысле Сергей Миронович был отнюдь не «безгрешен» по отношению к Сталину). Благословляя же убийство Кирова, Сталин развязывал руки не только себе, но и тем, кто, возможно, мечтал таким же образом уничтожить и его самого. Следующий аспект дела —

Охрана.

Говоря об охране, в первую очередь поговорим об охране Смольного. Никита Сергеевич Хрущев пишет: «…Николаев получил доступ в Смольный, на лестничную клетку обкома партии, где работал Киров. Без помощи людей, обладавших властью, это было сделать нельзя, невозможно, хотя бы потому, что все подходы к Смольному охранялись, а особенно подъезд, которым пользовался Киров».

С точки зрения первых – звучит очень убедительно. Но вторые на это возражают – в те времена никакой строгости в охране Смольного и подобных объектов не было, для того, чтобы пройти, достаточно было просто показать партбилет. Что Николаев и делал, причем неоднократно, недаром многие сотрудники обкома его знали и опознали сразу же после того, как он, убив Кирова, упал без сознания рядом с ним.

Гораздо более важный аспект – охрана непосредственно Кирова. Как считают некоторые исследователи, о том, что Николаев планирует его убийство, органы знали еще даже до того, как Леонид был задержан возле подъезда дома, где жил руководитель Ленинграда. Но главное, по мнению тех, кого мы условились называть первыми, не это, а действия охраны в тот самый день – 1 декабря 1934 года. Киров – один из самых охраняемых людей страны, в обеспечении его безопасности задействованы десятки сотрудников органов. Они четко ведут «объект» по маршруту, каждую секунду рядом с Кировым находится как минимум один охранник… но только до того момента, когда его в коридоре Смольного встречает Николаев. Именно в этот промежуток времени один охранник – Дурейко – почему-то задерживается в приемной, а второй – Борисов – отстает от Кирова на значительное расстояние и не контролирует ситуацию в месте пересечения большого и малого коридоров. Именно там, где его ждал Николаев.

По мнению первых, действия охраны в Смольном – очень сильный аргумент в пользу их версии. На это вторые отвечают своим, не менее сильным аргументом. А именно – убийство Кирова в Смольном было… случайностью.

Что имеется в виду? То, что Николаев не планировал убивать главу Ленинграда в коридорах Смольного. Он собирался это сделать в Таврическом дворце, там, где проходил уже упоминавшийся нами актив области. Но чтобы туда попасть, нужен был специальный билет, которого у Леонида не было. Чтобы достать его, Николаев и пришел около полудня в Смольный. Он ходил из кабинета в кабинет, просил у сотрудников обкома билет. Ему отказывали, пока наконец секретарь сельскохозяйственного отдела Петрашевич не сказал ему, что если у него останется лишний билет, то он отдаст его Николаеву. Они договорились, что Николаев зайдет попозже. После этого Леонид вышел на улицу, пробыл там около часа, а затем вернулся в Смольный. Около половины пятого он зашел в туалет, а выйдя из него, едва не столкнулся со своей жертвой. Николаев сильно удивился, но, увидев, что рядом нет охраны, быстро сориентировался и решил действовать.

Если верить вышесказанному, то о каком заговоре может идти речь? Охрана Кирова не могла «расступиться» перед Николаевым просто потому, что не знала, где он находится. Но вопросы все равно остаются.

А что же вообще представляла из себя охрана Кирова? До лета 1933 года она состояла всего из пяти человек, причем только двое – М. В. Борисов и Л. Ф. Буковский – были штатными охранниками и сопровождали Сергея Мироновича повсюду: в поездках по городу, в командировках, на охоте и т. д. Кроме того, по заданию ОГПУ негласную охрану осуществляли оба шофера Кирова – Юдин и Ершов, а также швейцар дома, где жил Киров.

С лета 1933-го штат охраны главы ленинградского обкома был существенно расширен – до 15 человек. Теперь автомобиль Сергея Мироновича сопровождала машина прикрытия. Впрочем, сам Киров довольно легкомысленно относился к своей охране, говорят, даже несколько раз сбегал от нее, чем вызывал немалый переполох.

Почему же Борисова не было рядом с охраняемым объектом? 7 декабря 1934 года сотрудник оперативного отдела УНКВД по Ленинградской области Малий рассказал следователям, что вскоре после убийства его направили в Смольный, где на третьем этаже он увидел плачущего Борисова. В разговоре тот сказал, что в момент, когда Николаев открыл огонь, он был в коридоре на расстоянии 20–30 м за углом от того места, где находился Киров. На вопрос Малия, почему же он не был рядом с Кировым, Борисов ответил: «Товарищ Киров не любил, когда близко ходили».

Слова Малия спустя четверть века подтвердил и П. Г. Кульнев, состоявший в личной охране Кирова. В своем объяснении от 30.11.1960 года он указал: «Несение охраны на близком расстоянии от охраняемого нам запрещалось. Нам было велено ходить не ближе 20–25 шагов».

Михаилу Васильевичу Борисову в 1934 году было уже 54 года, происходил он из крестьян, с 1931 года – кандидат в члены ВКП(б). В свое время работал сторожем, в ОГПУ пришел в 1924 году, последняя должность – оперативный комиссар 4-го отделения оперода УНКВД по Ленинградской области. Говорят, что Филипп Медведь хотел было заменить Борисова кем-то из молодых сотрудников, однако Киров настоял на том, чтобы пожилого охранника оставили на его месте. Каких-либо серьезных происшествий на работе с Борисовым не происходило, и это, возможно, и усыпило его бдительность – он отстал от «охраняемого объекта» и позволил убийце беспрепятственно приблизиться к Кирову. Есть и другая версия – Борисова по пути на третий этаж Смольного отвлекли, отвлекли намеренно, например, просто попросив прикурить. И, наконец, третья – Борисов был одним из участников заговора и умышленно отстал от Кирова. Однако что произошло на самом деле, так и осталось тайной. Эти слова означают, что пришло время рассмотреть еще один момент рассматриваемого нами дела —

Гибель охранника Борисова на следующий день после убийства.

По мнению первых, смерть Борисова – один из сильнейших аргументов в пользу теории о заговоре против Кирова. Охранник мог знать и сказать лишнего – и его убрали. Цинично, но при этом в спешке, не особо заботясь о правдоподобности.

Что же произошло? От здания Управления ленинградского НКВД до Смольного – примерно два с половиной километра. Когда поступил звонок от Сталина, Борисова посадили в кузов обычной грузовой машины (что само по себе являлось нарушением правил и инструкций – перевозить людей в кузове грузовиков запрещено как обычными правилами дорожного движения, так и инструкциями по перевозке подозреваемых в совершении преступлений). Сопровождали Борисова сотрудники оперативного отдела Д. З. Малий и Н. И. Виноградов. Во время движения в 10 часов 50 минут машина потеряла управление, ее резко бросило вправо на тротуар и она сильно ударилась правым бортом о стену дома № 50 по улице Воинова. Борисов, сидевший на облучке как раз у правого борта, ударился о стену дома. Его срочно доставили в Николаевский военный госпиталь, где он, не приходя в сознание, 4 декабря скончался. При этом ни сидевшие в кабине люди, ни сопровождавшие Борисова в кузове оперативники не пострадали.

«Причиной самопроизвольного поворота машины вправо и ее аварии явилась неисправность передней рессоры автомобиля, а повышенная скорость движения этому способствовала» – гласило заключение технической экспертизы. 4 декабря 1934 года была проведена судебно-медицинская экспертиза, члены которой пришли к единому выводу: Борисов погиб от полученных повреждений в результате автопроисшествия.

Для тех, кто верит, что Киров погиб в результате заговора, гибель важнейшего свидетеля на второй день после убийства является одним из главных доказательств того, что заговор действительно был. Вновь предоставим слово Никите Хрущеву:

«Мы поручили комиссии (под руководством Шверника. – Авт.) попросить людей, которые везли этого комиссара (Хрущев имеет в виду Борисова. – Авт.), чтобы они рассказали, при каких обстоятельствах произошла авария и как при этом погиб комиссар, начальник охраны Кирова. Стали искать этих людей. Их было трое, мне называли их фамилии. Двое сидели в кузове грузовой машины вместе с комиссаром, охраняя его, а третий находился в кабине с шофером. Всех троих не оказалось в живых: они были расстреляны. Это вызвало у нас еще больше подозрений, что все было организовано свыше и что авария автомашины оказалась не случайной.

И я предложил: «А вы поищите, не остался ли в живых шофер?» Никаких надежд я не питал, потому что видел, как было организовано дело, и считал, что шофера как свидетеля, видимо, тоже уничтожили. Но, на счастье, шофер остался жив. Его допросили. Он подтвердил, что был шофером на той машине, и рассказал: «Ехали мы. Рядом со мной сидел чекист и все время понукал меня, чтобы я ехал быстрее, дабы скорее доставить арестованного. На такой-то улице при повороте он вдруг схватил руль и направил машину на угол дома. Но я был крепкий человек, молодой, перехватил руль. Машина вывернулась и только помяла крыло. Никакой аварии не произошло. Однако я слышал, как при нашем столкновении раздался наверху какой-то сильный стук. А потом объявили, что «при аварии» этот комиссар погиб»…

Конечно, самого Кирова нет, и тут порвались связующие нити, которые могли как-то выявиться и обнаружить, что перед нами именно заговор. Все свидетели были убиты. Правда, шофер остался. Я поражался этому. Убийцы были квалифицированными людьми, а всего не предусмотрели. Почти всегда преступление оставляет за собой след, в результате чего и раскрывается. Так случилось и с шофером: все как будто предусмотрели, троих чекистов уничтожили, комиссара убили (комиссар, конечно, мог многое сказать: видимо, он имел какие-то указания, потому что отстал от Кирова, когда они вошли в подъезд и Киров стал подниматься по лестнице), а о шофере забыли».

Противники версии заговора и предумышленного убийства Борисова возражают – да, охранник Кирова погиб в очень неподходящий момент, но в жизни бывают и не такие случайные совпадения. Естественно, они не ограничиваются только этим доводом и в качестве аргумента ссылаются на результаты официальных экспертиз.

Допустим, выводам экспертиз, проведенных в 1934 году, доверять нельзя. Однако по делу Кирова было проведено не одно расследование. Сразу же после ХХ съезда Президиум ЦК КПСС принял решение о создании комиссии под председательством Молотова, которая должна была проверить обстоятельств убийства Кирова. Комиссия работала год, и в апреле 1957 года пришла к выводу, что убийство Кирова совершил Николаев, который никогда не был связан с троцкистско-зиновьевской оппозицией. Однако никакого решения по результатам работы комиссии принято не было.

В 1960 году была создана новая комиссия – уже упоминавшаяся нами комиссия под руководством Шверника. Ее вывод однозначен: «Убийство С. М. Кирова было организовано и осуществлено работниками НКВД по указанию Сталина. Охранник С. М. Кирова оперкомиссар Борисов, вызванный на допрос к Сталину, погиб не в результате автомобильной аварии, а был умышленно убит сопровождавшими его работниками НКВД».

Уже в мае 1961 года под руководством все того же Шверника начала свою работу новая комиссия. В ее итоговой записке значилось: «Николаев был террористом-одиночкой, и Сталин использовал убийство Кирова для физической изоляции и уничтожения как лидеров зиновьевской оппозиции, так и бывших их сторонников».

В работе этих комиссий активное участие принимала Ольга Григорьевна Шатуновская – член РСДРП(б) с 1916 года. После революции она некоторое время работала в партийных органах Азербайджана, а с 1929 года являлась членом комитета партийного контроля при ЦК ВКП(б). В 1937 году Шатуновская была репрессирована, в 1954-м – реабилитирована и восстановлена в партии.

Именно О. Г. Шатуновская первой выдвинула версию о том, что Киров был убит в результате заговора, организованного Сталиным. В 1955 году в письме Анастасу Микояну она писала следующее:

«Находясь в заключении на Колыме, я в 1943 или 44 году лежала в больнице при лагере Арманского рыбпромхоза (поселок Армань на Охотском море). Врачом этой больницы был Кирчаков, медсестрой – Дуся Трунина. Узнав друг о друге, что являемся коммунистами, мы иногда беседовали втроем…

В одну из таких бесед Кирчаков рассказал мне и Труниной со слов Медведя – бывшего начальника Ленинградского ГПУ – следующее.

Медведь был после убийства тов. С. М. Кирова заключен в лагерь одного из Колымских приисков, где находился на административной работе. Наблюдая события 1937 года, Медведь сказал близким ему товарищам, что он со дня на день ожидает, что его заберут и расправятся с ним. Он не хочет допустить, чтоб с ним в могилу ушло то, что он знает, и поэтому сообщает товарищам и просит их передавать другим коммунистам с тем, что когда-нибудь это дойдет до партии».

Далее Шатуновская со слов Медведя пересказывает уже упоминавшийся нами эпизод допроса Николаева Сталиным, когда Леонид якобы показал на руководителей ленинградского НКВД и сказал, что это они заставили его совершить убийство. Филипп Медведь, кстати, вскоре после убийства Кирова был отстранен от должности и арестован. Он получил срок, но достаточно мягкий – «за преступную халатность» суд приговорил его к трем годам исправительных работ. Более того, на Колыме Медведь занимал административную должность начальника Южного горно-промышленного управления Дальстроя. Все это вроде бы свидетельствовало о том, что Филиппа Демьяновича особо никто трогать не будет, однако в 1937-м он был вновь арестован, обвинен в участии в «польской военной организации» и вскоре расстрелян.

После прихода к власти Брежнева о деле Кирова, по крайней мере, на высшем уровне, практически не вспоминали, но когда началась перестройка, о нем снова заговорили. И произошло это с подачи О. Г. Шатуновской. В 1988 году она направила письмо члену Политбюро ЦК КПСС А. Н. Яковлеву, который был известен своими либеральными взглядами. Яковлев фактически инициировал новое расследование и свое видение проблемы изложил в «Записке в Комиссию Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30-40-х и начала 50-х гг., “Некоторые соображения по итогам изучения обстоятельств убийства С. М. Кирова”». По поводу охранника Борисова Александр Николаевич писал:

«В выяснении непосредственных фактов обстоятельств гибели Кирова Борисов был главным свидетелем. Однако, как известно, на следующий день, когда Борисова везли на допрос к Сталину, он погиб. Как утверждает проверка – в результате автомобильной катастрофы.

Можно ли безоговорочно принять эту версию? На мой взгляд, нельзя…

Все документы, фиксирующие автомобильную катастрофу, воспринимаются и оцениваются как достоверные, не вызывающие сомнения, их выводы безоговорочно используются как бесспорные факты. Между тем они нуждаются в критическом осмыслении и проверке…. Все возможные варианты последствий аварии не просчитаны, они воспринимаются как непреложный факт, а между тем нуждаются в проверке, анализе с привлечением квалифицированных специалистов. Это, мне кажется, возможно сделать и сейчас, даже на основании имеющихся в деле документов».

Ответом стала «Справка работников Прокуратуры СССР и Следственного отдела КГБ СССР по поводу записки А. Н. Яковлева “Некоторые соображения по итогам изучения обстоятельств убийства С. М. Кирова”», появившаяся на свет в июне 1990 года. В ней насчет причин гибели Борисова говорится следующее:

«Вторично (т. е. после экспертизы 1934 года. – Авт.) причины смерти Борисова по поручению председателя Комитета партийного контроля при ЦК КПСС Н. М. Шверника в период с 17 по 30 декабря 1960 года устанавливались Главным судебно-медицинским экспертом Министерства здравоохранения СССР профессором В. И. Прозоровским и заведующим кафедрой судебной медицины 2-го Московского медицинского института профессором В. М. Смольяниновым. Ими были исследованы материалы судебно-медицинской экспертизы за 1934 год, а также эксгумированный 22.12.1960 г. череп Борисова. Сопоставление повреждений головы трупа Борисова, описанных в акте от 4 декабря 1934 года, с повреждениями извлеченного из могилы черепа показало совпадение их локализации и основных направлений.

Отсутствие вдавлений и проломов на костях черепа, как указано в заключении от 30.12.1960 г., дает основание считать, что повреждения возникли от действия твердого предмета с большой поверхностью, каковым послужила каменная стена здания, у которой двигался автомобиль. Подтверждением этому, по мнению экспертов, служит также и образование обширного кровоизлияния в мягких покровах черепа при отсутствии нарушений целости кожи в правой затылочно-теменной области, где именно произошло повреждение костей.

Эксперты В. И. Прозоровский и В. М. Смольянинов подтвердили заключение от 4.12.1934 года об имевшихся повреждениях на трупе Борисова, механизме их образования и причине его смерти.

И наконец, выводы этих двух экспертиз по поручению КПК при ЦК КПСС были проверены в 1967 году специалистами (судебный медик, автотехник и трассолог) Центрального научно-исследовательского института судебных экспертиз при Совете Министров РСФСР. При этом наряду с другими вопросами выяснялась возможность получения значительных повреждений головы Борисова, при небольшой скорости движения автомобиля.

В ходе проведенного эксперимента установлено, что во время выезда машины с проезжей части дороги на тротуар (при преодолении его бордюра) со скоростью движения 5—10 км/час удар был настолько сильным, что тело экспериментатора подбрасывало вверх и отрывало от сиденья кузова.

Согласно заключению от 22 мая 1967 года, выводы экспертиз за 1934 и 1960 годы признаны достоверными. Констатировано, что повреждения в области головы Борисова, повлекшие его смерть, могли образоваться в результате дорожно-транспортного происшествия, которое произошло по причине технической неисправности переднего моста автомобиля (передней рессоры).

Таким образом, изложенное выше свидетельствует, что все три комиссии, работавшие в различное время и независимо друг от друга, пришли к единому мнению по вопросу о причине смерти охранника Кирова. Вывод экспертов о возникновении имевшихся у Борисова повреждений в области головы от действия предмета с большой плоской поверхностью, каковым могла являться каменная стена здания, исключает возможность нанесения ему ударов ломом или булыжником, поскольку они оставили бы характерные для этих предметов следы.

В настоящее время оснований для постановки вопроса о проведении повторной экспертизы не имеется, так как предыдущие экспертизы выполнены наиболее квалифицированными специалистами нашей страны, выводы экспертов не противоречат друг другу и не вызывают сомнений в их достоверности».

Как видим, выводы комиссий и экспертиз как по общему характеру дела, так и касательно смерти охранника Борисова противоречивы. Столь же противоречив и еще один аспект дела —

Показания доктора Мамушина.

С. А. Мамушин, начальник лечебно-санитарного отдела Ленинградского управления НКВД, был одним из немногих реальных свидетелей по делу об убийстве Кирова и гибели Борисова, оставшихся в живых к середине 1950-х годов. Именно поэтому его показания представляют особый интерес. «Мамушин сам был членом медицинской комиссии, – отмечал в своей «Записке» А. Н. Яковлев, – и пишет, что ее заключение о смерти Борисова было сделано вопреки фактам обследования. Вскрытие черепа Борисова показало наличие многочисленных радиально расходящихся трещин черепа, что было следствием удара по голове тяжелым предметом, тогда как в заключение было написано, что была найдена одна трещина черепа, которая свидетельствовала об ударе головой о каменную стену. Свидетельства С. А. Мамушина требуют тщательного изучения и приобщения к делу».

В ходе работы всех комиссий Мамушин неоднократно давал объяснения и в итоге сформировался список из четырех пунктов, в которых изложено его видение случившегося:

1. Докладная записка бывшему первому секретарю Ленинградского обкома КПСС Ф. Р. Козлову от 29 марта 1956 года.

2. Объяснение в комиссию КПК при ЦК КПСС от 20 ноября 1960 года.

3. Личное письмо своему другу Соломону Осиповичу за 1961 год.

4. Объяснение в Партийную комиссию при ЦК КПСС от 15 октября 1964 года.

В первом из перечисленных документов Мамушин указал, что смерть Борисова ему показалась загадочной еще в 1934 году «вследствие отсутствия наличия каких-либо точно установленных признаков причин этой смерти».

В объяснении от 20.11.1960 г. и письме своему товарищу доктор утверждает, что в 1960 году водитель Кузин ему сообщил об убийстве Борисова: «Оказывается, как это выяснилось окончательно в одном из заседаний ЦКК в Смольном, куда вместе с двумя шоферами был вызван и я, что преступная рука нанесла по черепу Борисова сокрушительный удар тяжелым предметом, а таким мог быть только булыжный камень».

Но в 1964 году Мамушин меняет свои показания. Причем обращает внимание не только сам факт этого, но и то, когда это произошло – 15 октября 1964 года, буквально на следующий день после снятия Никиты Хрущева с поста первого секретаря ЦК КПСС. На этот раз Мамушин пишет следующее: «Экспертная комиссия пришла к единому выводу, что Борисов погиб во время автомобильной катастрофы в результате несчастного случая. С этим мнением я был согласен, о чем свидетельствует моя подпись на акте вскрытия… Эксперты в своем заключении о причинах гибели Борисова были единодушны. В 1934 году никакого давления на членов экспертной комиссии не было, и члены экспертной комиссии давали свободные заключения, исходя из результатов вскрытия и известных им к тому времени обстоятельств гибели Борисова… В 1960 году я был вновь вызван в Смольный по вопросу, связанному с гибелью Борисова. Тогда же в Смольный были приглашены оставшиеся в живых два шофера. Из беседы с этими шоферами стало известно, что Борисов был убит булыжным камнем, которым запаслись сотрудники, сопровождавшие Борисова. Под влиянием совокупности всей обстановки и беседы с шоферами у меня возникла мысль о возможности насильственного убийства Борисова булыжным камнем. Сейчас же я подтверждаю выводы экспертной комиссии, которые были сделаны в 1934 году при вскрытии трупа Борисова. Все остальные разговоры и мои суждения были под влиянием времени, беседы с шоферами и от них я полностью абстрагируюсь – отказываюсь».

Как же расценивать подобную «переменчивость»? По мнению первых, Мамушин в большинстве своих объяснений однозначно указывает на то, что Борисов был убит, а результаты экспертизы 1934 года были сфальсифицированы. Когда же был смещен Хрущев, бывший начальник санчасти либо сам решил «от греха подальше» откреститься от своих слов, либо его, в соответствии с новой «генеральной линией», заставили это сделать. Вторые же говорят совершенно обратное – при Хрущеве Мамушина, очевидно, заставили дать «соответствующие» объяснения, когда же пришел Брежнев, у доктора появилась возможность сказать, как же дело обстояло на самом деле.

И еще один, последний аспект, который является предметом споров и дискуссий между приверженцами разных взглядов на дело об убийстве Сергея Кирова —

Подлоги и фальсификации в ходе следствия и судебных процессов.

Чтобы рассмотреть этот аспект, вновь обратимся к письму О. Г. Шатуновской А. Н. Яковлеву, на этот раз процитировав его. Итак:

«Следует отметить, что всё расследование материалов (по поводу дела об убийстве С. М. Кирова. – Авт.) проводилось мной в обстановке яростной травли со стороны сталинистов и интенсивной слежки за каждым моим шагом. Об этом меня предупредили члены ЦК зав. отделом руководящих парторганов Чураев и управделами ЦК Пивоваров, а также – контролер КПК, сотрудник КГБ Грачев.

После того, как материалы всех расследований (они составили 64 тома) и итоговые записки по ним были сданы в архив, а я была вынуждена уйти из КПК, сталинисты получили возможность осуществить подлог. Это проделали заместитель председателя КПК З. Сердюк и сотрудник КПК Г. Климов. Часть основных документов они уничтожили, часть подделали.

5 июня текущего года ко мне явился Н. Катков из КПК в сопровождении двух прокуроров – с целью «посоветоваться» со мной. В ходе беседы подтвердилось, что по заданию сталинистов из окружения Хрущева был совершен исторический подлог. Из документов расследования исчезли:

1. Свидетельство члена партии с 1911 года С. Л. Маркус, старшей сестры жены С. М. Кирова – с его слов – о тайном совещании на квартире Орджоникидзе и о вызове Кирова после этого совещания к Сталину. И – подробно – о беседе с генсеком.

2. Копия полученных на следствии показаний помощника Серго – Маховера, присутствовавшего на упомянутом совещании. По этому пункту тов. Катков заявил, что никакого тайного совещания на квартире Серго в дни работы ХVII партсъезда не было.

3. Исчезли также показания старых большевиков Опарина и Дмитриева о сцене допроса Сталиным Л. Николаева 2 декабря, когда убийца заявил, что к покушению на жизнь Кирова его побудили и готовили сотрудники НКВД. Тогда энкаведисты жестоко избили Николаева и в бесчувственном состоянии доставили его в тюрьму. В материалах расследования были свидетельства тюремных врачей.

Что касается мотивов покушения, то т. Катков заявил, будто Николаев совершил убийство исключительно ради личной мести и что Сталин к этому не имеет никакого отношения.

4. Пропало полученное в ходе расследования заключение о причине смерти телохранителя С. М. Кирова – Борисова, который погиб не от удара о какую-либо плоскость, а от удара по голове металлическим орудием.

5. По свидетельству водителя грузовика, сидевший рядом с ним сотрудник НКВД вырвал у него из рук руль и направил машину на стену склада, но шофер успел перехватить руль и предотвратить аварию. Это свидетельство, по словам т. Каткова, тоже отсутствует.

6. Круглосуточно находившийся при Николаеве в камере сотрудник ГПУ Кацафа написал в комиссию, что убийца согласился дать следствию требуемые от него показания о якобы существующем «троцкистско-зиновьевском центре» только после обещания сохранить ему за это жизнь.

На суде под председательством Ульриха Николаев сначала отказался от вымученных у него показаний и заявил, что никакого центра не было… О происходившем на суде дала также показания комиссии присутствовавшая в зале суда знакомая Ульриха. Ее свидетельство, так же как и приведенные выше показания Кацафы, исчезли…

8. В ходе нашего расследования в личном архиве Сталина обнаружен собственноручно им составленный документ со списками двух сфабрикованных им троцкистско-зиновьевских террористических центров – ленинградского и московского. Причем Зиновьев и Каменев были вначале помещены Сталиным в ленинградский, потом переставлены в московский центр, также как и другие участники вымышленных центров. Этот документ был передан нам заведующим личным архивом Сталина как особо секретный.

Графологическая экспертиза Прокуратуры СССР подтвердила, что рукопись составлена собственноручно Сталиным. Два сотрудника Ленинградского управления НКВД показали, что в 1934 году, 3 декабря, Сталин вызвал их с картотеками на зиновьевцев и троцкистов. Сталин располагал кроме того списком 22-х бывших оппозиционеров, которых начальник УНКВД Медведь представлял С. М. Кирову для визы на арест. Однако Киров в санкции отказал. В присутствии этих сотрудников НКВД Сталин и сфабриковал состав террористических центров.

Этих свидетельств, по словам т. Каткова, в деле нет. Он уверял также меня в том, что упомянутая рукопись принадлежит не Сталину, а руке Ежова.

Фотокопия сталинской рукописи и акт графологической экспертизы были разосланы вместе с итоговой запиской всем членам Президиума ЦК.

Нет возможности перечислить все факты и случаи подлога и исчезновения решающих документов.

К сожалению, Н. Катков и его помощники оказались в плену сфальсифицированных в свое время материалов. После шести месяцев работы они обратились ко мне впервые с готовым заключением. Это заключение по существу подрывает постановление Президиума ЦК о пересмотре всех судебных процессов 30-х годов и наносит удар по престижу партии в самый ответственный период перестройки».

Данный список выглядит внушительно и для многих является неоспоримым доказательством причастности Сталина и работников НКВД к смерти С. М. Кирова. Если пропадают важнейшие документы – значит, на то есть причины, а именно: желание скрыть истинное положение дел. Но было бы даже странно, если бы не нашлось контраргументации. А именно – большая часть списка – это попытка выдать желаемое за действительное. Вообще же те, кто придерживается версии, что Леонид Николаев был убийцей-одиночкой, считают, что расследования комиссий, созданных после ХХ съезда, являются частью «антисталинской истерии», развязанной Хрущевым. Мотивы – как политические, так и личные. К первым можно отнести желание укрепить свою власть, ко вторым – стремление отомстить Сталину за годы унижений, когда жизнь Хрущева, как и других его коллег по политбюро и ЦК, зависела от одного слова вождя.

* * *

Дочитав эту статью до конца, кое-кто из читателей может спросить: а где четкие, ясные и однозначные ответы на вопросы? А их нет, и по нашему глубокому убеждению, и не может быть. Документы, свидетельства, доказательства, версии и предположения – их по двум рассмотренным в этом очерке делам – преждевременной смерти Михаила Фрунзе и убийству Сергея Кирова – великое множество. И, конечно, возникает соблазн расставить все точки над «i», разложить все по полочкам и сказать, кто прав, а кто виноват. Более того, очевидно, что очень многие исследователи не смогли избежать этого соблазна. Но мы себе этого позволить не можем. Если бы все было ясно и понятно, то не было бы и загадки как таковой. А так у читателя даже есть определенное преимущество – возможность, используя предоставленную нами информацию (надеемся, что ее достаточно), думать, анализировать и решать самому…

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ

1. Балан В. Сталин и убийство Кирова // Альманах «Лебедь». – № 300. – 1 декабря 2002 года.

2. Будницкий О. Михаил Фрунзе – террорист, полководец, политик // Известия науки, 22 августа 2008 года. http://www.coldwar.ru

3. Жуков Ю. Следствие и судебные процессы по делу об убийстве Кирова // Вопросы истории. – 2000. – № 2.

4. Жуков Ю. Роковой выстрел // Вокруг света. – 2004. – № 12.

5. Зенькович Н. Высший генералитет в годы потрясений. – М.: Олма-Пресс, 2005.

6. Мартиросян А. Повесть о «Повести». http://macbion.narod.ru/kill/frunze/1.htm

7. Роговин В. Сталинский неонэп. – М., 1994.

8. Свеченовская И. «”При входе Кирова в парадную стрелять в упор или сзади”, – написал убийца в своем дневнике» // Факты и комментарии. – 5 апреля 2001 года.

9. Телепрограмма «После смерти – Михаил Фрунзе», Пятый канал Санкт-Петербург, 22 ноября 2009 года.

10. Фельштинский Ю. Г. Вожди в законе. – М.: Терра, 1999.

11. Хрущев Н. С. Воспоминания. – М.: Информ. – изд. компания «Московские Новости», 1999.

ДАМАНСКИЙ, ЖАЛАНАШКОЛЬ И ДРУГИЕ ТАЙНЫ СОВЕТСКО-КИТАЙСКИХ ВООРУЖЕННЫХ КОНФЛИКТОВ

«Советское правительство заявляет правительству Китайской народной республики следующее. 2 марта в 4 часа 10 мин московского времени китайские власти организовали на советско-китайской границе в районе пограничного пункта Нижне-Михайловка (остров Даманский) на реке Уссури вооруженную провокацию. Китайский отряд перешел советскую государственную границу и направился к острову Даманский. по советским пограничникам, охранявшим этот район, с китайской стороны был внезапно открыт огонь из пулеметов и автоматов. Действия китайских нарушителей границы были поддержаны из засады огнем с китайского берега реки Уссури. В этом провокационном нападении на советских пограничников приняло участие свыше 200 китайских солдат.

В результате этого бандитского налета имеются убитые и раненые советские пограничники.

Наглое вооруженное вторжение в пределы советской территории является организованной провокацией китайских властей и преследует цель обострения обстановки на советско-китайской границе.

Советское правительство заявляет решительный протест правительству Китайской народной республики по поводу опасных провокационных действий китайских властей на советско-китайской границе.

Советское правительство требует немедленного расследования и самого строгого наказания лиц, ответственных за организацию указанной провокации. оно настаивает на принятии безотлагательных мер, которые исключали бы всякое нарушение советско-китайской границы.

Советское правительство оставляет за собой право принять решительные меры для пресечения провокаций на советско-китайской границе и предупреждает правительство Китайской народной республики, что вся ответственность за возможные последствия авантюристической политики, направленной на обострение обстановки на границах между Китаем и советским союзом, лежит на правительстве Китайской народной республики.

Советское правительство в отношениях с китайским народом руководствуется чувствами дружбы, и оно дальше намерено проводить эту линию. Но бездумные провокационные действия китайских властей будут встречать с нашей стороны отпор и решительно пресекаться».

Эта нота протеста советского правительства правительству КНР от 2 марта 1969 года была опубликована в «Правде» и других советских газетах. На первый взгляд, все ясно и понятно – «наглое вооруженное вторжение», «бездумные провокационные действия», «бандитский налет» и прочие выражения и соответствующие эпитеты не оставляют сомнений в том, кто виноват в этом конфликте, кто является агрессором, а кто – жертвой нападения. Однако не будем торопиться с выводами. Газеты выходили и по другую сторону границы, и в них тоже печатались ноты протеста и гневные статьи.

«2 марта, двинутые кликой ревизионистов-ренегатов, советские вооруженные войска нагло вторглись на остров Чжэньбаодао на реке Усулицзян в провинции Хэйлунцзян нашей страны, открыли ружейный и пушечный огонь по пограничникам народно-освободительной армии Китая, убив и ранив многих из них. Это крайне серьезная пограничная вооруженная провокация со стороны советского ревизионизма, спровоцированный им бешеный антикитайский инцидент и новое самообличение его хищнической социал-империалистической природы. Китайский народ и народно-освободительная армия Китая выражают величайшее возмущение и самый решительный протест по поводу этого тягчайшего преступления клики советских ревизионистов-ренегатов.

Этот серьезный инцидент пограничной вооруженной провокации был целиком и полностью заблаговременно спланирован и умышленно подстроен кликой советских ревизионистов-ренегатов. остров Чжэньбаодао на реке Усулицзян является китайской территорией. Наши пограничники несут патрульную службу на своей собственной территории – это наше священное право. но советские ревизионистские власти вопреки всему двинули большой контингент вооруженных войск, а также бронемашины и автомашины, которые вторглись на территорию нашей страны и напали на наш патрульный отряд. Наши пограничники многократно предупреждали советские пограничные войска, однако безрезультатно. только при создавшемся нетерпимом положении наши пограничники вынуждены были дать в целях самозащиты отпор и должным образом наказали вторгшихся провокаторов, победоносно защитив священную территорию нашей страны. Вся наша армия и весь наш народ выражают самую решительную поддержку справедливому действию героических пограничников, вставших на защиту территории и суверенитета своей Родины…

Наш великий вождь Председатель Мао Цзэдун указывает: «В истории человечества всегда бывает так, что умирающие силы реакции бросаются в последнюю судорожную схватку с силами революции». Именно так поступает клика советских ревизионистов-ренегатов. Нынешняя ее военная провокация против Китая есть не что иное, как проявление присущей ей слабости.

Мы предупреждаем клику советских ревизионистов-ренегатов: мы ни в коем случае не допустим посягательств на территорию и суверенитет Китая. Пусть нас не трогают, и мы не тронем, а если тронут – мы не останемся в долгу. Безвозвратно ушло в прошлое то время, когда китайский народ оскорбляли. Вы еще хотите обращаться с великим китайским народом так, как с ним обращалась в свое время царская Россия? Это же слепота, это бред средь бела дня. Если вы будете продолжать военные провокации, то непременно получите суровое наказание. Сколько бы вас ни пришло и с кем бы вы ни пришли, мы решительно, окончательно, начисто и полностью уничтожим вас. 700-миллионный китайский народ и Народно-освободительная армия Китая, вооруженные идеями Мао Цзэдуна и закаленные в Великой пролетарской культурной революции, сильны как никогда. Кто осмелится напасть на нашу великую социалистическую Родину, тот будет разбит наголову, стерт в порошок!

Долой новых царей! Долой социал-империализм советских ревизионистов!»

«Наглое вторжение», «бешеный антикитайский инцидент» и т. д. и т. п. – тон передовой статьи под названием «Долой новых царей!», опубликованной в центральных печатных органах Китая «Жэньминь жибао» и «Цзефаньцзюнь бао», был, пожалуй, еще более резким, в какой-то мере пафосным, но столь же категоричным, как и нота советского правительства. И самое главное – разве после прочтения этой статьи могли у кого-либо возникнуть сомнения в том, кто же истинный виновник боестолкновения на границе?

Конфликт на острове Даманском, события, предшествовавшие ему и последовавшие за ним, сами по себе не являлись тайной ни в СССР, ни в Китае. О них сообщали телевидение и радио, в газетах писали о героях, проливших кровь за родину. Все, в общем-то, было похоже, вот только каждая сторона по-своему видела черное и белое, по-своему расставляла точки над «i».

С тех пор, как на льду Уссури пролилась кровь советских и китайских солдат, прошло уже более сорока лет. Конфликт был улажен, в 1991 году стороны официально урегулировали все спорные вопросы, касающиеся их границы. Но несмотря на это, несмотря на обилие информации по поводу конфликта на Даманском, он по-прежнему остается одной из загадок как Советской империи, так и Китая.

* * *

Для того чтобы разобраться в причинах, по которым остров Даманский ранней весной 1969 года стал камнем преткновения между двумя великими державами, рассмотрим историю русско-китайских отношений. Тема эта настолько необъятна, что нам придется остановиться только на самых основных моментах. Итак, первые контакты между славянами и представителями народов, населявшими Китай, историки относят к XIII–XIV векам, к временам, когда Китай являлся частью Юаньской империи монголов, а на Русь шли орды потомков Чингисхана. В середине XVI века, при Иване Грозном, в Китай было снаряжено два посольства. В течение XVI–XVII веков русские стали продвигаться на восток, осваивая Сибирь и граничащие с Китаем регионы. В 1608 году Василий Шуйский направил к монголам отряд томских казаков, особо распорядившись также узнать и про Китайское государство и его правителя. Казаки, встретившие со стороны монголов ожесточенный отпор, были вынуждены повернуть назад, но все-таки некоторые сведения о Китае им собрать удалось.

В мае 1618 года по инициативе тобольского воеводы князя И. С. Куракина с целью найти дорогу в Китай и установить с китайской стороной добрососедские отношения направился отряд казаков во главе с владевшим несколькими языками учителем Иваном Петлиным. До Пекина миссия добралась в конце августа. Правда, встретиться с китайским императором казакам не удалось. Дело в том, что, согласно китайской традиции, все люди, в том числе и иностранцы, рассматривались как подданные императора и, следовательно, должны были выражать свои верноподданнические чувства в дорогих подарках и строгом следовании церемониалу, согласно которому послы должны были пасть ниц перед владыкой Китая и стукнуться несколько раз об землю. Подарков у послов не было, как и не было желания присягать на верность «не своему» царю. Но несмотря на это, миссию Петлина нельзя считать провальной: во-первых, казаки провели переговоры с высокопоставленными китайскими чиновниками, во-вторых, они получили официальную императорскую грамоту на имя русского царя с разрешением русским вновь направлять посольства и торговать в Китае[10], и в-третьих, отчет Ивана Петлина об этой поездке – «Роспись Китайскому государству и Лобинскому, и иным государствам, жилым и кочевным, и улусам, и великой Оби, и рекам, и дорогам» – стал наиболее полным после Марко Поло описанием маршрута из Европы в Китай через Сибирь и Монголию.

К середине XVII столетия относятся и первые конфликты, возникавшие на границах (пока, конечно, очень условных) двух государств. Дело в том, что русские постепенно стали составлять конкуренцию маньчжурам и китайцам в таком важном деле, как сбор дани с заселяющих Сибирь и Дальний Восток эвенков, дауров, нанайцев, солонов и других малых народов. Отношение этих таежных народов к русским было гораздо лучше, чем к китайцам, поскольку казаки и ясак собирали необременительный, и за это обещали защиту и покровительство (правда, нужно отметить, что этот факт отмечен только в русских источниках; в китайских, как не трудно догадаться, все выглядело с точностью до наоборот). Визит отправленного в 1654 году для урегулирования спорных вопросов посольства под управлением Федора Байкова оказался, по сути, провальным фактически по тем же причинам, что и миссия Петлина – русским послам предлагалось признать подданство китайского императора, с выполнением соответствующих ритуалов и обрядов. Послы, имея на этот счет строжайшее указание царя Алексея Михайловича, делать это отказались. В результате Байков и его товарищи полгода были фактически арестованы, в это время им угрожали казнью. Правда, до этого дело не дошло, и в сентябре 1656 года Байков и его свита были высланы из Пекина.

Последовавшие в 1660-х годах столкновения привели к тому, что маньчжурам удалось практически полностью вытеснить русских из районов Приамурья. Московское государство пыталось наладить отношения с восточным соседом. Отправленное в 1675 году посольство Николая Спафария прошло более спокойно, чем миссия Байкова, однако и оно не добилось каких-либо позитивных результатов. Однако заселение русскими Забайкалья все же продолжалось. В 1655 году по указу Алексея Михайловича статус казаческого воеводства получил Нелюцкий острог, переименованный в 1659 году в Нерчинский и получивший в том же году статус города. Еще раньше, в 1651 году, знаменитый русский путешественник и исследователь Ерофей Хабаров-Святитский основал первый русский город на Амуре недалеко от слияния рек Шилки и Аргуни, напротив устья реки Албазихи на месте селения даурского князька Албазы, от этого и получивший название Албазин.

Вскоре после своего основания Албазин был сожжен, однако в середине 1660-х годов стал возрождаться. В это время на место сгоревшего острога прибыла группа из примерно 80 казаков и крестьян во главе с Никифором Романовичем Черниговским. Интересно, что с точки зрения московского правительства эти люди были преступниками – незадолго до этого казаки Черниговского на Лене в устье реки Киренги убили илимского воеводу Лаврентия Обухова. Справедлив ли был гнев казаков против воеводы или же нет, но согласно царскому указу они объявлялись «ворами» и часть приговаривалась к смертной казни, а часть – к битью кнутом и отсечению руки. Правда, исполнить столь грозный указ не было возможности. Казаки спокойно отстроили острог, и со временем албазинский воевода фактически стал правителем окрестных земель, заменив собой официальную власть. К чести Черниговского и его товарищей, они вели себя разумно – собирали ясак с местных племен и отправляли его в Нерчинск, не забывая бомбардировать Москву челобитными и прошениями о помиловании. И в итоге добились своего – в 1672 году Черниговский и его товарищи были помилованы, а острог, до того в государственных бумагах именовавшийся исключительно «воровским», был признан официально. В 1681 году было образовано Албазинское воеводство.

Вскоре правители Китая, недовольные активными действиями русских и стремясь вытеснить их из Амурского региона, начали против них военные действия в районе рек Зеи и Сунгари. В 1685 году двухтысячный китайский отряд (по другим данным, китайцев было до пяти тысяч) подступил к Албазину. После десяти дней осады и обстрела из пушек воевода Толбузин, под командованием которого было не более 400 человек, принял решение сдаться.

26 июня 1685 года Албазин был сдан китайцам с условием, что все русские жители будут вывезены в Нерчинск или Якутск. Однако китайцы в городе не задержались, и в том же году русские поселенцы вернулись, чтобы собрать урожай и отстроить свои дома. К лету 1686 года «третий» Албазин снова превратился в боеспособную крепость. Через год под ее стенами вновь появились отряды китайской армии. Пять тысяч человек и сорок пушек представляли грозную силу. Правда, и защитников крепости было больше, чем год назад, – порядка тысячи казаков. Пять месяцев продолжалась жестокая осада. Воевода Толбузин был убит, к ноябрю защитников Албазина осталось не более 200. В конце ноября начались мирные переговоры, в Пекин пришло известие о том, что в Китай едет посольство во главе с князем Федором Головиным. Свита князя составляла около 2 тысяч человек, причем большинство из них были ратные люди. Посольство выглядело весьма воинственно, так что неудивительно, что китайский император распорядился прекратить активные военные действия, хотя осада Албазина снята не была.

Подготовка к мирным переговорам между Московским царством и Китаем шла очень тяжело. Не менее сложными были и сами переговоры, начавшиеся в августе 1689 года в живописном месте под Нерчинском[11]. Стороны предпочитали действовать с позиции силы – посольство русских было немалым, однако китайское – куда более внушительным. Под Нерчинск прибыли около 15 тысяч китайцев, и нетрудно догадаться, что большинство из них явно не относились к «дипломатическому корпусу».

Ведя переговоры, китайская делегация открыто угрожала русским взять Нерчинск силой, кроме того, представителям Поднебесной удалось настроить против русских окрестные племена бурят, онкотов и др. Головин стремился выторговать как можно больше «землицы», однако силы были неравны. Результатом этих переговоров стал Нерчинский мирный договор от 9 августа 1689 года. Согласно этому договору, Московское царство уступало Цинской империи почти все земли по верхнему Амуру и обязалось ликвидировать там русские поселения. Албазин, согласно третьей статье договора, подлежал «разрушению до основания». Пожалуй, единственной территориальной уступкой со стороны Китая было обязательство не заселять «Албазинские земли». Другие статьи договора регулировали торговые отношения, порядок разрешения пограничных споров и т. д.

* * *

Как видим, до поры до времени инициатива в освоении забайкальских и приамурских районов принадлежала Китаю. Что было неудивительно – китайцы с давних пор обитали в этих местах, русские же, в силу огромной оторванности от «базы», не могли оказывать им достойного сопротивления. Однако в XIX веке ситуация стала кардинально меняться. Российская империя превратилась в одну из ведущих мировых держав, развитие промышленности и путей сообщения привело к тому, что интересы русских продвигались все дальше и дальше на восток. Иной была ситуация с Китаем. Некогда могучая империя постепенно скатывалась на задворки мировой политики.

С середины XVIII века Китай стал постепенно расширять свои торговые отношения с другими странами, прежде всего с Великобританией. Правда, политика изоляционизма, проводимая династией Цин, сказывалась и на торговле. Китайцы, чувствуя себя вполне самодостаточными, с удовольствием и немалой выгодой продавали свои товары иностранцам, но вот покупать что-либо у них не стремились. Британцы тем временем пристрастились к китайскому чаю, полюбили они и местный фарфор и шелк. Но за эти товары приходилось платить серебром. Английские купцы пытались найти какой-либо товарный заменитель серебра, однако, за редким исключением, эти попытки оказывались провальными.

Еще в XVII веке голландские купцы для того, чтобы выменять у индонезийцев перец и другие пряности, использовали опиум. Помимо чисто экономической выгоды, у подобного обмена была и политическая подоплека: голландцы, массово делая наркоманами подвластных им индонезийцев, таким образом снижали сопротивление колонизации. Опиум оказался отличным средством (а в перманентном сражении за деньги и государственные интересы, как известно, любые средства хороши) и в борьбе за китайский рынок.

Англичане получили доступ к обширным опиумным плантациям в 1770-х годах, после завоевания Бенгалии. Вначале они не понимали, что им делать с таким невероятным количеством опиума, пытались даже противодействовать нелегальному ввозу наркотика в Китай. Но вскоре ситуация изменилась.

Китайцы знали о медицинских свойствах опиума еще с V века. Опиум, который в самом Китае не выращивался, легально ввозился в страну в небольших и жестко регламентированных количествах, его применение в иных, кроме медицинских, целях, было строжайше запрещено. Первую попытку нелегального ввоза опиума британцы предприняли в 1770-х годах, но окончилась она неудачей, нераспроданный опиум пришлось продавать в Сингапуре по демпинговым ценам. Однако следующие партии стали расходиться уже гораздо быстрее. Китайцы массово стали привыкать к опиуму, количество наркоманов росло с катастрофической быстротой и вскоре стало исчисляться миллионами человек. К 1835 году покупка опиума составляла 3/4 всего китайского импорта. Экономика разваливалась, население стремительно уменьшалось, страна становилась все более и более зависимой от иностранного влияния.

Естественно, что такое положение не устраивало китайских государственных мужей. Но и британцы в ситуации, когда уже не они, а китайцы платили им огромные суммы, не собирались легко расставаться с завоеванным. Подобное противостояние так или иначе должно было привести к войне, что, собственно, и произошло в 1839 году, когда между Великобританией и Китаем началась так называемая Первая опиумная война. Ее результатом стало поражение Цинской империи. Согласно условиям Нанкинского договора 1842 года, Китай обязывался выплатить Британской империи огромную контрибуцию, передавал в собственность остров Гонконг, открывал свои порты для беспрепятственного входа британских судов и т. д.

Еще более печальным для Поднебесной империи был итог Второй опиумной войны, продолжавшейся с 1856 по 1860 год. Правящая династия оказалась в тяжелейшем положении: помимо внешних агрессоров – Великобритании и Франции, при поддержке США, ей пришлось бороться и с внутренними врагами. Так называемое восстание тайпинов привело к возникновению на территории Китая Тайпинского государства, под контролем которого находилось более 30 миллионов человек. И хотя тайпины в итоге были побеждены, Китайское государство было полностью обескровлено изнурительной борьбой. Неудивительно, что китайская армия не могла оказать достойного сопротивления британским и французским войскам, которые захватили Пекин и разграбили императорский дворец.

Этот пусть и несколько пространный исторический экскурс позволяет понять, в каком положении оказался Китай во второй половине 1850-х годов. Российская же империя, как мы уже говорили, находилась на подъеме. И хотя Россия и не вмешивалась в ход войны между Китаем и западными странами, воспользоваться ослабленным до предела состоянием Китая она не преминула. На Поднебесную империю со стороны Петербурга оказывалось недвусмысленное давление с целью пересмотра явно несправедливого (по мнению России, естественно) Нерчинского договора. Отчасти это было действительно так – с точки зрения международно-правовых норм Нерчинский договор был очень несовершенен и давно устарел. Его тексты на русском, китайском (точнее маньчжурском) и латинском (переговоры велись через двух монахов-иезуитов, состоявших на службе у китайского императора) не совпадали, отличались не просто в буквах, а в принципиальных положениях. Делимитация (т. е. определение общего положения и направления) границы была проведена не на должном уровне, не был даже произведен обмен картами, а демаркацией – проведением государственной границы на местности с обозначением соответствующими знаками – из-за ее продолжительности и труднодоступности вообще никто и заниматься не собирался.

Цинская же династия в тот период времени находилась в таких условиях, что переговоры и мирное урегулирование пограничных споров для нее были выгоднее, чем война еще с одной сильной державой.

Правда, это отнюдь не означает, что китайцы были согласны совсем уж на любые условия. Попытки переговоров по вопросу территориального разграничения были предприняты в 1855-м, затем в 1857 году, однако они закончились неудачей. В конце 1857 года китайское правительство было уведомлено, что проведение переговоров об уточнении границы вдоль Амура и Уссури и о плавании по этим рекам с российской стороны поручено генерал-губернатору Восточной Сибири Н. Н. Муравьеву.

Очередной этап переговоров должен был пройти в китайском городке Айгунь (Айхунь), на правом берегу Амура (в районе современного города Хэйхэ). 26 апреля 1858 года губернатор Муравьев в сопровождении нескольких доверенных лиц отплыл вниз по Амуру. Вскоре они прибыли в Айгунь, где должны были дождаться специального императорского представителя И-Шаня. Переговоры начались 10 мая. Аргументируя свою позицию, Муравьев отмечал, что Россия готова обеспечить защиту интересов Китая от иностранных посягательств в этом регионе, однако для этого ей, естественно, нужно иметь такую возможность. Китайская сторона поначалу настаивала лишь на легкой модернизации Нерчинского договора. Тогда 12 мая П. Н. Перовский, пристав православной духовной миссии в Пекине (он заменил на переговорах заболевшего Муравьева), занял гораздо более жесткую позицию. Это возымело действие – китайская сторона согласилась практически на все условия русских. 16 мая договор был подписан.

Со времени подписания Айгуньского договора до событий на Даманском прошло более 110 лет. Но случилось так, что положения и принципы этого договора (о чем более подробно мы поговорим ниже) стали первоосновой конфликта между СССР и Китаем. Именно поэтому мы приведем этот договор полностью.

«Великого российского государства главноначальствующий над всеми губерниями Восточной Сибири, е.и.в. государя императора Александра Николаевича ген. – ад., ген. – лейт. Николай Муравьев, и великого дайцинского государства ген. – ад., придворный вельможа, амурский главнокомандующий князь И-Шань, по общему согласию, ради большей вечной взаимной дружбы двух государств, для пользы их подданных, постановили:

1

Левый берег реки Амура, начиная от реки Аргуни до морского устья р. Амура, да будет владением российского государства, а правый берег, считая вниз по течению до р. Уссури, владением дайцинского государства; от реки Уссури далее до моря находящиеся места и земли, впредь до определения по сим местам границы между двумя государствами, как ныне да будут в общем владении дайцинского и российского государств. По рекам Амуру, Сунгари и Уссури могут плавать только суда дайцинского и российского государств; всех же прочих иностранных государств судам по сим рекам плавать не должно. Находящихся по левому берегу р. Амура от р. Зеи на юг, до деревни Хормолдзинь, маньчжурских жителей оставить вечно на прежних местах их жительства, под ведением маньчжурского правительства, с тем, чтобы русские жители обид и притеснений им не делали.

2

Для взаимной дружбы подданных двух государств дозволяется взаимная торговля проживающем по рекам Уссури, Амуру и Сунгари подданным обоих государств, а начальствующие должны взаимно покровительствовать на обоих берегах торгующим людям двух государств.

3

Что уполномоченный российского государства генерал-губернатор Муравьев и уполномоченный дайцинского государства амурский главнокомандующий И-Шань, по общему согласию, постановили – да будет исполняемо в точности и ненарушимо на вечные времена; для чего российского государства генерал-губернатор Муравьев, написавший на русском и маньчжурском языках, передал дайцинского государства главнокомандующему И-Шань, а дайцинского государства главнокомандующий И-Шань, написавши на маньчжурском и монгольском языках, передал российского государства генерал-губернатору Муравьеву. Все здесь написанное распубликовать во известие пограничным людям двух государств.


Город Айхунъ, мая 16 дня 1858 года

(На подлинном подписали:)

Всемилостивейшего государя моего императора

и самодержца всея России

ген. – ад., ген. – губернатор Восточной Сибири, ген. – лейт.

и разных орденов кавалер Николай Муравьев

Службы е.и.в., государя и самодержца всея России,

по Министерству иностранных дел ст. сов. Hemp Перовский

Амурский главнокомандующий И-Шань

Помощник дивизионного начальника Дзираминга

Скрепили:

Состоящий при генерал-губернаторе Восточной Сибири

переводчик губернский секретарь Яков Шишмарев

Ротный командир Айжиндай».

Резюмируя в двух словах итоги Айгуньского договора, можно сказать, что Российская империя вернула себе практически все земли, потерянные ею согласно Нерчинскому договору. Дальнейшим развитием переговорного процесса между двумя государствами стали Тяньцзиньский и Пекинский договоры, подписанные, соответственно, в 1858-м и 1860 годах. Первый из них с русской стороны был подписан адмиралом Е. В. Путятиным, с китайской – полномочным представителем императора Хуа Шанем. Тяньцзиньский договор в основе своей касался вопросов торговли, входа русских кораблей в китайские порты, назначения консулов и т. д. Что же касается пограничных вопросов, то в договор была включена специальная статья (она шла под номером девять, всего договор состоял из 12 статей). Она обязывала Российскую империю и Китай безотлагательно исследовать на местности неопределенные участки и заключить соглашение о граничной черте. При этом в статье 9 отмечалось: «По назначении границ сделаны будут подробное описание и карты смежных пространств, которые и послужат обоим правительствам на будущее время бесспорными документами о границе».

В марте 1859 года с целью дальнейшего уточнения вопросов, связанных с границей, Петербург направил в Китай очередное посольство, главой которого на этот раз был генерал Николай Павлович Игнатьев. К этому времени ситуация в противостоянии китайских и союзных англо-французских войск несколько изменилась. Ряд побед китайцев привел и к трансформации их позиции по отношению к России. В начале переговоров китайские представители даже заявляли Игнатьеву, что их страна готова воевать с русскими, дабы не допустить их посягательства на «исконно китайскую землю». Отказывались представители цинского императора и ратифицировать Айгуньский договор. Однако вскоре, как мы уже говорили, союзники снова переломили ход Опиумной войны и своими ударами заставили китайцев покинуть даже их древнюю столицу – Пекин. Неудивительно, что представители Поднебесной в такой ситуации опять стали очень сговорчивыми на переговорах с русскими.

Начавшиеся в октябре 1860 года в Пекине переговоры шли медленно. В какой-то момент китайская сторона заявила, что брат императора Гун Цинван якобы не уполномочен вести разговор о границе. Но все же 27 октября последовал указ китайского императора с одобрением договора, а 2 ноября состоялась торжественная церемония подписания Пекинского договора.

Пекинский договор устанавливал восточную часть границы России с Китаем почти на всем ее протяжении – от слияния рек Шилки и Аргуни, т. е. от начала Амура до реки Туманной. Статья 1 определяла, что граница должна пройти вниз по течению Амура до ее слияния с рекой Уссури. Территория по левому берегу Амура объявлялась собственностью России, по правому – до устья реки Уссури – Китая. Затем от устья Уссури граница определялась по рекам Уссури и Сунгача, соответственно, территория по правому берегу этих рек объявлялась российской, по левому – китайской. Далее граница шла по озеру Ханка к устью реки Тур, от устья этой реки по горному хребту к устью реки Хубту (русское название – Гранитная), а оттуда – по горам до реки Туманной. Территории к востоку от этой линии объявлялись принадлежащими России, к западу – Китаю.

Первая статья Пекинского договора утверждала также карту, на которой граничная линия, «для большей ясности», была обозначена красной чертой и направление ее показано буквами русского алфавита от А до У. Это «Карта государственной границы от слияния рек Шилки и Аргуни до моря», составленная в 1859 году топографической экспедицией под командованием полковника К. Ф. Будогоского. Поначалу китайцы не хотели принимать ее в качестве приложения к договору, ссылаясь на то, что они просто не понимают ее. Н. П. Игнатьев, тем не менее, подписал ее и передал Гун Цинвану. Последний своей подписи не поставил, однако пообещал передать карту самому императору. Впоследствии Гун в одном из писем Игнатьеву отмечал, что выполнил свое обещание, однако было неясно, одобрил император такой вариант границы или же нет.

Как предполагают историки, красная линия на карте Будогоского была проведена Н. П. Игнатьевым. Линия эта шла почти у правого, китайского берега границы. Она проходила через правый рукав Амура – протоку Казакевичева на Уссури, где снова следовала по китайскому берегу и доходила до притока Уссури реки Мурены (Мулинхэ). Затем, вследствие неясности характера местности, которую следовало уточнить особой комиссии, линия обрывалась и возобновлялась у верховьев реки Хубту, доходя до реки Туманной.

Не совсем ясная ситуация с картами привела к тому, что демаркация русско-китайской границы шла с большим трудом и продолжалась практически до 1917 года (до Октябрьской революции было заключено более 30 договоров, касающихся этого вопроса). Многие спорные моменты удалось решить, однако граница была демаркирована не на всем ее протяжении, не была определена в двустороннем порядке и принадлежность островов на Амуре и Уссури.

В международной практике самыми распространенными методами делимитации являются проведение государственной границы на основе трех принципов: так называемого «принципа тальвега», береговой линии и срединной линии (медианы). Когда речь идет о спорных моментах, которые касаются международных рек, чаще всего используется принцип тальвега. Тальвег (нем. Talweg, от Tal – долина и Weg – дорога) – это линия, соединяющая наиболее пониженные участки дна реки, долины, балки, оврага и др. вытянутых форм рельефа. Известно, что под делимитационным принципом тальвега понимается линия, соединяющая наиболее глубокие части главного фарватера судоходной реки. Важной особенностью этого принципа является то, что в случае, если в силу природных причин граница пограничного водного пути смещается в ту или иную сторону, государства обычно договариваются о перенесении границы в соответствии с перемещением тальвега.

Как видим, договоры 1850—1860-х годов между Российской империей и Цинским государством этим принципам не отвечали. Граница была смещена к китайскому берегу, что, кроме прочего, затрудняло китайцам судоходство и рыболовство на приграничных реках. Это, а также довольно загадочная ситуация с картами, которые, по идее, должны были четко определить границу (на самом же деле все было наоборот), давало китайской стороне повод для претензий. Однако здесь есть и другой момент: государства хоть и старались придерживаться общепринятых принципов пограничного водораздела, однако они не являлись обязательными, по сути, не были закреплены какими-либо официальными международно-правовыми актами. То есть, строя отношения с Китаем (пусть и, по сути, с позиции силы), Российская империя не обязана была строго следовать этим принципам.

Как же обе стороны относились и относятся к Айгуньскому, Пекинскому и другим заключенным во второй половине ХIХ столетия договорам? Как нетрудно догадаться, точки зрения диаметрально противоположны. Для примера приведем две цитаты. Первая взята из книги историка В. Киреева «Россия – Китай. Неизвестные страницы пограничных переговоров»: «Пересмотр границы в соответствии с Айгуньским договором по политической ситуации резко отличался от условий, существовавших в период нерчинских переговоров. Если Нерчинский договор был подписан Ф. А. Головиным под давлением военной силы со стороны Китая, то при подготовке Айгуньского договора такого давления со стороны России не было. Его подписание было заслугой русской дипломатии, использовавшей благоприятные для нее условия того периода».

А вот что думает по этому же поводу китайский ученый Ли Даньхуэй: «…7300-километровая китайско-российская граница сформировалась в результате последовательных действий царской России по «обгрызанию» китайской территории, для чего были использованы несколько неравноправных договоров».

В любом случае, вне зависимости от того, кто и как относился разделу территории между Россией и Китаем, мина замедленного действия под отношения между двумя странами была заложена…

* * *

От отношений русско-китайских перейдем к отношениям советско-китайским. Первым документом, определявшим отношение правительства большевиков к Китаю, была «Декларация СНК РСФСР к народу и правительствам Южного и Северного Китая» от 25 июля 1919 года. В ней, в частности, говорилось, что советское правительство «объявляет уничтоженными все тайные договоры, заключенные с Японией, Китаем и бывшими союзниками, договоры, которыми царское правительство вместе с его союзниками насилием и подкупами закабалило народы Востока, и главным образом китайский народ, для доставления выгод русским капиталистам, русским помещикам, русским генералам».

Эта декларация была подтверждена в ноте Народного комиссариата иностранных дел от 27 сентября 1920 г., которая была вручена главе китайской военно-дипломатической миссии Чжан Сылиню, прибывшему из Пекина в Москву. Первый пункт этого документа, содержавшего примерную схему договора между РСФСР и Китаем, гласил: «Правительство Российской Социалистической Федеративной Советской Республики объявляет не имеющими силы все договоры, заключенные прежним правительством России с Китаем, отказывается от всех захватов китайской территории, от всех русских концессий в Китае и возвращает безвозмездно и на вечные времена все, что было хищнически у него захвачено царским правительством и русской буржуазией».

Советское правительство также предложило Китаю вступить в переговоры об аннулировании договора 1896 года Пекинского протокола 1901 года и всех соглашений с Японией с 1907 по 1916 год.

Означала ли такая сговорчивость большевиков, что они готовы уступить Китаю земли, некогда принадлежавшие Поднебесной империи согласно Нерчинскому договору? Отнюдь. Дело в том, что те договоренности, о которых упоминалось в ноте, касались торговых, таможенных, дипломатических отношений, вопросов концессий, принципа экстерриториальности русских владений на территории Китая и т. д. Советское правительство не отказывалось от них вообще, а лишь предлагало пересмотреть те положения, которые явно ущемляли китайские интересы. Что же касается пересмотра условий Айгуньского и Пекинского договоров, переноса государственной границы, то об этом речи с советской стороны не шло.

Несмотря на очевидные разногласия, до 1925 года переговоры между Советской Россией (впоследствии СССР) и Китаем шли хоть и трудно, но все же без видимого обострения отношений. В 1923 году в ноте СНК было заявлено, что «полное признание юрисдикции Китая над некоторыми территориями является основой для заключения нового договора». Правда, и здесь под «некоторыми территориями» имелась в виду всего лишь полоса отчуждения Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД) и тех земель, которые были предоставлены Российской империи для эксплуатации этой железнодорожной линии.

Раз мы уже упомянули КВЖД, то остановимся и на этой теме, ведь именно эта дорога стала причиной первого вооруженного конфликта между Советским Союзом и Китаем. Идея о постройке КВЖД впервые возникла после проведения изысканий вдоль Амура, которые показали, что запроектированное продолжение Транссибирской магистрали от Сретенска по долине Амура до Хабаровска сопряжено со значительными техническими трудностями. Соединение же Сибирского пути с Владивостоком прямым железнодорожным путем через территорию Маньчжурии было более выгодным как в экономическом, так и в эксплуатационном отношениях.

В 1895 году правительство Российской империи предоставило Китаю заем в 400 млн франков и учредило Русско-Китайский банк, а год спустя между Россией и Китаем был заключен договор на постройку Китайско-Восточной железной дороги. После согласования всех условий было образовано частное акционерное общество – «Правление КВЖД», учредителем которого был Русско-Китайский (с 1910 года – Русско-Азиатский) банк в Хабаровске.

В июле 1897 года в Маньчжурию прибыли первые партии русских инженеров, которые возглавлял главный строитель и изыскатель КВЖД А. И. Югович. Строительство шло в непростых условиях, к естественным трудностям, обусловленным географическими и погодными условиями, добавилась и политическая нестабильность в Китае. Когда в 1900 году было уложено более 1000 км пути, в Китае вспыхнуло Ихэтуаньское (Боксерское) восстание. Дорога стала подвергаться постоянным атакам восставших. Несмотря на сопротивление железнодорожной охраны и служащих дороги, около 80 % уже уложенных путей были разрушены.

Но несмотря на все трудности и перерывы в строительстве, 5 (18) июля 1901 года было открыто пробное движение поездов по всей протяженности КВЖД. 1(14) июня 1903 года Строительное управление КВЖД передало дорогу Эксплуатационному управлению – этот день стал официальной датой открытия дороги.

Затраты на строительство одного километра КВЖД составили умопомрачительную по тем временам сумму – более 150 тысяч рублей. Однако эти расходы были не напрасны. Благодаря КВЖД быстрыми темпами развивалась Маньчжурия, ее население за семь лет эксплуатации дороги выросло в два раза – с 8 до 15,7 миллиона человек. И хотя потеря Россией в войне с Японией портов на Дальнем Востоке и передача Японии той части дороги, которая оказалась на оккупированной территории (эта ветка была преобразована в так называемую Южно-Маньчжурскую железную дорогу), несколько снизили стратегическое значение КВЖД, она по-прежнему продолжала играть важную роль в жизни всего Азиатско-Тихоокеанского региона.

29 ноября (12 декабря) 1917 года Харбинский Совет рабочих и солдатских депутатов объявил себя единственным органом власти на КВЖД, а 4 (17) декабря отстранил назначенного еще царским правительством управляющего Д. Л. Хорвата от управления дорогой. Однако с помощью китайских войск и белогвардейцев Хорват очень быстро сверг власть большевиков и сумел превратить КВЖД в оплот белого движения на Дальнем Востоке. Впрочем, вскоре из-за разногласий с другими лидерами белых Д. Л. Хорват был отстранен от управления дорогой. Сама же КВЖД оказалась в эпицентре борьбы мировых держав за свои интересы в Китае.

Некоторая стабилизация обстановки как в самом Китае, так и по отношению к КВЖД наметилась в 1923–1924 годах. 31 мая 1924 года СССР и Китайская республика подписали «Соглашение об общих принципах для урегулирования вопросов между Союзом ССР и Китайской республикой», по которому между двумя странами восстанавливались дипломатические отношения и урегулировались вопросы о собственности СССР в Китае, в том числе и КВЖД. Дорога была определена как коммерческое предприятие, управляемое совместно СССР и Китаем. Правление дороги состояло из 10 человек, из которых было пять советских и пять китайских представителей. Во главе стоял председатель правления – дубань, назначаемый Китаем, и его помощник, представитель СССР. Такая же схема была применена во всех структурах управления железной дорогой. Прибыль от эксплуатации КВЖД делилась между СССР и Китаем поровну.

Период стабильности продолжался недолго. В Китае в то время продолжалась гражданская война. На юге страны с центром в Кантоне власть принадлежала правительству гоминьдана, возглавляемому Сунь Ятсеном, на севере – в Пекине – другому правительству, главную роль в котором играли военные губернаторы. После смерти Сунь Ятсена в марте 1925 года новый лидер гоминьдана Чан Кайши начал поход на север. Новый виток гражданской войны сказался и на КВЖД. В январе 1925 года китайские власти захватили Харбинский участок железной дороги, в этом же году произошел крупный конфликт по поводу увольнений русских белоэмигрантов (на этом настаивали советские представители). В 1926 году власти Китая потребовали от управления КВЖД бесплатной перевозки войск. В ответ на это советская сторона настаивала на уплате всех долгов. Когда же переговоры зашли в тупик, китайские власти упразднили профсоюзы, арестовали управляющего дорогой, силой оружия принудили служащих обеспечить перевозку войск.

22 декабря 1928 года китайцы неожиданно заняли телефонную станцию КВЖД. Это стало началом активной фазы по захвату дороги. 29 декабря был спущен флаг КВЖД (состоящий из китайского пятицветного наверху и советского красного внизу), вместо него над управлением дороги был вывешен флаг гоминьдана.

В феврале 1929 года советское правительство предложило представителям Чан Кайши провести переговоры и попытаться урегулировать разногласия. Но встреча в Мукдене советского генерального консула Бориса Мельникова с китайским военачальником Чжан Сюэляном окончилась взаимными обвинениями и ссорой. Ноты протеста советского правительства также не возымели действия, более того, дубань дороги Люй Чжун-хуан потребовал от генерального управляющего КВЖД Емшанова и его заместителя Эйсмонта передать управление представителям китайской стороны. После отказа выполнить это требование они были отстранены от службы и высланы в СССР. Последовали аресты и высылки других служащих КВЖД. Стремления мирно разрешить конфликт результата не дали.

Несмотря на то что КВЖД находилась, по сути, на территории Китая, действия правительства Чан Кайши были явно провокационными. Правда, и СССР действовал далеко не в интересах дороги – среди работников КВЖД было множество сотрудников разведки, которые работали отнюдь не на пользу правительству Чан Кайши. Так или иначе, обмен гневными нотами и протестами завершился в июле 1929 года. Реагируя на очередную советскую ноту, 16 июля китайская сторона прислала ответ, в котором говорилось о том, что Китай вынужден пойти на меры по поддержанию общественного порядка и действия властей северных провинций являются вынужденным, учитывая противоправные действия советской стороны. Кроме этого там отмечалось, что в СССР без предъявления обвинений были арестованы тысячи китайских эмигрантов и торговцев, а тысячи оставшихся на свободе китайцев поставлены в условия, в которых они не имеют возможности зарабатывать себе на жизнь. Китайское правительство было согласно отпустить советских служащих КВЖД, если Советский Союз освободит всех китайских граждан, арестованных по политическим мотивам, и если всем китайским гражданам, торговцам и организациям будет гарантирована соответствующая защита.

Уже на следующий день из Москвы пришел ответ, в котором нота правительства Чан Кайши признавалась неудовлетворительной. Так как конфликт зашел в тупик, СССР объявил о разрыве дипотношений с Китаем, отозвал своих дипломатических, консульских и торговых представителей и выслал из страны китайских официальных лиц. В тот же день, 17 июля, был остановлен транссибирский экспресс, следовавший по КВЖД. 19 июля китайское правительство опубликовало манифест, в котором объясняло другим странам свою позицию в конфликте. 20 июля правительство Чан Кайши объявило о разрыве дипломатических отношений с СССР.

Практически сразу же после этого на границе начались активные маневры советских войск. 7 августа была сформирована Особая Дальневосточная Красная Армия (ОДКА). Продолжался обмен нотами протеста, были попытки вести переговоры, однако они окончились провалом. Конфликт перешел в ту фазу, когда вопрос состоял не в том, начнутся ли активные военные действия в принципе, а в том, когда они начнутся. Взаимные провокации происходили едва ли не ежедневно, дошло даже до того, что жители приграничных районов создавали собственные отряды самообороны, которые давали отпор регулярным частям – как советским, так и китайским.

К 1 октября 1929 года основные силы китайских войск (около 5–6 тысяч человек и 20 орудий) сосредоточились у устья реки Сунгари в районе Лахасусу – Фугдин (Фучин). Советская Сунгарийская группа была расположена на северном берегу Амура в районе устья Сунгари. Понимая, что в сложившейся ситуации время работает на противника и что китайская армия с каждым днем наращивает число войск у границы, советское командование приняло решение первым перейти в наступление. Сунгарийская наступательная операция ОДКА началась 12 августа. Амурская флотилия в бою под Лахасусу потопила 7 из 11 находившихся там китайских кораблей, на следующий день город был взят сухопутными частями ОДКА.

Китайские формирования, уцелевшие в боях у Лахасусу, отошли к городу Фугдин (примерно 60 км вверх по реке Сунгари). Однако и там закрепиться им не удалось. Фугдинская операция (военные историки считают ее вторым этапом Сунгарийской наступательной операции), начатая ОДКА 30 октября, уже через пять дней окончилась полной победой советских войск.

Дальнейшее наступление ОДКА было направлено на два укрепленных района, находившихся возле городов Маньчжоули и Чжалайнор. Здесь китайцы активно готовились к обороне, ими были построены многочисленные укрепления и вырыты километры противотанковых рвов. Однако несмотря на это, а также на установившуюся морозную погоду, 17 ноября 1929 года ОДКА начала так называемую Мишаньфусскую операцию. Ночью части Красной армии перешли по льду реку Аргунь и на рассвете атаковали китайские укрепления. Нападение было столь внезапным и при этом хорошо организованным, что первая линия обороны была смята буквально за несколько минут. Одновременно с этим кавалерийские эскадроны перерезали железную дорогу у Чжалайнора, так что китайцы не могли ни отступить по ней, ни подвезти подкрепления. Китайские солдаты оказывали ожесточенное сопротивление, но 18 ноября бойцы 35-й и 36-й стрелковых дивизий ОДКА при поддержке танков завершили разгром противника прежде, чем успели подойти подкрепления.

Взяв Чжалайнор, силы ОДКА повернули на Маньчжоули. К 20 ноября город и находившиеся в нем китайские части были полностью окружены. Потери армии гоминьдана в ходе Мишаньфусской операции составили 1500 человек убитыми, 1000 ранеными и 8300 пленными. Среди пленных был и командующий Северо-Западным фронтом Лян Чжуншян вместе со своим штабом. Потери же ОДКА составили более 120 человек убитыми и около 600 ранеными.

Лидеры гоминьдана осознали, что ситуация развивается явно не в их пользу, и еще до взятия Маньчжоули предложили советским представителям вступить в переговоры, существенно умерив свой воинственный пыл и аппетиты. 19 ноября 1929 года поверенный по иностранным делам Цай Юньшэн направил телеграмму представителю Наркоминдела в Хабаровске А. Симановскому, в которой говорилось, что два сотрудника советского консульства в Харбине отправляются в сторону фронта и просят, чтобы их встретили. 21 ноября двое русских – Кокорин, прикомандированный к немецкому консульству в Харбине с тем, чтобы помогать советским гражданам после разрыва дипломатических отношений с Китаем, и Нечаев, бывший переводчик КВЖД, – в сопровождении китайского полковника перешли на советскую сторону в районе станции Пограничная. Кокорин передал советским властям послание Цай Юньшэна: тот уполномочен приступить к немедленным мирным переговорам и просит СССР назначить официальное лицо для встречи с ним.

22 ноября поступил ответ из Москвы на китайские предложения. В нем говорилось, что Советский Союз согласен начать мирные переговоры, однако только после восстановления статус-кво по отношению к КВЖД и возврату к положениям Пекинского и Мукденского договоров 1924 года. СССР потребовал, чтобы был восстановлен в своей должности советский управляющий дорогой, а все ее арестованные сотрудники немедленно отпущены безо всяких условий. Как только это будет выполнено, СССР со своей стороны обязался выпустить на свободу всех китайских граждан, арестованных в связи с конфликтом на КВЖД. 27 ноября в Москву пришла телеграмма от командующего китайской армией Чжан Сюэляна с согласием на советские условия. В тот же день нарком иностранных дел СССР Максим Литвинов отправил своих представителей. После проведения консультаций 22 декабря стороны подписали Хабаровский протокол, согласно которому КВЖД был возвращен статус совместного советско-китайского предприятия. Вскоре была восстановлена нормальная работа дороги[12].

* * *

Дальнейшее развитие советско-китайских отношений вплоть до окончания Второй мировой войны неразрывно связано с интересами еще одного важного игрока в Азиатско-Тихоокеанском регионе – Японии. Стабильность, наступившая после разрешения конфликта на КВЖД, продержалась недолго. В сентябре 1931 года японские источники сообщили о якобы имевшей место попытке взрыва китайскими войсками железнодорожного полотна близ города Шэньяна. Использовав это в качестве предлога, 18 сентября японские войска напали на Китай. В короткие сроки ими была оккупирована вся Маньчжурия. В марте 1932-го здесь было провозглашено прояпонское государство Маньчжоу-Го, возглавить которое японцы пригласили Айсиньгёро Пуи – последнего отпрыска маньчжурской династии Цин. Контроль японцев над Маньчжоу-Го был абсолютным. 1 марта 1934 года Маньчжурия была объявлена монархией. Император правил, опираясь на Тайный и Государственный советы. При этом командующий японской Квантунской армией одновременно являлся и японским послом в Маньчжоу-Го и обладал правом вето на решения императора.

В сложившихся условиях режим Чан Кайши оказался в очень сложной ситуации, будучи вынужденным бороться фактически на три фронта: с японскими агрессорами, воинственными милитаристами на местах, постоянно устраивавшими бунты, а также с вооруженными силами Коммунистической партии Китая. Поначалу Чан Кайши пытался искать компромисс с японцами и вести жесткую борьбу с коммунистами. Однако затем руководитель гоминьдана был вынужден изменить свою позицию. Осенью 1935 года он распорядился начать неофициальные контакты с представителями КПК. Еще в большей степени стремление найти общий язык со своими соплеменниками для совместной борьбы с японцами были характерны для гоминьдановских генералов. В итоге в конце 1936 года между гоминьданом и КПК было подписано соглашение о создании единого фронта для борьбы против агрессоров.

7 июля 1937 года произошел так называемый инцидент на мосту Лугоуцяо, расположенном недалеко от Пекина. Якобы во время ночных учений пропал японский солдат, после чего японцы потребовали выдать солдата или же открыть ворота города-крепости Ваньпин, чтобы провести там «поисковую операцию». Сделано это было в ультимативной форме, и китайцы по вполне понятным причинам отказались выполнить условия японцев. Далее дело дошло до перестрелки, причем не только из стрелкового оружия, но и артиллерии. Этот «китайский инцидент» (по терминологии японской пропаганды) привел к полномасштабному вторжению японских войск в Китай и войне, которая продолжалась девять лет[13].

Борьба между СССР, Японией и другими государствами в Азиатско-Тихоокеанском регионе завершилась разгромом Японии в августе-сентябре 1945 года. 14 августа 1945-го император Хирохито в своем радиообращении к гражданам страны заявил о капитуляции Японии. Тогда же было объявлено о прекращении огня (отдельные части Квантунской армии продолжали сопротивление до 7–8 сентября 1945 года). 2 сентября 1945-года на борту американского линкора «Миссури» представителями США, Великобритании, СССР, Франции и Японии был подписан акт о капитуляции японских вооруженных сил. 9 сентября 1945 года китайский военачальник Хэ Инцинь, представлявший одновременно правительство Китайской республики и Союзное командование в Юго-Восточной Азии, принял капитуляцию от командующего японскими войсками в Китае генерала Окамура Ясудзи. Так завершилась Вторая мировая война.

Что же касается советско-китайской границы, то в двух словах ситуация была следующей: на момент окончания Второй мировой войны стороны находились в слишком разных весовых категориях – СССР был в числе трех ведущих стран-победительниц и вершил судьбы послевоенного устройства мира, Китай же, хоть также считался победителем в войне, был тогда, по сути, сферой влияния, которую предстояло разделить между супердержавами. Так что неудивительно, что на Ялтинской конференции (февраль 1945 года), определившей послевоенные границы, в том числе и на Дальнем Востоке, о проблеме границ между СССР и Китаем не было сказано ни единого слова. Китайское (гоминьдановское) правительство подтвердило решения Ялтинской конференции глав правительств СССР, США и Великобритании. 14 августа 1945 года оно подписало советско-китайский Договор о дружбе и союзе, в котором обе стороны условились «о тесном и дружественном сотрудничестве после наступления мира, действовать в соответствии с принципами взаимного уважения суверенитета и территориальной целостности и невмешательства во внутренние дела». Интересно, что в своей книге «Судьба Китая» Чан Кайши отнес Маньчжурию к «естественным границам Китая» на северо-востоке. То есть лидер гоминьдана не претендовал на советские дальневосточные земли.

Вторая мировая хоть и подошла к концу, но в самом Китае война – гражданская – была в самом разгаре. Противостояние между гоминьданом и КПК вступило в решающую фазу. В 1945 году Красная армия полностью оккупировала Маньчжурию, приняв капитуляцию у большей части Квантунской армии. Советские войска находилась в Маньчжурии вплоть до мая 1946 года. И не просто находились, а активно помогали представителям КПК организовать, обучить и вооружить новые китайские войска. Еще в сентябре 1945 года была начата масштабная переброска вооруженных сил из северного и восточного Китая на северо-восток страны. В итоге, когда войска гоминьдана в апреле 1946 года начали входить в Маньчжурию, то обнаружили там не разрозненные и плохо контролируемые партизанские отряды, а хорошо организованную армию.

Собственно говоря, тенденция постепенного перехода преимущества от гоминьдана к КПК наметилась еще во времена войны с Японией. Это объяснялось и отработанной лидером китайских коммунистов Мао Цзэдуном тактикой партизанской войны, позволявшей успешно оперировать в тылу у противника, и тем, что основные удары японские части наносили по армии Чан Кайши, которая воспринималась японцами как основной противник. Неудивительно, что в конце войны попытки сблизиться с китайскими коммунистами были предприняты со стороны не кого-нибудь, а самих Соединенных Штатов, главного борца с коммунизмом в мире. Видимо, в Белом доме слишком разочаровались в Чан Кайши и его армии, терпящей одно поражение за другим (правда, когда противостояние между КПК и режимом Чан Кайши вошло в решающую фазу, Вашингтон все же встал на сторону гоминьдана, хотя активно в боевые действия не вмешивался).

Во второй половине 1940-х годов состояние всех общественных институтов гоминьдана, включая армию, было критическим. Повсеместно процветала коррупция, действовало право сильного, повсеместными были случаи произвола и насилия по отношению к простым смертным, экономика и финансовая система страны находились в глубоком коллапсе. Всё это способствовало негативному отношению к гоминьдану и распространению симпатий большинства населения, в том числе и интеллигенции, к коммунистам. 19 марта 1947 года армии гоминьдана удалось одержать последнюю значительную победу: ею была захвачена «коммунистическая столица» город Яньань. Всему высшему руководству КПК во главе с Мао Цзэдуном пришлось спасаться бегством. Но главного – уничтожить основные силы коммунистов и захватить их опорные базы – гоминьдановцам добиться не удалось.

В ноябре 1948 года силы коммунистов (так называемая 4-я полевая армия) перешли в активное наступление. Очень быстро им удалось разгромить более 50 дивизий армии гоминьдана, еще 26 дивизий перешли на сторону коммунистов. 22 января 1949 года объединенные вооруженные силы КПК взяли Пекин. 24 апреля 1949 года войска вступили в столицу гоминьдановского Китая – город Нанкин. Само правительство гоминьдана во главе с Чан Кайши еще в феврале переехало на юг страны, в Кантон, а затем вместе с остатками верных ему войск бежало на остров Тайвань. 1 октября 1949-го с ворот Тяньаньмэнь Мао Цзэдун провозгласил образование Китайской Народной Республики. К концу года армия КПК окончательно разбила силы гоминьдана на континенте.

* * *

Когда в 1949 году на политической карте мира возникло новое государственное образование – Китайская Народная Республика, первым оно было признано Советским Союзом. Что было вполне закономерно. Пришедшая к власти КПК во главе с Мао Цзэдуном объявила главным приоритетом своей внешней политики дружбу с «большим братом».

Первая половина 1950-х годов стала временем расцвета в отношениях между Советским Союзом и КНР. Уверенность в том, что «русский с китайцем – братья навеки», казалась незыблемой. Появление «советско-китайского монолита» вызвало вполне понятное воодушевление в социалистическом мире и состояние, близкое к панике, в мире капиталистическом. Правда, некоторые специалисты-китаеведы отмечали, что в отношениях между двумя восточными гигантами не все так просто и что существует немало факторов, которые препятствуют сближению. Среди прочего упоминался и фактор неурегулированности границы. Как показали дальнейшие события, эти специалисты были правы.

Впрочем, в самом начале 1950-х годов Мао всячески подчеркивал, что у Китая нет и не может быть каких-либо претензий к «большому северному брату». В отчете ЦК КПК на VII съезде партии он сказал: «Советский Союз первым отказался от неравноправных договоров и заключил с Китаем новые, равноправные договоры». По прибытии в Москву во главе делегации КНР в декабре 1949 года Мао повторил, что после Октябрьской революции 1917 года советское правительство «первым аннулировало неравноправные договоры в отношении Китая, существовавшие во время царской России», то есть те договоры, которые касались вопросов концессий и экстерриториальности.

Надо сказать, что первый визит Мао в Москву в качестве полновластного руководителя Китая был далеко не однозначным. Дело в том, что теплых, доверительных отношений между двумя вождями – Сталиным и Мао – не сложилось. Сталин не доверял Мао, говорят, что однажды даже сравнил его с редиской – «красный снаружи, белый внутри». Глава СССР долго не хотел встречаться с китайцами, мало того, не позволял этого делать другим партийным руководителям. Расстроенный Мао хотел было даже уехать, так и не начав переговоров. Но, видимо, в Кремле решили, что достаточно «промариновали» китайского лидера, и встречи на самом высшем уровне наконец-то начались.

Так или иначе, визит Мао в Москву зимой 1949/50 года был успешным. Несмотря на все сложности, стороны заявили о своей готовности и желании всесторонне развивать отношения. 14 февраля 1950 года СССР и КНР подписали Договор о дружбе, союзе и взаимной помощи.

* * *

Приход к власти в СССР Н. С. Хрущева и взятый им курс на десталинизацию в Советском Союзе поначалу были восприняты в Китае позитивно. Мао, при всех внешних проявлениях «глубочайшего почтения» к «великому вождю СССР» товарищу Сталину, приходилось мириться с положением «младшего брата» и терпеть поучения советских руководителей о том, как правильно нужно вести народ к победе коммунизма. Когда же в 1953 году Сталин умер, Мао уже рассчитывал на иной статус – по его мнению, «младшим» уже был Хрущев, ведь он и по возрасту был моложе китайского руководителя, и «стаж» пребывания у руля государства у него был гораздо меньше. После смерти Сталина Мао, на его взгляд совершенно обоснованно, стал претендовать на роль лидера международного коммунистического движения.

Однако у Никиты Хрущева на этот счет было свое мнение, мнение же китайского руководителя даже по глобальным вопросам его мало интересовало. То, что первый секретарь КПСС начал слишком активно критиковать Сталина и при этом не посоветовался с Мао, китайский лидер воспринял едва ли не как личное оскорбление. Известно его высказывание, что он оценивает деятельность Сталина на 70 % как положительную, и только на 30 % – как отрицательную. Кроме того, Мао видел в развенчании культа личности Сталина угрозу своему личному положению как вождя китайской нации. «Алеет восток, солнце встает, в Китае родился Мао Цзэдун…» – под слова гимна китайцы вставали с утра и ложились спать вечером. «Нас вырастил Сталин – на верность народу / На труд и на подвиги нас вдохновил!» – в СССР еще недавно все было похоже. Но теперь все было по-иному. Был ХХ съезд, был доклад Хрущева «О культе личности и его последствиях». Мао не мог не понимать, что СССР для многих китайцев был примером того, как надо жить, тысячи китайских студентов учились в Советском Союзе и видели, что там происходит. А это значит, что в головах китайцев могло зародиться сомнение и в непогрешимости и мудрости самого Мао…

Первое отчетливо видное облако на, казалось бы, безоблачном небе советско-китайских взаимоотношений пробежало в 1957 году. Связано это было с начавшейся в Китае кампании под лозунгом «Пусть расцветают сто цветов». За год до этого Чжоу Эньлай предложил провести широкую кампанию среди всех интеллектуалов страны, чтобы получить полную картину мнений о политике китайского руководства. Тогда эта идея Мао пришлась по душе – он считал, что коммунистам, чтобы добиться «подлинной диктатуры народной демократии, нужна критика от народа». Поначалу кампания, название которой было взято из классического стихотворения: «Пусть расцветают сто цветов, Пусть соперничают сто школ», развивалась довольно вяло. В феврале 1957-го Мао заявил, что требуется именно критика, и стал критиковать тех, кто не желает подвергнуть здоровой критике центральное правительство и боится этого. И, что называется, прорвало: в адрес Мао и Чжоу пошли миллионы писем, по всей стране стали возникать митинги и стихийные выступления. В итоге все громче и громче зазвучали требования о смене руководства страной и партией. Такая критика, по мнению Мао, уже не была «здоровой», и в июле 1957 года он распорядился свернуть кампанию. Тех, кто еще недавно, поддавшись уговорам, стал резко критиковать партию, начали арестовывать и отправлять в ссылку. Как сама кампания «Пусть расцветают сто цветов», так и ее резкое сворачивание и последствия вызвали недоумение в Кремле. Это было первым серьезным разногласием между китайским и советским руководством.

Примерно в то же время (точнее, немногим ранее) Китай начал так называемую «картографическую агрессию». В учебниках и на картах спорные территории обозначались как принадлежащие Китаю. Например, в «Атласе провинций КНР» граница в районе Хабаровска была показана по северному руслу Амура, а не по южной Амурской протоке, как китайская территория был изображен весь Памир. И это при том, что незадолго до этого, в начале 1950-х годов, советские представители передали КНР топографические карты с обозначением всей линии границы, в том ее виде, как ее понимали в Советском Союзе. И тогда каких-либо возражений с китайской стороны по поводу линии проведения границы не последовало.

Противоречия нарастали. Амбиции и своеобразные характеры двух лидеров, не терпящих возражений, накладывались на серьезные геополитические и идеологические разногласия между двумя странами. Вектор внешней политики Кремля после марта 1953 года сместился если не кардинально, то достаточно существенно в сторону сотрудничества с Западом. В Москве считали, что две системы вполне могут мирно сосуществовать и сотрудничать на благо друг друга. Стремление снизить ядерную угрозу и снять напряжение нашло свое отражение, например, в предложении Хрущева об одновременном роспуске НАТО и Организации Варшавского договора.

Совсем иной была позиция Пекина и Мао, который постепенно стал иконой леворадикальных сил всего мира. Мао выдвигал идею всеобщей революционной войны с капитализмом и империализмом, по его мнению, спор между двумя системами мог решиться только военным путем. «Если половина человечества окажется уничтоженной, то еще останется половина, зато империализм будет полностью уничтожен», – говорил китайский лидер, подразумевая, что в борьбе с Западом не стоит обращать внимания на большое количество жертв. Он призывал русских при необходимости отступать до Уральских гор, где в борьбу уже вступят китайцы. Хрущев, не особо стесняясь в выражениях, назвал все эти рассуждения Мао «детским лепетом», что, естественно, еще больше ухудшило отношения между двумя лидерами и их странами.

Сильно обиделся Мао на Советский Союз и его лидера в 1959 году, когда СССР фактически отказался поддержать Китай в его конфликте с Индией. Этот конфликт интересен тем, что за десять лет до противостояния на Даманском он достаточно ясно продемонстрировал всю серьезность намерений КНР любыми, в том числе и военными, средствами добиваться возвращения «исконно китайских» территорий. Не исключено, что китайско-индийский конфликт был своего рода «разведкой боем» перед возможной войной с СССР (правда, следует опять же отметить, что в те времена в военно-техническом плане Советский Союз и Индия находились в совершенно разных «весовых категориях»).

Эскалация отношений с Индией проходила, по сути, по тому же сценарию, что и ухудшение отношений с СССР. Индия, только-только получившая независимость, как и Китай, стала претендовать на роль лидера региона и всего движения «молодых», недавно получивших свободу государств. Но в отличие от Пекина, Дели поддерживал хорошие отношения как с социалистическими, так и с капиталистическими государствами. Такая гибкая политика позволяла Индии добиваться больших успехов в деле укрепления своего влияния, что не нравилось китайским руководителям во главе с Мао.

Предтечей конфликта стала уже известная нам «картографическая агрессия», когда на китайских картах и в учебниках принадлежащие Индии территории обозначались как собственность Китая. Затем были обмен нотами протеста, гневные публикации в прессе, мелкие стычки на границе. Наконец 23 января 1959 года Чжоу Эньлай впервые официально заявил, что «индийско-китайская граница никогда не была формально определена, что не существует никаких договоров и соглашений, подписанных центральным правительством Китая и правительством Индии, относительно границы между двумя странами».

Одним из главных объектов спора между двумя государствами стала дорога, проходившая через плато Аксайчин в индийском штате Джамму и Кашмир. Эта трасса, соединявшая Тибет с китайской провинцией Синьцзян, имела огромное стратегическое значение для КНР. Пекин пытался закрепить всю линию прохождения дороги за собой, что, естественно, не вызывало восторга в Дели.

Масла в огонь подлило и восстание в Тибете в марте 1959 года, жестоко подавленное китайскими войсками. Духовный и политический (до присоединения Тибета к Китаю) лидер Тибета Далай-лама бежал в Индию. Вскоре после этого КНР предъявила претензии на плато Аксайчин, ряд других территорий в районах горных перевалов и всю восточную часть индийской территории, прилегающую к границе Китая от Бирмы до Бутана. Летом перестрелки на границе переросли в серьезные столкновения между регулярными частями китайской и индийской армий.

В этой ситуации в трудном положении оказался и Советский Союз, ведь обе стороны конфликта пока еще считались союзниками СССР. В Кремле заняли нейтральную (и, по большому счету, единственно правильную в сложившейся обстановке) позицию: в заявлении ТАСС от 9 сентября 1959 года советское правительство просто призвало Дели и Пекин к мирному урегулированию спора. Премьер-министр Индии Джавахарлал Неру назвал это заявление справедливым, в Пекине же посчитали, что такая позиция является нарушением заключенного в 1950 году «Большого» советско-китайского договора[14].

* * *

К началу 1960-х годов отношения между СССР и Китаем становились уже не просто прохладными, а все сильнее и сильнее переходили в состояние самой настоящей «холодной» войны.

Никита Хрущев начал открыто выступать против Китая и его руководства, подвергнув критике народные коммуны, политику «Большого скачка» (попытку Мао на основе марксистской теории достичь экономического роста путем резкой коллективизации и объединения населения в коммуны; она, по сути, закончилась грандиозной катастрофой для китайской экономики) и «чванливых руководителей, имеющихся в социалистическом лагере». Пекин ответил опубликованной 14 апреля 1960 года в журнале «Хунци» теоретической статьей под названием «Да здравствует ленинизм!», приуроченной к девяностолетию со дня рождения Ленина, в которой, среди прочего, содержались подробные обвинения в адрес внешнеполитического курса СССР.

В том же, 1960 году Советский Союз отозвал всех своих советников и специалистов, помогавших развивать народное хозяйство Китая (на тот момент их насчитывалось около 1600). В Кремле этот шаг мотивировали тем, что в КНР развернулась «антисоветская кампания, что условия для наших специалистов в Китае стали невыносимыми». Пошел и обратный процесс – из Союза на родину стали принудительно возвращаться учившиеся в советских университетах и институтах китайские студенты.

С 1960 года стала обостряться и обстановка на границе между двумя государствами. 7520 километров советско-китайской границы стали превращаться в зону постоянной напряженности. Мелкие переходы границы с китайской стороны начались еще с середины 1950-х, а первый крупный инцидент произошел летом 1960 года. В районе перевала Буз-Айгыр в Киргизии группа китайских граждан (по национальности – киргизов), выпасавших отару овец, совершила переход на территорию СССР. В ответ на требования советских пограничников покинуть территорию Союза они заявили, что находятся в этом районе по указанию своего руководства и что это не советская, а китайская территория. Спор и обмен нотами продолжался до октября, когда из-за наступивших холодов китайские скотоводы покинули этот участок. Оказалось, что СССР и Китай по-разному понимают принадлежность этого участка и линию прохождения границы, но выразили готовность провести консультации по этому вопросу. Выступая на пресс-конференции в столице Непала Катманду и отвечая на вопрос о наличии спорных участков на советско-китайской границе, премьер Госсовета Чжоу Эньлай заметил: «На картах есть незначительные расхождения. Но их очень легко решить мирным путем…»

Действительно, тогда казалось, что, несмотря на все разногласия, СССР и Китаю все же удастся без особых проблем прийти к компромиссу. Обе стороны предпринимали определенные шаги в этом направлении. Осенью 1960 года по указу Политбюро ЦК КПСС была создана межведомственная комиссия из представителей МИДа, КГБ и Министерства обороны с целью подбора и изучения договорных актов по границе с КНР, на основе которых она могла сделать доклад политическому руководству страны.

Изучив соответствующие документы, комиссия в своем заключении отметила, что, за исключением участка на Памире южнее перевала Уз-Бель, вся пограничная линия советско-китайской границы определена договорами. При этом было указано, что в договорах описание местности, по которой проходит граница, имеет недостаточно конкретный характер, а карты, прилагаемые к договорным актам, составлены примитивно и имеют слишком мелкий масштаб. По состоянию на 1960 год из 141 необходимого погранзнака в нормальном состоянии находились 40, в разрушенном виде – 77, а 24 знака вообще отсутствовали на местности. То есть как договорные документы, так и состояние границы не давали полного и четкого представления о пограничной линии.

По мнению членов комиссии, на границе было 26 участков, которые могли стать предметом переговоров с китайской стороной. Из них в половине случаев имелись серьезные расхождения в картах сторон, а еще в половине не было проведено четкого распределения островов на реках Амур и Уссури. В том числе и Даманского… И еще один момент, имеющий непосредственное отношение к конфликту вокруг Даманского. Комиссия, в случае проведения переговоров по поводу границы, предлагала проводить ее не по берегам рек, а по линии середины главного фарватера на судоходных реках и по линии середины реки на несудоходных реках. То есть не так, как она была обозначена красной линией на той самой карте, прилагавшейся к Пекинскому договору 1860 года, по которой граница шла по китайскому берегу. Из этого следовало, что если бы на возможных переговорах советская сторона следовала этим рекомендациям, то многие острова, в том числе и Даманский, должны были отойти Китаю. Значит, если бы так случилось, то получается, что для конфликта 1969 года уже просто не было бы повода? Конечно, не все так просто. Но так или иначе, работа межведомственной комиссии закончилась ничем, и никаких «оргвыводов» по поводу границы с Китаем не последовало. Было указано, что «в данный момент предлагать проведение демаркации и редемаркации границы нецелесообразно по политическим мотивам», и поэтому комиссия ограничилась представлением материалов на рассмотрение правительства на случай проявления китайской стороной соответствующей инициативы.

Еще одна попытка разобраться с пограничной проблемой была предпринята в сентябре 1961 года. МИД, КГБ и Министерство обороны СССР подготовили и внесли на рассмотрение руководства страны предложения по пограничным вопросам с Китаем, суть которых состояла в том, чтобы попытаться выяснить мнения китайской стороны относительно проведения переговоров об уточнении прохождения пограничной линии на отдельных ее участках. И прежде всего упоминались те участки, где, как показывали события, нерешенность пограничных вопросов могла стать предметом трений между СССР и КНР.

Почему же докладу комиссии не был дан ход? Этот вопрос остается одной из самых главных загадок, касающихся событий вокруг Даманского и вообще отношений между СССР и Китаем в 1960—1970-х годах. Объяснений этому может быть несколько. Во-первых, в Кремле могли опасаться (и, учитывая характер и амбиции Мао, небезосновательно), что Китай, получив некоторую часть спорных территорий, на этом не остановится и будет только наращивать свои требования. Во-вторых, необходимо учитывать и личные отношения между лидерами стран, понятно, что неуступчивый (если не сказать упертый) Хрущев не хотел даже в мелочах поступаться Мао, с которым у него были давние споры.

Так или иначе, тогда, в 1960-м, проблема решена не была. Меж тем обстановка на границе продолжала ухудшаться. Если в 1960 году количество незаконных переходов со стороны Китая и других инцидентов составило чуть более 100, то в 1962-м – уже свыше 5 тысяч. Китайские граждане, отдельные военнослужащие и даже группы военнослужащих демонстративно нарушали границу, провоцировали советских пограничников на силовой отпор. Было очевидно, что действия эти – спланированы и носят организованный характер.

Были переходы и несколько другого рода. Весной 1962 года более 60 тысяч уйгуров, казахов и представителей других некитайских национальностей, спасаясь от притеснений со стороны китайских властей, бежали из Синьцзян-Уйгурского автономного округа на территорию Казахстана и среднеазиатских республик. Естественно, тот факт, что советские власти в данном случае не препятствовали переходу и позволили беглецам обустроиться на советской территории, вызвал резкое негодование в Пекине. Китайская пропаганда характеризовала эти события как вмешательство во внутренние дела Китая, а Москва была обвинена в подстрекательстве массового бегства уйгуров и казахов из Синьцзяна.

* * *

Определенную надежду на улучшение ситуации на границе дала осень 1963 года. В октябре этого года советские власти, идя навстречу хозяйственным интересам жителей приграничных районов, выразила готовность разрешать китайским гражданам, при соблюдении необходимых условий, переход на советские острова, а также судоходство и лов рыбы в некоторых районах рек Амур и Уссури до середины этих рек.

А в следующем месяце Советский Союз и Китай договорились провести переговоры по пограничным вопросам на уровне заместителей министров. Эти переговоры начались 25 февраля 1964 года в Пекине. Китай представлял заместитель министра иностранных дел КНР Цзэн Юнцюань, его заместителем был заведующий отделом МИД КНР Юй Чжань. Главой советской делегации был назначен командующий пограничными войсками СССР генерал-полковник Павел Зырянов. Китайцев, скажем так, «не совсем верно информировали», сказав, что он имеет ранг заместителя министра, хотя это и не соответствовало действительности. Впоследствии участники тех переговоров объясняли это тем, что советская сторона видела основной их смысл в уточнении прохождения линии границы, поэтому и было целесообразно поручить дело специалисту-пограничнику. Заместителем Зырянова был советник-посланник посольства СССР в КНР И. С. Щербаков.

С самого начала переговоров стало ясно, что стороны по-разному видят их цели и задачи. О понимании ситуации советской стороной мы только что упоминали. Руководители же китайской делегации говорили, что задачей консультаций является вопрос о советско-китайской границе вообще, т. е. проблема границы между двумя странами в целом.

Китайская позиция на этих переговорах сводилась к трем пунктам:

1. Основой для переговоров должны служить только договоры.

2. На переговорах должна быть рассмотрена вся граница, а не только ее отдельные участки.

3. В результате переговоров должен быть заключен новый договор со ссылкой на существующие договоры, которые следует квалифицировать как неравноправные.

Первый пункт у представителей СССР принципиальных возражений не вызывал, более того, этот пункт советская сторона пыталась использовать как аргументацию своей позиции о незыблемости существующей границы: «Мы говорим, – отмечал глава советской делегации П. И. Зырянов, – что нынешняя граница сложилась исторически и закреплена самой жизнью, а договоры о границе являются основой – и это, по существу, признается и китайской стороной – для определения прохождения советско-китайской пограничной линии».

Подобная тактика воспринималась китайцами довольно-таки остро, если не сказать болезненно. «Что вы подразумеваете под исторически сложившейся пограничной линией? – спрашивал глава китайской делегации Цзэн Юнцюань. – Имеете ли вы в виду линию, сложившуюся в ХVII или ХVIII веке, или же линию, сложившуюся за минуту до вашего выступления? На тех участках, где вы не перешли определенной договорами пограничной линии, вы, видимо, не будете возражать против того, чтобы действовать в соответствии с договорами, а на тех участках, где вы перешли определенную договорами пограничную линию, вы будете настаивать на том, чтобы вопрос разрешался в соответствии с “фактически охраняемой линией”».

Как видим, позиция Китая в данном случае была, как минимум, ничуть не менее аргументированней позиции советской стороны. Далее Цзэн Юнцюань отмечал, что «фактически охраняемая, исторически сложившаяся линия границы» появилась, когда на огромной границе Китая и СССР было рассредоточено не многим более 200 китайских пограничников и советская сторона посылала войска «куда заблагорассудится».

Несмотря на подобные заявления и разногласия, переговоры шли достаточно успешно. Вскоре в Москве, более детально изучив представленные топографические карты, пришли к выводу, что имеется возможность рассмотреть линию прохождения границы на всем ее протяжении, а не только на отдельных участках. Что, как легко заметить, совпадало со вторым пунктом консолидированной позиции китайской делегации. В связи с этим из Москвы руководителям советской делегации в Пекине пришло указание подтвердить линию прохождения границы на участках, где стороны понимают ее одинаково, и обсудить вопросы об уточнении линии границы и попытаться прийти к компромиссу там, где имеются различия в понимании ее прохождения.

Обсуждение в подобном формате продолжалось более двух с месяцев. В результате было в целом завершено согласование линии границы на всей ее восточной части. Исключение составлял участок возле слияния рек Амур и Уссури – здесь китайцы настаивали на передаче Китаю островов Тарабаров и Большой Уссурийский, а советские представители считали, что граница должна проходить по протоке Казакевичева, как было предусмотрено договорными документами. Но это, по большому счету, были частности, главное, что было движение навстречу друг другу. По согласованным участкам были подготовлены три проекта соглашения рабочей группы, с приложением топографического описания прохождения границы, также были отработаны карты, на которых обе стороны согласовали делимитированную линию границы. И еще один очень важный момент: кроме прочего, из Москвы пришло личное указание Хрущева пойти на изменение некоторых положений договоров о границе и провести линию границы по фарватеру судоходных рек и по середине несудоходных рек.

Момент действительно очень важный – получается, что Советский Союз соглашался перенести границу на реках и, соответственно, отдать КНР часть приграничных островов. Опять же, получается, что была бы устранена причина, которая в 1969-м привела к вооруженному конфликту между двумя государствами… Мы уже второй раз констатируем это, но, как знаем, конфликт все-таки имел место. Почему же так произошло?

Летом 1964-го свое слово сказал Мао. Слово, которое серьезно подорвало все успехи, достигнутые на пограничных переговорах. 10 июля 1964 года китайский лидер встечался с главой делегации Японской социалистической партии Коцзо Сасаки, парламентариями Тосио Курода и Каненуцу Хососеко, а также с руководителем делегации Японской социалистической партии района Хоккайдо Тетцуо Ара. Среди прочего, Тетцуо Ара задал такой вопрос: «…на севере, недалеко от Хоккайдо, где я живу, имеются Курильские острова, которые оккупированы Советским Союзом. С нашей точки зрения, они именно оккупированы. Говорят, что Курильские острова были переданы Советскому Союзу на основании Потсдамской декларации, в которой мы не участвовали. Мы в течение длительного времени обращаемся к Советскому Союзу с требованиями о возвращении, но никаких результатов нет. Очень хотел бы узнать мнение председателя Мао по данному вопросу».

Ответ Мао был следующим: «Советский Союз захватил слишком много земель. На Ялтинской конференции Монголии номинально предоставили независимость, номинально отрезали ее от Китая. Фактически же она находится под контролем Советского Союза. (Далее Мао упоминает о других территориальных захватах СССР, в частности в Польше, Румынии, Германии, Финляндии и др.) Они отрезали все, что можно было отрезать. Некоторые говорят, что в придачу они хотят отрезать еще китайские Синьцзян и Хэйлунцзян. Они нарастили военную мощь на границе с нами. Я считаю, что все это не нужно было отрезать. У Советского Союза и без того территория уже слишком большая, более 20 млн км2. Население же составляет лишь 200 млн. У вас, японцев, население составляет более 100 млн, а площадь территории – лишь 370 тыс. км2. Более 100 лет назад они отрезали земли к востоку от Байкала, включая и Боли и Хайшэньвэй[15] и полуостров Камчатка. Этот счет не погашен, мы еще не рассчитались с ними по этому счету (выделено мной. – Авт.). Поэтому, что касается ваших Курильских островов, то для нас нет никакой проблемы с тем, чтобы вернуть их вам».

Почему же Мао, прекрасно зная о прогрессе на переговорах, сделал явно провокационный шаг? Этот вопрос также является одной из загадок советско-китайских взаимоотношений периода 1960-х годов. Вряд ли Мао сомневался в том, что беседа с японской делегацией останется частным разговором, скорее наоборот, он прекрасно понимал, что это его заявление немедленно станет достоянием гласности.

Некоторые эксперты полагают, что прогресс на переговорах и, соответственно, спокойная граница, Мао, в общем-то, были не выгодны. Многочисленные кампании вроде «Большого скачка» заканчивались провалами, экономика Китая никак не хотела подчиняться марксистским теориям, жизнь простых китайцев лучше не становилась. А тут под боком – страна, к которой можно предъявить территориальные притязания (и, по крайней мере отчасти, справедливые). А, как известно, претензии на чужую территорию во все времена были прекрасным способом создания образа врага и отвлечения населения от внутренних проблем.

Не исключено также, что этот шаг был частью политики Мао по усилению своего влияния и лидерства в социалистическом мире. В этом плане успех на переговорах и уступка Советским Союзом незначительной части своей территории пошли бы скорее на пользу Москве, показав миролюбивый характер советского руководства. Мао, получается, в таком случае проигрывал.

Вполне возможно, что китайский лидер просто рассчитывал таким способом надавить на Кремль, чтобы тот стал сговорчивее на переговорах по границе. Однако эффект был обратным. Позиция Москвы стала очень жесткой, и с середины июля переговорный процесс окончательно застопорился. Да и в мире реакция на подобные заявления была скорее не на пользу Китая. Одно дело – разногласия по поводу демаркации границы, и совсем другое – уже не завуалированные, а совершенно ясные территориальные претензии «на сумму» в полтора миллиона квадратных километров, которые предъявляются к одной ядерной державе со стороны другой, уже «почти ядерной» державы. Первое успешное ядерное испытание Китай произвел 16 октября 1964 года. Когда это произошло, было официально заявлено, что это сделано «во имя защиты суверенитета, против угроз США и великодержавности СССР».

Но даже ощущая близость «ядерного статуса», Мао, очевидно, понимал, что тягаться с Советским Союзом в том, что касается возможной ядерной войны (а таковая, если бы вопрос о масштабных территориальных притязаниях развивался и дальше, была вполне реальной) Китаю пока не под силу. В Москве, как мы уже говорили, заявлений из Пекина не испугались, а, наоборот, еще более ужесточили свою позицию. «Правда» и другие советские средства массовой информации развернули мощнейшую пропагандистскую кампанию по осуждению заявлений Мао.

10 сентября 1964-го в беседе с главой французской технической выставки в Пекине Ж. Пике Мао, в ответ на очередной вопрос о территориальных претензиях Китая к СССР, сказал следующее: «Я ведь не говорил, что более миллиона квадратных километров непременно нужно возвратить Китаю. Я только сказал, что было такое дело. Это были неравноправные договоры, принятие которых было навязано Китаю. А еще была Монголия, в отношении которой Китай также заставили принять решение. Я еще много говорил о подобных проблемах…»

Очевидно, что в этом заявлении Мао перевел свои «территориальные запросы» из политической в некую историческую плоскость. Однако в Кремле не собирались пока вникать в такие тонкости. Мао беседует с японскими парламентариями и предъявляет территориальные претензии к СССР? Что ж, с японскими депутатами парламента может встретиться и Никита Сергеевич Хрущев. И нет ничего удивительного, что в беседе с японцами советский лидер, так же как и его китайский коллега-соперник, затронул тему границы между СССР и Китаем. Высказывания Хрущева по этому поводу были очень жесткими. «Границы СССР священны, и тот, кто рискнет нарушить их, получит решительный отпор представителей всех народов Советского Союза», – кому и по какому поводу отвечал таким образом Никита Сергеевич, догадаться не сложно. «Китайские императоры прошлого были еще большими захватчиками, чем русские цари. Они оккупировали Монголию, Тибет и Китайский Туркестан», – еще один более чем прозрачный намек.

Новое заявление со стороны Китая последовало 6 октября 1964-го. На этот раз по пограничной проблеме высказался премьер Госсовета Чжоу Эньлай. Во время встречи с премьер-министром Румынии Г. Маурой он сказал следующее:

«Переговоры шли полгода. Мы выдвинули три принципиальных подхода к пограничным переговорам. Затем еще выдвинули три конкретных предложения. Три наших принципа были следующие:

1. Подписанный с царской Россией до XIX в. Нерчинский договор, исходя из тогдашних обстоятельств, нельзя считать неравноправным договором. Те договоры, которые царская Россия после середины XIX века навязала китайской династии Цин, являются неравноправными договорами. Что касается границы, определенной этими договорами, то мы не требуем ее изменять. Мы также не выдвигаем территориальных претензий.

2. Принцип проведения пограничных переговоров должен состоять в том, чтобы, взяв за основу первоначально имевшиеся договоры, посмотреть, в каких местах та или другая сторона вышла за пределы линии границы, определенной этими договорами, и дополнительно заняла некоторые участки. В таких случаях придется возвратить земли. Если проводить пограничную линию в соответствии с таким принципом, то обеим сторонам придется что-то отдать и что-то приобрести, придется провести упорядочение.

3. Основываясь на неравноправных договорах прошлого, нужно полностью демаркировать пограничную линию на всей протяженности. После внесения некоторых надлежащих изменений, необходимо заключить новый договор на замену старым договорам. Таким образом, эти неравноправные договоры более не будут существовать…»

С учетом предыдущей, острейшей полемики, слова «мы… не выдвигаем территориальных претензий» и «…обеим сторонам придется что-то отдать и что-то приобрести» были явной попыткой поиска путей примирения. Конечно, в Китае явно ждали ответа Кремля на слова Чжоу. Но в Москве в тот момент были заняты другими проблемами…

* * *

Смена власти в СССР в середине октября 1964 года – тема, безусловно, интересная и по-своему загадочная. Но мы подробно останавливаться на ней не будем, а коснемся лишь того, как приход к власти Леонида Брежнева сказался на советско-китайских отношениях. Была ли надежда на то, что отставка Хрущева, у которого явно не сложились отношения с Мао, может в итоге привести к улучшению отношений между СССР и Китаем? Конечно, была. Советский Союз в одностороннем порядке предпринял целый ряд шагов, которые должны были продемонстрировать Пекину готовность к нормализации двусторонних отношений. Советские партийные издания на время прекратили публичную полемику с КПК и критику курса китайского руководства. Однако на состоявшихся встречах партийно-политического руководства двух стран Брежнев и другие руководители СССР фактически подтвердили свою приверженность политической линии, выработанной в период с ХХ по ХХII съезд КПСС. В том числе и в тех вопросах, которые непосредственно касались взаимоотношений с Китаем.

Мао Цзэдуна такой вариант развития событий явно не устраивал. Он явно не был настроен идти на компромисс, полемика и споры между КПСС и КПК снова возобновились, причем еще в более острой форме. Одной из последних попыток найти согласие было письмо, направленное ЦК КПСС в адрес ЦК КПК 28 ноября 1965 года. В нем, не затрагивая вопросов идеологического порядка, была изложена программа экономического сотрудничества между двумя странами. Но ответное письмо ЦК КПК шансов на примирение не оставляло. Это письмо посол КНР в Москве Пань Цзыли официально передал 7 января 1966 года советской стороне. В нем было сказано: «Если вы хотите, чтобы мы и все другие марксисты-ленинцы перестали разоблачать вас и вести с вами борьбу, то единственное средство для этого: по-настоящему осознать свои заблуждения, полностью покончить с ревизионистскими и раскольническими ошибками, допущенными вами за период после XX и XXII съездов КПСС и после ухода Хрущева с руководящих постов, и вернуться на путь марксизма-ленинизма и пролетарского интернационализма. Никаким подштопыванием делу не поможешь».

Окончательно разрыв был оформлен весной 1966 года. 22 марта в своем официальном письме в адрес ЦК КПСС руководители Китая заявили о своем отказе прислать делегацию на XXIII съезд КПСС. Это было уже открытое оскорбление, ведь какими бы ни были разногласия, подобный отказ означал одно – КПСС и КПК становились врагами.

В это время в Китае начиналась «культурная революция». Мы, опять же, не будем подробно останавливаться на этом, безусловно, важном периоде в истории КНР. Отметим разве, что даже ярые поклонники Мао (а таковых и сейчас немало как в самом Китае, так и за его пределами) называют «культурную революцию» «временем ошибок». Уже в 1981 году в специальном постановлении Пленума ЦК КПК под названием «Решение ЦК КПК по некоторым вопросам истории партии со времени образования КНР» говорится: «“Культурная революция” не была и не может быть революцией или социальным прогрессом в каком бы то ни было смысле… она была смутой, вызванной сверху по вине руководителя и использованной контрреволюционными группировками, смутой, которая принесла серьезные бедствия партии, государству и всему многонациональному народу».

Для нас же, с точки зрения предыстории конфликта на острове Даманском, важен тот факт, что в это время китайская пропаганда окончательно сделала Советский Союз главным врагом «революционного Китая». Если до этого, несмотря на все разногласия, полемика все же была полемикой, то с началом «культурной революции» все, что было связано с СССР, было объявлено враждебным Китаю, и все, кто с уважением относился к Советскому Союзу, объявлялись врагами китайского народа. «Люди всего мира, объединяйтесь для свержения американского империализма! Долой советский ревизионизм! Долой реакционеров всех стран!» – гласил один из самых известных агитационных плакатов тех времен. И это было еще не все. На другом плакате, под воззванием «Долой советский ревизионизм!», подпись гласила: «Разобьем собачью голову Брежневу! Разобьем собачью голову Косыгина!».

С началом нового, 1967 года Китай вступил на путь откровенного провоцирования Советского Союза. «Китайские граждане, в том числе находящиеся в Москве проездом, и сопровождающие их сотрудники посольства, грубо нарушая установленные и известные всем правила посещения Мавзолея, создали беспорядок, применяя физические действия, грубо оттесняли других посетителей, не давали им возможности пройти в Мавзолей, сопровождая свои действия выкриками, шумом, пением и другими непристойными провокационными действиями и дикими выходками. Только присутствие при этом случае представителей охраны общественного порядка дало возможность предотвратить то, чтобы распоясавшаяся группа китайских граждан не получила по заслугам от советских людей, справедливо возмущенных подобным поведением указанных лиц у этого святого для каждого советского человека места». Так заместитель министра иностранных дел СССР Н. П. Фирюбин описывал инцидент, имевший место на Красной площади в Москве 25 января 1967 года, в своем заявлении, направленном на имя временного поверенного в делах КНР в СССР Ань Чжиюаня.

Уже на следующий день после событий в Москве советское посольство в Пекине было фактически блокировано толпами хунвейбинов. Служебные машины посольства с трудом могли въехать на территорию посольства и выехать, по ним били палками и обливали краской. Те же, кто пришел к посольству пешком, вообще были лишены возможности пройти на его территорию.

Обеспокоенность по поводу происходящего вокруг посольства вышла уже на высший уровень. В официальном письме Председателя Совета Министров СССР А. Н. Косыгина Премьеру Госсовета КНР Чжоу Эньлаю от 2 февраля 1967 г. ситуация описывалась следующим образом:

«У советского посольства днем и ночью происходят сборища, организуются демонстрации и шествия, носящие резко выраженный злобный антисоветский характер. Демонстрации сопровождаются грубой бранью в адрес Советского Союза и советского народа, выкрикиваются угрозы «свергнуть» советское правительство и «расправиться» с государственными и политическими деятелями СССР.

Бесчинствующие элементы устраивают дикие оргии с кострами, на которых сжигаются изображения советских людей. На территорию посольства бросают разные горящие предметы, создающие опасность пожара. Все это напоминает сборища куклуксклановцев, которых все честные люди заклеймили как носителей крайней реакции и мракобесия.

Дело доходит до того, что распоясавшиеся хулиганы грубо нарушают территориальную неприкосновенность посольства, а право на такую неприкосновенность признается с давних времен и является твердо установившейся нормой в отношениях между государствами. Участники оргий забираются на крыши посольских помещений, развешивают во дворе посольства листовки с оскорбительными непристойными надписями и призывами к расправе, глумятся над государственной эмблемой Советского Союза.

Посольство и Торгпредство СССР в Пекине полностью блокированы. При выезде в город или даже подходе к ограде посольства советских людей по служебным делам со стороны участников антисоветских демонстраций им не только наносятся всяческие оскорбления, но и предпринимаются попытки физической расправы с ними. Имеются случаи нанесения телесных повреждений сотрудникам советских учреждений. Для того чтобы создать затруднения в питании, отоплении и удовлетворении других бытовых нужд сотрудников советских учреждений, 26 января был отозван с работы китайский персонал, обслуживающий посольство. Вокруг посольства, вдоль жилых домов через каждые сорок метров установлены мощные громкоговорители, из которых круглосуточно несется оглушительный свист и гул, что лишает сотрудников сна и отдыха. От этих изуверских действий особенно страдают женщины и дети, среди которых возникли случаи серьезных заболеваний».

Это и подобные заявления особого воздействия на китайские власти практически не оказывали. Массовые акции возле посольства продолжались всю весну и лето 1967 года, а 17 августа бесчинствующая толпа ворвалась на территорию посольства и, угрожая физической расправой персоналу, учинила погром в помещении консульского отдела. И это был далеко не единичный случай.

* * *

Естественно, что общее состояние советско-китайских отношений отражалось и на ситуации на границе между двумя странами. Стороны наращивали военное присутствие, например, в 1967 году в приграничные районы были переведены 22 китайские дивизии. Уже в феврале того же, 1967 года с китайской стороны было заявлено, что «кроме большой войны существуют пограничные войны» и что «пограничная война между Китаем и СССР начнется раньше, чем война с США». Причем принадлежали эти слова человеку, который считался «умеренным», настроенным на поиски компромисса с Советским Союзом – Чжоу Эньлаю. Вопрос о возможности войны с Китаем задавался и советским руководителям. Например, в феврале 1967 года во время пресс-конференции в Лондоне корреспондент западногерманского информационного агентства прямо спросил у Алексея Косыгина, будет ли СССР воевать с Китаем. «Что касается возможности вооруженного конфликта, то я не вижу причин для такого конфликта», – ответил Алексей Николаевич, очевидно, прекрасно понимая, что все обстоит как раз наоборот.

В этом убеждает хотя бы принятое еще 4 февраля 1967 года постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «Об усилении охраны государственной границы СССР с Китайской Народной Республикой». В исполнение этого постановления в 1967–1969 годах были сформированы Забайкальский пограничный округ, 7 пограничных отрядов, 3 отдельных дивизионов сторожевых кораблей и катеров, 126 пограничных застав, 8 маневренных групп. Минобороны СССР передало пограничным войскам 8 бронекатеров, 680 кадровых офицеров, 3000 сержантов и солдат, дополнительно было призвано 10 500 человек. Плотность охраны границы с КНР была увеличена в 5 раз – с 0,8 чел./км (1965 г.) до 4 чел./км.

Как свидетельствуют некоторые источники, за четыре с половиной года, с октября 1964 года по март 1969-го, на советско-китайской границе было зафиксировано около 4200 разного рода и масштаба пограничных конфликтов. Со стороны Китая было проведено несколько «репетиций» и «прелюдий» главного «представления» – вторжения на Даманский в марте 1969-го. Одним из самых масштабных стал инцидент на острове Киркинский (на реке Уссури), произошедший в самом начале 1968 года.

«В первых числах января группы нарушителей границы, специально доставляемые в район острова Киркинский на грузовых автомашинах, многократно вторгались на остров и по льду на советскую часть реки Уссури, применяя при этом физическое насилие в отношении советских пограничников, которые останавливали нарушителей границы и предлагали им покинуть советскую территорию. Провокационные вторжения в пределы СССР и нападения провокаторов на советских пограничников заранее планируются китайскими властями. На это указывает такой факт.

4 января на китайский берег против упомянутого острова были привезены в большом количестве ломы, колья. На другой день, 5 января из города Жаохэ к острову Киркинский колоннами военных автомашин были доставлены свыше 500 переодетых китайских военнослужащих, которые, вооружившись этими ломами и кольями, организованно большими группами вышли на лед советской части реки Уссури. Применяя физическое насилие и нанося словесные оскорбления небольшой группе советских пограничников, они пытались заставить их уйти с данного участка территории СССР.

Вторгшиеся в пределы Советского Союза группы провокаторов не раз, в частности, 2 и 5 января, окружали бронетранспортеры, доставлявшие советских пограничников в район острова Киркинский. С применением ломов и других металлических предметов они разбивали фары, смотровые стеклоблоки и стоп-сигналы, старались вывести эти машины из строя, обливали их химической жидкостью, обсыпали едким пылевидным веществом, ослеплявшим водителей.

Систематическое провоцирование китайскими властями инцидентов в районе советского острова Киркинский свидетельствует о том, что эти действия являются преднамеренными и преследующими цель дальнейшего обострения обстановки в указанном районе советско-китайской границы…»

Так о событиях на острове Киркинском говорилось в специальной ноте МИД СССР от 9 января 1968 года. На самом деле такие жесткие стычки происходили не так часто, а вот стычки «стенка на стенку» – чуть ли не ежедневно. Герой Советского Союза Виталий Бубенин, в те годы возглавлявший 1-ю пограничную заставу «Кулебякины сопки» 57-го Иманского пограничного отряда Тихоокеанского пограничного округа (впоследствии он дослужился до звания генерал-майора, в 1974 году стал первым командиром легендарного отряда «Альфа»), вспоминал о методах борьбы с нарушителями: «Чтобы обезопасить личный состав и уменьшить риск травмирования при силовом контакте, мы стали применять рогатины и дубины. Солдаты с большим удовольствием и рвением выполнили мою команду по подготовке нового и одновременно самого древнего оружия первобытного человека. У каждого солдата была своя собственная – из дуба или черной березы, с любовью обструганная и отшлифованная. А на рукоятке привязан темляк, чтобы не вылетела из рук. Хранились они в пирамиде вместе с оружием. Так что по тревоге солдат брал автомат и прихватывал дубину. А как групповое оружие использовали рогатины…

Они нас поначалу здорово выручали. Когда китайцы перли на нас стеной, мы просто выставляли рогатины вперед… не допуская контакта, отбрасывали их назад. Солдатам это очень нравилось. Ну а если какой смельчак все же прорывался, то, извините, добровольно нарывался на дубину.

…Таким нехитрым образом мы исключали непосредственный контакт с провокаторами. Тем более не раз отмечали, что некоторые из них носили ножи на поясе под верхней одеждой, и нарваться на него было очень даже просто».

По итогам 1968 года начальник Тихоокеанского пограничного округа генерал-лейтенант В. Лобанов докладывал высшему руководству: «На границе, проходящей по реке Уссури, в 1968 году пресечено более 100 провокаций, в которых участвовало 2000 китайцев. По существу, все это происходило на участках двух погранзастав на правом фланге отряда».

Правда, объективности ради следует отметить, что в сообщениях китайских источников акцент был поставлен на другой стороне. Когда в январе 1968 года советские погранотряды использовали бронемашины для вытеснения китайских граждан со спорных территорий и при этом было задавлено четыре человека, то граждане эти назывались «мирными и местными», действия же советских солдат расценивались как «жестокие». Если верить информации, почерпнутой из китайских газет той поры, то выходило, что мирные китайские граждане пытались вести хозяйственную деятельность, причем на китайской же территории, а советские пограничники избивали их теми самыми дубинами и рогатинами, о которых генерал-майор Бубенин говорил как исключительно о способе обороны. С точки зрения объективного исследования, имеем ли мы право однозначно принимать чью-либо сторону и утверждать, что есть правда, а что ложь? Очевидно, нет, особенно учитывая то, что как в СССР, так и в Китае пресса и другие источники были полностью подконтрольны власти и отнюдь не стремились (точнее, не могли стремиться) к объективному освещению событий. Вряд ли стоит рассчитывать и на полную беспристрастность непосредственных участников тех событий, хотя, конечно, их свидетельства являются наиболее ценным источником информации по данному вопросу. Именно поэтому события, предшествовавшие конфликту на Даманском, впрочем, как и сам конфликт, до сих пор являются загадкой, разгадать которую отнюдь не просто.

* * *

Прежде чем непосредственно приступить к изложению событий марта 1969 года, остановимся на том, что же представлял собой «главный виновник» конфликта – остров Даманский. Итак, Даманский, или, на китайском, Чжэньбао, необитаемый остров площадью 0,74 км2 на реке Уссури, в 230 км южнее Хабаровска и в 35 км западнее города Лучегорска. Остров находился рядом с китайским берегом, до которого было около 45 м, тогда как расстояние до советского берега Уссури составляло 120 м. Однако, как мы уже упоминали, согласно Пекинскому договору 1860 года и прилагающимся к нему картам, линия границы между двумя государствами была проведена по китайскому берегу, и Даманский считался собственностью Российской империи, а затем Советского Союза.

В те годы, когда СССР и КНР были друзьями и союзниками, проблем с островом не было никаких. Советские пограничники беспрепятственно пропускали на Даманский китайских граждан, где те занимались обычной хозяйственной деятельностью, пасли скот, заготавливали сено, ловили рыбу и т. д. Однако когда дружба сменилась враждой, изменилась и ситуация вокруг острова.

Начиная с 1968 года стычки на Даманском, как и на других приграничных островах, стали обыденным делом. «Большинство стычек с применением физической силы заканчивалось победой более крупных и сильных советских солдат, которые выбивали пограничников кулаками. Однако китайцы вновь и вновь возвращались на остров Чжэньбао. Эта настойчивость раздражала советских военных, но драки никогда не перерастали уровня рукопашного столкновения, так как обе стороны опасались последствий применения оружия. Поэтому эти стычки известны как групповые драки», – вспоминал о событиях тех лет офицер китайского спецназа Цзянь Чжоу.

Однако к новому, 1969 году ситуация стала меняться. Против советских пограничников на остров стали выходить уже не хунвейбины с цитатниками Мао, а солдаты Народно-освободительной армии Китая (НОАК). Соответственно, и вооружены они были автоматами Калашникова и карабинами. Правда, до поры до времени эти автоматы в стычках на границе использовались как «дубины».

В ходе стычек несколько китайских «стволов» попали к советским пограничникам. При их осмотре было установлено, что боевые патроны в них досланы в патронник. Узнав об этом и обратив внимание на возросшую активность китайцев, начальник Иманского погранотряда, ответственного за этот участок границы, Демократ Леонов сделал вывод, что в районе Даманского назревают гораздо более масштабные события, чем «привычные» драки с китайцами. Леонов провел совещание с начальником штаба отряда полковником Павлиновым, начальником особого отдела подполковником Синенко и начальником политотдела подполковником Константиновым.

Составив соответствующее донесение, руководители Иманского погранотряда направили его в штаб округа. Помимо своих опасений, они высказывали недоумение действиями Военного совета округа, который не давал каких-либо конкретных указаний по поводу действий в случае вооруженного конфликта. «Когда я был на Западной границе и узнавал о происходившем там в 1941 году, меня не покидало ощущение, что все повторилось один к одному, – вспоминал Виталий Бубенин. – Что 1941 год, что 1967–1969 годы. «Не поддаваться на провокации» и так далее. Мы всё видим, всё докладываем. Но решения нет. Затем все же дают отмашку – выдворять китайцев. Как именно – никто не говорит… В конце концов стало ясно, что они вызывают нас на открытие огня. А у нас был строгий приказ: «Не допустить вооруженного столкновения. Огня не открывать!» А как этого не допускать?»

Через неделю после отправки донесения полковник Леонов был вызван во Владивосток, в управление округа. Там ему сказали, что критика действий Военного совета – вещь недопустимая (по другим данным, даже сделали официальный выговор). Леонов попытался объяснить, что обстановка вокруг Даманского накаляется, и попросил усилить отряд людьми и техникой. В ответ полковник услышал, что лишних людей и вооружений на данный момент в распоряжении округа нет.

Вернувшись в отряд, Леонов взял инициативу в свои руки и приказал увеличить штат застав, расположенных возле Даманского, а также отправить туда несколько БТРов из резерва отряда. Были также усилены и занятия по стрелковой подготовке.

2 марта 1969 года, как и в другие дни, около 9 часов утра с застав «Нижне-Михайловка» (командир – старший лейтенант Иван Стрельников) и «Кулебякины сопки» (командир – Виталий Бубенин) в сторону Даманского были направлены группы наблюдения. В 10.20 по местному времени пограничный наряд поста наблюдения заставы на сопке Кафыла в составе рядовых Кояхова и Шевцева доложил о выдвижении с находящейся напротив китайской погранзаставы «Гунсы» группы примерно из 30 китайцев. Получив информацию, Иван Стрельников скомандовал: «Застава, в ружье!» и доложил о случившемся оперативному дежурному Иманского погранотряда, а также командиру заставы «Кулебякины сопки» Виталию Бубенину.

Все, как казалось, шло по обычному сценарию. Китайцы шли открыто, уверенно, и советские пограничники не сомневались, что это стандартная провокация. От «Нижне-Михайловки» до Даманского было примерно шесть километров, от «Кулебякиных сопок» – двенадцать. Схема действий была следующая: Стрельников подходит к Даманскому, наблюдает за обстановкой и дожидается Бубенина. Далее они вместе пресекают провокацию. Однако в тот день Иван Стрельников не стал дожидаться своего товарища и пошел навстречу китайцам один.

Личный состав заставы в количестве тридцати человек погрузился в БТР-60ПБ, ГАЗ-66 и ГАЗ-69 и выдвинулся к месту инцидента. Одна из групп ехала на автомобиле бригады техпомощи ГАЗ-66. Двигатель барахлил, машина не успевала за командирским БТРом и опоздала минут на пятнадцать. Это спасло многим бойцам жизнь…

Около 10.40 основные силы отряда Стрельникова прибыли к Даманскому. Командир, следуя инструкции, отправил БТР в укрытие, – в прессе, и не только китайской, появлялись фотографии «бесчинствующих советских пограничников», и БТРы на фоне одетых в гражданскую одежду китайцев только подливали масла в огонь. Затем солдаты спешились, взяли автоматы «на ремень» и развернулись в цепь…

* * *

Прервем на время хронологическое изложение событий и зададим два вопроса: почему именно Даманский и почему 2 марта 1969-го?

Как утверждают некоторые источники, планированием широкомасштабной военной операции на границе с СССР китайское командование вплотную занялось в середине 1968 года. В конце января 1969 года в приграничном с СССР Шэньянском военном округе завершилась разработка плана грядущей военной операции, получившей название «Возмездие». Общее руководство операцией было возложено на заместителя командующего войсками военного округа Сяо Цюяньфу, а непосредственное – на начальник штаба подокруга Ван Цзэыляна, командный пункт которого был расположен у заставы «Гунсы». 19 февраля 1969 года Генштаб НОАК совместно с МИД КНР утвердил план спецоперации, а вскоре он был одобрен и ЦК КПК.

Задачей и главной целью операции «Возмездие» было любой ценой спровоцировать советскую сторону на решительные действия и заставить советских солдат открыть стрельбу. В плане особо подчеркивалась необходимость, как минимум, любыми способами добыть доказательства того, что советская сторона вела стрельбу, и как задача максимум – захватить советских пограничников, если те углубятся на территорию КНР.

Как уже отмечалось, остров Даманский находился в непосредственной близости от китайского берега и был густо покрыт тальником и кустами; в распоряжении китайцев было множество проходов, по которым они могли попасть на остров незаметно для советских пограничников. Учитывалось также и то, что постоянной заставы в непосредственной близости от Даманского не было и с советской стороны контроль за островом велся методом наблюдения и патрулирования.

На руку китайцам сыграла и погода – в ночь с 1 на 2 марта дул ветер и мела поземка, позволившая переправить на остров незамеченными значительные силы.

Немаловажное значение имел и выбор дня – 2 марта был выходной. Какими бы бдительными ни были местные пограничники, им все равно пришлось бы докладывать о событиях «наверх», в штаб погранотряда, оттуда – в штаб округа, далее, по цепочке – в Москву. А потом – обратный процесс. И без того это потребовало бы определенных затрат времени, в выходные же координация действий разных ведомств так или иначе ухудшалась. Более того, 2 марта был не просто выходным, а еще и праздничным днем – в частях Приморья отмечался праздник прихода весны, традиционная русская Масленица. Китайцы вполне обоснованно рассчитывали, что многие командиры из-за этого будут отсутствовать на своих местах, что еще более затруднит координацию.

Можно не сомневаться в том, что все вышеперечисленные факторы были учтены китайским командованием. А вот еще один, и случайность (или же неслучайность) его совпадения с теми событиями до сих пор остается одной из загадок Даманского. Знало ли китайское командование о том, что именно 2 марта согласно распоряжению штаба округа все резервы Иманского погранотряда были отозваны на учения, которые за три дня до этого начались в районе заставы «Буссе»? И если да, то была ли эта утечка информации случайной? Более того, некоторые исследователи идут еще дальше и задают еще один вопрос: а не была ли малопонятная необходимость отзывать резервы чем-то «мотивирована»? Намек вполне понятен. Ситуация с этими учениями действительно выглядела странно: в момент, когда обстановка на границе накалена до предела, когда начальник погранотряда докладывает о том, что возможна не просто провокация, а серьезное вооруженное столкновение, резервы с границы вдруг переводятся глубоко в тыл. Называя вещи своими именами, не исключено, что среди высшего руководства Тихоокеанского округа был предатель (предатели), который намеренно увел резервы в тыл.

Впрочем, большинство историков склонны объяснять совпадение учений и нападение на Даманский известным принципом (да простит читатель нам некоторую вольность): «война – фигня, главное – маневры». Были запланированы учения, в которых должны были принимать участие две дивизии и 100 танков, на них приезжали большие начальники, в том числе и из Москвы. А граница… Граница – дело десятое, на ней за день-два ничего не случится.

Случилось…

* * *

Советские пограничники разбились на две группы. Первая – И. Стрельников, оперуполномоченный особого отдела 57-го погранотряда старший лейтенант Н. Буйневич и еще пять пограничников – направилась к острову с фронта. Вторая – 13 человек под командованием сержанта В. Рабовича – двигалась с фланга. Увидев, что часть нарушителей отделилась от основной группы и стала удаляться в восточном направлении, Стрельников приказал Рабовичу преследовать их и по возможности задержать.

В некоторых источниках утверждается, что как только группа Стрельникова подошла к китайцам, те открыли огонь. Это однозначно не соответствует действительности. Около 11.1 °Cтрельников приблизился к китайцам, что-то сказал им и показал рукой в сторону китайского берега (очевидно, как положено по инструкции, выразил протест по поводу нарушения границы и потребовал покинуть советскую территорию). Один из китайских бойцов что-то громко ответил. Рядовой Николай Петров вел кино– и фотосъемку, фиксируя нарушение границы. В какой-то момент китайский солдат поднял руку и резко опустил его камеру…

Далее в описании событий в разных источниках есть одно, довольно важное разногласие. Одни утверждают, что первая шеренга китайцев резко расступилась и по советским пограничникам был открыт огонь в упор. Но другие, в том числе и непосредственные участники событий, говорят еще о двух одиночных пистолетных выстрелах, после которых уже раздались автоматные очереди. Были ли эти выстрелы? И если да, то кто их сделал? Конечно, исходя из логики дальнейших событий, выстрелы должны были прозвучать с китайской стороны. Но логика логикой, а абсолютно достоверных данных по этому поводу нет.

И. Стрельников, Н. Буйневич, Н. Петров, И. Ветрич, А. Ионин, В. Изотов и А. Шестаков – пограничники, вступившие в непосредственный контакт с китайскими нарушителями, – были убиты на месте. Услышав выстрелы, вторая группа под командованием сержанта Рябовича успела залечь на снег. В этот момент по ним был открыт массированный огонь со стороны острова – в бой вступили основные силы китайцев. Группа Рабовича, оказавшись на открытой местности, была прекрасной целью для залегших в кустах китайских снайперов.

«Чтобы заманить нас в ловушку и вывести под расстрел, китайцы применили обычную тактику, которую использовали во всех прошлых провокациях, – вспоминал Виталий Бубенин. – Ведь действия наши всегда были одинаковыми и напрямую зависели от действий китайских групп. Как ни крути, они нам навязывали свой сценарий. И действия наши в определенной степени выглядели стандартными. Мы с Иваном (Стрельниковым. – Авт.) выходили как парламентеры, выполняя мирную миссию, и никогда не думали, что это может быть смертельно опасно. Привыкли уже».

Ловушка действительно была подстроена грамотно. Тридцать китайцев, вышедших на лед, были «живцом». «Охотником» же являлся регулярный батальон НОАК в составе пяти рот при поддержке двух минометных и одной артиллерийской батареи. В ночь с 1 на 2 марта эти люди незаметно для советских пограничников переправились на Даманский. Перед рассветом по острову прошел советский лыжный пограннаряд, однако китайцы, чтобы не раскрыться раньше времени, его не тронули.

Когда около 11.25 раздались первые выстрелы, к Даманскому как раз подъехала группа Юрия Бабанского. Из-за густого кустарника они до определенного момента не были видны китайцам. Сержант приказал рассредоточиться, лечь на снег и подал команду: «К бою!» Несколько китайских солдат упали, остальные бросились к своим позициям.

Действия группы Бабанского для китайцев стали неожиданностью. Однако они быстро пришли в себя и поняли, что численное преимущество по-прежнему на их стороне. Стрельба по советским пограничникам велась с трех направлений, сначала из автоматов, а затем из пулеметов и миномета.

«Мы залегли в камышах и открыли шквальный огонь, – вспоминал Юрий Бабанский. – Правда, через несколько минут я сообразил, что при таком огне мы вскоре останемся без боекомплекта, и приказал беречь патроны. Китайцы же, поначалу ошеломленные неожиданной атакой, быстро сообразили, что русских всего ничего, и, прикрываясь камышами, начали медленно нас окружать».

Через двадцать минут боя из двенадцати бойцов группы Бабанского в живых осталось восемь, еще через пятнадцать минут – пять. Командир принял решение отходить к тому месту, где стояли БТР и машины. Увидев это, китайская артиллерия своим огнем уничтожила ГАЗ-66 и ГАЗ-69. Водители машин и оставшиеся в живых бойцы из группы Бабанского укрылись в БТРе, а затем попытались выехать на остров. Но берег оказался слишком крут, к тому же был покрыт наледью. После нескольких неудачных попыток БТР отошел в укрытие на советском берегу.

Положение группы Бабанского было критическим – патронов мало, бойцов тоже. Казалось, еще немного – и китайцы возьмут их голыми руками. В этот момент оставшиеся в живых пограничники услышали, по словам Бабанского, «совершенно дикий мат и раскатистое «ура!» – это с другой стороны острова нам на выручку неслись ребята с соседней заставы старшего лейтенанта Бубенина. Китайцы, побросав убитых, рванули на свой берег, а я еще долго не мог поверить, что смерть прошла мимо…»

* * *

Получив утром 2 марта телефонное сообщение о стрельбе на Даманском, старший лейтенант Бубенин, командир заставы «Кулебякины сопки», посадил в БТР около двадцати бойцов и поспешил на выручку соседям. Примерно в половине двенадцатого бронетранспортер был у Даманского. «Когда я подъехал, – рассказывал Виталий Бубенин, – уже пять-десять минут шел бой… Со мной двадцать три человека. Спешились, развернулись в цепь. Встретили сильное огневое сопротивление. Тридцать-сорок минут шел огонь из стрелкового оружия, после чего нас стали подавлять огнем минометов».

Оперативный дежурный Иманского погранотряда передал по рации приказ вывести оставшихся в живых пограничников из неравного боя. Однако Виталий Бубенин принял другое решение: он посадил свою группу в БТР и на предельно возможной скорости обогнул остров и зашел в тыл китайцам. В этот момент на Даманский переправлялась рота подкрепления китайских войск. Китайцы оказались прямо перед БТРом Бубенина, и они явно не ожидали увидеть здесь советских солдат. Буквально в считаные мгновения огнем из орудий БТРа и автоматов эта рота была практически полностью уничтожена.

Бронетранспортер остановился, чтобы подобрать раненых. В этот момент выпущенный из гранатомета снаряд пробил броню машины. Виталий молниеносно перевел своих солдат в другой БТР – тот, который был оставлен Стрельниковым, и решил теперь ударить по китайцам с фланга. И снова его действия оказались полной неожиданностью для китайцев. Увидев прямо перед собой БТР Бубенина, бойцы НОАК повскакивали и стали убегать с позиций. Кульминацией боя стал момент, когда БТР Бубенина уничтожил командный пункт китайцев.

Расстреляв практически весь боезапас, БТР Бубенина отошел в протоку между островом и советским берегом. Бубенин заметил двух раненых пограничников и остановился, чтобы их подобрать. В этот момент бронетранспортер был подбит. Старший лейтенант и его подчиненные были ранены. «Мы взялись за руки и вчетвером пошли в бой, – вспоминал об этом моменте Виталий Бубенин. – Я четко представлял, что это последний бой, последний выход и вряд ли кто-то живым вернется. Потому что я знал, сколько там китайцев, и знал, что резерв подойдет еще не скоро. Мы шли, но никто не стрелял. Солдаты мне кричат, машут руками… я был тяжело контужен, плохо слышал… Но я понял, что все кончилось…»

Пока БТР Бубенина действовал в протоке, несколько его подчиненных, оставленных на берегу, самостоятельно держали оборону, отбивая атаки находящихся поблизости китайцев. Под прикрытием пулеметного огня солдаты НОАК шли в атаку, но каждый раз наталкивались на ответную стрельбу. После одной из таких атак двое солдат – Василий Каныгин и Николай Пузырев, – скрываясь за высокой травой и кустарником, незаметно вышли во фланг китайских позиций. Меткий и интенсивный огонь внес сумятицу в ряды противника, за несколько минут Каныгин и Пузырев уничтожили более десятка солдат НОАК. Когда боеприпасы закончились, Пузырев сумел подползти к убитым китайцам и забрал шесть магазинов (китайские солдаты в подавляющем большинстве были вооружены аналогами автомата Калашникова местного производства, так что и патроны калибра 7,62 мм подходили к советским автоматам). Два бойца, продолжив бой, сумели в итоге уничтожить до взвода китайцев. Позже Василий Каныгин и Николай Пузырев были представлены к награждению орденами Красной Звезды.

Силы сторон таяли. Китайцы несли тяжелые потери, однако и на советских заставах не осталось личного состава. На помощь пограничникам пришли жители расположенного неподалеку села Нижне-Михайловка. На своих лошадях и санях они эвакуировали раненых, доставили к острову станковый гранатомет СПГ-9 и боеприпасы.

Когда разворачивались события на Даманском, командование Иманского погранотряда во главе с полковником Леоновым находилось на уже упоминавшихся нами учениях, примерно в 100 км от места боя. Получив сообщение о вторжении китайцев, Леонов немедленно отдал распоряжение снять с учений маневренную группу и школу сержантского состава и выдвигаться в район заставы «Нижне-Михайловка». Около 12.30 вертолет с руководством Иманского погранотряда прилетел к Даманскому. Леонов остался на берегу и взял на себя командование боем, а начальник политотдела отряда А. Константинов организовывал спасение раненых и поиск погибших советских пограничников. «Вокруг все горело: кусты, деревья, две машины, – вспоминал об увиденном на острове Константинов. – Мы полетели над нашей территорией, наблюдая за Даманским. У какого-то дерева увидели наших солдат, приземлились. Я стал высылать группы на поиски раненых солдат, дорога была каждая минута. Бабанский сообщил, что нашли Стрельникова и его группу. Мы по-пластунски поползли туда. Они так рядком и лежали. Первым делом проверил документы. У Буйневича на месте. У Стрельникова исчезли. Наломали веток, уложили трупы и, встав в полный рост, пошли к своим. Солдаты тащили, а мы с офицерами чуть отстали – с пулеметами и автоматами прикрывали. Так и вышли. Китайцы огня не открывали. Почему? Наверное, получили команду. Они же нас могли перещелкать, как куропаток. Стало быть, одно дело сделали – хватит».

В 13.20 китайские солдаты покинули остров, а через полчаса Даманский был полностью взят под контроль советскими войсками. Раненых пограничников отправили в госпиталь в селе Филино, тела погибших доставили на заставу «Нижне-Михайловка».

* * *

На следующий день в расположение Иманского погранотряда прибыла специальная комиссия из Москвы, возглавляли которую первый заместитель Председателя КГБ СССР генерал-полковник Н. С. Захаров[16] и начальник штаба пограничных войск генерал-лейтенант В. А. Матросов. Комиссия осмотрела остров и обнаружила 320 (по другим данным – 306) лежек – неглубоких стрелковых укрытий, вырытых в снегу и выложенных соломенной циновкой. На поле боя было обнаружено 248 убитых солдат НОАК. Они были одеты в серо-белые маскхалаты, вооружены карабинами Х-9957 и автоматами Калашникова китайского производства, у некоторых были гранатометы и снайперские винтовки. Возле лежек было разбросано множество бутылок и фляжек из-под китайской водки – очевидно, таким нехитрым способом китайские солдаты согревались в достаточно холодную ночь (температура доходила до -15 °C).

С советской стороны в том бое принимали участие 66 пограничников, из которых 32 человека погибли, а 14 – получили ранения той или иной тяжести. Некоторое время считался пропавшим без вести комсорг погранзаставы «Нижне-Михайловка» Павел Акулов. Оказалось, что он был взят в плен и там скончался. Только в середине апреля 1969 года его тело было обменено на тело погибшего китайского солдата. В некоторых источниках утверждается, что попавшего в плен Акулова якобы жестоко пытали, поместили в клетку и возили по стране, показывая народу «ревизиониста», а затем сбросили с вертолета на границе. Ни одно из этих утверждений не соответствует действительности. Результаты вскрытия тела ефрейтора показали, что он получил очень тяжелые ранения и, очевидно, умер вскоре после пленения. Кроме того, в желудке советского солдата были обнаружены чумиза и гаолян – это означает, что его в плену кормили.

Практически сразу же после боя в направлении Даманского направилась усиленная маневренная группа 69-го погранотряда под командованием подполковника Евгения Яншина общей численностью 45 человек. Группа имела на своем вооружении 4 бронетранспортера БТР-60, пулеметы и гранатометы. В качестве резерва на советском берегу был сосредоточен отряд численностью 80 человек, состоявший из курсантов школы сержантского состава 69-го пограничного отряда Тихоокеанского пограничного округа. Затем по приказу Председателя КГБ пограничные заставы Иманского погранотряда были усилены личным составом и техникой: отряду выделялось звено вертолетов Ми-4, маневренные группы Гродековского и Камень-Рыболовского отряда на 13-ти БТРах. Командование Дальневосточного военного округа выделило в распоряжение отряда две мотострелковые роты, два танковых взвода и батарею 120-миллиметровых минометов 135-й мотострелковой дивизии. Вдоль линии границы на участке Иманского погранотряда, в том числе и на Даманском, пограничники скрытно оборудовали ряд опорных пунктов.

Проводилась активная разведработа: осуществлялось визуальное наблюдение китайской территории на большую глубину с применением самолетов и вертолетов, фотографирование местности. Велась агентурная, радиолокационная и радиотехническая разведка.

Наращивали силы и китайцы. На Даманском и Киркинском направлении командование НОАК сосредоточило до пехотного полка, усиленного артиллерией, минометами, противотанковыми средствами. Как было установлено советской разведкой, в 10–15 км от границы разворачивалось до 10 батарей дальнобойной артиллерии. К 15 марта на Губеровском направлении было сосредоточено до батальона, на Иманском – до пехотного полка с танками, на Пантелеймоновском – до двух батальонов, на Павлофедоровском – до батальона. То есть в сумме на этом участке границы китайцы сосредоточили пехотную дивизию, усиленную артиллерией и танками.

12 марта (так, по крайней мере, утверждала спустя четыре дня газета «Правда») состоялась встреча представителей советских и китайских пограничных войск. Во время этой встречи офицер китайской заставы «Хутоу», ссылаясь на указание высшего руководства своей страны, сообщил о возможности применения вооруженной силы в отношении советских пограничников, охраняющих остров Даманский.

* * *

14 марта в 11.15 посты наблюдения заметили выдвижение группы вооруженных китайских солдат в сторону Даманского. Пулеметным огнем советские пограничники заставили их отойти на свою территорию. Д. Леонов, начальник Иманского погранотряда, сразу же доложил о случившемся в штаб округа.

На некоторое время возникла пауза. А затем из штаба округа пришел приказ: отвести с Даманского все подразделения…

Об этом приказе упоминают практически все источники, посвященные событиям 14–15 марта 1969 года на Даманском. И при этом нигде не указано, кто же именно отдал это распоряжение. Максимум, что есть, – вышестоящая инстанция. Некоторые источники упоминают командующего Дальневосточным военным округом Плотникова, который обещал придать Иманскому погранотряду батальон пехоты, танковую роту и минометную батарею. Но письменных, документальных свидетельств по поводу приказа снять наряды с Даманского, не обнаружено.

Вспомним ситуацию накануне вторжения 2 марта. Приказ снять резервы с границы и отправить их на учения в тыл вызывал и вызывает вопросы, но он хотя бы имеет какие-то логические объяснения: во-первых, китайцы до этого все же не прибегали к широкомасштабным военным операциям на границе, несмотря на то, что обстановка была накалена. Во-вторых, учения, так или иначе, были запланированы заранее.

Но какой логикой можно объяснить приказ убрать пограннаряды с Даманского, на который две недели назад было совершено нападение?! С острова, добраться на который с китайского берега можно без особых проблем и, в случае отсутствия наблюдения, незаметно? Естественно, что в подобной ситуации не может не возникнуть подозрения в предательстве. Еще одна версия произошедшего (и, на наш взгляд, все же более правдоподобная) – это указание высшего политического руководства страны любой ценой не допустить, с одной стороны, захвата советской территории, а с другой – избежать широкомасштабной войны с Китаем. Именно этим могут объясняться метания КГБ (в ведении которого, как мы уже упоминали, находились пограничные войска): «Остров оставить! Остров занять!» Также понятно, что в данной ситуации приказы шли сначала из Москвы во Владивосток, а затем уже на границу. Это же объясняет и отсутствие письменных приказов…

Около 16.00 посты наблюдения обнаружили выход на остров с китайской стороны двух (как выяснилось позже, их было больше) групп, численностью 10–15 человек. Проведя рекогносцировку, группы отошли с острова. Примерно в 19.00 на китайском берегу были установлены пулеметы и гранатометы. Было ясно, что идет подготовка к новому вторжению на Даманский.

Только в 23.50 полковник Леонов получил приказ из штаба ДВО снова занять остров. После этого на Даманский выдвинулась маневренная группа подполковника Яншина. Для ее поддержки на советском берегу Уссури был сосредоточен резерв в составе 80 человек на семи БТРах, а на заставе «Нижне-Михайловка» – 100 человек и три БТРа в боевой готовности. Здесь же находилась оперативная группа Тихоокеанского пограничного округа под командованием заместителя командующего войсками ДВО полковника Г. Сечкина.

15 марта в 10.05 наблюдатели заметили перемещение на остров китайских солдат, численностью около роты. Учитывая опыт боя 2 марта, они перемещались небольшими группами, по 10–12 человек. Вскоре в бой вступила китайская минометная артиллерия. Заняв значительную часть острова, китайцы сосредоточили огонь на группе Яншина. В ходе боя подполковник неоднократно просил поддержать его огнем минометной батареи. Более того, в 11.00 мотострелковый батальон и минометная батарея были вообще выведены из подчинения начальника Иманского погранотряда. В распоряжении полковника Леонова остались два танковых взвода, которым при этом было запрещено вести артиллерийский огонь.

Бой шел с переменным успехом. Около полудня группе Яншина удалось отбить попытку прорыва роты китайцев. После этого против советских пограничников была брошена еще одна рота НОАК, вооруженная гранатометами. Напряжение боя возрастало, в группе Яншина появились первые раненые. «В командирской машине стоял сплошной грохот, чад, пороховой дым, – вспоминал Евгений Яншин. – Смотрю, Сульженко (он вел огонь из пулеметов БТРа) шубу сбросил, затем бушлат, одной рукой расстегнул ворот гимнастерки… Вижу, вскочил парень, отбросил ногой сиденье и стоя поливает огнем. Не оглядываясь, руку за новой банкой протягивает. Заряжающий Круглов только успевает ленты заряжать. Молча работают, с одного жеста понимают друг друга. «Не горячись, – кричу, – экономь патроны!» Указываю ему цели. А противник под прикрытием огня опять в атаку пошел. Новая волна к валу катит.

Из-за сплошного огня, взрывов мин и снарядов соседних БТРов не видно. Командую открытым текстом: «Иду в контратаку, Маньковскому и Клыге (командирам групп. – Авт.) прикрыть огнем с тыла». Мой водитель Смелов рванул машину вперед, через огневую завесу. Ловко маневрирует среди воронок, создает нам условия для прицельной стрельбы. Тут пулемет умолк. Сульженко растерялся на мгновение. Перезаряжает, нажимает электроспуск – следует только одиночный выстрел. А китайцы бегут в рост. Сульженко вскрыл крышку пулемета, устранил неисправность. Пулеметы заработали. Командую Смелову: «Вперед!» Отбили мы очередную атаку…»

В 14.00 огонь китайской артиллерии резко усилился. Помимо минометов, против Яншина и его подчиненных были брошены гранатометчики. Действуя поодиночке, умело маскируясь, они доставили немало проблем советским БТРам. Яншину приходилось постоянно маневрировать, чтобы не подставить боевые машины под огонь РПГ. Когда же боезапас иссякал, бронетранспортеры выходили на берег, пополняли боезапас в специальном пункте и мгновенно возвращались в бой.

Потери советских пограничников становились все ощутимее. В одном из БТРов погибло сразу семь человек. Другой, под командованием старшего лейтенанта Маньковского, загорелся, под огнем противника экипаж был вынужден срочно эвакуироваться. Лев Маньковский сколько мог прикрывал огнем из пулемета отход своих подчиненных, сам выбраться из горящей машины не успел. Серьезные повреждения получили и другие БТРы, на всех четырех машинах вышли из строя радиостанции, что затрудняло координацию действий.

Все время, пока шел бой, командиры Иманского погранотряда Леонов и Константинов запрашивали у штаба ДВО и лично у командующего округом генерал-лейтенанта Олега Лосика помощь и разрешение открыть ответный артиллерийский огонь по противнику. Лосик, в свою очередь, бомбардировал запросами Москву. Но ответа не было.

В 15.00 к командному пункту Иманского погранотряда подошли девять танков Т-62 (как утверждают некоторые источники, такая удача явилась следствием элементарной неразберихи – танки подошли к КП по ошибке). Пограничники решили использовать эти танки для атаки на противника, но тут возникла типичная для тех лет проблема – танки принадлежали армейской дивизии, то есть другому ведомству. Пришлось прямо на месте оформлять передачу боевых машин из подчинения Министерства обороны в КГБ.

Используя танки, командование Иманского погранотряда намеревалось повторить рейд БТРа Виталия Бубенина, который во многом решил исход боя 2 марта. Однако и командиры НОАК помнили о том бое и учли свои ошибки…

Сформировав группу из трех танков, полковник Демократ Леонов сел в головную в машину и направил ее в сторону Даманского. Обойдя остров с западной стороны, Т-62 вошли в протоку, которая вела к китайскому берегу Уссури. Здесь их и встретил мощный огонь замаскированных батарей противотанковых орудий, а также засевших в засаде гранатометчиков. Танки прекрасно просматривались на открытом льду, кроме того, протока была узкой, что затрудняло маневрирование. Не успев достигнуть берега, головная машина была подбита и остановилась. Тут же китайская артиллерия сосредоточила на ней всю мощь своего огня. Экипаж попытался выбраться из горящего танка, но был перебит огнем из стрелкового оружия. Погиб и Демократ Леонов – пуля снайпера пробила ему сердце. В этой ситуации два других танка были вынуждены отойти к советскому берегу.

Танковый маневр хоть и окончился неудачей, но все же несколько улучшил положение группы Яншина – китайцы, ожидая повторной танковой атаки, отвели часть сил для прикрытия протоки. Впрочем, было ясно, что без ввода подкреплений она долго не продержится. К 16.30 у Яншина закончились боеприпасы. В 16.30 Александр Константинов, принявший командование после гибели Леонова, отправил на Даманский еще два танка под командованием старшего лейтенанта В. Соловьева. Под прикрытием огня танкистов группа Яншина, собрав раненых и убитых, покинула остров.

Ситуация для советских пограничников ухудшалась. Противник бросал в бой все новые и новые подкрепления, тогда как советские командиры по-прежнему не имели возможности адекватно ответить на нападение. Наконец в 17.10 из штаба ДВО пришел приказ: командиру 135-й мотострелковой дивизии, в распоряжении которой находилась батарея ракетных установок «Град», подавить живую силу противника артогнем, а затем атаковать силами 2-го батальона 199-го мотострелкового полка и мотоманевренных групп 57-го погранотряда.

* * *

Кто же отдал долгожданный приказ? Этот вопрос является очередной загадкой Даманского. Еще один момент: знали ли вообще руководители государства о сложившейся ситуации или же подчиненные, по крайней мере, до самого критического момента, боялись им доложить о сложившейся ситуации? Некоторые источники утверждают, что когда на Даманском лилась кровь советских пограничников, Леонид Брежнев направлялся поездом в Будапешт, на встречу с руководителем Венгрии Яношом Кадаром. Когда поезд стоял в Виннице, генсеку наконец доложили, что Даманский уже практически взят китайцами. Потрясенный Брежнев спросил: «А где же наша армия?..» Ответом было молчание. Тогда генсек сказал: «Армии нанести удар всеми имеющимися средствами. Вышвырнуть оккупантов с советской земли к чертям собачьим!»

Впрочем, есть мнение, что все это – не более чем мифотворчество, либо возникшее само собой, либо «катализированное» соответствующими органами с целью хоть как-то обелить высшее руководство, оказавшееся в весьма неприятной ситуации.

Так или иначе, в Иманский погранотряд пришел приказ применить установки «Град» против сил НОАК. Здесь снова загадка. Большинство источников утверждает, что это было личное решение командующего ДВО Олега Лосика. Но есть и другие данные, например, что приказ открыть огонь армейским частям отдал командующий Забайкальским военным округом генерал И. Г. Павловский. Впрочем, для пограничников, из последних сил сдерживавших атаки китайцев, было уже и не так важно, кто же именно отдал этот приказ. Главное, что он был дан…

Огонь из «Градов» велся в течение 10 минут. Удары были нанесены на глубину до 20 километров по китайской территории (по другим данным, площадь обстрела составляла 10 км по фронту и 7 км в глубину). Всего по Даманскому и позициям на китайском берегу Уссури было выпущено 1700 снарядов.

Говорят, что во время Великой Отечественной войны немецкие солдаты, попавшие под огонь «катюш» и чудом выжившие, сходили с ума – настолько страшным было это оружие. Можно себе представить, насколько мощным был огонь «Градов» – оружия гораздо более совершенного, чем «катюши». Удар машин залпового огня фактически решил исход боя. В результате этого был нанесен серьезный урон живой силе НОАК, были уничтожены резервы, пункты боепитания, склады и т. д.

После удара «Градов» в атаку пошли пять танков, 12 БТРов, 4-я и 5-я мотострелковые роты 2-го батальона 199-го полка (командир – подполковник А. Смирнов) и маневренная группа пограничников. Части НОАК оказывали упорное сопротивление, но примерно к 18.00 были выбиты с Даманского. Через час с китайского берега начался новый минометный обстрел советских позиций, были предприняты еще три попытки наступления, но все они были довольно легко отбиты.

* * *

Активные боевые действия закончились, однако ситуация по-прежнему оставалась напряженной. Советское командование беспокоила как возможность нового повторения наступления китайцев на Даманский, так и то, что на льду остался подбитый Т-62. Танк этой модели хоть и был поставлен на вооружение еще в 1961 году, однако многие разработки, внедренные в нем, по-прежнему оставались секретными. В ночь на 16 марта на Даманский была отправлена разведрота под командованием старшего лейтенанта Бортковского. Добравшись до танка, разведчики поняли, что китайские «коллеги» их опередили. Китайцы сняли с Т-62 ряд приборов и механизмов.

Танк решили отбуксировать, однако при попытках зацепить буксирный трос с китайского берега был открыт мощный огонь, и сделать этого не удалось (одному из советских пограничников это стоило жизни). Неудачей закончилась и попытка взорвать Т-62 фугасными зарядами. Тогда было принято решение потопить танк. Огнем 200-миллиметровых минометов лед вокруг Т-62 был разрушен и он затонул[17].

Потери советских войск в бою 15 марта составили 28 человек убитыми (21 пограничник и семеро военнослужащих Советской армии), 42 получили ранения. Потери китайской стороны оценивались в 600 человек убитыми и примерно столько же – ранеными (о том, как сами китайцы видели эти цифры, мы поговорим немного позже).

По окончании боевых действий на Даманском 150 человек были награждены правительственными наградами. Пятеро были удостоены звания Героя Советского Союза: старший лейтенант И. И. Стрельников (посмертно), старший лейтенант В. Бубенин, младший сержант Ю. В. Бабанский, полковник Д. В. Леонов (посмертно), командир пулеметного отделения 199-го мотострелкового полка младший сержант В. В. Орехов, три человека были награждены орденами Ленина (полковник А. Д. Константинов, сержант В. Каныгин, подполковник Е. Яншин), 10 военнослужащих – орденом Красного Знамени, 31 – орденом Красной Звезды, 10 – орденом Славы III степени, 63 – медалью «За отвагу», 31 – медалью «За боевые заслуги».

* * *

Здесь необходимо отметить, что все вышеизложенное является, по сути, советской (российской) версией событий марта 1969 года. А что же думают об этом в Китае? Конечно, нам гораздо труднее получить картину произошедшего в том виде, в котором ее воспринимали китайские военные и историки. И все же некоторые данные, безусловно интересные с точки зрения объективного исследования, найти можно.

Нетрудно догадаться, что ход самих событий на Даманском и их последствия оцениваются в Китае иначе, чем в бывшем СССР и нынешней России. Начнем, для примера, с такого факта. Итак, по данным советской следственной комиссии, после боя 2 марта на Даманском было обнаружено 248 трупов солдат НОАК, еще около пятидесяти, как предполагается, были унесены отступившими китайцами в тыл или же скончались позже от тяжелых ран. То есть общие потери китайских войск оцениваются примерно в 300 человек.

Китайские источники, оценивая потери противника, в большинстве своем ссылаются на советские данные – 32 погибших, около 20 раненых. Но вот по поводу своих потерь называли и называют совершенно иные данные – 24 убитых и 1 пропавший без вести[18]. Не правда ли, разительное отличие? То же самое касается и потерь в боях 14–15 марта. Советские источники, как уже указывалось, оценивают их в 600 человек, китайские же – называют цифру 100–150. В целом же в Китае события 1969 года оценивают сквозь призму того, что Даманский – это на самом деле Чжэньбао, что остров всегда был (а ныне, забегая немного вперед, и есть) китайской территорией.

А вот как, к примеру, начало конфликта описано в статье, опубликованной на китайском сайте www.xinjunshi.com (перевод с китайского Д. В. Ершова): «2 марта 1969 года, в 8.40 утра китайский пограничный наряд численностью 30 человек двумя группами вышел на патрулирование Чжэньбао. Неожиданно со стороны противолежащих советских погранзастав «Нижнемихайловка» и «Кулебякины [сопки]» появились советские пограничники численностью более 70 человек на двух бронетранспортерах, грузовике и командирской машине. Советские пограничники с четырех сторон устремились к китайскому пограннаряду. Первая группа китайских пограничников, преследуемая советскими военнослужащими, отошла на берег Чжэньбао. В 9.17 советские пограничники первыми открыли огонь, убив и ранив 6 китайцев. Китайские военнослужащие были вынуждены принять меры к отражению нападения».

На самом деле большинство китайских исследователей не пытаются отрицать сам факт вторжения и то, что подготовка к нему велась заблаговременно и целенаправленно. Но, как считает китайской историк Ли Даньхуэй, знаток проблемы Даманского и других приграничных регионов, ставших объектом спора между СССР и Китаем, «основной вопрос, связанный с вооруженным конфликтом, состоит не в том, кто первым начал подготовку к удару, и не в том, с чьей стороны прозвучал первый выстрел». В любом случае, если встать на позицию, что Даманский-Чжэньбао являлся китайской территорией, то получается, что вторжение уже не является вторжением, а «восстановлением исторической справедливости» и «стремлением изгнать захватчика со своей территории».

Приведем еще одно мнение. «На мой взгляд, принятое потом решение о передаче острова Китаю было обоснованно и исторически необходимо (выделено мной. – Авт.). Только это решение не было своевременно принято. Поэтому дело дошло до конфликта. Представьте себе: река Уссури, граница проходит в нескольких десятках метров от китайского берега, а китайцы не могли себе позволить ни рыболовством, ни судоходством заниматься. В международной практике принято, что граница между государствами проходит по фарватеру судоходных рек. В случае с Китаем было не так».

Наверное, в том, что эти слова принадлежат человеку русскому, странного ничего нет. Удивительно другое – это сказал человек, принимавший непосредственное участие в событиях на Даманском, более того, едва не погибший от китайских пуль, а именно Юрий Бабанский. Конечно, Юрий Васильевич называет те события «китайской агрессией», но сам факт, тем не менее, говорит о многом.

Еще один момент. Советские, а за ними и российские историки говорят об очень агрессивных действиях КНР, и не только по отношению к СССР. Упоминаются конфликты с Тайванем, Индией, Монголией и т. д. Но разве политика Советского Союза была менее агрессивной? Китайские исследователи вполне резонно напоминают о том, что за полгода до событий на Даманском советские танки своими гусеницами растоптали «Пражскую весну». Конечно, речь идет о совершенно разных идеологических мотивациях (там – попытка построить «социализм с человеческим лицом», здесь – наоборот, стремление следовать ортодоксальным догмам коммунистической теории), несопоставимых территориях и числе населения и т. д. Но в целом и там и там имела место попытка вырваться из «ласковых» объятий Советского Союза. В Чехословакии это закончилось вводом танков. Может ли кто-то дать стопроцентную гарантию, что и противостояние с Пекином не закончилось бы массированным ударом по китайской территории, более того, использованием «ядерной дубинки»? Известно, что в январе 1967 года в одном из своих выступлений Брежнев высказал «уверенность в том, что здоровые силы КПК смогут покончить с кликой Мао Цзэдуна». Ссылаясь на данные китайской разведки, исследователи отмечают, что на учениях, неоднократно проводившихся возле границы, часто отрабатывались наступательные удары по «воображаемому» противнику. Нетрудно догадаться, кто был этим самым «воображаемым противником».

И еще один момент. «Отношения между Китаем и СССР дали США богатую тему, сколько статей теперь появится!» – так сказал Мао, получив доклад о событиях на Даманском. Кроме того, китайский лидер отметил, что отныне для Соединенных Штатов война на два фронта превратилась в «полвойны» и теперь Белый дом будет строить свою внешнюю политику на основе противоречий между двумя крупнейшими коммунистическими государствами. Именно после событий 1969 года между двумя, казалось бы, совершеннейшими антагонистами – США и КНР – наметилось явное сближение. Стороны посылали друг другу явные сигналы, свидетельствовавшие о стремлении наладить нормальные отношения. Все это закончилось визитом в 1972 году президента Никсона в Пекин – событием, которое еще совсем недавно казалось фантастикой.

Конечно, это не означало, что в случае, если приграничная война между СССР и КНР переростет в войну широкомасштабную, Соединенные Штаты выступят на стороне Китая. Но сам факт подобного сближения не на шутку встревожил кремлевских руководителей – это означало, что Советский Союз явно терял свои позиции на международной арене.

На события 1969 года есть еще один взгляд, который, с некоторой долей условности, можно назвать независимым. Те события были встречены с вполне понятной озабоченностью не только в СССР и Китае, но и во всем мире. Публикаций и исследований было много, в разных странах. Мы из всего этого массива выделим одну, на наш взгляд, очень интересную, особенно с учетом только что обсуждавшихся взаимоотношений между СССР, Китаем и Соединенными Штатами. Это – разведывательная записка № 139, составленная службой разведки Госдепартамента США 4 марта 1969 года, спустя два дня после военного столкновения в районе острова Даманский (мы приводим ее в сокращенном виде).

«РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА 139

4 марта 1969 г.

Госдепартамент США

Директор службы разведки

Секретно/Для внутреннего пользования/Доступ ограничен

Адресат: Госсекретарь

Автор: Служба разведки – Джордж Денни Мл.

(George С. Denney, Jr.)

Тема: СССР/Китай:

Советско-китайское столкновение на реке Уссури.

Советско-китайское столкновение на реке Уссури 2 марта,

по-видимому, стало результатом постоянных попыток обеих сторон установить контроль над островами Уссури. Вероятно, столкновение не приведет к более крупному конфликту в ближайшем будущем.

Что произошло? 2 марта ТАСС передал текст заявления советской стороны, протестующей против вторжения войск коммунистического Китая на советскую территорию вблизи острова на реке Уссури в 120 милях к югу от Хабаровска. Советская сторона понесла потери, когда войска отразили атаку захватчиков. 3 марта коммунистический Китай выступил с ответным заявлением, обвинив Советский Союз в агрессии и заявив, что китайская сторона также понесла потери…

Очевидно, каждая из сторон пытается завладеть по крайней мере островом, ставшим объектом столкновения 2 марта, если не всеми пограничными речными островами. Согласно заявлению китайской стороны, остров Даманский, он же Чжэньбао, наряду с другими островами неоднократно становился ареной столкновений в течение двух последних лет. Столкновение 2 марта, повлекшее потери с обеих сторон, таким образом, является наиболее острым из них. Заявление советской стороны предполагает, что это было скорее хорошо подготовленной операцией китайцев, нежели случайным столкновением между небольшими разведывательными отрядами.

Кто кого спровоцировал? Имеющиеся данные свидетельствуют, что каждая из сторон могла спровоцировать инцидент. Японские разведывательные органы в конце 1968 г. сообщали, что советские танковые подразделения проводили учения по преодолению водной преграды на реке Уссури, а советские сторожевые катера на Уссури подвергали китайские суда слишком тщательному осмотру. Согласно сообщению, китайские войска были направлены в этот район в ответ на провокации со стороны СССР. По другим данным, еще в начале ноября советский дипломат в Пекине заявил, что китайские войска провели несколько провокационных маневров вдоль границы в провинции Хэйлунцзян, на что СССР ответил увеличением своих войск в этом районе. Мы не имеем подтверждения ни одного из сообщений. В сентябре Пекин обвинил Москву в неоднократных нарушениях воздушного пространства Китая. В неофициальных беседах с американскими представителями советские дипломаты соглашались с обвинениями, пытаясь, тем не менее, не придавать им особого значения.

Укрепление обороноспособности границы. Частые столкновения на границе с начала 1960-х гг. создавали напряженность в этом районе. СССР, опасаясь за безопасность границы, в несколько раз увеличил численность войск вдоль границы с Китаем. Сейчас, по нашим оценкам, там насчитывается 25 советских дивизий и еще 4–5 дивизий, вероятно, будут развернуты в ближайшем будущем.

Китай не стал многократно увеличивать свои войска в Маньчжурии, возможно из-за того, что еще со времен войны в Корее в этом районе были сосредоточены достаточно большие резервы. Китайские войска в Маньчжурии (некоторые из их числа расположены поблизости от Кореи) состоят из 2 пограничных дивизий, 24 пехотных дивизий, 2 стрелковых и 6 артиллерийских дивизий, всего 34 дивизии. Недавно, однако, Китай увеличил количество производственно-строительных подразделений в провинции Хэйлунцзян; их задача, вероятно, заключается в строительстве пограничных оборонительных сооружений и хозяйственных объектов…

Советские намерения. Почти двукратное увеличение численности войск с 1965 г. на границе с Китаем, по-видимому, было вызвано опасением Москвы, что резкое изменение положения внутри Китая либо внезапная агрессия со стороны Китая могут угрожать безопасности Советского Союза. Маловероятно, что СССР намеревается напасть на Китай. Тем не менее, сохраняется вероятность того, что возможные будущие инциденты, наподобие произошедшего 2 марта, станут результатом агрессивной советской политики по контролю над границей и спорными островами на реках Амур и Уссури.

Демонстрации в КНР: Скрытые намерения Пекина. Утром 3 марта было распространено заявление, направленное Советскому Союзу. В это же время толпы демонстрантов собрались у советского посольства в Пекине, выкрикивая антисоветские лозунги и держа в руках плакаты с надписями «Долой клику Брежнева и Косыгина». По всей территории Китая были организованы массовые шествия и митинги с участием военных и гражданских лиц с целью осуждения Советского Союза.

Использование митингов и демонстраций с целью инсценировки международного протеста является многолетним приемом китайских коммунистов. Тем не менее, до сих пор нет веских доказательств того, что Китай намеревается пойти дальше идеологического противоборства и использовать пограничный инцидент в качестве повода для создания существенного политического кризиса в отношениях с СССР. Заявления Пекина были серьезными, но не подтверждались действиями. В ноте протеста от 2 марта говорилось о «готовящихся контрударах», однако только в том случае, если действия СССР «будут постоянными». Подобный характер носит и совместная редакционная статья газет «Жэньминь жибао» и «Цзефаньцзюнь бао» от 4 марта, в которой сообщается о жестоком наказании, если Советский Союз продолжит «вооруженные провокации», и приводится цитата Мао, которая гласит: «Пусть нас не трогают, и мы не тронем, а если тронут – мы не останемся в долгу».

Каким бы ни был готовящийся в Пекине «контрудар», маловероятно, что он будет носить полномасштабный характер. С момента советского вторжения в Чехословакию Китай, очевидно, предпринимал значительные усилия по обеспечению безопасности границы с СССР. Можно было ожидать, что Китай поведет себя так же агрессивно, как Советский Союз, в отношении тех районов, которые в Пекине относят к территории КНР. Тем не менее, тот факт, что Пекин не посчитал необходимым увеличить количество своих войск на границе в тот момент, когда это делал Советский Союз, говорит о том, что Китай не желает реализовывать свои намерения военным способом».

* * *

После 15 марта обстановка вокруг Даманского оставалась напряженной, но, в общем-то, стабильной. Китайцы со своей стороны засыпали протоку, соединявшую остров с берегом, что позволяло им после схода льда без проблем проникать на спорную территорию. Советские пограничники отгоняли их автоматным и пулеметным огнем. Всего за летние месяцы таких инцидентов произошло более 300. Однако в целом было ясно, что новые широкомасштабные столкновения в районе Даманского маловероятны.

Впрочем, советско-китайская граница не ограничивалась Даманским и Дальним Востоком. С началом весны 1969 года эпицентр напряженности переместился на казахстанский участок границы. Здесь китайская сторона претендовала на участок советской территории шириной 12 км и глубиной 7 км. В течение марта-апреля на участках Маканчинского, Курчумского, и Учаральского погранотрядов постоянно происходили нарушения границы под видом перегона отар скота.

Утром 2 мая наблюдатели заставы «Дулаты» Маканчинского погранотряда заметили движение у границы отары овец в сопровождении 30 чабанов и доложили об этом на заставу. Начальник заставы майор Р. Загидулин вместе с 18 пограничниками выехал к месту нарушения. Уточнив обстановку, он доложил о ней начальнику отряда подполковнику А. Я. Пашенцеву. Когда был получен приказ на выдворение нарушителей, отряд Загидулина развернулся в цепь и остановил чабанов. В этот момент командир заставы заметил, что кроме 30 чабанов на советской территории находятся и 60 китайских военнослужащих с автоматами. Один из китайцев прокричал: «Мы находимся на своей территории. Это вам не остров Даманский!» После этого с китайской стороны несколько групп солдат по 20–30 человек стали занимать находящиеся на советской территории высоты, отрывая на них окопы.

Начальник отряда, узнав о присутствии вооруженных людей на подотчетной ему территории, приказал майору Загидулину не препятствовать перегону овец и усилить наблюдение. Чабаны погнали отару по тропе перегона и напротив заставы «Дулаты» расположились на отдых. Там, под охраной солдат НОАК, они находились более часа.

К 12.00 к месту нарушения прибыла маневренная группа Учаральского погранотряда. Заметив приближение бронетехники, нарушители без сопротивления спешно покинули советскую территорию. Однако на этом конфликт не закончился. Стороны подтягивали к «Дулаты» все новые и новые подкрепления. В течение ночи китайцы продолжали окапываться на окрестных сопках. К утру 3 мая здесь уже рассредоточились свыше двух рот, усиленных минометами и гаубицами. Советское командование выдвинуло в район «Дулаты» три мотострелковые роты с двумя танковыми взводами, три минометные батареи и дивизион реактивных установок «Град». К 5 мая силы НОАК уже составляли пехотный полк, в противовес этому с советской стороны был подтянут еще один дивизион «Градов» и артиллерийский полк, кроме того, в Учарале был приведен в боевую готовность полк истребителей-бомбардировщиков.

С 6 по 18 мая стороны демонстрировали друг другу свою силу, проводя рекогносцировку и укрепляя свои позиции. Достаточно было одного выстрела, даже случайного, чтобы начались боевые действия. К счастью, обошлось. Все это время проходили переговоры, благодаря которым конфликт удалось решить мирным путем. 18 мая покинули занятые позиции китайские части, а спустя пять дней на место постоянной дислокации вернулись подразделения Советской армии.

10 июня произошел крупный инцидент в районе речки Тасты в Семипалатинской области. Советские пограничники прибыли на задержание китайского чабана, перешедшего с отарой овец на территорию СССР. В этот момент бойцы НОАК, находившиеся вблизи линии границы, открыли по ним огонь из автоматов. Китайцы вторглись на советскую территорию на 400 метров, но, встретив упорное сопротивление, быстро вернулись назад.

Кульминацией противостояния на казахском участке советско-китайской границы стал конфликт у озера Жаланашколь, все в той же Семипалатинской области, на участке Учаральского погранотряда, на так называемом Джунгарском выступе. Начиная с апреля 1969-го события здесь разворачивались по «даманскому» сценарию – на границе постоянно происходили стычки и драки, в которых стороны использовали «подручные средства»: палки, колья, приклады автоматов. До стрельбы дело не доходило. До поры до времени…

12 августа 1969 годы наряды застав «Родниковая» и «Жаланашколь» заметили на сопредельной территории активные перемещения групп китайских военнослужащих. О произошедшем было немедленно доложено начальнику Восточного погранокруга Михаилу Меркулову. Меркулов отдал приказ о приведении в состоянии повышенной боеготовности застав «Жаланашколь» и «Родниковая», одновременно предложив китайской стороне переговоры, чтобы прояснить ситуацию. Однако ответа не последовало. После этого на заставу «Жаланашколь» были переброшены два взвода маневренной группы под командованием капитана П. Теребенкова.

Около 4 часов (по другим данным – в 5.30) утра 13 марта пограничный наряд в составе младшего сержанта Дулепова и рядового Егорцева обнаружил на высоте Каменная, на советской территории, группу китайских солдат. Дулепов, как положено по инструкции, потребовал от нарушителей покинуть советскую территорию. Ответа не последовало. Спустя несколько минут младший сержант повторил свое требование, уже на китайском языке, но китайцы делали вид, что не замечают советских пограничников и продолжали окапываться. Немного позже несколько групп военнослужащих НОАК были обнаружены и на высоте Правая. Еще около ста китайцев расположились у самой линии границы, не переходя ее.

Получив доклад о нарушении границы, исполняющий обязанности (командир в это время находился в отпуске) командира заставы «Жаланашколь» Евгений Говор отдал приказ «В ружье!» Личный состав заставы выдвинулся в район высот Каменная и Правая. Общее руководство действиями пограничников взял на себя начальник штаба Учаральского погранотряда подполковник Никитенко. По его приказу к месту нарушения границы выдвинулись резервы с других близлежащих застав. Все это время, пока советские пограничники подтягивались к границе, китайцы продолжали демонстративно окапываться.

О том, что произошло дальше, в источниках нет единого мнения. Одни утверждают, что примерно в 7.40 «со стороны китайских провокаторов раздалось несколько выстрелов в направлении советских пограничников». Тут же был открыт ответный огонь из крупнокалиберного пулемета одного из БТРов. Но согласно другим данным, подполковник Никитенко принял решение выдавить нарушителей с советской территории, и первым огонь открыли его подчиненные.

Так или иначе, бой начался. «Когда нам приказали атаковать, – вспоминал Петр Теребенков, – солдаты мгновенно выбрались из БТРов и рассредоточились, интервал шесть-семь метров, побежали к сопке. Китайцы вели огонь не только с Каменной, но и с линии границы. У меня был ручной пулемет. Увидев небольшой бугорок, залег за ним, дал по окопам несколько очередей. В это время солдаты делали перебежку. Когда они залегли и открыли автоматический огонь, побежал я. Так, поддерживая друг друга, и двигались».

Активная часть боя продолжалась немногим более получаса. Преимущество, в основном за счет присутствия бронетранспортеров, было на советской стороне. К 8.15 большая часть китайских военнослужащих ушла за линию границы. Произведенная с вертолетов разведка установила, что противник ушел далеко от границы и повторных атак не планировал.

В отличие от событий на Даманском, конфликт у озера Жаланашколь долгое время оставался загадкой сам по себе, советская пресса широко его не освещала. Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении наиболее отличившихся (всего около тридцати человек) в том бою пограничников появился только 7 мая 1970 года. Не совсем была ясна и цель китайской стороны. На поле боя было обнаружено 19 погибших китайских солдат (еще трое были взяты в плен, но двое вскоре скончались от полученных ран). У одного из них был обнаружен наградной знак с портретом Мао и любопытной надписью: «Пожалован в честь победоносного отражения агрессии советских ревизионистов на острове Чжэньбао. Изготовлен в шеньянских частях». Очевидно, что этот человек каким-то образом принимал участие в событиях на Даманском, а затем был переброшен на этот участок границы. В цитатнике другого была найдена пробитая пулей фотография. На этом групповом портрете можно было различить многих из тех, кто остался лежать на поле боя. Кроме того, среди убитых пограничники нашли сразу двух кинооператоров. Возможно, истинной целью этой операции (учитывая к тому же относительную малочисленность задействованных в ней сил) был не захват территории, а некая пропагандистская акция. Впрочем, так ли это на самом деле, достоверно установить не удалось.

* * *

На протяжении всего развития конфликта обе стороны на дипломатическом уровне высказывали готовность к переговорам и мирному урегулированию. Однако инциденты на границе не прекращались. И только после событий на Жаланашколе СССР и Китаю удалось договориться о встрече на высшем уровне.

Переговоры, состоявшиеся 11 сентября 1969 года в Пекинском аэропорту, это еще одна загадка советско-китайского конфликта, за прошедшее время они стали обрастать подробностями и догадками, подчас совершенно невероятными. Вот, например, найденный нами в Интернете рассказ о них со слов некоего генерала Виктора Филатова: «Когда с советско-китайской границы повезли гробы, а с Дальнего Востока побежали люди, в Китай прилетел Косыгин. Он там пробыл ровно 30 минут. Не выходя из аэровокзала, за 30 минут Косыгин провел переговоры с тогдашним премьером Госсовета КНР Чжоу Эньлаем, сел в самолет – и улетел в Москву. И сразу как обрезало – бои на советско-китайской границе прекратились, даже отдельные выстрелы больше не раздавались. И Пекин стал в мгновение – шелковым. Это потом, 20 октября 1969 года прошли в Пекине официальные переговоры делегаций СССР и КНР.

Алексей Николаевич Косыгин сказал китайским руководителям примерно такие слова: “В Индийском океане на боевом дежурстве находятся наши подводные лодки, вооруженные торпедами с атомной начинкой. Если вы немедленно не прекратите войну против Советского Союза, то будет произведен пуск торпеды с атомной боеголовкой. В расчетной точке торпеду подорвут – создастся многометровая направленная волна. Учитывая рельеф местности – понижение в сторону океана, она смоет юг Китая, потом это будет списано на стихийное бедствие. Известно, что удар землетрясения на дне океана практически не отличим от глубоководного атомного взрыва”».

На самом деле все вышесказанное, мягко говоря, не соответствует действительности. И дело здесь даже не в технических подробностях, не в «многометровой направленной волне, которая смоет юг Китая». Переговоры, хоть и завершились в целом успешно, отнюдь не сделали Китай шелковым. Бои действительно прекратились, однако нарушения границы (в советской прессе они, естественно, назывались провокациями) продолжались. В 1970–1972 годах только на участке Дальневосточного пограничного округа было зафиксировано 776 незаконных переходов границы, в 1977 году – 799, а в 1979-м – более 1000. Так что, как видим, политика Китая в отношении СССР мало изменилась.

Вернемся назад, в 1969 год. 2 сентября скончался Хо Ши Мин, первый президент Демократической Республики Вьетнам. На его похороны съехались делегации из всех стран социалистического блока. Естественно, что присутствовали делегации из СССР и Китая, возглавляемые, соответственно, Алексеем Косыгиным и Чжоу Эньлаем. Между дипломатами состоялся обмен мнениями по поводу возможности встречи двух премьеров. С советской стороны было получено принципиальное согласие, китайцы же ответа не давали. Не дождавшись какого-либо решения, в ночь с 10 на 11 сентября А. Н. Косыгин вылетел в Москву.

Вскоре после отлета Косыгина МИД Китая пригласил временного поверенного в делах СССР в Китае (после начала конфликта стороны отозвали своих послов, оставив только временных поверенных) Алексея Елизаветина и сообщил о готовности Чжоу Эньлая встретиться с Косыгиным в пекинском аэропорту.

С точки зрения дипломатии, подобное обращение было не очень вежливым, и некоторые члены политбюро считали, что Косыгину не стоит лететь в Пекин. Но желание найти компромисс с Китаем все же победило. Чтобы «не уронить лицо», в официальном коммюнике было сказано, что Председатель Совета Министров СССР сделает остановку в Пекине «по пути на Родину». В итоге Косыгин все же полетел в Пекин.

Встреча двух премьеров прошла в здании пекинского аэропорта. С советской стороны в ней участвовал А. Елизаветин (его воспоминания, кстати, являются наиболее ценным и достоверным источником по данному вопросу), из Москвы же никто из сотрудников МИДа не прилетел. Китай, помимо Чжоу Эньлая, представляли два его заместителя, Ли Сяньнянь и Се Фучжи, заместитель министра иностранных дел КНР Цяо Гуаньхуа и зав. отделом МИД КНР Юй Чжань.

В целом встреча проходила в благожелательном настроении. В самом начале А. Н. Косыгин сказал, что у сторон накопилось много вопросов и, чтобы решить их, потребуется немало времени, но путь этот надо пройти. Он подчеркнул, что Запад во главе с США стремится столкнуть СССР и КНР и в связи с этим возлагает надежды на победу над коммунизмом и социализмом. Именно поэтому нормализация отношений касается не только собственно Советского Союза и Китая, но и важна для всего мира. «Мы хотели бы поэтому обменяться с вами мнениями по наиболее актуальным вопросам, – отметил советский премьер. – Вы помните, что я хотел с вами поговорить по телефону, но тогда вы сказали, что вопросы следует рассмотреть по дипломатическим каналам. Нам в Советском Союзе кажется, что надо найти пути для нормализации наших отношений, в этом заинтересованы как наши народы, так и народы социалистических стран, и хотелось бы в связи с этим обменяться с вами, товарищ Чжоу Эньлай, мнениями по наиболее актуальным вопросам».

В ответ Чжоу Эньлай высказал свое согласие по поводу оценки значимости советско-китайских отношений, отметив, что обе страны должны стремиться к их нормализации, найти пути решения вопросов и не дать тем самым империализму возможности воспользоваться разногласиями между СССР и Китаем. Центральным же вопросом, заявил он, является вопрос о границе. «Этот вопрос сложился еще тогда, – говорил Чжоу Эньлай, – когда не было компартий, наши народы были в бесправном положении, и если мы его решим, то это будет хорошо. Столкновения на границе, которые имели место, происходили не по нашей вине, и мы это хорошо знаем. Решить этот вопрос – это значит прекратить вооруженные столкновения на границе, необходимо, чтобы вооруженные силы обеих сторон были выведены из спорных районов. Мы не хотим войны, ведем культурную революцию, и зачем нам развязывать войну?»

Затем в ходе переговоров Чжоу Эньлай сформулировал принципы, на основе которых, по мнению китайского руководства, необходимо вести переговоры о границе:

«1. Сохранять существующее положение на границе;

2. Избегать вооруженных конфликтов;

3. Признать наличие спорных районов и вывести из соприкосновения оттуда войска обеих сторон, чтобы они не стояли друг против друга».

Когда Косыгин спросил, что его китайский коллега понимает под «спорными районами», Чжоу взял карандаш, чтобы на бумаге показать, какие именно районы Китай считает спорными. Но Алексей Николаевич остановил его, заявив, что это не дело двух премьеров. «Если я возьму карандаш, то он пойдет в сторону китайскую, а ваш – в советскую, поэтому мы и предлагаем решить вопрос в принципе о начале переговоров. Существуют договоры между нашими странами, и их надо рассмотреть. Надо договориться прежде всего о формировании состава делегаций на переговоры из знающих досконально дело людей, которые с картами и другими документами смогут скрупулезно изучить вопрос и внести предложения. Что же касается отвода войск, советская сторона пойти на это не может, так как у нас в этих районах есть население и оставить его без защиты мы не можем. Мы уйдем, а вы займете эти территории, что тогда будем делать? Выход единственный и разумный состоит в том, чтобы начать спокойные и квалифицированные переговоры о линии прохождения границы с использованием всех существующих на этот счет документов.

Вопрос о спорных районах, если они обнаружатся при этом, можно тоже решить на основе взаимности путем переговоров».

Можно сказать, что на этом главный вопрос встречи был решен. Косыгин и Чжоу Эньлай договорились, что СССР и Китаю не следует начинать войну из-за пограничных споров, что советско-китайские переговоры должны продолжаться в условиях «отсутствия угрозы» и в этих целях стороны подпишут промежуточное соглашение о сохранении статус-кво на границе (с формулировкой «стороны остаются там, где они находятся в данный момент»), предотвращении вооруженного конфликта и выводе вооруженных частей со спорных территорий, а также будут добиваться решения пограничного вопроса в ходе переговоров.

Встреча Алексея Косыгина и Чжоу Эньлая продолжалась с 10 до 16 часов (по пекинскому времени). Заканчивали встречу два премьера уже почти как добрые друзья. Завершая переговоры, они договорились о публикации сообщения в прессе об их встрече и согласовали текст: «11 сентября 1969 г. по взаимной договоренности в Пекине состоялась встреча Председателя Совета Министров СССР А. Н. Косыгина, возвращавшегося из ДРВ в Москву, с премьером Госсовета КНР Чжоу Эньлаем. Встреча была полезной и проходила в откровенной обстановке». Этот текст должен был появиться в печати на следующий день, 12 сентября.

Официальная часть закончилась. Алексей Николаевич сказал, что очень доволен встречей и будет рад вскоре увидеть Чжоу Эньлая в Москве. Китайский премьер также высказал удовлетворение прошедшими переговорами, после чего пригласил Косыгина и сопровождавших его лиц на завтрак. Обсудив за едой некоторые вопросы мировой политики, два премьера попрощались, после чего А. Косыгин улетел в Москву.

Его самолет уже был в воздухе, когда в советском посольстве раздался телефонный звонок. Чиновник из МИДа КНР сообщил, что согласованный двумя премьерами текст будет изменен – из него будут исключены слова «Встреча была полезной и проходила в откровенной обстановке». На недоумение А. Елизаветина о том, что подобные действия нельзя делать в одностороннем порядке, тем более что текст был одобрен китайским премьером, его собеседник ответил, что решение принято и в китайской печати текст будет опубликован именно в таком виде.

Позже, в приватной обстановке, Алексей Елизаветин спросил у Цяо Гуаньхуа, почему же, собственно, так произошло. В ответ один из руководителей китайского МИДа многозначительно посмотрел вверх и сказал, что в Китае даже премьер Госсовета, второй человек в стране, не может принять такое решение без согласования на самом верху. То есть с Мао Цзэдуном. Очевидно, Мао был настроен не так благожелательно по отношению к СССР, как Чжоу. А это означало, что предстоящие переговоры, о которых договорились два премьера, будут очень сложными.

* * *

Следует отметить, что после встречи Алексея Косыгина и Чжоу Эньлая в пекинском аэропорту мощная пропагандистская кампания против «клики Мао» практически сошла на нет. Кроме того, иными стали и действия советских пограничников. Им было дано указание охранять границы на реках до середины фарватера и вменялось поддерживать нормальные отношения с пограничными войсками и властями КНР, «рассматривать все пограничные вопросы путем консультаций в духе доброжелательности и учитывая взаимные интересы населения пограничных районов обеих стран в области хозяйственной деятельности». В то же время китайская пропаганда продолжала громить «советских ревизионистов», а действия китайских пограничников были достаточно агрессивными.

До начала переговоров два премьера обменялись рядом писем, в которых обсудили формат переговоров, определили состав делегаций и т. д.

В 18 октября 1969 года в 9 часов утра из московского аэропорта «Внуково-2» вылетел самолет с делегацией правительства СССР, направлявшейся для переговоров в Пекин. Возглавлял ее опытнейший дипломат, первый заместитель министра иностранных дел СССР Василий Васильевич Кузнецов, его заместителем был В. А. Матросов – генерал-лейтенант, начальник пограничных войск СССР. После посадки и ночевки в Иркутске самолет взял курс на Китай. В 12 часов дня делегация прибыла в Пекин, в аэропорту ее встречал Цяо Гуаньхуа, который возглавлял на переговорах китайскую сторону. В тот же вечер, в 18 часов 30 минут в здании бывшего посольства Венгрии в Пекине состоялась первая официальная встреча глав делегаций.

Вряд ли тогда В. Кузнецов, Цяо Гуаньхуа и другие участники переговоров предполагали, что они затянутся на долгих десять лет (естественно, с весьма продолжительными перерывами). Понятно, что мы не будем подробно останавливаться на их ходе и рассмотрим только основные моменты.

С самого начала переговорного процесса китайская делегация настаивала, чтобы все участки, по которым имеются разногласия по поводу линии прохождения границы, были признаны «спорными районами» и чтобы на них был установлен так называемый «особый режим», включавший отвод войск. Для советской стороны такой подход был неприемлем, прежде всего потому, что признание «спорным» того или иного района без аргументации сторон давало Китаю возможность ставить под сомнение принадлежность любого участка границы.

Наиболее четко и полно советская позиция была изложена в проекте «Соглашения о сохранении статус-кво на границе и о ведении переговоров о прохождении линии границы между СССР и КНР», который был представлен В. Кузнецовым в ходе десятого заседания, состоявшегося 11 февраля. Проект из 12 статей включал следующее:

«Статья 1. Завершить не позже трех месяцев рассмотрение прохождения линии границы, подписать новый договор, провести демаркацию, подписать договор о режиме границы.

Статья 2. Нет территориальных претензий. Граница исторически сложилась и соответствует документам.

Статья 3. Не передвигать линию границы, какой она была на 11 сентября 1969 г.

Статья 4. Не применять на границе оружия и силы.

Статья 5. Соблюдать границы воздушного пространства.

Статья 6. О плавании судов по рекам в их пограничной части: соблюдать порядок, соответствующий соглашению от 2 января 1951 г. и принятым на его основе правилам плавания.

Статья 7. Хозяйственная деятельность: на определенных участках она ведется; порядок и сроки определяются уполномоченными. Затем в течение согласованного срока не будет требоваться уведомление по каждому случаю. Те, кто осуществляет хозяйственную деятельность, не будут иметь при себе оружия. И не будут возводить постройки и сооружения.

Статья 8. Не вести никакими средствами пропаганды войны и подготовки к войне, не допускать недружественной пропаганды.

Статья 9. Пограничные вопросы решаются путем консультаций пограничных представителей, а если они не договорятся, то в дипломатическом порядке.

Статья 10. В приграничных районах, где местное население ведет хозяйственную деятельность, не должны находиться воинские подразделения; там могут быть лишь патрули, которые при этом не должны пересекать государственную границу.

Статья 11. Приступить к заключению договора о ненападении и взаимном отказе от применения силы, который будет заключен одновременно с договором о границе. В него включить следующие положения:

– не нападать, в том числе и с применением ядерного оружия;

– не допускать призывов к применению силы против другой стороны;

– решать вопросы, которые могут возникать, мирными средствами.

Статья 12. Данное соглашение будет действовать несколько больший срок, чем указанный в статье первой».

Кроме того, в 1970 году возникла идея предложить Китаю заключить договор о неприменении силы. 15 января 1971 года проект этого договора, разработанный советскими дипломатами, был официально представлен китайской стороне. В середине 1971 года казалось, что согласие по этому договору вот-вот будет достигнуто. Однако довольно неожиданно китайское руководство стало настаивать на объединении этого договора с проектом соглашения о статус-кво на границе, содержащим положения о «спорных районах», отводе войск и др., несовместимые с позицией СССР. В итоге договор так и не был подписан.

Отчасти жесткая позиция Китая на переговорах объяснялась уже упоминавшимся сближением с Соединенными Штатами, кульминацией которого стал визит Ричарда Никсона в Пекин в 1972 году. Неудивительно, что с 1973 года переговорный процесс по поводу советско-китайской границы практически остановился. В ходе все же продолжавшихся, но очень «вялых» консультаций Пекин настаивал на решении вопроса о «спорных районах». Самым ясным ответом советской стороны на это стали слова, сказанные Л. Брежневым во время его речи в Улан-Баторе 26 ноября 1974 года: «Пекин прямо заявил, что будет согласен на переговоры по пограничным вопросам лишь после того, как его требование, касающееся так называемых «спорных районов», будет удовлетворено. Совершенно ясно, товарищи, что подобная позиция является абсолютно неприемлемой, и мы ее отвергаем».

9 сентября 1976 года умер Мао Цзэдун. Смерть «Великого кормчего», главного борца с «советскими ревизионистами», казалось, должна была, хотя бы частично, снять напряженность в отношениях между СССР и Китаем. Однако этого не произошло, скорее наоборот. Правда, переговоры по границе были возобновлены, в 1976-м, 1977-м и 1978 годах состоялось несколько их раундов на разных уровнях. Но все они закончились безрезультатно.

Причиной для нового витка конфронтации между двумя соседями стали внешние факторы. Когда в 1979 году Вьетнам ввел свои войска в Кампучию, Китай решил «поставить на место» Ханой. Но Вьетнам пользовался тогда поддержкой Советского Союза и, имея столь мощного союзника, отнюдь не спешил выполнять требования Пекина. Масла в огонь подлил и ввод советских войск в Афганистан. В Пекине считали, что этот шаг на самом деле является частью плана Москвы по окружению Китая. При этом из Москвы поступали предложения о начале переговоров, однако в Пекине готовы были что-либо обсуждать только после устранения так называемых «трех препятствий»: Вьетнам, под давлением СССР, должен был вывести войска из Кампучии, сам Советский Союз должен был убрать свою армию из Монголии и сократить численность вооруженных сил на границе с Китаем до уровня 1964 года. В Москве, естественно, подобные предложения даже не рассматривались.

И все же время потепления отношений пришло. Если и не переломным, то по крайней мере обнадеживающим в плане двусторонних отношений стал VI пленум ЦК КПК, состоявшийся в 1981 году, на котором китайское руководство впервые дало объективную оценку «культурной революции» и прочим «перегибам прошлого». После этого изменилась и тональность высказываний советских руководителей. Например, выступая 24 марта 1982 года в Ташкенте, Л. И. Брежнев сказал: «Мы никогда не считали состояние враждебности и отчуждения между нашими странами нормальным явлением. Мы готовы договариваться без всяких предварительных условий о приемлемых для обеих сторон мерах по улучшению советско-китайских отношений на основе взаимного уважения интересов друг друга, невмешательства в дела друг друга и обоюдной пользы и, разумеется, не в ущерб третьим странам».

Как известно, в 1982–1985 годах в СССР прошло три смены руководителей. Но этот фактор, к счастью, не сказался на процессе нормализации отношений с КНР. В одном из своих выступлений в 1982 году Юрий Андропов отметил, что «СССР желает развития и улучшения отношений со всеми социалистическими странами, в том числе и со своим великим соседом – Китайской Народной Республикой». Ну а после прихода к власти Михаила Горбачева стало ясно, что полная нормализация отношений является отныне исключительно вопросом времени. В июле 1986 года, находясь во Владивостоке, новый генсек просто не мог обойти вниманием «китайскую» тему. Он, в частности, заявил о намерении вывести значительную часть войск из Монголии и Афганистана, а также высказал уверенность в нормализации отношений между Китаем и Вьетнамом. Это был ясный сигнал – Горбачев был готов если не устранить полностью, то, по крайней мере, существенно уменьшить те самые «три препятствия», которые так раздражали Пекин.

В 1987 году начались новые переговоры по проблемам границы. В отличие от прошлых лет, с самого начала стороны не стали ударяться в бесплодную идеологическую полемику, а сразу принялись за решение конкретных вопросов. Работа делегаций была, в том числе, направлена на подготовку без сомнения исторического визита Михаила Горбачева в Пекин в мае 1989 года. В ходе визита, который стал кульминацией нормализации отношений, были согласованы все принципы решения пограничного вопроса. С китайской стороны черту под вопросом о территориальных претензиях подвел лидер Китая легендарный Дэн Сяопин: «Мои пространные рассуждения насчет того, чтобы «поставить точку на прошлом» преследуют цель дать возможность советским товарищам представить себе, как мы понимаем это прошлое и что имеем в виду. Исторические счета предъявлены, и все эти проблемы канули в небытие. И в этом заключается один из результатов нашей нынешней встречи. Об этом было сказано и с этим покончено – на прошлом поставлена точка».

16 мая 1991 года между СССР и Китаем был подписан договор о границе, проведены обмен картами и редемаркация границы. 13 февраля 1992 года Верховный Совет Российской Федерации принял постановление «О ратификации Соглашений между СССР и КНР о советско-китайской границе на ее восточной части». В 2004 году тогдашний Президент России В. Путин передал своим решением остров Даманский и некоторые другие острова китайской стороне.

* * *

Такой была история взаимоотношений Российской империи, а затем Советского Союза, с Китаем, прошедшим путь от Поднебесной империи до Народной Республики. Глядя на нее, не может не возникнуть вопрос: зачем? Зачем гибли молодые ребята, зачем тратились колоссальные силы и средства, если было ясно, что граница проведена несправедливо и Даманский и некоторые другие участки должны отойти Китаю? Конечно, можно в качестве аргумента привести некоторые геополитические и военно-стратегические факторы: мол, незначительная уступка территории обернулась бы гораздо большими претензиями Китая. Если такая аргументация верна, то лишь отчасти. На самом деле недоверие и амбициозность порождали принципиальность во второстепенных вопросах и отсутствие глобальной и долговременной стратегии во взаимоотношениях со своим самым большим соседом. Советскому руководству проще было наказать «зарвавшегося» агрессора, положив при этом сотню жизней, чем попытаться понять, чем же вызваны его претензии.

Тот же вопрос «зачем?» можно, безусловно, задать и китайской стороне. Ведь и Китай на алтарь достижения своей цели положил немало. Неужели небольшие участки территории стоили сотен (а может быть, и тысяч) жизней? Конечно, и здесь возможна «высокая» аргументация, ведь с точки зрения Китая речь шла о «восстановлении исторической справедливости». Но думается, это был только предлог. Мао прекрасно понимал, что Советский Союз может отдать небольшую часть территорий, но никогда не уступит те полтора миллиона квадратных километров своей земли, которые Российская империя якобы отобрала у Китая. Это был, как мы уже говорили, способ отвлечь народ от истинных проблем.

В целом же конфликты на Даманском, Жаланашколе и другие ярко показали нежизнеспособность коммунистической системы, по крайней мере, в ее ортодоксальном варианте. Две страны, два оплота коммунистической идеологии не могли в течение четверти века договориться друг с другом и практически все это время находились в «предвоенном» состоянии, а расплачиваться за это пришлось простым солдатам и офицерам, которые, без сомнения, честно выполнили свой долг. История же Даманского завершилась тем, чем она и должна была завершиться – мирно, справедливо и с учетом интересов обеих сторон…

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ

1. Бугаевский В. А. Начало и развитие пограничной конфронтации между СССР и КНР в 1949–1969 гг. Пограничные переговоры 1969–1978 гг. Пограничный вопрос в условиях нормализации двусторонних отношений. Сайт www.coldwar.ru.

2. Буркова В. Ф. Китайско-Восточная железная дорога: история строительства и эксплуатации. Сайт «История Транссиба». http://www.transsib.ru/history

3. Евсеев с. А. Американские источники по советско-китайским пограничным столкновениям 1969 г. // «Документ. Архив. История. Современность: Сб. науч. трудов». – Екатеринбург: Издательство Уральского университета, 2006. – Вып. 6 – С. 435–443.

4. Киреев Г. В. Россия – Китай. Неизвестные страницы пограничных переговоров. – М.: Российская политическая энциклопедия, 2006.

5. Курто О. И. История российско-китайских отношений. Сайт «Все о Китае в Рунете». http://www.kitairu.net/rus/.

6. Ли Даньхуэй. Пограничные столкновения КНР и СССР в 1969 г.: причины и последствия. Сайт «Даманский-Чжэньбао. История пограничных конфликтов в Азиатско-Тихоокеанском регионе». www.damanski-zhenbao.ru.

7. Мусалов А. Даманский и Жаланашколь. Советско-китайский вооруженный конфликт 1969 года. – М.: ООО «Издательский дом «Экс-принт», 2005.

8. http://borderu.ru/

ГИБЕЛЬ МАШЕРОВА: РОКОВАЯ СЛУЧАЙНОСТЬ ИЛИ…?

Говорят, что вскоре после смерти Сталина и расстрела по приговору суда 23 декабря 1953 года Лаврентия Берии советские лидеры заключили между собой договор: как бы ни развивались события, какой бы острой ни была политическая борьба, какие бы обстоятельства ей ни сопутствовали – никогда, ни при каких условиях не использовать в этой борьбе последнее средство. Это действенно, это очень удобно, но это может обернуться и против тебя. С одной стороны – «нет человека – нет проблемы», но с другой – «мертвые иногда говорят», и никто не может стопроцентно гарантировать, что это «средство» не обернется против тебя…

Естественно, что этот договор не мог быть зафиксирован ни в одном, пусть даже самом секретном протоколе. Но если посмотреть на историю взаимоотношений партийной верхушки после 1953-го, то кажется, что подобная договоренность действительно имела место, и не одно поколение советских партийных «небожителей» строго ей следовало. В 1957 году Маленков, Булганин, Каганович, Ворошилов и «иже с ними» предприняли первую и пока неудачную попытку сместить с поста первого секретаря Никиту Хрущева. Нетрудно себе представить, что бы случилось с заговорщиками во времена Иосифа Виссарионовича. Но в 1957-м все было иначе. Конечно, члены «антипартийной группы» лишились своих постов, были выведены из состава политбюро. Но они не просто остались в живых, не просто остались на свободе, они получили вполне пристойные и хлебные (по крайней мере, по мерке простого советского человека) посты. Маленков, например, стал директором Усть-Каменогорской ГЭС, а Ворошилов получил должность посла в Монголии. Это была ссылка, но ссылка политическая, а не реальная.

Через семь лет Хрущев «по состоянию здоровья» был освобожден от всех постов. Да, после этого его имя было фактически вычеркнуто из истории СССР, да, за ним и всеми, кто посещал его на государственной даче в Подмосковье, день и ночь следил КГБ. Но при этом бывший глава государства был, так или иначе, на свободе, был обеспечен всем необходимым, а КГБ… А за кем, собственно, он не следил в те годы?

Жесткой была и борьба за власть в 1985-м, когда столкнулись интересы «молодых» во главе с Михаилом Горбачевым и партийных «зубров», лидером которых считался глава Ленинградского обкома Романов. В этой борьбе были победители и побежденные, но эти победители, так или иначе, не плясали на костях побежденных. В общем кажется, что все укладывается в эту схему: борьба борьбой, но «последнее средство» – табу. Если бы не событие, произошедшее на трассе Москва – Брест 4 октября 1980 года…

«В 14 часов 35 минут от здания ЦК КП Белоруссии в сторону города Жодино выехала автомашина ГАЗ-13 «чайка», госномер 10–09 ММП под управлением водителя Е. Ф. Зайцева. Рядом с водителем сидел П. М. Машеров, на сиденье сзади – офицер охраны майор В. Ф. Чесноков. Вопреки правилам и соответствующим инструкциям впереди шла автомашина сопровождения ГАЗ-24 обычной окраски, не снабженная проблесковыми маячками. И только сзади, подавая звуковые и проблесковые сигналы, двигалась автомашина ГАИ.

На трассе Москва – Брест шириной до двенадцати метров машины пошли по осевой со скоростью 120 км/ч. Такая скорость рекомендуется службой безопасности, так как, по расчетам, она не позволяет вести по автомобилям прицельную стрельбу. Дистанцию между собой держали в 60–70 метров. За километр до пересечения трассы с дорогой на Смолевичскую бройлерную птицефабрику первая «Волга», преодолев подъем, пошла на спуск. До катастрофы оставались секунды. Грузовик, вынырнувший из-под МАЗа, увидели сразу. Правильно сориентировавшись в ситуации, старший эскорта резко увеличил скорость и буквально пролетел в нескольких метрах от двигавшегося навстречу и несколько под углом грузовика. Водитель Машерова пытался тормозить, но затем, ориентируясь на маневр «Волги», также резко увеличил скорость. Петр Миронович уперся правой ногой в стенку кузова «чайки» и, как бы отстраняясь от надвигавшегося препятствия, выбросил вперед правую руку, отжимаясь от лобового стекла…»

(Из докладной записки Генеральному прокурору СССР следователя по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР В. Калиниченко)

Смерть Машерова потрясла весь Советский Союз. И дело не только в том, что ни до него, ни после него ни один член высшей партийной верхушки такого ранга не погибал подобным образом. Дело еще и в том, что Петр Миронович был в те времена, по сути, единственным действительно популярным в народе партийным лидером. Автокатастрофа на Брестской трассе тотчас начала обрастать самыми невероятными слухами и домыслами. Тогда все события подобного рода были тайной за семью печатями, но скрыть смерть Машерова как факт не могла даже мощнейшая идеологическая машина, а там, где есть факт, которому трудно дать объяснение, будут и многочисленные версии и предположения. Говорили о том, что Машеров уже в середине того рокового октября 1980 года должен был сменить стареющего Косыгина на посту Председателя Совета министров СССР, а впоследствии заменить и самого Брежнева у руля государства. Но были и другие претенденты «на трон», которых, вполне естественно, не устраивал такой вариант развития событий. Вспоминали в связи с гибелью Петра Мироновича и задержание крупной партии бриллиантов на Брестской таможне, имевшее место незадолго до трагического столкновения на Брестской трассе. Якобы к этим бриллиантам имела отношение Галина Брежнева, патологическая любительница драгоценностей и других дорогих вещей (с этим «увлечением» дочери генсека, кстати, связывали и еще одну загадочную смерть 1980-х – убийство знаменитой актрисы Зои Федоровой). Мол, Машеров знал о том, кому предназначались эти бриллианты, но несмотря на это приказал задержать драгоценности. Этого «самоуправства» в Москве не простили и дали команду на устранение «зарвавшегося» белорусского лидера.

Казалось, что с началом перестройки и гласности, когда были открыты архивы и досье, в том числе и самые секретные, в деле о гибели Петра Машерова будут расставлены все точки над «i». Но этого не случилось. Появлялось множество публикаций, фильмов, журналистских и прочих расследований, а «дело Машерова» по-прежнему оставалось и остается одной из неразгаданных до конца загадок Советской империи. Что же это было – роковое стечение обстоятельств или хорошо спланированное и выполненное политическое убийство? Четкого и однозначного ответа на эти вопросы до сих пор нет. Сразу предупредим читателя, что этого ответа не дадим и мы. Свою задачу мы видим в другом: дать как можно больше информации для размышления, выводы же каждый пусть делает сам. Но прежде чем приступить к этому, немного информации о том, кто же такой Петр Миронович Машеров и как уроженец небольшого белорусского села добрался до вершин советского политического олимпа.

* * *

«Машеров Петр Миронович (родился 13(26).2.1918, деревня Ширки, ныне Сенненского района Витебской области), советский государственный и партийный деятель, Герой Советского Союза (15.8.1944). Член КПСС с 1943. Родился в семье крестьянина. Окончил Витебский педагогический институт имени С. М. Кирова (1939). В 1939—41 учитель физики и математики в Россонской средней школе. С начала Великой Отечественной войны 1941—45 возглавлял подпольную комсомольскую организацию и был одним из руководителей партизанского движения в Россонском районе БССР. С апреля 1942 командир партизанского отряда имени Щорса. С марта 1943 комиссар партизанской бригады имени Рокоссовского. С ноября 1943 1-й секретарь Вилейского подпольного обкома ЛКСМ Белоруссии. В 1944—46 1-й секретарь Молодеченского обкома, в 1946–1954 секретарь, затем 1-й секретарь ЦК ЛКСМ Белоруссии. В 1954—55 2-й секретарь Минского обкома, в 1955—59 1-й секретарь Брестского обкома КП Белоруссии. В 1959—62 секретарь, в 1962—65 2-й секретарь, с марта 1965 – 1-й секретарь ЦК КП Белоруссии. Делегат 19—24-го съездов КПСС. На 22-м съезде КПСС (1961) избирался кандидатом в члены ЦК; на Октябрьском пленуме ЦК КПСС (1964), на 23-м (1966), 24-м (1971) съездах партии избран членом ЦК КПСС. С апреля 1966 кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС. Депутат Верховного Совета СССР 3—5-го и 7—8-го созывов; с 1966 член Президиума Верховного Совета СССР. Награжден 5 орденами Ленина, а также медалями».


Биографическая справка, в данном случае – из Большой советской энциклопедии, позволяет, по крайней мере, в общих чертах проследить хронологию жизни (это издание готовилось еще при жизни Петра Мироновича; в других, увидевших свет после 1980 года, добавлялась скупая строчка: «Погиб в автомобильной катастрофе в 1980 году») государственного и политического деятеля. «Возглавлял, руководил, 2-й секретарь, 1-й секретарь…» Ясно, что человек незаурядный, ясно, что его карьера развивалась стремительными темпами – Машерову нет еще сорока, а он уже возглавляет обком, Петр Миронович еще не отпраздновал полувековой юбилей – а уже первый человек в одной из союзных республик…

Но ни эта, ни другие подобные справки и биографии не показывают другого – из них не видно Машерова-человека, не понятно, почему любовь и уважение простых граждан к нему были искренними, а не по разнарядке.

Итак, родился Петр Миронович Машеров 13 (26) февраля 1918 года в деревне Ширки Могилевской губернии (ныне Сенненский район Витебской области Беларуси) в семье Мирона Васильевича и Дарьи Петровны Машеро (буква «в» в фамилии появилась позже, в середине 1930-х годов). Что же касается дальних предков, то существует версия, семейная легенда, что прапрадед будущего первого секретаря Белоруссии был французским солдатом, отставшим от своей части во время бегства из России наполеоновских армий в 1812 году. После плена этот солдат якобы остался под Витебском и женился на местной крестьянке. В принципе, история не такая уж и невероятная, особенно для Белоруссии, где, как известно, французские части надолго задержались в попытках переправиться через Березину. Однако каких-либо достоверных документов по этому поводу обнаружить не удалось, и история с французским происхождением Петра Машерова остается красивой, но неподтвержденной легендой.

Жили Машеровы не богато, но и не бедно – крепкий дом, свое хозяйство. По тем временам они считались чем-то вроде сельской интеллигенции – у них была небольшая библиотека, а позже даже появилось пианино. Из восьмерых детей, родившихся в семье Мирона и Дарьи, до совершеннолетия дожили пятеро – Павел (впоследствии – генерал, начальник политотдела штаба Белорусского военного округа), Матрена, Петр, Ольга и Надежда.

Маленький Петр, как и остальные дети, помогал родителям по хозяйству, в голодные тридцатые вместе с отцом и старшим братом Павлом грузил бревна в вагоны, что давало семье возможность хоть как-то выжить. В школе, до которой приходилось идти восемь километров, Петр учился легко, особенно нравились ему математика и физика. В 1933 году Павел Машеров уехал учительствовать в Россонский район и забрал с собой младшего брата. Вскоре Петр поступил на рабфак, а в 1935 году стал студентом физико-математического факультета Витебского педагогического института.

В 1937 году в семью Машеровых пришла беда – поздним декабрьским вечером отца забрали в НКВД. Кто-то донес на Мирона Васильевича, что он, член правления колхоза, организовал некую секту, в которую «вербует» односельчан. Он был немолодым человеком (тогда ему было 55 лет), к тому же страдающим ревматизмом и пороком сердца, – видимо, тот, кто писал поклеп на Машерова-старшего, на это и рассчитывал: если его и не расстреляют, то он все равно не выдержит условий заключения. Так и случилось: Мирон Васильевич Машеров скончался на лесоразработках 20 марта 1938 года на станции Сухобезводное (Горьковская железная дорога). Официальное сообщение о его смерти семья получила только после войны. В 1959 году Мирон Васильевич был полностью реабилитирован.

Когда случилось несчастье с отцом, Петр учился на третьем курсе пединститута. В те времена клеймо «врага народа» почти всегда приводило и к поражению в правах близких родственников осужденного. Однако Петр Машеров стал исключением из правила, скорее всего потому, что Мирон Васильевич был осужден по более легкой, чем «популярная» в те годы статья «контрреволюционная деятельность». Петру дали закончить вуз и в 1939 году отправили по распределению в Россоны учителем физики и математики в местную среднюю школу. В прессе появлялись сообщения, будто Петр Миронович отрекся от отца, однако это не соответствует действительности. «Отец в 1937 году был арестован органами НКВД и осужден как будто на три года, точно не знаю. В марте 1938 года он умер в лагерях. За что арестован отец и (о)сужден был – установить нам с братом никак не удалось», – эти слова, написанные Машеровым в июле 1942 года в автобиографии при приеме в кандидаты в члены ВКП(б), свидетельствуют, что он не только не скрывал сам факт ареста, но и не пытался сделать вид, что отец ему абсолютно чужой человек и он о нем знать ничего не хочет.

Аккуратный и подтянутый учитель быстро завоевал доверие и уважение местных жителей. Петр Миронович позже любил вспоминать свое пусть и недолгое, но интересное педагогическое прошлое. Машерову удалось выбить необходимое оборудование для кабинета физики, а по вечерам, когда на небе зажигались звезды, он проводил занятия в кружке астрономии. Петр Миронович рассказывал, что многие его ученики смогли поступить в ленинградские технические вузы, причем даже те, кто в Россонах считался чуть ли не двоечником.

Здесь же, в довоенных Россонах, судьба свела Петра Машерова с Полиной Галановой. Познакомились сельский учитель и врач-стоматолог, как знакомились, наверное, практически все молодые люди в те годы – на танцплощадке. Правда, до свадьбы дело не дошло – помешала война. Полина оказалась в военном госпитале, попала в окружение, но сумела выбраться из него. Некоторое время она жила в поселке Соколище, где до войны недолго работала в местной больнице, а затем перебралась в Россоны. В захваченном фашистами городе Полина встретила свою довоенную любовь. Она стала активно помогать Петру, к тому времени бывшему одним из командиров партизанского движения, в его сложной и невероятно опасной деятельности. Она привлекла в ряды подпольщиков своих подруг и знакомых из числа медработников. Нередко врачебные кабинеты использовались в качестве явок. В мирное время, будучи уже супругой Петра Мироновича, Полина Андреевна вместе с мужем переезжала с места на место, брала на себя все семейные заботы и была надежным тылом для своего супруга. Когда подросли дети, она возвратилась в стоматологический кабинет. Скончалась Машерова в 2002 году.

Что же касается самого Петра Мироновича, то он, как и многие односельчане, в июле 1941 года вступил в созданный в Россонах истребительный батальон. Правда, сразу же после формирования батальон, как и вся Красная армия, был вынужден отступать. В обстановке неразберихи и хаоса, «подкрепленной» бездарностью командования, миллионы советских солдат попали в плен. Не избежал этой участи и Петр Машеров.

В анкетах, заполненных им в военное и послевоенное время, есть две похожие, но различающиеся в деталях версии его пребывания в плену и побега из него. 25 марта 1943 года в личном листке по учету кадров он писал: «Около Пустошки, пробираясь через фронт, попал в окружение, находясь вместе с 51-м корпусом. Попал в плен 23.7.41. При отправке в Германию 31.7.41 бежал с поезда, не доезжая Вильно». В послевоенной же анкете, которая находится в личном деле Машерова в Центральном архиве Министерства обороны СССР, написано: «Отходя с последними частями Красной армии в глубь страны, в районе северо-западнее Невеля около шоссе Невель – Ленинград попал в окружение (22 июля 1941 года) и при попытке перехода линии фронта 24 июля 1941 года попал в плен, откуда через четыре дня, 28 июля 1941 года, бежал».

Как бы там ни было, Машеров вновь оказался в Россонах. Ему удалось связаться с местными (пока еще очень немногочисленными) подпольщиками. По их заданию Петр смог каким-то образом достать документы и даже устроиться на работу к немцам счетоводом. Было решено, что Машеров останется на оккупированной территории и займется организацией подполья. В начале 1944 года в представлении на звание Героя Советского Союза начальник Белорусского штаба партизанского движения П. Калинин писал: «В обстановке неслыханного террора, когда многие местные работники потеряли веру в победу нашей страны, тов. Машеров с большой решительностью и исключительной осторожностью объединил вокруг себя молодежь м. Россоны… Первый организатор партизанского движения в Россонском районе Витебской области, которое в дальнейшем выросло во всенародное восстание и создало огромный партизанский край в 10 тысяч квадратных километров, полностью сбросивший немецкое иго и восстановивший советскую власть».

Несмотря на некоторую полагающуюся в подобных случаях пафосность, этот документ действительно отражает сложность и тяжесть задачи, стоявшей перед Машеровым. Опасаться надо было как немцев, так и своих – в Белоруссии, как и в любой другой республике, оказавшейся оккупированной немцами, было немало тех, кто переходил на сторону врага. Кроме того, партизанское и подпольщицкое движение контролировалось НКВД и ГБ (об этом, кстати, после войны предпочитали особо не распространяться, однако это действительно было), и «кураторы» от советских органов безопасности были едва ли не более подозрительными, чем гестапо или немецкая военная разведка – чуть что, неудачливый руководитель подполья или командир партизанского отряда исчезал бесследно, а его подвиги приписывались другим.

В этой мясорубке Машеров выжил. И не просто выжил, а сумел сделать неплохую карьеру (о чем он вряд ли тогда думал, по крайней мере, в первые годы войны, когда ее исход был далеко не ясен). В 1942-м, когда оставаться на виду у немцев стало совсем опасно, он ушел в лес, к партизанам. В марте 1943 года Петр Машеров был назначен комиссаром партизанской бригады им. К. К. Рокоссовского, а вскоре, в том же 1943 году он возглавил подпольный Вилейский обком комсомола и вступил в партию. За голову Машерова немцы обещали немалые деньги. В сентябре 1942 года они расстреляли мать Петра Мироновича, сам он был неоднократно ранен. Когда же фашисты были изгнаны с территории Белоруссии, 26-летний Петр Машеров был представлен к званию Героя Советского Союза.

Эта звезда стала поистине путеводной в жизни Петра Машерова. А ведь ее могло и не быть…

* * *

Что касается действий Петра Машерова во время войны, немалый интерес представляет еще одна, скажем так, «биографическая справка», а именно подготовленный в 1949 году органами госбезопасности документ, направленный в органы ЦК республики.

«ЦК КП(б)Б проведена дополнительная проверка по вопросу о поведении секретаря ЦК ЛКСМ Белоруссии тов. Машерова П. М. в период Великой Отечественной войны.

Секретарь Молодечненского обкома КП(б)Б тов. Климов, секретарь Ушачского райкома КП(б)Б тов. Василевич (б. секретарь подпольного Россонского РК КП(б)Б), зам. зав. отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК КП(б)Б тов. Королев (б. секретарь Россонского РК КП(б)Б) подтверждают, чему соответствуют и документальные данные партийного дела тов. Машерова (Молодечненский партархив, ф. № 1, оп 1—33, д. 123), что тов. Машеров, будучи учителем Россонской школы (м. Россоны, Полоцкой области), в начале Отечественной войны вступил в истребительный отряд, а после его роспуска в июле 1941 года пытался перейти линию фронта. При этом тов. Машеров был задержан немцами, помещен в лагерь и при отправке эшелона на территорию Латвии бежал.

Возвратившись в Россонский район, тов. Машеров устроился работать вначале счетоводом в Россонской «общине» (в захваченном немцами общественном колхозном хозяйстве), а затем преподавателем математики в Россонской школе. Свое пребывание в Россонах и работу в немецких учреждениях тов. Машеров использовал как легальное прикрытие для работы по созданию комсомольской организации из числа учащихся школы и формированию, с помощью этой комсомольской организации, партизанского отряда из числа коммунистов, комсомольцев и беспартийных жителей м. Россоны и окружающих сельсоветов.

В апреле 1942 года тов. Машеров вместе с группой членов подпольной организации вышел из м. Россоны в лес. Созданный тов. Машеровым партизанский отряд им. Щорса в количестве 150 человек 19 апреля 1942 года начал боевые действия.

Тов. Машеров командовал отрядом им. Щорса до марта 1943 г., вел активные боевые действия, был дважды ранен.

В марте 1943 года тов. Машеров был назначен комиссаром партизанской бригады им. Рокоссовского (командир тов. Романов А. В.), в которую вошел отряд им. Щорса. Бригада им. Рокоссовского в соответствии с решением ЦК КП(б) Белоруссии была передислоцирована в Молодечненскую область. В ноябре 1943 года тов. Машеров был выдвинут на работу первого секретаря Молодечненского подпольного обкома комсомола.

Тов. Машеров был принят кандидатом в члены ВКП(б) Россонским подпольным РК КП(б)Б 10 августа 1942 года. В члены ВКП(б) он был принят подпольным Мядельским РК КП(б)Б 25 декабря 1943 года. Вилейский горком КП(б)Б постановлением от 11 ноября 1944 года подтвердил решение Мядельского подпольного райкома КП(б)Б о приеме тов. Машерова в члены ВКП(б).

В партийном деле тов. Машерова имеются написанные им автобиографические документы, свидетельствующие о том, что тов. Машеров сообщил партийным органам факты ареста его отца органами НКВД в 1937 году, задержания его, Машерова, немцами в 1941 году и обстоятельства его работы в Россонах в 1941–1942 году. Правдивость этих данных подтверждается всеми указанными выше товарищами, причем тов. Василевич заявил, что в ходе проверки, которую Молодечненский обком КП(б)Б организовал в 1944 году, была установлена причина ареста отца Машерова в 1937 году – активная сектантская деятельность. Тов. Машеров в это время учился в Витебском пединституте.

Проверкой установлено, что мать тов. Машерова в сентябре 1942 года была арестована немцами, подвергнута пыткам и расстреляна в Россонах. Брат тов. Машерова – коммунист, находился в период войны в Советской армии, а сейчас работает в политуправлении Группы советских оккупационных войск в Австрии.

ЦК КП(б)Б считает, что нет оснований подвергать сомнению поведение тов. Машерова в период Великой Отечественной войны.

Активное участие тов. Машерова в борьбе против немецко-фашистских захватчиков и его последующая руководящая работа в комсомоле достаточны для того, чтобы оказывать товарищу Машерову политическое доверие».

Выделенные нами в конце документа слова – это не просто дежурная фраза, это своего рода «путевка в жизнь», разрешение Машерову делать партийную карьеру. В его боевых заслугах сомнений не было. На счету Петра Мироновича и его подчиненных не просто десятки удачных операций – взорванных мостов, пущенных под откос поездов, разгромленных полицейских участков и т. д. Машерову и другим организаторам подпольного движения удалось создать на оккупированной территории настоящую партизанскую республику – если крупные города контролировались немцами, то во многих отдаленных деревнях и селах власть фактически принадлежала партизанам.

Однако было и другое. В те времена просто пребывание на оккупированной немцами территории могло серьезно поломать человеку судьбу, не говоря уже о партийной карьере. А у Машерова биография – хуже некуда. Сын осужденного за «сектантство» врага народа, пребывание в плену, работа на немцев (да, это было сделано ради подпольного движения, но ведь об этом могли и забыть) и т. д. И тем не менее, Машерова представили к званию Героя.

Петра Мироновича контролировали и проверяли очень долго и очень тщательно – как во время войны, так и после ее окончания. Но Золотую Звезду все-таки дали. По воспоминаниям знавших Машерова людей, например известного партийного деятеля М. В. Зимянина (во время войны – первого секретаря Белорусского комитета комсомола), поначалу руководство Белоруссии просто не знало об аресте отца Машерова и плене самого Петра Мироновича (хотя, еще раз повторимся, он никогда этого не скрывал). Когда же узнали, решили его отстоять. Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко, первый секретарь ЦК Белорусской компартии и руководитель Центрального штаба партизанского движения, как и Машеров, личность легендарная, сумел договориться с руководством белорусского НКВД, что дело о факте пребывания Петра Машерова в плену будет закрыто. Представление о присвоении звания Героя ушло в Москву, и вскоре на нем появилась резолюция Сталина: «Согласен».

* * *

Послевоенная биография Петра Машерова, как мы уже говорили, напоминает один стремительный и непрерывный взлет по карьерной лестнице. На первый взгляд – это действительно так, однако подводных камней, моментов, когда он мог вылететь из обоймы, в жизни Машерова хватало. В 1946 году он возглавил белорусский комсомол, а через четыре года, в 1950-м, его собрались было снимать с этой должности. За что? За мягкотелость и недостаточную принципиальность. Партизан и боевой командир Петр Машеров так и не сумел приобрести повадки, необходимые «настоящему» партийному начальнику: крутой нрав, строгий начальственный голос, умение смотреть на подчиненных исключительно сверху, а на вышестоящих – только снизу. Тогда за Машерова заступился Николай Патоличев, сменивший как раз в 1950 году на посту первого секретаря белорусского ЦК снятого за различные нарушения Н. И. Гусарова (отвлекаясь немного от темы, отметим, что Николай Патоличев был награжден двенадцатью орденами Ленина – своеобразный рекорд, никем в советской истории не превзойденный).

Да и в 1965 году, когда Машеров стал первым секретарем ЦК Компартии Белоруссии, события могли развиваться и по-другому сценарию. Недавно занявший свой пост Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев рекомендовал бюро ЦК КПБ избрать на должность первого секретаря Т. Я. Киселева. Однако местный «партхозактив» – республиканские руководители и секретари обкомов – проголосовал за другую кандидатуру – Петра Мироновича Машерова. Это был если и не бунт, то по крайней мере акция неповиновения. И Брежнев, хоть, очевидно, и не простив белорусам и самому Машерову такой вольности, все же был вынужден согласиться. В конце концов, совсем недавно в вину снятому со всех постов Никите Хрущеву ставился, среди прочего, его пресловутый волюнтаризм и игнорирование мнения товарищей по партии, и Брежневу отнюдь не хотелось повторить его путь.

Интересно, что из Москвы рекомендовать Киселева приехал Кирилл Мазуров, до недавних пор возглавлявший белорусский ЦК, а в 1965-м перешедший на должность первого заместителя Председателя Совета Министров СССР. И именно Мазуров, как свидетельствуют хорошо знавшие ситуацию в Белоруссии люди, был главным инициатором избрания Машерова первым секретарем. Тайная, но очень действенная агитация Кирилла Трофимовича принесла свои плоды. Вообще же Мазурова можно смело назвать добрым гением Петра Машерова. Возглавляя республику, он выделил Машерова из числа других секретарей обкомов, перевел его в Минск. Успехи Машерова, основы того самого «белорусского чуда», прославившие Петра Мироновича, были заложены еще Мазуровым.

Машеров принял Белоруссию в марте 1965 года. Для человека реформаторского склада, пришедшего во власть не только ради самой власти, это время было весьма удачным. Во-первых, середина 1960-х – время, которое иногда даже считают «второй оттепелью». Так называемые «реформы Косыгина» (Алексей Косыгин в 1964 возглавил Совет Министров СССР) должны были, с одной стороны, покончить с хрущевскими экспериментами с системой управления народным хозяйством, особенно больно ударившими по сельскому хозяйству, а с другой – дать новые импульсы развитию плановой социалистической экономики. На первых порах курс реформ поддерживал тогда еще энергичный и деятельный генсек Леонид Брежнев. И не просто поддерживал, а готов был даже отстаивать их в весьма нелегкой борьбе со своими «соратниками» по политбюро.

На декабрьском Пленуме ЦК КПСС 1969 года Брежнев выступил с большой речью по проблемам управления и развития экономики страны, главным лейтмотивом которой была поддержка реформ. Как стало известно немного позже, эта речь была подготовлена в секретариате генсека без согласования с аппаратом главного идеолога страны Михаила Суслова. Это, а также достаточно резкая критика методов управления страной вызвали неудовольствие со стороны «серого кардинала». При поддержке некоторых членов политбюро он подготовил записку для ЦК, в которой доклад Брежнева квалифицировался как «политически ошибочное действие». Эту записку и споры по ней предполагалось вынести на обсуждение очередного, мартовского 1970 года Пленума ЦК КПСС. Более того, не исключена была и постановка «кадрового вопроса», то есть, называя вещи своими именами, вполне вероятной была попытка смещения генсека со своего поста.

В сложившейся ситуации Брежневу пришлось действовать весьма решительно. Поначалу ему удалось затянуть созыв пленума, а затем он, без сопровождения кого-либо из членов политбюро, выехал в Белоруссию, где тогда под руководством министра обороны маршала Гречко Советская армия проводила широкомасштабные учения. Стало ясно, что армия на стороне генсека, и Суслов «с компанией» были вынуждены отозвать свою записку.

В этих разборках советских политических тяжеловесов молодой белорусский первый секретарь ЦК еще не мог играть заметной роли, его поддержка той или иной стороны, по большому счету, ни на что не влияла. Но Машеров фактически занял позицию Брежнева, и это не могло быть не замечено. Возможно, генсек даже простил Петру Мироновичу (как, в общем-то, и всей верхушке белорусского руководства) ту неприятную ситуацию с его избранием на пост руководителя Белоруссии и предоставил Машерову определенный карт-бланш в проведении «мягких реформ». Впрочем, на этот счет есть и другие мнения.

К отношениям между Леонидом Брежневым и Петром Машеровым мы еще вернемся, сейчас же поговорим о том, что же представляла собой «машеровская республика» – Белоруссия в период с 1960 по 1980 год.

* * *

Во многих публикациях и документальных фильмах, посвященных Петру Машерову, Белоруссия 1960—1970-х представлена неким «социалистическим раем», где все жили хорошо и счастливо и не было почти никаких проблем. На самом деле все было несколько иначе. Не стоит преувеличивать и выдавать желаемое за действительное. Белоруссия была одной из советских республик и по уровню жизни не дотягивала до Прибалтики (которая так и не стала по-настоящему советской) и уж тем более ей было далеко до «загнивающего Запада».

Однако среди остальных советских республик Белоруссия действительно отличалась в выгодную сторону. При Машерове были построены или существенно модернизированы предприятия машиностроительной, нефтехимической, электротехнической и других отраслей промышленности, которые и поныне составляют основу белорусской экономики. По некоторым данным, за годы, когда у руля Белоруссии стоял Петр Машеров, национальный доход БССР вырос в три раза. Дефицит и, как следствие, огромные очереди, в белорусских городах ощущались не так заметно, как в других регионах СССР. В Белоруссии не было перебоев с продуктами и товарами первой необходимости, лучше была обеспечена республика и тем, что в советское время было принято относить к предметам роскоши, – автомобилями, различной домашней техникой и т. д. Тем более что многое выпускалось в самой Белоруссии – телевизоры «Витязь» и «Горизонт», холодильники «Минск» были гордостью республики, своего рода ее визитной карточкой, знаком качества. То же можно сказать и о продукции машиностроения – тракторах «Беларусь», грузовиках МАЗ и огромных карьерных самосвалах БелАЗ и др. Естественно, что главная заслуга в этом принадлежала белорусскому народу, но неоспорима и роль Петра Мироновича как организатора и управленца.

Экономические и социальные успехи (пусть, еще раз повторимся, и относительные, но на общем советском фоне все же весьма заметные) были только одним из слагаемых огромной популярности Петра Машерова среди простых белорусов. Петр Миронович был едва ли не единственным советским руководителем, заботившимся о своей популярности. До того момента, как в постсоветском политическом сленге появилось слово «пиар», оставалось еще два десятка лет, но Машеров, казалось, строго следует законам этого самого пиара. Ему действительно было не все равно, что о нем говорят и думают в народе.

В значительной степени это было обусловлено характером Петра Мироновича. Вот что вспоминал Валентин Сазонкин, полковник КГБ, долгое время являвшийся начальником охраны Машерова (незадолго до смерти Машерова он был переведен в Москву в центральный аппарат КГБ): «Служебный кабинет и бумажные дела – не его стихия. Как только начинались полевые работы, сенокос и уборочная страда, он больше времени проводил в автомашине, самолете, вертолете. Выделяемый 9-м управлением КГБ вертолет использовался на всю мощь. Посадки совершались в самых различных точках – там, где трудились люди: на полях, сенокосах, около токов и т. п. Где бы ни приземлялся вертолет, моментально собиралась вся округа и начиналась оживленная беседа с тружениками села». От себя добавим, что в большинстве случаев все эти инспекционные облеты были абсолютно неожиданными для местного руководства. В общем, эта схема классична – из столицы приезжает «добрый начальник» и устраивает разнос, а иногда даже увольняет нелюбимого народом начальника. При этом, в отличие от «классического сценария», Машеров корректен, он редко срывается на крик и не использует ненормативную лексику. Он живо интересуется проблемами людей, оказывает помощь, заставляет своих помощников проконтролировать, как выполняются его поручения и распоряжения. И естественно, что такие «хождения в народ» нравятся простым белорусам. Плюс к этому Машеров практически не пьет (это, кроме прочего, обусловлено и состоянием здоровья – у него больные почки), живет достаточно скромно. В первые годы перестройки, когда прессу буквально захлестнули публикации о невероятном размахе коррупции среди советских партийных боссов (особенно этим «отличались» руководители среднеазиатских и кавказских республик), были попытки найти компромат и на Машерова. Но все они оказались безуспешными – скромность и честность Петра Мироновича в финансовых вопросах были безупречны.

Помимо экономических и социальных вопросов, первый секретарь любого республиканского ЦК должен был уделять внимание и идеологии. Здесь Машерову приходилось считаться с тем, что в Москве рассматривали Белоруссию как некий полигон для апробации тезиса о постепенном отмирании наций и признаков национальной идентичности при социализме, возможно, из-за культурной и исторической близости белорусов и русских. Супруга Машерова Полина Андреевна вспоминала: «Дома и на работе муж разговаривал на русском языке. Как правило, на нем и выступал. Политбюро ЦК КПСС требовало, чтобы члены и кандидаты придерживались, точнее – проводили линию на сближение народов через русификацию. В Москве критиковали Машерова за белорусский акцент. Поэтому он часто репетировал дома со старшей дочерью, как правильно по-русски сказать то или иное выражение. Привычка все равно давала о себе знать. Ему делали замечания. При этом почему-то не обращали внимания на национальный акцент в речи Рашидова, Кунаева, Шеварднадзе и др.».

Безусловно, Машеров никогда не был приверженцем национальной идеи, да и не мог им быть человек, во-первых, воспитанный на принципах сталинского «интернационализма», а во-вторых, так или иначе вынужденный корректировать свою политику с Москвой. В 1972 году в журнале «Коммунист» появилась программная статья Машерова, в которой он утверждал, что все жители союзных республик, помимо родного, обязательно должны овладеть русским языком, клеймил позором «подвизающихся на империалистических задворках злобствующих националистических отщепенцев», проливающих «крокодиловы слезы» по поводу «русификации». Уже во времена перестройки Машерова неоднократно критиковали за недостаточное внимание к белорусской культуре и языку, и упреки эти, в общем-то, справедливы. Среди явных ошибок Машерова – реконструкция исторической части Минска, в результате которой был уничтожен ряд исторических зданий.

Однако не стоит забывать о том, что при Петре Мироновиче в БССР практически не было серьезных гонений на инакомыслящих и национальную интеллигенцию. В той же Украине, например, при Щербицком в лагеря отправились многие писатели и поэты, причисленные к «буржуазным националистам». В Белоруссии же работали и публиковались, пусть и не без проблем, такие писатели, как Василь Быков. Не было в БССР и громких процессов над диссидентами. В 1974–1975 годах был разгромлен так называемый «академический осередок» – некая группа ученых, работавших в системе Академии наук БССР, занимавшаяся типичными для диссидентов вещами – публикацией самиздата и т. д. Но дальше увольнения с работы дело, по сути, не пошло – Машеров настоял, чтобы КГБ не раздувало из этого какого-либо громкого процесса. Более того, спустя некоторое время многие из уволенных были возвращены на прежние места работы. И это было, пожалуй, самым массовым и резонансным диссидентским делом в Белоруссии.

* * *

«Белорусская идиллия» закончилась в субботу 4 октября 1980 года. В этот день около половины третьего[19] от здания ЦК Компартии Белоруссии отъехал автомобиль ГАЗ-13 «чайка», госномер 10–09 ММП, в котором ехали водитель Е. Ф. Зайцев, П. М. Машеров и офицер охраны майор КГБ В. Ф. Чесноков. Как уже известно читателю со слов следователя Владимира Калиниченко, «чайку» сопровождали две «Волги» ГАЗ-24: одна – белого цвета, без спецсигналов и специальной окраски – шла впереди, другая, раскрашенная в цвета автомобиля ГАИ и с включенными синими и красными проблесковыми маячками, – сзади.

Некоторые источники утверждают, что прежде чем выехать за город, кортеж Машерова некоторое время петлял по центру Минска, в других же об этом ничего не говорится. Так или иначе, минут через пятнадцать кортеж выехал на трассу Москва– Брест, занял стандартную позицию посередине осевой линии: дистанция – около 70 метров, скорость 100–110 км/ч.

По этой же трассе, но во встречном направлении двигался автомобиль МАЗ-503, принадлежавший Минскому автокомбинату. За ним, на расстоянии 50–60 метров, пристроился самосвал ГАЗ-53Б, груженный тремя с половиной тоннами картофеля. МАЗ ехал не быстро, его скорость не превышала 50 км/ч. Водитель ГАЗ-53Б несколько раз пытался обогнать МАЗ, однако это ему не удалось.

Около 15.00 кортеж Машерова с одной стороны, и два грузовых автомобиля – с другой приблизились к Т-образному перекрестку у деревни Плиса, к повороту, ведущему на Смолевичскую бройлерную фабрику. В этот момент передняя «Волга» сопровождения под управлением водителя Слесаренко оторвалась от «чайки» примерно на 150 метров. Когда в поле зрения появился движущийся навстречу МАЗ, офицеры охраны, ехавшие в этой «Волге», подали в громкоговоритель команду принять вправо и остановиться. Водитель МАЗа команду выполнил. Увидев движущийся за МАЗом ГАЗ-53Б (в этом момент дистанция между грузовиками, по данным следствия, составляла 30–35 метров), команду остановиться подали и ему. Когда самосвал стал принимать вправо, белая «Волга» проскочила перекресток. В этот момент водитель ГАЗ-53Б осознал, что не успевает затормозить и вот-вот врежется в задний борт МАЗа. На скорости около 50 км/ч он резко вывернул руль влево.

В эту секунду в ГАЗ-53Б, внезапно выехавший из-за синего МАЗа, на полном ходу врезалась черная «чайка».

Развернувшись поперек шоссе, она уткнулась левой стороной в самосвал. Удар был такой силы, что кузов ГАЗ-53Б сорвало с места, был поврежден и бензобак, отчего автомобиль загорелся. Из его кабины вывалился человек, который, пройдя несколько метров, обессиленно опустился на обочину. Первым к разбитым автомобилям подбежал водитель МАЗа, затем подлетели и «Волги» сопровождения. Самосвал горел все сильнее. Благо, в этот момент мимо проезжал автокран одной из минских автоколонн. Быстро сориентировавшись, его водитель зацепил тросом горящий самосвал и оттащил его на безопасное расстояние.

Офицеры охраны вытащили из «чайки» окровавленное тело Машерова. Им показалось, что его сердце еще бьется, его быстро перенесли в одну из «Волг». Взвывая сиреной, машина на огромной скорости понеслась в Смолевичи, в районную больницу. Но чуда не произошло: Петр Машеров был уже мертв и врачам оставалось только лишь зафиксировать его смерть.

Оставшиеся на трассе люди пытались помочь двум другим находившимся в «чайке» людям. К сожалению, помощь не понадобилась и им – водитель Зайцев и майор Чесноков были мертвы. Из тех, кто пострадал в этой аварии, выжил только водитель самосвала ГАЗ-53Б – его под охраной отправили в ту же Смолевичскую районную больницу, куда незадолго до этого привезли уже мертвого Машерова.

После этого прибывшие на место происшествия сотрудники милиции приступили к осмотру разбитой «чайки». В салоне были обнаружены дипломат с металлической пластинкой с надписью «П. М. Машеров», часы «Полет» без стекла, на крышке которых была выгравирована надпись «Тов. Машерову П. М., от МВД СССР 28 мая 1971 г.», мужские ботинки. Из багажника милиционеры достали удочку-«телескоп» производства Полоцкого стекловолоконного завода, две лески с поплавками, два охотничьих ружья, топор, автомобильный инструмент, а также карту Белорусской ССР с заштрихованными участками, обозначавшими территории с неблагополучной экологической обстановкой. Был также проверен пистолет погибшего майора Чеснокова – он был в кобуре, все восемь пуль находились в обойме.

* * *

Некролог, опубликованный в газете «Правда», гласил: «4 октября 1980 года в автомобильной катастрофе трагически погиб кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС, первый секретарь Центрального комитета Компартии Белоруссии, член Президиума Верховного Совета СССР Петр Миронович Машеров. Перестало биться сердце пламенного коммуниста, видного деятеля Коммунистической партии и Советского государства, вся сознательная жизнь которого была отдана делу строительства коммунизма».

Похороны Петра Машерова состоялись 7 октября 1980 года. В последний путь белорусского лидера провожали тысячи людей, причем, и это было очевидно, эти люди пришли на похороны не по указке и разнарядке, а по велению сердца. Гроб с телом был установлен на специальном постаменте на центральной минской площади – площади имени Ленина. После траурного митинга руководители Белоруссии установили гроб на артиллерийский лафет. Процессия двинулась по улицам Минска в сторону Восточного (или, как его называют в народе, Московского кладбища), где и был похоронен Петр Миронович.

На первый взгляд, похороны проходили торжественно и даже помпезно. Однако люди, хорошо знавшие «партийную кухню времен позднего застоя», отметили ряд странностей. Машеров занимал очень высокое место в партийной иерархии, однако из высшего руководства на его похороны прибыли только Михаил Зимянин, секретарь ЦК по идеологии, белорус по национальности, и первый секретарь ЦК Компартии Литвы Пятрас Гришкявичус. Сам Генеральный секретарь ЦК КПСС ограничился только присланным на похороны венком.

* * *

«Не могу не вспомнить и о том, как родился слух о гибели Машерова в результате заговора и инсценированной автоаварии. Милицейский генерал, возглавлявший службу ГАИ страны, после перепоя прибывший в район происшествия, разговаривая с людьми, глубокомысленно изрекал: «Нет, здесь не все чисто. Похоже, кто-то это подстроил». Мне сказали об этой болтовне работники КГБ, и пришлось довольно круто поставить вопрос о, мягко говоря, несерьезном поведении генерала».

Владимир Калиниченко, которому принадлежат эти слова, конечно, имеет право на свою точку зрения. Однако в действительности разговоры о том, что Петр Миронович стал жертвой заговора «кремлевских геронтократов», не желавших видеть у руля Белоруссии и тем более на каком-либо ответственном посту в Москве «молодого реформатора», начались сразу же после того, как стало известно об аварии на 659-м километре трассы Москва – Брест. И пошли они не из какого-либо одного источника, не от некоего «перепившегося генерала ГАИ», а повсеместно. «Народная молва» твердила о «двух милицейских машинах», перегородивших дорогу машеровской «чайке», люди более осведомленные говорили о странностях, сопровождавших как саму катастрофу, так и события накануне ее.

Ответить на вопросы, что же случилось на брестской трассе, предстояло следствию. Уголовное дело по факту гибели Машерова П. М., Зайцева Е. Ф. и Чеснокова В. Ф. было возбуждено в тот же день, 4 октября 1980 года, спустя буквально несколько часов после аварии. В отличие от похорон Машерова, следствие по факту аварии было организовано по высшему разряду. Из Москвы в Минск прибыли заместитель Генерального прокурора СССР Найденов, старший помощник Генпрокурора Каракозов, начальник управления ГАИ МВД СССР Лукьянов, эксперты Главного бюро судебно-медицинской экспертизы МО СССР во главе с генералом Томилиным, старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР Владимир Калиниченко, группа ответственных работников и экспертов КГБ СССР. Естественно, что были привлечены и все лучшие работники белорусских МВД и КГБ. Официальным руководителем следствия был назначен следователь по особо важным делам при прокуроре Белорусской ССР Николай Игнатович[20].

Обязательной процедурой расследования подобных дел была и есть судебно-техническая экспертиза. Она, конечно, не позволяет ответить на все вопросы, однако обстоятельства аварии может установить достаточно точно. Первым делом автоэксперты проверили техническое состояние узлов и агрегатов всех автомобилей, ставших участниками аварии. Было установлено, что ГАЗ-13 «чайка», обе милицейские «Волги», а также самосвал ГАЗ-53Б не имели технически неисправных агрегатов и систем, выход из строя которых мог повлиять на безопасность движения и привести к аварийно-опасной ситуации.

Далее было проанализировано поведение водителей. В действиях шофера МАЗа-503 в данной дорожно-транспортной ситуации нарушений требований правил установлено не было. Следствие установило нарушения в правилах проезда спецкортежей в том, что касается оформления автомобилей сопровождения и использования спецсигналов (об этом мы поговорим чуть позже), однако непосредственные действия водителей «Волг» в сложившейся дорожной ситуации были признаны адекватными.

Далее предстояло установить, была ли возможность предотвратить столкновение у водителя «чайки» Зайцева. Эксперты определили, что водитель «чайки» действовал соответственно ситуации и применил торможение с целью предотвращения аварии, о чем свидетельствуют следы на правой стороне трассы. Тормозной путь ГАЗ-13 составил 22,5 метра с небольшим отклонением вправо от осевой линии дороги.

Это означало, что водитель Зайцев не имел возможности предотвратить столкновение путем даже экстренного торможения. Но ведь избежать аварии можно и другим способом, например, применив соответствующий маневр. Следователь Игнатович, не удовлетворившись первоначальными результатами экспертизы, приказал провести дополнительные исследования. В результате было установлено, что остановочный путь[21] «чайки» составлял не менее 90 метров, тогда как отдаление ее от места столкновения в момент начала пересечения автомобилем ГАЗ-53Б осевой линии могло быть около 70 метров. Это означало, как подчеркивалось в заключении заведующего лабораторией судебно-автотехнических исследований НИИ судебной экспертизы Министерства юстиции БССР Э. Лесневского, что дорожная обстановка в такой ситуации, когда расстояние до помехи меньше остановочного пути, признается аварийной и «действия водителя зависят от его реакции, самообладания, возможности и умения правильно прогнозировать дальнейшее развитие дорожной ситуации с учетом скоростей и направления движения транспортных средств». То есть возможность или невозможность маневра зависят от субъективных факторов, а их оценка в компетенцию судебно-технической экспертизы не входит.

Исправные автомобили, стандартные дорожные условия, сухое дорожное полотно и прекрасная видимость. И четыре водителя, действия которых адекватны в сложившейся ситуации. По крайней мере, они соответствуют правилам, и эти четверо водителей не виноваты в аварии. Значит, получается, что виноват пятый?..

«В сложившейся обстановке при своевременном принятии мер к снижению скорости движения автомобиля ГАЗ-53Б водитель его имел возможность предотвратить дорожно-транспортное происшествие». Такими были выводы судебно-автотехнической экспертизы, проанализировавшей действия водителя ГАЗ-53Б Николая Пустовита. Исходя из дистанции между автомобилями МАЗ-503 и ГАЗ-53Б и скорости их движения на тот момент, когда к ним приблизился спецкортеж и из переднего автомобиля сопровождения прозвучала команда принять вправо и остановиться, следствием было установлено, что водитель ГАЗа имел техническую возможность занять крайне правое положение на проезжей части и остановиться без маневра влево от дальнейшего выезда на встречную полосу. Был проведен следственный эксперимент, в ходе которого было определено, что минимальное расстояние, с которого Николай Пустовит при соблюдении правил безопасного движения должен был увидеть спецкортеж, составляло 150 метров, что давало ему возможность принять необходимые меры по обеспечению его беспрепятственного проезда.

Таким образом, по мнению следствия, основанному на данных автотехнической экспертизы, действия водителя самосвала ГАЗ-53Б не соответствовали ни правилам дорожного движения, ни сложившейся на момент аварии дорожной обстановке.

* * *

На момент аварии водителю экспериментальной базы «Жодино» Белорусского научно-исследовательского института земледелия Николаю Пустовиту было 32 года. Естественно, что следователи, занимавшиеся расследованием гибели Машерова, биографию Пустовита исследовали вдоль и поперек. И не нашли ни единой зацепки, которая бы хоть как-то указывала на умышленный характер его действий. Получил права в 16 лет, с тех пор его жизнь неразрывно связана с автомобилями. Под судом и следствием не был, проблем с правоохранительными органами никогда не имел (за исключением очень редких нарушений ПДД), в каких-либо связях с криминалом или лицами, «ведущими антисоветскую деятельность», замечен не был. Отец троих детей, младшей дочери на момент аварии на брестской трассе исполнилось полгода. Характеризуется как отличный работник и прекрасный семьянин. Более 40 раз поощрялся руководством за достижения в труде и отличные производственные показатели. Имеет в личном пользовании ухоженное приусадебное хозяйство, автомобиль «Жигули» и мотоцикл. Результаты судебно-медицинской экспертизы показали, что каких-либо психических отклонений у Николая Пустовита не было, алкоголя или наркотических веществ в его крови не обнаружено.

Казалось, трудно было себе представить более неподходящую кандидатуру на роль возможного убийцы Машерова, чем Николай Пустовит. И дело здесь не в безупречной биографии, не в каких-то производственных показателях. Пустовиту было что терять: семья, дети, хозяйство, работа… Что же могло заставить человека в здравом уме пойти на смертельный риск? Ведь даже если бы Пустовит выжил в результате аварии, если бы было доказано, что действовал он преднамеренно, высшая мера наказания ему была гарантирована.

Тогда следователи и занялись поиском этих возможных мотивов и задались вопросом: а не высказывал ли Николай Пустовит когда-либо недовольства советской властью или, например, не критиковал ли руководство республики? Опросы родственников, коллег по работе, односельчан дали абсолютно отрицательный ответ. И действительно, семья Пустовит, как мы уже упоминали, жила по советским меркам вполне пристойно. Еще одна версия: возможно, у Николая Пустовита были какие-то личные мотивы ненавидеть Машерова или его родственников? Снова начались проверки, которые ничего не дали. Вживую Петра Мироновича Николай видел всего один раз, да и то издалека: глава республики когда-то приезжал в их хозяйство, объезжал поля, знакомился с технологией производства картофеля. Не пересекались и пути Пустовита или его родственников с близкими Машерова.

На допросах Николай Пустовит вел себя адекватно сложившейся ситуации: естественно, нервничал, был подавлен, однако не бился в истерике и, наоборот, не пытался бравировать, мол, смотрите, что я сделал. Он осознавал, что произошло, насколько это было возможно, сотрудничал со следствием. О том, почему же его машина оказалась на пути «чайки» Машерова, Николай говорил следующим образом: «Дорогу, по которой я ехал в день аварии, хорошо знаю. Спокойная езда не вызывала напряжения. Когда я поднял голову, у меня перед глазами был лишь внезапно возникший задний борт «МАЗа». Создавалось впечатление, что «МАЗ» внезапно остановился передо мной. Это заставило меня вывернуть руль машины влево. В моей памяти как бы отложился момент столкновения с препятствием, страшный удар, пламя…»

Мы не случайно выделили одно слово в показаниях Пустовита. Почему Николай повернул руль влево? Ведь опытные шоферы учат своих учеников, что в случае опасности, в случае, если на оживленной трассе вдруг появляется препятствие, то уходить нужно вправо – в поле, в кювет, в кусты, даже в лес – все равно это безопаснее, чем наперерез летящим навстречу машинам. На этот вопрос каких-то однозначных объяснений в словах Пустовита нет. Однако он был пусть и хорошим и достаточно опытным, но все же обычным сельским шофером, которого, в отличие от «цековских» шоферов, никто не учил приемам контраварийной езды.

Так или иначе, первоначальная разработка Пустовита никаких результатов не дала. Меж тем к следствию подключились лучшие оперативно-розыскные силы страны. В Минск приехали старший помощник Генерального прокурора СССР Г. Каракозов, следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР В. Калиниченко, группа работников из следственного управления КГБ СССР. Были пересмотрены сотни архивных документов, следователи беседовали со всеми, кто хотя бы мало-мальски знал Николая Пустовита. Было установлено, что за последний год он никуда из деревни, кроме как по работе, не выезжал, к нему какие-либо подозрительные незнакомые лица не приезжали. Деревня, в которой жила семья Пустовит, небольшая, их жизнь проходила на виду у односельчан, так что спрятаться было невозможно.

Наконец появилась первая зацепка, первый подозрительный момент: 3 октября, за день до аварии, машину Пустовита видели недалеко от места столкновения, причем в тот момент, когда мимо проезжал кортеж Машерова!..

В публикациях и исследованиях, авторы которых придерживаются линии заговора против Петра Машерова, этот факт приводится как одно из основных доказательств этого самого заговора. Что же это было: разведка? Или даже первая попытка покушения, по какой-то причине сорвавшаяся?

Факт действительно подозрительный, и он, естественно, заинтересовал следователей. Когда об этом спросили Пустовита, тот отрицать не стал: да, в самом деле, накануне он видел кортеж Машерова. Когда из громкоговорителя раздалась команда уступить дорогу, он, как и положено по правилам, принял вправо и остановился на обочине, затем продолжил движение. После рейса он купил хлеба для родителей, заехал к ним (они жили неподалеку от него), затем отправился домой, поужинал и лег спать. Родители Николая подтвердили слова сына: он действительно заезжал к ним вечером 3 октября. Не было данных и о том, что Пустовит отлучался из дома в ночь с третьего на четвертое число. На вопрос же, почему встреча с кортежем Машерова произошла недалеко от того места, где на следующий день он столкнулся с «чайкой», Николай ответил просто: так получилось. В конце концов, он ехал по своему маршруту, никуда не отклонялся.

Затем всплыл еще один странный эпизод. Выяснилось, что накануне Пустовиту выдали наряд на перевозку свеклы, и не в Смолевичи, а в совсем другое место. Почему же он выехал на грузовике, груженном картофелем? Оказалось, что машина, которую изначально планировали отправить в Смолевичскую заготконтору, сломалась, и начальство дало распоряжение поставить первую свободную машину. Ею и оказался самосвал Николая Пустовита. Также следователям показался странным и тот факт, что автомобиль Пустовита выехал в рейс примерно на полтонны недогруженным. На это Николай ответил, что таким было распоряжение главного бухгалтера, мол, поставку нужно было сделать именно в тот день, и откладывать рейс уже было нельзя. И главный агроном базы, и главный бухгалтер подтвердили слова Пустовита – все было именно так…

Даже самые убежденные сторонники версии умышленного убийства Петра Машерова не верят в то, что Николай Пустовит был глубоко законспирированным агентом КГБ (или какой-либо другой разведки), которого долгие годы готовили ради одной цели: убить руководителя Белоруссии. Значит, возможно, он был «сторонним» исполнителем? Возможно, он действительно был обычным сельским шофером, но которого каким-то образом заставили пойти на страшное преступление? В любом случае, если имел место заговор, то Николай Пустовит вольно или невольно стал его участником, свидетелем. А что делают с нежелательными свидетелями в таких ситуациях? Правильно, их, скажем так, устраняют.

Так или иначе, Николая Пустовита могли убить в первые же минуты после аварии, могли убить по дороге в больницу (водитель сильно пострадал в результате аварии и умер от полученных ран – вполне правдоподобно выглядящая версия), могли убить в больнице, могли убить во время следствия, могли убить уже после него и суда. Но его вытащили из покореженного грузовика, доставили в больницу, оказали необходимую помощь, выставили возле его палаты усиленную круглосуточную охрану, провели следствие и довели его до суда.

Суд, кстати, состоялся в конце декабря того же 1980 года. На скамье подсудимых оказался один человек – Николай Пустовит (за месяц до суда следователь Игнатович за отсутствием состава преступления закрыл дела в отношении других фигурантов – водителя МАЗа Тарайковича и сотрудников ГАИ Ковалькова, Слесаренко, Прохорчика). Николай Митрофанович Пустовит был признан в нарушении правил безопасности движения, повлекших гибель троих человек, и приговорен к 15 годам лишения свободы в исправительно-трудовой колонии общего режима. В данной ситуации это было максимум – более строгим наказанием в те времена была только высшая мера.

Начальство колонии, как вспоминал сам Николай Митрофанович, поначалу относилось к нему достаточно строго, однако вскоре ситуация изменилась – заключенный Пустовит в глазах руководства исправительного учреждения превратился в обычного заключенного. Не было особых проблем у Николая и во взаимоотношениях с другими заключенными.

В 1982 году вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР об амнистии в связи с 60-летием образования СССР. В соответствии с этим указом неотбытая часть срока наказания Николаю Пустовиту была сокращена наполовину. Николай должен был выйти на свободу в 1988 году. Но вышел раньше – 20 июня 1985 года народный суд Круглянского района Могилевской области принял постановление – учитывая добросовестную работу и примерное поведение, стремление искупить вину от содеянного, а также принимая во внимание наличие у осужденного троих детей, освободить Николая Пустовита от дальнейшего отбытия назначенного ему судом наказания. В итоге за решеткой он провел менее пяти лет.

После освобождения Николай Пустовит вернулся в родную деревню. Возможно, кто-то и считал его виновным в смерти Петра Машерова, но только не односельчане. Приняли его нормально, разве что смотрели первое время – не сломался ли он в результате всех этих событий. Не сломался. Устроился на работу, снова стал водить автомобили. А с начала 1990-х годов – уже на своих собственных грузовиках.

* * *

Казалось, что следствие и суд поставили все точки над «i». Однако как в ходе расследования, так и после его завершения оставались вопросы, которые почему-то либо не поднимались следователями, либо на которые так и не было дано вразумительного ответа. Один из таких вопросов: почему Петр Миронович отправился в свою последнюю поездку не на той машине, которая ему была положена по рангу и соответствовала инструкциям и существовавшим в те времена правилам?

Попытаемся внести ясность в этот вопрос и поговорим немного о советской автомобильно-партийной иерархии. В распоряжении руководителей, назовем его так, «выше среднего» звена, то есть секретарей горкомов крупных городов, обкомов и крайкомов в послевоенные годы была исключительно продукция Горьковского автозавода. Вначале это была «Победа» ГАЗ-М20, потом «Волги» – ГАЗ-21, ГАЗ-24 и ГАЗ-3102. «Чайки» – ГАЗ-13, а затем ГАЗ-14 того же Горьковского автозавода – были следующим звеном. И наконец, вершина – автомобили Московского автозавода имени Лихачева – ЗиЛы, знаменитые «членовозы», выпускавшиеся в очень ограниченном количестве и предназначенные для высшего руководства.

Тяжелые аварии с участием «партийных» машин происходили регулярно. Некоторые из них для высокопоставленных пассажиров заканчивались трагически. Совсем уж замолчать подобные случаи не могла даже советская цензура, однако информация в прессе ограничивалась обычно словами «трагически погиб такой-то такой выдающийся государственный и партийный деятель» и за пределы конкретной области не выходила.

Тревожные звонки для облеченных властью любителей быстрой езды звучали не раз. В той же Белоруссии, например, в 1970-х в автомобильных авариях погибли два высокопоставленных чиновника. 10 апреля 1970 года в самом центре Минска армейский грузовик ГАЗ-66 на зеленый свет двигался через перекресток проспекта Ленина и улицы Энгельса. В этот момент его водитель услышал визг тормозов, а затем почувствовал страшный удар. На огромной скорости в грузовик врезалась «чайка», в которой ехали заместитель Председателя Совета министров БССР Г. Я. Киселев и прибывшие из Москвы члены комиссии по Ленинским премиям. Как показала экспертиза, в момент, когда водитель «чайки» начал экстренное торможение, скорость машины была более 120 км/ч. У него в запасе было около 30 метров, однако их не хватило, чтобы затормозить или объехать ГАЗ-66. Г. Я. Киселев получил тяжелейшие травмы и через три дня скончался в больнице. Шофер «чайки» также был тяжело ранен, но врачи спасли ему жизнь. Гости из Москвы отделались ушибами и легкими порезами.

В конце 1976 года в Белоруссию с визитом приехал Рауль Кастро, брат Фиделя и в те времена – второй человек в руководстве Кубы. Программа визита включала среди прочего и посещение правительственной резиденции в Беловежской Пуще (той самой, где в 1991 году были подписаны знаменитые соглашения, поставившие точку под существованием СССР), после чего Рауль вместе с семьей должен был вылететь в Ташкент. Однако погода испортилась, и кубинским гостям пришлось задержаться. Наконец 26 декабря было принято решение все-таки лететь в Узбекистан, хотя присутствовавший на правительственном аэродроме, расположенном возле резиденции, командующий авиации Белорусского военного округа Леонид Беда пытался отговорить Кастро от полета. Когда самолет с трудом взлетел, провожающие во главе с Машеровым вздохнули с облегчением. Дальше встал вопрос, как развозить присутствовавшее в Пуще все высшее руководство Белоруссии – вертолетами или на машинах. Тут уж летчики буквально на дыбы встали, заявив, что лететь на вертолетах в такую погоду опасно. Одна за другой с правительственной дачи стали выезжать – как обычно, на огромной скорости, несмотря на непогоду, – черные «чайки». Среди них была и машина Председателя Верховного Совета республики Федора Сурганова, к которому подсел Леонид Беда. Эскорт ГАИ почему-то сопроводил «чайку» только до границы Брестской и Минской областей. Позже стало известно, что машина на скользкой дороге слетела с трассы. Федор Сурганов и Леонид Беда погибли…

Причины этих аварий были, в общем-то, банальны. Пассажиры черных «Волг» и «чаек» всегда спешили по своим делам «государственной важности» (даже если речь шла о поездке в баню на загородной даче), и их водители, пользуясь абсолютной неприкосновенностью со стороны ГАИ, гнали на полную катушку. Меж тем «газовские» автомобили хоть и были несбыточной мечтой простых советских людей, с точки зрения безопасности являлись настоящими «гробами на колесах». Даже опытным водителям обкомовских и горкомовских гаражей было нелегко управлять тяжелыми неповоротливыми «баржами», которые на высокой скорости буквально плавали по дороге. При этом в «Волгах» отсутствовали средства пассивной защиты, которые сейчас являются атрибутами практически любого современного автомобиля, – подушки безопасности, всевозможные системы стабилизации и т. д. Оставались разве что ремни безопасности. Но этими «веревками» нечасто пользовались даже простые автолюбители, что уж говорить о тех, кто был «равнее равных».

Машеров, в бытность чиновником городского и областного масштабов, также пользовался для разъездов «Волгами». Мы не знаем, случались ли с Петром Мироновичем в этот период его биографии какие-либо дорожные происшествия, но даже если они и были, то он их благополучно пережил. И перешел на другой уровень, республиканский, где, в соответствии все с той же иерархией, ему были положены другие автомобили. Как первому секретарю республиканского ЦК и кандидату в члены политбюро – ЗиЛ-115, причем в бронированном исполнении.

Об «автомобильной» жизни Петра Мироновича вспоминала его дочь Наталья в интервью газете «Белорусские новости»: «В Молодечно папа был комсомольским работником. Много ездил по селам, и мама сильно волновалась. Ведь это была Западная Беларусь. Там было много бандитов. Папу спасал «москвич». Потом была «победа». Потом «Волга». Одна, вторая… Потом «ЗиМ»[22]. Я эту машину хорошо помню. Она, как и «чайка», была очень большой. На ней мы переезжали из Бреста в Минск, когда папа стал секретарем ЦК. Помню, что ехали последним рейсом на этом «ЗиМе». В него вместили все оставшиеся вещи. Всю дорогу на меня валился фикус. А потом у нас лопнуло колесо. Но все обошлось. Машина была тяжелой и устойчивой. Потом была «чайка», но в повседневной жизни папа ездил на «Волге». Пока не стал кандидатом в члены политбюро. На этом отсебятина закончилась. Кандидат в члены политбюро был обязан ездить на «ЗиЛе» все время».

ЗиЛ-115, впоследствии переименованный в ЗиЛ-4104, – это вершина советского автопрома, пожалуй, единственный советский автомобиль, который по уровню технического оснащения и комфорта соответствовал зарубежным аналогам или, по крайней мере, был очень к ним близок. Но не это важно, главное, что этот автомобиль в столкновении даже на очень высоких скоростях мог защитить своего высокопоставленного пассажира. Правда, здесь есть одно «но». Авторы едва ли не всех исследований и расследований «дела Машерова» довольно-таки безапелляционно утверждают, что ЗиЛ давал чуть ли не стопроцентную гарантию защиты при любых столкновениях. Это не совсем так. Броня броней, а законы физики никто не отменял. Максимальный уровень безопасности может быть достигнут при соблюдении ВСЕХ правил этой самой безопасности. Чего, надо сказать, Петр Миронович и сопровождавшие его люди не делали, садясь как в бронированный ЗиЛ, так и в обычную «чайку». Голове пассажира, которая при столкновении на высокой скорости и не пристегнутых ремнях безопасности неминуемо ударится либо о лобовое стекло, либо о переднюю панель, в общем-то, все равно, бронированный автомобиль или нет – тяжелые травмы гарантированы. Равно как и серьезные повреждения других органов при ударах незакрепленного тела о выступающие части салона. Хотя действительно, при прочих равных, бронированный ЗиЛ обеспечивал достаточно высокий уровень защиты своих пассажиров.

Однако, как наверняка помнит читатель, во всех протоколах и материалах, касающихся аварии на брестском шоссе 4 октября 1980-го, значится другой автомобиль – «чайка», причем не ГАЗ-14, которая выпускалась в те годы, а старая, уже снятая с производства ГАЗ-13.

Почему же Петр Миронович выехал в ту роковую поездку на «чайке», а не на ЗиЛе? По этому поводу в источниках есть две версии. По одной из них, Машеров, не любивший помпезности, просто предпочитал пользоваться старой верной «чайкой», а не огромным «членовозом». По другой – ЗиЛ Машерова накануне отправили в ремонт и к 13.00 того дня починить не успели. И тогда было принято решение подать «чайку». Была ли планируемая поездка настолько срочной, что не было никакой возможности немного подождать или вообще отложить на следующий день? Почему охрана Машерова, первого человека одной из союзных республик, кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС, грубейшим образом проигнорировала одно из важнейших требований по обеспечению его безопасности? И почему это не нашло отражения в материалах следствия? Те, кто считает гибель Машерова несчастным случаем, находят ответы на эти вопросы в стечении обстоятельств и ставшей привычной халатности. Иная точка зрения – все это звенья цепи заговора против первого секретаря ЦК КП Белоруссии.

Еще один немаловажный аспект, имеющий непосредственное отношение к событиям 4 октября 1980 года, – эскорт сопровождения. Нужен или нет «чистильщик» (так иногда работники спецслужб называли машину, которая шла впереди «объекта» и должна была «расчищать» дорогу) – на областном или городском уровне это зависело, в общем-то, от конкретного руководителя. Кто-то любил ездить так, чтобы все видели, что едет «большой человек», и машина с мигалками была непременным атрибутом таких поездок. Другие же предпочитали обходиться без лишней помпы. К числу последних относился и Машеров. Но на уровне республиканского ЦК и тем более союзного политбюро рассуждения «хочу – не хочу» уже не работали. Существовали строгие и определенные инструкции, определявшие порядок проезда высших лиц государства, например приказ министра внутренних дел № 0747 от 1974 года. Кроме того, с 1 июля 1980 года были введены в действие новые «Правила дорожного движения», в которых, кроме прочего, был определен порядок движения на дорогах автотранспорта специального назначения, то есть так называемых спецкортежей.

Теперь они обязаны были двигаться в сопровождении автомобилей ГАИ, имевших специальную окраску и снабженных мигалками, из которых не менее одной – красного цвета. По этим Правилам, водители встречного транспорта при разъезде с автомобилями специального назначения должны были «остановиться на тротуаре или на обочине, а при их отсутствии – у края проезжей части».

В соответствии с этими инструкциями и правилами любая поездка руководителя такого ранга, как Машеров, должна была рассматриваться как проезд спецкортежа. А значит, машина сопровождения должна была иметь спецокраску и спецсигналы.

Вопрос «а были ли выполнены эти инструкции?» среди прочих одним из первых заинтересовал следователя Николая Игнатовича. Собственно говоря, и без особых расследований было ясно, что инструкции в данном случае были нарушены, и нарушены грубо. Белая «Волга» ГАЗ-24 с номером 01–31 МИК, которая шла впереди «чайки», не соответствовала требованиям ГОСТа «Транспортные средства оперативных служб». Меж тем было известно, что в распоряжении группы сопровождения был автомобиль с номером 01–83 МИК, который этим требованиям соответствовал.

Следователь Николай Игнатович вызвал на допрос командира группы сопровождения старшего лейтенанта Ковалькова. На вопрос, был ли в момент столкновения на «Волге» включен проблесковый маячок, Ковальков ответил, что нет. Когда же Игнатович спросил почему, ответ был простым и одновременно невероятным: потому что его там не было…

Дальнейшие разбирательства показали, что это было делом привычным. Машеров не любил шумихи вокруг своей персоны, и поэтому в обычных, повседневных поездках с ним ездили «Волги» без специальных сигналов. В службе охраны пытались возражать, однако затем сдались – спорить с Петром Мироновичем, при всей его внешней мягкости, было бесполезно.

Есть еще один момент, который следствием был расценен как халатность ответственных работников (и, подспудно, без афиширования, как часть системных нарушений правил проезда спецкортежей, имевших место в Белоруссии при Петре Машерове). Для тех же, кто считает, что Машеров погиб не случайно, это еще одно доказательство заговора против лидера БССР. Итак, согласно действующим тогда правилам и инструкциям, обо всех (!) перемещениях первого секретаря белорусского ЦК должно было быть поставлено в известность руководство ГАИ. О маршруте Машерова заблаговременно (!) должны были быть проинструктированы руководители ГАИ тех районов, по которым предполагался проезд спецкортежа. Но этого сделано не было. Не были предприняты соответствующие меры по обеспечению проезда, не были поставлены посты в тех местах, где кортежу могла угрожать какая-либо опасность. Более того, о том, что на московской трассе появилась машеровская «чайка», не был проинформирован дежурный ГАИ Минского облисполкома. А это уже не просто нарушение инструкций – это грубейшее игнорирование всех существовавших тогда правил, писаных и неписаных.

* * *

Еще один вопрос, который по-прежнему остается одной из загадок дела Машерова: а куда, собственно, ехал Петр Миронович в тот роковой день? Согласно официальной версии, руководитель Белоруссии отправился осмотреть, как проходит уборка картофеля в районах, а затем собирался провести совещание в Борисовском райкоме партии. Накануне в «Правде» появилась статья, в которой были критические замечания по поводу состояния дел в сельском хозяйстве Белоруссии, и такая поездка выглядит, на первый взгляд, вполне логичной. Однако если более внимательно посмотреть на дату и время поездки, то логика ее становится уже не столь явной. Октябрь – довольно позднее время для картофеля. Более того, 4 октября 1980-го, как мы уже упоминали, выпал на субботу. Она хоть и была рабочей (из-за переноса рабочего дня в связи с Днем конституции, отмечавшимся 7 октября), но, как это обычно бывало и бывает в таких случаях, «короткой». А Машеров при этом едет в район наблюдать за уборкой картофеля, которой в это время уже вряд ли кто-то занимается и собирается в короткий рабочий день накануне праздников поздним вечером (пока он доехал бы до полей, пока осмотрел их, пока приехал бы в Борисов – времени прошло бы немало, а ведь в три часа дня он только еще ехал по брестской трассе) проводить совещание… Это было не в его духе, не в его стиле руководства.

Так куда же ехал Машеров, если не на картофельные поля? В некоторых источниках утверждалось, что он якобы ехал в Борисов поздравить с 80-летием одну из своих школьных учительниц. В других публикациях описывается похожая ситуация, правда, вместо учительницы упоминается некая подпольщица, с которой Машеров был знаком еще со времени, когда он жил в Россонах. Третьи же, не приводя, правда, каких-либо доказательств, говорят, что Машеров ехал на какую-то очень важную для него встречу, отчего и наводился весь этот флер с «картофельной инспекцией».

Немало вопросов вызывает и поведение Машерова накануне аварии. Вячеслав Кебич, возглавлявший в то время ряд крупных заводов, а в 1990-м ставший первым премьер-министром Республики Беларусь, в своей книге вспоминал: «Зная о завязавшейся вокруг него подковерной борьбе, Машеров наверняка хотел побыть один, поразмышлять. Накануне, это известно из достоверных источников, он провел в одиночестве ночь на даче в Дроздах, сжигал там какие-то бумаги. Что это были за документы, не знают даже его родные».

Нет единого мнения и по поводу того самого дипломата, который, как уже знает читатель, был обнаружен в разбитой «чайке» Машерова. В фильме «Убить реформатора», снятого в рамках цикла «Следствие вели…» с Леонидом Каневским, и некоторых источниках утверждается, что этот чемодан видели, когда Машеров садился в «чайку» возле здания ЦК КПБ, а уже на месте аварии он бесследно исчез. Причем Петр Миронович держал его в руках, чего раньше за ним не наблюдалось – обычно дипломат нес охранник. Естественно, само собой напрашивается вывод, что в дипломате находились некие сверхважные документы, которые, возможно, даже стали одним из мотивов убийства Машерова. Однако исследования ничего об исчезновении чемодана Машерова не говорят, просто ссылаясь на то, что его наличие зафиксировано в протоколе осмотра места аварии.

* * *

А теперь поговорим еще об одном аспекте данного дела, а именно о том, насколько хороша (как бы цинично это ни звучало) автокатастрофа как способ политического убийства. Если в дорожно-транспортном происшествии гибнет известный государственный, политический или общественный деятель, то, каковыми бы ни были результаты официального расследования, всегда появляются версии о том, что все это – неслучайно и было кем-то подстроено. Самый известный пример подобного происшествия в мировой истории – это, конечно же, гибель принцессы Дианы и ее спутника, сына египетского миллиардера, Доди аль-Файеда. Об аварии, произошедшей 31 августа 1997 года в Париже в тоннеле перед мостом Альма, исписаны уже, наверное, тонны бумаги, но все, по сути, остается на своих местах: есть официальное заключение, в котором говорится, что авария «мерседеса» стала результатом несчастного случая, но есть и общественное мнение, считающее, что английская принцесса и ее египетский возлюбленный стали жертвами хорошо спланированного спецслужбами заговора.

«Громкие» автокатастрофы были и в истории независимой Украины. Самая известная из них произошла 25 марта 1999 года на трассе Борисполь – Золотоноша. Автомобиль «тойота» на высокой скорости столкнулся с КамАЗом. Находившиеся в «тойоте» лидер Народного Руха Украины Вячеслав Чорновил и его водитель Евгений Павлов погибли. Далее были долгие годы расследований, таинственная смерть одного из главных свидетелей – водителя КамАЗа, и все та же ситуация – официальная версия о несчастном случае и неофициальные, утверждающие, что один из самых известных политиков Украины был убит.

Что же касается советской истории, то, как мы уже говорили, любая автокатастрофа с участием высокопоставленных и известных лиц была тайной за семью печатями. Только уже после развала Союза стали появляться сведения об авариях, обстоятельства которых были весьма подозрительными.


…В июле 1922 года на Верийском спуске в Тбилиси под колеса грузовика попал велосипедист, который вскоре скончался от полученных травм. Об этом происшествии долго говорили в столице Грузии, ведь погибшим был не кто иной, как Симон Аршакович Тер-Петросян, он же Камо, – личность легендарная, профессиональный революционер, организатор так называемых «эксов», то есть «экспроприаций», или же, называя вещи своими именами, бандитских налетов и ограблений, деньги от которых шли в партийную кассу РСДРП. Столь же загадочными, не до конца раскрытыми и неоднозначными были и обстоятельства последней велосипедной прогулки товарища Камо. Во-первых, сама вероятность столкновения с автомобилем, коих тогда в Тбилиси было не больше ста, была ничтожна мала. А во-вторых, злополучный грузовик принадлежал… местной ЧК (так, по крайней мере, утверждали некоторые источники). В общем, смерть Тер-Петросяна вызвала немало слухов, и в этом нет ничего удивительного. И прежде всего касались они товарища Сталина, который долгое время руководил «экспроприаторской» деятельностью Камо, а затем решил убрать нежелательного свидетеля. С другой стороны, Сталин в те времена все же еще не был всесильным вождем, чтобы безнаказанно организовывать подобные покушения, да и принадлежность грузовика ЧК как-то уж слишком явно выдает возможного заказчика.

…В 1939 году появились сообщения, что в районе Цхалтубо погибли полпред СССР в Китае И. Т. Бовкун-Лагунец и его жена. Позже, в ходе расследования так называемого «дела Берии», сотрудники НКВД дали показания, что Бовкун-Лагунец и его супруга были отравлены, а автокатастрофа стала инсценировкой, целью которой была дезинформация иностранных разведок.

…В 1947 году НКВД организовал покушение на Юрия Теодора Ромжу – очень популярного, несмотря на свою молодость (он родился в 1911 году), в Закарпатье епископа Мукачевской епархии греко-католической церкви. По воспоминаниям небезызвестного Павла Судоплатова, генерала НКВД, организатора и непосредственного исполнителя ряда громких политических убийств, деятельность Ромжи вызывала крайнее неудовольствие руководителя ЦК компартии Украины Никиты Хрущева. Он и тогдашний министр госбезопасности Украины Савченко в 1947-м обратились к Сталину и министру госбезопасности СССР Абакумову с просьбой дать санкцию на убийство епископа, обвинив его в сотрудничестве с подпольным украинским национальным движением и «тайными эмиссарами Ватикана». «Высочайшее добро» было получено, однако арестовать пользующегося поддержкой населения Западной Украины священника или устранить его открыто в НКВД не решились. Во время одной из поездок Ромжи по епархии 27 октября 1947 года в его конный экипаж врезался грузовик. Священник выжил, хоть и получил тяжелые ранения. Он был доставлен в больницу, где, согласно воспоминаниям того же Судоплатова, был уже отравлен сотрудниками НКВД…

…В конце 1951 года на подмосковной дороге в дорожном происшествии погиб Максим Литвинов – бывший руководитель советского внешнеполитического ведомства: его автомобиль столкнулся с непонятно каким образом оказавшимся поперек дороги грузовиком. Литвинов в свое время был единственным прозападным политиком в СССР (естественно, в той степени, в которой в советской системе можно было быть «прозападным» политиком и занимать одну из самых высоких должностей в государственной иерархии). После смерти Сталина появились сообщения о том, что смерть Литвинова была не случайной, об этом, в частности, говорили в своих воспоминаниях и высшие руководители Советского Союза. Например, Анастас Микоян (фрагмент беседы приводит в своей книге Валентин Бережков, работавший в свое время переводчиком у Сталина и Молотова): «У Сталина была причина расправиться с Литвиновым. В последние годы войны, когда Литвинов был уже фактически отстранен от дел и жил на даче, его часто навещали высокопоставленные американцы, приезжавшие тогда в Москву и не упускавшие случая по старой памяти посетить его. Они беседовали на всякие, в том числе и на политические, темы.

В одной из таких бесед американцы жаловались, что советское правительство занимает по многим вопросам неуступчивую позицию, что американцам трудно иметь дело со Сталиным из-за его упорства. Литвинов на это сказал, что американцам не следует отчаиваться, что неуступчивость эта имеет пределы и что если американцы проявят достаточную твердость и окажут соответствующий нажим, то советские руководители пойдут на уступки. Эта, как и другие беседы, которые вел у себя на даче Литвинов, была подслушана и записана. О ней доложили Сталину и другим членам политбюро… Сперва Сталин хотел судить и расстрелять Литвинова. Но потом решил, что это может вызвать международный скандал, осложнить отношения между союзниками, и он до поры до времени отложил это дело. Но не забыл о нем. Он вообще не забывал таких вещей. И много лет спустя решил привести в исполнение свой приговор, но без излишнего шума, тихо. И Литвинов погиб в автомобильной катастрофе…»

Писал о неслучайности смерти Литвинова и Никита Хрущев: «Таким же образом хотели организовать убийство Литвинова. Когда подняли ряд документов после смерти Сталина и допросили работников МГБ, то выяснилось, что Литвинова должны были убить по дороге из Москвы на дачу. Есть там такая извилина при подъезде к его даче, и именно в этом месте хотели совершить покушение. Я хорошо знаю это место, потому что позднее какое-то время жил на той самой даче. К убийству Литвинова имелось у Сталина двоякое побуждение. Сталин считал его вражеским, американским агентом, как всегда называл все свои жертвы агентами, изменниками Родины, предателями и врагами народа. Играла роль и принадлежность Литвинова к еврейской нации…»

Особенностью еще одной аварии, произошедшей буквально спустя несколько недель после смерти Сталина, а именно в конце марта 1953 года, было то, что в ней погиб иностранный подданный, причем из капиталистической страны. Лауреат Сталинской премии за 1952 год, писатель, один из организаторов французского Сопротивления Ив Фарж отправился из Москвы в Тбилиси, чтобы, как писали газеты того времени, «ознакомиться с хозяйственным и культурным строительством Грузинской ССР». На обратном пути из Гори, где француз посещал сталинский мемориал, в темноте его автомобиль столкнулся с грузовиком. Сопровождавшие Фаржа лица не пострадали, а вот сам он скончался от полученных ран в ночь с 30 на 31 марта. Согласно некоторым исследователям, Фарж, несмотря на свои коммунистические убеждения, по возвращении на родину мог поведать западной общественности о «деле врачей» и прочих «делах», что совсем не входило в планы Берии, метившего в новые вожди. Впрочем, каких-либо доказательств неслучайности гибели Ива Фаржа до сих пор не обнаружено…

И наконец, еще одно дорожно-транспортное происшествие. 7 января 1962 года по дороге из Москвы в Дубну на скользкой трассе занесло автомобиль, в котором ехал знаменитый советский физик Лев Ландау. Машину понесло под двигавшийся навстречу грузовик. Удар пришелся в правую сторону – туда, где сидел Лев Давидович. Ранения были столь серьезными, что даже лучшие нейрохирурги считали травмы несовместимыми с жизнью. Но Ландау выжил, проведя 59 дней в коме.

Отношения Льва Давидовича с советской властью всегда были напряженными – физик не скрывал своего негативного отношения к режиму. Например, после венгерских событий 1956 года власть он назвал фашистской, а ее руководителей – палачами. Даже в условиях «хрущевской оттепели» такое не прощалось. Но Ландау был слишком известен за границей, и тронуть его боялись. И когда случилось несчастье, слухи о том, что авария была подстроена, просто не могли не появиться…


Эти и другие ДТП вызывали и вызывают сомнения. И в этом, с точки зрения тех, кто использует автомобиль в качестве средства убийства, и есть главный плюс. Ведь сомнения и подозрения – это не доказательства. Если нужно устранить «нежелательный объект» так, чтобы это выглядело как несчастный случай, то автомобильная авария – это один из наиболее правдоподобных способов. Но при этом – и один из наиболее сложных в том, что касается организации и технологии исполнения. Особенно если речь идет об охраняемой персоне, движение которой сопровождает соответствующий эскорт (как, собственно, и было, хотя и с нарушениями установленных правил, в случае с Машеровым).

Автомобильная авария – событие многофакторное. Слишком многое должно сойтись в одной точке времени и пространства, чтобы произошло столкновение двух или нескольких автомобилей. Но в случае обычной аварии все происходит в результате целой цепочки случайностей. А теперь представим, сколько факторов нужно учесть и соединить воедино, чтобы катастрофа произошла в нужном месте, в нужное время и с нужным исходом.

Что же касается технологии столкновения, то здесь, при обилии различных вариантов, все сводится к двум схемам: нужно сделать так, чтобы объектный автомобиль столкнулся с неподвижным препятствием, либо подставить под него подвижное препятствие, то есть другой автомобиль. В первом случае необходимо хотя бы на короткое время вывести водителя из строя, либо каким-либо образом спровоцировать его на действия, из-за которых автомобиль уйдет с дороги.

Технология же второго варианта предусматривает столкновение с автомобилем, который гораздо более тяжел, чем объектный. То есть с грузовиком. Что, в свою очередь, приводит к дополнительным трудностям, связанным с тем, что скорость и, что более важно, маневренность легкового автомобиля гораздо выше, чем у грузового. Кроме того, машинами высокопоставленных персон обычно управляют высококлассные водители, которых специально годами обучают приемам контраварийного вождения и умению молниеносно реагировать на меняющуюся дорожную обстановку (не говоря уже обо всем остальном).

И еще один момент. Вариант с использованием подвижного препятствия требует привлечения исполнителей – как минимум, одного. Этот исполнитель, во-первых, должен обладать соответствующей подготовкой, а во-вторых… Во-вторых, он должен понимать, что предстоящая операция может стать последней в его жизни. Значит, должны быть какие-либо причины, заставляющие человека идти на такой огромный риск. Таким исполнителем, если верить некоторым сторонникам теории заговора против Петра Машерова, был Николай Пустовит.

* * *

Меж тем этот человек, хоть следствие и признало его виновником дорожно-транспортного происшествия, в котором погиб Петр Машеров, все же был не единственным участником той аварии. В некоторых публикациях можно встретить фразу вроде «след Николая Пустовита теряется на зоне». Это, как мы выяснили, абсолютно не соответствует действительности – о судьбе Пустовита известно немало. Но если жизнь Николая изучена исследователями и журналистами очень подробно и его имя встречается в любой публикации, посвященной гибели Петра Машерова, то еще один фигурант этого дела как был так и остается человеком-загадкой. Речь идет о водителе синего МАЗа-503 Тарайковиче. В доступных нам материалах он так и именуется: «водитель Тарайкович». И все, больше ничего – ни биографии, ни каких-либо данных, ни даже имени с отчеством. Вот его-то след действительно теряется…

С одной стороны, отсутствие интереса к персоне Тарайковича можно объяснить – против него хоть и было возбуждено уголовное дело, но какого-либо криминала в его действиях найдено не было, дело закрыли и на суде он выступал уже в качестве свидетеля. А дальше… А дальше, собственно, ничего – главным виновным признан Пустовит, к нему, соответственно, и приковано внимание прессы, а Тарайкович был уже не интересен, ведь он видел последствия аварии, а вот сам ее момент произошел у него за спиной, так что ничего нового он, по идее, сказать не мог.

И все же мы попробуем проанализировать действия Тарайковича.

Итак, как помнит читатель, его МАЗ-503 двигался по брестской трассе со скоростью 60–70 км/ч. Когда впереди показалась первая «Волга» из кортежа Машерова и раздалась команда уступить дорогу, Тарайкович, согласно правилам дорожного движения, начал торможение…

«Начал торможение…» – мы не случайно поставили многоточие на этих словах. Дело в том, что в некоторых документах следствия, как и в исследованиях, посвященных столкновению на 659-м километре трассы Москва – Брест, после этих слов стоит точка. В некоторых же добавлено слово – «двигателем». Мелкая, казалось бы, деталь, однако она имеет немалое значение. Для читателей, плохо знакомых с теорией автомобиля, поясним: при включенном двигателе и включенной передаче автомобиль будет замедляться даже без использования тормозной системы и когда-нибудь вообще остановится, правда, сделает это гораздо медленнее, чем если водитель нажмет на педаль тормоза.

Так как же все-таки тормозил МАЗ Тарайковича? Если посмотреть на фотографии, сделанные на месте столкновения, то там можно увидеть следы торможения ГАЗ-13 «чайка», в которой ехал Машеров, ГАЗ-53Б, которым управлял Николай Пустовит, и ГАЗ-24 «Волга», которая шла замыкающей в кортеже. А вот следов торможения МАЗа нет. Отсутствие тормозного пути объяснимо, если Тарайкович тормозил двигателем и только уже перед самой остановкой воспользовался рабочей тормозной системой – в таком случае следа и не должно быть. Но тогда непонятно другое – в такой ситуации МАЗ должен был замедляться медленно, и у ехавшего за ним Пустовита, по идее, было достаточно времени, чтобы принять спокойное и правильное решение: уйти вправо и тоже остановиться. Но Николай говорил, что задний борт МАЗа вырос перед ним словно из-под земли, расстояние между машинами стремительно сокращалось и именно поэтому он и предпринял неверное в данной ситуации действие: вывернул руль влево.

Увязать отсутствие тормозного пути МАЗа и тот факт, что Николай Пустовит поздно среагировал на неожиданно появившееся препятствие, может такое объяснение: возможно, что на действиях Пустовита сказалось переутомление: бессонная ночь (не будем забывать, что у него было трое детей, и среди них совсем маленькая дочь) и долгая дорога. Не исключено, что спокойная езда, о которой говорил Николай, вызвала у него состояние кратковременного сна. Когда же перед капотом неожиданно появился задний борт МАЗа, Пустовит инстинктивно повернул влево, туда, где как ему казалось, было свободное пространство. Однако в своих показаниях Николай говорил, что чувствовал себя нормально, сонливости и усталости не было и он если и отвлекся, то только для того, чтобы посмотреть на приборы. Но если МАЗ тормозил медленно, то для того, чтобы ГАЗ-53Б сблизился с ним на предельно опасное расстояние, это отвлечение должно было занять едва ли не десяток секунд, что достаточно опытный шофер вряд ли бы себе позволил. Так что: Пустовит следователям говорил неправду? Но зачем, ведь с точки зрения гипотетического смягчения наказания не все ли равно, по какой причине он отвлекся от дороги? А ведь следователи могли заметить это несоответствие, и это только бы ухудшило положение Николая…

А теперь давайте мысленно вернемся еще раз на трассу Москва – Брест. Итак, по дороге движутся два грузовика, водитель переднего начинает замедляться. Насколько быстро это заметит шофер второй машины? Это зависит от нескольких факторов – от его заложенной природой реакции, от того, насколько внимательно он следит за дорогой, а также от того, насколько четко у переднего автомобиля срабатывают стоп-сигналы. Ведь даже если Тарайкович тормозил двигателем, перед самой остановкой он все равно должен был нажать на педаль тормоза. Но сигналы не горели… Так, по крайней мере, утверждает в одном из интервью Николай Пустовит:

«– Не горели стоп-сигналы, не было их. В этом-то и дело! Если бы они горели, то я бы и не «отвлекся»: я увидел бы стоп-сигналы, они яркие, значит, машина останавливается. И я тоже начал бы тормозить раньше и съехал бы на обочину.

– Отсутствие сигналов торможения у МАЗа серьезно меняет дорожную обстановку. Вы говорили об этом следователям?

– Говорил, ну а как же. А они мне говорили другое: что я не видел стоп-сигналов потому, что отвлекся. Но я и потом их не видел, когда наезжал на МАЗ.

А когда я стал настаивать, что стоп-сигналов не было, мне разъяснили и как бы признались: сигналы тогда горели, но я отвлекся и не видел, а нити в лампочках стряхнулись потом, когда водитель МАЗа растаскивал машины, мол, ударился фонарями…

– Это же больше чем нелепость…

– Так оно и есть. Но кому докажешь? Еще я говорил, что МАЗ остановился посередине дороги, а они мне – что на обочине. Если бы было так, как они говорили, то я мог легко обминуть машину…»

И еще один момент, связанный с МАЗом Тарайковича. На фотографии с места аварии указаны место столкновения, следы торможения ГАЗ-53Б, «чайки» и «Волги» сопровождения, обозначены и следы, оставшиеся от буксировки машины Пустовита подъемным краном. Однако там нет не только следов торможения МАЗа (что, как мы уже выяснили, в принципе возможно), но и вообще не обозначено место, где МАЗ остановился после столкновения. Что это – небрежность? Но такая небрежность недопустима даже для обычной, рядовой аварии, а ведь в нашем случае речь шла о ДТП, в котором погибли три человека, в том числе и первое лицо одной из союзных республик, ДТП, к расследованию которого были привлечены лучшие специалисты. И даже если конкретный исполнитель на месте аварии забыл сделать необходимые по инструкции пометки, то на это просто обязаны были обратить внимание руководители следствия. Но они почему-то этого не сделали. А может быть, в фотографии и схемы кем-то позже были внесены, скажем так, «некоторые изменения»?..

* * *

Означает ли все вышесказанное, что водителя МАЗ-503 Тарайковича можно смело зачислять в участники заговора, а его автомобиль считать одним из орудий убийства Петра Машерова? Для тех, кто безоговорочно верит в заговор против первого секретаря ЦК Белоруссии, – да, именно так. Для нас же, чья задача – попытаться разобраться в этом деле, сопоставить и проанализировать факты, – нет.

Ведь даже если предположить, что Тарайкович действовал предумышленно, то ему:

а) нужно было каким-то образом подпустить как можно ближе к своему МАЗу машину Пустовита;

б) нужно было, чтобы Пустовит пусть хоть на какие-то мгновения отвлекся от дороги и складывающейся на ней обстановки;

в) нужно было сделать так, чтобы Николай Пустовит при опасном сближении двух грузовиков совершил действие, которого от него ждали предполагаемые заговорщики, не ушел вправо, не резко затормозил и врезался в борт МАЗа, а именно повернул влево;

и наконец, самое главное:

г) все эти пункты – а, б и в – нужно было реализовать не вообще, а в одной, очень узко ограниченной пространством и временем точке, проще говоря, в те даже не в секунды, а в доли секунды, когда навстречу грузовику Пустовита мчалась машеровская «чайка».

А ведь, кроме того, «чайка» пусть и неслась со скоростью 120 км/ч, но ехала-то она не сама по себе. За ее рулем был опытный водитель, не раз попадавший в сложные ситуации и выходивший из них. Наталья Петровна, дочь Машерова, в интервью газете «Белорусские новости» вспоминала о Евгении Зайцеве: «Водитель был настоящий ас. Года за два до трагедии мы ехали с папой на ЗИЛе по Парковой магистрали (нынешний проспект Машерова). Я сидела сзади, папа впереди. Когда поравнялись с улицей Гвардейской, увидели, что прямо на папу с огромной скоростью летит такси. Передняя машина сопровождения ушла далеко вперед. Задняя отстала. Евгений Федорович увернулся от летящей прямо на нас машины. Так что с реакцией у него все было в порядке. Тогда он нас спас».

Очевидно, что пришло время поговорить об еще одном участнике тех событий – водителе Машерова Евгении Федоровиче Зайцеве. Почти ровесник Петра Мироновича (родился в 1919 году), Зайцев впервые сел за руль еще до Великой Отечественной – в 1938 году. Затем была война, служба в армии и учеба в военном училище. В 1952 году Евгений демобилизовался и перешел на работу в такси. А в начале 1960-х Зайцева взяли на автобазу Управления делами ЦК Компартии Белоруссии.

«Партийные» шоферы в советское время были особой кастой. Близость к «слугам народа» позволяла им иметь многое, что было недоступно простым гражданам. Так что для Евгения Зайцева работа в «цековском» гараже была счастливым билетом. А затем он стал одним из водителей, которым было доверено возить первого человека в Белоруссии – Петра Машерова.

Знавшие Евгения Зайцева люди вспоминали, что между Петром Мироновичем и его шофером установились доверительные отношения. Да иначе и быть не могло. Ведь личный водитель нередко знал о своем шефе даже больше, чем люди из ближайшего окружения. Так было и в случае с Евгением Зайцевым – для Машеровых он стал если и не членом семьи, то, по крайней мере, близким человеком.

В такси, как известно, «волка ноги кормят» – Зайцев ездил быстро, когда работал в таксопарке, не изменил он своего стиля и придя в «цековскую» автобазу. Это нравилось Машерову, устраивал его Зайцев и по человеческим качествам. Но время, меж тем, брало свое – в 1979 году Евгений Федорович должен был уйти на пенсию. Это Машеров, почти ровесник, мог еще долго руководить республикой (говорим мы это без всякой иронии), водителю же первого лица Белоруссии следовало подумать об отдыхе или хотя бы о более спокойной работе и уступить свое место молодому шоферу. Такой человек руководством автобазы был найден, однако Зайцев уходить не собирался. Вообще же роль «первого водителя» Белоруссии и близость к самому Машерову позволили Евгению Федоровичу едва ли не подменять собой руководство автобазой Управления делами ЦК БССР. Зайцев поговорил с Машеровым, и этого было достаточно – он остался на своем месте.

Наверное, Евгений Федорович еще долго мог бы водить личный автомобиль, спокойно ездить на нем на дачу или к родственникам в другие города. Но речь шла о том, чтобы в любую погоду, в любое время дня и года ездить на высокой скорости, управляя большой и не слишком маневренной машиной (а именно такими и были как ЗИЛы, так и «чайки»). Однако и это не главное – нестись пусть и на огромной скорости по прямой, особенно когда тебе дана «зеленая улица», независимо от сигнала светофора не так уж сложно. Другое дело – уметь на этой скорости отреагировать на нештатную ситуацию. Это умение было у водителя Зайцева, иначе его бы не пустили за руль машеровского автомобиля. Но были и проблемы со здоровьем…

Представим слово следователю Владимиру Калиниченко: «Осматривая автомобиль Машерова, мы нашли очки с фиолетовыми линзами. Позже выяснилось, что они принадлежали водителю Зайцеву… Таким образом, водителем у Машерова был пенсионер с подорванным здоровьем (тут я и вспомнил про бандаж) и к тому же с плохим зрением. 4 октября день был пасмурным. Все это в совокупности усугубило предаварийную ситуацию. Зайцев не смог адекватно среагировать на действия Пустовита, грубо нарушившего правила дорожного движения. Но была ли у него возможность спасти жизнь себе и тем, кто находился в автомобиле? Опытные водители из гаража ЦК утверждали, что была. Автомобили столкнулись практически на пересечении с второстепенной дорогой, и при хорошей реакции возможен был маневр с выездом на нее или на поле, где можно было погасить скорость».

Бандаж, о котором упомянул Калиниченко, нужен был Евгению Зайцеву для того, чтобы хоть как-то превозмогать боль от мучавшего его радикулита. А о проблемах со зрением знали и раньше. Во время одного из плановых медосмотров врач автобазы Управления делами ЦК БССР даже не подписал из-за этого ему медицинский листок. Но, как часто бывало в таких случаях, последовали нужные звонки, и вновь собранная медицинская комиссия признала водителя Е. Зайцева здоровым, и он продолжил возить Петра Машерова.

Так мог ли Евгений Зайцев избежать столкновения? Авария произошла как раз практически на Т-образном перекрестке, и слева у Зайцева было, казалось бы, достаточно пространства, чтобы уйти от вылетевшего навстречу грузовика. Однако в выводах автотехнической экспертизы, как мы уже знаем, указано, что водитель ГАЗ-13 «чайка» не имел технической возможности предотвратить катастрофу. Слишком уж высокой была скорость ГАЗ-53Б…

Опять сделаем паузу. Во все том же заключении следственной автотехнической экспертизы указано, что в момент, когда ГАЗ-53Б под управлением Николая Пустовита пересек осевую линию и вылетел навстречу «чайке», его скорость составляла 50 км/ч. Такая высокая скорость и была одной из причин того, что Евгений Зайцев, как следует из выводов все той же экспертизы, не имел технической возможности предотвратить столкновение. Но мог ли груженый грузовик повернуть под прямым углом на такой скорости?

Читатели, интересующиеся автомобилями, наверняка слышали такое словосочетание: «лосиный тест». Этот тест, входящий в программу испытаний автомобилей в экстремальных условиях, имитирует внезапное появление на дороге лося (что, например, характерно для скандинавских стран) или любого другого крупного животного. В такой ситуации, когда тормозить уже поздно, водитель должен резко уйти влево, а затем, так же резко, чтобы не столкнуться со встречным потоком, – вправо. Особую известность «лосиный тест» приобрел в 1997 году, когда настырные шведские журналисты во время него перевернули новую модель фирмы «Мерседес-Бенц» А-класса. Это заставило именитую компанию, как и других ведущих автопроизводителей, всерьез заняться усовершенствованием систем стабилизации своих машин. Так вот, шведы перевернули «мерседес» на скорости, чуть меньшей 60 км/ч…

Конечно, не совсем корректно сравнивать легковой автомобиль, причем не очень большой, и грузовик. Однако порядок цифр это сравнение дает понять. В любом случае цифра 50 км/ч – скорость, на которой автомобиль Николая Пустовита пересек осевую линию, – вызывает серьезные сомнения у специалистов-автотехников. Если это и было так, то ГАЗ-53Б должен был перевернуться. Но не перевернулся. Как считают независимые эксперты, скорость ГАЗа при столкновении с «чайкой» была не 50 км/ч, а как минимум в два раза меньше. Значит, по идее, у Евгения Зайцева было больше шансов уйти от удара. Но он этого не сделал…

Откуда же взялась эта цифра – 50 км/ч, которая, как мы уже установили, с очень большой долей вероятности не соответствует действительности? И почему ни в выводах следствия, ни на суде не прозвучала информация о проблемах со здоровьем у Евгения Зайцева, которые если и не стали причиной аварии (хотя нельзя исключать и этого), то, по крайней мере, не позволили ему уйти от столкновения? На наш взгляд, этому есть следующее объяснение. Допустим, на некотором этапе следствие отказалось от версии заговора и предумышленности действий кого-то из участников аварии. Но виновного, согласно давней советской «традиции» следствия и судопроизводства, найти все равно нужно. И он был найден: Николай Пустовит, действительно, так или иначе, выехавший на встречную полосу. А вот если бы решили тронуть пусть уже и покойного Евгения Зайцева, то это потянуло бы за собой целую цепочку неприятных событий и выводов – о нарушениях на автобазе Управления делами ЦК БССР, совершавшихся с дозволения высокопоставленных лиц, в том числе и самого Петра Машерова. Слишком много было бы в данном случае сора, чтобы позволить выносить его из избы…

Не исключено также, что с Николаем Пустовитом была заключена своего рода сделка. Это в США, например, возможность соглашения между следствием и подозреваемым является законодательно закрепленным актом, в СССР же подобного официально не существовало. Но на практике такие договоры практиковались, и очень часто. Возможно, Николаю Пустовиту сказали примерно следующее: ты берешь вину на себя, помогаешь следствию установить «справедливость», не задаешь ненужных вопросов (сказано экспертизой 50 км/ч – значит, было действительно 50), и тогда на тебя хоть и вешают поначалу всех собак и дают по максимуму, но затем приходит время амнистий, хорошее поведение и т. д. – и реальная отсидка становится намного меньше. И действительно, как мы уже говорили, Николай Пустовит провел за решеткой меньше трети срока, на который он был осужден приговором Верховного суда Белорусской ССР. Впрочем, еще раз подчеркнем, что все сказанное – не более чем наше предположение.

* * *

Вопросы по делу гибели Петра Машерова можно, кажется, задавать до бесконечности. Но все они по сути своей сводятся к двум моментам: была ли авария на 659-м километре трассы Москва – Брест подстроена, было ли это политическое убийство? И второе: если да, то кто тогда заказчик, кому, как говорили еще древние римляне, это было выгодно?

Мнение об имеющем место противостоянии первого секретаря Белорусского ЦК по отношению к Леониду Брежневу возникло едва ли не с первых дней пребывания Машерова у руля республики. Мы уже рассказывали о том, что в 1965 году Петр Миронович занял свою должность фактически вопреки мнению генсека. Правда, тогда Брежнев был скорее недоволен действиями не Машерова, а теми, кто составлял руководящее звено Компартии Белоруссии, ведь именно эти люди, а не сам Петр Миронович, не выполнили его «указания».

«Косыгинские реформы» – попытка достаточно мягкого реформирования находящейся явно не в лучшей «форме» советской экономики – встречали жесткое сопротивление со стороны части членов политбюро, известных как «группа Суслова». Брежнев, поначалу стремившийся держать курс на реформирование, остро нуждался в союзниках. Поддерживал перемены и Машеров, и поэтому он, пусть даже и ситуативно, но был союзником генсека.

Однако к середине 1970-х годов ситуация стала меняться. Сопротивление реформам приняло открытый характер, дошло до того, что почти 40 министров во главе с руководителями Госплана СССР объявили чуть ли не бойкот политике Председателя Совета Министров. Брежнев, либо понимая, что борьба может привести к его поражению, либо просто устав от противостояния, фактически подписал мировую с «группой Суслова». К тому же в это время начало ухудшаться здоровье генсека, и он постепенно стал выпускать бразды правления огромной страны из своих рук. Брежнев все более превращался в марионетку борющихся за его же политическое (да и не только политическое) наследство кланов.

Именно на этот период времени, как считают большинство историков, приходится охлаждение отношений между Леонидом Брежневым и Петром Машеровым. Об их взаимоотношениях говорили и вспоминали многие. Например, бывший постоянный представитель правительства БССР при Совете Министров СССР А. В. Горячкин вспоминал: «(Брежнев) сначала делал Машерову авансы, потому что не знал, как тот поведет себя, какой у него характер. Присматривался, обращался снисходительно… Хорошие отношения с ним были до первого приезда в Минск на празднование 50-летия БССР и Компартии Белоруссии. Вскоре понял, что своим сторонником его не сделать – Машеров не торопился поддерживать его отдельные советы, занимал независимую позицию, проявлял самостоятельность характера. В начале 1970-х годов установились и совсем холодные отношения. Впрочем, это и результат «симпатий» М. А. Суслова. Машеров прохладно относился к “главному идеологу”».

Примерно в том же духе об отношениях Брежнева и Машерова вспоминал и Вячеслав Кебич: «Всенародная популярность Петра Мироновича раздражала генсека. А независимость, принципиальность белорусского руководителя положила начало откровенной вражде. Очевидцы рассказывали, что в один из самых неурожайных годов, когда в России остро ощущалась нехватка мясных продуктов, Брежнев позвонил Машерову:

– Петр Миронович, ты же знаешь, какое в стране сложное положение с мясом. Пустили в ход даже большую часть стратегических запасов. А белорусы жируют! Мне докладывали, что москвичи уже ездят к тебе за колбасой. Так не должно быть! Оставь в республике среднестатистическую, рассчитанную по всему Союзу, норму, а излишки отправь в Москву и Ленинград. И сделай это незамедлительно!

Машеров ответил спокойно и твердо:

– Леонид Ильич, в Белоруссии нет излишков мясных продуктов. И население не жирует, а снабжается в соответствии с научно обоснованными нормами. Люди имеют на это право. Даже в трудных погодных условиях, на землях, которые, как вы знаете, не отличаются природным плодородием, вырастили неплохой урожай. Вводить продразверстку по примеру 1920-х годов считаю преступлением по отношению к белорусскому народу и никогда не пойду на это. Утвержденные для республики поставки в общесоюзный фонд мы перевыполнили.

После этого эпизода Брежнев невзлюбил Машерова и обращался к нему всегда только через Киселева».

Действительно, фактов, говорящих о том, что Леонид Ильич стал недолюбливать Петра Мироновича, причем явно, едва ли не специально демонстрируя это, хватает. Рассказывают, что в 1978 году, вручая Машерову Звезду Героя Социалистического Труда, Брежнев в своей речи, помимо стандартных фраз и пожеланий «долгих лет жизни и дальнейшей активной работы на благо Родины», сказал: «Вы сложились как местный деятель». Намек понятный и можно даже сказать грубый: мол, Минск для тебя – вершина карьеры, а Москва – закрыта. За год до этого такую же звезду вручали узбекскому «царю» Шарафу Рашидову. Все было обставлено в «лучших» традициях – с большой помпой, через неделю после указа в Кремле было проведено торжественное собрание, присутствовали все члены политбюро, церемонию вручения показали по телевидению и описали в газетах. Совсем иной ситуация была с Машеровым. Он свою Звезду Героя получил через полгода после опубликования указа. Никакой особой торжественности не было и в помине. Брежнев полгода не находил возможности приехать в Минск, когда же наконец приехал, то вручил награду Машерову в зале приемов ЦК Компартии БССР. И никаких особых торжеств.

По похожему сценарию развивалась и история с награждением Минска Золотой Звездой и присвоением ему звания города-героя. Указ был опубликован в 1974 году, а вручение состоялось только… в 1978-м (тогда же, когда Машерову вручили его Звезду Героя Соцтруда). То посещение Брежневым Минска вызвало новую волну разговоров о нелюбви генсеком Машерова.

Во время церемонии вручения наград после торжественных речей в гробовой тишине Брежнев начал прикреплять награду и тут же пошутил: «Была одна звезда, а стало две» (имея в виду звание Героя Советского Союза). После «бурных продолжительных аплодисментов» последовали обязательные «брежневские поцелуи», а затем «трафаретная» ответная речь Машерова (выше мы ее уже цитировали). Завершал ее Петр Миронович словами: «Я клянусь вам, дорогой Леонид Ильич…», однако был прерван Брежневым: «Не клянись. Там посмотрим».

После торжественного митинга, согласно канонам любого «советского мероприятия», были назначены большой правительственный концерт и банкет. Концерт проходил в минском Национальном театре оперы и балета. Буквально на первых же минутах концерта Брежнев уснул. Просыпался он только тогда, когда на сцене были народные танцы – об этом его пристрастии знали все руководители союзных республик, и поэтому выступления танцевальных коллективов обязательно включались в программу подобных мероприятий. Когда же где-то в середине концерта на сцене появился квартет скрипачей, генсек встал и громко заявил: «Я хочу домой!» Машеров что-то шептал ему на ухо, но генсек был непреклонен.

«Программу» пребывания генсека в Минске завершал банкет, проходивший в ресторане гостиницы «Юбилейная». Высокого гостя из Москвы пришлось ждать больше часа. Когда Брежнев все же появился в банкетном зале, от него ожидали полагающейся в таких случаях речи, однако он сказал только: «Ну что, товарищи, врежем?» Правда, «врезать» сам Брежнев не стал, ничего не пил и мало ел. Вскоре он поднялся, попрощался с Машеровым, поцеловавшись с ним всего один раз (в те времена поцелуи от генсека считали наравне с орденами и медалями), и удалился. За ним потянулась и вся его московская свита.

В общем, весь визит генсека получился каким-то скомканным и, как казалось, явно свидетельствовал об очень прохладном отношении Брежнева к Машерову. Учитывая это и другие факты, получается, что Леонида Брежнева можно смело записывать в главные подозреваемые в организацию заговора с целью убийства первого секретаря белорусской Компартии Петра Машерова? Но не будем спешить, скоропалительные и недостаточно подтвержденные выводы и заключения – это удел тех, кто стремится подать читателю как можно более «жареный» факт, наша же задача в другом. Настолько ли однозначно плохими были отношения Брежнева и Машерова? Оказывается, в том, что Леонид Ильич и Петр Миронович находились в ссоре, уверены далеко не все свидетели тех событий. Очень интересны в этом смысле воспоминания уже упоминавшегося нами долго работавшего рядом с Машеровым полковника КГБ Валентина Сазонкина:

«Авторитет его, несомненно, высок. Само имя Машерова говорит о многом, но обожествлять его не следует. Человек он был земной со своими, как и у всех, сильными качествами и слабостями, достоинствами и недостатками. Но утверждать, что Машеров был оппозиционером, бунтарем, противником режима Брежнева, по меньшей мере несерьезно (курсив мой. – Авт.). Руководство партии и страны, в том числе и генсек, относились к нему с уважением. Скажите, какой оппозиционер удостаивался чести быть приглашенным на семейные торжества? А Машеров с супругой между тем бывали на семейных торжествах у Брежнева. Скажите, какого оппозиционера пригласил бы генсек на охоту в свою вотчину, в Завидово под Москвой? Петр Миронович же там охотился, и много раз. Более того, чтобы угодить гостю, генсек во время утиной охоты приглашал Машерова в свою лодку. Оказывались Петру Мироновичу со стороны Брежнева и другие знаки внимания: тот дарил ему, к примеру, добротные охотничьи доспехи. Я очень сомневаюсь, что Брежнев кого-то еще так ублажал на охоте, как Петра Мироновича».

И это отнюдь не единственное свидетельство того, что Брежнев и Машеров если и не были большими друзьями, то вряд ли находились в явно враждебных отношениях. Были разные интересы и приоритеты, были разногласия и возможно даже конфликты. Но при всем внешнем благообразии это было характерно для всего советского политического бомонда. И если бы все они решались с помощью подстроенных автокатастроф и подобных «методов», то состав политбюро и прочих высших органов власти менялся бы с огромной быстротой. Однако этого не происходило.

Пойдем дальше. «Был практически решенным вопрос о его назначении на пост Председателя союзного Совмина, а дальше дорога ясная», – с уверенностью говорит сейчас дочь Машерова Наталья Петровна. Она вспоминает, что Петр Миронович говорил с ней о возможном переезде в Москву, спрашивал, как ей будет житься без привычного круга друзей. То есть был явный намек на то, что Петр Миронович со дня на день должен был занять какой-то очень ответственный пост в столице Союза.

Однако все ли так ясно с переездом Машерова в Москву? На самом деле каких-либо официальных документов, подтверждающих эту версию, не найдено, равно как нет упоминания о назначении Машерова вместо Косыгина в воспоминаниях людей, входивших в те времена в элиту советского руководства. Наоборот, тот же Валентин Сазонкин говорил об этом: «Резонен и другой вопрос: а стремился ли сам Машеров в Москву? Я убежден: нет и еще раз нет! Еще в бытность Машерова первым в Минске время от времени распространялись слухи о его возможном переводе в Москву. Эти слухи доходили до него. Однажды он и в моем присутствии признался, что на эту тему с ним никто и никогда не беседовал…»

К тому же, если следовать схеме «Машеров идет в Москву на место Косыгина», то получается, что сначала в Москве на высшем уровне, согласовав со всеми заинтересованными лицами и группами (а иначе в случае с таким назначением и быть не могло), решили назначить Машерова на пост предсовмина, а затем там же в Москве решили его убрать. Нелогично…

Возможное объяснение дает Вячеслав Кебич: «По одной из версий, большинство членов политбюро склонялось к мысли о необходимости назначить его Председателем Совета Министров СССР. Под их давлением Брежнев, якобы, вынужден был согласиться с этим, но искал возможность предотвратить возвышение более молодого и популярного политика. Рядом с ним слишком убогой выглядела бы его собственная фигура….

Но Брежнев, при всех его недостатках и откровенном маразме в последние годы жизни, понимал, что уже не справляется с управлением страной и не раз в разговорах с приближенными поднимал (и это известно достоверно) вопрос о своем уходе. Однако каждый раз его уговаривали остаться. «Политбюро ЦК КПСС во главе с вами, Леонид Ильич, дает нам образец высокой партийной принципиальности, мудрости, умения мыслить и действовать масштабно и целеустремленно, с окрыляющей верой в неисчерпаемые созидательные возможности нашего социалистического строя, нашего советского человека – великого патриота, труженика и творца…» – такие и им подобные речи Брежнев слышал со всех сторон. Процитированные слова, кстати, принадлежат не кому иному, как Петру Машерову – так он в 1978 году благодарил Брежнева за награждение Звездой Героя Социалистического Труда. Конечно, все это было обязательным славословием, но не это главное. Важно другое – как нам (да и не только нам) кажется, в 1980 году Брежнев уже вряд ли думал о том, как он будет выглядеть на чьем-то фоне. Больному старику уже хотелось отдохнуть от государственных забот, но ему не давали. И очень сомнительно, что он был озабочен сложной операцией по устранению белорусского лидера, который якобы мог «затмить» собой его собственную персону.

Еще один момент. Допустим, Петр Миронович все же действительно должен был получить пост предсовмина. Но означает ли это, что для Машерова автоматически открывалась дорога дальше, что он в скорости должен был получить в свои руки все рычаги управления страной, причем не только экономические, но, что на самом деле более важно, политические? Означало ли это, что Машеров рано или поздно, но обязательно стал бы Генеральным секретарем? Отнюдь нет. Ведь кремлевские политические раскладки в эпоху позднего застоя были несколько иными, чем сейчас. Председатель Совета Министров СССР – должность, безусловно, важная, почетная и влиятельная. Однако только в том, что касалось экономики. А вот политические вопросы решались не Совмине, а в Кремле, в политбюро.

Известный советский историк Теодор Ильич Ойзерман вспоминал об Алексее Косыгине, на место которого и прочили Машерова: «Я бы сказал, что он (Косыгин) был человеком, который хотел заниматься не политикой, а лишь экономикой. Он не любил Хрущева, очень не любил Брежнева. Когда я его спрашивал насчет программы перехода к коммунизму в 20 лет, входящей в программу КПСС, он отвечал: «Меня это не касается, я в этом деле не участвовал». Но как-то, когда мы были наедине, я спросил: «Но цифры-то откуда взяли? Ведь это же должно было через вас проходить?» – «Нет, – говорит он, – со мной не советовались». «А вот вы мне показали свой доклад, там другие цифры». А он отвечает: «Ну так что ж, ясно, что мы не выполняем то, что написано». Я говорю: «Так откуда же эти цифры?» Он молча указывает пальцем на потолок…»

Удивительная ситуация – человека, руководящего экономикой огромной страны, не ставят в известность по поводу планов развития этой самой экономики. Ситуация удивительная, но вполне характерная для Советского Союза, причем не только времен Косыгина. Вообще же если посмотреть на список Председателей Совета Министров СССР (в первые годы после революции – Совета Народных Комиссаров), то там среди прочих можно увидеть фамилии Ленина, Сталина и Хрущева. Ленин стал Председателем СНК сразу после революции, а Сталин и Хрущев были назначены (точнее, сами себя назначили) на пост главы Совета Министров уже в то время, когда они давным-давно держали в своих руках все рычаги управления страной. А вот обратной ситуации – чтобы человек из экономической сферы стал Генеральным секретарем – в советской истории не было. Конечно, Машеров мог стать и исключением из правила, но все же тенденция просматривалась четко – на пост Генерального секретаря приходили люди из аппарата ЦК; единственное исключение – Андропов, «выходец» из КГБ.

* * *

История, якобы имевшая место на Брестской таможне, тоже, на первый взгляд, хорошо подходит в качестве мотива мести Машерову. Одной из первых публикаций на эту тему стала статья под названием «Кто убил Машерова?» в издающейся в США газете «Белорус». В ней, в частности, говорилось: «стали известными некоторые очень спорные обстоятельства гибели бывшего первого секретаря, который, как известно, погиб в автомобильной катастрофе. Эти новые обстоятельства стали известными во время следствия по делу зятя Брежнева, бывшего генерал-полковника Чурбанова. Выясняется, что в действительности автомобильная катастрофа была обычным мафиозным убийством, организованным бывшим министром внутренних дел, наилучшим другом Леонида Ильича – Щелоковым. Осуществлено все было в лучших традициях западного гангстерства. Щелоковские приспешники не оставили после себя никаких следов. И если бы не перестройка с ее гласностью, то вряд ли мы когда-нибудь узнали бы правду об этом».

Все это на первый взгляд выглядит, во-первых, зловеще, во-вторых, правдоподобно. О страсти Галины Брежневой, дочери генсека, к бриллиантам и другим предметам роскоши знала едва ли не вся страна. А если Машеров дал приказ задержать некую партию бриллиантов, то это не могло не разгневать Галину Леонидовну. Но вот мог ли он дать указание?

Интересно, что в английской версии энциклопедии «Википедия» Петр Машеров назван «де-факто президентом Белорусской Советской Социалистической Республики». Однако у людей более осведомленных другое мнение. Генерал КГБ Эдуард Нордман, например, писал в своей книге воспоминаний: «Теперь иногда говорят, что первый секретарь ЦК КПБ фактически был президентом БССР. Мысль сама по себе симпатичная, но она не соответствует действительности. Первый секретарь ЦК КПБ не отвечал непосредственно за оборону республики. На ее защите стоял лучший в СССР Краснознаменный Белорусский военный округ, все Вооруженные силы СССР. Первый секретарь ЦК КПБ лишь символически интересовался делами на границе, поскольку границу держали на замке отборные пограничные войска СССР. У первого секретаря ЦК КПБ не очень болела голова за внешнюю политику: МИД Белоруссии спокойно делал свое дело под руководством МИД СССР… Не был Машеров президентом БССР».

И действительно, в том, что касалось внутренних дел Белоруссии, у Петра Мироновича были почти неограниченные полномочия. Но все, что относилось к делам внешним – к армии, спецслужбам, границам, в том числе и к таможне, – находилось под контролем Москвы. И даже если бы Машеров решился отдать приказ о каком-либо резонансном задержании, о нем, безусловно, было бы доложено в союзную столицу. А это значит, что либо не было такого приказа, либо был приказ, но не было задержания, либо в Москве по какой-то причине санкционировали операцию по предотвращению контрабанды, но тогда, как говорится, какие могли быть претензии к Машерову?

Кто же еще был заинтересован в преждевременной смерти Петра Машерова и, что самое важное, мог отдать приказ устранить белорусского лидера? Вновь предоставим слово следователю Владимиру Калиниченко: «Сейчас, когда я знаю, какими техническими средствами владел КГБ, я склоняюсь к версии об организованном характере аварии, приведшей к гибели Машерова. Впереди кортежа, на расстоянии не заметном для сопровождения, движется машина, начиненная спецаппаратурой, предназначенной для воздействия излучением на водителя и пассажиров машины Х. Оставалось лишь найти препятствие на дороге, куда врежется облученный шофер». Что касается технической стороны дела, то мы вряд ли когда-либо получим подтверждение или опровержение этих слов. Важно другое: КГБ – это не кто иной, как Юрий Андропов. И именно Андропов сменил в 1982 году Брежнева на посту Генерального секретаря ЦК КПСС…

В некоторых исследованиях «дела Машерова» их авторы пытаются доказать, что в гибели белорусского лидера был заинтересован кто угодно, только не Юрий Андропов. Мол, Юрий Владимирович очень уважал и ценил Петра Мироновича, и оба они были членами некого, назовем его так, «партизанского клана» в руководстве СССР (Андропов в годы войны партизанил в Карелии). Вспоминают и случай с вертолетом Машерова, когда у него отказал двигатель и пилоту чудом удалось посадить аппарат на землю (самого Петра Мироновича тогда в кабине не было). При этом проводится параллель с самолетом Андропова, который по малопонятным причинам потерпел катастрофу (правда, и Юрий Владимирович в последний момент почему-то не стал лететь), и делается вывод, что все это было не случайно и кто-то пытался устранить как Андропова, так и Машерова. Говорят и о том, что чуть ли не в день гибели Петра Мироновича по приказу Андропова в Минск была направлена группа офицеров из 9-го управления КГБ (занимавшегося охраной высших руководителей государства), которая должна была взять на себя охрану Машерова – Андропов якобы чувствовал, что Петру Мироновичу угрожает опасность, пытался его предупредить и уберечь, но не успел. Правда, непонятно, почему Машеров, зная из уст самого Андропова об угрозе его жизни, все же решился покинуть охраняемую дачу в Дроздах и затем отправился всего с одним охранником в поездку по районам…

Все это выглядит, по нашему мнению, как-то натянуто и натужно. На самом деле, если принять за основу схему «Машеров становится Председателем Совета Министров, а затем генсеком», то получается, что он был прямым конкурентом всесильного председателя КГБ. И именно организация, возглавляемая Юрием Владимировичем, обладала техническими средствами и, назовем их так, «специалистами», которые могли осуществить столь сложное по замыслу и реализации покушение.

Сейчас всем уже хорошо известно, что к началу 1980-х годов, когда стало ясно, что эпоха Леонида Брежнева подходит к концу, сформировались две основные группы, претендующие на главные роли в «постбрежневское» время. Одну из них возглавлял Константин Черненко, вторую – Юрий Андропов. Машеров же, по большому счету, ни в одну из них не входил. И поэтому и та, и другая группа, с одной стороны, настороженно посматривала в сторону Минска – слишком уж популярен был белорусский лидер, а это воспринималось как нечто из ряда вон выходящее, но с другой – именно эта популярность обусловливала скорее заинтересованность в Машерове, желание привлечь его на свою сторону, а не желание убрать его с политической сцены. Петр Миронович не был конкурентом для основных претендентов на пост генсека, наивно думать, что он фактически в одиночку мог справиться с мощнейшим партийным лобби в лице Черненко и других членов политбюро или же не менее мощной машиной КГБ и других спецслужб, полностью контролируемой Андроповым. Среди прочих, именно это обстоятельство и заставляет некоторых экспертов говорить о том, что схема «Брежнев – Машеров=враги» не совсем соответствовала действительности. Конечно, у генсека и первого секретаря ЦК белорусской Компартии были разногласия – их, наверное, и не могло не быть. Но возникает такое ощущение, что кто-то слишком настойчиво распускал среди партийного руководства всех звеньев и народа слухи о вражде между Брежневым и Машеровым. КГБ же, с одной стороны, был призван бороться со слухами и сплетнями, но он же, при необходимости, мог эти слухи и распускать. Не исключено, что усиленно муссировавшиеся разговоры о прохладных отношениях и якобы имевшей место зависти Брежнева к популярности Машерова были результатом хорошо спланированной операции. Причем целью ее могло быть как желание вбить клин между Машеровым и Брежневым, так и стремление, да простит нас читатель за столь жаргонное выражение, «перевести стрелки», показать, вот он, мол, заказчик – раз отношения между генсеком и одним из его «наместников» плохие, мало того, этот «наместник» может переехать в столицу и сам стать «владыкой», то тогда само собой понятно, кому выгодна его смерть.

Кстати, Машеров был не единственным предполагаемым сменщиком Брежнева, покинувшим этот мир в возрасте «чуть за шестьдесят» при довольно странных обстоятельствах. Федор Давыдович Кулаков, ровесник Машерова, принимал активное участие в операции по смещению Хрущева. В сентябре 1964 года, когда многие из заговорщиков находились на юге на отдыхе, были обсуждены все детали смещения Хрущева. Кулаков, занимавший тогда должность первого секретаря Ставропольского крайкома, принимал их у себя. Такая смелость была вознаграждена – в 1965 году Кулаков становится секретарем ЦК КПСС, ответственным за сельское хозяйство, а в 1971-м – членом политбюро, одним из самых молодых в то время. Сочетание такой должности и относительная молодость, а также большой аппаратный опыт и связи действительно делали Кулакова одним из претендентов на место генсека. В феврале 1978 года в связи с 60-летием Федор Кулаков был награжден Золотой Звездой Героя Социалистического Труда. Однако затем последовала неожиданная опала – в начале июля того же года на Пленуме ЦК Кулаков подвергся резкой критике за неудовлетворительное состояние дел в сельском хозяйстве. Вечером 16 июля 1978 года Федор Давыдович крепко повздорил с женой. Он лег спать один, а утром охранники нашли его мертвым.

У Кулакова были проблемы со здоровьем. В 1968 году из-за рака ему удалили часть желудка. Естественно, при таком заболевании нужно было соблюдать строгий режим, однако Кулаков за столом себя обычно ни в чем не ограничивал, в том числе и в выпивке. Крепко выпил он и в тот роковой для себя вечер. Так что смерть «от острой сердечной недостаточности с внезапной остановкой сердца» выглядела вполне естественной, это было подтверждено всеми необходимыми медицинскими заключениями, в том числе и министром здравоохранения СССР Евгением Чазовым. Но знакомые Кулакова утверждали, что незадолго до смерти он говорил с ними о грозящей ему опасности, опасался каких-то провокаций против себя. Это и дало повод говорить о том, что смерть Кулакова, возможно, была убийством, а может, и самоубийством.

* * *

Но вернемся к делу Петра Машерова. Кому же еще мог быть неугоден первый секретарь Белорусского ЦК? В одном из интервью Наталья Машерова сказала: «Отец не дожил до Пленума ЦК КПСС меньше двух недель. Все было решено. Он шел на место Косыгина. Я понимаю, что отец мешал многим. Именно тогда, в октябре 1980 года, «взошла звезда» Горбачева». Намек достаточно прозрачный. Действительно, именно в октябре 1980 года Михаил Горбачев вошел в состав Политбюро ЦК КПСС. А в марте 1985 года Машеров и Горбачев, в принципе, могли стать прямыми конкурентами в борьбе за кресло Генерального секретаря. Но ведь до этого было еще четыре с половиной года, стране еще предстояло дожить два года при Брежневе и пережить еще двух генсеков – Андропова и Черненко. Очень сомнительно, что кто-то настолько заранее стал расчищать дорогу Горбачеву. Причем именно «кто-то» – ведь сам Горбачев, по нашему мнению, в 1980-м еще не имел таких связей и рычагов влияния, чтобы «провернуть» столь сложную операцию.

Вариант, что авария Машерова была следствием «внутрибелорусских разборок», тоже выглядит очень сомнительно. Тихон Киселев, ставший в октябре 1980 года первым секретарем ЦК КПБ, был возвращен в Минск из Москвы, где он занимал достаточно влиятельный пост заместителя Председателя Совета Министров СССР. Вряд ли у него был резон менять таким образом Москву на Минск.

И еще одна версия событий 4 октября 1980 года. Как утверждают в последнее время некоторые исследователи, авария на 659-м километре трассы Москва – Брест была… инсценировкой, главным «сценаристом» которой был сам Петр Миронович Машеров!..

Конечно, эту версию можно назвать фантастической. Или же бредовой. Но не будем торопиться с выводами, тем более что наша задача, как мы уже говорили, осветить все возможные варианты развития тех событий. Самое интересное, что вариант с инсценировкой может объяснить те непонятные моменты, которые «не ложатся» под другие версии. Грубое нарушение инструкций машинами сопровождения, странное поведение Тарайковича, не совсем понятная «инстинктивность» выезда Пустовита на встречную полосу, несуразицы и ошибки в протоколах и схемах – все это объясняется, если предположить, что у всех этих людей были заранее расписанные роли.

Предположим, что это действительно так. Но зададим вопрос, который просто не может не возникнуть в данной ситуации: зачем? Зачем Машерову все это было нужно? Он что, решил себя убить таким изощренным способом?

Отвечая на этот вопрос, сторонники версии об инсценировке придерживаются двух линий. Первая является своего рода советской перепевкой легенд о царе Александре I, который якобы не умер в 1825 году в Таганроге, а, инсценировав свою смерть, под именем старца Федора Кузьмича жил чуть ли не до 1860-х годов где-то в отдаленных монастырях. Вот, мол, и Машеров, понимая, что его жизни угрожает опасность, что кто-то, еще более высокопоставленный, чем он, хочет устранить его с советского политического олимпа, решил «самоустраниться» сам. Была «авария», была «смерть» Машерова, были «похороны», было «расследование». А Машеров тем временем, изменив внешность и сменив имя, доживал (а может, и доживает до сих пор) свой век где-нибудь в глухой белорусской деревушке или за границей.

Второй вариант: Машеров, по каким-то ему одному ведомым причинам, решил «попасть» в аварию, но при этом не собирался «умирать». Однако в какой-то момент в инсценировке что-то пошло не по плану, и «комедия» завершилась трагедией – смертью Машерова и еще двух человек.

Могло ли так быть? Чисто теоретически – да, могло. Но если так действительно было, узнаем ли мы об этом с полной достоверностью? Очень и очень маловероятно…

* * *

Пришло время подвести некоторые итоги. На основании данных следствия, независимых расследований и публикаций в открытой прессе можно определить следующие основные версии гибели (или же мнимой гибели) Петра Машерова:

1. Несчастный случай, причиной которого стали действия водителя автомобиля ГАЗ-53Б Николая Пустовита, грубо нарушившего правила дорожного движения и допустившего выезд на встречную полосу движения, что привело к столкновению с автомобилем ГАЗ-13 «чайка» и гибели трех находившихся в нем людей. Это официальная версия следствия, подтвержденная решением суда.

2. Несчастный случай, причиной которого стало превышение соответствующей дорожной обстановке скорости движения водителем ГАЗ-13 «чайка» Е. Зайцевым, не сумевшим адекватно и вовремя отреагировать на изменившуюся дорожную обстановку. Косвенной причиной, приведшей к более тяжелым последствиям (гибели людей) стало игнорирование водителем и пассажирами «чайки» требования правил дорожного движения об использовании ремней безопасности.

Эта версия рассматривалась следствием, однако на основании данных автотехнической экспертизы был сделан вывод, что водитель Зайцев в сложившейся обстановке не имел возможности предотвратить столкновение.

3. Несчастный случай, причиной которого стали действия сотрудников ГАИ, сопровождавших автомобиль Машерова и не сумевших обеспечить безопасный проезд кортежа. Следствием эта версия рассматривалась, в соответствующем определении были указаны грубые нарушения правил и инструкций экипажами сопровождения, однако в их действия состава преступления не обнаружено.

4. Несчастный случай, причинами которого стали действия водителя автомобиля МАЗ-503 Тарайковича, спровоцировавшего следовавшего за ним водителя ГАЗ-53Б Пустовита на выезд на встречную полосу движения. Эта версия рассматривалась следствием, состава преступления в действиях Тарайковича не установлено.

5. Несчастный случай, причиной которого стала неисправность (предположительно, рулевого управления либо тормозной системы) автомобиля ГАЗ-13 «чайка». Как мы уже отмечали, в заключении НИИ судебной экспертизы Министерства юстиции Белорусской СССР, куда после аварии была отправлена разбитая «чайка», сказано: «Технически неисправных узлов, агрегатов и систем автомобиля, которые могли повлиять на безопасность движения, не обнаружено». Основываясь на этом заключении, следствие еще на начальном этапе прекратило разработку версии о технической неисправности автомобиля ГАЗ-13 «чайка».

6. Предумышленные действия водителя ГАЗ-53Б Пустовита, намеренно направившего свой автомобиль навстречу ГАЗ-13 «чайка». Эта версия рассматривалась следствием, однако мотивов, которые могли бы Пустовита совершить такой поступок, следствием (равно как и независимыми исследователями) установлено не было.

7. Заговор с целью убийства Петра Машерова. Исполнитель – Николай Пустовит, которого третьи лица неким образом заставили или побудили пойти на столкновение с «чайкой» Машерова. Выводы следствия по этой версии аналогичны предыдущей версии.

8. Заговор с целью убийства Петра Машерова. Исполнитель – водитель автомобиля МАЗ-503 Тарайкович, который своими действиями спровоцировал следовавшего за ним Николая Пустовита на выезд на встречную полосу. Эта версия следствием фактически не рассматривалась.

9. Заговор с целью убийства Петра Машерова. Исполнители – Тарайкович и Пустовит. Первый максимально перекрыл видимость, а Пустовит неожиданно совершил маневр на встречную полосу, из-за чего водитель ГАЗ-13 «чайка» Зайцев не имел возможности предотвратить столкновение. Следствием данная версия не рассматривалась.

10. Заговор с целью убийства Петра Машерова. Исполнители – неизвестные лица, которые с применением неких технических средств на расстоянии повлияли на кого-то одного или нескольких водителей, что привело к кратковременной потере сознания и, как следствие, столкновению. Следствием данная версия не рассматривалась.

11. Инсценировка столкновения, инициатором которой был Петр Машеров. Целью мнимой аварии была инсценировка смерти Машерова, который затем скрылся в неизвестном направлении. Следствием данная версия не рассматривалась.

12. Инсценировка столкновения с целью создания видимости самого факта аварии. Вследствие неких причин возникли обстоятельства, которые привели к более тяжелым, чем планировалось, последствиям. Следствием данная версия не рассматривалась.

Не исключено, кто-то может и продолжить этот список. У автора данной книги есть своя, наиболее предпочтительная версия, однако, дабы сохранить принцип беспристрастности, говорить о том, какая именно, мы не будем. В любом случае, на наш взгляд, каждая из перечисленных выше версий (даже та, которая кажется наиболее правдоподобной автору) не имеет абсолютно четких и достоверных доказательств.

* * *

Напоследок, в качестве эпилога, сделаем одно предположение – допустим, аварии 4 октября 1980 года на трассе Москва – Брест не было. Или же она была, однако закончилась не столь трагически. Не суть важно, просто предположим (хоть такие предположения историки и не любят), что Петр Миронович пережил тот день. И опять же допустим, что он, как и предполагают некоторые исследователи, принял бы предложение Брежнева и занял пост Председателя Совета Министров СССР, а затем стал у руля страны. Что же дальше, как бы такой расклад повлиял на судьбу Советского Союза?

Машеров отличался от прочих партийных бонз. Однако Петр Миронович, так или иначе, был плоть от плоти коммунистической системы. Он просто не мог быть оппозиционером, иначе просто не достиг бы таких высот в своей карьере. С другой стороны, Машеров не мог не понимать, что страна неуклонно движется в тупик, что нужно что-то менять. Какие были бы эти перемены? Повторил бы Машеров путь Михаила Горбачева, либо ему удалось бы реформировать Союз так, чтобы он в том или ином виде все же остался Союзом?

История рано или поздно все расставляет по своим местам. Однако Петр Машеров – случай особенный. Ему прочили большое будущее (хотя и в настоящем он добился немало), но судьба распорядилась по-иному. Гибель Машерова сделала его персонажем скорее не истории, а советской мифологии, основанной на вере в «доброго царя». Но так или иначе, Петр Машеров оставил свой след в истории, а его трагическая гибель до сих пор остается одной из загадок Советской империи…

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ

1. Антонович Славомир. Петр Машеров: Док. повесть. Минск. – Юнацтва, 1993.

2. Вайткун Алексей. «Звездный час» белорусской столицы, http://minsk-old-new.com/minsk-3138.htm.

3. Двинский Олег. Петр Машеров: человек и легенда // Российские вести. – 2008. – № 19.

4. Зенькович Н. А. Покушения и инсценировки. От Ленина до Ельцина. – М.: Олма-Пресс, 1998.

5. Лицкевич Олег. Феномен Машерова // Свободная мысль. – 2008. – № 4.

Примечания

1

В литературе также часто встречается вариант написания Шмидт.

2

Цит. по: Б. И. Николаевский. «Тайные страницы истории».

3

Шейдеман Филипп (1865–1939) – немецкий политик социал-демократического толка, первый канцлер Веймарской республики.

4

Спиридонова Мария Александровна (1884–1941) – русская революционерка, видный деятель партии эсеров, член Боевой организации (БО). После прихода к власти большевиков неоднократно арестовывалась, погибла в заключении.

5

Впоследствии Блюмкин учился в Академии Красной армии, работал в секретариате Троцкого, был переведен в Иностранный отдел ОГПУ, руководил советской разведкой в Тибете, в Монголии, в северных районах Китая, на Ближнем Востоке. В ноябре 1929 года, после того как Блюмкин в Стамбуле встретился с Троцким и решил передать в СССР его письмо, он был арестован и приговорен к расстрелу.

6

Владимир Володарский (настоящее имя – Моисей Маркович Гольдштейн), комиссар по делам печати, пропаганды и агитации, редактор «Красной газеты», член Президиума ВЦИК, был убит 20 июня 1918 года по дороге на митинг на Обуховском заводе.

7

В энциклопедии Википедия есть диаграмма, на которой сравниваются годы жизни членов ЦК, избранных на XVII съезде, и которая очень наглядно характеризует это название. Из нее видно, что из 71 члена ЦК после 1940 года в живых осталось только 18.

8

Имеется в виду созданная после ХХ съезда специальная комиссия по детальной проверке дел невинно осужденных лиц под руководством председателя Комитета партийного контроля при ЦК КПСС Николая Шверника.

9

В некоторых источниках, в том числе и документальных, – Шатский.

10

Распространенное выражение «китайская грамота» произошло именно от этой грамоты. Дело в том, что этот документ почти полвека лежал в Посольском приказе, до тех пор, пока дипломат и ученый Николай Гаврилович Спафарий (по происхождению молдаванин), собираясь ехать в Китай, не занялся его переводом.

11

Интересно, что в подготовке этих переговоров в организационной части (разбивке шатров и т. д.) принимал участие бывший украинский гетман, а тогда ссыльный Демьян Многогрешный.

12

В 1935 году под давлением Японии КВЖД была продана Маньчжоу-Го, а в 1950 году была безвозмездно передана СССР в пользование вновь созданной Китайской Народной Республике.

13

Некоторые историки, прежде всего китайские, считают инцидент на мосту Лугоуцяо началом Второй мировой войны.

14

Впоследствии серьезные вооруженные конфликты между Китаем и Индией случались еще дважды – в 1962-м и 1967 годах. Заканчивались они, по сути, ничем, но с учетом того, что Китай выступал агрессором, в тактическом плане и в глазах мирового сообщества это было победой Индии. Как и в 1959-м, Советский Союз в обоих случаях предпочел дистанцироваться от конфликта.

15

Т. е. Хабаровск и Владивосток.

16

В те годы пограничные войска находились в подчинении Комитета государственной безопасности.

17

Тем не менее, китайцам впоследствии удалось достать его со дна Уссури. После тщательного изучения он был отправлен в Пекин, в Музей НОАК.

18

Официально Министерство обороны Китая сохраняет режим секретности по поводу потерь НОАК в боях 2 и 15 марта.

19

Здесь мы излагаем официальную версию случившегося. Отметим, что данные, касающиеся скорости, времени и др., не всегда совпадают с данными других источников, что будет исследовано нами позднее.

20

В годы перестройки Николай Игнатович, убежденный сторонник демократических перемен, был избран депутатом Верховного Совета СССР, занимал должность председателя Комиссии Верховного Совета СССР по льготам и привилегиям. После обретения Белоруссией независимости Игнатович стал Генеральным прокурором республики. Скончался он при не до конца выясненных обстоятельствах.

21

Необходимо различать тормозной путь, т. е. расстояние, пройденное автомобилем с момента приведения в действие тормозной системы, и остановочный путь – расстояние, пройденное за то время, когда водитель заметил препятствие, т. е. учитывающее время реакции, погодные условия и другие факторы.

22

То есть ГАЗ М-12; Горьковский автозавод долгое время именовался «Завод имени Молотова» (ЗиМ).


на главную | моя полка | | Тайны советской империи |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 3
Средний рейтинг 3.3 из 5



Оцените эту книгу