Книга: Ледяной ад



Ледяной ад

Юрис Юрьевикс

«Ледяной ад»

Эдвардсу Судмалису, а также Александру Никитину, Григорию Пасько, Игорю Сутягину

Слово — что воробей: вылетит — не поймаешь.

Генерал-майор Валентин Евстигнеев, заместитель начальника Управления радиологических, биологических и химических технологий Министерства обороны РФ. Москва

ГЛАВА 1

Температура воздуха упала до минус сорока и продолжала снижаться. Солнце уже закатилось за горизонт на всю зиму, теперь о нем напоминала лишь узкая полоска между ледяными просторами, где был разбит лагерь, и монотонной пустотой неба. Столь поздно — в октябре — никогда не случалось, чтобы из-за кромки земли сюда проникали солнечные лучи. Бледно-серебристая полоска по-над линией горизонта, затмевая звездный свет, превращала фиолетово-черное небо в бездонную пропасть. Но и этот слабый солнечный проблеск вскоре должен был истаять. Через сутки небу предстояло расцвести созвездиями.

В своем мешковатом полярном костюме водитель снегохода, шагавший впереди, был похож на пингвина. Округлый шлем и капюшон довершали сходство. Верно вспомнил, как сын на прошлый День святого Франциска в Монреале нарядился пингвином. В иное время воспоминание вызвало бы у него улыбку, но сейчас — нет.

Высоко над его головой раскачивался огромный сияющий занавес; тончайшая паутина розовых и бледно-зеленых волокон трепетала вокруг магнитных силовых линий — там, где поле было особенно мощным. Верно никак не удавалось сфокусировать взгляд на цветных сполохах, понять, в дюймах или в милях от него разливается сияние. Оно возникало и прежде — словно предзнаменование, столь редко приходящее на далекий Север. Впрочем, в последнее время происходило много всего необычного.

Эмиль Верно впервые потерял связь с полевыми исследователями. Больше всего он боялся, что кто-то из них провалился в ледяную трещину или упал в полынью. Однако гибель одного не объясняла молчания остальных. Полная тишина в радиоэфире могла возникнуть, если только… если только фургон исследователей вынесло на подтаявший лед или на разводье и все четверо свалились в студеную воду. «Тогда их не спасут даже полярные костюмы», — подумал Верно и пробормотал парочку красочных квебекских ругательств.

Водитель остановился и молча указал рукой на полынью. Они подошли к ней. Пахнущая морской солью вода была неподвижна.

К полынье тянулось несколько коаксиальных кабелей и красных фалов, облепленных солью и льдом. В воде, словно акула, нарезал круг за кругом, подчиняясь заложенной в него программе, щуп.

Водитель обвел лучом фонаря края полыньи, ища признаки падения человека или машины. Они с Верно осмотрели множество следов, что вели к бордовой надувной палатке, стоящей в тридцати ярдах, но не заметили ни людей, оставивших эти следы, ни каких-либо средств их передвижения. «Никого нет дома» — в точности как доложил первый спасательный отряд, прежде чем отправиться на поиски пропавших членов экспедиции.

Алекс Косут, Юнзо Огата, Анни Баскомб, Минсков и Лидия Тараканова как в воду кинули. Сегодня утром Тараканова должна была покинуть станцию. Остальные пришли в лагерь, чтобы провести ежеквартальные тесты и взять данные с дистанционно управляемого щупа. Однако в полдень исследователи не вышли на связь с базой: не ответили на запрос ни по встроенным в костюмы передатчикам, ни по автомобильному радио. Теперь их разыскивала половина сотрудников станции «Трюдо».

Внутри палатки жужжал трансформатор, энергия к нему поступала от цепочки мерно поскрипывающих ветряков, установленных снаружи на полых двенадцатифутовых основаниях. Здесь было два переносных компьютеризированных прибора — брезентовый пол продавился под весом их телескопических опор. Один прибор стоял на уровне письменного стола, стулом к нему служил перевернутый ящик, другой располагался на уровне прикроватного столика, и на нем можно было работать, сидя на надувном матрасе. Рядом с меньшим прибором валялся пакетик из фольги с остатками сублимированных ягод.

Никаких признаков нападения или техногенной катастрофы. Все на месте. Верно вздохнул с облегчением, не обнаружив кровавых последствий разгула рассвирепевшего медведя.

В уголке Огаты, как обычно, царил идеальный порядок. Во владении Анни Баскомб властвовал, разумеется, хаос: ширма скорее скрывала бардак, нежели дарила уединение. На матрасе Алекса Косута лежала шахматная доска; судя по фигурам, полпартии было сыграно. Угол Минскова выглядел необжитым, что и неудивительно: этот человек всегда казался странником. Из матраса Таракановой воздух был выпущен, на матрасе лежал скатанный спальный мешок, на мешке — сложенный костюм полярника; на костюме — шлем.

Рядом с матрасом Таракановой находился чей-то спальный мешок. На нем Верно обнаружил КПК Юнзо Огаты. Он быстро прокрутил записи: маршруты полевых исследований, графики работы в суровых полярных условиях, скучная фиксация кропотливых операций многоопытного сверхобразованного ума, отмечающего подробности, накапливающего факты… Сплошная рутина.

Верно дошел до последней записи и тут обратил внимание на слова, нацарапанные пером прямо на экране блокнота, ignis fatuus.[1] Этот термин был ему незнаком. И почерк тоже. Может быть, рука Косута?

Верно снова выругался. Так что же случилось на станции.

Куда подевались четверо ученых?

Или их исчезновение — розыгрыш? Спектакль официального наступления зимы? Да, хотелось бы верить, что это лишь дурацкая шутка.

Водитель хлопнул Верно по руке раскрытой записной книжкой. Это был ежедневник Анни. Верно взял дневник и прочел первое, на что упал взгляд:

20 октября.

Вчера вечером устроили прощальную вечеринку со сливовым пирогом и чаем с ликером. Лидия Тараканова сегодня нас покинет, если подводная лодка сможет подойти к полынье. Полынья неуклонно и необыкновенно быстро затягивается. В этом году, похоже, найти нас будет так же легко, как иголку в стоге сена.

Но их нашли. Доктор Тараканова уехала. Анни Баскомб отметила это событие с присущим ей сарказмом: «Слава Господу за его милости! Ура!»

Верно с улыбкой закрыл записную книжку. При других обстоятельствах он присоединился бы к ликованию Анни. «Скатертью дорога!» — сказал бы он. Ох и вредная была женщина! Требовательная, визгливая, неуживчивая… Работать бок о бок с ней целый год было сущим адом.

В наушнике прозвучал встревоженный голос водителя:

— Выйдите на улицу.

Верно без промедления покинул палатку.

Слышался пульсирующий звук: один из спасателей вызывал остальных при помощи сигнала тревоги. Кто-то сообщил об обнаружении фургона. Станция «Трюдо» в четырнадцати милях к северо-востоку подтвердила получение сообщения и попросила держать ее в курсе событий. Водитель сверялся с прибором глобального позиционирования и картой местности. Источник сигнала находился в четырехстах ярдах впереди, в направлении близлежащей каменистой возвышенности, известной как гора Маккензи.

— Пойдем, — позвал Верно, забираясь на высокое сиденье «хорька». Снегоход двинулся, плавно покачиваясь на боковых рессорах, — огромные колеса на мягких шинах покатились, едва Верно пристегнулся.

Хреновые ремни. Зачем они вообще здесь нужны? Самое большее, на что способен «хорек», — восемнадцать миль в час. Электродвигатель заводился от алюминиевых батарей, что было удобно в условиях холода, и работал на водородном топливе, безвредном для окружающей среды. На этом настаивал Королевский комитет. Господи, как Верно скучал по реву обычного двигателя внутреннего сгорания! Гусеничный снегоход на бензине, по размерам вдвое меньше «хорька», способен развить скорость в два-три раза выше, и к черту последствия для природы! Скорее бы добраться до своих людей. В арктических условиях каждый миг, проведенный на морозе, может стать последним.

Верно выругался. Его укачивало.

— Не машина, а надувной мяч! — сказал он.

— Чего? — переспросил водитель. Его лицо скрывала защитная маска.

— Ничего. Поезжайте быстрее, — отозвался Верно. — Allez, allez.[2] Schnell,[3] черт подери!

Стемнело и похолодало. Воскоподобная красная ленточка над горизонтом пропала. Встроенные в шлем электронные часы показывали 13.47.

Мимо, словно прогулочная яхта на круизе, пронесся гусеничный катамаран бригады медиков — он был больше и быстроходнее, чем «хорек». В одном крыле расположился персонал, состоящий из штатной медсестры станции и исследователей, вызвавшихся работать медтехниками в чрезвычайной ситуации, в другом — аппаратура; отсеки соединялись балками, которые вибрировали, когда катамаран скользил по льду. Лебедка, подвешенная в середине, звенела, ударяясь о раму, словно пожарный колокол. С противоположной стороны приближались семь пар фар, сжимая кольцо вокруг участка, где пропали ученые. Через неровное ледяное поле шли машины с высокой посадкой; свет фар подпрыгивал на ухабах. Если годовалый лед — гладкий и ровный, то застарелый — весь в торосах. Верно на подъемах раскачивался из стороны в сторону.

Огни прожекторов слились в яркую точку, и лед засиял голубым и зеленым цветом.

Лучи высветили три фигуры, навзничь лежащие на льду.

— Kurat![4] — выругался водитель, когда машина взобралась на небольшой торос и накренилась. Справившись с управлением, эстонец подогнал «хорька» к большому катамарану.

Сначала Верно показалось, что лежащие шевелятся, но вскоре стало ясно, что это трепет не тел, а их одежд на легком ветерке.

Верно выпрыгнул из снегохода и поспешил вслед за медработниками, улавливая через наушники их тяжелое дыхание.

Немецкий врач Ули склонился над Юнзо Огатой, японским геофизиком. В двадцати футах от Огаты лежали Анни Баскомб и Минсков, их тела были изогнуты, как у цирковых гимнастов, ноги русского едва не касались верхушки шлема.

Верно беспомощно остановился неподалеку от трупов.

Ули ножом разрезал костюм Огаты. Высвобожденные тепло и влага разлетелись наподобие ледяного конфетти.

Ули прижал провода кардиомонитора к полоске обнаженной груди, мгновенно посеревшей на морозе. На экране появились красные цифры и едва различимые волнистые линии. Числа, близкие к нулю. Сердечная деятельность минимальна.

Ули ввел трубку, припаянную к канистре, в трахею Огаты. Горячая, 105 градусов по Фаренгейту, струя кислорода ворвалась в легкие, предотвращая смертоносное воздействие на сердце стылой крови, которая отхлынет от конечностей, если пострадавшая придет в себя.

Затем Ули ввел лекарство в бедро Огаты, проткнув шприцем несколько слоев костюма, и приподнял веко женщины, проверяя реакцию зрачка.

Зрачка не было. Ули оттянул другое веко. То же самое.

У иннуитов[5] существовало сказание об охотнике, у которого замерзли и побелели слизистые оболочки глаз.

Верно подошел и опустился на колени, чтобы взглянуть на глаза Огаты. Нет, они не замерзли — их просто не было. Ни зрачков, ни радужных оболочек.

В поисках объяснения Эмиль Верно обернулся к Ули, но тот, сам ничего не понимая, лишь отчаянно давил на грудь Огаты.

— Komm, komm,[6] — нетерпеливо бормотал он.

Однако легкие не желали сокращаться, даже когда Ули всем весом наваливался на торс Огаты.

— Mein Gott,[7] — прохрипел Ули, сделал еще несколько отчаянных попыток и, отстранившись, сидя на корточках, уставился на Огату. — Не может быть, чтобы она замерзла. Конечности гибкие! Костюм не поврежден.

Радиоэфир наполнился стонами и шепотом. Верно поднял взгляд на медиков, колдовавших над Анни Баскомб и Минсковым в попытке вернуть их к жизни. Раздался щелчок интеркома — Ули включил микрофон, но не произнес ни слова. Тогда Верно сам нащупал рычаг микрофона внутри своей перчатки.

— Ули?

Молодой человек поднял глаза. От недавних бесплодных стараний стеклянная лицевая панель его шлема запотела.

— Их больше нет, — объявил Ули. Потом тихо добавил по-немецки: — Wir konnen nichts machen. Zu spät.[8]

Он произнес эти слова спокойным тоном и вновь вернулся к осмотру Огаты.

К погибшим подтягивались новые и новые машины спасателей, свет фар вливался в пучок лучей, сходящихся к центру окружности. В эфире стоял бессвязный гомон. Ошеломленные люди тщетно стремились разглядеть происходящее… Мешанина криков и стонов, перекличка радиоголосов… Полярники не могли поверить в смерть товарищей.

— Как же так? — услышал Эмиль вопрос Кристиана.

— Анни, Анни! — с нежностью повторял кто-то сквозь многоязычную трескотню.

Верно вышел из светового круга. Высоко над головой переливалось всеми цветами радуги северное сияние. Каждый золотистый всплеск окатывал радиоканалы разрядом статического электричества. Глядя на этот красочный, невероятных размеров небесный гребень, Верно ощущал себя крохотной песчинкой мироздания.

Заснеженное пространство оглушительно трещало, словно деревянный корабль, попавший в шторм, — огромные белые глыбы скрежетали, сшибаясь друг с другом. Никогда еще ледяное море не казалось столь пустынным. Обернувшись, Верно взглянул на Юнзо Огату, Анни Баскомб и Минскова. Около них лежало бесполезное медицинское оборудование. Несколько коллег Юнзо Огаты собрались полукругом у ее тела, сгорбившись и склонив головы.

Верно не представлял, что делать дальше. Он с трудом держался на ногах, онемевших ниже колен.

Громче остальных в наушниках слышались переговоры немцев, стремящихся разобраться в случившемся. Эмиль не успевал за темпом их речи, к тому же его била дрожь.

— Verdammt! Wo ist Kossuth?[9] — вдруг отчетливо спросил один из немецких ученых.

Все, кто знал немецкий, встрепенулись. Ужас, охвативший людей при обнаружении трех тел, заставил забыть обо всем. А ведь они искали четверых! Где же Алекс Косут?

Верно медленно поворачивался, стремясь уловить где-нибудь промельк цвета, намек на движение, вспышку света…

Ничего.

Он заметил, что фургон исследователей врезался в ледяную стену и остановился. В наушниках приглушенно пульсировал сигнал тревоги. В сковавшей эфир тишине звук нарастал.

Верно пошел обратно к освещенному кругу, нагнулся к Ули, неподвижно сидящему на льду, нащупал на его предплечье кнопку и убрал режущий слух звук.


Алекс Косут слышал и взволнованные голоса в радиоэфире, и неугомонный сигнал тревоги. Он стянул с себя шлем и расстегнул защитный костюм; потом, освободившись от одежды, Косут встал на подножку снегохода, дотянулся до панели управления, погасил огни и привел машину в движение. Потом он спрыгнул на снег понаблюдать за тем, как автомобиль исчезает во тьме. Далее Алекс спокойно опустился в сугроб. Благодаря изолирующему свойству снега угроза замерзания на время отступила. Косут мог заснуть и безболезненно перейти в мир иной, но он предпочел бодрствовать.

Ученый ожидал, что на него нахлынут воспоминания, однако жгучий холод сковал их. Лицо онемело, пальцы тоже.

Косут почувствовал, как мышцы спины и рук начали конвульсивно сокращаться, усиливая обменные процессы и разогреваясь; его заколотила дрожь. Тем не менее он постарался дышать ровно. Что он успеет передать им, прежде чем иссякнут силы? Просунув руку сквозь слой снега, Косут разжал онемевшие пальцы и выпустил великолепный каскад кристаллов. «Песок, это песок», — повторял он мысленно, призывая тело не верить в очевидность. Увы, пронизывающий холод не оставлял иллюзий.

Левое стекло очков треснуло и вывалилось; пластиковые дужки сломались, очки соскочили с носа.

Обнаженное тело стремительно теряло цвет. Кровеносные сосуды сжались, чтобы сохранить остатки тепла для жизненно важных органов. Косут мысленно сосредоточился на жировых клетках между лопатками и вокруг почек (там аккумулировалось наибольшее количество тепла), пытаясь заставить клетки работать активнее.

Теперь он жалел, что прослушанный курс выживания был столь убедителен. Он живо представлял, как жидкость в его организме превращается в лед, нарушая баланс электролитов, как ледяные кристаллы ломают клеточные стенки.

Косуту хотелось стереть сосульки, намерзшие вокруг губ, но руки судорожно сжимали грудь и отказывались повиноваться. Дрожь прекратилась. Кожа пылала — кровь устремлялась в вены в последней попытке спастись от замерзания. Косут поднял затухающий взгляд к небу, силясь впитать безмолвную красоту Севера.

Выброс фотонов поражал воображение: бело-розово-зеленое марево напоминало нарядную плащаницу. Неужели у него начались галлюцинации? Ведь так далеко на Севере подобного никогда не случалось. Словно молнии, рвались ввысь лиловые сполохи. Магнитосферные протоны и электроны, сталкиваясь с верхними слоями атмосферы, возмущали газы: голубое свечение — азот, желто-зеленое над ним — кислород. Ученый попытался вспомнить формулу для вычисления траекторий частиц в каждый квант времени — и не сумел. Сознание развалилось на куски.

Где-то внутри Косут почувствовал нестерпимую боль и задержал дыхание, чтобы совладать с ней. Температура тела сильно понизилась — возможно, теперь удар спасет его от дальнейших страданий. Косут попробовал встать.



И вдруг все ощущения будто отрезало.

ГЛАВА 2

Джесси Хэнли, прищурившись от пыльного калифорнийского солнца, наблюдала за тем, как ее десятилетний сын носится по пляжу, душераздирающими воплями ниндзя отпугивая чаек от ведра с наживкой. Она поискала в сумке припрятанную сигарету, — мальчик слишком занят битвой с птицами, чтобы заметить, как она курит. Джесси прикурила и выдохнула дым, заполнивший легкие. Детский восторг Джоя напомнил ей о летнем вечере в Малибу; тогда, в свой последний приезд, сын радостно скакал по пляжу среди мечущей икру атерины-грунион, плюхался в воду и черпал пригоршнями рыбу, а его светло-карие глаза светились изумлением.

В лице сына Хэнли узнавала свои черты: высокие скулы, глубоко посаженные глаза и волевой подбородок. Если бы ее нос не был когда-то сломан доской для серфинга, то имел бы, как и нос Джоя, легкую горбинку. Нынешнее чудо хирургии совершенно не подходило к ее лицу, словно попало к ней по ошибке.

И телосложением сын пошел в Джесси и ее старшего брата. Зато волосы у Джоя были совсем другими — не прямыми, не светло-каштановыми, а вьющимися и ярко-рыжими. Хэнли влюбилась в эти волосы с самого рождения мальчика. «Он похож на ирландского сеттера, который долго торчал под дождем», — произнесла она, задыхаясь от изнеможения. Акушерка рассмеялась, а муж не отреагировал на шутку. Ему никогда не нравился ее своеобразный юмор.

Хэнли вздохнула и сделала последнюю затяжку. Уик-энд, выторгованный в долгих переговорах с бывшим мужем, оказался совсем не таким длинным, как ей поначалу казалось. Оставалось всего несколько дней на общение с сыном — потом она не увидит его до самого Рождества. Проклятие! Ну почему они оба не уладили все ради Джоя?! Мужа вечно бесило то, что работа отнимала у Хэнли большую часть времени, что она была для Хэнли важнее семьи. В его укоре была доля правды, и эта доля возросла с тех пор, как брак распался.

«Неужели мало того, что твое пристрастие к наркоте в студенческие годы не позволило тебе учиться в медицинской школе в Штатах и ты платила за обучение в какой-то второразрядной иностранной школе, подрабатывая ассистенткой в морге? Ведь теперь у тебя медицинская степень, и нет никакой необходимости в этом идиотском занятии». Он не понимал, зачем она продолжает ползать на четвереньках посреди пустыни Невада, соскребая чумных мух с трупов, отправляется на поиски причин эпидемии рака груди у темнокожих женщин в районе Миссисипи или пробирается сквозь очаги заражения синей мухой на берегах реки Саскуэханна. Какое кому дело до того, что ее корочка об образовании имела второсортное происхождение — она все равно вполне могла бы обеспечить Хэнли шестизначную сумму в декларации о доходах от профессиональной деятельности, а не смехотворную зарплату госслужащей. «Ты могла бы работать на „Пфайзер“, летать первым классом и заколачивать уйму денег на продаже виагры…»

Перечислению не было конца: небезопасно отлавливать клещей в Скалистых горах и лягушек-мутантов в Миннесоте; исследовать очаги кладбищенской лихорадки на территории Индианы и изучать больных мышей в резервациях Юты; ползать по вентиляционным ходам отелей во Флориде, разыскивая одному Богу известных жучков; выкапывать навоз столетней давности в поисках спор коровьего бешенства, которые какой-то идиот догадался развести и отправить в аудиторский отдел Внутренней налоговой службы.

А ведь они любили друг друга. Он обожал ее за пытливость и неиссякаемую энергию, а ей казалось, что она наконец-то встретила человека, готового принять ее такой, какая есть и какой хочет быть. Увы, обольщение заметно поубавилось вскоре после свадьбы и вовсе исчезло после появления Джоя. Муж превратился из студента-наркомана в остепененного ханжу.

«Какой пример подает Джою сорокадвухлетняя мать, которая набивает гараж заспиртованными колониями австралийских муравьев-мясоедов, муравьев-листорезов с Коста-Рики, медовых муравьев из Аризоны и пропитанными формальдегидом луговыми собачками, мышами-монстрами и морскими свинками-мутантами?» Он перечислял один ужас за другим — бессчетное количество ужасов: живых и мертвых в клетках, банках и ящиках.

«Я просто-напросто боюсь открыть ящик стола, — терпеливо разъяснял он на слушании ходатайства о разводе. — Чувствуешь себя так, словно живешь с некрофилом!»

«Если бы вы только знали», — думала Джесси, выслушивая сей поток оскорблений. Однако она решила, что адвокату не стоит вникать в подробности их более чем неудачной сексуальной жизни. На этот раз она благоразумно решила промолчать.

Годы ссор по поводу ее отлучек настолько ожесточили их друг против друга, что даже скандальный развод не принес им облегчения. Судебный процесс только усилил обоюдную неприязнь. Джой теперь был единственной нитью, которая связывала их. Нужно отдать им должное, они не использовали сына в качестве ретранслятора упреков. И без того мальчик сильно отставал в учебе, особенно в чтении. Поэтому Джесси и решила оставить его с отцом в Беркли — там была школа со специальной программой. По крайней мере так она объяснила себе свой поступок и так отец преподал мальчику ее идею. В действительности же все было гораздо сложнее. Хэнли очень любила Джоя, но до сих пор сомневалась, что обладает материнским инстинктом.

Хэнли, в водолазке и шортах, немного полежала на песке, потом забрела в накатывающую на берег пену. Подгоняемая силой большой волны, вернулась на сушу. Ощутив во рту соленый привкус океана, она поняла, что проголодалась.

На другом конце пляжа Джой возбужденно размахивал руками. Огромная удочка, воткнутая в песок, выгнулась невероятной дугой — и ударила Джоя!

Хэнли вскрикнула и побежала к сыну по пенистой кромке воды. Когда она наконец добралась до Джоя, тот, целый и невредимый, выглядел расстроенным.

— Мам, он оборвал леску…

Хэнли прижала сына к себе.

— Похоже, это был целый кит. Не расстраивайся, дружок. Все равно холодает. Как тебе нравится мысль отправиться в Марина-дель-Рей и пообедать бургерами с овощами?

Джой скорчил недовольную рожицу.

— А можно мне обычный гамбургер? Ненавижу этот противный перец!

— Так уж и противный! — возразила Хэнли. — Ладно, сойдемся на бургере с индейкой.

Ей не хотелось пугать Джоя рассказами о коровьем бешенстве, однако и подвергать сына опасности заразиться губчатой энцефалопатией она не желала.

— Ну, это еще куда ни шло, — согласился Джой.

Джесси стоило огромных усилий восстановить после развода добрые отношения с сыном. Но ее беспокоило то обстоятельство, что, лишь балуя Джоя, она имела шанс сохранить какое-то место в его жизни.

Они собрали пляжные принадлежности и направились к старому грузовичку, припаркованному на обочине Тихоокеанского шоссе. Во время предыдущего путешествия они написали на дверцах грузовичка «Хэнли и сын». Это предложила сделать Джесси. Она подумала, что Джою понравится выводить буквы. С той же воспитательной целью она устраивала соревнования по чтению марок автомобилей, наклеек на бамперах, вывесок, дорожных знаков — всего, что попадалось им на глаза. Она надеялась, что таким образом помогает ему быстрее овладеть грамотой. Хэнли закинула сумку и удочки в кузов грузовичка и села в кабину. Джой устроился рядом с матерью.

— Ну и куда можно доехать на этой колымаге?

— В Марина-дель-Рей, если не возражаешь, — ответила Хэнли и надела солнцезащитные очки.

Завелся двигатель, и они поехали на юг.

— Ого! Да твоя машина просто сияет, — зажмурился Джой. — Что это за штука, которой мы ее покрасили? Может, ею начать торговать?

— Это специальная краска из диатомовых водорослей.

— Диа чего?

Хэнли улыбнулась:

— Диатомовых, или кремнистых. В этих крошечных растениях содержится кварц. — Она указала на дорогу: — Видишь центральную разделительную полосу?

— Вижу.

— Она проведена краской, в которой тоже есть диатомеи. Вот почему полоса вспыхивает, когда ночью на нее попадает свет. Так действуют диатомеи. А некоторые из них сами излучают свет.

— Как вещество из химического набора, который ты мне подарила?

— Точно. Фотоэмульсия. — Она взглянула на сына. — А у тебя хорошая память.

— Ага. На все, кроме письма, — погрустнел Джой.

— Но это не повод для уныния, — отозвалась Хэнли. — Дело в том, малыш, что у тебя мозг устроен несколько иначе, чем у большинства людей. Поэтому у тебя так хорошо обстоят дела с цифрами. Что же касается букв, то ты их видишь…

— …в другой последовательности.

— Вот именно. Это не значит, что ты глупый. Честное слово! Уж кому-кому, а мне известно, что значит быть отстающим в школе. Просто у тебя особенный ум. Так заложено в генах. Тебе придется приспособиться к этому. — Она откинула с лица прядь волос. — Сотни детей с дислексией — те, что вроде тебя испытывали трудности при чтении — стали, когда выросли, превосходными физиками и архитекторами. Ты слышишь меня?

Джой молчал, рассеянно глядя в окно на нефтеналивные танкеры, плывущие вдаль от берега.

Хэнли обняла мальчика левой рукой и прижала к себе.


Поужинали они дома. Джесси превратила приготовление еды в игру для Джоя. Он с удовольствием пересчитывал кулинарные рецепты таким образом, чтобы вместо шести порций получалось две, а она, тренируя его в чтении, просила произносить необходимые ингредиенты вслух.

Уставший от долгой прогулки, мальчик рано лег спать. Хэнли выкладывала на столе вечернюю дозу своих лекарств, когда раздался телефонный звонок: Лестер Мансон потребовал срочно прибыть на совещание.

Хэнли положила трубку и включила компьютер, чтобы взглянуть на присланные Мансоном материалы. Три жертвы неведомой болезни были названы по алфавиту: А, В и С. А и С идентифицировались как мужчины, В — как женщина. Результаты исследования останков поразили Джесси, хотя изображения, переданные по спутниковой связи, не отличались четкостью. Дыхательные пути ото рта к бронхиолам окаменели. Хрящи, обычно пластичные, стали ломкими. Альвеолярные мешочки и ходы были повреждены, слизистые оболочки и диафрагмы атрофированы. Подобное изменение тканей неминуемо вело к смерти. Чем же они занимались там, на Северном полюсе, если с ними произошло такое?

Хэнли одним махом проглотила все таблетки, запив их свежим соком из пырея, и навестила Джоя.

— К сожалению, меня вызывают в Центр. Я позвонила миссис Фелиз. Она сейчас придет, чтобы охранять моего любимого сыночка.

— Причем единственного, мамочка.

Хэнли поморщилась:

— Ты уверен? У меня все время какие-то видения из прошлого… Что-то насчет инопланетян.

Джой взвыл. Он был настоящим фанатом «Секретных материалов» и обожал фантазировать на эту тему.

— Вернусь поздно. Спи. — Она наклонилась и поцеловала сына в лоб.

Джой погладил именную табличку, приколотую к карману ее рубашки.

— Вы с доктором Раффом все еще злитесь друг на друга?

— С Грубораффом? Да нет, мы лучшие друзья.

— Правда?

— Почти. Но однажды, даю слово, мы помиримся. — Хэнли выпрямилась. — Приятных снов, Чудесный мальчик.[10]

— Принято, — пробормотал он с закрытыми глазами.

ГЛАВА 3

В зале заседаний Центра исследований инфекционных заболеваний с полдюжины старших научных сотрудников собрались вокруг стола. По периметру помещения на разномастных дешевых кушетках, креслах и пожертвованных школьных стульях расселись младшие научные сотрудники, эти присутствовали, чтобы наблюдать — держать рот на замке и набираться уму-разуму.

Среди собравшихся поднялось волнение, когда по спутниковой связи на ноутбуки и экраны, укрепленные на стенах под потолком, стали поступать изображения, а ассистенты внесли и начали демонстрировать листы с остальными данными. Лестер Мансон, начальник отдела, в котором работала Хэнли, поднял руки, призывая присутствующих к спокойствию.

— Спасибо всем за то, что откликнулись на мое приглашение. Королевскому комитету, курирующему полярную станцию «Трюдо», требуется наш совет. Я надеюсь, что мы сумеем его дать. Вам была предоставлена возможность взглянуть на то, что случилось на станции. Налицо три смерти. Пока я полагаю, что они однотипны. Задачка перед нами стоит, мягко говоря, нелегкая. Для ее решения необходимо собрать весь наш опыт, активизировать все наши знания. Полярники на «Трюдо» будут спать гораздо спокойнее, если мы объясним им суть событий. У кого-нибудь есть идеи? Первые впечатления?

— Здорово, — пробормотала Хэнли на ухо сидящей рядом Сибил Уэйнгарт. — Просто-таки линия скорой психиатрической помощи. У вас проблемы? Обратитесь к мисс Клео. Первые три минуты разговора бесплатно.

Наиболее вероятная причина — какое-то отравляющее вещество, — произнесла Сибил. — Это объясняло бы тот факт, что они скончались аналогичным образом и так быстро. Повреждения в области легких свидетельствуют в пользу того, что они вдохнули яд, а не приняли его с пищей.

— Хорошо, — согласился Мансон, — давайте пойдем этим путем.

— Еще одно основание подозревать ингаляционное отравление — это положение тел. Они напоминают жертв нервнопаралитического газа. Как курды, которых Саддам выморозил зарином. Нервнопаралитический газ воздействует и на глаза — это один из способов его проникновения в организм.

— Прошу прощения. — На лице Генри Раффа читалось явное неодобрение. — Вы сказали «выморозил»?

— Именно. — Сибил изобразила перед собой руками ужасную пантомиму. — Понимаете ли, от спазмов они стали твердыми как камень.

— Ладно, давайте прорабатывать версию отравления через дыхательные пути. Майк, ты имеешь дело с профессиональными заболеваниями, — вздернув подбородок, произнес Мансон. — Есть предположения относительно того, с чем мы столкнулись?

Майк Петтерсон сидел, взгромоздив на стол стройные ноги. Он был в матросской форме и грубых башмаках, поскольку примчался на заседание с палубы катера, в котором жил.

— Возможно, они собирались осмотреть энергоустановку и переносные источники электропитания или транспортные средства. Такая станция должна использовать редкие металлы и катализаторы, чтобы производить чистую энергию, верно?

— Несомненно, — подтвердил Мансон, доставая очки, чтобы просмотреть бумаги с описанием оборудования. — Серебро, кадмий, хром, ртуть.

Петтерсон кивнул:

— Все они смертельно опасны. Что, если три жертвы контактировали с одним из этих металлов и, скажем, кислотными испарениями?

— Вы имеете в виду диметилсульфид и ему подобные? — уточнил Мансон. — В достаточно высоких концентрациях они вызывают сильное воспаление и омертвение тканей ротовой полости, глаз, легочного тракта.

Еще один кивок Петтерсона.

— А также конвульсии, бред, кому.

— Хорошо. — Мансон дал знак помощнику, и тот вывел на доске: «Ингалированный яд — химические вещества, металлы».

Полуобернувшись к младшему составу, сидящему позади, Генри Рафф произнес назидательным тоном:

— Если дело в металлах, то их следы можно обнаружить в ногтях.

Рафф, как всегда, был безупречно одет: лабораторный халат без единого пятнышка, накрахмаленная белая рубашка, желтый галстук-бабочка и безупречно отглаженные брюки цвета хаки.

— Смерть наступила чертовски быстро, Генри. Вряд ли отравляющее вещество успело отложиться в ногтях.

Хэнли надела бейсболку, продев косичку сквозь отверстие над пластиковой застежкой. На выцветшей бейсболке был вышит банановый слизняк — талисман ее студенческой альма-матер, университетского колледжа Санта-Круз. «Банановый слизень на самом деле — моллюск, эмблема штата Калифорния», — говорила Хэнли всем, кто ее расспрашивал. Она не признавала другого макияжа, кроме естественного загара, и в свои сорок два выглядела как подросток.

Сибил Уэйнгарт выпустила из уголка рта струю дыма и оторвала взгляд от блокнота. Из всех женщин в этой комнате к старшему научному составу принадлежали только она да Хэнли. Вдобавок ко всему Сибил была единственным человеком, который мог безнаказанно курить в присутствии Мансона. Она развернулась к Петтерсону:

— Вы хотите сказать, что какой-то очень мощный химический реагент поражает легкие, глаза и другие ткани?

— Именно, — отозвался Петтерсон. — К примеру, что-то могло сломаться в машине, — он заглянул в свои записи, — или в полярных костюмах. Короткое замыкание в цепи, в нагревательной спирали, какое-нибудь окисление при тлении… Конечно, это лишь мое предположение, но быстрота данного смертельного исхода указывает именно на такой сценарий развития событий — медленную химическую реакцию, при которой выделяются концентрированные кислотные испарения.

— Правдоподобно, — кивнул Мансон.

Всей своей позой Сибил подчеркивала, что она еще не сдалась, однако возражать не стала, лишь покосилась на только что загруженный в компьютер рентгеновский снимок:



— А почему они так странно выглядят? Плохая передача?

— Полагаю, снимки выглядят необычно, потому что сделаны стоматологическим рентгеновским аппаратом, — пояснил Мансон.

— Шутите?

— Ничуть. Их переносная установка вышла из строя, зато что-то на скорую руку сварганил инженер.

— Умница инженер.

Дискуссия утихла, все углубились в изучение новой информации, появившейся на мониторах. Хэнли, утомленная дневной прогулкой с сыном, зевнула.

— Прошу прощения, — произнесла она. — Здесь говорится, что полярники работали у открытой воды. Что, если они нашли каких-то ракообразных и решили ими приправить свой суточный паек? Ведь известно, что их еда по вкусу напоминает глину с опилками. Если они так поступили, то вполне могли заразиться. Некоторые штаммы грибков, вызывающих фузариоз, при употреблении в пищу приводят к летальному исходу в течение суток. И в Арктике, безусловно, водятся возбудители фузариоза.

По команде Мансона ассистент написал на доске слова «ракообразные» и «возбудители фузариоза».

Ким Исикава чуть поднял руку:

— В продолжение мысли Джесси… Как насчет отравления паралитическими ракообразными? Красный прилив? Им можно заразиться через употребление в пищу разиньки с Аляски. Сакситоксин. Содержится в фитопланктоне, которым питаются моллюски. Я прав, Сибил?

Сибил Уэйнгарт кивнула в знак согласия:

— В соответствии с последней теорией сакситоксин вырабатывают бактерии, содержащиеся в планктоне. Беда в том, что выделить их для производства вещества в лабораторных условиях удается лишь в малых количествах. Ученые считают, что изначально токсин производила бактерия, а затем она передала эту способность планктону путем, как они выражаются, межвидового секса.

— О, межвидовой секс! Черт побери, представляете, какие возможности для порно? — воскликнула Хэнли. — Екатерине Великой такое и не снилось!

Комната содрогнулась от хохота. Мансон замахал руками, успокаивая присутствующих.

Сибил продолжила:

— Итак, где бы ни вырабатывался токсин, моллюски его накапливают, а некоторые из них даже преобразуют в более сильнодействующий яд. Для них токсин безвреден и даже полезен, поскольку служит прекрасной защитой от хищников. Некоторые ракообразные питаются двустворчатыми моллюсками без пагубных для себя последствий. Но человеку есть такого моллюска не рекомендуется. Ему грозят онемение, слабость, паралич органов дыхания, ухудшение координации мышц рук, ног и шеи, головокружение, временная потеря зрения, нарушение речи, «любовные» конвульсии. Обычно отравление не смертельно, однако случается, что яд убивает, причем за пару часов.

— Хорошая версия, — отметил Мансон. — По многим признакам совпадает с тем, что мы здесь наблюдаем. Сакситоксин. Почему-то мне знакомо это слово…

— Потому что сакситоксин применялся для производства биологического оружия. Одна его масса по отравляющим свойствам превосходит тысячу масс цианида. А при попадании в кислотную среду, как, например, в желудке, действие яда возрастает в шесть раз. На случай самоубийства Пауэрс, пилот самолета-шпиона «U2», держал капсулу с сакситоксином. Никсон в свое время сделал заявление о том, что мы уничтожили весь запас, однако несколько лет назад ЦРУ признало, что на его складах до сих пор хранится некоторое количество токсина. Агентство якобы выделило несколько доз для исследовательских центров, так что нам, возможно, удастся взглянуть на опытные образцы.

— Желаю удачи, — проворчала Хэнли.

Мансон откинулся на спинку кресла.

— Я сделаю несколько телефонных звонков.

— Знаете, — заговорила Хэнли, — я повсюду читаю, что одна из причин возрастающей проблемы красного прилива на юге Калифорнии — загрязнение прибрежных вод, мол, каким-то образом оно замедляет репродуктивные процессы. Особи по-прежнему вырабатывают токсин, однако у них нет потомства, которому они могли бы его передать. Поэтому каждая становится все более и более ядовитой. Интересно, не увеличивает ли действенность яда крайне низкая температура?

— Отличный вопрос, — прокомментировал Мансон. — Ким, займетесь этим?

Исикава согласно кивнул.

— Раз уж речь зашла о сильнейшем яде природного происхождения, — продолжала Сибил, — давайте вспомним о тетродотоксине, которым пропитана рыба фугу — та самая, что сводит с ума японских гурманов.

В Японии только специально обученные повара имеют право на ее приготовление — они обрабатывают эту рыбу таким образом, что яд вызывает у едока лишь легкое возбуждение. И все равно каждый год пара-другая любителей голубой рыбки отправляется в мир иной.

— Каковы симптомы при отравлении тетродотоксином? — спросил Мансон.

— Онемение, слабость, резкое понижение кровяного давления, паралич конечностей и грудных мышц.

— А водится ли фугу на далеком Севере?

— Я выясню, — с энтузиазмом заявил Исикава и сделал пометку в блокноте.

Рафф повернулся к Сибил Уэйнгарт:

— Чтобы проверить вашу версию, нам понадобятся образцы пищи полярников и лабораторные мыши. Эмпирический путь, безусловно, способен привести к множеству ошибочных выводов, однако другого у нас попросту нет.

Хэнли раздраженно покачала головой. Рафф явно выпендривался перед практикантами, поучая Сибил. С сослуживцами-мужчинами он редко поступал подобным образом. И самое неприятное — он вел себя так на каждом собрании. Сибил с высоты своего возраста лишь посмеивалась над ним, Хэнли же ангельским терпением не отличалась. Ну и пусть у Генри Раффа целая коллекция ученых степеней! Зато у них с Сибил за плечами горы опыта.

Несколько лет назад Хэнли и Рафф осматривали кабинет шефа полиции Лос-Анджелеса, ища источник заражения. Тогда факт их взаимной неприязни сделался всеобщим достоянием. Мансон отчитал каждого наедине, и они согласились соблюдать вынужденное перемирие. Но и потом ему приходилось время от времени призывать их к порядку, словно непослушных детей.

Мансон дернул подбородком — и на доске появились слова «сакситоксин» и «тетродотоксин», пополнив список возможных причин смерти.

— Пути проникновения яда, ребята! Что, если полярники его не вдохнули и не съели, как предположила Джесси?

— В обычных условиях я бы осмотрела кожу, — отозвалась Сибил, — однако, поскольку на жертвах костюмы и шлемы, не оставляющие открытых участков, данный вариант исключается.

Рафф одернул манжеты рубашки и заговорил важным тоном:

— Конечно, тела могут быть подвержены бессчетному количеству опасностей, но я с трудом могу углядеть здесь проблемы с кишечником. — Он бросил довольный взгляд на Хэнли. — Специально для начинающих: мы не наблюдаем ни рвоты, ни диареи. — Он снял какую-то пылинку с рукава. — И никакого кровотечения. Сразу отсекается множество версий. Думаю, из списка виновников смерти следует вычеркнуть тех, что не обитают в Арктике. — Он прижал палец к губам. — По правде говоря, мне трудно вообразить, что именно способно выжить при экстремально низких температурах. А исчезновение эритроцитов? — Рафф вытянул руки вперед и соединил кончики пальцев. — Что можно сказать об этом?

— Действительно, что? — пробормотала Хэнли.

Ассистент Мансона дал на мониторы под потолком изображение нескольких эритроцитов, обнаруженных в мертвых телах. Клетки выглядели так, будто что-то разорвало их изнутри.

Мансон покосился на ближний экран.

— У кого какие предположения?

Хэнли, словно школьница на уроке, бодро подняла руку. Она и впрямь выглядела девчонкой — истоптанные шлепки, синяя рубашка навыпуск, шорты оливкового цвета.

Мансон опасливо наморщил лоб:

— Доктор Хэнли?

— Один из погибших полярников был русским, ведь так? Может быть, доктор Рафф думает, что клетки поразила серпасто-молоткастая анемия?

По аудитории прокатился стон. В Хэнли полетели скомканные листы бумаги.

— Что за чушь! — воскликнул Рафф.

— А кстати! — Хэнли обернулась к Раффу. — Знаете, что сказал о ней великий Линус Полинг, нобелевский лауреат из нашего штата?

Рафф рассвирепел:

— О ком это?

— О чуши! — звонко пояснила Хэнли. — Он сказал, что идеи — дерьмо науки. У вас, доктор Рафф, стало быть, много…

Младший состав затаил дыхание.

— …идей.

— Джесси! — вскричал возмущенный ее выходкой Мансон.

— Ну, он так сказал, Полинг…

— …твою мать! — буркнул Мансон, массируя переносицу.

Молодняк загоготал. Сибил Уэйнгарт подняла на Хэнли голубые глаза.

— Девочка моя, тебе бы и самой не помешала небольшая клизма.

Раздался новый взрыв хохота. Хэнли хотела изобразить смертельную обиду, но не выдержала и тоже рассмеялась. Сибил была ее подругой и потому могла подтрунивать над ней. Сибил нравилось называть Хэнли никотинозависимой подружкой природы. На это Джесси отвечала, что никотин как лекарственное растение имеет длинную и колоритную историю.

— Ребята, у меня просьба, — сказал Мансон. — Оставим фривольные рассуждения. На повестке дня два вопроса. — Он поднял руку и показал присутствующим два пальца. — Первый: как они умерли? Второй: сколь серьезная опасность угрожает другим участникам экспедиции?

Мансон окинул взглядом старших научных сотрудников.

— Удалось найти четвертого члена группы? — спросил Ким Исикава.

В комнате стало тихо. Все вернулись к мрачной реальности.

Мансон взглянул на помощника. Тот отрицательно покачал головой.

— Пока нам ничего не известно, — сказал Мансон. — Ладно. Вещество-убийца действовало в течение максимум нескольких часов. Люди были живы утром, пропали к полудню, а вскоре после обеда их нашли мертвыми. Трое погибли почти одновременно. Глазные ткани разрушены, вместо легочных — месиво.

Джесси Хэнли вздохнула:

— Господи, если причина биологическая, то откуда же распутывать клубок? Эти четверо обычно не работали вместе. Они объединились лишь на время полевых исследований. Если во всем виноват вирус, то он совершенно новый, потому что их иммунные системы не успели выработать антитела.

— Я не понимаю, — вмешался Петтерсон. Его белесые ресницы отчетливо выделялись на фоне загорелой кожи. — Почему канадцы обратились за помощью к нам, а не к федералам?

Лестер Мансон фыркнул:

— Потому что мы — частное предприятие, как и научная станция «Трюдо». Государственные центры контроля заболеваний неприемлемы для канадского Королевского комитета, курирующего станцию, потому что они входят в систему здравоохранения США и являются составной частью нашей обороны.

— Здорово, — заметил Петтерсон. — Значит, мы просто политически приемлемое решение?

— Послушайте, — пустился Мансон в объяснения, — национальный институт аллергии и инфекционных заболеваний попросил нас помочь в расследовании. Он оказывает нам содействие, предоставляет стипендии и обеспечивает работой по призванию. Он хочет, чтобы этим занялись именно мы. И точка.

— Речь идет о канадском острове, ведь так? — подал голос Генри Рафф. — Похоже, канадцы очень болезненно относятся к данному вопросу. Так пусть и консультируются со своим высококомпетентным министерством здравоохранения. Уж они-то должны знать об Арктике куда больше нашей дружной компании, сидящей на юге Калифорнии. — Он покачал головой. — Прежде мы ездили повсюду на полевые исследования, однако это неразумно. Мы не чиновники канадской службы здравоохранения, слава Богу, и не лучшие специалисты по природе Заполярья. Тут я согласен с Майком.

— Мой дорогой Генри, — заговорил Мансон примирительным тоном, однако присутствующие почувствовали, как нарастает напряжение, — какое нам дело до подоплеки происходящего? К нам обратились за помощью. От нас ждут содействия. Мы не вправе отказывать нашим благодетелям. Заверяю вас, Генри…

— Не смейте говорить со мной покровительственным тоном, Лестер, — оборвал его Рафф.

Обычно завзятым спорщикам доставляла удовольствие словесная пикировка. Но в этот раз Мансон промолчал.

— Как бы то ни было, — сказал Бернард Пайкер, направив сигару в сторону Мансона, — мы все понимаем, насколько крошечную иголку нам предстоит найти. Лестер, не можете ли вы прикинуть, каков объем стога сена, который мы должны переворошить?

Пайкер был похож на ученого из кино: довольно внушительное чело, густые брови, буйная шевелюра, длинная борода и очки на кончике носа.

— В конце концов, речь идет не о паре придурков, режущихся в карты на краю света и периодически запускающих метеозонды. Полярная экспедиция стоит миллиарды долларов. В ней участвуют лучшие специалисты планеты. Черт возьми, в прошлом году на станции жил даже художник! Там проводятся все мыслимые виды опытов.

— Ну, тогда, — предположила Сибил, — они могли вывести новую разновидность возбудителя какой-нибудь опасной болезни и заразиться от него.

— Должно быть, канадцы жутко перепуганы, — заметил Пайкер, помахивая потухшей сигарой, — и, как я полагаю, не без оснований. Представьте, что на станции умрет еще кто-то. Боже! Весь мир встанет на уши…

— Хорошее замечание, Берни, — вставил Мансон, надеясь, что Петтерсон и Рафф дадут ему небольшую передышку.

Пайкер убрал сигару в карман.

— По крайней мере заверьте меня в том, что наше правительство не финансирует какой-то чудовищно смертоносный эксперимент в удобно изолированном лабораторном комплексе.

— Ну уж будет вам, — поморщился Мансон. — В экспедиции нет ничего секретного. А насчет изоляции вы правы. Это не Лондон, не Пхеньян и не Торонто. Здесь мы в выигрыше, ибо разрушительный потенциал неведомой болезни впечатляет. Чертовски мощное нечто.

— Ого! — сказал Петтерсон, просматривая вновь поступившие материалы. — Оказывается, в то утро, когда случилось несчастье, пятого члена команды взяла на борт подводная лодка.

— Американская? — поинтересовался Рафф, отвлекаясь от своих записей.

Петтерсон покачал головой:

— Нет, российская.

— Итак, — Мансон покусал губы, — вот и конец естественному карантину участников экспедиции. Досадно. Впрочем, пятый член команды теперь может дать полезную информацию относительно того, чем именно занимались его сослуживцы непосредственно перед внезапной смертью.

— Ее сослуживцы, — поправила Сибил. — Русские забрали женщину.

— Не важно, — отмахнулся Мансон.

Исикава поднял растерянный взгляд.

Цветные микроснимки легочных тканей просто завораживают. Такое впечатление, что в груди у каждого погибшего бушевала снежная буря.

Хэнли не захватила из дома ноутбук, поэтому встала позади Исикавы, бейсболкой прикрыла монитор от бликов. Ассистент Мансона вызвал изображение на экраны под потолком. Хэнли принялась изучать снимки области легких и увеличенных образцов крови, она любила работать с медицинской документацией.

Мансон кашлянул.

Генри, вы согласны, что и центральной, и вегетативной нервной системе нанесен сокрушительный удар?

— М-м… да. — Рафф поправил галстук-бабочку, польщенный тем, что его мнением поинтересовался начальник отдела. — Однако мы не можем определить, каким именно образом это произошло. И не сможем до тех пор, пока лично не исследуем поврежденные ткани. Надеюсь, что образцы…

— Вы, безусловно, правы, Генри, — быстро перебил его Мансон. — Необходим выезд на место происшествия.

В зале поднялся удивленный гомон. Младшие научные сотрудники переглянулись и уставились на старших, среди которых воцарилось гробовое молчание.

— Ну же! — подбодрил Мансон обладателей докторских степеней. — Разве вы, друзья, не желаете воочию взглянуть на шедевр современной архитектуры, затерянный на бескрайних просторах Ледовитого океана?!

— О-о, — подхватила Хэнли с преувеличенным энтузиазмом, — сто пятьдесят романтических ночей в заснеженном великолепии вдали от беснующейся толпы! Ваши чакры прочистятся благодаря близкому соседству с магнитным полюсом Земли!

Отработанным движением Пайкер сдернул очки.

Вы хотите сказать, что Королевскому обществу нужны не только наши мозги, но и все остальное? А я было подумал, что станция будет отрезана от внешнего мира на шесть месяцев.

— На пять, — поправил Мансон. — Да, покинуть станцию теперь нельзя вплоть до восхода солнца. А вот попасть туда… — Он обвел взглядом старших сотрудников. — ВВС США и канадская береговая охрана в нашем распоряжении. По крайней мере одного из нас.

Пайкер широко улыбнулся:

— Премного благодарен. Лично я удовольствуюсь глянцевым вкладышем в «Нэшнл джиогрэфик» форматом восемь на десять с диаграммами, стрелочками и сносками на полях.

— На станции созданы все условия для работы, — не унимался Мансон. — Ребята, неужели вам не интересно поохотиться на агента Икс в благороднейшей компании отборных ученых планеты?

Сидящие за столом упрямо молчали.

— Только не покидайте меня все разом!

Петтерсон и Хэнли обычно были главными кандидатами на полевые исследования. На этот раз не клюнули и они.

— Вы, наверное, шутите, предлагая нам прогуляться в Арктику в конце октября? — мрачно произнес Петтерсон.

Генри Рафф усомнился в бескорыстии военных:

— Леди-врач, выявившая у себя рак груди, так и не дождалась в Антарктиде парашютной бригады медиков. С чего это вдруг они готовы закинуть «удачливого» эпидемиолога из Лос-Анджелеса в самое сердце Арктики посреди зимы?

— «Леди-врач», — передразнила его Хэнли. — Звучит как название дешевой панк-группы. Вы бы хотели, чтобы вас называли «мужчина-врач»?

— Предпочитаю «джентльмен-врач», — отозвался Рафф.

— Леди и джентльмены!.. Должен ли я расценивать вашу перепалку как серьезное размышление над моим предложением? — простер к ним руки Мансон.

— Леди? — возмутился Генри Рафф, внезапно почувствовав себя рыцарем. — Лестер Мансон, мы не имеем права посылать женщину в ледяную пустыню!

— «Мы»!.. — опять передразнила его Хэнли.

Сибил взглядом попросила ее успокоиться.

— Да. — Мансон склонил голову и начал внимательно разглядывать свои ладони. — Безусловно, вы правы, эта командировка подходит не всем. — Он бросил многозначительный взгляд сначала на Петтерсона, затем на Хэнли. — Задачка не из легких. Одна дорога туда требует изрядного мужества.

— О чем вы, черт возьми? — вырвалось у Хэнли.

Прежде чем ответить, Мансон тщательно взвесил слова. Хэнли гордилась своей репутацией «палочки-выручалочки». Она наверняка соблазнится поездкой на «Трюдо», ведь Джесси — само любопытство! Нужно ее только подтолкнуть к решению, столь необходимому Королевскому обществу.

И вообще, такая работа не для человека, обремененного детьми, и уж тем более не для матери-одиночки. Да и вряд ли заурядная женщина будет чувствовать себя комфортно в столь тяжелой обстановке.

Мансон бессовестно хитрил, но ему было плевать: он обязан уговорить свою лучшую сотрудницу отправиться в Арктику, пока не закрылось окно для перелета.

Хэнли прямо-таки вышла из себя:

— Работающие здесь женщины не так уж плохо зарекомендовали себя в прошлом. Хорошо, дорога туда будет пыткой. Так скажите, ради Бога, какая разница, кто поедет? Бред! — Она наклонилась к Сибил и попросила: — Не угостишь сигареткой?

— Нет! — рявкнул Мансон, и Хэнли присмирела. — Вы уверены, что справитесь с заданием?

Все посмотрели на Джесси.

Она пожала плечами, чувствуя одновременно и охотничий азарт, и угрызения совести. Это было как раз то самое дело, за которое, по словам ее бывшего, не следовало браться нормальной матери. Но с другой стороны, разве не важно показать Джою, что значит преданно любить свою работу?

— Джесси?

— Да? — ответила она. — Думаю, что справлюсь.

— И что вам для этого нужно?

Постоянная связь с банками данных. Ким, подберешь мне тесты для поездки?

Мансон посмотрел на Исикаву. Очень разные на поверхностный взгляд, он и Хэнли хорошо зарекомендовали себя на двух последних заданиях. У них сложилось специфическое, но весьма эффективное партнерство. Исикава лучше общался с компьютерами, чем с людьми, а Хэнли умела вытащить информацию даже из того, кто не подозревал о собственной осведомленности.

Вот так, дополняя друг друга, партнеры двигались вперед — изобретательно и неуклонно.

Лестер Мансон перевел взгляд на Хэнли.

— Предупреждаю: пути назад не будет.

— А как насчет месячного отпуска по возвращении?

— Без проблем.

— Эх, где наша не пропадала! — воскликнула Джесси, притворяясь беззаботной.

— Не желаете подумать до утра?

Теперь Хэнли пристально посмотрела на Мансона. Он давал ей шанс достойно выйти из игры. Какое благородство! Но и она не лыком шита!

— Нет! Или сейчас, или никогда.

Мансон, будто сдаваясь на милость победителя, развел руками:

— Воля ваша.

Раздались смех и аплодисменты.

Мансон улыбнулся. Напряжение в зале спало. К Джесси рекой потекли добрые пожелания. Старшие сотрудники, которые физически более подходили для выполнения задания, перевели дух.

— Ладно, ребята. Уже почти полночь. Пора по домам, — сказал Мансон.

— О Боже, сиделка! — вспомнила Хэнли и пулей вылетела из помещения.

Довольный тем, что сумел ее уговорить, Мансон прошел в кабинет. Он нутром чуял, что она лучше других подходит для выполнения этого задания. Несмотря на все ее раздражающие выкрутасы, Мансон искренне любил Хэнли. Они довольно часто сталкивались в клубе «Паломино» и в ресторанчиках с народной музыкой. Кроме того, они были земляками — оба выросли в Виргинии. Правда, Мансон принадлежал к династии табачных королей, но презрел дело предков ради работы в государственной системе здравоохранения. Хэнли же была четвертым, предпоследним ребенком в семье, которая не могла прокормить и одного.

Профессиональные подходы Хэнли всегда поражали его оригинальностью. Откуда она брала свои гипотезы, докопаться было трудно. Зачастую ее предположения казались, мягко говоря, нелогичными. Как-то после особенно вдохновенного пророчества Мансон подарил ей ивовый прут, заявив, что она чувствует истину, как лозоходец — воду. Она открыла тайну смерти ремонтников в венском метро, выдвинув — и доказав! — такую версию: работники случайно наткнулись на средневековое кладбище и отравились токсичными испарениями.

Каждый эпидемиолог время от времени принимает решение вслепую, однако догадки Хэнли поражали воображение. Взять, к примеру, историю с цистерной на Богом забытой станции. Кто бы, кроме Джесси, додумался, что просочившийся наземь газолин затек в колодец и свел с ума целую семью!

А вот Ким Исикава предпочитал интуиции методику и информационные ресурсы, он действовал рассудительно. Более уравновешенный по сравнению с Хэнли, хотя в чем-то и более амбициозный, он был той силой, которая заставляла Джесси совершать прыжок, когда логическая цепочка подводила к трамплину, и приземляла, если прыжок затягивался.

Мансон обтер платком взмокший лоб. Подоспела новая партия материалов с «Трюдо». Высокоскоростной принтер выдавал страницу за страницей. Найдено тело четвертого исследователя. Венгерский метеоролог Александр Косут почему-то снял защитный костюм и оказался во власти холода. Спазма легких или повреждения глаз не обнаружено.

В кабинет вошла Сибил Уэйнгарт, в руке она держала те же материалы по четвертому трупу, что получил Мансон.

Начальник спросил:

— Ну а об этом случае что скажете? Идентичен он предыдущим или нет?

Сибил пожала плечами:

— Очевидно одно: человек сознательно превратил себя в сосульку.

ГЛАВА 4

Из черной глубины фьорда, таща за собой змеящийся кабель антенны, поднялся и завис недалеко от поверхности воды некий конус. Если норвежцы и найдут его когда-нибудь, то наверняка сочтут бакеном вроде тех, что время от времени заплывают в их прибрежные воды.

Через одну и шесть десятых секунды передача была закончена.

В окрестностях деревушки Рандаберг километры проводов-приемников опутали четыреста гектаров земли. Эта гигантская сеть уловила сигнал, автоматически записала его и оповестила дежурного техника.

В 03:00 по Гринвичу в Англии, в предместье города Харрогейт, что находится в Йоркшире, установка «Менуит хилл» зафиксировала тот же сеанс связи и немедленно передала запись по наземным линиям в дешифровальную лабораторию в Бате. Прокрутив краткий радиосигнал назад на замедленной скорости, дежурный офицер с легкостью узнал закодированное сообщение и загрузил его в главный компьютер для сравнения с другими бесполезными данными о суперсовременном морском шифре русских. Может быть, военно-морской флот в России и разваливался, однако в «шифровалках» ничего не ржавело. Оставалось надеяться, что эта новая информация окажется ключом к большой головоломке.

Несколькими часами позже офицер и его подчиненные знали ровно столько же, сколько и в начале работы: российская подводная лодка передала закодированное сообщение из сектора, относящегося к норвежским территориальным водам. И все.

Британский офицер связи, насупив брови, взглянул на американского коллегу.

— Увы! — констатировал он. — Будем молиться, чтобы норвежцы не споткнулись об эту чертову штуковину. — Англичанин зевнул. — В противном случае нам придется разбудить уйму народа в самых разных часовых поясах.

Прибыв на прием, устроенный министром обороны России, адмирал Руденко обнаружил, что члены чешской делегации кучкуются возле хозяина мероприятия и что офицеры различных служб, прежде чем приступить к осаде водочной батареи, подходят к министру, дабы засвидетельствовать свое почтение.

Адмирал заметил, что среди гостей имеются люди, не принадлежащие к военному ведомству. Подобная пересортица вошла в моду недавно и имела целью улучшить имидж Министерства обороны.

Столики с закусками содрогались под напором необъятных животов. Вилки неловко накалывали колбаски и ломтики ветчины. Тарелки опасно колыхались, когда их обладатели, опережая друг друга, тянулись за лакомыми кусочками.

Именитый историк и авторитетнейший художественный критик уединились в углу для чрезвычайно откровенного обмена мнениями, столь популярного среди интеллектуалов — любимцев режима. Гременов, историк, казалось, испытывал угрызения совести: он теребил нижнюю губу большим и указательным пальцами. Руденко вспомнил шутку: «Кто такой русский историк? Предсказатель прошлого» — и подумал, что острая сталь в сто раз лучше дубины.

Разве можно было представить, что все достанется таким посредственностям, как эти двое? Время милосердно сгладило в памяти ужасы сороковых годов, и Руденко то и дело размышлял, не жилось ли тогда, в СССР, легче, нежели сейчас, в царстве лицемеров, гоняющихся за жалованьем и размахивающих кредитками, пока новые капиталисты растрачивают национальные богатства и разваливают производство, а правительственные шишки снимают сливки в виде миллиардных взяток.

Залпом выпив водку, адмирал поставил рюмку на поднос проходившего мимо официанта, улучив момент, послал легкую улыбку министру и постучал по стеклу наручных часов, мол, срочное дело. Он действительно спешил. Ему позвонил Панов: «Одного из наших двоюродных братьев не было дома всю ночь. В семье волнуются». Они договорились встретиться у адмирала без пятнадцати три.

Министр благосклонно кивнул, и адмирал, выскользнув из банкетного зала, поднялся по черной лестнице на четвертый этаж в свой кабинет. Взяв пальто, он похлопал по карманам, проверяя содержимое (привычка пожилого человека), и крикнул в открытую дверь адъютанту, чтобы тот велел шоферу подогнать машину к гастроному на Смоленской.

Руденко спустился по широкой парадной лестнице и вышел на улицу, надев форменную фуражку и перчатки. Холодный воздух бодрил. Все утро адмирал провел в душной комнате, слушая бесконечный спор по поводу авианосца нового поколения. Информация о том, что американцы вот-вот заложат очередной плавучий аэропорт, сподвигла высокое начальство на предложение построить российский аналог. В результате начался дележ шкуры неубитого медведя, а именно: какому флоту достанется суперсовременное судно?

Высокие широты, в которых действовал Северный флот, избавили Руденко от участия в раздоре. Командующий Балтфлотом также по понятным причинам отказался от притязаний. Вести борьбу за авианосец продолжали командующие Тихоокеанским и сильно урезанным Черноморским флотами. «Теоретики! — подумал Руденко. — Поток государственного финансирования после трагедии „Курска“, спровоцированной самой же системой, почти иссяк. Последние ручейки средств перераспределяются или растворяются в неизвестности. Заброшенные суда ржавеют в доках, подчиненные сбывают субмарины южноамериканским наркокартелям, а эти дуралеи предаются мечтам о том, как вернут ВМФ былую славу. Смех!

И вообще, кому нужны сложные по конструкции взлетные полосы, когда под рукой истребители с вертикальным взлетом? Спесивость военно-морской верхушки и думских бюрократов не имеет разумного объяснения. Эти деятели пыжатся от самодовольства, нимало не смущаясь фактом гибели „Курска“ — великого символа военного паритета с Западом, противолодочного корабля, почти такого же огромного, как авианосец, которым они бредят. Едва держась на плаву, они все тщатся догнать и перегнать Америку. Идиоты! Солдаты побираются на улицах, матросы голодают в кубриках, а командиры тратят время и силы на фантазии о колоссальном плавучем аэродроме с атомным двигателем!» Руденко полной грудью вдохнул свежий воздух.

Полвека ВМФ делал ставку на подводные лодки. У самого Руденко под началом находилось двести субмарин. Теперь во всем ВМФ насчитывалось шестьдесят подлодок, из которых лишь двадцать на что-то годились. Не было денег достроить заложенный несколько лет назад авианосец, и его предлагалось продать Индии. Тем не менее правящая верхушка требовала модернизировать флот по образцу американского. Депутаты неутомимо повторяли, что подобная мера упрочит международное положение государства, разомнет русские мускулы и повысит национальное самосознание. Они явно рассчитывали с помощью этой риторики добиться переизбрания. Совершенно ясно, что чертежи «Киева» вынырнули из тайников бюрократического аппарата.

Так зачем же нужен он, Руденко?

Адмирал потер онемевшую щеку. Холодало: происходила смена атмосферного фронта. По небу катились тучи, серо-лиловые, набухшие то ли дождем, то ли ранним снегом. На Гоголевском бульваре люди в очереди на троллейбус топали ногами, чтобы согреться. На Старом Арбате прохожие спешили, сутулясь под резким ветром. Школьники шагали задом наперед, закрываясь ранцами от ледяных порывов. Женщины в меховых шапках и поднятых до самых глаз шарфах плотной вязки шарахались от них, избегая столкновения. Новые русские, болтая по сотовым телефонам, заполняли модные магазины. Как говорят на Западе — покупай, пока не лопнешь!

Народ в гастрономе благоговейно расступился перед человеком в синей шинели и форменной фуражке, — одно из преимуществ, еще сохранившихся у офицеров поколения Руденко. Адмирал подхватил ожидавший его пакет с икрой и копченой осетриной, прибавил к заказу кило колбасы и, погладив симпатичную молоденькую продавщицу по светло-русой косе, вышел на улицу. Машина стояла у тротуара. Шофер проворно выскочил из салона и, отсалютовав, открывал заднюю дверцу. На переднем сиденье Руденко разглядел громадный желто-голубой пакет из универмага шведской фирмы «ИКЕА», расположенного на сорок первом километре МКАД, там, где русская воля и кровь повернули вспять немецкую армию.

Седан вырулил из строя иномарок и двинулся по любимому адмиралом Садовому кольцу мимо битком набитых магазинов и «Макдоналдса», подпортившего вид столицы. Дальше потянулись обветшалые здания, в которых жила элита девятнадцатого века. Теперь в этих домах обитали богатые предприниматели и крупные мафиози, размещались ресторанчики и офисы разных компаний. В детстве Руденко гулял по старинным улицам со своим дедом. Старик показывал ему искусно отделанные фасады, грозных каменных орлов и половецких идолов, охраняющих подъезды домов. Особенно будущему адмиралу нравились ангары с толстыми каменными стенами, где когда-то содержались царские псы. Как и множество великолепных зданий, псарни снесли после войны, чтобы проложить проспект Калинина, ведущий от Смоленской набережной к Кремлю.

Машина выехала на Новый Арбат и прибавила скорости. «Раскрытые книги» из стекла и бетона по своим габаритам и безвкусию превзошли неоклассических монстров сталинской эпохи. Эти гиганты были призваны затмить достижения предыдущих режимов, с наполеоновским размахом утвердить новый порядок. Какое расточительство! Чувство обиды коренного москвича усугубляли огромные плакаты с рекламами американской газировки и европейских магазинов одежды. Руденко по морской привычке закрыл глаза и позволил мягкой качке навеять дрему.

Быть может, и настала пора уйти в отставку. Музей Военно-морского училища давно мечтает выставить под стеклом его черную форменную фуражку и куртку из тюленьей кожи в назидание курсантам. Но так ли уж нужно расставаться с дорогими сердцу вещами? В случае отставки Руденко как подводнику полагались ежемесячные выплаты в размере полутора окладов за каждый месяц службы — вполне приличная сумма для одинокого человека без иждивенцев. Плюс специальная компенсация, назначаемая министерской комиссией. Он мог отправиться в Сочи и нежиться на каменистом пляже. Черт, вероятно, его не отправляют на пенсию, чтобы сэкономить, — содержание действующего адмирала обходится дешевле.

Машина затормозила у входа в башню — элегантную, словно фрейлина, пережившая свой век. Руденко сунул пакет с продуктами под мышку и посмотрел на часы: полтретьего. Шофер, высадив адмирала, аккуратно свернул и зачехлил флажок, прикрепленный к правому крылу машины. Руденко тем временем входил в просторный вестибюль. В пышном холле за простым столом сидела знакомая троица: консьержка, администраторша и женщина, докладывающая о посетителях по тяжелому черному телефону. Адмирал кивком поздоровался с дамами, пересек мраморное фойе и вошел в ажурную кабину лифта, вызванного молчаливым швейцаром. Платформа поехала вверх — четырехкомнатная квартира Руденко находилась посередине тридцатиэтажной высотки.

Сложенная из громадных каменных глыб в излюбленном сталинскими архитекторами стиле готического свадебного пирога, башня подавляла все постройки в близлежащих кварталах. Ее заказал сам Старый Козел. Вкупе с четырьмя подобными башня образовала пятиконечную звезду. Пять оплотов режима, заселенных советскими светилами — министрами, актерами, сотрудниками НКВД, учеными, художниками. Большинство прежних соседей Руденко умерло, их квартиры перешли к внукам или сдавались внаем. Адмирал слышал, что какая-то новая шишка строит бассейн на террасе собственного пентхауса.

Нынешними соседями Руденко по лестничной площадке были надутый дурак, возглавлявший Институт США и Канады, прима-балерина из Большого и ее девятнадцатилетняя сожительница, любовница пожилого всемирно известного тяжелоатлета и чрезвычайно общительный американец — президент коммерческого банка; над адмиралом жили военные, женатые вроде Руденко на своей работе.

Личную жизнь адмирала, как и многих людей его поколения и призвания, бесповоротно изменила война. Он родился в Таганроге — городе, возникшем на развалинах древней крепости и пропитанном духом насилия. Два раза Таганрог ровняли с землей турки, один раз — генуэзцы. Потом город пострадал от армии Деникина и от полчищ Гитлера. В Таганроге погибли родители Руденко, его невеста, сестры, три тетки, бабушка по материнской линии. Однажды уехав из родного города, адмирал больше никогда туда не вернулся: несчастливое место.

Хорошо хоть старший брат, Алеша, пережил войну — наверное, потому, что сражался с фашистами вдалеке от Таганрога. Был ранен, но не умер. Теперь Алеша кое-как существовал на мизерную пенсию и присматривал задачей Руденко. Скромным участком к югу от Москвы адмирала осчастливило министерство, тем самым выразив признательность за многолетнюю преданную службу. Руденко так и не удалось уговорить брата, девяностолетнего старика, перебраться в Москву, в адмиральские хоромы с видом на Яузу. Алеша предпочел остаться в компании рыжих цыплят.

Лязгнув, лифт замер. Бесцветный швейцар рывком распахнул полированные двери. Подчеркнуто игнорируя его грубость, адмирал вышел из кабины. Дверь и бронзовая решетка — модерн и декор — с грохотом захлопнулись. «Когда-нибудь я пристрелю этого неисправимого троцкиста», — подумал Руденко, перекладывая пакет из руки в руку и роясь в карманах пальто в поисках ключа.

Оказалось, его квартира открыта.

— Георгий Михайлович, — раздался знакомый бас.

Второй заместитель министра Панов возник из тени кресла, стоящего у декоративного камина, и поднял стакан, приветствуя старого соперника.

Сняв пальто, Руденко расплылся в широкой искренней улыбке и кинулся к другу с распростертыми объятиями.

— Евгений Александрович! — Он похлопал Панова по плечам и расцеловал в обе щеки.

— А это что такое? — Панов изобразил изумление. — Уж не думаешь ли ты огреть старого друга дохлой рыбой? — Он ткнул пальцем в пакет, который Руденко положил на сервант.

Адмирал рассмеялся и, захватив пакет, прошел на кухню.

— Давно ждешь? — крикнул он Панову.

— Да нет, — отозвался тот из комнаты. — Приехал пораньше. Меня впустил уборщик. Надеюсь, ты не против?

Руденко положил копченую рыбу, банку икры и батон ароматной колбасы — плотной, с вкраплениями перца — на поднос, достал из буфета стаканы и тарелки и вернулся, нагруженный всем этим, в гостиную.

— Признаюсь: чтобы скоротать время, я вскрыл запас твоего английского скотча. — Панов пристыженно поднял стакан.

Руденко отмахнулся от шутливого извинения.

— Может быть, еще стаканчик, чтобы икра лучше шла? Будь добр, налей нам обоим. — Он снял китель и повесил на спинку стула.

Панов наполнил стаканы. Эти двое соперничали большую часть жизни, начиная с тех пор, как были командирами подводных лодок. До чего быстро пролетело время! Волею судеб они стали основоположниками ведущей военной отрасли Советского Союза. Однако с возрастом рвения у них поубавилось, и молодые технократы обошли их. Пока товарищи Руденко и Панов, словно заядлые нумизматы, собирали медали на ежегодных торжественных мероприятиях, посвященных давно минувшим победам, бумажные рыцари аппарата продвигались по служебной лестнице, щеголяя сотовыми телефонами и сертификатами о работоспособности.

Выпили.

Адмирал наполнил стаканы заново и устроился на маленьком диванчике напротив Панова. На сей раз отметили неожиданное воссоединение. Раньше появление Панова означало, что в каком-то захудалом царстве-государстве нужен любезный, представительный военно-морской атташе с жалованьем, равным дотации на адмиральскую форму. Порой Руденко везло, и он попадал в приличную страну. Так, он провел три незабываемых года в Италии в качестве второго секретаря посольства. На Западе он пил, наслаждался обществом любовницы-англичанки, жадно впитывая ее прекрасный язык, вдыхая ее культуру и аромат. Больше, чем за выдающиеся военные заслуги, его ценили за лингвистические способности.

— За Папу, — сказал Руденко и поднял стакан.

— За Папу. — Панов задержал взгляд на большом, писанном маслом полотне, висящем на противоположной от камина стене.

— А-а, — заметил он, — еще картин подсобрал…

— Да. Инга Добенская.

— Не вполне в духе соцреализма, — хихикнул Панов. — Полуголые девицы на… э-э… пляже?

Руденко пожал плечами:

— Она была молоканкой. А кому дано постичь душу молоканских христиан? Тем не менее сильный живописец. Впечатляет, даже если не до конца понимаешь. Эта картина напоминает мне о днях юности, прошедших на морском побережье. И еще кое о чем… — Мысль ускользнула.

— Да-да, теперь и я вспоминаю, — подхватил Панов. — Ты привел меня на вечеринку в Ленинграде. Бальный вечер в Адмиралтействе в тысяча девятьсот пятьдесят каком-то. Сколько нам было? По двадцать с небольшим?

— Кажется, это было в пятьдесят втором. — Руденко поднял глаза на картину. — Мы только познакомились.

— И где она теперь?

— Ее давно уже нет.

— На Западе? — Панов налил себе виски.

Сделав глоток, Руденко замотал головой и высоко поднял стакан.

— На небесах, — пояснил он и, привалившись к диванной спинке, расстегнул воротник рубашки. — А как твоя семья?

— В общем, неплохо. Спасибо, что спросил. Внук только что вернулся домой с Дальнего Востока, отработал последний год по контракту. Разбогател, как Крез. Там это пока возможно без помощи мафии.

Панов, чуть привстав с кресла, зачерпнул ложкой черных жемчужин из банки и намазал на ломтик мягкого белого хлеба с маслом. Он был в форме, соответствующей должности. Впрочем, и без регалий в нем легко было опознать военного — по решительным манерам, по безукоризненной выправке. Воин душой и телом. Но адмирал видел, как постарел Панов с их последней встречи. Сияющая мальчишеская улыбка померкла, кожа стала сухой и какой-то серой, вокруг глаз залегли глубокие морщины.

— Поужинаешь со мной? — пригласил Руденко. — Могу чего-нибудь поджарить. А еще есть бутылка чистейшего скотча, которую я собирался послать тебе на именины.

Делая глоток, Панов отрицательно покачал головой:

— Извини, начальник. Я и тебе спутаю планы на вечер. Нам нужно поговорить.

— Вот оно что! Тогда выкладывай.

— Задание от моего департамента. Необходимо знание некоторых мест проведения работ и умение максимально хорошо разбираться в подводных судах.

Руденко выпрямился и хлопнул Панова по колену:

— Евгений Александрович, я ведь старше тебя. Поздно мне записываться в пираты. Я и с бумажной-то работой еле справляюсь.

Качнув головой, Панов дал понять, что не принимает возражений, и поставил стакан на поднос.

— Северное море. Мы должны выяснить, что произошло с одной из наших лодок. Она пропала в районе, который ты хорошо знаешь… знал раньше.

В комнате стемнело. Руденко зажег электрическую лампу на письменном столе. Ему хотелось видеть лицо Панова.

— Пропала еще одна лодка? Ничего об этом не слышал.

— И не услышишь. Информация разглашению не подлежит.

Руденко кивнул.

— Где именно лодка отклонилась от курса?

— В фьорде Согне. Помнишь?

«Согне. Стеклянная чернота. Когда в последний раз я был там?» — подумал Руденко.

— Помнишь, Георгий Михайлович, — продолжал Панов, — как мы благодарили черта за те непокрытые льдом фьорды?

Руденко улыбнулся. Во время войны он играл в смертельные прятки. Он выныривал из воды и уходил на глубину, нанося неожиданные удары по нацистским военным кораблям. Однажды он даже торпедировал немецкую подлодку, пока та скользила по поверхности. Много лет спустя на занятиях в военном училище он объяснил, почему вражеская субмарина не погрузилась, чтобы избежать удара: на свою погибель она тащила гондолу. Руденко навсегда запомнил мутно-зеленый глаз посреди мелководья — окно в будущее, открытое оружейниками рейха, — нос тонущей ракеты.

— Что известно о пропавшей подлодке? — спросил адмирал.

Замминистра поставил стакан на журнальный столик возле кресла.

— Называется «Владивосток», индекс К-517, принадлежит ко второй эскадре. Тип «Акула». Она модифицирована: атомный двигатель, высокая маневренность, бесшумность. Снабжена специальным гидролокационным и наблюдательным оборудованием. Имеет на борту траулер СБ-4.

— А траулер зачем?

Панов пожал плечами:

— Они должны были выполнить какие-то работы на дне.

— Вооружение?

Панов выдохнул:

— Чисто символическое — только торпеды. Ракет нет. Обычная артиллерия. Численность команды — восемьдесят девять человек; офицеров — пятеро. Есть одно гражданское лицо — ученый, которого забрали с полярной станции.

— Кто командир?

— Рачевский. Возможно, ты его знаешь. Он из-под Кеми.

— Да, отличный офицер. А лодка точно в пределах норвежских вод?

Панов кивнул.

— Последняя передача состоялась вчера утром: никакой конкретной информации, только сигнал о помощи.

— Ты захватил документы? — поинтересовался Руденко, оглядываясь в поисках чемодана.

— Ради Бога! — Панов едва улыбнулся. — Сегодня вечером тебя ожидает краткий инструктаж в военно-морском министерстве. Из Петербурга прилетает Чернавин. Для тебя составят любой протокол, какой пожелаешь.

Все это свидетельствовало о мерах по сохранению инцидента в строжайшей секретности.

— Лодка оснащена весьма приличной системой регенерации кислорода, — продолжал Панов, — и может поддерживать пригодные для жизни условия в течение длительного времени. Шеф хочет, чтобы команду спасли…

— В самом деле? — усомнился Руденко.

— Да. Но не поднимая на поверхность.

— Вот оно что? — протянул Руденко.

Много лет назад он участвовал в поиске атомной субмарины, пропавшей в Атлантике. В те времена корпус лодки конструктивно сильно уступал нынешнему. Никто даже не надеялся спасти команду. Они спустили магнетометры и камеры на длинных проводах. При больших усилиях и не меньшей удачливости лодка наконец была обнаружена — ну или ее подобие. Спустя несколько недель специалисты выдвинули такую версию катастрофы. Субмарине не удалось сбросить балласт, и двигатель оказался не в состоянии преодолеть силу тяжести. Когда отказал винт, лодку повлекло на глубину. Она начала стремительно погружаться: двести миль в час… триста, четыреста… На шестистах корпус треснул, словно яичная скорлупа. Милостью Божией команда к тому моменту была мертва: полопались кровеносные сосуды. Останки разметало по дну на несколько километров.

— Евгений…

Панов предостерегающе поднял руку:

— Спасение возможно. Теоретически.

Руденко спросил, как долго «Владивосток» находился под водой, и был удивлен, услышав, что в течение месяца. Российские подлодки в отличие от американских и раньше-то не были способны на это, а теперь и подавно вследствие сокращения финансирования ВМФ. Хорошо хоть после крушения «Курска» правительство в угоду общественному мнению выделило средства на модернизацию аварийно-спасательного оборудования.

— Может, дело в утечке радиоактивного топлива?

Панов поджал губы и неопределенно махнул рукой.

— Неделю назад в Адмиралтейство поступила шифровка о незначительном выпадении волос уличного состава. Однако облысение могло быть вызвано стрессом от долгого пребывания в замкнутом пространстве. На всякий случай экипажу посоветовали замерить уровень радиации в разных частях корабля. Результаты проверки не вызвали тревоги.

Руденко предположил, что судно, маневрируя, ударилось бортом о каменистый берег фьорда или чем-то пропороло днище. Не исключено, что на лодке возникли крупные технические неполадки. Или норвежцы обнаружили ее и перехватили.

Панов напрочь отверг последний вариант:

— С тех пор как «Владивосток» подал сигнал о бедствии, не было зарегистрировано активизации переговоров по военным каналам связи или значительных перемещений вооруженных сил. Норвежцы еще не знают, что субмарина находится в их территориальных водах.

«И не узнают, если только удастся втайне эвакуировать экипаж», — подумал Руденко.

Он налил себе и другу воды и осушил свой стакан залпом. Панов последовал его примеру.

Пока адмирал собирался, заместитель министра помыл посуду.

— Готов? — спросил Панов. — Чернавин ждет нас в семь. Есть время перекусить за счет Адмиралтейства.

Руденко бросил прощальный взгляд на фотографии, стоящие на прикроватной тумбочке, и кивнул.

Шофер довез их до отеля «Метрополь», где товарищи поужинали. Ресторан был пуст, если не считать группы английских туристов и парочки пренеприятных типов в итальянских костюмах. Зеркала в золоченых рамах подчеркивали малолюдность.

Панов и Руденко сидели, глядя на свои отражения в огромных окнах. Адмирал напомнил другу о первых послевоенных зимах, когда был жив Галицын, занимавший с женой и приемной дочерью-китаянкой умопомрачительную кремлевскую квартиру. Они собирались у Галицыных на Новый год, благо больше идти было некуда.

— Как давно… — задумчиво произнес Панов.

В меню «Метрополя» значились изысканнейшие блюда, но у Руденко не было особого аппетита. Он заказал заурядного жареного осетра. Панов выбрал пельмени с бараниной и печеные баклажаны, фаршированные кедровыми орешками, присовокупив ко всему этому обильный десерт в виде пирожных с абрикосом и киви. Когда принесли кофе, адмирал извинился и вышел в туалет.

Голова совсем седая, морщин на лице больше, чем волн на море. Зачем такому старику командировка в северные широты? И почему Панов и его руководство остановили выбор на нем?

Впрочем, понятно почему. Если субмарина, принадлежащая Балтфлоту, не может быть извлечена — если она оказалась в ловушке, — кому еще поручить выполнение всех необходимых обязанностей, как не совершенно надежному командующему другого подчинения, не знающему членов экипажа лично? Лучше уж почтенный и никому не нужный старец, которому давно пора на пенсию, нежели молодой офицер с амбициями и перспективами карьерного роста. Нет уж, адмирал Руденко — вот идеальная кандидатура для зачистки. И ее последствий.

В десять минут седьмого они вышли из ресторана и отправились к месту назначенной встречи.

Над входом реял флаг российского Военно-морского флота.

— Ровно семь, — заметил Руденко.

«Владивосток» не выходил на связь уже шестнадцать часов двадцать минут.

ГЛАВА 5

С заблуждением, что Руденко предоставят свободу выбора, было покончено быстро. Адмирал Владимир Николаевич Чернавин, главнокомандующий российскими ВМС, лично принял их в скромно убранном зале для совещаний. Помимо безукоризненно отполированного стола для конференций по крайней мере на двенадцать персон, единственной любопытной деталью в комнате было огромное панно из красных знамен, разорванных вражескими снарядами, застекленное и помещенное в черную раму.

Адмирал Руденко, спасибо за то, что так скоро откликнулись на нашу просьбу, — сказал главком и жестом пригласил их сесть за стол из орехового дерева. — Как вы, возможно, уже осведомлены, у нас неприятности с К-517.

Панов кивнул, подтверждая слова Чернавина.

— «Владивосток» выполнял весьма деликатное задание. Думаю, мне не нужно объяснять вам, что факт присутствия российского военного корабля в территориальных водах другого государства требует от нас чрезвычайной осторожности в решении данного вопроса.

Чернавин служил под командованием Руденко на Северном флоте; то был один из этапов его стремительного карьерного взлета. Адмирал знал Владимира Николаевича как человека проницательного, дальновидного и предельно требовательного. Чернавин уже предпринял все, что нужно было предпринять. И сделал это бесшумно. Вот почему теперь в бой шли старики.

Чернавин развернул большую схему «Владивостока», детально разъяснил особенности каждого отсека и описал всех офицеров, заканчивая капитаном первого ранга Рачевским.

Главнокомандующий решил говорить без обиняков:

— Несмотря на значительную вероятность того, что система очистки воздуха поддерживает жизнедеятельность экипажа, шансов на спасение людей с помощью надводного судна нет — норвежцы немедленно засекут эту попытку. Спасательных операций под водой при участии другой субмарины не проводилось ни разу, однако, как я понимаю, один адмирал Северного флота — некий Г.М. Руденко — активно высказывается в пользу подобной процедуры.

Панов бросил взгляд на Руденко, призывая к молчанию.

Чернавин развернул условное коричнево-голубое изображение фьорда Согне.

— Этот залив самый большой в Норвегии. Длина двести четыре километра, ширина до шести километров, глубина до тысячи двухсот восьми метров. Дно каменисто-песчаное. — Чернавин постучал кончиком карандаша по небольшому изгибу фьорда в тридцати восьми километрах от побережья. — Конечная цель следования «Владивостока». Предполагалось, что лодка разместит здесь донные траулеры СБ-4 и поднимет со дна секретное оборудование.

Руденко кивнул. Он хорошо понимал то, о чем говорил главнокомандующий. В семидесятых, когда ракеты наземного базирования устарели, то есть стали уязвимыми для прямого удара, американцы решили упрятать свои арсеналы в подземных туннелях. Они собирались перевозить ракеты туда-сюда, играя с потенциальным противником в абсурдные кошки-мышки. Тогда Чернавин предложил разместить советские подводные лодки, несущие ракеты с ядерными боеголовками, в стратегически выгодных точках.

Для реализации плана потребовалась масштабная работа. Нарушение территориальных вод превратилось в систему: сначала составлялись подробнейшие карты дна водоемов, потом подыскивались укрытия для субмарин, нагруженных ракетами, способных поразить любой объект в Северной Америке и Европе. Укрытия отбирались по простому принципу: они должны были обеспечить лодкам защиту от обнаружения. Плавно уходящие вверх берега фьордов подходили для этой цели как нельзя лучше. Полезен был также контраст температур и плотностей течений: соленые и пресные воды, смешиваясь, блокировали и рассеивали сигналы инфракрасных сенсоров и гидролокаторов. К тому же фьорды никогда не замерзали. Субмаринам только и следовало, что залечь на дно и терпеливо ждать отмашки к началу атаки.

Стратегия Чернавина стала краеугольным камнем новой военно-морской доктрины СССР. Испытания доказали высочайшую эффективность плана. Находясь на огневых позициях, суда подводного флота без особых финансовых затрат держали на мушке проклятых капиталистов. То, что не сумели сделать советские технологии, с легкостью осуществляла идея Чернавина. В благодарность партия ускорила его продвижение по службе в обход многих старших офицеров, включая Руденко.

Изысканию чернавинских подводных «гнездышек» придавалось первостепенное значение; с той же точностью, что и прицелы самих ракет, рассчитывались места их запуска. Две подводные лодки стратегических ядерных сил с обычным вооружением на борту взялись за тонкую работу — выявить подходящие точки в Норвегии и Швеции и каждую из этих точек подготовить, произведя траление и «прозвон» электронными датчиками-часовыми, улавливающими приближение патрульных судов. Устройства монтировались на японских звуковых бакенах: это были прослушивающие механизмы с автономным питанием, передающие все окружающие звуки на сопровождающую субмарину. Каждая подводная лодка снабжалась электронным фильтровальным оборудованием для выявления среди великого множества звуков моря шумов, производимых чужими судами. Каждая ракетная субмарина оставалась на дежурстве двадцать дней, затем ее сменяла следующая.

Были построены лодки-гиганты типа «Акула» и «Дельта» I–IV, достаточно мощные для того, чтобы преодолеть арктический лед толщиной в десять футов и осуществить запуск межконтинентальных баллистических ракет. Эти огромные субмарины никогда не появлялись на юге Норвежского моря — лишь на севере. Их постоянной сферой деятельности стали Баренцево море и арктические воды.

Руденко глубоко вздохнул: в зале совещаний было жарко. Теперь «холодная война» позади. Для нового главкома ВМФ нелегальные укрытия подлодок стали головной болью. Очевидно, в настоящий момент Адмиралтейство занималось их подчисткой, заметало следы. До сего дня Руденко благодарил судьбу за то, что субмарины стратегических ядерных сил, базировавшиеся на Северном флоте, никогда не находились под его командованием.

— У вас есть вопросы, товарищ заместитель министра? — поинтересовался Чернавин у Панова. Затем он обратился к Руденко: — А у вас, адмирал?

Подавшись вперед, Руденко положил на стол сцепленные в замок руки.

— Если норвежцы найдут «Владивосток» или обнаружат нас под самым своим носом, каков будет приказ?

Чернавин одарил своего бывшего командира косым азиатским взглядом — это была одна из множества причин, по которым подчиненные прозвали его Татарином.

— Оказывать сопротивление, пытаться затопить. Ни при каких обстоятельствах не сдавайте командования. Оставлять «Владивосток» на их милость нельзя. Его принадлежность и само присутствие не должны подвергнуться проверке. Вот первоочередная задача.

— Слушаюсь.

— Вызволите экипаж «Владивостока». Лодкой можно пожертвовать. Уничтожьте ее.

— Какую поддержку нам сможет оказать братский флот перед спасательной операцией? Или позднее?

Чернавин перевел дух:

— Боюсь, поддержки не будет, пока вы не выполните свою миссию и не выйдете в открытое море. Поблизости, сразу за границей территориальных вод, случайно окажутся несколько траулеров. «Новосибирск», перевозящий вертолеты, вышел бороздить Балтику для выполнения маневров неподалеку от устья фьорда. Когда вы всплывете, в воздух поднимутся боевые самолеты Як-36 и вертолеты КА-25. Кроме того, рядом с «Новосибирском» будут находиться два эсминца современного класса: они быстро перестроятся, чтобы прикрыть вас с флангов. Не радируйте никому из них, выходите на связь только с Питером. Оттуда Адмиралтейство само будет управлять судами конвоя.

Панов сидел, скрестив руки на груди.

— А корабль с медиками на случай серьезных ранений среди членов команды?

Чернавин кивнул:

— Хорошо. Верное замечание. — Он вызвал адъютанта. — Немедленно свяжитесь с ближайшим медицинским кораблем.

Адмирал будет возвращаться домой через Балтику, так что задайте медикам такой курс, чтобы они встретились с ним по дороге. Помните: нам не нужно слишком большого скопления судов, движущихся по направлению к фьорду Согне. Если это случится, норвежцы перевернут океан вверх дном.

Адъютант щелкнул каблуками и удалился строевым шагом.

— А если команду не удастся спасти? — спросил Панов.

Чернавин ответил, глядя на адмирала Руденко:

— Тогда адмирал выполнит свой долг.

Руденко и Панов переглянулись.

Чернавин потер переносицу.

Еще одно замечание, исключительно важное…

Он достал из-под стола желтый контейнер размером не больше переносного чемоданчика. На контейнере виднелись латинские буквы ARS-T. Панов и Руденко снова переглянулись. Никому из них предмет знаком не был, но вопросы в данном случае явно не приветствовались.

— Подобный контейнер следует изъять из личного сейфа командира лодки.

Чернавин взял со стола конверт и вынул из него ключ на длинной цепочке.

Это дубликат ключа от сейфа командира. В конверте полдюжины таких. Для спасателей. — Он убрал ключ на место и подтолкнул конверт к адмиралу. — На всякий случай.

— Слушаюсь, товарищ главнокомандующий, — отозвался Руденко.

— Ну, тогда… — Чернавин поднялся и коротко пожал им руки. — Дальнейшие распоряжения получите в Кеми.[11] Мой адъютант организует ваш перелет. Пожалуйста, передавайте все просьбы и пожелания через него. Куда он запропастился?

Молодцеватый лейтенант вернулся, неся поднос с двумя чашками кофе.

— Адмирал, буду ждать вас в Санкт-Петербурге в середине недели. Не опаздывайте. — Чернавин сухо улыбнулся.

— Слушаюсь, товарищ главнокомандующий.

— Желаю приятного вечера.

Чернавин сделал знак адъютанту поставить чашки на стол и покинул помещение.

Панов с облегчением выдохнул.

— И что, черт возьми, прикажешь об этом думать? — воскликнул он, махнув рукой в направлении ярко-желтого ящика.

— Не имею ни малейшего понятия, — ответил Руденко, развернувшись к морской карте. — В данный момент нам нужно обсудить кое-какую работу тыла и принять ряд решений.

Панов обошел стол и, склонившись над плечом адмирала, стал вслух читать список, который составлял Руденко:

— «Глубиномеры, респираторы, носилки, запасы медикаментов, персонал»… Какая подлодка потащит все это к берегам Норвегии?

— Я подумываю о «Руси». Ее корпус недавно укреплен, а изоляция двигателей улучшена. Она стоит в порту, в Кеми, у нее нет на борту ракет, зато имеется аварийно-спасательная камера. Можно быстро организовать и вторую.

Панов хихикнул:

— «Русь»? Ею по-прежнему командует твой хулиган?

— Немеров — опытный офицер, — возразил Руденко и обратился к адъютанту: — Лейтенант, свяжитесь с Кемью. Прикажите оснастить лодку Немерова компрессионной барокамерой с круглым шлюзом. Введите Немерова в курс дела. Передайте ему, что у нас на выполнение задания не дни, а часы. Пусть он по-тихому пополнит команду двумя врачами и четырьмя водолазами. И пусть загонит судно в крытый док.

Лейтенант направился к двери. Руденко окликнул его:

— Доведите до сведения Немерова, что необходимо проверить аварийно-спасательное оборудование. — Он перевел взгляд на Панова. — Где-то в штабе, в Мурманске, у меня была английская морская карта.

— Хотите, чтобы ее нашли, товарищ адмирал?

Руденко бросил на лейтенанта лукавый взгляд.

— Нет-нет, она устарела. — Он чиркнул по листку бумаги и протянул его адъютанту. — Вот координаты места моей встречи с «Русью». Пожалуйста, передайте их Немерову вместе с приказом выйти в море, как только будет установлено оборудование и укомплектована команда. Завершим наладку компрессионной камеры по дороге. «Русь» должна идти полным ходом.

— Слушаюсь, товарищ адмирал! — выпалил лейтенант и поспешил из зала.

Руденко и Панов собрали документы и взяли головные уборы. Пока они спускались по лестнице, адмирал обдумывал свои дальнейшие действия. Выйдя на улицу, на ночной воздух, Панов махнул шоферу, тот выскользнул из «седана» и открыл заднюю дверцу машины.

— Подожди минутку. — Руденко отвел Панова в сторону. — Зачем лодка направлялась в Согне?

— Думаю, дело в деньгах, — предположил Панов. — Вернее, в их отсутствии. Адмиралтейство разорено. Если ты еще не заметил, мы беднее Таиланда. Чертов бат дороже рубля. И каждый день самолет из Нью-Йорка ввозит сюда по тонне стодолларовых купюр, чтобы наши предприниматели и воры могли позабавиться с настоящей валютой… Правда, нынче они предпочитают евро.

— А при чем здесь Согне?

— Извини. Не сомневаюсь, Адмиралтейство старалось продлить жизнь «Владивостоку». Подчистка этого старого «гнезда» была вторым заданием.

— А первым?

— Забрать с полярной станции девушку.

Руденко ткнул большим пальцем в перчатке в сторону министерской двери:

— Казна пуста, а он посылает подводную лодку за какой-то девицей?

Лицо Панова сделалось бесстрастным.

— Так точно.

— И в результате судно затонуло.

— Похоже на то, — вздохнул Панов.

Адмирал снял перчатку и протянул старому товарищу руку. Панов ответил на рукопожатие. Они обнялись и похлопали друг друга по плечам.

— Бог в помощь, — пожелал Панов. — Пусть фьорды снова будут к тебе благосклонны.

Погруженный в обдумывание мелочей, о которых ему надо было позаботиться в Мурманске, Руденко сел в машину. Седан резко рванул с места. Фигура Панова с воздетой в прощальном жесте рукой растаяла вдали.

Машина стрелой помчалась по центральной полосе бульвара, предназначенной для транспорта государственных лидеров и крупных деятелей и автомобилей спасательных служб, чтобы доставить адмирала на военный аэродром.

ГЛАВА 6

Хэнли с ужасом думала о предстоящем разговоре с бывшим мужем. И не зря.

— Неужели у тебя совсем нет совести? Джой будет безутешен, узнав, что не увидит тебя целых пять месяцев.

Хэнли повинно вздохнула.

— Конечно, — продолжал бывший, — ты все равно поедешь. Ведь для тебя главное — работа! Окружающим следует мириться с твоей увлеченностью. Ты жалуешься, что я увез Джоя за тысячу миль от тебя. Но — признайся! — тебе это чертовски удобно: больше времени остается для возни с трупами.

Он простонал. Стенание было настолько неуместным, что Хэнли обеспокоилась:

— Как ты себя чувствуешь?

— Да желудок!..

— Опять? Ты сидел на семидневной диете? Принимал антиоксиданты и хром, прочищал выводящие пути, проводил дренирование лимфы?

— Твои советы всегда звучат, как рекомендации по уходу за лужайкой, — буркнул в ответ экс-супруг.

— По крайней мере попробуй промывание кишечника, — заключила Хэнли. — Отчасти поможет.

— Уймись, пожалуйста! — раздраженно попросил он. — Тебе что, платят за обращение неверных? Имеешь свою долю?

— Вообще-то нет.

— Я просто счастлив, что ты обжилась в Калифорнии и самореализуешься, как хочешь. Я чрезвычайно рад, что ты наслаждаешься каждым моментом, обретаешь самодостаточность и уверенность в себе, находишь светлые стороны в собственном существовании. И я счастлив, что ты чистишь эти свои закупорки, каналы, чакры, мармы, пробуждаешь к жизни внутреннее «я» или находишь поклонников с помощью И-цзин. Хочу, чтобы ты заряжалась новой энергией, синергией и в придачу сизигией. Еще мечтаю, чтобы ты ценила свою жизненную силу и горела, как хренова свеча в ночи. Но не хочу подвергнуться — ни сейчас, ни когда-либо — промыванию кишечника. Договорились?

Она рывком отдернула телефонную трубку от уха.

— Договорились!

Бывший муж отключился.

— Пока, — тихо сказала Хэнли, — я тебя тоже люблю. — И с грохотом кинула трубку на рычаг. — Вот черт!

Она надела солнцезащитные очки и схватила со стойки ключи. Когда Хэнли вышла, Джой сидел в грузовике.


Похожее на цветок создание распускало в озерце, оставшемся после прилива, окаймленные огненно-красными сенсорами лепестки.

— Laila cockerelli, — говорила Хэнли, — а вот там Peltodoris.

Больше похоже на картофелину! — Джой стоял на четвереньках на каменистом краю пруда.

— Ага, очень похоже.

— А что они едят?

— Губки.

— Правда? А это что за оранжевые штуки, вот на той? — Джой указал на интересующую его особь.

— О! — Хэнли просветлела. — Это ее пищеварительные железы. Ну вроде желудков. — Она взглянула на внимательное выражение на личике сына и почувствовала укол совести.

— А вон там? — спросил мальчик. — Такая пенистая штуковина… Как она называется?

Хэнли прикрыла участок воды рукой от солнечных бликов.

— Морские водоросли, — ответила она и зачерпнула немного неприятной субстанции.

— Бе-е! — Джой брезгливо скривился.

— Нет же, они замечательные! Без водорослей у нас не было бы ни лосьона, ни бензина, ни кино, ни пудинга, ни пива, ни даже шоколадного молока.

— Шоколадное молоко? Эта гадость содержится в шоколадном молоке? Ужас!

Хэнли кивнула:

— А питаются они сточными водами. Двое ученых даже убедили их попробовать нефтяные пятна. Я не рассказывала тебе о диете из сине-зеленых водорослей?

— Может быть, мне прихватить немного с собой в самолет? — задумался Джой. — Полагаю, они окажутся вкуснее, чем тамошняя так называемая еда.

Хэнли улыбнулась.

Джой посмотрел на мать:

— Когда ты уезжаешь?

Она сунула руки в карманы.

— Завтра вечером. Сначала в Эдмонтон — это в Канаде. Потом на Аляску, а оттуда нас заберут на исследовательскую станцию.

— На Северном полюсе?

— Почти.

Джой встал:

— Пойдем, мам.

Хэнли пошла за сыном по каменистым проплешинам к пляжу.

— Мне правда очень жаль, что я не смогу вернуться к Рождеству.

— Да, жалко, — ответил Джой, — но ничего страшного. Папа поведет меня в «Морской мир».

— Слушай, мы будем общаться с тобой по электронной почте. А когда снова встретимся, поставим один опыт. Медики в Беркли разрабатывают специальную компьютерную программу. Учат машину переписывать текст таким образом, чтобы его мог читать человек с дислексией. Мы выслали в клинику кое-какие из твоих домашних работ, и специалисты пытаются понять логику, согласно которой ты пишешь буквы. Новая программа поможет тебе и таким, как ты, читать. Но одних твоих работ мало.

— Ты должен максимально открыться для восприятия, Джозеф Хэнли-Браун.

— Опять ты говоришь, как хиппи.

— Я и есть хиппи. В следующий раз я намерена заставить тебя есть ламинарии. — Она притянула сына к себе за отворот куртки. — Так как насчет программы?

— Ладно, мам. Я попробую.

Она улыбнулась:

— Вот и молодец!

Джой заглянул в глаза матери.

— Я буду очень скучать, — сказала Хэнли и обняла сына за плечи.

Джой сбросил ее руки и пошел прочь. У Хэнли защемило сердце.

— Джо, я правда буду скучать!

Остановившись, мальчик обернулся к матери.

— Я тоже! — Он подбежал и обнял ее.

ГЛАВА 7

«Русь» вышла из Кеми и взяла курс на север, затем повернула западнее, выйдя из Баренцева моря в Норвежское. Все это время она двигалась под водой, чтобы избежать столкновения с мощными плавучими льдинами. Попав в течение, повышенная соленость которого не позволяла прибрежным водам замерзать, лодка скользнула на знакомый путь, огибающий берег, и всплыла на поверхность, чтобы переоборудовать палубу.

Приборы боевой рубки горели в темноте, как щиток автомобиля ночью. Они подсвечивались изнутри, чтобы не мешать смотрящему в перископ ночного видения. Приглушенная иллюминация создавала в помещении странное чувство безмятежности. Еще одним источником света служил короткий туннель, что вел через рубку вертикально вверх, к открытому ходовому мостику. Из туннеля тянуло холодом: мостик был как лед.

Капитан первого ранга Василий Сергеевич Немеров посмотрел на часы — армейские, американской сборки, с черным циферблатом и светящимися цифрами и стрелками. Эту ценную вещь он выиграл в карты у полковника морской пехоты.

— Лейтенант, — обратился командир к штурману, — я иду наверх. Будьте добры, присмотрите за ребятами, пока меня не будет. Кок не вышел, и торпедист Гришов снова потчует нас стряпней по рецептам своей матушки.

Члены экипажа прыснули от смеха, не отрываясь от приборов и рычагов управления. Немеров поднялся по лестнице к открытому люку вверху рубки, пролез в него и оказался в кабине, служащей открытым мостиком.

«Русь» попала в качку. Несмотря на внушительный 152-метровый киль и огромное брюхо лодки, мостик был чуть больше вороньего гнезда — безумно тесный для трех человек в зимней одежде. Чтобы освободить себе место, командир отправил одного из вахтенных вниз, на прощание хлопнув его по плечу.

Немеров надвинул фуражку поглубже и оглядел небо — мрачное, отливающее фиолетовым. Призрачно-белое сияние каймой огибало горизонт. Командир любил именно такое море: взволнованное, с бурунами, пенящимися под сильным ветром, под угрожающе отяжелевшими от снега тучами. Несмотря на отмену вечеринки на борту в честь трехлетия его командования, Немеров радовался выходу в море: все подальше от штаб-квартиры флота в Мурманске и от доков в Кеми.

Еще несколько миль на поверхности — и им придется преодолевать не только дрейфующие глыбы льда. Где, черт побери, адмирал? «Русь» почти на месте. Ее трудно будет не заметить со стороны: из шестой ракетной пусковой шахты валит дым.

Люк аппарата оставили открытым, чтобы выветривать идущие снизу ядовитые испарения, которые выделялись при сварке. Балластные цистерны были частично заполнены водой, чтобы уменьшить качку «Руси» при проведении работ в трюме и компенсировать вес снятых ракет. На борту остались лишь ракеты воздушной обороны, готовые подняться с палубы и занять боевую позицию, да шесть торпед, две из которых начинены воздухом.

Две аварийно-спасательные камеры, формой напоминающие сигары, крепились к кормовой палубе так, чтобы до люков можно было добраться из трюма. Камеры могли работать на глубине до пятисот метров и управлялись с помощью высокоскоростного водометно-движительного комплекса, обеспечивающего боковое движение, — чтобы пристыковаться к аварийно-спасательным люкам потерпевшей бедствие субмарины, извлечь оставшихся в живых и доставить их на «Русь» к медикам.

Немеров посмотрел на свой великолепный хронометр и подумал о том времени — ровно один час и двадцать минут, — которое потребовалось на установку дополнительной спасательной камеры, разбор четырех пустых ракетных шахт для размещения компрессионной камеры и шлюза и, наконец, на черновые сварочные швы. Маленькое чудо.

Командир взглянул на небо. В этих метеоусловиях спутники без труда обнаружат «Русь». Инфракрасные сенсоры могли бы засечь и три излучающие тепло точки на полярном медведе — что уж говорить об огне сварочных горелок и плотном, насыщенным озоном дыме, валящем из открытого ракетного люка на задней палубе.

Акустические приборы на морском дне сейчас, несомненно, передавали куда-то данные о работающем двигателе субмарины и кавитации воды, вспенивающейся вокруг ее корпуса. За облаками, на высоте сотен миль, другие устройства фиксировали слабое колебание электромагнитного поля планеты, вызываемое значительной массой корабля. Проклятые американцы даже нашли способ обнаруживать подводную лодку по стелющимся за ней погибшим микроорганизмам. Они знали, что «Русь» здесь.

В английской компрессионной барокамере, размещенной в передней части корабля, проходили подготовку глубоководные ныряльщики. Им предстояло жить в камере на протяжении всей операции, под давлением, равным давлению воды за бортом. Удивительно, но водолазы могли погружаться на глубину большую, чем спасательное оборудование. Однако каждые тридцать метров означали два лишних часа в этой комнатушке площадью двенадцать на восемь футов: требовалось шестьдесят два часа, чтобы довести давление на организм до соответствующего 920 метрам под водой — максимума, на который были рассчитаны эластичные костюмы.

Оказавшись на месте, водолазы перейдут из барокамеры в шлюз и наденут спецодежду; потом задраят переходник, наполнят его водой и отправятся в заполненную водой прилегающую пусковую шахту, к которой приварили шлюз. По ней проплывут шесть метров вверх и выберутся через ракетный люк, таща за собой шланги жизнеобеспечения, которые будут снабжать их обогащенной гелием дыхательной смесью и постоянным потоком нагретой в реакторе воды для поддержания в костюмах температуры тела.

Спасательные камеры погрузятся позднее — каждая под управлением одного пилота. Водолазы помогут подвести их к аварийно-спасательным люкам «Владивостока». А пока не обнаружится поврежденная подлодка, им придется сидеть в заточении, питаясь сухим пайком и наблюдая за тем, как шлюз приваривают к желтой стенке пустой ракетной шахты, высоко вознесшейся над их сумбурно сооруженным укрытием.

Громадная льдина ударилась о нос «Руси». Звук эхом разнесся по всему кораблю, подобно звону огромного колокола. Услышав шум, вахтенный опустил бинокль и принялся наблюдать за тем, как корпус лодки со скрежетом оттесняет белую глыбу.

На мостике зазвучал сигнал внутренней связи. Немеров снял микрофон и нажал кнопку приема:

— Немеров.

— Командир, мы вышли в точку встречи.

— Спасибо, лейтенант. Сбавьте скорость до четырех узлов. Нет ли в поле видимости радаров какого-нибудь судна? Никто не выходил на радиосвязь?

Наступила пауза.

— Ни одного «ангела»[12] на радарах. В непосредственной близости на связь выходили лишь гражданские суда. В Андойе вовсю трещат норвежцы.

— Спасибо.

Немеров повесил микрофон. Все больше льдин глухо билось о носовую обшивку. Металлический корпус резонировал, когда лед, сопротивляясь, расходился в стороны. Норвежские авиабазы в Тронхейме, Бодо, Соле, Эвенесе и Бардуфоссе по-прежнему молчали. Только на испытательном ракетном полигоне в Андойе замечалась активность. У норвежцев было несколько патрульных судов и самолетов-разведчиков, а также подержанные истребители «F-16», патрульные «Р-ЗВ» и «Е-ЗА» для дальнего радиолокационного наблюдения. Обычно кто-нибудь обязательно оказывался рядом. На этот раз никто не поднялся с базы, чтобы распознать лодку и проследить ее путь вдоль скалистого побережья.

Командир снова снял микрофон.

— Сбавить скорость до двух узлов.

Как раз достаточно, чтобы держать лодку в состоянии готовности.

— Слушаюсь! Есть два узла, — отрапортовал снизу палубный офицер. — Командир, у нас на радарах появился летательный аппарат. «Ангел» с норд-веста. Идет на сближение.

— Расстояние?

— Двести километров.

Крупными хлопьями повалил снег, и Немеров прикрыл глаза ладонью.

— Мне нужны на палубе двое. Лейтенант, примите управление кораблем.

На зов явились два моряка. На обоих были оранжевые спасательные жилеты, в руках они держали такие же для командира и вахтенного.

Над лодкой, сверкнув форсажными камерами, беззвучно пронесся истребитель-бомбардировщик. Затем раздался чудовищный гул.

Самолет описал ленивую дугу. Пилот пошел навстречу субмарине. В семидесяти пяти метрах над носом лодки самолет начал вертикальное снижение.

— Стоп машина, — скомандовал Немеров.

С выключенными двигателями лодка отдалась на милость волн и ветров. Немеров вслед за двумя помощниками проворно сбежал по трапу на качающуюся палубу. На высоте десяти метров в «Як-38» открылась фюзеляжная дверь, и из нее показались ноги. Накрепко пристегнутый спасательными ремнями, со свисающим на шнуре морским вещмешком, раскачиваясь на ветру, словно маятник, на палубу начал спускаться адмирал.

Немеров со своими людьми умело, без опоры на поручни, поспешил на помощь Руденко. Под силой обратной тяги ревущих двигателей рыхлые одежды вплотную облепляли тела. Матрос поймал вещмешок, освободил его от шнура и двинулся назад к мостику, согнувшись под напором газов, вырывающихся из самолетных двигателей.

Адмирал продолжал мотаться от левого борта лодки к правому. Наконец Немерову и мичману удалось схватить Руденко за лодыжки, усадить на палубу и отцепить крепежные ремни. Лодку подкинуло на большой волне. Немеров с мичманом инстинктивно прижали адмирала к палубе. «Як» осторожно поднялся и перешел в горизонтальный полет.

Немеров приподнял у Руденко шумоизолирующие наушники.

— Добро пожаловать на борт, товарищ адмирал! — прокричал он. — Рад, что вы заскочили к нам в гости.

Мичман повел гостя к мостику, по короткому трапу вверх и через люк вниз.

Пройдя мимо рубки, Немеров заглянул в шестую шахту: подвешенная на петлях, словно у старого турецкого кофейника, крышка люка была откинута, из шахты валил едкий дым. Над отверстием был перекинут блок: к палубе крепились цистерны с газом, а от них в глубь шахты тянулись шланги. Немеров прищурился: даже сквозь клубы дыма сварочная дуга ослепляла, от электродов стекал горящий флюс. Грубая работа, зато крепеж наверняка выдержит нагрузку.

Заметив Немерова, старший механик поднялся по веревочной лестнице.

— Долго еще? — прокричал Немеров.

— Пара минут, не больше! — проорал офицер в ответ.

— Заканчивайте, — велел Немеров.

Дуга погасла. Сварщик свистом дал механику понять, что дело сделано. Немеров с механиком вытянули на палубу шланги для подачи газа и кислорода.

— Поторопитесь! — крикнул Немеров рабочим в шахте и повернулся к ответственному офицеру. — Бросайте сварочное оборудование за борт! Скатывайте цилиндры и все остальное! Быстрее! Мы должны немедленно погружаться.

Немеров бегом вернулся на мостик, залез в кабину и включил микрофон. На передних палубах матросы задраивали гидравлический ракетный люк и избавлялась от сварочных инструментов.

По команде Немерова вахтенный на мостике сдал пост. Командир спустился по трапу, потянул на себя крышку люка и убедился, что тот надежно задраен. Лампочка герметичности моргнула зеленым. Немеров скатился по стальным поручням и встал позади рулевого.

«Русь» скрылась в кишащих льдами волнах. Скрежет прекратился, все звуки замерли. Норвежское море, одиннадцать часов утра.


В кают-компании торпедист Гришов подавал чай. В стаканах темнели кусочки консервированной клубники. Обхватив стакан ладонями, адмирал Руденко наслаждался теплом. Суставы пальцев ныли от артрита. Руденко тихонько притоптывал ногами, чтобы размять мышцы. «Развалина, — думал он о себе, — развалина!»

Пока Немеров знакомился с директивой министерства, Руденко между глотками чая с интересом осматривал опрятную и удобную комнату: мягкие стулья, стены, обшитые звукоизолирующим материалом цвета спелых абрикосов; на левой стене — график занятий на тренажерах в спортивном отсеке. Как все отличается от субмарин, в которых он и его товарищи рисковали своими жизнями во время войны! Там офицерская кают-компания была не больше телефонной будки, а гидравликой управляли вручную с помощью медных колес — не корабль, а помойное ведро по сравнению со стерильной мощью и огромными размерами современной лодки. Подводники жили, как крысы, по щиколотку в воде, дышали затхлым воздухом, то покрываясь испариной, то замерзая, и каждую минуту боялись затонуть.

Моряки «Руси» несли службу в комфорте: ели горячее, смотрели кино, нежились в теплых койках… Никто не охотился за ними и не являлся им в кошмарных снах. Лодку выследили? Взяли под прицел? Да это как компьютерная игра!.. Единственной серьезной проблемой была выплата жалованья.

Руденко подул на чай и отметил легкую перемену в Немерове. Беспечность на лице исчезла, поза стала напряженной. Командир подлодки то и дело сверялся с морской картой, приложенной к документам.

Василий Сергеевич Немеров был простым срочником на крейсере, когда адмирал выделил его из матросской массы и предложил ему поступить в Высшее мореходное училище в Ленинграде. Как и надеялся Руденко, из Немерова получился великолепный офицер: он окончил училище с отличием. До сих пор адмирал хранил в памяти тот жаркий день: две роты курсантов, национальный штандарт, курсант B.C. Немеров в высоких, до колен, ботинках, в парадной синей форме с красной окантовкой и нашивками на лацканах; на левой руке, затянутой в белую перчатку, фуражка, в правой руке — традиционная красная гвоздика. Выпускники поочередно кладут цветы к памятнику Неизвестному матросу, чтя память своих предшественников — советских моряков. Однако Василий Сергеевич, медалист, первый в классе и потому последний в шеренге, нарушает порядок. Он выходит из строя и медленно марширует по пустой площади к трибуне, заполненной гостями и преподавателями. Он отдает свою гвоздику вице-адмиралу Руденко, надевает фуражку и отдает честь человеку, который стал для него больше отцом, нежели учителем.

Дерзость была главной силой и одновременно главной слабостью юноши, ибо государственная система не терпела отклонений от правил. Лишь через несколько лет Немеров был принят в Военно-морскую академию и продолжил обучение. Он продвигался по службе с трудом — и с трудом получил членство в партии. Это выводило его из себя, зато закаляло характер.

Руденко отхлебнул чаю. Вошел матрос и молча передал командиру записку. Немеров кивнул и вновь углубился в изучение карты и директив.

— Адмирал, — не поднимая взгляда, обратился он к Руденко и протянул ему записку.

Руденко пришлось слегка откинуть голову назад, чтобы без очков разобрать сообщение. Радар засек корабль со стороны кормы — некая субмарина идет на тридцати двух узлах.

— Как только наберем скорость, оторвемся, — заметил Немеров.

— Появятся другие, — нахмурился Руденко. — Они будут нас караулить повсюду.

— Да. — Немеров отложил карту и взглянул на адмирала. — Пожалуй, надо поставить в известность старших членов экипажа. Я пришлю кого-нибудь, чтобы проводить вас до каюты.

Руденко улыбнулся:

— Большое спасибо. На пару часов мне нужно перевести свои косточки в горизонтальное положение.

Немеров кивнул и попросил разрешения удалиться. Двое матросов унесли вещмешок Руденко и чайный поднос. Каюта, в которую его привели, оказалась неподалеку — личные апартаменты Немерова. Раз теперь старшим офицером на борту стал Руденко, то капитанская каюта принадлежит ему.

Стены комнаты, как и большинства корабельных помещений, были выкрашены в мягкий пастельно-голубой цвет; маленький туалет — в светло-зеленых тонах. Все удобства — как на суше. Руденко скинул ботинки на каучуковой подошве, расстегнул ремни и выбрался из непромокаемого комбинезона.

Усталость и нервное напряжение брали свое. Адмирал потянулся и предпринял неловкую попытку размять плечи. Вошедшие в привычку утренние заплывы в бассейне и массаж в Сандуновских банях не избавляли от груза прожитых лет. И все же Руденко не переставал удивляться своему возрасту — он по-прежнему чувствовал себя молодым, эдаким сорвиголовой, участником Северных конвоев.

На миг адмирал увидел себя семнадцатилетним курсантом третьей вахтенной смены. Все до единого офицеры погибли при атаке с воздуха. Руденко принял командование и привел корабль домой. За это он был назначен капитаном судна.

Он достал из мешка черную форменную фуражку и положил на плафон маленькой настольной лампы. Как знакома и как вечно нова морская качка! Как давно он ее не испытывал!..

Руденко сел за маленький письменный стол, поджав пальцы на ногах. Под оргстеклом, словно украшение, лежала карта земного шара. Всевышний не наделил Краснознаменный флот удобными стратегическими базами. Балтийский флот в случае войны должен был идти через датские проливы. Черноморский флот запирался Дарданеллами на выходе в Средиземное море и Гибралтаром на выходе в Атлантику. Даже могучий Тихоокеанский флот — когда-то насчитывавший 100 атомных подводных лодок и 830 надводных судов во Владивостоке и Петропавловске — оказывался «в коробочке» японских островов.

Случись война, весь флот моментально сделается уязвимым, как наглядно доказали гитлеровцы. Летом сорок первого они буквально заперли Балтийский флот в Ленинградском порту и продержали его там до конца военных действий. Тем же летом, в июле, немцы нейтрализовали Черноморский флот, заняв порты Севастополя и Одессы, — и все это время громадный Тихоокеанский флот без дела стоял на якоре, не принимая участия в войне с Японией. Сражался только Северный флот.

Эта тяжкая географическая болезнь общенационального масштаба лечилась на протяжении многих лет и без особого успеха. Американские спутники отслеживали каждую квадратную милю поверхности моря; вражеские самолеты-разведчики повсюду испытывали на прочность советскую систему защиты, намеренно провоцируя подачу сигналов тревоги, проверяя работу электронных рефлексов ВМФ и ВВС. Собранные данные, безусловно, использовались для разработки контрстратегии.

Так продолжалось до тех пор, пока Чернавин не выдвинул свою гениальную идею. Теперь размещенные на подлодках ракеты, запущенные из шведского пролива или норвежского фьорда, смогут в два счета поразить вражескую территорию. Конечно, после этого субмарины будут обнаружены, но чтобы их уничтожить, американцам придется нанести удар по дружественным государствам. Ужасно, немыслимо!

Руденко был счастлив, что ему довелось командовать единственным флотом, который имел свободу передвижения, эта особенность сделала его подразделение ведущим в отечественных ВМС. Даже при резком сокращении финансирования после развала Союза Советских Социалистических Республик Северный флот не утратил свое значение. Руденко улыбнулся, вспомнив каламбур, услышанный от крупного торговца недвижимостью, который благодаря вложениям в избирательную кампанию получил должность посла США в Ватикане: «Расположение, расположение и еще раз расположение».

Адмирал позвонил дежурному офицеру и попросил разбудить его при следующей смене вахты. Очень хотелось спать. Адмирал бодрствовал уже много часов подряд. И все же, растянувшись на постели, он не смог сразу забыться — что-то виденное из кабины истребителя не давало покоя… Ага, вот оно: опознавательные номера лодки были наскоро замазаны краской. Руденко вспомнил слова Панова на продуваемом всеми ветрами углу московской улицы: «Никаких опознавательных знаков. Никакого флага».

Все как в дешевой мелодраме. Если англичане или американцы подойдут достаточно близко, чтобы разглядеть спасательные камеры на палубе, они тотчас вызовут половину своих ВМС.

«Спать, — приказал себе Руденко, — я должен спать». Так и не сняв парадной формы, он повернулся на бок. На лацканах поблескивали изящно вышитые золотые якоря в окружении цветущего лавра.


Помощник штурмана американской субмарины «Рыба-меч» наблюдал за тем, как съеживалась на экране радара оранжевая точка, по мере того как русская подлодка втягивала антенну и перископ. Он пересек рубку и занял место позади гидроакустика, к которому теперь перешла обязанность слежения.

— Подтверждение цели! — рявкнул младший штурман.

Гидроакустик передал данные, собранные пассивными носовыми локаторами:

— Цель прямо по курсу. Отклоняется в направлении: один-пять-ноль футов. Он помолчал и объявил: — Набирает скорость!

Помощник штурмана состроил недовольную мину и велел старшему помощнику командира начать операцию погружения. Тот повернулся к вахтенным, нависающим с двух сторон от него на мостках, опоясывающих смотровой купол.

— Проверить герметичность мостика и спуститься! — крикнул он, перекрывая вой северного ветра, потом пересчитал моряков, пробегающих мимо него по трапу. Офицер покинул мостик последним, по дороге отдав команду задраить люк, — этого требовали от него долг и традиция.

Чтобы настичь русскую субмарину, старший помощник командира задал небольшой угол наклона, надеясь погрузиться без лишнего шума. На поверхности они вели себя незаметно; он радовался, что российские радары не засекли их лодку.

Через несколько минут субмарина опустилась на заданную глубину — восемь футов. Выровняв лодку, офицер разрешил смену вахты: «золотые» заступили на место «синих». «Синие» сдали посты — кормежку они уже пропустили. За месяц плавания экипаж уничтожил половину продовольственных припасов. К полудню, сытые и уставшие, «синие» вытряхнут вторую смену из коек, и та отправится купаться и завтракать.

Посменная работа, даже в просторной американской атомной подлодке, требовала строгой координации и четкого режима сна — матросы называли свои койки «горячими люльками»: постели, в которые они ложились, еще сохраняли тепло тел предыдущей смены.

Командир прибыл на пост поздно, вместе с «золотыми», и принял управление.

— Что поделывает Иван? — спросил он у старпома.

— Прогуливается по аллее. Ничего необычного, кроме скорости. Никаких обманных маневров. Без всяких выкрутасов. Лодка, думаю, класса «Виктор». Настоящая красавица, побольше футбольного поля будет.

— Какова ее скорость?

— Идет полным ходом.

— А именно?

— Сорок четыре узла.

— Пятьдесят пять земных миль в час? Святый Боже!

Старпом наклонился к экрану гидролокатора.

— Сначала огонь в ракетной шахте, потом встреча с истребителем вертикального взлета и посадки, а теперь еще и погоня! Ударный день у этого парня!

Из турбины «Рыбы-меча» мощностью в тысячу восемьсот лошадиных сил можно было выжать не больше тридцати узлов. Русские лодки удручали своей быстроходностью и способностью погружаться на большие глубины, нежели американские. И то и другое раздражало командира, однако у него не было выбора. Приказ гласил: прекратить наблюдение и передать обязанность слежения за русскими другой субмарине, как только те начнут отрываться. Про себя командир гадал, что, черт побери, им делать с русской подлодкой, если ситуация выйдет из-под контроля.

— Им известно, что мы рядом?

— Вряд ли, сэр, — ответил старпом. — А может, им все равно, есть мы или нет. Их сонар пискнул всего дважды с момента погружения. Наш находился в пассивном режиме, и мы держали свой нос точь-в-точь за их кормой, четко позади. Думаю, сэр, нас прикрывает отраженное рассеивание.

Командир кивнул. Турбулентность, возникающая при работе винтов самой русской подлодки, поможет замаскировать «Рыбу-меч». До тех пор пока Иван не предпримет предупреждающий обманный маневр и не совершит резкий разворот, чтобы освободить сонар от своего же звукового шлейфа, он так и не обнаружит преследователей.

— Рулевой, держитесь точно за ней. Том, извести меня, как только морская разведка примет дело этого русского и за него возьмется «Бомонт». — Понизив голос, командир обратился к старпому: — Проклятие! Мы никак не можем их догнать. Они что, не знают, что их флот разорен?

ГЛАВА 8

Мансон запретил Хэнли оповещать случайных знакомых о цели ее поездки:

— Все разговоры только об отвлеченном.

Но шеф зря беспокоился: ее единственными попутчиками в аэропорту Эдмонтона оказались японские врачи с их женами, прилетевшие прямым рейсом из Токио полюбоваться на северное сияние над канадскими просторами. Дамы были в норковых шубах до пят, в меховых шапках и с сумочками от Луи Вюиттона.

Хэнли встретил одетый с отменным вкусом бывший обитатель станции «Трюдо». Предполагалось, что он кратко проинструктирует ее и доставит на север.

— Доктор Хэнли? Здравствуйте.

— Привет! Пожалуйста, зовите меня Джесси.

Хэнли окинула взглядом светлые кудри и умные карие глаза. На щеке у незнакомца краснел крошечный шрам, в остальном же он был безупречен. Хорошие манеры и поставленный голос радиоведущего дополнял сильный запах одеколона. Аромат отвлек Хэнли настолько, что она не расслышала имени блондина, уловила только фамилию — Стивенсон. На секунду она задумалась, обрадуется ли мистер Некто Стивенсон, если ему сказать, что он обалденно благоухает.

Хэнли и Стивенсон наскоро перекусили в кафетерии и отправились в Анкоридж[13] на самолете канадских ВС, который ждал их уже несколько часов.

В Анкоридже они сделали пересадку. Новый самолет оказался больше предшествующего: похоже, набрал оборудование. Хэнли понятия не имела, куда полетит в очередной раз, и Стивенсон не спешил просветить ее на сей счет. Наконец он соизволил пуститься в объяснения:

— С политической точки зрения доставка вас в «Трюдо» — рискованное предприятие, и вам лучше не вникать в подробности маршрута. Достаточно знать, что у нас весьма развито самоуправление. Мы вынуждены договариваться с властями десяти провинций и двух территорий.

— Но ведь вы представляете правительство!

— Ну и что? У нас все устроено иначе, нежели у вас. Вообразите, что в США Юг выиграл Гражданскую войну, и тогда поймете, как обстоят дела в Канаде. Мы — конфедерация сильных областей со слабым центральным правительством. Понимаете?

— Ага! А можно, мы пришлем вам всех наших республиканцев?

— Спасибочки, — улыбнулся Стивенсон, — у нас своих хватает.

— И все-таки почему Канада сама не взялась за расследование?

Стивенсон по-детски раздул щеки.

— У нас не нашлось соответствующего специалиста. Компьютер выбрал вас как ученого, имеющего наиболее высокие шансы на успех в сложившейся ситуации. Королевскому комитету по исследованию Арктики осталось только направить приглашение в ваш Центр.

— С маленьким приветом мне?

— Да, лично вам. Было четверо кандидатов, вы значились в списке первой.

— Сукин сын! — прыснула Хэнли. — Интересно, каковы были шансы Раффа?

— Простите?

— Ничего. Продолжайте.

— Вот и вся история. То, что вы не канадка, — счастливое совпадение. Если бы выбор пал на моего соотечественника, утечки информации было бы не избежать. В Канаде все всё обо всех знают.

— Да и в Штатах то же самое, — заметила Хэнли.

Самолет шумно выпустил шасси.

— Подлетаем.

Небо обложило тучами, будто мешками с цементом, хотя, по подсчетам Хэнли, было лишь два часа дня. Они успели замерзнуть, выдыхая клубы белого пара, пока добежали до здания аэропорта.

За незамысловатым обедом путешественники молчали, причинами тому были усталость и оглушающие децибелы музыкального автомата, играющего «Когда на Аляске весна, в Номе минус сорок». Сразу после еды Стивенсон повел Хэнли в комнату отдыха. Там он представил ей новое облачение, разложенное на бильярдном столе.

— Это костюм для крайних температур.

Выглядел костюм довольно забавно. Казалось, он был склеен из мягких белых перьев, окончания которых светились оранжевой краской.

— Я в нем буду похожа на большую птицу.

— Немудрено. Ведь именно у пернатых позаимствована идея костюма. Вернее, у эскимосов, которые используют неощипанную кожу королевских пингвинов при изготовлении одежды.

Под перьевым слоем оказался другой, пуховой.

Стивенсон объяснил, что эти слои призваны регулировать температуру и влажность тела.

— Исследователи прошлого века полагали, что защитятся от полярного холода, натянув на себя побольше шерстяных вещей. Они заблуждались: пропитанные потом свитера превращались в ледяные панцири и губили их, — чем больше свитеров, тем быстрее.

Следующий слой костюма Стивенсон назвал жилетом.

— Он сделан из металлизированного материала. Эскимосы нечто подобное плетут из кишок морских млекопитающих — удивительно пластичного и прочного материала. Этот слой позволяет испаряться влаге, но сам не намокает.

Под жилет надевалось трикотажное белье, которое следовало обсыпать тальком.

Стивенсон объяснил, как правильно надеть костюм, и отвернулся. Хэнли удалось справиться с задачей на диво легко. Стивенсон, положив руки на пояс, придирчиво ее осмотрел.

— Ловко вы справились.

— У меня большой опыт в надевании защитных костюмов, — доложила Хэнли.

Любуясь на себя в большое зеркало у бесплатных весов, она громко рассмеялась:

— Когда командировка закончится, я смогу в этом сниматься в «Улице Сезам» или на худой конец стать ходячим талисманом «Лейкерс». — Она пригладила перья у ворота.

Стивенсон расслышал в словах Хэнли неуважение к изобретению.

— Остроумно, — ледяным тоном похвалил он и продолжил: — Полярная экипировка не вырабатывает дополнительное тепло. Зато превосходно его сохраняет. В конструкции костюма учтены особенности человеческой физиологии. Раньше выполнение простейшего задания на открытом воздухе в жестких арктических условиях требовало величайших усилий. То, что в умеренном климате можно было сделать за считанные минуты, в Арктике занимало часы. Даже дыхание представляло собой тяжелый труд, изнурял сам процесс нагрева воздуха. Всех систем организма едва хватало на то, чтобы поддерживать жизнь, что уж тут говорить о продуктивной деятельности. Теперь человеку не страшен никакой мороз.

Хэнли осознала неуместность своих шуток.

— Гениально! Я поражена.

Она примерила перчатки — теплые, хотя и тонкие. К перчаткам прилагались рукавицы с переговорным устройством.

— Трансиверы, — пояснил Стивенсон, — под правым коленным суставом. Опыты показали, что это наиболее безопасный вариант расположения с точки зрения ударостойкости. Кнопка сигнала тревоги находится на левом предплечье.

— Просто потрясающе!

— Именно. Только микрочипы и трансиверы костюма используют искусственную энергию. Они питаются от маленьких батареек, закрепленных для защиты от холода под мышками. Ну вот мы и добрались до шлема. — Стивенсон поднял его с бильярдного стола и протянул собеседнице.

От козырька, весьма напоминающего птичий клюв, и до макушки, а также по бокам шлем был черным, горловина и лицевая пластина были серебряными.

— Шлем содержит собственный аппарат регулировки влажности, кнопку тревоги, передатчики, наушники, мик…

— Что? И нет спортивного радио? — не выдержала и вновь пошутила Хэнли. — Требую возврата денег!

На этот раз Стивенсон улыбнулся.

Тщательно закрепив шлем и загерметизировав швы под воротником, Стивенсон показал Хэнли, как включать систему и осуществлять управление в перчатках. Крошечная зеленая точка зажглась сбоку шлема, Джесси увидела ее краем глаза.

— Похоже, у меня включен дальний свет фар.

— Нет, — ответил Стивенсон, — это означает, что уровень масла у вас в порядке и все идет гладко. Если огонек пожелтеет — в костюме что-то разладилось; если станет красным — неполадка настолько серьезная, что нужно бежать в укрытие.

— Понятно.

— Вопросы есть? — с довольным видом осведомился Стивенсон.

— А что, если укрытие далеко?

— Тогда его следует соорудить. — Стивенсон обвел рукой комнату. — Вокруг полным-полно материала. Огромное количество льда, немного снега. Снег, конечно, предпочтительнее. Смотрите.

Он дернул за кольцо на рукаве костюма и вытащил длинный волосок.

— Искусственная нить, созданная из белков паутины. Она прочнее стали. С ее помощью можно построить хижину. Снег или лед нужно резать ровно сверху вниз, чтобы получить блоки. — Он отпустил кольцо, и нить убралась в рукав. — Если не выходят блоки, просто найдите снег и выройте траншею. Не ложитесь на лед, он гораздо холоднее снега. Все запомнили? Впрочем, не важно. На станции вам преподадут не один урок.

— Когда у нас следующий перелет?

Стивенсон помедлил.

— На месте разбушевалась стихия. Посидим тут. Не хотелось бы, чтобы вас сдуло в Сибирь. Или унесло в Северный Ледовитый океан.

Хэнли снова посмотрела в зеркало:

— Вот бы такой костюм моему сыну! Одно плохо — я в нем как бомба.

— Поверьте, вы еще будете благодарны нам за него.

— Да я не жалуюсь, просто констатирую. В костюме биологической защиты я вообще как привидение.

Стивенсон расхохотался.

— Сколько сейчас градусов на «Трюдо»?

— Примерно минус пятьдесят два по Цельсию.

— А по шкале Фаренгейта?

— Около минус тридцати.

— Ой, — изобразила Хэнли испуг, — я же отморожу свои nalgitas.[14]


Они вышли из комнаты отдыха.

Стивенсон помахал рукой сержанту американских ВВС, стоящему на выходе у камеры хранения:

— Когда отправляемся, шеф?

— Как только будете готовы, сэр, — доложил сержант.

Хэнли вслед за Стивенсоном и командиром экипажа покинула здание аэропорта и через заднюю дверь забралась в крытый фургончик, который доставил их к самолету. «Старлифтер С-141» был гигантом с четырьмя моторами, по два на каждое крыло. Ученые поднялись по трапу, и командир экипажа провел их в пассажирское отделение. Удобные мягкие сиденья размещались по бокам салона. Посередине тянулись рельсы.

— Боже мой, — произнесла Хэнли, оглядывая длинное просторное помещение. — Не самолет, а настоящий танцзал! В нем можно танки перевозить!

— Мы так и делаем, мэм, — ответствовал командир экипажа.

Огромные моторы по очереди заработали и в итоге слились в стройный хор.

— Это вам не коммерческий рейс! — прокричал Стивенсон, имея в виду отсутствие звукоизоляции. Он жестом предложил Хэнли подвигать рычаги на рукавицах. Третий щелчок устранил большую часть шума и настроил приемник на внутреннюю сеть самолета.

Хэнли прошла в переднюю часть салона и застыла, удивленная открывшимся зрелищем: на рельсах стояла платформа с яйцевидным предметом.

— Брак космической программы? — сострила она.

— Отходы производства, — в тон ответил Стивенсон. — Это твое каботажное судно. Оно доставит тебя на станцию в целости и сохранности. Ваши военные прозвали эту штуку комодом.

— Очаровательно. И часто им пользовались?

— Однажды.

Хэнли нахмурилась.

— Ну, по крайней мере ясно, что вы остались живы. Приятное было путешествие?

— О нет, в «комоде» сидел не я. Я только его столкнул. Но манекен действительно не разбился при приземлении.

— Ну и ну! Я всегда подозревала, что вакансия платяной моли мне обеспечена.

— К сожалению… э-э… тогда были неблагоприятные метеоусловия. Потребовалось некоторое время, чтобы аппарат обнаружить. — Стивенсон прищурился и потер лоб.

— Что-то не так?

— Голова болит.

— Это стресс, — посочувствовала ему Хэнли. — Давайте я вам помогу. Техника исцеляющей энергетики…

— Да нет, спасибо. — Стивенсон бросил на нее озабоченный взгляд. — Я уже принял аспирин.

— Аспирин — всего лишь очищенный концентрат коры белой ивы. Люди забывают о том, что история восьмидесяти процентов современных медикаментов восходит к лекарственным растениям.

Командир экипажа знаком велел пассажирам занять места на одной стороне салона и сам пристегнулся ремнями.

Когда самолет оторвался от земли, Хэнли увидела в иллюминаторе подсвеченную надпись в конце приангарной площадки:

Вы покидаете

военно-воздушную базу «Эльмендорф».

Удачного дня!

Закрыв глаза, Хэнли прокрутила в голове недавние события: посадка Джоя на самолет до Сан-Франциско; поездка в Центр; нервная трескотня Мансона; изнурительное общение с недоумком из отдела кадров, проверявшим ее медицинский полис и докладную Мансона о надбавке к ее окладу одного миллиона долларов; беглый медосмотр, совмещенный с диктовкой нового завещания семейному адвокату; телефонная перепалка с бывшим мужем… Весь день Хэнли напоминала себе, что должна выйти на солнышко и на целых пять месяцев попрощаться с ним, но когда у нее наконец появилось свободное время, солнце скрылось за горизонтом. И вот теперь она неслась над полярной пустыней, ожидая, когда ее, заключенную в «яйцо», изрыгнет летающий «кит».

Хэнли достала из футляра ноутбук и открыла электронную почту. Исикава сообщал, что пока на станции «Трюдо» все здоровы; сын просил помочь справиться с домашним заданием, как будто мать находилась в соседнем доме, а не неслась на самолете к самому краю земли. Хэнли с улыбкой подумала о том, насколько потребительски поколение Джоя относится к современным технологиям. Она попробовала ответить сыну, однако письмо не отправилось: спутниковая связь оборвалась.

Хэнли посмотрела на свои руки, подняв над клавиатурой. Сильный загар, морщинки, рисунки на подушечках пальцев… Привычная плоть…

— Не хочу умирать, — подумала она вслух, забыв, что микрофон включен.

— Не надо волноваться, — попробовал успокоить ее Стивенсон, — лучше постарайтесь уснуть. Впереди долгий путь.

— Я бы уснула, если бы вы помогли мне вылезти из этого костюма.

— А я бы помешал вам, если бы вы захотели его снять. Очень важно привыкнуть находиться в нем долгое время. — И Стивенсон принялся живописать: — При температуре минус тридцать два градуса и скорости ветра тридцать миль в час вы продержитесь без защитного костюма не более сорока секунд. Открытые участки тела оледенеют меньше чем за полминуты. При минус пятидесяти восьми и полном отсутствии ветра автомобильные шины взрываются, клетки человеческого организма лопаются, металл крошится, словно стекло, а стекло рассыпается, как ржавчина. И…

— Ясно, ясно, — перебила его Хэнли, — антифриз превращается в цемент.

— Да, антифриз, черт его дери! — вмешался в разговор командир экипажа. — Если он начнет замерзать, то, Богом клянусь, горючее превратится в грязь, а гидравлическая жидкость — в глину. Тогда самолет станет просто падающим булыжником. Если там, куда мы летим, температура слишком низкая, мы повернем назад.

— Вы рассуждаете, как мой бывший муж, — заметила Хэнли, убирая в футляр ноутбук. — Он такой же паникер. Жаль, что его нет здесь, он составил бы вам неплохую компанию.

За иллюминатором «старлифтера» волнообразные пятна света сливались и разделялись. Зеленые нити, оттененные красными, таяли. Внизу простиралась неоглядная скучная пустота. Хэнли пришла в голову мысль, что в этом месте хорошо смотрелась бы космическая гондола.

— Где мы находимся? — поинтересовалась она.

— Все еще над Аляской.

— А когда мы пересечем Полярный круг?

Командир по передатчику связался с кабиной пилота.

— Пассажир спрашивает, когда мы достигнем широты шестьдесят шесть и тридцать три. — Он замолчал, выслушивая ответ. — Как я и предполагал, мэм, мы уже ее пересекли.

— Ее? — не поняла Хэнли.

— Черту Полярного круга. — Командир кивнул на иллюминатор: — Мы уже там, в холодильнике.

Хэнли вытянулась во весь рост на сиденье.

— Надо же! А индикатор охлаждения не горит.

В самолете явно постепенно становилось теплее. Хэнли сняла шлем и позволила грохоту двигателей, похожему на рев Ниагарского водопада, окатить ее с головы до ног.

— Я буду медитировать, — объявила она и закрыла глаза.

Она постаралась опустошить сознание, но ей это не удалось.

Мысль упорно возвращалась к Джою и к словам бывшего мужа о том, что карьера для нее важнее всего, даже собственного ребенка. Когда Джой был малышом, для счастья ему требовалось так мало — пригоршня игрушек, которые он бережно рассовывал по карманам. Цветной ластик, плюшевый медвежонок, красивые камушки, «красные денежки» (пенни), «большие денежки» (четверть доллара), погнутый компас… Она вздохнула с чувством сожаления и начала медитировать, представляя, как ее дыхание медленно наполняет воздушный шар и нехотя покидает его.

Самолет слегка накренился, корректируя курс, и выровнялся. Хэнли неподвижно лежала на огромном сиденье. Стивенсон позавидовал ее способности спать где угодно и в чем угодно. Полезное качество там, куда она направляется.

Несколькими часами позже, когда Хэнли проснулась, Стивенсон протянул ей бутерброд с жареной говядиной и термос, потом вынул из кармана анкету и ручку.

— Что это такое? — удивилась Хэнли, срывая пищевую пленку с бутерброда.

— Таможенный формуляр. — Сдвинув брови, Стивенсон зачитал: — «Ввозите ли вы на территорию Канады фрукты, овощи, мясо, яйца, кисломолочные продукты, представителей флоры и фауны, почву, вакцину…» — Он окинул взглядом «комод», битком набитый медицинским оборудованием и провиантом. — Ну ладно. Полагаю, то, о чем таможенники не узнают, им и не повредит.

И формуляр с ручкой вернулись в его карман.

ГЛАВА 9

Первое краткое совещание офицеров «Руси» прошло гладко. Четверо водолазов, находящихся в барокамере, участвовали в оперативке заочно.

Командир представил план будущей операции: матросы пристыкуют аварийно-спасательные камеры к «Владивостоку» и эвакуируют команду по двадцать человек за рейс.

Начальник медслужбы напомнил о том, как следует обращаться с командой «Владивостока», если она подверглась радиационному облучению. Он сообщил, что комнату отдыха по соседству с лазаретом переоборудовали в больничную палату, а прилегающий камбуз превратили в пункт оказания неотложной помощи.

Старший механик доложил о положительном результате испытаний сварочных швов в шестой шахте, чему громко возрадовались водолазы в компрессионной камере. Из-за того, что они дышали специальной гелиокислородной смесью, голоса их звучали пискляво, что вызвало дружный хохот.

Немеров поинтересовался, у кого есть какие вопросы. На телеэкране возник крепкий парень, по пояс обнаженный и в черном берете военно-морского десанта.

— Командир, говорит Орловский. — В сочетании с крупным торсом птичий щебет казался еще абсурднее.

— Да, сержант.

Немеров шепотом поведал Руденко, что Орловского нашли у бараков в Мурманске. Профессиональный водолаз оказался любителем шуток и розыгрышей. Он убивал долгие часы в компрессионном ящике, записывая уморительным фальцетом сказки для своих племянниц и племянников и похабные песни вроде «Когда Алайла намочила ножки» для земляков.

Несмотря на писклявость, Орловский говорил серьезно:

— На случай если нам понадобится дополнительное оборудование, прошу освободить переднюю торпедную шахту. Мы могли бы подобрать все по выходе из корабля. Так будет быстрее.

— Уже сделано, — ответил Немеров. — Еще что-нибудь?

— Товарищ командир, раз уж вы любезно поинтересовались… — Орловский тряхнул распечаткой инструкции. — Как я понимаю, в часы отдыха у экипажа есть свобода в выборе развлечений. Верно?

Кое-кто из офицеров захихикал.

— Да, сержант.

— К развлечениям относится прослушивание радиопрограмм о международных проблемах, достижениях труда, культурных выставках и скандальных выходках, об открытии нового «Макдоналдса» в Санкт-Петербурге…

— Желаете, чтобы вам провели Си-эн-эн, сержант? — в тон спросил Немеров.

— Естественно. Еще здесь говорится, что моряков нужно знакомить со странами, мимо которых они проплывают… — Комнату сотряс взрыв хохота. Сержант продолжал как ни в чем не бывало: —…или которые собираются посетить. Кроме того, им должны предоставляться сведения о культурной жизни и достопримечательностях этих стран в ожидании выхода на берег.

Благодарные слушатели смеялись и аплодировали.

Руденко спрятал лицо за кружкой чаю, а Немеров притворился, что закашлялся.

— Сержант, — обратился командир к Орловскому, когда шум немного улегся, — а каким именно образом вас занесло на «Русь»?

Орловский стянул берет и почесал в затылке, демонстрируя напряженную работу мысли.

— Ну, помню, шел маршем на военном параде по Красной площади и дальше, мимо посольства США — знаете, здание на Садовом кольце, — там мы топали ботинками немного громче обычного. Потом я отправился назад на свою базу через Мурманск. Помнится, я отмечал день, когда ступил на борт ледокола, идущего на восток в направлении Камчатки, в Тихоокеанском регионе. А потом — бах! Просыпаюсь в этой капсуле, полной ветоши. Я уж подумал, что снова запустили «Мир» и я наматываю круги в космосе.

Офицеры буквально стонали от смеха. Немеров не скрывал широкой улыбки.

— Постараемся поскорее вернуть вас на землю, сержант.

— Спасибо, командир, за то, что развеяли мои опасения, — пропищал Орловский и, отвесив поклон, исчез с экрана.

Затем состоялся инструктаж спецперсонала. Проработка всех возможных сценариев была занятием утомительным, но необходимым, если они действительно рассчитывали спасти экипаж «Владивостока».


Немеров приказал рулевому держать «Русь» ближе к суше. Воды у скалистых берегов хорошо защищали лодку от гидролокаторов преследователей. Когда лодка оказалась равноудалена от субмарины, идущей позади, и той, что караулила впереди, Немеров приказал носовому торпедному отсеку привести в состояние готовности «химеру». Пошел двенадцатиминутный отсчет.

Торпеда была выпущена, двигатели выключены, бортовые моторы приглушены. «Химера» взорвалась, умножив звуки, шедшие прежде от «Руси». Одновременно торпеда поймала импульсы сонара преследователей и отразила их, усилив сигнал настолько, что он показался эхом, идущим от объекта размером с атомную подлодку.

Угол полета уводил «химеру» все дальше от берега. Стоит какому-то судну очутиться в радиусе двух километров от нее, как она прекратит обманный маневр и начнет забивать помехами его радар и сонар.

Пока «Русь» висела над морским дном, пассивные накопительные диски ее гидролокаторов отслеживали курс идущей позади субмарины. Звук двигателей «американки» ушел налево: лодка пустилась в погоню за «химерой» в направлении Северного моря. Спустя четыре минуты «Русь», набрав прежнюю скорость, устремилась ко фьорду Согне.

В былые времена моряки обманывали преследователей, поджигая разлитую по поверхности воды смолу и спешно покидая место поджога; горящая смола имитировала огни ушедшего корабля. Современная обманка оказалась столь же действенной. Жаль, что в запасе ВМС имелось только одиннадцать ракет-«химер», и хорошо, что Чернавин не пожалел отдать их Немерову. Командир чувствовал душевный подъем. На миг он вообразил возвращение спасенных подводников домой. Об их спасении не сообщат средства массовой информации, зато ребят будут встречать жены.

Немеров обследовал приближающуюся местность при помощи сонара и приказал поднять перископ. Труба прибора выдвинулась, и окуляр оказался на уровне груди командира. Немеров надел очки с красными стеклами, чтобы заслонить глаза от освещения в рубке.

Побережье предстало черным силуэтом горных вершин. Глаза не могли обнаружить проема в каменной стене, лишь приборы были способны установить его местонахождение. «Русь» устремилась к расщелине на скорости семь узлов. Немеров отошел от перископа, и тот плавно опустился.

Согласно показанию гидролокатора лодка вошла во фьорд, пересекая мелководную дельту. Восемьдесят метров, глубина киля. Немеров отправил старшину к адмиралу с докладом.


Руденко встал, пригладил руками волосы. Сон был очень похож на реальность, однако адмиралу из него запомнилась лишь женщина — Инга Добенская. Руденко давно не тосковал о ней с такой силой. Даже явление во сне мертвой не испугало его. Инга безумно волновала его при жизни — почему бы ей не возбуждать его и после смерти? Он старел — над ней возраст не был и не мог быть властен. Со вздохом Руденко вспомнил ее чувственность, не слишком понимая, пришли ночные видения из прошлого или из мечты. Как давно они лежали в темноте, слившись воедино? Любил ли он по-настоящему? Спустя годы после ее смерти он понял, что любил. И почему сны никогда не возвращали его в те чудные ночи в Санкт-Петербурге?

Руденко надел фуражку и пошел по коридору на пост управления, кивнул в ответ на нервное приветствие вахтенного офицера. Немеров, все еще в очках с красными стеклами, стоял рядом с поднимающимся перископом. Когда прибор вытянулся настолько, чтобы достичь поверхности воды, Немеров опустил пониже ручки управления и посмотрел в окуляр. Стремительным движением он крутанул перископ вокруг оси, высматривая суда, и уступил место Руденко:

— Товарищ адмирал!..

Адмирал повернул фуражку козырьком назад и взялся за рычаги перископа.

Отвесные берега фьорда поднимались на сотни метров над водой. Скалистое величие на миг отозвалось в груди Руденко болью. Ему отчаянно захотелось ощутить вкус стылой норвежской ночи, вместо того чтобы дышать вторичным воздухом подлодки.

Руденко отступил, и палубный офицер поспешил задвинуть перископ. Немеров снял красные очки и разместился вместе с адмиралом в креслах за спиной рулевого; тот сидел у пульта управления, опоясанный на всякий случай ремнем безопасности.

Дно фьорда резко пошло вниз. Немеров приказал рулевому увеличить глубину погружения лодки и взглянул на электронное табло, висящее над гидроакустиком. Табло высвечивало цифровые обозначения звуковых волн, проникающих сквозь толщу воды впереди субмарины.

— Путь чист, — констатировал Немеров.

Искренне надеюсь, что в конце пути нас не поджидают неприятности, — отозвался Руденко.

Медленно тянулось время. Адмирал дремал в кресле, Немеров наблюдал за тем, как рулевой и палубный офицер проводят «Русь» вдоль глубокой расщелины.

— Пассивный сонар не засекает никаких корабельных двигателей, командир, — объявил палубный офицер.

Перевести в активный режим, — приказал Немеров.

Это было опасно, если кто-то прислушивался к морским шумам, но иначе «Владивосток» отыскать не представлялось возможным.

Первые сигналы гидролокатора оказались деформированными из-за низкой солености воды вокруг «Руси».

Немеров приказал погрузиться глубже.

«Русь» скользнула из одного слоя воды в другой. На экране прибора было хорошо видно, как звук сферически расходится от субмарины и ударяется одно фьорда.

— Глубина?

— Триста восемнадцать метров.

Немеров пошевелил челюстными мышцами, восстанавливая нормальное давление внутри ушных раковин, и поднял взгляд на глубокомер.

— Выровнять корабль.

Поиски «Владивостока» продолжались. Вдруг в тридцати километрах от входа во фьорд сигнал сонара обо что-то споткнулся.

— Контакт, — громко оповестил гидроакустик.

Где-то под «Русью» находился крупный металлический объект.

— Контакт подтверждаю, — отозвался старший помощник.

«Русь» погружалась, описывая ленивую дугу влево. Испуская высокочастотный звук, работал акустический излучатель. Отраженные волны выводили изображение на экране.

«Владивосток».

Немеров разбудил адмирала.

— «Владивосток» прижался к стене фьорда. Зацепился за что-то. Чуть-чуть не достает до дна и слегка наклонен.

Руденко кивнул и посмотрел на глубокомер.

— Как дохлая рыбка в аквариуме, — невесело произнес он. — Спасательные камеры на такой глубине бесполезны. Только водолазы смогут подобраться к «Владивостоку».

Через каждые двадцать метров погружения «Руси» матрос нараспев объявлял глубину. Когда он произнес «шестьсот метров», Немеров поднялся с кресла.

— Прекратить спуск. Стоп-машина. — Он шагнул назад, чтобы лучше видеть множество экранов над головой. — Включить внешние ртутные лампы.

На носу лодки зажглись две лампы и три телекамеры ночной съемки. Адмирал вытянул шею, чтобы лучше видеть, но изображения на экранах были слишком темными.

— Тихий ход, — приказал Немеров, — еще на сто метров ниже.

Рулевой подтвердил приказ. «Русь» осторожно спустилась еще на сотню метров: там, беспомощно прижавшись к впалой стене фьорда, лежал «Владивосток».

От корпуса обнаруженной лодки к поверхности тянулись два провода.

— Антенна, — указывая на один из них, сказал палубный офицер.

— Верно, — согласился Немеров. — А тот, который толще, — похоже, кабель траулера для донных работ. Только вот самого СБ-4 не видно.

— Возможно, трос отсоединился и всплыл.

Немеров издал страдальческий стон; он подозревал другую причину. Однако сейчас всеобщее внимание сосредоточилось на неподвижном «Владивостоке» и на моряках, чей призыв о помощи шел из ледяного ущелья. Закодированный высокоскоростной сигнал нес единственное, старое как мир сообщение: «Спасите наши души».


Попытались установить радиосвязь — используя минимальную мощность из опасения быть обнаруженными. Сигнал шел на чрезвычайно низкой частоте, данной ему раз и навсегда, — чтобы проникать сквозь толщу воды.

Никакого ответа.

Водолазы еще не были готовы выдержать давление на этой глубине. Хотя Орловский вызвался попытаться, Немеров отверг его предложение: мучительно находиться так близко к «Владивостоку» и быть не в состоянии помочь ему, однако жертвовать собственными людьми не имело смысла.

Наконец командир разрешил приступить к выполнению задания. Четверо водолазов покинули шлюз барокамеры и поднялись вверх по колодцу затопленной пусковой шахты; разматываясь кольцо за кольцом, поползли за ними кабели жизнеобеспечения.

«Русь» стояла в сорока метрах от «Владивостока» — под прямым углом к нему, чтобы сократить размер ущерба, если пострадавший корабль вдруг рухнет на дно и взорвется. И адмирал, и Немеров предпочли бы более солидное расстояние, однако средства жизнеобеспечения водолазов не позволяли его увеличить.

К «Владивостоку» людей доставил мотобуксир.

Лейтенант Начин в тесной радиорубке держал связь с водолазами и отслеживал по приборам пульс и температуру тела каждого.

Отчеты главного водолаза были коротки и точны:

— Носовые пластины содраны. И часть рубки. Корпус местами погнут. Пузырьки воздуха из шва. Переборки и обшивка держат… по крайней мере с нашей стороны.

— Показатели уровня радиации?

— В норме.

Начин дал указание водолазу Орловскому обследовать состояние корпуса по правому борту. Чертыхаясь, Орловский протиснулся в щель между огромным корпусом и берегом и включил фонарь. Двести пятьдесят ватт света ударили в темную воду. Орловский пропал с экрана монитора, словно канул в бездну.

Немеров и адмирал остановились около радиорубки и прислушались к докладам Орловского, поступающим по мере его продвижения вглубь:

— По правому борту… вмятина. Возможно, результат удара о скалу. Видны царапины и борозды… на скале и внешней обшивке судна. Думаю, столкновение произошло на меньшей глубине. А потом лодка скользнула вниз… набирая воду… и остановилась, зацепившись за уступ. — Все молчали. Орловский продолжал: — Проталкиваюсь под… свес рубки. Он похож на сломанную ласту. Разбит.

Эфир заполнялся звуками, издаваемыми респираторами водолазов. Все сосредоточенно созерцали пустой экран. Адмирал Руденко, опустив голову, подошел вплотную к Немерову и произнес шепотом:

— Если выживших нельзя перенести в спасательные камеры, можно ли их спасти, подняв лодку к поверхности? Если предположить, что кто-то еще остался в живых?

— Нарушение приказа?

— К черту приказы! Если мы доставим «Владивосток» на поверхность, и притом быстро, то сможем вытащить выживших и уничтожить корабль.

Немеров едва заметно покачал головой:

— Стоит только всплыть, и нам уже не уйти из фьорда.

— Чернавин просчитался. Придется импровизировать. Мы не вправе обрекать живых людей на гибель. Я не собираюсь уничтожать «Владивосток» с экипажем на борту.

Ошарашенный Немеров уставился на адмирала.

— Я хотел бы поговорить с офицерами, — будничным тоном сказал Руденко.

По указанию Немерова вахтенные передали приказ по назначению.

Офицеры немедленно собрались вокруг адмирала.

— «Владивосток» лежит слишком глубоко, чтобы можно было воспользоваться спасательными камерами, — начал Руденко. — Однако есть шанс задействовать камеры как подъемный механизм для того, чтобы вывести пострадавшее судно на поверхность. Тогда мы сумеем спасти оставшихся в живых.

На лицах присутствующих изобразилось удивление, но никто не проронил ни слова.

— Спасательные камеры затопим, подведем их к лодке и прикрепим к корпусу. Потом частично выкачаем воду. Камеры медленно всплывут и потянут за собой «Владивосток», — закончил адмирал.

— Всем водолазам, — объявил лейтенант Начин в радиорубке. — Ваше время наполовину истекло.

Третий водолаз доложил, что из открытого отсека на задней палубе «Владивостока» тянется толстый трос. Сам отсек пуст; это означает, что донный траулер СБ-4 находится где-то в верхних водах. Водолаз проплыл вдоль кабеля пятьдесят метров, но траулера не нашел.

— Номер два, — позвал Начин, — вас не видно. Орловский! Пожалуйста, отзовитесь.

— Погодите… Я перемещаюсь внутри. Я в боевой рубке. Герметичная дверь запечатана. Стучусь.

Лязг от удара по металлу заполнил радиорубку «Руси».

«Владивосток» ответил на стук Орловского молчанием.

Орловский выругался.

— Всем водолазам. У вас осталось восемнадцать минут, — нараспев объявил лейтенант.

Следом третий водолаз доложил, что обнаружил СБ-4, тот завис в семидесяти метрах над палубой.

Затем раздался голос главного водолаза:

— Номер два, это четвертый. Орловский, ваши шланги и провода слишком натянуты.

— Водолазам возвращаться, — скомандовал лейтенант Начин.

ГЛАВА 10

В раскачивающемся из стороны в сторону самолете командир экипажа поднялся на ноги.

— Советую вам забраться внутрь, — сказал он Хэнли, кивнув на «комод». — Минуты через четыре начнем снижаться, так что будет болтать сильнее.

Вместе со Стивенсоном он помог Хэнли сесть в аппарат.

— Только не расстраивайтесь, если нам вдруг придется повернуть назад. Здесь то и дело становится чересчур ветрено.

— Хорошо, — отозвалась Хэнли.

— Не хотелось бы, чтобы вас унесло в Китай.

Пристегнув Хэнли ремнями, надежно закрепив головной и шейный предохранители, Стивенсон и командир проверили работу устройств безопасности и напомнили пассажирке о том, как нужно действовать в случае аварии. Стивенсон показал, где находится аптечка первой помощи. Командир положил руку на топор, закрепленный на стенке.

— Это на случай незваных гостей. Вас, конечно, будут искать по сигнальным огням. Но сказать по правде, на арктическом холоде огни продержатся минут десять, не больше. Так что потом жгите осветительные ракеты. Вот, держите. — Командир сунул ей мягкую игрушку. — Это ездовая собака. Из магазинчика при полевой почте в Анкоридже. На удачу. Понятно?

Хэнли едва ли можно было назвать любительницей мягких игрушек, но такой поступок командира ее растрогал.

— Спасибо, шеф.

— Выходим на частоту «Трюдо», — сообщил пилот.

— И еще. Эта посудина плавает, но все равно вам нельзя падать в море. Если упадете, как, черт возьми, поисковики до вас доберутся? Лодок там нет.

— А разве не вся поверхность накрепко замерзла? — спросила Хэнли, слегка дрожа от избытка адреналина в крови.

— Надеюсь, что вся, — с сомнением в голосе произнес командир. — Видите красный рычаг? Сразу, как приземлитесь, дергайте за него и сбрасывайте парашюты, чтобы не тащиться парусником много миль по льду и не подвергаться опасности утонуть.

— Утонуть?

— В том маловероятном случае, если лед вскроется при ударе и вода пропитает купол, — да, мэм. Сам по себе «комод» — спасательная шлюпка, не пропускающая ни воздух, ни воду. Лучше, чем спасательный жилет. Но парашютный шелк утянет вас на дно океана, если промокнет.

— Дернуть красный рычаг, — дрожащим голосом повторила Хэнли, — сбросить парашюты. А что делать, если я окажусь на поверхности воды?

— Визжать и жечь ракеты, мэм. Чтобы вас как можно быстрее нашли.

В салоне ожило радио:

— Станция «Трюдо», говорит Пустое ведро. Прошу подтвердить прием.

— Пустое ведро, говорит «Трюдо».

Ровный, со среднезападным акцентом голос пилота привычно доложил об окончательном этапе подлета. Ветер незначительный. Риск того, что гондолу отнесет от места назначения, снизился. «Старлифтер» пошел вниз, чтобы занять позицию для сброса груза на высоте три тысячи футов.

— «Трюдо», говорит Пустое ведро. Мы в четырех минутах лёта от места доставки. Будут ли дальнейшие указания?

— Пустое ведро, продолжайте полет. Наши люди распределились и готовы ловить. Ждем вас через три минуты и сорок секунд.

— Спасибо, «Трюдо». Видим ваши огни. Конец связи.

Вверху гондолы помещался большой мешок с парашютами, которые автоматически раскроются на высоте полутора тысяч футов.

— Зарядить парашюты, — послышался приказ из кабины пилота, — выпустить направляющие кабели.

— Парашюты заряжены и сцеплены. Кабели отпущены. Остается молиться Богу, чтобы наша хвостовая дверь не замерзла.

— Ну, Джесси, — Стивенсон пожал руку Хэнли, — рад был с вами познакомиться. Вскоре нам предстоит встретиться вновь. Ах вот еще что… если вы, конечно, не против… — Он вытащил из кармана маленький сверток и подал Хэнли. — Пожалуйста, передайте это Ди Стинсма.

Подняв большие пальцы рук, Хэнли дала понять, что выполнит просьбу.

— Порядок, я тебя закрываю, — отозвался Стивенсон.

Люк закрыли и заперли. Хэнли услышала прощальное похлопывание по оргстеклу. По внутренней связи раздался голос командира экипажа:

— Счастливого пути, мэм. Не нахватайтесь воды!

Самолет ухнул в стофутовую воздушную яму.

— Боже, — только и вымолвила Хэнли, когда желудок словно подпрыгнул к ушам.

— Шестьдесят секунд, — объявил пилот.

Фюзеляж плясал из стороны в сторону. Дверь грузового отсека с грохотом распахнулась. Из-за внезапного контраста температур вход тут же заволокло туманом.

Хэнли выдохнула через рот и облизнула губы. Бросила взгляд на рычаг устройства, отсоединяющего парашют. Тело ее было стянуто ремнями безопасности крест-накрест, голова неподвижно закреплена воротом и предохранительными ремешками. Все пространство вокруг заполняли ее припасы: нейтрализаторы ядовитых металлов, антибиотики, шины, пробирки для образцов, питательная среда для бактерий, стерильные чашки Петри, а также костюм биологической защиты, альбом с последними фотографиями Джоя, «Цветочные лекарства» Баха, справочник по кинезиологии, кассета со звуками морского прибоя, записанная сыном, пять компакт-дисков с музыкой для медитации и восемь тюбиков органических увлажнителей.

— Пятьдесят секунд.

Трясти стало так отчаянно, что Хэнли испугалась, как бы не развалился самолет.

— Джесси! — услышала она Стивенсона по внутренней связи.

Огромный реактивный самолет жестоко швыряло из стороны в сторону.

— Что?

— Как тебя уломали ввязаться во все это?

— Понятия не имею. А что, хочешь отговорить? Это нетрудно.

— Тридцать секунд, — раздался голос второго пилота. — Убрать тормозные колодки.

Судя по звуку, подняли металлический заслон. Двигатели надрывались, с воем рассекая воздух; ревела гидравлика.

— Как же я все это ненавижу, — с чувством пробормотала Хэнли. — Хочу домой!

«Старлифтер», задрав нос, пошел вверх, а «комод» неумолимо заскользил по направляющим к открытому хвостовому люку и вывалился в бесконечность.

Внезапно наступила тишина.

Хэнли представляла, что будет перышком парить в невесомости, — оказалось, что она камнем несется вниз.


Орловский отчаялся услышать ответ на свой стук и пошел вниз, к зияющей дыре у основания рубки. Вскоре он обнаружил еще одну пробоину немного длиннее, но не шире. Орловский двинулся вперед. Свет, поплясав в темных панелях с переключателями и дисками, остановился на человеке, пристегнутом ремнями безопасности к креслу. Это был рулевой.

Водолаз медленно обшарил лучом фонаря пост управления и сфокусировал линзы. Световой конус превратился в яркий узкий луч и проник через люк в заднюю часть корабля.

Везде, насколько хватило глаз Орловского, люки были открыты. Бездыханные тела членов экипажа плавали в коридоре.

Мертвые в воде всегда производят жуткое впечатление. Но эти… эти были гораздо страшнее.

Орловский пересчитал тела. Одиннадцать. Ему часто приходилось нырять в местах кораблекрушений, но нигде он не встречал столь странные трупы. Позы у них были совсем не такие, как у обычных утопленников. Одни согнулись пополам, другие резко выгнулись назад… А главное — они не покачивались на воде.

Что-то толкнуло водолаза в плечо. Он вздрогнул. Захотелось немедленно покинуть «Владивосток». С трудом Орловский обрел душевное равновесие. Он обернулся и увидел человеческий затылок с развевающимися светлыми волосами. Покойник висел над Орловским вниз головой. Водолаз осторожно опустил труп. Скорченное тело напоминало эмбрион, заспиртованный в стеклянной колбе. Лицо было совершенно белое. Глаза… Орловский подтянул тело поближе. Глазные яблоки не закатились под веки, как это обычно бывает. Радужные оболочки и зрачки попросту отсутствовали.

«Хищные рыбы? Исключено. Не в этих водах и не так быстро», — подумал водолаз.

Он поймал за ногу труп, который бился о потолок.

Руки зажаты между колен, лицо искажено судорогой, рот широко раскрыт. Глаза закрыты. А если приподнять веко… Все белое: радужной оболочки нет… выедена… разрушена.

Орловский повел лучом фонаря по отсеку, всматриваясь в лица мертвецов. У всех были одинаково пустые глазницы.

— Номер два, вы на пределе. Где находитесь?

— На посту управления, — отозвался Орловский.

— Что вы обнаружили?

— Лодка полна воды. Одиннадцать погибших. В коридорах, наверное, больше. Люки между отсеками открыты.

Вытянутые руки рулевого покачивались у штурвала, как у лунатика в пантомиме.

— Номер два, вы превысили лимит времени. Возвращайтесь в шлюз.

Лейтенанту пришлось повторить дважды, прежде чем Орловский подтвердил получение приказа. Подплыв к пробоине, водолаз вдруг вернулся к рулевому и отстегнул его от кресла. Обвязав трос вокруг шеи трупа, Орловский отбуксировал его к дыре в корпусе лодки, вытолкнул наружу и вылез следом.

Тело ударялось то о скалу, то о борт субмарины, пока сержант выбирался на чистую воду. «Этот парень уже не чувствует боли», — успокоил себя Орловский и двинулся навстречу буксиру. Холод пробирал до костей, несмотря на циркуляцию тепла под костюмом. Ушные раковины заложило. Орловский на несколько секунд затаил дыхание, и слух пришел в норму. Зато онемели икроножные мышцы. Водолаз вынужден был остановиться и размять их. Лишь тогда он обернулся и взглянул на разбитую лодку и на свою ношу. В свете фонаря выступил берег фьорда. Орловский смерил его взглядом, насколько позволил луч. В этот момент он почувствовал себя скалолазом, крупинкой, бросившей вызов каменному величию.

ГЛАВА 11

Начин рвал и метал. Орловский воспринимал головомойку с философским спокойствием, восседая на жестком глубоководном шлеме в заваленной оборудованием компрессионной камере и глядя вверх в телевизионный объектив. Лейтенант бурлил гневом по поводу несанкционированных действий сержанта, включающих, кроме всего прочего, доставку на борт судна трупа:

— На удавке! Словно висельника!

Адмирал попросил Начина уступить ему место перед экраном, чтобы самому расспросить Орловского.

— Скажите, сержант, почему вы притащили тело в затопленный ракетный колодец и привязали к стенке?

Орловский ответил честно:

— Боялся, что никто не поверит моим словам.

Руденко пригласил к экрану Немерова и двух бортовых хирургов и велел водолазу снова описать обстановку на «Владивостоке». Затем адмирал позвал командира подлодки и военных врачей в свою каюту — обсудить услышанное.

Врач, присевший на койку, заметил:

— Уже ходят слухи о том, что в шестой шахте плавает труп.

Немеров немедленно подхватил:

— Экипаж в панике. Орловский хотя бы прикрыл лицо трупа!.. Оно просто ужасно: выдавленные глаза, нижняя челюсть жутко перекошена. Не человек, а горгулья! И это в нескольких сантиметрах от широкоформатных линз телекамеры.

Тут заговорил адмирал:

— В следующее погружение водолазы могут переместить труп в соседнюю, пустую шахту. Тогда им не придется сталкиваться с ним каждый раз при выходе в океан и возвращении на корабль. И остальные члены экипажа прекратят нервничать. Затонувшая субмарина всегда вызывает чувство тревоги, а неприкрытое тело с удавкой вокруг шеи и подавно. Итак, похоже, на «Владивостоке» живых нет.

Немеров согласно кивнул.

— Ну что ж. Значит, спасательная операция отменяется. — Руденко на мгновение задумался.

Теперь он обязан был отыскать вахтенный журнал и коды, добыть желтый контейнер для Чернавина и замаскировать следы вторжения. Но как быть с водолазами, если те откажутся идти на борт «Владивостока»? Впрочем, это уже забота Немерова.

— Полтора часа отдыха, — сказал адмирал.


Остров Курлак сверкал огнями, словно рождественская елка. Небо озаряли сигнальные ракеты. Из мощных прожекторов, установленных вокруг станции, вздымались яркие столпы света.

Остров был маленький — не более двух миль в длину и одной в ширину. Лед, который Хэнли представляла себе белым и прозрачным, показался ей лилово-сине-зеленым.

Гондола раскачивалась под куполом парашюта, подобно маятнику. На вершине ледяного гребня виднелся комплекс ветряков — огромных пропеллеров и стенок для улавливания ветра. Сверху станция выглядела как скопление куполов и галерей: обиталище ученых, свершающих трудовой подвиг посреди замерзшего океана.

Поодаль от округлых строений Хэнли увидела странные прямоугольные фермы: одну длинную пересекало несколько коротких. Хэнли понятия не имела, что это такое; любопытство начало вытеснять в ней панику.

Прямо под собой Джесси едва различила расчищенную взлетно-посадочную полосу.

— Говорит станция «Трюдо». Пожалуйста, ответьте.

— Д-д-да, д-д-док-ктор Д-д-джес-с-си Хэ-хэнли. — Ее все-таки трясло от страха.

— Мы видим вас, доктор Хэнли. Вы идете на условленную отметку.

— Спаси-и-ибо.

— Не за что. Вы сейчас приземлитесь, будьте готовы. Конец связи.

Гондола ударилась — и тяжело подскочила. Дважды.

— Господи помилуй, — пробормотала Хэнли и дернула красный рычаг.

Ничего не произошло.

Какая-то панель от радиоустройства упала ей на колени, когда овальный «комод» перекатился на бок. Люк открылся; теплый воздух в гондоле мгновенно превратился в пар. Холод сковал легкие, будто Хэнли нырнула под воду. Под ледяную воду.

От волнения она забыла опустить щиток шлема! Хэнли быстро исправила ошибку и проверила огонек. Тот сначала мигнул красным, потом позеленел — слава Богу! Но огромный парашют, не отсоединившись, тащил гондолу по льду.

«Господи, спаси и помоги!» — взмолилась Хэнли.

Голоса в радиоэфире перекрывали друг друга, пока «комод» волочился по снежному насту, скрипя и подпрыгивая. «Набирает скорость», — поняла Хэнли. Через люк выпадали капроновые мешки.

Послышался ужасный скрежет металла, и что-то содрало оболочку с гондолы, словно кожицу с луковицы, однако аппарат не замедлил движение.

— Я потерпела аварию, потерпела аварию! — закричала Хэнли.

— Джек, сможешь ее поймать? — прозвучал голос в передатчике.

— Думаю, да. Еду за парашютом.

— Аккуратнее с колесами.

Гондола содрогнулась в последний раз и замерла.

— Живы, доктор Хэнли? — спросили по радио.

Хэнли глубоко вздохнула, закрыла глаза и обняла мягкую игрушку.

— Хьюстон, гончая приземлилась.

— Прошу прощения, не понял.

— Я в порядке. — От облегчения у нее шла голова кругом. — В порядке. — И она громко засмеялась.

В проеме наверху возник мужчина и буднично прислонился к бортику, словно к наличнику соседского окна.

Добро пожаловать в зимнюю сказку! Доктор Хэнли, полагаю? — Человек подал ей руку, она протянула в ответ свою. — Quel honneur.[15]

— Можете звать меня Джесси.

— Enchanté.[16] — Он пожал ей руку. — Как мило со стороны Комитета прислать вас. И как мужественно с вашей стороны прилететь.

— О, я с удовольствием.

И Хэнли принялась дергать ремни. Она была с ног до головы засыпана каким-то мусором, в основном упаковочными пенопластовыми хлопьями, что вывалились из разорвавшихся при приземлении упаковок.

— Вы отведете меня к своему руководителю?

— Я ваш руководитель, мадам. Меня зовут Эмиль Верно, я начальник станции. Разрешите вам помочь.

Верно вновь подал ей руку, и она принялась неловко выбираться из гондолы.

— Вы не играете в бридж? — поинтересовался он.

— Нет. Никогда не пробовала.

— Жаль, нам вечно не хватает хороших игроков в бридж. Впрочем, полагаю, у вас все равно будет не слишком-то много свободного времени.

Две фигуры в полярных костюмах принялись извлекать груз и складывать его на сани, прицепленные к ярко-полосатой, почти девятифутовой высоты машине с розовыми шинами. Она напоминала грузовик с гигантскими колесами, которые Хэнли видела как-то по кабельному телевидению. Еще дюжина таких же машин стояла в двадцати ярдах, окружив «комод»; одна придавила колесом парашют, чтобы выгнать из него воздух.

Хэнли махнула рукой:

— Меня чуть не прикончил вот тот торос?

— Да. — Верно подошел к фантастически изогнутому ледяному ребру. Свет лампы заскользил по гладкой поверхности.

Ветер усилился, и торос жалобно, словно пила, запел.

— Он прекрасен, — произнесла Хэнли.

Начальник станции подвел Хэнли к вездеходу и указал на скобы для ступней; Джесси взобралась в кабину и устроилась на эргономичном сиденье. По радио раздалось шипение помех, кто-то сказал что-то по-французски.

Один за другим погасли прожекторы. Верно по-французски ответил по радио; автомобили выстроились в вереницу и потянулись к матовым огням станции.

— Кто меня спас? — спросила Хэнли.

Отважный Джек Нимит, — ответил Верно, — наш инженер. Он вечно вгоняет нас всех в краску своей смелостью.

Большая платформа на шинах-баллонах проехала мимо них в обратном направлении. Верно объяснил, что ее послали взять гондолу и подобрать рассыпанные припасы.

— Поедем мы медленно, так что устраивайтесь поудобнее и наслаждайтесь пейзажем.

Не успел он договорить, как последняя ракета с шипением догорела и мир погрузился во тьму.

ГЛАВА 12

Из машины станция «Трюдо» была плохо видна, зато четко выделялись ветряки, они усиленно трудились, превращая дикую энергию стихии в электричество.

— Термоэлектрические генераторы, — поведал Верно. — Летом мы дополняем их платиновым катализатором чистого окисления. Плюс водородные ячейки вроде тех, на которых работает наш транспорт. И солнечные батареи.

Комплекс куполообразных зданий рос по мере приближения процессии к пункту назначения. Показался долгий подъем в просторный туннель.

— Наше скромное жилище, — рекомендовал Верно. — Скат и туннель имитируют вход в укрытие, придуманное эскимосами.

— Иглу?[17] — спросила Хэнли, мысленно перелистав школьный учебник по обществознанию.

— Совершенно верно. Скат не позволяет теплому воздуху быстро улетучиваться через выход и обеспечивает медленное поступление холодного воздуха в жилище. Правда, нам не удалось угадать идеальный угол наклона. Изредка, когда ветер усиливается, приходится закрывать туннель, иначе возникает вакуумный эффект и все тепло высасывает наружу.

— Наши здания, — раздался по радиосвязи чей-то английский с акцентом, — это совершенные тепловые ячейки. Они полностью защищены от окружающей среды, а она — от них. Арктика — дело тонкое. Заледенелая пустыня усугубляет самое незначительное физическое явление.

— Спасибо, Коос, — откликнулся Верно, — все правильно.

Караван невероятно медленно заполз в туннель, жерло которого поверху обрамляли грозные сосульки.

— Потрясающе, — произнесла Хэнли, наблюдая за тем, как меняются цифры на электронном термометре.

— Туннель способствует плавной акклиматизации тела и препятствует образованию тумана в помещениях.

— Тумана?

— Да. И в довершение дождя. Настоящее бедствие. Некоторые городки в Арктике просто осаждает туман, образующийся исключительно благодаря дыханию людей и животных.

Скат перешел в пологую площадку. Здесь было на тридцать градусов теплее, чем у основания пандуса, хотя температура по-прежнему оставалась намного ниже нуля.

Кортеж остановился под длинным остекленным балконом. С него свисали кабели для подзарядки аккумуляторных батарей. Водители начали вылезать из кабин. Тем временем какой-то человек принялся подсоединять к машинам кабели.

Верно помог Хэнли спуститься наземь и указал на балкон:

— Это Внешний отдел. Там следят за тем, чтобы количество вернувшихся совпадало с количеством ушедших, а еще за тем, чтобы наш туннель не облюбовали белые медведи.

Он помахал рукой кому-то на балконе. В ответ тоже помахали.

Хэнли задрала голову. Купол здания был остеклен.

Ярче, чем Хэнли приходилось когда-либо видеть, в небе прочертила дугу падающая звезда. Потом еще одна.

— Ух ты! Ну и спецэффекты!

— Да, — согласился Верно. — Все дело в воздухе. В отсутствии конвекционных потоков.

Хэнли рассмеялась — восторженно, как дитя.

— Потрясающе, — проговорила она, жалея, что рядом нет Джоя.

— Идемте. — Верно подал ей руку и провел в широкую полукруглую прихожую.

В нескольких метрах впереди табличка, написанная от руки на дюжине языков, призывала раздеться.

Верно проворно спустил пушистые слои костюма до пояса и снял шлем. Металлизированный жилет засиял, словно доспехи. Хэнли последовала примеру Верно.

По коридору к ним спешила женщина (как показалось Хэнли, ее ровесница) в бежевом халате и фетровых сабо. Густые черные волосы были с сильной проседью, но это не портило незнакомку, наоборот, придавало некий лоск.

— Дебора Стинсма, стоматолог, — представил Верно, — а теперь позвольте мне вас оставить. Увидимся позднее.

— Я сегодня по совместительству член приемной комиссии и экскурсовод, — улыбнулась Стинсма.

— Рада познакомиться с вами, Дебора.

— Можно просто Ди. И на ты.

— А я Джесси. Бравый мистер Стивенсон, прежде чем вышвырнуть меня за борт, передал для тебя вот это.

— О, никотиновый пластырь!.. Спасибо. Все пытаюсь бросить курить.

— Ну и как, успешно? Я тоже пытаюсь. Последние лет двадцать. — Хэнли откинула волосы за спину. — Знаешь, а ты не очень-то похожа на стоматолога.

Ди рассмеялась:

— Да, мне часто об этом говорят. Родители хотели дать мне в руки надежную профессию: «стоматологи нужны всегда». Пока я мирилась с обучением на стоматологическом факультете, они не возражали против моих побочных занятий. Тем временем я тайком погрузилась в антропологию. И когда на факультете вывесили объявление, что нужны стоматологи на работу в поселения коренных жителей на севере Канады, я первой подала заявку. Знаете, прежде у эскимосов, когда они потребляли мало углеводов, были действительно чудесные зубы, а теперь просто отвратительные. И главное, почти никто не приучен как следует о них заботиться.

— Разве здесь живут эскимосы?

— Да нет же, это было к югу отсюда, в Нунавуте, до того как я приехала на «Трюдо».

— А как тебя занесло сюда?

— Случайно. Связалась с одним археологом. Он побыл здесь и уехал, а я осталась.

— Кстати, — вспомнила Хэнли, — я давно мечтала заменить металлические пломбы нетоксичными амальгамами. Ты не поможешь осуществиться мечте?

— Когда-нибудь с удовольствием, — сочувственно ответила Ди. — Мой рабочий график забит до отказа. Арктический холод убийствен для пломб. Металл сжимается, и они буквально вываливаются из зубов. — Она взглянула на часы. Давай поторопимся.

Ди провела Джесси в комнату с пятью рядами шкафов, каждый из которых был способен вместить человека; в шкафах висели полярные костюмы с именными нашивками.

— Твой вот этот, — указала Ди на шкаф, последний во внешнем ряду.

Мимо женщин прошел почти обнаженный молодой человек. Хэнли бросила на спутницу вопросительный взгляд.

Та улыбнулась:

— Мы здесь не особенно скромничаем. Наше сообщество довольно либеральное, скорее европейское, нежели североамериканское. Ты стеснительная?

— Нет, я выросла в большой семье: на семерых человек одна ванна. Так что когда во время обучения в медицинском колледже я жила в одной квартире с двумя парнями, мне было очень комфортно.

Ди рассмеялась:

— Я подожду, пока ты вымоешься и переоденешься.

Хэнли повесила шлем и каждый слой костюма на специально отведенные для них вешалки и стянула облегающее трико. Затем прошла к душам и внимательно оглядела их. Войдя в приглянувшуюся кабинку, она повернула пластмассовый вентиль. Крошечный кружок рассекателя воды одарил расслабляющим теплом. Хэнли задрала подбородок. Из дырочек струился влажный пар, тем не менее процедура была эффективной и даже приятной. Очевидно, установка потребляла гораздо меньше воды, нежели обычный душ.

Здешнее гранулированное мыло не давало пены. Однако кожу оно очищало совсем неплохо. Закончив мыться, Хэнли постояла под паром, мурлыча, подняв лицо к разбрызгивателю. Незаметно появился миниатюрный эскимос с седеющими волосами, разложил на скамье полотенце и смену одежды и исчез, не взглянув на нее и не издав ни единого звука.

— Ощущение превосходное! — Хэнли откинула назад мокрые пряди волос и вышла из кабинки. — Ой! Полотенце! Спасибо! Вытеревшись насухо, она осмотрела клетчатый жакет, хлопчатобумажные блузу и брюки. — Полагаю, этот размерчик подходит многим.

— Ты закончила? — поинтересовалась Ди.

— Почти! — Джесси оделась. — Чувствую себя, как японский фермер. Или мастер боевых искусств. Нижнего белья нет, но я притворюсь, что оно есть.

Под скамьей нашлись мягкие светло-коричневые ботинки на жесткой подошве и длинные носки. Все подошло идеально.

— Шикарно на тебе сидит, — заметила Ди. — Дизайн довольно скромный, однако идет не всем.

Они покинули душевую.

К дамам присоединился Эмиль Верно.

— Ди вас покормит, — сказал он. — Потом, несмотря на длительное путешествие, вам придется посетить доктора Маккензи. Он ждет. Прошу прощения, что сразу заставляю вас приступить к работе; надеюсь, вы понимаете, насколько людям интересно то, что вы расскажете.

— Не беспокойтесь, все отлично! — заверила его Хэнли. — Я слишком взволнована, чтобы уснуть.

Верно взглянул на часы:

— Тогда встретимся через час.

Проводив его взглядом, Ди повернулась к Хэнли:

— Наверняка ты это еще сто раз услышишь, но я хочу первой выразить тебе благодарность за то, что ты вызвалась прийти к нам на помощь. Информацию пытались удержать в тайне, но слухи и паника все равно расползлись. Например, я всего лишь стоматолог, однако у двери в мой кабинет выстраивается очередь тех, кто обнаружил у себя то один, то другой странный симптом. Хотя все мы здесь ученые люди, у некоторых из нас возникают дикие идеи. Они искренне верят, что ты сумеешь ответить на их вопросы.

— Любой был бы потрясен одновременной смертью четверых коллег. К тому же неизвестно, что погубило их, откуда грозит опасность… Естественно, люди тревожатся.

Ди вздохнула с облегчением:

— Пойдем, я покажу тебе наши Палестины.

И они двинулись по извилистым коридорам, по спускам и подъемам, мимо окон, выходящих на соседние строения или звездную пустыню, от одного взгляда на которую у Джесси захватывало дух.

В каждой настежь распахнутой комнате Хэнли замечала символ Канады. Он мелькал повсюду — на стикерах, бейсболках, банных полотенцах, сохнущих на перилах, маленьких настольных флажках. Даже на экранах незанятых компьютеров плавно порхал кленовый лист. Другим неотъемлемым атрибутом комнат были футболки с очертаниями куполов станции и словами:

АНС «ТРЮДО»

ЗДЕСЬ НЕ КРАЙ ЗЕМЛИ,

НО ОТСЮДА ОН ХОРОШО ВИДЕН

— У англичан есть парочка похабных вариантов, сказала Ди, — например, «АНС „Трюдо“ здесь — „Анус Земли“»… В общем, можешь себе представить. От них даже компьютеры тупеют.

Путь к столовой оказался кружным, да иного и не стоило ожидать. Прямых линий, похоже, здесь не было вообще.

— Подобная планировка, — объяснила Ди, — уменьшает нагрузку на центральную установку благодаря климатическим «карманам», которые снижают энергетические затраты и способствуют повторному использованию тепла. А форма здания потому такая, что является наиболее устойчивой в условиях Арктики.

— Ловко придумано, — заметила Хэнли, — но я вообще-то совсем потеряла ориентацию. Кажется, мне нужна карта.

— Изогнутые пространства решают и психологическую задачу. Они не дают развиться чувству клаустрофобии и отчасти скрашивают монотонность бытия. Кроме того, у нас в местах общего собрания огромное количество больших окон. И все равно через некоторое время здесь становится тесно и тоскливо.

— С воздуха я заметила сооружение, которое не имеет округлой формы, скорее оно похоже на православный крест. Что это? — спросила Хэнли.

— Это малый «Трюдо». Первая станция.

— А что там такое?

Сейчас ничего. Раньше неподалеку велись археологические раскопки. Самая северная точка обитания человека в Канаде. Именно с нее все здесь и началось; это была довольно крупная находка. Чтобы укрыть всех, кто вел раскопки, сначала вырыли траншею в снегу — примерно четыре метра в глубину, пятнадцать в ширину и пятьдесят в длину. Более короткие рвы — аллеи выкопали под прямым углом к главной. Сверху траншеи накрыли рифленым металлом и забросали снегом. Крыша немного выдается, поэтому ты заметила ее сверху. В аллеях располагались сборные домики из гофрированного железа — для жилья, лабораторий и складов. В одной из аллей разместили энергоустановку — бензиновые генераторы. В другой была столовая. Что там еще? Лазарет… В общем, маленький городок под снегом. Мы жили в нем, словно кроты.

— А теперь там кто-нибудь обитает?

— Нет, все заброшено, только у входа хранится продовольственный НЗ. Ты не представляешь, что значило переехать из малого «Трюдо» сюда!.. Я словно проснулась в отеле «Ритц».

Они остановились у окна. Хэнли указала на подвижный мерцающий огонек:

— Что это?

— Не что, а кто. Джек Нимит, — ответила Ди. — Именно Джек придумал, как воплотить мечту о полярной станции в реальность. Ему всего тридцать четыре года, а инженер потрясающий. Джек — эскимос, он знает Арктический архипелаг лучше всех нас. В области ледяных построек ему нет равных.

— А что он там делает?

Ди пожала плечами:

— Не знаю. Думаю, проводит собственное расследование. Эти смерти стали настоящим ударом для многих. Он с Тедди Зейлом нашел доктора Косута, Алекса. Джек и Алекс были друзьями.

Отразившись от какой-то поверхности, блеснул далекий свет.

— Каждый переживает несчастье по-своему, — продолжала Ди, следя за пляшущим огоньком. — Джек ищет уединение. Порой он выходит наружу без полярного костюма — в национальной меховой одежде и крагах. Джек переносит холод гораздо легче, чем мы. Когда спрашиваешь его о причине отлучек, он говорит, что скучает по дому.

— Мне жаль, — произнесла Хэнли. У нее никогда не получалось утешать страждущих, и с годами она пришла к выводу, что лучше всего сказать пару самых простых слов. Все остальное в ее устах звучало как-то фальшиво.

— Спасибо. Как насчет ужина?

— Я умираю от голода!

Ди улыбнулась и повела Джесси в просторную столовую. В центре зала красовались вишневые ветви, помещенные в стальной цилиндр, придавленный к полу камнями. Ветки давно отцвели, но людям не хотелось избавляться от единственного «дерева» на тысячи миль вокруг.

Выбор блюд поражал разнообразием. Меню было написано на трех табличках, как в старомодном вагоне-ресторане, обслуживающем посетителей и днем и ночью. Хэнли выбрала овощной суп, салат из свежей зелени, выращиваемой гидропонным способом в садоводческой лаборатории станции, и печенье с арахисовым маслом.

В столовую вошла группа ученых. По их певучему языку Хэнли решила, что это скандинавы.

— Шведы? — предположила она.

— Норвежцы, — поправила Ди. — У нас работают люди из более чем дюжины стран.

— А ты откуда родом? Не могу точно определить, что у тебя за акцент.

— Я из Голландии. Но я давно покинула родину. Теперь чувствую себя скорее канадкой, нежели нидерландкой.

Ужин оказался превосходным, Хэнли уплетала заказанное за обе щеки. В этот час большинство столиков пустовало. В это время обычно питались ученые, несущие ночную вахту, обслуживающий персонал и несчастные жертвы бессонницы. В противоположном конце столовой, у сводчатого окна, компания японцев оживленно обсуждала эндотелиальные клетки, угощаясь черепашьими яйцами, манго и сливами вонгаи. Хэнли заметила флажок с восходящим солнцем на их столике. За соседним столиком, с немецким флажком, двое мужчин сравнивали однокамерные легкие птиц и рептилий. Афиша на стене напротив Хэнли рекламировала «Балконвиль» в исполнении «Актеров Полярной шапки»; другая афиша приглашала посетить костюмированную в стиле «кошки» вечеринку — ежегодный бал мехов.

Ди кивнула в сторону японцев:

— Завершение гулянки. Сначала вихревые ванны, потом заплыв, горячий душ и наконец саке. По четвергам наступает очередь шведов: массаж и плавание. В ближайшее воскресенье прием у немцев, хотя они начали скупиться на пиво из своих запасов с тех пор, как принимали австралийцев две недели назад… Чтобы жизнь продолжалась, необходимо общение. Социальный аспект — это очень важно.

Хэнли закончила есть, когда послышался негромкий перезвон часов.

Полночь, — сказала Ди. — Пожалуй, пора идти в кабинет к Маккензи.

Точно. Только прежде введи меня, пожалуйста, в курс дела. Кто делал вскрытие тел?

— Доктор Ингрид Крюгер, специалист по гипотермии. Ей было очень тяжело. — В голосе Ди прозвучало то ли сочувствие, то ли осуждение. — Если бы Ингрид знала, что прилетишь ты, она бы не стала этим заниматься. Анни была ее подругой. Но Ингрид сама вызвалась и провела оба вскрытия.

— Оба?

— Российские представители получили из Москвы запрет на вскрытие Минскова. В случае же Алекса аутопсия не понадобилась. Причина смерти очевидна — переохлаждение организма.

— А как в разгар суматохи умудрилась уехать русская?

— Лидия? Русские доставляют и забирают своих ученых подводными лодками. Они должны были забрать Тараканову, прежде чем затянется полынья. Поначалу Лидия говорила, что хочет продлить пребывание на станции, потом стала мечтать о том, чтобы поскорее отсюда выбраться. Год для первого раза — очень много.

— Доктор Крюгер не делала после вскрытия посевов на питательную среду?

— Нет. Она лишь взяла образцы, ты, наверное, видела снимки. Как только из Оттавы сказали, что к нам летит специалист, мы прекратили исследования. Сказать по правде, по мере погружения в материал… нас просто охватывал ужас.

ГЛАВА 13

После полутора часов отдыха и десятиминутного совещания началось второе погружение. Учитывая сложность работ, троих водолазов послали разбираться с траулером, привязанным к корме лодки и плавающим где-то вверху; четвертый направился прямиком к реактору.

Трое ныряльщиков прицепили моторизованную лебедку к палубе «Владивостока», потом подтянули СБ-4 вниз, на уровень пятисот метров, и надежно закрепили. Сержанту Орловскому прежде не приходилось управлять подобной машиной для раскопок, хотя два двигателя и два независимых пропеллера напоминали принцип устройства десантного катера БМК-150.

Подойдя к бортовому иллюминатору СБ-4, водолаз прижал к стеклу лицевую пластину шлема и поднес лампу. На него глянуло лицо, похожее на остальные: еще один моряк с пустыми глазницами. Орловский издал стон, который под влиянием маски и пузырьков воздуха оказался похожим на музыкальную фразу.

Изучив лицо плавающего трупа на телеэкране, старший военврач предположил, что мягкие ткани глаз повреждены в результате давления водных масс, ворвавшихся во «Владивосток». «Весьма избирательно», — съязвил Орловский мультяшным голосом. СБ-4 был цел, а его рулевого постигла та же участь, что и членов экипажа «Владивостока». Он был ослеплен и уничтожен — вот только чем?

Водолазы работали быстро, с опережением графика. Орловский с напарником проникли внутрь затонувшей субмарины. Водолаз номер четыре обеспечивал безопасность реактора; номер два оставался снаружи, чтобы не позволять шлангам и тросам запутываться.

Орловский морально подготовился к встрече с мертвецами. Утешением ему служила мысль, что его цель — капитанская каюта — находится неподалеку от поста управления. И все же у водолаза екнуло сердце при виде безвременно погибших ребят. Он проскользнул мимо тел, стараясь избегать соприкосновения, лелея надежду, что каюта капитана окажется пустой. У двери переборки он задержался, поджидая товарища.

По судорожным метаниям фонаря Орловский понял, что напарник с трудом справляется с потрясением от увиденного. Сержант жестом объяснил ему, куда идти дальше, и двинулся вперед, отсчитывая двери.

Открыв четвертую каюту, Орловский вытянул руку с фонарем. Документы и вещи плавали, словно живые.

Орловский протиснулся в дверной проем и приблизился к письменному столу. На столе, придавив несколько бумаг, лежала тяжелая серебряная рамка. Над столом размещался сейф, к счастью, открытый. Ключ, лежавший у Орловского в ножной сумке, отомкнул бы ящик, но понадобился бы гидравлический пресс, чтобы оттянуть дверцу, прижатую водой. Орловский посветил внутрь сейфа: никакого желтого контейнера. Он достал вахтенный журнал и книги с кодами и сунул их в сумку. Потом осветил часы на запястье. В его распоряжении оставалось семь минут. Водолаз номер четыре доложил, что закрыл реактор и покидает судно.

Напарник Орловского сфотографировал помещение с помощью вспышки и передал на «Русь» информацию о продвижении. Сержант сделал ему знак рукой, и водолаз удалился на пост управления. Вспышки камеры озаряли стены коридора, словно молнии.

Орловский вернулся в каюту. Луч фонаря упал на какой-то предмет на столе. Киот: крошечная свечка в тяжелой чаше перед маленькой иконкой. Орловский взял золотой триптих, сложил и отправил в карман на ноге. Все, больше в каюте ему делать было нечего.

Вспышка камеры дальше по коридору высветила что-то над головой сержанта так быстро, что сначала он решил: разыгралось воображение. Однако, откинув голову назад, он увидел такое, что у него перехватило дыхание.

Грудь обнаженной женщины колыхалась, на совершенно белом теле вызывающе темнели круги сосков. Черные волосы расплывались вокруг плеч. Лицо искажала судорога, губы обнажали жуткий оскал зубов. Белки глаз, как и кожа, почти светились. Покойница отчаянно сжалась, будто пыталась исторгнуть смерть, пожиравшую ее.

Орловский разом выдохнул. Он боялся утопленницы.

От выдоха поднялись пузырьки, большие и дрожащие; такие он выдувал в детстве соломинкой из мыльной воды. И что вдруг ему сейчас это вспомнилось?

Орловский вынул фотокамеру из сетки на груди и подобрал фокусное расстояние. Затем поставил автоматический затвор объектива на целую серию кадров и поднял аппарат.

Мимо объектива проплыл желтый контейнер: узкая коробка из синтетического материала. Сержант проворно поймал предмет и убрал в мешок на бедре.

На посту управления второй водолаз качал фонарем, разгоняя тьму. Орловский показал на часы. Парня не пришлось уговаривать покинуть судно, он ловко перемахнул через пробоину и протиснулся между скалой и корпусом лодки.

Сержант отправился следом. Однако прежде чем уйти, он оглянулся на мертвецов и перекрестился справа налево, как давным-давно научила его бабушка.

ГЛАВА 14

Кабинет Феликса Маккензи располагался на втором этаже. Однотумбовый письменный стол, обложенный по бокам кипами бумаг, стоял в дальнем, закругленном конце длинной комнаты. Остальное пространство занимали банкетка и множество складных стульев; кабинет казался университетской аудиторией. Вошел секретарь Маккензи, неся поднос с чаем.

— Доктор Хэнли, директор просит его извинить за то, что заставляет вас ждать после такого долгого путешествия. У него непредвиденное дело.

Молодой человек предложил дамам чай. Взяв по кружке, Ди и Хэнли устроились на стульях около стола. На левой приставке к нему размещался ноутбук, на правой — телефон. Хэнли обратила внимание на ближайшую к ней бумажную кипу. Это были журналы и брошюры по геологии.

— Ничего, если я осмотрюсь? — спросила Хэнли, отхлебнув из чашки.

— Только осторожно, здесь как в игре в бирюльки: заденешь один журнал, и рухнет вся система, — предупредил секретарь.

— А есть система?

— Маккензи утверждает, что может найти то, что ему нужно, за считанные секунды. К счастью, мне не приходилось проверять правдивость его заявления.

— Тогда я займусь недвижимым имуществом.

На стене висела черно-белая фотография директора и ныне почившего премьер-министра, в честь которого назвали станцию; премьер был, разумеется, с розой в петлице. Снимок был сделан в Оттаве на мероприятии, посвященном открытию малого «Трюдо». Хэнли поизучала лицо Маккензи.

Ди заметила:

— Может, ты и не слышала о нем в Штатах, но в Канаде Мак — живая легенда. По образованию он геолог, то есть прагматик и мечтатель в одном флаконе.

Хэнли еще раз взглянула на фотографию. Худощавый и мускулистый, как бегун, Маккензи походил на человека, который значительную часть своей жизни провел за Полярным кругом; его можно было принять скорее за рыбака или охотника, чем за директора щедро финансируемой АНС «Трюдо».

— Похоже, на малом «Трюдо» ему было уютнее. Верно?

— Как сказать. Вообще-то по натуре он истинный интеллектуал. К тому же дока — стремится узнать хоть что-то из того, над чем работает каждый из нас. Десять лет жизни Маккензи потратил на «Трюдо», на поиски финансирования проекта и на заманивание специалистов. Люди верили ему на слово. Все, что Маккензи имел тогда, — это ворох чертежей. Но ему удалось реализовать свой план. Он привез Джека Нимита — и внезапно «Трюдо» превратился из мифа в реальность, настоящее чудо инженерной мысли. Когда правление Королевского комитета назначило Маккензи директором станции, он объявил, что пробудет на посту всего несколько лет. Он хотел уйти на пенсию и вернуться домой, к жене, в Ванкувер. Но та, увы, умерла во время нашей третьей зимовки, и вместо того чтобы улететь в конце сезона, Маккензи перевез сюда и развеял над ледяным полем ее прах.

Хэнли углубилась в чтение глянцевого проспекта: «Феликс Маккензи, член правления канадского Королевского комитета по исследованию Арктики. Профессор океановедения, Университет Дэлхаузи, Галифакс. Член-корреспондент Института физики Земли, Париж. Почетный лектор Института Северной Америки».

— Да уж, теперь нечасто ему случается читать лекции, — заметила Ди. — Мак почти не покидает станцию, разве что время от времени берет положенный ему тридцатидневный отпуск. Более молодые сотрудники взяли на себя повседневное руководство станцией, и все же «Трюдо» — по-прежнему его излюбленное детище.

Отложив проспект в сторону, Хэнли продолжила бродить по кабинету. «Меморандум и устав Ассоциации», — прочла она название документа, висящего в рамке на стене.

Рядом помещалась изумительная по композиции черно-белая фотография охотника-эскимоса в теплых меховых одеждах, лежащего на льду рядом с тюленем: рука человека перекинута через тело животного, и губы их едва не соприкасаются. Поцелуй? Вызывающий недоумение, поразительный снимок.

— Вы, должно быть, доктор Хэнли? — Голос был мягким, а рукопожатие оказалось жестким. Из-под копны седых волос дружелюбно смотрели бледно-голубые, с прищуром, глаза. Прошу прощения за то, что вынуждаю вас приступить к работе немедленно. Надеюсь, вы войдете в наше положение. Уйма людей с содроганием ожидают вашего вердикта. Даже в такой час у нас, пожалуй, наберется полный зал желающих вас послушать.

Хэнли улыбнулась в ответ:

— Никаких проблем.

Маккензи жестом пригласил Хэнли и Ди сесть на банкетку, а сам устроился за письменным столом.

— Черника, — гордо объявил директор, взяв чашку, — раньше, до перемены климата на острове сто лет назад, росла здесь повсюду. А теперь мы ее выращиваем в теплице. — Он отхлебнул чаю. — Жаль, что вы не собираетесь задержаться надолго. Весна и лето здесь чертовски хороши. Одно лишь зрелище птичьих миграций чего стоит! Краснозобые гагары, арктические гуси, гаги, моевки, крачки… Ну и, разумеется, чистики.

— Как же они здесь выживают? Разве тут можно прокормиться? — удивилась Хэнли.

— Конечно, нет. Лед никогда не тает совсем, и даже летом земля смерзшаяся, как камень. На наше счастье, примерно в четырнадцати милях к северу есть полынья с каменистым островком, где они находят приют.

— Полынья?

— Так русские называют большие незамерзающие отверстия во льду. Наша полынья мала и в этом году еще сократилась в диаметре, но по-прежнему не замерзает. Летом полыньи позволяют птицам и животным добраться до богатого пищей моря. Киты, морские львы, медведи — всех к ней манит.

Водрузив чашку на стол, Маккензи переплел пальцы.

— Я совершенно солидарен с птицами. Первыми — где-то в начале мая — прилетают старейшие. Я непременно выхожу с ними поздороваться.

Молча вошел какой-то человек и сел позади Хэнли и Ди, уткнувшись в блокнот.

— Как бы то ни было, — сказал Маккензи, взмахом руки поприветствовав пришедшего, — сможете полюбоваться нашими зимними обитателями: лисами, зайцами-беляками и одним-двумя забредшими полярными медведями.

Сын будет просить меня привезти домой по экземпляру каждого зверя.

— Не вопрос! — воскликнул Маккензи. — Сколько ему лет?

Скоро будет одиннадцать. — Хэнли указала в сторону двух висящих на стене копий местной работы. — А наконечники стрел и вправду из копыт парнокопытных?

— Да, этим копьям двадцать веков. Они здесь на долгосрочной экспозиции, — объяснил Маккензи. — Мне их передал наш главный антрополог — это часть самой первой находки при раскопках на южной оконечности острова. Именно там ученые обнаружили свидетельства раннего человеческого поселения. Потомки древних людей ушли с острова Курлак лишь в конце девятнадцатого века вследствие череды особенно суровых зим — своего рода маленького ледникового периода, что ознаменовал окончательное возвращение чрезвычайно холодного климата.

— Такие резкие колебания температур за столь короткое время? — удивилась Хэнли.

— Да, — кивнул Маккензи. — Сейчас ежегодная температура воздуха повышается. Могу сказать, что за последние двадцать лет ледяная масса потеряла сорок процентов своего объема. Когда я проводил измерения впервые, толщина слоя равнялась десяти футам шести дюймам. А теперь летом на полюсе открываются участки воды. Перемены колоссальные; я и не думал, что когда-нибудь доживу до них.

Извинившись, Маккензи встал из-за стола и отошел поприветствовать новых посетителей, а Хэнли принялась разглядывать полки. Рядом с копьями висела связка костяных рыболовных крючков. На небольшой полочке сидела покрытая татуировками кукла, изображающая эскимосскую женщину; там же были разложены предметы, подозрительно напоминающие ножи для сдирания кожи, и удивительно искусно выполненная каменная чаша с резными ручками в виде волчьих голов.

— На чаше изображен русский? — спросила Хэнли.

— Алеут. Письменность появилась у них после встречи с русскими. Они стали передавать алеутские звуки с помощью кириллицы.

Оказавшись рядом с Хэнли, секретарь Маккензи прошептал:

— Вскоре здесь останутся только стоячие места.

ГЛАВА 15

Прежде чем вернуться на борт «Руси», Орловский опустил в пустую переднюю ракетную шахту веревочную сумку; оттуда ее выудил и лично доставил в каюту адмирала старший помощник.

Руденко извлек желтый водонепроницаемый ящик, книгу кодов, бортовой журнал. Журнал оказался слишком мокрым, чтобы листать. К обложке была приклеена записка на клочке бумаги. Бережно отлепив, адмирал перенес листочек на полупрозрачный абажур и включил лампу.

Чернила расплылись, однако старомодное перо автора оставило достаточно четкие следы, и Руденко увидел два набора цифр и слово «rendezvous». Мгновенно распознав в цифрах координаты, адмирал переписал их в настольный блокнот. Затем — в нарушение приказа — вскрыл желтый контейнер. Там было четыре мокрых листка бумаги. Он осторожно развернул их. Отчет Таракановой. Чернавин разочаруется — большая часть печатного текста абсолютно нечитабельна, разобрать можно только несколько слов. Значение одного из них адмирал не понял. Руденко переписал слово в блокнот, бережно сложил листы и опустил в неглубокий пластмассовый таз с водой из фьорда, чтобы они не высохли, уничтожив остатки текста. Туда же он поместил бортовой журнал и книгу кодов и захлопнул контейнер.

Адмирал обратился к выписанному слову: «Что это значит?» Вдруг его осенило. Буквы были не русские, а латинские: «ВасотЬ» или, возможно, «Bascomb».

Палубный офицер позвал его наверх, и Руденко отправился на пост, чтобы следить за происходящим в компрессионной барокамере по мониторам внутренней телесети.

Водолазы натягивали тяжелые резиновые костюмы, помогая друг другу надеть жесткие пластиковые шлемы, проверяя показатели давления и шланги и просматривая огромную груду оборудования: специальные капроновые шнуры, гидравлические прессы, сабельную пилу, бур, взрывчатку.

Заряды взрывчатки заложат по всей длине «Владивостока» вдоль киля, тщательно заминируют траулер, потом, уже на самом выходе из фьорда, с помощью радиосигнала произведут взрыв. Цель — полное уничтожение.

Водолазы тянули жребий на игральных картах, кому закладывать взрывчатку внутри судна. Выругавшись, самый молодой швырнул на пол туз пик.

Руденко не давала покоя ужасающая мысль о том, что придется уничтожить погибших моряков. Флот обязан передавать тела для захоронения семьям, однако теперь родственникам навечно будет отказано в этом исконном праве. Сейчас адмирал ненавидел Чернавина. Нельзя даже соблюсти традицию: превратить лодку в гробницу, предав мертвых морской пучине. Нет, его обязали обратить «Владивосток» и его экипаж в ничто! Лодка прекратит свое существование, а самопожертвование ее команды останется безвестным. Таков приказ Чернавина.

Водолазы пошли к ракетному люку.

Семисотметровая толща воды поглотит звук взрыва. Если повезет, никто наверху не заметит ни пузырьков воздуха, ни вспенивания. Приборы, конечно, уловят сотрясение дна, но «Руси» и след простынет, когда норвежцы с союзниками приплывут, чтобы разобраться в происшедшем.

Водолазы покинули корабль.

Подперев ладонью щеку, Руденко наблюдал за приготовлениями Немерова к отплытию из фьорда. Командир выглядел подавленным: поисково-спасательная операция оказалась на поверку поиском с целью уничтожения.

По мере того как водолазы рапортовали о продвижении, лейтенант отсчитывал время и количество закладываемой взрывчатки. Слышался нервный лепет паренька, вытянувшего несчастливый жребий и теперь лавирующего между телами членов экипажа «Владивостока».

Руденко подошел к столу с морскими картами и привычным жестом приподнял те, что использовались сейчас, чтобы свериться с общей, лежащей внизу. Большим и указательным пальцами он определил точку пересечения координат, указанных в отчете Таракановой. Точка подтверждала его предположение: место находилось посреди Северного Ледовитого океана.

ГЛАВА 16

К моменту прихода Верно в помещении яблоку было негде упасть; он попытался закрыть за собой дверь, но в нее протискивались все новые и новые люди; другие толпились в коридоре, заглядывая в кабинет, нервно переговариваясь.

Маккензи подвел и представил Хэнли нескольких коллег. Большинство из них приняли ее радушно. Приветствие русского, Вадима Примакова, было заметно сдержанным, а канадец, руководитель отдела защиты окружающей среды Саймон Кинг, повел себя откровенно грубо, тут же пустившись в антиамериканские рассуждения.

— Что, черт побери, — возмущался он, — заставило наше правительство импортировать специалиста по увечьям аж из Штатов?

— Прошу прощения? — растерянно переспросила Хэнли.

Может быть, американцы пообещали прекратить на неделю выброс серосодержащих промышленных отходов, которые ветром переносятся через границу и губят наши земли и леса? Или же премьер-министра — в очередной раз — собираются принять в Вашингтоне со всеми почестями и благосклонно погладить по головке? Почему было не прислать медицинскую помощь из Виннипега? Зачем вечно просить помощи у Дядюшки Сэма? — с нескрываемым презрением полюбопытствовал Кинг.

— Пожалуй, пора начинать, — заметил Маккензи.

Обернувшись к Ди, Хэнли спросила шепотом:

— Это только со мной он столь любезен или со всеми?

— Хотелось бы мне сказать, что он неравнодушен именно к тебе, — прошептала в ответ Ди. — Увы…

Хэнли обратила внимание на черноволосого темноглазого эскимоса в кремовом джемпере, который явно ему был велик, черных штанах на завязке. Он притягивал взгляд суровым выражением лица, высокими скулами и сильными мускулами. Азиат. Хэнли вопросительно посмотрела на Ди, мол, кто это?

— Джек Нимит.

Саймон Кинг все никак не мог сесть и угомониться.

Что за ирония судьбы: именно смерть Анни, а не кого-нибудь будут расследовать американцы — те, чью великодержавную культуру и наплевательское отношение к окружающей среде она так ненавидела. Это оскорбление ее памяти. Неужто мы не способны сами навести у себя порядок?

— Полноте, Саймон, — остановил его Маккензи.

И, словно родитель ребенка, устроившего скандал на публике, директор мягко укорил Кинга за то, что тот забыл, как рисковала Джесси Хэнли, добираясь до острова Курлак.

Ученый с недовольным видом занял свое место.

— Все мы поздравляем вас, доктор Хэнли, — начал Маккензи, — с благополучным прибытием — это самое первое в истории посещение острова в зимнее время, подвиг, о котором раньше нельзя было и мечтать.

Прозвучало несколько хлопков, следом раздались дружные аплодисменты.

— Пожалуйста, расскажите нам вкратце о себе. — Маккензи протянул руку, приглашая Хэнли выступить.

Хэнли поднялась с места и повернулась к публике. Взглянула на Саймона Кинга. Придется директору самому его укрощать. Ее задача — уменьшить страх, физически ощущаемый в помещении.

— Добрый вечер. Меня зовут доктор Джесси Хэнли, я эпидемиолог лос-анджелесского Центра исследования инфекционных заболеваний, входящего в состав Агентства скорой медицинской помощи штата Калифорния. До того я работала в Департаменте редких возбудителей заболеваний министерства здравоохранения США.

Саймон Кинг нетерпеливо и шумно заерзал на стуле, однако Хэнли продолжала:

— Мои коллеги и я сотрудничаем с ведомствами и учреждениями системы здравоохранения повсюду, в том числе… — она бросила взгляд на пожилого русского, Примакова, — с Государственным центром вирусологии и биотехнологий в Новосибирске. Меня посылали в командировки в разные страны: в Австрию, на Филиппины, в Бразилию, в Англию…

— На чем вы намерены сосредоточиться здесь, в «Трюдо»? — прервал ее Маккензи.

— Моя главная задача — предотвратить повторение случившегося. Чем раньше мы локализуем источник заражения, тем быстрее обезопасим сотрудников станции от его воздействия.

Хэнли увидела, как некоторые из собравшихся перевели дух, словно они затаили дыхание с тех пор, как были обнаружены тела их коллег.

— Не найду слов, чтобы выразить, насколько я нуждаюсь в вашей помощи. Мне необходимо знать абсолютно все о жертвах инфекции. Чем они питались, к чему прикасались, что делали непосредственно перед тем, как погибли. Я должна войти в курс их профессиональной деятельности… И личной жизни, к сожалению, тоже. Случай очень серьезный. Поскольку я пока не представляю, что искать, я должна знать все.

Примаков взволнованно пробормотал что-то по-русски и предупредил по-английски:

— Будут печальные последствия, если что-то еще произойти с русские граждане на моей ответственности.

Поднялся легкий ропот. Маккензи принялся успокаивать Примакова:

— Вадим, мы подавлены произошедшей трагедией. Но ведь наши друзья были учеными, и ради их памяти мы обязаны разумным путем установить истину. Анни Баскомб, Юнзо Огата, Минсков и Косут — все они соблюдали основополагающий принцип работы нашей станции: свободный обмен информацией.

Маккензи повторил свою речь по-французски, оглядывая собравшихся, чтобы убедиться, что его слова дошли до каждого.

Директор поднялся, встал позади Примакова, который сидел ближе к стене, боком к собравшимся, и, по-дружески положив руки на плечи пожилого ученого, продолжил речь, словно не только от своего, но и от его имени:

— Большинство из вас в силу возраста не были с нами, когда мы совершили первые шаги в Арктике. Здесь, в «Трюдо», такие ученые, как Вадим, я и… Алекс Косут, надеялись проводить исследования, независимые от государственных и коммерческих интересов. Мы хотели заниматься наукой. И мы по-прежнему придерживаемся принципа: никаких субъективных ценностей, никакого разобщающего влияния. Мы ежедневно информируем каждого, и каждый имеет право задать любой вопрос. Это право распространяется теперь и на доктора Хэнли.

Он опустил взгляд на Примакова. Тот, похоже, немного успокоился, получив подтверждение своей значимости как одного из старейших исследователей Арктики.

— Хорошо, я хочу задать вопрос, — поднялся со стула дюжий австралиец. — Люди боятся надевать костюмы и выходить на работу в поле. Откуда нам знать: вдруг то, что убило их, все еще там?

Все воззрились на Хэнли.

— Стремительные невропатологические и нейрохимические изменения в физиологии ваших коллег скорее всего вызваны воздействием какого-то сильного реагента — кислоты, испарения… или непредсказуемым сочетанием субстанций. Первым делом я постараюсь выяснить, не были ли они отравлены.

— Отравлены? — воскликнул австралиец.

— Именно. Понимаете, смерть наступила очень быстро и практически одновременно у всех. Так что можно предположить, что они подверглись воздействию какого-то ядовитого вещества. Например, диметилртути. Это объяснило бы судороги. Возможно, они что-то вдохнули. Как я понимаю, в оборудовании вы применяете большое количество полимеров. Иногда они выделяют очень опасные газы. К примеру, при нагревании до определенной температуры антипригарная сковорода вызывает так называемую фторопластовую лихорадку.

— Это смертельно?

— Для людей нет, однако эта лихорадка каждый год убивает около сотни домашних птиц. Мой сослуживец в Калифорнии сейчас прочесывает литературу и банки данных в поисках яда, который вызывает те же явления, что зафиксированы у ваших погибших коллег. Некоторые рыбы, обитающие в соленой воде, способны накапливать ртуть. Поэтому мне придется тщательно изучить все виды местной рыбы и моллюсков, которыми могли питаться погибшие, и я проверю ткани и экссудаты жертв на наличие ядов.

— А если мы имеем дело с органикой? — спросил Кинг.

— Вряд ли — из-за одновременной смерти всех жертв. Процесс должен был протекать одинаково, но ведь физиология у всех разная. Обычно время смерти людей, подвергшихся влиянию органического вещества, не совпадает, хотя на данном этапе я допускаю все. — Хэнли замолчала в ожидании нового вопроса.

— Это могли быть паразиты?

— Не исключено. В конце концов, мы для них — еда. Инфекция — это процесс насыщения микробов.

Робко подняла руку хрупкая женщина в шотландском шарфе, сидящая у двери.

— А вы сможете обнаружить вирус? — спросила она с акцентом.

Хэнли смахнула со лба волосы.

— Одни вирусы сохраняются в образцах тканей и жидкостей, другие нет. Вирус, разрушивший тело, может превратиться в генетические отбросы. Некоторые вирусы разрушаются ферментами. Когда тело начинает разлагаться, вирусы погибают. Также существует целый класс микробов, которые чрезвычайно трудно выявить из-за их малых размеров. Скажем, микоплазма даже не имеет клеточных стенок. Есть еще субвирусные частицы — прионы.

— Прионы? Как в коровьем бешенстве? — В комнате заволновались. Над головами вырос целый лес рук. Всем хотелось получить ответы на вопросы, не дающие спать по ночам с тех пор, как коллеги внезапно умерли.

— Совершенно верно. Губкообразная энцефалопатия крупного рогатого скота. Прионы, вызывающие энцефалопатию, или коровье бешенство, не имеют ни ДНК, ни РНК и тем не менее действуют подобно вирусам. Они заполняют клетки животного организма и буквально сворачивают их.

— Доктор Хэнли, не хочу показаться бесчувственным, но многие сомневаются, что хранить тела на станции безопасно. Это вызывает беспокойство.

— Тела герметично закрыты и помещены на пластиковые каталки, врачи обычно пользуются такими для транспортировки инфекционных больных. Но хочу подчеркнуть: пока нет никаких данных о заражении тех, кто контактировал с трупами.

Послышались чьи-то рыдания. Хэнли вдруг осознала простой факт: те, кого она с легкостью именует трупами, приходились кому-то из присутствующих друзьями. Немного помолчав, она сказала:

— Повторяю, данных о заражении нет. Поэтому я сомневаюсь, что мы столкнулись с вирусом. Для самовоспроизведения вирусам необходимы живые клетки. При этом одна и та же клетка порой используется многократно. Большинство микробов, даже отравляющих, не стремятся уничтожать своих носителей, свою питательную среду.

Верно усмехнулся:

— Судя по вашим словам, микробы — разумные существа.

Хэнли кивком подтвердила его мнение:

— В каком-то смысле так и есть. Бактерии обладают памятью. Они питаются, общаются, за счет ДНК носителя улучшают собственную структуру. Некоторые бактерии даже вырабатывают энзимы для сопротивления антибиотикам или приспосабливаются отторгать их — попросту выплескивать. Некоторые мгновенно строят дополнительные, внешние структуры для абсорбции антибиотика. Работа большинства микроорганизмов очень кропотлива и вкрадчива, лишь немногие действуют стремительно и жестко.

Хэнли ощутила, что в комнате вновь возникло напряжение. Она умоляюще воздела руки, призывая к спокойствию.

— Повторяю еще раз: об эпидемии речь пока не идет. Я подозреваю отравление. Именно с поиска яда я и начну свою работу.

Вперед подался краснолицый мужчина с редкими волосами и невероятно голубыми глазами, одетый в кардиган и поплиновые свободные брюки.

— Прошу прощения, меня зовут Ханс Лоренц, я из Полярного института Норска. Как я понял со слов доктора Маккензи, обитатели станции «Трюдо» не скрывают информацию друг от друга. Не существует исследований, о которых мы не знаем, независимо от того, кто их инициирует или проводит. Право свободно задавать вопросы и обмениваться данными — краеугольный камень нашей деятельности, как заметил Феликс. Потому я вынужден спросить нашу американскую гостью, с какой целью ей выделили особый спутниковый канал связи с соотечественниками?

Лицо Примакова окаменело, на лице Саймона Кинга расплылась торжествующая улыбка.

Хэнли кивнула:

— Подобная мера не является исключительной. Мы требуем для себя особый канал связи везде, где работаем. Тому есть ряд причин. Мы хотим свободно рассуждать и не опасаться выдвигать самые невероятные идеи. Мы однозначно не хотим, чтобы наши размышления становились достоянием широкой общественности, ибо паника повредит всем — и вам, и нам. Да и средства массовой информации отнюдь не способствуют успешной работе. Умышленное или неумышленное искажение фактов может нанести расследованию тяжелый ущерб. Понимаете, сейчас важна каждая секунда. В других широтах мы бы работали у вас целой командой, но в этих согласилась работать только я. Чтобы защитить вас от грозящей опасности.

Маккензи поспешил согласиться:

— Тут у нас проблем не возникнет, доктор Хэнли. Совершенно согласен, что преждевременная утечка информации сыграет против нас. — Он обвел присутствующих взглядом. — Пока что мы будем держать информацию под замком. Все сообщения профессионального или личного характера будут проходить через Тедди Зейла.

В кабинете раздались протестующие возгласы. Саймон Кинг прокричал, усиленно жестикулируя:

— Умалчивание предполагалось как временная мера. Теперь, когда прибыла мисс Хэнли на белом коне, чтобы спасти нас, необходимость в цензуре отпала!

— Доктор Хэнли, — поправил Маккензи. — Как бы мы ни были осмотрительны, Саймон, мы не хотим, чтобы переговоры по нашему вопросу стали добычей какого-нибудь радиолюбителя, не так ли? Потому на данный момент Тедди Зейл для нас — Большой Брат.

— Джесси, — увел Верно разговор в сторону от взрывоопасной темы, — чем мы можем вам помочь?

— Мне нужны свобода действия и доступ во все помещения станции. Например, я должна иметь право зайти в вашу лабораторию и попросить образец того, над чем вы работаете в данный момент. Я буду внимательно исследовать всех насекомых, грызунов, млекопитающих и приматов, на которых вы, возможно, экспериментируете. А еще мне нужны люди на полный рабочий день, чтобы проводить тесты, — три или четыре добровольца, как только я оборудую лабораторию. Истинная причина несчастья еще не проявила себя, но будьте уверены: мы узнаем ее, когда встретим. — И она улыбнулась самой обворожительной из своих улыбок.

— И это лучшее, что вы можете предложить, доктор Хэнли? «Узнаем, когда встретим»! — передразнил ее Саймон Кинг, вложив в свой грубый тон максимум сарказма.

Хэнли с трудом сохранила улыбку на губах, однако взгляд ее сделался холодным.

— Да, доктор Кинг. Структура тканей показательна. Она непременно нарушится, если что-то не так.

Кинг издал презрительный смешок.

Хэнли медленно выдохнула и произнесла:

— Действительно, эпидемиология — неточная наука. Наша цель — отделить нормальное от аномального в данной конкретной популяции. К примеру, предприниматели в Токио страдают от рака желудка в шесть раз чаще, нежели бизнесмены в Нью-Йорке. Почему? Мы ищем то общее, что объединяет людей, страдающих этим недугом, а затем выявляем фактор, в котором мы видим причину болезни.

— Несусветная глупость! — заявил Кинг, с грохотом отодвигая стул и поднимаясь. — Наших бывших коллег объединяет лишь то, что все они мертвы. Нас, оставшихся, пока объединяет то, что мы живы. И теперь нам предлагают вверить свою безопасность вам и вашей — кавычки открываются — неточной — кавычки закрываются — методе!

— Весьма сожалею. В сложившихся обстоятельствах я не могу действовать более конкретно. — Хэнли поняла, что Кинга ей не одолеть, и обратилась к остальным: — Все вы ученые и знаете, как сплав твердой логики и интуиции помогает отыскать недостающий кусочек мозаики. Вполне возможно, кто-то из вас уже знает ответ на вопрос, что произошло на самом деле, только пока не осознает этого. Моя задача — побудить вас поделиться вашими знаниями, поскольку я буду исследовать данный случай, проникая в сферы, почти мне неведомые. Вот почему вы должны помогать мне… ради всех нас.

— Прошу прощения, — заговорила молодая женщина, — я, конечно, не собиралась сообщать об этом во всеуслышание… Я беременна. Срок — около десяти недель.

В кабинете приглушенно загудели.

— Ах, моя дорогая, — радостно воскликнула соседка, беря говорившую за руку, — поздравляю!

Залившись краской, женщина продолжила:

— Мне страшно оттого, что мой будущий ребенок подвергается неизвестной опасности. Обычно мы проходим четырехмесячный карантин перед возвращением на Большую землю. Но что, если вам не удастся закончить расследование к весне? Ведь тогда наше возвращение домой будет под большим вопросом. Верно?

— Ну… если причина — химическое отравляющее вещество, главное — просто уничтожить его источник. В таком случае отъезду ничего не угрожает. В случае же биологического заражения — хотя пока у меня нет почвы для подобного вывода, — да, придется действовать иначе. Может возникнуть необходимость надолго изолировать станцию.

— Как тот жилой дом в Гонконге, где нашли атипичную пневмонию, и госпитали в Пекине? Нас отрежут от внешнего мира?

Поднялся Верно:

— Скажу вам со всей прямотой, друзья: возвращение станет невозможным, если Оттава введет санитарный барьер. Намучившись с атипичной пневмонией, чиновники вряд ли пожелают рисковать снова. Канадское правительство будет требовать жесточайшей медицинской фильтрации. О перелете коммерческим рейсом не может идти и речи. И даже если вы удовлетворите запросы наших властей, ваши собственные правительства поместят вас по прибытии в карантин. И уж конечно, вам, англичанам, дорога прямиком в Коппетс-вуд.[18]

Люди принялись бурно обсуждать услышанное.

— Доктор Хэнли — наш единственный шанс всего этого избежать, — закончил Верно.

— Спокойствие, прошу вас! — Маккензи постучал по столешнице образцом камня.

Поднялась какая-то блондинка:

— Джесси, приветствую вас как соотечественница. Вы допускаете отравление ядом. Скажите, он мог содержаться в наших продовольственных запасах? В еде? Или в воде?

Хэнли ответила:

— Безусловно, я проверю и то и другое, исследую образцы ваших продуктов, проведу с персоналом столовой беседу о необходимости разумных мер предосторожности.

— Если это вирус, откуда он мог взяться?

— От представителя другого биологического вида. У нас это называется пассирование. Чем большее количество живых организмов перепробует вирус, тем легче он адаптируется в новой обстановке, тем становится сильнее… и смертоноснее. В какой-то момент мутированный вирус атакует человека. Вирус гриппа мы подхватили от свиней, корь — от собак, сибирскую язву и оспу — от крупного рогатого скота, проказу — от азиатского буйвола, энцефалит Западного Нила — от комаров. Новые вирусы часто возникают при первом контакте разных живых организмов. Массовое сожжение фруктовых деревьев в Малайзии способствовало тому, что плодоядные летучие мыши — крыланы — переселились ближе к человеческому жилью. Вирус Нипа передался от них домашним свиньям, а потом людям. Он убил сорок процентов инфицированных.

— Так вот почему врачи — специалисты по атипичной пневмонии прочесывали животноводческие рынки Гуандуна?

— Именно. Было логично искать вирус именно там — большинство первых жертв оказались работниками ресторанов. И разумеется, обнаружили сибирскую язву у циветты и некоторых других диких животных, вывезенных в клетках на юг Китая. Потому-то я и не исключаю возможность заражения при работе с любыми животными, рыбами или насекомыми.

Собравшиеся озабоченно переглянулись.

— Я не говорю, что вам следует немедленно передушить подопытных мышей. Я лишь призываю вас быть осторожными и предусмотрительными. Не пользуйтесь латексными перчатками, надевайте другие, попрочнее. Руководствуйтесь в своих действиях здравым смыслом.

Хэнли замолчала и обвела оценивающим взглядом слушателей.

— Как я поняла, природные условия здесь кардинальным образом меняются. Ледяная масса тает, а некоторые ее слои насчитывают сотни лет. Температура воздуха растет. Меняется схема движения перелетных птиц. Какой-то переносимый ими микроб мог впервые оказаться поблизости от человека. Если так, мне понадобится ваша помощь, чтобы установить, где и когда произошел подобный контакт. — Хэнли заколебалась, понимая: то, что она сейчас скажет, может вызвать неловкость. — Нужны добровольцы, которые будут помогать мне в лаборатории.

Произнося эти слова, она победоносно воззрилась на Саймона Кинга. Хэнли отлично знала, что такие болтуны и задиры, как он, последними идут на риск.

Вверх взметнулась рука Ди Стинсма.

— Я уже подверглась опасности заражения — и пока чувствую себя нормально. Я готова помочь.

Хэнли благодарно ей улыбнулась. Теперь, когда вызвалась Ди, за ней, конечно, последуют другие. Поднял руку ангелоподобный немец Ули Хехт — медтехник:

— Я тоже контактировал с погибшими. И очень хочу быть вам полезным.

— Спасибо.

Следующей подняла руку Кийоми Таку — очаровательная и усердная молоденькая японка, биохимик.

Наконец вызвался Джек Нимит:

— Может быть, вам понадобится инженер, чтобы наладить аппаратуру?

Хэнли кивнула:

— Назначаю первый сбор на утро. Если еще кто-нибудь захочет присоединиться ко мне, милости прошу, я с радостью воспользуюсь любой помощью. — Она снова бросила взгляд на Саймона Кинга.

Маккензи заерзал на стуле.

— Джентльмены, — сказал он, — и леди. Полагаю, мы все должны выразить признательность нашим коллегам, пожелавшим отложить собственную важную работу, чтобы помочь доктору Хэнли.

Он зааплодировал, его поддержали остальные.

— Хорошо. Думаю, на сегодня достаточно. Давайте передохнем и поспим; потом мы все продолжим свою работу, и пусть доктор Хэнли с командой приступит к своей.

Маккензи поднялся, подавая пример присутствующим. Непринужденно беседуя, люди потянулись на выход. Когда комната опустела, Верно подошел к Хэнли и Маккензи.

— Опять Саймон Кинг! — заметил он, качая головой. — Чертов пустозвон. Терпеть не могу, когда этот придурок начинает выступать!

Маккензи тут же вступился:

— Ты чересчур суров к Саймону. Многие канадцы разделяют его взгляды, даже если не одобряют поведение. За что, доктор Хэнли, мне хотелось бы извиниться.

— О, не стоит, — возразила Хэнли. — В небольших дозах антиамериканская риторика не смертельна. Что вы можете рассказать мне о трех жертвах? Скажем, об Анни Баскомб?

Маккензи заметно опечалился.

— Анни… Неординарная личность. Была самым популярным человеком на станции. И уж конечно, самым прямолинейным.

— А геофизик и русский гляциолог?

— Да, Огата. Сведущий, легкий в общении. Думаю, он лучше всех приспособился к жизни на «Трюдо». Огата получал удовольствие от работы. И Минское тоже. — Он пристально посмотрел на Хэнли. — А о чем вы не сказали на собрании? Какова ваша догадка?

— Я ничего не утаиваю, доктор Маккензи. Просто еще слишком рано. Я буду проводить бесконечные тесты, пока однажды не повезет…

— Именно так вас и описали в Оттаве: удачливая. Молю за вас Бога, Джесси Хэнли. Сами видите, как растеряны и напуганы сотрудники. О! — Маккензи протянул руку подошедшему. — Доктор Хэнли, познакомьтесь: Джек Нимит, он руководил строительством станции «Трюдо».

Маккензи приобнял младшего товарища.

— Спасибо вам, — произнесла Хэнли, с огромным трудом заставляя себя не таращиться на Нимита во все глаза, — за помощь там, снаружи.

— Приземлились вы черт знает как. Еще чуть-чуть — и унесло бы к той штуковине. Жаль, что наш штатный оракул так скоро за вас принялся.

— Прошу вас, довольно, — остановил его Маккензи, — Саймон Кинг уже достаточно истощил сегодня наши силы. Джесси, есть ли что-то, в чем вы нуждаетесь прежде всего?

Хэнли на миг задумалась.

— Да. Как только свяжетесь с русской исследовательницей, которая уплыла на подлодке, сообщите мне. Я должна с ней поговорить. Как свидетель всего, что происходило с людьми в течение последних часов перед смертью, она окажет мне неоценимую помощь. А пока я бы хотела взглянуть на все вещи, принесенные с места полевых работ.

— Что-нибудь еще?

Хэнли заговорила тише:

— Найдется ли на станции полностью изолированное помещение на случай, если выявятся инфицированные?

Маккензи посерьезнел:

— Да, рядом с комнатой, в который мы положили тела. Что еще?

— Мне нужно знать, каков ваш план действий на случай вынужденной эвакуации «Трюдо».

ГЛАВА 17

Хэнли обошла кругом каталку, затянутую прозрачной пленкой. Черты лица покойного были искажены. Человек умер мучительно, в припадке, тело выгнулось так, словно позвоночник сломался посередине.

Верно нервно мялся у двери.

— Бедолага. Он выглядит стариком!

— Такова смерть, — сказала Хэнли, накрыла рот и нос хирургической маской и закрепила ее под толстыми защитными очками. — Она может невероятно состарить.

Хэнли поежилась от холода, читая заламинированное удостоверение личности.

— Сколько лет было Минскову?

— Пятьдесят один год, — ответил Верно.

Чтобы лучше видеть сквозь пленку, Хэнли нагибалась ниже и ниже над пепельно-серым лицом умершего. Глазницы… ужасали.

— Первый раз вижу такую бледность, — заметила Ди.

— Действительно, — подтвердил Верно. — Наверное, из-за потери эритроцитов.

— Почему Москва запретила его вскрытие? — поинтересовалась Хэнли.

Верно пожала плечами:

— Понятия не имею. Вообще-то русские на любой запрос норовят первым делом сказать «нет». Но когда я разговаривал с ними, мне показалось, что они… напуганы.

— Почему лицо мокрое? — удивилась Хэнли.

Ди подошла ближе:

— Где?

— Вокруг рта.

— Да. Ты права. Странно. Может быть, какие-то посмертные выделения?

Хэнли вытащила из кармана маленькую пробирку и тонкую восьмидюймовую пипетку с резиновым наконечником и осторожно расстегнула защитную воздухонепроницаемую оболочку. Ди инстинктивно отшатнулась, хотя до этого ассистировала во время двух вскрытий.

— Не пробуйте проделать то же самостоятельно, — проговорила Хэнли, обращаясь к Верно, — и ни в коем случае не прикасайтесь ко мне, если я ошибусь и дотронусь до него.

Хэнли нажала на резиновый наконечник пипетки. Верно и Ди затаили дыхание, наблюдая за тем, как Джесси аккуратно переносит коротенький столбик жидкости в пробирку и закупоривает ее.

Необходимость находиться в непосредственной близости от мертвого тела была странным влечением Хэнли. Слишком иррациональным, чтобы в нем признаться. Эта близость что-то значила для Хэнли или каким-то образом на нее влияла.

Вообще-то ей нравилось иметь дело с трупами: видеть человеческий механизм, лишенный движущей силы. Рядом с безжизненными телами Хэнли чувствовала себя уютно, безмолвно восхищалась ими. «В этом нет ничего извращенного, — поспешно заверила она мужа, по глупости открыв ему свой секрет. — Они просто представляют собой загадку», — объяснила в попытке исправить положение, уводя мысли супруга в сторону от неуместного признания.

Еще девочкой, живя в сельской Виргинии, Хэнли начала предпочитать общество умерших компании живых; чтобы удовлетворить свое любопытство, она собирала животных, сбитых машинами. Тогда как задние дворы некоторых детишек напоминали зверинцы, ее скорее был моргом. Другие разбирали на части часы и постепенно переходили к автомобильным двигателям; Хэнли терпеливо снимала верхние покровы с жуков, лягушек и птиц, а потом доросла до приютских кошек и принялась изучать их внутренности. Большинство детей избегали чудачку-затворницу.

Мертвый олененок или опоссум на обочине дороги захватывал ее воображение, вызывая едва ли не эйфорию. Хэнли научилась скрывать эту страсть от окружающих и поступала так, пока не очутилась однажды в биологической лаборатории колледжа. Там-то она нашла себя. Работая в моргах, она смогла окончить медицинскую школу и занялась эпидемиологией. Наконец пришло и признание ее профессионализма.

Она знала, что прославилась благодаря необычайному ассоциативному мышлению и удивительной памяти. По-видимому, того же мнения придерживался какой-то компьютер, выдавший Королевскому обществу ее имя. Она не стремилась развеять это представление, однако же осознавала, что настоящая причина кроется в ее безграничном восхищении телом.

Смерть поразительно меняла любой организм. Его покидали жизненные и движущие силы, и это осязаемое отсутствие опьяняло, порой брало за душу и навсегда оседало в памяти. Бренность, в которой прежде теплилась жизнь. Но что-то еще более могущественное вытесняло жизнь. Эта очевидная пустота сильнее всего захватывала мысли и душу Хэнли. Бывший муж частенько обвинял ее в том, что мертвые для нее важнее, чем живые. «Нет, — отрицала Хэнли, — просто зачастую они мне больше интересны».

Хэнли закусила губу:

— Ладно. Давайте взглянем на следующего.

Следующим оказался доктор Косут. Каждая клеточка его тела была разрушена, искажена, разорвана кристаллами льда. Он лежал обнаженный, каким его и нашли; большие фурункулы на коже почернели.

Хэнли быстро осмотрела Косута и подтвердила данные отчета, который ей подали: в отличие от прочих причиной смерти стало переохлаждение.

Хэнли наклонилась ближе, опершись руками на колени.

— Он насквозь промерз, — сказала она достаточно тихо, чтобы не быть непочтительной, — но губы мокрые.

Ди присмотрелась.

— А может быть, он начинает оттаивать? — предположила она и тут же передумала. — Нет, невозможно. Здесь слишком холодно.

Хэнли достала из кармана еще одну пробирку и закачала второй образец.

— Никаких признаков конвульсий, глаза не повреждены. Ладно, здесь пока все. — Она повернулась к Верно: — Придется создать вам новые трудности…

— Не переживайте, — успокоил ее Верно. — Улаживать конфликты — моя основная обязанность.

— Через несколько дней, когда я буду уверена, что у нас есть все необходимые образцы тканей, нужно запечатать в пластик, опрыскать углеводородом и поместить в оргалитовые ящики останки Анни Баскомб и господина Огата, а также их личные вещи.

— Хорошо.

— У меня есть костюмы биологической защиты, перчатки и хирургические маски для тех, кто будет это делать.

— Пока все выполнимо, — заметил Верно.

— Весной, когда возобновится сообщение с внешним миром, я хотела бы перевезти тела в армейский Медицинский исследовательский центр инфекционных заболеваний США в Фредерике, штат Мэриленд.

— Но ведь до этого момента еще несколько месяцев!

— Да, однако в том случае, если я не сумею установить причину смерти, тела следует отправить именно туда. Помимо прочего, там соблюдаются все требования защиты от биологического заражения. Полагаю, здесь возникнут сложности, ведь Центр является одновременно военной базой, специализирующейся на разработке биологического оружия. Думаю, надежные помещения есть и в Виннипеге, это на тот случай, если по политическим соображениям МИЦИЗ США будет исключен.

Верно выругался по-французски, обхватив себя руками в попытке согреться.

— Токио согласится. В отношении Оттавы я не уверен… А что делать с Минсковым и Алексом Косутом?

— Тело и имущество Минскова, тщательно упаковав, передать русским, пусть сами разбираются. Вряд ли они предъявят претензии к тому, что вы приняли меры предосторожности. Если выяснится, что тела заразны, мы обязательно их дезинфицируем. Русским придется с этим смириться. И при обращении с Косутом, даже в этом состоянии, следует принять все меры предосторожности.

— В каком состоянии?

— В замороженном.

— Вскрытия не будет? — поинтересовался Верно.

— Похоже, Косут был здоров, когда решил раздеться догола. Впрочем, аутопсия не помешает. Возможно, он тоже заражен, просто холод одолел его раньше инфекции.

Ди беззвучно заплакала, глядя на тело Анни Баскомб, лежащее на каталке у стены. Кто-то заплел длинные волосы в прелестную французскую косу. При жизни Анни была красавицей…

— Пойдем, ma chère,[19] — позвал Верно, нежно подталкивая Ди к двери. — Не надо, чтобы она запомнилась нам такой, как сейчас.


— Я провожу тебя до твоей комнаты, — предложила Ди. — Хочешь еще немного познакомиться со станцией по дороге? Спрашиваю из эгоистических соображений — работа экскурсоводом немного отвлекла бы меня от печальных дум.

— Ну конечно! У меня накопилась куча вопросов. Например, как обстоит здесь дело с освещением?

— Мы применяем лампы дневного света, чтобы беречь энергию и здоровье. Освещение и внутри, и снаружи станции запрограммировано на двенадцатичасовой цикл, чтобы у нас создавалось впечатление обычного дня и ночи. Цель такой работы приборов — приблизить наши условия к нормальным. Берегись бессонницы, — предупредила Ди. — Она тут повсюду, как холод.

— А днем есть хоть какой-то свет? — спросила Хэнли, когда они остановились возле большого окна.

Ди замолчала. В тусклом освещении ее седина сверкала, словно начищенный рыцарский шлем. Хэнли почувствовала, что Ди сейчас ее оценивает.

— В это время года, — ответила наконец Ди, — свет только лунный и звездный. Теперь солнца не увидеть до конца февраля.

— Четыре месяца, — подсчитала Хэнли. Она вгляделась в далекие прибрежные утесы за окном и подумала о том, сколько пройдет времени, прежде чем она ощутит всю тяжесть заключения в этих темных ледяных оковах. Хэнли почувствовала, как ее тело ждет не дождется утра — света. Снаружи тускло мерцали звезды, что отражались в ледяном пейзаже и освещали поверхность ярче, чем в более южных широтах.

Ди провела Хэнли мимо инструментального цеха, кабинета диетолога, прачечной и сушилки, комнаты отдыха, транспортного отдела и почты, на двери которой объявление, написанное от руки, гласило: «Вернемся утром».

Департамент солнечной энергии, расположенный рядом, был, также как и почта, закрыт на период полярной ночи, зато по другую сторону зала, в департаменте ветровой энергии, вовсю кипела работа.

— У нас масса отличных средств для предотвращения «кабинной лихорадки», — объявила Ди, распахивая дверь в библиотеку.

Уютный читальный зал имел дюжину мягких кресел, зеленые лампы под абажурами и письменные столы. Ширмы выгораживали места для обособленного чтения. Даже в столь позднее время несколько кресел были заняты. Читающие, кивками поприветствовав Ди, принялись исподтишка разглядывать новенькую.

Хэнли подошла к треугольному окну. Только теперь она обратила внимание на то, что окна на станции ничего не отражают и не запотевают. Хэнли провела рукой стеклу.

— Оно даже не холодное… Это что, какой-то новомодный пластик?

— Да. Изначально он был создан для военных самолетов, летающих на большой высоте, а потом приспособлен для нас. Еще из него делают щиты для штурмовых отрядов полиции. Окна на станции двойные, между внешним и внутренним стеклами — вакуум. На ближнюю к нам поверхность оптическая фирма из Рочестера нанесла специальное покрытие, устраняющее блики, поэтому ничто не мешает смотреть на улицу. В летние месяцы напыление блокирует слепящий свет вечного дня и способствует накоплению солнечной энергии, пропуская ультрафиолетовые лучи. Летом между стеклами закачивают воду. Это свежая идея нашего инженерного гения.

— Воду? — удивилась Хэнли.

Ди заметно повеселела:

— Да. Солнечный свет ее нагревает, а тепловая энергия помогает обогреть помещение.

— Оригинально, — произнесла Хэнли. — А как вы справляетесь с холодом? Стены на ощупь теплые!

Ди кивнула:

— Стены тройные. Пространство между ними толщиной в семнадцать дюймов заполнено новым изоляционным материалом, который разработали в Эдмонтоне. Он обеспечивает нулевой теплообмен. По тому же принципу устроен пол.

Через цилиндрический переход они попали под купол следующего здания станции.

Здесь было заметно холоднее; от внезапной сухости у Хэнли усилилось слюноотделение.

Ди уверенно прошла сквозь мрак к пятнышку света на пульте управления. Хэнли растерялась: в воздухе чувствовалось что-то знакомое, земное. Набрав команду на панели управления, Ди зажгла свет, и взору предстал арктический луг.

— Растительность тундры на побережье. Сейчас она погребена под снегом и льдом, такой ты ее увидишь летом. — Ди сделала несколько шагов по тропинке. — Прислушайся. Слышишь зябликов? Их используют для экспериментов с понижением температур.

— А это что за унылые создания? — спросила Хэнли.

— Боюсь, жители Аляски зовут их «головами негров», — объяснила Ди, — латинского названия не знаю.

— Какой-то печальный у них вид, — заметила Хэнли.

— Смотри не скажи это нашему старшему ботанику. Здесь все взращено его руками. Он намерен собрать коллекцию на случай если глобальное потепление скажется на Арктике губительно, как предсказывают некоторые из наших коллег. Растения более мелкие, чем деревья, вымирают: теперь в тундре раздолье всевозможным насекомым. Идем, — позвала Ди и пошла дальше по тропке.

— Похоже на торфяник в миниатюре, — промолвила Хэнли, ступая следом.

— Осока, овсяница, тростник, карликовые березы — все оттуда, из тундры. — Ди остановилась, разглядывая островки растительности. — Черно-зеленые лишайники вот на тех камнях камнеломка супротивнолистная. Красиво цветет летом.

— Для стоматолога ты отлично разбираешься в растениях, — сказала Хэнли. — Разве стоматологам не положено любить искусственные цветы, причем чем мертвее, тем лучше?

— Конечно. И набившую оскомину попсу, — улыбнулась Ди. — Между прочим, гербариум — мое любимое место в «Трюдо». Возможно, пока он тебе кажется не самым лучшим прибежищем, зато другой зелени нет на тысячу миль вокруг. — Ди заговорила серьезно: — Там, снаружи, ты под защитой полярного костюма. Здесь же, внутри, каждый из нас сам решает, как ужиться с зимой и холодом. Меня спасает этот уголок.

Они обошли луг по тропинке и через цилиндрический переход вернулись в комфортное тепло станции.

— А это что такое? — спросила Хэнли, глядя на покатый потолок, который будто колыхался, переливаясь всеми оттенками синего.

— Прихоть Маккензи. Идем, я тебе покажу. — Ди повела Хэнли вверх по винтовой лестнице из деревянных планок.

Синий потолок оказался огромным круглым бассейном стремя плавательными дорожками. Крыша была усеяна треугольными двойными окнами. Вокруг бассейна стояли жесткие узкие скамейки. Ни трамплин для прыжков в воду, ни поручни лестницы не нарушали замысла создателя, не портили красоту сотворенного им пространства.

— А почему бассейн под крышей?

— Из страха перед пожаром. Открытого огня мы боимся больше всего на свете. Вокруг лед. Чтобы его растопить, нужна масса энергии. В случае пожара эта чудесная теплая морская вода послужит нам спасением. — Ди взглянула на идеальную гладь. — Большинство вещей здесь многофункционально.

— Здорово. А почему в бассейне морская вода? — поинтересовалась Хэнли.

— Потому что ее не надо обеззараживать хлоркой. Хлорированную воду труднее использовать.

— А вы хоть как-то обрабатываете воду, которую пьете?

— Нет. — Ди озадаченно помолчала. — А что, нужно?

— Пока трудно сказать, — отозвалась Хэнли.

— Пойдем, — позвала Ди, — осмотр достопримечательностей почти окончен.

— Станция оказалась гораздо больше, чем я ожидала, — поведала Хэнли.

— Поверь мне, она очень быстро уменьшится для тебя. Станция создает лишь иллюзию простора. Вскоре ты почувствуешь всю ее тесноту и осознаешь, как враждебно к нам оно. — Ди показала на потолок.

Хэнли подняла взгляд к окну, к усыпанному звездами небу и сразу же почувствовала, что не может сориентироваться.

— А с какой стороны в марте из-за горизонта солнце появится?

— В смысле — с какого направления?

— Да.

— Оттуда, — махнула рукой Ди, — с юга. Солнце взойдет на юге.

ГЛАВА 18

«Русь» выскользнула из фьорда. Тяжкое молчание воцарилось в лодке: люди выполняли свои обязанности, словно автоматы; вахтенные обменивались лишь самыми необходимыми фразами.

Руденко вглядывался в монитор внутренней видеосвязи на посту управления, отмечая позы водолазов, находящихся в компрессионной камере. Матрос, который закладывал заряды внутри «Владивостока», сидел в отдалении от остальных, подтянув колени и закрыв лицо руками. Двое полулежали, заслонив глаза руками от света, бьющего из ламп над головой. Орловский располагался ближе всех к телекамере, то ли забыв о ее присутствии, то ли не придавая этому факту никакого значения. Он неподвижно сидел с безжизненным выражением на лице, уперев в стену невидящий взор. На подбородке висела капля воды.

Отвернувшись от монитора, Руденко облокотился о стол и подпер рукой щеку. Он ждал. Старшина вел отсчет времени. Наконец послышался звук далекого взрыва… Слабый — на грани нереальности — и все же пугающе конкретный.

— …твою мать! — Голос Орловского, донесенный динамиком, был единственным, раздавшимся в рубке.

Корабль устремился на большую глубину. За спиной у Руденко, на мониторе, сжавшись в комок, втянув голову в плечи и стиснув ее руками, плакал самый младший из водолазов.

Руденко нажал на кнопку внутренней связи и тихо справился у Орловского о состоянии паренька. Тот посмотрел в объектив телекамеры, потом показал на свой висок.

— У него крыша едет. Не стоило посылать его на лодку. С тех пор трясется не переставая. И несет какую-то околесицу. По-моему, разговаривает с матерью. Адмирал, парню нужно выбираться отсюда. Да и всем нам тоже. Сколько еще часов вы нас будете держать в барокамере?

— Адмирал, — позвал Немеров.

Руденко отключил интерком.

— Что?

— Я бы не советовал торопиться с декомпрессией.

— Полагаете, это чересчур опасно?

— Не знаю. Только младшие офицеры говорят, что, если водолазы появятся в кубрике, начнется мятеж. Экипаж не хочет иметь с ними ничего общего.

— Младшему водолазу нужна помощь.

— Мои люди опасаются, что ныряльщики заразились при контакте с «Владивостоком».

Руденко взглянул на экран — на Орловского и остальных.

— Понятно.

— Они хотят, чтобы водолазов держали на карантине.

— Это ваш корабль. Принимайте решение.

Немеров покачал головой:

— Не представляю, что делать. — Он медленно выдохнул. — Прежде, командуя судном, я никогда не испытывал стыда.

— Счастливчик, — горько усмехнулся Руденко.

Немеров обомлел, не смея поверить осенившей его догадке.

— Неужели приказ был уничтожить лодку, не проверяя, жив экипаж или нет?

Руденко отвернулся.

Лицо Орловского, искаженное рыбьим зрачком телекамеры, заполнило весь экран.

— Командир! Мы должны вернуться к нормальным условиям жизни, как только закончится декомпрессия. Мы сидим взаперти с тех самых пор, как отплыли.

Немеров нажал кнопку интеркома:

— Уверен, вы понимаете, что данная ситуация несколько необычна.

Казалось, Орловский едва держит себя в руках.

— Капитан, до Санкт-Петербурга еще по меньшей мере — сколько? — целых три дня! Мы рехнемся, если не выберемся из этого ящика.

— Все не так просто, сержант. Люди… э-э… встревожены.

Орловский шлепнул себя по ноге и отвернулся.

— Ах да, конечно. Теперь вы будете держать нас в загоне под наблюдением, как мартышек в зоопарке.

— Хватит! — вскричал лейтенант.

Немеров поднял руку, знаком приказывая подчиненному замолчать.

Гидроакустик объявил о шуме двигателей на поверхности вод: российский ВМФ прикрывал выход своей подлодки из норвежских территориальных вод.

— Мне, честное слово, жаль, сержант, — признался Немеров.

— Не так, как нам.

Немеров промолчал, оставив без внимания дерзкий ответ.

— Товарищ командир, — обратился Орловский с экрана.

— Что, сержант?

— В мои обязанности входит сообщать о повреждениях оборудования.

— И что? — обеспокоенно спросил Немеров. — Вам есть о чем доложить?

— Да, — ответил Орловский. — Боюсь, вот это сломано. — И он врезал кулаком по объективу телекамеры. Экран залила чернота.

ГЛАВА 19

На утреннем совещании должны были обсуждать тему «Периодическое ослабление магнитного поля Земли». Вместо этого при первых звуках государственного гимна Канады на трибуну поднялся Феликс Маккензи. Большинство собравшихся никогда не видели своего директора в костюме. В петлицу он вставил какую-то цветущую веточку из питомника.

По окончании гимна Маккензи жестом пригласил выйти вперед японских ученых. Одетые в белые, традиционно траурные одежды, коллеги Юнзо Огаты совершили краткую буддийскую церемонию поминовения. Они ударяли в маленькие гонги, жгли благовония и молились.

Японцы уступили место другим людям, желающим сказать добрые слова в адрес погибших сослуживцев.

Сжато, зато высокопарно и скучно Минскова помянули русские товарищи. Из западных коллег отдал ему должное лишь один — как-то поверхностно, безразлично.

Когда речь зашла об Анни Баскомб, присутствующие невольно заулыбались сквозь слезы. Они вспомнили рок-н-ролльные вечеринки с караоке, что она устраивала, и ее скандальный костюм амазонки на празднике солнцестояния, и ее наглядное доказательство способности женщины помочиться в бутылку, как любой мужик, в чем усомнился австралийский зануда. Потом слово взял Верно. Он повторил историю, которую обожала рассказывать Анни, — о том, как она стала предметом страсти молодого итальянского метеоролога в первый год их пребывания на станции:

— Несчастный ухажер повсюду преследовал ее, каждый вечер исполнял серенады. Хотя он совсем не говорил по-английски, а она по-французски, оба знали немецкий, но, к сожалению, не настолько, чтобы пылкий юноша понял, насколько Анни к нему равнодушна. Когда же наконец до него дошла печальная истина, реакция была крайне бурной. Столкнувшись с Анни в столовой, он заорал на весь зал: «Анни Баскомб, du bist ein Frigidaire! Лье-дышка!» — Присутствующие грустно рассмеялись. — Уж чем-чем, а ледышкой Анни точно не была. Все мы навсегда сохраним в памяти ее душевную теплоту, ее пыл, ее неукротимый энтузиазм…

В зале воцарилось молчание. Верно, не скрывая скорби, покинул трибуну и занял стул в первом ряду.

Старейшие сотрудники станции почтили память Алекса Косута — в их речах звучало тихое благоговение. Последним выступил Феликс Маккензи:

— Мы с доктором Косутом похожи. Мы, молодые, целеустремленные парни, приехали, мечтая оставить яркий след в науке и возвратиться домой, дабы заслуженно почивать на лаврах. В те времена Алекс был настоящим идеалистом. Он верил, что ему все по плечу. Впрочем, как и я. Мы полагали, что раскроем все тайны Севера, и вдохновенно принялись за дело. — Маккензи отвел взгляд в сторону. — Он был моим давним другом… — Директор помолчал, перебарывая волнение, и окинул взглядом собравшихся. — Очень скоро Арктика покорила наши сердца своей первозданной и беспощадной красотой. Мы осознали, что это и есть награда за наши труды. Здесь наш дом. — Директор поднял глаза к потолку, не давая пролиться слезам. — Мы вместе положили начало этой станции, сделали все, чтобы она стала реальностью. Мы вместе встречали суровые зимы, вместе любовались летом на ледяных полях. Арктика стала делом нашей жизни. Алекс с гордостью называл себя членом семьи «Трюдо». Как символично, что его дни окончились здесь, в высоких широтах… рядом со станцией… — Маккензи взял себя в руки и вновь обратил взгляд на зал: — Скорбя о страшной смерти, постигшей Алекса, мы навсегда запомним его бескорыстный вклад в исследование и сбережение этого уникального и малоизученного уголка нашей планеты. Алекс… был выдающимся метеорологом. Моим лучшим другом. Мы вместе лелеяли мечту о научном центре, где могли бы работать мужчины и женщины со всего мира. Мне его недостает — нет сил выразить, насколько сильно…

Маккензи сошел с трибуны и знаком попросил Ди и Хэнли встать рядом с ним у двери. Собравшиеся медленно потянулись на выход. Ди и Маккензи принялись методично представлять Хэнли всем, от старших научных сотрудников до официантов. При этом директор искусно намекал каждому руководителю отдела на крайнюю необходимость оказывать микробиологу всяческую помощь. Хэнли пришла в восхищение от обаяния Маккензи и его огромного таланта оказывать влияние на исключительно непростой коллектив.

Церемония знакомства приближалась к концу, когда в зал ворвался коренастый эскимос и начал вызывать Джека Нимита. Тот выступил из толпы, выслушал донесение запыхавшегося служащего и стремглав кинулся вон.

— В чем дело, Джек? — крикнул ему вдогонку Маккензи.

— Внутренний двор! — бросил на бегу Нимит. — Четвертое строение. Пожар!

Толпа повлекла Хэнли к месту пожара. Джесси слепо пронеслась по коридорам, вверх по скату, потом натри ступени вниз и через дверь в леденящую темноту.

Взметая языки пламени на высоту тридцать футов, неистово полыхал снегоход. Два человека в защитных костюмах разматывали пожарный шланг. Высоко над головами клубился дым, образуя над собой водяную взвесь. Из шланга ударила струя воды.

— Стойте! — закричал Нимит. — Arrêtez![20]

Однако пожарные не услышали его из-за гула разъярившегося пламени. Не достигнув огня, жидкость обернулась хлопьями и осыпалась. Зрители прикрылись руками от иссушающего жара.

— Прекратите! — надрывался Нимит, сложив ладони рупором. — Остановитесь! Вы только подпитываете огонь!

Верно и Маккензи, размахивая руками, гнали зрителей подальше от пылающего снегохода. Хэнли отступила сама, без понукания. На нее накатил страх: «Если сгорит станция, то куда денутся полярники? Переселятся в малый „Трюдо“? Но долго ли они там протянут?»

Натянув рукава свитера на ладони, Нимит попытался перекрыть шланг. Хэнли, забыв о страхе, ринулась к нему. Натянув рукава блузы по примеру Нимита, она всей тяжестью навалилась на рычаг. Даже находясь в считанных метрах от огня, Хэнли ощущала, как ее пронизывает холод, ресницы заиндевели.

Струя воды уменьшилась. Нимит подбежал к японцам, которые орудовали шлангом. Хэнли не разобрала слов, но по жестам поняла, что Нимит объясняет, как сдержать огонь. Неожиданно горящий «хорек» взорвался, сбив троицу с ног и заставив зрителей отскочить назад. В мгновение ока машина превратилась в скелетоподобный хлам. Языки пламени сверкнули синим цветом и образовали белый шар. Окажись горе-пожарные чуть ближе, их испепелило бы вместе с машиной. Полярные костюмы и без того уже дымились. Стену ближайшего строения опалило дочерна.

— Всем срочно уйти! — закричал Нимит, вскакивая.

Верно и Маккензи погнали людей под защиту купола. Нимит и двое потрясенных японцев задержались, подтаскивая камни и сооружая из них кольцо, чтобы оградить догорающее пламя.

Хэнли, как и остальные, наблюдала из окна за их работой, засунув ладони под мышки и приплясывая на месте, чтобы восстановить кровообращение. Когда троица присоединилась к укрывшимся под куполом, все мигом повеселели.

Нимит подошел к Хэнли:

— Спасибо, что помогли со шлангом. Вы не представляете, сколько раз я говорил, что нельзя тушить горящие химические вещества водой.

— Какого черта там случилось? — спросила Хэнли, стуча зубами.

— Должно быть, в топливом баке снегохода произошло возгорание. Химический огонь не просто горячий — его температура такова, что вода распадается на водород и кислород.

— Превращается в газ?

— Ага. А газы затем воспламеняются. Ну, вы сами видели. Потому-то машина и взорвалась, как аэростат «Гинденбург».

— Так, значит, я видела, как горит вода?.. Слышал бы это мой сын!

Не то слово. Если бы огонь забрался в шланг… Вообще-то корпус, в котором лежат Алекс и другие, чуть было не занялся огнем от «хорька».

Хэнли вздрогнула всем телом — но уже не от холода.

— Жду не дождусь, когда смогу приступить к работе, сообщила она, притворяясь безумно храброй.


Верно разместил Хэнли в помещении, обычно используемом только летом. Комнаты, где ей предстояло жить, находились по соседству с лабораторией, туда вел короткий коридор.

— Сдается мне, Верно не хочет, чтобы я тратила время на дорогу, — поделилась Хэнли с Ди.

Джесси пометила помещение знаками биологической опасности и ограничила допуск в него лишь персоналом, находящимся в ее распоряжении. Джек Нимит принялся модифицировать рабочую зону. Неожиданно выяснилось, что данное пространство вполне приспособлено для резервации. Над лабораторным столом Нимит укрепил воздухозаборник и установил фильтры высокой очистки на окнах.

— У меня к вам просьба, — обратилась Хэнли к Джеку. — Нужно придумать способ герметизации помещения. Мы сделаем все, чтобы не выпустить заразу, однако в случае чего вам придется запереть нас здесь, дабы защитить остальную часть «Трюдо». — Она глянула в черные омуты его глаз и потонула в их необычной красоте и мягкости, так странно сочетающейся с тяжелыми, рублеными чертами лица.

Совершенно невозмутимый Нимит заверил микробиолога, что позаботится обо всем.


Хэнли отвела обширную часть помещения под собранные в рабочем лагере вещи погибших — их приволокли, ворча, члены технического персонала, облаченные под полярными костюмами в защитные перчатки и маски. Свое недовольство полученным заданием они продемонстрировали, бесцеремонно свалив вещи в несколько куч.

Хэнли и Ди в костюмах биологической защиты «Тивек» и респираторах расчертили пол на четыре сектора и принялись раскладывать вещи, ориентируясь на фотографии, сделанные Верно в рабочем лагере.

— Ди, как только встретишь хоть какую-то еду, крикни. Именно ее я хочу проверить в первую очередь.

Нимиту как инженеру Хэнли поручила составить описание каждого механизма и отметить все, что покажется необычным.

— Примерно так выглядели археологические раскопки в малом «Трюдо», — сказала Ди, обращаясь к Хэнли. — Там по кусочкам складывали картину жизни ранних обитателей острова Курлак. Как странно, что мы занимаемся почти тем же самым…

— Понимаю, — стиснув руку Ди в своей, сочувственно произнесла Хэнли.

Внимательно вглядываясь в предметы и сличая их с фотографиями, она пробовала в уме воссоздать картину трагедии.

Хэнли перелила остатки ликера из бутылки в пробирку и собрала каждую крупицу обнаруженной пищи, чтобы сделать посев на питательную среду. Она внимательнейшим образом исследовала даже пластиковые туалеты, однако их содержимое порошкообразные энзимы уже давно превратили в безвредные для экосистемы компоненты.

— Хорошо, вот это я заберу в лабораторию. Когда закончите, заприте дверь и принесите мне ключ.

— Запереть? — переспросила Ди. — У нас в «Трюдо» не так-то просто раздобыть замок.

— Попроси Нимита быстренько что-нибудь сообразить. Я хочу, чтобы тут все было под надежной защитой.

По возвращении в лабораторию Хэнли и ее добровольные помощники, медлительные из-за непривычных им костюмов биозащиты, очистили рабочее пространство, раздвинув тяжелые коробки.

— А теперь давайте-ка осмотрим полярные костюмы по-настоящему, — сказала Хэнли. — Дюйм за дюймом.

— Что мы ищем? — спросила Кийоми.

Как правило, разгадки находишь там, где имеется нарушение ткани или структуры вещества, но жестких правил на этот счет не существует. Я бы искала пятна грязи, следы ожога или разъедания, странные запахи — словом, то, чего по идее быть не должно. Причиной трагедии может оказаться материал, сам по себе безвредный, но ставший токсичным при контакте с чем-то или в процессе чего-либо.

— Например?

— Скажем, какой-нибудь катализатор мог изменить циркуляцию газов внутри костюма.

Изучив внешние и внутренние поверхности костюмов, ученые взрезали перьевой слой и вентиляционные жилеты.

— Вот и конец тридцати штукам долларов… канадских, — подытожил Ули, когда ножи проткнули искусно сконструированные оболочки. Он вырвал пучок полупрозрачных перьев. — Кийоми, прими пару соломинок из снопа.

Хэнли осмотрела участок материи, откуда Ули выдернул перья. К своему изумлению, она обнаружила, что ткань под перьями черная.

— Как у белых медведей, — объяснила Кийоми. — Черная кожа лучше поглощает солнечные лучи. Мех медведей прозрачный. Он только кажется белым, потому что отражает свет.

— Выходит, полярный костюм — диковинный гибрид медведя и птицы, — произнесла Хэнли, разделяя жилет на составные части.

— Верхний слой — да, — кивнула Ди. — Ведущие производители спорттоваров коленки протерли, стремясь заполучить лицензию на использование нашей технологии.

Хэнли сосредоточилась на поиске нарушений текстуры или цвета слоев. Хоть бы что-нибудь!.. Ничего не попадалось на глаза. Она отослала Ули в питомник за парой зябликов.

— Кийоми, будьте так добры, соберите все аэрозоли и жидкости, принесенные из рабочей зоны. Составьте таблицу, мне бы хотелось, чтобы вы по очереди испытали возможные катализаторы на каждом из слоев костюма — не последует ли реакция? Если мы ее не увидим, то заметят зяблики. Они будут нашими «канарейками в угольной шахте».

Вошел Джек Нимит, держа в руках переносную безотходную мусоросжигательную печь, извлеченную из фургона погибших ученых, но не упомянутую в описи. Хэнли произнесла крепкое словцо и кинулась брать мазок с поверхности устройства.

— Что вы надеетесь обнаружить?

Возможно, печь превратила какое-то заражающее вещество в микроскопические частицы, которые они все вдохнули.

Однако агрегат полностью оправдал свою добрую характеристику — оказался экологически чистым. Исследование мазка под микроскопом не дало искомого результата. Тем не менее Джесси посеяла образцы микрофлоры на питательную среду.

Затем она вместе с Ди вернулась в помещение, где были разложены вещи. Геодезические инструменты Огаты и метеорологическое оборудование Косута также разочаровали Хэнли. Разнообразие колб и пробирок Анни Баскомб — специалиста по борьбе с загрязнением окружающей среды — повергло ее в уныние, и она решила оставить их «на закуску».

Из морозильника Минскова Джесси достала пластиковые тюбики с пробами ледяной массы.

Она перевела удивленный взгляд на Ди.

— Насколько я знаю, исследователи приносят пробы на станцию и растапливают. Их интересует наличие питательных веществ, микробов, водорослей… Посмотри в компьютере Минскова, наверняка найдешь соответствующие записи.

Хэнли отдала дискеты с копиями файлов Минскова Кийоми. Образцы льда выглядели многообещающе. Если трое ученых наткнулись на что-то смертоносное, то оно вполне могло гнездиться во льду. По словам сослуживцев Минскова, возраст покрова, пробы которого он брал, исчислялся миллионом лет. У Хэнли от возбуждения и испуга пробежали мурашки по телу.

Она растопила пробы, поместила их в питательные среды и закрыла в воздухонепроницаемых емкостях.

— В каком отделе «Трюдо» вы работали до того, как вызвались помогать мне? — спросила она у Кийоми.

— В «Хибернакулуме».

— Звучит красиво. А что это такое?

— Это инициированный НАСА проект по изучению феномена зимней спячки. Мы стараемся выяснить, каким образом арктическим животным на семь месяцев удается сокращать свою жизнедеятельность до минимума и при этом не терять здоровье. НАСА нужны гормоны, отвечающие за инертность в зимний период. В проекте участвуют также канадские, американские и немецкие фармацевтические компании. Они хотят знать, почему уровень холестерина у животных в два раза выше зимой, чем летом, и почему они не страдают от склероза. Медведи наращивают количество белка, даже когда не едят; в их организмах не накапливаются токсины и расходуется исключительно жировой запас. Желчь спящего медведя, введенная человеку, растворяет желчный камень. Представляете!

— Представляю, какие деньги готовы выложить за результаты ваших исследований эти производители медпрепаратов.

Кийоми кивнула:

— Сумма покроет половину нашего бюджета.

Хэнли положила руку на плечо Кийоми:

— Спасибо, что вызвались мне помогать.

— Юнзо, Анни, доктор Минсков, Алекс, — неторопливо перечислила Кийоми. — Они были нашими друзьями.


Позволив себе два часа сна, Хэнли и Ди опросили медиков, выезжавших на место происшествия, и сравнили их рассказы с официальным докладом. Индивидуальные толкования события почти не расходились, факты совпадали полностью. В момент обнаружения Баскомб и Огата были живы, у них наблюдался нитевидный пульс при том, что кровяное давление было чрезвычайно низким, легкие не работали и кожные покровы белели, как снег; Минсков не подавал признаков жизни.

— Мы все равно попробовали его реанимировать, — сообщила младшая медсестра.

— Ja,[21] — подтвердил Ули.

— И ничего?

— Nichts.[22]

Хэнли поблагодарила их и вызвала Саймона Кинга, возглавляющего отдел защиты окружающей среды, в котором работала Анни Баскомб.

— Не было ли каких-либо странностей в ее поведении перед выходом на полевые работы?

— Нет.

— Она держала на станции домашних животных?

— Нет.

— Получала ли она в последнее время какие-либо телесные повреждения на лабораторных работах?

— Нет.

— Укусы подопытных животных?

— Нет.

— Она часто контактировала с птицами?

— Нет.

— Вы не замечали странностей в ее походке?

— Нет.

— Она каким-либо образом контактировала с кожсырьем?

— Нет.

— Со щетиной?

— Нет.

— Со ртутьсодержащими смесями?

— Нет.

— С серой?

— Нет.

— С фунгицидами?

— Нет.

— Она любила есть моллюсков?

— Нет.

— А яйца?

— Нет. Это все?

— Он когда-нибудь отвечает «да»? — поинтересовалась Хэнли у Ди после того, как Кинг ушел.

— Нет.

Женщины расхохотались.

Вернувшись в свою лабораторию, Джесси натянула защитную одежду и проверила кислородные баллоны на предмет осадка этиленгликоля, хрома, метилртути… Все впустую.

Кийоми вручила Хэнли результаты анализа жидкости, собранной с двух тел. Прозрачная влага вокруг ртов погибших оказалась водой. Простой пресной водой с небольшой примесью безвредных бактерий из ротовой полости.

Черт побери! — Хэнли скомкала бланк и швырнула в мусорную корзину.

Пока эскимос с профессиональной ловкостью разбирал машину, она пристально смотрела на его маленькие ладони, на резкие черты лица.

Фургон оказался в безупречном состоянии. Никаких следов коррозии или пожара.

— Проклятие, — пробормотала Хэнли. Она так надеялась найти хоть какое-то свидетельство физического воздействия на людей.

Нимит перешел к снегоходу, которым управлял Косут, и подверг «хорька» вивисекции столь же сосредоточенно, что и предыдущую машину. Снова ничего.

— Невероятно! — воскликнула Хэнли.

— Что именно?

— Безукоризненная чистота автомобилей.

— Спасибо.

— Не думайте, что это комплимент. Надеюсь, вы не догадались их помыть или сделать что-нибудь еще?

— Нет. К ним никто не подходил с тех пор, как все это произошло. Поверьте, желающих не нашлось.


Лабораторный журнал Хэнли все пополняли записи об отрицательных результатах поисков. Кийоми на дискетах Минскова не нашла информации, заслуживающей внимания; в пробах льда тоже не обнаружилось ничего интересного, как, впрочем, и в остатках пищи, найденных на месте полевых работ. Хэнли переправила Исикаве список химических веществ и смесей, обнаруженных в лагере. Ким прошерстил справочник по фармацевтике и базу данных Управления США по охране труда и промышленной гигиене и выявил множество токсинов, однако ни один из них не вытравливал глаза и не испарялся из организма бесследно. Ни сам по себе, ни в сочетании с другими препаратами.

— Спутник уходит, — произнес Исикава еле слышно из-за радиопомех.

Благодаря крошечным камерам, встроенным в ноутбуки, они с Хэнли сейчас видели друг друга.

— Сын прислал мне письмо по электронной почте? — спросила она.

— Да, я его сейчас тебе переправлю. — Исикава взглянул на другую часть экрана. — Порядок!

— Спасибо.

Кстати, теперь ты можешь общаться с Джоем напрямую. Мы с шефом все уладили.

Спутниковая связь оборвалась. Хэнли быстро открыла три сообщения от Джоя и жадно впитала каждую подробность его жизни на освещенной стороне планеты.

В последнем письме содержалась просьба. Оказывается, Джой рассказал об отважных приключениях мамы своим одноклассникам и теперь умолял ее о прямом репортаже с места событий. Черт! Не может же она поведать десятилеткам, чем здесь занимается!.. Впрочем, не будет особого вреда, если она опишет детям чудеса станции «Трюдо», — быть может, кто-то из них выберет науку делом своей жизни.

— Вот так-то лучше, — сказала Ди.

Хэнли подняла на подругу удивленный взгляд:

— Ты о чем?

— О твоей улыбке. — Ди положила отчет около клавиатуры ноутбука. — Обнаружена каиновая кислота в тканях мозга.

— Каиновая кислота?..

— Да, так сказала Кийоми.

Через несколько минут Хэнли удалось восстановить связь с Лос-Анджелесом.

— Каиновая кислота. Иси, какова симптоматика? — спросила Хэнли.

Исикава быстро задал параметры поиска в базе данных.

— Поражает нервные клетки. Вызывает возбудимость, слабость, нервное расстройство. — Он оторвал взгляд от клавиатуры. — Но как она попала в мозг?

— Хороший вопрос, — заметила Хэнли.

Слушай, здесь у меня Сибил. Она просит передать тебе, что каиновая кислота родственна домоевой кислоте, которая является виновником большого количества случаев отравления ракообразными в Канаде. Домоевая кислота подавляет глутаматные рецепторы мозга и заставляет нервные клетки работать до тех пор, пока не отомрут. Так сказать, «перенапряжение в сети».

— Ракообразные… — повторила Хэнли. — Спасибо, Иси. До связи. — И она выключила компьютер.

Оставив лабораторию на Ди, Хэнли схватила контейнер для образцов и отправилась опрашивать взволнованную команду кухарок, которые собирали еду для полевых исследователей.

Шеф-повар пустился в объяснения:

— Для полевых исследователей существует довольно стандартный набор блюд. Обильная калориями пища.

— Возможно, в последний раз было что-то сверх программы? По спецзаказу одного из ученых?

Кухарки переглянулись.

— Было, — признался шеф-повар. — Мы не сказали об этом, потому что боялись санкций министерства рыболовства и океанических ресурсов Канады. Дело в том, что летом мы отловили нескольких трубачей. Они далеко не всем по вкусу, но русская леди просто с ума по ним сходила. Она буквально потребовала, чтобы мы дали ей с собой моллюсков для прощальной вечеринки.

— У вас остались трубачи?

— Да, мы держим их в баках с соленой водой.

Хэнли ощутила резкий выброс адреналина в кровь. «Возможно, содержащийся в этих брюхоногих моллюсках яд не разрушается при высоких температурах. Тогда почему при аутопсии Ингрид Крюгер не обнаружила в содержимом желудков признаков токсина? Да потому, что сакситоксин, который упомянула Сибил на совещании в Центре, обычно не оставляет следов в желудочно-кишечном тракте. А если трубачи — пища на любителя, то Косут, избежавший вскрытия, наверное, и не ел их».

«Спокойно, спокойно, — сказала себе Хэнли, — будем продвигаться шаг за шагом».

— Тараканова действительно забрала моллюсков? Мы не обнаружили раковин в полевом лагере.

— Значит, они выбросили их в полынью. Это экологически безопасно, к тому же не надо тащить лишний груз обратно на станцию.

— Ясно. Мне придется конфисковать трубачей.

— О Боже! Вы полагаете, что в смертях виноваты моллюски? — Одна из кухарок разрыдалась.

Хэнли ошеломленно уставилась на алюминиевый бак:

— Неужели вы и впрямь едите эти… штуки? Да они размером со слона!

Она перенесла трубачей из кухонного бака в пластмассовый ящик, помеченный знаком биологической опасности, и понеслась по коридорам к своему корпусу. В ажиотаже она пропустила нужный поворот и проделала лишний путь.

— Кийоми! Ули! — закричала она прямо с порога. — Нужна ваша помощь!

— Думаете, нашли то, что искали? — спросил Ули.

Хэнли помедлила с ответом. Даже со своими помощниками она предпочитала держаться дипломатично.

— Я все больше убеждаюсь, что мы имеем дело с органикой, — сказала она, глядя на Кийоми и Ули и определяя меру собственной откровенности. — У меня хорошая новость: если моя догадка верна, то эпидемия станции не грозит.

Включив компьютер, она попросила Исикаву выяснить все о трубачах и сакситоксине.

— Ули, пожалуйста, пересчитайте моллюсков и раздобудьте по три мыши на каждого. Требуются здоровые особи весом от восемнадцати до двадцати граммов. Возьмите грызунов из разных лабораторий, чтобы никого сильно не ограбить. Хотя если найдете способ изъять всю партию из отдела Саймона Кинга и досадить ему, то ради Бога!

Хехт рассмеялся и убежал.

— Отлично, Кийоми. Когда Ули вернется с охоты, поставьте опыт на мышах. Наденьте перчатки. Возьмите образец ткани у каждого трубача и вколите трем животным. Но прежде пометьте все раковины и всех мышей, чтобы мы знали, на какой зверушке что опробовали. Зафиксируйте моменты инъекций. Будем работать посменно и наблюдать за мышами круглосуточно, потому что, если они умрут (а я искренне на это надеюсь), нам понадобится точное время смерти.

ГЛАВА 20

Дача неподалеку от Петербурга оказалась сложенной из кирпича и необычайно просторной. Панов снял ее на выходные, чтобы отметить именины жены в компании старых друзей. Он приветствовал Руденко во дворе с мальчишеской живостью:

— С возвращением на сушу!

Руденко улыбнулся. Друзья обнялись.

Руденко не был знаком с гостями Панова — десятком или чуть больше супружеских пар, и все равно вечер ему понравился. К полуночи дамы, за исключением одной, удалились в соседний коттедж; мужчины расположились в бильярдной выпивать, сплетничать и делиться последними новостями из Москвы, похожими на непристойные анекдоты.

Министр обороны первым выбыл из строя; затем в течение часа за ним последовало большинство собрания. Оставшиеся принялись распевать похабные частушки и блатные песни; лица раскраснелись от алкоголя, глаза затуманились от чувств. Наконец и эти ушли. К четырем утра в бильярдной остались незамужняя женщина и чей-то супруг: оба сползли на пол и храпели, привалившись друг к другу и к дивану.

Панов достал из бельевого шкафа два банных полотенца и побрел вместе с Руденко к бане. Раздевшись в сенях низенького березового сруба, они, нагнув головы, зашли в парилку и быстро развели огонь в дровяной печи. Несколько минут — и помещение наполнилось сухим жаром. Руденко прикрыл нос рукой, чтобы защитить легкие, а Панов, будто не замечая высокой температуры, начал деловито поливать из ковша горячие камни и сопровождать громким хохотом шипение воды.

Четверть часа они надраивали себя мочалками и хлестали друг друга распаренными березовыми вениками, потом выскочили в чем мать родила на двор. Схватив топор, Панов припустил по снегу в клубах пара, потявкивая, словно лиса. Следом затрусил Руденко; его тело было белым, как сугроб, и сам он словно бы раскалился добела изнутри. Подлетев к замерзшему пруду, Панов размахнулся и шарахнул по льду топорищем. Руденко приплясывал рядом, от мороза его бедные гениталии съежились.

Панову потребовалось нанести четыре удара, прежде чем появилась трещина. На пятом ударе топор и его хозяин с шумным плеском ухнули в месиво воды и ледяных осколков.

Панов с диким смехом затащил в прорубь Руденко. Они вели себя так, словно опять были молоды. Побарахтавшись в ледяной воде, приятели вылезли из проруби и побежали по примятому снегу назад, к бане, красные, как бураки, и хихикающие, как пацаны.


К одиннадцати утра окончательно рассвело, и гости проснулись. Мадам Панова взялась их потчевать блинами. То был долгий процесс: несколько часов все сидели в огромной кухне, сначала ожидая угощения, потом посыпая нежные мучные круги сахаром или обмазывая абрикосовым вареньем, скатывая в трубочки и засовывая в рот руками, как дети. Вскоре после трапезы стало смеркаться. Небольшой вереницей легковых машин гости отбыли; мадам Панова отправилась с ними навестить сестру в городе.

Панов и Руденко, устроившись за столом из березового дерева, допили чай и прикончили водку. Остаток вечера они продремали у камина. Около полуночи объевшийся и захмелевший Руденко отправился в отведенную комнату, чтобы погрузиться в глубочайший сон — плавание без сновидений.

Утром, после позднего и неторопливого завтрака, друзья поехали в Петербург. Сидящий за рулем Панов разливался соловьем; Руденко слушал вполуха, размышляя над предстоящей встречей.

Когда они миновали Царское Село, Панов спросил у адмирала, знает ли тот, что Николай Второй и его семейство жили там под арестом, ожидая высылки в Англию. Не слишком нуждаясь в ответе Руденко, Панов начал описывать, как царь коротал дни в заточении, изучая карту Лондона, читая детям вслух рассказы Артура Конан Дойла и беспокоясь, сумеет ли сын оправиться от болезни настолько, чтобы перенести морское путешествие.

— Корь! — Панов покачал головой. — Удивительно, какие мелочи круто меняют ход истории!

Руденко терпеливо внимал лекции. Панова всегда завораживала ирония судеб.

— Подумать только! Если бы не это маленькое невезение, царь с женой и детьми уже в семнадцатом мог пить чай со своими кузенами в Лондоне!

Руденко хрипло усмехнулся, глядя на друга: подбородок целеустремленно выдается вперед, руки крепко держат руль. «Все наше поколение слишком поздно село за руль», — подумал адмирал и закрыл глаза. Журчание голоса старого товарища доставляло почти физическое удовольствие, навевая дремоту.

Спустя какое-то время адмирал, вздрогнув, проснулся. Панов несся по длинному проспекту вдоль замерзшей Невы.

Во сне Руденко сполз на сиденье, и капот оказался на уровне глаз. Адмирал полюбовался на разнообразные фасады дворцов, пролетавшие мимо, затем, зевнув, сел. Они подъезжали к Петропавловской крепости.

— Отсюда все и началось, — объявил Панов. Здесь его повесили в девятнадцать лет, старшего брата Ленина. Приходило ли когда-нибудь в голову палачам, что последует дальше? Ничто не высекает искру лучше, чем казнь родного человека, правда? Знаешь, жену генерала Гайяпа казнили на парижской гильотине, а ее сестра умерла во французской тюрьме в Индокитае. В эту сестру был влюблен Хо Ши Мин. — Панов раскопал данный эпизод, будучи в Ханое.

Бухнула старинная пушка в крепости, возвещая наступление полудня. «Еще полчаса, — думал Руденко. — Панов тянет время, едет, лишь бы ехать, без всякой цели бороздя засыпанные снегом улицы».

Они миновали Военно-морской музей и университет, сфинксов у Академии художеств, пересекли Николаевский мост, ведущий к Адмиралтейству, что возносит к небу длинный тонкий золотой шпиль.

«Сколько вечеров я провел, гуляя по этим до боли прекрасным улицам с Василием, когда тот был еще курсантом?» думал Руденко. Он снял фуражку и положил между ветровым стеклом и приборной панелью, посмотрел на кокарду: золотой якорь на эмалированной бляхе, золотые лавровые листья, российский двуглавый орел. Когда-то адмиральская форма была предметом его мечтаний и устремлений, символом исполненного предназначения, своего рода святым граалем. Теперь она превратилась в тяжкую ношу.

Панов умело направлял машину вдоль реки и каналов, мимо скверов и зданий, насчитывающих не одно столетие. Выглянуло солнце. Промелькнула бывшая зингеровская фабрика швейных машин, потянулась цепочка соборов, возвращенных Церкви, среди них Казанский, в котором совсем недавно располагался Музей религии и атеизма.

Запылал на солнце массивный позолоченный купол Исаакиевского собора. «Странное место», — вдруг подумалось Руденко. Из-под купола когда-то свисал маятник. Он вычерчивал на песке идеальные эллиптические формы, доказывая вращение Земли вокруг своей оси и Солнца. Однажды весной, во второй половине дня, Руденко привел в этот собор курсанта Немерова и объяснил ему принцип навигационной системы, используемой в современной субмарине. Потом они отправились пить кофе в «Асторию», и Василий рассказал о своей девушке. Официантка приняла их за отца с сыном. То было одно из счастливейших воспоминаний Руденко.

Впереди показались романские формы Адмиралтейства.

— Осталось несколько минут, Георгий Михайлович, — сказал Панов. — Пожалуй, нам стоит поговорить.

Он прижал машину к тротуару и заглушил мотор. Руденко обернулся к другу.

Панов вздохнул:

— Что бы Чернавин ни потребовал от тебя, постарайся увильнуть.

— А чего он хочет? — спросил Руденко.

— Того же, что и всегда, — влияния.

— Но какого именно?

Панов потряс вторым подбородком:

— Точно не знаю. Руководство давит на нашего татарского друга. В высших сферах ждут, что золотой воин продолжит раскручивать стратегические планы, которые компенсируют нашу финансовую и технологическую несостоятельность. Они хотят решений, которые ничего не стоят и творят чудеса. — Панов фыркнул. — Его схемы размещения ракет принесли огромную пользу и обеспечили ему карьеру. Разумеется, многие шишки могли спокойно бездействовать. До недавнего времени. Теперь же при упоминании его имени в их глазах такая пустота, будто это не они лично причастны к его продвижению. Вскоре, возможно, они начнут с укором грозить пальчиками тем, кто потворствовал интересам этого выскочки. Наглость, скажут они, — плохая замена умеренности и преданности. Гений сгорит, словно метеор, низвергнутый и невоспетый.

— Может, и так, — отозвался Руденко.

Панов со вздохом кивнул:

— А может, и нет.

— Что ты о нем думаешь?

— Ай! — раздраженно воскликнул Панов. — Я вообще о нем не думаю! Не хочу думать. Человек он умный, что и говорить, только пороху никогда не нюхал. Его нововведения хороши на бумаге. На самом деле все не так здорово, как любят изображать штабные вояки. Для них битва — не гребаная мясорубка, а применение силы для решения тактических задач. Все зависит от обстоятельств. Вах! — Взмахом руки Панов дал понять, что не желает продолжать эту тему.

Солнечный свет, преломившись в ветровом стекле, выбелил его лицо.

— Наши спутниковые детекторы хороши лишь на глубине до ста футов, не больше. Орбиты спутников легко вычисляются… да и все равно космические аппараты не обеспечивают полного покрытия, наше акустическое оборудование не в состоянии отличить запуск торпеды от выброса водяной струи у кита! Впрочем, почем знать, может, и американские игрушки не лучше. — Руденко уловил раздражение в голосе старого друга. — Игры. Глупые игры. Чернавин впаривает свои схемы Кремлю, словно наглый торгаш. А поскольку их все равно никогда не опробуют, он может утверждать все, что угодно. — Панов помолчал. — Как показало твое последнее задание, его схемы чересчур хлопотны и затратны для наших стратегических войск. А у Чернавина ведь есть новые идеи. Официально скажу тебе: продвигаются иные проекты.

Панов обернулся к Руденко. Тот молчал, гадая, чем еще собирается поделиться с ним старый друг.

— Как подводники называют тонкое, слабое место во льду? — спросил Панов. — Место, где сквозь лед видна вода?

— Просвет, — подсказал Руденко.

— Да, точно. Появление просветов непредсказуемо. Поэтому нельзя было гарантировать, что ракета пробьется сквозь толщу льда.

— Но теперь у нас есть «акулы» и «дельты», — напомнил Руденко.

— Именно. А раньше нам оставалось надеяться на авось. Только «авось» в политике не популярно. И Чернавин нашел способ обеспечить надежные огневые позиции для субмарин. Он предложил использовать природные отверстия в арктическом льду. В высоких широтах полыньи открываются в определенных местах и в определенное время. Чернавин крайне заинтересовался этими дырами и запросил Институт арктических исследований об их расположении. Весьма удачно, что канадцы к тому моменту составили подробнейшие карты Ледовитого океана, отметив среди прочего и полыньи. Наш военно-морской гений решил организовать боевое дежурство в полыньях, дабы в случае необходимости… Ну, сам понимаешь. Слава Богу, необходимости не возникло — и теперь уже не возникнет. А тогда идею Чернавина приняли на ура. Корка арктического льда спасала наши лодки от обнаружения гораздо лучше, нежели берега норвежских фьордов. — Панов уставился вдаль. — Схема до смешного проста. И феноменально дешева. Сначала фьорды, потом полыньи… Американцы потратили миллионы на создание ракеты, способной пробить ледяную шубу, и на всяческие системы слежения. А этот человек, — Панов фыркнул, — этот человек оставил их с носом, всего лишь обратившись к матери-природе!

Хотя Руденко никогда не командовал ракетно-ядерными войсками, его привело в замешательство то, что он ничего не знал о схеме Чернавина.

— Когда началось дежурство в Арктике? И зачем подлодкам траулеры?

Панов пожал плечами:

— Понятия не имею. Информация строго засекречена, закрыта даже от меня, замминистра. И это сейчас. Можешь вообразить, как она оберегалась в восьмидесятые. — Панов бросил короткий взгляд на своего пассажира и снова уставился в лобовое стекло. — Ко времени развала Союза Чернавин уже, так сказать, вращался в верхах. Какое дело было ему до пары позабытых внизу вещей? Он только недавно узнал про какие-то неполадки — что-то, связанное с научной станцией в Арктике. «Владивосток» вез оттуда гражданское лицо с отчетом.

— Гражданское лицо? Женщину?

Панов кивнул и включил двигатель: в машине становилось холодно.

Руденко сунул руки в карманы пальто.

— Что произошло на станции?

— Кто знает! Что-то непредвиденное. А в результате погибли девяносто четыре российских моряка, лодка утеряна. Панов шлепнул себя по ноге. — Черт побери, какое нам дело до огневых позиций?! Мы держим моряков на голодном пайке, мы не в состоянии обеспечить жильем их семьи. У нас нет денег даже на то, чтобы увеличить их жалкие зарплаты за счет продуктовых талонов. Чудо, что мы вообще способны выводить лодки из доков. Какое там атаковать противника! Хитроумные схемы Чернавина — прошлое, сноски на страницах истории великой державы!.. Теперь нужно подчистить концы, убрать хлам.

— Выяснили, отчего погибли моряки? — спросил Руденко. Уровень радиации на корабле был нормальным.

— Тело, которое ты привез, срочно доставили в Институт микробиологии и вирусологии. Моментально вскрыли и проверили всеми мыслимыми способами. Ничего! Потом самолетом тело переправили в Центр изучения и разработки биологического оружия в Сергиевом Посаде. Снова ничего. Панов разволновался. — Вызвали экспертов из Института Кольцова. И у тех не нашлось ответа. А все это время несчастные водолазы гниют где-то в карантине. Врачи в полной растерянности.

— Евгений Александрович, так что именно ты мне предлагаешь?

Панов уставился на приборную доску.

— Чернавин пытается это дело замять, не дать разрастись своей маленькой неприятности. И глупо упорствует, не принимая помощь, хотя ситуация явно вышла из-под его контроля. Панов в упор глянул на Руденко. — Не соглашайся ни на что, чего делать не обязан. Он годами все от нас скрывал, пусть теперь сам чистит свои конюшни. Не вмешивайся.

Руденко отодвинул рукав пальто и взглянул на часы.

— Я постараюсь.

Трамвай, состоящий из трех вагончиков, дребезжа, проехал по перекрестку.

— Георгий Михайлович, скажи мне, — попросил Панов. — Лица мертвецов… они действительно настолько ужасны, как их описывают?

Руденко мрачно кивнул:

— Да. Глазницы пустые, тела чудовищно изогнуты. На обратном пути никто из команды не мог спать. Фотографии лучше не смотри.

Панов присвистнул и резко крутанул руль, едва не сбив огромного пса и его хозяина — оба были облачены в черную итальянскую кожу.

— Вот задница! — проорал новый русский.

— …твою мать! — буркнул себе под нос Панов.

ГЛАВА 21

— Диверсия, — проговорил Чернавин, наблюдая в окно кабинета за транспортным потоком вдоль Невы.

На набережной по ту сторону реки Руденко разглядел группу граждан. Прислонясь к гранитному парапету, люди грелись на солнышке. Под зимними пальто у них не было ничего, кроме нижнего белья, если судить по кальсонам, заправленным в ботинки.

— Диверсия. — Чернавин вернулся к письменному столу и обсуждаемой теме. — Прискорбный, но неизбежный вывод из материалов, доставленных «Русью».

— Планирует ли штаб военно-морского флота как-либо увековечить подвиг моряков?

— Нет. В настоящее время это невозможно по соображениям безопасности.

Руденко сам расшифровал смысл бюрократической формулировки: «Экипажу „Владивостока“ никогда не поставят памятник, его просто снимут с довольствия. Близким родственникам погибших направят стандартные похоронки».

Руденко кивнул и поднялся. «Как мало эта штабная крыса знает о жизни военнослужащих, насколько ему безразлично горе их семей. А ведь именно он повинен в смерти экипажа „Владивостока“».

Чернавин надел очки и взял со стола документ. С привычно бесстрастной миной зачитал вслух:

— Главный патологоанатом сообщает, что труп, поступивший к ним на экспертизу, подвергся воздействию смертельно опасного нейротоксина, скорее всего в газообразной форме. Газовая субстанция неизвестного происхождения снизила уровень холинэстеразы — химического вещества в красных кровяных клетках, которое контролирует мышечную деятельность. Красные кровяные клетки малочисленны и совершенно разрушены. Чем бы ни была эта субстанция, высокоэффективная и едкая, она крайне разрушительно действует на бронхиальные и глазные ткани. — Чернавин швырнул документ на стол.

— Верно, — подтвердил Руденко и достал из нагрудного кармана фотографию. — Взгляните.

Ни тени смущения не промелькнуло на лице Чернавина, когда он рассматривал снимок.

— Ясно, — только и сказал он.

— Надеюсь, вы не осудите меня за то, что я лично доставил вам снимок. Я решил, что не стоит показывать его посторонним.

— Вы правильно поступили, адмирал. И вообще позвольте мне поблагодарить вас за то, что вы исполнили свои обязанности столь тщательно и осмотрительно. Ваши люди доказали свою преданность и самоотверженность, и вам это непременно зачтется. — Чернавин улыбнулся. — Кстати, имейте в виду, ваше имя значится в списке кандидатов на членство в Военно-морском комитете. Поздравляю.

— Служу Отечеству, товарищ командующий. Надеюсь, мои рекомендации в отношении некоторых членов экипажа «Руси» будут учтены.

— Несомненно.

Чернавин встал из-за стола и подвел адмирала к дивану около камина. Спросил, не желает ли Руденко отправиться в новое путешествие. Адмирал промолчал, дав понять, что нет, не желает. Однако Чернавин воспринял молчание за знак согласия.

— Время не терпит. Нам нужен надежный человек для экспедиции на станцию, с которой забрали женщину, изображенную на вашей фотографии.

Постучав, в кабинет вошел высокий черноглазый блондин в элегантном темном костюме. Чернавин представил адмиралу Петра Степановича Койта из Государственного исследовательского центра вирусологии и биотехнологий, когда-то известного как Сибирский центр биологического оружия и прославившегося тем, что в его стенах произошло заражение лихорадкой Эбола, о которой ведать не ведали сотрудники. Койт занял место рядом с Руденко. Адмирал предположил, что у него отец — русский, а мать — скандинавка.

Совершенно обыденным тоном Чернавин предложил Койту взглянуть на фотографию, принесенную адмиралом. Койт зыркнул на снимок и поправил манжеты белой рубашки.

— Это моя коллега Тараканова. Выглядит не лучшим образом.

— Как мы догадываемся, подобная смерть постигла еще трех членов научного сообщества, и среди них наш…

Койт смущенно подсказал:

— Минсков.

— Оттава не представила нам вразумительного объяснения причин гибели ученых. В интересах Родины — чтобы вы подтвердили безопасность нахождения наших граждан на арктическом объекте.

Руденко сначала удивился внезапному патриотическому пылу Чернавина, затем понял: это игра на публику, а именно на Койта. Тот же слушал не слишком внимательно, вертя в руке деревянную фигурку цапли, взятую с низкого столика, стоящего рядом с диваном, и посверкивая золотыми запонками на манжетах. «Ждет, когда закончатся формальности, — решил Руденко. — Ему уже все известно. Речь Чернавина — не более чем шоу».

— Уверен, адмирал, что вы готовы не допустить новых жертв наших товарищей, — сказал Чернавин.

— Вне всякого сомнения! — поддержал его Койт, барабаня пальцами по подлокотнику дивана. — Такая утрата!

— Койт будет сопровождать вас как специалист в некоторых областях медицины, — сообщил Чернавин. — Он может подключиться ко всему, над чем работают на станции канадские организации. Что скажете, адмирал?

— Если здесь замешан зеленый флаг,[23] — сказал Руденко, вспомнив старое военно-морское знамя КГБ, — я должен знать. Сейчас. — Он обернулся к Койту. — И хотелось бы внести ясность: этот флажок будет реять под знаменем командующего флотом или над!

Чернавина заметно смутила прямота подчиненного. Он промолчал, обдумывая ситуацию.

Ответил Койт.

— Адмирал! — воззвал он к Руденко и закурил сигарету. Никто не ставит под сомнение, — он выпустил струю дыма, — ваш авторитет в данном деле. Министерство обороны вверяет вам командование и наделяет вас всеми полномочиями. Центр приказал мне защитить интересы наших граждан на станции «Трюдо» и выяснить, что произошло на самом деле. От вас требуется лишь доставить меня туда и вернуть домой в целости и сохранности.

— Ну вот и хорошо! — благосклонно улыбнулся адмирал флота Чернавин. — Вопрос решен!

ГЛАВА 22

Весть о кухонной эпопее Хэнли разнеслась по станции мгновенно. Теперь все стремились узнать последние новости о здоровье подопытных мышей. Стоило Хэнли появиться в столовой, как перед ней возникал тот или иной сотрудник с пожеланием приятного аппетита на устах и страстным вопросом в очах.

Хэнли нечем было утешить встревоженных людей. Грызуны, несмотря на инъекции, держались как обычно: принюхивались, рыли ходы, ели, царапались, спали. Хэнли, в последнее время страдавшая бессонницей, взяла на себя ночные дежурства. Она сидела в кресле, свернувшись калачиком, и, куря сигарету за сигаретой, неотрывно смотрела на мышей. Первое время каждое резкое движение зверька казалось началом спазма. На четвертый день Хэнли взорвалась:

— Черт побери! Токсин должен действовать быстро. Вычеркиваем трубачей. Кийоми, сколько химических веществ из лагеря протестировано?

— Почти все. Результат отрицательный.

Хэнли попросила Иси собрать старший научный состав Центра на «мозговую атаку».

Вокруг стола на террасе под калифорнийским солнышком расположились коллеги Джесси: Лестер Мансон, рядом с ним Сибил Уэйнгарт с сигаретой во рту, далее Майкл Петтерсон, Бернард Пайкер и Ким Исикава. Генри Рафф в неизменном галстуке-бабочке восседал на тахте, скрестив ноги, словно халиф. Хэнли присоединилась к ним благодаря видеокамере и портативному монитору. Чтобы уменьшить блики на экране, над монитором растянули полотенце. Ассистент завалил стол папками материалов о несчастных случаях в «Трюдо».

— Все здесь? — осведомился Мансон. — Хорошо. Джесси, вы слышите нас?

— Да, шеф.

— Ребята, доктор Хэнли не смогла найти свидетельств присутствия неорганического химического вещества в газообразном состоянии. Никаких вредных испарений. Никакой пищевой отравы. Теперь Хэнли предполагает, что это органический агент, она намерена сместить акцент расследования. Нужны новые горизонты.

Мансон повернулся к ассистенту, стоящему у белой пластиковой доски. Тот вывел красным фломастером на левой стороне доски слово «Возбудители», на правой — слово «Переносчики».

— Если у кого-нибудь есть полезные замечания, выкладывайте. Вперед! — призвал Мансон.

— Чума исключается, — объявила Сибил, стряхивая пепел с блузки. — Слишком долго протекает. Они бы поняли, что больны, и вызвали бы помощь. Кроме того, при одновременном заражении людей протяженность инкубационного периода у каждого разная.

— Давайте мыслить шире, — предложил Исикава. — Может быть, новая форма коронавируса? Возбудитель атипичной пневмонии способен мутировать очень быстро, но он просто увалень по сравнению с нашим удальцом. Этот развился не за дни, а самое большее в течение нескольких часов.

Сибил согласилась:

— Иси попал в точку. Если это микроорганизм, то чертовски злобный и активный. Плодится, как в биореакторе. — Она выпустила в экран струйку дыма. — Вот еще одно существенное различие: большинство микробов-убийц, которые нам известны, в сущности, топят свои жертвы. Как при лихорадке Эбола или болезни легионеров. — Она сделала затяжку. — Люди истекают кровью, тонут в жидкостях собственного организма. Легкие же наших троих окаменели.

— Превратились в волокна, — поправил Исикава.

— Ладно, — кивнул Мансон, — давайте на минуту остановимся на легких.

— Вообще-то, — подал голос Петтерсон, — на ум приходит возбудитель микоплазмы. Он нитевиден. Не имеет клеточных стенок и вообще мало похож на организм. Вспышка микоплазмы на рентгеновском снимке весьма напоминает снежную бурю, в точности как эта штука.

— Ага, — подтвердил Бернард Пайкер, протирая галстуком очки. — Микоплазма может быть причиной разного рода болезненных состояний, как, например, хронической усталости, синдрома войны в Заливе. Она способна также вызвать острое расстройство органов дыхания. Однако редко действует быстро. И уж, конечно, никогда не убивает семерых одним махом. Если только это не новая разновидность, с которой мы раньше не сталкивались.

— Хорошо. Микоплазма не исключается. — Мансон кивнул ассистенту и оглядел собравшихся. — Будут другие идеи в отношении легких?

Заговорила Хэнли:

— А как насчет какого-нибудь актиномицеталеса? Скажем, нокардии? Ведь могли жертвы оказаться вблизи зараженной почвы?

— Вполне допустимо, — отозвался Исикава. — В тяжелых случаях нокардиоза могут наблюдаться кома, припадки, необратимые повреждения мозга. Тела действительно были искривлены, похоже, вследствие припадков. Так что вероятность есть.

Рафф состроил пренебрежительную гримасу:

— Все это, конечно, замечательно, однако разрушение легких при нокардиозе прогрессирующее, а не мгновенное. И не смертельное, если только не подорваны защитные функции организма. А те ребята были здоровыми. К тому же есть ли где-нибудь там хоть кусочек незамерзшей почвы? Где они могли подцепить эту заразу?

Несмотря на приведенные Раффом контраргументы, Мансон знаком попросил ассистента пополнить перечень возбудителей актиномицеталесом.

Рафф возмутился:

— Данный агент дьявольски жестоко и быстро прикончил троих человек. Как это мог проделать микроорганизм?

— Доктор Рафф, — прозвучал в динамиках голос Хэнли, — новое поколение бактерий появляется в течение двадцати минут, вирусов — и того быстрее; они воспроизводятся в геометрической прогрессии. Как мне кажется, это достаточно быстро. Грипп 1918 года убивал в течение сорока восьми часов; почему бы нашему возбудителю не осуществить того же за четыре? То, что нам еще не удалось зафиксировать подобного случая, не доказывает невозможности существования столь быстродействующих агентов. Позвольте напомнить вам, что по сей день идентифицировано менее двух процентов существующих на планете микробов.

Рафф нахмурился:

— Значит, вы предполагаете, что три данных случая — предвестье вспышки? Чего именно? Новой чумы? Выходит, их убил ранее не опознанный микроб? — Он покачал головой. — Я не могу согласиться с ходом ваших рассуждений. В них нет логики.

— Генри, — сказала Хэнли, — меня поджимает время. У меня здесь двести человек, которые, по существу, изолированы до первой недели марта. А потом они захотят вернуться домой. Многие из них люди известные и влиятельные; поднимется шум. Нам нужно установить причину смерти до начала полярного лета. Необходимо вспомнить и о той русской, что уехала. Если она является переносчиком, то зараза может проявиться где-нибудь на той стороне земного шара, в населенной местности.

— Я все еще…

— Послушайте, — сказала Хэнли, — я согласна. Ничто, кроме яда или снаряда, не убивает трех человек разом. Но если все же это микроб, то он просто чудовищен.

Рафф выпрямился в кресле.

— Доктор Хэнли…

— Генри, я взываю к методу «Проб».

— «Проб»?

— Ну да. «Предложи решение от балды». Я не собираюсь исключать яд и неорганические вещества. Однако необходимо отслеживать и возможных биологических возбудителей. Мне нужно найти, где и как эта штука зародилась, и полностью изолировать очаг инфекции.

Петтерсон скинул мокасины и закинул ноги на стол.

— Я согласен с Джесси. Вряд ли перед нами вариация на старую тему. Вполне возможно, этот черт из табакерки — нечто доселе невиданное.

Рафф отмахнулся от монитора.

— Вы предлагаете крайне рискованное предприятие: отследить бактерию четвертого уровня, обладая оборудованием и защитной системой в лучшем случае второго.

— Выбор невелик, — ответила Хэнли, — если только вы не доставите на станцию соответствующую аппаратуру.

— Ладно, — вмешался Мансон, — посмотрите на все с другой стороны, Джесси. Если это и впрямь новый микроб с таинственным переносчиком, то изловите его и дайте ему свое имя. Станете знаменитостью.

— Ага, посмертно. Если разрешат опубликовать о нем статью, — проворчал Петтерсон.

Мансон примиряюще поднял ладони:

— Ну ладно, ребята. Джесси произнесла волшебное слово: оружие. Мы должны рассмотреть возможность того, что кто-то разработал оружие на основе новой биологической субстанции. Сибил, вы у нас специалист по ОМУ. Можете перечислить самые популярные виды биологического оружия?

— Конечно. У каждой организации своя «горячая десятка». Но все согласны, что номер один — это антракс, или сибирская язва. Поразительно живучий возбудитель. На него не действуют ни солнечный свет, ни перепады температуры. Споры антракса существуют в любой среде. Наш случай весьма напоминает сибирскую язву. Однако легочный антракс редко встречается вне промышленных помещений; если его подхватили ученые, значит, кто-то их заразил. Как только на «Трюдо» вырастят посевы образцов, мы это поймем. Но вот что я вам скажу на основании рентгеновских снимков. Я никогда не видела организма, пораженного сибирской язвой, без гипертрофированных лимфатических узлов средостения. Типичный признак. — Сибил побарабанила пальцами по папке с материалами. — Здесь его нет.

— Хорошо, — сказал Мансон. — Что еще?

— Ужасно не хочется этого говорить, но придется. — Сибил выпустила в потолок веранды дымок. — Наиболее вероятные подозреваемые — обычные средства из арсенала биооружия: ботулинус и столбняк. И тот и другой выживают при крайних температурах, оба оказывают разрушительное влияние на нервную систему. Конечно, в данных случаях не наблюдалось типичных симптомов, как то: рвота, непроизвольное испражнение. Однако я размышляю, не имеем ли мы дело с чем-то родственным.

— Естественного или искусственного происхождения? — встрял Пайкер.

— Зловещий вопрос, — заметила Сибил. — Искусственно созданный болезнетворный организм? Ну, не знаю… — Она взъерошила прическу. — Вирусы чертовски трудно выращивать и сохранять в лабораторных условиях. Тяжело контролировать. С бактериями и грибками гораздо проще. Состряпай для них питательную жижу — вот тебе и завод по производству яда. Не нужно высчитывать массу намеченной жертвы и тому подобное; патогены просто плодятся внутри организма, пока не достигнут смертоносного количества. Потом — взрыв. Для всего этого не нужно иметь специального оборудования и даже аттестата о среднем образовании. Тот, кто умеет варить пиво, справится и с приготовлением биологического оружия. — Она замолчала и запалила следующую сигарету от окурка предыдущей.

— Прошу прощения, — вмешался Рафф, — а разве биологические террористы не выбирают цели посерьезнее? Города, племена, транспортные системы, госучреждения, общемировые ценности… Трое ученых, работающих в арктическом лагере, — стоит ли овчинка выделки? И как, черт побери, террористы туда добрались?

— Вообще-то, — монотонно проговорила Сибил, — биологические террористы предпочитают сначала опробовать свои силы в каком-нибудь укромном местечке, а уже потом приступать к крупномасштабным действиям. Они хотят быть уверенными, что их оружие не фуфло. В торговле это называется демонстрацией нанесения удара. Что-то подобное сделал Саддам, перетравив курдов.

— Если это демонстрация силы, не хотелось бы мне попасть в эпицентр настоящего теракта, — сказала Хэнли.

— Генри верно заметил, — произнес Мансон. — Как на Северный полюс могли пробраться террористы?

Сибил пожала плечами:

— Как и все. Самолетом.

На экране Хэнли сцепила руки за головой, на лице заиграла озорная улыбка.

— Думаешь, Санта в свободное время сдает свою мастерскую в субаренду духам-террористам?

Сибил заморгала — дым сигареты попал в глаз.

— Ученые из скольких стран работают на научной станции? Почему бы одному из них не оказаться террористом? Или, по-вашему, там собрались святые?

Мансон повернулся к ассистенту и скомандовал:

— «Сумасшедший ученый».

Тот исполнительно сделал запись маркером на белой доске и добавил: «Религиозный фанатик?»

— Сибил, составьте список американских лабораторий, которые хотя бы теоретически способны с помощью генной инженерии создать что-то подобное. Вдруг и у нас тут прохлаждается кто-то возомнивший себя высшей космической силой!

— А по-моему, — возразил Петтерсон, — есть шанс, что очаг заражения находится в Арктике и всегда находился там, терпеливо ожидая своего кормильца.

— Вот и дождался, — вздохнула Сибил, глядя на снимок, сделанный при вскрытии Анни Баскомб.

— Ну ладно, — подытожила Хэнли. — Мне нужно проверить «Трюдо» на наличие возможных носителей микроба. Начну с тех, что раньше не имели контактов с человеком. Полагаю, большинство редких видов содержится… — она заглянула в свои записи, — у доктора Скудры.

— Джесс, — обратилась Сибил к камере, — будь осторожна!

— Господа и милые дамы, всем спасибо, — сказал Мансон. — Полагаю, теперь у нас достаточно версий для отработки. Заседание окончено.

Иси выключил монитор, собравшиеся стали расходиться.

Мансон жестом пригласил Сибил в свой кабинет и попросил закрыть дверь. Сибил заслонила глаза от льющегося в окно света, потом повернула жалюзи так, чтобы уменьшить яркость дня.

— Каково ваше мнение? — спросил Мансон. В его голосе слышалось беспокойство.

— Оно совпадаете вашим. Если возбудитель биологический и настолько мощный, то у Хэнли проблемы. У остальных в «Трюдо» тоже.

— Да уж, — кивнул Мансон. — И у всех нас. Каждый день границы пересекают два миллиона человек. А чтобы перенести заразу, нужен всего один.

ГЛАВА 23

На внешней двери висело объявление:

ГОРЯЧАЯ ЛАБОРАТОРИЯ[24]

ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН

ДАЛЬШЕ ТОЛЬКО В ЗАЩИТНЫХ КОСТЮМАХ

УРОВЕНЬ БИОЛОГИЧЕСКОЙ ОПАСНОСТИ — 3

Хэнли и ее помощники разоблачились до нижнего белья, натянули хирургические перчатки, упаковались в костюмы биозащиты, надели еще одни перчатки и закрепили ремнями на спине кислородные баллоны. Затем они один за другим встали под стерилизующий душ, собранный Нимитом, ополоснулись чистой водой и вошли в лабораторию через вторую дверь. Более высокий уровень защиты обеспечивал «инкубатор», какового на станции не оказалось.

В отношении оборудования тоже особо выбирать не пришлось. Большую часть Нимит раздобыл в разных подразделениях «Трюдо», остальное взял из тюков, привезенных Хэнли. В результате «сыщики» имели в своем распоряжении автоклав, стерильные лотки, питательную среду для посева вируса, реагенты, мензурки, предметные стекла, взятую напрокат центрифугу, спектроскоп, два цейсовских микроскопа с входами для видеокамер, четыре ящика оплодотворенных куриных яиц и человеческие кровяные клетки в питательной среде. Хэнли посчастливилось пополнить свой маленький запас кроличьей крови за счет пожертвований криогенной лаборатории. Конечно, обстановка была далека от идеала, но Джесси приходилось работать и в худших условиях.

Ангелоподобный Ули Хехт и блистающая суровой красотой Кийоми Таку работали на совесть: брали пробы, изучали ткани каждого органа и записывали все, что обнаруживали.

— Следите внимательно, — наставляла молодых Хэнли. — Если появятся чистые зоны, значит, вирус начинает разрушать клетки почек. К несчастью, возбудитель-убийца действовал слишком быстро, антитела не успели выработаться, так что по ним нам причину смерти не обнаружить. Но у нас в руках есть другие ниточки. Кийоми, Ули, давайте начнем работать с кровью. В общем-то нам нужны образцы крови всех трех жертв, однако русские держат Минскова вне досягаемости, так что ограничимся двумя. Раз уж тело Косута также подверглось вскрытию, проведем все тесты и с его образцами — на всякий случай, чтобы ничего не упустить. Добавьте образцы крови жертв в кровь кроликов. Белковая оболочка вируса, если он есть, сразу начнет цепляться за кровяные клетки животных. Эритроциты будут образовывать сгустки и оседать на дно пробирки. Пусть до всего дотрагивается только Кийоми, — как у биохимика, у нее есть опыт работы с тонкими препаратами. А от вас, Ули, требуется запись каждого шага. Кийоми будет ежедневно проверять журналы наблюдений.

Кийоми согласно кивнула.

— Пока вы будете заняты пробами, взятыми при вскрытии тел, я начну собирать образцы по всей «Трюдо», чтобы протестировать их.

— А что вы ищете? — спросила Кийоми.

— Все, что воздействует на кровь в пробирке так же, как наш возбудитель — на кровь в живом теле. — Хэнли указала на пробирки с образцами крови, лишенной эритроцитов.

Хэнли заглянула в лица помощников:

— Будьте осторожны. Неизвестно, где кроется зараза. Если лоток с тестируемыми образцами откроется при ударе или треснет, быстро швыряйте его туда. — Она указала пальцем на ярко-красный контейнер. — Бачок наполнен стерилизующим веществом.

Помощники кивнули с серьезным видом.

— И зовите на помощь меня или Ди. Одна из нас всегда будет тут. И еще. Кийоми, пометьте здесь все бирки и пронумеруйте скорлупу каждого яйца. Я хочу, чтобы вы взяли и ввели образцы тканей погибших в куриные яйца.

— Чтобы вывести вирус? — предположил Ули.

— Нет, — объяснила Кийоми. — Бактерию можно вывести, вирус нельзя. Он только перемещается — и сохраняется. Для питания и размножения ему нужны живые ткани.

— И желательно ваши, — усмехнулась Хэнли. — Поэтому держитесь от него подальше. Помните, вирус не может умереть. Он способен только затаиться. Стоит ему попасть в подходящую среду, как он начинает действовать.

— Неужели микроорганизмы такие сообразительные? — усомнился Ули.

Хэнли вспомнились наивные расспросы Джоя.

— Похоже на то. За какие-то месяцы заболеваемость атипичной пневмонией подскочила с трех процентов до семидесяти. На создание антибиотика у нас уходит шестнадцать-семнадцать лет. Бактериям же нужно несколько минут, чтобы выработать против него защиту. Бактерии и вирусы спасаются от наших лекарств, меняя свой химический состав.

— Но как?

— Они крадут ДНК из остатков клеток и подменяют генетические материалы другими микроорганизмами, чтобы замаскироваться и приобрести качества, которые могут понадобиться им для борьбы с врагами — антибиотиками или с крайними температурами, кислотами, светом… словом, с чем угодно.

— Умные твари, — заключил Ули.

— Серьезные. — Хэнли оглядела помощников. — Если произойдет заражение бациллой, у нас есть чем помочь больному, — антибиотиком. — Она подняла одноразовый шприц. — Но на многие вирусы антибиотик не действует. Очевидно, трое погибших столкнулись с каким-то новым возбудителем. Мы находимся в положении эскимосов и индейцев, повстречавшихся с европейскими болезнями, и европейцев, вступивших в контакт с хворями аборигенов Американского континента.

— Беззащитны, — констатировал Ули.

Хэнли кивнула:

— Не то слово. От оспы пострадал Новый Свет, от сифилиса — Старый. Арктическому возбудителю не терпится завоевать планету, потому мы обязаны быть осторожны.

Кийоми спросила:

— Вы не думаете, что его привезла российская субмарина? Или что мы сами доставили его в Арктику?

— Мы пока ничего не знаем, — отозвалась Хэнли. — Тем не менее по поведению он ни на что не похож. Скорее всего это мы к нему пришли, а не наоборот. Климат здесь меняется. Вечная мерзлота постепенно оттаивает. Высвобождается огромное количество органических питательных веществ, что стимулирует рост опять же огромного количества микроорганизмов и их переносчиков. Люди потревожили возбудитель — и он проснулся. Потому-то я и хочу выяснить, с какими организмами вы здесь работали до недавнего времени.

— А как мы узнаем, что нашли искомое? — спросил Ули.

— Если это бактерия, то на питательной среде в чашках Петри появится колония. Она будет похожа на грибок, или на плесень, или на засушенный под прессом цветок.

— А если это вирус?

— Он будет похож на цветную мозаику. Не беспокойтесь, он весьма примечательный. Вирус начнет светиться, так что вы его не пропустите.

— А с какими людьми можно сравнить вирус и бактерии? — поинтересовался Ули.

Хэнли улыбнулась: еще один вопрос в стиле Джоя.

— Бактерия похожа… на джазмена, вечно импровизирует, а вирус, пожалуй, напоминает классического органиста.

— Потому что органы разные, а музыка одна?

— Совершенно верно. Кийоми?

Кийоми отвесила почтительный поклон Хэнли и обратилась к Ули:

— Я займусь непосредственно образцами, взятыми из тел. Доктор Хэнли подготовит питательную среду и клеточные ткани. Ули, пожалуйста, составьте таблицу на каждого из умерших. Внесите в нее названия образцов и тестов. У нас есть пробы слизи, спинномозговой жидкости, стула, тканей печени, селезенки, легких, поджелудочной железы, шейки матки и так далее. Очень большая подготовительная работа. И тем не менее нам нужно действовать осторожно. Аккуратное ведение записей исключительно важно для успеха.

Хэнли пристально посмотрела на помощников:

— В случае чего не покидайте помещение. Не открывайте внешнюю дверь. Обработайте друг друга хлорной известью и ополоснитесь водой. Не снимайте костюмов. И — повторяю — не покидайте пределов горячей лаборатории, чтобы не разнести заразу по всей станции.

— Wieviel? — спросил Ули. — Ну… то есть сколько у нас останется времени… в случае чего?

Хэнли помолчала.

— Вы имеете в виду, сколько вам останется жить после заражения вирусом? Полагаю, четыре часа.

ГЛАВА 24

Доктор Сесил Скудра оказался маленьким человеком с невыразительным лицом и сверкающим золотом передним зубом. Вид у него был отсутствующий. Пока Хэнли досаждала ему вопросами о необычных формах жизни, которыми он занимается, доктор Скудра разглядывал стаю насекомых, беззвучно роящихся в большом стеклянном ящике. Насколько поняла Хэнли, жизнь насекомых была неотъемлема от жизни задумчивого социобиолога из Риги. В компаниях доктор Скудра неизменно хранил молчание, пока кто-нибудь не поднимал тему биологической основы социальной активности арктических комаров: об этом он мог говорить часами.

— Самок комаров возбуждают определенные значения температуры и влажности. Кроме того, их притягивает углекислый газ. Потому все, что его исторгает, повергает комарих в состояние экстаза. Отсюда тот непреложный факт, что они предпочитают лобызать в голову. — Он искоса посмотрел на свою гостью и продолжил: — Гемоглобин и некоторые аминокислоты их также привлекают, например, те, что содержатся в поте. Наш белок нужен им, чтобы выкармливать детенышей.

— Только комарихи? — спросила Хэнли.

Доктор отрешенно кивнул. Он уже размышлял над чем-то другим.

— Самка арктического комара исключительно кровожадна. Она с остервенением набрасывается на теплокровное животное и выкачивает крови в четыре раза больше собственного веса. Известно, что карибу[25] теряет таким образом четверть суточной крови. Арктическая комариха способна обескровить жертву всего за несколько часов, — провозгласил Скудра. — Местные племена в прошлом прибегали к подобной казни. Существуют свидетельства того, что комарам удавалось сводить с ума крупных животных и людей. Поразительные создания!

Хэнли не отрываясь следила за роем.

— Да… Но как эти насекомые, — она указала на самку, севшую на стекло, — умудряются выживать в арктическом климате?

— Их икра достаточно легко переносит температуру ниже точки замерзания воды. Так сказать, эволюционная адаптация. Неплохим подспорьем к эволюции является их оголтелое жизнелюбие. Они едят все, лишь бы уцелеть: детрит, водоросли, бактерии, друг друга…

— И себе подобных? — удивилась Хэнли.

— Именно, именно, — с гордостью за своих любимцев подтвердил Скудра. — Комары арктической разновидности никого не жалеют. Скудность пищи — очень мощный стимул для аморальности. В чем-то они подобны бродячим муравьям: нападают сообща.

— Они летают зимой? — спросила Хэнли.

— В лабораторных условиях — несомненно. В природе — никогда.

Есть ли на станции колонии других насекомых?

— Да. В частности, желто-полосатых.

— Ос?

— Разумеется! Мы исследуем их жизнестойкость, — вдохновился доктор Скудра. — Рабочие особи и трутни, конечно, погибают — приблизительно каждые тридцать дней. Жить продолжает лишь королева. С приходом зимы рабочие пчелы перестают воспроизводиться, а королева удаляется в убежище. Хотя на улице минус сорок, в ее ячейке температура не опускается ниже плюс пятнадцати. Мало того, королева каким-то образом ухитряется понизить собственную температуру тела ниже точки замерзания воды. И все же кристаллы льда в ее клетках не образуются — в отличие от того, что произошло с бедолагой Алексом. Она как бы мумифицируется, но не умирает. Если нам удастся разобраться в этих процессах… Другое направление нашей работы — исследование клеточного антифриза, который, похоже, способны вырабатывать рыбы и жуки. Данные просто феноменальные!

— Не сомневаюсь, — кивнула Хэнли. — А есть ли здесь летом клещи?

— О да, в изобилии. Вы подозреваете, что заболевание переносится клещом?

— Мне необходимо выявить все потенциальные источники заразы. Насколько я знаю, существует масса микробов, которые проникают в тело животного через укус насекомого. Это, например, пироплазмы — охотники на эритроциты, — правда, только лошадей и мулов.

— Людей не трогают?

— Пока нет. Однако каждое заболевание проявляется по-разному в разных частях земного шара и у разных организмов. Возможно, что-то выступило здесь иначе, чем где-нибудь еще на планете.

Скудра задумался.

— Не завидую я вашей миссии, мадам.

— Я тоже, — усмехнулась Хэнли. — Мне нужны образцы всего, что живет в полынье или поблизости от нее: тюленьи вши, ракообразные… В особенности те виды, что не встречаются за пределами Арктики.

— У нас есть несколько очень необычных поганок. Одни выстреливают шляпки со спорами, словно пушки, а другие охотятся на микроскопических червей.

— Есть ли среди них галлюциногенные? Я бы с удовольствием позаимствовала прямо сейчас.


Скудра провел Хэнли в темную комнату, наполненную серным зловонием. Хэнли боязливо, словно слепая, вытянула вперед руки. Скудра дал ей очки ночного видения.

— Наденьте. Мы стремимся воссоздать среду обитания, привычную для наших постояльцев.

Хэнли надела очки и увидела бак с зеленоватой кипящей водой. Сквозь стеклянные стенки просвечивали длинные бесформенные силуэты, извивающиеся, будто змеи.

— Они обалденно ужасные, как сказал бы мой сын. И обалденно вонючие.

— Обычные морские черви, — с любовью пояснил Скудра. — Впервые обнаружены в семьдесят седьмом году у гидротермальных источников в Тихом океане. Поэтому они и живут у нас в титане: им требуется высокая температура.

Хэнли уставилась на червя, скользящего вдоль стекла бесконечной петлей.

— А какой длины будет этот червь, если его разложить на столе?

— От четырех до пяти футов, — сказал Скудра будничным тоном. Он, казалось, совершенно не замечал тошнотворного запаха.

Хэнли чихнула.

— Никогда ничего подобного не встречала, — проговорила она с зажатым носом.

— И неудивительно, — принялся рассказывать Скудра. — Отдельное семейство животных, совершенно иная организация жизни. Этот червь впитывает серу прямо своими мышцами. Невероятное создание. Перерабатывает серу! Я хочу сказать, что сульфид во много раз более смертоносен, нежели цианид. Отрава для всех и вся, а этот малый цветет пышным цветом, питаясь ею.

— Какое полезное качество, — заметила Хэнли, утирая нос. — Поразительно уже то, что черви не дохнут от одного только серного запаха.

Для нас они совершенно новы, но вообще-то они обитают на планете издавна. Их следы встречаются на древнейших образцах осадочных пород.

И зачем вам в Арктике изучать такие теплолюбивые создания?

— О, они местные.

Хэнли вскинула глаза.

— Местные?

— Они прямо из кратера вулкана на хребте Гаккеля.[26] Испытательный аппарат поднял этих малышек с трехмильной глубины. Скудра ласково оглядел червей. — Вот жизнь, движимая не солнечным светом, но тепловой энергией!

Хэнли уперлась руками в колени, чтобы получше рассмотреть содержимое титана.

— Они очень странные.

— Как и большинство тех, кто обитает подо льдом, — едва ли не с благоговением проговорил Скудра.

— А вам и вправду здесь нравится, — поняла Хэнли.

— Да. Дивное место. Мы сидим на краю мироздания. Это действительно что-то особенное — изучать нашу планету с такой выгодной позиции. Поразительно, что подобная идея никому не приходила в голову раньше. Будет жаль, если из-за этой беды закроют станцию. Ну… Готов взять любой образец ткани червя, какой вы попросите.

Хэнли обшарила взглядом комнату.

— Боже мой!

В соседнем баке плавало нечто напоминающее руку, разлученную с телом на каком-нибудь сеансе магии. Абсолютно белую руку. Набравшись мужества, Хэнли присмотрелась и убедилась, что это не ампутированная конечность.

— A-а, редкий феномен, — улыбнулся Скудра.

— Что это?

— Красивая, правда? Это рыба, доктор. Живет на очень больших глубинах в морской воде, температура которой около точки замерзания.

— Я даже вообразить себе не могла подобной твари.

— Да, — согласился Скудра, — она уникальна. Лишь очень немногим из нас посчастливилось ее видеть. Совершенный тип организма. Вырабатывает собственную защиту против холода.

— Но почему она такая… бледная?

— У нее белая кровь, — объяснил Скудра, поднимая очки. — Чем-то напоминает кровь наших бедолаг.

ГЛАВА 25

Хэнли и Ди принялись за работу с организмами и образцами тканей, переданными Скудрой. Около восьми вечера команда сделала перерыв на ужин.

— Бог ты мой, ну и зверинец! Кажется, мне следует прилечь, — заявила Хэнли и удалилась к себе в комнату.

Через час Ди принесла ей свежие результаты тестов. Джесси к тому времени уже проснулась и сидела за ноутбуком, общаясь с Лос-Анджелесом. На связи был Исикава.

— Привет, Джесс. Я тут побывал в банке данных Института антивирусных средств, чтобы разобраться в записях, обнаруженных в лагере. Все предельно ясно, кроме слов «ignis fatuus», нацарапанных на электронном блокноте Огаты. Я прошелся по этой фразе. Смотри, что удалось найти.

Снизу вверх по экрану поползли светящиеся строчки данных — пучки электронов на синем фоне.

— Перевод: блуждающий огонек, — вслух прочла Хэнли. — «Тот дух, что бледный пламень шлет, / Юнцов маня среди болот». Что за бред, Иси?

— По-видимому, речь идет о болотном газе.

— Болотный газ? Какой, к черту, болотный газ посреди арктического ледяного поля? Думаешь, перед смертью у них начались галлюцинации? Проклятие! Нам нужен свидетель, тот, кто был там, когда все случилось. Где эта мисс Лидия?

— Мансон ведет через Вашингтон дипломатическую игру в попытке напасть на ее след. Но русские пока так ничего прямо не ответили. И вообще их лодку не засек ни один радар.

— Джесси, — позвала Ди.

— В чем дело? — Хэнли обернулась.

Ди прикурила от зажженной сигареты Джесси и сделала долгую затяжку.

— Мы обнаружили масляную кислоту, — сообщила она, перемежая слова с завитками дыма.

— В какой части тела?

— В позвоночнике.

Так, ясно. Присутствие масляной кислоты в спинномозговой жидкости вполне нормально. Давай посмотрим. — Она взяла у Ди таблицу, испещренную тщательным почерком Кийоми. — Уровень кислоты намного выше нормы… Иси, что скажешь?

— Некоторые заболевания способствуют повышению уровня масляной кислоты, — отозвался Исикава. — Тот же столбняк. Надо бы справиться на этот счет у Сибил.

Ким был в рубашке, без пиджака. Хэнли видела, как из окна за его спиной струится солнечный свет.

— Валяй.

Хэнли взяла у Ди следующий отчет и просмотрела данные.

— И еще, — сказала она Исикаве, — пожалуйста, передай Сибил, что мы везде имеем аномальные уровни, но не видим никаких признаков того, что могло бы явиться причиной их повышения.

Сейчас же займусь, — пообещал Исикава, наклоняясь к экрану; лицо его заняло большую часть видеоокошка в углу экрана. — Все?

Черт, если бы я знала! — отозвалась Хэнли и выключила компьютер.

Ди отправилась отдохнуть. Хэнли задумалась о болотном газе: «Богата ли арктическая пустыня миражами, как калифорнийская? Что вызывает миражи: разве не жара? Неужели у кого-то из погибших начались галлюцинации?..» В поисках ответов на эти вопросы Хэнли пошла к Неду Гибсону, штатному психологу станции.

Записка на двери кабинета Гибсона извещала, что психолог находится в «Прихоти Маккензи». Сунув руки в карманы и ссутулившись, Хэнли побрела в оздоровительный комплекс. Миновав корт для сквоша, бледно-желтый зал для аэробики, фитнес-центр с набором всевозможных тренажеров, она оказалась в овальном атриуме бассейна. Здесь пахло морем.

На деревянной скамье лежала обнаженная женщина. Хэнли узнала по записи аутопсии: доктор Крюгер, хирург. Подобно большинству европейцев, немка, похоже, не страдала стеснительностью. «Впрочем, — подумала Хэнли, — если бы я так выглядела, то, наверное, тоже без стыда щеголяла перед посторонними в таком виде».

Ингрид Крюгер отличалась безупречным сложением. Под равномерно загорелой кожей угадывались плавные изгибы мышц. На лобке поблескивали волоски. Единственными светлыми пятнышками на теле были ступни ног, ладони и глазные впадины, которые она явно защищала от ультрафиолетового излучения.

Доктор Крюгер открыла глаза, но не двинулась с места. Заслонив лицо от льющегося сверху света, она посмотрела на Хэнли. Прямые темные волосы, заплетенные в косу, римский нос, а глаза!.. Изумительные, выдающие то, чего нет и намека в остальных чертах лица. Редчайшее сочетание скрытности и простодушия.

— Если я вас шокирую, — произнесла она с едва уловимым акцентом, — можете не смотреть.

Хэнли выдавила улыбку:

— Простите. Не хотела вам мешать. — Она отвернулась.

Доктор Крюгер плавно встала и легко прыгнула в бассейн, на поверхности мелькнуло отражение тела — и разбилось вдребезги.

В это время мужчина, также обнаженный, преодолевал поворот на второй дорожке. Мастерски оттолкнувшись от стенки, он под водой устремился в обратном направлении и вынырнул прямо перед Хэнли.

— Здравствуйте!

Незнакомец выбрался из бассейна и левой рукой подхватил полотенце, правую он протянул для приветствия. Хэнли на миг заколебалась: раньше ей не приходилось обмениваться рукопожатием с совершенно голым мужчиной. Преодолев смущение, она завершила акт знакомства.

— Нед Гибсон. О, прошу прощения! — Он предложил Хэнли уголок полотенца, чтобы она вытерла руку.

— Нет-нет, — запротестовала Хэнли, — это… ах! — И она вытерла руку о брюки. — Очень рада познакомиться.

Ингрид Крюгер начала быстрый заплыв на спине. Члены ее двигались удивительно слаженно. Она была отличной спортсменкой.

— Ладно, — сказал Нед Гибсон, — я сейчас.

Хэнли постояла, глядя на воду, ожидая, пока Гибсон вытрет полотенцем рыжие волосы и облачится в банный халат.

— Сожалею, что нам не пришлось пообщаться раньше. — Он промокнул глаза широким рукавом.

— Доктор Гибсон…

— Просто Нед.

— Нед, нужна ваша помощь.

— Конечно. Что, уже началась кабинная лихорадка? — Гибсон обеспокоенно склонился к Хэнли. От него слегка веяло сладким аперитивом.

— Вполне возможно, — сказала Хэнли. — Но я хочу поговорить с вами о другом. Мне необходима информация о людях, погибших во льдах. Каково было их психическое состояние?

Гибсон уставился на свои голые ноги.

— Понимаете, здесь есть этическая сторона. Конфиденциальность бесед.

— Да, я понимаю.

В атриуме появилась молодая пара. Сбросив одежду, юноша и девушка присели на бортик бассейна, чтобы осторожно погрузиться в воду. Их обнаженная бледность составляла резкий контраст с изумрудной глубиной. Доктор Крюгер перешла на брасс; каштановая коса тянулась за головой, как беличий хвост.

— Давайте обсудим все у меня в комнате, — предложил психолог.


Голос Гибсона звучал из маленькой туалетной комнаты:

— Работа в Арктике поразительно сплачивает. Люди чрезвычайно привязываются друг к другу. Рабочий коллектив превращается в клан. Для многих это возможность выбрать спутника жизни.

В комнату он вернулся, облаченный в пижаму и тонкую японскую рубашку.

— Острова Арктического архипелага всегда диктовали жесткие условия работы. Никакой уединенности. Люди ссорились, впадали в депрессию, порой теряли рассудок… Именно поэтому мы так много внимания уделяем здесь удовлетворению потребностей и созданию комфорта. И все же зима — трудное время. Одиночество. Ни дождей, ни солнечного света. Нарушенное чувство времени.

— Понимаю, — подтвердила Хэнли, — кажется, я с этим уже столкнулась.

— Да. Я с некоторых пор наблюдаю за вашим расписанием.

Хэнли опешила. Она не привыкла быть предметом пристального изучения со стороны кого бы то ни было, исключая бывшего мужа.

— Мак попросил меня за вами приглядывать.

Хэнли широко зевнула, не в силах проигнорировать сигнал утомленного организма.

— Простите. Со дня приезда я не очень-то много сплю.

— Вы и еще половина сотрудников станции, — поведал Гибсон.

— Что вполне понятно, принимая во внимание случившееся.

— Не в том дело. Просто такой режим обычен для жизни в Арктике. Некоторые сотрудники не спят месяцами! В лучшем случае им удается придавить пару часов в сутки. Смерть наших сослуживцев усугубила положение. Вам снятся цветные сны?

— Да, — ответила Хэнли, — и зрелищные. Откуда вы знаете?

— Это симптом. Вы зацикливаетесь.

— То есть?

— То есть вы погружаетесь в сон всякий раз в разное время. Вы перестраиваетесь на тридцатипятичасовые сутки.

— Понятно, — сказала Хэнли.

— Какой сегодня день недели, Джесси?

Она покачала головой:

— Не знаю.

— Сегодня вторник. Вы провели у нас восемь суток, а уже теряете точку опоры. Отчасти это происходит из-за специфики вашей миссии, но в основном оттого, что вы входите в циркадный ритм. По натуре вы предпочитаете уединенность, что замечательно, однако не до такой же степени. Вам необходим хотя бы минимальный социальный контакт.

— Не думаю, что люди обрадуются, увидев меня прыгающей в бассейн, когда я должна думать над тем, как защитить их. Они беспокоятся. — Она заговорила более бодрым тоном: — Слушайте, я в норме. У меня всегда сбивается распорядок дня, когда я на полевых работах. И я всегда мало сплю. А еще каждый день я двадцать минут медитирую.

Хэнли гадала про себя, поймет ли Гибсон, что она его обманывает. На самом деле ей ни разу с момента прилета не удалось расслабиться настолько, чтобы заняться медитацией. «Хватит, — решила она. — Пусть лучше он отвечает на мои вопросы».

— У людей в Арктике часто случаются галлюцинации?

— Иногда бывает. Не то чтобы это типично для Арктики, но и не невидаль.

— А что типично для Арктики?

— Полярная станция — непростое место. Взять хотя бы малый «Трюдо». В одной комнате жила дюжина человек, удобства на виду. В малом «Трюдо» у меня появилось несколько настоящих друзей, но хватало и сплетников, и параноиков. Особенно тяжело было зимой. Маленькие недоразумения раздувались до неимоверных скандалов. Злословие, бурлящая ненависть, открытая вражда, драки.

— Вы не опасались, что начнутся самоубийства?

— Постоянно. Частота самоубийств за Полярным кругом в тридцать раз выше, чем в остальном мире. Сезонная депрессия — это данность. Эскимосы называют ее «перлерорнек» — «зимняя грусть». Часто встречается клаустрофобия. Нас окружают просторы — и все же мы, в сущности, находимся в заточении. Теперь, когда люди боятся покидать станцию, это особенно чувствуется.

— И как вы боретесь с «зимней грустью»?

— Во-первых, стараемся быть максимально терпимыми: не обращаем внимания на грубость и навязчивость, не порицаем тех, кто ведет образ жизни, отличный от нашего. Во-вторых, приветствуем занятия спортом и медитацией, проводим дискуссии по самым разным вопросам. Организуем кружки по интересам, устраиваем вечера талантов, «открытые микрофоны». Несколько зим просуществовало театральное общество. Каждую неделю у нас какое-нибудь мероприятие. Конечно, все это смахивает на развлечения во время круиза на корабле и попахивает домом престарелых, но что поделать! Людям это необходимо. Недаром они участвуют в таких мероприятиях, от которых в привычном мире держались бы подальше.

— Что ж, разумно.

— Полагаю, мы избежали огромного количества наиболее опасных стрессов, связанных с работой за Полярным кругом.

— Но очевидно, не всех?

— Увы, — ответил Гибсон, — должен признать, не всех. Однако в условиях малого «Трюдо» очень немногие выдерживали больше одного сезона. Теперь же для целой группы людей станция, по сути, стала домом.

— Для Маккензи, Примакова?

— Да. И для других: Тедди Зейла, Саймона Кинга, Сесила Скудры, Алекса.

Гибсон включил электрический чайник, опустил в темно-синий заварочник два чайных пакетика и положил немного меда в кружку.

— Не хотите составить мне компанию? Чай цветочный.

— Нет. Но спасибо за приглашение, — улыбнулась Хэнли.

В комнате Гибсона царил аскетизм. Около торшера с зеленым абажуром стояла самодельная скамья. Небольшой выступ служил прикроватным столиком. В мебельной стенке размещались телевизор, видеоплейер, музыкальные колонки и спутниковый телефон. Ни одной сентиментальной вещички. Изогнутая, как и все стены на станции, перегородка была прозрачной, сквозь нее виднелся коридор. Он упирался в стеклянную поверхность, за которой чернела полярная ночь. «Летом отсюда великолепный вид», — подумалось Хэнли.

Гибсон задвинул плотную занавеску на перегородке. Комната сразу сделалась уютнее.

Перед внутренним взором Хэнли вспыхнул солнечный свет и разлился бескрайний океан. Сколько пройдет месяцев, прежде чем она вернется в Калифорнию?

Засвистел чайник. Гибсон налил кипяток в заварочный чайник и перенес его на узкую низкую скамью:

— Пусть настоится.

— Так почему Алекс Косут фактически покончил жизнь самоубийством, если чувствовал себя здесь как дома?

— Алекс… — вздохнул доктор Гибсон. — У него началась бессонница и отчасти дезориентация — что-то вроде психоза, который бывает у заключенных.

— Могли у него при этом возникнуть галлюцинации?

Гибсон замолчал, собираясь с мыслями. Наконец произнес:

— Постоянно работать в замкнутом помещении — это ненормально. Это сказывается на нервах. Некоторые слетают с катушек и превращаются в зомби.

— В зомби?

— Да, мы так говорим. Вследствие бессонницы умственная деятельность у них замедляется, они упираются во что-то взглядом и смотрят не отрываясь. Полностью теряют чувство времени. Начинают ходить шаркая, словно в шлепанцах. Поворачиваются и уходят посреди разговора.

— Так случилось с Алексом Косутом?

— Да. — Гибсон наполнил чашку чаем. — Все оказалось серьезнее, чем я ожидал. Есть более тяжелая форма депрессии — арктическая истерия. Напоминает агрессивное поведение на дороге. Люди вдруг принимаются вопить, угрожать острыми предметами, нагишом носиться по льду. Алекс не был из тех, что размахивают ножами. Замкнутость, тоска, неуживчивость, раздражительность по мелочам — вот признаки его поведения. Но поскольку здесь такое в порядке вещей, мы не встревожились.

— Косут пил? Принимал какие-нибудь таблетки?

— Он пил, — проговорил Гибсон, слегка смутившись.

— Пил, когда впадал в меланхолию?

— Иногда.

— А в последнее время?

— Тоже. Порой он нес сущую околесицу. Ворчал, беседовал сам с собой.

— А о чем он говорил, выпив?

— О Настронде.

— Прошу прощения?

У Гибсона был вид задумчивый и одновременно смущенный.

— Скандинавская мифология. Он увлекался ею.

— А что значит «Настронд»?

— Берег мертвецов. Согласно скандинавским преданиям, загробный мир — место, куда уплывали мертвые викинги. Знаете, умерших укладывали в лодки и пускали на волю волн. Вот туда-то к Настронду покойники и направлялись.

— Как через реку Стикс в Греции.

— Да, только здесь — через океан.

— Весьма впечатляет. И вы не считали, что он представляет опасность для самого себя?

Гибсон уныло покачал головой:

— Нет.

— Были ли у него проблемы со здоровьем?

— Насколько мне известно, нет.

— Вы пробовали найти к нему подход?

— Дважды. Он наотрез отказывался от лечения. — Гибсон нахмурился. — Алекс мало говорил. Я думал, у него это возрастное. Или любовное.

— Извините, не вполне понимаю.

— Анни была незаурядным человеком, она выделялась даже в такой компании, как наша. Она могла бы сделать головокружительную политическую карьеру. Половина сотрудников станции были без ума от нее.

— В том числе и Косут?

— Алекс не скрывал своих чувств.

— А как она к нему относилась?

— Они были близки, но не так, как ему хотелось. Косут пригласил Анни в «Трюдо», и она была ему за это признательна. Алекс искренне нравился ей, не более того. У эскимосов есть фраза для обозначения подобного состояния. Я не в силах воспроизвести ее, передам только смысл: «Она благосклонна к нему после того, как не подарила ему свою любовь».

— Когда Анни отказала Косуту в интимных отношениях, появилось ли у него желание причинить ей вред?

— Боже, нет, конечно! Он всегда понимал, что их совместное счастье невозможно. Во-первых, Алекс был в два раза старше Анни, даже больше. Он относился к этому факту с горькой иронией. Во-вторых, Алекс знал о ее нетрадиционной ориентации.

— Она была лесбиянкой?

— И не скрывала этого.

— А с кем-то из женщин на станции она занималась любовью?

— Да. С Ингрид Крюгер.

— С немецким врачом? Но ведь она делала вскрытие!

— К сожалению. Мы не надеялись, что вы — или кто бы то ни было из внешнего мира — приедет, чтобы проводить расследование. Мы полагали, что предоставлены сами себе. Феликс Маккензи предпринял слабую попытку отговорить Ингрид, хотя, кроме нее, у нас нет специалиста подобной квалификации. Она не послушалась. Она не хотела, чтобы чужой человек касался Анни.

— И что вы по этому поводу думаете?

— Трудная, даже безвыходная ситуация. А помогать на вскрытии пришлось стоматологу — у нее оказалось больше хирургического опыта, чем у практикующей медсестры. Пожалуйста, если Ингрид поведет себя резко с вами, не обращайте внимания. По-моему, она казнится за то, что не сумела защитить Анни.

Хэнли на миг погрузилась в размышления о том, что пережила доктор Крюгер, потроша собственную любовницу.

— Алекс Косут… не оставил записки?

— Никакой.

— Вы хотите сказать, мысль о самоубийстве посетила его случайно?

— По всей видимости. Впрочем, Алекс жаждал успокоения. Что-то терзало его, он не говорил, что именно. Я честно старался разобраться.

— Я верю вам.

— Полагаю, я ищу оправдания — перед собой и всеми — тому, что не принял решительных действий в отношении Алекса. То, чем он страдал, в большей или меньшей степени характерно для Арктики.

— Извините, что досаждаю вам вопросами. Поверьте, они не из праздного любопытства. Самоубийцы часто безрассудны. Например, парнишка, который решает разбиться на машине, совсем не думает, сколько он при этом угробит безвинных людей. Возможно, Алекс с горя натворил глупостей и в раскаянии свел счеты с жизнью. Отвлечемся от Анни. Как он относился к другим погибшим исследователям?

Гибсон покачал головой:

— Ничего подозрительного, насколько мне известно, никакой паранойи. Что касается Огаты, то они даже дружили.

— А пятая участница группы? Люди ее не очень-то любили, как я слышала.

— С Лидией Таракановой бывало сложно, согласен. Но ведь все знали, что она скоро уедет, поэтому в последний момент Тараканова присоединилась к экспедиции, ей просто оказалось по дороге с Косутом и прочими.

— Извините, что вы сказали? — Хэнли принялась тереть пальцами глаза и лицо. — Я теперь быстро отключаюсь.

— Вижу, — отозвался Гибсон. — Пожалуйста, учтите мои рекомендации и чаще общайтесь с людьми. Мы существа социальные, доктор. Кстати, удовлетворять определенные потребности не возбраняется.

— Ладно. Учту.

Хэнли пожелала доктору Гибсону спокойной ночи и удалилась.

Свет на станции был приглушен.

— Какого черта? — подумала она вслух и в тишине прокралась к четвертому корпусу. Тихонько постучала в комнату 1 ЮЗА.

Мгновение спустя дверь отъехала в сторону.

— Доктор Хэнли?

— Не спите?

— Да, все беспокоят мысли… — Джек Нимит посторонился, пропуская ее в комнату. — Итирут, — сказал он по-эскимосски. — Входите.

Черные волосы были стянуты резинкой сзади у шеи. Хэнли постаралась забыть о разнице в возрасте.

— Могу я чем-нибудь помочь? — спросил он.

— Надеюсь, — отозвалась Хэнли.

Она погасила свет и сняла блузку вместе с нижней рубашкой через голову. Одежда затрещала и осветила разрядами статического электричества обнаженное тело.

Хэнли потянула вверх его пуловер. Джек поднял руки, чтобы облегчить женщине задачу. Его одежда тоже заискрилась в темноте.

Она прикоснулась к гладкой груди Джека, он — к ее спине. Сердца учащенно забились. Хэнли улыбнулась своему желанию и реакции Джека на него. Мужские руки скользнули по нижней части женской груди. Хэнли тихонько вскрикнула, улыбка сменилась выражением восторженного ожидания.

Они поцеловались. Ощущение прикосновения тела к его груди было неописуемо чудесно. Ее соски напряглись. Брюки упали до щиколоток и легли вокруг ступней.

Он провел правой рукой по ее шее и плечу, левой нежно, точно драгоценный дар, поддерживая ее грудь. Затем коснулся ладонью ее лона.

Она жаждала ласк, слияния тел, он тоже. Она, обвив его ногой, принялась плавно раскачиваться вперед-назад. Он придерживал ее за талию.

Они легли на постель. Ведомый, Джек легко проник в Хэнли.

Его движения были размеренны. Медленно, медленно… «Словно крутит педали велосипеда», — мельком подумала Хэнли. Они вместе испускали краткие вздохи, скользили языками по губам, ртам, подбородкам, щекам… Ее глаза привыкли к темноте — теперь она хорошо видела его лицо.

Она обхватила голенями его ягодицы и начала постанывать при каждом его движении. Он становился все настойчивее. Она потянулась рукой туда, где встречались их тела. Он задрожал, когда она начала сгибаться и выгибаться под ним; то было совершенное единение двух разных сущностей, неожиданно обретших друг друга.

ГЛАВА 26

Центр добавил Исикаве двух ассистентов и предоставил кушетку для отдыха. Пока Исикава спал, в его кабинет бесшумно входили сотрудники и скотчем приклеивали результаты своих изысканий ко всему, что попадалось на глаза, включая начальника.

Проснувшись, Исикава на миг решил, что очутился в родительском доме: стены и потолок покрывали обои с растительным орнаментом. Воспоминания детства прогнали послания всевозможных форм, цветов и размеров. Записи были сделаны на хорошей писчей бумаге и газетных обрывках, на почтовых карточках и конвертах, на книжных закладках и официальных бланках, на отрывных листках календаря, гербовой бумаге и спичечных картонках… Талон на парковку содержал следующие торопливые каракули:

«Кислород — 12 % в тканях и органах, 13 % в мышцах, 34 % в легких, 41 % в крови».

Исикава собрал бумажки и рассортировал по категориям, чтобы зрительно определить, каково на данный момент наиболее обещающее направление полета мысли. Мягкий бриз с океана поигрывал стопками, рождая удивительно приятный на слух легкий шелест.

Забрезжил рассвет. Исикава посмотрел на часы. В Центре не было ни души. Надеясь, что Хэнли еще не проснулась, Исикава вновь лег на кушетку, повернулся лицом к стене и, выбросив из головы тревожные мысли, скользнул в край сновидений.


Василий Сергеевич Немеров осторожно отодвинулся от спящей жены. Изнуренная сексом, она не шелохнулась.

Какое счастье, что он пал жертвой столь великолепной соблазнительницы! Особо пылкую страсть к супругу Соня испытывала непосредственно перед его выходом в море и сразу по возвращении. Несомненно, французская кровь являлась причиной ее физической неутомимости. Каждый год Соня получала от бабушки из Парижа два письма: на день рождения и на годовщину смерти матери.

Сонин дед, офицер французского флота, погиб в море. Эта жертва во имя Франции даровала Сониной матери уникальное право — венчаться в величественном зале у гробницы Наполеона, и весь народ, исполненный чувства гордости, исполнял роль посаженого отца. Дочь республики вышла замуж за русского эмигранта. Незадолго до Великой Отечественной войны он увез ее с собой в СССР, а несколькими годами позже под дулами трехлинеек умер с патриотической клятвой на устах. Вскоре тиф унес жизнь Сониной матери.

Курсант Василий встретил будущую жену в Ленинграде, в день ее выпуска из Академии молодые поклялись друг другу в верности.

Поначалу все шло из рук вон плохо. Они ссорились каждый божий день. Несмотря на это, они поженились, и разница в характерах как-то сошла на нет. Они возвращали друг друга к жизни — всегда.

Немеров зевнул и откинулся на подушку.

Суда Балтфлота появились преждевременно, посеяв смуту на поверхности. Немерову удалось обогнуть отечественных растяп, а также несколько английских и норвежских кораблей, воспользовавшись какофонией двигателей и наперебой пищащих гидролокаторов.

Он взглянул на жену, тронул прядь волос на ее шее… Соня чуть погрузнела после рождения младшей дочери, но сохранила фигуру и грацию. Расставшись с надеждой заснуть опять, Немеров прикрыл супругу одеялом, облачился на ощупь в темноте в пижаму, вышел на цыпочках из спальни, прикрыл за собой дверь и в английских тапочках прошаркал на кухню. В небе отпечаталась ветвистая молния, вскоре последовал оглушительный раскат грома. Немеров поставил на огонь чайник и отправился проведать дочерей.

Старшая крепко спала. Он остановился у кроватки младшей, вгляделся сквозь перекладины. Девочка лежала с открытыми глазами, в них отражался тусклый утренний свет. Младшая дочь со дня рождения отличалась задумчивостью. Обычно она просыпалась раньше сестры и тихо размышляла о чем-то своем, блуждая взглядом по комнате.

Нагнувшись к кроватке, Немеров протянул дочке палец. Крохотная ручонка тут же крепко обхватила его.

Уже пора вставать? — шепотом спросила малышка.

— Нет, еще ужасно рано. Закрывай глазки и спи.

Девочка послушно смежила веки. Немеров подоткнул дочери одеяло, шаркая, доковылял до ванной, сходил в туалет, побрился, умылся и вернулся на кухню, чтобы сварить яйцо, стряхнул в раковину и смыл нескольких мелких тараканов. Наконец с тарелкой в руке устроился в кресле у кухонного окна и вытер ладонью затуманившую стекло влагу.

Площадь Кирова была девственно бела. Натриевые уличные фонари превращали прилегающие улицы в черные провалы и делали все предметы плоскими, не отбрасывающими теней. Ни души. К концу зимы Мурманск оживится, улицы и проспекты заполнятся рабочими, чьи карманы отяжелеют от денежных надбавок за труд в условиях Крайнего Севера. Люди наводнят магазины у доков, чтобы потратить деньги на японские видеоплейеры и немецкие камеры, которые по дешевке продают моряки торгфлота, только что вернувшиеся из заморских портов.

— Папа…

Младшенькая стояла в дверях, потирая глазки, слегка зарумянившаяся от ультрафиолетовых процедур в школе. Указание о проведении солнечной терапии, включение в рацион мурманских школьников в зимний период дополнительных порций молока и моркови исходили от местного руководства.

— Иди обратно в кроватку, Наташенька. Еще очень рано.

— Не могу, — ответила дочка. — А из-за чего вы с мамой воевали прошлой ночью?

— Какая же ты любопытная, — сказал Немеров. Мама настаивает, чтобы я перешел на работу в новую судоходную компанию. Хочешь теплого молока?

Она покачала головой.

— А ты все равно будешь носить форму?

— Да.

— Пап!

— Что?

— Сказку, — потребовала дочка, протискиваясь между его ногами.

— А-а! — Немеров обнял дочь и усадил ее на колено, где она всегда устраивалась уютно, словно птичка. — И о чем же тебе рассказать? Он спрашивал для порядка: вот уже несколько месяцев ей нравилась одна и та же история.

— О Речной Царевне, — с готовностью отозвалась девочка.

— Договорились.

Прижав дочь к груди и касаясь подбородком ее макушки, Немеров принялся рассказывать сказку о прекрасном гусляре, что полюбил реку Волхов и бросал в нее дары, а однажды сам кинулся в воду, не в силах терпеть боль от того, что музыка не нравится людям.

— Водные чудища доставили гусляра к Морскому царю в замок, сооруженный из… — Немеров запнулся, предоставляя Наташе закончить предложение.

— …замшелых бревен, оставшихся от погибших кораблей, — договорила девочка.

— На царе была корона из…

— …золота, обнаруженного в затонувших сундуках с сокровищами.

— А еще он был покрыт…

— …чешуей.

Синие волосы ниспадали у Морского царя до пояса, и когда он двигался, на водной поверхности поднималась буря. И оказалось, что река Волхов…

— …его младшая и самая прекрасная дочь. — Это была любимая Наташина строка, и она произнесла ее с выражением.

— Обрадовался песнопевец, вот только не мог он жить с царевной под водой, она же не могла покинуть пучину. Несчастный, с разбитым сердцем, гусляр уснул, положив голову на руки любимой, а проснулся на суше, ощущая что-то странное ладонями. Оказалось, что лежит он на песчаном берегу, а на пальце у него дивный…

Немеров в ожидании взглянул на дочку. Наташа сладко спала, прикорнув к его груди.

Немеров через плечо посмотрел в окно. Через площадь шагал человек, в свете натриевых фонарей поблескивали знаки отличия. Немеров узнал адмирала по походке. Если большая часть человечества произошла от обезьян, то меньшая, похоже, от волков. Поджарый Руденко обладал волчьей грацией. Несмотря на разговоры о ревматизме, он сохранял гибкость, достойную йога.

Адмирал был в парадной шинели со сверкающими погонами и обшлагами. Он только что навестил вдову капитана «Владивостока» и принес ей свои соболезнования. Неужели адмирал просидел у нее всю ночь?

— Он идет, чтобы забрать тебя на дно моря? — пробормотала Наташа.

Немеров крепко прижал дочь к груди.

— Папа, не ходи. Ты ведь был дома меньше недели…

Немеров искренне горевал, что нельзя вернуть годы, потраченные на обучение и выходы в море. Благодаря погодным изменениям стали открываться новые пути: Африканский Рог, чтобы добраться до Южнокитайского моря и дальше. Повсюду требовались капитаны торговых кораблей, имеющие полярный опыт. Если он воспользуется советом жены, то за один рейд заработает столько же, сколько за год службы в ВМФ… кстати, последнюю зарплату он получил в июне. После увиденного во фьорде Немеров понял, что вскоре уйдет в отставку и возьмет на себя командование каким-нибудь грузовым бортом Севкомфлота. Но как объяснить этот поступок Руденко?

Немеров отнес дочку в кроватку.

— Пожалуйста, не возвращайся туда, — бормотала Наташа. Он поцеловал девочку и пошел открывать дверь. На него вдруг навалился образ мертвеца с веревкой на шее и со страшной гримасой боли на лице…

Сейчас Немеров скажет Руденко: все, с военно-морской бодягой покончено. Кому они оба нужны? Какое их ждет будущее.

Немеров вышел на темную лестничную площадку: опять нищий пенсионер выкрутил лампочку.

По обшарпанному подъезду гулко разносился звук шагов. Инстинкт самосохранения вопил Немерову: «Беги!» Но совесть возражала: «А как же адмирал?»

Перегнувшись через перила, Немеров разглядел в полумраке знакомый силуэт.

— Георгий Михайлович! — крикнул он, вложив в голос максимум беспечности. — Здравствуйте! Крестница ждет вас!

ГЛАВА 27

— Откуда ты? — спросил Нимит.

Ты имеешь в виду, где я родилась? В сельской Виргинии. Мои родители были малоимущими. Мы, дети, сами о себе заботились. Старшие приглядывал за младшими. Мама умерла, когда я училась в колледже, отец снова женился… Семья распалась. Только мы с сестрой не теряем связь друг с другом, но это не то общение, когда собираются вместе по торжественным поводам. Нам обеим никак не удается наладить отношения с братьями. Правда, нельзя сказать, что мы прилагаем большие усилия. Братья большую часть времени только и делают, что пьют виски, охотятся на диких индеек и оленей и смотрят бейсбол по телевизору. Мы с сестрой им не нужны. — Хэнли подперла рукой голову и закурила.

— Каким ты была ребенком? — спросил Джек.

— Странным. Замкнутым.

— Мальчики?

— Почти не было.

— Почему?

Всех распугала. Я собирала животных, раздавленных на дороге. И была плоскогрудой.

— Ну, по крайней мере тут все стало на свои места, — заметил Джек, прикоснувшись к Хэнли.

Она засмеялась и повернулась к нему:

— А где же ваш дом, господин Нимит?

— Здесь. — Джек кивнул в сторону черно-белой равнины за окнами. — Но если тебе интересно, где я вырос, то воспитывался я на острове Эллесмер, к югу отсюда.

— Наверное, ужасно по дому тоскуешь?

— Ни минуты. Всегда ненавидел этот остров. Не мог дождаться, когда наконец оттуда уеду.

Хэнли удивилась:

— Серьезно?

— Да. Не самое похвальное для иннуита отношение к родине. Зато честное. Я не был там счастлив. Мы мало походили на благородных кочевников, ведущих суровую, но гармоничную жизнь в жестокой и прекрасной Арктике. Много десятилетий назад наши семьи насильно переселило туда правительство. Мы соглашались на земли намного южнее. Так с нами обошлись. Не очень-то благородно. Люди существовали на пособие. Жили в фанерных домиках. Дети нюхали клей и бензин из полиэтиленовых пакетов, впадали в ступор, поджигали себя. Никто младше сорока не мог толком говорить на иннуктитуте. Во дворах стояли сломанные холодильники и разбитые снегоходы. Мешки для мусора служили унитазами. Мешки с пищевыми отходами выносили в тундру. Там они замерзали и трескались. Летом все это богатство превращалось в огромную заразную кучу. Зловонье, унижающее человеческое достоинство… — Он бросил на Хэнли взгляд. — Впечатляет?

— Даже слишком.

— Теперь, когда Канада вернула нам часть прежней территории, дела идут немного лучше. Конечно, сейчас на все нужны деньги. По телевидению запустили программу о супергерое-иннуите, чтобы заинтересовать детей изучением родного языка. Искренне надеюсь, что наша работа здесь, на станции, принесет пользу моему народу. Мне хотелось бы, чтобы иннуиты ходили в полярных костюмах и жили в помещениях, подобных «Трюдо», а не в деревянных коробках с островерхими крышами. Куполообразные здания естественно вписались бы в окружающую нас среду. Я хочу сказать, что «Трюдо» спроектирована по типу иглу.

— И как же тебя занесло в «Трюдо»?

— Во всем виноват Маккензи. Я познакомился с ним, учась в колледже. Я постарался хорошо зарекомендовать себя в школе, чтобы получить стипендию и выбраться с острова. На Юге я надеялся, что с высокими широтами покончено раз и навсегда. Однако постепенно Север стал притягивать меня, как магнит железную стружку. После колледжа я возводил ледяные платформы для буровых вышек за Полярным кругом. Там-то Маккензи меня и сцапал, сказал, что у него есть мечта и что ему нужен кто-то, способный воплотить ее в жизнь. Он дал мне карт-бланш, и голова моя пошла кругом. Два лета я просидел вместе с Маком в малом «Трюдо» над чертежами. Никому и никогда прежде не доводилось строить такую станцию, как эта.

Хэнли почувствовала, что завидует Джеку.

— Повезло тебе с учителем!

— С учителем? С ангелом-хранителем! А твою жизнь кто-нибудь менял так круто?

Она покачала головой:

— Нет. У меня отличный босс, однако все складывалось совсем иначе. Меня никто никогда не направлял. Наверное, поэтому я умею играть в коллективные игры.

— Да, и игра один на один у тебя здорово выходит. — Он обнял ее и поцеловал.

— А ты, похоже, получаешь удовольствие от решения трудных задач.

— Ты имеешь в виду в личной жизни или профессиональной?

— И то, и другое. Но скажи о работе.

— Да, мне нравится работать. Тут замешана национальная гордость. Считается, что главным инженером предприятия должен быть какой-нибудь немец или датчанин. И вдруг — иннуит!

— Точно, да еще деревенщина!

Нимит засмеялся.

— А что при возведении станции было сложнее всего?

— Монтаж крайних корпусов. Они стоят на сваях. Такая конструкция предотвращает оседание строения вследствие разогрева вечной мерзлоты. Технологию я позаимствовал у сибирских строителей. Железную трубу раскаляют докрасна и загоняют в ледяную землю, потом вынимают вместе с забившейся почвой. Затем другую трубу забивают в скважину и заливают бетоном. Конечно, это определенное вмешательство в экологию, но канадское правительство вошло в наше положение и закрыло глаза на причиненный ущерб. Теперь оно проявляет гораздо большую щепетильность и пристально следит за нашей деятельностью на океанском льду, особенно в летние месяцы, когда Арктика оживает.

Одним словом, мы трудились в бешеном темпе, возводя большой «Трюдо». Под моим началом было две бригады, работавшие посменно круглые сутки. Мы сложили купола в четырехстах милях к югу, потом надели их один на другой и с помощью грузовых вертолетов переправили. Рабочие заранее научились монтировать корпуса, процесс отработали до мельчайшей операции. К началу зимы я осознал, что вернулся на Север навсегда.

— Я рада твоему возвращению, — проговорила Хэнли хриплым голосом, взволнованная, себе на удивление, рассказом Джека.

— Тебе надо бы немного поспать, — сказал он, целуя ее.

— Я уже не помню, как это делается.

— Просто закрой глаза.


Ветер дул с севера со скоростью семь узлов, гоня низкие неспокойные тучи. Видимость составляла менее четырех километров. Самое время выходить.

Немерову доложили, что американская субмарина противолодочного класса находится на боевом дежурстве сразу за пределами территориальных вод, напротив доков в Кеми. «Недолго ковбоям ждать», — подумал командир. Он приказал отдать швартовые и вывел лодку с причала через распахнутые ворота. Выйдя в канал, используемый ледоколами, субмарина сразу же погрузилась на глубину перископа.

Если не считать Руденко и гражданского — Койта, на лодке опять был экипаж Немерова: на этом настоял Чернавин. Им дали новую субмарину — «Архангел». Не было даже времени толком подготовить ее к плаванию. Она, как и «Русь», тоже принадлежала к классу противолодочных кораблей, но была на восемь узлов быстрее и бесшумнее. Благодаря титановому корпусу «Архангел» почти не излучал электромагнитные волны.

Представитель верфи так расхваливал субмарину в Северодвинске:

— Посмотрите, насколько поката рубка! Издали лодка похожа на горбатого кита. Она удивительно грациозна в воде!

Немеров не разделял восторга конструктора. В современных линиях корабля он читал не грацию, а угрозу. Это была субмарина, которая подкрадывалась к другим подлодкам, чтобы уничтожить их. И все же Чернавин явно предоставил в их распоряжение лучшее, что имелось у военно-морских сил, каковой факт лишь усиливал беспокойство Немерова.

Через сорок минут пути за судном Немерова начала слежение, держась на почтительном расстоянии, американская субмарина. Тогда вторая лодка российского Северного флота поднялась со дна и пересекла кильватерный след «Архангела», безнадежно запутав гидролокатор преследователей.

«Архангел» ушел вниз, в более холодные слои, и там, развернувшись, взял курс на север.

ГЛАВА 28

Хэнли, естественно, в защитном костюме, взяла несколько культур для проверки тканей подопечных Скудры. В это время Ули изучал содержимое колб и чашек Петри с посевом клеток из трупа Огаты, бубня:

— Образец сто три — отрицательно. Сто четыре — отрицательно. Сто пять — отрицательно… У меня ни одного случая токсичной бактерии! — крикнул он Джесси.

— Понятно, — отозвалась она из горячей лаборатории. — Чертовски жаль.

— Не могли бы вы подойти? Я хотел бы задать один вопрос, прежде чем продолжить работу.

— Сейчас выхожу.

Ополоснувшись под обеззараживающим душем и сняв шлем, Хэнли подошла к столу, где Ули разложил распечатки с результатами опытов.

— Ну, каков ваш вопрос?

— А правильно ли был сделан посев? Нормально ли то, что везде «отрицательно»?

— На нет и суда нет. — Хэнли просмотрела распечатки. — Ух ты! Да ведь они все отрицательные!

— Абсолютно, — подтвердил Ули. — Alles.[27]

— И у Баскомб? — спросила Хэнли, поспешно снимая остатки защитного костюма.

Ули кивнул:

— Ничего. А это важно?

Хэнли схватила распечатки и помчалась прямиком к компьютеру. Калифорния была на связи. Хэнли увеличила громкость и закричала:

— Иси!

— Слушаю. У вас новости?

— Вообще-то ничего. Настолько «ничего», что похоже на «что-то». Ужасно странный результат. Со мной здесь Ули. Побеседуй с ним.

Заговорил Ули:

— Здесь чересчур много отрицательных… э-э… как вы их называете?

— Иси, — вмешалась Хэнли, — питательная среда не выявила никаких следов бактерий. Слышишь? Не только токсичных бактерий, не только патогенных организмов, но и безвредных. Вообще никаких.

— Ты серьезно?

— Да говорю тебе! В телах не осталось бактерий. Отсутствует вся обычная флора. Впечатление такое, будто Огату и Баскомб просто-напросто вычистило то, что разрушило их дыхательную систему и кровяные клетки.

— Чертовски удивительно. Я попытаюсь поискать прецеденты, хотя уверен, что ничего не найду.

Хэнли откинулась на спинку стула.

— Обычно в каждом грамме ткани, от желудка до заднего прохода, содержится от десяти до ста миллионов бактерий. Каждый раз, заходя в ванную, мы смываем с себя сто миллиардов. Во рту, деснах, зубах… Ди, сколько бактерий во рту человека?

— Десять миллиардов, так нам говорили в стоматологическом колледже. Вроде бы порядка двухсот видов.

— Ладно, пусть будет десять миллиардов, — согласилась Хэнли, — в других местах… Всего около ста триллионов — число с четырнадцатью нулями. Мы говорим о целом фунте микроскопических тварей. А в этих телах бактерии отсутствуют. Ноль. Пшик.

— Никогда не встречал ничего, даже отдаленно напоминающего данный случай, — заявил Исикава.

Хэнли обратилась к медтехнику:

— Ули, не могли бы вы принести мне все результаты, чтобы я переслала их Иси?

Кивнув, Ули торопливо вышел.

— Ну вот, Иси. Полагаю, версию о бактериальном воздействии можно смело вычеркивать. Круг подозреваемых сужается. Зато привезенные мной антибиотики будут бесполезны, если произойдет новая вспышка заболевания. К тому же эта штука действует настолько быстро, что я не представляю, какой из современных антивирусов способен с ней справиться.

Хэнли закрыла глаза и попыталась упорядочить поток догадок, хлынувший в ее сознание. На экране нелепо подпрыгивал и дергался, как актер немого кино, Исикава.

— Следовательно, теперь мы знаем, что ищем вирус, — подвела итог своим размышлениям Хэнли. — Может быть, прион, может быть, микоплазму. Ботулинус отметается. Столбняк тоже. А также все их сестры, кузины и тетушки. — Она помассировала затекшее плечо. — Обычно бактериальный вирус захватывает и пожирает одну разновидность бактерий. Как только носитель истощается, вирус погибает. Такое впечатление, что в нашем случае поработала праматерь всех бактериофагов. Вместо того чтобы выкосить одну колонию, этот упырь убивает всех и не останавливается, пока не уничтожит последнюю. Господи, неужели такое возможно?

— Подобный вирус в корне изменил бы ход эволюции, — заметил Иси. — Полагаю, те же опыты нужно провести с тканями Косута, чтобы лишний раз во всем убедиться. И еще. Джесс, ты там сейчас одна?

— Да, слушаю тебя, Иси. — Хэнли уменьшила звук динамиков.

— Даже если возбудитель не бактерия, вряд ли мы можем полностью исключить возможность биоинженерии. По словам Сибил, помимо нас самих, над совершенствованием патогенных организмов работают ребята избывшего Советского Союза. Они больше не сотрудники гослабораторий, а вольнонаемная сила. Несколько человек трудятся во Франции, кто-то — на Ближнем Востоке. Где сейчас большинство людей из этой категории и чем они заняты, Сибил известно. О парочке ученых сведений нет — живут себе где-то скромно, по средствам. Все остальные… быть может, подрабатывают извозом, а быть может, и нет… Затерявшаяся Тараканова вполне могла удариться в странствия по России, таково предположение Сибил, за что купил, за то продаю. Сейчас Сибил старается выяснить, не пересекались ли в последнее время пути разработчиков биологического оружия и ребят из «Трюдо»: вдруг кому-то из ваших предлагали заняться мелким исследованием на стороне? — Исикава принялся рыться на столе в стопе бумаг, громоздящейся сталагмитом. — А пока предлагаю искать природный, а не взращенный возбудитель. Так кто может являться естественным переносчиком нашего пожирателя бактерий?

— Летом Арктика превращается в перевалочный пункт при миграциях, так? Плюс богатая животная жизнь: нарвалы, моржи, тюлени, тресковые, медведи, песцы. Птицы — множество, и они всегда первые подозреваемые.

— Ты имеешь в виду то странное легочное заболевание в Кливленде и птичий грипп в Азии? Значит, канал заражения через дыхательные пути…

— Точно. Люди становятся лагерем, не заметив птичьего помета, и на следующий день — бах! Арктика совершенно уникальна. Здешние живые существа могут приостанавливать обменные процессы. И способны на это не только млекопитающие вроде медведей; бактерии, плесень, грибки прекращают жизнедеятельность в ожидании благоприятных условий. Кто-то или что-то из них поджидало несчастных ученых; те вышли и просто вляпались.

— Начинает доходить… Ты понимаешь, чем это грозит?

— Мне пора выходить на свежий воздух и открывать сезон охоты на дерьмо диких гусей. — Хэнли закурила. — Да уж, отправил меня Мансон в пустыню. Безжизненная дикая местность, думала я, ну, парочка видов тварей, максимум дюжина. Ха! Выясняется, что Арктика столь же пустынна, как воскресный Саусалито.[28] — Хэнли закрыла глаза и откинула голову. — Не представляешь, как я скучаю по океану. И солнцу. Черт, даже мерзкий дождливый день на пляже кажется мне сейчас солнечной ванной!

— Джесс, я беспокоюсь за тебя. Нельзя тебе взять дополнительных ассистентов? Вдруг согласится помочь врач, делавшая вскрытие? Мы не имеем права упустить какой-либо жизненно важный фактор из-за твоего недосыпа.

— Знаю, знаю. — Хэнли вгляделась в изображение сослуживца в уголке монитора. — Ты и сам неважно выглядишь. Нормально себя чувствуешь?

— Ничего, просто немного вымотался.

— Не хочу взваливать на тебя еще больше работы, но хорошо бы выяснить, где находится Тараканова. Понимаешь, Иси, я должна знать, что она видела перед отъездом. А если она заразилась?

— Я займусь этим, Джесс.

— К дьяволу дипломатические каналы, Иси. Если даже тебе придется лично заняться ее поисками…

— Я все понял, Джесс.

— Аригато,[29] Ким.

Изображение Исикавы растаяло.

Хэнли глубоко вздохнула и поборола в себе желание еще раз взглянуть на цветные снимки, сделанные при вскрытии. Она сосредоточилась на кистях своих рук, призывая их расслабиться, потом переключила внимание на руки и плечи, продолжая дышать глубоко и размеренно. Поток мыслей уменьшился до тонкой струйки, но продолжал раздражать тихим капаньем. Бактерии отсутствуют. Сколько без них способно прожить тело? Дыхание. Легкие. Следы сероводорода в области легких. Откуда, черт подери, он там взялся?

Испустив тяжелый долгий вздох, Хэнли выпрямилась и со стоном поднялась.

Арктическую тьму освещали звезды и притушенные огни по периметру станции. Хэнли охватил озноб — как она надеялась, от недосыпа. Или так чувствовали себя перед смертью Баскомб и остальные? Вдруг это первый признак чего-то более серьезного, чем переутомление?

Вся станция будто с ума сошла. По рассказам Ди, народ наведывался в лазарет в три раза чаще обычного. Не стоит ли и Хэнли пойти, проконсультироваться насчет головной боли? От усталости все плыло перед глазами. Может, прилечь на пару минут?..

Хэнли взглянула на таблицу доктора Бача и выбрала ильм — для тех, над кем «довлеет груз ответственности»; легла и попыталась погрузиться в медитацию, наложив на глаза подушечки из гречневой шелухи. На несколько минут ей удалось вздремнуть, однако вскоре она проснулась от знакомого спазма в брюшной полости. Что ж, по крайней мере не беременна… Боль заставила ее сесть и скорчиться. Когда немного отпустило, Хэнли, шатаясь, доковыляла до туалета. Ничего.

Она поднялась. В белой чаше унитаза, в воде, на самом дне, расплылось облачко густой красной крови. Ее крови. Хэнли согнулась пополам от очередного спазма и села на корточки рядом с унитазом. Дрожа, обхватила живот руками.

— Черт!

Кровь в воде была совершенно неподвижна и завораживающе красива.

«Тело — процесс, — размышляла Хэнли, отвлекая себя от боли. — Тело — клетки. Триллион клеток. Четверть из них кровяные».

Трое ученых умерли страшной смертью — их эритроциты взорвались. Неизвестный агент, поразительно ядовитый и потрясающе проворный, заблокировал легкие и перекрыл эритроцитам стремительную, занимающую три четверти секунды подачу кислорода. За несколько минут жертвы лишились способности говорить, видеть, дышать…

Боль немного отступила. Хэнли доплелась до кровати, улеглась на спину. Менструальный цикл нарушился, тело выбилось из ритма, будучи не в состоянии свыкнуться с арктическими сутками. Изможденное, язвительное и отчаянно хотящее Джека тело.

Повернувшись на бок, Хэнли уперлась взглядом в стену. Мягкое сочетание теплых тонов (как в гинекологическом кабинете, куда она ходила на занятия Ламаза, беременная Джоем) явно служило для того, чтобы снимать напряженность. Боль начала проходить, Хэнли почувствовала опустошенность, накатила тошнота.

От двери раздался голос Ди:

— У тебя нет губной помады? Прошел всего месяц с начала сезона, а у меня уже кончаются запасы.

— Да уж, нашла к кому обратиться. По-моему, я не пользовалась косметикой со школы.

— И зря, — промолвила Ди с тонкой улыбкой. — Возобнови. Вдруг кому-нибудь понравится?

Хэнли смутилась. Она пока не задумывалась о своих отношениях с Джеком, не была уверена, что испытывает к нему глубокое чувство. И уж тем более она не ожидала, что ее интимная жизнь станет предметом обсуждения в трудовом коллективе.

Ди прошла в ванную.

— Господи, у меня появилась полярная бледность. Я белая как полотно… — Она состроила отражению в зеркале рожицу и спросила у Хэнли: — Тебе помогает никотиновый пластырь?

— Что-то не замечала. — Джесси потянулась к ночному столику за сигаретой и закурила. — Но я рада дополнительной порции никотина, если она есть.

Ди вернулась к подруге:

— Хочу привести себя в более или менее человеческое состояние перед сардинной вечеринкой у немцев. Ты пойдешь?

— Сардины? — скривилась Хэнли. — Всегда их терпеть не могла, как и анчоусы.

Ди рассмеялась:

— Да нет же! Это я о размере помещения — как сардины в банке!

— Спасибо, на этот раз я — пас. Сомневаюсь, что прямо сейчас готова переключиться на вечеринку.

Когда Ди ушла, Хэнли покопалась среди дисков и кассет и извлекла на свет сделанную Джоем запись прибоя. Надела наушники и погрузилась в шум волн, бьющихся о берег лагуны.

Через десять минут она переключилась на просмотр видеодиска с записью аутопсии. Отчеты Крюгер хранились в ноутбуке, и Джесси то и дело сверялась с ними.

В десятый раз она наблюдала за тем, как доктор Крюгер делает надрезы на печени и почках, берет пробу туловищного жира, взвешивает и помещает ее в формальдегид, дает Ди указания. Дальше — пробы из кишечника. Извлечение образцов мышц, передней стенки брюшной полости, поджелудочной железы, селезенки, шейного отдела спинного мозга в разрезе, аорты, яичников, части коры головного мозга. Неизбежное обезвоживание организмов затрудняло врачам работу. Они хорошо справлялись, но было заметно, как тяжело давались им манипуляции над телами близких людей. Общение сводилось к профессиональным репликам; в основном тишину нарушали звяканье инструментов и гул оборудования.

При жизни Анни Баскомб была смуглянкой, после смерти она превратилась в альбиноску. Кожные покровы стали такими бледными, что казалось, вот-вот удастся разглядеть внутренности.

В операции Ди сдернула ткань с головы, и Хэнли услышала судорожный вздох. Ди подняла взгляд, но его выражение Хэнли не разобрала — помешал пластиковый щиток. Глазные яблоки Анни — вернее, то, что от них осталось, — обвисли и расплющились, обезобразив прекрасное лицо: при виде его на экране даже у постороннего человека стыла кровь в жилах.

Хэнли остановила кадр и достала одну из фотографий, сделанных в конце вскрытия. Сравнила изображения.

Ни на одном не было видно влаги вокруг губ.

Хэнли подошла к закругленному окну и прислонилась к нему горячим лбом. В свете фонарей ледяная равнина наполнила потресканную эмаль на старом фарфоре.

Заверещал компьютер, на экране возник Джой:

— Мама!

— Сыночек! — обрадовалась Хэнли. — Как тебе удалось…

— Доктор Исикава прислал мне маленькую камеру и объяснил папе, как подключить ее к компьютеру. Я тебя вижу, я тебя вижу! — Джой энергично замахал рукой.

— Малыш, я тоже вижу тебя! Ах, если бы…

— Мама, расскажи про Арктику! Восхитительная? Что ты чувствуешь?

— Она странная. Будто другая планета.

— Ух ты! И там в самом деле темно?

— Да, но при свете звезд можно читать газету. Звезды не гаснут. А когда выходит луна, она такая яркая, что предметы отбрасывают тени.

— Тебе холодно?

— Нет, на станции очень уютно. А снаружи так холодно, что мороз обжигает кожу, но если ты в полярном костюме, тогда все в порядке. Только нельзя носить серьги или кольца. Или сережка в носу — я слышала, ты мечтаешь о пирсинге…

— Мам!

— Ладно, ладно. Здесь восхитительно. И немного страшно.

— Мам, чуть не забыл. Мы всем классом ездили смотреть аквариум в Монтерее, у нас было занятие в лаборатории, и я отрезал голову маленькой акуле. Круто!

— Да ну?!

— Правда! Это было потрясающе! Все, что отрезали, мы обложили сухим льдом и принесли в школу. Потом каждый занес описание экскурсии в компьютер. Теперь я все на нем делаю, даже математику.

— Помогает?

— Очень, мам.

— Замечательно, малыш.

— А ты еще не поймала своего супервозбудителя?

— Нет.

— А как насчет переносчика?

Она засмеялась:

— Нет. Я не думала, что тебе известны значения этих терминов.

— Конечно, известны! — возмутился Джой. — Те мертвецы заражены?

— Нет.

— Ты уверена?

— Почти на сто процентов. Однако на всякий случай мы поместили их в изоляторы.

— В изолирующие пакеты?

— Да, — улыбнулась Хэнли. — А у тебя ушки на макушке.

А что с другими мертвыми? Можно моим одноклассникам взглянуть на них по Интернету?

— Какие еще другие мертвые?

— Те, что в гробнице.

О чем это ты? Опять вечером смотрел по телевизору ужастики?

Нет. Вот смотри. — Джой потянулся к коробке в углу экрана. Часть монитора заполнилась описанием малого «Трюдо», затем возникли фотографии археологических находок: костяные ножи, каменные колющие инструменты, резной моржовый клык. — Это раскап… раскоп…

— Раскопки, — подсказала Джою мать, восхищенно качая головой. — Да ты провел целое расследование!

— Ага, — смутился мальчик. — Ну, вроде того. Мы всем классом работали на веб-сайте с нашим преподавателем информатики.

— Ну что ж, мне очень приятно.

— Правда?

— Не то слово как.

— Мам, а ты не могла бы раздобыть для меня фотографии мумий? Мы не сумели их найти, и я вроде как пообещал ребятам, что ты поможешь.

— Конечно, мой хороший. Только послушай, малыш, не стоит говорить папе, что мы разговаривали о мертвецах и отрезанных головах. Ты знаешь, он не одобряет подобных бесед.

— Конечно, мам. Он расстраивается. — За спиной Джоя возникло какое-то движение. — Мне пора идти. Я тебя люблю!

— И я тебя.

Экран опустел. На Хэнли мгновенно нахлынуло одиночество.

ГЛАВА 29

Ранним утром в субботу Хэнли выскользнула из постели, оставив Нимита спать, прочла сообщения, поступившие за ночь из Лос-Анджелеса, и прошла в ванную.

Она находилась на станции уже два месяца, и все без толку. Посевы не дали ожидаемых результатов, колбы с кроличьей кровью по-прежнему алели, словно рубины.

На станции Хэнли сделала все, что могла. Пора было исследовать местность, где умерли ученые.

Кроме того, Хэнли пообещала Джою фотографии малого «Трюдо». Сын так хорошо вел себя, что следовало его вознаградить и поощрить.

Хэнли посмотрела на батарею пузырьков из серии «Цветочные лекарства Баха». Вот дилемма: что принять — осину «против страха перед неизвестным» или граб «против усталости при одной мысли о необходимости что-либо делать»? А, какого черта! Она проглотила несколько капель того и другого и тихо, чтобы не разбудить Джека, оделась. Ей предстояла встреча с доктором Крюгер.

В коридоре шли два человека в хирургических масках. Они расступились из вежливости перед Хэнли. Или шарахнулись в стороны? — подумала она.

Крюгер сидела на полу корта для сквоша, прислонившись спиной к стене, и читала полевой дневник Анни Баскомб. Хэнли поздоровалась и уселась рядом.

— Нашли что-нибудь интересное? — спросила она, показывая на тетрадь.

Крюгер открыла заложенную страницу и указала пальцем на запись: «Гребаное дерьмо! О чем только они думали?! Это неслыханно! И черт знает, как опасно!»

Хэнли прочитала текст и спросила:

— Когда это было написано? Что Анни имела в виду?

— Запись сделана летом. Понятия не имею, что она означает.

— Вы были ближайшей подругой Анни на станции?

— Да.

— И все же не знаете, о чем она…

— Послушайте, — сказала Крюгер, — я любила ее. Она вызывала симпатию у всех. Я человек трудный и скучный. Она тоже была трудной — но ужасно забавной. Она занимала активную жизненную позицию и страстно отстаивала то, во что верила. Слышали бы вы ее, когда она прочитала отчет о том, что в организмах эскимосов уровень диоксина в два раза выше, чем у прочих канадцев. Она вовсе не удивилась, узнав, что диоксин выбрасывают в атмосферу заводы США. В силу метеорологических условий Арктика является наиболее активным реципиентом. Яд попадает сюда с ветром, оседает и начинает движение по пищевой цепочке. Всякий раз, поедая тюленя, эскимосы травятся штатовскими токсинами. Будь в ее власти, Анни возвела бы стену по всей границе, она завербовала бы толпы волонтеров!.. Анни много значила для людей, работающих здесь. Особенно для меня.

— Как вам удается держаться?

Ингрид задержала на Хэнли взгляд:

— Вы полагаете, удается? Со дня смерти Анни я не могу нормально работать с пациентами. И не думаю, что когда-нибудь смогу. Мое полезное пребывание на «Трюдо» подошло к концу. Я бы с удовольствием выбралась отсюда, но пока нельзя. Наступит весна, и я уеду. Нед Гибсон тоже. Многие пакуют чемоданы; люди хотя и выглядят бесстрашными, но все до смерти перепуганы. Если желаете что-то узнать, то спрашивайте напрямую. Я совершенно не в состоянии улавливать нюансы. Что вам нужно?

— Хочу попросить вас об одолжении. Мы сделали посевы. — Хэнли из деликатности решила не уточнять, чего именно. — И обнаружили полное отсутствие бактерий в организмах. Это настолько странно, что в голове не укладывается. Необходимо провести те же тесты на тканях Алекса Косута для того, чтобы удостовериться в правильности полученных данных. Не согласитесь ли вы нам помочь?

Прежде чем ответить, Крюгер сделала медленный глубокий вдох.

— Хорошо, я проведу вскрытие. Мне понадобится день-два, чтобы морально подготовиться.

— Без проблем. Не торопитесь. И еще… Извините за настырность. Позвольте задать вам несколько вопросов касательно Анни.

— Спрашивайте.

— Вы упоминали о диоксине. Я знаю, что в круг ее обязанностей входило отслеживание передвижений веществ, загрязняющих окружающую среду. Естественно, летом она была расстроена. Не делилась ли она с вами в последнее время какими-нибудь особыми переживаниями?

Крюгер насторожилась:

— Особыми?

— Да. Например, по поводу полыней? Может быть, она подозревала, что в воде присутствует какое-то чрезвычайно агрессивное вещество, и она боялась иметь с ним дело? Вдруг именно его она имела в виду… — Хэнли указала на дневник.

Крюгер на миг задумалась.

— В последние месяцы Анни несколько охладела к работе, однако многих из нас это только порадовало. — Ингрид улыбнулась какому-то воспоминанию. — Лично мне показалось, что у нее появилась тайна. Я решила, что она флиртует с кем-то на стороне и сердится на себя за невольное увлечение…

— Вы ревновали?

Доктор Крюгер печально улыбнулась:

— Нет, Анни ведь не была моей собственностью. Вполне естественно, что ее интересовали коллеги, а она их. Я впервые почувствовала ревность, когда ее не стало. Теперь я день за днем прокручиваю в голове последние месяцы и размышляю над тем, что она утаивала. Очень хочу порыться в ее кабинете. Когда вы снимете печать с двери?

— Простите. В образцах, взятых в ее лаборатории, ничего не обнаружилось, так что мне давно следовало убрать ленточку. Можете зайти в кабинет когда пожелаете. И последний вопрос…

Ингрид Крюгер в знак протеста поднялась. Хэнли тоже встала.

Вы не смачивали губы покойных, когда делали вскрытие?

Вопрос явно удивил Крюгер.

— Смачивала? Не соображу, зачем бы мне было это делать.

— Я тоже. — Хэнли протянула для прощания руку, и Крюгер пожала ее. — Спасибо за готовность помочь. Очень сожалею о вашей утрате.

Ингрид закусила губу, потом уточнила:

— О всеобщей утрате. О всеобщей… Если позволите, прежде чем собрать для вас образцы, я схожу в бассейн. У меня четыре заплыва в день. К весне я буду готова доплыть до Мюнхена. — Она отвернулась. — Вода — единственное место, где я могу забыться.


— Ким Исикава! — позвал кто-то, пробираясь между припаркованными автомобилями.

Исикава остановился. Незнакомец протянул руку для приветствия. Исикава пожал ее. Незнакомец сдвинул солнцезащитные очки в стиле «авиатор» на лоб, открыв серые, как стена за ним, глаза. Лицо улыбалось — глаза нет.

— Мы знакомы? — спросил Исикава.

— Ах, — радостное возбуждение у человека поубавилось, — к сожалению, нет. Уолтер Пэйн, «Лос-Анджелес таймс». — Он подал визитку.

Исикава взял карточку, провел большим пальцем по тисненым буквам. Не произнеся ни слова, запер свою «тойоту», нажав на кнопку брелока.

— Не найдется ли у вас времени, — затараторил репортер, — прокомментировать ход расследования, которое ведет ваша коллега на научной станции «Трюдо»?

— «Трюдо»?

— Слушайте, Ким, я знаю, что вы знаете. И теперь вы знаете, что я знаю.

— Знаю что?

— Да ладно вам. Лучше расскажите все сами, если не хотите, чтобы я накатал чепуху или приписал вам чужие слова.

— Боюсь, я не могу вам ничем помочь.

— Не можете или не желаете?

— Вы обращались в нашу пресс-службу? — спросил Исикава, указывая на здание Центра.

Пэйн замялся:

— Да, да. Мы с миссис Г. сделали пару заходов.

— И поэтому вы атаковали меня на парковке?

Репортер попытался схитрить:

— Мне просто нужно подтверждение того, что известно. Всего лишь кивок, подмигивание, мычание. На крайний случай эрекция!

Исикава не смог сдержать улыбки.

— А как насчет «нет» в виде пинка?

Пэйн невесело вздохнул:

— Не совсем то, чего хотел бы мой редактор.

— Увы.

— Ничего, я все равно докопаюсь до истины. Необъяснимые смерти в ледяной пустыне — слишком ценная история, чтобы ее бросить. Не говоря уже о — кавычки открываются — беспрецедентной высадке десанта — кавычки закрываются.

— Вы обращались к канадцам? Разве «Трюдо» не в их ведении?

Пэйн ухмыльнулся:

— Так, значит, вы слышали о «Трюдо»… Конечно, наше бюро в Оттаве ведет переговоры с пресс-секретарем канадского правительства. Там не устают удивляться нашему вопросу, обращаются выше, занимаются данным делом, ждут прояснения и предлагают литры бесплатного чая.

— Словом, надежды мало?

— Да уж.

— Ну ладно. — Исикава махнул визиткой. — Я свяжусь с вами, если что-нибудь появится.

— Буду ждать звонка, — отозвался Пэйн. — С нетерпением.

Репортер снова спрятал глаза за очками и проводил Исикаву до дверей Центра. Пройдя пост охраны, Исикава приколол на грудь значок со своим именем и отправился прямиком в кабинет Мансона, где поведал, что пресса начала охоту. Мансон приказал охране оцепить территорию Центра и поставить проверяющего у въезда на парковку.

— Вы носите с собой материалы, дискеты… У вас дома на жестком диске компьютера что-нибудь есть насчет станции? — спросил он.

— Нет, — ответил Исикава, — все хранится здесь.

— Хорошо, — сказал Мансон, — тогда у нас имеется шанс еще немного попридержать информацию.

— Лес!

— Да?

— Джесс просит, чтобы я нашел русскую, уплывшую на подлодке.

Подумав, Мансон кивнул:

— Ладно, хотя влетит мне за это… Ищите. Попробуйте опросить бывших сотрудников «Трюдо». Обратите внимание: одна из жертв… — Он порылся на письменном столе и выудил из-под бумаг распечатку электронного письма от Джесси. — Да, Баскомб… Она была чем-то сильно обеспокоена накануне выхода в поле, но не поделилась даже с подружкой. Кто еще получает ежедневные послания Джесси?

— Государственные институты системы здравоохранения, Институт антивирусных средств, Агентство по токсичным веществам и регистрации заболеваний… Конечно, центры по борьбе с распространением заболеваний.

— Отключи их. Подарим ей немного времени.

ГЛАВА 30

Хэнли вежливо слушала горячую речь Феликса Маккензи о том, что археологии, достойной упоминания, в Канаде просто не было — до тех пор, пока на этом острове не нашли стоянку алеутов.

— Кстати, об алеутском поселении. Я думал о ваших словах относительно эвакуации. Вот уже много лет мы на всякий случай поддерживаем малый «Трюдо» в рабочем состоянии. Наверное, стоит попросить Джека проверить генераторы. Неплохо также увеличить запасы продовольствия.

— Пожалуй, это разумно, особенно если сделать все, не поднимая паники.

— Джек часто выходит наружу, вряд ли это привлечет внимание. — Маккензи потер лицо руками. — Каковы ваши дальнейшие действия?

— Необходимо произвести вскрытие Алекса Косута. Доктор Крюгер согласилась помочь.

— Отлично. Я очень беспокоюсь об Ингрид Крюгер. Она чересчур изводит себя мыслями о причинах гибели Анни и остальных ученых.

— Я ее понимаю. Также мне необходимо исследовать рабочую зону у полыньи, однако я сомневаюсь, что кто-нибудь, кроме Джека, согласится меня сопровождать. Похоже, он единственный, кто теперь не боится выходить наружу. Вы не могли бы «одолжить» мне его на несколько дней?

— Конечно, конечно, — заверил Маккензи, — я лично попрошу Джека. Вы правы, страх ему неведом. Он никогда не боялся. Буду рад вам помочь. Джек обеспечит вас снаряжением и подготовит к выходу.

— Хорошо. — Хэнли слегка покраснела и уткнулась в свои записи. — Доктор Маккензи, понимаю, что мой вопрос покажется вам не связанным с данным делом, но позвольте спросить: участвовал ли кто-то из троих погибших — или вообще кто-то из здешних сотрудников — в извлечении фрагментов тел, захороненных в вечной мерзлоте?

— Вы имеете в виду что-то вроде экспедиции Халтина, члены которой выкопали несколько жертв эпидемии гриппа 1918 года и взяли образцы тканей?

— Именно.

— Мы все с огромным интересом наблюдали за их работой. Однако в «Трюдо» мы ничего подобного не осуществляли.

— Но ведь здесь есть кладбище?

— Здесь? A-а, вы имеете в виду погост у малого «Трюдо»! Он давно закрыт для посещения. Эскимосские общины попросили нас не тревожить священные останки.

— О Боже! А я пообещала сыну фотографии раскопок.

— Если с вами отправится Джек, проблем не возникнет. Это самое малое, что мы для вас можем сделать. Джек знает лучше всех нас, куда действительно нельзя лезть. Главное — на могилах ничего не трогайте.

— А кто посещал раскопки недавно?

— Недавно? Никто. Аборигенная юридическая служба, действующая от имени и по поручению коренных народов, наложила запрет на дальнейшее изучение останков преданных земле людей. — Маккензи вытянул ноги. — Насколько нам нужно опасаться рецидива болезни?

— Точно сказать нельзя, однако все ниточки ведут к рабочей зоне у полыньи. Полагаю, никому не следует выходить на полевые исследования до тех пор, пока я не установлю, где именно прячется зараза.

— Ну, сейчас все слишком напуганы, чтобы выходить за пределы станции. Наши спонсоры уже выражают недовольство. Если ситуация затянется, они свернут финансирование. Не знаю, долго ли мы тогда протянем… — В голосе Маккензи звучало напряжение.

— Мне бы очень хотелось сказать вам что-нибудь обнадеживающее, но увы! Мы столкнулись с чертовски опасной инфекцией.

— Ну что ж, — проговорил Маккензи, — уверен, вы примете все необходимые меры предосторожности.


В комнате Джека на современном стальном крюке висела древняя оконная рама, обтянутая тюленьими внутренностями, рядом помещалась шкура яка, поражающая чудовищными размерами. На двери красовались плакаты: один с лозунгом Комитета по защите прав коренных народов, второй с изображением торжеств в честь возвращения эскимосам их исконных земель. Надписи на плакатах были сделаны на английском, французском и неизвестном Хэнли языке. Около двери висела на булавках листовка, призывающая бороться за права коренных народов.

Хэнли перевела взгляд на снимок Нимита: черные прямые волосы, смуглое лицо, высокие скулы, ослепительно белые зубы; Джек кричал что-то или смеялся. Неподалеку от фотографии стояла вырезанная из оленьего рога фигурка: искривленное тело, облаченное в меха; омерзительное лицо с двумя клыками, выточенными из бивня моржа. «Человек, превращающийся в злого духа. Ник Сиккуарк», — поясняла табличка на подставке.

С узкого выступа стены Хэнли взяла книгу, которая повествовала о жизни и верованиях эскимосов. Увлекшись иллюстрациями, а точнее, женскими татуировками и пирсингами на губах, Джесси не заметила, как появился Нимит.

— Док?

— Привет. — Хэнли вернула книгу на место и обняла Джека. — Вот… зашла, а тебя нет.

— Не спится. Сходил в гараж, отрегулировал двигатели.

— Отлично. Мне как раз нужно выехать на место полевых работ. — Хэнли погладила Джека по рукам. — Очаг заражения почти наверняка где-то у полыньи. Мак гарантировал мне твою помощь.

— Готова выехать сегодня?

— Чем скорее, тем лучше. По дороге я бы хотела взглянуть на археологические раскопки. Покажешь?

— Малый «Трюдо»? — Нимит задумался. — Ну разумеется, покажу, это совсем не сложно. Сейчас погода не очень хорошая, но мы вполне можем выехать вечером. Возьмем фургон. Он гораздо больше и удобнее снегохода — на шести надувных шинах и с кабиной, где можно вытянуться во весь рост. В нем даже есть комод и кухонный отсек. Правда, перед экспедицией тебе нужно пройти курс по самосохранению.

— Я уже выслушала массу советов из уст мистера Стивенсона, когда летела сюда. Зеленый свет, желтый свет, красный свет, укрытие из снега, опасность воды… Извини, на серьезное обучение у меня нет времени.

— Ты никуда не поедешь, пока все не усвоишь. — На лице Джека не было ни тени улыбки.

— Тогда я пошла на лекцию?

— Отлично.

— Отлично.

Джек поцеловал Хэнли, и она почувствовала неодолимое желание. Наслаждение было почти болезненным. Она пожалела, что не в состоянии рассмотреть каждый момент их соития.

— Пасуешь? — спросила она, не сумев вновь разжечь страсть, и посмотрела на него. — Ты чем-то обеспокоен?

— Просто устал, — отозвался он.

Она поцеловала его в веки.

— Тогда поспи немного. Я тебя разбужу.

Джек притянул Хэнли к себе. Она прижалась щекой к его груди и услышала, как бьется сердце.

ГЛАВА 31

Сверяясь со списком, что дал Мансон, Исикава обнаружил бывших научных сотрудников станции «Трюдо» в Национальном институте полярных исследований в Токио, Институте Арктики Стефансона в Исландии, Институте полярных и водных исследований Альфреда Вегенера в Бременхавене, Датском полярном центре в Копенгагене и Швейцарской комиссии по полярным исследованиям в Берне. Зато найти человека, который согласился бы откровенно говорить о прежних коллегах, оказалось совсем непросто.

Тут-то и началось самое интересное. Доктор Акимицу Нура откликнулся на обращение и попросил о встрече один на один. Осмотрительный академик потребовал исключить какое-либо ведение записи разговора.

Исикава срочно поехал в международный аэропорт Лос-Анджелеса и ближайшим беспосадочным рейсом вылетел в Токио.

Через восемнадцать часов он уже был в Японии — без багажа, если не считать пиджака за плечом. В поезде, который нес его на юг со скоростью более ста миль в час, Исикава спал и потому не видел ни террасированных полей, ни потрясающих воображение мостов. Наконец он очутился на пароме, а затем на холодном пляже самого южного из Японских островов.

Вулкан, находящийся неподалеку, плевался смесью дымка и сероватой пыли, скорее напоминающей туман. Старуха с явным презрением к японскому, изученному Исикавой в американской школе, указала странной метлой вдоль берега на грядку с салатом-латуком, которую, согнувшись, возделывала группка женщин.

Туфли мешали Исикаве идти быстро. Он снял их и поднес в руке. К его удивлению, песок оказался теплым в отличие от воздуха. Приблизившись к грядке, Исикава услышал веселый разговор и понял, что ошибся: не салатные, а человеческие головы торчали из песка; прекрасные садовницы, окучивающие их, скромно посмеивались, прикрывая рты ладошками.

Исикава подошел к компании и представился. Барышни быстро помогли четверым мужчинам выбраться из песка и удалились вместе с ними.

— Я попросил их не возиться со мной, потому что позже вы меня откопаете, — объявила пятая голова. — Я доктор Нура.

Сообразив, что Исикава не понимает беглый японский, академик перешел на английский.

Исикава испытывал неудобство, беседуя с головой, находящейся на уровне его ступней. Скинув связку с туфлями с плеча на песок, он уселся рядом с академиком, скрестив ноги.

— Вы согласились рассказать об Анни Баскомб. Все, чем вы поделитесь со мной, будет сохранено в строжайшей тайне. Как я понимаю, вы близко общались с ней…

— Ваше посещение делает мне честь. Она… была уникальным человеком. Ее кончина преждевременна и прискорбна. — Задрав подбородок, Нура взглянул на Исикаву. — Нет, все-таки здесь неподходящее место для такого разговора. Поможете мне? — Он кивнул на лопатку.

— Разумеется. — Исикава принялся ловко копать вокруг плеч академика.

— Ох! — вздохнул Нура, выйдя из добровольного заточения. — Действует ободряюще, только теперь я мерзну.

Он натянул рубаху и жестом предложил Исикаве прогуляться.

Анни была биохимиком, как и я, — начал рассказ Нура. — Сейчас я преподаю в Токийском университете. Мне посчастливилось работать с Анни дважды. В первый раз мы изучали воздействие человеческой деятельности на Баренцево море и Арктику: сбросы отходов, непреднамеренные разливы нефти и тому подобное. Второе исследование мы проводили по заданию Канадской службы по надзору за экологическим состоянием атмосферы. Канадцев интересовало, как изменения в термогалинной циркуляции влияют на океанические экосистемы и погоду. Мы моделировали возможные последствия таяния Арктики. Вероятный эффект вызывает большие опасения… — Нура поник головой. — Анни была беспредельно предана своему делу. Одухотворенная натура.

— А в последние годы вы общались?

— Да, в Сети. Два последних послания Анни меня встревожили. В первом она призналась, что не знает, как ей следует поступить. Во втором — и последнем — она размышляла, стоит ли поделиться своими опасениями с общественностью.

— Она не раскрыла, в чем суть опасений?

Нет, — ответил Нура. — Она сомневалась, что электронная почта гарантирует конфиденциальность переписки. Очевидно, все было действительно серьезно. Анни дала понять, что в результате выступления могут пострадать ее карьера и авторитет и что изгнание со станции будет неминуемо.

— Нельзя взглянуть на сообщения, сэр?

— Мне очень жаль, но я не сохранил их. То же самое я сказал ее подруге доктору Крюгер, которая жаждала любой мелочи, напоминающей об Анни. Наверное, господин Стивенсон поведает вам больше. Он состоял в правлении станции и был в курсе работы Анни. — Доктор Нура заложил руки за спину. Он выглядел спокойным и деловитым, однако чувствовалось, как он скорбит. — Не могу поверить, что она мертва.

Жерло вулкана слабо светилось на фоне наступающей темноты; словно летучие мыши, из него вылетали перья пепла. Двое мужчин не спеша прогуливались по теплому песку, наслаждаясь вечерним бризом.

— Мой санаторий организует походы на холмы для тех, кому доставляет удовольствие наблюдать за светлячками. Здесь это популярное развлечение. Не хотите присоединиться?

Исикава с сожалением отклонил приглашение.

ГЛАВА 32

Для того чтобы попасть в гараж, требовалось облачиться в полярные костюмы.

В раздевалке Джек, повернувшись к Хэнли спиной, стал снимать одежду. Джесси последовала его примеру. Только однажды, не удержавшись, она бросила взгляд через плечо, и созерцание крепкого тела Джека отозвалось в ней волной возбуждения.

Осыпав трикотажное белье тальком, Хэнли вступила в борьбу с тонким внутренним слоем костюма. Ей вспомнились студенческие годы. Соседка по комнате учила ее надевать чулки таким образом, чтобы швы проходили точно по середине икроножных мышц. Но тщетно: на всех официальных мероприятиях Хэнли была вынуждена периодически извиняться и убегать в туалет, чтобы поставить егозливые «стрелки» на место.

Остальные предметы полярного костюма налезли довольно легко. Хэнли с осторожностью надела шлем и проверила его рабочее состояние. Нимит первым двинулся в вестибюль, неся в руке длинную узкую коробку.

— Надеюсь, это не часть прямой кишки, — пошутила Хэнли.

Нимит не засмеялся. «Ладно, — подумала она, — будем придерживаться повестки дня».

Прежде чем выйти на свежий воздух, Нимит обернулся к Хэнли.

— Послушай меня внимательно. Отсюда кажется, что снаружи жизнь такая же нормальная, как и везде на Земле, только холоднее. Это глубокое заблуждение. Тут все иначе. — Он сделал паузу. — Пока вопросов нет?

— Какова толщина льда? Мы не провалимся?

— Вряд ли. В среднем его толщина семь футов. Однако время от времени во льдах образуются трещины, так что нужно соблюдать осторожность. — Не дождавшись новых вопросов, он продолжил: — Хорошо. Теперь о том, чего нельзя делать в Арктике: нельзя носить серьги, очки (если они не из пропилена), контактные линзы, брать с собой обычные фото- и видеокамеры, полевые бинокли, пробирки, ручки. Они примерзнут к тебе, а потом треснут.

— Где-то я уже все это слышала.

— Если не хочешь, чтобы у тебя отвалились пальцы, ни к чему не прикасайся голыми руками. Если вдруг это случится, единственный способ спасти конечности — пописать на них. Потом, пока жидкость не замерзла, нужно тщательно вытереться.

— Мужчинам в этом отношении проще.

— Возможно. Лучше не пробовать. Вопросы?

— А кто-нибудь когда-нибудь примерзал к другому человеку?

— До сих пор никто в этом не сознавался.

— Полагаю, если это случится, кому-то придется помочиться на них, чтобы разъединить.

— Твоя фантазия похожа на извращение.

— Ты так думаешь?.. Итак, мораль сей басни какова?

— Не бегать по Арктике нагишом. Не открывать кожу. Не выпрыгивать из костюма. Помнить, что снаружи — ледяная пустыня. Ад с потухшим пламенем.

— Именно так ты воспринимаешь этот мир?

Он взглянул на Хэнли и подергал за ее полярный костюм, проверяя надежность креплений.

— Нет.

— А какой тебе кажется Арктика?

— Умиротворенной. Тихой.

— Джек, прежде чем мы выйдем наружу, я хочу, чтобы ты выслушал мои наставления по поводу выживания. Возбудитель, за которым я гоняюсь, в чертову уйму раз опаснее, чем лед, ветер и вода, вместе взятые. Если мы столкнемся с ним, то скорее всего погибнем. Уговора сопровождать меня к полынье не было. Ты можешь отказаться. Подвергаться смертельному риску — мой долг, а не твой.

— Я знаю. Но мне нравится твоя компания.

— А мне — твоя. И я готова выполнять твои указания относительно ветра, снега, льда и всего остального. Однако когда мы выйдем к полынье, ты должен слушаться меня. Мы не можем пользоваться в данных условиях привычными приборами, потому именно я буду отбирать необходимые образцы. Если мы будем ловить животных, позволь мне самой управляться с капканами. Я не хочу, чтобы ты прикасался к чему-то незнакомому или к зверю, который выглядит больным. Если мы найдем мертвых особей, и в особенности птиц, не смей их трогать. Договорились?

Нимит согласно кивнул. Выведя Хэнли на дорожку, он сказал:

— Не опускай щиток шлема. Осторожнее, перил нет; поскользнешься — вниз ехать долго.

Спустя мгновение Хэнли прохрипела:

— Словно вдыхаешь лезвия бритв. Фу!..

Уголки губ и кончик носа у нее начали покрываться льдом.

Нимит извлек из картонной коробки ртутный термометр и щелкнул рукой в перчатке по стеклу. Оно рассыпалось на мелкие кусочки и разлетелось по ветру. В руке у Джека остался ртутный стержень.

— Все ясно, — прошипела Хэнли.

Одно веко у нее заледенело и не поднималось, легкие горели. Сигнальный огонек костюма замигал красным.

— У меня зажегся сигнал тревоги, — сообщила она.

— Закрой лицевую панель, — разрешил Нимит.

Хэнли моментально выполнила приказ. В правом глазу все стало белым-бело. Лицо увлажнилось от растаявшего льда.

Когда зрение вернулось, из носа закапало. Хэнли чихнула. Щиток быстро очистился, и сигнальный огонек позеленел.

— Хорошо, — произнес Нимит, приблизив свой щиток к ее. — Тебе необходимо помнить одну широко известную истину. По-иннуитски она звучит так: айякнак.

— И что это означает?

— Иногда можно оказаться в дерьме.

ГЛАВА 33

Нимит настоял на том, чтобы перед выходом в поле Хэнли употребила максимальное количество калорий. Хэнли, в слаксах и темно-синем свитере, причесалась пальцами и отправилась в столовую.

Продвигаясь в очереди за ужином, она заметила Феликса Маккензи, устроившегося на привычном месте, у окна. Издали казалось, что директор сидит на улице под громадным вишневым деревом.

С Маккензи беседовал, энергично жестикулируя, какой-то русский. Его немецкий коллега медленно качал головой, выражая несогласие. Эмиль Верно, слушая русского, делал пометки в записной книжечке. Директор же внимал собеседнику вполуха. Он то перекидывался репликами с проходящими мимо сотрудниками, то кивал в ответ на приветствия. Хэнли с улыбкой наблюдала за тем, как Джек Нимит, сообщая что-то Маккензи, держал руку у него на плече. Узревший эту сцену Саймон Кинг развернулся и выскочил из столовой. «Не лучшим образом уживается с людьми», — констатировала Хэнли.

Маккензи призывно замахал ей, попросив извинения у окружающих, те удалились. Хэнли села за столик директора.

— У вас есть все необходимое для экспедиции? Джек ведет себя хорошо? — поинтересовался Маккензи.

— Вполне, — ответила Хэнли, несколько растерявшись. — Все трудятся самоотверженно.

Маккензи слегка кивнул:

— Отлично. А как все-таки с Джеком? Слышал, у вас роман?

Хэнли потупилась:

— Наверное, в подобных обстоятельствах не стоит рассчитывать на невмешательство в личную жизнь.

— И не мечтайте, — подтвердил Маккензи. — Похоже, он относится к вам серьезно.

Хэнли отхлебнула кофе и уставилась на прекрасную мрачную пустыню, освещенную фонарями. Слышался рев ветра — редкий на станции звук.

Маккензи отбросил игривый тон:

— Джек много значит для меня, для всех нас здесь. Мы не хотим потерять его. — Директор на секунду-другую погрузился в изучение собственной ладони. — Пребывание на «Трюдо» немного напоминает путешествие на корабле или трансконтинентальном поезде — вы выпадаете из привычной жизни. Когда придет весна и восстановится сообщение с внешним миром, вы можете взглянуть на происходящее зимой по-иному. Откровенно говоря, редко кому удается сохранить завязавшиеся здесь отношения. Впрочем, как и браки на Большой земле.

— Вы судите по собственному опыту? — спросила уязвленная Хэнли.

— К тому времени, когда я был готов вернуться к нормальной жизни, моя жена скончалась. Поэтому я остался здесь. Мне некуда уезжать.

Увидев его скорбь, Хэнли пожалела о своей резкости. Быть может, он искренне желал добра ей — и Джеку.

— Простите, — сказала она.

— Не переживайте. Мне здесь нравилось. Если бы только я мог разделить эту жизнь с ней… А меня никогда не было дома.

— Я понимаю ваши чувства. Мой сын живет с отцом в сотнях миль от меня. Я редко его вижу и теперь начинаю осознавать, что должна встречаться с мальчиком чаще, чем на школьных каникулах.

— Вы говорили, ему десять лет?

— Да.

— Ну, вы вовремя спохватились.

— А вы, доктор Маккензи? Когда спохватитесь вы? Я слышала, многие подумывают о том, чтобы уехать по окончании сезона, после…

Маккензи явно задела весть о том, что коллеги смазывают пятки. Он помрачнел.

— Тогда я с ними. Мне предложили место директора Арктического национального заповедника. Впрочем, я сомневаюсь, что соглашусь. Не думаю, что смогу вынести зрелище катастрофических перемен.

— Вы имеете в виду таяние полярной шапки и повышение уровня воды в океане?

Маккензи вздохнул:

— Увы, все не так просто. — Он промокнул губы салфеткой. — Если шапка растает, пятьдесят восемь тысяч кубических километров ледяной воды вольется в Атлантический океан. По идее она должна будет опуститься ниже теплых вод Гольфстрима, но этого не случится. Арктическая вода чистая, поэтому легкая. Она начнет давить сверху главенствующее течение и буквально задушит его. При компьютерном моделировании ситуации останавливается именно Гольфстрим.

— Просто задушит? Без всякого предупреждения?

Маккензи покачал головой:

— Предупреждений предостаточно: землетрясения, наводнения, засухи, пожары… Но никто не прислушивается! Болтают без остановки и ничего не слышат! — Он поднял взгляд, сделавшийся ледяным от гнева. — Когда-то давным-давно, в конце мелового периода, содержание двуокиси углерода в воздухе возросло до уровня, в семь раз превышающего нынешний, — и динозавры исчезли. Сейчас мы воспроизводим тот же эксперимент.

Каждую весну я выхожу встречать перелетных птиц, и всякий раз они возвращаются с маленьким опозданием. Год от года зима сокращается, уменьшается миграция. Нынешняя ледяная масса в два раза тоньше той, что застали Алекс Косут, Примаков и я, когда впервые оказались на островах Арктического архипелага. К середине века в летние месяцы лед здесь будет таять полностью. А «Трюдо» — если, конечно, станция останется — будет снабжаться всем необходимым при помощи кораблей. — Маккензи взъерошил волосы. — Канада два десятка лет страдает от неурожая из-за скудных снегопадов. Двадцать лет! А Оттава до сих пор созывает комиссии и размышляет над тем, столкнулась ли она с проблемой!

— Да, до нашего правительство тоже несколько медленно все доходит.

— Это основной минус демократии. Проблема — не проблема, пока она не перерастет в безнадежный кризис.

В столовую заглянул Ули и поманил пальцем Хэнли.

— Прошу прощения. — Джесси покинула Маккензи и догнала медтехника в коридоре.

Ули шел, засунув руки в карманы рабочего халата.

— Что случилось? — спросила Хэнли.

— Я остановился у садоводческой лаборатории, которую вы временно задействовали для проведения аутопсии Косута.

— И?

— Там доктор Крюгер и Ди.

— Прекрасно.

— Не совсем. — Ули остановился. — Доктор Крюгер постоянно делает перерывы, как будто не может заставить себя продолжать вскрытие. Возможно, вам придется заменить ее.

— Черт! У меня и так забот полон рот с экспедицией к полынье!.. Ладно, идемте.

Покрытое пятнами тело лежало на длинном металлическом столе для пересадки растений. Крюгер работала, склонившись над трупом, Ди держала инструменты.

Ди была в костюме биологической защиты, доктор Крюгер отказалась от спецодежды. Единственной ее уступкой распоряжениям Хэнли были пластиковый щиток на лице и лиловые поливиниловые перчатки.

— Почему, черт возьми, на ней нет «Каспера»?[30]

Ули пожал плечами:

— Говорит, что провела два вскрытия без этих штуковин и не видит в них необходимости.

С легкостью облачившись в костюм, отвергнутый доктором Крюгер, Джесси открыла клапан кислородного баллона, сделала пару вдохов, проверяя подачу воздуха, приняла в переносной дезинфекционной кабинке хлорный, а затем водный душ и, как можно тщательнее стряхнув с себя влагу, вошла в лабораторию.

Доктор Крюгер диктовала данные аутопсии в магнитофон, подвешенный над головой. Катушки медленно вращались рядом с красным глазком записывающего устройства. Казалось, хирург в полном порядке — уверенная, энергичная. Глянув через плечо, Крюгер вернулась к магнитофону и зафиксировала факт прихода Хэнли, затем поместила очередной образец ткани в безупречно чистую стальную ванночку. Ди передала Крюгер скальпель с изогнутым лезвием и взвесила ванночку; сообщив вес образца в граммах, переложила его в колбу. Крюгер повторила цифры вслух — и вдруг замерла.

Хэнли наблюдала за происходящим от двери. Поймав взгляд Ди, она жестом выразила свой гнев по поводу беспечности Ингрид. Ди в знак согласия закатила глаза и пожала плечами.

— Очень любезно с вашей стороны к нам присоединиться, — сказала Крюгер, вновь сосредоточившись на работе.

— Убедительно прошу вас надеть костюм биологической защиты, доктор. Вы подвергаете себя опасности, — сказала Хэнли.

Крюгер ответила, не прерывая операции:

— Мне очень жаль, но этот космический наряд слишком громоздок для меня. Тем более Алекс Косут совершенно точно погиб от воздействия природных факторов.

— Доктор…

— Послушайте, мне очень тяжело. Я и так далеко не в лучшей форме.

Но ведь он был с остальными. Он мог заразиться.

— В таком случае при полном разрушении клеточной структуры тела также погибло и то, что в него проникло.

— Доктор, мне не по душе лотерея.

Крюгер бросила на Хэнли раздраженный взгляд:

— Останьтесь. Вы, по-моему, в полной безопасности.

Хэнли, видимая лишь Ди, беспомощно потрясла кулаками.

Внезапно хирург окаменела, нависнув над телом и подняв скальпель на манер дирижерской палочки.

Хэнли знала стиль Крюгер по записи вскрытия Баскомб, — у Ингрид была твердая рука. Однако вместо точного надреза она, ожив, пронзила плоть и с силой ударила в ребро. Лезвие отскочило от кости и упало на пол. Крюгер наклонилась, чтобы поднять скальпель.

Глаза Ди округлились от ужаса.

— Ингрид! Какого черта ты делаешь?

Крюгер опрокинулась навзничь и забилась в припадке; лицо исказила мученическая гримаса, кошмарный низкий вой вылетел из глотки. Потом Ингрид изогнулась под неестественным углом, на губах у нее выступила пена…

Ди уронила поднос с инструментами и кинулась к хирургу вокруг стола.

— Ингрид!

Хэнли схватила Ди за плечо, та попыталась высвободиться:

— Она же задохнется!

Тело Крюгер стало похоже на натянутый лук; голова застучала об пол, как барабанная палочка. Казалось, несчастная находится под электрическим током.

— Пусти меня! — надрывалась Ди, отталкивая Хэнли.

Джесси продолжала удерживать подругу, не отрываясь глядя на Крюгер… Когда агония прекратилась, глаза Ингрид вытекли.

— Не прикасайся к ней, — велела Хэнли.

— Но…

— Не прикасайся к ней. Ни в коем случае!

— Мы должны…

— Ей уже не поможешь. Выходи отсюда. Немедленно. Отправляйся под душ.

Хэнли выпихнула Ди, схватила записи и, выскочив за дверь лаборатории, затолкала Ди в переносную кабинку.

— Дергай за шнур! Поворачивайся кругом. Обработай все поверхности.

Хэнли отсчитала пятнадцать секунд. Хлорка убивает почти все известные бактерии и вирусы. Но если это прион или микоплазма, не спасет даже хлорка. Хэнли отогнала от себя эту мысль.

— Хватит, Ди. Ополаскивайся.

Хлынул поток воды.

Вышла Ди в насквозь мокром костюме, рыдающая, кашляющая, трясущаяся всем телом.

— Подожди здесь, — скомандовала Хэнли. — Не шевелись!

Из горла Ди послышался нечленораздельный звук.

— Поняла?

Ди быстро кивнула.

Хэнли приняла дезинфицирующий душ. Ополоснулась чистой водой и вышла из кабинки. Взяв Ди за запястье, она повела подругу прочь из лаборатории.


Потрясенный гибелью хирурга, Нимит заварил вход в садовую лабораторию, понизил температуру в зараженном помещении почти до нуля, залепил клейкой лентой терморегулятор и запер коробку, в которой тот находился. Хэнли трясущимися руками наклеила на двери лаборатории знак биологической опасности и листок с предупреждением:

КАРАНТИН — НЕ ВХОДИТЬ!

Слухи о несчастье облетели станцию, и «Трюдо» погрузилась в отчаяние. Одни сотрудники заперлись в своих комнатах, другие сбились в кучки, чтобы порассуждать о незримом убийце. Когда Хэнли проходила мимо последних, они замолкали и отворачивались. Только Саймон Кинг при встрече с ненавистью посмотрел на нее и произнес:

— Блестящая работа, доктор Хэнли. Просто блестящая.

ГЛАВА 34

Ди растянулась на кровати Хэнли.

— Они не винят тебя, Джесс.

— Видела бы ты Кинга.

— Саймон Кинг — задница.

— Но я с ним согласна. Если бы…

«Если бы» ничего бы не изменило. — Ди, проплакав целый час, постепенно приходила в себя. — Ингрид Крюгер не пожелала сделать то, что положено, не надела треклятый костюм. Она игнорировала меры предосторожности. Это трагично и глупо — но уже случилось. И все позади.

Я ведь тоже думала, что эта процедура — простая формальность. Я публично уверяла людей, что тела незаразны… Черт побери, я обязана была настоять!

— Что толку спорить? Ради всего святого, Ингрид была врачом, она прекрасно понимала, что делает! Ей просто не повезло. В поле заражения побывали многие — и не заболели. Она ничего подобного не ожидала, никто из нас не ожидал. А оно случилось.

— Но если бы я…

— Хватит, Джесс! — воскликнула Ди. — Ингрид не новичок. Она бы не стала производить аутопсию без серьезной защиты, если бы у нее имелось хотя бы малейшее подозрение, что Косут переносчик. Дьявол, мы с ней провели два вскрытия людей, умерших от этой заразы, одетые лишь в халаты, перчатки и маски! Вполне разумно не облачаться в костюмы биологической защиты для работы с телом, не имеющим никаких признаков заболевания. Не смей возводить на себя напраслину! Ингрид сама все решила, не пожелав возиться с костюмом. Если бы она действовала по установленному тобой порядку, то была бы сейчас жива.

— Еще раз перечисли, что на вас было во время предыдущих вскрытий.

Ди протараторила: колпаки, халаты, хирургические маски, лицевые щитки, перчатки.

— И естественно, никаких респираторов.

— Тем не менее вы не заразились, тела оказались безопасны при контакте. Получается, смертоносный агент уничтожает носителя и погибает сам. Почему же Косут оказался бомбой замедленного действия? — Хэнли закрыла лицо руками. — Наверное, он был инфицирован вместе с остальными, но его смерть задержала развитие патогена. А может быть, для того Алекс и разделся на холоде — чтобы остановить распространение болезни. Если это так, то размораживание тела активировало возбудитель. Неужели такое возможно? Это… это неправильно.

— Ты так думаешь?

— Я не знаю, что думать. Дьявол, я чувствую себя дерьмом.

— Отлично, — объявила Ди, — даю тебе час. Если нужно, можешь чувствовать себя дерьмом даже два часа. А потом ты обязана найти эту штуку, или же никого из нас не отпустят домой в марте — конечно, при том условии, что мы дотянем до марта. Нас запрут в каком-нибудь бараке и превратят в подопытных крыс. Знаешь, я не прочь сообщить тебе, что мне страшно.

Хэнли стиснула ладонями виски.

— Пять летальных исходов. Пять из пяти. Здесь есть что-то…

В открытую дверь постучали. «Хорошо бы Джек», — подумала Хэнли.

Вошли Маккензи и Верно, оба мрачные.

Маккензи спросил:

— Что произошло?

Хэнли потерла лоб.

— Доктор Крюгер проводила вскрытие тела Алекса Косута. Она отказалась воспользоваться костюмом биологической защиты и три часа и сорок восемь минут назад умерла.

— Вы же говорили, что тела незаразны, — проговорил Верно.

— Я ошиблась. И у меня, и у Ди были собственные системы подачи воздуха, и с нами все в порядке. Ингрид Крюгер… Должно быть, она вдохнула инфекцию. Какова реакция сотрудников? — спросила Хэнли.

Маккензи покачал головой:

— Люди потрясены. Отказываются поверить.

И откровенно напуганы, — добавил Верно. — Сотрудники в ужасе от того, что инфекция проникла на станцию. Все просят выдать им маски и перчатки. У нас просто нет такого запаса. Я не знаю, что делать.

Хэнли кивнула, соглашаясь с тем, что положение хуже некуда.

— Сообщите людям, что мы заблокировали доступ в опасную зону в помещениях, где находятся тела, понижена температура, двери заварены. Костюмы биологической защиты, в которых мы с Ди были, тщательно обработаны хлоркой. Зараза не расползется.

— Что вы собираетесь предпринять? — спросил Верно.

Хэнли твердо посмотрела на него:

— Мы будем продолжать работу до тех пор, пока не отыщем возбудителя.

— А что нам делать с телами? — осведомился Верно. — С доктором Крюгер и Алексом?

— Они останутся там, где лежат. Никто к ним больше не притронется.

— Договорились, — сказал Маккензи и кивнул Верно.

Когда они удалились, Хэнли отправила Ди отдыхать и, сев за компьютер, послала Сибил письмо с описанием ужасного происшествия. Рядом со столом размещалась большая, от пола до потолка, пластиковая доска, испещренная неряшливыми строчками. Джесси встала и маркером — красным по белому — наискось зачеркнула перечень неподтвердившихся гипотез. Потом она перевернула доску, добавила к списку жертв неведомой болезни Крюгер и принялась мерить комнату шагами в надежде разогнать туман, окутавший мозги.

Совершая третий круг, Хэнли заметила конверт, приклеенный скотчем к лампе дневного освещения. Вскрыв конверт, она обнаружила листок, заполненный красиво выведенными буквами:

Спасибо, что позволили мне вернуться в лабораторию Анни. Я нашла все, что хотела. Ингрид Крюгер.

Скомкав записку, Хэнли устремилась в лабиринт коридоров. Чтобы успокоиться, она медленно вдыхала и выдыхала на ходу. Дойдя до кабинета Крюгер, она тихо открыла и закрыла за собой дверь, нащупала на стене выключатель, зажгла свет. И ойкнула. За столом сидел человек.

— Джек!

Он повернулся к ней.

— Пусто.

— А это? — Она кивнула на стопку бумаг на столе.

— Письма, памятки, адреса — все личного характера.

— А что с компьютером?

— Посмотри сама.

Экран дисплея светился ровным голубым цветом: ни единого ярлычка. Курсор пульсировал в верхнем левом углу, у надписи: «Диск „С“ отформатирован».

— Все вычищено, — констатировал Джек.

— Какого черта здесь происходит? — возмутилась Хэнли. Что мне теперь делать?

— Идти к полынье.

ГЛАВА 35

Нимит осторожно вывел машину по длинному скату наружу, в ночь. Впереди двигался автомат, прозванный «качалкой»; он соединялся с фургоном желтой проволочной спиралью и предназначался для обнаружения участков с тонким льдом.

В двадцать часов двадцать пять минут из-за горизонта вылез краешек луны. Через полчаса кобальтово-синяя луна уже сияла так ярко, что подвывающий от натуги автомобиль отбрасывал на ледяную поверхность четкую тень. Ребристый рельеф местности походил на лунный пейзаж: одна сторона освещена, другая погружена в кромешную тьму, за которой будто и нет ничего — край земли.

У Хэнли дух захватывало от неба, усеянного звездами. Иногда этот неоглядный простор казался ей лаковой миниатюрой, иногда — бездонной пропастью, наводящей ужас.

— Жаль, что мне не удается расслабиться и насладиться великолепным зрелищем, — пожаловалась она Джеку.

— Ты ни разу не отдыхала по-настоящему с тех пор, как приехала сюда, правда?

— Если отбросить время, проведенное с тобой, то да. Все считают, что я должна заниматься расследованием сутки напролет. И что люди хотят почувствовать себя в безопасности. А теперь, после случая с Ингрид, всем, в том числе и мне, стало ясно, что до конца эпопеи далеко. Знаешь, я рада, что вырвалась со станции. Очень тяжело служить объектом массового психоза. Не удивлюсь, если ты на меня злишься.

— Я не злюсь. Конечно, мне, как всем, страшно. Однако я помню, что здание возводится по кирпичику.

— Вот именно.

— Для установления причин возникновения лихорадки Эбола и болезни легионеров потребовались месяцы. При поиске очага атипичной пневмонии были исследованы четыре тысячи образцов шестидесяти видов животных. На выявление лаймской болезни ушло четыре года.

— И это при том, что были задействованы целые бригады ученых, — поддакнул Джек.

Хэнли досадливо поморщилась:

— Дело не в том, что я фактически работаю одна, это не впервой. Дело в том, что данный случай не похож ни на один из тех, с которыми я сталкивалась прежде.

— В чем разница?

— В скоротечности болезни. Никогда не встречала, чтобы рост агента имел настолько взрывной характер. Ах, если бы я заставила Ингрид надеть костюм! — И она погрузилась в размышления о недавней смерти.

Нимит умело вывел машину на идеально ровное поле.

— Эту взлетно-посадочную полосу построили и обслуживают мои ребята. Обычно ледяная поверхность шероховата. А тут — смотри! — ни сучка ни задоринки.

Джек улыбнулся, и Хэнли поняла, что он очень гордится своим детищем. А еще она почувствовала благодарность за очевидную попытку отвлечь ее от самобичевания.

— Да здесь можно на коньках кататься! — похвалила она.

Через полмили Джек указал Хэнли на холм:

— За ним пресноводное озеро. Там-то мы и бурили скважину.

Плато с замерзшим озером сливалось с окружающими льдами. Фары осветили белую простыню и померкли — ветровое стекло почернело. Нимит включил свет в кабине.

— Что происходит? — спросила Хэнли.

— Ветер разыгрался. Нас ослепило.

— Сколько это будет продолжаться?

— Точно не знаю… надеюсь, что недолго. Я справлялся о погоде перед выездом, серьезных атмосферных явлений не ожидалось. Не волнуйся. У нас есть пайки, одежда и инструменты для выживания. Я захватил даже кабинку биотуалета.

— Какая предусмотрительность!

— Постарайся расслабиться. Надо просто переждать.

Хэнли проверила свое снаряжение. Еще на станции Нимит отобрал у нее все предметы, неспособные перенести жесткие погодные условия. В сторону были отложены пакеты на нейлоновых «молниях», пластиковые пробирки и спринцовки, колбы и стеклянные пузырьки для сбора образцов. Вместо них Джек положил в рюкзак Хэнли коробку специальных термостойких бутылочек с оранжевыми крышками и полиэтиленовые мешки, рассчитанные на испытание при температуре до минус ста градусов. Против ловушек на животных — потенциальных носителей вируса — он не возразил.

Некоторое время сидели молча. Нимит сохранял спокойствие, Хэнли же вынужденное безделье раздражало. Ей требовалось двигаться, чувствовать, что она занята чем-то полезным. Мысли снова и снова возвращались к телу Косута, распростертому на металлическом столе.

— Как ты думаешь, какими были последние мгновения жизни Алекса?

Подумав, Джек ответил:

— Неприятными. Без одежды при температуре минус тридцать и ветре, скажем, около тридцати миль в час Алекс умер бы через полминуты. Однако ему повезло меньше: в тот день было минус пятьдесят и практически безветренно. Наверное, он протянул десять-двенадцать минут.

— Вы так и нашли его — обнаженным?

— Да.

— На каком расстоянии от остальных он лежал?

— Не знаю… далеко… вне поля зрения.

Знал ли он, что произошло с Баскомб и Огатой?

— Он мог что-то слышать по местному каналу связи.

А на станции слышны переговоры тех, кто находится снаружи?

— Нет. Мы не прослушиваем канал внутренней связи. Ребята Тедди Зейла следят за длинными частотами, а не коротковолновыми. Ты понимаешь, что с Косутом случилось?

Хэнли покачала головой:

— Пока нет.

Джек налил ей кофе из термоса; сняв перчатки, Джесси взяла чашку и пригубила напиток. Где-то далеко, куда не проникал свет фар, был горизонт, а за ним — солнце и дом. Она вздохнула.

— Джесси, — позвал Нимит.

Она обернулась к нему.

Джек потер руки и на несколько секунд закрыл ей глаза ладонями. Джесси замурлыкала от удовольствия.

Снег поредел, потом и вовсе прекратился.

Что Минсков нашел подо льдом озера? — спросила Хэнли.

— Преимущественно пучки водорослей.

— Всего-то?

— Жаль, что тебя не было здесь в тот момент, когда мы бурили скважину. Мы обращались с ней, словно с мемориальной капсулой.

— Почему?

— Гляциологи высчитали, что этому озеру несколько миллионов лет.

— Ух ты! — восхитилась Хэнли. — Древнее создание.

— He-а. Наше озеро — дитя по сравнению с теми, что нашли подо льдами Антарктиды. Ученым удалось нанести на карту семьдесят шесть скрытых пресных озер. Одно из них по размерам сопоставлено с Онтарио.

— Озеро подо льдом? Ты серьезно?

— Совершенно. Подо льдом толщиной в две мили. Ты готова? Поехали.

— Пора приступать к осмотру достопримечательности? — сострила Хэнли.

Нимит ответил ей веско, как кувалда:

— Это не достопримечательность. Это гробница.

ГЛАВА 36

Нимит повернул к малому «Трюдо». То, что в неверном свете фар походило на бункер, на самом деле было крытой траншеей в четыре машины шириной. Крыша из гофрированного металла держалась на подпорках и сверху была завалена снегом.

С одной стороны к траншее вел длинный пандус. Нимит направил машину по нему.

— Здесь все вырыто с помощью восьмилопастного винта — такие используют для расчистки завалов на альпийских переходах. Потребовалось сто пятьдесят три часа.

Двухсотпятидесятилитровые бочки из-под горючего выстроились вдоль стены пандуса.

— А это что, для украшения? — поинтересовалась Хэнли.

— Нет. Они пустые. Слишком дорого стоит от них избавиться, — ответил Нимит. — Вывезти каждую стоит двести американских долларов. Мой бюджет такое не потянет.

— Если бы я гарантировала их вывоз, ты сумел бы перевезти несколько штук в горячую лабораторию? Полдюжины я могла бы использовать для загрязняющих веществ, если ты поставишь их рядом с обеззараживающим душем и желобом для опасных отходов.

— Ну конечно! Всегда рад помочь, — отозвался Нимит, останавливая автомобиль.

Взяв мощные фонари, они двинулись в бункер. Под ногами потрескивали деревянные доски. Во тьме мелькнули огоньки; Нимит посветил фонарем и распугал ночных обитателей. Хэнли вздрогнула:

— Крысы?

— Не бойся, — сказал Джек.

— Это ты мне? Я подрабатывала в Лос-Анджелесской лаборатории крыс. Некоторых отбракованных зверьков мы брали домой как талисманы. Кроме того, не забывай о моей личной коллекции в дни юности зеленой.

— Это лемминги,[31] а не крысы. Крысам Арктика не по вкусу.

— Я даже знаю почему, — фыркнула Хэнли.

Джек резко обернулся к ней. Она подняла руки, как бы защищаясь.

— Я не это имела в виду, не это. — С помощью шлемового фонаря она осмотрела бункер. Затем достала из рюкзака капканы. — Хочу взять парочку грызунов для тестов. Грызуны скандально известны своей способностью распространять вирусы. — Она установила ловушки на полу. — Как только зверьки попадутся, близко не подходи. Если найдешь мертвого лемминга, крикни мне.

В свете шлемовых фонарей Хэнли разглядела проходы, отходящие под прямыми углами от главного туннеля. Домики из гофрированного железа, покрашенные в желтый и красный цвета, заполонили боковые коридоры, которые Нимит назвал аллеями. Одна аллея называлась, как и улица в Торонто, Йонге, другая Блор, о чем сообщали соответствующие таблички. Дальше путешественникам встретились пара статуэток розового фламинго, полоска искусственного зеленого газона и собрание изогнутых медных труб и котелков.

— Что это такое? — указала Хэнли лучом фонаря.

— Дистиллятор, — объяснил Нимит. — С его помощью гнали самогон. Кто-то из инженеров сделал кольцо из стебля бычьей бурой водоросли. Ты когда-нибудь видела, как выглядит это растение? Оно твердое, как кулак, и похоже на длинную пустую трубку. Водоросль заморозили в форме петли, установили во льду и начали перегонку. В конце концов я заменил стебель вот той железякой.

— Ты умеешь гнать самогон?

— Естественно! Для этого не надо быть спецом в химии.

«Как и для того, чтобы сделать биологическое оружие», — подумала Хэнли.

Джек снял шлем и предложил ей жестом сделать то же самое.

— Ого, — заметила Хэнли, освободив голову от надоевшего убора, — а тут тепло.

— Да. Относительно. Двадцать градусов по Фаренгейту. Дыхание Джека превращалось в пар. — Летом снег остужает воздух и отпугивает комаров.

Нимит повел Хэнли дальше.

Потолок становился все ниже и ниже.

— А если мы набредем на спящего медведя? — спросила Хэнли.

— Дадим деру, — усмехнулся Нимит. — Хотя скорее наткнемся на тупилат.

— Это еще что такое?

— Призрак.

Аллея сужалась.

— Скоро придется пробивать себе дорогу, — заметил Нимит. — Земля, то оттаивая, то замерзая, передвигает стены.

— Маккензи рассказывал мне, что вы поддерживаете здесь порядок на случай пожара. Должно быть, это немалый труд.

— Мы действительно очень опасаемся пожара. Ты уже видела, на что способен огонь.

Они подошли к каменной расселине. Нимит снял частую стальную сетку, закрывающую проход, пояснив:

— Это чтобы лемминги не забрались. — Он поманил Хэнли и шагнул в трещину.

В ущелье стоял сладковатый запах плесени, вызвавший у Джесси воспоминание о бабушкином диване. Проход от метра к метру становился ниже и уже. В итоге они почти ползком проникли в пещеру.

Нимит поднялся на ноги и помог Хэнли, потом затянул вход в расселину металлической сеткой, вынул из фонаря отражатель и осветил пещеру.

На полу в центре черного круга сидели две дюжины фигур с иссохшими лицами — скрестив ноги, сцепив руки под подбородками, пергаментную кожу покрывали черные пятна. Над фигурами возвышался свод из китовых ребер, с которых свисали клочья звериных шкур. Это было истлевшее иглу.

— Ну и ну! — воскликнула Хэнли. — Невероятно!

Она обвела взглядом пещеру и, слегка поколебавшись, спросила:

— Не возражаешь если я сделаю для сына несколько фотографий?

Нимит ответил приглашающим жестом. Хэнли поставила на пол фонарь и увидела другие фигуры. Они были размещены ярусами: в переднем ряду находились мужчины, в заднем — женщины и дети. Хэнли поразилась прекрасной сохранности мумий лишь в дальнем углу пещеры две фигуры подверглись настолько сильному разложению, что их лица стали похожи на обезьяньи орды. Каждая мумия прижимала руки к груди. Умершие словно молили о чем-то, и это производило страшное впечатление.

— Тела завернуты в шкуры выдры и морского льва, — принялся рассказывать Нимит. — Видишь, спинами мужчины опираются на боевые щиты. У большинства иннуитов даже нет слова, обозначающего войну, но эти люди — алеуты. Среди северных народностей алеуты выделялись воинственностью.

Как их готовили к захоронению?

— Сначала вынимали внутренности, затем заполняли тела колосняком дикой рожью. Идеально сухой воздух и холод сохрани их навсегда. Самым старым останкам, которые я видел, было тысяча шестьсот лет. Те, что перед нами, гораздо более поздние — конца девятнадцатого века. Наш остров служил алеутам летней стоянкой. Именно это в первую очередь привлекло сюда Мака и остальных. Но и прежде археологи находили предметы быта, выполненные моими соплеменниками в каменном веке, и многочисленные кости животных. Находки из самых нижних слоев принадлежащим видам удавалось даже обнаружить отпечатки пальцев.

— Отпечатки пальцев?

— На черенках посуды. Отпечатки обжигались вместе с глиной. Нимит медленно повернулся, осматривая пещеру. — Алеуты пришли на остров позднее иннуитов.

Хэнли, помня реакцию Джека на ее последнюю шутку, помедлила в раздумье, прежде чем задать следующий вопрос.

— Это мумии твоих предков?

— Нет. Останки моих сородичей, возможно, являются частью экспозиции Смитсоновского или Полевого музея в Чикаго, а может быть, и Музея естественной истории в Нью-Йорке. Представители этого племени проживали на Алеутских островах. На Курлак, расположенный далеко на северо-востоке, они переправились, спасаясь от врагов.

— Суровая у них, наверное, была жизнь, — заметила Хэнли, вглядываясь в мумии.

— Да, хотя, возможно, и более приятная, чем на западе, откуда они пришли.

— Почему ты так думаешь?

— В середине восемнадцатого века цивилизация алеутов была фактически уничтожена русскими. Культура, просуществовавшая девять тысяч лет, пала за один-единственный сезон. Русские пришли на Аляску с ружьями, пушками… и болезнями. Того, кого миловала пуля, подкашивала неведомая прежде хворь. По-моему, именно от русских алеуты сбежали на Курлак.

— Я не вижу стариков, — сказала Хэнли, разглядывая отдельные фигурки в видоискатель камеры.

— Немудрено. Алемуты считали их обузой. Бедняг, которым повезло дожить до преклонных лет, переставали кормить. Или бросали на произвол судьбы при перемене стоянки.

— Далекое от идеала общество.

— Да уж, — согласился Нимит. — Неподходящее для слабодушных.

— Как ты думаешь, почему алеуты оставили Курлак?

Джек пожал плечами:

— Могу предположить, что они здесь просто вымерзли. Приблизительно в сороковых годах девятнадцатого века случился небольшой ледниковый период. А что касается нас… Общины были малочисленны. Чужаки направо и налево «раздавали» корь, оспу, грипп, туберкулез и алкоголь. В какой-то момент все это сказалось на восьмидесяти процентах иннуитов. Вы, европейцы, едва не стерли нас с лица земли. Зато мы в качестве компенсации получили письменность.

— Иероглифическое письмо? Как на твоем плакате?

— Ты очень наблюдательна.

— Не сочти мои слова за грубость, но выглядит ваше письмо диковато. Похоже на руны. Или код. Очень… экзотично.

— Ты так считаешь? Письменности нас обучил миссионер, который увлекался системой стенографии Грегга. Потому буквы похожи на клинописные знаки. Ценнейший дар делового мира иннуитам, — печально улыбнулся Нимит.

— Вроде алфавита, который алеуты переняли у русских?

— Совершенно верно. Больше им русских не за что благодарить.

Хэнли указала на одного из мужчин:

— Похоже, его подвергли краниосекральной терапии. Позвоночник искривлен, нижняя челюсть отсутствует.

Нимит кивнул:

— Это потому, что у него отняли голову, а потом вернули.

— И для чего?

— Он был ангакок, то есть шаман. Ангакок имеет право забирать и даровать жизнь. И сам может воскресать из мертвых. Лишь удар в горло способен его прикончить.

Хэнли нахмурилась:

— Зачем же было убивать святого человека?

— Остается только предполагать, — отозвался Нимит, присаживаясь на корточки рядом с останками. — Шаман обычно был самым неуживчивым членом племени. Он был сосредоточен на себе, его посещали галлюцинации и мучили обмороки. В общем, типичный невротик, а порой и шизофреник. И уж во всяком случае, плохой охотник. Тем не менее окружающие его терпели. Шаман знал то, чего не знали другие. Он обладал таинственной властью над вещами.

— Например?

— Мог изрыгать предметы, вязать ртом узлы на веревке, чревовещать, втыкать нож в собственную плоть, не теряя ни капли крови. Мог летать, глотать пламя, превращаться в любого зверя, вытягивать недуг из больного. Мог предсказывать будущее. Мог залететь на луну, опускаться на дно моря. Моги проходить сквозь скалу. Мог вызывать демонов и беседовать с мертвецами.

— Как племя относилось к шаману?

— Говоря современным языком, потребительски. Его — в отличие от дурачков, которые тоже считались ясновидящими — терпели до тех пор, пока он мог договариваться с мертвыми.

— Договариваться с мертвыми?

— Да. Его самой важной работой было договариваться с мертвецами. — Джек пристально посмотрел на Хэнли. — Белых не слишком беспокоят трупы, вы, скорее, боитесь умереть сами. Иннуиты не боятся смерти, но они испытывают ужас перед мертвецами. Для них очень важно умиротворить мертвых, иначе те из зависти навлекут на них голод или бурю. Шаман должен любым способом успокоить мертвеца, он посредник между светом и тьмой. Но он подвергается риску. Если ему не удается подавить зло, то оно овладевает им. Злой дух — илисиитсог — переселяется в шамана и принуждает корчиться. Когда такое случалось, деревня изгоняла шамана, а чаще убивала подобным способом.

— Отрубая голову?

— Да. Чтобы он не обернулся животным, не заразил охотника, который его поймает, падучей болезнью.

— Значит, они убили его в целях безопасности, — заключила Хэнли, опускаясь на колени около мумии.

— По всей вероятности. — Черные глаза Нимита изучали Хэнли. — А потом похоронили как почетного члена общины. Он был великой силой в их жизни. Которой боялись. И которую почитали.

— Откуда тебе знать?

Нимит указал на мертвеца:

— Посмотри, как дорого и красиво он одет. Куртка сшита из медвежьей шкуры, капюшон с песцовым мехом. Глаза накрыты светло-голубыми раковинами. Переливчатая вышивка на головном уборе выполнена морскими ушками. А мешочек! На нем венецианские бусины. Теперь такую ерунду купишь в любом универмаге, а в те времена на одну большую синюю бусину можно было выменять сани, собачью стаю и полдюжины песцовых шкур.

— А почему у него шапка наполовину светлая, наполовину темная?

— Потому что он принадлежит наполовину нашему миру, наполовину миру духов.

Хэнли склонилась над мертвым шаманом. Почувствовав на себе взгляд Нимита, она пожалела, что под глазами у нее залегли темные полукружия. Желая переключить внимание Джека, Хэнли перевела камеру выше и спросила:

— Надпись на мешочке сделана кириллицей?

— Ага.

— Алеуты до сих пор ею пользуются?

— Нет, дети читают и пишут по-английски.

— А что в мешочке?

— Возможно, кости для гадания.

— Его одежда… — Хэнли замолчала, склонив голову набок. — Опушка, ожерелье, ракушки. Все это больше пристало женскому наряду, нежели мужскому. Или я ошибаюсь?

— Нет. Ты права.

— Тогда что это означает?

— Возможно, что он был гомосексуалист. Или трансвестит.

— Гей?

Как многие шаманы. Но дело не в этом. Ожерелье выполнено из раковин красной шипастой устрицы. Устрицы — гермафродиты: сегодня — мужская особь, на следующий год — женская. Устрицы символизируют двойственную сущность шамана.

Хэнли протянула руку, собираясь коснуться мумии.

— Не делай этого! — Нимит схватил ее за запястье. Кожа на его ладони была удивительно мягкой для человека, много работающего руками.

— Ты боишься шамана?

— Да, черт возьми, боюсь. А еще помню, что существует Акт о защите и сохранности захоронений коренных жителей.

— Извини. — Хэнли мягко высвободила запястье. — Я должна взглянуть. Деформация позвоночника…

Она приподняла голубую ракушку левой глазницы с мумии.

Нимит содрогнулся.

Хэнли осторожно убрала правую ракушку и приблизила фонарь к лицу шамана. Увиденное повергло ее в оцепенение. Глазницы были точь-в-точь такими же, как у троих погибших ученых.

ГЛАВА 37

— Комиссия по наследию местных племен не обрадуется, узнав, что вы потревожили останки, — прозвучал в радиоэфире голос Маккензи.

Хэнли нервно затеребила мешочек шамана, который спешно схватила, перерезав ремешок, запечатала в полиэтиленовый пакет для образцов и сунула в карман, как только Нимит отвернулся и пошел к выходу из погребальной пещеры.

— Однако в данных обстоятельствах вы заслуживаете похвалы, Джесси, — вмешался Верно. — Bien fait. Хорошая работа!

Маккензи возразил:

— Похоже, вы слишком доверяете своей интуиции, доктор Хэнли. Нам еще многое выскажут по этому поводу члены Комиссии. Так что с сего момента, пожалуйста, ведите работу более осторожно.

— Я так и собираюсь поступить, — буркнула Хэнли, уязвленная упреком. — Сожалею.

— Ну конечно, вы будете осторожны, — подтвердил Верно, стремясь смягчить тональность разговора. — Итак, что мы поведаем сотрудникам о ваших успехах?

— Есть хорошая новость. Чем бы он ни был, это не синтезированный супервозбудитель двадцать первого века. Теперь мы знаем, что микроб существовал не более двухсот лет назад и убил местного шамана. Не исключено, что именно с ним столкнулись ваши коллеги во время полевых работ.

— Удивительно, — вздохнул Маккензи.

— Похоже, возбудитель дожидался своего часа в каком-то организме. Так случалось раньше. Например, с вирусом Эбола в Конго.

— Господи Иисусе, — прошептал Верно.

— Так или иначе, он естественного происхождения и обитает в чем-то на льду.

— Да, — заметил Верно, — и вполне возможно, что вы направляетесь прямо навстречу ему. Будьте осторожны, ша chere.

— Буду, — пообещала Хэнли.

Маккензи и Верно отключились. Джесси взглянула на сидящего за рулем Нимита, включила ноутбук и сделала запрос по арктическим озерам.

Они тут же нашлись, правда, не на льду, а под — термокарстовые озера. Анализ воды, взятой с глубины двух миль, показал наличие… «Микробов!» — прочитала Хэнли вслух.


Скрежет, подобный трубному реву слонов, перерос в стук, похожий на дробь гигантского дятла, и затем во что-то напоминающее скрип огромных половиц. Хэнли подпрыгнула и от испуга проверила огонек, сигнализирующий об опасности. Тот светился успокаивающим зеленым цветом.

Нимит рассмеялся:

— Это всего лишь льдины. Они трещат, наезжая друг на друга, раскалываются и образуют заторы. — Джек на миг отпустил руль и продемонстрировал руками, как это происходит. — Напоминает смещение тектонических плит.

На экране компьютера замигало сообщение о поступившем письме.

Хэнли вступила в переписку с Джеком.

МАМА!

Да, сынок?

Что происходит?

Я на ледяном поле, в машине со множеством громадных колес.

Какого размера?

Как у грузовика, который тебе подарили на трехлетие.

Там страшно?

Ужасно… красиво.

Ой, ну МАМ. Слушай, папа хочет с тобой поговорить.

— Вот дерьмо, — пробормотала себе под нос Хэнли.

Джесси! Сегодня на моей лужайке остановилась машина с двумя репортерами, они спрашивали, где ты и чем занята. Что, черт побери, им отвечать?

Скажи им, что мы с тобой не разговариваем.

Это недалеко от истины.

Если они не успокоятся, скажи, что я храню врачебную тайну. Отправь их к Мансону.

Я постараюсь, но если они начнут донимать Джоя, я расколочу им фары.

В добрый час. Поцелуй за меня Джоя на ночь.

Тедди Зейл спросил, как у них дела. Джек подкорректировал курс, равняясь на сигнал глобальной системы навигации. Передатчик, установленный в фургоне, автоматически поддерживал связь со станцией и одновременно служил вторым радиоканалом. В машине имелось и третье — резервное — радиоустройство, но оно было отключено. Чаще всего Джек и Хэнли пользовались трансиверами, встроенными в шлемы.

— Надеюсь, мы не мчимся на свидание с торосами, — забеспокоилась Хэнли, вглядываясь в «качалку», бегущую впереди, словно электронная зверушка.

— Есть более опасные места, где они могут появиться, — ответил Нимит.

— Да? Какие, например?

— Позади нас.


На белом поле выделялся черный холм. «Гора Маккензи», — сказал Нимит.

Без ориентира для сравнения Хэнли трудно было определить, насколько высока эта гора и на каком расстоянии от машины находится. Через несколько минут Нимит припарковал фургон в районе шести желтовато-зеленых меток.

— И куда, черт возьми, ты меня завез? — полюбопытствовала Хэнли.

— В самый центр пустоты. Мы одни посреди океана, раскинувшегося на две тысячи миль вокруг.

— А до Лос-Анджелеса сколько?

Он задумался.

— Около четырех тысяч миль. Это примерно равно расстоянию между Лос-Анджелесом и Амазонкой.

— Боже, я бы сейчас все отдала за чашку кофе с молоком. Не знаешь, где поблизости его подают?

— Ближе чем в Мурманске ты вряд ли найдешь кофе. Ну а молоко…

— Как я понимаю, мы на месте. — Хэнли махнула рукой в сторону меток.

— Да. Можно вылезать. Лед довольно устойчив.

— А он не сдвинется?

— Этот — нет, потому что он прибрежный. А вот исследовательская станция, расположенная на океаническом льду, может проплыть за сутки девять миль.

— Наверное, испытываешь странное ощущение, находясь в таком постоянном движении, — промолвила Хэнли.

— В девяностых годах китайское судно из Гонконга во время шторма потеряло груз — желтых игрушечных утят. Они вывалились за борт в Тихом океане и объявились через семь лет на пляжах Атлантики. Из одного океана в другой их перенесли потоки ледяных глыб.

— Теперь мы с Джоем будем повнимательнее разглядывать пляж.

Нимит улыбнулся.

— У льда стабильная траектория? — спросила Хэнли.

— Да, он движется против часовой стрелки, однако зигзаги его непредсказуемы. Поэтому так трудно найти корабль, засевший во льдах.

«Как убийцу шамана», — подумала Хэнли.

И выбралась из фургона. За ней, держа ружье наперевес, последовал Нимит. Джесси взяла несколько образцов льда непосредственно с места стоянки. Потом, нагнувшись, разметая снег ногой, начала осматривать местность с помощью электрического фонарика.

— Что ты ищешь? — спросил Джек.

— Трупы.

— Что?!

Хэнли выпрямилась.

— Останки животных, птиц — всех, кто способен быть переносчиком болезни. Я бы хотела вычислить тварь, погубившую шамана и твоих товарищей. Встречаются здесь в это время года какие-нибудь птицы?

— Да. Например, чистики. Иногда задерживается парочка больших полярных чаек. Но с каждым годом количество пернатых сокращается. Подсчет поголовья ведет Мак.

— Чем же питаются эти птицы?

— Обычно креветки и ракообразные с приходом зимы уходят на большие глубины, однако некоторое их количество — как раз достаточное, чтобы прокормить отбившихся от стай птиц, — остается у поверхности воды.

— Ракообразные… теперь понятно, откуда в телах каиновая кислота. Вы находите мертвых птиц?

— Иногда.

— А в последнее время не случалось? Ученые зафиксировали бы подобную находку?

— Только если обнаружили бы что-то действительно необычное.

— Кто-нибудь из погибших занимался проблемой мертвых птиц? Например, Анни?

— Насколько я знаю, нет.

Хэнли пошла вокруг помеченной флажками площадки, объясняя:

— Вирусы проникают в нас разными путями. Возможно заражение от соприкосновения с пометом. Потому — ты не поверишь — я теперь ищу птичье дерьмо.

— И как, успешно?

— Более чем! — Она подошла к Джеку и рассмеялась.

— Тебя радует неудача?

— Меня радует вооруженный пингвин. Ты уверен, что ружье не заледенеет?

— Я обработал его тефлоновой смазкой. — Нимит указал в темноту. — Полынья там.

Через несколько минут они подошли к краю темной воды. Пахнуло водорослями.

— Устройство, которое они приехали проверять, отпугивает обитателей полыньи? — спросила Хэнли.

— Это обычный дистанционно управляемый щуп. Похож на гигантскую сигару — длина около десяти футов, вес примерно десять килограммов. Работает очень медленно. Коснется чего-то, останавливается, пятится, обходит — как машина с бампером. Водным жителям он не помеха.

— В списке оборудования, возвращенного на станцию, щуп не значится.

Разумеется, ведь он по-прежнему в полынье. С мотором малой мощности он способен пыхтеть там вечно. Когда поступит команда, встроенная система самонаведения пригонит его к месту погружения. А так он просто кружит и кружит в воде на скорости в четыре морских узла.

— А что он делает?

— Контролирует обстановку. Он оснащен эхолотом и может дать представление обо всем Арктическом бассейне. Каждые три месяца полевая команда снимает показания приборов.

— Тише, — насторожилась Хэнли. — Тут кто-то есть!

Они принялись вглядываться в полынью. Джек поднял ледяной осколок и швырнул в воду. В ответ раздался странный звук — будто кто-то обо что-то шлепнулся.

— Что за черт? — удивилась Хэнли.

Черная вода побежала кругами.

— Скорее всего это тюлень. Он спит в полынье «стоя», как поплавок.

— И никакая температура его не смущает?

— Главное, чтобы ветер не дул. От ветра тюлень прячется под лед, около полыньи. Когда воздух в легких кончается, он просыпается, высовывается наружу, делает вдох и снова уходит под лед спать. У тюленей минимальная теплоотдача, их невозможно разыскать с помощью инфракрасных сенсоров.

Джек поймал светом фонаря едва заметное углубление во льду и поднял руку, призывая Хэнли к тишине. Прошла минута. Вдруг из полыньи взметнулся со свистом фонтанчик.

Хэнли отпрыгнула.

— Это тюлень вдохнул, — пояснил Джек.

— А зачем он выпустил маленький гейзер?

— Освободил пасть для глотка воздуха.

— Чем питаются тюлени? — спросила Хэнли.

Водорослями, моллюсками, всякой мертвечиной, которая оседает на дно. Глубинные воды гораздо теплее поверхностных. Снизу во льду образуются трещины, они заполняются водой и дают приют водорослям. В этих висячих садах пасется множество животных.

— А не было резкого увеличения смертности среди тюленей или моржей?

— Нет. Хотя в последнее время они покидают Арктику тысячами.

— Почему?

— Пока никому не удавалось расспросить их с пристрастием. Скорее всего они ощущают наступление каких-то крупных перемен и спасаются бегством. В восемьдесят восьмом году у северного побережья Норвегии объявилось стадо примерно из двухсот тысяч голов.

— Аисты тоже предчувствуют катаклизмы. Они поднимаются в воздух перед извержением вулкана или землетрясением.

— Ну, тюлени движутся медленнее аистов.

— Ладно, забудем на время про тюленей. Если они и служат носителями заразы, то между ними и погибшими учеными наверняка имеется посредник. В летний период я бы заподозрила насекомых, но сейчас… — Хэнли проводила взглядом падающую звезду. — А чем еще занимались в лагере?

— Брали образцы льда. Анни интересовалась, насколько далеко проникли загрязнения с юга и как они влияют на экосистему.

— Да, — кивнула Хэнли, — мы проверили образцы. Ничего криминального не обнаружили.

Она пошла вперед, Джек — за ней. Лед поскрипывал под их тяжестью.

— Оказывается, здешние места кишат живностью…

— Ага, — согласился Нимит.

Хэнли остановилась и выгнула спину.

Нимит обеспокоился:

— Как ты себя чувствуешь?

— Ничего, все в порядке. Просто немного устала.

Хэнли попыталась стряхнуть напряжение, вращая плечевыми суставами и касаясь пальцами мысков обуви.

Вдруг соседний сугроб взревел, вырос и выдвинул громадные белые клыки и когти величиной с грабельные зубы.

Обмякшая Хэнли с трудом удержалась на ногах. Медведь разинул пасть. Хэнли всегда казалось, что зев млекопитающего красный, но сейчас она увидела кромешный мрак, который, добавляя ужаса, вонял мясом.

«Джек!» — захотела она крикнуть и, словно в кошмарном сне, сумела выдавить только слабое:

— Джек…

Нимит вскинул ружье и прицелился в чудовище. Медведь фыркнул. Хэнли могла бы поклясться, что он озадачен: почему люди не бегут к чертовой матери? Хэнли и сама этому удивлялась.

Нимит выстрелил в воздух. Медведь решил испугаться. Он опустился на четыре лапы, повернулся спиной и прыгнул в полынью с еле слышным всплеском. Громадная туша исчезла в мгновение ока.

— О Господи, — проговорила Хэнли, — о Боже мой…

— Сделай глубокий вдох, — посоветовал Нимит.

— Меня трясет. Словно попала в автомобильную аварию. — Хэнли уперлась руками в колени. — Просто так взял и появился…

— Скорее всего он охотился на тюленя. Он знает, что тюлени любят погреться в снегу.

— Медведь настолько умный, что маскируется?

— Еще бы! — Нимит рассмеялся, испытывая радостное возбуждение от того, что остался жив после опасной стычки. — Он даже прикрывает лапами черный нос, притворяясь сугробом.

Хэнли затошнило.

— Мечтаю избавиться от этой бандуры. — Она постучала по шлему.

— Там, — Джек показал ружьем на фургон, — пожалуйста.

Он первым забрался в кабину и помог Хэнли подняться по лесенке из скоб. Через несколько минут они расстегнули воротники, снял шлемы и до пояса спустили внешние слои костюмов. Хэнли продолжала бить нервная дрожь.

В кабине было холодно. Джек отодвинул заслонку и вытащил темный брусок, отпилил от него кусочек и подал Хэнли. Она принюхалась, наблюдая затем, как Нимит отпиливает порцию для себя.

— Что это такое?

— Средство для успокоения нервов.

Хэнли лизнула лекарство и завопила:

— Виски!

Когда напиток оттаял в кружке и проявил свою крепость, Хэнли благодарно чмокнула Нимита в щеку. Он засмеялся.

Хэнли немедленно попросила добавки. Нимит вместо этого предложил ей горького шоколада и занялся приготовлением ужина в крошечной кухне.

Хэнли присоединилась к нему.

— А это, черт возьми, что такое? Замороженная пицца?

— He-а. Фасоль.

— Без банки?

— Естественно. Нет тары — нет мусора. Отламываешь столько, сколько нужно, и разогреваешь в микроволновке или на костре. В качестве горючего мы используем желе из вымоченного в бензине хлопка — оно дает ровное и горячее пламя, вроде топлива «Стерно», или припасенную на крайний случай пачку газогидрата.

Хэнли поморщилась:

— Как бойскауты… Я выросла, считай, на улице. Терпеть не могу походы. Предпочитаю нежиться в помещении.

Нимит прыснул, взглянув на выражение ее лица.

— Меняло сих пор трясет, — сказала она. — Может, все-таки дашь еще брусочки? Полагаю, панацеи доктора Баха.

— Ты поклонница гомеопатии?

— Только не выдавай меня коллегам. Из-за работы я отчасти превратилась в ипохондрика. Каждый день я вижу, что делает с плотью инфекция. Тут поневоле начнешь находить у себя всякие болячки. Я питаю надежду, что здоровый дух оздоровит тело.

— Понимаю. Наши шаманы тоже полагают, что надо воздействовать в первую очередь на разум. Они умеют ставить примочки, однако настоящую работу ведут где-то в другом измерении.

Разложив еду в две маленьких плошки, Джек засунул их в микроволновку. Тем временем температура воздуха в кабине заметно поднялась. Когда Джек вынул тарелки из печки, под потолком образовалось облачко.

— Боже, да мне жарко! — удивилась Хэнли.

— Отпусти пониже слои костюма, — велел Джек.

— Не могу больше сидеть, — пожаловалась Хэнли. — Хочу лечь и вытянуться во всю длину.

— Прошу! — махнул рукой Нимит. — Там туалет и две койки. Они складываются в сиденья, но я всегда держу их раскрытыми.

Хэнли прошла в конец салона и села на край койки. Джек устроился рядом с мисками в руках, в каждой миске торчала ложка.

— Конечно, это не тот обед, который запомнится на всю жизнь, но необходимыми калориями он тебя обеспечит.

Хэнли нежно погладила его по щеке и с благодарностью приняла миску с фасолью, картофельным пюре, макаронами, кубиками вяленого куриного мяса и кукурузой. Она изголодалась и обессилела.

Оба принялись за еду, точно за работу: молча и энергично. Покончив со своей порцией, Хэнли слегка коснулась руки Джека.

— Пожалуй, мне пора прилечь.

— Давай, только не снимай жилет и укройся термопростыней. — Джек вытряхнул остатки еды в ловушку для леммингов, которую Хэнли забрала из малого «Трюдо».

— Спасибо, что спас меня от дяди Миши, — сказала Джесси и сделала большой глоток воды из фляги.

Джек улыбнулся и поцеловал ее.

— Не знаю, сказать ли тебе, что обычно делала моя бабушка, если объявлялся медведь.

— Что?

— Она прогоняла его прочь деревянной вешалкой для одежды.

— Боевая девчонка — твоя бабуля!

— Да уж. Больше никто на такое не осмеливался. Медведи страшно опасны, а бабушка отмахивалась от них, будто от докучливых мух.

— Молодчина! — Хэнли зевнула и забралась в постель.

Крыша над задней частью салона была прозрачной.

Джек прилег рядом.

— Ты сможешь уснуть? — спросила Хэнли.

— Да, немного погодя. Меня ломает. И вообще как-то…

— Бессонница?

— Скорее внутренние часы, доставшиеся от предков. Иннуиты очень поздно ложатся спать — особенно летом. Обычно они бодрствуют ночью и спят до полудня.

— Почему?

— Не знаю. Просто так повелось. Летом мы, дети, столь активно общались, что не ложились спать вообще.

— Но ведь вам нужно было по утрам идти в школу!

— Конечно. Школьные власти просто бесились. Мы или пропускали занятия, или вырубались на уроках. На «Трюдо» я вернулся к прежней привычке путать день с ночью. За зиму я постепенно перестроюсь.

— Не ложиться спать по расписанию!.. Мой сын был бы в восторге. И никто не следил за вами, чтобы вы соблюдали режим дня?

— В общине нас никто никогда не отчитывал и не контролировал. Все уважали в нас взрослых.

— Как это?

— Очень просто. В каждом ребенке живет атик — дух семьи.

— Не понимаю.

— Иннуиты верят, что у человека две души.

— Две?

— Да. Когда человек умирает, одна душа остается при нем, а другая, более добрая, отправляется в путешествие. Она бродит до тех пор, пока в семье не народится новый человек. В него-то она и вселяется.

— Значит, у тебя душа предка?

— Именно.

— Неудивительно, что ты кажешься старше своих лет, — с улыбкой заметила Хэнли. — В честь кого тебя назвали?

— В честь брата моего деда по материнской линии. Отличный охотник. И бабушка и мама время от времени называли меня Старым Дядюшкой.

— Ты знал всех своих бабушек и дедушек?

— Да, но лучше всех — мамину маму, ту, что пугала медведя вешалкой. И ее мужа Быстрого Камня — он учил меня охотиться. Крепкий был иннуит. Бил зверя до последних дней. Когда кончились силы ходить на охоту в зимнее время, продолжал охотиться летом. И всегда ловил рыбу. Почувствовав, что больше не может ни охотиться, ни рыбачить, собрал пожитки и уплыл на лодке. Насовсем. Я видел, как он уплывал.

— И не попытался его остановить?

Джек покачал головой:

— Нет. Я не имел права.

— А жена?

— Она к тому времени умерла. Мама очень разозлилась на него.

— За то, что он не попрощался?

— Нет. Вместе с ним уплыл его чек на оплату социальных нужд. — Джек обреченно пожал плечами. — Все семьи стремились как можно дольше не отпускать от себя стариков. Мы вечно голодали, пособия бабушки и дедушки были для нас манной небесной. Так что времена, когда старые люди считались обузой, канули в прошлое.

Хэнли зевнула:

— Извини, дело не в твоем рассказе. Просто я очень устала.

— Тогда постарайся заснуть.

— Не могу. Шаман умер так же, как твои товарищи. Значит, зараза таится где-то здесь, но это «где-то» — такое большое…

Хэнли сомкнула веки.

— Понятно, почему у тебя проблемы со сном. — Джек сел и порылся в рюкзаке. — Вот, держи.

Хэнли открыла глаза.

— Опа! — Она понюхала самокрутку. — Травка! Откуда?

Джек усмехнулся, щелкнул зажигалкой и поднес к косяку.

— Парень называет ее «Арктическая высота» и выращивает гидропонным способом в садоводческой лаборатории. Он работает в столовой. Наверняка ты его встречала — алеут в футболке, на которой написано «Реабилитация — для трусов».

Хэнли глубоко затянулась и задержала дыхание, раздув щеки.

— Похоже, у тебя определенно была веселая юность, — сказала она, выдохнув, и убрала с глаз прядь волос. — Ого! О-го-го!

— Что, не хуже калифорнийской? — улыбнулся Нимит и погасил свет.

Хэнли почувствовала, как у нее расслабляются мышцы. Она еще раз затянулась и передала косячок Джеку. Над их головами висели звезды, раскаленные добела, и окрашивали кабину в серебристый цвет. Нимит затянулся, серебро слегка покраснело.

Расскажи еще, — попросила Хэнли, закрывая глаза.

— О чем?

— О твоем народе.

Нимит поправил у нее на плече одеяло.

— Иннуиты считают, что есть душа и что души умеют разговаривать.

— Правда?

— Они думают, что животные произошли от нас. Вот, например, сегодняшний тюлень — это отрубленные руки девушки.

— Бог мой! — Хэнли оторвала голову от подушки. — Кто же ее изувечил и зачем?

— Она не захотела выйти замуж по воле отца, и он ее за это наказал. По другой версии, казнь растянулась на несколько этапов. В сильный шторм отец бросил дочь за борт. Строптивая, она начала цепляться за край лодки. Тогда отец отрезал ей пальцы, и те превратились в тюленей; потом запястья — они обернулись моржами; и наконец, предплечья, которые перекинулись в китов. В результате несчастная опустилась на дно океана и стала нашей морской богиней Седной. Если ты не уважаешь преследуемого зверя, то его душа в виде чудовища будет мучить тебя до тех пор, пока ты не умрешь от испытания. А голод тебе обеспечен, потому что Седна прекратит посылать тюленей в твою сторону.

— А если уважаешь животное?

— Его дух соглашается на перевоплощение. Ты как бы всю жизнь имеешь дело с одной сущностью, меняющей тела. Наш шаман всегда говорил, что мы питаемся оболочками души.

— Довольно запутанная теория. — Хэнли зевнула. — А что еще?

— Раньше мы думали, что на свете существует всего несколько белых людей. — Джек свернулся калачиком рядом с Хэнли и обнял ее. — Мы считали, что земля — неподвижный диск, а звезды — летучие духи. Мы называли душу «анерка», то есть «дыхание жизни», и так же обозначали поэзию. Мы не запоминали песен, не хранили письмена, не составляли карт, не имели постоянного адреса…

Дыхание Хэнли сделалось ровным и глубоким. Джек убрал с ее лица прядь волос и заправил ей за ухо.

— Мы думали, что буран — это поминки по ушедшему человеку, дождь — месть и что Пьер Трюдо — порядочная сволочь.

ГЛАВА 38

Вынырнув из забытья, в котором пребывала совсем недолго, Хэнли вернулась мыслями к работе.

«Большинство бактерий и вирусов мирно живут в человеке, рассуждала Джесси. — Они не стремятся уничтожить свою обитель или даже выгнать соседа вон. Беда происходит, если нарушается статус-кво. Присутствие палочки полиомиелита в кишечнике безвредно для человека. Но стоит ей попасть в нервную систему и позвоночник человека разбивает паралич. Присутствие бактерий менингита в носоглотке совершенно безопасно, зато в мозге — катастрофа.

Нынешний возбудитель изначально нацелен на то, чтобы извести носителя в максимально короткий срок. Поймать и убить. Какую угрозу для возбудителя представляет человек?

Бактерия — это что? Белковый сгусток. Глаза тоже. Легкие — другая материя. Их возбудитель сохраняет, лишь превращает в камень. Почему он разрывает эритроциты и выедает глаза?»

Хэнли вообразила себя клеткой собственного тела. Вот она открывается, принимает молекулу кислорода, тащит по месту назначения, размножается, обновляется… По сравнению с ней вирус инертен — он не способен ни на что, кроме как клонироваться до бесконечности. Прион еще хуже — этот плюс ко всему неистребим.

Хэнли в ужасе распахнула глаза и увидела черную бездну, усеянную светлячками; запаниковав, она коснулась руки Джека и мгновенно успокоилась. Она любит Нимита. То, что он младше ее и принадлежит к другому народу, не имеет никакого значения.

Хэнли натянула одеяло до подбородка, закрыла глаза и вновь уснула.


Их разбудил резкий писк зуммера. Нимит покосился на табло, показывающее время и дату. Они проспали шесть часов.

Джек разогрел в микроволновке завтрак, не удосужившись прочитать на упаковках название еды.

Спасибо, сказала Хэнли, взяв кофе и недоверчиво взглянув на поднесенную еду.

По настоянию Джека ей пришлось съесть некое подобие яичницы. Нимит умял кашу, разведенную водой. Хэнли выразила удивление по поводу столь спартанского рациона:

— Я полагала, что нам следует набирать калории. Почему ты не развел кашу молоком?

— Иннуиты терпеть не могут коровье молоко. У нас нет ферментов для его переработки.

— Очень жаль, — посочувствовала Хэнли, — в молоке много белка. А что еще необычного в физическом строении иннуитов? Про отсутствие волос на торсе я знаю.

— Лишняя артерия возле сердца. Чтобы мы не мерзли. Обычно мы правши, левши встречаются очень редко. У нас поразительно большое количество железа в крови и — к сожалению — очень высокий уровень диоксина, что любила подчеркивать Анни.

— Из-за промышленных отходов моей родины, — кивнула Хэнли. — Слышала.

— Каждый этап в пищевой цепочке означает накопление химических веществ. Люди, потребляющие вроде нас большое количество жира, переполняются диоксином. Грудное молоко иннуитских матерей имеет самый высокий на земле уровень полихлорбифенила. После тестирования молоко отнесли к разряду токсичных веществ.

— Боже!

— Высокий процент заболевания раком, — продолжал Нимит, глядя в упор на нее. — А еще иммунная система и коэффициент интеллектуального развития у наших детей не оставляют желать лучшего, зато нас легко найти в темноте.

— Из-за радиоактивности светитесь? Кроме того, у вас маленькие носы, — многозначительно сказала Хэнли. — Народная примета верна?

— Совершеннейшая чушь! — выпалил Нимит. — Мужскому хозяйству иннуита могут позавидовать многие представители человеческого рода.

— Неужели? А где доказательства?

— Готов немедленно принять участие в эксперименте.

Джек склонился к Хэнли и поцеловал ее. В его глазах читалось беспокойство.

— Ты волнуешься? — спросила Хэнли.

— За тебя.

— Не надо.

— Не хочу, чтобы ты пострадала. Не хочу потерять тебя. Хэнли обняла Джека:

— Не тревожься, я знаю, как защитить себя. Я давно занимаюсь подобными вещами. Ты был подростком, когда я начала.

Он невольно рассмеялся.

После завтрака Нимит вышел на связь с «Трюдо» и доложил, что они с Хэнли покидают машину и будут принимать сообщения о погодных условиях на частоте станции, а обмениваться мнениями друг с другом — на локальном канале. Они застегнули полярные костюмы, надели шлемы и осторожно спустились по скобам на боку фургона.

Джесси несла пакеты для образцов, Нимит — ружье.

— Здесь кто-нибудь водится, кроме медведей? — спросила Хэнли, бредя по жутковатому, залитому лунным светом простору.

Джек сделал неопределенный жест рукой:

— Жизнь есть везде, только она рассредоточена.

— Где же она прячется?

Джек посветил фонарем в неровный срез льда, испещренный точками.

— Пожалуйста. Грибы и лишайники.

— Ты уверен?

— Да. Еще вон там, на выходе породы.

Хэнли взяла несколько образцов льда и поместила в колбы.

— А что насчет полыньи?

— В полынье водятся бокоплавы. Они зависают подо льдом и поглощают все, что попадается на глаза. В этом отношении они похожи на пираний. Биологи из «Трюдо» часто используют их, чтобы очистить какой-нибудь образец: поболтают в воде — и как новенький. Однажды эти крошки превратили тушу медведя в скелет всего за сорок восемь часов.

Какая прелесть. Надо бы мне их исследовать: вдруг что-нибудь переносят?

Впереди показался холм — летнее пристанище птиц. Джек поскользнулся и выбросил в стороны руки, пытаясь вернуть равновесие.

— Осторожнее с ружьем, — напомнила Хэнли.

— Оно на предохранителе. Не волнуйся. Я пока случайно никого не подстрелил.

Есть идея по поводу того, как поймать парочку бокоплавов, не расставшись с пальцами?

— Им не нравится живая плоть.

— Уже легче. А как выманить этих красавцев из-подо льда?

— Если ты не прочь пожертвовать ужином…

Джек порылся в сумке Хэнли и достал банку. Потом вынул приличного размера шарик вяленого мяса и обвязал его пластиковой леской. Подойдя к краю полыньи, опустил мясо в воду.

— Есть что-нибудь? — поинтересовалась Хэнли.

Нимит зачерпнул в банку воды и подал Джесси:

— Взбалтывай, не то замерзнет.

Джек подождал немного и медленно вытянул леску. Мясной шарик был облеплен шевелящимися рачками.

— Ух ты! — изумилась Хэнли.

Каждое создание было размером с креветку. Джек опустил шарик в банку и завинтил пробку.

— Кто еще здесь живет подо льдом? — Хэнли опустилась на колени у края полыньи и глянула вниз.

Нимит нагнулся над ней.

— Эта полынья никогда не замерзает. Однако в последние два года она ведет себя ненормально. Нынешней зимой она в несколько раз сократилась. Полагаю, полынья меняется под влиянием природных условий. Тоже свидетельство потепления. Арктика — своеобразная отдушина для планеты. Если температура значительно поднимется и полярный ледник растает, если отдушина исчезнет, у всего мира начнутся большие проблемы.

— В настоящий момент моя проблема — образцы. Ты будешь мне помогать или так и собираешься стоять над душой?

— Мне приказано ни к чему не прикасаться. Но я с удовольствием подержу лампу.

— Спасибо.

Хэнли осторожно убрала в рюкзак сосуд с ужасными тварями.

— Хорошо, теперь займемся птицами.

Она внимательно изучила поверхность льда.

Джек махнул лампой.

— Господи, пошли мне птичий помет, — пробормотала Хэнли себе под нос.

— Тогда нам туда. Гора Маккензи сплошь покрыта нужным тебе дерьмом. По сути, это гнездовье.

— Ты думаешь, фекалии сохранились?

— И не за сезон.

— Неужели мне придется перерыть целую кучу помета?

Джек расплылся в улыбке:

— Я же говорил, что в Арктике порой вляпываешься в дерьмо.

Хэнли застонала.

Прибыв на место, она набрала в легкие побольше воздуха и полезла на холм замороженного гуано, испытывая душевный дискомфорт от того, что работает без костюма биологической защиты. Она методично продвигалась, собирая образцы в контейнеры, которые ей протягивал Нимит. Наконец она полусоскользнула-полусбежала с вершины холма.

— Здесь можно проторчать до второго пришествия, — заявила Джесси, переведя дух. — Пока достаточно образцов. Если окажется, что переносчиками инфекции являются перелетные птицы, то человечеству грозит беда.

Где-то поблизости заскрежетали льдины.

— О Боже, — произнесла Хэнли, — надеюсь, это лишь брачный зов местного чудища…

Нимит улыбнулся, ничуть не встревоженный. Снова раздался грохот словно мамонты почесались о гигантские воздушные шары и те лопнули.

— Моя бабушка говорила, что это Господь хрустит костяшками пальцев.

Скрежет прекратился. Хэнли, радуясь тишине, окинула взором небесный простор, переливающийся звездами.

Пыль Господа, — сказал Нимит, задрав голову.

— Да твоя бабушка была поэтессой.

— Не угадала. Хорхе Луис Борхес.

— Ты полон неожиданностей.

— Надеюсь.

Джек, ты видел рабочие заметки из лагеря?

— Да.

— Помнишь слова об «ignis fatuus»? Это латинское название болотного газа. Разве здесь есть газ?

Нимит ненадолго задумался.

— Вроде как есть. Я тебе покажу.

Он жестом пригласил Хэнли следовать за ним, миновал холм и обогнул небольшую гряду торосов. Лед, освещенный лампой, переливался, как бутылочное стекло. От порыва ветра взвилось снежное облачко.

Нимит остановился около скопления кочек.

— На островах Арктического архипелага они встречаются довольно часто. В детстве мы называли их «понго». — Нимит опустился на корточки и смахнул снежинки с кочки. Она оказалась прозрачной, внутри маячило что-то темное.

— Никогда не видела подобного чуда, — произнесла Хэнли.

— Это водорослевая впадина. Пузыри газа поднимают зеленые водоросли со дна, растения цепляются за лед и начинают расти.

— Сквозь лед толщиной шесть футов?

— Семь, десять… иногда и больше. Пока не пробьются к свету.

— Без труда не вынешь рыбку из пруда?

— Вот именно. — Нимит погладил полусферу. — Весной постоянное освещение и стеклообразный лед обеспечивают им стремительный фотосинтез.

— Идеальная природная теплица.

— Кислород, который они вырабатывают, вспучивает лед. — Джек взглянул в лицо Хэнли, обрамленное шлемом. — Следишь за моей мыслью?

— Безотрывно.

— Летом ледяной купол тает, образуется пресное озерцо. Максимальная глубина проникновения солнечного света в лед — девять дюймов, так что яма довольно мелкая. Солнце светит круглые сутки, водоросли благодаря темной окраске нагреваются и цветут. Колония развивается, сливается с соседней и достигает двух-трех футов в диаметре. В конце лета тепло.

— Вода замерзает.

— А растения продолжают выделять кислород, который рвется наружу, поэтому покрытие получается выпуклым.

— И мороз не убивает водоросли?

— Нет. Ледяной купол защищает их от ветра и низких температур.

— Ловко устроились. А при чем тут болотный газ.

Нимит поднялся и жестом попросил ее отойти.

— Вообще-то нам не положено этого делать, но ради науки… — Он поднял льдинку и, размахнувшись, швырнул в кочку. Послышался хлопок, ледяные осколки и клочки водорослей взвились в воздух.

— Болотный газ! — воскликнула Хэнли, сначала ошеломленная, а потом напуганная.

— Можно и так назвать, — согласился Нимит.

Хэнли помрачнела: «А вдруг трое ученых стояли возле водорослевой впадины и она взорвалась? А вдруг ядовитые испарения отравили их?»

— Что-то не так? — встревожился Нимит. — Неважно выглядишь.

— Сколько кочек ты разбил за свою жизнь, Джек?

В детстве десятки. Классные мишени! В последнее время не так много. Мы стараемся их не трогать. Полярная комиссия вряд ли обрадуется, если узнает, что мы разрушаем окружающую среду.

— Кто-нибудь когда-нибудь пострадал от взрыва кочки?

— Насколько мне известно, нет.

«Но кто поручится, что все понго одинаковые? — подумала Хэнли. — Девяносто девять могут быть безвредными, а сотая — смертоносной. В Африке одно дерево служит пристанищем для десятков видов насекомых, которых нет больше нигде — даже на соседнем дереве. Почему бы ситуации не повториться в Арктике?»

Хэнли вытащила пластиковую бутылку из кармана брюк и нагнулась над расколотым куполом. Осторожно взяла образец водоросли, положила в сосуд и закрутила пробку.

— К сожалению, придется разбить еще несколько понго, — сказала она.

Лед, словно возражая против ее намерения, содрогнулся.

Хэнли не задумываясь выпалила калифорнийское словечко, означающее землетрясение, и следом подумала: «Но ведь здесь это невозможно!»

Раздался жуткий треск. Перед Хэнли и Нимитом образовался огромный черный провал, источающий запах моря. «Дыхание смерти», — пронеслось в мозгу у Джесси.

Огромная светлая морда с длинным витым рогом высунулась из провала, осыпав людей ошметками льда и брызгами воды, и скрылась из виду. От проруби поползли трещины.

— Бежим! — крикнул Нимит, толчками приводя опешившую подругу в чувство.

Они повернулись и кинулись прочь.

У полыньи они перевели дух.

— Что это было? — спросила Хэнли.

— Нарвал, — сказал Нимит и вдруг потянул ее за ледяную глыбу. — Выключи фонарь!

В полынье, заполнив ее от края до края, появилась тварь гораздо больше предыдущей. Исчадие ада. Воплощение мирового зла.

К треску льда прибавилось лязганье.

— Подлодка, — прошептал Нимит.

Из открытых люков выбрались черные фигуры и принялись переправлять на лед ящики. Другие черные фигуры — с оружием на плечах — покинув люк, съехали по канату наземь и занялись распаковкой оборудования. Вскоре Нимит и Хэнли увидели гусеничные сани.

Послышался крик. Одна фигура, поскользнувшись, упала. Часть охранников бросилась ей на выручку. Остальные собрались вокруг саней. Хэнли почувствовала запах бензина, двигатель закашлял, оживая, зашипел и заглох.

Подул легкий ветерок. Фигуры согнулись в три погибели, кое-кто повернулся к ветру спиной. «В конце концов, они просто люди», — подумала Хэнли.

Нимит смотрел на пришельцев, как на инопланетян. «Сколько пройдет времени, прежде чем они заметят фургон в пятидесяти ярдах?» — размышлял Джек.

Двигатель саней вновь закашлял и разразился продолжительным ревом. Из выхлопной трубы повалил дым. Включилась фара и осветила Хэнли и Нимита. Их яркая расцветка на фоне черно-белого пейзажа повергла вооруженных людей в шок.

Грянул ни на что не похожий звук дружно передернутых затворов. Хэнли прищурилась и различила черные выходные отверстия ружейных стволов.

Нимит инстинктивно поднял руки вверх, Хэнли последовала его примеру.

— Вы американцы? — крикнул Нимит. — Parlez-vous Français?[32] Deutsch?[33]

«Услышат ли они его на таком расстоянии?» — подумала Хэнли.

— Вперед! — велел дрожащий голос с сильным акцентом. — Ну, двигайтесь вперед. Шагайте, шагайте!

Нимит и Хэнли медленно направились к субмарине, высокой и длинной, как многоквартирный дом.

— Чем они так взволнованы? — спросил Джек.

— Может, никогда не видели пернатого стрелка? — предположила Хэнли.

— Разрядить оружие! — крикнул моряк.

— Что? — удивленно переспросил Нимит.

— Разрядить оружие!

— Наверное, он имеет в виду «бросить винтовку на лед», — объяснила Хэнли.

Нимит выполнил приказ.

Хэнли опустила руки и подошла к охраннику, лицо которого свела гримаса нестерпимой боли.

— Вот черт, — сочувственно проговорил Нимит и поспешил на помощь бедняге.

Голая щека охранника примерзла к оружейному стволу.

ГЛАВА 39

Нимит демонстрировал людям, как помочь матросу, примерзшему к ружью. В это время Хэнли, показывая на себя пальцем, повторяла слово «доктор», наконец ей позволили заняться человеком, упавшим при спуске на лед. Появился некто облеченный властью — одетый в длинную куртку с капюшоном и защитную маску. Отверстия для рта, ноздрей и глаз обледенели.

— Я Пушкин, старпом. Адмирал Руденко повредил ногу. У нас на борту только санитар, врача нет. Командир лодки Немеров доставит его на вашу базу, так? Пункт назначения. И господин Койт. Он хотеть сопровождение, четыре матроса. Совместно семь. Возможно?

Нимит поднял ладонь, призывая офицера подождать, пока он переключится на канал радиосвязи со станцией. Ему пришлось повторить рассказ дважды.

— Хорошо, Джек. Нужно посоветоваться, — сказал Тедди Зейл.

«Вне всякого сомнения, сейчас он разбудит Верно или Маккензи, чтобы спросить разрешения», — подумал Нимит.

Через несколько минут Зейл сообщил, что станция готова принять троих русских.

— Джек, постарайся отговорить их от сопровождения. Эскорт из вооруженных матросов нам ни к чему.

Нимит передал Пушкину:

— Мы ждем троих. Только, пожалуйста, поторопитесь, иначе вы задержитесь здесь надолго. В этом году полынья меньше обычного. При задержке судно в лучшем случае примерзнет ко льду, в худшем — расколется.

Пушкин что-то сказал по радиотелефону. Немного спустя к Нимиту подошел, опираясь на двух подводников, пожилой русский, его сопровождала Хэнли.

— Адмирал Руденко. Это, — указал он, — товарищи Немеров и Койт. С благодарностью воспользуемся вашим гостеприимством. Обойдемся без эскорта.

Руденко, щурящийся от ветра, перешел на родной язык. Как понял Нимит, адмирал отговаривал Немерова от настойчивого стремления ехать с ним на «Трюдо». Немеров возражал. В конце концов сдался. Немеров обратился к старпому; насколько сообразил Джек, он хотел, чтобы субмарина, погрузившись, дождалась возвращения адмирала.

Койт пристально наблюдал за происходящим.

Пушкин вытянулся по стойке «смирно» и отдал честь.

— Этот холод острее иголок, — скрипучим голосом произнес Руденко и сомкнул веки.

— Нет, адмирал, не закрывайте глаза, — потребовала Хэнли.

— Что с ним? — спросил у нее Нимит.

— Перелом лодыжки.

Нимит в восхищении посмотрел на адмирала. Ничто, кроме жуткой бледности, не говорило о том, какую сильную боль старик сейчас испытывает.

Нимит поделился с русскими опасением, что их машина, работающая на бензине, вряд ли соответствует рельефу местности и погодным условиям. Он предложил воспользоваться фургоном, который легко вместит пятерых, даже если они улягутся в шеренгу.

Хэнли наложила на адмиральскую лодыжку временную шину, чтобы уменьшить давление на сломанную кость, и все же нога отекала на глазах. Джесси набрала снега в матерчатый мешочек и приложила к травмированному участку конечности.

Матросы подняли Руденко в фургон. Нимит сел за руль. Койт устроился рядом, вполоборота к остальным, занявшим заднее сиденье, и начал изучать обстановку.

Нимит развернул фургон и тронулся по направлению к «Трюдо». Хэнли наблюдала в окно, как матросы гуськом забираются на корабль и быстро исчезают в трюме, спасаясь от окрепшего ветра. Пушкин скрылся в люке последним, и огромное черное судно вертикально, как лифт, опустилось в полынью. Хэнли принялась срезать ботинок у адмирала, чтобы надежнее зафиксировать поврежденную лодыжку. Справившись с этим, она предложила старику остатки замороженного виски — ничего ближе к анестетику в фургоне не нашлось. Руденко с благодарностью принял обезболивающее.

Глянув снова в окно, Хэнли увидела только пронзительно яркую луну над пустой равниной.


Фургон подъехал к главному корпусу. Сотрудники «Трюдо», несмотря на ранний час, выстроились в вестибюле, точно на парад. Когда русские вышли из машины, раздались аплодисменты, рожденные надеждой, что болезнь, подкосившая Баскомб, Минскова, Огату и Косута, не столь опасна, как кажется, ведь иначе посторонним ход на станцию был бы отрезан.

Никто не имел ни малейшего понятия, что нужно россиянам. Именно этот вопрос в первую очередь и собирался задать Маккензи, который ждал прибывших в своем кабинете. Кроме него, в помещении находились старшие научные сотрудники.

Ждать им пришлось долго.

Верно обратился к гостям:

— Не могли бы вы нам на время передать свое оружие? У нас не принято расхаживать по корпусам с автоматами и прочими средствами нападения.

Немеров беспрекословно отдал винтовку Верно, тот вручил оружие Тедди Зейлу.

Койт не шелохнулся.

— На станции не водятся ни бандиты, ни медведи, нетерпеливо вмешался Саймон Кинг. — Ваша автоматическая винтовка может случайно причинить вред гражданскому лицу. Мы вынуждены настаивать…

Хэнли пришла в восторг от того, что Саймон Кинг озлился не на нее.

Адмирал Руденко, усаженный в каталку, глядя на Койта, подал голос:

— Будь я вооружен, сэр, я бы с радостью сдал оружие, находясь под вашим кровом.

Он выучил английский, когда крутил роман с помощницей британского атташе по культуре во время командировки в Рим, и до сих пор отлично владел языком.

— Кроме того, — продолжил свою речь Кинг, — ваш автомат просто не сможет выстрелить в здешнем климате.

— Ошибаетесь, — протянул Койт. — Его пули отлиты из сплава на основе вольфрама, а сама винтовка выполнена из пластика. Она стреляет даже под водой. И выстрелит здесь, если понадобится, уверяю вас. — Койт добродушно улыбнулся, как торговец, уверенный в качестве выложенного товара. Однако оружие, конечно, ни к чему.

Койт снял с плеча винтовку со складным прикладом и длинным магазином, и она благополучно перекочевала к Зейлу.

Русские во главе с Верно направились к Маккензи, за ними поспешили встречающие. Народу в кабинет Маккензи набилось столько, что пришлось перенести собрание в конференц-зал.

Маккензи прямо спросил у русских, что им нужно на станции: наложить шину больному можно было и на корабле.

Койт объяснил:

— Мы обязаны обеспечить безопасность соотечественников, работающих на станции. Наше правительство сильно обеспокоено тем, что происходит в вашем учреждении. Требуется однозначно установить причину смерти Минскова.

— Вот забавно, нам и самим хотелось бы ее установить, — заметил Саймон Кинг, послав Хэнли многозначительный взгляд. — Надеюсь, вы понимаете, что вмешиваетесь в дела суверенного государства? Курлак является канадской территорией. Право расследовать упомянутый вами несчастный случай принадлежит Канаде.

— Ошибаетесь, сэр, — парировал Койт, — наш соотечественник погиб не на острове, а в океане. Следовательно, Канада не имеет превосходства в решении данного вопроса. Я уполномочен выяснить, как и отчего погиб гражданин России, и я это сделаю. — Он похлопал подлинной алюминиевой трубке.

— Это еще что такое? — спросил Кинг.

— Средство безопасной транспортировки результатов расследования.

К Койту, заметно нервничая, обратился Маккензи:

— Полагаю, вам известна доктор Хэнли? Именно она занимается расследованием данного происшествия.

Хэнли вяло помахала рукой.

Примаков сказал что-то по-русски. Койт выслушал, не сводя глаз с Джесси, потом сказал ей:

— Вы из Калифорнии? Любопытно… И каким же образом вы влезли в канадское дело? Меня неправильно информировали или среди погибших были граждане США?

— Да, были, — подтвердила Хэнли. — Потому меня и пригласили.

— Образцовое проявление добрососедства, — съязвил Койт. — Значит, вы эпидемиолог. Почти коллега. Изо всех сил постараюсь не путаться у вас под ногами. Нам обоим нужен один и тот же результат: установить виновника и положить конец беспокойству. Будьте уверены, я добьюсь этого.

— Благодарю вас за желание помочь, но ассистентов у меня вполне достаточно, чтобы справиться самой! — отрезала Хэнли и, повернувшись к Ули, тихонько спросила: — С какой стати этот придурок решил, что он умнее всех?

Руденко, который прекрасно ее понял, едва сдержал улыбку. Маккензи поднял руку:

— Пожалуйста, гостите у нас сколько понадобится. Директор «Трюдо» притворился, будто объяснения Койта его удовлетворили. На самом деле он ни на миг не поверил, что нищая Москва снарядила целую экспедицию ради какого-то гляциолога.

ГЛАВА 40

Адъютант распахнул огромные окна, и в кабинет хлынул холодный вечерний воздух.

— Звонили из канцелярии президента. Послы США и Канады просят, чтобы вы назначили встречу некоему доктору Исикаве.

— Хорошо. Посмотрите, когда у меня есть время на следующей неделе, — сказал Чернавин, не отрывая взгляда от бумаг на столе.

— Он уже здесь, товарищ адмирал.

— Здесь?

— Да, товарищ адмирал. В приемной.

Чернавин помедлил с ответом, решая, принять посетителя сразу или заставить подождать. Наконец сказал.

— Хорошо, введите. И пошлите за переводчиком.

Адъютант удалился. Через несколько минут появился Ким Исикава. Привстав, адмирал пожал протянутую руку, демонстрируя легкое хамство, которое почему-то нравилось представителям Запада.

Подошел переводчик.

Исикава рассыпался в благодарностях за то, что командующий согласился принять его незамедлительно. Чернавин с улыбкой кивал, слушая переводчика, и думал о том, что за всем всегда стоят американцы. Он предложил Исикаве отведать салат, состоящий из прибалтийских шпрот, огурчиков, укропа, редиса и зубчиков чеснока. Исикава отказался от угощения и посмотрел на коробки документов, явно предназначенных к отправке в архив.

— Адмирал Чернавин, я работаю в исследовательском институте. Мне нужно знать, где сейчас находится доктор Тараканова, которая была вывезена субмариной с арктической научной станции в самом конце октября. Я должен срочно с ней увидеться.

«Уффф…» Чернавин энергично закивал и, вызвав адъютанта, отдал короткое распоряжение. Адъютант кивком подтвердил каждую фразу и поднял телефонную трубку. Повторив приказ в более корректной форме, он немного подождал. Положил трубку и передал услышанное Чернавину, тот жестом приказал ему удалиться. Адъютант прикрыл за собой дверь.

Адмирал переключил внимание на Исикаву, который пристально наблюдал за происходящим; медленно, чтобы переводчик успевал за ним, Чернавин заговорил:

— Понимаете, военно-морской флот лишь обеспечил транспортировку Лидии Таракановой. У нас нет официальных данных о ее нынешнем местонахождении. Она лицо гражданское и в отличие от адмирала поступает так, как ей хочется. Если желаете, я могу связать вас с руководством Института океанологии имени Ширшова, где она работает.

— Пожалуйста. Сейчас, — сказал Исикава.

Адмирал кивнул. Переводчик набрал номер и передал трубку Чернавину. Адмирал встал и принялся ходить по кабинету, говоря с кем-то в нос и привычно засунув руку в карман. Слушая ответ собеседника, он пристально изучал свои начищенные до блеска ботинки. Произнеся: «Да, да, конечно», положил трубку на аппарат и сказал Исикаве по-английски:

— В Институте Ширшова ждут вас.

Выйдя с Исикавой на улицу, переводчик попробовал поймать такси. Однако на призывный взмах рукой около него притормозила не машина в клеточку, а частная легковушка — ее водитель, как и многие горожане, подрабатывал частным извозом.

Институт Ширшова оказался неподалеку. Директор в отличие от любезного адмирала не проявил большой охоты к сотрудничеству. Переводчик из кожи вон лез, чтобы сгладить оскорбительный для Исикавы набор слов:

— Доктор Тараканова по возвращении навещала друзей в Москве. Теперь она назначена на весьма ответственную должность где-то на Каспии и не намерена покидать место службы в ближайшие восемь месяцев. Там, где доктор находится, она не может принимать посетителей. К сожалению, связь с данной местностью временно отсутствует. Но директор заверяет вас, что с доктором Таракановой все в полном порядке.

В кабинет вошла секретарша и сообщила о срочном звонке. Директор поднял трубку телефона. Исикава собирался уходить, однако директор остановил его:

— Вам повезло. Звонит Лидия Ивановна. Связь наладилась. — Он передал трубку американскому ученому.

Исикава спросил, не заметила ли госпожа Тараканова чего-нибудь необычного накануне отъезда из Арктики. Ответ был подчеркнуто отрицательным.

Исикава прикрыл рукой второе ухо, чтобы лучше слышать.

— Экипаж субмарины, которая вас забрала, не выгружал никаких грузов у полыньи?

Отрывистое «нет». Исикава задал несколько вопросов относительно того, чем занимались погибшие ученые в полевом лагере, и Тараканова ответила, что не знает.

Исикава поблагодарил ее за разговор и повесил трубку. Затем он извинился перед директором за беспокойство и ушел. Пройдя таможенный контроль в аэропорту, он позвонил по телефону-автомату в Лос-Анджелес.

Мансон был дома.

— То, чего мы боялись, произошло? — спросил он.

— По-моему, да, — сказал Исикава.

ГЛАВА 41

Койт старался снискать расположение всех, с кем общался, а общался он со многими (кроме соотечественников, этих он сторонился). Люди начали испытывать к нему симпатию. Даже Саймон Кинг сменил гнев на милость, польщенный тем, что русский попросил его помочь разобраться в полевых журналах Баскомб и премудрых графиках Минскова. Лицо Кинга окрасило некое подобие улыбки.

Хэнли избегала Койта, насколько это было возможно. Она ясно дала понять своим ассистентам, что в ее лаборатории ему нет места.

Адмирал Руденко научился довольно ловко передвигаться на костылях и захотел ознакомиться со станцией. Эмиль Верно согласился стать экскурсоводом. Адмирал оказался благодарным зрителем — любое новшество и удобство вызывало у него искреннее изумление. Немеров повсюду сопровождал Руденко и тоже по-детски восторгался.

Хотя они оба горели желанием увидеть все до последнего закоулка, Немеров предложил Руденко передохнуть. Верно проводил их в главную столовую. Там адмирала и капитана приветствовали как знаменитостей. Маккензи усадил гостей за большой овальный стол, уже облепленный дюжиной сотрудников.

Эмиль Верно торжественно пригласил русских присоединиться к «notre modeste repas — нашей скромной трапезе».

Немеров вопросительно взглянул на адмирала, и тот шепотом подсказал:

— Еда.

— А! — взбодрился Немеров.

Маккензи выглядел изможденным. Руденко осведомился у него:

— Как ваше здоровье?

— Последние события, — отозвался Маккензи, — сказались на моей способности сосредотачиваться.

— Выпейте. — Немеров поднял бутылку. — Чтобы взбодрить кровь.

Однако Маккензи налил в свой бокал минеральной воды, сославшись на то, что перед сном ему нужно еще поработать.

Появился Койт и занял свободный стул.

— Могу я оплатить следующий круг? — Он вытащил несколько банкнот.

Верно запротестовал:

— Нет-нет, вы наш гость.

— Тогда позвольте произнести тост. За наших радушных хозяев, — провозгласил Койт.

Все выпили. Нимит взял рублевую банкноту и принялся ее изучать.

— Как на вашем языке звучит слово «деньги»? — спросил у него Руденко.

— Кеноуйят.

— Кеноуйят, — повторил Руденко. — А что это значит дословно?

— Бумага с физиономией.

— Резонно! — Судя по добродушным морщинкам на лице Руденко, ответ Джека его позабавил.

— А правда, — спросил Ули, — что эскимосы называют нас долгоносыми?

— Да, — отозвался Нимит, — но чаще мы зовем вас кааблунаат — «люди с лохматыми бровями».

Маккензи повернулся к Руденко:

— Теперь ваша очередь сказать тост.

Адмирал поднял бокал и отчеканил фразу по-русски. Лицо Койта на миг залила краска. Все посмотрели на Руденко в ожидании английского варианта. Адмирал промолчал. Тогда взгляды устремились на капитана.

— За тех, кто остался в море, — перевел Немеров.

— За тех, кто остался в море, — радостно подхватила публика. Все, кроме Койта, выпили.

Хэнли наклонилась к Немерову:

— Господин Койт что-то имеет против военно-морского флота?

— О нет, — тихо пояснил Немеров. — Наверное, ему почудился намек на ГУЛАГ. Он из «конторы».

— Из «конторы»?

— Так у нас называют службу государственной безопасности.

— И вы слегка подтруниваете над ним? — догадалась Хэнли.

— Подтруниваем? — Немеров задумался над словом.

— То есть дразните.

— Да, дразним. — Его глаза озорно блеснули.

Маккензи постучал ложкой о ножку бокала, прося внимания. Все притихли.

— На тот случай, если кому-то нужен повод для вечеринки… Позвольте воспользоваться данной возможностью, чтобы объявить о своей долго откладываемой отставке. — По залу прокатилось печальное «а-аах!». — Мой пост займет Эмиль Верно. Официально мы объявим об этом на приеме по поводу восхода солнца, в марте, когда прибудут члены Комиссии.

Ди расплакалась; ее сосед, психолог Нед Гибсон, в задумчивости загляделся на большое окно позади Маккензи.

Директор произнес тост в честь своего преемника. Руденко, чокнувшись с Верно, сказал по-русски, затем по-английски:

— Удачи!

К пожеланию адмирала присоединились остальные. Работники кухни приветствовали нового начальника всплеском полотенец и громом посуды.

Руденко показалось, что народ не столько радуется, сколько храбрится. Эти люди приспособились к требованиям Маккензи. Теперь им предстояло перестраиваться, действовать на свой страх и риск. Они демонстрировали ту самую жажду деятельности, что и матросы перед надвигающимся штормом.

Адмирал спросил Маккензи:

— Вы твердо решили уйти?

— Совершенно. Да, меня по-прежнему вытаскивают на трибуны, однако все это мишура, моя настоящая работа давно кончена. Хватит творческое бесплодие оправдывать тоской по прошлому. Трагедия, случившаяся с коллегами, подкосила меня. Я больше не в состоянии держать марку. С сего дня станцией руководит Эмиль Верно.


Из столовой Хэнли отправилась к себе в лабораторию. Включив компьютер, она обнаружила послание от Сибил, в котором говорилось, что, по мнению Исикавы, Тараканова мертва. Хэнли поманила Ди и указала на экран.

— Ого, — прошептала Ди.

Хэнли стерла письмо.

Оставив подругу трудиться над образцами, взятыми с горы Маккензи, Джесси удалилась в другую комнату, чтобы заняться мешочком, украденным у шамана. Если намеченная процедура есть осквернение святыни, то лучше обойтись без свидетелей.

Хэнли осторожно высыпала содержимое кожаной сумочки на стол. Как предрекал Нимит, ничего интересного для эпидемиологии, просто кости млекопитающих, истертые от многолетнего использования. Хэнли сделала соскоб изнанки торбочки и изучила его под микроскопом. Опять мимо.

В дверь постучали. Не дожидаясь разрешения, вошел Койт. Хэнли быстро собрала косточки в мешочек и спрятала в карман.

— Я давно пытаюсь поймать вас, но все безуспешно. Нельзя ли поговорить с вами сейчас? — Койт весело блеснул глазами.

— Это будет стоить вам сигареты, — разрешила она.

— Двух, — поправила ее Ди, входя в комнату.

Койт протянул пачку «Мальборо».

— Итак? — спросила Хэнли, беря, как и Ди, сигарету.

Койт щелкнул зажигалкой и поднес огонек каждой издам.

— Предумышленное убийство.

Ди метнула взгляд на Хэнли:

— Прошу прощения?

— Троих ученых.

— Троих? — переспросила Хэнли.

— Баскомб, Крюгер и Косут. Я так думаю. Мне интересно, каково ваше представление о случившемся. Я ясно выражаюсь по-английски?

— Вполне. — Хэнли потерла пальцами виски. — Зато все остальное совершенно не ясно. Когда вы планируете внести в свой перечень доктора Тараканову? Я ясно выражаюсь по-английски?

Даже если Койт удивился вопросу, виду он не подал.

— Стало быть, вы уже знаете.

— Похоже, знают все. — Хэнли приподняла бровь. — Что еще вам известно?

Койт на мгновение сморщил нос.

— Подобного состояния наши специалисты никогда раньше не встречали.

— Нельзя ли взглянуть на результаты вскрытия? Опрашивали ли ваши специалисты членов экипажа подводной лодки о том, как протекала болезнь Таракановой?

— Уверен, что результаты вскрытия ее и здешних жертв идентичны. Что касается опросов команды, то это — предмет обсуждения с руководством ВМФ. Я уполномочен сообщить вам следующее: мое руководство велело поднять медицинские архивы.

— И? — Хэнли задрожала от любопытства: вдруг русские докопались до истины?

— Похожий случай имел место во время Первой мировой войны. В Норвегии власти задержали некоего немецкого гражданина, среди личных вещей которого было найдено несколько кусочков сахара с дырочками. В одном из отверстий обнаружилась крошечная ампула. Власти испугались, что в ней бациллы сибирской язвы. В дорожном дневнике задержанного присутствовала запись о поездке в район Норвегии, где внезапно погибли лошади и северные олени, используемые для перевозки боевой техники. Однако тревога была напрасной. Вскрытие показало, что легочная ткань животных отвердела, как у погибших сотрудников вашей станции.

— Но это был не антракс.

— Да, и немца отпустили на все четыре стороны. — Койт широко улыбнулся, будто речь шла о забавном казусе, а не о смертоносном вирусе.

Хэнли выдохнула дымок.

— Спасибо за сообщение. Вы подтвердили то, о чем мы знали с первого дня, — это не сибирская язва. Вы оказали нам неоценимую услугу.

Койт предпочел не заметить язвительного тона.

— У нас этим делом занимается полк ученых. Снимаю перед вами шляпу — вы работаете одна. Интересно, кто раньше найдет решение?

— Я не одна, — буркнула Хэнли.

— Я хотел сказать, только вы здесь обладаете необходимой профессиональной подготовкой и опытом. Не считая меня, разумеется.

— В какой именно области вы специализируетесь?

В поиске разгадок. Как и вы. Поскольку вы отвергли мое предложение о помощи, я стал самостоятельно изучать полевые журналы и сделал кое-какие выводы.

— А именно?

Койт окинул взглядом комнату и подошел к полке с лишайниками, добытыми Хэнли у полыньи.

— Волчий лишайник, не так ли?

— Да, — подтвердила Ди, — совершенно безопасный. Аборигены используют его как краситель для ритуальных покровов.

— Очень полезная деталь. В России из него извлекают вульпиновую кислоту и применяют как яд. — Он снова широко улыбнулся. — Волков травят.

Хэнли внимательно посмотрела на лишайники.

— Правда?

— Да. Когда не удается избавиться другим способом. У нас охота в большом почете. Вот и меня одолело желание поохотиться в незнакомой местности. Когда еще выпадет такая возможность! Хочется принести настоящую пользу. Я не прочь составить вам компанию и посостязаться с лучшими умами моей родины. Но если вы против, то я не настаиваю. Я лишь надеюсь, что вы, найдя решение, известите о нем.

— Как и всех заинтересованных лиц.

— Тогда я обязательно буду держаться поближе, чтобы услышать новость первым, — заверил Койт. — Спокойной ночи.

— Н-да, — сухо подытожила Ди, когда он ушел. — Крепкий орешек.

Хэнли похлопала ее по плечу:

— Очень похвально с вашей стороны, доктор Стинсма, что вы не затеяли международный скандал.

— Ты не представляешь, как я себя сдерживала. Я была готова потушить сигарету о его лоб! Да как он посмел не упомянуть Тараканову?

— Да уж, — согласилась Хэнли. — Однако, черт возьми, он кое в чем разбирается. Перенеси волчий лишайник в начало нашего списка подозреваемых агентов.

Остаток дня они провели, изучая водоросли из понго.

Уставшая Ди прилегла на кровать Хэнли. Джесси повалилась рядом в кресло из гнутой древесины. Спустя какое-то время она повернула к себе зеркало, стоящее на тумбочке, и склонилась над ним:

— Ай!

Ди приподнялась на локте.

— Ты чего?

— Ай!.. Выщипываю брови.

Ди захохотала так, что кровать затряслась.

— «Люди с лохматыми бровями», да?

— Ай-ай!

— А чем ты их дергаешь?

Хэнли воззрилась на зажатый в руке инструмент, словно увидела его впервые.

— Щипчиками.

— Щипчиками?

— Ага. Из набора патологоанатома. Ай!..

Ди сочувственно поморщилась:

— Хочешь, я одолжу тебе пинцет?

— Нет, спасибо. И так нормально… Ты знаешь, что он на восемь лет меня младше?

— Да.

— Тебе не кажется, что я ему не очень подхожу?

— А если бы он был на восемь лет старше, подходила бы больше?

— Не знаю.

— Вот и я о том же.

— Ты не думаешь, что люди думают…

— Слушай, люди ничего не думают. Во всяком случае, про вас. У каждого своих проблем по горло. Хватит переживать.

— Это просто варварство! — сказала Хэнли, отшвыривая щипчики. — По-моему, у меня пошла кровь.

— Ты серьезно им увлеклась?

— Достаточно серьезно, раз согласилась на такую экзекуцию. Боже, чего только женщины не творят! — Она потерла бровь. — Не могу поверить, что влюбилась в юнца. Все-таки я странная.

— Он тоже. Что-что, а совместимость вам обеспечена.

Хэнли смущенно улыбнулась:

— О да! Мы отлично совмещаемся. Кролики отдыхают.

— Неужели и слова некогда вымолвить? — Ди жеманно сложила руки на груди. — «Ах, Джек, милый, расскажи мне, как ты загонял в землю эти длинные раскаленные стальные сваи…»

В Ди полетела книжка.

— Эй! Так и убить можно, — шутливо возмутилась подруга.

Хэнли поискала глазами щипчики.

— Неужели удаление волос с помощью воска больнее?

— Гораздо, уверяю тебя. А вообще-то надежнее, чем Джек, мужчины не найти. Никогда не слышала, чтобы его называли бабником. По-моему, у него и женщины здесь не было. Вечно сам по себе.

— Может, потому он и кажется мне родным.

Ди вздохнула:

— Бывает. Не переживай, оставь все как есть. Вы оба беспредельно преданы работе. Как бы вы ни различались внешне, душой вы близнецы. Вообще-то здорово, что вы нашли друг друга.

— Надеюсь, ты права. А ты встречаешься с кем-нибудь?

— Постоянно — нет. С тех пор как уехал мой парень, перебивалась случайными австрийцами или немцами. Еще был японский ботаник — в конце лета, но он уехал… А этот офицер — Немеров — симпатичный.

— Любишь мужчин в форме?

— Да, но, боюсь, где-то существует миссис Немеров.

— Не исключено.

— Ага.

— И ты бы не могла?..

Ди покачала головой:

— С женатым? Никогда.

Хэнли откинулась на спинку кресла и заложила ладони за голову.

— Ты хорошая девочка, Ди Стинсма.

— Да уж. Других оснований для счастья у меня нет.

ГЛАВА 42

Нимит затащил Хэнли в спальню и стал раздевать.

— Думаешь, до весны все не закончится?

— Ты о нас или о своей великой охоте на возбудителя?

— Я о нас.

— Трудно сказать. Могу лишь надеяться.

Она посмотрела на него.

— В тебе не так-то просто разобраться.

Нимит кивнул: ему приходилось слышать эти слова раньше.

— Со временем ты могла бы меня узнать… Давай разговаривать, когда ты не очень сильно занята.

— Говори, я с удовольствием послушаю.

— Ладно, буду говорить я. — Он скинул мешковатые штаны. — Смотри, я уже говорю.

— Вижу. — Она тронула его безо всякого стеснения.

— Я бы приковал тебя к батарее, — заявил Нимит, — если бы она здесь была.

— Одни только обещания! — Хэнли притянула его ближе. — Хочу выведать твои самые сокровенные желания, хочу, чтобы все было нараспашку…

— Стриптиз легко устроить.

— А массаж спинки?

— Я подумаю.

— Подожди немного. Давай продолжим под одеялом. Последний выключает свет, — объявила она, стаскивая ботинки.

— Нам нужно выспаться, — сказал Джек и платонически поцеловал ее в лобик, что не могло не рассмешить Хэнли, учитывая, где находилась ее рука и какой эффект она вызывала.

— Хмм… Тебе пора приобрести средство от облысения.

— Что?! — возопил Нимит, хватаясь за макушку.

— Да шутка, шутка! — захихикала Хэнли.

Он прижал ее к себе и увлек в долгий поцелуй.

— Зов неистовой природы, — сообщил он, обнимая ее и целуя в шею сзади.

— Ладно, ладно, давай быстренько.

— Быстренько? У нас впереди целая ночь!

— Детка, через семь минут я отключусь. Думаешь, управишься?

Он нахмурился.

— Ну же, возьми меня или оставь в покое, — подстегнула она его.

— Брось!

— Теряешь драгоценные секунды.

— Почему я? — спросил он, хватая ее за запястья.

— Что?

— Почему ты выбрала меня?

— Наверное, меня восхитил полет инженерной мысли. Кстати, ты когда-нибудь занимался акробатикой в постели?

— Со времен инженерной школы — ни разу.

Хэнли поежилась:

— Холодно.

Она под одеялом слегка ткнула его в бок.

— Не надо, — попросил Нимит.

— Ах, простите. — Она снова пихнула его. — Шесть минут с хвостиком. — Еще один пинок. — Давай-ка сосредоточься.

— Эй! — смеясь, запротестовал Джек и вдруг схватил ее и страстно поцеловал.

С улицы донесся трубный звук, затем раздался скрежет.

— Что за черт? — вздрогнула Хэнли. — Опять сражение ледяных пластов?

— Ш-ш-ш. Ничего страшного, — ответил Джек, уткнувшись в ее щеку, — просто движение земли.


Хэнли села на кровати, свесила ноги на пол. Потом потерла лицо руками и, изможденная, наклонилась к коленям. Нимит погладил ее по спине.

— Ты меня заводишь, детка.

— Пожалуйста, не надо. Когда ты так говоришь, я чувствую себя старухой.

— Почему?

— Не важно. — Она взглянула на него через плечо и едва не рассмеялась. «Ты меня заводишь». Так мог сказать Джой.

Хэнли принялась одеваться.

— Уходишь? — В голосе Нимита прозвучала обида.

— Да, совращенная и покинутая. Нужно идти спасать мир.

— В три часа? Посреди ночи?

— Здесь всегда ночь.

Хэнли со вздохом натянула бюстгальтер без застежки — через голову и на грудь. Ощутив тяжесть молочных желез, она подумала, что грудь скоро обвиснет. Это беспокойство превратилось у нее на станции в своего рода ритуал.

— Эй, не вздумай комплексовать! Все было великолепно!

— Рад стараться. Тебя послушать — мы отлично поразмялись.

— Нет, Джек Нимит. Не отлично. Безупречно и поразительно.

— Преувеличиваешь, док.

— Не имею такой привычки. Честно, мне понравилось. — «И сейчас, и раньше», — добавила она мысленно. — Ты отличный любовник, правда. Однако вскоре предстоит серьезно подумать над тем, куда это все нас заведет.

— А в чем проблема?

Одним взмахом руки она поправила волосы.

— Мой возраст, местожительство, семейное положение, род занятий. — Она натянула носки. — Маккензи уверен, что это всего лишь интрижка.

Нимит помрачнел.

— Ты говорила с ним… о нас?

— Скорее, это он со мной говорил.

— Когда?

— На днях, перед поездкой к полынье.

— Если он захочет поговорить с тобой еще раз на эту тему, я хочу присутствовать.

Она посмотрела на него.

— Ладно.

— Обещаешь?

— Да. — Она поцеловала его в веко. — Подумай о нас, Джек. Хорошенько.

Он приподнялся и чмокнул ее в нос.

— Я уже подумал.


Час был возмутительно неподходящим для застолья — даже здесь, в учреждении, работающем круглосуточно. Время последней смены перевалило за половину, и в столовой никого не было, кроме русского адмирала.

— Сэр, — приветствовала его Джесси. — Как себя чувствует мой любимый пациент?

— Доктор Хэнли! — Лицо Руденко просветлело. — Прошу вас. — Он указал на стул за своим столиком.

— Я вам не помешаю?

— Ни в коем случае.

Хэнли присела.

— Я даже не знаю, зачем пришла сюда, — сказала она. — Я не голодна.

— Это хорошо. — Нагнувшись к ней, Руденко доверительно прошептал: — Не самый лучший повар.

Хэнли улыбнулась, узнав в адмирале себя, с недоверием взирающей на нечто напоминающее яичницу-глазунью.

Адмирал проверил, достаточно ли горяч кофейник.

— Хотите кофе?

Она кивнула:

— Спасибо. Как ваша лодыжка? Надеюсь, не боль — причина вашего бодрствования?

— Нет, у вас золотые руки. Мне гораздо лучше. — Он откинулся на спинку стула. — Я думал о прошлом, что в моем возрасте вполне естественно. А вам что мешает уснуть?

— Настоящее.

— Микроб?

— Мужчина.

— А… Да, тоже сложный организм.

— Мы с Джеком Нимитом… Мы увлеклись друг другом.

Руденко кивнул:

— Любовь… Это хорошо. Она и впрямь способна лишить сна.

— Надеюсь, что хорошо, — сказала Хэнли. — Мы принадлежим к совершенно разным мирам.

Руденко налил ей кофе и вновь наполнил свою чашку.

— Я был влюблен в англичанку, для меня — женщину из другого мира. Мы встретились на нейтральной территории, в Италии. Поверьте мне, национальные и идеологические различия не имеют значения.

— Почему же вы не остались с ней?

Руденко отхлебнул кофе.

— Ее муж был неизлечимо болен. Она не могла его бросить. В конце концов она вернулась в Англию — ухаживать за ним.

— И как вы пережили разрыв?

— Сначала был безутешен, потом успокоился. Я гордился ею. Она обладала такой… — Он замялся в поисках нужного слова.

— Силой характера?

— Да, правильно. Таким мужеством и способностью к самопожертвованию. Мне было больно видеть, что происходит, и все же я разочаровался бы в ней, если бы она поступила по-другому.

Руденко встретился взглядом с Хэнли.

— Нам повезло. Как бы ни было коротко время, что мы провели вместе…

— Вы потом с ней встречались?

— Однажды весной от нее пришла открытка с обратным адресом: «Гордон-Плейс, Лондон». Спустя много лет я отправился туда. Красивейший тупик. Неподалеку на газонах цветущие вьюнки и розы, церковь кармелитов, о которой она мне рассказывала. Сказочная улочка.

— И вы увиделись снова?

— Нет. Я даже не стал выяснять, живет ли она по указанному адресу.

— Почему вы не постучали в ее дверь?

— Жизнь редко расточает дары дважды. Мне не хотелось портить то, что когда-то между нами было. Я оставил все как есть.

Хэнли недоверчиво рассмеялась:

— Как это… по-русски!

— Да? А что предпринял бы в подобных обстоятельствах американец?

— Начал бы пускать фейерверки. Врубил бы музыку на всю улицу. Заорал бы, перебудив соседей. Вытащил бы ее на улицу.

— О-о…

— Американец не станет страдать молча, — заключила Хэнли.

Руденко погрозил ей пальцем:

— Это не страдание.

— Разве?

— Это жизнь. Жизнь обжигает — неизбежно.

— Неизбежны лишь смерть и налоги, адмирал.

— Смерть и налоги, — медленно повторил он. — Очень по-американски. В России многие умудряются вовсе не платить налогов. Я вот гадаю, разбогатеют ли неплательщики налогов настолько, чтобы найти способ обманывать и смерть?

Хэнли рассмеялась.

Руденко сказал:

— Вы светитесь, когда смеетесь, и выглядите такой юной.

— Спасибо, — смутилась Хэнли. — Адмирал, можно попросить вас об одолжении?

— Разумеется.

Хэнли вынула из кармана шаманский мешочек и показала Руденко надпись на кириллице.

— Это не по-русски, — озадаченно проговорил он.

— Да, надпись сделана на одном из местных наречий, но вашими буквами. Не могли бы вы прочесть ее вслух тому повару-алеуту? Мне необходимо выяснить, о чем здесь говорится.

Руденко сразу поднялся и, опираясь на костыль, пошел вместе с Хэнли на кухню. Хэнли объяснила повару, что ей нужно. Руденко размеренно, с певучей русской интонацией прочел слова. Алеут повторил их по-своему, со множеством щелкающих гортанных звуков.

— Имеет ли надпись какое-то значение?

— Конечно, доктор. Речь идет о… — как это называется? припарке из «растения-призрака». Трудно понять, рецепт это или предупреждение. Здесь лишь говорится, что растение очень сильное лекарство.

Хэнли поблагодарила повара и вместе с Руденко направилась к выходу.

— Вам это помогло? — спросил адмирал.

Хэнли помолчала, задумавшись о том, где погибшие ученые могли встретить «призрачное» растение в такое время года, если не в понго, и подразумевал ли шаман под призраком светящийся туман.

— Полагаю, да, помогло. Я еще не уверена. В любом случае, адмирал, спасибо вам за помощь. Я имею в виду не только расшифровку надписи.

— Всегда к вашим услугам, доктор. Как говорят в моей профессии, удачного плавания.

ГЛАВА 43

Большую часть пути до Оттавы Исикава дремал — некрепко, паря где-то на границе сна и яви. Перед отъездом он одолжил у Петтерсона пальто, но, выйдя из самолета в международном аэропорту, ученый понял, что больше всего ему не хватает солнцезащитных очков. Холодное ноябрьское небо в белых перистых облаках так и сверкало. Исикава купил очки в киоске и встал в очередь на такси.

Дорога в город пролегала вдоль широкого канала Ридо мимо парковых насаждений. У всех, кто бы ни встретился по дороге, в петлицах красовались маки. На фоне алых мундиров конных полицейских цветки казались оранжевыми.

— Сегодня День памяти, — объяснил таксист, — праздник в честь погибших в Первую мировую войну.

Машина остановилась у шикарного отеля «Фэрмонт Шато Лорье». Очутившись в номере и едва держась на ногах от усталости, Исикава распахнул выходящее на запад окно и высунул голову на пронизывающий холод. Прямо напротив стояло здание парламента Оттавы на высоком крутом берегу реки. Под самым окном у Исикавы каменные пороги понижали воду в канале до уровня реки.

Подобно Вашингтону, Оттава была городом деловым, ее бизнес заключался в управлении страной. Со стороны парламента доносилась военная музыка — вокруг здания кружили, словно гонимые сильным ветром, толпа бюрократов и Королевская канадская конная полиция, солдаты потоками растекались по эспланадам, официальная церемония окончилась.

Приободрившись, Ким звонком подтвердил договоренность о встрече, предложил побеседовать за поздним завтраком в ресторане у канала через час, рухнул на кровать, в чем был, и с трудом проснулся к назначенному времени.

В ресторане его провели к столику у окна. Стивенсон уже ждал.

— Добро пожаловать в Оттаву, — приветствовал Исикаву канадец. — Надеюсь, в самолете не очень трясло?

— Да, потряхивало. У меня все еще звенит в голове.

Стивенсон посочувствовал Исикаве:

— В это время года бывает сильная турбулентность. Я и сам порой наматываю много миль.

— А где вы работаете теперь, выйдя из правления «Трюдо»?

— Вообще-то в «Трюдо» меня откомандировали. Теперь я вернулся на нагретое местечко в правительстве.

— Ах, ясно. Чем же вы занимаетесь в правительстве? — полюбопытствовал Исикава.

Стивенсон аккуратно отрезал кусок от канадского бекона и сказал:

— В данный момент мы обсуждаем возможность закупки плутония у России. Наши специалисты испытывают его на пригодность в качестве топлива для атомных электростанций.

— Плутоний оружейный?

— Да. Жаль, что мы не можем скупить все их боеголовки и передать под надежную охрану: очень много неучтенных. Не факт, что плутоний подойдет для наших реакторов. А «зеленые» уже визжат, что стране угрожает заражение и даже взрыв. Господи, если бы Анни была жива, я наверняка получал бы нагоняй каждый день. Русские постоянно сбрасывают радиоактивные отходы в арктические воды, загружают эту дрянь на корабли или же просто перекачивают за борт. Они затапливают пришедшие в негодность подводные лодки, даже не заботясь о том, чтобы снять атомные реакторы.

— Неужели их пресса не поднимает шума?

— Те журналисты, что отважились написать об этом, получили тюремные сроки за измену родине и шпионаж. Ничего не изменилось со времен СССР, хотя теперь Российская Федерация собирает с Англии, нас и США миллионы на утилизацию атомных субмарин. Деньги редко добираются дальше чьих-то карманов в Москве. Россия — это Россия, и не важно, кто в данный момент сидит в Кремле.

Исикава попытался было расспросить Стивенсона об Анни Баскомб, однако тот демонстративно сменил тему:

— Как успехи у Джесси Хэнли?

— Трудно сказать. В нашей работе или все, или ничего. Пока проверяем версии.

— Чем я могу вам помочь?

Исикаве показалось, что Стивенсон произнес это серьезно и искренне.

— Мне нужна лишь толика откровенности, — сказал Ким. — Нам представляется, что Джесси попала в чрезвычайно трудные обстоятельства. Мы беспокоимся относительно ее безопасности на станции «Трюдо».

— Конкретнее, пожалуйста.

— Совершенно ясно, что доктор Лидия Тараканова мертва. Мы не желаем, чтобы Джесси Хэнли тоже сошла в могилу. Мы хотим знать, что происходит на станции и какие меры нужно предпринять для спасения нашей коллеги.

Стивенсон поднял стакан воды:

— Я вас понимаю.

— Господин Стивенсон, возможно, вам не понравились мои вопросы. Но я думаю: лучше услышать их, сидя за регистрационным столиком, чем стоя на парламентской трибуне.

Стивенсон поставил стакан и встретился взглядом с Исикавой:

— Извините, я должен вас покинуть. Мне нужно позвонить.

Исикава заказал кофе. Через несколько минут Стивенсон вернулся.

— К сожалению, имею право сообщить немногое: у нас самих есть опасения, и мы внимательно следим за развитием ситуации. Такова официальная позиция. Неофициально могу сообщить, что, по нашему мнению, доктор Тараканова была русской шпионкой. Вы встречались с адмиралом Чернавиным?

Исикава обомлел: ведь никто, кроме Мансона, не знал о его поездке в Москву.

— Да, я встречался с ним. Но зачем русским шпион посреди Арктики?

— Все как всегда — ради достижения преимущества. У русских с самого начала имелись шпионы в «Трюдо».

— Если дело связано с биологическим терроризмом, то почему вы нас не предупредили?!

— Господи, при чем тут биологический терроризм? — Стивенсон вздохнул и словно подумал вслух: — Когда-нибудь это все равно станет известным. Ладно, расскажу. — Он отодвинул чашку в сторону, оперся локтями о столик, скрестил руки перед собой. — Много лет назад Вашингтон приступил к разработке баснословно дорогих средств, позволяющих обнаруживать и уничтожать русские подводные суда. Вскоре американская аппаратура начала вести наблюдение за всем советским подводным флотом, даже за лодками под арктическим льдом. Говоря упрощенно, ваша субмарина стала активировать свой гидролокатор одновременно с эхолотом ближайшего коммунистического противника.

— Вычислять вражеский корабль по звуковому импульсу?

— Точно. Однажды американцы устроили показательное выступление. Они оповестили весь мир о нахождении каждой русской подлодки на данный момент времени.

— И что?

— В Москве разразилась паника. Русские поняли, что «холодная война» почти проиграна. Унял истерию Чернавин. Его идея состояла в том, чтобы сделать ракетные установки для любых средств слежения.

— Но ведь это невозможно, — возразил Исикава, — если только…

— Если только — что?

— Не ликвидировать сам объект слежения. То есть всякого рода признаки объекта, которые фиксируют приборы.

— Очень хорошо. — Стивенсон почесал щеку. — Так появилась стационарная автоматическая платформа подо льдом. Правда, у нее был весьма существенный недостаток: она могла функционировать при наличии свободного пространства над собой.

— Полыньи!

— Да. «Трюдо» — малый «Трюдо», как говорят на станции, — занималась нанесением на карту полыней в Северном Ледовитом океане. Русские через шпиона получали данные по мере поступления.

— Какая грандиозная идея — разместить ракеты на океанском дне! Причем в Западном полушарии. И долго они там оставались?

Стивенсон не ответил.

— Их так и не забрали?

— Насколько нам известно, нет.

— Где они? Сколько их?

Стивенсон пожал плечами.

— Можно сказать определенно единственное: одна пусковая установка находится в полынье около горы Маккензи.

— Недалеко от места гибели ученых… — У Исикавы голова пошла кругом. — И что в связи с этим предпринимает ваше правительство?

— Меньше, чем хотелось бы. Наши права в Арктике систематически игнорируются русскими и вами, американцами. Иностранные самолеты и лодки перемещаются по нашей территории, когда и куда им заблагорассудится.

— И вы не возражаете?

— Оттава игнорирует факты вторжения. Полагаю, выбор страны, мощь которой в десять раз уступает мощи нарушителя, невелик. И речи не могло идти о том, чтобы бросить советским вооруженным силам вызов из-за секретно установленной ракеты.

— И вы не поставили в известность Вашингтон?

— В то время это означало оказаться в эпицентре всемирной конфронтации. — Стивенсон покачал головой. — Мы предпочли бездействие. Ракета осталась на месте. Мы почти уверены, что Тараканова была последней опекуншей этой сиротки.

— И теперь женщина мертва.

Стивенсон посмотрел в глаза Исикаве:

— По всей вероятности.

Иси стиснул руками края банкетки.

Мы не ожидали ничего подобного, когда Королевский комитет обратился к нам за помощью. Что вы посоветуете сделать для доктора Хэнли?

— Обратитесь в правительство.

— Как? А разве вы…

— Ешьте, ваше блюдо стынет.

— Я потерял аппетит. — Ким отодвинул тарелку.

Стивенсон помахал официанту и, когда тот подошел, одними губами произнес:

— Счет. — Затем предложил Исикаве: — Давайте прогуляемся вдоль канала. Там мы будем в большем уединении.

— Что вы имеете в виду?

— За вами в уголке сидит джентльмен — в спортивной куртке и солнцезащитных очках. Очень интересуется содержанием нашего разговора.

Исикава бросил на человека быстрый взгляд — и похолодел.

— Знаете его? — спросил Стивенсон.

Исикава кивнул, судорожно припоминая, видел ли этого парня в Москве и Токио.

— Он репортер из «Лос-Анджелес таймс». Зовут Уолтер Пэйн.

— Ну ладно. — Стивенсон положил на столик деньги и поднялся. — Пойдемте.

Вода в канале превратилась из синей в черную и снова в голубую: постаралась тень от белого облака.

Подняв воротники пальто, они двинулись по набережной.

— Канал был прорыт в тысяча восемьсот двадцать шестом году в обход каменистой речки, от которой получил название; полностью работы были завершены в тридцать втором году того же века. Удивительный инженерный проект. В наши дни он не имеет стратегического значения, однако изначально было по-другому. После войны восемьсот двенадцатого года канадские поселенцы остро осознали свою уязвимость и приняли меры к тому, чтобы можно было беспрепятственно переправлять войска и боеприпасы в глубь страны.

Исикава поинтересовался:

— А с кем вы тогда воевали?

— С вами, с Соединенными Штатами. Если бы вы одержали над нами верх, мы бы теперь беседовали с вами в американской Оттаве. — Стивенсон поправил воротник. — История переменчива, как и ветер. Военные коммуникации при одном режиме превращаются в места прогулок при другом. Смертельные враги становятся союзниками, и неприкрытая взаимная ненависть перерождается в скромное одностороннее недовольство. — Стивенсон задумчиво улыбнулся. — Поля сражений зарастают магазинами.

— На кого именно вы работаете?

— На КСРБ.

Исикава уставился на попутчика:

— Что это такое?

Прикрыв глаза рукой в перчатке, Стивенсон посмотрел вдаль.

— Канадская служба разведки и безопасности.

Исикава посмотрел на Стивенсона, как бы заново его оценивая.

— А что вы можете сказать о русских, прибывших в «Трюдо»?

— Руденко и Немеров — кадровые военные.

— А Койт?

— У него ученая степень по биохимии и диплом Лондонской школы экономики.

— Шпион под прикрытием?

— Как и я. — Стивенсон перевел взгляд на американца. — Вас что-то задело в моих словах?

— Вы не ошиблись.

— Неужели? Нашли что-то оскорбительное для себя?

— Вы знали, чем русские нашпиговали полынью и в какое трудное положение вот-вот попадет станция «Трюдо». И все равно послали туда Хэнли — именно потому, что она не канадка. Осознание этого факта меня огорчает.

— Ее выбрал компьютер, как наиболее профессионально подготовленную.

— Удачное совпадение, не так ли? Позволившее бросить американку в кучу канадского дерьма.

Исикава подождал возражения.

Стивенсон молчал.

Исикава продолжил:

— Если бы вы привлекли к расследованию соотечественника, секрет сразу вышел бы наружу. Минздраву Канады не так-то легко заткнуть рот. Контролировать залетную американку гораздо проще.

Стивенсон кивнул:

— Да, мы хотели бы сохранить «Трюдо».

— Вот-вот. Я в бешенстве от вашего практицизма.

Канадец смерил его взглядом с головы до ног и пожелал:

— Счастливого пути домой.

Затем он пошел прочь, не подав Исикаве руки на прощание.

ГЛАВА 44

Из Москвы для Койта, Руденко и Немерова поступило сообщение, против обыкновения незакодированное. Тедди Зейл пригласил русских в радиоузел.

Выслушав новость, Койт пришел в ярость:

— Это безобразие! Все бросить и уйти в такой момент!..

Немеров с сожалением развел руками:

— Что поделаешь? Повышение.

Койт медленно выпустил воздух сквозь губы, стараясь взять себя в руки.

Зейл корректно намекнул русским, что разговор лучше продолжить в ином месте. Троица направилась в комнату адмирала.

— Вы не находите, — спросил Немеров по дороге, — что Чернавину, как новому первому заместителю главнокомандующего, следует послать поздравления?

— Лично я, — откликнулся Руденко, — никого поздравлять не собираюсь. Я подумываю о пляже на теплом море. Он ненадолго прислонился к стене, отдыхая. — А ты, мой дорогой мальчик, подумай о службе на гражданском корабле. И жене и дочкам лучше будет.

— Перемещение Чернавина — это очень серьезно, — заметил Койт.

Немеров открыл дверь.

— Надеюсь, Верно поможет нам вернуться на лодку.

Руденко с облегчением плюхнулся в кресло и, задрав брючину, принялся почесывать ногу около гипса. Немеров взял бутылку коньяка, подаренного Верно, и наполнил рюмки.

— За возвращение на Родину!

Койт от рюмки отмахнулся.

— Мы никуда не едем, — заявил он.

Руденко взял протянутую рюмку и сказал:

— Господин Койт, вам же ясно было сказано: миссия сворачивается.

— Не прикидывайтесь дурачком. Вы прекрасно знаете, что директивы моего руководства превалируют над распоряжениями вашего. Я от своего начальства никаких указаний не получал.

Руденко состроил озадаченное лицо.

— О каких директивах идет речь?

Койт ухмыльнулся:

— У нас не принято откровенничать с посторонними.

Немеров рассвирепел, услышав столь непочтительное высказывание в адрес Руденко.

— И сколько, вы полагаете, должен ждать мой корабль?

— Пока я не буду готов отплыть. — Койт гордо удалился.

Немеров посмотрел в темное окно.

— Что делать, товарищ адмирал?

Руденко пригубил рюмку.

— Во что бы ни был замешан Койт, не лезь туда. Держись в моем кильватере. Тебе терять больше, чем мне. — Адмирал с наслаждением вдохнул букет коньяка.

— О чем вы думаете? — поинтересовался Немеров. — У вас такой мрачный вид.

— Я знаю о новоиспеченном первом заме Чернавине. — Руденко потер глаза. — Бедный Панов.

— Бедная Россия.

Руденко поставил рюмку на стол и положил больную ногу на подставку.

— Удивительное место, — произнес Немеров, постукивая пальцами по оконному стеклу. — Каков замысел! А исполнение!..

Руденко кивнул:

— Не уверен, что сотрудники это сознают в полной мере. Возможно, слишком напуганы тем, что здесь происходит. А быть может, просто привыкли, и станция не производит на них должного впечатления.

В дверь постучали.

— Войдите, — пригласил адмирал.

— Как ваша лодыжка? — поинтересовалась Хэнли, глядя на Руденко. — Под гипсом не чешется?

— Еще как! Ноя выздоравливаю. Больше не болит. В настоящий момент остальное меня не волнует. — Он поднял костыль. — Скоро надеюсь перейти на трость. Вы пришли, дабы осведомиться о моем самочувствии?

— Вообще-то нет. Я пришла вас расспросить.

— О чем? — заинтересовался Руденко. — Прошу вас, присаживайтесь.

Хэнли опустилась в кресло. Немеров остался стоять у окна.

— У меня тревожные вести от коллег в Лос-Анджелесе, — сказала Хэнли. — Во-первых, Лидия Тараканова мертва. Во-вторых, поблизости от станции, подо льдом, находится ядерная установка российского производства, которой лет двадцать-тридцать. Как я понимаю, это довольно долго, установка могла проржаветь, но в данный момент она меня не особенно занимает. Гораздо больше меня беспокоит вопрос, как далеко распространился искомый микроб. Знаете ли вы что-нибудь о причине смерти доктора Таракановой? Вы видели лодку, на которой она уплыла? С экипажем все в порядке?

Немеров и Руденко переглянулись.

— Да, кое-что нам известно, — сказал Немеров. — Однако если мы поделимся с вами информацией, у нас могут быть неприятности.

— Нас обвинят в государственной измене, — предупредил адмирал.

Хэнли прыснула:

— В измене? Что за ерунда!

— Отнюдь. Хотя для вас заброшенная установка действительно ерунда. Ваша проблема — люди, погибшие от неизвестной болезни.

Хэнли мгновенно посерьезнела.

— Ну да. Так что с доктором Таракановой?

— Видите ли, доктор Тараканова была не только ученым. И не столько…

Руденко полуобернулся к Немерову:

— Как по-английски будет «нянька»?

— Бебиситтер? — предположил Немеров и развернулся к Хэнли. — Она приглядывала за «малышкой».

— Да, да, — закивал Руденко. — Как я узнал недавно, она прибыла сюда, чтобы охранять тайну и держать Москву в курсе дела.

— Тайну?

— Данная ядерная установка, как вы ее называете, — на самом деле ракета. Она должна была взорваться высоко над землей и распространить искусственное сияние на две тысячи миль вокруг. Создать «щит напряженности» — поток быстрых электронов.

— Зачем? — испуганно пролепетала Хэнли.

— Взрыв в атмосфере над Арктикой на целых сорок восемь секунд возмутил бы электромагнитное поле Земли и оглушил бы американские радары, — объяснил Немеров.

— Замаскировал бы нашу атаку, — добавил Руденко.

— Взрыв над Арктикой? Боже мой! — Хэнли сцепила руки над головой, не в силах усидеть спокойно.

— Но случилось непредвиденное, — усмехнулся адмирал. — Советский Союз распался, колесо истории повернулось. Закрылись военные заводы, открылись фондовые рынки. На смену вражде пришли сделки. Конфронтация потихоньку перетекла в бизнес.

— Вот дерьмо! — воскликнула Хэнли. — Все намного хуже, чем предполагают мои коллеги. Если в газеты просочится хотя бы одно слово из того, что вы мне сказали, «Трюдо» станет самой горячей политической точкой планеты. Разве ваше правительство не может вывезти ядерную установку?

— К сожалению, у России сейчас нет ни денег, ни средств для столь трудоемкого предприятия, — сказал Руденко. — Нети политической воли. Наше руководство уверено, что низкие температуры сохраняют ракету в первозданном виде. Они рассуждают о ядерном заряде, будто это картошка в холодильнике. Их скорее волнует реакция Америки на факт размещения платформы в Ледовитом океане, нежели сама платформа. Мы нашли отчет Лидии Таракановой; она докладывала своему начальству о некоей Баскомб. Полагаю, эта Баскомб раскрыла нашу маленькую тайну.

— Анни знала? Так вот почему она писала о праматери всех загрязняющих веществ.

— Простите? — не понял ее адмирал.

— Ничего, ничего, пожалуйста, продолжайте. Что именно произошло с Таракановой? Сколько она прожила, покинув станцию?

— Она умерла на подводной лодке, — тихо сказал Немеров.

— Да, — подтвердил Руденко. — Вместе с нашими моряками.

— Она была инфицирована? Сколько людей она заразила?

Немеров печально взглянул на нее:

— Всех.

— Всех? — хрипло переспросила Хэнли. — Всю команду? — Слова комом застряли в горле. Она прокашлялась. — Кто-нибудь выжил?

— Никто. — Руденко поник головой.

— Доктор, вы бледны, — заметил Немеров.

— У меня сегодня не лучший день. — Хэнли потерла лоб. — Или ночь. Какова была численность экипажа? — Она встала и принялась нервно мерить комнату шагами, обхватив себя руками и пытаясь осмыслить услышанное.

— На борту судна было девяносто четыре человека, — сказал Немеров.

— С Таракановой девяносто пять, — медленно уточнила Хэнли. — Девяносто пять… Отвердевшие легкие, вытекшие глаза… У всех одни и те же симптомы?

Немеров кивнул.

Хэнли прижала ладони к щекам.

— Значит, возбудитель размножился. Это определенно клеточный организм. Вирусный или еще мельче. Заразный микроорганизм, воздействию которого подверглись не только ученые на ледяном поле, но и команда подлодки.

— Похоже на то, — согласился Руденко.

— Спускались ли они на лед, когда прибыли за Таракановой? Я имею в виду членов экипажа.

— Нет, — ответил адмирал.

— Это важно. Вы уверены?

— Да.

Хэнли нервно хлопнула себя ладонью по грудине.

— Восстановим последовательность событий. Агент убивает троих и прячется в теле четвертого; Алекса Косута он не уничтожает, зато убивает доктора Крюгер, когда та делает вскрытие. Тараканова заражается вместе с остальными, однако возбудитель приканчивает ее заодно с командой субмарины гораздо позднее.

— Девяносто девять жертв, — обронил Немеров.

— Господи, совершенно зрелый, способный к размножению гад! Почему же он не захватил станцию? Что его остановило? Вам известны еще какие-нибудь подробности?

Русские покачали головами.

— Вскрытие единственного извлеченного трупа, произведенное в Москве, не дало никаких зацепок, — сказал Руденко.

— Почему Тараканова не умерла на льду? Как возбудитель проник на борт? В ее организме? С вещами?

Немеров беспомощно пожал плечами:

— Возможно, специфическая воздушная смесь и повышенное давление в субмарине стимулировали активность агента. А может быть, мы столкнулись с самым смертоносным микробом из всех, что когда-либо существовали на платформе. У нас нет фактов. Лишь теория и страх.

ГЛАВА 45

— Даже не знаю, что меня больше потрясло. — Ди рухнула на койку, подкошенная новостями. — Ты уверена? Хэнли кивнула.

Ди села и, обхватив себя руками, словно спасаясь от холода, положила подбородок на колени.

— Ведь это же за гранью возможного! Должна была взорваться в атмосфере? Над ледяной шапкой?

— Да.

— Они что, ненормальные? Такая хрупкая экосистема! Арктика никогда не оправилась бы от такого удара! — Ди раскачивалась из стороны в сторону, размышляя над услышанным. — Станцию могут закрыть. Американцы, естественно, начнут гоняться за ракетой, едва узнают о ее существовании, да и как иначе? Спонсоры испугаются… Господи, я даже не знаю, кто хуже: русские, бросившие ракету, или американцы, готовые сорваться с цепи?

— Ну, — сказала Хэнли, стоя на коленях напротив подруги, — по крайней мере мы не устанавливали термоядерное устройство — без возможности его демонтировать — под ваши задницы и не удалялись, оставив его на милость океана и сказав вам «пока». Русские молча смотрели, как вы строите здесь «Трюдо». И вообще, Ди, если честно, нам сейчас не до заморочек по поводу фирменного коктейля «Холодная война».

— Которого Оггава предпочитает не замечать… О какой дипломатии может идти речь, когда грозит конец света? Вот дерьмо! — Ди швырнула ботинком в стену. — Мы всегда так чертовски разумны. — По щекам Ди фадом катились слезы.

— Послушай, что я скажу. Тебе надо успокоиться, чтобы рационально воспринимать мои слова. То, что мы сейчас ищем, — гораздо важнее и опаснее, чем ядерный хлам подо льдом. В той подводной лодке погибло девяносто пять человек. Девяносто пять из девяноста пяти! Ты должна помочь мне найти очаг возбудителя и локализовать его. «Трюдо» едва-едва оправился от недавних смертей. Если сейчас люди узнают еще о девяноста пяти, начнется паника. Минздрав Канады отрежет станцию от мира. Никто не рискнет допустить распространение возбудителя — ни твое правительство, ни мое. Все растрезвонит пресса. Нам просто не позволят разойтись и вернуться в свои страны — ни в коем случае. Не вздумай повторить мои слова кому-нибудь еще, по сравнению с этим возбудителем лихорадка Эбола — детский лепет. Нельзя зацикливаться на ржавой военной игрушке. Она лежит там несколько десятков лет; будем надеяться, что пролежит спокойно еще несколько недель.

— Джесси!

— Да?

— Мне правда очень страшно. С одной стороны, возбудитель, с другой — это…

Хэнли обняла Ди.

— Твой страх совершенно нормален. Значит, ты не теряешь связи с реальным миром. Это хорошо — так же, как бросить курить.

— А ты все еще куришь… — Ди принюхалась.

— Я опять только что бросила. Классная выдержка, правда? Пытаюсь избавиться от сходства с пепельницей.

Ди рассмеялась и проговорила в нос:

— Ладно, будем бросать вместе. Я принесу тебе несколько свежих пластинок пластыря.

— Спасибо. — Хэнли нежно потрепала подругу по плечу.

— Пожалуйста. Джесс…

— Что?

— А тебе не страшно? У меня такое чувство, что близится конец света.

— Страшно — не то слово. Ладно, если ты пришла в себя, я пойду. Мне нужно подумать.

— Я в норме. Посижу здесь немного и снова возьмусь за работу.

— Я буду за соседней дверью — на случай если понадоблюсь.

Хэнли надела защитный костюм «Тивек» и респиратор и перешла в смежную комнату.

Опись личных вещей и оборудования погибших была сделана самым тщательным образом. Хэнли принялась сверять предметы с описью. От Таракановой вещей почти не осталось. Хэнли изучила каждый предмет, принадлежавший русской, и положила на прежнее место. Потратила на это два часа и ровным счетом ничего не обнаружила. Если заражающий элемент находился в понго и Тараканова со товарищи его вдохнули, то как он проник на корабль и убил остальных? Может быть, перед смертью человек становится наиболее заразным?

Хэнли, сняв «Тивек», вернулась к Ди.

В комнату зашел Ули.

Ди объявила:

— После обеда, в три часа, игра в снежки у пандуса. Немцы против всех остальных.

— Ja.[34] Приятная новость. А вот другая. — Ули протянул Хэнли отчет по образцам водорослей, взятым из понго. — Nichts.[35]

Хэнли взглянула на отчет и передала Ди. Водоросль оказалась безвредной.

Выдавив из себя слабую улыбку, Ули удалился.

Ди сказала:

— Что, не тот понго? Или вовсе не верная гипотеза? Скорее бы уж проснулся твой гений и расколол этот орешек.

Хэнли предложила подруге сигарету, Ди не отказалась.

— Мы же бросаем, правда? — Ди выпустила через нос серую струйку дыма. — Последняя затяжка? — Она приоткрыла маленькую заслонку в нише купола, и дым исчез так быстро, точно его всосало в вакуум. — Я запру лабораторию.

— Хорошо. Мне нужно выдержать соловьиную трель босса, — сказала Хэнли.

Лос-Анджелес вышел на связь в четыре часа по времени западного побережья. Больше Хэнли не могла оттягивать. Она запустила режим кодировки и набрала на компьютере следующий текст:

Отчет о происшествии

Место обнаружения — АНС «Трюдо»

Агент — органический

Токсичность — 4-й уровень

Количество жертв — 100 по всему миру (4 подтвержденных, 96 под подозрением)

Смертность — 100%

Способ попадания в организм — дыхательные пути (предположительно)

Переносчик — неизвестен

Сто человек, погибших от воздействия возбудителя четвертого уровня… По всему миру поднимется тревога. Худшей ситуации раньше не было, поэтому пятого уровня опасности не существовало. Мансон вынужден будет поставить в известность офицера Службы сбора информации об эпидемиологической обстановке в Северной Америке — подразделения Центра инфекционных заболеваний. Центр сразу вызовет канадских коллег и засекретит информацию.

Официальный ответ Мансона поступил в 4.46 пополудни. Начальник подтвердил, что все понял, и перечислил меры предосторожности при обращении с крайне опасным возбудителем. Далее следовала заведомо бесполезная инструкция. При всем желании Хэнли не могла ее выполнить в данных условиях. Мансон просто подстраховывался на тот случай, если зараза потечет на юг.

В комнату вошла Ди и упала на кровать.

— Почти все лабораторное оборудование выключено.

Хэнли села на пол и привалилась спиной к боковине кровати. Смена выдалась ужасно долгой.

Ди принялась разыскивать брошенный ботинок.

— Куда собралась? — полюбопытствовала Хэнли.

— Да согласилась прогуляться при луне с симпатягой Кейллом Элиассоном, тем, что работает в астрономическом отделе. Он говорит, мы можем увидеть потрясающую картину. — Ди усмехнулась. — Если русская ракета решит взорваться, то картина точно будет потрясающей!

— Не надейся, — покачала головой Хэнли. Ракета спокойно лежит на дне много десятилетий, продрыхнет и эту ночь.

— А может, остаться? — Ди прекратила искать ботинок. Я слишком устала и слишком расстроена. Сейчас засну прямо здесь, у тебя на кровати.

— Ну и поспи.

— Пожалуй. — Ди стянула бежевую блузу.

— Приятных снов. Я запру лабораторию и пойду на ночь к Джеку. Скажу твоему шведу, что ты не в состоянии к нему присоединиться.

Хэнли накрыла уже уснувшую подругу одеялом и тихо вышла из комнаты, захватив ноутбук.

ГЛАВА 46

Джек, стараясь не разбудить Хэнли, тихо оделся и ушел по делам. Но его старания пропали втуне: Хэнли проснулась. Едва Нимит исчез, Джесси села за ноутбук, перешла на голосовую связь и принялась совещаться с Сибил.

— Какого дьявола там у вас происходит, девочка моя? Сотня погибших? Четвертый уровень опасности?

— Я сильно подозреваю понго, Сиб. Возбудитель должен был проникнуть в организмы жертв одновременно. Что, кроме газообразного вещества, на такое способно?

— С этого мы, собственно говоря, и начинали, предположив, что погибшие вдохнули инфекцию, — отозвалась Сибил.

— Я помню. Однако водоросли из понго дали отрицательную реакцию на пробы, зато скопившийся там газ прекрасно вписывается в сценарий. Это единственное летучее вещество на все ледяное поле.

Затем Хэнли рассказала Сибил о надписи на мешочке на алеутском языке.

— Сиб, газ в понго и впрямь похож на запертого духа. Могли ли ученые дружно вдохнуть частички сухого помета? Вряд ли. А газ при взрыве понго — запросто.

— Помнишь, как впервые объявилась лихорадка Эбола?

— Да уж, мы тогда здорово перепугались. — Хэнли качалась на задних ножках стула. — Если бы вирус Эбола передавался от мира растений к миру животных, то… Думаешь, мы столкнулись с вирусом, перекочевавшим в другое царство?

— Кто знает, — отозвалась Сибил. — Я лишь говорю, что удивительно, насколько структура хлорофилла напоминает гемоглобин. А ты ищешь вещество, разрушающее красные кровяные клетки. Как по-твоему, оно нападает впрямую или через промежуточное звено?

Меня беспокоит, что в записях погибших ученых нет упоминания о взрыве понго. Неужели можно было оставить без внимания такое событие?

— Можно, если они наблюдали его сотни раз.

— Или боялись нагоняя от природоохранного ведомства Канады за то, что случайно нарушали экосистему.

— Вполне вероятно, — с сомнением в голосе сказала Сибил. — Однако, судя по Джеку Нимиту, понго безобидны. Он же разбивал их все детство и до сих пор жив. Твои ученые должны были наткнуться на впадину, которую не находил прежде никто, кроме шамана.

— Верно. Тогда возникает вопрос: как мне ее отыскать?

— Понго сосредоточены только в районе полевого лагеря?

— Нет. — Хэнли внимательно посмотрела на изображение Сибил в углу экрана лэптопа. — Они повсюду.

Сибил зажгла очередную сигарету, Хэнли последовала ее примеру.

Сибил сказала:

— Детка, ты знаешь, сколько существует разновидностей водорослей: тридцать тысяч! Тебе жизни не хватит выяснить, какие из них обитают у вас.

Из радиодинамика раздался голос Тедди Зейла:

— Доктор Хэнли, ответьте на телефонный звонок по спутниковой связи.

— Сибил, Джой пытается дозвониться. Пока.

— До скорого, Мама Медведица, — закашлявшись, произнесла Сибил.

Зейл переключил звонок.

— Милый, сколько времени там, откуда ты звонишь? Что случилось?

— Мам, меня хотят оставить на второй год, — трагическим тоном сообщил Джой.

— Ах, малыш!..

— Всех моих друзей допустили ко второму семестру. А мне предложили подтянуть чтение. Ты сказала, что компьютер поможет, а он не помог.

— Дорогой мой, ведь прошел всего один семестр! Все еще наладится, — сказала Хэнли, не веря в это.

— А что, если нет? — всхлипнул Джой. — Что, если я опять завалю тест?

— Нет, не завалишь.

— Откуда ты знаешь? Ты ничего не знаешь! Тебя нет рядом!

— Джой, солнышко… — Хэнли услышала треск помех. Джой!..

— Он повесил трубку, — сказал Зейл. — Попробовать дозвониться?

Джесси задумалась.

— Доктор Хэнли?

— Нет, — решила она. — Нет, пусть немного успокоится.

На самом деле она просто не знала, что сказать сыну. Он так упорно добивался своей цели, и все без толку. Она здесь рыла носом землю, и тоже напрасно. Одного усердия бывает недостаточно.

Хэнли скользнула в постель и попыталась уснуть. Вокруг была тишина и темнота, но сон не шел. Джесси выбралась из кровати, оделась и направилась в отдел геотермальных исследований.


— Спасибо, что согласились принять меня в столь ранний час, доктор Скудра. Мне необходимо выяснить, какого типа водоросли обитают в местных понго.

— Вообще-то водоросли находятся в компетенции Саймона Кинга, однако он пока отдыхает. А я жаворонок, вот и воспользовался приятной возможностью еще раз вас увидеть.

— Саймон Кинг… — Хэнли скрестила руки на груди. — Вы не в курсе, почему он меня недолюбливает?

Скудра пожал плечами:

— Саймон ненавидит американскую культуру, считает ее безнравственной. Сказать по правде, он не слишком-то ценит и меня. Скудра окинул взглядом безлюдное помещение и заговорщически прошептал: — Саймон метил в директора станции. Он сделался совсем невыносим после того, как Маккензи объявил своим преемником Эмиля Верно.

Ладно, давайте познакомлю вас с нашей коллекцией водорослей. Она довольно обширна. Вы знаете, что в ДНК водорослей заложен суточный ритм — они отличают день от ночи? Кинг исследует влияние полярной среды на этот ритм.

Скудра провел Хэнли к трем герметично закрытым бакам с морской водой — на стекле засохли соляные потеки. В одном сосуде водоросли были зелеными, в другом — красными, в третьем — коричневыми. В первом баке поддерживалась тропическая температура, в двух других — умеренная. Крошечные водоросли лежали на дне, будто лохмотья потрепанных дверных ковриков.

— Вот обычные водоросли, — объявил Скудра, указывая на зеленые. — Древнейшая форма жизни. Когда-то эти водоросли господствовали повсеместно и за три с половиной миллиарда лет существования на планете практически не изменились.

Хэнли подошла к соседнему баку:

— А эти водоросли я знаю. Мы называем их «красный прилив». Они появляются неподалеку от побережья Калифорнии и убивают всю рыбу, а порой и крупных млекопитающих, например, дельфинов.

— Это и есть «красный прилив», — подтвердил Скудра.

— Как воздействуют красные водоросли на животный мир?

— Подобно наркозу. Однако существует более опасная разновидность. Достигнув критической массы, она превращается в хищника. Разрастается — и нападает. Меня как социобиолога такой феномен просто восхищает, представляете: растение переходит некую черту и приобретает замашки животного!

— Вы сказали — нападает?

— Да. Эта разновидность охотится на эритроциты. Она убила двух ученых, которые изучали ее под микроскопом. Проникла в глаза, потом в кожу, затем в мышцы.

— В глаза?

— Выела начисто.

— И она живет здесь, в полынье?

— Нет!

— Проклятие!

— Кому как, — пожал плечами Скудра. — Пойдемте, я покажу вам местных красавиц.

Латыш надел сам и выдал Хэнли очки ночного видения и пошел к круглой двери в глубине лаборатории. Он толкнул справа, и дверь отворилась, повернувшись на оси. Ученые ступили в герметично перекрываемый коридор. Дверь за ними затворилась.

В тот же мигу Хэнли от холода онемели щеки и заныли руки.

Из коридора она вслед за Скудрой попала в темное помещение, где стояли баки с мутной водой, заледенелой на поверхности. Под тонкой ледяной крышкой висел пук водорослей, бесцветных, как на рентгеновском снимке.

Едва ли не у каждого существа на земле есть прозрачный двойник под водой, — поведал Скудра.

Хэнли принюхалась и поморщилась.

— От бака пахнет, как от червей, что вы мне дали, — тухлыми яйцами.

— Эти водоросли усваивают соединения серы.

— А что еще они едят? — Хэнли склонилась над баком.

— Манну небесную, — ответил Скудра. В его голосе послышались восторженные нотки. — Ионы. Из-за необычного строения электромагнитного поля рядом с полюсом субатомные частицы падают в огромном количестве. Обвал ионов и электронов образует свечение в небе, а также нитраты, которыми питаются колонии водорослей и грибков. — Он помолчал и продолжил:

— Этот образец взят из термокарстового озера. Он кардинально отличается от разновидностей в других баках. Те, — кивнул он, — обитают на разной глубине, в разной воде и при разном освещении, однако в большинстве своем они дружелюбны и в крайнем случае индифферентны к кислороду. Но эта тварь!.. Она занимает промежуточное положение на эволюционной лестнице между бактериями и высшими водорослями. Она выбирается на землю, когда нет кислорода и высок уровень радиации.

— Тварь из Белой лагуны, — промолвила Хэнли, вспомнив медузу, на которую любил смотреть Джой в аквариуме в Монтерее.

— «Я духов вызывать могу из бездны»[36] — процитировал Скудра.

— Эскимосская легенда?

— Шекспир. «Генрих IV».

Хэнли, не отрывая глаз от бака, сказала:

— Водоросли сверкают, как пятидолларовый шиньон из искусственных волос. Интересно, что сделала радиация с их ДНК? Удивительно, что у них не выросли глаза и клыки. Какой была атмосфера, когда они зародились?

— Думаю, вулканической. Двуокись углерода, азот; не поверите — формальдегид; аммиак, серная кислота, метан и даже цианистый водород, широко известный тем, что его применяли в газовых камерах. Вряд ли такая атмосфера способствовала процветанию, однако этим тварям пришлась по вкусу. Они и ранние бактерии поглощали водород, который был в изобилии около вулканов. Ранние формы жизни враждебно относились к кислороду — он окислял клетки. В конце концов водорода стало не хватать на всех. Тогда водоросли научились добывать его… Скудра терпеливо, словно школьный учитель, подождал догадки Хэнли.

— Из воды?

— Совершенно верно! Аш-два-о. Но случился конфуз. Чем старательнее водоросли извлекали водород из воды, тем больше вырабатывали кислорода. В результате развилось множество сложных организмов, которые оттеснили водоросли на задний план. С тех пор эти твари обитают на жуткой глубине в районах полюсов, в западинах, образованных вследствие вытаивания подземного льда. Идеальные условия! Отсутствие солнечного света означает, что не будет фотосинтеза, а следовательно, и производства кислорода.

— Подземное озеро, наверное, тот еще котел! Сколько он кипит? Несколько миллионов лет? И кто в нем, кроме водорослей, варится?

Скудра покачал головой:

— Никто, там нет ни единой формы жизни, потребляющей кислород. В чане мы сохранили естественную среду обитания водоросли. — Скудра выдержал внушительную паузу. — Перед вами модель нашего мира, таким он был, пока не возникла атмосфера, пригодная для дыхания.

— Пока не возникла атмосфера, пригодная для дыхания, — эхом отозвалась Хэнли. Она почувствовала, как бешено заколотилось сердце. — Доктор Скудра, а что произошло бы, если бы эти водоросли внезапно попали в кислородную среду?

— Что произошло бы с водорослями?

— Нет, — сказала она скорее себе, нежели ему. — Что произошло бы с кислородом?

Она не стала дожидаться ответа Скудры. В этом не было необходимости.

ГЛАВА 47

Хэнли побежала к себе в комнату. Если она права, то ей необходима помощь Ди, чтобы осторожно взять образец бледной водоросли и исследовать, не подвергая опасности Ули и Кийоми.

Джесси нашла Ди там, где оставила. На кровати. Подруга явно плохо спала: постель была скомкана. Хэнли подобрала с пола подушку и запустила во вздыбленную простыню.

— Проснись и пой, доктор Стинсма! У меня для тебя новость! Эй, Ди, тебе нужен был гений, так он перед тобой!

Ди не пошевелилась.

— Эй ты, ленивый мешок с костями! Пора вставать! Я все разгадала!

Хэнли сдернула простыню, смеясь над тем, как Ди сопротивляется. Тут смех застрял у нее в горле.

Ди лежала в неимоверной позе: лодыжки едва не касались плеч. На лице застыл ужас — или осознание. Рот был широко открыт, мышцы шеи отвердели, глаза… Хэнли попятилась из комнаты, закрыла дверь, сползла по стене и села на пол. В таком положении ее и нашел Ули.

— Джесси, как вы себя чувствуете?

— Стойте! — закричала Хэнли.

Ули замер.

— Не подходите. Пока я в норме. Точно узнаю через несколько часов. Принесите мне рацию или что-нибудь в этом роде, а потом заблокируйте помещение. — Она сняла с руки часы и положила на пол рядом с собой. — Я оказалась в зоне заражения.

— Сообщить Ди? — спросил Ули.

— Нет. Она знает.

— А где она?

— В моей комнате.

— Разве ее не нужно забрать оттуда?

— Нет. Уходите отсюда. Быстро!

— Но она в опасности!

— Нет. — Голос Хэнли дрогнул. — Уже нет.

Наконец Ули понял.


Не имело смысла измерять пульс или температуру. И то и другое было повышено — адреналин делал свое дело. Сердце бешено колотилось, тело тряслось в ознобе и обливалось потом.

Джек разговаривал с ней по рации: повторял и повторял, словно заклинание, одну и ту же фразу: «Ты ни в чем не виновата».

— Джесси! Не мучай себя!

— Пытаюсь.

— Тебя когда-нибудь сажали на карантин?

— Дважды. В Африке во время эпидемии лихорадки Эбола и в Штатах, когда я подверглась опасности заражения в лаборатории. Было чертовски страшно.

— Как это происходит?

— Тебя словно закрывают в банковский сейф, изолируют под землей. Общаются с тобой в костюмах «Каспер» и в противогазах. Сына показывают на экране.

— Вы с ним близки?

— Все время по нему скучаю. Мой бывший муж говорит, что я не создана для материнства, ибо среди трупов чувствую себя спокойнее, чем среди живых людей. Может, он и прав. Иногда я боюсь, что своим увлечением работой оказываю дурное влияние на сына. Вдруг он последует по моим стопам?

— Это плохо?

— По мнению бывшего, очень.

— А ты что думаешь?

— Не хочу, чтобы Джой стал чудиком. В его возрасте я была на редкость странной. Мой бывший начал волноваться по поводу наследственности, едва я забеременела. Он считал мой интерес к зародышу ненормальным.

— Что он имел в виду?

— Он говорил, что я воспринимаю ребенка, как морскую свинку. Я хотела исследовать плаценту, дабы удостовериться, что пуповинная кровь способствует воспроизводству эмбриональных клеток. Мой бывший закатил тогда грандиозный скандал. — Хэнли помолчала. — Не знаю… Знаю только, что люблю своего сына.

— Хочешь, я принесу тебе ноутбук? Или попрошу Тедди позвонить Джою?

— Нет, ко мне слишком опасно приближаться. Кроме того, вряд ли мне удастся хорошо разыграть беспечность. Еще испугаю его… Каждый из нас заранее готовит видеокассету для семьи. Тебе ведь тоже не захотелось бы, чтобы твой ребенок видел, как ты разлагаешься.

— Ты так спокойно об этом говоришь…

— Привычка, выработанная профессией. Если не относиться к опасности как к рутине, ничего не получится. Ты просто оцепенеешь. — Хэнли помолчала. — Не могу выкинуть из головы выражения лица Ди. Джек, она так страдала, так была напугана!..

У Хэнли застучали зубы.

— Тсс… Все будет хорошо, — сказал Джек.

— Не могу я вот так взять и умереть. Не могу позволить своему бывшему оказаться правым. Он постоянно твердил, что я не гожусь в матери. — Хэнли едва не задохнулась, подумав, что в десять лет Джой осиротеет.

Чтобы отвлечь ее от тяжелых мыслей, Джек принялся рассказывать эскимосские легенды, слышанные в детстве, объяснять, как строят снежные мосты, — говорить все, что взбредало на ум. Слушая его вполуха, Хэнли то начинала плакать, то затихала.

Через четыре часа, когда признаки заражения так и не появились, он забрал ее к себе, закутал в одеяло и обнял. Слезы у Хэнли иссякли, однако дрожь все не унималась. Раньше Джесси никогда столь остро не реагировала на вид мертвого тела. Она приложила максимум усилий, чтобы успокоиться и вернуться к работе.

— Джек, я нашла растение-призрак. — Она произнесла эти слова далеко не тем восторженным тоном, с каким обратилась к Ди. Мертвой Ди.

— Растение-призрак?

— Ох, черт, Джек. Я тебе не сказала… Пожалуйста, не злись: я взяла у шамана сумочку. Я хотела посмотреть: вдруг в ней что-нибудь полезное для расследования?

У Джека окаменело лицо.

— И как, посмотрела?

Хэнли потерлась щекой о его плечо.

— Извини, что я так поступила, но работа есть работа. Повар-алеут перевел слова на мешочке. Это рецепт примочек из «растения-призрака». Думаю, именно оно убило всех.

— И ты его нашла? Где?

— В скважине.

— В том, что мы достали из скважины? — удивился Нимит.

— Да. Это водоросль, живущая в западине.

— Но ведь мы притащили с озера целый бак. И никто не заболел…

— Лишь потому, что вы создали для водоросли комфортные условия — без света, без кислорода. У нее не было причины нападать. Водоросль находилась в латентном состоянии.

— Значит, понго ни при чем?

— Абсолютно. Эта разновидность водорослей способна существовать только глубоко под землей и в пресной воде.

Нимит задумался.

— Но послушай, Ди в последнее время не покидала станцию. Получается, что она прошлой ночью бегала на свидание к подопечным Саймона Кинга.

— Или они к ней.

— То есть?

— Помнишь, Койт сказал: «Чем быстрее вы подбираетесь к возбудителю, тем ближе он становится к вам». Но Ди не подбиралась к возбудителю и все-таки столкнулась с ним. Джек, Ди заразили намеренно.

— Боже, не может быть!

— Что мне необходимо выяснить, причем быстро, — это каким образом произошло заражение. Я должна вернуться в лабораторию, Джек. Мне нужна твоя помощь, чтобы перенести… перенести Ди на каталку. Я покажу тебе, как одеться.

— Ну конечно. Я тебя не оставлю.

Когда они оба облачились в защитные костюмы, Хэнли попробовала сосредоточиться на том, что делает в настоящий момент, однако посторонние мысли продолжали терзать сознание. Когда Хэнли вновь склонилась над телом Ди, мозг вообще забастовал. Хэнли пришлось постоять несколько минут, понукая его к работе, заставляя принять свершившийся факт. Никогда еще Хэнли не чувствовала себя такой покинутой. Ни научного зуда, ни благоговения перед великим. Ничего — лишь ощущение невосполнимости потери.

Наконец к Хэнли вернулись внимание и заинтересованность. Вместе с Джеком они упаковали изломанное тело подруги в пластиковый мешок, уложили на каталку и отвезли в импровизированный морг.

Сняв защитные костюмы, Нимит и Хэнли направились к Маккензи. В кабинете, кроме экс-директора, сидели Руденко, русские и Верно, которые пришли скорее найти утешение друг у друга, нежели что-то предпринять.

— Но почему она? — Хэнли тяжело опустилась на стул и потерла усталую спину.

Собравшиеся, за исключением невозмутимого Койта, посмотрели на нее с беспокойством.

Нимит встал позади Хэнли и начал разминать ей мышцы плеч. Это было явное проявление интимной близости, но сейчас Хэнли не заботило, кто что о ней подумает.

Верно попытался утешить ее:

— Не вините себя. Все мы знаем, насколько осмотрительно вы действовали.

Хэнли покачала головой:

— Этого не случилось бы, если бы я…

Руденко хотел сказать что-то успокаивающее, но, похоже, не нашел подходящих слов.

— Доктор Хэнли права, — раздался громкий голос Койта.

Верно возмутился:

— Какая жестокость так говорить! Не слушайте его, Джесси.

— Это не случайность, — продолжил Койт.

Хэнли ошеломленно посмотрела на него.

— Как мог кто-то так с ней поступить?

— Кто-то и не поступал, — с акцентом сказал Койт. — Здесь опасно. Может быть, сейчас вы примете лишние меры предосторожности? Позвольте нам хотя бы иметь при себе оружие?

Маккензи устало махнул рукой, соглашаясь на требование русского.

— Кто мог хотеть смерти Деборе Стинсма? — спросил Верно.

— Никто, — отозвался Койт.

— Тогда вы сами себе противоречите, — заметил Верно. — Говорите, что никто не хотел ее убивать, и при этом требуете «лишних мер» предосторожности!

— Противоречия нет, — хрипло произнесла Хэнли, прижимаясь к Нимиту. — Он хочет сказать, что жертвой должна была стать я.

ГЛАВА 48

— Боже мой! — всплеснул руками Маккензи. — Мы должны принять меры по обеспечению вашей безопасности!

— Нет, — твердо возразил Джек. — Я позабочусь об этом сам. С доктором Хэнли ничего не случится. Обещаю.

— Ну конечно, — неуверенно согласился Маккензи. — С доктором Хэнли ничего не случится. Мы не можем этого позволить.

— Спасибо, Джек, — сказала Хэнли. — Проводи меня до лаборатории.

Они медленно прошли по комплексу куполообразных корпусов. Хэнли остановилась перед коридором, ведущим в лабораторию, набрала полную грудь воздуха и выпустила его длинной тонкой струйкой.

— Как чувствуешь? — спросил Джек.

— Не вполне. Да и ты, похоже. Где тебя потом искать?

— Есть кое-какие дела. Покончу с ними и сразу приду за тобой. — Он нежно поцеловал ее в веки. — Мне так жаль Ди. Больше, чем ты представляешь. Но с тобой ничего не случится. Обещаю.


Хэнли сообщила Исикаве следующее: возбудитель биологического происхождения, кажется, определен; способ передачи — точно антропогенный — пока не установлен.

Мансон, который находился рядом с Исикавой, воспринял новость с раздражением. Он принялся орать на кого-то по телефону, заглушая голос Кима.

— Мы так не договаривались! — твердил Мансон.

Хэнли знала: чем более бессильным он себя чувствует, тем громогласнее становится. Сейчас он орал во всю глотку. Потеряв терпение, Хэнли набила на компьютере послание, уверенная, что начальник, занятый бурной жестикуляцией, его не заметит:

Иси, я отключаюсь. Поговорим в другой раз, когда Мансон заткнется.

Хэнли развернула спальный мешок на полу около рабочего места, легла и свернулась калачиком. «Господи, как я устала!..»

Через несколько часов она проснулась в прекрасном настроении. Потом воспоминание снова камнем навалилось на сердце.

— Добрый день, доктор, — сказал Немеров.

Хэнли вздрогнула:

— Что вы здесь делаете?

— Охраняю вас. — Он присел рядом и устроил винтовку на коленях, чтобы не мешалась.

— Кто велел? — осведомилась Хэнли.

— Ваш босс.

— Мансон?

— Джек Нимит. Он попросил нас перебраться в свободные комнаты напротив вашей, мы будем по очереди охранять вас.

Хэнли ладонями потерла лицо.

— Может, это и неплохая идея.

— Есть какие-нибудь просьбы?

Вместо ответа Хэнли вдруг задрожала.

— Ну, не надо, не надо, — забубнил Немеров, гладя ее по голове, словно свою маленькую дочку.


Ули и Кийоми вышли на работу как обычно. Они приняли дополнительные меры предосторожности: надели двойные перчатки, респираторы и костюмы «Тивек». Хэнли была настолько тронута тем, что они вернулись в лабораторию, что расплакалась. По молчаливому согласию они решили отдать дань памяти Ди, обнаружив возбудителя, отнявшего у нее жизнь.

Хэнли кратко рассказала ассистентам о своих выводах:

— Думаю, виновник находится здесь, в «Трюдо». Это пресноводные водоросли из скважины.

— Почему же они нападают на людей? — спросил Ули.

— Потому что не переносят кислород. Оказавшись в кислородосодержащей среде — крови, легких, — они разрушают ее, чтобы выжить.

— Понятно, — сказал Ули.

— Быть может, волокна в легких — это защита возбудителя? — предположила Кийоми.

— Да! И почему я раньше не сосредоточилась на водорослях? — Хэнли заговорила громче: возбуждение от того, что мозаика начала складываться, временно возобладало над подавленностью из-за смерти Ди. — Каиновая кислота. Сибил сказала мне, что она близка к домоевой кислоте, которая является виновницей в случаях отравления ракообразными. Когда мы исключили трубачей, которыми угощала ученых Тараканова, я пошла по пищевой цепочке вверх — начала искать возбудителя среди птиц и млекопитающих. Мне не пришло в голову спуститься к водорослям.

— Или к тому, откуда они могут брать токсин, — продолжил Ули.

— Точно, — согласилась Хэнли. — Водоросли могут быть резервуаром симбиотического вируса, который поглощает сульфат из воды и высвобождает сульфид водорода.

— Как наш озерный убийца, — подсказала Кийоми.

— Надо же, содержать то, что является ядом для большинства живых организмов, и не дохнуть! — Ули поразился.

Хэнли воздела палец.

— Вот именно! Микроб в водоросли делает дно озера необитаемым для всех форм жизни, кроме своего носителя. Он подавляет реакцию фотосинтеза, не терпит хлорофилла, не выносит гемоглобина. Вот и еще одно подтверждение моей догадки: в области легких был обнаружен сероводород.

— Значит, вы уверены, что наших товарищей погубила водоросль из скважины? — спросил Ули.

— Да. Я пока не знаю, почему то, что содержится в данной разновидности, нападает на белок определенного типа. Однако по шкале подозрительности эта тварь набирает семь или восемь баллов из десяти, для анализа достаточно. Теперь перед нами стоит гораздо более трудная задача. — Хэнли оглядела серьезные лица помощников. — Требуется выяснить, каким образом бледные водоросли попали в организмы людей. Будь Ди жива, я списала бы все на ужасную случайность, на непреднамеренное заражение в полевых условиях. Однако прошлой ночью Ди заразили специально. В этом нет никаких сомнений. Если ее смерть была умышленной, то как насчет остальных?

— Но зачем?.. — Ули распахнул красивые глаза.

— Понятия не имею. Главное, мы должны ответить на вопрос «Как?», если хотим предотвратить повторное заражение. Кийоми, наденьте противогаз и сделайте опись всех вещей Ди. Затем каждый предмет упакуйте в контейнер. Ули, составьте полный перечень изменений, которые вызывает в человеческом организме обнаруженный возбудитель. Я сравню ваши данные со сведениями о подземных водорослях.

Кийоми и Ули отправились выполнять задания.

Хэнли глубоко задумалась. Как водоросль из скважины добралась до ученых, находящихся у полыньи? Или до доктора Крюгер, которая не покидала станцию? Что произошло при аутопсии Косута? У Ди была автономная система подачи воздуха. Значит, Крюгер вдохнула зараженные частицы. Но почему это не произошло во время предыдущих вскрытий? В чем особенность аутопсии Косута?

Хэнли загрузила диск с записью первых двух операций в ноутбук и диск с записью третьей — в компьютер Ди. По очереди глядя на экраны, она принялась сопоставлять пилы, скальпели, ножницы, молотки, щупы… Никакой разницы. Тогда она начала пристально наблюдать за процедурами. На экране лэптопа Ингрид Крюгер разрезала диафрагму, скрывавшую сердце и другие жизненно важные органы, взяла по образцу от каждого легкого и взвесила их. Губчатая в нормальном состоянии, здесь ткань сделалась твердой. Альвеолы, через стенки которых тысячи раз на дню происходит газообмен, уничтожены — жертва оставалась в сознании считанные минуты. Отделяя кожу от мышечной ткани, Крюгер диктовала:

— Раковины в носовом канале никак не предотвратили вторжение, равно как и реснички в бронхиальных трубках. Дыхательные пути, капилляры и альвеолы хрупкие. Слизистые железы и дыхательные мышцы выглядят атрофированными.

Крюгер вынула легкие и взвесила по одному. Масса того и другого — около килограмма, в три раза больше нормы. «Теперь такие же у самой Ингрид. И у Ди», — подумала Хэнли.

На экране компьютера доктор Крюгер приготовилась поддеть участок почерневшей кожи Алекса Косута. Хэнли остановила картинку. Все повторялось: и действия, и инструменты, и комментарии, и даже тон голоса. Неужели искомая разница осталась за кадром? Хэнли снова запустила диск с первыми вскрытиями. Руки доктора Крюгер опять потянулись к грудной полости Анни Баскомб. Взгляд Хэнли переместился на второй экран и замер. Она торопливо нажала клавишу «пауза» на лэптопе. Вот оно! Сердце Хэнли бешено забилось.

— Лиловые, — сказала она, — лиловые. Вот оно, слабое звено. Дело не в характере операций, а в Крюгер.

ГЛАВА 49

— Ули!

Он откликнулся из соседней комнаты:

— Ja, что такое?

— Подойдите.

Хэнли отвела его в помещение, где были разложены кропотливо каталогизированные вещи обреченной экспедиции.

— В чем дело? — спросил Ули.

— Думаю, я нашла место проникновения возбудителя в организм.

От возбуждения у Хэнли горели щеки.

— Ja? Вы уверены?

— Подумайте, что у нас у всех общего. Голова, руки…

— Да, но они отличаются.

— А что у всех людей не отличается? Что у всех одинаковое? Ули поморщился:

— Не знаю. Кровь? Нет, нет. Существует несколько групп.

— Верно.

— Легкие?

Хэнли покачала головой:

— Легкие меняются с возрастом, от курения…

— Физиология! — воскликнул Ули. — Ja, физиология у всех людей одинаковая!

— Да! Что еще?

Ули потер лоб.

— Не совсем понимаю.

— Представьте: мы террористы, живем в ледяной пустыне и создаем биологическое оружие. Как бы мы его хранили?

— Лепим куличики из заразы и замораживаем, благо здесь, в Арктике, это нетрудно. Затем размельчаем вещество с микробами и помещаем в гранулы или другую удобную для транспортировки оболочку.

Правильно, вкрадчиво сказала Хэнли; мысль ее неудержимо неслась вперед. — Если бы у меня имелся возбудитель — погруженный на морозе в спячку и растертый в порошок, — но не было бы возможности самолично доставить его в легкие врага, то что бы я сделала?

— Заразила бы его комнату.

А если я хочу, чтобы он умер на улице?

Ули снова поморщился:

— Извините. Nichts.

Почему на докторе Крюгер были лиловые перчатки?

— Полагаю, она надела поливиниловые.

— Правильно.

— Вы думаете, все умерли от аллергической реакции?

— Нет.

— А что вы думаете?

Я думаю, что у всех людей есть кожа.

— Точно! — восхитился Ули.

Этот самый крупный единый орган человеческого тела участвует в обмене веществ. Предположим, возбудитель был в дремлющем состоянии. Вступив в контакт с влагой и теплом, он проснулся и проник через кожу в кровь. Что случилось дальше, вы знаете не хуже меня.

— Ja, — сказал Ули. — Но как возбудитель попал на кожу? Ведь люди у полыньи были в полярных костюмах.

— А вы подумайте.

Ули отвел взгляд:

— Значит, заражение произошло, когда они были без костюмов. На станции. А раз они погибли у полыньи…

— Правильно!

Хэнли, сцепив руки на макушке, медленно двинулась между вещами.

— Где-то здесь я видела… — бормотала она, ощущая, как адреналин переполняет кровеносную систему, а сердце бешено колотится.

Ули шел сзади.

— Что нужно использовать, прежде чем надеть полярный костюм или поливиниловые перчатки? — спросила Хэнли. Она обернулась к Ули и ответила: — Тальк!

ГЛАВА 50

Хэнли нашла банку, этикетка на которой гласила: «Безопасно для детей». Исходя из места обнаружения, Ди пометила ее как принадлежащую Анни Баскомб. Банка значилась триста двадцать девятой в списке на проверку.

Ули реквизировал у кого-то холодильник для напитков. Хэнли соорудила из платяных вешалок некое подобие щипцов, выставила Ули из комнаты, облачилась в «Тивек» и противогаз, с огромным трудом подцепила банку, поместила ее в холодильник и заклеила изолентой крышку. Сняв защитную экипировку, она позвала Ули.

— Какая здесь температура? — спросила Хэнли.

Не знаю, — отозвался ассистент. — Наверное, шестьдесят градусов по Фаренгейту.

— К сожалению, мы не знаем, при какой температуре активируется возбудитель. Нужно выставить его при случае на мороз.

А лучше отправить в скважину.

— Ja, ja. — Ули закивал и наклеил на холодильник большой знак биологической опасности.

— Прошу вас пока никому не сообщать о находке, — сказала Хэнли.

Ули в недоумении заморгал.

Хэнли быстро заговорила. Ее разум и интуиция в один миг обострились.

— Думаю, наиболее вероятно такое развитие событий. Кто-то добыл водоросли из озера или из здешнего бака и заморозил. Затем он раскрошил растение и подсыпал в тальк. Пугающе просто!

— А как возбудитель пробрался на подводную лодку?

— Разумеется, с Таракановой.

Она оставила полярный костюм и шлем в полевом лагере, ведь дорогостоящая одежда принадлежит станции «Трюдо». Однако трикотажное белье, обсыпанное тальком, не сняла: холодно, просто натянула поверх комбинезон или что там у нее было. Она не успела вспотеть, поэтому микробы не проснулись.

— Похоже на то.

— В каюте Тараканова полностью сняла одежду. Немеров говорит, что содержание кислорода на субмарине выше, чем на поверхности земли. Думаю, теплая, искусственно обогащенная атмосфера стала катализатором для заразы. Тараканова встряхнула трикотаж, тальк попал в систему обеспечения воздухом и распространился по всей лодке, — догадался Ули.

Хэнли тронула его за локоть.

— Нужно опечатать лабораторию Саймона Кинга. Даже если мы уничтожим тальк, тот, кто намерен повторить эксперимент…

— Просто посетит корпус, где хранятся образцы.

— Правильно. За работу. Костюмы биологической защиты, латексные перчатки, респираторы.

— Хорошо.

— Утром поговорю с Верно и Маккензи — пусть обеспечат охрану скважины. И попрошу Джека замуровать отверстие. А пока никому ни слова.

— Есть!


Хэнли вышла из лаборатории и обратилась к Немерову, стоявшему у дверей на страже:

— Капитан, не могли вы с адмиралом постеречь владения Саймона Кинга?

А как же вы? — спросил Немеров. — Оставить оружие Ули, чтобы он вас защищал?

Хэнли благодарно улыбнулась:

— Не надо. Если кто-то захочет меня отравить, никакое оружие его не остановит.

Немеров козырнул и удалился.

Хэнли вернулась к Ули. «Чтобы меня защитить, подумала мельком, — следует превратиться в няньку: опробовать всю мою еду и трогать все, к чему я собираюсь прикоснуться, от одежды до мыла и парфюмерии». Она вновь улыбнулась, на сей раз грустно, вспомнив, как Ди выпрашивала у нее губную помаду. И вдруг…

Улыбка растаяла. Хэнли осенило: если жертвой покушения была она, а не Ди, то подругу погубил какой-то предмет, которым они пользовались сообща. Сигареты? Нет… Хэнли нащупала и рванула прямоугольный пластырь, прилепленный к шее.

— Сукин сын! — воскликнула она.

— Что случилось? — вздрогнул Ули.

— Я знаю, каким образом отравили Ди.

— Каким? На станции тальк не в ходу.

— Вот! — Хэнли бросила на пол липкий комок. — Никотиновый пластырь. Невероятно действенная система доставки лекарства в организм. Отравлены все пластинки в моей аптечке, бьюсь об заклад. Должно быть, Ди недавно позаимствовала пластырь у меня.

Отужинав, пришла Кийоми. Хэнли попросила ее облачиться в «Каспер» и поместить в пакет упаковку никотиновых пластырей.

— Ули вам покажет, где они лежат. Не хочу, чтобы вы в одиночку заходили в мою комнату.

Может, это и паранойя, но береженого Бог бережет.

Кийоми кивнула и вышла в сопровождении немца.

Спустя несколько минут Ули вырос на пороге лаборатории.

— Что случилось?

— Не со мной. С Джеком. Он во дворе, где мы летом принимаем солнечные ванны. Сразу за внешним подъездным путем. Взгляните.

Ули провел Хэнли в нишу, выходящую окнами на двор.

Джек Нимит был одет в анорак.[37] Капюшон из густого меха покрывал голову. Из крупных камней Джек сложил две опоры и соединил их пластиной. Теперь на пластине он возводил пирамиду из камней поменьше. Щеки и брови Нимита заиндевели.

Сколько времени он там находится? — спросила Хэнли. — И что сооружает?

— Он строит инуксук.

— Что?

— Памятник.

— Кому?

— Полагаю, Ди.

Пар облаком клубился вокруг инженера.

— Должно быть, Джек совершенно вымотался, — заметила Хэнли.

Ули кивнул:

— Силы покидают его.

Хэнли попросила одолжить ей пуховик. Ули помог Джесси надеть куртку и вытащил из воротника капюшон. Из карманов он достал перчатки и потребовал, чтобы Хэнли их надела.

В такой одежде вы продержитесь на морозе минут пять.

Хэнли выбежала во двор и тут же инстинктивно втянула голову в плечи. «Слава Богу, хоть ветра нет», — подумала она.

Джек водрузил булыжник на вершину монумента и судорожно перевел дыхание.

Милый, — подбежала к нему Хэнли, — пора возвращаться на станцию.

Он кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

— Пойдем. — Хэнли взяла его за руку и увидела, что ладони исцарапаны до крови.

Она подняла глаза и обомлела.

Лицо Нимита пошло серыми пятнами от обморожения.

Она побежала, таща за собой любимого.

В тусклом свете окон станции инуксук будто ожил, задышал природным величием. «В этом-то, — подумалось Хэнли, — и заключается смысл памятника. Воплощение духа Ди».

— Как красиво! — сказала она Джеку.

— Мне плохо, Джесс, — прошептал он.

— Нам всем плохо, милый, — ответила она.

ГЛАВА 51

Нимит и Хэнли облачились в полярные костюмы.

Хэнли с трудом натянула на трикотаж металлизированный жилет — заставить себя обсыпаться тальком она не смогла.

Нимит погрузил в фургон канистру с водой.

Хэнли связалась по радио с Тедди Зейлом и попросила никого не пускать к скважине:

— Ни в коем случае.

— Понял, — отозвался Зейл.

В 5.31 они отправились в путь.

Небо, освещенное миллионами звезд, было великолепно.

— По-твоему, шамана убила водоросль из подземного озера? — спросил Нимит.

— Наверное. Скорее всего он делал из нее присыпки. Сухая водоросль менее опасна, чем влажная. Поэтому шаман погиб не так быстро, как ученые, — объяснила Хэнли.

— Значит, как только мы заткнем скважину, все кончится?

— Не совсем. Я поняла, как они умерли. Кому-то придется выяснить почему.

Нимит передал ей термос с кофе. Хэнли оглянулась на станцию. В окнах горели огни. Никто не спал: слух о том, что обнаружен источник заразы, поднял народ на ноги.

Фургон подъехал к ледяному холму высотой около шести футов. По склону шла лесенка, покрытая флуоресцентной желтой краской.

Нимит остановил машину, помог Хэнли спуститься наземь и выгрузил канистру. Вместе они затащили металлический баллон на вершину холма, посреди которой оказался ярко-желтый шатер.

— Прошу, — сказал Нимит и шагнул под купол.

Батареи разогрелись не сразу, лампы зажглись через несколько секунд.

Хэнли увидела дюжину пляжных кресел, стоящих вокруг отверстия, загороженного металлической решеткой.

Нимит рухнул в кресло, по-клоунски задрав мыски ботинок. Тяжело дыша, Хэнли опустилась рядом с ним на четвереньки.

— Передохни, — согласился Нимит. — Сейчас я покажу тебе фокус-покус. Раз-два — и дырки нет.

— Давай. — Хэнли уселась в кресло, с которого поднялся Нимит, и сложила руки на груди, как зрительница в цирке.

Джек прикрепил шланг к патрубку канистры.

— Отодвинься, — велел он Хэнли и, когда она повиновалась, начал под углом поливать решетку.

Он старался держать шланг как можно ближе к скважине. И все же какое-то количество воды поднялось к куполу шатра, образовался густой туман. Свет ламп померк, бело-оранжевые костюмы Хэнли и Джека сделались черными, щитки шлемов запотели. Немного погодя водяная пыль превратилась в снежинки, и все приобрело прежний вид.

— Хорошо, — сказал Нимит. — Подождем несколько минут, потом проверим, нужен ли второй слой.

Капли воды примерзли к шлангу и свесились сосульками. Джек отломил их, снял шланг, который стал твердым, как кол, и постучал им о ближайшее кресло. Из шланга высыпался лед. Джек снова прикрутил шланг и посмотрел на решетку:

— Порядок. Можно возвращаться.


Ули накрыл бак с бледными водорослями крышкой и обмотал место сочленения липкой лентой, потом аккуратно приклеил на крышку лист бумаги с датой и своей подписью, значительно понизил температуру в комнате, вручил адмиралу пуховик, пометил дверь знаком биологической опасности и отправился за Кийоми.

В скором времени дверь отворилась и в помещение проскользнул Койт.

— Поздравляю, адмирал.

— Господин Койт? — насторожился Руденко.

— Возбудитель найден.

— Да, — подтвердил Руденко. «К чему скрывать то, что и так ясно?» — решил он.

— Хорошо. Теперь я им займусь.

— Прошу прощения? — Руденко встал между Койтом и опечатанным баком. — Доктор Хэнли не желает, чтобы к образцам подходили. Если вы к ним прикоснетесь, всем нам будет угрожать чрезвычайно серьезная опасность. Вы своими глазами видели последствия.

— Я уполномочен конфисковать материал.

— Вы шутите? И как вы намерены перевозить этот бак?

— Мне необходимо лишь сделать срез. Я легко заберу то, что мне нужно, на лодку.

— Это чудовище уже убило один экипаж. Я не позволю подвергать опасности заражения другой.

Койт шагнул к баку, глядя на адмирала в упор.

— Чернавин предупреждал, что ваша излишняя порядочность может стать проблемой.

— Правда?

— Да. Но я заверил его, что проблем не будет.

— Как же они решатся?

— Просто. Ты только зря занимаешь место в новой России, старик.

Звук выстрела из пистолета с глушителем оказался похож на треск сломанного карандаша. Руденко, выронив костыль, рухнул на пол. Кровь лужей растеклась вокруг.

Койт надел грубые резиновые перчатки, которыми пользовался Ули, и взял сачок. С запястья на коротком ремешке свисал нож. Койт мастерски поймал его и нажал кнопку, из рукоятки выскочило лезвие. Обойдя бак по кругу, Койт вспорол липкую ленту и поднял крышку, затем, нажав на кнопку, убрал лезвие, и нож опять повис на запястье. Койт открыл контейнер для транспортировки биологических веществ, привезенный из Москвы, разбил сачком ледяную корку и поддел водоросли. Одна нить оторвалась от колтуна и поплыла в потревоженной жидкости. Койт подцепил ее сачком, зачерпнул водорослей из донной колонии и перенес все в контейнер.

Дрожащими пальцами Руденко зажимал простреленную артерию на руке. «Только бы не потерять сознание!» молился он.

Койт бросил сачок в воду и тщательно закрыл контейнер.

— Я тебе это припомню, — сквозь стиснутые зубы прошипел адмирал.

Неужто? — улыбнулся Койт. — Тогда на случай склероза.

Пистолет щелкнул снова. Руденко вскрикнул и скорчился. Пуля раздробила колено, среди кровавого месива просматривались хрящи и кость. Адмирал со стоном сильнее сжал простреленную артерию.

— Правильно, — сказал Койт. — Вцепитесь в нее изо всех сил. Вы же не хотите истечь кровью. До свидания, адмирал. — Он выскользнул из комнаты и закрыл за собой дверь.

Внезапно поле зрения Руденко сузилось. Издалека послышался голос Немерова… слов было не разобрать. Свет в конце тоннеля стал зеленым, как море, а потом исчез.

ГЛАВА 52

Хэнли и Джек донесли канистру с водой до фургона и взглянули на «Трюдо».

— Какого дьявола? — удивился Нимит. — Вся станция не спит.

— Наверное, отмечает победу над возбудителем.

— Да. Наверное, так.

От станции отделились два огонька и начали стремительно удаляться.

Нимит переключил радио в шлеме на канал дальней связи.

— Внешний, говорит девятый, я у гидроскважины. Кто там на всех парах мчится по льду?

Ответа не последовало. Нимит повторил вопрос. По-прежнему молчание. Джек озадаченно взглянул на Хэнли и забрался в кабину. Покрутив ручку радиопередатчика, он сменил частоту.

— Тедди, — сказал он в микрофон.

— Извини, Джек, — ответил запыхавшийся Тедди Зейл.

— Что случилось, Тедди?

— Ничего страшного, пара синяков… Койт похитил образцы возбудителя и вырубил основное радио. Он стрелял в адмирала Руденко.

— Вот дерьмо!

— Койт взял снегоход, — сообщил Зейл. — Судя по сигнальным огням, система глобального позиционирования включена. Он направляется к полынье.

Нимит высунулся из кабины.

— Ты слышала?

— Да, — выдохнула Хэнли. — Бедный Руденко. Какого черта Койту нужно в полынье?

— Подозреваю, он хочет попасть на субмарину. Он знает, как добраться до полыньи. Лодка оставила антенный кабель.

— Может ли Немеров приказать членам экипажа оставаться на месте?

— Может-то может. Но выполнят ли они его приказ? Не знаю. Поехали. — Нимит завел мотор. — Поторапливайся.

Хэнли вскарабкалась в кабину.

— Пристегнись.

Фургон, набрав скорость, направился к краю плато и перевалил через хребет, соскользнув по спуску на огромных шинах.

— Догоним?

— Держись крепче.

Фургон подпрыгнул. Хэнли пригнулась, когда из шкафов посыпались инструменты и продукты. Двигатель взревел. Пятнышки света впереди чуть-чуть приблизились.

Нимит сказал:

— Догоняем…

Рев двигателя усилился, разрыв между фургоном и «хорьком» сокращался.

Хэнли оглянулась. Точки фар других машин следовали за ними. Снегоход Койта вильнул влево.

— Что он делает?

— Наверное, напоролся на гряду из торосов и теперь едет вдоль нее, ищет проход.

Нимит нацелился на точку впереди, чтобы перехватить машину Койта, прибавил газу.

— Если он найдет лазейку, нам придется туго.

— Почему?

— Фургон может не протиснуться в нее.

— Мы должны поймать Койта! — запротестовала Хэнли. — Если он вывезет образец…

«Хорек» рванулся назад, попробовал другой путь, снова совершил полный разворот.

Койт отчаянно искал выход из затруднительного положения, но ледяная стена была непреодолима. Нимит сбавил скорость.

Койт поехал от гряды навстречу фургону. Лучи двух машин схлестнулись.

«Хорек» бросился вперед, прямо на фургон, взвыв, как электропила. В последний момент Нимит крутанул руль, и огромные шины фургона проехались полевой передней части снегохода, тот затрещал. Нимит развернул фургон и погнался за искалеченным беглецом. Он точно знал, где у «хорька» слабое место и как до него добраться. Фургон наехал на снегоход сзади и опять помял его.

Теперь Койт мог ездить лишь кругами — нарушилось управление. Нимит продолжал наносить методичные удары, пока «хорек» совсем не застыл на месте, тогда Нимит прижал его к гряде и вдавил в лед.

Койт в полярном костюме выскочил из машины и подбежал к фургону, размахивая пистолетом. Уцепившись за скобы, он начал карабкаться по дверце фургона. Нимит распахнув дверцу, скинул русского наземь и следом выпихнул канистру с водой, но чуть-чуть промахнулся: русский откатился в сторону и вскочил на ноги.

— Выходите! — приказал он, выставив оружие.

Нимит поднял одну руку и спустился, цепляясь второй за скобы. Хэнли бросила взгляд в направлении «Трюдо». Люди спешили на помощь. Но были далеко.

— Вы тоже! — провизжал Койт.

Хэнли выбралась из кабины на ледяное поле.

— Джек Нимит, — произнес Койт, — доктор Хэнли, мне лучше не перечить. Если вы согласны, расстанемся друзьями. Если нет… — Он махнул пистолетом. — Мне нужна ваша машина. Отойдите.

— Пригнись, — шепнул Нимит.

Контейнер для биологических веществ висел на поясе у Койта. Для убедительности русский похлопал по нему.

— Образец нужно охранять, чтобы не нанести вред остальным. Данный вопрос не подлежит обсуждению.

— Понятно, — сказала Хэнли. — Вы привезете его своему руководству и выторгуете себе быстрое продвижение по службе. А может, продадите тому, кто назначит большую цену?

— Вы несправедливы ко мне, доктор, — сказал Койт. — Я служу русскому народу.

— И как рьяно! — согласилась Хэнли.

— Мы все играем свои роли, доктор. Может быть, я плохой человек, зато хороший охотник, вам не кажется?

— А кто я? — спросила Хэнли. — Гончая, которую вы использовали, чтобы затравить лису?

— Я бы не стал сравнивать вас с собакой, доктор Хэнли. Нет, вы были приманкой. Наживкой.

— Мы не станем вам помогать, — заявил Нимит.

Койт обернулся к нему.

— Какая ужасная глупость!

Он сделал шаг, чтобы обойти их. Нимит тоже шагнул, загородив русскому путь.

— Койт, — сказала Хэнли, — вы хоть представляете, на что этот возбудитель способен?

— Полагаю, результат — полное уничтожение, — ответил Койт.

— Вы, наверное, забыли, что он убил девяносто семь ваших соотечественников, о которых вы так печетесь.

— Я скорблю о них. Зато это невольная демонстрация действенности микроба!

Джек спросил Койта:

— Вы думаете, что мы согласимся подвергнуть той же опасности кого-нибудь еще? — И сделал шаг к Койту. Дуло пистолета приподнялось. Хэнли, не удержавшись, вскрикнула. Она не сомневалась, что Койт отличный стрелок.

Русский посмотрел мимо них на вереницу медленно приближающихся фар и вновь качнул пистолетом:

— Время истекает. Вы молоды, мистер Нимит. Будет жаль, если вы умрете. Тем более что этого легко избежать. Не делайте глупостей!

— Вы говорите так, будто мы собираемся сами себя застрелить! — возмутилась Хэнли.

Койт молча смерил американку взглядом.

— Может быть, вы имеете право жестоко обращаться с русскими, — продолжила Хэнли, — но убийство американца и канадца вам с рук не сойдет.

— Бог ты мой! — удивился Койт ее наивности. — Вы оба свихнулись.

Нимит ринулся на него. Щелкнул выстрел. Предплечье Нимита заалело, и он повалился на бок.

Хэнли нагнулась к канистре, включила подачу воды, схватила шланг и принялась поливать Койта с ног до головы. Горячая вода зашипела, превращаясь в пар. Русский попробовал выстрелить в Хэнли. Но пистолет заклинило.

Хэнли с удвоенной энергией начала окатывать Койта водой. Тот, увертываясь от душа, стал ругаться более изощренно. Когда водяной поток иссяк, тон проклятий повысился на октаву, а огонек в шлеме загорелся красным.

— Какого дьявола? — возопил Койт.

Буквально на глазах у Хэнли он превратился в ледяную глыбу. В этакую блестящую матрешку в человеческий рост.

Хэнли в растерянности обернулась к Джеку.

Он был на ногах: залепил рану снегом, который перемешался с кровью и замерз, в результате получился отличный пластырь.

Нимит, поигрывая ледорубом, подошел к Койту, повалил его и замахнулся.

Хэнли оцепенела.

Нимит ударил топором по Койту. Хэнли завизжала. Нимит поднял окровавленный ледоруб.

— Джек! — в ужасе воскликнула Хэнли.

— Ладно.

Нимит принялся осторожно вырубать Койта изо льда. Наконец ледоруб звякнул о металлизированный жилет. Придерживая Койта ногой, Нимит отогнул задубелый кусок костюма, словно крышку консервной банки.

Хэнли принесла из фургона молоток, но после нескольких ударов его ручка из оргстекла промерзла и рассыпалась.

Наконец Койт, освобожденный из ледяного плена, встал. Его била крупная дрожь, голые участки тела посерели, исцарапанный жилет стал розовым от крови.

— Принеси из фургона одеяло, — скомандовал Нимит.

Хэнли немедленно выполнила поручение.

Нимит укутал русского в теплое покрывало.

— Потерпите, — сказал он Койту, — температура тела придет в норму, когда вы вернетесь в свою машину.

Койт судорожно кивнул и заковылял было прочь, Нимит удержал его за руку:

— Будешь снова ей угрожать — поедешь домой в формочке для приготовления кубиков льда.

Койт опасливо взглянул на топор и промолчал.

— Не пугай маленького, — посоветовала Хэнли Джеку.

Койт откашлялся.

— Могли бы обо всем договориться, — прохрипел он. — Какая необходимость была так поступать? Никакой. Вы дикари. — Он сплюнул и злобно прорычал: — Если бы вы с Баскомб, будьте вы прокляты, не нашли наше оружие подо льдом, ничего этого не случилось бы!

Нимит покачал головой.

— Джек! — Хэнли в упор посмотрела на инженера. — О чем он говорит?

Койт ответил за Нимита:

— Все просто. Джек Нимит и Анни Баскомб нашли ракету.

— Ты знал о ракете? — спросила Хэнли у Джека.

Койт выдавил страшное подобие улыбки:

— Ну? Намерены ей солгать?

Нимит не удостоил русского взглядом.

— Мы с Анни нашли ту штуку в воде. Прошлым летом, Хэнли, — сказал он.

— Превосходно! — Койт снова сплюнул и заковылял к «хорьку», стуча зубами, словно кастаньетами. — Признание облегчает душу.

Фары первой из машин, спешащих из «Трюдо», становились ярче.

Нимит подошел к фургону и забрался в кабину. Джесси последовала за ним. Джек снял шлем. Она тоже.

— Дай-ка я взгляну на твою рану, Джек.

Он молча спустил до пояса полярный костюм.

— Тебе повезло. Ранение поверхностное.

Хэнли потянулась за аптечкой и распечатала бинты.

— Я жду, рассказывай.

— Прошлым летом я помогал Анни работать со щупом.

— И что?

— Щуп погрузился глубже, чем предполагалось, и поймал гидролокатором и видеокамерой нечто странное, компас вышел из строя. Анни раскусила эту задачку в мгновение ока и в ярости заходила взад и вперед по льду. «Никакие янки-империалисты не подвергали Арктику такой опасности!» — твердила она.

— А при чем тут янки?

— Она предположила, что ракета, как и большинство загрязняющих веществ, обнаруженных ею в арктических водах, принадлежит Америке. Анни сказала тогда: «По сравнению с этой штуковиной даже их отрава кажется безобидной!» Я едва уговорил ее повременить с оглаской. Сезон был в самом разгаре, каждый день прибывали новые люди. Если бы она рассказала о том, что мы обнаружили, началась бы паника, «Трюдо» закрыли бы ради нашей же безопасности. И возможно, никогда не открыли бы вновь.

— Так что же вы сделали? — Хэнли не была уверена, что хочет услышать ответ.

— Лично я? Ничего.

— А Анни?

— Когда мы вернулись на «Трюдо», она принялась рыться в Интернете. Через пару дней она отвела меня в сторону и стала накручивать себя, винить всех и вся. «Ты знаешь, что вода, смешиваясь с ракетным топливом, образует серную кислоту? Гребаное дерьмо протечет — это лишь вопрос времени! Ничто не может вечно противостоять океану. Вся экосистема Арктики полетит к черту!» Она была права. — Джек закусил губу, когда Хэнли сильно перетянула рану. — Она сказала, что мир должен узнать о ракете во что бы то ни стало. И подготовила публичное заявление.

— И что ты предпринял в связи с этим?

— Я начал убеждать ее повременить. Шквал, поднятый средствами массовой информации, погубил бы станцию. Спонсорская поддержка прекратилась бы, сотрудники разбежались. Я понимал, что поступаю эгоистично, но не мог промолчать, ведь «Трюдо» построил я. Это дело всей моей жизни. Анни меня не слушала. Она прочитала мне лекцию с присущей канадцам способностью принести себя в жертву во имя цели. — Джек сделал паузу. — Я надеялся, что Алекс Косут сумеет ее вразумить.

— Почему?

— Они давно знакомы. Анни уважала его. Так что я решил рискнуть. Алекс сразу понял всю степень опасности, нависшей над «Трюдо». Он умолял ее никому ничего не рассказывать, обещал, что мы сами все уладим. Она ответила, что это угроза для всей планеты. Как только топливо начнет течь, Арктика превратится в мертвую зону.

— Берег мертвецов.

Нимит как-то странно посмотрел на Хэнли.

— Продолжай. — Хэнли закончила штопать Джека и взялась за его костюм.

— Их беседы длились с утра до вечера. Анни то успокаивалась, то вспыхивала вновь. В «Трюдо» ее пригласил Косут; если бы Анни погубила станцию, придав дело огласке… Он чувствовал свою ответственность перед Маккензи и остальными. Алекс перестал спать, начал пить и все время что-то бормотал себе под нос. Перед последним выходом к полынье Анни сказала ему, что собирается снять ракету на видео и выложить снимки в Интернете.

— И что сделал Косут?

— Он был вне себя от гнева. Обозвал Анни сумасбродной сучкой, сказал, что она ради абстрактного гуманизма губит конкретных людей. Алекс сказал, что уничтожит ее, а она лишь рассмеялась в ответ.

— Анни не отнеслась к его словам всерьез?

— Она сказала, что он смешон. Во всяком случае, так передал мне Алекс. Он попросил, чтобы я помог ему заткнуть ей пасть.

— И ты помог?

— Нет. Нет!

— Слава Богу.

— Но я и не остановил его.

— Ты знал все про Косута и не рассказал мне!

Нимит опустил взгляд.

— Я не мог поверить, что он это сделал. Я знал, что Алекс хочет утихомирить ее, однако не верил, что он способен убить. Я все ждал, что найдется какая-то естественная причина смерти.

— Джек, ты знал, что написано на мешочке шамана?

Нимит отвернулся к окну.

— На острове велись археологические раскопки. Наверняка в экспедиции был человек, который читал по-алеутски. Он перевел вам слова. Ведь в этом и заключается смысл «Трюдо» — в обмене информацией. Так?

— Да, мы все знали, что там написано, — сказал Нимит окну.

— Какого же дьявола ты мне ничего не сказал?

— Алеуты не смогли объяснить, что такое «растение-призрак». Археологи и ботаники сошлись на том, что это нездешнее растение. Зачем тебе было о нем рассказывать? И потом, ведь никто из тех, кто прикасался к мешочку, не заболел.

— На свету это растение безопасно. Косут высушил его, раскрошил и подсыпал Анни в тальк. Но я не понимаю, зачем он убил Огату, Тараканову и Минскова.

Нимит повернулся к Хэнли:

— Должно быть, случайно. Ему не пришло в голову, что они воспользуются ее тальком. А может, он не предполагал, что действие водоросли столь разрушительно.

— Это объясняет его самоубийство. Раскаяние.

— Да. Скорее всего Алекс, увидев, что натворил, осознал чудовищность своего поступка. — Нимит ссутулился. — Мне было настолько плохо, что я и сам подумывал о самоубийстве.

— Джек, ты же не виноват. Это все Алекс.

— Моя вина в том, что я не отговорил его. До сих пор не могу поверить, что он действительно хотел убить. Припугнуть — да, но убить!.. — Нимит закусил губу.

— Ну хорошо, — сказала Хэнли. — С четырьмя мы разобрались. А как насчет Ди? Кто убил ее?

Лицо Нимита сделалось пепельным.

— И Ингрид Крюгер. Алекс не пользовался присыпкой Анни. В его теле не было инфекции.

Нимит надел починенный костюм и показал большим пальцем через плечо:

— У меня там целая мастерская. Заряжу двигатель в два счета. Прощай, Джесс. И прости меня, если сможешь.

— О нет! Не уезжай! Ты же ничего не сделал! Все это не твоя вина.

— В том-то и дело: я ничего не сделал. Я знал, что Алекс хочет заткнуть Анни рот. Я ничего не сделал, чтобы остановить его. Я не мог допустить, чтобы сведения о ракете разлетелись по всему свету и нашу станцию закрыли. Алекс с моего молчаливого согласия убил Анни… и еще троих человек.

— Куда ты собрался?

— На юг.

— На юг? Отсюда весь мир — на юге.

— В Нунавут, на иннуитскую территорию.

— Но ведь там ничего нет — пустыня!

— Это здесь ничего нет. С «Трюдо» покончено. — В голосе Джека прозвучало отчаяние.

Хэнли положила ладонь ему на руку:

— Пожалуйста, не уезжай. Быть может, твоя причастность к убийствам и не раскроется.

— Все раскроется. Нельзя заставить молчать две сотни людей. Изгнание — вот моя кара.

— Джек!

— На станции для меня больше нет места. Мне некуда идти, но и здесь невыносимо. Если бы я не попросил Алекса отговорить ее… Я сожалею гораздо сильнее, чем тебе кажется. Нигде я не был счастливее, нужнее, чем на «Трюдо». У меня в жизни не было ничего лучшего. Я… я здесь влюбился.

— Прошу тебя, Джек, нельзя…

Нимит завел мотор.

— Вылезай.

Хэнли открыла дверцу и приподнялась.

— Сидеть! — рявкнул Джек. — Смотри!

Хэнли увидела в лобовое стекло, как к фургону ковыляет Койт, укутанный в одеяло; ступни обмотаны наполнителем из сиденья снегохода, на плече охотничье ружье. Пошатываясь, Койт шел, не сводя глаз с ошметков полярного костюма. Хэнли поняла, что нужно русскому, и выпрыгнула из кабины. Ледяной воздух ожег легкие: она забыла надеть шлем. Хэнли бросилась к контейнеру с водорослями.

Грянул выстрел.

Койт дернулся и выронил ружье.

Хэнли резко обернулась и на миг ослепла от ярких фар подъехавших машин. Хэнли ладонью прикрыла глаза. В круге света возник Немеров. Капитан, вытянувший вперед руку, был похож на прокурора в суде.

— Вы с адмиралом поплатитесь за это, — прокашлял Койт.

Хэнли перевела взгляд на него.

Пуля пробила аккуратную дырочку в шее неудачливого охотника. Он приложил пальцы к ране и рухнул замертво.

Немеров сунул пистолет в карман парки, поднял контейнер и передал Хэнли.

— Адмирал… погиб…

Взревел мотор фургона. Из кабины вылетел шлем, и дверца захлопнулась.

Надев шлем, Джесси помахала Нимиту контейнером, благодаря за последнее проявление любви.

ГЛАВА 53

Джесси приоткрыла пластиковый гроб.

— Доктор Хэнли! Вы не боитесь заражения?

Джесси отрицательно покачала головой и положила на плечо погибшей подруги стебельки белого арктического мака. Мысль, что вот такой, скорченной, Ди останется навсегда, внушала ей ужас.

Хэнли склонилась над телом и, покачиваясь, горестно забормотала:

— Я не знаю, я не знаю…

Вдруг она резко выпрямилась.

— Что случилось? — спросил Ули.

— Губы.

— Что с ними?

— Они сухие.

Джесси вытерла щеки, подумала, снова потянулась к Ди и омочила ее губы своей слезой.

Потом она решительно закрыла гроб:

— Все. Попрощались. Идем.


Кабинет Маккензи приводили в порядок к переезду Эмиля Верно.

— Надеюсь, я не помешаю? — спросила Хэнли у секретаря, входя в помещение, которое — странное дело! — без бумажных Гималаев стало выглядеть менее просторным; зато окна, до краев заполненные звездным небом, кажется, увеличились вдвое.

— Я почти закончил, — ответил молодой человек. — Осталось забрать ремесленные поделки и снять со стен грамоты. Не понимаю, почему прямо сейчас… Прежде чем сюда доберутся самолеты, пройдет несколько месяцев. Ах, прошу прощения, доктор Хэнли. Позвольте предложить вам чай или кофе?

Хэнли покачала головой:

— Большое спасибо, не стоит. Он где-то поблизости?

— Пошел в гербариум.

Хэнли отправилась знакомой дорогой к любимому месту отдыха Ди.

Маккензи был один. Он сидел, прислонившись спиной к валуну, кормил с руки зябликов. Это поразительно: птички совсем не боялись его.

Маккензи осторожно, чтобы не потревожить клюющих пичуг, поприветствовал Хэнли свободной рукой.

— Если не будете подходить слишком близко, они не улетят, — сказал он вполголоса, не сводя глаз с зябликов.

Хэнли тихонько устроилась на приступочке в нескольких метрах от директора и его миниатюрных друзей. Тем не менее стайка упорхнула, лишь один зяблик с независимым видом по-прежнему лакомился угощением.

— В семье не без урода, — бодро заговорил Макензи, хотя у него на лице читалось страдание. — Насколько мне известно, ваше свидание на льду с мистером Койтом прошло довольно-таки напряженно.

— Совершенно верно. Он весьма настойчиво стремился завладеть заражающим веществом. Не знаю, чем обернулось бы дело, если бы вовремя не подоспел Немеров.

— Да уж! Стоит этому возбудителю пополнить чей-то арсенал биологического оружия… Впрочем, о чем я говорю? — Маккензи вздохнул. — Теперь наверняка так и произойдет. Американцы точно попробуют добыть смертоносные водоросли, а может быть, и канадцы — если Алекс оказался на такое способен…

— Скорее всего, — согласилась Хэнли.

— Только пусть у других болят об этом головы. Я завершил свою работу. А вы — свою.

— Не вполне, — отозвалась Хэнли. — Остаются вопросы. Я не выяснила, почему умерла Ди.

Маккензи взглянул на птичку.

— Да и Ингрид Крюгер, если уж на то пошло. Я стараюсь не казнить себя, но что-то плохо получается. Нед Гибсон утверждает, что самобичевание при подобных обстоятельствах в порядке вещей. Чувство вины оставшегося в живых.

— Полагаю, ему виднее, — кивнул Маккензи. Пташка на миг поднялась в воздух и опять села на руку экс-директора. — Вот нахалка!.. А как вы узнали, что я здесь?

— Я заглянула к вам в кабинет.

— И что там? Секретарь закончил чистку?

— Почти. Остались только грамоты и фотографии, в том числе снимок, который мне нравится.

— Это какой же?

— Тот, где эскимос в анораке, лежа на льду, целуется с тюленем.

— Фотография вам правда нравится?

— Очень. — Обхватив руками колени, Хэнли оперлась на них подбородком. — Сцена столь интимного общения человека и животного производит сильное впечатление.

— Вы узнали этого человека?

— С первого взгляда — нет, сегодня — да. Ведь это Джек?

— Совсем подросток. Фотография сделана много лет назад. Возьмите ее. Я буду рад, если вы примете от меня этот подарок.

— Спасибо. А зачем Джек обнимает тюленя?

— Чтобы напоить его.

— Дает воду?

— Да, изо рта в пасть.

Хэнли задумчиво кивнула:

— Продолжайте.

— У эскимосов существует поверье: тюленя, что выходит на сушу и позволяет убить себя, мучает жажда; охотник должен утолить ее снегом, растопленным во рту. Таким образом, это ритуальное выражение скорби — и благодарности.

— Своего рода извинение, — сказала Хэнли и подумала о ледяной корочке на губах у погибших ученых.

— И искупление, — добавил Маккензи.

— Канадские власти будут разыскивать Джека?

— Скорее всего да, — ответил Маккензи с явной неохотой. — Таков их долг. Найдут ли они его — это уже другой вопрос. Края здесь необъятные и безлюдные. В конце концов они отступятся.

— Знаете, — проговорила Хэнли, утирая слезы, — его чувства к вам, доктор Маккензи… Я даже ревновала, видя, насколько он вам предан.

Маккензи мрачно кивнул, и зяблик улетел.

— Он любит вас, — сказала Хэнли, — невзирая ни на что.

— Он прекрасный молодой человек.

— Вас удивило то, что он сохранил в тайне намерение Алекса?

— Нет.

— Почему?

— Потому что я знал, как много значит для него станция.

— Как и для вас.

— Да. И для всего человечества.

— Что вы имеете в виду?

— Геотермальная ситуация просто отчаянная. Налицо угрожающие изменения в Арктике. Все, что планета получает от парникового эффекта, в первую очередь ударяет по нашим широтам. Так устроена земная атмосфера. Безудержному загрязнению окружающей среды противостоят на аванпостах вроде «Трюдо». Джеку это было отлично известно. Думаю, он вместе с Косутом пытался защитить нас, защитить Арктику.

— Ценой человеческой жизни?

— Так обернулось…

— Что же побудило вас покинуть пост? — спросила Хэнли чуть дрогнувшим голосом.

Маккензи пожал плечами:

— Я… Пришло время. Людей, с которыми я начинал, не осталось. А теперь русские все до одного уезжают. Японцы, вероятно, тоже, да и Нед Гибсон. Когда просочится весть о ракете, станцию, думаю, вообще закроют.

— Закроют «Трюдо»?

— Как минимум на летний сезон, если найдут безопасный способ уничтожить эту чудовищную вещь. — Маккензи покачал головой. — Мы с Косутом бредили «Трюдо». И многим пожертвовали, чтобы воплотить мечту в реальность.

— Вы тоже себя вините?

— Ничего не поделаешь, — вздохнул Маккензи.

— Чем вы будете заниматься? Куда отправитесь?

— Еще не думал. Сказать по правде, я устал.

Хэнли закусила губу.

— Полагаю, другие разделили бы ваши чувства к «Трюдо». Если бы могли.

— Другие?

Хэнли принялась загибать пальцы:

— Юнзо Огата, Минсков, Анни Баскомб, Тараканова, доктор Крюгер, русские моряки, Ди.

Взгляд Маккензи сделался пустым, морщинистое лицо приобрело сходство с валуном, на который экс-директор опирался спиной.

Хэнли опустила руки.

— Если позволите, я бы посоветовала вам на некоторое время отсюда уехать. К примеру, навестить малый «Трюдо», совершить этакое сентиментальное путешествие к дням, когда все было проще.

Маккензи пристально посмотрел на Хэнли:

— Не уверен, что выдержу такую экскурсию.

— А кто говорит об экскурсии? Я предлагаю вам уйти туда до конца сезона. Поселиться в малом «Трюдо».

— На месяцы?!

— Взяться за раскопки.

— Раскопки?

— Прекрасная возможность поразмыслить о прошлом, настоящем и будущем. В катакомбах есть запасы бензина, продуктов, генератор.

— Я подумаю над вашими словами.

— Да что там думать! — Джесси взглянула на часы. — Ули и Немеров готовы препроводить вас туда сию минуту.

Маккензи вытаращил глаза.

— Вы хорошо себя чувствуете?

Хэнли покачала головой:

— В общем, нет. Ди очень много для меня значила. — Хэнли вонзила взгляд в директора. — Так как насчет сентиментального путешествия?

— Я… Вряд ли возня с бензогенераторами и масляными бойлерами принесет мне облегчение.

— Бросайте придуриваться, — устало сказала Хэнли.

— Не понимаю, — после мгновенной паузы произнес Маккензи.

Хэнли отломила веточку низкорослого кустарника и повертела в пальцах, вспоминая, как Ди нравилось бывать в гербариуме.

— Я тоже не понимала, — призналась Хэнли. — Пока Джек не рассказал мне о душах эскимосов. О том, что у них по две души. Вечная и смертная. Думаю, у вас две души, доктор Маккензи. Одна из них прекрасна. Другая… оставляет желать лучшего.

— Прошу вас объясниться. — Лицо Маккензи приобрело напряженное выражение.

— Джек не пожертвовал бы собой ради Алекса Косута. Он превратился в козла отпущения лишь ради вас. И он это сделал. Он забрал в пустыню все ваши грехи. Отвел подозрение от вас, подставив себя. Мне бы хотелось думать, что все обстоит именно так. Не могу поверить, что вы погубили его и вынудили уехать. Интересно, осознаете ли вы, насколько он был вам предан? Даже мне он говорил, что они с Косутом — единственные, кто хотел, чтобы Анни замолчала.

Хэнли подождала возражений и не дождалась.

— Джек сказал, что попросил Алекса Косута отговорить Анни от обнародования сведений о брошенной ракете. Неправда, он никогда бы не пошел к Алексу. Он пришел к вам, своему учителю, к человеку, для которого он построил станцию. А вот вы как раз и отправились к Алексу, своему старейшему другу по «Трюдо». Вы убедили его, что Анни Баскомб ставит под угрозу все, во имя чего существует станция. И он согласился вам помочь… Нет, не убить Анни — припугнуть. Очень сомневаюсь, что метеоролог Алекс сумел решить задачку шамана и уж тем более изготовить порошок из бледных водорослей. Все это сделали вы — и отправили его на задание. Вы были уверены, что Алекс не переживет смерть любимой женщины. Таким образом вы избавились от двоих, знавших про ракету. Третьего, Джека, вы пощадили. Вы не сомневались, что он скорее язык проглотит, чем что-то сболтнет о вас или ракете. Вы успокоились. И вдруг Ингрид Крюгер начала собирать сведения о последних неделях жизни своей любовницы. Пришлось и с ней покончить. «Так обернулось», не правда ли?

Маккензи прикрыл веки, чтобы не видеть глаза Хэнли, горящие ненавистью. Она продолжала:

— Вы надеялись, что полярная ночь не позволит провести расследование странных смертей на станции, что гибель ученых во льдах сойдет за простое обморожение. Ан нет! Появилась я. Вы бы и меня заразили, если бы не Джек. Ведь именно поэтому вы убеждали себя, что я для Нимита ничего не значу?

По лицу Хэнли пробежала судорога.

— Джек согласился уехать лишь при условии, что вы будете в целости и сохранности.

Маккензи потянулся к ней, будто желая приласкать. Хэнли инстинктивно отпрянула.

— Поймите, — сказал экс-директор, сжав пальцы в кулак. — Я не мог смириться с тем, что мир останется без дозорной вышки, без нашей станции.

— И поэтому утаивали информацию об опасности радиоактивного заражения Ледовитого океана! — в сердцах крикнула Хэнли. — Довольно демагогии. Вы убили Ингрид Крюгер, Ди и всех остальных не для того, чтобы спасти мир, а для того, чтобы спасти себя.

— Я боялся. — Глаза Маккензи наполнились слезами. — Я боялся за плод моих трудов. Я страшно виноват.

— А вот это правда. И вам придется искупить вину, если вы желаете сохранить незапятнанным наследие великого Феликса Маккензи.

Маккензи возвел глаза к потолку и вздохнул:

— Значит, археологические раскопки? В виде кары? Вам не кажется, что это… опасно?

— Кажется. Еще как кажется! Особенно при работе с бензогенераторами под землей. Нужно внимательно следить за вентиляцией воздуха.

— Джесси, нельзя меня просить.

— А кто вас просит? — Она изобразила удивление. — Я лично требую. Вы полагаете, что я могу спать спокойно, зная, что человек, который охотился на меня, который убил более ста человек, находится со мной под одной крышей? — Она обожгла его взглядом. — И кормит птичек с ладони?.. Вы хотите, чтобы я пропела вашим жертвам «Вечную память» и продолжала жить как ни в чем не бывало?

Маккензи поник.

— Вы все-таки не понимаете. Моя станция, мой дар…

— Замолчите! Дар — это жизнь Ди. Анни. Жизнь Ингрид Крюгер. Жизнь всех остальных. Я врач, я не могу вас убить. Но, Боже, как искренне я желаю вам смерти!

Маккензи пришел в замешательство:

— Сколько у меня времени, чтобы привести в порядок дела?

— На станции — нисколько. На планете? Зависит от вас. Но предупреждаю: если до завтрашнего полудня вы не уберетесь отсюда, люди узнают о том, кто является переносчиком заразы. И если попытаетесь вернуться — тоже.

— А можно…

— Нет.

— Доктор Хэнли…

Джесси встала.

— Я буду сожалеть о несчастном случае, произошедшем с вами, — сказала она и зашагала прочь, не оглядываясь.


Немеров и Ули ждали Хэнли у выхода из гербариума. Она достала из кармана пистолет и вернула русскому офицеру. Немеров убрал оружие в куртку из тюленьей кожи, в ту, что до недавнего времени носил адмирал.

— Как все прошло? — осведомился Немеров.

— Надеюсь, он смирился с тем, что придется совершить честный поступок.

— Мы будем его сопровождать.

Ули робко тронул Хэнли за руку:

— Вы очень храбрая, раз решились побеседовать с ним без свидетелей. Я обнаружил подозрительный порошок у него в комнате. Кийоми продолжает проверку. Нужно удостовериться, что мы нашли все.

— Тедди Зейл просил вас немедленно зайти к нему на пункт связи. — Немеров протянул ей платок. Только тут Джесси заметила, что плачет. — Хотите уехать с нами?

Идея вернуться домой показалась невероятно заманчивой, однако Хэнли отвергла ее:

— Я вызвалась заменить доктора Крюгер на время, пока не пришлют нового хирурга. Для разнообразия попрактикуюсь на живых. Займусь делом и не буду слишком много думать. Когда почувствую, что пришла в себя, отправлюсь в лабораторию и постараюсь как можно больше разузнать о ядовитом микробе в водорослях. — Хэнли промокнула глаза платком. — А еще я обязуюсь каждый день общаться с сыном — пусть по электронной связи, это лучше, чем «ничего», на которое я обрекла его в последнее время. У меня красные глаза?

— При таком освещении не видно. — Немеров погладил ее по щеке.

— Что будет с адмиралом? — спросила Хэнли.

— Мы предадим его тело морским глубинам, — сказал Немеров.

Хэнли шмыгнула носом и, простившись с друзьями, направилась к Тедди Зейлу. По дороге она задержалась у окна и ощутила всю необъятность, одиночество и умиротворенность Арктики.

Тедди встретил ее небольшой лекцией.

— В марте, — сказал он, — у горизонта появится розоватое пятнышко, потом оно нальется густым красным цветом, люди будут любоваться им каждый день, как восходом солнца.

— Вы хотели меня видеть, Тедди? — спросила она.

Зейл указал на большую карту Арктики, спроецированную на покатый потолок:

— Спутниковые снимки, сделанные в инфракрасных лучах с помощью радиометрии очень высокого разрешения.

В отличие от того, что изображалось на большинстве атласов, эта карта полностью сохраняла пропорции, и Хэнли поразила удаленность станции от цивилизованного мира.

Зейл обратил ее внимание на оранжевую точку, которая двигалась все вперед и вперед по льду, спеша к земле.

— Эскимосская территория, — сказал Тедди. — Она огромна, док. Лишь только он туда доберется, власти его не найдут.

«Как и мы, — подумала Хэнли, и слезы тихо покатились по ее щекам. — Как и я».

— Но если через год или около того объявится кто-то из его друзей, — заметил Тедди, пристально глядя на карту, — я уверен, он узнает об этом и сам найдет друга.

— Думаете?

Тедди кивнул.

— Мне нужно идти, — сказал он, неопределенно ткнув большим пальцем куда-то за спину.

И ушел, оставив Хэнли наедине с точкой, медленно едущей через бескрайнюю ширь — к дому.

БЛАГОДАРНОСТИ

Благодарю мою дочь Розу Одри Кольвин Юрьевикс, без которой не возникло бы необходимости в этой книге. И Джианну, без которой написание книги было бы невозможно.

Также моя огромная благодарность доктору Одри Якобсон за ее профессиональные медицинские и просто добрые советы.

Спасибо Лиле Карпф за то, что она верила в меня; Писательской комнате, где все начиналось; Нику Лионсу за вдохновение, Сьюзан Проттер и Деннису Далримплу за то, что указывали путь. И еще Хол Шарлатг и Джиму Брайансу за их духовную щедрость — они и поныне со мной.

Моя вечная признательность стойкой Белле, что играла с нами на снегу; Джули, которая героически рисковала собой на льду и холоде ради нас; Ральфу, Анн и Колину, всем Флаинг-Брэкенам и Пеннибэкер-Уоллисам за их врожденную смекалку и теплые иглу посреди бушующей бури; Кристине Питтелл; нашему любимому Гейблсу; за чистые сердца — Элис и Лори и за парчовый блеск — Каролине; спасибо Юдифи за то, что читала мне перед сном; и Патрику, не пожалевшему для меня своей рабочей куртки из «Аляска пайплайн». Спасибо вам, Роб и Чарлз, за бессчетные добрые дела.

А еще за ледяную беспощадность и теплую чистоту — Карен и за величие души — Маргарет. Спасибо Фрэнни «Подбородку» Талиаферро и Джеймсу «Студио» Рейману; мистеру Дану, моему главному помощнику и верному другу; Сандеру, который читал рано и часто; и Женевьеве, которая приходила на помощь. Danke,[38] Барбара, главным образом за Йорге Шмидта и замечательного Ганса-Ульриха Меринга. Спасибо Джианнетте за использование ее прославленного имени и Рику Штольцу за то, что, сам того не подозревая, служил для меня эталоном в ранних воплощениях (прошу прощения за одежду). Признателен Франсис Миллер и Аарону за их проницательность. А также непоколебимой Молли Стерн, редактору из редакторов. Спасибо Алессандре Лусарди, моему к месту упомянутому Бретту Келли и начальнице Джейн фон Мейрен. И Дженнифер Карлсон за ее прямолинейную критику, и Генри Дьюноу за то, что сохранил свое «я» — самое редкое качество в наше экзальтированное время. И спасибо тебе, Джейн, мой Дорожный воин, за то, что бесконечно и самоотверженно вдохновляла только меня, меня и меня.

Всем вам моя любовь и признательность.

Примечания

1

Блуждающий огонек (лат.). — Здесь и далее примеч. пер.

2

Езжайте, езжайте (фр.).

3

Быстро (нем.).

4

Черт (эст.).

5

Иннуиты — самоназвание эскимосов.

6

Давай, давай (нем.).

7

Боже мой (нем.).

8

Мы ничего не можем сделать. Слишком поздно (нем.).

9

Проклятие! Где Косут? (нем.)

10

Чудесный мальчик — намек на фильм «Чудесные мальчики», 1995, реж. Кертис Хэнсон.

11

Кемь — похоже, автор имеет в виду другой город на Белом море.

12

«Ангел» (англ., военный жаргон) — сигнал помехи; ложный отраженный сигнал.

13

Анкоридж — город и порт в США, штат Аляска.

14

Ягодицы (исп. уменьш. разг.).

15

Какая честь (фр.).

16

Очень рад (фр.).

17

Иглу — зимнее жилище из снега у части канадских эскимосов, иногда стены покрыты шкурами.

18

Коппетс-вуд — имеется в виду отделение инфекционных и тропических заболеваний Королевского бесплатного госпиталя в сети государственной системы здравоохранения Великобритании.

19

Моя дорогая (фр.).

20

Остановитесь (фр.).

21

Да (нем.).

22

Ничего (нем.).

23

Имеется в виду отличительный знак кораблей пограничной охраны (до 1993 года).

24

Горячая лаборатория — помещение, специально оборудованное для работы с радиоактивными препаратами высокой активности и другими особо опасными материалами.

25

Карибу — северный канадский олень.

26

Хребет Гаккеля подводная гряда длиной 1000 км в Северном Ледовитом океане.

27

Все (нем.).

28

Саусалито — город, штат Калифорния.

29

Спасибо (яп.).

30

«Каспер» — одна из моделей одноразового биозащитного комбинезона.

31

Лемминги — группа млекопитающих семейства полевок.

32

Говорите ли вы по-французски? (фр.)

33

По-немецки? (нем.)

34

Да (нем.).

35

Нет (нем.).

36

Пер. с англ. Е. Бируковой.

37

Анорак — традиционное эскимосское одеяние.

38

Спасибо (нем.).


на главную | моя полка | | Ледяной ад |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 3
Средний рейтинг 3.0 из 5



Оцените эту книгу