Книга: Чиста пацанская сказка - 3



Беркем Аль Атоми

Чиста пацанская сказка, или За беды и победы брата Марата с восьмого Микрорайона, без порожняков и ваты, чиста как оно все было

Книга вторая

«Эльфячий транзит»

Смысл того, что было до этого, примерно такой: Маратка нормально так окопался у колбасников — райончик под ним, все башляют, причем все законно, безо всякого хулиганства. Наверное, как раз через это он стал слишком много про себя знать и буром попер на местного марового, был у него там один крученый — чисто формально сам никто, арендатор, и звать-то его никак, но при делах и при нормальном лавешнике. Чисто чтоб обозначиться на районе, Маратка легонько прессанул пару местных колхозников — а заодно и этого самого марового. Решил, понимаешь, что первый парень на деревне. Не, в понятиях так оно и было, но бабло — оно кого хошь заборет, и вот вместо зла оно забороло Маратку: местные бугры, с которыми крученый арендатор пилил бюджет, выкатили Маратке реальную предъяву, не погнушавшись полным беспределом. Причем обставили это все по-сучьи, административным ресурсом. Или, как это модно сейчас называть, по рейдерски: технично отжали у лоха поток.

В залупу Маратка не полез. Хотя надо сказать, что не оттого, что очканул — может, чисто пожалел ту сучку, на которой с какого-то перепуга подженился, и ее старого папана. А может, просто размяк на ивжопейской стороне, там же как, можно год прожить и никому ливер не вытрясти, как бы не принято такое там. Вот он и оставил им все да и чуханул в чем был куда глаза глядят. Забегая поперед паровоза, намекну: вышло так, что глаза его глядели в эльфячью сторону. По дороге ему киданули цинка, что не все так просто и что прессуют его не столько за того марового, что все закручено куда как туже, чем наивному Марату представлялось в прошлой книжке.

Глава Первая. В ней наш герой сходит на не слишком благословенную землю, где под самый чуток ошкваренным солнцем текут реки неразбавленного баблоса, в сияющих берегах из чистой дурократии

Хотя надо сказать, что не очень-то он и «сходит», и не совсем чтоб так уж «на землю»; да и течет в этой главе все больше не баблос, а вовсе даже юшка. Ну и бухло тоже течет. А че ему не течь, оно ведь жидкое:)

— Ты этого-то, место сто сорок второе, давай-ка толкни, пускай убирает свою задницу с глаз долой. Ща это рыло припрется, будет по головам выпускать.

— А че, подходим уже?

— Да. Палубные еще полчаса назад говорили, что уже Пидора С Клизмой видать. — неполиткорректно отзвался старшой.

— Это че, где-то еще часа два ходу, ага?

— Если ветер не переменится. Все, хорош уже бакланить, давай иди подымай. И это, не забудь лавешника с него стрясти.

— Мы на сколько там договаривались, че-то забыл… Три монеты за то, что в багажное взяли, и столько же за шконку в общем, че он там еще должен?

— Вроде ниче больше, за можжевеловку он отдельно башлял… Короче, три еще с него. И это, каждую проверь на зуб, че-то не нравится мне его рожа.

Молодой трюмный встал и поперся по низкому «салону четвертого класса», оскальзываясь на толстом слое блевотины, мерцающем в неверном свете жировых коптилок. В трюме заранее расслабившиеся матросики не убирали уже пару дней, зачем — скоро порт, расчет и девки; начальство тоже смотрело на все сквозь пальцы — чай, не первый класс, доедут и так; тем более, что уже практически доехали…

Огромный вонючий пакетбот расталкивал обильный мусор на рейде порта назначения, и перед столпившимися на верхних палубах пассажирами верхних классов давно маячил силуэт символа столицы Эльфячьего края, увенчанный армянской короной смазливый юноша в бабском прикиде. Одной рукою юноша примеривался к небесам нехилой пупырчатой дилдой, на сгибе другой покоилась громадная Книга Пернатого Хода, согласно которому на эльфячьем конце света вставало солнце и делались дела.

Приплющенные трехнедельной качкой зеленолицые пассажиры жадно хватали свежий ветерок, на палубе царило радостное оживление, ведь плыть оставалось совсем немного, и совсем скоро можно будет сойти наконец с этой пляшущей под ногами мерзкой душегубки, где не осталось ни одного незаблеванного уголка.

Рад был и экипаж; ведь что для капитана, что для последнего салажонка мало удовольствия катать через вечно бушующую Иплантику воняющее рыготиной стадо.

Разве что зайчики малость скрашивают мореходу унылую мерзость трансиплантических перевозок; но это строго в том случае, когда свое кровное удается укрыть от хищного взгляда вездесущих стивидоров, сидящих на проценте с перевезенной головы. Поэтому те, кто хотят доехать, а класть денюжку в кассу не торопятся, едут в самом дальнем углу багажного трюма.

А вот нынешний зайчик с непривычно круглой ряшкой был весьма странной птицей: договорившись с трюмными на три монеты, всего через пару дней он согласился добить столько же, чтобы перебраться на нары четвертого класса, да еще каждый день покупал у матросиков кварту можжевеловки, и в результате выпил по дороге на вдвое большую сумму, чем нормальный проезд в третьем, со всего лишь двухэтажными нарами и не слишком разбодяженным пивом в буфете.

Едва найдя в темном закоулке нужную шконку, матросик отвесил скрипучей конструкции увесистый пендаль:

— Э, место сто сорок два! Зайчик! Подъем, приехали.

— Че? Тебе чего, морда? — едва разлепил глаза Марат, всю дорогу спасавшийся от качки беспробудным пьянством. — Ты за метлой-то смотри, ишь ты, зайчика нашел… Опа, да пол-то еще качается. Выходит, мы еще плывем. Ты че тут гонишь, какой «приехали»?

— Подходим. Берег рядом, уже вывески на пивнушках прочитать можно, если грамотный. Гони бабло, три монеты с тебя.

— Держи. — Марат перегнулся со шконки и ссыпал в горсть морячку оговоренное серебро, отметив истощение кассы и непроизвольно переглатывая от слова «пивная». Перекошенное бодуном воображение уже рисовало ему огромную холодную кружку, покрытую нежной испариной. — Ну, кому стоишь, еще хочешь? Расслабься, морячок.

— Это ты «кому сидишь». Собирайся и давай на палубу, а то щас уже стивидор придет.

— И че мне твой стиви-как-его-там? Поезд встанет, тогда сойду. Я тебе за доставку забашлял, дальше все, сам решай свои непонятки.

Весь Маратовский ряд шконок одобрительно загудел — морячки с пассажирами особо не церемонились, между шконками не протирали, а бухло продавали в три цены, оттого народу было приятно посмотреть, как один из них нарывается на нехорошее.

— Э, зайчик, ты че, не врубаешься? Я ж тебе говорю — щас стивидор у выхода станет, и все. Давай на палубу, будем грузовую пристань проходить, там все, кто как ты едут, на берег прыгают. Да ты не ссы, там до берега рукой подать.

— Слышь, морячок, гуляй уже. «Прыгают», вон че… У меня башка с вашего соснового ханева на части колется, и я щас тебе тут прыгать куда-то начну. Иди, сынок, делом занимайся. Блевню хоть подотри, а то уже глаза жрет. Или вон, сходи в паруса подуй, чтоб быстрее приехали.

— Ты тут не бычь, крыса сухопу… — бодро начал морячок, но закончить у докладчика не сложилось: Маратовская нога в потасканном казаке смачно щелкнула по зеленому лбу, и нахальные глазенки морячка шустро съехались к переносице.

У грузовых пристаней до берега оказалось и впрямь недалеко.

— Сто пудов якорей вам по главной, маскотники! — отплевываясь грязноватой портовой водичкой, орал Марат в перерывах между волнами, с борта корабля казавшимися такими крохотными. — Каждому, сука! Рогами вовнутрь!

Дремавшие на причале с удочками старики обменялись ностальгическими ухмылками:

— О как, Бьюти, ты понял? Каков фантазер этот юный мекс. Что значит молодая горячая кровь…

— Да, твоя правда, Бисти… Совсем как ты по молодости… Только, по-моему, это не мекс.

— Какая разница, дарлинг, мекс, не мекс… Что-то он меня разогрел, этот не мекс. Есть в нем какая-то энергия… Слушай, а может сегодня вечерком нам стоит…

— Остынь уже, ишь ты… Смотри, кажется, клюет.

Стряхнув с камзола оставленный водой мусор, Марат вывалил из кисета кашу промокшего исфаганца и обвел окрестности все еще злобным глазом — второй затек и открывался как-то нештатно: во время потасовки кто-то из морячков изловчился и успел-таки поздравить заезжего Авторитета с прибытием в порт назначения.

Вокруг не обнаружилось никаких достопримечательностей: тянулись вдаль ряды мрачных пакгаузов, местная бичева грузила на здоровенные подводы какие-то подозрительные тюки, ободранные кошаки мрачно глазели на суету с высоких штабелей ящиков, непохорошему смахивавших на двуспальные гробы.

Полагая, что за попытку размещения кабака рядом с грузчиками хозяева складов тут же вывернут матку любому шустряку, Марат приготовился было шлепать до выхода с грузового порта, однако первый кабак, попавшийся Марату на новом континенте, не заставил себя искать. Как обычно, заведение оповестило о себе еще за сотню шагов: ссанье, прокисшее пиво, крепкий смрад немытых пепельниц.

Завернув за угол длиннющего пакгауза, Марат обнаружил здоровенную кособокую халупу из бэушной доски, некогда плававшей по морям в виде всяких кораблей. Посреди фронтона красовалась броская вывеска с кривобокими буквами «BAR» на фоне облепивших пенную кружку сисястых русалок, штурвалов, крабов и прочего морского импрессионизма. Штурвал был настоящим, а морская нечисть принадлежала нетвердой кисти какого-то местного Айвазовского, считавшим лучшим украшением всякой порядочной русалки 4-ый размер сисек — с чем никак не может не согласиться любой уважающий себя натуралист; но отчего-то снабдившим довольно похожих крабов совершенно сухопутными гонадами.

…Ага, «пиво». — привычно перевел для себя Марат. — … Бир, беер, быра — во всем свете одинаково. А тут «бар», значится… Да, насчет пива одни хохлы да урыски из строя вышли: «пы-ы-ы-ы-во», вона чо, поубывав бы… Однако похоже на то, что языковый барьер и тут не шибко высок, по ходу, мой ивжопейский тут вполне проканает. Это гут…

За порогом удивление Марата удвоилось: время послеобеденное, порт не то что рядом, а просто за окном, и что в Похихине, что Орксии здесь уже разогревался бы помаленьку местный контингент. Да что Орксия, даже в чинной Орднунгии кабатчик накрутил бы уже свой первый десяток верст из ежевечерней соточки, однако здесь у народа, похоже, были какие-то другие биоритмы.

Кабатчик шептался с каким-то перегнувшимся к нему через стойку здоровым пассажиром, по широкой спине которого как-то сразу и без малейших сомнений опознавался фуражка. …Че, сучонок, стучим помаленьку? — ухмыльнулся Марат, наблюдая, как едва заметно поддернулись при его приближении собеседники.

Облокотившись о просаленную столешню под обрамленной лицензией «На торговлю бухлом и всякой шнягой в Грузовом Порту, тока без Голых Баб и марафета, выдано на свару Городским Общаком Неду О’Ливу и Му Хойбабосу», Марат с интересом рассмотрел резко заткнувшихся соседей по стойке. Здоровяк и впрямь оказался фуражкой: бляха на его широченной груди была хоть и незнакомого Марату фасона, однако вкупе с типично оперским взглядом могла обозначать только принадлежность своего носителя к мусорскому племени. Угрюмо смерив Марата с ног до головы, мусор не счел нужным устраивать какие-то пробивки и отвернулся. Мордатый рыжий кабатчик, приторно осклабившись, выперся на Марата и начал нести профессиональную фальшиво-приветливую пургу:

— Хай, бадди. Что-то ты совсем мокрый, разве на улице дождь? Впрочем, это не мое дело, да, бадди. Я не лезу в чужие дела, и занимаюсь только своими, да. Я вижу, что сейчас мое дело — налить тебе чуточку для согреться, о кей?

Перебирая в мокром кармане слипшуюся мелочь, Марат заботливо отложил в память новые слова и отделался неразборчивым бурчанием: он еще не сориентировался в ценниках, а начинать жизнь на новом месте с нехватки мелочи на стаканчик бухла как-то не хотелось. Кабатчик понял, что в психотерапии клиент не нуждается, и тут же отвалил:

— О кей, о кей, приятель. Присядь вон за столик, подумай, чего тебе хочется. Когда надумаешь — я всегда тут, знаешь ли, далеко не отхожу, хе-хе…

— Ага. И ссышь прям за стойкой, в кадушку с опивками… — добродушно продолжил Марат, использовав для завязки отношений недосказанную кабатчиком профессиональную шутку.

— Точно, чамми! Извиняй, если лезу не в свое дело — что, тоже доводилось в жизни бочки аршином[1] мерить?

— Чего только мерять не приходилось. — уклончиво ответил Марат, щупая буфетчика на понятливость. — Всю жизнь то что-то меряем, то с кем-то меряемся… А мера, она всему одна — миг от мохнатого сейфа до пары саженей под травкой…

— О, да ты софистикэйтед браза… — насмешливо протянул кабатчик, но тут же посерьезнел, стрельнув глазами за спину Марата, где хлопнула входная дверь. — Так, мен, покури пока за столиком, мне малость некогда…

Вернувшись за столик, Марат выложил на стол имеющуюся наличку, вывел валюту баланса и произвел сравнение с ценником на малой кружке. Сальдо вышло неутешительным, получалось, что можно заказать разве только половину дозы. Так, конечно, с кабатчиками отношений не завязывают — какой же кабатчик станет подгонять залетному шпилевому жирного лоха, если у шпилевого нет на кармане даже на кружку пива?

…А и хрен с ним. Накачу, да и попру потихоньку куда-нибудь в другое место. Главное подлечиться, чтоб руки не дрожали, а то я сейчас, попадись клиент, элементарного шифера не оберну… — выдохнул досаду Марат. — …Да и не думаю, что до следующего такого же заведения придется очень уж долго переть. Может, следующая пивнушка будет даже поудачнее этого пустого сарая. Ладно, сейчас кабатчик освободится, и пойду возьму половинку, что ж теперь делать… Так, а кого это там принесло?..

Выразительно пнув дребезглявую дверь, зал пересекали два развинчено двигающихся обсоска, один пухлый, как шоколадный ангелок с пасхального тортика; второй больше напоминал увеличенную втрое костлявую макаку, которой отрубили хвост, скомпенсировав потерю шестимесячной химией на голове. Впервые увидевший Темных Эльфов Марат умиленно наблюдал, как гордо и снебрежа шествуют к стойке два этих клоуна, одевшихся словно на бал у Главпетуха какой-нибудь дурки.

Несмотря на полностью идиотский вид, клоуны, однако, вовсе не относились к числу здешних завсегдатаев — не шее у каждого болталось по нескольку фунтов разномастных цепур, на каждую из которых можно было не напрягаясь отгужевать неделю в заведении почище этой бомжовской рыгаловки. Подойдя к стойке, клоуны приняли непередаваемо царственные позы и с ногтя подозвали трактирщика.

Не сдерживая слез умиления, Марат от начала до конца просмотрел вечную и неизменную для всех времен и народов репризу «крыша заезжает к коммерсу за лавандосом», в удивительно экспрессивном исполнении Темных Эльфов. Самого разговора слышно не было, но немая фильма вышла настолько выразительной, что не требовала никакой озвучки, все и так было понятно до донышка. Разговаривали через губу, тыкали кормильцу в морду совершенно ненужные распальцовки; а когда взяли законную доляху, попытались, видать, тряхануть чисто себе на прокорм — но получили трусовато исполненную, но достаточно жесткую оборотку.

…Н-да; однако порядки тут в бригадах… — брезгливо вытянулось круглое лицо Авторитета. — Ага, сваливают. Блин, надо же, до чего только природа не додумается…

Подойдя к стойке, Марат выложил стопку монет и окликнул трактирщика, явно задумавшегося о чем-то вроде растворимости крысиного яда в пиве.

— Тебе—то еще что с меня потребовалось? — с едва прикрытым раздражением повернулся трактирщик.

— Бар, чамми. — щегольнул местными словечками Марат. — Точнее, половину.

У кабатчика выпал из рук шейкер, отвисла челюсть и забегали глазки. …Че это он так напрягся? — удивился Марат. — Неужто так жаба давит, полкружки налить?..

— Давай, брателло, не жопься. Я ж у тебя не под запись прошу, а за наличку покупаю. — Марат двинул кабатчику по стойке сложенные стопочкой медяки, и уже собрался уточнить, что светлого, но был совершенно невежливо перебит:

— О Всеблагий Кул-Тху, да что ж сегодня за день! — тоскливо проныл кабатчик, и вдруг пронзительно заверещал: — Му, Усейсме! Тормозните мальца — тут вот пассажир с какого-то перепуга на полбара меня выставляет, прямо в вашем присутствии, так сказать. И называет меня «брателло», отмечу. Хотя кое-кто совсем недавно говорил, что порамсил все непонятки с вермишельниками… Все, чам, вот тебе те люди, с которыми надо решать такие вопросы, а от меня отстаньте, все отстаньте… Что за день! Что за времена, что за люди!

…Не, я, конечно, в курсе за то, что заположняки везде разные. — язвительно подумал Марат, чувствуя, как растущее раздражение смешивается с неотошедшей злобой на морячков и помаленьку подкачивает в кровь адреналина. — Но сука решать за половину кружки с крышей заведения — это уже сон разума, мля… Хотя гавно вопрос. Надо с крышей — потележим с крышей. Надо с мусором — потрем и с мусором.



Я, конешна, не в курсах, почему требование половины кружки вызывает у вас такие нервные расстройства, но с темы я не спрыгну, уж простите. У меня мокрая одежда, у меня болит голова, у меня во рту насрали кошки. Мне нужно глотнуть и расслабиться. Я хочу получить свой, как вы тут говорите, «бар» — и я его сука получу…

Перехватив настороженный взгляд прижухшего за столиком мусорка, Марат обернулся к дверям: на него шли оба вернувшихся с порога темных эльфа, очень искренне и жизнерадостно ухмыляясь.

— Хай, мен! — радостно улыбнулся Кучерявый.

— Тебе того же. — ровно ответил Марат, чуток передразнивая тягучее произношение обсоска.

— Ты же нормальный мен, ага? — придурковато подмигнул Пухлый.

— Есть сомнения, бадди? — слащаво улыбнулся Марат.

— Ха! Нет, ты понял, браза? — почти натурально расхохотался Пухлый, демонстративно обращаясь к напарнику. — Мен интересуется, знаю ли я, о чем говорю!

— Точно, браза! — подхватил Кучерявый, незаметно, как ему казалось, раскладывая в кармане несерьезную хулиганскую мойку. — Веселый мен, ин нейча! Ты кто ващще, мен? Ты не от этого косоглазого ублюдка Щакаку Ябу, нет?

— Скорее, браза, он из этих поганцев, что ходят под старой мартышкой и целуют ему обоссаные клешни. Ты же слышал, он говорит «брателло». Так коверкают нормальный базар только грязные вермишельники. Тьфу, ублюдки.

— Это фточку, браза. — сморщившись, пробурчал Пухлый. — Косят под крутых, а сами лижут грабки своему сморщенному старперу… Тьфу. Что о них говорить, они даже не могут заработать на нормальные цацки.

Горделиво встряхнув пучком цепур на впалой фанере, Кучерявый перехватил в кармане мойку и подшагнул поближе к Марату, прикрыв перемещение очередной порцией еще более наглой порожнины:

— Тебе нужен бар? Расскажи нам, мен, зачем тебе эта обоссанная конура, где старина Нед банчит своими разведенными ссаками, и может, мы пойдем тебе навстречу. Точно, браза?

До Марата дошло. Однако не Авторитету же спрыгивать и дрожать ветвями перед откровенными декабристами, какая бы непонятка не вышла. Если уж и случилось непонятное, то оно решается, и решается за долю терпилы. А кто тут терпила, Марату было понятно до донышка: таких обсосков на Маратовом микрорайоне гонял бы ссаною тряпкой самый чахлый фуцан. Тем более, что обсоски мало того, что мацали в карманах за железное, но и явно гнали в бездорожь, не вкуривая, кого и чем они тут грузят, и до чего могут довести такие неосмотрительные движения:

— Да полюбас! Нам что, жаль для такого веселого бразы сраной точки, которая отродясь не приносила ничего, кроме головняков? Мен, занесешь нашему Папе пару больших Крыльев, и тряси толстяка Неда хоть каждый вечер.

— Успевай, мен! А если сделаешь Большому Гдесу немного… — тут Кучерявый довольно артистично изобразил руками половой акт, произведенный оральным способом. — Гдесу всяко сделает тебе скидку, он у нас прется с экзотичных парней типа тебя.

Это было уже за гранью Маратовского понимания за добро и зло, отчего зверски наточенный за долгое корабельное безделье акинавец с облегчением выскочил из-за сапога и злобно свистнул в кислом трактирном воздухе.

Собиравшийся только перехватить Кучерявому глотку, Марат с удивлением наблюдал, как над неспешно вскипающим фонтаном из аорты медленно взлетает и поворачивается в воздухе удивленно хлопающая глазами черная башка Кучерявого — видать, малость того, переточил…

В ватной тишине бара глухо стукнулась об стойку кучерявая башка, шарахнулся от брызг многоопытный бармен, понтовая кованая мойка звякнула о грязные доски, выпущенная мертвой рукой — и только потом безголовая тушка зашуршала одежей и зазвонила во все цепи, складываясь у ног заезжего авторитета в неопрятную кучу.

— Ой ё. — задумчиво сказал трактирщик и боязливым пинком выкатил из-за стойки голову, все еще шевелящую фиолетовыми губами. — Эй, мен. Мне тут этого не надо. Это ваши дела, а мне тут это все ни к чему.

— А мне типа надо. — мрачно буркнул Марат, косясь на выжидательного замершего за столиком мусора. — Не ссы, ща порешаем… Эй, декабрист! А ну похватал запчасти и продернул отседова! Опаньки, а ну куда рыжье-то налаживаешь! Ишь ты, ушлый! Вон, на дубка его кинь.

Пухлый, побледневший до почти что нормального вида, подобострастно сложил перед Маратом увесистую горсть цепурок, свалившихся с чисто обрубленной шеи, и потащил разукомплектованного корешка на выход. Мусор тоже поднялся и потихоньку защемился к выходу, наградив Марата теперь уже однозначно нехорошим взглядом.

Глава Вторая, состоящая из сплошных базаров и посвященная в основном процессам легализации и натурализации, протекающим на фоне нализации обычной, чисто алкогольной и вполне умеренной; с подделкой документов и должностным подлогом в конце

Марат не слишком решительно дернулся менту на перехват, но был удержан за рукав трактирщиком.

— Слышь, мен, насчет копа не дергайся. Шу свой парень, он не станет пороть горячку.

— Кому это он свой… — пробормотал Марат, останавливаясь.

— Тебе. — не съезжая, раздраженно объявил бармен. — Раз уж ты выпрашиваешь себе на шею половинку этого камня.

— А что, чам, все так плохо?

— У меня все в порядке, а вот у тебя… Ну, это уже от самого тебя и зависит. Ты ведь не от вермишельников и не от косорылых. Ты с утреннего борта из Ивжопы — так понимаю? От тебя вон, все еще трюмом воняет. — усмехнулся бармен.

— А ты, догадливый.

— Я тут уже скоро как десять годов, чам. Был бы недогадливым, водичка в гавани давно бы пахла бы чуть-чуть попротивней. Хотя, боюсь, она станет вонять посильнее уже завтра — догадываешься, почему?

— Ну, это мы еще будем поглядеть.

— Гляди, мен, гляди… — не стал спорить трактирщик. — Заявочку ты о себе кинул неплохую, так что ответка, думаю, тоже будет соответствующей. А на старину Шу даже не смотри; за приваленного копа тебя будет гонять вся мусарня, причем на результат, а не для отмазки.

— Он что, разве не притащит щас сюда получастка?

— Кто, Шу Херменты? Ну ты дал! Ему оно надо, мен? — засмеялся трактирщик. — Его забота — покой на нашей стороне доков, чтоб не крысили товар, не объезжали таможню, да чтоб всякие обсоски не резали порядочных граждан, делающих тут свой бизнес. А когда такие, как ты, разбираются промеж собой, дело копов — сторона. И за отрезанную башку такой грязи, как покойничек Му, копы только спасибо скажут.

— Как ты сказал? Му? Это не тот, на которого у тебя вон лицензия висит?

— Точно, мен. Му Хойбабос, так отзывалась эта мартышка. А что он в лицензии, так то чисто проформа — половина каждого заведения на нашей стороне доков за ихним старшим. Записывается это все на его шестерок, так что чисто формально Му был моим компаньоном. А второй, ну, с которым они зашли — это типа жонка его, Усейсме Найперли.

— Н-да, что рожи, что имечки — не поймешь, что гаже.

— В точку, мен. Помню вот дома, по щеглянке еще, в Шниферпуле, мы таких за деньги в балагане смотрели, как они бананы жрут да друг в друга глинкой швыряются… А теперь они у меня доляху малую кажный день забирать ходят, во как. Эх, времена настали… — трактирщик выставил на стойку пару аршинов и не глядя, но абсолютно точно пригрузил каждый полусоточкой бурбона, хмуро пояснив: — Ностальжи. За мой счет, чам. «Правь, Пацанглия, морями…»

— Шниферпуль? Из Пацанглии сам, значит. А сюда как занесло? Ты кстати сам-то, я смотрю, вроде как не ахтунг?

— Жизнь, она кидает… — расплывчато ответил трактирщик, — А насчет «ахтунг — не ахтунг», тебе какая печаль? Тут прайвеси, чтоб ты знал.

— На вопрос ответь. — глянул Марат чуть построже. — Ты, вообще-то, если че, должен сам объявиться.

— Ну не ахтунг. — с некоторым даже вызовом ответил трактирщик, словно у него поинтересовались, не жрет ли он говно на завтрак. — И че теперь, хуже всех сразу стал?

— Фу… — расслабился Марат, беря и опрокидывая стопочку. — А я-то уж стерегся, не законтачиться… Это хорошо, братуха Нед. А давай-ка еще по одной? Раз такое дело. За вайт повер и за этот, как его… традишыонал гендер рулес.

— Хы, мен, я сразу вкурил, что ты рили софистикейтед… — ухмыльнулся трактирщик, расплескивая еще по полтиннику. — Токо эта: за вайт повер можно и отдельно, окей?

— Ясен олрайт. — воодушевился Марат, давно заметивший за пацанглийскими, что они все такие из себя джынтыльмены ровно до первого пузыря, отправленного под стол; а потом хрен ты их отличишь от нормальных урысок. — Да хоть стоя. И по-нашему наливай, хорош тут уже полумерами отъезжать. Лайк э оркшен, ништяк?

— А это по сколько? — профессионально заинтересовался бармен.

— Краев не видишь?

Потом выпили за гендер рулесы, за вечность пребывания Шмончестера на полностью заслуженной им параше, за нерушимость оркско-пацанглийского френдшипа, за скорейшее наведение конституционного порядка в Чмольстере, и к тосту за процветание данного заведения беседа приняла более-менее доверительный характер.

— Что, эти черномазые из реальной бригады?

— Как тебе сказать, чамми. Кому как. Судя по тому, как ты смахнул бестолковку этому засранцу — ты делал это не в первый и не во второй раз, но сам почему-то еще живой. Так что тебе они могут показаться не такими уж и реальными. А мне эти придурки — более чем реальный геморрой на жопе.

— Ну, крыша — она не геморрой. Или тут за покой максать не принято?

— Ну как не принято, мен. Куда без крыши, да еще в порту — да особенно в нашем. Тут столько всякой твари со всего света — ой вей, без присмотру вечера не протянешь. Только иногда крыша эта сама ничуть не хуже любого залетного отморозка. Ты замечаешь, что сколько мы с тобой уже базарим, а народу все нет как нет?

— Кстати да. Это что, из-за этих?

— Точно, мен. Работяги уже боятся лишний раз сюда заглянуть, чтоб не нарваться на одного из этих бездельников. Забегают чисто с утра, захмелиться перед сменой, да под самый вечер, когда уже шары залиты и море по колено. Да, Гдесу совсем не смотрит за своей пристяжью. Расслабил булки, знай только бродит под коксом по району и барает все что шевелится.

— Это ихний старшой типа? Как там его, говоришь?

— Ну. Гдесу Кабашли. Или, как ему больше нравится, Большой Гдесу. Тьфу, сука, жирное черное гавно с дешевыми понтами… — сплюнул трактирщик. — У нас на Пацанглии такого забили бы кружками… А здесь…

— А че, Нед, здесь с кружками что ли напряг? — воинственно прищурился Марат, подогретый бурбоном до некоторого градуса веселой легкомысленности. — Че мешает-то?

— Ну, не Шниферпуль все же. Тут так не прокатит, сходу затопчут.

— Кто?

— Подвинь жирного, сразу узнаешь — кто.

— И подвину. Не таких двигали, и ниче.

Кабатчик серьезно посмотрел на Марата.

— А знаешь что, чам. Хоть мы и немного выпили, мне почему-то кажется, что ежели ты и свистишь, то совсем слегонца. Пожалуй, я и впрямь поставлю на тебя пару даймов.

— Это в смысле?

Налив по полной, кабатчик двинул Марату его стопарь и торжественно поднял свой.

— А в том смысле, что завтрашнюю доляху забираешь ты. Все, кабак под тобой. Решай мои проблемы, чам, а я уж отмаксаю. Ну, че тормозишь? Сымай вон со стены портяну, будем вписывать тебя заместо новопреставленного. Тока давай сперва накатим. Чиирз!

— Исенеккэ. Фф-фу, крепка… — малость покачиваясь, Марат прошел по половице и сдернул со стены красивую лицензию в засиженной мухами раме. — Держи. А ты как, волокешь в этом деле?

— Чамми, я все же со Шниферпуля, не на ферме вырос. И не всю жизнь за стойкой стою. — маслено блестя нетрезвыми глазами, ухмыльнулся кабатчик, осторожно поливая джином расплывающуюся надпись в графе «совладелец». — Ты эта, лучше скажи, как тебя писать?

Марат задумался. Начинать новую жизнь с расшифровки собственной погремухи явно не катило.

— Вот и давай, напряги умище, раз такой догадливый. Мне как-то обозваться надо, на здешний манер. Как думаешь, «Марат Бугульма» — как по-местному можно вывернуть?

— Ну… «Бугульма» — это просто, «Н» добавить в конце, и всего делов. Бу-гуль-ман, а че, даже на че-то йоббитское смахивает, такое тут в большой цене, да… Так, «Марат»… Марат не годится, из местного только «Майк» более-менее подходит. Будешь Майком?

— Ну щас, я тут еще на майку не отзывался. Еще скажи ТрусОм или Носком. Не, че-то как-то больно по-пидорски и вообще галантерейно.

— Тогда можешь чисто одну первую букву оставить. Тут и так типа принято. Если вторую добавишь, то тебя так и станут погонять, по первым буквам.

— О, это ващще ништяк! — обрадовался Марат. — Если можно чисто буквами, то это в самый цвет. Тогда вторая «Ц», от Цва… неважно, короче. Это че в оконцове выйдет?

— МС. Говорится «Эм-Си». Ну че, так и писать: «МС Бугульман»? Хотя вот что: я тебе вторую «у» на «е» заменю, чтоб окончательно по-йоббитски вышло, знавал я одного хепса с таким погонялом… Во, смотри: МС Бугельман. Ништяк?

— Ага. А ты, рукастый! Слышь, Нед, ты это, раньше часом не у ксивщиков подрабатывал? Че-то есть у меня подозреньице, что малехо позабарывал ты ненужные буквы на разных корках, хе-хе…

— А вот это, глубокоуважаемый Эм-Си Бугельман, вас уже не… Прайвеси, короче. — довольно глядя на свою работу, хохотнул трактирщик. — Давай-ка вешай ксивняк на место, компаньон, да падай за общак, обедать пора.

С отвращением давясь гигантским, но каким-то бумажным на вкус бутербродом, катившим у Неда за нормальный обед, Марат помаленьку качал нового компаньона на предмет оперативной обстановки в окрестностях.

Всех раскладов бармен знать не мог, но основное более-менее растер, тыкая прокуренным пальцем в ветхую рекламу «Все бордели Большого Очка! План-схема для благочестивого пилигрима»:

— Вот смотри, видишь, «Хрюклин» написано? Вот, Кунинг-стрит, переходит в Хрюклин-экспрессвей? Мы с тобой щас вот здесь. Вот Волаэбут-Бей, он чуть подальше. Это все северные доки, они — земля Большого Гдесу. Вот здесь, у моста, есть такая Фуцан-стрит, там кабак «Хата смотрящего Тома», где он сидит со своей шоблой.

— Ниче так деляна… — заинтересованно протянул Марат, выковыривая набившуюся промеж клыков бумагу, из которой в основном и состояла котлета между симпатичными румяными булочками. — Наверное, он нехило собирает с такой деляны…

— Это навряд ли. — хмыкнул трактирщик. — Деляна — да, большая, да только это все доки да пакгаузы. Коммерсов, которые таскают ништяки через эти склады и терминалы, крышуют сами вермишельники, и таких уличных разгильдяев как Гдесу, к этим делам никто никогда не подпустит. Ты что, там рулятся такие бобы, что с ними весь Ивжопейский импекс рядом не валялся.

— Ну, так уж и весь… — малость усомнился Марат, но спорить не стал. — То есть, под этим черным только кабаки типа твоего? Тогда не особо-то и жирный его кусок.

— Ну, не спеши с выводами. Кабаки, шмаровозы, крек, дурь, корявый по мелочи, еще гильдия докеров — думаю, Гдесу неплохо собирает по мелочи. Три больших Крыла, думаю, легко.

— Сколько?! — не поверил провинциальный Авторитет. — Три штуки в месяц?! С этого клочка? Помню, у меня босс с половины Похинхины собирал только в шесть раз больше! С половины целой страны, Нед!

— Какой «в месяц», ты че! — покровительственно заржал трактирщик. — В неделю, чам, в неделю! И ты, вдобавок, больно много ему земли намерил, его деляна — вот, полосочка от Хрюклин-экспрессвея и до берега. А это все не его, куда ему — это же считается Хрюклин, типа весь район. По всему Хрюклину в целом смотрят вермишельники, и Гдесу работает как бы от них, то есть ходит под старым Стучубо Сотту. Но вроде как и сам от себя, то есть вермишельникам не особо и важно, какое именно черное рыло собирает здесь с кабаков да шмаровозов, лишь бы все было тихо и спокойно.

— А че эти за косоглазых терли? Я слыхал, как они какого-то Щакаку Ябу поминали. Это кто?

— Это косорылые. Ну, ебошки с сяйнцами, шкварейцы, и прочая косоглазая публика; я не особо их различаю, если честно. Наглые, жуть. Строго говоря, они уже не хрюклинские, их уже с Мохнаттена сюда заносит. Вот, смотри — это все остров Мохнаттен, мы туда даже не суемся, нам хватает и нашего Хрюклина. Вот тут, с пару десятков блоков севернее финансового дистрикта, у косоглазых самое кубло, как раз там, куда упирается Хрюклинский мост. Тут, кстати, и ваши есть, на Срайтоне.

— Ага, понял… Слышь, Нед, а по всему городу кто смотрит?

— В смысле, по всему Большому Очку? — изумился бармен. — Ты че, мен? Не, мен, по-моему, Очко слишком велико, чтоб кто-то один его подмял. Болтают что-то о каких-то Пяти Семейках, но по-моему, это просто россказни вермишельников, которым хочется накидать понтов.

— Ладно, хрен с ним с Очком, с доками разобраться бы…

— Это точно, мистер Бугельман. — ухмыльнулся Нед. — Думаю, завтра поутрянке Большой Гдесу начнет рабочий день именно с тебя…

— Ну, остается пожелать ему хорошо выспаться. — хмыкнул Марат. Вернее, мистер Эм Си Бугельман, владелец половинки портового бара с гордым названием «BAR».



Тут в крыльце что-то жалобно скрипнуло, по стертым дубовым ступеням застучали грубые рабочие башмаки, отчего трактирщик несколько приоживился, убирая со стойки тарелки из-под «обеда».

— Оба, прикинь, компаньон! Кто-то несет нам копеечку, хотя до гудка не меньше пары часов!

— Ништяк. — поднялся Марат. — Ну че. Я вроде просох, да и башка отошла. Как я понимаю, пара-тройка часов у меня есть, так?

— Ну да. Все бакланские залепы обычно начинаются по темному делу, так что пока светло, крыша может курить. Прошвырнуться желаешь, угадал?

— Точно. Как тут в город выйти?

— Да тут во все стороны город, чам! Миль на десять! — заржал трактирщик, кивая усаживающемуся за стойку посетителю. — О, привет, бадди. Падай. Ну че, по соточке?

Глава Третья, в которой наш герой отправляется на обзорную экскурсию по городу

За доками, однако, никакого города не появилось: выйдя на оперативный простор, Марат не обнаружил ничего, кроме огромного шляха на восемь рядов в каждую сторону, по которому мерно тек нескончаемый ряд подвод с разномастными ящиками, тюками и мешками.

Впечатлившись мощью грузопотока, Марат попытался прикинуть количество таких подвод, потребных для вывоза дневной таможенной выручки с такого оборота, и впечатлился еще больше: выходило, что на этом кусочке земли крутятся Такие Бабосы, что, пожалуй, вся Ивжопа и впрямь нервно покурит в сторонке.

Понаблюдав какое-то время полноводную реку ништяков, Марат также поспешил мысленно согласиться и с утверждением компаньона о невозможности причастности «жирных черных лентяев, вечно сидящих на коксе» к разруливанию таких масштабных товаропотоков.

…Да, тут с одной таможни можно влегкую купить золотой трактор, и минимум три раза в день ровнять им по километровой дороге… — подумал Марат, отмечая изменения в идиоматической базе, как-то вдруг сдвинувшейся на новом месте из зеленоватой части юмористического спектра в снежно-белую.

Однако надо было куда-то идти: на стороне доков, обращенной к Хрюклин-экспрессвею, делать было абсолютно нечего — со стороны доков текли нескончаемые ручейки груженых подвод, вливаясь в великую логистическую артерию, а на противоположной стороне дороги шумел бурьяном обширный пустырь, редко утыканный сараями непонятного назначения. Наугад выбрав направление, Марат побрел вдоль запруженной транспортом магистрали, раздумывая о том, сколько же рыл должны непрерывно потреблять, чтоб вся эта прорва товара была куплена, сожрана, выпита и изношена.

Через пару миль, изрядно натрудив не больно-то привычные к ходьбе ноги, Марат внагляк запрыгнул на облучок ломовой подводы, тормознувшей перед небольшой пробкой. Вовремя поймав за хлястик излишне впечатлительного кучера, испуганно шарахнувшегося подальше от наглой морды, украшенной свежим фингалом, Марат как мог успокоил бедолагу и приложил все усилия к установлению более-менее доверительных отношений, попутно узнав, что кучер здесь вовсе не кучер, а «менеджер по гужевому контролю логистических биоресурсов». Полмили спустя юный Светлый Эльф уже не косил глазами раненой лани, а его изящно вытянутые уши иногда даже наливались нежно-розовым, особенно в моменты, когда телега, подпрыгнув на рытвине, прижимала к его худосочной коленке мускулистую ляжку заезжего варвара.

— …и обязательно добьюсь прибавки. Может, уже к Шлемазленнице. А там и до младшего супервайзера год останется, много — два… Тем более, что Ценности Корпорации я выучил первым из потока, и на Корпоративном Пенетренинге достиг уже шести инчей, безо всякого вазелина. А остальные с нашего потока все еще топчутся на четырех с половиной! Лузеры!

— Ага, молодец… — рассеянно пробормотал Марат, все больше вертевший башкой и не больно-то вслушивавшийся в подробности корпоративной жизни менеджера гужевой логистики. — Да, здоровый у вас все-таки город… Слышь, а еще вон вдалеке тот город, за морем, он как… — и был крайне невежливо перебит эльфом, едва не подавившимся от смеха:

— Это не город, ты что, бадди! Это Хрюклин! Да-да, вот это, что ты только что обвел взглядом, это только Хрюклин! А «город за морем» — это Мохнаттен, а есть еще и Свинз, Хронкс, и Шмонайленд-Сити, и Скатын-Айленд, еще дофигищща всяких мест, которых ты не объедешь за весь будущий месяц, даже если начнешь неделю назад! И все это вместе — Большое Очко! — с горделивым, как и все не столь давно приобретенное, патриотизмом заключил миловидный возница, недавний житель пыльно-кукурузной Огропромы, чей стаж очкиста составил уже целых полгода. — И это тебе не море, а Восточная Речка, чтоб ты знал!

— Ох нифигассе… — честно признался Марат. — А деревенька-то да, внушает. Эт тебе не семь дворов, считая сральник…

Дав недавнему большеочкисту повод к свободному истечению совершенно законной прозелитской гордости, Марат избавил себя от нужды как-то поддерживать базар, и предался созерцанию проплывающих мимо окрестностей под рассказы о том, что в Большом Очке все самое большое — начиная с районов, и кончая перспективами, ожидающими «всякого, кто желает поднять жопу и чего-то добиться в жизни».

Тем временем пообочь великого товарного потока помаленьку стали появляться приметы урбанистической цивилизации: бесконечные заборы грузовых дворов и таможенных складов разбавились всяческими лавочками, пивнушками, жилыми домами; замелькал народ, в потоке стало меньше телег и больше отмороженных конок, едва передвигающихся под тяжестью гроздей экономящего бабло народа. Затем дорога поднялась на сваях аж вровень с третьими этажами, сами дома стали заметно побогаче, а впереди замаячил здоровенный мостяра, висящий совсем уже высоко, и начинающийся почему-то не у берега, а далеко на суше.

…По ходу, архитектор по щеглянке хаты выносил, а как в архитекторы выучили, не сдержался — сделал подгон будущим фортошникам… — ухмыльнулся Марат, заценив возможность слезть с моста на крыши неплохо защищенных домиков, выглядевших довольно соблазняющее даже для непрофильного специалиста.

У моста, где город уже полностью выглядел городом, а не оптовой базой, Марат стал повнимательней сечь по сторонам, пытаясь не пропустить нужную улицу, которую тупоголовые эльфы почему-то писали только на указателях у каждого перекрестка, а не под номером на каждом доме, как это делается во всех нормальных странах.

— Слышь, смазливый. — окликнул Марат эльфика, продолжающего что-то втирать за свои будущие успехи. — Ты обожди с достиженьями. Дай-ка набивочку — тут поблизости, говорят, кабачок есть, «Хата смотрящего Тома». Там еще вроде как местное хулиганье кучкуется.

— Я эта… — эльфик боязливо втянул голову в плечи, даже не обратив внимание на «смазливого». — Я откуда, я только так, слышал краем уха… Не-е-е-е… Там, говорят, одни темные, тут весь район… А мистер старший супервайзер нам специально объяснял, что здесь не только останавливаться, но даже сбавлять ход строго не рекомендуется…

— Ладно, ясно все. Ну тогда хоть за Фуцан-стрит цинкани.

— Дак мы по ней и едем! Скоро уже левый поворот на мост, у Гадман-плазы.

— Ну тады успехов тебе, с достиженьями. — улыбнулся Марат, спрыгивая на мостовую.

Не успев укрепиться на тверди, Марат тотчас же был принужден к резкому маневру, дабы избежать преждевременной кончины под ногами чего-то огромного, пестрого и живого, при взгляде краем глаза чем-то неуловимо напоминавшего начищенного гуталином слона, хорошо питавшегося последние года два-три.

Приглядевшись из безопасного отдаления, Марат понял, что теперь он знаком и с прекрасной половиной рода Темных Эльфов, а два следующих квартала одарили его и пониманием классификации этих поистине загадочных существ. Они состояли ровно из двух разновидностей — или это было нечто весьма фигуристое, но склонное к ожирению и разряженное как петух под Восьмое Марта, или уменьшенная копия кормы эскадренного броненосца, с полной торбой хавчика на сгибе локтя и здоровенным бутером вместо микрофона. И не всегда слово «уменьшенная» тут подходило; лавируя в потоке, иной раз Марат призадумывался — а так ли хорошо в его памяти сохранились пропорции океанских судов. Промежуточных стадий почему-то не было вовсе, или жопасто-сисястое ничевосебе, или гигантская реклама мишлена в младенческих перетяжках.

Хохотнув про себя, что быть промежуточным вариантом у ихних баб западло, вот они и прячутся, Марат оставил женский вопрос в покое, и обратил внимание на местный движняк, для собственного развлечения представив себя эдаким ибн Фадланом, описывающего дальние заморские страны, где живут пёсьеглавцы с глазами на желудке, а на растущей кверху корнями конопле вьет гнездо птица Рух.

«…а Раён сей Гопою обилен зело, и проходящаго по Городу с каждого Угла окликают Бездельники, вотще толпящиеся в Подворотнях. Остановив же незадачливаго Прохожего, оные Бездельники тщатся снять с него хоть пару Монет, напарив ему или жутко разбодяженнаго Крека, или Дури, или же, на худой Конец, Бабу. Бездельники же оные исключительно черной Масти, однакож вовсе не в Смысле, привычном всякому реальному Пацану, но скорее наоборот, так как ведут Себя как помойные Черти, ибо бакланят, понтуются, и обильно увешаны Рыжьем, в неподобающем Пацану количестве и ассортименте. Белых Эльфов в сем Раёне, похоже, уже давно не водилось, и о них напоминает токмо наличие Зданий, Дорог и прочей Инфраструктурной Снасти, да опасливо жмущийся на средине Улицы трафик.

Вдоль всея Улицы расположены Лавки и Лотки, в коих непочтительные Торговцы продают всякому желающему местную Снедь и прочий разномастный Дрек, почитаемый местными за Ништяки. Непривычному к здешнему Обиходу лучше воздержаться от любых приобретений, ибо Качество их ниже гавноотводного Арыка на базарной Площади славного города Канибадама, а Цены беззастенчиво наглы и ничем не обоснованы.

Торговля, однакож, идет достаточно бойко, оставляя наблюдающаго в тягостном недоумении: откуда же местная Гопа изыскивает потребные для купли Снеди и протчаго Ништяка средства, коли все видимое Население сего Раёна или тусит в Подворотнях, или шляется без видимой Цели, или валяется в Пыли на Мостовой, опосля посещения одного из зело многочисленных здешних Кабаков?

А Кабаками здесь именют вельми изрядныя шалманы, и егда неосмотрительному Путешественнику случится в оный войти, как тотчас шибает Блевнею, да горелым Креком, да бабьей Опрелостью — ибо здешний Марамой не считает за впадляк точить свою Пайку или синячить „тыкилу“ с крутящимися прямо перед Носом его зело потными Бабами, у которых на Роже все Грехи мира, а Ляжки в Синяках и Дорогах. Кручение же сие, с тряскою Сиськами и расщепериваньем Постыднаго, сопровождается разлетающимися Каплями премерзкаго Пота и Запахом, но Марамоями отнюдь не прерывается, и Бабы сии прочь не изгоняются — ибо почитается сие не за Непотребство, но за дополнительный Сервис, и даже оплачивается Наличкой.

Посему благочинному Путешественнику от вхождения в сии вертепы надлежит воздерживаться, ограничившись здоровым смехом от поистине впечатляющих названий на вывесках, коими бесстыдныя Содержатели сих шалманов тщатся привлечь Посетителя».

Вывески кабаков и впрямь заставляли то плюнуть, то ухмыльнуться. На них не было места, где не лоснилась бы жопа или не скалилась черными губами оченно рабочая хлеборезка. Засмотревшись, Марат едва не прощелкал нужную, трепещущую на легком морском ветерке лохмотьями отстающей позолоты — «Хата Смотрящего Тома! Реально ивжопейская кухня, настоящее хренцузское бухло и лутшые телки Хрюклина!»

Остановившись, Марат по достоинству заценил полные двадцать футов длины, ведро затраченного сусального золота, и неплохую работу художника, очень похоже намалевавшего и шашлык из толстых обжаренных лягушек, и тот самый пузырь Вора де ла Хера, с мутноватым виноградным перваком, после которого Марат впервые не смог наутро вспомнить, как писают стоя.

Улыбнувшись воспоминаниям об оставленных далеко за океаном хренцузских пацанах, оказавшимися в оконцове вполне нормальными босяками, Марат взошел на крыльцо и толкнул дверь.

Дверь не отворилась. Марат толкнул сильнее, и пару раз пнул с носка, в очередной раз поклявшись оставить эту дурацкую манеру и начать наконец бережнее относиться к обуви.

Дверь снова осталась на месте; но едва Марат занес кулак, в двери шустро распахнулось неприметное окошко, а в окошке появилась довольно широкая физиономия, мало отличающаяся по цвету от полумрака.

— Ну? Че, припух? — ласково улыбнулся раздраженный проволочками Авторитет, намечая морде приветственную козу. — Открывай, че смотришь. Быренько, баклажанчик, быренько! Мистер Эм-Си Бугельман хочет кушать.

— Ты к кому, вайти? — хмуро осведомилась несколько ошарашенная рожа в окошке. — Тебя тут ждет кто?

— Опа. — удивился мистер Бугельман. — Ты эта, камрад. Ты в кабаке служишь или в ОВИРе? И что мне тут еще за «вайти»? Ты, привод дверной, тебе там чо, за аккуратность в базаре инструктаж не проводят? Дык я проведу, если старшим некогда. Открывай, хорош уже вола радовать.

— Чо? — рожа подзависла от не очень знакомых терминов, и с облегчением ухватилась за знакомое слово. — Так ты к Старшему? Так и говори.

За толстыми досками внушительно лязгнуло, скрипнули петли, и мистер Бугельман поторопился скользнуть в образовавшуюся щель.

Примечания

1

Аршин (один из местных диалектов русского крим. жаргона) — стакан. Бочку аршинами мерять — работать за стойкой, разливать спиртное. Устойчивая поговорка, в котором обычно принимает участие это выражение — «Бочку аршином перемерял — а в ней две оказалось», означает выгоду работы за стойкой.


на главную | моя полка | | Чиста пацанская сказка - 3 |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 18
Средний рейтинг 4.3 из 5



Оцените эту книгу