6 Марта 2007 года

За девятнадцать минут можно подстричь лужайку перед домом покрасить волосы, посмотреть период хоккейного матча. За девятнадцать минут можно испечь лепешку или запломбировать зуб, можно сложить свежевыстиранное белье семьи из пяти человек.

Именно за девятнадцать минут были распроданы все билеты на игру плей-офф команды Титаны Теннеси. Ровно столько нужно времени, чтобы прослушать альбом «Close to the Edge» группы «Yes». Ровно столько длится серия комедийного сериала, если не считать рекламу. Ровно столько времени занимает дорога от границы Вермонта до городка Стерлинг в штате Нью Гемпшир.

За девятнадцать минут можно заказать пиццу и дождаться ее доставки. Можно прочитать ребенку сказку или сменить масло в машине. Можно пройти две мили. Можно подшить подол платья.

За девятнадцать минут можно остановить мир, или просто уйти из него.

За девятнадцать минут можно удовлетворить чувство мести.

Как обычно Алекс Корниер опаздывала. На дорогу от дома до здания высшего суда округа Графтон, штат Нью Гемпшир, уходит тридцать две минуты, да и то только в том случае, если превысить скорость, проезжая через Орфорд. Она спустилась вниз босиком в одних чулках, держа в руках туфли на высоких каблуках и папки, которые взяла домой на выходные. Она свернула свои густые каштановые волосы в тугой узел и сколола его на затылке шпильками, приведя себя в надлежащий вид, перед тем как выйти из дома.

Алекс уже тридцать четыре дня занимала пост судьи в высшем суде. Она думала, что, показывая свое рвение на посту судьи районного суда в течение пяти лет, она получила все права на этот пост. Но даже в свои сорок лет она оставалась самым молодым судьей штата. Ей все еще приходилось бороться за репутацию честного судьи – до этого она работала государственным защитником, и прокуроры считали, что она на стороне защиты, хотя решения, которые она приняла, работая в окружном суде, были предельно объективными. Подавая несколько лет назад заявку на пост судьи, Алекс искренне хотела доказать, что в этой судовой системе человек считается невиновным, пока не будет доказана его вина. Но она не могла предположить, что на нее, как на судью, принцип презумпции невиновности распространяться не будет.

Запах свежезаваренного кофе привлек Алекс на кухню. Там, согнувшись над дымящейся чашкой, сосредоточенно читала учебник Джози. Вид у нее был усталый – серые глаза покраснели, нерасчесанные каштановые волосы были небрежно собраны в хвост.

– Скажи, что ты не просидела здесь всю ночь, – сказала Алекс.

Дочь даже не подняла головы.

– Я не просидела здесь всю ночь, – эхом повторила Джози.

Алекс налила себе чашку кофе и опустилась на стул рядом с ней.

– Честно?

– Ты просила, чтобы я тебе это сказала, – рассеянно ответила Джози. – Ты же не просила говорить правду.

Алекс нахмурилась.

– Тебе не стоит пить кофе.

– А тебе не стоит курить, – ответила Джози.

Алекс почувствовала, как ее щеки покраснели.

– Я не…

– Мама, – вздохнула Джози. – Даже если ты открываешь окно в ванной, я чувствую, что полотенца пахнут дымом. – Она подняла глаза, словно ожидала, что Алекс признается еще в каких-то грехах.

У Алекс не было других грехов. У нее не было на это времени. Она хотела бы с такой же уверенностью утверждать, что и у Джози нет никаких пороков, что о своей дочери она может сказать то же, что сказал бы любой, увидев ее впервые: хорошенькая, пользуется популярностью, круглая отличница, прекрасно понимающая, что может случиться с теми, кто отказывается идти стезей добродетели. Девушка с большим будущим. Молодая женщина, которая была именно такой, какой Алекс мечтала видеть свою дочь.

Когда-то Джози очень гордилась тем, что ее мама работает судьей. Алекс помнила, как Джози сообщала о мамином продвижении по службе кассирам в банке, грузчикам возле продуктового магазина, стюардессам в самолете. Она расспрашивала Алекс о судебных делах и вынесенных решениях. Но все изменилось три года назад, когда Джози стала старшеклассницей – между ними постепенно выросла стена Алекс не думала, что ее дочь скрывает от нее больше других подростков, просто их семья была особой: обычно родители лишь в переносном смысле могут осуждать друзей ребенка, а Алекс могла сделать это в буквальном смысле.

Мать тратит годы, направляя своего ребенка, стараясь научить ее на собственном примере, как уверенно и честно идти по жизни самостоятельно. Почему же она потом с таким удивлением обнаруживает, что уже давно не тащит проблемы дочери на себе, а наблюдает, как та движется по параллельному пути?

– Что же сегодня на повестке дня? – спросила Алекс.

– Тематическая контрольная. А у тебя?

– Предъявление обвинений, – ответила Алекс. Она украдкой бросила взгляд через стол, стараясь заглянуть в учебник. – Химия?

– Катализаторы, – Джози потерла виски. – Вещества, которые ускоряют реакцию, но не изменяются во время нее. Например, есть угарный газ и водород, а ты добавишь цинк и окись хрома, и… хотя какая тебе разница?

– Просто еще раз вспомнила, почему у меня была тройка по органической химии. Ты уже завтракала?

– Кофе пила, – ответила Джози.

– Кофе не считается.

– Считается, если нет времени, – заметила Джози.

Алекс мысленно положила на одну чашу весов последствия даже пятиминутного опоздания, а на другую очередной минус в ее резюме хорошей матери. «Разве не должен человек в шестнадцать лет быть в состоянии позаботиться о себе по утрам?» – Алекс начала доставать из холодильника продукты: яйца, молоко, бекон.

– Однажды я руководила неотложной принудительной госпитализацией в государственной больнице для душевнобольных по делу женщины, которая считала себя Эмерилом.^[1]Ее арестовали, когда она, положив целый фунт бекона в блендер, начала гоняться за мужем по кухне с ножом, выкрикивая как Эмерил в своих телешоу: «Вам!»

Джози оторвалась от учебника.

– Серьезно?

– Поверь мне, я бы сама не смогла такое придумать. – Алекс разбила яйцо в кастрюльку. – Когда я спросила ее, зачем она положила фунт бекона в блендер, она посмотрела на меня и ответила, что, похоже, мы с ней по-разному готовим.

Джози встала и, облокотившись о стол, смотрела, как мама готовит. Алекс была не очень хорошей хозяйкой – она не умела готовить жаркое, но зато гордилась тем, что помнит телефоны всех пиццерий и китайских ресторанов в Стерлинге, которые доставляют еду бесплатно.

– Расслабься, – сухо сказала Алекс. – Думаю, я смогу приготовить завтрак и не сжечь при этом дом.

Но Джози забрала у нее кастрюльку и плотно выложила кусочки бекона, словно сельдь в банке.

– Почему ты так одеваешься?

Алекс посмотрела на свою юбку, блузу и туфли на высоких каблуках и нахмурилась:

– А что? Слишком похожа на Маргарет Тэтчер?

– Нет. Я хочу сказать… какая разница, во что ты одета? Никто ведь не видит, что на тебе под мантией. Ты можешь надеть даже пижаму. Или тот свитер, который ты носила еще в колледже, с дырками на локтях.

– Независимо от того, видит кто-то мою одежду или нет, я все равно обязана одеваться… ну, благопристойно.

Джози продолжала готовить, но по ее лицу пробежала тень, словно Алекс дала неверный ответ. Алекс внимательно посмотрела на дочь – обкусанные ногти в форме полумесяца, веснушки за ушами, ломаный пробор – и увидела маленькую девочку, которая ждала ее у окна в доме няни, когда солнце уже садилось, поскольку знала, что Алекс придет за ней только в такое время.

– Я никогда не ходила на работу в пижаме, – согласилась она, – но иногда я закрываю дверь кабинета и сплю на полу.

Медленная улыбка удивления заиграла на лице Джози. Она восприняла мамино признание, словно случайно севшую на ладонь бабочку: такие моменты настолько поразительны, что, обращая на них внимание, всегда рискуешь их утратить. Но им еще предстояло ехать на работу, предъявлять обвинения защитникам, решать химические уравнения, и когда Джози выложила бекон на бумажное полотенце, чтобы стек жир, момент был упущен.

– Я все равно не понимаю, почему я должна завтракать, если ты этого не делаешь, – проворчала Джози.

– Потому что нужно достичь определенного возраста, чтобы получить право разрушать свою жизнь, – ответила Алекс И, кивнув на омлет, который готовила Джози, спросила: – Обещаешь, что все съешь?

Джози посмотрела ей в глаза.

– Обещаю.

– Тогда я поехала.

Алекс обвела взглядом кухню, довольная, что сделала все возможное, несмотря на нехватку времени, чтобы сыграть роль хорошей матери, потом схватила свой термос с кофе. Когда она выезжала из гаража, ее мысли уже были заняты решениями, которые ей предстояло написать в тот день, количеством обвинений, которые помощник внесет в список дел к слушанию, ходатайствами, словно по волшебству, появившимися на ее столе с вечера пятницы до сегодняшнего утра. Она была уже очень далеко от того мира, где ее дочь выбросила нетронутый омлет в мусорное ведро.

Иногда Джози казалось, что ее жизнь похожа на комнату без дверей и окон. Это была роскошная комната, и половина ребят из школы Стерлинг Хай наверняка отдали бы правую руку, чтобы попасть туда, но и сбежать из этой комнаты было невозможно. То ли Джози была не той, кем хотела, то ли она была той, с кем никто не хотел общаться.

Она подняла лицо навстречу струям воды – она сделала душ таким горячим, что на коже появились красные полосы, нечем было дышать и запотели стекла. Она сосчитала до десяти и только тогда вышла из-под струи и встала вся мокрая перед зеркалом. Ее лицо горело, волосы прилипли толстыми веревками к плечам. Она повернулась боком, придирчиво изучила свой плоский живот и немного его втянула. Она знала, что видел Мэтт, глядя на нее, что видели Кортни, и Мэдди, и Брейди, и Хейли, и Дрю. Она тоже очень хотела это видеть. Проблема была в том, что, когда Джози смотрелась в зеркало, она видела то, что скрывалось под кожей, а не то, что было нарисовано на ней.

Она понимала, как должна выглядеть и как должна вести себя. Она носила темные длинные прямые волосы, одевалась в модном магазине, слушала альтернативный рок и инди-рок. Ей нравилось ощущать на себе взгляды других девочек в школе, когда она сидела в школьной столовой, накрасившись косметикой Кортни. Ей нравилось, что учителя с первого урока запоминали, как ее зовут. Нравилось, что парни смотрели на нее, когда она шла по коридору с Мэттом в обнимку.

Но часть ее задавалась вопросом: что было бы, если бы они все узнали ее секрет? Что иногда по утрам ей не хочется вылезать из постели и навешивать на лицо чужую улыбку, что она пустышка, фальшивка, которая смеется в нужных местах, передает шепотом нужные сплетни и привлекает нужных парней? Фальшивка, которая уже почти забыла, как это – быть настоящей… да и, если уже начистоту, не хотела вспоминать, потому что это было бы еще больнее.

Не с кем было поговорить. Если у тебя возникают хотя бы сомнения по поводу того, принадлежишь ли ты к группе самых лучших, тогда тебе там не место. А Мэтт – что ж, он влюбился в ту Джози, которая лежит на поверхности, как и все остальные. В сказках, когда спадают маски, прекрасный принц все равно любит свою девушку, несмотря ни на что – и это само по себе превращает ее в принцессу. Но в старшей школе так не бывает. Она была принцессой, потому что встречалась с Мэттом. И по какой-то непонятной замкнутой логике Мэтт встречался с ней именно потому, что она была одной из принцесс школы Стерлинг Хай.

Она не могла рассказать об этом маме. Мама всегда говорила, что судья не перестает быть судьей, покинув зал суда. Поэтому Алекс Корниер никогда не пила больше одного бокала вина, никогда не кричала и не плакала. Нельзя переступать черту – и точка. Большинство побед, которыми так гордилась мама Джози – ее оценки, внешность, то, что она дружит с «правильными» ребятами, – были достигнуты не потому, что она сама очень этого хотела, а чаще всего потому, что она боялась не соответствовать идеалу.

Джози обернулась полотенцем и направилась в спальню. Она вытащила из шкафа джинсы и аккуратно сложила обратно две вывалившиеся оттуда футболки. Взглянув на часы, поняла, что нужно пошевеливаться, если она не хочет опоздать. Но прежде чем выйти из комнаты, она засомневалась. Присев на кровать, она пошарила рукой под ночным столиком и нащупала полиэтиленовый пакетик, приклеенный липкой лентой к деревянной раме. Там был запас снотворного – собранный по одной таблетке из каждой упаковки, которую маме выписывал врач, чтобы она ничего не заметила. Понадобилось около шести месяцев, чтобы собрать пятнадцать таблеток. Она думала, что если запить их стаканом водки, то этого будет достаточно. Не то чтобы у нее был определенный план, например, убить себя в следующий вторник, или когда растает снег, или что-то вроде этого. Это было больше похоже на запасной вариант:еслиправда откроется и никто не захочет с ней общаться, то и Джози не захочет оставаться наедине с собой.

Она сунула таблетки обратно под столик и спустилась вниз. Войдя в кухню, чтобы собрать рюкзак, она обнаружила все еще раскрытый учебник по химии, а там, где она сидела, длинную красную розу.

Рядом с холодильником в углу стоял Мэтт – должно быть, вошел через открытую дверь гаража. Как всегда при виде его голова Джози закружилась: его волосы вобрали все краски осени, глаза были ярко-синими, как зимнее небо, а улыбка слепила, как летнее солнце. На нем была повернутая козырьком назад бейсболка и футболка хоккейной команды школы Стерлинга поверх еще одной, с длинными рукавами, которую Джози однажды стащила и целыймесяцдержала в ящике со своим бельем, чтобы, когда захочется, можно было вдохнуть его запах.

– Ты все еще сердишься? – спросил он.

Джози поколебалась.

– Это не я вчера разозлилась.

Мэтт отлепился от холодильника и подошел к ней ровно настолько, чтобы обнять за талию.

– Ты же знаешь, что я ничего не могу с собой поделать.

На его правой щеке расцвела ямочка. Джози почувствовала, что тает.

– Я не говорила, что не хочу тебя видеть. Мне действительно нужно было заниматься.

Мэтт убрал волосы с ее лица и поцеловал. Вот именно поэтому она и сказала ему не приходить вчера – когда он был рядом ее казалось, что она растворяется. Иногда, когда он прикасался к ней, у Джози было ощущение, будто она превращается в облако пара.

У поцелуя был привкус кленового сиропа и извинения.

– Это все ты виновата, ты же знаешь, – сказал он. – я бы не вел себя как дурак, если бы не любил так сильно.

В такие моменты Джози забывала о таблетках, которые прятала в спальне, забывала, как плакала в душе; забывала обо всем, кроме одного ощущения – когда тебя обожают. «Мне повезло, – говорила она себе. И это слово красной нитью проходило через все ее мысли: – Повезло, повезло, повезло».

Патрик Дюшарм, единственный детектив в полиции Стерлинга, сидел на скамейке в дальнем конце раздевалки, слушая, как патрульные офицеры из утренней смены цеплялись к новенькому, немного перегибая палку.

– Эй, Фишер, – сказал Эдди Оденкирк, – это ты беременный или твоя жена?

Когда остальные ребята рассмеялись, Патрику стало жалко парня.

– Еще рано, Эдди, – сказал он. – Ты не можешь подождать, пока мы все хотя бы выпьем кофе?

– Я бы подождал, товарищ капитан, – засмеялся Эдди, – но, похоже, Фишер уже съел все пончики и… черт, это еще что такое?

Патрик проследил за взглядом Эдди и… увидел свои ноги. Обычно он не переодевался в раздевалке вместе с патрульными офицерами. Но этим утром он на работу прибежал, а не приехал на машине, чтобы компенсировать все вкусности, съеденные на выходных. Субботу и воскресенье он провел в Мэне юной особой, ставшей в последнее время хозяйкой его сердца со своей крестницей пяти с половиной лет по имени Тара Фрост. Ее мать Нина, была давней подругой Патрика и давней любовью, от которой он скорее всего так и не излечится, хотя Нина прекрасно обходилась без него. За два дня выходных Патрик намеренно проиграл приблизительно десять тысяч раз в «Кенди-ленд»,^[2]несчетное количество раз ходил на четвереньках, катая малышку «на лошадке», позволял делать себе прически и – это было его роковой ошибкой – разрешил Таре накрасить свои ногти на ногах ярко-розовым лаком, а потом забыл его смыть.

Он посмотрел на свои ступни и подогнул пальцы.

– Девушкам нравится, – сказал он охрипшим голосом. Семеро мужчин в раздевалке с трудом сдерживались, чтобы не рассмеяться над тем, кто формально являлся их начальником. Патрик быстро натянул черные носки, сунул ноги в туфли и вышел, все еще держа галстук в руках. «Раз, – считал он, – два, три». И в этот момент раздевалка взорвалась смехом, который преследовал его все время, пока он шел по коридору.

Оказавшись в своем кабинете, Патрик закрыл дверь и посмотрел на себя в крошечное зеркало, висевшее на обратной стороне двери. Его черные волосы были все еще влажными после душа, а лицо пылало после бега. Он завязал галстук, поправил узел и сел за свой стол.

За выходные он получил семьдесят два электронных письма. А ведь даже пятидесяти хватило бы, чтобы всю неделю не уходить домой раньше восьми вечера. Он начал просматривать почту, добавляя пункты в проклятый список, который никогда не становился короче, несмотря на все его усилия.

Сегодня Патрику предстояло отвезти наркотики в лабораторию – ничего особенного, если не считать, что это займет четыре часа драгоценного времени. У него было дело об изнасиловании, которое следовало довести до конца, преступник, опознанный в школьном альбоме, и его показания, расшифрованные и подготовленные для отправки в министерство. У него был мобильный телефон, украденный из машины каким-то бездомным. Был присланный из лаборатории анализ крови, совпадавшей с кровью, найденной при ограблении ювелирно. го магазина. Плюс слушание в высшем суде, и уже новая сегодняшняя жалоба на столе – кража кошелька, кредитными карточками из которого уже воспользовались, оставив след, по которому Патрику предстояло бежать.

Работа детектива в маленьком городке заставляла Патрика постоянно выкладываться на всю катушку. В отличие от знакомых копов, работающих в департаментах больших городов, у которых было двадцать четыре часа на расследование дела, а потом оно могло считаться нераскрытым, Патрик должен был просматривать все, что попадало на его стол, а не выбирать то, что поинтереснее. Сложно увлечься расследованием дела о фальшивом чеке или о краже, если преступник заплатит штраф в размере 200 долларов, а неделя, которую Патрик потратит на расследование, будет стоить налогоплательщикам в пять раз дороже. Но каждый раз, когда дела, которыми он занимался, начинали казаться ему не особенно важными, он сталкивался лицом к лицу с жертвой: с истеричной мамашей, чей кошелек украли; с хозяевами небольшого ювелирного магазина, у которых украли все, что они копили на старость; с взволнованным профессором, который оказался жертвой «кражи личности^[3]». Патрик знал, что расстояние между им самим и человеком, который обратился за помощью, измерялось надеждой. Если бы Патрик не вмешивался, если бы не выкладывался на сто процентов, то эти пострадавшие навсегда остались бы жертвами. Именно поэтому, с тех пор как Патрик начал работать в полиции Стерлинга, ему удавалось раскрывать все дела без исключения.

И все же.

Ночью, лежа в одиночестве в своей постели и мысленно прокручивая свою жизнь, Патрик не вспоминал признанные успехи, а думал только о возможных поражениях. Когда он во времяосмотратерритории разоренного старого депо находил угнанную машину, из которой украли все, что можно, и бросили в лесу, когда протягивал носовой платок рыдающей шестнадцатилетней девчонке, чье свидание закончилось изнасилованием, Патрик не мог избавиться от ощущения, что опоздал. Он был детективом, но не мог ничего предвидеть. Все попадало к нему уже сломанным, всегда.

Был первый теплый день марта. Один из тех, когда начинаешь верить, что снег рано или поздно растает, что июнь уже не за горами. Джози сидела на капоте машины Мэтта, стоящей на ученической парковке. Она думала о том, что до лета гораздо ближе, чем до начала учебного года, что через каких-нибудь три месяца она официально станет ученицей выпускного класса. Рядом с ней сидел Мэтт, прислонившись к лобовому стеклу и подставив лицо солнечным лучам.

– Давай прогуляем школу, – сказал он. – На улице слишком хорошо, чтобы париться в классе.

– Если прогуляешь, то окажешься на скамье запасных.

Чемпионат штата по хоккею начинался сегодня после обеда, и Мэтт играл на правом фланге. В прошлом году Стерлинг выиграл и рассчитывал повторить успех.

– Ты придешь на игру, – сказал Мэтт, не спрашивая, а утверждая.

– А ты выиграешь?

Мэтт с озорной улыбкой усадил ее к себе на колени.

– А разве я когда-то проигрывал? – спросил он, говоря уже не о хоккее, и она почувствовала, как краска заливает ее лицо.

Вдруг Джози ощутила, как на спину ей посыпался дождь монет. Они увидели Брейди Прайса, футболиста, который шел, держа за руку Хейли Уивер, королеву школы прошлого выпуска. Хейли бросила еще одну горсть монет – так в Стерлинге желали спортсменам удачи.

– Порви их, Ройстон! – крикнул Брейди.

Их учитель математики тоже появился на парковке со своим потертым черным кожаным портфелем и термосом с кофе.

– Здравствуйте, мистер МакКейб, – крикнул Мэтт. – Как я написал контрольную в пятницу?

– К счастью, у вас есть другие таланты, на которые вы можете рассчитывать, мистер Ройстон, – ответил учитель роясь в кармане. Он подмигнул Джози, доставая монеты. Деньги падали на ее плечи, как конфетти, как звезды с неба.

«Как всегда», – подумала Алекс, запихивая содержимое своей сумки обратно. Она взяла сегодня другую сумку и забыла дома электронный пропуск, чтобы пройти в здание суда через служебный вход. Она нажимала кнопку вызова миллион раз но никто, похоже, не собирался ее впускать.

– Черт, – бормотала она про себя, пытаясь обходить лужи грязи и не испортить туфли из крокодиловой кожи. Она парковала машину специально за зданием суда, чтобы не приходилось этого делать. Она сможет пройти в свой кабинет через офис судебных исполнителей и, если звезды будут благосклонны, возможно, даже вовремя попадет на заседание суда и слушания дел не будут отложены из-за нее.

Несмотря на то что перед главным входом была очередь из двадцати человек, охранники в дверях узнали Алекс, потому что в отличие от районного окружного суда, где тебя перебрасывают из одного здания суда в другое, здесь ей предстояло провести шесть месяцев в своем уютном кабинете. Охранники жестами показали, чтобы она прошла в начало очереди, но, поскольку у нее в руках были ключи, термос из нержавеющей стали и еще бог знает что в сумке, включился металлодетектор.

Сирена прозвучала, как гром среди ясного неба, и все находящиеся в вестибюле повернулись, чтобы посмотреть, кого поймали. Втянув голову в плечи, Алекс так быстро шла по полированным плитам, что чуть не оступилась. Когда она подалась вперед, едва не упав, невысокий мужчина протянул руку, чтобы поддержать ее.

– Крошка, – сказал он плотоядно. – Мне нравятся твои туфли.

Ничего не ответив, Алекс вырвалась из его объятий и поспешила в сторону офиса судебных исполнителей. Никому из старших судей не доводилось попадать в подобные ситуации. Судья Вагнер был хорошим человеком, но его лицо было похоже на тыкву через пару недель после Хеллоуина. Судья Герхардт – мужеподобная особа – носила блузы, которым было больше лет, чем Алекс. Когда Алекс впервые пришла на заседание высшего суда, ей показалось, что ее относительная молодость и достаточно привлекательная внешность – это хорошо, что это разбавит однообразную компанию. Но в дни, вроде сегодняшнего, она не была в этом так уверена.

Она бросила свою сумку в кабинете, накинула на плечи мантию и потратила еще пять минут, чтобы выпить кофе и просмотреть список дел, представленных к слушанию. Каждое дело лежало в отдельной папке, но дела злостных нарушителей были скреплены вместе. Иногда судьи еще вкладывали заметки друг для друга. Алекс открыла одну папку и увидела фотографию полного мужчины. Лицо его было перечеркнуто нарисованной решеткой – сигнал от судьи Герхардт, что это его последний шанс и в следующий раз он сядет в тюрьму.

Алекс нажала на звонок, сообщив судебному исполнителю, что готова начинать, и замерла в ожидании реплики: «Всем встать, Ее честь судья Александра Корниер». Входя в зал суда, Алекс всегда испытывала ощущение, будто выходит на сцену во время Бродвейской премьеры. Ты знаешь, что будут люди, знаешь, что они будут смотреть на тебя, но все равно в какой-то момент становится тяжело дышать и не верится, что все они сюда пришли именно ради тебя.

Алекс быстро прошла за стол и села. На это утро было запланировано семь слушаний, и в зале суда было полно народу. вызвали первого ответчика, и он очень медленно вышел к стойке, отводя взгляд.

– Мистер О'Райли, – произнесла Алекс и, когда он посмотрел ей в глаза, узнала в нем парня из вестибюля. Ему явно было не по себе, когда он понял, с кем флиртовал. – Вы ведь тот джентльмен, который помог мне сегодня?

Он сглотнул.

– Да, Ваша честь.

– Если бы вы знали, что я судья, мистер О'Райли, вы сказали бы: «Крошка, мне нравятся твои туфли»?

Ответчик опустил глаза, колеблясь между правилами приличиями и честностью.

– Думаю, да, Ваша честь. У вас действительно отличные туфли.

Весь зал замер в ожидании ее реакции. Алекс широко улыбнулась:

– Мистер О'Райли, – сказала она, – я полностью с вами согласна.

Лейси Хьютон перегнулась через спинку кровати и посмотрела прямо в лицо хнычущей пациентке.

– Ты можешь это сделать, – твердо сказала она. – Ты можешь, и ты это сделаешь.

Схватки длились уже шестнадцать часов, и они все выбились из сил – Лейси, пациента, будущий отец, который в ожидании важного события постепенно осознал, что именно сейчас его жена нуждалась в своей акушерке намного больше, чем в нем.

– Я хочу, чтобы ты стал за спиной Джанин, – сказала ему Лейси, – и обнял ее за талию. Джанин, я хочу, чтобы ты смотрела на меня и еще раз хорошо потужилась…

Женщина стиснула зубы и напряглась изо всех сил, стараясь произвести нового человека на свет. Лейси наклонилась, нащупала головку ребенка, помогла ей пробраться сквозь складки кожи и быстро сняла петлю пуповины с шеи, не переставая смотреть пациентке в глаза.

– В течение следующих двадцати секунд ваш ребенок будет самым юным на этой планете, – сказала Лейси. – Хотите с не познакомиться?

Ответом была еще одна потуга. Последнее усилие, надсадный крик и – скользкое посиневшее тельце, которое Лейси быстро отдала в объятия матери, чтобы, когда малышка заплачет впервые в жизни, та была готова ее успокоить.

Ее пациентка опять начала плакать, но этот плач звучал уже совершенно иначе – он не был пронизан болью. Новоиспеченные родители склонились над ребенком, и круг замкнулся. Лейси отошла назад и просто наблюдала. Акушерке нужно еще многое сделать даже после того, как рождение произошло, но именно сейчас ей хотелось посмотреть в глаза этому маленькому существу. Там, где родители в первую очередь замечают подбородок тети Мардж или дедушкин нос, Лейси видела взгляд, полный мудрости и покоя, – три с половиной килограмма неограниченных возможностей. Новорожденные напоминали ей маленьких Будд с одухотворенными лицами. Хотя продолжалось это недолго. Когда Лейси видела этих же детей неделю спустя во время регулярных осмотров, они уже превращались в обычных – хоть и крошечных – людей. Вся святорть непостижимым образом исчезала, и для Лейси всегда оставалось загадкой, куда она девалась.

Когда его мать на противоположном конце города помогала появиться на свет новому гражданину Стерлинга штата Нью Гемпшир, Питер Хьютон проснулся. Отец, уходя на работу, постучал в дверь его комнаты – сигнал, что пора вставать. Внизу уже приготовлена миска и коробка с хлопьями. Мама не забывала сделать это, даже если ее вызывали в два часа ночи. А еще рядом лежит записка с пожеланиями хорошего дня в школе, словно это так просто.

Питер отбросил одеяло. Все еще в пижамных штанах он подошел к письменному столу, сел и подключился к Интернету.

Слова в окне сообщения были размытыми. Он потянулся за очками – они всегда лежали рядом с компьютером. Надев их, он уронил, футляр на клавиатуру. И вдруг увидел то, что ни за что не согласился бы увидеть опять.

Питер выпрямился и нажал «CTRL-ALT-DELETE», но слова все равно стояли перед глазами, даже когда экран стал пустым, даже когда он закрыл глаза. Даже когда он заплакал.

В таком городке, как Стерлинг, все знают друг друга, и всегда знали. В некотором смысле это очень успокаивает – чувствуешь себя частью огромной семьи, которую ты иногда любишь, хотя иногда попадаешь в число нелюбимых детей. Иногда это ощущение буквально преследовало Джози. Как, например, сейчас, когда она стояла в очереди в столовой за Натали Зленко, задерживающей всю очередь возле первых блюд, которая, когда они учились во втором классе, пригласила Джози к себе поиграть и уговорила ее пописать на лужайке перед домом, как мальчики. «О чем ты только думала?» – спрашивала мама, приехав за ней и обнаружив девочек сидящими с голыми попками среди нарциссов. Даже теперь, спустя десять лет, глядя на Натали Зленко с ее почти налысо остриженной головой и вездесущим однообъективным зеркальным фотоаппаратом, Джози не могла не думать о том, вспоминает ли и Натали тот случай.

С другой стороны от Джози стояла Кортни Игнатио – самая популярная девушка в Стерлинг Хай. С волосами медового цвета, спадающими на плечи, словно шелковая шаль, и заказанными из магазина «Fred Segal» джинсами с низкой талией, она порождала целую свиту клонов. На подносе Кортни была бутылка с водой и банан. На подносе Джози – тарелка с картофелем фри. Закончился второй урок, и, как предсказывала мама, она умирала от голода.

– Эй, – сказала Кортни достаточно громко, чтобы Натали услышала. – Можешь сказать этой лесбиянке, чтобы она нас пропустила?

Щеки Натали вспыхнули, и она прижалась к витрине с салатами, чтобы Кортни и Джози могли ее обойти. Они заплатили за свою еду и прошли в зал столовой.

Входя в столовую во время большой перемены, Джози всегда чувствовала себя исследователем дикой природы, наблюдающим за различными видами в их естественной, неучебной, среде обитания. Тут были заучки, которые корпели над учебниками и смеялись над математическими анекдотами, которые никто кроме них и не хотел понимать. За ними был стол помешанных на искусстве, которые курили сигареты из смеси пряных трав во время уроков физкультуры за школой и рисовали японские комиксы на полях своих тетрадей. Недалеко от кондитерских изделий расположились уроды, они пили черный кофе в ожидании автобуса, который должен был отвезти их в физико-математическую школу за три города отсюда на дополнительные занятия. Рядом сидели наркоши, уже с самого утра под кайфом. Были и изгои, вроде Натали и Анжелы Флаг, которым приходилось дружить, поскольку никто больше не хотел иметь с ними дело.

Ну и, наконец, компания Джози. Они занимали два стола – не потому, что их было много, а потому, что они были самыми популярными: Эмма, Мэдди, Хейли, Джон, Брейди, Трей, Дрю. Как только Джози начала гулять с этой компанией, она все время путала имена – настолько они были взаимозаменяемыми.

Они и внешне были похожи: парни все как один одеты в бордовые спортивные свитера местной хоккейной команды, из-под бейсболок козырьком назад – яркие пряди челок, торчащие, словно языки пламени. Девушки – специально подобранные копии Кортни. Джози незаметно стала одной из них, потому что тоже была похожа на Кортни. Ее непослушные волосы были вытянуты в гладкие, как стекло, пряди, а от высоких каблуков она не отказывалась, даже когда на улице лежал снег. А раз внешне она стала такой же, как они, то уже не имело значения, какая она на самом деле.

– Привет, – сказала Мэдди, когда Кортни присела рядом с ней.

– Привет.

– Вы слышали о Фионе Кирленд?

Глаза Кортни загорелись. Ее жизнь оживляли только сплетни.

– Это та, у которой груди разного размера?

– Нет. Та учится на втором курсе. Я имею в виду ту, что учится на первом.

– Та, которая всегда таскает коробку с бумажными носовыми платками из-за своей аллергии? – спросила Джози, садясь рядом.

– Или не из-за аллергии, – ответила Хейли. – Ее направили в реабилитационный центр, потому что она нюхала кокаин.

– Да ты что!

– И это еще не весь скандал, – добавила Эмма. – Ее дилером оказался руководитель кружка читателей Библии, который собирался после уроков.

– О Господи! – воскликнула Кортни.

– Вот именно.

– Привет, – Мэтт сел на стул рядом с Джози. – Почему ты так долго?

Она повернулась к нему. На этом конце стола ребята готовили бумажные шарики, чтобы плеваться, и обсуждали, где в конце весны можно покататься на лыжах.

– Как ты думаешь, когда закроют спуски на Санапи? – спросил Джон, посылая бумажный шарик в сторону паренька, уснувшего за дальним столом.

Джози в прошлом году ходила с ним на выборочный курс языка глухонемых. Как и она, он учился на третьем курсе. Раскинув худые бледные руки и ноги, он всхрапывал широко открытым ртом.

– Не попал. Слабак, – сказал Дрю. – Если закроется Санапи, можно поехать в Киллингтон. Там снег лежит чуть ли не до августа.

Его шарик оказался в волосах парня.

Дерек. Этого парня звали Дерек.

Мэтт посмотрел на картофель Джози.

– Ты же не будешь это есть?

– Я умираю от голода.

Он многозначительно ущипнул ее за талию. Джози посмотрела на картофель. Десять секунд назад он казался золотистым и ароматным, а теперь она видела только жир, расплывающийся пятнами на бумажной тарелке.

Мэтт взял горсть картофеля себе, а остальное отдал Дрю, который только что отправил свой бумажный шарик и попал парню в рот. Кашляя и отплевываясь, Дерек проснулся.

– Приятного аппетита! – Дрю хлопнул Джона по раскрытой ладони.

Дерек сплюнул в салфетку и старательно вытер рот. Он оглянулся, чтобы посмотреть, кто еще это видел. Джози вдруг вспомнила знак из языка жестов, хотя практически все, что она выучила на занятиях, вылетело из головы сразу же после зачета. Круговое движение закрытым кулаком напротив сердца значит «Извини».

Мэтт наклонился и поцеловал ее в шею.

– Пошли отсюда. – Он потянул Джози за руку, помогая ей встать, и повернулся к друзьям. – Пока, – сказал он.

Спортзал в школе Стерлинг Хай располагался на втором этаже, а над ним должен был быть плавательный бассейн. Но на него денег не хватило, и поэтому теперь там были три классные комнаты, где слышался топот ног и удары баскетбольного мяча. Майкл Бич со своим лучшим другом, Джастином Фридманом, два первокурсника, сидели на линии баскетбольного поля, а учитель физкультуры в сотый раз демонстрировал технику дриблинга. Это было бесполезно – ребята в этом классе были либо экспертами в баскетболе, либо, как Майкл и Джастин, бегло разговаривали на языке эльфов, для которых слово «пробежка» означало бег домой после школы, чтобы не оказаться повешенными на вешалке в гардеробе. Они сидели, скрестив ноги с голыми коленками, и слушали, как скрипят белые кроссовки тренера Спирза, когда тот бежит из одного конца зала в другой.

– Спорим на десять баксов, что меня выберут в команду последним, – тихо проговорил Джастин.

– Как хочется уйти отсюда, – поддержал его Майкл, – Может, случится пожар?

Джастин ухмыльнулся:

– Землетрясение.

– Муссон.

– Налет саранчи!

– Нападение террористов!

Кроссовки остановились прямо перед ними. Тренер Спирз смотрел на них, скрестив руки на груди.

– Может, вы двое расскажете мне, что такого смешного в баскетболе?

Майкл обменялся с Джастином взглядами и поднял глаза на тренера.

– Абсолютно ничего, – ответил он.

Приняв душ, Лейси Хьютон приготовила себе чашку зеленого чая и мирно прошлась по своему дому. Когда дети были маленькими, работа и быт отнимали много сил, Льюис иногда спрашивал ее, чем он может помочь. Если брать во внимание профессию Льюиса, вопрос этот казался Лейси издевательством. Он был профессором в колледже Стерлинга, его специальностью была экономика счастья. Да, такая научная отрасль действительно существует, и он был экспертом. Он проводил семинары. Писал статьи, у него брали на интервью на канале CNN о том, как измерить эффективность удовольствия и удачи по денежной шкале. Тем не менее, когда нужно было решить, что доставит удовольствие Лейси, он был бессилен. Может быть, она хочет поужинать в дорогом ресторане? Сходить к гадалке? Вздремнуть? Когда же она сказала ему, чего ей действительно безумно хочется, он не понял. Ей хотелось остаться в их собственном доме, чтобы не было никого постороннего и никаких неотложных дел.

Она открыла дверь в комнату Питера и поставила чашку на комод, чтобы убрать постель. Когда она пыталась приучить Питера делать это самостоятельно, он спрашивал, зачем ее убирать, если через несколько часов опять ложишься спать.

Обычно она не входила в комнату Питера, когда его та не было. Возможно, поэтому ей сначала показалось, что в ней что-то не так, словно не хватает чего-то важного. Она было решила, что комната кажется пустой из-за отсутствия Питера. Но потом поняла – компьютер, вечно гудящий и с мерцающим зеленоватым цветом экраном, выключен.

Она застелила простыни и подоткнула концы, набросила сверху плед и взбила подушки. На пороге спальни сына она остановилась и улыбнулась: все выглядело идеально.

Зоя Паттерсон размышляла о том, как это – целоваться с мальчиком, который носит брекеты. Не то чтобы ей светила такая возможность в ближайшем будущем, но ей следовало обдумать это, прежде чем подобный момент застанет ее врасплох Честно говоря, она думала о том, как это – целоваться с мальчиком, точка. Даже если у него ничего нет на зубах, в отличие от нее. Да и положа руку на сердце, где еще можно помечтать, как не на дурацком уроке математики?

Мистер МакКейб, который считал себя талантливым комиком, по обыкновению начал урок с шутки.

– Почему слышен стук колес поезда? Ведь колесо круглое! Зоя посмотрела на часы. Она следила за длинной стрелкой.

И как только та оказалась ровно на 9.50, вскочила с места и протянула мистеру МакКейбу разрешение пропустить урок.

– А-а, идете к ортодонту, – прочитал он вслух. – Что ж, смотрите, чтобы он не закрыл вам скобами рот, мисс Паттерсон. Значит, площадь круга у нас равна пи эр в квадрате, вот углы этого квадрата и стучат. Поняли? «Пи эр квадрат»!

Зоя забросила свой рюкзак на плечо и вышла из класса. Она Должна была встретиться с мамой перед школой в десять часов. Найти место для парковки было невозможно, поэтому мама просто остановится и подберет ее. Во время уроков коридоры были пустыми и гулкими'. Казалось, что идешь в брюхе кашалота. Зоя зашла в приемную директора, чтобы отметить Разрешение у секретаря, и чуть не сбила с ног какого-то ученика, торопясь выйти на улицу.

Там было достаточно тепло, чтобы расстегнуть куртку и помечтать о лете, о футбольном лагере и о том, что будет, когда ей снимут брекеты. Если целуешься с парнем, у которого брекетов нет, и слишком прижмешься, то можно ли поранить его десны? Что-то подсказывало Зое, что, поранив парня, она вряд ли увидится с ним еще раз. Но если бы у него тоже были брекеты, как у того светленького новенького мальчика из Чикаго, который сидел перед ней на английском (не то чтобы он ей нравился, хотя он и повернулся к ней, чтобы передать контрольную и действительно задержался чуть дольше, чем следовало…)? Они зацепились бы друг за друга, и пришлось бы ехать в отделение «скорой помощи», и насколько это было бы унизительно?

Зоя провела языком по металлическому забору у себя во рту. Может, ей лучше временно уйти в монастырь?

Она вдохнула и всмотрелась в дальний конец улицы в надежде разглядеть мамин зеленый автомобиль в веренице проезжающих машин. И в этот момент услышала взрыв.

Патрик остановился на светофоре в своей служебной машине без опознавательных знаков и ждал возможности выехать на автостраду. Рядом с ним на пассажирском сиденье лежал бумажный пакет с пакетиком кокаина внутри. Дилер, которого они арестовали в старшей школе, признался, что это кокаин, но Патрику все равно придется потратить полдня, чтобы отвезти его в лабораторию и подождать, пока некий тип в белом халате не скажет ему то, что он и так знал. Он покрутил ручку радио как раз вовремя, чтобы услышать о вызове пожарной бригады в здание старшей школы из-за взрыва. Скорее всего это бойлер. Здание школы было таким старым, что системы коммуникаций разваливались на части. Он попытался вспомнить, где в Стерлинг Хай находится бойлер, и подумал о том, что им повезет, если в этой ситуации никто не пострадает.

– Были выстрелы…

На светофоре включился зеленый, но Патрик не двигался. Сообщение о стрельбе в Стерлинге было достаточно редкиv событием, чтобы заставить его сосредоточить все свое внимание на голосе диспетчера в ожидании объяснений.

– В школе… Стерлинг Хай…

Диспетчер заговорил быстрее и громче. Патрик развернул машину и, включив мигалку, направился к зданию школы.

Сквозь статический треск слышались и другие голоса: офицеров, сообщающих о своем местонахождении в городе, дежурных начальников, пытающихся скоординировать силы и вызывающих подкрепление из Ганновера и Лебанона. Их голоса переплетались и путались, перекрывая друг друга, так что в итоге одновременно говорилось все и ничего.

– Сигнал 1000, – говорил диспетчер. – Сигнал 1000.

За всю свою карьеру детектива Патрик слышал это только дважды. Один раз в Мэне, когда безработный отец взял в заложники офицера полиции. И один раз в Стерлинге, во время предполагаемого ограбления банка, которое оказалось ложной тревогой. По сигналу «1000» нужно немедленно выключить рации и освободить линию для связи. Это значило, что речь идет не об обычной работе полиции.

Речь идет о жизни и смерти.

Хаос – это толпа учеников, выбегающая из школы и затаптывающая раненых. Это мальчик с самодельным плакатом с надписью «СПАСИТЕ НАС» в окне верхнего этажа. Две девочки, которые обнялись и плакали. Хаос – это алая кровь на тающем снегу, стайки родителей, превратившиеся в реку, а потом в ревущий поток, выкрикивающий имена пропавших детей. Хаос – это телекамера, которую тычут в лицо, это нехватка машин «скорой помощи», нехватка офицеров, отсутствие плана действий в то время, когда мир рушится на части.

Патрик остановил машину, выехав на тротуар, и схватил бронежилет с заднего сиденья. Адреналин уже пульсировал в его венах, расширяя границы зрения и обостряя чувства. Он нашел начальника полиции О'Рурка, который стоял с мегафоном посреди хаоса.

– Мы еще не знаем, с чем имеем дело, – сказал начальник. – Отряд специального назначения уже едет.

Патрику было плевать на спецназ. Пока они приедут, возможно, прозвучит еще сотня выстрелов, могут погибнуть дети. Он достал оружие.

– Я пошел.

– Черта с два. Не положено.

– Никто не знает, что положено, а что нет в таких ситуациях, – резко ответил Патрик. – Можете потом меня уволить.

Взбегая по парадной лестнице в здание школы, он едва заметил двух офицеров, проигнорировавших приказ командира и последовавших за ним. Патрик отправил их по одному на коридор, а сам с трудом протиснулся в двустворчатую дверь навстречу потоку учеников, спешащих наружу. Пожарная сирена ревела так громко, что Патрику пришлось предельно напрячься, чтобы услышать выстрелы. Он схватил за куртку одного из пробегающих мимо мальчишек.

– Кто это? – прокричал он. – Кто стреляет?

Мальчик покачал головой не в силах произнести ни слова и, вывернувшись, бросился прочь. Патрик смотрел, как он сломя голову пробежал по коридору, открыл дверь и выскочил на освещенный солнцем двор.

Поток учеников огибал его, словно он был камнем в реке. Дым клубился и жег глаза. Патрик услышал еще один выстрел и еле сдержался, чтобы сразу не броситься слепо в ту сторону.

– Сколько их? – прокричал он пробегающей мимо девочке.

– Я… я не знаю…

Мальчик рядомсней обернулся, колеблясь между желая ем помочь и выбраться отсюда.

– Там один парень… он стреляет во всех подряд… Этого было достаточно. Патрик рванул против потока, как лосось, плывущий против течения. На полу разбросаны бумаги с домашними заданиями, стреляные гильзы перекатываются подошвами. Подвеснойпотолокрассыпался от пуль, толстый слой серой пыли покрывал скрюченные на полу тела. Не обращая на все это внимания, Патрик нарушал все правила, которым его учили, – проходил мимо дверей, где мог прятаться преступник, пропускал комнаты, которые нужно было осмотреть. Вместо этого он шел вперед, подняв оружие, и его сердце колотилось, отзываясь пульсом в каждом дюйме кожи. Потом он вспоминал другие детали, которые не отмечал в тот момент: раскуроченная обшивка труб отопления, где прятались дети; оставленная на полу обувь, из которой ее хозяева выскочили в буквальном смысле; разбросанные рисунки учеников – изображения собственного тела на пергаментной бумаге перед кабинетом биологии – жуткое предсказание места преступления.

Он бежал по коридорам, которые казались замкнутым лабиринтом.

– Где? – вырывал он ответы у каждого из пробегающих мимо учеников, которые были его единственными ориентирами. Он видел брызги крови и учеников, скорчившихся на полу, но не разрешал себе смотреть дважды. Он бежал по гулкой центральной лестнице, и как только взобрался наверх, дверь со скрипом открылась. Патрик резко развернулся, вскидывая пистолет перед лицом молоденькой учительницы, тут же упавшей на колени с поднятыми руками. За белым овалом ее лица виднелись еще двенадцать, невыразительных и напуганных. Патрик почувствовал запах мочи.

Он опустил оружие и махнул рукой в сторону лестницы.

– Идите, – скомандовал он, но не остановился, чтобы проверить, послушались ли они его.

Повернув за угол, Патрик едва не упал в луже крови и услышал еще один выстрел, на этот раз такой громкий, что в ушах зазвенело. Он проскользнул в открытую дверь спортзала, увидел несколько лежащих тел, перевернутую стойку для баскетбольных мячей, сами мячи у дальней стены, но никакого стрелка не было. Патрик знал, благодаря привычке по пятницам приходить сюда на школьные игры по баскетболу, что он сейчас в дальнем конце здания Стерлинг Хай. А это значило, что стрелок либо прячется где-то здесь, либо пробежал обратно мимо него а Патрик не заметил… и, возможно, сейчас целится ему в спину.

Патрик развернулся к выходу еще раз, чтобы проверить свое предположение, и – услышал еще один выстрел. Он побежал к двери, ведущей из спортзала, которую не заметил сразу. Это была дверь в раздевалку, стены и потолок которой были выложены белым кафелем. Он опустил глаза, увидел под ногами веер кровавых брызг и направил пистолет за угол.

На полу раздевалки в одном конце лежали два неподвижных тела. В другом, поближе к Патрику, возле шкафчиков скрючился худощавый парень. Очки в проволочной оправе перекосились на его вытянутом лице. Его трясло крупной дрожью.

– С тобой все в порядке? – прошептал Патрик. Он не хотел громко разговаривать, чтобы не выдать свое местоположение стрелку.

Парень только хлопал глазами.

– Где он? – одними губами спросил Патрик.

Тот вытащил из-за бедра пистолет и приставил к своей голове.

По телу Патрика опять пробежала горячая волна.

– Не двигаться, черт возьми! – прокричал он, беря парня на мушку. – Брось пистолет или я тебя застрелю к чертовой матери.

По спине и по лбу побежал пот, он почувствовал, что руки, сжимающие рукоятку пистолета, стали скользкими. Но все же он был готов изрешетить парня, если придется.

Указательный палец Патрика уже плотнее прижался к спусковому крючку, когда парень раскрыл ладонь, широко растопырив пальцы, и пистолет со стуком упал на кафельный пол.

Он немедленно бросился вперед. Один из офицеров, которого Патрик за своей спиной даже не заметил, схватил упавший пистолет. Патрик повалил парня на живот и надел наручники, вжав колено ему в спину.

– Ты один? Кто еще с тобой?

– Только я, – выдавил парень.

Голова Патрика кружилась, а биение пульса можно было увидеть сквозь кожу. Он смутно слышал, как второй офицер кричал, передавая информацию по рации:

– Стерлинг, мы одного задержали. Неизвестно, есть ли кто-то еще.

Все закончилось так же внезапно, как и началось. По крайней мере, если это можно считать законченным. Патрик не знал, есть ли где-нибудь в школе взрывчатка или бомба, не знал, сколько пострадавших, он не знал, сколько раненых смогут принять медицинский центр Дартмонт-Хитчкок и больница Эллис Пек Дей, – он не знал, как проводить осмотр места происшествия такого масштаба. Цель была взята, но какой ценой? Патрик начал дрожать всем телом, осознавая, для скольких учеников, родителей и простых граждан он в очередной раз появился слишком поздно.

Он прошел несколько шагов и опустился на колени, потому что ноги его просто не держали, но сделал вид, что хотел осмотреть два тела в дальнем углу раздевалки. Он не обратил внимания, как другой офицер вытолкал стрелка за дверь и повел к ожидающей внизу полицейской машине. Он не обернулся ему вслед. А вместо этого сосредоточился на теле, лежащем прямо перед ним.

Парень был одет в свитер хоккейной команды. Под ним расплывалась лужа крови, а во лбу – стреляная рана. Патрик потянулся за бейсболкой с вышитой надписью «Хоккейная команда Стерлинга», отлетевшей на несколько футов. Покрутил на руке – получился круг неправильной формы.

Рядом с ним лицом вниз лежала девушка, от ее виска растекалась кровь. Она была босиком, и ногти на ее ногах были накрашены ярко-розовым лаком – точно таким же, каким Тара накрасила ногти Патрика. У него сжалось сердце. Эта девушка, как и его крестница, и ее брат, и миллионы других детей в этой стране, встала сегодня утром и отправилась в школу, не подозревая, что подвергнется опасности. Она доверила свою безопасность взрослым. Именно поэтому в школах после событий одиннадцатого сентября все учителя всегда носят удостоверение личности, а дверь в течение дня закрыта – . считалось, что враг может Прийти с улицы, а не окажется парнем, сидящим за соседней партой.

Вдруг девочка пошевелилась.

– Помогите…

Патрик присел рядом с ней.

– Я здесь.

Он немного повернул ее и увидел, что кровь идет из пореза на голове, а не из стреляной раны, как он предположил. Он ощупал ее конечности. Он все время что-то ей бормотал, не всегда связно, но это давало ей понять, что она уже не одна.

– Солнышко, как тебя зовут?

– Джози…

Девочка приподнялась, пытаясь сесть. Патрик предусмотрительно передвинулся так, чтобы оказаться между ней и парнем – она и так была в шоке, ему не хотелось, чтобы у нее случилась истерика. Она приложила ладонь ко лбу. И когда та стала влажной от крови, испугалась.

– Что… случилось?

Ему следовало оставаться на месте и дождаться медицинской помощи. Следовало попросить помощи по рации. Но соблюдение правил, похоже, не всегда помогало. Поэтому Патрик поднял Джози на руки. Он вынес ее из раздевалки, где она чуть не погибла, поспешил вниз по лестнице и толкнул входную дверь школы, словно мог спасти их обоих.

Семнадцать лет назад

Перед Лейси сидело четырнадцать человек, если учесть, что все женщины, которые пришли на курсы для будущих мам, были беременны. Некоторые вооружились блокнотами, ручками и в течение последних полутора часов записывали рекомендованные дозы фолиевой кислоты, названия веществ, способных нарушить развитие плода, и диету для будущей мамы. У двоих позеленело лицо во время обсуждения процесса естественных родов, и они выбежали в туалет, борясь с утренней тошнотой, которая, конечно же, преследует весь день.

Она устала. Ее собственный отпуск по уходу за ребенком закончился всего неделю назад, и ей казалось очень несправедливым, что хотя теперь она могла не вставать ночью к своему ребенку, то должна была просыпаться, чтобы помочь родиться чужому. Ее грудь болела – неприятное напоминание о том, что ей опять нужно сцедить молоко, ведь завтра оно потребуется няне, чтобы покормить Питера.

И все-таки она слишком любила свою работу, чтобы полностью от нее отказаться. Ее оценки позволяли поступить в медицинский институт, и она собралась стать акушером-гинекологом, но вскоре поняла, что совершенно не способна сидеть рядом с пациенткой и не ощущать ее боли. Доктора выстраивают стены между собой и пациентами, а медсестры их ломают. Она перевелась на программу, после которой получила диплом сестры-акушерки, что позволило ей вмешиваться не только в симптоматику, но и в эмоциональное здоровье будущей матери. Возможно, некоторые доктора в больнице считали ее чудачкой, но Лейси искренне верила, что в ответ на вопрос. «Как вы себя чувствуете?» – намного важнее услышать о том, что идет хорошо, а не о том, что идет не так.

Она перегнулась через пластиковый макет растущего эмбриона и подняла одну из известных книг с рекомендациями для беременных.

– Кто из вас видел эту книгу раньше?

Поднялось семь рук.

– Понятно. Не покупайте эту книгу. Не читайте эту книгу. Если она уже есть в вашем доме, выбросьте. В этой книге вас будут убеждать, что вы либо истечете кровью, либо у вас будет удар, либо вы умрете, в ней вы найдете описания еще сотни вариантов, которых не бывает при нормальной беременности. Поверьте, процент нормального течения беременности и родов намного выше, чем вероятность того, о чем пишут ее авторы.

Она посмотрела в дальний конец комнаты, где молодая женщина держалась за бок. «Судорога? – подумала Лейси. – Внематочная беременность?»

Женщина была одета в черный костюм, а волосы стянуты в аккуратный хвост на затылке. Лейси увидела, как она снова потянулась к своей талии, на этот раз доставая небольшой пейджер, который висел на поясе юбки. Женщина встала.

– Я… э-э, извините. Мне пора идти.

– Это не может подождать несколько минут? – спросила Лейси. – Мы сейчас пойдем на экскурсию в родильный зал.

Женщина отдала анкеты, которые Лейси просила заполнить во время занятия.

– У меня есть более срочные дела, – сказала она и быстро ушла.

– Что ж, – сказала Лейси. – Давайте, наверное, сделаем перерыв.

Когда шесть оставшихся женщин вышли из комнаты, она посмотрела на анкету в своей руке.

«Александра Корниер, – прочла Лейси и подумала: – За этой придется присмотреть».

Когда Алекс защищала Лумиса Брончетти в прошлый раз, он обворовал три дома – украл бытовую технику, а потом пытался продать ее прямо на улицах Энфилда, штат Нью Гемпшир. Хотя Лумис оказался достаточно предприимчивым, чтобы задумать это преступление, он не сообразил, что в таком маленьком городке, как Энфилд, навороченная стереосистема сразу же вызовет подозрения.

Однако вчера вечером Лумис явно продвинулся в своей криминальной карьере. Он и два его друга решили наказать торговца наркотиками, который принес им недостаточно травки. Обкурившись, они связали того по рукам и ногам и бросили в багажник. Лумис ударил торговца по голове бейсбольной битой, проломив ему череп, и у парня начались судороги. Когда он начал захлебываться собственной кровью, Лумис повернул его на бок, чтобы он мог дышать.

– Не могу поверить, что они обвиняют меня в нанесении тяжких телесных повреждений, – говорил Лумис Алекс через решетку камеры задержания. – Я спас парню жизнь.

– Что ж, – сказала Алекс. – Мы могли бы это использовать, если бы не вы сначала избили его.

– Вы должны просить, чтобы мне дали не больше года. Я не хочу, чтобы меня отправили в тюрьму в Конкорде…

– Знаете, вас ведь могут обвинить в попытке убийства.

Лумис бросил сердитый взгляд.

– Я оказываю копам услугу, очищая улицы от таких отбросов.

Алекс понимала, что то же самое можно было сказать и о самом Лумисе Брончетти, если его осудят и отправят в тюрьму штата. Но ее работа состояла не в том, чтобы судить Лумиса. Она должна была выполнять работу защитника, несмотря на свое личное отношение к клиенту, показывать Лумису одно лицо, зная, что второе, настоящее, надежно прикрыто маской, и не позволять своим чувствам влиять на усилия по доказыванию невиновности Лумиса Брончетти.

– Давайте подумаем, что можно сделать, – сказала она.

Лейси понимала, что все дети разные, со своими капризами, привычками, недовольствами и желаниями. Но почему-то ей казалось, что ее второе материнство принесет ей такого же ребенка, как и ее первенец – Джойи, – золотой мальчик, на которого оборачивались прохожие, останавливали, когда она гуляла с коляской, чтобы сказать, какой у нее прелестный ребенок. Питер был таким же красивым, но определенно более сложным ребенком. Он плакал, у него болел животик, чтобы его успокоить, нужно было ставить его автокресло на вибрирующую стиральную машину. Он брал грудь и вдруг отворачивался от нее.

Было два часа ночи, и Лейси пыталась уложить Питера спать. В отличие от Джойи, который засыпал моментально, Питер отчаянно боролся со сном. Она гладила его по спинке круговыми движениями между крохотными лопатками, а он икал и ревел. Честно говоря, она тоже уже была готова разреветься. В течение двух часов она смотрела один и тот же ролик, рекламирующий набор ножей. Она сосчитала полоски на обшивке огромного диванного подлокотника, пока они не начали сливаться перед глазами. Она так вымоталась, что у нее болело все.

– В чем дело, человечек, – вздохнула она. – Что мне сделать, чтобы ты стал счастливым?

Как говорит ее муж, счастье относительно. Хотя люди часто смеялись, когда Лейси говорила им, что работа ее мужа заключается в том, чтобы оценивать радость, но ведь именно этим экономика и занимается – определяет стоимость нематериальных вещей. Коллеги Льюиса в колледже Стерлинга проводили исследования, пытаясь понять, какой толчок может дать образование, универсальное здравоохранение или удовлетворение работой. Направление Льюиса было не менее важным, но нетрадиционным. Поэтому он стал популярным гостем на Национальном общественном радио, на шоу Лари Кинга, на корпоративных семинарах. Дело в том, что разговор о финансовых кризисах становится занимательнее, когда речь заходит о долларовом эквиваленте хохота или анекдота о блондинках. Регулярный секс, например, равнялся (по уровню счастья) получению повышения зарплаты на $50 000 в год. Хотя увеличение доходов на $50 000 уже не доставит такого счастья, если и все остальные получат аналогичную прибавку к зарплате. Точно так же, многое из того, что когда-то делало тебя счастливым, может не доставить удовольствия сейчас. Пять лет назад Лейси все бы отдала за букет роз, подаренный мужем. Сейчас же, если бы он предоставил ей возможность вздремнуть десять минут, она была бы на седьмом небе от счастья.

Если не брать во внимание статистику, Льюис должен был войти в историю как экономист, который вывел математическую формулу счастья: Р/О, то есть Реальность, разделенная на Ожидания. Существует два способа стать счастливым: улучшить реальность или снизить ожидания. Однажды на вечеринке у соседей Лейси спросила мужа, что будет, если нет никаких ожиданий, ведь делить на ноль нельзя. Значит ли это, что если ты безропотно принимаешь все удары судьбы, то никогда не будешь счастлив? Позже, когда они уже возвращались домой, Льюис обвинил ее в попытке выставить его дураком.

Лейси не позволяла себе задумываться, действительно ли Льюис и их семья счастливы. Казалось бы, человек, создавший формулу счастья, определенно должен был быть счастливым, но почему-то это не срабатывало. Иногда она, вспоминая поговорку о сапожнике без сапог, думала о том, что его дети, очевидно, тоже ходят босиком, и спрашивала себя: «А как же дети человека, который знает, сколько стоит счастье?» Сейчас, когда Льюис задерживался в офисе, работая над очередной статьей, а Лейси так уставала, что могла уснуть, стоя в лифте больницы, она пыталась убедить себя, что они просто переживают тяжелый период и однажды к ним придут и удовлетворение, и радость, и духовное единение, и все остальные параметры, которые Льюис вводит в свои компьютерные программы. В конце концов, у нее есть муж, который ее любит, два здоровых мальчика и успешная карьера. Разве получить то» чего хочешь, не значит быть счастливой?

Она поняла – о чудо из чудес! – что Питер уснул у нее на плече, прижавшись сладкой персиковой щечкой к ее коже. Поднявшись на цыпочках по лестнице, она осторожно положила его в кроватку, а потом посмотрела в другой конец комнаты на кровать, где спал Джойи, обласканный лунным светом. Она по думала о том, каким будет Питер в этом возрасте. Она спрашивала себя, повезет ли ей во второй раз.

Алекс Корниер оказалась моложе, чем полагала Лейси. Ей было двадцать четыре, но преподносила она себя так уверенно что люди считали ее лет на десять старше.

– Итак, – сказала Лейси, представившись. – Как прошло неотложное дело?

Алекс непонимающе посмотрела на нее, потом вспомнила об экскурсии в родильный зал, с которой улизнула неделю назад.

– Речь шла о соглашении признания вины.^[4]

– Значит, вы адвокат? – спросила Лейси, оторвав взгляд от своих записей.

– Государственный защитник.^[5]– Подбородок Алекс вдернулся, словно она приготовилась услышать от Лейси осуждение по поводу того, что она защищает плохих людей.

– Должно быть, у вас ужасно тяжелая работа, – сказала Лейси. – А на работе знают, что вы беременны?

Алекс покачала головой.

– Это не имеет значения, – прямо ответила она. – Я не буду брать отпуск по уходу за ребенком.

– Возможно, вы передумаете, когда…

– Я не буду оставлять себе этого ребенка, – объявила Алекс.

Лейси села обратно на свое место.

– Хорошо. – Не в ее компетенции судить мать, решившую отдать своего ребенка. – Тогда возможны несколько вариантов, – сказала Лейси. На одиннадцатой неделе Алекс еще могла бы прервать беременность, если бы захотела.

– Я собиралась сделать аборт, – сказала Алекс, словно прочитав мысли Лейси. – Но пропустила время, назначенное врачом. – Она подняла глаза. – Дважды.

Лейси знала, что можно сколько угодно выступать за разрешение абортов, но не хотеть или быть не в состоянии принять такое решения для себя – ведь именно в этом случае речь шла о праве выбора.

– Что ж, – произнесла она, – тогда я могу дать вам информацию об усыновлении, если вы сами еще не связывались с агентствами, занимающимися делами такого рода.

Лейси открыла ящик стола и достала стопку информационных листов агентств по усыновлению детей различных религий, адвокатов, занимающихся частными усыновлениями. Алекс взяла буклеты и держала их, как игральные карты.

– Ну а сейчас давайте все же поговорим о вас и вашем самочувствии.

– Со мной все в порядке, – спокойно ответила Алекс. – Меня не тошнит, я не устаю. – Она посмотрела на часы. – Но уже опаздываю на встречу.

Лейси поняла, что Алекс относится к тем людям, которые стремятся держать под контролем все сферы своей жизни.

– Ничего страшного не произойдет, если вы немного сбавите обороты во время беременности. Вашему телу это может быть очень нужно.

– Я в состоянии позаботиться о себе.

– А может, иногда стоит позволить делать это кому-то еще?

По лицу Алекс пробежала тень раздражения.

– Послушайте, я не нуждаюсь в сеансах психотерапии. Правда. Я ценю ваше беспокойство, но…

– А ваш партнер поддерживает ваше решение отдать ребенка? – спросила Лейси.

Алекса на секунду отвернулась. Пока Лейси подбирала слова, чтобы вернуть ее обратно, Алекс уже сделала это сама.

– У меня нет партнера, – холодно произнесла она.

В последний раз тело Алекс победило и сделало то, чего ее ум советовал не делать, – она зачала ребенка. Все начиналось довольно невинно. Логан Рурк, ее преподаватель судебной защиты, вызвал Алекс в свой кабинет, чтобы сказать, с каким профессионализмом она выступила в зале суда. Логан говорил, что ни один из присяжных не мог оторвать от нее глаз, как и он. Для Алекс Логан был Кларенсом Дэрроу, Ли Бейли и Господом Богом в одном флаконе. Престиж и власть могли сделать человека настолько привлекательным, что земля уходила из-под ног. Все это превратило Логана в то, что она искала всю свою жизнь.

Она верила ему, когда он говорил, что за десять лет работы преподавателем не видел ни одного студента с таким острым умом, как у Алекс. Верила, когда он говорил, что от его брака осталось только название. И она поверила ему, когда, привезя ее домой из университета, он взял ее лицо в ладони и сказал, что только благодаря ей он встает по утрам.

Юридическая наука имеет дело с фактами и подробностями, а не с чувствами. Роковой ошибкой Алекс было то, что она забывала об этом, когда речь шла о Логане. Она не заметила, как начала менять свои планы, ждать его звонков… А он иногда звонил, а иногда – нет. Она делала вид, что не замечает, как он флиртует с первокурсницами, которые смотрели на него так же, как когда-то она. А забеременев, она убедила себя, что они созданы для того, чтобы прожить оставшуюся жизнь вместе.

Логан велел ей избавиться от ребенка. Она договорилась с врачом об аборте, но забыла записать дату и время в свой календарь. Она записалась еще раз, но слишком поздно поняла, что назначенное время совпадает со временем выпускного экзамена. После этого она отправилась к Логану.

– Это знак, – сказала Алекс.

– Возможно, – ответил он, – но это совсем не значит того, о чем ты думаешь. Будь благоразумна, – говорил Логан. – Одинокая мать никогда не сможет стать судовым адвокатом. Тебе всегда нужно будет выбирать между карьерой и этим ребенком.

На самом деле он хотел сказать, что ей придется выбирать между ребенком и им.

Женщина казалась смутно знакомой. Так иногда не можешь узнать человека в непривычной обстановке: продавца из соседнего магазина, стоящего в очереди в банке, своего почтальона, сидящего в кинотеатре через проход. Алекс понадобилась еще секунда, чтобы понять, что с толку ее сбил ребенок. Она бросилась по коридору здания суда к секретарю, где Лейси Хьютон оплачивала штраф за парковку в неположенном месте.

– Вам нужен адвокат? – спросила Алекс.

Лейси подняла глаза, на сгибе локтя у нее висела корзина с ребенком. Она не сразу узнала ее – Лейси не видела Алекс со времени первого занятия, около месяца назад.

– О, привет, – сказала она улыбаясь.

– Что привело вас в мою часть леса?

– Я вношу залог за своего бывшего… – Лейси подождала, пока глаза Алекс не начнут расширяться, а затем рассмеялась. – Шучу. Оплачиваю штраф за парковку.

Алекс поймала себя на том, что смотрит на личико сына Лейси. На нем была голубая шапочка, завязанная под подбородком, и его щеки выпирали за края. У него был сопливый нос, но, заметив, что Алекс смотрит на него, он наградил ее беззубой улыбкой.

– Вы не против выпить по чашечке кофе? – спросила Лейси.

Она положила десятидолларовую купюру поверх квитанции и скормила все это в открытый рот кассового окошка, потом поправила корзину, передвинув ее повыше, и, выйдя из здания суда, направилась в кафе на противоположной стороне улицы.

Лейси остановилась, чтобы дать десять долларов попрошайке, который сидел на ступеньках здания суда, и Алекс закатила глаза потому что вчера, уходя с работы, видела, как этот самый парень направлялся в ближайший бар.

В кафе Алекс наблюдала, как легко Лейси раздела ребенка, вытащила из корзины и усадила к себе на колени. Продолжая разговаривать, набросила пеленку на плечо и начала кормит Питера грудью.

– Тяжело? – вырвалось у Алекс.

– Кормить грудью?

– Не только, – сказала Алекс. – Вообще все это.

– Этому можно научиться. – Лейси подняла ребенка и положила на плечо. Он заколотил обутыми ножками по ее груди словно пытался установить дистанцию между ними. – Сравнительно с вашим рабочим днем материнство может оказаться совсем несложным.

Эти слова напомнили Алекс Логана Рурка, который смеялся над ней, когда она сообщила, что собирается работать государственным защитником.

– Ты не продержишься и недели, – говорил он. – Ты слишком мягкая для этого.

Алекс иногда спрашивала себя: она стала хорошим государственным защитником благодаря своим способностям или просто очень хотела доказать Логану, что он ошибается? Так или иначе, но на работе Алекс была человеком, который строго следил за соблюдением всех юридических норм и прав для нарушителей порядка, однако чувства в работу не вмешивала.

Она сделала эту ошибку только однажды, с Логаном.

– Вы уже связывались с кем-либо из агентств по усыновлению. Алекс даже не забрала проспекты, которые ей дали. Насколько она помнила, они все остались на столе в смотровом кабинете.

– Я сделала несколько звонков, – солгала Алекс. Она действительно сделала об этом пометку в списке неотложных дел. Просто все время что-то иное оказывалось важнее.

– Могу я задать вам личный вопрос? – спросила Лейси, и Алекс медленно кивнула – она не любила личных вопросов. – Что заставило вас принять решение отдать ребенка.

Разве она действительно принимала такое решение? Или оно было принято вместо нее?

– Сейчас не самый удачный момент, – сказала Алекс.

Лейси рассмеялась.

– Не знаю, бывает ли удачный момент, чтобы завести ребенка. В любом случае ваша жизнь полностью меняется.

Алекс посмотрела ей в глаза.

– Мне нравится моя жизнь такая, как есть.

Лейси на секунду замешкалась с кофточкой ребенка.

– В определенном смысле то, чем вы и я занимаемся, не очень отличается.

– Уровень рецидивизма, должно быть, примерно одинаков, – сказала Алекс.

– Нет… я имею в виду, что мы обе видим людей, когда они наиболее уязвимы. Именно это мне нравится в работе акушера. Ты понимаешь, насколько сильным может быть человек в действительно болезненной ситуации. – Она подняла глаза на Алекс. – Разве не удивительно, насколько люди похожи друг на друга на самом деле?

Алекс подумала обо всех тех обвиняемых, с которыми сталкивалась в профессиональной жизни. Они все сливались в ее воспоминаниях. Но было ли это потому, что, как говорит Лейси, мы все похожи? Или потому, что Алекс как адвокат научилась не присматриваться к людям слишком близко?

Она наблюдала, как Лейси усадила ребенка на колено. Его ладошки хлопнули по столу, и он начал тихонько гулить. Неожиданно Лейси встала и резко протянула ребенка к Алекс так, что ей не оставалось ничего другого, как взять его, иначе он упал бы на пол.

– Подержите Питера. Мне нужно в туалет.

Алекс запаниковала. «Погодите, – мысленно кричала она, – я не знаю, что с ним делать».

Мальчик болтал в воздухе ножками, как мультяшный человечек, только что проскочивший край обрыва.

Алекс неловко усадила его к себе на колени. Он был тяжелее, чем казался, а его кожа на ощупь была похожа на мокрый бархат.

– Питер, – начала она строго. – Меня зовут Алекс.

Ребенок потянулся за чашкой с кофе, и она поспешила отставить ее подальше. Личико Питера сморщилось, и он заплакал.

Крик был оглушающим, ошеломляющим, катастрофическим.

– Перестань, – взмолилась Алекс, когда люди вокруг начали оборачиваться. Она встала, поглаживая Питера по спинке как это делала Лейси, надеясь, что он сейчас выпустит пар, повредит связки или просто сжалится над ее явной неопытностью Алекс, которая всегда была на высоте, которая блестяще выкручивалась из самых ужасных юридических ситуаций и приземлялась на четыре лапы, теперь совершенно растерялась.

Она села, держа Питера под мышки. Он уже стал красным, как помидор, и мягкий пушок на фоне потемневшей кожи казался платиновым.

– Послушай, – сказала она. – Возможно, я не то, что тебе сейчас нужно, но я – это все, что у тебя есть в данный момент.

Икнув, мальчик замолчал. Он посмотрел Алекс в глаза, словно пытался понять, кто она.

Почувствовав облегчение, Алекс положила его на изгиб локтя и села ровнее. Она посмотрела на макушку малыша, на пульсирующую жилку в родничке.

Когда она успокоилась и расслабила руки, ребенок тоже расслабился. «Так просто?»

Алекс провела пальцем по мягкому желобку на голове Питера. Она знала, зачем природа создала родничок: части черепа сдвигаются, чтобы рождение прошло легче. Кости срастутся прежде, чем ребенок начнет ходить. Это было уязвимое место, с которым мы все рождаемся и которое в буквальном смысле превращается во взрослую твердолобость.

– Извините, – запыхавшись проговорила Лейси, возвращаясь к столу. – Спасибо.

Алекс быстро сунула ребенка ей в руки, словно обжегшись.

Пациентку доставили после попытки домашних родов, длившихся тридцать четыре часа. Убежденная поклонница нетрадиционной медицины, она максимально ограничила медицинское вмешательство в ход беременности: никаких анализов амниотической жидкости, исследований ультразвуком, – но новорожденные всегда каким-то образом умудрялись подумать все, чего хотели и что им было необходимо, когда приходило время появиться им на свет. Лейси положила ладони на дрожащий живот, словно гипнотизер. «Меньше трех килограммов, – подумала она, – таз вверху, голова внизу».

В дверях показалась голова доктора.

– Как у вас здесь дела?

– Скажите медсестрам в отделении интенсивной терапии, что у нас тридцать пять недель, – ответила она, – но, похоже, все идет нормально.

Когда доктор ушел, она устроилась между ног женщины.

– Я знаю, вам кажется, что это продолжается уже вечность, – убеждала она. – Но если вы поработаете со мной еще часик, то родите этого ребенка.

Она сказала мужу женщины встать у жены за спиной и удерживать ее в вертикальном положении. Когда пациентка начала тужиться, Лейси почувствовала, как на поясе завибрировал пейджер. Кто там еще, черт возьми? На работу ее уже вызвали, и секретарь знает, что она принимает роды.

– Извините, пожалуйста, – произнесла она, оставив вместо себя в палате медсестру, и поспешила на пост, чтобы позвонить. – Что случилось? – спросила Лейси, когда секретарь сняла трубку.

– Одна из ваших пациенток настаивает на встрече с вами.

– Я немного занята, – с нажимом произнесла Лейси.

– Она сказала, что подождет. Столько, сколько потребуется.

– Кто это?

– Алекс Корниер, – ответила секретарь.

В другой ситуации Лейси сказала бы секретарю отправить Пациентку на прием к другому дежурному акушеру. Но в Алекс Корниер было что-то особенное, чего она не могла объяснить, что-то не совсем правильное.

– Хорошо, – сказала Лейси. – Но предупреди ее, что это Может занять несколько часов.

Она повесила трубку и поспешила обратно в родильную палату, где сразу же сунула руку пациентке между ног, проверяя степень раскрытия.

– Похоже, вам только и нужно было, чтобы я ушла, – пошутила она. – Раскрытие десять сантиметров. В следующий раз, когда вам захочется потужиться… не стесняйтесь.

Через десять минут Лейси приняла полуторакилограммовую девочку. Пока родители ею восхищались, Лейси повернулась к медсестре, переговариваясь молча, одними глазами. Что-то пошло совсем не так.

– Она такая крохотная, – сказал отец. – Это… с ней все в порядке?

Лейси колебалась, потому что на самом деле не знала ответа. «Фиброзная опухоль?» Наверняка она знала только то, что внутри у этой женщины было что-то еще, кроме полуторакилограммового ребенка. И теперь в любой момент у ее пациентки могло начаться кровотечение. Но когда Лейси наклонилась к животу женщины, чтобы надавить на матку, то замерла.

– А вам кто-нибудь говорил, что у вас близнецы?

Лицо отца посерело.

– Там двое?

Лейси улыбнулась. С близнецами она справится. Близнецы – это бонус, а не страшное медицинское осложнение.

– Ну, уже только один.

Мужчина наклонился над женой и восторженно поцеловал ее в лоб.

– Ты слышала, Терри? Близнецы!

Его жена не отрывала глаз от своей крохотной новорожденной дочери.

– Это прекрасно, – спокойно ответила она. – Но я уже не смогу больше тужиться.

Лейси рассмеялась.

– Думаю, я смогу заставить вас передумать.

Через сорок минут Лейси оставила счастливую семью с двумя дочерьми-близняшками, а сама направилась по коридору в служебный туалет, где умылась и переоделась в чистую одежду. Лотом поднялась по лестнице в акушерское отделение и посмотрела на женщин, сидящих со сложенными руками на животах разных размеров, словно на лунах в разных фазах. Одна, покрасневшими глазами, с трудом встала, будто приход Лейси подействовал на нее как магнит.

– Алекс, – позвала она, только сейчас вспоминая, что ее ждет еще одна пациентка. – Пойдем со мной.

Она провела Алекс в пустую смотровую палату и села напротив нее на стул. Теперь Лейси увидела, что свитер Алекс был надет задом наперед. Это было не очень заметно, потому что на Алекс была светло-голубая водолазка и оплошность выдавала лишь точащая на горле этикетка. Конечно, такое может случиться с кем угодно, если человек спешит или расстроен… но все-таки не с Алекс Корниер.

– У меня было кровотечение, – сказала Алекс ровным голосом. – Не сильное, но… э-э, было.

Перенимая манеру Алекс, Лейси также спокойно ответила:

– Давай все же посмотрим.

Лейси провела Алекс по коридору к кабинету ультразвукового исследования. Она чудом уговорила лаборанта пропустить их вне очереди и, когда Алекс легла на кушетку, включила аппарат. Она водила датчиком по животу Алекс В шестнадцать недель плод уже похож на ребенка – крохотный, с просвечивающимся скелетом, но на удивление совершенный.

– Видишь вот это? – спросила Лейси, показывая на мигающую точку, крошечное черно-белое пульсирование. – Это сердце ребенка.

Алекс отвернулась, но Лейси успела заметить слезу, которая катилась по ее щеке.

– С ребенком все в порядке, – сказала она. – И это вполне нормально, когда немного идет кровь. Ты ни в чем не виновата. Ты никак не можешь этому помешать.

– Я подумала, что у меня будет выкидыш.

– Когда знаешь, что с ребенком все нормально, как мы только что видели, возможность выкидыша составляет меньше одного процента. Или скажем так: твои шансы доносить нормального ребенка до положенного срока составляют девяносто девять процентов.

Алекс кивнула, вытирая глаза рукавом.

– Хорошо.

Лейси заколебалась.

– Я, конечно, не вправе так говорить. Но для женщины, которая не хочет этого ребенка, Алекс, ты слишком обрадовалась, узнав, что с ним все в порядке.

– Я не… я не могу…

Лейси посмотрела на монитор с застывшим изображением ребенка Алекс.

– Просто подумай об этом, – сказала она.

– У меня уже есть семья, – сказал Логан Рурк в тот день, когда Алекс сообщила ему, что собирается оставить ребенка. – Мне не нужна еще одна.

В ту ночь у Алекс было что-то вроде изгнания нечистой силы. Она насыпала угля в гриль, развела огонь и сожгла все до единого рефераты и задания, которые сдавала Логану Рурку. У нее не было фотографий, где они были бы запечатлены вдвоем, ни любовных писем. Оглянувшись назад, она поняла, каким осторожным он был и как легко стереть следы его присутствия в ее жизни.

Этот ребенок, решила она, будет принадлежать только ей. Она сидела, смотрела на огонь и думала о том, сколько места он займет внутри нее. Она представляла, как смещаются органы, растягивается кожа. Она видела, как сжимается ее сердце, становится размером с маленький камушек, чтобы стало больше свободного места. Она не была уверена в том, собирается ли родить этого ребенка, чтобы доказать, что она не придумала свой отношения с Логаном Рурком, или чтобы ранить его так же больно, как он ранил ее. Ни один опытный адвокат никогда не задаст свидетелю вопрос, на который сам не знает ответа.

Спустя пять недель Лейси была уже не только акушером Алекс. Она стала также ее доверенным лицом, ее лучшей подругой, ее поддержкой. Несмотря на то что Лейси обычно не поддерживала отношений со своими пациентами, для Алекс она сделала исключение. Она говорила себе, что сделала это потому, что Алекс – она все же решила оставить себе этого ребенка – действительно нуждалась в поддержке, но никого близкого у нее не было.

Только по этой причине Лейси приняла приглашение Алекс сходить сегодня в кафе с ее коллегами. Даже перспектива девичника без детей теряла свою привлекательность в такой компании. Лейси должна была понимать, что лучше вырвать два зуба, чем ужинать с адвокатами. Они все любили слушать только себя, это было очевидно. Она позволила разговору плавно обтекать себя, словно была камнем в реке. И только доливала себе колу из бутылки.

Ресторан был итальянским, с плохим соусом и шеф-поваром, который любил везде добавлять чеснок. Ей стало интересно, есть ли в Италии американские рестораны.

Алекс участвовала в горячем обсуждении какого-то дела, которое слушалось в суде присяжных. Лейси слышала, как собеседники перебрасывались незнакомыми терминами: Закон о справедливых условиях труда, дело Син против Ютла, поощрения. Эффектная женщина, сидящая справа от Лейси, покачала головой.

– Просто нужно понимать, – сказала она, – что, если ты выносишь решение о возмещении убытков, это незаконно – таким образом ты признаешь то, что компания выше закона.

Алекс рассмеялась.

– Сита, я воспользуюсь моментом и напомню, что ты единственный обвинитель за этим столом и у тебя нет никаких шансов выиграть это дело.

– Мы все пристрастны. Нам нужен независимый наблюдатель. – Сита улыбнулась Лейси. – А что вы думаете о чужаках?

Возможно, ей следовало внимательнее прислушиваться к разговору. Похоже, разговор перешел на более интересную тему, пока Лейси витала в облаках.

– Ну, я, конечно, не специалист, но недавно я прочитала книгу о зоне 51^[6]и фактах, о которых умалчивает правительство. Там особенно подробно описывались мутации крупного рогатого скота. Мне кажется подозрительным то, что в Неваде периодически появляются коровы без почек, а при вскрытии не обнаруживается никаких следов повреждения тканей или потери крови. У меня когда-то была кошка. Я уверена, что ее похищали пришельцы. Ее не было ровно четыре недели – минута в минуту, – а когда она вернулась, шерсть на ее спине были выжжена треугольниками, как круги на полях. – Лейси помолчала. – На полях пшеницы.

Все за столом молча уставились на нее. Блондинка с крохотным ртом и гладко причесанными волосами непонимающе посмотрела на Лейси.

– Мы говорим о юридических чужаках.^[7]

Лейси почувствовала, как от шеи поднимается горячая волна.

– А-а, – протянула она, – конечно.

– Если хотите узнать мое мнение, – заговорила Алекс, привлекая к себе внимание, – Лейси должна возглавить министерство труда вместо Элейн Чао. У нее точно намного больше опыта…

Все рассмеялись, а Лейси все смотрела. Она поняла, что Алекс везде своя. Здесь, и на ужине с семьей Лейси, и в зале суда, и даже на чайной церемонии у английской королевы. Она была хамелеоном.

Лейси неожиданно подумала, что не знает, каким был хамелеон прежде, чем начал менять свой цвет.

На каждом приеме беременной был момент, когда Лейси становилась предсказательницей: положив ладони на живот, она могла сказать, только по форме выпуклостей, как лежит ребенок. Это напоминало ей аттракцион на ярмарке, куда она водила Джойи, где нужно сунуть руку за занавеску и опустить в банку с желейными червяками или мозгами. Это умение базировалось не на точной науке, а на том, что плод фактически состоял из двух частей: головы и таза. Если покачать из стороны в сторону головку, она будет поворачиваться на позвоночнике. Если же покачать таз, то раскачивается живот. Если пошевелить голову – шевелится только голова, а если пошевелить таз – шевелится весь ребенок.

Она провела руками по животу Алекс и помогла ей встать.

– Хорошая новость в том, что с ребенком все в порядке, – сказала Лейси. – Плохо то, что сейчас он лежит вверх головой. Тазовое предлежание.

Алекс замерла.

– Мне будут делать кесарево сечение?

– У нас есть еще восемь недель, прежде чем до этого дойдет. У нас есть много способов заставить ребенка перевернуться головой вниз.

– Например?

– Прижигание точек акупунктуры. – Она села напротив Лейси. – Я дам тебе имя специалиста. Она возьмет маленькую веточку полыни и прижмет ее к твоему мизинцу. Потом сделает то же самое на второй руке. Это не больно, но будет немного жечь. Как только научишься, будешь делать это дома сама. Если начать сейчас, то есть все шансы, что через одну-две недели ребенок перевернется.

Ребенок перевернется, если я буду тыкать в себя палочками?

– Ну, может и не перевернуться. Именно поэтому я хочу, чтобы ты поставила на диван гладильную доску, так, чтобы получилась наклонная плоскость. Тебе нужно лежать на ней вниз головой три раза в день по пятнадцать минут.

– О господи, Лейси. Ты уверена, что мне не нужно надеть еще и магический амулет?

– Поверь, все это намного приятнее, чем переворот плода, который делает доктор… или чем восстанавливаться после кесарева сечения.

Алекс сложила руки на животе.

– Я не очень-то верю во все эти бабушкины сказки.

Лейси пожала плечами.

– К счастью, это не ты сидишь в животе попой вперед.

В обязанности адвоката не входит подвозить своих клиентов суд, в случае с Надей Сараноф Алекс сделала исключение. Надин муж ее бил, а потом ушел к другой женщине. Он не платил алименты на двоих мальчиков, хотя хорошо зарабатывал, а Надя работала в метро, получая пять долларов двадцать пять центов в час Она жаловалась в государственные органы, но правосудие работало слишком медленно. Поэтому она отправилась в супермаркет и украла брюки и белую рубашку для своего пятилетнего сына, которому на следующей неделе не в чем было пойти в первый класс, потому что он вырос из всей одежды.

Надя признала свою вину. А поскольку она не могла себе позволить оплатить штраф, ее присудили к отложенному тридцатидневному заключению. То есть, как объяснила ей Алекс, она могла не садиться в тюрьму в течение года.

– Если вы сядете в тюрьму, – толковала Алекс, когда они стояли возле женского туалета в здании суда, – ваши мальчики очень пострадают. Я понимаю, что вы в отчаянии, но всегда есть выбор. Можно обратиться в церковь. Или в Армию спасения.

Надя вытерла глаза.

– Я не могла добраться до церкви или в Армию спасения. У меня нет машины.

Верно. Именно поэтому Алекс и привезла ее сюда сама.

Она старалась подавить жалость к Наде, когда та вошла в туалет. Ее работа заключалась в том, чтобы суд пришел к наилучшему решению, и она это сделала, учитывая то, что это уже вторая кража на счету этой женщины. Первый раз Надя украла в аптеке упаковку детского жаропонижающего средства.

Алекс подумала о своем ребенке, который заставляет ее лежать вверх ногами на гладильной доске и каждый вечер терпеть пытку прижигания мизинцев, в надежде что он изменит свое положение. И чем плохо – появиться а этот мир задом наперед?

Когда прошло десять минут, а Надя так и не вышла, Алекс постучалась в дверь.

– Надя? – Ее клиентка стояла перед умывальником и плакала. – Надя, что случилось?

Ее клиента удрученно опустила голову.

– У меня только что начались месячные, а мне не на что купить тампон.

Алекс полезла в сумку, нашла четвертак и скормила его торговому автомату, висевшему на стене. И когда из него выкатился тампон, что-то внутри у нее щелкнуло и она поняла, что хотя по этому делу вынесено решение, оно еще не закрыто.

– Ждите меня у входа, – скомандовала она – Я пойду за машиной.

Она отвезла Надю в супермаркет – место ее преступления – и бросила в тележку три упаковки гигиенических тампонов.

– Что вам еще нужно?

– Белье, – прошептала Надя. – Это была последняя пара.

Алекс катила тележку туда-сюда между рядами полок, покупая футболки, носки, трусы и пижаму для Нади; штаны, курточки, шапки и варежки для ее мальчиков; коробки с печеньем и крекерами, консервы, макароны и полуфабрикаты. Доведенная до отчаяния, она делала то, что должна была делать в данный момент, однако это было именно то, чего консультанты советовали не делать государственным защитникам. Но поскольку она всегда руководствовалась разумом, то понимала, что никогда не делала ничего подобного ни для кого из своих клиентов, и больше никогда не сделает. Она потратила восемьсот долларов в том самом магазине, который подал на Надю в суд. Потому что легче было исправить то, что было плохо, чем представлять себе своих собственных детей которые придут в мир, который Алекс и сама иногда не выносит.

Катарсис закончился в тот момент, когда она дала кассиру свою кредитную карту и услышала в голове голос Логана Рур.

– Кровоточащее сердце, – называл он ее.

Что ж, ему виднее.

Ведь это он первым разорвал его на части.

«Все в порядке, – думала Алекс – именно так и умирают».

Еще одна схватка пронзила ее, словно пуля пробивающая металл.

Две недели назад, во время осмотра в тридцать семь недель, Алекс и Лейси обсуждали обезболивание во время родов.

– Что ты об этом думаешь? – спросила Лейси, и Алекс пошутила:

– Думаю, что обезболивающее должно быть канадским.

Она сказала Лейси, что не планирует прибегать к помощи обезболивания, что она хочет, чтобы роды прошли естественно, что это не может быть так уж невыносимо больно.

Но было больно.

Она вспоминала занятия для будущих мам, на которые Лейси заставляла ее ходить, те, на которых Лейси выполняла роль ее партнера, поскольку все остальные приходили либо с мужем, либо с парнем, которые им помогали. Им показывали картинки с изображениями женщин во время схваток, женщин с натянутыми лицами и стиснутыми зубами, издававших доисторические крики. Алекс только посмеивалась.

– На этих картинках самые плохие варианты сценария, – говорила она себе. – У разных людей разный уровень переносимости боли.

Следующая схватка коброй обвила ее позвоночник, спустилась в живот и вонзила ядовитые зубы. Алекс больно ударила колени, упав на пол на кухне.

На занятиях им говорили, что схватки могут занять около двенадцати часов, а то и дольше.

К этому времени она, если не умрет, то застрелится.

Когда Лейси только начинала работать акушером, она много месяцев ходила с сантиметровой лентой. Теперь же, проработав годы, она могла на глаз определить, что диаметр чашки с кофе – девять сантиметров, а диаметр апельсина рядом с телефоном на сестринском посту – восемь. Она вытащила пальцы из промежности Алекс и стянула резиновую перчатку.

– Раскрытие два сантиметра, – сказала она, и Алекс расплакалась.

– Только два? Я больше не могу, – тяжело проговорила Алекс, изгибая позвоночник в попытке уменьшить боль. Она попробовала спрятать страдание за маской уверенности, которую обычно носила, но поняла, что в спешке где-то ее забыла.

– Я понимаю, что ты разочарована, – сказала Лейси. – Но вот что я тебе скажу – ты хорошо справляешься. А мы знаем, что, если человек справляется при двух сантиметрах, все будет хорошо и при восьми. Давай будем переживать по одной схватке за раз.

Лейси знала, что схватки – это испытание для всех женщин, но особенно для тех, кто привык все делать по плану, по списку, как положено. Потому что здесь никогда не бывает так, как ожидаешь. Чтобы схватки прошли легче, нужно позволить телу контролировать ситуацию и отключить голову. Женщина раскрывается, обнаруживая то, о чем уже забыла. Для таких, как Алекс, которая привыкла контролировать свою жизнь, это может оказаться мучительно. Все получится, только если она потеряет свое хладнокровие, рискуя превратиться в ту, кем она быть не хотела.

Лейси помогла Алекс встать с кровати и повела ее в комнату с вихревой ванной. Она приглушила свет, включила инструментальную музыку и развязала пояс халата Алекс. Алекс уже перешагнула порог стыдливости. Лейси подумала, что сейчас подруга разделась бы и перед обитателями мужской тюрьмы, если бы от этого схватки прекратились.

– Заходи, – сказала Лейси, поддерживая Алекс, когда та погружалась в воду.

– Лейси, – прохрипела Алекс, – ты должна пообещать…

– Что пообещать?

– Что ты не расскажешь ей. Малышке.

Лейси потянулась, чтобы взять Алекс за руку.

– Что не расскажу?

Алекс закрыла глаза и прижалась щекой к бортику ванны.

– Что сначала я ее не хотела.

Прежде чем что-либо сказать, Лейси увидела, как Алекс напряглась.

– Продыши эту схватку, – сказала она. – Выдыхай боль из своего тела, выдыхай ее через ладони, представь, что она красного цвета. Становись на четвереньки, позволь себе высыпаться, как песок в песочных часах. Иди на пляж, Алекс. Ляг на песок и посмотри, какое теплое солнышко.

Обманывай себя, пока это не станет правдой.

Когда человеку очень больно, он замыкается в себе. Лейси видела это тысячу раз. Происходит выброс эндорфинов – естественный наркотик, вырабатываемый телом, – и тебя уносит куда-то, где боль тебя уже не найдет. Однажды пациентка, которая была в состоянии наркотического опьянения, настолько ушла в себя, что Лейси начала переживать, что не сможет привести ее в чувство, когда придет время тужиться. Она справилась, напевая женщине песню на испанском, колыбельную.

Уже три часа, как к Алекс вернулось самообладание благодаря анестезиологу, который сделал ее эпидуральную анестезию. Она немного поспала, поиграла с Лейси в карты. Но сейчас ребенок опустился и начинались потуги.

– Почему опять стало больно? – спросила она, срывающимся голосом.

– Так действует эпидуральная анестезия. Если увеличить дозу, ты не сможешь тужиться.

– Я не смогу рожать, – выпалила Алекс. – Я не готова.

– Что ж, – сказала Лейси. – Наверное, нам следует об этом поговорить.

– О чем я только думала? Логан был прав. Я совершенно не представляю себе, что я делаю. Я не мать. Я адвокат. У меня нет парня, у меня нет собаки… у меня нет даже комнатного растения, которого я не погубила. Я даже не знаю, как надевать памперсы.

– Картинки должны быть впереди, – ответила Лейси. Она взяла руку Алекс и сунула ей между ног, туда, где уже выглядывала макушка ребенка.

Алекс отдернула руку.

– Это?…

– Да.

– Уже выходит?

– Причем не спрашивая разрешения.

Началась еще одна потуга.

– О, Алекс, я вижу бровки… – Лейси помогла ребенку продвинуться по родовым путям, придерживая головку.

– Я знаю, как это больно… вот подбородок… прекрасно…

Лейси вытерла личико ребенка, отсосала слизь. Она перекинула пуповину через шею малыша и посмотрела на подругу.

– Алекс, – сказала она, – давай сделаем это вместе.

Лейси направила дрожащие руки Алекс к головке младенца.

– Держи вот так. Я прижму, чтобы вышло плечико…

Как только ребенок выскользнул в руки Алекс, Лейси остановилась. Плача от облегчения, Алекс прижала маленькое извивающееся тельце к груди. Как всегда, Лейси поразило то, что новорожденные такие доступные, такие настоящие. Она немного потерла спинку малышки и увидела, как ее мутные голубые глазки впервые сфокусировались на маме.

– Алекс, – сказала Лейси, – она твоя.

* * *

Несколько часов спустя

Как-то раз в баре лучшая подруга Патрика, Нина, спросила его, что было самым страшным из того, что он видел в жизни. Он честно ответил: когда он работал в Мэне, один парень решил покончить с жизнью, привязав себя проволокой к рельсам. Поезд в прямом смысле разрезал его пополам. Кровь и части тела были везде, и бывалых полицейских, прибывших на место происшествия, начало рвать прямо там же. Патрик отошел, чтобы прийти в себя, и обнаружил, что в упор смотрит на отрезанную голову, с открытым в безмолвном крике ртом.

Но это было уже не самое ужасное, что приходилось видеть Патрику.

Из Стерлинг Хай все еще выбегали ученики, когда бригады «скорой помощи» начали осматривать здание, чтобы помочь раненым. Десятки детей получили незначительные порезы и ушибы во время массовой паники. Еще десятки страдали от гипервентиляции или истерики, еще больше находились в шоковом состоянии. Но главной задачей Патрика было позаботиться о пострадавших от выстрелов, которые лежали на полу по пути от кафе до спортзала кровавым следом, отражающим передвижения стрелка.

Пожарная сигнализация все еще звенела, а вода из распылителей рекой текла по коридору. Под струей воды два врача «скорой помощи» склонились над девочкой, которую ранили выстрелом в правое плечо.

– Давай положим ее на носилки, – сказал врач.

Патрик понял, что знает ее, и дрожь прошла по его телу. Она работала в видеопрокате. В прошлые выходные, когда он брал Фильм «Грязный Гарри», она сказала, что он должен еще три доллара сорок центов за несвоевременное возвращение дисков. Он виделся с ней каждую пятницу, когда брал напрокат DVD, но ни разу не спросил, как ее зовут. Почему, черт возьми, он не спросил? Девочка плакала, а врач взял фломастер и написал цифру «9» у нее на лбу.

– У нас не хватает карточек на всех раненых, – сказал он Патрику. – Поэтому мы начали нумеровать их. Когда девочку переложили на жесткие носилки, Патрик перегнулся через нее и взял желтое пластиковое покрывало – такое лежит у любого офицера на заднем сиденье машины. Он порвал его на ровные куски, посмотрел на номер, написанный на лбу ученицы, написал такую же «9» на одном из них.

– Оставьте это здесь, – проинструктировал он. – Таким образом, мы будем потом знать, кто она и где ее нашли.

Из-за угла появилась голова еще одного медика.

– Из Хитчкока сообщили, что свободных коек больше нет. У нас целая очередь детей на газоне, но машинам просто некуда их везти.

– А в больнице Эллис Пек Дей?

– Там тоже нет мест.

– Тогда звоните в Конкорд и скажите, что от нас едут автобусы, – приказал Патрик. Краем глаза он заметил знакомого врача «скорой помощи», старика, собирающегося через три месяца уйти на пенсию. Тот отошел от тела и, плача, присел. Патрик схватил пробегающего мимо офицера за рукав.

– Джарвис, мне нужна твоя помощь…

– Но вы же только что отправили меня в спортзал, капитан.

Патрик распределил офицеров отряда быстрого реагирования и отдела тяжких преступлений полиции штата таким образом, чтобы в каждой части школы был свой отряд реагирования. Теперь же он отдал Джарвису оставшиеся куски пластикового покрывала и черный фломастер.

– Забудь о спортзале. Я хочу, чтобы ты обошел всю школу с бригадой «скорой помощи». Проверь, чтобы там, где забирают раненого с номером, оставался пронумерованный курочек покрывала.

– В женском туалете раненая, истекает кровью! – раздался крик.

– Я подойду, – отозвался врач и, подхватив свою сумку, поспешил на помощь.

«Убедись, что ты ничего не забыл, – говорил себе Патрик. – У тебя только одна попытка».

Его голова была словно стеклянная: слишком тяжелая и слишком хрупкая, чтобы вместить такое количество информации. Он не мог быть везде одновременно, он не мог ни говорить, ни думать достаточно быстро, чтобы отправлять своих людей туда, где они нужны. Он совершенно не представлял, как осматривать кошмар такого масштаба, и все же должен был делать вид, что знает, потому что все остальные ждали его указаний.

Дверь столовой громко хлопнула, закрывшись за ним. К этому времени бригада, работавшая в этом помещении, уже осмотрела и вынесла раненых, остались только трупы. На стенах из шлакоблоков были видны следы от пуль. В торговом автомате было разбито стекло, и из разбитых бутылок на покрытый линолеумом пол струйкой лились спрайт и кола. Один из криминалистов фотографировал вещественные доказательства: брошенные сумки, кошельки и учебники. Он снимал каждый предмет крупным планом, а потом с расстояния, положив рядом желтый маркер, чтобы обозначить местоположение относительно всей картины. Еще один офицер изучал брызги крови. Третий и четвертый показывали на что-то в верхнем правом углу под потолком.

– Капитан, – сказал один из них, – похоже, у нас есть видеозапись.

– Где ведется запись?

Офицер пожал плечами:

– В кабинете директора?

– Идите узнайте, – сказал Патрик.

Он пошел по главному проходу столовой. На первый взгляд все напоминало сцену из фантастического фильма: все ели, разговаривали, шутили с друзьями, а потом в мгновение ока всех людей похитили инопланетяне, оставив только предметы.

Что бы сказал антрополог об учениках Стерлинг Хай, посмотрев на эти сандвичи, от которых только один раз откусили; на тюбик блеска для губ, на котором даже остался отпечаток пальца; на тетрадку для сочинений с рефератом о цивилизации ацтеков, а на полях заметки из новой цивилизации: «Я люблю Зака!!!», «Мистер Кайфер – фашист!!!»

Патрик зацепил коленом один из столов, и целая горсть винограда рассыпалась со звуком, похожим на стоны. Одна виноградина упала на плечо мальчишки, лежащего на своей тетради, и страницы в линейку впитывали его кровь. Его рука все еще крепко сжимала очки. То ли он их протирал, как раз когда вошел разъяренный Питер Хьютон? То ли снял, чтобы ничего не видеть?

Патрик переступил через тела двух девочек, лежащих, словно отражения в зеркале. Их мини-юбки обнажали бедра, а глаза были все еще открыты. Войдя на кухню, он посмотрел на потемневшие бобы и морковь, на пирог с курицей, на россыпь пакетиков с солью и перцем, укрывших пол, словно конфетти. На блестящие металлические баночки с йогуртом – и клубничным, и ягодным, и с лаймом, и персиковым, – которые чудесным образом остались стоять ровными рядами возле кассы – решительная, крошечная армия. На поднос с порцией желе и салфеткой, ожидающий остальных блюд.

Неожиданно Патрик услышал шум. Неужели он ошибся – неужели они все пропустили второго стрелка? Неужели его люди осматривают здание школы в поисках выживших… и все еще подвергаются риску?

Он вытащил пистолет и неслышно прокрался в служебную часть кухни, мимо гигантских банок с томатным и сырным соусами, с консервированными бобами, мимо огромных рулонов пищевой пленки и фольги, к холодильной камере, где хранились мясо и скоропортящиеся продукты. Ударом ноги Патрик распахнул дверь, и холодный воздух окутал его ноги.

– Стоять! – крикнул он и на короткое мгновение, прежде чем вспомнил обо всем остальном, едва не улыбнулся.

Повариха, латиноамериканка средних лет, с сеткой для волос, словно паутиной, натянутой на лоб, осторожно выглянула из-за стеллажа, где лежали пакеты с замороженной овощной смесью. Руки ее были подняты, и она дрожала.

– Не трогать меня, – плакала она.

Патрик опустил оружие, снял куртку и набросил ее женщине на плечи.

– Все закончилось, – успокаивал он, хотя знал, что это не совсем правда. Для него, для Питера, для всех жителей Стерлинга… это было только начало.

– Давайте еще раз проясним, миссис Каллоуэй, – сказала Алекс. – Вас обвиняют в халатном вождении и в причинении тяжких телесных повреждений, в то время как вы хотели помочь рыбке?

Ответчица, пятидесятичетырехлетняя женщина с плохой завивкой и в еще более ужасном брючном костюме, кивнула.

– Да, это так, Ваша честь.

Алекс оперлась локтями о стол.

– Я должна это услышать.

Женщина посмотрела на своего адвоката.

– Миссис Каллоуэй ехала домой из зоомагазина и везла серебристую аравану, – сказал адвокат.

– Это тропическая рыбка за пятьдесят пять долларов, госпожа судья, – вставила ответчица.

– Пластиковый пакет скатился с сиденья и упал. Миссис Каллоуэй наклонилась за рыбкой, и тогда… произошел этот досадный инцидент.

– Под досадным инцидентом, – уточнила Алекс, просматривая дело, – вы имеете в виду то, что был сбит пешеход.

– Да, Ваша честь.

Алекс повернулась к ответчице:

– Как себя чувствует рыбка?

Миссис Каллоуэй улыбнулась.

– Прекрасно, – ответила она. – Я назвала ее Авария.

Уголком глаза Алекс заметила, как в зал суда вошел судебный пристав и шепотом обратился к секретарю, а тот посмотрел на Алекс и кивнул. Потом секретарь нацарапала что-то на клочке бумаги, и пристав подошел к судье.

«В Стерлинг Хай стреляли», – прочла она.

Алекс окаменела: «Джози».

– Заседание суда переносится, – прошептала она и затем побежала.

Джон Эберхард стиснул зубы и собрал все свои силы, чтобы продвинуться еще на дюйм вперед. Он ничего не видел из-за крови, заливающей лицо, а левая половина тела его не слушалась. Он еще ничего и не слышал – в ушах до сих пор звенело после выстрелов. Тем не менее, ему удалось проползти из коридора на верхнем этаже, где Питер Хьютон его подстрелил, в комнату, где хранились материалы для изобразительного искусства.

Он вспомнил о тренировках, когда тренер заставлял их кататься от ворот до ворот все быстрее и быстрее, пока игроки не начинали хватать ртом воздух и плевать на лед. Он подумал о том, что даже когда человеку кажется, будто сил совсем не осталось, всегда находится еще немного. Он продвинулся еще на шаг, упираясь локтями в пол.

Добравшись до металлических полок, где хранились глина, краски, бусины и проволока, Джон попытался принять вертикальное положение, но голова взорвалась ослепляющей болью. Несколько минут спустя – или, может, часов? – сознание к нему вернулось. Он не знал, было ли уже безопасно выглядывать из комнаты. Лежа неподвижно на спине, он ощутил прохладное движение на своем лице. Ветер. Воздух, проходящий через трещину в оконной раме.

Окно.

Джон вспомнил Кортни Игнатио: как она сидела напротив него за столом в столовой, когда стеклянная стена за ее спиной взорвалась. А на ее груди распускался цветок, алый, словно мак.Онвспомнил, как сотни криков одновременно слились в мощный гул. Вспомнил, как учителя высовывали головы из классных комнат, словно суслики, и выражения их лиц, когда они слышали выстрелы.

Джон подтянулся, схватившись за полки одной рукой, борясь со звоном в ушах, говорившим, что он сейчас опять потеряет сознание. Когда он выпрямился, прислонившись к металлической раме, его колотило крупной дрожью. Перед глазами все плыло, поэтому, когда он взял банку с краской, чтобы ее швырнуть, ему пришлось выбирать одно из двух окон.

Посыпалось стекло. Перегнувшись через раму, он видел пожарные машины и автомобили «скорой помощи». Видел корреспондентов и родителей, напирающих на ленту, огораживающую двор. Группки плачущих учащихся. Покалеченные тела, сложенные, словно железнодорожные шпалы, на снегу. И бригады «скорой помощи», выносившие новые тела.

– Помогите, – попытался закричать Джон Эберхард, но не смог произнести это слово. Он не смог бы произнести ни «Эй!», ни даже собственное имя.

– Эй! – крикнул кто-то. – Там наверху мальчик!

Уже рыдая, Джон попытался махнуть рукой, но она не слушалась.

Люди начали показывать на него руками.

– Стой спокойно! – крикнул пожарный, и Джон попробовал кивнуть. Но его тело ему уже не принадлежало, и прежде, чем он понял, что происходит, это незаметное движение лишило его равновесия, и он упал на бетон двумя этажами ниже.

Диана Левен, два года назад бросившая работу помощника генерального прокурора в Бостоне, чтобы работать в отделе, который был немного добрее и благороднее, вошла в спортзал школы Стерлинг Хай и остановилась рядом с телом мальчика, упавшего прямо на штрафной линии после выстрела в шею. Поскрипывали туфли полицейских, которые фотографировали, собирали гильзы, складывали их в пластиковые пакетики для вещественных доказательств. Командовал ими Патрик Дюшарм.

Диана посмотрела на колоссальное количество вещественных доказательств – одежда, оружие, брызги крови, гильзы, брошенные сумки, потерянные кроссовки – и поняла, что огромная работа предстоит не только ей.

– Что нам уже известно?

– Мы полагаем, что стрелял один человек. Мы его заде ли, – ответил Патрик. – Мы не можем с уверенностью сказать, был ли еще кто-то замешан. В здании уже безопасно.

– Сколько погибших?

– Точно известно о десяти.

Диана кивнула.

– Раненых?

– Еще не знаем. Здесь работают все машины «скорой помощи» из северного Нью Гемпшира.

– Чем я могу помочь?

Патрик повернулся к ней.

– Выступите и избавьтесь от камер.

Она повернулась, чтобы уйти, но Патрик схватил ее за локоть.

– Хотите, чтобы я с ним поговорил?

– Со стрелявшим?

Патрик кивнул.

– Возможно, это наша единственная возможность поговорить с ним, пока у него нет адвоката. Если вам кажется, что здесь ваше присутствие уже не обязательно, поговорите.

Диана быстро вышла из спортзала и спустилась вниз, осторожно обходя места, где предстояло работать полицейским и медикам. Как только она вышла на улицу, ее окружили представители прессы и вопросы посыпались со всех сторон.

– Сколько жертв? Назовите имена погибших. Кто стрелял?

– Почему?

Диана набрала побольше воздуха и поправила свои темные волосы. Эту часть своей работы – разговаривать с корреспондентами – она любила меньше всего. Несмотря на то что фургоны подъезжали в течение всего дня, сейчас здесь были только местные представители прессы – корреспонденты CBS, ABC и FOX.^[8]Нужно было воспользоваться преимуществом своего поля, пока была такая возможность.

– Меня зовут Диана Левел. Я из генеральной прокуратуры. Мы пока не можем предоставить какую-либо информацию, поскольку ведется следствие, но мы обещаем, что сообщим вам подробности, как только будет такая возможность. Сейчас же я могу вам сообщить, что сегодня утром в школе Стерлинг Хай была стрельба. Мы еще не можем точно сказать, кто стрелял и сколько их было. Один человек арестован. Официальных обвинений еще не выдвигали.

Один репортер протиснулся вперед.

– Сколько детей погибло?

– У нас еще нет такой информации.

– Сколько раненых?

– У нас еще нет такой информации, – повторила Диана. – Мы будем держать вас в курсе.

– Какие обвинения будут выдвинуты? – выкрикнул другой журналист.

– Что вы можете сказать родителям, которые хотят узнать, живы ли их дети?

Диана сжала губы и приготовилась пройти сквозь толпу.

– Спасибо, – сказала она, не ответив на вопрос.

Лейси пришлось припарковаться в шести кварталах от школы, настолько много людей здесь собралось. Она побежала сломя голову, держа в руках одеяла, которые по местному радио попросили принести для тех, кто находится в шоковом состоянии. «Я уже потеряла одного сына, – подумала она. – Я не могу потерять еще одного».

В последний раз, когда она разговаривала с Питером, они поссорились. Это было перед тем, как он лег спать вчера вечером, перед тем как ее вызвали на роды.

– Я же просила тебя вынести мусор, – сказала она, – еще вчера. Ты не слышишь то, что я тебе говорю, Питер?

Питер посмотрел на нее поверх монитора.

– Что?

Что, если это был последний разговор между ними?

Даже после того, что Лейси видела в школе медсестер и на работе в больнице, она оказалась не готовой к картине, которая предстала перед ней, когда она повернула за угол. Она воспринимала только отдельные части: разбитое стекло, пожарные машины, дым. Кровь, плач, сирены. Оставив одеяла рядом с машиной «скорой помощи», она бросилась в это море смятения и поплыла в нем рядом с другими родителями в надежде подхватить своего потерявшегося ребенка, до того как его накроет волной.

Дети бежали через покрытый грязью двор. Все они были без верхней одежды. Лейси увидела, как одной матери удалось найти свою дочь, и она лихорадочно завертела головой в поисках Питера, неожиданно осознав, что даже не знает, во что он был одет сегодня утром.

До нее долетали обрывки фраз:

– …не видел его…

– …Мистера МакКейба застрелили…

– …ее еще не нашли…

– …я думала, уже никогда…

– …я потерял мобильный, когда…

– …Питер Хьютон…

Лейси развернулась, поймав взглядом девочку, которая это сказала, ту самую, которую нашла ее мама.

– Извините, – сказала Лейси, – мой сын… я пытаюсь его найти. Я слышала, как вы упомянули его имя – Питер Хьютон.

Глаза девочки расширились, и она крепче прижалась к матери.

– Это он стрелял.

Все вокруг замерло – сирены машин «скорой помощи», бегущие школьники, звуки, срывающиеся с губ этой девочки. Выть может, она ослышалась.

Она опять подняла глаза на девочку и сразу же об этом пожалела. Девочка рыдала. Поверх ее плеча на Лейси с ужасом смотрела ее мать, потом осторожно повернулась, заслонив собой дочь, словно Лейси была василиском и один ее взгляд мог обратить человека в камень.

«Это какая-то ошибка. Пожалуйста, пусть это будет ошибкой», – думала Лейси, глядя на это побоище, и ощутила, что имя Питера встало комом в горле.

Деревянной походкой она подошла к ближайшему полицейскому.

– Я ищу своего сына, – сказала Лейси.

– Леди, вы здесь не одна такая. Мы делаем все возможное, чтобы…

Лейси набрала полные легкие воздуха, понимая, что с этого момента все изменится.

– Его зовут, – сказала она, – Питер Хьютон.

Каблук застрял в трещине на тротуаре, и Алекс больно ударилась, упав на одно колено. Пытаясь встать, она схватилась за руку пробегающей мимо мамы.

– Фамилии пострадавших… где они?

– Списки возле хоккейного катка.

Алекс побежала через улицу, куда въезд машинам был закрыт, и оказалась в зоне, где лежали пострадавшие и медицинский персонал отправлял учеников на машинах «скорой помощи». Туфли мешали ей быстро бежать, поскольку были предназначены для полов здания суда, а не для того, чтобы бегать в них по улицам. Она сбросила их и побежала в одних чулках по мокрому тротуару.

Хоккейный каток, где занимались команды Стерлинг Хай и игроки из команды колледжа» находился в пяти минутах ходьбы от школы. Алекс добежала за две, и тут же толпа родителей подхватила ее и понесла к написанным от руки спискам, которые вывесили на двери, к спискам детей, отправленных в больницы. Там ничего не было сказано о том, насколько серьезно они ранены… или еще хуже. Алекс прочла три первых им Уитакер Обермайер, Кетлин Харви, Мэттью Ройстон.

«Мэтт?»

– Нет, – проговорила стоящая рядом с ней худенькая женщина с темными быстрыми глазами и копной рыжих волос, – Нет, – повторила она, на этот раз по ее лицу уже текли слезы.

Алекс смотрела на нее, не решаясь выразить сочувствие из за страха, что горе может оказаться заразным. Неожиданно ее толкнули слева, и она оказалась перед списком раненых, отправленных в медицинский центр Дартмонт-Хитчкок.

Алексис Эмма.

Хорука Мин.

Прайс Брейди.

Корниер Джозефина.

Алекс упала бы, если бы не стена обеспокоенных родителей, окружавшая ее со всех сторон.

– Извините, – пробормотала она, пропуская к списку другую обезумевшую мать. Она с трудом пробиралась сквозь растущую толпу.

– Простите меня, – опять произнесла Алекс слова, которые были уже не проявлением вежливости, а мольбой о прощении.

– Капитан, – позвал Патрика дежурный офицер, когда он зашел на станцию, и взглядом показал на взвинченную, полную решимости женщину, сидевшую в противоположном конце комнаты. – Это она.

Патрик обернулся. Мать Питера Хьютона оказалась маленькой женщиной, совсем непохожей на своего сына. Ее темные волосы были завернуты в узел на макушке и заколоты карандашом. Одета она была в хирургическую пижаму и шлепанцы. У него мелькнула мысль, что она, возможно, врач. Какая ирония, ведь первый закон врача: «Не навреди».

Она не походила на человека, создавшего чудовище. Хотя Патрик понимал, что действия ее сына оказались для нее такой же неожиданностью, как и для остальных.

– Миссис Хьютон?

– Я хочу увидеть своего сына.

– К сожалению, это невозможно, – ответил Патрик. – Он арестован.

– У него есть адвокат?

– Вашему сыну семнадцать лет. Юридически он является совершеннолетним. А это значит, что Питер должен сам воспользоваться своим правом на защиту адвоката.

– Но он может об этом не знать… – сказала она упавшим голосом. – Он может не знать, что ему нужно делать.

Патрик понимал это. В каком-то смысле эта женщина тоже стала жертвой действий своего сына. Он разговаривал с большим количеством родителей несовершеннолетних и знал, что в последнюю очередь они соглашаются сжечь все мосты.

– Мы делаем все возможное, чтобы выяснить, что произошло сегодня. Честно говоря, я очень надеюсь, что вы согласитесь позже поговорить со мной, чтобы помочь мне понять, о чем Питер думал. – Поколебавшись, он добавил: – Мне очень жаль.

Он вошел в закрытую часть отделения полиции, воспользовавшись своим ключом, и взбежал вверх по лестнице, где рядом с комнатой охраны находился изолятор. Питер Хьютон сидел на полу спиной к решетке и медленно раскачивался из стороны в сторону.

– Питер, – позвал Патрик. – С тобой все в порядке?

Мальчик медленно повернул голову и уставился на Патрика.

– Ты меня помнишь?

Питер кивнул.

Может, ты хочешь кофе или еще что-нибудь?

Колебание, потом Питер опять кивнул.

Патрик приказал сержанту открыть камеру Питера и провел его на кухню. Он распорядился включить камеру слежения, чтобы, если подвернется такая возможность, получить пленку с устным согласием Питера воспользоваться своими правами, а потом разговорить его. Он пригласил Питера присесть за поцарапанный стол и налил две чашки кофе. Он не спросил его, какой кофе тот любит, просто добавил сахар с молоком и поставил чашку перед мальчиком.

Петрик тоже присел. До этого у него не было возможности хорошо рассмотреть мальчика – адреналин затуманил зрение, – и сейчас он разглядывал его. Питер Хьютон был худощавым, бледным, в очках с проволочной оправой и с веснушками. Один из передних зубов кривой, а кадык – размером с кулак. Костяшки на руках узловатые и обветренные. Он тихо плакал и, возможно, вызывал бы жалость, если бы не футболка, забрызганная кровью других учеников.

– Ты себя хорошо чувствуешь? – спросил Питер. – Есть хочешь?

Мальчик покачал головой.

– Еще чего-нибудь хочешь?

Питер опустил голову на стол.

– Я хочу к маме, – прошептал он.

Патрик посмотрел на пробор в его волосах. Думал ли он, причесываясь этим утром: «Сегодня настал день, когда я убью десять человек»?

– Я хотел бы поговорить о том, что произошло сегодня. Ты не против?

Питер не ответил.

– Если ты мне объяснишь, – настаивал Патрик, – то, возможно, я смогу объяснить это всем остальным.

Питер поднял лицо, по которому уже ручьем текли слезы. Патрик понял, что продолжать разговор бесполезно. Он вздохнул и отодвинулся от стола.

– Ладно, – сказал он. – Пошли.

Патрик отвел Питера обратно в камеру и смотрел, как тот свернулся на полу, ложась на бок лицом к стене. Он опустился на колени рядом с мальчиком, решив попробовать в последний раз.

– Помоги мне помочь тебе, – сказал он, но Питер только покачал головой и продолжал плакать.

И только когда Патрик вышел из камеры и повернул ключ, Питер заговорил снова:

– Они все начали, – прошептал он.

Доктор Гюнтер Франкенштейн работал судебно-медицинским экспертом уже шесть лет. Ровно столько же времени он был обладателем титула «Мистер Вселенная» в начале семидесятых, прежде чем сменить гантели на скальпель. Или, как он сам любил говорить, вместо того чтобы создавать красивые тела, начал их вскрывать. Его мускулы еще сохранили рельефность и были достаточно заметны под пиджаком, чтобы пресечь какие-либо попытки шутить по поводу его фамилии. Гюнтер нравился Патрику – разве можно не восхищаться человеком, который может поднять вес в три раза больше своего собственного и в то же время на глаз определить приблизительный вес печени?

Время о времени Гюнтер и Патрик выбирались куда-нибудь попить пива, употребляя достаточно алкоголя, чтобы бывший бодибилдер начал рассказывать истории о женщинах, которые жаждали намазать его маслом перед соревнованиями, или хороший анекдот об Арнольде, до того как он стал политиком. Но сегодня Патрику и Гюнтеру было не до шуток, они не разговаривали о прошлом. Ошеломленные настоящим, они молча шли по коридорам, составляя список погибших.

Патрик встретился с Понтером в школе после неудавшегося разговора с Питером Хьютоном. Прокурор только пожала плечами, когда Патрик сообщил ей, что Питер не хочет или не может разговаривать.

– У нас сотни свидетелей, видевших, как он убил десять человек, – сказала Диана. – Арестуйте его.

Гюнтер присел на корточки рядом с телом шестой жертвы. Ее застрелили в женском туалете, и тело лежало лицом вниз возле умывальников. Патрик повернулся к директору школы, Артуру МакАлистеру, который согласился работать с ними по опознанию.

– Кетлин Харви, – сказал директор глухим голосом, – Девочка с особыми потребностями… милый ребенок.

Понтер и Патрик переглянулись. Директор школы не просто опознавал тела. Каждый раз он произносил короткую скорбную речь. Патрик подозревал, что ему просто трудно удержаться – в отличие от Патрика и Гюнтера этот человек не сталкивался на своей работе с трагедиями каждый день.

Патрик попытался воссоздать передвижение Питера: из вестибюля в столовую (жертвы номер один и два – Кортни Игнатио и Меди Шо), оттуда на лестницу (жертва номер три – Уит Обермайер), в мужской туалет (жертва номер четыре – Тофер Мак-Фи), через следующий коридор (жертва номер пять – Грейс Мурто) в женский туалет (жертва номер шесть – Кетлин Харви). А теперь они поднялись вверх по лестнице, и он повернул налево, открыв дверь в первый учебный кабинет, следуя по размазанным кровавым следам, ведущим к доске, где лежало тело единственного погибшего взрослого… а рядом с ним был парень, который прижимал руками стреляную рану на животе учителя.

– Бен? – позвал МакАллистер. – Почему ты все еще здесь? Патрик повернулся к парню.

– Ты не врач «скорой помощи»?

– Я… нет…

– Ты сказал мне, что работаешь в бригаде «скорой помощи»!

– Я сказал, что проходил специальную подготовку!

– Бен возглавляет отряд скаутов, – объяснил директор.

– Я не мог оставить мистера МакКейба. Я… пережал артерию, и это помогло, видите? Кровотечение прекратилось.

Гюнтер мягко убран окровавленную руку парня от живота учителя.

– Это потому, что он умер, сынок.

Лицо Бена сморщилось.

– Но я… я…

– Ты сделал все, что мог, – заверил его Гюнтер.

Патрик повернулся к директору.

– Может, вы проведете Бена на улицу?… Пусть кто-то из врачей его осмотрит.

«Шок», – одними губами произнес он поверх головы парня.

Когда они вышли в коридор, Бен схватился за рукав директора, оставляя ярко-красные следы на ткани.

– О господи, – проговорил Патрик, проведя рукой по лицу.

Гюнтер встал.

– Пошли. Давай уже покончим со всем этим.

Они отправились в спортзал, где Гюнтер засвидетельствовал смерть еще двоих учеников – черного парня и белого, – а затем в раздевалку, где Патрик в конце концов загнал Питера Хьютона в угол. Гюнтер осмотрел тело парня, которого Патрик уже видел, того, в свитере хоккейной команды, чью кепку сорвало выстрелом. Патрик тем временем прошел в соседнюю душевую и выглянул в окно. Во дворе все еще были репортеры, но большинство раненых уже увезли. Остался только один из семи.

Начался дождь. К завтрашнему утру пятна крови на асфальте перед школой смоет водой, словно этого дня никогда и не было.

– Интересно, – сказал Гюнтер.

Патрик закрыл окно.

– Что такое? Он мертвее остальных?

– Да. Он единственная жертва, в которую стреляли дважды. В живот и в голову. – Гюнтер посмотрел на Патрика. – Сколько оружия вы нашли у стрелка?

– Один пистолет у него в руке, один на полу рядом и еще два обреза в рюкзаке.

– Парень капитально подготовился.

– Похоже, – ответил Патрик. – Ты можешь определить, какая пуля была первой?

– Нет. Но тем не менее мой опыт подсказывает, что сначала был выстрел в живот… поскольку погиб он после того, как пуля прошила мозг. – Гюнтер опустился на колени рядом с телом. – Наверное, этого парня он ненавидел больше всего.

Дверь в раздевалку распахнулась, и на пороге возник полицейский, промокший под неожиданно начавшимся ливнем.

– Капитан, – обратился он, – мы только что обнаружили детали еще одной самодельной бомбы в машине Питера Хьютона.

* * *

Когда Джози была маленькой, Алекс часто снился один и тот же кошмар, будто самолет, на котором она летит, начинает падать. Она ощущала силу земного притяжения, которая вдавливала ее в спинку кресла, видела, как сумки, куртки и другие вещи пассажиров падают с полок в проход между креслами. «Нужно достать свой мобильный», – думала она, намереваясь оставить Джози сообщение на автоответчике, которое можно было сохранить навсегда, – цифровое доказательство того, что Алекс любила ее и думала о ней до самого конца. Но даже когда Алекс удавалось достать телефон из сумочки и включить его это занимало слишком много времени. И самолет разбивался прежде, чем телефон мог обнаружить сигнал.

Она просыпалась, дрожа, мокрая от пота, несмотря на то что сделала все возможное, чтобы свести вероятность катастрофы к нулю: она редко ездила куда-либо без Джози и, конечно же, не летала самолетом в командировки. Она отбрасывала одеяло, направлялась в ванную и умывала лицо, но это не помогало избавиться от мысли: «Я опоздала».

Теперь же, сидя в тихой темной больничной палате, где ее дочь спала под действием успокоительного, которое ей дал дежурный врач, Алекс чувствовала то же самое.

Алекс удалось узнать только то, что Джози потеряла сознание во время стрельбы. У нее был разбит лоб, украшенный пластырем в форме бабочки, и легкое сотрясение. Врачи оставили Джози в больнице до утра, чтобы убедиться, что девочка в безопасности.

Слово «безопасность» теперь приобрело совершенно новое значение.

Алекс также узнала из непрерывно транслируемых репортажей имена погибших. Одним из них был Мэттью Ройстон.

Мэтт.

А если Джози была с ним, когда его застрелили?

Пока Алекс была здесь, Джози не приходила в сознание. Она казалась маленькой, неподвижно лежа пол линялой простыней. Завязки больничной рубашки развязались на шее. Время от времени ее правая рука дергалась.

«Проснись, – мысленно просила Алекс. – Покажи мне, что с тобой все в порядке».

Если бы Алекс опоздала на работу сегодня утром, если бы осталась на кухне вместе с Джози, поговорила бы о вещах, о которых, как ее казалось, должны разговаривать мать и дочь, но на это никогда не хватало времени. Если бы она повнимательнее присмотрелась к Джози, спускаясь по лестнице, и отправила ее в постель отдохнуть.

Если бы она взяла Джози, и они ни с того ни с сего просто поехали бы в Пунта Канна, Сан-Диего или на Фиджи – в места, куда она мечтала поехать, но так и не съездила.

Если бы проснулось ее материнское сердце и подсказало оставить дочь сегодня дома.

Конечно, были еще сотни родителей, совершивших точно такую же ошибку. Но это не очень успокаивало Алекс: ведь их дети были не Джози. И конечно же, никто из них не мог потерять больше, чем она.

«Когда все закончится, – обещала себе Алекс, – мы поедем в тропики, или к пирамидам, или на белый песчаный пляж. Мы будем есть виноград прямо с лозы, мы будем плавать с черепахами, часами гулять по мощеным улочкам. Мы будем смеяться, разговаривать, делиться секретами. Будем».

В то же время тоненький внутренний голосок уже подбирал подходящее время для этого рая. «Потом, – говорил он. – Потому что сначала это дело будет рассматриваться в твоем зале суда».

Это было правдой. Такое бело быстро попадет в суд. Алекс занимала пост судьи высшего суда округа Графтон, и будет занимать его еще восемь месяцев. Несмотря на то что Джози была на месте происшествия, формально она не была жертвой. Если бы Джози ранили, Алекс автоматически отстранили бы от дела. Но в данной ситуации никакого юридического конфликта в том, чтобы Алекс была судьей по этому делу, не было. При условии, что она в состоянии отделить личные чувства матери старшеклассницы от профессиональных чувств судьи. Это будет ее первый суд в высшем суде, который задаст тон всему оставшемуся сроку ее пребывания на этом посту.

Но это ее сейчас не очень волновало.

Вдруг Джози заворочалась. Алекс видела, как сознание возвращается к ней.

– Где я?

Алекс провела пальцами по волосам дочери.

– В больнице.

– Почему?

Рука остановилась.

– Ты что-нибудь помнишь о сегодняшнем дне?

– Мэтт заехал перед уроками, – ответила Джози и резко поднялась. – Мы попали в аварию?

Алекс колебалась, не зная, что сказать. Разве не лучше будет, если Джози не узнает правду? Что, если таким образом ее психика защищается от увиденного?

– С тобой все в порядке, – осторожно сказала Алекс. – Ты не пострадала.

Джози с облегчением посмотрела на нее.

– А Мэтт?

Льюис искал адвоката. Лейси уцепилась за этот факт, сидя на кровати и раскачиваясь взад-вперед, в ожидании, когда он вернется.

– Все будет хорошо, – пообещал Льюис, хотя Лейси не понимала, как он мог произносить такую откровенную ложь. – Определенно произошла ошибка, – сказал Льюис, но ведь он не был в школе. Он не видел лица учеников, детей, которые уже никогда не будут детьми.

Часть Лейси отчаянно хотела верить Льюису, хотела думать, что все еще можно как-то исправить. Но другая часть вспоминала, как муж будил Питера в четыре утра, чтобы идти охотиться на уток. Льюис учил сына охотиться, но не подозревал, что тот выберет Другую добычу. Для Лейси охота была и спортом, и необходимым условием эволюции. Она даже умела готовить изумительное жаркое из оленины и утку под соусом, с удовольствием ела любое блюдо, появлявшееся на столе благодаря увлечению мужа. Но сейчас она говорила себе, что это о вина, потому что так она могла считать себя невиноватой.

Разве можно каждую неделю менять сыну постельное белье, готовить ему завтрак, возить к стоматологу и совсем его не знать? Она думала, что Питер отвечал на вопросы односложно только из-за своего возраста, что любая мать подумала бы так же. Лейси теребила свои воспоминания в поисках какого-то знака, разговора, который она неправильно поняла, чего-то, что она не заметила, но вспоминались только тысячи обычных моментов.

Тысячи обычных моментов – у некоторых матерей их уже никогда не будет.

Слезы навернулись на глаза, и она вытерла их тыльной стороной ладони.

– Сейчас нужно думать о себе.

Питер тоже об этом думал?

Глотая слезы, Лейси направилась в комнату Питера. Там было темно. Кровать аккуратно застелена, как Лейси и оставила ее утром, но сейчас она заметила постер группы «Жажда смерти» на стене и подумала, зачем мальчику вешать такое. Она открыла шкаф и увидела пустые бутылки, изоленту, тряпки и многое другое, чего не заметила в прошлый раз.

Вдруг Лейси остановилась. Она могла сама все исправить. Могла исправить все для них обоих. Она побежала вниз, в кухню, оторвала три больших пакета для мусора от рулона и поспешила обратно в комнату Питера. Она начала со шкафа, запихивая шнурки, сахар, калийную селитру – удобрение, и – о Господи трубки в первый мешок. Она не знала, что будет делать со сем этим, но точно уберет это из дома.

Услышав звонок в дверь, Лейси облегченно вздохнула, думая, что пришел Льюис. Хотя, если бы была в состоянии ясно соображать, то поняла бы, что Льюис сам открыл бы дверь. Она бросила мешки и спустилась вниз, где ее ждал полицейский с тоненький синей папкой в руках.

– Миссис Хьютон? – спросил офицер.

Чего им еще нужно? Они уже забрали ее сына.

– У нас ордер на обыск.

Он отдал ей папку и прошел мимо, а за ним еще пять полицейских.

– Джексон и Волхорн, вы идете в комнату мальчика. Родригес – в подвал. Тьюес и Гилчрист, начните с первого этажа. Это касается всех, проверяйте все автоответчики и компьютерное оборудование… – Тут он заметил, что Лейси все еще стоит рядом, не в силах сдвинуться с места. – Миссис Хьютон, вам придется покинуть дом.

И полицейский проводил ее к собственной двери. Онемев, Лейси последовала за ним. Что они подумают, когда войдут в комнату Питера и найдут пакеты для мусора? Обвинят Питера? Или Лейси – за укрывательство?

Может, уже нашли…

Холодный ветер ударил Лейси в лицо из открывшейся двери.

– На сколько?

Офицер пожар плечами.

– Пока мы не закончим, – сказал он и оставил ее на холоде.

Джордан МакАфи работал адвокатом уже около двадцати лет и искренне считал, что видел и слышал все. До сегодняшнего дня они с женой Селеной, стоя перед телевизором, смотрели репортаж CNN о стрельбе в школе Стерлинг Хай.

– Как в Колумбине,^[9]– сказала Селена. – Только рядом с нами.

– И на этот раз, – пробормотал Джордан, – виновник остался жив.

Он посмотрел на ребенка, сидящего у жены на руках, синеглазого, с кофейной кожей – смесь его англо-саксонских генов с эбонитовой кожей Селены. Потянулся за пультом и убавил звук, опасаясь, что подсознание сына сможет впитать информацию.

Джордан знал, где находится Стерлинг Хай. Школа была за парикмахерской, где он стригся, и в двух кварталах от кабинета над банком, который он арендовал под свой офис. Он также защищал нескольких учеников, у которых нашли травку в бардачке или поймали пьяными в городе. Селена, которая была не только его женой, но и детективом, время от времени ходила в эту школу поговорить с ребятами о подзащитных.

Они жили здесь не так давно. Его сын Томас – единственное хорошее, что было в его первом, неудавшемся браке, – закончил школу в Салем Фолз и теперь учился на втором курсе в Йеле, а Джордану приходилось платить по сорок тысяч долларов в год и выслушивать, как сын собирается стать то художником, то историком, то профессиональным клоуном. Джордан сделал Селене предложение, и когда она забеременела, они переехали в Стерлинг – школы этого округа пользовались очень хорошей репутацией.

Кто бы мог подумать!

Когда зазвонил телефон, Джордан, не желая смотреть прямой репортаж, но и не в состоянии оторваться от экрана, хотел было ответить, но Селена сунула ребенка ему и сняла трубку.

– Привет, – сказала она. – Как дела?

Джордан посмотрел на нее и вопросительно приподнял брови.

– Томас, – беззвучно ответила Селена, – Да, подожди, он сейчас подойдет.

Он взял протянутую Селеной трубку.

– Что, черт возьми, происходит? – спросил Томас. – Стерлинг Хай показывают по всем каналам.

– Я знаю не больше твоего, – ответил Джордан. – Настоящее столпотворение.

– Я знаю некоторых ребят, которые там учатся. Мы соревновались с ними. Это просто… как-то нереально.

Джордан слышал далекие сирены машин «скорой помощи».

– Это реальность, – сказал он. И услышал сигнал звонка на параллельной линии. – Не вешай трубку, мне звонят.

– Это мистер МакАфи?

– Да…

– Я, э-э, знаю, что вы адвокат. Ваше имя мне назвал Стюарт МакБрайд из колледжа Стерлинга…

На экране появился список погибших с фотографиями из школьного альбома.

– Знаете, у меня разговор на другой линии, – сказал Джордан. – Давайте я запишу ваши имя и номер телефона и перезвоню позже.

– Я хотел попросить вас защищать моего сына в суде, – сказал звонивший. – Он мальчик, который… тот, из школы, который… – Мужчина запнулся. А затем выпалил: – Говорят, что это сделал мой сын.

Джордан вспомнил, когда он в последний раз представлял подростка. Кажется, это был Крис Харт, которого задержали за курение травки.

– Вы… вы возьметесь за это дело?

Джордан забыл о том, что его ждет Томас. Забыл о Крисе Харте и о том, как это самое дело шокировало его. Он посмотрел на Селену и ребенка у нее на руках. Сэм повернулся и схватил маму за сережку. Этот мальчик, который сегодня утром вошел в школу и убил людей, тоже был чьим-то сыном. И несмотря на то, что город еще много лет будет об этом помнить, что об этом уже говорят на всех каналах, он заслуживал честного суда.

– Да, – ответил Джордан. – Я возьмусь.

Наконец-то – когда бригада саперов разобрала самодельную бомбу в машине Питера Хьютона, когда по всей школе coбpали сто шестнадцать гильз, когда ребята из отдела несчастных случаев начали считать вещественные доказательства и фиксировать положение тел для создания виртуальной копии места происшествия, когда криминалисты отсняли первые несколько сотен снимков для фотоотчета – Патрик созвал всех в школьном актовом зале, где было почти темно, и вышел на сцену.

– Перед нами огромный объем информации, – обратился он к людям, стоявшим перед ним. – На нас будут давить, требуя быстрых и верных результатов. Я хочу, чтобы мы все собрались здесь опять через двадцать четыре часа и уже четко представляли, что у нас есть.

Люди начали расходиться. На следующем собрании Патрик, очевидно, получит полный фотоотчет, все вещественные доказательства, не отосланные в лабораторию, и все отчеты из лаборатории. Через двадцать четыре часа его накроет такой лавиной, что он не будет знать, в каком направлении двигаться.

Пока все остальные направлялись в разные части здания, чтобы закончить свою работу, которая займет оставшуюся часть ночи и следующий день, Патрик вышел на улицу к своей машине. Он собирался вернуться в отделение полиции посмотреть на улики, собранные в доме Хьютонов, а также поговорить с родителями, если они еще этого хотят. Но не заметил, как оказался возле медицинского центра и остановил машину на парковочной площадке. Он вошел в отделение «скорой помощи» и показал свой значок.

– Послушайте, – обратился он к медсестре. – Я знаю, что к вам сегодня привезли очень много детей. Одной из первых была девочка по имени Джози. Я пытаюсь ее найти.

Руки медсестры запорхали над клавиатурой.

– Джози как?

– В том-то и дело, – сказал Патрик. – Я не знаю.

На экране появился список, и медсестра постучала пальцем по стеклу монитора.

– Корниер. Она на четвертом этаже, палата четыреста двадцать два.

Патрик поблагодарил ее и вошел в лифт. Корниер. Фамилия казалась знакомой, но он не мог вспомнить, где слышал ее. Он подумал, что это достаточно распространенная фамилия, возможно, он прочел ее в газете или услышал в каком-нибудь телешоу. Проскользнув мимо поста медсестры, он пошел по коридору. Дверь в палату Джози была распахнута. Девочка сидела на кровати, закутанная в покрывало, и разговаривала со стоящей рядом фигурой.

Патрик тихонько постучал. Джози посмотрела на него, не узнав, а женщина рядом обернулась.

«Корниер, – вспомнил Патрик. – Судья Корниер».

Его несколько раз вызывали для дачи показаний в суд, в котором она работала, прежде чем стала верховным судьей. Он бы меньше всего хотел, чтобы она была судьей по его делам. Как ни крути, а в прошлом она была государственным защитником. По мнению Патрика, это означало, что даже если сейчас она предельно объективна, все равно когда-то она была на другой стороне.

– Ваша честь, – сказал он. – Я не знал, что Джози – ваша дочь. – Он подошел к кровати. – Как ты себя чувствуешь?

Джози уставилась на него.

– Я вас знаю?

– Это я вынес тебя из… – Он замолчал, когда судья взяла его за локоть и отвела в сторону, чтобы Джози не могла их услышать.

– Она не помнит, что произошло, – прошептала судья. – Почему-то она решила, что попала в автокатастрофу… и я… – Ее голос дрогнул. – Я не смогла сказать ей правду.

Патрик понимал. Когда любишь кого-то, не хочется быть тем, кто произнесет слова, которые разрушат его мир.

– Хотите, чтобы я ей сказал?

Судья помолчала, потом благодарно кивнула. Патрик опять обратился к Джози:

– С тобой все в порядке?

– Голова болит. Доктор говорит, что у меня сотрясение мозга и нужно остаться здесь на ночь, – Она подняла на него глаза, за – Наверное, я должна вас поблагодарить за то, что вы меня спасли. – Неожиданно она встрепенулась. – А вы знаете, что случилось с Мэттом? С тем парнем, который был со мной в машине?

Патрик присел на краешек больничной кровати.

– Джози, – осторожно начал он, – ты не попала в автокатастрофу. В твоей школе произошло несчастье – один из учеников начал стрелять в людей.

Джози замотала головой, не желая понимать услышанное.

– Мэтт стал одной из жертв.

Ее глаза наполнились слезами.

– С ним все в порядке?

Патрик опустил глаза на мягкие складки одеяла между ними.

– Мне очень жаль.

– Нет, – произнесла Джози. – Нет! Вы мне врете!

Она бросилась на Патрика, била его по лицу, колотила в грудь. Судья поспешила к ней, пытаясь удержать, но Джози была вне себя – визжала, плакала, царапалась, привлекая внимание медперсонала. Две медсестры влетели в палату на белых крыльях, выгнали Патрика и судью Корниер, а Джози дали успокоительное.

Оказавшись в коридоре, Патрик прислонился к стене и прикрыл глаза. Господи! Неужели ему придется проходить через это с каждым свидетелем? Он уже хотел извиниться перед судьей за то, что расстроил Джози, как та набросилась на него так же, как перед этим ее дочь.

– Что вы, черт возьми, делаете? Зачем вы рассказали ей о Мэтте?

– Вы же меня об этом попросили, – рассердился Патрик.

– Я просила рассказать о школе, – возразила судья. – А не о том, что ее парень умер!

– Вы прекрасно понимаете, что Джози узнала бы рано или…

– Поздно, – перебила его судья. – Намного позже.

Из палаты вышли медсестры.

– Она спит, – прошептала одна из них. – Мы будем за ней присматривать.

Они оба подождали, пока медсестры отойдут подальше.

– Послушайте, – зло сказал Патрик. – Сегодня я видел детей с простреленными головами, детей, которые никогда не смогут ходить, детей, которые умерли, потому что оказались не в то время и не в том месте. Ваша дочь… она в шоковом состоянии… но она из тех, кому повезло.

Его слова ударили Алекс, словно пощечина. И через мгновение на глазах Патрика ее ярость улетучилась. В серых глазах промелькнули все те сценарии, которым, слава Богу, не суждено было сбыться. На лице отразилось облегчение. А потом, так же неожиданно, оно стало непроницаемым.

– Извините. Обычно я себя так не веду. Просто… день был действительно ужасным.

Патрик попытался обнаружить следы тех эмоций, которые на короткое мгновение охватили ее. Монолитная. Вот какой она была.

– Я понимаю, что вы просто делаете свою работу, – сказала судья.

– Я бы хотел поговорить с Джози… но пришел я не поэтому. Я здесь, потому что она была первой… мне просто нужно было знать, что с ней все в порядке. – Он подарил судье скупую улыбку, из тех, которые заставляли болеть сердце. – Берегите ее, – сказал Патрик, развернулся и пошел по коридору, чувствуя ее взгляд на своей спине, словно прикосновение руки.

Двенадцать лет назад

В день, когда он впервые должен был идти в подготовительный класс, Питер Хьютон проснулся утром в 4:32. Он тихо заглянул в комнату родителей и спросил, не пора ли выходить, чтобы успеть на школьный автобус. Сколько он себя помнил, ему приходилось смотреть, как его брат Джойи садился в этот автобус. Было что-то загадочное и совершенное в том, как солнце отражалось от его желтых боков, как открывалась его дверь, словно пасть дракона, как он вздыхал, останавливаясь. У Питера был игрушечный автобус. Точно такой, как тот, на котором Джойи ездил дважды в день, – как тот, на котором он тоже поедет сегодня.

Мама сказала ему возвращаться в постель и поспать, пока не наступит утро, но он не мог. Он оделся в костюм, который мама специально купила для первого дня в школе, лег на кровать и ждал. Он первым спустился вниз завтракать, и мама испекла шоколадное печенье, его любимое. Она поцеловала его в щеку и сфотографировала за завтраком, лотом еще раз, когда он уже был в куртке и с пустым рюкзаком на спине, словно черепаха с панцирем.

Не могу поверить, что мой малыш идет в школу, – сказала мама.

Джойи, который в этом году шел в первый класс, сказал, чтобы Питер перестал вести себя как дурак.

– Это просто школа, – сказал он. – Ничего особенного.

Мама застегнула кутку Питера.

– Для тебя это тоже когда-то было особенным событием, – сказала она.

А потом сказала Питеру, что приготовила для него сюрприз. Она пошла на кухню и вернулась с коробочкой для завтраков с изображением Супермена. Супермен летел вперед, словно хотел вырваться из металла. Изображение было немного выпуклым, как буквы в книгах для слепых. Питеру понравилось, что даже не глядя, он мог определить, что это его коробка для завтраков. Он взял подарок и обнял маму. Он услышал, как внутри перекатываются порезанные фрукты, шуршит бумага, и представил, что его завтрак – это внутренние органы коробки.

Они стояли у дороги, и точно так, как это много раз снилось Питеру, вдали показался автобус.

– Еще одну! – крикнула мама и сфотографировала Питера рядом с фыркающим автобусом. – Джойи, – проинструктировала она, – присматривай за братом. – Потом поцеловала Питера в лоб. – Мой мальчик большой, – сказала она, и ее губы сжались в полоску, как всегда, когда она старалась не заплакать.

Вдруг Питер ощутил холод внутри. А если в школе будет совсем не так, как он представлял? А если учительница будет похожа на ведьму из того фильма, после которого Питеру снились кошмары? А если он забудет, в какую сторону пишется буква «Е», и все будут над ним смеяться?

Терзаемый сомнениями, он поднялся по ступенькам автобуса. Водитель был одет в армейскую куртку, а во рту у него не хватало двух передних зубов.

– Там сзади еще есть места, – сказал он, и Питер направился по проходу, высматривая Джойи.

Его брат сидел рядом с мальчиком, которого Питер не знал. Джойи посмотрел, как он проходит мимо, но ничего не сказал.

– Питер!

Он обернулся и увидел Джози, которая хлопала ладонью по свободному сиденью рядом с собой. Ее темные волосы были собраны в хвостики. А еще на ней была юбка, хотя она терпеть не могла юбки.

– Я заняла для тебя место, – сказала Джози.

Он сел рядом, чувствуя себя уже намного лучше. Он ехал в автобусе. И сидел рядом с лучшим другом в мире.

– Классная коробочка для завтрака, – заметила Джози.

Он поднял коробку и показал ей, как, если коробку покачать, кажется, что Супермен двигается, и в этот момент через проход потянулась рука. Парень с руками гориллы и в повернутой назад козырьком бейсболке выхватил коробку из рук Питера.

– Эй, урод, – сказал он. – Хочешь посмотреть, как Супермен летает?

И прежде чем Питер понял, что собирается делать старший парень, тот открыл окно и вышвырнул коробочку. Питер встал, вертя головой в поисках запасного выхода в хвосте автобуса. От удара об асфальт коробка раскрылась. Яблоко покатилось, пересекая желтую полосу разметки, и исчезло под колесами проезжавшей машины.

– Сядь! – рявкнул водитель.

Питер опустился на свое место. Лицо было бледным, но уши горели. Он слышал, как тот парень и его друзья смеялись, так громко, что казалось, они смеются прямо в его голове. Тогда он почувствовал, как Джози взяла его за руку.

– У меня есть арахисовое масло, – прошептала она. – Мы поделимся.

Алекс сидела в комнате свиданий в тюрьме напротив своего нового клиента Линуса Фрума. Сегодня утром, в четыре часа, он весь в черном и с лыжной маской на голове, угрожая оружием, ограбил магазин на заправке в Ирвинге. Полиция прибыла, когда Линус успел скрыться, и нашла на полу мобильный телефон. Он позвонил, когда детектив уже сидел за своим столом.

– Чувак, – сказал звонивший. – Это мой мобильный. Ты его нашел?

Детектив ответил утвердительно и спросил, где тот его потерял.

– На заправке в Ирвинге. Я был там где-то час назад.

Детектив предложил встретиться на перекрестке шоссе 10 и 24а, пообещав принести телефон.

Стоит ли говорить, что Линус Фрум приехал и был арестован за ограбление.

Алекс смотрела на клиента, сидящего с другой стороны поцарапанного стола. Ее дочь сейчас ела печенье с соком, или слушала сказку, или рисовала, или что там еще делают в первый день в подготовительном классе. А она сидит здесь, в окружной тюрьме, в одной комнате с преступником, у которого не хватило ума не остаться в дураках.

– Здесь сказано, – сказала Алекс, внимательно просматривая полицейский отчет, – что имел место какой-то конфликт с детективом Хошольмом, когда вам зачитывали права.

Линус поднял глаза. Он был еще ребенком – всего девятнадцать – с прыщами и бровями, сросшимися на переносице.

– Он думал, что я тупой, как кусок дерьма.

– Он так вам сказал?

– Он спросил, умею ли я читать.

Все полицейские спрашивают. Они обязаны убедиться в том, что преступник понимает зачитываемый список прав задержанного.

– А вы, похоже, ответили что-то вроде: «Я че, козел, похож на идиота?»

Линус пожал плечами.

– А что я должен был говорить?

Алекс сжала пальцами переносицу. Ее работа государственного защитника состояла из череды моментов вроде этого: когда огромное количество времени и энергии тратится на того, кто через неделю, месяц, год опять будет сидеть за этим столом. А с другой стороны, что еще она умеет делать? Это тот мир, который она сама себе выбрала.

Запищал ее пейджер. Взглянув на номер, она выключила его. – Линус, я думаю, мы будем оформлять чистосердечное признание.

Она передала Линуса в руки дежурного и заглянула в кабинет секретаря, чтобы позвонить.

– Слава богу, – произнесла Алекс, когда на том конце ответили. – Ты спас меня, а то я уже собиралась выпрыгнуть из окна тюрьмы на втором этаже.

– Ты забыла, что там решетки, – ответил Уит Хобарт смеясь. – Я раньше думал, что их устанавливают не для того, чтобы арестованные не сбежали, а чтобы удержать их адвокатов от бегства, когда те поговорят со своими подзащитными.

Уит был начальником Алекс, с тех пор как она стала государственным защитником штата Нью Гемпшир, но девять месяцев назад он ушел на пенсию. Уит был не только легендой в своем деле, он стал ей отцом, которого у нее никогда не было, – таким, который, в отличие от ее собственного отца, умел хвалить, а не критиковать. Ее хотелось, чтобы Уит был сейчас здесь, а не в каком-то гольф-клубе на побережье. Он приглашал ее на обед и рассказывал истории, которые помогали ей понять, что у каждого государственного защитника бывают делай клиенты вроде Линуса. А потом он каким-то образом умудрялся оставить ее одну со счетом за обед и желанием встать и бороться дальше.

– Чем занимаетесь? – спросила Алекс. – Послеобеденный сон?

– Нет. Проклятый садовник разбудил меня своей газонокосилкой. Что я пропустил?

– Ничего особенного. Только наш офис без вас уже не тот. Недостает… определенной энергии.

– Энергии? Ал, ты там, еще не стала гадалкой с кристаллами? Алекс улыбнулась.

– Нет.

– Хорошо. Поэтому я тебе и звоню. У меня есть для тебя работа.

– У меня уже есть работа. И честно говоря, работы хватит на двоих.

– Три окружных суда поместили объявления в газете о вакансии. Ты должна обязательно подать заявку, Алекс.

– Стать судьей? – Она рассмеялась. – Уит, что вы там курите в последнее время?

– Ты была бы хорошей судьей, Алекс. Ты умеешь принимать решения. Ты уравновешенная. Ты не позволяешь своим чувствам мешать работе. Ты работала в защите, поэтому лучше понимаешь стороны. И ты всегда была блестящим адвокатом. – Он помолчал. – К тому же, не так часто в Нью Гемпшире губернатор-демократ, да еще женщина, выбирает судью.

– Спасибо за доверие, – сказала Алекс, – но я совершенно не гожусь для этого.

Она была уверена в этом еще и потому, что ее отец был судьей высшего суда. Алекс помнила, как каталась на его вращающемся кресле, считала канцелярские скрепки, водила ногтем большого пальца по зеленой фетровой поверхности его идеально чистого пресс-папье, пытаясь выцарапать решетку. Как поднимала трубку и разговаривала с гудком. Она притворялась. А потом неизбежно входил отец и бранил ее за то, что она тронула карандаш, или папку, или – Боже сохрани – его самого.

На ее поясе опять завибрировал пейджер.

– Послушайте, мне сейчас нужно поехать в суд. Может, мы пообедаем на следующей неделе?

– У судей нормированный рабочий день, – добавил Уит. – В котором часу Джози возвращается из школы?

– Уит…

– Подумай об этом, – сказал он и повесил трубку.

– Питер, – вздохнула мама, – ну как так получилось, что ты опять ее потерял?

Она обошла отца, который наливал себе кофе, и начала рыться в навесном шкафчике в поисках коричневого бумажного пакета для завтрака.

Питер терпеть не мог эти пакеты. Банан никогда не помещался, и бутерброды всегда давились. Но что ему еще оставалось делать?

– Что он потерял? – спросил отец.

– Свою коробку для завтрака.

Мама начала наполнять пакет – фрукты и пакет с соком на дно, бутерброды сверху. Она взглянула на Питера. Который не ел свой завтрак, а ковырял ножом бумажную салфетку. Он уже нацарапал буквы «X» и «Т».

– Если будешь копаться, опоздаешь на автобус.

– Пора уже становиться ответственным, – заметил отец.

Когда отец говорил, Питер представлял его слова в виде дыма Они на мгновение повисали в воздухе и тут же исчезали. – Ради бога, Льюис, ему же только пять лет.

– Я не помню, чтобы Джойи трижды терял коробку для завтрака в течение первого месяца в школе.

Питер иногда наблюдал, как отец с Джойи играли в футбол на заднем дворе. Их ноги работали, словно взбесившиеся поршни – вперед, назад, вперед, – будто они танцевали с мячом. Когда же Питер пробовал присоединиться к ним, его преследовало одно разочарование. В последний раз он случайно забил гол в свои ворота.

Он через плечо посмотрел на своих родителей.

– Я не Джойи, – сказал он, и хотя никто ничего не ответил, он услышал ответ: «Мы знаем».

– Адвокат Корниер?

Алекс подняла глаза и увидела перед своим столом бывшего клиента с улыбкой до ушей.

Она не сразу его узнала. Тедди МакДугал или МакДоналд, что-то вроде этого. Она вспомнила: его обвиняли в том, что он избил жену. Они с женой напились и подрались. Алекс добилась его оправдания.

– У меня есть для вас кое-что, – сказал Тедди.

– Надеюсь, ты ничего мне не покупал, – ответила она, и это было искренне, поскольку этот человек с севера жил в такой бедности, что пол в его доме был земляным, а морозилка была забита животными, которых он добыл на охоте. Алекс не была поклонницей охоты, но понимала, что для некоторых ее клиентов – таких, как Тедди – это было не развлечение, а способ выживания. Именно поэтому судимость могла нанести ему сокрушительный удар – у него отобрали бы огнестрельное оружие.

– Я это не покупал. Обещаю, – улыбнулся Тедди. – Оно в моем грузовике. Пошли.

– А сюда нельзя это принести?

– Нет, не получится.

«Прекрасно, – подумала Алекс. – Что же может лежать у него в грузовике, что он не может принести?»

Она последовала за Тедди на парковочную площадку и в кузове грузовика увидела огромного убитого медведя.

– Это для вашей морозилки.

– Тедди, он огромный. Ты мог бы есть его всю зиму.

– Да, черт возьми. Но я вспомнил о вас.

– Спасибо тебе большое. Я действительно ценю твой поступок. Но я не… не ем мяса. А мне бы не хотелось, чтобы это мясо пропало. – Она тронула его за рукав. – Я очень хочу, чтобы ты его забрал.

Тедди прищурился от солнца.

– Ладно.

Он кивнул Алекс, забрался в кабину и выехал на дорогу, а медведь бился о борта кузова.

– Алекс!

Она обернулась и увидела в дверях секретаршу.

– Только что звонили из школы твоей дочери, – сказала она. – Джози в кабинете директора.

Джози? У Джози проблемы в школе?

– За что? – спросила Алекс.

– Она отлупила мальчишку на площадке.

Алекс направилась к машине.

– Скажи им, что я уже еду.

По дороге домой Алекс украдкой поглядывала на дочь в зеркало заднего вида. Сегодня утром Джози отправилась в школу в белом свитере и брюках песочного цвета. Теперь же свитер был перемазан грязью. Из хвостика выбились пряди волос. На локте была дырка, а из губы все еще шла кровь. Но удивительно было то, что Джози отделалась легче, чем тот мальчишка, с которым она подралась.

– Пошли, – сказала Алекс, отводя дочку наверх в ванную. Здесь она осторожно сняла с нее рубашку, промыла царапины, заклеила пластырем. Затем села перед Джози на мохнатый коврик.

– Поговорим?

Нижняя губа Джози задрожала, и она расплакалась.

– Это из-за Питера, – сказала она. – Они все время к нему цепляются, обижают его. Поэтому я хотела, чтобы сегодня все было наоборот.

– Разве на площадке не было учителей?

– Воспитатели.

– Нужно было сказать им, что Питера дразнят. То, что ты побила Дрю, в первую очередь значит, что ты такая же плохая, как и он.

– Мы говорили воспитателям, – пожаловалась Джози. – Они сказали Дрю и остальным ребятам оставить Питера в покое, но те не послушались.

– Потому, – подытожила Алекс, – ты сделала то, что считала лучшим?

– Да, для Питера.

– Представь, что ты бы всегда так поступала. Например, если бы тебе понравилась чья-то куртка, ты бы ее забрала?

– Это значит украсть, – сказала Джози.

– Точно. Именно поэтому существуют правила. Нельзя нарушать правила, даже если кажется, что все остальные это делают. Потому что если ты нарушишь – если мы все будем их нарушать, – мир превратится в очень страшное место. Место, где воруют куртки, бьют людей на площадке. Вместо того чтобы поступить как лучше, иногда приходится поступать правильно.

– Какая разница?

– Лучше – это то, как тебе кажется нужно поступить. Правильно – это то, как следует поступить. Когда ты думаешь не только о себе и о своих чувствах, но и о других людях, о том, что было раньше, о правилах. – Она посмотрела на Джози. – Почему Питер не дрался?

– Думал, что у него будут неприятности.

– Вопросов больше нет, – сказала Алекс.

Ресницы Джози слиплись от слез.

– Ты сердишься на меня?

Алекс задумалась.

– Я сержусь на воспитателей, потому что они ничего не сделали, когда Питера обижали. И я не в восторге от того, что ты разбила мальчику нос. Но я горжусь тем, что ты хотела защитить своего друга. – Она поцеловала Джози в лоб. – Иди, переоденься во что-нибудь без дырок, Суперженщина.

Джози убежала в свою комнату, а Алекс все сидела в ванной на полу. Она вдруг поняла, что для отправления правосудия в первую очередь необходимо быть рядом и вмешаться – в отличие от воспитателей на площадке, например. Можно быть строгим, не приказывая, можно всегда придерживаться правил, принимать во внимание все доказательства, прежде чем принять решение.

Алекс поняла, что быть хорошим судьей – это почти то же, что и быть хорошей матерью.

Она встала, спустилась вниз и сняла телефонную трубку. Уит ответил после третьего гудка.

– Хорошо, – сказала она. – Скажите, что я должна делать.

Стульчик был слишком маленьким для Лейси, колени не помещались под столом, стены были выкрашены в слишком яркий цвет. Сидящая перед ней учительница была такой молоденькой, что Лейси засомневалась, может ли она выпить дома бокал вина и не нарушить ни один закон.

– Миссис Хьютон, – говорила учительница, – мне бы очень хотелось дать вам лучшее объяснение, но факт остается фактом: некоторые дети просто являются магнитом для насмешек. Другие дети видят их слабости и пользуются этим.

– А в чем слабость Питера? – спросила она.

Учительница улыбнулась.

– Я бы не назвала это слабостью. Он чувствительный и милый. Но это значит, что скорее всего он не станет носиться с другими ребятами по двору, играя в полицейских, а будет сидеть в углу с Джози и раскрашивать картинки. Остальные дети это видят.

Лейси вспомнила, как, когда она училась в начальной школе и была не намного старше Питера, они выращивали в инкубаторе цыплят. Вылупилось шесть птенцов, но один цыпленок оказался хромым. Он всегда последним мог поесть или попить. был тощим и неуклюжим по сравнению с братьями. Однажды весь класс с ужасом увидел, как здоровые цыплята насмерть заклевали хромоножку.

– Поведение этих ребят не останется безнаказанным, – заверила учительница. – Если мы что-нибудь заметим, то сразу же отправим их к директору. – Она открыла рот, словно хотела еще что-то сказать, но промолчала.

– Что?

Учительница опустила глаза.

– Просто, к сожалению, такая реакция может дать обратный результат. Ребята будут видеть в Питере причину своих неприятностей, и все начнется снова.

Лейси почувствовала, как лицо наливается краской.

– Что лично вы собираетесь предпринять, чтобы этого больше не произошло?

Она ожидала, что учительница будет говорить о том, чтобы ставить в угол или еще как-нибудь наказывать детей, которые будут дразнить Питера. Но вместо этого девушка сказала:

– Я покажу Питеру, как постоять за себя. Если его оттеснят в очереди в столовой или будут дразнить, нужно сказать что-то в ответ, а не мириться.

Лейси недоуменно посмотрела на нее.

– Я… я не верю своим ушам. То есть, если его толкнут, он должен толкнуть в ответ? Если его еду сбросят на пол, он должен отплатить тем же?

– Конечно же, нет…

– Вы хотите сказать, что для того, чтобы Питер чувствовал себя в школе в безопасности, ему нужно вести себя так, как те мальчишки, которые его обижают?

– Нет, я хочу рассказать вам о реалиях школы, – поправила ее учительница. – Послушайте, миссис Хьютон. Я могу сказать вам то, что вы хотите услышать. Я могу сказать, что Питер – прекрасный ребенок, и это так. Я могу сказать, что школа перевоспитает мальчишек, которые превратили жизнь Питера в мучение, и все прекратится. Но, к сожалению, правда жизни такова, что, если Питер хочет, чтобы это прекратилось, ему придется тоже измениться.

Лейси рассматривала свои руки. Они казались гигантскими на поверхности крохотной ученической парты.

– Спасибо. За вашу откровенность.

Она осторожно встала, потому что именно так нужно было вести себя в мире, где тебе уже нет места.

Она вышла из класса. Питер ждал ее на маленькой деревянной скамейке рядом с игрушечными домиками в холле. Она как мать должна была расчищать дорогу перед Питером, чтобы он не споткнулся. Но что, если она не сможет быть рядом с ним всегда? Может, это и хотела сказать ей учительница?

Она присела перед Питером на корточки и взяла его за руки.

– Ты же знаешь, что я тебя люблю, правда? – спросила Лейси.

Питер кивнул.

– Ты знаешь, что я хочу тебе только добра?

– Да, – сказал Питер.

– Я все знаю о коробочках для завтрака. Я знаю о Дрю и о том, что Джози его побила. Я знаю, что он тебе говорит. – Лейси почувствовала, как глаза наполняются слезами. – В следующий раз, когда случится что-то подобное, тебе придется за себя постоять Ты должен, Питер, или я… я тебя накажу.

Жизнь несправедлива. Лейси никак не поощряли на работе, какбыона ни старалась. Она видела, как женщины, которые тщательно следили за своим здоровьем, рожали мертвых детей, а наркоманки производили на свет здоровых младенцев. Она видела, как четырнадцатилетняя девочка умирала от ракаяичников,прежде чем смогла пожить по-настоящему. Нельзя изменить несправедливость судьбы, можно только страдать от нее и надеяться, что однажды все изменится. Но это еще сложнее, когда речь идет о твоем ребенке. Лейси очень страдала от того, что именно ей приходится приподнимать эту завесу для того, чтобы Питер понял: как бы сильно она его не любила, как бы искренне не хотела сделать его мир идеальным, этого всегда будет недостаточно.

Глотая слезы, она смотрела на Питера, пытаясь придумать, как заставить его постоять за себя, какое наказание могло бы заставить его изменить свое поведение, даже если это разобьет ей сердце.

– Если это еще раз произойдет… ты не будешь играть с Джози после школы целый месяц.

Сказав это, она закрыла глаза. Она не так представляла себе поведение идеальной матери, но оказывается то, чему она его учила – быть добрым, быть вежливым, относиться к людям так, как хочешь, чтобы они относились к тебе, – не принесли Питеру ничего хорошего. Если угрозы смогут заставить Питера кричать так громко, что Дрю и остальные гадкие мальчишки разбегутся, поджав хвосты, она будет угрожать.

Она убрала волосы Питера назад и смотрела, как по его лицу пробегает тень сомнения. Оно и понятно. Его мать никогда не давала таких указаний раньше.

– Он хулиган. Ноль без палочки. Он вырастет и станет еще большим ничтожеством, а ты… ты вырастешь и станешь великим. – Лейси широко улыбнулась сыну. – Когда-нибудь, Питер, все узнают твое имя.

На площадке было две качели, и иногда приходилось ждать очереди, чтобы покататься. В таких случаях Питер всегда загадывал, чтобы ему не достались те, которые пятиклассники закручивали вокруг верхней перекладины – и сиденье оказывалось так высоко, что его трудно было достать. Он боялся, что упадет, пытаясь раскачаться, или, что еще хуже, вообще не сможет взобраться на сиденье.

Если он ждал своей очереди вместе с Джози, она всегда садилась на эти качели. Она делала вид, что там ей больше нравится, но Питер понимал, что она только делает вид, будто не знает, как он их не любит.

Сейчас были каникулы, и они не катались. Они закручивали качели, пока цепи не превращались в узел, а потом поднимали ноги и вращались. Питер время от времени смотрел в небо и представлял, будто летит.

Когда они остановились, качели качнулись навстречу и их ноги сцепились. Джози рассмеялась и легонько обхватила его ноги своими щиколотками так, что они стали звеньями одной цепи.

Он повернулся к ней.

– Я хочу, чтобы люди меня любили, – выпалил он.

Джози наклонила голову набок.

– Люди тебя любят.

Питер высвободил свои ноги.

– Я имею в виду людей, – сказал он, – а не только тебя.

Чтобы заполнить заявление и анкеты на пост судьи, Алекс понадобилось целых два дня. И когда она все сделала, случилось невероятное: она поняла, что действительно хочет быть судьей. Несмотря на то что она сказала Уиту, несмотря на все свои отговорки, она принимала правильное решение.

На собеседовании в комиссии по отбору кандидатов в судьи, ей ясно дали понять, что далеко не всех приглашают сюда и что, если Алекс попала на собеседование, значит, ее кандидатуру серьезно рассматривают.

Работа комиссии состояла в том, чтобы передать губернатору короткий список кандидатов. Собеседования комиссии проводились в старой резиденции губернатора Бриджис Хаус в восточном Конкорде. График был плотным, и кандидаты входили в одну дверь, а выходили в другую, по-видимому, для того, чтобы никто не знал, кто еще претендует на это место.

Среди двенадцати членов комиссии были адвокаты, полицейские, директоры организаций защиты жертв-преступлений. Они так пристально разглядывали Алекс, что ей казалось, будто ее лицо вот-вот вспыхнет огнем. К тому же она просидела полночи с Джози, которой приснилось, что ее давит удав, и она не хотела ложиться спать. Алекс не знала, кто еще был претендентом, но могла поспорить, что среди кандидатов не было одиноких матерей, которые в три часа ночи тыкали шваброй в трубу парового отопления, пытаясь убедить ребенка, что это не змея.

– Мне нравится определенный ритм, – осторожно сказала она, отвечая на вопрос. Она знала, каких ответов от нее ждали. Хитрость состояла в том, чтобы каким-то образом разбавить шаблонные фразы и желаемые ответы ее индивидуальностью.

– Мне нравится, когда необходимо быстро принять правильное решение. Я хорошо знаю нормы доказательного права. Мне приходилось бывать в судах, где судьи приходят не подготовившись, и я уверена, что так работать не буду.

Она замолчала, глядя на этих мужчин и женщин, не зная, стоит ли набивать себе цену, как это делает большинство кандидатов на пост судьи, прошедших через все иерархические ступени прокуратуры, или быть самой собой и не скрывать свое прошлое государственного защитника.

Черт!

– Думаю, я очень хочу стать судьей потому, что мне нравится, что в зале суда все равны. Когда ты попадаешь туда, на этот короткий промежуток времени. Твое дело становится самым важным в мире, для всех присутствующих в этой комнате. Система работает на тебя. И не важно, кто ты и откуда, – все зависит от буквы закона, а не от каких-либо социоэкономических факторов.

Одна из женщин, сидящих в комиссии, посмотрела в свои записи.

– Мисс Корниер, как вы думаете, каким должен быть хороший судья?

Алекс почувствовала, как между лопатками потекла капелька пота.

– Терпеливым, но строгим. Способным руководить процессом, но не заносчивым. Должен знать нормы доказательного права и правила судопроизводства. – Она остановилась. – Наверное, это не совсем то, что вы ожидали услышать, но мне кажется, что быть хорошим судьей – это все равно что играть в «Танграм».

Пожилая женщина из группы защитников жертв непонимающе моргнула.

– Простите, во что играть?

– «Танграм», китайская геометрическая головоломка. Я мама. Моей маленькой дочке пять лет. И у нее есть эта игра. Дается геометрический контур какой-нибудь фигуры – лодки, поезда, птицы, – и вам нужно сложить ее, используя набор простых геометрических фигур: треугольников и параллелограммов разного размера. Это несложно для человека с развитым пространственным мышлением, потому что на самом деле мыслить нужно, выйдя за рамки. Точно так же и в работе судьи. У тебя в руках множество противоречивых факторов – заинтересованные стороны, жертвы, правовое принуждение, общество, даже прецеденты, – и ты каким-то образом должен, используя их, решить проблему, не выходя за рамки.

В наступившей неловкой паузе Алекс повернула голову и заметила в окне следующего претендента, входящего в вестибюль. Она моргнула, уверенная, что обозналась. Но невозможно забыть серебряные волосы, в которые когда-то запускала пальцы. Нельзя вычеркнуть из памяти линию скул и подбородка, которую ты повторяла своими губами. Логан Рурк – ее преподаватель судебной защиты, ее бывший любовник, отец ее дочери – вошел в здание и закрыл за собой дверь.

Очевидно, он тоже был кандидатом на пост судьи.

Алекс вздохнула, желая получить этот пост даже больше, чем секунду назад.

– Мисс Корниер? – повторила пожилая женщина, и Алекс поняла, что прослушала вопрос.

– Да, извините. Я не расслышала.

– Я спросила, хорошо ли вы играете в «Танграм»?

Алекс посмотрела ей в глаза.

– Мэм, – сказала она, позволив себе широко улыбнуться. – Я чемпион штата Нью Гемпшир.

Сначала цифры просто казались толще. Но потом они стали немного сливаться, и Питеру приходилось либо щуриться, либо наклоняться ниже, чтобы понять «3» это или «8». Учительница отправила его к медсестре, от которой пахло чайными пакетиками и носками, и та стала показывать ему буквы на висящей на стене таблице.

Его новые очки оказались легкими, как перышко, со специальными стеклами, которые не царапались, даже когда он падал или их швыряли через всю песочницу. Проволочная оправа была, по его мнению, слишком тонкой для тех выпуклых стекол, из-за которых его глаза были как у совы: огромные, блестящие и ярко-синие.

Впервые надев очки, Питер был в восторге. Вдруг неясное пятно вдали превратилось в ферму с силосными ямами, полями и пятнышками коров. Буквы на красном знаке сложились в «STOP». Появились тонкие линии: складки кожи на костяшках, морщинки в уголках маминых глаз. У всех супергероев были свои супервещи – пояс у Бэтмена, плащ у Супермена, – а у него были суперочки, благодаря которым он обрел рентгеновское зрение. Ему так нравились новые очки, что он даже лег в них спать.

Все изменилось на следующий день в школе, когда он понял, что кроме хорошего зрения появился еще и отличный слух: «четырехглазый», «слепой, как крот». Его очки из знака отличия превратились в шрам, еще одной чертой, которая делала его не таким, как все остальные. И это было еще не самое плохое.

Когда мир стал виден отчетливее, Питер разглядел выражение лиц людей, когда они смотрели на него. Словно он был ходячим анекдотом.

И Питер опускал свои близорукие глаза вниз, чтобы этого не видеть.

* * *

– Мы с тобой неправильные родители, – прошептала Алекс, обращаясь к Лейси. Они сидели на родительском собрании за низенькими столиками, из-за которых выглядывали их колени. Алекс взяла счетные палочки, которыми пользовались на уроках математики, и выложила из них бранное слово.

– Все это хорошо, пока кое-кто из нас не стал судьей, – Проворчала Лейси и рукой смешала палочки.

– Боишься, что я вышвырну тебя из школы? – засмеялась Алекс. – А что касается судьи, то шансов, что меня назначат примерно столько же, как и того, что я выиграю в лотерею.

– Посмотрим, – сказала Лейси.

Учительница наклонилась между ними и дала каждой маме листик.

– Сегодня я попрошу всех родителей написать одно слово, которое лучше всего характеризует вашего ребенка. Мы потом сделаем из них коллаж любви.

Алекс посмотрела на Лейси.

– Коллаж любви?

– Перестань издеваться над начальной школой.

– Я не издеваюсь. Следует признать, что всем основным законам детей учат здесь. Не дерись. Не бери то, что тебе не принадлежит. Не убивай людей. Не насилуй их.

– Ага. Я помню этот урок. Сразу после завтрака, – сказала Лейси.

– Ты же знаешь, что я имею в виду. Я говорю о социальном договоре.

– А что будет, если на суде тебе придется поддерживать закон, в который ты не веришь?

– Во-первых, еще не известно, стану ли я судьей. А во-вторых, я это сделаю. Буду чувствовать себя гадко, но сделаю, – ответила Алекс. – Поверь мне, нет ничего хуже судьи со свои личными предпочтениями.

Лейси превратила край бумажки в бахрому.

– Если ты станешь судьей, то когда же тогда ты будешь собой?

Алекс хитро улыбнулась и сложила палочки в еще одно непечатное слово.

– На родительских собраниях скорее всего.

Вдруг появилась Джози, раскрасневшаяся и запыхавшаяся.

– Мамочка, – сказала она, дергая Алекс за руку в то время, как Питер взобрался к Лейси на колени. – Мы уже все сделали.

Они готовили сюрприз из конструктора. Лейси и Алекс встали, позволяя вести себя мимо книжных полок, крошечных ковриков, лабораторного стола с гниющей в качестве эксперимента тыквой, покрытая наростами впалая кожура которой напомнила Алекс лицо одного знакомого прокурора.

– Это наш дом, – объявила Джози, отодвигая кубик, который служил дверью. – Мы женаты.

Лейси слегка толкнула Алекс локтем.

– Мне всегда хотелось быть в хороших отношениях со свахой и невесткой.

Питер стоял у деревянной плиты и помешивал воображаемую еду в пластмассовой кастрюльке. Джози надела большой белый халат.

– Пора идти на работу. Вернусь к ужину.

– Хорошо, – ответил Питер. – На ужин котлеты.

– А кем ты работаешь? – спросила Алекс у Джози.

– Я – судья. Я целый день сажаю людей в тюрьму, а затем прихожу домой и ем макароны. – Она обошла выстроенный из кубиков периметр дома и вошла через дверь.

– Садись, – сказал Питер. – Ты опять поздно.

Лейси закрыла глаза.

– Это мне кажется, или я смотрю в зеркало, которое всегда показывает правду?

Они наблюдали, как Джози и Питер отставили свои тарелки и переместились в другую часть дома, в маленький квадрат в квадрате. Там они легли.

– Это кровать, – объяснила Джози.

За спиной Алекс и Лейси появился учительница.

– Они все время играют в дом, – сказала она. – Мило, правда?…

Алекс смотрела, как Питер лег на бок и свернулся калачиком Джози легла за ним, обняв его рукой за талию. Она поду, мала каким образом у ее дочери сформировался образ таких отношений в семье, если она никогда даже не видела, чтобы ее мать ходила на свидания.

Она смотрела, как Лейси, положив бумажку на кубик, написала «ласковый». Это слово действительно точно характеризовало Питера – он был настолько ласковым, что это даже делало его уязвимым. Нужно было, чтобы кто-то, как Джози, всегда прикрывал его спину, чтобы защитить.

Алекс потянулась за карандашом и разгладила свой листик. Прилагательные толпились в ее голове – слишком многие подходили для ее дочери: подвижная, верная, умная, неотразимая, – но рука неожиданно начала выводить другие буквы.

«Моя», – написала она.

На этот раз, когда коробка ударилась об асфальт, крышка отлетела, и следующая за школьным автобусом машина переехала его бутерброд с тунцом и пакет с чипсами. Водитель автобуса, как всегда, ничего не заметил. Пятиклассники уже так наловчились, что окно открылось и закрылось прежде, чем Питер успел закричать, чтобы они остановились. Когда мальчишки довольно хлопнули друг друга по ладони, его глаза наполнились слезами. Он услышал голос мамы, говорящий, что это как раз тот момент, когда нужно постоять за себя. Но ведь мама не понимала, что от этого станет только хуже.

– О, Питер, – вздохнула Джози, когда он вернулся на место рядом с ней.

Питер уставился на свои варежки.

– Думаю, я не смогу прийти к тебе в гости в пятницу.

– Почему?

– Потому что мама сказала, что накажет меня, если я опять потеряю коробку для завтрака.

– Это нечестно, – сказала Джози.

Питер пожал плечами.

– Как всегда.

То, что губернатор штата Нью Гемпшир выбрала ее из короткого списка из трех кандидатов на пост окружного судьи, удивило больше всего саму Алекс. Хотя было логично, что Джин Шайен, молодая женщина губернатор-демократ, захочет назначить молодую женщину судью-демократа, Алекс, когда пришла на собеседование, все еще не могла в это поверить.

Губернатор оказалась моложе, чем ожидала Алекс, и красивее. «Именно так будут думать и обо мне в зале суда», – подумала Алекс. Она села, сунув кисти под бедра, чтобы не дрожали.

– Если я назначу вас, – сказала губернатор, – есть ли что-то, что мне необходимо знать?

– Вы имеете в виду, мои скелеты в шкафу?

Шайен кивнула. Для губернатора было важно, не отразится ли это назначение отрицательно на ней самой. Шайен хотела расставить все точки над «i», прежде чем принять официальное решение, и Алекс не могла не восхититься ею.

– Может ли кто-нибудь прийти на слушание Исполнительного совета, чтобы выступить против вашего назначения?

– Зависит от того, введете ли вы увольнительные в тюрьмах штата.

Шайен рассмеялась.

– Это туда попадают ваши недовольные клиенты?

– Именно поэтому они и недовольны.

Губернатор встала и пожала Алекс руку.

– Думаю, мы поладим, – сказала она.

Мэн и Нью Гемпшир – последние два штата, в которых еще остался Исполнительный совет, группа, которая должна проверять решения губернатора. Для Алекс это означало, что в течение месяца – с момента ее назначения и до заседания, на котором его должны подтвердить, ей придется делать все возможное, чтобы успокоить пятерых мужчин-республиканцев и не позволить им выпить из нее все соки.

Она звонила им каждую неделю. Спрашивала, есть ли у них к ней вопросы. Ей также нужно было найти свидетелей, которые пришли бы на заседание и выступили в ее поддержку. После нескольких лет работы государственным защитником, это казалось простым заданием. Но Исполнительный совет не хотел слушать адвокатов. Они хотели послушать людей, рядом с которыми Алекс жила и работала, – начиная от ее учительницы младших классов и заканчивая патрульным, который хорошо к ней относился, несмотря на то что она была на Темной стороне. Сложность была в том, чтобы люди пришли и свидетельствовали в ее пользу, но Алекс, если ее назначение подтвердят, не была бы им ничем обязана.

И вот наконец-то пришла очередь Алекс держать ответ. Она сидела перед Исполнительным советом в здании законодательного собрания штата и отвечала на вопросы, от «Какую книгу вы прочли за последнее время?» до «Кто несет бремя доказательства в случаях жестокого обращения?». Большинство вопросов задавались по существу и касались работы, пока она не услышала:

– Мисс Корниер, кто имеет право судить других?

– Это зависит от того, – начала Алекс, – судит ли человек в моральном смысле или в юридическом. Морально ни у кого нет права судить других. Но юридически – это не право, а ответственность.

– Тогда скажите, как вы относитесь к огнестрельному оружию?

Алекс заколебалась. Она не была поклонницей оружия. Она не разрешала Джози смотреть телевизионные программы, где было насилие какого-либо рода. Она знала, что происходит, когда оружие попадает в руки несчастного ребенка, или разъяренного мужа, или избитой жены, – она защищала таких клиентов слишком много раз, чтобы не обращать внимания на такую каталитическую реакцию.

И все же.

Она находилась в Нью Гемпшире, консервативном штате, перед группой республиканцев, опасавшихся, что она окажется демократкой, от которой можно ожидать всего, чего угодно. Она будет судьей в обществе, где охоту не только уважают, но и считают необходимой.

Алекс сделала глоток воды.

– Юридически, – сказала она, – я за огнестрельное оружие.

– Это ненормально, – сказала Алекс, стоя на кухне у Лейси. – Я захожу на интернет-сайты с мантиями, а там все модели похожи на игрока в американский футбол с грудью. В представлении общественности судья-женщина должна быть как медведь. – Она выглянула в коридор и крикнула: – Джози! Считаю до десяти, и мы едем!

– А выбрать есть из чего?

– Ага. Черная мантия… или черная. – Алекс скрестила руки на груди. – Можно заказать из хлопка с полиэстером или только из полиэстера. Можно выбрать с широкими рукавами или собранными. Они все ужасные. Я всего лишь хочу что-то с подчеркнутой талией.

– Кажется, Вера Вонг не делает модели для судей, – заметила Лейси.

– Не делает. – Она опять высунула голову в коридор. – Джози! Время истекло!

Лейси отложила кухонное полотенце, которым вытирала посуду, и последовала за Алекс в коридор.

– Питер! Мама Джози уезжает домой! – Когда ответа от детей не последовало, она направилась наверх. – Прячутся, наверное.

Алекс поднялась за ней в комнату Питера, где Лейси уже открыла дверцы шкафа и проверила под кроватью. Только вернувшись вниз, они услышали приглушенные голоса из подвала.

– Тяжелый, – сказала Джози.

Затем голос Питера:

– Вот. Вот так.

Алекс спустилась по деревянным ступенькам. Под домом Лейси находился столетний погреб с земляным полом и паутиной, похожей на рождественские украшения. Она шла на шепот, доносившийся из угла подвала, и там, за коробками и полками, заставленными домашним вареньем, стояла Джози, держа в руках ружье.

– О Господи! – задохнулась Алекс, и Джози развернулась, направив ствол на нее.

Лейси схватила ружье и отвернула в сторону.

– Где вы это взяли? – строго спросила она, и, похоже, только тогда Питер и Джози поняли, что что-то не так.

– Питер, – сказала Джози. – У него был ключ.

– Ключ? – закричала Алекс. – От чего?

– О сейфа, – пробормотала Лейси. – Он, наверное, видел, как Льюис доставал ружье, когда ходил на охоту в прошлые выходные.

– Моя дочь ходит к вам в гости уже кто знает сколько времени, а у вас по дому валяются ружья?

– Они не валяются, – возразила Лейси. – Они закрыты в специальном сейфе.

– Который может открыть пятилетний ребенок!

– Льюис хранит патроны…

– Где? – спросила Алекс. – Или давай спросим у Питера?

Лейси повернулась к Питеру:

– Ты же знаешь, что ружье нельзя трогать. Зачем ты это сделал?

– Я просто хотел показать его, мама. Она попросила.

Джози подняла перепуганное лицо.

– Я не просила.

Алекс обернулась.

– Теперь твой сын перекладывает вину на Джози…

– Или твоя дочь врет, – отбилась Лейси.

Они смотрели друг на друга, две подруги, поссорившиеся по вине своих детей. Лицо Алекс горело. «Что, если бы… – Все время вертелось в ее голове. – Если бы они вошли на пять минут позже? А если бы Джози поранилась или погибла?» И где-то в глубине билась еще одна мысль – о своих ответах Исполнительному совету неделю назад.

Кто имеет право судить других?

– Никто, – ответила она.

Тем не менее, именно это она сейчас делала.

– Я за огнестрельное оружие, – сказала она им.

Была ли она лицемеркой? Или просто была хорошей матерью?

Алекс увидела, как Лейси опустилась на колени рядом со своим сыном, и этого оказалось достаточно, чтобы все изменилось. Она подумала, что эта слепая преданность Питеру только мешает Джози, тянет ее вниз. Возможно, для нее было бы лучше завести других друзей? Друзей, из-за которых ее не будут вызывать в кабинет директора и которые не вложат ей в руки оружие.

Алекс прижала Джози к себе.

– Думаю, нам пора идти.

– Да, – холодно согласилась Лейси. – Думаю, так будет лучше.

Они стояли в ряду с замороженными продуктами, когда Джози опять завела свою песню:

– Я не люблю горох, – ныла она.

– Ну и не ешь.

Алекс открыла дверь холодильника, холодный воздух расцеловал ее лицо, пока она доставала пакет замороженных зеленых овощей.

– Я хочу печенье с кремом.

– С кремом не получишь. У тебя уже есть зоологическое.

Уже неделю Джози была особенно капризной, после фиаско в доме Лейси. Алекс понимала, что не сможет запретить Джози видеться с Питером в школе, но она не собиралась потворствовать этим отношениям и разрешить Джози приглашать его поиграть после уроков.

Алекс поставила баклажку воды на тележку, затем бутылку вина. Подумав, взяла еще одну.

– Ты будешь на ужин курицу или гамбургер?

– Я хочу соевое мясо.

Алекс рассмеялась.

– Откуда ты узнала о соевом мясе?

– Лейси готовила нам на обед. Оно похоже на сосиски, но полезнее.

Алекс шагнула вперед, когда подошла ее очередь в мясном отделе.

– Дайте, пожалуйста, двести граммов куриной грудки, – попросила она.

– Почему ты все время покупаешь то, что хочешь ты, и никогда то, чего хочу я? – обиделась Джози.

– Поверь мне, тебя не так уж притесняют, как тебе кажется.

– Хочу яблоко, – объявила Джози.

Алекс вздохнула.

– Мы можем выйти из магазина так, чтобы я больше не слышала от тебя «Я хочу»?

Прежде чем Алекс поняла, что Джози собирается делать, ее дочь соскочила с сиденья на тележке, и у Алекс все похолодело внутри.

– Ненавижу тебя! – закричала Джози. – Ты самая плохая мама в мире!

Алекс ощутила неловкость, потому что люди стали обращать на них внимание – пожилая женщина, выбирающая дыню, продавец, держащий брокколи.

Почему дети всегда устраивают истерики на людях, когда твои действия оцениваются другими?

– Джози, – проговорила она, улыбаясь сквозь зубы, – успокойся.

– Я хочу, чтобы ты была как мама Питера! Я бы хотела жить с ними!

Алекс схватила ее за плечи, довольно крепко, и Джози расплакалась.

– Послушай меня, – сказала она тихим, но звенящим голосом, и вдруг услышала отдаленный шепот и слово «судья».

В местной газете недавно вышла статья о ее недавнем назначении в окружной суд, там было и фото. Алекс почувствовала, как пробежала искра узнавания среди людей в хлебном отделе и в бакалейном: «Это она». Но сейчас она еще и ощущала ожидание в их взглядах на нее и Джози, они ждали ее действий, рассудительных действий.

– Я понимаю, ты устала, – ослабив хватку, сказала Алекс достаточно громко, чтобы услышали все присутствующие в магазине. – Я знаю, что ты хочешь домой. Но нужно вести себя. хорошо, когда находишься в общественном месте.

Джози непонимающе смотрела сквозь слезы, слушая Голос Разума, и спрашивала себя, что это существо сделало с ее настоящей мамой, которая сейчас кричала бы на нее в ответ и приказывала замолчать.

Судья, неожиданно поняла Алекс, не перестает быть судьей, даже выйдя из зала суда. Она все равно будет судьей – и в ресторане, и танцуя на вечеринке, и когда захочет придушить своего ребенка посреди продуктового магазина. Алекс надела предложенную мантию, не подозревая о подвохе: она уже никогда не сможет ее снять.

Если всю жизнь следить за тем, что подумают о тебе другие, можно ли забыть, кто ты на самом деле? А если лицо, которое ты показываешь миру, превратится в маску… под которой ничего не останется?

Алекс покатила тележку к кассам. Ее капризный ребенок уже опять превратился в раскаивающуюся маленькую девочку. Она прислушалась к затихающему иканию Джози.

– Хорошо, – сказала она, успокаивая не столько дочку, сколько себя. – Так намного лучше.

Первый день в качестве судьи Алекс провела в Кине. Никто, кроме ее помощника, официально не знал, что это ее первый день – адвокаты слышали, что она новенькая, но толком не знали, когда она начала работать. И все же она боялась. Она трижды переодевалась, несмотря на то под мантией все равно никто ничего не увидит. Ее дважды вырвало, прежде чем она отправилась в здание суда.

Она знала, как пройти в кабинет судьи – в конце концов она сотни раз была в суде в качестве адвоката. Ее помощником был худой мужчина по имени Ишмаэль, который знал Алекс со времени их предыдущих встреч и не особенно ее любил, потому что она рассмеялась, когда он представился («Зовите меня Ишмаэль»). Тем не менее сегодня он буквально упал к ее ногам в туфлях на каблуках.

– Добро пожаловать, Ваша честь, – сказал он. – Вот список дел к слушанию. Я провожу вас в ваш кабинет. Мы пришлем к вам офицера, когда все будет готово. Я еще чем-нибудь могу вам помочь?

– Нет, – ответила Алекс. – Все понятно.

Он оставил ее в кабинете, где было ужасно холодно. Она включила обогреватель, достала из сумки мантию и оделась. В кабинете была ванная, и Алекс вошла, чтобы внимательно себя рассмотреть. Она выглядела справедливой. Представительно.

Может, немного похожей на девочку из церковного хора. Она села за стол и сразу же вспомнила своего отца. «Посмотри на меня, папа», – подумала она, хотя он был там, откуда не мог ее услышать. Она помнила десятки дел, которые он вел. Он приходил домой и рассказывал о них за ужином. Вот только она не могла вспомнить моментов, когда он был не судьей, а просто ее отцом.

Алекс просмотрела папки по обвинениям, предъявляемым в то утро. Затем посмотрела на часы. У нее оставалось еще сорок пять минут до начала заседания. Сама виновата: так нервничала, что приехала слишком рано. Она встала, потянулась. Комната была такой большой, что можно было кататься на велосипеде.

Но она не будет. Судьи так себя не ведут.

Она решилась открыть дверь в коридор, и тут же на пороге материализовался Ишмаэль.

– Ваша честь? Чем могу помочь?

– Кофе, пожалуйста, – попросила Алекс – Если вам не трудно.

Услышав просьбу, Ишмаэль так подпрыгнул, что Алекс поняла: попроси она его выйти купить подарок Джози на день рождения, к полудню на ее столе уже лежала бы упакованная коробка. Она последовала за ним в комнату для отдыха, где адвокаты и другие судьи могли попить кофе. Молодая женщина-адвокат сразу же уступила ей место у кофеварки.

– Проходите, Ваша честь, – сказала она, пропуская ее без очереди.

Алекс взяла бумажный стаканчик. Подумала, что надо будет принести чашку и оставить в кабинете. Хотя, поскольку она будет работать в разных судах: в Лаконии, Конкорде, Кине, Нашуе, Рочестере, Милфорде, Джеффри, Питерборо, Графтоне и Кусе, в зависимости от дня недели, – придется купить много чашек. Она нажала на кнопку, но вместо кофе автомат издал свист и шипение – пусто. Не задумываясь, она потянулась за фильтром, чтобы приготовить новую порцию.

– Ваша честь, вы не обязаны это делать, – сказала та же женщина, явно смущенная поведением Алекс. Она взяла фильтр из рук судьи и начала готовить кофе.

Алекс уставилась на адвоката. Она спрашивала себя, назовет ли ее кто-нибудь когда-нибудь Алекс или ее имя официально сменили на «Ваша честь». Она спрашивала себя, хватит ли у кого-нибудь смелости сказать ей, что у нее на каблуке кусок туалетной бумаги или шпинат на зубах. Было странно ощущать, что находишься под пристальным вниманием, и в то же время знать, что никто не осмелится сказать тебе в лицо, что что-то не так.

Адвокат принесла ей чашку свежезаваренного кофе.

– Я не знала, с чем вы любите, – сказала она, предлагая сахар и сливки.

– Так хорошо» – ответила Алекс, но когда протянула руку широкий рукав мантии зацепился за чашку и кофе пролился «Спокойно, Алекс», – подумала она…

– О Боже, – проговорила адвокат. – Простите!

«Почему ты извиняешься, – удивилась Алекс, – если я сама виновата?»

Девушка начала с помощью салфеток наводить порядок, поэтому Алекс сняла мантию, чтобы почистить ее. Мелькнула шальная мысль, что можно не останавливаться на этом, а раздевшись до белья продефилировать по зданию суда, как голый король из сказки.

– Разве мое платье не прекрасно? – будет спрашивать она, а в ответ все будут твердить одно:

– О да, Ваша честь.

Она застирала рукав в умывальнике и отжала. Затем, все еще держа мантию в руках, направилась обратно в кабинет. Но мысль о том, что еще полчаса придется сидеть там одной, наводила тоску, поэтому Алекс решила побродить по коридорам здания суда. Она поворачивала туда, где никогда не была прежде, и оказалась у двери, ведущей на парковочную площадку. На улице стояла женщина в зеленом спортивном костюме кузнечика и курила. В воздухе пахло зимой, на асфальте сверкал лед, как разбитое стекло. Алекс обняла себя за плечи – как ни странно, но здесь оказалось холоднее, чем в кабинете, – и кивнула незнакомке:

– Привет, – сказала она.

– Привет, – женщина выпустила струю дыма. – Я тебя здесь раньше не видела. Как зовут?

– Алекс.

– А я Лиз. Работаю в отделе недвижимости. – Она улыбнулась. – А ты из какого отдела?

Алекс шарила в кармане в поисках мятных конфеток – Не потому, что хотела освежить дыхание, а потому, что хотела продлить этот разговор еще на несколько секунд.

– Я судья, – ответила она.

Лицо Лиз мгновенно изменилось, и она смущенно отступила назад.

– Знаете, мне очень не хочется вам это говорить, потому что вы так легко заговорили со мной. Никто другой здесь так не сделает, и мне… мне немного одиноко. – Алекс помолчала. – Может, вы забудете, что я судья?

Лиз раздавила окурок подошвой ботинка.

– Посмотрим.

Алекс кивнула. Она вертела в руке коробочку с конфетками, и они перекатывались, мелодично постукивая.

– Хочешь мятную конфетку?

Поколебавшись, Лиз протянула руку.

– Конечно, Алекс, – ответила она и улыбнулась.

Питер в последнее время слонялся по дому как привидение. Ему нечем было себя занять, что не в последнюю очередь было связано с тем, что Джози перестала приходить к нему, хотя они и виделись в школе три-четыре раза в неделю. Джойи не хотел с ним играть – он всегда бегал на футбол или играл в компьютерные игры, где нужно было очень быстро вести машину по изогнутой, как канцелярская скрепка, трассе, – то есть Питеру вообще нечего было делать.

Однажды вечером после ужина он услышал шорох в подвале. Он не спускался туда с тех пор, как мама нашла его там с Джози и ружьем, но он как мотылек поспешил на свет над отцовским верстаком. Отец сидел рядом на табурете, держа в руках то самое ружье, из-за которого у Питера было столько неприятностей.

– Разве тебе не пора ложиться спать? – спросил отец.

– Я не устал.

Он смотрел, как руки отца гладят лебединую шею ружья.

– Красивое, правда? Это «ремингтон 721». Тридцать шестой калибр. – Отец повернулся к Питеру. – Хочешь помочь мне его почистить?

Питер инстинктивно бросил взгляд в сторону лестницы, где мама мыла посуду после ужина.

– Я считаю, Питер, что если уж ты интересуешься оружием, то нужно научиться уважать его. Береженого Бог бережет правильно? Даже твоя мама не сможет с этим поспорить. – Он бережно положил ружье к себе на колени. – Оружие – это очень, очень опасная вещь. И еще более опасной она становится потому, что большинство людей не знают, как оно работает. А если ты это знаешь, то оно превращается в обычный инструмент, как молоток или отвертка, и не принесет вреда, если ты знаешь, как правильно с ним обращаться. Понимаешь?

Питер ничего не понял, но не собирался говорить об этом отцу. Его сейчас научат, как обращаться с настоящим ружьем! Никто из его идиотов-одноклассников, этих сопляков, не сможет этим похвастаться.

– Первое, что нам нужно сделать, – это открыть затвор. Вот так. Нужно убедиться, что там нет пуль. Смотрим в магазин, вот здесь, внизу. Видишь пули? – Питер покачал отрицательно головой. – Теперь проверь еще раз. Это никогда не будет лишним. Теперь, видишь маленькую кнопочку под ствольной коробкой – как раз перед спусковой скобой, – нажми на нее и сможешь полностью снять затвор.

Питер смотрел, как просто отец снял большой серебряный храповик, который соединял приклад и ствол. Потом взял с верстака бутылку – «Растворитель», – прочел Питер, – и налил немного на тряпку.

– Нет ничего лучше охоты, Питер, – сказал отец. – Идешь по лесу, когда весь остальной мир еще спит… видишь, как олень поднимает голову и смотрит прямо на тебя… – Он взял тряпку, отставив руку подальше – от резкого запаха у Питера закружилась голова – и начал протирать ею ствол. – Вот так, – сказал отец. – Попробуй теперь ты.

Питер раскрыл рот от удивления – ему разрешили взять ружье, после того что случилось с Джози? Может, только потому что он сейчас под присмотром папы, или, может быть, это ловушка, и его накажут только за то, что он хотел еще раз подержать ружье. Он осторожно протянул руки и, как и в первый раз, удивился, каким тяжелым оно оказалось. В компьютерной игре Джойи герои размахивали ружьями направо и налево, словно перышками.

Это не была ловушка. Отец действительно хотел, чтобы он ему помог. Питер смотрел, как отец взял еще одну банку – с оружейным маслом – и накапал немного на чистую тряпку.

– Мы смажем ствол и капнем немного на ударник… Хочешь узнать, как работает оружие, Питер? Иди сюда. – Он указал на ударник, крохотный круг в стволе. – Внутри ствола есть большая пружина, ее не видно. Когда ты нажимаешь на спусковой крючок, пружина выпрямляется, бьет по ударнику и выталкивает его совсем немного… – Он показал большим и указательным пальцами расстояние примерно в дюйм в качестве иллюстрации. – Ударник бьет в центр медной пули… и немного вдавливает серебряную кнопочку, которая называется капсюль. От этого загорается заряд, то есть порох внутри медной гильзы. Ты же видел пулю, как она сужается на кончике? В этой тонкой части и находится то, что собственно и называется пулей. И когда взрывается порох, за пулей создается давление, которое ее и выталкивает.»

Отец взял затвор из рук Питера, протер его маслом и отставил в сторону.

– Теперь посмотри внутрь ствола. – Он направил ружье вверх, словно собрался прострелить лампочку под потолком. – Что ты видишь?

Питер заглянул одним глазом в открытый ствол с обратной стороны.

– Похоже на макароны, которые мама готовит на обед.

– Да, действительно. Там внутри система нарезов, как на шурупе. Когда пуля вылетает, эти нарезы заставляют ее вращаться. Как когда бросаешь мяч и раскручиваешь его.

Питер пробовал бросить так мяч, когда играл во дворе с папой и Джойи, но то ли его рука была слишком маленькой, то ли мяч слишком большим, но когда он пытался передать пас, чаще всего мяч падал прямо ему под ноги.

– Если пуля вылетает вращаясь, то летит ровно и прямо.

Отец перестал возиться с длинным прутом с проволочной петлей на конце. Вставив кусочек тряпки в петлю, он обмакнул ее в растворитель.

– Но порох оставляет грязь внутри ствола, – сказал он. – И как раз эту грязь нам и нужно вычистить.

Питер наблюдал, как отец вставил прут в ствол и провел вверх-вниз, словно взбивал масло. Он вставил лоскут чистой тряпочки и снова запустил его в ствол, потом еще один, и еще, пока лоскуты не перестали чернеть от грязи.

– Когда я был в твоем возрасте, мой отец тоже показал мне, как это делается. – Он выбросил тряпки в корзину для мусора. – Когда-нибудь мы с тобой пойдем на охоту.

Услышав это, Питер не мог прийти в себя от счастья. Его – сына, который не умел играть ни в футбол, ни в регби, ни даже толком плавать, – отец брал с собой на охоту? Он был в восторге от самой идеи оставить Джойи дома. Он подумал, сколько ему придется ждать этого события и как это вообще – делать что-то с папой только вдвоем?

– Так, – сказала отец. – Теперь еще раз загляни в ствол.

Питер схватил ружье обратной стороной, посмотрел в дуло, прижав ствол к лицу на уровне глаз.

– О господи, Питер! – воскликнул отец, отнимая ружье. – Не так! С другой стороны. – Он повернул оружие, так что ствол оказался направлен в противоположную от Питера сторону. – Даже если затвор здесь и это неопасно, никогда не смотри в дуло оружия. И не целься в то, что не собираешься убивать.

Питер прищурился, заглядывая в ствол с «правильной» стороны. Внутренняя поверхность ослепительно сверкала серебром. Идеально.

Отец смазал внешнюю поверхность ствола маслом.

– Теперь нажми на спусковой крючок.

Питер непонимающе посмотрел на отца. Даже он знал, что этого делать нельзя.

– Сейчас это неопасно, – повторил отец. – Это нужно сделать, чтобы собрать ружье.

Питер неуверенно положил палец на металлический полумесяц и нажал. Затвор, который держал отец, легко встал на свое место.

Питер видел, как отец надел на ружье чехол.

– Люди, которые переживают из-за оружия, просто с ним не знакомы, – сказал папа. – Когда знаешь оружие, то можешь пользоваться им без риска.

Питер видел, как отец закрыл сейф. Он понял, что хотел сказать отец. Таинственность оружия – то, что заставило его стащить ключ от сейфа из папиного ящика для нижнего белья и показать ружье Джози, – уже не была такой непроникновенной. Теперь, увидев, как ружье разбирается и собирается обратно, он понял, что по сути оружие – это подогнанные куски металла, сумма составляющих деталей.

Оружие на самом деле ничто без человека, держащего его.

* * *

На следующий день

На шестое рождество Питеру подарили рыбку. Это была японская бойцовая рыбка, петушок с тончайшим расщепленным хвостом, похожим на шлейф кинозвезды. Питер назвал ее Росомаха. Он часами смотрел на ее переливающуюся чешую, на блестящий глаз. Но спустя несколько дней ему стало интересно, как живется тому, чей мир ограничивается аквариумом. И почему рыбка застывает каждый раз, проплывая возле усиков пластмассовых водорослей: она думает, что встретила что-то новое, и восхищается формами и красотой растения, или просто таким образом она отмечала еще один круг вокруг аквариума?

Питер начал вставать среди ночи, чтобы проверить, спит ли рыбка когда-нибудь. Но независимо от времени суток Росомаха всегда плавала. Он думал о том, что видит рыбка: увеличенный глаз, появляющийся, словно солнце, в стекле аквариума. Он слышал, как отец Рон в церкви рассказывал о том, что Бог видит все, и решил, что Росомаха воспринимает его так же.

Сидя в камере окружной тюрьмы Графтона, Питер пытался вспомнить, что случилось с его рыбкой. Он предполагал, что она умерла. И скорее всего это случилось на его глазах.

Питер не отрываясь смотрел на видеокамеру в углу под потолком, которая бесстрастно смотрела на него. Они – кто бы это ни был – следили за тем, чтобы он не лишил себя жизни прежде публичного растерзания. Поэтому в его камере не было ни койки, ни подушки, ни даже матраца. Только жесткий топчан и эта дурацкая видеокамера.

Хотя, с другой стороны, может, это и хорошо. Насколько Питер мог судить, в этом ряду одиночных камер он был один. Он Ужасно испугался, когда машина шерифа остановилась перед зданием тюрьмы. Он смотрел по телевизору все эти передачи и знал, что творится в подобных местах. Все время, пока его оформляли, Питер не раскрывал рта – не потому, что был крепким орешком, а потому, что боялся, что, раскрыв рот, расплачется и уже не сможет остановиться.

Послышалось лязганье металла по металлу, словно звон мечей а затем шаги. Питер не сдвинулся с места, он зажал кисти рук между коленями и ссутулился. Он не хотел казаться решительным не хотел вызывать жалость. Вообще-то у него неплохо получалось быть невидимым. Он оттачивал это мастерство в течение двенадцати лет. Перед его камерой остановился надзиратель.

– К тебе посетитель, – сказал он и открыл дверь.

Питер медленно встал. Он поднял глаза на камеру наблюдения и последовал за надзирателем по мрачному серому коридору. Интересно, сложно ли выбраться из этой тюрьмы? Что, если, как в компьютерных играх, он мог бы подпрыгнуть в каком-нибудь умопомрачительном ударе кун-фу, вырубить этого охранника, потом еще одного и еще одного, пока не доберется до двери и не сможет вдохнуть воздух, вкус которого уже начал забывать?

Что, если он останется здесь навсегда?

Именно в этот момент он вспомнил, что случилось с рыбкой. Наслушавшись о правах животных и милосердии, Питер спустил Росомаху в унитаз. Ему казалось, что канализационные трубы выходят в какой-нибудь огромный океан, как тот, куда они всей семьей ездили прошлым летом отдыхать, и что Росомаха сможет каким-то образом найти обратную дорогу в Японию, к своим родственникам-петушкам. Когда Питер поделился этим с Джойи, тот рассказал ему о коллекторах и о том, что вместо свободы Питер подарил своему питомцу смерть.

Надзиратель остановился перед дверью, на которой было написано «Комната свиданий». Питер не имел ни малейшего представления, кто мог к нему прийти кроме родителей, которых он пока не готов был видеть. Они будут задавать вопросы, на которые он не мог ответить, – о том, как можно было уложить сына спать и не узнать его на следующее утро. Возможно, было бы лучше вернуться обратно к видеокамере, которая безотрывно следила, но не судила.

– Заходи сюда, – сказал надзиратель и открыл дверь.

Питер судорожно вздохнул. Ему стало интересно, что подумала рыбка, оказавшись вместо прохладного синего океана в дерьме.

Джордан вошел в здание тюрьмы округа Графтон и остановился у пропускного пункта. Прежде чем попасть к Питеру Хьютону, ему нужно было зарегистрироваться и получить из рук охранника по ту сторону прозрачной стенки пропуск.

Джордан взял журнал, расписался и протолкнул его в узкую щель под стеклянной перегородкой – но забрать его было некому. Оба охранника, находившихся внутри склонились над маленьким серо-белым телевизором, который, как и все телевизоры на планете в этот момент, транслировал репортаж о стрельбе.

– Простите, – сказал Джордан, но никто не обернулся.

– Когда началась стрельба, – говорил репортер, – Эд МакКейб выглянул из кабинета, где проводил урок математики у девятого класса, и оказался между стреляющим и учениками.

На экране появилась рыдающая женщина, большие белые буквы внизу обозначили ее как «ДЖОАН МАККЕЙБ, СЕСТРА ПОГИБШЕГО».

– Он любил детей, – плакала она. – Он заботился о них все семь лет, в течение которых преподавал в Стерлинге, и заботился о них до последней минуты своей жизни.

Джордан переступил с ноги на ногу.

– Эй!

– Секунду, друг, – ответил один из охранников, махнув ему рукой, не поворачиваясь.

На экране опять появился репортер, его волосы развевались, словно парус под легким ветерком. За ним виднелась кирпичная стена здания школы.

– Коллеги вспоминают Эда МакКейба как преданного своему делу учителя, который всегда был готов пройти пешком лишнюю милю, чтобы помочь ученику, и как страстного любителя путешествий, который часто говорил в учительской о своей мечте пройти пешком по Аляске. Мечте, – скорбно проговорил репортер, – которой не суждено сбыться.

Джордан взял журнал и с такой силой пропихнул в щель, что тот упал на пол. Оба охранника сразу же обернулись.

– Я пришел, чтобы увидеться со своим клиентом, – сказал он.

Льюис Хьютон не пропустил ни одной лекции за девятнадцать лет своего преподавания в колледже Стерлинга, до сегодняшнего дня. Когда позвонила Лейси, он уехал в такой спешке, что даже не подумал оставить записку на двери аудитории. Он представил, как студенты ждали его появления, чтобы записать каждое слово, слетающее с его губ, словно сказанное им было безупречно.

Какое слово, какая банальность, какое замечание, брошенные им, довели Питера до такого?

Какое слово, какая банальность, какое замечание могли бы остановить его?

Они с Лейси сидели во дворе и ждали, когда полиция покинет их дом. И они ушли – по крайней мере, один из них, – вероятно, чтобы продлить ордер. Льюису и Лейси нельзя было заходить в дом до окончания обыска. Некоторое время они стояли в дверном проеме и смотрели, как мимо них время от времени офицеры проносили сумки и коробки с вещами, которые Льюис ожидал увидеть, – компьютеры, книги из комнаты Питера, и с теми, что стали для него неожиданностью, – теннисная ракетка, большая упаковка непромокаемых спичек.

– Что нам делать? – пробормотала Лейси.

Он покачал головой, не в силах сказать ни слова. Для одной из своих статей о ценности счастья он проводил опрос пожилых людей с суицидальными наклонностями.

– А что нам остается? – спрашивали они, и тогда Льюис не смог понять это полное отсутствие надежды. Тогда он не мог представить, что жизнь может оказаться настолько горькой, что невозможно придумать, как все исправить.

– Мы ничего не можем сделать, – ответил Льюис, и он действительно так считал. Он смотрел на офицера, выносившего стопку старых комиксов Питера.

Когда он только приехал и подошел к Лейси, которая ходила взад-вперед по дорожке, она бросилась к нему в объятия.

– Почему? – рыдала она. – Почему?

В этом вопросе была тысяча других, но Льюис не знал ответа ни на один из них. Он держался за жену, словно она была соломинкой в бурлящем потоке, и тут заметил глаза соседки через дорогу, выглядывавшей из-за занавески.

Вот тогда они и перешли на задний двор. Они сидели на качелях в окружении голых ветвей кустарников и тающего снега. Спина Льюиса была идеально ровной, а пальцы и губы занемели от холода и шока.

– Ты думаешь, – прошептала Лейси, – это наша вина? Он внимательно посмотрел на нее, восхищаясь ее смелостью: она облекла в слова то, о чем он не позволял себе даже думать. Но что еще им оставалось говорить друг другу? Выстрелы были. И их сын в этом замешан. Нельзя отрицать факты, можно только изменить призму, через которую на них смотреть. Льюис склонил голову.

– Я не знаю.

Где же начинать искать возможные причины? Случилось ли это потому, что Лейси слишком часто брала Питера на руки, когда он был маленьким? Или потому, что Льюис делал вид, что смеется, когда Питер падал, надеясь, что малыш не заплачет, если будет думать, что нет причин плакать? Следовало ли им тщательнее следить за тем, что он читал, смотрел, слушал… или жесткий контроль привел бы к такому же результату? А может, дело в комбинации воспитаний Льюиса и Лейси? Если из ребенка супругов ничего не вышло, значит, пара не справилась.

Дважды.

Лейси разглядывала замысловатый узор кладки под своими ногами. Льюис помнил, как мостил кирпичами задний дворик. Он сам разровнял песок и выкладывал кирпичи. Питер хотел помочь, но Льюис не разрешил: кирпичи были слишком тяжелыми.

– Ты можешь пораниться, – сказал тогда он.

Если бы Льюис не оберегал его так сильно, если бы Питер ощутил настоящую боль, возможно, он не смог бы причинить боль другим?

– Как звали мать Гитлера? – спросила Лейси.

Льюис непонимающе посмотрел на нее.

– Что?

– Она была ужасной матерью?

Он обнял Лейси.

– Не мучай себя, – пробормотал он.

Она зарылась лицом в его плечо.

– Но это будут делать другие.

Всего на мгновение Льюис позволил себе поверить, что все ошибаются – что Питер не мог стрелять в школе сегодня. В некотором смысле это было правдой – несмотря на сотни свидетелей, мальчик, которого они видели, не был тем, с кем Льюис разговаривал перед тем, как лечь спать. Они разговаривали о машине Питера.

– Ты же знаешь, что до конца месяца нужно пройти техосмотр, – напомнил Льюис.

– Да, – ответил Питер, – я уже записался.

Неужели и это была ложь?

– Адвокат…

– Он сказал, что перезвонит нам, – ответил Льюис.

– Ты сказал ему, что у Питера аллергия на морепродукты? Что если ему дадут…

– Я сказал, – ответил Льюис, хотя ничего не говорил. Он представил Питера, сидящего в камере тюрьмы, мимо которой он проезжал каждое лето по пути в Хайверхилл на ярмарку. Он вспомнил о том, как Питер позвонил на второй день отдыха в лагере и молил забрать его домой. Он думал о своем сыне, который все равно оставался его сыном, даже если совершил что-то настолько ужасное, что Льюис не мог закрыть глаза, не представив самого страшного. И тогда его грудь стала слишком тесной, а воздуха – слишком мало.

– Льюис? – Лейси отстранилась, услышав, как он начал хватать ртом воздух. – С тобой все в порядке?

Он кивнул, улыбнулся, но поперхнулся правдой.

– Мистер Хьютон?

Они оба подняли глаза и увидели перед собой офицера полиции.

– Сэр, вы не могли бы пройти со мной на минутку?

Лейси тоже встала, но он остановил ее. Он не знал, куда ведет его этот коп и что ему собираются показать. Он не хотел, чтобы Лейси это видела, если этого можно было избежать.

Последовав за офицером в свой собственный дом, он ненадолго задержался, увидев полицейских в белых перчатках, тщательно обыскивающих его кухню. Его шкафы. Когда он оказался у двери, ведущей в подвал, его бросило в пот. Он понял, куда они направляются. Именно мысли об этом он старательно избегал с тех пор, как Лейси впервые ему позвонила.

В подвале стоял еще один офицер, из-за его спины Льюис ничего не видел. Здесь было на десять градусов прохладнее, но Льюис все равно был мокрым от пота. Он вытер лоб рукавом.

– Посмотрите на эти винтовки, – сказал офицер. – Они принадлежат вам?

Льюис сглотнул.

– Да. Я хожу на охоту.

– Скажите, пожалуйста, мистер Хьютон, все ли оружие на месте? – Офицер отошел в сторону, показывая на шкаф для оружия со стеклянной дверцей.

У Льюиса подогнулись колени. Три из пяти охотничьих винтовок стояли в шкафчике, как девушки на танцах, пришедшие без кавалера. Двух не было.

До этого момента Льюис не позволял себе верить этим ужасным вещам, которые говорили о Питере. До этого момента все оставалось чудовищным недоразумением.

Теперь же Льюис начал винить себя.

Он повернулся к офицеру, посмотрел ему в глаза, ничем не выдав своих чувств. Льюис понял, что этому он научился у собственного сына.

– Нет, – ответил он. – Не все.

Первое неписаное правило адвоката – вести себя так, словно ты знаешь все, хотя на самом деле тебе совсем ничего не известно. Глядя в глаза клиенту, у которого может быть, а может и не быть ни единого шанса на оправдание, нужно умудриться оставаться одновременно и бесстрастным, и убедительным. Нужно сразу установить рамки отношений с клиентом: я Я босс, а ты говоришь мне только то, что я хочу услышать.

Джордан уже сто раз был в этой ситуации – ожидал в комнате свиданий в этой самой тюрьме человека, с помощью которого он сможет заработать, – и искренне верил, что видел все в этой жизни, поэтому был поражен, обнаружив, что Питер Хьютон может его удивить. Судя по масштабам стрельбы и нанесенного ущерба, по ужасу на лицах, которые Джордан видел на экране, все это вряд ли могло быть делом рук этого худощавого мальчишки с веснушками и в очках.

Это была первая мысль Джордана. Следующей мыслью было: «Это мне только на руку».

– Питер, – сказал он. – Меня зовут Джордан МакАфи, я адвокат. Меня наняли твои родители, чтобы я представлял твои интересы в суде.

Он подождал ответа.

– Садись, – сказал он, но мальчик остался стоять. – Или не садись, – добавил Джордан. Он нацепил деловитое выражение лица и поднял глаза на Питера. – Завтра тебе выдвинут обвинение. Под залог тебя не отпустят. У нас будет возможность изучить пункты обвинения утром, до того как ты отправишься в суд. – Он дал Питера минуту, чтобы переварить информацию. – С этой минуты тебе не придется проходить через все это одному. У тебя есть я.

То ли Джордану показалось, то ли действительно что-то вспыхнуло во взгляде Питера при этих словах. Что бы это ни было, оно исчезло так же быстро, как и появилось. Питер уставился в пол, не выказывая никаких эмоций.

– Что ж, – сказал Джордан, поднимаясь. – Вопросы есть?

Как он и ожидал, ответа не последовало. Черт, с таким же успехом Джордан мог поговорить с одной из жертв стрельбы. «Возможно, так оно и есть», – мелькнула мысль, и голос, звучавший в голове, был очень похож на голос его жены.

– Ладно. Тогда увидимся завтра.

Он постучал в дверь, вызывая охранника, который должен был отвести Питера обратно в камеру, и тут мальчик неожиданно заговорил.

– Скольких я убил?

Джордан помолчал, держась за дверную ручку. Он не повернулся к своему клиенту.

– Увидимся завтра, – повторил он.

Доктор Эрвин Пибоди жил за рекой в Норвиче, штат Вермонт, и подрабатывал на кафедре психологии в колледже Стерлинга. Шесть лет назад он стал одним из семи соавторов статьи о жестокости в школе. Это было академическое задание, о котором он почти забыл. Тем не менее ему позвонили из филиала телекомпании NBC в Берлингтоне. Иногда за завтраком он смотрел утренние новости по этому каналу, чтобы посмеяться над проколами неумелых ведущих.

– Мы ищем человека, который может охарактеризовать стрельбу с психологической точки зрения, – сказал продюсер, и Эрвин ответил:

– Тогда вы обратились по адресу.

– …Опасные признаки, – говорил он, отвечая на вопрос ведущего. – Ну, эти молодые люди отдаляются от остальных. Они чаще всего одиночки. Говорят о причинении боли себе или другим. Они плохо учатся в школе или часто получают дисциплинарные замечания. Им не хватает привязанности к кому-то – кому угодно, – кто помог бы им ощутить свою значимость.

Эрвин знал, что к нему обратились не за экспертизой, а за успокоением. Жителям Стерлинга – всему миру – необходимо знать, что таких детей, как Питер Хьютон, легко узнать, и те кто может внезапно превратиться в убийцу, имеют отличительные признаки.

– Значит, существует общая характеристика подростка, способного устроить стрельбу в школе? – спросил ведущий.

Эрвин Пибоди посмотрел прямо в объектив. Он понимал: говоря, что эти ребята носят одежду черного цвета, или слушают непонятную музыку, или проявляют агрессию, он описывает подавляющее большинство молодых людей на определенном этапе взросления. Он понимал, что, если глубоко несчастный человек решит нанести вред, ему это скорее всего удастся. Но он также понимал, что все глаза в Коннектикутской долине обращены на него – может быть, даже на всем северо-востоке, – а он собрался претендовать на должность в Стерлинге. Немного престижа – признание его экспертом – не помешает.

– Да, можно так сказать, – ответил он.

Наводить порядок в доме перед сном входило в обязанности Льюиса. Он начинал с кухни, складывал посуду в посудомоечную машину. Он закрывал входную дверь и выключал свет. Затем поднимался наверх, где Лейси обычно уже лежала в постели с книгой – если, конечно, не принимала в это время роды, – а он заглядывал в комнату к сыну. Говорил, чтобы тот выключал компьютер и ложился спать.

Сегодня вечером он неожиданно для себя оказался у двери в комнату Питера, глядя на беспорядок после обыска. Он подумал, что надо было бы ровно расставить на полках оставшиеся книги, отправить на место содержимое ящиков стола, сваленное в кучу на полу. Но потом передумал и осторожно прикрыл дверь.

Лейси не было ни в спальне, ни в ванной. Он постоял, прислушиваясь. Услышал негромкие голоса – словно кто-то.

Нe хотел быть услышанным, – доносившиеся из комнаты прямо под ним.

Он пошел обратно, приближаясь к голосам. С кем это Лейси могла разговаривать посреди ночи?

Экран телевизора мерцал зеленоватым, неземным светом в темноте кабинета. Льюис даже забыл, что в этой комнате есть телевизор, настолько редко его включали. Он увидел логотип канала CNN и знакомую ленту новостей, бегущую внизу экрана, додумал о том, что до 11 сентября этой ленты никогда не было, пока люди не стали настолько напуганными, что им необходимо было знать немедленно обо всем, что происходило в их мире.

Лейси стояла на коленях на ковре, глядя на телеведущего.

– Пока нам немногое известно о стрелявшем мужчине и его оружии…

– Лейси, – хрипло позвал он. – Лейси. Пошли спать.

Лейси не пошевелилась, ничем не показала, что услышала его. Льюис обошел жену, проведя рукой по ее плечу, и выключил телевизор.

– В предварительных отчетах упоминается о двух пистолетах, – сообщил ведущий, прежде чем его изображение исчезло.

Лейси повернулась к мужу. Ее глаза напомнили ему небо в иллюминаторе самолета: бесконечная серая мгла, словно ты везде и нигде одновременно.

– Они все время называют его мужчиной, – сказала она. – Но он же всего лишь мальчик.

– Лейси, – повторил он, она встала и обняла его – приглашение на танец.

Если, находясь в больнице, внимательно слушать, можно услышать правду. Медсестры шепотом переговариваются над твоим неподвижным телом, когда ты делаешь вид, что спишь. Полицейские делятся секретами в коридорах. Доктора входят в твою палату со словами о состоянии другого пациента на устах.

Джози мысленно составляла список пострадавших. Оказалось, она могла определить шесть уровней отдаленности от любого из них – в зависимости от того, когда видела их в последний раз, когда они пересекались в жизни и как далеко находились от нее, когда были ранены. Дрю Джерард, который схватил Мэтта и Джози и рассказал, что Питер Хьютон стреляет в школе. Эмма, которая сидела через три стула от Джози в столовой. Трей МакКензи, футболист, известный своими шумными вечеринками. Джон Эберхард, который съел тем утром картошку Джози Мин Хорука, ученик, приехавший по обмену из Токио, который в прошлом году напился на физкультуре за стадионом и пописал из открытого окна на машину директора школы. Натали Зленко, которая стояла перед Джози в очереди в столовой. Тренер Спирз и мисс Ритолли, оба бывшие учителя Джози. Брейди Прайс и Хейли Уивер, золотая пара выпускного курса.

Были и другие, которых Джози знала только по имени – Майкл Бич, Стив Бабуриас, Анджела Флаг, Остин Прокиов, Алиша Kapp, Джаред Вайнер, Ричард Хикс, Джада Найт, Зоя Паттерсон, – незнакомцы, с которыми она теперь повязана навсегда.

Сложнее было узнать имена погибших. Их шептали еще тише, словно несчастные, лежащие на больничных кроватях, могли подцепить их судьбу, как инфекцию. До Джози доходили слухи, что мистера МакКейба убили, а Тофер МакФи продавал в школе травку. Собирая крупицы информации, Джози пыталась посмотреть телевизор, где круглосуточно передавали новости из Стерлинга, но всякий раз в комнату входила мама и выключала его. Из услышанных обрывков репортажей ей удалось узнать, что погибло десять человек.

Одним из них был Мэтт.

Каждый раз, когда Джози думала об этом, что-то творилось с ее телом. Она переставала дышать. Все слова, которые она знала, застревали в горле, перекрывая выход воздуху.

Благодаря успокоительным, количество которых казалось нереальным, она словно ходила во сне по мягкому ковру. Но стоило вспомнить о Мэтте, как все становилось настоящим и горьким.

Она никогда больше не поцелует Мэтта.

Она никогда не услышит его смех.

Она никогда не ощутит тепло его ладони на своей талии, не прочтет записку, которую он просунул в щель шкафчика, ее сердце не будет больше биться в его руке, когда он расстегивает ее рубашку.

Она помнила только половину из всего случившегося, словно выстрелы не просто разделили ее жизнь на до и после, но и лишили ее определенных умений: способности не плакать хотя бы в течение часа, способности смотреть на красный цвет и не чувствовать тошноты, способности складывать правду из своих воспоминаний. Об остальном в данной ситуации и вспоминать неприлично.

Поэтому Джози разрывалась как в бреду между приятными воспоминаниями о Мэтте и смертельными муками. Она постоянно вспоминала строчку из «Ромео и Джульетты», напугавшую ее во время изучения этой трагедии в девятом классе: «…в обществе червей, твоих служанок новых». Ромео сказал это Джульетте, которую считал мертвой, в склепе Капулетти. Пепел к пеплу, прах к праху. Но ведь существует еще множество промежуточных стадий, о которых никто не говорит. Ночью, когда медсестер не было, Джози ловила себя на мыслях о том, сколько нужно времени, чтобы плоть на черепе истлела, что происходит с глазными яблоками, перестал ли уже Мэтт быть похожим на себя… Когда она с криком просыпалась, десяток врачей и медсестер пытались ее успокоить.

Если отдаешь кому-то свое сердце и этот человек умирает, забирает ли он его с собой? Неужели приходится всю оставшуюся жизнь жить с пустотой в груди, которую невозможно заполнить?

Дверь в палату открылась, и вошла мама.

– Ну? – спросила она с такой широкой улыбкой, что она разделила все ее лицо, словно экватор. – Ты готова?

Было только семь утра, но Джози уже выписали. Она кивнула маме. Джози ее сейчас почти ненавидела. Она была очень обеспокоена и заботлива, но было уже слишком поздно. Словно только после этих выстрелов она поняла, что у нее нет абсолютно никаких отношений с Джози. Она все время повторяла Джози что всегда готова ее выслушать, – просто смешно! Даже если бы Джози и захотела – а это было не так, – то мама стала бы последним человеком на земле, кому она могла бы довериться. Она не поймет. Никто не поймет, кроме тех ребят, что лежат в соседних палатах. Ведь это было не какое-то убийство где-то там, на улице, что тоже страшно. Это было наихудшее из того, что могло случиться там, куда Джози никогда не вернется, – захочет она этого или нет.

На Джози была не та одежда, в которой ее сюда привезли и которая таинственным образом исчезла. Никто ничего не говорил, но Джози догадывалась, что она вся была в крови Мэтта, и хорошо, что эту одежду выбросили. Сколько бы ее не отбеливали и не стирали, Джози все равно увидит пятна.

Ее голова все еще болела там, где она ударилась, когда потеряла сознание. Она рассекла лоб, но швы все же не понадобились, хотя врачи и не отпустили ее вечером домой. «Почему? – спрашивала себя Джози. – Боялись, что у нее будет инсульт? Оторвется тромб? Что она покончит с собой?» Когда Джози встала, мама моментально оказалась рядом, поддерживая ее за талию. Это напомнило Джози о том, как обнимал ее Мэтт, когда они шли летом по улице, сунув руки в задний карман джинсов друг друга.

– Ох, Джози, – сказала мама, и только поэтому Джози поняла, что опять плачет. Теперь это случалось так часто, что Джози уже не могла определить, когда она переставала плакать и когда начинала опять. Мама протянула ей платок. – Знаешь что? Тебе станет лучше, когда мы приедем домой. Обещаю.

Конечно. Хуже уже быть не могло.

Но ей удалось выдавить нечто похожее на улыбку, если не присматриваться слишком близко, поскольку она понимала, что именно это сейчас было нужно маме. Она прошла пятнадцать шагов до двери своей больничной палаты.

– Береги себя, солнышко, – сказала одна из медсестер, когда они проходили мимо сестринского поста.

Еще одна – та, которая нравилась Джози больше всех и которая кормила ее леденцами, добавила:

– И чтобы не попадала к нам больше, поняла?

Джози медленно направилась к лифту, который, казалось, отодвигался все дальше и дальше каждый раз, когда она поднимала глаза. Проходя мимо одной из палат, она заметила знакомое имя на карточке, прикрепленной на двери: «Хейли Уивер».

Хейли училась в выпускном классе и два последних года становилась королевой школы. Она и ее парень, Брейди, были как Бред Питт и Анджелина Джоли в Стерлинг Хай. Джози верила, что они с Мэттом унаследуют эти роли, когда Хейли и Брейди окончат школу. Даже не теряющие надежду девочки, которые были без ума от загадочной улыбки и атлетического тела Брейди, признавали романтическую справедливость в том, что он встречается с Хейли, самой красивой девочкой школы. Водопадом светлых волос и ярко-голубыми глазами она всегда напоминала Джози сказочную фею – безмятежное небесное существо, которое спускается вниз, только чтобы исполнить чье-то заветное желание.

О них постоянно рассказывали истории: как Брейди отказался от футбольной стипендии в колледже, где не было искусствоведческого факультета для Хейли; как Хейли сделала татуировку с инициалами Брейди в месте, где никто не мог ее увидеть; как на их первом свидании все пассажирское сиденье в «хонде» Брейди было усыпано лепестками роз. Джози, которая общалась с Хейли, знала, что большинство этих историй были выдумкой. Хейли сама призналась, что, во-первых, татуировка была временная, во-вторых, были не лепестки роз, а букет сирени, которую Брейди наворовал в соседском саду.

– Джози? – прошептала Хейли из глубины палаты. – Это ты?

Джози почувствовала, как мама взяла ее за локоть, пытаясь удержать. Но тут родители Хейли, за спинами которых кровати не было видно, отодвинулись.

Правая половина лица Хейли была закрыта бинтами, и голова с этой стороны была обрита наголо. Нос был сломан, а белок незакрытого повязкой глаза был красным. Мама Джози молча вздохнула.

Она вошла и заставила себя улыбнуться.

– Джози, – сказала Хейли. – Он убил их, Кортни и Мэдди. А потом нацелил оружие на меня. Но Бренди закрыл меня собой. – Слеза скатилась по незакрытой бинтами щеке. – Знаешь, как люди всегда говорят, что сделают это для тебя?

Джози начала дрожать. Ей хотелось задать Хейли сотню вопросов, но зубы так стучали, что она не могла произнести ни единого слова. Хейли схватила ее за руку, и Джози оцепенела. Она хотела отодвинуться. Ей хотелось сделать вид, что она никогда не видела Хейли такой.

– Если я спрошу тебя кое-что, – начала Хейли, – ты ответишь честно?

Джози кивнула.

– Мое лицо, – прошептала она, – от него ничего не осталось?

Джози посмотрела Хейли в глаза.

– Нет, – ответила она. – Все в порядке.

Они обе знали, что она говорит неправду.

Джози попрощалась с Хейли и ее родителями, схватилась за маму и как можно быстрее поспешила к лифту, несмотря на то что каждый шаг отдавался болью в голове. Она вдруг вспомнила, как во время изучения строения мозга на уроке анатомии им рассказали о человеке, череп которого проткнул стальной прут, и он начал говорить на португальском, хотя никогда не изучал этого языка. Возможно, с Джози произошло то же самое. И теперь ее родным языком станет ложь.

Когда на следующее утро Патрик вернулся в Стерлинг Хай, следователи превратили коридоры школы в гигантскую паутину к местам, где были найдены жертвы, тянулись нити, выходящие из той зоны, где Питер Хьютон остановился достаточно надолго, чтобы выстрелить и двинуться дальше. Нити пересекались, рисуя сетку паники, график хаоса.

Он немного постоял посреди этой суеты, глядя, как криминалисты тянут нити через коридоры, между рядами шкафчиков, сквозь дверные проемы. Он представил, что чувствовали те, кто побежал, услышав выстрелы, ощущая, как сзади, словно волна, напирают люди, и зная, что невозможно бежать быстрее пули. Слишком поздно понимая, что оказался в ловушке и стал добычей паука.

Патрик осторожно шел по этой паутине, стараясь не испортить работу криминалистов. Он использует собранные ими данные, чтобы сопоставить показания свидетелей. Всех тысячи двадцати шести человек.

Утренние выпуски новостей на трех местных каналах были посвящены обвинению, предъявляемому Питеру Хьютону сегодня утром. Алекс стояла перед телевизором в своей спальне с чашкой кофе в руках и смотрела на фон за спинами корреспондентов: ее бывшее место работы, здание окружного суда.

Она устроила Джози в спальне, чтобы та забылась глубоким сном без сновидений после снотворного. Честно говоря, Алекс было просто необходимо побыть одной. Кто бы мог подумать, что для женщины, которая постоянно носит маску на людях, будет так эмоционально тяжело держать себя в руках перед собственной дочерью?

Ей хотелось сесть и напиться. Ей хотелось, обхватив голову руками, плакать от счастья, ведь ее дочь сейчас была в соседней комнате. А потом они будут вместе завтракать. Сколько родителей в этом городе, просыпаясь, понимают, что этого никогда уже не будет?

Алекс выключила телевизор. Она не хотела, чтобы слова корреспондентов влияли на ее объективность, как будущего судьи.

Она знала, будут люди, которые скажут: из-за того, что ее дочь училась в Стерлинг Хай, Алекс не должна быть судьей по этому делу. Если бы Джози получила огнестрельное ранение, она бы сразу отказалась. Если бы Джози все еще дружила с Питером Хьютоном, Алекс сама попросила бы отстранить ее. Но в данной ситуации Алекс была настолько же объективна, как и любой другой судья, который либо жил здесь, либо знал кого-нибудь из учеников школы, либо имел ребенка-старшеклассника. Так всегда происходит в северной части страны: кто-то из твоих знакомых рано или поздно обязательно окажется перед тобой в зале суда. Когда Алекс работала в разных судах в качестве окружного судьи, ей приходилось сталкиваться с людьми, которых она лично знала: почтальон, которого поймали с травкой в машине; механик, чинивший ее машину, подравшийся со своей женой. Поскольку дело не касалось ее лично, она на законных основаниях, даже была обязана вести такие дела. В подобной ситуации нужно просто отстраниться. Ты судья, и ничего больше. С точки зрения Алекс, стрельба тоже была всего лишь определенными обстоятельствами, только на порядок серьезнее. Она бы даже сказала, что из-за той шумихи, которую подняла пресса, необходимо назначить судью именно с адвокатским прошлым – как у Алекс, – чтобы объективно отнестись к стрелявшему. И чем больше она думала об этом, тем больше убеждалась, что ее вмешательство обязательно, и тем нелепее казались утверждения о том, что она не лучшая кандидатура для этой работы.

Она сделала еще глоток кофе и на цыпочках прошла из своей спальни в комнату Джози. Но дверь оказалась широко открыта, и дочери там не было.

– Джози! – паникуя, позвала Алекс. – Джози. С тобой все в порядке?

– Я внизу, – сказала Джози, и Алекс почувствовала, как расслабился узел, сжавшийся внутри. Она спустилась вниз обнаружила Джози сидящей за кухонным столом.

Она была одета в юбку, колготки и черный свитер. Волосы были еще влажными после душа, а челка уложена так, чтобы закрыть повязку на лбу. Она посмотрела на Алекс.

– Я нормально выгляжу?

– Для чего? – ошарашенно спросила Алекс.

Она ведь не собиралась идти в школу? Врачи сказали Алекс, что Джози может никогда и не вспомнить выстрелов, но неужели она могла забыть и о том, что они вообще были?

– Чтобы идти в суд, – ответила Джози.

– Солнышко, ты не подойдешь и близко к этому зданию.

– Я должна.

– Ты никуда не едешь, – решительно сказала Алекс.

Джози, похоже, была готова взорваться.

– Почему нет?

Алекс открыла рот, чтобы ответить, но не смогла. Здесь не было никакой логики, только инстинкт: она не хотела, чтобы в памяти ее дочери ожили эти события.

– Потому что я так сказала, – ответила она наконец.

– Это не ответ, – возразила Джози.

– Я знаю, что будут делать корреспонденты, когда увидят тебя возле здания суда сегодня, – сказала Алекс. – Я знаю, что на этом заседании суда не произойдет ничего такого, что могло бы кого-то удивить. Я знаю, что хочу пока не выпускать тебя из поля зрения.

– Тогда поехали со мной.

Алекс отрицательно покачала головой.

– Я не могу, – тихо сказала она. – Я буду судьей по этому делу.

Она увидела, как побледнела дочь и осознала, что Джози еще не думала об этом. Судебный процесс естественно укрепит стену между ними. Обязательно будет информация, которой она не сможет поделиться с дочерью, и секреты Джози, о которых Алекс будет не вправе молчать. И пока Джози будет изо всех сил пытаться забыть об этой трагедии, Алекс по колени увязнет в этом деле. Почему же она так много думала об этом суде и так мало о том, как он отразится на ее собственной дочери? Джози плевать, будет ли сейчас ее мать объективным судьей. Ей всего лишь хотелось – было необходимо, – чтобы мама была рядом, а быть матерью для Алекс всегда было намного труднее, чем быть судьей.

Непонятно почему, она вспомнила о Лейси Хьютон – о матери, которая сейчас пребывала на совершенно другом круге ада, – которая просто взяла бы Джози за руку и села рядом и это почему-то выглядело бы не натянуто, а искренне. Но Алекс, которая не принадлежала к типу идеальных матерей нужно было вернуться на много лет назад, чтобы отыскать то нечто связующее, что они с Джози делали раньше и что поможет им опять стать семьей.

– Давай ты пойдешь наверх и переоденешься. А потом мы нажарим блинов. Тебе это раньше нравилось.

– Да, когда мне было пять лет…

– Тогда шоколадное печенье.

Джози непонимающе посмотрела на Алекс.

– Ты обкурилась?

Алекс сама понимала, что выглядит смешно, но ей очень хотелось показать Джози, что она может и будет заботиться о дочери и что работа отодвинется на второе место. Она встала, начала рыться в тумбочке, пока не нашла игру «Эрудит».

– Может, поиграем? – спросила Алекс, поднимая коробку. – Спорим, ты не сможешь меня обыграть.

Джози протиснулась мимо нее.

– Ты выиграла, – сказала она деревянным голосом и ушла.

Ученик, у которого брал интервью корреспондент филиала компании CBS в Нашуа, посещал вместе с Питером Хьютоном уроки английского языка в девятом классе.

– Нам дали задание написать рассказ от первого лица, и мы могли выбрать кого угодно, – рассказывал мальчик. – Питер писал от лица Джона Хинкли.^[10]Слушая его, можно было подумать, что он говорит прямо из ада, но в конце рассказа стало понятно, что речь идет о небесах. Нашу учительницу это напугало. Она показывала это сочинение директору школы и все такое. – Парень помолчал, царапая большим пальцем шов на джинсах. – Питер объяснил им, что использовал поэтическую вольность и прием ненадежного нарратора – это мы тоже учили. – Он посмотрел в объектив. – Кажется, он получил «отлично».

На светофоре Патрик уснул. Ему снилось, что он бежит по коридорам школы, слышит выстрелы, но каждый раз, поворачивая за угол, обнаруживал, что парит в воздухе, а пол под ногами исчез.

Рядом посигналили, и он проснулся.

Извиняясь, он махнул объезжающей его машине и направился в криминальную лабораторию штата, где баллистическую экспертизу проводили в первую очередь. Как и Патрик, служащие лаборатории работали целую ночь.

Больше всех он любил и доверял эксперту по имени Сельма Абернати – бабушке четверых внуков, которая знала о последних достижениях техники больше любого фаната. Она подняла глаза. Когда Патрик вошел и вопросительно поднял брови, она посмотрела на него и сказала с укором:

– Ты дремал.

Патрик покачал головой.

– Слово скаута.

– Ты слишком хорошо выглядишь для человека, который смертельно устал.

Патрик улыбнулся:

– Сельма, тебе уже пора справиться со своими чувствами ко мне.

Она поправила очки на носу.

– Дорогой, у меня хватает ума влюбляться в тех, кто не превратит мою жизнь в сплошной геморрой. Хочешь узнать результаты?

Патрик последовал за ней к столу, на котором лежало оружие: два пистолета и два ружья с обрезанным стволом. Он узнал пистолеты – это их нашли в раздевалке, – один был у Питера в руках, а второй лежал неподалеку на кафельном полу.

– Сначала я проверила, нет ли отпечатков пальцев, – сказала Сельма и показала Патрику результаты. – На оружии «А» есть отпечаток вашего подозреваемого. На ружьях «В» и «Г» ничего нет. На пистолете «Б» есть частичный отпечаток, недостаточный для идентификации.

Сельма кивнула в сторону дальней части лаборатории, где стояли огромные бочки с водой, используемые для испытаний оружия. Патрик знал, что она должна была выстрелить из каждого оружия в воду. Пуля во время выстрела проходит сквозь ствол оружия, и внутренняя нарезка оставляет бороздки на металле. В итоге, глядя на пулю, можно сказать, из какого именно оружия она была выпущена. Это помогло бы Патрику составить полную картину неистовства Питера: где он переставал стрелять, какое оружие использовал.

– Сначала он стрелял из пистолета «А», ружья «В» и «Г» так и остались в рюкзаке и не использовались. Что в принципе хорошо, поскольку от них было бы еще больше вреда. Все пули, извлеченные из тел жертв, были выпущены из оружия «А», первого пистолета.

Патрик думал о том, где Питер Хьютон мог достать столько оружия. И в то же время понимал, что в Стерлинге не так уж сложно найти какого-нибудь любителя поохотиться или пострелять по пивным банкам в лесу неподалеку от заброшенной свалки.

– По остаткам пороха я могу сказать, что из оружия «Б» стреляли. Тем не менее, пули из него нигде не обнаружили.

– Там все еще работают…

– Позволь мне закончить, – сказала Сельма. – Интересно еще и то, что пистолет «Б» заело после первого же выстрела. При осмотре мы обнаружили двойную подачу пули.

Патрик скрестил руки на груди.

– На этом оружии нет отпечатков? – переспросил он.

– Есть частичный отпечаток на спусковом крючке… скорее всего размазался, когда подозреваемый его уронил. Но точно я сказать не могу.

Патрик кивнул и указал на пистолет «А».

– Вот этот он уронил, когда я нашел его в раздевалке. Можно предположить, что из него он стрелял позже.

Сельма подняла одну из пуль пинцетом.

– Скорей всего, ты прав. Эту пулю извлекли из мозга Мэтта Ройстона, – сказала она. – Бороздки совпадают с резьбой оружия «А».

Того парня в раздевалке, которого обнаружили вместе с Джози Корниер.

Единственная жертва, в которую выстрелили дважды.

– А пуля, которая попала ему в живот? – спросил Патрик.

Сельма покачала головой.

– Прошла навылет. Она могла быть выпущена как из пистолета «А», так и из «Б», но без пули мы этого узнать не сможем.

Патрик посмотрел на оружие.

– Он стрелял из пистолета «А» все время. Не понимаю, что могло его заставить сменить оружие.

Сельма посмотрела на Патрика, только сейчас он заметил темные круги у нее под глазами, следы бессонной ночи.

– Я не понимаю, что вообще заставило его стрелять.

Мередит Виейра смотрела в камеру со скорбным выражением лица, соответствующим национальной трагедии.

– Мы продолжаем узнавать подробности о выстрелах в Стерлинге, – сказала она. – Больше нам расскажет Энн Карри из студии. Энн?

Ведущая новостей кивнула.

– За ночь экспертам удалось установить, что преступник принес в Стерлинг Хай четыре единицы огнестрельного оружия. Хотя воспользовался только двумя. Кроме того, есть свидетельства, что Питер Хьютон, подозреваемый в совершении выстрелов, был горячим поклонником группы «Death Wish^[11]», исполняющей музыку в стиле хардкор-панк. Он часто посещал их интернет-сайт и сохранял тексты их песен на своем компьютере. Оглядываясь назад, теперь нужно подумать, стоит ли детям слушать такие тексты.

На зеленом экране за ее спиной появились строчки:

– В песне группы «Death Wish» «Судный день» содержится кошмарное предсказание событий, которые стали слишком реальными вчера утром в Стерлинге, штат Нью Гемпшир, – сказала Карри. – Рейвен Напалм, солист группы, выступил вчера поздно вечером с пресс-конференцией.

На экране появился мужчина с черным ирокезом, золотистыми тенями вокруг глаз и пятью кольцами в нижней губе. Он стоял перед микрофонами.

– Мы живем в стране, где погибают американские дети, потому что мы отправляем их за океан убивать людей из-за нефти. Но когда несчастный обезумевший ребенок, который не понимает, что жизнь прекрасна, идет и выплескивает свою ненависть, открывая стрельбу в школе, все начинают тыкать пальцами на тяжелый металл. Проблема не в текстах песен, а в самом обществе.

Лицо Энн Карри опять появилось на экране.

– Мы будем продолжать репортажи о трагедии в Стерлинге и знакомить вас с новыми подробностями. Новости страны. Сенат поддержал закон о контроле оружия в прошлую среду, но сенатор Роман Нельсон предполагает, что это не последние выстрелы. Он присоединился к нам сегодня из Южной Дакоты. Сенатор?

Питер не думал, что сможет уснуть ночью. Но все же он не слышал, как охранник подошел к камере. Он проснулся, когда заскрипела, открываясь, металлическая дверь.

– Вот, – сказал мужчина и бросил что-то Питеру. – Надевай.

Он знал, что сегодня пойдет в суд, ему сказал об этом Джордан МакАфи. Он предположил, что это костюм. Или что-то в этом роде. Разве люди не всегда приходят в суд в костюме, даже если пришли прямо из тюрьмы? Считалось, что так они будут более симпатичными. Кажется, он слышал об этом по телевизору.

Но это был не костюм. Это был бронежилет.

Джордан обнаружил своего клиента в камере содержания в здании суда, лежащим навзничь на полу и закрыв локтем глаз. На Питере был бронежилет – немое подтверждение того, что в это утро в зале суда будет полно желающих его убить.

– Доброе утро, – сказал Джордан, и Питер сел.

– Доброе утро, – пробормотал он.

Джордан наклонился ближе к решетке.

– План такой. Тебе выдвинут обвинение в десяти убийствах первой степени и в девятнадцати покушениях на убийство первой степени. Я собираюсь отказаться от зачитывания пунктов обвинения – мы внимательно просмотрим каждый из них в другой раз. Сейчас нам просто нужно пойти туда и сделать заявление, что ты не признаешь себя виновным. Я хочу, чтобы ты ничего не говорил. Если у тебя возникнут вопросы, шепотом задай их мне. Что бы не случилось, в течение следующего часа ты молчишь. Понятно?

Питер посмотрел на него.

– Абсолютно, – угрюмо ответил он. Но Джордан посмотрел на руки клиента.

Они дрожали.

Из описи предметов, изъятых при обыске спальни Питера Хьютона:

Девочка говорила так тихо, что висящий над ее головой микрофон едва улавливал ее срывающийся голос.

– Класс миссис Эдгар находится рядом с классом мистера МакКейба, и иногда нам слышно, как там передвигают стулья или выкрикивают ответы, – рассказывала она. – Но на этот раз мы услышали крики. Миссис Эдгар придвинула свой письменный стол к двери и сказала нам отойти в дальний конец класса, к окну, и сесть на пол. Выстрелы были похожи на звук приготовления попкорна. А потом… – Она остановилась и вытерла глаза. – А потом криков больше не было.

Диана Левен не ожидала, что стрелявший окажется таким юным. Несмотря на наручники и цепи на ногах, тюремную одежду и бронежилет, он все равно оставался розовощеким мальчиком, который еще не успел превратиться в мужчину, и она могла поспорить, что ему еще не нужно было бриться. Очки ее тоже расстроили. Она была уверена, что защита этим воспользуется, утверждая, что из-за плохого зрения он не мог стрелять прицельно.

Четыре видеокамеры центральных телеканалов, которым окружной судья разрешил присутствовать в зале, загудели в унисон, когда ввели подзащитного. Поскольку в зале стало так тихо, что можно было услышать, как муха пролетит, Питер сразу же повернулся к камерам. Диана увидела, что его глаза не слишком отличаются от объективов: такие же темные, слепые и пустые за стеклами линз. Джордан МакАфи – адвокат, которого Диана недолюбливала, но вынуждена была признать, что он прекрасный профессионал, – наклонился к своему клиенту, как только тот подошел к столу. Судебный пристав поднялся.

– Всем встать, – объявил он. – Его честь, судья Чарльз Альберт.

Судья Альберт быстро вошел в зал, шелестя мантией.

– Прошу садиться, – сказал он. – Питер Хьютон, – повернулся он к ответчику.

Джордан МакАфи встал.

– Ваша честь, мы отказываемся от зачитывания пунктов обвинения. Мы хотели бы сделать заявление о невиновности моего клиента по всем этим пунктам. И просим назначить предварительное слушание в течение следующих десяти дней.

Это не было для Дианы неожиданностью. С чего бы Джордану позволять всему миру слушать, как его клиенту зачитывают обвинения по десяти убийствам первой степени? Судья повернулся к ней.

– Мисс Левен, согласно закону, ответчик, которому выдвинуто обвинение в десяти убийствах первой степени, не может быть выпущен под залог. Полагаю, вы с этим согласны.

Диана спрятала улыбку. Судья Альберт, благослови его Господь, все же умудрился озвучить обвинение.

– Это так, Ваша честь.

Судья кивнул:

– Что ж, мистер Хьютон. Тогда вы остаетесь под арестом.

Вся процедура не заняла и пяти минут, публике это не понравилось. Они жаждали крови, они жаждали мести. Диана смотрела, как Питер Хьютон остановился между двумя охранниками и обернулся к своему адвокату в последний раз с вопросом на губах, который он так и не произнес. Потом дверь за ним закрылась. Диана собрала свои бумаги и вышла из зала суда к камерам.

Она остановилась перед направленными на нее микрофонами.

– Питеру Хьютону только выдвинули обвинение в десяти убийствах первой степени и девятнадцати покушениях на убийство первой степени, а также несколько сопутствующих обвинений в незаконном хранении взрывчатых веществ и оружия. Правила нашей работы не разрешают нам говорить об уликах на этом этапе, но общество может быть уверено, что мы делаем все возможное, работаем круглосуточно, чтобы собрать, сохранить и надлежащим образом представить все доказательства, чтобы виновный в этой трагедии понес справедливое наказание!

Она открыла было рот, чтобы продолжить, но поняла, что рядом, через коридор, звучит еще один голос и репортеры покидают ее импровизированную пресс-конференцию, чтобы послушать Джордана МакАфи.

Он стоял со скорбным и раскаивающимся видом, сунув руки в карманы брюк и глядя прямо на Диану.

– Я скорблю вместе с обществом о наших утратах и буду в полную силу защищать своего клиента. Питер Хьютон – это семнадцатилетний мальчик. Он очень напуган. Я бы попросил вас проявить уважение к его семье и не забывать, что такие дела решаются в суде. – Джордан сделал паузу – он всегда играл на публику – и обвел глазами толпу. – Я прошу вас помнить о том, что не всегда то, что вы видите, есть таким на самом деле.

Диана фыркнула. Репортеры – и люди во всем мире, которые будут слушать эту осторожную речь Джордана, – услышав последнюю фразу, подумают, что у него в запасе есть какая-то фантастическая правда, нечто, доказывающее, что его клиент не чудовище. Но Диана прекрасно понимала язык юристов, потому что сама свободно им владела. Когда адвокат разводит подобную таинственную риторику, это значит только то, что у него нет ничего другого, чтобы защитить своего клиента.

В полдень губернатор Нью Гемпшира проводил пресс-конференцию на ступеньках здания законодательного собрания в Конкорде. На лацкане у него была петлица из малиновой и белой лент, цвета Стерлинг Хай. Эти ленточки продавались на заправках и в супермаркетах по доллару за штуку, а деньги шли в фонд поддержки жертв трагедии. Один из его помощников проехал двадцать шесть миль, чтобы купить такую, потому что губернатор планировал подать свою кандидатуру на голосование для выставления кандидатов от демократов на выборах 2008 года и понимал, что это идеальная возможность продемонстрировать с помощью средств массовой информации свое сочувствие. Да, он сочувствовал жителям Стерлинга, и особенно несчастным родителям погибших. Но умом он понимал, что человек, который поможет штату пережить самую страшную школьную трагедию в Америке, получит репутацию сильного лидера.

– Сегодня вся наша страна горюет вместе с Нью Гемпширом, – сказал он. – Сегодня мы все ощутили боль Стерлинга. Они все наши дети.

Он поднял глаза.

– Я был в Стерлинге и разговаривал со следователями, которые день и ночь работают не покладая рук, чтобы понять, что же произошло вчера. Я навестил семьи некоторых погибших и тех, что находятся в больнице. Часть нашего прошлого и часть нашего будущего погибла в этой трагедии, – сказал губернатор и торжественно посмотрел в камеры. – Все, что нам сейчас необходимо, – это сосредоточиться на настоящем.

Джози понадобилось меньше одного утра, чтобы выучить волшебные слова: когда ей хотелось, чтобы мама оставила ее в покое, когда ее мутило от того, что мама, как коршун, не сводит с нее глаз, все, что нужно было сделать, – это сказать, что ей нужно поспать. Тогда мама уходила, даже не понимая, что как только дочь отпускает ее, у нее самой лицо в ту же минуту расслабляется и Джози наконец могла бы ее узнать.

Наверху в своей комнате с плотно закрытыми шторами в темноте сидела Джози, сложив руки на коленях. Даже не верилось, что на улице белый день. Люди придумали самые различные способы менять реальность. И в комнате можно было создать искусственную ночь. Ботокс полностью менял лица людей. Видеомагнитофон создавал иллюзию, что можно остановить время или, по крайней мере, записывать его так, как тебе нравится. И предъявлять обвинение в суде – это все равно что наклеивать пластырь там, где необходим жгут.

Шаря в темноте под кроватью, Джози нащупала приклеенный пакетик с таблетками снотворного. Она была не лучше тех людей, которые думают, что, если хорошо притвориться, можно выдать желаемое за действительное. Она думала, что смерть может ответить на все вопросы, потому что была слишком маленькой, чтобы понимать: именно смерть ставит все под вопрос.

Еще вчера она не знала, каким узором ложатся брызги крови на выбеленную стену. Она не знала, что жизнь в первую очередь покидает легкие и в последнюю очередь – глаза. Она представляла, что ее самоубийство будет знаком протеста, способом послать подальше тех, кто не понимал, как тяжело быть той Джози, которая всем нравилась. Ей почему-то казалось, что если она убьет себя, то все равно сможет увидеть реакцию других, что это она будет смеяться последней. До вчерашнего дня она по-настоящему не понимала: смерть есть смерть. Когда умираешь, то уже не можешь вернуться и посмотреть, что происходит без тебя. У тебя нет возможности попросить прощения. Нет возможности все исправить.

Смерть нельзя контролировать. На самом деле последнее слово всегда остается за ней.

Она разорвала пластиковый пакет, высыпала содержимое на ладонь и сунула пять таблеток в рот. Она прошла в ванную, включила воду и наклонилась к крану, пока таблетки не начали плавать во рту.

«Глотай», – сказала она себе.

Но вместо этого Джози упала на колени перед унитазом и выплюнула таблетки. Потом высыпала остальные, зажатые в кулаке. И прежде чем передумать, спустила воду.

Мама поднялась наверх, потому что услышала, как она плачет. Ее плач был слышен сквозь кафель, лампы и гипс потолка внизу. И дому, и семье не хватало кирпича и раствора, но ни одна из двух женщин этого еще не поняла. Мама распахнула дверь в спальню и опустилась рядом с дочерью на пол ванной.

– Что мне сделать, девочка моя? – шептала она, гладя плечи и спину дочери, словно ответ был татуировкой на коже, а не шрамом на сердце.

Иветт Харви сидела на диване, держа в руках фото своей дочери, сделанное в восьмом классе. За два года, шесть месяцев и четыре дня до смерти. Волосы Кейтлин стали длиннее, но легкую кривоватую улыбку на круглом лице, неотъемлемый признак синдрома Дауна, можно было узнать.

Что было бы, если бы она отдала Кейтлин в обычную школу? Если бы она отправила ее в школу для детей с отклонениями? Были ли эти дети менее агрессивны, могли ли они стать убийцами?

Продюсер шоу Опры Уинфри вернула пачку фотографий, которые ей дала Иветт. До сегодняшнего дня она не знала, что существуют разные степени трагедии, что даже если из шоу Опры позвонили и попросили рассказать свою печальную историю, им нужно убедиться, что история достаточно грустная, чтобы пригласить вас в эфир. Иветт не собиралась демонстрировать свою боль по телевизору – честно говоря, ее муж был категорически против и даже не захотел оставаться дома, когда придет продюсер, – но она была настроена решительно. Она слушала новости. А теперь ей было что сказать.

– У Кейтлин была красивая улыбка, – мягко сказала продюсер.

– Да, – ответила Иветт и покачала головой. – Была.

– Она знала Питера Хьютона?

Нет. Они были в разных классах. Да и не могли они учиться вместе: Кейтлин была в учебном центре. – Она нажала пальцем на острый угол металлической рамки, пока не стало больно. Все эти люди, которые на всех углах кричат, что у Питера Хьютона не было друзей, что над Питером Хьютоном издевались… это неправда, – сказала она. – Это у моей дочери не было друзей. Это над моей дочерью издевались каждый день. Это моя дочь чувствовала себя изгоем, потому что так оно и было. Питер Хьютон не был жертвой, как все хотят его представить. Питер Хьютон был просто чудовищем.

Иветт опустила глаза на стекло, покрывающее портрет Кейтлин.

– Психолог в отделении полиции сказала мне, что Кейтлин умерла первой, – сказала она. – Она хотела, чтобы я знала; Кейтлин не поняла, что происходит, что она не страдала.

– Возможно, это хоть немного может вас утешить, – предположила продюсер.

– Да, утешило. Пока мы все не начали разговаривать друг с другом и не поняли, что психолог всем, у кого погибли дети, сказала одно и то же. – Иветт подняла глаза, полные слез. – Но ведь они не могли все быть первыми.

После стрельбы на семьи погибших обрушился шквал благотворительности: деньги, готовая еда, предложения посидеть с детьми. Сочувствие. Отец Кейтлин Харви проснулся однажды утром после небольшого весеннего снегопада и обнаружил, что какая-то сердобольная душа уже расчистила дорожку, ведущую к дому. Над семьей Кортни Игнатио взяла шефство церковь: ее прихожане по очереди приносили еду или убирали дом, составив график дежурств до конца июня. Мама Джона Эберхарда получила в подарок машину, специально оборудованную для человека в коляске – любезность со стороны автосалона в Стерлинге, – чтобы помочь ее сыну привыкнуть к жизни человека с парализованными ногами. Всем, получившим ранения в Стерлинг Хай, пришло персональное письмо от президента Соединенных Штатов на хрустящей бумаге с изображением Белого дома с восхищениями по поводу проявленной отваги.

Репортеры с телекамерами – которым сначала были рады не более, чем цунами – теперь стали привычным зрелищем на улицах Стерлинга. Их высокие каблуки несколько дней утопали в мягкой мартовской грязи Новой Англии, пока они не обзавелись в местных магазинах ботинками на толстой подошве и резиновыми сапогами. Они перестали спрашивать администратора местной гостиницы, почему здесь не работают мобильные телефоны. Теперь они просто толпились на парковочной стоянке возле автозаправочной станции – высшей точке города, где можно было поймать минимальный сигнал. Они сновали перед полицейским участком в надежде подобрать хоть крупицу информации, которую смогут назвать эксклюзивной.

Каждый день в Стерлинге кого-то хоронили.

Поминальную службу по Мэтту Ройстону проводили в церкви, которая оказалась слишком маленькой, чтобы вместить всех скорбящих. Одноклассники, родители, друзья семьи сидели на скамьях, стояли вдоль стен и в дверях. Некоторые ребята из Стерлинг Хай пришли в зеленых футболках с номером «19» на груди – под этим номером Мэтт играл в хоккейной команде.

Джози с мамой сидели в дальнем углу, но Джози не могла отделаться от ощущения, что все смотрят на нее. То ли все знали, что она была девушкой Мэтта, то ли смотрели сквозь нее, она не могла сказать точно.

– Благословенны плачущие, – прочел пастор, – ибо они утешатся.

Джози вздрогнула. Была ли она плачущей? Можно ли было так объяснить ту дыру в сердце, которая становилась все больше с каждой попыткой ее залечить? Или она была не способна оплакивать, потому что это значило вспоминать, а этого она не могла?

Мама наклонилась к ней:

– Мы можем уйти. Только скажи.

Ей было трудно понять, кем она была на самом деле, но после случившегося других людей тоже было не узнать. Люди, которые никогда в жизни не обращали на нее внимания, вдруг называли ее по имени. У всех округлялись глаза, когда они смотрели на нее. И больше всех изменилась ее собственная мама – вроде тех сдвинутых бизнесменов, которые, едва не погибнув в какой-нибудь аварии, начинают защищать природу. Джози думала, что придется ссориться с мамой, чтобы пойти на похороны Мэтта, и была удивлена, когда мама сама это предложила. Этот тупой психоаналитик, которого Джози приходится посещать, – и скорее всего так будет до конца жизни – все время говорит о завершении. Вероятно, завершение должно означать, что она поймет: потери – это часть жизни, и их нужно пережить, как проигрыш в футбольном турнире или потерю любимой футболки. Завершение также значило, что ее мама превратилась в сумасшедшего, гиперопекающего робота, который постоянно спрашивает, чего ей хочется (интересно, сколько чашек травяного чая можно выпить и не лопнуть?), и пытается вести себя как обычная мать, по крайней мере в ее собственном представлении. «Если ты действительно хочешь, чтобы мне стало лучше, – хотелось сказать Джози, – возвращайся на работу». Тогда можно было бы все списать на занятость, как всегда. И потом – ведь это именно мама научила Джози притворяться.

Впереди стоял гроб. Джози знала, что он закрыт: услышала из разговоров. Трудно было представить, что Мэтт находится внутри черного лакированного ящика. Что он не дышит, что вместо крови в его вены закачали химикаты.

– Друзья, мы собрались здесь, чтобы почтить память Мэттью Карлтона Ройстона. Бог любит и защищает всех нас, – сказал пастор. – Мы можем излить свое горе, дать волю злости, ощутить пустоту и знать, что Бог с нами.

В прошлом году на уроке истории Древнего мира они учили, как египтяне готовили мертвых к погребению. Мэтт, который занимался только тогда, когда его заставляла Джози, был искренне восхищен. И тем, как мозг высасывали через нос, и тем, что вместе с фараоном в гробницу отправлялось все, что ему принадлежало, и тем, что любимых животных хоронили рядом с ним. Джози в голос читала эту главу в учебнике, а Мэтт слушал, положив голову ей на колени. Он остановил ее, положив ладонь ей на лоб.

– Когда я умру, – сказал он, – я заберу тебя с собой.

Пастор обвел взглядом прихожан.

– Смерть тех, кого мы любим, может потрясти нас до глубины души. А когда этот человек так молод, так полон сил и стремлений, чувство горечи и утраты становится невыносимым. В таких случаях мы обращаемся за поддержкой к нашим друзьям и семьям. Ищем плечо, на котором можно поплакать. Ищем человека, который может пройти этот путь боли и страдания вместе с нами. Мы не можем вернуть Мэтта, но можем быть спокойны, зная, что там он обрел покой, которого нет здесь.

Мэтт не ходил в церковь. Он считал это напрасной тратой воскресного утра и был уверен, что Бог скорее ездил бы на джипе и играл в хоккей, вместо того чтобы сидеть в духоте и читать молитвы.

Пастор отошел в сторону, уступая место отцу Мэтта. Джози его, конечно, знала: он всегда по-дурацки шутил и рассказывал несмешные анекдоты. Когда-то он играл в хоккейной команде Вермонтского университета, пока не повредил колено, и возлагал большие надежды на Мэтта. Но за одну ночь он сгорбился и постарел, словно от него осталась одна только оболочка. Он встал и заговорил о том, как впервые привел Мэтта на каток, как тащил его за конец клюшки и не сразу понял, что Мэтт уже за нее не держится. В первом ряду начала плакать мать Мэтта. Громкие всхлипывания разбивались о стены церкви, как брызги краски.

Не понимая, что делает, Джози встала.

– Джози! – сердито прошептала мама рядом, на долю секунды став той мамой, к которой Джози привыкла, к той, которая никогда не стала бы привлекать к себе лишнее внимание. Джози так дрожала, что казалось, ее ноги не касались земли, ни когда она шла по проходу в черном мамином платье, ни когда подошла к гробу Мэтта, который притягивал ее, словно магнит.

Она чувствовала на себе взгляд мамы Мэтта, слышала перешептывание собравшихся. Она подошла к гробу, поверхность которого была настолько тщательно отполирована, что она увидела в отражении себя, преступницу.

– Джози, – сказал мистер Ройстон, спустившись с возвышения, чтобы обнять ее. – С тобой все в порядке?

Горло Джози сжалось, словно бутон розы. Как может человек, чей сын умер, задавать этот вопрос ей? Она почувствовала, что исчезает, и спросила себя, можно ли превратиться в привидение, не умерев, было ли это только формальностью?

– Хочешь что-то сказать? – предложил мистер Ройстон. – О Мэтте?

И прежде чем она поняла, что происходит, отец Мэтта провел ее на возвышение. Она мимоходом отметила, что мама поднялась со своего места и стала пробираться вперед. Зачем? Чтобы забрать ее? Чтобы не дать ей сделать еще одну ошибку?

Джози посмотрела на лица, которые были ей знакомы и которые она видела впервые. «Она любила его, – думали они. – Она была с ним, когда он погиб». Ее дыхание замерло в груди как мотылек в сетке.

Но что она скажет? Правду?

Джози почувствовала, как дрогнули губы, как искривилось ее лицо. Она разрыдалась так горько, что деревянные половицы церкви заскрипели, так громко, что даже Мэтт в своем наглухо закрытом гробу, Джози была уверена, слышал ее.

– Мне очень жаль, – выдавила она – ему, мистеру Ройстону, всем, кто слышал. – Господи, мне так жаль.

Она не заметила, как мама поднялась по ступенькам, обняла ее и отвела за алтарь в небольшой коридорчик, которым пользовался органист. Она не сопротивлялась, когда мама протянула ей бумажный носовой платок и гладила по спине. Она даже не возражала, когда мама убрала ей волосы за уши – она делала это так давно, что Джози уже почти забыла этот жест.

– Все наверняка думают, что я идиотка, – сказала Джози.

– Нет, они думают, что тебе недостает Мэтта. – Мама помолчала. – Я знаю, ты думаешь, что это твоя вина.

Сердце Джози стучало так сильно, что тонкий шифон платья дрожал.

– Солнышко, – сказала мама, – ты не могла его спасти.

Джози достала еще один платок и сделала вид, что мама все правильно поняла.

Максимальная безопасность требовала, чтобы у Питера не было сокамерника. Его не водили на прогулку. Еду приносили три раза в день прямо в камеру. Охранники проверяли, что он читает. А поскольку его до сих пор считали склонным к самоубийству, в его камере были только койка и унитаз – ни простыни, ни матраца, ничего такого, с помощью чего можно было бы попрощаться с этим миром.

Стена камеры состояла из четырехсот пятнадцати шлакоблоков, он сосчитал. Дважды. С тех пор ему оставалось только смотреть в объектив камеры слежения. Питеру было интересно, кто находится по ту сторону. Представлял себе компанию охранников, собравших около монитора, которые смеялись и подталкивали друг друга локтями, когда Питеру нужно было сходить в туалет. То есть еще одна группа людей, которые нашли способ посмеяться над ним.

На видеокамере была красная лампочка, индикатор сети, и простая линза, переливающаяся всеми цветами радуги, объектив был окружен резиновым бампером, похожим на веко. Питер вдруг подумал, что если бы он и не собрался сводить счеты с жизнью, то через пару недель такое желание у него появится.

В тюрьме свет не выключали, только приглушали. Вряд ли это имело какое-либо значение, поскольку все равно ничего другого, кроме как спать, не оставалось. Питер лежал на койке, думая о том, может ли человек потерять слух, если не пользуется им, и происходит ли то же самое с даром речи. Он вспомнил, как на уроке истории им рассказывали, что, когда коренных американцев бросали в тюрьму, они иногда просто падали замертво. Им объяснили, что человек, привыкший к свободному пространству, не мог вынести заключения, но у Питера была другая версия. Когда единственный, с кем можно поговорить, – это ты сам, а общаться не хочется, то есть только один способ уйти.

Мимо прошел охранник, совершая очередной обход – пробежка в тяжелых ботинках мимо камер, – и тут Питер услышал:

– Я знаю, что ты сделал.

«О Господи, – подумал Питер, – я уже начинаю сходить с ума».

– Все знают.

Питер опустил ноги на цементный пол и уставился в объектив камеры, но ответа там не было.

Голос был похож на ветер со снегом – холодный шепот.

– Справа от тебя, – сказал голос, и Питер медленно поднялся и прошел в правый угол камеры.

– Кто… кто здесь? – спросил он.

– Наконец-то. Я уже начал думать, что ты никогда не прекратишь свой рев.

Питер попробовал выглянуть за прутья решетки, но ничего не получилось.

– Ты слышал, как я плакал?

– Сопляк, – сказал голос. – Пора уже повзрослеть.

– Ты кто?

– Можешь называть меня Хищником, как все.

Питер сглотнул.

– Что ты сделал?

– Ничего из того, в чем меня обвиняют, – ответил Хищник. – Сколько?

– Что «сколько»?

– Сколько ждать до суда?

Питер не знал. Это был единственный вопрос, который он забыл задать Джордану, вероятно, потому, что боялся услышать ответ.

– Мой на следующей неделе, – сказал Хищник, прежде чем Питер ответил.

Металлическая дверь, к которой он прижимался виском, казалась ледяной.

– Сколько ты уже здесь? – спросил Питер.

– Десять месяцев, – ответил Хищник.

Питер представил, как это – просидеть десять месяцев в этой камере. Он подумал о том, сколько раз он пересчитывал кирпичи сколько раз писал, а охранники смотрели на это в свой маленький телевизор.

– Ты убил детей, да? Знаешь, что случается в тюрьме с теми, кто убивает детей?

Питер не ответил. Он был приблизительно одного возраста с остальными учениками в Стерлинг Хай, он ведь не пошел в начальную школу. Он ведь не сделал это без причины.

Ему не хотелось больше об этом говорить.

– Почему тебя не выпустили под залог? Хищник засмеялся.

– Потому что они думают, что я изнасиловал одну официантку, а потом зарезал ее ножом.

Неужели все в тюрьме считают себя невиновными? Все это время, лежа на койке, Питер убеждал себя, что у него нет ничего общего со всеми остальными в тюрьме округа Графтон. А оказалось, что это не так.

Неужели Джордан тоже об этом думал, слушая его?

– Ты меня слышишь? – спросил Хищник.

Питер лег обратно на койку, не сказав ни слова. Он повернулся лицом к стене и сделал вид, что не слышит, как сосед пытался снова и снова заговорить с ним.

Первое, что опять поразило Патрика, было то, насколько моложе судья Корниер выглядела за пределами зала суда. Она открыла дверь в джинсах и со стянутыми в хвост волосами, вытирая руки кухонным полотенцем. Джози стояла прямо у нее за спиной, с тем же безжизненным взглядом, который он уже не один десяток раз видел у других жертв. Джози была важной частью головоломки, поскольку только она видела, как Питер застрелил Мэттью Ройстона. Но в отличие от остальных жертв, у Джози была мать, которая знала все сложности юридической системы.

– Судья Корниер, – сказал он. – Джози. Спасибо, что позволили мне прийти.

Судья смотрела на него.

– Это напрасная трата времени. Джози ничего не помнит.

– При всем уважении к вам, госпожа судья, я должен услышать это от самой Джози.

Он уже внутренне приготовился к возражениям, но судья отошла, пропуская его в дом. Патрик осмотрел гостиную – антикварный столик с вьющимся растением, разложившим свои стебли по его поверхности. Со вкусом подобранные пейзажи на стенах. Его собственная квартира напоминала временную стоянку, царство грязного белья, старых газет и просроченной еды, где он проводил несколько часов между сменами.

Он повернулся к Джози.

– Как голова?

– Все еще болит, – сказала она так тихо, что Патрику пришлось напрячься, чтобы это услышать.

Он опять повернулся к судье:

– Мы можем где-нибудь поговорить несколько минут?

Она провела их на кухню, которая выглядела точно так же, как та кухня, которую Патрик представлял себе, когда мечтал о том, где он должен был бы находиться сейчас. Шкафчики вишневого дерева и много солнечного света, проникающего через огромное окно, а на столе миска с бананами. Он сел напротив Джози, ожидая, что судья пододвинет стул, чтобы сесть рядом с ней. Но, к его удивлению, она осталась стоять.

– Если я вам понадоблюсь, – сказала она, – я наверху.

Джози испуганно посмотрела на нее.

– А ты не можешь просто посидеть?

На секунду Патрик заметил, как что-то зажглось в глазах судьи – желание? сожаление? – но оно исчезло прежде, чем он смог подобрать название.

– Ты же знаешь, что не могу, – мягко сказала она.

У Патрика не было своих детей, но он был уверен, что, если бы его ребенок оказался настолько близко к смерти, ему было бы нелегко выпустить его из поля зрения. Он не знал точно, что происходит между матерью и дочерью, но решил не вмешиваться.

– Я уверена, что детектив Дюшарм постарается не причинить тебе боли, – сказала судья.

Это было отчасти пожелание, отчасти предупреждение. Патрик кивнул ей. Хороший полицейский делает все возможное, чтобы служить и защищать, но когда речь идет о ком-то, кого ты знаешь, все немного по-другому. Ты делаешь несколько лишних звонков, стараешься уделить как можно больше времени этому делу. Патрик пережил это на собственном опыте много лет назад со своей подругой Ниной и ее сыном. Он не знал Джози Корниер лично, но ее мать имела отношение к сфере применения закона – черт, она была на высшей ступени, – и поэтому ее дочь заслуживала особого отношения.

Он смотрел, как Алекс поднимается по лестнице, а потом вынул блокнот и карандаш из кармана куртки.

– Итак, – начал он. – Как дела?

– Послушайте, не обязательно притворяться, что вас это волнует.

– Я не притворяюсь, – сказал Патрик.

– Я вообще не понимаю, зачем вы пришли. Никто не скажет вам ничего такого, что сможет сделать этих детей менее мертвыми.

– Это правда, – согласился Патрик, – но прежде чем мы сможем судить Питера Хьютона, нам необходимо точно знать, что произошло. К несчастью, меня там не было.

– К несчастью?

Он опустил глаза.

– Мне иногда кажется, что легче быть тем, кто пострадал, чем тем, кто мог бы это предотвратить.

– Я там была, – сказала Джози, дрожа. – И не смогла это предотвратить.

– Это не твоя вина, – сказал Патрик.

Тут она подняла на него глаза, словно ей хотелось в это верить, но она знала, что он ошибается. И кто такой Патрик, чтобы убеждать ее в обратном? Каждый раз вспоминая, как он несся сломя голову в Стерлинг Хай, он представлял, что могло бы случиться, будь он в школе, когда туда пришел стрелявший Если бы он обезоружил его до того, как кто-либо пострадал.

– Я ничего не помню о выстрелах, – сказала Джози.

– Ты помнишь, как была в спортзале?

Джози покачала головой.

– А как бежала туда с Мэттом?

– Нет. Я даже не помню, как встала утром и добиралась в школу. Словно в голове какой-то пробел.

Из разговоров с психологами, работавших с жертвами, Патрик знал, что такая реакция совершенно нормальна. Амнезия – это один из способов, с помощью которых сознание защищается от воспоминаний, которые могут сломить человека. Наверное, он даже хотел бы, чтобы ему повезло так же, как и Джози, чтобы все, что он видел, исчезло.

– А Питер Хьютон? Ты его знала?

– Все его знали.

– Что ты имеешь в виду?

Джози пожала плечами.

– Его нельзя было не заметить.

– Потому что он отличался от остальных?

Джози на мгновение задумалась.

– Потому что он не пытался быть таким, как все.

– Ты встречалась с Мэттью Ройстоном?

Глаза Джози сразу же наполнились слезами.

– Ему нравилось, чтобы его называли Мэтт.

Патрик потянулся за бумажной салфеткой и передал ее Джози. – Мне очень жаль, что с ним такое случилось, Джози. Она опустила голову.

– Мне тоже.

Он подождал, пока она вытрет слезы, высморкается.

– Ты знаешь, почему Питер мог не любить Мэтта?

– Люди часто смеялись над ним, – сказала Джози. – Не только Мэтт.

«А ты?» – подумал Патрик. Он видел школьный альбом» изъятый при обыске в комнате Питера, видел обведенные фотографии ребят, которые стали жертвами, и тех, которые не пострадали. На это было много причин – начиная с того, что Питеру не хватило времени, и заканчивая тем, что на самом деле найти и убить тридцать человек в школе, где учится тысяча, оказалось сложнее, чем он представлял. Но из всех мишеней, которые Питер обозначил в альбоме, только фотография Джози была вычеркнута, словно он передумал. Только под ее лицом печатными буквами было написано: «ПУСТЬ ЖИВЕТ».

– Ты знала его лично? Может, посещали вместе какие-то занятия?

Она покачала головой.

– Я работала вместе с ним.

– Где?

– На ксероксе в центре. – Вы ладили?

– Не всегда, – ответила Джози.

– Почему?

– Он однажды поджег там бак для мусора, а я его выдала. После это его выгнали.

Патрик что-то пометил в своем блокноте. Почему Питер решил сохранить ей жизнь, если у него были все причины ненавидеть ее?

– А до этого? – спросил Патрик. – Можно сказать, что вы были друзьями?

Джози аккуратно сложила салфетку, которой вытирала слезы, в треугольник, потому в еще один – поменьше. Потом еще в один.

– Нет, – ответила она. – Мы не были друзьями.

Женщина рядом с Лейси была одета в клетчатую фланелевую рубашку, от нее разило табачным дымом, а во рту не хватало большинства зубов. Едва взглянув на юбку и блузку Лейси, она спросила:

– Впервые здесь?

Лейси кивнула. Они сидели вплотную друг к другу в длинной комнате на составленных в длинный ряд стульях. Перед ними на полу пробегала красная разделительная полоса, а за ней шел второй ряд стульев. Заключенные и посетители сидели, словно зеркальные отражения, разговаривая как можно быстрее. Сидящая рядом женщина улыбнулась.

– Вы привыкнете, – сказала она.

Раз в две недели Питера мог навестить один из родителей, на один час. Лейси пришла с полной корзиной домашних пончиков и пирожков, журналов и книг, того, что, по ее мнению, могло помочь Питеру. Но охранник, который осматривал вещи перед свиданием, все конфисковал. Никакой выпечки и никаких книг и журналов без разрешения работников тюрьмы. Бритоголовый мужчина с руками, до плеч укрытыми татуировками, направился к Лейси. Она передернулась, ей показалось, что у него лбу наколота свастика.

– Привет, мам, – пробормотал он, и Лейси увидела, как глаза женщины отбрасывают и татуировки, и бритый череп, и оранжевую одежду, чтобы увидеть своего маленького мальчика, который ловил головастиков в луже на заднем дворе.

«Каждый человек, – подумала Лейси, – это чей-то ребенок».

Она отвела глаза от этой долгожданной встречи, и увидела, как в комнату свиданий ввели Питера. На секунду ее сердце остановилось – он очень похудел, а глаза за стеклами очков казались абсолютно пустыми, – но она тут же придавила все свои чувства и подарила ему ослепительную улыбку. Она делала вид, что ее нисколько не волнует, что ее сын в тюремной одежде, что ей пришлось бороться в машине с приступом паники, когда она въехала на тюремную стоянку, что она спрашивает, достаточно ли хорошо сына кормят, в окружении торговцев наркотиками и насильников.

– Питер, – сказала она, обнимая его. Не сразу, но он ответил на ее объятия. Она прижалась лицом к его шее, как делала, когда он был маленьким, и подумала, что готова его съесть, но запах его стал другим. На мгновение она позволила себе подумать, что все это – кошмарный сон, что в тюрьме не Питер, а чей-то чужой несчастный ребенок, но потом поняла, что же изменилось. Здесь он пользовался другими шампунем и дезодорантом, запах этого Питера был более резким.

Вдруг она почувствовала, как ее похлопали по плечу.

– Мэм, – сказал охранник, – вам придется от него отойти.

«Если бы это было так легко», – подумала Лейси.

Они сели по разные стороны красной линии.

– Как ты? – спросила она.

– Все еще здесь.

То, как он это сказал – словно рассчитывал, что к этому времени все должно было измениться, – заставило Лейси содрогнуться. Она почувствовала, что он говорит не о залоге, а о другой альтернативе – о том, что Питер может себя убить, – ей думать не хотелось. Она почувствовала, как сжалось горло, и сделала то, что пообещала себе не делать: она заплакала.

– Питер, – прошептала она, – почему?

– Полиция приходила домой? – спросил Питер. Лейси кивнула. Казалось, с тех прошло столько времени.

– Они заходили в мою комнату?

– У них был ордер…

– Они забрали мои вещи? – воскликнул Питер, впервые выказав ей какие-то эмоции. – Вы позволили им взять мои вещи?

– А зачем тебе все это было нужно? – прошептала она. – Эти бомбы. Пистолеты…

– Ты не поймешь.

– Так объясни мне, Питер, – сказала она скорбно. – Заставь меня понять.

– Я не смог тебе этого объяснить за семнадцать лет, мама. Почему же сейчас что-то должно измениться? – Его лицо передернулось. – Я даже не понимаю, зачем ты пришла.

– Чтобы увидеть тебя…

– Тогда посмотри на меня! – закричал Питер. – Почему же, черт возьми, ты на меня не смотришь?

Он обхватил голову руками и, всхлипнув, опустил плечи.

Лейси поняла, что настал решающий момент: ты смотришь на незнакомца перед собой и решаешь раз и навсегда, что это не твой сын, либо решаешь, что будешь искать то немногое, что осталось от твоего ребенка в том, кем он стал.

Но для матери это не такой уж и сложный выбор.

Кто-то утверждает, что чудовищами не рождаются, а становятся. Люди могут говорить, что она плохая мать, вспоминать моменты, когда она испортила Питера, проявив излишнюю мягкость или строгость, холодность или заботу. В Стерлинге до самой ее смерти будут обсуждать, что же она сделала не так со своим сыном, но как насчет того, что она сделала для него? Легко гордиться ребенком, который учится на «отлично», побеждает в конкурсах, ребенком, которым мир уже восхищается. Но настоящий характер проявляется тогда, когда ты можешь найти, за что любить своего ребенка, хотя все остальные его ненавидят. А если то, что она сделала или не сделала для Питера, вовсе не главное? А если главное то, как она поведет себя начиная с этого момента?

Она перегнулась через красную линию и обняла Питера. Ей было плевать, можно это делать или нет. Охранник мог подойти и оттянуть ее от него, но пока этого не произошло, Лейси не собиралась выпускать сына из своих объятий.

По записи камеры слежения в столовой ученики несли подносы с едой, делали домашнее задание, разговаривали, когда в зал вошел Питер с оружием в руках. Послышались выстрелы, какофония криков. Включилась пожарная сигнализация. Когда все начали бежать, он выстрелил снова, и на этот раз две девочки упали. Остальные ученики топтали их, пытаясь спастись.

Когда в столовой никого, кроме Питера и жертв, не осталось, он пошел между столами, глядя на свою работу. Он прошел мимо парня, лежавшего в луже крови на книге, но остановился, чтобы подобрать плеер, оставленный на столе, и вставил в уши наушники, прежде чем выключить его и положить на место. Он перевернул страницу открытой тетради. А потом сел за стол, где стоял поднос с нетронутым обедом, и положил рядом оружие. Он открыл коробку с хлопьями и высыпал их в одноразовую миску. Добавил содержимое пакета с молоком и съел все до последней ложки, потом опять встал, взял пистолет и вышел из столовой.

Это было самое страшное, жуткое зрелище, которое Патрику приходилось видеть за всю жизнь.

Он посмотрел на вермишель быстрого приготовления, которую заварил себе на ужин, и понял, что аппетит пропал. Отставив миску на стопку старых газет, он отмотал пленку назад и заставил себя посмотреть на это еще раз.

Когда зазвонил телефон, он снял трубку, но все еще был занят происходящим на экране.

– Да.

– И тебе привет, – сказала Нина Фрост.

Услышав ее голос, он обмяк. Старые привычки долго умирают.

– Извини. Просто я занят.

– Могу себе представить. Об этом говорят во всех новостях. Как ты справляешься?

– Сама знаешь, – ответил он, хотя на самом деле имел в виду, что не спит ночами, что, едва закрыв глаза, видит лица погибших, что у него полно вопросов, которые он точно забыл задать.

– Патрик, – сказала она, потому что была его старым другом и знала его лучше, чем кто-либо, включая его самого. – Не вини себя.

Он опустил голову.

– Это случилось в моем городе. Разве я могу не винить себя? – Если бы у тебя был видеотелефон, я бы смогла точно сказать, что ты выбрал: власяницу или костюм супергероя.

– Это не смешно.

– А я и не смеюсь, – согласилась она. – Но ты же понимаешь, что его точно посадят. Что у тебя есть? Тысяча свидетелей?

– Где-то так.

Нина замолчала. Патрику не нужно было ей – женщине, для которой горькое сожаление стало спутником жизни, – объяснять, что посадить Питера Хьютона в тюрьму недостаточно что Патрик не успокоится, пока не поймет, почему Питер это сделал.

Чтобы иметь возможность предотвратить это в следующий раз.

Из отчета ФБР, предоставленного специальными агентами, изучавшими случаи стрельбы в школах всего мира:

Льюис Хьютон был человеком привычки. Каждое утро он просыпался в 5:35 и занимался на беговой дорожке в подвале. Потом принимал душ, съедал на завтрак миску кукурузных хлопьев, просматривая газетные заголовки. Он носил один и тот же плащ, независимо от того холодно или жарко было на улице, и парковался на одном и том же месте на стоянке возле колледжа.

Однажды он пытался математически выразить влияние рутины на счастье, но в расчетах произошел интересный поворот: количество удовольствия, доставляемого привычными действиями, возрастало или уменьшалось в зависимости от личного отношения к переменам. Или – как сказала бы Лейси: «По-человечески говоря» – на каждого человека, который, как он сам, предпочитал идти по накатанной колее, найдется тот, которому это покажется невыносимым. В таком случае коэффициент комфорта становится отрицательным числом, а значит, совершение привычных действий сделает человека несчастным.

Он считал, что именно так и было в случае Лейси, которая слонялась по дому, словно была здесь впервые, и не выносила даже мысли о том, чтобы вернуться на работу. «Как ты можешь требовать от меня думать сейчас о чужом ребенке?» – возражала она.

Она настаивала на том, что они должны что-то предпринять, но Льюис не знал, что можно было сделать. И поскольку он не мог ничего сделать ни для своей жены, ни для сына, то решил, что не остается ничего другого, как успокоиться самому. Просидев пять дней, после того как Питеру выдвинули обвинение, дома, однажды утром он встал, собрал свои бумаги, позавтракал хлопьями, просмотрел газету и отправился на работу.

По дороге он размышлял над формулой счастья. Один из принципов его открытия – «С = Р/О», или счастье равняется реальности разделенной на ожидания – основывался на том факте, что у человека всегда есть какие-либо ожидания. Дру. гими словами, «О» – это действительное число, поскольку на ноль делить нельзя. Но в последнее время он начал сомневаться в правдивости этого уравнения. Математика может многое доказать. Ночами, когда он не мог уснуть и смотрел в потолок, зная, что жена рядом тоже только делает вид, что спит, Льюис постепенно пришел к выводу, что человека можно довести до состояния, когда он от жизни не ждет абсолютно ничего. Поэтому ты не плачешь, когда теряешь первого сына. А когда твой второй сын попадает в тюрьму за массовое убийство, тебя это не шокирует. Можно делить на ноль, в тех случаях когда образовывается пропасть там, где раньше было твое сердце.

Едва войдя на территорию колледжа, Льюис почувствовал себя лучше. Здесь он не был отцом преступника, никогда не был. Он был Льюисом Хьютоном, преподавателем экономики. Здесь он все еще был на высоте и не должен был просматривать ход своего исследования, пытаясь понять, с какого момента все пошло не так, как нужно.

Льюис достал из портфеля пачку бумаг, когда в открытую дверь заглянул заведующий кафедры экономики. Хью Маккуери был большим человеком – студенты за спиной называли его Большой-и-Волосатый, – который с удовольствием согласился на этот пост.

– Хьютон? Что вы здесь делаете?

– Насколько я знаю, колледж все еще платит мне зарплату, – ответил Льюис, пытаясь шутить. Он никогда не умел шутить или рассказывать анекдоты. Он всегда случайно рассказывал окончание анекдота слишком рано.

Хью вошел в кабинет.

– Господи, Льюис. Я не знаю, что сказать. – Он замолчал.

Льюис не винил Хью; Он и сам не знал, что говорят в таких случаях. Бывают открытки с надписями на случай тяжелой утраты, смерти любимого животного, увольнения с работы, но, похоже, никто не смог бы подобрать правильные слова для того, чей сын недавно убил десять человек.

– Я хотел позвонить вам домой. Лиза даже хотела принести вам обед или еще что-то. Как там Лейси?

Льюис поправил очки на переносице.

– Ну, – протянул он, – сам понимаешь. Мы стараемся жить нормальной жизнью, насколько это возможно.

Сказав это, он представил свою жизнь в виде графика. Прямая нормальной жизни тянулась и тянулась, приближаясь к нулю, но так и не пересекая ось.

Хью сел напротив Льюиса – на то место, где обычно сидели студенты, которым нужна была дополнительная консультация.

– Льюис, возьми отпуск, – сказал он.

– Спасибо, Хью. Я ценю твою заботу. – Льюис поднял глаза на написанное на доске уравнение, которое пытался решить. – Но сейчас мне действительно очень нужно быть здесь. Это отвлекает меня от мыслей о необходимости быть там.

Взяв кусок мела, Льюис начал выводить на доске длинные аккуратные ряды цифр, и это его успокаивало.

Он понимал, что существует различие между тем, что делает тебя счастливым, и тем, что не делает. Фокус состоял в том, чтобы убедить себя, что это одно и то же.

Хью опустил ладонь на руку Льюиса, остановив ее посреди уравнения.

– Наверное, я неправильно выразился. Нам нужно, чтобы ты взял отпуск.

Льюис уставился на него.

– Ах да, понимаю, – ответил он, хотя ничего не понимал. Если Льюис хотел отделить свою работу от домашних проблем, то почему колледж не делает то же самое?

Хотя…

Возможно, он неправ. Если ты не уверен в решениях, которые принимаешь как отец, разве можно не обращать внимания на слабые места своих теорий с той же уверенностью, которая была у тебя как у профессионала? Или такие решения будут шаткими, как замок на песке?

– Ненадолго, – сказал Хью. – Так лучше.

«Для кого?» – подумал Льюис, но ничего не сказал, пока не услышал, как Хью закрыл за собой дверь.

Когда заведующий кафедрой ушел, Льюис опять взял мел. Он всматривался в уравнение, пока части не слились в одно целое. Тогда он начал яростно писать, как композитор, пальцы которого не поспевают за симфонией, звучащей в его голове. Как он раньше этого не понял? Всем известно – если разделить реальность на ожидания, получим коэффициент счастья Но если разделить ожидания на реальность, то получим не противоположность счастью. Льюис понял, что в результате получается надежда.

Чистая логика: предположим, реальность – это константа ожидания должны быть больше реальности, чтобы в результате получился оптимизм. С другой стороны, пессимист – это человек, чьи ожидания ниже реальности, дробь убывающей доходности. Человек устроен так, что это число приближается к нулю, но никогда не равняется ему, поскольку человек никогда не теряет надежду окончательно, при малейшем толчке она появляется вновь.

Льюис отступил на несколько шагов, глядя на написанное. Тому, кто был счастлив, понадобится совсем немного надежды взамен. И наоборот, оптимист потому и оптимист, что хочет верить во что-то лучшее, чем реальность.

Он начал обдумывать, могут ли быть из этого правила исключения: может ли счастливый человек надеяться на что-то, может ли несчастный оставить всякую надежду на лучшее. И это привело мысли Льюиса к Питеру.

Стоя перед доской, он заплакал. Его руки и рукава были покрыты белой меловой пылью, словно он стал привидением.

В кабинете помешанных, как Патрик любя называл про себя программистов, которые взламывали жесткие диски в поисках порнографии и отрывков из «Поваренной книги анархиста^[12]», было полно компьютеров. Кроме изъятого из комнаты Питера Хьютона, были еще несколько из Стерлинг Хай, включая тот, что стоял в приемной директора, и те, которыми пользовались в библиотеке.

– Он мастер, – сказал Орест, парень, который (Патрик мог поклясться) сам был еще слишком юным, чтобы закончить школу. – Речь идет не только о создании сайтов. Он знал свое дело.

Он вытащил несколько файлов из недр компьютера Питера, графические файлы, которые ничего не сказали Патрику, пока программист не нажал несколько клавиш. Неожиданно на экране появилось трехмерное изображение дракона и дыхнуло на них огнем.

– Ого! – воскликнул Патрик.

– Ага. Могу сказать, что он создал несколько компьютерных игр и даже выложил их на нескольких специальных сайтах, где можно получить отзывы игроков.

– И есть на этих сайтах какие-то сообщения?

– Чувак, ты меня недооцениваешь, – сказал Орест и открыл один из заранее отмеченных сайтов. – Питер входил под именемDeath Wish.Это…

– …рок-группа, – закончил Патрик. – Я знаю.

– Это не просто группа, – с благоговением возразил Орест, пока его пальцы порхали над клавиатурой. – Это современный голос коллективного сознания.

– Скажи это Типпер Гор.

– Кому?

Патрик рассмеялся:

– Похоже, это было еще до твоего рождения.

– А кого ты слушал, когда был подростком?

– Пещерного человека, который стучал одним камнем о другой, – сухо ответил Патрик.

На экране возник ряд сообщений отDeathWish.Большинство из них представляли собой рекомендации и отзывы о других играх на сайте. В двух были цитаты из песен «DeathWish».

– Вот мое любимое, – сказал Орест и прокрутил вниз.

Патрик откинулся на спинку кресла.

– Ну, это ничего не доказывает.

– Ага, – ответил Орест. – Фестивали рукоделия – это действительно тоска смертная. Но посмотри на это. – Он развернул свое кресло и потянулся к другому терминалу, установленному на столе. – Он взломал защиту школьных компьютеров.

– Зачем? Исправить отметки?

– Нет. Программа, которую он написал, прошла сквозь защиту школьной системы в 9:58.

– В это время взорвалась машина, – пробормотал Патрик. Орест развернул монитор к Патрику.

– Вот это было на каждом экране каждого компьютера в школе.

Патрик не отрывал взгляда от фиолетового экрана, на котором, как свиток, разворачивались горящие красные буквы: «КТО НЕ СПРЯТАЛСЯ, Я НЕ ВИНОВАТ».

Джордан уже сидел за столом, когда охранник ввел в комнату Питера Хьютона.

– Спасибо, – сказал он охраннику, глядя на Питера, который осматривал комнату. Его глаза загорелись при взгляде на единственное окно. Джордан снова и снова видел этот взгляд у своих подзащитных. Как быстро обычный человек превращается в животное, попавшее в клетку. И снова возникает вопрос о курице и яйце: они становились животными, потому что попадали в тюрьму… или попадали в тюрьму, потому что были животными?

– Садись, – сказал он, но Питер остался стоять.

Не обращая внимания, Джордан начал говорить.

– Я хочу сразу установить основные правила, Питер, – сказал он. – Все, что я говорю тебе, конфиденциально. Все, что ты говоришь мне, конфиденциально. Я не могу никому рассказать о том, что узнаю от тебя. Тем не менее, я имею право сказать тебе не разговаривать с представителями средств массовой информации, или с полицией, или с кем-либо другим об этом деле. Если кто-то попытается поговорить с тобой, ты немедленно связываешься со мной – звони с переводом оплаты на меня. Как твой адвокат, я буду разговаривать вместо тебя. С этого момента я – твой лучший друг, твоя мама, твой папа, твой исповедник. С этим ясно?

Питер посмотрел на него.

– Предельно.

– Хорошо. Итак, – Джордан достал блокнот из портфеля и карандаш. – Полагаю, у тебя есть ко мне вопросы. Давай начнем с этого.

– Мне здесь не нравится, – взорвался Питер. – Я не понимаю, почему должен здесь находиться.

Большинство клиентов Джордана в тюрьме сначала были тихими и напуганными, но потом у них появлялись злость и возмущение. Но Питер сейчас говорил как обычный подросток – как разговаривал Томас в этом возрасте, когда мир вращался вокруг него, а Джордан по недоразумению жил в этом же мире. Но адвокат в Джордане заглушил родителя. Он уже начал было думать, что Питер действительно может не понимать, почему находится в тюрьме. Джордан первый сказал бы, что построенная на безумии обвиняемого защита редко помогает и ее убедительность сильно преувеличена. Но может быть, Питеру удастся выйти сухим из воды, потому что это не притворство и как раз это приведет их к оправдательному приговору?

– Что ты имеешь в виду? – настаивал он.

– Это они сделали меня таким, а теперь меня же и наказывают.

Джордан сел обратно и сложил руки на груди. Питер не раскаивался в том, что совершил, это было очевидно. На самом деле он считал жертвой себя.

В работе адвоката был один важный момент: Джордану было все равно. В его работе не было места для личных чувств Он и раньше работал с последними подонками: с убийцами и насильниками, которые считали себя мучениками. Он не был обязан верить им или осуждать. Несмотря на то что он только что сказал Питеру, он не был ни священником, ни психоаналитиком, ни другом для своих клиентов. Он был просто экспертом по связям с общественностью.

– Что ж, – произнес он ровным голосом, – тебе придется понять позицию тюрьмы. Для них ты просто убийца.

– Они все лицемеры, – сказал Питер. – Увидев таракана, они его просто давят, ведь так?

– Ты говоришь о том, что случилось в школе?

Питер отвел глаза.

– Вы знаете, что мне не разрешают читать журналы? – спросил он. – Я даже не могу выйти на спортплощадку, как остальные.

– Я здесь не для того, чтобы выслушивать твои жалобы.

– А зачем вы здесь?

– Чтобы помочь тебе отсюда выбраться, – ответил Джордан. – И чтобы у тебя появились на это хоть какие-то шансы, придется со мной поговорить.

Питер скрестил руки на груди и смерил Джордана взглядом с галстука до носков начищенных ботинок.

– Зачем? Вам же на меня плевать.

Джордан встал и сунул блокнот обратно в портфель.

– Знаешь что? Ты прав. Мне действительно плевать. Я просто делаю свою работу, потому что, в отличие от тебя, государство не будет оплачивать мне жилье и еду до конца жизни.

Он направился к двери, но звук голоса Питера его остановил.

– Почему все так расстроены из-за смерти этих придурков?

Джордан медленно повернулся, мысленно отметив, что в случае с Питером не срабатывает ни доброта, ни авторитетность. Единственное, что заставило его говорить, это чистая неприкрытая злость.

– То есть люди оплакивают их… а они были подонками. Все говорят, что я сломал их жизни, но всем, похоже, наплевать, что ломалась моя жизнь.

Джордан присел у края стола.

– Каким образом?

– Даже не знаю, с чего начать, – горько ответил Питер. – С того, как в детском саду, когда воспитатели приносили завтрак, а кто-то из них отодвигал мой стул, чтобы я упал, и они могли посмеяться? Или с того, как во втором классе, когда они держали мою голову в унитазе и спускали воду снова и снова только потому, что у них было достаточно силы это делать? Или с того, как они избили меня по дороге домой так, что пришлось накладывать швы?

Джордан опять достал свой блокнот и сделал пометку «швы».

– Кто «они»?

– Целая группа ребят, – ответил Питер.

«Те, которых ты хотел убить?» – подумал Джордан, но так и не спросил.

– Как ты думаешь, почему они приставали именно к тебе?

– Потому что придурки! Не знаю. Они как стая. Им нужно» чтобы кто-то чувствовал себя куском дерьма, и тогда они будут довольны собой.

– Почему ты не попытался их остановить?

Питер фыркнул:

– Может, вы не заметили, но Стерлинг не очень большой город. Все всех знают. Поэтому в старших классах ты учишься вместе с теми, с кем играл в песочнице в детском саду.

– А нельзя было держаться от них подальше?

– Мне нужно было ходить в школу, – ответил Питер. – Вы удивитесь, узнав, насколько маленькой она становится, когда приходится проводить там восемь часов в день.

– Значит, они делали это и за пределами школы?

– Когда им удавалось меня поймать, – сказал Питер. – И если я был один.

– А были телефонные звонки, письма, угрозы? – спросил Джордан.

– По Интернету, – ответил Питер. – Они посылали мне мгновенные сообщения, где писали, что я слабак и тому подобное. А еще они разослали по всей школе письмо, которое я написал… посмеялись…

Он отвел глаза, замолчав.

– Зачем?

– Это было… – Он покачал головой. – Я не хочу об этом говорить.

Джордан сделал пометку в своем блокноте.

– А ты когда-нибудь говорил кому-то о том, что происходит? Родителям? Учителям?

– Никого это не волнует, – сказал Питер. – Они говорят, что нужно не обращать внимание. Они говорят, что будут следить, чтобы подобное не повторилось, но никогда не следят. – Он подошел к окну и прижал ладони к стеклу. – Когда мы учились в первом классе, у нас была девочка с заболеванием, когда позвоночник выпирает наружу…

– Расщелина позвоночника?

– Ага. Она ездила на кресле-каталке, не могла ровно сидеть и тому подобное. Перед тем как она пришла в наш класс, учительница сказала, чтобы мы относились к ней так, словно она такая же, как мы. Но дело в том, что она не была такой же, как мы, и мы все это понимали, и она это понимала. Получается, мы должны были врать ей в лицо? – Питер покачал головой. – Все говорят, что нет ничего страшного в том, если ты не такой, как все. Но, говорят, Америка – это огромный котел, а что, черт возьми, это значит? Если это котел, то рано или поздно все должно развариться в однородную массу, разве нет?

Джордан поймал себя на том, что думает о том, как его сын Томас перевелся в другую школу. Они переехали из Бейнбриджа в Салем Фолз, где школа была довольно маленькой и ученики уже отгородились от чужаков железобетонной стеной. Некоторое время Томас был хамелеоном – приходил из школы и прятался своей комнате, чтобы выйти оттуда игроком футбольной команды, участником театрального кружка, членом математического клуба. Ему пришлось поменять несколько подростковых оболочек, чтобы найти друзей, которые позволяли ему быть тем, кем он хотел. Поэтому жизнь Томаса в старших классах была довольно спокойной. Но если бы он не нашел ту компанию? Если бы продолжал сбрасывать одну кожу за другой, пока ничего не осталось?

Словно прочитав мысли Джордана, Питер вдруг посмотрел ему в глаза.

– У вас есть дети?

Джордан не говорил с клиентами о своей личной жизни. Их отношения существовали только в пределах суда и все. Несколько раз за всю свою карьеру нарушение этого неписаного правила едва не уничтожило его как профессионала и как человека. Но встретившись с взглядом Питера, он сказал:

– Двое. Одному шестнадцать месяцев, а второй учится в Йеле.

– Тогда вы это понимаете, – сказал Питер. – Все хотят, чтобы их ребенок вырос и поступил в Гарвард или стал нападающим в сборной. Никто и никогда, глядя на своего малыша, не думает: «Надеюсь, мой мальчик вырастет и станет слабаком. Надеюсь, он будет каждый день идти в школу и молиться, чтобы никто не обратил на него внимания». Но знаете что? Такие дети рождаются каждый день.

Джордан не знал, что сказать. Слишком тонкой была грань между уникальностью и странностью, между тем, что помогало ребенку вырасти уверенным в себе, как Томас, или неуравновешенным, как Питер. Неужели каждому подростку приходится падать по одну или по другую сторону этого каната и можно ли определить момент, когда он теряет равновесие?

Он вдруг вспомнил, как менял сегодня утром Сэму подгузник. Малыш ухватился за пальцы собственной ноги в восторге от того, что обнаружил их, и сразу же запихнул их в рот.

– Ты только посмотри, – пошутила Селена, через его плечо. – Какой папа, такой сын.

Пока Джордан заканчивал переодевать Сэма, все время удивлялся, насколько таинственной, должно быть, кажется жизнь такому малютке. Только представь – мир настолько больше тебя. Только представь, что, проснувшись однажды утром, можешь обнаружить часть себя, о существовании которой даже не подозревал.

* * *

Шесть лет назад

Питер понял, что обречен, когда мама в первый день его учебы в шестом классе подарила ему подарок за завтраком.

– Я знаю, как сильно ты его хотел, – сказала она, ожидая, пока он развернет бумагу.

Внутри свертка оказалась большая общая тетрадь с изображением Супермена на обложке. Он действительно хотел такую. Три год назад, когда это было круто.

Он выдавил улыбку.

– Спасибо, мама, – сказал он, и она широко улыбнулась в ответ. А он в это время уже рисовал в своем воображении, что ему предстоит пережить из-за этой дурацкой тетради.

Джози, как всегда, пришла на помощь. Она сказала школьному завхозу, что руль на ее велосипеде совсем расшатался и что ей нужно немного плотной клейкой ленты, чтобы временно закрепить его, пока она попадет домой. На самом деле она не ездила в школу на велосипеде – она ходила пешком с Питером, который жил дальше от школы и заходил за ней по пути. Хотя они не виделись за пределами школы уже несколько лет, из-за какой-то ужасной ссоры между их мамами, подробности которой они уже и не помнили, Джози все равно дружила с Питером. И слава Богу, потому что больше друзей у него не было. Они сидели рядом во время обеда, проверяли другу друга черновики сочинений, всегда работали вместе на лабораторных занятиях. Труднее всего было летом. Они переписывались по электронной почте и время от времени встречались возле городского пруда, но это все. А потом наставал сентябрь, и они снова были вместе, словно расстались только вчера. Именно таким, по мнению Питера, и должен быть лучший друг.

Сегодня, благодаря тетради с Суперменом, их новый учебный год начался с кризиса. При помощи Джози ему удалось сделать что-то вроде обложки из клейкой ленты и старой газеты, которую они стащили из лаборатории. Дома он мог ее снимать, объяснила она, чтобы мама не обиделась.

Шестиклассники обедали на четвертой перемене, когда было только одиннадцать утра, но к этому времени им казалось, что они не ели несколько месяцев. Джози покупала завтрак – по ее словам, кулинарные способности ее мамы сводились к выписыванию чека продавщицам в магазине, – а Питер стоял рядом с ней в очереди, чтобы взять пакет молока. Его мама всегда давала ему сандвич со срезанными хлебными корками, пакетик. морковных палочек и какой-нибудь фрукт, который не всегда доживал до завтрака в целости и сохранности.

Питер положил свою общую тетрадь на поднос, чувствуя себя неловко, даже когда она была завернута в газету. Она пробил соломинкой пакет с молоком.

– Знаешь, не стоит обращать внимание, какая у тебя тетрадь, – сказала Джози. – Какая тебе разница, что они думают?

Когда они входили в зал столовой, на Питера налетел Дрю Джирард.

– Смотри, куда идешь, тормоз, – сказал Дрю, но было слишком поздно – Питер уже уронил свой поднос.

Молоко вылилось на раскрывшуюся тетрадь, превращая газету в грязные клочья и обнажая спрятанного Супермена.

Дрю начал хохотать.

– Может, ты еще носишь красные трусы, как у него, Хьютон?

– Заткнись, Дрю.

– А то что? Ты растворишь меня своим рентгеновским взглядом?

Миссис Макдональд, учительница рисования, которая дежурила в столовой – Джози могла поклясться, что видела, как она однажды в кладовой нюхала клей, – нерешительно шагнула вперед. В седьмом классе были уже ученики, такие как Дрю и Мэтт Ройстон, которые были выше своих учителей, разговаривали низким голосом и даже брились. А были и такие, как Питер, которые каждый вечер молились, чтобы наконец-то повзрослеть, но признаков половой зрелости у них пока не наблюдалось.

– Питер, сядь, пожалуйста, на свое место… – вздохнула мисси Макдональд. – Дрю принесет тебе другой пакет молока.

«Отравленного», – подумал Питер. Он начал вытирать свою тетрадь салфетками. Теперь, даже когда высохнет, она будет вонять. Может, сказать маме, что разлил молоко за завтраком? В конце концов, это правда, даже если и не обошлось без посторонней помощи. Это может заставить купить ему новую, нормальную тетрадь, как у всех остальных.

Про себя Питер улыбался: Дрю Джирард на самом деле оказал ему услугу.

– Дрю, – сказала учительница. – Я же сказала.

Как только Дрю сделал шаг в сторону кассы, где высилась пирамида из картонных пакетов молока, Джози незаметно выставила ногу. Дрю зацепился и упал плашмя на пол. Все ребята в столовой начали смеяться. Таков закон общества: ты находишься на нижней ступени иерархической лестницы до тех пор, пока не найдешь кого-то другого, кто займет твое место.

– Осторожно с криптонитом,^[13]– прошептала Джози так, чтобы услышал только Питер.

По мнению Алекс, двумя наилучшими вещами в работе окружного судьи были: первое – возможность расспрашивать людей об их проблемах и давать им ощущение, что их выслушали, а второе – необходимость использовать интеллект для решения сложных задач. Чтобы принять решение, нужно сбалансировать очень много факторов: жертвы, полиция, закон, общество. И все они должны учитываться в контексте прецедента.

Хуже всего в ее работе было то, что невозможно дать людям то, чего они на самом деле хотят, придя в суд: ответчику нужно вынести приговор, который действительно исправит его, а не накажет; жертве – принести извинения.

Сегодня перед ней стояла девушка, которая была ненамного старше Джози. На ней была короткая кожаная куртка и черная юбка в складку, волосы светлые, лицо в прыщах.

Алекс уже видела таких девушек, которые выходили на центральные улицы после закрытия магазинов и гоняли со своими парнями на их гоночных автомобилях. Ей стало интересно, какой бы выросла эта девочка, если бы ее мама была судьей. Ей стало интересно, играла ли эта девочка когда-нибудь мягкими игрушками под кухонным столом, читала ли под одеялом с фонариком, когда пора было спать. Алекс всегда удивляло, как в одно мгновение жизненный путь человека мог повернуть в совершенно другом направлении.

Девушка обвинялась в хранении краденого – золотой цепочки стоимостью пятьсот долларов, которую ей подарил ее парень. Алекс посмотрела на нее с высоты своего места. Место судьи не зря было так высоко – дело было не в обеспечении безопасности, а в необходимости произвести должное впечатление.

– Вы осознанно и добровольно отказываетесь от своих прав? Вы понимаете, что признавая свою вину, вы признаете правдивость выдвинутого обвинения?

Девушка непонимающе посмотрела на нее.

– Я не знала, что она ворованная. Я думала, что это подарок от Хепа.

– В обвинении сказано, что вы осознанно приняли эту цепочку, зная, что она краденая. Если вы не знали, что она краденая, у вас есть право пойти в суд. У вас есть право на защиту. У вас есть право на то, чтобы я назначила вам адвоката, потому что вы обвиняетесь в преступлении класса «А», которое карается годом заключения и штрафом в размере двух тысяч долларов. У вас есть право на то, чтобы прокурор предоставил доказательства при отсутствии обоснованного сомнения.^[14]У вас есть право видеть, слушать и задавать вопросы всем свидетелям обвинения. У вас есть право требовать чтобы я вызвала в суд любых свидетелей или потребовала предоставить доказательства, свидетельствующие в вашу пользу. У вас есть право подать апелляцию в верховный суд или на повторное рассмотрение дела присяжными в верховном суде, если я допущу ошибку или вы будете не согласны с моим решением. Признавая свою вину, вы отказываетесь от этих прав. Девушка сглотнула.

– Ну, – проговорила она, – я же ее заложила.

– Это не относится к существу обвинения, – объяснила Алекс. – Вы обвиняетесь в том, что приняли цепочку, зная, что она краденая.

– Но я хочу признать свою вину, – сказала девушка.

– Вы говорите, что не делали того, о чем говорится в обвинении. Нельзя признать свою вину в том, чего вы не совершали.

В дальнем конце зала суда встала женщина. Она была похожа на плохую копию ответчицы.

– Я сказала ей, чтобы она не признавала свою вину, – сказала мать девушки. – Она пришла сюда сегодня, так и собираясь поступить, но прокурор сказал, что ей дадут меньше, если она признает свою вину.

Прокурор выскочил со своего места, как черт из табакерки.

– Я такого не говорил, Ваша честь. Я сказал, что если она признает свою вину, то с приговором все просто и понятно. И что если она не признает свою вину, то будет суд и госпожа судья примет такое решение, которое посчитает нужным.

Алекс попыталась поставить себя на место этой девочки, ошеломленной массивностью юридической системы, языка которой она не понимала. Наверное, глядя на прокурора, она видела ведущего телешоу, в котором участнику нужно угадать, за какой дверью находится приз. «Вы берете деньги? Или выбираете дверь номер один, за которой может быть приз, а может быть курица?»

Эта девушка выбрала деньги.

Алекс знаком подозвала прокурора к себе.

– У вас есть какие-либо доказательства, что она знала о том, что вещь краденая?

– Да, Ваша честь.

Он достал отчет полиции и передал ей. Алекс просмотрела его – судя по тому, что она сказала полицейским и как они это записали, она точно знала, что цепочка краденая.

Алекс повернулась к девушке.

– Исходя из фактов, зафиксированных в полицейском отчете, я считаю, что у вас есть основания для признания своей вины. У обвинения достаточно доказательств того, что вы знали, что цепочка краденая, и тем не менее приняли ее.

– Я не… я не понимаю, – сказала девушка.

– Это значит, что я принимаю ваше признание, если вы этого все еще хотите. Но, – добавила Алекс, – сначала вы должны сказать мне, что признаете свою вину.

Алекс видела, как губы девушки напряглись и задрожали.

– Хорошо, – прошептала она. – Я знала, что она краденая.

Был один из тех невероятно красивых осенних дней, когда приходится заставлять свои ноги идти утром в направлении школы, потому что невозможно поверить, что придется потерять там восемь часов времени. Джози сидела на уроке математики и смотрела на синее небо – «лазурное», новое слово, которое они выучили на этой неделе. Даже произнося его, Джози казалось, что во рту полно кристалликов льда. Она слышала, как семиклассники играли во «Флажок» на спортплощадке и жужжание газонокосилки, когда школьный сторож проходил под окнами. Через ее плечо перелетела бумажка и упала на колени. Джози развернула ее и прочла записку от Питера.

Она обернулась и улыбнулась ему. На самом деле она любила математику. Ей нравилось знать, что, если приложить достаточно усилий, в конце концов получится разумный ответ.

Она не принадлежала к компании популярных ребят, потому что была круглой отличницей. У Питера дела обстояли иначе – у него были четверки и тройки, а один раз даже двойка. Он тоже не был таким, как они, но не потому, что был умным А потому, что был Питером.

Если бы существовала иерархия популярности, Джози знала, что все равно была бы выше, чем некоторые ребята. Время от времени она спрашивала себя, дружит ли она с Питером потому, что ей нравится его компания, или потому, что рядом с ним чувствует, что она лучше.

Пока класс работал над заданием, миссис Расмуссин вошла в Интернет. В школе было даже своего рода соревнование – кто застанет ее за покупкой брюк или на сайте фанатов мыльных опер. Один мальчик клялся, что однажды видел, что она сидела в порносайте, когда он подошел к ее столу, чтобы спросить о чем-то.

Джози, как обычно, закончила раньше остальных и подняла голову, чтобы посмотреть на миссис Расмуссин и ее компьютер… но по лицу учительницы текли слезы, так, как бывает, когда человек не понимает, что плачет.

Она встала и вышла из класса, не сказав ни слова о том, чтобы никто не шумел, пока ее не будет.

Как только она вышла, Питер похлопал Джози по плечу.

– Что с ней?

Прежде чем Джози смогла ответить, миссис Расмуссин вернулась. Ее лицо было белым как стена, а губы плотно сжаты в одну линию.

– Класс, – сказала она, – произошло ужасное.

В видеоклассе, куда согнали всех учеников школы, директор рассказал все, что знал: два самолета врезались в здание Всемирного торгового центра. Еще один врезался в здание Пентагона. Южная башня Всемирного торгового центра обрушилась.

Библиотекарша установила телевизор так, чтобы все могли смотреть прямой телерепортаж. Несмотря на то что их сняли с уроков – обычно так делали на праздники, – в библиотеке было так тихо, что Питер слышал, как бьется его сердце. Он смотрел на стены, на небо за окнами. Школа не была безопасным местом. И нигде не было безопасно, что бы не говорили. Как это – быть на войне?

Питер впился взглядом в экран. Люди в Нью-Йорке плакали и кричали, из-за пыли и дыма почти ничего не было видно. Огонь был везде, визжали сирены пожарных машин и автомобильные сигнализации. Это совсем не было похоже на Нью-Йорк, который Питер запомнил во время единственного визита с родителями на каникулах. Они поднимались на Эмпайр-стейт-билдинг и собирались поужинать в модном ресторане на сто седьмом этаже северной башни Всемирного торгового центра, но Джойи стало плохо из-за слишком большого количества попкорна и они вернулись в гостиницу.

Миссис Расмуссин отпустили с работы на целый день: ее брат работал на бирже во Всемирном торговом центре. До этого работал.

Джози сидела рядом с Питером. Хотя ее стул стоял в нескольких дюймах от него, он чувствовал, как она дрожит.

– Питер, – испуганно прошептала она, – там люди прыгают!

Он даже в очках не видел так хорошо, как она, но, прищурившись, понял, что Джози права. От этого зрелища заболело в груди, словно ребра вдруг стали на размер меньше. Каким надо быть человеком, чтобы сделать такое?

И он тут же ответил на свой вопрос: тем, кто не видит другого выхода.

– Как ты думаешь, они и сюда доберутся? – прошептала Джози.

Питер посмотрел на нее. Он бы очень хотел сказать ей что-то такое, что могло бы ее успокоить. Но на самом деле и самому было не по себе и он не знал, существуют ли такие слова, чтобы развеять этот ужас, это понимание, что мир на самом деле вовсе не такой, каким казался.

Он повернулся обратно к экрану телевизора, чтобы избежать ответа. Люди все еще прыгали из окон северной башни. Потом послышался оглушительный рев, словно сама земля разомкнула свои челюсти. Когда здание обрушилось, Питер наконец выдохнул – облегченно, потому что теперь совсем ничего не было видно.

Все телефонные линии школы были заняты, поэтому родители разделились на две категории: те, которые не хотели пугать детей до смерти своим появлением и желанием отвести их в убежище, и те, которые собирались пережить эту трагедию, держа своих детей за руку.

И Лейси Хьютон, и Алекс Корниер принадлежали ко второй категории, и обе приехали в школу одновременно. Они припарковались рядом на автобусной стоянке, вышли из машин и только тогда узнали друг друга. Они не виделись с того дня, когда Алекс вывела свою дочь из подвала дома Лейси, где хранилось оружие.

– Питер?… – начала Алекс.

– Не знаю. А Джози?

– Я приехала ее забрать.

Они вместе вошли в кабинет директора, откуда их направили прямо по коридору в видеокласс.

– Не могу поверить, что им разрешили смотреть новости, – проговорила Лейси, спеша рядом с Алекс.

– Они достаточно взрослые, чтобы понимать то, что произошло, – сказала Алекс.

Лейси покачала головой.

– Я не достаточно взрослая, чтобы понять, что произошло.

Видеокласс был заполнен учениками: они сидели на стульях, на столах, лежали на полу. Алекс не сразу поняла, что было необычным в этой толпе: никто не издавал ни звука. Даже учителя стояли, прикрыв рты руками, словно боялись проявить свои чувства, потому что как только плотина прорвется, она сметет на своем пути все.

В комнате был всего лишь один телевизор, и все глаза были направлены на него. Алекс узнала Джози по своей резинке для волос, которую дочка взяла тайком, с леопардовым рисунком.

– Джози, – позвала она. Дочь вскочила и практически по головам других ребят ринулась к маме.

Джози налетела на нее, как ураган чувств и ярости, но Алекс понимала, что эпицентр этой бури был где-то внутри. И, как и с любой стихией, нужно приготовиться к еще одному удару, прежде чем все вернется в норму.

– Мама, – рыдала она, – все уже закончилось?

Алекс не знала, что сказать. Как мать, она должна была знать все ответы, но она не знала. Она должна была защищать свою дочь, но и этого тоже пообещать не могла. Ей пришлось сделать уверенное лицо и сказать, что все будет хорошо, хотя сама она не была в этом уверена. Даже по дороге из суда она понимала, насколько уязвима дорога под колесами ее машины и что спокойствие неба над головой может в любую минуту разрушиться. Она проезжала мимо колодцев и думала о заражении питьевой воды, вспоминала, где находится ближайшая атомная электростанция.

Но все же она потратила не один год на то, чтобы быть именно такой судьей, как ожидали другие. Для одних она была хладнокровной и собранной, для других – способной принимать решения, не впадая в истерику. И ради дочери она могла надеть ту же маску.

– Все хорошо, – спокойно сказала Алекс – Все закончилось.

Алекс не знала, что, когда она произносила эти слова, четвертый самолет обрушился на поле в Пенсильвании. Алекс не понимала, что ее вцепившиеся в Джози руки противоречили ее же словам.

Через плечо дочери Алекс кивнула Лейси Хьютон, которая направлялась к выходу, волоча за собой сына. С удивлением она увидела, что Питер теперь стал очень высоким, почти как взрослый мужчина.

Сколько лет прошло с тех пор, как она видела его в последний раз?

Алекс поняла, что можно мгновенно потерять связь с человеком. И поклялась, что это не произойдет с ней и ее дочерью. Ведь если на то пошло, быть судьей вовсе не так важно, как быть матерью. Когда помощник Алекс рассказал ей о случившемся во Всемирном торговом центре, первая мысль была не о работе… только о Джози.

Несколько недель Алекс держала свое обещание. Она меняла расписание слушаний так, чтобы быть дома, когда вернется Джози. Она оставляла краткие изложения дел в офисе, а не забирала домой, чтобы почитать на выходных. Каждый вечер за ужином они разговаривали не о пустяках, а действительно разговаривали: о том, почему «Убить пересмешника», возможно, наилучшая из когда-либо написанных книг, о том, как понять, что ты влюбилась, даже об отце Джози. Но потом одно особенно запутанное дело заставило ее задержаться в офисе допоздна. И Джози уже опять могла спокойно уснуть одна, а не просыпаться с криками. Вернуться к нормальной жизни в некотором роде означает стереть границы того, что было ненормально. И через несколько месяцев Алекс начала постепенно забывать свои чувства одиннадцатого сентября, как прибой смывает написанное на песке.

Питер ненавидел футбол, но играл в школьной команде. Политика школы давала возможность играть всем желающим, поэтому даже ребята, которые при обычных обстоятельствах не попали бы ни в команду университета, ни в команду колледжа, ни – кого он пытается обмануть? – в команду в принципе, могли стать игроками. Благодаря этому и уверенности его мамы, что для хороших отношений со сверстниками нужно начать общаться с какой-нибудь компанией, он уже целый сезон после уроков тренировался передавать пасс и бегал за мячом чаще, чем отбивал. А еще дважды в неделю были игры, во время которых он грел скамьи запасных игроков по всему округу Графтон.

Была только одна вещь, которую он ненавидел больше, чем футбол, – переодевание перед тренировкой. Послеуроков онделал вид, что нужно забрать что-то из своего шкафчика, или задавал вопрос учителю, чтобы прийти в раздевалку, когда большая часть его команды уже разминалась на поле. Тогда, заняв место в углу, Питер мог спокойно раздеться, потому что никто не шутил по поводу его впалой груди и не хватал за резинку трусов,чтобыподнять их повыше. Его называли Питером Гомиком, а не Питером Хьютоном. Даже когда он был один в раздевалке, ему казалось, что он слышит, как они хлопают друг друга по раскрытой ладони, а их смех оставляет на нем масляные пятна.

После тренировки он обычно находил себе занятие, чтобы последним попасть в раздевалку, – собирал мячи, задавал тренеру вопросы о предстоящей игре, даже перешнуровывал бутсы. Если очень повезет, когда он попадал в душ, все уже уходили домой. Но сегодня, как только закончилась тренировка, началась гроза и тренер быстро согнал всех ребят в раздевалку.

Питер медленно брел к своемушкафчикув углу. Некоторые ребята уже направлялись в душ, обернув полотенца вокруг бедер. Среди них были Дрю и его друг Мэтт Ройстон. Они смеялись и били друг друга кулаками в плечо, проверяя, кто сильнее ударит.

Повернувшись спиной к соседнему шкафчику, Питер снял спортивную форму, а потом быстро прикрылся полотенцем. Его сердце громко ухало. Он уже представил, что видят другие, глядя на него, потому что тоже это видел – в зеркале: бледная, словно рыбий живот, кожа, выпирающие кости позвоночника и ключиц. Руки без малейшего намека на мускулы.

В последнюю очередь Питер снял очки и положил их на полку открытого шкафчика. Все вокруг приобрело спасительную расплывчатость.

Он наклонил голову и пошел в душ, не снимая полотенце как можно дольше. Мэтт и Дрю уже намылились. Питер направил струю воды себе в лицо. Он представил, что путешествует по какой-нибудь бурной реке, что его бьет водопад и затягивает в водоворот.

Протерев глаза, он обернулся и увидел смутные очертания тел, которые оказались Мэттом и Дрю. И темные пятна между их ног – лобковые волосы.

У Питера их еще совсем не было.

Мэтт вдруг повернулся боком.

– Господи! Перестань смотреть на мой член!

– Чертов педик, – сказал Дрю.

Питер мгновенно отвернулся. А если они правы? А если именно поэтому его взгляд сразу упал именно туда? Или еще хуже – если у него сейчас возникнет эрекция, что случается в последнее время все чаще и чаще?

Это будет означать, что он гей, ведь так?

– Я не смотрел на тебя, – выпалил Питер. – Я ничего не вижу.

Смех Дрю отразился от кафельных стен душевой.

– Наверное, твой член слишком маленький, Мэтти.

Внезапно Мэтт схватил Питера за горло.

– Я без очков, – выдавил Питер. – Поэтому я ничего не вижу.

Мэтт отпустил Питера, толкнув его в стену, и стремительно вышел из душа. По дороге он снял полотенце Питера с крючка и бросил его под струю воды. Оно упало, промокнув и закрыв сток. Питер поднял его и обернул вокруг талии. Ткань была мокрой и мыльной. Он плакал, но надеялся, что никто этого не видит из-за струй воды, стекавших по его телу. Все смотрели на него.

Когда он был рядом с Джози, то ничего не чувствовал. Ему не хотелось ни поцеловать ее, ни взять за руку, ни еще чего-нибудь в этом роде. Он не был уверен, что ему захочется этого по отношению к парням, но человек должен быть либо геем, либо натуралом. Нельзя быть ни тем, ни другим.

Он поспешил в угол раздевалки и увидел перед своим шкафчиком Мэтта. Питер прищурился, пытаясь разглядеть, что Мэтт держит в руках, и тут услышал ответ: Мэтт взял его очки, хлопнул по ним дверцей шкафчика и бросил покореженную оправу на пол.

– Теперь ты не сможешь на меня смотреть, – сказал он и ушел.

Питер опустился на колени и попробовал собрать с пола осколки стекла. А поскольку он ничего не видел, то вскоре порезался. Он сел, скрестив ноги, с мокрым полотенцем на коленях и поднес руку близко к глазам, чтобы все ясно видеть.

Алекс снилось, что она идет голая по центральной улице. Она зашла в банк и выписала чек.

– Ваша честь, – улыбаясь сказал клерк. – Какой прекрасный день, не правда ли?

Пять минут спустя она зашла в кафе и заказала кофе с молоком. За барной стойкой стояла девушка с невероятно фиолетовыми волосами и пирсингом на переносице между бровями. Когда Джози была маленькой и они приходили сюда, Алекс все время говорила ей, что нельзя так таращиться на людей.

– Хотите печенье к кофе, госпожа судья? – спросила девушка.

Она заходила в книжный магазин, в аптеку, на заправку, и в каждом месте она чувствовала, как люди смотрят на нее. Они знали, что она голая. Но никто ничего не сказал, пока она не зашла на почту. На почте в Стерлинге работал пожилой мужчина, вероятно, еще с тех пор, как почту развозили на лошадях Он дал Алекс пачку марок и вдруг незаметно накрыл ее ладонь своей.

– Мэм, осмелюсь вам сказать…

Алекс выжидающе подняла на него глаза.

Обеспокоенные морщинки на лбу старика разгладились.

– На вас сегодня прелестное платье, Ваша честь, – сказал он.

Ее пациентка кричала, Лейси слышала ее плач из противоположного конца коридора. Она бежала как только могла, завернула за угол и вошла в палату.

Кэлли Гамбони, двадцать один год, сирота, коэффициент умственного развития – 79. Ее изнасиловали три старшеклассника, которые сейчас ожидали суда в тюрьме Конкорда. Врач «скорой помощи» посчитал необходимым вызвать роды у Кэлли на тридцать шестой неделе. Она лежала на больничной кровати, и медсестра рядом напрасно пыталась успокоить вцепившуюся в плюшевого медвежонка пациентку.

– Папа, – плакала она, обращаясь к тому, кто умер много лет назад. – Забери меня домой, папа. Мне больно!

В палату вошел врач, и Лейси тут же на него набросилась.

– Как вы посмели, – сказала она. – Это моя пациентка.

– Ну, она поступила сегодня по «скорой» и стала моей, – возразил доктор.

Лейси посмотрела на Кэлли и вышла в коридор. Кэлли не станет лучше, если они начнут пререкаться у нее на глазах.

– Она жаловалась, что у нее уже два дня промокает нижнее белье. Осмотр подтвердил преждевременный разрыв плодного пузыря, – сказал врач. – Температуры нет, сердцебиение плода прослушивается. Стимуляция родовой деятельности вполне оправдана. К тому же она подписала, что согласна.

– Возможно, это и оправданно, но нежелательно. Она умственно отсталая. Она не понимает, что с ней сейчас происходит, она напугана. И уж точно она не способна дать сознательное согласие, – Лейси развернулась на каблуках. – Я вызываю психиатра.

– Черта с два, – сказал врач, хватая ее за локоть.

– Отпустите меня!

Они еще минут пять кричали друг на друга, пока не пришел психиатр. Парень, стоящий перед Лейси, выглядел не старше Джойи.

– Это несерьезно, – сказал врач, и Лейси впервые с ним согласилась.

Они оба последовали за психиатром в палату Кэлли. К этому времени девушка свернулась калачиком вокруг своего живота и плакала.

– Ей нужна эпидуральная анестезия, – пробормотала Лежи.

– Это небезопасно при раскрытии в два сантиметра, – возразил доктор.

– Мне все равно. Ей это необходимо.

– Кэлли? – позвал психиатр, приседая перед ней на корточки. – Ты знаешь, что такое кесарево сечение?

– Да, – прохрипела Кэлли.

Психиатр встал.

– Она способна дать согласие на операцию, если нет постановления суда об обратном.

У Лейси отвисла челюсть.

– Это все?

– Меня ждут еще шесть пациентов, – разозлился психиатр. – Извините, что разочаровал вас.

Лейси прокричала ему вслед:

– Это не меня вы разочаровали!

Она упала на колени рядом с Кэлли и сжала ее руку.

– Все хорошо. Я о тебе позабочусь.

Она послала молитву тому, кто может пробить камень, из которого сделаны сердца мужчин, а потом подняла лицо к доктору.

– Правило первое: не навреди, – тихо сказала она.

Доктор сжал переносицу двумя пальцами.

– Я сделаю ей эпидуральную анестезию, – вздохнул он, и только тогда Лейси поняла, что все это время сидела не дыша.

Меньше всего Джози хотелось идти в ресторан со своей мамой и в течение трех часов наблюдать, как метрдотель, повара и остальные посетители лижут ей задницу. В конце концов, это был день рождения Джози, поэтому она не понимала, почему не может просто заказать еду из китайского ресторана и посидеть перед телевизором. Но мама настаивала на том, что дома это не праздник, поэтому сейчас она тащилась за мамой, словно фрейлина за королевой.

И считала. «Рады вас видеть, Ваша честь» – четыре раза, «Да, Ваша честь» – три раза, «Какая честь для нас, Ваша честь» – два раза, и один раз «Для вас у нас есть лучший столик, Ваша честь». Джози когда-то читала в журнале о знаменитостях, которые получали обувь и сумочки в подарок от производителей, а еще билеты на бродвейские премьеры и бейсбольные матчи. Судя по всему, ее мама была знаменитостью Стерлинга.

– Не могу поверить, – сказала мама, – что у меня двенадцатилетняя дочь.

– А теперь моя реплика? Я должна восхититься твоей уникальностью?

Мама рассмеялась.

– Было бы неплохо.

– Через три с половиной года я смогу водить машину, – отметила Джози.

Мама уронила вилку, и та звякнула, упав на тарелку.

– Спасибо, что напомнила.

К столику подошел официант.

– Ваша честь, – сказал он, ставя перед мамой Джози блюдо с красной икрой, – с наилучшими пожеланиями от нашего шефа.

– Фу, какая гадость. Рыбьи яйца.

– Джози! – Мама натянуто улыбнулась официанту. – Передайте шеф-повару мою благодарность.

Ковыряясь в тарелке, Джози чувствовала на себе мамин взгляд.

– Что? – с вызовом спросила она.

– Просто ты ведешь себя как плохо воспитанный ребенок, вот и все.

– Почему? Потому что я не люблю, когда мне под нос суют рыбьи эмбрионы? Ты тоже их не ешь. Я, по крайней мере, веду себя честно.

– А я веду себя вежливо. Разве ты не понимаешь, что официант теперь расскажет шеф-повару, что у судьи невоспитанная дочь?

– Мне все равно.

– А мне – нет. Все твои действия отражаются на мне. А я должна защищать свою репутацию.

– Какую репутацию? Репутацию подлизы?

– Репутацию человека, которого не в чем упрекнуть ни в зале суда, ни за его пределами.

Джози склонила голову набок.

– А если я сделала что-нибудь плохое?

– Плохое? Насколько плохое?

– Ну, например, курила травку, – сказала Джози.

Мама замерла.

– Ты мне хочешь о чем-то рассказать, Джози?

– О Господи, мама. Я не курю травку. Это предположение.

– Понимаешь, ты сейчас перешла в среднюю школу и будешь общаться с ребятами, которые занимаются опасными вещами – или просто глупыми. Но я надеюсь, что ты будешь…

– …достаточно сильной, чтобы не поддаться этому влиянию, – закончила Джози ей в унисон. – Да. Я поняла. Ну а вдруг, мама? Если ты однажды придешь домой и увидишь, что я сижу на диване, глядя в одну точку. Ты меня сдашь?

– В смысле «сдам»?

– Вызовешь полицию. Отдашь им мой запас травки, – ухмыльнулась Джози.

– Нет, – ответила мама. – Я бы не заявила на тебя.

Раньше Джози думала, что, когда вырастет, будет похожа на маму – хрупкой, темноволосой, со светлыми глазами. В ее внешности была комбинация всех этих элементов, но, взрослея, она становилась похожей на совершенно другого человека, того, которого никогда не видела. На своего отца.

Ей было интересно, может ли ее отец – как и сама Джози – без труда запоминать изображения предметов и восстанавливать их в памяти, закрыв глаза. Ей было интересно, фальшивит ли ее отец, когда поет, и любит ли смотреть фильмы ужасов. Ей было интересно, были его брови ровными или изящно изогнутыми, как у мамы.

Ей было интересно, и точка.

– Если ты не сдашь меня только потому, что я твоя дочь, – сказала Джози, – тогда тебя нельзя назвать действительно честной, ведь так?

– Я бы вела себя как мать, а не как судья. – Мама перегнулась через стол и накрыла своей ладонью руку Джози. Это было странно, потому что ее мама не принадлежала к тем, кто любит физический контакт. – Джози, ты же знаешь, что всегда можешь ко мне обратиться. Если тебе нужно с кем-то поговорить, я всегда готова тебя выслушать. У тебя не будет проблем с законом, независимо от того что ты мне расскажешь – не важно, касается это тебя или кого-то из твоих друзей.

Честно говоря, у Джози друзей почти не было. Был Питер которого она знала всю жизнь. И хотя Питер больше не приходил к ней домой, а она к нему, они все время ходили вместе в школе, и он был последним человеком, который мог бы совершить что-нибудь противозаконное. Она знала, что одной из причин, по которой некоторые девочки не хотели дружить с Джози, была ее дружба с Питером, но она говорила себе, что это не имеет значения. Ей не хотелось общаться с людьми, которые интересуются только сериалами, а заработанные деньги тратят на модную одежду. Иногда они представлялись настолько ненастоящими, что казалось, если ткнуть одну из них острым карандашом, она лопнет, как воздушный шарик.

Ну и что с того, что они с Питером непопулярны? Она всегда говорила Питеру, что это не имеет значения, возможно, уже и сама начала в это верить.

Джози выдернула свою руку из-под маминой и сделала вид, что полностью поглощена видом сливок в спаржевом супе. Со спаржевым супом была связана одна смешная история. Однажды они с Питером провели эксперимент, чтобы увидеть, сколько спаржевого супа нужно съесть, чтобы моча приобрела необычный запах. Понадобилось не больше двух ложек, честное слово.

– Перестань говорить своим голосом судьи, – сказала Джози.

– Каким голосом?

– Своим голосом судьи. Тем, которым ты отвечаешь на телефонные звонки. Или когда находишься в общественном месте. Как сейчас.

Мама нахмурилась.

– Глупости. Я говорю точно так же, как…

К столику плавно приблизился официант, словно ездил по ресторану на коньках.

– Простите за беспокойство… вам все нравится, Ваша честь?

Не замешкавшись ни на секунду, мама подняла лицо к официанту.

– Все чудесно, – сказала она, улыбаясь, пока он не ушел. Затем повернулась к Джози. – Я говорю точно так же, как обычно.

Джози посмотрела на нее, потом на спину официанта.

– Может, так оно и есть, – сказала она.

Еще одного парня в футбольной команде, который предпочел бы быть где угодно, только не здесь, звали Дерек Марковиц. Они познакомились, когда сидели на скамье запасных во время игры против Северного Хаверхилла.

– Кто заставил тебя играть? – спросил Дерек, и Питер ответил, что мама.

– И меня тоже, – признался Дерек. – Она врач по питанию и помешана на спорте.

За ужином Питер рассказывал родителям, что на тренировках все нормально. Он рассказывал о себе вымышленные истории, описывая спортивные трюки, которые сам он никогда не смог бы повторить. Он делал это для того, чтобы мама могла посмотреть на Джойи и сказать что-то вроде:

– Кажется, в нашей семье есть еще один спортсмен.

Когда они приходили поболеть за него, а Питер всю игру сидел на скамье запасных, он говорил, что тренер выпускает на поле только своих любимчиков, и в некотором смысле так оно и было.

Как и Питер, Дерек был практически наихудшим игроком в футбол на планете. У него была такая белая кожа, что его вены просвечивались, словно дороги на карте, а волосы такие светлые, что не сразу можно было догадаться, где у него брови. Теперь во время игр они сидели рядом на скамье запасных. Он нравился Питеру, потому что незаметно проносил шоколадные батончики на тренировку и ел их, когда тренер не видел, и потому что умел шутить. «Что может быть приятнее, чем прибить Дрю Джирарда к стенке гвоздями? Отрывать его». В какой-то момент Питер обнаружил, что с нетерпением ждет следующей тренировки, просто чтобы услышать, что расскажет Дерек, – хотя Питер опять начал переживать: нравится ли ему Дерек, потому что это Дерек, или потому, что Питер был геем. И тогда он садился немного дальше или обещал себе ни в коем случае ни разу не смотреть Дереку в глаза за всю тренировку, чтобы у того не возникли подозрения.

Однажды в пятницу после уроков они сидели на скамье и смотрели, как все остальные играют против Ривенделла. Все знали, что Стерлинг обыграет их с закрытыми глазами (хотя этого оказалось недостаточно, чтобы выпустить на поле Питера и Дерека во время игры в настоящей лиге). На последней минуте второго тайма счет становился просто унизительным – Стерлинг 24, Ривенделл 2, а Дерек рассказывал Питеру очередной анекдот.

– Почему в Люксембурге не любят играть в футбол? – спросил Дерек и ответил: – Очень неудобная игра: посильнее ударил по мячу, и за ним надо бежать то в Бельгию, то в Германию, а то и во Францию.

– Хорошая игра, – сказал тренер, поздравляя каждого игрока рукопожатием. – Хорошая игра. Хорошая игра.

– Ты идешь? – спросил Дерек, вставая.

– Сейчас догоню, – сказал Питер, наклонился, чтобы расшнуровать бутсы, и увидел, как перед ним остановилась пара женских туфель. Он узнал эти туфли, потому что все время спотыкался о них в прихожей.

– Привет, сынок, – улыбаясь, сказала мама.

Питер поперхнулся. Где это видано, чтобы мамочка забирала шестиклассника прямо с игрового поля, словно первок ку, который сам не мог перейти дорогу?

– Подожди меня, Питер, – сказала мама.

Подняв на секунду глаза, Питер успел заметить, что ребята из команды не ушли в раздевалку, как обычно, а остались, чтобы посмотреть на это унижение. Когда он уже было подумал, что хуже ничего быть не может, мама направилась к тренеру.

– Господин Ярбровски, – сказала она. – Можно вас на два слова?

«Убейте меня», – подумал Питер.

– Я – мама Питера. И я хочу знать, почему вы не выпускаете Питера на поле во время игры.

– Сейчас играет команда, миссис Хьютон, а я просто даю Питеру возможность потренироваться, чтобы достичь…

– Уже прошла половина сезона, у моего сына такое же право играть в этой команде, как и у остальных ребят.

– Мама, – вмешался Питер, изо всех сил желая вызвать в Нью Гемпшире землетрясение, которое разверзло бы землю и поглотило ее, не дав закончить предложение. – Перестань.

– Все в порядке, Питер. Я сейчас все устрою.

Тренер сжал переносицу пальцами.

– Я поставлю Питера в команду на игру в понедельник, миссис Хьютон, но ничего хорошего из этого не выйдет.

– И не нужно, чтобы было хорошо. Нужно, чтобы было весело. – Она обернулась и широко улыбнулась Питеру. – Правда?

Питер ее почти не слышал. От стыда в ушах стоял звон, прерываемый только перешептыванием его товарищей по команде. Мама присела перед ним на корточки. Раньше он не представлял, как можно любить и ненавидеть кого-то одновременно, но теперь начал понимать, что это значит.

– Как только он увидит тебя на поле, то сразу же поставит в первый состав. – Она похлопала его по колену. – Жду тебя возле машины.

Ребята смеялись, проходя мимо него.

– Маменькин сынок, – говорили они. – Она всегда борется вместо тебя, Гомик?

В раздевалке он сел и стянул бутсы. Один носок порвался на большом пальце, и он уставился на него, словно его искренне удивил этот факт, а не потому, что изо всех сил старался не заплакать.

Он подпрыгнул на месте, почувствовав, что кто-то присел рядом.

– Питер, – спросил Дерек, – ты в порядке?

Питер попытался сказать «да», но просто не смог выдавить из себя эту ложь.

– Знаешь, чем отличается эта команда от стада?

Питер покачал головой.

– В стаде обычно только один козел. – Дерек улыбнулся. – Увидимся в понедельник.

Кортни Игнатио была «девушкой с тоненькими бретельками» – так Джози называла эту компанию, поскольку лучшего определения не нашлось. Девочки в этой компании носили майки, открывающие живот, и во время концертов, в которых участвовали ученики, выступали с танцами под песни Кристины Агилеры. У Кортни первой из семиклассников появился мобильный телефон. Он был розового цвета и иногда звонил во время урока, но учителя никогда на нее не сердились.

Когда на уроке истории ее поставили в пару с Кортни, чтобы составить хронологию событий американской революции, Джози только фыркнула – она была уверена, что ей придется все делать самой. Но Кортни пригласила ее к себе домой, чтобы поработать над заданием, а мама Джози сказала, что, если она не пойдет, ей действительно придется делать задание одной, поэтому сейчас она сидела на кровати Кортни, ела шоколадное печенье и складывала по порядку карточки с записями.

– Что? – спросила Кортни, встав перед ней и уперев руки в бока.

– Что «что»?

– Почему у тебя такое выражение лица?

Джози пожала плечами.

– Твоя комната совсем не такая, как моя.

Кортни посмотрела вокруг, словно видела свою спальню впервые в жизни.

– В каком смысле, не такая?

У Кортни был лохматый ковер невероятного сиреневого цвета, лампы, украшенные бусами и прозрачными шарфиками для создания определенной атмосферы. Вся поверхность туалетного столика была уставлена косметикой. На внутренней стороне двери висел плакат с изображением Джонни Деппа, а на полке расположилась аудиосистема, похожая на произведение искусства. А еще у нее был собственный DVD-плеер.

По сравнению с ней, комната Джози имела спартанскую обстановку: книжная полка, письменный стол, комод и кровать. Покрывало напоминало бабушкино лоскутное одеяло в отличие от атласного покрывала Кортни. Если в комнате Джози и можно было определить какой-то стиль, то только стиль раннеамериканских пуритан.

– Просто другая, – сказала Джози.

– Моя мама дизайнер. Она думает, что именно об этом мечтают девочки.

– А ты?

Кортни пожала плечами.

– Я думаю, что эта комната немного похожа на бордель, но не хочу ее расстраивать. Подожди, я возьму тетрадь, и начнем…

Когда она вышла, Джози неожиданно обнаружила, что смотрит на себя в зеркало. Как завороженная она подошла к туалетному столику с косметикой и стала перебирать совершенно незнакомые тюбики и флакончики. Ее мама редко красилась, только губы иногда, и все. Джози взяла тюбик с тушью для ресниц и, отвинтив колпачок, провела пальцем по черным щетинам. Открыла флакон духов и понюхала.

В зеркале она увидела, как девочка, похожая на нее, взяла губную помаду – с надписью на этикетке «По-настоящему яркая!» – и накрасила губы. Лицо сразу же расцвело, стало живым.

Неужели так просто стать другим человеком?

– Что ты делаешь?

Услышав голос Кортни, Джози подпрыгнула. Она смотрела в отражение, как Кортни подошла к ней и забрала помаду из рук.

– Я… прости, пожалуйста, – пролепетала Джози.

К ее удивлению, Кортни улыбнулась.

– А вообще-то, – протянула она, – тебе идет.

У Джойи были лучше оценки, чем у младшего брата, он бью сильнее в спорте, чем Питер. Он был интереснее, сообразительнее, мог нарисовать больше, чем прямую линию. Он был из тех ребят, к которым тянутся на вечеринках. Была только одна вещь, насколько Питер мог судить (а он серьезно занимался этим вопросом), недоступная для Джойи. Он не выносил вида крови.

Когда Джойи было семь лет, и его друг, перелетев через руль велосипеда, сильно разбил лоб, сознание потерял брат Питера. Когда по телевизору показывали передачу о бригадах «скорой помощи», он выходил из комнаты. По этой причине он никогда не ходил с отцом на охоту, хотя Льюис обещал сыновьям, что, как только им исполнится двенадцать, он станет брать их с собой и научит стрелять.

Казалось, Питер всю осень ждал этих выходных. Он прочел все, что нашел, о винтовке, которую папа собирался ему дать-«Винчестер 94», рычажная, калибр 30–30, которая раньше принадлежала отцу, пока он не купил «Ремингтон 721» со скользящим затвором, калибра 30–06, с которым теперь ходил на оленя. Сегодня, в полпятого утра, Питер не мог поверить, что держит ее в руках, предусмотрительно поставленную на предохранитель. Он крался по лесу за отцом, и его дыхание замерзало в воздухе.

Прошлой ночью выпал снег, именно поэтому условия для охоты на оленя были идеальными. Вчера они ходили искать свежие царапины – следы, которые остаются на деревьях, где олени чешутся рогами и куда приходят снова и снова, отмечая свою территорию. Теперь оставалось только найти то же место и проверить, нет ли свежих царапин, не приходил ли олень снова.

Мир становится совершенно другим, когда в нем никого нет. Питер старался ступать в след отца, ставя ботинок точно в отпечаток, оставленный отцом. Он представлял, что он – солдат, выполняющий боевое задание. Враг рядом. И в любой момент может начаться перестрелка.

– Питер, – прошипел отец через плечо, – держи винтовку вертикально!

Они подошли к деревьям, где видели следы. Сегодня появились новые царапины от рогов, белая сердцевина дерева и свисающая светло-зеленая полоска коры были свежими. Питер опустил глаза вниз. На снегу было три цепочки следов – одни намного больше остальных.

– Он уже был здесь, – пробормотал отец Питера. – Скорее всего, идет за самками.

В брачный период олени не такие осторожные, как обычно, – они настолько сосредоточены на самках, которых преследуют, что забывают о людях, которые могут охотиться на них.

Питер с отцом осторожно шли по лесу, двигаясь по следам в сторону болота. Вдруг отец поднял руку – сигнал остановиться. Подняв голову, Питер увидел двух самок – одну постарше и одну годовалую. Отец обернулся и одними губами произнес:

– Не шевелись.

Когда из-за дерева вышел самец, Питер затаил дыхание. Олень был огромный, величественный. Его мощная шея несла груз шестиконечных рогов. Отец незаметно кивнул на оружие «Давай».

Питер неуклюже перехватил винтовку, которая, казалось, потяжелела на десять килограммов. Приставил ее к плечу и прицелился в оленя. Сердце билось так сильно, что винтовка вздрагивала.

Он ясно слышал инструкции отца, словно он и сейчас их нашептывал: «Целься под передние ноги, ниже тела. Если попадешь в сердце, то сразу убьешь. Если не попадешь в сердце, зацепишь легкие, тогда он пробежит не больше тридцати метров и упадет».

И тут олень обернулся и посмотрел на него, прямо в глаза.

Питер нажал на спусковой крючок и промахнулся.

Намеренно.

Три оленя одновременно вскинули головы, не понимая, откуда грозит опасность. Не успел Питер подумать, заметил ли отец, что он струсил – или просто решил, что Питер не умеет стрелять, – как прозвучал второй выстрел из оружия отца. Самки бросились прочь, а олень упал замертво.

Питер стоял над оленем и смотрел, как из его сердца выплескивается кровь.

– Я не хотел лишать тебя возможности выстрелить, – говорил отец, – но если бы ты начал перезаряжать, они бы услышали и убежали.

– Ничего, – сказал Питер. Он не мог отвести глаз от оленя. – Все нормально.

А потом его вырвало прямо в кусты.

Он слышал, как отец делает что-то за его спиной, но не оборачивался. Вместо этого Питер смотрел на снег, который начал таять. Он услышал, как подошел отец. Питер чувствовал запах крови на его руках и разочарование.

Отец похлопал Питера по плечу.

– В другой раз, – вздохнул он.

Долорес Китинг перевелась в эту школу в январе этого года.

Она была одной из тех ребят, которые появляются незамеченными, – не слишком красивая, не слишком умная, не срывает уроки. Она сидела перед Питером на уроках французского языка, и ее хвостик прыгал вверх-вниз, пока она спрягала глаголы вслух.

Однажды, когда Питер изо всех старался не уснуть, слушая, как мадам учительница объясняла спряжение глагола «avoir», он заметил, что Долорес села в чернильное пятно. Ему это показалось довольно смешным, особенно если учесть, что она была в белых брюках, и вдруг он понял, что это вовсе не чернила.

– У Долорес месячные! – выкрикнул он от неожиданности. Он вырос в семье мужчин – не считая мамы, конечно, – и менструация была для него одной из великих женских тайн, вроде тех, как они умудряются накрасить ресницы, не выколов глаз, или застегнуть лифчик за спиной.

Все в классе повернулись, а лицо Долорес стало таким же красным, как и ее брюки. Учительница быстренько вывела ее в коридор и направила к медсестре. На сиденье перед Питером была небольшая лужица крови. Учительница позвала уборщицу, но к этому времени класс вышел из-под контроля – шепот нарастал, как лесной пожар, обсуждали, сколько там крови и что Долорес теперь одна из девочек, о которых известно, что у них уже есть месячные.

– У Китинг течка, – сказал Питер сидящему рядом мальчику, и у того зажглись глаза.

– У Китинг течка, – повторил мальчик, и слова покатились по классу. «У Китинг течка. У Китинг течка».

Через класс Питер поймал взгляд Джози, которая в последнее время начала краситься. Она повторяла вместе со всеми.

То, что он принадлежал к большинству, подействовало на Питера, как гелий: он ощутил такую легкость внутри. Это он все начал. Вычеркнув Долорес, он стал частью круга.

В тот день за обедом он сидел в столовой вместе с Джози, когда к ним подошли Дрю Джирард и Мэтт Ройстон со своими подносами.

– Мы слышали, что ты видел, как все случилось, – сказал Дрю, и они присели рядом, чтобы Питер рассказал им все подробности. Он начал приукрашивать рассказ – чайная ложка крови превратилась в стакан, пятнышко на белых брюках выросло из скромных размеров в пятно невероятной величины. Они подзывали своих друзей, некоторые из них играли в Питером в футбольной команде, но ни разу не заговорили с ним за целый год.

– Расскажи им тоже. Вот это весело, – сказал Мэтт и улыбнулся Питеру, словно Питер был одним из них.

Долорес не пришла в школу. Питер знал, что неважно, сколько она пропустит – месяц или больше, – память шестиклассников была железной, и до окончания школы Долорес всегда будут вспоминать как девчонку, у которой на французском начались месячные и которая залила кровью весь стул.

В то утро, когда Долорес вернулась, не успела она выйти из школьного автобуса, как ее тут же зажали в угол Дрю и Мэтт.

– Как для женщины, – сказали они, громко выговаривая слова, – у тебя плоская грудь.

Она оттолкнула их, и до урока французского Питер ее не видел.

У кого-то – он не знал точно у кого – появился план. Учительница французского всегда опаздывала, потому что добиралась из противоположного конца города. Поэтому до звонка каждый подходил к парте Долорес и отдавал ей тампон из упаковки, которую Кортни Игнатио стащила у своей мамы.

Первым был Дрю. Он положил тампон на парту и сказал:

– Кажется, это ты обронила.

На парте было уже шесть тампонов, а звонок все еще не звенел и учительницы не было. Питер подошел, зажав в кулаке цилиндрик и был готов его уронить, когда заметил, что Долорес плачет.

Она плакала тихо, даже нельзя было сразу понять. Но когда Питер протянул руку с тампоном, он вдруг понял, что именно так выглядит со стороны, когда сам становится объектом насмешек.

Питер раздавил тампон в кулаке.

– Перестаньте, – тихо сказал он и обернулся к оставшимся троим ученикам, ожидавшим своей очереди поиздеваться над Долорес – Хватит уже.

– В чем дело, гомик? – спросил Дрю.

– Это уже не смешно.

Наверное, это не было смешно с самого начала. Просто, достаточно было того, что смеются не над ним.

Мальчик, стоявший за ним, оттолкнул Питера и бросил тампон так, что тот, отскочив от головы Долорес, закатился под стул Питера. Следующей была Джози.

Она посмотрела на Долорес, потом на Питера.

– Не надо, – еле слышно сказал он.

Джози поджала губы и раскрыла ладонь, откуда на парту Долорес выкатился тампон.

– Ой, – воскликнула она, а когда Мэтт Ройстон рассмеялся, подошла к нему и села рядом.

Питер выжидал. Несмотря на то что Джози не общалась с ним уже несколько недель, он знал, чем она занимается после школы – ходила в центр города на чай со льдом с Кортни и компанией, а потом глазела на витрины. Иногда он издали смотрел на нее, как смотрят на бабочку, которую знали только как гусеницу, не понимая, как перемены могут быть настолько разительными. Он ждал, пока она не распрощается с остальными девочками, а потом шел за ней следом до самого дома. Когда он догнал ее и схватил за руку, она пронзительно закричала.

– О Господи, – сказала она. – Питер, ты напугал меня до смерти!

Он заранее продумал, о чем будет ее спрашивать, потому что ему было не так легко, как другим, выражать свои мысли. Но оказавшись так близко к Джози, после всего что произошло, все вопросы показались больше похожими на обвинения. Поэтому он просто сел на тротуар и запустил пальцы в волосы.

– Почему? – спросил он.

Она села рядом с ним, обхватив руками колени.

– Я делаю это не для того, чтобы тебя обидеть.

– Ты с ними такая ненастоящая.

– Я всего лишь не такая, как с тобой, – сказала Джози.

– Я так и сказал: ненастоящая.

– У реальности есть разные стороны.

Питер фыркнул:

– Если тебя этому научили эти придурки, то это лажа.

– Они меня ничему не учат, – возразила Джози – я с ними, потому что они мне нравятся. Они веселые и интересные.

Когда я с ними… – Она резко замолчала.

– Что? – спросил Питер.

Джози посмотрела ему в глаза.

– Когда я с ними, – сказала она, – я нравлюсь людям.

Питер не подозревал, что перемены могут быть настолько разительными: когда в один момент вместо желания убить кого-то появляется желание убить себя.

– Я не позволю им больше издеваться над тобой, – пообещала Джози. – Это ведь хорошо, правда?

Питер не ответил. Дело было не в нем.

– Я просто… я правда не могу теперь с тобой общаться, – объяснила Джози.

Он поднял голову.

– Не можешь?

Джози встала, повернувшись к нему спиной.

– Пока, Питер, – сказала она и ушла из его жизни.

* * *

Десять дней спустя

Джози дождалась, пока из маминой спальни перестанут доноситься звуки телевизора – она смотрела ночное шоу Джейя Ленно, а не Дейвида Леттермена,^[15]– и повернулась на бок, чтобы смотреть на светящиеся цифры электронного будильника. Когда он показал два часа ночи, она решила, что уже безопасно, отбросила одеяло и встала.

Она знала, как незаметно спуститься вниз. Она уже несколько раз делала это, чтобы встретиться с Мэттом на заднем дворе. Однажды ночью он прислал ей на телефон сообщение «Нужно немедленно встретиться». Она вышла к нему в пижаме, и когда он прикоснулся к ней, ей действительно показалось, что она тает.

На лестнице скрипела только одна ступенька, и Джози предусмотрительно ее перешагнула. Оказавшись внизу, она перебрала стопку дисков, нашла нужный – ей не хотелось, чтобы мама видела, как она его смотрит. Затем включила телевизор, приглушив звук настолько, что пришлось наклоняться к динамикам, чтобы что-то расслышать.

Первой на экране появилась Кортни. Она подняла руку, закрываясь от того, кто снимал. Несмотря на это она смеялась, ее длинные волосы закрывали лицо, как шелковая шаль. За кадром послышался голос Брейди Прайса:

– Скажи что-то для «Девочки отрываются», Кортни.

На мгновение картинка потеряла резкость, а затем появился именинный пирог с надписью «С днем рождения, Джози, Камера обвела лица присутствовавших, включая Хейли Уивер, которая пела для именинницы.

Джози остановила запись. Там были и Кортни, и Хейли, и Мэдди» и Джон, и Дрю. Она прикасалась пальцем ко лбу каждого из них, и каждый раз экран отзывался крошечным электрическим разрядом.

В ее день рождения они ходили на пикник возле пруда Сторз. Ели хот-доги, гамбургеры и сладкую кукурузу. Она забыли кетчуп, и кому-то пришлось ехать обратно в город, в магазин. Кортни подписала открытку: «Лучшие подруги навсегда», хотя Джози знала, что месяцем раньше она написала то же самое в открытке для Мэдди.

К тому времени, когда изображение опять мигнуло и на экране появилось ее собственное лицо, Джози уже плакала. Она знала, что будет дальше, она помнила эту часть. Камера отдалилась, и в кадре появился Мэтт. Его руки обнимали сидевшую у него на коленях Джози. Он был без рубашки, и Джози помнила, какой теплой на ощупь была его кожа, когда он прижимался к ней.

Как можно быть таким живым, а потом вдруг в один момент все останавливается – не только твои сердце и легкие, но и твоя медленная улыбка, когда левый уголок рта поднимался быстрее правого, тембр голоса и привычка дергать себя за волосы, когда делаешь задание по математике?

– Я не могу жить без тебя, – часто говорил Мэтт, и теперь Джози понимала, что ему не придется этого делать.

Джози не могла сдерживать рыдания, поэтому закрыла рот кулаком, чтобы не шуметь. Она смотрела на Мэтта на экране так, как изучают неизвестное животное, словно необходимо запомнить его, а потом рассказать всему миру о своем открытии. Ладонь Мэтта лежала на ее голом животе, а большой палец теребил край верхней части ее купальника. Она смотрела на другую себя, которая, покраснев, оттолкнула его.

– Не здесь, – сказал ее голос, странный голос, который не вызывал у Джози ассоциаций с собственным голосом. Так всегда бывает, когда слышишь себя в записи.

– Тогда давай пойдем в другое место, – сказал Мэтт.

Джози сунула руку под пижамную куртку. Она положила собственную ладонь себе на живот. Она отставила большой палец, как это делал Мэтт, чтобы ладонь повторила линию ее груди. Она попыталась представить, что это он.

Он подарил ей золотой кулон на тот день рождения, и она не снимала его почти шесть месяцев, прошедших с того дня. На записи Джози была с кулоном. Она вспомнила, как смотрела в зеркало, когда Мэтт застегивал его на ее шее, оставив отпечаток своего пальца на обратной стороне. Тогда это показалось ей настолько интимным, что несколько дней она делала все возможное, чтобы этот отпечаток сохранился как можно дольше.

В ту ночь, когда Джози встретилась с Мэттом на собственном заднем дворе, под луной, он смеялся над ее пижамой, украшенной изображениями Нэнси Дрю.

– Что ты делала, когда получила мое сообщение? – спросил он.

– Спала. Зачем тебе понадобилось видеть меня посреди ночи?

– Чтобы точно тебе присниться, – ответил он.

На видео кто-то окликнул Мэтта по имени. Он обернулся, улыбаясь. Джози подумала, что у него зубы, как у волка. Острые, невероятно белые. Он поцеловал Джози в губы.

– Сейчас вернусь, – сказал он.

«Сейчас вернусь».

Она опять нажала паузу, как раз когда Мэтт встал. Затем подняла руку и сорвала кулон с тонкой золотой цепочки. Расстегнув молнию на одной из диванных подушек, она сунула цепочку с кулоном поглубже в середину набивки.

Джози выключила телевизор. Она представила, что Мэтт навсегда останется в таком положении: в нескольких сантиметрах от нее, и она все еще может протянуть руку и удержать его, несмотря на то что DVD-плеер отключится прежде, чем она успеет выйти из комнаты.

Лейси знала, что молоко закончилось. В то утро они с Льюисом сидели, как зомби, за кухонным столом, и она завела разговор.

– Я слышала, что опять будет дождь. У нас нет молока. Адвокат Питера звонил?

Лейси убивало то, что она не сможет навестить Питера еще целую неделю – тюремные правила. Ее убивало то, что Льюис и вовсе ни разу не ездил к Питеру. Как она могла заниматься повседневными делами, зная, что ее сын сидит сейчас в камере, меньше чем в двенадцати милях отсюда?

Бывают моменты, когда события твоей жизни становятся цунами: Лейси знала об этом, потому что однажды ее уже накрывало волной горя. Когда такое происходит, ты спустя несколько дней оказываешься неприкаянным на незнакомом берегу. И единственное, что ты можешь делать, – это подниматься вверх по склону, пока у тебя еще есть силы.

Именно поэтому Лейси и оказалась в магазине на заправке, покупая пакет молока, хотя внутренний голос говорил ей забраться под одеяло и уснуть. Это было не так легко, как может показаться: чтобы купить молока, ей пришлось выезжать из гаража сквозь толпу репортеров, которые хлопали по окнам и загораживали дорогу. Она была вынуждена убегать от фургона, который следовал за ней до шоссе. И в результате она расплачивалась за молоко на заправке в Пурмонте, штат Нью Гемпшир, где бывала очень редко.

– Два доллара пятьдесят девять центов, – сказал кассир.

Лейси открыла кошелек и достала три долларовые банкноты. И тут она заметила небольшую написанную от руки табличку. «Фонд помощи жертвам выстрелов в Стерлинг Хай», – прочла она. Рядом стояла пустая банка из-под кофе для пожертвований.

Ее начало трясти.

– Понимаю, – сочувственно сказал кассир, – Такая трагедия.

Сердце Лейси билось так сильно, что, казалось, кассир сейчас услышит.

– Невольно думаешь о родителях, правда? В смысле, как они могли ничего не знать.

Лейси кивнула, боясь, что даже звук ее голоса выдаст, кто она такая. С этим нельзя было не согласиться: разве может быть более ужасный ребенок? Разве может быть более плохая мать?

Легко сказать, что за каждым ужасным ребенком стоят ужасные родители, но как насчет тех, кто сделал все возможное? Как насчет тех – таких, как Лейси, – которые безоглядно любили, яростно оберегали и заботливо лелеяли – и все равно вырастили убийцу?

«Я не знала, – хотела сказать Лейси. – Это не моя вина».

Но она молчала, потому что – если посмотреть правде в глаза – она не была в этом уверена.

Лейси высыпала в жестяную банку все содержимое кошелька, банкноты и монеты. Она молча вышла из магазина, оставив пакет с молоком на прилавке.

У нее ничего внутри не осталось. Она все отдала своему сыну. И это был самый тяжелый удар – неважно, какими яркими мы хотим видеть своих детей, неважно, какими идеальными мы их представляем, они обязательно нас разочаруют. Оказывается, дети похожи на нас больше, чем нам кажется: такие же несовершенные.

Эрвин Пибоди, преподаватель психиатрии в колледже, предложил провести траурную церемонию для всего города в церкви, обшитой белым деревом, в центре Стерлинга. В местной газете напечатали крошечное объявление и раздали листовки в кафе и в банке, но этого оказалось достаточно, чтобы все узнали. К началу собрания, назначенного на семь вечера, машины парковались уже в полумили от церкви; люди, не поместившиеся в церкви, стояли на тротуаре. Представителей прессы, прибывших в огромном количестве, чтобы осветить событие, останавливал батальон полиции Стерлинга.

Селена сильнее прижала ребенка к груди, когда очередная волна горожан пронеслась мимо.

– Ты знал, что так будет? – прошептала она Джордану.Онпокачал головой, осматривая толпу. Он узнал некоторых из тех, кто был во время предъявления обвинения, но был и новые лица, и те, которые не имели непосредственного отношения к школе: пожилые люди, студенты колледжа, пары с маленькими детьми. Они пришли из-за волнового эффекта, потому что беда одного человека не может не трогать другого. Эрвин Пибоди сидел рядом с начальником полиции и директором школы Стерлинг Хай.

– Здравствуйте, – сказал он, вставая. – Мы собрали вас здесь сегодня, потому что все еще переживаем. Буквально в один день мир вокруг изменился. У нас, возможно, нет ответов на все вопросы, но нам кажется, что будет лучше, если мы начнем говорить о том, что произошло. И что еще важно, слушать друг друга.

Во втором ряду встал мужчина, держа в руках куртку.

– Я переехал сюда пять лет назад, потому что мы с женой хотели убежать от сумасшедшей жизни Нью-Йорка. Тогда мы только поженились и искали место, где… которое было бы тише и добрее. Когда едешь по улицам Стерлинга, тебе сигналят люди, которых ты знаешь. В банке работники помнят, как тебя зовут. В Америке нет больше таких мест, как это. А теперь… – Он замолчал.

– А теперь и Стерлинг стал другим, – закончил Эрвин. – Я понимаю, как трудно, когда обычное представление о чем-то не соответствует действительности, когда друг рядом с тобой превращается в чудовище.

– Чудовище? – прошептал Джордан Селене.

– Ну а что ему говорить? Что Питер был бомбой замедленного действия? Это их бы всех точно успокоило.

Психиатр обвел взглядом толпу.

– Мне кажется, сам факт того, что мы все собрались здесь сегодня, говорит о том, что Стерлинг изменился. Возможно, он уже никогда не станет таким, каким мы его знали… Нам придется свыкнуться с новой жизнью.

Какая-то женщина подняла руку.

– А что же будет со старшей школой? Нашим детям придется опять туда вернуться?

Эрвин посмотрел на начальника полиции, на директор школы.

– В здании старшей школы все еще ведется следствие, – сказал начальник полиции.

– Мы надеемся закончить учебный год в другом помещении, – добавил директор школы. – Мы ведем переговоры с отделом образования в Лебаноне, чтобы занять там одну из пустующих школ.

Послышался голос другой женщины:

– Но им когда-то все же придется вернуться. Моей дочери всего десять, и она панически боится, что ей придется идти в старшую школу. Она с криками просыпается посреди ночи. Ей кажется, что в темноте кто-то поджидает ее с пистолетом.

– Радуйтесь, что она может видеть кошмары, – ответил мужчина. Он стоял рядом с Джорданом, сложив руки на груди. Его глаза были налиты кровью. – Заходите к ней всегда, когда она плачет, обнимайте и говорите, что защитите ее. Лгите ей, как это делал я.

По церкви покатилось бормотание, словно упавший клубок пряжи. «Это Марк Игнатио. Отец одной из погибших».

Вот так просто Стерлинг разделился на две части, и пропасть между ними была настолько глубокой, что ее еще долгие годы нельзя будет убрать. Жители этого города разделились на тех, кто потерял детей, и тех, у кого еще было о ком беспокоиться.

– Некоторые из вас знали мою дочь Кортни, – сказал Марк, выйдя вперед. – Возможно, она присматривала за вашими детьми. Или подавала вам летом бургеры в кафе. Возможно, вы знали ее только с виду, потому что она была красивой, очень красивой девочкой. – Он повернулся к сидевшим впереди. – Хотите рассказать мне, как привыкнуть к новой жизни, док? У вас язык не повернется сказать, что когда-нибудь станет легче. Что я смогу это пережить. Что я забуду о том, что моя дочь лежит в могиле в то время, как этот психопат жив и здоров. – Неожиданно он повернулся к Джордану. – Как вы можете жить с этим? – спросил он. – Как вы можете спать по ночам, зная, что защищаете этого ублюдка?

Все взгляды повернулись к Джордану. Он почувствовал, как рядом с ним Селена крепче прижала лицо Сэма к своей груди, закрывая ребенка. Джордан открыл рот, собираясь что-то сказать, но не смог подобрать ни одного слова.

Звук тяжелых шагов по проходу отвлек его. Прямо к Марку Игнатио направлялся Патрик Дюшарм.

– Я понимаю вашу боль, – сказал Патрик, глядя в глаза убитому горем мужчине. – И я знаю, что у вас есть полное право прийти сюда и выразить свое горе. Но в нашей стране каждый считается невиновным, пока не будет доказана его вина. Мистер МакАфи просто делает свою работу. – Он положил руку Марку на плечо и уже тише сказал: – Давайте пойдем и выпьем по чашечке кофе.

Когда Патрик вел Марка к выходу, Джордан вспомнил, что хотел сказать:

– Я тоже здесь живу, – начал он.

Марк обернулся.

– Это не надолго.

Алекс – это не сокращенно от Александра, как многие полагали. Ее отец просто сделал вид, что у него сын, и дал ей его имя.

После смерти матери от рака груди, Алекс тогда было пять лет ее растил отец. Он не принадлежал к тем отцам, которые учат кататься на велосипеде или швырять камни. Вместо всего этого он учил ее латинским названиям вещей вроде «конституция» «меридиан», объяснял ей содержание Билля о правах. Она использовала учебу, чтобы завоевать его внимание: побеждала в конкурсах по орфографии и географии, училась на «отлично» поступила во все колледжи, в которые подала документы.

Она хотела стать такой, как отец: когда он шел по улице, все владельцы магазинов с благоговением кланялись ему: «Здравствуйте, судья Корниер». Ей хотелось слышать, как меняется голос кассирши, когда она слышала, что в очереди стоит судья Корниер.

И если отец никогда не сажал ее к себе на колени, никогда, не целовал на ночь, никогда не говорил, что любит ее, – что ж, это было частью его характера. От своего отца Алекс узнала, что абсолютно все – в частности, спокойствие, отцовство любовь – можно свести к набору фактов и объяснить, а не переживать. А закон – закон поддерживал систему представлений ее отца. Любое чувство, которое появляется у тебя в зале суда, можно объяснить. То, что ты чувствуешь к своему клиенту на самом деле вовсе не то, чтоу тебяна сердце, или ты можешь сделать вид, что это не так. И тогда никто не приблизится к тебе настолько, чтобы причинить боль.

У отца Алекс случился удар, когда она была студенткой второго курса юридического факультета. Она сидела на краешке его больничной кровати и говорила отцу, что любит его.

– Ох, Алекс, – вздохнул он. – Давай не будем об этом.

Она не плакала на его похоронах, потому что знала: он хотел бы именно этого.

Хотел ли ее отец, как она сейчас, чтобы их отношения сложились по-другому? Неужели он в конце концов оставил надежду, согласившись на роль учителя для ученицы, а не отца для ребенка? Как долго можно идти по параллельному пути со своим ребенком, прежде чем потеряешь всякую возможность принимать участие в его жизни?

Она прочитала огромное количество страниц в Интернете о горе и его стадиях, она изучила статистику других перестрелок в школах. Она умела всестороннее изучить вопрос, но когда пыталась поговорить с Джози, дочь смотрела на нее так, словно видела впервые. Или просто начинала плакать. Алекс не знала, как вести себя ни в первом, ни во втором случае. Она чувствовала себя беспомощной – и тогда вспоминала, что речь идет не о ней лично, а о Джози, – и появлялось ощущение полного провала.

Судьба сыграла с Алекс злую шутку: она стала похожа своего отца больше, чем могла предположить. Она чувство ла себя комфортно в зале суда, так, как не чувствовала в стенах собственного дома. Она знала, что сказать ответчику, которого в третий раз судили за управление автомобилем в нетрезвом состоянии, но не могла поддержать и пятиминутного разговора со своим ребенком.

Спустя десять дней после выстрелов в Стерлинг Хай Алекс пришла в комнату Джози. Был полдень, и шторы плотно закрывали окно. Джози спряталась в коконе из одеяла. Несмотря на то что первым желанием было распахнуть �?торы и впустить солнечный свет, Алекс легла на кровать. Она обняла сверток, внутри которого спряталась ее дочь.

– Когда ты была маленькой, – сказала Алекс, – я иногда приходила сюда и спала с тобой.

Одеяло зашевелилось, и показалось лицо Джози. У нее были красные глаза и опухшее лицо.

– Зачем?

Она пожала плечами.

– Я всегда боялась грозы.

– А почему я никогда не видела тебя, когда просыпалась?

– Я всегда возвращалась в свою комнату. Ведь это я должна была быть сильной… Мне не хотелось, чтобы ты думала, что я чего-то боюсь.

– Супермама, – прошептала Джози.

– Но я боюсь потерять тебя, – сказала Алекс. – Я боюсь, что это уже произошло.

Джози некоторое время смотрела на нее.

– Я тоже боюсь потерять себя.

Алекс села и убрала волосы Джози за уши.

– Давай выйдем отсюда, – предложила она.

Джози замерла.

– Я не хочу никуда идти.

– Солнышко, это пойдет тебе на пользу. Это как лечение физическими упражнениями, только для головы. Нужно совершать действия, которые делала каждый день, и тогда снова научишься жить нормальной жизнью.

– Ты не понимаешь…

– Если ты не попытаешься, – сказала она, – это будет значить, что он выиграл.

Джози резко подняла голову. Алекс не нужно было объяснять, кого она имеет в виду.

– Ты догадывалась? – услышала Алекс свой голос.

– О чем?

– Что он может это сделать?

– Мама, я не хочу…

– Я все время вспоминаю, каким он был, когда был маленьким, – сказала Алекс.

Джози покачала головой.

– Прошло слишком много времени, – тихо сказала она. – Люди меняются.

– Я знаю. Но иногда я снова вижу, как он протягивает тебе ружье…

– Мы были маленькими, – перебила ее Джози со слезами на глазах. – Мы были глупыми. – Она с неожиданной поспешностью отбросила одеяло. – Кажется, ты хотела куда-то пойти.

Алекс посмотрела на нее. Адвокат дожал бы свидетеля и добился ответа. Но не мама.

Несколько минут спустя Джози сидела на пассажирском сиденье в машине рядом с Алекс. Она пристегнулась ремнем безопасности, затем расстегнула его и снова застегнула. Алекс смотрела, как она дергает ремень, проверяя, защелкнулся ли замок.

По дороге она говорила о том, что видела: о нарциссах, которые выставили свои храбрые головки сквозь снег на клумбах центральной улицы, о гребцах из команды колледжа, которые тренировались на реке Коннектикуте, а их лодки ломали оставшийся лед. Что, судя по градуснику в машине, на улице больше десяти градусов. Алекс специально поехала по длинной дороге, чтобы не пришлось ехать мимо школы. Только один раз Джози повернула голову, чтобы посмотреть в окно: когда они проезжали мимо отделения полиции.

Алекс свернула на стоянку возле кафе. Было время обеда, улица была заполнена праздными покупателями и занятыми пешеходами, которые несли коробки на почту, разговаривали по мобильному телефону и глазели на витрины магазинов.

– Ну, – произнесла Алекс, поворачиваясь к Джози, – как у нас дела?

Джози посмотрела на свои руки, сложенные на коленях.

– Нормально.

– Все не так плохо, как ты думала, правда?

– Пока нет.

– Моя дочь оптимистка, – улыбнулась ей Алекс. – Хочешь, возьмем на двоих бутерброд с ветчиной и салат?

– Ты ведь даже не посмотрела в меню, – сказала Джози, и они обе вышли из машины.

Вдруг потрепанный автомобиль проехал на красный свет в начале улицы и с ревом промчался мимо.

– Идиот, – пробормотала под нос Алекс, – надо будет проверить номер его машины… – Она осеклась, заметив, что Джози исчезла. – Джози!

И тут Алекс увидела дочь, которая упала на тротуар и вжалась в асфальт. Она была бледная и вся дрожала.

Алекс опустилась на колени рядом с ней.

– Это была машина. Всего лишь машина.

Она помогла Джози подняться с колен. Все вокруг смотрели на них, хотя делали вид, что не обращают внимания.

Алекс закрыла Джози от посторонних глаз. Она опять проиграла. Будучи человеком, известным своими разумными решениями, она вдруг оказалась бессильной. Она вспомнила, как читала в Интернете, что, когда у человека горе, иногда приходится делать шаг вперед и три шага назад. Но почему-то там не говорилось о том, что, если тому, кого ты любишь, больно это и тебя ранит до глубины души.

– Хорошо, – сказала Алекс, обнимая Джози за плечи. – Поехали домой.

Патрик жил, ел и спал, думая об этом деле. На работе он был собранным и решительным – в конце концов, он был старшим над этими следователями. Но дома он обдумывал каждый свой шаг. На его холодильнике висели фотографии погибших; на зеркале в ванной он маркером начертил траекторию перемещений Питера в тот день. Он не спал по ночам, составляя список вопросов: что Питер делал дома перед тем, как пойти в школу? Что еще было в его компьютере? Где он научился стрелять? Где он взял оружие? Откуда у него столько ненависти?

Но днем его ждало огромное количество информации, которую нужно было обработать, и еще больше информации, которую предстояло собрать. Сейчас напротив него сидела Джоан МакКейб. На ее слезы ушла последняя упаковка салфеток в отделении, и теперь она мяла в руках бумажное полотенце.

– Простите, – сказала она Патрику. – Мне казалось, что чем больше я буду об этом говорить, тем станет легче.

– Вряд ли так будет, – мягко сказал он. – Я ценю то, что вы выделили время и согласились поговорить со мной о своем брате.

Эд МакКейб был единственным учителем среди погибших. Он преподавал в кабинете на верхнем этаже, на пути к спортзалу. По несчастной случайности он выглянул и попытался помешать происходящему. Судя по школьным записям, МакКейб преподавал у Питера математику в десятом классе. Питер получил «хорошо». Никто не смог вспомнить никаких конфликтов между ними. Большинство учеников не могли даже вспомнить, чтобы Питер ходил на уроки МакКейба.

– Я действительно больше ничего не могу вам рассказать, – сказала Джоан. – Возможно, Филипп что-нибудь вспомнит.

– Ваш муж?

Джоан подняла на него глаза.

– Нет. Это партнер Эда. Патрик откинулся на спинку стула.

– Партнер? В смысле…

– Эд был геем.

Это уже что-то, а может, и нет. По опыту Патрик мог сказать, что Эд, который еще полчаса назад был случайной жертвой, мог оказаться причиной, по которой Питер начал стрелять.

– Никто в школе не знал, – сказала Джоан. – Думаю, он боялся, что это вызовет негативную реакцию. Людям в городе он говорил, что Филипп его старый друг по колледжу.

Еще одной жертвой из тех, кто выжил, была Натали Зленко. Она получила ранение в бок, и ей удалили часть печени. Патрик вспомнил: в списке она значилась как президент клуба геев и лесбиянок в Стерлинг Хай. Она была ранена одной из первых, МакКейб – одним из последних.

Возможно, Питер был гомофобом.

Патрик дал Джоан свою визитку.

– Я бы очень хотел поговорить с Филиппом, – сказал он.

Лейси Хьютон поставила на стол чайник с заваркой и тарелку с сельдереем перед Селеной.

– У нас нет молока… я хотела купить, но… – Ее голос затих, и Селена попробовала про себя закончить предложение.

– Я рада, что вы согласились поговорить со мной, – сказала Селена. – Что бы вы ни рассказала мне, мы постараемся использовать это Питеру на пользу.

Лейси кивнула.

– Все, что угодно, – сказала она. – Спрашивайте, о чем хотите.

– Тогда давайте начнем с самого простого. Где он родился?

– В больнице Дартмон-Хитчкок, – ответила Лейси.

– Роды прошли нормально?

– Абсолютно. Никаких осложнений. – Она слегка улыбнулась. – Я проходила по три мили каждый день, когда была беременна. Льюис боялся, что я рожу прямо на дороге.

– Вы кормили его грудью? У него был хороший аппетит?

– Простите, но я не понимаю, зачем…

– Потому что нам нужно проверить, нет ли нарушений работы мозга, – деловито ответила Селена, – физиологического характера.

– А, – тихо произнесла Лейси. – Да, я кормила его грудью Он всегда был здоровым малышом. Немного мельче остальных – Как он общался в детстве с остальными детьми?

– У него не было много друзей, – ответила Лейси. – Так, как у Джойи.

– Джойи?

– Старший брат Питера. Питер на год младше, и намного спокойнее. Его дразнили из-за роста, и потому что он не был таким спортивным, как Джойи…

– А какие отношения были у Питера с Джойи?

Лейси опустила глаза на свои узловатые пальцы.

– Джойи умер год назад. Погиб в автокатастрофе по вине пьяного водителя.

Селена перестала писать.

– Мне очень жаль.

– Да, – сказала Лейси. – Мне тоже.

Селена незаметно отстранилась. Она знала, что это ненормально, но на случай, если несчастье заразно, она не хотела находиться слишком близко. Она вспомнила о Сэме, которого оставила сегодня утром' спящим в колыбельке. Во сне он сбросил один носок – пальчики на его ножке были персикового цвета, и она еле сдержалась, чтобы не попробовать его карамельную кожу на вкус. Это и есть любовь: ты пожираешь глазами, упиваешься этим зрелищем, поглощаешь его целиком. Ты живешь этой любовью, умираешь от нее, она у тебя в крови.

Она опять повернулась к Лейси.

– Питер дружил с Джойи?

– Питер обожал своего старшего брата.

– Он вам так сказал?

Лейси пожала плечами.

– Ему не нужно было этого говорить. Он ходил на все футбольные игры Джойи и болел за него так же громко, как и все мы. Когда он стал старшеклассником, от него многого ожидали, потому что он был младшим братом Джойи.

А это, поняла Селена, могло стать причиной не только гордости, но и разочарования.

– Как Питер отреагировал на его смерть?

– Он был раздавлен, как и все мы. Много плакал. Сидел в своей комнате.

– Изменились ли ваши отношения после смерти Джоии?

– Думаю, они стали крепче, – ответила Лейси. – Я была потеряна. Питер… он стал для нас опорой.

– А ему было на кого опереться? У него есть близкие друзья?

– Вы имеете в виду девушек?

– Или ребят, – сказала Селена.

– У него такой возраст… Я знаю, что он несколько раз приглашал девочек на свидания, но не думаю, что из этого что-нибудь вышло.

– А какие у него были оценки в школе?

– Он не был круглым отличником, как его брат, – ответила Лейси. – Были четверки, иногда тройки. Мы всегда говорили ему, чтобы он просто делал то, что у него получается.

– У него были проблемы с учебой?

– Нет.

– А после уроков? Чем он занимался? – спросила Селена.

– Слушал музыку. Играл в видеоигры. Как любой подросток.

– Вы когда-нибудь слушали его музыку? Играли в эти игры? Тень улыбки появилась на лице Лейси.

– Я очень старалась этого не делать.

– Вы следили затем, какая информация его интересует в Интернете?

– Мы разрешали ему пользоваться Интернетом только для домашних заданий. Мы много разговаривали о виртуальном общении и о том, насколько опасным может быть Интернет, но у Питера была голова на плечах. Мы… – Она осеклась, отведя глаза. – Мы доверяли ему.

– Вы знали, что он скачивает?

– Нет.

– А насчет оружия? Вы знаете, где он взял оружие?

Лейси глубоко вздохнула.

– Льюис ходит на охоту. Однажды он даже взял Питера с собой, но ему не очень понравилось. Ружья всегда закрыты в шкафчике…

– А Питер знал, где находится ключ?

– Да, – прошептала Лейси.

– А пистолеты?

– У нас в доме их не было. Я даже не представляю, откуда он их взял.

– Вы когда-нибудь проверяли его комнату? Под кроватью в шкафах и так далее?

Лейси посмотрела ей в глаза.

– Мы всегда уважали его право на личное пространство. Мне кажется, что для ребенка важно иметь собственную комнату, и… – Она крепко сжала губы.

– И?

– И бывает, что когда начинаешь искать, – тихо сказала Лейси, – то находишь то, о чем на самом деле лучше не знать.

Селена подалась вперед, облокотившись о собственные колени.

– Когда это случилось, Лейси?

Лейси подошла к окну и отодвинула занавеску.

– Нужно было знать Джойи, чтобы это понять. Он учился в выпускном классе, отличник, спортсмен. А потом, за неделю до выпуска, он погиб. – Ее рука бездумно перебирала ткань занавески. – Кому-то надо было убрать в его комнате, чтобы все упаковать и выбросить то, что мы не хотели хранить. Мне понадобилось время, но в конце концов я это сделала. Я убирала в ящиках комода и нашла наркотики. Немного порошка в обертке от жевательной резинки, ложку и шприц. Я не знала, что это героин, пока не посмотрела в Интернете. Порошок я спустила в унитаз, а шприц выбросила на работе. – Она повернулась к Селене, лицо ее было красным. – Не верится, что я все это вам рассказываю. Я никогда никому не говорила, даже Льюису. Мне не хотелось, чтобы он – чтобы кто-либо – думал плохо о Джози.

Лейси опять села на диван.

– Я специально не заходила в комнату Питера, потому что боялась того, что могу там обнаружить, – призналась она. – Я не представляла, что может быть что-то еще хуже.

– Вы когда-нибудь заходили к нему, когда он был в комнате? Стучались в дверь или заглядывали?

– Конечно. Я заходила пожелать ему спокойной ночи.

– Чем он обычно занимался в это время?

– Сидел за компьютером, – ответила Лейси. – Почти всегда.

– Вы не видели, что было на мониторе?

– Не знаю. Он всегда сворачивал документы.

– Как он вел себя, если вы неожиданно заходили? Казался расстроенным? Раздраженным? Виноватым?

– Почему мне кажется, что вы его осуждаете? – спросила Лейси. – Разве вы не должны быть на его стороне?

Селена стойко выдержала ее взгляд.

– Единственный способ провести тщательное расследование – это узнать от вас факты, миссис Хьютон. Именно этим я и занимаюсь.

– Он был таким же, как и все подростки, – сказала Лейси. – Ему не нравилось, когда я целовала его перед сном. Но он не казался смущенным. Он не вел себя так, словно что-то скрывал от меня. Вы это хотели узнать?

Селена отложила ручку. Если свидетель начинал защищать подозреваемого, значит, пора было заканчивать беседу. Но Лейси уже не могла остановиться.

– Я никогда не подозревала, что у него какие-то проблемы, – согласилась она. – Я не знала, что Питер из-за чего-то переживает. Я не знала, что он хотел себя убить. Я ничего этого не знала. – Она начала плакать. – Все эти семьи, я не знаю что им сказать. Мне бы очень хотелось, чтобы у меня была возможность сказать им, что я тоже потеряла ребенка. Просто я потеряла его уже очень давно.

Селена обняла эту маленькую женщину.

– Это не ваша вина, – сказала она, потому что знала: Лейси Хьютон было необходимо это услышать.

Словно подыгрывая школьному юмору, директор разместил Клуб читателей Библии в соседней комнате рядом с Альянсом геев и лесбиянок. Они собирались по вторникам, в три тридцать в учебных кабинетах номер 233 и 234. Днем в кабинете 233 вел уроки Эд МакКейб. Среди членов Клуба читателей Библии была дочь местного священника по имени Грейс Мурто. Она погибла в коридоре, ведущем к спортзалу, недалеко от фонтана. Председатель Альянса геев и лесбиянок все еще была в больнице: Натали Зленко, школьный фотограф, заявила о своей ориентации после первого курса, когда пришла на собрание клуба в кабинете 233, чтобы проверить, есть ли на планете такие, как она.

– Нам нельзя разглашать имена, – голос Натали был настолько тихим, что Патрику пришлось наклониться к самой кровати чтобы расслышать ее. За его спиной зорко следила за происходящим мать Натали. Когда он пришел, чтобы задать Натали несколько вопросов, она сказала, что ему лучше уйти, иначе она вызовет полицию. Ему пришлось напомнить, что он и есть полиция.

– Я не прошу тебя называть имена, – сказал Патрик. – Я просто прошу тебя помочь мне, чтобы я смог помочь жюри понять, почему это произошло.

Натали кивнула. Она закрыла глаза.

– Питер Хьютон, – сказал Патрик. – Он когда-нибудь приходил на ваши собрания?

– Один раз, – сказала Натали.

– Он сказал или сделал что-нибудь такое, что тебе запомнилось?

Он ничего не говорил и не делал, точка. Он появился один раз, и больше не приходил.

– Такое часто бывает?

– Иногда, – ответила Натали, – если человек еще не готов заявить о своей ориентации. А иногда приходят придурки, которые просто хотят узнать, кто гей, чтобы потом издеваться.

– Как ты думаешь, Питер мог принадлежать к какой-нибудь из этих категорий?

Она долго молчала, глаза ее были все еще закрыты. Патрик поднялся, решив, что она уснула.

– Спасибо, – сказал он матери, и тут послышался голос Натали.

– Над Питером издевались задолго до того, как он пришел к нам, – сказала она.

Пока Селена разговаривала с Лейси Хьютон, Джордан сидел с Сэмом, а тот никак не хотел засыпать сам. Тем не менее, десятиминутная поездка в машине моментально вырубает ребенка, поэтому Джордан одел сына потеплее и усадил в детское кресло. И только когда начал выезжать со двора, услышал скрежет колес по асфальту: все четыре покрышки были проколоты.

– Черт, – выругался Джордан, когда Сэм опять начал плакать в своем кресле. Он достал ребенка, отнес его обратно в дом и усадил в рюкзак-кенгуру, в котором Селена носила его по дому. А потом позвонил в полицию и сообщил о хулиганстве.

Джордан понял, что у него проблемы, когда дежурный офицер не попросил повторить фамилию – он хорошо ее знал.

– Мы разберемся, – сказал он. – Но сначала нам нужно снять с дерева белку, которая не может сама спуститься.

Трубка умолкла.

Можно ли подать в суд на полицейского, который оказался бесчувственным ублюдком?

Каким-то чудом – вероятно из-за гормонов стресса – Сэм уснул, но испугался и разорался, когда позвонили в дверь. Джордан распахнул дверь и обнаружил там Селену.

– Ты разбудила ребенка, – набросился он на жену, пока она Доставала сына из переноски.

– Значит, не надо было закрывать дверь. Привет, дорогой, – заворковала она. – Папа обижал тебя, пока меня не было?

– Кто-то проколол покрышки на моей машине.

Селена посмотрела на него поверх головы малыша.

– Да, ты точно знаешь, как заводить друзей и оказывать влияние на людей. Давай угадаю – в полиции не очень хотели принимать твое заявление?

– Не очень.

– Думаю, это логично, – сказала Селена. – Ведь ты согласился взяться за это дело.

– А как насчет поддержки?

Селена пожала плечами.

– Этого не было в клятве, которую я давала перед алтарем Если хочешь, чтобы тебя пожалели, это не ко мне.

Джордан запустил руку в волосы.

– Но ты по крайней мере что-нибудь узнала у матери? Например, что Питер был на учете у психиатра?

Она высвободила одну руку из куртки, не выпуская Сэма, затем другую, расстегнула блузку и села на диван, чтобы его покормить.

– Нет. Но у него был брат.

– Правда?

– Ага. Который погиб и который, пока его не сбил пьяный водитель, был сыном американской мечты.

Джордан сел рядом с ней.

– Я могу это использовать…

Селена закатила глаза.

– Ты можешь хоть один раз быть не адвокатом, а просто человеком? Джордан, у этой семьи было такое горе, что шансов оклематься практически не было. Парень стал пороховой бочкой. Родителей волновало только собственное горе, и они все проглядели. Питеру не к кому было обратиться.

Джордан посмотрел на нее, и на его лице заиграла улыбка.

– Отлично, – сказал он. – Наш клиент начинает вызывать сочувствие.

Спустя неделю после выстрелов в Стерлинг Хай школа Моунт Лебанон – в прошлом начальная школа, а ныне, после сокращения количества школьников в Лебаноне, административное здание – была готова стать временным домом для старшеклассников, чтобы они могли закончить учебный год.

В тот день, когда уроки должны были возобновиться, в комнату Джози вошла мама.

– Тебе необязательно это делать, – сказала она. – Можешь еще несколько недель побыть дома, если хочешь.

Несколько дней назад пронесся шквал телефонных звонков и паники, когда все ученики получили письмо, где сообщалось, что учеба возобновляется. «Ты будешь возвращаться? – А ты?» Ходили слухи о том, кого мамы не пустили в школу, кого перевели в школу Святой Марии, кто будет преподавать математику вместо мистера МакКейба. Джози не позвонила никому из своих друзей: она боялась услышать их ответы.

Джози не хотелось возвращаться в школу. Она не могла представить, как пройдет по коридору, даже если это будет не коридор в Стерлинг Хай. Она не понимала, чего ожидали от них инспектор по образованию и директор школы, ведь теперь им придется играть роли учеников, потому что настоящие чувства могут просто убить. Но другая часть Джози понимала, что в школу возвращаться необходимо, потому что там ее место. Только ученики Стерлинг Хай могли действительно понять, как это – проснуться и стараться хоть несколько секунд не вспоминать о том, что твоя жизнь уже не такая, какой была прежде. И только они забыли, как легко верилось раньше, что земля под их ногами твердая.

Если ты затерялся в открытом море с тысячей других людей, можно ли считать, что ты заблудился?

– Джози? – услышала она мамин голос.

– Все в порядке, – солгала она.

Мама ушла, а Джози начала складывать книги. Она вдруг вспомнила, что так и не написала контрольную по химии. Катализаторы. Она больше ничего о них не помнила. Но вряд ли у миссис Дюплессирз хватит совести провести контрольную в первый день. Ведь время не стояло в течение этих трех недель, оно полностью изменилось.

Когда она в последний раз шла в школу, то не думала ни о чем особенном. Может, только о контрольной. О Мэтте. Сколько заданий им задали. Короче говоря, о нормальных вещах. Hормальный день. Он ничем не должен был отличаться от остальных учебных дней. И как Джози может знать, что и сегодня все не рухнет, как тогда?

Когда Джози зашла на кухню, мама уже была в костюме, в котором ходила на работу. Это было для нее неожиданностью.

– Ты возвращаешься на работу сегодня?

Мама обернулась, держа в руках лопатку.

– А… – Она запнулась. – Я просто подумала, если ты… ты всегда можешь со мной связаться через помощницу, если что-то случится. Клянусь Богом, Джози, я приеду через десять минут…

Джози опустилась на стул и прикрыла глаза. Почему ей казалось, что независимо от того, дома Джози или нет, мама все равно будет сидеть здесь и ждать ее просто так, на всякий случай. Но видимо, это было глупо с ее стороны. Так никогда не было раньше, так почему же сейчас должно было что-то измениться?

«Потому, – шептал внутренний голос Джози, – что изменилось все остальное».

– Я изменила свое расписание и смогу забрать тебя после школы. Если что-то пойдет не так…

– Да-да. Я позвоню помощнице. Что бы ни случилось.

Мама присела напротив.

– Солнышко, а чего ты ждала?

Джози подняла глаза.

– Ничего. Я перестала ждать уже очень давно. – Она встала. – Твои блинчики горят, – сказала она и поднялась обратно в свою комнату.

Она зарылась лицом в подушку. Она не понимала, что с ней происходит. Казалось, словно после случившегося стало две Джози – маленькая девочка, которая надеялась, что все это просто кошмарный сон и что этого никогда не было, и реалистка, которой было все еще так больно, что она набрасывалась на каждого, кто оказывался слишком близко. Проблема была в том, что Джози не знала, кто из этих двоих победит в каждый конкретный момент. Даже ее мама, которая не может вскипятить чайник, сейчас пыталась испечь блины для Джози. Когда она была маленькой, то мечтала жить в таком доме, где мама в первый день учебы готовит полноценный завтрак из яичницы с беконом и сока, чтобы день начался так, как положено, – а не ставит коробку хлопьев на стол и упаковку бумажных салфеток. Что ж, она наконец-то получила то, чего хотела. Маму, которая сидела у ее постели, когда она плакала, маму, которая на некоторое время забросила работу, чтобы хлопотать над дочерью. А что сделала Джози? Она ее оттолкнула. Она говорила между слов: «Тебе всегда было наплевать, что происходит в моей жизни, так не думай, что теперь сможешь все изменить».

Вдруг Джози услышала рев мотора возле дома. «Мэтт», – подумала она прежде, чем успела себя остановить, и тут же ее тело пронзила боль. Почему-то она даже не задумалась о том, как доберется в школу – ее всегда по пути забирал Мэтт. Конечно, ее отвезла бы мама. Но Джози спрашивала себя, почему не подумала об этом раньше. Потому что боялась? Или не хотела?

Из окна своей комнаты она увидела, как из потрепанной машины вылез Дрю Джирард. Когда она спустилась открыть дверь, мама тоже вышла из кухни. В руках она держала индикатор дыма, который выскочил из пластикового зажима на потолке.

Дрю стоял в лучах солнца, прикрыв глаза свободной рукой. Другая рука была в гипсе.

– Надо было позвонить?

– Все в порядке, – сказала Джози. У нее кружилась голова. Она вдруг поняла, что птицы вернулись оттуда, где провели зиму.

Дрю перевел взгляд с Джози на ее маму.

– Я подумал, что тебе, возможно, не с кем будет доехать.

Неожиданно Мэтт тоже оказался рядом с ними, Джози чувствовала его пальцы на своей спине.

– Спасибо, – сказала ее мама, – но сегодня Джози отвезу я.

Чудовище, сидящее внутри Джози, подняло голову.

– Я лучше поеду с Дрю, – сказала она, снимая рюкзак, висевший на перилах. – Увидимся после школы.

Не поворачиваясь, чтобы не увидеть мамино лицо, она по бежала к машине, к сверкающему на солнце убежищу.

Оказавшись внутри, она подождала, пока Дрю включит зажигание и выедет со двора.

– Твои родители тоже такие? – спросила Джози, закрывая глаза, пока машина не выехала на улицу. – Словно ты не умеешь дышать?

Дрю посмотрел на нее.

– Ага.

– Ты с кем-нибудь говорил?

– В смысле с полицией?

Джози покачала головой.

– В смысле из наших.

Он сбросил скорость.

– Я несколько раз навещал в больнице Джона, – сказал Дрю. – Он не помнит, как меня зовут. Он не помнит названия таких вещей, как вилка, расческа, лестница. Я сидел там и говорил о всяких глупостях, вроде того, кто выиграл прошлую игру, а сам все время спрашивал себя, знает ли он, что никогда не сможет ходить. – На светофоре Дрю повернулся к ней. – Почему не я?

– Что?

– Почему повезло именно нам?

Джози не знала, что на это ответить. Она смотрела в окно, делая вид, что заинтересовалась собакой, которая тянула за собой хозяина.

Дрю остановился на стоянке возле школы Моунт Лебанон. Рядом со зданием располагалась игровая площадка – ведь раньше здесь была начальная школа. И хотя здание стало административным, ребята из окрестностей все равно приходили сюда покачаться на качелях и полазать по лесенкам. У главного входа стоял директор школы и группа родителей, которые выкрикивали имена учеников и подбадривали их, когда те заходили внутрь.

– У меня есть кое-что для тебя, – сказал Дрю, перегнулся на заднее сиденье и достал бейсбольную кепку, которую Джози сразу узнала. Вышитая надпись давно уже вытерлась, козырек потрепался и изогнулся, словно нос корабля. Он отдал ее Джози, та осторожно провела пальцем по внутреннему шву.

– Он забыл ее у меня в машине, – объяснил Дрю. – Я хотел отдать ее его родителям… потом. А потом подумал, что, может быть, ты захочешь ее забрать.

Джози кивнула, чувствуя, как горло сдавило от слез.

Дрю прижался лбом к рулю. Джози не сразу поняла, что он тоже плачет.

Она положила ему руку на плечо.

– Спасибо, – с трудом проговорила она и надела кепку Мэтта на голову. Затем открыла дверь, взяла рюкзак, но вместо того, чтобы направиться к школе, она прошла в разбитые ворота на площадку. Остановившись посреди песочницы, она уставилась на отпечатки своих ног, думая, сколько понадобится времени, чтобы ветер и дождь их уничтожили.

Алекс дважды просила разрешения выйти, чтобы позвонить Джози на мобильный, хотя знала: Джози выключает его во время занятий. Оба раза она оставила одно и то же сообщение:

«Это я. Просто хотела узнать, как ты держишься».

Алекс попросила свою помощницу, Элеонор, немедленно сообщить, если Джози перезвонит. Даже если она будет занята. Она вернулась к работе с облегчением, но ей приходилось заставлять себя сосредотачиваться на том, что она делала. Ответчица за стойкой заявила, что ничего не понимает в работе юридической системы.

– Я не понимаю, что происходит, – сказала женщина, поворачиваясь к Алекс. – Я уже могу идти?

Прокурор как раз вел перекрестный допрос.

– Для начала почему бы вам не рассказать судье Корниер о том, когда вы были в суде в прошлый раз?

Женщина заколебалась.

– Наверное, когда платила штраф за превышения скорости.

– А еще?

– Не помню, – сказала она.

– Разве у вас сейчас не условный срок? – спросил прокурор.

– А-а, – ответила женщина, – вы об этом.

– За что вы получили условный срок?

– Не помню. – Она посмотрела в потолок и наморщила лоб, пытаясь вспомнить. – Что-то на «п». П…п…п… правонарушение! Именно так.

Прокурор вздохнул.

– Разве речь шла не о фальшивом чеке?

Алекс посмотрела на часы, думая о том, что, избавившись от этой женщины, сможет узнать, не перезванивала ли Джози.

– А слово «подлог» вам о чем-нибудь говорит? – перебила она. – Тоже на «п».

– Как и «подделка», – заметил прокурор.

Женщина с непонимающим видом посмотрела на Алекс.

– Я не помню.

– Объявляю перерыв на один час, – громко сказала Алекс. – Суд возобновит работу в одиннадцать.

Едва закрыв за собой дверь кабинета, Алекс сбросила мантию. Она не давала ей свободно дышать, что было удивительно, потому что обычно именно здесь Алекс чувствовала себя комфортно. Закон представлял собой свод понятных ей правил, код поведения, где определенные действия вели к определенным последствиям. Она не могла сказать то же самое о своей личной лизни, где школа, которая должна быть безопасным местом, вдруг оказывается бойней, а дочь, ее плоть и кровь, становится незнакомкой, которую Алекс теперь не понимает.

Ладно, честно говоря, никогда не понимала.

Она разочарованно встала и направилась к помощнице. Еще до начала суда она дважды вызывала Элеонор в надежде на то, что вместо обычного «да, Ваша честь» помощница отбросит свою чопорность и спросит, как у нее дела, как там Джози. И на какую-то долю секунды она перестанет быть для кого-то судьей, а лишь еще одной насмерть перепуганной матерью.

– Мне нужно покурить, – сказала Алекс – Я иду вниз.

Элеонор подняла глаза.

– Хорошо, Ваша честь.

«Алекс – подумала она. – Алекс, Алекс, Алекс».

Выйдя на улицу, она присела на бетонный блок и закурила. Глубоко затянувшись, она прикрыла глаза.

– Знаете, от этого умирают.

– От старости тоже умирают, – ответила Алекс и, обернувшись, увидела Патрика Дюшарма.

Он поднял лицо к солнцу и прищурился.

– Не думал, что у судьи есть слабости.

– Вы, наверное, думаете, что я сплю за трибуной судьи.

Патрик улыбнулся.

– Ну это было бы просто глупо. Там негде положить матрац. Она протянула пачку.

– Угощайтесь.

– Если вы хотите предложить мне взятку, то есть способы поинтереснее.

Алекс почувствовала, как лицо заливает краска. Видимо, она его неправильно поняла. Разве он мог сказать такое судье?

– Если вы не курите, то зачем вышли сюда?

– За солнечным светом. Когда мне целыми днями приходится торчать в зале суда, это плохо влияет на мой фен-шуй.

– У людей нет фен-шуй. Фен-шуй есть у помещений.

– Вы это точно знаете?

Алекс засомневалась.

– Ну, не знаю.

– Понятно. – Он повернулся к ней, и она впервые заметила светлую прядь в его волосах, прямо надо лбом. – Вы меня разглядываете.

Алекс сразу же отвела глаза.

– Все в порядке, – сказал Патрик, смеясь. – Это альбинизм.

– Альбинизм?

– Ну да. Знаете, белая кожа, белые волосы. У меня только полоса, как у скунса. Не хватило одного гена, чтобы быть похожим на крол�?ка. – Его взгляд посерьезнел. – Как Джози?

Она хотела было окружить себя китайской стеной, сказав, что не собирается обсуждать с ним ничего, что касается дела, которое она будет рассматривать. Но Патрик Дюшарм сделал то, чего так хотелось Алекс, – он отнесся к ней, как к обычному человеку, а не публичной фигуре.

– Вернулась в школу, – поделилась Алекс.

– Знаю. Я ее видел.

– Вы… Вы там были?

Патрик пожал плечами.

– Да. На всякий случай.

– Что-то случилось?

– Нет, – ответил он. – Все было… обычно.

Это слово повисло между ними. Ничего уже не будет так, как обычно, и они оба это знали. Можно склеить осколки, но если ты сделал это сам, то в глубине души всегда будешь знать, что вещь уже не целая.

– Эй, – Патрик положил руку ей на плечо. – Вы в порядке? Она с ужасом поняла, что плачет. Вытерев глаза, она отстранилась.

– Со мной все в порядке, – сказала она, проклиная Патрика за этот разговор.

Он открыл рот, словно собирался что-то сказать, но тут же закрыл.

– Тогда оставляю вас наедине с вашими слабостями, – сказал он и вошел в здание.

Уже вернувшись в свой кабинет, Алекс вспомнила, что детектив говорил о слабостях во множественном числе: он поймал ее не только с сигаретой, но и на лжи.

Появились новые правила: все двери, кроме главного входа, после начала уроков закрывались, несмотря на то что какой-нибудь ученик с оружием мог уже быть внутри. С рюкзаками в класс больше не пускали, хотя оружие можно спрятать под курткой, или в маленькой сумке, или даже в застегнутой на молнию папке для бумаг. Все – и учителя, и ученики – носили на шее удостоверения. Полагалось, что так будет видно, кто. есть, а кого нет, но Джози не могла избавиться от мысли, что таким образом в следующий раз можно будет легко определить личность убитых.

На линейке директор подошел к микрофону и поприветствовал всех в Стерлинг Хай, хотя они вернулись и не в Стерлинг Хай. Потом объявил минуту молчания.

В то время, как остальные ребята во время минуты молчания опустили головы, Джози посмотрела вокруг. Она была не единственной, кто не молился. Некоторые ученики обменивались записками. Несколько человек слушали плеер. Какой-то мальчик списывал домашнее задание по математике.

Боятся ли они, как и она, поминать погибших, чтобы не чувствовать себя еще более виноватыми?

Джози повернулась и ударилась коленом о парту. Парты и стулья в этой временной школе были для младших школьников, а не для беженцев-подростков. В результате, никто не помещался. Колени Джози были на уровне подбородка. Некоторые ребята не смогли даже сесть за парту, им приходилось писать, держа тетрадки на коленях.

«Я как Алиса в Стране чудес, – подумала Джози. – Смотрите, как я падаю».

Джордан подождал, пока его клиент сядет напротив него за столом в тюремной комнате свиданий.

– Расскажи мне о своем брате, Питер, – попросил он.

Он внимательно следил за лицом Питера и заметил тень разочарования, когда тот понял: Джордан опять раскопал то, что Питер надеялся скрыть.

– Что именно? – спросил Питер.

– Вы дружили?

– Я его не убивал, если вы об этом.

– Нет, не об этом, – пожал плечами Джордан. – я удивлен, что ты раньше о нем не упоминал.

Питер посмотрел на него.

– Когда, например? Когда мне нельзя было и рта раскрыть на предъявлении обвинения? Или тогда, когда вы пришли сюда и заявили, что ваше дело говорить, а мое – слушать?

– Каким он был?

– Послушайте. Джойи умер, и вам это, разумеется, известно. Поэтому мне не понятно, каким образом разговор о нем может мне помочь.

– Что с ним случилось? – настаивал Джордан.

Питер царапал ногтем металлическую обивку стола.

– Этого золотого мальчика-отличника переехал пьяный водитель.

– С этим тяжело смириться, – осторожно сказал Джордан.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, твой брат был идеальным парнем, правильно? Одного этого уже достаточно. А после смерти он вообще превратился в святого.

Джордан специально сказал это, чтобы удостовериться, что Питер заглотнул наживку, и, конечно же, лицо парня изменилось.

– С этим невозможно смириться, – горячо проговорил Питер. – Невозможно сравниться.

Джордан постучал карандашом по своему портфелю. Была ли причиной ярости Питера ревность или одиночество? Или это массовое убийство было способом привлечь внимание наконец-то к себе, а не к Джойи? Как построить защиту так, чтобы действия Питера говорили о его отчаянии, а не о желании превзойти славу брата?

– Ты скучаешь по нему? – спросил Джордан.

Питер ухмыльнулся.

– Мой брат, – сказал он. – Мой брат, капитан бейсбольной команды. Мой брат, который занял первое место на олимпиаде штата по французскому языку. Мой брат, который дружил с директором школы. Мой брат, мой непревзойденный брат, высаживал меня из машины за полмили от ворот школы, чтобы никто не видел, как он едет со мной в машине.

– Почему?

– Разве вы еще не поняли, что дружба со мной не приводит ни к чему хорошему?

Джордан вспомнил о своих проколотых шинах.

– Джойи не заступался, когда над тобой издевались?

– Шутите? Именно Джойи это все и начал.

– Как?

Питер подошел к окну маленькой комнаты. Его шея покрылась красными пятнами, словно воспоминания были выжжены на коже.

– Он говорил ребятам, что меня усыновили. Что меня родила шлюха-наркоманка, и поэтому у меня не все в порядке с головой. Иногда он делал это прямо при мне, и если я злился и начинал на него орать, он смеялся и давал мне пинка под зад, а потом оглядывался на своих друзей, словно то, как он себя вел, доказывало, что он говорит правду. Так скучаю ли я по нему? – повторил Питер и повернулся к Джордану. – Я рад, что он умер.

Джордана было нелегко удивить, и все же Питеру уже несколько раз удалось его шокировать. Питер просто был тем, чем становится человек, если оставить одни голые эмоции и отбросить социальный договор. Если тебе больно – плачь. Если тебя одолевает ярость – нападай.

Если надеешься – готовься к разочарованиям.

– Питер, – тихо проговорил Джордан, – ты хотел их убить?

И тут же Джордан начал проклинать себя за то, что задал вопрос, который никогда не задаст ни один адвокат, тем самым заставляя Питера признаться в умышленности своих действий. Но вместо ответа Питер задал ему не менее каверзный вопрос.

– Ну а вы что бы сделали? – спросил он.

Джордан впихнул еще немного ванильного пудинга Сэму в рот а потом облизал ложку.

– Это не тебе, – сказала Селена.

– На этот раз вкусно. Это не то гороховое дерьмо, которым ты его кормишь.

– Ну прости меня за то, что я хорошая мать.

Селена взяла влажное полотенце и вытерла рот Сэма, а затем проделала то же самое с Джорданом, который тут же отстранился.

– Я в полной растерянности, – сказал он. – Я не могу вызвать сочувствие к Питеру по поводу смерти его брата, потому что он ненавидел Джойи. Я даже не могу выстроить нормальную линию защиты, разве что попробовать сослаться на его невменяемость, но это будет невозможно доказать. У обвинения горы улик, говорящих о спланированном убийстве.

Селена повернулась к нему.

– Ты же понимаешь, в чем проблема?

– В чем?

– Ты считаешь его виновным.

– О чем ты говоришь? Девяносто девять процентов моих клиентов виновны, но это никогда не мешало мне добиваться оправдательных приговоров.

– Правильно. Но в глубине души ты не хочешь, чтобы Питера Хьютона оправдали.

Джордан нахмурился.

– Это ерунда.

– Это правда. Ты боишься таких, как он.

– Он ребенок…

– …который напугал тебя, совсем немного. Потому что он не захотел больше сидеть и терпеть, пока остальные будут гадить ему на голову, как всегда бывает.

Джордан посмотрел ей в глаза.

– То, что он застрелил десять человек, не делает его героем, Селена.

– Делает, для миллионов других ребят, которые жалеют, что у них самих не хватило смелости это сделать, – жестко сказала она.

– Отлично. Можешь открывать фан-клуб Питера Хьютона.

– Я не оправдываю его действия, Джордан. Но я понимаю, как он до этого дошел. Ты родился счастливчиком. Вот скажи честно, ты когда-нибудь был не в элитной группе? В школе, в суде или где-то еще? Люди знают тебя, люди хотят быть такими, как ты. Перед тобой открыт зеленый коридор, и ты даже не подозреваешь, что есть люди, которым приходится идти другим путем.

Джордан скрестил руки на груди.

– Ты снова начинаешь разговор о своей африканской гордости? Потому что, честно говоря…

– Ты никогда не видел людей, которые переходят на другую сторону улицы только потому, что ты черный. На тебя никогда не смотрели с отвращением, потому что ты держишь на руках ребенка, забыв надеть обручальное кольцо. Когда хочешь что-то сделать – кричать, говорить, что они идиоты, – но не можешь. Когда все от тебя отворачиваются, становишься бессильным, Джордан. И ты начинаешь привыкать к тому, что мир именно такой, потому что кажется, что выхода нет.

Джордан ухмыльнулся.

– Последняя фраза из моей речи по делу Риккобоно.

– Женщины, которую избивал муж? – пожала плечами Селена. – Даже если и так, она точно описывает ситуацию.

Вдруг Джордан встрепенулся. Он встал, схватил свою жену и расцеловал.

– Какая ты умница, черт возьми.

– Не буду спорить, но все же объясни почему.

– Синдром жертвы домашнего насилия. Это может сработать. Женщины, которых избивает муж, живут в постоянном страхе. В конце концов, чувствуя постоянную угрозу, они совершают действия, искренне считая, что действуют в целях самообороны. Даже если муж в этот момент крепко спит. Это точно описывает состояние Питера.

– Не хотелось бы тебя разочаровывать, – заметила Селена, – но Питер не женщина, и у него нет мужа.

– Это не важно. Это расстройство психики из-за посттравматического стресса. Когда эти женщины срываются и стреляют в своих мужей или отрезают им члены, они не думают о последствиях… только о том, чтобы остановить насилие. Имен об этом Питер все время говорит: он просто хотел, чтобы все прекратилось. И это даже лучше, потому что мне не придется оспаривать обычное возражение обвинения, что женщина уже достаточно взрослая, чтобы понимать, что она делает, когда берет нож или пистолет. Питер ребенок. Он по определению не понимает, что делает.

Чудовища не появляются ниоткуда. Домохозяйка не превратится в убийцу, если ее никто не заставит. В этом случае монстра создает муж. А в случае Питера это была вся школа Стерлинг Хай. Его били и дразнили, толкали и щипали, делали все, чтобы поставить на место. Именно благодаря своим мучителям Питер научился давать отпор.

Сэм начал капризничать в детском стульчике. Селена взяла его на руки.

– Никто раньше этого не делал, – сказала она. – Синдрома жертвы издевательств не существует.

Джордан взял баночку Сэма с ванильным кремом и выгреб остатки пальцем.

– Теперь существует, – сказал он, и съел остатки лакомства.

Патрик сидел за компьютером в темном кабинете и щелкал курсором по игре, созданной Питером.

Вначале нужно выбрать героя – одного из троих ребят: победителя конкурса по орфографии, математического гения или компьютерного червя. Один был низкий и худой с прыщавым лицом. Другой в очках. А третий очень толстый.

Оружия у тебя нет. Вместо этого нужно заходить в разные комнаты в школе и пользоваться своей сообразительностью: в учительской была водка, чтобы сделать ручные гранаты, в котельной была базука, в кабинете химии – кислота. В кабинете английского – тяжелые книги. В кабинете математики были циркуль и металлическая линейка, которыми можно было заколоть или зарубить. Из шнуров в компьютерном классе можно было сделать удавку. В мастерской лежала циркулярная пила. В кабинете домоводства можно было взять блендер и вязальные спицы. А в кабинете изобразительного искусства была печь для обжигания глины. Можно было комбинировать материалы для создания оружия комбинированного назначения: горящие пули – из базуки и водки, кинжалы с кислотой – из реактивов и циркулей, капканы – из кабеля и толстых книг.

Курсор Патрика двигался по коридорам и вверх по лестницам, мимо шкафчиков в комнату сторожа. Поворачивая за виртуальный угол, он вдруг понял, что уже ходил по этой карте раньше. Это был план школы Стерлинг Хай.

Цель игры заключалась в преследовании спортсменов, громил и популярных ребят. Каждый стоил определенное количество очков. Убив двоих за раз, ты утраивал количество очков. Хотя тебя тоже могли ранить. Могли ударить сзади, толкнуть об стену или закрыть в шкафчике.

Набрав 100 000 очков, ты получал пистолет, а 500 000 – автомат. После миллиона очков появлялось атомное оружие.

Патрик увидел, как распахнулась виртуальная дверь.

– Стоять, – закричали колонки, и на экран высыпали полицейские из группы быстрого реагирования. Он поудобнее расположил руку над клавишами стрелок: уже дважды он доходил до этого места, и либо убивали его, либо он заканчивал жизнь самоубийством – а это значило проиграть.

Но на этот раз он успел поднять виртуальный автомат и только смотрел, как полицейские падают в ярко-красных кровавых брызгах.

На экране появилась надпись: «Поздравляем вы выиграли КРОВАВЫЕ ПРЯТКИ. Хотите сыграть еще раз?»

На десятый день после стрельбы в Стерлинг Хай Джордан сидел в своей машине на стоянке возле здания районного суда. Как он и ожидал, повсюду стояли белые фургоны телевизионщиков. Их спутниковые антенны были направлены в небо, словно огромные подсолнухи. Он барабанил пальцами по рулю в такт музыке, которая прекрасно справлялась со своей функцией – успокаивала Сэма.

Селена уже незаметно проникла в здание суда Никто из корреспондентов не догадался, что она каким-то образом причастна к этому слушанию. Когда она опять появилась рядом с машиной. Джордан вышел и взял протянутый ему женой лист бумаги.

– Прекрасно, – сказал он.

– Пока. – Она нагнулась и отстегнула Сэма a Джордан направился к зданию суда. Стоило одному репортеру его заметить, как сработал эффект домино – прожекторы зажигались, словно фейерверки, перед его лицом появились микрофоны. Отстраняя их вытянутой рукой и бормоча: «Без комментариев», он вошел внутрь.

Питера уже поместили в камеру содержания, где он ждал когда его отведут в зал суда. Когда Джордан вошел в камеру, Питер ходил по маленькому кругу и говорил сам с собой.

– Сегодня все решится, – сказал Питер, немного нервничая и чуть задыхаясь.

– Странно, что ты это говоришь, – заметил Джордан. – Ты помнишь, почему мы сегодня здесь?

– Это какой-то тест?

Джордан молча смотрел на него.

– Сегодня предварительное слушание, – ответил на свой вопрос Питер. – Вы мне так сказали на прошлой неделе.

– Да, но я тебе не сказал, что мы от него откажемся.

– Откажемся? – переспросил Питер. – Что это значит.

– Это значит, что мы сбрасываем карты до первого хода, – объяснил Джордан. Он отдал Питеру бумагу, которую Селена вручила ему у машины. – Подпиши.

Питер покачал головой.

– Я хочу другого адвоката.

– Любой нормальный адвокат скажет тебе то же самое…

– Что? Вы сдаетесь, даже не попытавшись что-то сделать? Вы говорили…

– Я говорил, что сделаю все возможное для тебя, – прервал его Джордан. – Не нужно никакого предварительного слушания, чтобы понять, что ты совершил преступление, поскольку сотни свидетелей видели, как ты стрелял в школе в тот день, Важно не то, совершал ты это или нет. Важно то, почему ты это лая. Если сегодня будет предварительное слушание, они заработают много очков, а мы ничего не выиграем. Обвинение просто получит возможность ознакомить прессу и общественность с доказательствами, прежде чем они услышат нашу версию произошедшего. – Он резко протянул документ Питеру. – Подписывай.

Питер негодующе посмотрел ему в глаза. Затем взял документ и ручку из рук Джордана.

– Меня это бесит, – сказал он, накарябав свою фамилию.

– Если бы мы согласились на предварительное слушание, было бы еще хуже. – Джордан забрал бумагу и вышел из камеры, направляясь к шерифу, чтобы отдать прошение об отказе. – Увидимся в зале суда.

Но когда он пришел в зал, там было полно народу. Корреспонденты, которым разрешили присутствовать, стояли в заднем ряду, приготовив камеры. Джордан поискал глазами Селену – она развлекала Сэма в третьем ряду за столом прокурора. «Что?» – спросила она коротким движением бровей. Джордан ответил еле заметным кивком: «Сделано».

Ему было все равно, кто будет судьей, этот человек должен был только провести стандартную процедуру и направить дело в суд, и уже там Джордан разыграет свою пьесу. Судье Давиду Яннуччи, как помнил Джордан, сделали пересадку волос, поэтому выступая перед ним нужно было собрать все силы, чтобы смотреть в его крысиное лицо, а не на поросль на его голове.

Пристав объявил о слушании дела Питера, и два охранника вели его в зал. Гул негромких разговоров сменила тишина. Войдя в зал, Питер не поднял глаз, он продолжал смотреть в пол, даже когда его усадили на место рядом с Джорданом.

Судья Яннуччи просмотрел документ, который ему передали.

– Насколько я понимаю, мистер Хьютон, вы хотите отказаться от предварительного слушания?

После этой фразы, как и ожидал Джордан, послышался общий вздох корреспондентов, всех, кто ожидал увидеть представление.

– Вы понимаете, что сегодня я должен был установить, есть ли основания полагать, что вы совершили преступление, в котором обвиняетесь, и что, отказываясь от предварительного слушания вы теряете право на установление оснований обвинения и предстанете перед присяжными, а я передам дело в высший суд?

Питер повернулся к Джордану.

– Это он на каком языке говорил?

– Скажи «да», – ответил Джордан.

– Да, – повторил Питер.

Судья Яннуччи продолжал на него смотреть.

– Да, Ваша честь, – поправил он.

– Да, Ваша честь. – Питер опять повернулся к Джордану и еле слышно сказал: – Все равно мне это не нравится.

– Можете идти, – сказал судья, и охранники опять выдернули Питера из его места.

Джордан встал, уступая место адвокату, работающему по следующему делу. Он подошел в Диане Левен за столом прокурора, собиравшей бумаги, которые так и не пригодились.

– Что ж, – сказала она, даже не посмотрев на него. – Не могу сказать, что это стало для меня неожиданностью.

– Когда вы предоставите мне материалы по делу? – спросил Джордан.

– Не помню, чтобы получала ваш запрос.

Она протиснулась мимо него и поспешила по проходу. Джордан мысленно отметил, что нужно попросить Селену напечатать запрос и отправить его в прокуратуру. Это формальность, но он знал, что Диана будет щепетильной. Когда речь идет о преступлении такого масштаба, окружной прокурор требует соблюдения всех формальностей, чтобы в случае апелляции решение суда не могли признать недействительным.

За двустворчатой дверью зала суда его поджидали Хьютоны.

Что это было, черт возьми? – набросился на него Льюис. – Мы же платим вам за работу в суде!

Джордан посчитал в уме до пяти и сделал глубокий вдох.

– Я обсудил все со своим клиентом, Питером. Он дал мне свое разрешение отказаться от слушания.

– Но вы же ничего не сказали, – возразила Лейси. – Вы даже не дали ему никакой возможности!

– Сегодняшнее слушание не принесло бы пользу Питеру. А вот ваша семья оказалась бы под пристальным вниманием всех находящихся сегодня здесь видеокамер. Это все равно случится. Но разве вам кажется, что раньше лучше чем позже? – Он перевел взгляд с Лейси Хьютон на ее мужа и обратно. – Я оказал вам услугу, – сказал Джордан и оставил их наедине с этой правдой, которая висела между ними, словно камень, становясь все тяжелее и тяжелее.

Патрик направлялся на предварительное слушание по делу Питера, когда зазвонил его мобильный телефон, заставив с визгом развернуть машину и мчаться в противоположном направлении к оружейному магазину в Плейнфилде. Владелец магазина, круглый человек небольшого роста, с бородой, потемневшей от табачного дыма, сидел на бордюре. Рядом с ним сидел дежурный офицер, который кивнул в сторону открытой двери.

Патрик подсел к хозяину магазина.

– Я детектив Дюшарм, – сказал он. – Вы можете рассказать мне, что произошло?

Мужчина покачал головой.

– Все произошло очень быстро. Она попросила показать пистолет, «смит и вессон». Сказала, что хочет, чтобы в доме было оружие, для защиты. Она спросила, есть ли у меня инструкция к этой модели, а когда я отвернулся, чтобы посмотреть… она… – Он покачал головой и замолчал.

– Где она взяла пули? – спросил Патрик.

– Я ей не продавал, – сказал владелец. – Наверное, они лежали у нее в сумочке.

Патрик кивнул.

– Оставайтесь здесь с офицером Родригесом Возможно, у меня возникнут еще вопросы.

В магазине стена справа была забрызгана кровью и частицами мозга, Судмедэксперт, Понтер Франкенштейн, уже склонился над телом, лежащим на полу.

– Как ты добрался сюда так быстро? – спросил Патрик.

Понтер пожал плечами.

– Я был в городе на выставке бейсбольных карточек.

Патрик присел на корточки рядом с ним.

– Ты собираешь бейсбольные карточки?

– Ну я же не могу коллекционировать печени, правда? – Он посмотрел на Патрика. – Нам пора прекращать встречаться при таких обстоятельствах.

– Хотелось бы.

– Тут все понятно, – сказал Понтер. – Она вставила пистолет в рот и спустила курок.

Патрик заметил сумочку на стеклянном прилавке. Он порылся в ней и обнаружил коробку патронов и чек из супермаркета, где она их купила. Затем открыл кошелек и достал удостоверение личности – как раз в тот момент, когда Понтер перевернул тело.

Несмотря на то что ее лицо потемнело от следов пороха, Патрик узнал ее еще до того, как прочел имя. Он разговаривал с Ивет Харви. Это он сообщил ей, что ее единственный ребенок, дочка с синдромом Дауна, погибла во время выстрелов в Стерлинг Хай.

Патрик понял, что количество жертв Питера Хьютона продолжает расти.

– То, что кто-то коллекционирует оружие, не значит, что он собирается его использовать, – сердито сказал Питер.

Было необычно жарко для конца марта – тридцать градусов, – а кондиционер в тюрьме сломался. Заключенные ходили в одних трусах, охранники еле держались. Рабочие, которых вызвали, чтобы починить систему кондиционирования воздуха – признак того, что заключенные содержатся в человеческих условиях, – работали так медленно, что Джордану казалось, они научатся своему ремеслу как раз к следующей зиме. Он сидел с Питером в комнате, превратившейся в парилку, уже два часа и чувствовал, что его костюм промок насквозь.

Ему хотелось все бросить. Он хотел поехать домой и сказать Селене, что не надо было вообще браться за это дело. Тогда бы он уже отвез свою семью на побережье, всего в каких-то восемнадцати километрах, и прямо в одежде прыгнул бы в прохладную воду Атлантики. Смерть от перегрева ничем не хуже смерти от того, что приготовили для него Диана Левен и окружной прокурор на суде.

Та слабая надежда, которая появилась у Джордана с идеей линии защиты – хотя раньше ее никто не использовал, – за недели, прошедшие после несостоявшегося предварительного слушания, постепенно угасала – под прессом материалов, которые продолжали поступать из прокуратуры: горы бумаг, фотографий и улик. Судя по объему информации, присяжных вряд ли будет интересовать, почему Питер это сделал, – им будет достаточно самого факта.

Джордан сжал переносицу.

– Ты хранил оружие, – повторил он. – Полагаю, ты хранил его под кроватью! в ожидании, когда появится возможность купить подходящий шкафчик.

– Вы мне не верите?

– Люди, которые собирают оружие, не прячут его. Люди, которые собирают оружие, не отмечают фотографии своих жертв в альбоме.

Пот выступил на лбу Питера, над воротником его тюремной одежды и вокруг плотно сжатого рта.

Джордан наклонился вперед.

– Кто эта девочка, которую ты вычеркнул из списка жертв?

– Какая девочка?

– В альбоме. Ты обвел ее. А потом написал: «Пусть живет».

Питер отвел глаза.

– Она моя бывшая знакомая.

– Как ее зовут?

– Джози Корниер. – Питер помолчал, потом опять посмотрел на Джордана. – С ней все в порядке, правда?

«Корниер», – подумал Джордан. Единственная Корниер, которую он знал, была судьей по делу Питера.

Не может быть.

– А что? – спросил он. – Ты ее ранил?

Питер покачал головой.

– Это сложный вопрос.

Неужели случилось что-то, о чем Джордан не знал?

– Она была твоей девушкой?

Питер улыбнулся, но глаза остались грустными.

– Нет.

Джордан несколько раз работал с судьей Корниер в районном суде. Она ему нравилась. Она была строгой, но справедливой. Честно говоря, она была наилучшим вариантом для Питера. Альтернативной кандидатурой был судья Вагнер – очень старый, бюрократичный судья. Джози Корниер пострадала от выстрелов, но не только это может повлиять на объективность судьи Корниер. Джордан вдруг подумал о подкупленных свидетелях, о сотнях других моментов и ситуаций, которые могут пойти не так. Он размышлял о том, каким образом узнать, что известно Джози Корниер о выстрелах, но так, чтобы о его заинтересованности никто не узнал.

Он думал, известно ли ей что-нибудь, что может помочь Питеру.

– Ты разговаривал с ней с тех пор, как попал сюда? – спросил Джордан.

– Если бы я с ней разговаривал, то разве спрашивал бы вас, все ли с ней в порядке?

– Тогда не разговаривай с ней, – проинструктировал Джордан. – Не разговаривай ни с кем, кроме меня.

– Это все равно что разговаривать с кирпичной стеной, – пробормотал Питер.

– Знаешь, я могу перечислить тысячу вещей, которыми я предпочел бы заняться, вместо того чтобы торчать с тобой в этой раскаленной, как сковородка, комнате.

Глаза Питера сузились.

– Тогда почему вы не пойдете и не займетесь чем-нибудь другим?

– Я слышу каждое твое слово, Питер. Я слушаю, потом думаю обо всех тех коробках с доказательствами, которые прокуратура привозит мне под дверь и которые выставляют тебя хладнокровным убийцей. Я слышу, как ты рассказываешь мне, что коллекционируешь оружие, словно какой-нибудь сдвинутый любитель Гражданской войны.

Питер вздрогнул.

– Ладно. Вы хотите знать, собирался ли я воспользоваться оружием? Да, собирался. Я все спланировал. Я мысленно прокрутил все от начала до конца. Я проработал детали вплоть до последней секунды. Я собирался убить человека, которого ненавидел больше всего на свете. Но мне это не удалось.

– А те десять человек…

– Просто попались на пути, – сказал Питер.

– Тогда кого ты пытался убить?

В противоположном конце комнаты вдруг кашлянул и ожил кондиционер. Питер отвернулся.

– Себя, – ответил он.

Год назад

– И все же я не думаю, что это хорошая идея, – сказал Льюис, открывая заднюю дверь фургона. Пес, Дозер, лежал на боку, тяжело дыша.

– Ты же слышал, что сказал ветеринар, – ответила Лейси гладя ретривера по голове. Хороший пес. Они взяли его, когда Питеру было три года, а теперь, спустя двенадцать лет, у него отказали почки. Поддержание его жизни лекарствами принесет пользу только им, а не ему. Но было слишком тяжело представить их дом без бегающей по коридорам собаки.

– Я имею в виду не то, что его усыпят, – объяснил Льюис. – Я говорю о том, что нам всем не следует туда ехать.

Мальчики вывалились из задней двери, как тяжелые камни. Они щурились на солнце и сутулились. Их широкие спины напомнили Лейси о дубах, которых пригибают к земле. Они оба одинаково заворачивали левую стопу при ходьбе. Ей так хотелось, чтобы они видели, сколько у них общего.

– Не могу поверить, что вы нас сюда притащили, – сказал Джойи.

Питер пнул камешек на стоянке.

– Дерьмо.

– Выбирай слова, – одернула Лейси. – А насчет того, чтомы всездесь… Я не могу поверить, что вы настолько эгоистичны, чтобы не пожелать попрощаться с членом нашей семьи.

– Можно было попрощаться дома, – пробормотал Джойи.

Лейси уперла руки в бока.

– Смерть – это часть жизни. И я бы хотела, чтобы, когда придет мое время, рядом со мной были люди, которых я люблю. – Она подождала, пока Льюис возьмет Дозера на руки, и закрыла заднюю дверь.

Лейси попросила записать их последними на сегодня, чтобы доктор не спешил. Они сидели в приемной одни, и пес обмяк на коленях Льюиса, словно одеяло. Джойи взял спортивный журнал трехлетней давности и погрузился в чтение. Питер сложил руки на груди и уставился в потолок.

– Давайте поговорим о нашем лучшем воспоминании о Дозере, – сказала Лейси.

Льюис вздохнул.

– Ради Бога…

– Бред, – согласился Джойи.

– Для меня, – продолжала Лейси, словно не слыша их, – лучшее воспоминание, когда Дозер был щенком и я обнаружила его на столе в столовой, с застрявшей в индейке головой. – Она погладила собаку по голове. – В тот год мы ели на День благодарения суп.

Джойи бросил журнал обратно на край стола и вздохнул.

Марсиа, помощница ветеринара, была женщиной с длинной, ниже бедер, косой. Лейси помогла ей родить близнецов пять лет назад.

– Привет, Лейси, – сказала она, подошла и обняла ее. – Ты в порядке?

Лейси знала, что люди обычно вычеркивают смерть из своего словарного запаса, так комфортнее.

Марсиа подошла к Дозеру и почесала его за ухом.

– Вы хотите подождать здесь?

– Да, – одними губами проговорил Джойи, повернувшись к Питеру.

– Мы все войдем, – упрямо сказала Лейси.

Они последовали за Марсией в одну из процедурных и уложили Дозера на стол. Он зашевелил лапами в поисках опоры, и его когти царапали металлическую поверхность.

– Хороший мальчик, – сказала Марсиа.

Льюис с ребятами выстроились вдоль стены, как полицейский караул. Когда вошел ветеринар с шприцем в руках, они попробовали отодвинуться еще дальше.

– Хотите помочь подержать его? – спросил ветеринар.

Лейси, кивнув, шагнула вперед и вместе с Марсией положила руки на Дозера.

– Ну, Дозер, ты держишься молодцом, – сказал ветеринар и повернулся к ребятам: – Он ничего не почувствует.

– А что это? – спросил Льюис, глядя на иглу.

– Комбинация веществ, которые расслабят мышцы и прекратят передачу нервных импульсов. А без нервных импульсов нет ни мыслей, ни ощущений, ни движений. Это немного похоже на засыпание. – Он прощупал вену на лапе пса а Марсиа держала Дозера. Он сделал укол и погладил Дозера по голове.

Пес глубоко вздохнул и затих. Марсиа отступила, оставив Дозера в объятиях Лейси.

– Мы вас оставим, – сказала она, и они с ветеринаром вышли из комнаты.

Лейси привыкла держать в руках новую жизнь, а не чувствовать, как она покидает тело на ее руках. Но ведь это всего лишь очередной переход – от беременности к родам, от ребенка к взрослому, от жизни к смерти. Однако провожать в последний путь любимого питомца оказалось еще сложнее: словно было глупо испытывать такие сильные чувства по отношению к тому, кто не был человеком. Словно признаваться, что любил собаку, которая всегда путалась под ногами, царапала мебель и оставляла следы грязных лап по всему дому, так же сильно, как и своих биологических детей, – глупо.

И тем не менее.

Этот пес стоически и молча позволял маленькому Питеру ездить на нем по двору верхом, словно на лошади. Этот пес своим лаем поднял на ноги весь дом, когда Джойи уснул, забыв выключить разогревавшийся обед, и плита загорелась. Этот пес сидел под столом на ногах Лейси холодными зимами, когда она отвечала на электронные письма, отдавая ей тепло своего бледно-розового живота.

Она склонилась над телом собаки и заплакала – сначала тихо, затем навзрыд, заставив Джойи отвернуться, а Льюиса поморщиться.

– Сделай что-нибудь, – услышала она хриплый резкий голос Джойи.

Она почувствовала руку на своем плече, решив, что это Льюис но услышала Питера.

– Когда он был щенком, – сказал Питер, – когда мы пришли забрать его,всеего братья и сестры пытались выбраться из манежа, а он стоял на верхней ступеньке. Посмотрев на нас, он споткнулся и упал прямо на них. – Лейси подняла голову. – Это мое лучшее воспоминание, – сказал Питер.

Лейси всегда считала, что ей повезло с сыном, который не был типичным американским мальчиком, который был чувствительным и эмоциональным, таким чутким к чувствам и мыслям других. Она разжала свои вцепившиеся в шерсть собаки пальцы и развела руки, чтобы обнять Питера. В отличие от Джойи, который стал уже выше нее и мускулистее Льюиса, Питер пока помещался в ее объятия. Даже его спина, выглядевшая такой широкой под тканью футболки, казалась изящнее под ее ладонями. Неоформившийся мальчик, который еще только собирается стать мужчиной.

Если бы они не взрослели, если бы остались такими же…

На всех школьных концертах и спектаклях в жизни Джози на нее приходила посмотреть только мама. Нужно отдать ей должное, мама всегда планировала расписание судебных заседаний так, чтобы увидеть Джози в роли пломбы на спектакле о гигиене полости рта или услышать ее соло из пяти нот в рождественском хоре. Были и другие дети, которые жили только с мамой, но Джози была единственной в школе, которая никогда не видела своего отца. Когдавовтором классе они делали открытки на День отца, ее отправили играть в угол вместе с девочкой, чей папа преждевременно скончался в возрасте сорока двух лет от рака.

Как всякий любознательный ребенок, она периодически спрашивала маму об этом. Джози хотелось узнать, почему ее родители больше не муж и жена; она ведь не ожидала, что они никогда не были женаты.

– Он был не из тех, кто заводит семью, – сказала мама Джози, но Джози все равно не понимала, почему это должно означать, что он не из тех, кто присылает подарки на день рождения дочери, или приглашает ее летом пожить неделю у себя, или хотя бы звонит, чтобы услышать ее голос.

В этом году она очень нервничала, потому что на биологии они должны были изучать генетику. Джози не знала, голубые или карие глаза были у ее отца, кудрявые ли волосы, есть ли веснушки или шесть пальцев. Мама отмахнулась от всех ее переживаний.

– В вашем классе наверняка найдется кто-то, кого усыновили, – сказала она. – А ты знаешь о своем происхождении на пятьдесят процентов больше, чем они.

Джози по крупицам собрала об отце следующую информацию. Его звали Логан Рурк. Он был преподавателем на юридическом факультете, где училась мама.

Он рано поседел, но – как заверила ее мама – красивой белой сединой.

Он был на десять лет старше мамы, то есть сейчас ему было пятьдесят.

У него были длинные пальцы, и он играл на фортепиано. Он не умел свистеть.

С точки зрения Джози, информации для полной биографий было недостаточно.

На уроках биологии она сидела рядом с Кортни. Обычно Джози старалась не работать вместе с Кортни на лабораторных занятиях – та была не самой яркой ученицей, – но в данном случае это не имело значения. Миссис Аракот руководила командой поддержки, а Кортни была одной из команды. И независимо от того, насколько плохо были сделаны их работы, они всегда получали высший бал.

На столе перед миссис Аракот находился рассеченный кошачий мозг. Он вонял формальдегидом и был похож на раздавленное на дороге животное, чего уже было достаточно. Но вдобавок ко всему на предыдущей перемене был обед.

– Эта штука, – передернулась Кортни, – отобьет у меня аппетит навсегда.

Джози старалась не смотреть в ту сторону, работая над заданием: каждый ученик получил по ноутбуку с доступом к Интернету и должен был найти информацию об опытах на животных. Джози уже сохранила информацию об опытах, проводившихся на приматах производителями таблеток, во время которых обезьян заражали астмой, а потом лечили, и еще о синдроме внезапной детской смертности и щенках.

Она случайно кликнула мышкой и открыла сайт газеты «The Boston Globe». На весь экран растянулась статья, посвященная предвыборной гонке между действующим окружным прокурором и претендентом на его пост, деканом юридического факультета в Гарварде по имени Логан Рурк.

Джози стало дурно. Вряд ли есть еще один Логан Рурк. Она прищурилась, наклонившись ближе к экрану, но фотография была нечеткая, да и солнце светило прямо на дисплей.

– Что с тобой? – прошептала Кортни.

Джози покачала головой и. закрыла ноутбук, словно он мог сохранить ее тайну.

Он никогда не пользовался писсуаром. Даже если Питеру нужно было только пописать, он не хотел становиться рядом с каким-нибудь старшеклассником-переростком и слушать его замечания о том, что он хилый девятиклассник, особенно ниже пояса. Поэтому он заходил в кабинку и закрывал за собой дверь, чтобы остаться одному.

Он любил читать надписи на стенах в туалете. В одной из кабинок была целая серия коротких анекдотов. Другие выдавали имена девчонок, которые делали минет. Одна надпись постоянно притягивала взгляд Питера: «Трей Уилкинз педик он не знал, кто такой Трей Уилкинз, и был уверен что тот уже давно не учится в Стерлинг Хай. Но ему было интересно, заходил ли и Трей в туалет именно в эту кабинку пописать.

Питер вышел с урока английского посреди контрольной по грамматике. Он не думал, что для его будущего имеет значение склоняется ли прилагательное как существительное, или как глагол, или вообще исчезнет с лица земли, что, он надеялся случится, пока он вернется в класс. Он уже сделал все свои дела и теперь просто стоял. Если он плохо напишет контрольную, это будет вторая двойка подряд. Но Питер переживал не из-за того, что родители рассердятся. А из-за того, как они разочаруются, потому что он не такой, как Джойи.

Он услышал, что дверь в туалет открылась и шум из коридора проник внутрь следом за двумя вошедшими ребятами Питер присел, заглядывая под дверь кабинки. Кроссовки.

– Я потею, как свинья, – сказал голос.

Второй. парень рассмеялся.

– Потому что ты такой жирный.

– Ага. Да я обыграю тебя в баскетбол с одной рукой за спиной.

Питер услышал скрип крана и шум воды.

– Эй, ты брызгаешь на меня!

– О-о, так намного лучше, – сказал первый голос. – По крайней мере, теперь я не потный. Эй, посмотри на мои волосы. Я похож на Альфа-Альфа.

– На кого?

– Ты что, идиот? На того парня из Литтл Раскалз с вихром на макушке.

– Вообще-то, ты похож на полного придурка…

– Знаешь… – Опять смех. – Я действительно немного похож на Питера.

При упоминании своего имени сердце Питера бешено заколотилось. Он отодвинул задвижку, открыл дверь кабинки и вышел. Перед умывальниками стояли парень из футбольной команды, которого Питер знал только внешне, и его собственный брат. Волосы Джойи были мокрыми и торчали сзади так же как иногда у Питера, несмотря на то что он пытался пригласить их с помощью маминого геля для волос.

Джойи бросил взгляд в его сторону.

– Исчезни, придурок, – скомандовал он, и Питер поспешил покинуть туалет, думая, можно ли исчезнуть, если ты и так не существуешь.

Перед Алекс стояли два человека, которые жили в одном доме, но ненавидели друг друга. Арлисс Андергрут, который устанавливал гипсокартонные конструкции, был мужчиной с руками, до плеч покрытыми татуировками, обритым наголо и с таким количеством пирсинга на голове, что сработала сигнализация металлоискателя на входе в здание суда. Родни Икз был служащим банка, вегетарианцем, с коллекцией оригинальных пластинок с записями бродвейских шоу. Арлисс жил на первом этаже, Родни – на втором. Несколько месяцев назад Родни принес домой тюк сена для мульчирования своего экологически чистого сада, но так этого и не сделал, и тюк остался на крыльце Арлисса. Он попросил Родни выбросить сено, тот не торопился. Поэтому однажды вечером Арлисс со своей девушкой разрезали бечевку и посыпали сеном лужайку перед домом.

Родни вызвал полицию, и они арестовали Арлисса за нанесение ущерба: так на языке юристов называется повреждение тюка с сеном.

– Почему деньги налогоплательщиков Нью Гемпшира должны использоваться на рассмотрение в суде этого дела? – спросила Алекс.

Прокурор пожал плечами.

– Меня попросил начальник полиции рассмотреть это дело, – сказал он и закатил глаза.

Он уже доказал, что Арлисс взял тот тюк сена и рассыпал его на лужайке – доказательств было предостаточно. Но признание Арлисса виновным означает, что у него на всю жизнь останется запись о судимости.

Возможно, он не самый лучший сосед, но этого служил.

Алекс повернулась к прокурору.

– Сколько пострадавший заплатил за сено?

– Четыре доллара, Ваша честь.

Затем она повернулась к ответчику.

– У вас есть с собой сегодня четыре доллара?

Арлисс кивнул.

– Хорошо. Ваше дело закрывается без принятия решения при условии, что вы заплатите пострадавшему. Достаньте четыре доллара из своего бумажника и передайте их тому офицеру, который отнесет их мистеру Икзу. – Она повернулась к своей помощнице. – Перерыв – пятнадцать минут.

Оказавшись в своем кабинете, Алекс выскользнула из мантии и схватила пачку сигарет. По черной лестнице она спустилась на первый этаж и закурила, глубоко затянувшись. Бывали дни, когда она гордилась своей работой, но бывали и другие, такие как сегодня, когда она спрашивала себя, кому все это нужно.

Она обнаружила Лиз, женщину, которая ухаживала здесь за растениями, на лужайке перед зданием, где та сгребала листья.

– Я принесла вам сигарету, – сказала Алекс.

– Что случилось?

– Откуда вы знаете, что что-то случилось?

– Потому что вы работаете здесь много лет и ни разу не приносили мне сигарет.

Алекс прислонилась к дереву, глядя на яркие, словно драгоценности, листья, застрявшие в зубьях граблей.

– Я только что потратила три часа на дело, которое вообще не надо было передавать в суд. У меня ужасно болит голов А еще в туалете возле кабинета судьи закончилась бумага, и мне пришлось звонить помощнице и просить принести рулон из кладовки.

Лиз подняла глаза на дерево, когда порыв ветра высыпал новую порцию листьев на убранную лужайку.

– Алекс – сказала она, – можно задать вам вопрос?

– Конечно.

– Когда в последний раз у вас был секс?

У Алекс отвисла челюсть, и она резко повернулась.

– А какое отношение это имеет к…

– Большинство людей, придя на работу, считают часы, когда они смогут вернуться домой и заняться тем, что действительно хотят делать. А у вас все наоборот.

– Это неправда. Мы с Джози…

– Что вы вдвоем сделали в эти выходные просто для своего удовольствия?

Алекс сорвала с дерева лист и порвала его на мелкие кусочки. За последние три года общественная жизнь Джози заполнилась телефонными звонками, ночевками у подруг, толпами ребят, с которыми она ходила в кино или сидела в чьем-то подвале. В эти выходные Джози ходила по магазинам с Хейли Уивер, старшеклассницей, которая недавно получила водительские права. Алекс написала решения по двум делам и убрала в холодильнике.

– Я устрою вам свидание, – сказала Лиз.

В Стерлинге было много учреждений, где школьники могли подзаработать после уроков. Проработав первое лето на ксероксе, Питер пришел к выводу: в таких местах работа была скучная, и никто другой просто не соглашался там работать.

Он отвечал за копирование почти всех учебных материалов для колледжа Стерлинга, которые приносили преподаватели. Он знал, как уменьшить размер копии до одной тридцать второй оригинала и как увеличить контрастность. Когда клиент расплачивался, Питер любил по его одежде и прическе отгадывать» какую купюру тот достанет из кошелька. Студенты всегда доставали двадцатки. Мамы с колясками пользовались кредитками. А преподаватели расплачивались мятыми долларовыми банкнотами.

Он устроился на работу, потому что хотел компьютер с лучшей видеокартой, чтобы можно было создавать игры, которыми они с Дереком в последнее время увлеклись. Питер не переставал удивляться, как, казалось бы, бессмысленный набор команд превращается на экране в рыцаря, или в меч, или в замок. Ему нравилось осознавать: то, что обычный человек может выбросить, как мусор, на самом деле оказывается прекрасным и живым, если знать, как смотреть.

На прошлой неделе, когда хозяин сказал, что берет на работу еще одного старшеклассника, Питер так разнервничался, что двадцать минут просидел в туалете, прежде чем смог вести себя так будто это не имеет никакого значения. Несмотря на то что работа была скучной и простой, для него здесь был рай. Большую часть времени Питер был здесь один, ему не нужно было следить за тем, чтобы не попасться на глаза кому-нибудь из крутых ребят.

Но если мистер Каргрю собирается нанять кого-то из Стерлинг Хай, значит, этот человек будет знать, кто такой Питер. И даже если этот человек не принадлежит к популярным ребятам школы, копицентр перестанет быть уютным местом. Питеру придется тщательно обдумывать свои слова и действия, потому что иначе они могут стать предметом школьных сплетен.

Тем не менее, к огромному удивлению Питера, его новой коллегой оказалась Джози Корниер.

Она вошла вслед за мистером Каргрю.

– Это Джози, – сказал он, представляя ее. – Вы знакомы?

– Немного, – сказала Джози, в то время как Питер ответил: – Да.

– Питер покажет тебе, что делать, – сказал мистер Каргрю и ушел играть в гольф.

Иногда, когда Питер встречал Джози в школьном коридоре с кем-то из ее новых друзей, он ее не узнавал. Теперь она одевалась по-другому – в джинсы, открывающие живот, и радугу маек, надетых одна на другую. Она красилась, и ее глаза казались огромными. И немного грустными, как он иногда думал, но сомневался, что она об этом знает.

В последний раз они нормально разговаривали пять лет назад, когда учились в шестом классе. Он был уверен, что настоящая Джози вырвется из этого тумана популярности и поймет, что у ее теперешних друзей лоск фигур, вырезанных из картона. Он был уверен, что как только они начнут дразнить других ребят, она сразу же вернется к Питеру. «О Боже, – скажет она, и они вместе посмеются над ее путешествием в преисподнюю. – О чем я только думала?»

Но Джози так и не приползла к нему на коленях, и тогда он подружился с Дереком из футбольной команды. А когда перешел в седьмой класс, то уже невозможно было и поверить, что когда-то они с Джози две недели придумывали секретное рукопожатие, которое никто не сможет повторить.

– Ну, – сказала Джози в тот первый день так, словно они раньше никогда не встречались, – что мне делать?

Они работали вместе уже неделю. Ну, не совсем вместе. Их общение было больше похоже на танец, прерываемый вздохами и хрипами ксерокса и пронзительным звонком телефона. Большинство фраз, которыми они перебрасывались, были просто обменом информацией: «У нас еще есть тонер для цветного принтера? Сколько стоит отправить отсюда факс?»

Сегодня Питер множил копии статьи для курса по психологии в колледже. Время от времени, когда страницы проходили через автоматическую листоподборочную машину, Питер видел снимки мозга шизофреника: ярко-розовые крути в лобных долях, которые на копиях были серыми.

– Как называются слова, если ты называешь предмет по торговой марке, а не тем, чем он есть на самом деле?

Джози скалывала степлером другие копии. Она пожала плечами.

– Как ксерокс, например, – сказал Питер.

– Памперсы, – подумав, сказала Джози.

– Вискас.

Джози подняла глаза.

– Паркер, – сказала она.

– Чупа-чупс.

Она на секунду задумалась, и на лице расползлась улыбка.

– Ролекс.

Питер улыбнулся.

– Поляроид.

– Тефаль.

– Это не…

– Иди проверь, – сказала Джози. – Джакузи.

– Туалетный утенок.

– Джип.

Они уже оба прекратили работу и стояли рядом, смеясь, когда зазвонил колокольчик над дверью.

В магазин вошел Мэтт Ройстон. На нем была кепка с эмблемой хоккейной команды Стерлинга, поскольку, несмотря на то что сезон начинался только через месяц, все знали, что его возьмут в основной состав, даже если он только перешел в старшую школу. Питер, который наслаждался чудесным превращением Джози в ту, прежнюю, увидел, как она повернулась к Мэтту. Ее щеки порозовели, глаза вспыхнули, как яркие огоньки.

– Что ты здесь делаешь?

Он наклонился над прилавком.

– Ты так обращаешься со всеми клиентами?

– А тебе нужно что-то скопировать? Губы Мэтта изогнулись в улыбке.

– Ничего подобного. Я оригинал. – Он обвел взглядом магазин. – Значит, здесь ты работаешь.

– Нет, я прихожу сюда поесть бутербродов с икрой и выпить шампанского, – пошутила Джози.

Питер следил за этим диалогом. Он ожидал, что Джози скажет Мэтту, что занята: даже если это и не так, но она ведь разговаривала с ним, когда Мэтт вошел. Вроде как разговаривала.

– Когда ты заканчиваешь? – спросил Мэтт.

– В пять.

– Некоторые идут сегодня вечером к Дрю.

– Это приглашение? – спросила она, и Питер заметил, когда она улыбается действительно широко, у нее появляется ямочка, которую он раньше никогда не замечал. Или может быть, при нем она никогда так не улыбалась.

– А ты хочешь, чтобы это было приглашение? – ответил Мэтт.

Питер подошел к прилавку.

– Нам нужно возвращаться к работе, – выпалил он.

Глаза Мэтта переметнулись на Питера.

– Не смотри на меня, гомик.

Джози подвинулась так, чтобы заслонить Питера от Мэтта.

– В котором часу?

– В семь.

– Увидимся там, – сказала она.

Мэтт хлопнул ладонью по прилавку.

– Отлично, – сказал он и вышел из магазина.

– Вазелин, – сказал Питер.

Джози непонимающе повернулась к нему.

– Что? А, правильно.

Она взяла копии, которые скрепляла, сложила несколько пачек одна на другую, выравнивая края.

Питер заложил еще бумагу в машину, которая продолжала свою работу.

– Он тебе нравится? – спросил он.

– Мэтт? Думаю, да.

– Не так, – сказал Питер, нажал кнопку «КОПИРОВАТЬ», глядя, как из машины начали появляться идентичные близнецы.

Когда Джози не ответила, он подошел к сортировочному столу и встал рядом с ней. Взял стопку листков, скрепил их и передал Джози.

– Как это? – спросил он.

– Что именно?

Питер на мгновение задумался.

– Быть на вершине?

Джози потянулась мимо него за следующей стопкой копий и сунула ее в степлер. Она проделала это трижды, и Питер подумал, что она собирается проигнорировать его вопрос, но тут она заговорила.

– Чувствуешь, что стоит сделать один неверный шаг, – сказала она, – и упадешь.

Когда она говорила это, Питер услышал в ее голосе нотки похожие на колыбельную. Он ясно вспомнил, как сидел с Джози на дороге в июльскую жару, пытаясь развести огонь с помощью опилок, солнечных лучей и его очков. Он слышал, как она кричит через плечо, когда они бежали домой из школы, чтобы Питер догонял ее. Он увидел, что ее лицо еле заметно покраснело, и понял, что Джози, которая когда-то была его другом, все еще здесь, спрятанная в нескольких коконах, как матрешка, которые прячутся одна в другой, и, открывая их, ты в итоге достаешь ту, которая уютно умещается на твоей ладони.

Если бы он мог каким-то образом заставить и ее вспомнить все это. Возможно, не желание быть популярной заставило Джози дружить с Мэттом и его компанией. Возможно, она просто забыла, что ее нравилось дружить с Питером.

Краем глаза он следил за Джози. Она закусила нижнюю губу, стараясь ровно вставить листы в степлер. Питеру очень хотелось уметь вести себя так естественно и непринужденно, как Мэтт. Но всю свою жизнь он, казалось, смеялся всегда немного громче или немного позже, чем следует. Не говоря уже о том, что обычно смеялись над ним. Он не умел быть кем-то, кроме того кем был всегда. Поэтому, сделав глубокий вдох, он напомнил себе, что не так давно Джози все равно считала его достаточно хорошим.

– Эй, – сказал он. – Посмотри.

Он вышел в соседнюю комнату, туда, где стояла фотография жены и детей мистера Каргрю и его компьютер, доступ к которому был старательно закодирован.

Джози последовала за ним и встала за креслом, в которое опустился Питер. Он нажал несколько клавиш, и экраннеожиданнозамерцал, открывая доступ.

– Как ты это сделал? – спросила Джози. Питер пожал плечами.

– Я много баловался с компьютерами. А на прошлой неделе взломал компьютер Каргрю.

– Мне кажется, нам не следует…

– Погоди.

Питер застучал по клавишам, вытащил тщательно спрятанную папку и, открыв ее, попал на порносайт.

– Это… карлик? – пробормотала Джози. – И осел?

Питер склонил голову набок.

– Я думал, что это большая кошка.

– Все равно гадость. – Она передернулась. – Фу. Как мне теперь забирать зарплату из этих рук? – А потом опустила взгляд на Питера. – А что еще ты можешь сделать с этим компьютером?

– Все, что угодно, – похвастался он.

– Например… войти в какую-то систему? Школы или еще куда-нибудь?

– Конечно, – сказал Питер, хотя на самом деле не был в этом уверен. Он только учился находить лазейки в защите систем.

– А найти адрес сможешь?

– Проще простого, – ответил Питер. – Чей?

– Выберем наугад, – сказала она и перегнулась через него к клавиатуре. Он ощутил запах ее волос, запах яблок и прикосновение ее плеча. Питер закрыл глаза в ожидании удара молнии. Джози была красивой, и она была девушкой, но… он ничего не почувствовал.

Может, потому что он ее слишком хорошо знал, как сестру?

Или потому, что она не была парнем?

«Не смотри на меня, гомик».

Он не сказал Джози об этом, но обнаружив порносайты мистера Каргрю, он поймал себя на том, что смотрит на мужчин а не на женщин. Значило ли это, что его привлекают мужчины? с другой стороны, он и на животных смотрел. Разве это не может быть простым любопытством? Может, он сравнивал себя с этими мужчинами?

Что, если окажется, что прав Мэтт и все остальные?

Джози несколько раз кликнула мышкой, пока на экране не появилась статья в «The Boston Globe».

– Вот, – показала она пальцем. – Вот этот человек.

Питер прищурился, читая имя.

– Кто такой Логан Рурк?

– Какая разница, – ответила Джози. – Но, похоже, адрес этого человека вряд ли есть в справочнике.

Питеру тоже так показалось. У любого человека, занимающего серьезный пост, хватит ума изъять свой номер телефона из справочника. У него ушло десять минут на то, чтобы узнать, что Логан Рурк работал на юридическом факультете Гарварда, и еще пятнадцать, чтобы вскрыть базу данных гарвардского отдела кадров.

– Вуаля, – сказал Питер. – Он живет в Линкольне. Конант-роуд.

Он оглянулся через плечо и увидел, как его широкая улыбка отразилась на лице Джози. Она долго смотрела на экран.

– Ты действительно мастер, – сказала она.

Говорят, что экономисты знают, что сколько стоит, но ничего не ценят. Льюис обдумывал это, открывая на своем рабочем компьютере файл с мировым опросом о ценностях. Его провели норвежские социологи, опросив тысячи людей по всему миру, собрав бесконечное количество данных. Были учтены простые факторы, такие как возраст, пол, порядок рождения, вес, религия, семейное положение, количество детей, и более сложные, например политические взгляды и принадлежность к религиозным группам. Опрос учитывал даже распределение времени: сколько человек проводит на работе, как часто ходит в церковь, сколько раз в неделю занимается сексом и со сколькими партнерами.

То, что для большинства людей показалось бы скучным, для Льюиса заменяло езду на американских горках. Когда начинаешь сортировать такой массив данных, никогда не знаешь, что тебя ждет: крутой спуск или взлет на самый верх. Он достаточно часто изучал эти данные и знал, что сможет в два счета собрать материал для выступления на конференции на следующей неделе. Оно не должно быть идеальным – людей будет немного, а его авторитетных коллег не будет вовсе. И потом он всегда сможет отполировать написанное сейчас для статьи в научный журнал.

Его выступление было посвящено выставлению цены переменных счастья. Все говорят, что за деньги можно купить счастье, но за сколько денег? Имеют ли доходы прямое влияние на состояние счастья? Правда ли, что более счастливые люди более успешны на работе, или им платят больше, потому что они счастливее?

Однако нельзя приравнять счастье только к доходам. Где ценят брак больше – в Америке или в Европе? Имеет ли значение секс? Почему у тех, кто ходит в церковь, удовлетворенность жизнью выше, чем у тех, кто не ходит? Почему у жителей скандинавских стран, которые заняли высокую позицию на шкале счастья, один из самых высоких показателей в мире количества самоубийств?

Выбирая определенные критерии опроса с помощью метода многовариантного регрессионного анализа в программе STATA, Льюис думал о том, как он оценивает переменные собственного счастья. Какая денежная компенсация могла бы возместить отсутствие в его жизни такой женщины, как Лейси? Или постоянной работы преподавателем в колледже Стерлинга? А сколько стоит его здоровье?

Среднестатистическому человеку ничего не скажет информация о том, что у женатых людей уровень счастья на 0,07 процента выше (учитывая стандартную погрешность в 0,02 процента). С другой стороны, если сказать обычному человеку, что его женитьба на общее состояние счастья имеет такое же влияние, как и дополнительные сто тысяч в год, он уже воспримет это по-другому.

На данный момент он пришел к следующим выводам:

1. Чем выше доход, тем выше уровень счастья, но по ниспадающей. Например, человек, зарабатывающий $50 000, судя по опросу, счастливее того, кто зарабатывает $20 000. Но разница в уровне счастья после получения повышения с $50 000 до $100 000 была намного меньше.

2. В отличие от материальных улучшений, счастье со временем нем не изменяется – относительный доход может оказаться более важным, чем абсолютная прибыль.

3. Самый высокий уровень благополучия отмечался у женщин, женатых людей, людей с высшим образованием и тех чьи родители не были в разводе.

4. Уровень счастья у женщин за последние годы снизился возможно, из-за того, что они достигли большего равноправия с мужчинами на рынке труда.

5. Черные в США были менее счастливы, чем белые, но кривая их удовлетворенности жизнью поднималась вверх.

6. Расчеты показали, что «компенсировать» отсутствие работы могли бы $60 000 в год. «Компенсировать» черный цвет кожи – $30 000 в год, а «компенсировать» вдовство или развод – $100 000 в год.

После рождения детей, когда он чувствовал себя таким неприлично везучим, что казалось, определенно случится что-то ужасное, Льюис часто играл сам с собой в одну игру. Лежа в постели, заставлял себя выбрать то, что бы он предпочел потерять в первую очередь: брак, работу, ребенка. Он спрашивал, сколько нужно отнять у человека, чтобы отнимать было нечего.

Он закрыл окно с данными и смотрел в появившуюся на экране его компьютера заставку. Это была фотография, сделанная, когда ребятам было восемь и десять лет, в детском зоопарке в Коннектикуте. Джойи поднял своего брата себе на спину, они улыбались, а за их спинами были видны розовые полосы заката. Через несколько секунд олень (как сказала Лейси, олень, принимавший стероиды) сбил Джойи с ног, и оба мальчика упали и разревелись… но об этом уже Льюис вспоминать не любил. Счастье – это не только то, что ты пережил, но и то, что ты решил сохранить в памяти.

Он отметил про себя еще одно сделанное открытие: счастье имеет форму параболы. Люди наиболее счастливы, когда очень юные и когда очень старые. Низшая точка приходилась примерно на сорокалетний возраст.

«Или другими словами, – с облегчением подумал Льюис, – хуже уже некуда».

Несмотря на то что у Джози была пятерка по математике и она любила этот предмет, именно за эту отметку ей пришлось побороться. Числа ей давались нелегко, хотя с логикой у нее проблем не было, Да и сочинения она писала без труда. В этом, по ее мнению, она была похожа на маму.

А может, и на папу.

Мистер МакКейб, учитель математики, прохаживался между рядами парт, бросая теннисный мячик в потолок и напевая исковерканную песню Дона Маклина:

Джози вытерла график на лежащем перед ней листе бумаги.

– Мы ведь даже не используем число «пи», – сказал кто-то.

Учитель развернулся и бросил мячик так, что тот ударился о парту этого парня.

– Эндрю, я так рад, что ты наконец проснулся и заметил это.

– А это что, была проверка?

– Нет. Наверное, мне надо идти на телевидение, – задумчиво проговорил мистер МакКейб. – Там есть передача вроде «Идол математики»?

– Господи, надеюсь, что нет, – пробормотал Мэтт с места позади Джози. Он ткнул ее в плечо, и она подвинула свой лист на верхний левый угол парты, потому что знала: так ему лучше видны ответы домашнего задания.

На этой неделе они работали с графиками. Вдобавок к миллиону заданий, для выполнения которых нужно было изображать различные данные в виде графиков и схем, каждый ученик Должен был составить и представить график на близкую и дорогую ему тему. Мистер МакКейб выделял десять минут в конце каждого урока на презентацию. Вчера Мэтт показывал график соотношения возраста хоккеистов в НХЛ. Джози, которая должна была показывать свой график завтра, опросила своих друзей, чтобы вывести соотношение времени, используемого на выполнение домашних заданий, и успеваемости.

Сегодня была очередь Питера Хьютона. Она видела, как он нес свернутую в рулон таблицу в школу.

– Ну что ж, посмотрим, – сказал мистер МакКейб. – Оказывается, это будет секторная диаграмма Такой еще точно не было.

Питер действительно составил секторную диаграмму. Каждый сектор был аккуратно раскрашен в свой цвет, а название сектора было распечатано на компьютере. Называлась таблица «Популярность».

– Начинай, когда будешь готов, Питер, – сказал мистер МакКейб.

Питер выглядел так, словно собирался потерять сознание, но Питер всегда так выглядел. С тех пор как Джози начала работать вместе с ним, они снова разговаривали, но – по неписаному правилу – только за пределами школы. Здесь же все было иначе: школа похожа на аквариум, где за каждым твоим словом и действием пристально следят все вокруг.

В детстве Питер, похоже, никогда не замечал, что привлекает к себе внимание будучи самим собой. Например, когда однажды на перемене он начал говорить на марсианском языке. Джози считала, что обратная, положительная, сторона этого в том, что Питер никогда не пытался быть похожим на кого-то. Чего, положа руку на сердце, она не могла сказать о себе.

Питер прокашлялся.

– Мой график демонстрирует статус ребят в этой школе. Я воспользовался примером двадцати четырех учеников нашего класса. Здесь вы можете увидеть, – он указал на один из секторов, – что немногим меньше трети класса принадлежат к популярной группе.

Фиолетовым цветом – цветом популярности – были окрашены семь секторов с именами учеников. Среди них были Мэтт и Дрю. Несколько девочек, с которыми Джози вместе обедала. Но Джози заметила, что и местный клоун, новенький, переехавший из округа Вашингтон, тоже попал в эту категорию.

– Вот здесь пара ботаников, – сказал Питер, и Джози увидела имена самого умного мальчика в классе и девочки, которая играла на тубе в школьном духовом оркестре. – Самая большая группа состоит из тех, кого я назвал нормальными. Ну и приблизительно пять процентов – это изгои.

Все затихли. Джози подумала, что это был как раз один из тех моментов, когда зовут школьного психолога, чтобы тот провел с каждым беседу на тему терпимости к другим. Она видела, как брови мистера МакКейба изгибались, словно оригами, это время как он пытался найти способ осторожно попросить Питера остаться после занятий. Она видела, как обменялись ухмылками Дрю и Мэтт, но больше всего ее беспокоил Питер, который оставался в полном неведении, какая буря сейчас начнется.

Мистер МакКейб прокашлялся.

– Знаешь, Питер, может, нам с тобой следовало бы…

Рука Мэтта взметнулась вверх.

– Мистер МакКейб, у меня вопрос.

– Мэтт…

– Я серьезно. Я не могу прочитать имя на самом узком секторе. На оранжевом.

– Ах да, – сказал Питер. – Это мост. Человек, который подходит не только под одну категорию или который дружит с людьми из разных категорий. Как Джози.

Он повернулся к ней с невинным видом, и она почувствовала на себе взгляды всего класса, словно острия стрел. Она нагнулась над партой, будто увядший цветок, так, чтобы волосы закрыли лицо. Честно говоря, она привыкла к чужим взглядам, иначе и быть не могло, если везде ходишь с Кортни. Но есть разница в том, как люди смотрят, когда хотят быть похожими на тебя, и когда смотрят, потому что неудача подняла их на уровень выше.

Как минимум, ребята вспомнят, что когда-то и она была чудачкой, которая дружила с Питером. Или решат что Питер в нее влюбился, а это плохо, потому что тогда насмешки никогда не кончатся. По классу, как электрошок, пронесся шепот. Кто-то прошептал: «Ненормально», и Джози изо всех сил молилась, чтобы это было сказано не о ней.

Бог все-таки есть, потому что в этот момент прозвенел звонок.

– Ну, Джози, – сказал Дрю. – Ты какой мост: Золотые Ворота?

Джози попыталась запихнуть свои учебники в рюкзак, но они упали на пол, раскрывшись.

– Лондонский, – хихикнул Джон Эберхард. – Смотри, уже рассыпается.

К этому времени кто-то из ее класса наверняка уже рассказал о случившемся на уроке кому-то в коридоре. Насмешки будут преследовать ее, словно грохот консервных банок, привязанных к кошачьему хвосту, весь день или даже дольше.

Она сообразила, что кто-то пытается помочь ей собрать книги, а потом – секунду спустя, – что этот кто-то был Питером.

– Не надо, – сказала Джози, поднимая руки, будто создавая вокруг силовое поле, чтобы заставить Питера остановиться. – Никогда даже не заговаривай со мной, понял?

Выйдя из класса, она слепо шла по коридорам, пока не оказалась в небольшом холле перед мастерской. Как наивна была Джози, думая, что, оказавшись в кругу популярных ребят, она там прочно закрепилась. Но этот круг существовал только потому, что кто-то провел черту, оставив всех остальных за его пределами, и эта черта постоянно двигалась. И неожиданно для себя, не сделав ничего плохого, можно было оказаться по ту ее сторону.

О чем Питер не сказал, так это о том, насколько хрупкой является популярность. Ирония в том, что она вовсе не была мостом. Она полностью перешла на ту сторону. Она исключила других людей, чтобы попасть туда, куда так сильно хотела. И почему эти люди должны радоваться ее возвращению?

– Эй.

При звуке голоса Мэтта у Джози перехватило дыхание.

– Чтобы ты знал, я ним не дружу.

– Ну, вообще-то, он был прав на твой счет.

Джози моргнула. Она не однажды видела, каким жестоким может быть Мэтт: как он стрелял резинкой по ученикам-иностранцам, изучающим английский, которые не знали языка и не могли на него пожаловаться; как он назвал полную девочку Ходячим Землетрясением; как он спрятал учебник математики одного застенчивого мальчика, чтобы посмотреть, как тот перепугается, решив, что потерял его. Тогда это было смешно, потому что не касалось Джози. Но почувствовать себя объектом его насмешек было все равно что получить пощечину. Она ошиблась, полагая, что дружба с правильной компанией гарантирует ей иммунитет, все оказалось совсем не так. Онивсеравно тебя растопчут, потому что это сделает их интереснее, круче и непохожими на тебя.

Видеть, как Мэтт улыбается, считая ее всеобщим посмешищем, было еще больнее потому, что она считала его своим другом. И честно говоря, иногда ей хотелось, чтобы он был больше чем просто другом: когда его челка падала на глаза, а лицо медленно расплывалось в улыбке, она теряла дар речи. Но Мэтт действовал так на всех, даже на Кортни, которая в шестом классе встречалась с ним две недели.

– Никогда не думал, что гомик может сказать что-то дельное, но ведь мосты созданы для того, чтобы переправлять из одного места в другое, – сказал Мэтт. – Именно это ты со мной и делаешь.

Он взял руку Джози и прижал к своей груди.

Его сердце билось так сильно, что она это почувствовала, словно его можно было взять в ладонь. Когда она подняла на него широко открытые глаза, он наклонился и поцеловал ее. Это был умопомрачительный момент. Джози казалось, что вкус его жаркого дыхания похож на леденец с корицей, который щиплет язык.

Наконец вспомнив, что нужно дышать, Джози оторвалась от Мэтта. Она никогда так не чувствовала каждый сантиметр своего тела, даже части, скрытые под одеждой, ожили.

– Господи, – проговорил Мэтт, отстраняясь.

Она запаниковала. Возможно, он вспомнил, что целовался с той, кто пять минут назад была парией. Или, может быть, она сделала что-то не так во время поцелуя. Ведь не существует пособий по поцелуям, прочитав которые, можно было бы быть уверенным, что все делаешь правильно.

– Наверное, я не очень хорошо целуюсь, – запинаясь, проговорила Джози.

Мэтт поднял брови.

– Если ты начнешь делать это намного лучше… то убьешь меня.

Джози почувствовала, как внутри, словно пламя свечи, загорается улыбка.

– Правда?

Он кивнул.

– Это был мой первый поцелуй, – призналась она.

Когда Мэтт прикоснулся к ее нижней губе большим пальцем, она ощутила это всем телом – от кончиков пальцев до горла, до тепла между ног.

– Что ж, – сказал он. – Но точно не последний.

Алекс приводила себя в порядок в ванной комнате, когда туда заглянула Джози в поисках лезвия.

– Что это? – спросила Джози, внимательно рассматривая лицо Алекс в зеркальном отражении, словно оно принадлежало незнакомке.

– Тушь для ресниц.

– Я знаю, что это, – сказала Джози. – Я спрашиваю, что тушь делает на твоих ресницах?

– Может, мне просто захотелось накраситься.

Джози, улыбаясь, присела на край ванны.

– А может, я английская королева. В чем дело?… Фотографируешься для какого-нибудь юридического журнала? – Вдруг ее брови взлетели вверх. – Не может быть, чтобы у тебя было что-то вроде свидания, или может?

– Не «вроде», а свидание, – ответила Алекс, нанося румяна. – Самое настоящее.

– Ничего себе! Расскажи мне о нем.

– Я ничего о нем не знаю. Это свидание устроила Лиз.

– Лиз, которая дворник?

– Она ухаживает за растениями, – поправила Алекс.

– Все равно. Но она же рассказала тебе что-нибудь об этом мужчине. – Джози поколебалась. – Это же мужчина, да?

– Джози!

– Просто прошло уже столько времени. Последнее твое свидание, насколько я помню, было с парнем, который не ел еду зеленого цвета.

– Дело было не в этом, – сказала Алекс – А в том, что он не разрешалмнеесть еду зеленого цвета.

Джози встала и взяла тюбик с помадой.

– Этот цвет тебе подойдет, – сказала она и провела помадой по губам Алекс.

Алекс и Джози были одного роста, и, глядя в глаза своей дочери, Алекс видела свои крошечные отражения. Она спросила себя, почему никогда не делала этого с Джози – не сажала ее в ванной, не подкрашивала глаза тенями, не красила ногти на ногах, не завивала волосы. Такие воспоминания, кажется, есть у всех остальных матерей и дочерей. И неожиданно сейчас Алекс поняла, что только от нее зависело, чтобы эти воспоминания появились.

– Вот так, – сказала Джози, поворачивая Алекс к зеркалу. – Как тебе?

Алекс смотрела не отрываясь, но не на себя. За ее спиной стояла Джози, и впервые Алекс увидела в своей дочери часть себя. Не столько овал лица, сколько его свечение, не цвет глаз, а подернувшая их мечтательная дымка. И никакая косметика не могла помочь ей выглядеть так же, как и ее Джози. Это могла сделать только влюбленность.

Можно ли ревновать собственного ребенка?

– Вот, – сказала Джози, похлопав Алекс по плечу. – Я бы пригласила тебя на свидание.

В дверь позвонили.

– Я ведь еще не одета, – запаниковала Алекс.

– Я его задержу…

Джози поспешила вниз. Натягивая черное платье и обувая туфли на шпильках, Алекс слышала приближающийся по лестнице разговор.

Джо Уркхард, банкир из Торонто, снимал квартиру вместе с кузеном Лиз. Она обещала, что он милый парень. Алекс спросила, почему, если он такой хороший, он до сих пор не женат.

– А ты что бы ответила на такой вопрос в свой адрес? – спросила Лиз и заставила Алекс на мгновение задуматься.

– Я не такая милая, – ответила она.

Она была приятно удивлена тем, что Джо не обладал внешностью тролля, что его роскошная каштановая шевелюра, похоже, не была приклеена к голове двусторонним скотчем и что у него все зубы были на месте. Увидев Алекс, он присвистнул.

– Всем встать, – сказал он. – Говоря «все», я имею в виду мистера Счастливчика.

Улыбка на лице Алекс застыла.

– Не возражаете, если я выйду на минутку? – спросила она и затащила Джози на кухню. – Застрели меня сейчас же.

– Ну ладно, шутка, конечно, ужасная. Но он, по крайней мере, ест зеленую еду. Я спрашивала.

– А если ты выйдешь и скажешь, что я сильно заболела, – спросила Алекс. – Мы можем заказать еду из ресторана. Взять фильм напрокат или еще что-нибудь.

Улыбка Джози погасла.

– Но, мама, у меня уже есть планы на вечер. – Она выглянула из двери на ожидающего Джо. – Я могу сказать Мэтту, что…

– Нет, нет, – перебила ее Алекс, заставив себя улыбнуться. – Хотя бы одна из нас должна хорошо провести время.

Она вышла в коридор и застала Джо с подсвечником в руках, внимательно изучающего его дно.

– Мне очень жаль, но кое-что наклевывается.

– Еще бы, – плотоядно улыбнулся Джо.

– Нет, я хочу сказать, что не смогу сегодня никуда пойти. Будет слушание, – солгала она. – Мне придется вернуться в суд.

Наверное, из-за того, что Джо был из Канады, он не понял, что вряд ли заседание суда назначили бы на субботний вечер.

– А-а, – протянул он. – Что ж, не хочу, чтобы из-за меня юридическая машина дала сбой. В другой раз?

Алекс кивнула, провожая его за дверь. Она сбросила туфли и, неслышно ступая, поднялась наверх, чтобы переодеться в свой самый старый свитер. Она поужинает шоколадом и будет смотреть мелодрамы, пока не наплачется вдоволь. Проходя мимо ванной комнаты, она услышала, как шумит вода в душе – Джози готовилась к собственному свиданию.

На мгновение Алекс остановилась у двери, не зная, обрадуется ли Джози, если она войдет, чтобы помочь ей накраситься, предложит сделать прическу – как только что Джози делала для нее. Но для Джози это было естественно: она всю жизнь ловила обрывки времени Алекс, пока та была занята подготовкой к чему-то другому. Почему-то Алекс считала, что время бесконечно, что Джози всегда будет ее ждать. Она не подозревала, что однажды о ней самой забудут.

В конце концов Алекс отошла от двери, так и не постучав. Она побоялась услышать от Джози, что мамина помощь ей больше не нужна, и даже не решилась предложить ее.

Единственное, что спасло Джози от полнейшего краха из-за презентации Питера, это ее одновременное объявление девушкой Мэтта. В отличие от других второкурсников, у которых не было постоянных отношений – случайные связи после вечеринок, дружба с приятными исключениями, – они с Мэттом были парой. Мэтт провожал ее на уроки и часто прощался с у дверей поцелуем у всех на глазах. Любой, у кого хватило б глупости упомянуть имя Питера в связи с Джози, отвечал б перед Ройстоном.

Любой, конечно, кроме самого Питера. На работе он не пони мал намеков Джози: она поворачивалась спиной, когда он входил в комнату, игнорировала его вопросы. В конце концов однажды она не смогла улизнуть от него из складской комнаты.

– Почему ты так себя ведешь? – спросил он.

– Потому что, когда я с тобой нормально общалась, ты решил, что мы друзья.

– Но мы и есть друзья, – возразил он.

Джози повернулась к нему.

– Не тебе это решать, – сказала она.

Через несколько дней Джози вышла с пакетами, набитыми бумагой, к мусорному баку. Питер уже был там. У него был пятнадцатиминутный перерыв. Обычно он ходил на противоположную сторону улицы и покупал себе яблочный сок, но сегодня он стоял, облокотившись о металлическую крышку бака.

– Подвинься, – сказала она и перебросила пакеты через край бака.

Как только они ударились о дно, оттуда поднялся сноп искр. Почти мгновенно пламя охватило картонные коробки, которыми был забит бак, и заревело в металлических стенах.

– Питер, отойди! – закричала Джози. Питер не сдвинулся с места. Языки пламени танцевали перед его лицом, искажая черты.

– Питер, отойди сейчас же! – Она ринулась вперед, схватила его за руку и потянула вниз к тротуару, когда что-то – краска? смазка? – взорвалось внутри бака.

– Нужно вызвать пожарных! – крикнула Джози и остановилась.

Пожарные приехали через несколько минут и залили мусорный бак какой-то вонючей химией. Джози отправила сообщение мистеру Каргрю, который в это время играл в гольф.

– Слава Богу, что вы не пострадали, – сказал он им.

– Джози спасла меня, – ответил Питер.

Пока мистер Каргрю разговаривал с пожарными, она вернулась в магазин, а Питер за ней.

– Я знал, что ты меня спасешь, – сказал Питер. – Поэтому я это и сделал.

– Что сделал?

Но Питеру не обязательно было отвечать, потому что Джози уже поняла, почему Питер оказался возле мусорного бака, когда у него был перерыв. Она поняла, кто бросил горящую спичку, услышав, что она вышла с пакетами мусора.

Отводя мистера Каргрю в сторону, Джози говорила себе: она делает то, что на ее месте сделал бы любой ответственный работник, – сообщает хозяину, кто пытался нанести ущерб его собственности. Она не признавалась себе, что напугана словами Питера, их правдивостью. Поэтому притворилась, будто не чувствует этого легкого жжения в груди – мини-копии того огня, который поджег Питер, – впервые в жизни поняв, что это ощущение и есть чувство мести.

Когда мистер Каргрю увольнял Питера, Джози не прислушивалась к их разговору. Она чувствовала на себе его взгляд – горящий, обвинительный, – когда он уходил, но сосредоточила все свое внимание на заказе из местного банка, над которым работала. Глядя на листы бумаги, выходящие из копировальной машины, она думала, как странно, что работа считается тем лучше, чем больше каждая следующая копия похожа на предыдущую.

После уроков Джози ждала Мэтта возле флагштока. Он подкрался к ней сзади, а она сделала вид, что не заметила его приближения, пока он не поцеловал ее. Все вокруг смотрели на них, и Джози это нравилось. В некотором роде она воспринимала свой статус как свое второе «я»: теперь, даже если она будет круглой отличницей или скажет, что на самом деле читает ради Удовольствия, ее не посчитают заучкой, поскольку, глядя на нее, люди в первую очередь видят ее популярность. Она поняла, что это немного напоминало то, что происходило с ее мамой, куда бы та не пошла: если ты судья, все остальные твои качества не имеют значения.

Иногда ее снился кошмарный сон, в котором Мэтт понимает, что она обманщица – что она не красавица, не классная и не достойна восхищения. «Куда мы смотрели?» – спрашивали во сне ее друзья, и, возможно, поэтому, даже проснувшись, ей было сложно думать о них, как о своих друзьях.

На эти выходные у них с Мэттом были планы. Важные планы, и ей было очень трудно удержать это в себе. Сидя на каменных ступеньках, ведущих к флагштоку, в ожидании Мэтта, она почувствовала, что кто-то похлопал ее по плечу.

– Ты опоздал, – улыбаясь сказала она, а потом, обернувшись, увидела Питера.

На вид он был таким же испуганным, как и она, несмотря на то что это он ее разыскивал. За те месяцы, что прошли с того дня, когда из-за Джози Питера уволили, она всячески старалась избегать контактов с ним. А это было совсем не просто, учитывая тот факт, что они каждый день посещали вместе урок математики и множество раз пересекались в коридорах. В таких случаях Джози утыкалась носом в книгу или делала вид, что увлечена разговором с кем-то другим.

– Джози, – сказал он, – мы можем поговорить минутку?

Из школы ученики валили толпой. Джози казалось, что их взгляды бьют ее, как хлыст. Смотрели ли они на нее, потому что она – это она, или из-за того, с кем она?

– Нет, – сухо ответила она.

– Я просто… Мне действительно очень нужно, чтобы мистер Каргрю взял меня обратно на работу. Я понимаю, то, что я сделал, было ошибкой. Я подумал, может быть… возможно, если бы ты ему сказала… – Он запнулся. – Он к тебе хорошо относится, – сказал Питер.

Джози хотелось сказать ему, чтобы он ушел, что она не хочет сновасним работать, а тем более, чтобы кто-то видел, как она снимразговаривает. Но что-то случилось после того, как Питер, поджег мусорный бак. Месть, которую, как казалось Джози, он заслужил за то, что чуть не погубил Джози на уроке математики, жгла ей грудь каждый раз, когда она об этом вспоминала. И Джози начала думать, что, вероятно, Питер все неправильно понял не потому, что он ненормальный, а потому, что Джози дала ему повод. Ведь когда в магазине никого не было, они разговаривали, они смеялись вместе. Он был нормальным парнем, просто она не хотела, чтобы ее с ним видели. Но ведь чувствовать это и действовать соответственно – это разные вещи, да? Она ведь не такая, как Дрю, или Мэтт, или Джон, которые толкали Питера, проходя мимо него в коридоре, или отбирали его пакет с завтраком и перебрасывали друг другу, пока тот не разорвется и все содержимое не вывалится на пол, правда?

Ей не хотелось разговаривать с мистером Каргрю. Ей не хотелось, чтобы Питер думал, что она хочет быть его другом или даже знакомой.

Но ей также не хотелось быть такой, как Мэтт, чьи замечания в адрес Питера иногда вызывали у нее тошноту.

Питер сидел напротив нее и ждал ответа, и вдруг исчез. Он оказался внизу ступенек, а над ним стоял Мэтт.

– Отойди от моей девушки, гомик, – сказал Мэтт. – Иди и найди себе для развлечения маленького мальчика.

Питер упал лицом вниз на асфальт. Когда он поднял голову, из его нижней губы текла кровь. Он посмотрел сначала на Джози и, к ее удивлению, казался не расстроенным или сердитым, а по-настоящему уставшим.

– Мэтт, – сказал Питер, поднимаясь на колени. – У тебя большой член?

– А ты хотел бы узнать? – спросил Мэтт.

– Не совсем, – Питер с трудом встал на ноги. – Мне просто интересно, достаточно ли он длинный, чтобы ты трахнул сам себя.

Джози ощутила движение воздуха за мгновение до того, как Мэтт ураганом набросился на Питера, ударив его в лицо и повалив на землю.

– Тебе же это нравится, да? – рявкнул Мэтт, всей своей массой прижимая Питера к земле.

Питер покачал головой. По его лицу текли слезы, смешиваясь с кровью.

– Слезь…

– Готов поспорить, что ты хотел бы попробовать, – презрительно бросил Мэтт.

К этому времени уже собралась толпа. Джози отчаянно вер. тела годовой, пытаясь увидеть кого-то из учителей, но уроки закончились и поблизости никого не было.

– Перестаньте? – закричала она, глядя, как Питер вывернулся, а Мэтт бросился за ним. – Мэтт, перестань.

Он нанес очередной удар и поднялся на ноги, оставив Питера на асфальте в позе эмбриона.

– Ты права. Зачем напрасно тратить время, – сказал Мэтт и зашагал прочь, ожидая, что Джози последует за ним.

Они вместе направились к его машине. Джози знала, что они заедут в город выпить кофе, прежде чем ехать к ней домой. Там Джози будет пытаться сконцентрироваться на домашнем задании, пока станет невозможно игнорировать то, как Мэтт гладит ее плечи и целует в шею, а затем они будут заниматься любовью, пока не услышат, что к гаражу подъехала мамина машина.

Мэтта все еще переполняла нерастраченная ярость: его руки были сжаты в кулаки. Джози взяла один из них, раскрыла ладонь и переплела свои пальцы с его.

– Можно мне что-то сказать, только так, чтобы ты не сердился? – спросила она.

Джози понимала, что вопрос риторический – Мэтт уже был сердит. Это была обратная сторона той страсти, которая заставляла ее ощущать электрическое напряжение внутри, только направленная на более слабого.

Когда он не ответил, Джози продолжила:

– Не понимаю, почему вы цепляетесь к Питеру Хьютону.

– Этот гомик сам все начал, – возразил Мэтт. – Ты же слышала, что он сказал.

– Да, – сказала Джози. – После того как столкнул его со ступенек.

Мэтт остановился.

– С каких это пор ты стала его ангелом-хранителем?

Он посмотрел на нее так, что ей стало очень больно. Джози вздрогнула.

– Я его не защищаю, – быстро сказала она и глубоко вздохнула. – Я просто… Мне не нравится то, как ты обращаешься с теми, кто не такие, как мы. То, что ты не хочешь общаться с неудачниками, вовсе не значит, что нужно над ними издеваться, разве нет?

– Нет, – сказал Мэтт. – Потому что если бы не было «их», не было бы и «нас». – Его глаза сузились. – И кому это знать, как не тебе.

Джози потеряла дар речи. Она не знала, говорит ли Мэтт о математическом графике, который нарисовал Питер, или, хуже, о ее давней дружбе с Питером в младших классах, но уточнять ей не хотелось. Ведь именно этого она страшилась больше всего, что те, кто был в стае, поймут, что она Ъикогда не была одной из них.

Она не скажет мистеру Каргрю того, о чем просил Питер. Она даже сделает вид, что не знает его, если он к ней опять подойдет. Но и обманывать себя, делать вид, что она лучше Мэтта, который издевается над Питером или бьет его, тоже не будет. Чтобы укрепить свою позицию в иерархии стаи, нужно делать то, что следует. И лучший способ удержаться на вершине – это растоптать другого по пути на нее.

– Так ты идешь со мной? – спросил Мэтт.

Она подумала о том, плачет ли еще Питер. Сломан ли у него нос. Самое ли это страшное из того, что могло случиться.

– Да, – ответила Джози и, не оглядываясь, последовала за Мэттом.

В Линкольне, штат Массачусетс, пригороде Бостона, когда-то располагались фермы, а теперь появились огромные дома по баснословным ценам. Джози смотрела из окна на пейзаж, гл сложись обстоятельства по-другому, она могла бы вырасти каменные стены, которые, змеясь, разделяли частные владения, таблички на домах, которым было более двухсот лет и которые представляли историческую ценность, небольшой до ток с мороженым, от которого пахло свежим молоком. Он подумала, пригласит ли ее сюда Логан Рурк на порцию мороженого. А может, он просто подойдет к прилавку и закажет сливочное, даже не спрашивая, какое мороженое она любит больше всего. Возможно, отец должен инстинктивно угадывать такие вещи.

Мэтт лениво вел машину, небрежно положив запястье на руль. Ему было шестнадцать, он только что получил водительское удостоверение и был готов ехать куда угодно – за пакетом молока для матери, забрать вещи из химчистки, завезти Джози домой после школы. Для него важен был не пункт назначения, а сама поездка. Именно поэтому Джози попросила его отвезти ее к отцу.

Да и выбора у нее особого не было. Не могла же она попросить маму это сделать. Мама даже не знала, что Джози искала Логана Рурка. Конечно, она смогла бы доехать до Бостона на автобусе, но вот добраться на общественном транспорте до дома в пригороде было не так легко. Поэтому она в конце концов решила рассказать Мэтту всю правду – что она никогда не знала своего отца и что нашла его в газете, потому что он баллотировался на государственный пост.

Подъездная аллея к дому Логана Рурка была не самой роскошной из тех, мимо которых они проезжали, но ухоженной. Лужайка подстрижена на полдюйма, россыпь полевых цветов, обвивших стойку с почтовым ящиком. На ветке дерева висел номер дома: «59».

Джози почувствовала, что у нее зашевелились волосы. В прошлом году она выступала в команде по хоккею на траве под этим номером. Это знак.

Мэтт свернул к дому. Там стояли две машины – «лексус» и джип, – а еще большая детская пожарная машина. Джози не могла отвести от нее взгляд. Почему-то она не подумала о том, что у Логана могут быть и другие дети.

– Хочешь, я пойду с тобой? – спросил Мэтт.

Джози покачала головой.

– Со мной все в порядке.

Подходя к входной двери, она спрашивала себя, как она могла до такого додуматься. Ведь нельзя просто так свалиться на голову публичному человеку. Здесь наверняка сидит какой-нибудь тайный агент или кто-то еще в этом же роде, бойцовская собака например.

Словно в подтверждение ее мыслей, послышался лай. Джози повернулась в том направлении, откуда доносился звук, и увидела крошечного йоркширского терьера с розовым бантом на голове, который несся прямо к ее ногам.

Входная дверь открылась.

– Титания, оставь почтальона в по… – Логан Рурк замолчал, увидев перед собой Джози. – Вы не почтальон.

Он был выше, чем она представляла, и выглядел точно так, как в газете – седые волосы, римский профиль, подтянутая фигура. Но его глаза были такого же цвета, как у нее, такие голубые, что Джози не могла отвести взгляд. Она подумала, что именно эти глаза покорили маму.

– Ты дочка Алекс, – сказал он.

– Да, – ответила Джози. – И ваша.

Через открытую дверь Джози услышала радостный визг ребенка, которого поймали, и женский голос:

– Логан, кто там?

Не оборачиваясь, он закрыл дверь за своей спиной, чтобы Джози не могла больше заглянуть в его жизнь. Ему явно было не по себе, хотя, с точки зрения Джози, он был не настолько смущен, насколько должен был бы перед лицом дочери, которую бросил еще до рождения.

– Что ты здесь делаешь?

Разве это не очевидно?

– Я хотела с вами познакомиться. Я думала, что вам тоже захочется со мной встретиться.

Он набрал полную грудь воздуха.

– Сейчас не самое удачное время.

Джози оглянулась на дорожку, где все еще стояла машина Мэтта.

– Я могу подождать.

– Послушай… дело в том… я баллотируюсь на государственную должность. И сейчас это станет проблемой, которую я не могу себе позволить…

Джози уцепилась за одно слово. Она была «проблемой»?

Она увидела, как Логан достал бумажник и отсчитал от пачки три стодолларовые купюры.

– Вот, – сказал он, сунув деньги ей в руку. – Этого хватит?

Джози пыталась дышать, но кто-то вбил ей в грудь кол. Она поняла, что это была плата за молчание, что ее собственный отец решил, что она пришла его шантажировать.

– А после выборов, – сказал он, – мы могли бы вместе поужинать.

Купюры хрустели в ее ладони, они были новенькими. Джози вдруг вспомнила, как в детстве ходила с мамой в банк: мама давала ей пересчитывать двадцатки, чтобы удостовериться, что кассир не ошибся, а новые деньги пахли чернилами и благополучием.

Логан Рурк не был ее отцом. Он был ей не роднее, чем парень на заправке или любой другой незнакомец. Можно иметь с человеком одну ДНК – и не иметь с ним ничего общего.

Джози сразу вспомнила, что уже получила этот урок от своей мамы.

– Ну, – Логан Рурк повернулся к двери. Взявшись за дверную ручку, он остановился. – Я… я не знаю, как тебя зовут.

Джози проглотила комок в горле.

– Маргарет, – сказала она, чтобы стать для него такой же несуществующей, как и он для нее.

– Значит, Маргарет, – сказал он и проскользнул в дом.

Идя к машине, Джози разжала пальцы, как лепестки. Она смотрела, как купюры упали на землю возле дерева, которое, как и все здесь, дышало благополучием.

Честно говоря, вся идея игры пришла к Питеру во сне.

Он и раньше создавал компьютерные игры – виртуальный пинг-понг, автогонки, а однажды даже игру по фантастическому сценарию, в нее можно было играть через Интернет с игроком, который в это время регистрировался на сайте. Но это была самая интересная идея из всех, которые у него были. Он придумал ее после одного из футбольных матчей Джойи, когда они заехали в пиццерию, где Питер съел слишком много мяса и пиццы, а потом сел за автомат с игрой под названием «Охота на оленей». Нужно было бросить четвертак и стрелять из фальшивого ружья по оленям, которые выглядывали из-за деревьев. Если убьешь самку оленя – проиграешь.

В ту ночь Питеру снилось, что он на охоте вместе с отцом, но вместо оленей они охотились на настоящих людей.

Он проснулся мокрый от пота, и пальцы его были скрючены, словно он вцепился в оружие.

Создавать аватаров, компьютеризированных людей, было совсем несложно. Он немного поэкспериментировал, и даже если тон цвета кожи не совсем подходил или графика не была идеальной, он знал, как изменить цвет лица, или волос, или фигуру человека с помощью языка программирования. Было даже круто создавать игру, где преследуемой добычей были люди.

Но военные игры создавались уже давно, и даже игр с бандитами было полно, благодаряGrand Theft Auto.Питер понимал, что ему нужно придумать злодея, которого другие люди захотят застрелить. В этом и состояло удовольствие от компьютерной игры: видеть, как тот, кто заслуживает смерти, получает по заслугам.

Он думал, какой из вымышленных миров может стать полем битвы: планета пришельцев? Дикий Запад? игры шпионов? И тут вспомнил о линии фронта, на которую выходил каждый день.

Что, если взять жертв… и сделать их охотниками?

Питер вылез из постели, сел за стол и достал из ящика свой школьный альбом за восьмой класс, который валялся там уже много месяцев. Он создал компьютерную игру под названием «Месть ботаников», которая соответствовала реалиям двадцать первого века. Фантастический мир, где баланс силы развернулся на сто восемьдесят градусов, и аутсайдеры наконец-то получили возможность победить обидчиков.

Он взял фломастер и начал листать альбом, обводя портреты.

Дрю Джирард.

Мэтт Ройстон.

Джон Эберхард.

Питер перевернул страницу и на секунду замер. А потом обвел и лицо Джози Корниер.

– Остановись, пожалуйста, – попросила Джози, когда действительно поняла, что не сможет больше ни минуты ехать и делать вид, что ее встреча с отцом прошла нормально. Едва Мэтт остановился, она открыла дверь и побежала по высокой траве к роще, росшей вдоль дороги.

Она упала на ковер из сосновых иголок и заплакала. Она сама не могла сказать, чего ожидала, но точно не этого. Наверное, безусловного принятия. Любопытства, по крайней мере.

– Джози? – позвал Мэтт, подойдя ближе. – С тобой все в порядке?

Она попыталась сказать «да», но ее уже тошнило от лжи. Она почувствовала, как рука Мэтта погладила ее по голове, и от этого еще сильнее расплакалась. Сочувствие ранило, как острый нож.

– Ему наплевать на меня.

– Тогда тебе нужно наплевать на него, – ответил Мэтт.

Джози посмотрела на него.

– Это не так просто.

Он поднял ее за руки и обнял.

– Ох, Джо.

Мэтт был единственным, кто называл ее уменьшительным именем. Она не могла припомнить, чтобы мама когда-то называла ее каким-нибудь глупым прозвищем, вроде зайчика или рыбки, как Другие родители. Когда же Мэтт называл ее Джо, она вспоминала «Маленьких женщин». И хотя Джози была уверена, что Мэтт никогда не читал роман Луизы Мэй Олкотт, втайне ей было приятно, что ее зовут так же, как сильную и уверенную в себе героиню.

– Это глупо. Я даже не знаю, почему плачу. Просто… Мне так хотелось ему понравиться.

– Меня ты сводишь с ума, – сказал Мэтт. – Это считается?

Он наклонился и поцеловал ее там, где слезы оставили мокрые следы.

– Конечно, считается.

Она почувствовала, как губы Мэтта переместились со щеки на шею, к тому месту за ухом, которое всегда дарило ей ощущение, будто она тает. Она была новичком в любовных играх, но Мэтт заставлял ее идти все дальше и дальше каждый раз, когда они оставались наедине.

– Ты сама виновата, – говорил он с улыбкой. – Если бы ты не была такой соблазнительной, я смог бы тебя не трогать.

Уже одни эти слова были для Джози афродизиаком. Она? Соблазнительная? И потом – как и обещал Мэтт каждый раз – ей действительно доставляло удовольствие, когда она позволяла ему везде прикасаться к себе, пробовать на вкус. С каждым следующим шагом к близости с Мэттом у Джози появлялось ощущение, что она падает с обрыва: так же останавливалось Дыхание, такое же ощущение легкости внутри. Еще один шаг, и она бы полетела. И Джози не приходило в голову, что прыгнув, она может упасть вниз.

Теперь она чувствовала, как руки Мэтта шарили под футболкой, забираясь под кружево бюстгальтера. Ее ноги переплелись с его ногами, и он терся о ее бедро. Когда Мэтт снял с Джози футболку, и прохладный воздух нежно погладил кожу, она вернулась к реальности.

– Нам нельзя, – прошептала она.

Зубы Мэтта скрипнули за ее плечом.

– Наша машина стоит прямо возле дороги.

Он посмотрел на нее захмелевшим, лихорадочным взглядом.

– Но я хочу тебя, – сказал Мэтт, как говорил уже десять раз.

Но на этот раз она подняла глаза.

«Я хочу тебя».

Джози могла бы его остановить, но поняла, что не хочет этого Он хочет ее, и это именно то, что ей сейчас хочется услышать.

На секунду Мэтт остановился, сомневаясь, правильно ли он истолковал то, что она не оттолкнула его руки прочь. Она услышала, как разорвалась фольга упаковки презерватива. «Интересно, давно ли он его с собой носит?» А затем он поспешно стянул свои джинсы и задрал ее юбку, словно все еще подозревал, что она передумает. Джози почувствовала, как Мэтт оттянул в сторону ее трусики и как отозвалось болью тело, когда его палец проник внутрь. Это не имело ничего общего с предыдущими разами, когда его прикосновения оставляли на ее коже следы, словно хвост кометы, и, почувствовав боль, она просила его остановиться. Мэтт отодвинулся и опять лег на нее сверху, только теперь было еще больнее.

– Ой, – всхлипнула она, и Мэтт остановился.

– Я не хочу причинить тебе боль, – сказал он.

Она отвернула голову.

– Просто сделай это, – сказала Джози, и Мэтт резко надавил бедрами. Боль была такой, что она – несмотря на то, что ожидала ее – заплакала.

Мэтт ошибочно истолковал это, как проявление страсти.

– Я знаю, маленькая, – прорычал он. Она чувствовала, как бьется его сердце, но изнутри, а потом он начал двигаться быстрее, бился об нее, словно пойманная рыба, брошенная на палубу.

Джози хотела спросить Мэтта, было ли и ему так же больно, когда он делал это в первый раз. Ей хотелось знать, всегда ли будет так больно. Может быть, боль – это цена, которую все платят за любовь? Она уткнулась лицом в плечо Мэтта и попыталась понять, почему, даже когда он все еще внутри нее, она чувствует пустоту.

– Питер, – сказала миссис Сандрингхем в конце урока английского. – Можно тебя на минутку?

Услышав, что учительница хочет с ним поговорить, Питер приклеился к стулу. Он начал придумывать оправдания перед родителями за то, что опять получил плохую отметку.

Вообще-то миссис Сандрингхем ему нравилась. Ей еще не было и тридцати, и, глядя, как она объясняет правила по грамматике или рассказывает о Шекспире, можно было легко представить, как она, обычная ученица, еще совсем недавно сидела ссутулившись за партой и думала, что стрелки часов никогда не сдвинутся с места.

Питер подождал, пока все выйдут из класса, прежде чем подойти к учительскому столу.

– Я всего лишь хотела поговорить о твоем сочинении, – сказала миссис Сандрингхем. – Я еще никому не ставила оценок, но твое я успела прочесть и…

– Я могу переписать, – выпалил Питер.

Миссис Сандрингхем удивленно подняла брови.

– Но, Питер… Я хотела сказать тебе, что ты получил высшую оценку.

Она протянула ему сочинение, и Питер уставился в ярко-красную надпись на полях.

Их заданием было написать о каком-нибудь важном событии, которое изменило их жизнь. И хотя это случилось всего неделю назад, Питер написал о том, как его уволили с работы, из-за того что он поджег мусорный бак. В сочинении он ни разу не упомянул имя Джози Корниер.

Миссис Сандрингхем подчеркнула только одно предложение в последнем абзаце: «Я извлек урок, что виновного всегда поймают, поэтому нужно тщательно продумыватьвседетали, прежде чем действовать».

Учительница протянула руку и взяла Питера за запястье.

– Ты действительно извлек урок из случившегося, – сказала она и улыбнулась. – Я бы смогла тебе доверять.

Питер кивнул и взял тетрадку со стола. Он нырнул в поток учеников в коридоре, все еще держа ее в руках. Он представлял, что сказала бы мама, если бы он принес домой сочинение с жирной пятеркой, если бы – хоть один раз в жизни – он сделал то, что все ожидали от Джойи, а не от Питера.

Но тогда пришлось бы рассказать об истории с мусорным баком. И о том, что его уволили, и что теперь после уроков он сидит в библиотеке, а не в копицентре.

Питер смял сочинение и выбросил его в первую попавшуюся урну.

Когда Джози практически все свободное время начала поводить с Мэттом, Мэдди Шоу незаметно заняла место лучшей подруги Кортни. В некотором смысле она намного лучше, чем Джози, подходила на эту роль: глядя на Кортни и Мэдди со спины, их невозможно было различить. Мэдди так точно имитировала стиль и манеры Корни, что это стало уже не просто подражанием, а искусством.

Сегодня вечером они собирались в доме Мэдди, потому что ее родители уехали навестить ее старшего брата-студента в Сиракузы. Они ничего не пили – начался хоккейный сезон, и игроки должны были подписать контракт с тренером, – но Дрю Джирард взял в видеопрокате полную версию молодежной секс-комедии, и теперь парни обсуждали, кто сексуальнее – Элита Катберт или Шеннон Элизабет.

– Я бы их обеих вышвырнул из постели, – сказал Дрю.

– А почему ты решил, что они вообще лягут с тобой в постель? – засмеялся Джон Эберхард.

– У меня большой авторитет в…

Кортни фыркнула.

– Только это у тебя и большое.

– Да, Кортни, и ты сама хотела бы в этом убедиться.

– Еще бы…

Джози сидела на полу с Мэдди, пытаясь вызвать духа с помощью магической доски. Они нашли ее в кладовке в подвале вместе с другими настольными играми. Пальцы Джози слегка касались плоской дощечки со стрелкой.

– Это ты двигаешь?

– Нет, клянусь, – ответила Мэдди. – А ты?

Джози покачала головой. Ей было интересно, чей дух придет повеселиться на молодежной вечеринке. Конечно, того, кто трагически погиб или очень молодым, например, в автокатастрофе.

– Как тебя зовут? – громко произнесла Джози.

Деревянная стрелка передвинулась к букве «Э», потом к «Б» и остановилась.

– Эб, – объявила Мэдди. – Скорее всего.

– Или Эбби.

– Ты мужчина или женщина? – спросила Мэдди.

Стрелка вообще соскользнула с доски. Дрю начал смеяться.

– Гей, наверное.

– Рыбак рыбака видит издалека, – сказал Джон.

Мэтт зевнул и потянулся, а его рубашка задралась. И хотя Джози сидела к нему спиной, она это практически почувствовала, настолько их тела были настроены на одну волну.

– Все это, конечно, ужасно интересно, но мы уходим. Пошли, Джо.

Джози увидела, как стрелке выписала: «Н-Е-Т».

– Я остаюсь, – сказала она. – Мне интересно.

– О-о, – протянул Дрю. – Кто-то попал под каблучок.

С тех пор как они начали встречаться, Мэтт проводил больше времени с Джози, чем со своими друзьями. И хотя Мэтт говорил, что лучше будет валять дурака рядом с ней, чем общаться с дураками, Джози знала, что для него уважение Дрю и Джона имеет большое значение. Но ведь из этого не следует, что он может относиться к ней как рабыне.

– Я сказал, мы уходим, – повторил Мэтт.

Джози посмотрела на него снизу вверх.

– А сказала, что уйду тогда, когда сама захочу.

Мэтт самодовольно улыбнулся дружкам.

– У тебя ни разу в жизни не было оргазма до встречи со мной, – сказал он.

Дрю и Джон расхохотались, а Джози вспыхнула от смущения. Она встала и, не глядя ни на кого, побежала вверх по лестнице.

Оказавшись в прихожей дома Мэдди, она схватила свою куртку. Услышав за спиной шаги, Джози не обернулась.

– Мне было весело. Поэтому…

Он вскрикнула, когда Мэтт резко схватил ее за плечо и, развернув лицом к себе, с силой прижал к стене.

– Мне больно…

– Никогда больше не поступай так со мной.

– Но ведь это ты…

– Ты выставила меня идиотом, – сказал Мэтт. – Я сказал тебе, что пора идти.

На коже, там, где он ее схватил, расцветали синяки, словно она была холстом, а он непременно хотел оставить на ней свою подпись. Она обмякла в его руках, инстинктивно уступая.

– Я… прости меня, – прошептала она.

Он ждал именно этих слов, и его хватка ослабла.

– Джо, – вздохнул он, прижавшись лбом к ее лбу. – Я не хочу тебя ни с кем делить. Ты не можешь меня за это винить.

Джози покачала головой, но говорить все еще не решалась.

– Все дело в том, что я сильно тебя люблю.

Она моргнула.

– Правда?

Он ни разу еще не произносил этих слов, и она тоже этого не говорила, хотя это и было правдой. Ей казалось, что, если он не скажет в ответ, что любит ее, она умрет от унижения. Но сейчас Мэтт сам сказал, что любит ее, первым.

– Разве не видно? – спросил он, взял ее ладонь, поднес к губам и поцеловал так нежно, что Джози почто забыла о событиях, которые привели к этому моменту.

– «Ребята табака», – произнес Питер, обдумывая идею Дерека. Они сидели на скамейке, стоящей вдоль стены спортзала, и ждали, когда их выберут в команду для игры в баскетбол. – Не знаю… тебе это не кажется немного…

– Натуралистично? – спросил Дерек. – С каких это пор ты стал следить за политкорректностью? Слушай, а если можно будет пойти в класс изобразительного искусства и при наличии достаточного количества очков использовать как оружие печь для обжига?

Дерек тестировал новую игру Питера, указывая на возможности усовершенствования и на недостатки в дизайне. Они знали, что у них полно времени поговорить, поскольку их точно выберут в последнюю очередь.

Тренер Спирз назначил капитанами команд Дрю Джирарда и Мэтта Ройстона. Это было неудивительно, потому что они играли в школьной сборной, хотя и учились на втором курсе.

– Шевелитесь, народ, – крикнул тренер. – Покажите своим капитанам, как вы жаждете играть. Заставьте их поверить, что вы следующий Майкл Джордан.

Дрю показал на парня в заднем ряду.

– Ноа.

Мэтт кивнул парню, который сидел рядом с ним.

– Чарли.

Питер повернулся к Дереку.

– Я слышал, что хотя Майкл Джордан и ушел из спорта, он все равно получает по сорок миллионов.

– То есть он зарабатывает сто девять тысяч пятьсот восемьдесят девять долларов в день, не работая, – посчитал Дерек.

– Эш! – выкрикнул Дрю.

– Робби, – сказал Мэтт.

Питер наклонился к Дереку поближе.

– Если он идет в кино, то тратит на билет десять долларов, а за это время зарабатывает девять тысяч сто тридцать два доллара.

Дерек улыбнулся.

– А если будет варить яйца пять минут, то заработает триста восемьдесят.

– Стью.

– Фредди.

– Малыш О.

– Уолт.

К этому времени осталось трое: Дерек, Питер и Ройс, у которого случались припадки буйства, поэтому он приходил с сиделкой.

– Ройс, – сказал Мэтт.

Дрю придирчиво осмотрел Питера и Дерека.

– Он зарабатывает две тысячи двести восемьдесят три доллара, пока смотрит серию «Друзей», – сказал Питер.

– Если бы он захотел насобирать денег на новую «мазератти», ему пришлось бы потратить целый двадцать один час, – сказал Дерек. – Черт, хотел бы я уметь играть в баскетбол.

– Дерек, – выбрал Дрю.

Дерек начал вставать.

– Ага, – сказал Питер, – но даже если Майкл Джордан будет собирать сто процентов своего дохода на протяжении четырехсот пятидесяти лет, все равно он не станет таким же богатым, как Билл Гейтс в эту секунду.

– Ладно, – сказал Мэтт. – Я возьму гомика.

Питер спрятался за спинами игроков команды Мэтта.

– У тебя должно хорошо получиться, Питер, – сказал Мэтт достаточно громко, чтобы все услышали. – Просто следи за той большой штукой.

Питер прислонился спиной к спортивному мату, которыми были оббиты стены спортзала, словно в психушке. В изолированной комнате, где в любой момент все может выйти из-под контроля.

Где-то в глубине души ему хотелось знать так же точно, как и все здесь, кто он такой.

– Хорошо, – сказал тренер Спирз. – Давайте играть.

Первая метель в этом году случилась до Дня благодарения. Все началось после полуночи. Ветер раскачивал старые кости дома, а град барабанил в окна. Пропал свет, но Алекс была к этому готова. Она внезапно проснулась в абсолютной тишине, наступившей после отключения электричества, и потянулась за фонариком, который с вечера положила рядом с кроватью.

Там же были и свечи. Алекс зажгла две свечи и посмотрела, как ее огромная тень крадется по стене. Она помнила о таких ночах, когда Джози была маленькой, когда они вместе забирались в постель и Джози засыпала, загадав желание, чтобы утром отменили уроки.

Почему у взрослых не бывает таких выходных? Даже если уроки завтра отменят – а насколько Алекс могла судить, так оно и будет, – даже если ветер будет выть так, словно стонет от боли сама земля, даже если стеклоочистители покроются слоем льда, Алекс все равно должна будет явиться на работу. Отменят занятия йогой, баскетбольные игры и спектакли в театре, но никто не отменял настоящую жизнь.

Дверь распахнулась настежь. Там стояла Джози в майке и в мужских шортах. Алекс понятия не имела, где она их взяла, и мысленно попросила Бога, чтобы они не принадлежали Мэтту Ройстону. На какое-то мгновение Алекс не могла сопоставить эту молодую женщину с красивым телом и длинными волосам с тем образом, который ожидала увидеть: маленькой девочки с распущенными косичками в пижаме с разноцветным рисунком. Она отбросила одеяло, приглашая.

Джози нырнула в постель и натянула одеяло до подбородка.

– На улице так ужасно, – сказала она. – Словно пришел конец света.

– Интересно, что будет с дорогами.

– Думаешь, завтра будет выходной?

Алекс улыбнулась в темноте. Может, Джози и повзрослела, но ее приоритеты не изменились.

– Скорей всего.

Удовлетворенно вздохнув, Джози упала на подушки.

– Интересно, сможем ли мы с Мэттом поехать куда-нибудь покататься на лыжах?

– Если заметет дороги, невозможно будет никуда выйти дома.

– Но ты же выйдешь.

– У меня нет выбора, – ответила Алекс.

Джози повернулась к ней, и в ее глазах отразилось пламя свечи.

– У всех есть выбор, – сказала она и приподнялась на локте. – Можно тебя кое о чем спросить?

– Конечно.

– Почему ты не вышла замуж за Логана Рурка?

Алекс показалось, что ее выбросили на улицу в метель без одежды, настолько она не была готова к вопросу Джози.

– Почему это тебя интересует?

– Все потому, что он не был достаточно хорошим? Ты говорила, что он красивый и умный. И ты его точно любила, по крайней мере, в то время, когда…

– Джози, это старая история, и тебя это не должно беспокоить, потому что к тебе это не имеет ни малейшего отношения.

– Это имеет ко мне прямое отношение, – возразила Джози. – Потому что я – наполовину он.

Алекс уставилась в потолок. Наверное, действительно наступил конец света. Наверное, именно так и бывает, когда начинаешь верить, что с помощью зеркал и дыма тебе удалось создать долговечную иллюзию.

– Он и правда был таким, – тихо сказала Алекс. – Дело было вовсе не в нем. Дело было во мне.

– Ну и потом он был женат.

Алекс села в кровати.

– Как ты узнала?

– Об этом сейчас пишут во всех газетах, ведь он баллотируется. Не надо быть большим ученым, чтобы это узнать.

– Ты ему звонила?

Джози отвела глаза.

– Нет.

Где-то в глубине души Алекс хотелось, чтобы Джози поговорила с ним: чтобы убедиться, что он следит за карьерой Алекс, если, конечно, вообще о ней спросит. Ее уход от Логана, тогда казавшийся правильным решением по отношению к нерожденному ребенку, теперь выглядел эгоистичным. Почему она раньше не поговорила с Джози о нем?

Потому что она защищала Логана. Возможно, Джози и выросла, не зная отца, но разве это хуже, чем узнать, что отец не хотел ее рождения?

«Еще одна ложь, – подумала Алекс. – Небольшая. Просто, чтобы уберечь Джози от боли».

– Он бы не бросил свою жену, – сказала Алекс, не глядя на Джози. – Я не смогла поместиться в то место в его жизни, которое он мне выделил. Не знаю, понимаешь ли ты, что я хочу сказать.

– Кажется, да.

Под одеялом Алекс нашла руку Джози. Этот жест мог бы показаться неестественным, если бы это произошло на виду, поскольку был слишком открытым проявлениемчувствдля них обеих. Но здесь, в темноте, когда весь мир вокруг исчез, это выглядело вполне нормально.

– Прости меня, – сказала она.

– За что?

– За то, что не дала тебе возможности вырасти рядом с ним. Джози пожала плечами и выдернула руку.

– Ты все правильно сделала.

– Не знаю, – вздохнула Алекс. – Иногда правильные поступки делают человека одиноким. – Она вдруг повернулась к Джози, широко улыбаясь. – Почему мы вообще об этом разговариваем? В отличие от меня, тебе ведь повезло в любви, правда?

И как раз в этот момент включился свет. Внизу пискнула включившись, микроволновая печь, свет из ванной комнаты' залил коридор.

– Наверное, я пойду к себе, – сказала Джози.

– А, хорошо, – ответила Алекс, хотя на самом деле хотела сказать, что рада видеть Джози там, где она была сейчас.

Пока Джози неслышно вышла в коридор, Алекс встала, чтобы включить будильник. На дисплее мигали цифры: «12:00 12:00 12:00», будто часы Золушки, напоминающие, что не всегда все заканчивается так, как в сказке.

К удивлению Питера, охранник в ночном клубе даже не посмотрел на его фальшивое удостоверение. Но не успел он осознать тот факт, что наконец-то оказался внутри, как его оттеснили в сторону.

В лицо ударило облако дыма, и понадобилась минута, чтобы глаза привыкли к тусклому освещению. Музыка техно заполняла все пространство между людьми, от нее у Питера пульсировали барабанные перепонки. У входной двери расположились две высокие женщины, провожавшие взглядом всех входящих. Питер не сразу заметил, что подбородок у одной из них гладко выбрит. У одного из них. Второй из них был больше похож на девушку, чем многие из девушек, которых Питер знал. Но с другой стороны, он никогда не видел трансвеститов так близко. Может, они просто очень тщательно следили за внешностью.

Мужчины стояли группами по два-три человека, кроме одиночек, которые, словно стервятники, смотрели с балкона на танцевальную площадку. Здесь были и мужчины в кожаных брюках, и мужчины, целующиеся с другими мужчинами в укромных уголках, и мужчины, которые курили травку. Зеркала на всех стенах создавали впечатление, что клуб огромных размеров, до бесконечности.

Узнать об этом гей-клубе было несложно, благодаря чатам в Интернете. А поскольку Питер все еще не сдал экзамен на вождение, ему пришлось ехать на автобусе до Манчестера, а потом на такси к клубу. Он все еще не был уверен в том, зачем сюда приехал. Для него это было что-то вроде антропологического исследования. Он хотел проверить, найдет ли он свое место в этом мире в отличие от своего.

Он не собирался заводить отношения с парнем, по крайней мере, пока. Он просто хотел узнать, как это – быть среди мужчин которые были гомосексуалистами и которых это вполне устраивало. Он хотел проверить, поймут ли они, посмотрев на него, что Питер один из них.

Он остановился перед любезничающей в темном уголке парой. Видеть двух целующихся парней в реальности было странно. Конечно, по телевизору часто показывают мужские поцелуи – именно такие эпизоды достаточно часто попадают в газетные анонсы. Поэтому Питер знал, когда их показывают, и иногда смотрел, чтобы проверить: почувствует он что-то или нет. Но это были ненастоящие поцелуи, как и свидания в телешоу… в отличие от зрелища, которое разворачивалось на его глазах в этот момент. Он подождал, прислушиваясь, не станет ли сердце биться чаще, будет ли эта сцена иметь для него особенное значение.

Но особого возбуждения он не испытал. Любопытство – это да (царапается ли щетина во время поцелуя?), и никакого отвращения. Но в то же время Питер не мог бы с твердой уверенностью сказать, что это именно то, чего ему хотелось бы по пробовать.

Мужчины оторвались друг от друга, и один из них прищурился.

– Это тебе не пип-шоу, – сказал он и оттолкнул Питера Питер оступился и упал на кого-то у барной стойки.

– Оп-па, – произнес мужчина, и его глаза загорелись Что тут у нас?

– Простите…

– Не стоит. – Ему было чуть больше двадцати. Светлые волосы, стриженные ежиком, и потемневшие от табака кончики пальцев. – В первый раз здесь?

Питер повернулся к нему.

– Откуда вы знаете?

– У тебя вид, как у оленя перед фарами автомобиля. – Он погасил окурок и позвал бармена, который, как заметил Питер, выглядел так, будто сошел с обложки журнала – Рико, налей моему юному другу. Что ты любишь?

Питер сглотнул.

– Пепси?

Сверкнула белозубая улыбка.

– Да, конечно.

– Я не пью.

– Понятно, – сказал он. – Тогда это.

Он протянул Питеру две маленькие пробирки, а затем достал из кармана еще две для себя. Там не было порошка, только воздух. Питер смотрел, как он открыл крышечку и глубоко втянул его в себя, а потом проделал то же второй ноздрей. Повторив его действия, Питер почувствовал головокружение точно так же, как тогда, когда однажды родители ушли смотреть игру Джойи по футболу, а он выпил шесть банок пива. Но в отличие от того раза, когда ему сразу же захотелось спать, сейчас каждая клетка его тела зазвенела, проснувшись.

– Меня зовут Курт, – сказал молодой человек, протягивая руку.

– Питер.

– Сверху или снизу?

Питер пожал плечами, стараясь сделать вид, что понимает, о чем говорит парень, хотя на самом деле не имел ни малейшего понятия.

– О Господи, – произнес ошарашенно Курт. – Свежая кровь.

Бармен поставил перед Питером пепси.

– Оставь его в покое, Курт. Он же ребенок.

– Тогда мы должны сыграть одну партию, – сказал Курт. – Любишь бильярд?

С партией в бильярд Питер вполне способен был справиться.

– Да.

Он увидел, как Курт вытащил из бумажника двадцатку и оставил на стойке для Рико.

– Сдачи не надо, – сказал он.

Бильярдный зал был рядом с основным залом клуба. На всех четырех столах шла игра на различных стадиях. Питер присел на скамейку вдоль стены, разглядывая людей. Некоторые прикасались друг к другу – рука на плече, похлопывание зада, – но большинство вели себя, как обычные мужчины. Как друзья.

Курт достал из кармана горсть четвертаков и высыпал их на край стола. Решив, что это банк, на который они будут играть, Питер вытащил два мятых доллара из куртки.

– Это не ставка, – засмеялся Курт. – Это нужно заплатить за игру.

Он встал, когда компания перед ними закатила последний шар, и бросал монеты до тех пор, пока стол не выпустил назад разноцветные шары.

Питер выбрал у стены кий и натер его кончик мелом. Питер не очень хорошо играл в бильярд, но, играя пару раз раньше, он не сделал совершенно глупых ошибок, вроде промазать по шару или заставить его выпрыгнуть за пределы стола.

– Ну, разбивай, – сказал Курт. – Это может быть интересно.

– Я играю на пять долларов, – сказал Питер в надежде, что, сказав это, покажется взрослее.

– Я не играю на деньги. Давай, если я выиграю, то отвезу тебя домой. А если ты выиграешь, то отвезешь меня.

Честно говоря, Питер не понимал, что хорошего для него в любом из этих вариантов, поскольку не хотел ехать домой к Курту и уж точно не собирался везти его к себе. Он положил кий на край стола.

– Наверное, я не буду играть.

Курт схватил Питера за локоть. Его глаза казались слишком яркими на лице, как маленькие жаркие звезды.

– Я уже бросил деньги. Шары на столе. Ты хотел играть… а это значит, тебе придется закончить партию.

– Можно, я пойду? – сказал Питер, повышенным о наступающей паники голосом.

Курт улыбнулся:

– Но мы ведь только начали.

За спиной Питера заговорил другой мужчина:

– Ты же слышал, что сказал мальчик.

Питер обернулся, несмотря на то, что Курт продолжал держать его, и увидел мистера МакКейба, своего учителя математики.

У него было странное ощущение, какое бывает, когда в кинотеатре встречаешь женщину, работающую на почте, понимаешь что откуда-то ее знаешь, но без почтовых ящиков, весов и марок вокруг, не можешь сообразить, кто она такая. Мистер МакКейб держал в руке пиво и был одет в рубашку из какой-то шелковистой ткани. Он поставил бутылку и скрестил руки на груди.

– Не спи с ним, Курт, иначе я вызову копов, и тебя отсюда вышвырнут.

Курт пожал плечами.

– Как скажешь, – сказал он и ушел обратно в прокуренный бар.

Питер смотрел в пол, ожидая, что мистер МакКейб заговорит. Он был уверен, что учитель вызовет его родителей, или порвет его фальшивый документ у него перед носом, или спросит, что он вообще делает в гей-баре в центре Манчестера.

Вдруг Питер подумал, что мог бы задать мистеру МакКейбу тот же вопрос. Поднимая глаза, он размышлял о математическом правиле, которое учитель наверняка знал: если секрет знают двое, то это уже не секрет.

– Думаю, тебя надо отвезти домой, – сказал мистер МакКейб.

Джози приложила свою ладонь к ладони Мэтта, похожую на гигантскую лапу.

– Посмотри, какая ты крошечная по сравнению со мной, – сказал Мэтт. – Удивительно, что я тебя не убил.

Он подвинулся, все еще находясь внутри нее, так, чтобы она ощутила весь вес его тела. Потом положил руку ей на горло.

– А то я могу, – сказал он.

Он совсем немного сжал ее шею. Недостаточно, чтобы лишить ее воздуха, но говорить ей стало трудно.

– Не надо, – выдавила Джози.

Мэтт непонимающе уставился на нее.

– Что «не надо»? – спросил он, и, когда он опять начал двигаться в ней, Джози решила, что неправильно его поняла.

На протяжении почти всего часа езды из Манчестера разговор между Питером и мистером МакКейбом порхал, как стрекоза по поверхности озера, вокруг тем, которые ни одного из них особо не интересовали: хоккейная игра с командой из Бруинза, предстоящий зимний бал, хорошие колледжи, которые в этом году набирают студентов.

И только когда они, съехав с шоссе на дорогу к Стерлингу, направились по темной узкой дороге в дому Питера, мистер МакКейб заговорил о причине, по которой они оказались в одной машине.

– Насчет сегодняшнего вечера, – начал он. – Мало кто в школе знает обо мне. Я еще не готов объявить об этом всем.

Маленький прямоугольник света, отразившегося в зеркале заднего вида, упал на глаза и сделал его похожим на енота.

– Почему? – услышал Питер свой голос.

– Дело не в том, что я боюсь, что руководству школы это не понравится… просто, мне кажется, это их не касается. Правильно?

Питер не знал, как ответить, а потом понял, что мистер МакКейб спрашивает не о его мнении, а о дороге.

– Да-да, – сказал Питер. – Поверните здесь, третий дом слева.

Мистер МакКейб остановился перед домом Питера, но не заехал во двор.

– Я говорю тебе об этом, потому что доверяю, Питер. И потому что если тебе понадобится человек, с которым можно поговорить, я хочу, чтобы ты не стеснялся обращаться ко мне.

Питер расстегнул ремень безопасности.

– Я не гей.

– Хорошо, – ответил мистер МакКейб, но что-то в уголках его глаз изменилось.

– Я не гей, – увереннее повторил Питер, открыл дверь и как можно быстрее побежал к дому.

Джози встряхнула бутылочку с лаком для ногтей и посмотрела на наклейку на дне. «Я не совсем официантка. Красный».

– Как ты думаешь, кто это придумывает? Группа женщин за круглым столом?

– Нет, – ответила Мэдди. – Просто старые подруги, которые напиваются раз в год и придумывают названия вкусов.

– Это не вкус, его ведь не едят, – заметила Эмма.

Кортни перевернулась на спину, и ее волосы упали с края кровати, словно водопад.

– Отстой, – объявила она, хотя все они ночевали у нее дома. – Надо придумать занятие поинтереснее.

– Давайте позвоним кому-нибудь, – предложила Эмма. Кортни ухватилась за эту идею.

– Вроде побалуемся?

– Можем заказать пиццу и назвать чей-то адрес, – сказала Мэдди.

– Мы в прошлый раз так подшутили над Дрю, – вздохнула Кортни, потом вдруг улыбнулась и сняла телефонную трубку. – Я придумала кое-что получше.

Она включила громкую связь и набрала номер. Музыкальный сигнал показался Джози до боли знакомым.

– Алло, – ответил на том конце хриплый голос.

– Мэтт, – сказала Кортни, прижав палец к губам, пока вал, чтобы все молчали. – Привет.

– Кортни, сейчас три часа ночи.

– Я знаю. Просто… я уже очень давно хочу тебе кое-что сказать и не знаю, как это сделать, потому что Джози – моя подруга, и потом…

Джози открыла рот, чтобы сообщить Мэтту, что он попался в ловушку, но Эмма зажала ей губы ладонью и толкнула на кровать.

– Ты мне нравишься, – сказала Кортни.

– И ты мне нравишься.

– Нет, я хочу сказать… ты мне по-настоящему нравишься.

– О Господи, Кортни. Если бы я знал это раньше, то сейчас у нас бы был умопомрачительный секс. Правда, я люблю Джози и сейчас она скорее всего находится рядом с тобой.

Тишина задрожала и рассыпалась звонким смехом.

– Боже! Как ты догадался? – спросила Кортни.

– Потому что Джози мне все рассказывает, включая то, когда она ночует у тебя. А теперь выключи громкую связь и позволь мне пожелать ей спокойной ночи.

Кортни передала трубку.

– Хороший ответ, – сказала Джози.

Голос Мэтта был немного охрипшим спросонья.

– А у тебя были сомнения?

– Нет, – ответила Джози улыбаясь.

– Ну, хорошо тебе провести время, но не так хорошо, как было бы со мной.

Она услышала, как Мэтт зевнул.

– Ложись спать.

– Я хочу, чтобы ты была рядом, – сказал он.

Джози повернулась спиной к остальным девочкам.

– Я тоже.

– Я люблю тебя, Джо.

– И я тебя.

– А меня, – громко сказала Кортни, – сейчас стошнит.

Она потянулась к телефону и нажала на рычаг.

Джози бросила трубку на кровать.

– Это же была твоя идея позвонить ему.

– Ты просто завидуешь, – сказала Эмма. – Я бы тоже хотела, чтобы у меня был кто-то, кто не может без меня жить.

– Ты такая везучая, Джози, – согласилась Мэдди.

Джози опять открыла бутылочку с лаком для ногтей. С кисточки сорвалась капля и упала ей на бедро, словно бусинка крови. Любая из ее подруг – ну, может быть, кроме Кортни – решилась бы на убийство, лишь оказаться на ее месте.

«Но решились бы они умереть ради этого?» – прошептал голос у нее внутри.

Она подняла глаза на Мэдди и на Эмму, заставив себя улыбнуться.

– Я знаю, – сказала Джози.

В декабре Питера взяли на работу в школьную библиотеку. Он отвечал за видео– и аудиотехнику. Это значило, что каждый день в течение часа после уроков он перематывал микрофильмы и выставлял диски по алфавиту. Он относил проекторы и видеомагнитофоны в классы, чтобы, когда учителя придут утром в школу, все уже было готово к началу урока. Особенно ему нравилось, что в библиотеке его никто не беспокоил. Крутые ребята не заходили сюда после уроков под страхом смерти. Чаще Питер видел ребят с особыми потребностями и их помощников, которые работали над домашними заданиями.

Он получил эту работу после того, как помог миссис Уолл, библиотекарше, починить ее древний компьютер и он перестал зависать. Теперь Питер был ее любимым учеником в Стерлинг Хай. Она разрешала ему закрывать все после ее ухода, а еще сделала ему дубликат ключа от грузового лифта, чтобы он мог перевозить аппаратуру с одного этажа школы на другой.

В тот день последним заданием Питера было отвезти проектор из кабинета биологии на втором этаже обратно в видео-класс. Он вошел в лифт и повернул ключ, чтобы закрыть дверь, когда кто-то крикнул, чтобы он подождал.

Мгновение спустя в лифт, хромая, вошла Джози Корниер.

Она была на костылях. Она посмотрела на Питера, когда дверь закрылась, а потом быстро перевела взгляд на покрытый линолеумом пол.

С тех пор как Питера уволили из-за нее, прошло несколько месяцев, но он все равно ощутил прилив злости, увидев ее. Он практически слышал, как Джози мысленно отсчитывает секунды до того момента, когда дверь лифта опять откроется. «Что ж, я тоже не в восторге от твоего общества», – подумал он, и в эту секунду лифт дернулся и со скрежетом остановился.

– Что случилось? – Джози ткнула в кнопку первого этажа.

– Это не поможет, – сказал Питер. Он перегнулся через нее – заметив, что она едва не потеряла равновесие, пытаясь отстраниться, словно он был заразным, – и нажал красную кнопку экстренного вызова.

Ничего не произошло.

– Паршиво, – сказал Питер. Он уставился в потолок лифта. В фильмах герои всегда вылезали через вентиляционное отверстие в шахту лифта, но даже если бы он влез на проектор, то все равно не смог бы снять решетку без отвертки.

Джози опять нажала кнопку.

– Алло?!

– Никто тебя не услышит, – сказал Питер. – Все учителя ушли, а вахтер с пяти до шести часов смотрит шоу Опры в подвале. – Он посмотрел на нее. – А ты вообще что здесь делаешь?

– Самостоятельная работа.

– В смысле?

– Зарабатываю зачет по физкультуре, поскольку в спортзале играть не могу. А ты что здесь делаешь?

– Я теперь здесь работаю, – ответил Питер, и они оба замолчали.

Если размышлять логически, то их рано или поздно найдут. Вахтер скорее всего обнаружит их, когда будет перевозить наверх машину для уборки. А если нет, то им придется ждать максимум до утра, когда все опять придут. Он даже слегка улыбнулся, представив, как честно скажет Дереку: «Представляешь я спал с Джози Корниер».

Он открыл ноутбук, нажал кнопку и запустил презентацию Амебы, бластосферы. Деление клеток. Эмбрион. Удивительно что все мы вначале одинаковые – микроскопические, неразличимые.

– Когда нас найдут?

– Не знаю.

– Разве библиотекари не заметят, что ты не вернулся?

– Даже мои собственные родители не заметили бы, если бы я не вернулся.

– О Господи… а если у нас закончится воздух? – Джози заколотила в дверь костылем. – Помогите!

– Воздух у нас не закончится, – сказал Питер.

– Откуда ты знаешь?

Он не знал этого наверняка. Но что еще ему оставалось говорить?

– У меня срывает крышу в тесных пространствах, – сказала Джози. – Я не выдержу.

– У тебя клаустрофобия? – Он удивился, что не знал этого раньше. Но с другой стороны, откуда ему было знать? В последние шесть лет он не занимал в ее жизни много места.

– Кажется, меня сейчас стошнит, – простонала Джози.

– Черт, – сказал Питер. – Не надо. Просто закрой глаза, тогда ты даже не будешь знать, что находишься в лифте.

Джози закрыла глаза, но, сделав это, покачнулась на костылях.

– Держись.

Питер убрал ее костыли, и теперь она балансировала, стоя на одной ноге. Держа ее за руки, он помог ей опуститься на пол, выпрямив больную ногу.

– Где ты ее повредила? – спросил он, кивая на гипс.

– Поскользнулась.

Она начала плакать и хватать ртом воздух. «Гипервентиляция», – догадался Питер, хотя встречал это слово только в книгаx, a не в жизни. Кажется, нужно дышать в бумажный пакет. Питер обшарил глазами лифт, ища что-нибудь подходящее. На подставке видеомагнитофона был пластиковый пакет с какими-то бумагами, но почему-то идея надеть его на голову не казалась гениальной.

– Хорошо, – сказал он, пытаясь что-то придумать, – давай займемся чем-то, чтобы отвлечь твой мозг от того, где ты находишься.

– Например?

– Может, давай поиграем в игру, – предложил Питер и вспомнил голос Курта из гей-клуба, приносящий эти же слова. Он потряс головой, прогоняя наваждение. – В города?

Джози подумала.

– Камень, ножницы, бумага?

После шести раундов игры и часа географии Питеру захотелось пить. Еще ему нужно было в туалет, и это его очень беспокоило, потому что он не был уверен, что выдержит до утра, а писать в присутствии Джози было абсолютно недопустимым. Джози притихла, но, по крайней мере, уже не дрожала. Он подумал, что она, наверное, уснула.

И тут услышал ее голос.

– Вопрос или желание, – предложила она.

Питер повернулся к ней.

– Вопрос.

– Ты меня ненавидишь?

Он опустил голову.

– Иногда.

– Я тебя понимаю.

– Вопрос или желание?

– Вопрос, – сказала Джози.

– Ты меня ненавидишь?

– Нет.

– Тогда почему, – спросил Питер, – ты ведешь себя так, словно ненавидишь?

Она покачала головой.

– Я должна вести себя так, чтобы соответствовать ожиданиям людей. Это часть… всего. Если я не… – Она ковыряла резиновую ручку своего костыля. – Это сложно. Ты не поймешь.

– Вопрос или желание? – спросил Питер.

Джози улыбнулась.

– Желание.

– Лизни подошву своей ноги.

Она рассмеялась.

– Я не могу даже ходить на подошве своей ноги, – сказала она, но наклонилась, сняла тапочку и выставила язык.

– Вопрос или желание?

– Вопрос.

– Трусишка, – сказала Джози. – Ты когда-нибудь был влюблен?

Питер посмотрел на Джози и вспомнил, как однажды они привязали записку со своими адресами к шарику с гелием и отпустили его в небо на заднем дворе своего дома в полной уверенности, что он долетит до Марса. А в ответ получили письмо от вдовы, которая жила в двух кварталах.

– Да, – ответил он. – Мне так кажется.

Ее глаза расширились.

– В кого?

– Этого не было в вопросе. Вопрос или желание?

– Вопрос, – сказала Джози.

– Когда ты в последний раз солгала?

Улыбка на лице Джози погасла.

– Когда сказала тебе, что поскользнулась. Мы с Мэттом поссорились, и он меня ударил.

– Он тебя ударил?

– Ну, не совсем так… Я сказала то, чего не следовало говорить, а когда он… ну, я потеряла равновесие и подвернула ногу.

– Джози…

Она опустила голову.

– Этого никто не знает. И ты не расскажешь, правда.

– Не расскажу. – Питер помолчал. – Почему ты сама никому не рассказала?

– Этого не было в вопросе, – ответила она, передразнивая его.

– Я задаю второй вопрос.

– Тогда я выбираю желание.

Питер сжал руки в кулаки.

– Поцелуй меня, – сказал он.

Она медленно наклонилась к нему, пока ее лицо не оказалось слишком близко, чтобы сфокусировать на нем взгляд. Ее волосы упали Питеру на плечи, словно занавес, а глаза закрылись. От нее пахло осенью – яблочным сидром, косыми солнечными лучами и первыми заморозками. Он почувствовал, как его сердце забилось, пойманное в его собственном теле.

Губы Джози остановились у самого уголка его рта, почти на щеке, а не на губах.

– Я так рада, что не застряла здесь одна, – застенчиво сказала Джози, и он ощутил вкус этих слов, сладкий, как ее мятное дыхание.

Питер опустил глаза и взмолился, чтобы Джози не заметила его эрекции. Он заулыбался так широко, что стало больно. Дело не в том, что ему вообще не нравились девушки, а в том, что нравилась только одна.

И в этот момент в металлическую дверь постучали.

– Есть тут кто-нибудь?

– Да! – закричала Джози, пытаясь встать на своих костылях. – Помогите!

Послышался грохот и удары молотка, скрежет лома между створками. Дверь распахнулась, и Джози быстро выбралась из лифта. Рядом с вахтером ее ждал Мэтт Ройстон.

– Я забеспокоился, когда ты не вернулась домой, – сказал он и обнял Джози.

«Но ты ведь ее ударил», – подумал Питер, а потом вспомнил, что дал Джози обещание. Он слышал, как она вскрикнула от удивления, когда Мэтт притянул ее к себе, поддерживая так, чтобы ей не нужно было опираться на костыли.

Питер отвез ноутбук и проектор обратно в библиотеку и закрыл видеокласс. Он решил, что первым делом необходимо вытереть круг у портрета Джози в школьном альбоме и удалить ее описание из списка злодеев в его видеоигре.

Он размышлял, как это удобнее сделать с точки зрения программирования, когда добрался до дома. Питер не сразу понял, что что-то было Не так – в доме не горел свет, хотя машины были на месте.

– Эй! – крикнул он, заглядывая в гостиную, столовую, в кухню. – Есть кто-нибудь дома?

Он нашел родителей на кухне, сидящих в темноте за столом. Мама, не мигая, посмотрела на него. Было видно, что она плакала.

Питер почувствовал, как что-то теплое проснулось в груди. Он сказал Джози, что родители не заметят его отсутствия, но оказалось, что это совсем не так. Его родители чуть с ума не сошли.

– Со мной все в порядке, – сказал он. – Правда.

Отец встал, моргая, чтобы прогнать слезы, притянул Питера к себе и обнял. Питер не помнил, когда его в последний раз так обнимали. Несмотря на то что ему было уже шестнадцать и он хотел казаться взрослым, он обмяк в объятиях отца и крепко прижался к нему. Сначала Джози, а теперь это? Похоже, это самый лучший день в жизни Питера.

– Джойи, – всхлипнул отец. – Он умер.

* * *

Месяц спустя

Несмотря на то что отчет о ходе расследования от Патрика Дюшарма попал на стол Дианы уже через десять дней после выстрелов, прокурор на него еще даже не взглянула. Сначала ей нужно было подготовиться к предварительному слушанию, потом она выступала перед присяжными, убеждая их выдвинуть обвинение. И только сейчас она начала просматривать результаты анализов отпечатков пальцев, пятен крови и баллистической экспертизы, а также полицейский отчет.

Она все утро просидела, выстраивая хронологию выстрелов, и мысленно составляя план своей обвинительной речи, согласно тому как Питер Хьютон переходил от одной жертвы к другой. Первой была ранена Зоя Паттерсон, на школьном крыльце. Алиша Kapp, Анжела Фланг, Мэдди Шоу. Кортни Игнатио. Хейли Уивер и Брейди Прайс. Люся Ритолли, Грейс Мурто.

Дрю Джирард.

Мэтт Ройстон.

И другие.

Диана сняла очки и потерла глаза. Книга мертвых, карта раненых. И это только те, кто пострадал достаточно серьезно, чтобы их отправили в больницу. Были еще те, которых просто осмотрели и отпустили, сотни детей, чьи раны глазу не видны.

У Дианы не было детей. На ее работе мужчины, с которыми она общалась, были либо уголовниками, что было плохо, либо адвокатами, что было еще хуже. Хотя у нее был трехлетний племянник, которого наказали в детском саду за то, что он показал пальцем на другого ребенка и сказал: «Пиф-паф, ты убит». Когда ее сестра позвонила и вне себя от ярости говорила о правах человека, разве Диане тогда пришло в голову, что ее племянник непременно вырастет психопатом? Нет. Он был просто ребенком, который играл в игры.

Думали ли Хьютоны так же?

Диана посмотрела на лежащий перед ней список имен. Ее работа состояла в том, чтобы соединить эти события, но на самом деле ей было необходимо определить событие, случившееся задолго до этого, когда мысли Питера Хьютона незаметно перешли из «что, если» в «когда».

Ее взгляд упал на еще один список – из больницы. Корниер Джози. Согласно записям, девочка, семнадцати лет, поступила под медицинским наблюдением на ночь после потери сознания, еще у нее была рана на голове. Под документом о том, что пациент согласен на сдачу анализа крови, стояла подпись ее матери – Алекс Корниер.

Не может быть.

Диана откинулась на спинку кресла. Никто не решится просить судью взять самоотвод. Это все равно, что усомниться в ее объективности. А поскольку Диане еще не раз предстоит с ней работать, это будет не самый умный карьерный ход. Но судья Корниер должна понимать, что не сможет объективно работать с этим делом, если ее дочь проходит свидетельницей. Конечно, Джози не получила огнестрельного ранения, но тем не менее получила телесные повреждения во время выстрелов. Судья Корниер стопроцентно возьмет самоотвод. А значит, об этом можно не беспокоиться.

Диана опять вернулась к разложенным на столе документам. Она читала, пока буквы не начали расплываться, пока имя Джози Корниер не стало всего лишь одним из списка.

По дороге домой из здания суда Алекс проезжала мимо импровизированного мемориала в память жертвам Стерлинг Хай. В этом месте стояли десять деревянных крестов, хотя один погибший ребенок – Джастин Фридман – был евреем. Почему-то кресты установили не поблизости от школы, а около шоссе где видны были только воды реки Коннектикут. Каждый день возле крестов было несколько скорбящих, которые приносили фотографии, игрушки и цветы.

Неожиданно для себя Алекс остановила машину у обочины. Она не знала, почему остановилась сейчас и почему не останавливалась раньше. Ее каблуки проваливались в поросшую травой землю. Она скрестила руки натруди и подошла к крестам.

В их расположении не было определенной логики, имя каждого погибшего ученика было вырезано на пересечении перекладин. Большинство из учеников Алекс не знала, но кресты Кортни Игнатио и Мэдди Шоу располагались рядом. Оставленные у крестов цветы поникли, а зеленая обертка раскисла и смешалась с землей. Алекс опустилась на колени и расправила свернувшийся лист со стихотворением, приколотый к кресту Кортни.

Кортни и Мэдди несколько раз ночевали у них дома. Алекс вспомнила, как однажды застала девочек на кухне: они ели сырое тесто для печенья, вместо того чтобы испечь его. Их гибкие, как волны, тела, словно переплетались. Она вспомнила, как позавидовала им, таким молодым, которые еще не совершили ошибки, способной изменить всю жизнь. Теперь Алекс захлестнула обида: у нее по крайней мере осталась жизнь, которую можно было изменить.

Но заплакала Алекс у креста Мэтта Ройстона. К белому дереву была прикреплена фотография в пластиковой рамке, чтобы защитить снимок от дождя. На нем был Мэтт, его глаза блестели, а рука обнимала Джози за шею.

Джози не смотрела в объектив. Она смотрела на Мэтта, словно не видела больше ничего вокруг.

Почему-то Алекс было проще плакать здесь, у самодельных памятников, чем дома, где Джози могла услышать ее рыдания. И не важно, какой хладнокровной и собранной она старалась быть – ради Джози, – единственным человеком, которого ее не удавалось обмануть, была она сама. Она могла снова включиться в работу, словно ничего не произошло, она могла убеждать себя, что Джози очень повезло, но когда она мылась в душе или находилась на грани сна, Алекс начинала сильно дрожать, как дрожит человек после того, как, резко вывернув руль, избежал аварии, – а потом останавливается у обочины, чтобы убедиться в своей целости и сохранности.

Жизнь – это то, что происходит, когда не исполняются все «А если?…». Когда то, о чем ты мечтаешь, или на что надеешься, или – как в этом случае – чего боишься, проходит мимо. Алекс потратила достаточно ночей на размышления о везении и невезении, о том, насколько тонкая грань между ними, и том, как незаметно можно перемещаться то на одну сторону, то на другую. Этот крест, возле которого она стояла на коленях, мог запросто оказаться памятником Джози, с этой же фотографией. Если бы рука стрелявшего дрогнула, если бы он оступился, если бы пуля срикошетила, все могло бы быть по-другому.

Алекс поднялась и глубоко вздохнула. Направляясь обратно к машине, она увидела узкую ямку там, где стоял одиннадцатый крест. Когда поставили первые десять, кто-то добавил еще один с именем Питера Хьютона. Каждую ночь этот крест либо вытаскивали, либо оставляли на нем надписи. Этому даже посвятили статью в газете: заслуживает ли Питер Хьютон креста, если он все еще жив и здоров? И то, что ему поставили крест, – это скорбь или издевательство? В конце концов, тот, кто вырезал крест Питера, сдался и перестал восстанавливать его каждый день.

Оказавшись в машине, Алекс спросила себя, как она могла забыть, пока не пришла сюда сама, что в определенный момент кто-то посчитал жертвой и самого Питера.

С Того Дня, как называла его Лейси, она помогла появиться на свет трем младенцам. Каждый раз, несмотря на то что роды проходили легко и без осложнений, что-то было не так. Не для матери, а для акушерки. Когда Лейси заходила в родовой зал, она ощущала себя отравленной, слишком негативной, чтобы первой встретить нового человека в этом мире. Она улыбалась во время родов и предоставляла новоиспеченным мамам поддержку и необходимую медицинскую помощь. Но отправляя их домой и обрезая последнюю пуповину между ними и роддомом, Лейси понимала, что дает им плохие советы. Вместо всем известных «Кормите ребенка по требованию» и «Ребенка нельзя испортить лаской», следовало бы сказать им правду: «Этот ребенок, которого вы так ждали, не тот, кем вы его представляете. Вы не знаете его теперь. И не будете знать долгие годы».

Много лет назад она, лежа в постели, представляла, какой бы была ее жизнь, не будь она матерью. Она вспоминала Джойи, который принес ей букет из одуванчиков и клевера, Питера, уснувшего на ее груди, сжимая кончик ее косы в своем кулачке. Она оживила в памяти боль во время схваток и мантру, которую тогда повторяла: «Представь, что у тебя будет, когда все закончится». Материнство окрасило мир Лейси в более яркие цвета, наполнило ее верой в то, что ее жизнь уже не может быть полнее. Она только не понимала: то, что ты видишь, может ранить. Что только ощутив такую полноту, можно понять боль от пустоты. Она не говорила своим пациенткам – да что там, она не говорила даже Льюису, – что когда она сейчас, лежа в постели, представляла, какой бы была ее жизнь, не будь она матерью,тона ум приходило только одно горькое слово: «легче».

Сегодня Лейси работала на приеме, она уже приняла пять пациенток и сейчас должна была войти шестая. «Джанет Изингофф», – прочла она, просматривая карточку. Это была пациентка другого акушера, но политика роддома заключалась в том, что каждая женщина должна познакомиться со всеми акушерами, поскольку никогда не знаешь, кто будет на вызов › когда начнутся схватки.

Джанет Изингофф, тридцать три года, первая беременность, в семье были заболевания диабетом. Она один раз попала в больницу с аппендицитом, имела легкую форму астмы, но в общем была здорова. А еще она стояла в дверях смотровой, плотно запахнув на груди больничную рубашку, и горячо спорила с Присциллой, медсестрой.

– Мне все равно, – говорила Джанет. – Если на то пошло, я пойду в другой роддом.

– Но у нас такой порядок работы, – объясняла Присцилла.

Лейси улыбнулась.

– Я могу чем-нибудь помочь?

Присцилла обернулась и встала между Лейси и пациенткой.

– Все в порядке.

– Что-то не похоже.

– Я не хочу, чтобы моего ребенка принимала женщина, чей сын убийца, – выпалила Джанет.

Лейси показалось, что ее ноги приросли к полу, что воздух пропал, будто ее ударили. А разве не ударили?

Присцилла стала пунцовой.

– Миссис Изингофф, думаю, что выражу мнение всего нашего коллектива, когда скажу, что Лейси…

– Все в порядке, – тихо сказала Лейси. – Я понимаю.

На них уже смотрели другие акушеры и медсестры. Лейси знала, что они были готовы все вместе встать на ее защиту – посоветовать Джанет Изингофф искать другой роддом, объяснить, что Лейси – одна из лучших и опытных акушерок в Нью Гемпшире. Но на самом деле это не имело никакого значения. Дело было не в Джанет Изингофф, которая желала, чтобы ее ребенка принимала другая акушерка, а в том, что когда Джанет уйдет, появится другая женщина – завтра или послезавтра – с той же неприятной просьбой. Кто бы хотел, чтобы к его ребенку первыми прикоснулись руки, которые держали убийцу, переводя его через дорогу, которые убирали с его лба влажные волосы, когда у него был жар, на которых он засыпал?

Лейси прошла по коридору к пожарному выходу и бегом поднялась на четыре пролета. Иногда, когда случались особенно трудные дни, Лейси сбегала на крышу больницы. Она ложилась на спину и смотрела в небо, убеждая себя, что наблюдает эту картину совсем с другого места.

Суд – это всего лишь формальность. Питера признают виновным. И как бы она не пыталась убедить себя – или Питера – в обратном, этот факт стоял между ними во время тех ужасных встреч в тюрьме, тяжелым и невысказанным грузом. Для Лейси это все равно что встретить подругу, которую давно не видела, лысую, без бровей. Ты понимаешь, что она мучается от химиотерапии, но делаешь вид, что ничего не замечаешь, потому что так легче обеим.

Лейси хотелось сказать, если бы кто-то предоставил ей возможность выступить, что для нее действия Питера были не менее неожиданными, не менее разрушительными, чем и для всех остальных. Она тоже потеряла своего сына в тот день, не только физически, когда его забрали в тюрьму, но и как личность, потому что мальчик, которого она знала, исчез. Его поглотил неизвестный ей монстр, способный на действия, для нее непостижимые.

Но если Джанет Изингофф права? Если Лейси действительно сказала, сделала что-то… или не сказала, не сделала чего-то… что сделало Питера таким? Можно ли ненавидеть своего сына за то, что он сделал, и в то же время любить его за то, каким он был?

Дверь открылась, и Лейси резко обернулась. Никто никогда сюда не поднимался, правда, она никогда не приходила сюда в таком состоянии. Но это была не Присцилла и не кто-то из ее коллег: на пороге стоял Джордан МакАфи с пачкой бумаг в руке. Лейси прикрыла глаза.

– Прекрасно.

– Да, моя жена тоже так говорит, – сказал он, приближаясь к ней с улыбкой на лице. – Или, может, мне просто хочется, чтобы она так говорила… Ваша помощница сказала, что вы скорее всего здесь, и… Лейси, с вами все в порядке?

Лейси кивнула, а потом покачала головой. Джордан взял ее под руку и подвел к раскладному креслу, которое кто-то вытащил на самую крышу.

– Плохой день?

– Можно и так сказать, – ответила Лейси.

Она старалась не показать Джордану своих слез. Она понимала, что это глупо, но ей не хотелось, чтобы адвокат Питера решил, будто она относится к тем людям, с которыми нужно общаться с особой осторожностью. Тогда он может скрыть от нее ту неприятную правду о Питере, которую ей хотелось услышать несмотря ни на что.

– Мне нужно, чтобы вы подписали некоторые бумаги… но я могу заехать в другой раз…

– Нет, – сказала Лейси. – Все… нормально.

Она поняла, что все было лучше, чем нормально. Ее даже было приятно посидеть рядом с человеком, который верил в Питера, даже если ей приходилось ему за это платить.

– Можно задать вам личный вопрос?

– Конечно.

– Почему людям так легко показать пальцем на кого-то другого?

Джордан присел напротив нее на край крыши, что заставило Лейси немного нервничать, но опять же она не подала виду, поскольку не хотела, чтобы Джордан решил, что она слишком восприимчива.

– Людям нужен козел отпущения, – сказал он. – Это человеческая природа. Это самое большое препятствие в работе адвоката, потому что несмотря на то, что человек является невиновным, пока не доказана его вина, сам факт ареста кажется людям доказательством вины. Вы знаете, сколько людей полицейские отпускают из-под ареста? Я понимаю, это звучит глупо, но неужели вы думаете, что кто-то из них рассыпается в извинениях и делает все возможное, чтобы семья, друзья, коллеги этого человека знали, что произошла ошибка? Или просто говорят что-то вроде «Примите извинения» и уходят? – Он поймал ее взгляд. – Я знаю, очень тяжело читать газетные статьи, обвиняющие Питера, когда суд еще даже не начался, но…

– Не Питера, – тихо сказала Лейси. – Люди обвиняют меня.

Джордан кивнул, словно ожидал этого.

– Он сделал это не из-за того, что мы его так воспитывали. Он сделал это вопреки нашему воспитанию, – сказала Лейси. – у вас ведь есть маленький ребенок?

– Да. Сэм.

– Что, если он вырастет вовсе не таким, каким вы ожидали?

– Лейси…

– Например, если Сэм скажет вам, что он гей?

Джордан пожал плечами.

– Ну и что?

– А если он решит стать мусульманином?

– Это его выбор.

– А если он станет смертником-террористом?

Джордан замолчал.

– Честно говоря, мне не очень хочется думать о таких вещах, Лейси.

– Увы, – сказала она, поворачиваясь к нему лицом. – Я тоже не хотела.

Филипп О'Ши и Эд МакКейб были вместе почти два года. Патрик рассматривал фотографии на каминной полке – двое обнявшихся мужчин на фоне Канадских гор, Дворца кукурузы, Эйфелевой башни.

– Мы любили путешествовать, – сказал Филипп, входя в комнату со стаканом чая со льдом и передавая его Патрику. – Иногда Эду было легче собраться и уехать куда-нибудь, чем оставаться здесь.

– Почему так?

Филипп пожал плечами. Это был высокий мужчина с веснушками, которые появлялись на его лице, когда его захлестывали эмоции.

– Эд никому не говорил о… своем стиле жизни. А положа руку на сердце, хранить секреты в маленьком городке нелегко.

– Мистер О'Ши…

– Филипп. Пожалуйста.

Патрик кивнул.

– Я хотел узнать, упоминал ли когда-нибудь Эд при вас и Питера Хьютона.

– Вы же знаете, он был его учителем.

– Да. Я именно в виду… кроме этого.

Филипп провел его на застекленную веранду к плетеным стульям. Каждая из увиденных им комнат в доме была похожа на съемочную площадку для журнала: диванные подушки были выставлены под углом сорок пять градусов, вазы со стеклянными бусинами, роскошные зеленые растения. Патрик подумал о собственной гостиной, где сегодня между диванными подушками он обнаружил кусок хлеба, покрытый чем-то, что можно было назвать только пенициллином. Возможно, это были всего лишь глупые стереотипы, но этот дом был похож на мечту дизайнера, а дом Патрика – на наркоманский притон.

– Эд разговаривал с Питером, – сказал Филипп. – По крайней мере, пытался.

– О чем?

– Думаю, о том, что значит быть потерянной душой. Подростки всегда стараются быть такими, как все. Если тебя не принимают популярные ребята, ты стараешься подружиться со спортсменами. Если это не получается, идешь в театральный кружок… или к наркоманам, – сказал он. – Эд думал, что Питер, возможно, попытается подружиться с гомосексуалистами.

– Значит, Питер приходил к Эду поговорить о том, что он гей?

– Нет-нет. Эд сам разыскал его. Мы помним, как нам сложно было понять, чем мы отличаемся от других, когда были в его возрасте. Мы до смерти боялись, что подойдет другой парень-гей и откроет твое истинную сущность.

– Вы думаете, Питер боялся, что Эд откроет его сущность?

– Я искренне сомневаюсь, особенно в случае Питера.

– Почему?

Филипп улыбнулся Патрику:

– Вы слышали о гей-радаре?

Патрик почувствовал, как краска прилила к лицу. Это было все равно что услышать, как афроамериканец рассказывает анекдот о неграх.

– Думаю, да.

– Людей с нетрадиционной ориентацией не так легко узнать, это не другой цвет кожи или увечье. Просто со временем начинаешь улавливать особые манеры, взгляды, и тогда легко понять гей перед тобой или просто любопытный, глазеющий на тебя. Патрик невольно отстранился от Филиппа, который рассмеялся в ответ.

– Расслабьтесь. Вы явно принадлежите к другой команде. – Он посмотрел Патрику в глаза. – Как и Питер Хьютон.

– Я не понял…

– Возможно, Питер еще не разобрался в своей сексуальности, но для Эда все было предельно ясно, – сказал Филипп. – Этот мальчик – натурал.

Питер ворвался в дверь комнаты свиданий и сердито спросил:

– Почему вы не приходили ко мне?

Джордан оторвался от записей в своем блокноте. Он отметил про себя, что Питер поправился, вероятно, за счет увеличившихся мышц.

– Я был занят.

– Я сижу здесь совсем один.

– Ara, a я рву свою задницу, чтобы это не стало местом твоего постоянного пребывания, – ответил Джордан. – Садись.

Питер упал на стул и нахмурился.

– А если сегодня мне не хочется с вами разговаривать? Ведь, очевидно, вам не всегда хочется разговаривать со мной.

– Питер, давай прекратим заниматься ерундой, чтобы я смог заняться своей работой.

– Можно подумать, мне не все равно, занимаетесь ли вы своей работой.

– Должно быть не все равно, – сказал Джордан. – Поскольку это тебя непосредственно касается.

«Когда все это закончится, – подумал Джордан, – меня либо уничтожат, либо канонизируют».

– Я хотел бы поговорить с тобой о взрывчатке, – сказал он. – Где можно все это достать?

– На сайте www.bomb.com, – ответил Питер.

Джордан уставился на него.

– Ну, это почти правда, – сказал Питер. – В Интернете можно найти «Книгу анархиста». Как и десять тысяч рецептов смеси Молотова.

– В школе нашли не смесь Молотова. Там нашли взрывное устройство с детонатором и таймером.

– Понятно, – сказал Питер.

– Скажем, я хотел бы изготовить бомбу из материалов, которые можно найти дома. Что бы я использовал?

Питер пожал плечами.

– Газеты. Удобрения, химические. Вату. И немного дизельного топлива, но за ним скорей всего придется ехать на автозаправку, поэтому технически это не то, что находится у вас дома.

Джордан наблюдал, как он перечисляет составляющие. Голос Питера был пугающе деловитым, но еще больше волновало то, что во всех его словах явно слышалось: это то, чем Питер гордится.

– Ты делал такие вещи раньше?

– В первый раз я сделал взрывчатое устройство, чтобы просто проверить, смогу ли, – голос Питера стал оживленнее. – А потом делал еще. Те, которые нужно бросить, и быстро уносить ноги.

– А это чем отличалось?

– Во-первых, составляющими. Нужно получить бертолетовую соль из отбеливателя, а это не так легко, но не сложнее лабораторной по химии. Мой отец зашел на кухню, когда я отфильтровывал кристаллы, – сказал Питер. – На его вопрос, чем я занимаюсь, я ответил, что выполняю дополнительное задание.

– Господи.

– Короче, после этого все, что нужно, – это вазелин, который у нас хранится под раковиной в ванной, горючее, которое можно взять возле гриля, и еще парафин, которым замазывают консервные банки. Я немного боялся использовать детонатор, – сказал Питер. – То есть до этого я никогда не делал ничего настолько серьезного. Но знаете, когда я начал обдумывать весь план…

– Стоп, – прервал его Джордан. – Просто остановись.

– Но ведь вы же сами спросили, – обиделся Питер.

– Но такой ответ я слышать не могу. Моя работа состоит в том, чтобы тебя оправдать, но я не могу лгать присяжным. С другой стороны, я не могу лгать о том, чего не знаю. И сейчас я могу честно сказать, что ты не планировал заранее того что произошло в тот день. Я бы хотел, чтобы все оставалось именно так. И если у тебя есть хоть какое-то чувство самосохранения, тебе тоже следует об этом позаботиться.

Питер подошел к окну. Стекло было мутным, поцарапанным за долгие годы. «Интересно, – подумал Джордан, – это заключенные пытались выцарапаться на свободу?» Питер не мог видеть, что к этому времени снег уже растаял, что первые головки крокусов уже пробились сквозь грязь. Может быть, так и лучше.

– Я хожу в церковь, – объявил Питер.

Джордан не был религиозным, но не отрицал права других выбирать свой способ обрести спокойствие.

– Это прекрасно.

– Я хожу туда, потому что мне разрешают выходить из камеры на службу, – сказал Питер. – А не потому, что я обрел Христа или что-то в этом роде.

– Ладно.

Он подумал, какое отношение это имеет к взрывчатке или, если уж на то пошло, чем этот факт может помочь Питеру. Честно говоря, у Джордана не было времени вступать с Питером в философскую дискуссию о Боге – через два часа он должен был встретиться с Селеной и поговорить о возможных свидетелях защиты, – но что-то не позволило ему остановить Питера.

Питер обернулся.

– Вы верите в ад?

– Да. Там полно адвокатов. Спроси любого прокурора.

– Нет, серьезно, – сказал Питер. – Готов поспорить, что отправлюсь прямо туда.

Джордан заставил себя улыбнуться.

– Я спорю, если не смогу забрать выигрыш у проигравшего.

– Отец Морено, священник, который ведет здесь службу говорит, что если принять Христа и покаяться, то получишь прощение… словно религия – это бесплатная раздача пропусков, которые освободят тебя от чего угодно. Но понимаете, это не может быть правдой… потому что отец Морено говорит, что каждая жизнь важна… а как насчет тех десятерых ребят, которые погибли?

Несмотря на все свое благоразумие, Джордан услышал свой голос.

– Почему ты так сформулировал вопрос?

– Как?

– «Десять ребят, которые погибли». Словно это было естественно.

Питер нахмурился.

– Потому что так оно и было.

– В смысле?

– Думаю, это как в бомбах. Если предохранитель расплавился, то либо нужно обезвредить бомбу прежде, чем она взорвется… либо бомба разрушит все вокруг.

Джордан встал и сделал шаг к своему клиенту.

– Кто зажег спичку, Питер?

Питер поднял лицо.

– Спросите, кто не зажигал.

Теперь Джози думала о своих друзьях, как о тех, кто остался позади. Хейли Уивер отправили в Бостон на пластическую операцию, Джон Эберхард находился в каком-то реабилитационном Центре, где читал «Колобка» и учился пить через соломинку. Мэтт, Кортни и Мэдди ушли навсегда. Ушли, оставив Джози, Дрю, Эмму и Брейди: компанию, которая уменьшилась настолько, что и компанией ее назвать теперь было трудно.

Они сидели в подвале у Эммы и смотрели видео. Это было их обычным общим времяпровождением в последнее время, потому что Дрю и Бренди все еще были в бинтах и в гипсе. Кроме того, несмотря на то что никто не говорил этого вслух, если бы они пошли туда, куда ходили раньше, это напомнило бы им, кого среди них недостает.

Брейди принес какой-то фильм, Джози даже не запомнил название. Это был один из тех фильмов, которые появились после выхода «Американского пирога» и – авторы надеялись – принесут не меньший доход с помощью смеси из обнаженных девиц, бесшабашных ребят и голливудской версии жизни подростков. В этот момент на экране одна машина преследовала другую. Главный герой несся по разводному мосту, который начал медленно раскрываться.

Джози знала, что он обязательно попадет на ту сторону. Во-первых, это была комедия. Во-вторых, никто не решится убрать главного героя до развязки. В-третьих, их учитель физики показывал отрывок как раз из этого фильма, чтобы доказать с научной точки зрения, что при такой скорости автомобиля и траектории движения, актер действительно мог перепрыгнуть мост, но только при условии, что не будет ветра.

Джози также знала, что в автомобиле сидит не реальный человек, и даже не актер, исполняющий роль, а каскадер, который проделывал этот трюк тысячу раз. Однако глядя на разворачивающиеся на экране события, она видела нечто совершенно другое: бампер машины, врезающийся в противоположную часть разведенного моста. Груду металла, которая перевернувшись в воздухе, падает в воду и тонет.

Взрослые всегда говорят, что подростки водят слишком быстро, употребляют наркотики и не пользуются презервативами, потому что считают себя неуязвимыми. Но правда в том, что человек может умереть в любой момент. У Брейди может случится удар на футбольном поле, как у одного молодого спортсмена из колледжа, который умер на месте. Эмму может ударить молния. Дрю может прийти в обычную школу в необычный день. Джози встала.

– Мне нужно на свежий воздух» – пробормотала она и, быстро поднявшись по ступенькам, выскочила из дома. Она присела на крыльце и посмотрела в небо, на две одинокие звезды. В юности человек не является неуязвимым. Он просто глупый.

Она услышала, как дверь открылась и, хлопнув, закрылась.

– Эй, – позвал Дрю, присаживаясь рядом с ней. – С тобой все в порядке?

– Все прекрасно.

Джози нацепила улыбку. Улыбка казалась кривой, словно неровно наклеенные обои. Но она уже так хорошо натренировалась фальшиво улыбаться, что такая улыбка стала казаться настоящей. Кто бы мог подумать, что она все-таки что-то унаследует от матери?

Дрю наклонился, сорвал травинку и начал пальцами разделять ее на тоненькие полоски.

– Я говорю то же самое, когда этот тупой школьный психолог вызывает меня, чтобы спросить, как у меня дела.

– Я не знала, что и тебя вызывает.

– Думаю, он вызывает всех, кто, ну �