1

Фиона Кэтрин Райан, для друзей и близких просто Финн, ранее проживавшая в Нью-Йорке, а еще раньше — в Колумбусе, штат Огайо, стояла у окна своей крошечной, расположенной прямо над рестораном квартирки на Крауч-Энд-Бродвей, что в самой северной части Лондона. На другой стороне улицы знакомый продавец Эмир уже поднимал железные жалюзи своего табачного магазинчика, готовясь обслуживать самых ранних покупателей — тех, что в ожидании автобуса тоскливо ежились под дождем на краешке мокрого тротуара.

Нет, раз уж она поселилась в Англии, надо говорить не «тротуара», а «панели». И кстати, Бродвей — это совсем не та улица, на которой много театров и магазинов. Здесь места сосредоточения этих заведений обычно называются Хай-стрит. И с акцентом тут говорят вовсе не местные жители, а сама Финн. С грустным вздохом она проглотила остатки чая, заваренного при помощи маленького кипятильника прямо в кружке. Он почему-то отдавал жженым желудем. Был апрель, было семь утра, и на улице шел дождь. А чего еще ждать? Независимо от времени года в Лондоне обязательно что-нибудь шло — не снег, так дождь.

Финн снова вздохнула. Приходилось признать, что в Англии все сложилось совсем не так, как она надеялась. После захватывающих и опасных приключений сначала в Нью-Йорке, а потом в Ливийской пустыне и Карибском море ей хотелось заняться серьезной научной работой и спокойно пожить в атмосфере высокой и даже утонченной культуры. А разве могло быть иначе, если ее взяли на должность консультанта в престижнейший аукционный дом «Мейсон — Годвин» и она переехала в город, считающийся мировым центром культуры и искусств?

Но ни новая работа, ни сам Лондон не оправдали ее ожиданий. Довольно скоро выяснилось, что основная обязанность «консультанта по работе с клиентами», как полностью называлась должность Финн, заключалась в умении хорошо выглядеть в маленьком черном платье и на высоких каблуках в те вечера, когда проводились торги. Кроме этого, она должна была заблаговременно выяснять покупательную способность, алкогольные пристрастия и степень азартности потенциальных покупателей, а также в течение всего рабочего дня снабжать кофе, чаем и печеньем всяких шишек на ровном месте вроде Страшилы Рональда, директора-распорядителя аукционного дома «Мейсон — Годвин».

Что же до утонченной культуры, то Финн с разочарованием обнаружила, что сеть кофеен «Старбакс» в Лондоне не менее популярна, чем в каком-нибудь Сиэтле, забегаловок «Цыплята по-кентуккски» здесь даже больше, чем в самом Кентукки, а по телевизору каждую пятницу идет реалити-шоу, подозрительно смахивающее на «Американского идола». А кроме того, гамбургер с картошкой фри в расположенном прямо под ее квартирой ресторане «Пальчики оближешь», почему-то именовавшем себя «калифорнийским», стоил целых одиннадцать фунтов, что, вместе с чаевыми и налогом с продаж, составляло двадцать пять долларов. А за двухкомнатную конуру на рабочей окраине с электрической плиткой и общей ванной в коридоре она платила больше, чем за свою прелестную квартирку на Манхэттене. Одним словом, жизнь в Лондоне оказалась грабежом среди бела дня.

Испустив еще один тяжелый вздох, Финн натянула плащ, взяла с полки складной зонтик и присоединилась к сиротливой кучке людей, ожидающих под дождем сорок первый автобус. Каждое утро им, как и ей, приходилось преодолевать очень длинный путь до Темзы и Сити.

Примерно два тысячелетия тому назад там, где чуть к западу от портового города Лондиниум сливались в одну две проложенные римлянами дороги, образовалась небольшая деревня, получившая название Мейфэр в честь ежегодного майского праздника, который устраивали на этом месте язычники.

В период между 1720 и 1740 годами деревня была присвоена, поделена и впоследствии застроена семейством Гросвенор и графом Честерфилдом — тем самым, что изобрел пальто с бархатными воротниками и современные мягкие кушетки. А к 1800 году Мейфэр уже стал самым фешенебельным жилым районом Лондона — и вдоль его аккуратно замощенных улиц стена к стене выстроились элегантные особняки.

За двадцатый век этому участку земли пришлось пережить немало перемен, включая и прямые попадания бомб во время Второй мировой войны, и неизбежные крушения фондового рынка, после которых владельцы гордых особняков вынуждены были потесниться и начать сдавать отдельные этажи и даже квартиры, и периоды экономического подъема, приведшие к тому, что недвижимость в Мейфэре стала самой дорогой на планете, а за право платить ренту ее владельцам состязались все: от старинного и неприлично дорогого универмага «Фортнум и Мейсон» до бутиков «Прада» и «Дольче & Габбана».

В самом сердце района, между Клиффорд-стрит и Берлингтон-гарденс, пролегала Корк-стрит — всего один квартал, начинающийся от самой Пикадилли и заканчивающийся у входа в Берлингтонский пассаж, где Джеймс Бонд любил покупать авторучки фирмы «Монблан». Тут же за углом можно было найти и магазинчик, где он приобретал свои знаменитые, изготовленные вручную сигареты «Морланд».

На коротенькой Корк-стрит размещались двадцать три картинные галереи, торгующие всем — от старых голландцев до миниатюрных каракулей Жан-Мишеля Баскиа и изящных граффити Кита Харинга. На улице протяженностью не более двух сотен ярдов сосредоточились произведения всех более или менее значимых художников мира, как мертвых, так и живых; общая рыночная стоимость полотен, несомненно, превышала миллиард долларов (с допуском в несколько миллионов, зависящим от легковерности покупателей). Посредине всего этого, по адресу: Корк-стрит, 26–28, и располагался аукционный дом «Мейсон — Годвин», начавший торговать произведениями искусства еще в 1710 году, то есть за тридцать два года до того, как «Сотбис» продал самую первую небольшую коллекцию книг за жалкие триста фунтов, — факт о котором руководство «Мейсона — Годвина» никогда не забывало упомянуть в разговорах с перспективными клиентами.

Когда-то давно дом 26–28 принадлежал солидной фирме, производящей мебель и предметы интерьера главным образом для заказчиков с титулами, предшествующими имени. В конце концов фирма обанкротилась из-за прискорбной привычки этих титулованных особ оплачивать счета с большим опозданием, а то и не оплачивать вовсе. После чего просторные мастерские и складские помещения разбили на комнаты и квартиры для очень богатых арендаторов, а позже — на множество офисов для гораздо менее богатых. За десять лет до начала Второй мировой войны здание было выкуплено парой кондитеров-гомосексуалистов, которые устроили в нем шоколадную фабрику, производившую, в частности, очень популярные горько-сладкие «Мятные шоколадки Тернер и Таунсенд».

Сладкая парочка и их компания процветали до самого начала войны, быстро выбившей почву из-под ног шоколадного бизнеса. Сахар почти сразу же стал распределяться по карточкам, а у людей появились дела поважнее, чем производство и потребление мятных шоколадок и столь же популярных шоколадных наборов «Хинто-Минто». Дела у «Мейсона — Годвина» во время войны, напротив, заметно пошли в гору. Пользуясь услугами швейцарских посредников, владельцы с одинаковым рвением вели дела и с победителями, и с побежденными, покупали и продавали и в 1946 году, распухнув от денег и непроданных лотов, решили, что пришла пора расширяться, и купили здание на Корк-стрит, делавшей в то время только первые шаги по своему заляпанному краской пути к славе.

Всю эту информацию, за исключением сведений о сексуальных наклонностях Тернера и Таунсенда и о сделках, проведенных в сороковых годах через швейцарских посредников, Финн в первый же день работы почерпнула из специальной ознакомительной брошюры.

Аукционный дом «Мейсон — Годвин», в штате которого уже более сотни лет не имелось ни Мейсона, ни Годвина, был, конечно, не так велик, как «Сотбис» или — боже упаси! — этот выскочка «Кристис», но зато никто не смог бы обвинить его в неразборчивости. Здесь всегда торговали искусством, и только искусством, в отличие от «Сотбис», где не брезговали ничем — от недвижимости до старых наручных часов, или «Кристис», скатившегося до продажи списанного голливудского реквизита: недавно там была выставлена на торги форма капитана Жан-Люка Пикара из первой серии «Звездного пути», особую ценность которой придавали подлинные засохшие пятна пота актера Патрика Стюарта. По утверждению Страшилы Рональда, его компания руководствовалась принципом «Ars gratia artis» — «Искусство ради искусства» — за много десятилетий до того, как мир услышал о существовании местечка под названием Голливуд.

За благородным георгианским фасадом здания на Корк-стрит располагалась небольшая и элегантная приемная, украшенная антикварной мебелью и периодически сменяющимися полотнами живописцев-академиков девятнадцатого века, довольно заурядными и крайне респектабельными. Весь вид приемной наглядно демонстрировал потенциальным покупателям и продавцам, что аукционному дому «Мейсон — Годвин» глубоко чужды любые проявления легкомыслия и к делу торговли искусством он относится со всей возможной ответственностью. Сразу за приемной начиналась большая галерея с белыми стенами и тщательно продуманным освещением, где выставлялись предназначенные для аукциона лоты. Количество присутствующих в ней охранников не оставляло у клиентов ни малейших сомнений в том, что у «Мейсона — Годвина» и они, и их товар находятся в абсолютной безопасности. Галерея заканчивалась у входа в огромный зал, где когда-то размещались производственные помещения фабрики Тернера и Таунсенда. Иногда Финн казалось, что от его стен еще исходит слабый аромат шоколада и мяты. Именно здесь проходили торги, и некоторые остряки в офисе любовно называли зал «нашим монетным двором». Вдоль левой стены располагались телефонные кабинки для тех участников аукциона, которые предпочитали торговаться заочно; вдоль правой — грузовые лифты и служебные помещения, а напротив входа — возвышение для аукциониста и огромный экран у него за спиной. Вся середина зала была занята тремястами пятьюдесятью очень удобными креслами, предназначенными для тех, кто в дни торгов поднимал маленькие таблички с номерами и повышал цены, а заодно и комиссионные аукционного дома «Мейсон — Годвин».

Весь второй этаж здания был поделен между исследовательским отделом, тщательно проверяющим происхождение и авторство выставляемых на аукцион произведений, и десятком крошечных офисов, в которых такие же, как Финн, молодые женщины-консультанты постоянно висели на телефонах, проверяя, получили ли будущие участники торгов каталоги и хорошо ли устроились в отелях те, кто специально ради аукциона приехал в Лондон. Иногда консультантам доводилось мельком увидеть какое-нибудь произведение, принесенное владельцем для оценки, и либо с первого взгляда отклонить его, либо тут же отправить к экспертам на третий этаж. Там работали небожители, получившие образование в Тринити-колледже в Кембридже или Сент-Эдмунд-Холле в Оксфорде и носившие удивительные имена вроде Филоды, Феликса, Алистера и даже одной Джемаймы. На гораздо более скромных четвертом, пятом и шестом этажах занимались чисткой, реставрацией, окантовкой и хранением сокровищ, принадлежащих самому аукционному дому.

Очень скоро Финн поняла, что на работу ее приняли только ради того, чтобы доставить удовольствие американским клиентам, которые неуютно чувствовали себя в Лондоне и с облегчением вздыхали, услышав знакомый тягучий акцент уроженки Среднего Запада. Кроме того, у нее имелось и еще одно достоинство, высоко ценимое в отделе по работе с клиентами: Финн была замечательно красива. Ее зеленые ирландские глаза, точеная фигурка и длинные рыжие волосы, похоже, значили для руководства дома гораздо больше, чем диплом бакалавра антропологии, степень магистра истории искусств, полученная в Университете Нью-Йорка, и тот факт, что целый год она изучала живопись и скульптуру во Флоренции. В итоге Финн оказалась просто изящной деталью хорошо отлаженного механизма, состригающего двадцать процентов аукционной стоимости картины с продавца и еще двадцать процентов полученной суммы — с ее покупателя.

Так, например, небольшой Жан Дюбюффе — два на три фута, холст, эмаль, масло — ушел с молотка за сто одиннадцать тысяч долларов, но, после того как «Мейсон — Годвин» прибавил свои комиссионные, обошелся покупателю в сто сорок тысяч, а затем еще двадцать восемь тысяч были удержаны с продавца, поскольку его двадцать процентов рассчитывались уже от всей полученной за картину суммы. Таким образом «Мейсон — Годвин», фактически только за то, что свел продавца и покупателя, получил пятьдесят шесть тысяч долларов чистой прибыли, или, иначе говоря, почти половину продажной стоимости картины. И это не считая весьма существенного дохода, получаемого от продажи каталогов предстоящих аукционов. Кроме того, немалые суммы поступали в кассу аукционного дома от «особых» клиентов, получавших каталог вне очереди. «Особыми» автоматически становились все обращавшиеся с такой просьбой и готовые расстаться с кругленькой суммой, ради того чтобы получить каталог на две недели раньше прочих участников торгов.

Основа успеха любого аукционного дома заключается в умении незаметно и тонко убедить потенциального продавца в том, что некое произведение искусства ему больше не требуется, а покупателя — в том, что тот должен завладеть им любой ценой. Разумеется, чем выше окажется эта цена — тем лучше.

Если по завершении сделки у обеих сторон складывалось впечатление, что все их желания и требования были удовлетворены, то иногда через некоторое время их удавалось поменять местами: продавец становился покупателем, а покупатель — продавцом. Такие игры могли продолжаться сколь угодно долго, и одно и то же произведение всплывало на аукционах по нескольку раз, регулярно меняя хозяев и оставляя в копилке «Мейсон — Годвин» солидные комиссионные.

Страшила Рональд хвастался, что один тернеровский восход прошел через его руки одиннадцать раз и принес фирме больше миллиона фунтов комиссионных. Иными словами, все это очень походило на обычное мошенничество. За год работы Финн успела убедиться, что в этом мире художники и их творения всего лишь товар вроде апельсинового сока или сахарной свеклы, а торговля произведениями искусства — дело ничуть не более честное, достойное и полезное, чем спекуляция акциями или земельными участками.

На неуклюжем двухэтажном автобусе Финн добралась до метро, спустилась под землю, доехала до станции «Грин-парк» и опять вышла наверх под серый моросящий дождь. На Альбермарл-стрит она купила пончик с черникой и самый большой пластиковый стаканчик кофе и, бережно прижимая свой завтрак к груди, зигзагами добежала до скромно прикрытого маркизой входа в «Мейсон — Годвин». Перед сверкающей стеклом и медью дверью Финн тщательно стряхнула все до одной капельки дождя со своего зонта и только после этого решилась вступить на черный с красным узором восточный ковер, украшающий паркет приемной.

Уже пробило восемь, и Финн Райан, проведя битый час в различных видах лондонского транспорта, душного и набитого потеющими людьми, пребывала не в самом радужном расположении духа. Ее настроение ничуть не улучшилось, когда, войдя в приемную, она первым делом обнаружила Страшилу Рональда. Он стоял у резного секретера эпохи Людовика XV и болтал с Уродиной Дорис — цербером, бдительно охраняющим вход в священные пределы «Мейсона — Годвина».

На самом деле Страшила Рональд носил звучное имя Рональд Адриан Де Паней-Коттрелл, хотя гораздо чаще его называли Ронни, а иногда — разумеется, только за глаза — Леди Рон. По утверждению самого Ронни, он был связан туманными родственными узами с самой королевой. Говорил он с несколько преувеличенным оксфордским акцентом, имел какую-то научную степень, о которой, впрочем, предпочитал не распространяться, редеющие черные волосы, мокрые губы и темные умные глаза, ни на чем надолго не задерживающиеся. У него было худое, долговязое, какое-то расхлябанное тело, и больше всего он напоминал бы клоуна из цирка, если бы не дорогие туфли из телячьей кожи от «Крокетта и Джонса», еще более дорогой костюм в тончайшую полоску от «Андерсона и Шеппарда» и темно-синий шелковый галстук от «Деже и Скиннера» с рисунком из крошечных коронок, вероятно тоже намекающих на его высокое происхождение, в которое Финн нисколько не верила.

Дорис и Ронни обернулись и посмотрели на нее с выражением брезгливого неодобрения, словно она бестактно прервала интимную и крайне важную беседу. Финн немедленно смутилась, чего они, разумеется, и добивались, и тут же рассердилась и на них, и на саму себя. Весь этот британский аристократический снобизм уже начинал здорово действовать ей на нервы.

— А-а, мисс Райан, — слегка приподняв бровь, приветствовал ее Ронни. — Прибыли на службу, я вижу.

Он говорил таким тоном, словно Финн опоздала по крайней мере на полчаса, что совершенно не соответствовало истине.

— Да, мистер Де Паней-Коттрелл, — столь же ледяным голосом откликнулась она, особенно напирая на слово «мистер», так как отлично знала, что Ронни всей душой жаждет услышать обращение «ваша светлость», или «барон», или «милорд», или на худой конец «сэр». Перебьется, твердо решила она про себя.

— Служащие нашей компании обычно завтракают дома, мисс Райан. В нашей компании не приветствуются крошки на рабочих столах наших служащих.

Чтобы успокоиться, Финн мысленно подсчитала, сколько раз Ронни употребил слово «наш» в двух коротких предложениях.

— Но только не в том случае, если ваш служащий живет в часе езды от вашей компании, — холодно парировала она.

— В Тутинге, кажется? Или в Стипни? — иронично выгнул бровь Ронни.

— В Крауч-Энде.

— В Крауч-Энде. Ну разумеется.

Сам-то Ронни, естественно, обитал на фешенебельной Чейни-Уок, в том самом доме, где когда-то проживали американский живописец Джеймс Мак-Нейл Уистлер и его знаменитая мамаша.

— Разумеется, — подтвердила Финн и, одарив директора самой фальшивой из своих улыбок, поспешила к лестнице.

С нее было достаточно: она опасалась, что от этого обмена любезностями в ее остывающем кофе скисли сливки.

— И никаких крошек, мисс Райан! — крикнул Ронни ей вслед.

— Ни единой! — заверила его Финн, даже не обернувшись.

Она уже поднялась на площадку и, буркнув себе под нос: «Придурок!» — поспешно свернула в коридор.

2

Кабинет Финн, крошечная комнатушка без окон, больше похожая на кроличью клетку, затерялся в лабиринте коридоров и таких же клеток на втором этаже «Мейсона — Годвина». То есть, поскольку дело происходило в Англии, он назывался, разумеется, не вторым, а первым, а первый этаж именовался здесь цокольным, что, с одной стороны, было вполне логичным, но с другой — здорово раздражало. Иногда Финн вообще казалось, что она переехала не в Англию, а прямиком на страницы «Алисы в Стране чудес». Что тоже было в некотором роде логичным, поскольку на самом деле Льюиса Кэрролла звали вовсе не Льюис Кэрролл и был он совсем не писателем, а профессором математики и богословом.

Лондон представлялся Финн странным местом, населенным еще более странными людьми. Мать, умершая всего год назад, как-то объясняла ей, что на Англию, как и на прочие европейские страны, давит груз слишком долгой истории. «От этого их цивилизация слегка искривилась, детка. Все они стали немного эксцентричными и норовят все усложнять — от элементарных человеческих проявлений до порнографии», — предупреждала она дочь. Насчет порнографии Финн точно не знала — все ее знакомство с этой отраслью предпринимательства ограничивалось рекламными листовками, которые проститутки всех специализаций наклеивали в телефонных будках, — но в том, что люди здесь обитают довольно эксцентричные, она уже имела возможность убедиться на личном опыте. Покончив с пончиком и кофе, Финн постаралась забыть о Ронни и включила компьютер.

В тот день ее работа состояла в бесконечном изучении старых списков клиентов, для того чтобы в итоге выбрать из них тех, кого могли бы заинтересовать лоты, выставляемые на торги в конце апреля. Аукцион намечался нелегкий: на этот раз он не посвящался какой-нибудь конкретной теме вроде «Между двумя войнами. Произведения британских художников 1918–1939 годов», а представлял собой что-то вроде весенней генеральной уборки, во время которой аукционный дом избавлялся от всяких непроданных остатков: начиная с полудюжины полотен дельфтской школы, залежавшихся в фондах аж с пятидесятых годов, до небольшого Сезанна, которого Ронни придерживал, дожидаясь самого благоприятного момента.

Собственные фонды играют немаловажную роль в работе любого аукционного дома. Широкая публика даже не подозревает, что в основе этого бизнеса лежит самая заурядная спекуляция. Все крупные дома уже не первую сотню лет подрабатывают тем, что скупают произведения искусства не для клиентов, а для себя, а потом в подходящий момент сбывают их с молотка, кладя в карман не комиссионные, а полную стоимость товара.

Апрель в этом смысле не являлся исключением: более половины лотов, проданных за последние двенадцать месяцев, были спущены в зал торгов из собственных запасников «Мейсона — Годвина». Поговаривали, что в прошлом году Ронни сильно потратился на приобретение произведений сомнительной ценности, а в некоторых случаях и сомнительного происхождения. Финн, например, наверняка знала, что совсем недавно он купил бюст Пьеро де Медичи, якобы созданный современником Леонардо, скульптором Мино да Фьезоле, а в результате тот оказался умелой подделкой середины восемнадцатого века, автором которой был небезызвестный Джованни Бастианини. Разница между двумя скульпторами была примерно такой же, как между платиновым слитком и чугунной чушкой, ошибка оказалась весьма дорогой, и потерянные деньги требовалось как-то компенсировать. Финн не думала, что у Ронни хватит наглости продать фальшивку как настоящего Фьезоле, но выдать ее за «прекрасный образец скульптуры Возрождения» он, возможно, попытается.

К половине первого она закончила с клиентами на букву «Д» и вышла перекусить. Так как позволить себе ирландское рагу в историческом пабе «Муллиганз» Финн не могла, она ограничилась куском разогретой пиццы в кафетерии и уже скоро опять сидела за компьютером, копаясь в клиентах на букву «Е». К четырем часам она начала жалеть о том, что не курит и, стало быть, не имеет ни малейшего предлога хоть на минутку выйти на улицу и постоять под дождем. Наверное, она умерла бы со скуки, не дотянув до конца рабочего дня, но ее спас звонок из приемной.

— К нам тут забрел какой-то тип с пакетом под мышкой, — заныла Дорис, чей голос всегда действовал на Финн, как скрип железа по стеклу. — Я ему объясняла, что мы не делаем атрибуцию без экспертизы, но он уверяет, что у него Ян Стен. Я послала его к вам. Этого типа ни с кем не спутаешь, дорогуша: на нем дурацкая футболка с надписью «Гарвард». Фиолетовая. И грязные кроссовки.

Иными словами, совсем не тот человек, у которого под мышкой может оказаться голландский мастер семнадцатого века. Тон Дорис не оставлял сомнения в том, что она просто решила сплавить назойливого посетителя Финн.

— Американец?

— Англичанин, но очень настырный. Требовал самого мистера Де Паней-Коттрелла, но я ему объяснила, что придется ограничиться вами, мисс Райан. Разберитесь с ним, пожалуйста.

Дорис повесила трубку, не дожидаясь ответа. Скорее всего, судьбу посетителя решило название американского университета на его футболке. Финн быстренько набрала в строке поиска имя Яна Стена и убедилась, что «Мейсон — Годвин» уже имел дело с этим голландским живописцем. Небольшая жанровая сцена — селяне, танцующие вокруг майского шеста, — ушла почти за миллион фунтов стерлингов. Ян Стен всегда ценился высоко, даже при жизни.

Через пару минут в дверях ее кабинета показалась высокая фигура. Все было именно так, как описала Дорис: фиолетовая гарвардская футболка, грязноватые «найки», а под мышкой — пакет в коричневой оберточной бумаге, перевязанный простой бечевкой. Кроме кроссовок и футболки на посетителе были не слишком чистые джинсы, сильно потертые на коленях. Определенно не похож на счастливого владельца Яна Стена или иного шедевра.

Дорис не упомянула только о том, что посетитель был чрезвычайно хорош собой. Худое, загорелое лицо, копна светлых, выгоревших на солнце волос и фигура, как у олимпийского чемпиона по плаванию. Очень большие, ярко-синие глаза симпатично щурились за стеклами круглых, как у Гарри Поттера, очков. И посетитель, и пакет были слегка забрызганы дождем. Зонта у него в руках Финн не заметила. Он был, пожалуй, немного старше ее: лет тридцать с небольшим. Финн улыбнулась незнакомцу:

— Я могу вам чем-нибудь помочь?

— У меня тут картина…

Он достал из-под мышки пакет и показал ей. Определенный оксфордский акцент, причем настоящий, а не напыщенная, гнусавая подделка, как у Леди Рон. Пакет при ближайшем рассмотрении оказался продолговатым, примерно двенадцать на шестнадцать дюймов — как раз подходящий размер для Яна Стена. Посетитель бережно положил его на стол.

— Садитесь, пожалуйста. — Финн кивнула на единственный свободный стул. — Кстати, меня зовут Финн Райан. — Она еще раз улыбнулась.

— Уильям Пилгрим, — откликнулся посетитель. — Билли. Вы американка.

— Колумбус, штат Огайо.

— «Гуд-бай, Колумбус».

— Филипп Рот.

— Его первая книга.

— Фильм с Али Макгроу и Ричардом Бенджамином. Мама как-то заставила меня посмотреть по телевизору.

— Ну, — улыбнулся Билли Пилгрим, — похоже, эту тему мы исчерпали.

— Картина, — напомнила Финн.

— Картина, — кивнул он.

Она развернула оберточную бумагу. Рама отсутствует, масло, холст, прикрепленный к подрамнику ржавыми полукруглыми скобами. Еще одна жанровая сценка: на этот раз пяток пьянчуг с пивными кружками сидят на лавке под раскидистым деревом. Сюжет, несомненно, характерный для Яна Стена. Вместо подписи инициалы «ЯХС» — Ян Хавикс Стен.

— Очень мило, — признала Финн.

Мило, но совсем не то, что он думает.

— Это не Стен? — догадался Пилгрим по ее тону.

— Боюсь, что не Стен, — подтвердила Финн.

— Но почему? Она у нас в семье уже давно. Вроде бы досталась от голландских предков. И мы всегда считали, что это Ян Стен.

— Для картины такого размера Ян Стен выбрал бы дубовую доску, — объяснила Финн. — А если бы все-таки писал на холсте, тот был бы приклеен к подрамнику или прибит гвоздиками, а не прикреплен скобами. И за триста лет картину наверняка бы перенесли на новый холст и сменили подрамник.

— Понятно.

— И подпись неправильная. Стен всегда подписывался «Я. Стен» и никогда не ставил инициалы. Он терпеть не мог свое второе имя — Хавикс. Но у меня есть и одна хорошая новость.

— Правда?

— Возможно, это Китинг.

— Китинг?

— Том Китинг. Известный английский фальсификатор. Начал работать после Второй мировой войны. Специализировался на голландских мастерах. Его подделки сейчас дорого стоят сами по себе.

— Но не столько, сколько стоил бы настоящий Стен?

— Нет. Разумеется, гораздо меньше.

— А вы, похоже, хорошо в этом разбираетесь.

В его голосе Финн послышалось любопытство. Она пожала плечами:

— У меня в университете было две специализации: золотой век голландской живописи и художники Возрождения. А мой профессор защитил докторскую диссертацию по творчеству Яна Стена.

— Стен стух, так сказать, — скаламбурил Пилгрим.

— Увы, — засмеялась Финн.

Если посетитель и был расстроен, то хорошо это скрывал. Она начала упаковывать картину.

— Я дам вам номер Института искусств Курто, если хотите. Можете позвонить им насчет Китинга. Они скажут точнее.

Пилгрим минуту подумал, а потом покачал головой:

— Не стоит, мисс Райан. Она мне вообще-то нравится, и, если я не получу за нее кучу денег, лучше оставлю себе. Пусть висит в салоне.

— В салоне? — переспросила Финн.

Странно, он вроде бы не похож на парикмахера. Или, может, это какой-нибудь другой салон? Не надо забывать, что в Англии говорят по-английски, а не по-американски.

— Я живу на яхте, — объяснил блондин. — Называется «Дутый флеш».^[1]

— «Дутый флеш»? — удивилась Финн. — Странное название для судна.

— Вообще-то я не сам его придумал. Так называлась лодка Тревиса Макги у Джона Макдональда. Я писал диссертацию по его романам о Макги.

— Докторскую диссертацию? — уточнила Финн.

— Да. — Пилгрим очень мило покраснел. — Я вообще-то немного разбрасывался. Степень бакалавра получал за французскую литературу, в аспирантуре занимался испанской, а докторскую защитил по современной. — Он грустно фыркнул. — И главное, все без толку. Одно время подумывал стать учителем, но потом понял, что мне гораздо больше нравится возиться с лодками, и плюнул на все.

Тут Финн сообразила, что деловая часть разговора уже закончилась. Однако ей не хотелось так быстро отпускать этого блондина.

— А кто такой Тревис Макги? — полюбопытствовала она.

— Боже милостивый! И это спрашивает американка! Это то же самое, что признаться, будто никогда не слышали о Джоне Уэйне. Вы правда не знаете? — недоверчиво спросил он.

— Понятия не имею.

— А видели когда-нибудь фильм «Мыс страха»?

— Конечно. Роберт Де Ниро и Ник Нолти.

— Я бы сказал, Грегори Пек и Роберт Митчем, — нахмурился Билли, — но это уже другая история. А суть в том, что фильм поставлен по роману Джона Макдональда. А еще он написал двадцать один роман о Тревисе Макги, и у каждого романа в названии есть какой-нибудь цвет: «Оранжевый саван», «Расставание в голубом», «Шустрая рыжая лисица».

— И у этого Макги была яхта «Дутый флеш»?

— Да. Плавучий дом. Адрес: Флорида, Форт Лодер-дейл, Байя-Дель-Мар, причал «Эф-восемнадцать».

— И у вас тоже плавучий дом?

— Нет. У меня «Хаут-Бей» сороковая с парусом Маркони.^[2] Старая южноафриканская модель.

Финн почти ничего не поняла, но слушать его все равно было интересно.

— Так этот Тревис Макги — вымышленный персонаж? — продолжала расспрашивать она.

— Да.

— Похоже, вы с ним хорошо знакомы.

— Сначала он играл в футбол, а потом повредил колено и нашел себе новое занятие: возвращал владельцам похищенные ценности и заодно спасал красавиц из рук злодеев. Этакий Робин Гуд и детектив Майк Хаммер в одном лице. Можно сказать, прототип всех неотразимых проходимцев в американской литературе. Мечта журнала «Плейбой». Человек, на которого всякий истинный американец в глубине души мечтает быть похожим.

— И которого терпеть не может всякая истинная американка, — подхватила Финн.

— Может, и так, — вздохнул Пилгрим. — Но он — герой своего времени и когда-то был, что называется, культовым персонажем. Представьте себе Дэниела Буна,^[3] Дэви Крокетта,^[4] Джона Уэйна, Гекльберри Финна и Тома Сойера в одном флаконе. Последний американский авантюрист и первый антигерой.

Пилгрим вдруг запнулся и опять покраснел.

— Я, кажется, прочитал вам целую лекцию, — виновато сказал он.

— Может, вам все-таки стоило пойти в учителя?

— Боже, какое ужасное предложение! Дети с вечно сопливыми носами и игровыми приставками в ранцах. Я бы свихнулся через неделю! — Он встал со стула. — Боюсь, что отнял у вас слишком много времени, мисс Райан. Извините.

— Нет, мистер Пилгрим, я с удовольствием с вами поболтала. Честно говоря, это было самое приятное занятие за день.

Она тоже встала, вручила ему упакованную картину и протянула руку. Его пожатие было теплым и сильным, но в то же время бережным. Финн почувствовала даже мозоли на его ладони. Этими руками он зарабатывает себе на жизнь. Ей это нравилось. И Билли Пилгрим ей нравился. Интересно, он очень испугается, если пригласить его куда-нибудь выпить кофе? Опыта в таких вещах у Финн было маловато.

— Спасибо за помощь, мисс Райан. Вы были очень добры.

Он переступил с ноги на ногу, как застенчивый подросток.

— Не за что. И зовите меня просто Финн. Когда меня называют мисс Райан, я чувствую себя воспитательницей в детском саду.

— Вы могли бы рассказывать малышам сказки о минхере Яне Стене.

— И вытирать их сопливые носы.

— Фу! — ужаснулся Билли Пилгрим и засмеялся.

— Так вы сейчас на «Дутый флеш»? — не без тайной надежды поинтересовалась Финн.

— Нет пока. У меня есть квартира в городе. Завтра надо кое с кем встретиться в Сити. Поверенные и все такое. Хочу продать небольшую недвижимость в Корнуолле.

Сначала картина, теперь недвижимость. Похоже, он собирается куда-то уехать.

— Коттедж?

— Да, типа того, — кивнул Билли.

— Собираетесь устроить себе каникулы?

— Угу, хочу поплавать по морям.

— Подальше от дождей?

— Надеюсь.

— А уже решили, куда поплывете?

— Об этом я еще особенно не задумывался.

— А что бы сделал в такой ситуации Тревис Макги?

— Смешал бы себе мартини с джином и посоветовался бы с Мейером.

— С Мейером?

— Это его друг, философ по призванию. Жил через пару причалов от Макги. Его лодка называлась «Джон Мейнард Кейнс».^[5]

— Наверное, он был экономистом?

— Что-то вроде того. В тексте это не уточняется.

— Делец с Уолл-стрит?

— Да, но на пенсии.

Вот теперь они действительно совершенно исчерпали тему.

— Ну что ж… — сказал Билли.

— Ну что ж, — откликнулась Финн. — Было очень приятно познакомиться с вами. Может, еще когда-нибудь встретимся.

Последний шанс. Если уж он не среагирует на этот намек, значит, всему конец.

— Надеюсь, что так.

Немного застенчивая улыбка, вежливый кивок — и все. Ушел. Финн плюхнулась на стул. Английский Тревис Макги скрылся в лондонском тумане. В довершение несчастий через десять минут на пороге ее кабинета возник Ронни. Выглядел он примерно так же, как одноклассник Финн, «ботаник» Артур Биндокер во время очередного приступа астмы. Лицо над узлом дорогого галстука налилось малиновым цветом, глаза вылезали из орбит, а на висках надулись вены.

— Здесь был его светлость, а мне никто не потрудился сообщить! — полузадушенным голосом возвестил он.

— Кто? — вытаращилась на него Финн.

— Его светлость герцог, разумеется!

Финн никак не могла понять, чего он от нее хочет.

— Здесь не было никакого герцога.

— Дорис присылала к вам человека по имени Уильям Пилгрим, так?

— Билли. Любитель лодок.

Ронни передернуло.

— Этот Билли, как вы его называете, — лорд Уильям Уилмот Пилгрим, барон Нитский, граф Пенденнис, герцог Керноуский.

— Он сказал, что его зовут Билли. А всего остального даже не упомянул.

— Зачем он приходил?

— Приносил картину на оценку.

— И что вы ему сказали?

— Он считал, что это Ян Стен. На самом деле это была просто недурная подделка.

— У вас не та квалификация, чтобы отличить подлинного Яна Стена от подделки, мисс Райан. Для таких заключений мы держим целый штат экспертов.

— Холст был прикреплен к подрамнику проволочными скобами, Рон.

— Это еще ничего не значит! Подрамник могли поменять во время реставрации!

— Но его не меняли, — спокойно возразила Финн, в душе проклиная себя за болтливость. — И холст был оригинальным. Вы же сами понимаете, что настоящему холсту Стена исполнилось бы уже триста лет и он давно сгнил бы, если его не продублировать. Нет никаких сомнений — это подделка. И подпись неправильная. Возможно, это не слишком удачный Том Китинг, но и только.

— И вы все это сообщили ему?

— Конечно. С какой стати мне врать?

— Это вообще не ваше дело — разговаривать с ним. Надо было немедленно сообщить мне. Его светлость потенциально очень ценный клиент, и его не должна принимать всякая мелкая сошка.

— Мелкая сошка? — прищурилась Финн.

— Его светлость заслуживает самого почтительного отношения, которого вы, боюсь, просто не в состоянии ему обеспечить, — ледяным тоном отрезал Ронни.

Финн с трудом подавила желание треснуть этого напыщенного идиота чем-нибудь тяжелым. Вместо этого она вышла из-за стола и торопливо натянула плащ.

— Я иду домой, — заявила она, вынимая зонтик, — в свою мелкую квартирку в Крауч-Энде.

— Ничего подобного вы не сделаете! — захлебнулся возмущением Ронни.

Сделав шаг в сторону, он преградил ей дорогу и демонстративно посмотрел на свои золотые, тонкие, как монета, «Патек Филипп»:

— Еще нет пяти часов.

— Я иду домой, — повторила Финн, — а если вы немедленно не отойдете, я поступлю так, как меня учил инструктор по самообороне.

Ронни побагровел еще больше, но поспешно отошел.

— Я вас уволю! — прошипел он ей вслед.

— Увольняй на здоровье, — буркнула Финн себе под нос, быстро спускаясь по лестнице.

Она была сыта по горло Рональдом Де Паней-Коттреллом, Мейсоном, Годвином и всей этой чертовой Англией.

Ронни не обманул, и, когда Финн добралась домой, на автоответчике ее ждало сообщение о том, что она уволена из аукционного дома «Мейсон — Годвин». Чек ей вышлют по почте, а Министерство внутренних дел будет извещено о том, что отныне она безработная и посему не имеет права на рабочую визу. В голосе Дорис звучало ледяное удовлетворение. Кроме того, в почтовом ящике оказалось письмо от какого-то лондонского адвоката. Прекрасный конец прекрасного дня. Чтобы утешиться, Финн спустилась вниз в ресторан «Пальчики оближешь» и там заказала себе чизбургер, капустный салат, порцию картошки-фри с чили и к ней мисочку мексиканского соуса. К черту диету и к черту Англию!

3

Рядом с именем стоял неразборчивый росчерк и вчерашняя дата. По-видимому, письмо было доставлено посыльным, так как марки и почтовые штампы на конверте отсутствовали. Подпись выглядела так, будто ее ставили гусиным пером: вокруг на дорогой кремовой бумаге остались маленькие чернильные брызги. Все это — имя адвоката, письмо и сама контора — явилось в ее жизнь как будто прямо из романа Диккенса. Сейчас Финн сидела в трех домах от конторы, за столиком кофейни «Старбакс». Она уже обнаружила, что офис Талкинхорна располагается на втором этаже, над магазином старой книги, полутемным с маленькой пыльной витриной, тоже вполне диккенсовским. Табличка на стене дома сообщала, что во времена королевы Виктории в нем проживал известный иллюстратор детских книжек Рэндолф Кальдекот.

Финн засунула письмо обратно в конверт, конверт положила в сумку рядом с паспортом и уже не в первый раз задумалась о том, что могло понадобиться от нее королевскому адвокату Талкинхорну. Никогда раньше она не слышала этого имени и представления не имела о том, каким образом встреча с ним может послужить ее интересам. С другой стороны, после внезапного увольнения из «Мейсона — Годвина» дел у нее было не слишком много, а в ближайших планах значилась только покупка билета на родину.

Дождь, похоже, решил дать Лондону маленькую передышку. Было тепло и солнечно, а потому Финн сидела за уличным столиком. Она потягивала свой «американо», грызла печенье и глазела по сторонам. Чуть дальше по улице, в большом открытом дворе Британского музея, толпились туристы. Сам музей походил на греческий храм, каким-то непонятным образом перенесенный в самый центр Лондона.

С наружной стороны чугунной ограды останавливались черные и блестящие, как жуки, туристические автобусы с темными стеклами, и из них, будто бледные личинки, вылезали немецкие туристы. Возбужденно переговариваясь, они пересекали залитый солнцем двор и исчезали в густой тени за рядом гигантских колонн. На сегодня у них была намечена «культурная программа»: знакомство с прославленным Розеттским камнем, мумифицированными останками знаменитого «Болотного Пита» и с коллекцией античных статуй, вывезенных из Греции лордом Элджином. И кстати, ведь именно в этих декорациях снималась «Мумия» и ее продолжение! Если уж здесь побывал Брендан Фрейзер, то непременно должна побывать и Hausfrau^[6] из Штутгарта с мужем. Финн отхлебнула кофе и сокрушенно вздохнула. Похоже, чересчур долгое общение с Леди Рон превратило ее в законченного циника.

— Привет.

Голос показался ей знакомым. Она подняла глаза, приставила ко лбу ладонь, чтобы заслониться от непривычно яркого солнца, и обнаружила, что перед ней стоит не кто иной, как Билли Пилгрим, вернее, его светлость герцог и так далее. На этот раз вместо гарвардской футболки на нем был отлично сшитый костюм, светло-голубая рубашка и дорогой галстук. Туфли сверкали, волосы были причесаны, а щеки гладко выбриты.

— Вы прямо преобразились, милорд.

— Так вы уже знаете?

— Да, мне очень доходчиво все объяснили. Более того, меня даже уволили за незнание вашей родословной, — довольно холодно сообщила ему Финн.

— О черт! — Блондин был явно расстроен. — Хотите, я поговорю с ними? Я все им объясню. Они поймут, не сомневайтесь.

Последние слова прозвучали весьма твердо. Родословная, о которой упомянула Финн, имела немалый вес, и он об этом хорошо знал.

— Не стоит, — легкомысленно отмахнулась она. — Рано или поздно что-нибудь подобное все равно бы случилось. Это заведение мне и так осточертело.

— Но все-таки я в самом деле могу…

— Не стоит.

Финн вдруг замолчала и озадаченно уставилась на него. На другой стороне улицы женский голос громко говорил что-то по-немецки. Казалось, это сержант командует на плацу, а не мать разговаривает с детьми.

— Это ведь не случайное совпадение — то, что мы сейчас встретились? — подозрительно спросила она.

Пилгрим моментально покраснел. Ему это очень шло. Финн вспомнилось название его лодки. С таким «говорящим» лицом ему точно не стоит играть в карты.

— Да, боюсь, не случайно, — признался Билли.

— Вы знали, что я буду здесь?

— Ну, не именно здесь, но я знал, что сегодня днем вы придете на Грейт-Рассел-стрит. Во всяком случае, надеялся.

— Откуда вы знали? — Финн по-прежнему ничего не понимала. — От Талкинхорна? — сделала она единственно возможное предположение.

Пилгрим кивнул:

— Сэр Джеймс — поверенный нашей семьи. Ну, то есть один из них.

— И в аукционный дом вы тоже пришли не случайно?

— Да. Дело в том, что вы объявлены наследницей по завещанию одного моего родственника. Обстоятельства этого дела довольно странные, и мне захотелось заранее взглянуть на вас.

— И вы знали, что картина — подделка?

— Нет, — качнул головой Билли. — Я всегда считал, что это Ян Стен. Хотя мог бы и догадаться. Половина драгоценностей моей матери оказались фальшивыми. — Он смущенно улыбнулся. — Знаете, наши титулы — это один пустой звук. Не то что в двенадцатом веке, когда мои предки разбойничали вместе с Ричардом Львиное Сердце, побивали полчища сарацинов и все такое.

Он засмеялся.

— Да, тогда жизнь была повеселее, — согласилась Финн. — Так вы правда хотели ее продать? В смысле, картину?

— Хотел. Яхту надо ремонтировать, и корпус не мешало бы почистить, а еще этот особняк в Корнуолле разваливается прямо на глазах. О нем даже Национальный совет по охране памятников не желает слышать, и к тому же он по уши в долгах. Meur ras a'gas godrik dhe'n wiasva ma!

Древний музыкальный ритм, прозвучавший в последней фразе, почему-то напомнил Финн о «Властелине колец».

— Что это за язык? — спросила она, не скрывая восхищения.

— Язык короля бриттов Пендрагона и рыцарей Круглого стола, короля Артура, Тристана и Изольды.

— Корнуоллский?

— Да, корнуоллский, как и я сам, — подтвердил герцог и протянул Финн руку. — Будем считать, что мой маленький обман прощен?

— Да, ваша светлость, — откликнулась Финн, отвечая на рукопожатие.

— Просто Билли, пожалуйста. Вашей светлостью меня величает только Талкинхорн и моя двоюродная бабка Елизавета.

— Двоюродная бабка Елизавета? — недоверчиво переспросила Финн.

— Королева, — пояснил Билли.

— Шутите?

— Нет, к сожалению. Я — один из отпрысков многочисленного выводка Виктории и Альберта. И постоянный источник разочарования для родни. Они все считают, что мне следовало добиться большего. А я даже в поло не играю.

— Какой ужас!

Герцог помахал левой рукой:

— Я, видите ли, левша. А левшам не разрешают играть в поло, за исключением, конечно, кузена Чарльза.

— Принца?

— Его самого, — хихикнул Билли. — Кстати, управлять пассажирскими самолетами нам тоже нельзя.

— Надо же. Никогда об этом не задумывалась.

— Мы самое большое меньшинство в мире. И самое угнетаемое, если не считать Билла Гейтса. Он тоже левша.

— И Билл Клинтон.

— Точно. И Джордж Буш-старший.

— И Микеланджело, — подсказала Финн.

— И Леонардо да Винчи.

— И Курт Кобейн.

— Кто?

— Музыкант, — объяснила Финн. — Он уже умер.

— И бабушка Елизавета.

— Правда? А я и не знала.

— И королева Виктория тоже. И кузен Уильям. Это передается с генами.

— Ну хватит, — засмеялась Финн. — А то мы никогда не остановимся.

— Хватит, — согласился Билли и взглянул на часы, стальные и массивные, как у водолазов, совсем не похожие на золотую финтифлюшку Ронни. — Уже два часа. Сэр Джеймс, наверное, ждет нас. Вы допили кофе?

Финн кивнула и встала. Они прошли по улице десяток метров и остановились перед узкой дверью дома номер сорок семь.

— А что за странные обстоятельства вы упомянули? — поинтересовалась Финн, поднимаясь по узкой лестнице.

— Я и сам толком не знаю. Талкинхорн говорил со мной довольно уклончиво.

Они добрались до второго этажа и свернули в коридор. В офис Талкинхорна вела первая дверь справа. Билли распахнул ее и пропустил Финн вперед. Если письмо адвоката напомнило Финн о временах Диккенса, то его контора оказалась идеально сохранившимся образцом интерьера Эдвардианской эпохи.^[7]

Она состояла из трех комнат: слева — библиотека с книжными полками вдоль стен, справа — комната для заседаний, а посредине — кабинет. Приемной с секретаршей здесь не имелось. Между двумя выходящими на Грейт-Рассел-стрит окнами стоял большой дубовый стол с верхом, затянутым бордовой кожей. На стенах висели раскрашенные от руки гравюры со сценами лисьей охоты.

Широкие доски пола прикрывал старый, тонкий ковер. В кирпичном камине дрожало холодное электрическое пламя. Стены были наполовину скрыты темными панелями из какого-то экзотического дерева: то ли черного ореха, то ли бразильской вишни. У стола стоял старомодный стул, обитый той же темно-красной кожей, что и столешница. На самом столе располагались антикварный письменный прибор на массивной плите из оникса, старая лампа с зеленым абажуром, подставка для трубок и голубая фаянсовая банка для табака с медной крышкой, на которой были изображены индеец в головном уборе из перьев и какой-то герб с переплетенными буквами.

Сидящий за столом человек в темном костюме и рубашке с высоким воротничком походил на персонажа из фильма о старинной жизни. Его лицо идеально соответствовало обстановке и тоже было эдвардианским: глубокие морщины и мешки под темно-серыми глазами, гладко выбритые, слегка обвислые щеки, тонкие бескровные губы и седеющие редкие волосы, откинутые с высокого, прорезанного морщинами лба, на котором привычно устроились очки в тяжелой роговой оправе.

— Сэр Джеймс, — поздоровался Билли.

Хозяин кабинета медленно поднялся со стула и слегка поклонился:

— Ваша светлость.

Он протянул худую, как у скелета, искривленную артритом руку, которую Билли очень бережно пожал. На вид сэру Джеймсу было никак не меньше семидесяти лет.

— Это мисс Фиона Райан, — представил герцог свою спутницу.

— Просто Финн.

Она улыбнулась и осторожно пожала протянутую руку. Старик тяжело опустился на стул и жестом предложил им занять два кожаных кресла для посетителей. Сэр Джеймс, судя по всему, не любил тратить время на светские беседы. Он мельком взглянул на пачку документов на столе, опустил на глаза очки и поджал тонкие, скорбные губы. Финн подумала, что этот человек наверняка очень редко улыбается и никогда не смеется.

— Дело, ради которого я пригласил вас, касается вашего кузена с материнской стороны, ваша светлость, — некоего мистера Питера Богарта, проживающего, помимо прочих мест, — он опустил глаза и перелистал пару бумажек, — по адресу: Мейфэр, Саус-стрит, дом пятьдесят один, квартира девять.

— Он вроде бы исчез, если я не ошибаюсь? — вставил Билли.

— Совершенно верно, — кивнул Талкинхорн. — Ровно двенадцать месяцев назад. По-видимому, в Юго-Восточной Азии: Саравак,^[8] Бруней — где-то в тех местах.

Адвокат выдвинул ящик стола и достал оттуда цветную карточку девять на двенадцать, похожую на увеличенную фотографию из паспорта. На ней был изображен похожий на викинга мужчина средних лет с худым, узким лицом, редеющими рыжими волосами и густой бородой.

— По-моему, он был порядочным авантюристом, — припомнил Билли.

— Наверное, можно выразиться и так, — буркнул сэр Джеймс, явно намекая, что сам бы он выразился иначе. — Но в любом случае мистер Богарт оставил мне инструкции, которые я обязан выполнить, в случае если он не вернется в Лондон в течение года, или не свяжется со мной каким-либо иным способом, или погибнет насильственным способом. Год истек в эту среду.

— А сколько ему было… Сколько лет этому Богарту? — осведомилась Финн.

— Третьего числа сего месяца мистеру Богарту исполнилось пятьдесят восемь лет.

— А какое отношение все это имеет ко мне?

Старик тщательно подровнял лежащую перед ним стопку бумаг. Казалось, его морщины стали еще глубже, а губы — еще тоньше. Он потянулся к подставке, выбрал изогнутую трубку из корня эрики и аккуратно набил ее табаком из голубой банки. Потом все так же неспешно вытащил из кармана пиджака простую кухонную спичку, чиркнул ею по желтому ногтю на большом пальце и закурил. По комнате поплыл ароматный дым.

Только после этого адвокат вынул изо рта трубку, откашлялся и ответил:

— Насколько я понимаю, в течение нескольких лет мистер Богарт состоял в близких отношениях с вашей матерью. Точнее сказать, был ее любовником. — Он еще раз неловко откашлялся. — Более того, у мистера Богарта имелись основания полагать, что он приходится вам отцом.

Договорив, Талкинхорн откинулся на спинку стула.

— Что?! — не поверила своим ушам Финн.

— Ну и ну! — ахнул Билли.

— У-гум, — буркнул адвокат.

— Я ничего не понимаю, — опять заговорила немного пришедшая в себя Финн. — То есть, я хочу сказать, это какой-то бред. Моего отца звали Лайман Эндрю Райан, он был профессором археологии и преподавал в Университете Огайо.

Талкинхорн пролистал несколько бумажек из лежащей перед ним пачки, пробормотал что-то себе под нос, покивал и опять поднял глаза на Финн:

— Да, так и есть. Но, по имеющейся у меня информации, ваш отец некоторое время работал приглашенным преподавателем в Модлин-колледже в Кембридже, то есть в своей альма-матер.

— Верно, он учился там во время Второй мировой войны. А потом его пригласили преподавать где-то в шестидесятых годах.

— В тысяча девятьсот шестьдесят девятом, если быть точным, — подтвердил Талкинхорн. — И он преподавал там десять лет в перерывах между раскопками. Летом семьдесят девятого года он вернулся в Огайо и возглавил кафедру археологии в университете.

Финн кивнула:

— Да, моя мать хотела, чтобы я родилась в Соединенных Штатах.

— А Питер Богарт, — продолжал адвокат, — изучал археологию в Модлин-колледже с тысяча девятьсот семидесятого по семьдесят третий год. Лайман Райан был его куратором и научным руководителем. С семьдесят третьего по семьдесят девятый год Богарт работал ассистентом вашего отца и принимал участие в его экспедициях в Центральную Америку.

— И что с того? Он знал моего отца, но это еще не значит, что он был любовником моей матери.

— Не значит, — согласился Талкинхорн.

Он отложил трубку, открыл средний ящик стола и извлек оттуда небольшую пачку старых писем, перевязанную резинкой. Конверты были бледно-зелеными — любимый цвет матери Финн.

— Зато вот это неопровержимо доказывает, что Питер Богарт был любовником вашей матери.

Костлявым пальцем он подтолкнул стопку писем к Финн.

— Что это?

— Любовные письма. Billet doux, как выражаются французы. От вашей матери к Питеру Богарту. На всех имеются даты, а содержание, боюсь, не оставляет никаких сомнений относительно характера взаимоотношений корреспондентов.

— Значит, вы их читали?

— На этом настоял мистер Богарт, после того как я выразил озабоченность по поводу его завещания.

— А почему вы выразили озабоченность? — осведомилась Финн, не в силах отвести глаз от лежащей перед ней стопки писем.

— Мисс Райан, Питер Богарт является главным наследником одной из крупнейших судоходных компаний мира. Собственно говоря, «Нидерланд-Богарт-лайнс» и есть самая крупная корпорация контейнерных перевозчиков. Речь идет об огромном состоянии, а установление отцовства — это серьезная и очень запутанная юридическая процедура. Посему ваше появление в качестве наследницы может превратиться в серьезную обструкцию нормальному течению бизнеса, если можно так выразиться.

— Во что? — удивилась Финн.

— В геморрой, — перевел ей на ухо Билли.

— А, в проблему, — поняла она.

— Вот именно, — подтвердил адвокат, бросив на Пилгрима взгляд поверх очков.

— А почему Богарт решил, что я его дочь?

— Потому что совпали сроки, — объяснил старик. — По утверждению мистера Богарта, его связь с вашей матерью закончилась в августе семьдесят девятого, незадолго до ее отъезда в Америку. Вы родились в мае восьмидесятого, то есть через девять месяцев. По всей видимости, вы были, гм, зачаты в Англии, предположительно в Кембридже.

— Но это еще не значит, что он мой отец.

— В письмах имеются свидетельства того, что Лайман Райан не мог зачать ребенка по причинам физиологического характера.

— Вы хотите сказать, что мой отец был бесплоден?

— Нет, — покачал головой Талкинхорн, не решаясь взглянуть Финн в глаза. — Судя по письмам, он не мог… — Юрист помолчал и зачем-то поправил узел галстука. — Он был не способен к соитию.

Слово было до того архаичным, что Финн, наверное, рассмеялась бы, если бы все это не было так нелепо и так ужасно.

— Как явствует из писем, — продолжал старик, — ваш отец знал о романе жены с мистером Богартом и, похоже, смирился с ним. Насколько я понимаю, он был намного старше вашей матери?

— На двадцать лет, — глухо подтвердила Финн.

Когда ее родители познакомились, отцу было уже за сорок, а матери едва исполнился двадцать один год. Учитель и ученица, май и декабрь, так сказать. А десять лет спустя, похоже, пришла очередь матери. Ей был тридцать один год, когда она встретила юного двадцатилетнего студента Богарта.

Финн недоверчиво разглядывала лежащую перед ней фотографию. У отца никогда не было ни веснушек, ни рыжины в волосах, но у матери волосы были каштановыми с красноватым отливом, а летом на переносице проступала бледная россыпь веснушек. Возможно, вполне возможно. Во всем этом была какая-то жестокая ирония. За несколько минут Финн узнала об отце и матери гораздо больше, чем хотела знать. Больше, чем следует знать о своих родителях ребенку.

— Зачем вы мне все это рассказали? — сердито спросила она.

— Мне очень жаль, что пришлось это сделать, — сокрушенно покачал головой Талкинхорн. — Я не хотел ни оскорбить, ни огорчить вас. Та часть завещания, которая касается вас, никоим образом не связана с предполагаемым отцовством мистера Богарта. Но если вы станете претендовать на остальную часть состояния семьи Богартов, большая часть которого находится в трастовом управлении, это приведет к массе осложнений. От вас потребуются неопровержимые доказательства родства — в частности, анализ ДНК. Потому я и счел своим долгом предостеречь вас. Сведения об этом неизбежно попадут в прессу, и последствия могут оказаться довольно неприятными.

— Да ни на что я не претендую! — возмутилась Финн.

Сэр Джеймс удовлетворенно кивнул.

— Как бы то ни было, — продолжал он, — мистер Богарт оставил для вас двоих совершенно четкие инструкции.

— Для нас двоих? — изумился Билли.

— Да, наследство оставлено вам в совместное пользование. Оно состоит из трех частей.

— Каких? — нетерпеливо спросила Финн.

— Из картины, которая находится в соседней комнате, из дома, который находится в Амстердаме, и из судна «Королева Батавии», которое, согласно имеющимся у меня сведениям, находится где-то у западного побережья Саравака.

4

Капитан сухогруза «Королева Батавии» Конрад Брини Хансон глубоко затянулся местной сигаретой «кретек» и с отвращением выдохнул пахнущий гвоздикой дым в раскаленный воздух. Он стоял на крыле мостика, таком же проржавевшем, как и вся остальная посудина, и, облокотившись на изъеденные солью поручни, смотрел вдаль.

Нос стоящего на якоре судна мерно покачивался на встречных волнах: начинался отлив. В трех четвертях мили впереди виднелся берег Танджунг-апи с густой зеленой каймой джунглей. Ленивые волны, ударяясь об изогнутый песчаный пляж, вскипали белой пеной. Пейзаж казался на удивление мирным, но Хансон знал, что это только иллюзия. Скоро это место станет очень негостеприимным и даже опасным: во время отлива над длинной каменистой отмелью останется не больше шести футов глубины.

Если чертов механик не запустит двигатель в ближайшее время, они застрянут здесь на несколько часов, а то и вправду сядут на мель. Он слышал, как внизу, под палубой, Максевени колотит по железу чем-то тяжелым, изрыгая при этом чудовищную смесь английских, малайских и самых последних шотландских ругательств, способную поставить в тупик даже самого искушенного лингвиста.

Темноволосый, дочерна загорелый капитан еще раз затянулся своей пряной сигаретой и сердито засунул окурок в наполненную песком консервную банку, специально для этой цели прикрученную к поручням. Внизу на раскаленном полубаке работали двое матросов: мощный, голый по пояс гигант по имени Али красил палубу, а его костлявый приятель Арманд обивал ржавчину. Они были странной парой: Али, родом из Мозамбика, черный, как кусок угля, весь в татуировках и шрамах, о происхождении которых он не распространялся, и Арманд откуда-то с Балкан, бледный, как вампир, никогда не снимающий со своей бритой головы смешную нейлоновую шапку с ушами.

Брини Хансон отвернулся от черно-белой парочки и опять уставился на зеленую кайму джунглей. Он-то кто такой, чтобы называть их странными? Как его самого занесло в этот проклятый край охотников за головами и пиратов? Как вышло, что благовоспитанный датский мальчик из Торсминда тратит жизнь на то, чтобы доставлять партии велосипедов и флуоресцентных лампочек из Бангкока в Шанхай или дамские сумочки, какао-порошок и запчасти с Тайваня в Манилу? Почему целыми днями он маневрирует между бесчисленными островами, рифами и банками, а ночами с завидной регулярностью отбивает атаки террористов из «Абу-Сайяф» или фанатиков из Исламского фронта, которые, до зубов вооружившись гранатометами РПГ и китайскими АК-47С, подваливают к борту на украденных у рыбаков суденышках? И какого черта он борется с тайфунами, муссонами и цунами на этом дряхлом корыте, перестроенном из патрульного корабля времен Второй мировой войны?

На все эти вопросы имелся один простой ответ. Все дело в том, что Брини Хансон не любил селедку. Терпеть не мог ее вида, вкуса и запаха, особенно в соленом виде, а потому не желал всю жизнь ловить ее, как делали это его отец и дед. Брини всегда придерживался простой и разумной философии: живи и давай жить другим. Он не станет трогать селедку, и тогда селедка оставит в покое его.

Стоило принять такое решение — и дальше жизнь покатилась как по рельсам. После школы — пять лет в военно-морском училище, три — на ледоколах, два — на судах снабжения, потом — торговый флот: сначала матросом на сухогрузах и скотовозах, медленное повышение от должности к должности и наконец капитанская лицензия, вскоре потерянная в пьяной драке в Коулуне. А потом — пробуждение в ночлежке в Маниле, десятилетний пацан, обчистивший его карманы, портовый кабак и бессвязный разговор со старым капитаном Ником Лумберой, после которого он и оказался на «Королеве Батавии» в должности сначала второго, а затем старшего помощника. Потом — девятибалльный шторм в Малаккском проливе, и в самый разгар его — инфаркт и смерть доброго старика Никомедоса. «Королева» тогда везла в Бомбей груз ментоловых пилюль от кашля, и все судно пропахло ими, как палата чахоточного.

Тело Лумберы убрали в холодильник, а Хансон вывел «Королеву» из шторма и доставил пилюли в Бомбей строго по расписанию. Судовладельцы — судоходная компания «Шанхай — Суматра», крошечный филиал морской империи Богартов, — остались им довольны и предложили занять место капитана, не задавая при этом лишних вопросов. В конце концов, не так-то просто найти квалифицированного и опытного моряка, готового без конца водить судно наподобие трамвая между двумя дюжинами примитивных, мелководных портов. Хансон почти без колебаний принял предложение, поскольку знал, что лучшее он вряд ли когда-нибудь получит.

С тех пор прошло уже десять лет. Еще два-три года, и он будет считаться человеком средних лет. Денег не скопил, пенсии не заработал, семьи не завел. «Королеве» почти семьдесят, срок ее службы давно закончился, ремонтировать ее нет смысла, и значит, уже скоро он получит приказ отвести старушку в Аланг — печально знаменитое кладбище кораблей на побережье Индии, которое еще называют «Берегом мертвецов». А вместе с этим истечет срок и его службы, хотя свой конец он найдет не на кладбище кораблей, а, скорее всего, на дне бутылки, выпитой в душной комнате над каким-нибудь баром в Рангуне. Хансон сунул в песок еще один окурок. Просто удивительно, как мало времени ему потребовалось на то, чтобы вспомнить всю свою жизнь.

— Jakolin mo ako!

Люк у левого борта, прямо под крылом мостика, с грохотом распахнулся, и из него вылез Максевени: на лице, сплошь усыпанном веснушками, — черные ручейки машинного масла, волосы забраны под сетку, сделанную из женских колготок.

— Шлюха inang trabaho ito! Ya wee houghmagandie сукин сын! Треклятый ming mowdiewark дерьмоед! — Он отхаркнулся и выплюнул за борт что-то похожее на сгусток дизельного топлива. — Cack-arse hamshanker! У меня уже нутро винтом заворачивается от этой гребаной tam-tiz fanny-bawz хрени! — Он с силой пнул торчащий из палубы грибок вентилятора. — Yah Hoor! Yah pok-pok Ang okie овца mo amoy ang задницу!

Он помолчал немного, а потом на чистом мандаринском наречии помянул родню своего врага вплоть до восемнадцатого колена:

— Cao ni zu zong shi ba dai!

Хансон знал, что старший механик может продолжать в том же духе битый час, ни разу не повторившись.

— Проблемы, Скотти? — окликнул он его.

Максевени задрал голову и посмотрел на него, прищурив и без того маленькие, черные, как бусины, глазки. Он был похож на разъяренного суслика, на которого напялили промасленный комбинезон.

— Я не терплю, когда меня так называют, и ты это отлично знаешь! — рявкнул он с острым, как уксус, и густым, будто патока, эдинбургским акцентом. — Мой папаша был такой же шотландец, как это гребаное корыто — авианосец! А ты лучше заткни пасть!

Он еще раз сплюнул за борт и воинственно уставился на Хансона.

Своим появлением на свет Уильям Тунг Максевени был, по его собственным словам, обязан давней встрече рыжеволосого шотландца-бухгалтера, ведущего строгий учет прибылей от опиумной торговли, и проститутки из Макао по имени Тунг Ло Мей. За прошедшее после их знакомства столетие предки Максевени продолжали с энтузиазмом смешивать расы и национальности, и в результате в китайской прачечной, расположенной на окраине Эдинбурга, родился Уилли. Почти с самого рождения он начал мечтать о том, чтобы оказаться как можно дальше от дождей, туманов и Шотландии, а потому при первой же возможности поступил в матросскую школу в Брантсфилде — ту самую, которую за несколько лет до него закончил Шон Коннери, а уже в четырнадцать лет завербовался мотористом на пароход «Ланаркшир», следовавший в Африку, а оттуда — в Южную Азию. С тех пор Максевени ни разу не был в Шотландии и успел сменить не меньше полусотни судов, пока не застрял на «Королеве Батавии», ставшей ему и домом, и родиной.

«Королева» была гораздо старше всех членов своего экипажа. Еще перед Второй мировой войной ее построили на верфи в Ванкувере, и тогда она называлась патрульным кораблем К-149 класса «Флауер». Во время войны в составе Военно-морских сил Австралии она, то и дело уворачиваясь от японских торпед, возила живую силу и оружие из австралийского Дарвина в Рабаул, Папуа — Новая Гвинея. Конец войны она встретила в Манильском заливе и там же была продана некоему Бернсу Филипсу, давшему ей то имя, что она носила до сих пор. Новый владелец, разрезав ей брюхо, оборудовал в нем грузовой трюм, и после этого двадцать лет «Королева Батавии» возила всякую всячину с одного филиппинского острова на другой.

В начале шестидесятых она пережила еще одну переделку и превратилась в спасательный буксир. Он продолжал работать в тех же краях, отыскивая останки затонувших в войну кораблей, которые еще годились на металлолом. Но вскоре спрос на металлолом упал, и «Королева» опять начала возить грузы с острова на остров и переходить из рук в руки, точно стареющая шлюха. Наконец каким-то чудом, скорее всего просто по недосмотру, она оказалась в собственности компании Богартов.

Это было небольшое суденышко двести футов длиной и тридцать три шириной, с осадкой одиннадцать футов в балласте. Когда-то оно было оснащено и глубинными бомбами, и четырехдюймовым носовым орудием, и многоствольным зенитным пулеметом, и парой двадцатимиллиметровых пушек. Сейчас от всего этого богатства на «Королеве» осталось только старое ружье двенадцатого калибра в каюте у капитана да еще несколько средств самообороны, на всякий случай припрятанных в разных местах на палубе. Вместо первоначального экипажа из семидесяти человек теперь на ней работали всего одиннадцать, включая Хансона на мостике и Максевени с его нескладным, молчаливым помощником Куан Конгом из Самоа в машинном отделении. Единственная спасательная шлюпка висела на самодельной шлюпбалке на корме — там, где раньше были проложены рельсы для глубинных бомб. В хорошие дни «Королеве» удавалось разогнаться до двенадцати узлов, но чаще она ползла на семи.

Со стапеля она сошла серо-голубой, но с тех пор бесчисленное количество раз перекрашивалась: из серого в черный, потом в зеленый, потом в тускло-красный и так далее. Сейчас ее корпус опять был черным, надстройка — белой, а труба — алой с большой черной буквой «Б», и все это густо покрывали зловещие пятна ржавчины. Палуба, склепанная из стальных листов, только на баке, корме и мостике была прикрыта до невозможности изношенными досками. Приходилось отдать должное ее строителям: после семидесяти лет штормов, войн и качки старушка все еще держалась на плаву, хотя возраст, разумеется, напоминал о себе, и иногда довольно громко.

Невеселые мысли капитана были прерваны жутким скрежетом, донесшимся из машинного отделения, после чего древний паровой двигатель вдруг заработал, сотрясая весь ржавый корпус. Через минуту из переговорной трубки донесся голос стармеха:

— Капитан! Слышишь эти чудные звуки?

Хансон шагнул в крошечную рубку.

— Спасибо, Уилли! — крикнул он в воронку, отстучал команду машинным телеграфом, а потом повторил голосом: — Малый вперед! Давай-ка убираться подальше от этого рифа.

Через несколько секунд винт вспенил воду за кормой и старушка «Королева Батавии» неохотно двинулась в сторону открытого моря.

5

В ста тридцати милях севернее, там, где река Реджанг впадает в Южно-Китайское море, в местной хижине — румах, стоящей на сваях над одним из ее рукавов, отдыхал в гамаке прославленный в этих краях пират, известный как Хан, или Тим-Тиман, или, иногда, Правоверный. Его пальцы, тяжелые от золотых колец, машинально перебирали четки. Вместо бусин на них были нанизаны человеческие зубы — некоторые потемневшие от старости, другие — белые и молодые; на нескольких из них сохранились высохшие кусочки нерва и десны. Четки подарил ему дед с материнской стороны, Темонгонг Кох — местный вождь, заслуживший громкую, хоть и дурную славу.

С висящего на широкой террасе гамака Хан хорошо видел всю остальную деревню: десяток румах, таких же как его временное жилище, несколько длинных бараков без передней стены, построенных японцами в годы войны, и два старых, почти развалившихся общинных дома, когда-то полных дыма и смеха, а теперь населенных лишь призраками мужчин, женщин и детей, чьи высохшие, почерневшие головы — трофеи из страшного прошлого — рядами висели на гнилых стропилах.

В жилах Хана, как и многих других членов его племени, текла смешанная — малайская, китайская и местная даякская — кровь, но в отличие от остальных он мог похвастаться тем, что происходит от самого Белого Раджи — Чарльза Брука, английского авантюриста, появившегося здесь в середине девятнадцатого века, чья семья железной рукой правила Сараваком целых сто лет. У Хана имелось и неопровержимое доказательство этого родства: на его грубом лице азиатского полукровки светились удивительно светлые, ярко-голубые глаза. Они умели наводить порчу, видеть будущее и угадывать ложь — по крайней мере, в это верили суеверные подданные его пиратского королевства, и Хан охотно поддерживал такие слухи, а временами начинал верить в них сам.

Со стороны океана неожиданно налетел короткий шквал, и по железной крыше, точно горсть брошенных чьей-то рукой камешков, ударили струи дождя. Поднявшись с гамака, Хан по плетеным циновкам босиком подошел к краю крытой террасы и посмотрел на изрытую дождем реку. На нем был простой саронг в черно-белую клетку. Под коричневой, блестящей от пота кожей бугрились стальные мышцы. Он был высоким и плотным, с иссиня-черными волосами, грубо подстриженными «под горшок» по обычаю предков — ибанов, или морских даяков.^[9] Все ибаны были прирожденными воинами и недаром признали его вождем своего клана.

Хан взял стоящую на перилах чашку, отхлебнул из нее туака — огненного рисового вина, прополоскал им рот и сплюнул в бегущую под террасой реку. Дождь уже стихал, и теперь по крыше, казалось, стучали не камни, а чьи-то сердитые пальцы.

Было время, когда казалось, что судьба Хана сложится совсем по-другому. Тогда его звали Джеймс Хо Линг Синбад Аладдин Сулейман Хан, он был младшим сыном министра здравоохранения Саравака — беззаботным юношей, который закончил престижную частную школу, с легкостью поступил в Академию Филипса в Андовере, а потом и в Гарвард, где получил два диплома: по бизнес-управлению и по международному праву.

Он провел за границей более десяти лет, и все это время в письмах из дома ему рассказывали о происходящих на родине печальных переменах. Всю страну, как проказа, разъедала безудержная коррупция. Отца сместили с поста, его земли и деньги конфисковали, а когда он попытался протестовать, нож наемного убийцы заставил его замолчать навсегда.

Хан вернулся на родину и увидел, что мать умирает от горя, старший брат, высокопоставленный судейский чиновник, погряз во взятках, а страна, управляемая продажной кликой Хаджи Абдула Таиба Махмуда, совершает медленное самоубийство: ее леса распродаются направо и налево, реки пересыхают, а народ безжалостно истребляется. Скоро мать умерла — и он остался один.

Собрав все немногое оставшееся имущество, Джеймс Хо Линг Хан отправился вверх по реке Реджанг — туда, где когда-то жили его предки, возобновил забытые родственные связи, завел новых друзей и довольно скоро возглавил целую пиратскую империю, у которой не было союзников, зато было много врагов. Целая флотилия отлично вооруженных, быстрых катеров нападала на любое судно, у которого достало храбрости или глупости заплыть в их район. Они контролировали огромную территорию от Суматры до порта Замбоанга в море Сулу, а после вылазок проворно, точно морские змеи, скрывались в одной из своих баз на реке, подобных той, где сейчас отдыхал Хан.

Кроме пиратства у империи имелись и другие источники дохода: подданные Хана вывозили метамфетамин и фальшивые американские доллары из Северной Кореи, опиум-сырец из Вьетнама, редкие орхидеи из Сабаха, иногда — особый живой груз, который ночью тайком высаживали на пустых пляжах Северной Австралии. Но чаще всего они транспортировали оружие для террористов из Организации моджахедов Малайзии, или для группировки «Дарул-Ислам», или для боевиков «Абу-Сайяфа», или Национально-освободительного фронта Моро и любого другого заказчика, готового выложить Хану немалую сумму за фрахт.

Сквозь затихающий шорох дождя до Хана донесся другой, более низкий звук — знакомый рокот моторов его личного катера «Черный дракон». Он был одним из шести противолодочных катеров «Каро-Тей» времен Второй мировой войны, которые Хан со своими людьми обнаружил в заброшенном ангаре на необитаемом острове в море Сулу. Их построили перед самой войной по образцу «сикс-биттеров» — судов Береговой охраны США. Восемнадцатифутовые катера с небольшой осадкой были снабжены двумя авиационными двигателями мощностью по восемьсот лошадиных сил и могли развивать скорость до тридцати шести узлов.

Их вооружение составляли две двадцатимиллиметровые пушки и крупнокалиберный пулемет на корме. Полностью деревянные, они были невидимы для радаров и вмещали экипаж из пятнадцати человек — более чем достаточно для того, чтобы справиться с любым гражданским судном при любой погоде. Со временем Хан оснастил их реактивными гранатометами РПГ и новейшими навигационными приборами — гораздо более совершенными, чем те, что стояли на судах, высылаемых для борьбы с ним. После капитального ремонта двигателей его флот стал быстрым как ветер и столь же невидимым и неуловимым.

Через несколько минут из тумана показался узкий серый корпус катера, осторожно маневрирующего между отмелями лимана. Хан наблюдал за его приближением с холодной улыбкой. Со дня возвращения в Южно-Китайское море «Черный дракон» был его единственным домом.

Двигатели на катере замолчали, и последние несколько ярдов он проделал беззвучно. На палубе появился матрос, размотал швартовый конец и, когда «Черный дракон» с мягким стуком ударился о плавучий причал прямо под террасой, спрыгнул с борта и намотал канат на деревянный кнехт. Из рубки вышел невысокий, коренастый человек, быстро пересек палубу, спрыгнул на причал и по тяжелой бамбуковой лестнице поднялся на террасу к Хану. Это был дочерна загорелый китаец, одетый в высокие солдатские ботинки и камуфляжную форму с тремя звездами на погонах. Его звали Фу Шэн, и он был заместителем Хана. Они знали друг друга почти двадцать лет.

— Ара Kabar, Дапу Шэн? — спросил Хан на танджонском, почти забытом местном диалекте, на котором говорили не больше сотни людей во всем мире. — Какие новости?

Дапу было прозвищем Фу Шэна, оно означало «Большое Ружье».

— Kaba baik, tuan, — ответил Фу Шэн, слегка поклонившись. — Хорошие новости, хозяин. Я переговорил с нашими людьми в судоходной компании. Они все подтвердили. Судно находится недалеко, на юге от нас.

— А как идут дела в Лондоне?

— Идут, — пожал плечами Фу Шэн.

Для него Лондон был всего лишь местом, о котором он слышал, но никогда не видел, и все, что происходило там, мало его интересовало.

— Следуйте за судном, но пока ничего не предпринимайте. И сообщайте мне обо всех изменениях в Лондоне.

— Слушаюсь, туан. Вы пока останетесь здесь?

— Дня на три, а потом возвращайтесь за мной. Эти клоуны из Агентства морской безопасности затеяли очередной рейд. Пусть они ничего не найдут.

— Не понимаю: зачем нам от них прятаться, туан? У этой осы тупое жало, — презрительно скривился Фу Шэн. — У нас больше катеров и ружей, чем у них.

— Мне не нужна война, Дапу Шэн. Мне нужны деньги. А для того чтобы их жало оставалось тупым, мы платим немалые взятки.

— Это не делает нам чести, туан, — не уступал Фу Шэн. В его голосе гнев мешался со старой обидой.

— Может, и не делает, старина, но зато нам это выгодно. В нашем мире честь ценится не слишком высоко. Она вышла из употребления, как и язык, на котором мы говорим. — Он положил ладонь на широкое плечо Фу Шэна. — Подожди, пока не время.

— А это время когда-нибудь придет?

— Может, даже скорее, чем ты думаешь, Фу Шэн. Наши предки взывают к нам, и в один прекрасный день мы откликнемся на их зов.

— Вы говорите загадками, туан.

— Возможно, — улыбнулся Хан. — Но ведь загадки для того и существуют, чтобы их разгадывать.

6

— Все это крайне непонятно, — задумчиво проговорил Билли Пилгрим.

Вместе с Финн и Джеймсом Талкинхорном они стояли в библиотеке адвоката перед столом, на котором лежала картина. Стол был дубовым, темным, очень старым и, похоже, монастырским. Финн без труда представила себе, как безмолвные монахи в надвинутых на глаза капюшонах вкушают за ним свою скудную трапезу.

Завещанная им картина оказалась небольшой — примерно квадратный фут. На ней было изображено до смешного маленькое суденышко, под всеми парусами плывущее по бурному морю. На заднем плане различались черный риф и разбивающийся об него прибой, а за рифом — полоска берега, заросшего джунглями. На небе полыхал алый закат. В нижнем правом углу, жирная и четкая, стояла прославленная подпись: «Рембрандт».

— По сведениям, которые я обнаружил в архиве Богартов, — заговорил Талкинхорн, — на полотне изображен «Флигенде драак», или «Летучий дракон», — корабль, на котором Вильгельм ван Богарт совершил плавание в Ост-Индию. Именно тогда была заложена основа благосостояния семьи. Картину Рембрандт написал по его заказу в тысяча шестьсот семьдесят первом году. После Второй мировой войны она числилась пропавшей и лишь недавно была обнаружена в кладовой швейцарского банка.

— Это типичный йот, — вставил Билли. — Как раз из таких судов и состоял вначале флот Голландской Ост-Индской компании. От их названия позже образовалось слово «яхта».

— Совершенно верно, — кивнул сэр Джеймс.

— Может, это и яхта, — заговорила Финн, — но только не Рембрандт.

— Простите? — несколько обиженно переспросил Талкинхорн. — Но тут же его подпись.

— Это ничего не значит. У Рембрандта была мастерская, в которой работали десятки учеников, и все они имели право ставить на картинах его подпись. Что-то вроде резинового факсимиле. А кроме того, известно, что Рембрандт нередко подписывал картины, к которым даже не притронулся кистью.

— Но ведь вы не можете точно сказать, что это не Рембрандт?

— Могу, — улыбнулась Финн, — если картина действительно была написана в тысяча шестьсот семьдесят первом году.

— А почему дата имеет такое значение? — заинтересовался Билли.

— Потому что Рембрандт умер в тысяча шестьсот шестьдесят девятом. Уж эту-то дату я помню.

Она задумчиво провела пальцем по резной золоченой раме и пробормотала:

— А вот это уже интересно.

— Что именно? — тут же спросил Билли.

— Рама. Я почти уверена, что это Фоггини.

— Кто? — переспросил Талкинхорн.

— Флорентинец, жил в семнадцатом веке, — объяснила Финн. — Я год училась во Флоренции и тогда заинтересовалась им. Он был скульптором, но больше всего прославился своими замечательными рамами. Вот как раз такими — золото, резьба, масса завитушек.

— Простите, я не совсем вас понимаю. Какое значение имеет рама?

— Ну, если картина — подделка или копия, зачем вставлять ее в такую ценную раму?

— Возможно, чтобы заставить всех поверить в ее подлинность? — предположил Билли.

— Но уж если кто-то взял на себя труд так замаскировать подделку, — возразил Талкинхорн, — зачем датировать картину годом, в который она просто не могла быть написана? И доказать это, насколько я понимаю, будет совсем нетрудно.

«Это и правда странно, — подумала Финн. — А старик рассуждает, как настоящий Шерлок Холмс. И кстати, он совершенно прав».

— Можно взглянуть поближе? — спросила она вслух.

— Разумеется, — кивнул сэр Джеймс. — Ведь полотно теперь принадлежит вам и его светлости.

Финн подняла картину со стола. Даже учитывая вес массивной рамы, она оказалась довольно тяжелой для своего размера, а это означало, что написана она на дереве, скорее всего на дубовой доске. В Институте искусств Курто Финн посещала специальный курс, где учили определять возраст использованных живописцами досок при помощи дендрохронологического анализа, то есть подсчета годичных колец дерева. Она пристальнее вгляделась в картину и вдруг заметила, что в нескольких местах у самой рамы из-под краски проступают переплетенные нити ткани. Холст поверх деревянной доски? О таком она никогда не слышала, и, уж разумеется, такой странный метод не применяли в семнадцатом веке. Нахмурившись, Финн повернула картину другой стороной. Сзади она была затянута очень старой и ломкой оберточной бумагой.

— У вас найдется нож?

Сэр Джеймс достал из жилетного кармана старинный перочинный ножик с перламутровой ручкой, открыл его и протянул Финн. Маленьким лезвием она осторожно разрезала бумагу, чуть отступив от внутреннего края рамы, а потом одним движением сорвала ее. Их взглядам открылась задняя сторона доски: темное дерево, несколько неразборчиво нацарапанных букв, полустертые цифры — кажется, 237 с поперечной черточкой у семерки, как это принято в Европе, и две бумажные бирки — одна со штампом явно нацистских времен и другая с надписью по-голландски «Галерея Гудстиккера».

— В Амстердаме и правда была такая художественная галерея, — вспомнила Финн. — Довольно известная. Но ее ограбили нацисты в тысяча девятьсот сороковом. Голландия только недавно смогла вернуть себе часть произведений. В мире искусства это была целая сенсация.

— А Гудстиккер — это фамилия? — поинтересовался Билли.

— Да, — кивнула Финн. — Жак Гудстиккер. Кажется, галерея досталась ему от отца.

— И что с ним стало?

— Он сумел вырваться из Голландии и добрался на пароходе до Англии, но туда его не пустили, потому что он был евреем. Пароход шел в Южную Америку, и он остался на нем. Кажется, по дороге произошел какой-то несчастный случай, и Гудстиккер погиб. — Финн замолчала, пристально всматриваясь в верхний край доски. — Но проблема тут не в Гудстиккере.

— А в чем? — быстро спросил Билли.

Кончиком ножика Финн указала на едва видимую кромку приклеенного к доске холста:

— Картины такого возраста обычно дублируются на новый холст каждые пятьдесят лет. Это означает, что под старый, изношенный холст при помощи воска или резины подклеивается новый. Но здесь все не так. Похоже, в данном случае полотно, на котором нарисован парусник, всего лишь маска, закрывающая картину на деревянной доске.

— Вы полагаете, под холстом что-то есть? — заинтересовался сэр Джеймс.

— Немецкая бирка, вероятно, была наклеена в сороковом году. Бирка Гудстиккера гораздо старше. Я думаю, кто-то взял старый холст рембрандтовской школы и наклеил его на доску, чтобы скрыть настоящую картину от людей Геринга.

— Вы уверены?

— Нет, но я знаю человека в Институте Курто, который может нам помочь.

— Сегодня? — осведомился Талкинхорн.

— А зачем такая срочность?

— Все дело в амстердамском доме, — объяснил адвокат.

— А что с домом? — не понял Билли.

— Мистер Богарт оставил для вас очень четкую инструкцию. Вы должны вступить во владение всеми завещанными объектами только вдвоем, только лично и не позднее чем через пятнадцать дней, иначе завещание будет аннулировано.

— Это касается и катера? — поразилась Финн. — Выходит, нам придется ехать не только в Амстердам, но и в Малайзию? И все это за две недели?

— Совершенно верно, мисс Райан. — Старик откашлялся. — А кроме того, «Королева Батавии» не катер, а пароход.

— Какая разница? — раздраженно спросила Финн. Ее начинала злить старомодная дотошность адвоката.

— Разница в том, — вмешался Билли, — что пароход — это такая большая штука, которая может везти на себе катер. Но по-моему, все это какой-то бред! За каким чертом Богарт это затеял?

— Мне кажется, он пытается что-то сказать вам обоим, — предположил Талкинхорн.

— Он хочет, чтобы мы прошли по его следам, — догадалась Финн.

— Но зачем? — недоумевал Билли.

Финн задумчиво смотрела на темную доску, хранившую память о мрачном прошлом и имя давно умершего человека.

— В любом случае начинать следует с картины, — вздохнула она. — Значит, надо ехать в Курто.

7

Сомерсет-хаус — это гигантское здание в стиле классицизма, более чем на четверть мили вытянувшееся вдоль набережной Темзы. По-видимому, его строители ставили себе задачу возвести самое большое и внушительное общественное здание в мире. В середине восемнадцатого века в Сомерсет-хаусе размещались все мыслимые правительственные и общественные учреждения: от Адмиралтейства и Налогового министерства до ведомства Хранителя королевской баржи, Управления народных лотерей и Союза лоточников и разносчиков. Время шло, одни конторы сменялись другими, бюрократы приходили и уходили, а величественное здание оставалось неизменным и по-прежнему занимало целый квартал между Стрэндом и Темзой, чуть восточнее моста Ватерлоо.

Когда в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году в его северное крыло переехал с Портман-сквер Институт искусств Курто со всеми своими галереями, научными лабораториями, библиотеками и лекториями, Сомерсет-хаус едва заметил это прибавление. Подавляющее большинство публики, не обитающей в разреженной атмосфере высокого искусства, вообще вряд ли знало бы о существовании института, если бы не громкий скандал, приключившийся в семьдесят девятом году с его директором и хранителем королевской коллекции живописи, сэром Энтони Блантом, который оказался советским шпионом. Институт, однако, сумел пережить все неприятные разоблачения и со временем сделался одним из крупнейших в мире центром подготовки и усовершенствования специалистов во всех областях изобразительного искусства.

Доктору Альфеусу Дафф Шнеегартену, почетному профессору и старейшему сотруднику отдела консервации, уже стукнуло восемьдесят. Это был невысокий, круглый человечек, который мог бы послужить отличной моделью для хоббита. Десять процентов его большой головы составляли белые как снег волосы, сорок — крупный патрицианский нос, а остальные пятьдесят — выдающийся подбородок и старинная изогнутая трубка, постоянно зажатая между желтыми от никотина зубами. Его губы всегда улыбались, а маленькие голубые глазки блестели так, словно он намеревался порадовать вас крайне неприличным анекдотом. Вне зависимости от погоды доктор Шнеегартен был одет в неизменную твидовую тройку, вышедшую из моды лет пятьдесят назад, и обут в безразмерные и тоже древние сандалии. В Англию он прибыл то ли из Германии, то ли из Аргентины — точно никто не знал — и уверял, что до сих пор проживает в Лондоне по студенческой визе.

«Я совершенно уникален, — как-то раз похвастался он Финн. — Попробуйте поискать Шнеегартена в вашем Гигле, или Гугле, или как там его — и никого, кроме меня, не найдете. Я единственный Шнеегартен в мире!» Старик начал работать в институте еще до войны и был советчиком и другом всех трех его основателей: промышленника Сэмюэля Курто, дипломата и коллекционера лорда Артура Ли и искусствоведа сэра Роберта Уитта.

Шнеегартен стал пионером в области использования рентгеновских и инфракрасных лучей для искусствоведческой экспертизы. С их помощью он создал целую базу отпечатков пальцев многих великих живописцев, дав, таким образом, в руки музейщикам вполне надежный способ отличить подлинник от ловкой подделки.

Старик уже давно отказался от публичных лекций и теперь все время проводил в своей просторной лаборатории, расположенной под самой крышей института. Чтобы добраться до него, Финн и Билли Пилгриму пришлось подняться по нескольким пролетам пыльной каменной лестницы, а потом — по витой чугунной, которая угрожающе дрожала и громыхала у них под ногами. Профессора они обнаружили в одной из комнат лаборатории: вставив в глаз ювелирную лупу, он протирал ватным тампоном фрагмент огромного полотна, изображающего какую-то турецкую или марокканскую уличную сцену. В воздухе витал слабый запах детского мыла.

Дело шло к вечеру, на улице опять шел дождь, и большие закопченные световые люки в крыше покрывала мелкая россыпь капель. Просторная комната была залита зыбким серебряным светом. Завидев Финн и Билли, профессор выронил лупу из глаза и быстро поднялся.

— А, моя американская подружка! — просиял он и подмигнул Билли. — Поверьте, сэр, будь я лет на семьдесят моложе, давно бы уже вскружил ей голову! Даже не сомневайтесь!

— А я бы, возможно, и не возражала, — улыбнулась Финн и игриво ткнула Шнеегартена в круглый живот.

Тот радостно расхохотался и ответил ей тем же. Финн представила ему Билли.

— Тот самый обедневший лорд, о котором вы говорили? Рад знакомству, ваша светлость.

— Просто Уильям или Билли, если угодно. Когда меня называют «ваша светлость», я чувствую себя архиепископом Кентерберийским.

Шнеегартен одобрительно улыбнулся.

— Над чем это вы работаете? — полюбопытствовала Финн.

— Над чрезвычайно грязным Делакруа, — вздохнул старик. — Одна из этих ужасных вещей из танжерской серии: все куда-то бегут и падают, грудастых женщин насилуют в причудливых позах, а раненые лошади умирают в страшных мучениях. Море насилия и бессмысленной активности. Квентин Тарантино своего времени!

Он взглянул на сверток под мышкой у Билли. Уходя от Талкинхорна, они завернули картину в розовую «Файнэншнл таймс» и сверху перевязали бечевкой.

— Это для меня? — догадался профессор.

— Да, — подтвердила Финн, а Билли передал пакет старику.

Тот скальпелем разрезал бечевку, бережно развернул газету, отложил ее в сторону и с интересом уставился на полотно.

— Да, ты права, — чуть погодя кивнул старик, — рама почти наверняка Фоггини. — Он опять вставил в глаз лупу и наклонился ближе к картине. — Мазки вполне соответствуют школе Рембрандта, а вот сюжет характерен скорее для Яна ван Лейдена или Виллема ван де Вельде. Посмотрите-ка на это небо. Ох уж эти голландцы! Вечно у них такое небо, точно настает конец света.

Профессор проворно повернул картину другой стороной и при помощи небольшого, сверкающего инструмента, похожего на шпатель, легко извлек ее из рамы. Его белые брови поползли вверх.

— Гм, очень странно. Холст поверх доски? Возраст холста вроде бы соответствует — примерно середина семнадцатого века, — а вот гвоздики гораздо моложе. Гвоздики уже из нашего времени.

— Того же периода, что и голландская бирка? — спросила Финн.

— Несомненно. Того же, что голландская, и того же, что немецкая. Это, кстати, штамп ОШРР — Оперативного штаба рейхсляйтера Розенберга.

— И что все это значит? — вмешался Билли.

— Вот, смотрите, — профессор указал на край доски костлявым пальцем, — холст прибит медными гвоздиками, но между ними видны отверстия и пятна от более ранних гвоздей. А вот здесь остались следы от старого подрамника. А это означает, что картина с изображением парусника была, скорее всего, написана где-то в середине семнадцатого столетия, во времена Рембрандта, а уже в двадцатом веке ее сняли с оригинального подрамника и перенесли на деревянную доску, на которой имеется штамп ОШРР и бирка галереи Гудстиккера. Как видите, картина была больше доски, и ее пришлось обрезать сверху, чтобы подпись Рембрандта оказалась на нужном месте.

— И зачем все это понадобилось?

— Возможно, как предположила Финн, затем, чтобы спрятать изображение на деревянной доске.

— А вы сможете снять холст? — взволнованно спросила Финн.

— Разумеется, — успокоил ее профессор. — Он ведь не приклеен, а просто прибит гвоздиками. Подождите минутку.

Он выбрал другой инструмент, напоминающий миниатюрные плоскогубцы, один за другим ловко вытащил все гвоздики и осторожно приподнял холст.

Как и надеялась Финн, под ним оказалась другая картина. На ней был изображен мужчина средних лет в красной бархатной блузе и шляпе с пером — типичной одежде зажиточного голландского бюргера. Он стоял на фоне эффектно задрапированной стены, рядом с маленьким столиком, на котором были разложены экзотические морские раковины и столь же экзотические медные инструменты, судя по всему навигационные, — один из них отдаленно напоминал секстант. В одной затянутой в перчатку руке мужчина держал книгу в светлом сафьяновом переплете, в другой — шпагу с богатым резным эфесом. Источником света служило узкое окно с цветными стеклами в левом углу картины. Витраж изображал какой-то герб: геральдический щит, увенчанный шлемом с пером, разделенный на два поля с контрастными желтыми и черными полосами; в одном поле — изображение полумесяца, в другом — французские лилии.

— Это же герб Богартов! — воскликнул Билли.

В правом нижнем углу стояла подпись художника — легкая и стремительная, совсем не похожая на ту, что они видели на холсте.

— Вот, полюбуйтесь, подлинный автограф Рембрандта ван Рейна, — торжественно объявил профессор.

— Значит, картина подлинная? — спросила Финн.

— Сейчас поглядим.

Шаркая сандалиями, профессор подошел к стоящему в дальнем углу компьютеру.

— В шестьдесят восьмом году я участвовал в специальной комиссии по наследию Рембрандта, — объяснял он, набирая что-то на клавиатуре. — Ее создало правительство Нидерландов, чтобы установить точное число его работ, сохранившихся до наших дней. В ней работали эксперты со всего мира. Мы не только устанавливали подлинность имевшихся полотен, но и по описаниям составили базу данных всех его известных работ. А кроме того, у нас в институте имеется специальный отдел, который устанавливает происхождение картин, перемещенных в результате холокоста, и, если свести те и другие данные, можно обнаружить много… Есть! — вдруг воскликнул он, явно довольный собой.

— Что есть? — нетерпеливо спросила Финн.

— Ваша картина. Похоже, у нее довольно таинственная судьба, — пробормотал старик, не сводя глаз с экрана. — Это портрет Вильгельма ван Богарта, написанный Рембрандтом в тысяча шестьсот пятьдесят девятом году. И в личных записях художника, и в архиве Богартов имеются записи о выплаченной и полученной за картину сумме. Вильгельму ван Богарту на момент написания портрета исполнилось тридцать семь лет. Картина никогда не переходила из рук в руки и хранилась в семье Богарт в Амстердаме вплоть до тридцать восьмого года, когда была украдена вместе с полудюжиной других полотен из семейной коллекции. Впоследствии ни одно из них не было найдено и нигде не всплывало. Нам этот портрет известен только по фотографии, которую по просьбе Богартов в тридцать седьмом году сделал Жак Гудстиккер.

— И где эта фотография сейчас?

— Она существует в двух экземплярах: один хранится в Вашингтоне, в Архиве холокоста, а другой — в Государственном художественном музее Амстердама.

— В тридцать седьмом картину фотографируют, в тридцать восьмом — крадут, а в сороковом она, спрятанная под другим холстом, оказывается в реестре галереи Гудстиккера? — с сомнением покачал головой Билли. — Это явно не простое совпадение, но никакого смысла я тут не вижу.

— Смысл есть, если они все были в сговоре — Гудстиккер, воры и семья Богарт, — возразила Финн.

— Вполне приемлемая теория, — кивнул Шнеегартен. — Они оба были евреями. Оба знали, что скоро в Голландии будет хозяйничать Гитлер. И потому сговорились спрятать от него картину.

— Я все равно не понимаю, — нахмурился Билли. — Почему именно эту картину? И если ее собирались спрятать, откуда на ней появился нацистский штамп?

— С этим еще надо разобраться, — поглаживая подбородок, заявил профессор. — Вы можете оставить ее здесь на несколько дней?

Финн оглянулась на своего нового друга:

— Как вы думаете, Билли?

— Думаю, можем.

— Отлично! — обрадовался Шнеегартен, сунул в рот трубку и похлопал Билли по плечу. — Я найду ответ на ваши вопросы, милорд. Можете не сомневаться. Я, как ваш английский Скотленд-Ярд, всегда нахожу то, что ищу.

8

Оставив профессора колдовать над картиной, Финн и Билли спустились вниз и не без труда отыскали выход на Стрэнд. На улице совсем стемнело, а дождь шел уже в полную силу. Они в нерешительности остановились на крыльце под большим каменным козырьком. Начинался час пик, и Стрэнд, как и все большие улицы столицы, был забит машинами. Сквозь пелену дождя, дрожа, словно светлячки, пробивались огоньки на крышах черных неуклюжих кебов. Однако раздраженных гудков не было слышно. Все-таки Англия есть Англия. На стоянке такси выстроилась длинная очередь из унылых людей под зонтиками.

— Мы проторчим тут не меньше часа, — простонал Билли.

— А может, поедем на метро? — предложила Финн.

— Ближайшая станция — это «Темпл» на набережной. Мы промокнем насквозь, пока туда доберемся. И наверняка вся подземка пропахла мокрыми носками.

— Но выбор-то у нас все равно небольшой, — заметила Финн.

— У вас вовсе нет выбора, мисс Райан, — вдруг произнес незнакомый голос за спиной, и что-то твердое уперлось ей в позвоночник.

Финн испуганно оглянулась. Вплотную за ее спиной стоял хорошо одетый мужчина азиатской, но, кажется, не китайской наружности. В одной руке он держал зонт, а другая была до локтя прикрыта газетой. Финн не видела, что в ней, но почему-то была уверена, что это не шариковая ручка. Еще она успела заметить, что мужчин двое: второй стоял за спиной у Билли. Руки, держащие зонты, были затянуты в резиновые хирургические перчатки. Профессионалы.

— За углом стоит машина. Синяя «ауди». Вы сядете в нее без шума и крика. Если будете шуметь, нам придется убить вас обоих. Хорошо?

Твердая штука, очень похожая на ствол пистолета, больно ткнулась ей в спину. Финн искоса взглянула на Билли. Он выглядел встревоженным, но, кажется, вполне владел собой. Вместе с двумя незнакомцами они по ступенькам спустились на тротуар и повернули направо. Их конвоиры не считали нужным уступать кому-то дорогу. Используя Билли и Финн как таран, они двинулись по тротуару поперек движения. Прохожие, отгороженные от мира зонтами, послушно отступали в стороны, даже не поднимая глаз. Людей похищали в самом центре толпы, и никто ничего не замечал. Когда они с Билли окажутся в машине, все будет кончено, вдруг с совершенной ясностью поняла Финн. Это не простое ограбление, а что-то гораздо более серьезное. Раз их поджидали у входа в Сомерсет-хаус, значит, за ними следили от самой конторы Талкинхорна, а может, и раньше.

Откуда-то в памяти Финн вдруг всплыли давно забытые слова — «нырок с переворотом». Так выражалась мисс Тернер, преподававшая у них в Нортленде физкультуру. Мисс Тернер, автор тщательно разработанной «системы истязаний по-тернерски». Мисс Тернер, у которой от избытка тестостерона росли усы. Мисс Тернер, рожденная для того, чтобы быть сержантом в морской пехоте. Все эти сексуальные аэробики и ужимки под музыку не для нее. Ее кумиром был Джеки Чан, а пунктиком — нырок с переворотом.

Финн почувствовала еще один толчок в спину и прибавила шаг. Сейчас или никогда. Она совершенно точно знала, что в синей «ауди» их ожидает смерть, но чувствовала не страх, а злость и холодную решимость. И не только потому, что ей уже случалось оказываться в подобных ситуациях — на улицах Нью-Йорка, и в сотне футов под водой в Карибском море, и вместе с матерью в джунглях Юкатана, когда она была еще ребенком. Нет, причина ее ледяного, неестественного спокойствия крылась не в этом, а в чем-то спрятанном глубоко внутри, в самой сердцевине ее характера. В чем-то врожденном, полученном вместе с генами. Этому ее не смогла бы научить никакая мисс Тернер.

— Хорошо, — негромко сказала она, надеясь, что Билли разгадает ее план.

Они уже миновали островок посреди дороги, на котором возвышалась церковь Сент-Мэри-ле-Стрэнд. Мимо, шурша шинами по мокрому асфальту, проехал автобус номер 52, направляющийся к Ватерлоо. Теперь от улицы их отделяла металлическая ограда с прицепленными к ней почтовыми ящиками и несколькими велосипедами. Справа виднелся вход на станцию метро «Стрэнд», уже лет десять как закрытую.

Они свернули на Сюррей-стрит, и шум транспорта остался где-то позади. Впереди, напротив входа на заброшенную станцию, Финн уже видела темную «ауди». Фары машины были выключены, но двигатель тихо урчал, и из выхлопной трубы тек тонкий ручеек белого дыма. Она разглядела и силуэт человека за рулем. Выходит, трое против двух. Еще двадцать — тридцать секунд, и будет поздно. Стараясь озираться украдкой, она все-таки заметила и высокую чугунную решетку на колесиках, закрывающую вход в метро, и пару пустых мусорных бачков, и небольшую кучу строительного мусора. Благослови тебя Господь, мисс Тернер из средней школы Нортленда, где бы ты сейчас ни была. Нырок с переворотом.

— Хорошо! — изо всех сил завопила Финн и бросилась на землю.

Еще не закончив кувырка, она выхватила из кучи обрезок старой водопроводной трубы и, оказавшись лицом к своему конвоиру, изо всех ударила его по коленям. Удар пришелся в цель, труба едва не выскочила у нее из рук, а мужчина, вскрикнув, выронил зонт и газету. Под ней и правда оказался небольшой, тупоносый револьвер. Потом началось что-то невообразимое.

— Is do nach bhf uil seans ar bith ann! — выкрикнул Билли, мгновенно развернулся и впечатал каблук в ширинку своего сопровождающего. — Perite! Irrumator mentula! Spaculatum tauri!^[10]

Краем глаза Финн заметила, что из «ауди» выбирается третий бандит.

— Сюда! — крикнула она и потянула Билли за руку.

В три прыжка Финн подлетела ко входу в метро, сунула обрезок трубы в петлю цепи, обвивающей створку ворот, и изо всех сил дернула. Одно из ржавых звеньев, не выдержав, лопнуло. Вместе с подоспевшим Билли они быстро откатили тяжелые ворота и заскочили внутрь.

Как ни странно, в бывшем кассовом зале оказалось довольно светло: на потолке горело несколько ламп дневного света. Справа виднелась выложенная белой плиткой арка с надписью «К ПОЕЗДАМ». Когда-то здесь работали два больших эскалатора, но сейчас в пустой шахте осталась только круто уходящая вниз спираль аварийной лестницы. Удивительно, но и она была освещена. Финн и Билли не раздумывая бросились к ней. Металлические ступеньки грохотали у них под ногами, и этот звук эхом разносился по всему вестибюлю. Воздух внизу был застоявшимся и спертым.

— Куда мы, черт возьми, бежим? — задыхаясь, крикнул Билли.

— А я откуда знаю? — на ходу огрызнулась Финн.

Вскоре они услышали новый звук: топот множества ног наверху, а потом какой-то пронзительный свист и громыхание. От многократно повторенного эха Финн на мгновение оглохла.

— Они стреляют в нас! — крикнул Билли.

Сверху грохнул и рассыпался неистовым рикошетом еще один выстрел.

— Быстрей!

Прыгая через бесчисленные ступеньки, Финн наконец-то достигла дна. Перед ней тянулся узкий тоннель с небольшим уклоном. В несколько прыжков пробежав его, она вылетела на старую платформу и остановилась как вкопанная. Сзади на нее налетел Билли, и невольно она сделала еще несколько шагов вперед — в сторону ожидающей чего-то толпы. У платформы стоял поезд с распахнутыми дверями.

— Твою мать, — ошеломленно прошептал Билли.

Прямо перед ними на стене висел плакат: трое солдат с винтовками, марширующие слева направо, и надпись:

Рядом с плакатом к стене была прикручена большая металлическая табличка с названием станции:

Толпа на платформе состояла из мужчин и женщин, одетых по моде сороковых годов. Некоторые держали в руках зонтики, другие — газеты или свертки. Среди них затесалось несколько человек в военной форме. Немецкой форме. В эту минуту раздался громкий свисток, которому тут же ответил второй, донесшийся от головы поезда. Толпа двинулась вперед, а голос, несомненно принадлежащий англичанину, громко объявил:

— Осторожнее, леди и джентльмены, не свалитесь с платформы! Пожалуйста, осторожнее, mein Herren! Auflachen der Kluft bitte!

— Черт-те что, — пробормотала Финн себе под нос.

За спиной она слышала приближающийся топот пассажиров.

— Что будем делать? — спросил Билли.

— Садиться в поезд.

Толпа подхватила их и внесла в вагон, не дав времени на раздумья. Через минуту двери закрылись и поезд медленно тронулся с места.

— Какой-то бред, — прошептал ей в ухо Билли.

Прямо перед ними, держась за кожаную петлю, стоял мужчина в мягком кепи и форме сержанта полиции вермахта. Под мышкой он держал номер «Сигнала» — немецкой версии журнала «Лайф». На стене вагона над его головой была приклеена рекламная листовка: «Доктор Морковка» обещал крепкое здоровье тем, кто будет употреблять его ежедневно. На боку у полицая висел «люгер» в кобуре, а на лице мужчины застыло скучающее выражение.

— А они тоже сели? — спросила Финн.

— Я не видел.

— Интересно знать, куда идет поезд?

— Я знаю только, что идет он не с Пикадилли, хоть там и висела табличка.

Немецкий полицейский уже некоторое время настороженно рассматривал их. Он даже начал говорить что-то, но потом отвернулся.

— У меня от всего этого даже поджилки трясутся, — пожаловался Билли.

Рядом с «Доктором Морковкой» он обнаружил еще один плакат, на этот раз черно-белый. На нем был изображен могучий и хмурый мужчина в кепке и рубашке с закатанными рукавами. В руке он держал огромную кувалду. Подпись, кажется, призывала помогать солдатам на передовой, что показалось Билли довольно странным, поскольку мужчине с такой мускулатурой самому следовало бы отправиться на передовую. Конечно, у него может быть больное сердце, но в таком случае вряд ли он стал бы размахивать кувалдой… «Прекрати! — мысленно приказал себе Билли. — Так и свихнуться недолго». Поезд начал тормозить, и Финн сжала ему руку:

— Недалеко же мы уехали.

— Кажется, у нас проблемы.

Билли предостерегающе толкнул ее локтем.

На другом конце вагона со скрежетом раздвинулась дверь. Двое азиатов лишились своих зонтов, но зато к ним прибавился третий бандит. Раздвигая толпу, они двинулись в их сторону. Один из преследователей заметно хромал и, похоже, здорово злился.

Мгновенно развернувшись, Финн шагнула к полицаю и одним движением вырвала у него из кобуры пистолет. Тот оказался странно легким. Бутафория! Тем не менее она навела его на приближающуюся троицу. Ближайшие к ней пассажиры завизжали, и все, включая и азиатов, инстинктивно пригнулись.

В ту же секунду поезд выехал на ярко освещенную станцию. «ЛЕСТЕР-СКВЕР», — гласила табличка.

— Ни черта это не «Лестер-сквер», — возмутился Билли.

Двери открылись, и Финн, отшвырнув пистолет, двумя руками уперлась ему в спину и вытолкнула на платформу.

— Какого черта?! — Мужчина в наушниках едва успел отскочить. — Кто вас пустил?! Что за костюмы?! Дерьмо! Они испортили нам дубль! Шон! Кто, черт возьми…

Финн по-прежнему толкала Билли в спину. Они обогнули площадку с аппаратурой, перепрыгнули через рельсы, по которым двигалась камера, и бросились к выходу, бесцеремонно расталкивая операторов, осветителей, реквизиторов, первых, вторых и третьих помощников режиссера, звукооператоров, декораторов, художников и всяких будущих, настоящих и бывших звезд — словом, всю ту толпу, что неизбежно присутствует на натурных съемках большого кино.

Кто-то сердито выкрикнул фразу, которая звучит каждый раз, когда какой-то непосвященный случайно вмешивается в процесс создания хрупкой и дорогостоящей кинематографической реальности:

— Эй, вы что, не видите, что здесь идут съемки?

Наверное, они все и вправду уверены, что их иллюзорный мир куда важнее, чем настоящая жизнь.

Билли опрокинул высокий осветительный штатив, и лампочка лопнула со звуком, похожим на выстрел. Краем глаза Финн еще успела заметить табличку извещающую, что компания «Дримс уоркс» снимает здесь фильм по роману Лена Дейтона «СС — Великобритания», а в следующую секунду они с Билли уже выскочили через широко открытые двери на действующую станцию «Холборн» и бросились к эскалатору. Перепрыгивая через две ступеньки, они бежали мимо спокойно едущих наверх людей, потом пронеслись через вестибюль и наконец вылетели на Хай-Холборн. Оказалось, что они снова вернулись к Британскому музею и конторе Талкинхорна, с которой все и началось. Дождь к этому времени уже прекратился. Преследователей пока не было видно. Билли, не теряя ни секунды, шагнул на проезжую часть и энергично замахал рукой. Рядом с ними почти сразу же остановился черный кеб. Они прыгнули внутрь, и Финн поспешно захлопнула дверцу. Когда такси тронулось с места, она оглянулась и увидела, что из дверей станции показались их враги. Они опоздали на какие-то секунды.

— Может, все-таки скажете, куда мы едем? — не оборачиваясь, осведомился таксист.

— На Конвей-айленд, — ответил Билли, поудобнее устраиваясь на широком сиденье.

— Черт возьми, это же в Эссексе, приятель! — возмутился водитель.

— Я заплачу.

— Да уж не сомневайтесь, заплатите! Туда ехать миль двадцать.

— Скорее тридцать, — вздохнул Билли.

Водитель пожал плечами и прибавил газу. Через десять минут они уже выбрались из Лондона и поехали вдоль Темзы, направляясь к проливу.

— Что ты там такое кричал, перед тем как начал ругаться на латыни? — поинтересовалась Финн.

— Не помню. Вроде бы какое-то корнуоллское ругательство. Насчет их матери, козлов и сексуальной связи между ними.

— А что на этом Конвей-айленде?

— Дом, — объяснил Билли. — Там «Дутый флеш».

9

Спросите какого-нибудь случайного прохожего, например, в Цинциннати, где находится Маривелес, и он, скорее всего, недоуменно пожмет плечами. Это и понятно: Маривелес стоит на самых задворках мира или в преддверии ада — тут мнения расходятся. Это маленький прибрежный городок, выросший у входа в Манильский залив, на краешке заросшего джунглями полуострова. Над небольшой бухтой с хорошей якорной стоянкой возвышается гигантский конус вулкана. Обычно он бережно прикрыт туманом и будто дремлет, но на самом деле терпеливо дожидается своего часа. В этих местах извержения случаются нередко.

В давние времена в бухте Маривелеса останавливались на отдых суда, идущие в Манильский залив, и по слухам именно здесь запасался пресной водой и провизией знаменитый китайский пират Лимахон перед штурмом Манилы в тысяча пятьсот семьдесят пятом году. В годы правления Фердинанда Маркоса Маривелес стал центром так называемой экономической зоны, и старый рыбацкий поселок снесли, чтобы освободить место для новых фабрик, причалов, правительственных зданий, ныне пустых и заброшенных, и даже для атомного реактора, который, впрочем, так никогда и не заработал. Как не заработали ни огромные элеваторы, ни «город пластика» — завод для изготовления полиэтиленовой пленки. Если вспомнить, что главной страстью супруги президента, Имельды Маркос, была дорогая обувь, можно углядеть некоторую иронию в том, что одна из немногих уцелевших в городке фабрик производит фальшивые кроссовки «Найк». В большом мире Маривелес известен только тем, что именно отсюда в годы Второй мировой войны начался печально известный Батаанский марш смерти, и еще тем, что здесь делают теннисные мячи для Уимблдона. По официальным сведениям, в Маривелесе проживает семьдесят пять тысяч человек, но на самом деле его население почти в два раза больше. В основном его составляют безработные, ютящиеся в трущобах на восточной оконечности полуострова, далеко за пределами «экономической зоны». Это многонациональный город иммигрантов, съехавшихся сюда из еще более нищих и обездоленных уголков мира, — город, в котором работы и надежды никогда не хватает на всех. Единственная отрада для местных жителей — это шабу, филиппинская разновидность метамфетамина. Наркотик в огромных количествах производят в подпольных лабораториях тут же, в трущобах на склоне холма.

Со своего места у стойки открытой закусочной Брини Хансон хорошо видел, как у причала в порту допотопный кран грузит тюки на его судно. Портовые сборы в Маниле были чересчур высоки для старушки «Королевы», и им еще повезло, что в Маривелесе нашелся кое-какой груз: вяленые бананы и мука из плодов маниоки, идущая на корм животным, которая будет вонять всю дорогу до Сингапура.

Там они выгрузят вяленые бананы и заберут партию электроники на Мадрас, или Ченнаи, как он сейчас называется, где из привозных деталей собирают все — от автомобильных приемников до говорящих плюшевых медведей. Что будет после этого, можно только гадать.

Хансон отхлебнул пива из горлышка литровой бутылки и окунул кусочек чичарон — зажаренной до хруста свиной шкурки — в острый соус. Потом вилкой зачерпнул риса, смешанного с обжаренными кусочками кальмара, и запил все это еще одним долгим глотком плотного, золотого, как янтарь, пива. Может, в Маривелесе и правда самые продажные городские власти во всех Филиппинах — а это вам не пустяки! — но закуски здесь готовят бесподобно.

Все это утро Хансон провел со своим старым знакомым, доктором Немезио Зобель-Айялой, карантинным врачом порта, специалистом по подпольным абортам, шурином мэра и большим любителем мордиды — иначе говоря, главным местным взяточником. Тех, кто отказывался платить дань Айяле, могли запросто продержать месяц на карантине, запретить им погрузку и выгрузку или даже избить до потери сознания при первой же попытке спуститься на берег.

С Айялой следовало дружить, и потому Хансон, превозмогая отвращение, несколько часов просидел с маленьким хорьком в его вонючем офисе в здании таможни, наблюдая за тем, как тот одну за другой опрокидывает в себя рюмки паршивого бренди «Наполеон Квинс», и слушая бесконечные истории о победах, одержанных им в «Ла Зоне» — здешнем квартале борделей, где в крошечных клетушках, отгороженных друг от друга занавеской, местные женщины и девочки, зачастую совсем малолетки, обслуживали моряков и иностранных рабочих с немногих сохранившихся фабрик.

Зобель-Айяла поспевал всюду. Он не только был сутенером половины девушек в «Ла Зоне», но и занимал в Маривелесе пост инспектора здравоохранения и неплохо зарабатывал, сбывая выделяемые правительством антибиотики перекупщикам.

У доктора были грандиозные планы, большинство которых он связывал с переездом в Америку, но Хансон считал, что, скорее всего, этот скользкий сукин сын в один прекрасный день всплывет где-нибудь у причалов брюхом вверх, с горлом, перерезанным конкурентами из бандитских группировок «Куратонг» или «Пентагон», вкладывающих немалые деньги в производство и распространение шабу.

Хансон доел все, что оставалось на тарелке, допил пиво, бросил на прилавок несколько мятых купюр и медленно сполз со старомодного высокого стула. Удовлетворенно рыгнув, он вышел на улицу и по усыпанной обломками кораллов дороге направился в порт. Солнце жгло немилосердно, и скоро он почувствовал, как выпитое пиво начинает просачиваться через поры. Из-под ободка старой капитанской фуражки пот ручейками стекал за ворот.

Свет, льющийся с неба и отражающийся от мелкой ряби моря, был таким ярким, что даже в темных очках Хансону приходилось щуриться. Он знал, что в этой части мира подобная погода может в любую минуту без всякого предупреждения смениться черным муссоном и тогда за одно мгновение бухта превратится в кипящий котел, а «Королеву» будет швырять на швартовых концах, как мячик на резинке. Но сейчас ему казалось, что он находится внутри раскаленной духовки.

Вкусная еда и несколько минут приятного одиночества после утра, проведенного в обществе местного коррупционера, ненадолго примирили его с действительностью, но теперь, шагая мимо полуразвалившихся складов и лавок шипчандлеров, торгующих всякой дрянью, Хансон опять помрачнел. В нос била вонь от старых гниющих канатов, пропитанных дегтем свай и дохлой рыбы, плавающей вперемешку с мусором в грязной воде у кромки причалов, и Хансон знал, что так пахнет его собственное будущее. Бесконечные переходы туда и обратно по опасным, кишащим мелями и пиратами водам, бесконечные одинаковые грузы и порты. Человек не должен так жить. Если что-то не изменится совсем скоро…

Хансон уже видел, как краны с поворотными стрелами грузят на его судно застропленные двухсотфунтовые тюки с мукой. На палубе распоряжался Элайша Санторо, старший помощник, а под его началом работал Конг и несколько местных поденщиков. Поденщики были одеты в бахаги — подобие набедренных повязок, а Эли — в джинсы и футболку. Формы на «Королеве» отродясь не водилось, и единственным напоминанием о ней служила потускневшая золотая косичка на фуражке у капитана.

Подойдя ближе к «Королеве», он нахмурился. Вяленые бананы должны были подвезти только на следующий день, но на причале у борта судна откуда-то появился штабель деревянных ящиков. Рядом стоял четырехтонный грузовик «мицубиси». Да и в любом случае вяленые бананы перевозят в мешках, а не в ящиках. Еще более странным ему показалось то, что Зобель-Айяла ни слова не сказал о новом грузе, а уж он-то узнал бы о нем в первую очередь, потому что лично подписывал разрешения на вывоз.

Завидев капитана, с пассажирского сиденья грузовика спрыгнул мужчина и остановился у ящиков. Хансон уже различал на них знакомую эмблему фирмы «Слазенгер» — вытянувшуюся в прыжке черную пантеру. Мужчина из грузовика шагнул ему навстречу. На вид ему было лет сорок. Он уже располнел и несколько обрюзг, но отлично скроенный белоснежный костюм успешно скрывал намечающийся живот. Маленькие руки и ноги. На ногах — сверкающие лакированные туфли, на розовых, пухлых пальцах — чересчур много золотых колец.

Соломенная шляпа, белоснежная, как и костюм, сидела у него на голове с несколько нарочитой небрежностью. Так обычно носят головные уборы мужчины, скрывающие лысину. Глаза прятались за темными очками «Фенди» в кожаной оправе. Такие больше подошли бы женщине. Незнакомец был гладко выбрит и источал легкий аромат дорогого одеколона. Полные губы приветливо улыбались. Зубы напоминали идеально отполированный жемчуг. Роста мужчина был невысокого, но при всей своей миниатюрности и элегантности почему-то производил впечатление человека очень опасного.

— Капитан Хансон? — справился он.

В голосе слышался аристократический испанский акцент.

— Да.

— Меня зовут Ласло Арагас. — Улыбка стала еще шире. — Друзья называют меня Ласси.

Хансон кивнул. Попробуй назвать такого «Ласси», и запросто заработаешь вязальную спицу в глаз.

— Чем могу быть полезен вам, мистер Арагас?

— Правильнее будет сказать, чем мы будем полезны друг другу, капитан Хансон.

— И чем мы будем полезны друг другу, мистер Арагас?

— У меня есть груз, который требуется доставить в Сингапур, — объяснил незнакомец, — а вы, как я понимаю, идете как раз туда.

— Какой груз? — поинтересовался Хансон.

Арагас обвел сверкающей кольцами рукой штабель ящиков:

— Мячи, капитан. Мне надо отправить эти мячи в Сингапур.

— Теннисные мячи.

— Совершенно верно. Особые теннисные мячи — «ультра-вис» для Уимблдона.

Имелись как минимум три причины, по которым это утверждение не могло быть правдой. Во-первых, мячи для Уимблдона действительно делали в Маривелесе, но отправляли их всегда с пятнадцатого терминала в Маниле. Во-вторых, их упаковывали в картонные коробки по шестьдесят тубусов в каждой, потом коробки связывали по десять и помещали в контейнеры, а не в деревянные ящики. И в-третьих, «Слазенгер» ни при каких условиях не отправит свои драгоценные мячи на ржавом корыте вроде «Королевы Батавии».

— Ясно, — кивнул Хансон.

— Вам правда ясно, капитан?

— Полагаю, что ясно, — медленно ответил он.

— И что именно вам ясно?

— Что на причале стоят деревянные ящики с эмблемой «Слазенгер».

— С теннисными мячами внутри, — подсказал мужчина в белом.

— Если вы в этом уверены…

— Абсолютно уверен, — улыбнулся мистер Арагас.

— А доктору Зобель-Айяле известно об этих мячах? — без всякого выражения спросил Хансон.

Арагас захохотал. Его смех был похож на лай очень злой собаки.

— Эта толстая задница? Он не станет вмешиваться, если не хочет нажить на нее неприятностей.

— Ну хорошо, а я здесь при чем? — осторожно поинтересовался Хансон.

Если Арагас действует в обход Айялы, без проблем не обойдется.

— Мне нужен перевозчик. И вы оказались здесь очень кстати.

— Но ваши теннисные мячи не включены в мой коносамент.

— И не надо. Пусть этот маленький договор останется между нами.

— Зобель-Айяле это не понравится.

— Зобель-Айяла сделает так, как ему скажут.

— Может, и так, мистер Арагас, но мне ведь еще придется сюда вернуться. У вас с ним, возможно, какие-то особые отношения, но моей заднице неприятности тоже ни к чему.

— Это не ваша забота, капитан, — отрезал Арагас, перестав улыбаться. — Ваша забота — как можно скорее погрузить мои мячи.

— И что я скажу про эту партию своему агенту в Сингапуре?

— Ничего.

— В каком смысле?

— На траверзе Сентосы у вас сломается двигатель. Ремонт займет пару часов. К вам подойдет катер, и вы сгрузите мячи на него.

Остров Сентоса, бывшая рыбацкая деревня, а ныне дорогой курорт, располагался перед самым входом в гавань Сингапура.

— А таможня? А пограничники?

— О них уже позаботились.

Понятно — опять мордида. За последние четыреста лет филиппинцы успели превратить этот способ решения проблем в высокое искусство.

— А что за все это буду иметь я?

— Вот что. — Арагас выудил из внутреннего кармана пиджака неизменный конверт. Довольно толстый. — Евро, если не возражаете. — Когда-то все расчеты велись в американских долларах, но времена меняются. — Двадцать пять тысяч.

Значит, примерно тридцать три тысячи долларов или около того, в зависимости от ежедневно меняющегося курса. Но это не важно. Важно то, что теперь уже невозможно изображать неведение. Никто не стал бы платить такие деньги за перевозку сотни ящиков с теннисными мячами.

Вся ситуация выглядела довольно паршиво. Если Арагас не боится действовать в обход Айялы, значит, у него очень серьезные связи. Стало быть, в случае отказа не миновать серьезных неприятностей. С другой стороны, если взять конверт и сделать, как он говорит, можно запросто закончить жизнь в тюрьме Чанги — перспектива тоже не слишком радостная.

Иными словами, он влип, и, похоже, серьезно. Выхода не видно, и дергаться бесполезно. Хансон и не стал. Он взял у Арагаса конверт, согнул его пополам и засунул в задний карман.

— Вот и хорошо, — похвалил его Арагас, точно капитан был псом, освоившим несложный трюк. — Буду признателен, если погрузите ящики как можно быстрее. Сами знаете, здесь полно воришек.

В порту и правда тащили все, что не приколочено, но Хансон почему-то был твердо уверен, что к ящикам Арагаса никто даже близко не подойдет.

— Не проблема, — кивнул он.

С борта судна, облокотившись на поручни, на них смотрел Элайша Санторо. Старшему помощнику вся эта история совсем не понравится.

— Хорошо, — улыбнулся Арагас. — Рад, что мы с вами достигли взаимопонимания. На борту постарайтесь разместить ящики так, чтобы их можно было быстренько выгрузить. Я вернусь вечером, часов в семь.

— Вернетесь? — удивился Хансон.

— А разве я не сказал? Я буду сопровождать груз до Сингапура.

Он приложил два пальца к шляпе и забрался в грузовик. Двигатель сразу же заработал, машина тронулась с места и скоро скрылась из виду. Хансон смотрел ей вслед. Конверт в заднем кармане брюк мешал ему, будто опухоль.

Эли Санторо спустился по трапу и подошел к капитану. Пару минут он рассматривал ящики, а потом поинтересовался:

— Что это, новый груз?

Это был даже не вопрос — Эли видел Арагаса и видел конверт. Парень был еще молод, но далеко не глуп.

— Что-то в этом роде, — буркнул Хансон.

— У нас проблемы?

— Похоже на то.

Элайша Санторо, как и все на борту «Королевы Батавии», был изгоем. Ему едва исполнилось двадцать восемь лет. Три года из них он отслужил в ВМС США, потом закончил Академию торгового флота, два года проработал в береговой охране на острове Гуам и там во время самого обычного барбекю на базе умудрился потерять глаз. После этого его карьере пришел конец: Элайша лишился лицензии штурмана и шанса когда-нибудь стать капитаном. В двадцать пять лет он остался без денег, без работы, без надежды, с неясным и безрадостным будущим.

Хансон встретился с Санторо, когда тот зарабатывал себе на жизнь, перегоняя яхты из Гонконга. После двух распитых в баре бутылок пива и знакомства с его послужным списком Хансон решил, что парень пригодится ему даже с повязкой на глазу. За прошедшие с тех пор три года он ни разу не пожалел о своем решении.

— И что будем делать?

— Мы попали и так и этак, — вздохнул Хансон. — Поднимай эти мячи на судно. Пристрой ящики так, чтобы в случае чего их можно было быстро сбросить за борт.

— Как думаешь, что там на самом деле?

— Не интересуюсь и тебе не советую, — хмуро бросил капитан. — И кстати, этот тип в белом плывет вместе с нами, так что поосторожнее.

— У нас тут еще одна проблема, — признался Санторо.

— Что еще? — простонал Хансон.

День явно не задался.

Помощник протянул ему листок желтоватой бумаги. Как и все на «Королеве», Эли выполнял сразу несколько обязанностей: работал штурманом, рулевым, а еще и радистом.

— Радиограмма из компании, — объяснил он. — У нашей «Королевы» новый владелец. Будет ждать нас в Сингапуре.

10

«Дутый флеш» добрался до Голландии за три с половиной дня. Обогнув блуждающие отмели Гудвин-Сендз, они направились по каналу на север и у голландского города Хелдер повернули на восток. На третью ночь плавания, лавируя между коварными течениями и приливной волной узкого пролива Марсдип, они добрались до шлюзов, ведущих во внутреннее море, когда-то носившее имя Зейдерзее, а ныне известное как залив Эйсселмер. Утром, после короткого отдыха со спокойной, подветренной стороны гигантской дамбы, они, подняв паруса, совершили последний, короткий переход до небольшой прибрежного городка Дюргердам. Там имелось все, что им требовалось: хорошо оборудованная пристань для яхт и автобусная остановка, откуда можно было быстро добраться до Амстердама — всего несколько миль к югу. Его невысокий туманный силуэт виднелся на горизонте.

После страшного лондонского приключения рейс на «Дутом флеше» показался Финн легким отдыхом. «Флеш» был шестидесятифутовой шхуной с гафельным вооружением и шестицилиндровым двигателем «Силорд». Под полными парусами она развивала скорость до двенадцати узлов, а внутри была уютной, словно избушка в лесу. В ней помещались две комфортабельные каюты, небольшой салон и хорошо оборудованный камбуз со всеми необходимыми припасами. Билли рассказал, что яхта была построена в Орегоне почти пятьдесят лет назад; тогда она называлась «Ситкин» и совершала круизы вдоль побережья Аляски. Потом под именем «Сан-Лоренцо» она работала в Чили и в Южной Африке, а в итоге оказалась в Великобритании, где возила туристов вдоль побережья Шотландии и звалась «Наждак». Билли стал ее владельцем восемь лет назад.

— Сам себе сделал подарок в честь окончания учебы, — объяснил он. — Может, стоило назвать ее «Выпускница».

Он уверял, что они с яхтой — лучшие друзья, но Финн, наблюдая за тем, как аккуратно и бережно он заводит свою слегка бочкообразную подружку в тихий заливчик, решила, что его чувства скорее похожи на любовь.

Все пограничные формальности были пройдены еще в Хелдере, и сейчас им оставалось только зарегистрироваться у капитана порта и оплатить причал. Покончив с этим, Финн и Билли пошли по бегущей по верху плотины дороге, которая оказалась и единственной улицей городка. Когда-то здесь стояла рыбацкая деревушка, а за плотиной выстраивался целый флот небольших траулеров, но теперь, после постройки гигантских дамб, вода в заливе Эйсселмер стала пресной и на стоянке остались только прогулочные яхты, а очаровательные домики рыбаков превратились либо в летние дачи горожан, либо в небольшие гостиницы.

— Что-то меня пошатывает, — пожаловалась Финн.

После трех с половиной дней непрерывной качки странно было ощущать под ногами твердую землю. Голова у нее немного кружилась, а горизонт прыгал перед глазами.

— Так и положено, — ухмыльнулся Билли. — Теперь ты настоящий моряк.

Финн улыбнулась в ответ. Физически она чувствовала себя превосходно. Кожа во время путешествия сделалась бронзовой, а волосы пропахли морем. Впервые за несколько месяцев она дышала с удовольствием. В Лондоне атмосфера была еще хуже, чем в Нью-Йорке. Там ей казалось, что каждый день она выкуривает по десятку сигар, и даже на зубах к вечеру появлялся грязный налет. Она с наслаждением вдохнула пахнущий морем и свежим сеном воздух и залюбовалась крыльями настоящей ветряной мельницы, медленно крутящимися в поле за домами. Вдруг Финн почувствовала, что страшно проголодалась.

— Хочу есть, — заявила она.

Скоро они набрели на отель под названием «Старая таверна». Он размещался в простом деревянном здании, обшитом белой вагонкой. Сбоку, в небольшом садике, на вымощенной красным кирпичом площадке, стояло несколько столиков под зелеными зонтиками с эмблемой пива «Хейнекен». У отеля имелся и собственный причал, к которому спускалась зеленая лужайка — идеальное место для пикников. Здание отеля было заметно больше всех соседних домиков. Похоже, раньше в нем располагалось какое-то мелкое предприятие вроде свечной фабрики, или оно служило конторой и жильем зажиточному коммерсанту. Во всем городке только одно строение превосходило его размерами — старинное здание городской управы с высокой башенкой.

— Пахнет блинчиками, — повел носом Билли.

— Сосисками, — возразила Финн.

— И тем и другим.

Они зашли внутрь и обнаружили там невиданную коллекцию безделушек и всяческих сувениров, которые свисали с балок низкого потолка, украшали стены и занимали все полки. Кружки, картинки, фотографии, модели судов, парусники в бутылках, детские рисунки, убранные под стекло вышивки, набор фарфоровых наперстков и еще много-много всякой всячины.

Столики выстроились в один длинный ряд. Каждый был покрыт плотной скатертью, на каждой скатерти лежали пластиковые подставки под тарелки и красные льняные салфетки. Солнце заглядывало прямо в окно и освещало дальнюю стену со старой фреской, изображающей рыбацкие лодки в море.

За длинным пустым столом читали газеты двое местных жителей, но, кроме них, в помещении никого не было. Им навстречу вышла пышная, розовощекая женщина в клетчатом переднике и на прекрасном английском сообщила, что ее зовут Вельден. Она вручила им меню, а через несколько минут вернулась, приняла заказ и заодно поведала, что «Старая таверна» существует здесь с тысяча семьсот шестидесятого года и что раньше она называлась «Prins te Paard», то есть «Принц верхом на коне».

Еще несколько минут спустя женщина вернулась с огромным подносом, который легко держала на одной мощной руке. Финн она принесла блюдо под названием uitsmijter, которое оказалось яичницей с беконом, посыпанной сыром и залитой горчичным соусом, а Билли досталось gevulde pannekoek: два огромных блина, сложенных вместе, с жареной колбасой посредине. Количество калорий и холестерина в каждом блюде зашкаливало — о лучшем завтраке нельзя было и мечтать.

— Уф, — вздохнул Билли, откидываясь на спинку стула. — Помилуй меня, Господи, ибо я согрешил. Придется года два потеть на тренажерах, чтобы все это искупить.

— Не самое страшное, что могло случиться, — заметила Финн, отхлебывая отличный, крепкий кофе. — Нам вообще повезло, что мы до этого дожили.

— Я об этом почти забыл, — помрачнел Билли.

— Я тоже, — кивнула Финн, — а это опасно. Нельзя забывать об осторожности.

— Наверное, ты права. Те ребята так просто не отвяжутся. — Он покачал головой. — Конечно, мы все это уже тысячу раз обсудили, но я все-таки так и не понял, чего они от нас хотели.

— Боюсь, они хотели нас убить. Мы кому-то здорово мешаем.

— Но почему?

— Ну, если в твоем прошлом нет каких-нибудь кошмарных тайн, то, скорее всего, это связано с картиной.

— Каюсь, — развел руками Билли, — все эти годы я вел двойную жизнь. На самом деле я эстонский шпион, который только притворяется малообеспеченным английским лордом с родословной, начинающейся с кровожадной Боудикки, королевы кельтов.

— Значит, дело в картине.

— Но мы ведь даже не взяли ее с собой, — пожал плечами Билли.

— Ничего другого мне в голову не приходит.

— А как насчет… Ну, этой ситуации с Питером Богартом — моим пропавшим кузеном и твоим… гм, отцом?

— Он мне не отец, — отрезала Финн, — и я совсем не уверена, что вся эта «ситуация», как ты выражаешься, имеет отношение к покушению.

— Может, им нужна ты, а не картина?

— Если бы они хотели убить меня, то совсем не обязательно было делать это прямо перед Институтом Курто. По-моему, Крауч-Энд подошел бы для убийства гораздо больше.

— А меня в любой момент можно потихоньку прикончить на «Дутом флеше», — подхватил Билли.

— А это опять возвращает нас к картине, — кивнула Финн. — Когда в последний раз на аукцион был выставлен небольшой Рембрандт, он ушел за девятнадцать миллионов фунтов. Тридцать шесть миллионов американских долларов. За это вполне могут убить.

— Я вот что подумал. — Билли отодвинул пустую тарелку, наклонился над столом и выстроил в ряд солонку, перечницу и сахарницу. — Все эти инструкции, которые Питер Богарт оставил сэру Джеймсу… По-моему, он преследовал две цели: свести нас вместе и дать нам три ключа — картину, дом и «Королеву Батавии». Все они как-то связаны между собой.

— Думаешь, это ключи?

— Да, это как игра в зайца и гончих. У вас в Америке есть такая?

— Бумажный след.

— Она самая.

— Выходит, Питер Богарт — заяц, а мы — гончие, так?

— А картина — это приманка, и дом тоже.

— А какая цель?

— Поймать зайца.

— Иными словами, найти Питера Богарта? — предположила Финн.

— Или то, что искал он сам.

11

Из «Старой таверны» они сделали два звонка: один — в Амстердам, адвокату, у которого, по сведениям Талкинхорна, хранились документы на дом, другой — доктору Шнеегартену в Институт Курто. Старого чудака из Сомерсет-хауса не оказалось на месте, а адвокат по имени Гвидо Дерлаген был у себя и согласился принять их немедленно.

Офис Дерлагена располагался в современном здании на Рокин — просторном, зеленом проспекте в двух шагах от знаменитой площади Дам и в десяти минутах ходьбы от вокзала и порта. На Рокин не было жилых домов — только магазины, кафе, банки, адвокатские конторы и офисы биржевых маклеров, и улица чем-то напоминала Уолл-стрит в Нью-Йорке. По дороге непрерывным потоком шли машины, а по тротуару — пешеходы. Утренний Амстердам выглядел энергичным и бодрым.

Дерлаген оказался хорошо одетым человеком средних лет, с идеально выбритым, хоть и несколько шишковатым черепом. Он был одним из целого отряда юристов, работающих на судоходную компанию Богартов, и отвечал за личные состояния членов семьи, и в частности Питера Богарта. Единственное окно его небольшого кабинета выходило на оживленную улицу. Сквозь густую листву деревьев внизу Финн разглядела желтый трамвайчик, бегущий по утопленным в мостовой рельсам, и кричащую красно-желтую вывеску китайского ресторана на другой стороне дороги.

Кабинет юриста имел аскетичный вид: стеклянный стол на блестящих хромированных ножках, совершенно пустой, если не считать компьютера с плоским экраном, два черных кожаных стула напротив и несколько полок с папками составляли всю обстановку. На полу лежал полосатый ковер, а белые, будто в картинной галерее, стены были совершенно голыми.

Финн и Билли уселись на стулья.

— Вы пришли по поводу дома на Херенграхт, — произнес юрист по-английски с заметным южноафриканским акцентом, что было неудивительно, поскольку первые буры-поселенцы прибыли в Африку именно из Голландии.

Он потыкал пальцами в клавиши компьютера и взглянул на экран.

— Мы все были удивлены, когда узнали об этом завещании. Видите ли, со дня своей постройки в тысяча шестьсот восемьдесят пятом году этот дом принадлежал только членам семьи Богарт.

— Я тоже член семьи, — сообщил Билли. — Питер Богарт — мой кузен или что-то в этом роде.

— М-да, скорее что-то в этом роде, лорд Пилгрим.

— Просто Билли, если не возражаете, или на худой конец мистер Пилгрим.

— Как вам угодно, лорд Пилгрим. — Он повернулся к Финн. — Ваши родственные отношения с менеером^[11] Богартом еще более туманны.

— Так и есть, — подтвердила Финн, которой не понравился снисходительный тон юриста. — Но сэр Джеймс заверил нас, что завещание оформлено правильно. Вас что-то смущает?

— Нет-нет, похоже, все верно, — пробормотал Дерлаген, еще раз взглянув на экран.

— А если так, — продолжала Финн, — может, перейдем к делу? Если вы, конечно, не возражаете… Гуидо. — Она намеренно произнесла его имя с сильным итальянским акцентом.

Мужчина покраснел.

— Нет, это произносится иначе. Примерно так, как в имени Ван Гога, художника.

— Ван Хок, — старательно повторила Финн с надлежащим булькающим звуком, точно собирала слюну для плевка.

— Именно так, — сухо подтвердил юрист.

— Значит, ваше имя произносится «Хогвидо»? — с невинным видом поинтересовался Билли.

Дерлаген покраснел еще сильнее и, кажется, сообразил, что над ним издеваются.

— Произношение моего имени никаким образом не относится к нашему делу, — сердито заявил он.

— Совершенно верно. Точно так же к нему не относятся и мои родственные отношения с Питером Богартом, а поэтому просто принесите бумаги, мы подпишем все, что положено, и избавим вас от своего присутствия, — предложила Финн.

— Минутку.

Юрист торопливо вышел из кабинета.

— Зануда, — беззлобно заметил Билли. — У меня в Оксфорде был похожий профессор. Все время ходил с такой физиономией, будто маялся запором.

— А у нас таких называют «душный».

— Метко сказано, — одобрил лорд.

Дерлаген вернулся с папкой, полной документов, и небольшой кожаной шкатулкой. Финн и Билли расписались на нескольких листах и в результате стали двумя единственными акционерами вновь образованного Нидерландского закрытого акционерного общества рентного типа под названием «Флигенде драак», то есть «Летучий дракон». Активы компании состояли из уже полученной ими картины, дома на улице Херенграхт, очень старого судна, грозящего вот-вот превратиться в груду металлолома, и участка земли, заросшего непроходимыми джунглями и густо населенного змеями, посреди какого-то безымянного острова в море Сулу: приблизительные координаты — семь градусов северной широты и сто семнадцать градусов восточной долготы. Подписав документы, Билли и Финн дали тем самым официальное согласие лично и на месте вступить во владение капиталом в строго ограниченный период времени. Невыполнение этого условия приведет к утрате прав на всю наследную массу, включая и ту, во владение которой они уже вступили.

— Так что же, нам придется самим отправиться на этот «заросший непроходимыми джунглями и густо населенный змеями» безымянный остров, иначе мы все потеряем? Вы это хотите сказать? — недоверчиво спросила Финн.

— Именно так.

Дерлаген улыбнулся впервые за время их беседы, и улыбка получилась далеко не дружелюбной.

— Ну что ж, — весело откликнулся Билли, — у меня как раз нет никаких других планов. А у вас, мисс Райан?

— Если ты готов ввязаться в эту авантюру, Билли, то я с тобой.

Юрист поморщился, будто проглотил лимон.

— Как вам угодно, — процедил он и ушел снимать копии с подписанных документов и сертификатов акций.

— Не очень-то он важная шишка, — ядовито заметила Финн. — У него даже секретарши нет.

— А я уже чувствую себя президентом компании, — похвастался Билли. — Возможно, даже угощу тебя ланчем.

— Во-первых, мы недавно позавтракали, — отозвалась Финн, — а во-вторых, с какой это стати ты назначил себя президентом?

— Ну хорошо, пусть президентом будешь ты, — легко согласился Билли, — а я стану важным, но бесполезным председателем правления, которого выбрали только за длинную родословную и ради герба на бланке компании.

— Глупый ты, Билли, — вздохнула Финн.

Вернулся Дерлаген с документами. Он вложил их в большой конверт и вручил его Билли, а тот в свою очередь передал Финн.

— Она — президент, — объяснил он юристу, — а я всего-навсего председатель правления.

Бросив на них недоумевающий взгляд, Дерлаген открыл коробочку. В ней оказался ключ, предмет, похожий на толстый гитарный медиатор, и маленькая изящная фигурка, изображающая человека верхом на лошади. С первого взгляда было ясно, что она очень старая и сделана из чистого золота.

— Она из Мали, — объяснил Дерлаген. — Эксперты из Государственной галереи говорят, что она относится к четырнадцатому веку, периоду царствования Манса Мусы, правителя Тимбукту.

Финн покрутила статуэтку в руках:

— Она просто чудо, но какое отношение эта фигурка имеет к нам?

— Менеер Богарт оставил ее на хранение в нашем сейфе. Он приобрел ее у торговца антиквариатом Остермана на Лабуане, острове у берегов султаната Бруней. Кстати, именно там менеера Богарта видели в последний раз. По словам этого Остермана, золотая фигурка должна быть передана вам в случае, если менеер Богарт… исчезнет. Она предназначена именно вам, фру Райан. Два других предмета — это ключ от дома и чип для отключения сигнализации. Пульт находится справа, прямо у входа. Просто вставьте чип узким концом в соответствующее отверстие и нажмите. Вместо красного огонька должен загореться зеленый. Нанятая нами компания делает в доме уборку раз в неделю — по средам. Если вам понадобятся еще какие-нибудь сведения, я к вашим услугам в любое время дня и ночи.

В его тоне не слышалось ни малейшего желания помочь.

— В документах оговорено, — продолжал юрист монотонным, скучным голосом, — что вы не имеете права продать дом или любой другой завещанный вам объект до истечения двенадцати месяцев с момента вступления в права наследования, а если по истечении этого срока решите что-либо продать, то доверительное управление семьи Богартов обладает преимущественным правом покупки, что означает…

— Мы знаем, что это означает, — перебил его Билли.

— Ну тогда, если у вас больше нет вопросов…

Дерлаген поднялся со стула. Их явно выпроваживали. Финн бережно положила золотую статуэтку обратно в шкатулку, а шкатулку — в сумку.

— А как мы найдем дом? — спросила она.

— Это очень просто. Вернитесь на площадь Дам, поверните налево на Раадхюйштраат, а после первого моста — направо, на Херенграхт. Дом сто восемьдесят восемь находится сразу же за поворотом, и не заметить его невозможно. Он из темного камня с зеленой дверью.

— Спасибо. — Финн протянула ему руку, но юрист предпочел не заметить этого жеста.

— Geendank,^[12] — ответил он, слегка поклонившись.

Минуту спустя, уже на улице, Билли заметил:

— Не слишком дружелюбный тип!

— А что ты хочешь? — пожала плечами Финн. — Он юрист и, кажется, понимает во всей этой истории не больше, чем мы.

— А для юриста нет ничего противнее, чем не понимать, что, собственно, происходит, — подхватил Билли. — Тут неподалеку я видел одно из этих «коричневых» кафе. Укрепим свой дух чашечкой кофе, перед тем как смотреть дом?

— Укрепим.

Кофе опять оказался превосходным, а прогулка — приятной. Над Амстердамом ярко светило солнце, по улицам бродили туристы, катились велосипеды и веселые желтые трамваи. Казалось, весь город радуется жизни. В Лондоне Финн никогда не замечала подобного настроения и, пройдя несколько кварталов, поняла почему: здесь встречалось гораздо меньше людей, озабоченно говорящих по мобильному телефону или набирающих что-то на клавиатуре лэптопов, вместо этого амстердамцы просто разговаривали друг с другом или читали. Да и городской пейзаж был не таким агрессивным, как в столице Британии. Разумеется, и здесь хватало неоновых вывесок, но они не слишком бросались в глаза, а огромные рекламные щиты и телевизионные экраны на стенах зданий практически отсутствовали.

Финн не сомневалась, что многие ньюйоркцы сочли бы этот город старомодным, но ей он очень нравился.

Улица Херенграхт оказалась набережной канала, на ней стояли большие дома и росли маленькие деревья. На дороге вдоль тротуара выстроились припаркованные под углом машины, а в темной воде у парапета покачивались плавучие дома. Как и везде, велосипеды заметно превышали числом автомобили. В воздухе витал непонятный, тяжелый запах, происхождение которого Финн никак не могла определить: вроде бы пахло морем и еще чем-то гораздо менее приятным — точно где-то поблизости разлагалась большая куча мусора.

— Это канализация, — объяснил Билли, заметив, как она морщит нос. — Амстердам, наверное, единственный в Европе город, где отходы сливают прямо в воду.

— В каналы? — ужаснулась Финн. — Прямо не очищенные?

— Они рассчитывают, что отлив унесет все в море.

— Век живи — век учись, — вздохнула Финн.

Она была огорчена. За те несколько кварталов, что они прошли от офиса Дерлагена, она успела влюбиться в этот милый, дружелюбный город с его политкорректными велосипедами и веселыми трамваями. Любовь, может, и слепа, но, к сожалению, наделена обонянием.

— Пришли, — объявил Билли.

Они стояли у дверей дома номер сто восемьдесят восемь.

Это было довольно большое здание в три этажа, не считая цокольного, красивое и абсолютно симметричное: четыре высоких окна и дверь между ними на первом этаже и по пять окон на следующих двух; крутая крыша с двумя слуховыми окнами и двумя высокими трубами и крыльцо, к которому вели несколько ступенек. На массивном каменном козырьке был выбит герб Богартов и цифры 1685.

— Тук-тук, мы пришли, — пробормотала Финн, доставая из сумки ключ.

Она легко отперла тяжелую дверь, и они шагнули в дом.

12

Как и обещал Дерлаген, справа от двери они обнаружили небольшую панель. Финн сунула в отверстие узкий конец чипа, и красный мигающий огонек превратился в зеленый. На дисплее появилась надпись: «Для активации — повторить».

— Закрой дверь, — попросила Финн.

Билли подчинился, и она опять нажала на медиатор. Огонек стал красным, а надпись сообщила: «Сигнализация активирована».

— Ну что, пошли на экскурсию?

— У меня такое чувство, будто мы вломились в чужой дом, — пожаловался Билли.

Финн кивнула. Она тоже испытывала странную неловкость, хоть и помнила, что дом отныне принадлежит им. Ей очень хотелось распахнуть окна: воздух здесь был застоявшимся и каким-то неживым.

Прямо перед собой они видели вытянутый холл с дверями по обе стороны. На белых крашеных стенах висело несколько картин, все современные. Холл производил впечатление как будто нарочитой безликости — точно Питер Богарт, обставляя его, старался скрыть свои истинные вкусы и пристрастия.

В передней части дома, направо и налево от холла, они обнаружили две просторные светлые комнаты с окнами, выходящими на улицу. Та, что справа, походила на офис. За ними располагались еще две комнаты: большая прямоугольная гостиная с богато украшенным камином слева и такая же большая столовая — справа. Одна узкая лестница вела отсюда наверх, а другая — вниз, на цокольный этаж. Заканчивался холл небольшой уютной комнатой, выходящей в крошечный садик позади дома. Возможно, когда-то там была комната для завтрака или старомодный музыкальный салон.

— А где же кухня? — удивилась Финн.

— Если судить по Англии, то в таком старом доме кухня должна быть внизу.

— Знаешь, я ожидала чего-то совсем другого, — призналась Финн.

— Я тоже. Думал, нам достался викторианский особняк, забитый старой мебелью. Неудобные диванчики из конского волоса, портреты предков по стенам и все такое.

На самом деле дом оказался полной противоположностью нарисованной им картине. Стены во всех комнатах, как и в холле, были выкрашены в белый цвет и увешаны большими цветными фотографиями экзотических пейзажей и современными картинами — яркими и абстрактными. Мебель выглядела так, словно всю ее закупили в одном магазине — какой-нибудь дорогой голландской версии «Икеи». Узкие доски пола из розового дерева были отполированы до блеска.

Они вернулись к лестнице, поднялись на второй этаж и обнаружили там четыре спальни, одну большую ванную и отдельный туалет. Только та спальня, что находилась в передней части дома, казалась обитаемой. Опять белые стены и современная простая мебель. Два больших шкафа: в одном — дорогие костюмы, в другом — повседневная одежда. На тумбочке у кровати — стопка книг на голландском: судя по обложкам, почти все исторические. Среди них Финн отыскала и одну английскую: «Земля под ветрами», автор — Аньес Ньютон Кейт, издана в Лондоне в тысяча девятьсот тридцать девятом году. Она открыла первую страницу:

— «Приключения в Сандакане». — Перевернула еще одну и обнаружила карту. — Похоже, это провинция в Северном Борнео.

— Там, где в последний раз видели Богарта? — заинтересовался Билли. — Вряд ли это простое совпадение.

Финн перелистала еще несколько страниц.

— Тут многое подчеркнуто, и есть заметки на полях, — сообщила она.

— Надо будет рассмотреть поподробнее, — сказал Билли, и она положила книгу в сумку.

Они поднялись и на третий этаж, но там оказалось только полдюжины совершенно пустых комнаток, покрытых слоем пыли.

— Для слуг, — объяснил Билли.

В мансарде новые хозяева нашли две кладовки, а в них — несколько разрозненных предметов мебели, старой, но не антикварной. Они не поленились выдвинуть все ящики, но не обнаружили в них никаких личных вещей — ни бумаг, ни старых записных книжек, ни писем.

— Такое впечатление, что он здесь совсем не жил, — заметила Финн.

— А может, так оно и есть? — предположил Билли. — Что, если он использовал этот дом только как… есть какое-то специальное выражение… только как pied-à-terre^[13] — место, где он вешал шляпу, когда приезжал в Амстердам, а жил на самом деле совсем в другом месте?

— Мы даже не заглянули в его лондонскую квартиру, — с сожалением вспомнила Финн.

Они снова спустились вниз и осмотрели даже кухню. В ней было все необходимое, кроме еды. В большом и пустом холодильнике стояли только шесть бутылок какого-то напитка под названием «Налу». Финн открутила крышечку и отхлебнула светло-зеленую жидкость.

— Неплохо, — прокомментировала она. — По вкусу похоже на манговый сок.

Захватив по бутылке «Налу», они вернулись на первый этаж, и Билли вдруг замер, нахмурившись.

— В чем дело? — полюбопытствовала Финн.

— Да просто пытаюсь понять… — Он по очереди заглянул в обе передние комнаты и опять вернулся в коридор. — Нет, это не здесь.

— Что не здесь? — не поняла Финн.

— Помнишь картину, которую открыл твой приятель Шнеегартен? Опиши-ка ее.

— Портрет Вильгельма ван Богарта в костюме бюргера. Рядом с ним — столик с навигационными инструментами, сзади — бархатная драпировка. — Финн ненадолго задумалась. — Пол из розового дерева. — Она посмотрела под ноги. — Точно такой, как этот.

— А откуда падает свет?

— Слева. — Финн закрыла глаза, пытаясь представить себе картину. — Там слева узкое окно с витражом. А что тебя смущает? На восьмидесяти процентах картин старых голландских мастеров свет падает слева: и у Вермеера, и у Герарда Доу, и у Франса Хальса, и у Ван Дейка — да почти у всех!

— В окне был витраж с гербом ван Богартов. Таким же, как над крыльцом. И полы из розового дерева.

— Выходит, портрет был написан здесь? — догадалась Финн.

— Вот именно! Только я не понимаю, где именно. — Он взмахом руки обвел холл и комнаты. — Представь себе: если Вильгельм ван Богарт стоит справа, а свет падает из окна слева, то где это могло быть? На каждом этаже есть по два таких места: передняя левая комната или задняя правая. Но витража ни в одной из них нет. Окна выглядят так, будто их триста лет не открывали и, уж разумеется, не меняли. Да и в любом случае они все чересчур широкие.

— Значит, мы ошибаемся и картина была написана в каком-то другом месте, — пожала плечами Финн. — А может, вся обстановка — это фантазия художника. В студии Рембрандта слева было огромное окно. Практически все заказные портреты он писал там.

— Тогда почему витраж?

— Потому что так захотел Вильгельм ван Богарт.

— А почему такая мысль вообще пришла ему в голову, если портрет писался в другом месте?

— Притормози, а то я за тобой не поспеваю.

— Я хочу сказать, что портрет был написан именно здесь. Или, по крайней мере, его идея возникла именно в этом доме. И витража никто не придумывал. Он на самом деле существовал.

— И где же он?

— Не здесь.

— Но ты сказал, что он должен быть здесь.

— Мы ходим кругами, а разгадка должна быть где-то рядом.

— Выходит, мы что-то проглядели. Давай пройдемся по дому еще раз, — предложила Финн.

Они во второй раз обошли все этажи, молча и сосредоточенно, задерживаясь в каждой комнате и тщательно озираясь. Ни в одном из окон не было ни цветного стекла, ни какого-нибудь признака, что оно когда-то существовало. Финн мысленно проверила теорию Билли и решила, что он совершенно прав. В самом деле, в таком положении относительно окна Вильгельм ван Богарт мог позировать только в одной из названных Билли комнат: передней левой или задней правой на любом из трех этажей.

С другой стороны, Рембрандт нередко писал картины и по памяти, а фон и вообще мог быть плодом его воображения. Тогда бесполезно искать это место в доме. Она попыталась припомнить известные картины великого голландца.

За свою жизнь он написал сотни портретов и множество автопортретов, и на большинстве проработка заднего плана не отличалась особой тщательностью. Художника интересовал человек, а не мертвые предметы, и исключение из этого правила составляли только несколько исторических картин, таких как «Вирсавия с письмом царя Давида» или «Аристотель перед бюстом Гомера».

Но на портрете Вильгельма ван Богарта тщательно выписан витраж с изображением герба и очень специфический пол из дорогого розового дерева. Финн видела множество современных фотографий студии Рембрандта, да и на его знаменитой картине «Художник в своей мастерской» хорошо видно, что пол там сделан из очень широких золотистых досок — вероятно, сосновых или дубовых. Совершенно не похожих на те красноватые узкие доски, на которых они стоят сейчас.

— Ерунда какая-то, — с досадой сказала Финн, когда они вернулись на первый этаж. — Это место должно быть здесь!

— И все-таки комнаты с картины не существует, — отозвался Билли, явно огорченный.

— Что же это за комната, которая вовсе и не комната? — задумчиво протянула Финн и вдруг, точно о чем-то догадавшись, быстро сказала: — Зайдем-ка в комнату, выходящую в сад.

Вместе они прошли в небольшую, залитую солнцем гостиную. Стол и четыре стула. Еще один небольшой столик у стены, на нем — простая синяя ваза с сухими цветами. Желтые хризантемы. Справа и слева окна, а посредине — стеклянная дверь, ведущая наружу.

Маленький садик совсем зарос и превратился в настоящие джунгли. Траву и розовые кусты требовалось срочно подстричь. Высокая стена, отделяющая владения Питера Богарта от соседнего дома, совершенно скрылась под диким виноградом. Отовсюду лезли сорняки, а чугунная садовая скамейка была покрыта рыжими пятнами ржавчины.

Финн протянула Билли чип:

— Будь добр, отключи сигнализацию.

Он ушел и через минуту вернулся.

— Готово.

Финн нажала вниз ручку стеклянной двери, и та легко отворилась. Они шагнули в сад. Там пахло цветами, травой и сырой землей. Солнце грело, как летом. Тишину нарушала только негромкая песенка сверчка да жужжание пчел, кружащих над красными и кремовыми розами.

— Как хорошо, — вздохнула Финн.

— А что мы тут ищем? — осведомился Билли.

Не отвечая, Финн отошла к дальней стене садика, повернулась и посмотрела на дом.

— Вот что, — сказала она, указывая пальцем наверх.

— Черт! — прошептал Билли, взглянув туда же.

Сзади дом представлял собой высокий прямоугольник с небольшим выступом посредине, в котором и помещалась маленькая гостиная. Прямо над ней, на уровне второго этажа, были видны два высоких узких окна. Правое из них — с витражом.

— Ты видишь?! — возбужденно воскликнула Финн. — Из окон второго этажа этого выступа не увидишь. Его можно заметить, только если высунешься по пояс. А эта труба наверняка фальшивая, потому что никакого камина под ней нет. Вместо камина там потайная комната!

— Блестяще! — одобрил Билли.

Они вернулись в дом, и, перед тем как подняться наверх, Финн тщательно измерила шагами расстояние от двери до начала лестницы.

— Двадцать пять футов.

На втором этаже она проделала то же количество шагов в обратном направлении и оказалась перед монументальным резным шкафом, стоящим у задней стены коридора.

— Читала в детстве Клайва Льюиса? — поинтересовался Билли.

— Ты имеешь в виду «Лев, колдунья и платяной шкаф»? Конечно читала.

Он открыл дверцу, и они обнаружили, что в шкафу висят тяжелые зимние пальто — точно так же, как в книге. Билли отодвинул их в сторону и принялся ощупывать заднюю стенку.

— Тут должен быть какой-то секрет, — пробормотал он, и в то же мгновение его пальцы натолкнулись на выступ в правом верхнем углу.

Билли с силой нажал на него, раздался громкий щелчок, и задняя стенка шкафа отодвинулась. Продравшись через пальто, они шагнули в узкую, пыльную комнатку.

Финн огляделась, и по спине у нее пробежал холодок. Слева она увидела высокое окно с витражом, изображающим уже знакомый герб Богартов. Через цветные стекла в комнатку светило солнце, и в золотых лучах плясали шарики потревоженной пыли, толстым слоем покрывающей старый пол из розового дерева. Она стояла на том самом месте, где триста лет назад установил свой мольберт Рембрандт ван Рейн. Ощущение присутствия художника и его модели было настолько сильным, что Финн на секунду увидела их обоих: Рембрандта с его кистями и палитрой и Вильгельма ван Богарта, высокого и надменного, гордо стоящего у дальней стены. Золотые солнечные лучи падали на их плечи словно благословение. Видение тут же растаяло, но Финн твердо знала, что призрак Рембрандта, подобно бледной тени, еще присутствует здесь.

— Взгляни на эту дверь, — негромко окликнул ее Билли.

В десяти футах от них в противоположной стене комнатки действительно имелась тяжелая дверь из темного дуба с массивными петлями и витой ручкой.

— На картине она скрыта за драпировкой, — сообразила Финн. — Наверное, ван Богарт не хотел, чтобы о ней знали.

Она шагнула вперед и повернула ручку вниз. Дверь, скрипнув, отворилась, и Финн заглянула в потайную комнату.

— Бог мой! — прошептала она.

13

— Это же настоящая лавка чудес! — воскликнул Билли.

Небольшая комната казалась тесной из-за многочисленных столиков, ниш, стеклянных горок, шкафчиков и полок, на которых было разложено, а скорее, просто беспорядочно свалено целое собрание музейных экспонатов. Деревянные ящики, наполненные морскими раковинами, соседствовали тут с распятой на дощечке засушенной бабочкой, чьи алые крылья превышали размером человеческую ладонь.

На одной из полок они обнаружили стеклянную банку с мумифицированной головой — то ли человеческой, то ли обезьяньей. Имелась тут и целая коллекция стеклянных глаз. С потолка на проволоке свисал крокодил. В углу, прислоненный к стене, стоял огромный витой клык нарвала и несколько ржавых гарпунов. Кроме того, Финн и Билли нашли индейский головной убор с перьями, обломок камня с одной ослепительно сверкающей гранью, полдюжины разных скелетов, сушеную летучую мышь, пыльное чучело одноглазого кота, невероятную композицию из громадной, похожей на сазана рыбы, прикрепленной к туловищу обезьянки.

Животные, растения, минералы — здесь имелось все, включая и воплощения абстрактных понятий, представленные деревянными моделями геометрических фигур. В комнате не оставалось ни одной незанятой поверхности. Даже стены и потолок являли собой подлинный шедевр лепщика и были густо покрыты прихотливым переплетением цветов, фруктов, животных и птиц. Билли откашлялся и процитировал:

— «Обширный и вместительный стеклянный шкаф, где все, что рука человека, вооруженная искусством или механизмом, создала редкого и удивительного; все то необычное, что по прихоти ли случая или со скрытой целью породила природа; все то, в чем есть жизнь и что подлежит хранению должно быть сохранено, описано и рассортировано». Сэр Фрэнсис Бэкон,^[14] одна тысяча пятьсот девяносто четвертый год.

— С ума сойти! И ты помнишь это наизусть?

Билли кивнул:

— Одно из преимуществ классического образования. Кусок известного монолога из пьесы «Деяния грейанцев», написанной им еще в студенческие годы.

— Такого уж известного? — недоверчиво рассмеялась Финн.

— Смотри-ка. — Билли ткнул пальцем куда-то вверх. Там над дверью, в том месте, где соединяются стена и потолок, на гипсе была вырезана латинская фраза:

— «Fugio ab insula opes usus venti carmeni», — прочитала Финн. — «Беги с моего острова сокровищ», и что-то про ветер — «venti».

— Нет, скорее наоборот: «Беги на мой остров сокровищ на музыке ветров», — быстро перевел Билли. — Наверняка он имел в виду эту комнату. Его остров сокровищ.

Среди всего этого изобилия они не сразу обратили внимание на небольшой стол, покрытый старинной, запыленной тканью. На нем лежало несколько раковин и старинные навигационные инструменты, включая и астролябию — предшественницу секстанта. Среди инструментов Финн обнаружила и книгу в сафьяновом переплете — ту самую, что на портрете держал в руке Вильгельм ван Богарт. Сбоку, небрежно прислоненная к столу так, словно ее оставили тут пару минут назад, стояла шпага с резным эфесом, которая была в другой руке голландца. Холодок опять пробежал по спине Финн — ей почудилось, что человек с картины вот-вот шагнет в комнату, чтобы приветствовать их. Невольно она оглянулась на дверь.

— Наверное, все эти вещи он привозил из своих путешествий, — тихо сказал Билли.

Он подошел к столу и бережно взял книжку.

— Это же роутер! — присвистнул он, открыв первую страницу, и, перевернув еще несколько, добавил: — Написано по-английски.

— Что такое роутер и почему по-английски? — тут же спросила Финн.

— Роутер — это справочник с навигационным счислением пути. Расчет маршрута от точки к точке. То есть от одного видимого ориентира до другого. Этим способом пользовались моряки, пока еще не было настоящих карт. Французы называют такие справочники routière. Собственно, от него и образовалось слово «маршрут».

— А почему по-английски?

— Семейная традиция Богартов. Они посылали своих сыновей в закрытую школу Шерборн в Дорсете, а потом — в Кембридж. Меня, кстати, тоже. — Он улыбнулся. — Но я оказался паршивой овцой и вместо Кембриджа поступил в Оксфорд. Влияние английской части семьи.

— Опять Кембридж, — вздохнула Финн.

— В те дни по-английски писали из осторожности, — продолжал Билли. — Роутеры ценились на вес золота, и, разумеется, владелец не хотел, чтобы чужие люди воспользовались его маршрутом. Английский язык был чем-то вроде кода. Тогда мало кто умел писать, тем более на другом языке.

Билли перевернул еще несколько страниц, внимательно вглядываясь в текст.

— Бог мой! — прошептал он. — Это же роутер первого рейса «Летучего дракона». «Путешествие, предпринятое ради поиска Тайных островов и сокровищ Бао Це Ту, короля-леопарда», — вслух прочитал он.

— «Летучий дракон», — задумчиво проговорила Финн. — То судно, что было на первой картине.

— Эта книжка — настоящая карта сокровищ! Невероятно!

Билли даже не пытался скрыть свой восторг.

— А что это за Тайные острова? Они на самом деле существуют?

— Если верить этому, — Билли потряс книжкой, — то существуют. Вообще-то это легенда, миф — как волшебный остров в «Питере Пэне». Они якобы находятся где-то в китайских морях и населены львами, тиграми, слонами и прочей живностью.

— А кто этот король-леопард с китайским именем?

— Бао Цзе Ту, китайский Марко Поло. Нашел фонтан вечной юности на Тайных островах и похитил сокровища императора.

— А Вильгельм ван Богарт их нашел — так получается?

— Не все, а только часть, как уверяет легенда, — пожал плечами Билли.

— И ты в это веришь?

Билли подошел к одной из полок и взял с нее неограненный кроваво-красный кристалл размером с куриное яйцо.

— Если окажется, что это — рубин, то, возможно, верю.

— И что мы будем со всем этим делать? Хотя, наверное, я могла бы и не спрашивать.

— Думаю, что, скорее всего, Питер Богарт пропал, когда отправился на поиски этих сокровищ. По крайней мере, в таком случае понятно, зачем он оставил нам это судно, «Королеву Батавии».

— То есть мы должны пройти по его следу?

— Да, — энергично закивал Билли. — Уверен, что именно это он и имел в виду.

— Но если он отправился за сокровищами, то, наверное, взял бы роутер с собой, — резонно предположила Финн.

— Но он должен был оставить что-то и для нас. Вероятно, он снял с него копию.

— А если мы с тобой все это выдумали? Может, мы переоцениваем Питера Богарта и все это просто совпадение — картина, комната, книжка? Может, между ними нет никакой связи?

Билли задумчиво смотрел на нее.

— Знаешь, я совсем не похож на копа из детектива, который не верит в совпадения. Я-то как раз считаю, что совпадения случаются довольно часто, но это… — Он потряс книжкой. — Мне наплевать, совпадение это или ловушка! В моих жилах течет кровь Вильгельма ван Богарта, да и в твоих, судя по всему, тоже. — Его голос стал умоляющим, и даже губы задрожали. — Финн, я мечтал о таком приключении всю жизнь! Ну, что ты скажешь?

— А те люди в Лондоне? — напомнила Финн. — Это тебе не веселое приключение. Это очень серьезно. Они собирались нас убить. Возможно, и сейчас следят за нами.

— Тогда они все равно будут следить — уедем мы или нет, — возразил Билли.

Финн надолго задумалась.

— Ну хорошо, — решилась она наконец. — Поехали разберемся, что там случилось с твоим кузеном и с его сокровищем.

— Положи ее в сумку, — радостно сказал Билли, протягивая книгу, — и пошли отсюда.

Перейдя несколько каналов, они нашли ателье, где сделали фотокопию старой лоции, а оригинал отправили в Лондон — на хранение к Талкинхорну. Остаток дня ушел на заказ билетов до Сингапура, прививки и покупку пригодной для тропиков одежды. Ближе к вечеру они вернулись в Дюргердам, где необходимо было договориться о долгосрочной аренде причала для «Дутого флеша». Автобус остановился прямо у «Старой таверны», и для начала Финн с Билли решили перекусить. Оба уже устали от ночевок на узких судовых койках, а потому решили побаловать себя и сняли на ночь два номера в отеле над рестораном. Оставив покупки у себя в комнатах, по узкой, бегущей над плотиной дорожке они направились к пристани.

Лучи заходящего солнца превратили окна домов в лужицы расплавленного золота, а в небе над их головами закатный пурпур неохотно уступал место ночному черному шелку. Финн уже с трудом различала крылья старой ветряной мельницы в поле за деревней. Вечерний ветерок слегка рябил водную гладь залива. Все вокруг дышало покоем, и впервые за несколько дней Финн по-настоящему расслабилась. Билли вполне гармонично вписывался в эту мирную картину. Наблюдая за тем, как ветерок легко шевелит его густые светлые волосы, она легко представила себе ясноглазых голландских предков лорда, которые поднимали паруса, собираясь в дальний поход.

— Я еще никогда не была владелицей парохода, — сказала Финн и сама засмеялась.

Она никогда не была владелицей автомобиля, не говоря уж о махине в девятьсот пятьдесят тонн чего-то.

— Кстати, что означает «водоизмещением девятьсот пятьдесят тонн»?

— Это не вес судна, — объяснил Билли. — Это объем воды, которое оно вытесняет. Кроме того, существует брутто-регистровый тоннаж, который измеряется кубическими футами и тоже не имеет ничего общего с весом, нетто-тоннаж, то есть объем всех помещений, предназначенных для груза и пассажиров, и еще дедвейт — полная грузоподъемность судна, включая вес всего груза, топлива, припасов и пассажиров, которых оно способно вместить. Вот для сравнения — у «Королевы Елизаветы Второй», если я не ошибаюсь, водоизмещение составляет сорок пять тысяч тонн, а брутто-регистровый тоннаж — семьдесят тысяч. Понятно?

— Приблизительно. Выходит, по сравнению с «Королевой Елизаветой» наша «Королева Батавии» совсем малышка?

— Ну а по сравнению с Тихим океаном она даже не малышка, а молекула. Однако, если верить сведениям Талкинхорна, у нее осадка всего одиннадцать футов, а это как раз то, что нам надо. Значит, она может пройти почти везде и даже подняться по большинству рек.

Они подошли к пристани и по короткой деревянной лестнице спустились к плавучему причалу.

— Видела когда-нибудь по телевизору фильмы о Кусто? — спросил Билли.

— Конечно. Ужасная песня Джона Денвера и ребята в красных вязаных шапочках.

— Так вот «Калипсо», его исследовательское судно, — это перестроенный минный тральщик, почти такой же, как «Королева Батавии», только поменьше.

В маленькой гавани было совсем тихо, а на дверях маленького офиса белела записка. Зато ярко светились окна яхт-клуба, расположенного дальше по берегу.

— Наверное, обедает, — решил Билли. — Давай сначала зайдем на «Флеш», а потом поищем капитана порта.

Они свернули налево, на плавучий причал. Тишина нарушалась только слабым плеском воды и глухим постукиванием резиновых кранцев о дерево.

Билли первым прыгнул на палубу, а Финн последовала за ним. Корпус яхты слегка покачнулся, и сразу же вслед за этим раздался громкий щелчок.

Билли вдруг остановился и резко повернулся к ней:

— Чувствуешь запах?

Финн принюхалась. В воздухе определенно пахло бензином.

Она еще не успела сообразить, что это значит, а Билли уже подскочил к ней и одним толчком сбросил за борт, и в то же мгновение раздался взрыв. На секунду Финн показалось, будто над ними вспыхнуло солнце, чуть позже она услышала оглушительный грохот, ее обдало жаром, а потом наступила темнота.

Она пришла в себя только минуту спустя, смертельно напуганная и насквозь мокрая. Задыхаясь от кашля, Финн попыталась сесть и не сразу сообразила, что находится в высоком камыше на мелководье. В пятидесяти футах перед ней пылающие обломки яхты, словно на замедленной съемке, падали в воду. Она с трудом поднялась на колени, потом на ноги и, увязая в сыром песке, попыталась сделать несколько шагов.

— Билли?

— Я здесь, — отозвался он.

Финн услышала кашель и плеск. Внезапно прямо перед ней появилась высокая фигура и протянула руку. Она схватилась за нее. Вместе с Билли они добрели до берега и выбрались из воды. Потом оглянулись и замерли. «Дутый флеш» полыхал, как факел. Загорелся и деревянный причал. Из клуба в сторону пристани уже бежали люди. Потом прогремел еще один взрыв, и небо осветила новая вспышка — это взорвался топливный бак соседней с «Флешем» яхты.

— Что это было? — прошептала Финн.

— Бомба, — коротко ответил Билли.

— Я слышала какой-то щелчок. Перед самым взрывом.

— Я тоже. Наверное, сработал детонатор с датчиком движения.

— И пахло бензином.

— Они перерезали топливный шланг.

— Чтобы все выглядело как несчастный случай?

— Возможно. — Билли растерянно провел рукой по волосам. Его лицо страдальчески исказилось, а в глазах стояли слезы. — Они взорвали мою яхту. Ублюдки! Они взорвали мою яхту!

Финн схватила его за руку. Люди из яхт-клуба были уже близко. Издалека доносилось завывание сирены.

— Нам надо убираться отсюда. Они станут задавать вопросы, а у нас нет ответов. Это задержит нас на несколько дней.

— Как они могли?! Как они могли взорвать «Флеш»?

— Могло быть и хуже. Они могли взорвать нас, — успокоила его Финн. — Если бы ты не столкнул меня за борт, я была бы сейчас мертва. — Она поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку. — Милорд, вы спасли мне жизнь.

— Не говори глупости, — отмахнулся Билли, но все-таки улыбнулся. На его потерянном лице плясали отблески пламени.

— Мы расплатимся с ними за это, — пообещала Финн, потянув его за рукав. — Но пока надо сматываться, и поскорее.

И через минуту они скрылись в темноте.

14

До Сингапура огромный, как кит, двухпалубный аэробус А380 летел пятнадцать бесконечных часов. Еще при взлете в аэропорту Схипхол в Амстердаме у него начались проблемы с вентиляцией салона, и всю дорогу его обитатели страдали от духоты. На борту, кажется, имелись даже спортивный зал и кафе, но Финн так и не собралась убедиться в этом лично.

Она спала и над Европой, и над большей частью Юго-Восточной Азии, убаюканная голосами пяти сотен пассажиров, одновременно разговаривающих на десятке разных языков. Несколько раз Финн просыпалась, чтобы съесть порцию разогретой в микроволновке еды, обменяться парой слов с Билли и посмотреть очередной фильм с Джоном Траволтой на маленьком экране в спинке переднего кресла. Через пару часов после взлета она уже не помнила о том, что находится на высоте в тридцать восемь тысяч футов и перемещается в пространстве со скоростью шестисот миль в час.

Семь с половиной часовых зон, два бокала посредственного рислинга, один резиновый омлет и один разогретый бутерброд с курицей спустя они приземлились в аэропорту Чанги. По биологическим часам Финн и Билли уже наступило утро и пришло время завтрака, но здесь стояла глубокая ночь. По дороге в отель они видели только лес ярко освещенных небоскребов и тысячи многоквартирных домов из красного кирпича. Маленьких зданий в Сингапуре, похоже, не было — весь он казался одним непомерно разросшимся городским центром.

Такси остановилось перед аристократическим особняком девятнадцатого века, красовавшимся в окружении залитых электрическим светом пальм. Он словно появился здесь прямо из рассказа Сомерсета Моэма, и, как выяснилось чуть позже, примерно так оно и было.

— «Раффлз»? — прочитала Финн название, выведенное золотом на белоснежном фасаде.

Самый знаменитый отель в бывшей Британской империи.

— Он самый, — подтвердил Билли, подхватывая сумки. — Ноэл Кауард, Редьярд Киплинг и прочие. Последний в Малайе тигр был застрелен в здешнем баре.

— А я и не знала, — удивилась Финн.

— Я тоже не знал, пока не прочитал рекламный проспект в самолете.

Они вошли в ярко освещенный роскошный вестибюль с шелковыми коврами на мраморных полах и экзотическими цветами в серебряных ведерках.

— А это не слишком дорого? — испугалась Финн.

— Не дешево, — согласился Билли, — но это не важно. Всего-то на одну ночь. Я говорил с Талкинхорном и рассказал ему про «Флеш». Яхта была хорошо застрахована. А к тому же у меня есть и другие источники дохода. — Он ухмыльнулся. — Включая и банкиров, которые любят, когда я превышаю свой кредитный лимит, потому что им лестно иметь в должниках герцога.

— Неужели в наше время такие вещи еще имеют значение?

— Еще как имеют, моя кошечка, — заверил ее Билли, не слишком убедительно подражая кинематографическому мачо. — Смотри, что сейчас будет.

Следом за ним Финн подошла к стойке и молча слушала, как он представляется ночному портье — величественному человеку лет шестидесяти в тюрбане и костюме от Армани. Первые признаки оживления у того вызвал аристократический английский акцент Билли, следующие — небрежное упоминание слова «лорд». Едва его заслышав, портье выпрямил спину, позвонил в колокольчик и начал раздавать приказания подчиненным, даже не дожидаясь появления кредитной карточки или наличных.

Через тридцать секунд кто-то подхватил их сумки, а еще через тридцать они поднимались на старомодном лифте в свой люкс. Едва вдохнув благоухающий флердоранжем и сандалом воздух, Финн поняла, что страшно устала, и через десять минут уже спала, блаженно вытянувшись между шелковыми простынями.

Утром ее разбудил Билли. Он стоял над ее кроватью в белоснежном купальном халате и сушил феном волосы.

— Вставай. Душ свободен. Завтрак на веранде через пятнадцать минут. Яйца. Бекон. Апельсиновый сок. Кофе. Пончики. Джем. Не опаздывай.

Принимая душ, Финн испытала истинное блаженство, а за завтраком и вовсе почувствовала себя в раю. У номера имелась собственная веранда, выходящая во внутренний, заросший пальмами двор отеля. На ней и накрыли стол для завтрака. Посредине стояла хрустальная ваза размером с волейбольный мяч, наполненная образцами всех существующих в природе фруктов. Еда подавалась на серебре, а тосты — на специальной подставке. Масло было холодным, но не твердым, яйца сварены именно так, как надо, бекон издавал умопомрачительный запах, а кофе оказался черным, ароматным и очень крепким.

— Я чувствую себя какой-то кинозвездой, — призналась Финн.

— Не какой-то, а Джулией Робертс, — уточнил Билли. — Выпей сока.

Финн с удовольствием подчинилась. С едой было покончено, но они не хотели уходить с балкона и не спеша наслаждались последними глотками кофе и чудесным видом.

— Ну ладно, — вздохнула Финн, с трудом отведя взгляд от посыпанных мелким камнем дорожек, цветов и пальм. — Редьярда Киплинга на сегодня достаточно. Что дальше?

— Дальше? — с невинным видом переспросил Билли. — Можно спуститься в бар и поискать там тигров.

Финн запустила в него куском холодного тоста:

— Кончай шутить! Я серьезно.

— В отеле наверняка есть компьютер. Воспользуюсь им и постараюсь разузнать что-нибудь о золотой финтифлюшке, которую нам передал этот бритоголовый Дерлаген. А еще, я думаю, надо поподробнее изучить книгу и сопоставить ее с роутером. По-моему, ее написала жена дипломата или кто-то вроде этого.

— А я про нее и забыла!

Финн вернулась в номер и, порывшись в большой дорожной сумке, извлекла из нее книгу и шкатулку с золотой статуэткой.

— Аньес Ньютон Кейт, — прочитала она аннотацию на суперобложке, — была женой колониального чиновника, отвечавшего за охрану лесов. А кроме того, писала репортажи для «Сан-Франциско экзаминер». В книге рассказывается об их приключениях в Сандакане, отдаленной провинции Северного Борнео. А я-то думала, что весь Борнео — довольно отдаленное местечко.

— И там есть более и менее отдаленные районы. Это же огромный остров, — объяснил Билли. — Третий по величине в мире. Четверть миллиона квадратных миль, большинство из которых заросли джунглями. По площади он равняется Голландии, Франции и Бельгии, вместе взятым.

— Это ты тоже вычитал в рекламном проспекте? — с подозрением осведомилась Финн.

— Полет-то был долгим.

Финн достала из шкатулки блестящую статуэтку и поставила ее на льняную скатерть.

— И что же общего между Северным Борнео и золотой подвеской из Центральной Африки? — задумчиво спросила она.

— Да что угодно. Насколько я знаю, возраст золота определить очень трудно. Изделия, выплавленные тысячу лет назад или вчера, выглядят одинаково. Вечная ценность и все такое.

— Манса, то есть правитель Муса в тринадцатом веке совершал паломничество в Мекку, но это означает только то, что он побывал в Саудовской Аравии, не дальше.

— А с кем в те времена торговала Саудовская Аравия? — с надеждой спросил Билли.

— Ее тогда вообще не было. Просто горстка разрозненных султанатов. Есть теория, что одновременно с паломничеством правителя Мусы в Оман и Джидду заходил китайский флот адмирала Чжэна. Тут может быть какая-то связь, хотя шанс, конечно, слабенький.

— А еще есть шанс, что кузен Питер просто богатый бездельник со странностями, который заблудился в джунглях, а мы тут нафантазировали бог знает что, — усмехнулся Билли. — Надо сказать, у нас вся семья со странностями, и я тому — самый лучший пример.

Финн взяла статуэтку и осторожно погладила пальцем гладкий металл.

— Вильгельм ван Богарт отправился в путешествие на «Летучем драконе» в конце семнадцатого века и вернулся в Голландию богатым человеком. Это мы знаем точно, а роутер еще раз подтверждает факты. А этот золотой всадник может быть следом, который приведет нас к источнику богатства.

— Думаешь, мой предок нашел китайский корабль с сокровищами?

— Насколько я помню, адмирал Чжэн совершил всего семь больших походов — последний раз в тысяча четыреста тридцать третьем году. Его флот состоял из сотен судов. Они вывозили из Китая фарфор и шелк, а возвращались нагруженные золотом, драгоценными камнями, слоновой костью и специями. Много раз попадали в ураганы, и несколько судов погибли. Возможно, во время рейса на «Летучем драконе» Вильгельм ван Богарт нашел остатки одного из судов адмирала Чжэна, и наш золотой дружок как раз оттуда.

— Но это же, черт подери, просто потрясающе! Принять эстафету у старика Вильгельма и Питера. Да я мечтал о таком приключении с самого детства!

— А я по опыту знаю, что приключение и опасность — это почти синонимы, — решила охладить его восторг Финн. — Помни о том, что случилось с твоей яхтой.

— Об этом я не забываю, — заверил ее Билли. — Честно говоря, мне не терпится еще раз встретиться с теми ребятами.

— Такие истории очень эффектно выглядят в кино, но, поверь мне, в жизни все немного иначе.

Ей не надо было долго копаться в памяти, чтобы вспомнить тело человека, погибшего на рельсах в Италии, или мальчика, убитого у могилы в каирском Городе мертвых. За свою короткую жизнь Финн не раз видела насильственную смерть и точно знала, что в ней нет ничего красивого, мужественного или возвышенного — только боль, страх и горячий, острый запах свежей крови. Кофе вдруг показался ей горьким, а жара — угнетающей.

— А где наше судно? — спросила она.

— Я уже созвонился с агентом. Оно подойдет к причалу в гавани Джуронг сегодня в полночь. Думаю, нам надо его встретить.

В одиннадцать вечера «Королева Батавии» сбавила ход, а потом и вовсе остановилась на восточном подходе к Сингапурскому проливу, примерно в миле от острова Сентоса и на благоразумном отдалении от оживленного морского пути, ведущего в большой контейнерный терминал в бухте Кеппель. Морской порт Сингапура протянулся на много миль от Джуронга на западе до залива Марина-Бей на востоке, и терминал Кеппель был лишь небольшой его частью. Когда-то давно небольшие суда вроде «Королевы Батавии» проходили прямо по Джохорскому проливу, разделяющему Сингапур и Малайзию, но после постройки в двадцатых годах дамбы и автомобильного шоссе он был закрыт для навигации.

— Я не смогу торчать тут всю ночь, — выйдя на палубу, предупредил Брини Хансон. — Нас в любой момент может засечь морская полиция.

Напряженно прищурившись, он вглядывался в темноту. Ночь выдалась непроглядно черной: на небе не было ни луны, ни звезд, а море казалось почти неподвижной чернильной лужей. Единственным источником света служили желтые окна отелей на острове Сентоса да дрожащее, призрачное зарево над далеким центром Сингапура.

— Терпение, капитан, — отозвался из темноты Ласло Арагас.

Как и во время их первой встречи, он был в белоснежном костюме, сверкающих туфлях и надвинутой на самые уши белой шляпе. Не хватало только черных очков, но и без них вид у Арагаса был достаточно зловещий. На шее у него, на кожаном ремне, висел русский армейский бинокль ночного видения. Рядом с двумя мужчинами на палубе громоздились уже поднятые из трюма ящики с эмблемой «Слазенгера». На мостике нес вахту Эли Санторо, готовый в любой момент дать в машинное отделение команду «Полный вперед!».

— Вам легко говорить, — сердито отозвался Хансон, — а мне совсем не хочется оказаться в тюрьме Чанги из-за ваших теннисных мячиков.

— Ручаюсь, что вы там не окажетесь. Во всяком случае, из-за меня. — Арагас поднес к глазам бинокль и через пару минут удовлетворенно произнес: — А вот и они. Хотите взглянуть, капитан?

Хансон кивнул, и Арагас снял с шеи бинокль — очень аккуратно, ни на миллиметр не сдвинув шляпу. За шесть дней, прошедших после отплытия из Маривелеса, капитан ни разу не видел своего пассажира без этого головного убора. Питался тот у себя в каюте, но и там, по утверждению Базуки, стюарда родом с Самоа, никогда его не снимал.

Хансон поднес бинокль к глазам, и мир сразу же сделался ядовито-зеленым. В трехстах ярдах справа по борту он разглядел очертания приближающегося быстроходного катера. Его острый нос взрезал воду, оставляя по бокам два пенящихся зеленых буруна. Даже в этом странном цвете очертания катера и широкая темная полоса по его борту не оставляли сомнений — это был один из дюжины водометных судов «Родман-55» береговой охраны Сингапура. Запускать двигатель не имело никакого смысла: «родманы» на спокойной воде легко делали тридцать пять узлов, а старушка «Королева» не смогла бы выжать из себя и половины этой скорости. Дергаться бесполезно — они попались.

Хансон резко повернулся к Арагасу:

— Мерзавец!

— Немного коварства иногда приходится очень кстати, — безмятежно отозвался тот.

Хансон чувствовал, как узлом сворачиваются внутренности. Выходит, все кончено?

— Я еще успею переправить тебя за борт, гнида! — Он выхватил из кармана складной нож и, нажав на кнопку, выкинул лезвие. — А сначала вспорю тебе брюхо, чтобы акулы поскорее нашли угощение!

— Не делайте глупостей, капитан. Все мои люди отлично вооружены, а на катере установлен пулемет пятидесятого калибра. И еще на нем имеются четыре самонаводящиеся торпеды. От вашего судна через минуту останется куча металлолома. А сами вы умрете еще до прибытия акул.

Катер тем временем приближался. У него на носу вспыхнул прожектор, заливший палубу «Королевы» слепящим светом.

Эли выскочил на крыло мостика и тревожно окликнул капитана:

— У нас проблемы, мастер?

— Сообщу, когда сам разберусь! — крикнул в ответ Хансон, и старший помощник снова скрылся в рубке. — Так вы, выходит, из полиции? — повернулся он к Арагасу.

— Почти. Почти, капитан. Слышали что-нибудь о СПКБ?

— Частный шпионаж?

Сокращение «СПКБ» означало «Служба промышленной и коммерческой безопасности» — подразделение полиции Сингапура, занимающееся промышленными преступлениями и разведкой и финансируемое частным капиталом.

— Да. Но лично я занимаюсь борьбой с терроризмом.

— А что, в наши дни кто-то занимается чем-то другим? — презрительно фыркнул Хансон. — С терроризмом сейчас только ленивый не борется.

— А терроризм, как вам, вероятно, известно, — дело дорогостоящее, — спокойно продолжал Арагас, — и финансируется в основном за счет торговли наркотиками.

— Все равно непонятно, что мы-то с вами тут делаем?

— Именно то, что я вам говорил.

— Перевозим партию теннисных мячиков? — хмыкнул Хансон, указав подбородком на ящики с прыгающей пантерой.

— Вот именно, — с улыбкой подтвердил Арагас.

Катер подошел к борту, и уже через пару секунд несколько человек в камуфляжной форме быстро поднимались по трапу, спущенному за борт в ожидании гостей с Сентосы. Все они были вооружены автоматами и девятимиллиметровыми пистолетами «Сфинкс-3000» и, судя по виду, были готовы воспользоваться ими при малейшем поводе.

— Membuka dia! — коротко приказал Арагас старшему — офицеру с тремя полосками на погонах и таким лицом, точно его долго волокли по каменистой дороге.

Тот, размахнувшись, ударил прикладом по одному из ящиков. Дерево треснуло, и офицер руками отодрал верхнюю доску. Арагас подошел и извлек из ящика хорошо знакомый капитану синий тубус фирмы «Слазенгер». Держа его в руках, он вернулся к Хансону и сорвал вакуумную крышку. Раздалось негромкое шипение, и по палубе покатились четыре ярко-желтых мячика.

— Теннисные мячи, — пояснил Арагас, — фирма «Слазенгер», сорт «ультра».

— И как понимать всю эту хрень? — ошеломленно спросил Хансон, не сводя глаз с мячей.

— Эта хрень стара как мир, капитан Хансон. С ее помощью мы совершенно точно установили, на что вы готовы пойти за определенную сумму. Вы проявили себя человеком в равной степени продажным и сообразительным. Два эти качества могут очень пригодиться нам в будущем.

— Так это была вербовка?

— «Вербовка» — это слово, которое придумали американцы специально для своих полицейских боевиков. В жизни ничего подобного не существует. У меня есть полдюжины свидетелей, готовых под присягой подтвердить, что вы пытались ввезти в Сингапур контрабанду. В нашем случае совершенно неважно, что именно это было: теннисные мячи, кокаин, кокосовые орехи или шетландские пони. Вас обвинят в контрабанде того, что я сочту нужным, — это ясно?

Ясно было одно — эта скользкая гадина ловко загнала его в угол, и вывернуться, похоже, не удастся. На кону стоит его свобода и сама жизнь. Откуда-то издалека до Хансона донесся тоскливый гудок парохода. Вода мерно и безразлично плескалась о борт.

— Чего вы от меня хотите?

— Согласия сотрудничать.

— И что это значит?

— Ваше судно перешло к новым владельцам. Молодая американка и ее приятель, какой-то британский аристократ, получили его по наследству.

— Я знаю, — кивнул Хансон. — Они ждут нас в Сингапуре.

— Кроме того, нам стало известно, что человек по имени Хан проявляет к этим людям значительный интерес. Вам известно это имя?

— Разумеется. Оно известно всем, кто плавает в этих местах. Вы говорите о пирате?

— Ну, сам-то он себя пиратом не считает. С пиратами легко иметь дело — ими движет только жажда наживы, а эту жажду нетрудно утолить. А наш Хан считает себя революционером. Это фанатик-идеалист и, подобно Бен Ладену, уверен, что Бог на его стороне. Нет на свете никого опаснее, чем глубоко верующие люди, можете поверить мне, капитан. С ними невозможно договориться при помощи конверта с наличными.

Арагас нашел глазами офицера с тремя полосками и щелкнул пальцами. Тот немедленно начал раздавать короткие, резкие команды своим подчиненным. Люди в форме подхватили ящики и принялись перегружать их на патрульный катер.

— Так что вы там говорили о Хане?

— Хан стоит во главе организации с очень длинными руками, капитан. Он уже пытался похитить ваших новых судовладельцев в Лондоне, а потом — убить их в Голландии. Обе попытки оказались неудачными, и, несомненно, он предпримет третью — уже здесь.

— Почему?

— Вот именно — почему? На этот вопрос я и сам хотел бы получить ответ.

— И я должен это выяснить?

— Да, это было бы очень мило с вашей стороны, капитан Хансон. Мне надо знать, какую угрозу эти двое представляют для такого человека, как Хан.

— И если я узнаю?

— Сообщите мне.

— Каким образом? Неужели вы хотите, чтобы я послал радиограмму? Имейте в виду, Хан прослушивает все частоты, на которых идет радиообмен судов. Именно так он выбирает добычу. А кроме того, у него есть свои люди во всех крупных судоходных агентствах. — Хансон показал рукой на людей, таскающих ящики. — Уверен, что и среди ваших подчиненных кто-нибудь шпионит на него.

— Люди из береговой охраны не мои подчиненные, капитан. Я работаю сам по себе.

Арагас еще раз щелкнул пальцами, и офицер с изувеченным лицом почтительно приблизился и вручил ему мобильный телефон с непропорционально большой антенной. Арагас протянул телефон Хансону.

— Это спутниковый телефон. У него ограниченная память, так что связаться по нему вы сможете только со мной. Включите его, нажмите клавишу «один» и ждите соединения. Не слишком сложно для вас, капитан?

Люди в форме береговой охраны уже тащили к трапу последний ящик.

— Думаю, справлюсь, — кивнул Хансон и взял телефон, оказавшийся неожиданно тяжелым.

Уже понимая, что сопротивление бесполезно и Арагас крепко держит его за горло, Хансон решил как можно больше разузнать о ситуации.

— А вы можете хотя бы предположить, что надо Хану? Наркотики? Оружие? Или еще что-то?

— Ходит слух… — начал Арагас и тут же замолчал, оглядываясь.

Все ящики и люди в форме уже находились в катере. У трапа задержался только сержант. Едва заметным жестом Арагас отослал его вниз и после этого продолжил:

— Ходит слух, что Хан пытается отыскать какой-то клад времен войны.

— Таких слухов всегда хватало, — пожал плечами Хансон. — Добро, награбленное японцами на Филиппинах, или золотые монеты, затопленные в Сингапурском заливе перед самым вторжением. А еще ходят слухи, что Бруклинский мост выставлен на продажу.

Арагас оставил это скептическое замечание без внимания и продолжал:

— Вы что-нибудь слышали о японской подводной лодке «Ай-пятьдесят два»?

— «Нэшнл джиографик» я иногда почитываю. Якобы она была доверху забита золотом и опиумом. Англичане утопили ее посреди Атлантики, на глубине трех миль.

— Есть сомнения в том, что они затопили именно ту лодку. Про японцев много что можно сказать, но они точно не дураки. Напротив, многие считают их очень изворотливыми ребятами. Похоже, Хану удалось выяснить, что существовали две подводные лодки с названием «Ай-пятьдесят два».

— И что дальше?

— Одна из них была просто отвлекающим объектом, и именно ее утопили в Атлантике. А вот вторая, настоящая «Ай-пятьдесят два», пропала еще до того, как вышла из Южно-Китайского моря.

— И где же?

— Ей было приказано соблюдать радиомолчание, но у Хана есть сведения о том, что последний раз ее заметили с рыболовного судна у северо-восточного побережья острова Палаван. Это случилось первого января тысяча девятьсот сорок четвертого года.

— И эта дата имеет какое-то значение?

— Да, потому что, по официальным сведениям, «Ай-пятьдесят два» покинула Японию на два месяца позже. А кроме того, именно в этот день начался так называемый новогодний тайфун, или, говоря по-научному, тайфун Эми. Военные действия на море были остановлены почти на десять дней. Свидетели с рыболовного судна считают, что «Ай-пятьдесят два» пыталась найти укрытие.

— А почему она просто не погрузилась на глубину?

— Кто знает? Может быть, какие-то технические проблемы. И в таком случае она действительно могла пережидать шторм в укрытии.

— Где?

— Полагаю, что именно это и удалось выяснить Хану. И не исключено, что это же каким-то образом стало известно и вашим новым судовладельцам.

— А я оказался ровно посередке.

— Похоже на то, капитан Хансон. Похоже на то. — Арагас потрепал его по плечу и улыбнулся. — Иногда посередке бывает даже неплохо. По крайней мере, никто чужой не подберется к вам незамеченным.

Он еще раз потрепал Хансона по плечу и направился к трапу, но у самых поручней остановился:

— Не забывайте, капитан, я жду вашего звонка.

Катер отчалил, но звук его мотора был заглушён ревом, донесшимся с неба. Хансон поднял голову: низко над ними пролетала большая, светящаяся туша самолета, заходящего на посадку в международный аэропорт Чанги.

Он посмотрел на мостик — там тлел красный огонек сигареты старшего помощника. Хансон просигналил ему, подняв к небу два больших пальца, и через минуту услышал натужный скрежет двигателя. «Королева» двинулась с места, и скоро Эли повернул ее нос к дальним огням Сингапура. Хансон взглянул на часы. До полуночи оставалось всего несколько минут.

15

«Черный дракон» легко покачивался на волнах в одном из узких рукавов устья небольшой речки. В ночном тумане темный силуэт катера казался призрачным. Хан стоял на носу и напряженно прислушивался. На нем была легкая и удобная камуфляжная форма: недавно они украли целую партию с парохода, который вез новое обмундирование для армии Филиппин. К форме полагалась еще хлопковая шляпа с широкими полями, но Хан предпочитал простой черный берет особого подразделения полиции. На шее у него висел бинокль ночного видения, но пират привык больше полагаться на собственные чувства. Со стороны моря до него едва доносился шум разбивающегося о рифы прибоя, а вблизи слышался только мерный плеск волн о корпус «Черного дракона». Ноздри улавливали то сладкий аромат мангровых зарослей, то вонь дохлой рыбы, плавающей кверху брюхом у самого берега, то слабый запах бензина.

— Ты уверен? — негромко спросил Хан у Фу Шэна, стоящего у него за спиной.

— Уверен. У них осадка восемь футов — дальше им не пройти, придется встать на якорь здесь.

— А почему именно здесь?

— В полумиле отсюда, вверх по реке, есть родник. Они плавают туда на ялике за пресной водой.

— Сколько их?

— Четверо. Трое мужчин и женщина. Молодая.

— Странно, что такими делами занимается женщина.

— Они же американцы, — пожал плечами Фу Шэн, словно это все объясняло. — Думаю, девушка нужна им для маскировки.

— Для маскировки? — переспросил Хан.

— Ну да. Они сажают ее в купальнике на палубе, она улыбается и машет проплывающей мимо яхте рукой, и жертвы до последнего момента не подозревают ничего плохого.

— А потом ловушка захлопывается — и во всем обвиняют нас.

— Да, такой у них метод, — согласился Фу Шэн.

Сквозь мерный рокот прибоя они расслышали новый звук — быстрое и ровное бормотание двигателя. С каждой секундой оно становилось все громче. Двое мужчин на палубе молча вслушивались.

— Это они, — сказал наконец Фу Шэн. — Какие будут приказания, туан?

— Подождем, пока они бросят якорь и сядут в ялик. Сколько человек поедет за водой?

— Двое. На борту останется девушка и один из мужчин. Мы наблюдали за ними уже несколько раз.

— Двоих в ялике убейте, как только они подойдут к берегу. А потом на «Драконе» перегородим выход и займемся остальными.

Стоя на носу, Хан терпеливо ждал, пока яхта заплывет в тщательно подготовленный капкан. Она орудовала в этих местах уже два года, но он еще ни разу не видел ее. Когда-то она называлась «Ртуть» и принадлежала удачливому торговцу недвижимостью из Ванкувера. Вместе с женой и одиннадцатилетней дочерью он совершал на ней кругосветное путешествие. Супруги были довольно опытными моряками, но тем не менее наняли матросами двух парней, автостопом путешествовавших по Азии, и даже не удосужились проверить их документы и навести справки. Мужу перерезали горло посреди ночи, через несколько дней после выхода из Манилы, а его жену и дочь насиловали еще неделю. На пятый день «Ртуть» встретилась в море с другой яхтой под названием «Артемезия», которой управлял и еще два члена банды. Над матерью и дочерью издевались еще пару дней, а потом без еды и пищи высадили их на маленькую «Артемезию», предварительно сломав у той двигатель и пробив дыру в борту. Яхта, однако, не затонула, и через некоторое время ее заметили дайверы неподалеку от острова Пулау-Тига — того самого, на котором снималось реалити-шоу «Последний герой». К тому времени девочка уже умерла от жажды и внутренних повреждений, а мать прожила еще достаточно, для того чтобы рассказать о случившемся. С тех пор «Ртуть» под разными именами несколько раз замечали и у Гавайских островов на севере, и у берегов Новой Зеландии на юге. На нее возлагали ответственность за исчезновение нескольких яхт с пассажирами, но так и не смогли установить личность ни одного пирата. Имелось, правда, подозрение, что одним из них был печально знаменитый Красавчик Серфер, обвиняемый в нескольких вооруженных ограблениях в Лос-Анджелесе.

Бормотание двигателя становилось все громче, и Хан поднес к глазам бинокль. В зеленом призрачном свете он скоро заметил тех, кого они ждали. Это была сорокадвухфутовая яхта, построенная на верфях фирмы «Сейбр» в штате Мэн всего пять лет назад. Со спущенным гротом, на одном только дизельном двигателе в пятьдесят лошадиных сил она развивала скорость не больше восьми узлов, а сейчас, двигаясь против течения узкой и грязной, но быстрой речки, делала в два раза меньше. Все ходовые огни были погашены. За штурвалом стоял высокий мужчина с длинными волосами, а на носу — еще один, в шортах и бейсболке. На плече у него висело ружье, а кроме того, имелось внушительное мачете за поясом и еще какое-то оружие в кобуре. Большой револьвер, судя по размеру.

Не отводя от глаз бинокля, Хан наблюдал за тем, как яхта замедляет ход и останавливается. Звук двигателя заглох. Человек на носу наклонился, а когда выпрямился, в руках у него оказался небольшой якорь. Осторожно, без малейшего всплеска он опустил его за борт и отправился на корму, чтобы отдать второй якорь. Потом, перегнувшись через борт, мужчина начал подтягивать к корме ялик, идущий сзади на буксире. Он оказался надувной восьмифутовой шлюпкой, раскрашенной в цвета камуфляжа. С виду она выглядела гораздо старше и потрепаннее самой яхты. Скорее всего, пираты захватили ее у какого-то другого простофили-американца, решившего совершить романтическое путешествие по южным морям. Пока двое мужчин перебирались в шлюпку и сгружали в нее полдюжины больших пластиковых канистр, Хан произнес про себя короткую молитву за душу девочки, встретившей такую страшную смерть в их грязных лапах. Пират с ружьем уселся на корме и запустил маленький подвесной моторчик. Тот негромко застрекотал, и шлюпка двинулась вверх по течению. Краем глаза Хан уловил едва заметное движение у себя за спиной. Только когда шлюпка отошла довольно далеко от яхты, он негромко подал команду:

— Sekarang. Сейчас.

Один из его людей нажал на спусковой крючок китайского пистолета-пулемета Тип-64. Оружие было снабжено встроенным глушителем, и тридцать пуль вылетели почти беззвучно. Меньше чем за секунду они на клочки разорвали надувную лодку, и по крайней мере с десяток попал в ее пассажиров. Еще не успев ничего понять, двое кричащих от ужаса людей оказались в мутной воде. Почти сразу же Хан заметил в бинокль, как от дальнего, заросшего мангровым кустарником берега бесшумно отделились две черные тени и устремились к барахтающимся людям. Один из гигантских морских крокодилов проворно развернулся и ловко захватил челюстями голову длинноволосого мужчины. Раздался короткий хруст, и на поверхность всплыли бледные кусочки мозга, похожие на мякоть гнилого банана. Другой бандит, бешено махая руками, пытался доплыть до ближайшего берега, но вторая рептилия схватила его поперек туловища и легко, как игрушку, утащила под воду.

— Lekas! Быстро! — скомандовал Хан.

В ту же секунду взревели мощные двигатели «Черного дракона». Быстроходный катер вырвался из своего укрытия под сводами мангровых зарослей и направился к стоящему на якоре судну. С того момента, когда прозвучал первый выстрел, прошло не больше минуты. На открытый мостик яхты выскочил полуголый мужчина. В руках он держал короткоствольное ружье.

— Lampu cari, — распорядился Хан, опуская бинокль, и яхту залил голубой свет прожектора.

Внезапно ослепленный мужчина прикрыл рукой глаза. Это был высокий, загорелый блондин с хорошо развитой мускулатурой.

— Брось оружие! — громко приказал Хан.

— Какого черта вам надо? Кто вы? — крикнул в ответ мужчина.

— Kedalam sungai, — коротко бросил Хан стоящему рядом бойцу с автоматом, и тот нажал на курок.

Короткая очередь вспенила воду у самого борта яхты.

— Брось оружие, — повторил Хан.

На этот раз блондин подчинился, и его ружье полетело в реку.

Фу Шэн шагнул вперед и встал рядом с Ханом. В руке он держал пистолет-пулемет, а на поясе у него висел двадцатидюймовый тесак в парусиновых ножнах. «Черный дракон» мягко стукнулся о корпус яхты, и в ту же секунду Фу Шэн и боец, стрелявший в шлюпку, захватив швартовые концы, прыгнули на ее борт и быстро связали два судна вместе. Блондин в шортах все еще стоял на мостике, подняв руки. Теперь Хан разглядел у него на груди толстый, рваный шрам, спускающийся наискосок от левого плеча. Похоже на ножевое ранение, полученное в какой-то давней драке и залеченное не в больнице, а в тюрьме. Бандит не мигая смотрел на Хана, и в глазах его не было страха — только лютая злоба.

Фу Шэн с напарником быстро поднялись на мостик. Боец остался стоять рядом с блондином, а Фу Шэн спустился вниз, в жилой отсек яхты. Очень скоро он вернулся, толкая перед собой молодую, совершенно обнаженную женщину, которая безуспешно пыталась прикрыться руками. У нее были темные волосы, бледная кожа и не слишком привлекательное лицо, но зато большая грудь и длинные ноги. По щекам текли черные, смешанные с тушью слезы, и она казалась очень испуганной. В безжалостном свете прожектора Хан разглядел даже целлюлитные рытвины у нее на бедрах. По-видимому, она была много старше, чем казалась на первый взгляд. Женщина, которая даже посреди океана не забывает накраситься и раздевается перед этим подонком со шрамом, вызывала у Хана острую брезгливость. Они оба напомнили ему водяных змей с плоскими хищными головами, какие нередко встречаются в местных болотах. Люди, у которых нет души.

— Awak boleh berbahasa Inggeris? — с ужасающим акцентом спросил блондин.

— Да, — ответил Хан, — я говорю по-английски.

— Что все это значит? Мы вас не трогали.

— Это моя территория. И вам нечего здесь делать.

— Тогда отпустите нас, и мы уйдем.

— Может, и отпустим. Немного попозже.

— За что вы убили Хэнка и Джимми?! — вдруг выкрикнула обнаженная женщина. — Сволочи!

— Как ее звать? — спросил Хан у бандита со шрамом.

— Бонни.

— Скажи Бонни, что, если она не заткнется, я отрежу ей язык и скормлю его buaya, которые только что закусили ее друзьями.

— Не смей меня трогать! — взвизгнула женщина, пытаясь вырваться из мертвой хватки Фу Шэна. — Я американская гражданка, ты, грязный ублюдок!

Она еще раз дернулась, и Фу Шэн свободной рукой нанес ей в лицо короткий и страшный удар, сломавший нос и передние зубы. Кровь потоком хлынула женщине на подбородок. Захлебнувшись криком, она повалилась на палубу, и Фу Шэн больше не удерживал ее. Человек со шрамом даже не взглянул на свою подругу — он не сводил глаз с Хана.

Тот передал бинокль рулевому «Черного дракона», спрыгнул на палубу яхты и поднялся на мостик. Там он не стал задерживаться и, переступив через истекающую кровью женщину, по трем ступенькам спустился вниз — в главный салон.

— Membawa mereka, — не оглядываясь, приказал Хан. — Веди их сюда.

В салоне, когда-то комфортабельном и даже роскошном, похоже, уже пару лет не делали уборки. Пробковый потолок с утопленными точечными светильниками и светлые деревянные панели стен и пола покрывал слой въевшейся грязи. Вдоль правой стены располагался небольшой, но хорошо оборудованный камбуз с газовой плитой, холодильником и встроенной микроволновкой. Вдоль левой — панель управления с новейшими навигационными приборами. Узкий коридор вел назад — туда, где под кокпитом, вероятно, находилась капитанская каюта. Сразу за камбузом и панелью начинался собственно салон: длинный диванчик вдоль стены, который при необходимости превращался в односпальное место, и отгороженный низкой стойкой стол с несколькими стульями. На диванчике и стульях — яркая бирюзовая обивка. Несколько ромбовидных окон с двух сторон. Наверное, в утреннем свете эта комната бывала веселой и приветливой. Заканчивалась она еще одним узким коридором и дверью — скорее всего, в узкую носовую каюту с парой коек.

Камбуз был отвратительно грязным, на столе громоздилась куча немытых тарелок, и весь салон пропитался запахом алкоголя и немытых тел. Хан опустился на колени и выдвинул из-под дивана встроенный ящик. В нем была тщательно сложена экипировка на случай плохой погоды. Яркая, сине-желто-красная, непромокаемая куртка. Очень дорогая. Похоже, первый владелец яхты был человеком аккуратным и предусмотрительным. А после него здесь поселились свиньи. Сегодня с ними будет покончено, и равновесие восстановится.

Фу Шэн втолкнул в салон мужчину в шортах. Другой боец втащил женщину. Она рухнула на диван, сжалась в комок и лежала там, всхлипывая и даже не пытаясь вытирать кровь, пузырями вытекающую из разбитого рта и носа. Фу Шэн заставил блондина сесть на стул. Хан устроился на другом, напротив. Теперь в маленьких голубых глазках пленника метался страх.

— Ты ведь знаешь, кто я? — спросил Хан.

— Да. Ты — Хан, главарь пиратов.

— А ты — бандит Красавчик Серфер.

Мужчина криво усмехнулся.

— Ах вот так меня называют?

— Ты грабил ночные магазины.

— Было дело.

— А потом перебрался сюда.

— Да, и, похоже, напрасно.

— Любишь пошутить?

— Иногда.

— Сейчас не время. Мы шутить не собираемся.

— Я так и понял.

Из кармана своей форменной рубашки Хан извлек металлический брусок и положил его на стол. Это был маленький слиток золота, размером примерно дюйм на два, с мягко закругленными углами. На нем стоял штамп — императорская хризантема с шестнадцатью лепестками — и цифры 777.

— Узнаешь?

— Нет, — помотал головой человек в шортах.

— Лжешь. — Хан перевел взгляд на стоящего рядом Фу Шэна: — Nia tangan.

Заместитель схватил сидящего мужчину за руку, вытянул из кармана обрывок пластиковой хирургической трубки и крепко замотал его вокруг запястья блондина.

— Зачем это?

— Чтобы остановить кровотечение, — объяснил Хан.

— Какое кровотечение?

Одним неуловимым движением Фу Шэн выхватил из ножен тесак и почти без замаха опустил острое как бритва лезвие на руку бандита. На пол покатились отсеченные кусочки плоти — первые фаланги четырех пальцев. Словно не веря своим глазам, мертвенно побледневший блондин молча уставился на то, что осталось от его руки. Фу Шэн деловито вложил тесак в ножны и потуже затянул хирургическую трубку. Теперь кровь текла из обрубков медленнее. Скорчившаяся на диване женщина подняла голову, взглянула на изувеченную руку своего приятеля и на обрубки пальцев на полу, и ее вырвало. Блондин, похоже, был близок к обмороку.

— Это стандартный золотой слиток японского банка «Ниппон Гинко». Трофей времен Второй мировой войны. Вес — одна унция. Теперь узнаешь?

— Да, — сжав зубы, кивнул мужчина.

— Ты продал его малайскому торговцу золотом Вей Янгу на Лабуане.

Лабуан, остров неподалеку от побережья Брунея, был центром свободной экономической зоны.

— Да.

— Откуда он у тебя?

— От парня… познакомился в борделе… китаец.

— Как его звали.

— Не спрашивал.

— А у него откуда?

— С катера.

— Какого катера?

— Катер контрабандистов. Они хотели захватить его, а вышло так, что он захватил их.

— Он их убил?

— Да, всех.

— Сколько их было?

— Пятеро.

— Какой у них был катер?

— По виду — небольшой люггер, как у охотников за жемчугом. Может, старый траулер. Не больше ста тонн. Какой-то американец уже давно перестроил его в плавучий дом. Контрабандисты убили американца, забрали катер. Мощный двигатель, хорошая скорость. Вооружения только маловато.

Человек с изувеченной рукой хрипло застонал. Его лицо приобрело пепельный оттенок. Шок. Через несколько минут он, скорее всего, потеряет сознание.

— Как назывался катер?

— «Педанг Эмас».

«Золотой меч».

— Какой порт приписки?

— Он не сказал.

— Замбоанга?

— Не знаю. Возможно. А может, вовсе не было порта приписки.

— А зачем он тебе все это рассказал?

— Хотел продать слиток. Пьяный был. Много хвастался.

— Когда и где это случилось?

— Два месяца назад. В Кампунг-Сугуте.

Прибрежная деревня в малайзийской провинции Кудат. Западное побережье моря Сулу. Три ночи ходу на «Черном драконе». А «Золотой меч», скорее всего, возил контрабанду — оружие, или наркотики, или то и другое — между Замбоангой и Китаем.

— Твой китаец спрашивал у контрабандиста, откуда золото?

— Не знаю.

Хан поднял глаза и кивнул Фу Шэну. Тот вынул тесак из ножен и поднял его. Человек с изувеченной рукой в ужасе отпрянул.

— Он спрашивал, откуда золото? — повторил вопрос Хан.

— Да.

— И что сказал ему контрабандист?

— Рассказал идиотскую историю.

— Какую?

— О человеке на плоту.

— И что этот человек?

— Он был в форме. В том, что от нее осталось.

— В какой форме?

— Он сказал, в японской.

— Японской?

— Времен Второй мировой войны.

— А золото?

— Он предложил слиток контрабандисту, чтобы тот взял его к себе на катер. Сказал, что есть еще. Много. Контрабандист его пытал, и он умер, ничего больше не открыв.

— Дурацкая история.

— Я же говорил.

— Значит, Кампунг-Сугут?

— Да.

Хан подумал о ветрах и течениях, представил себе плот и его обитателя, взял кусочек металла в руку и задумчиво потер его большим пальцем.

— Та маленькая девочка… — вдруг сказал он.

— Что?

— Девочка, которая была на этой яхте.

— И что она?

— Вы ее изнасиловали, а потом оставили их с матерью умирать.

— И что?

— Как ее звали?

— Какого черта?

— Ты даже не знаешь ее имени? Ты насиловал ребенка целую неделю и даже не знал, как ее зовут?

— Пошел ты!

— Dia leher, — скомандовал Хан Фу Шэну, и тот, схватив блондина за волосы, заставил его запрокинуть голову.

Кулак Хана обрушился на незащищенное горло. Страшный удар переломал хрящи и мышцы гортани и сокрушил адамово яблоко. Дыхательное горло мгновенно распухло, и блондин больше не мог дышать. Его лицо посинело, а руки начали судорожно хватать воздух. Голая женщина в ужасе смотрела на все это с дивана.

— Что вы делаете? Зачем?! — срывающимся голосом крикнула она.

Хан ударил снова, и на этот раз сломал бандиту нос и челюсть. Кровь хлынула вниз по носовым проходам и горлу, и теперь тот не только задыхался, но и захлебывался собственной кровью.

— Тащи его наверх, — приказал Хан по-малайски.

Сам он тоже вышел на палубу и с удовольствием втянул в себя свежий запах реки. Фу Шэн выволок из салона задыхающегося, умирающего человека с вылезающими из орбит глазами. Тот жадно хватал ртом воздух, но ни одна молекула кислорода не попадала в легкие через изуродованное горло.

— Выкинь его за борт, — распорядился Хан.

Из левого кармана он вытащил тонкую, свернутую вручную сигаретку керак, чиркнул простой кухонной спичкой и закурил, равнодушно наблюдая за тем, как помощник сталкивает тяжелое, сопротивляющееся тело в мутную реку. Бандит сразу же ушел под воду, но через мгновение, бешено колотя руками, снова вынырнул на поверхность. Теперь его лицо было багровым, а светлые волосы потемнели и прилипли к черепу. Он сильно дернулся, когда первый крокодил под водой схватил его за ноги, и даже попытался закричать, когда второй, лязгнув зубами, вырвал у него внутренности. Первая рептилия на секунду высунулась из воды, мотнув головой, подбросила в воздух еще живое, машущее руками тело со свисающими ошметками кишок, поудобнее ухватила его поперек ребер и утащила на дно.

— Опять эта история о японском моряке, — задумчиво сказал Фу Шэн.

— Ты в нее веришь? — поинтересовался Хан.

— Мы слышим ее уже третий раз.

— Ну, слухи-то ходят уже давно.

— А сейчас он назвал и место. Кампунг-Сугут.

— И что ты обо всем этом думаешь?

— Думаю, что слухи слухами, а факты фактами.

— А в сказку для старух и детей ты тоже веришь? — усмехнулся Хан.

— Ты про Нага-Пулау?

— Да.

Нага-Пулау. Драконий остров. Родина штормов. Загадочная земля мертвых Кинабалу и родина восьмихвостого змея Ямато-но-Ороти. Хранилище Трех сокровищ и священного меча Кусанаги. Легендарный остров, вечно погруженный в туман и со всех сторон защищенный коварными рифами, на которых разбились тысячи кораблей. Страшный призрак Южно-Китайского моря, наводящий ужас на суеверных моряков.

Фу Шэн возмущенно фыркнул:

— Драконы придуманы специально для видеоигр и для белых женщин, считающих, что разбираются в фэн шуй. А в сказки для старух и детей пусть верят дети и старухи. Я плаваю по этим морям всю жизнь и ни разу не видел этого острова. Никакого Нага-Пулау не существует.

Хан засмеялся, не вынимая изо рта своей душистой сигаретки.

— Ты просто старый ворчун.

— Может и так, но я хотя бы дожил до старости в отличие от этого Красавчика Серфера. — Фу Шэн покачал головой. — Неужели его правда так называли?

— Похоже, что так.

— Странные люди эти американцы. Они на самом деле точно такие, как показывают в этих мультфильмах в субботу утром. — Фу Шэн был старым поклонником сериала «Озорные анимашки». — Что теперь? — спросил он, глядя вниз, на мутную, быструю воду.

— Я на «Черном драконе» пойду в Кампунг-Сугут. Встретимся там через пять дней. Ты пока займись яхтой.

— А наши друзья из Амстердама?

— Один раз мы их уже упустили. Это не должно повториться. Найди мне «Королеву Батавии».

16

Кают-компания на «Королеве Батавии» помещалась в большой комнате с низким потолком, прямо под мостиком. В те времена, когда «Королева» была военным судном, здесь обедали только офицеры, а теперь питалась вся команда. Посредине стояли три длинных стола, намертво прикрученные к ядовито-зеленому полу. Стены были обиты дешевой фанерой, а на нескольких полках нашлось место для всякой кухонной техники вроде тостера и микроволновки, старого громоздкого проигрывателя и банок с сухими продуктами; здесь же валялось несколько журналов и зачитанных книжек в мягких, растрепанных обложках.

Номинально следить за порядком в кают-компании полагалось стюарду Базуки, но на деле эта обязанность была более или менее справедливо распределена между всеми двенадцатью членами экипажа, включая и капитана Брини Хансона. В результате, как ни странно, здесь царили удивительная чистота и порядок и так крепко пахло каким-то хвойным чистящим средством, что у Финн зачесалось в носу.

«Королева» с заглушённым двигателем стояла под заправкой у бункеровочного причала терминала Джуронг. В иллюминаторы левого борта Финн видела темные крыши портовых складов, неоновую полоску улицы за ними, а еще дальше — скоростное шоссе Айер-Раджа. Про Нью-Йорк часто говорят, что он никогда не спит, а Сингапур определенно заслужил название города, который никогда не останавливается. Даже сейчас, в три часа ночи, поток машин на шоссе был таким же плотным и стремительным, как днем. С того самого момента, как они поднялись на борт, капитан пытался рассказать им странную историю о каком-то щеголеватом полицейском Ласло Арагасе, похожем на героя старых фильмов с Хамфри Богартом, но глаза у Финн упорно слипались, она все время теряла нить рассказа и никак не могла разобраться, что к чему. И Билли, судя по всему, тоже.

— Значит, Арагасу нужен пират — этот малаец, который, как вы уверяете, взорвал мою яхту? — озадаченно переспросил он.

— Насколько мне известно, Хан скорее революционер, чем пират. А если и пират, то что-то вроде Робин Гуда.

— В смысле отбирает у богатых и раздает бедным?

— Ну да, в этом смысле, — кивнул Хансон.

— И при этом у него достаточно возможностей и связей, чтобы взорвать яхту в Амстердаме и чуть не похитить нас в Лондоне?

— А что тут удивительного? — пожал плечами Хансон. — Если человек из какой-то пещеры в Афганистане может взорвать Всемирный торговый центр в Нью-Йорке, почему Хан не может? Мир в наши дни стал совсем маленьким. Обед в Париже, выходные на Фиджи.

— Наверное, вы правы, — вздохнул Билли.

— Но вы считаете, что все это из-за денег? — подала голос Финн.

— Никогда не поверю, что Арагас гоняется за этим пиратом только для того, чтобы отдать его в руки правосудия.

— Так вы верите в эту историю о японской подлодке с золотом? — спросил Билли, даже не скрывая скептицизма.

— Я верю в то, что Арагас в нее верит. От этого парня так и разит алчностью. И если он верит, что Хан нашел какой-то клад, то наверняка хочет в этом поучаствовать, а еще лучше, забрать все.

— А как сюда вписывается эта СКПБ, в которой он служит?

— Это частный сектор полиции Сингапура, работающий в связке с береговой охраной и военными.

— Коррумпированный?

— Могли бы и не спрашивать.

— И вы считаете, что Арагас просто использует СКПБ, чтобы прибрать к рукам клад?

— Да. Может, он действует не один, но он точно главный.

— А мы оказались между ними всеми.

— И зачем я только уехала из Колумбуса? — вздохнула Финн и сладко зевнула. — Ну и куда же мы отправимся теперь?

— Прежде всего надо поскорее убираться из Сингапура. Это один из самых дорогих портов в мире. Отчалим сразу же, как только заправимся топливом. К сожалению, это последняя бункеровка за счет судоходной компании «Богарт-лайнс». — Хансон посмотрел на сидящих напротив Финн и Билли. — И раз вы — новые судовладельцы, то теперь это ваша забота. «Королева» еще может и готова трудиться, но, к сожалению, пароходы работают на тяжелом топливе, а не на сладких мечтах о зарытых сокровищах.

Билли не спеша вытащил из кармана бумажник, а из него — черную кредитную карточку с титановыми буквами и цифрами. Она упала на стол с металлическим стуком.

Хансон взял карточку и внимательно осмотрел. Потом постучал ею по столу. Точно не пластик.

— Надо же! — удивился он. — А я думал, на самом деле таких не бывает и все это сказки.

— Отныне будете платить этой сказкой за свое тяжелое топливо, — заверил его Билли. — Последний раз Питера Богарта видели на острове Лабуан. Сможете доставить нас туда?

— Пойду прокладывать курс, — просиял Хансон.

Путешествие заняло три с лишним дня. Выйдя из Сингапурского пролива, они двинулись к северу вдоль заросшего мангровыми лесами побережья Борнео, направляясь к полуострову Батаан и Маниле. Погода стояла ясная, и к полудню солнце раскаляло ржавую палубу так, что на нее нельзя было ступить босой ногой. Кондиционер работал непрерывно, и его монотонный гул смешивался с шумом двигателя, мерным ударами волн о корпус и грохотом из машинного отделения, где Максевени при помощи разводного ключа и потока разноязыких ругательств усмирял очередной взбунтовавшийся механизм.

Финн за это время успела исследовать каждый закоулок судна — от румпельного отделения на корме до малярки и фонарной на носу. Все здесь казалось ей волнующим, новым и при этом странно знакомым, как будто она была рождена специально для жизни в этом удивительном мире, пропитанном запахами моря, горячего масла и старых канатов. Она быстро перезнакомилась со всем экипажем, помогала Максевени смазывать его драгоценный двигатель, рыбачила на корме вместе с коком Тоши Минимото, а потом на тесном камбузе готовила вместе с ним обед и с удовольствием слушала рассказы старшего помощника Элайши Санторо о тех местах, мимо которых они проплывали.

Билли большую часть времени проводил на мостике с Хансоном. Ему интересно было вникать в тонкости управления старым сухогрузом. Довольно скоро стало понятно, что навигация в здешних местах сильно отличается от плавания по Темзе или Ла-Маншу. Тут встречалось множество незнакомых Билли буев и створов, окрашенных полосками, зигзагами, ромбами и клетками и имеющих самые разнообразные очертания — от традиционных конусов до кругов, катушек и решеток, причем каждый цвет, форма или их сочетание означали новое предостережение или указание.

— Это в сто раз сложнее, чем управлять машиной или самолетом! — возмущался Билли.

— А главное, что в каждом районе знаки различаются. Вообще-то считается, что система должна быть единой, но в Малайзии, Брунее, Вьетнаме и Китае имеются свои особенности.

Еще большую опасность, чем запутанная система знаков, представляли бесчисленные рифы, мели и то, что Хансон называл «нечистым грунтом». Между Сингапуром и Лабуаном насчитывалось около тысячи островов, в два раза больше едва видимых атоллов и еще в десять раз больше мелей. А вдобавок к этому, Палаванский проход, как его принято называть, мог по праву считаться одним из самых оживленных морских путей в мире. Учитывая размер и массу проходящих тут судов, движение в нем можно было сравнить только с ситуаций на оживленной автостраде в Лос-Анджелесе, если бы в час пик там вдруг отключили все светофоры и закрыли развязки.

Не менее опасны были подводные скалы архипелага Бадас и обширные отмели за островами Тамбелан. Непривычная и неразличимая для уха морская терминология вносила еще большую путаницу. Слово malang означало «риф» или «мель», и то же самое называлось также словом tapu. Tanjong значило «мыс», atenang — «штиль на море». Словом sawang здесь называли узкий морской проход, selatan — юг, a sungai — реку. Соединительный канал назывался terumbu, а высовывающийся из воды риф — trumbu.

— А кроме того, — смеялся Хансон, — не мешает знать все эти термины на голландском, потому что голландцы составили самые лучшие карты этих мест. В общем, расслабляться особенно не приходится.

Название «Лабуан» произошло от малайского слова, означающего якорную стоянку. Это был остров размером чуть больше тридцати квадратных миль, очертаниями напоминающий отпечаток огромной трехпалой ступни какого-то доисторического Годзиллы. Когтями все три пальца указывали на остров Калимантан и крошечное прибрежное королевство Бруней; между вторым и третьим находилась хорошая глубоководная гавань и городок с населением в семьдесят тысяч, который во времена правления белых раджей именовался Виктория, но в наши дни сменил название на менее романтичное Бандар-Лабуан, то есть «город Лабуан». Когда-то на Лабуане находился форт для борьбы с многочисленными пиратами, потом через него проходил телеграфный кабель, связывающий Сингапур с Гонконгом. При этом он всегда оставался глухими колониальными задворками.

Когда в середине восьмидесятых Лабуан вошел в состав Малайской Федерации, была предпринята не слишком энергичная попытка превратить территорию в оффшорный банковский центр и свободную экономическую зону, но особого успеха она не имела, и, к удовольствию немногочисленного местного населения, все здесь осталось по-прежнему. Инженеры и квалифицированные рабочие нефтеперегонного завода и государственной судостроительной верфи жили в аккуратных современных домах, выстроенных на правительственную субсидию в центре города, а дешевая рабочая сила с семьями населяла «водяные деревни» — стоящие на сваях хижины на дальнем берегу бухты.

Там образовалось два разросшихся полутрущобных поселения — Кампунг-Бебулох и Кампунг-Патау-Патау. Застроенные странными домами, состоящими из четырех столбов и одной жестяной крыши, сувенирными магазинчиками и маленькими мастерскими ремесленников, они считались главной достопримечательностью Лабуана, и туристы охотно посещали их, пользуясь для этого услугами многочисленных водных такси. Гораздо более обширный свайный комплекс Кампунг-Айер^[15] раскинулся на ближней к городу стороне бухты. Его населяли несколько тысяч филиппинцев, по большей части занятых в секс-индустрии. Они трудились в многочисленных плавучих борделях, а также кафе, караоке-барах, дискотеках, массажных салонах и парикмахерских. Люди сведущие считали Лабуан не менее привлекательным объектом секс-туризма, чем Бангкок, и уверяли, что нет такого порока, которым нельзя было бы здесь насладиться за вполне разумную плату.

«Королева Батавии» пришвартовалась к причалу Мердека по соседству с ультрасовременным паромным терминалом вскоре после полудня. С высоты ходового мостика Финн и Билли видели почти весь Лабуан. Брини Хансон уверял, что остров плоский, как блин, и самая высокая его точка поднимается над уровнем моря не больше чем на полторы сотни футов. Наверное, так оно и было, потому что они одновременно видели цепь белых отелей на берегу, и компактный современный силуэт городского центра, и зеленое море джунглей, простирающееся далеко на север. На востоке, за линией отелей и золотым луковичным куполом главной мечети, высились изрыгающие черный дым трубы нефтеперегонного завода и огромные стапеля судостроительной верфи.

Элайша отправился в таможню оформлять прибытие и договариваться о бункеровке, а Максевени вместе с Тоши Минимото поехали в ближайший супермаркет за продуктами и, в частности, за несколькими ящиками голландского пива «Оранежбум», которое предпочитал весь экипаж «Королевы». Капитан Хансон вместе с Финн и Билли решил заняться поисками таинственного антиквара Остермана, продавшего Питеру Богарту миниатюрного золотого всадника.

Они сели во вполне современное водное такси, и оно со скоростью сорок пять миль в час всего за десять минут доставило их на другую сторону бухты, в Кампунг-Патау-Патау. По дороге они лихо обогнули, обдав фонтаном брызг, целую флотилию лодок, везущих дайверов к тем местам, где среди рифов и россыпи крошечных островков и атоллов покоились останки затонувших судов. Хансону были известны названия четырех из них: китайского балкера «Тунг Хуан», который вез груз цемента для строительства султанского дворца в Брунее; парохода «Де Клерк», реквизированного японцами во время Второй мировой войны и впоследствии потопленного австралийской авиацией; американского минного тральщика «Салют» и филиппинского траулера «Мабини Падре», который затонул после пожара на борту в начале восьмидесятых. Эти четыре приманки для дайверов наряду с секс-индустрией составляли основу экономики Лабуана.

Такси остановилось у очень ненадежного на вид дощатого причала, подниматься на который пришлось по бамбуковой лестнице без всяких перил.

— Ну и как мы будем искать здесь этого Остермана? — спросил Билли, с сомнением оглядываясь.

Перед ними раскинулся соединенный деревянными мостиками лабиринт домиков, сделанных из самых разнообразных подручных материалов — от расплющенных алюминиевых бочек до листов плотного полиэтилена. Почти у каждого дома на якоре качалась небольшая лодка, а каждое окно украшали ящики с цветами и буйной зеленью. Стены и крыши были выкрашены в яркие синие, зеленые и желтые цвета. В целом картина очень напоминала пестрый лоскутный коврик.

— Наверное, просто спросим, — пожала плечами Финн.

Неподалеку от них играла группа детей: разбегаясь, они прыгали в воду с края доски, тут же, отфыркиваясь, выныривали, быстро карабкались по бамбуковой лестнице обратно на причал и повторяли все сначала. Некоторые из них обходились совсем без одежды, на других было что-то вроде белых кальсон, на третьих — яркие саронги. Никаких взрослых поблизости не наблюдалось, и мальчики постарше заботливо приглядывали за малышами. Финн вдруг вспомнила собственное детство и ферму дяди Дэнни в Маривилле, у самого Большого утеса. Тогда они тоже бегали купаться самостоятельно, и никто не боялся, что они утонут или их похитят. В те дни мир был или, по крайней мере, казался гораздо более безопасным, чем сейчас. Хорошо, что хоть здесь, вдали от цивилизации, еще сохранились такие места, где все осталось по-прежнему. Финн засмеялась над ужимками мальчишек, которые, почувствовав, что на них смотрят, стали шуметь в два раза больше.

Под причалом было футов десять-пятнадцать глубины, и вода казалась удивительно чистой. Сквозь нее легко просматривалось ровное песчаное дно. Да и на поверхности Финн не заметила ни одного обрывка пластика или бутылки. Местные жители, судя по всему, очень гордились своими домами. Все маленькие лодки с маломощными подвесными моторчиками были выкрашены в те же яркие цвета, что и дома, а на корме у каждой красовалось аккуратно выведенное имя.

Мальчишки, заметив, что незнакомцы приближаются к ним, остановились и замолчали. Они ничего не клянчили, а просто с любопытством рассматривали чужаков, пытаясь понять, кто это — друзья или враги.

— Di mana Osterman tuan? — спросил у них Хансон.

Самый высокий из мальчиков, одетый в красные выцветшие шорты, показал на довольно большой дом с яркой голубой крышей и цветочными ящиками, полными пламенеющих рододендронов.

— Tuan Osterman kedai, — с достоинством сказал он.

— Это магазин Остермана, — перевел Хансон для остальных.

— Terima kasih, — произнесла Финн фразу, которой научил ее стюард Базуки. «Спасибо».

— Sama-sama! — ответил ей приятно удивленный мальчик.

— Дать ему денег? — спросил Билли у Хансона.

— За что? — отозвался тот. — Он просто показал нам дорогу. Он ничего и не ждет. Эти люди не нищие, они просто бедны.

Следуя указанию мальчика, они прошли по нескольким узким мосткам и остановились перед магазином. Передняя стена, сделанная из бамбуковых жалюзи, была поднята, открывая взглядам просторную комнату с множеством полок. На них размещалась странная коллекция самых неожиданных вещей: от викторианских гравюр в замысловатых рамках до нескольких кукол Барби азиатского вида и явно контрафактного происхождения, лежащих в аляповатых, похожих на гробы коробках с прозрачной крышкой. Все вместе это походило скорее на лавку старьевщика, чем на антикварный магазин. На минуту Финн даже подумал, что мальчик, показавший им дорогу, ошибся.

Из-за бамбуковой занавески, отгораживающей заднюю часть магазина, показался высокий, сутулый мужчина лет семидесяти. У него были длинные, свалявшиеся волосы, а над поясом грязного саронга нависал очень бледный живот. На носу у старика сидели старомодные очки в черной пластиковой оправе, а в руках он держал пластмассовую мисочку и палочки для еды.

— Мистер Остерман? — справилась Финн.

— Зовите меня просто Бернардом, милая, — отозвался старик и при помощи палочек отправил в рот небольшой пучок лапши. — Вы, я вижу, не просто туристы в поисках экзотики.

Он говорил на хорошем английском, но с явным немецким или австрийским акцентом.

Вместо ответа Финн достала из кармана и на ладони протянула ему маленький золотой амулет. Бернард Остерман внимательно посмотрел, но не сделал никакой попытки забрать его.

— Я так и знал, что эта безделушка не захочет так просто со мною расстаться, — вздохнул он.

— Вы продали ее моему родственнику, — заговорил Билли. — Питеру Богарту.

— Он назвал мне совсем другое имя. Я знал, что он голландец, но он сказал, что его зовут Дерлаген.

— Это имя его адвоката.

— Так он — один из тех самых Богартов?

— Паршивая овца в семье, — объяснил Билли.

— А-а, то-то я почувствовал, что у нас с ним есть что-то общее, — усмехнулся Остерман.

— Он ведь не просто так к вам пришел, — вмешалась Финн. — Питер Богарт, как и мы, не был праздным туристом.

— Все верно, милая. — Старик помолчал. — Я только не совсем понимаю, какой у вас интерес в этом деле.

— Питер Богарт и мой родственник тоже, — сказала Финн и в ту же секунду поняла, что впервые добровольно признала и отцовство Богарта, и неверность своей матери. Только теперь почему-то это не казалось ей таким уж важным.

— Поня-ятно, — протянул Остерман, разглядывая ее и Билли.

— А как Питер Богарт нашел вас? — спросил тот.

Остерман снова улыбнулся и втянул еще одну порцию лапши, а потом поставил мисочку на соседний стол и негромко, с удовольствием рыгнул.

— Я учился торговать в Берлине, — не торопясь заговорил он, — совсем еще маленьким мальчиком. Мне было тогда лет шесть или семь — слишком мало даже для Гитлерюгенда. Чтобы выжить в Берлине после сорок пятого года, учиться приходилось очень быстро, и прежде всего я усвоил, как постепенно, меняя одну вещь на другую, можно найти именно то, что тебе надо. А еще я узнал, что, ради того чтобы это найти и не дать другим опередить себя, можно пойти на очень многое. Даже на очень неприятные вещи. А еще — что выгоднее всего торговать информацией. И для этого надо все время держать ухо востро. Потом мне пришлось уехать из Берлина, но даже в этой дыре я всегда пользовался теми же принципами. Вы меня понимаете?

— Не очень, — призналась Финн. — Но вы так и не сказали нам, откуда у вас эта золотая статуэтка.

— А вам известно, что это такое?

— Да, — кивнула Финн, — она из Мали. Четырнадцатый век.

— Эпоха мансы Мусы, правителя Мали и Тимбукту, первым из Черной Африки совершившего хадж в Мекку. Да-да, все эти «Копи царя Соломона» вашего Райдера Хаггарда и тому подобное, но дело-то не в этом.

— Так, может, вы объясните нам, в чем дело? — подал голос Хансон.

— Дело в том, где была найдена эта статуэтка и как она там оказалась.

— И где же она была найдена? — быстро спросила Финн.

— Как вы догадываетесь, моя милая, такая информация стоит денег.

— А сколько вам заплатил за нее Питер Богарт? — поинтересовался Билли.

— Вы — это не он, и у нас намечается совсем другая сделка…

— Вы послали Питера Богарта туда, где он, возможно, встретил свою смерть, — резко перебила его Финн. — Может, Питер и паршивая овца, но он тем не менее Богарт, и полиция наверняка очень заинтересуется последним человеком, который видел его живым. Вам очень хочется, чтобы полицейские начали задавать вам вопросы?

— Такая красивая женщина не должна опускаться до угроз.

— Но я-то не красивая женщина, — вступил Билли. — Вам будет легче, если угрожать стану я?

— Легче не будет, — горестно вздохнул Остерман. — Но все-таки нехорошо так обращаться со старым человеком.

— Так вы расскажете нам про статуэтку?

— Я купил ее у довольно неприятного человека по имени Вэй Ян. Он знал, что я люблю такие вещи, потому и принес мне.

— А где можно найти этого Вэй Яна? — снова вмешался Хансон.

— Раньше он держал магазинчик на улице Деван, но его там больше нет.

— А где же он есть?

— Возможно, в морге. Или в какой-нибудь красивой урне. В любом случае он сейчас вместе со своими предками. Недавно он всплыл под причалом на рыбной фабрике с распоротым животом и выколотыми глазами. А на одной руке не хватало пальцев, и заметьте, их отгрызли не рыбы.

— Кто это сделал?

— Кто знает? — пожал плечами Остерман. — Это же Борнео. Или Калимантан — называйте как хотите. Последняя тайна нашего мира. Здесь все еще есть племена, которые собирают и высушивают человеческие головы. Потом они нанизывают зубы на ниточку и опять вставляют их головам в рот. И подвешивают к балкам своих общинных домов. А когда ночью дует ветер, то зубы стучат. Я сам слышал это. А Вэй Ян торговал золотом и занимался контрабандой. Он вел дела с даяками-золотоискателями из джунглей и с penyeludup, контрабандистами. И это мог сделать любой из них, потому что Вэй Ян обманывал всех и все об этом знали.

— А вам известно, как к нему попала золотая статуэтка? — поинтересовался Хансон.

— От контрабандиста по имени Ло Чан — наполовину китайца, а наполовину бог знает кого.

— А откуда она появилась у Ло Чана? — подхватила Финн.

— Вэй Ян уверял, что не знает.

— Или не хотел говорить.

— Вполне возможно, — согласился Остерман.

— А как нам найти этого Ло Чана? — продолжал расспрашивать Хансон.

— У него в Кампунг-Сугуте есть катер под названием «Педанг Эмас». Ходит оттуда в Замбоангу. Немного пиратствует по дороге. Где-нибудь там его и найдете.

— А где этот Кампунг-Сугут? — заинтересовалась Финн.

— На севере залива Лабук в море Сулу, — объяснил Остерман. — В устье реки Сугут, сразу за отмелью Тегепил. Чан живет там с женщиной по имени Цай Куин Ма. Она командует в одном из его борделей. Похожа на козу, нарядившуюся в платье. Ни с кем ее не спутаете.

Они поймали еще одно водное такси и вернулись на нем в порт. Весь экипаж уже собрался на борту: тем, кого не интересуют оффшорные банки или секс-туризм, заняться в Лабуане особенно нечем. Тоши готовил на камбузе обед, а Элайша Санторо в рубке сидел перед развернутыми картами.

— Надеюсь, мы не собираемся идти на север, — сказал он, едва завидев их.

— Это почему? — осведомился Хансон.

— Только что получил прогноз. В море Сулу дозревает тайфун. Довольно серьезный. Говорят, очень серьезный. Можно сказать, супертайфун. И барометр падает, точно булыжник. — Он повернулся к Билли и Финн. — Так куда мы пойдем?

— На север, — вздохнул Хансон. — В море Сулу.

17

«Педанг Эмас», китобойное судно длиной в сто футов и водоизмещением сто тонн, было спущено на воду задолго до «Титаника». В тысяча девятьсот седьмом году его построили на норвежской судоверфи «Найленд верстед» и присвоили номер 133. Его первым владельцем стала исландская компания, давшая ему имя «Харальдур Христьянсон».

В двадцать первом году судно было продано новозеландской китобойной флотилии и названо «Рангитото». Девять лет спустя оно вернулось к берегам Скандинавии и было куплено компанией, поставлявшей на рынок сардины знаменитого сорта «Ройял Брислинг». Компания не стала использовать его как рыболовное судно, а вместо этого переделала в прогулочную яхту для своего президента. Прямо над крышкой трюма была оборудована комфортабельная каюта, а в сам трюм встроен дополнительный топливный танк.

Теперь судно называлось «Кристианиафьорд». Через несколько лет после переделки в воздухе запахло войной, и «Кристианиафьорд» был отдан в аренду Королевскому флоту Норвегии. Теперь он стал патрульным кораблем и назывался «Хокон VII» в честь престарелого правителя страны.

В апреле тысяча девятьсот сорокового года, после вторжения германских войск в Норвегию, маленькое судно естественным образом вошло в состав военно-морских сил вермахта. Его не стали переименовывать, а просто закрасили старое название на носу, а на трубе написали номер. Старую машину сняли, а вместо нее установили новые дизельные двигатели в две тысячи лошадиных сил, позволявшие патрульному кораблю развивать скорость до восемнадцати узлов. На флагштоке, где раньше висел флаг с изображением сардины, теперь развевался нацистский вымпел.

После войны под именем «Хамерфест» судно много лет работало в каботажном плавании, перевозя вдоль берега небольшие грузы, но в конце девяностых норвежское налоговое законодательство поменялось, и маленькое судно с чересчур мощными двигателями перестало быть рентабельным. Еще несколько раз оно переходило из рук в руки и наконец оказалось в собственности у отошедшего от дел канадского дантиста с прискорбной слабостью к кокаину. Дантист в очередной раз переоборудовал его в прогулочную яхту и назвал «Атропос» в честь первого корабля Горацио Хорнблауэра, героя серии популярных романов об эпохе Наполеоновских войн.

Собственно, этими романами и ограничивались сведения дантиста о мореплавании. В Сингапуре он нанял очень неудачный экипаж, который первым делом отыскал его запасы кокаина. Где-то посреди Палаванского прохода дантиста с перерезанным горлом и вспоротым животом выбросили за борт. Рассказывая эту историю Красавчику Серферу, Ло Чан несколько отошел от истины.

Это он сам скормил доверчивого канадца акулам, а потом точно так же поступил со своим партнером и всеми прочими членами экипажа, предварительно в стельку напоив их. Все это произошло вскоре после того, как они обнаружили чокнутого японца на плоту. Ло Чан, почти неграмотный и не слишком сообразительный, разумеется, не подозревал, какое значение имеет штамп на маленьком слитке. Он знал только, что это золото и что он не собирается ни с кем делиться. А кроме того, он вполне мог справиться с управлением судна «Атропос», или «Педанг Эмас», как оно теперь называлось, и в одиночку.

Четыре дня назад он вышел из Замбоанги, куда доставил свежих девочек для тамошних борделей, и теперь возвращался в Кампунг-Сугут с партией из пятисот бойцовых петухов, украденных у лучшего заводчика. На Филиппинах и Борнео в каждом городке и деревне имелось три главных места: рынок, церковь и арена для петушиных боев. Одна птица стоила до полутора тысяч долларов, и операция обещала стать очень прибыльной. Петухи, засунутые в тесные бамбуковые клетки, всю дорогу оглушительно орали, и весь маленький трюм провонял их пометом, но дело того стоило.

Единственным, что омрачало радужное настроение Ло Чана, была погода. Он даже не пытался воспользоваться тем дорогим метеорологическим и навигационным оборудованием, которое незадачливый дантист установил на яхте: во-первых, потому, что он в нем совсем не разбирался, а во-вторых, потому, что всю свою жизнь, не считая нескольких сроков в тюрьме, Ло Чан провел в море и умел чувствовать любую перемену погоды. Сейчас на небе не было ни облачка, на море — ни рябинки, а воздух дрожал от жары, как и положено в это время года, и все-таки кое-какие тревожные признаки имелись.

Обе двери в маленькой рубке Ло Чан держал открытыми и все равно не чувствовал ни малейшего сквозняка. Ветра не было вообще — только неприятное ощущение, будто что-то навалилось на тебя сверху, да беззвучная, зловещая зыбь на поверхности моря. И цвет у воды стал неправильный: сквозь сапфировую синеву просвечивала какая-то серая муть. А во рту появился такой вкус, какой бывает, если лизнуть дверную ручку. Кажется, это называется озоном.

Ло Чан наклонился к переговорной трубке.

— Кам Дао! — крикнул он.

Так звали вьетнамку, чье лицо изуродовал ножом клиент в заведении Цай Куин Ма — большом борделе, расположенном сразу за рыбным рынком. Для работы девушка после этого не годилась, но зато она любила готовить, а Ло Чан больше всего на свете любил поесть.

— Trung nguyen! — потребовал он.

Эта тщедушная девка делала отличный холодный кофе. Иногда, если рейс затягивался, и только в темноте Ло Чан использовал ее и по прямому назначению, и с этим она тоже справлялась совсем неплохо, особенно если учесть, что клиент весил почти четыреста фунтов.

Ло Чан выглянул в дверь рубки. Слева по борту на расстоянии нескольких миль виднелась узкая полоска мангровых зарослей. Обычно он старался идти ближе к берегу, но здесь был район рифов Торонгохок, и даже при осадке в семь с половиной футов приближаться к ним не стоило.

Кам Дао принесла на мостик кофе и с поклоном вручила ему особый стаканчик с серебряной ручкой. Не отрывая одной руки от штурвала, Ло Чан взял его в мясистую пятерню, глотнул ароматного напитка, щедро сдобренного сладким сгущенным молоком, и глубоко вздохнул от удовольствия.

— Принеси мне обед, — распорядился он. — Немного pho^[16] и тарелку твоего вкусного muc хао thap cam.^[17]

По-вьетнамски Ло Чан говорил быстро и уверенно. Он был китайцем, но родился в Ханое, во время войны остался сиротой и довольно скоро из вечно голодного и тощего беспризорника превратился в жирного, преуспевающего дельца, известного своим умением добыть все: от АК-47 и русских противотанковых гранатометов, которыми он снабжал северных бандитов, до юных трансвеститов и пиратских копий путеводителей для секс-туристов.

Еще он славился тем, что никогда не останавливался перед насилием и несколько лет числился боевиком в «Пятой Оранжевой банде» Труонг Ван Кама. Когда в две тысячи четвертом году главарь был арестован и казнен, Ло Чанг скрылся из страны и осел в Кампунг-Сугуте. Там он неплохо устроился, зарабатывая на проституции и контрабанде. Ко всем поворотам судьбы Ло Чанг, как истинный китаец, относился философски. Жизнь подсовывает человеку целый набор из трагедий и счастливых возможностей. Хитрость состоит в том, чтобы по возможности превращать первое во второе и как можно реже задумываться о прошлом.

Вдалеке прямо по курсу показался остров Джамбонган, и это означало, что скоро Ло Чану придется принимать решение. Из кармана просторной белой рубашки он достал тонкую сигариллу и чиркнул платиновой зажигалкой «Данхилл», доставшейся в наследство от дантиста. Нос судна ровно разрезал воду, образуя два белых пенистых уса. С такого расстояния остров Джамбонган казался истинным тропическим раем: кокосовые пальмы обрамляли белые песчаные пляжи, за ними тянулись темно-зеленые джунгли и пологие холмы, а посреди всего этого высился лесистый горный пик с вершиной, всегда окутанной туманом. Типичный остров моря Сулу. Такие очень заманчиво выглядят на фотографиях в рекламных проспектах — тех, что издаются специально для идиотов вроде канадского дантиста.

Проблема состояла в том, что восточный берег острова защищала полоса подводных скал и мелей, выдающаяся в море на десять миль. С другой же, западной стороны между Джамбонганом и Калимантаном имелся узкий пролив с вполне достаточной для «Педанг Эмас» глубиной. Однако с обеих сторон этого узкого прохода под водой прятались острые, как акульи зубы, рифы, совершенно невидимые в ясную погоду, когда поверхность воды подернута солнечной рябью. Если пойти проливом, можно сэкономить часов двенадцать пути, а если огибать остров с восточной стороны, придется терять время. А кроме того, выходить далеко в открытое море в такую ненадежную погоду Ло Чану не хотелось.

— Najis! — выругался он по-малайски.

Ногами сквозь тонкую палубу он чувствовал вибрацию двигателя. Рука, держащая руль, была влажной от пота. Остров приближался с каждой минутой. Ло Чан снова взглянул на густую полоску мангровых зарослей на материке, сделал еще один глоток холодного напитка, приготовленного шлюхой со шрамом на лице, и отставил стакан на узкую приборную панель.

— Puki mak dia! — еще раз выругался он и двумя руками повернул штурвал направо — в сторону пролива.

Полчаса спустя, с животом, приятно потяжелевшим после обеда и выпитой бутылки пива, Ло Чан уверенно вел «Педанг Эмас» по узкому проходу с наветренной стороны высокого вулканического острова. Не отрывая глаз от воды, он внимательно следил за малейшими изменениями ее цвета, предупреждающими о близкой мели. Другой важной задачей было держаться как можно дальше от опасных прибрежных скал. Сильное течение у их подножия могло закружить маленькое судно, как щепку, и в два счета разбить его об отвесную каменную стену.

Даже на расстоянии мили он услышал рев бушующего вблизи скал прибоя и почувствовал, как по спине пробежал противный холодок. Одно дело — насмерть разбиться об утес и совсем другое — живым оказаться в воде. Ло Чан, хоть внешне и походил на пузырь, совсем не умел плавать. За свою жизнь он сбросил за борт не одного человека и очень хорошо знал, какие страшные хищники поджидают свою добычу в толще воды. Лучше уж пустить пулю себе в мозги, чем живьем угодить к ним в зубы.

Справа как раз показался узкий заливчик, уходящий в глубь острова, и, если бы Ло Чан не озирался так внимательно, он, скорее всего, просмотрел бы приз, скрывающийся внутри. У каменистого устья маленькой речушки покачивалась на волнах довольно большая яхта. Ло Чан поднес к глазам нарядный сине-желтый бинокль, тоже доставшийся ему от дантиста.

Стоит на якоре. Тридцать восемь, может быть, сорок футов длинной. Темный корпус, белая надстройка. На палубе, широко раскинув руки, загорает женщина без лифчика, с большими сиськами. Лицо закрыто от солнца широкополой шляпой. Темноволосая, загорелая, довольно молодая.

Особо не задумываясь, Ло Чан сбросил скорость и резко повернул руль вправо. В прошлом он пару раз останавливался здесь, чтобы набрать пресной воды, и точно знал, что для его судна глубины в заливчике хватит даже при отливе.

В бинокль он еще раз внимательно оглядел пляж и стену джунглей за ним. Никого. Только белый песок, зеленые заросли и скрытый в тени вход в речку. Ло Чан усмехнулся, и между толстыми губами сверкнул ряд золотых зубов. Кроме женщины на яхте, возможно, есть еще пара человек. Ничего, с ними он справится. Задрав край просторной белой рубахи, он вытащил из-за пояса старый наган. Револьверы этой системы он предпочитал со времен Вьетнамской войны. Семи патронов в барабане вполне хватит для задуманного.

Он сбросил ход до самого малого, и теперь его катер приближался к яхте почти в полной тишине. Женщина на палубе, верно, спала. Она ни разу не шевельнулась, с тех пор как Ло Чан впервые заметил ее. Он улыбнулся еще шире, подумав о том, что на яхте наверняка найдется и запас хорошего спиртного, и кругленькая сумма наличными. А может, и кокаин. Уничтожая запасы дантиста, Ло Чан пристрастился к этому зелью. И еще там должно быть оружие. Без него маленькие суда не решались плавать в этих кишащих пиратами водах.

Ло Чану нравилось чувствовать себя частью этой наводящей страх силы. В таких случаях он обычно представлял себя какой-то мощной змеей вроде удава, убивающего жертв одной силой мышц, не прибегая к яду. Он покрутил на толстом пальце наган и подумал, что яд на всякий случай у него тоже имеется.

— Кам Дао! — позвал он, наклонившись к трубке. — Di voi toi!

Через мгновение женщина появилась на мостике.

— Встань на руль, — приказал он ей по-вьетнамски. — Медленно подходи к яхте.

Та поклонилась и молча повиновалась. На ее лице не отразилось никаких чувств. Она знала, что собирается сделать хозяин, и знала, что никакие слова и просьбы не остановят его. Судьба голой женщины на палубе уже решена.

Ло Чан вышел из рубки и прошел на нос. Демонстрировать оружие пока не стоило. Когда яхта оказалась совсем близко, он попытался придать лицу приветливое выражение и вспомнить немногие знакомые ему английские слова.

— Эй, на яхте! Привет! — крикнул он.

Их разделяла всего сотня ярдов. Теперь, даже если они почувствуют опасность, убежать им все равно не удастся. Да и что толку? «Педанг Эмас» с его мощными двигателями, установленными немцами более полувека назад, легко развивал скорость в восемнадцать узлов. Никакая самая дорогая яхта не могла бы с ней тягаться.

— Привет! — крикнул он еще раз.

Женщина даже не шелохнулась. Если на борту и был кто-нибудь кроме нее, они, скорее всего, тоже спали. Пятьдесят ярдов. По-прежнему никакой реакции. Ло Чан напряженно прищурился. Пухлые, как подушки, груди женщины были ярко-красного цвета. Наверняка солнечный ожог. Не без основания считая себя экспертом в области чувствительности сосков, Ло Чан мог ручаться, что женщине очень больно. Почему же она не уйдет с палубы?

Двадцать пять ярдов, и все еще никакого движения. На всякий случай он отступил от борта. Женщина уже должна была их услышать. Ло Чан ясно представил себе, как она приподнимется, опираясь на локти, уберет шляпу с лица и на нем появится выражение сначала удивления, а потом — страха.

Кам Дао круто повернула, для того чтобы два судна встали борт к борту, и неосторожно толкнула яхту носом. Та начала бешено раскачиваться. Большие груди женщины мотались из стороны в сторону, как наполненные водой шарики, ноги то раздвигались, то переплетались, но руки оставались неподвижными. Теперь Ло Чан ясно видел, что нехорошее предчувствие не обмануло его. Женщина не просто раскинула руки — они были прибиты к палубе гвоздями.

Он не увидел крови, потому что гвозди вонзились в ее ладони уже после того, как с украденным с камбуза ножом она бросилась на Фу Шэна. Тот ударил ее прикладом, но в последнюю секунду женщина повернула голову, и удар пришелся не в лицо, а в висок. Она умерла сразу же, но и после смерти вполне могла послужить приманкой для свиньи вроде этого китайца.

Слишком поздно Ло Чан понял, что угодил в ловушку. Бросившись к рубке, краем глаза он успел заметить, как шевельнулись кусты, скрывающие вход в маленькую речку. Он снова выхватил из-за пояса пистолет, хотя уже понимал, что это бесполезно.

Кусты оказались не кустами, а камуфляжной сеткой, натянутой на нос старого торпедного катера, почти такого же большого, как «Педанг Эмас». Взревев мощным двигателем, судно двинулось к нему. Ло Чан видел направленное прямо на него воронкообразное дуло большого пулемета и незнакомое ухмыляющееся лицо малайца в военной форме. Катер и «Педанг Эмас» разделяло не больше трехсот футов. С такого расстояния они могли разделать его на кусочки и утопить, даже не меняя магазина.

Ло Чан почувствовал, как от страха узлом затянулся желудок, и ощутил во рту мерзкий привкус желчи и еще не переваренных тушеных осьминогов. У него появилось очень похожее на уверенность предчувствие, что роли вот-вот поменяются и уже скоро осьминоги станут закусывать им, а не наоборот. Он еще раз взглянул на женщину, распятую на палубе, и без всякой связи вдруг вспомнил о судьбе невезучего дантиста.

Налетевший откуда-то порыв ветра подхватил шляпу женщины и унес за борт, а Ло Чан увидел, что у той осталась только половина лица, а правый глаз кажется белым нарывом на фоне голого запекшегося мяса. Это сделали люди с катера. Он знал, что они могут сделать то же самое или что-то еще похуже с ним, и знал почему. Только теперь он вспомнил, что уже видел и эту яхту, хотя корпус у нее тогда был не темно-синим, а красным, и эту женщину, которую ее светловолосый приятель со шрамом ради шутки привел к нему в бордель.

Но яснее всего он вспомнил старого японца на плоту и золотые слитки, завернутые в номер «Иомиури-хоти» времен Второй мировой войны. Они все еще лежали в сейфе у него в каюте.

Сначала они станут задавать вопросы, а потом выкинут то, что останется от него, за борт. Торпедный катер был уже совсем близко, а Ло Чан никак не мог отвести глаз от мертвой женщины и от мух, роящихся вокруг ее лица.

Он откинул голову назад и на мгновение закрыл глаза, стараясь вспомнить еще что-то. Ясный день, маленький парк на озере Хоан-Кием неподалеку от Черепашьей башни. Он сидит на траве с девочкой, которую зовут Цюэн, и тяжелой щеткой расчесывает ее волосы. Тяжелые и шелковистые, они как живые скользят у него по руке и рассыпаются, а он ловит их пальцами. Сквозь их густой водопад он тайком ласкает шею Цюэн, и сгорает от юной страсти, и знает, что всегда останется всего лишь сопливым толстым мальчишкой, которому красивая девочка как-то позволила расчесать свои волосы.

Позже его друг Трун скажет ему, что на самом деле он ей нисколько не нравился, ей просто нравилось видеть, как сильно он влюблен в нее. Но что это меняло? Ло Чан глубоко вдохнул и почувствовал запах dao phai — маленьких розовых цветов, которые всегда росли вокруг Черепашьей башни. И запах девочки, Цюэн. Как давно это было. Но ведь никто не живет вечно. По крайней мере, он не утонет. Ло Чан открыл глаза и увидел на носу катера мужчину с большим тесаком в руке.

Он в последний раз ощутил на руке тяжесть волос Цюэн, быстро поднес револьвер к виску и без колебания нажал на курок.

18

Если не вдаваться в научные подробности, тайфун — это достигающий силы урагана атмосферный вихрь с пониженным давлением в центре и циклоническим, то есть круговым, движением воздуха. Большая часть тайфунов формируется над западной частью Тихого и над Индийским океаном, причем в Южном полушарии происходит закручивание вихря по часовой стрелке, а в Северном — против. Порождается тайфун, как правило, сочетанием нескольких факторов: высокой температуры воды, конденсацией больших масс водяного пара и образованием над поверхностью моря участка пониженного давления, который и вызывает концентрическое закручивание воздушного потока.

Вода под образовавшимся вихрем начинает быстро охлаждаться, во-первых, потому, что облака закрывают солнце, а во-вторых, потому, что втягиваемый в поток теплый воздух вызывает усиленное испарение и вместе с водяным паром поднимается вверх. Таким образом, возникает почти неиссякаемый источник энергии тайфуна. Используя научную терминологию, один тайфун за сутки генерирует от пятидесяти до двухсот триллионов джоулей, что в двести раз превышает совокупную электроэнергию, вырабатываемую за сутки во всем мире. Для сравнения: такое количество энергии будет выделяться, если каждые двадцать минут взрывать десятимегатонную атомную бомбу.

Тайфун совсем не похож на хорошо организованный и величественно красивый «идеальный шторм», во время которого симметричные валы стройно катятся в одном направлении. Тайфун — это ад и хаос, гигантские водяные горы, сталкивающиеся между собой и в щепки разбивающие все, что попадается на их пути, всегда непредсказуемом и изменчивом. Центр, или «глаз», тайфуна, около двухсот миль в диаметре, окружен «стеной глаза», и скорость ветра в ней достигает двухсот миль в час. Иногда в «глазу» вода поднимается наподобие линзы и может образовать гигантский купол в сорок футов высотой, а под ним закручивается стремительной воронкой, порой достающей до самого дна. В этой линзе, которую называют «штормовой нагон», и кроется главная опасность тайфуна.

Двигаясь к берегу, нагон следует рельефу морского дна и поднимается вместе с ним. Со скоростью свыше ста миль в час он вылетает на сушу и там крушит и затопляет все живое. Результаты такого вторжения для прибрежных равнин, а иногда и целых стран бывают катастрофическими, и число жертв за один день может достичь десятков тысяч.

Брини Хансон понял, что неприятностей не миновать, уже через два часа после того, как «Королева Батавии», обогнув полуостров Сабах, вышла в Малавалийский пролив. Барометр продолжал падать, а мелкая рябь на поверхности моря превратилась в крупную маслянистую зыбь, шевелящуюся под брюхом судна, как неповоротливое морское чудовище. Стояла душная, давящая жара, а на горизонте появилась густая темная полоса, словно всосавшая в себя те несколько облачков, что еще полчаса назад маячили в небе.

— Плохо дело? — спросил у Хансона поднявшийся на мостик Билли.

Даже в закрытую рубку доносилось металлическое бренчание проволочного такелажа под напором усиливающегося ветра.

— Да, — подтвердил Хансон и, повернувшись к стоящему у штурвала Эли Санторо, скомандовал: — Курс на северо-северо-восток.

Молодой человек кивнул и переложил штурвал вправо. Через несколько секунд, подчиняясь рулю, «Королева Батавии» тяжело повернула и поперек зыби двинулась прочь от едва видного на горизонте берега. Теперь волны с грохотом разбивались о ее нос, а качка заметно усилилась.

— А разве не опасно в такой ситуации уходить далеко в море?

— Да, — опять подтвердил Хансон, — но, если начнется шторм, я хочу оказаться как можно дальше от рифов. Здесь нам не хватит места для маневрирования.

Сначала он надеялся, следуя вдоль берега, обогнать тайфун и укрыться в какой-нибудь безопасной бухте, а если повезет, добраться и до Кампунг-Сугута, где можно спрятаться в широком устье реки. Сейчас стало очевидным, что так не получится. Радар и собственные глаза свидетельствовали, что тайфун находится у них прямо по курсу и двигается слишком быстро, чтобы от него можно было убежать. Значит, самое разумное — это встретить его лоб в лоб и как можно дальше от берега. Тайфун в океане — это не подарок, а уж тайфун, несущий вас к берегу, — это почти верный конец.

Внизу, на камбузе, Финн тем временем помогала Тоши закрывать плиты и готовить сэндвичи на всю команду, а остальной экипаж по-штормовому крепил все палубное и прочее оборудование. Дело было знакомое: вместе с «Королевой» им пришлось пережить не один шторм. День уже близился к вечеру, а зыбь становилась все длиннее, и ее гребни украсились длинными, мертвенно-белыми барашками, которые ветер срывал, как клочья пены с клыков взбесившегося зверя.

Вода из бирюзовой превратилась в свинцовую, а потом и в непроницаемо черную, и в ней, казалось, не осталось ничего живого. Дельфины и летучие рыбы больше не мелькали среди волн, а все морские птицы куда-то скрылись задолго до того, как люди узнали о приближении тайфуна.

Когда начали сгущаться сумерки, «Королева» на большом расстоянии огибала ревущий прибой у рифов Пулау-Тигаба. С трудом сохраняя равновесие на узком трапе, Финн поднялась на мостик с кружками и целым термосом горячего кофе. По дороге она до нитки промокла, хотя и закуталась в старую резиновую куртку, которую выдал ей Тоши.

— Берегите кофе. Горячего теперь долго не будет. Тоши говорит, что плиту придется отключить от сети.

— Ну и правильно, — одобрил Хансон и, забрав у нее чашку, отхлебнул горячего напитка. — В такую погоду только пожара на борту не хватает.

— Хорошо хоть дождя нет, — подал голос Билли, не отводя глаз от стремительно темнеющего неба.

— Погоди, еще будет, — заверил его Эли.

Хансон склонился над экраном локатора.

— Картина не слишком веселая, — покачал головой он.

— А что там за тонкие нитки тянутся из той белой кучи? — полюбопытствовала Финн.

— А это тот самый дождь, по которому скучал ваш приятель. И еще какой.

— А что за дыра в центре?

— «Глаз». Очень маленький и очень страшный.

— А я всегда считал, что «глаз урагана» — это единственное тихое место, — заметил Билли и поспешно схватился за подставку компаса, поскольку «Королева» начала крутой и долгий подъем к гребню очередной волны.

— Относительно, — объяснил Хансон. — Но зато по периметру он окружен «стеной глаза», а в ней дуют самые сильные и разрушительные ветра. Такое судно, как наше, они могут просто разорвать на части. Лучше уж держаться от «глаза» подальше.

— А как это сделать? — вмешалась Финн. — С виду он здоровый.

— Примерно двести километров в диаметре. Сто двадцать пять миль. Пока еще малыш.

— А обойти его мы не можем?

— В принципе, можем, — кивнул Хансон, — но это как в том старом анекдоте про леди и тигра. Каким бортом — левым или правым?

— А не все равно?

— Мы находимся ниже экватора, значит, ветер закручивается по часовой стрелке, то есть с востока на запад. Это понятно?

— Пока да.

В этот самый момент «Королева» добралась до гребня и, как волчок, развернулась на нем, швырнув Финн на другой конец мостика, прямо на Билли. Он подхватил ее и помог удержаться на ногах, а «Королева» в это время со скоростью курьерского поезда уже летела вниз, к подножию водяной горы. Когда Финн подняла голову, то через лобовое стекло увидела вместо неба только похожую на каменную стену темную массу следующей волны. Сердце у нее упало, а потом подпрыгнуло к самому горлу.

— Все в порядке? — окликнул ее Хансон.

— Да, — ответила она и про себя порадовалась, что почти ничего не ела за ланчем. — Так на чем мы остановились?

— Обходить левым или правым бортом, — напомнил капитан, не сводя взгляда с Эли, который с трудом удерживал курс против ветра. — Представьте себе, как футболист выставляет одно плечо вперед, оттирая противника от мяча. Это будет правый борт. Другому плечу, то есть левому борту, в результате достанется меньшая сила ветра и дождя. Понятно?

— Ну тогда все просто, — пожала плечами Финн.

Тут «Королева» поднялась на следующий гребень, и, уже зная, чего ожидать, Финн изо всех сил ухватилась за штурманский стол. Только когда стремительный спуск, больше похожий на падение, закончился, она выпрямилась, с трудом сглотнула и продолжила:

— Обходить надо слева.

— Беда только в том, что ветер все время меняет направление, — вмешался Билли.

Он стоял, широко расставив ноги и прижимаясь спиной к переборке, а «Королева» со скрежетом и кряхтеньем взрезала носом очередной гребень, поднимая огромный фонтан брызг.

— Он прав, — мрачно подтвердил Хансон. — Тайфуны не придерживаются одного курса. Они живут собственной жизнью.

— Одним словом, это как в кости, — вставил Санторо, — может повезти, а может и нет.

— Ну, не совсем, — возразил Хансон. — Вот потому-то мы и стараемся выйти в открытое море — чтобы на всякий случай было место для маневра. Пару часов понаблюдаем за тайфуном, а потом решим.

Уже наступила ночь, а «Королева Батавии» по-прежнему с трудом прокладывала путь среди бесконечных валов, взбиралась по пенистой, почти отвесной стене, мгновение колебалась на гребне и, как на американских горках, ухала вниз. Ветер становился все сильнее и свистел в такелаже так, что разговаривать стало невозможно.

Хотя все, что нужно, было закреплено и задраено, а двери в надстройку надежно закрыты, вода проникала всюду. Она стояла на полу в каюте Финн и пополнила трюмные воды, от чего жидкость в унитазе начала подниматься и уже подобралась к самому краю. Из каждого шва, щели, трубы и вентилятора сочилась вода.

Вместе с падением давления понизилась и температура, и, даже натянув на себя старый, траченный молью свитер Максевени и резиновую куртку, Финн никак не могла согреться. Но хуже всего был тот страшный удар, который сотрясал старенький корпус всякий раз, когда «Королева», сорвавшись с гребня, падала вниз, в провал между волнами. Казалось, будто какой-то гигантский кулак обрушивается на нее, норовя разнести на кусочки и отправить их всех на дно.

Большую часть времени Финн просто сидела в кают-компании, мрачно глядя в угол, и мучительно переживала каждый взлет и падение «Королевы», как испуганные пассажиры самолета переживают все толчки и воздушные ямы в зоне турбулентности. Про себя она горячо молилась о том, чтобы старые швы обшивки выдержали этот страшный напор, и, закрыв глаза, представляла себе, как на мгновение, когда судно замирает на самом гребне волны, обнажается дряхлое, обросшее ракушками, беззащитное днище.

Тоши пытался соблазнить ее мокрым, разбухшим сэндвичем, но от одного взгляда на яичный салат, который еще днем сама рубила, смешивала и заправляла майонезом, она ощущала, как мучительно сжимается желудок. Финн промокла, проголодалась, ей было не на шутку страшно, и она хотела только одного — чтобы все это так или иначе поскорее закончилось. Уже глубокой ночью, собравшись с духом, она опять поднялась по дрожащему под ногами трапу в рубку, потому что не могла больше бояться в одиночку.

Хансон сменил Эли Санторо на руле, и на мостике были только он и Билли. Вид, открывающийся через залитое дождем лобовое стекло, удручал еще больше, чем прежде. Мощные стеклоочистители не справлялись с ливнем, который хлестал с неба не струями, а сплошным потоком. Грохот волн, разбивающихся о нос и палубу «Королевы», напоминал непрерывный звон гигантского колокола.

— Так дальше не пойдет! — крикнул Хансон, едва оглянувшись на Финн. — Волны слишком большие и слишком близко друг к другу! Мы либо пойдем ко дну, либо переломимся пополам.

— Хотите повернуть ее лагом? — заорал в ответ Билли и даже побледнел от ужаса.

— Нет выбора! Держитесь за что-нибудь! — посоветовал Хансон и круто вывернул руль влево.

— Что значит «лагом»? — испуганно спросила Финн.

Билли уже открыл рот, чтобы ответить, но в то же мгновение судно, как слаломист, сделало крутой поворот на склоне гигантской, закрывшей все небо водяной горы, и Финн от неожиданности упала на пол и полетела в другой конец мостика. Нависшая над ними волна казалась огромным, готовым к удару кулаком, с черных костяшек которого ветер срывал бороду из пены и брызг.

«Королева Батавии» наискосок взбиралась по склону новой горы, а Финн еще не успела подняться на ноги, когда гребень первой обрушился на палубу. Ледяной поток распахнул дверь мостика, на мгновение наполнил его водой и тут же схлынул в противоположную дверь, а Финн так и осталась сидеть на полу, кашляя и отплевываясь.

Каким-то чудом Хансону удалось удержать штурвал и развернуть судно на сто восемьдесят градусов, кормой к ветру. Теперь они не встречали шторм лицом к лицу, а убегали от него.

— «Встать лагом» — значит встать бортом к волне. Иногда это не так-то просто! — перекрикивая ветер, объяснил ей Хансон.

— Я уже заметила! — засмеялась Финн, с помощью Билли поднимаясь на ноги.

Теперь, когда судну больше не приходилось бороться с неистовой силой встречного ветра, ей было не так страшно. Но шторм преследовал их по пятам, точно голодный хищный зверь, понемногу настигал, него «глаз», окруженный страшной ревущей стеной, становился все ближе.

«Королева Батавии» плыла в непроницаемой темноте, и волны то с макушкой накрывали ее, то выбрасывали на поверхность, обрушивались на палубу и скатывались с бортов. Финн, уставшая и насквозь промокшая, забилась в угол рубки и оттуда мрачно наблюдала за начинающим светлеть небом. Она размышляла о причудах своей судьбы и о том, что совсем недавно она умирала от скуки в чопорном аукционном доме, а вот теперь оказалась в самом центре взбесившегося тихоокеанского тайфуна.

Еще она вспоминала о Колумбусе, о доме и об опасностях, которые почему-то неотступно преследуют ее с тех самых пор, как она уехала из Огайо. Но больше всего она думала о том, что, скорее всего, навсегда останется здесь, проглоченная безжалостной морской пучиной.

Неожиданный треск, похожий на выстрел, заставил Финн вскрикнуть от страха, а следующая волна тут же подхватила и унесла в море обломки старой спасательной шлюпки, раздавленной, будто спичечный коробок.

К шести утра «стена глаза» почти настигла их, и в море воцарился полный хаос. Волны сталкивались друг с другом и с грохотом рушились, выбрасывая к небу фонтаны пены и брызг. Дождь сплошной стеной заливал лобовое стекло, и «Королева» плыла наугад, как слепая.

Уже совсем рассвело, но видимость от этого не улучшилась, и море слилось с небом в одну серую, бурлящую массу. Клочья мокрого, густого тумана пролетали мимо судна со скоростью больше ста миль в час. Канаты брашпиля и лебедок и радиоантенна давно уже полопались, как гитарные струны. Один раз Финн показалось, что между вздымающимися валами она заметила другое судно, но оно исчезло в тумане еще до того, как она успела сказать об этом Билли и Хансону.

А потом, совершенно внезапно, дождь вдруг прекратился и наступила мертвая тишина, еще более страшная, чем завывания шторма. Их продолжало швырять с волны на волну, но над головой на голубом небе сияло солнце.

— «Глаз»!

Финн крутила головой и со всех сторон видела только нависшую над ними зловещую «стену глаза». Дверь вдруг распахнулась, и в рубку ввалился совершенно мокрый Эли Санторо.

— Что? — не выпуская из рук штурвала, крикнул Хансон.

— Я проверил эхолот! Глубина быстро уменьшается!

— Как быстро?

— Сейчас под нами восемьдесят саженей.

— Продолжай замеры, — распорядился Хансон. — Дай мне знать, если станет совсем мелко.

— Понял!

Санторо развернулся и ушел с мостика.

— И что это значит? — тревожно спросил Билли.

— Мы вроде бы должны находиться посреди моря Сулу. Здесь огромные глубины. Никаких восьмидесяти саженей быть не может! Непонятно, что это — остров или мель и откуда они взялись.

— А на карте тут ничего нет?

— Карты! Какие карты? Я понятия не имею, где мы сейчас находимся!

— А спутниковый навигатор? — вспомнил Билли.

— Какой, к черту, спутниковый навигатор в такую погоду? Нереально!

— Пойду переоденусь во что-нибудь сухое, — объявила Финн.

Она понимала, что только мешается на мостике. Лучше спуститься вниз и постараться сделать что-нибудь полезное — например, накормить мужчин. Финн натянула мокрую резиновую куртку, толкнула дверь и вышла прямо в шторм. Отчаянно цепляясь за поручни, она спустилась на главную палубу, дождалась, пока «Королева» скатится по очередному склону, и в тот момент, когда начался подъем, в два прыжка преодолела расстояние до двери в жилую надстройку.

В крошечной каюте Финн стянула с себя все мокрые тряпки и переоделась в последние сухие джинсы, носки и в еще один колючий, пропахший трубочным табаком свитер Максевени. После этого она засунула ноги в резиновые сапоги и отправилась на камбуз.

Там крохотный японец Тоши и огромный черный стюард Базуки разливали в термосы горячий бульон из концентрата. Воду им удалось вскипятить в электрическом чайнике. Оба были совершенно спокойны, хотя на полу камбуза плескалась вода, а висящие на крючках кастрюли и сковородки непрерывно громыхали.

Тоши вручил Финн один из термосов, а на шею ей повесил четыре нанизанные на веревку жестяные кружки. Кроме того, подмигнув, он засунул ей в карман огромную плитку шоколада «Херши» и для надежности закрыл на молнию. Финн постаралась улыбнуться ему в ответ, чмокнула обоих работников камбуза в щеку и, глубоко вздохнув, опять вышла на палубу.

Щурясь от летящих в лицо брызг, она с трудом добралась до трапа и уже начала подниматься, прижимая к груди термос, когда вдруг услышала жуткий скрежет рвущегося металла — словно огромные зубы какого-то дракона впились в корпус и вырывали из него кусок. Потом дракон ударил хвостом и судно содрогнулось, как от землетрясения, потом еще раз!

Страшный скрежет послышался снова, «Королева» задрожала, на мгновение будто поднялась в воздух, а потом начала быстро крениться. Термос с супом вылетел из рук Финн, ноги в резиновых сапогах разъехались на мокром металле, а обрушившаяся на палубу волна подхватила ее, закружила и подбросила кверху. Она еще успела увидеть лежащий на боку ржавый корпус «Королевы», а потом оказалась в воде и почувствовала, как тяжелые сапоги и какая-то иная неведомая сила неумолимо тянут ее на дно.

19

Только на следующее утро Финн очнулась от глубокого, как смерть, сна. Прямо над собой она увидела умытое синее небо с высокими белыми облаками, похожими на рваные полоски полотна, и утреннее солнце, яркое, как золотая монета. Тайфун прошел. На четвереньках она поднялась чуть повыше по полоске белого песка и обнаружила, что на ногах больше нет резиновых сапог. Наверное, их унесла та же свирепая волна, что смыла ее с «Королевы Батавии». Финн повернула голову и почувствовала резкую боль в шее.

Пальцами она осторожно ощупала больное место. Из шеи прямо под челюстью торчала острая деревянная щепка. Одним резким движением Финн выдернула ее и чуть не потеряла сознание от боли. Из ранки потекла кровь. Только почувствовав медный привкус крови во рту, Финн поняла, что щепка проткнула шею и вошла в горло. Рана не показалась ей особенно серьезный, но кто знает, что может оказаться серьезным на таком острове? Здесь можно умереть от простого пореза — аптеки-то под пальмой не видно. Финн зажмурилась и потрясла головой, стараясь поскорее собраться с мыслями. Она совершенно не помнила, как в нее воткнулась деревянная щепка. Она вообще ничего не помнила с того момента, как волна сбросила ее за борт и потянула на дно.

Финн пару раз кашлянула, выплюнула кровь, медленно поднялась на ноги и начала озираться. Шторм закончился, но большие волны все еще с грохотом ударялись о песок и вскипали белой пеной. Полотняные облачка быстро неслись по небу, а верхушки пальм сгибались от ветра.

Она напряженно вглядывалась море, но не видела судна ни среди волн, ни на зубьях торчащих из воды рифов. Тайфун ушел и унес с собой «Королеву Батавии», но она не пропала бесследно: весь берег был усыпан остатками кораблекрушения — ящиками из трюма, исковерканными и совершенно целыми, кусками разбитых спасательных шлюпок, кухонной утварью с камбуза.

Финн еще не поняла, радоваться ей или приходить в отчаяние. Не исключено, что впереди ее ждет судьба нового Робинзона Крузо. Она поспешила отогнать эту невеселую мысль и, слегка прихрамывая, двинулась по песку. Сейчас она не будет об этом думать, сейчас есть вещи и поважнее, и в первую очередь надо выяснить, удалось ли спастись кому-нибудь кроме нее. Финн стянула с себя сырой, грязный свитер и бросила его на песок, но, подумав немного, подняла и узлом завязала на талии. Ночи здесь могут оказаться холодными.

Она шла вдоль кромки воды, оставив за спиной высокий, заросший джунглями мыс. Примерно в миле впереди на воде виднелось какое-то мутное пятно — вероятно, там впадала в море река. Пройдя чуть больше ста ярдов, Финн натолкнулась на тело. Это был Куан Конг, кореец, помогавший Максевени в машинном отделении. За весь рейс Финн едва обменялась с ним десятком слов, но все равно находка потрясла ее.

Он лежал, вытянувшись на песке, и в его коротких седых волосах запутались влажные ленты водорослей.

Под жарким утренним солнцем живот и руки уже начали раздуваться, а глаза успели выклевать птицы. Финн с трудом поборола подступившую к горлу тошноту.

Приказав себе успокоиться, она опустилась на колени и проверила все карманы широких штанов и рубашки. В них не нашлось ничего полезного. Она подумала было, что надо похоронить тело, но потом решила, что это бессмысленно — прибой все равно скоро унесет его в море, а ей в первую очередь следует позаботиться о себе и о своем весьма туманном будущем. И еще одно. Стиснув зубы, Финн стянула с распухших ног трупа кроссовки «найк». Конечно, они оказались ей велики, но это было все-таки лучше, чем ничего. Ходить босиком по джунглям — дело рискованное.

Финн двинулась дальше и еще через сто ярдов набрела на несколько предметов, смытых с «Королевы». Первым оказалась поролоновая подушка в наволочке, а вторым — оранжевый пластиковый мешок, в который Тоши складывал пустые алюминиевые банки. Из наволочки и длинного куска пластика Финн тотчас же соорудила себе подобие головного убора, так как солнце уже ощутимо припекало макушку. Потом она спрятала пустую банку из-под колы в карман и закрыла его на молнию, а остатки наволочки порвала на куски и запихала в кроссовки. Потуже зашнуровав их, она попробовала сделать несколько шагов. Не слишком удобно, но ходить можно. Ничего, пока сойдет, решила Финн и отправилась дальше.

Теперь надо было найти воду и какое-нибудь временное укрытие. Днем солнце грело вовсю, но кто знает, какая тут погода ночью?

Еще полчаса — и Финн дошла до небольшого заливчика, который издалека приняла за устье реки. Оказалось, что это мангровое болото, довольно глубоко врезающееся в сушу. На его дальней стороне начиналась новая лента белого песка, уходящая далеко на север. На востоке, в открытом море, Финн увидела полоску белых бурунов и догадалась, что именно там скрываются подводные рифы, на которые напоролась «Королева».

Финн немного поколебалась на краю болота, решая, стоит ли преодолевать его. Она читала о мангровых зарослях достаточно, чтобы знать: там скрывается множество опасностей — от пиявок и крошечных ядовитых змеек до огромных крокодилов. Нет, болото пока подождет. Она решительно повернулась и направилась в глубь острова по узкой полоске песка, бегущей вдоль рощицы невысоких, ветвистых деревьев, которые поднимались из воды на искривленных корнях, как будто собрались прогуляться к морю.

Еще минут через двадцать Финн дошла до небольшой бухточки и там в самом деле обнаружила устье маленькой речки, скорее, даже ручья футов пятьдесят шириной. Она немного поднялась по течению, упала на колени, потом легла и жадно начала пить, пользуясь руками как ковшиком. Вода оказалась холодной и чистой, с легким минеральным привкусом.

Напившись вволю, Финн с удовольствием умылась и осторожно прополоскала ранку на шее, а потом отправилась вверх по течению. Идти пришлось в гору, а речка, весело журча, бежала по каменистому дну ей навстречу. В одном месте Финн увидела в воде неподвижно застывших рыб, похожих на золотисто-зеленые стрелки, указывающие вверх. Хвосты слегка шевелились, помогая им бороться с течением, а рты были заранее открыты в ожидании добычи. Вокруг ртов колыхались небольшие усики, и Финн решила, что это какие-то родственники сомов. Наверное, поймать их будет несложно.

Правда, у нее нет ничего похожего на крючок, но об этом она позаботится позже. Тут придется вспомнить и «Робинзона Крузо», и тот фильм с Томом Хэнксом, и еще раскопки неолитической стоянки на Аляске, на которые она ездила как-то летом от Нью-Йоркского университета. Если найдется подходящий камень, она живо изготовит себе каменный нож. Финн хорошо освоила эту науку, хотя, разумеется, не подозревала, что когда-нибудь найдет ей практическое применение. Недаром в детстве мама говорила ей, что алгебра может пригодиться, когда ты меньше всего этого ожидаешь. До алгебры, правда, дело пока не дошло.

Финн продолжала идти вверх по течению, озираясь в поисках какого-нибудь укрытия на ночь. Незнакомые ей деревья, похожие на открытые зонтики, подступали к самой воде. С высоких веток к земле опускались лианы и зеленые клочья мха. Между стволами росли гигантские папоротники и какие-то кусты с широкими листьями.

Довольно скоро она нашла то, что искала. В одном месте растительность немного отступала от воды, оставив маленький диск белого, чистого песка. Над ним, почти скрытая густой листвой, виднелась отвесная, изъеденная рытвинами стена светлого известняка. В тени деревьев Финн не сразу разглядела вход в пещеру.

Она немного постояла на пороге, не решаясь сделать первый шаг и вспоминая истории о летучих мышах-вампирах и прочей нечисти, населяющей пещеры. Потом решительно вздохнула, нагнулась и шагнула внутрь. Она только что пережила тайфун и едва не утонула. Чего ей еще бояться? Тут Финн запнулась, потому что вспомнила о скорпионах, пробежавших по ее ботинку в последний раз, когда она забиралась в пещеру. Укус скорпиона может быть смертельным. Но на этом острове ее наверняка поджидают и другие смертельные опасности. Так что теперь делать? И она смело прошла внутрь.

Пещера оказалась сухой и хорошо проветриваемой. Ее пол устилал мелкий речной гравий, ни скорпионов, ни летучих мышей не наблюдалось. Наружную стену покрывал сухой лишайник. Вход был чуть выше человеческого роста и такой широкий, что Финн могла стоять в нем, раскинув руки. Прямо за ним открывалось просторное и довольно высокое помещение со стенами и потолком из светлого известняка.

В дальнем углу Финн заметила отверстие, ведущее в следующее подземелье, но там было слишком темно, и она ничего не разглядела. Из отверстия слегка тянуло сквозняком — значит, у пещеры имелся и второй выход. Чтобы исследовать ее до конца, требовался огонь, и Финн даже улыбнулась при этой мысли. Уж с этим-то она справится, и получше, чем Том Хэнкс в «Изгое».

Она выбралась наружу и целый час собирала хворост и ветки. Потом при помощи плоского камешка наскребла сухого лишайника со стены, скинула куртку, достала из кармана подаренную Тоши плитку шоколада и пустую алюминиевую банку, сложила все это у входа и взялась за дело.

Воспитанная отцом-археологом и матерью-антропологом, Финн знала как минимум полдюжины методов добычи огня: и примитивный «огненный плуг», которым пользовался Том Хэнкс в фильме, и несколько более изощренный «огненный лук», придуманный североамериканскими индейцами, и замечательно простой и эффективный «огненный поршень» — способ, который она почерпнула в найденной у отца в библиотеке книге «Озерный край» — истинном кладезе полезной для путешественников информации, в котором не было забыто ничего: от устройства ловушек для кроликов до рецептов основных блюд индейской кухни.

И главное, она знала, что ни один из этих методов не дает гарантированного результата. У Тома Хэнкса трут наконец загорелся, но в фильме ни словом не упоминалось о том, что для успеха ему пришлось бы найти абсолютно сухое дерево двух разных сортов: твердое дерево для «плуга» и мягкое для основания. Для способа «огненный лук» тоже требовалось сухое дерево и тоже двух сортов, а кроме того — невероятное терпение и какой-нибудь материал, годный для тетивы. Что же касается «огненного поршня», то в детстве Финн так ни разу и не удалось его изготовить, хотя в «Озерном крае» имелся очень понятный рисунок.

В итоге — при отсутствии спичек, зажигалки или на худой конец увеличительного стекла — имелся только один совершенно надежный и испытанный метод, который она условно называла «огненная кола — шоколад». Финн научилась ему на Багамах у своего приятеля Такера Ноэ, а тот, в свою очередь, выиграл с его помощью не одно пари из тех, что заключаются у стойки бара. Способ был простым до идиотизма, но, как ни странно, работал и при этом не требовал особых усилий.

Такер тогда использовал банку из-под пива «Калик» и черный шоколад, но Финн решила, что кока-кола и плитка «Херши» тоже сойдут. При помощи кусочка шоколада и оторванной от самодельного головного убора тряпочки она начала круговыми движениями полировать слегка вогнутое дно банки. Через десять минут на алюминии начали исчезать все маленькие царапины, а через двадцать донышко засияло, как зеркало.

Финн нашла короткий прутик, ногтем расщепила его кончик, вставила в щель кусочек сухого лишайника. Минуту или две она ловила донышком солнце, искала нужный угол и оптимальное расстояние между донышком и трутом, и в конце концов ее усилия увенчались успехом — трут задымился, затлел и вспыхнул. Финн быстро сунула «спичку» в заранее собранную кучку лишайника и сухих веток, и уже через несколько минут в пещере у входа горел симпатичный костер.

Радуясь, что так легко сдала первый экзамен на выживание в экстремальных условиях, остаток утра Финн посвятила прогулке в окрестностях пещеры. В полдень она устроила себе сиесту, а потом занялась изготовлением простейших инструментов: расщепив несколько кусков слоистого камня, соорудила из них ножи и топорики.

При помощи нового каменного ножа Финн смастерила острогу из длинного куска бамбука и закалила ее острый кончик в огне. Уже в сумерках она отправилась на рыбалку и буквально в двух шагах от своего нового дома добыла отличную рыбину примерно в фут длиной. Запеченная на костре родственница сома оказалась изумительно вкусной, а на десерт у Финн еще остался слегка подтаявший кусочек шоколадки. В общем, ужин удался.

Теперь у нее было все необходимое — огонь, еда, кров и неограниченный запас пресной воды. Завтра можно будет заняться поисками и выяснить, удалось ли добраться до острова кому-нибудь кроме нее. Финн подбросила в огонь побольше веток, свернулась клубочком поблизости от костра и не без труда уснула, стараясь не думать о пропавших друзьях.

Было еще темно, когда ее разбудил громкий треск веток в джунглях. Она едва успела схватить свою острогу, когда к костру метнулись две огромные тени и принялись засыпать с таким трудом добытый огонь пригоршнями мокрого песка. Замахнувшись острогой, Финн бросилась на защиту своего очага, но один из нападавших повернулся и ловко выхватил у нее оружие. Она уже собралась закричать, но ее рот тут же зажала чья-то широкая ладонь. В нос ударил запах гниющего мяса.

— Молчи, а то они услышат! Надо поскорее убираться отсюда! — прошипел знакомый голос прямо ей в ухо.

Это был Билли Пилгрим.

20

Они проворно нырнули в джунгли: Билли вел Финн за руку, а другой человек шел немного впереди. В темноте она видела только меховую накидку у него на плечах и странного вида шляпу на голове. Они почти бежали по узкой тропинке, ведущей в глубь спящего леса, и Финн, на ногах у которой болтались огромные кроссовки Конга, все время смотрела на землю, чтобы не споткнуться. В лесу было совсем тихо — только время от времени хрипло вскрикивала какая-то птица да в самой глубине ветвей бормотала проснувшаяся обезьяна. Ужасный запах, который Финн почувствовала еще в пещере, казалось, преследовал их.

— Кто он, этот твой новый друг? — шепотом спросила Финн, изо всех сил стараясь не отставать от Билли. — И почему от него пахнет дохлым козлом?

— Потому что я одет в его шкуру, — не оборачиваясь, ответил незнакомец. — И имейте в виду, у меня очень острый слух. — У него был явный австралийский или новозеландский акцент и правильная речь образованного человека. — Меня зовут Бенджамин Уинчестер. Профессор Бенджамин Уинчестер. Еще три года назад я работал в Оклендском университете и занимался охраной природы.

— А что случилось три года назад? — задыхаясь, поинтересовалась Финн.

— Цунами и тайфун. Такой же, как тот, в который попали вы. Одно вызвало другое. Это не часто, но случается. — Он остановился, принюхался и решительно двинулся дальше. — Я был на французском исследовательском судне «Тумамоту». Экспедиция ФИИЭМР.

— Фииэмр? — не поняла Финн. — Что это?

— Французский институт исследований и эксплуатации морских ресурсов. Получил грант от Тулонского университета. Птероподы. Это моя специальность.

— Птероподы? — опять переспросила Финн.

— Да, крылоногие моллюски. Вид планктона. У них крошечные крылышки, и они похожи на морских коньков, только микроскопические. По их трупикам определяется уровень углекислого газа в среде их обитания. Забавные крошки. Даже не подсчитать, сколько я их погубил.

— Ну и как состояние океана? — полюбопытствовал Билли.

— Не лучше, чем состояние воздуха в Манчестере или Лос-Анджелесе. Очень сильно загрязнен.

Путь, которым они шли, вел в гору, и Финн становилось все труднее поспевать за своими спутниками. Ее ноги вязли в жидкой грязи, а тропинка заметно сузилась. С кустов, растущих по обеим ее сторонам, капала вода, и через несколько минут Финн насквозь промокла. Наконец подъем закончился — они вышли на какой-то хребет. Отсюда Финн увидела светлеющее на востоке небо и глубокую чашу заросшей джунглями долины справа.

— Куда мы идем? — не выдержала она, когда они вдруг резко свернули и двинулись по крутому склону вниз.

— Подальше отсюда, — на ходу бросил профессор. — Если мы заметили ваш костер, то и они могли.

— Они?

— Китайцы либо японцы.

— Так здесь живут китайцы? — спросила окончательно сбитая с толку Финн. — Или японцы?

— И те и другие, — отозвался человек в козлиной шкуре. — Это не важно. Они все при малейшей возможности с удовольствием отрубят вам голову и насадят ее на кол.

— Ничего не понимаю, — простонала Финн.

— Поймете, — успокоил ее Уинчестер. — Поверьте мне, юная леди, вы скоро все поймете.

Теперь они осторожно шли по узкому выступу шириной не более двух ярдов. За ним начинался длинный, почти отвесный спуск в долину. Финн показалось, что на дальнем ее конце под звездами поблескивает вода. Неожиданно Уинчестер остановился, повернулся и вдруг исчез. Финн с Билли в растерянности замерли на узком выступе.

— Куда он делся?

— Я здесь, — ответил ей голос невидимого Уинчестера.

— Где?

Финн тщетно вглядывалась в темноту, но видела только густые, высокие кусты и отвесную стену за ними. Билли тоже тщетно крутил головой.

— Повернитесь налево и сделайте шаг вперед, — проинструктировал их голос.

Финн подчинилась, кусты неожиданно расступились, и она очутилась в высокой, похожей на щель пещере с сухим и ровным полом. Впереди показался огонек, а потом в свете мигающей лампы, сделанной из большой раковины и хлопкового фитиля, она увидела Уинчестера. Судя по запаху, в светильнике горел рыбий жир.

— Сюда, — широко улыбнулся хозяин, развернулся и пошел в глубь пещеры.

Финн последовала за неверным, отражающимся от каменных стен светом. Футов через сто узкий коридор закончился, и они оказались в следующей пещере — на этот раз огромной, как футбольное поле. Потолок спиралью уходил вверх как минимум на пятьдесят футов, и оттуда, точно гигантские органные трубы, свисали сотни сталактитов. В тусклом свете лампы Финн заметила в дальнем конце пещеры что-то похожее на черную, маслянистую ленту.

— Река?

Уинчестер издал странный звук, отдаленно напоминающий смех, — как будто на ржавых петлях открывалась тяжелая дверь.

— Ручей. Мой личный Стикс. Вытекает из пещеры и спускается в долину.

Он подвел Билли и Финн к небольшому возвышению у дальней стены, на самом берегу молчаливого ручья. Тут стоял особенно крепкий запах гниющего мяса, рыбы и давно немытого тела. По-видимому, именно здесь Уинчестер устроил себе дом — очаг на большом плоском камне, окруженный камнями поменьше, вылепленное из глины подобие плиты и целая коллекция инструментов и оружия.

Кое-что Уинчестер явно изготовил сам: трубки для пуска отравленных стрел, сами стрелы с острыми каменными наконечниками, грудой лежащие у стены. Другое оружие выглядело так, словно попало в пещеру прямо из музея: тут был старинный, богато украшенный меч с рукояткой из резной кости и большой железный топор, очевидно выкованный вручную и замечательно острый. Кроме того, у Уинчестера имелось несколько вполне современных геологических молотков, полдюжины ржавых отверток, разводной ключ, а на бамбуковой перекладине висело не меньше пятидесяти грелок самых разных цветов и размеров. В неглубокой естественной нише стояли неуклюже сплетенные из прутьев корзины, деревянный ящик с эмблемой банановой плантации на боку и большой красный пакет стирального порошка «Тайд». Сверху с каменного выступа свисал на кожаном ремне старинный бронзовый бинокль, а над всем этим собранием хозяйственных товаров красовался большой корабельный вымпел: на белом фоне оранжевое солнце со стилизованными лучами.

— Японский военно-морской флаг времен Второй мировой войны, — объяснил хозяин, проследив за взглядом Финн.

Он поставил лампу на полку, взял оттуда небольшую жестянку и подошел к очагу, где уже лежали дрова. Из жестянки Уинчестер достал небольшой черный камешек и какую-то деталь, точно выломанную из рубанка. Он умело ударил кремнем по металлу, вылетевшие искры попали на трут, тот задымился, и через несколько минут в пещере горел небольшой костер. Финн подошла поближе к огню и опустилась на ровный пол, Билли присоединился к ней. Уинчестер хлопотал с чайником, сделанным из большой консервной банки, и с какой-то заваркой из листьев. Только теперь Финн смогла получше рассмотреть его.

Одичавший профессор университета выглядел воистину устрашающе. Это был мужчина лет пятидесяти-шестидесяти, невысокий, но крепкий и, по всей видимости, сильный. Голову его украшало подобие панамы из плохо выделанной кожи дикой свиньи щетиной наружу. Несмотря на жуткий вид, этот головной убор был водонепроницаемым, а его свисающий на спину угол защищал от дождя и шею.

Под шляпой, которую Уинчестер бесцеремонно бросил на пол, когда занялся чайником, оказались длинные и свалявшиеся, наполовину седые космы. Кожа на лице дочерна загорела и как будто выдубилась, а губы были сухими и потрескавшимися.

Ярко-голубые глаза лихорадочно блестели над густой, неопрятной бородой, полностью закрывающей нижнюю часть лица. Одежда представляла собой что-то вроде комбинации килта и туники и состояла из кусков старых нейлоновых парусов, козлиной кожи и потерявшего цвет прорезиненного брезента, держащихся вместе при помощи кожаных шнурков, веточек, просунутых в грубо вырезанные петли, длинного мотка медной проволоки и тяжелого кожаного ремня.

Во всем этом лоскутном наряде ремень был единственной целой вещью, и его любовно отполированная круглая пряжка с тем же рисунком, что и на японском вымпеле, так и сверкала.

Господи, куда же ее занесло на этот раз?

Профессор опустился на корточки перед очагом и уставился на огонь. На лице его застыло странное, отрешенное выражение. Надо сказать, что, несмотря на состояние своего гардероба, Уинчестер выглядел очень неплохо для человека, который уже три года добывал себе пищу при помощи бамбуковых стрел и духовых трубок. По-видимому, он хорошо приспособился к жизни на необитаемом острове, и Финн поспешила выразить ему свое восхищение.

— Я бы на вашем месте снял джинсы, — спокойно отозвался он.

— Что, простите? — испугалась она.

— Вы только что целый час гуляли по джунглям на одном из островов моря Сулу. — Он издал еще один скрипучий смешок. — Пиявки. Очень большие. Думаю, сейчас вы кормите не менее дюжины.

Финн испытующе посмотрела на профессора, надеясь, что тот шутит, а в следующую секунду уже вскочила на ноги и начала лихорадочно расстегивать джинсы. Рядом с ней то же самое проделывал Билли. Уинчестер задумчиво наблюдал за ними.

— Знаете, мне пришло в голову, что я уже очень давно не видел обнаженной женщины, тем более такой красивой. Вы ведь и правда очень хороши, моя милая. — Он указал пальцем на ее бедро. — Вон там парочка. Царство животные, тип кольчатые черви, класс поисковые, подкласс пиявки. Те толстушки, что резвятся на вашем бедре, относятся к коричневым медицинским пиявкам, обычная трехчелюстная разновидность. Маленькие зубки, похожие на бритвы. Граф Дракула мог бы им позавидовать. Здоровые, хорошо упитанные особи.

Окаменев от отвращения, Финн смотрела на свое бедро. На нем висели несколько жирных, покрытых слизью тварей не менее четырех дюймов в длину. Заметно пульсируя, они совершенно безболезненно высасывали из нее кровь.

— О боже, — прошептала Финн, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.

К другому бедру тоже присосалось несколько вампиров, а еще больше — к обеим икрам. Обезумев от ужаса, Финн сунула руку в трусики, тут же выдернула ее и взмолилась:

— Снимите их! Снимите быстрее!

— Что делать? — воскликнул перепуганный Билли.

Их паника, казалось, забавляла профессора.

— На этот счет существует несколько мнений, — неторопливо начал он. — Большинство специалистов полагают, что лучше вообще ничего не делать. Наевшись, они отвалятся сами. Прижигание кончиком сигареты или горячим углем не даст ничего хорошего, поскольку в таком случае пиявка изрыгнет в вашу кровеносную систему свою физиологическую жидкость, а это — верный путь заполучить какую-нибудь инфекцию. Можно посыпать солью, но вам же будет хуже, так как соль разъест ранку. Если вам так уж не терпится от них избавиться, надо ногтем надавить ей на заднюю часть шеи — это как раз та часть, которая из вас торчит, — и как бы вывернуть ее, а потом отбросить подальше.

Забыв о кровожадных червях, прилипших к его собственным ногам, Билли первым делом бросился на помощь к Финн. Пока они лихорадочно выдергивали пиявок и кидали их в огонь, Уинчестер прочел им небольшую лекцию об опасностях, таящихся в местной флоре и фауне:

— Здесь водится более полутора тысяч червей-паразитов, сто семьдесят шесть видов змей, включая питонов, кобр и крайтов, не говоря уж о гадюке Рассела. Очень раздражительная тварь, нападает без всякого повода. Один укус — и поскорее читайте молитву, потому что жить вам осталось не больше минуты. Никакое противоядие не успеет сработать. Погубила больше людей, чем любая другая ядовитая змея. А кроме того, болезни: малярия, холера, тиф, бешенство, гепатит. Чуть-чуть порезались, когда брились, а через неделю может отвалиться челюсть. А в воде тут водится одна очень колючая рыбка, которая обожает мочу и при первой же возможности норовит забраться в вашу мочеполовую систему. Забралась — и пиши пропало, так что купаться здесь не советую.

Билли тем временем освободил от пиявок Финн и занялся собой.

— Больше всего я скучаю по сыру, — продолжал Уинчестер. — Вообще-то здесь можно неплохо жить — полно фруктов и овощей, рыбы и мяса, но ничего похожего на сыр. — Профессор сокрушенно покачал головой. — Все бы отдал за кусочек чеддера или эмментальского! Или за ваймата-блу на хлебе с хрустящей корочкой. Или за ломтик хипи-ити^[18] на крекере. — Он рассеянно посмотрел на Финн, натягивающую джинсы. — Вы бы не поверили, если б узнали, чего больше всего не хватает человеку на необитаемом острове. Я и сам удивляюсь.

— Простите, что устроила истерику, — виновато проговорила Финн, снова садясь на пол. — Просто от этих тварей у меня всегда мурашки.

— К мурашкам придется привыкнуть, если собираетесь здесь жить, — хохотнул профессор. — Собственно, здесь одни сплошные мурашки. И ни кусочка сыра.

— Да, вы уже говорили, — вежливо кивнул Билли. — Полное отсутствие присутствия.

— А вы имеете хоть какое-то представление, где это «здесь» находится? — поинтересовалась Финн.

— Где-то севернее островов Кагаян-Сулу, если это что-нибудь вам говорит, — пожал плечами Уинчестер.

С помощью палки он снял чайник с огня, подошел к полке, взял с нее три жестяные кружки армейского вида и раздал гостям. Потом, обернув проволочную ручку куском ткани, профессор разлил в кружки горячий напиток. Финн осторожно отхлебнула. Это был настоящий чай — почти черный и очень ароматный.

— Camellia sinensis, чайное дерево, — пояснил Уинчестер, заметив ее удивление. — Самое настоящее. В супермаркетах такой чай стоит немалых денег. И главное, свежее не бывает. Только вчера собрал листья со своей плантации на склоне.

— Вы что-то говорили о том, где мы находимся, — напомнил Билли.

— Да, к северу от Кагаяна. Во всяком случае, там было наше судно, когда начался тайфун. И надо полагать, довольно далеко от обычных судоходных путей.

— Неужели сюда никто не заплывает? — огорчилась Финн. — Даже местные?

— По крайней мере, за последние три года никто не появлялся. А никаких «местных» поблизости просто нет. — Он подлил себе чаю и сделал длинный глоток. — Завтра отведу вас на холм Подзорная труба и покажу оттуда окрестности. Сами увидите, что почти вся береговая линия состоит из отвесных скал, особенно с подветренной стороны. А с наветренной — сплошные мили и рифы. Ни одной бухты или приличной якорной стоянки.

— Холм Подзорная труба? — переспросила Финн, вспоминая что-то.

— Это из «Острова сокровищ», — подсказал Билли.

— Верно, — кивнул Уинчестер. — То самое место, где капитан Флинт зарыл свой клад.

— А еще так называлась таверна Джона Силвера в Бристоле, — добавил Билли.

— Точно! — Профессор удивленно поднял мохнатую бровь. — А вы хорошо помните роман, юноша!

— Моя любимая книга в детстве, — признался Билли. — И еще «Орел Девятого легиона» Розмари Сатклифф.

— «Король былого и грядущего» Теренса Уайта, — пробормотал себе под нос профессор.

— «Морской бык» Мари Рено, — парировал Билли.

— Клайв Льюис и его «Хроники Нарнии», — с тоской вздохнул Уинчестер. — Соскучился почти так же, как по сыру. За три года не прочел ни одной печатной строчки.

— Если вы закончили свою литературную дискуссию, джентльмены, может, вернемся к делу? — вмешалась Финн. — У нас в активе пиявки, японские мечи, китайские воины и отсутствие сыра. Мне хотелось бы понять, что творится на этом острове, профессор Уинчестер. Если, конечно, вы сами что-то понимаете.

— Зовите меня просто Бен, — откликнулся человек в козлиной шкуре.

Он не торопясь поднялся на ноги, подошел к своей кладовой у стены, поднял крышку одной из корзин и что-то достал оттуда, а потом вернулся к огню и бросил к ногам Финн и Билли два блестящих предмета. Один из них оказался маленьким золотым слитком со штампом в виде хризантемы, а другой — тяжелой золотой монетой с квадратным отверстием посредине и китайскими иероглифами в четырех секторах круга.

— А что вы скажете, если я добавлю к этому еще загадочную гигантскую субмарину и шестисотлетний китайский галеон размером с поле для регби? И кости львов, носорогов и жирафов там, где они просто не могли водиться? И войну, которая продолжается уже полвека после заключения мира? И несметные сокровища, спрятанные в конусе потухшего вулкана? И остров, вот уже тысячу лет пожирающий людей и корабли?

— Если честно, то скажу, что это безумие, — отозвался Билли.

Уинчестер разразился каркающим смехом, который эхом разнесся по огромной пещере.

— Думаете, это безумие, юноша? Тогда послушайте, что я вам расскажу.

21

— Начну с хорошо известных исторических фактов, — заговорил профессор, поудобнее усевшись на пол. — Давным-давно, а точнее, в конце четырнадцатого века на севере Китая в провинции Юньнань родился человек по имени Чжэн Хэ. Он был мусульманином, а его отец и дед занимали высокие должности при императорском дворе. Когда армия династии Мин захватила Юньнань, Чжэн Хэ взяли в плен и кастрировали. Он стал евнухом. Какое-то время мальчик был слугой при новом императорском дворе в Пекине. Впоследствии Чжэн Хэ начал службу в армии и там быстро поднимался от чина к чину исключительно за счет личных заслуг. Как ни странно, рожденный в пустынях Узбекистана мальчик захотел служить в императорском флоте и в конце концов стал адмиралом…

— Я читал, — перебил его Билли. — О нем недавно вышла книга. Там даже говорилось, что он открыл Америку за полвека до Колумба.

— Книга называется «Тысяча четыреста двадцать первый», — кивнул Уинчестер, — а такой вывод основан на нескольких не совсем достоверных картах. Не знаю, открыл ли Чжэн Хэ Америку, но его походы по Южно-Китайскому морю и Индийскому океану хорошо задокументированы. Он выходил из Нанкина во главе огромной эскадры, в составе которой были и восьмивесельные караульные лодки, и огромные галеоны в шестьсот футов длиной с экипажами по тысяче человек. На них легко размещались клетки с живым грузом — от египетских жуков-скарабеев до африканских жирафов и слонов.

— А вы хорошо знаете историю, — заметила Финн.

— Когда несколько месяцев живешь на исследовательском судне, находится время на то, чтобы пересмотреть все фильмы. На «Тумамоту» имелась неплохая видеотека. Большинство фильмов, разумеется, были на французском, но я немного понимаю. А к тому же, — улыбнулся профессор, — у нас в Новой Зеландии тоже иногда показывают документальные фильмы, а не только «Властелина колец».

— Простите, — смутилась Финн.

— Ничего страшного, милая. Это мне наказание за то, что поселился на самом краю света, в десятке тысяч миль от родины предков.

— И настоящего чеддера, — подхватил Билли.

— И от приличного стилтона, — вздохнул Уинчестер.

— Хватит про сыры, — решительно перебила их Финн. — Рассказывайте дальше про китайский флот.

— Карьера у Чжэн Хэ была недолгой — всего двадцать лет, но за это время он успел совершить семь больших походов. По некоторым теориям, даже обогнул земной шар. За эти двадцать лет и семь походов он потерял в тайфунах несколько судов. Среди них был и огромный галеон, возвращавшийся в Китай с сокровищами. Его выбросило на наш остров. Хроника тайфунов ведется с давних времен, поэтому можно предположить, что случилось это осенью тысяча четыреста двадцать пятого года. Все большие корабли адмирала Чжэн Хэ были хорошо построены: в них имелись даже водонепроницаемые отсеки, поэтому груз, экипаж и само судно почти не пострадали. Главные торговые пути пролегали тогда гораздо ближе к побережью Вьетнама — вероятно, галеон снесло с курса сильным штормом. Вот так и получилось, что в один прекрасный день шестьсот или семьсот человек оказались выброшенными на необитаемый остров. Тут не мешает добавить, что на кораблях Чжэн Хэ всегда было достаточно женщин. За прошедшие годы и века численность населения здесь стабилизировалась и сейчас составляет примерно восемьсот человек. На галеоне имелся и живой скот, который тоже выбросило на остров, — козы, коровы, свиньи и домашняя птица. Достаточно, чтобы стать базой для развития сельского хозяйства. Разумеется, большинство животных в конце концов умерло, но некоторые сумели скреститься с местной фауной. Здесь водится один вид довольно злонравных кабанов, которые, по-моему, приходятся прямыми родственниками африканскому бородавочнику, и несколько любопытных разновидностей мелких оленей, но львы, слоны и жирафы, к сожалению, не сохранились.

— Какой-то «Парк юрского периода» в море Сулу, — пробормотала Финн.

— Да, что-то в этом роде. Или, скорее, остров доктора Моро. С того кораблекрушения прошло больше пяти веков. Все это время местные жители не имели практически никакой связи с внешним миром. Они стали приверженцами карго-культа и поклоняются реликвиям своего прошлого, не очень понимая их практическое значение.

— Карго-культ? Что это? — не понял Билли.

— Его еще называют «культом даров небесных», — объяснила Финн. — Это когда аборигены поклоняются западным товарам. Моя мама когда-то изучала его. Он получил развитие во время Второй мировой войны, когда на острова Новой Гвинеи с самолетов сбрасывали одежду, консервы, палатки и все такое. А потом местные стали строить из соломы модели аэропланов и молиться им. Они надеялись, что так можно заставить самолеты с чудесным грузом вернуться. А началось все еще раньше — в девятнадцатом или даже восемнадцатом веке, когда аборигены впервые столкнулись с белыми исследователями.

— Так эти жертвы кораблекрушения стали поклоняться останкам корабля?

— Ну, что-то вроде этого, — кивнул профессор. — Самого-то корабля давно уже нет, но осталось сокровище и множество прочих артефактов. Они стащили все в большую пещеру поблизости от Чаши.

— Какой чаши?

— Чаша — это, можно сказать, сердце нашего острова, — улыбнулся Уинчестер.

— Объясните, — попросил Билли.

— Я лучше вам покажу. Завтра. А сейчас надо отдохнуть.

Финн спала как убитая, а наутро ее разбудил запах яичницы с беконом. Еще не совсем проснувшись, она села и первым делом увидела бодрого Уинчестера, со сковородкой, сделанной из дна большой консервной банки и бамбуковой палки. Билли тоже был уже на ногах и держал наготове две простые деревянные тарелки.

— Яйца мозамбикской цесарки, — объявил профессор. — Нам повезло, что она потерпела кораблекрушение вместе с галеоном адмирала. Чудесно здесь прижилась. А бекон — из того родственника бородавочника, о котором я рассказывал. Яичницу перевернуть или подавать так?

— Все равно, — зевнула Финн и потрясла головой, чтобы окончательно проснуться. — Как жаль, что нет кофе!

Она забрала у Билли полную тарелку и вырезанный из дерева столовый прибор — что-то среднее между вилкой и ложкой.

— Почему нет кофе? — удивился Уинчестер и свободной рукой пододвинул к ней дымящуюся чашку.

Финн глотнула и пришла в восторг.

— Вкус точно такой же, как в «Старбаксе», — радостно объявила она.

— Он и направлялся в «Старбакс», — улыбнулся профессор, — а выращен на Сулавеси. Пару недель назад на берег выбросило целый контейнер. Видно, какое-то грузовое судно терпело бедствие. Такое случается чаще, чем вы думаете. А смолол зерна я сам традиционным способом — ступка и пестик.

— Кофе, яичница с беконом, китайские сокровища, — перечислял Билли, с аппетитом поедая завтрак. — У вас тут сплошные чудеса!

— Еще и не то увидите, — пообещал Уинчестер. — Поспешите, нам пора идти.

Когда они закончили с едой, солнце стояло уже высоко, а на небе не было ни облачка. Перед началом экспедиции хозяин вручил им по два куска грубой козлиной кожи и показал, как завязать ее вокруг икр наподобие обмоток.

— Хорошо защищает от всякой нечисти, — объяснил он, — а ее здесь хватает.

Наконец, снарядившись, они вышли из пещеры. Тропинка, бежавшая вдоль хребта, оказалась сухой, а слой почвы на ней — тонким. По бокам росли могучие деревья, а их ветки украшали плоды всех цветов радуги.

— Здесь как в райском саду, — ахала Финн, глубоко вдыхая волнующий аромат джунглей.

— Это точно, — мрачно подтвердил Уинчестер, — до тех пор, пока не наступите на гремучую змею. Они как раз очень любят этот лес. Укус смертелен. Убивает ровно через девяносто секунд.

— А как они выглядят? — встревожилась Финн.

— Как земля. Заметить их практически невозможно.

— А вы, профессор, большой оптимист, — заметил Билли.

— Сороконожки, гломериды, черные скорпионы, даже ядовитые растения — здесь всего хватает. Слабонервным в джунгли лучше не соваться.

Они шли больше часа, почти все время в гору и в основном по хорошо утоптанным дорожкам. Уинчестер уверял, что это звериные тропы, но Финн сомневалась: несколько раз она замечала следы острого лезвия на кустах.

— А вы не пытались отсюда выбраться? — вдруг спросил Билли. — Ни разу?

— Сначала я подумывал об этом, — откликнулся профессор. — Хотел построить плот и добраться до какого-нибудь оживленного морского пути.

— И что?

— А потом сел и подумал. Я задал себе вопрос: почему все эти люди так и остались жить на острове? Почему я ни разу не видел следов постройки лодки или плота? И пришел к выводу, что в свое время они наверняка пытались уплыть отсюда, но по какой-то причине им это не удалось.

— По какой причине? — быстро спросила Финн.

— Помните такой старый фильм «Мотылек»? — спросил Уинчестер. — О том, как один каторжанин пытался совершить побег с острова Дьявола?

— Да, Стив Маккуин играл француза, а Дастин Хоффман — полуслепого фальшивомонетчика, — вспомнил Билли. — Меня он не очень убедил.

— Я сейчас говорю не об игре актеров, а о попытке бегства с острова.

— Они, кажется, уплыли на мешках, набитых кокосовыми орехами?

— Верно, — кивнул профессор. — Разумеется, эта история не имеет ничего общего с реальностью. Поверьте, на этом проклятом острове орехов хватит на тысячи человек. Вот только никто ими не воспользовался, потому что это невозможно. Все дело в приливах и течениях.

Внезапно джунгли кончились, и путешественники оказались на каменистом отроге высокого, продуваемого всеми ветрами холма. Далеко внизу Финн увидела берег, на который ее выбросил шторм, а в миле от него, в море, пенистые буруны отмечали длинную полосу подводных рифов. Даже сюда доносился грохот разбивающихся о них волн.

— В школе я любил математику, — опять заговорил Уинчестер. — Был одним из тех редких зубрил, которые в самом деле понимают тригонометрию. И уже оказавшись здесь, я просто для интереса соорудил из бамбука теодолит и замерил высоту вон тех валов. Так вот, даже в спокойную погоду она не бывает меньше тридцати футов. А во время отлива и того выше. Никто не сможет пройти над этими рифами даже при полном безветрии, а уж спускать плот с другого, обрывистого берега — это чистое самоубийство.

Билли пристально вглядывался в море, прикрывшись от солнца ладонью.

— Но между рифами должен быть какой-то проход, — возразил он. — Вы же сами рассказывали про корабль адмирала Чжэн Хэ. Он ведь почти не пострадал, и люди спаслись. Значит, проход существует.

— Во время тайфуна, вот в чем проблема.

— Что вы имеете в виду? — не поняла Финн.

Она посмотрела на белую полоску пляжа внизу, потом — на сверкающее море. Глаз не цеплялся ни за что, кроме далекого, тающего в дымке горизонта. Финн вдруг почувствовала себя совсем маленькой и беззащитной перед лицом этого бесконечного простора. Как страшно, должно быть, жить в таком месте годами. Она повернулась к Уинчестеру, собираясь что-то спросить, но вовремя заметила слезинку в уголке его глаза и промолчала.

— Бывает, я прихожу сюда по ночам, — тихо заговорил профессор, — и часто жалею, что стал биологом, а не астрономом. В ясную погоду тут видно каждую звезду, как будто россыпь бриллиантов на черном бархате.

Они еще постояли молча, погруженные каждый в свои мысли, а потом Уинчестер повернулся и опять направился в джунгли, а Финн и Билли поспешили за ним. Уже по другой тропинке они пошли в глубь острова.

— Что вы имели в виду, когда сказали, что проблема в тайфуне? — задыхаясь от быстрой ходьбы, спросил Билли.

— Нет, «проблема» — неверное слово. — Профессор остановился и повернулся к ним лицом. — Как раз он и спас вам жизни. Вы хорошо разбираетесь в тайфунах?

— Нет.

— Во время них образуется такая штука, как штормовой нагон — подъем воды в эпицентре, иногда высотой с целый холм. Когда он выходит на мелководье или на равнинный берег, случается катастрофа.

— У «Катрины» штормовой нагон достигал двадцати восьми футов, — вставила Финн.

— «Катрина»? Это еще что такое?

— Ураган в Мексиканском заливе, который разрушил Новый Орлеан.

— Не знал, но не удивляюсь, что это случилось, — покивал Уинчестер. — Такого следовало ожидать. Это было ясно всем, кто хоть немного разбирается в ураганах. Но в любом случае двадцать восемь футов — это всего лишь половина того нагона, что принес сюда вас. По моим расчетам, в нем было никак не меньше пятидесяти. Супертайфун.

— Кажется, я поняла, — объявила Финн. — Вы хотите сказать, что штормовой нагон поднимает уровень воды над рифами и судно может проскочить, а потом он отступает, и оно оказывается на мели.

— Примерно так. Весь этот остров похож на громадную крабовую ловушку. Внутрь попасть можно, а выйти уже нельзя. Сами все поймете, когда вскарабкаемся на Подзорную трубу и вы оттуда увидите Чашу.

Прошел еще час. Солнце поднималось все выше и даже через кроны деревьев пекло сильнее и сильнее. По лицам путешественников тек пот, а мухи и москиты сбивались над ними в тучи. Из джунглей, стоящих по обеим сторонам тропинки, доносился несмолкаемый и нестройный шум: шорох ветра в верхушках деревьев, жужжание и треск насекомых, резкие крики десятка экзотических птиц.

Наконец заросли стали заметно редеть, а Уинчестер жестом призвал Билли и Финн к осторожности.

— Не высовывайтесь, — тихо сказал он и пальцем показал на висящий у него на шее бинокль. — Не знаю, есть ли такой же у местных или у японцев, но лучше не рисковать. Не хочу, чтобы нас засекли на вершине.

Осторожно пригнувшись, они опять двинулись вперед и скоро оказались на голой, плавно закругленной макушке холма. Финн глянула вниз и замерла от восторга.

Пятьюдесятью ярдами ниже из узкой щели в теле горы извергались сверкающие струи водопада и устремлялись вниз в долину по черной отвесной каменной стене, которая выступала из пышной зелени подобно лезвию боевого топора.

Посредине самой долины точно драгоценный камень синела круглая лагуна, соединенная с морем только узкой расселиной с отвесными стенами. Все вместе это действительно напоминало огромную чашу с трещинкой в одном боку.

Озеро диаметром в несколько миль было усыпано множеством крошечных островов неправильной формы — маленькая модель большого моря. По окружности оно было аккуратно обведено полоской безупречно белого песка, а ее, в свою очередь, обрамляла шеренга пальм. Финн вслух удивилась поразительно правильной, словно нарисованной циркулем, форме лагуны.

— Это кальдера, — объяснил Уинчестер, — старый кратер вулкана. Как Кракатау, или озеро Крейтер в Орегоне, или Роторуа в Новой Зеландии.

— А каковы вообще размеры этого острова? — поинтересовался Билли.

— По моим подсчетам — сорок пять миль в ширину в самой широкой части и почти шестьдесят в длину.

— Удивительно! Но ведь в таком случае его должно быть видно на спутниковых снимках и картах!

— Разумеется, видно, — спокойно согласился профессор. — Но что с того? Половину времени он скрыт облаками, и нет никаких очевидных признаков, что здесь живут люди. Высадка на него сопряжена со страшным риском, и кому он в таком случае нужен? Те придурки, которые заправляют в местном правительстве и уже вырубили всю Малайзию, все-таки не настолько алчны, чтобы польститься на здешние леса. Пока, во всяком случае.

— Я поняла! — вдруг воскликнула Финн. — Это то самое место! То место, где потерпел крушение Вильгельм ван Богарт в семнадцатом веке. Отсюда все его богатства. Каким-то образом он сумел выбраться с острова, вернуться в Голландию и основать свою империю.

— А через несколько сотен лет сюда же попал Питер Богарт! — подхватил Билли.

— Голландец? — удивленно спросил Уинчестер.

— Вы его знали?

— Я видел, как его схватили. Местные.

— Когда? — ахнула Финн и сама удивилась тому, какую бурю эмоций вызвала в ней эта новость о человеке, которого она никогда в жизни не видела.

— Примерно месяц назад, — пожал плечами профессор. — Здесь трудно следить за временем, но, думаю, где-то около месяца.

— А как он сюда попал? Вы же говорили, что без тайфуна это невозможно, — напомнил Билли.

— Единственным возможным способом — он прилетел. — Костлявым, грязным пальцем профессор указал на лагуну. — Приземлился вон там. На старом одномоторном «Норсмене» времен войны. Здесь таких еще много. Дальность полета у них примерно шестьсот миль, поэтому он, скорее всего, перелетал с острова на остров, пока не нашел это место.

— И что тут случилось?

— Сначала он несколько раз облетел остров на низкой высоте. Я его хорошо слышал, и местные, понятно, тоже. Я как раз спускался к озеру, когда он сел на воду. Но там его уже встречала целая банда. Вытащили из кабины, а аэроплан утопили.

— Но он жив?

— Я не видел, чтобы его убили. Схватили, швырнули в одно из своих боевых каноэ и увезли на берег. Больше я ничего о нем не знаю.

— И вы не пытались ему помочь? — возмутился Билли.

— Как помочь? Вот уже три года я изо всех сил стараюсь держаться подальше от этих людей. Они, конечно, не каннибалы, но и не слишком цивилизованны. Очень любят отрубать головы и насаживать их на бамбуковые колья. Своими глазами видел такую веселую компанию, и у меня нет ни малейшего желания к ней присоединиться.

— А как вы узнали, что он голландец? — подозрительно спросил Билли.

— Да потому что у него на фюзеляже здоровыми оранжевыми буквами было написано «Богарт-лайнс». А что, он не голландец?

— Я бы обязательно попытался его выручить! — горячо заявил Билли.

— Это их остров. И их обычаи. Они живут здесь больше шести веков, а я — меньше шести лет, а вы — меньше шести дней. Вы даже не представляете себе, с чем столкнулись. — Он снял с шеи бинокль и протянул его Финн. — Вот, взгляните.

Она поднесла бинокль к глазам и посмотрела на лагуну, куда указывал костлявый палец профессора.

— Боже мой!

Маленькие островки на поверхности лагуны оказались совсем не островками.

— Что там? — нетерпеливо спросил Билли.

— Корабли, — прошептала Финн. — Сотни кораблей. Целое кладбище.

На некоторых из них еще можно было разобрать имя: «Маркалла», «Доктор Ангиер», «Себаго», «Норма С», «ВМС Гейджер», «Сити оф Альмако», «Кулсингел», «Моргантаун виктори». Все озеро было усыпано трупами давно забытых, вычеркнутых из реестров кораблей самого разного возраста и назначения. «Гейджер» когда-то явно был войсковым транспортом, а огромный «Сити оф Альмако» — нефтяным танкером.

Среди железных корпусов попадались и более старые деревянные, почти разрушенные. Финн разглядела даже остов одного из ранних паровых судов с огромной трубой, от которой остался только черный, изъеденный сыростью огрызок. Суда стояли беспорядочно — некоторые из них тесно прижимались друг к другу, иные умирали в одиночестве. На самом дальнем конце озера она отыскала обломки самолета Питера Богарта. Рассмотреть полузатопленный аэроплан мешал небольшой торпедоносец с искореженным носом, а рядом с ним…

— Это же «Королева»!

Судно лежало на песке у самого входа в лагуну, сильно накренившись на правый борт. Финн напряженно вглядывалась, надеясь заметить на нем признаки жизни, но тщетно. Рулевая рубка была полностью разрушена, крышка трюма распахнута, грузовой кран и вовсе снесен, а весь корпус провис, будто у него сломался позвоночник. Нос «Королевы» врезался в джунгли, а ржавое брюхо было бесстыдно обнажено. Ужасный конец для корабля, а особенно для того, который ты знал и успел полюбить. У Финн было такое чувство, будто она потеряла близкого друга.

— Дай мне посмотреть! — взмолился Билли, и она протянула ему бинокль.

— Ваших друзей не видно? — спросил профессор.

— Нет.

Рассмотрев останки «Королевы Батавии», Билли опустил бинокль.

— Они могли спастись?

— Все возможно, — пожал плечами Уинчестер. — Вы же спаслись.

— А если их схватили местные, куда они могли их увести?

— У них тут три деревни, все на дальнем конце острова.

— В которой из них станут держать пленников? — продолжал расспрашивать Билли.

Профессор указал на высокий каменистый холм, возвышающийся прямо перед ними:

— С этой горы в море течет река, и главная деревня расположена у самого ее устья. Не знаю, есть ли у нее название.

— Вы сможете туда пройти?

— Смогу, но предпочитаю этого не делать.

— А нас отведете? — настаивал Билли.

— Хотите найти голландца, — усмехнулся профессор, — и своих друзей?

— Да, и спасти их. Что в этом смешного?

— А эти ребята вас не пугают? — Уинчестер постучал по окуляру своего бинокля.

— Какие ребята?

— Это полевой бинокль «Цейс». Сделан специально для Императорского флота Японии в сорок втором году. У самого адмирала Ямамото был такой. Вот об этих ребятах я и говорю.

— Мы что, должны бояться горстки ветеранов Второй мировой войны? — возмутился Билли.

— Нет, вы должны бояться их детей, — мрачно возразил человек в козлиной шкуре. — Тех, кто ходит с большими мечами и в военных кепи. Поверьте мне, их стоит бояться.

22

— Ну и чудище! — присвистнул Билли, разглядывая китообразную махину, лежащую посреди мангрового болота.

Это был гигантский металлический цилиндр длиной не меньше четырехсот футов, с бульбообразным носом, похожим на опухоль выступом на спине и полуразрушенной рубкой. На борту, под пятидесятилетними наслоениями ржавчины, ракушек и грязи, еще можно было разобрать надпись — «Ай-52».

— Так вот откуда у вас вымпел, — догадалась Финн.

— Да, я хорошо пошарил внутри, — кивнул Уинчестер. — Сами японцы к ней и близко не подходят. Видимо, какое-то суеверие.

Они лежали на поросшей травой верхушке песчаной дюны на самом краю Чаши. Слева внизу тянулся пляж, прямо перед ними расстилалось мангровое болото, а сзади начинались джунгли, уступами спускающиеся вниз, к дальней оконечности острова — «вражеской территории», как назвал ее профессор.

— Никогда ничего подобного не видел, — продолжал удивляться Билли. — Даже не знал, что японцы или вообще кто-то строил в то время подводные лодки таких размеров.

— Они считались самыми большими до появления атомных, — пояснил Уинчестер. — Класс «Сен-Току-четыреста». Да их и построили, кажется, всего четыре или пять штук. Видите тот выступ спереди? Это для самолетов. Туда умещаются три штуки со сложенными крыльями. Кстати, они и сейчас там. Предназначались для специальных заданий: взрыв Панамского канала, срочная перевозка высокотехнологичных материалов и тому подобное. Я иногда подумывал о том, чтобы привести один из них в порядок да и улететь отсюда, но, к сожалению, здесь нет ни одного летного инструктора. — Он хрипло засмеялся. — А еще в ней оказалось полно золотых слитков. Возможно, они везли их в Германию в уплату за сырье. В самой-то Японии ничего нет. Их лодки нередко делали такие рейсы.

— Об этом вы тоже видели документальный фильм? — подозрительно спросил Билли.

— Нет, — потряс головой профессор, — про это мне рассказывал отец. Он воевал в АНАК — Австралийском и Новозеландском армейском корпусе. А потом был в плену в военном лагере в Сандакане, на побережье Борнео. — Профессор из-под полей своей диковинной шляпы пристально взглянул на Билли. — Вторая мировая война — это не только Гитлер, нацисты и Перл-Харбор. В этих местах Ямамото и Тоджо причиняли куда больше бед, чем Роммель и Люфтваффе.

— Сейчас это все не важно, — решительно вмешалась Финн. — Важно как можно скорее отыскать наших друзей. — Она взглянула на опутанную лианами и корнями тушу гигантской субмарины. — А сколько их всего — этих японцев, которых надо бояться?

— Трудно сказать. Думаю, в основном экипаж составляли те, кого отец называл «рикюсентай», — японские морские десантники. У них и остатки формы зеленого цвета, а обычные солдаты носили хаки. Наверное, на лодке их было сотни две или три, но я понятия не имею, сколько из них выжило после крушения. Ни разу не видел больше трех-четырех человек одновременно. И постоянных домов у них, в отличие от китайцев, нет. Охотятся только маленькими группами.

— А как они вообще сумели тут выжить?

— С помощью оружия, полагаю, — пожал плечами профессор. — Числом они значительно уступали китайцам, но были лучше вооружены. Вероятно, сначала они совершали набеги на деревни, чтобы добыть еду и женщин. Теперь все более-менее успокоилось, и они стараются не попадаться друг другу на пути. Китайцы и японцы ведь никогда особенно не любили друг друга. Каждая нация считала другую примитивными дикарями. — Уинчестер улыбнулся. — В общем, так же, как американцы относятся к мусульманам, и наоборот.

— Или англичане к австралийцам, — поспешно добавила Финн, вставая на защиту своих соотечественников.

— А как они вооружены? — вернулся к делу Билли.

— Я нашел кучу ржавых пистолетов и винтовок, но у них, вероятно, уже давно кончились патроны. Единственное оружие, которое я у них видел, — это церемониальные мечи катана да старые штыки. Ну и наверное, луки, стрелы и духовые трубки. А у китайцев я пару раз замечал какое-то странное устройство вроде арбалета.

— Они охотятся? — спросила Финн.

— Охотятся, а время от времени убивают друг друга. Правда, не ради удовольствия, как охотники за головами на Борнео или Филиппинах. И у тех и у других сложился свой социальный уклад. Китайцы объединены в семейные кланы. А японцы стремятся к полной самодостаточности и организовали у себя что-то вроде единоличного социализма. Я наблюдал, как их дети охотятся: все, что поймает любой из них, делится на всех поровну. И они не разделяются на специальности. Каждый охотится. Каждый готовит. Каждый строит хижины и собирает хворост. И мужчины, и женщины. Получается неплохо.

— А вы, похоже, внимательно их изучали.

— Я же ученый. А потом, врага надо знать в лицо. Я изучаю их специально, чтобы случайно не попасться им на пути.

— А они знают про вас?

— Точно не скажу. Ни разу не заметил, чтобы они за мной следили. Как я уже говорил, я предпочитаю не высовываться.

Над дюной пролетел ветерок, пригнул к песку пучки выцветшей травы и принес с собой соленое дыхание лагуны. Финн повернула голову и еще раз взглянула на большое синее озеро, окруженное зелеными стенами старого вулкана. Деревянные и железные остовы судов в неподвижной воде казались скелетами вымерших динозавров. Фюзеляж самолета Питера Богарта торчал из воды, как выброшенная и забытая ребенком игрушка.

Вдалеке Финн видела похожий на узкий тоннель вход в лагуну. Над головой неспешно проплывали рваные белые облачка. Она попыталась представить себе, как все это выглядит на снимке из космоса. Наверное, Уинчестер прав. Просто крошечная соринка посреди огромного моря. В лучшем случае можно будет увидеть то, чем остров является на самом деле: поросший джунглями конус старого вулкана с лагуной посередке, со всех сторон окруженный опасными рифами и мелями.

Финн не сомневалась, что иногда люди из любопытства все-таки заглядывали сюда, и, к сожалению, догадывалась, что с ними случилось. Моряки, у которых закончились запасы воды и пищи, наверняка сумели бы на маленькой лодочке пробраться сквозь рифы, а потом дорого заплатили бы за это. Молодежь, мечтающая, подобно Ди Каприо, найти райский пляж, бездетные пары, путешествующие на яхте вокруг света… В хорошую погоду местные обитатели, несомненно, выставляют наблюдателей и заранее знают о незваных гостях. И те, не ведая того, вдруг оказываются в самом центре хитрой паутины.

— Интересно все-таки, как Вильгельму ван Богарту это удалось? — вслух подумала она. — Его ведь тоже выбросило сюда штормом, а он как-то умудрился выбраться, и не просто так, а с сокровищами.

— Есть какие-то идеи? — поинтересовался Билли.

— Нет, — потрясла головой Финн. — Вот и профессор уверяет, что это невозможно, но твой предок четыреста лет назад все-таки вернулся в Голландию и разбогател. Значит, с острова есть какой-то выход, просто мы его не знаем. И местные не знают, и японцы с подводной лодки. Другого объяснения я не вижу.

— Нет никакого выхода, — твердо сказал Уинчестер. — Поверьте, милая, если бы он был, я бы нашел его.

— Может, вы просто плохо искали?

— Может, обсудим это позже? — свистящим шепотом вмешался Билли. — Мы тут, похоже, не одни.

Он подбородком указал куда-то вниз.

Четыре фигуры брели друг за другом по кромке пляжа. Впереди шел мужчина в рваных шортах и не менее рваной гимнастерке, когда-то, по-видимому, зеленой, а сейчас совершенно выцветшей на солнце. На выбритой голове у него была японская армейская фуражка с вышитой спереди тоже выгоревшей звездой.

В правой руке мужчина держал меч, а в левой — бамбуковые стрелы с острыми металлическими наконечниками. На ногах у него были тяжелые армейские ботинки и обмотки, только не из козлиной кожи, как у Уинчестера, а из хлопка. Мужчина непрерывно крутил головой, осматриваясь, и явно возглавлял этот небольшой отряд. Следом за ним две женщины несли тяжелую, намотанную на палку сеть. Похоже, она была сплетена из каких-то лиан, возможно из ротанга. Финн замечала это упрямое растение среди деревьев. Очень полезная вещь на необитаемом острове. Обе женщины были одеты в простые саронги, выгоревшие гимнастерки, такие же как на мужчине, и шляпы из широких листьев. Ни обуви, ни оружия у них не имелось.

Позади всех шел юноша, почти мальчик, в примитивной набедренной повязке, с копьем в руке. На плече он нес нанизанный на прутик улов — несколько крупных рыбин.

— Если они свернут с пляжа — нам конец, — прошептала Финн.

— Значит, нам точно конец, — отозвался Билли, — если только они не собираются форсировать болото.

— За мной! — скомандовал Уинчестер.

Он сполз по склону дюны и устремился к мангровым зарослям, старательно пригибаясь и избегая участков чистого песка, на котором могли остаться следы. На краю болота он остановился и жестом поторопил спутников. Они тоже скатились с дюны и скоро остановились рядом с Уинчестером у самой кромки черной болотной воды.

— Вниз! — опять скомандовал профессор. — Мажьте себя грязью. — Он взглянул на пламенеющие волосы Финн. — Особенно это!

По примеру Уинчестера Финн и Билли бросились в мелкую, вонючую воду. Финн пригоршнями хватала грязь и лила ее себе на голову и на лицо, стараясь не задумываться о том, какие твари могут обитать поблизости. Минуту спустя на вершине дюны показался маленький отряд и тут же начал спускаться по пологому склону. Они уверенно шли по знакомой тропинке, убегающей в джунгли, но вдруг шагающий впереди командир резко остановился. Он неторопливо и очень внимательно огляделся, коротко посмотрел на болото и уставился на кроны растущих на опушке деревьев.

— Он что-то заметил, — прошептал Билли.

— Не шевелитесь, — предупредил профессор.

Финн не сводила с маленького отряда глаз. Командир выкрикнул какую-то команду, и трое остальных поспешно скрылись в джунглях, а сам он остался на месте и продолжал внимательно оглядывать кроны. Потом приложил ладонь к уху и замер. Финн не слышала ни одного звука, кроме шороха ветра в листьях и отчаянного стука собственного сердца. Наконец японец медленно повернулся на триста шестьдесят градусов, выставив вперед свой длинный церемониальный меч. Только после этого, видимо успокоившись, он вслед за остальными скрылся в джунглях.

— Ждите, — прошептал Уинчестер.

Несколько минут все молчали, потом Билли не выдержал:

— Что теперь?

— Ждите, — повторил профессор. — Возможно, это ловушка.

— Нам надо срочно вернуться в пещеру, — настаивал Билли. — Нельзя было уходить без оружия. И не мешало бы сначала продумать план.

Единственным оружием, которое имелось у них сейчас, можно было условно считать длинную бамбуковую палку Уинчестера.

— Кажется, ушел, — наконец сказал профессор.

Он с трудом встал из грязи, а Билли помог подняться Финн. Они взглянули друг на друга и засмеялись.

— Дивное зрелище, — веселился Билли.

Двумя руками Финн откинула слипшиеся волосы назад и попыталась соскрести грязь с лица.

— Боюсь, ваш приятель совершенно прав, — покаянно вздохнул профессор. — Мы повели себя неосмотрительно. Надо немедленно возвращаться в пещеру. Если этот человек что-то заметил, они могут выслать отряд на поиски.

На всякий случай Финн проверила, нет ли на ногах пиявок, но ни одной не обнаружила — обмотки делали свое дело.

— Если мы пойдем по пляжу, то оставим следы, — заметила она.

— Не оставим, если будем держаться поближе к воде, — заверил ее Уинчестер. — Скоро начнется прилив, он все смоет.

— Ну тогда пошли, — поторопил их Билли.

Они уже прошли заросли высокой травы и шагнули на песок, когда услышали внезапный возглас:

— Otaku! Teiryuu! Sate!

Из тени им наперерез выскочил предводитель небольшого отряда рыболовов с мечом наготове. За ним показались и остальные. Втроем они выстроились слева от командира, лишив таким образом противника возможности спастись бегством. Финн, Билли и Уинчестер очутились в ловушке — спереди путь им преграждало длинное лезвие, а сзади — мангровое болото.

— И что будем делать? — задала риторический вопрос Финн.

Японец шагнул вперед, крутя мечом так, точно хотел загипнотизировать противника. Юноша, держа наготове копье, отскочил от него еще на несколько шагов, видимо пытаясь зайти с тыла.

— Yamate kudusai! — выкрикнул командир. — Wakamare-wasu?

На самом деле это не был вопрос. Слов Финн не понимала, но намерения нападающего были ясны и без них.

— Dam-me! — завопил мальчик, и вместе с командиром они шагнули к беззащитным жертвам.

Финн отступила к болоту.

— Мы здорово влипли, — констатировал Билли. — Переговоры тут, похоже, не в ходу.

Внезапно человек с мечом подскочил к Уинчестеру и, яростно прошипев что-то сквозь стиснутые зубы, вскинул меч над его головой. Профессор поднял палку, чтобы блокировать безжалостный удар, но в ту же секунду понял, что это лишь обманный трюк. Вместо того чтобы обрушить меч на жертву, японец, точно танцор, развернулся на каблуках и на этот раз замахнулся сбоку, явно собираясь разрубить Уинчестера пополам. Мальчик в это время целился своим копьем прямо в живот Финн.

Именно в этот момент один за другим раздались три звука, похожие на треск ломающихся сучьев. Японец с мечом замер, так и не успев размахнуться, и его фуражка взлетела в воздух, подброшенная фонтаном из крови и мозгов.

На груди мальчика вдруг расцвели два алых пятна, и он беззвучно свалился на землю. Рядом с ним, все еще сжимая в руке меч, упал его командир, у которого отсутствовал череп выше переносицы. Эхо выстрелов все еще отражалось от высоких стенок Чаши.

— Что за черт? — ошеломленно спросил Билли, не в силах отвести взгляда от трупов. — Вы ведь сказали, что патроны у них давно закончились.

— Закончились, — подтвердил не менее пораженный профессор.

— У меня остались, — заявил хриплый голос с сильным акцентом.

Из джунглей шагнул коренастый мужчина в камуфляжной форме, с большим тесаком на поясе и автоматическим пистолетом в правой руке.

— Меня зовут Фу Шэн, — представился он. — Если хотите освободить своих друзей, идите за мной, и поскорее.

23

История, которую рассказал Фу Шэн, оказалась очень похожей на их собственную. Его судно, старый китобой «Педанг Эмас», тоже захватил тайфун, изрядно потрепал, забросил во внутреннюю лагуну и там, на песчаном берегу, расколотил в щепки. По словам Фу Шэна, выжить в этом кораблекрушении удалось только двоим — ему самому и хозяину по имени Хан.

Придя в себя, они разделились и отправились на поиски пресной воды. Вернувшись на место встречи, Фу Шэн успел увидеть, как его друга схватили люди, которых сначала он принял за дикарей.

Он последовал за ними на безопасном расстоянии и выяснил, что Хана отвели в небольшое поселение, расположенное у самого устья небольшой речки, что стекала со склона Чаши. По подсчетам Фу Шэна, в деревне обитало как минимум двести человек.

— Он говорит о японцах или о так называемых местных? — негромко спросил Билли у Уинчестера.

— О местных, — так же тихо ответил профессор.

— И как мы справимся с двумястами аборигенами? — вслух подумала Финн.

— Не говоря уже о японцах, — добавил Билли. — Эти выстрелы наверняка всполошили весь остров.

— Эти выстрелы спасли нам жизнь, — напомнила Финн. — Этот китаец не вызывает у меня особого доверия, но у него есть пистолет, и он явно умеет им пользоваться.

— Все-таки не мешало бы разработать какой-нибудь план, — вернулся к своей любимой теме Билли.

— Думаю, у этого малого он уже есть, — проворчал профессор, с трудом поспевая за коренастым китайцем, быстро шагающим прямо через кусты.

Больше часа небольшой отряд двигался на запад, обходя болото по периметру. Каждые несколько минут они останавливались и прислушивались, но до них не доносилось никаких звуков, кроме непрерывной, надоедливой трескотни обезьян и птиц. Если японцы и выслали людей на их поиски, то те вели себя очень тихо.

Наконец они остановились у пенистого потока, падающего с высокой и обрывистой стены Чаши. Из-за постоянных брызг его крутые берега были мокрыми и скользкими.

— Здесь, — прохрипел Фу Шэн и ткнул куда-то пальцем.

Финн повернула голову и увидела толстый канат, сплетенный из нескольких ротанговых лиан, с узлом через каждый фут. Один его конец был привязан к корню растущего на берегу дерева, а другой спускался к самой воде. Сквозь завесу брызг она разглядела и еще одно веревочное приспособление, на этот раз перекинутое через поток. Это был примитивный мост из двух канатов: верхний — для того чтобы за него держаться, а нижний, в два раза более толстый, — для того чтобы по нему идти. Через равные промежутки между верхней и нижней веревкой были вставлены распорки из тяжелых бамбуковых палок.

— Здорово придумано, — похвалил Уинчестер.

— Это же выбленки, — усмехнулся Билли. — Надо же, как они их приспособили.

— Выбленки? — не поняла Финн.

— Канаты с перекладинами, которые пираты использовали вместо трапов. А моряки поднимаются по ним на мачты.

— Наверное, что-то подобное имелось и на галеоне Чжэн Хэ, — догадался профессор. — Так сказать, наследие предков.

— Переходим, — скомандовал Фу Шэн. — По одному.

Сначала пошла Финн. По веревке с узлами она спустилась к потоку, а потом осторожно ступила на раскачивающийся мостик. Первые несколько шагов были неуверенными, но скоро она приспособилась и, крепко держась обеими руками за верхнюю веревку, быстро перебралась на другой берег. Все это время Фу Шэн держал пистолет наготове и непрерывно обшаривал глазами окружающие заросли. Вторым мостик преодолел Билли, а за ним отправился Уинчестер. Когда профессор дошел до середины потока, неожиданный порыв ветра пригнул верхушки деревьев и сбросил с его головы диковинный головной убор.

— Черт! — расстроился Уинчестер. — Моя лучшая шляпа!

— Небольшая потеря, — засмеялся Билли с другого берега.

Ветер принес откуда-то черную тучу, и из той немедленно хлынул настоящий тропический ливень, совершенно закрывший и профессора, и китайца. Финн и Билли за несколько секунд вымокли до нитки и бросились искать защиты под кроной гигантского дерева. Профессор с трудом добрался до берега по бешено раскачивающемуся мостику и поспешил присоединиться к ним.

— Проклятье! — возмущался он. — Ну что за климат!

Теперь уже втроем они наблюдали за тем, как Фу Шэн, засунув за пояс пистолет, спустился к воде и сделал первые шаги по канату. Дождь не затихал, а капли колотили по листьям с такой силой, что приходилось кричать. По крайней мере, он заставил замолчать неугомонных птиц и мартышек.

Фу Шэн был уже на середине моста, когда послышался слабый звук, похожий на жужжание какого-то насекомого, и в то же мгновение пират споткнулся и вскрикнул. Сквозь пелену дождя Финн не сразу разглядела ярко оперенное древко стрелы, торчащей у него из плеча, и темное пятно крови вокруг.

Она быстро обернулась, надеясь увидеть стрелявшего, но безрезультатно. Тогда она бросилась к мосту, и только в последнюю секунду Билли успел схватить ее за руку.

— С ума сошла! — рявкнул он. — Тебя же убьют!

Снова послышалось жужжание, и вторая стрела воткнулась в землю в футе от его ноги. Увлекая за собой упирающуюся Финн, он упал в низкий кустарник, и профессор проворно последовал за ними. Фу Шэн все еще неподвижно стоял на раскачивающемся мосту. Еще одна стрела пролетела мимо, едва не задев его.

Свободной рукой пират взялся за торчащее из плеча оперенное древко и одним движением сломал его. По-видимому, ему было очень больно. Стиснув зубы, Фу Шэн с трудом сделал несколько последних шагов и выбрался на скользкий пологий берег. На этот раз Финн вскочила на ноги и бросилась к нему на помощь. Она едва успела обхватить его рукой за талию, когда совсем близко просвистела очередная стрела.

— Помогите мне! — крикнула девушка.

Билли и Уинчестер кинулись навстречу и помогли ей дотащить пирата до густого кустарника, растущего у подножия дерева. Там, усадив Фу Шэна спиной к стволу, Финн осмотрела его плечо. На первом курсе искусствоведы изучают анатомию, и потому она быстро сообразила, что стрела угодила не в грудную клетку, а в дельтовидную мышцу. Рана оказалась не очень серьезной, хоть и болезненной. Во всяком случае, легкие и важные артерии не были задеты.

Мимо них друг за другом пролетели еще две стрелы. Одна из них воткнулась в ствол дерева.

Финн заставила Фу Шэна наклониться и осмотрела выходное отверстие. Она уже собиралась выдернуть стрелу за острие, но резкий окрик профессора остановил ее:

— Не делайте этого!

— Почему?

— Стрела может быть отравлена. Я видел, как они убивали такими кабанов.

— Вы уверены?

— А вы готовы рискнуть?

— Но нельзя же оставить ее там!

Фу Шэн быстро терял силы, а его лицо покрылось мертвенной бледностью.

Финн подняла с земли пригоршню травы и листьев и обернула ими острие, а потом одним быстрым движением выдернула обломок из раны. Фу Шэн дернулся от боли, но уже через секунду открыл глаза и даже попытался улыбнуться.

— Спасибо, леди, — прошептал он.

Толстая рука залезла под ремень камуфляжных штанов и вытащила оттуда автоматический пистолет. С трудом пират вложил его в руку Финн.

— Вы хотя бы представляете себе, как им пользоваться? — с сомнением спросил Уинчестер.

Это была египетская копия «Беретты-91» образца пятидесятых годов. Финн вспомнила, как Майкл Валентайн учил ее стрелять из большого старого кольта. Она сняла пистолет с предохранителя и сдвинула переводник на «полуавтомат».

— Да, я знаю, как им пользоваться.

— Нагрудный карман, — прошептал Фу Шэн. — Там еще три обоймы. По десять патронов в каждой.

Три патрона он истратил на рыбаков-японцев. Значит, осталось семь и еще тридцать в кармане. Тридцать семь патронов на двести противников. Финн вдруг ясно представила себе мальчика, которого у нее на глазах убили в каирских трущобах, и тело юноши, застреленного сегодня на пляже. Одно дело — уметь стрелять, и совсем другое — выстрелить в живого человека. Она снова поставила пистолет на предохранитель и засунула его за пояс. Стрелы из чащи больше не вылетали, а дождь уже затихал.

— Что это было? Случайный разведчик? — спросил Билли, не сводя глаз с джунглей.

Фу Шэн вдруг охнул от невыносимой боли, на мгновение привстал и схватился за грудь здоровой рукой, потом дернулся и замер. Финн нагнулась и нащупала сонную артерию на его толстой шее. Пульса не было. Он умер. Она взглянула на часы. Яд, попавший в кровь через небольшую рану, убил его меньше чем за три минуты.

— Нет, не разведчик. Они специально ждали нас у моста. Вероятно, слышали выстрелы и знали, что мы здесь появимся, — предположил профессор.

Финн отвела взгляд от тела Фу Шэна и повернулась к нему:

— Вы знаете, о какой деревне он говорил?

— Да, о самой большой из них. Я видел ее, правда с приличного расстояния. С трех сторон защищена стеной из бамбука, а с четвертой — рекой. В стене есть ворота.

— А стены высокие?

— Не очень. Может, футов пять, но перелезть невозможно. Колья острые, как эта стрела. — Он указал на валяющийся в траве окровавленный наконечник. — И скорее всего, тоже отравлены.

Финн осторожно подняла обломок и понюхала острие. Запаха не было, зато в мелких трещинках на бамбуке она разглядела какое-то густое белое вещество.

— А где они берут яд?

Профессор похлопал по узловатому стволу дерева, под которым они прятались.

— Прямо здесь. Сделайте разрез в коре, и скоро оттуда начнет сочиться жидкость молочного цвета, которую называют «упас». Сердечный гликозид. А дерево называется анчар ядовитый, если память меня не подводит. Их здесь много. Яд действует примерно так же, как огромная доза дигиталиса. Думаю, у нашего приятеля просто лопнуло сердце.

— Если яд жидкий, то он должен легко смываться дождем, — задумчиво сказала Финн. — Сомневаюсь, что они станут мазать им колья.

— Сомневайтесь сколько хотите, но предупреждаю, что через ограду я с вами не полезу, — заявил профессор.

— А если попробовать со стороны реки? — предложил Билли.

— Во-первых, в воде обитают очень недружелюбные твари. А во-вторых, вам придется проплыть не меньше трехсот ярдов — чего лично я сделать просто не в состоянии, — и в итоге вы окажетесь прямо посреди деревни. Насколько я успел заметить, вся их жизнь сосредоточена вокруг реки.

— Вы не в состоянии проплыть триста ярдов? — удивилась Финн.

— Вообще не умею плавать. Никогда не умел.

— И работаете морским биологом? — ахнул Билли.

— Не припоминаю, чтобы умение плавать требовалось при защите докторской степени, — сухо парировал Уинчестер.

— Но как же вам удалось выплыть, когда судно утонуло? — продолжал допытываться Билли.

— Взял себе за правило все время держать спасательный жилет под рукой. Остальные вечно надо мной потешались. Но выплыл-то только я один.

— Мы не можем бесконечно стоять здесь и спорить, — решительно заявила Финн. — Надо что-то делать.

— Я предлагаю вернуться в пещеру, — гнул свое профессор. — Численное преимущество явно не на нашей стороне, а благодаря этому Фу Шэну мы уже не сможем использовать фактор внезапности.

— Так ведь в том-то и дело! — горячо возразила Финн. — Теперь и японцы, и местные знают о нашем присутствии. Они станут нас искать и в конце концов обязательно найдут.

— Мы ведь даже не знаем, жив ли ваш голландец. Скорее всего, они убили его и этого Хана тоже.

— Кто-нибудь с нашего судна мог остаться в живых и попасть к ним в руки, — вмешался Билли. — Мы должны проверить.

— А потом найти способ выбраться с этого острова, — добавила Финн.

— Я уже говорил вам, — устало вздохнул профессор, — никакого выхода нет.

— Есть, — отрезала Финн.

Дождь закончился, и на небе снова сияло солнце. От земли поднимался влажный пар.

— Есть. Должен быть.

24

Они поднялись к хребту, образующему кромку Чаши, только во второй половине дня, а реку отыскали еще часом позже, после чего, продираясь через джунгли, отправились вниз по ее течению. Далеко внизу между деревьями иногда проглядывала бирюзовая гладь моря. При иных обстоятельствах такая прогулка по тропическому раю могла бы показаться очень приятной, но сейчас впереди их ждала война.

— Все это может оказаться пустыми хлопотами, — ворчал профессор. — Ваш голландский родственник, скорее всего, давно мертв, а с судна никто, кроме вас, не спасся.

— А как же друг Фу Шэна? — напомнила Финн. — Не можем же мы бросить его.

— Я лично считаю, что выживает сильнейший. И к тому же мне-то он не друг.

— Фу Шэн спас вам жизнь, — сердито бросил Билли.

— Так неужели теперь я должен ею пожертвовать? — возмутился Уинчестер. — Это вам не шоу на телевидении, молодой человек, это реальная жизнь. И я сохранил ее только потому, что три года никуда не совался и не гонялся за несбыточными надеждами. — Он покачал головой и потыкал бамбуковой палкой в грязь. — Мы могли бы сейчас сидеть в уютной пещере и набивать желудок пищей, а не отравленными стрелами.

— Послушайте! — не выдержала Финн. — Нам ведь надо хотя бы взглянуть на тех, с кем предстоит столкнуться. И мне бы очень хотелось сделать это до наступления темноты. Поверьте, ни один из нас не хочет бродить по острову ночью.

Она пошла дальше, все время глядя под ноги, поскольку тропинка была еще скользкой после недавнего дождя. По расчетам Финн они сейчас двигались в сторону пещеры и прошли уже примерно полпути. Если идти напрямик, до дома можно будет добраться часа за полтора. Значит, в запасе у них целый час светлого времени — достаточно для того, чтобы взглянуть на деревню и составить план кампании. Финн старательно прятала глаза от своих спутников. Говорила-то она очень уверенно, но сама мало верила в свои слова. Она устала, и ей было страшно.

На минутку Финн отвлеклась от своих бед и вдруг с удивительной ясностью представила себе луковые кольца в кляре из ресторана «Пальчики оближешь», что в Крауч-Энде. Если бы лорд Билли и его предок Вильгельм ван Богарт не ворвались так бесцеремонно в ее жизнь, она сидела бы сейчас в своей крошечной квартирке, жевала сэндвич с говядиной и луковые кольца и смотрела бы какой-нибудь старый детектив по маленькому телевизору, подключенному к антенне нелегально.

Кстати, сэндвич и кольца, а еще стакан дешевого вина из магазинчика Эмира сейчас пришлись бы очень кстати. Но вместо этого она тащится куда-то по сырым джунглям на почти необитаемом острове посреди Тихого океана и гадает, кто там впился ей в левое бедро — гигантская пиявка или просто очень крупный москит, решивший выпить всю ее кровь. Мысленно Финн поклялась себе, что если только выберется из этой передряги живой, то покончит с приключениями навсегда. Пока же можно благодарить судьбу только за то, что до сих пор она не наступила на какую-нибудь ядовитую змею.

— Все еще впереди, — буркнула Финн себе под нос.

— Что ты сказала? — вежливо переспросил Билли.

— Ничего.

Изогнувшись, она хлопнула себя по бедру и пошла дальше, все еще чувствуя носом призрачный аромат луковых колец.

К деревне они подошли, когда уже начинало темнеть, но приметы близкого жилья стали попадаться гораздо раньше. Сначала они обнаружили в воде верши для ловли рыбы, сплетенные из узких полосок бамбука. Ячея была достаточно крупной для того, чтобы в ловушке оставалась лишь взрослая рыба, а мелочь спокойно выплывала из нее — дешевый и хитроумный способ защиты окружающей среды. На прибрежном камне, похоже, недавно чистили рыбу, а чуть ниже по течению на сваях стояла небольшая хижина, насквозь пропахшая дымом.

Дойдя до хижины, они свернули в джунгли и дальше двигались вперед очень осторожно. Следов присутствия человека становилось все больше: клочки обработанной земли, поваленные деревья, еще одна коптильня и множество хорошо утоптанных тропинок. На одной из них им попался даже недавно брошенный огрызок какого-то фрукта. Скоро над деревьями показались струйки дыма, в воздухе запахло костром и пищей. Джунгли стали редкими, а потом и совсем закончились. Глазам путешественников открылся обширный участок расчищенной земли и высокий забор из толстых бамбуковых кольев, связанных веревками из ротанга. Над изгородью виднелись только остроконечные соломенные крыши тесно стоящих домов. Никаких признаков тревоги или необычной активности в деревне не наблюдалось. До опушки леса доносились только мирные, негромкие звуки — глухой стук деревянного молотка, смех, детские крики и сердитый голос матери, выговаривающей что-то ребенку. Язык был похож на китайский — резкий и гортанный в отличие от певучего тагальского, на котором говорили в Малайзии и на Филиппинах.

— И что дальше? — ни к кому не обращаясь, задумчиво спросил Билли.

Справа к деревянному частоколу вплотную подступали джунгли, слева начинался пологий спуск к реке. С опушки можно было разглядеть только краешек примитивного причала и несколько длинных, выдолбленных из цельного бревна каноэ. Среди них стояла и странная, напоминающая катамаран лодка из двух огромных бревен, соединенных сложным переплетением бамбуковых реек. На ней имелись массивная мачта и аккуратно сложенный парус, похожий на веер, — такой же, каким оснащены китайские джонки. Судя по виду, тяжелая лодка могла вместить как минимум сорок пассажиров или воинов.

— Это и есть то боевое каноэ, о котором вы говорили? — прошептала Финн.

— Да, — кивнул Уинчестер. — Только тогда на корме у него еще стояло что-то вроде трона. Сейчас его нет.

— На такой махине, наверное, не трудно пробраться сквозь рифы, — заметил Билли.

— Я тоже об этом подумала, — подхватила Финн. — Но мы ведь не знаем — может, они не хотят никуда уезжать. Может, им тут нравится.

— Не похоже, чтобы их очень встревожило наше появление, — вставил профессор. — Никакой охраны не выставлено, и патрулей в лесу не видно. Только тот стрелок у моста.

— А чего им волноваться? — пожал плечами Билли. — Нас всего трое, и никакой опасности для них мы не представляем. Похоже, им это известно.

Уинчестер беспокойно задвигался, взглянул на быстро темнеющее небо и недовольно сказал:

— Уже поздно. Пора возвращаться. Мы посмотрели все, что хотели.

— Надо как-то попасть внутрь, — твердо заявила Финн.

— Не валяйте дурака! — взорвался профессор. — Это самоубийство!

— Мы проехали полмира, чтобы найти Питера Богарта, и я не собираюсь отступать в последний момент.

— Он давно мертв!

— Тогда нам надо узнать это наверное. А потом, кроме него там могут быть и другие.

— Но мы же этого не знаем!

— Значит, надо выяснить.

— Ну и как же мы туда проберемся? — прервал спор Билли.

— Вы говорили, что существует два способа, профессор?

— Да, по реке или через ворота с другой стороны деревни, но там нам не пройти.

— Почему?

— Да потому, черт возьми, что ворота заперты и их охраняет часовой! И мы не сможем просто так зайти и устроить экскурсию по деревне.

— И не сможем перелезть через ограду, — размышлял вслух Билли, — потому что колья жутко острые и, возможно, отравлены.

— Ну и что нам тогда остается? — не унималась Финн.

— Можно прорубить дырку в ограде. — Билли потряс большим тесаком, снятым с пояса у Фу Шэна. — Это будет не трудно.

— Невозможно, — потряс головой профессор. — Они нас услышат.

— Значит, надо их отвлечь, — внесла предложение Финн.

— Как?

— Поднять шум. Устроить стрельбу в воздух или что-нибудь в этом роде.

— Может, пожар? — усмехнулся Билли.

— У меня есть увеличительное стекло, — сказал профессор, — но, к сожалению, солнце уже заходит.

— А я не захватила свое огниво, — расстроилась Финн.

— Зато я захватил, — похвастался Билли.

Он расстегнул карман рубашки и достал из него самую обыкновенную, ярко-синюю пластиковую зажигалку.

— Откуда она у тебя? — ахнула Финн.

— Сам не помню. Кажется, нашел в рубке и машинально спрятал в карман.

— И работает?

Билли щелкнул зажигалкой, и кверху взметнулся маленький столбик пламени.

— Дай мне, — попросила Финн и попробовала сама.

Тридцать девять центов в маленьком магазинчике на углу. Пластиковая корзинка рядом с кассой. И какая невероятная разница. Разница между каменным веком и цивилизацией. Между сырым и жареным. Между холодным и горячим.

Финн вернула зажигалку Билли и решила на время забыть об антропологии.

— Послушайте, какой у меня план, — сказала она.

25

Оставляя за собой след из искр, факел взметнулся в темное небо, за ним — второй, а потом — еще и еще. За двумя последними вязанками горящего хвороста тянулся шлейф черного, вонючего дыма. Их обмакнули в молочно-белый сок, вытекший из прорубленной тесаком коры дерева анчар. Если он и правда так ядовит, как утверждает Уинчестер, есть шанс, что дым отвлечет жителей деревни еще эффективнее, чем огонь.

Финн и Билли напряженно ждали в густой тени деревьев у самой реки. Через мгновение после того, как над оградой взметнулся последний факел, они услышали первые испуганные крики.

— Смотри! — прошептала Финн.

Даже с такого расстояния они увидели взметнувшееся к небу пламя. Один из факелов упал на камышовую крышу, быстро прожег верхний мокрый слой, и вот теперь вспыхнула сухая солома. Через несколько секунд огонь охватил весь дом.

— Ну вот, теперь им будет чем заняться.

— Бежим! — скомандовал Билли.

Вдвоем они пробежали по расчищенному участку, оставаясь почти невидимыми в быстро сгущающихся тропических сумерках.

У ограды Финн и Билли остановились и прислушались к крикам и треску далекого пожара. Слева Финн уголком глаза видела черную, блестящую поверхность реки и силуэты вытащенных на берег каноэ. Длинные весла лежали рядом, а часовых, кажется, не было.

— Давай! — шепнула она Билли.

Тот поднял тяжелый тесак и без особых усилий проделал в бамбуке большую дыру. Много времени это не заняло.

Опустившись на корточки, Билли просунул в дыру голову, а потом доложил Финн:

— Посредине большое квадратное здание на сваях, фута два от земли. Справа и слева еще дома, поменьше.

Финн закрыла глаза и попыталась припомнить планы древних поселений, на раскопки которых в Юкатане возили ее родители. Правда, нет никаких гарантий, что тех же градостроительных принципов придерживаются и местные жители. Те поселения обычно строились вокруг главной площади или алтаря, и дома располагались концентрическими кругами. И где в таком случае они держат пленников?

— В жилом доме обязательно должно быть окошко для духов, — наконец вспомнила она старую легенду, рассказанную мамой. — Значит, нам надо искать здание, в котором все окна и двери наглухо забиты.

— Что это за окошко для духов?

Такие окна существовали почти во всех старых культурах: коренные жители Японии айну обязательно проделывали в своих домах небольшие отверстия, чтобы духи могли свободно входить и, что не менее важно, выходить. Древние европейцы называли эти пути перемещения духов линиями силы.

Римляне учитывали их, когда строили свои дороги, и тысячи паломников прошли по знаменитому Пути святого Иакова в Испании, проложенному как раз вдоль такой линии. Подобные верования имелись и у китайцев: вся их псевдонаука фэн-шуй основана на убеждении, что духи должны свободно передвигаться внутри любого помещения. Закрытые окна и двери означают, что кто-то заперт внутри.

— Ищи здание с закрытыми окнами и дверью, — скомандовала она.

— И они будут там?

— Надеюсь. Если, конечно, их не привязали к шесту на площади.

— Ты, как всегда, полна оптимизма, — усмехнулся Билли.

— Я пойду первой. Старайся держаться за мной. Если потеряем друг друга, ты знаешь, что делать.

— Никогда не спорь с женщиной, у которой за поясом большой пистолет, — продолжал веселиться Билли.

Финн бросила на него убийственный взгляд, достала оружие и, согнувшись, скользнула в дыру.

Деревня за бамбуковыми стенами оказалась на удивление чистенькой и аккуратной. Она состояла примерно из двадцати маленьких домиков, возведенных на сваях, и нескольких более крупных зданий, вероятно общественного назначения. У всех домов были сплетенные из ротанга стены и толстые соломенные крыши с высоким коньком. Как и предполагала Финн, все маленькие окошки и двери были распахнуты.

Уинчестер свою задачу выполнил, и три дома на дальнем от Финн и Билли конце деревни были охвачены огнем. Вокруг них суетились люди, без особого успеха пытаясь сбить пламя с помощью больших бамбуковых циновок.

— Здесь! — крикнул Билли, указывая куда-то рукой.

В двадцати футах, у самой ограды, на сваях стояла довольно большая хижина с запертой дверью и забитым окошком. Неуклюжие ступеньки вели на окружающую весь дом террасу, а у дверей маячила странная фигура в причудливой тунике и с боевым топором в руке. Огромное лезвие зловеще сверкало, отражая языки пламени.

У часового были черные длинные волосы и клочковатая борода, закрывающая всю нижнюю часть лица. Он походил на древнего китайского воина, пришельца из прошлого.

Из темноты его окликнул встревоженный голос, часовой шагнул вперед, что-то ответил, а потом быстро спустился по ступенькам и побежал в сторону горящих домов.

— Нам повезло, — шепнула скорчившаяся в тени Финн.

Они подождали, чтобы часовой отошел подальше, а потом бросились к двери и откинули тяжелую щеколду.

Небольшая квадратная комната с циновками на полу освещалась мигающей масляной лампой. На двух скамьях сидели четверо связанных по рукам и ногам мужчин.

— Черт меня раздери! Pogue Mahon чтоб мне braw Tumshie heid! Кол мне в очко, если это не мисс Райан! — приветствовал их просиявший Максевени. — Чуть было не обделался, когда вы так вломились!

— Что там творится? — подал голос Брини Хансон.

— Так, маленький отвлекающий маневр. Режь веревки, — приказала она Билли.

Третьим пленником оказался старший помощник Эли Санторо, а четвертым — человек в изодранной камуфляжной форме с даякской стрижкой, который до сих пор не произнес ни слова.

— Все здесь? — спросила Финн.

— К сожалению, да, — кивнул Хансон.

Он уже поднялся на ноги и энергично растирал затекшие запястья.

— У нас не слишком много времени, — громко объявила Финн и потрясла тяжелым пистолетом. — Снаружи нас ждет друг, в заборе проделана дыра. Бегите к реке. Мы украдем одно из их каноэ.

— Они пустятся в погоню, — предупредил Хансон.

— Не смогут, если наш друг все сделал правильно. Он должен был столкнуть все каноэ, кроме одного, в воду и отправить их вниз по течению.

— Мисс Райан, — начал Хансон, — вам следует знать, что…

— Скажете потом, — оборвала его Финн, — а сейчас надо бежать!

С помощью Санторо Билли оттащил от стены тяжелую скамейку и уже начал прорубать дыру в плетеной задней стене. Дом прикроет их, когда они побегут к забору. В это мгновение Финн услышала тяжелые шаги по ступенькам и резко повернулась к двери, вскинув пистолет.

На пороге стоял высокий человек в кожаных доспехах, с большим, тоже обтянутым кожей луком на плече и с длинным мечом в руке. Он, как и стражник, казался пришельцем из далекого прошлого. На груди у него висел большой, круглый, как тарелка, медальон с изображением изогнувшегося дракона. Финн посмотрела ему в глаза и вздрогнула. Это лицо викинга, рыжие волосы и бороду невозможно было не узнать.

— Питер Богарт! — прошептала она.

Человек застыл на пороге, и на его лице появилось странное выражение.

— Я знаю вас, — сказал он Финн.

— Нет, вы знали мою мать. Мегги Райан, жену Лаймана Райана.

— Мегги, — повторил мужчина. — А вы — ее маленькая дочка. Мы с вами встречались однажды, очень-очень давно. Вы тогда только учились ходить. Мегги очень гордилась вами. — В его голосе слышались отголоски давней боли. — Я не верил, что вы сюда доберетесь.

— Так вы здесь не в плену? — вмешался в разговор Билли.

— В плену? — удивился рыжеволосый мужчина. — Нет, с какой стати?

— Но самолет… Уинчестер ведь видел… Они вытащили вас из кабины.

— Они меня спасли. Самолет уже начал тонуть. — Питер Богарт нахмурился. — А кто такой Уинчестер?

— Неважно, — торопливо сказала Финн. — Сейчас нам надо выбираться отсюда.

Богарт оглянулся через плечо:

— Да, они скоро придут. Бегите. Мне трудно будет объяснить, почему я позволил вам убежать. Поспешите!

— Пойдемте с нами! — взмолилась Финн.

— Я вернулся сюда, чтобы остаться. Здесь мой дом. Здесь мой народ.

— Это безумие, — покачал головой Билли.

— Ну значит, я безумец. Они погибнут, если я не сумею защитить их от большого мира. Потому я и вернулся.

— Тогда зачем вы хотели, чтобы мы вас нашли?

— Я подумал, что если вы сможете найти меня, то сможете и понять. Я пытаюсь спасти хотя бы одну маленькую частицу прошлого от вашей так называемой цивилизации. — Он опять оглянулся через плечо и повернулся к Финн. — Бегите! И поскорее выбирайтесь с этого острова.

— Может, вы знаете как? — осведомился Билли.

— Так же как выбрался отсюда я. И как это сделал Вильгельм ван Богарт четыреста лет назад. «Fugio ab insula opes usus venti carmeni», — процитировал он.

— Это было написано на стене вашей комнаты сокровищ, — вспомнила Финн.

— Умница, — похвалил ее Богарт. — А теперь бегите!

Дыра в задней стене оказалась достаточно большой, и четверо пленников без труда пролезли в нее и скрылись в темноте. Билли все медлил.

— Пора уходить, — позвал он Финн.

— Иди. Встретимся у реки, — ответила она и опять повернулась к рыжеволосому мужчине.

Питер Богарт улыбнулся и поднял меч в прощальном приветствии.

— Мы еще увидимся. Обещаю. — Улыбка погасла, и лицо его стало печальным. — Ты очень похожа на свою мать.

Он развернулся и исчез в темноте. Финн почувствовала, как на секунду больно сжалось сердце, но постаралась справиться с собой и вслед за Билли вылезла в дыру.

Шесть похожих на тени фигур бежали к ограде. Дорогу освещали отблески дальнего пламени, и отверстие в заборе удалось найти без труда. Никаких признаков погони Финн не заметила — все местные жители были заняты тушением пожара.

Уинчестер отлично выполнил свою задачу — десяток пустых каноэ быстро уплывали вниз по течению реки. Беглецы уже поспешно садились в единственную оставшуюся лодку, а Эли Санторо удерживал ее за корму и тревожно оглядывался в поисках Финн.

Не говоря ни слова, она забралась в каноэ, Эли оттолкнул его от берега и запрыгнул сам. В темноте кто-то сунул ей в руки весло, и, только когда Финн опустила его в черную воду и начала грести, слезы, словно дожидавшиеся этого момента, хлынули у нее из глаз. Она все еще видела перед собой высокого бородатого человека в старинных кожаных доспехах.

Гребцы тем временем вывели каноэ на середину реки, течение подхватило его и понесло к морю. У них все получилось. Они свободны, по крайней мере пока.

26

Разбухшая от недавнего дождя река проворно донесла их до моря. Далеко слева светились в темноте барашки пены там, где волны разбивались о рифы. Справа, в двухстах ярдах от кромки берега, чернели джунгли. Тишину нарушали только глухие удары волн о песок. Прошло уже три часа, но никакой погони до сих пор не наблюдалось.

К полуночи все очень устали и гребли гораздо медленнее. К тому же им все время приходилось бороться с отливом, который норовил унести каноэ на рифы. Наконец, когда на востоке на небе появилась золотистая полоска, а размытое чернильное пятно джунглей проступило на ней отчетливым силуэтом, они достигли узкой расщелины, ведущей в самое сердце острова — к Чаше и лагуне.

— Здесь! — объявил сидящий на носу Уинчестер.

Слезящимися от усталости глазами Финн вглядывалась в утренние сумерки, но сначала не видела ничего, кроме светлой ленты пляжа и черных джунглей за ней. Только через несколько минут ей удалось разглядеть слабую полоску света между двумя каменными холмами.

— Сейчас начнется прилив, — сказал Билли. — Если мы поймаем волну, она сама отнесет нас в Чашу.

Финн и сидящий рядом с ней молчаливый человек с туземной стрижкой одновременно опустили весла в воду и вместе с остальными постарались развернуть каноэ. Через минуту приливная волна подхватила его и легко внесла в узкую щель между двумя отвесными каменными стенами. Вода весело бурлила по бокам лодки, а из джунглей, покрывающих склоны старого вулкана, уже доносились первые утренние крики птиц и болтовня обезьян.

— Он сказал какую-то фразу на латыни, — негромко произнес сидящий рядом с Финн человек.

Он заговорил первый раз с тех пор, как они покинули деревню.

— Верно, — подтвердила Финн.

— И похоже, считал, что это — ответ на вопрос о том, как покинуть остров.

— Да.

Финн и сама размышляла об этом большую часть ночи.

— А что он сказал? — допытывался незнакомец.

Течение несло их все быстрее. Лодку швыряло из стороны в сторону, и несколько раз им с трудом удалось избежать столкновения с отвесной стеной, поросшей хилым кустарником. Гребцы изо всех сил работали веслами, стараясь удержать каноэ на середине потока.

— «Fugio ab insula opes usus venti carmeni», — подсказал Билли. — «Беги на мой остров сокровищ на музыке ветров», — перевел он.

— Нет, — покачал головой туземец, — перевод неправильный.

— Вы-то откуда знаете? — огрызнулся Билли.

— Это из «Одиссеи» Гомера, — спокойно ответил тот. — Когда я учился в Англии, меня заставляли переводить целые главы в наказание за пропуск уроков. — Он негромко рассмеялся. — А эта цитата относится к Цирцее и ее острову. Кстати, некоторые ученые считают, что этот образ Гомер заимствовал из восточного эпоса о Гильгамеше, а там герой для побега с острова использует тоннель, по которому солнце поднимается на небо.

— Ну и как вы сами переведете эту фразу? — с досадой спросил Билли.

— «Беги с моего острова сокровищ на музыке ветров». Предлог «ab» означает «из» или «с», а не «на». — Он пожал плечами. — И по смыслу нам это больше подходит.

— Знаете, он ведь прав, — вмешался Уинчестер. — Я имею в виду перевод. Сам когда-то изучал Гомера. «Virtutem paret doctrina»^[19] и так далее. «Пусть образование откроет нам путь к совершенству». Закончил Скотс-колледж, видите ли.

— Мне остается только признать свое невежество, — шутливо поклонился Билли.

— А здесь есть подобное место? — спросила Финн, обращаясь к Уинчестеру.

— Какое «подобное»? — не понял тот.

— Тоннель, откуда восходит солнце. И что-то связанное с ветром. С музыкой. Я не знаю!

Она беспомощно развела руками. Все это звучало довольно бессмысленно.

В этот момент похожее на фьорд ущелье внезапно закончилось, и их вынесло в большую, безупречно круглую лагуну, которая когда-то давно была пылающим сердцем вулкана.

— Вообще-то я видел здесь одну пещеру, еще в первый год жизни на острове, — заговорил профессор. — Тогда я об этом особо не задумался. Думаю, это была так называемая сквозная раковина.

— Сквозная раковина? — прищурился Максевени. — В море я таких что-то не встречал.

— Такие пустоты остаются после извержения вулкана, — объяснил Уинчестер. — Своего рода вентиляционный тоннель.

Он замер с веслом в руках, пристально глядя куда-то вверх, на дальнюю стенку огромной Чаши, тонущую в утреннем тумане.

— Случайно набрел на нее во время охоты, — продолжал профессор. — Не на шутку испугался. Сначала все было тихо и спокойно, а потом поднялся такой шум, будто рядом со мной взорвалась паровая труба.

— У вас в Южной Дакоте есть такое место, — подхватил Билли. — Родители возили меня туда, когда я был маленьким. Пещера ветров или что-то в этом роде.

— А можно назвать этот шум музыкой?

— Наверное, можно, — пожал плечами профессор, — если у вас не слишком тонкий слух. По мне, так больше похоже на гигантский свисток.

Теперь они плыли по зловещему кладбищу кораблей, еще более жуткому в серых предрассветных сумерках. Слева показался истлевший остов старинной шхуны, когда-то покрытый железной броней. Обломки мачт торчали, как черные гнилые зубы, а в корпусе зияли страшные дыры. Судно утратило даже имя — его давно смыли дожди и разъела плесень. Справа в тумане виднелись останки «Королевы Батавии». Впереди среди десятка других обломков поднимался из воды хвост одномоторного самолетика, на котором на остров вернулся Питер Богарт.

— А вы сможете найти то место? — спросила Финн.

— Конечно. — Профессор на минутку отложил весло и показал рукой на крутой склон кальдеры. — Видите там два холма напротив друг друга? Я называю их львами. То самое место.

Как раз в это мгновение солнце поднялось еще на миллиметр, и в его лучах на небе четко нарисовались силуэты двух холмов, и вправду очень похожих на припавших к земле львов.

— Тоннель, по которому солнце поднимается на небо, — негромко произнес Хан.

— Все сходится! — возбужденно воскликнул Билли. — Это то самое место!

— Мы плывем чересчур быстро, — озабоченно заметил Брини Хансон, глядя на воду.

Рябь и маленькие водовороты на ее поверхности отмечали те места, где скрывались затопленные суда, жертвы острова-людоеда.

— Надо спрятаться за какой-нибудь из этих махин и переждать прилив. Сейчас плыть опасно — можем врезаться во что-нибудь.

— Точно! Капитан верно говорит, — поддержал его Максевени, пристально вглядываясь в глубину лагуны.

— Ерунда, я все отлично вижу, — возразил сидящий впереди профессор. — Вода совершенно прозрачная.

В это мгновение нос каноэ угодил в водоворот, и лодку швырнуло к огромной туше нефтяного танкера «Сити оф Альмако». В тумане можно было различить только торчащую над водой кормовую надстройку да обломки палубных кранов. Течение развернуло маленькое суденышко, точно сухой лист, угодивший в бурный ручей, и профессор вдруг обнаружил, что смотрит в ту сторону, откуда они приплыли. В панике он схватился за низкую банку и попытался встать.

— Сидеть! — крикнул Хансон. — Вы нас опрокинете!

— Ye nupty cludge! — заорал Максевени, пытаясь выровнять каноэ. — Замри и не двигайся!

Но было уже поздно. От резкого движения Уинчестера лодка дернулась в сторону, ударилась о борт танкера, еще раз развернулась и легла набок. Профессор бросил весло, отчаянно взмахнул руками, а через секунду все они попадали за борт.

Финн с головой ушла под воду и, прежде чем она поняла, что случилось, почувствовала, как что-то сильно обожгло ей щеку и голый живот там, где из брюк выбилась рубашка. От резкой боли у нее перехватило дыхание, и она отчаянно заработала ногами, стремясь выбраться на поверхность. Раскрыв рот, Финн жадно глотала воздух, а под водой чувствовала все новые, резкие, как удар хлыста, ожоги. Сквозь завесу боли она смутно слышала, как Уинчестер кричит, что не умеет плавать. Рукой она попыталась смахнуть жалящую гадость с лица и закричала, потому что в ладонь впилась сотня иголок. Поморгав, она наконец огляделась и чуть не потеряла сознание от ужаса.

Вместо воды вокруг нее пульсировала мерзкая, пузырящаяся слизь. Огромная колония медуз, привлеченная теплой водой на мелководье и недавним дождем, вместе с приливом прибыла в закрытую лагуну. Все озеро, казалось, было покрыто кошмарным шевелящимся одеялом.

В панике Финн заколотила по воде руками, пытаясь отогнать от себя этих жалящих тварей. Десяток крошечных щупалец, спрятанных под сокращающимся желеобразным зонтиком, обожгли ей ноги. Финн закричала и сделала попытку выпрыгнуть из воды — она была готова сделать все, что угодно, чтобы только спастись от этого ужаса.

Барахтаясь, она успела заметить, что колония выстроилась гигантским полумесяцем и медленно перемещается к мелководью у ближайшего пляжа. Она завертела головой, пытаясь отыскать перевернутое каноэ. До него оказалось футов пятьдесят, и Финн поплыла, отталкивая руками кисельные тела с фиолетовым крестом на макушке.

Путь ей преградила плотная пульсирующая кучка, и Финн отчаянно выгнула спину, стараясь избежать жалящих прикосновений. Это были медузы поменьше, видимо молодняк, и через их совсем прозрачную плоть просвечивали черные соринки сенсорных глаз.

Маленькие щупальца легко коснулись ее кожи, и Финн снова закричала от жгучей боли. Еще пару минут она боролась и пыталась держать голову над водой, но яд уже проник в кровь, и судорога свела ноги. Финн понимала, что слабеет и скоро не сможет плыть.

Ей показалось, что она слышит голос Билли, выкрикивающий ее имя, но помощь уже опоздала. Медузы окружили ее со всех сторон и теперь, едва заметно сокращаясь, сжимали кольцо. Они словно специально распределились так, чтобы вкусной еды хватило на каждую. Силы оставили Финн, и она начала медленно опускаться на дно.

Увидев, что творится под водой, она потеряла последнюю надежду на спасение. Медузы, кишащие на поверхности, внушали отвращение и страх, но в сине-зеленой толще царил настоящий ад. Миллионы щупальцев — тонких, как волос, и толстых, будто перевитые канаты, — свисали из-под зонтиков и медленно шевелились. Они уже полностью обволокли тело Бена Уинчестера и медленно, но уверенно тянули его со дна наверх, в самую гущу кисельных тел — туда, где из его трупа сначала вытянут все соки, а потом и полностью уничтожат то, что еще недавно было живым человеком.

Раньше Финн слышала, что тонущий человек в какой-то момент спокойно засыпает и даже видит сон, но то, что происходило с ней сейчас, было больше похоже на ночной кошмар, и она боролась с ним до последней минуты, пытаясь грести, даже когда уже опустилась на самое дно.

Остатки воздуха вырвались из легких, и грудь свело болью. Последнее, что она успела увидеть перед смертью, — это жуткое, белое лицо Уинчестера с шевелящимися, как у мифического чудовища, волосами. Потом зрение померкло, боль ушла, и она еще успела услышать зовущий ее голос и последние, замирающие удары собственного сердца.

27

Финн проснулась в раю. Прямо над головой, просачиваясь через зеленые листья, мягко светило солнце, а ноздри щекотал незнакомый пряный и сладкий запах.

— Mijn kind,^[20] — мягко произнес чей-то голос.

Финн чуть повернула голову и увидела бородатое лицо Питера Богарта.

Он стоял рядом с ней на коленях. Они находились на большой поляне, почти на вершине хребта, окружающего Чашу. Островок зеленой, мягкой травы со всех сторон окружали цветущие деревья.

— Mijn kind, — повторил голос.

В глазах у Богарта стояли слезы, и Финн попыталась улыбнуться, но тут же ахнула от резкой боли.

— Ты проснулась, — сказал бородатый человек.

Она осторожно посмотрела в другую сторону и обнаружила, что ее голова лежит на коленях у Билли Пилгрима. Он сидел, прислонившись спиной к большому дереву, на самом краю поляны. Внизу, сквозь темную зелень джунглей, просвечивала бирюзовая гладь лагуны, едва не отнявшей у нее жизнь.

— Тебя лечили уксусом из сахарного тростника, он облегчает боль. Ты чуть не умерла.

— Как я сюда попала?

— Мы принесли тебя, — улыбнулся Билли.

У него на лице осталось полдюжины воспаленных красных рубцов — следы, оставленные медузами-убийцами. Неподалеку Финн увидела своих товарищей. Все они обессиленно лежали на траве, а несколько жителей китайской деревни смазывали их раны какой-то жидкостью из глиняных горшочков, оплетенных ротангом. Никто из местных не имел при себе оружия, и среди них были две женщины с черными как смоль, гладкими волосами, завязанными сзади в сложный узел. Здесь были все, кто плыл в каноэ. Все, кроме Уинчестера.

Финн вздрогнула, вспомнив то, что увидела под водой.

— Где мы?

— У львов Уинчестера, — ответил ей Билли. — Ты можешь встать или хочешь еще отдохнуть?

— Кажется, могу.

С помощью обоих мужчин Финн с трудом поднялась на ноги. Голова у нее сразу же закружилась, и она прислонилась к Билли. Богарт не сводил с нее встревоженных глаз. Из остальных на ногах был только Хан, хотя он, похоже, пострадал от медуз больше всех, потому что оказался в воде с голыми руками и ногами.

— Это он вытащил тебя из воды, — сообщил Билли. — Спас тебе жизнь, так сказать.

— Вы могли погибнуть, — спокойно объяснил Хан. — Медузы были молодыми, но вы самая маленькая из нас, и они бы убили вас, так же как вашего приятеля в козлиной шкуре. А мне бы этого не хотелось.

— Спасибо, — только и смогла сказать Финн, а потом повернулась к человеку, который, возможно, был ее отцом. — А вы? Как вы здесь оказались?

— Один из наших разведчиков сообщил о колонии медуз, и я понял, что вам угрожает опасность. — Он помолчал. — А кроме того, я сомневался, достаточно ли вы знаете латынь, чтобы перевести инструкцию Grootvader^[21] Вильгельма.

— Я как раз и не знал, — засмеялся Билли.

— Пойдемте, — позвал Богарт и бережно взял Финн за руку. — Я должен кое-что показать вам двоим.

Они покинули поляну, ярдов на сто поднялись по бегущей через джунгли тропинке и оказались на небольшом каменистом отроге, с которого открывался вид на всю Чашу. В нависшей над ним стене известняка имелось едва заметное отверстие.

— Нам туда, — кивнул Богарт.

Финн боком протиснулась в узкую щель и оказалась в маленькой, совершенно пустой нише, в углу которой темнел лаз. Они по очереди пробрались в него и оказались в просторной пещере. Оттуда имелось два выхода — какая-то низкая нора слева и выход в практически круглый тоннель в дальней стене. Финн подошла к нему и услышала мелодичный, похожий на вздох, звук. В лицо ей подул легкий соленый бриз.

— Когда прилив кончается, звук замирает, — объяснил Питер Богарт, — а когда снова начинается, давление воздуха растет и вся пещера начинает петь.

— «Беги с моего острова сокровищ на музыке ветров», — процитировала Финн. — Так этот тоннель ведет к морю?

— Да, и в другую пещеру. Там вы найдете лодку, не очень большую, но все поместитесь. Она довольно старая, — Богарт засмеялся, — но все-таки не такая старая, как та, что построил для себя Grootvader Вильгельм. Пещеру нельзя увидеть с моря, если не знаешь, где ее искать. Там внизу практически нет берега, к которому можно пристать, но зато и скал или рифов тоже нет. Вам ничто не помешает. — Он повернулся к Билли. — Я слышал, что вы моряк. Вы сможете плыть по звездам, юноша?

— Да, — кивнул тот.

— Держите курс так, чтобы Малая Медведица все время была сзади, а Сириус и Большой Пес — впереди, на горизонте. Через четыре дня вы дойдете до Сандакана и там будете в безопасности. Так сделал в свое время Grootvader Вильгельм, и так же плыл я.

Он помолчал, задумавшись о чем-то, а потом заговорил снова:

— Мы подошли к самому главному. Знайте: то, что я покажу вам сейчас, вы должны навсегда сохранить в тайне.

Жестом Богарт пригласил их следовать за собой и, наклонившись, первым пролез в низкую дыру, темневшую слева. За ней оказался короткий коридор, который вел в еще одну, очень большую пещеру. Через трещину в каменном потолке внутрь проникал лишь тоненький лучик полуденного солнца, но и его было достаточно.

Повсюду сверкало золото. По углам высились нефритовые фигуры воинов в доспехах из тонких золотых пластин, сшитых золотой проволокой. Кучи золотых слитков громоздились до самого потолка. Золотые блюда и кубки стояли рядами. Сотни железных сундуков были доверху наполнены золотыми монетами.

Вырезанные из черного дерева фигуры забытых африканских царей, хрустальный слон размером с большой арбуз, сверкающий, как бриллиант. Целый ряд хрустальных черепов, груда длинных золотых копий, огромный гроб, обитый тонкими пластинами сверкающего металла. Мерцающие изумруды, сапфиры и рубины в золотых глазницах. Продолговатые серебряные головы с золотой насечкой. Мозаичные тарелки и дивной красоты инкрустированные церемониальные столики.

Великолепно сделанная человеческая рука в три раза больше настоящей с двумя перстами, сложенными в молитве. Фантастическая фигура бородатого быка с человеческими глазами, высеченная из ляпис-лазури и покрытая золотыми попонами. Африка, Индия и те страны, что между ними, жемчуга, бриллианты, слоновая кость и золото, золото, золото. Казалось, пещере нет конца.

— Сокровище императора, — усмехнулся Питер Богарт. — Наследство Grootvader Вильгельма.

— Наследство для кого? — растерянно спросил Билли, совершенно ошеломленный всем этим великолепием. — У меня такое чувство, будто мы долго искали мальтийского сокола, а потом нашли, и оказалось, что он настоящий. Такое богатство просто не умещается в голове.

— Такое богатство — это смерть для всех, кто живет на острове, — мрачно отозвался Питер. — Едва о нем станет известно, все здешние обитатели превратятся в живые мишени. А то, что лежит в подводной лодке, еще похлеще. Три тонны золотых слитков, предназначенных для отправки в сейфы нацистов в Рейхсбанке или, еще хуже, в тайные кладовые в Женеве и Берне. Так сказать, запас на будущее. Сокровищ здесь хватит на то, чтобы сотни людей потеряли разум. Кому принадлежит этот остров? Борнео, Малайзии, Филиппинам? Мусульманам, христианам или вашему приятелю с даякской прической? — Он еще помолчал. — Вы хоть знаете, кто он такой?

— Его люди пытались похитить нас в Лондоне и взорвали яхту, — неохотно призналась Финн. — Он оказался здесь, потому что шел за нами по следу.

— Его зовут Хан. А еще — Эль Пилигросо и Тим-Тиман, а филиппинцы называют его Правоверным. Новый Фидель Кастро или Че Гевара. Он, несомненно, человек принципов, но умеет творить добро лишь силой. Честный фанатик. Безумный борец за правду. С таким богатством он сможет начать войну и даже выиграть ее. А все люди, живущие на этом острове, погибнут, принесенные в жертву либо его святой цели, либо чьей-нибудь алчности. Превратятся в героев реалити-шоу или статьи в «Нэшнл джиографик».

— Тогда зачем вы нам все это показали? — спросил Билли. — И зачем рассказываете?

— Затем, чтобы вы знали, что может случиться, если вы не сохраните тайну. И чтобы у вас не было соблазна вернуться за всем этим. — Он посмотрел Финн прямо в глаза. — Вы должны покинуть остров навсегда.

— Но мы же все потеряли, — пожаловался Билли. — «Королеву Батавии», мою яхту…

Его глаза с тоской пробежали по громоздящемуся вдоль стен богатству.

Питер Богарт улыбнулся.

— У вас остался мой дом в Амстердаме. И «лавка чудес» старика Вильгельма. Того, что там есть, хватит на всех. — Его улыбка стала еще шире. — Ты сам сказал это, мой мальчик: «Мальтийский сокол, который оказался настоящим». Очень удачное сравнение, на мой взгляд.

Он вдруг замолчал и насторожился — снаружи до них донесся странный гул. Финн сразу узнала его:

— Вертолет!

Втроем они выскочили из пещеры на нависающий над долиной каменный отрог. Заходя на посадку, вертолет делал низкий круг над Чашей. Он спускался так уверенно, словно точно знал, куда ему надо.

Внизу на поляне за ним, задрав голову, наблюдал Хан. Это был вертолет «Газель» со знакомым ему, похожим на вытянутую каплю фюзеляжем и хвостовыми винтами. Судя по голубой с золотом раскраске и львиной голове на борту, он принадлежал Военно-воздушным силам Сингапура, но Хан знал, что это всего лишь камуфляж. Внутри могли легко разместиться несколько хорошо вооруженных бойцов и масса оружия — от скорострельных мини-пушек до управляемых ракет и двадцатимиллиметровых орудий. На этих вертолетах охотились за танками и подводными лодками, и они были смертельно опасны.

— Арагас! — сказал темноволосый капитан, которого вместе с ним держали в плену в деревне.

— Вы знаете его? — спросил Хан, не сводя глаз с вертолета.

Тот был уже в пятистах ярдах от земли и уверенно снижался. Если они решат спасаться бегством, то делать это надо прямо сейчас. Но капитан не двигался с места.

— Он выследил меня, — сказал Хансон. — Но на самом деле ему нужны вы.

— Я?

Капитан кивнул. Он тоже пристально следил за вертолетом. Все остальные вскочили на ноги и смотрели туда же. Местные жители успели раствориться в окружающих поляну джунглях.

— Он всучил мне спутниковый телефон. Шантажировал меня. Телефон остался где-то на судне. Наверняка в нем есть радиомаяк, он и привел их прямо к нам. Мне очень жаль.

— А мне — нет, — отозвался Хан. — Я даже рад, что мы с ним наконец встретимся. Давно пора. И я рад, что все скоро кончится.

Хансон молча взглянул на него. «А может, ты рад умереть, приятель?» — подумал он. Впрочем, ему-то было все равно. Нет «Королевы», нет работы, и впереди его ждет не жизнь, а жалкое существование. И черта с два он станет убегать от этого маленького садиста с пухлыми щечками и улыбкой Дракулы!

— Так он вправду явился сюда за вами?

— За мной и за золотом, которое надеется здесь найти. У нас уже много лет ходят слухи о японской подводной лодке с грузом золотых слитков, пропавшей в этих краях.

— Не удивлюсь, если она окажется здесь, — заметил Хансон. — Вы видели это кладбище в лагуне? Тут все возможно.

— Это сказка, — резко ответил Хан. — Сказка для дураков. И для мечтателей. Легендарный остров Штормов.

Прямо у них над головами вертолет делал последний разворот, чтобы приземлиться против ветра. Яростно вращающиеся винты разгоняли воздух и пригибали верхушки пальм. На тропинке, ведущей из джунглей, показались Финн, Билли и рыжеволосый вождь туземцев. Наконец, неуклюже, точно нелепое большеголовое насекомое, вертолет опустился на траву, и винты стали крутиться медленнее. Мощный двигатель замолчал, и на поляне стало совсем тихо.

Пару минут ничего не происходило, а потом боковой люк распахнулся и в проеме показался Арагас в неизменном белом костюме, черных очках и с зажатой в руке шляпой. Он выглядел до смешного неуместно на этой затерянной в джунглях поляне. Сразу же вслед за ним из люка выскочили четыре человека в черных масках и форме Особого подразделения сингапурской полиции, вооруженные штурмовыми винтовками САР-21 и пистолетами-пулеметами МП-5. Кроме того, на поясе у каждого висело по пистолету «Глок-17».

— Как мило, что все пришли меня встретить, — широко улыбнулся Арагас.

Как только винты замерли, он водрузил шляпу на голову.

— Вы, должно быть, мисс Райан? — спросил он, слегка кланяясь Финн, а потом показал холеным пальцем на ее щеку. — Весьма неприятно и, наверное, очень больно.

— Кто вы? — спросила Финн.

— Мошенник, — вмешался Хансон, — и шантажист.

— Так вы его знаете? — удивился Билли.

— Встречались как-то.

— Иуде следует быть повежливее со своим хозяином. — Арагас укоризненно поцокал языком. — Придется мне поучить вас хорошим манерам.

Он не торопясь подошел к Питеру Богарту.

— А вот и блудный сын! Богатый наследник, играющий в белого раджу на задворках мира. Странная вещь, этот колониальный менталитет. — Он покачал головой и небрежно провел пальцем по старинным доспехам Богарта. — Забавный костюмчик. Хотелось бы взглянуть на тот сундук, из которого вы его добыли.

— Zwijn, — коротко бросил Питер.

Арагас с удовольствием рассмеялся.

— Вы назвали меня свиньей? Не мешало бы вам знать, что я — правоверный мусульманин и молюсь шесть раз в день.

— Твой единственный бог — это деньги, — вмешался Хан, стоящий рядом с Богартом.

— А твой — война, — парировал Арагас.

— Революция, — поправил Хан.

— Все это демагогия. — Арагас отвернулся от него, подошел к Финн и улыбнулся еще шире. — Скажите своему дяде или кем он там вам приходится, чтобы поскорее показал мне клад, а не то эти четверо парней сначала убьют ваших друзей, а потом с удовольствием изнасилуют вас.

— Только прикоснись к ней, и ты — покойник, — с ледяной уверенностью пообещал Богарт.

Арагас сунул руку под свой щегольской пиджак и извлек из наплечной кобуры небольшой тупорылый револьвер.

— У меня есть вертолеты и люди, вооруженные автоматами. И у меня есть связи в Лондоне и в Голландии. Боюсь, вам не совладать со мной, мистер Богарт.

— Так это были ваши люди! — вдруг поняла Финн. — Там, в Институте Курто.

— И это вы взорвали мою яхту! — подхватил Билли.

— Ну разумеется, — пожал плечами Арагас. — Я контролирую все связи Хана за рубежом. Его люди привели меня к вам. И я подумал, что вы приведете меня к вашему дядюшке и к сокровищам, которые я искал столько лет. Это золото по праву принадлежит мне.

— Вы сумасшедший, — мрачно сказал Хансон.

— И что с того? Главное, что у меня есть пистолет, и я без колебаний разнесу на кусочки хорошенькую головку мисс Райан, если ее родственник станет упираться.

Он поднял револьвер и снял его с предохранителя, а потом, не оборачиваясь, резко приказал стоящим у него за спиной людям:

— Если кто-то попытается вмешаться — стреляйте.

Не больше секунды потребовалось Хану, чтобы выхватить из-под рубашки тяжелый пистолет — тот самый, что был за поясом у Финн, до того как она угодила в колонию медуз, — и сделать всего один выстрел. Правое стекло в очках Арагаса разлетелось сверкнувшей на солнце крошкой, а грудь ослепительного костюма моментально сделалась алой от хлынувшей на нее крови. Белая шляпа взметнулась в синее небо.

— Ложись! — крикнул Питер Богарт. — Все на землю!

Один из бойцов Арагаса еще успел нажать на курок, и очередь прошила грудь Хана, но остальные упали ничком и потому остались целы.

Ганн, примитивную ручную бомбарду, начали использовать в китайской армии еще в тысяча трехсотом году, а возможно, и раньше. Неуклюжие огнестрельные орудия быстро совершенствовались и в скором времени навсегда изменили характер войны.

Первые ганны представляли собой бамбуковые трубки, но со временем их заменили бронзовые и железные стволы около восемнадцати дюймов длиной со специальными ручками, которые можно было прикрепить к дереву или любому неподвижному предмету.

Запал, помещенный в конце ствола, поджигали с помощью фитиля, и ганн выстреливал железным шариком от шести до восемнадцати унций весом. Орудие обеспечивало довольно высокую точность попадания со ста метров, то есть с расстояния в два раза большего, чем то, что отделяло людей на поляне от кромки джунглей.

Еще за шесть веков до того, как четверо бойцов элитного подразделения сингапурской полиции высадились на остров, ганны проделывали в стальном нагруднике или кольчуге дыру величиной с кулак. Тонкие спасательные жилеты спецназовцев оказались бесполезными, когда двадцать человек одновременно подожгли запалы своих примитивных орудий и выстрелили. Клубы желтого дыма со страшной железной начинкой накрыли, выпотрошили, вывернули наизнанку и превратили в маленькую кучку требухи то, что еще недавно было живой плотью. Половина раскаленного докрасна железа пролетела мимо цели и угодила в ожидающий поблизости вертолет.

Металлический корпус вместе с сидящим в нем пилотом развалился на части, а еще через мгновение тысяча фунтов взорвавшегося авиационного топлива без следа уничтожила все, что осталось от грозной «Газели». Эхо взрыва еще несколько раз отразилось от крутых стенок кальдеры и постепенно заглохло.

Ветер развеял дым, и уцелевшие в этом аду люди, кашляя, неуверенно поднялись на ноги. Из джунглей вышли воины, похожие на гостей из прошлого, и встали рядом со своим предводителем. Остров Штормов получил шесть новых человеческих жертв.

— Боже милостивый, — прошептал Брини Хансон, глядя на то место, где только что находились четыре человека и вертолет.

Сейчас там не осталось ничего, кроме темного пятна на траве да погребального костра из обломков чуть в стороне.

— Вам пора в путь, — сказал Питер Богарт, помогая Финн подняться на ноги.

Она посмотрела на мертвого Хана с зажатым в руке пистолетом.

— А как быть с ним? Он спас мне жизнь.

— Мы о нем позаботимся, — пообещал ей Богарт. — А сейчас идите за мной.

Пройдя мимо ряда молчаливых древних воинов, путешественники поднялись по тропинке и один за другим проскользнули в узкую щель в каменной стене. Не оглядываясь, Питер Богарт провел их во вторую пещеру, а потом — в круглый тоннель, плавно спускающийся к морю. Как он и обещал, там их ожидала шлюпка — старомодная, но крепкая, с восемью веслами, двумя парусами и мачтой, которую нетрудно будет установить. Она легко покачивалась на волнах прилива, наполовину затопившего широкую низкую пещеру с выходом в открытое море. В шлюпке уже стояли высокие кувшины с водой и корзины с запасом еды на десять дней.

— Кто из нас сядет на руль? — обратился Билли к Хансону.

— Будем меняться, — улыбнулся тот в ответ.

— Ты помнишь ориентиры? — спросил Питер.

Билли кивнул:

— Маленький медведь сзади, Сириус и большая собака — впереди.

— Вторая звезда по правому борту, и так до утра, — добавила Финн и, поднявшись на цыпочки, поцеловала высокого рыжеволосого человека в щеку.

Вода в пещере все прибывала, и из тоннеля до них донеслись первые мелодичные вздохи. Музыка старого Вильгельма.

Все уже карабкались в шлюпку, а Финн задержалась на каменном приступке.

— У нас было совсем мало времени, — вздохнула она.

— Времени никогда не хватает, дитя мое. Так уж устроен мир.

— Это несправедливо!

У нее по щекам покатились слезы.

— Жизнь вообще несправедливая штука, но все-таки она очень хороша, поэтому держись за нее покрепче.

Питер нежно поцеловал Финн, а потом улыбнулся.

— Передай моему племяннику, что он был совершенно прав насчет птицы. — Он прикоснулся к ее щеке. — Прощай.

— Прощай, — эхом отозвалась Финн, но Питер Богарт уже ушел.

Эпилог

В Амстердаме шел дождь — непрерывный серый дождь, настойчиво колотящий костлявыми пальцами по крышам и окнам. Дождь, который заставляет людей забиваться в бары и сидеть там в одиночку, пережевывая грустные мысли.

Финн и Билли стояли в «лавке чудес» Вильгельма Богарта — той самой, чью дверь великий Рембрандт скрыл за бархатной драпировкой. Той самой, что заставила их обогнуть полсвета.

Как и обещал Питер, дорога до Сандакана заняла четыре дня. Они высадились на северном побережье, на пару дней стали героями новостей, а потом все кончилось. Хансон, Эли и Максевени отправились в Джакарту искать работу — впрочем, без особой надежды, — а Финн и Билли вернулись в Амстердам, чтобы продать там дом Питера Богарта и хоть отчасти возместить Билли потерю яхты. Сейчас они ждали Дерлагена с документами. До сих пор даже между собой они ни словом не обмолвились о таинственном острове и спрятанных на нем сокровищах.

Билли кругами ходил по маленькой комнатке, брал в руки всякие диковинки и тут же клал их обратно. Рассеянно он снял с полки огромное кожистое яйцо, вероятно снесенное какой-то вымершей птицей, покрутил его и вернул на место. Финн, стоя у двери, молча наблюдала за ним и вспоминала бурные события последнего месяца.

— Знаешь, у меня была мечта, — вдруг признался Билли. — С того самого момента, как твой приятель из Института Курто… как его?

— Профессор Шнеегартен, — подсказала Финн.

— Да, он самый, Шнеегартен…

Он взял со стола большую банку с мумифицированной головой и внимательно посмотрел внутрь.

— Мечта, — напомнила Финн.

— Да, мечта. С тех самых пор, как Шнеегартен снял фальшивый холст и под ним оказался настоящий Рембрандт, я стал мечтать о том, как мы найдем сокровища старого Вильгельма, купим на них какое-нибудь крепкое спасательное судно и будем плавать на нем по всем морям, искать затонувшие суда, старинные дублоны и приключения. Я даже название уже придумал! Назовем себя искателями сокровищ и будем снимать документальный фильм о своих путешествиях. А в спонсоры возьмем американских производителей гоночных автомобилей. И каких-нибудь французских виноделов, чтобы иметь постоянный запас вина. Ну, можно еще рекламировать гели для волос или зубную пасту. Обязательно купим попугая и назовем его Капитан Флинт. Сам Джонни Депп будет умолять нас взять его на рыбалку.

— Идея с гелем для волос мне нравится, — засмеялась Финн. — А о попугае забудь — они ужасные грязнули.

— Такая была чудесная мечта, — вздохнул Билли.

Финн медленно обвела глазами комнату и о чем-то задумалась.

— Он ведь дважды это повторил, — наконец сказала она.

— Что?

— Там, на острове… Ты сказал, что это как мальтийский сокол, только настоящий. А потом, когда мы уже отчаливали, он сказал мне: «Передай моему племяннику, что он был прав насчет птицы».

— Я не понимаю.

— Ну помнишь, в «Мальтийском соколе» они все гоняются за фигуркой птицы и считают, что она то ли из золота, то ли из бриллиантов и только сверху покрашена чем-то для маскировки. И ради нее они готовы на все, и дело доходит даже до убийства, а потом выясняется, что это фальшивка. Тот толстяк начинает скоблить статуэтку перочинным ножом, и внизу оказывается простой свинец.

— Сидни Гринстрит. Это он играет толстяка, Каспара Гутмана.

— А ты сказал, что сокровища в пещере — это как мальтийский сокол, только настоящий.

— Я все равно не понимаю, — покачал головой Билли. — Не ходи кругами, говори прямо.

— Да не кругами. Понимаешь, не кругами, а слоями! — Голос Финн звенел от возбуждения. — Вот так и настоящий Рембрандт был спрятан под слоем Рембрандта фальшивого.

И тут Билли понял. Затаив дыхание, он обвел глазами украшенные лепниной потолок и стены. Лианы, птицы, удивительные звери, большие и маленькие.

— Джунгли, — прошептал он.

— Сокровище, спрятанное в джунглях! — подхватила Финн. — Он ведь нам говорил. Он сказал, что у нас остался дом в Амстердаме и «лавка чудес» и что этого хватит на всех.

Она нашла на столе старинный морской кортик, возможно принадлежавший самому Вильгельму ван Богарту, выхватила его из ножен и воткнула узкое лезвие в гипсовый орнамент на стене. На пол посыпалась штукатурка. Финн отковырнула кусок лепнины, и белая щель вдруг сверкнула рубиновым блеском.

Она продолжала осторожно соскребать гипс, и скоро ей на ладонь упал кроваво-красный камень размером с яйцо дрозда. Должно быть, он стоил целое состояние, и таких камней здесь были сотни, а может, и тысячи. Финн аккуратно расчистила лезвием шестидюймовый квадратик между лепниной, и ей на лицо упал золотой отблеск.

— Так вот что скрывал Рембрандт! — потрясенно прошептала она. — Вся эта комната — настоящий клад!

Она продолжала работать ножом, и шесть квадратных дюймов чистого золота превратились в квадратный фут. Издалека до них донеслось дребезжание дверного звонка.

— Это, наверное, Дерлаген.

— Я отошлю его прочь, — усмехнулся Билли. — Скажу, что мы затеяли небольшой ремонт. — Он вдруг замер в дверном проеме. — А интересно, сколько сейчас времени в Джакарте?

1

Неудачная комбинация карт в покере.

2

Треугольный парус.

3

Бун Дэниел — легендарный американский первопроходец XVIII века, один из первых героев Дикого Запада.

4

Крокетт Дэви — американский народный герой, путешественник, офицер и политик.

5

Кейнс Джон Мейнард — известный английский экономист.

6

Домохозяйка (нем.).

7

Время правления короля Эдуарда VII — первое десятилетие XX века.

8

Саравак — штат Малайзии, расположенный на северо-западе о. Калимантан (Борнео). Граничит с Индонезией и Брунеем.

9

Народ группы даяков в Малайзии; по вероисповеданию христиане.

10

Смесь ирландских, латинских и корнуоллских ругательств.

11

Традиционное голландское обращение к мужчине.

12

Не стоит благодарности (голл.).

13

Временное пристанище (фр.).

14

Бэкон Фрэнсис — английский философ, историк и политический деятель.

15

Кампунг-Айер — комплекс из 28 традиционных свайных деревень, испокон века строившихся местными жителями на реке Бруней.

16

Суп из говядины с рисовой лапшой и сырой вырезкой.

17

Блюдо из осьминога, тушенного с овощами.

18

Новозеландский овечий сыр.

19

Гораций «Послания». Девиз Скотс-колледжа, г. Веллингтон, Австралия.

20

Мое дитя (голл.).

21

Дедушки (голл.).