Гурский Лев
Перемена мест

Им овладело беспокойство,
Охота к перемене мест.
Пушкин. «Евгений Онегин»— А ты полагаешь идти на Москву?
Самозванец несколько задумался и сказал вполголоса:
— Бог весть. Улица моя тесна, воли мне мало.
Пушкин. «Капитанская дочка»

ОТ АВТОРА

Автор считает своим долгом предупредить — все события, описанные в романе, вымышлены. Автор не несет никакой ответственности за возможные случайные совпадения имен, портретов, названий учреждении и населенных пунктов, а также какие-либо иные случаи непредсказуемого проникновения чистого вымысла в реальность.



Пролог

— Вы с ума сошли! Идите и проспитесь. В следующий раз такая глупая выходка будет стоить вам звездочек на погонах. Поняли?
Черно-белая милицейская «Волга» перегородила путь огромному «линкольну», которые в народе зовут членовозами. Милиционеров всего было двое, один постарше, другой помладше. Первый лицом походил на американского актера Клинта Иствуда, еще не достигшего пенсионного возраста. Второй из милиционеров ни на кого особенно похож не был. Разве что на куклу Пиноккио; крепкие щечки, нос деревянной сабелькой и счастливая кукольная улыбка, которая, казалось, была намертво приклеена к лицу добротным столярным клеем мастера Джеппетто.
— Освободите проезд! Ну, быстро!
Пассажир «линкольна», полный мужчина в отлично сшитой темно-синей тройке, потряс кулаком перед лицом одного из милиционеров. Шофер машины, крепкий амбал под два метра ростом, приоткрыл дверцу, готовый в любую секунду вступиться за хозяина. Оба милиционера, впрочем, вели себя донельзя предупредительно, понимая, с кем имеют дело.
— Михаил Николаевич, — взяв под козырек, вежливо повторил старший. — Мы все-таки просим вас пересесть в нашу машину и проехать с нами. Это займет у вас минут сорок, не больше.
— Даже меньше, — поддакнул милиционер-Пиноккио. — В это время на дорогах никаких пробок уже не бывает.
Их собеседник разъяренно выпятил нижнюю губу
— С какой стати я куда-то поеду? Да еще на ночь глядя! Или у вас на руках есть ордер на арест, подписанный Генеральным прокурором?!
Старший милиционер уже в который раз виновато козырнул.
— Вы нас не поняли, Михаил Николаевич. Просто нужна ваша помощь. Произошло несчастье.
— Летальный исход, — опять влез Пиноккио. Сочетание этих двух слов с деревянной улыбкой выглядело жутковато.
Человек в темно-синем костюме мгновенно подобрался.
— Что случилось? — спросил он отрывисто. — Кто? Где?
Старший милиционер, похожий на Клинта Иствуда, произнес, тщательно выбирая слова:
— Как я понимаю, вашим телохранителем был Ахтырский? Григорий Борисович? Верно? Кадровый офицер девятого…
— Что значит был? — сердито перебил его собеседник. — Когда это Гришу успели отозвать? — Тут он вдруг замолчал.
— Быть не может, — выдохнул он наконец.
— Боюсь, что может, — пожал плечами старший. Человек в темно-синем костюме упрямо пожевал губами.
— Это ошибка, — сказал он. — Гришу невозможно свалить.
Вместо ответа старший из милиционеров полез в свой планшет и достал оттуда документы.
— Вот что мы обнаружили в карманах покойного, — произнес он.
Пассажир «линкольна» растерянно перелистал паспорт, повертел в руках красное удостоверение, зачем-то провел пальцем по шершавой поверхности, словно у него отказало зрение и он проверял документ уже на ощупь.
— Бред… — проговорил он. — Невероятно. Как это случилось?
Старший милиционер осторожно взял из его рук документы и увещевающим тоном сказал:
— Может быть, теперь все-таки поедем на опознание? А по дороге мы все расскажем. Хорошо?
— Ах да, — спохватился человек в темно-синем костюме. — Конечно, конечно, поедем. — Э-э… как там тебя?… — обратился он к шоферу своего членовоза.
— Василий я, Михаил Николаевич, — с готовностью откликнулся амбал с переднего сиденья.
— Вот-вот… Василий… Из головы вылетело… — Михаил Николаевич потерянно махнул рукой. — В общем, на сегодня ты свободен. Езжай домой.
— А как же… — недоуменно начал было амбал Василий.
— Все будет о'кей, — проговорил улыбчивый Пиноккио. — Сами потом подбросим Михаила Николаевича домой. В лучшем виде, не сомневайся. Наша милиция его сбережет… Давай-давай, трогай.
Шофер Василий вопросительно взглянул на хозяина. Тот уже усаживался на заднее сиденье милицейской «Волги». Поймав взгляд шофера, он устало кивнул:
— Говорю тебе, свободен.
— Как скажете, — равнодушно пробормотал Виталий. Он хлопнул дверцей, дал задний ход, развернулся и вскоре свет фар «линкольна» растворился в осеннем сумраке. «Волга» тем временем мягко тронулась в противоположном направлении, набирая скорость.
— Дверцу неплотно закрыл, — бросил через плечо старший. Он сидел за рулем, внимательно глядя на дорогу.
— Виноват, — откликнулся младший с заднего сиденья, приоткрыл заднюю дверцу со своей стороны и хлопнул посильней. — Теперь нормально?
— Порядок, — кивнул милиционер, похожий на Иствуда. — Михаил Николаевич, если хотите, курите, не стесняйтесь. Пепельница у вас по правую руку…
— Благодарю вас, не хочется, — вяло ответил человек в темно-синем костюме.
Минут двадцать ехали молча. Фары «Волги» сначала выхватывали из темноты многоэтажные дома, потом пошли какие-то нежилые строения, а затем за окнами замелькали деревья.
Михаил Николаевич удивленно выглянул в заоконную темень.
— Что-то далеко мы с вами забрались, — поежился он. — Скоро еще?
— Уже почти приехали, — с готовностью откликнулся милиционер с заднего сиденья. — Его, понимаете, нашли здесь в лесопосадках и доставили в морг, что ближе. Жечь бензин не захотели. Морг — он и за окружной морг…
— Ага, — машинально согласился Михаил Николаевич. — Так вы мне еще не сказали, как он все-таки погиб. Никак не могу поверить.
— Сержант, расскажите Михаилу Николаевичу, — не оборачиваясь, приказал своему напарнику старший. — Только вкратце.
— Слушаюсь, — ответил Пиноккио. — Если совсем вкратце, то ваш Гриша погиб очень просто. Даже странно, что профессионал так легко купился на это.
— На что на это? — переспросил бывший пассажир членовоза.
— Да на это же, — повторил милиционер-Пиноккио и сделал странный жест рукой.
— Не пони… — начал было Михаил Николаевич, но тут же захрипел, задергался в сильных руках милиционера. Потом глаза его закатились и он обмяк. В горле его торчала острая спица.
— Готов? — спросил старший, не оборачиваясь.
— А то как же, — улыбаясь, ответил Пиноккио.
— Все чисто?
— Обижаете. Как в аптеке. Ни капли не пролилось.
— Знаю я тебя… Как в аптеке! — брюзгливо передразнил старший. — Этот Гриша от тебя сегодня чуть не ушел. Каратист оказался… твою мать.
— Так ведь не ушел же, — миролюбиво отозвался Пиноккио. Он осторожно придерживал тело Михаила Николаевича, чтобы покойник ненароком не свалился от тряски с сиденья. — Принципиальным был Гриша, от таких деньжищ отказался. Мы ведь всегда сначала по-хорошему…
В кабине повисла тишина.
— Вроде здесь, — сказал наконец старший. «Волга» тихо свернула с дороги и нырнула в прогалину между двух кустарников. Старший притормозил. — Точно, — удовлетворенно кивнул он. — Мы на месте. Выносим.
Вдвоем они вынесли из машины труп и аккуратно положили на дно ямы, вырытой, судя по всему, совсем недавно.
— Хорош, — сказал похожий на Иствуда и вытащил из кармана фонарик. — Закапывай, я посвечу.
Пиноккио, орудуя короткой саперной лопаткой, ловко забросал яму, разровнял, присыпал листьями.
— Вот и все, — произнес он, чуть отдышавшись. — Ни одна сука не найдет. Когда его хватятся, пусть попробуют поискать…
Старший скрипуче засмеялся и покрутил пальцем возле виска.
— Ну и дурак же ты у меня, напарничек, — проговорил он.
— А чего я такого сказал? — обиделся Пиноккио.
Старший не ответил, взял у него из рук лопату, пристроил ее в багажнике. Оттуда же он достал маленькую метелку, сунул ее вместе с фонариком Пиноккио, а сам сел за руль. Младший дождался, пока «Волга» выедет обратно на пустынное темное шоссе, и быстро замел все следы протектора, подсвечивая самому себе фонариком. После чего выбрался на дорогу, положил метелку обратно, отряхнул плащ и уселся на переднее сиденье рядом с водителем.
— Так почему это, интересно, я дурак? — с досадой поинтересовался он у напарника.
— Потому, — отрезал старший. — Ты, выходит, самого главного в нашей работе не понял. Поисков никаких не будет, потому что друга этого никто не хватится. Никто и никогда. Усек, сержант?



Часть первая
БЕСПОКОЙСТВО



Глава 1
ЯВЛЕНИЕ ЖАННЫ

Мой дом — моя крепость. А также офис, командный пункт, спальня и столовая. Все вместе в двух комнатах, очень удобно. На Западе мои коллеги имеют офис отдельно, дом-крепость отдельно, а питаются в ресторанах. Мы же по своей бедности предпочитаем совмещать. И если на бронированной табличке, укрепленной на моей бронированной двери, написано «Яков Семенович Штерн. Частный детектив» — то можете быть уверены, что за дверью вас встретит именно Штерн, а не его помощник, секретарь и референт, которых вообще в природе не имеется. Я все делаю сам. Сам принимаю заказы, сам беседую с клиентами. Отвечает на телефонные звонки, правда, мой близкий и единственный друг. Автоответчик.
Каждое утро начинается для меня с двух одинаково неприятных дел. Я варю кашу и слушаю телефонные записи, которые с вечера сделал мой друг. Сам я вечерами и тем более ночами трубку предпочитаю не поднимать. Наслушаешься гадостей на сон грядущий, а потом всю ночь будут сниться мальчики кровавые и неоплаченные счета.
Сегодняшнее утро ничем не отличалось от предыдущих. Я мрачно перемотал пленку, включил звук и полез на антресоль за очередным брикетом каши. Как всегда, табурет угрожающе заскрипел, и я который раз твердо дал себе обещание выбросить эту антикварную рухлядь и купить себе для кухни обыкновенный стул. Изделие со спинкой и на четырех ножках. Верного четвероногого приятеля.
Голос из динамика вкрадчиво сказал:
— Яков Семенович, можете мне не отвечать Мы ведь знаем, что вы дома. У вас есть еще время подумать до завтрашнего утра…
«А потом мы примем меры…» — мысленно продолжил я, элегантно соскакивая с табурета на пол. Брикет с кашей я грациозно держал в правой руке. В каждом, даже рутинном деле должно быть свое изящество Иначе можно просто свихнуться.
— …А потом мы примем меры, — послушно сказал вкрадчивый голос. — Поверьте, мы не желаем вам зла. Но поставьте себя на наше место…
Обладатель вкрадчивого голоса представлял интересы фирмы «Папирус Лтд». Скромненькая организация. У филиала «Папируса», которым последнее время занимался я, был десятимиллиардный годовой оборот. Магазин на Сретенке. Магазин в Трубниковском. Склады, склады, склады. Маленькое валютное кафе на Ростовской набережной. И кое-что еще по мелочи в разных районах Москвы. Я поставил себя на место господина Лебедева, президента «Папируса». Потом я представил господина Лебедева на своем месте, в маленькой кухне, с брикетом пшеничной каши в руке, и невольно хмыкнул.
— …Нам ничего не остается, как сделать ответный шаг.
Гудки. «Папирус» сказал свое последнее слово и отключился.
Я сорвал с брикета обертку, стараясь не глядеть на надпись «Годен до…» и на цену — тринадцать копеек. Собственно, ежеутренне питаться дурацкой кашей меня никто не заставлял. Здоровье позволяло мне кушать на завтрак горячие тосты с повидлом, столовую ветчину, сыр бри и земляничный йогурт. Самое смешное, что в последнее время и мои финансы позволяли мне такое меню. И если бы не моя проклятая лень и обращение к супермаркетам, я вполне мог бы заколотить гвоздями проклятую антресоль с бабушкиными припасами и питаться, как все тот же господин Лебедев. Он-то наверняка начинает свое утро с порции йогурта…
Я положил каменный брикет в жестяную миску, специально предназначенную для таких экзекуций, и ударил своей железякой по серо-желтому кирпичику, сделанному из будущей каши.
Из динамика послышался шепот:
— Яшка, мразь! Мы до тебя доберемся, падла! Мы тебя…
Я невольно поморщился, слушая рассказ о том, что со мной собираются сделать. Самым мягким было обещание намотать мои кишки на ограду моей же могилы. Чисто технически задача представлялась мне довольно сложной — если, конечно, не предположить, будто я уже заготовил впрок себе местечко на кладбище и обнес его соответствующей оградой. Размышляя о преимуществах покупки впрок места для собственного погребения, я отвлекся и чуть было не нанес себе удар по пальцу. К счастью, в последний момент я успел отдернуть руку и отделаться легким испугом.
Ударным инструментом для разбивания брикета служил мне тяжелый стальной кастет с имперским орлом и свастикой. Когда-то эта вещь принадлежала какому-то эстету-нибелунгу из СС. Позднее — гвардии рядовому Петухову, который подстрелил нибелунга на окраинах Вены. Еще позднее вещица попала в руки Петухову-правнуку, который стал шляться вечерами с дедулиным трофеем в кармане. Эта милая штучка должна была раскроить мне череп лет шесть назад, когда Петухов-правнук, семнадцатилетний обалдуй, решил поправить свои финансовые дела за счет случайных прохожих. На его счастье, первым таким прохожим случайно оказался следователь МУРа старший лейтенант Яков Семенович Штерн собственной персоной. Я хорошенько объяснил правнуку гвардии рядового Петухова смысл заповедей не убий и не укради — после чего юноша прекрасно все осознал. Раскаяние было столь глубоким, что я в тот вечер отказался от намерения свести начинающего бандита в отделение и просто дал ему испытательный срок, пообещав приглядывать за ним. Правнук слово свое сдержал. Сейчас он то ли брокер, то ли дилер, а может быть, официальный дистрибьютор. Ездит на новеньком «мерседесе», вечерами интеллигентно выгуливает черного ротвейлера. Жена у него тоже где-то в структурах. При встрече с правнуком мы раскланиваемся, и он всякий раз зовет меня работать в свою контору. Я вежливо отказываюсь, хотя деньги неплохие. Не терплю над собой никакого начальства, даже доброжелательного. Поэтому, кстати, и ушел из МУРа, как только представилась возможность.
— …И не рад будешь, что на свет родился!
Финальный мат. Отбой.
К тому моменту, когда голос из динамика закончил перечисление всех мыслимых и немыслимых казней, включающих разрывную пулю в живот, удушение с помощью капроновой лески N 3 и пропускание гениталий через мясорубку, я успел благополучно справиться со своей задачей: превратил каменный брусок пшеничной крупы в маленькую серо-желтую горку. Я зажег газ, поставил на огонь кастрюльку с водой и осторожно высыпал в воду результат своей работы кастетом. Крупа после недолгих раздумий затонула. Осталось только помешивать мое варево.
Угрозы, которых я только что наслушался в избытке, исходили от Лехи Быкова, владельца компании «Сюзанна». Не от самого, конечно, Быкова — говорил какой-то нанятый им шестерка. Сам Леха не таков, чтобы оставлять следы на магнитофонной ленте. Фирма «Сюзанна» победнее, чем «Папирус» господина Лебедева. Иной уровень крутизны. Оборот поменьше, подходы попроще. И «Сюзанна», и «Папирус» одинаково нарушают закон, просто на разных стадиях. Интеллигентный Лебедев ворует чужие копирайты, ребятишки Лехи Быкова специализируются на умыкании из типографий готовых пленок. Лебедев работает тонко, и его трудно поймать за руку. Быков действует нагло, и с ним не все рискуют связываться. Я умудрился доставить крупные неприятности и тому, и другому. По моей бескорыстной наводке в «Сюзанне» уже было два обыска. Очень результативных, потому что неожиданных. «Сюзанна», «Сюзанна», мон амур!…
Тем временем друг-автоответчик, пошелестев магнитофонной лентой, вдруг выдал мне сюрприз. Женский голос произнес:
— Яков Семенович, здравствуйте! Моя фамилия Володина. Мне очень нужно с вами встретиться…
Я поднял голову от своей каши, но тут, на самом интересном месте, пошли гудки. Должно быть, неизвестная мне Володина положила трубку. Сообщение получилось коротким и неясным. Я огорчился, поскольку голос на пленке мне определенно понравился в нем не было и следа ненавистных мне визгливых бабьих интонаций, когда любое слово вдруг может соскочить в истерику. Не было в этом голосе и фальшивого придыхания, которое должно было означать глубокую взволнованность. Голос таинственной Володиной был тихим, теплым, с легчайшей хрипотцой.
Терпеливо помешивая кашу, я пришел к выводу, что звонок этот предназначался не мне. В последнем издании телефонного справочника «Вся Москва» мой номер попал в раздел «Частные сыскные агентства» без указания моей специализации. Едва ли прекрасная незнакомка могла быть моим будущим клиентом. Я не занимаюсь разводами, личной охраной и поиском утерянных мужей и жен. Мои клиенты, как правило, — финансово озабоченные мужики, делающие свой бизнес на стародавнем изобретении Иоганна Гутенберга. Когда я уходил из МУРа, мой бывший начальник майор Окунь в сердцах обозвал меня дезертиром, а потом и крысой, бегущей с корабля. Да и многие мои тогдашние сослуживцы были уверены, что я нашел себе непыльную работенку. Сиди себе в офисе, перелистывай книжечки. Преступник — не какой-нибудь Коля-Чума, в синих пороховых наколках, опухший от водки и сбрендивший от марафета. Культурный учтивый джентльмен, предпочитающий откупаться, а не стрелять. Как бы не так, с внезапной злостью подумал я, глядя, как моя каша в бурлящем водоворотике начинает всплывать со дна. Бывшие коллеги по МУРу, безусловно, пали жертвой предрассудков. Книгоиздательский бизнес вкупе с книготорговым — ничем не хуже, но и не лучше всех прочих видов бизнеса. И еще надо посмотреть, кто менее разборчив в средствах — мытищинские наркодельцы, солнцевские рэкетиры или подтянутые господа типа Лебедева. Во всяком случае, вакуумная мина в Москве впервые была применена как раз этими друзьями, в прошлом году тогда, помнится, взлетел на воздух крупный полиграфкомбинат в Коньково — вместе с тремястами рабочими ночной смены и полутора миллионами почти готового тиража Дорис Оливье в серии «Телероман». Тираж тот был спорный. На него претендовали владельцы «Бук-сервиса», хозяева фирмы «Марина» и лично два коньковских пахана, большие новички в области умственного труда. Самое смешное, что настоящий хозяин издательских прав на Оливье к разборке даже не был допущен: его новенькую «тойоту» для острастки хозяина ночью раздавили прессом в лепешку, прямо на охраняемой стоянке…
Каша уже почти дошла до кондиции, и я, обжигая губы, рискнул ее попробовать. Пресновата, пожалуй… Ладно, сойдет. Пока я возился со стряпней, мой приятель автоответчик преподнес мне еще несколько коротких сообщений. Меня настоятельно приглашали на презентацию нового бестселлера Гоши Черника (придется идти, тоскливо подумал я), информатор из Минска односложно уведомил о том, что весь тираж пропавшего «Эха» внезапно всплыл на тамошнем рынке (так-так…), какой-то гугнявый тип скороговоркой посоветовал мне мотать на землю предков (оплатить мне проезд тип почему-то не предложил), секретарь Московской стрелковой ассоциации известил, что соревнования на кубок Москвы состоятся в Тушино в следующее воскресенье и я в списке (какого черта, чуть не взвыл я, тоже мне, нашли стрелка! Все равно ведь наш «Шеврон» продует в командном зачете. В «Резервах», между прочим, двое ребят из «Вымпела» и трое, по слухам, из «Альфы»…). Последним вчера звонил Слава Родин из «Книжного вестника» — просил, по возможности, заглянуть в редакцию.
Так, с сообщениями разобрались. Можно кушать. Я полил мою кашу из бутылки постным маслом, достал из буфета свою ложку, сунул руку в хлебницу. И тут сообразил, что вчера в суматохе позабыл забежать в булочную. В хлебнице были только крошки.
Я бросил скорбный взгляд на антресоль, откуда я доставал брикет с кашей. Все запасы делала покойная бабушка Рахиль Наумовна, на случай атомной войны. Помимо каши, на антресолях были толково размещены пачки чая, упаковки сахара-рафинада, ящик супов в пакетах. Провизии должно было хватить на весь период ядерной зимы и вплоть до самой ядерной весны. Бабушка пережила ленинградскую блокаду, а потому не могла допустить, чтобы голодный ужас полувековой давности повторился. Но хлеб, естественно, она не запасала. Зато в углу антресолей висели три наволочки, набитые сухарями. Пару раз я, побежденный приступами своей лени, вместо хлеба использовал бабушкин сухарь. Если его хорошенько размочить…
Я резко встал, едва не опрокинув свой аварийно скрипящий табурет. Все. С ленью будем бороться. С сегодняшнего утра начинаю новую жизнь. Сейчас оденусь, возьму большую хозяйственную сумку и отправлюсь в поход по магазинам. Куплю всего того, чем должен питаться преуспевающий (ну, это я малость подзагнул… ладно, просто не бедствующий) частный детектив моей квалификации.
Накинув плащ и вооружившись сумкой, я бдительно выглянул в дверной глазок. Если верить американской оптике, лестничная площадка была пуста Озираясь, я спустился вниз по лестнице. Предосторожности мои не были излишними: подопечные от слов любили переходить к делу. Слегка приоткрыв входную дверь подъезда, я изучил окрестности. Пусто. Никто меня не пасет. Уверившись в этом, я расслабился и по дороге в магазин оглянулся всего только раза три. И, как водится, проморгал опасность.
Отследили они меня, скорее всего, еще между домом и магазином, но в магазине трогать не стали, позволив мне сделать все покупки и уложить в сумку добытое — батон, яйца, ветчину, сыр и серебристую двухсотграммовую упаковку йогурта. Йогурт, как впоследствии выяснилось, был изготовлен хоть и по шведской лицензии, но на нашем молкомбинате имени Бусыгина. По российской привычке разбавлять любой молочный продукт, на комбинате самовольно изменили консистенцию. Бусытинский йогурт больше всего стал напоминать перестоявший кефир.
Кстати, это и спасло мне жизнь.
Стрелять в меня начали сразу, как только я вышел из магазина. Малолитражный автобусик с надписью «Омни-кола» лихо промчался по дороге мимо супермаркета в опасной близости от пешеходной зоны, и стрелок, приоткрыв боковую дверцу с буквами «ко», дал прицельную очередь. Привычные прохожие, оказавшись в секторе обстрела, мигом легли на асфальт и прикрыли головы руками. Те, что подальше, бросились врассыпную, стремясь рассредоточиться по дворам и подъездам. Я пока не пострадал. Пули, предназначенные мне, попали в серого чугунного пингвина с разинутым клювом. До сегодняшнего дня мне казалось, что эти тяжеленные урны, стараниями супрефекта нашего района расставленные по всему проспекту, выглядят просто по-идиотски. Вдобавок ко всему человек, опускающий в урну огрызок, пластиковую обертку или просто окурок, испытывал неприятное чувство — будто он кормит королевского пингвина всякой несъедобной гадостью.
Лежа под защитой урны-пингвина, я изменил свое мнение по поводу новшества нашего супрефекта. Более того, я мысленно начал составлять письмо в префектуру с просьбой существенно модернизировать пингвинов, увеличив ширину каждого хотя бы до полутора метров и сменив материал с чугуна на бронебойную сталь. Однако, увы, тот экземпляр, за которым я сейчас прилег, еще принадлежал к прежней модификации. И вряд ли мог меня укрыть секунд через пятнадцать: автобусик с «Омни-колой» на борту уже делал следующий заход. Судя по основательности, с какой проводилась операция, и по выбранному калибру оружия, первым от слов перешел к делу господин Лебедев.
Я пошарил в карманах в поисках хоть какою-то оружия. Пусто. Мои выходы за покупками в супермаркет были до того спонтанными, что у меня еще не выработался рефлекс брать в такие экспедиции по крайней мере гранату-лимонку. Так, для подстраховки. Чтобы чувствовать себя поувереннее. Я запустил руку в сумку с покупками и нащупал прохладный цилиндрик. Внутри упаковки булькнуло. Меня осенило…
Посторонний наблюдатель — если бы таковой нашелся — твердо решил бы, что присутствует при исполнении рядового военно-спортивного норматива, а именно — метания гранаты из-за укрытия. Он, этот наблюдатель, увидел бы, как носатый встрепанный мужчина (то есть я) выхватывает серебристый снаряд, зубами выдергивает чеку и мастерским прицельным броском поражает…
На самом деле я выхватил из сумки увесистую упаковку с бусыгинским йогуртом, зубами отодрал пленочку-крышку и, прицелившись, метнул в сторону наезжавшего автобусика. Самого автоматчика нечего было и пытаться поразить таким несерьезным оружием, как йогурт. Но вот для водителя эта штука могла сгодиться.
Блямс! Лобовое стекло автобусика было затемнено, так что водителя я не видел. Однако теперь и водитель не мог видеть меня. И, между прочим, не только меня. Упаковка бусыгинского продукта вмазалась точно в центр лобового стекла, лопнула с сильным шмякающим звуком, и белая масса йогурта расползлась по всей поверхности стекла. Можете себе представить состояние водителя, когда стекло перед его глазами за секунду становится матовым! Причем, что особенно интересно, на скорости километров пятьдесят в час. Да еще на оживленной магистрали, где, в нарушение всяких правил, по обочинам припарковано великое множество транспорта. В том числе и грузового. В том числе и огромный панелевоз, водитель которого, как видно, забежал в супермаркет по какой-то мелкой надобности и легкомысленно оставил свое чудовище на произвол судьбы.
Я увидел, как заработали дворники автобусика, но рычаги, лишенные щеток, прочертили только две узенькие дуги в бескрайнем море йогурта. Бережливость, господа, иногда выходит боком. Наверное, хозяйственный водила поснимал щетки, дабы уберечь их от мелких уличных воришек. Сэкономил, называется!
Ослепший водитель «Омни-колы» инстинктивно взял вправо — так резко, что длинная очередь, предназначенная нам с чугунным пингвином, прошла правее и ниже, прямо по шинам панелевоза. Машина осела набок, ее массивный груз опасно накренился. Взвизгнули тормоза обезумевшего микроавтобуса: водитель, испугавшись содеянного, стал высовывать голову в боковое стекло-бойницу, переложив свой штурвал резко вправо. Нервный стрелок от такой неожиданности одной длиннющей очередью в никуда опустошил свой магазин и заткнулся. Последние три пули успели угодить в витрину супермаркета. Витрина взорвалась осколками, из-за чего шофер «Омни-колы» мигом втянул свою голову обратно и окончательно потерял всякую ориентировку в пространстве. Автобусик на полной скорости рыскнул опять влево-вправо, закрутился вокруг своей оси. Шофер, судя по всему, отчаянно давил по тормозам, однако силы инерции были неумолимы. Лет пять назад я по телевизору видел фильм о катастрофе какого-то мощного лайнера, вроде «Титаника». Так вот: теперь эта история повторялась у меня на глазах, только в миниатюре и на суше. Корабль с террористом-автоматчиком на борту полным ходом врезался в бок айсберга-панелевоза. Одна из огромных бетонных панелей, составленных домиком, переломилась на моих глазах и с хрустом обрушилась на корпус бедной «Омни-колы». Против лома, как известно, нет приема, а уж против бетонной плиты — тем более. Лобовое стекло вылетело, но вернувшаяся на миг свобода обзора шоферу уже ничем помочь не могла. С мерзким жестяным скрипом корпус автобусика смялся гармошкой и пропал под серым бетонным надгробием. Потом наконец наступила тишина. Я понял, что пора сматываться. Через пару минут здесь будут патрульные машины — иди потом доказывай, что ты действовал в пределах необходимой обороны. К тому же никто бы и не поверил, что такие разрушения можно причинить с помощью одной лишь упаковки йогурта, да еще и отечественного производства. Хотя… Вполне возможно, что Бусыгинский молокозавод стал молокозаводом в результате конверсии. А прежде там изготовляли, например, пластиковую взрывчатку. И, судя по йогурту, тоже наверняка халтурили. Возможно, не докладывали пластика.
Я подхватил свою сумку, в которой одной покупкой стало меньше, и, прижимаясь к стеночке, быстро затрусил к дому, моля Бога, чтобы на сегодня опасные приключения закончились.
Бог не внял. Должно быть, вспомнил о моем атеизме. Во всяком случае, крепкий мужик с дубиной, карауливший меня в моем же подъезде, не был убежден, что на сегодня покушений довольно. К радости моей, дубинконоситель не был профессиональным киллером. Киллер обязан был сперва нанести удар, а потом уж орать «Получай, гнида!». А еще лучше — и вовсе не орать. Здесь же получилась явная инверсия. Мой убийца (или членовредитель) перепутал последовательность операций. Он сперва проорал свой текст и только после этого бросился на меня. Явно это был посланец Лехи Быкова. Тот всегда скупердяйничал, нанимая вместо киллеров каких-то алкашей с расстроенной координацией движений. На пятачок пучок. Я выпустил из рук свою сумку и поймал убийцу в объятия, уклоняясь от дубины. Удар пришелся в стену. Посыпалась штукатурка. Я взял руку в элементарный захват. Подъезд огласился воплем, теперь уже далеко не воинственным, а дубинка со стуком упала на пол. Не давая моему убийце опомниться, я подтащил его ко входной двери подъезда и уже намеревался пинком придать ему первую скорость. Но тут мне вдруг стало жалко двери. Она была довольно крепкой, в верхнем проеме было вставлено почти что целое стекло. От удара и дверь, и стекло могли пострадать. Пока я раздумывал, с той стороны двери послышались шаркающие шаги. Скорее всего, это Нина Борисовна, моя школьная учительница физики, а теперь просто соседка по подъезду, возвращала своего карманного Дезика с прогулки. Дверь медленно открылась. Так и есть. Прекрасно.
— А, Яков, здравствуй! — сказала мне Нина Борисовна, тактично делая вид, будто не замечает рядом со мной перепачканного побелкой мужика в позиции бегуна перед стартом, которого я как раз удерживаю в пределах старта. Мудрая женщина инстинктивно придерживалась американского принципа прайвиси: не вмешивалась без крайней надобности в чужие дела.
Мой убийца, пытаясь освободиться, выдал длинную матерную фразу.
— Нина Борисовна, — проникновенно попросил я. — Придержите, пожалуйста, дверь открытой. Тут человек в подъезде заблудился, никак дорогу на улицу не найдет.
— Конечно, Яков, — ответила моя бывшая учительница и вернулась на улицу, чтобы придержать дверь. Как только путь наружу был открыт, я без раздумий вытолкнул сильным ударом бывшего обладателя дубинки. Посланец Лехи Быкова перелетел пешеходную тропинку и застрял в кустах. Из кустов донесся приглушенный мат.
— Может быть, милицию вызвать? — деликатно поинтересовалась Нина Борисовна.
— Он сам сейчас уйдет. — Я покачал головой. — Считаю до трех. Раз…
Кусты дрогнули, и мой несостоявшийся убийца выполз оттуда на четвереньках.
— Ну, все, тебе не жить, — пообещал он.
— …Два, — сказал я задумчиво, делая шаг вперед. Мужик резво поднялся с четверенек, пробежал по тропинке, завернул в щель между гаражами и пропал. — Спасибо, Нина Борисовна, — поблагодарил я соседку.
— Не за что, — проговорила та мне в ответ и, придерживая своего Дезика, зашаркала к лифту.
Я еще раз внимательно обозрел окрестности, никаких киллеров больше не обнаружил и вернулся к своей сумке. Дубинка валялась рядом. От удара о стену это хлипкое оружие треснуло. Мне оставалось только доломать дубинку через колено и засунуть обломки в пасть мусоропровода на моем этаже. Мусоропровод клацнул, провожая в последний путь деревянного свидетеля второго за этот день покушения на Якова Штерна.
Потом я отпер все свои секретные замки, затворил за собой бронированную дверь моей квартиры-крепости и подвел итоги моего похода за покупками. Йогурт я истратил. Яйца разбились уже в сумке, перепачкав батон смесью белка, желтка и скорлупы. Свертки с ветчиной и сыром уцелели. Уже кое-что. Я отнес трофеи на кухню, ножиком очистил батон, затем отмыл многострадальную сумку. Все-таки можно спокойно позавтракать, решил я и вновь ошибся.
Из моей прихожей послышался тоненький свист. Это заработал пожарный индикатор, установленный мной на лестничной площадке. Очень чувствительная японская система, реагирует даже на зажженную спичку. Я схватил с полки портативный огнетушитель и распахнул дверь. Успел я вовремя и загасил самодельный бикфордов шнурок почти у самого основания внушительной штуковины, обмотанной клейкой лентой. Штуковина лежала у самой двери. Леха, оказывается, был совсем не дурак. Он послал не одного, а сразу двух диверсантов. Пока я отмахивался от одного, другой караулил меня с подарком. Стоило мне закрыть за собой дверь, как сей же секунд был подложен этот милый сюрприз. Я осторожно взвесил на руке штуковину. Кустарная работа, но могла, пожалуй, испортить мне завтрак. Довольно сильно причем испортить.
Пока я раздумывал, что же мне делать с ЭТИМ подарочком (от намерения спустить его в мусоропровод вслед за дубинкой я по зрелом размышлении отказался), приотворилась соседняя дверь на площадке. Еще более бронированная, чем моя. Отставной начпрод Таманской дивизии полковник Астраханцев Александр Васильевич сурово спросил, не снимая цепочки:
— Опять безобразничаешь?
Я понял, что он имеет в виду лужу пены из огнетушителя на полу.
— Никак нет, ликвидировал возгорание на вверенной мне лестничной площадке! — отрапортовал я, сделав зверское лицо.
Отставной полковник уловил мою издевку.
— Я тебя посажу! — посулил мне сосед. — Я в мэрию обращусь, чтобы тебя из этого дома… в сорок восемь часов! Развел тут, значит…
— Александр Васильевич, — укоризненно произнес я. — Я ведь любой ремонт в нашем подъезде всегда делаю сам. Помните, когда кто-то гранату кинул в шахту лифта? Я ведь тогда все восстановил в лучшем виде. И когда из птурса пальнули по вашему окну, разве не я взял на себя все расходы?
— Расходы… — брюзгливо протянул полковник. — Так ведь это в твое окно целились! Чего это я стал бы платить за ремонт?
Чтобы позлить старика, я сказал:
— Между прочим, еще не известно, в чье именно окно хотели попасть. Птурсы имеются на вооружении у ваших друзей военных, а не у моих штатских… Наверное, на пенсию-то вы ушли не с пустыми руками. Надо еще проверить, сколько продовольствия не дошло до кухни доблестных таманцев.
— Ка-ак… ка-ак ты сме… — противно закудахтал сосед. — Да я… Верой и пра-а-а… — Старческое лицо Астраханцева неприятно искривилось, пошло морщинами.
Я тут же вспомнил раздавленный в гармошку микроавтобус, и мне стало досадно из-за своей несдержанности. Довел старика. Может, он и украл когда-то тонну-другую солдатских консервов… да уж все быльем поросло.
— Извините, Александр Васильевич, — покаянно произнес я. — Я дурака свалял. Кругом виноват… Кстати, вы случайно не рыбак?
— А что? — подозрительно спросил Астраханцев.
Я кивнул на подарочек Лехи Быкова:
— Вот динамитиком разжился. Хотите, поделюсь?
Соседская дверь с треском захлопнулась. Я пожал плечами и вернулся в свою квартиру. На часах было пол-одиннадцатого. Каша давно остыла. Ветчина, батон и сыр лежали нетронутыми.
Все, у меня перерыв. Перерыв на завтрак.
— Пе-ре-рыв! — торжественно произнес я вслух.
В дверь тут же позвонили. О Господи! Как они меня все достали. Я вытащил из ящика стола свой «Макаров», передернул затвор и на цыпочках приблизился к двери. В мой бронированный глазок не видно было ни души. Да за кого они меня держат? Приемчик ведь древний и рассчитан на совсем уж тупых. Ты недоуменно открываешь дверь, и тут сбоку на тебя набрасывается какой-нибудь люберецкий ниндзя. Или чертановский якудза… Ладно, дураков надо учить. Громко ворча и демонстративно звеня своими многочисленными запорами, я распахнул дверь — и тут же бросился на пол, перевернулся, схватил дурака-ниндзя в охапку, втянул его в квартиру, молниеносно прихлопнул обратно дверь и приставил свой «Макаров» к виску гостя. Ниндзя был мелкий, щуплый и едва доставал до моего плеча.
— Ой! — сказал ниндзя женским голосом. — Вы Яков Семенович, да?
Я отпрянул. Это был никакой не наемный убийца. Передо мною стояла девушка. Маленькая, изящная. Короткая мальчишеская стрижка. Глазищи в пол-лица и маленький носик, похожий на клювик. Чистой воды воробышек.
— Вы Штерн, Яков Семенович? — повторил воробышек.
Голосок был тихий, теплый, с небольшой хрипотцой. Я его сразу узнал.
— Да-да. — Я прокашлялся, стараясь скрыть неловкость. — Частный детектив Штерн к вашим услугам. А вы ведь Володина, не так ли? Вы ведь мне звонили вчера?
— Ага, — тихонько проговорила Володина и чуть склонила голову набок, отчего сходство с маленькой птичкой еще больше усилилось. — Меня зовут Жанна Сергеевна. Можно просто Жанна…
Тут я обнаружил, что в руках у меня все еще «макаров» и он направлен в лоб гостье. Вот что значит стресс. Побегайте с мое под пулями, и вам тоже в каждой девушке будет мерещиться ниндзя. Синдром Майка Хаммера, профессиональная болезнь всех частных детективов.
Извинившись, я спрятал пистолет. После этого я провел свою гостью на кухню. В моем так называемом кабинете был еще больший беспорядок: два дня назад я задумал перебрать свои досье, разложил их по комнате и, как обычно, заленился довести дело до конца.
— Слушаю вас, Жанна Сергеевна, — сказал я гостье, усадив ее на принесенный из кабинета единственный мой приличный стул. Сам же вынужден был сидеть на все том же скрипучем табурете. При каждом моем движении этот мерзавец кряхтел и грозил развалиться.
— Пожалуйста, зовите меня Жанна… — попросила девушка-птичка.
— Вы хотите меня нанять? — поинтересовался я.
Птичка утвердительно кивнула своей головкой.
— Тогда давайте договоримся сразу. Пока я на вас работаю, вы зовете меня Яковом Семеновичем, а я вас — Жанной Сергеевной. Вы — мой клиент, я — защищаю ваши интересы. Это главное. Вы меня понимаете?
— Понимаю, — вздохнула гостья. — Правда, я еще не знаю, согласитесь ли вы выполнить мою просьбу. Дело уж больно деликатное…
Я хмыкнул про себя. Эти слова произносят буквально все мои клиенты. Сговорились, что ли?
— …Деликатное и довольно опасное, — закончила фразу Жанна Сергеевна.
Я внимательно посмотрел на девушку-птичку. А вот насчет опасностей мои клиенты обычно не догадывались предупредить. Наверное, скромничали. Или боялись, что я буду набивать цену за свои услуги. Жанна Сергеевна была первой, кто рискнул произнести вслух это слово.
— Очень интересно, — проговорил я. — А теперь рассказывайте. Только не торопитесь… Может, чаю хотите? Чаем своих клиентов я угощаю бесплатно.



Глава 2
ПОЛТЕРГЕЙСТ ЗАКАЗЫВАЛИ?

Завтракать мне пришлось все-таки кашей, да еще и холодной. За чаем и разговором девушка-птичка по имени Жанна Сергеевна незаметно склевала ветчину и сыр. Впрочем, я был не в претензии: мой девиз — угощать своих клиентов, даже тех, кому можешь отказать. Человеку не так обидно.
Завязка истории госпожи Володиной была тривиальна, как аргентинский телесериал. Молодое издательство «Вита», возглавляемое, естественно, самой Жанной Сергеевной, решило выйти в люди самым простым и эффективным способом — за счет модной зарубежной книгозвезды. Была найдена внушительная сумма в свободно конвертируемой валюте, и, минуя большинство жадных московских посредников, «Вита» вышла в США на литагента самого Стивена Макдональда. Был заключен контракт на год и получено эксклюзивное право на издание его нескольких бестселлеров. В том числе — и самого последнего, романа «Второе лицо», который не вышел еще даже в Штатах.
— Потрясающий триллер, Яков Семенович, — весьма эмоционально прощебетала птичка. — По-моему, это вообще его лучшая вещь! Там бывший сотрудник ФБР Джон Гаррисон на пару с бывшим полковником Московского УГРО Петровым…
— А бывшего полковника случайно не Романом зовут? — осторожно спросил я. Был у нас в МУРе такой полковник, Рома Петров. Попался на взятках. Вернее, попался, когда решил хапнуть слишком много. Подозреваю, что взяткодателя обидел именно генеральский размер суммы.
— Не помню, — отмахнулась птичка. — Кажется, не Романом. Не помню. В романе Джон называет его не по имени, а товарищ Петров.
— Ага, — кивнул я. — Любимое наше обращение. Но продолжайте, продолжайте, Жанна Сергеевна. Что дальше-то случилось?
— Так вот, — продолжила госпожа Володина. — И эти самые Джон с Петровым, в самом центре Нью-Йорка…
— Жанна Сергеевна, — ласково сказал я. — Давайте пока отвлечемся от сюжета и от Нью-Йорка. Верю, что роман интересный. Я сам, знаете ли, люблю на досуге почитать кого-то типа Клэнси… С контрактом-то что стряслось? Американец вас надул?
— С контрактом все в порядке, — погрустнела птичка. — В том-то и дело, что нам его надо соблюдать.
— Не понял, — искренне удивился я.
— Все очень просто, — потерянным тоном продолжила Жанна Сергеевна. Оказывается, «Вита» владела дискетой с записанным на ней «Вторым лицом» ровно одни сутки. После чего упомянутая дискета бесследно пропала из запертого стола Жанны Сергеевны в издательстве.
— Недоразумение? — быстро спросил я. — Дурацкая шутка? Коллеги-завистники? — В моей практике уже было несколько случаев, когда в молодых издательствах коллектив делился с быстротой амебы. При этом раздел наиболее ценного имущества подчас сопровождался криминальными эпизодами. Когда, например, в «Древнегреческой энциклопедии» буква «Дельта» воевала с буквой «Гамма», было злодейски разбито четыре компьютера в центральном офисе и подожжен склад с запасами замечательного обложечного картона. Помню, ко мне одна из сторон обратилась в самый драматический момент — когда вторая инициативная группа была готова умыкнуть себе весь архив «Энциклопедии» — все сотни мегабайт…
— Нет, — твердо ответила Жанна Сергеевна. — Наши здесь ни при чем. Я точно знаю, КТО это сделал и зачем.
— Отлично, — бодро произнес я. — И у вас есть доказательства?
Доказательства, оказывается, имели место. Не прошло и двух недель со дня таинственной пропажи, как похититель объявился сам. Причем самым наглым образом. Только что в Москве вышел в свет толстый том Стивена Макдональда. На последней странице книги опубликован издательский анонс. Роман Ст.Макдональда «Второе лицо» там стоит под номером первым…
— Жанна Сергеевна, — деликатно прервал я птичкин рассказ. — Но ведь это стопроцентно выигрышное дело! Любой суд вынесет решение в вашу пользу и накажет пиратов. У вас контракт, у них — анонс. Вам нужен толковый юрист, а не частный сыщик…
Выяснилось, что госпожа Володина уже рассматривала такой вариант и отвергла его. Судебное дело по иску легко было затянуть на месяц-другой, а то и на полгода. В то время как в контракте была оговорена точная дата выхода «Второго лица» в издательстве «Вита». Американской стороне при этом было совершенно наплевать на наши обстоятельства. Литагент Макдональда еще при заключении договора дал понять, что его не волнует, кто в этой воровской стране к кому залезает в карман. И если этих господ издателей кто-то из своих обведет вокруг пальца, пусть, мол, они сами и обращаются в полицию, судятся со злоумышленниками или мирятся. Но только в случае нарушения контракта «Вита» обязана будет выплатить неустойку.
— Большая сумма? — сочувственно спросил я. Жанна Сергеевна Володина только развела руками.
— И все-таки? — поинтересовался я. — Если уж вы меня нанимаете, то извольте назвать цифру. Это существенно.
Девушка-птичка, вздохнув, назвала.
Серьезная сумма, подумал я. Судя по всему, после этой выплаты со всем издательством «Вита» будет покончено раз и навсегда. А тем временем наши пираты безо всякого контракта напечатают «Второе лицо» — совершенно бесплатно. И, если контора солидная, это может им сойти с рук.
— Что от меня требуется? — спросил я. О, сущие пустяки. Проникнуть в логово пиратов и вернуть искомую дискету. Всего ничего.
— Жанна Сергеевна, — задумчиво проговорил я, по привычке почесывая переносицу. — Вам нужен не я. Вы, как я понимаю, уже сами провели всю сыскную работу, вычислили злоумышленника. Вам ни к чему частный детектив. Вам нужно нанять пару крепких парней, умеющих всего-то навсего ночью проникать в закрытые помещения. Это, кстати, обойдется вам дешевле. Потому что у меня довольно высокая такса.
— Я хочу нанять именно вас, — упрямо возразила мне птичка. В больших ее глазах сверкнула решимость, клювик воинственно вздернулся. А воробышек-то с характером, подумал я.
— Вы уверены? — спокойно переспросил я. Пока причина выбора именно моей кандидатуры мне оставалась непонятной. Мне уже под сорок, я далеко не из самых крутых частных сыщиков столицы. Стреляю, правда, я не так уж плохо, однако за минуту могу назвать десяток людей в Москве, которые владеют пистолетом лучше моего.
— Да-да, именно вас, — с нажимом повторила птичка. — Кроме того, у меня просто нет другого выхода. Несколько ваших коллег, узнав, о чем идет речь, мгновенно отказались. Жалкие трусы. Надеюсь, вы, Яков Семенович, не из их числа. Я навела о вас кое-какие справки. Вы мне подходите…
— Минутку, — поспешно сказал я. — Вы ведь не сказали самого главного: кто злоумышленник? Какая именно контора стала вам поперек дороги? — У меня, по правде говоря, уже возникли неприятные подозрения на сей счет.
Вместо ответа Жанна Сергеевна вынула из сумочки книжку, раскрыла на последней странице и показала мне.
Ну да, вот здесь бессовестное обещание выпустить украденный роман американца. Предчувствуя недоброе, я перелистал том и заглянул на титульный лист… Ого-о-о! Этого я и боялся. Мои шансы сделаться покойником могли возрасти в геометрической прогрессии.
— Многоуважаемая Жанна Сергеевна! — торжественно начал я. Услышав такое обращение, птичка съежилась. — Когда сегодня вы шли ко мне, вы ничего странного не заметили на улице? Здесь, неподалеку?
Птичка поглядела исподлобья и произнесла растерянно:
— Н-нет… Авария, правда, тут была рядом. Микроавтобус въехал в витрину или что-то в этом роде. А что такое? И причем тут…
Я помахал рукой, прерывая ее недоуменные вопросы.
— Это не просто авария, — объяснил я госпоже Володиной. — Эти милые люди из микроавтобуса пытались расстрелять меня в упор. За то, что я усложнил жизнь некой фирмы «Папирус Лтд». А вот это, — я сходил в прихожую и вернулся с подарком Лехи Быкова, — между прочим, три кило динамита. Презент от конторы с замечательным названием «Сюзанна». Я их тоже немного побеспокоил, когда работал на одного из своих клиентов. И вот еще вам фокус-покус… — С этими словами я нажал потайную кнопку в стенной панели, и мое кухонное окно тут же оказалось загорожено металлическим щитом толщиной в палец. Процедура эта сопровождалась шумом сервомоторов, похожим на рев взлетающего боинга. В кухне сразу потемнело.
— Ой, что это?! — вздрогнула девушка-птичка, вжавшись в спинку стула.
— Ничего страшного, — успокоил ее я и включил верхний свет. — Это бронированные жалюзи, на случай обстрела квартиры из гранатомета. Например, у господина Петрищева из фирмы «Клязьма» есть скверная привычка использовать последний довод королей, забывая о первых. Когда у него нет желания расплачиваться со своими контрагентами, он предпочитает просто избавляться от них. А заодно и от тех, кого контрагенты нанимают, чтобы спокойно урегулировать все вопросы. Мне, кстати, еще повезло. А вот директор «Пунктира» сгорел со всем вторым этажом своего офиса на Неждановской…
— Яков Семенович, — начала было Володина, но я ее снова прервал.
— Еще, — проговорил я, — в коридоре у меня пожарные датчики. И специальные фильтры в вентиляции на случай химической атаки. И есть у меня потайной выход на крышу, и радиотелефон — если вдруг отрежут обычный. Арсенал свой демонстрировать вам не буду, но можете поверить, он у меня неплохой.
Птичка, возглавляющая издательство «Вита», молча смотрела на меня снизу вверх. Желтоватый электрический свет кухонной люстры превратил ее лицо в восковую маску, клювик был плотно сжат. Я уже пожалел, что выбрал такой назидательный тон, однако разговор нужно было довести до конца и расставить все точки над i. Делать нечего, придется.
— Дорогая Жанна Сергеевна, — произнес я самым задушевным голосом, каким в пору моего детства сказочники по радио обращались к малышам. — Никто не посмеет называть меня жалким трусом. В меня стреляли и метали острые и заточенные предметы. Меня многократно пытались придавить с помощью грузового и легкового транспорта. Я получил по почте десятка два адских машинок разнообразной конструкции. Про остальные приключения менее убийственного свойства уже не говорю. При этом я никогда от опасных дел не уклонялся. Выбирая работу, я уже знал, на что шел. Но все это не означает, что я самоубийца. Вы хотя бы имеете представление, ЧТО такое этот «Меркурий», с которым вы мне предлагаете сразиться?
— Более или менее, — прошептала птичка. — Это солидная фирма, я знаю…
Я встал со своего ветерана-табурета и сердито пнул его. Табурет злобно заскрипел мне в ответ.
— Это вам никакая не солидная фирма, — жестко сказал я. — Это монстр. Это колосс. Насколько я знаю от друзей книгоиздателей, НИКТО из них и НИКОГДА не связывается с «Меркурием». Тот, кто попробовал выяснить с ними отношения, уже умер. И умер, доложу я вам, отнюдь не от старости или от воспаления легких. По сравнению с «Меркурием» и «Клязьма», и «Сюзанна», и даже «Папирус» господина Лебедева выглядят игрушечными автомобильчиками рядом с настоящим КамАЗом. Я могу только догадываться, КТО стоит за спиной этого гиганта. Может быть, мафия. Может быть, правительство. Может быть, «Объединенный Банковский Концерн» или даже сама компания «ИВА». Не знаю и, признаться, знать не хочу. Вам вообще повезло, что люди «Меркурия» снизошли до того, чтобы ПРОСТО похитить у вас эту дискету. Могли бы, между прочим, стереть вас в порошок вместе с издательством… Извините, Жанна Сергеевна, — высокопарно закончил я свою тираду, — но в силу вышеизложенных обстоятельств мне ничего не остается, как предать забвению наш разговор и отказаться от вашего предложения…
В кухне наступила тишина. Жанна Сергеевна молчала. Я был уверен, что моим железным аргументам против невозможно противопоставить никакие доводы за. Однако девушка-птичка выдвинула вдруг самый веский довод: заплакала.
Давно замечено, что женщины плачут по-разному. Одни картинно, в голос завывают по любому поводу, надеясь привести в замешательство близкого человека избыточным количеством децибел (моя бывшая супруга, например, очень любила это занятие…). Другие всегда заранее держат свои глаза на мокром месте, пугая близлежащего мужчину возможностью прорыва этой непрочной плотины. Женщины такого типа никогда не забудут в самый драматический момент своего горького плача украдкой бросить взгляд в зеркало и поправить прическу.
Жанна Сергеевна, похоже, плакала по-настоящему: тихонько, как восьмиклассница, забившаяся в школьный гардероб, когда производить впечатление не на кого и незачем. Личико сразу и некрасиво сморщилось, носик-клювик покраснел и распух, уголки глаз почернели от растекшейся туши. Моя гостья слепо зашарила рукой по спинке стула, нащупала сумочку, навскидку открыла замочек и выудила маленький кружевной платочек. Все это было проделано почти беззвучно, без ненавистных мне завываний и явно не на публику. В свою очередь, публика в моем единственном лице чувствовала себя не в своей тарелке. Я уже колебался, не зная, что предпринять. Женские слезы в моей судьбе, увы, играли очень часто важную, иногда и решающую роль. Мой первый и последний брак был начат с плача и продолжался почти шесть лет под эту музыку. Наталья, надо отдать ей должное, быстро вычислила мое слабое место и беззастенчиво этим пользовалась. В конце концов она научилась рыдать по самым ничтожным поводам и стала выигрывать таким образом буквально все семейные споры — вплоть до важнейшего вопроса о цвете занавесок на окно спальной. К шестому году нашего совместного проживания мне это смертельно надоело. Я запасся коробкой хороших голландских транквилизаторов и с их помощью сумел мужественно претерпеть все превратности развода и размена, никак не реагируя на попытки Натальи ежеминутно открывать кингстоны и устраивать вселенский потоп. «Ты бесчувственное бревно! — кричала тогда супруга в полном изумлении, что ее метод убеждения больше не действует. — Ты милицейский чурбан! Я умываюсь слезами, а ему, видите ли, хоть бы хны! Одумайся, Яков! Во имя наших будущих детей заклинаю — опомнись…» Я тем временем посиживал за столом, тупо уставившись в стену. Надежный барьер, воздвигнутый при помощи импортной фармакологии, мешал мне опомниться, одуматься и пойти на попятную. К слову сказать, фраза насчет детей была фарисейством чистой воды: напротив, все мои пожелания именно на этот счет супруга высокомерно отметала, доказывая мне, что она, мол, еще слишком молода для того, чтобы навсегда пропасть среди вонючих пеленок…
Я потряс головой, поскорее отгоняя этот былой кошмар. Жанна Сергеевна продолжала почти безмолвно всхлипывать. Ее ерундовый кружевной платочек не мог справиться со всеми слезами, давно превратившись в мокрый комок материи.
Положение мое было отчаянным. Дать согласие мне мешал неутраченный инстинкт самосохранения. Однако повторить и зафиксировать окончательно свой отказ с каждой минутой мне становилось все труднее и труднее.
Посоветоваться было решительно не с кем. Я бросил укоризненный взгляд на своего молчащего друга-автоответчика: помощи от него я не ждал, но хоть подсказку он мог бы мне дать. Словно подслушав мои тайные мысли, тренькнул телефонный аппарат. Я мгновенно переключил инициативу разговора на автоматику и стал слушать, как мой друг увещевает звонившего стандартной фразой о моем отсутствии и о своей готовности записать любое сообщение длиной от тридцати секунд до двух с половиной минут. Деятелю на том конце провода понадобилось всего-то секунд сорок. Было объявлено, чтобы я попрощался со своей ничтожной жизнью, поскольку сегодня же она оборвется. И что это будет сделано в назидание всем мудакам, которые захотят вмешаться в чужой бизнес без достаточных на то оснований. Мой друг-автоответчик добросовестно записал эту хамскую тираду, а я после отбоя еще раз прослушал это милое обещание. Звонивший старался изменить голос, да еще говорил, полуприкрыв рукой трубку, но я его все равно узнал. Феденька Петрищев, владелец книготорговой фирмы «Клязьма», не доверял шестеркам дела, которые деятели его круга поручают заботам ручных гоблинов. Он за все брался сам. Деньги он жалел, что ли. А может, просто руки чесались кого-нибудь самолично шлепнуть. Есть, есть у нас в России граждане, которым удовольствие замочить ближнего слаще меда. Феденька, похоже, был из таких. Ба-а-альших любителей этого дела.
Жанна Сергеевна, прослушав все петрищевские обещания, с ужасом глядела на телефон, словно угроза меня убить должна была материализоваться тут же, прямо из трубки. Я тяжело вздохнул и решился. В конце концов, двум смертям все равно не бывать, а от одной в нашей профессии и так никогда не застрахуешься. Кроме того, погибнуть в схватке с могущественным «Меркурием» было несколько более почетно, чем пасть от руки мелкого злодея Петрищева. Точнее, от его гранатомета.
— Ладно, — произнес я. — Будем считать, что вы меня разжалобили. Я передумал. Платите аванс и перейдем к обсуждению деталей.
Жанна Сергеевна несмело улыбнулась. Уголки рта робко поползли вверх, и, хотя в глазах еще стояли слезы, морщинки на лбу потихоньку стали разглаживаться. Это было похоже на грибной дождик — с неба еще капает вовсю, но солнце уже выглянуло. Я почувствовал, что и сам начинаю глуповато улыбаться — как будто не усложнил свою дальнейшую жизнь до предела, а, напротив, выиграл в телевизионную лотерею поездку на Канарские острова. Чур меня, чур! Не хватало только увлечься клиенткой. Практика показывает, что частный сыщик, нарушивший основную заповедь нашей профессии, не жилец на белом свете. Я вспомнил Муху, Кремера и Майкла Рыжкова. Каждый из них имел неосторожность превращать деловые контакты в личные связи. Каждый из троих был, между прочим, детективом экстра-класса, вечная им память.
— Спасибо, Яков Семенович, — прошептала птичка, напоследок хлюпнув клювиком. — Я уже и не надеялась. После того, как четверо отказались…
Я замахал рукой. Жанна Сергеевна послушно примолкла и полезла в сумочку за авансом. С интересом я наблюдал, как она вытащила полиэтиленовый пакет, завязанный на горловине узлом, ловко распустила узел и, не долго думая, высыпала все содержимое пакета на мой кухонный стол.
— Вот, — гордо сказала она. — Здесь хватит для аванса?
Я окинул взглядом горку денег, состоящую в основном из пятидесятитысячных наших и стодолларовых американских банкнот.
— Ага, — задумчиво проговорил я — Спасибо, Жанна Сергеевна. Вы вполне убедили меня в своей платежеспособности. А теперь дайте мне тысячу рублей. Это и будет ваш аванс. Таковы мои правила.
Птичка изумленно посмотрела на меня, однако послушно достала кошелек и после долгих поисков извлекла мятую тысячерублевую купюру.
— Но почему? — спросила моя новая клиентка, протягивая мне купюру. — Почему бы вам не взять больше?
Я аккуратно сложил тысячерублевку и сунул ее в задний карман джинсов.
— Давайте вопрос об оплате решим потом, хорошо? — С этими словами я вернул рубли и доллары со стола в пакет, снова завязал узел и вручил сверток Жанне Сергеевне. — Примерные расценки вы ведь знаете?
Птичка деловито кивнула.
— Вот и славно. Больше положенного я с вас не возьму, не бойтесь. Теперь к делу. Как я понял, вы сами уже почти все раскопали. Можете сказать мне ТОЧНО, где именно находится ваша дискета?
Жанна Сергеевна действительно неплохо подготовилась. Из сумочки была извлечена и расстелена на столе подробная карта района. Я присвистнул. Насколько я знаю, карты такого сорта выпускались специальным Топографическим отделом Минобороны и только до 1992 года. Потом выпуск был прекращен: в Генштабе сообразили вдруг, что, по всей видимости, уличных боев с американским агрессором в Москве не будет. Мне самому посчастливилось достать всего несколько подробных карт через знакомых генштабистов и за большие деньги. Но такого плана всей Москвы у меня, увы, не было. Поэтому карта, расстеленная моей гостьей, оказалась нам весьма кстати.
— Где планчик раздобыли? — завистливо поинтересовался я.
— Купила, — нетерпеливо отмахнулась Жанна Сергеевна. — Если захотите, потом вам подарю… Вот, глядите. — Она ткнула пальчиком в самый центр карты. — Здесь.
Я внимательно присмотрелся. Птичкин палец почему-то указывал не на главный офис «Меркурия» на Качалова (это здание я, естественно, знал!), а на маленький особнячок на бывшей улице Щусева, в квартале от главного.
— Вы не ошибаетесь, Жанна Сергеевна? — осторожно спросил я. — Разве этот домик принадлежит «Меркурию»?
— А кому же еще? — удивилась птичка. — За два миллиона наличными я купила самые точные сведения. Дискета с текстом романа «Второе лицо» находится именно здесь. В сейфе на втором этаже… Вы ведь умеете открывать сейфы? — вдруг тревожно спросила она.
Я пожал плечами:
— Карту вы купили, информацию о сейфе вы купили… А ключ от сейфа вы случайно не приобрели?
— Не вышло, — самым серьезным тоном ответила Жанна Сергеевна. — Вернее, я даже не пробовала. Боялась их спугнуть. Кто бы им помешал тогда перепрятать моего Макдональда в какое-нибудь другое место?… Разве я не права?
— Правы-правы, — рассеянно подтвердил я, разглядывая карту. Особнячок был расположен довольно удобно для потенциальных грабителей. Теперь неплохо было бы выяснить внутреннее расположение. Дай-то Бог, что в этом домишке, помимо филиала «Меркурия», находится еще десяток других офисов, контор и компаний. Даже такие монстры, как «Меркурий», предпочитали делиться лишней площадью с субарендаторами или снимать здания на паях. Наш мэр взвинтил арендную плату до таких высот, что в столице каждый квадратный метр грозил превратиться в золотой в буквальном смысле слова. Потому, кстати, у меня самого никогда не будет шанса снять офис где-нибудь за пределами своей квартиры. И, может, оно и к лучшему…
— Так что насчет сейфов? Сможете открыть, да? — Жанна Сергеевна заглянула мне в лицо снизу вверх, стараясь найти ответ на мучивший ее вопрос.
Я достал из кармана огрызок деревянной линеечки и по карте промерил расстояния от торца особняка до спуска в подземный переход. Шанс есть. Даже учитывая сигнализацию и датчики тепла. Можно успеть. Правда, если мне все удастся сделать, будет буря. Точнее даже, будет настоящий полтергейст. Буйство ограбленных духов. Со всем размахом, присущим такой громадине, как «Меркурий». Кстати, попутно и выясним, кто за ними стоит, и кто их финансирует. Если все-таки правительство, то будет один полтергейст. Если мафия или «Объединенный Концерн», то полтергейст будет уже иного рода. Всегда мечтал ограбить мафию.
— Жанна Сергеевна, — сказал я, стараясь придать своему голосу максимально суровые интонации. — Я не медвежатник, я простой частный детектив, который очень не любит нарушать букву закона… — На этом месте я сделал многозначительную паузу, во время которой девушка-птичка опять сникла. — Но ведь дух закона важнее буквы закона, не так ли?
— Так, так! — обрадованно закивала госпожа Володина.
— Таким образом, если мы возьмем из сейфа вещь, — продолжил я свою мысль, — которая не принадлежит хозяевам сейфа, то мы нисколько не посягаем на чужую собственность…
Жанна Сергеевна с признательностью посмотрела на меня. Очевидно, ход моих мыслей ей нравился. Другое дело, что мне самому подобные рассуждения казались довольно хлипкими. Если сигнализация сработает и меня схватят возле открытого сейфа, то мне крепко не поздоровится. Охрана не станет слушать мои рассуждения по поводу буквы и духа закона, а мафиози меня просто с кашей съедят.
— Сделаем так, — произнес я. — Сегодня днем я попробую провести осмотр местности, а ближе к вечеру мы с вами встретимся снова и я отчитаюсь вам о том, что удалось узнать. Устраивает вас?
— Еще как, — подтвердила Жанна Сергеевна. — Я и не ожидала, что вы сможете начать уже сегодня…
— А чего ждать? — пожал я плечами. — Как я понял, у вас тоже каждый день на счету. И потом счет за мои услуги будет так и так идти с момента нашего уговора… Впрочем, — прибавил я любезно, — можно наше совещание и перенести. С сегодняшнего вечера на завтрашний. Как угодно.
— Нет-нет, — торопливо проговорил Володина — Чем скорее, тем лучше. — Она вытащила из кармашка сумки изящную визитную карточку и протянула ее мне. — Как только понадобится, сразу звоните. Здесь домашний.
Я положил визитку на маленький столик, рядом с другом-автоответчиком.
— Только предупредите своего супруга, — сказал я. — Чтобы не было никаких лишних вопросов, хорошо?
— Вопросов не будет, — пообещала Жанна Сергеевна. — Вообще-то у меня нет супруга. Вернее, раньше был, но… Это, собственно, не важно. Живу я одна. Так что звоните в любое удобное время.
Живет она, видите ли, одна, со смешанными чувствами подумал я, прощаясь за руку с девушкой-птичкой и провожая ее до лифта. Судьба так и толкает меня в компанию к Мухе, Кремеру и Рыжкову. Не поддавайся, Яша, приказал я сам себе. Жанна Сергеевна очень мила. Однако ведь не настолько, чтобы из-за нее позабыть правила игры. И потом, не забывай о Наталье. Ты уже имел, Яша, один печальный опыт. Хочется повторить? Кажется, ведь дал себе зарок: никаких привязанностей всерьез и надолго. Долгие проводы — лишние слезы.
Я не был совершенно уверен, что смог себя убедить и, дабы сменить настроение, поскорее включил свой кухонный телевизор. Как раз было время полуденных новостей. Любые новости сегодня могли отбить всякую охоту думать не только о женщинах, но и обо всем остальном — кроме, конечно, инфляции, преступности и обстановки на южных границах.
Экранчик засветился под осточертевший гитарный перебор. На экране возникла не менее осточертевшая картинка: река, дерево, склоненное над рекой, и слово «ИВА». Три эти веселые буквы, знакомые сегодня любому жителю нашей страны, означали отнюдь не название изображенного дерева, а совсем другое. Знаменитую финансовую компанию, раскинувшую свои щупальца по всей России. Хозяин компании, герой нашего времени господин Иринархов Виталий Авдеевич, последние два месяца находился в Лефортово. Генеральный прокурор смог предъявить владельцу «ИВЫ» единственное обвинение — в хранении оружия. И то была древняя граната-лимонка без запала, которую Иринархов почему-то носил с собой. При желании от этого жалкого обвинения можно было не оставить камня на камне и добиться своего освобождения уже через двое суток. Однако Иринархов явно сдерживал активность своих адвокатов.
На днях должны были состояться довыборы в Думу по Щелковскому округу, и практически никто не сомневался, что парламентарием станет владелец «ИВЫ». Иринархов хотел выйти из Лефортово красиво.
Я усмехнулся и переключил телеприемник на другой канал, потом на третий, на четвертый… Везде звучал один и тот же заунывный перебор и клонилась над водою «ИВА». В смысле, ива. Кажется, все наше ТВ существовало от щедрот господина Иринархова. Пока я баловался с переключателем, реклама наконец закончилась и пошли полуденные новости. Новости, правда, на разных каналах были похожи как близнецы. Везде взрывались какие-то вертолеты, короткими перебежками передвигались парни в камуфляже, защитники южных границ сопредельного государства. Депутаты толкались у микрофонов, толстые бизнесмены неразборчиво бормотали о лизинге и консалтинге, пряча издевательские улыбки в густых усах. Толпы старушек в затрапезных одеждах стояли вокруг Лефортово с плакатами «Свободу Виталию Иринархову!» и «Иринархова — премьером, премьера — на нары!». Все было одинаково скучно… Тут я набрел на тринадцатый канал, на любимую многими москвичами «Чертову дюжину». По-моему, «ЧД» была единственным из всех государственных и коммерческих каналов, не попавшая на крючок «ИВЫ». Здесь новости были немного другими. Оператор, например, тоже показывал демонстрацию вокруг Лефортово — однако камера отъезжала, и телезритель видел за спинами старушек молодых ребят спортивного вида с мегафонами в руках. Новости из Думы тоже были не в пример интереснее. Вместо того чтобы цитировать речи парламентариев, нахальный комментатор за кадром рассказывал разнообразные случаи из жизни депутатов. Только на тринадцатом канале можно было узнать, что депутата Полуэктова искусала собственная собака, что депутат Яворский скоропостижно разводится с женой, а депутат Карасев (он же — преподобный отец Борис) замечен в городской бане без нательного креста… В заключение «Чертова дюжина» показала фрагмент сегодняшней пресс-конференции Генерального прокурора Саблина.
Свирепо выпятив подбородок, прокурор отбивался от журналистов и заявлял, что, поскольку обвинения гражданину Иринархову уже предъявлены, любое избрание его в представительные органы будет незаконным и что из Лефортово Иринархов может выйти только через его, Генерального прокурора, труп. При этих словах я досадливо поморщился. Прокурор был дурак. Зная о больших возможностях господина Иринархова, следовало бы быть поаккуратнее в выражениях.
Пошли новости спорта, я дождался результатов стрелковых соревнований в Лужниках, а затем выключил телевизор. Пора было выйти в город и уладить несколько дел. Учитывая ошибки сегодняшнего утра, я теперь экипировался по-настоящему: надел бронежилет, приладил в кобуру под мышку свой верный «Макаров», а по карманам рассовал свой походный детективный набор. Правда, от серьезной опасности, вроде БТРа со всем вооружением, такая экипировка меня спасти не могла. Потому-то, дорогая Жанна Сергеевна, мысленно прибавил я, сумма моего аванса столь невелика. Если меня убьют до того, как удастся выполнить задание клиента, лучше не иметь за плечами больших долгов. Так выходит как-то честнее.



Глава 3
ГРАНАТОМЕТА ВЕК НЕДОЛОГ…

Во время прошлой войны у американской армии были на вооружении тяжелые бомбардировщики Б-29 типа «летающая крепость». Честно говоря, самих этих самолетов я в глаза не видел (а может, видел где-нибудь в кино). Больше всего тут мне нравилось название. Дорого бы я дал, чтобы мой собственный дом-крепость оказался в родстве с летательными аппаратами. Тогда можно было бы поднять в воздух свою квартирку по первому требованию, перелететь с ней на другой конец Москвы и притулиться к череде домов на каком-нибудь отдаленном проспекте. Мол, все так и было… Увы, на самом деле моя квартира со всеми ее бронированными ставнями и пожарными датчиками по законам всемирного тяготения вынуждена занимать одну и ту же (раз и навсегда!) точку в столичном пространстве. И если твои координаты кто-нибудь вычислит, то можешь быть уверен: место встречи изменить нельзя.
Эти невеселые мысли родились в моей голове уже через несколько минут после того, как я покинул свою бронированную обитель. Меня определенно пасли. И, как и в утреннем случае, от самого дома. Вся разница была лишь в том, что утренние террористы, ныне покойные пассажиры автобусика «Омни-кола», рассчитывали на внезапность и до поры старались себя не обнаруживать. Теперешние мои преследователи, напротив, двигались за мной совершенно не таясь, не выдерживали никакой особенной дистанции. Я шел пешком, серая «тойота» с тамбовским, наверняка фальшивым номером двигалась за мной по пятам. В первые два года, когда мы с бабушкой Рахилью Наумовной только переселились в этот новый район, игра автомобиля с пешеходом в догонялки здесь могла бы почти наверняка закончиться победой пешехода. Район выглядел дико, неосвоенно, далеко не все лесные насаждения вокруг были сведены под корень, асфальт покрывал лишь незначительную часть территории, топорщились холмики, выгибались ложбинки — в общем, местность была по-хорошему пересеченной. В те далекие годы жильцы микрорайона, в том числе и мы с бабушкой, честно благоустраивали свой оазис. Тогда еще я, зеленый МУРовский стажер, не подозревал о возможной смене профессии. И тем более о том, что когда-нибудь пожалею о всех наших былых стараниях привести территорию в цивилизованный вид…
«Тойота» за спиной издевательски бибикнула. И вот вам результат, сердито подумал я, стараясь не оглядываться. Благодаря благам цивилизации, прямым магистралям, асфальту и бетону любая сволочь на машине может нагло преследовать частного сыщика Якова Семеновича Штерна — в полной уверенности, что Штерну-то скрыться некуда.
Я прибавил шагу, однако машина, разумеется, и не думала отставать. В кабине, как я понял, сидела не любая сволочь, но весьма конкретная: легкий на помине господин Петрищев собственной персоной. Не знаю уж, при гранатомете ли сегодня господин Петрищев, но то, что он на этот раз твердо вознамерился разделаться со мной — несомненно. Дикий капитализм, думал я, подавляя инстинктивное желание прибавить шагу или просто пуститься наутек. Неужели владелец фирмы «Клязьма» не понимает, что, в конце концов, расплачиваться по счетам много выгоднее, чем отправлять к праотцам каждого второго торгового партнера? Стрелять привычнее, но надо ведь и думать головой: ну, первый раз ты удачно замочишь партнера, ну, второй, ну, десятый. На одиннадцатый раз всем все будет окончательно ясно, и «Клязьму» бизнесмены будут обходить за версту, как чумной район. И что тогда останется? Совершать набеги на территорию конкурентов? Тут-то уж никакой гранатомет не поможет. Свои же раздавят за милую душу. Тот же Леха Быков первый преподнесет нарушителю конвенции букет из динамитных шашек.
Размышляя подобным образом, я продолжал в умеренном темпе шагать по асфальту. Шагать мне оставалось метров тридцать — после чего на моем пути встретится узкий проход между домами, расположенный к тому же не под прямым углом. Если сейчас быстро нырнуть в эту щель, то выстрела в спину можно не опасаться. Петрищев вынужден будет спешиться и продолжать свое преследование уже не на моторе. Тогда все преимущества сразу окажутся на моей стороне, и главное из них — хорошее знание местности. В свое время я потратил месяц, чтобы излазить здесь все закоулки и вычислить все возможные маршруты (среди которых я, кстати, обнаружил несколько преудивительных; к примеру, из подвала прачечной можно было сразу попасть в подземный переход…). Щель между домами, до которой оставалось уже метров десять, годилась не только для пешехода, но и для опытного мотоциклиста. Пока я окончательно не разбил свою «хонду», я несколько раз пользовался этой дорогой, сокращая себе путь. Хотя новичок в этом проходе мог бы, пожалуй, сломать шею. Был там один гадкий незаметный бордюрчик, об который легко запнуться мотоциклисту и даже бегущему человеку… Та-ак, при-го-то-вим-ся… Три-два-раз! Ходу!
За метр примерно до спасительной щели я резво сменил прогулочный шаг на аллюр и стремительно исчез из поля зрения пассажиров «тойоты». Петрищева подвел собственный кураж. Он ведь имел возможность стрельнуть в меня сразу возле дома, но ему, видите ли, захотелось поиграть в кошки-мышки. Теперь уж извини, голубчик, будем играть по моим правилам. Скрипнули тормоза, хлопнуло два одиночных выстрела из пистолета. Судя по звуку, «вальтер». Петрищевская команда стреляла даже не мне вслед, а просто так, для пущей уверенности. Я перепрыгнул опасный бордюрчик и оказался во внутреннем дворике, из которого, казалось, не было выхода. Очень тихое уютное местечко; раньше все-таки умели так проектировать эти дворики-колодцы, что у человека, туда попавшего, не возникало приступов клаустрофобии. По слухам, как раз в одном из подъездов здесь обитало чуть ли не полдюжины наших популярных звезд кино и эстрады. Знаменитый комик Ян Лазарев, Белоусова с супругом из «Вернисажа», исполнительница душещипательных романсов Надя Лисовская… Говорили даже, будто здесь же прописан и великий Борис Борисович Аванесян, однако, ввиду постоянных гастролей последнего, ни подтвердить, ни опровергнуть данный слух никто бы просто не взялся.
Второй выход здесь был, хотя я не уверен, что о его существовании известно было самым именитым обитателям этих заповедных мест. Если войти в подъезд номер 3 и подняться по лестнице на чердак, а потом и на крышу, то буквально в пяти метрах от слухового окна можно обнаружить крепкую железную лестницу, по которой легко спуститься в соседний дворик-колодец. А оттуда-то уже есть выход на соседнюю улицу. Был еще запасной вариант с заброшенным канализационным люком: водосток оттуда был давно отведен, коллектор пересох, но без особый нужды лезть туда не хотелось. Стены колодца покрывал неизбывный слизисто-мшистый налет, и мне, честно говоря, жалко было плаща…
Итак, пусть лучше будет лестница.
Я промчался по ступенькам лестничного пролета, ведущего на чердак, вылез на крышу и, прячась за выступающей кладкой брандмауэра, украдкой взглянул вниз. Мне посчастливилось увидеть самое интересное: явление господина Петрищева и его ребятишек. Сам хозяин «Клязьмы» сумел вовремя заметить злосчастный бордюрчик и перескочил через него, но вот петрищевскому оруженосцу повезло несравненно меньше. Он споткнулся о выступ, потерял равновесие, отчаянно попытался не упасть, лихорадочно ища любую точку опоры. Давно известно, что армейский гранатомет, да еще во взведенном состоянии, ни в коем случае не следует использовать вместо костыля. Механизм, знаете ли, крайне нежный: чуть что — и пальнет. Как раз эта неприятность и случилась. С грохотом, умноженным втрое хорошей акустикой дворика-колодца, гранатомет выстрелил. Граната пробила стекло какого-то окна на третьем этаже, запуталась в кокетливых занавесках неразборчивого цвета и разорвалась в окне. Петрищевскую компанию тут же накрыл блестящий веер осколков оконного стекла, перемешанных с осколками гранаты. Раздались крики и проклятья. Больше всего, похоже, пострадал главный виновник происшествия — основной удар стеклянно-металлического смерчика пришелся на его бедную глупую голову. По этой причине Петрищев был уже избавлен от необходимости виновника наказать, однако легче ему не стало. Дворик мгновенно ожил. На трех балконах мигом возникли парни в черных тренировочных костюмах и открыли беспорядочную ответную стрельбу. Я понял, что слухи о наличии в этом доме нескольких звездных квартир соответствуют действительности: мальчики из частного охранного бюро «Феликс» занимались именно тем, что охраняли покой знаменитых людей.
Дожидаться, чем кончится баталия «Феликса» с «Клязьмой», не имело смысла. В любом случае теперь Петрищеву стало не до меня. Я неторопливо спустился по металлическим перекладинам стенной лестницы, отряхнул плащ и вышел на улицу. Здесь канонада была практически не слышна, и граждане на улице не обратили на меня никакого внимания. Тем более что одет я был довольно прилично и не держал в руках ничего, напоминающего гранатомет. Вообще все, что крупнее автомата «узи», частному детективу строго противопоказано. Детектив может оказаться в эпицентре уличного боя — такова его профессия, за профессиональный риск ему и платят. Но настоящий детектив никогда в жизни по собственной инициативе не завяжет уличный бой. Для этих целей существуют безмозглые гоблины, им как раз и платят за то, чтобы они не перепутали приклад со стволом. Яков Семенович Штерн, как вы успели заметить, — отнюдь не гоблин. Отнюдь.
Размышляя о превратностях своей профессии, я спустился в переход, купил у вертлявого пацана свежий номер «Московского листка» и без суеты сел в вагон подземки по направлению к центру города. Мне предстояло посетить редакцию «Книжного вестника», перехватить у литагентов побольше хоть какой-нибудь информации о деятельности «Меркурия» (пока в моей домашней картотеке по «Меркурию» преобладали в основном леденящие душу слухи), а напоследок провести рекогносцировку особнячка на Щусева, по возможности сочетая наружный осмотр внешнего вида объекта с изучением его коммуникаций. Проще говоря, я предполагал покрутиться вокруг и выяснить, как бы понезаметнее оказаться внутри здания. Пока же до центра ехать мне было минут двадцать, и я углубился в «Московский листок». Газета сообщала примерно о тех же событиях, о многих из которых я уже и так знал после просмотра теленовостей. В Кокташском и Джиликульском районах сопредельной республики идут бои. Курс доллара слегка вырос, а рост стоимости акций компании «ИВА» слегка замедлился. Строители храма Христа Спасителя продолжают сидячую забастовку, протестуя против снижения тарифов. Патриарх Московский и Всея Руси обратился в Министерство финансов с предложением скорректировать бюджет в его расходной части. Послезавтра назначена презентация нового детективного супербестселлера Георгия Черника, ожидается весь бомонд включая Генерального прокурора. В Госдуме большинством голосов отклонен правительственный проект Закона о рекламе; обозреватель «Листка» напоминал, что в случае принятия этого Закона права самых крупных финансовых империй наподобие «ИВЫ» были бы серьезно ущемлены…
Я сложил газету и усмехнулся своим мыслям. Еще полгода назад всем казалось, что в Госдуме у компании «ИВА» больше врагов, чем доброжелателей. А вот теперь уже почти две трети депутатов с трибун проповедуют одну идею: Что хорошо для «ИВЫ», то хорошо для России. Удивительную гибкость стали проявлять даже те политики, которые прежде казались оплотом честности и неподкупности. М-да. Так, пожалуй, и в самом деле поверишь в гениальность Виталия Авдеевича, господина Иринархова.
Вместе с толпой деловито снующих пассажиров меня вынесло из вагона прямо на эскалатор и протащило до самого выхода из метро. Я вышел на Волхонку и остановился, призадумавшись. Начнем, наверное, с «Книжного вестника». Тем более у Славы Родина, кажется, тоже ко мне какое-то дело.
Редакция «Книжного вестника» располагалась на Сивцевом Вражке, в здании бывшей гарнизонной гауптвахты. Это был довольно мрачный двухэтажный особняк, обнесенный высоким забором красного кирпича. Сам дом был построен с таким расчетом, чтобы максимально затруднить все попытки вырваться оттуда наружу или ворваться в здание извне: узкие коридоры, двери с тройной гарантией, маленькие оконца, похожие на бойницы. До недавних пор все это, включая забор, сотрудники «Вестника» твердо полагали архитектурным излишеством. Дело в том, что газета всегда была практически единственным в России крупным рекламно-информационным книжным еженедельником, в котором были заинтересованы все стороны. По молчаливому уговору всех столичных книготорговых и книгоиздательских компаний и фирм территория редакции считалась своеобразной демилитаризованной зоной. Только здесь можно было спокойно, не рискуя попасть в перестрелку, решить все производственные конфликты. КВ имел чисто символический процент от каждой сделки, однако и этой суммы редакции хватало с лихвой. Примерно с месяц назад уговор был нарушен самым печальным образом: прямо у входа в редакцию был застрелен в упор финансовый директор «Книжного вестника» Олег Свиридов. Виноватых отыскали в тот же день, ими оказались крепко зарвавшиеся пацанята из ТОО «Барбаросса», вообразившие себя новыми королями книжного рынка столицы. Пацанят расщелкали в полчаса, здание «Барбароссы» буквально разнесли по кирпичику, но былой гармонии восстановить не удалось: отныне то одна, то другая сторона стали наезжать на КВ, плюя на правила экстерриториальности. Тогда-то редакция смогла оценить все преимущества толстых стен и окон-бойниц. На стену была водружена колючка, ввели пропускной режим, а к турникету приставили парней из охраны спорткомплекса «Олимпиец». Редакция сразу же превратилась в крепость — почти как моя квартира, только у меня охранников нет, обхожусь пока сам.
Я приблизился к воротам и сделал знак охране. На проходной меня, конечно, узнали и пропустили без звука. Оставив пистолет в камере хранения для посетителей, я прошел через створку металлоискателя. Сирены лихорадочно завыли, но секьюрити только махнул рукой: ему уже было известно, что это звенит всего лишь мой бронежилет. Вещь, полезная для хозяина и безопасная для окружающих.
Слава Родин, завотделом книжных поступлений, сидел в своем кабинете, дымил «Данхиллом» и сосредоточенно вчитывался в какую-то публикацию «Свободной газеты».
— Ну, ты только посмотри! — сердито сказал он мне вместо приветствия. — Они что там, в Думе, мухоморов наелись?! Что они несут! Коломиец, Яворский, все наши рыцари-демократы… Куда едет их крыша, скажи мне на милость? Вчера Луговой выкинул фортель, сегодня уже Полуэктов. Мне и прежде, Яша, Полуэктов был не больно симпатичен, но ведь клиническим идиотом он не был! Ты бы почитал, ЧТО он пишет! А ведь как-никак председатель думского комитета по телевидению…
— Привет, — проговорил я и сел в свободное кресло возле родинского стола. — Будь же снисходителен к Полуэктову. Сегодня в новостях передавали, что его и так собственная собака покусала. Собаку, что примечательно, зовут Голда.
— Ой, привет! — спохватился Родин и протянул мне руку. — С этими делами скоро не только поздороваться — поесть забудешь.
— Ты уж не забывай, пожалуйста, — участливо кивнул я. — Иначе будет с тобой то же самое, что с цыганской лошадью из анекдота. Хотя и не так скоро. — Я посмотрел на округлившееся родинское пузцо.
— Кстати, о собаках-людоедах, — сказал Слава. — Эта умница Голда своего Полуэктова случайно не насмерть загрызла?
— Кажется, не насмерть, — поспешил я разочаровать Родина. — Насколько я понял, он отделался легким укусом.
— Очень жаль, — кровожадно протянул Родин. — А еще говорят, что собаки не глупее людей. Я бы на месте этой Голды…
— Дорогой Властик, — я взял у Родина из рук газету, свернул ее вчетверо и положил на край стола. — Не могу представить тебя кусающим депутата Полуэктова, никак не могу. Должно быть, ты зря перечитывал на ночь глядя «Ярбух фюр психоаналитик унд психопатологик».
Родин нахмурился:
— Яшка! Сколько раз я тебя просил — не называй меня этим именем…
Слава Родин в паспорте носил имя, которого не было в святцах, — Властислав. Не Владислав, заметьте, и не Ростислав. Имечко подобрали сынуле честолюбивые родители. Они, видимо, искренне надеялись, что ежели сотворить своему отпрыску оригинальное наименование — при помощи заветных слов власть и слава, — то карьера его покатится сама собой, и в итоге Властислав Родин станет как минимум министром иностранных дел СССР. А как максимум — членом Политбюро. Словно бы назло родителям Властик Родин вырос типичным очкариком-книжником, которому на власть было вообще наплевать, а мировую славу прекрасно заменяла ему известность в узких кругах столичных библиофилов. Я, кстати, был одним из немногих, кто вообще знал полное имя Родина. И то лишь потому, что учился с ним в одном классе и, случалось, немилосердно дразнил полненького тихоню Властика.
— Прости, Слава, — произнес я, изобразив на лице неглубокое раскаяние. — Вырвалось невольно. Вспомнились школьные годы чудесные. Наш пан директор, химичка, физкультурник Сергей Гориллыч… Помнишь наш спортзал, да?
— Не помню, — быстро заявил мне Родин. — Вообще не испытываю никакой ностальгии по тем временам. Пусть бабки на митингах вспоминают колбасу за два двадцать.
— Пусть, — согласился я. — Так из-за чего ты мне вчера звонил?
Властик, он же Слава, вместо ответа торжественно приподнялся со своего стула, придал своему лицу строгое выражение и крепко пожал мне руку.
— Ты герой, Яша, — слегка понизив голос, сообщил он мне. — Ты Джеймс Бонд. Сам бросился в это пекло. Молодец!
Я машинально пожал родинскую руку, а потом удивленно уставился на него.
— Это ты о чем, родной? — спросил я. У меня промелькнула шальная мысль, что мой приятель откуда-то уже узнал о задании госпожи Володиной и о моем будущем покушении на сейф «Меркурия».
Через пару секунд выяснилось, что Слава имел в виду всего лишь мой недавний конфликт с «Сюзанной» Лехи Быкова.
— Пора, давно пора было, — горячо произнес Родин, позабыв даже выпустить мою руку. — Наглость Быкова всем давно поперек горла. И если бы не ты, наши милицейские олухи, как всегда, не нашли бы на «Сюзанну» никакого компромата… Заметное вышло дело, старик, громкое. Поздравляю.
— Ага, громкое, — подтвердил я и, припомнив сегодняшний Лехин динамитный подарочек, скромно уточнил: — Хотя и не такое громкое, как могло быть.
— Не прибедняйся, Яша, — важно сказал Родин, не поняв, конечно, смысла последней фразы. — Ты — санитар нашего книжного леса…
— Вот уж спасибочки, — буркнул я, освобождая пленную руку из Славиного захвата. — За все труды меня же волчарой обозвал… Значит, ты для этого мне и звонил? Чтобы поздравить меня с трудовой победой на лесном фронте?
Родин помрачнел.
— Не только, — с глубоким вздохом поведал он мне. — Яш, сделай одолжение. Я тут целыми днями сижу за забором, а ты там в разных кругах вращаешься. У тебя, я знаю, и в «Листке» есть приятели, и в «Новостях».
— Допустим, — кивнул я. — Ну, и что из этого?
Родин заерзал. Чувствовалось, просьба была щекотливой, и ему трудно было решиться.
— Понимаешь, старик, — сказал он наконец, конспиративно понизив голос. — Есть небольшая журналистская халтурка. Только исполнитель должен быть талантливым, небрезгливым и, желательно, разбираться в литературе. Нет ли у тебя такого человечка на примете?
Я сделал вид, что глубоко задумался.
— Так-так… Талантливый… Небрезгливый… Стоп-стоп. Кажется, я знаю одного такого…
— Кто это? — жадно спросил Родин.
— Ты. Вполне соответствуешь.
Родин энергично замотал головой.
— В том-то и беда, что нет, — самым несчастным голосом произнес он. — Оказывается, я все-таки чересчур щепетилен. Сам от себя не ожидал. Попробовал и чувствую: не могу. Тошнит…
— А в чем дело? — поинтересовался я, несколько заинтригованный родинскими словами.
— Не в чем, а в ком, — объяснил мне Родин, снова понизив голос до шепота. — В господине Иринархове, не к ночи будь помянут. Мы же зависим все от его рекламы. Откажешь ему разок — и сиди без зарплаты. Пока на нашей территории книжники устраивали свои сделки, мы могли вообще наплевать на рекламу. А теперь вот считаем каждый рублик…
— Погоди-погоди, — перебил я своего приятеля. — Ты «ИВУ», что ли, предлагаешь рекламировать? Но это без тебя и так делают. Не очень, правда, талантливыми руками, зато абсолютно не брезгливыми. У них в «ИВЕ» наверняка в рекламном отделе человек сто сидят… Чего же господину Иринархову еще надо?
— Чего-чего! — с невеселой ухмылкой передразнил Родин. — Власти и славы, конечно. С удовольствием бы махнулся с ним имечком. Мое ему больше подойдет. Власть у него, как ты понял, будет в самое ближайшее время, зато слава требуется уже сейчас. Он, видите ли, еще и писатель.
— Да ну?! — поразился я.
— Именно! — развел руками Родин. — Сочинил том собственной биографии. Солидный такой кирпич, страниц на пятьсот. «Моя жизнь и мой бизнес» называется. Теперь нам дано указание раскрутить этот эпохальный труд до уровня бестселлера. Открыть, значит, широкую рекламную кампанию. Но чтобы все рецензии были не рекламными, а аналитическими. Солидными, без дешевых восторгов и гитарного перебора. Понимаешь?
— Пока не очень, — признался я. — Вы, по-моему, и не такое барахло раскручивали. И разве не ты, например, в какой-то статье называл нашего Изюмова русским Боккаччо?…
— Было дело, — с конфузливым видом покивал Слава. — Черт попутал. Плюс деньги-франки нужны были позарез… Но только книга Иринархова — дело совсем иное. Здесь все обстоит гораздо хуже.
— Что же, интересно, может быть хуже Изюмова? — полюбопытствовал я. — Разве что надписи на стенах мужских сортиров.
Родин перегнулся через стол и шепнул мне почти в самое ухо:
— Иринархов страшнее. Нет там, конечно, никакой похабщины, как у Фердика Изюмова. Там все чинно-благородно. Родился, учился, делал деньги. Почти как Карнеги или Яккока. Или сам Генри Форд… Улавливаешь?
— Не улавливаю, — ответил я не без раздражения. Терпеть не могу этот родинский конспиративный шепот, эти его тонкие намеки на толстые обстоятельства. Мало мне, что ли, казаков-разбойников?
— Ну и дурак, — тем же шепотом отозвался Слава. — Там все вранье. ВСЕ. Понимаешь, старик? Кроме года рождения, все остальное сплошная подтасовка. Я ради интереса проверил несколько фактов из книги. Не сходится. Он вообще человек ниоткуда. Ты хоть знаешь, КАКИМ бизнесом занимался господин Иринархов до 1992 года?
Я помотал головой.
— Правильно, — торжествующим шепотом согласился Родин. — И я не знаю. Зато я точно знаю, что вовсе не текстилем, как он пишет.
— Ты хочешь сказать, что господин Иринархов — из воров в законе? — спросил я, тоже машинально понизив голос. — Этого и следовало ожидать…
— Нет-нет, — помотал головой Слава. — Тут ты как раз ошибаешься. Я специально копнул в архивах МВД…
— Ну, и?…
— Ни одной судимости, — строго сказал Родин. — Ни единой. Четырежды против него открывали дело и четырежды закрывали. Не было улик. Его даже не арестовывали ни разу.
— Валюта? — предположил я. — Золото, наркотики? Подпольные цеха?
На лице у Славы возникла обиженная гримаса. Будто он проглотил какую-то гадость, вроде живой каракатицы, и уже не может сплюнуть.
— Ах, если бы… — пробормотал он. — Нет, это тебе не Рокотов. Убийства, мон шер. В духе Джека-Потрошителя. Двенадцать жертв, мужчин и женщин. Колотые и резаные раны. И никаких тебе свидетелей. И против Виталия Авдеевича никаких прямых улик. Косвенные — не в счет… Кстати, в книге, естественно, и следа нет всех этих подозрений. Ни полслова о тех уголовных делах. Даже в городах, где были найдены трупы, наш писатель сроду не был…
Я ошеломленно потряс головой, пытаясь сосредоточиться.
— Но ведь подозрения — не факт, — проговорил я. — Мало ли кто кого в чем подозревал.
— Не факт, — подтвердил Родин. — Вполне возможно, господин Иринархов чист, как младенец. И биографию себе придумал просто ради поэтического удовольствия. Как Черубина де Габриак. Только я почему-то никак не могу себя заставить взяться за раскрутку тома его великих мемуаров. Пусть за это берется кто-нибудь с более крепкими нервами. Я пас. Боюсь, что теперь я просто не смогу отделаться от мыслей, что мне надо отмыть для публики Потрошителя. Это тебе ведь не Фердика Изюмова с Боккаччо сравнивать. Я же не полное дерьмо, пойми…
— Я тоже пас, — задумчиво сказал я. — Лучше всего придумайте благовидный предлог и откажитесь. Тем более что господин Иринархов при желании найдет исполнителей и без тебя. Лагутина, скажем, из «Свободной газеты». Или Раппопорта оттуда же. Они за небольшие премиальные любого Джека-Потрошителя оформят как Марию Магдалену. И наоборот.
Лицо Родина просветлело. Видно было, что он, в конце концов, решился.
— Согласен, — произнес он. — К черту. Сегодня же пойду к нашему главному и посоветую ему отказаться. Не сошелся же свет клином на ивиной рекламе! А потом, есть надежда, что настанет мир среди книжников. И бизнес тогда вернется в наши коридоры. Я прав?
— Ты оптимист, Слава, — улыбнулся я. — Но, конечно, надежда всегда есть. Куда нам без надежды?
— Вот и прекрасно, — тоже улыбнулся Родин, переходя со своего шепота на нормальный тембр голоса. — Спасибо за бесплатный совет. А теперь скажи мне, старичок, какое У ТЕБЯ ко мне дело? Я ведь не поверю, что ты явился ко мне просто так, услышав мой телефонный зов. Обычно тебе приходится перезванивать и два, и три раза. И все время вместо тебя отвечает этот дурацкий механизм…
— Он не дурацкий, — коротко возразил я. — Он мой компаньон. Впрочем, дельце небольшое у меня к тебе и вправду есть. Вернее, вопросик.
— Всегда к твоим услугам, — с готовностью сказал Родин. — Валяй свой вопросик. Можешь хоть два. — Покончив с неприятной темой иринарховских мемуаров, Слава стал сама любезность.
— Ответь мне, Слава, — неторопливо начал я. — Ты последнюю книжку Макдональда уже видел?
— Какого из Макдональдов? — по привычке уточнил Родин. — Их, к твоему сведению, не меньше четырех. Который тебе нужен — Росс, Джон, Грегор или Стивен?
— Стивен, — сказал я.
Родин закатил глаза и пожевал губами.
— В общем, так, — произнес он, вернувшись в нормальное состояние через минуту. — Книгу я, конечно, видел. Вышла она в целлофанированном переплете, в традиционном серийном оформлении «Меркурия». Тираж пятьдесят тысяч. В Книжную палату уже пришли обязательные экземпляры, однако тиража в «Олимпийце», как ты понимаешь, не будет. Между прочим, «Меркурий» обещает совсем новый роман Макдональда. Самый, можно сказать, свежак.
— Очень интересно, — проговорил я, притворившись, будто книгу с анонсом я не держал в руках час назад, а только что все узнал у Славы. — А теперь скажи мне, кто, по-твоему, обладает у нас правами на издание Стивена Макдональда?
Родин пожал плечами:
— «Меркурий» издал — значит, наверное, и права имеет.
— Обязательно он?
— Совсем даже не обязательно! — ответил Слава с чуть заметным раздражением. — Ты же знаешь: «Меркурий» есть «Меркурий», ему закон не писан. Хочет — покупает, хочет — так берет. Если бы я мог понять логику этих господ, давно бы стал миллионером…
— Или покойником, — негромко добавил я.
— Или покойником, — не стал спорить Родин. Сегодня они могут издать Стивена Макдональда, а завтра — сборник проповедей преподобного отца Бориса Карасева. А послезавтра — «Мою жизнь» Иринархова, а послепослезавтра выпустить Джерома К.Джерома или стенографический отчет последней сессии Государственной думы с иллюстрациями Глазунова, в золоте и в бархате… Неисповедимы пути «Меркурия». И что дальше?
— Ничего, — согласился я. — Ровным счетом. Но кто-то ведь в Москве должен точно знать, кем именно закуплены права на романы Макдональда или «Меркурий» просто корсарствует?
— Наверное, кто-то знает, — равнодушно ответил Слава. — Пряник, допустим. Или Франкфурт. Но все это, пойми, не имеет значения. Если «Меркурий» решил взять Стивена Макдональда — значит, он его возьмет… Ты что? — вдруг испуганно спохватился Родин. — Неужели ты собираешься с «Меркурием»?…
— Ну, что ты, Слава, — дипломатично соврал я. — Я ведь не самоубийца. Просто один мой знакомый переводчик перевел для своего удовольствия пару книг этого Макдональда. И теперь пытает меня, где бы их можно было пристроить…
— А-а, это другое дело, — сейчас же расслабился Родин. — Только лично я твоему знакомому в «Меркурий» соваться не посоветую. Там, допустим, его переводы возьмут, но денег просто могут и не дать. Ну, а будет твой этот знакомый права качать или судом грозить — так ему еще и голову оторвут.
— Ясно, — сказал я. — Вопрос закрыт… — На самом деле вопрос только открывался, но Родину знать это было не обязательно. Он уже сделал главное — подтвердил все мои опасения и попутно назвал два имени. Другие ему, как и мне, в связи с Макдональдом в голову не пришли. Пряник и Франкфурт. Если и они не в курсе, кто на самом деле владеет правами на издание у нас Стивена Макдональда, — значит, кроме меня, у Жанны Сергеевны Володиной вообще никакой защиты нет. Хотя, в принципе, можно и так предположить, что и Пряник, и Франкфурт в любом случае с «Меркурием» предпочтут не связываться. Себе дороже выйдет.
— И это все твои вопросики? — немного разочарованно поинтересовался Родин. Он, вероятно, воображал, будто я стану его расспрашивать о закулисных тайнах газеты «Книжный вестник». И даже расстроился, поняв, что мне нужна такая мелочь, как информация о Макдональде.
— Все, — кратко ответствовал я, сунул свою руку Родину, быстро пожал и отдернул, чтобы тот по ошибке не растянул процедуру прощания на длительный срок.
— Постой! — запоздало крикнул Слава, когда я уже находился в дверях. — Совсем из головы вылетело. Ты чем поддерживаешь форму?…
— В каком смысле? — переспросил я, обернувшись к Родину.
— В самом прямом, — развел руками Слава и ткнул пальцем в сторону своего животика. — Мы с тобой вроде ровесники, а у меня уже пузо отросло дай Боже. Ты бегаешь по утрам, да? Или гербалайф принимаешь?
— Бывает, что и бегаю, — ответил я. Если бы в тебя пуляли из гранатомета, про себя подумал я, ты бы тоже занялся бегом. Вслух же я сказал: — Есть одно надежное средство. Отлично поддерживает тонус. Меня этот продукт очень сильно выручил.
— И что же это за продукт? — заторопился Родин.
— Йогурт, — объяснил я.
— Обычный йогурт? — не поверил Слава.
Я понизил голос до уровня любимого родинского шепота и заговорщицким тоном сказал:
— Ну, не совсем обычный. Подходит только тот, что изготовлен Бусыгинским молкомбинатом по конверсионной программе.
Родин тотчас нацарапал что-то на листке своего календаря.
— Так-так, — произнес он деловито — И по сколь граммов употреблять в день?
— Достаточно одной упаковки, — сообщил я Славе. — Впрочем, главное тут не доза. Понимаешь меня, старик?
— Но что, что главное? — не отставал Родин, конспектируя мои рецепты на том же календарном листке.
— Главное здесь — точность попадания, — честно, объяснил я и быстро вышел за дверь, оставив Славу в состоянии полного замешательства.



Глава 4
«МЕРКУРИЙ» ПОЧТИ НЕ ВИДЕН

— Икры хочешь? — спросил меня Пряник. Не дожидаясь ответа, он шустро залез в свои холодильник, вытащил жестяную коробку, открыл, сам же пошуровал в банке ложкой и отправил икру себе в рот. Прямо без хлеба.
Дело происходило в офисе самого Пряника, в гости к которому я отправился сразу после того, как распрощался с Родиным. И приемная, и кабинет Пряника были оформлены в некогда популярном, а ныне уже прочно забытом стиле а-ля рюс. Стены кабинета, где мы сидели, были декорированы под дерево, и на стенах густо висели иконы — целыми гроздьями, все святые, угодники и пророки вперемежку. В красном углу теплилась электрическая свечечка, очень похожая на настоящую (Пряник трепетно относился к правилам пожарной безопасности). Стол-тумба в центра кабинета был весь изукрашен хохломской росписью, на столе рядом с телефоном и факсом громоздилась деревянная братина, откуда торчал целый букет великолепно очиненных цветных карандашей, авторучек, циркулей и линеек. Чувствовалось, что Пряник был бы не прочь украсить росписью заодно и телефон с факсом и что только недостаток времени заставил его пока отказаться от этой затеи. Впрочем, компьютер, стоявший в углу комнаты слева от стола, был все-таки полуприкрыт красно-черной ширмой, испещренной неразборчивой славянской вязью. Любопытно, что хозяин кабинета отнюдь не был помешан на русском стиле и относился к иконостасу, электролампадке и братине с известным юмором. Однако, по Пряникову убеждению, эта демонстративная русская самобытность хорошо действовала на зарубежных контрагентов. Те, устав от среднеамериканского дизайна всех наших офисов, с восторгом воспринимали пряниковскую экзотику, искренне полагая ее настоящей славянской самобытностью. На фоне братины и хохломы Пряник бойко обделывал свои дела. Икра из холодильника, естественно, предназначалась дорогим гостям. Кстати, и сам холодильник был кокетливо накрыт расписной парчовой накидкой.
— Что это ты расщедрился? — подозрительно спросил я Пряника, пододвигая к себе жестяную банку с нарисованным осетром. — Может, ты меня с кем-то из своих иностранных клиентов перепутал? Или взятку дать хочешь?
Пряник сунул мне в руку горбушку хлеба, чайную ложку (сам он орудовал столовой) и ласково сказал:
— Добрый я сегодня, Яшенька, только и всего. Тебя вот, нехристя, потчую, а мог бы и по сусалам…
— Но-но, — проговорил я, намазывая на горбушку икру. — Не переигрывай. А то еще войдешь в образ и потом оттуда не выйдешь. Тогда я тебя самого смажу по сусалам.
Пряник неторопливо откушал еще ложку икры и вздохнул:
— Работа у меня такая, Яша. Очень хорошо у меня штатники покупаются на мое национальное возрождение. Такие скидки, какие мне дают ихние литагенты, нашему хваленому Франкфурту и не снились. Им такая экзотика по кайфу. Им, козлам, в этом кабинете становится лестно, что такие дикари, как мы, покупают права на их бестселлеры. Если бы я мог ходить с кольцом в носу и в юбочке из банановых листьев, они бы мне вообще свои копирайты дарили, визжа от восторга У них просто в крови миссионерский комплекс Пакс Американа — это у них стало уже частью национальной идеологии. И прекрасно. Пусть только платят нам, отсталым, свои передовые баксы. Соображаешь?
— Угу, — пробурчал я, взяв еще хлеба с икрой. Правда, я не знал, что такое пакс американа, но цивилизованный Пряник был мне гораздо симпатичнее Пряника в патриотическом имидже. Пусть уж лучше балуется незнакомыми словечками, чем снова изображает из себя этакого ухаря-купца с лубочной картинки.
— Вот я и говорю, — продолжал хозяин кабинета. — В свое время мне эта декорация, — он обвел рукой комнату, — влетела в копеечку, но зато теперь я на каждой такой копеечке уже выручил по доллару. Вот и получается, что я сегодня…
— Сукин ты сын, — сердито прервал я Пряника, вдруг узрев дату на боку жестянки с икрой и чуть не поперхнувшись очередной порцией. — Ты чем меня кормишь? Тут срок годности истек Бог знает когда!
Владелец литературного агентства «Пряник» взял жестянку, в очередной раз зачерпнул столовой ложкой икры, прожевал, утер рот и рассудительно сказал:
— Ну, немножко просрочено, и что с того? Хороший продукт. У иностранцев просто на этом бзик, им приходится доставать посвежее, а то обидятся. Мы же с тобой вполне можем это спокойно употреблять. Наши желудки, как тебе известно, вообще не знают такого понятия, как срок хранения. Почти восемьдесят лет прекрасно лопаем, что дают. И ничего, живы.
Я припомнил бабушкины брикеты с кашей, заготовленные впрок едва ли не во времена Карибского кризиса 1961 года, и не нашелся, что возразить. Тем более что по вкусу икра была вполне приемлемой, да и Пряник, распечатавший эту банку, как видно, не сегодня, действительно выглядел бодро, как огурчик. Как только что испеченный пряник.
— Ты Плюшкин, — тем не менее произнес я. — У тебя наверняка и ликерчик где-то припрятан одна тысяча восемьсот затертого года выпуска.
— А что? — довольно хохотнул Пряник. — Бережливость — весьма достойная черта характера. Между прочим, скорее американская, нежели славянская. Гоголь несколько погорячился с этой фигурой. Русские — все в основном маниловы и ноздревы. Плюшкиных же больше в каком-нибудь Ванкувере, чем, допустим, в Рыбинске. И будь у тамошнего Плюшкина и вправду ликерчик тысяча восемьсот затертого года, он бы толкнул эту историческую бутылочку на тамошнем аукционе и выручил кучу баксов. Они там в Штатах обожают ретро. По сравнению с Европой у них ведь история маленькая, с гулькин хвост. Какие-нибудь пять веков. Вот они и ценят всякую старинную дрянь. Они даже думают, будто эта штука, — Пряник непочтительно ткнул пальцем в бок братины, — у меня древняя…
— А на самом деле? — поинтересовался я. Икры больше не хотелось. То ли я уже наелся, то ли угрожающая дата выпуска все-таки оказала на меня психологическое воздействие.
— На самом деле это ширпотреб, — объяснил с готовностью Пряник. — Эта посудина всего лишь ровесница моего литературного агентства.
— Совсем молоденькая, — кивнул я.
Пряника, основателя одноименного литагентства, в миру звали Шурой Пряниковым. До перестройки и гласности рыжие Шурины кудри мелькали в редакциях различных тонких научно-популярных журналов, где инженер Пряников немножко подрабатывал переводами импортной фантастики. Впрочем, подрабатывал Шура еще и переводчиком в Госкино на всяческих просмотрах и фестивалях. Это позволяло ему совершенствоваться в разговорном английском и давало возможность знакомиться с самыми неожиданными и интересными людьми. Лично я познакомился с ним при обстоятельствах, не слишком благоприятных для Пряника: тот в сильном подпитии пытался поменять какие-то доллары. В пору нашего знакомства это еще подпадало под серьезную статью о незаконных валютных операциях, валютчиками занималось ГБ, и, попадись Прянику на моем месте кто-то другой, Шура загремел бы на лесоповал. На Пряниково счастье, в МУРе на моем месте работал тогда именно я и никто другой. Я быстро выяснил, что злополучные доллары Шуре дал некий мистер Гричмар, приехавший на фестиваль режиссер из Голливуда. Штатный гэбистский переводчик неожиданно захворал, и Гричмару дали в качестве толмача совсем постороннего Шурика. В первый же день фестиваля эта американская киношишка, Пряник-переводчик и примкнувший к ним крупный советский писатель, ныне депутат Госдумы Крымов, завалились втроем в какую-то околокиношную забегаловку и упились в совершеннейшую зюзю. К середине вечера закончилось гричмаровское виски, вышли все рубли у Крымова и Пряника, и переводчику было поручено по-быстренькому поменять полсотни долларов и приобрести что-нибудь многоградусное. К этому моменту Крымов с Гричмаром уже могли общаться друг с другом только при помощи жестов и нечленораздельного мычания, потому острая нужда в переводчике, собственно, отпала. Правда, и сам Пряник к тому времени выглядел немногим лучше, а потому, меняя у швейцара в «Метрополе» гричмаровские баксы, вел себя вызывающе. Осторожный швейцар посчитал визит подозрительного Пряника милицейской провокацией и сам вызвал наряд. Когда валютчик Шура был доставлен пред мои светлые очи, он уже протрезвел настолько, что оказался способен внятно объяснить, где и как именно его черт попутал. По правилам несчастного Пряника следовало просто передать смежникам в КГБ, но, к великой Шуриной удаче, я выписывал один из тех тонких научно-популярных журналов, в которых наш валютчик публиковал свои труды. Минут сорок я убеждал нашего генерала, что дело это может вызвать международный скандал, что особенно неприятно во время фестиваля. Причем виновными в этом скандале будем признаны, разумеется, не гэбисты, а мы. То есть МУР. Я беззастенчиво пользовался тем, что между Петровкой и Лубянкой давным-давно пробежала черная кошка, и доказал-таки, что инцидент с американцем надлежит побыстрее замять, пока не вмешались славные чекисты. Совместными усилиями мы аннулировали милицейский протокол, и я на казенной машине доставил раскаявшегося Пряника в ту же забегаловку, из которой он вышел. По дороге мы заехали в гастроном, где я на свои деньги купил поллитровку. Вся операция от момента захвата Пряника до момента его освобождения заняла часа два, поэтому Гричмар с Крымовым по-прежнему находились в забегаловке и даже не заметили, что переводчик отсутствовал так долго… В пору перестройки Пряник заматерел, из худенького рыжего хлопца превратился в солидного господина, открыл собственный литературный бизнес. Но никогда не забывал нашу первую встречу и, если нужно было, помогал мне, чем мог. Иногда его консультации для моего частного сыска оказывались бесценными. На господина Лебедева, например, навел меня именно Пряник. Я, со своей стороны, сделал все возможное, чтобы владелец «Папируса» никогда не догадался, откуда частный детектив Штерн вызнал его уязвимые места. Иначе автобусик «Омни-кола» с автоматчиком на борту первым делом приехал бы по Пряникову душу. Я решил, что о сегодняшнем приключении, завершившемся автомобильной аварией, чувствительному Шуре лучше не рассказывать. Совершенно ни к чему его нервировать. Оставим погони и перестрелки частной фирме «Яков Штерн энд Автоответчик»… Пряник наконец прервал мои раздумья.
— Ну, так что? — полюбопытствовал он. — В чем твоя проблема? Ты ведь ко мне пришел не икру лопать, правильно?
— Правильно, — согласился я. Как и Властик Родин, мой Пряник знал, что я никогда не прихожу без дела, не имею такой привычки. Хотя я и не очень пока представлял, как к такому делу приступиться. — У тебя есть какие-то контакты с «Меркурием»? — спросил я наконец.
Шура отреагировал на мой вопрос внешне не так нервно, как Родин. Однако я заметил, как при слове «Меркурий» Пряник как-то подобрался. Чуть-чуть. Менее пристальный взгляд ничего бы не уловил.
— А что случилось? — переспросил Шура. — Возникли какие-то сложности у кого-то из твоих клиентов?
Сказку про знакомого переводчика Прянику рассказывать было бесполезно. Всех переводчиков в радиусе ста пятидесяти километров он прекрасно знал и сразу бы обнаружил мое вранье. Для Пряника надо было состряпать более правдоподобную версию. Такую полуправду, чтобы она выглядела гораздо убедительней, чем правда.
— Клиент один у меня наклевывается, — ответил я. — Зарубежный. Хочет законтачить с «Меркурием», но боится, не кинут ли его?
— Из какого твой клиент зарубежья, из ближнего или дальнего? — обеспокоенно поинтересовался Пряник. Видимо, он вообразил, будто какой-то неучтенный американец ломанулся на российский издательский рынок без его, Пряникова, посредства.
— Из ближнего, — успокоил я Шуру. — Из Литвы, — на ходу придумал я подходящую страну, за пределами Шуриных амбиций.
Пряник облегченно вздохнул.
— Скажи своему литовцу, чтобы не валял дурака, — проговорил он. — «Меркурий» — это Черный Ящик.
— В каком смысле? — несколько озадаченно спросил я. Иногда Шура обожал выражаться туманно. Чаще всего это случалось именно тогда, когда более конкретный ответ был не слишком-то приятным.
— Да в прямом, в прямом, — нетерпеливо сказал Пряник. — Прямее некуда. Черный Ящик — это значит, что никому непонятно, что там происходит внутри и почему это происходит. Я не имею понятия, кто управляет этим механизмом и по какому алгоритму они работают. Ты видел стенографический отчет заседаний нижней палаты Думы, который они издали?
— Видел, — кивнул я. — Убийственная штука. Так роскошно даже Леонида Ильича не издавали, а уж наших депутатов и подавно. Золотое тиснение, бархат, изысканные гравюры на форзаце. И эта роскошь лежит теперь в каждом втором газетном киоске по оскорбительно низкой цене. То есть они эту штуку издали нарочно в убыток себе.
— Точно, — согласился Пряник. — Потому я их и побаиваюсь. Никогда не поймешь, что они выкинут в следующий раз. Я совсем не исключаю, что «Меркурий» содержится нашей Думой для непонятных мне целей. А может, и Лубянкой — тоже пока непонятно для чего. Или даже «Меркурий» на содержании у этого… арестанта номер 1.
— Кого-кого?
Пряник всплеснул руками:
— Ой, ну не изображай из себя снежного человека, только-только спустившегося с гор! Ты ведь понял, кого я имею в виду. Господина Иринархова, ясное дело. Будущего спикера Всея Руси.
Что за день сегодня, подумал я. С утра три покушения, потом новая клиентка, потом этот крендель с гранатометом… и при этом покоя нет от господина Иринархова! Он мне снится скоро будет, этот Иринархов. Вместе с его роговыми очками и бородой.
— Почему же спикера? — спросил я вяло. — Он покамест даже не депутат. И потом, у нижней палаты уже есть один спикер.
— Прости меня, Яша, — проговорил Пряник. — Ты хороший сыщик, честь тебе и хвала. А за то, что прижучил этого Лебедева — хвала тебе втройне. Но в политике, — Пряник торжественно поднял палец, — в политике ты ни хрена не смыслишь.
— Допустим, — примирительно сказал я. — Дьявол с ним, с твоим Иринарховым. Сидит — так сидит, выйдет — так выйдет. Пусть у его жены и любовницы об этом голова болит. И у тех глупых бабок, которые скупают его дурацкие акции. Мы ведь с тобой, кажется, о «Меркурии» говорили.
— Мы, по-моему, уже все о «Меркурии» сказали, — недовольным тоном протянул Шура. — Пусть твой литовец не суется. Не важно, откуда у них такая крутизна, от Думы или от «ИВЫ». Важно, что связываться с ними небезопасно. А поскольку не знаешь, что от них ждать, то выходит небезопасно втройне. Может, они твоего литовца осыплют долларами. Может, наоборот, прикажут убрать. Тогда тебе еще и придется раскошеливаться на похороны…
— С этим нет проблем, — ответил я. — У меня есть друг в ритуальном предприятии «Норд». Похоронит по льготным расценкам. — Самое удивительное, что слова насчет друга в похоронной конторе были чистой правдой. С Мишкой Алехиным мы росли в одном дворе. Другое дело, что после кончины бабушки у меня пока не было повода воспользоваться услугами его конторы. В «Норде», к слову сказать, работали отличные специалисты и брали на себя все — от оформления необходимых бумажек до погребения на любом из кладбищ столицы. За отдельные деньги «Норд» мог похоронить вас в комфортабельной могиле с телефоном и чуть ли не на Красной площади… Впрочем, мне было отнюдь не к спеху проверять на себе уровень их погребального профессионализма. Я, знаете ли, готов подождать.
— Короче, — подвел итог неприятной теме Пряник, — ты все понял. «Меркурий» — это еще и минное поле. К тому же никто не знает, где рванет и какого типа мины. Проще обойти, если это возможно.
— Ладушки, — проговорил я. — Теперь тебе второй и последний вопросик. Кому в России принадлежат права на издание романов Стивена Макдональда? А?
— Не знаю, не знаю, — хмуро произнес Шура. — Во всяком случае, не литературному агентству «Пряник». Может, конечно, с Макдональдом удача нашему Франкфурту обломилась, но лично я думаю, что он пролетел. Вашингтонский агент этого Стивена — полная бестолочь. Заломил такие бабки, что я плюнул. Думаю, что прав на Макдональда в нашей стране официально ни у кого нет… Пусть теперь из своего Вашингтона, — злорадно добавил он, — сами здешних пиратов ловят. Уже вышел, говорят, у нас один том.
— Я видел, — сообщил я Прянику. — Кстати, именно в издательстве «Меркурий»…
Пряник поежился.
— В таком случае, — проговорил он, — я очень рад, что тогда не выторговал права на Макдональда у того хмыря-агента. Иначе я бы уже распрощался со своими денежками… Может, все-таки Франкфурт права укупил? — с внезапным интересом сказал он. — Это было бы забавно, если бы Франкфурт лопухнулся.
— Забавно, — согласился я, однако не стал говорить о том, что намереваюсь с ходу удовлетворить любопытство на этот счет. Лучше, если Пряник побыстрей забудет мои любопытные вопросики вокруг Макдональда. Впрочем, в умении Шуры забывать то, что необходимо забыть, я мог уже неоднократно убедиться за время нашего с ним сотрудничества. Очень полезное качество. Жаль, что не все мои знакомые — в том числе и Властик Родин — обладают этим свойством.
Я поднялся с места и сделал прощальный жест рукой. Пряник привстал и склонился в прощальном поклоне. Где-то он вычитал, что древние славяне при расставании не обменивались рукопожатиями. Я покидал кабинет, и Прянику пора было снова влезать в свой патриархальный имидж.
— Всего наилучшего, достопочтенный Яков Семеныч, — умильным тоном произнес Пряник. — Будете в наших краях — милости прошу к нашему шалашу. Угощу, чем Бог послал.
— Обязательно, — в тон Прянику сказал я. — К вам не зарастет народная тропа, любезный господин Пряников. Надеюсь, в следующий раз Бог вам пошлет икорку чуток посвежее. Адью!
И я покинул гостеприимные стены.
Покинул, чтобы направиться к ближайшему телефону-автомату. Это была обшарпанная будка с половину выбитыми стеклами и расписанной (отнюдь не славянской вязью) стенкой. Автомат, висевший в этой убогой будочке, по всем законам должен был оказаться неисправным. Однако мне повезло. Телефон работал, к тому же не только от жетона, но и, по-моему, от рубля, от древней двушки, вообще от любой монеты. То, что мне в центре Москвы сегодня встретился именно такой автомат, наводило не на самые радужные мысли. По закону компенсации везения этот факт означал, что искомого абонента на месте не будет.
Обозвав себя мысленно суеверным идиотом, я набрал номер офиса Франкфурта. Ответила мне его секретарша.
— Хэлло! — прощебетала она. — «Эндрю Франкфуртс литерари эйдженси».
Признаюсь, эту дамочку я терпеть не мог. Меня необыкновенно раздражало, с каким чувством превосходства она поглядывала на всех посетителей литературного агентства. Точнее, на всех, кроме иностранцев. Секретарше этой необыкновенно льстило, что работает она в фирме не какого-нибудь там нового русского, бывшего спекуля, раздобывшего зелененьких на собственное дело, а настоящего АМЕРИКАНЦА. Эндрю Франкфурт и вправду был подлинным штатником, родился в Вирджинии, закончил колледж… Но папа с мамой у Эндрю были, натурально, из Одессы. Франкфурт говорил по-русски не хуже моего, а, например, идиш знал гораздо лучше, чем я. Я звал мистера Эндрю просто Андрюшей. Франкфурт прибыл в Россию три года назад в надежде сделать большой бизнес с нашими издателями. Но дела его шли кое-как, совсем не блестяще. И он, и покинутый мной Пряник могли процветать только в условиях, когда среди книгоиздателей преобладали бы ЧЕСТНЫЕ бизнесмены, которым было бы выгоднее купить копирайт, чем украсть. Но у нас, естественно, предпочитали красть. Когда число пиратов возрастало до неприличной отметки, Франкфурт на время мирился со своим конкурентом Пряником, и они сообща открывали шумную компанию в «Книжном вестнике». Вместе они наваливались на каких-нибудь особо наглых пиратов, устраивали показательный процесс и выигрывали какие-нибудь суммы. Особо наглые на какой-то срок притихали, а Франкфурт с Пряником, снова разъединившись, пополняли список своих клиентов…
— Хэлло! — повторила меж тем секретарша, воображая, будто я мог не расслышать про франкфуртское литерари эйдженси.
— Хэлло, май дарлинг! — сказал я, тщательно подбирая знакомые английские слова в одну фразу и стараясь в то же время, чтобы дамочка пока не узнала мой голос. — Кен ай спик ту Андрюша?
— Скьюз ми? — удивленно переспросила дамочка, подумав, что ослышалась.
— Мне бы Андрюшу, — сказал я, переходя на русский. — Андестенд? Ферштеен зи?
Дамочка возмущенно закашлялась. Наконец-то она узнала меня. Впрочем, я, кажется, единственный, кто исправно называл мистера Эндрю Андрюшей.
— Мистера Франкфурта нет! — с ненавистью произнесла она тоже уже на родном языке. — Мистер Франкфурт на неделю уехал в Соединенные Штаты Андестенд?
Я чувствовал, с каким удовольствием она бы просто бросила трубку, однако, видимо, опасалась, что я немедленно настучу об этом дорогому другу Эндрю.
— Э-э, минутку, радость моя, — быстро проговорил я. — Мне бы только справочку получить. Нет ли случайно в числе американских клиентов мистера Франкфурта некоего писателя по имени Стивен Макдональд?…
— Многоуважаемый мистер Штерн! — с мстительной радостью проговорила секретарша. — Довожу до вашего сведения, что вся информация о клиентуре мистера Франкфурта строго конфиденциальна и получить вы ее можете только у мистера Эндрю Франкфурта и только лишь в том случае, если мистер Эндрю Франкфурт того захочет. Потерпите всего неделю, о'кей?
— О'кей, — мрачно отозвался я.
Секретарша тут же и с удовольствием положила трубку на рычаг.
Итак, что мы имеем в активе? — подумал я, по привычке составляя мысленную смету доходов и расходов. Очень немного. Во-первых, существуют романы Стивена Макдональда, права на издание которых куплены госпожой Володиной непосредственно в США и куплены, возможно, именно у того агента, с кем не смог однажды сторговаться Пряник. Во-вторых, существует и процветает таинственное и непредсказуемое издательство «Меркурий», которое госпожу Володину беззастенчиво обворовало. Почему «Меркурий» решился издавать именно Макдональда, почему пиратским способом (хотя эта компания могла бы наверняка заплатить) и почему украдена эта несчастная дискета — неясно. Впрочем, все это именно в духе «Меркурия». Быстрота, натиск, таинственность и полная неизвестность алгоритма поведения. В-третьих, дискета, если верить госпоже Володиной, содержится в сейфе некоего особняка на Щусева. Если исходить из ужасных слухов, известных мне и раньше, и если прибавить к этим слухам сегодняшние опасения Родина и Пряника, то красть дискету — типичное самоубийство. У такого Черного Ящика, как «Меркурий», на каждом этаже должно быть по сотне охранников, которые тебя, Яков Семенович, и на пушечный выстрел не подпустят к сейфу. Я припомнил мрачное здание главного офиса «Меркурия». Потом и припомнил и все те зловещие истории, которые в разное время слышал из разных источников. Жестокость и безжалостность «Меркурия» выглядели в этих всех историях как бы сами собой разумеющимися. Минуточку, вдруг подумал я. А может быть, все эти мрачные истории специально и распространяются, чтобы никому и в голову не пришло связываться с «Меркурием»? Ведь, похоже, с «Меркурием» действительно никто уже не связывается. Что же из этого следует? — спросил я сам себя. И сам же себе ответил, что тамошняя охрана, если даже и сильна, к настоящему времени обязана уже несколько ослабить бдительность…
Чтобы не прерывать нить своих размышлений, я решил немного пройти пешком. Мысль, что черт страшен куда менее, чем его успели размалевать, дала неожиданный толчок моему воображению. Я понял, что чем мощнее противник, тем легче его взять врасплох. Могучий лев не станет ожидать подвоха от какой-то мелкой козявки. В этом смысле, сообразил я, у известной крыловской Моськи был немалый шанс благополучно атаковать слона. Тому, дубине, и в голову бы не пришло, что маленькая шавка вдруг решит цапнуть его за хвост или хобот. Дура Моська сама испортила себе боевую операцию, начав громко лаять и, таким образом, громогласно заявив о своих агрессивных намерениях. Мы же, в свою очередь, гавкать не будем, ни в коем случае. Наша Моська обязана подобраться к слону-«Меркурию» без шума и пыли. Легко-легко, в одно касание.
Я остановился прикурить и неожиданно заметил, как в полуквартале от меня какой-то тип тоже притормозил и тоже выудил сигареты. Так-так, с внутренним вздохом подумал я. Оставят меня сегодня в покое или нет? Очень не хотелось ввязываться в очередную перестрелку или как минимум потасовку. Оставалось надеяться, что на сей раз все обойдется мирным путем, а мой новый хвост не имеет намерения прикончить меня сразу. В пользу последнего предположения говорил тот факт, что теперь пас меня не какой-нибудь наглый самоуверенный Петрищев, а профессионал. Я и заметил его только потому, что сам был тоже профессионалом.
Прикурив, я двинулся дальше, украдкой успев взглянуть на часы. В мои планы на сегодня входил еще хотя бы беглый осмотр особнячка на Щусева. И, напротив, в мои планы совершенно не входило, что осмотр я буду проводить в компании соглядатая, неизвестно, кстати, кем посланного. Вопрос о том, кто именно организовал конкретно эту слежку, не слишком меня волновал. Профессионал мог быть нанят кем угодно — от господина Лебедева до директора налоговой полиции, вдруг заподозрившего частного детектива Якова Семеновича Штерна (лицензия N 105292 от 02.04.92 г.) в уклонении от уплаты налогов. Кстати, некоторые грехи перед налоговыми службами у меня и впрямь имелись: подавая ежегодную декларацию о доходах, некоторые суммы я утаивал. В основном те, которые могли возникнуть при пересчете на деньги полученных мною винно-водочных сувениров. За год, между прочим, набегала бы кругленькая сумма, ибо многие мои клиенты следовали древней российской традиции и к оговоренному в контракте гонорару присовокупляли еще и булькающий бакшиш в виде водок, коньяков и прочей жидкой российской валюты.
Примем за рабочую гипотезу, что этот джентльмен сзади — не киллер, коему господин Лебедев заплатил за мою шкуру, и не приятель господина Петрищева, выбирающий по приказу шефа наиболее удобную мишень для гранатомета. Остановимся на налоговой полиции. Версия как версия, ничем не хуже других. И даже лучше: при таком раскладе я избавлен от неприятной обязанности физически воздействовать на своего хвоста. Достаточно просто от него ускользнуть.
Неторопливо двигаясь по тротуару, я с удовольствием ощущал, как хорошо работает мой стукач. Он не сделал почти ни одной ошибки, вел меня вполне грамотно. Как ни парадоксально, оторваться от профессионала в известном смысле проще, чем от старательного любителя. Любитель всегда боится потерять из виду свой объект, поэтому движется в опасной близости, чуть ли не дышит в затылок. К тому же любитель, догадавшись о том, что он раскрыт своей жертвой, нередко становится агрессивным и вступает в драку даже в том мирном случае, когда ему поручено всего лишь отследить контакты подозреваемого. Профессионал, напротив, спокоен. Он маячит далеко позади и ориентируется не на затылок, а на цветовое пятно и пару внешних примет объекта. Как правило, профессионал чувствует некоторое превосходство над объектом — этакое чувство охотника, которому поддаваться противопоказано. Наружное наблюдение — вещь обоюдоострая, охотник легко может стать жертвой, если слишком много возомнит о себе… Хотя, повторяю, к своему хвосту я был настроен вполне миролюбиво.
Есть множество способов отрываться от преследователя. В своем районе, изученном мною до последней кочки, я мог бы элементарно ускользнуть через какой-нибудь малоизвестный проходной двор. Однако как раз этот район Москвы, в котором я находился сейчас, был мною практически не изучен. И, легкомысленно свернув в какой-нибудь незнакомый дворик-колодец, я рисковал просто не найти из него никакого выхода. Всякий экспромт, друзья мои, должен быть тщательно подготовлен.
Медленно спускаясь в ближайший подземный переход, я нащупал в кармане плаща одну свою простенькую домашнюю заготовку. Чтобы привести ее в действие, мне необходимо было три обстоятельства: небольшое затемнение, хоть секунды на две, достаточное количество разнообразного народа вокруг и теплая погода. Два последних обстоятельства уже имели место: днем здорово потеплело и многие прохожие ходили уже без плащей; вдобавок ко всему в переходе работала коммерческая винная точка, и вокруг нее сновал и кучковался необходимый мне народ. Отлично.
Таким образом, в подземный переход неторопливо вошел элегантный частный детектив Яков Семенович Штерн, без головного убора и в бежевом плаще. Вышло же из перехода типичное лицо кавказской национальности и семенящей походкой отправилось своей дорогой. Лицо имело на голове огромную и чрезвычайно уродливую кепку, а под носом — великолепные усы в пол-лица. Что касается моего еврейского шнобеля, то в сочетании с кепкой и усами он тут же приобретал сходство с носом грузинской, чеченской, армянской и прочих, так не любимых нашим мэром, национальностей. Само собой, чем сильнее не любил наш мэр эти нехорошие национальности, тем больше людей в кепках и с усами являлось на московских улицах. На Кавказе было голодно и там стреляли. В Москве стреляли не в пример меньше, да и продовольственная проблема здесь была решена. Рыба ищет, где глубже, а человек — где рыба. Закон природы. В пестрой толпе на улице стало на одну кепку больше, но я сомневался, что мой преследователь все эти кепки тщательно пересчитывал и с ходу обнаружит прибавление в их семействе. Так и вышло. Держа плащ в левой руке таким образом, что он приобретал видимость то ли рулона ткани, то ли свертка из ГУМа, я прошел еще метров пятьсот в произвольном направлении, трижды сворачивая, пока не понял, что оторвался от своего преследователя. Теперь-то можно было двигаться к улице Щусева Я доехал до Баррикадной, оттуда прошел пешком, обогнул длинный торговый ряд, продрался сквозь строй коммерческих палаток, свернул в переулок. И, в конце концов, обнаружил искомое. Домик, который в самое ближайшее время мне предстояло посетить с преступными — и в то же время благородными — целями.
Главный вход, как выяснилось, был с противоположной стороны особняка. Насвистывая мою любимую «Кумпарситу», я обогнул особнячок — и тут же остановился в полной рассеянности. Да-а, такого сюрприза я не ожидал. Я-то воображал, будто в самом худшем случае обнаружу здесь огромную железную дверь с амбарными замками и десяток мрачных головорезов, которые с автоматами на изготовку ходят по цепи кругом. Реальность оказалась несколько иной: весь прилегающий к дому дворик занимала плотная толпа, состоящая в основном из мужчин и женщин пожилого возраста. Одеты все они, как правило, были бедновато, а держались — нервно и едва ли не воинственно. Видимо, в особняке что-то давали, и этого что-то могло хватить далеко не всем.
— В очередь! В очередь! — заорал на меня какой-то противный дедок с орденскими планками, когда я попытался было протолкнуться чуть поближе к заветной двери. Толпа возмущенно взвыла, посыпались пинки и упреки, и меня благополучно выперли. Понаехали тут… Скоро житья от них совсем не будет… От них, говорят, и преступность одна… — услышал я вслед и тут только сообразил, что на мне еще карикатурная кепка-аэродром плюс усы молодого джигита Впрочем, если бы усов и кепки у меня не было, все равно шансов проникнуть в особняк на законных основаниях у меня бы не прибавилось. Стало ясно, что в охране «Меркурия» работают неглупые люди: они додумались защитить все подходы к необходимому мне сейфу на втором этаже весьма остроумным и нетрадиционным способом. Потусовавшись на окраинах толпы, я уяснил для себя, что сегодня, оказывается, день льготной продажи каких-то акций для пенсионеров и малоимущих. Очередь здесь занимали еще с ночи, и возможность проникнуть в дом под видом акционера мне определенно не светила.
Чтобы уж окончательно выяснить все подробности, я осторожно потянул за рукав ближайшего старичка, выбрав самого невоинственного.
— Э-э… отец, — спросил я осторожно, особенно не налегая на кавказский акцент. — Скажи мне, а что тут за акции продают?
Старичок невоинственного вида посмотрел на меня как на ненормального. В его глазах я прочел снисходительную жалость белого человека к дикому глупому пришельцу, только что спустившемуся с Кавказских гор.
— Э, дарагой, — сказал он, почему-то тоже с акцентом, словно боясь, что без акцента я и вовсе его не пойму. — Это акции компании «ИВА»! — И с этими словами дедуля чрезвычайно фальшиво воспроизвел мелодию из известной рекламной заставки.



Глава 5
КРЕСТНЫЙ ОТЕЦ ДЯДЯ ЯША

Во времена моего детства был один хороший фильм про Айболита, а в фильме — совсем замечательная песенка: «Нормальные герои всегда идут в обход». Если бы мое частное детективное агентство нуждалось бы в приличествующем девизе, я взял бы именно эти слова.
В толпе взволнованных акционеров мне делать было нечего. Озабоченные старики и старушки охраняли главный вход надежнее, чем все секьюрити вместе взятые. Любой злоумышленник, рискнувший проникнуть к сейфу без очереди, был бы разорван на части. Это меня, понятно, не устраивало. Пожелав мысленно компании «ИВА» побыстрее вылететь в трубу, а господину Иринархову — закончить жизнь в одиночной камере, я стал внимательно вновь обходить особняк с тыла, высматривая в фасаде любое отверстие, хотя бы отдаленно походящее на дверь. Здравый смысл подсказывал, что здесь обязан был быть еще один вход: ни за что не поверю, что крутые деятели издательства «Меркурий» или хитрые распространители акций компании «ИВА» каждое утро проходят сквозь строй бабулек и дедулек… Так и есть! На тыльной стороне особняка неожиданно нарисовалась малоприметная дверь, которую я не заметил раньше. На расстоянии пяти метров эта дверца просто-напросто выглядела частью стены, а микроскопическую табличку «Служебный вход» прочесть можно было бы только с помощью лупы.
Что ж, это мне подходит. Я поправил кепку, распушил горские усы и решительно взялся за маленькую ручку двери. Поскольку я в данный момент нахожусь на службе, то имею полное право воспользоваться служебным входом. Так я рассуждал по крайней мере.
Однако парочка крепких парней, которых я немедленно обнаружил за дверью, явно не знала о том, что я на службе.
— Куда прешь, кацо? — лениво проговорил один из парней, загораживая мне дорогу. За его спиной я заметил стол с телефонами, хорошим пультом сигнализации. Несколько поодаль, у стены, стояла деревянная пирамида, в которой обычно держат в казармах Калашниковы. Судя по тому, что пирамида была пуста, сами автоматы находились на руках. Это простенькое умозаключение немедленно было подтверждено парнем N 2, который направил свой ствол прямо мне в живот. В принципе, бронежилет спас бы меня от АКМовской пули даже с близкого расстояния, но было бы чистым безумием здесь, да еще и днем, начинать разведку боем.
Я тут же сделал шаг назад и, прижимая к груди сверток с плащом, испуганно проговорил, вовсю теперь симулируя акцент:
— Акцией здесь торгуют, да-а?
Насколько мне известно, некоторые крупные компании города Москвы предпочитают брать в секьюрити бритых гоблинов из числа чеченцев: это якобы должно служить определенного рода страховкой на случай мафиозных разборок. На самом же деле национальность охранников не имеет никакого отношения к сохранности того, что караулишь. Что бы ни писали сегодня газеты и не вещал с высоких трибун наш дорогой мэр, у крутых нет пятой графы в паспорте. Чеченец замочит чеченца с такой же легкостью, как и русского, и грузина, и американца. Точно так же поступит и гоблин любой другой национальности — дабы честно отработать полученные за ратный труд баксы или рубли. Может, в горах и существует закон кровной мести, но в Москве давно уже действуют другие законы… Мне повезло: компания «ИВА» набирала охранников не по национальному принципу. Из двух парней, карауливших служебный вход, ни один не был чеченцем. Это было более чем кстати. Знаток сразу бы обнаружил, что я — липовый кавказец. Но, похоже, для этих секьюрити все черножопые чурки были на одно лицо.
— Каких тебе еще акций, да-а?… — с брезгливой миной на лице передразнил меня первый охранник. — Ты что не видишь, морда, что здесь служебный вход? Читать по-русски не умеешь, да-а? Очень самостоятельными, гляжу, вы все стали в своей Чучмекии…
Охранник за номером вторым, не опуская автомата, сказал почти миролюбиво:
— Не злись ты, Колян. Видишь, грузин просто дверь перепутал… Слышь, кацо, — обратился он уже ко мне, — акции твои продают с другой стороны. Только сегодня ты их все равно хрен купишь. Сегодня божьи одуванчики отовариваются, и завтра тоже. Послезавтра приходи — и все акции твои. Хошь на лимон, хошь на два, а то и на все сто лимонов покупай…
При этих словах охранник Колян ухмыльнулся.
— Во-во, — произнес он, сменив гнев на милость. — Хоть на сто лимонов покупай. Бумаги-то не жалко. А-а-акции… — непочтительно протянул он и сплюнул.
Я прижал к груди руки и плащ.
— Вах, спасибо! — сказал я, делая легкий поклон. — Спасибо, дарагые. До свиданья, генацвале. — Раз меня они посчитали за грузина, мне и следовало пока оставаться грузином. — Завтра приду, вах!
Стараясь не делать резких движений, я спиной открыл дверь и, сохраняя на губах улыбку безумного кавказца, выдавился прочь.
Между прочим, я не соврал этим двум почти симпатичным гоблинам из охраны. Я действительно намеревался прийти сюда завтра. Только уже без кепки и тем более без усов. Более того: вероятно, завтра мне предстояло нанести сюда визит дважды. Очень уж мне здешние секьюрити понравились. Душевные ребята.
Оказавшись за дверью, я сразу отошел подальше от служебного входа и только уж потом оценивающе окинул взглядом весь особняк. Проникнуть на второй этаж именно через эту дверь было трудно, но возможно. Пока гоблин по имени Колян передразнивал акцент глуповатого грузина, грузин успел из-под своей кепки-аэродрома спикировать взглядом на пульт. Мои давешние предположения насчет слона и моськи оказались не лишены основания: те господа, что обеспечивали безопасность здания, все-таки немного расслабились. Вероятно, и «ИВА», и «Меркурий» въехали в этот особнячок, когда система сигнализации там была уже налажена, а все электрохозяйство содержалось в относительном порядке. Придя на готовенькое, новые хозяева здания не подстраховались насчет электричества: на пульте я не нашел следов существования резервного генератора. Это означало, что, если свет погаснет во всем районе, он обязательно погаснет и в домике на Щусева. А раз авария МОЖЕТ случиться, она НЕПРЕМЕННО случится. На каждый хитрый электрощит есть свой электромеч.
Честно говоря, лично я не был большим специалистом по коротким замыканиям, выбитым фазам и прочим прелестям мегаполиса, но у меня имелся в запасе как раз такой нужный специалист. При острой необходимости с его помощью можно было бы устроить короткое замыкание даже в Кремле. Замыкание с последующим размыканием.
Я неторопливо прогулялся до Садово-Кудринской и после долгих попыток отыскал работающий автомат. На сей раз телефон работал только от жетонов, гудок был слабенький-преслабенький. Исходя из этого я предположил, что теперь-то я дозвонюсь. Я угадал.
— Мосэнергонадзор, — произнес в трубке томный голос.
— Здравствуй, Алексей, — бодро сказал я. — Узнал?
— Узнал, — конспиративным тоном ответил в трубку Алексей. Томность его голоса немедленно улетучилась. — У вас, конечно, ко мне дело?
— Небольшое, — скромно признался я.
— И вы собираетесь сейчас к нам приехать?
— Собираюсь, — кротко сообщил я. — Ты не рад?
— Рад, — заторопился Алексей. — Ясное дело, рад. Только я тут, понимаете, домой намыливался пораньше…
— Я тебя надолго не задержу, — обнадежил я его. — Максимум на полчаса, не больше.
На другом конце провода Алексей робко кашлянул.
— Ты, конечно, можешь меня не дожидаться, — предупредительно заметил я. — И уйти хоть сейчас. Но я был бы крайне разочарован, не застав тебя в вашей конторе. Крайне.
Фраза насчет разочарованности была взята мной из какой-то дрянной книжонки про американскую мафию. По мнению автора или переводчика, крестные отцы штата Нью-Йорк изъяснялись точно таким вот образом. Алеша, насколько мне известно, был юношей начитанным, видео мог смотреть часами и интонации преступных боссов в моем голосе производили на него положенное впечатление. Меня этот юноша считал, разумеется, одним из среднекалиберных донов московской мафии. Я его, разумеется, и не думал разубеждать.
— Приезжайте, — послушно ответил Алеша. — Я буду вас ждать.
Умничка, подумал я, повесил трубку, вышел из будки и огляделся в поисках такси или частника. Водители аккуратно не замечали мою протянутую руку и объезжали меня стороной. Ах да, совсем забыл! Я шустро вернулся к телефону-автомату, прикрыл за собой хлипкую дверцу и в десять секунд ликвидировал лицо кавказской национальности: кепка вернулась в один карман, усы — в другой, а бежевый плащ вернул мне необходимую для общения с Алексеем мафиозную респектабельность. Глядя в пыльное стекло телефонной будки как в зеркало, я сделал с помощью расчески на голове пробор — как бы на итальянский манер. Теперь последний штрих. Я пошарил в очередном потайном карманчике пиджака… Ч-черт, неужели дома оставил? Нет, кажется, на месте, просто зацепился за подкладку. Вот он, красавец! Я извлек из карманчика роскошный серебряный перстень с монограммой и надел на безымянный палец. Серебро было плохоньким, но и Алеша отнюдь не являлся ювелиром. И так смотрится солидно. Сойдет.
Сидя в такси, я перебирал в памяти эпизоды моего знакомства с Алексеем Цокиным, мастером по вызову из Мосэнергонадзора.
Встречу нашу организовала не иначе как госпожа Фортуна. Месяцев семь назад, когда я расследовал дерзкую кражу из «Олимпийца» (по понятным причинам милицию к этому делу не подключили), мне срочно понадобился знающий консультант по электрическим делам. Я предполагал, что похитители намудрили что-то с сигнализацией, но как им это удалось — я понятия не имел. В одно прекрасное утро я, направляясь в «Олимпиец», вышел на станции «Проспект Мира» и собирался уже подняться из подземного перехода на свет божий, как вдруг заметил в темном углу перехода пренеприятную картинку: двое жлобов, похожих на гоблинов, неинтеллигентно прижимали к стенке высокого очкастого парня с портфелем, по виду похожего на студента. Парень затравленно озирался: орать «Караул! Грабят!» ему гордость не позволяла, а ждать, что кто-то по собственной воле придет ему на помощь, было по меньшей мере глупо. Честно говоря, я даже не уверен, что кто-то в этом переходе мог отреагировать на крик. Наши люди, услышав «Грабят!», сегодня предпочитают уносить ноги — чтобы их самих не ограбили. А уж о том, чтобы еще и вступиться за ограбленного, — и думать забудьте — дураков нету.
Делать нечего: пришлось мне самому стать этим дураком. Терпеть не могу, когда двое жлобов на одного очкарика. В младших классах я сам был очкариком. Мрачное было время, доложу я вам.
Я мысленно приготовился к тому, что сейчас придется помахать кулаками, вздохнул глубоко и произнес в спину жлобам:
— Пре-кра-тить.
Жлобы с интересом повернулись на мой голос, и я немедленно понял, что в этот раз все обойдется безо всякой драки. Одного из псевдогоблинов я не знал, зато другой — главный в этой парочке — был мне прекрасно известен. Саня Кролик, бывший рэкетир из команды Мурзы, в настоящее время — свободный художник. Не далее как полгода назад Чертановский муниципальный суд отвесил Кролику три года условно — за соучастие во взятии табачного киоска точно в таком же подземном переходе. Во времена, когда Кролика судили, я еще работал в МУРе, и Саня теперь мог поверить, что я — один из немногих, способных превратить его условный срок в безусловный.
— Те че, деловой? — начал было наезжать на меня второй жлоб, но тут же, жалобно пискнув, замолк, потому что получил от Кролика увесистый пинок локтем в бок.
— Прощенья просим, босс, — покаянным голосом проговорил Саня. — Ошибочка вышла. Этот гражданин просто неправильно нас понял…
Не знаю уж, из каких закоулков кроличьего сознания выплыло это дурацкое словечко «босс» — очевидно, осело в памяти после просмотра по видео какого-нибудь фильмеца штатского производства. Важно, что Кролик его по глупости произнес, а внимательный Цокин (очкариком был как раз он) — услышал.
— Короче, Кролик, — с нажимом сказал я. — Если вы здесь еще когда-нибудь… Ну, ты меня понял.
— Все, нас уже нет, — мигом сообразил Кролик и, подхватив за руку ошеломленного приятеля, стремительно исчез из перехода.
Спасенный очкарик так и остался стоять у стены, во взгляде его растерянность сочеталась с уверенностью в самой страшной своей догадке.
— Так вы и есть босс? — тихо поинтересовался он, рассматривая меня с благоговейной опаской.
— Ну, вроде того, — небрежно согласился я, пока не понимая, к чему он клонит.
Как видно, спасенный из кроличьих лап юноша смотрел те же, что и сам Кролик, дурацкие боевики. Поэтому он, не долго думая, схватил мою руку и поцеловал ее.
— Готов служить вам, босс. Меня зовут Алексей Цокин. Я мастер в Мосэнергонадзоре…
У меня хватило ума сообразить, что парень не валяет дурака, а говорит совершенно серьезно. Первой моей реакцией было немедленно обратить все в шутку, однако место работы Цокина меня весьма заинтересовало. В конце концов, если ему приятно считать меня крестным отцом — пусть на здоровье считает.
— Зови меня дядя Яша, — ответствовал я — То, что ты мастер, это славно. Нам нужны мастера? Ты сейчас торопишься куда-нибудь?
— Нет-нет, — объяснил тут же Цокин, хотя наверняка шел на службу.
— Тогда пошли со мной, — пригласил я. — Есть дело.
Через пятнадцать минут мы были в «Олимпийце», где бедняга Алексей окончательно уверился в моем непререкаемом мафиозном статусе. «Олимпийские» секьюрити разговаривали со мной так уважительно, что у Цокина не осталось уже никаких сомнений в том, что я как минимум контролирую весь этот район и окрестности. На самом деле охранники в «Олимпийце» оказывали мне почтение, зная о моем приятельстве с «олимпийским» шефом (он, собственно, и нанял меня для этого расследования). Словом, в этом забавном пасьянсе все карты легли одна к одной, а поэтому я решил довериться судьбе. Мафия — так мафия. Хоть горшком называйте.
Мастером между тем Цокин оказался очень неплохим, и уже через десяток минут он гордо продемонстрировал мне, КАКИМ образом, оказывается, была нарушена сигнализация. Способ, каковым была совершена кража, немедленно вывел нас тогда на одного из виновников. Из гонорара, полученного мною в «Олимпийце», я тут же, на месте, расплатился с Цокиным — отчего юноша сообразил, что служить в мафии есть дело не только почетное, но и достаточно прибыльное. Оставалось только решить последний вопрос — внешность Алексея буквально провоцировала местную шпану цепляться к нему. Для мафиози получать подзатыльники от районных гоблинов было вещью просто-напросто унизительной. Возможно, Алексей втайне надеялся, что я выдам ему пистолет, однако я, естественно, предпочел этого не делать. Даже самое лучшее оружие в руках мирного Цокина могло быть ему только во вред. Даже газовое. Даже детская рогатка.
Выход был найден мною благодаря все тому же счастливому случаю. Я припомнил, что один из местных авторитетов, находящийся ныне в долгосрочной командировке на севере диком, — увы, мой тезка. Некто Яша-Пузо, здоровенный долдон с внешностью, соответствующей прозвищу. В случае чего говори, что пожалуешься дяде Яше, — объяснил я обрадованному Цокину. — И все будет в порядке… Несколько раз слова эти действительно срабатывали, а потом уже сам Цокин несколько осмелел, стал ходить по своему родному району с достоинством и вскоре перестал притягивать внимание всяких субъектов с криминальными наклонностями. Вообще же за время нашего знакомства Цокин не один раз помогал моему частному сыску, пользуясь недурным знанием столичных электрокоммуникаций. Вдобавок у него, кроме знания, был и выход к документации практически по всем московским городским электросетям. Будь Цокин на самом деле на службе у крестных отцов, многие банки оказались бы в опасности. Я же использовал Алексея исключительно в мирных целях…
Кстати, и сегодня я не собирался этим мирным принципам изменять.
Когда я прибыл, Цокин уже послушно дожидался меня у входа в проходную своего энергонадзора. На лице его было написано привычное почтение лейтенанта мафии к своему дону, чуть приглушенное легчайшим недовольством советского служащего, который привык покидать рабочее место никак не позднее звонка. Победил, разумеется, вышколенный мафиози. Цокин беспрекословно провел меня через проходную, а затем — сразу в свой кабинет. Точнее, это был никакой не кабинет, а маленький закуток, отгороженный шкафом, на котором были доверху навалены какие-то папки. За шкафом стояли стол, два стула и кривая вешалка на трех ногах. Окна цокинского закутка выходили на помойку (по крайней мере, выглядел заоконный ландшафт именно и только как помойка). На столе у Алексея стоял телефонный аппарат в окружении какого-то электрического хлама: обрезков провода, мотков изоляции и разнообразных — на мой взгляд, одинаково древних — тестеров. О тайной причастности Цокина к организованной преступности свидетельствовал только большой портрет, вырезанный из киножурнала и приляпанный к тыльной стороне шкафа. Во время первого же моего визита Цокин, надуваясь от гордости, поведал мне, что это сам Марлон Брандо в роли дона Корлеоне из фильма «Крестный отец». Угу, — сказал тогда я, чтобы не остудить пыл неофита. — Одобряю. Это наша классика… Знаменитого фильма сам я, впрочем, не видел, но, по крайней мере, мелодию оттуда своему лейтенанту снисходительно насвистел. Этого оказалось вполне достаточно для полного цокинского счастья…
Сегодня, однако, мне было не до «Крестного отца». Оказавшись в Лешином закутке, я поспешно сунул под нос Цокину свою руку, дождался, пока тот благоговейно поцелует перстень (этот идиотский ритуал приветствия мастер энергонадзора тоже нашел в фильме и стал истово такой процедуре следовать, вынуждая меня подыгрывать в меру моих творческих сил). После чего я быстро сказал:
— К делу. Раньше начнем — раньше выйдешь.
Цокин преданно захихикал и навострил уши. Конечно, бывшему сотруднику МУРа он едва бы счел нужным помогать, но ореол мафии для него был свят. Боже мой, с горечью подумал я, куда катится страна? Вслух же я произнес нечто другое:
— Мне нужна подробная схема электрокоммуникаций одного домишки. Это во-первых. А во-вторых… Ладно, неси сначала схему. — И я продиктовал Цокину адрес особняка на Щусева. В принципе, все эти схемы относились к числу секретных материалов, и у мэра, полагаю, схемы в обрамлении соответствующих грифов были запрятаны в надежные хранилища. В Мосэнергонадзоре те же самые схемы преспокойно лежали безо всяких грифов, потому любой работяга, отправляясь по срочному вызову, брал с собой любую из схем. Коллег у Цокина здесь было около сотни — значит, я ничуть не подставлял под удар своего помощника.
Алексей отправился за искомой схемой, но вскоре вернулся с пустыми руками.
— В чем дело? — недовольно осведомился я. Цокин растерянно пожал плечами.
— Нет нигде, — проговорил он. — Похоже, особнячок этот серьезный…
Я кивнул:
— Ну, и что сие означает?
Цокин помолчал, собираясь с мыслями.
— В последние три месяца, — признался наконец он, — начальник наш нервничать стал. Страхуется от всего. Схемы проводки на оборонных объектах, представьте, выдавать нам стал под расписку…
— Совсем спятил, — поддакнул я.
— Это он после того случая, — доверительно поделился со мной Цокин. — Когда начальник нашего начальника по дурочке приказал вырубить на часок электричество у одного злостного неплательщика. А это оказался командный пункт ракетных войск стратегического назначения.
— Бывает, — согласился я. — Но этот домик к военным никакого отношения не имеет. Там всего лишь пункт продажи акций компании «ИВА»…
В полном восхищении Цокин уставился на меня.
— Значит, вы хотите… — начал он звенящим от волнения голосом.
— Никаких вопросов, — строго прервал я его. — Омерта.
— Понимаю, — торжественно произнес Цокин. — Могила. Я добуду сейчас вам эту схему, или можете меня удавить.
На негнущихся ногах он вновь покинул свой закуток и на этот раз отсутствовал довольно долго — так что я, грешным делом, уже подумал, что мастер, не выполнив мой приказ, покончил жизнь самоубийством. В конце концов Цокин вновь появился, держа в руках слегка помятый рулон.
— Но это мне нужно будет быстро вернуть, — предупредил он. — Как я и думал, бумаги лежали в кабинете у шефа. Нам повезло, что старик, как всегда, неплотно закрыл свою дверь. Точнее, он думал, что закрыл плотно, но на самом деле…
— Браво, — похвалил я своего лейтенанта и даже потрепал его по плечу. Согласитесь, крестные отцы имеют известное преимущество перед простыми смертными. Ради своего воображаемого дона наш Цокин запросто совершает должностное преступление. При этих мыслях я почувствовал укол совести и дал себе зарок не задействовать Алексея в операциях, сомнительных с точки зрения закона. Правда, такой зарок я давал себе уже не первый раз, но теперь уж решил быть последовательным.
Тем временем мой мафиози развернул передо мною рулон и уже готовился давать мне необходимые пояснения. Документ этот, представлявший собой сетку из линий с техническими пометками, в руках специалиста обладал бесценной информацией. Цокин был, само собой, именно таким специалистом — другого я бы не взял в мафию. После пятнадцати минут моих въедливых вопросов и цокинских обстоятельных (даже слегка занудных) разъяснений я исписал несколько страниц в своем оперативном блокноте и понял, каким образом можно с минимумом проблем вплотную приблизиться к искомому сейфу. К сожалению, самого сейфа на этой схеме не было, да и быть не могло. С заветным хранилищем дискеты первоначально предстояло установить визуальный контакт. В этом деле мой мастер тоже мне мог оказать помощь. Причем в данном случае в действиях Цокина не было бы никакого криминала.
— Неси обратно, — распорядился я, и, когда мастер сходил и вернулся, я объяснил ему второе задание, на завтра.
— Всего-то? — удивился Алексей. В голосе его, как мне показалось, прозвучал оттенок обиды. Он-то воображал Бог знает что, а дон снизошел до такой пустячной просьбы. — Может, надо сделать что-то посерьезнее? — на всякий случай уточнил он. — Если надо, я готов.
— Похвально, юноша, — рассеянно проговорил я. — Но ты нужен мне именно на этом самом месте. Вот аванс, и не забудь: ровно с десяти утра до половины одиннадцатого. Минута в минуту. — Я протянул Цокину деньги, которые тот без возражений принял. Сам я, как известно, не беру денег вперед, однако всем своим помощникам сам плачу заранее. По тем же, кстати, причинам, по которым сам не беру денег вперед. Чтобы — ежели со мной что-то произойдет — на меня, живого или покойного, не было никаких обид.
— Спасибо, босс, — с признательностью сказал Цокин. Суммы, которые я выделял ему за помощь, сильно отличались от сумм, за которые он расписывался в служебной ведомости пятого и двадцатого числа каждого месяца. Все тот же наш мэр, вопреки утверждениям Пряника, не подпадал ни под категорию ноздревых, ни тем более маниловых. Не знаю, как там в Ванкувере, но наш градоначальник был, на мой непросвещенный взгляд, типичным Плюшкиным, в самом что ни на есть гоголевском варианте. Своим муниципальным служащим он платил крайне скупо, а если была возможность — вовсе не платил, объясняя перебои с зарплатой кознями лиц кавказской национальности. Я, со своей стороны, мог бы тоже не платить Цокину ни рубля, ибо он и так бы помогал мне, веря в грозную силу мафии за моей спиной. Но, в отличие от мэра, я не имел права держать своих сотрудников на голодном пайке. Тот же дон Корлеоне наверняка же был щедр к своему семейству…
— Не забудь насчет завтра, — еще раз повторил я. — Если ты забудешь, я буду очень удивлен. Очень.
— Не забуду, — твердо пообещал Цокин, и я заметил в его глазах фанатичный огонь решимости. Свою службу в мафии он воспринимал очень ответственно. Я в который раз тихо порадовался, что Алексей встретился мне, а не настоящим крестным отцам. Насколько я знал, публика эта — весьма неинтеллигентная, даже грубая, и цокинский пыл быстро бы остудили деятели наподобие моего тезки Яши-Пузо. Увы, в реальности большинство донов не было похоже на обаяшку Марлона Брандо в любимом цокинском кинофильме.
Мастер энергонадзора все с тем же решительным блеском в глазах сопроводил меня обратно через проходную, попрощался лаконичным кивком головы и исчез. Я вышел из дверей Мосзнергонадзора, держа в руках тщательно перевязанный пакет, который передал мне мой преданный лейтенант перед тем, как мы покинули его кабинет-закуток.
В пакете не было ничего особенного — просто чистый комплект спецодежды из запасов самого Цокина: комбинезон, кепочка, сумка. Переодевшись в такую униформу, я мог быть завтра совершенно уверен: ни Колян, ни его благожелательный напарник из особнячка на Щусева НИКОГДА не узнают в помятом злом работяге вчерашнего беспокойного грузина, пришедшего купить немножко акций, но попавшего (во придурок!) не в ту дверь. И дело не только в том, что во время сегодняшнего визита я довольно глубоко натянул на глаза кепку. Но еще и в той особенности человеческой природы, на которую давным-давно обратил внимание английский писатель Честертон (ну, тот, кто придумал патера Брауна — моего коллегу-детектива, только попа). По мнению Честертона, человек никогда не обратит внимание на лицо человека в униформе — неважно, милицейской, военной или рабочей. В нашей стране — тем более не обратит. Форменный костюм определяет у нас человека, физиономия не важна… Меня эта особенность человека очень устраивала. Монтера не запомнят, вот и прекрасно.
Пока я размышлял о Честертоне, завтрашней операции и прочих приятных вещах, ноги сами вели меня по привычному маршруту: подземный переход, метро, несколько остановок, пересадка, еще несколько остановок, после чего я поймал себя вдруг на достаточно легкомысленном поступке: я, гордо размахивая пакетом со спецовкой, направляюсь к собственному дому. С одной стороны, в поступке моем не было ничего необычного, ибо куда же направляться мне после трудового дня, как не в свою крепость с бронированными дверями, бронированными жалюзями и многословным другом-автоответчиком вместо комнатной собачки? Была, однако, и другая сторона. После сегодняшних веселых происшествий — которые закончились для меня довольно удачно! — все пространство вокруг моей многоэтажки лично для меня представляло одну большую зону риска. Почему бы не допустить, например, что все тот же господин Лебедев, потерпев поражение утром, не пришлет сюда свою команду повторно? Уже с другим, надо полагать, составом и с несравненно более тяжелым вооружением? Допустим, с танком или БТРом. Обе машинки, как известно, не сковырнешь простым прицельным броском йогурта. К тому же сейчас в моем распоряжении не было даже йогурта, а с «макаром» лезть супротив брони было не очень-то разумно.
Огорченный такой перспективой, я внял советам своего внутреннего голоса и замедлил шаг, а затем и вовсе сошел с асфальтированной тропинки и стал пробираться сквозь зеленые насаждения.
Мой внутренний голос, как всегда, оказался предусмотрительнее меня.
Танка возле моего дома, правда, не было. Бронетранспортера тоже. Но зато с пяток небольших фургончиков, похожих на утренний, с «Омни-колой», достаточно грамотно перекрыли все въезды и выезды. Обставлено это было вполне изящно, и, на посторонний взгляд, расположение этих милых машинок выглядело совершенно беспорядочным и очень мирным. Надписи на боках этих фургончиков тоже были совершенно безобидными Простому обывателю могло показаться, что машинки застряли вокруг дома по чистой случайности и что сейчас симпатяги водители погрузят в фургончики кто мороженое, кто мебель, кто хлеб — и разъедутся в разные стороны… Загвоздка была лишь в том, что вблизи моей многоэтажки такие машинки одновременно появились впервые за весь срок моего здесь проживания. Кроме того, единственный ближайший хлебный — тот самый супермаркет — обслуживал совсем другой транспорт. Что же касается мороженого, то вблизи дома, к великому неудовольствию местных сластен, ни клубничного, ни ванильного, ни шоколадного, ни вообще никакого отчего-то не продавалось. Существовала, безусловно, вероятность, что сегодня — именно Тот Великий День, когда ошибка, наконец, исправлена и дети получат свое, не отходя от дома. Однако я не слишком-то верил в такие совпадения.
Не выходя из зарослей, я внимательным образом оглядел каждый из фургончиков. Все стекла, как и в случае с «Омни-колой», были затемнены, но я почти не сомневался, что там, внутри, полно народа. Бинокль мне бы определенно не помешал, но только почти вся моя боевая и околобоевая оргтехника находилась внутри квартиры. Со мной же был лишь рядовой походный набор… Ладно, обойдемся без бинокля.
Я прислонился спиной к стволу ближайшего дерева и твердо вознамерился поиграть с фургончиками в гляделки. Играть было нетрудно: обитатели машин если и глядели в разные стороны из-за затемненных стекол, то едва ли в сторону зеленых насаждений. Подозреваю, что они наблюдали за всеми четырьмя асфальтированными тропинками, по которым мог появиться ваш покорный слуга. Ну, ждите, ухмыльнулся я. Посмотрим, у кого запас терпения окажется меньше. Я заключил сам с собою пари и буквально через десять минут выиграл. Осторожно приотворилась дверца фургончика с надписью «Мороженое» и с нарисованным румяным дядькой в белом колпаке, держащим в руках огромный пломбир. Человек, который вышел из фургона, решительно ничем не напоминал рекламного дядьку. Он был высок, худ, недостаточно румян, и никакого пломбира у него не было — должно быть, оставил в машине. Лицо этого человека мне не было знакомо, но зато пятнистый комбинезон а-ля рейнджер плюс кепочка с козырьком плюс какие-то далеко не миролюбивые висюльки на поясе — все это и так выдавало в нем охотника на человека. Спасибо, на сегодня достаточно, решил я. Сегодня на меня уже поохотились вдоволь. Я проследил глазами за человеком в камуфляже, сообразил, с какой целью он скрылся в ближайших кустах, и снова про себя хмыкнул. Работнички. Потерпеть не могут. Ну, ждите меня до посинения.
Пригнувшись, я выбрался из зеленых зарослей на исходную позицию и, прижимаясь к стенам гаражей, вернулся в безопасное место. Все, пора искать на сегодня политического убежища. Вариантов было несколько, но я уже знал, кому сейчас позвоню.
Я спустился в переход, выбрал в ряду телефонов тот, что выглядел менее обшарпанным, бросил в прорез жетон и набрал нужный номер. На другом конце провода трубку сняли сразу — словно ожидали моего звонка.
— Алло, — произнес знакомый женский голос, тихий, теплый, со слабой завораживающей хрипотцой.
— Жанна Сергеевна, — сказал я. — Вас беспокоит некто Штерн. Тут вот какая история вышла…



Глава 6
ШЕРРИ-БРЕНДИ

Госпожа Володина у себя дома и одета была по-домашнему: самые простые линялые джинсики, ковбойка, шлепанцы. Кухня ее выглядела несколько попросторнее моей, да и высокий табурет, на который я присел с привычной опаской, выгодно отличался от моего скрипучего колченогого уродца. В остальном же кухня Жанны Сергеевны имела почти такой же холостяцкий вид, что и моя собственная. Даже стенные шкафчики для посуды у нас, по-моему, были одинаковыми (одинаково неуклюжими, пузатыми, угрожающе-рыжей расцветки), а уж хлебница моя по сравнению со здешней жестяной коробкой казалась и вовсе произведением декоративно-кухонного искусства. Судя по всему, быт в жизни хозяйки занимал столь же мало места, что и в моей жизни. Похоже, мы с госпожой Володиной в чем-то были родственными натурами; это мне нравилось и это почему-то меня пугало. Может быть, именно потому, что свою-то натуру я знал слишком хорошо…
— С вами все в порядке? — тревожно спросила Жанна Сергеевна, по птичьей привычке склонив головку набок. Я вдруг понял, что в этом простом движении есть необычайный шарм. Рядом с таким нежным воробышком любой, даже самый что ни на есть хлипкий, мужчина чувствует себя настоящим орлом. А любому орлу хочется, понятно, оградить от любых напастей девушку-птичку своим могучим крылом. Я инстинктивно расправил плечи.
— Все нормально, Жанна Сергеевна. — проникновенно сказал я. — Я, как видите, жив, здоров и уже не голоден.
Произнеся эти слова, я подцепил со сковородки последнюю картошку и отправил себе в рот, после чего щедро плеснул себе в кружку из бутылки «Пепси». Как выяснилось, я поступил утром довольно мудро, хорошенько накормив госпожу Володину, вечером щедро кормили уже меня. Это было более чем кстати, поскольку угощение Пряника воспринималось как нечто давно минувшее, а все брикеты с кашей остались в осажденной крепости. Я искренне надеялся, что мой друг-автоответчик будет стойко стоять на страже моих бронированных рубежей и убережет от супостатов в фургончиках хотя бы запасы бабушкиной каши. Как минимум каши. Ну, и чая грузинского. За остальное я не так переживал.
— Яков Семенович, — проговорила девушка-птичка, деликатно подождав, пока я расправлялся с «Пепси» и был (в соответствии с пословицей) глух и нем. — Я могу вам чем-нибудь помочь? Как я поняла, у вас… В общем, у вас появились проблемы, да?
Я пожал плечами. В конце концов, вооруженных ребяток в камуфляже, которые устроили на меня засаду, вполне можно называть проблемами. Подозреваю, что в веселых фургончиках этих проблем не менее дюжины.
— Это опасно? — совсем тихонько спросила Жанна Сергеевна, глядя на меня во все глаза. Под таким взглядом любому, пусть и хиленькому орлу хотелось свершить что-нибудь героическое. Или, по крайней мере, сказать что-нибудь героическое.
— Пустяки, — небрежно произнес я, по-молодецки расправляя орлиные крылья. — При желании все можно решить. — За что я люблю русский язык, так это за великое множество хитрых слов, имеющих несколько значений. Слово решить, между прочим, означало еще и убить. — Просто сейчас, когда я занялся вашим делом, мне бы не хотелось отвлекаться, — поспешно добавил я, надеясь про себя, что из всех значений русского слова решить Жанна Сергеевна не найдет то самое, зловещее. В глазах девушки-птички выглядеть каким-то киллером мне абсолютно не хотелось.
— Что от меня требуется? — уже деловито спросила Жанна Сергеевна.
Вот это разговор, мысленно порадовался я. Конкретный вопрос вместо обычных женских сю-сю и охов-вздохов. Теперь, во всяком случае, я избавлен от необходимости в закругленных выражениях объяснить простому человеку, каким образом я собираюсь ликвидировать проблему в виде дюжины профессиональных убийц. Я, кстати, пока и не задумывался об этом. Задача далеко не первой необходимости.
— Значит, так, — медленно, с расстановкой сказал я. Я не был уверен, что птичка мне поможет. Но попытка не пытка. — Пока мне нужны три вещи. Квартиру на пару дней, желательно в пределах Садового кольца. Это раз. — Я стал загибать пальцы. — Какую-нибудь машину плюс доверенность на мое имя, на тот же срок. Это два. Ну, и в-третьих, — я смущенно потупился, — неплохо было бы где-то подкупить пару-тройку обойм для «Макарова». Основной боезапас у меня остался дома, а того, что с собой, хватит максимум на одну серьезную разборку. И то если каждая из моих пуль ляжет в цель.
Последнюю фразу я произнес из чистого суеверия, ибо, как правило, каждая из моих пуль, безо всяких если, попадала в цель. Но дополнительные обоймы все равно не помешают. Да и Жанне Сергеевне не вредно лишний раз напомнить о том, что дело, ей затеянное, чревато разными последствиями. Включая и трагические.
— Все будет сделано, — уверенно ответила мне птичка. — Ключи от квартиры и от машины получите уже завтра к вечеру. Квартира будет на Знаменке. А машина… Подержанный «мерседес» вас устроит?
Я удивленно кивнул.
Вот тебе и птичка! Кажется, Жанна Сергеевна очень серьезно решила бороться за выживание своего издательства и мелочиться не собиралась. Если сейчас она мне вместо патронов к «Макарову» предложит ящик снайперских винтовок и зенитную пушку, то, значит, я лопух и сильно недооценил свою новую клиентку.
— Вот только с патронами не знаю, как быть, — сказала госпожа Володина виноватым тоном, как прилежная школьница, забывшая дома дневник. — Никогда не покупала… Может, я дам денег, а вы где-нибудь сами сможете раздобыть? — с надеждой спросила она меня, — Или, может, мне съездить на Тишинку? Там, говорят, любую вещь можно купить. А для одной обоймы сколько надо патронов?…
Я протестующе замахал рукой, мысленно обозвавши себя остолопом. Проверочку ему, видите ли, устроить захотелось! Цену он, видите ли, набить себе решил! Морду тебе, Яша, за такие штучки надобно набить, а не цену. Еще бы минута — и этот бы воробышек помчался с хозяйственной сумкой на Тишинку, покупать у местных рэкетиров мне патроны… М-да.
— Не надо патронов, Жанна Сергеевна, — проговорил я, испытывая отнюдь не первые за сегодняшний день угрызения совести. — Я… Мне… В общем, мне, наверное, пока хватит.
— Вот и хорошо! — обрадованно всплеснула руками госпожа Володина. — А то уж я не знала… На самом деле и с квартирой-то просто удачно совпало, — призналась она со вздохом. — Просто двое моих друзей на днях уехали в Голландию, на семинар, и мне оставили ключи. Если я найду им квартиранта на несколько дней, они не будут в обиде. Правда?
— Правда, — улыбнулся я. — А «мерседес» чей? Тех же друзей?
— Вовсе нет, — как мне показалось, с некоторой обидой отозвалась Жанна Сергеевна. — «Мерседес», к вашему сведению, мой собственный. В Мюнхене купила, два года назад. Меня туда лекции приглашали читать…
— На тему?… — с интересом спросил я.
— Советская пресса времен перестройки, — с достоинством произнесла птичка. — Я до того, как основать издательство, в МГУ работала. У меня и кандидатская есть…
— Верю, верю, — покорно сказал я, уже досадуя на себя, что начал этот допрос. Во мне, оказывается, еще не умер следователь МУРа, такой, знаете ли, въедливый сукин сын. Все ему знать надо. Верно говорят, что привычка есть вторая натура. У меня она вдобавок иногда переходит в первую. Берет, значит, и переходит. В натуре, мужики.
Пока мои привычки возвращались на положенное место, мы с Жанной Сергеевной перешли из кухни в комнату. Комната оказалась намного уютнее, чем мой рабочий кабинет, набитый папками картотеки. Стены здесь были завешаны коврами, в одном углу прямо на полу стоял телевизор, в другом — возвышался книжный шкаф и висело большое зеркало в раме, у противоположной стены располагались широкий диван, торшер и журнальный столик. Хозяйка включила торшер, и мы присели на диван.
— Выпьете что-нибудь? — спохватилась вдруг Жанна Сергеевна. — Я совсем забыла предложить вам это раньше… Простите, Яков Семенович!
Я скептически взглянул на свое отражение в зеркале. Мафиозный итальянский пробор успел растрепаться, зато еврейский шнобель вызывающе вылез вперед, утратив почему-то всякое сходство с мужественным носом кавказской национальности. Действительно странно, что Жанна Сергеевна не предложила мне стакан водки сразу же, как только я вошел: мой потрепанный вид явно располагал к выпивке и даже без закуски.
Приняв мое молчание за знак согласия, девушка-птичка метнулась к своему книжному шкафу, который оказался не только книжным. Как и в особнячке на улице Щусева, в этом шкафчике имелась сбоку малозаметная издали дверца бара.
— Что будете пить? — спросила между тем Жанна Сергеевна, позвякивая бутылками.
— А вы что будете? — по традиции ответил я вопросом на вопрос.
— Я, пожалуй, шерри… — задумчиво произнесла птичка, обозрев свои запасы спиртного.
— Вот и я то же самое, — откликнулся я, чтобы избежать раздумий по такому пустяковому поводу. В глубине бара я, правда, углядел сосуд с куда более симпатичным мне джином, но решил не рисковать. Вдруг бутылка пуста или, того хуже, Жанна Сергеевна держит этот напиток для гостей почище? Выйдет очень неудобно.
Птичка ловким движением придвинула к дивану поближе журнальный столик, водрузила на него бутылку, наполнила рюмки.
— За удачу! — торжественно сказала Жанна Сергеевна.
— За удачу! — согласился я, про себя подумав, что за такую важную вещь следовало бы выпить что-нибудь покрепче. Шерри, по правде сказать, несерьезный напиток. Правда, про него какой-то поэт написал хорошие стихи. Все лишь бредни, шерри-бренди, ангел мой…
— Итак… — произнесла Жанна Сергеевна, незамедлительно наливая по второй. — Могу ли я теперь услышать отчет о проделанной сегодня работе? Или, по вашим правилам, вы составляете его в письменной форме?
— Отчего же, можно и в устной, — успокоил я хозяйку. — Желание клиента для нас — закон. Другое дело, что отчет покамест будет кратким. — И я, не вдаваясь в подробности, поделился некоторыми своими соображениями об издательстве «Меркурий» и о достижимости дискеты в сейфе особнячка на улице Щусева. Имена своих информаторов я, разумеется, опустил.
— Так это реально? — сразу поинтересовалась Жанна Сергеевна, вновь наполняя опустевшие рюмки. — Я имею в виду сейф.
— Завтра будет видно, — ответил я. — Завтра я иду на разведку в логово врага.
— А дискету когда?… — нетерпеливо спросила птичка.
— Постараюсь и дискету завтра же, — обнадежил я мою клиентку. — Но только это будет значительно позже… Детали неинтересны, — добавил я вслед, увидев в глазах Жанны Сергеевны жадное любопытство. — Да вам их и знать необязательно. Так спокойнее будет. И вам, и мне.
По лицу Жанны Сергеевны пробежала разочарованная гримаска, но она не стала спорить, и я мысленно воздал должное ее выдержке. Будь сам я на ее месте, я бы не преминул выцарапать из сыщика все подробности предстоящей операции. Птичка же мудро смекнула, что в данном случае результат важнее процесса. В отличие, допустим, от других случаев, с частным сыском никак не связанных.
Мы выпили еще по одной, и я почувствовал, что наконец-то могу расслабиться. Разнообразные события прошедшего дня слиплись в один пестрый ком. Мысленно я сжал этот ком до размера мячика для пинг-понга и мысленно же запустил этот мячик прямо на Солнце. Комок мгновенно испарился, и я почувствовал заметное облегчение. Аутотренинг — изобретение простенькое, но эффективное. Вот и все на сегодня. Теперь я спокоен. Теперь даже новости по ТВ можно смотреть, не опасаясь дополнительных стрессов… Да, кстати, новости — это очень неплохая идея. Я украдкой взглянул на циферблат своих часов. Ага, сейчас как раз пойдет выпуск свежих новостей на тринадцатом канале.
— Жанна Сергеевна… — мягко проговорил я.
— Да-да, — тотчас отозвалась птичка, вместе с рюмкой придвигаясь ко мне поближе.
— Жанна Сергеевна, у вас телевизор работает? — Я ткнул пальцем в сторону молчаливого телеящика в углу.
Птичка удивленно вскинула головку. Похоже, она не ожидала этого вопроса. Вернее, она ожидала вопрос, но, как мне показалось, совсем не этот.
— Сейчас новости, — пояснил я. — Наверное, стоит посмотреть.
— Ага, — сообразила все-таки птичка и, не выпуская из одной руки рюмки, другой рукой стала шарить по дивану в опасной близости от моих ног. Я испугался не столько внезапного посягательства на мою нравственность, сколько за свои брюки: рука с рюмкой, наполненной доверху, кажется, двигалась синхронно. И при первом же неверном движении…
— Вы на нем сидите! — внезапно со смехом сообщила Жанна Сергеевна.
Я испуганно подпрыгнул, чуть не опрокинув столик вместе с бутылкой. Лишь по счастливой случайности обошлось без катастрофы. Не пострадали даже брюки, ибо птичка успела вовремя отдернуть руку с рюмкой, артистически не расплескав ни капли.
Из-за моей спины Жанна Сергеевна вытащила плоскую коробочку дистанционного пульта. Экран в углу засветился, мелькнула заставка, на смену ей явился развеселый диктор. Иногда «Чертова дюжина» слегка перебарщивает со своим американским стилем. Что бы ни случилось, рот будет до ушей, все тридцать два зуба в счастливой улыбке. Наводнение, землетрясение, покушение — не волнуйтесь, все ол-райт!
Выпитое шерри уже давало о себе знать, но вовсе не настолько, чтобы я не смог не обнаружить в некоторых сообщениях следы сегодняшних приключений вашего покорного слуги. Сперва телевизор рассказал мне об ужасной автокатастрофе в непосредственной близости от моего родного дома. Пострадал несчастный микроавтобус. Раздавлен, бедняжка, бетонной плитой с панелевоза. (Какой ужас, подумал я и налил себе еще рюмочку.) Из-под обломков извлечено двое покойников. (Ай-яй-яй, печально сказал я сам себе и выпил рюмочку за упокой посланцев господина Лебедева.) Среди тех же обломков обнаружены два автомата Калашникова и тяжелый армейский пулемет немецкого производства…
При этих словах я едва не выронил свою рюмку. Новость о пулемете была действительно новостью. Совершенно непонятно, почему этот идиот из «Омни-колы» сразу не пустил в ход эту машинку? С помощью такого пулемета можно было бы вдребезги разнести глупого пингвина, за которым я прятался, а заодно расшлепать и меня. Видимо, парень из автобусика посчитал меня слишком легкой добычей. Что ж, тем хуже для него.
— Плохие новости? — по-своему оценила мое легкое замешательство Жанна Сергеевна.
— Для кого как, — философски сказал я и, подумав, снова наполнил рюмки. Свою и госпожи Володиной. — Все зависит от точки зрения. Для меня пожалуй что хорошие.
— Ну, тогда — за хорошие новости! — рассудила Жанна Сергеевна.
— Именно! — ответил я. — Аналогично. Ол-райт.
Мы чокнулись и выпили за хорошие новости, но я был по-прежнему в форме.
На экране между тем возник знакомый дворик-колодец. Выглядел он весьма плачевным образом. По-моему, в окнах верхних этажей не осталось ни одного целого стекла, сам дворик, был весь покрыт осколками. Мне стало неуютно. «Черт побери!» — тоскливо подумал я. Что за гнусная профессия. Стреляют в тебя, а страдают другие.
Голос за кадром немного приободрил меня, объяснив, что никто особенно не пострадал. Ни охранники из бюро «Феликс», ни террористы, ни объект их дерзкого нападения — знаменитая певица Надя Лисовская. Комментатор за кадром выразил сдержанное удивление фактом обстрела из гранатомета именно Надиного окна. Было сделано даже не лишенное остроумия предположение, что в дело замешаны азербайджанские боевики и что целили как раз в окно самого Бориса Борисовича Аванесяна. Потом слово было предоставлено самой мадам Лисовской. Певица давала интервью в том самом многострадальном дворике, стоя в тесном кольце подтянутых секьюрити из бюро «Феликс». Надя Лисовская выдвинула гораздо более оригинальную версию: по ее мнению, покушались все-таки на нее, и сделали это представители тех сил, которым не по душе национальное возрождение России. Ибо песенный репертуар самой госпожи Лисовской, оказывается, как раз и способствует означенному возрождению.
Я невольно хихикнул. В репертуаре мадам Лисовской в основном преобладали легкие шансонетки начала века, и следовало хорошенько поискать идиотов, которых в самом деле могли бы обидеть ее коронные хиты «Постой, городовой!», «Конфеты-бараночки» и, в особенности, ее суперхит «Девочка Надя».
— Вам нравится «Девочка Надя»? — поинтересовался я у Жанны Сергеевны.
— А вам, Яков Семенович? — ответила она в моей манере. Вопросом на вопрос.
— Мне не очень, — честно признался я. — Наверное, я и есть после этого противник национального возрождения.
— Тогда и я тоже, — проговорила птичка, и мы выпили, конспиративно чокнувшись, как и положено двум врагам народа.
Комментатор тем временем элегантно перешел от уголовной хроники к политической. Снова показали колонну демонстрантов вокруг Лефортово — всех тех же бабок с плакатами и парней с мегафонами, требующих свободы Виталию Иринархову. Снова выпячивал квадратный подбородок Генеральный прокурор, обещая выпустить владельца «ИВЫ» только через его, прокурорский, труп. Потом показали шустрого иринарховского адвоката и группу каких-то блеклых доверенных личностей, напомнивших о предстоящих довыборах в Думу по Щелковскому избирательному округу. Затем в кадр ворвались снова бабки, держащие в руках какую-то разноцветную макулатуру. Комментатор прокомментировал, что эти акционеры компании «ИВА» будут голосовать за господина Иринархова. Мне показалось, что нескольких из этих бабок я уже видел сегодня, и не в телевизоре. По-моему, это были как раз активистки моего выталкивания из толпы вокруг особнячка на Щусева…
— Вы не покупаете случайно акций компании «ИВА»? — на всякий случай спросил я у Жанны Сергеевны.
— А вы, Яков Семенович? — ответила умненькая Жанна Сергеевна, и я порадовался, что и она, несмотря на шерри, в неплохой форме.
Вместо ответа я хлопнул еще рюмочку, поняв внезапно, что шерри — не такая уж дурная штука. Хотя этот напиток не сравнить, конечно, с джином.
Телевизор уже показывал Государственную думу, утреннее заседание. На экране депутаты освистывали своего коллегу, в коем я, напрягшись, узнал писателя Крымова — того самого, который в незапамятные времена был не дурак выпить вместе с моим приятелем Пряником и заезжим американским режиссером. Крымов, потрясая какими-то бумажками, как я понял, требовал общественного расследования деятельности компании «ИВА». Это будет позор!… — орал Крымов. — Завтра!… В Думу!… Будет избран!… Махровый обманщик! Каждый такой мощный выкрик с трибуны сопровождался еще более мощным свистом. Камера взяла несколько крупных планов, и я не без удивления обнаружил, что умница Яворский кричит на Крымова, надсаживаясь, едва ли не громче всех. Окончательно меня добил кадр, когда на экране возник преподобный отец Борис Карасев в черной рясе и с наперсным крестом. Батюшка, зажав свой огромный крест под мышкой, свистел аж в четыре пальца, как на футболе. На экране появился зал заседаний общим планом, и голос диктора не без веселой издевки напомнил телезрителям, что полную запись сегодняшнего заседания Госдумы желающие, как обычно, смогут посмотреть, начиная с нуля часов тридцати минут по первой общероссийской программе. Дурдом, подумал я. Шизофреники вяжут веники, параноики рисуют нолики. Неужели найдутся желающие ВСЕ ЭТО смотреть? Метаморфоза таких вполне приличных людей, как Яворский или отец Борис, произвела на меня гнетущее впечатление. Они там все заразились вирусом безумия, подумал я. Быть, быть спикером господину Иринархову! Кому же, как не ему?
По экрану двинулись колонки биржевых сводок, и я сказал Жанне Сергеевне:
— Выключайте скорей!
Экран погас, и мы завили горе веревочкой, опрокинув еще по рюмке.
Я почувствовал, что мне все труднее становится быть в форме.
— Все, — твердо произнес я и накрыл свою рюмку ладонью. — Иначе завтра я не проснусь и сорву свою… м-м… гениальную операцию. Операцию «Электромеч», вот так. Жанна Сергеевна, голубушка, дайте мне ключи от квартиры, и я поеду отсыпаться.
— И не подумаю! — заявила мне птичка. — Куда вы пойдете в такую темень? Да и дом тот, где квартира, хитро запрятан, его и днем с непривычки трудно найти. Даже на трезвую голову.
— Вы меня недооцениваете, — сказал я упрямо. — Чтобы я, частный детектив Яков Семенович Штерн, да не нашел какого-то дома в пределах Садового кольца? Обижаете, моя пти… в смысле, обижаете, Жанна Сергеевна. Давайте ключи, и я поеду.
— Подождите… — проговорила птичка. Несмотря на свои малые габариты и одинаковое со мной количество выпитого, она держалась молодцом. Даже почти не запиналась при разговоре. Очевидно, у нее уже был хороший навык именно к шерри. Меня тоже, например, совершенно невозможно свалить даже бутылкой моего любимого джина. — Подождите… — повторила птичка. — Вы никак не можете сейчас уйти. У вас сейчас не та реакция, вы устали. Представьте, что по дороге на вас опять нападут. Вы уверены, что тогда, как обычно, все обойдется?…
В этих словах был резон. Я, разумеется, не был пьян в том вульгарном смысле слова, когда каждый шаг и каждое слово даются с трудом. Но я был, разумеется, и не настолько трезв, чтобы без вреда для себя выяснить отношения с парочкой вооруженных гоблинов.
— Уговорили, — кивнул я. — У вас есть раскладушка? Поставим на кухне.
— Зачем? — не поняла Жанна Сергеевна.
— Как зачем? — в свою очередь удивился я. — Я не хочу спать на кухне на полу. Это холодно в конце-то концов. Я могу простудиться. А мне завтра простужаться…
— Дурачок, — ласково сказала птичка. — Какая раскладушка? Какая, к черту, кухня? Кто-то мне сказал, что желания клиента — для него закон.
— В известном смысле, да, — осторожно подтвердил я, стараясь выпутаться из логического тупика. С одной стороны, Яша, ты ведь обратился за помощью именно к Жанне Сергеевне? Значит, инициатива в данном случае принадлежит тебе… С другой стороны, с отчаянием подумал я, мои покойные коллеги Муха, Кремер и тем более Майкл Рыжков тоже начинали с того, что следовали всем желаниям своих очаровательных клиенток… Да и потом, есть неписаные законы… корпоративная этика…
Мои пальцы тем временем действовали совершенно автономно от моих мозгов и, успешно сыграв простенькую хроматическую гамму на пуговицах птичкиной ковбойки, пальцы приступили к более сложным музыкальным упражнениям с джинсовыми застежками… Стоп-стоп, назад. Я потряс головой и попытался, пока не поздно, вернуть застежки на исходные позиции. Птичка, прикрыв глаза на время моих музыкальных занятий с пуговицами и кнопками, теперь вновь открыла их и поглядела на меня с недоумением.
— Что-то случилось? — прошептала она.
— Жанна Сергеевна! — проговорил я, тщетно пытаясь взять под контроль свои непослушные пальцы и вернуть наш разговор на твердую почву частного сыска. — Я забыл сказать вам одну очень важную вещь.
— О-о-очень, — нежно сказала птичка, ласковым движением возвращая мои пальцы к дальнейшему исполнению музыкальных пассажей.
— Я, по-моему…
— Угу, — подбодрила меня птичка. Моя правая рука под ее чутким руководством взяла самый сложный аккорд на джинсовых застежках. Самый сложный и последний. — М-м… — ласково пробормотала птичка, и я понял, что сейчас забуду нечто действительно важное. Чтобы собраться с мыслями, я энергично помотал головой, как китайский болванчик. Мысли немного прояснились.
— Я, по-моему, догадался, кто стоит за спиной «Меркурия»!
— Ну и хорошо… — прошептала птичка с обидным равнодушием. — Догадался, и молодец… За спиной… Ниже спины… Вот сюда, дурачок…
Я предпринял последнюю попытку.
— Жанна Сергеевна, это, кажется, компания «ИВА»! Понимаете? «ИВА» содержит этот «Меркурий». Я только сейчас понял…
Как ни странно, сообщение мое никакого особенного впечатления на Жанну Сергеевну не произвело. Словно бы на то, что воевать нам придется с самой мощной корпорацией в стране, ей было совершенно наплевать. Или, может быть, она все и так знала заранее. Или, скорее всего, сыграла свою роль изрядная порция шерри. Ах, все лишь бредни, шерри-бренди, ангел мой…
— Яшенька, — шепнула птичка, нежно взяв мои руки в свои. — Ты такой хороший. Компания «ИВА» подождет до завтра, правда-правда, Яшенька.
— Яков Семенович, — машинально поправил я птичку, но больше уже ничему не сопротивлялся.



Глава 7
СПРАВЕДЛИВОСТЬ СО ВЗЛОМОМ

Ровно в девять часов утра из квартиры Жанны Сергеевны Володиной вышел чернявый электромонтер среднего роста. На плече он нес потертую матерчатую сумку, в уголке рта была зажата вонючая индийская папироска. Монтер выглядел заспанным, небритым, спецовка на нем была здорово помята, как будто, наспех выстирав, ее забыли разгладить. Мятый монтер двинулся по направлению к станции метро.
Этим монтером был я.
Проснулся я в семь и почти час потратил на то, чтобы превратить новенький комплект спецодежды в старенький. В общем-то я сам был виноват: вчера не объяснил Цокину, что именно мне нужно из обмундирования, а тот, разумеется, постеснялся предложить своему боссу потрепанные шмотки. И зря. Потому что мастер в чистой спецовке, гладко выбритый и хорошо причесанный, до сих пор вызывает безотчетные подозрения. Небритость и заспанную одутловатость утренней физиономии сымитировать мне удалось довольно легко — по правде говоря, я для этого не предпринял ровно никаких усилий. Когда я проснулся и глянул в зеркало, физиономия была именно таковой. Что в ней вчера могло понравиться Жанне Сергеевне, представления не имею. Хотелось бы верить, что ей понравился на моем лице проблеск мысли.
Проходя вдоль какой-то витрины, я искоса бросил взгляд на свое отражение. Никакого проблеска мысли на лице не наблюдалось. То, что надо. Порядок. Колоритный типаж. Старик Станиславский — и тот бы побоялся сейчас изречь свое знаменитое «Не верю!», ибо рисковал тут же получить от мятого похмельного электромонтера в глаз. Вчерашние эксперименты с нелюбимым напитком, оказывается, сильно помогли мне вжиться в образ.
При воспоминаниях о вчерашнем я конфузливо улыбнулся. Если все то, что произошло вчера, мне не приснилось, то шесть лет супружества с моей бывшей Натальей можно считать бездарно вычеркнутыми из жизни. У Натальи все шесть лет был один и тот же репертуар, и его она исполняла без большого интереса, нередко и просто халтурно. Точь-в-точь как прима в провинциальном театре, которая на спектаклях не очень старается, поскольку прекрасно знает, что она незаменима и что ее не прогонят из труппы. С Натальей мы разыгрывали простенькие одноактные пьески, и до вчерашнего дня я полагал, будто в качестве героя-любовника я не вытягиваю на более сложную драматургию. Мои робкие попытки хоть чуть-чуть разнообразить наши ночные семейные спектакли заканчивались Натальиными слезами с истерикой. Ну откуда в тебе тако-о-о-е-е?! — завывала супруга, и ее золотые коронки на передних зубах в свете ночника поблескивали в такт вою. — Неужели тебе нравится ЭТО?… Неужели ты не можешь, как обычно… как у нас всегда?… Слезы жены лишали меня всякой воли к сопротивлению. Я смирялся, Наталья успокаивалась, мы с ней делали все, как обычно и как всегда. Все долгие шесть лет. Последние два года супружества эти игры превратились из привычных театральных дуэтов и вовсе в какой-то скучный, почти бессмысленный спорт вроде перетягивания каната или бега в мешках. И вот только вчера я понял, что такое НАСТОЯЩАЯ драматургия и НАСТОЯЩАЯ режиссура. Выяснилось вдруг, что герой-любовник способен сыграть не только медведя в детском утреннике, но чуть ли не Шекспира! Мы сыграли с птичкой феерию, фантастический по красоте спектакль для двоих, где не было ни одного повтора, где каждый следующий акт пьесы обставлялся как нечто особенное. И если бы удалось повторить эту потрясающую ночь хотя бы еще раз…
Мои сладкие воспоминания были прерваны самым прозаичным тычком в спину и наглым вопросом.
— Чего встал, гегемон? Заснул, что ли?
Я обнаружил, что стою уже в толпе на перекрестке в двух кварталах от особнячка с «ИВОЙ» и «Меркурием», а на светофоре горит зеленый глазок. Среди моих ценных качеств есть одно бесценное: о чем бы я ни задумался, автопилот будет вести меня в нужном направлении. Вместе с толпой я пересек дорогу на зеленый свет, не забыв при этом скосить глаза на своего обидчика из толпы. Высокий красивый хлыщ в замшевой куртке и с дипломатом в руке. Похож на банковского клерка или как они там в банках сейчас называется. Оказавшись на другой стороне улицы, я прибавил шагу, а потом, резко притормозив, обернулся и преградил наглому клерку дорогу.
— Значит, я, по-твоему, бегемот? — с угрозой спросил я, выплевывая окурок. — Обзываться будем, так?
По совести говоря, на клерка мне было наплевать, да и ткнул он меня за дело: нечего ворон ловить. Однако недурно было бы проверить свою теперешнюю маскировку на прочность. Потому что потом проверять будет некогда.
Молодчик оценивающе взглянул на меня, потом на часы и сделал выбор. Связываться с похмельным работягой ему вовсе не улыбалось. Тем более что у них там в своем банке наверняка строго следят за опозданиями.
— Прости, друг, — вымученно улыбнулся он. — Ты меня не понял. Я сказал не бегемот, а гегемон. То есть пролетарий.
— Смотри у меня, — я погрозил красавчику клерку пальцем, грозно сплюнув на асфальт и едва не попав в ботинок молодчика. — Ладно, катись… Интеллихент, — добавил я с мерзейшей гримасой.
На красивой физиономии клерка я с удовольствием прочитал ненависть к пролетариям всех стран, соединившимся в моем лице. Браво, Яков Семенович, подумал я. Камуфляж в порядке. Клерк тем временем разбавил неприязненную гримасу какой-то тошнотворной улыбочкой и шмыгнул в сторону мимо меня. Я ухмыльнулся ему вслед улыбкой победившего гегемона и пошел своей дорогой.
Прямо до ближайшего телефона-автомата.
Номер телефона проходной милого особнячка «ИВЫ» энд «Меркурия» я углядел еще во время вчерашнего визита; он был выбит на металлической бирке, приляпанной к корпусу телефонного аппарата, что стоял по правую руку от Коляна. Оставалось только набрать этот номер. Я взглянул на часы. Десять минут одиннадцатого. Если Цокин меня не подвел, самое время звонить.
Я откашлялся, для тренировки состроил зверское выражение лица и набрал семь цифр. Откликнулся, по-моему, сам Колян. А может, его напарник или его сменщик. У наемных гоблинов почему-то у всех похожие голоса. Надеюсь, что и у всех гегемонов — тоже.
— Вы чего там, охренели?! — заорал я в ответ на коляновское алло. — Вы что, весь район хотите без света оставить?!
— Это кто? — от неожиданности ошалел Колян.
— Конь в пальто! — ядовито прокричал я, передразнивая вопрос. — Мосэнергонадзор, старший мастер Скорлупкин. — В конторе Цокина действительно работал мастер с такой фамилией, запойный пьяница. Сейчас он отдыхал в Белых Столбах. — Вы там у себя самогон, что ли, гоните?!
— Мосэнергонадзор! — обрадованно сказал Колян. А мы вам уж полчаса как названиваем…
Я про себя усмехнулся. Мальчик преувеличивает: названивать в контору Цокина они начали всего каких-то десять минут. Раньше не было причины, потому что было электричество. Потом погас свет, зато и дозвониться туда, куда им хотелось, стало невозможно. Умный мой лейтенант выполнил все инструкции своей дона — на полчаса обесточил этот участок и заблокировал все телефонные номера дежурных бригад Мосэнерго. Теперь Коляну мог помочь только мастер Скорлупкин. То есть я.
Вновь исполнив перед телефонной трубкой зверскую гримасу на лице, я опять заорал, стараясь не сбиться с правильной интонации:
— Какого хрена! Назва-а-нивают они! Да это из-за вас в районе все фазы вылетели! Холодно вам, что ли? Козлов-обогревателей, что ли, всюду понаставили?!
— Да нет… — обалдело произнес Колян (или какай-то похожий гоблин). — Нет у нас ничего такого. Компьютеры вот только… Лампы электрические, холодильники.
— Щас посмотрим, какие у вас там компьютеры электрические, — с угрозой сказал я (в смысле, мастер Скорлупкин). Тональность я несколько сбавил. — Наш дежурный в этом районе сейчас будет у вас. И если он у вас чего найдет, заплатите в казну столько лимонов, что без штанов останетесь.
Услышав мои финансовые угрозы, Колян тут же опять обнаглел.
— Если надо, заплатим, — заявил он с торжеством. — Вам наши деньги век не пересчитать. Ты хоть знаешь, чудило, что у нас за контора?
— Да хоть бы и Центральный банк! — огрызнулся я. — Заплатите штраф как миленькие… — При этих словах я хряснул трубку на рычаг, так что старенькая телефонная будка закачалась.
Первая фаза операции закончилась. Минут через пять будем запускать дежурного мастера. Я затянулся вонючим дымом гегемоновской папироски, полштуки всего за пачку, то есть всего четвертной за штучку. Тот еще горлодер. С таким куревом всегда охота совершать пролетарскую революцию и конфисковывать у богатеньких «Честерфилд» и «Данхилл». Понимаю гегемона. Я придал своей монтерской кепочке еще более пролетарский вид и, не очень торопясь, откочевал прямо к особнячку. С тыльной стороны, где располагалась заветная дверца, шум от толпы возле главного входа почти не был слышен. Толпа же, несомненно, была. Пока я шел от телефона-автомата, меня несколько раз обгоняли озабоченные старички и старушки. Пробегая мимо, они оживленно обсуждали между собой какого-то «нашего Авдеича», который пострадал за правду, но которого скоро выпустят. До меня не сразу дошло, что так ласково-уважительно эти старички называли самого господина Иринархова. Ну и ну, подумал я. Удивляться, впрочем, особенно нечему. У наших бабулек и дедулек уже в крови страсть к какому-нибудь Ильичу, к какому-нибудь отцу родному, усатому или бородатому. Господин Иринархов, кстати, был бородатым Ильичом, По крайней мере, на всех плакатах его изображали с бородой, как у Фиделя Кастро. Вполне возможно, что на портретах раньше и был Кастро, а энтузиасты «ИВЫ» просто пририсовали Команданте роговые очечки — вплоть до полного сходства с их собственным отцом-благодетелем…
Я докурил гегемоновское курево и уже собирался войти, когда дверь служебного входа сама распахнулась. Оттуда выбежал элегантно одетый мужчина с каким-то важным значком в петлице. В руках мужчина держал дипломат. Сей же момент заворчал двигатель новенькой «Волги», которая до той поры тихо стояла в углу двора. Дверца машины открылась, и элегантный господин со значком, шустро пробежав мимо меня, запрыгнул в «Волгу», после чего автомобиль, радостно взвизгнув тормозами, рванулся из двора и исчез. Я так и остался стоять в облаке сизого бензинового дыма. Ничего себе! — подумал я, сильно обескураженный тем, что увидел. Господина со значком я узнал. Это был не кто иной, как писатель Крымов, депутат Госдумы от Консервативной партии России. Не далее как вчера депутат Крымов криком кричал о жуликах из компании «ИВА». А теперь, оказывается, он посетил этот тихий особнячок на улице Щусева. Ну, разумеется, из любопытства. Такой, знаете ли, отважный визит в стан врага за впечатлениями. Наверное, наш Крымов вынес теперь оттуда много впечатлений. Целый тяжеленький дипломат.
Я сердито сплюнул. Ладно, черт с ним, с Крымовым. Надеюсь, по крайней мере, что он не продешевил. После увиденной картинки на душе было мерзопакостно, однако мне предстояло еще работать. Я потянул за ручку двери и оказался в знакомой мне дежурке, только теперь полутемной. На телефоне сидел вчерашний Колян, а другой мой знакомый автоматчик нес службу рядом. Оба они подняли головы, когда я возник в дверях, и оба меня, конечно, не узнали. Что ж, писатель Честертон в очередной раз оказался прав. Буду в Англии, принесу ему цветочков на могилу.
— Монтер пришел! — обрадовался Колян. — Прибыл, слава тебе, Господи. Давай, мужик, чини скорее. Видишь, здесь у нас пост… Ну давай, шевелись.
— Не понукай, не запряг, — сурово осадил я этого охранного гоблина. — Будешь под руку говорить, вообще повернусь и уйду. У меня еще вызовов до хрена. Отрежем просто ваш домик от сети, и сами разбирайтесь, почему у вас напряжение скачет… — Кажется, я слегка злоупотребил интонациями старшего мастера Скорлупкина, потому что Колян вдруг пристально посмотрел на меня. Не знаю, чего уж он углядел в полутьме дежурки, однако успокоился. Видимо, решил в конце концов, что у всех работяг голоса похожи. Как и у всех гоблинов, если на то пошло.
— Ладно-ладно, не залупайся, дядя, — произнес Колян тоном ниже. — Делай, что сам знаешь. — Его слегка испугали слова насчет возможного моего ухода. Он сообразил, что начальство может спросить с него, если я, к примеру, сейчас повернусь и хлопну дверью. Знай Колян, что я пришел сюда вовсе не для того, чтобы тотчас же обиженно умотать, он бы так не беспокоился. То есть беспокоился, но по совсем иному поводу.
— То-то же, — проговорил я и, отстранив плечом второго автоматчика, вышел из дежурки в коридор, нарочно громко звякая инструментами.
Дежурные гоблины устроились неплохо. Прямо рядом с их дверью располагался местный сортир. Очень удобно, далеко бежать не надо. Я взял это помещение себе на заметку и отправился дальше по коридору, делая вид, что исследую проводку. В коридоре от окон во двор было достаточно света, и при большом желании я мог бы изобразить напряженную починку какого-нибудь отрезка кабеля. Однако мне нужно было поторапливаться. Ровно через семь минут пунктуальный Цокин снова врубит электричество, и это событие не должно застать меня врасплох. Озираясь, я быстро приблизился к небольшому оконцу в тупичке коридора и произвел несколько простых манипуляций. Как я и предполагал, там была минимальная система безопасности. Выглядело это грозно, но пресекалось крохотным кусочком картона между контактами. Кусочек этот у меня в кармане спецовки завалялся. Весь фокус занял две с половиной минуты. Так, теперь свистать всех наверх. На второй этаж. Птичка примерно растолковала, где может стоять этот несчастный сейф, но требовалось проверить все самому. Семь раз отмерим, один раз отрежем. Не в свои сани не сядем. Без труда не вытащим рыбку из пруда.
Подстегиваемый народной мудростью, я быстро обследовал второй этаж, по-хозяйски распахивая двери всех комнат подряд. Обитатели комнат, мужчины и женщины разного возраста, смотрели на мою спецовку и инструменты с надеждой. Многие из них стояли у своих погасших компьютеров с таким видом, будто только что потеряли любимого друга. Или, того хуже, будто любимые женщины внезапно покинули их в самый кульминационный момент любовного свидания. Я вспомнил события прошедшей ночи и сладко поежился. Что ж, братцы, каждому свое. Кому и компьютер — верная подруга, и мать, и сестра, и жена. Но я, простите, не этот ваш кто-то. Спите сами с открытой форточкой.
Пробегая по коридору на приличной скорости, я успел заметить некоторую странность. Издательство «Меркурий» компании «ИВА» не очень-то было похоже на издательство. По углам не громоздились пачки с книгами, не носились курьеры с гранками в зубах, не мелькали бледные художники, озабоченные проблемой перенесения на суперобложку американского бестселлера картины Репина «Приплыли». Может быть, правда, выключенный свет распугал всю эту издательскую суету. Не побегаешь особенно по коридору, где светло возле окон, а в любом безоконном тупичке ты можешь сломать себе шею во тьме. Или во мгле. Появись в этих коридорах сам автор «России во мгле», он смог бы вдохновиться на второй том своего опуса. К тому же наш читатель любит продолжения. Если издать на белой бумаге, да в целлофанированном переплете, да девушку без ничего на обложку, то вполне можно продать «Россию во мгле-II» в том же «Олимпийце». С руками оторвут. Надо только не забыть написать на обложке, что Уэллс — это тот крутой чувак, который изобрел «Машину времени». Половина покупателей, конечно, решит, будто это новые мемуары Макаревича, прикинутого на аглицкий манер, и будет балдеть… Я немедленно споткнулся в каком-то темном тупичке и сам чуть не сломал себе шею, отделавшись малостью — разбитым локтем. Несколько комнат, в которые я на правах мастера заглянул, укрепили меня в мысли, что «Меркурий», помимо книгоиздания, занимается довольно странными делами. Некоторые комнаты напоминали смотровые кабинеты, некоторые — магазины готового платья, а один раз на бегу я попал, по-моему, в настоящую театральную гримерную. Действительно, Черный Ящик, решил я, рыская в поисках заветного хранилища дискеты. Пути нашего бизнеса неисповедимы, воистину. Деньги, как я понимаю, можно делать из всего, и компания «ИВА» ни в чем себе не отказывает. Я не удивился бы, обнаружив в одной из комнат пресс для печатания фальшивых купюр, химическую лабораторию по производству крэка или оружейную мастерскую. Правда, к чести компании «ИВА», ничего такого криминального я не обнаружил. Может, конечно, цех по производству героина из крови христианских младенцев спрятан в подвале? На втором этаже, во всяком случае, было загадочно, но прилично. Вот только сейфа не было.
Я прибавил шагу, с отчаянием взглянув на часы. До того, как дисциплинированный Цокин врубит свет, оставалось полторы минуты. Я, кажется, переоценил свои возможности, спланировав все успеть за полчаса. Хвастун хренов. Профессионал он, видите ли!…
Я рванул ручку двери очередной комнаты и тут же увидел то, что искал. Вот он, сундучок. Замечательно. Я перевел дыхание, быстро оглядывая комнату. Помимо сейфа в комнате спиной ко мне сидело несколько парней, обложившись толстыми конторскими книгами.
Очевидно, они были заняты настолько серьезной работой вроде сведения дебета с кредитом, что даже не заметили варяжского гостя. Зато гость кое-что заметил. Прекрасно, на это я надеялся. Именно то, что надо! Чай они, значит, любят попить…
Я выбежал на середину комнаты, набрал в грудь побольше воздуха и проорал так, чтобы парни немедленно побросали свои конторские штучки:
— Эй! Мозги у вас есть, интеллихенты?!.
Эту печатную фразу я сопроводил еще и фразой непечатной, такой же длины и такого же примерно содержания. Крикнув, я кинулся к подоконнику и с хрустом выломал из близлежащей розетки вилку провода, который тянулся из симпатичного металлического кубика. Успел я тютелька в тютельку. Как только вилка оказалась на свободе, в комнате вспыхнул свет. Любому могло показаться, что возвращение электричества тесно связано с моими манипуляциями. Есть такое распространенное заблуждение. Многие полагают, что после чего-то обязательно означает вследствие чего-то. А в действительности налицо лишь ловкость рук плюс свой человек в электрической цепи, который замыкает и размыкает за очень отдельные деньги.
— Вы… — сказал я с энтузиазмом и обогатил присутствующих еще двумя замечательными непечатными оборотами. Последний был из коллекции Валентина Францевича Гартвига, бывшего вора в законе, умнющего мужика и даже, по-моему, не очень уж большой сволочи. Доживи Гартвиг до нашего капитализма, он стал бы в современном мире птицей высокого полета. А так он и умер только королем зоны, обломком до-беспредельной эпохи. На допросах у меня в МУРе Гартвиг никогда не ругался впустую, не перемалывал слова с целью оскорбить сопливого мальчишку-стажера. Напротив — он демонстрировал мне, сопляку, высший пилотаж нецензурщины, когда слово уже теряет все свое значение и выглядит аккуратным кирпичиком могучей постройки.
Парни с конторскими книгами опешили. Кажется, до них дошло, что они в чем-то провинились перед гегемоном. Чтобы укрепить их в этой уверенности, я швырнул злополучный металлический кубик с проводом на пол и сплющил со скрежетом его ногами. Теперь попробуйте доказать, что этот простенький французский кипятильник с таймером и со звуковым сигналом не виновен в том, что во всем здании вырубился свет на полчаса! Я воспользовался подловатым уголовным приемом: свалил всю вину на покойника. В данном случае на покойный кипятильник. Благо французская техника была капризна и не предназначена для наших перепадов напряжения в сети. В принципе, я даже знал один случай, когда именно такой механизм стал причиной пожара. Очень, очень убедительно, подумал я не без гордости.
Совершая казнь невинного кипятильника, я незаметно присматривался к сейфу. Так-так, понятно. Для того чтобы спрятать дискету, «Меркурий» денег не пожалел: была куплена САМАЯ ДОРОГАЯ модель бельгийского «Октопуса». Но кто вам, простите, сказал, что самая дорогая и есть самая надежная? Вечно мы клюем на красивое слово и красивую упаковку. Если бы я захотел спрятать дискету, я засунул бы ее в обычный несгораемый шкаф Ижевского завода металлоконструкций. Вот такой сейф — да, такой можно было бы пробить только кумулятивным снарядом, да и то не всяким. А бельгийский осьминожка, хороший для Европы, в наших диких условиях…
Тут до одного из парней наконец дошло, что на его глазах состоялась казнь красивой и дорогой безделушки. И плевать ему, что эта безделушка якобы обесточила весь дом! Он, хозяин, не позволит какому-то занюханному мастеру-гегемону! Не позволит, никогда не позволит!
— Ты, жлобяра… — начал парень свистящим от ненависти шепотом, и я мгновенно узнал этого типа. Мы с ним уже сегодня сталкивались на перекрестке и поспорили насчет бегемотов. Я узнал типа, тип узнал меня и нехорошо обрадовался. Там, на улице, он меня побаивался. Но здесь, в родных стенах, я был пришельцем, а он — хозяином. Я содрогнулся. Потасовка при свидетелях, да еще в комнате с сейфом, который ты через несколько часов собираешься вскрыть, — это было чистым безумием. Оставалось только драпать, по возможности достойно.
— Ну, я пошел, — пробормотал я, отодвигаясь в сторону двери. Красавчик клерк, хозяин загубленного кипятильника, сделал интересную попытку помешать мне быстро уйти. Когда-то молодчик явно учился боксу, но за последние лет пять у него наверняка достойных противников не было. Я легко ушел от хука в челюсть и, пока пижон восстанавливал утраченное равновесие, кинулся вон из комнаты, опасаясь услышать вскоре шум погони. Но молодчик, оказывается, поступил умнее.
Когда я бегом добрался до дежурки, меня ждали.
Состав был тот же, что и вчера, что и двадцать минут назад, — Колян и его милый напарник с автоматом. Только теперь, уже при свете, Колян чувствовал себя героем, защитником униженных и оскорбленных. Короче, весьма деловым парнем. Кем чувствовал себя его напарничек, понятия не имею: ему хватало железного аргумента с тридцатью патронами в магазине. Оба охранника преградили мне обратную дорогу, и я сообразил, что красавчик воспользовался старым изобретением мистера Белла. Попросту позвонил по телефону.
— Ты зачем наших ребят обижаешь? — лениво поинтересовался Колян и сильно врезал мне по уху. Цокинская кепка свалилась и, как только я нагнулся ее поднять, немедленно получил сильный удар по шее и растянулся на полу. Положение мое было в высшей степени дурацким. Завязать немедля драку или — тем более — вырубить двух гоблинов было довольно просто. Но это было еще и дуростью. Ибо не мог небритый работяга, да еще и похмельный, вырубить двух здоровых накачанных парней! Если бы я это сделал, на моей конспирации и всем последующем плане можно было бы поставить жирный крест. Поэтому самое лучшее, что я мог сделать, — это не вставать с пола, аккуратно прикрывая наиболее существенные части тела и жалобно хныкать: «Па-а-рни, ну заче-е-ем…»
Я так и сделал. Старик Станиславский, если был бы жив, мысленно мне бы поаплодировал. Вид у меня был, наверное, омерзительный: неопрятный гегемон в мятой спецовке, ползающий в пыли у ног красивых крутых парней. Насчет пыли, кстати, я не преувеличил — дежурку, видимо, убирали очень скверно. Пол был грязный, пыльный, липкий, словно на него постоянно что-то проливали. Я успел искренне порадоваться, что я в спецодежде, а заодно и представить выражение лица аккуратного Цокина, когда я буду возвращать его парадную спецовочку в таком вот жутком виде. Полагаю, что он преисполнится к дону дополнительного почтения: мигом сообразит, что даже грязные дела его босс делает своими руками.
Лежа на полу дежурки и хныча что-то совсем неразборчивое, я видел перед собой две пары ног в камуфляжных штанах и кроссовках. Потом к ним прибавилась еще одна пара штанов — щегольских брючат, владелец которых носил еще и итальянские туфли с острыми носами. Одним из этих туфель я незамедлительно получил удар в бок. Ага, подумал я, перекатываясь в сторону так, чтобы удар зацепил меня только по касательной: это уже спустился молодчик со второго этажа.
— А-а-а! — тоненько взвизгнул я, стараясь взять ноту повыше. По опыту знаю, что визг производит на крутых парней неприятное впечатление. Настолько неприятное, что они должны либо добить жертву, либо выкинуть ее к чертовой матери. Убийство в дежурной комнате в планы этой троицы определенно не входило.
— Хрен с ним, Серж, — подал голос безымянный охранник. — Поучили мужика — и хорош. Он нам все-таки свет починил. Пусть валит отсюда.
— Пусть, — миролюбиво согласился Колян и отвесил мне сильный пинок по заднице. То есть, может, хотел он врезать по ребрам, но грязный гегемон, взвизгнув, немножко увернулся.
— Нет, погодите, — упрямо произнес молодчик в итальянских туфлях, которого, оказывается, звали Сержем. Серегой, значит. Для друзей — Сергунчиком. — Этот говнюк мой кипятильник раздавил. Двадцать баксов коту под хвост. — Произнося эти слова, Сергунчик продолжал пробовать остроту носов своих итальянских туфель на моих боках. Я вертелся на полу ужом, взвизгивая все сильней и зажав в кулак все свои бойцовские рефлексы. Еще минута, и я бы, наверное, не выдержал, а Серега приплюсовал бы к потерянным двум десяткам долларов еще потери, куда более серьезные. Очень легко сейчас было бы придавить его итальянский носочек и легонько толкнуть в направлении пульта сигнализации. Мечты, мечты… Положение наконец спас безымянный автоматчик.
— Все, — сказал он твердо. — Отбой. Нашли с кем связаться.
— Отбой так отбой, — не стал спорить Колян. Они вместе с напарником легко подняли меня с пола и, в сопровождении моего истошного визга, выкинули меня за дверь. Через секунду за мной последовали сумка и кепка. Приземлился я весьма удачно, ничего себе не отбив. Свидетелей моего падения тоже не оказалось. Поэтому я неторопливо подобрал сумку и монтерскую кепку, как мог, почистился и вышел из негостеприимного двора. Сюда мне еще предстояло вернуться — в ночь с сегодняшнего дня на завтрашний. Спина и бок побаливали, но, как ни странно, прошедшая экзекуция меня даже обрадовала. Не в том смысле, что я мазохист-многостаночник и мне очень приятно, когда сбивают с ног, возят мордой по грязному полу и пинают в бок итальянской обувью. Это, в конце концов, издержки профессии. Просто теперь в моей ночной операции появился и элемент моей личной глубокой заинтересованности. Теперь в особнячке на Щусева находились не абстрактные дельцы, обворовавшие бедную Жанну Сергеевну, но еще и два моих личных недруга, Колян и Серж. Два, по крайней мере, человека, перед которыми у меня нет никаких моральных обязательств. Которых мне ничуть не жалко. Значит, именно этим молодчикам предстоит наутро… Ладно, оборвал я сам себя. Не будь садистом. Не буду, согласился я сам с собой, но ЭТИ милые ребята получат по заслугам. Монте-Кристо я или кто?
Обуреваемый мстительными мыслями, я доехал до станции назначения, вышел на поверхность и минут через пять оказался в квартире Жанны Сергеевны. Птичка была одета, как и вчера — в ковбоечку и джинсики. Утром я не стал ее будить и потому не попрощался; зато теперь можно было поздороваться. Лучше поздно, чем никогда.
— Доброе утро, Жанна Сергеевна, — бодро сказал я. — И добрый день тоже. Я пришел вот…
— Здравствуй, Яшенька, — нежно прощебетала птичка и потянулась ко мне своим клювиком.
Я замотал руками, что означало: я грязный, пыльный, слегка побитый и еще не созрел для приветственного поцелуя. Вглядевшись повнимательнее, птичка ужаснулась.
— Что случилось? — широко раскрыв глаза, прошептала она. — За тобой опять гнались?…
— Немножко, — честно признался я. — Но всего один этаж. А потом мною просто слегка вытерли пол в дежурной комнате одного милого особнячка. Может, вы его знаете. Такой домик на улице Щусева. Там еще с другой стороны акции продают.
— О Боже! — воскликнула птичка. — Все пропало, да? Они тебя раскрыли? К сейфу не пройти?
Отчаяние воробышка было столь велико, что мне пришлось в двух словах все объяснить.
— Нет, Жанна Сергеевна, — терпеливо сказал я. — Ничего не пропало. К сейфу пройти можно. И били они меня не потому, что раскрыли, а наоборот. А если бы раскрыли, то живым не выпустили, — добавил я уже про себя, чтобы не травмировать птичку. После чего я заперся в ванной, освободился от грязной спецовки и всей прочей цокинской униформы и битый час при помощи мыла и горячей воды восстанавливал душевное равновесие. Что бы я ни внушал сам себе, но быть битым какими-то мозгляками более чем унизительно для меня. Конспирация конспирацией, но все равно неприятно, как будто дерьма нахлебался.
Завершив сеанс аутотренинга, я облачился в хозяйский махровый халат и отправился отсыпаться. Птичка в кухне ходила на цыпочках, чтобы не потревожить мой отдых накануне ограбления, а я все ворочался на диване, в голову лезла всякая белиберда; потом я вспомнил что-то очень важное, но не успел понять, что именно, потому что проснулся. Разбудила меня птичка и показала на часы. Девять вечера. Пора собираться. К этому времени вся моя одежда была выстирана, высушена, проглажена. Эти ненавязчивые знаки внимания со стороны птички, не скрою, были мне приятны, хотя и настораживали. В конце концов, Наталья до нашей свадьбы совершала чудеса заботливости и внимания, и лишь после свадьбы выяснилось, что готовить она не любит, детей не любит и даже за Якова Семеновича Штерна вышла не по любви. Просто Яков Семенович, сотрудник МУРа с приличной зарплатой, из всех ее знакомых оказался самой подходящей партией. Собственно, и знакомых-то было всего ничего, так что выбирать было ей особенно не из кого. До сих пор не пойму, как меня угораздило? Затмение какое-то нашло. Временное помешательство, как на наших думских депутатов. Я припомнил сегодняшнюю встречу с депутатом Крымовым и невольно поморщился, Не то чтобы я особенно любил его как писателя. Но все равно неприятно, как на твоих глазах человек скурвливается.
— Как вы относитесь к писателю Крымову? — ради любопытства поинтересовался у птички.
Жанна Сергеевна, склонив головку набок, задумалась. А потом сказала, что «Игрушку» читала еще в школе и не понравилось, а «Преданную Россию» видела на днях в книжном, но не купила.
— И правильно, — согласился я. — О том, что при царе-батюшке люди жили чуток получше, чем при большевиках, и так все знают. За это пять штук жалко отдавать, лучше купить шоколадку. Верно?
— Не люблю шоколад, — наморщила клювик птичка. — И косметику не люблю, и всякие дурацкие заколки для волос.
— А когда первый раз ко мне пришли, глаза-то накрасили, — на всякий случай уточнил я. — Назло врагам, что ли?
— Для солидности, — вздохнула птичка. — И так иногда за девчонку принимают. Особенно в магазинах.
— Разве женщине это неприятно? — удивился я. — Я-то думал…
— Надоедает, — печально сообщила мне птичка. — Тебе все время словно бы напоминают, что маленькая собачка и до старости щенок.
Я сочувственно кивнул.
— Тем не менее, — проговорил я, — нет ли у вас двух шпилек?
Птичка порылась в каком-то своем ящике и извлекла мне две шпильки.
— Что-нибудь еще? — с интересом спросила она. — Ты ведь сейф будешь… — Тут Жанна Сергеевна запнулась. Слово взламывать ей употреблять почему-то не хотелось.
— Смелее, Жанна Сергеевна, — приободрил я воробышка. — Не стесняйтесь, скажите взламывать. Или вскрывать. А хотите — потрошить. Добро должно быть с кулаками, а справедливость — со взломом. Вы ведь для этого меня наняли?
— Для этого, — грустно подтвердила птичка. — Тебе нужна взрывчатка? Автоген? Это все можно, наверное, достать?
— Ага, — сказал я. — Можно. На Тишинке. В тех же рядах, где патроны к Калашникову продают. Третий прилавок, поворотясь налево. Всегда в продаже свежий динамит, еще ни разу не надеванный…
— Ты все шутишь, — задумчиво проговорила птичка.
— Шучу, — ответил я. — Не беспокойтесь, Жанна Сергеевна. Сегодня мне автоген с динамитом не понадобятся. Две шпильки, моток скотча, резиновые перчатки и перочинный ножичек. Шпильки уже есть. Все остальное найдете?
Птичка заглянула в несколько своих ящиков, слазила на антресоль и принесла мне все, о чем я просил. Потом спросила тихонько:
— Яшенька, а может, ты меня все-таки просто по имени будешь звать, а? Без отчества…
Я улыбнулся:
— Без отчества слишком легкомысленно получается. А мы с вами как-никак серьезным делом занимаемся. Опасным. Тут расслабляться нельзя. К тому же и песенка эта навязла в зубах. Ну, про стюардессу по имени Жанна…
— Дрянь песня, — сурово отозвалась птичка. — Житья от нее нет. Хорошо, я согласна на вы и отчество. Но я все равно буду называть тебя на ты и Яшенькой. Договорились?
— Желание клиента — для меня закон, — машинально проговорил я. При этих словах Жанна Сергеевна заговорщицки мне подмигнула, а я — ей. И мы наконец поцеловались.
— Ты забыл побриться, — тотчас же с огорчением сообщила мне птичка. — Дикобраз ты. Небритый ежик.
— Точно, — согласился я. — Моток колючей проволоки, гибрид ежа и ужа. Но только я не забыл. Так надо для дела.
Я рассовал по карманам все то, что мне дала птичка, а также несколько своих сюрпризов. Потом я взял ключи от другой квартиры и выслушал подробные инструкции, как найти нужный дом. Оказалось не так все сложно.
Подумав хорошенько, я вернул ключи обратно Жанне Сергеевне.
— Ты решил еще пожить у меня? — обрадованно спросила птичка. Я покачал головой:
— Напротив. Вам тоже надо перебираться на ту, другую квартиру. Берите сейчас самое необходимое, отправляйтесь туда и ждите меня.
— Но почему? — с удивленным видом проговорила Жанна Сергеевна.
Я сделал глубокий вдох. Как объяснить дилетантам азбучные истины?
— Дорогая Жанна Сергеевна, — сказал я максимально официальным тоном, на какой был только способен после вчерашней ночи. — Не пройдет и двух дней, как «Меркурий» может выйти на вас. Я, конечно, сделаю все возможное, чтобы замести следы и отвести от вас подозрения. Но, скорее всего, у них в «Меркурии» — и тем более в «ИВЕ» — не дураки сидят. Первый вопрос, который они зададут, — «кому выгодно?». И все.
Птичка втянула головку в плечи, вид у нее был презабавный.
— Может быть, передумаете? — предложил я. — Черт с ней, с этой дискетой. Покой дороже. А?
Жанна Сергеевна гордо выпрямилась.
— Никогда, — произнесла она серьезно. — Пусть будет так, как мы задумали. Ты прав, конечно, и я перебираюсь на ту квартиру. Но мы не отступим. Да, Яшенька?
Двое самоубийц, подумал я. Женьска и мужеска пола. Самый эффективный способ самоубийства — это подставить ножку компании «ИВА». Слон все-таки раздавит моську и не чихнет. Но, с другой стороны, муравья слон, пожалуй, и не раздавит. Потому что не заметит. По сравнению с империей господина Иринархова я как раз муравей. Это дает маленький шанс.
— Не отступим! — свирепо сказал я, выпятив подбородок по примеру нашего Генерального прокурора.
— Тогда ни пуха ни пера, — важно произнесла птичка, как будто это было какое-то сверхдейственное заклинание.
— Идите к черту, Жанна Сергеевна, — проникновенно ответил я. — А еще лучше — собирайте побыстрее вещички и двигайтесь туда. Надеюсь, этого адреса «Меркурий» не знает.
Напоследок я оглядел себя в зеркало, своим видом остался доволен, помахал ручкой и вышел.
Через час я уже был на месте. Осенняя ночка — не самое удачное время для прогулок и поэтому замечательное время для преступлений. Хороший хозяин свою собаку в такую ночь из дома не выведет, пожалеет. Стало быть, и свидетелей не будет. Вот и славненько.
Во всем особнячке на Щусева одиноко горело только окошко на первом этаже, и именно рядом с неприметной дверью, откуда сегодня меня, монтера Мосэнергонадзора, подло выкинули. Нормальные герои всегда идут в обход. Дважды. Поэтому в эту дверь мы больше не пойдем. Не на ней, в конце-то концов, сошелся клином белый свет. Как говорится, гони природу в дверь, она влетит в окно. В роли непослушной природы сегодня взялся выступить сам Яков Семенович Штерн собственной персоной. Окно для этих целей любезно предоставила компания «ИВА», я лишь аккуратно подготовил данное окно в свой предыдущий визит. Для страховки я бдительно осмотрелся, не увидел ничего, кроме темени, и осторожно пальчиком в перчатке подцепил раму. Окно бесшумно открылось. При этом сигнализация не завопила, сторожевые собаки не забегали, автоматчики из дежурки не открыли оглушительную стрельбу. Все тихо. Сработала моя маленькая картонная прокладка. Кстати, насчет сторожевых собак я сказал ради красного словца. Будь здесь эти симпатичные и умные четвероногие, в мой план пришлось бы вносить серьезные коррективы. Но молодцы из дежурки не любили домашних животных, в том числе и друзей человека. Я сильно подозревал, что Колян с напарником не любят даже просто человека. Что уж толковать о его друзьях!…
Брести по темным коридорам второго этажа ночью оказалось куда менее приятно, чем днем. Мой маленький фонарик я зажигал только в крайнем случае — если мне казалось, что коридор загибает куда-то не туда. Хотя комната с сейфом обнаружилась там же, где я ее и оставил сегодня днем. Только дверь в комнату была крепко заперта. К суровому замку на двери нельзя было подобрать ключа, фирма гарантировала. Фирма, правда, не гарантировала, что ее изделие спасет ваше имущество ВО ВСЕХ случаях жизни. Например, тогда, когда болты к замку — наши и притом вкручены в обычную деревоплиту. Утрем нос фирме с помощью обычного перочинного ножика с двумя лезвиями. Я осторожно надавил, стараясь производить как можно меньше шума. Еще одно последнее движенье… Нет, это было предпоследнее. Вот оно, последнее!
Замок поддался. Точнее, скажем так: поддалась дверь. Замок остался защищать пустое место. В это место я и вошел.
В комнате царила замечательная темнота. Еще днем я заметил на окнах достаточно плотные шторы. Правильно, с ними красивее. А заодно и огонек моего фонарика из окна совсем не виден. Я включил свой фонарик и осмотрел сейфовый замок. Уроки вскрытия сейфов зарубежного производства давал мне сам пан Вольдемар Осецкий, профессионал международного класса, медвежатник божьей милостью. Он-то первый и объяснил мне, что бояться следует здоровенных наших ящиков, которые можно преодолеть только грубой силой. И, напротив, в европейских сейфах так много разных секретов, что они начинают, в конце концов, соперничать друг с другом и, при условии патриархального российского обращения с этими нежными тонкими созданиями, рано или поздно один фокус наедет на другой. Во время моего первого визита я обратил внимание, что здешнему «Октопусу» уже не меньше двух лет. А это означало… а это означало… Я оторвал две полоски скотча и крест-накрест наклеил их на замок, чтобы липкий слой попал на поверхность цифрового кода. После чего отклеил скотч обратно, одну шпильку засунул в замочную скважину, вторую — протолкнул в щель внизу дверцы и одновременно выставил на указателе произвольный код, сделав эту операцию трижды. Комбинированные замки — ключ плюс специальный код — казались защищенными на сто процентов. В случае, если в замочную скважину попадал не тот ключ, срабатывала система защиты и намертво стопорила замок. То же происходило, если трижды цифровой код устанавливался неправильно. Но вот защита от дурака здесь, похоже, не предполагала наличия наших дураков. Тех, которые будут тыкать в замочную скважину не отмычку, а всего лишь шпильку. И при этом выставлять идиотский код на указателе, который вдобавок стал липкий от скотча, что привело в действие другую хитроумную систему защиты. Нижняя шпилька в щели должна была привести в действие еще один механизм. Теоретически все четыре системы защиты должны были работать автономно, но при наших условиях эксплуатации между всеми этими фокусами — под действием коррозии и прочих забавных вещей — возникали любопытные неформальные отношения. Теперь, если привести в действие сразу все четыре системы, то срабатывал главный фокус. Запомни, — учил меня пан Вольдемар, со скуки превращавший рутинные допросы в увлекательные лекции, — в этом состоянии замок похож на собаку Павлова, которая получила сразу четыре противоречивых команды… — И что же случается с собакой? — любопытствовал я. — Очень просто, — усмехался Осецкий. — Она сходит с ума… Эту лекцию я и держал в уме, когда сделал последний шаг к цели: разбежавшись, ударил каблуком башмака по замку. Подошвы у меня мягкие, и звук вышел негромкий. Ударом был нанесен последний, завершающий штрих. Внутри замка что-то щелкнуло: собачка сошла с ума. Теперь сверхсекретный замок можно было открыть любым из четырех возможных способов. Я выбрал цифровой код и, ради смеха, выставил три шестерки. Потом повернул ручку. Тяжелая дверь со звяком приоткрылась, а потом и открылась совсем. Я немедленно осветил содержимое фонариком.
Жанна Сергеевна не зря заплатила два миллиона своим информаторам. Сведения оказались верными. На самой верхней полке в гордом одиночестве возлежала трехдюймовая дискета. А на средней полке… Я усмехнулся. Странно было бы иметь сейф — и не хранить там деньги. На соседней полке лежало три больших прозрачных полиэтиленовых пакета, набитых пачками купюр. По виду пачки состояли из банкнот по сто тысяч рублей.
Такой вариант я предвидел. Оставлять деньги на месте было глупо: даже и младенец бы догадался, что, если пропала дискета, а деньги нетронуты, то значит — замешана госпожа Володина. Присваивать деньги было, разумеется, не в моих правилах. Да и чисто технически вынести эту груду было бы непросто… Я не стал гадать. Еще днем я для себя решил эту дилемму. Взяв один, самый большой, пакет с деньгами, я аккуратно запихнул его в один из ящиков стола, принадлежащего давешнему молодцу Сергунчику. Пусть мальчик побалуется деньжатами, когда найдет. Но, скорее всего, найдут другие, и как после этого красавчик в итальянских туфлях сумеет все это объяснить, я не знаю и знать не хочу. Подозреваю, что особой радости эта приятная находка Сержику не принесет…
Оставалось еще сделать такой же подарок моим друзьям Коляну и Автоматчику. Заходить сейчас в дежурку было неразумно, но почему бы этим братцам не спрятать бабки, украденные у своей родной конторы, где-нибудь поблизости от дежурки? Допустим, в сортире. Я тихо-тихо спустился на первый этаж, убедился, что сортир пуст, и запихал в каждый из двух сливных бачков по полиэтиленовому пакету с купюрами. Пакеты замечательно поместились, словно бы они и были предназначены для того, чтобы прятать их в этом месте. Так-с, подарок готов. Теперь дискета. Я бережно вытащил дискету из прозрачного футлярчика, опустил ее во внутренний карман пиджака, а ей на смену положил в футлярчик другую, очень похожую, но пустую. Затем я хорошенечко, до хруста согнул ее и швырнул в мусорное ведро. Теперь им потребуется время, чтобы понять: это не их собственная дискета пришла в негодность от варварского обращения, а просто грабитель все подстроил. День, а то и полтора у нас в запасе есть.
Совершив эту последнюю, как мне казалось, манипуляцию, я прямой дорогой направился в тупичок, к своему окну, уже хотел руками открыть его снова… и тут у меня хватило ума присмотреться. Черт побери! Я неплотно закрепил картонку в датчике сигнализации, и теперь она от любого движения могла выпасть. И тогда будет все тридцать три удовольствия: сирена, топот ног и Колян с напарником вместо служебных собак.
Итак, этот вариант отпадает. О том, чтобы пройти через дежурку без боя, нечего было и думать. Оставалось одно — главный вход. Правда, там еще с ночи занимали очередь неугомонные акционеры, и тамошний секьюрити, тоже в камуфляже, круглосуточно следил за порядком. Значит, отпадает: целая толпа свидетелей… Хотя постой-ка, Яков Семенович! Может, это как раз и хорошо?
Стараясь не шуметь, я переместился поближе к главному входу, спрятался за декоративной колонной и стал ждать. Ждать и догонять никто не любит, но терпение, терпение и еще раз терпение — вот три главных орудия частного сыщика.
Через полтора часа толпа льготников, прибывших за заветными акциями, возросла, и те в очереди, кто стоял ближе к двери, стали нетерпеливо ерзать. Время от времени, когда пятнистый секьюрити куда-то отходил, первый десяток счастливцев просачивался в узкий предбанничек. После чего возвращался служитель порядка, выталкивал счастливцев обратно — и все повторялось заново. Если бы я вдруг захотел купить акции «ИВЫ», то мое местоположение было самым выигрышным. Колонна, за которой я прятался, находилась за предбанником, по ту сторону стеклянных дверей и в непосредственной близости от заветного окошка… Оставалось только выбрать удобный момент для своей легализации. В половине восьмого утра, когда толпа старичков уже изнемогла в ожидании, в заветном окошечке произошло шевеление: прибыл на работу кто-то из тех, кто оформлял продажи. Толпа радостно взвыла, и все тот же первый десяток счастливцев сделал очередную попытку прорыва. Стеклянные двери удержали энтузиастов, но не меня, ибо я был по ту сторону. Взмахнув руками, я — на глазах у десятка счастливчиков — выскользнул и стал первым к окошечку. За моей спиной раздался вопль возмущения. Старички из первого десятка заорали пятнистому охраннику, что-де какой-то тип пролез безо всякой очереди. Пятнистый страж, обернувшись, увидел мою фигуру возле окошка и, к великой радости всей толпы, пинком выпер меня из помещения в толпу — где меня тотчас же оттеснили назад. Я изобразил на лице благородное негодование, но спорить не стал: мне нужно было выйти наружу — вот я и вышел. Оставалось только добраться до новой квартиры, отдать дискету, немного там пересидеть (пока люди в веселых фургончиках не снимут осаду). И — возвращаться к своим прочим делам.
Ровно через полтора часа я был на месте. Жанна Сергеевна, открывшая мне дверь, с порога тревожно спросила:
— Ну как?
Я закрыл за собой дверь, снял плащ, разулся и только после этого ответил птичке.
— Все в порядке. Дискета у нас. Получите и распишитесь.
Квартира друзей Жанны Сергеевны, уехавших в Голландию, не очень понравилась мне из-за обилия выступающих то и дело острых поверхностей — косяков, плинтусов, углов шкафов, швов батареи парового отопления. Даже сев на диванчик, я вынужден был немедленно подпрыгнуть: в углу притаилась острая режущая кромка пружины; еще немного — и мои брюки украсила бы здоровенная рваная дыра.
Справедливости ради скажем, что было в квартире птичкиных друзей и кое-что хорошее. Телевизор, например, был куда лучше. Стенной шкаф был поновее. И вдобавок на столе возле окна белел компьютер.
Жанна Сергеевна проследила за направлением моего взгляда и взяла в руки дискету.
— Хочешь поглядеть на роман? — спросила она меня. — Тебе, наверное, интересно посмотреть на то, что ты спас из пиратских лап?
Признаюсь, мне было не очень интересно. Романом больше, романом меньше. Ну, американец. Хемингуэй вот тоже американец.
Тем не менее я послушно сказал птичке:
— Конечно, хочу.
Жанна Сергеевна включила компьютер, сунула добытую с риском дискету в дисковод и, не поднимая глаз на экран, пробежалась по клавиатуре. Я стоял у нее за плечом, наблюдая, как на экране возникают первые строчки.
После чего я вгляделся в эти строчки.
— Этот ваш Макдональд, он что, в модернизм ударился? — удивленно спросил я через несколько секунд. — Ни сюжета, ни действия. Какие-то списки, какие-то схемы, да еще и сокращения. Головоломка какая-то, а не текст!
Жанна Сергеевна подняла голову от клавиатуры, взглянула на дисплей и хрипло вскрикнула:
— Боже мой! Это НЕ ТА дискета!…




Часть вторая
ОХОТА



Глава 1
УПРЯМЫЙ ФАТУМ

Я поднял глаза от экрана и взглянул в окно. Рассвет нагонял тоску. Мутно-голубое утреннее небо в окне сильно проигрывало великолепной чистой голубизне дисплея и в цвете, и в яркости. Настоящий наш мир уступает этому компьютерному великолепию едва ли не во всем, подумалось мне вдруг. Вот оно, Эльдорадо. Страна чудес. Здесь все имеет смысл, женщины здесь не плачут, смерть не страшна, потому что временна, а все проблемы можно решить, умело нажимая несколько нужных клавиш. Как жаль, что мы с птичкой существуем только по эту, а отнюдь не по ту сторону экрана.
Я вздохнул.
— Жанна Сергеевна, — произнес я ласково. — Ну, пожалуйста, не плачьте. Лучше выпейте-ка глоток-другой. — Я налил птичке из бутылки чуть на донышко граненого стакана и не отставал, пока Жанна Сергеевна меня не послушалась. — Вот молодец, — сказал я, снова наливая в стакан чуть-чуть спиртного. — Ну, и еще немножко. За маму, за папу, за Якова Семеновича…
Бутылку этой настойки я конфисковал в здешнем стенном шкафу. Вместо рюмок пришлось использовать граненые стаканы — других емкостей я не нашел.
Птичка покорно выпила и за Якова Семеновича. Глаза у нее еще были красные, но потихоньку она отходила. Слава Богу. Наталья бы на ее месте закатила воплей часа на полтора, причем главным виновником всех ее бед непременно оказался бы ваш покорный слуга. Птичка вела себя достойно.
— Это я, я во всем виновата, — горестно проговорила она, глядя в пустой стакан. — Я поверила жуликам и вас втянула… Конечно, они меня обманули Выманили деньги и наврали с три короба.
— С-с-скоты! — протянул я с чувством, пробуя и сам наконец конфискованную настойку. Вкус был терпкий, но не без приятности.
— Яшенька, ты на меня не сердишься? — тихонько спросила Жанна Сергеевна, подняв глаза от стакана. — Честное слово, я была в полной уверенности… — Она протянула руку к бутылке и чуть не опрокинула ее на клавиатуру компьютера. Я с трудом успел подхватить бутылку и, видимо, задел мимоходом какую-то клавишу. Ровненькие строчки головоломки на экране поехали куда-то вбок. Конечно же, колонки сокращений и цифр не имели никакого отношения к украденному у птички роману «Второе лицо». Даже самый крутой постмодернист не додумался бы начать свое произведение вот так:
Крм-37 О.Д.
Плкт-30 О.Д.
Крс-15 В.Ш.
Явр-17 М.Ш.
Лгв-21 О.Д.
И так далее.
Всего в колонке было строк пятьдесят — семьдесят, а то и все сто. Как видно, «Меркурий» все-таки страховал свои коммерческие тайны от непрошеного взгляда. Это было разумно, учитывая надежность сейфа. Что означали все эти таинственные сокращения, я не знал и, честно говоря, знать не хотел. Мы и так уже с дорогой госпожой Володиной по уши вляпались в чужие дела. Хватит. Если побыстрее все вернуть на место, у нас есть маленькая вероятность остаться в живых. Авось слон поймет, что муравей не посягает на его коммерческие секреты…
— В общем, так, Жанна Сергеевна, — проговорил я, видя, что птичка уже окончательно пришла в себя. — Мы с вами сделали, что смогли. Ну, не получилось. Бывает. Поскольку вышла осечка, никакой платы я с вас не возьму. Вы ведь тоже меня выручили, предоставили мне убежище. Сегодня же я отошлю им обратно дискету, от греха подальше, и мы…
— Подожди-ка, Яшенька. — Птичка поглядела на меня с каким-то странным выражением лица. Я сразу же испугался. Азартные огоньки, вдруг вспыхнувшие в ее глазах, вызвали у меня самые нехорошие предчувствия. Я неожиданно понял, что птичка вовсе не собирается идти на попятную и отступать от своего сумасшедшего плана. Так и оказалось. Жанна Сергеевна выщелкнула обратно злополучную дискету, взяла ее двумя пальчиками и с торжеством сказала:
— Я все придумала, Яшенька! Мы все-таки вернем моего Макдональда!
— Каким это образом? — поинтересовался я, искренне надеясь, что птичка в детстве не любила читать зарубежные детективы и что они ее с тех пор глубоко не перепахали.
Но в этом-то я как раз и ошибся.
— Ченч, — радостно проговорила птичка. — Произведем обмен.
Я ужаснулся Разумеется, мысленно.
— Жанна Сергеевна, — печально сказал я. — Ну с чего вы решили, будто «Меркурий» согласится поменять ваш роман на эти криптограммы? Мы ведь даже не представляем, ЧТО тут зашифровано!
Птичка хитро прищурилась.
— Яшенька, — с улыбкой произнесла она. На лице ее уже не осталось и следа от пасмурного настроения. — Милый Яшенька, ты-то не валяй дурака. Ты ведь тоже сразу понял, что какую-нибудь никчемную дрянь они едва ли станут держать в таком сейфе.
— Допустим, — признал я птичкину правоту. — Допустим, у нас в руках необыкновенно ценная информация, которая до зарезу нужна «Меркурию»…
— А может, компании «ИВА», — уточнила Жанна Сергеевна.
Я понял, что она все-таки запомнила мои слова, сказанные в ту нашу ночь. Несмотря на шерри и несмотря на пьесу для двоих, которую мы потом с ней разыграли.
— Тем более, — кивнул я. — Тем более, если это секрет самой «ИВЫ». И упаси Боже, если компания «ИВА» заподозрит, будто мы что-то знаем об этом секрете…
Птичка положила дискету на стол — бережно, как будто она была из тончайшего стекла или покрыта слоем нитроглицерина.
— Яшенька, любимый мой, — проговорила она, осторожно взяла мою ладонь и прижалась к ней прохладной щекой. — Она и ДОЛЖНА заподозрить! Как раз в этом моя идея!
— Безумие, — сердито сказал я, попытавшись освободить руку. Попытка, правда, оказалась не слишком убедительной. Птичка, воспользовавшись моей нерешительностью, тотчас же захватила и другую мою руку, положив ее уже себе на плечо.
— Совсем даже не безумие, — рассудительно, как маленькому, объявила птичка. — У нас ВСЕ получится. Ты сделаешь. Ты гений сыска. Ты сможешь все, если захочешь… — Голос ее, тихий, теплый, чуть-чуть хрипловатый, вновь начал действовать на меня, как гипноз.
Но я был почти трезв и мог еще сопротивляться.
— Мы погибнем, — проговорил я. — По сути, мы уже погибли вчера, впутавшись в эту авантюру…
— Ну, раз мы уже погибли, — все так же рассудительно протянула Жанна Сергеевна, — что нам еще терять? Попробуем, да?
Ее лицо неожиданно оказалось рядом с моим, и я почувствовал, что щека ее уже горяча, а губы мягки и влажны.
— Ты ведь поможешь мне, Яшенька? — шепнула птичка мне на ухо.
«И не подумаю», — ответил я. Но почему-то снова мысленно. Я вспомнил Кремера со своей блондинкой. Как же ее звали? Татьяна? Тамара? Во время нашей последней встречи Кремер выглядел слишком счастливым с ней, чтобы это могло закончиться чем-нибудь хорошим. У блондинки был какой-то заводик, пустяковый, детская забава. Но непонятным образом ее игрушечное производство помешало «Объединенному Банковскому Концерну». Блондинку любезно предупредили. Та не нашла ничего лучшего, как нанять Кремера. Дважды этой влюбленной парочке улыбалась удача, но на третий раз их вычислили. Бронированное его убежище — посерьезнее, чем у меня, — штурмовать не стали, а просто дождались, когда Кремер заночует у блондинки, и покрошили их из автоматов. Потом квартиру с трупами подожгли, так что похороны были символическими. Нечего было хоронить.
— Спасибо, Яшенька, — по-своему истолковала мое молчание Жанна Сергеевна. — Я люблю тебя, солнышко. Я так и думала, что ты согласишься.
«Но я ведь не согласился!» — закричал во мне профессионал, но его задушенный голосок услышал только я один. Птичке вновь досталось мое молчание: дать слово профессионалу у меня не хватило силы воли. Все как в сказке, меланхолично подумал я. Они жили долго и счастливо и умерли в один день. У нашей сказки будет такой же финал.
— Жанна Сергеевна, — сказал я покорно — У нас почти нет шансов. Мы с вами умрем в один день.
— Надеюсь, не прямо сейчас? — нетерпеливо спросила птичка, протянув руку к верхней пуговице моей рубашки…
Когда мы спохватились, стрелки часов приблизились к полуденной отметке.
— Скоро двенадцать, — сладко потянувшись, проговорила птичка. — Пора позвонить им насчет обмена. Ты помнишь телефон?
Я хмыкнул и дал наконец высказаться профессионалу.
— Я помню, Жанна Сергеевна, — строго заявил профессионал в моем лице. — Но сейчас мы звонить никуда не будем. Понятно?
— Понятно, — послушным голосом проговорила птичка. — А почему не сейчас?
— Потому, — желчно ответил профессионал, а я, перехватив инициативу, вынужден был объяснить:
— Во-первых, сначала нам нужно хорошенько подготовиться и все продумать до мелочей. Подправить доверенность на «мерседес», обновить экипировку… да мало ли?
— Во-вторых? — спросила птичка.
— Во-вторых, они должны немного понервничать. Утром они поверят в ограбление, днем найдут деньги и наедут с дознаниями на трех собственных молодцов. И не раньше, чем к вечеру, они сообразят, что дискета подменена… Лично я не против, чтобы Коляна и Сергунчика немножко подергали за фалды. Может быть, вы против?
— Ни в коем разе, — без колебаний произнесла Жанна Сергеевна. — Они этого вполне заслужили. Ка-а-злы! — протянула она с чувством.
Я засмеялся. Профессионал во мне уже смирился с тем, что мы намеревались сделать, и стал составлять наилучший в данных условиях план действий. Наилучший из наихудших.
— Включите-ка телевизор, — скомандовал я. — Поглядим, что в городе происходит.
Жанна Сергеевна по привычке зашарила по дивану в поисках коробочки дистанционного пульта, наткнулась, как и я утром, на острую кромку пружины, ойкнула и вспомнила, что не дома. Пульт наконец нашелся в стенном шкафу — том самом, откуда я позаимствовал бутылку и стаканы. Когда экран телевизора зажегся, дневные новости уже шли.
— …Многолюдным митингом возле Лефортовской тюрьмы, — с середины фразы услышал я бравую скороговорку диктора первого канала. — По данным МВД, сюда пришло свыше трех десятков тысяч человек, чтобы выразить свою солидарность с Виталием Авдеевичем Иринарховым, которому — несмотря на протесты адвокатов и общественности — до сих пор не изменена мера пресечения и который по-прежнему находится под стражей…
На экране возникла огромная толпа с плакатами и портретами. В первых рядах, стояли, разумеется, все те же старушки-льготники, однако было заметно, что юношей с мегафонами и мужчин среднего возраста в толпе стало значительно больше. Издали на транспарантах портретное сходство господина Иринархова с Фиделем Кастро казалось еще более удивительным.
Судя по всему, птичке это сходство тоже бросилось в глаза.
— О-о-о, Команданте! — фыркнула она, ткнув пальчиком в направлении экрана. — Вива Куба! Янки, гоу хоум! Мы с тобой, Фидель! Патриа о муэрте!
Я расхохотался. При виде портрета бородатого Иринархова и у меня в памяти невольно всплыл этот словесный мусор — даже не школьных, а чуть ли не детсадовских времен. Те же самые фразы, слово в слово. Похоже, у нас с Жанной Сергеевной было одинаково счастливое советское детство. Счастливое просто до тошноты.
— Обратите внимание, Жанна Сергеевна, — произнес я, не отрывая глаз от экрана. — Нашего дорогого зэка диктор называет не по фамилии, а только по имени-отчеству. Вот оно, торжество плюрализма! Человек сидит в государственной тюряге, а вся страна плечом к плечу бурно протестует. И государственное ТВ этим всенародным протестам вполне сочувствует. Жертва прокурорского произвола, узник совести, видите ли! Как будто наш герой томится в тюрьме Сантьяго или там Порт-о-Пренса…
— Порт-о-Пренс — это где, Яшенька? — поинтересовалась птичка.
— Гаити, — подумав, ответил я. — Или Таити. Короче, какой-то банановый островок.
— Я бы съела сейчас бананчик, — вскользь заметила Жанна Сергеевна. — Балда я, что не купила по дороге. Правда, они сейчас дорогие, собаки. Почти как капуста…
— И все это козни торговцев кавказской национальности! — нравоучительно объяснил я, подняв вверх указательный палец и подражая, таким образом, нашему дорогому мэру. — Лица с сомнительным гражданством буквально наводнили Москву… это самое… наводнили, так сказать, дорогой банановой продукцией, не отвечающей к тому же элементарным санитарно-гигиеническим нормам.
— Ну и что! — капризно сказала птичка. — Бананов хочу!
На экране тем временем показали импровизированную трибуну, с которой организаторы митинга клялись толпе, что не пройдет и двое суток, как темницы для господина Иринархова рухнут и свобода встретит дорогого Виталия Авдеевича радостно у входа. Я порадовался за Пушкина, бессмертным строкам которого нашлось место и на этом празднике жизни.
— Не волнуйтесь, Жанна Сергеевна, — проговорил я. — Не пройдет и двое суток, как новоиспеченный депутат Государственной думы Виталий Авдеевич буквально завалит Москву дешевыми бананами. У всех в ушах будет по банану или даже по два.
— По два — только у депутатов, — уточнила серьезно птичка. — Им положено, у них профессия такая…
В ту же минуту на телеэкране возник, как по заказу, депутат Госдумы Луговой. Всего пару лет назад, еще до своего помешательства, он был отличным публицистом и блистал в перестроечных журналах. Когда я еще работал в МУРе, то лично спер из кабинета майора Окуня экземпляр «Нового мира» с одной из статей Анатолия Лугового. Не для себя, конечно, украл, а для ребят из отдела: тогдашнее милицейское начальство все равно журнал не читало, а просто любило держать голубенькие книжки от рядового состава подальше. Чтобы, значит, рядовой состав ненароком не усомнился в наших идеях. Совершенно было непонятно, зачем же тогда вредный журнальчик в МУРе вообще выписывали? Меня долгое время всерьез занимал этот вопрос. Ну, не для того же, чтобы в холодную погоду топить им камин в генеральских апартаментах?…
— Дорогие друзья! Братья и сестры! — заорал с экрана теперешний Луговой. — Мы, представители законодательной власти, выражаем глубокое возмущение антиконституционными действиями Генеральной прокуратуры, точнее, волевым решением господина Саблина, не позволяющего…
Камера показала старушек с плакатами, потом парней в задних рядах. Старушки внимали оратору, затаив дыхание и уставившись на него во все старушечьи глаза. Парни, как я заметил, улыбались, лениво переговаривались, но, когда надо, устраивали оратору овацию. Я подумал, что каждая такая массовка наверняка влетает компании «ИВА» в крутую копеечку.
— …И если не уважаемый мною Генеральный прокурор не выступит сегодня на вечернем заседании Госдумы с подробными разъяснениями… — продолжал надсаживаться на экране Луговой.
Я почти явственно увидел в его ушах развесистые зеленые бананы.
— Переключите на тринадцатый канал, — попросил я птичку, содрогнувшись. — Пожалуйста, Жанна Сергеевна!
Птичка усмехнулась и переключила кнопки на пульте. Возник веселый ведущий «Чертовой дюжины».
— …А вот еще одно происшествие, — жизнерадостно сообщил он нам. — Найден мертвым в своей машине генеральный директор книготорговой фирмы «Клязьма» господин Федор Петрищев…
Разрази меня гром! Я опешил, потом невежливо выхватил из рук птички пульт и прибавил звук. Нет, мне не послышалось: во весь экран уже показывали безжизненное лицо моего заклятого друга из «Клязьмы»; на лбу у Феденьки-гранатометчика зияла красная вмятина. Веселый комментатор где-то за кадром рассказывал о петрищевской фирме. Все это я и раньше знал, просто при жизни Петрищева о репутации «Клязьмы» вслух предпочитали не распространяться. По версии «Чертовой дюжины» выходило, что Петрищева кончили лианозовские книголюбы, с которыми «Клязьма» вместо баксов пыталась расплатиться тремя кумулятивными снарядами. Версия была красивая, даже убедительная, но я-то знал, что все это чепуха. Пуля в голову — это, извините, не лианозовский стиль: те бы, скорее, разворотили петрищевскую машину из базуки. Но тогда кто же рискнул? И как аккуратно…
На экране возник общий план, и я присвистнул. Оказывается, машина с мертвым Федором была найдена в моем районе! Почти на подъезде к моему дому, буквально в сотне метров от зеленых насаждений, откуда я только позавчера выслеживал пятнистых охотников на меня. Неужто постарались эти ангелы-хранители в камуфляже? Но почему!? Приняли Петрищева за меня? Или хозяин «Клязьмы» просто намозолил им глаза и они решили кокнуть надоедливого типчика с гранатометом?… Ничего не понимаю.
Птичка осторожно кашлянула, я искоса взглянул на нее, потом снова на экран.
— Это был тот самый, который позавчера гнался за тобой на «тойоте»? — деликатным шепотом поинтересовалась Жанна Сергеевна.
Я кивнул, подумав про себя, что становлюсь чрезмерно болтлив: прямо как покойный Кремер. Телекамера снова приблизилась прямо к петрищевскому лицу, точнее, к самой-самой красной вмятине на лбу. Я невольно отвел глаза.
— Тогда это хорошие новости, — задумчиво сообщила в пространство птичка. — Больше он не будет тебя обижать…
— В принципе, да, — пробормотал я. — Хотя такая новость для меня несколько неожиданна…
— Новости и обязаны быть неожиданностью, — продолжила свою мысль Жанна Сергеевна. — Хорошие — приятной, плохие — наоборот. Лично я выбираю приятную. Разве не так?
Я пожал плечами. Спорить тут было не о чем, хотя я не мог отделаться от тягостного чувства. Словно какая-то грозная сила, типа Фатума, вдруг вздумала заслонить меня своим богатырским плечом. Я не имел ничего против Фатума и тем более его подружки Фортуны. Но я предпочитал организовывать свою судьбу самостоятельно, надеясь не столько на везение и на вдруг, сколько на собственные силы. Птичка рассуждала чисто по-женски; мне же, как мужчине и как сыщику, не следовало быть фаталистом. Если я стану планировать счастливые случаи, то пиши пропало. Хочешь уповать во всем на промысел Божий — лучше сразу меняй профессию, пока жив. Как говорил мой бывший начальник: хороший сыскарь не станет заниматься богоискательством…
— …А теперь светская хроника, — радостно объявил с экрана комментатор. Пошли сюжеты из жизни кинозвезд, эстрадных певиц и депутатов. Какой-то шустрый старикашка с портновским метром в руках поведал корреспонденту, что-де народный избранник господин Коломиец сменил весь гардероб. То ему нравились галстуки в горошек, то разонравились. Вот и вся наша Дума такова, — хихикнул за кадром ведущий. — Сроду не знает чего хочет…
Напоследок в кадре возник квадратный подбородок Генерального прокурора господина Саблина. Выяснилось, что ни на какое вечернее заседание Думы он идти не собирается, поскольку приглашен на презентацию новой книги известного писателя Черника. А какие книги писателя Черника вы читали? — спросил Генерального невидимый корреспондент. Прокурор Саблин свирепо задвигал подбородком. Видно, что в последние дни корреспонденты его просто достали. Многое читал, — сердито ответил господин Саблин, пытаясь выскользнуть из кадра. Ну, а все-таки? — не отставал упрямый репортер. «Курочку Рябу», — злобно сказал Генеральный, и я увидел, как покраснело его лицо. — «Войну и мир», «Преступление и наказание»… Еще перечислять?
— Бедненький… — жалостливым тоном произнесла птичка.
— Это вы о ком, Жанна Сергеевна? — полюбопытствовал я.
— Да о Генеральном о нашем, — вздохнула птичка. Совсем его затрахали… Ничего, что я так выразилась? — тревожно спросила она. — Слово уж больно хорошее, народное.
— Да чего там, — усмехнулся я. — Действительно ведь затрахали.
Новости между тем кончились, пошел какой-то скучный мультик.
— Кстати, — проговорил я. — Сегодня вечером я, наверное, его увижу.
— Кого? — не поняла птичка. На экране прыгал некто плюшевый, напоминающий Винни-Пуха, и Жанна Сергеевна, должно быть, решила, будто у меня вечернее рандеву с этим нарисованным медведем.
— Господина Саблина, — терпеливо объяснил я. — Меня, понимаете, тоже пригласили на эту дурацкую презентацию книжки писателя Гоши Черника.
— Ты любишь презентации, Яшенька? — с интересом спросила птичка.
— Терпеть не могу, — признался я. — Фуршеты, пьяные хари, треп под водку. Но если сегодня я не приду…
— Черник обидится, — сообразила птичка. Я покачал головой:
— Хуже.
— Ну, тогда смертельно обидится, — высказала птичка новое предположение.
— Еще хуже, — с тяжелым вздохом проговорил я. — Насмерть загрызет.
— Он что, вервольф? — с преувеличенным испугом осведомилась Жанна Сергеевна. — У него клыки в полметра и тяжелый взгляд убийцы?
Я представил себе круглую розовую физиономию великого писателя Черника, его нос пуговкой и огромную довольную улыбку, которая, впрочем, в любой момент могла превратиться в обиженную гримасу. Тоже, кстати, огромную.
— Почти угадали, — сказал я. — И даже страшнее.



Глава 2
КРЫЛО ПЕГАСА

Судя по всему, презентацию уже начали, не подождав меня. Припарковав свой «мерседес» на элитной автостоянке в Каретном ряду (По приглашению, по приглашению! — сказал я подбежавшему мордовороту), я обнаружил полный автомобильный бомонд. В глазах рябило от новеньких «тойот», «шевроле», «мерседесов», «бьюиков» и прочих импортных средств передвижения. Кажется, Гоше удалось собрать сегодня в театре «Вернисаж» весьма изысканную публику. Два черных лимузина были, по-моему, с правительственными номерами, и один из правительственных шоферов профессионально-подозрительным взглядом зыркнул на меня. Расслабься, дружок, подумал я, здесь все свои. Гоша Черник все же не босяк какой и зовет на свои маленькие праздники только проверенных людей. Непроверенные, правда, любят приходить незваными. Последняя мысль возникла у меня, когда я заметил в этой компании смутно знакомый мне «фиатик». Желтенький такой, с затемненными стеклами. На ходу я не мог сообразить, в какой именно связи я его запомнил, но уж точно в какой-то не очень приятной. Память на плохое у меня гораздо лучше, чем на хорошее…
Ладно, решил я. Будем считать, что когда-то эта желтая итальянская тачка, проехав по луже, обрызгала твой бежевый плащ. И поэтому ты ее приметил. У Гоши, в конце концов, бывают разные приятели. В том числе из тех, кто имеет глупую привычку не объезжать лужи и поднимать колесами фонтаны до небес. И если Яков Семенович Штерн на своем «мерседесе» предпочитает ездить аккуратно, это вовсе не значит, будто все остальные обязаны последовать его примеру.
Я хмыкнул про себя. «Мерседес», на котором я прибыл, моим мог быть назван с большой натяжкой. Собственно говоря, сейчас этот автомобиль был вообще непонятно чьим. Час назад я уже совершил подлог, аккуратно впечатав в текст доверенности и в дубликат документов на машину совсем другой номер. Это была элементарная мера предосторожности. Я отнюдь не исключал, что «Меркурию» (а значит, и «ИВЕ») известен номер «мерседеса» Жанны Сергеевны, и было бы непростительной глупостью мне самому ездить на засвеченной машине. Если верить номеру, птичкин «мерседес» теперь принадлежал некоему господину Драгунскому В.К., журналисту-международнику, пребывающему ныне то ли в Америке, то ли в Африке. На самом деле колымага Драгунского со смятым бампером находилась там, где ей и положено быть, — в частной автомастерской «Диана-сервис». Просто хозяин «Дианы», Олег Евгеньевич Селиверстов, был настолько любезен, что позволил мне совершить легкую рокировку. От перемены мест слагаемых, как всем известно, сумма не меняется. Хотя, конечно, Олег Евгеньевич пошел мне навстречу вовсе не потому, что уважал это правило арифметики. Году примерно в 85-м господин Селиверстов — в ту пору никакой не господин, а сопливый автомеханик Олежка — попал в скверную историю. Тогда он еще работал в государственном «Автосервисе» и время от времени баловался леваком. На его беду, «жигуль», который он взялся отремонтировать без квитанции, был краденый. И не просто краденый — его владельца вместе с женой воры попросту убили, поняв, что их физиономии хозяин машины слишком хорошо запомнил. Олежке, который был ни сном, ни духом и просто вкалывал за лишний четвертной, засветило соучастие в убийстве. В момент, когда ту компанию взяли, машина еще находилась в мастерской, и блатные, не задумываясь, объявили на допросах Олежку чуть ли не главным организатором дела. Из мелкого фигуранта Селиверстов тут же вырос до главаря банды и ему замаячила вышка. Будущего хозяина «Дианы» спас аппендицит: следователь Кораблев, которого версия об Олежке-главаре вполне устроила, загремел на месяц в 1-ю Градскую больницу. Так уже практически раскрытое дело поручили довести еще молодому Яше Штерну. Яша был мальчиком дотошным, в пинкертонов еще не наигрался и, вместо того, чтобы завершить все за неделю и передавать материалы в суд, вдруг поверил несчастному автомеханику и принялся копать заново. К тому времени, как Кораблев уже пошел на поправку после операции и жрал виноград и шоколадные конфеты, купленные ему коллегами на профсоюзные деньги, Олежка Селиверстов успел из главарей превратиться сначала в простого соучастника, а затем и свидетеля. Из «Автосервиса» его, конечно, выперли, но он и так был безумно счастлив, что его по ошибке не прислонили к стенке. С тех самых времен спасенный Селиверстов проникся ко мне большим почтением и не упускал возможности помочь в любом автомобильном деле. По правилам хорошего тона я никак не должен был принимать эту помощь, а потому я честно старался не обращаться к господину Селиверстову за содействием. Но иногда все-таки но выдерживал — обращался: когда поджимало время и требовалось что-либо сделать без лишней огласки. Каждый раз при этом меня грызло раскаяние, но каждый раз я предпочитал душить прекрасные порывы, оправдывая свои поступки тем, что стараюсь-то не для себя. Оправдание было хлипкое, поскольку, став частным детективом, я старался хоть и не для себя, но для денег. Однако — как и в случае с моим верным лейтенантом Цокиным — мне удалось неплохо вымуштровать свою совесть. Я говорил совести: «Надо!», и она, скривившись, со вздохом отвечала: «Есть!»
Все эти размышления вокруг собственной совести могли увести меня довольно далеко. И, кстати, чуть не увели: пока я занимался самобичеванием, ноги привычно понесли меня к узкой боковой дверце «Вернисажа». В детстве я смотрел в этом театре «Алису», «Попугаев» и «Слоника». Насколько я себя помнил маленьким, главный вход в театр всегда был заперт, а зрители покорно тянулись через неудобный боковой вход. Теперь же Гоша Черник сделал невозможное — главный вход был торжественно открыт и даже украшен какими-то сомнительными гирляндами. На том месте, где во времена моего театрального детства висел репертуар, сегодня развевалось полотнище с Гошиным профилем и надписью крупными буквами «ПРЕЗЕНТАЦИЯ». Из открытых дверей доносилась музыка, кто-то уже бурно веселился. На входе, как и положено, меня ожидала парочка дежурных секьюрити в смокингах. Попробуйте нацепить смокинг на гориллу — и вы поймете, как выглядели эти парни.
— Ваше приглашение? — строго спросила одна из горилл.
Телефонный звонок, увы, из кармана не достанешь. Приглашения в письменной форме у меня, естественно, не было. Должно быть, сейчас оно дожидалось меня в моем бронированном почтовом ящике. Жаль, но в эти два дня я просто физически не мог до этого ящика добраться. Ну откуда писателю Чернику было знать, что по не зависящим от него обстоятельствам примерный мальчик Яша уже пару дней не ночует дома?
Я зашарил по карманам и через полминуты изобразил на лице растерянность.
— Ч-черт, — очень натуральным голосом произнес я. — Наверное, оставил в другом костюме…
У гориллы-в-смокинге, однако, был глаз наметанный. Умному дрессированному животному уже приходилось, видимо, иметь дело с такими фокусниками.
— Проваливай! — злобно сказала мне горилла. — И чтобы я тебя здесь больше не видел, понял?
Вторая горилла при этих словах приблизилась к первой, начисто загородив передо мною парадный вход. Вторая, кажется, была настроена куда более агрессивно и уже начала поднимать правую лапу, чтобы сопроводить слова напарника оплеухой. У них, человекообразных, правила были очень простые: своих пропускать, чужим давать в морду. Мне эти два входных героя немедленно напомнили недавних знакомцев из особнячка на улице Щусева — Коляна и Автоматчика. Интересно, как они там теперь? Надеюсь, денежки в сливном бачке их личного сортира уже обнаружили. Я мстительно улыбнулся. Обе гориллы немедленно приняли улыбку на свой счет. Точнее, они посчитали ее прямым вызовом. Наглый носатый тип в бежевом плаще показался им несерьезным соперником. Подстрекательская теория Дарвина насчет борьбы за существование ударила им в обезьяньи головы.
— Падла! — зарычала первая из обезьян, тоже вытянув свою лапу ко мне.
— Сука! — в унисон рявкнула горилла N 2, уже примериваясь для оплеухи.
Можно подумать, что эти двое охраняют не презентацию новой книги, а, по меньшей мере, склад кокосовых орехов. Драться мне ужасно не хотелось, но на этой неделе я уже исчерпал лимит невозвращенных оплеух. Я уклонился от удара, однако это был не выход.
Есть мнение, будто у человекообразных, не достигших еще нужной стадии развития, черепные кости недостаточно крепки. Недавно в благодарность за одну пустяковую услугу издатели «Популярной зоологической энциклопедии» подарили мне очередной том. Так вот, в энциклопедии этот факт анатомии объяснялся довольно просто. Природа, оказывается, не любит лишнего расточительства. В самом деле, зачем недоразвитым приматам крепкие черепные коробки, если внутри тех коробок ничего особо стоящего пока не лежит? Вот пройдет тысячелетие-другое, вылупится из гориллы какой-нибудь кроманьонец — тогда извольте, головка затвердеет.
Однако у моих новых друзей-в-смокингах в запасе уже не было пары тысячелетий. У них было всего секунд десять, чтобы договориться со мной по-хорошему и не портить себе вечер. Они, однако, решили испортить. Я ушел еще от одного удара, а затем, растопырив руки словно для объятий, бросился на них. Мое предполагаемое объятие вовсе не было знаком внезапного примирения вида гомо сапиенс с их предками-приматами. Просто, обхватив их литые загривки, я, не долго думая, испытал их черепа на прочность. Тррракс! — оба черепа с треском пришли в соприкосновение. Воистину — одна голова хорошо, а две лучше. Особенно если обе эти головы сталкиваются на хорошей скорости. Гориллы пошатнулись и стали валиться у меня из рук. Я, в свою очередь, не имел ни сил, ни желания их поддерживать в устойчивом состоянии. Дарвин все-таки погорячился, подумал я. Ни к чему было соблазнять приматов революционным лозунгом борьбы за существование. «Популярная зоологическая энциклопедия» оказалась абсолютно права. Природа действительно немного сэкономила на толщине черепной кости…
На стук появился третий носитель смокинга с уоки-токи в руках.
— Разберитесь тут, — сказал я миролюбиво. — Видите, мужчинам стало плохо от жары. Должно быть, солнечный удар…
И, оставив его недоумевать, какая может быть жара в Москве пасмурным осенним вечером, я вошел наконец в открытую дверь. По моим расчетам, гориллы должны были очухаться через час-полтора, а сообразить, что же с ними случилось — еще позже. Так что праздник Гошки Черника не будет омрачен. И если омрачен, то не по моей вине, уточнил я про себя, удивляясь собственной привычке перед собой оправдываться. Где ваш напор, Яков Семенович? Где победительная наглость супермена?
— Добрый вечер! — сказал я с победительной наглостью в голосе, но меня, естественно, никто не услышал. Презентация Гоши Черника проходила по модному нынче сценарию: сначала фуршет и светские беседы и только потом — официальная часть с торжественными речами. В такой необычной последовательности был свой резон. Хорошенько разогревшись, гости и торжественную часть уже проводили с огоньком, радостно реагируя даже на самые бесцветные выступления — тем более что таковых в результате воздействия выпитого и съеденного становилось гораздо меньше.
Когда я появился в фойе, фуршет был в самом разгаре. Именитые гости, объединившись в кружки, энергично выпивали, закусывали и смеялись. Телевизионщики бродили со своей аппаратурой, хищно высматривая ракурсы. Симфонический оркестр у самого входа изображал что-то типа «Турецкого марша». Или «Прощания славянки». Или бессмертного опуса под названием «Семь-сорок». На пюпитрах вместо нот были пристроены рюмочки, и оркестранты совмещали приятное с полезным. Я приветственно кивнул незнакомому лобастому дирижеру. Тот, не узнавая, исправно закивал мне в ответ. Я почувствовал себя веселее и двинулся в сторону публики, настраивая себя на то, чтобы показаться на глаза самому Гоше, а потом тихо сдернуть отсюда с сознаньем исполненного долга.
— Добрый вечер! — вежливо поздоровался я с первой же встреченной парой.
— Привет, дорогой, — рассеянно произнесла женщина, невысокая очень миловидная брюнетка. Собственно, мы были с ней хорошо знакомы. Я даже был влюблен в нее, когда мы учились в школе — я в десятом, она — в восьмом. Она снисходительно позволяла донести до дому ее портфель и купить ей мороженое. Этим ее благосклонность ко мне исчерпывалась.
— Рад тебя видеть, Ирочка, — сказал я почти искренне. Я любил свои детские воспоминания.
— Взаимно, — все так же рассеянно проговорила Ирина Анатольевна Ручьева, бывшая Ирочка, а теперь завлит театра «Вернисаж». Вид у нее был одновременно торжественный и несколько обиженный. Торжественный — потому что наверняка это она добилась, чтобы престижное мероприятие проходило в стенах ее театра. Обиженный — потому что, по логике презентации, главным героем вечера становился кто-то, кроме нее. В данном случае Гоша Черник.
Я светски шаркнул ножкой, кивая Ирочкиному кавалеру. Это был, разумеется, совсем даже не Ирин супруг (того она считала человеком не светским и не брала с собой на такие ответственные мероприятия). Кавалер был очень серьезен и очень волосат. Пышная грива спускалась на плечи и терялась за спиной. Одет кавалер был в свитер и легкие летние брючата, которые носят в домах отдыха почтенные отцы семейств. Брюки были светлые и держались на оранжевых помочах.
— Познакомьтесь, Артем Иванович, — сказала Ирочка Ручьева дежурно-любезным тоном. — Это Яша Штерн Мы с ним учились в одной школе, а теперь он работает следователем в МУРе.
Я хотел ее поправить, но передумал. Ручьева и так знала, что я уже давно рядовой частный детектив и к зданию на Петровке не имею никакого отношения. Просто-напросто слова следователь МУРа звучали солиднее, чем частный сыщик, а Ирочкины приятели — даже школьные! — обязаны были быть только СОЛИДНЫМИ людьми. МУРовец еще кое-как вписывался в этот круг, а одиночка-детектив — уже нет.
— Кунадзе, — сумрачно представился волосатый человек в оранжевых помочах. Ему, по-моему, тоже было тоскливо, что сегодняшний вечер в его театре вращается не вокруг него самого.
Еще до произнесения вслух фамилии я уже догадался, кто такой Ирочкин кавалер. Артем Иванович Кунадзе, художественный руководитель театра «Вернисаж», был известен в Москве не столько своими спектаклями, сколько своей экстравагантностью. Ира, правда, уверяла, будто и спектакли хороши, однако я, не будучи большим театралом, не рисковал испытывать творения Артема Ивановича на себе. Кажется, даже Иринин супруг, математик Сережа Ручьев, боялся ходить на спектакли «Вернисажа». Однажды на чьем-то дне рождения, где оказались одновременно мы с Натальей (тогда еще) и супруги Ручьевы, Сергей, чуть перебрав, увлек меня в коридор покурить и там попытался шепотом рассказать о единственном виденном им спектакле маэстро Кунадзе. Но кроме бессвязных слов — «Там голый мужик понимаешь, Яков? Голый мужик с баяном!…» — добиться мне ничего не удалось. Впрочем, один этот образ уже произвел на меня неизгладимое впечатление.
— Вы, конечно, видели мои постановки? — резко поинтересовался у меня Кунадзе.
Я замялся. Сказать нет не позволяла мне мимика Ирочки Ручьевой, которая тут же сделала мне страшные глаза, что, видимо, означало: не вздумай обидеть гения! Но, сказав да, я мог быть втянут в театральный разговор с непредсказуемыми последствиями. Ей-богу, драться с охранными гориллами для меня было куда более легким делом, чем вести театральные разговоры.
— Так видели? — требовательно повторил Кунадзе.
Я взглянул на Иру. Та с отсутствующим видом как будто обозревала музыкантов симфонического оркестра, однако тайком показала мне кулачок.
— Ну так… в общем… — неопределенно промямлил я.
— И что скажете? — не отставал волосатый гений.
У меня на языке вертелись только мужик с баяном, но поделиться этим кратким наблюдением Сережи Ручьева с самим режиссером означало бы вызвать неминуемый скандал и гнев Ирочки. А свои детские привязанности, как уже отмечалось, я ценил.
— Э… М-да… Оригинально… Э-э… Глубоко… Очень, знаете ли, жизненно… — сообщил я. Ирочка бросила на меня зверский взгляд, и я понял, что сморозил что-то совсем невпопад.
— В каком это смысле — жизненно? — угрожающим тоном поинтересовался маэстро Кунадзе. — Не хотите ли вы сказать, что моя эстетика…
Спас меня Гоша Черник. Из глубины зала послышался вопль виновника торжества:
— Яшка, сукин сын! Где тебя носит?!
Все взоры присутствующих устремились на меня. Даже симфонический оркестр, как мне показалось, стал играть значительно тише, а доброжелательный лобастый дирижер весело помахал мне палочкой.
— Извините, Артем Иванович! Зовут… — радостно сказал я и юркнул в толпу, в центре которой царил громогласный Черник.
— И все-таки вы мне потом объясните… — поймал я на бегу последнюю реплику режиссера и счастливо подумал, что объяснять, очевидно, придется уже Ирочке, а не мне.
В толпе, сквозь которую я продирался, было несколько знакомых мне лиц, причем приятно знакомых. То ли это были какие-то телезвезды, то ли мои бывшие клиенты. Я обменялся приветами с несколькими элегантными юношами, поцеловал ручки двум или трем дамам и крепко пожал руку низкорослому джентльмену в отлично сшитой паре цвета морской волны. Последний был не кто иной, как Геннадий Савельевич Мокроусов, замдиректора «Олимпийца».
— Что к нам давно не заходите, Яков Семенович? — ласково спросил он. — Есть интересные новинки…
— Зайду непременно, — пообещал я Мокроусову, отметив про себя, что выполнить данное обещание мне предстоит, возможно, в ближайшее время.
— Весьма обяжете, — улыбнулся Мокроусов.
Тут меня сильно дернули за руку, и я не успел опомниться, как оказался в тесном кружке, где выпивал и закусывал сам Гоша Черник.
— Поглядите! — обиженным тоном заявил во всеуслышанье Черник. Он был в своем любимом парадном пиджаке, светло-коричневом, с блестками. — Этот тип явился на МОЮ презентацию и поздоровался со всеми, только не со мной. Как это, интересно, называется, а?
— Дискриминация это называется, — с важностью ответил какой-то густобровый толстячок и взял с подноса еще одну розетку с паштетом. Кажется, грибным. Мне сразу тоже захотелось есть.
— Во-во, Яшка, — кивнул довольный Черник. — Профессор правильно говорит. Пренебрегаешь ты мной, своим лучшим другом… Кстати, познакомьтесь, — спохватился он. — Это мой институтский кореш Яков Семенович Штерн, знаменитый частный детектив.
— Частный детектив? Ой, как интересно! — воскликнула высокая рыжеволосая красавица в платье с большим декольте. Я немедленно узнал красавицу и даже немного смутился. Это была кинозвезда Белоусова, которую уже несколько лет именовали секс-символом России. После «Вечера в Париже» все мужское население страны было от Белоусовой буквально без ума. Да что там мужчины — даже моя бывшая Наталья после премьеры фильма по ТВ признала, скрепя сердце, что эта рыжая ничего себе. В ее устах это была наивысшая похвала. Что до меня, то я почти с институтских времен был уверен, будто мой идеал женской красоты — именно такая вот стройная златовласка и что если я когда-нибудь женюсь, так только на такой принцессе. По-прежнему понять не могу, зачем же я все-таки женился на Наталье и прожил с ней без малого шесть лет? Она ведь ничем не походила на этот идеал, и всего золотого у нее были только передние зубы…
Рыжеволосый секс-символ представилась и протянула мне ручку, к которой я с удовольствием приложился. Впрочем, подумал я вдруг, птичка Жанна Сергеевна тоже совершенно не напоминает кинозвезду Белоусову. И тем не менее. А может быть, и тем более. Одним словом, загадка природы. Я вдруг поймал себя на мысли, что мой интерес к прекрасной златовласке — чисто платонический. А вот к птичке — нет.
Гоша Черник тем временем хлопнул еще рюмку, проглотил грибок с тарелки и важно произнес, показывая на бровастого толстяка:
— А вот, Яшка, профессор Трезоров, Валерьян Валерьяныч. Без пяти минут академик. Книжку обо мне написал, в сто страниц. Доказал, что я покруче Чейза и Агаты, вместе взятых.
Я невольно усмехнулся, вспомнив, как Властик Родин называл русским Боккаччо писателя Фердика Изюмова. Ну, до чего мы любим сравнивать наших писателей с зарубежными! И при этом не забываем подчеркнуть, что наши не в пример лучше. В то же время ни одному зарубежному критику наверняка в голову не придет назвать Боккаччо итальянским Изюмовым или сравнивать их Агату с нашенским Гошей. Кишка у них тонка против нашенских Черника с Изюмовым!
Валерьян Валерьяныч сердито поморщился:
— Георгий Константинович! Опять вы за свое Я ведь не без пяти минут академик, а УЖЕ академик…
— Молчи, Валерка, — беззлобно перебил его Гоша. — Твоя академия несерьезная, из новых. Ты вот попробуй вступить в ту, где Лихачев или Сахаров был…
Профессор Трезоров обиженно насупился и с горя налил себе полный фужер, плеснув туда сначала водки, потом коньяка, а напоследок шампанского. Развезет старичка, подумал я машинально, но вслух ничего не сказал. Напиваться или нет, в конце концов, — личное дело каждого. В том числе и профессора.
— Господин Штерн, — раздался неожиданно знакомый голос. — Моя фамилия Саблин. Много о вас наслышан…
Я завертел головой, пытаясь найти говорящего в тесном кружке вокруг писателя Черника. Ага, вот он. Волевое лицо, серьезные глаза, квадратный подбородок… Ба, да это же наш Генеральный прокурор! На самом деле прибыл сюда, не соврал. То-то в Думе сегодня будет криков. Или уже было? Когда там у них кончается вечернее заседание?
Гоша Черник прямо-таки надулся от гордости — как будто Саблина назначил Генеральным прокурором именно он, писатель Г.К.Черник.
— Видишь, друг Яша! — напыжился он. — Сам Генеральный, оказывается, о твоих подвигах наслышан.
— О каких же именно подвигах? — с интересом спросил я, вмиг ощутив себя в шкуре любопытствующего маэстро Кунадзе. Для полного сходства мне надо было сурово поинтересоваться, ВСЕ ли мои подвиги известны Саблину и какие ему больше нравятся? Хотя, конечно, частный детектив тем и отличается от театрального режиссера, что далеко не обо всех его работах известно широкой публике…
Я с усмешкой уставился на Генерального, понимая, что ответить тому нечего и наверняка его наслышан было лишь вежливым словцом для поддержания разговора. Как я успел заметить по теленовостям, наш господин Саблин вообще любил разбрасываться словами. В общем, вел себя по-дурацки.
Саблин усмехнулся мне в ответ, и лицо его тут же перестало быть дубоватой маской государственного чиновника, к которому мы все привыкли.
— Какие подвиги? — переспросил он. — Да взять хотя бы дело о вагоне с «Эротическим романом»! Вы сильно выручили прокуратуру. Я был тогда как раз вторым замом Генерального…
Я почувствовал, что краснею. Это было самым первым моим делом в качестве частного детектива — и притом самым неудачным. Вагон с похищенным тиражом действительно нашел я, зато искал его полтора месяца, чуть сам не погиб, чуть не подставил троих милиционеров, а в результате книга, мною найденная, у распространителей не разошлась и вместо положенного гонорара я получил за работу какие-то жалкие копейки. Одна радость, что без меня прокуратура и вовсе бы не нашла никакого вагона, к мстительной радости газетчиков.
— Нашли что вспомнить, — буркнул я.
— Сами напросились, — любезно отозвался Генеральный, по-прежнему улыбаясь. При личном общении Саблин производил куда более приятное впечатление, чем во время телевизионных встреч с журналистами. Птичка трижды права: затрахали.
Я внимательно поглядел на Генерального. Он — на меня. Как-то незаметно кружок Гоши Черника сместился куда-то правее. Возможно, его увел сам Черник: он всегда любил, когда его друзья и приятели между собой тоже знакомились получше, к обоюдной пользе. Не забывая, естественно, о том, что своей встречей они все-таки обязаны знаменитому беллетристу Г.Ч. Я мельком подумал, что хитрый Гоша и пригласил меня сегодня на презентацию именно с такой целью. Писателем Черник всегда был средненьким, зато он был настоящим гением общения. Противиться его натиску не мог почти никто, и он таким вот образом умел все устраивать. Пожелай вдруг Гоша познакомить меня поближе не с Саблиным, а, допустим, с кинозвездой Белоусовой — он бы и для этого создал все условия.
— Я в самом деле о вас наслышан, Яков Семенович, — проговорил Саблин. — В МУРе по-прежнему жалеют, что вы их покинули.
— Каждому — свое, — ответил я. — Кому-то надо заниматься и частным сыском… — О том, ЧЕМ я в эти дни занимаюсь, я предпочел не думать. В этом смысле в МУРе было, конечно, проще. Ночью взламывать сейфы работникам МУРа не приходилось… Ладно, оборвал я сам себя. Не будем о грустном.
Симфонический оркестр за нашими спинами заиграл нечто странное и сугубо неклассическое. Очевидно, музыканты вместе с бородатым дирижером вполне разогрелись и тоже дошли до нужной кондиции. Краем глаза я заметил, что Черник пригласил на танец златовласку Белоусову, а недоакадемик Валерьян Валерьяныч стал протискиваться к новой порции коньяка с шампанским.
— Вы смелый человек, господин прокурор, — задумчиво сказал я. — Но Иринархова вы упекли напрасно. Он все равно выйдет на свободу, а вы останетесь, извините, в дураках.
Саблин посерьезнел.
— Не будет такого, — строго ответил он. — Иринархов преступник и будет сидеть в тюрьме. Его компания — сплошное надувательство. Обман народа. Жульничество в особо крупных размерах.
— Понимаю, — кивнул я. — Но ведь предъявили вы ему не жульничество, а несчастную лимонку, которую без запала и оружием-то считать трудно… И он обязательно выйдет. И будет депутатом. А потом — спикером…
— Никогда, — проговорил Генеральный, упрямо выпятив свой подбородок. — Я пока что еще прокурор. Только через мой труп.
Я огляделся. Несколько крепких тренированных парней с короткой стрижкой стояли совсем неподалеку от нас. Генерального охраняли. Хотелось бы надеяться, что парни из прокурорской охраны знают свое дело.
— Вы очень смелый человек, — мягко сказал я. — Но вы совершаете большую ошибку. Вы уже сделали из Иринархова мученика. Теперь вы готовы рисковать жизнью, чтобы удержать его в тюрьме…
— Я ничем не рискую, — все сильнее хмурясь, перебил меня Генеральный. В его голосе послышалось ожесточение. Кажется, он жалел уже, что вообще затеял со мной надоевший разговор.
— И все же, — еще более мягко произнес я. — Генеральной прокуратуре, на мой взгляд, следует сменить тактику. Прежде чем арестовывать Иринархова, следовало бы собрать против него компромат посерьезнее. Если суд его оправдает, прокуратура окажется в глубокой… гм-гм… в глубоком провале.
— Какой еще суд?! — с неожиданным отчаянием воскликнул Саблин едва ли не на весь зал. Я заметил, что и танцоры, и те, кто подъедал остатки фуршета, стали на нас оглядываться. Только будущий академик Трезоров, прислонившись к колонне, задумчиво изучал содержимое своего бокала. Судя по цвету, он влил туда, кроме коньяка с шампанским, еще фирменной рябиновой настойки.
Ребята с короткой стрижкой профессионально-быстро кинулись на прокурорский возглас, и, если бы Саблин не отмахнулся раздраженно от верной охраны, я был бы уже в наручниках. Или коротко стриженные ребята — в нокауте. Кому бы больше повезло.
— Какой, к черту, суд? — сказал Генеральный уже тише. — Как вы не понимаете! Стоит ему позволить стать депутатом — и все! Прокуратура бессильна. Дума никогда не отдаст своего, даже если мы соберем тысячи доказательств, что «ИВА» — афера из афер… Да хрен с ней, с «ИВОЙ», в конце концов! Если мы соберем данные, что Иринархов зарезал дюжину человек, — все равно нам его не отдадут. А президент не станет распускать Думу из-за одного мерзавца. Скорее он меня пошлет в отставку…
— Но у вас ведь нет никаких доказательств, что Иринархов — еще и убийца, — возразил я, хотя уже и понимал всю бесполезность спора с Генеральным. Такие люди предпочитают стоять на своем и идти до конца. — Только подозрения, которые к делу не подошьешь. Я не исключаю, что он и есть Джек-Потрошитель, вроде Чикатило. Однако то давнее дело закрыто по причине отсутствия улик. И вряд ли будет теперь возобновлено. Срок давности, наверное, уже истек.
Саблин поглядел на меня исподлобья.
— Вы много знаете, господин Штерн, — сурово сказал он. — Это похвально. Вы случайно сами не разрабатывали «ИВУ»? Какой-нибудь там частный заказ… нет?
Я отрицательно покачал головой, проклиная свой длинный язык. Конечно, в том, что мне сообщил Властик Родин, не было особого секрета. Но ход мыслей Генерального меня несколько испугал. Следующим ходом Саблина стало бы тактичное предложение Якову Семеновичу Штерну поработать на пару с Генпрокуратурой, изобличая злодейства «ИВЫ» и ее руководителя. Я представил на мгновение, как мы вместе с Саблиным потрошим очередной сейф на улице Щусева — и мне чуть не стало дурно. Хотя, в отличие от профессора Трезорова, я еще ничего не успел выпить… Про себя я обозвал себя трижды кретином. Решил, понимаете, блеснуть своей осведомленностью. Штирлиц подумал, не сболтнул ли он чего лишнего… Тьфу!
На мое счастье, вопрос Саблина оказался риторическим.
— Вы много знаете, — повторил Генеральный с мрачной задумчивостью. — Но даже вы не знаете всего. Есть вещи, по сравнению с которыми даже Джек-Потрошитель кажется простым уличным хулиганом. Вчера, например, я узнал факт, настолько странный…
На этом самом месте прокурорской фразы между нами неожиданно влез Гоша Черник. Он был очень веселый, уже на хорошем взводе. Обычное, между прочим, для Гоши состояние. Он мне сам поведал однажды, что без двух рюмок водки и соленого рыжика вообще свой творческий день не начинает. К тому же здесь явно пахло отнюдь не двумя рюмками. Казалось, даже его выходной пиджак блестел больше обычного.
— Прошу прощения, — сказал писатель довольно бодро. — Через пять минут начинаем… как ее… торжественную часть. Пока все здесь еще на ро… то бишь на ногах.
— Подожди, Гошка, — недовольно проговорил Саблин. — Ты меня перебил. Так о чем это я говорил?
— О странном факте, — напомнил я, искренне надеясь, что речь пойдет не о таинственном обстреле из гранатомета квартиры Девочки-Нади. Однако Генерального понесло совсем в другую область,
— Вы можете себе представить, Яков Семенович, — сказал он, болезненно морщась, — чтобы человек за день забыл английский язык, которым владел чуть ли не с детства?
— Я могу представить! — немедленно встрял Черник. — Если его звездануть каменюгой по башке, он тебе не только английский — папу с мамой забудет. Вот в моем последнем романе…
— Да я не об этом! — сердито помотал головой Саблин.
— Я пока что-то не улавливаю, — медленно проговорил я. Я действительно не понимал, что Саблин хочет сказать.
— Хорошо… — сказал Генеральный с не понятным мне угрюмым ожесточением. — Вы Достоевского читали?
— Преступление и наказание? — удивленно переспросил я, совсем некстати вспомнив, как сегодня по ТВ Саблин, отругиваясь от журналистов, раздраженно приписал этот роман своему приятелю Чернику.
— Вовсе нет! — воскликнул с досадой Генеральный, опять невольно повышая на меня голос. Охрана опять недвусмысленно приняла боевую стойку. — Вы же умный человек, господин Штерн! Книжки, наверное, в школе читали не только по программе?
— Разные читал, — ответил я с обидой. Я вдруг обратил внимание, как быстро Саблин перешел в разговоре с задушевного Яков Семенович на официальное господин Штерн. Хорошо еще, что не гражданин Штерн! Видимо, я его уже здорово вывел из себя.
Наш разговор о Достоевском неожиданно обозлил поддатого Черника.
— Все-все! — оскорбленно заявил он, глядя на часы. — Мое терпение лопнуло! Никаких сегодня разговоров о чужих книгах, только о моих. Тебе, между прочим, — обратился он к Генеральному, — сейчас речь обо мне произносить. Сначала я сам выступлю, потом профессор, а потом ты. Речь написал?
— Набросали мне тут кое-что референты, — пожал плечами Саблин. — Надо, кстати, проглядеть.
— Раз надо, то прогляди, — командирским голосом проговорил Гоша. — А потом я еще сам посмотрю. Чтобы вы ничего не напутали с вашими референтами.
Генеральный покорно вытащил из кармана сложенный лист бумаги, хотел что-то мне сказать, но, как видно, передумал.
— Пойду… — только и произнес он, водрузив на нос очки, и, заглядывая в шпаргалку, направился из фойе в театральный зал. Охрана потрусила за ним, бдительно оглядывая все вокруг.
Когда прокурор скрылся из виду, Гоша спросил меня с подозрением:
— О чем это вы разговаривали с Саблиным? Мне его только-только удалось развеселить, а теперь он опять чернее ночи…
Я ответил кратко:
— О делах разговаривали. О текущих.
Черник скривился:
— Об этом кренделе, который в Лефортово сидит, что ли, толковали?
— И о нем тоже, — не стал лукавить я.
— Вот идиот! — сердито обозвал меня Гоша. — Я ведь его специально сюда выманил, чтобы он отдохнул хоть на час от этого дебилизма. Думал, хоть ты поймешь… Просто потреплешься с ним на посторонние темы. Ты ведь мастер разговорного жанра.
— Интересно, о чем бы я стал трепаться с Генеральным? — полюбопытствовал я. — О погоде?
— Мало ли прекрасных тем? — гнул свое Черник — Погода, девочки, смешные случаи из практики. Мог бы рассказать, как тебе гранату бросили в лифт.
— Ага, обхохочешься, — огрызнулся я. — Еще можно рассказать, как мне пулю из плеча вырезали без наркоза. Или о семейной жизни с Натальей. Веселенькое было бы у нас общение!
— А чего, интересные темы, — сказал Гошка, не задумываясь. — Об Иринархове сегодня он бы и в Думе смог наговориться…
От ближайшего фуршетного столика при этих черниковских словах отделился молодой человек — румяный, полненький, очень довольный жизнью. Глаза его задорно поблескивали. В руках он держал подносик с бутербродом и двумя полными рюмками. Кажется, это был последний трофей, захваченный им с фуршетного стола. Больше поживиться было уже нечем. Я спохватился, что за разговором так ничего и не успел съесть.
— Кто тут говорит про Иринархова? — спросил молодой человек, подходя к нам.
Гоша просветлел лицом. Очевидно, представлять друг другу гостей ему было гораздо интереснее, чем ворчать на старых знакомых.
— Я говорю, я, — быстро ответил он. — Кстати, познакомьтесь. Яша Штерн, наш русский Шерлок Холмс…
Я кисло улыбнулся. Нет, все-таки брошюра профессора Трезорова, очевидно, произвела разрушительное воздействие на Гошин интеллект. Но я-то здесь при чем? Хотя да: в друзьях у нашенского Чейза должен ходить не меньше, чем нашенский Шерлок.
— Не совсем уж русский, — аккуратно поправил я Черника. — Скорее уж русскоязычный.
Гоша, по обыкновению, ничуть не смутился.
— Именно, — жизнерадостно проговорил он. — А это Дима Баранов по прозвищу Бяша. Журналист и вообще светский человек. Талантливое перо, говорю с полной ответственностью.
Талантливое перо выхватило свободной от подносика рукой лаковую визитку. Мне почудилось, будто визитка извлечена из рукава, как пятый туз у опытного игрока.
— Очень приятно, — сказал я и взял протянутую визитку.
— Душевно рад, — церемонно проговорил Дима по прозвищу Бяша, улыбаясь уже, как своему давнему другу. На визитке было написано весьма лаконично: Дмитрий Юрьевич Баранов, корреспондент. Ниже были указаны два телефона, без всякого уточнения, где рабочий, где домашний.
— Скажите, Дмитрий, — поинтересовался я, — а какой газеты вы корреспондент?
— А всех! — весело ответил Баранов.
Я посмотрел ему в глаза и сразу понял, что он не врет.
— Успеваете? — с любопытством спросил я. Такого акробата пера мне видеть еще не приходилось. Дима, надо признать, производил хорошее впечатление. И не похоже было, чтобы работа его слишком измучила.
— Стараюсь успевать, — скромно признался Баранов. — Я, Яков Семенович, пока не женат, а разврат требует больших денег. Вот и кручусь. Там материал, здесь материал… Короче, работаю сутенером при собственной музе.
Гоша засмеялся:
— У тебя этих муз…
— Но-но, не кощунствуй, — погрозил пальцем Баранов. — Творчество — это, брат, святое. Ты как писатель должен это знать… — При этих словах подносик с рюмками и с бутербродом в другой руке опасно забалансировал.
— Осторожно, упадет, — предупредил я. Дима заметил, что я гляжу на бутерброд, и немедленно протянул подносик мне.
— Берите, выпейте рюмашку, закусите, — сочувственно произнес он. — По-моему, наш именинник вас даже угостить забыл. Вы ведь проголодались, я смотрю?
Я принял подносик и с признательностью сказал Диме:
— Спасибо. Хоть один человек на этом празднике задал мне правильный вопрос! — Я пригубил водку и стал сосредоточенно жевать бутерброд.
Гоша немедленно надулся:
— Чего еще спрашивать? Проголодался — бери и лопай. Я не виноват, что, пока ты дамам ручки целовал и распинался тут с Генеральным насчет «ИВЫ», тут вокруг все съели. Публика тут такая, обожрут в два счета.
— Кстати об «ИВЕ», — спохватился Баранов. — Я чего подошел-то к вам? Есть два новых анекдота.
— Выкладывай, — вмиг повеселел Черник. Настроение у него, как у ребенка, могло меняться по десять раз за пять минут. — Расскажешь — и пойдем на торжественную часть. Видишь, профессор уже мается, докладывать хочет…
Я отметил про себя, что Валерьян Валерьянович возле все той же колонны и вправду мается. Только, по-моему, вовсе не из-за предстоящего доклада.
— Значит, так, — начал Баранов. — Приходит Иринархов на «Поле чудес» и говорит Якубовичу: «Есть хорошее слово из трех букв…»
— Какой же это новый? — перебил Диму поскучневший Черник. — Я его еще на прошлой неделе слышал. Давай второй!
По правде говоря, я не слышал и первого, однако промолчал.
Дима откашлялся.
— Ага… Вот второй. Однажды Иринархов спрашивает у Карла Маркса: «Почему у меня капиталу больше, а бороды у нас — одинаковые?» Подумал основоположник марксизма и отвечает…
— Тоже старый анекдот! — разочарованно воскликнул Гоша. — Знаю его. Там еще в конце входит Владимир Ильич и спрашивает… С бородой анекдот, Бяшка! Во всех смыслах — с бородой.
Дима Баранов развел руками:
— Ну, на тебя не напасешься анекдотов. Ты их сам больше меня знаешь.
— Веселый человек, — коварно поддакнул я. — Можно сказать — человек, который смеется. Встает наш писатель утром, откушает кефиру… или там йогурта…
Гоша не стал ждать продолжения.
— Да, я веселый человек, — поспешно согласился он. — И то, что утром я пью, можно, при желании, назвать кефиром… А теперь, братцы, давайте-ка все в зал. Все в за-а-ал, — протянул он немыслимым фальцетом, явно подражая кому-то. — В за-а-ал! Начинаем! Профессор, вас это тоже касается!…
Профессор отлепился от своей колонны и, не выпуская из рук рюмки, направился вслед за гостями к дверям зрительного зала. Мы с Димой и Черником проводили его глазами.
— Думаете, не дойдет сам? — тревожно спросил Гоша у нас.
Баранов прищурился:
— Черт его знает. Ты бы подстраховал на всякий случай.
— Придется… — вздохнул Гоша и, прихватив с моего подносика вторую рюмку, нагнал Валерьяна Валерьяныча, взял его под руку и повел.
Мы с Барановым немного замешкались и, когда вошли в зал, свободными оставались только задние ряды, да еще два крайних кресла на первом ряду. Как только мы с Димой заняли эти два места, как я сообразил, почему на них до нас никто не позарился: ступеньки, ведущие на сцену, не давали вольготно вытянуть ноги.
— Пересядем назад? — шепнул я Баранову. Тот прокрутил головой и шепотом ответил:
— Досидим… Все равно надолго их не хватит. Максимум час.
Пока мы ерзали в неудобных креслах, на сцену вынесли пюпитр, на нем торжественно возлежала Гошина книга. По-моему, это был один из тех пюпитров, на которые сегодня симфонический оркестр ставил сначала ноты, а позже — рюмки. Вспыхнул луч прожектора и под аплодисменты на сцене появился сам Гоша.
— Дамы и господа! — заявил он, солнечно улыбаясь. — Для меня большая честь, что вы пришли сюда в этот скромный зал, чтобы разделить со мной мою радость. Книги — как дети. Чем больше их написал, тем больше их хочется делать и дальше… — Тут писатель слегка замялся, вдруг сообразив, что его сравнение приобрело некий фривольный характер. Но Гоша не был бы Гошей, если бы не выкрутился. — А дальше мы послушаем речь уважаемого профессора Трезорова, которому есть что сегодня сказать обо мне и о моих дети… м-м… детищах, — миновал он опасный поворот темы, по обыкновению нисколько не смутившись. — Пожалуйста, Валерьян Валерьянович! Подготовиться господину Саблину.
Публика зааплодировала. На сцене появилась фанерная трибуна, к которой из-за кулис подвели профессора. Тот сжимал в руках какие-то листки.
— Друзья, — квелым голосом проговорил Трезоров. — Чествуя Георгия Черника, мы ясно должны… м-да… должны видеть три периода развития… — Через каждые два-три слова профессор запинался, мекал, делал неподобающие паузы и вскоре стал похож то ли на Брежнева периода позднего маразма, то ли на бухого лектора из кинофильма «Карнавальная ночь».
— Помните «Карнавальную ночь»? — не выдержав, шепнул я Диме.
— Ага, — радостно фыркнул в ответ Баранов. — Есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе — науке еще не известно…
Пережидая речугу нетрезвого Трезорова, я стал рассматривать сцену. Задник был украшен здоровенным транспарантом «Презентация». По бокам громоздились какие-то столбы с цепями, колонны с навьюченными сверху огромными стального цвета крылатыми лошадками и живописные обломки каких-то бастионов. Острые лопасти крыльев этих пегасов, попадая в луч прожектора, угрожающе поблескивали. С левого фланга сцены смутно чернел какой-то силуэт; мне показалось, что я узнаю контуры Нотр-Дама… Если наш Гоша Черник возводил все это ради одной презентации, он определенно перестарался.
Дима Баранов, наклонившись к самому моему уху, развеял мои опасения. Он тихонько сообщил, что и колонны, и крылатые кони, и даже Нотр-Дам не сочинены специально для Гоши, а просто взяты из спектаклей «Вернисажа». Баранов, оказывается, был не только светским, но и театральным человеком и видел чуть ли не все спектакли маэстро Кунадзе. Пока профессор на сцене дожевывал три источника и три составные части художественного метода писателя Черника, Дима популярно объяснил мне, что живописные развалины — это из инсценировки «Илиады» (спектакль идет девять часов, и все гекзаметром!… актеры стонут…), цепи — из «Черного человека», колонны — из «Мертвых душ» (там есть такой эпизод, сон Чичикова, будто он в Древнем Риме…).
— А пегасы и Нотр-Дам? — тихо поинтересовался я.
— Они — из «Аленького цветочка»…
Я тихо охнул. Как видно, голый мужик с баяном был далеко не самой ударной находкой режиссера. Уловив мой ох, Дима сжалился и заговорщицким шепотом пояснил, что в спектакле Артема Кунадзе «Аленький цветочек» объединен с «Собором Парижской Богоматери», заколдованного красавца и Квазимодо играет здесь один и тот же актер… Вместо пегасов должны были быть химеры, но художник, как всегда, сделал все по-своему и в конце концов убедил режиссера, что с крылатыми конями даже лучше. Каждая такая лошадка, — присовокупил Дима, — весит триста килограммов, крылья — из легированной стали… Специально, говорят, везли этих жеребцов из Америки…
— Откуда-откуда? — не поверил я. Всегда считал Америку приличной страной.
Дима вновь подтвердил Спектакль, оказывается, оформлял знаменитый штатовский авангардист Эрнст Шаде. Шайзе? — переспросил я. Баранов хмыкнул и поправил меня. По его усмешке я заключил, что язык идиш ему смутно знаком.
За обсуждением вопроса о реквизите спектаклей маэстро Кунадзе мы чуть не пропустили минуты, когда профессор со своими листками под бурные аплодисменты уполз со сцены. Вместо него на трибуну взошел высокий гость — Генеральный прокурор Саблин. Охранники, спрятавшись в боковых кулисах, зорко поглядывали в зал. Я покрутил головой и обнаружил шевеление на балконе. Как видно, телохранители бдили и там, опасаясь снайперов.
— Дорогие друзья! — с улыбкой начал Саблин. — Я тут на правах свадебного генерала, поэтому речь моя будет короткой. — Он заглянул в свою бумажку, но сразу поднял глаза. — У меня тут написано много хороших слов о книге моего друга Георгия Черника Это референты постарались. Я этот текст отдам писателю, пусть порадуется. Там много, наверное, дельных мыслей… Но сам я, к сожалению, не успел прочитать новую Гошину книгу, поэтому о ней я скажу самому автору потом, когда прочту…
Публика зааплодировала. По сравнению с бубнящим профессором прокурор необычайно выигрывал. Оказывается, он умел держаться на публике. И неплохо держаться. Скорее всего, телевизионщики нарочно ловили его врасплох, чтобы превратить его для зрителей в ограниченного чиновника-придурка. Впрочем, сообразил я, чего еще ждать от нашего ТВ? Платит-то ему «ИВА», а вовсе не Генеральная прокуратура. А кто платит, тот и музычку заказывает. Не удивлюсь, если сегодня в вечерних новостях по всем программам, кроме «Чертовой дюжины», нам продемонстрируют косноязычного заику-прокурора. Знаем, как такие штучки делаются.
— Лучше я скажу немного о самом авторе, — продолжал тем временем Саблин. — Георгия Константиновича Черника я знаю, по-моему, уже лет двадцать…
— Гляди! — неожиданно резко толкнул меня в бок Дима и стал куда-то показывать пальцем.
В первый момент я не понял, в чем дело, а затем вдруг с ужасом увидел, как колонны с пегасами начали медленно, как в кино, валиться на сцену. Зал ахнул.
— Назад!!! — заорал я, вскакивая с места. — Саблин! Беги-и-те! Назад!
Прокурору не хватило каких-то двух-трех секунд. Он их потратил на то, чтобы взглянуть вверх, и только потом стал мучительно медленно прыгать в направлении кулис, откуда так же неторопливо, словно по грудь в воде, стали ему навстречу выпрыгивать коротко стриженные охранники с пистолетами. Но в кого им было целить? И в кого стрелять? Легкие полые колонны стали цепляться одна за другую, как костяшки домино. Серебристые пегасы падали с них на сцену с тяжелым металлическим лязгом. Один из пегасов легко разнес в щепки хлипкую трибуну, второй ударил Саблина в спину, еще один стальным крылом коснулся прокурорской шеи. Какая-то женщина в зале истерически взвизгнула, но визг ее был немедленно заглушен новым металлическим лязгом. Кровь брызнула фонтаном, чуть не достигнув первых рядов. Прокурор нелепо взмахнул руками, но подняться с пола уже не смог. Удар пегасова крыла был так силен, что голова оказалась отрезанной напрочь и полетела куда-то в глубь сцены. В издевательски ярком луче прожектора мелькнул квадратный подбородок, а затем и этот луч вдруг погас. В зале наступила полная темнота, только на сцене пару раз возникли и пропали желтые снопики огня, сопровождаемые громкими хлопками. Это обезумевшая охрана палила куда-то наугад. Куда-то в ту сторону, где первыми начали падать колонны…
Я сорвался с места и бросился к выходу из зала, наступая на чьи-то ноги и немилосердно расталкивая невидимую в темноте публику локтями. Тех, кто вызвал эту ужасную катастрофу, наверняка давно не было на сцене. Если они сейчас уже не бегут к автостоянке, то можете считать меня полным идиотом.



Глава 3
НОЧЬЮ ВСЕ КОШКИ…

Когда на твоих глазах только что убили человека, то подло даже заикаться о своем везении. Но мне все-таки повезло: неудобное кресло в первом ряду, которое я занял, было едва ли не самым ближайшим к двери, ведущей в фойе. Поэтому толкаться среди обезумевших зрителей и орать «С дороги!» мне пришлось всего секунд тридцать. После чего я вырвался на оперативный простор в темное фойе, где всего меньше часа назад мы так мило беседовали с Саблиным и Гошей. Никакого фонарика на презентацию я взять, конечно, не догадался и рисковал на бегу врезаться лбом в какую-нибудь колонну. Хорошо еще, что со времен моего счастливого детства театр «Вернисаж» не перестраивался — иначе я, избежав столкновения с колоннами, загремел бы с особенно крутой лестницы — прямо к служебному выходу. Но я не загремел. Я помнил, помнил эту сволочную лестницу с шершавыми (до сих пор) перилами. Я однажды пересчитывал ее ступеньки. Лет тридцать назад, когда во время «Слоненка» у меня прихватило живот и я, выскочив из зала, заметался в поисках туалета.
Вот и выход. Те, кто спланировал покушение на Саблина, — я не сомневался, что это было именно покушение, — должны были выбираться только через эту дверь: она ближе всего к сцене, и до автостоянки здесь путь короче. К тому же нормальные преследователи, по логике вещей, ломанулись бы строго по прямой, через парадную дверь, сегодня гостеприимно распахнутую. Однако, если они так думали, то немножечко промахнулись. Яков Семенович Штерн с детства не был нормальным и, как уже отмечалось вечно пер в обход. Иногда и в обход здравого смысла, подумал я самокритично на бегу. И даже не иногда, а довольно часто.
— Куда они побежали? — крикнут я еще издали двум парням, которые покуривали себе на ближайшей полутемной лавочке. Кажется, эти дурни еще не сообразили, что в театре творится что-то неладное. Одинокий фонарь у входа давал мало света, и я видел лишь силуэты и два огонька сигарет.
— Чего-чего? — злобно буркнут один из курящих. Я мгновенно понял, что идти в обход следует все-таки не каждый раз. Сегодня мне полагалось бы сделать исключение, жаль, что я этого не знал. Я попытался притормозить на подлете к курильщикам, однако тормозной путь у бегущего Штерна не намного короче, чем у джипа. В общем, я влетел прямо в объятия двум мрачным любителям покурить на лавочке. И они не преминули заключить меня в эти крепкие объятия. Картинка моего появления в театре повторилась с точностью до наоборот. Поскольку тогда я слишком торопился, а теперь терял одну секунду за другой. Старина Дарвин, друг животных, не предусмотрел зверского убийства Генерального прокурора. А я не предусмотрел, что поверженные мною приматы очнутся так рано. О, пррроклятье! И как не вовремя!
— Попался, гаденыш! — радостно завопил один из приматов, а другой, не долго думая, изготовился ударить мне в торец. Увернуться было уже никак невозможно, а правая рука, которой я прикрылся, в ту же секунду была схвачена. Оставалась левая. Ей, как известно, можно дотянуться только до правого борта пиджака. «Макаров» мой был, само собой, привешен слева, а справа в кармане были только бумажки. Бумажкой взрослого примата не остановишь Хотя… Мою последнюю секунду до удара по моей физиономии я использовал так оставшейся рукой выхватил из кармана красные корочки.
— МУР! — крикнул я, выставив удостоверение вперед, как матадор бандерилью — В театре убийство!
Одинокий фонарь светил скупо, и даже грамотный примат не заметил бы сейчас, что удостоверение старого образца с давно просроченным сроком годности. Как баночная икра у хлебосольного Пряника. Наши люди почему-то не обращают внимания на такие мелочи, а кулак иностранца таким способом останавливать мне пока не доводилось. Что ж, подлогом больше — подлогом меньше, я и так уже перешел из разряда законопослушных граждан в категорию робин-гудов. Недаром майор Окунь, увольняя меня из славных органов, так напирал, чтобы я сдал красную книжечку, и так долго не верил, что я ее обронил… Правильно, кстати, не верил.
Все эти мысли прокрутились у меня в голове за какое-то мгновение, пока кулак примата двигался в направлении моей скулы. Однако при виде удостоверения горилла каким-то образом успела погасить скорость кулака. Страх — отец всех рефлексов.
— Как — убийство? — выдохнула горилла, и те, кого я преследовал, получили в подарок еще секунду.
— Так! — односложно рявкнул я, теперь легко вырываясь из обезьяньих лап. Еще секунда проиграна. Рывок за угол в сторону автостоянки, до меня донесся шум заводимого мотора, — целых пять потерянных секунд. Желтый «фиатик» шустро разворачивался. В отличие от театральных зала и фойе, автостоянка была отлично освещена. Только эти прожекторы покамест помогали не мне, а пассажирам яично-желтой машины: я оказался против света, зато они — наоборот. Тью-у-у! Пропела свинцовая пташка над моей головой. Тью-тью-тью-у-у! Еще три пули свистнули на приличном расстоянии от моей макушки. Звуки я услышал почему-то раньше, чем увидел несколько вспышек из открытого бокового окна «фиата». Тью-у-у! Надо же, опять мимо! Очевидно, стрелок занервничал, что с прицельной стрельбой несовместимо. Я зигзагом бросился наперерез «фиату», на ходу выхватывая «Макаров». Силы наши были, понятно, неравны: у парней в автомобиле почти наверняка была автоматическая американская винтовка М-16, предназначенная для стрельбы хоть одиночными, хоть очередями. Редкая штучка для наших краев, машинально подумал я, делая очередной пируэт. Оружие для больших ценителей этого дела: под куртку не спрячешь, но для капитальной разборки — вещь незаменимая. Странно, что я до сих пор жив… Тью-у-у! Свистнуло сантиметрах в тридцати от моего правого уха. Тах! — откликнулся наконец-то мой личный «Макаров». Пуля «Макарова» произвела ничтожные разрушения: со звоном разлетелась и погасла одна фара «фиата». Я обозлился на себя. Тебе не в Лужниках, Яша, спортивную честь Москвы защищать. Тебе, дружок, только по банкам с березовым соком стрелять в весеннем лесу. Может, пару банок и раскокаешь в честь праздника Первомая…
Грохот моего «Макарова» произвел неожиданный эффект. Из правительственных двух машин на стоянке выскочили разом два шофера-мордоворота, уже с пушками в руках, и дико завращали головами, не понимая, откуда стрельба. На желтый «фиатик» эти орлы обратили внимание только во вторую очередь. А вот в первую — на бегущего типа с пистолетом в руке. Стволы их повернулись в моем направлении, и у них-то было время хорошенько прицелиться и соответствующая сноровка. Этого мне только не хватало.
— МУР! — вновь проорал я, упреждая огонь. — «Фиат»! Слева!
Вооруженные мордовороты из правительственных, лимузинов, слава Богу, уловили, что главную опасность представляю не я, после чего открыли пальбу по удаляющемуся «фиату». Насчет их сноровки я преувеличил: стреляли они старательно, но безрезультатно. Им даже не посчастливилось расколотить вторую фару, для компании. Тах! Тах! — включился в хор опять-таки мой «макаров». Ну вот, правый задний фонарь «фиата» взорвался стеклянными брызгами. А толку-то? Тью-тью-у-у! С кучностью стрельбы в этой М-16 все было в порядке, но пули ее упорно ложились не в цель. Как стрелок я чисто профессионально огорчился, но как мишень — порадовался. Ну, я вам сейчас… Я тщательно прицелился в ускользающее заднее стекло «фиата»…
— Й-я-ашка!!!
Громкий крик за спиной заставил меня вздрогнуть, и я, разумеется, промазал. Тах! Тах! — выплюнул мой «Макаров» пули в вечернее небо. Я стремительно развернулся вокруг своей оси. Черник! Куда его понесло?
— Падай, дурак! — изо всех сил заорал я, видя, как Гошка стремительно выбегает прямо на линию огня. Черник не слушал или не слышал.
— Держи-и-и их! — кричал он мне, некрасиво разевая рот. — Они-и-и…
Для пассажиров «фиата» безоружный Гошка не представлял абсолютно никакой опасности, зато это была отличная цель. Как и я сам три секунды назад, Черник оказался в самом освещенном месте автостоянки. Я, не целясь, выстрелил по «фиату», чтобы отвлечь их внимание от идеальной мишени. Поздно. Ах, черт!
Тью-у-у! — пропела пуля, а затем «фиат», словно освободившись от тяжелого груза, резко набрал скорость. Я снова крутанулся волчком, моля всех святых, чтобы идиот Черник все-таки успел упасть на землю до последнего выстрела. Гоша лежал на асфальте метрах в пяти позади меня, лицом вниз, широко раскинув руки в стороны — как самолетик, совершивший вынужденную посадку. Он даже не пошевелился, когда я подбежал к нему, и я инстинктивно понял, что уже и не пошевелится. Великолепный светло-серый пиджак с блестками сбоку был забрызган чем-то красным. Гоша Черник был мертв. Очевидно, он умер еще на бегу, не успев опомниться, весь поглощенный азартом погони. Всю жизнь он писал о крутых парнях, которые стреляли от бедра и с легкостью уклонялись от пуль. Однако сам он в жизни никогда не умел стрелять и не пытался научиться. Выдумка была интереснее глупой реальности, а супермены из Гошиных книг — благороднее и красивее наших оперов с Петровки. Первый раз он сам почувствовал себя таким суперменом, охотником, преследующим убийц своего друга…
Я присел на корточки и перевернул тело на спину, почему-то уже догадываясь, что сейчас увижу. Маленькая красная вмятина во лбу. Точь-в-точь как у гранатометчика Феди Петрищева, погибшего возле моего дома. Я ощутил легкий озноб. Господи, быть не может! Какая тут, к дьяволу, связь?! Совпадение, совпадение. Все пулевые ранения в лоб выглядят почти одинаковыми. Вчера я узнал факт, настолько странный… — вспомнил я неожиданно слова Саблина и его бессмысленный вопрос о Достоевском… Я вскочил. Мистику — побоку! Сам Гоша Черник не простил бы мне, если бы я не попытался догнать этих типов, а уж потом будет время разобраться во всех странностях. Но не сейчас. Мой «мерседес» был рядом, на той же стоянке, и шанс все-таки перехватить этих подонков у меня существовал. Небольшой, но шанс. В конце концов, «фиат» в Москве — все-таки не «Жигули». Если очень постараться, среди стаи ворон можно найти желтого попугая… Правда, днем, мысленно поправил я себя, вскакивая на сиденье своей машины. Ночью все кошки серы. Ночью и вечером, как сейчас, даже канареечный желток выглядит просто светлым пятном, каких немало. В тени все выглядит похоже, преступники и герои, живые и мертвые, неопределенным сгустком без форм и очертаний.
К черту, сказал я сам себе. С такими мыслями лучше сразу отказаться от погони. И тогда, добавил я — тоже про себя — грош тебе цена, Яков Семенович Штерн. Заплесневелый выщербленный грош.
Мысленная оплеуха самому себе, как всегда, сработала. Я разозлился, врубил сразу третью скорость — чего уважающий себя водитель никогда бы не сделал. Мотор «мерседеса» оскорбленно взревел, а меня мгновенно вдавило в сиденье, словно космонавта при взлете. Машина с ревом проскочила в опасной близости от капота одного из правительственных лимузинов; вооруженный шофер-мордоворот что-то злобно крикнул, однако я уже был далеко и ничего не услышал. Кроме свиста ветра в открытом окне.
У птички Жанны Сергеевны «мерседес» был далеко не самой престижной модификации. По внешнему виду он здорово проигрывал популярной шестисотой модели, столь обожаемой столичными бизнесменами. Внутренняя отделка салона могла и вовсе показаться аскетической. Но меня это, естественно, сейчас интересовало в самую последнюю очередь. Главное сейчас была скорость. И как раз по скорости этот «мерседес» ничуть не уступал своим немецким собратьям, а итальянских коллег, вроде «фиата», даже и превосходил. Я с ходу вырулил на оживленную магистраль и стал оглядываться по сторонам в поисках светлого пятна где-то впереди. Уйти они далеко не могли, тем более, что я оставил им отметину, расколотив один из фонарей. Машину с окривевшим задним фонарем можно было углядеть в сумраке.
Я еще прибавил скорости, отчего холодный ветер стал врываться из открытого окна в салон с бесцеремонностью уличного хулигана. Можно было бы поднять стекло, но я передумал: если придется стрелять прямо из машины, то лучше держать порох сухим, а амбразуру — открытой. Не дырявить же собственное лобовое стекло ради такого случая. Впереди тем временем замаячил правый поворот, и я во все глаза уставился на огоньки впередиидущих машин. Кто не включит нужный габаритный огонь, тот и сволочь. Я ни с того ни с сего вспомнил, что еще года четыре назад злоумышленник в Москве с разбитой фарой или подфарником был конченым человеком. Преследователю достаточно было кокнуть не то что фонарь — пассивный отражатель, и дальше можно было не суетиться — любой гаишник, дежурящий на трассе в поисках дани, увязывался за нарушителем, словно гончая за оленем. Если нарушитель не останавливался по первому требованию (а он не останавливался), сумма возможного штрафа резко возрастала, а потому никакой алчный работник ГАИ уже не слезал с хвоста… Сегодня, правда, нравы изменились. Одиночные автоинспекторы перестали тормозить машины с пулевыми ранениями, и чем явственнее были следы пуль, тем меньше возникало охоты кого-либо штрафовать. В девяноста случаев из ста гаишник вместо штрафа мог получить пулю в живот от пассажиров простреленных тачек. А это, сами понимаете, никому не улыбалось…
Ага! Вот она, голубушка. Вот она, дрянь.
Среди десятка автомобилей впереди девять дисциплинированно мигнули поворотником. Но вот десятая — нет. Двигалась она метрах в ста впереди, причем расстояние между нами теперь не увеличивалось.
Попалась! Я что есть сил надавил на газ, выбивая из птичкиного «мерседеса» тот максимум, который заложили в него конструкторы. Итальянцы легкомысленны, зато немцы педанты. «Мерседес» имел куда больший запас надежности, чем шустрый «фиатик», и даже мое издевательство над коробкой передач не могло серьезно вывести авто из себя. Тем временем возник еще один правый поворот — и вновь далекий силуэт машины не просигналил. Точно, они!
— Так узнала ма-а-ма сва-е-во отца! — громко пропел я и положил «Макаров» рядом на сиденье. Дайте мне двадцать секунд форы, дайте. Ну хоть десять! Я продырявлю им задний скат, я заставлю их сбросить скорость. И тогда им конец. Может, правда, и мне конец, потому что их в машине не меньше двух и у них М-16. Но тут мы поборемся. Мы тогда… Ах, вонючки! «Фиат» неожиданно свернул куда-то влево, упреждая мой будущий маневр. Словно бы там, в яично-желтой (и серой в сумерках) машине каким-то неведомым образом прочитали мои мысли. Ладно. Раз вы так, то мы так. Магистраль была знакомая, и метров через двести был еще один левый поворот, на котором легко было выиграть секунд семь. Или даже восемь, если подсуетиться. В конце концов, в желтеньком авто не могут сидеть телепаты-экстрасенсы. Обычные мерзавцы, для которых автомобиль — не роскошь, а средство доставки палача к жертве. Мою хитрость, да еще в сумраке, они не смогут разгадать: я срежу угол и появлюсь у них на самом хвосте неумолимый, как возмездие… О, какой высокий штиль! — поиздевался я мысленно над собой. Я ужас, летящий во мраке ночи! Я неотвратимый Яша Штерн! Я свинцовая примочка, прописанная тем, кто стреляет в прокуроров и безоружных писателей! Ничего не попишешь: когда я работаю на преследование или на самооборону, в голову лезет всякая чушь. Мышцы уже сами все делают автоматически, мозги не участвуют в этом процессе и их начинает искрить. Хочешь не хочешь, но только думать о белой обезьяне тебе, Яша, придется. Чем больше не желаешь, тем сильнее голова забита вздором совершенно посторонним. Так! Выныриваю, «Макаров» в правую руку, руль в левой, цель — правый задний скат. И-раз, и-два.
Я на полном ходу вывернулся из-за угла и чуть не отправил в кювет совершенно постороннюю «Волгу».
Потому что передо мной никакого «фиата» не было. Он словно бы провалился в канализационный люк или воспарил в небеса, как воздушный шар в «Сломанной подкове». Я резко сбавил скорость, и спасенная от меня «Волга» благополучно оторвалась и исчезла. Можно было не гнать лошадей. Мне некуда больше спешить.
Сволочи-телепаты из «фиата» обвели меня вокруг пальца. Мой гениальный маневр с блистательным выигрыванием у противника восьми секунд провалился. Они меня обштопали. Эти поганцы, только что убившие двух человек, каким-то образом предвидели мой финт. А потому и не подумали на самом деле сворачивать влево — двинулись другим путем. Я не получил десяток чужих секунд, но, напротив, потерял свои три минуты. Москва — большой город. И, если есть время, даже занюханный «фиатик» удерет от мощного «мерседеса». Время у них нашлось. Тем паче, что за рулем «мерседеса» сидел самовлюбленный кретин. Болван, дешевый фраер! В автомобильчики он решил поиграть. Вообразил, что придумал здоровенную хитрость…
Я сунул свой «Макаров» обратно в кобуру под левой подмышкой и начал выруливать обратно. Где-то здесь, недалеко от метро, была платная автостоянка. Насколько я помню, огораживали эту стоянку солидно, охрана была крутая; можно было не рисковать и оставить ночевать «мерседес» здесь, а самому вернуться к птичке пешком и на метро. Не то чтобы я очень боялся, что мой автомобиль засекли возле театра. Однако после сегодняшних событий все равно не следовало парковать автомобиль даже в некоем отдалении от теперешней квартиры. Ты уже достаточно облажался, сказал я самому себе. Два человека уже умерли, и ты их не спас. Теперь не сделай хотя бы глупость, чтобы не стать следующим. Никаких больше ошибок, возьми себя в руки. Рыдать в подушку и бить себя в грудь ты будешь потом, если выживешь. Сначала — дело.
Оставив «мерседес» на стоянке, я предусмотрительно расплатился дойчмарками, чуть набросив сторожу на пиво. В своем бежевом плаще я мог сойти за малость подгулявшего бундеса. Конечно, не за истинного арийца с характером нордическим, стойким, но и молоденький белобрысый сторож наверняка запомнит дойчмарки, плащ и чаевые, а отнюдь не неарийский шнобель.
— Данке, — отмахнулся я от сдачи, которую парень стал мне совать в рублях, по курсу. — Эс ист кальт, нихт вар? — добавил я, поплотнее запахивая плащ.
— Не понимаю, — огорченно развел руками белобрысый страж стоянки и, напрягшись, выдал: — Нихт ферштеен!…
Очень хорошо, что не понимаешь, подумал я. Полиглота мне только не хватало. Сам я мог бы произнести только десяток фраз без акцента, а потом бы обязательно вылез наружу мой полуграмотный немецкий, приобретенный бесплатно в средней школе N 307. Да и этому десятку фраз с хорошим берлинским произношением обучился я не в школе, а перенял у Генриха Таубе, инспектора крипо, которого я сопровождал по Москве года четыре назад. Тогда как раз в наших магазинах на рубли ничего нельзя было купить, кроме водки, которую Генрих не любил. И джин в Москве мы доставали отнюдь не благодаря моему МУРовскому удостоверению, а при помощи немецкою языка и дойчмарок. Каждый швейцар тогда считал своим долгом угодить двум бундесам. Одним из которых был, естественно, следователь с Петровки Яша Штерн.
Все, представление окончено, подумал я. Тут главное не переборщить.
— Ауфвидерзеен, — вяло пробормотал я и, поеживаясь на холодном русском ветру, зашагал в направлении подземного перехода. Рабочий лень у москвичей закончился часа полтора назад, и в метро не было уже давки, а к телефонам-автоматам — длинных очередей. Те, кто хотели назначить свидание, уже это сделали. Те, кто отзванивал домой, чтобы соврать о срочной сверхурочной работе, тоже освободили уже таксофоны. Оставался только один частный сыщик, которому предстояло тоже договориться насчет свидания. К сожалению, совсем даже не любовного. Возможно, совсем наоборот.
Я сел в вагон метро и на всякий случай доехал до Павелецкого и вышел в здании вокзала. Народу тут всегда было много, и человек у стойки таксофонов не выглядел одиноким тополем на Плющихе.
Оставалось бросить жетон и набрать нужный номер.
— Алло! Компания «ИВА», — откликнулся незнакомый равнодушный голос после недолгого гудка. — Вас слушают…
Я испытал мгновенный прилив жестокого удовлетворения. Это был не Колян и не Автоматчик, а кто-то третий. Не исключено, конечно, что говорил простой их сменщик, заступивший на пост по графику Но, скорее всего, оба моих знакомца сегодня не на дежурстве по уважительной причине: где-нибудь в подвале особнячка на улице Щусева их бьют по мордам, добиваясь признания в попытке ограбления своей конторы. Я думаю, вопрос о сообщниках им уже задавали не раз и не два. И после каждого вопроса давали им в рыло. Теперь, при желании, я мог бы вообще убить и тех двоих, и наглого Сержика в остроносых итальянских туфлях. Убить одним словом, одним намеком в трубку на их соучастие. Однако убивать невиновных, пусть и хамов, не входило в мои планы. Наказание должно быть соизмеримо с поступком. За око извольте возвратить око, за чужой зуб — свой собственный. Но не целую голову.
— Алло! — произнес я, стараясь говорить быстро, но разборчиво. В моем распоряжении секунд сорок, потом они меня могут засечь. — Вы сегодня что-то потеряли?
— Что-что? — переспросил голос в трубке. Уже не равнодушно.
— Дискета, которая была в сейфе, у меня. Поняли?
— Подождите! — заторопился голос в трубке. — Я сейчас… минутку…
Ага, сообразил я. Он уже все понял. Смотри, как у него тон переменился! «ИВА» уже догадалась, что дискета, подброшенная мною в сортир, — туфта. Теперь он хочет потянуть время. А я не хочу.
— Вы уже поняли! — резко проговорил я. — Теперь слушайте…
— Подождите… — нервно перебил голос на другом конце провода. — Я простой дежурный на пульте, надо вызвать начальство…
Я бросил взгляд на часы. Оставалось секунд десять.
— Ровно через два часа я перезвоню. Ответить мне должен человек, уполномоченный уже для ведения переговоров. Ясно?
Не дожидаясь ответа, я дал отбой. Последняя фраза заняла всего семь секунд, уложился. Даже если у них система поиска абонента самой последней модели, все равно они не успели засечь мой сигнал. Порядок, Яков Семенович. Ровно через два часа, когда я вновь позвоню, они будут наготове. Но тогда как раз их ожидает небольшой технический сюрприз.
Я опять вернулся в метро и спокойно доехал до своей станции. Не было смысла целых два часа мотаться по городу. Кроме того, следовало переодеться. Кроме того, я устал и проголодался. Вдобавок я просто соскучился по птичке Жанне Сергеевне. Не ври уж, уточнил я сам себя. Твое вдобавок и есть во-первых. Тебе не терпится поскорее ее увидеть…
Так, препираясь со своим внутренним голосом (не есть ли это первая стадия шизофрении?!), я добрался до нашего — с птичкой — жилища. По привычке я подстраховался и отмахал лишних метров пятьсот, проверяя, не засветил ли я все-таки свой новый дом. Однако все было чисто. Одинокая дворняга, деловито шмыгнувшая из подворотни, даже не посмотрела в мою сторону, а людей поблизости и вовсе не было.
Вообще это был довольно безлюдный дворик, даже по утрам. Вечерами же здесь и вовсе наблюдалось затишье. Или просто мне так везло.
— Яшенька! — кинулась ко мне Жанна Сергеевна, едва я переступил порог квартиры. — Родненький, ты цел? Ты в порядке?
Она обняла меня и, привстав на цыпочки, поцеловала так, будто мы не виделись по меньшей мере неделю. Я тут же некстати вспомнил, что Наталья даже в постели не любила целоваться, объясняя это аллергией к моему любимому табаку. Иногда у моей бывшей супруги появлялась аллергия буквально ко всему: к моему одеколону, к стирке, к мелким купюрам и, само собой, ко мне самому. Пойми, Яков, — томно цедила она, не забывая отпихнуть меня крепкой пяткой на край супружеской кровати, — по моему гороскопу мне в эти дни не рекомендованы волнения и интимная близость, в смысле половых отношений… Я тихо зверел от одной только этой безумной фразы, но тихо и смирялся, ибо в любой момент могли пролиться слезы. Бог ты мой, почему мне тогда встретилась Наталья, а не эта ласковая птаха?
Я наклонился, привлек к себе птичку и поцеловал ее в ответ. Это был до-о-о-лгий поцелуй, когда в голове уже шумит от недостатка кислорода, но нет сил оторваться.
— Ох, — сказала наконец птичка. Я перевел дыхание и тут только обнаружил, что забыл захлопнуть за собой входную дверь. Мне это крайне не понравилось. Осторожно выскользнув из объятий, я поскорее закрыл дверь и вновь поймал себя на мысли, что влюбленный частный сыщик — наполовину покойник. Между прочим, это было как раз изречением моего коллеги Кремера. Что, однако, не помешало ему потерять голову. Во всех смыслах этого выражения. За две минуты, пока мы задыхались с птичкой в глубоком поцелуе, никто бы не воспрепятствовал любому начинающему убийце произвести прицельный выстрел мне в затылок. И тот факт, что убийцы сегодня, на мое счастье, не случилось, меня ничуть не оправдывает. Когда убийца будет, оправдания просто не понадобятся…
— Здравствуйте, Жанна Сергеевна, — нежно произнес я, прислонившись спиною к двери. — Я в порядке. Со мной-то как раз ничего не случилось…
— Господи! — воскликнула птичка. — Я уже все знаю! По радио уже говорили, час назад. Ужас! Я дрянь, мне не надо было ни за что отпускать тебя в этот театр… Какой кошмарный несчастный случай!…
— Как — несчастный случай? — цепенея, проговорил я.
— Ну да, — удивленно сказала Жанна Сергеевна. — Так сообщили в новостях. Плохо закрепленные декорации… Яшенька, что с тобой?
Я в три прыжка преодолел расстояние от входной двери до дивана в комнате, схватил в руки переносной пульт телевизора и стал давить на кнопки. Вечерний выпуск теленовостей только начинался. Мигнула и погасла рекламная картинка с ивой над рекой, затих гитарный перебор и возник сосредоточенный диктор.
— Трагически оборвалась жизнь Генерального прокурора Российской Федераций Ильи Владимировича Саблина, — сказал диктор строгим голосом с подобающей моменту траурной гримасой. — Во время его выступления на литературной презентации в театре «Вернисаж» несколько сложных декораций, плохо скрепленных между собой, обрушились на сцену…
На экране появились падающие колонны с летящими вниз смертоносными пегасами, и я вновь, уже в который раз за вечер, пережил отвратительное чувство бессилия, когда на твоих глазах погибает человек, а ты не способен хоть что-то сделать. Телевизионщики снимали с балкона: оттуда все, происходившее на сцене, могло действительно показаться стихийным бедствием, последним днем Помпеи с картины, какой-то жуткой случайностью. Но мне, из первого ряда, видно было все отчетливо. Колонны никогда бы не упали САМИ. Их ПОДТОЛКНУЛИ! Я даже знал, откуда и с какой стороны начали валиться друг на друга эти огромные спички, увенчанные стальными лошадьми-убийцами работы сумасшедшего американского авангардиста. И охрана прокурора, я уверен, видела то же, что и я.
— Жанна Сергеевна, — сказал я, тщетно пытаясь унять волнение. — Они врут! Это совсем не несчастный случай. Это самое настоящее убийство. Прокурора ХОТЕЛИ уничтожить — и уничтожили.
Птичка уставилась на меня.
— Как же так… — пробормотала она. — Они же сказали… Может, ты ошибся?
Мне захотелось ее успокоить, однако я не мог повторить телевизионное вранье и просто промолчал. Экран тем временем занял какой-то прилизанный чиновник среднего возраста, сидящий за столом в окружении телефонов. Телефонов было много, разноцветных, с гербами, а чиновник — очень деловит. Почти так же, как дворняжка, встреченная мной возле дома. Судя по титрам, это был некто Кравченко И.П., заместитель Генпрокурора.
— Мы проведем тщательное расследование, — заверил он невидимого журналиста, — и те, кто допустил халатность, будут привлечены к строжайшей ответственности…
— А вы уверены, что это только халатность? — спросил из-за кадра журналист. Умница! — тут же с признательностью подумал я. Да не бойся, спрашивай! — Ведь у покойного Саблина наверняка были враги…
— Да еще какие, — не выдержав, произнес я вслух, как будто по ту сторону экрана кто-то меня мог услышать. Птичка схватила мою ладонь и сжала. Она тоже, как и я, теперь не отрывалась от телевизора.
Прилизанный чиновник на экране покачал головой.
— Покушение исключено, — объявил он. — Уже нет сомнений, что мы имеем дело с прискорбным несчастным случаем. Безответственное нарушение техники безопасности…
— Гнида кабинетная, — с ненавистью сказал я громко. — Не тебя ли прочат в Генпрокуроры? — До меня вдруг дошло, что это, наверное, тот самый Кравченко, который в ЦК курировал МУР еще до моего прихода на Петровку. Мой бывший начальник майор Окунь, мужик хладнокровный и циничный, при воспоминаниях о цэковском кураторе начинал исходить тихой яростью. Если это и есть злой гений Петровки Измаил Петрович, то объективному расследованию не бывать.
По экрану тем временем прибежала рябь, Кравченко исчез, и возник световой зайчик с надписью «Реклама». Я уже знал, что сейчас опять зазвучит пронзительно гитара, дерево станет клониться над водой и в лучах заходящего солнца заполыхают три больших буквы: И, В и А. «ИВА». Иринархов Виталий Авдеевич. Зэк N 1. Некоронованный император российской республики. Убийца… В последнем я уже почти не сомневался.
— Ты думаешь, это они сделали? — прочла мои мысли птичка Жанна Сергеевна. Она по-прежнему не выпускала моей руки.
— А кто же еще? — горько спросил я. — Саблин был единственным, кто мог помешать триумфальному освобождению будущего депутата. Теперь Кравченко его наверняка отпустит. И формально будет прав. А фактически…
— Идут последние приготовления к выборам в Щелковском избирательном округе, — сообщил с экрана вновь появившийся диктор. Траур с его лица уже улетучился. Он был преисполнен значительности. Затем на месте его физиономии появилась осточертевшая толпа бабок и парней-статистов с портретами бородатого кандидата. В принципе, одну и ту же толпу достаточно было снять всего один раз, а потом прокручивать по любому поводу. — Согласно социологическим опросам службы профессора Виноградова, — важно произнес голос все того же диктора, и тут же возник голубой компьютерный фон с разноцветными столбиками процентов, — кандидатуру Виталия Авдеевича Иринархова, противозаконно находящегося под стражей, поддерживает, шестьдесят восемь процентов избирателей. На втором месте, с огромным отрывом от лидера, известный эколог Наиль Амирханов — одиннадцать процентов. На третьем месте представитель демократического блока…
— Вот так, Жанна Сергеевна, — сказал я мрачно. — Вам все теперь ясно?
— Ясно, — тихонько ответила птичка. Она прижала мою руку к своей щеке, потом к своим губам. Щека была горячая, а губы — влажными.
Разноцветные столбики профессора Виноградова сменились пухлой физиономией ведущего криминальной телехроники. Было перечислено количество краж, убийств, разбойных нападений и изнасилований, произошедших в стране за один день. По лицу ведущего было видно, что для него все это — мертвые цифры, вроде виноградовских столбиков. Сотней больше, сотней меньше. Статистика. В заключение пухлолицый комментатор скороговоркой сообщил, что российская культура понесла тяжелую утрату, ибо на улице Москвы от рук не установленных хулиганов погиб известный писатель Г.К.Черник… Эта скотина так и сказала — Гэ и Ка, не удосужившись даже произнести полностью Гошины имя и отчество или хотя бы по-людски назвать его Георгием. Нет: Гэ-Ка, потому что написано в сводке, а уточнить имя этому толстому гаду было, по всей видимости, недосуг.
Прости нас, Гошка, проговорил я мысленно. Оказывается, просто неустановленные хулиганы застрелили тебя из американской автоматической винтовки. И вы простите нас, Илья Владимирович Саблин. Вас, разумеется, накрыл всего лишь очередной полтергейст. Буйство стальных пегасов на одной отдельно взятой театральной сцене. Все в порядке, граждане. Идите и проголосуйте за единого кандидата коммунистов и беспартийных. Худшее, что вам грозит, — несчастный случай. Но ведь все под Богом ходим…
— Может, все-таки передумаете теперь? — спросил я у Жанны Сергеевны. — Дело, как видите, приобретает все более опасный оборот,
— Ни за что! — вскинула головку моя птичка. — Я уже сказала, раз и навсегда. — И она вдруг взглянула на меня с испугом, словно опасаясь, будто сейчас-то Яков Семенович Штерн скурвится и пойдет на попятную.
— Очень хорошо, — кивнул я Жанне Сергеевне. — Потому что теперь, даже если бы вы передумали, я бы уже не передумал.
Птичка внимательно посмотрела мне в глаза. Я кивнул.
— Яшенька, — тихо сказала Жанна Сергеевна. — Ты делаешь это уже не только из-за меня, да?
Я смущенно кашлянул. Все высокопарные слова я истратил еще несколько лет назад, когда ухаживал за Натальей. К тому же были вещи, о которых неудобно было говорить вслух. Слова дружба, долг, ненависть теряли в весе, как только их произносили во весь голос.
Поэтому я отвечал:
— Я делаю это не только из-за вас. Еще и из-за денег. Работа у меня такая…
— Неправда, Яшенька, — убежденно проговорила птичка. — Но я тебя понимаю. Об этом нельзя спрашивать. Я дура, извини.
Я погладил ее по голове и случайно глянул на часы. Пора было уже идти и звонить этим сволочам. Поесть я так и не успел, однако есть мне почему-то расхотелось. Неужели нервничаю? Спокойно, спокойно, Яков Семенович. Инициатива пока в твоих руках, не потеряй ее…
Выйдя из дома, я снова прошел по безлюдному двору и за несколько минут добрался до метро. Ехать мне предстояло уже не до «Павелецкой», а по совсем другой ветке, до станции «Кропоткинская». Сюрприз был именно там. Обычно я держал его на крайний случай, не использовал слишком часто, опасаясь, что мой секрет раскроется. Но сейчас, по-моему, не время экономить.
Собственно, это было не мое открытие. Об одном здешнем телефоне-автомате мне рассказал мой верный лейтенант Алеша Цокин, а тому — какой-то его приятель с ГТС. Оказалось, что в городской телефонной сети существовало несколько летучих голландцев — неучтенных таксофонов древней, чуть ли не довоенной модификации, которые чудом уцелели после всех мыслимых модернизаций телефонного парка. Они были, но их как бы НЕ БЫЛО. Они давно исчезли со всех схем, данные о них потерялись в пыли архивов, а компьютерный определитель номера при столкновении с этими монстрами давал колоссальные сбои. Даже район, откуда был произведен звонок, вычислить навскидку было невозможно. Для телефонных хулиганов, любителей позвонить в супермаркет и предупредить о заложенной бомбе, такие таксофоны были бы сказочным подарком.
Но я-то не собирался хулиганить.
Нужный мне телефон располагался на фасаде старого жилого дома по улице Пречистенка. С улицы аппарат под хлипким навесом не был виден, а во дворе как раз никого не было. К тому же почти у всех в этом доме были свои телефоны, и им-то старый автомат был ни к чему… Только бы не испортился! У меня уже был случай, когда любознательная молодежь отрезала древнюю трубку. Пришлось тогда с помощью Цокина самому ликвидировать последствия аварии.
Телефон, однако, был цел. Я пару секунд послушал тембр гудка, улыбнулся и набрал номер.
Трубку взяли сразу же. Меня ждали.
— Вас слушают! — напряженно сказал чей-то голос. Это был голос уже не дежурной шестерки, а настоящего ШЕФА. Кого-то из хозяев. Босса, как выразился бы Цокин.
— Я насчет дискеты, — спокойно проговорил я. — Надеюсь, вы в курсе?
— Так, значит, это вы…
Босс, взявший трубку, кажется, тоже успокоился. Я подумал, что они наверняка боялись, что похититель может не позвонить. Сейчас они будут высчитывать, откуда говорит этот злоумышленник. Ну-ну, поищите.
— Именно я, — подтвердил я. — Поговорим об обмене?
Я просто почувствовал, как там, в особнячке на улице Щусева, мой собеседник облегченно вздохнул. Видимо, он принял меня за обычного вымогателя. Ну, не совсем обычного — удачливого. Который знал, где и что красть.
— Сколько вы хотите за дискету? — тут же поинтересовался он. — Полмиллиона баксов?
Я промолчал.
— Мало? Миллион?
Легкость, с которой этот уполномоченный босс называл такие цифры, означало одно из двух. Либо нам в руки действительно попало что-то серьезное, либо платить они все равно не собираются, а надеются отобрать похищенное просто так. Но, скорее всего, верны все-таки сразу оба этих либо. Человека, который унес что-то ТАКОЕ, невозможно оставлять в живых. А покойнику баксы без надобности.
Человек на том конце провода принял мое молчание за знак несогласия с последней цифрой.
— Ладно, полтора миллиона в мелких купюрах — и вы возвращаете дискету. Согласны наконец? Да отвечайте вы!
В голосе его мне послышалось раздражение. Как видно, ему только что донесли, что отследить телефон не удалось. Прекрасно.
Я выдержал еще легкую паузу и произнес:
— Деньги мне не нужны.
— Так что же вам нужно? — со злобным нетерпением спросил босс.
— Мне необходим, — произнес я с расстановкой, — текст романа Стивена Макдональда «Второе лицо». Того самого, который собирается издать «Меркурий». Меня вполне устроит запись на дискете.
— Что-о-о-о?!! — воскликнул босс. Такого ответа он не ожидал.
Я с удовольствием повторил свои слова.
— Вы сумасшедший? — с некоторым страхом полюбопытствовал мой собеседник. — Вы отказываетесь от полутора миллионов зеленых и просите какой-то… какое-то…
— Я просто очень люблю романы Стивена Макдональда, — мягко перебил я. — Не могу, знаете, дождаться выхода книги. Невтерпеж…
Кажется, человек на том конце провода окончательно уверился, что имеет дело с опасным психом. Хотя, конечно, в каком-то смысле я действительно был психом. Но не будем отвлекаться.
— Итак, — с нажимом произнес я. — Вы отказываетесь?
— Да нет, — покорно ответил голос в трубке. Там поняли, что сумасшедшему не надо противоречить. И правильно. — Где и когда хотите произвести обмен?
— Завтра, — коротко сказал я. И не торопясь объяснил ГДЕ. — В двенадцать ноль-ноль.
— Это невозможно! — взвыл голос. — Там всегда полно народа!
— Совершенно верно, — подтвердил я. — Но там, где мало народа, у вас может возникнуть искушение меня прикончить. А я этого не люблю.
— Да, но… — начал было собеседник. Я не дал ему договорить.
— И без глупостей, — предупредил я. — Не вздумайте меня кинуть. Вам же будет хуже. Захватите с собой машинку, чтобы я смог проверить, ту ли дискету вы мне принесли. Поняли, босс?
На другом конце провода тяжело вздохнули:
— Да кто вы такой, черт возьми?
Недолго думая, я ответил моей любимой цитатой из классика:
— Я — часть того зла, которою вечно на вас не хватает…
В Фаусте эти слова звучали немного по-другому, однако мне нравилось именно так.



Глава 4
ОЛИМПИЙСКИЕ ИГРЫ

Здание спорткомплекса «Олимпиец», центра московской книжной торговли и мекки книжных паломников всея Руси, издали сильно смахивало не то на огромный серебристый обрезок коленвала, почему-то поставленный на попа, не то на перевернутый граненый стакан с отрезанным донышком. Насколько я знаю, такой архитектурный стиль в 20-е годы именовался конструктивизмом. Однако именно эта неуклюжая махина из стекла и бетона к 20-м никакого отношения не имела, а сооружалась ударными темпами в самом конце 70-х, в преддверии великого спортивного события в Стране Советов. Предполагалось, что на Олимпиаде-80 все флаги в гости будут к нам и что представителям всего прогрессивного человечества найдется вдоволь места на трибунах. К сожалению, проектировщиков спорткомплекса забыли поставить в известность об одной познавательной экскурсии в 1979-м некоторого количества наших танков в одну маленькую мусульманскую страну; оттого-то годом позже прекрасные вместительные трибуны оказались наполовину пусты (или наполовину полны — как кому больше нравится). После того как все-таки отзвучали какие-то гимны, вручились какие-то медали и надутый гелием талисман Миша ушел в небеса, выяснилось, что эта громадина Москве не особенно нужна. Лужники прекрасно справлялись со своими обязанностями, и дублеров этому стадиону отнюдь не требовалось. Несколько лет подряд «Олимпиец» вел поистине жалкое существование: мероприятий в нем почти не проводилось, по огромным кольцеобразным коридорам здания-коленвала гуляли сквозняки, канализация выходила из стоя с регулярностью полнолуний. Звезды эстрады, рискнувшие арендовать главный зал «Олимпийца» для своих гала-концертов, простужались, теряли голоса и поклонников, а потому навсегда зарекались когда-либо иметь дело с этим архитектурным продуктом советской гигантомании…
«Олимпиец» спасли не спортсмены и не эстрадные певцы. Во второй половине 80-х, когда задули ветры перемен, в Москве возникли деловые люди, которым было плевать на сквозняки. Книжники сперва взяли в аренду, а затем и вовсе откупили у российского НОК спорткомплекс со всеми потрохами. Здание, плохо рассчитанное на публичные выступления, прекрасно сгодилось для крупномасштабных торговых операций; и когда руководители Лужников, спохватившись, стали отдавать свои воскресные трибуны неорганизованным барахольщикам, в «Олимпийце» уже давным-давно господствовали товарно-денежные отношения и царил тщательно продуманный порядок постоянно действующей книжной ярмарки. Отныне здесь было почти все, что выходило в стране из-под гутенбергова пресса. Это был водоворот, который засасывал в свою пасть миллионы томов в переплетах и обложках, в целлофане и в суперах. И это же был одновременно рог изобилия, через который любое издание, вышедшее где угодно, могло попасть в какую угодно точку страны. «Олимпиец» был биржей, барометром, академией наук и мотопомпой, великим магнитом для тех, кто готов был тратить деньги на бумагу, измазанную типографской краской и переплетенную ин-кварто или ин-фолио, и тем более для тех, кто умел обращать эту бумагу в деньги. Здесь я сам, скромный следователь МУРа и вечный завсегдатай развалов, однажды понял вдруг, что мне надо уходить с Петровки и в ЭТОМ мире заниматься частным сыском. За последние два-три года я не один раз бескорыстно помогал «Олимпийцу» — просто за то, что он есть на свете.
Сегодня наконец настала пора МНЕ принять ЕГО помощь. Если я сегодня и смогу уцелеть — то только ЗДЕСЬ. Если я и смогу их переиграть — то тоже ЗДЕСЬ. Моя программа-минимум на сегодня — выжить. Программа-максимум — выжить и кое-что узнать. Большего пока не требуется. Аминь.
Когда я вышел на станции «Проспект Мира», часы показывали семь утра. Вместе со мной вагон покинула толпа людей с сумками, рюкзаками и складными тележками. Все они двигались туда же, куда и я, возбужденно между собой переговариваясь. Это были книголюбы-одиночки или мелкие дилеры мелких фирм, приславших своих разведчиков за новинками и за информацией о конъюнктуре. Все они заранее волновались, что день может оказаться неудачным, и все предвкушали, что сегодня найдут здесь как раз то, что давно и безуспешно искали в других местах. Даже я, кого в «Олимпиец» привели совсем иные дела, машинально похлопал по карманам своего плаща, проверяя наличность. Жест был до отчаянности глупый. Однако на мгновение я ощутил странное, чуть ли не физическое неудобство от того, что у меня с собой мало денег и вовсе нет никакой сумки в руках. Очнись, Яша, сурово приказал я самому себе. Не время. Останешься в живых — потом накупишь книг, сколько душа пожелает. Ну, а если не повезет — некому будет разобраться даже с теми книгами, что тобой уже давно куплены. Впрочем, о печальном для меня исходе сегодняшней встречи лучше бы не думать. О таком варианте и так уже наверняка думают милые люди из «ИВЫ» и «Меркурия». Ладненько, пусть поломают себе головы. Или что у них есть еще там.
— Билетик входной не нужен? — возник сбоку пацан лет пятнадцати.
— Проездной! — отмахнулся я от жучка.
Очередь за входными билетами заворачивалась двойной спиралью и упиралась в единственную кассу. Смелые тинэйджеры сновали вокруг очереди на скейтах, предлагая те же билеты, но за двойную плату. Самые нетерпеливые и слабохарактерные из книголюбов, прикинув длину хвоста в кассу, не выдерживали пытки ожиданием и хватали билеты у перекупщиков Проблему с очередью, разумеется, можно было бы решить в полчаса, посадив в кассу пяток лишних продавцов. Но этого никто не собирался делать: такова была стратегия. Толпа создавала ажиотаж. Человек, мужественно выстоявший очередь или, тем более, взявший дорогой билет у жучка, просто не мог себе позволить уйти из книжного центра без покупки. Как я понял, эту истину маркетинговая служба «Олимпийца» открыла опытным путем и не собиралась отказываться от своей находки.
Сочувственно глядя на очередников-книголюбов, я обогнул толпу жаждущих у кассы, затем стал протискиваться мимо тяжело нагруженных трейлеров. Разгрузка была в самом разгаре. Грузчики, негромко переговариваясь на международном языке, заносили пачки внутрь под бдительным присмотром двух парней в синей униформе из «олимпийских» секьюрити.
— Салют, мальчики, — проходя, поприветствовал я знакомых охранников.
— Наше вам, Яков Семенович, — с почтительной фамильярностью ответил один из охранников. Другой в это время сосредоточенно водил металлоискателем вокруг пачки, показавшейся ему подозрительной, здесь, как и повсюду в Москве, боялись террористов.
Я миновал девятый подъезд, предназначенный для обычной публики, и подошел к седьмому, через который проходили только свои. Своих было гораздо меньше, чем рядовых книголюбов, однако маленький хвостик очереди возле подъезда все-таки имел место. Из-за спин я не видел, кто именно сейчас дежурит на входе, и вдруг сообразил, что попасться может и какой-нибудь незнакомый охранник, из новых. Все старые знали меня в лицо, но вот новичок мог проявить ретивость и потребовать пропуск. Которого, само собой, у меня не было и быть не могло: я был дорогим гостем безо всяких бумажек. Новенькому пришлось бы долго к мучительно объяснять, кто такой Штерн; возможно, обычных слов бы не хватило. Эго был бы фокус: начинать опаснейшую операцию с банальной разборки по типу «а ты кто такой?». На всякий случаи я внутренне собрался, готовый ко всему, но, увидев сегодняшнюю охрану, тут же расслабился. Дежурил и впрямь какой-то неизвестный мне тип (по виду — гоблин из гоблинов). Однако рядом с ним мирно покуривали с газетами в руках два моих славных приятеля, брюнет и блондин. Они же — начальники охранной службы книжного комплекса «Олимпиец».
— Доброе утро! — сказал я, обращаясь к ним. Оба начальника разом подняли глаза от своих газет увидели меня и дружно закивали.
— Мое почтение, Яков Семеныч, — сказал блондин.
— Шалом, Яша, — проговорил брюнет. Незнакомый охранник уважительно глянул в мою сторону и пропустил внутрь, не заикаясь ни о каком пропуске. Я обменятся рукопожатиями с обоими начальниками и тоже достал сигарету.
Блондин и брюнет походили друг на друга, и при желании их можно было бы принять за братьев-близнецов: оба невысокие, плотные, коренастые, с крепкими плечами; оба пострижены были коротко, но элегантно. Даже в лицах ощущалось определенное сходство: умные глаза обоих шефов охраны глядели на тебя одинаково пронзительно и цепко, а на губах раз и навсегда, похоже, застыла одна и та же едкая ироническая усмешка. Между тем оба не были никакими братьями и даже просто родственниками: блондина звали Паша Кузин, а брюнета — Боря Басин. Кузин и Басин, хоть и руководили сотней охранных гоблинов, сами были людьми вполне интеллигентными. Кузин закончил МГИМО и чуть было не стал атташе в Нидерландах, имея перспективу вскоре сделаться вторым секретарем посольства в Гааге. Басин играючи получил красный диплом на журфаке МГУ и мог выбирать между аспирантурой (тема «Николай Новиков и традиции российской демократической журналистики» была абсолютно выигрышной) и местом в газете «Московский листок», где ему сразу давали отдел. Однако в это самое время столичные книжники наконец получили в свое владение «Олимпиец».
Басин с Кузиным, синхронно наплевав на блестящую карьеру, кинулись в водоворот бизнеса. Оба с детства были фанатичными книголюбами, обоих грела мысль самим организовать в Москве некий Центр Книжного Изобилия и обоих не пугали соображения, что сначала работать придется далеко не в белых перчатках. Как-то так вышло, что оба они взялись перво-наперво за охрану «Олимпийца» — да так и не смогли потом остановиться, затянуло. Закономерное, кстати, явление. Быстро привыкаешь, что у тебя в подчинении сотня крепких парней, а потом уже нет сил отказаться. Паша Кузин и Боря Басин, организовав в «Олимпийце» очень надежную систему охраны, из книголюбов стали профессионалами в своем деле — и удовлетворились этим. Внутренний механизм книжного рая отныне работал, как часы, редко требовал смазки или ремонта (случай, когда я — при помощи Цокина — нашел в «Олимпийце» предателя, был из разряда ЧП). Теперь можно было, не торопясь, покуривать, тренировать новое пополнение, изредка устраивать учебные тревоги. И еще — со вкусом читать газеты. Точнее, одну газету.
— Что новенького пишут? — спросил я у Кузина с Басиным, хорошенько затянувшись своим «Кэмелом». Ответ мне был известен заранее.
— Дурость, как всегда, — иронично улыбаясь, ответил Кузин.
— Как и следовало ожидать, — согласно кивнул Басин.
— А все-таки? — полюбопытствовал я. Необходимо было полностью соблюсти ритуал.
— Дутые сенсации, — констатировал Кузин.
— Безмозглые комментарии, — радостно провозгласил Басин.
— Пол-на-я де-гра-да-ция! — со смаком проскандировали оба.
Эту маленькую сценку при встрече мы разыгрывали уже второй год. С тех самых пор, когда оба начальника охранной службы «Олимпийца» стали, ради развлечения, прилежными читателями московской «Свободной газеты». Удовольствие, которое они от этого получали, было мазохистского свойства. Оба ловили какой-то жуткий извращенный кайф, вчитываясь буквально в каждый материал этого, мягко скажем, не лучшего столичного издания. Виктору Ноевичу Морозову, главному редактору СГ, должно было икаться каждое утро, когда Кузин с Васиным разворачивали очередной номер. Парочка ввела для удобства своеобразное разделение труда: Кузин — как дипломат по образованию — брал на себя первые четыре полосы, а Васину, журналисту с филологическим уклоном, доставались культура и пестрая смесь.
Я досмолил одну сигарету и сразу же взял вторую. Перед серьезным делом необходимо было снять стресс, если он был. И, кроме того, меньше двух сигарет наша обычная болтовня с двумя охранными шефами никогда не продолжалась. Если бы я откланялся раньше, это бы выглядело подозрительным. А так — все, как всегда. Яков Штерн зашел в «Олимпиец» прогуляться по рядам и присмотреть себе клиентов. Нормальное дело.
— Как поживает наша внешняя политика? — спросил я у Кузина, кивая на газетный лист.
— Если верить Виктору Ноевичу, издыхает, — немедленно сообщил мне Паша Кузин — Господин Морозов дал нашему министру иностранных дел двадцать четыре часа, чтобы тот подал в отставку или застрелился. Есть тут, кстати, и ценный совет Виктора Ноевича лично президенту. Срочно снять с поста премьер-министра и назначить на его место… кого бы вы думали?
— Самого Витюшу Морозова, — ответил я, не задумываясь.
— А вот и не угадали, Яков Семенович, — сказал Кузин. — Виктор Ноевич — не эгоист какой-нибудь. Он не о себе, он о России печется…
— Ну, тогда совсем другое дело… — протянул я. — Тогда не знаю.
— Господина Иринархова, разумеется! — рассмеялся Кузин. — Нашего экономического гиганта. Выпустить из Лефортово — и сразу в премьеры.
— Круто, — присвистнул я. — А аргументы?
— Главных два, — произнес Паша уже серьезным тоном, хотя ироническая усмешечка по-прежнему оставалась у него на губах. — Во-первых, компания «ИВА» как символ российского просперити и всем образец. Во-вторых, господин Иринархов пользуется-де народной любовью и может сплотить нацию. Те, у кого есть хоть одна акция «ИВЫ», за родного Авдеича должны землю рыть и глотки рвать.
— Допустим, — хмыкнул я. — А у кого нет вообще ни одной акции? В России, как я слышал, таких большинство. Вдруг они не станут за Иринархова землю рыть?
— О-о, тут все продумано, — с такой же мефистофельской усмешкой разъяснил мне Кузин. — Каждого надо обязать купить, по крайней мере, по одной акции «ИВЫ». Административными методами. Вынужденная, но неизбежная мера.
— Ага, — наконец догадался я. — И тоже в двадцать четыре часа.
— Верно, — подтвердил Паша Кузин — И тогда возникнет новая единая историческая общность — акционеры компании «ИВА».
— Грандиозно, — вздохнул я. — Морозов сошел у ума. Клинический случай. Или весь мир сошел с ума?
— Это как посмотреть, — подал реплику Боря Басин. — Насчет всего мира — не уверен, но у Витюши Морозова точно есть компаньоны по психушке. — С этими словами он сунул мне под нос газетный лист и ткнул пальцем в одну из статей на культурной полосе. Статья называлась «Человек Возрождения» и подписана была двумя фамилиями — Лагутин и Раппопорт. Так, сообразил я. Обошлись без Властика Родина. Нашли-таки способных и небрезгливых. Статья была посвящена книге мемуаров дорогого Авдеича и вся выдержана, как я успел заметить, в каком-то непристойно-льстивом духе. Кажется, о покойном Брежневе — и то писали куда более сдержанно.
Басин, сам того не ведая, перевел разговор на нужную мне тему.
— А что, — небрежно осведомился я. — В «Олимпиец» уже завезли этот потрясающий бестселлер? Надо бы прочитать. Вдруг я проникнусь…
Кузин с Васиным, не сговариваясь, пожали плечами. Видимо, за время совместной работы они научились выражать свои чувства одинаково.
— Яков Семенович, — укоризненно произнес Паша Кузин. — Это же «Меркурий» издал. Они нам свой товар никогда не завозят. Они — сами с усами. Заставляют московских дилеров брать у них на базе.
— Я слышал, что с несогласными, — добавил Боря Васин, — у них разговор короткий. Не берешь тираж — отправишься на дно Москвы-реки.
— Говорят, топят они людей в бочках, — с мрачной гримасой уточнил Кузин.
— С бетоном, — подтвердил Басин.
Эти истории про «Меркурий» я уже слышал и даже пару дней назад сам пугал «Меркурием» обворованную Жанну Сергеевну. Но сейчас, после убийства Генпрокурора и Гоши Черника, эти гангстерские истории все больше стали казаться мне киношной выдумкой. Вроде столичной Коза Ностры, специально сочиненной мною самим для Алеши Цокина. В реальной жизни все не так, как в американском кино. Гораздо страннее и страшнее.
Тем не менее я кивнул Кузину с Васиным.
— Мафия, — сказал я скорбным голосом. — Убьют и не поморщатся.
— Дело не в том, что убьют, — возразил мне Басин. — Всякие бывают обстоятельства, сами знаете. Но беспредельничать-то зачем?
— Сначала ведь надо договориться по-хорошему, — проговорил Кузин. — Но с такой репутацией, как у «Меркурия»…
Оба шефа охранников развели руками. Опять-таки одновременно и не сговариваясь. Лично они, насколько я знал, своими руками людей не убивали. По крайней мере, без очень серьезных на то оснований.
Признаться, я и раньше знал, что «Меркурий» не дает свои книги «Олимпийцу», и закинул удочку скорее для проверки. Мое предположение подтвердилось Итак, на сегодняшней встрече с людьми из особнячка Щусева у меня будет целых три преимущества. Первое — что я отлично знаю здание комплекса, а они нет. Второе — что посланцев «Меркурия» (и тем более «ИВЫ») здешние охранные гоблины в лицо узнать не могут, а потому, если что случится, примут их за обычных обнаглевших рэкетиров. Каковыми эти друзья, между прочим, и являются. Что касается третьего моего преимущества…
Я вытащил из кобуры свой «Макаров» и протянул его шефам охраны.
— Да ладно, — раздвинул губы в улыбке Боря Басин. — Не валяй дурака, Яша.
— Мы и так не беспокоимся, Яков Семенович, что вы при оружии, — подтвердил Паша Кузин. — Вы же в курсе. Вы ведь не будете тут стрелять, правильно?
— Черт его знает, — задумчиво сказал я. — Человек я вспыльчивый, а люди здесь ходят разные. Вдруг не сдержусь и пущу кому-нибудь пулю в лоб?
Кузин с Васиным дружно рассмеялись. Поверить в такую возможность они абсолютно не могли. Я, как и все завсегдатаи «Олимпийца», знал главный здешний неписаный закон. Все оружие, как и во время визита в «Книжный вестник», следовало сдать при входе. Посетитель, обнаживший ствол на территории комплекса, навсегда изгонялся отсюда, а его данные (или данные его фирмы) заносились в охранный компьютер. Посетитель, выстреливший в «Олимпийце», живым отсюда не выходил.
— Спасибо, ребята. Но правило есть правило, — серьезно проговорил я. — Закон — для всех. И я ничем не лучше других…
Эта традиционная наша пикировка тоже была частью ритуала. Кузин с Васиным предлагали мне, как дорогому гостю, поблажку. Дорогой гость благодарил за оказанную честь, но отказывался. Я передал Кузину свой пистолет, подумав при этом, что гости из особнячка с улицы Щусева скорее всего не посчитают нужным последовать моему примеру. О чем очень скоро крупно пожалеют.
Оставив обоих охранных начальников и дальше измываться над бедной «Свободной газетой», я спустился в подвал, где уже шла оживленная торговля. Встреча наша должна была состояться через четыре с лишним часа на третьем этаже, и я обязан был, не торопясь, обойти все здание в поисках чего-то подозрительного. Чисто теоретически я не исключал, что эти ребята, пришедшие за дискетой, уже тут и присматриваются к месту встречи.
Другое дело, что всех хитростей «Олимпийца» за один раз они все равно бы не сумели изучить. Кроме того, до самого момента встречи они не могли знать, что звонивший им — это именно я и есть. До тех пор, пока я не вытащу из кармана дискету, я — человек-невидимка. Делаю, что хочу.
Обходя подвальный ярус, я не смог отказать себе в удовольствии бросить беглый взгляд на разложенные новинки. Вдобавок, объяснил я своему внутреннему голосу, это необходимо и для конспирации. Посетитель, который здесь не торгует или не рассматривает книги, выглядит настораживающе и вызывает подозрения. Понятно? Внутренний голос мой на это довольно ехидно заметил, что человек без сумки в руках здесь тоже вызывает известные подозрения. Правда, у моего бежевого плаща были огромные вместительные карманы. В них можно было бы поместить трилогию Дюма. Вместо этого на дне одного из карманов бултыхалась одна-единственная дискетка. Карман, кстати, был потайной, пришивал я его сам в одном хитром месте. При беглом обыске найти на мне искомый предмет — если это не трехтомник того же Дюма! — было бы крайне затруднительно.
В подвале торговали, как правило, научными изданиями. Конечно, не такими специальными, для двух-трех десятков знатоков, как в магазине «Евгений Онегин» на Полянке. Но отнюдь не ширпотребом, главное достоинство которого ограничивалось переплетом и картинками. Преобладали многочисленные энциклопедии буквально по всем отраслям. Я все надеялся, что кто-нибудь выпустит что-то типа «Карманного справочника частного детектива», но покамест такой книги мне не попадалось.
Зато новое издание «Справочника по стрелковому оружию» лежало на видном месте, и я лишь усилием воли подавил в себе острый позыв немедленно заполучить в свою коллекцию этот роскошный том. Лишь напоминание о том, что, возможно, сегодня мне придется побегать, уберегло меня от искушения. Носиться с толстым книжным кирпичом под мышкой — развлечение не для слабонервных.
Я все-таки задержался возле импровизированного прилавка со «Справочником»… и бегло перелистал его. На глаза попалась статья о самой последней модели винтовки М-16. Состоит на вооружении у сил быстрого реагирования, спецподразделений, частей особого назначения, а также… Вот-вот, подумал я. А также. А также всех желающих, кто не пожалеет баксов для ее приобретения. Говорили, что в свое время даже ГРУ с Лубянкой приобрели небольшие партии этой винтовки. Чтобы, значит, выяснить, отчего же американская армия не переходит на наши удобные и незаменимые Калашниковы? Так и не выяснили, конечно, зато американское оружие из той партии тихо расползлось неведомо куда. Может, и в компанию «ИВА» как раз из тех мест прибрело?…
Я вздохнул, вспомнив кровавую вмятину на лбу Гоши Черника. Ладно, не надо бы сейчас об этом. Рядом со справочником продавалась «Военно-медицинская энциклопедия». Я открыл раздел «Огнестрельные ранения» и тут же сразу захлопнул. Вот что надо продавать вместе с красавцем справочником! Нравятся тебе опасные игрушки — так на, погляди, ЧТО они могут сделать с тобой самим. Поучительное зрелище. Надолго отбивает охоту делать дырки в людях… Правда, добавил я мысленно, мастеров делать эти дырки никакими страшными картинками в энциклопедиях не вразумишь. Да и не те люди, чтобы вообще читать какие-либо книги.
Я поднялся из подвала на первый этаж и сразу потерялся в толпе, текущей по кольцевому ярусу. Здесь было гораздо суматошней, чем в подвале: торговали уже художественной литературой, хоть и не самой ходовой, на любителя. Наиболее оживленно торговля игла возле лестницы пятого сектора. Пачки переходили из рук в руки, как эстафетные палочки на соревнованиях по биатлону. Когда-то сдуру я чуть не стал биатлонистом, но вовремя спохватился. Ради удовольствия пострелять по шарикам из хорошей спортивной винтовки все равно не хотелось бы лишний раз вставать на лыжи…
— Что новенького? — поинтересовался я у высокого белобрысого продавца в очках, который, согнувшись в три погибели, колдовал над раскрытой пачкой.
— Шесть штук за один экземпляр, если в количестве — то четыре семьсот… — не отрываясь от своего дела, буркнул продавец.
— Книжка-то хорошая? — подозрительным тоном спросил я, глядя на переплет и никак не разбирая за мелькающими спинами покупателей-биатлонистов ни названия, ни имени автора. На обложке, по-моему, красовалась большая задница в шляпе.
— Супер, — все так же, не поднимая головы, сквозь зубы сообщил продавец. — Изюмов — это Изюмов. Море секса. И название клевое. «Дырочка для клизмы». Советую брать не меньше пачки. Разойдется…
— Чего для клизмы? — удивился я. Высокий продавец недовольно разогнулся, чтобы взглянуть на въедливого дурака-покупателя.
— Привет, Денис, — любезно произнес я. — Значит, советуешь брать? И не меньше пачки?
Белобрысого очкастого продавца звали Денисом Апариным. Год назад он работал у Лехи Быкова, но очень вовремя оттуда слинял. По моему, кстати, совету слинял. Теперь, когда Лехиной «Сюзанной» заинтересовались мои бывшие коллеги с Петровки, Апарин был рад-радешенек, что ускребся.
— Здрасьте, Яков Семеныч, — пробормотал он, тщетно стараясь скрыть неловкость. — Извините, сразу не признал. Закрутился, как не знаю кто. Они, суки, взяли моду по экземпляру в пачечку не докладывать. Я продаю в количестве, а потом приходят амбалы со мной разбираться. Большая мне радость!
— Сочувствую, — сказал я вежливо. — Так что, купить у тебя изюмовскую клизму? А, Дениска?
Очкастый Апарин напряженно заулыбался.
— Шутите, что ли, Яков Семеныч? — спросил он, отмахнувшись от очередного мелкого оптовика: дескать, погоди, не до тебя. — У меня еще крыша не поехала, чтобы всучивать своим знакомым этого пидора! Я после первого-то его романа, «Гей-славяне», две ночи нормально спать не мог: все мне снилось, что он ко мне подкрадывается сзади со своим болтом…
Произнеся эту тираду, Апарин деловито подхватил ближайшие четыре пачки и сунул в руки застоявшемуся оптовику. Мелкий оптовик крякнул под тяжестью полутора сотен задниц в шляпах и покорно затрусил к выходу.
— Ухожу я отсюда, — доверительно сообщил мне очкастый Денис, пользуясь минутной передышкой. — Последние дни, можно считать, дорабатываю.
— И куда же, позволь спросить? — осведомился я. — Неужто в магазин-салон «Евгений Онегин»? Апарин пренебрежительно сморщился.
— Сдались мне эти чистоплюи, Яков Семеныч! — проговорил он. — В партию я поступаю.
— Что ли в коммунистическую? — поразился я. Денис был парень с легким прибабахом, но ведь не до такой же степени…
Белобрысый Апарин поправил на носу очки и приосанился.
— Обижаете вы меня, Яков Семеныч, — скорбно произнес он. — Обижаете. За говно какое держите. Коммунисты пусть подотрутся… В «патриоты» я ухожу, — добавил он после двухсекундной паузы и тут же внимательно посмотрел, какое впечатление на меня произвели его последние слова.
Я с любопытством взглянул на новоявленного патриота.
— А что, теперь за это платят? — спросил я Дениса. — Или ты не к Карташову собрался?
— К нему, — с достоинством кивнул Апарин. — В «Русскую Национальную Лигу», в политсовет. Газету будем издавать, «Честь и Порядок». Папа-Саша мне сказал, что деньги на издание уже есть… «ИВА» дала аж триста лимонов. — При этих словах Апарин почему-то перешел на торжественный шепот.
Ух ты! — подумал я. Наш пострел везде поспел, ай да Виталий Авдеевич. Чернорубашечники-то вам зачем? С Честью и Порядком проблемы? Или просто денег некуда девать и покупается все до кучи? Но только куча уж больно неприятная, Виталий Авдеевич. Это ведь не ива над рекой под гитарный перезвон и не старушкам в массовке из-под полы купюры раздавать. Хотя, конечно, откуда-то «ИВА» берет же добровольцев — устраивать прокурорам несчастные случаи…
Очевидно, эти мысли каким-то образом отразились на моем лице, однако Денис Апарин все понял по-своему.
— Вы не подумайте, Яков Семеныч, я не из-за денег туда иду, — поспешно сказал он. — На одной изюмовской жопе, — Денис с досадой пнул пачку, — я куда больше могу заработать. Просто осточертел весь этот бардак! Киоски эти наглые на каждой улице, детки грязные милостыню просят. Куда не кинь — либо голубые, либо жирные ворюги, либо иностранцы. Опять же инородцы кругом, на шею сели, все эти Марковичи, Вольфовичи, Боруховичи…
— Семеновичи, — с готовностью продолжил я ряд. — Семеновичей забыл, Дениска. Нехорошо.
— Это вы напрасно, Яков Семеныч, — глухо сказал Апарин. — Я же в общем говорю, для примера… Вы же знаете, против вас я ничего не имею. Я за вас кому угодно башку проломлю, только скажите.
— И фюреру своему — тоже? — полюбопытствовал я. Апарин ничего не ответил. Он сосредоточенно взялся опять за пачку с Изюмовым.
— Ладно, — подвел я черту. — Спасибо хоть на этом…
Чтобы сегодня больше не встречаться с патриотическим Денисом, я не стал делать круг по этому ярусу, а сразу поднялся на второй этаж. Народу здесь было особенно густо, и метров двести по кольцу пришлось продираться, как в вагоне метро в часы пик. Затем коридор образовал широкую пойму, и я смог наконец отдышаться. На втором этаже царили детективы — самые разнообразные, толстые и тонкие, всех форм и расцветок.
Королем этажа было издательство «Унисол», наладившее бесперебойный выпуск сразу шести зарубежных детективных серий. Приди я сюда без серьезного дела, я бы не удержался и прикупил пару новинок — просто для коллекции. Сами по себе вещи, выпускаемые в «Коллекции» «Унисола», ничего особенного не представляли — но книгу было приятно взять в руки, перелистать, полюбоваться ей… Это подкупало всегда очень многих, иногда даже и меня. Умом я понимал, что в книге главное — содержание, однако на практике не всегда мог удержаться. Всякий раз я уговаривал себя, что, мол, вдруг ЭТА книжка окажется хорошей? И всякий раз, прочитав несколько страниц, ставил на полку для украшения интерьера.
— О-о, Яков Семенович! — шумно обрадовался старший из продавцов за большим прилавком «Унисола». Это был Саша Егорьев — юноша с конским хвостиком на голове и с титановым кубиком-кастетом, аккуратно пристегнутым к поясу. С виду кубик выглядел сувенирной безделицей, но я-то знал, что им можно причинить много неприятностей. Что поделаешь: запрет на огнестрельное оружие не снимал всех проблем, и иногда на этажах между продавцами и слишком бесцеремонными дилерами вспыхивали стычки — тихие (чтобы не вмешивалась охрана) и безжалостные. Правда, сегодня на этаже было спокойно. Пока.
— Привет, Санек, — негромко произнес я. — Чем порадуешь?
— Да ничем особенным, — развел руками Егорьев. — Вышел новый том «Коллекции», но, по-моему, полное барахло. — Он ткнул пальцем в целлофанированный переплет, па котором был изображен пистолет в луже крови, а надпись гласила «Эдгар Лоуренс. Грязные-грязные руки».
— О чекистах, что ли? — поинтересовался я. — Разоблачительный роман? Ну да, третий том трилогии.
Егорьев испуганно схватил книгу и бегло ее перелистал.
— Нигде не написано, что третий, — с облегчением проговорил он. — А то бы из меня душу вытрясли. Где, мол, первые два… Кстати, — с внезапным сомнением он взглянул на меня, — с чего это вы взяли, будто книга разоблачительная, да еще и про чекистов?
— По названию определил, — беззаботно сказал я. Грех было не разыграть серьезного Санька. — Выражение Дзержинского помнишь? Ну, так вот: твой Эдгар Лоуренс просто обязан опровергать это выражение, и не меньше, чем в трех томах. Первый должен называться «Горячая-горячая голова», а второй, соответственно, — «Холодное-холодное сердце». Понял?
Егорьев сосредоточенно пожевал губами.
— Угу, — произнес он через несколько секунд. — Шутка. Понимаем. Я тащусь. — Лицо у него при этом было похоронное: он уже сообразил, что я шучу, но пока еще не въехал в смысл моих слов.
Мне стало неловко, как будто я вытянул у грудничка погремушку. Иногда люди, начисто не понимающие шуток, даже моих, меня пугают. Они словно бы живут в ином измерении, где все слова имеют только одно значение, не больше. И где люди не умеют улыбаться, когда им плохо или, тем более, хорошо. Холодный, стерильный, кладбищенский мир. Диктатура Снежной Королевы.
Я осторожно стал отодвигаться от прилавков «Унисола» и сам даже не заметил, как попал к стеллажам с отечественным детективом. Тут покупателей было не в пример меньше, и каждого нового продавцы не уставали приманивать. Увидев меня в приятной близости от своего прилавка, незнакомый молодой книготорговец в черном батнике, с серебристой цепочкой на шее, тут же проговорил, таинственно понизив голос:
— Есть надежный проходняк. С каждой пачки наварите по сто штук. Гарантирую, берите.
Он, не мешкая, всучил мне том в темно-синем супере. На супере кремлевская башня была взята в аккуратное перекрестье оптического прицела…
Это был последний роман Гоши Черника. Тот самый, что я видел на презентации. Роман действительно последний, других не будет. Ах, Гошка… Я с грустью раскрыл книгу наугад. — «Сто-ой! — прокричал Бережной, передернув затвор своей пятнадцатизарядной „беретты“. Но Николаев не останавливался. В два прыжка перемахнув через забор»… Узнаю манеру Гошки. «Беретта», преодоление пропасти в два прыжка… Бедняга Черник.
— Берите в количестве, — Продавец в батнике цепко схватил меня за рукав и шепнул на ухо: — Автора, если вы еще не в курсе, грохнули буквально вчера. Говорят, всего изрешетили из автомата. Теперь первый посмертный тираж на ура пойдет, может, еще и допечатки будут…
Я выдернул свой рукав у него из лап и вернул Гошин том на прежнее место. Кому — смерть, а кому и посмертный тираж. Подонок.
— Стервятник хренов, — злобно процедил я. — Я тебе дам — грохнули…
Продавец детективов недоуменно и испуганно отшатнулся от меня, но я не стал бить ему морду. Для него Гошка, в конце концов, — только имя на переплете. Он ведь, этот сукин сын, не видел, как совершил свою последнюю посадку на асфальт человек-самолетик в нелепом праздничном пиджаке с блестками.
Я протолкнулся из детективного аппендикса к лестнице и, обуреваемый мрачными мыслями, стал обдумывать план действий на ближайшие полчаса: что я буду делать, если и на втором этаже не найду ничего подозрительного. Но, как это часто бывает, о моих планах подумали без меня. Я все еще торчал в задумчивости возле лестницы, когда за спиной знакомый голос произнес:
— Вот и Яков Семенович, собственной персоной.
Я тут же хотел обернуться на голос, но мне ткнули в спину что-то твердое и приказали:
— Не оборачиваться…
Спина моя, чуткая к подобным штуковинам, определила твердый предмет как пистолетный глушитель. Еще через полсекунды я сообразил, откуда мне знаком этот голос. Вчера, во время моего последнего звонка в контору «ИВЫ», на том конце трубки был именно он. Ловко, подумал я. Как же они меня вычислили? Ничего себе человек-невидимка!
— Дискету, быстро! — проговорил голос за спиной, и глушитель вдавился под лопатку чуть сильнее, чем положено.
Ну да, разбежался, подумал я. А вслух сказал, стараясь быть спокойным:
— Немедленно уберите пистолет. Я ведь не идиот, чтобы носить ее с собой. За кого вы меня принимаете?
На самом же деле я был именно идиот, и дискета, сами понимаете, скрывалась у меня в потайном карманчике. Но если они откуда-то узнали, что я — это и есть таинственный похититель, то они обязаны были кое-что слышать о моих подвигах и моей крутизне. Вот случай, когда репутация работает на тебя, даже если ты облажался. Так и оказалось.
Глушитель исчез, и я смог повернуться.
За моей спиной стоял невысокий элегантный джентльмен лет под пятьдесят, в отлично сшитом костюме и супермодной американской шляпе с большими полями, чуть загнутыми вверх. На правой руке у него висел дорогой плащ, из-за которого высовывался серый ободок глушителя. Джентльмен был умеренно усат и очень умеренно бородат. Если сравнивать его бороду с иринарховской, то соотношение будет пять к одному в пользу дорогого Авдеича. Мне вдруг пришла в голову дурная мысль, что степень важности начальства в компании «ИВА» определяется как раз длиной бороды. В таком случае передо мною — начальство низшего ранга. Типа младшего беса для особых поручений.
Я невольно усмехнулся своим мыслям и окончательно успокоился. Сразу они меня не убили, хотя и могли. Считай, уже проиграли.
— Простите, с кем имею честь?… — поинтересовался я.
— Для покойника вы выглядите бодро, Яков Семенович, — усмехнулся джентльмен. — И потому слишком любопытны… Впрочем, в ближайшие пятнадцать минут можете называть меня… скажем, Петром Петровичем.
— А через пятнадцать минут как мне вас называть? — с любопытством спросил я. — Вы носите каждое имя не более четверти часа? Тогда это, извините, неэкономно.
В отличие от Сани Егорьева, Петр-допустим-Петрович чувством юмора обладал и тонко улыбнулся.
— А через пятнадцать минут мое и вообще чье-либо имя вас уже не будет интересовать, — произнес он — Оглянитесь-ка по сторонам Только не делайте резких движений. Идет?
Я неторопливо огляделся. С четырех сторон на расстоянии прыжка от меня пребывало еще четверо элегантных джентльменов. Они делали вид, что прицениваются к новинкам на стендах и прилавках, а сами внимательно буравили нас глазами. У каждого из них левый борт пиджака чуть выдавался вперед по сравнению с правым — словно все они страдали легкой левосторонней полнотой. Как я и предполагал, все они и не подумали сдать свое оружие на входе. Что ж, пеняйте на себя. Мне остается теперь только вынудить их пустить эти пистолеты в ход. Конечно, не здесь, а именно на третьем этаже. Здесь шальной пулей могло зацепить кого-то из посторонних; на третьем же, пока хорошенько не отремонтированном, находились в основном склады. Там тоже появлялись книгоноши — но не толпами по крайней мере. Выбирать приходится меньшее из зол.
— Убедились? — спросил меня пятнадцатиминутный Петр Петрович. — Бежать вам некуда. Итак, где дискета?
Я пожал плечами:
— Кажется, мы договаривались насчет обмена. Будет Макдональд — будет и ваша дискета…
Сам я понимал, что мои требования со стороны выглядят абсолютно бредовыми. Наверняка роман, из-за которого я рискую головой, представляет собой такую же чепуху, что и какая-нибудь книга «Грязные-грязные руки» с кровавым пистолетом на обложке, которую я видел несколько минут назад. Скорее всего, издание этого несчастного Макдональда не принесет птичке, кроме неприятностей, никаких особенных прибылей. Так ради чего же я все это делаю? Ради Жанны Сергеевны? Из-за того, чтобы поквитаться с убийцами Гоши Черника? Скорее всего, из-за собственного упрямства. Раз начал — нельзя уже отступать. Идиотские принципы. На моей могильной плите будет выбита надпись: «Покойный не отступил». Славно-славно. Тебе, Яков Семенович, в оптимизме не откажешь.
Петр Петрович с нажимом переспросил.
— Так где дискета?
— На третьем этаже, спрятана, — ответил я заготовленной заранее фразой. Очень убедительное, кстати, вранье. Я ведь действительно МОГ ее там спрятать. С целью последующего обмена. — Но без меня вы ее все равно не найдете.
Петр Петрович сделал нетерпеливый знак рукой, и пара окрестных джентльменов мгновенно закрыла меня от посторонних взглядов своими спинами, а четыре руки быстро обхлопали мои карманы. Кроме потайного, естественно.
Я усмехнулся.
— Смешно? — удивился один из тех двоих, кто наводил шмон.
— Щекотно, — объяснил я. — Работай-работай, видишь, начальник нервничает.
Обыск моих карманов не дал никаких результатов.
— Шеф, — вполголоса проговорил второй джентльмен. — У него и оружия-то нет. Только документы, бумажник и шариковая ручка…
— И ключи, — добавил я предупредительно. Петр Петрович покачал головой:
— Как же так, Яков Семенович? Идете на такую ответственную встречу — и без оружия. Как-то даже не согласуется со всем тем, что мы о вас узнали.
— Ваши сведения устарели, — сказал я. — Теперь я пацифист. Кроме того, я и не собирался в вас стрелять. Совершим обмен и разойдемся по-хорошему…
Услышав эти слова, оба джентльмена, проводившие личный досмотр моего имущества, негромко захихикали. Словно им тоже вдруг стало щекотно.
— Ладненько, — не стал больше спорить Петр Петрович. — Обмен — так обмен. Поднимаемся на третий. Только не вздумайте бежать, — предупредил он. — Мои подчиненные — ребята без комплексов. Чуть что — хватаются за пистолеты, за ними не уследишь.
Отлично, подумал я. И не надо следить. Доктор Фрейд, кажется, учил, что комплексы не надо загонять вглубь. А раз их вообще нет — то просто замечательно. Кто хочет, пускай стреляет.
Петр Петрович (еще в течение восьми с половиной минут) сделал знак оставшимся своим элегантным орлам, и те, взяв меня в плотное кольцо, стали конвоировать, ведя вверх по лестнице. Надо отдать им должное, маневр свой они совершали слаженно и красиво. Наблюдатель наверняка решил бы, будто по лестнице поднимается компания самых близких друзей.
На третьем этаже было почти пустынно. Ремонтная бригада сегодня не работала, а потому огромные жестяные листы, предназначенные для декоративной отделки перекрытий, в беспорядке лежали на полу и были прислонены к стенам. Большие стекла, готовые быть вставленными во внутренние рамы галереи, ждали своего часа в больших деревянных кузовах с подпорками. В перспективе здесь должен будет располагаться грандиозный торговый зал, и когда это произойдет, на третьем тоже яблоку негде будет упасть. Сейчас же здесь было полным-полно свободного места. И никаких яблок.
— Яков Семенович, — сказал мне предводитель вооруженных джентльменов, осмотревшись и вполне довольный увиденным запустением. — Теперь вам уж точно деваться некуда. Вы проиграли. Верните дискету, ответьте на пару моих вопросов… а там посмотрим.
— Сначала вы ответьте, — попросил я, осторожно смещаясь в сторону жестянок и стекла. Надеюсь, смысл моих телодвижений был Петру Петровичу и компании пока неясен.
Петр Петрович взглянул на часы и проговорил:
— Спрашивайте, но только быстро.
— Айн момент! — согласился я. — Каким же образом вы меня вычислили? Если, конечно, не секрет.
— Какие же от вас теперь секреты? — проговорил Петр Петрович-для-особых-поручений. — Все элементарно. Ваш трюк с телефоном был недурен… кстати, как вы это сделали?
Я развел руками: дескать, сам не знаю, как-то получилось…
— Ну, неважно, — махнул рукой Петр Петрович. — Это уже не имеет значения. У нас, видите ли, прекрасная записывающая аппаратура. Плюс к тому наши аналитики уже знали уровень вашей квалификации…
— Сейф? — уточнил я.
— Вот именно, — согласился Петр Петрович. — И еще эти трюки с маскировкой. И вдобавок ко всему маниакальные разговоры о романе Макдональда… Словом, мы определили круг ваших интересов, а потом уже за ночь прокрутили ваш голос трем сотням людей из соответствующих сфер… Я понятно излагаю? — неожиданно прервал себя мой собеседник.
— О да, — искренне ответил я, выигрывая еще шажок. — Неужели трем сотням? Хотя… с вашими деньгами…
— Деньгами, которые вам и не снились, — строго сказал Петр Петрович. — Ну, довольно. Я потешил вашу любознательность. Теперь удовлетворите мое любопытство. В принципе, мы уже знаем, кто именно вас послал и чего хотят эти люди. Мы просто хотели бы получить от вас подтверждение. Так, для порядка.
Я сказал, тщательно выговаривая слова:
— Имя клиента, извините, сообщить не могу. Права не имею. А нужен мне всего только роман Стивена Макдональда «Второе лицо». Записанный, сами понимаете, на дискете… Так что, меняемся?
Мне надо было раздразнить эту публику, и я своего добился.
— Где дискета, черт побери?! — повысил голос Петр Петрович.
Я сделал еще один шаг в сторону и в секунду извлек из потайного карманчика дискету, столь необходимую «ИВЕ» с «Меркурием». Если бы я еще знал почему!…
— Вот! — сказал я, делая еще шажок так, чтобы оказаться между запасами жести и стекла. — А теперь давайте Макдональда.
Петр Петрович произнес почти равнодушно:
— Вы меня окончательно разочаровали, Яков Семенович. Вы повели себя как зеленый дилетант. Неужели вам с самого начала не было ясно, что ни на какой обмен — тем более такой дурацкий! — мы не пойдем? На ваше несчастье, дискета не была толком защищена и вы могли видеть текст… Уберите его, он мне надоел, — приказал он своим архангелам, вяло кивнув в мою сторону. — А потом заберите то, что он украл.
Четверка выхватила свои пистолеты с глушителями. В обычных условиях пальбы бы никто не услышал. Но здесь…
— Не надо стрелять, — честно предупредил я этих самоубийц, но только, похоже, их раззадорил.
Сам Петр Петрович снял с руки плащ и прицелился. Пора! Дальше будет поздно. Действуй, Яша.
Не дожидаясь первого же выстрела, я бросился на пол, извернулся и тут же нырнул в узкую щель между жестянками и стеной. Жестяные листы подпирали отнюдь не глухую стену: там был невидимый издали выход и мертвый эскалатор, ведущий обратно на второй этаж. Эскалатор обещали починить к весне, но пока это была обычная лестница — просто с железными ступеньками.
Самих выстрелов я, разумеется, не слышал. Но зато над моей головой загрохотали громы — гулко, сочно, на целых три этажа вниз. Будь их пистолеты трижды с глушителем, любая пуля в такой ситуации могла произвести больше шума, нежели слон в посудной лавке. Кроме того, я надеялся на рикошет — и не ошибся. Звон разбитого стекла был столь силен, что вздрогнули наверняка даже все остальные потревоженные стекла на других этажах. Акустика здесь была замечательная. Предполагалось, видимо, что громовое «ура!», предназначенное нашим замечательным спортсменам, будет подниматься с трибун и заполнять все здание спорткомплекса, резонируя во всех коридорах и во всех проходах. Однако сегодня здание заполнилось совсем иными звуками — еще более громкими, но на слух чрезвычайно неприятными. Представьте, что вы разбиваете за один раз два десятка огромных оконных стекол два на два метра. А теперь представьте, что эти осколки стали разлетаться в стороны, тараня жесть. Звук от соударения стекла и железа, по утверждениям знатоков, один из самых неприятных для человеческого уха. Шум от разгрома, невольно учиненного наверху посланцами «ИВЫ», оскорбил слух сотен, если не тысяч посетителей «Олимпийца». И уж, конечно, он оскорбил слух охраны комплекса.
Скатываясь по эскалатору вниз, на второй, я уже знал, что вслед за визгом и скрежетом наверху мгновенно заработает охранная сигнализация, завоют сирены в четырех караулках, расположенных в четырех равноудаленных местах, а все входы и выходы в «Олимпиец» окажутся перекрытыми. Команда из «ИВЫ» совершенно напрасно приняла мое подлое предложение встретиться именно здесь и вломилась в чужой монастырь со своим уставом. Что же, в этом случае начинал действовать другой устав — гарнизонной и караульной службы, обогащенный боевым опытом кузинско-басинских коммандос. Мне однажды довелось присутствовать на учениях, которые оба охранных шефа проводили по меньшей мере раз в месяц. Тогда на моих глазах разрабатывался очень сложный сценарий — обезвреживание террористов, засевших на первом этаже и в подвале. Сегодня же я здорово облегчил охране задачу, собрав джентльменов и их предводителя на малонаселенном третьем этаже. Они, понятно, кинутся к спуску вслед за мной, но время будет потеряно: их встретят там, где они того не ждут…
Я скатился вниз, проворно отполз под соседнюю лестницу и, смешавшись с толпой испуганных покупателей, стал ждать скорой развязки. Как я и предполагал, все произошло очень быстро, буквально за считанные секунды. Эти безмозглые обалдуи, скатываясь вниз по неработающему эскалатору, не догадались даже припрятать поскорее свои огромные пушки. Напротив, увидев выскакивающих из своих укрытий кузинско-басинских коммандос, они инстинктивно открыли стрельбу из своих пукалок. Для того чтобы пришить выстрелом в затылок непокорного частного сыщика, эти пистолеты были, безусловно, незаменимы. Но вот сравнение с охранными «узи» машинки проигрывали…
Самый первый джентльмен из «ИВЫ», спрыгнувший на второй этаж, получил очередь в грудь и умер, не успев понять, в чем дело. Двое других — именно те, что так неудачно пытались меня обыскать, — вздумали посоревноваться с охраной в меткости, но силы оказались слишком неравными: двое против двух десятков — заведомо невыигрышная партия. Через несколько секунд оба они уже лежали неподвижно, сделав в общей сложности не более пяти выстрелов. Четвертый из орлов Петра Петровича просто споткнулся, стараясь погасить силу инерции, и, угрожающе суча руками, упал сверху на большую пирамиду из пачек с романом «Грязные-грязные руки» (продавцы уже при первом шуме грамотно попрятались за прилавками). Там его и настигла очередь охранника. Последний из орлов Петра Петровича скатился вниз к подножию книжной пирамиды, схватился за разорванный очередью живот, задергался и затих. Пистолет с глушителем выпал из рук прямо в кровавую лужу, успевшую натечь, и картина эта сделалась до отвращения похожей на рисунок, украшающий обложку бестселлера Эдгара Лоуренса. Меня чуть не стошнило. Я знал, что по законам «Олимпийца» эти люди безоговорочно попадали в разряд террористов и заслуживали немедленного уничтожения. Я знал, что, если бы мой план не сработал, не они, но я валялся бы сейчас среди пачек книг, прикрывая руками окровавленный живот. И все же… Сегодняшний бой я, безоружный и беззащитный, выиграл чужими руками на знакомой территории, но в следующий раз, боюсь, они вынудят меня играть по СВОИМ правилам…
Тут я вспомнил о Петре Петровиче и, пригнувшись, бросился к дверям основного хода: если не по эскалатору, то спуститься он мог только по основной лестнице. Лестница, однако, была пуста: валялись лишь обрывки оберточной бумаги, огрызки бечевок, смятые остатки бракованных суперов… И все же он был здесь! В том месте, где располагался узкий чуланчик с пожарным гидрантом, я услышал слабый шум. Оружия у меня по-прежнему не было, однако в данном случае оно мне было без надобности. Вжавшись в узкую щель чуланчика с гидрантом, бывший Петр Петрович умирал. Очевидно, его зацепило пулей, когда он еще был наверху и когда туда стали выпрыгивать первые охранники. Но он еще смог одолеть один лестничный пролет и попытался спрятаться.
Когда я подбежал, сил у него уже не хватило, чтобы поднять свой пистолет. Однако он еще был жив, он еще был способен узнать меня.
— Ра-ду-ешь-ся?… — с колоссальным напряжением проговорил он. Тоненькая струйка крови стекла изо рта и стала заливать элегантный пиджак.
— Нет, — сказал я правду. Вид умирающего человека, даже врага, никому бы не смог доставить большой радости. Ненависти я уже не испытывал.
— Какой же ты дурак… Яков Семенович… — прошелестел посланец «ИВЫ». — Тебя убьют… обязательно… Впутался зря… Дурак… Слишком много поставлено на «Доппель»…
— На что? На что?! — быстро спросил я умирающего. Я вдруг осознал, что теряю шанс узнать, что же на дискете.
— А-а… — удивленно прошептал бывший Петр Петрович. — Ты… не знаешь?… Тогда тем более… дурак.



Глава 5
ДУБЛЬ-ПУСТО

Если мужчина возвращается домой усталый, еле живой, пахнущий кровью, в грязном плаще (который еще утром был как новенький), то его женщина просто обязана быть счастлива. Потому что все-таки жив. А в этом деле чуть-чуть не считается…
Жанна Сергеевна, птичка моя, однако, так не думала. Увидев меня на пороге в таком живописном виде, она в ужасе замерла, словно вместо меня к ней явился главный персонаж популярного кинохита сезона «Граф Дракула. Первая кровь». И это при всем при том, что вчера после катастрофы в театре «Вернисаж» вид у меня тоже был далеко не блестящий. Тенденция, однако.
— Все почти нормально, — произнес я сразу, вместо здравствуйте, перво-наперво захлопнув входную дверь. Глупо одну и ту же ошибку совершать дважды. Конечно, по дороге домой я самым тщательным образом подстраховался и даже сделал лишний крюк почти в километр, подозревая в каждом втором прохожем соглядатая «ИВЫ». Я надеялся, что, вычислив меня, они все-таки едва ли соберут координаты всех дальних знакомых Жанны Сергеевны Володиной. Поэтому призрак киллера за моей спиной, стреляющего мне в затылок, пока, слава Богу, оставался плодом моего больного воображения. Ну, а далеко вперед я не заглядывал Иначе можно сразу делать себе харакири от полной, космической безнадеги во всех делах, минуя личные.
— Что значит «почти»? — воскликнула Жанна Сергеевна — Ты цел? — И она принялась стаскивать с моих плеч некогда бежевый, а ныне пятнистый от грязи плащ. Словно бы хотела убедиться, что под плащом все мои руки-ноги на своих местах. И что я не скрываю от нее пулевой дырки в боку, размером с кулак.
— Цел без всяких почти, — поспешил уточнить я. — Кровь на мне чужая, а грязь — из «Олимпийца». Совсем не подметают там лестницы. Предпочитают нанять лишнюю пару гоблинов для охраны, чем одну простую уборщицу. А так вроде серьезные, интеллигентные люди… — Юмор мой носил отчасти вымученный характер, и хохмил я в основном, чтобы подбодрить птичку. На самом же деле мне было отнюдь не до шуток. Царство Снежной Королевы едва не приняло меня сегодня на постоянное жительство. Но пока я уцелел. Более того: предоставил право выкладывать теперь из льдинок слово «вечность» пятерым охотникам на себя. К черту сантименты, подумал я, тщательно хороня подальше в памяти расстрелянного Петра Петровича и его элегантных орлов. К черту. У Снежной Королевы им самое место.
Мои хохмы Жанну Сергеевну отчего-то совершенно не развеселили. Она все-таки сняла с меня проклятый плащ, взволнованно осмотрела мой костюм на предмет пулевых дыр — и лишь после этого несколько успокоилась. В жизни не видел женщины более заботливой. Наталью, например, интересовала только моя простуда, и только потому, что я мог, кашлянув, передать инфекцию. Когда же я как-то в семейном кругу пожаловался на боли в желудке, это не произвело — помню, как сейчас! — на супругу ни малейшего впечатления. Съел, наверное, что-нибудь, — равнодушно сказала она и была потом несколько удивлена, когда через день скорая увезла меня с диагнозом аппендицит. Стоило мне послушаться жену и промедлить еще хоть несколько часов — и абсцесс меня бы доконал. Об этом любезно сообщил мне потом лечащий врач. Сообщил, надо признать, не сразу, а только когда я выписывался. Чтобы, значит, до того не портить мне настроение. Сам виноват, — нравоучительно заметила по этому поводу Наталья. — Курить надо было поменьше. От курения, я читала, все болезни… Включая и импотенцию! — строго уточнила она, словно я уже давным-давно дошел до этой печальной стадии курильщика. Наверное, в этот момент я окончательно для себя решил: только развод. Иначе мне конец. Именно после выхода из больницы я и стал надежно запасать транквилизаторы, чтобы перетерпеть потоки жениных слез. И ведь перетерпел! — с чувством законной гордости напомнил я себе.
Несмотря на всю мою усталость, я деликатно уклонился от птичкиного предложения помочь и отправился отмокать в ванне без посторонней помощи. Вернее, сначала я чуть не согласился, но потом резко передумал. Помощь Жанны Сергеевны в процессе купания Якова Семеновича была бы волнующе-приятной, но чреватой. Ибо клинические последствия курения, предсказанные Натальей (чур! чур меня!), покамест еще не задели меня своим черным крылом, а потому обычная рядовая помывка с участием двух сторон непременно бы затянулась. Часа на два, не меньше, скромно уточнил я про себя. Никак не меньше. С этими мыслями я покинул ванную, переоделся во все свежее, специально припасенное птичкой, съел предъявленный пирожок. И лишь после этого набрался мужества сказать Жанне Сергеевне:
— Обмен не состоялся.
Кажется, птичка догадалась об этом, лишь только я вошел, и теперь почти не удивилась моему признанию. Тем не менее она, зябко поведя плечами, тихонько спросила:
— Они отказались?
Я вздохнул:
— Похоже, они и не предполагали отдавать мне Макдональда. Кажется, они вообще приняли меня за мелкого наемника, посланного из тридевятого царства забрать То-Не-Знаю-Что. Их, скорее, занимало, КТО меня послал…
— Они спрашивали об этом? — с тревогой поинтересовалась птичка. Возможно, она вообразила, что я обожаю направо и налево распространять сведения о своих клиентах.
Я сделал драматическую паузу, а потом сказал печально:
— Только об этом и спрашивали. Мы, дескать, и так все знаем, но все же скажите, уточните, авось нам веселее будет… Примерно в таком вот духе.
— И что же? — округлив глаза и склонив по-птичьи головку набок, допытывалась Жанна Сергеевна. Воробышек решил, будто наша главная проблема именно в том, кто из покойников и о чем спросил.
— Не волнуйтесь, Жанна Сергеевна, — проговорил я. — Какая нам, в сущности, теперь разница, что за вопросы они мне задали при встрече?
— То есть?… — непонимающим тоном спросила птичка.
Пришлось открыть карты. Все равно ведь через час она узнает из выпуска новостей недостающие подробности. Лучше уж сказать самому.
— Обмен не состоялся, и они все умерли. Все пятеро, что решили вместо ченча отнять у нас трофейную дискету задаром…
Жанна Сергеевна побледнела.
— Боже мой! ТЫ их убил, Яшенька?
Я отрицательно покачал головой:
— Даже пальцем к ним не притронулся. Честное благородное слово.
Птичка с недоверием поглядела мне в лицо. Я постарался, чтобы лицо мое ничего особенного не выражало. По-моему, у меня не получилось.
— Несчастный случай, значит?
— Ага, — подтвердил я, почти не слукавив. — Результат неосторожного обращения с оружием.
Видимо, во мне всю жизнь сидел циничный мерзавец, который мог себе пошучивать на тему смертоубийств. Или просто профессионал во мне разыгрался до неприличной степени, решив, что все ему позволено. Заткнись, кретин, сказал я своему профессионалу. Мало того что ты сегодня дал себя поймать и чуть не облажался уже безвозвратно, ты еще и корчишь из себя какого-то Джеймса Бонда. Если тебе и приходится убивать, то только в целях самообороны. И не демонстрируй девочке, какой ты крутой. Противно…
— Извините, Жанна Сергеевна, — поправился я. — Разумеется, это вовсе не случайность. Я спровоцировал перестрелку, а в «Олимпийце» это запрещено. Вот и все. Понимаете?
Птичка, как всегда, оказалась понятливой. Даже слишком.
— Спровоцировал — это как? — серьезно переспросила она. — Вызвал огонь на себя? — В ее глазах вновь блеснула тревога.
Я поцеловал ее, чтобы не отвечать. Говорить «да» означало бы снова выпускать на волю мерзавца или профессионала, щелкающих людей словно семечки. Врать и отвечать «нет» мне совершенно не хотелось. Разговаривая с Жанной Сергеевной, я почел за правило не лукавить. В лучшем случае я мог просто не сказать ей всего, что знаю, — для ее же спокойствия. По крайней мере о последних словах умирающего Петра Петровича я решил пока промолчать. Надо было обо всем крепко подумать. Что толку вновь объяснять птичке, что мы впутались в безумное дело — чем дальше, тем безумнее. Покойный посланец «ИВЫ» утверждал, что мы так и так обречены. Наверняка в его словах была правда, подробностей которой я пока не знал. Но это же давало мне, частному детективу Якову Семеновичу Штерну, известное преимущество. Если бы опасность угрожала мне в меньшей степени, я избирал бы осторожные сценарии, рассчитанные до секунды. Мишень же могла рисковать — другого выбора у нее не было. Кролик в состоянии стресса способен забить лапами удава — факт из «Популярной биологической энциклопедии». Меня, конечно, так же сильно, как простого кролика, запугать не удалось… Но своему родному адреналину не прикажешь. Поступает в кровь, голубчик, не обращая внимания на все показное спокойствие и весь дурацкий юмор с похоронным оттенком.
— И еще, — признался я, — они меня вычислили. Теперь они знают, как меня зовут, чем я занимаюсь. Вполне возможно, станут наблюдать за моими друзьями, раздадут фотографии своим осведомителям. Вы в своем издательстве никому не проговорились, что наняли именно меня?
Птичка замахала руками:
— Что ты, Яшенька! Они там и не знают вовсе про мою затею. Да и издательство мое — два с половиной человека. Я думала: вот издам Макдональда, рассчитаюсь с кредитами, наберу штат… Ой, прости, солнышко, — оборвала она сама себя. — Ты, наверное, думаешь, что я, дрянь такая, буду опять уговаривать тебя… — Глаза птички стали набухать слезами.
Я сказал быстро, пока слезы еще не пролились:
— Не надо меня уговаривать. Я уже сказал, что не отказываюсь. Попробуем еще одну попытку. Надеюсь, что после сегодняшнего «ИВА» отнесется к моим словам серьезнее…
— Погоди, Яшенька, — прервала меня Жанна Сергеевна. — Да ведь ты сам только что сказал — тебя вычислили! Тебе и носа на улицу теперь нельзя будет высунуть…
Я сделал удивленную гримасу:
— Жанна Сергеевна, с чего вы взяли, что я теперь стану отсиживаться? У меня ведь и до «ИВЫ» врагов хватало! И Феденька Петрищев, и «Сюзанна», и «Папирус» господина Лебедева… Я уж не говорю про пятнистых ребят в веселых фургончиках, которых вообще неизвестно кто прислал по мою душу.
— Петрищева уже нет, — уточнила птичка. Плакать, к счастью, она раздумала.
— Тем более, — кивнул я. — Стало быть, одной опасностью меньше. И не бойтесь особенно, что меня узнают. Искать-то они будут детектива Штерна, а тем временем…
— …детектив Штерн превратится в бабочку и будет порхать незамеченным возле их собственного носа, — недоверчиво проговорила птичка.
— Как ни странно, почти угадали, — улыбнулся я. — Фирменная маскировка Якова Семеновича еще никогда не подводила. Конечно, я бы предпочел экипироваться в домашних условиях, но… — Я сделал красивый жест рукой. Таким шпрехшталмейстеры в цирке приглашают на арену наездников. — Но в импровизации тоже есть своя прелесть. Из любого подручного материала можно сделать все, что угодно.
— Неужели все? — полюбопытствовала Жанна Сергеевна. По-моему, мои слова внушили ей немного оптимизма. Уже кое-что.
— Именно так, — подтвердил я. — В этой квартире, как я успел заметить, есть много всего интересного. А уж тряпья… Да еще старого…
Птичка виновато склонила головку набок:
— Мои друзья очень славные, по-моему. Только безалаберные. Это плохо?
— Это здорово, — сказал я с искренним энтузиазмом. — Поищите-ка мне в кладовке вот что… — И я подробно перечислил, ЧТО следует поискать. — Кстати, — добавил я, поразмыслив, — там, в прихожей, я как будто видел драный паричок…
— Он женский, — недоуменно проговорила Жанна Сергеевна. — Ты же не собираешься… — Тут она вдруг хихикнула и сразу прикрыла рот ладошкой. Наверное, вообразила меня в женском платье.
— Нет-нет, — успокоил я ее. — Лавры Александра Федоровича Керенского или Тетки Чарлея меня абсолютно не прельщают. И потом я не умею носить туфли на каблуках и говорить противным писклявым голосом… Все проще.
Заинтригованная Жанна Сергеевна отправилась в кладовку выполнять мой заказ. А я, мысленно прикинув сценарий своего будущего костюма, решил сделать еще одно очень важное дело. Обдирая ногти, я вытащил, буквально выбил из нижнего ряда книжного шкафа толстый том немецко-русского словаря. Безалаберные, подумал я, это еще мягко сказано: пыли на книгах было почти столько же, сколько на полу дежурки в особнячке на Щусева. Во всех трех случаях я очень основательно пропылился и потом добрых минут пять разгонял серое облачко, поднявшееся от книг. Как-то в журнале «Вокруг света» я прочитал о хитростях французских рестораторов, которые в своих подвалах специально посыпают пылью бутылки с молодым вином, а потом обтирают их на глазах у клиентов: дескать, из самых запасников, только для вас (трюк, заметим, совершенно в духе Якова Семеновича Штерна). Так вот: пыли на книжных полках хозяев квартиры хватило бы, чтобы морочить головы доверчивым посетителям французских ресторанов едва ли не год. Казалось, что эти хозяева отправились на свой семинар не только что, а в прошлом веке…
Я раскрыл словарь на букве D. Слово «Доппель», которое успел произнести умирающий Петр Петрович, не давало мне покоя. Возможно, в нем была и разгадка злополучного шифра дискеты, хотя я не знал толком даже, в чем, собственно, загадка. Мне было только ясно, что слово — немецкое и не входит в тот минимальный запасец выражений, усвоенных мною после общения с собутыльником из крипо Генрихом Таубе. Смысл смутно брезжил: наверняка это доппель находилось в родстве с французским дублем и английским даблом. Но тут нужна была точность, иначе смысл мог ускользнуть.
Добравшись до нужного места в словаре, я сразу сообразил, что легкого ответа мне найти. Doppel был не только словом-одиночкой: этот красавец с двумя наглыми пэ посередине был составной частью добрых трех десятков громоздких немецких слов, причем каждый раз имелись в виду разные понятия. Я же, со своей стороны, не мог быть уверен в том, что умирающий подарил мне разгадку целиком. То есть придется просчитывать ВСЕ варианты… М-да.
Я отчеркнул ногтем одинокого доппеля и задумался. Буквально каждое значение было вполне подозрительным и давало простор для воображения. Чистый Doppel мог, например, означать машинописную копию, а мог — парную игру в теннис. Машинописная копия давала мне такой сюжет: существует некий документ, напечатанный в двух экземплярах, и вот этот второй экземпляр… предположим, попал в чужие руки. Но и что мне с того? В рассказе почитаемого мною Конан Дойла «Скандал в Богемии» было, по крайней мере, ясно, ЧТО за документ пропал. А здесь — полная неизвестность. В конце концов, «Московский листок» сегодня еженедельно печатает пару скандальных документов, кем-то добытых в Минобороны или на Лубянке. И почти на каждом стоит гриф «Совершенно секретно». Напечатано в двух экземплярах…
Я вздохнул и отложил эту версию на потом. Парная игра в теннис мне понравилась значительно больше. Поскольку теннис — любимая игра нашего Президента, в этой гипотезе был явный выход на Очень Большую Политику. Ту самую, в которой за одну несчастную дискету неизвестно с чем вполне могли бы, не раздумывая, уничтожить и десять человек, и сто, и даже стереть с карты небольшой город. Насколько я знал из газет, Президент наш предпочитал играть в теннис в паре только с верными ему людьми. И если бы вдруг в число любимчиков затесался диверсант… и пронес на корт автомат, замаскированный под теннисную ракетку…
Стоп-стоп, прервал я буйство собственной фантазии. По сравнению с «Днем Шакала» мистера Форсайта трудно придумать что-нибудь новенькое. Наш дорогой Президент — увы, не генерал де Голль. Убивать его сейчас, когда осталось чуть больше года до выборов и он почти наверняка сойдет с дистанции, не имеет смысла. Сейчас каждой партии, даже самой карликовой, напротив, нужно время, чтобы успеть до выборов получше проявить себя. Стоит только кому-нибудь устроить покушение на Президента — как немедленно появится прекрасный повод запретить партии и отложить выборы, а то и распустить Думу… Стал бы господин Иринархов баллотироваться в депутаты, если бы мечтал о таком раскладе?
Оставляем теннис в покое.
Что у нас еще? Doppelbett — двуспальная кровать. Наверняка, живи мы в Америке, я допустил бы существование секретного плана с таким вот названием; что-нибудь на тему компрометации высокопоставленного лица обвинениями в супружеской неверности. Клинтону, по слухам, такие подозрения уже подпортили много крови. Но у нас в России реакция населения будет обратная. Опубликуй сегодня сенсационное разоблачение, что у премьера-де молоденькая любовница — и все будут довольны. Дескать, молодец старик, значит, кое-что еще может! На месте наших политиков возрастом постарше я бы о себе только такие слухи и распускал… Я не выдержал и рассмеялся.
В комнату тут же заглянула встревоженная Жанна Сергеевна.
— Что случилось? — спросила она. Очевидно, рассмеялся я слишком громко, и птичка решила, будто у меня началась вдруг незапланированная истерика. Как запоздалая реакция на перестрелку в «Олимпийце». Может, действительно это у меня нервное?
Я поинтересовался у птички:
— Жанна Сергеевна! Как бы вы, допустим, отнеслись к тому, что у нашего премьер-министра, у Степанова, появится молодая любовница?
Птичка восприняла мои слова очень конкретно.
— Это входит в наш новый план? — Она склонила головку набок. — А ты уже придумал, как я смогу познакомиться с премьером? Он ведь в наши магазины не ходит…
Я улыбнулся и объявил:
— Ход ваших мыслей, Жанна Сергеевна, мне нравится. Но я имел в виду совершенно абстрактный случай.
Птичка облегченно вздохнула:
— Так бы сразу и сказал, Яшенька… Если абстрактный, то одобряю. Пусть будет. Но где мы раздобудем ему эту самую абстрактную любовницу? И, главное, зачем?
Как видно, Жанна Сергеевна уже начала привыкать к моим загибам и импровизациям и пыталась найти в каждой глубокий стратегический смысл.
— Отставить любовницу! — скомандовал я — Это была версия… Вы уже отыскали мне подходящий прикид?
— Нет еще, — помотала головкой птичка.
— Ну так действуйте, время не ждет. — Я царственным жестом отослал Жанну Сергеевну в кладовку, подбирать мне выходные лохмотья на вечер.
Сам же я вновь вернулся к словарю.
Так-так. Doppeldecker — биплан. Я попытался представить какой-то заговор с участием этого слова, но фантазии моей не хватило. В голове вдруг мелькнул образ нашего премьера на биплане с молодой любовницей и с теннисной ракеткой в зубах. Зрелище было бы хоть куда… Ага-а-а. Doppelfenster — это у нас двойные рамы… Теперь на третьем этаже «Олимпийца» их долго нечем будет застеклить. Получу какие-нибудь деньги — сделаю анонимный взнос в фонд «Олимпийца», подумал я с чувством очередного внезапного раскаяния. Doppelganger — двойник, это что-то из Стивенсона, доктор Джекил и мистер Хайд, мои любимые. Ночью, допустим, наш премьер выпивает склянку с химреактивом и выходит на улицу поохотиться. И вот господин Иринархов, узнав, предположим, об этом и имея наверняка аналогичный опыт по части уличной охоты… Бред. В сторону — Doppelganger'а. Далее. Doppelkinn? Двойной подбородок? Сомнительно. Контуры плана с таким названием вовсе никак не вырисовывались. Doppelnelson — хорошее слово. Однако все наши власти предержащие фигурным катанием не увлекаются и заподозрить их в покровительстве двойному нельсону — нереально. Пошли дальше. Doppelschlag. Двойной удар. Сочетание мне это отчего-то понравилось, и я даже стал прикидывать, какой бы смысл «ИВА» стала вкладывать в это слово. Только через пару минут я сообразил, что название показалось мне знакомым по одной простой причине: был такой детективный фильм с участием Ван-Дамма. Отпадает. Того, что бывает в кино, никогда не бывает в жизни. Правило это, как я недавно уже замечал, действует почти безотказно. Если бы кто-то снял фильм, мечтательно подумал я, в котором бы детектив — допустим, Яков и, к примеру, Штерн — ввязывается по дурости в какую-то монументальную заваруху… Тогда бы реальный Штерн мог бы быть спокоен, что ничего не случится… Правда, сурово оборвал я сам себя, кино снимать уже поздновато. Заваруха в самом разгаре. Чем она для меня закончится, не знает никакой Ван-Дамм со всеми его ударами.
Дальше в словаре на полстраницы пошла какая-то белиберда. Doppelstecker — комбинированная вилка-розетка. Очень мило. Назвать некий секретный план, из-за которого люди уже гибнут пачками, таким идиотским словом, можно только после хорошей порции крэка. Насколько я успел заметить, люди в «ИВЕ» сидят серьезные, и даже очень. Наркотиков не употребляют. Я пропустил еще несколько сочных доппелей, среди которых особенно выделялся по степени кретинизма Doppelstokomnibus — двухэтажный автобус. Полный мрак. Если в конце концов все-таки выяснится, что на дискете зашифрованы детали суперсекретного проекта проникновения на московские улицы таких вот гигантских автобусов, я уйду из детективов в дворники. Как явно не способный к иному виду деятельности.
Видение огромного омнибуса, на котором бородатый Иринархов с дискетой въезжает в Думу, было тем не менее столь рельефным, что я замотал головой, отгоняя это наваждение. И — чуть было не пропустил два важных слова. Doppelverdiener и Doppelzungler. Человек с двойным заработком и Двуликий человек. Взяточник и Предатель. Оба эти слова слишком хорошо вписывались в то, что я уже знал о компании «ИВА», или в то, что подозревал о деятельности компании «ИВА». Доппельфердинеров — людей с двойным заработком (второй от «ИВЫ») в нашей стране, и тем более в Москве, было уже немало. Все газеты, печатающие бородатую рекламу; почти все ТВ, наводнившее эфир гитарным перебором и деревом над рекой, — все они вкалывали за свой жирный Doppeldienst. Депутат Крымов, выходящий с портфелем из особнячка на Щусева, наверняка оказался в числе доппельфердинеров. И фюрер Карташов с Дениской Апариным, решившие порадеть за Честь и Порядок, за ивовые денежки, — тоже из них. И публицисты Лагутин с Раппопортом, и парни с мегафонами, и старушки с плакатами (ха-а-арошая прибавка к пенсии!) — в тех же самых рядах. У всех у них, как у древнеримского бога Януса, имеются два лица, и второе обращено на тех, кто выплачивает вторую зарплату. Доппельцунглеры работают за доппельдинст. И еще неизвестно, в какой из двух областей они трудятся усерднее…
Вполне возможно, что я наконец угадал. И что злополучная дискета, за которую уже принял пулю элегантный Петр Петрович, действительно имеет самое прямое отношение к какой-то жутко секретной афере с одним из двух этих названий. Впрочем, точно так же все мои гениальные домыслы могли оказаться обычной игрой воображения, и тайна может скрываться где-то в другом месте. Гадание со словарем в руках было занятием не более умным, чем гадание на картах или на кофейной гуще. Во всех случаях добыть можно было бы лишь намек, тень разгадки, бледный силуэт. Для переговоров с позиции силы этого было совсем не достаточно.
На всякий случай я выписал несколько умных немецких слов на листок, а затем, кряхтя, запихнул словарь обратно в пыльное хранилище. Пыль взметнулась и осела на томе тонким серым налетом. Все как и было.
Ладно, решил я. Сделаем поправку на то, что пока игру веду я — со счетом 5:0. Или 5:2 — считая Генпрокурора и Черника? Нет, тут никакая арифметика не годится. Один Гошка для меня стоил дороже сотни ивовых боевиков. И пока «ИВА» не вернет моей клиентке этот чертов роман Макдональда — у меня есть все основания играть с ними без правил. Точнее, по правилам, которые изобретает на ходу Яков Семенович Штерн. На мгновение мне даже страстно захотелось, чтобы «ИВА» подольше отказывалась меняться: тогда я бы имел полное право наносить им удары, согласуясь с пожеланиями клиента. Удовлетворять чувство мести за счет заказчика. Как граф Монте-Кристо, чьи фокусы оплачивает спонсор. В каком-то смысле тоже доппельфердинст.
Я вздохнул. Чем больше я думал над всей этой историей, тем более странные мысли приходили мне в голову. В ясную и нормальную жизнь заурядного частного сыщика и специалиста по книжным делам ворвалось нечто непонятное, и сыщик со своим маленьким умом никак не мог сообразить: то ли он вытащит сейчас на берег огромную рыбу, то ли рыба, лениво взбрыкнув, утащит горе-рыболова в глубину. Но по крайней мере (я попытался отыскать и светлую сторону в этом безнадежном деле) жизнь моя после прихода Жанны Сергеевны стала значительно интереснее. И под завязку наполнилась новыми впечатлениями — под самую крышу доппельштокомнибуса. И еще возможностью на каждый удар отвечать двойным ударом. Доппельшлагом, мать вашу так и разэтак!
Усилием воли я отогнал подальше шустрых доппелей, как алкоголик пинками разгоняет зелененьких чертей. Чему быть, тому не миновать. И не дергайся. Если очень хочешь сделать как лучше, обязательно получится как всегда. Такой афоризм, по слухам, родил наш пожилой премьер на товарищеской встрече с нашим пожилым Президентом на теннисном корте. Была у них на глазах у журналистов парная игра. Доппельшпиль, так сказать… Тьфу! Избавь нас от лукавого, хоть на полчаса.
И я включил телевизор, чтобы принять порцию очередных теленовостей.
Как только прозвучал ненавистный гитарный перебор, в комнату заглянула Жанна Сергеевна. В руках у нее были какие-то живописные обноски. Лохмотья для Якова Семеновича.
— Ловишь кайф, Яшенька? — с интересом спросила она, кивая в сторону экрана, на котором проклятое деревце все никак не могло обломиться и упасть в реку.
— Настраиваю себя на подвиги, — объяснил я. — Это у меня двухминутка ненависти. Еще пара сеансов — и я обвешаюсь динамитными шашками и побегу взрывать особняк на Щусева…
— Не вздумай, — предостерегла меня птичка. — Там же ценная дискета, она ведь тоже пострадает!
— Уговорили, Жанна Сергеевна, — послушно согласился я. — Я потерплю, пусть бренчит еще хоть целый час.
Тем временем бренчание прекратилось, а на экран выплыл уверенный в себе диктор.
— Может, сразу на тринадцатый переключим? — предложила птичка.
— Не торопитесь, — ответствовал я. — «Чертова дюжина» на сладкое. Сначала узнаем ГЛАВНУЮ точку зрения на ГЛАВНЫЕ события.
Главный диктор на экране напыжился от такой ответственности и, по обыкновению, высыпал на наши головы ворох официального мусора. Президент наш встретился с Патриархом Московским и Всея Руси. Встреча проходила за закрытыми дверями, однако по сведениям, поступившим из президентской администрации — при этих словах диктор скорчил важное лицо, словно только что самолично выкрал эти сведения из кремлевского сейфа, — речь шла о поправках Патриархии к расходной части госбюджета. Наши пограничники в одном сопредельном государстве с боями оставили Кокташский район и заняли Джиликульский или наоборот — я толком не понял. (Камера показывала виды гор, снятые откуда-то из танкового люка, а голос за кадром талдычил о боях профессионально-неразборчиво.) Наш премьер-министр с супругой посетили штат Арканзас, интересуясь видами на урожай американских зерновых…
Увидев супругу премьера, Жанна Сергеевна произнесла задумчиво:
— Лучше бы он все-таки взял с собой молоденькую любовницу.
— В Америке это не принято, — объяснил я. — Лицемерная буржуазная демократия не позволяет. Понимаете?
— А у нас какая демократия? — простодушно поинтересовалась Жанна Сергеевна, глядя, как тучный премьер с натугой седлает маленький одноместный трактор.
— У нас, по слухам, тоже теперь буржуазная, — подумав, сообщил я. — Но отнюдь не лицемерная. Простая как пряник.
Под тяжестью премьера арканзасский тракторишко заскрипел и, возможно, развалился бы, но его спас диктор. Он вновь поспешно возник на экране, сквозь зубы пробежался галопом по Европам, обозревая международные новости, буркнул что-то о явно никому не интересных Голландских высотах, а затем уже с радостью отдался происшествиям. Как я и ожидал, перестрелка в «Олимпийце» имела некоторый резонанс. Камера показала озабоченную парочку — Кузина с Басиным, которые руководили ликвидацией последствий инцидента. С чувством некоего облегчения я узнал, что ущерб, причиненный «Олимпийцу», весьма незначителен и в основном сводится к побитым стеклам на третьем этаже. Трупы террористов, как водится, не были опознаны, и диктор за кадром стал зачитывать чьи-то предположения, будто рэкетиры намеревались наехать на торговцев издательства «Унисол». Немедленно нам показали бледное и мужественное лицо коммерческого директора «Унисола» господина Камышина, которое (лицо) заявило, что ударит по оргпреступности новой сверхмощной серией романов-боевиков, и, кстати, напомнило телезрителям, что роман Э.Лоуренса «Грязные-грязные руки» уже попал в десятку бестселлеров столицы, названных самыми авторитетными экспертами. Всюду жизнь, подумал я. Все можно использовать для рекламы — даже пять трупов и лужу крови. Настоящие трупы и настоящую кровь. Кстати, авторитетными экспертами был один-единственный Властик Родин из «Книжного вестника», который, впрочем, брезговал сам читать все эти порнографические детективы и данные брал с потолка. Потому-то наш общий с Властиком друг Гоша Черник по знакомству вечно попадал в эту десятку. Ай-да, Гошка…
— …Выборы в Щелковском избирательном округе можно считать состоявшимися, — прервал мои раздумья важный комментатор. — По данным Щелковского избиркома, на восемнадцать часов проголосовало двадцать восемь процентов граждан из числа включенных в общий список. Результаты будут объявлены только завтра…
— Быть Виталию Авдеевичу депутатом, — проговорил я. — Все предрешено…
В ту же секунду с экрана глянул на меня заместитель Генерального прокурора… виноват, уже и.о. Генерального прокурора (так-так, подумал я) Измаил Петрович Кравченко. По-моему, телефонов на его столе прибавилось. Господин Кравченко бодрым тоном уверил телекамеру и микрофон, что, поскольку кандидат в депутаты Иринархов В.А. к моменту выборов официально считался не арестованным, а задержанным, то Генпрокуратура не видит никаких причин помешать господину Иринархову избирать или быть избранным…
— С чем я вас и поздравляю, — сказал я птичке.
Птичка только грустно махнула рукой.
Вновь тренькнула гитара, склонилась ива, три буквы появились с неумолимостью мэне, тэкел, фарес, а потом пошла заставка «Культурная хроника».
— Переключаем на «Чертову дюжину»? — спросила Жанна Сергеевна.
— Можно, — согласился я. — Хотя нет… минутку!
Виталий Авдеевич, не выходя из своей тюремной камеры, проявлял чудеса оперативности. Хроника началась с восторженного перечисления всех культурных мероприятий, на которые «ИВА» щедрой рукой выделяла деньги. Ведущий пускал слюни от восторга. Оказывается, компания уже успела профинансировать интеллектуальное кино «Грехи отцов», выставку восковых фигур, конкурсы двойников и бальных танцев, а также первенство Москвы по водному поло с вручением старейшему ватерполисту Федору Черешне новенького снаряжения аквалангиста…
— Это намек? — поинтересовалась Жанна Сергеевна. — Старейшина уже не держится на плаву?
— Не думаю, — ответил я. — Наверное, эти друзья так сымпровизировали. Футболисту они подарили бы мотоцикл, а ватерполисту что? Катер? Слишком жирно для Черешни. Акваланг в самый раз. Дескать, плыви, Федя… С юмором, видать, мужички.
Последним из культурных благодеяний «ИВЫ» было финансирование строительства музея разведчика Николая Кузнецова в Саратове. Некто Ворокин — как явствовало из надписи бегущей строкой, будущий директор будущего музея, — утопая в бороде, возносил благодарности щедрой компании. По его словам выходило, что, пока государство проявляло преступное равнодушие к идее строительства этого музея, «ИВА» успела отстегнуть кругленькую сумму на такое богоугодное дело. Но я слышал… — мялся за кадром тележурналист, — будто Николай Кузнецов никогда не жил и даже не умер в Саратове… — Что поделать! — пожимал плечами Ворокин. — Город Ровно, где все ЭТО БЫЛО, сейчас расположен на территории Украины. Нам же хотелось, чтобы память о великом русском разведчике была увековечена именно на русской земле.
— Ничего не понимаю, — сказал я птичке. — Что за каша? Грехи отцов, призовой акваланг, партия Карташова, музей разведчика в городе, где он сроду никогда не был… Неужели только для рекламы? Но где «ИВА» отыскивает столько восторженных придурков?
— Ну почему непременно придурков? — не согласилась со мной Жанна Сергеевна. — Мне этот бородатенький Сорокин…
— Ворокин, — поправил я.
— Пусть Ворокин… Он мне даже чем-то симпатичен. Человек, может, мечтал об этом с детства. Как прочел в школе «Это было под Ровно», так и замечтал открыть музей герою в своем родном Почечуевске. А тут богатые дяди возникли, денежка закапала. Почему бы сказку не сделать былью?
— Пускай сделает, — согласился я. — В конце концов, его городу еще крупно повезло. А что, если бы этот Ворокин в детстве прочитал бы «Молот ведьм» или там маркиза де Сада?…
На экране Ворокин понес уже полную околесицу. Он забубнил в том духе, что Николай Кузнецов есть великий православный святой, которого не объедешь на палочке верхом. И когда находятся святотатцы, которые слово Божье переводят на агитки да идиш…
— Чем ему идиш-то не угодил, козлу бородатому? — обиделся я. — Переключите, Жанна Сергеевна, на тринадцатый… Смотреть противно.
Птичка ткнула кнопочку на пульте, и на экране материализовался развеселый ведущий «Чертовой дюжины». Шли как раз излюбленные на тринадцатом канале забавные сообщения из депутатской жизни — те самые, которые в новости первой и второй программы отчего-то не попадали. Было сообщено о сенсационном выступлении на ЗИЛе депутата Крымова (бывший ненавистник «ИВЫ» теперь вовсю нахваливал ее передовой опыт!), а также о драке между представителями Консервативной партии Муравиным и Зенкиным. И еще о таинственной болезни депутата Кругликова, и о загадочном проекте новой поправки к Конституции, содержание которой-де пока держится в секрете, но подписи для включения вопроса в повестку дня уже собираются…
— Что за болезнь таинственная? — спросил я в пространство, однако ведущий «ЧД» немедленно отреагировал на мой вопрос. Оказывается, это новая разновидность депутатского склероза, когда парламентарий решительно не помнит, о чем говорил вчера, и не узнает знакомых.
— Интересно, что пил вчера со своими знакомыми этот Кругликов? — полюбопытствовала птичка.
— Наверняка он и этого не помнит, — ответил я. — Очень редкое и опасное заболевание.
Ведущий на экране, разобравшись с депутатами, легко перешел к уголовной хронике. Его игривый тон нравился мне ненамного больше, чем сытое равнодушие комментатора-статистика с одного из первых каналов. Хотя в этом веселом цинизме было больше правды, чем в скорби длиною в три секунды и стоимостью в три копейки.
Как обычно, хроника открывалась квартирными кражами, продолжалась налетами и заканчивалась убийствами. Ближе к концу ведущий тоже коснулся перестрелки в «Олимпийце». Правда, на его взгляд, дело тут было вовсе не в наезде на «Унисол». Появились уже знакомые кадры, где ребятишки Кузина-Басина в синей униформе выметают осколки стекла и заделывают пробоины. Скорее всего, — проговорил за кадром ведущий, — это было следствием неудачных переговоров двух преступных группировок, сведениями о которых на канале пока не располагают…
— Умные хлопцы, — подытожил я. — Почти угадали. Мы с вами, Жанна Сергеевна, одна из этих двух группировок. Я — пахан широкого профиля, и киллер, и медвежатник, и рэкетир. Вы на подхвате. Банда, конечно, маловата, что есть, то есть.
— Нам нужен кто-то третий? — полюбопытствовала Жанна Сергеевна, немедленно овладевая моей рукой и направляя ее в знакомом направлении — в район блестящих джинсовых застежек. Мои пальцы привычно легли на эту клавиатуру, готовые к любому пассажу. Правда, сейчас для игры было не слишком подходящее время.
— Нет-нет! — возразил я очень испуганным голосом. — Меня, как пахана, состав банды вполне устраивает.
— То-то же, — гордо произнесла птичка, но, сообразив, что сейчас действительно рановато для дуэта, временно освободила мою руку.
Воспользовавшись возникшей паузой, ведущий сказал нам с Жанной Сергеевной:
— …И еще одна новость. Как нам стало известно, разборки в мире книжного бизнеса сегодня не ограничились инцидентом в «Олимпийце». Только что нам сообщили, что взорван в своей машине Алексей Быков, известный в своей среде как Леха, — директор фирмы «Сюзанна». Кстати, неделю назад следственные органы наконец-то заинтересовались деятельностью этой милой компании…
Под звуки одноименной песенки Челентано нам показали несколько хмурых оперов в конторе «Сюзанны», а затем — остов сгоревшей машины. Насколько я успел заметить… ну да, точно! Наваждение какое-то! Почему их всех несет к моему дому? Петрищев, теперь Леха. Ну, допустим, почему — еще понятно, но вот кто? Неужели «ИВА»? Но зачем, зачем? Никому не хотят доверить право сделать из меня покойника, что ли? М-да, число конкурентов на этом поприще действительно неуклонно сокращается. Хотя, конечно, я не был уверен, что это для меня — большое благо…
— Вот видишь, — рассудительно сказала Жанна Сергеевна. — Что Бог ни делает, все к лучшему. Угрожали тебе эти двое, а теперь глядишь — их уж и нет… Мне кажется, для нас это опять хорошая новость. Я ведь права?
— Наверное, правы, — не очень уверенно проговорил я. — Хотя раньше я не думал, что Бог вооружен огнестрельным оружием и пластиковой взрывчаткой.
— А что же ему, — возразила птичка, — по старинке громы и молнии насылать?
Чтобы не углубляться в теологические споры о современном вооружении Господа, я почел нужным сдаться. Тем более что времена действительно меняются, да и машина Лехи Быкова, как выяснилось, ничем не похожа на неопалимую купину. Сгорела как миленькая. Будем считать именно это добрым знаком. Я выключил телевизор и сказал:
— Пора.
Птичка послушно принесла и разложила передо мною то тряпье, которое ей удалось найти, плюс парик, плюс ножницы и нитки. Знакомые Жанны Сергеевны были хоть и безалаберными, но приличными людьми. Мне пришлось потратить некоторое количество сил, прежде чем моя новая униформа приобрела достаточно отталкивающий вид. В заключение я зачерпнул щепотью пыль с книжной полки и, поплевав на обшлага своего теперешнего одеяния, хорошенько измазал их серой пылью. После чего пристроил тоже пропыленный паричок, нахлобучил огрызок шляпы и спросил у Жанны Сергеевны:
— Ну, как я выгляжу?
— Кошмарно выглядишь, — довольным тоном ответила птичка. — Просто блеск. В тебе умирает художник по костюмам.
— Не умирает, — произнес я не без некоего самодовольства. — Для него всегда сыщется работенка.
Выглядел я и впрямь хуже не придумаешь. Таким совершенно опустившимся бомжем в грязном оборванном ватнике, в немыслимых брюках, в опорках, только что вытащенных из мусорного ведра, с грязной спутанной шевелюрой черно-серого цвета и блуждающим взглядом алкоголика. Такого могли взять разве что в похоронную команду на самую низкую должность третьего могильщика. Да и то крепко перед этим шагом подумав.
Теперь я ничем не отличался от сотен бомжей и нищих, которые, не взирая на грозные указания нашего любимого мэра, не желали самоискореняться, а, напротив, множили свои ряды. Брезгливые менты шугали их, стараясь особенно к ним не приближаться. Впрочем, для ментов у меня всегда было удостоверение МУРа — дабы особо бдительный сержантик мог сообразить, что опер Яков Штерн на задании.
— Что ты им скажешь по телефону? — спросила птичка, отступая от меня на некоторое расстояние. Чисто инстинктивно, разумеется.
В ответ я что-то мрачно и угрожающе замычал.
— Поняла, — сказала Жанна Сергеевна, после чего грязный бомж покинул квартиру и, сутулясь, стал спускаться по лестнице.
Во дворе, как всегда, никого не было, зато в метро ехать было большим удовольствием. Несмотря на вечерний час пик, вокруг меня образовалась в вагоне небольшая мертвая зона, и я, обнаглев, через пару остановок даже присел. Мог бы даже и прилечь — народ бы не пикнул. Чужое падение в эту пропасть напоминает любому пассажиру метро о собственной полноценности. У тебя маленькая зарплата, дура жена, скверная квартирка, но у ЭТОГО-ТО вообще ничего нет, и по контрасту твоя жизнь кажется не такой уж плохой…
Осчастливив своим видом целый вагон, я без приключений добрался до заветного телефона. Покойному Петру Петровичу не было никакого смысла меня обманывать: трюк с этим автоматом они пока не раскусили. Что ж, лучшее, как известно, есть враг хорошего.
Я набрал знакомый номер.
— Алло! — откликнулся голос в трубке. Ты смотри! — подумал я. Похоже, это Колян. Реабилитирован подчистую, надо полагать. И, оказывается, не посмертно. Партия вскрыла грубые нарушения соцзаконности и доказала, что к взлому сейфа и похищению дискеты гоблин Николай отношения не имеет.
Я откашлялся в трубку и произнес:
— Привет, Колян!
— Привет… — удивленно-настороженно ответил мой знакомец. — Это кто?
Поскольку бес для особых поручений Петр Петрович меня разоблачил, хранить инкогнито было совершенно ни к чему.
— Говорит Яков Семенович Штерн, — представился я. — Давай, Коля, дуй за начальством. У меня к нему разговор есть…
Очевидно, в среду ивовых гоблинов мое имечко уже просочилось. Колян, опешив сначала от такой наглости, затем спохватился и выплюнул в трубку много грязной матерщины. Я отстранил свое ухо от трубки, позволил ругани стечь на пол, а затем сказал спокойно:
— Не зли меня, Коля. Зови начальство. Я ведь могу кое-кому напомнить, как ты мне давал наводочку на сейф.
Колян напоследок злобно каркнул, но усек и на минуту исчез из трубки. Через минуту на его месте оказался другой голос, уже незнакомый.
— Вы действительно Штерн? — строго поинтересовался голос.
— А вы сравните потом вчерашнюю и сегодняшнюю записи наших разговоров, — любезно предложил я, — и все поймете. Один ваш деятель — ныне, увы, покойный — рассказывал мне о чудесах вашей техники. Он много чего рассказал, пока не умер…
Это было почти правдой: Петр Петрович, считая меня уже практически покойником, кое о чем действительно успел натрепаться.
— Вам это так с рук не сойдет, — сказал голос чуть менее уверенно.
— Что это? — осведомился я. — На что могли рассчитывать ваши люди, затеяв пальбу в святом для москвичей книжном центре? Только на то, что и получили… Однако вернемся к нашим баранам. Когда я смогу получить любимого Макдональда?
Голос в трубке поперхнулся:
— Да вы что? Да разве…
Я сказал коротко:
— Ваш товарищ вчера тоже удивлялся по этому поводу. Считайте это моим капризом. Маньяк я, поняли? Повернутый на Макдональде.
— Хорошо-хорошо, — проговорил голос. — Мы уже все поняли. Мы догадываемся, что за люди вас наняли… нам нужно время.
Чтобы просто отдать мне чужую дискету и получить взамен свою, никакого особенного времени не требовалось. Но, как ни странно, я не стал спорить. Мне бы самому не мешало немного времени для размышлений.
— Согласен, — сказал я. — Даю вам на размышление тридцать шесть часов. После чего мне придется обнародовать сведения, которыми я располагаю.
Это было вранье чистейшей воды. Естественно, обнародовать я смог бы только результаты своих туманных бдений со словарем. И не больше.
— Вы блефуете, — возразил голос еще менее уверенно и гораздо более нервно.
— Отчего же, — нагло произнес я. — Проект «Доппель»… — На этом месте я закашлялся и вместо второй части слова пробормотал нечто неразборчивое.
Приемчик сработал.
— Мы поняли, — поспешно сказал голос с некоторыми, как мне показалось, паническими интонациями. — Не надо по телефону. Мы… мы готовы обдумать ваши условия.
— О'кей, — ответил я. — Я свяжусь с вами через тридцать шесть часов. Только смотрите, не наделайте глупостей…
И я бросил трубку. За то время, которое я дал «ИВЕ», мне самому предстояло разобраться кое в чем. Блеф хорош только один раз. К моменту следующего нашего свидания мне нужно хотя бы примерно знать, что же скрывает эта дискета на самом деле. И еще, сообразил я вдруг: и покойный Петр Петрович, и этот, новый, упорно вели речь о каких-то людях, меня нанявших. Меня наняла, как известно, птичка Жанна Сергеевна Володина. Но вот ОНИ-ТО о ком подумали?



Глава 6
ТРЕТИЙ МОГИЛЬЩИК

Утром я нацепил свое камуфляжное тряпье, еще раз хорошенько обсыпал все ужасные хламиды пылью, огрызок кепки натянул на самые глаза и отправился на Солянку — устраиваться в похоронную контору «Норд». На один день, естественно. Возможно, даже на одни-единственные похороны.
Когда я прибыл, дворик возле входа в «Норд» уже оккупировало десятка три бомжей, одетых, как я и даже еще хуже. Они возбужденно переговаривались между собой, ожидая девяти часов, когда должен был появиться нарядчик и отобрать десяток счастливцев, кандидатов на временные должности младших землекопов. Когда «Норд» был молоденькой фирмой и еще не вытеснил с рынка ритуальных услуг таких монстров, как «Вечную память» и «Реквием», здешние ребятишки вынуждены были все делать самостоятельно — в том числе и сами копать могилы по требованию заказчика. Работа, сами понимаете, грязная, а дождливой осенью — втройне. Парни же в «Норде», вроде моего дружка Миши Алехина, были людьми интеллигентными, с высшим медицинским образованием, и потому исполняли работу рядовых землекопов хоть и старательно, но с явным отвращением. Стоило «Норду» заматереть, и должности третьих могильщиков в фирме были ликвидированы как класс. Отныне любой порядочный нордовец уже пальцами не касался древка лопаты или заступа: на такую работу набирался низкооплачиваемый уличный сброд, способный под бдительной охраной (чтобы не сперли и не пропили к такой-то матери шанцевый инструмент) ковырять раскисшую землю в соответствии с похоронными стандартами. Ежеутренне дежурный нарядчик выбирал из толпы страждущих более-менее крепких дядек, давал им подышать в трубку и, убедившись, что дядьки ни в одном глазу, распределял их по участкам. Чаще всего наряды отправлял именно Алехин, ему на глаза я как раз надеялся сейчас аккуратно попасться.
Возле самой запертой двери сгрудились несколько наиболее нетерпеливых будущих гробокопателей: человек пять бомжей взяли в кружок шестого, которому — ввиду сильного кайфа — работа сегодня в «Норде» точно не грозила. Впрочем, он, как я понял, пришел сюда, просто чтобы поделиться потрясающими воспоминаниями о своем вчерашнем дне. Чтобы стать поближе к двери, мне пришлось тихо внедриться в самый бомжатник, а значит, выслушивать нетрезвый мемуар. Мемуар, впрочем, был на редкость занимательным. Оказалось, что данный гражданин не просох к сегодняшнему утру по уважительной и на редкость приятной причине. Ибо вчера вечером им был получен сказочный подарок в виде четырех бутылок красненького, килограмма вареной колбасы и белого батона. К батону и колбасе товарищи мемуариста отнеслись сдержанно, а вот упоминание о красненьком вызвало всплеск эмоций. Со всех сторон посыпались обвинения в нетоварищеском поведении и в невыполнении святой обязанности мемуариста принести хотя бы один пузырь на круг — с целью употребить в компании после трудовой вахты. Герой дня радостно-виновато оправдывался, намекая на то, что честно заначил было для друзей одну поллитру, но, пока утром добирался к братве из своего засранного Щелкова, душа очень загорелась. И непреодолимое желание было сильнее уз товарищества…
Услышав про Щелково, я насторожился.
— Эй, друг, — спросил я из толпы, — а где это у вас бесплатно выпить-закусить дают? Очень желаю съездить…
В толпе вокруг снисходительно заржали, а пьяненький именинник, подняв палец, ответил важно:
— Опоздал, землячок.
И затем, сплюнув на землю, добавил торжественно и печально:
— Такая лафа только раз в жизни бывает.
Мне тут же популярно объяснили, что вчера в Щелковском районе выбирали в депутаты нашего Авдеича и всем, кто по-честному обещал за него голосовать, хорошие люди без всяких расписок раздавали с грузовиков красненькое и закуски кто сколько в руках унесет. Судя по всему, хорошие люди действовали с размахом.
— Правда, что ли, просто так давали? — сделав недоверчивую гримасу, поинтересовался я у именинника. — А вдруг бы ты, к примеру скажем, выпить взял, а Авдеича вычеркнул… Кто бы тебя проверил?
— Да что же я, падла какая? — искренне обиделся мемуарист. — Мне люди добро делают, а им что? Дулю? Дерьма-пирога? Да если хочешь знать, я бы за Авдеича даром, всего за одну поллитру проголосовал бы! Наш он мужик, ясно? В тюряге сидит за народное счастье. Как Ленин, понял?
Бомжи вокруг стали неодобрительно коситься на меня, а один из них, воинственного вида, в замызганной солдатской шинели без погон и в лыжных ботинках, высказался про меня в том духе, что раз я Авдеича не уважаю, то сам я и есть падла, сволочи кусок, и мне надо немедленно надавать по тыкве. В предчувствии большой драки я уже подтянул штаны, принял удобную стойку и приготовился занять круговую оборону. Однако в эту минуту щелкнул замок двери «Норда» и выглянул подрядчик, из-за чего мое хамство было мгновенно забыто. Нарядчиком, как я и предполагал, оказался мой знакомец Алехин. Одет Мишка был в шикарную кожаную куртку, черные же лаковые полусапожки, а на голове нес блестящий картуз с высокой тульей. В толпе оборванных доходяг Алехин был похож на эсэсовца из старого кинофильма — лагерного надзирателя, решающего, кто из заключенных еще способен арбайтен, а кого уже надлежит шиссен. По крайней мере, и одежда, и брезгливое выражение лица вполне соответствовали этой картинке. Оглядев толпу опытным взглядом торговца живым товаром, он даже не стал вынимать свои трубочки для проверки на алкоголь, а на глазок выбраковал самых похмельных и трясущихся алконавтов. Из остальных он нашел рабсилу поприличнее и стал лениво тыкать пальцами в счастливцев:
— Ты пойдешь… ты… вот ты… нет, я не тебе, морда… еще ты…
— Меня возьми, начальник! — крикнул я, протискиваясь как можно ближе к эсэсовцу Мишке.
Алехин глянул в мою сторону, сначала не узнал, нахмурился, потом узнал, с трудом удержался от улыбки и наконец сказал сурово, ткнув пальцем в меня:
— Хрен с тобой. И ты тоже.
Оставшиеся за бортом загалдели, что, дескать, я пришел позже других, но Алехин так свирепо глянул на них, что они, ругаясь под нос, стали расходиться. Десяток избранников Мишка отконвоировал на второй этаж оформлять договора, а меня в суматохе впихнул в свой кабинетик.
После чего захлопнул дверь и сказал мне, довольно усмехаясь:
— Привет частному сыску!
— Привет похоронному бизнесу! — в тон Мишке ответил я, делая подобие реверанса.
— Опять вышел на тропу войны? — полюбопытствовал Алехин, обозревая мои лохмотья. Причина моих частых превращений была Мишке давно известна.
Тем не менее я сказал:
— Что ты, родной! Пьесу «На дне» репетирую. Вживаюсь, можно сказать, в образ.
— Так-так, — подмигнул Мишка — А у меня какая будет роль в этой пьесе? Давай-давай, колись.
Я критически осмотрел одежду Алехина и ответил:
— На сцену в таком виде выпускать тебя, конечно, нельзя. Нет в этой пьесе роли эсэсовца. Придется тебе, дружок, за сценой изображать раскаты грома.
— Яволь, — щелкнул каблуками Мишка. — Я готов. Так что мне надо сделать, Яков Семеныч?
В двух словах я изложил кожаному Алехину свою просьбу. Мишка тут же порылся в пачке сегодняшних нарядов, пересмотрел все и сказал, что МОЕГО, наверное, успела перехватить «Вечная память». Однако и у «Норда» на сегодня есть заказец на ближайшем к МОЕМУ участке Солнцевского кладбища. Обслуживание по полной программе. Плюс установка мраморного монумента из материала заказчика. Вся работа займет часа четыре.
— Отлично, — кивнул я. — Запиши меня в эту бригаду. Буду яму копать и даже денег за это с тебя не возьму.
— Яш, а Яш, — осторожно осведомился Алехин. — Чегой-то серьезное намечается?
— Да не хотелось бы, — задумчиво проговорил я. Вдаваться в подробности не имело смысла, к тому же и Мишка, уважая мою работу, с особенными расспросами никогда и не встревал. — Однако мне там надо обязательно быть. И так, чтобы меня никто не узнал.
— Понял, — сказал Алехин. — Рискуешь?
— Есть немного, — согласился я. О моей дружбе с покойным, я думаю, кое-кому было известно, наверняка на похоронах меня ждали. Однако не пойти я не мог. Просто по-человечески. Ко всему тому мне было и любопытно, КТО может прийти туда по мою душу. Такое вот частно-сыскное любопытство с похоронным отливом. Коктейль из чувства долга и куража. Та еще дьявольская смесь, доложу я вам.
— Только с этими не заводись, — проговорил Мишка, — с напарничками своими по бригаде. Я-то знаю эту публику, за рюмку водки живого человека в гроб положат и скажут, что так и было… И зря ты меня эсэсовцем обзываешь, — продолжил он грустно. — Мы сперва, как только бомжей этих в землекопы начали вербовать, хотели с ними по-людски. На пьянство глаза закрывали, на качество работы. Платим-то мы им сдельно, заработал — сразу получи. И отовариться можно сразу в «Норде», на тридцать процентов дешевле, чем в городе; только для своих.
— И что вышло? — спросил я.
— Чуть в трубу не вылетели с такой благотворительностью, — с печальной усмешечкой поведал мне Алехин. — Такой бардак начался! Работать стали через пень колоду, водку жрать, наряды путать… Один раз чуть нашу фирму вообще под монастырь не подвели. Вместо Солнцевского, понимаешь, завалились на Кунцевское. Первое — ладно, ведомственное, а второе-то — режимное. Филиал Новодевичьего. Там как раз какого-то маршала закапывали, официальные лица, кто-то из Генштаба, из президентской администрации, охраны полно, снайперы… И тут через главные ворота вваливают эти пьяные рожи на нашем фирменном «уазике» и по центральной аллее, да на полном ходу… Дегенераты! Сколько нам потом стоило отмазаться в мэрии, я тебе не скажу. Да ты и не поверишь. Два дня были под угрозой закрытия, чудом спаслись. Представляешь теперь, из кого рабочую силу вербуем?
— Представляю себе, — сказал я. — Видел, заводная публика. За пару поллитровок Джека-Потрошителя в отцы родные произведут… — И я в двух словах пересказал Алехину мемуар, услышанный мною за пять минут до открытия дверей «Норда».
Как только я упомянул об «ИВЕ» и Иринархове, Мишка помрачнел и выругался смачно.
— Тебе тоже эта реклама плешь проела? — сочувственно поинтересовался я у хмурого Алексея. Приятно было видеть человека, который не сходит с ума от радости при упоминании о нашем дорогом Авдеиче. Наверное, в Москве таких людей большинство, подумал я. А на экранах ТВ мелькает придурковатое меньшинство. Оно-то нам и бросается в глаза.
— Да не только реклама! — буркнул Мишка. — Эти твари нас кинули на десять лимонов. Подрядили наших бомжей ямки копать под свои гребаные транспаранты. Работа была срочная, как положено, договорились о наценке… А потом, когда дело до оплаты дошло, они и наехали. Дескать, передумали, щиты рекламные поставили уже без вашей помощи и вообще будьте довольны, что к вам обратились такие серьезные господа! И расплатились, волки, только по квитанции. По официальной, гниды, которую мы для налоговой составляем. Вот дешевки! Теперь вокруг всей Москвы вкопают плакаты и с ивой, и с этим бородатым ублюдком… И практически за наш счет! Обидно ведь, Яш.
— Само собой, — согласился я — Экономные, сволочи. Если со всеми честно расплачиваться, откуда бы им взять деньги, допустим, на акваланг Черешне или на какой-нибудь ворокинский музей Кузнецова? В одном месте скопят, в другом отдадут. Деньги-товар-деньги. Экономика должна быть, сам знаешь…
Алехин, оказывается, вчера, как и я, смотрел вечерние новости и потому заругался еще сильней.
— Ведь есть же у них деньги, есть! В Москве им каждая старушка в платке свою заветную пару штук гробовых несет. Они триллионы наваривают, жадюги позорные. Неужели бородатый все под себя гребет?
Хорошо, что Алехин не догадывается, подумал я, КАКИЕ игры мне приходится играть с «ИВОЙ». Иначе отшатнулся бы от меня, как от прокаженного. Триллионы убивают не так, как миллионы или миллиарды. Тяжесть удара иная. То, что было вчера в «Олимпийце», это так, легкая разминка. Триллионы от человека вроде меня мокрого места не оставят. Даже атомов. Одна надежда теперь только на иринарховскую жадность. Авось «ИВА» поскупится бросить на Якова Семеновича Штерна ядерную боеголовку. Это ведь та-а-кая сумма.
— Скупой платит дважды, — утешил я Михаила. — Может, «ИВА» еще пожалеет, что не доплатила вам эти несчастные десять лимонов.
— Ну да, пожалеет, — совсем невесело улыбнулся Алехин. — Зальется бородатый горючими слезами и вернет нам десятку на блюдечке. Как же! Ты видишь, что в Москве творится? Это мы уж, скорее, пожалеем, что сначала из-за этой десятки возбухли и чуть было не крутанули разборку. Бог вразумил, одумались… Хватит, — оборвал он свой монолог. — Чего теперь душу растравлять? Умеешь ведь ты, Яшка, своей въедливостью испортить человеку настроение.
— Характер у меня такой, — отозвался я. — Пакостный. Так, значит, как я добираюсь до Солнцевского?
— Вас всех отвезут, — сказал Алехин, снова возвращаясь к своим обязанностям строгого нарядчика с эсэсовскими замашками. — И чтобы работать у меня там на совесть. Ясно тебе, бомж несчастный?
— Я-я, герр оберст! — кивнул я. И, повернувшись кругом, вышел.
Солнцевское кладбище, как верно заметил кожаный Алехин, было ведомственным. Заложило его хозуправление ГПУ в середине 20-х, когда этот район был еще неприбранной окраиной столицы и до его нынешнего относительного благоустройства было как до коммунизма. Однако само кладбище благоустраивалось значительно быстрее, чем прилегающие районы: к 1934-му, когда ОГПУ плавно переросло в НКВД, здесь уже хоронили чекистов среднего звена — тех, кому посчастливилось уйти в мир иной до Большого Террора. Иногда к Солнцевскому снисходили и большие чины, благо место было хорошее. Руками пригнанных зэков обычное кладбище очень скоро было преобразовано в некий оазис, городок с тенистыми английскими аллейками, беседками, хозяйственными постройками и даже оборудованной по последнему слову тогдашней техники стоянкой автомашин. Примерно до середины 30-х каждые похороны на Солнцевском превращались в длительную траурную церемонию. Здесь положены были непременный оркестр, салют, выступления не меньше чем замнаркома и установка памятника, заказанного чуть ли не в мастерской самого Бориса Иофана. Именно в те годы и возникла старая часть кладбища: тут царили гранит, мрамор и позолота; огромные сооружения в духе сталинских новостроек должны были навевать мысли об усыпальницах римских императоров и еще о вечности. Впрочем, известные события в мире людей не могли не затронуть загробный мир. Чистки 30-х сделали, церемонии короче, строже, формальней; дорогие надгробия перестали заказывать. Никто не мог быть уверен в том, что человек, которого сегодня мирно, под оркестр, опустили в землю, завтра вдруг не окажется скрытым троцкистом, пособником и шпионом, недостойным даже похорон в волчьей яме. В этом случае распорядитель похорон автоматически превращался в пособника врагу. В те годы ветер времени снес именные таблички с десятков, если не с сотен монументов. К началу 50-х Солнцевский некрополь представлял собой фантастическое зрелище: роскошные памятники неизвестно кому тянулись вверх своими безглазыми лицами, а у их оснований скромно, как грибы-боровички, гнездились дешевые типовые надгробия, поставленные чекистам, покамест еще ни в чем не заподозренным…
Этот краткий курс кладбищенской истории прочел мне, новичку, пожилой шофер нордовского фирменного «уазика», пока мы добирались до места. Вероятно, я был не первым бомжем, кого этот краевед-любитель обогащал своими познаниями. Оттого-то речь шофера выглядела гладкой и красиво закруглялась в тех случаях, когда должна была возникнуть пауза и последовать вопрос слушателя. Я был прилежным слушателем и не подводил.
— Неужели так и стояли памятники безымянными? — спрашивал я.
— А то, — отвечал шофер, не забывая, впрочем, бдительно поглядывать на дорогу. — Какие-то таблички сторожа сбивали, от греха подальше. А некоторые сами родственники уносили, до лучших времен. К шестидесятым, правда, слепых монументов почти что не осталось. Кого реабилитировали, к кому подселили новых квартирантов — не пропадать же добру. Так что теперь — кладбище как кладбище. Генералов мало, но майоры, подполковники гэбэшные — в самом лучшем виде. В 70-е стали сюда и эмвэдэшников пускать, и из прокуратуры, и из минюста чиновников помельче. Генерального прокурора, понятно, не здесь закопают — не иначе, как на Ваганьковском, там публика почище. Но вот зама его — если бы, не приведи Господь, случилась и такая оказия — привезли бы, наверное, сюда, на Солнцевское…
— Ну, а мы сегодня кого хороним, папаша? — интересовался я, заметив очередную паузу.
— Майора какого-то, — с готовностью объяснил мне краевед-любитель. — Пограничника. Где у нас сейчас воюют на юге — как раз оттуда доставили, в цинковом гробу. Памятник будет хороший, но обычный. Не склеп, конечно, как у Понятовского… — Шофер опять сделал хитрую паузу.
— Какого еще Понятовского? — послушно спросил я. Все равно, кроме разговора с кладбищенским краеведом, никаких развлечений в пути не было. Разговоры двух моих коллег-землекопов о преимуществах спирта «рояль» над портвейном «три семерки» поддерживать мне не хотелось. Я, может быть, и бомж, но интеллигентный. Наподобие Барона из пьесы «На дне».
— Э-э, мужик, это особая история, — с удовольствием проговорил шофер. — Если сегодня выберешь минутку, не поленись, сбегай на старую часть кладбища. Там сейчас, правда, никого не хоронят, потому пусто. А лет десять назад еще закапывали, по спецразрешению, ясное дело. Этот Понятовский был тогда какой-то шишкой в польском ГБ — не министром, но большим человеком. И к тому же потомственным шляхтичем с во-от такой родословной… — Шофер нарочно освободил одну руку от руля, чтобы показать длину родословной. «Уазик» угрожающе вильнул. Я с испугом подумал, что, если рассказ о склепе окажется слишком длинным, мы все четверо можем попасть на кладбище уже не в качестве похоронщиков, а наоборот.
— Понятно-понятно, — поспешно кивнул я.
— Вот я и говорю, — неторопливо продолжил шофер-краевед. — Древний такой шляхтич. Граф, допустим. И папа этого Понятовского из ГБ погиб у нас под Москвой и похоронен как раз на этом месте. Дрянненький такой памятник стоял, каменная плита с надписью. Короче, как у всех. А папа, сам понимаешь, тоже был граф и тоже шляхтич… Но тогда это не приветствовалось…
— Само собой, — поддакнул я, следя за дорогой.
— И сын из ГБ, набравши себе чина, решил исполнить долг чести: перезахоронить папу прилично. Большие деньжищи, говорят, затратил, но перевез сюда по частям фамильный склеп, здесь его собрали, все как полагается… Ну, сам увидишь, если захочешь. Настала пора старого Понятовского в склеп перетаскивать. Вскрыли ту, военных лет могилу — а покойника-то нет! Даже праха нет. Кенотаф это называется: памятник без покойника, понимаешь?
— А кто же старого графа спер? — поинтересовался я.
— Да никто, — объяснил шофер. — Мне умные люди потом рассказали, что в войну сюда мало покойников возили. И кому охота мертвеца переть с фронта? Там и закапывали обычно. Но если был какой начальник — скажем, особого отдела или штабной, — то камень ставили и здесь. Вроде перевезли…
— И что же Понятовский-сын? — спросил я. — Разозлился поди?
— А ты как думал? — ответил шофер, сворачивая на узкую дорогу наш «уазик». Первый и второй могильщики примолкли, и я понял, что подъезжаем. — Заругался пан и уехал опять в свою Польшу. Обещал разобрать склеп и увезти обратно. Да, видно, все руки не дошли. Или, может, помер. Так и стоит эта будка пустая, вроде дзота. Дверь там как будто заварена, но это видимость одна. Ваш брат землекоп туда часто наведывается. Летом, в холодке, там очень даже хорошо…
Уазик тряхнуло, и мы наконец въехали на автостоянку Солнцевского кладбища. Кроме нас здесь припарковались только парочка автобусов, чей-то стального цвета «бьюик» и черный «рафик» с двумя буквами В и П на корпусе.
— Ага, — сказал шофер-краевед. — Наши конкуренты уже прибыли, Вечная память. Сегодня они здесь тоже, СВОЕГО работают. Уже панихида началась, скоро закопают…
Я вздохнул про себя. Потому что СВОИМ был как раз Гоша Черник — не майор и не полковник, не гэбист и не эмвэдэшник. Даже не потомственный шляхтич. Закапывали именно его. Место на ведомственном кладбище — последний подарок писателю Гоше от тех, кого он в своих книгах изображал рыцарями без страха и упрека. Выделить для Черника место на Солнцевском было, разумеется, проще, чем отыскать его убийц.
— За работу, — скомандовал шофер. В нашей похоронной команде он был, оказывается, формальным лидером. Раздавал заступы, отдавал приказы и следил за ходом выполнения работ.
Фамилия майора-пограничника была Гейзин. На барельефе, который нам надлежало установить, изображен был профиль горбоносого красавца. Очевидно, при жизни майор был отличным солдатом и примерным семьянином — во всяком случае, вдова и сослуживцы, наблюдавшие за нашей работой, были особенно безутешны. Выравнивая края могилы своей лопатой, я не забывал между делом поглядывать на небольшую толпу метрах в ста от будущего гейзинского барельефа. Судя по всему, на Гошиных похоронах публика тоже, как и подобает, скорбела по усопшему. Это не помешало, однако, превратить прощание с Гошей в странную смесь литературного вечера и политического митинга. Ветер иногда доносил до меня обрывки траурных речей. Как я понял, ругали правительство, Президента и особенно мэра за преступный беспредел. Ругали искренне. Также хвалили Гошины книги, причем хвалили больше по обязанности. Только один из выступавших, по выправке военный или гэбист в чине, говорил о черниковских романах самозабвенно. Из-за расстояния слов его я почти не слышал, но по интонации сообразил, что это, видимо, один из Гошиных героев. Иногда Черник, чтобы особенно не мучиться и не придумывать, описывал в своих романах совершенно конкретных людей, просто умножая их реальные подвиги раз в десять. Так, чтобы и получались супермены в серых шинелях. В свое время Гошка уламывал меня дать согласие сделаться таким вот персонажем. Помню, мы с ним хорошо повеселились, придумывая зеленому стажеру МУРа потрясающие дела и мировую славу. Потом, конечно, я взял с Гошки клятву, что меня он никогда не сделает ПРОТОТИПОМ. Черник пообещал крепиться, но предупредил, что ближе к старости он может не выдержать. К старости… Ах, Гошка… Если бы я только мог, я отбросил бы немедленно дурацкую тупую лопату и подошел бы к твоей могиле, и сказал бы о тебе хорошо и без вранья, и бросил бы первую горсть земли.
Но я теперь мог проститься с другом только издали и мысленно.
Потому что в толпе вокруг Гошиной могилы, кроме родственников, коллег-писателей и подтянутых прототипов героев его книг, я заметил не менее четырех граждан иного сорта. Они внимательно оглядывались по сторонам, кого-то высматривая. Я мог поклясться, что ожидали именно меня. Гражданин, скупыми жестами рук направляющий деятельность остальных трех, одновременно делал вид, будто захвачен очередной речью оратора. Не исключено, что иногда он мог бы и пустить слезу. Однако все это было чистой фикцией. Я-то прекрасно знал, что и Гоша, и его книги того типа совершенно не интересовали, а из всей мировой литературы он признавал лишь ту, которая сразу бы могла принести ему доход. Ему и его «Папирусу»…
Сам господин Лебедев — вот кто это был.
Очевидно, потеряв двух своих молодчиков из автобусика с «Омни-колой», Лебедев решил возглавить охоту на Штерна сам. Что ж, похороны Черника были бы оптимальным местом встречи. Я ведь и пришел сюда на самом деле, только не спешил объявляться. Пусть эти деятели сообразят, что я пренебрег старой дружбой из соображений собственной безопасности — и удалятся. В ближайшие тридцать шесть часов стычка с Лебедевым мне была совсем без надобности. С меня, извините, «ИВЫ» хватает поверх головы. А про засаду возле дома лучше до поры и просто забыть. Переживать, так сказать, неприятности по мере их поступления.
Оценив опасность, я стал еще более сосредоточенно ковырять землю своею лопатой. И когда в очередной раз поднял глаза, то с облегчением обнаружил, что лебедевцам надоело ждать у моря погоды. Они покинули траурную толпу и, продолжая обозревать окрестности, направились к автостоянке. Я догадался, что припаркованный серый «бьюик» — лебедевский. Видимо, после моей братской помощи «Папирусу» дела у них пошли не слишком гладко, не на уровне «мерседесов» или «вольво». Это было более чем отрадное наблюдение. Я еще сильнее надвинул на лоб свой огрызок кепки и решил не поднимать головы, пока Лебедев с компанией не пройдут мимо. В таком облачении узнать меня довольно трудно, но береженого Бог бережет. Бог не выдаст, свинья не съест, понадеялся я, изображая напряженную работу и даже от усердия чуть не опрокидывая лопату с землей на туфлю ближайшей даме из числа скорбящих по майору Гейзину.
Бог, разумеется, тотчас же выдал.
Чуть не обсыпанная дама сказала мне с достоинством:
— Хам!
— Полегче… — буркнул я, не выходя из образа третьего могильщика. — Не видишь, что люди работают?… — С этими словами я инстинктивно поднял голову. Лучше бы я этого не делал! Лучше бы я молчал в тряпочку, нишкнул, заткнулся, втянул голову в плечи и прикинулся шлангом.
Капризная дама была мне знакома. Более чем знакома.
Дама оказалась моею бывшей женой Натальей.
Другая бы на ее месте и внимания не обратила на отвратительную небритую рожу под чудовищной кепчонкой. Но с Натальей мы прожили вместе, увы, шесть лет, и она меня видела всяким.
— Яков! — удивленно-радостно сказала она. Краем глаза я заметил, что лебедевская четверка слегка замедлила ход. Тет-а-тет расфуфыренной дамы и оборванца-могильщика тут же стал заметной картинкой. Я мысленно наслал на мою бывшую супругу мор, глад и семь казней египетских. Та, естественно, ничего не почувствовала.
— Яков! — повторила она, повышая голос. — Что с тобой?!
Кажется, она вообразила, что после нашего развода я окончательно опустился и вот уже дошел до такого скотского состояния. Мысль о том, что я могу находиться при исполнении, элементарно не приходила в ее маленькую головку. Я ощутил острый приступ бешенства, но не знал, что поделать.
— Боже, в каком ты виде! — тем временем продолжала Наталья. Она пыталась выглядеть расстроенной, но самодовольство так и сверкало зайчиком на ее передних золотых зубах. Конечно, без ее благотворного влияния я просто обязан был спиться, потерять человеческий облик и закончить свои дни кем-то вроде помощника сельского ассенизатора.
— Уйди, Наташа, умоляю, — сквозь зубы, шепотом попросил я. — Я на работе…
— Что это за работа для юриста — землю копать? — все так же громко проговорила Наталья. — Ты мог бы устроиться в какую-нибудь контору… юрисконсультом… Ты не женился? — с внезапным беспокойством спросила она и сама, похоже, устыдилась нелепости своего вопроса. Ну, какая дура теперь польстится на этого конченого человека! — прочел я в ее глазах.
Господин Лебедев тем временем быстрыми жестами перегруппировал своих мальчиков по системе 4-2-4, и они с деловым видом стали приближаться к нам. По-моему, шеф «Папируса» меня узнал. Или по меньшей мере что-то заподозрил. Редкое имя Яков наверняка донеслось до его команды. За поясом у меня, правда, имелся «Макаров» на крайний случай — после вчерашней заварухи в «Олимпийце» я не забыл выцарапать его обратно. Но омрачать похороны — и Гошины, да и майора Гейзина — перестрелкой мне не хотелось. К тому же люди в толпе могли бы пострадать. Да и я, собственно, тоже.
Осталось последнее средство. Я сильно закашлялся и шепотом объявил своей бывшей супруге:
— Я болен, Наталья! У меня открылся туберкулез…
Последнего слова было достаточно, чтобы испуганная Наталья отшатнулась от меня метра на три. Она очень чтила санпросвет и не желала рисковать здоровьем. Да и кто я был, собственно, для нее теперь? Бывший муж, превратившийся в настоящего бомжа.
Маскировки моей для господина Лебедева и так больше не существовало, но я хотя бы получил путь к отступлению. Отшвырнув лопату и бросив напарникам «Я сейчас…», я стал торопливо отодвигаться в сторону, противоположную той, откуда шествовали Лебедев с лебедятами. Преодолев толпу скорбящих по майору, я с шага перешел на бег, держа курс на старый район кладбища. Убежище за любым из монументов могло быть только временным, зато вот склеп графа Понятовского, смачно описанный шофером, должен был стать неплохим убежищем. Пускай попробуют выкурить меня из этого дзота. Ручаюсь, что среди лебедят ни одного Александра Матросова не найдется…
Я бодрился, понятное дело. Я даже слабо представлял, в какой именно части старого кладбища находилась постройка пана Понятовского и насколько она удобна для обороны. К тому же я мог бы еще и не добраться до склепа: стоило и мне, и лебедятам скрыться в аллее из прямой видимости двух траурных процессий, как господа из «Папируса» немедленно выхватили свои стволы и открыли по мне прицельную стрельбу. На этот раз глушители, навинченные на стволы их пушек, им очень пригодились; поблизости не было видно ни жести, ни стекла, и пристрелить меня они могли тихо. А главное — очень хотели тихо. Пару раз обернувшись на бегу, я пальнул по лебедятам из своего «Макарова». Больше для острастки, чем всерьез надеясь попасть. Даже не самый плохой стрелок Яков Штерн в таких условиях не выбил бы десять из десяти. Звуки моего «Макарова» растворились в осенней сырости и ушли в землю; наивно было надеяться, что кто-то, услышав, придет мне на помощь…
Короткими перебежками, от монумента к монументу, я продирался в сторону небольшого сооруженьица со входом и крышей. По-видимому, это и была усыпальница пана Понятовского, польского гэбиста, вспомнившего о шляхетской чести. Мне самому, правда, казалось, будто честь и госбезопасность — есть две вещи несовместные…
Чпок! Пуля кого-то из лебедят стукнула в мраморную плиту, за которой я искал временного убежища. От плиты откололся кусочек. Чпок! Чпок! Еще две пули начали отыскивать меня за монументом.
— Яков Семенович! — услышал я спокойный голос Лебедева. — Вам конец! Зря бегаете, уверяю вас.
Я не выдержал и выстрелил на голос. Что-то громко стукнуло. Кажется, теперь уже я попортил памятник, скрывающий Лебедева. Что за черт! Вандализм, да и только. Я мысленно вписал в свой расходный ордер еще и сумму прописью на бескорыстную помощь Солнцевскому кладбищу. Беда в том, подумал я, что у господина Лебедева из «Папируса» уже выписан другой расходный ордер — на МЕНЯ. Самому интересно, кто сможет расплатиться первым? Чур не я!
— Яков Семенович! — сказал мне надежно скрытый Лебедев. — Вы зря тогда не пошли нам навстречу. Я до последнего ждал вашего звонка…
Монументы стояли близко-близко, я не мог с ходу определить, за каким именно скрывается господин Лебедев. И, главное, — как его оттуда выкурить. И, сверхглавное, — как сделать, чтобы не выкурили уже меня.
На всякий случай я выстрелил в примерном направлении и, судя по шуму соударения свинца с камнем, выстрелил крайне неудачно. Плохо тренируюсь, подвел я итоги. Бывший лучший, но опальный стрелок… Теперь просто бывший лучший.
Чпок! Чпок! Звуки сместились немного вправо, и я, быстро отползая налево, привстал и, пригибаясь, добежал до склепа. Вот будет новость, если местные власти довели до ума замысел пана Понятовского и успели все-таки заварить входную дверь. Краеведческий шофер, однако, дал верные сведения: дверь открылась от толчка, и я заполз внутрь и вжался в угол, отыскивая оптимальное положение для стрельбы. За спиной своей я ощущал спасительную стену, вдобавок здесь можно было хорошо прицелиться.
Ну, давайте, голубки, мысленно попросил я. Возьмите этот дзот, если сможете, без потерь. Положение мое, впрочем, было аховым. Бежать некуда, зато лебедята могли бы, сколько душа пожелает, медлить со штурмом. Им было проще, чем мне. В поисках наилучшего убежища я, кажется, загнал себя в ловушку. И все оттого, что приехал на Солнцевское, не успев хорошенько его изучить. В «Олимпийце» у меня было бы уже три… пять выходов из такой ситуации. Здесь же — только один, да и тот под обстрелом.
Снаружи послышались неразборчивые возгласы, потом шум. Готовятся к штурму? — предположил я. Но почему так шумно?
Тем временем снаружи наступила тишина. Она мне понравилась еще меньше, чем шум. Выжидают? Ну, где же вы?
За стенами склепа посвистывал только ветер. В мое не очень солидное убежище стал проникать сквозняк, однако запах мочи, который я почувствовал, как только зашел, выветриваться не собирался. По-моему, мои коллеги-землекопы использовали пустующий склеп по всяким надобностям… Но где же Лебедев? На слабо меня берут?…
Прождав минут двадцать, я не выдержал: подполз ко входу в дзот (он же — выход) и очень осторожно глянул, опасаясь, что сейчас же над моей макушкой свистнет пуля. Тишина. Я приоткрыл металлическую дверь пошире, готовый в любую секунду пальнуть во все, что движется… Тихо. Мертвая кладбищенская тишина, даже ветер стал испуганно стихать. Что же, придется идти на прорыв. Бежать на прорыв. Короче говоря, прорываться куда-нибудь. В склепе хорошо, а дома лучше. Ко всему прочему я, занимая фамильную усыпальницу графа Понятовского, чувствовал себя почти самозванцем. Не для того этот склеп везли по частям из самой Польши и собирали здесь, чтобы в этих стенах упокоился совершенно посторонний Штерн. Не шляхтич, заметим, и даже не поляк.
Я пинком распахнул дверь и, волчком вертясь, чтобы не попасть сразу под лебедевский прицел, выскочил наружу. Мишенью я был довольно вертлявой, трудной для попадания… Однако мой маневр был излишен.
Лебедев не выстрелил. Его орлы тоже смолчали. И через долю секунды я осознал причины такой странной доброты ко мне.
Они, видимо, собирались брать мое убежище штурмом. Но не успели.
Кто-то очень умелый убил всех четверых выстрелами в затылок. По выражениям их лиц я догадался, что они даже не поняли, что случилось. Лица их были безмятежны. Только господин Лебедев, которого пуля настигла последним, успел испугаться. На его губах застыла тень страха, смешанного с удивлением.
Минус три, машинально подумал я, словно у меня в голове сработал арифмометр. Феденька Петрищев. Леха Быков. Господин Лебедев. Каждый из этой троицы угрожал мне и пытался меня убить. Каждый получил за это по заслугам. Но только не от меня. Словно бы материализовался в Москве какой-нибудь Клуб одиноких сердец капитана Штерна, члены которого взяли за правило отстаивать мои интересы. Хотя я как будто никого об этом не просил. Замечательно. Мои ангелы-хранители ловят мои мысленные флюиды и отливают их в пароходы, строчки и другие добрые дела. Точнее скажем, отливают они мои флюиды в первую очередь в пули. Вот и Лебедев стал жертвой смертельного флюида. Посмотрим, как прокомментируют этот странный факт в теленовостях…
Тут я сообразил, что ведь могут и не комментировать. Если я немного отсрочу эту новость. Я пошире распахнул дверь склепа Понятовского, припер ее покрепче рукояткой пистолета и начал затаскивать мертвецов туда, где было им самое место. Правда, никто из них наверняка не является графом Понятовским, и в это помещение я их вселил без ордера. Как только объявится настоящий граф, они будут немедленно выселены.
Мною овладела какая-то душевная тупость, словно я наконец дорвался до транквилизаторов и сожрал целую пачку. Трупы, мертвецы, покойники за последние три дня стали такой неотъемлемой частью моей повседневной жизни, что факт смерти — для меня все равно чудовищный, несмотря на профессию, — как-то отошел на второй план. Трупы врагов превратились просто в улики, которые надлежало получше упаковать. Всего-то.
Я и упаковал.
Когда я вернулся к моим земляным работам, оказалось, что они почти закончены. Оба моих напарника поглядели на меня с неодобрением и с ходу предупредили, что половину моего сегодняшнего заработка они изымают и делят на двоих. Потому что я сбежал и самую трудную часть работы они выполняли без меня Эту тираду бомжи-напарнички произнесли с мрачным видом, опасаясь, что халявщик начнет возникать и его (то есть меня) придется усмирять лопатами.
Однако я легко согласился.
— Как скажете, — проговорил я. — Я сам виноват, деньги ваши.
Напарнички сразу смягчились.
— А что за баба с золотыми зубами, от которой ты так сдернул? — поинтересовался один. — Знакомая, что ли?
— Супруга. Бывшая, — признался я, оценив свою удачу. Ведь со стороны и вправду можно было подумать, будто я спасался бегством от Натальи.
— Это другое дело, — сочувственно кивнул первый могильщик.
— Понимаем, — сказал рассудительно второй.
И мы пошли к своему «уазику». Траурные церемонии уже завершились, толпы исчезли. Остались только две могилы, утопающие в цветах. Я сделал крюк в сто метров и взглянул на черниковскую могилу. Памятник был самый простой: фотография, имя, две даты. Вот и все, что осталось от Гоши на этой земле… Я поправил упавший венок и стал догонять первого и второго могильщиков.
Шофер-распорядитель в «уазике» уже нетерпеливо сигналил. Мы поместились в машину, и наш фургон отчалил с автостоянки. «Бьюик» лебедят сиротливо остался стоять — одинокий, без хозяев.
— Скажите, — спросил я нашего шофера, когда мы выехали на дорогу. — А здесь иномарки, кроме этого «бьюика», еще были? Ну, приезжали на похороны?
— Только одна еще, — откликнулся шофер-краевед. — Желтенький «фиат» подъезжал. Но стоял тут недолго.
Так я и думал, сказал про себя я, не удивляясь. Так и должно быть Убийцы приехали поглядеть на дело рук своих, а заодно, для разминки, поупражнялись в стрельбе по движущимся мишеням. Объяснение это выглядело вполне безумным, но другого у меня тем более не было.
— Интересно, — подал реплику я. — Что за типы ездят на «фиатах»? Должно быть, наши новые русские, буржуи?
— Хрен его поймет, — пожал плечами шофер, не выпуская, на мое счастье, из рук баранки. — Пара обычных парней. Архитекторы, наверное. У одного еще такой большой футляр был в руках, в каком обычно чертежи носят…
Домой я добрался без четверти три, усталый и грязный еще больше обычного. Другое дело, что новую грязь на старой было не особенно видно, а усталость можно было попытаться скрыть.
Поэтому перед Жанной Сергеевной я разыграл этакого бодрячка, вернувшегося из Луна-парка. Но птичку не проведешь.
— Ты в порядке? — тревожно, по своему обыкновению, спросила она, снимая с меня ужасные бомжевские лохмотья.
— О да, — ответил я. — С Гошей простился на Солнцевском. Теперь у меня будет еще одно дело. Шифр мне этот покоя не дает. Вот я и думаю…
— Ты же голодный! — перебила меня Жанна Сергеевна и убежала на кухню. Я, наскоро смыв с себя запахи крови, земли и кладбища, присел к телевизору. Любая новость вполне могла натолкнуть меня на разгадку. Вот только бы знать, какая именно…
Иву сменила гитара, возникли буквы, а потом диктор торжественно объявил о победе в предвыборном марафоне независимого кандидата по Щелковскому избирательному округу Иринархова Виталия Авдеевича. Данные пока предварительные, окончательные будут известны к вечеру, но победу Иринархова можно считать уже делом решенным.
— Победитель, — пробормотал я вслух. — Избранник за четыре поллитра и килограмм колбасы на нос.
Экран заняла фотография с бородой, а затем возникла Дума. Здесь царил радостный энтузиазм. Депутаты бегали от одного микрофона к другому, передавали друг другу какие-то листки. Комментатор пояснил, что рассматривается вопрос о внесении изменения в Конституцию. Большая группа депутатов, возглавляемая представителями разных фракций, обсуждала вопрос о смене принципа преемственности. По Конституции, если бы с Президентом что-нибудь случилось, исполнять его обязанности начинал премьер. Если бы премьер вышел из игры, то на его место вставал бы спикер верхней палаты. Если рок настигал и Сенатора N 1, то бразды правления переходили к спикеру нижней палаты… Теперь, оказывается, надо было ликвидировать обидную для Госдумы несправедливость. Принять поправку, по которой — в случае чего — функции Президента сразу переходят к спикеру нижней палаты. Смысл поправки объяснялся в кулуарах просто: мол, премьер — стар, сенатор N 1 — ненадежен, да и родственники в Америке. И вот лишь нижняя палата в своих рядах изыщет спасителя народных интересов. Застрельщиками этой идеи выступили такие известные лица, как Крымов, Полуэктов, Карасев, Яворский, Луговой — и комментатор уверен…
С ума сойти! — подумал я вдруг. Мысль, пришедшая мне в голову, показалась до того невероятной, что вполне могла оказаться и верной. Я подскочил к компьютеру, сунул злополучную дискету из «ИВЫ» и вывел на экран первые строки: Крм — 37 О.Д., Плкт — 30 О.Д., Крс — 15 В.Ш. О, ч-черт! Да это ведь не шифр, иначе отчего им так дергаться! Это что-то типа простой записи для памяти. Крм, Плкт, Крс, Явр, Лгв… Крымов, Полуэктов, Карасев, Яворский, Луговой… Я уже почти не сомневался, что цифры и буквы после тире как-то связаны с вознаграждением, полученным этими парламентариями от «ИВЫ». Доппельдинст, так сказать. Свободный и конвертируемый доппельдинст.
Я торжествующе засмеялся. Цифры — едва ли суммы в тысячах (или там в миллионах) зелененьких. Во-первых, буквы смущают, а во-вторых, разброс очень разный. Почему Крымов получил 37 каких-то О.Д. (омериканских долларов?), а Карасев — всего 15 неких В.Ш. (воронежских шекелей?). Непорядок. Скорее, это были номера каких-нибудь хранилищ… или сокращенный адрес, по которому распределяются взятки от «ИВЫ». Обдумать эту мысль мне помешало новое сообщение диктора.
— Жанна Сергеевна! — что есть мочи закричал я. Птичка примчалась из кухни с ножом в одной руке и луковицей — в другой. Я сделал звук погромче.
— …И популярный американский писатель сегодня прибывает в Москву с туристическими целями. Кроме того, писатель надеется встретиться со своими российскими издателями и ознакомиться с перспективами выхода его бестселлеров на книжный рынок стран СНГ…
— Слышите, Жанна Сергеевна? — проговорил я. — Пренеприятнейшее известие. К нам, оказывается, едет Стивен Макдональд. Вернее, к вам.




Часть третья
ПЕРЕМЕНА МЕСТ



Глава 1
ВСТРЕЧА НА ЭЛЬБЕ

— Яшенька, это гениально! — с восхищением проговорила птичка Жанна Сергеевна, обозревая мою новую униформу. — Давай я поглажу побыстрее — и едем…
У меня не было оснований для выражения бурных восторгов. Костюмчик получился так себе и производил впечатление только на некотором расстоянии. Вблизи подделку различить было можно.
— Глупость все это, Жанна Сергеевна, — с тяжелым вздохом сказал я, отдавая ей реквизит. — Опасная самоубийственная глупость. — Мой профессионал, который во мне помалкивал добрых полдня, вырвался наружу и полез немедленно делиться мрачными пророчествами. — Живыми нам оттуда не уйти. Нас обязательно вычислят и возьмут на прицел. Шансы наши равны… — Слово нулю договорить я не успел: Жанна Сергеевна, встав на цыпочки, заткнула мне рот влажным долгим поцелуем. Она уже хорошо научилась справляться с профессионалом Штерном. Как высококлассный дрессировщик-гуманист со своими львами — только лаской и сахаром. Минут через пять, когда от поцелуя уже начало звенеть в ушах, птичка отпустила меня. К тому времени я окончательно позабыл большинство аргументов против и у меня в запасе остался лишь один, весьма неубедительный.
— Жанна Сергеевна, — пробормотал я тоскливо. — Я ведь специалист узкого профиля. Ладно, дискету я украл. Но красть еще и американского писателя — это в мои обязанности не входит. Я раньше никогда этим не занимался!
— Все на свете в первый раз, — мечтательно улыбнулась птичка. — Не сейчас — так через час. Интересней в первый раз, чем в последний…
По-моему, она процитировала какие-то стихи.
— Вознесенский, — добавила она, увидев на моем лице мучительное недоумение профана — Ранний. Раньше он писал, Яшенька, неплохие стихи…
— Ну, разве что до нашей эры, — с сомнением произнес я.
— Вот именно, — согласилась птичка. — До нашей с тобой.
В результате поэтического нокаута профессионал во мне надолго замолк, и к обсуждению совместного плана действий мы больше не возвращались.
Кстати сказать, мои претензии к нашему плану были родом здоровой самокритики. Идею перехватить Макдональда в аэропорту «Шереметьево-2» сразу после приземления самолета и таможенных формальностей родил именно я буквально час назад, в отчаянной попытке унять тихие птичкины слезы. Как только Жанна Сергеевна выслушала теленовость и поняла, что явление настоящего Стивена на русскую землю — не сон, а реальность, ее губы тут же скривились, носик-клювик горестно поник, огромные глаза начали наполняться слезами.
— Я пропала, — прошептала она. — Сроки выходят, а у нас нет ни книги, ни верстки, ни даже дискеты… Что я ему скажу?…
— Правду, — предложил я.
Плечи Жанны Сергеевны совсем поникли от такой моей черствости.
— Если правду, то все погибло, все! «Меркурий» его официально перекупит, и мне конец… Они даже могут встречать его уже в аэропорту…
— Непременно встретят, — бессердечно подтвердил я. После этих моих ужасных слов лицо птички залилось слезами. Видеть это для меня было непереносимо, и я почувствовал себя последним подлецом и вообще кругом виноватым. Тогда я и выдал поспешно свою безумную идею. Ту самую, что Жанне Сергеевне безумной отнюдь не показалась. Ручейки из ее глаз пересохли, она ахнула, поцеловала меня, сказала «Потрясающе!», побежала к телефону звонить в справочную, с полдороги вернулась, еще раз меня чмокнула, потом полчаса мучила аппарат, добиваясь то длинных гудков, то вообще молчания в трубке. Я тем временем, кляня самого себя за безрассудство, кроил из подручных средств очередной защитный костюм-униформу. Мой нынешний бомж, разумеется, здесь не годится: его видом в аэропорту можно было бы привлечь внимание только милиции, а американца — отпугнуть. Обмундирование монтера Скорлупкина тут тоже не подходило, а обычный бежевый плащ Якова Семеновича Штерна стал бы почти наверняка первой мишенью для всех желающих киллеров из «ИВЫ». Нет, подумал я, плащ мы побережем.
Последний раз бывать в валютном «Интуристе» мне случилось лет пять назад, еще в пору МУРовской юности, и я уже плохо представлял, в какие костюмчики они одевают свой выездной персонал. Смутно мерещились какие-то аксельбанты с позолотой, фуражки с неразборчивым гербом, бороды до ушей и брюки с генеральскими лампасами. Короче, подарочный гроб мастера Безенчука с кистями и глазетом. Спасало меня только то, что дорогой гость, скорее всего, имеет представление о парадной униформе «Интуриста» еще более смутное, чем я. По уверениям птички, Макдональд до сих пор в России не был и сравнить ему не с чем. В «Хилтоне» или там в «Континентале», возможно, персонал экипирован по-другому, но ведь на то она и Россия! Страна Федора Достоевского, куполов, водки, черной икры и красных рубах цыган. На короткое время я загорелся мыслью предстать перед глазами гостя именно цыганом с гитарой, однако эту симпатичную мысль пришлось отбросить. Во-первых, после рекламы «ИВЫ» у меня возникла стойкая аллергия к гитарам и даже к ни в чем не повинным балалайкам и мандолинам. Во-вторых, появляться цыгану на территории аэропорта «Шереметьево-2» было не менее опасно, чем бомжу или лицу кавказской национальности (вроде грузина в кепке, который однажды посетил особнячок на Щусева), — милиция бдила. И в-третьих, в гардеробе птичкиных друзей не было и намека на красную рубаху. Да и вообще, с какой стати отель «Интурист» станет отправлять на встречу дорогого гостя какого-то одинокого цыгана? Цыганское трио или квартет — допускаю: для экзотики, чтобы спеть на ломаном русском «К нам приехал, к нам приехал… Стив Макдо-о-о-о-нальд да-ра-гой!». Но я физически не смог бы расчетвериться или растроиться, а кого-то постороннего посвящать в это дело было нельзя. В конце концов, я остановился на том, с чего начал: на образе скромного шофера, перетянутого аксельбантами, как сбруей. Выглядеть он должен как гибрид швейцара и опереточного казака. Но не переусердствуй, Яша, приказал я себе, отыскивая в кладовой хозяев квартиры что-нибудь подходящее. Оригинальность не должна переступать приличия. Если все «Шереметьево-2» начнет дружно пялиться на твои цацки — наверняка среди любопытных будет и посланец «ИВЫ» с «Меркурием». А уж попасть из пистолета в такого павлина — задачка для третьеклассника.
В кладовке, на одной из пыльных вешалок, обнаружилось наконец то, что надо: мундир не генеральский, но полковничий и очень древнего покроя; рядом висел пропыленный моток подходящего золоченого шнура, из которого можно было нарезать аксельбантов на целый взвод. Обрадованный находкой, я секунд тридцать пытался вообразить, для чего могло понадобиться столько погонных метров аксельбанта, пока не догадался, что это просто декоративный шнурок, который во времена молодости моей бабушки Рахиль Наумовны для красоты пришивали к бархатным портьерам. Возможно, в моей собственной кладовой среди неразобранных бабушкиных вещей скрывается такое же богатство…
Через некоторое время костюм парадного шофера из «Интуриста» вполне созрел. Я накинул его и погляделся в зеркало. Больше всего я походил в нем на диктатора какой-нибудь слаборазвитой латиноамериканской страны. Впрочем, все швейцары дорогих московских ресторанов тоже внешне напоминают этих типов и даже ведут себя как маленькие диктаторы. Если им не позолотить ручку. Точнее скажем, позеленить.
Для завершения картины я приставил к подбородку складную бороду. Вот оно, то самое! Самобытный славянин с еврейским шнобелем — полномочный представитель лучшей валютной гостиницы Российской империи. Очень похоже. Жаль, что не хватает времени разжиться у Пряника еще и братиной. Ну да ладно, что есть, то и есть, обойдемся. Пора звать публику.
Жанна Сергеевна впорхнула в комнату, состоялся уже упомянутый разговор про мою гениальность и стихи Вознесенского, после чего птичка оперативно почистила и погладила униформу. Китель был немного тесноват, но брюки в самый раз. Стрельба в таком костюме потребует некоторого дополнительного напряжения сил, зато бег не будет ничем стеснен. Очевидно, упрямый Фатум мне подсказывал, что сегодня еще придется побегать, но, может быть, не придется отстреливаться. Или наоборот, если дядя Фатум шутит.
Всю дорогу до автостоянки я бдительно оглядывался, а птичка, напуганная моими рассказами про киллеров, вообще извертелась. Кажется, нас не пасли. Поверх кителя с аксельбантами я нацепил плащишко, на голову водрузил старую шляпу из хозяйских запасов, а пальцем придерживал бороду, которую, по-моему, приклеил халтурно. Складная борода была из дежурного набора Якова Семеновича Штерна — как и кепка, и кавказские усы. Правда, эту бороду я приклеивал с неприязнью (и поэтому, видимо, пожалел клея): всякое мое сходство господином Иринарховым меня раздражало. Однако для шофера-швейцара-аксельбантоносца борода была в стиле, пришлось носить.
Автостоянку на этот раз сторожил не тот парень, которому я сдавал на хранение свой «мерседес», и это было замечательно. Боюсь, что парень не пережил бы спокойно превращение флегматичного бундеса в чучело, обмотанное гирляндами аксельбантов. За рулем я снял плащишко, нацепил фуражку с золотым шнуром — и мы помчались в аэропорт. Времени было уже впритык, однако мы надеялись успеть… и мы успели. Сообщение о том, что самолет авиакомпании «Дельта», следующий из Нью-Йорка, произвел посадку в аэропорту «Шереметьево-2», застало нас уже в зале ожидания. Здесь было так шумно, так людно и публика была такой экзотичной, что мои позументы воспринимались почти нормально. Что касается Жанны Сергеевны, то она с видом заправской служащей гостиничного сервиса очень натурально озиралась в поисках жертвы. В руках она держала заранее сочиненный нами плакат; на одной стороне было написано крупно Welcome! Hotel, а на другой, скрытой пока от публики, — McDonald. Людей с плакатиками здесь крутилось немало; пока мы не выставляли напоказ нужную нам фамилию, мы могли и не привлечь внимания конкурентов. В конце концов, друзья «Меркурия» и «ИВЫ» едва ли могли себе вообразить, будто рассекреченный Яков Семенович Штерн явится, как идиот, самолично встречать искомого американца. Проснувшийся на мгновение профессионал колко заметил мне, что детективу Штерну пока везет как раз оттого, что его противники думают о нем лучше, нежели он заслуживает. Они воображают, будто если Яков Семенович до сих пор жив, — значит, он хитрый, предусмотрительный. Вообще, пришла хорошая мода переоценивать своих противников; сам я, впрочем, этой моде не был подвержен.
В толпе встречающих самолет из Нью-Йорка находилось немало крепких парней, лица которых не были чрезмерно отягощены интеллектом. Возможно, это и были посланцы «ИВЫ». Зато уж пестрая группа деятелей с микрофонами и телекамерой наверняка ожидала именно Стивена. Будь на месте Макдональда какая-нибудь литературная величина покрупнее типа Кинга или там Воннегута, телевизионщиков или репортеров было бы не в пример больше. А так сочинитель триллеров годился лишь для репортажа на полминуты. Я — так и вовсе полагал, что репортажа сегодня у них не будет. Не отдадим мы Стивена в цепкие лапы телевизионщиков, никому вообще не отдадим…
По моим расчетам, минуты через две первые гости из солнечного Нью-Йорка должны были показаться в пределах прямой видимости. Ничто не предвещало беды. Публика еще не знала, что в ста метрах от того места, где мы стояли, террорист заложил бомбу в урну для мусора… И правильно, кстати, что не знала: никакого террориста и никакой бомбы на самом деле не существовало. Но вот урна была. И почти игрушечная светошумовая гранатка с химическим взрывателем и простеньким таймером действительно была мною туда подброшена ровно пять минут назад. Подобное оружие по своей убойной силе можно было сравнить разве что с незаряженным пистолетом — грозная видимость и ноль поражающего эффекта. Я очень любил такие психологические штучки: они позволяли устраивать бурный переполох без жертв.
— Пора, — шепнул я птичке. — Пошли американцы. Как только заметите что-то подходящее, переворачивайте плакат и действуем по плану. Вы его внешность хоть примерно представляете?
— Примерно, — так же шепотом ответила птичка. — По портретам. Красивый, чуть за сорок…
— Тогда первый, что идет, — не Макдональд, — глубокомысленно заключил я, наклоняясь к самому уху Жанны Сергеевны.
Первой, кто прошел таможенную проверку и появился на выходе, была симпатичная пожилая американка с грудой чемоданов. Затем показалась супружеская пара, обоим лет по двадцать. Потом — мисс в темных очках, весьма хипповатого вида. Затем — пара школьников…
Я глянул на часы. Ровно через минуту начнется тарарам. Если мистер Макдональд не поторопится, он пропустит потрясающую сцену для какого-нибудь своего будущего триллера. На тему «Терроризм в русском аэропорту». Тысяч пять одних статистов — в роли пассажиров и секьюрити. Замаскированный лампасами Я.С.Штерн — в роли злоумышленника. И громкий пшик — в роли взрыва мины.
— Опять не он… — с досадой прошептала птичка.
Из дверей выполз пожилой толстый боров, весь обвешанный чемоданами. Он отдувался, пыхтел, невнятно ругался, но не выпускал ни грамма ценного груза. Это наверняка был наш соотечественник, нагруженный сувенирами с Брайтон-Бич. Боров продвигался целеустремленно, но медленно; на добрых полминуты он загородил все, и не было видно, кто идет следом.
Я посмотрел на циферблат. Осталось тридцать секунд.
За гостем с Брайтона шествовал изящный чернокожий пастор, весь в черном. В одной руке у него был скромный саквояж, в другой — Библия. Проповеднику слова Божьего не требовалось много багажа, ибо скорее верблюд пройдет сквозь игольное ушко, чем богач попадет в Царство Твое… Несмотря на всю напряженность момента, я усмехнулся своим мыслям. Толстому борову с Брайтон-Бич плевать было на царство небесное, а в игольное ушко он бы не пролез в любом случае.
Двадцать секунд.
Вслед за пастором вышла эффектная блондинка, чем-то похожая на красавицу Белоусову. Такая же высокая, стройная. Хау ду ю ду, мысленно поприветствовал я ее. Вэлкам в страну белых медведей.
Десять секунд.
— Это не он? — быстро спросил я у птички.
Высокий, симпатичный, лет тридцати пяти. Правда, может, и за сорок. Это только у нас мужчине можно дать больше, американцы умеют выглядеть моложе своих лет. Вечные мальчики и девочки.
Птичка с лихорадочной поспешностью вывернула свой плакат Макдональдом наружу. Симпатичный гость удивленно вскинул брови и издали помахал рукой. Он!
Прежде чем другие встречающие успели обратить внимание на наш плакат, урна рванула. Эффект был замечательный! В центре зала аэропорта вдруг на мгновение образовался филиал весенней грозы, с шаровой молнией и мощным раскатом грома. Дождя и ветра, правда, не наблюдалось, но я ведь и не Илья-пророк! Действую в пределах возможностей, ограниченных скромным арсеналом. Театральной, в общем, пиротехникой. Толпа испуганно отпрянула от эпицентра, ожидая вслед за световым излучением какой-нибудь там ударной волны, а то и проникающей радиации. Гражданской обороне мы все учились понемногу. Однако уже мало кто помнил, какой поражающий фактор следует за каким. Да я и сам не помнил.
Крепкие мальчики профессионально-умело рассредоточились, телевизионщики с профессиональным безрассудством бросились к эпицентру взрыва, зато все остальные в толпе не были даже любителями и кинулись в разные стороны. Мгновенно возникла свалка, послышались крики, кому-то уже отдавили ногу или руку. Толстяк с Брайтон-Бич, почти преодолевший опасную зону, чуть замешкался и был сметен вместе со всеми его чемоданами. К испуганным крикам добавились еще и оскорбленные толстяковы вопли, что только добавило паники. Я схватил птичку за руку, и мы укрылись за пустующей стойкой. Симпатичный Макдональд, надо отдать ему должное, быстро оценил ситуацию и, не выпуская из рук чемодана, нырнул за ту же стойку, что и мы. В отличие от бедняги Гоши Черника, этот автор триллеров, кажется, знал предмет, о котором пишет.
— Мистер Макдональд? Стивен Макдональд? — спросил я хладнокровного американца. Тот взглянул на меня и птичку Жанну Сергеевну с любопытством и без враждебности. В этом-то и был главный смысл маскарадного костюма: человек, одетый ТАК пестро, едва ли мог бы быть злоумышленником. Его нелепые аксельбанты швейцара вызывали, скорее, юмористическое чувство; а юмор — есть первый шаг к взаимному доверию.
— Йес, Макдональд! — проговорил писатель. — Ху а ю?
Все долгоиграющие объяснения я решил отложить на потом и выдал официальную версию:
— Отель, «Интурист». О'кей?
— Быстрей! — сказала птичка по-русски встревоженно. Я тоже заметил, что зал немедленно начал наполняться шереметьевскими секьюрити при полном вооружении: еще чуть-чуть, и толпа будет спрессована до выяснения личности каждого подозреваемого. Меня это, естественно, не устраивало. Если не считать предполагаемых молодчиков из «Меркурия» и «ИВЫ», несомненно вооруженных, я в своем опереточном наряде и в липовой бороде был самым подозрительным из подозреваемых.
Как ни странно, Макдональд понял не только международное слово отель, но и птичкино русское быстрей, и мы втроем, выскользнув из-за укрытия, бросились к ближайшему выходу. Выглядели мы, вероятно, как выросшие персонажи картины «Дети, бегущие от грозы», но этим-то своим перепуганным видом ничем не отличались от остальной публики. Нас закружило в толпе, пронесло сквозь еще не прочную цепочку охранников и выкинуло из здания на улицу. Я не сомневался, что парни из «Меркурия» уже следуют за нами, однако у нас появилось уже небольшое преимущество: я припарковал наш «мерседес» именно так, чтобы было удобно в случае панического бегства. Мне почудилось, что где-то в гуще припаркованных машин мелькнуло злое желтое пятно, но вглядываться и тем более раздумывать было некогда. Уже садясь в машину, я заметил в дверях первую тройку крепких парней из числа встречающих и одного заполошного телевизионщика, с микрофоном на штативе, но без камеры. Очевидно, оператор попал в самую давку и вырваться так скоро не смог.
— Быстрей, быстрей!! — снова воскликнула птичка, и мне-то перевода не требовалось: я и так знал смысл этого русского слова. Как, кстати, и многих других русских слов. Ими я невольно сопроводил поведение ключа зажигания, который выскальзывал из пальцев и не желал поворачиваться.
— …! — сообщил я ключу. Ключ мгновенно обиделся и повернулся в замке зажигания. Мощный мотор «мерседеса» издал рев, когда я, ему назло, резко перепрыгнул сразу на третью. Но не такой, правда, рев, как пару дней назад близ театра «Вернисаж»: похоже, умная машина уже начала привыкать к манерам своего нового хозяина.
— Извините, Жанна Сергеевна, — повинился я перед птичкой за свою несдержанность в выражениях, когда мы выехали на Ленинградское шоссе и помчались обратно в столицу.
— Ничего-ничего, Яшенька, — милостиво ответила птичка, не сводя глаз с Макдональда и как будто уже что-то прикидывая. Я почувствовал укол не то чтобы ревности, но… Американец был в очень неплохой форме и, уже оправившись от стресса, улыбался во все тридцать два зуба, изображая своим видом американское просперити. По сравнению с ним я сильно проигрывал чемпионат по мужскому обаянию. Особенно в этом дурацком обмундировании и еще в более дурацкой бороде, которая меня делала похожим то ли на брата Карамазова, то ли на Иринархова Виталия Авдеевича.
— Ай эм сорри, — сказал я на всякий случай Макдональду. Просто чтобы не молчать как дурак.
— Нитшего, — ответил этот писатель вдруг по-русски, хоть и с сильным акцентом. Так говорят прибалты, для которых русский язык где-нибудь четвертый по счету после их родного, шведского и английского.
— Вы говорите по-русски, мистер Макдональд? — обрадованно спросила птичка.
Я знал, что английский она знает сносно, однако же не настолько, чтобы вдаваться в тонкости. Сам я знал этот язык в таких же примерно пределах. Так что новость могла бы стать подарком судьбы. Подарком для птички.
— Йес, немного, — улыбаясь, проговорил американец. — Моя джена… сорри, как это по-русски?… у-ро-жден-ная Сокольенко. С Харькову…
Услышав про жену, я отчего-то приободрился. Если симпатичный мужчина в компании птички первым делом заводит речь о жене, значит, он прибыл сюда не для романтики. И правильно! В России и так полным-полно интересного: Красная площадь, Мавзолей, Третьяковка, Дом правительства на Краснопресненской, спектакли маэстро Кунадзе… компания «ИВА», добавил я про себя, взглянув в зеркало заднего вида. Потому что какой-то серьезный лимузин определенно имел намерения с нами сблизиться. И если мы не поторопимся, через несколько минут их идея осуществится.
— Сзади! — с запозданием воскликнула птичка. До нее тоже наконец дошло, что похитить американца — полдела. Главное — еще его вывести с поля боя.
— Я вижу, — проговорил я, одновременно выжимая из «мерседесовского» мотора все лошадиные силы, которые заложили в этот механизм создатели. Давай, миленький, не подводи, мысленно подбодрил я «мерседес». Вспомни, чему тебя учили дяди-конструктора, и сделай для Якова Семеновича так же и даже лучше. Ну же, голубчик! Мотор проревел в ответ нечто в том смысле, что у нас дороги дрянные и с автобанами не сравнить. Это у нас историческая беда, все так же мысленно согласился я с мотором «мерседеса». Дураки и дороги. Причем, дорогой «мерседес», это не ваши добротные немецкие Wegen und Dumpkopfen. Если уж наши дураки строят дороги, то раз и навсегда. И потом, разумеется, брезгуют заниматься вульгарным ремонтом. Даже правительственные трассы, как Ленинградское шоссе, и то подновляют только к приезду САМЫХ дорогих гостей. Мистер Макдональд, как видно, к ним не относится.
Американец внезапно забеспокоился. До него дошло, что мы не зря прибавляем скорость.
— Проблем? — спросил он у меня, не без тревоги поглядывая назад.
— Ноу проблем, — автоматически ответила птичка. — То есть в том смысле, что они есть, но не настолько…
— Есть небольшая проблема, — тактично перевел я с русского на русский. — Те джентльмены сзади хотят нас догнать.
— Киллерс? Рэкетс? Ка-Джи-Би, Лубьянка? — проявил писатель редкую осведомленность в наших делах.
Я вовремя припомнил то немногое, что рассказывала мне Жанна Сергеевна о его романе «Второе лицо». Суперагент Джим Гаррисон в паре с ментом Ивановым в дебрях Нью-Йорка. Судя по всему, разыгрывается вторая серия триллера: Стив Макдональд на пару с бывшим ментом Яшей Штерном в дебрях Москвы. Много веселых приключений произойдет с героями, прежде чем пуля настигнет последнего из них.
Тем временем Стив Макдональд еще раз настойчиво повторил свой вопрос. Как будто ему станет легче, если он узнает, что именно за зверь сел нам на хвост.
— Скорее, рэкетс… — проговорил я задумчиво. В конце концов, птичкино дело объяснять, по какой причине некое супериздательство «Меркурий», дочернее предприятие суперкомпании «ИВА», решило присвоить себе ВСЕГО Стивена Макдональда.
Услышав конкретный ответ, американец неожиданно успокоился. Как видно, он боялся только всего необычного. Террористы в аэропорту и рэкет на хвосте были, судя по всему, для него заурядным явлением. Я с уважением подумал, что этот Стив наверняка, прежде чем писать свой очередной триллер, изучает все на местности и посещает какую-нибудь горячую точку. Покойный Гоша Черник, напротив, никогда не был озабочен проблемами правдоподобия, вместе с МУРовскими бригадами выезжал редко и неохотно, уголовные дела листал через силу. Все это сдерживало Гошину фантазию, загоняло ее в рамки. Он предпочитал выдумывать невероятные вещи, не отходя от письменного стола…
Я невольно вздохнул, вспомнив, что Черник, увы, больше никогда не сядет за свой стол. Никогда. Каркнул ворон «Невемор». Откуда это, между прочим? Уже не припомню. Когда имеешь дело с книгами, в твою голову влетает столько чужих строчек, что перестаешь различать, кто, что и откуда.
— Нитшего… — подбодрил меня Стивен неожиданно, решив, будто я вздыхаю в связи с рэкетс. — Это есть интернэйшнл… сорри… меж-ду-на-род-ный проблем.
— Они отстают! — радостно сообщила нам Жанна Сергеевна.
За окнами потемнело, а ближе к Москве число машин на шоссе увеличилось; уже возникла небольшая толпа автомобилей, среди которых можно было попробовать затеряться. По крайней мере, несколько «мерседесов», похожих на наш, уже могли сбить с толку преследователей. Я, не сбавляя скорости, несколько раз предпринял наглые обгоны, и, когда мы аккуратно въехали на бывший Ленинградский проспект (я все забывал его современное — вернее, древнее! — название), хвоста не осталось и следа. То есть хвост существовал, но у нас была реальная фора. Ездите на «мерседесах», мысленно проговорил я. Не доверяйте «волгам», «бьюикам» и тем более «фиатам». Последнюю машинку, правда, я приплел сейчас напрасно: желтое пятно на стоянке мне, скорее всего, померещилось. Преследовали нас, как видно, действительно рэкетс из «ИВЫ», а не киллерс на «фиате» неизвестно откуда. Вероятно, у них разделение труда. Одни появляются по четным числам, другие — по нечетным.
Я слегка расслабился, но не настолько, чтобы потерять бдительность. Наш план под названием «Похищение Макдональда» только вступал в свою главную фазу: фазу объяснения Жанны Сергеевны со своим автором. Это предполагалось сделать в мое отсутствие (идея птички). Поэтому, въехав на Тверскую, я притормозил у ближайшей станции метро и сказал Стивену:
— Не будем рисковать. Нашу машину они могли хорошо запомнить. Поезжайте-ка лучше на метро, а я, если что, их отвлеку…
— Йес, — легко согласился Макдональд и полез за бумажником.
— Нет-нет, — замотал я головой, — это входит в стоимость номера.
— Йес, — упрямо проговорил американец и все-таки всучил мне пару крупных купюр. Оказывается, езда со скоростью ему понравилась. Ну да, естественно: какой же янки не любит быстрой езды?
Я пожал плечами, сообразив, что отказываться от баксов, в конце концов, неконспиративно. Да и потом в моей ситуации лишние деньги не помешают: расходы растут, а у птички клянчить новый аванс — не в моих правилах.
Они вышли из машины. Американец нес в левой руке чемодан, а правую галантно предложил даме. Я заподозрил, что переговоры могут быть успешными. Что нам, собственно, делить с Америкой? Всем уже известно, что русский и штатник — братья навек. Наше похищение по-американски незаметно превращалось во встречу на Эльбе; осталось только побрататься и пересмотреть самые кабальные условия договора на издание «Второго лица». Сама идея братания птички Жанны Сергеевны с симпатичным писателем, честно говоря меня не очень вдохновляла. Я бы даже предпочел, чтобы Макдональдом вдруг оказался тот жирный боров с Брайтон-Бич, который сегодня в аэропорту запутался в своих чемоданах. С тем-то брататься захотелось бы в строго отведенных для братания рамках. Ну да ладно, стал успокаивать я Отелло в самом себе, который — представьте! — вдруг тоже начал подавать признаки жизни. Жанна Сергеевна — мой клиент, а не моя собственность; она сама должна знать, как ей лучше себя вести. Сам факт, что Отелло в моей душе неожиданно проснулся после затяжной спячки, меня порадовал и испугал. Порадовал в том смысле, что, оказывается, ужасный брак с Натальей не выжег во мне всех нормальных человеческих чувств. Испугался же я потому, что вдруг сообразил: мое отношение к птичке Жанне Сергеевне давно уже перешло грань легкого служебного романа. Кажется, к ряду Муха, Кремер, Рыжков следует непременно добавлять фамилию Штерн. Еще один сгорел на работе. Точнее, сгорит обязательно. Мое участие в последней авантюре показало мне самому, что я уже дошел едва ли не до последней степени безрассудства. Нет, до предпоследней. Последняя — это явиться в «ИВУ» с взрывчаткой на пузе и взять в заложники Иринархова… Хотя, сообразил я, он еще, кажется, в тюрьме. Но вот-вот выйдет на свободу. Сразу с корабля — на бал. Ясное дело, большому кораблю — большое плаванье…
Так, играя в слова, я добрался до автостоянки. У меня хватило ума по пути накинуть плащ на свои аксельбанты и оторвать от греха подальше бороду швейцара-шофера из «Интуриста».
На этот раз стоянку охранял давешний парень, перед которым я разыгрывал немца. Увидев мой «мерседес», он, очевидно, припомнил щедрые чаевые и припустился ко мне.
— Гутен таг! — сказал он гордо. Как видно, несколько немецких слов он выучил специально для меня. Услужливый юноша.
— Гутен абенд, — меланхолично ответил я, поглядывая на часы: по времени выходил точно абенд — вечер. Тем не менее я вознаградил начинающего полиглота несколькими баксами сверх нормы и дойчмарками — по прейскуранту. Парень просиял.
— Данке шон! — торжественно произнес он еще одну заученную фразу.
— Битте. — Я пожал плечами и, подумав, отстегнул ему еще пятерку. Пусть хорошенько усвоит, что знание языков — к деньгам. Авось хоть это открытие станет для парня жизненным стимулом: он запишется на курсы, втянется, начнет читать и, чем черт не шутит, найдет свою стезю. Например, уйдет в Большой Рэкет. Там, по слухам, теперь за знание языков тоже стали приплачивать своим бойцам…
Я доехал до чудо-телефона, когда уже совсем стемнело. Предосторожности ради я не подошел сразу к автомату, а сперва прогулялся вокруг, отслеживая возможную засаду. Вдруг «ИВЕ» за это время уже удалось просчитать мой фокус и вычислить заветного летучего голландца? Если долго мучиться…
Ладно. Будем считать, что рекогносцировка произведена. Я нащупал в кармане лаковую поверхность визитки, при тусклом свете дальнего фонаря прочел цифры и набрал первый из номеров. Еще днем я сообразил, что если на дискете и впрямь данные о депутатах Думы, на корню купленных «ИВОЙ», то мне обязательно понадобится помощь именно ЭТОГО человека. Я не был, конечно, уверен, что и ЭТОТ телефон окажется под контролем: с его хозяином мы виделись один раз, хотя и при драматических обстоятельствах. Но все равно пусть будет спокойнее и ему, и мне.
Пошли длинные гудки, а затем трубку сняли.
— Алло, — произнес я в трубку.
— Здравствуйте, — сказал веселый голос. — Это квартира журналиста Дмитрия Баранова, но хозяина нет дома. С вами говорит автоответчик. У меня сегодня деловая… — Дима Баранов на пленке чуть заметно хмыкнул, — деловая встреча, и вернусь я поздно. Если хотите, звоните мне завтра, но чур — не раньше двенадцати дня. Буду отсыпаться. А хотите — оставьте сообщение после этого гудка… — Пошел писклявый гудок, и я повесил трубку.
Оставлять сообщение мне не хотелось. Сам я обожал пользоваться автоответчиком, но, звоня другим, старался, по возможности, не доверять свой голос пленке. Слово — не воробей, вылетит — и тебя поймают.
Что же, завтра — значит, завтра. До конца срока, который я дал «ИВЕ», еще остается время. К тому же для серьезных расследований на сегодня я уже не годен. Слишком много всего за день: Гошины похороны, трупы в склепе, диверсия в аэропорту и похищение по-американски. Программа для многосерийного боевика. Сейчас надо выпить чаю, поглядеть новости на сон грядущий — и баиньки. Желательно в компании, но даже не обязательно. За сегодня я так вымотался, что в спектакле для двоих я смог бы сыграть отнюдь не Гамлета. Третий могильщик для меня — это потолок. К тому же у Шекспира их вроде бы только два и было. Третий — как всегда лишний. Последнее рассуждение вновь навело меня на мысль о преимуществах Стивена Макдональда перед Яковом Штерном и о том, что Жанна Сергеевна…
Я помотал головой, оттесняя Отелло подальше. Предстояло сделать еще один звонок. Я достал из кармана хитрую коробочку, благодаря которой переключал своего друга-автоответчика на прослушивание. Набрав свой номер, дождался включения механизма автоответа и послал звуковой код. Машинка сработала. Послышался долгий шелест пленки, отматываемой назад. Очевидно, за минувшие дни накопилось немало самых-самых срочных сообщений. Ага! Я послал своему автоответчику еще один кодовый сигнал. Пошла запись.
Первый из звонков был сделан, по всей видимости, еще дня три назад. Уже надоевший гугнявый голос в который раз посоветовал мне мотать на историческую родину, пока еще выпускают. А потом мы закроем вокзалы и аэропорты и передавим вас, как клопов, — заключил он с удовольствием. Скорее всего, это был безобидный маньяк, который находил нехорошие фамилии в телефонном справочнике и таким образом развлекался. В жизни этот ублюдок наверняка если и давил кого-то, так именно клопов. А в мечтах… О-о-о! Я знавал таких типов: когда я учился в школе, один такой, двумя классами старше, подстраивал мне мелкие гадости. На крупные не решался. Может, это он и есть? Нет, навряд ли — голос слишком молодой. А тот, из моей школы, сейчас уже наверняка примерный отец семейства, работает на двух работах и голосует за Иринархова. Потому что однажды купил, дурак, несколько акций «ИВЫ».
Пока я придумывал биографию этому давнишнем подонку, пошла запись следующего звонка. Унылый голос оргсекретаря соревнований по стрельбе на кубок Москвы напомнил мне, что я включен в команду и соревнования состоятся… Гм. Я присвистнул. Уже состоялись, конечно. Что же я, интересно, делал в этот день? События последних дней сплелись для меня в одно большое батальное полотно, и я подчас терял грань между вчера и сегодня… Впрочем, вспомнил. В тот день я участвовал в другом состязании по стрельбе. Дело происходило в спорткомплексе «Олимпиец». Я был движущейся мишенью, но стрелки промахнулись и все умерли. В том числе и элегантный Петр Петрович со своим таинственным доппелем на устах. Задали они мне задачку…
— Але, дорогой, — послышался уже новый голос, и я узнал мою первую любовь Иру Ручьеву. — Яшка, это настоящая трагедия… — Ручьева была явно взволнована. Очевидно, моя бывшая школьная симпатия звонила мне в тот же вечер, когда произошло убийство прокурора Саблина. Никогда бы не подумал, что Ира когда-нибудь станет воспринимать чужую драму как свое личное горе. Как хорошо, что люди могут меняться к лучшему. Пусть даже и с возрастом. — Просто кошмарная трагедия, — повторила между тем Ира прерывающимся голосом. — Наш Артем Иванович слег после всего с сильнейшим гипертоническим кризом. Представляешь, после этой ужасной катастрофы на сцене не осталось ни одного целого пегаса. Ни одного из тридцати! Реставрации у нас они не поддаются, автор в Америке, приезд его стоит кучу денег. Пришлось просто снимать с репертуара «Аленький цветочек». Каково?
Да уж, отметил я с грустью. Похоже, я несколько поторопился похвалить мадам Ручьеву. Ни черта она не переменилась с возрастом. Испорченный реквизит в ЕЕ театре ей дороже, чем какой-то совершенно, посторонний погибший Генпрокурор. Подозреваю, что она даже злилась на него: за то, что Саблин имел неосторожность подставить свою шею под острое крыло одного из пегасов — а не бросился ловить на лету гениальные творения маэстро Оскара Шайзе. Дабы эти стальные лошадки-убийцы, не приведи Бог, не поломали свои нежные крылышки.
Ира в трубке тем временем продолжала свой взволнованный монолог. Для таких людей, как она, автоответчик словно специально и изобретен: можно говорить в свое удовольствие и никого не слушать.
— …Но дело даже и не в лошадях. Если честно, Артем даже рад, что появился повод снять «Аленький»… Спектакль ему уже кажется чересчур академичным, традиционным. Кунадзе переживает совсем не поэтому…
Браво, маэстро, мысленно произнес я. Ладно Ира, человек трезвый и практический, но зато вы, оказывается, так тяжело переживаете случившееся! Не ожидал.
— …Ему все не дает покоя твоя фраза насчет жизненности его спектаклей. Он просил, чтобы я непременно узнала у тебя, что ты хотел этими словами сказать. Я уж объясняла Артему, что ты человек темный, невежественный, брякнул, не подумав, но он не верит! Яш, позвони ему сам, — Ира быстро протараторила номер, — скажи, что он тебя неправильно понял… все такое, ладно? У него творческий кризис из-за этого наступил. Чао! Ну, позвони…
В который раз за сегодняшний день я тяжело вздохнул. О Боже, каждый о своем, и всем на остальных наплевать. Наверное, только я один такой идиот: все лезу и лезу не в свои дела. Сидел бы сейчас дома за бронированными шторами, кушал йогурт…
— Яков Семенович! — произнес в трубке следующий голос… Я испытал небольшое потрясение, приняв весточку от покойника. Это был господин Лебедев. Надо думать, звонил он мне еще вчера, накануне нашей трогательной встречи на Солнцевском кладбище. Сейчас месье Лебедев уже лежал в именном склепе пана Понятовского, а его голос призывал меня не делать глупостей и договориться по-хорошему. Как будто не Лебедев тремя днями раньше послал по мою душу ребяток с автоматами. Или он надеялся, что я не соображу, откуда приехала «Омни-кола»? Правда, теперь все это не имеет уже никакого значения. Прощайте, господин Лебедев, мне вас не жалко. Я разучился жалеть людей, которые в меня стреляют. Таковы законы гор. Или, допустим, джунглей.
— Яшька! — послышался знакомый голос с неповторимым мягким ш. — Это Эндрю Франкфурт!…
Неужели из Америки звонит? — удивился я. Мысленно.
— Я уже приехал, — обрадовал меня мистер Андрюша. — Моя глупышька сказала, что ты интересовался Макдональдом? Только я не понял — Джоном, Россом, Стивеном или Грегором? Приезжай ко мне в офис, расскажу тебе свежих сплетен про всех четверых. Гуд бай!
Спасибо, Эндрю, подумал я. Если меня не убьют, непременно зайду. Хотя про одного из Макдональдов самую свежую сплетню рассказать бы мог я сам. Но пока не буду. Конспирация, дьявол ее побери!
Последними из записанных были два звонка Шуры Пряника.
Первый раз голос Шуры прозвучал спокойно. Пряник справлялся о моем самочувствии и звал в гости на икру. Я догадывался, что дело не только в икре — просто Шура не хочет по телефону.
Вторично Пряник позвонил, как видно, совсем уж недавно. Был он то ли сильно пьян, то ли испуган. Голос у него был такой, словно он встретил целую армию зеленых чертиков под своей кроватью.
— Яков! — проговорил он с какой-то истерической ноткой в голосе. — Если ты сейчас дома, возьми трубку. Если тебя нет, завтра обязательно приезжай в мою контору. Прямо с утра. Мне кажется, я схожу с ума! Ты ведь знаешь Стасика Крымова, ну, депутата? Так вот, он… Вернее, у него… В общем, по телефону не буду. Жду завтра. Обязательно!…
После этих слов других записей на пленке уже не было. С помощью кодового сигнала я вновь поставил автоответчик на запись — и только тогда бросил трубку. Звонок Пряника меня удивил и заинтересовал. Более того: раздразнил и обнадежил. Я сам как раз намеревался поплотнее заняться депутатами из списка «ИВЫ» — и Крымов, между прочим, значился первым в этом списке. Может, Пряник, сам того не подозревая, зацепил след этой аферы? Вдруг появится ниточка и приведет меня… К чему — я сам еще не имел понятия. Но если бы мне вдруг удалось документально доказать факт подкупа «ИВОЙ» наших депутатов — это была бы бомба! И не какая-нибудь шумовая гранатка, которая разорвалась сегодня в «Шереметьево-2», но настоящая бомба. Типа Уотергейта или коррупции в ЗГВ.
С этими мыслями я и вернулся в свою квартиру-убежище. Птичка открыла мне дверь, обнаружила, что я цел и невредим, и только тогда пропустила в комнату. В обмен на поцелуй.
— А где мистер Макдональд? — поинтересовался я, поводя носом. Кажется, ради высокого гостя Жанна Сергеевна не пожалела каких-то очень хороших духов. — Он что, заходил сюда?
— Мистер Макдональд — там, где ему и положено быть. В «Интуристе». Ему ведь действительно забронирован номер в этой гостинице. А ты хотел, чтобы мы поселили его у себя?
— Нет-нет, — сказал я поспешней, чем следовало бы.
Птичка понимающе улыбнулась:
— Не ревнуй, Яшенька. У нас было чисто деловое общение.
— Ну, и чем закончилась встреча на Эльбе? — осведомился я, нашаривая пульт телевизора. Как всегда, он теперь валялся на диване. В квартиру друзей Жанна Сергеевна перенесла свои привычки.
— Все нормально, — довольно неопределенно ответила птичка.
Я хотел уточнить, что именно нормально, но тут начались вечерние новости. Как обычно, с гитары и ивы.
После рекламы нам показали трогательнейшую сцену — явление Иринархова народу. На глазах телезрителей отверзлись стены Лефортова, и вышел оттуда бородатый богатырь, и поклонился в пояс толпе с бородатыми плакатами, и в толпе поклонились. И вышел из толпы добрый молодец, да протянул он богатырю новенькое депутатское удостоверение. И сказавши добрый молодец из Центризбиркома: «Ой ты гой еси, Виталий свет Авдеевич»…
На самом деле было не совсем уж так былинно, но очень похоже.
— Какое дрянное шоу, — пробормотал я с отвращением. Голый мужик с баяном у маэстро Кунадзе, на мой взгляд, и то выглядел бы здесь приличнее.
— Фидель победил, — сообщила птичка. — Рухнули стены казарм Монкада, и ликующая толпа с криками «Вива, Команданте!» понесла героя на руках.
На экране ликующую толпу до героя не допустили. Бородатый Иринархов, поддерживаемый телохранителями, залез в лимузин и укатил. Камера немедленно показала уже внутренности Государственной Думы, где депутаты тоже дружно предавались ликованию. Немедленно был поставлен вопрос об отставке нынешнего спикера. Для кого освобождалось место, было совершенно ясно. Сам герой дня на заседаниях еще не присутствовал: его представитель, поднявшись на трибуну, объявил, что еще дня два дорогой Виталий Авдеевич будет находиться дома, приводить в порядок свое драгоценнейшее здоровье. То самое, что пошатнулось в отдельной камере со всеми удобствами.
— Правильно, — кивнул я. — Он хочет, чтобы все свершилось в его отсутствие. Чтобы потом въехать в Думу на белом коне и сразу сесть в кресло спикера. На меньшее он уже не согласен…
— А на большее? — задумчиво проговорила птичка.
— На большее, пожалуй, согласен, — ответил я. — Он из тех, кому ничего слишком не бывает.
Я дождался сводки происшествий, понял, что трупы в склепе пока еще не найдены. По поводу инцидента в аэропорту «Шереметьево-2» в новостях говорили скупо. Официальная версия — хулиганство. Жертв и разрушений нет, помятый дядька с Брайтон-Бич — не в счет. Отрадно, что никто не догадался связать это происшествие с прибытием в Москву Стивена Макдональда. Кстати, о визите писателя сказано было еще короче и с явной обидой: американцу не простили, что он каким-то образом ускользнул от журналистов в аэропорту…
— Так что там с Макдональдом? — осведомился я, выключив телевизор. — Вы ему уже сказали насчет потери дискеты с его романом?
Птичка смущенно потупилась.
— Я пока не успела, Яшенька. И… забоялась.
— Так-так, — мрачно проговорил я.
— Не сердись, Яшенька, — сказала птичка нежно. — Стив пробудет в Москве еще три дня. Если за это время мы не вернем дискету, я попробую признаться… Но вдруг за эти дни нам повезет?
— Значит, он уже для вас просто Стив, — хмуро произнес я. — Вы многого достигли за один только вечер.
— Ты все-таки ревнуешь, солнышко, — улыбнулась Жанна Сергеевна.
— Нисколько, — буркнул я и, по-моему, соврал.



Глава 2
КНУТ БЕЗ ПРЯНИКА

Я недооценил свои возможности. В ночном дуэте с птичкой Жанной Сергеевной я сыграл, на удивление, прилично — несмотря на все дневные треволнения, погони и перестрелки. А может, как раз благодаря им: лучшая форма отдыха есть перемена рода деятельности. Конечно, на Гамлета мне сил не хватило, но то, что мы исполнили, было все-таки не захудалой производственной пьесой, где мало действия и много монологов. Руководящей и направляющей силой, главной примадонной нашего спектакля была, разумеется, сама птичка. Однако и я ей аккомпанировал вроде бы не так плохо и, главное, с удовольствием. Выкладываясь в своей роли до конца.
— Давай, давай, солнышко… — исступленно шептала птичка, сжимая мой загривок. — Еще раз… еще разик… Желание клиента… ох… для тебя… закон… Еще, Яшенька… ну, сильнее…
Я старался как мог. И сильнее, и еще, и еще разик, и два, и три — потому что на меня надеялись, а я, как честный человек, не имел права обманывать чужих надежд. Впрочем, в эту ночь неистовой энергии птички хватило бы, наверное, и на двух Яков-Семенычей в хорошей боевой форме: так любят, наверное, в тюремной камере накануне исполнения смертного приговора, когда твоя ночь последняя, а в той, ДРУГОЙ ночи уже ничего и никого не будет… Возможно, Жанна Сергеевна только сейчас поняла, что все мы более чем смертны и что глупо откладывать на завтра-то, что можешь не успеть никогда.
— Ох, Яшенька… ну, молодец… теперь быстрее, еще-еще быстрее… О-о-о…
Если бы моя бывшая Наталья увидела наш ночной спектакль, она бы наверняка сошла с ума. Или решила, будто мы сошли с ума. Впрочем, возможно, она бы просто не поверила своим глазам, сочла бы это опасной сексуальной галлюцинацией. Тем более что я, по ее представлениям, в эти минуты обязан был валяться под забором с поллитровкой, выть на луну о своей загубленной (без Натальи) жизни и чахоточно кашлять.
Вспомнив о Наталье, я рассмеялся и даже проделал один акробатический трюк сверх программы.
— Хорошо… — прошептала птичка, слегка удивленная незапланированной инициативой. — Можешь… ага… можешь и помедленнее теперь… ох… а то… устанешь… ох…
— Желание клиента… — произнес я несколько задохнувшимся голосом, — для меня… как вы заметили…
В общем, спектакль мы завершили под бурные аплодисменты примерно в третьем часу, а уже в полвосьмого утра сработал таймер в моей голове, и я проснулся. Некоторые профессиональные рефлексы, подумал я, очень полезны. Чем бы ты ни занимался ночью, твои внутренние часы не позволят дрыхнуть тебе дольше, чем до 7-30. Ну, плюс-минус пятнадцать минут. На мгновение я позавидовал веселому Диме Баранову, который, счастливо потрудившись в свою ночную смену, может отдыхать до полудня. А частный детектив Штерн — ни-ни.
Жанна Сергеевна сонно спросила:
— Яшенька, что ты так рано?…
— Дела! — крикнул я уже из ванной.
Я услышал, как скрипнули пружины, и птичка отправилась на кухню. Когда я вышел, птичка уже возилась у плиты, а яичница аппетитно шипела на сковородке.
— Может, у нас еще и колбаса есть? — недоверчиво поинтересовался я.
— Я купила вчера, — кротко ответила Жанна Сергеевна, делая мне здоровенный бутерброд. — За углом, в супермаркете.
— И джем? — продолжил я допрос.
— Ананасный. Я не знала, какой именно ты любишь. Я вот уважаю ананасный… Что-то не так?
— Подождите-ка, — проговорил я. — А йогурт вы, случаем, не купили?
— Нет, не догадалась… — ответила Жанна Сергеевна, и я облегченно вздохнул. Если бы на столе появился йогурт, я бы вообразил, что птичка наделена даром угадывать все мои мысли. Не могу сказать, что это такое уж приятное в человеке качество. Мне пока вполне хватит трех телепатов на желтеньком «фиате», которые всегда знают, куда я поеду, и появляются там, где их не просят. Предупредительные ребята, и винтовка у них всегда заряжена…
— Ты на метро? — полюбопытствовала птичка, когда я расправился с джемом.
— Ну да, — ответил я. — Доеду до автостоянки и возьму «мерседес». Мне вчера домой, оказывается, Пряник звонил… То есть Шура Пряников. По-моему, у него какая-то информация для меня. И по «Меркурию», и по Думе. Чего-то он про Крымова интересное узнал, хочет поделиться…
— Думаешь, это как-то связано с нашей дискетой? — с интересом спросила Жанна Сергеевна. — И «ИВОЙ»?
— Вполне возможно, — кивнул я — Пряник пронырлив, и к нему иногда притекают такие сведения… Через час узнаю, что он накопал.
Последнюю фразу я произнес уже в коридоре, надевая ветхий хозяйский плащ и ветхую хозяйскую шляпу. Очки, которые я нацепил на нос, были с простыми стеклами, а большая нотная папка в руках — совершенно пустой. Но приблизительный образ замученного интеллигента, какого-нибудь там преподавателя консерватории, был создан. Авось камуфляжа хватит, чтобы добраться до «мерседеса». А там видно будет.
— Удачи тебе, Яшенька, — напоследок сказала мне Жанна Сергеевна и обняла меня вдруг так крепко, а поцеловала так нежно, словно опять забоялась, будто мы с ней прощаемся навсегда.
— Я вернусь, — успокоил я птичку, надвинул поглубже интеллигентскую шляпу и вышел из дверей.
На автостоянке моего знакомца-полиглота сменил какой-то другой сторож, низкорослый дядька в потрепанном китайском пуховике. Очевидно, его сменщик уже успел растрепаться про щедрого бундеса на «мерсе», и дядька во все глаза оглядывал окрестности в поисках богатого немца. На интеллигента с папкой он бросил пренебрежительный взгляд и опомнился только тогда, когда я уже залезал в «мерседес».
— Э-э… — кинулся он к моей машине, с запоздалым желанием быть предупредительным и срубить пару дойч-марок. По дороге он неловко оступился в незаметную лужу и чуть не забрызгал мне боковое стекло.
Фиг тебе, а не чаевые, подумал я мстительно. А вслух пробормотал:
— Доннерветтер!
Сторож в китайском пуховике не понял. Правильно, языки надо знать.
— Зи зинд айн гросер идиот, — произнес я напоследок международное слово, а потом уехал. Пора было менять стоянку. Здесь я уже становился чересчур заметной фигурой.
Я проехал по прямой пять или шесть кварталов, свернул в переулок и вышел из машины, чтобы позвонить. По всем расчетам Пряник должен был уже сидеть в своем офисе и ждать меня, но вдруг… У него в башке не было таймера, как у меня. Мог и проспать. Загадочная славянская душа.
Пряник отозвался не сразу, а только после трех долгих гудков.
— Алло, — каким-то тусклым голосом проговорил он.
— Привет, это я, — сказал я. — Можно сейчас к тебе заехать?
— Вы ошиблись номером, — еще более тусклым голосом отозвался вдруг Пряник. — Это никакая не аптека, а литературное агентство… — И он положил трубку.
«Какая еще аптека?» — изумленно подумал я, а через секунду уже обо всем догадался. Бог ты мой, он же предупреждает меня: не вздумай приехать! У него там уже кто-то сидит в кабинете, и дело очень плохо. Аптека-лекарство-болезнь-смерть. Простой ассоциативный ряд. Он мог бы, наверное, сказать вместо аптеки — кладбище, но это было бы слишком опасно… Спасибо, Пряник, я понял тебя. Но я обязательно приеду.
Я тут же набрал еще один номер.
— Мосэнергонадзор, — откликнулся Цокин.
— Слушай внимательно, — быстро сказал я. — Возьми мой чемоданчик… да, тот самый… садись в метро и приезжай. — Я назвал адрес. Подъезд жилого дома напротив пряниковского офиса. В свое время я наметил его в качестве точки возможного рандеву. В подъезде здорово пахло кошатиной, зато на двери не было домофона и жители предпочитали лишний раз не выглядывать из своих квартир. — Полчаса тебе хватит, чтобы добраться?
— Так точно, босс, — по-военному отреагировал мой лейтенант и добавил тревожно: — Что-нибудь случилось?
— При встрече, — бросил я и дал отбой.
Правда, Цокин и без этого мог сообразить, что произошло нечто непредвиденное. Чемоданчик мой он хранил на самый-самый пожарный случай. Я ему так и сказал — самый-самый. За несколько лет нашего знакомства я сумел ни разу не потревожить свой НЗ. Но сейчас ничего другого не остается. В чемоданчике том были элегантный синий плащ, синий в тон плащу щегольской шарфик, кепка и белокурый парик. Кроме того, здесь лежала приличная сумма в рублях и в валюте, запасной паспорт, короткая полицейская дубинка и автомат «узи» с тремя магазинами. Если бы я вдруг оказался в Москве без денег, без оружия и без документов, я мог бы воспользоваться этим набором. Сейчас была не такая ситуация, но выбирать было не из чего. Нет времени. Если выпутаюсь, восстановлю НЗ и снова отдам на хранение лейтенанту Цокину. Если нет, ничего и не понадобится…
Когда я вбежал в кошачий подъезд, на ходу навинчивая мафиозный перстень на свой безымянный палец, Цокин с чемоданчиком уже томился на площадке второго этажа, поглядывая в окно. Услышав шаги, он замер.
— Свои-свои, — заранее сказал я, поднимаясь по лестнице.
Цокин дождался меня, наклонившись, клюнул мой перстень и, только отдав должное ритуалу, рискнул повторить свой вопрос:
— Что случилось, босс?
Пока я шел к подъезду и поднимался на второй этаж, официальная версия успела сложиться в моей голове.
— Война кланов, — бросил я. — Похоже, нам объявили войну.
Цокин молодецки выпятил грудь: он уже готов был стать под ружье. Кажется, за время знакомства со мной Алексей утратил все свое чувство самосохранения. Конечно, когда за тобой СИНДИКАТ — бояться нечего.
— Что я должен делать? — спросил Цокин отрывисто, как и подобает в условиях военного времени.
— Прежде всего успокоиться, — ответил я. — И внимательно слушать все, что я тебе скажу. Итак…
Говоря это, я уже переодевался в синий плащ и натягивал парик. Цокин, держа чемодан передо мной открытым, изображал одновременно и вешалку, и зеркало.
— Чуть криво, — виновато сказал он, и я поправил парик. Теперь все стало в порядке. Вместо интеллигента возник легкомысленный волосатый плейбой, весь в фирме. Я сунул ненужные более очки в чемодан; туда же, скомкав, сложил и интеллигентское тряпье. Дубинку я поместил в рукав, а «узи» оставил на месте, хватит мне и «Макарова». Не воевать же мне в самом деле и на всю катушку!
Цокин бросил мужественный взгляд на оставленный «узи». Чувствую, он уже вообразил, что автомат сейчас будет вручен ему. Как бы не так! Не в моих правилах бросать в атаку зеленую необстрелянную молодежь. Даже если эта молодежь землю роет и хочет сражений.
— Вольно, лейтенант, — проговорил я. — Слушай мою команду.
Цокин напрягся, как спринтер перед стартом.
— Сейчас я пойду во-он в тот дом, — проговорил я, тыкая пальцем в окно. Место у окна было удобно тем, что отсюда открывался вид на пряниковский офис. — Они захватили члена нашей семьи и держат в заложниках. На втором этаже, на территории литагентства «Пряник». Я попробую с ними договориться и все уладить. Ты засекаешь время. Если я не выйду из подъезда через полчаса, то ты…
— То я… — машинально повторил Цокин, хищно поглядывая на «узи». Я закрыл чемодан и поставил его на пол.
— То ты немедленно уходишь отсюда и из любого телефона-автомата звонишь по этому номеру… — Я дважды продиктовал номер Жанны Сергеевны. — И объяснишь, что меня больше нет. Понял?
Цокин вытаращил глаза.
— Далее, — сказал я, не обращая внимания на то, что мой лейтенант порывается что-то сказать. — Деньги все оставляешь себе. Пригодятся. Если хочешь, с работы можешь уйти или взять отпуск. Затаись хотя бы на месяц. Закончатся все разборки — тогда, может быть, наши тебя найдут. Если никто не обратится, значит, победил другой клан. Ясно?
— Никак нет, — объявил мне лейтенант.
— То есть? — удивился я. Мне казалось, что я все изложил внятно.
— Я не имею права вас бросить, босс, — торжественно произнес Цокин. — Я готов погибнуть вместе с вами.
Я рассердился. Он, видите ли, рад пожертвовать собой ради дорогого дона! Психушка. Боюсь, что игра в мафию зашла слишком далеко. Надо окоротить героя, босс я или кто?
— Щенок! — процедил я сквозь зубы и влепил Цокину добрую пощечину. — Ты будешь делать только то, что я сказал. Если я погибну, а ты уцелеешь, значит, так надо для НАШЕГО ДЕЛА.
Монолог этот был до омерзения киношный, но только такие штуки могли вразумить этого лейтенанта мафии из среды монтеров. Цокин схватился за щеку и сказал покорно:
— Да, босс.
— Тогда сверим часы, и я пошел, — сказал я миролюбиво. Мы оба взглянули на циферблаты, а потом я стал спускаться по лестнице, оставив бедного Цокина переживать за меня. Я искренне надеялся, что теперь, после моего внушения, он не станет проявлять инициативы. Не знаю, чем для меня закончится сегодняшний поход, но уж для Алексея любая самодеятельность могла иметь единственный — и трагический — финал. Меньше всего мне хотелось подставлять Цокина под пули. Должен ведь я быть в ответе за того, кого приручил. Кажется, это Экзюпери, «Маленький принц». Хотя не уверен.
Чтобы попасть в офис агентства «Пряник», надо было войти через центральный подъезд, свернуть по коридору направо и подняться на второй этаж по боковой лестнице. Первый этаж был жилой, и лишь на втором поселилась пара контор. Хотя, по-моему, только пряниковская точка функционировала бесперебойно; его соседи по этажу любили устраивать себе выходные и отпуска. Короче, были несерьезными бизнесменами. Пряник рассчитывал со временем выжить с этажа этих лоботрясов и приобрести все остальные помещения для своего агентства. Тогда здесь можно было бы разместить мини-типографию, печатать буклеты, каталоги книжных выставок и прочую столь необходимую в его деле бумажную чепуху.
Не доходя метров пяти до двери подъезда, я расстегнул верхнюю пуговицу плаща так, чтобы залихватски высунулся край моего фирменного белого шарфика. Кепку же, напротив, я натянул поглубже, а затем перешел с делового шага на неуверенную иноходь довольно-таки подвыпившего плейбоя. Такого, который уже набрался, но еще неплохо держится на ногах и не пьян в дупель. В доппель, черт его подери. Одним словом — навеселе.
— Есаул-есаул, не руби саксаул… под которым присел аксакал… — радостно пропел нетрезвый плейбой, входя в подъезд.
Если не считать моего пения, первый этаж был тих. Я же, со своей стороны, старался не орать, а эдак культурно напевал. Со стороны лестницы послышался шорох. Это были определенно не местные жители и не пряниковские соседи-бизнесмены. Так, засада. Но ждут они отнюдь не элегантного пьяницу. Значит, подпустят поближе.
— Та-ак… — протянул я противнейшим голосом, тычась в каждую дверь, словно молоденький щенок. — Третья квартира… четвертая квартира… пятая… а куда они дели восьмую?… — С каждым шагом я все ближе придвигался к лестнице. Полицейская дубинка в любую секунду могла прыгнуть из рукава в мою правую руку. Но первый ход обязаны были сделать они. Яков Семенович — гуманист. Он, к вашему сведению, старается не бить первым. Если возможно, то только в ответ. — И где же восьма-а-а… — С этими словами я свернул к лестнице.
Мне навстречу выступила немедленно серая тень и замахнулась. Всего теней было две. Они рассчитывали одним ударом вырубить не в меру любопытного алкаша, сунуть его отдыхать под лестницу и продолжать наблюдение. Но вышло по-иному.
— Есаул-есаул… — пропел плейбой в шарфике, ловко уклонился от удара и немедленно опустил свою дубинку на голову серого. Р-раз! И для страховки — еще разок! — Что ж ты бросил баул, и куда потерял саквояж? — Серый сейчас же обмяк, и я швырнул этот груз на руки его напарнику. Тот машинально подхватил обмякшее тело и доверчиво подставил мне голову в серой велюровой шляпе. Подозреваю, что я поступил не по-джентльменски: не стал ждать, пока второй из серых освободит руки от туши первого и примет боевую стойку. А просто с размаху врезал пару раз по серому велюру. Теперь они наконец повалились оба на пол. Обнявшись крепче двух друзей. Я надеялся, что их падение произойдет сравнительно тихо, однако ошибся. Одна из велюровых шляп скатилась с серой головы еще до окончательного падения, и эта голова, ничем не защищенная, ударилась о близлежащую (точнее, стоящую) трубу. Не знаю уж, в какой степени пострадала от этого голова, но тишина была неприятно нарушена звуком удара. Затем я услышал скрип и понял, что на втором этаже начинает медленно открываться дверь из пряниковского офиса. Кто-то, по-моему, был удивлен, что нетрезвое пение закончилось с таким шумом.
Я мысленно прикинул расстояние и понял, что никак не успею добежать до пряниковской двери к тому моменту, как она откроется. Но и стрелять было рано: эти старые подъезды — гулкие, как барабаны. Одного выстрела достаточно, чтобы тут все гремело. Я предчувствовал, что стрелять сегодня еще придется, но торопить это мгновение было самоубийственно глупо. Делать нечего — придется заняться метанием бумеранга. Я взвесил дубинку в руке, тщательно прицелился и представил себя австралийским аборигеном. Значит, вот там, в дверях, сейчас появится носорог, в велюровой шляпе. Домашний такой носорог, уже немного цивилизованный. Дверь послушно отворилась, и я снизу увидел сначала не шляпу, а то, что под шляпой: удивленную голову. В удивленной руке был зажат удивленный пистолет. Я думаю, удивление носорога стало еще более полным и окончательным, когда дубинка со всей скоростью ударила его по лицу. Возможно, в то мгновение он вообразил, что вернулась пора детских сказок и заколдованная дубинка, издали руководимая Емелей, действует в автономном режиме. Когда он очнется, подумал я, интересно будет расспросить его об ощущениях. Пока же любитель сказок шлепнулся внутрь помещения и издал при падении звук, еще более громкий, чем его коллега снизу. Раздумывать было уже некогда: я пулей взлетел вверх по лестнице, на ходу выдергивая из кобуры свой «Макаров». Три секунды неожиданности у меня есть, на четвертой они опомнятся.
В офис Пряника я ворвался точно между третьей и четвертой секундами, когда еще оставшаяся дееспособной парочка захватчиков пыталась переходить к активной обороне. Я навскидку выстрелил в одного из двух, перепрыгнул через уже пораженного дубинкой носорога и заорал оставшемуся:
— Ну!! Руки!! Стреляю!!!
В принципе, можно было так и не надсаживаться. Шумовое оформление создали уже без меня. Захватчик офиса, пораженный моим первым выстрелом в ногу, взвизгнул от боли и повалился на письменный стол, покрытый якобы парчой. Древность стола была поддельной, как и все древности у Пряника, а потому крышка легко разломилась, и раненый, стеная, упал в псевдопарчу и в обломки.
Захватчик, оставшийся невредимым, послушно поднял руки. Я понял, что недаром доверился инстинкту и оставил на развод именно его. Кажется, он и был старшим в этой команде. По крайней мере, у него наличествовала фирменная ивовая борода и вообще он чем-то походил на покойного Петра Петровича.
— О, Яков Семенович! — спокойно сказал очередной бородатый, приглядываясь ко мне. — Даже не узнал сначала, богатым будете… Если, конечно, УСПЕЕТЕ разбогатеть.
— Где Пряников? — крикнул я, угрожающе поводя пистолетом. — Считаю до трех!
Ивовый бородач улыбнулся:
— Здесь ваш Пряников. Да вы не нервничайте так. Я вот поспорил со своими коллегами. — Он небрежно кивнул в направлении поверженного носорога и раненого, который уже не визжал, а тихо поскуливал у стены. — Они были уверены, что после того, как вам подали условный сигнал… да, с аптекой это у него хитро получилось… после сигнала сюда вы точно не придете. А вот я, представьте, был уверен в обратном.
— В чем же вы были так уверены? — подозрительно спросил я. Не нравилось мне это спокойствие. Может, следовало бы для острастки выстрелить у него над ухом и сбить гонор? Но я экономил патроны.
— Вы — честный человек, Яков Семенович, — с укоризной объявил мне бородач, как будто уличал меня в какой-то мелкой, но стыдной детской шалости. Вроде битья лампочек в школьном туалете. — У вас принципы. Вчера, читая ваше досье, я просто наслаждался. Я сразу понял, отчего вы книжками занялись. Вы весь оттуда, с библиотечной полки. Один за всех — все за одного, сам погибай, а товарища выручай… и за прекрасную за даму полсвета вызвать на дуэль.
— Это плохо? — заинтересовался я. Если он решил трепаться, я так и быть, дам ему поговорить. Минут десять, не больше,
— Это глупо, — не задумываясь, отчеканил бородач. Для него, как видно, вопрос был давно решен.
— И тем не менее, — сказал я. — Вы у меня на мушке, а не я у вас.
— Ненадолго, — обнадежил меня бородач. — Вам повезло в «Олимпийце», вам повезло в «Шереметьево». Но раз вы теперь один и за вами никто не стоит… Вам крышка.
— Что значит теперь? — полюбопытствовал я. — А раньше — кто за мной стоял? А?
Ивовый бородач досадливо поморщился:
— Бросьте, бросьте, Яков Семенович! Не разочаровывайте меня, не изображайте тут Красную Шапочку… А то мне придется слово «честный» взять назад. Признаюсь, ваши хозяева — люди очень серьезные и весьма изобретательные. Вы заставили нас изрядно понервничать. Идиотская шуточка с романом Макдональда нам попортила много крови. Но то, что вы не взяли деньги из сейфа, сразу дало нам ключ… Хотя отныне все это не имеет никакого значения. Ровно никакого, Яков Семенович!
— Интересно, почему? — угрожающим тоном осведомился я. Его спокойствие меня раздражало все больше и больше. Словно это именно я стою под пистолетом, а он себе играет в бирюльки.
— Интересно? — с непонятной улыбкой переспросил бородач. — Да потому, что вчера ваши хозяева договорились с моими. Соглашение достигнуто, и вы больше никому не нужны. Вас прикончат либо наши, либо ваши. Третьего, извините, не дано.
Какие еще хозяева? — ошеломленно подумал я. Да за кого они меня принимают? Бред, бред и еще раз бред. Фильм про мафию, которые так любит мой лейтенант Цокин. Моя легкомысленная история про войну кланов была сиюминутной выдумкой, не больше. Кто же кого водит за нос?
Вслух я спросил:
— Но как же дискета? Она, черт возьми, в моих руках! Я могу обнародовать…
— Ничего вы теперь не можете, — с откровенным пренебрежением улыбнулся бородач. — Ваши хозяева… ваши БЫВШИЕ хозяева, не скрою, могли бы нам навредить. Сотворение всех доппелей — штука тонкая, любая накладка создает множество проблем. Но теперь план практически уже сработал. Теперь его охранять вынуждены ВСЕ. Поняли, господин Штерн?
— Всех доппелей? — непонимающе проговорил я. — Вы хотите сказать…
— Я хочу сказать, — нагло засмеялся мне в лицо бородач, — что вы сейчас медленно, очень медленно опустите руку с пистолетом и бросите оружие на пол…
— Бросай-бросай, слушай дядю, — раздался грубый голос у меня за спиной. — Кому говорят?!
Мне ничего не оставалось, как подчиниться, проклиная свою самонадеянность. Пока ивовый бородач морочил мне голову, прибыло подкрепление. А я-то надеялся, что всех вывел из строя по дороге сюда…
— Теперь лицом к стене! — произнес все тот же грубый голос.
Я подошел к стене, завешанной пряниковскими иконами. Справа от меня лежал у стены раненый захватчик. Кажется, он успел потерять сознание. Слева валялся в обломках стола и скатерти захватчик-носорог.
— Пусть повернется, — снисходительно разрешил мне голос ивового бородача. — Неудобно заканчивать разговор, видя ваш затылок, Яков Семенович.
— Повернись! — сказал мне грубый голос.
Я развернулся на сто восемьдесят градусов. Рядом с ивовым бородачом стоял внушительного вида громила со здоровенной пушкой в руках.
— Я ведь вас заранее предупредил, господин Штерн, — с довольным смешком проговорил ивовый бородач — Я был уверен, что вы придете выручать своего товарища, Пряникова. И принял, извините, кое-какие меры предосторожности Поставил одного бойца последить за подъездом снаружи. Как видите, фокус сработал.
— Где Пряников? — спросил я бородача. — Теперь-то можете мне сказать?
Ивовый бородач лениво мотнул головой в сторону вороха проспектов и плакатов в противоположном углу комнаты, и я с ужасом заметил вдруг, как из-под вороха высовывается бледная ладонь.
— Он слишком суетился, — пояснил посланец «ИВЫ». — Стекло хотел разбить, на меня бросался. Пришлось вашего друга успокоить… Не волнуйтесь, с минуты на минуту вы с ним встретитесь… ТАМ.
— Уже можно, шеф? — переминаясь с ноги на ногу, проговорил громила. — Надо кончать его и сваливать. И так шуму много наделали…
— Прощайте, Яков Семенович, — сказал бородач, взглянув на часы. — С удовольствием бы еще побеседовал, но — дела. Хочу к телевизору, к «Парламентским известиям» поспеть. Там наши доппели начинают нового спикера выбирать. Как вы думаете, кого они выберут?…
Громила радостно заржал. Видимо, последний вопрос показался ему необычайно веселым.
— Давай! — разрешил наконец бородач. — Шутки шутками, а можем действительно не поспеть.
Громила обрадованно прицелился. Ему, как видно, мечталось поразить меня одним выстрелом. Особый бандитский смак. Бац — и в яблочко…
— А-а-а-а!!! — раздался вопль от двери, и в ту же секунду протарахтела длинная очередь.
Громила и бородач инстинктивно обернулись к двери, а я мгновенно скатился на пол и укрылся за тушей лежащего в беспамятстве носорога.
Автоматчик был крайне неумелым стрелком. Он палил не от живота, а картинно держал автомат на вытянутых руках, не отпуская спусковой крючок и явно намереваясь истратить весь запас магазина на одну-единственную очередь. Легонький «узи» прыгал в его руках, плевался огнем во все стороны, наполняя комнату дымом и стрекотом. Со стены сорвалось несколько икон, с грохотом лопнул ящик пряниковского компьютера, братина превратилась в щепки. Говорят, новичкам везет в рулетку. Начинающему стрелку тоже повезло, и из двух мишеней он сразу поразил одну — совершенно случайно. Бородач схватился руками за горло и, захрипев, грохнулся навзничь. Лица его я не видел, но, полагаю, выражение его было недоуменным или обиженным. Дикий автоматчик не вписывался в его планы. Правда, и в мои планы это происшествие тоже не входило. Это была трогательная случайность, на которую я не рассчитывал.
Цокин все-таки нарушил приказ. Наверное, он заметил из окна входящего в подъезд громилу и кинулся спасать своего дона.
Его-то он спас, а себя — не догадался.
В то мгновение, когда очередь из пляшущего в цокинских руках «узи» настигла громилу, тот сам уже успел выпустить несколько пуль в автоматчика. Они одновременно стали падать: громила — грузно, как мешок с картошкой, который швырнули из грузовика на раскисшую землю; Цокин — легко, почти изящно складываясь пополам, как Дон-Кихот, застигнутый врасплох неожиданным ударом крыла ветряной мельницы. Автомат выпал из его рук и со звоном коснулся пола. Цокин еще жил, когда, падая, попытался подхватить оружие, но уже умер, когда его рука коснулась рукоятки «узи».
Отшвырнув тушу носорога, я кинулся к своему лейтенанту, однако ничем помочь уже не мог. Глупые фильмы и книги, оказывается, могут выучить человека благородству — если он воспринимает все всерьез. Монтер Цокин обязан был послушаться моего приказа, но зато верный член семьи Цокин должен был, не задумываясь, пожертвовать собой ради дона. Бог ты мой, в какую идиотскую игру я его втянул! Я ведь только начал, а дальше все правила этой смертельной игры Цокин сложил сам. И вот мы доигрались, только я жив, а он — нет. Игра в мафию нравилась бедняге гораздо больше, чем скучное существование в образе электромонтера. Что же, я и только я навеял монтеру этот киношный сон золотой. Спи спокойно, Цокин, и прости меня, если сможешь.
Я отошел от тела своего лейтенанта, брезгливо перешагнул через мертвого громилу и, встав на колени перед кучей разноцветных буклетов в углу комнаты, стал освобождать тело Пряника. Я уже не сомневался, что он мертв, но продолжал упрямо расшвыривать дурацкие разноцветные листки, пока не показалось лицо. Пряник еще не умер, но жить ему оставалось недолго. Лицо его было разбито, один глаз заплыл, а другой, невидящий, был направлен на меня.
— Пряник, — сказал я почему-то шепотом. — Шура… Я пришел…
Губы Пряника зашевелились, пальцы его напряглись и схватили мою кисть. Он уже не узнавал меня и говорил тоже не со мной, с кем-то другим.
— Стас… — произнес он хриплым прерывистым шепотом. — Где ты… Стас? Кры-мов… Кто ты… Стас? Где твоя родинка… на шее…
— Пряник! — закричал я, чувствуя, что плачу. — Пряник, это я! Штерн! Я пришел, слышишь?! Это я!
Но Пряник не услышал. Пальцы его тихо разжались, он больше не дышал.
— Пряник, — сказал я уже самому себе, а не ему.
Пряник умер.
Я ощутил, как на меня наваливается какая-то немыслимая тяжесть. Словно воздух в этой комнате сгустился, как кисель, и начал все сильнее давить на меня. Я был бессильной щепкой в водовороте. Умер Пряник. Погиб Цокин. Застрелен Гошка Черник. Убили прокурора Саблина. А я все еще никак не мог понять, ЧТО же здесь главное? Я уже знал очень многое — и ничего. Обломки фактов плавали в киселе, а я не мог собрать мозаику из этих кусочков истины. Иринархов… Дума… Крымов с родинкой… Сейф с дискетой… Желтый «фиат»…
Я обхватил руками свою тупую голову. Надо было немедленно уходить отсюда, пока меня не нашли здесь среди трупов. Но я понимал, что здесь, именно здесь мне, может быть, удастся собрать воедино все нити. Ну, Яков Семенович, попросил я самого себя, как погонщик уговаривает упрямого осла. Ну, подумай. Если не ты, больше некому. И, значит, все погибли напрасно.
Иринархов… дискета… «фиат»…
Наши доппели нового спикера выбирают…
Вчера я узнал факт, настолько странный…
Вы Достоевского читали?
Подрядили наших бомжей ямки копать…
Где твоя родинка, Крымов?…
Люди, которые вас послали…
Ваши хозяева договорились с моими…
Идиотская шуточка…
Депутат Кругликов не помнит, что говорил вчера…
Теперь наш план практически сработал…
Я застонал. Не-е-е-ет! ЭТОГО не может быть! То, о чем я сейчас подумал, было чистым безумием, и ТАКОЕ просто нереально. Нет, нет, нет!…
Да, сказал я себе через пару секунд. Да.
Все, что я знал до сих пор, вдруг сложилось. Мозаичное полотно обрело очертания. Изображение на картине выглядело ужасной выдумкой Босха, адской гармонией ночного кошмара — но это не было хаосом. В возникшей у меня в воображении мозаике теперь не хватало всего нескольких квадратиков. Однако я уже догадывался, где и как я могу найти недостающие фрагменты и что мне делать потом.
Раздумья закончились, настало время действовать.
Я выпустил на свободу своего профессионала, и тот легко взял инициативу в свои руки. Теперь партию вел частный детектив, существо жесткое и безжалостное, а благородный герой лишь наблюдал за ним со стороны.
Мое внутреннее я отдало частному сыщику все резервы. Мне мало было просто остаться в живых. Я обязан был победить. Потому что в ином случае… Но об этом даже думать было нельзя.
Я подобрал с пола дубинку и «Макаров», а затем, не оглядываясь, покинул офис Пряника. Два серых велюровых соглядатая под лестницей уже начали слабо шевелиться, приходя в себя. Я поднял дубинку и вырубил каждого надолго. Теперь если они очнутся, то нескоро. И в ОЧЕНЬ тяжелом состоянии. У меня принципы, да? Лежачего, стало быть, не бьют? Еще как, подумал я с холодным остервенением. Мне теперь ВСЕ можно, господа доппели всех мастей!
Я вышел из подъезда и уже бегом бросился к дворику, куда загнал свой «мерседес». Как я и предполагал, ТЕХ пока еще не было поблизости: ОНИ были так уверены в себе, что ожидали где-то в отдалении. У НИХ почти не было сомнений, что этот «мерседес» больше никуда не уедет. Придется этих господ разочаровать. Не заводя мотор, я нагнулся и начал шарить рукой под днищем машины. Перво-наперво я залез за еще теплую трубу глушителя и сразу нашел то, что искал.
Маленькую серебристую коробочку с магнитной присоской.
Подлый, очень надежный радиомаячок. Машину, оснащенную такой штуковиной, можно было засечь даже с помощью одного хорошего пеленгатора. И в самом деле, зачем устраивать вульгарное наружное наблюдение и следовать за мной тенью? Достаточно знать направление движения машины и следить исподтишка. А когда надо, обнаружить и уничтожить. Возможно, ИМ покажется, что сегодня настало это долгожданное когда надо. Раз дед бил-бил и не разбил, и бабка била-не разбила, то в дело обязаны были вступить две мышки. С хвостиком системы М-16.
Только я, граждане, — яичко не простое. И не золотое. Я — яичко работы мастера Кулибина. С часовым механизмом. То самое, что работает по принципу не влезай — убьет. Влезли в дело — пеняйте на себя.
Оставив «мерседес» в том же дворе, я взял с собой радиосоглядатая и быстро вышел на улицу, двигаясь по тротуару строго параллельно обычному ходу машин на проезжей части. Насколько я знал устройства пеленгаторов, яркая точка на дисплее машины наблюдения тоже обязана была прийти в движение. Наблюдателям могло показаться, что искомый «мерседес» по-прежнему движется, только почему-то сильно замедлив скорость. Очень хорошо. Успокойтесь, сейчас мы скорость прибавим. Я запрыгнул в первый подвернувшийся троллейбус и, таким образом, сымитировал для моих шпиков неуклонную езду в незнаемое. Впрочем, я-то знал вектор своего движения — благо маршрут был, на удивление, подходящий: 33-й. Через пять минут троллейбус пересек мост, выехал на Большую Полянку, и я стал всматриваться в грязное стекло, чтобы не пропустить свою остановку. Так, можно выходить, приехали, остановка 1-й Казачий переулок. Место во всех смыслах замечательное, а главное, изученное от и до.
Изображая «мерседес», я мысленно пробибикал встречному автобусу и почти бегом достиг цели. Вот оно, идеальное пространство для ловушки: по левую руку — книжный магазин «Евгений Онегин», место тусовки самых крутых интеллектуалов Москвы. По правую руку — самый шумный дворик во всем районе, объект тихой ненависти интеллектуалов-книжников. Дворик принадлежал какой-то захудалой фабричонке или даже свечному заводику; и там ежедневно — с перерывом на завтрак и обед — что есть мочи тарахтел транспортер. Звуки от свечного заводика попадали в цитадель учености, разумеется, в сильно приглушенном виде, но и в такой форме страшно нервировали ценителей изящной словесности. Я слышал смачную сплетню, что было-де составлено уже некое возмущенное письмо на имя градоначальника с требованием закрыть к черту окаянный заводик или хотя бы остановить громыхающий транспортер. Письмо это, помимо директора «Евгения Онегина» господина Ауэрбаха, подписало два десятка видных деятелей культуры — в том числе секретарь Букеровского комитета Лямшин, проректор ГРРУ Курицын и главный редактор «Московского листка» Боровицкий. К несчастью для подписантов, в последний момент кому-то пришло в голову продемонстрировать широту натуры и дать подписать письмо еще и писателю Фердинанду Изюмову, печально знаменитому писателю-порнографу. Идея была идиотской, поскольку сам Изюмов в магазине «Евгений Онегин» никогда замечен не был и вообще являлся гражданином Франции. Само собой, в высокоинтеллектуальном магазине опусы Изюмова были строго запрещены к продаже. Рассказывают, что Фердик Изюмов, услышав просьбу о поддержке, не раздумывая, украсил петицию своим огромным, хорошо разборчивым факсимиле, сделанным красным фломастером. Злые языки уверяли, что градоначальник, изображающий из себя поклонника изящных искусств (даже танцевал «Танец с саблями» на юбилее Бориса Борисовича Аванесяна!), чуть было бумагу не подписал, однако, обнаружив на самом видном месте автограф автора романа «Гей-славяне», мгновенно передумал и назло наложил резолюцию «Отказать». Мало того: во избежание новых поползновений он поручил будто бы своим референтам немедленно найти законное обоснование присутствия громыхающего транспортера именно в этом самом дворике. По правде сказать, я никогда не любил нашего мэра, но этот поступок мне теперь был очень кстати.
Шумящий конвейер заглушит всякий другой шум.
Я вошел в окаянный производственный дворик и нашел там картинку, отрадную для интеллектуала из «Евгения Онегина»: транспортер, тянувшийся из одного конца шестидесятиметровой колбасы двора-цеха, был отключен. Это была не забастовка, а просто перерыв на завтрак, который весь коллектив свечного заводика проводил в ближайшей частной пельменной. Так я и думал. Ну, Яков Семенович, — полный вперед!
Я достал из кармана радиомаячок и приспособил его на ленту транспортера — приладил к какой-то случайной железной застежке и вдобавок, для надежности, примотал его к ленте проволокой, которую подобрал здесь же во дворе. Вся эта операция заняла у меня меньше минуты, а потом я дотянулся до красной кнопки и врубил механизм транспортера. Дворик тут же наполнился неприятным лязгом металлических частей, изготовленных, по-видимому, до первой промышленной революции, а уж до 1913 года — совершенно точно. Я нисколько не волновался, что меня накроют: для жителей окрестностей шум был привычным злом, а коллектив свечного заводика, увлеченный пельменями, просто не заметил бы неурочного шума; люди эти к процессу приема пищи относились серьезно и не дернулись бы даже в случае пожара.
Серебристая коробочка радиомаяка отправилась в путешествие по ленте транспортера, скрылась из виду, потом снова вынырнула на поверхности и, таким образом, начала накручивать километры на одном месте. Я представлял физиономии моих соглядатаев, у которых на экране мой «мерседес» (так они подумали!) начал совершать странные эволюции, дергаясь туда-сюда на шестидесятиметровке как бегун-паралитик. Я прикинул, что минут через пятнадцать-двадцать они забеспокоятся и пойдут проведать клиента. Что же, подождем.
Я вошел в дверь магазина «Евгений Онегин», пристроился к окну, из которого была видна улица и вход в арку лязгающего дворика, и для конспирации взял со стеллажа первую попавшуюся книжку. Господин Ауэрбах сидел в самом центре зала за крошечным письменным столиком, переделанным, если я не ошибаюсь, из школьной парты. Когда я зашел, директор «Е.Онегина» лихорадочно подписывал какие-то накладные и на меня внимания не обратил. В принципе, мы с ним были неплохо знакомы, но Ауэрбах был подслеповат, а я, в свою очередь, в парике белокурой бестии походил на кого угодно — только не на соплеменного директору Якова Семеновича Штерна.
В магазине — то ли из-за раннего часа, то ли по каким иным причинам — кроме меня и озабоченного Ауэрбаха имели место только два посетителя, лысый и усатый. Краем уха я зацепил их оживленный разговор и сперва чуть насторожился: их пикировка напоминала какой-то шифр или код. Почти все слова по отдельности мне как будто были понятны, но складывались они во фразы абсолютно для меня загадочные.
— Модест Алексеевич, — взволнованно говорил усатый, — чем наступать мне на хвост, обратите внимание на эту знатную белибердяевщину!
Лысый Модест Алексеевич, и не думавший никуда наступать, азартно тянулся к какому-то тому на верхней полке, грозя свалить его прямо на голову усатому. Я хотел было предостеречь зазевавшегося усача, однако опоздал: том вывалился с полки, треснул усатого по самой макушке — и лишь тогда был наконец подхвачен лысым библиофилом.
— Извините, Крок Адилович, — виновато расшаркался лысый Модест Алексеевич, — но вы рискуете.
— А? Что? — рассеянно отозвался ушибленный Адилович, впившись глазами в свою белибердяевщину и только машинально потирая макушку.
— Вы рискуете, препираясь со мной, упустить из виду очередное творение Крейда! — воскликнул лысый, поднимая том, как знамя.
Очевидно, этот Крейд был какой-то редкостной птицей, поскольку усатый отбросил свою белибердяевщину, немедленно вцепился в тот же том, и они оба стали вырывать бедную книгу друг у друга из рук, явно намереваясь разорвать ее пополам. Таких сильных чувств по отношению к книге мне не приходилось видеть даже на ярмарке в «Олимпийце»; там, если и происходила стычка, то менее страстная и в основном из-за оптовой цены и цвета супера. Одним словом, и затурканный Ауэрбах, и интеллектуалы Крок с Модестом в качестве свидетелей меня вполне устраивали: на самом деле ничего не видят, ничего не слышат, а будучи допрошенными, ничего и не скажут. Разве что с потрохами выдадут злодея Крейда.
Засмотревшись на спорщиков, я отвлекся от окна и чуть было не пропустил явление желтого «фиата». Хорошо еще, что это канареечного цвета авто взвизгнуло тормозами с шумом, на короткое мгновение перекрывшим лязг транспортера.
Замечательно. Зверь бежит на ловца. Точнее скажем, зверей было двое, и они сами наверняка считали себя ловцами. В длинном тубусе из коричневого картона находились определенно не чертежи.
Я дождался, пока парочка из «фиата», бдительно озираясь, войдет в арку шумного дворика, и выскользнул из магазина. Оставалось только перейти дорогу. Вокруг не было ни души, поэтому я с чистой совестью вытащил из-под мышки свой «Макаров», передернул затвор и нырнул во двор следом за парочкой Еще издали я заметил, как двое из «фиата» в недоумении застыли перед пустым грохочущим ленточным транспортером, никак не обнаруживая в аппендиксе двора заводика даже намека на странное поведение «мерседеса». Да и вообще не находя тут никакого «мерседеса».
Благодаря шуму мне удалось достаточно близко подойти к хозяевам желтого «фиата» и рассмотреть их со спины. Оба высокие, крепкие, спортивные. Великолепные мускулистые загривки борцов. И стрелки они оба, надо думать, отменные.
— Эй! — крикнул я сквозь шум. Это они должны услышать.
И они услышали, в секунду развернувшись ко мне лицом. Я заметил удивленные гримасы. Ну да: вы нас не звали, а мы уже пришли! Прекрасная винтовка М-16 оказалась всем хороша, кроме одного. Слишком медленно вынималась из футляра. До сегодняшнего утра они ее держали наготове, а тут так оплошали! Должно быть, понадеялись на серых велюровых господ. А теперь — поздно. Хозяину винтовки не хватило всего пары секунд. Второй автоматическим жестом сунул руку за пазуху — но тоже чуть-чуть не успел.
— Привет, — сказал я и выстрелил два раза подряд.



Глава 3
ПОЛНЫМ-ПОЛНО ДОППЕЛЕЙ

Осваивать новую машину — дело обыкновенное. И уж, конечно, менее трудное, чем бегать по пересеченной местности, стрелять по-македонски на бегу или упаковывать трупы в багажник. К тому времени, когда я нашел подходящий телефон-автомат и притормозил, я уже почти привык к трофейному авто. Мощности теперь было, правда, поменьше, но за мной больше никто и не гонялся. В салоне работал отличный кондиционер, имелись радиостанция и компьютер. Что еще надо для счастья? Разве что немного удачи.
Первым делом я позвонил Франкфурту.
— Хэлло, — начала было его секретарша, — Эндрю Франкфурте литерари…
— Андрюшу позовите! — не дал я ей договорить.
— А-а, грубый господин Штерн, — ехидно проговорила секретарша. — Может быть, для начала поздороваетесь? Или у частных детективов иные нормы поведения в обществе?…
Сказал бы я тебе, тоскливо подумал я, какие могут быть нормы поведения у человека, которого только что не убили, и который расстрелял двоих живых людей в упор…
— Извините, — устало произнес я. — Здравствуйте. Андрюшу все-таки пригласите. Это очень срочно… Пожалуйста.
— Пли-из, — удивленно сказала Франкфуртова секретарша. Она не привыкла к такой покорности с моей стороны. По идее, мы должны были обмениваться колкостями еще минуты три. Однако у меня не было времени сейчас следовать своим вредным привычкам.
— Вэйт э минэт, — проговорила дама на другом конце провода, и я услышал, как она сообщила по селектору «Мистер Франкфурт! Это Штерн».
— Хауду ю ду, Яшька! — жизнерадостно объявил Эндрю-Андрюша. — Я весь внимание.
— Эндрю, — сказал я, — только не задавай сейчас лишних вопросов. Какую сплетню ты привез о Макдональде? Я имею в виду Стивена. Это важно. Я потом все объясню…
— Ради Бога, — легко ответил Франкфурт. — Только не надо никому больше распространяться. Это я только тебе говорю и по-дружески. А вообще-то литературные агенты, как врачи и священники, должны строго охранять тайны исповеди и прочие тайны.
— Я польщен, падре, — произнес я нетерпеливо. — Горд оказанным доверием, оправдаю. Ну?
Франкфурт чуть помедлил и выдал мне свежую новость. Та-ак, нечто подобное я и подозревал. Но лучше один раз услышать, чем сто раз предположить.
— Ты ничего не напутал? — на всякий случай переспросил я. — Сам знаешь, этих Макдональдов — целый полк. Ты не мог ошибиться?
— Не учите дедушьку кашьлять! — ответил мне мистер Эндрю русской идиомой. — Стивен, как и было сказано. Уж кому-кому, а мне путать не положено. Это только мистер Пряник мог не делать разницы между Войнич и Войновичем…
— Пряник умер, — жестко прервал его я. — Его убили сегодня утром в его собственном офисе.
Франкфурт на другом конце трубки издал то ли возглас, то ли вопль.
— Эндрю, — сказал я коротко. — Потом будем плакать. Сейчас поезжай туда и вызови милицию… если она уже туда не приехала. Обо мне ни слова. Непосредственные исполнители уже убиты. Но я ищу организаторов. Ясно?
— Какой кошьмар! — прорыдал в трубку мистер Эндрю. — Что же теперь будет? Как же так! Пряник… бедный Пряник. О-о, годдэм…
— Ты все понял? — строго повторил я.
— Да-да, — потрясение пробормотал Франкфурт, и я не стал больше ждать, а дал отбой. Большая впечатлительность мистера Эндрю нисколько не мешала его практичности: я знал, что, несмотря на рыдания, он все сделает так, как надо.
Я бросил взгляд на лаковую визитку и набрал новый номер. Послышались длинные гудки: третий… пятый… восьмой… Трубку упорно не брали, однако я был терпелив. На двенадцатом гудке отозвался крайне недовольный и заспанный голос.
— Какого черта?! — буркнул голос. — Я же всем ясно передал, что меня не будить! Чего там еще? Террористы захватили мавзолей и взяли мумию в заложники?…
— Дима, это крайне важно, — самым убедительным тоном, на который только был сейчас способен, проговорил я.
— Кто это? — недовольно спросил Дима Баранов по прозвищу Бяша, явно меня не узнавая.
— Мы с вами встречались пару дней назад. Во время одного трагического… — Я сделал паузу.
— А-а, так вы тот самый… — сообразил наконец Баранов.
— Никаких имен, — предостерег я. — Подробности при встрече.
— Да что еще стряслось? — поинтересовался Баранов. — Если честно, я бы еще поспал часик-другой. Может, дело не убежит?
— Послушайте, Дима, — проговорил я с расстановкой. — Вы помните, что за анекдоты вы нам в тот вечер рассказывали?
— Анекдоты? — в некотором обалдении переспросил Дима. — Ах да, про «Поле чудес» и боро…
— Очень хорошо, что вспомнили, — невежливо перебил я. — Ну, так если вы желаете выслушать ЕЩЕ ОДИН анекдот с тем же героем, мы с вами должны непременно увидеться. И немедленно, Дима!
— Анекдот смешной? — деловито поинтересовался Дима. Недовольство из его голоса уже улетучилось. Парень быстро соображал, реакция у него была хорошая.
— Анекдот, увы, не смешной, — ответил я. — Скорее, страшный. Помните стишки такие? «Звездочки в ряд и косточки в ряд»…, «Дяди в подвале играли в гестапо»… Примерно вот в таком духе. Устроит?
— Где мы встретимся? — с ходу взял быка за рога Дима. — Но только если ваш анекдот будет недостаточно страшным…
— Не сомневайтесь, — честно сказал я. — У вас волосы дыбом встанут. А встретимся мы вот где… Минутах в десяти хоть бы от того места, где мы с вами впервые увиделись, есть известная площадь. И там неподалеку памятник… Поняли?
— Вроде бы, — подумав, откликнулся Баранов. — Последний довод королей?
Я удовлетворенно хмыкнул. Если даже Димин номер на контроле, наш обмен этими репликами может показаться белибердой. Такой же белибердяевщиной, как и спор лысого с усатым в магазине «Евгений Онегин». На самом же деле все было элементарно просто. Последний довод королей — это пушки. Следовательно…
— Угадали, — согласился я. — Жду вас там минут через сорок.
— Оружие брать? — молодцевато поинтересовался Дима. — У меня, правда, только шариковая ручка с выкидным стержнем…
— Я вам дам парабеллум, — обнадежил я и повесил трубку.
Дима Баранов появился у памятника Пушкину на Тверском даже раньше намеченного срока, однако я подошел к нему, только когда понял, что никакого хвоста за ним нет. То, что Дима пока не засветился, было для меня сегодня большим подспорьем. Значит, и его профессиональные контакты не под наблюдением. Славно, очень славно.
— Вас и не узнать, Яков, богатым будете, — улыбкой приветствовал меня Дима, опознав, в конце концов, в блондинистом плейбое детектива Штерна.
— Спасибо, коли не шутите, — ответил я. — Сегодня я уже слышал эти слова от одного господина из компании «ИВА». Правда, господин тот скоропостижно скончался. Хотел сделать дырку в детективе Штерне, но сам случайно попал под автоматную очередь…
— А нельзя ли все с самого начала? — предложил Баранов. Он больше не улыбался. — Я что-то не въезжаю пока.
— Извольте, — согласился я и рассказал все с самого начала. Как я всю эту историю себе представлял.
Мой монолог занял минут двадцать, и за это время журналист Дима израсходовал полпачки сигарет — зажигал, затягивался пару раз, машинально выбрасывал начатую сигарету, снова доставал из пачки. Вид у него был ошарашенный, как у посетителя комнаты ужасов в ЦПКиО.
— А почему вы доверились мне, Яков? — спросил он, когда я закончил и тоже наконец позволил себе сигарету. — Вдруг я тоже из ТЕХ?
— Едва ли, — ответил я. — Я просмотрел несколько ваших последних корреспонденции. Если бы вы были из ТЕХ, то писали бы по-другому. Это очень заметно… И потом у меня сейчас нет выбора и почти уже нет времени. Пришлось рискнуть. Но, мне кажется, я не ошибся.
— Польщен, — кивнул Баранов. — Но как-то все это… слишком невероятно! Слишком масштабно. В России ТАКОГО делать не умеют. У нас любят тяп-ляп, подешевле, лишь бы держалось. Вот оно и не держится.
— Прогресс, Дима, — объяснил я. — Общество потребления на марше. У отдельных людей появляются такие деньги, что вполне достаточны для любого фокуса в масштабах Руси. У НЕГО, как вы догадываетесь, именно такие деньги есть. Триллион на триллионе сидит и триллионом подгоняет.
— Согласен, — проговорил Баранов. — И все-таки…
— Ладно, — сказал я. Мы забрались в мою новую машину, и я сперва продемонстрировал Диме винтовку М-16 в картонном тубусе, потом кое-какие документы, найденные в салоне, а напоследок я вывел на дисплей компьютера текст с той самой дискеты.
— Понятненько… — пробормотал Баранов, глядя в экран.
— Двух бывших хозяев этой машины показать вам, дорогой Дима, не могу, — сообщил я. — Это как раз тот случай, когда покойники обеспечивают безопасность живых. В нужное время и в нужном месте.
Баранов изучил содержимое дискеты и откинулся на спинку сиденья.
— Я вам почти поверил, Яков, — задумчиво проговорил он. — Но чтобы ЕГО остановить, нужно больше фактов. Шум можно поднимать, когда на руках есть весомые аргументы.
— Хорошо, — не стал спорить я. — Поехали. Я предоставлю вам аргументы, но тогда уж донести их до ваших друзей и убедить их — будет вашей и только вашей задачей.
— Идет, — с готовностью согласился Баранов, и мы поехали.
Первым нашим адресом был самый фешенебельный в столице Дом моделей — «Ласточка» на Смоленском бульваре, детище Его Портновского Величества Ярослава Цайца. Сам Ярик, по обыкновению, гостил в Париже и еще не вернулся от Кардена, но маэстро нам и не был нужен. Мы искали только потешного старичка, которого я однажды засек по ТВ, в новостях тринадцатой канала. Проникнуть в «Ласточку» нам не составило большого труда — я размахивал МУРовским удостоверением, а Дима изображал молчаливого мальчика-ассистента. Зато отыскать старичка удалось нам далеко не сразу: сначала нас послали на третий этаж, в раскроечную, потом в подвал — в примерочную, и только в зале модельеров наш герой был найден. Старичок, склонившись над столом с раскроем, фантазировал с ножницами в руках; он невнятно напевал под нос какую-то незнакомую песенку.
— Вы — мастер Либерзон? — сурово проговорил я, изображая неумолимого стража закона.
— Я Либерзон, я, — встревожился старичок. — А что такое? Если вы насчет лицензии, то Ярослав Михалыч сейчас в Париже, но все бумаги, все накладные, я вас уверяю… У нас серьезная фирма. У нас члены правительства одеваются, кинозвезды, депутаты Думы…
— Вот именно, — самым мрачным тоном перебил я. — Распространяете, понимаешь, дезинформацию о наших народных избранниках! Депутат Коломиец уже обратился к нам с жалобой…
— А, таки этот толстый шлимазл еще и недоволен?! — с обидой воскликнул Либерзон. — Так я вам скажу, как сказал господам с телевидения: он просто не знает, что хочет! Два месяца назад заказал мне три костюма одного фасона, а неделю назад вдруг пришел опять: это не годится, то не годится, все перешить заново! Я не понимаю, он депутат, он много и хорошо кушает и мог за два месяца поправиться, что все костюмы трещат по швам. Но как он ухитрился за это время подрасти на пять сантиметров? Это чудо природы, но при чем здесь Либерзон?
— Вы говорите — подрасти? — спросил Баранов, держа на вытянутой руке коробочку диктофона. — Но ведь это невозможно.
— Я говорю то, что говорю, — с раздражением щелкнул ножницами портной. Он одной рукой вытянул ящик своей конторки, повозился там и сказал с торжеством: — Вот, пожалуйста! Мерка первый раз и второй. Как будто два разных человека…
— Разрешите. — Я протянул руку и сгреб бумажки. — Ну, что же, если дело обстоит так, то вы ни в чем не виноваты. Мы разберемся.
— И что тут разбираться?! — Либерзон ожесточенно защелкал ножницами. — Когда я ему уже пошил новые костюмы. И денег не взял, и квитанции…
Провожаемые щелканьем, мы с Барановым вышли из зала.
— Ну, как вам это чудо природы? — полюбопытствовал я.
— Впечатляет, — признался Дима. — Но ведь не факт, а фактик. Первый раз мастер мог и ошибиться. Дедушка старенький, дрогнула рука…
— Допустим, — проговорил я. — Поехали в Сандуны, за новым фактиком.
И мы отправились за проверкой еще одной сенсации, которую я отследил из новостей тринадцатого канала.
По дороге я, скрепя сердце, прицепил свою нелюбимую складную бороду из походного набора и спрятал парик. Милиции в банях делать было нечего.
— Похож я на православного чиновника? — осведомился я у Баранова, когда борода была наклеена. Мы уже стояли у входа.
— Бородою, — ответствовал Дима. — А в остальном — на разбойника с большой дороги.
— Можно подумать, что среди священнослужителей нет разбойников, — парировал я. — Один этот, в Питере, чего стоит. Который все любит насчет крови христианских младенцев распространяться. Слышали?
— В семье не без урода, — пожал плечами Дима. — Патриарх — не Господь Бог, за всеми не уследит. Этот ведь, в Питере, сам погромами не занимается, верно? И на том спасибо…
Богословский наш спор был прерван появлением в дверях служебного входа в Сандуны распаренного низкорослого человека, в легоньком комбинезоне на голое тело.
— Что вам угодно? — спросил он, попеременно глядя то на меня, то на Диму Баранова. — Желаете заказать отдельный номер с массажем и пивом?
При слове пиво я сглотнул слюну, но смог подавить искушение и произнес важно:
— Мы — из Московской Патриархии. Проверяем возмутительный факт, о котором сообщало телевидение.
— Это с отцом Борисом, что ли, с Карасевым? — догадался банщик. — Да история выеденного яйца не стоит! Ладно, забыл человек дома нательный крест. Так ведь в баню пошел, не на заседание Думы. И сразу лишать из-за этого сана, отлучать от церкви?…
В отличие от православного банщика, я не имел понятия, за что вообще Патриархия может отлучать или лишать, но держался с уверенностью.
— Нам лучше знать, какого пастыря и за что отлучать, — проговорил я надменно. — К тому же, говорят, отец Борис нечестиво отозвался о тех, кто посмел ему сделать замечание?
— Было такое дело, — смущенно признал банщик. — Послал он подальше одного старого хрыча, который все ему кричал насчет крестика. Так не надо доводить до греха. Отец Борис — пастырь и вдобавок народный избранник. Вот и устает…
— Все равно невероятно, — вмешался в разговор Дима Баранов. — Никогда не поверю, что священник вышел из дому без креста. В голове не укладывается.
— Проведем проверку, — многозначительно подытожил я. — Если понадобится, вызовем на расширенное заседание Патриархии и вас, и его. Вы, надеюсь, не станете лукавить пред оком святой Церкви и расскажете все, как было на самом деле?
Баранов предостерегающе кашлянул. Кажется, я незаметно перемешал ведомства земные и небесные. Возможно, Патриархия не устраивала расширенные заседания. Или устраивала их, но называла как-то иначе. Вселенскими соборами или чем-то в таком роде.
На мое счастье, банщик был тоже не очень сведущ в тонкостях и пропустил мои ляпы мимо ушей.
— Если надо, я могу, конечно, подтвердить, — вяло признался он. — Но вообще-то не хотелось бы. Батюшка к нам в баню с открытым сердцем пришел, а мы устраиваем ему шмон… извините, обыск. Эдак если мы начнем доносить на всех, то клиентуру распугаем.
— Все в руце Божией, — заметил я нравоучительно и, осенив себя крестным знамением, отправил банщика исполнять свои обязанности.
Баранов скептически взглянул на меня:
— Без вдохновения сыграли, Яков Семенович. И текст вдобавок плохо выучили. Несли какую-то, извините, отсебятину.
— Важен не процесс, а результат, — не согласился я. — А результат налицо. Маленький фактик в нашу коллекцию.
— Чересчур маленький, — поджал губы Дима. — Тоже объясняется очень просто: склероз. Может у отца Бориса быть склероз?
— Рано еще, — возразил я. — Депутат Карасев еще в хорошей форме, в футбол может играть… — Я припомнил телекадры, когда отец Борис энергично освистывал Крымова. Прежнего Крымова, а не сегодняшнего.
Мы сели в машину, и я завел мотор.
— Куда теперь? — поинтересовался Дима. Он держал диктофон возле своего уха, следил, хороню ли записался банщик.
— Пленка-то еще есть? — ответил я вопросом на вопрос.
— Навалом, — кивнул Баранов.
— Тогда едем в Кунцевский муниципальный ЗАГС, — объявил я.
Баранов хихикнул:
— Ваше предложение так неожиданно, Яков Семенович. Неужели сразу — в ЗАГС? Мы с вами еще так мало знако-о-мы… — Журналист очень смешно сложил губки сердечком.
— Шуточки у вас, Дима, — пробормотал я, невольно улыбнувшись.
— Это я так нервничаю, — любезно объяснил мне Баранов. — Снимаю стресс. Вы ведь меня здорово испугали, Яков Семенович. Временами мне с криком «а-а-а!» хочется бежать без оглядки. Законопатиться в какую-нибудь заграницу, читать лекции в каком-нибудь Айдахо и попивать джин с тоником.
— Не упоминайте при мне джин, — попросил я Баранова. — Не дразните. Я за рулем…
Кунцевский муниципальный ЗАГС представлял собой одноэтажное здание, выкрашенное светло-коричневой эмалевой краской: что называется, цвет детской неожиданности. Возможно, колер был выбран случайно, а возможно, и с намеком. Брачующимся давали понять, что общество имеет право надеяться на плодотворность брачного союза и на возникновение новой жизни на благо родины. Впрочем, у пары, ради которой мы сегодня посетили ЗАГС, детей не было. Не завели, не успели. А потом грянул развод. И молодая семья депутата Госдумы Яворского распалась за один день.
— Более странной пары я в глаза не видела! — призналась нам дама из ЗАГСа, делопроизводительница столь сурового вида, что, казалось, ничего, кроме «пройдемте!», произнести уже не способная. Тем не менее журналистское удостоверение Димы и моя десятка легко открыли в даме артезианские запасы красноречия. Дима наплел, что пишет ответственную статью о разводах, а я направил активность делопроизводительницы в сторону четы Яворских.
— Она так на него смотрела, так смотрела! — Дама из ЗАГСа попыталась воспроизвести взгляд мадам Яворской: получился не то взгляд кролика на удава, не то гримаса библейской лотовой жены, за секунду до превращения последней в соляной столб.
— Что, со страхом? С неприязнью? — попытался конкретизировать Дима, соображая, что никакие гримасы на диктофон не запишешь.
— Да нет, — махнула дама рукой. — Как бы вам объяснить… Она таращилась на него, словно бы видела впервые… Нет, тоже не так… Она разглядывала его, как будто что-то искала… Ну, если бы ей вдруг сказали, что ее благоверный — по совместительству турецкий султан…
— То есть у него целый гарем, так? — уточнил Дима.
— Да не в этом смысле, — покачала головой дама из ЗАГСа. — Этих-то мы насмотрелись дай Боже. Нет, там дело совсем не в изменах, и разводились-то эти Яворские как раз по обоюдному согласию и, как говорится, из-за несходства характеров. Такая у нас формулировка имеется. Не-ет, она выглядела так, словно после года счастливой жизни обнаружила на месте мужа Бог знает кого…
— Ну, а муж? — не отставал Дима.
— Депутат? — Дама-делопроизводительница поджала губы. — Ну, он-то точно был такой, как всегда в телевизоре. Как будто в Думе своей выступал. Высокий такой, румяный и с женой своей говорил очень ласково. Сердцу, говорил, не прикажешь и все такое. Мне показалось, что на жену ему было наплевать и развод очень устраивал. Детей нет и хлопот нет. Расписались, потом перерасписались. Куда мы катимся? А вот еще позавчера одна пара пришла, так там муж — летчик-испытатель, и жена мне говорит…
— Спасибо-спасибо, — поспешно прервал я. — Вы нам очень помогли. — Я улыбнулся словоохотливой работнице ЗАГСа, и мы стремительно выкатились, чтобы не продолжать семейно-брачных дискуссий.
— Хорошо, что я не женат, — сказал мне задумчиво Баранов, когда мы с ним вновь оказались в машине. — Как представлю, что придется разводиться — всякая охота пропадает узаконивать свои отношения…
— А почему непременно разводиться? — полюбопытствовал я.
— Легкий я человек, — чистосердечно признался Баранов. — Разносторонний. В турецкие султаны я бы, наверное, пошел…
— Яворские, между прочим, разошлись не поэтому, — напомнил я. — Согласитесь, все точно укладывается мою версию. Обратите внимание, Дима. Из всех депутатов в нашем списке больше половины — холостяки, оставшиеся — иногородние, причем из тех, кто не спешит перевозить семью в Москву. Оставался только ОДИН женатый москвич, Яворский. И он-то как раз разводится при довольно-таки странных обстоятельствах.
— Подозрительно, — согласился Дима. — Но не более. Почему бы не предположить, что они действительно не сошлись характерами? Ну, а что она странно смотрела на него — так это, Яков Семенович, не криминал. Иногда наутро и мои подруги так на меня глядят, что впору провалиться сквозь землю… И что же, меня из-за этого прикажете тоже в доппели записывать?
— Вы правы, Дима, — признался я невесело. Каждый случай по отдельности и впрямь казался ерундой, анекдотом. Но вместе они все равно складывались в бомбу. В кумулятивный снаряд. Вопрос в том, сумеем ли мы убедить всех, что гром может вот-вот грянуть.
— Яков Семеныч, послушайте, — проговорил Дима. — В нашем списочке почти сотня имен. И почти с каждым из них, как я теперь понимаю, связана какая-нибудь мелкая странность. Костюмы, развод, забытый английский, родинка на шее…
— И всех, заметьте, связывает еще кое-что, — добавил я. — У всех них случился внезапный бзик на почве «ИВЫ». Вспомните хотя бы Крымова.
— Это тоже к делу не подошьешь, — возразил Баранов. — Человеку свойственно меняться. Вчера был демократом, сейчас вовсю болеет за державу. И наоборот: раньше был инструктором ЦК, а теперь несет коммунистов в хвост и в гриву… Что уж тут удивительного, что думцы разом возлюбили богатую суперкомпанию. В наше время…
Диму прервал резкий и неприятный звук зуммера. На приборной панели замигал красный глазок.
— Что это? — с недоумением поинтересовался Баранов. — Кто-то нас вызывает по рации?
— Это не нас, — обнадежил я журналиста Диму, — а тех милых ребят с винтовкой, которых я… в общем, которые сейчас находятся в другом месте.
Баранов мрачно покивал.
— Будем отвечать на вызов? — спросил он.
— А почему бы и нет? — Я пожал плечами. — Зачем людей разочаровывать? — И с этими словами я снял трубку.
— Восьмой-восьмой, я первый! — пробился сквозь шумы эфира далекий голос. — Почему не докладываете, прием.
— Первый, я восьмой! — проорал я в ответ не задумываясь. — Докладываю. Все идет в соответствии… — При такой слышимости я ничуть не рисковал. Шум и треск разрядов скрадывал индивидуальные особенности любого голоса. Разобрать можно было только слова, и импортная радиотехника была тут совершенно бессильна перед помехами промышленного мегаполиса. Да здравствует московский эфир — самый грязный эфир в мире! Ура.
— Восьмой-восьмой! — опять с натугой прорвался голос из динамика. — Немедленно, повторяю, немедленно доводите до конца работу по плану «Свердлов»!… Как поняли, прием.
— Первый, я восьмой! — отрапортовал я в микрофон. — Работа по плану «Свердлов» уже завершена. Занимаемся утилизацией объекта… Прием.
Из динамика послышались свист, треск, скрежет и чуть ли не вой мартовских котов. Сквозь завывания эфира донеслось короткое: …лодцы! — и я со спокойной совестью отключил рацию.
Дима поглядел на меня с любопытством. По всей видимости, моя наглость ему нравилась. Жаль, что он не видел меня в аэропорту или в образе монтера Скорлупкина. Увы, такие роли на бис уже не исполняются.
— А кто такой Свердлов? — поинтересовался Баранов. — И что такое довести до конца работу?…
— Полагаю, что Свердлов — ваш покорный слуга, — скромно пояснил я. — Хозяева бывших владельцев этой машины любят придумывать очень простенькие прозвища, чтобы все было понятно. Меня зовут как? Яков. Значит, буду Свердлов, для удобства…
— Погодите, Яков Семенович, — не дал мне договорить Баранов. — А какую-такую работу по вам нужно срочно завершить?
Я небрежно мотнул головой в сторону футляра с винтовкой.
— Помните, Дима, что я вам рассказывал о разговоре с бородачом? Вас прикончат либо ваши, либо наши. Как видно, они уже знают, что ребята из «ИВЫ» облажались, и вынуждены сами заштопывать брешь. Теперь я официально покойник, и я надеюсь побыть в этом качестве хотя бы сутки.
Баранов помрачнел:
— Да уж, попали мы в переплет…
— Вы еще можете сойти с этого поезда, — предложил я Диме. — Это действительно очень опасно. Не хочу специально вас подставлять. Еще есть время, подумайте… Я пойму и не буду в претензии.
Журналист Дима обиженно фыркнул:
— С ума сошли! Кто же по доброй воле от такого материала откажется? Раз уж вы меня втянули, то от меня не отвертитесь. В случае удачи — эксклюзив мой, имейте в виду. Я и ребятам своим то же самое скажу…
Я улыбнулся:
— Кушайте на здоровье. Только не подавитесь.
— Это они у нас подавятся, — серьезно произнес Баранов. — Ну, куда теперь? Рискнем в Думу?
— Почти, — ответил я. — В ветеринарную лечебницу. А по дороге заедем еще в одну похоронную контору. Не возражаете?
— Полный набор удовольствий, — пробормотал Дима. — А кладбище в нашу программу не входит?
— Как знать… — философски сказал я, заводя мотор. — Рано или поздно кладбища не избежать. Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки. Это, кажется, Экклезиаст.
— Спасибо, утешили, — кисло произнес Баранов. — Ну что, едем в морг?
Я свободной от руля правой рукой похлопал Диму по плечу:
— Всего лишь в погребальную фирму с хорошим названием «Норд». Для справки: норд — означает север. Ничего страшного.
— Вреден север для меня, — машинально отозвался Баранов. Кажется, и у него голова была набита цитатами на все случаи жизни.
Когда мы притормозили во дворике «Норда» почти у самых дверей, утренний наряд на земляные работы был уже отобран и полдюжины бомжей кучковались у входа просто так, на всякий случай. На лишний билетик. Увидев наше авто, они благоразумно отступили, сообразив, что мы с Димой — им не конкуренты. Однако после того, как я вышел из машины, трое — по меньшей мере — бомжей опешили. Они еще помнили меня как чернявого новичка в таком же непотребном, как и у них, одеянии — рядового соискателя должности третьего могильщика. Теперь же перед их взорами предстал богато одетый господин, да еще и на иномарке, и вдобавок блондинистого вида.
— Эй, — несмело проговорил один из бомжей, готовый к немедленному отступлению. — Это ты, что ли? Ты кто?
Я окинул критическим взглядом эту невостребованную рабочую силу. Конечно, Миша Алехин уже отобрал для «Норда» на сегодня тех, что получше. Но, может статься, понадобятся и эти. Времени мало, придется лопать, что дают.
— Кто я? — повторил я как бы в глубоком раздумье. — Я — ваш счастливый выигрыш в Спортпрогноз. А может, я — ваша белая горячка. Смотря как себя будете вести. Если хотите сегодня попасть в наряд сверх плана, ждите здесь и час, и два, пока за вами не приедут.
Бомжи оживленно переглянулись.
— Аванс бы… — слегка уже обнаглев, протянул все тот же бомж.
Я немедленно показал ему кулак:
— Хватит аванса?
Бомжи потупились: это слово в международном языке жестов они знали.
— И учтите, — твердо добавил я. — Если кто-то из вас примет до работы, разговор с ним будет короткий.
— Мы его снимем с пробега, — с суровым видом поддержал меня журналист Дима. А затем мы, не тратя больше слов, прошли в дверь «Норда» и постучались в кабинет Алехина.
Мы успели вовремя. Мишка уже одевался в свой кожаный эсэсовский плащик и явно хотел улизнуть по своим делам. Однако, увидев нас, отложил эти намерения.
— Привет! — сказал он мне и вежливо кивнул Баранову.
— Дима, это спец похоронного бизнеса Михаил Алехин, — поздоровавшись, представил я. — А это, Мишук, ведущий журналист Москвы Дмитрий Баранов, корреспондент всех газет.
— Всех газет, кроме «Державы» и «Вечера», — счел нужным уточнить Дима. — В фашистские газеты я, извините, не пишу…
— Да и я их, извините, не читаю… — в тон ему отозвался Алехин.
— Вот и познакомились, — подытожил я. — Теперь к делу…
За пятнадцать минут я, не вдаваясь в подробности, изложил Алехину все то, что знал, о чем догадывался и чего боялся. Мишкина реакция была предсказуемой.
— Вы оба спятили, — проговорил он.
Тогда Баранов прокрутил ему пару записей со своего диктофона, а я показал кое-какие бумажки, обнаруженные в трофейной машине.
— Там еще винтовка есть, — заключил я. — Та самая, из которой Черника убили. Если не веришь, могу принести показать…
— Вы спятили, ребята, — произнес Алехин, но уже другим тоном. Почти ласковым, каким общаются с самоубийцами, уже стоящими на карнизе. — «ИВА» вас раздавит, пискнуть не успеете. Слышали последнюю новость? Дума приняла новую поправку к Конституции, подавляющим большинством, между прочим. Теперь спикер нижней палаты будет у нас вроде вице-президента. Чуть что с Президентом — и спикер у руля всей Руси. Как вам новость?
— Ожидалась, — кивнул я. — И спикера, конечно, теперь переизбирают?
— А вы как думали? — криво усмехнулся Алехин. — По телевизору сказали, что голосование будет завтра. Соберут полный кворум, и тогда…
— Не завидую Президенту, — жестко сказал Дима Баранов. — При Иринархове он наверняка не заживется. Как только Авдеича сделают спикером, наш Президент останется последней ступенечкой…
Я посмотрел на очень серьезного Мишку.
— В принципе, — проговорил я, — вашему «Норду» выигрыш Иринархова будет только на руку. У вас сразу работы прибавится. Резко…
Алехин тут же покраснел, надулся и ответил с обидой:
— Оскорблять-то нас зачем, Яшка? Стервятниками-то зачем нас выставлять? Если Авдеич придет, всем хана будет, и «Норд» наш без надобности. Для братских могил наша квалификация не нужна.
Баранов спросил негромко:
— Значит, вы нам все-таки поможете?
— Нет, — отозвался Алехин. — Боюсь, что фирма «Норд» вам помогать не будет. Наших парней лучше не впутывать, да и не поверят они вам… Но вот я вам помогу. Считайте, что у меня тоже крыша поехала.
— Массовый психоз продолжается, — искренне обрадовался Дима. — А я уж боялся, что нам одним все придется делать: ручками, ручками…
— Придется, — успокоил журналиста Алехин — Земснарядов не держим-с. Тонкая у нас работа, можно сказать, ювелирная. Золотых рук требует.
— Не все то золото… — моментально выдал пословицу неутомимый Баранов. — Ой, извините, — поправился он. — Это уже инстинктивно. Однажды имел глупость заучить словарь пословиц и крылатых выражений. Думал, для работы подойдет. Думал, в статьях станет больше искрометной народной мудрости.
Я прервал разговор двух молодых мудрецов.
— Двинулись, — сказал я. — И поторопимся. Присоединяйся, Мишук.
— А куда двинулись? — на всякий случай спросил Алехин, когда мы выехали из дворика. Обнадеженные бомжи-землекопы проводили нашу машину преданными взглядами. Можно было не сомневаться, что они теперь никуда не денутся: появление в нашей компании могущественного нарядчика убедило их в серьезности наших намерений.
— Куда мы двинулись? — повторил я алехинский вопрос. — Да так, собачку проведать.
Новая областная ветлечебница располагалась на окраине Москвы, неподалеку от Окружной. Высокий сутулый главветврач, которого я на всякий случай предупредил по телефону, уже ждал нас. Без лишних разговоров он сразу повел нас среди вольеров с собаками, немного поплутал, но наконец остановился возле большой клетки. Овчарка, лежащая на соломенной подстилке, устало и безразлично поглядела на нас и даже не тявкнула.
— Можете забирать, если хотите, — сказал главный ветеринар. — Мы уже собирались ее усыплять. Отличный экземпляр, но все боялись связываться.
— Отчего же боялись? — не отрывая глаз от овчарки, полюбопытствовал Алехин. Насколько я помню, он с детства нашего босоногого был неравнодушен к собакам. Вечно прикармливал каких-то дворняжек, тайком от родителей.
— Вначале думали, что бешеная, — пояснил наш провожатый. — Чуть было сразу не пристрелили. Хорошо еще, наш санитар заметил, как она воду лакала… Привезли сюда. Хозяин, ясное дело, от собаки сразу отказался после того случая. Ему еще руку толком не успели перебинтовать, а он уже орет: уберите, мол, от меня эту дрянь. Делайте, мол, с этой тварью что хотите. Хоть на мыло отправьте. Вот мы ее и забрали к себе. Думали сначала подыскать ей нового хозяина, какого-нибудь инвалида из общества слепых. Мы часто так делаем. Некоторые даже приходили, но послушают ее историю — и уходят восвояси. Раз она, дескать, одного своего хозяина покусала, то где, спрашивается, гарантия, что и нового хозяина не загрызет… Она, кстати, первую неделю очень нервно себя вела. Вольер трясла, почти ничего не ела, не подпускала никого — и так выла, что нам самим жутко делалось. Как по покойнику выла, честное слово. Сейчас, правда, притихла. Выдохлась, наверное…
Я взглянул на овчарку. Возмутительница спокойствия измученно смотрела на пришельцев.
— Голда, — позвал я. — Эй, Голда, пойдешь с нами?
При звуках собственного имени овчарка насторожилась. Она поднялась со своего места и медленно подошла к сетке.
— Погоди, дай я с ней поговорю, — оттеснил меня Алехин. Он присел на корточки у самого вольера и, по-прежнему глядя на собаку, спросил у ветеринара: — Есть, тут какая-нибудь еда?
Главный ветеринар пошарил у себя в кармане халата, извлек замусоленный кусочек сахара и, протянув его Мишке, предупредил:
— Не станет она его брать. Сколько мы ни пытались, из рук ничего не берет. Если только в миске оставить и уйти, тогда, может быть, и съест.
— Посмотрим, — пробормотал Алехин, взял сахар и положил его на ладонь. — Голда, — сказал он овчарке. — Не бойся, Голда… Все тебя предали, да? Возьми, погрызи, это вкусно… — Держа на ладони сахар, Мишка одновременно приоткрыл дверцу вольера.
Главный ветеринар на всякий случай отошел подальше.
Овчарка сделала шаг в сторону алехинской руки и негромко зарычала.
— Голда, — спокойно сказал Мишка, не убирая руки. — Мы друзья, Голда… Понимаешь?
Дима Баранов шепнул мне на ухо:
— Интересно, почему он собаку так назвал? Есть же нормальные собачьи клички, имена-то человеческие зачем давать…
— Для некоторых в этом и есть особый кайф, — тоже шепотом ответил я. — У нашего отставного вице тоже, говорят, спаниеля Ароном кличут. Удобно. Словно у тебя живет домашний еврей. Если у тебя плохое настроение, можешь эту собачью морду назвать как хочешь. Или задать ей трепку. Кого-то, возможно, это успокаивает…
Главный ветеринар вдруг проговорил изумленно:
— Надо же, взяла!
Мы увидели, как овчарка осторожно слизнула сахар с Мишкиной ладони, а тот тем временем тоже очень осторожно погладил собаку по мохнатой шее.
— Ошейник есть? — отрывисто спросил он у ветеринара. Тот запустил руку в другой карман своего халата и вытащил целый ворох кожаной собачьей амуниции.
— Возьмите, — произнес он, выбрав из вороха ошейник и поводок. — Намордника, правда, у меня лишнего нет.
— Намордник ей не нужен, — строго ответил Алехин, повязывая Голде ошейник с таким видом, словно он завязывал ей бантик. Овчарка больше не рычала. — Она никого не укусит… Пошли, Голда!
И мы уже вчетвером — я, Баранов и Мишка с собакой — покинули прибежище современных айболитов. Главный айболит проводил нас до выхода и распрощался со всеми, а особенно уважительно — с Мишкой.
— Ловко ты, — признал я, когда мы заняли места в машине: я с Димой на переднем, Алехин с овчаркой — на заднем. — Тебе надо клуб собаководста организовывать. Хоронить-то каждый может научиться, а вот с животными ладить…
— Я предпочитаю с животными ладить в неформальной обстановке, — возразил Мишка. — А питомник или там КСС — это как в армии. Общайтесь через не хочу. Собаки — очень чуткий народ. Чиновников не любят, даже чиновников по собачьим делам. Нельзя, понимаешь, сделать любовь к собакам профессией. Это почти все равно, что на панель идти…
Дима Баранов собирался что-то сказать в ответ, но потом передумал. Ему самому, который вовсю эксплуатировал свою любимую музу, это объяснение наверняка показалось неубедительным.
— Поедем по Окружной, — сообщил я, сверяясь с картой. — Помнишь, Михаил, где вы для «ИВЫ» ямы для установки стендов выкапывали?
— Очень приблизительно, — ответил Алехин. — Этих ямок было полным-полно, всех и не упомнишь. К тому же, чуть не забыл, они у нас потом забрали все записи, где и чего мы нарыли. Чтобы конкуренты, дескать, не пронюхали. Так и сказали… Но чего нам гадать? — сообразил Мишка. — Они ведь уже наверняка свои транспаранты поставили. Время-то у них было…
— Поглядим, — неопределенно сказал я, сверяясь вновь то с картой, то с дискетой, чье содержимое я вновь вывел на дисплей.
Через четверть часа я притормозил.
— Здесь копали? — спросил я у Алехина. Тот высунулся из кабины, осмотрел окрестности и сказал без особой уверенности:
— Что-то припоминаю. Но здесь нет никакого транспаранта! Ерунда какая-то.
Дима Баранов уже знал, что я собираюсь сейчас сделать.
— Может, сперва ребят позовем? — тихо спросил он. — Страшновато как-то мне.
— Позовем, — согласился я. — Куда же без них? На них-то вся надежда. Но сначала мы место точно обнаружим. Мишка, выведи собаку и скомандуй, чтобы искала.
— А чего искала? — с недоумением осведомился Алехин, но собаку вывел и попросил: — Голда, ищи! След!
Овчарка потрусила к обочине, затем вдруг замерла на мгновение, натянула поводок и рыскнула куда-то вправо. Мишка едва удержался на ногах, но не упал, а лишь выпустил поводок. Мы услышали шорох листьев, а потом вдруг страшный и жалобный вой. Через несколько секунд мы обнаружили овчарку: разгребая листья и дерн, она отчаянно скулила, и Мишке стоило больших сил оттащить ее от ямки, которую она уже начала копать. Мы замерли. Мне показалось, что на дне ямки мелькнуло что-то синее.
— Теперь вы все поняли? — спросил я у Алехина. — Поверили? — обратился я уже к Баранову. Оба молча кивнули.
— Еще доказательства требуются?
Баранов помотал головой и ответил хрипло:
— Какие тут, вашу мать, еще доказательства?
— Ну, тогда приступайте, — сказал я, еще раз внятно повторил, что кому надлежит делать, и отдал Алехину дискету.
Мы покинули страшное место, молча доехали до ближайшей станции метро, после чего я высадил из машины двух людей и одну собаку.
— Меня не ищите, — объявил я. — До завтра я продолжаю числиться в покойниках. И от вас, ребятки, зависит, вернусь ли я завтра в общество живых.
— А может, тебе тоже с нами? — неуверенно сказал Мишка.
— Правда, Яков Семеныч, — поддержал Баранов. — Все-таки вы не один будете, и собака у нас, и друзей моих позовем…
— Нет, братцы, — твердо возразил я. — Спасибо, но нет. Я эту кашу заварил, мне ее до конца и расхлебывать. Справлюсь сам. Главное — вы не подведите.
Алехин, Баранов и собака Голда скрылись в дверях метро, а я задумался. Сказать было значительно проще, чем сделать. Я чувствовал, что легко эту кашу из топора расхлебать никак не удастся, и мне вдруг безумно захотелось не делать этих последних шагов, не докапываться до всего. Докапываться не до всего. Обмануть себя, уверить, что ТУТ-ТО я ошибаюсь.
Однако я вспомнил Гошку, прокурора Саблина, потом всех остальных и даже Лебедева с удивленным выражением мертвого лица. Даже Лебедева и даже Петрищева, которых мне как будто вовсе не было жаль…
Дом этот я нашел быстро, но вот с подъездом пришлось помучиться. Особняк был старый, многократно перестраивался, достраивался, ремонтировался, и нумерация квартир была весьма запутанной. Однако я был упорен и в конечном итоге нашел нужный номер.
Открыла мне пожилая женщина, невысокого роста, седая. Волосы ее были зачесаны назад, половину лица занимали очки в простой пластмассовой оправе…
— Что вам угодно, молодой человек? — спокойно спросила женщина.
Я продемонстрировал ей свое просроченное МУРовское удостоверение и задал вопрос:
— Ваша фамилия Володина, не так ли?
— Володина, — подтвердила пожилая женщина.
— Я хотел бы с вами побеседовать о Жанне… о Жанне Сергеевне. Можно?



Глава 4
ВТОРОЕ ЛИЦО

Если вас посетил покойник, постарайтесь оказать ему вежливый прием: не кричите, не заламывайте рук, не делайте резких движений и вообще изобразите всем своим видом, что выходцы с того света для вас — самые дорогие гости. У вас не убудет, а мертвецу — приятно…
К сожалению, Жанну Сергеевну никто не ознакомил с этими правилами обращения с усопшими, поэтому при виде меня она поступила с точностью до наоборот. Издала тихий сдавленный вопль, быстро отскочила в глубь комнаты и посмотрела на меня с нескрываемым ужасом.
— Ты… ты… — прошептала она, убедившись, что ни крик, ни даже крестное знамение меня не берут.
— Я… я… — с печалью в голосе признался я. — Как ни грустно порой это осознавать, я именно Яков Семенович Штерн, а не тень отца Гамлета. Вчера, уходя из дому, я обещал вернуться. И вот, пожалуйста. Мы, мертвые, очень пунктуальны. До отвращения. Даже самим неприятно.
— Но как же… — проговорила Жанна Сергеевна, немного приходя в себя. — Ты же погиб, Яшенька… Ты сгорел в «мерседесе»… человек без документов, и плащ твой… В «Новостях» вчера показывали.
Поразительно было упрямство птички в ее стремлении доказать мне, что меня же нет в живых!
— «Мерседес», говорите, сгорел? — переспросил я. — Жаль, хорошая была машина. И плащ жаль. Я его действительно в салоне оставил, когда уходил…
Птичка Жанна Сергеевна все еще глядела на меня непонимающе. Кажется, в ее головке еще пока не укладывалось, что обгорелый труп в машине — не я. Пришлось объяснять на пальцах.
— Я. Сменил. Автомобиль, — сказал я медленно, делая длинную паузу после каждого слова. — Завел себе новую. «Фиат». Желтый. Отличная машина, с рацией, компьютером… И радаром, что интересно.
— А кто же сгорел? — тупо спросила птичка. Странный все же народ эти женщины! Вместо того чтобы обнять чудом спасшегося из огня мужчину, они интересуются мерзкими подробностями, которые я и сам бы постарался поскорей выкинуть из головы.
— Кто сгорел? — повторил я. — Понятия не имею. Возможно, какой-нибудь тип. Из тех, кто шастает с американской автоматической винтовкой М-16.
Птичка внимательно посмотрела на меня. Уже как на живого Штерна, что неплохо. На очень живого и теперь вдруг не очень предсказуемого Штерна.
Я дал ей возможность хорошенько себя оглядеть, а затем поинтересовался у Жанны Сергеевны:
— Я могу пройти в комнату?
— Да-да… — проговорила птичка поспешно. — Только, понимаешь… я так вчера испугалась. В общем, я… Ты не думай…
— Я и не думаю, — успокоил я и прошел в комнату. Легкая приятная злость пузырилась во мне веселящим газом. Я же предвидел все, догадался почти обо всем и испытывал странное чувство облегчения. Как приговоренный к гильотине после экзекуции: все уже произошло и, оказалось, ничего страшного! Немного пощиплет и пройдет.
В комнате возле компьютера сидел и увлеченно щелкал по клавишам американский писатель Стивен Макдональд. Он был в халате. Позавчера в этом же самом халате был я.
При виде меня Макдональд приподнялся с места. На его симпатичном американском лице возникла тень озабоченности.
— Сорри… — произнес он вместо приветствия. — Это есть недо-ра-зу-мьенье… Андестенд? Мнье сказальи…
— Ол-райт, — великодушно сказал я, без приглашения усаживаясь на диван. В спину мне тотчас же впилась острая кромка пружины. — Все нормально. Не будем разыгрывать пошлую сцену «Муж вернулся с того света, а жена»… Во-первых, я не муж, а наемный работник. Во-вторых, Жанна… гм… Сергеевна мне не жена, а клиент. И в-третьих, я глубокий интернационалист. Можно сказать, космополит. Близкая дружба представителей двух наших стран по-человечески мне даже приятна. Ю-Эс-Эй — Раша — бхай-бхай. У меня очень широкие взгляды. Индепенденс. Фридом. Прайвиси. Андестенд?
— Йес, — с некоторым удивлением ответил американец. — Да.
— Вот и отлично, — улыбаясь, продолжил я. — А теперь я готов отчитаться перед своим клиентом. О проделанной работе. За этим, собственно говоря, и зашел.
На лице птички отразились разнообразные чувства. Похоже, она раскусила замысел моей комедии: финал детектива, полный сбор, благородный герой режет правду-матку. Публика потрясена и аплодирует, полисмены выводят убийцу, сыщик делает скромный реверанс. Правда, в данном случае публики негусто, а полисменов нет совсем.
— Мистер Макдональд, — каким-то бесцветным голосом произнесла Жанна Сергеевна. — Скьюз ми… — Кажется, она замыслила убрать остаток публики.
Американец стал послушно подниматься с места.
— Э, нет, — покачал я головой. — Ноу. Мистер Макдональд, прошу вас остаться. Вам тоже будет интересно. Может быть, пригодится для новой книги. Триллер. Хоррор. Много-много экшн.
Стивен поглядел на птичку. Та, подумав, кивнула, и американец вернулся на свое место, за компьютер. Очень такой симпатичный, приветливый янки.
— Итак, Яшенька, — сказала птичка непроницаемым тоном. — До чего же докопался знаменитый частный детектив Штерн?
— До всего, — скромно признался я. — Осталась только пара деталей… но это мы решим в рабочем порядке.
— Ты меня интригуешь, дорогой Яшенька, — проговорила птичка спокойно. Ну, почти спокойно. Поняв, что я не воскрес, а просто не умирал, Жанна Сергеевна быстро взяла себя в руки. Очень устойчивая психика и короткий период релаксации. Наталья бы на ее месте… Впрочем, черт с ней, с Натальей. Пора начинать свой устный отчет, пауза и так затянулась.
— В самом деле, — согласился я, — не стоит интриговать. Тем более что из меня интриган — как из тети Мани английская королева. Я, Жанна Сергеевна, по сравнению с настоящими мастерами интриги — мальчик сопливый. Вообще, в этой истории лично у меня оказалась очень смешная роль. Маленький придурок весь вечер у ковра…
— Не прибедняйся и не юродствуй, пожалуйста, — прервала меня птичка холодно. — Если есть что сказать — говори.
— Нисколько не прибедняюсь, — сказал я неторопливо. До полудня еще оставалось тридцать пять минут, и у меня был солидный запас времени. Можно было немножко потянуть нервы. Для пущего интереса. — Нисколько не юродствую, дорогая Жанна… Сергеевна. Просто в этом деле так много всего большого — большой крови, большой лжи, больших денег, большой политики, наконец, — что я на этом фоне с самого начала выглядел очень маленьким. Моськой между двумя слонами. Вы спросите, конечно, почему двумя?
Птичка промолчала. Правда, спокойствия в ее глазах немного поубавилось. Самую малость.
— Хороший вопрос, — одобрил я. — По существу. Однако не стоит забегать вперед. Представьте себе для начала некое акционерное общество. Но не мелочь пузатую, не компанию «Фига и сын», а солиднейшее предприятие, очень богатое. Настолько богатое, что может профинансировать какую-нибудь маленькую страну, наподобие Бельгии или Люксембурга. Акционерное это общество называется, допустим, «БЕРЕЗА». Или «ОСИНА», не важно. Увесистое, надежное деревянное название. Стабильность и покой, государство в государстве, миллионы вкладчиков ждут дивидендов и кое-кто получает. Однако у этой «БЕРЕЗЫ» или «ОСИНЫ» есть одна маленькая, ерундовая проблемка. Дело в том, что миллионы акций, по существу, не обеспечены НИЧЕМ. «ОСИНА» торгует воздухом. То есть официально, на бумаге эта «БЕРЕЗА» владеет, предположим, лицензией на промышленную разработку залежей молибдена в Антарктиде. А может быть, редкоземельных элементов на Марсе — не имеет принципиального значения. На самом деле никаких разработок никто, разумеется, не ведет: в Антарктиде холодно, а на Марс еще вообще не летали. Ни с промышленными целями, ни даже с научными. Однако документ есть документ, формально — придраться трудно. Покойный наш Генеральный прокурор честно хотел придраться к «ОСИНЕ», но все бумаги в порядке. Докажите, где обман? Все законно, гражданин начальник… Впрочем, к прокурору, если вы не возражаете, мы вернемся немного после. Договорились?
Птичка и американец опять промолчали.
— Спасибо, — проговорил я. — Рад, что вы меня понимаете. Тогда продолжим. Итак, наш замечательный суперколосс «БЕРЕЗА» распространяет свои марсианские акции и гребет денежки лопатой. Но в любой момент эти денежки могут сгинуть, как червончики в булгаковском варьете… Хотя нет, неточное сравнение, — поправил я сам себя. — Никакого вдруг, момент приблизительно известен. Чем больше бабушек вкладывает свои рублики в копилку этой «ЛИПЫ», тем быстрее растет сумма, но уменьшается время жизни такой липовой пирамиды. Недалек день X, когда расплодившимся вкладчикам придется, по идее, отдавать больше, чем владеешь. По законам экономики такого дня избежать нельзя: можно торговать воздухом, но из пустой шляпы кролика доставать умеет только Кио. Любое волшебство имеет свою изнанку, и ровно в полночь вкладчики обнаружат, что Золушкина карета превратилась в тыкву, форейторы — в лягушат, а Золушка, прихватив наличность, элементарно сбежала… Увы, это закономерный итог практически для всех предприятий такого рода. Трест лопается, поскольку его слишком сильно накачали воздухом. Кто не успел — тот опоздал.
Я оглядел свою публику. Выражение лица птички, как и прежде, было непроницаемым. Американский Макдональд чуть заметно зевнул.
— О'кей, — сказал он. — Но где есть триллер?
— Уже скоро, — обнадежил я. — Итак, у руководителя этой «ЛИПЫ»… назовем его, для простоты, Авдеем Витальевичем… имеется вроде бы только один счастливый выход из положения. В нужный срок собрать чемоданчик — и адью. Здравствуй-здравствуй, Швейцарский банк плюс тридцать три удовольствия! Прощайте, родимые вкладчики и вы тоже, товарищ прокурор! Но для нашего Авдея Витальевича это слишком скучно. Конечно, он держит себе в уме такой план, на всякий пожарный. Но просто взять и убежать — обидно. Превратиться из королевы бала опять в никому не известную замарашку — даже при больших деньгах! — Золушке страсть как неохота. А охота ей и на родине остаться, и денежки не потерять, и могущества былого не лишиться. Какой вывод отсюда следует? Золушка обязана стать королевой еще до того, как часы пробьют полночь и обман раскроется. Интересно, да?
Макдональд перестал зевать. Птичка рассматривала меня, не мигая.
— Дальше будет еще интереснее, — заверил я. — Однако скоро только сказка сказывается. Чтобы Авдею, допустим, Витальевичу законным путем попасть в президенты, требуется много денег, много времени и нет никакой гарантии, что и деньги, и время не будут потрачены впустую: наш избиратель, мистер Макдональд, — это не то, что ваш. Наш непредсказуем. Если встанет утром не с той ноги, проголосует за черта лысого. Или за ангела волосатого, кто первый под руку попадется. Да и времени нет ждать выборов. Они, видите ли, по закону только через полтора года, а полночь близится, а Золушка нервничает, а Германа все нет… А что есть? Есть фантазия, есть полная неразборчивость в средствах и есть деньги. Деньги плюс фантазия плюс криминал могут сделать больше, чем просто фантазия плюс криминал. Возможности несравнимо другие. — Я широко развел руками, изображая широту возможностей. Так рыбак демонстрирует протяженность пойманной рыбы.
Американец уже следил за моими движениями с явным любопытством. Птичка безмолвствовала.
— Мог ли наш Авдей Витальевич баллотироваться в Думу? Обычным, так сказать, путем? — задал я самому себе вопрос и тут же ответил: — Мог бы. И с его деньгами победил бы в каком-нибудь территориальном округе. И стал бы рядовым депутатом, одним из четырех сотен. Перспективно? Для кого-нибудь, возможно, да, но вот Виталия Авде… то есть, конечно, Авдея Витальевича, директора компания «ЛИПА», этот путь не устраивал. Думе надлежало поработать пока без него, наделать глупостей и возжелать новых людей. Поэтому наш Авдей, допустим, Витальевич начал с того, что сел в тюрьму. Нет, не за марсианские акции, а за какую-то ерунду: хранение гранаты. Одновременно с этим начался рекламный прессинг по всему полю. До полуночи было еще далеко, вкладчики горой стали за «ЛИПУ», прессе и ТВ приплатили. О добродетелях этой «БЕРЕЗЫ» стали трубить до небес, обработка шла очень капитальная. Я уж не знаю, скольким отставным ватерполистам вручили памятные акваланги, сколько конкурсов двойников и бальных танцев профинансировали, скольким придурочным ворокиным швырнули в зубы подачку на какую-нибудь немыслимую фигню. Полагаю, что не так уж много прижимистый арестант N 1 вложил в это дело: шуму было поднято больше. А шум — всегда был и есть главная движущая сила любой предвыборной кампании. Кстати, вы не помните, как вдруг в Щелкове уже после первого года работы Думы образовалось вакантное место? И я не помнил, а потом навел справки. Депутат Сиротинин скоропостижно скончался. Поскользнулся, упал, потерял сознание… Рядовой случай для пешехода. Граждане, при гололеде эта сторона улицы наиболее опасна! Никаких подозрений, только ма-а-аленький нюанс, который лично я открыл дли себя лишь сегодня утром. Заказы в типографию на печатание предвыборных плакатов директора нашей «СОСНЫ» поступили буквально на следующий день после несчастного случая. Вечером депутат поскользнулся, а утром уже завертелись типографские машины. Похвальная оперативность, не так ли, Жанна Сергеевна?
— Зачем ты нам все это рассказываешь? — подала голос Жанна Сергеевна — Зачем столько подробностей? Разве мы и раньше не знали, что они жулики?
— Жулики — это вы мягко сказали, — не согласился я. — Тут штука покруче Уотергейта.
— Йес, Уотергейт… — закивал Макдональд. — Рашен Уотергейт. Интерьесно.
— То ли еще впереди, — пообещал я. — Пальчики оближете, господин писатель. Триллер чистой воды, ничего и придумывать не надо.
— Ты, Яков, остановился на том, как депутат Сиротинин поскользнулся, — вполголоса заметила птичка. Я обратил внимание, что сердечное Яшенька из ее уст как-то очень быстро испарилось. Ну вот…
— Итак, депутат поскользнулся, — продолжил я бойко, — и нашего директора «СОСНЫ» должны были избрать на его место. Громко, с помпой, со всероссийским скандалом… Но это еще отнюдь не значило, что коллеги-депутаты немедленно начнут двигать народного героя на руководящий пост в Думе. Экспромт надлежало тщательно организовать. Для этой цели опять понадобились… — Я пощелкал пальцами.
— Компенсейшн, — догадался Макдональд — Деньги.
— Верно, — кивнул я. — Но тут была небольшая загвоздочка. Голоса далеко не всех депутатов, оказывается, можно купить за деньги. Думаю, с теми, кто хотел брать и брал, была заранее проведена определенная работа. Однако оставались еще и те, кто не брал, и их несговорчивость могла все испортить. Таких неуступчивых набралось около ста человек… — Я сделал паузу, а затем произнес, обращаясь уже непосредственно к птичке: — Как только я понял, что буквы на дискете означают сокращенные фамилии, у меня сразу зародились некоторые сомнения. По всем признакам выходило, что этот список взяточников, доппельфердинеров… к тому же депутаты, означенные в списке, громче всех драли глотки за нашего кандидата и за возглавляемую им компанию. И все же это было больше похоже на массовый психоз, чем на поведение мздоимцев. У меня никак в голове не могло уложиться, как Яворский, Луговой, отец Борис и другие, до недавних пор честные и здравомыслящие депутаты, могли превратиться в вульгарных крикунов. Да что там Яворский! Писатель-депутат Крымов из Консервативной партии, никогда мною особенно не любимый, не был похож на ренегата. Даже откровенно неприятный мне Полуэктов — и тот, при всей своей дремучести и при всем хамстве, все-таки слабо подходил на роль подкупленного перевертыша. Что-то не складывалось тут, была тут некая пугающая странность…
Я прервал свой рассказ и посмотрел на слушателей. Выражение лица птички мне отчего-то не очень понравилось. Что-то она уже прикидывала, эта маленькая женщина с огромными глазами.
— Я могу продолжать? — поинтересовался я у птички. — Музыку вы заказали сами, извольте теперь слушать…
— Я слушаю, — кротко сказала Жанна Сергеевна. — По-моему, я тебя не перебивала. Рассказывай дальше, раз уж начал. Только, если можно, покороче.
— Как получится, — ответил я. — Я, видите ли, волнуюсь и не могу слишком коротко. Боюсь что-то опустить важное… Ладно, двигаемся дальше. — Я помассировал виски и продолжил: — Не буду притворяться, что я сразу все понял. Некоторое время я вообще упорно двигался вслепую и в том направлении, по которому меня продвигали разные хитрые и умные люди. К тому же слово, часть из которого я услышал в «Олимпийце» от одного умирающего деятеля, направило сначала мои поиски не туда. Слово доппельдинст очень хорошо укладывалось в схему некоего плана целенаправленного подкупа депутатов. Поэтому я не обратил внимания на другое слово, которое и было ключом к разгадке. Доппельгангер, конечно. Двойник. Конкурсы двойников, как я понял гораздо позже, были не просто частью рекламной компании нашего АО «БЕРЕЗА-ОСИНА-ИВА». По всей России искали не только людей, похожих на Сталина, Брежнева, Гитлера или Николая II, но и попутно тех, кого трудно было отличить от тех же Яворского, Полуэктова, Карасева и других… Наверняка всякий раз отбирали одного из многих кандидатов — самого похожего и самого жадного. Такого, для кого бы деньги перевесили страх разоблачения… Впрочем, подозреваю, что денег было ОЧЕНЬ много, а угроза разоблачения — не так уж велика. ОДИН депутат-самозванец мог бы, допустим, и трястись в страхе, но если уж самозванцев СОТНЯ… они всегда могут подыгрывать друг другу. Конечно, были накладки. Конечно, кое-что замечали журналисты. Но для одних парламентских корреспондентов Дума была чистым цирком и любую странную нелепицу они сами охотно превращали в анекдот. Других журналистов эта компания купила — как она покупала время в эфире для показа картинки с деревцем под гитарный перебор.
— Доппельгангер, — медленно повторил Макдональд, словно пробуя слово на вкус. — Это есть красивая энд опасная затея. Наш Уотергейт простой. Ваш…
— Ничего красивого, — перебил я этого американского эстета. — Подлая энд кровавая затея. Андестенд? Вы, наверное, знаете, что наш Авдей, допустим, Витальевич, а точнее — хватит играть в слова! — Виталий, конечно, Авдеевич Иринархов в молодости был однажды подозреваем в убийствах дюжины человек. Жестоких и бессмысленных убийствах. В ту пору никаких улик не нашли, но я теперь охотно верю, что это мог быть именно он. Человек, приказавший безо всякой жалости уничтожить сотню людей. Представляете, КАКИМ он будет Президентом? А ведь его цель — президентство, это яснее ясного. Вчера подкупленные плюс доппели проголосовали за новую форму преемственности. Сегодня двойники и те, кого «ИВА» уже давно кормит с рук, выберут новым спикером именно Иринархова. Заочно. Он, как вам известно, отдыхает дома от тюрьмы… Легко предугадать, ЧТО нас ждет завтра. Наш Президент уже стар. К тому же пресса, купленная «ИВОЙ», давно распустила слухи о его алкоголизме. Если уж Иринархову удалось без шума организовать сотню убийств, то сымитировать президентский инфаркт — вообще пара пустяков. И тогда власть автоматически и ЗАКОННО переходит в руки Иринархова. По Конституции, на три месяца, до новых выборов. Но, как вы убедились, Конституцию может менять сама Дума, а в Думе сидит кто? Нет вопросов. Да здравствует пожизненный Президент Российской Федерации Виталий Авдеевич Иринархов!…
Я остановился, чтобы перевести дыхание. Я вообще-то не умею говорить долго и не люблю. Ораторских способностей у меня тоже кот наплакал. Ну, что же: за неимением гербовой пишем на простой. Любимая поговорка при наших стесненных обстоятельствах.
— Итак, первая часть нашего сюжета завершена. Та самая, в которой ваш покорный слуга участия не принимал. А если принимал, то в основном как свидетель у телевизора. Теперь начинается сюжет второй. На мой взгляд, сюжет не менее мерзкий. Кто такой слон номер 1, мы обрисовали. Переходим к слону номер 2, по-прежнему резервируя для себя должность моськи. Такой глупой, брехливой, блохастой моськи…
— Не паясничай, пожалуйста, — тихо попросила вдруг Жанна Сергеевна. — Это тебе не идет, Яшенька…
Возвращение к Яшеньке от Якова меня несколько удивило. Правда, никакой особой сердечности в этом слове я не расслышал. В пору, когда мы с птичкой устраивали ночные спектакли для двоих, имя мое звучало в ее устах с совершенно другой интонацией. Кажется, птичка сейчас открывала меня заново. И каждое новое открытие ей отчего-то не слишком нравилось. Что ж, бывает. Яков Семенович Штерн — не доллар, чтобы всех устраивать. Он, конечно, может позеленеть, но не настолько, чтобы превратиться в крокодила или в самую устойчивую в мире валюту…
Я улыбнулся своим мыслям. Ирония вечно меня спасает. Теперь у меня снова есть силы, чтобы продолжить свой отчет. Свои свидетельские показания. Свое обвинительное заключение. Свою судебную речь. Короче, все вместе. Приходится, увы, совмещать для пользы дела, ибо второго такого Штерна нет и не предвидится. Да и первый под вопросом: гляди, Яков Семенович, как птичка нахохлилась, вот-вот клюнет.
Я поглядел и продолжил:
— Первым смутил меня некто, назвавшийся Петром Петровичем. Еще до нашей встречи в «Олимпийце», которая для него, правда, вышла боком, он упомянул о людях, на которых я, детектив Штерн, будто бы работаю. Признаюсь, я тогда не придал тем словам должного значения. Понадеялся, что меня принимают за кого-то другого, даже порадовался, что я-де такой хитрый. Но затем почему-то и иные представители компании «ИВА» стали петь мне всю ту же песенку: дескать, мои хозяева, меня послали и все такое. Один деятель даже усомнился в моей честности, когда я стал переспрашивать… И пару дней назад я вдруг подумал: а может, у меня действительно есть хозяева? Только мне их забыли представить, а?
— Ты заболтался вконец, — произнесла с досадой птичка. — Какие еще хозяева? Тут не отчет выходит, а какой-то фильм ужасов. Двойники, сотня убитых…
— Здесь натуральные ужасы, — отчасти согласился я с Жанной Сергеевной. — Но в кино вам такого не покажут. Там будут каскадеры и свекольный сок вместо крови. А тут полный эффект присутствия. С самыми настоящими пулями… Так вот, о хозяевах, — вернулся я к теме. — Здесь у меня возникло только две версии. Одна — что меня тайком наняли обитатели планеты Марс с целью мести компании «ИВА». Мести за то, что «ИВА», взяв лицензию, до сих пор не разрабатывает их замечательные залежи полезных ископаемых. С чувством громадного сожаления я вынужден был эту версию исключить. Понимаете, знакомый астроном уверил меня, что на планете Марс нет разумной жизни. И значит, Жанна Сергеевна, вы не с Марса и вы не Аэлита.
— Откуда же я? — медленно спросила птичка. — С Альфы Центавра?
— О, ближе, гораздо ближе, — печально улыбнулся я в ответ. — Мы с вами земляне и даже земляки. Есть, знаете ли, такая хитрая организация с большим прошлым и целой кучей имен. Назовем организацию для простоты Конторой. Раньше она у нас называлась Конторой Глубокого Бурения, а теперь более интересно — Феноменальной Секретной Конторой. Но здесь, как в математике, от перемены мест слагаемых сумма не меняется.
— Чушь, — спокойно проговорила птичка. — Яшенька, у тебя в ушах бананы. Ну, скажи, зачем бы Конторе, как ты говоришь, подсылать меня и городить весь этот огород? Взяли бы Иринархова тепленьким, увезли бы на Лубянку и получили от него все, что хотели. И к чему тут роман Макдональда, скажи на милость?
Услышав слово Макдональд, американец встрепенулся.
— Лубьянка, — воскликнул он. — Колоссаль!
Я одобрительно покивал Жанне Сергеевне:
— Очень верно вопрос поставлен. В самом деле — зачем? Взять, прижать к ногтю… Только вся штука в том, что ПРИЖИМАТЬ к ногтю Виталия Авдеевича Контора не хотела с самого начала. С одной стороны, и в Конторе сидят не дураки: если резко взять Иринархова за жабры, то этот шаг только приблизит падение пирамиды. «ИВА» обрушится, вкладчик встанет на дыбы — прости-прощай, денежки. Иринархову, конечно, будет плохо, но от такого обращения Феноменальная Контора ничего себе не выгадает. Поэтому принимается иное решение…
— Ты сказал с одной стороны, но забыл сказать, что же с другой… — укоризненно произнесла птичка. — Спешишь.
Я действительно немного прибавил темпа. Затянув преамбулу, я вдруг глянул на часы и убедился, что до полудня остается четверть часа. Мой план требовал точности. Тем не менее я быстро поправился:
— Да, с другой стороны. С другой стороны… нравится Конторе наш Иринархов, вот что. Умный, жестокий, властный. Без сантиментов. Даром, что ли, он штурмовичков Карташова на корню уже скупил? Недаром. Ясно, что такой президент страну возьмет в кулак. А где кулак, там и ГУЛАГ, извините уж за каламбур. Я даже уверен, что Контора вела сначала с Авдеичем свои переговоры. Но не договорились. Возможно, не сошлись в цене. Из того, что знаю, я заметил: на господина Иринархова иногда нападают нелепые приступы скупости. Миллион выбросит, а рублик зажмет. На издание речей депутатов и на свои мемуары денежки даст, а землекопов обсчитает… Да и для моей поимки пожадничал выделить побольше людей. Понадеялся взять малой кровью, а вон оно как вышло… — Я с притворной скорбью повздыхал. На самом деле, конечно, я ничуть не горевал, что так вышло.
— ГУЛАГ, — подал голос американец. — Сталин, анкл Джо.
— Именно, — поддержал я Макдональда. — Вы в самую точку. Сейчас многие по тем временам заскучали, и у нас, да и у вас. Чтобы опять железный занавес, и много-много красного острого соуса Анкл Джо… Но мы, кажется, чуть отвлеклись от темы. Итак, Контора принимает иное решение — слегка понервировать Авдеича и заставить его пойти на уступки. Причем сделать все так, чтобы официально Контора была тут как бы ни при чем, но чтобы Иринархов сам понял, откуда ветер дует. Короче, немного пощекотать нервишки: пусть Авдеич станет сговорчивее. И вот тут на подмостки выходит жизнерадостный кретин по фамилии Штерн. Контора знает квалификацию этого типа и также знает, что кретин Штерн может немножко пренебречь буквой закона. Кадр что надо. Думаю, что в досье на Штерна были еще какие-нибудь пикантные мелочи вроде обстоятельств его развода… Все это, подозреваю, было внимательно изучено — и только тогда в дверь квартиры детектива Штерна позвонило нежное существо по имени Жанна… Кстати, вас что, на самом деле зовут Жанна?
— Меня зовут Жанна Сергеевна Володина! — несколько строже, чем требовал момент, заявила птичка. — Я возглавляю издательство «Вита»…
— Да будет вам! — усмехнулся я. — Возможно, вы и Жанна, но никак не Сергеевна и уж точно не Володина. Я вчера повстречался с настоящей Володиной. Милая интеллигентная старушка. Действительно, два года назад зарегистрировала издательство «Вита». Собиралась издавать книжки по цветоводству, но так ничего и не издала. Она мне как раз вчера жаловалась, что цена типографских услуг оказалась для нее непосильной… Однако издательство попало во все справочники, и когда я для порядка взглянул — все совпадало. Название. Фамилия, как и положено. Фотографий-то справочник не печатает, да и возраст не указывает. А глубоко проверять «Виту» я, естественно, не стал: я ведь уже работал на вас, а не против вас, верно?
Птичка потупилась. Американец таращил глаза то на нее, то на меня.
Я взглянул на часы — без десяти двенадцать. Пора было закруглять свой монолог.
— Дальше — просто, — сказал я. — Меня вы использовали втемную, и весьма умело. Очень скоро «ИВА» и подведомственный ей «Меркурий» сообразили, что дискету выкрал не сумасшедший, а некто по наводке Конторы. Само название романа «Второе лицо» должно было послужить намеком, что Конторе все известно про двойников, есть дискета с нужными координатами и, в случае чего, можно загрести всех доппелей. Не знаю уж, как происходили переговоры и участвовал ли в них Иринархов лично. Тем более не знаю, до чего все договорились и что выторговала Контора. Но только ко вчерашнему утру нужда в моих услугах отпала. Это ведь вы, Жанна, сообщили куда следует, что я направляюсь к Прянику, а тот что-то раскопал? Так? Ваши хозяева связались с «ИВОЙ», и в литагентстве меня уже ждали… А на тот случай, если бы у «ИВЫ» дрогнула рука, она бы в этот день не дрогнула у двух парнишек в желтом «фиате». Надо признать, ваши довольно плотно меня контролировали. Хотя и быстро отказались от элементарной уличной слежки. Зачем им нервировать меня обычным хвостом? Если я не брал машину, они узнавали о моих передвижениях от вас. А если я садился за руль, срабатывала коробочка радиомаяка… — Я перевел дыхание. — И веселые автобусики якобы с засадой возле моего дома — тоже были от вас. Я их ДОЛЖЕН был заметить и идти просить убежища у вас. А вы легко смогли удержать меня вблизи себя и хорошо мне подыгрывать… Между прочим, знаете, где я провел эту ночь? Вы не поверите — у себя дома! Поскольку я вчера сгорел в «мерседесе», никто меня не пас, все наблюдение сняли… Сплошные удовольствия. Насладился бабушкиной кашей, проверил шторы. Все работает.
На моих часах стрелка неотвратимо приближалась к двенадцати, но я еще не все сказал.
— По правде говоря, — проговорил я, — для меня долгое время очень загадочно выглядели все эти убийства вокруг меня — Петрищева, Лехи Быкова, Лебедева. Словно кто-то меня оберегал. Теперь уже ясно, что этот кто-то действовал по приказу Конторы. Пока я был нужен Конторе, меня старались охранять, чтобы я не погиб раньше времени от руки мстительного подонка. Как только я рассказал Жанне, что эти трое на меня охотятся, их участь была предрешена. Ребята из желтого «фиата» легко расщелкали хозяев «Папируса», «Клязьмы» и «Сюзанны». Гошку Черника они застрелили случайно, а может, просто под горячую руку попал. А вот покушение на Генпрокурора Контора спланировала очень тщательно. Его-то нельзя было просто шарахнуть из винтовки в лоб. Требовалось изобразить хоть что-то наподобие несчастного случая…
— Ты ненормальный! — вскинула головку Жанна. — У тебя бред! Ты ведь мне недавно сам говорил, что прокурора убила «ИВА»! Зачем же нам… — тут она прикусила язычок. Словечко нам выдало ее с головой. Хотя маскироваться СЕЙЧАС было уже просто глупо. Слова сказаны, точки над i практически расставлены.
— Да, — согласился я. — Я ДУМАЛ, что Саблина убила «ИВА». И возможно, в конце концов, она бы так и сделала. Но Контора еще раньше узнала, что Генпрокурор начал вдруг докапываться до тайны доппелей. Он ведь даже мне пытался что-то намекнуть, но не успел. Человек, который до подмены знал английский, а потом забыл — это ведь депутат Яворский! А повесть Достоевского называлась как раз «Двойник». То есть Доппельгангер. История про двух Голядкиных, плохого и хорошего. И о том, как самозванец занимает чужое место, а настоящего отправляют в психушку. Только у Достоевского история была не такой кровавой: настоящего Голядкина никто, по крайней мере, не убивал, чтобы дать дорогу двойнику… Одним словом, упрямый Генпрокурор мог ненароком сорвать операцию и нарушить торг между Конторой и «ИВОЙ». Да и его требования не допустить выборов по Щелковскому округу кое-кому действовали на нервы. Вот так все и случилось…
— Сорри, мистер Штерн, — неожиданно проговорил американец. — Ваши слова мне есть ньюс… новость. Я не знал…
— А-а, мистер Макдональд! — Я всплеснул руками. — Про вас совсем забыл. Как ваша нога?
— Сорри?… — уставился на меня американец.
— Совсем зарапортовался, — объявила птичка.
— Вовсе нет, — обиженно возразил я. — Я просто хочу сказать, что, пока вы, Стив, сломав ногу, отважно рискнули здоровьем и примчались в Москву, тот жалкий тип в Нью-Йорке, который приковылял на костылях на вечеринку в издательство «Дабл-Ю», имел наглость утверждать…
— Факин маза! — злобно выругался американец. — Объясняли ведь этому алкоголику, чтобы сидел и… — Тут он осекся.
— Говорите-говорите, — улыбнулся я. — Оказывается, по-русски вы тоже спикаете очень прилично. Впрочем, в вашем Агентстве недоучек не держат. Вы все рассчитали правильно. И вы не виноваты, что настоящий Макдональд, обалдев от скуки, плюнет на запрет и выйдет на люди… И тем более вы не виноваты, что на эту вечеринку был приглашен некто Франкфурт… Это уж скорее ваше упущение… — обратился я к птичке. — Могли бы знать о моем знакомстве с Эндрю. Хотя что я говорю! Ведь Контора с Агентством договорились только-только. Времени не хватило на все детали, понимаю… Не понимаю одного: с чего бы Америке-то так приглянулся Авдеич? Я всегда почему-то был уверен, что вашему Президенту симпатичен наш Президент…
— Вы правильно были уверены, мистер Штерн, — сказал Макдональд. Гнев его улетучился, и он поглядел на меня тоже с милой улыбкой во все тридцать два зуба. — Но у Белого дома и нашего, как вы назвали, Агентства точки зрения иногда не совпадают. В Капитолии полагают, что Россия — друг и этот тошнотворный слюнявый детант Америке во благо. У нас же — иное мнение. Гарант стабильности в мире — это соревнование двух систем. Только тогда страна может наращивать мускулы; без хорошего противостояния сила уходит в песок. Саддам слишком мелок в качестве мальчика для битья. Мы теряем форму. С распадом Союза мы приобрели весь мир? Черта с два! Мы растеклись киселем по всему миру. Мы разучились воевать. Мы даже в Африке не смогли, в этой чертовой Руанде… Нам нужен людоед в России, мистер Штерн. Мы тоже ставим на Иринархова. Такой человек на посту вашего Президента стал бы хорошим пугалом для наших идиотов. Андестенд?
— Почти понял, — сказал я печально. — Так вы прибыли сюда, чтобы договориться с Конторой?
— И для этого тоже, — согласился Макдональд. — Но сперва я хотел выяснить обстановку в «ИВЕ». Ведь «Меркурий» ДЕЙСТВИТЕЛЬНО приобрел права на Макдональда и «Второе лицо» имел право издать на вполне законных основаниях. Собственно говоря, это МЫ помогли этой сделке. Мы искали повод для контакта… Если уж вам совсем интересно, именно Агентство позавчера помогло «ИВЕ» договориться с Конторой. Мы поняли, что делаем одно общее дело. Теперь вам все ясно?
— Теперь — все, — произнес я совсем грустно. Американец и птичка невозмутимо смотрели на меня. Она и он, такие симпатичные, такие уверенные в своей правоте. — «Второе лицо»… — сказал я после небольшой паузы. — Какое, однако, точное название. В этой истории у всех оказались вторые лица. Депутаты — фальшивые, Жанна — сотрудник Конторы, писатель Макдональд — тоже двойник. Вероятно, только я один и есть настоящий…
— Дорогой Яшенька, — проникновенно ответила Жанна. — Мне очень досадно, что так вышло. Честное слово, ты мне даже понравился. Это была моя идея — убрать ту троицу, чтобы облегчить тебе работу…
— Благодарю, — не без сарказма заметил я. — Тронут.
— Жаль все-таки, что ты воскрес, — проговорила задумчиво птичка. — У меня бы остались о тебе самые лучшие воспоминания… Но раз уж ты погиб один раз, — томно сообщила мне она, — что помешает тебе это сделать вторично?
Последнюю фразу она уже не проговорила, а буквально промурлыкала. В ее руке вдруг возник и уставился прямо мне в лоб маленький пистолетик.
— Стивен! — попросила Жанна у американца. — Сделай мне еще одну любезность. На кухне веревка, принеси ее и свяжи мистеру Штерну руки.
— Сорри! — пожал плечами американец. — Раз дама просит…
Я внимательно пригляделся к Жанне. И понял неожиданно, что она в эту минуту перестали быть похожей на птичку. Если уж кого-то она мне сейчас напоминала, так скорее уж кошку, которая только что птичкой позавтракала. Вечная тебе память, воробышек…
Через минуту я со связанными сзади руками сидел на том же диване, и в спину мне по-прежнему упиралась острая кромка пружины.
— Жанна, — спросил я, искоса поглядывая на пистолет. — Вы случайно не любите кошек?
— Не люблю, Яшенька, — ответила Жанна. — Предпочитаю собак. Лучше всего — бультерьеров. У них отличные зубы, руку прокусывают до кости.
— Никогда раньше не замечал в вас этой жестокости, — с огорчением признался я.
— Ты многого раньше не замечал. — Жанна взвесила на руке пистолетик. Это была миниатюрная, но очень серьезная машинка. — Иначе бы ты бежал отсюда со всех ног, а не устраивал здесь игру в детектив.
— Признаюсь, свалял дурака, — не стал я спорить. — Но поскольку я все равно приговорен, нельзя ли исполнить мое последнее желание?
Бывшая птичка с сомнением прищурилась:
— Тебе действительно этого хочется?
— О да! — сказал я искренне. — Больше всего на свете.
— Ладно, — подумав, сделала мне одолжение Жанна. — Только без глупостей, рук я тебе все равно не развяжу…
— А при чем здесь руки? — удивился я. — Для этого дела необходимы совсем другие органы… чувств.
— Наглец, — с одобрением сказала Жанна. — Нет, все-таки у меня от тебя останутся хорошие воспоминания… Стивен, — бросила она американцу. — Посиди на кухне, пока я не позову. Разрешаю прислушиваться…
— Да, мэм, — дисциплинированно ответил американец. Как я заметил, между Конторой и Агентством уже установилось трогательное взаимопонимание. Не об этом ли мечталось в самом начале перестройки, когда никто не верил, будто эти два ведомства могут подружиться. И вот — пожалуйста. Дружат. Невзирая на бывшую холодную войну. И на будущую, которую сами же готовят сегодня. Идиллия.
— Нет-нет, — произнес я. — Стивен… или как вас там… прошу вас, оставайтесь с нами. Вас это тоже развлечет.
— Группенсекс? — заинтересовался американец.
— А что? — проговорила бывшая птичка. — Идея, в принципе…
Я деликатно хмыкнул:
— Жанна, Стив! Вы меня превратно поняли. Мое последнее желание — всего-навсего посмотреть по ТВ выпуск дневных новостей. Напоследок… Сейчас как раз ровно полдень.
Бывшая птичка покраснела, потом побледнела. Видимо, мое последнее желание ее отчего-то чрезвычайно обидело.
— Извращенец! — произнесла она наконец ледяным тоном.
Тем не менее телевизор она включила и вновь швырнула пульт на диван.
Пошла заставка «Новостей» первого канала, потом мелькнула дежурная ива, потом возник диктор. Если ребята опоздают, я погиб, подумалось мне вдруг. Умирать почему-то не хотелось, даже от руки таких милых людей, как Жанна и Стив.
— Передаем дневной выпуск новостей, — торжественно изрек диктор. — Сегодня в Государственной думе…



Глава 5
СТЮАРДЕССА ПО ИМЕНИ ГАВ

Руки мои были связаны на совесть — Стив постарался. Чувствуется, у них в Агентстве учили все делать основательно, с двойной гарантией. Жаль только, что в Агентстве не приняли во внимание качество наших веревок и состояние наших диванов: острая загогулина, упершаяся мне в спину, медленно, по волоконцу перетирала мои путы. Со стороны мои телодвижения могли выглядеть обычным ерзаньем человека, озабоченного неудобной позой. Или, может быть, крайне взволнованного событиями на телеэкране.
Правда, пока никаких поводов для волнения как будто не было.
Изображение думского здания в Охотном ряду, мелькнув в кадре, утвердилось в качестве фона за спиной торжественного комментатора.
— Итак, сегодня депутаты Государственной думы, — проговорил тот значительным голосом, — завершают прения по кандидатуре нового спикера нижней палаты. Напомню, что после вчерашнего изменения Конституции пост этот становится вторым по значению в государстве. Сами понимаете, какова мера ответственности. Включаем прямую трансляцию из Думы. Костя, ты в эфире, — добавил комментатор уже кому-то за кадром. Техника, как это всегда бывает в ответственный момент, сделала ведущим новостей маленькую подлянку, Костя не появился, зато куда-то в сторону поползло изображение. — Простите за накладку, это… — успел пробормотать расстроенный ведущий, после чего пропал и звук. На секунду весь экран занял огромный молчаливый циферблат, потом в динамик прорвалась сбивчивая ругань, после чего наконец появилась картинка думского зала заседаний.
Тут же послышался голос парламентского комментатора Кости. По всей видимости, он-то был уверен, что уже давно в эфире, и поэтому мы услышали его речь откуда-то с полуслова.
— …Практически все выступающие, каждому из которых по регламенту положено три минуты, — бодро понес невидимый Костя, — призывают голосовать коллег за одного и того же кандидата…
— Вот видишь, дорогой, — с улыбкой сказала мне Жанна, — как полезны эти доппельгангеры! Они в Думе самые активные, потому что работают не за страх… Вернее, не только за страх, но и…
— За деньги, — подсказал я машинально Просто чтобы поддержать интересный разговор. На самом деле думал я о том, что сейчас тихонько подвинусь и сгребу под себя пульт. Благо при помощи острой загогулины в диване пальцы мои стали чуть свободнее. Достаточно для того, чтобы поиграть с кнопочками дистанционного пульта. Люблю это занятие. Чувствуешь себя магом, вызывающим различных духов. Преимущественно из бездны. Ну-с, подождем еще секунд тридцать для разогрева аудитории…
Камера между тем демонстрировала нам панораму зала. Общий план, затем лица депутатов крупно. Возникали, неторопливо сменяя друг друга, изображения самых активных парламентариев, безусловных любимчиков всех телеоператоров. На трибуне царил сам Михаил Николаевич Полуэктов. Глядя исподлобья, он медленно ронял тяжелые кирпичи слов. Слова грудой падали возле трибуны, и скоро их можно было бы уже вывозить на самосвале.
— Лично я, как председатель парламентского комитета по телевидению, — увесисто говорил Полуэктов, — убежден: при всем богатстве выбора альтернативы Виталию Авдеевичу Иринархову нет и быть не может. Все попытки властей дискредитировать этого мужественного человека оказались безрезультатными. Лопнули, как мыльный пузырь. И наш новый коллега…
Оператор вновь показал нам лица видных активистов. Вот кудрявый Яворский с выражением искренней радости глядит в камеру. Вот отец Борис Карасев энергично обмахивается какой-то газеткой-таблоидом, типа «Скандалов». Вот мрачноватый шишколобый Крымов удовлетворенно откинулся на спинку своего кресла. Тут же и грузный Коломиец весело ковыряет в зубах, вольготно развалясь на своем седалище. А кто там еще? Кругликов, потерявший память? Муравин с Зенкиным, шерочка с машерочкой? Все промелькнули перед нами, все побывали тут…
Камера обозрела все ряды, но Полуэктов еще продолжал, и оператор поехал по второму кругу. Снова возник Михаил Николаевич на трибуне в окружении кирпичей своего красноречия, потом… Пора, решил я и, изловчившись, ткнул кнопку тринадцатого канала.
На экране появилось расстеленное полотно армейского брезента, вокруг которого прохаживались озабоченные люди в милицейской форме, что-то измеряя и записывая. Щелкали блицы фотоаппаратов, люди разговаривали вполголоса. Оператор тринадцатого канала приблизил объектив к тому, кто лежал на брезенте… Вернее, ЧТО лежало.
— Сорри! — булькнул американец и выскочил за дверь. Даже для профессионала из Агентства увиденное оказалось тяжеловатым испытанием. Одно дело — просто знать и совсем другое — наблюдать самому. Я услышал, как за стеной, в ванной фальшивого мистера Макдональда буквально выворачивает наизнанку. Я тоже испытывал тошноту, но держался: злость помогала мне сохранять форму. У Жанны, как я и ожидал, нервы оказались покрепче, чем у ее американского бой-френда и коллеги. Мельком я заметил, как побелели костяшки ее пальцев, вцепившихся в спинку соседнего стула.
— Смотрите, — сказал я Жанне сквозь зубы. — Вы ведь ЭТОГО хотели?
Зрелище в самом деле было ужасным. Нечто подобное мне доводилось видеть только в кинохронике, посвященной Освенциму или Треблинке. Но то были черно-белые размытые и нечеткие кадры-документы, а здесь отличная японская оптика плюс видеопленка «Кодак» создавали невыносимый эффект присутствия. Казалось, что именно здесь, в нашей комнате на длинной полосе брезента, были разложены люди, перепачканные землей. Мертвые люди, мертвее не бывает. Некоторые из них, видимо, были закопаны недавно, и тление еще не скрыло черт их лиц. Ближе всего к камере лежало тело грузного человека в синем костюме. Возле него сидела овчарка со свалявшейся шерстью и уже не выла — наверное, выбилась из своих собачьих сил, — а только тихо поскуливала. Тоненько-тоненько, как ребенок.
— Узнаете? — спросил я в пространство. Голос у меня был хриплым, будто тоже чужим. — Это депутат Полуэктов. Настоящий. А это, — я щелкнул клавишей, и на экране возникла снова трибуна, — тоже Полуэктов. Доппельгангер… — Надо отдать должное мастерам из «ИВЫ». Двойник Полуэктова был буквально братом-близнецом оригинала, и это-то выглядело страшнее всего! Один и тот же человек, как в кошмарном сне без названия, одновременно лежал на брезенте, обратив к небу мертвое лицо, и важно разглагольствовал с трибуны. Думаю, что сейчас многие москвичи, как и я, не могли оторваться от экранов и в панике щелкали переключателями своих телевизоров. Щелк — и муха садится на зеленоватый лоб мертвеца. Щелк — и живой оратор отпивает из стакана глоток витаминизированного молочка. Одно и то же лицо: первое — и второе. Кто поймет, какое — где?…
— Мы обнаружили уже более полусотни захоронений вдоль всех магистралей, ведущих из Москвы… — произнес за кадром усталый милицейский голос. Кажется, это был мой бывший начальник майор Окунь. — На Можайском шоссе, на Варшавском, на Волоколамском, на Киевском… Несколько могил было на Окружной… работы продолжаются, мы задействовали армейских саперов и добровольцев из похоронной фирмы «Норд». Точное число погибших пока не…
Я щелкнул кнопкой пульта. Камера показала румяного кудрявого Яворского, капризно сжавшего губы. Щелк — и точно такие же кудри, только измазанные черноземом, возникли перед нашими глазами.
Щелк — депутат Крымов сосредоточенно чешет в затылке.
Щелк — мертвый Крымов с родинкой на шее неподвижно раскинулся на брезентовом ложе, задрав кверху кадык.
Щелк — отец Борис Карасев зевнул и раскрыл газетку с певицей Мадонной на обложке.
Щелк — у мертвого отца Бориса Карасева ряса нелепо задралась, приоткрыв простые цивильные брюки.
Щелк — мертвый.
Щелк — живой.
Мертвый-живой-мертвый-живой-мертвый. Живые и мертвые, серия последняя.
— Сорри, — еще раз извинился слабым голосом американец, входя.
Жанна, очнувшись, резко ткнула меня в бок и завладела дистанционным пультом. Хорошо, что не догадалась проверить крепость веревок.
Мелькание первых и вторых лиц прекратилось. На экране устойчиво возникла Дума, но в зале уже не было никакого порядка. Депутаты вскакивали с мест, что-то выкрикивали, бегали от микрофонов к президиуму, к дверям… Очевидно, весть о прямом эфире тринадцатого канала вызвала смятение в думских рядах. Полуэктов-доппель на экране изменился в лице, и зеленоватая бледность его лба страшно совпала с только что увиденным цветом мертвой кожи. Закадровый парламентский комментатор Костя, поняв, что происходит что-то не по программе, на пару секунд заткнулся. После чего пискнул: «По техническим причинам…» Картинка опять уплыла, звук заглох. Секунд десять на экране красовался безмолвный циферблат, у которого секундная стрелка двигалась в обратную сторону. Затем часы перевернули, стрелка пошла в правильном направлении, однако кадр тут же сменился. По экрану быстрым аллюром промчались в молчаливом танце несколько маленьких лебедей, а следом за ними появился поющий Кобзон, беззвучно раскрывающий рот. Судя по тому, что Кобзон здесь был молодой, запись была старая.
— Финита ля комедия, — проговорил я по-прежнему хриплым, чужим голосом. — Не бывать Авдеичу спикером. Вообще ничему не бывать.
Беззвучного Кобзона наконец-то сменил звучащий диктор. Уже не тот, что вел программу с самого начала.
— Приносим извинения за технические неполадки в прямом эфире, — произнес он дежурным тоном. — В Думе возникли небольшие проблемы. Наш корреспондент сейчас вникает в курс дела, и минут через пятнадцать мы опять дадим ему эфир для разъяснений. Продолжаем новости. Забастовка строителей храма Христа Спасителя продолжается, Патриархия по-прежнему не может согласовать с Минфином процент участия в ассигнованиях на строительство каждой из сторон… — В кадре появились хмурые дядьки в робах, покуривающие возле возведенного фундамента… — Премьер-министр России Степанов продолжает свой визит в Соединенные Штаты, сейчас его принимают фермеры штата Техас… — Камера показала премьера в огромной ковбойской шляпе и в окружении таких же ковбоев помельче…
Жанна выключила звук, но пульт из рук уже не выпустила.
— Ч-черт… — тускло произнесла она и добавила не мне, а Стивену: — Как вы понимаете, Стив, наше Управление к этому никакого касательства не имеет. Мы потрясены этой трагедией, и тех, кто виновен в убийствах, строго накажем…
— О'кей, — бросил в ответ фальшивый Макдональд, поспешно одеваясь и собирая вещи. — Наше Управление приносит соболезнование вашему. Надеемся, что мистер Иринархов не уйдет от справедливого суда… Но мне, извините, пора. Я решил вылететь обратно в Штаты сегодня же. Увы, посещение музеев придется отложить до следующего раза…
— Счастливо долететь, мистер… э-э… Стивен, — проговорил я. После того как страшные кадры исчезли, мой голос, кажется, начинал возвращаться к норме. — Надеюсь, что не вас сделают козлом отпущения за провал операции. В вашем Агентстве, я слышал, работают суровые люди, которые не любят проигрывать. Валите все на русских коллег, вам поверят… А вам, Жанночка, — обратился я к бывшей птичке, — придется обвинять во всем тупых американцев, наломавших дров. Никто ведь не поверит, что такой замечательный план разрушил какой-то посторонний агент-подставка. Тем более Штерн. Правильно я говорю?
— Благодарю за совет, — на ходу ответил американец. — Очень жаль, мистер Штерн, что вы были не с нами… Убейте его, — обратился он к Жанне уже на пороге дверей. — Или договоритесь с ним. Но меня уже тут нет. Андестенд?
— Убегаешь, Стив, — тоскливо сказала Жанна. Она вертела в правой руке пистолетик, словно раздумывая, не пустить ли его в ход немедленно.
— Отступаю, мэм, — с достоинством возразил американец. — И вам советую прислушаться к словам мистера Штерна. По-моему, сегодня выиграли не мы с вами…
Дверь хлопнула, и мы остались наедине с Жанной. И с молчащим телевизором в придачу. По экрану бегали какие-то камуфляжные солдаты по пустыне. Если не ошибаюсь, соотечественники сбежавшего Стивена. Скорее всего, передавали международные новости. Корреспондент Костя, стало быть, еще вникал в курс новых думских дел. Впрочем, первый канал ТВ меня на сегодня уже не интересовал. Чего бы я хотел — так это вернуться еще на тринадцатый, к «Чертовой дюжине». Сегодня был ИХ день.
Я вновь попробовал крепость веревок. Пока американец собирался, мне удалось оборвать еще несколько волокон о загогулину. Очень надеюсь, что Жанна не начнет стрелять в меня немедленно. Пожалуй, ее следует отвлечь.
— Ваш коллега вас покинул, — кротко заметил я Жанне. — Самое время уходить и вам самой. Но прежде — отпустить меня.
— Прежде я убью тебя, — спокойно ответила мне Жанна — Тебя, Яшенька, никогда не планировалось оставлять в живых. В любом случае ты бы слишком много знал. А теперь ты знаешь ну о-о-очень много. Без твоих показаний все эти милицейские гробокопатели смогут разве что похватать доппелей. Возможно, возьмут и Иринархова, хотя едва ли живым… Зато про участие, как ты выражаешься, Конторы в этом деле из посторонних знаешь только ты. Нет человека — нет и проблемы. У меня, конечно, теперь будут неприятности. Но за то, что я тебя все-таки убью, мне, надеюсь, будет сделано снисхождение…
— Не думаю, — твердо сказал я. — Скорее наоборот. — Веревки уже достаточно ослабели и, в принципе, их можно разорвать уже одним рывком. Но для страховки ликвидируем еще одно волоконце.
— Что ты имеешь в виду? — непонимающе спросила Жанна. — Опять фокусы?
— Целый аттракцион, — кивнул я и продолжил: — Переключите на тринадцатый канал — увидите.
Бывшая птичка Жанна, упрямо наставив на меня пистолетик, свободной рукой щелкнула по клавише. На экране возник кабинет внушительного вида; двое людей сидели друг против друга.
— Тот, что справа, — прокомментировал я, — журналист и мой приятель Дима Баранов. А тот, что слева, — не ваш ли начальник? Этот-этот, лысый, в штатском. Неужели своего шефа не признаете?
Жанна пыталась одновременно и держать меня в поле зрения и под прицелом, и глядеть на экран. В конце концов, она мудро выбрало первое. Смотреть, собственно, было необязательно. Достаточно было слушать.
— Как же так получилось, — вкрадчиво спрашивал Дима, — что ваше компетентное ведомство ничего не знало об этих двойниках? Или знало?
Лысый деятель из Феноменальной Секретной Конторы слушал Диму с кривой полуулыбочкой. Любой ответ был чреват скандалом. Поэтому был избран третий путь.
— Мы будем разбираться, — обтекаемо ответствовал лысый. — Вы со своим прямым эфиром застали меня буквально врасплох. Я пока не имею инструкций, какую информацию следует передать прессе…
Дима засмеялся оскорбительным смехом. Кадр подпрыгнул, и я сообразил, что это телеоператор «Чертовой дюжины», наверное, тоже не выдержал и хихикнул.
— Чего уж тут разбираться, — проговорил Баранов, — если не вы прессе, а пресса вам только что передала сенсационную информацию. А вот насчет чего вы не имеете инструкций, было бы крайне интересно узнать…
— Мы разберемся и примем меры, — повторил лысый всю ту же песню, причем его последние слова прозвучали с явной угрозой.
Но Дима, по-моему, ничуть не испугался.
— Разберитесь, — сказал он. — И мы, журналисты, тоже будем разбираться. А потом телезрители увидят, у кого лучше выйдет… Кстати, — проговорил Баранов уже не лысому, а прямо в камеру. — Мы располагаем данными о причастности здешнего ведомства ко всей этой истории. Данные были нам любезно предоставлены неким частным сыщиком, имя которого и нам, и вам, — тут Баранов сделал жест в сторону примолкшего начальника из Феноменальной Конторы, — известно. Предупреждаем вас, что, если с этим человеком хоть что-нибудь случится, все материалы будут немедленно обнародованы безо всяких дополнительных проверок и в полном объеме…
— Какие еще данные? Какой сыщик? — повысил голос феноменальный конторец. Кажется, ему еще не доложили, что труп в «мерседесе» — не я. Ничего, через десять минут доложат. Так, Дима, так.
— Такие данные и такой сыщик, — нагло ответил Баранов. — Я рад, что вы хорошо меня поняли. На этом мы заканчиваем наше интервью в прямом эфире с… — Дима назвал должность и звание собеседника. — Следите за новостями, дорогие телезрители. Вел передачу Дмитрий Баранов, специально для тринадцатого канала.
Жанна со злостью выключила телевизор. Я сказал:
— Милая Жанна, теперь убивать меня нельзя ни в коем случае. Вы меня охранять должны — чтобы на меня пылинка не упала. Потому что моя безвременная кончина будет самым лучшим и самым убедительным доказательством причастности вашей Конторы к этому грязному делу… Правда, — произнес я задумчиво, — я буду против, если охранять меня поручат именно вам, Жанна. Пожалуй, тогда мне придется отказаться от такой чести. Не люблю людей с двойными лицами. Даже если одно из них когда-то мне было симпатично. Андестенд?
Жанна в бешенстве посмотрела на меня, не опуская пистолета. Дуло было направлено прямо мне в лоб.
— Это блеф! — воскликнула она. — Меня-то не проведешь, я твои штучки знаю. Нет у тебя никаких данных, сведений и материалов…
— Отчего же, — не согласился я Последнее крепкое волоконце истерлось, и теперь я мог бы освободить руки. — В желтеньком «фиате» нашлось кое-что любопытное. Бумаги кое-какие, записи переговоров, а уж память компьютера была под завязку набита всякими штуками… Например, подготовительными наблюдениями за Генпрокурором и расчетами, как сделать, чтобы пегасы наверняка зацепили Саблина. Пунктуальные были ребятки, все фиксировали, на память не надеялись. Точнее, надеялись, но не на свою… Это ясно?
— Я убью тебя все равно! — крикнула Жанна. Она уже слабо контролировала себя. — Пусть начальство само разбирается, а я тебя прикончу… Ты, ты во всем виноват! — Господи, куда подевалась нежная тихая птичка, чей голос с легкой хрипотцой еще недавно сводил меня с ума? Неужели это и есть ее второе лицо? Смотри-ка, печально сообразил я, сейчас ведь цапнет. Стюардесса по имени Жанна. Котенок по имени Гав.
Раздумывать дальше было нельзя. Я подпрыгнул, оттолкнувшись от дивана обеими руками — уже свободными. Пуля, как водится, ударила не в меня, а в спинку дивана и разворотила хлипкую обивку. Все, дивану крышка, машинально сообразил я, а сам уже падал сверху на Жанну, на лету выворачивая у нее из руки пистолет. Маленькие пистолетики плохи тем, что трудно за что-то ухватиться, и пока их выкрутишь, пули успеют натворить немало бед. На этот раз никто не пострадал, однако разрушения были произведены изрядные. Последним лопнуло оконное стекло, которое, в свою очередь, протаранил обломок люстры.
— Сколько убытков Конторе… — произнес я, тяжело дыша. Как только обойма опустела, Жанна перестала сопротивляться и я наконец выкрутил оружие из ее ладони. Только сейчас я обратил внимание, что осколочный дождь и прочие разрушения застали нас хотя и совершенно одетыми, но в традиционной позе. Совершенно классической: партнер наверху, партнерша под ним. Хотя, конечно, сейчас мы были всего лишь карикатурой на любовников. И довольно нелепой, доложу я вам. В наши отношения вмешался некто третий — Контора, но брать ее дополнительным партнером для групповухи у меня не было ни малейшего желания. Для ТАКОГО извращения я был слишком целомудрен. Вуаля!
Я поднялся с полу, сунул пустой пистолет в карман и спокойно сказал Жанне:
— Вставайте тоже. Ситуация не та. И верхи не хотят, и низы не хотят…
— Ненавижу тебя, — ответила экс-птичка, медленно поднимаясь и отряхиваясь. Слова эти были произнесены безо всякого энтузиазма, скорее всего по инерции. Пружинка завода уже раскрутилась до упора, а механическая машина еще едет. Вот-вот остановится.
— Не верю, — проговорил я, беззастенчиво подражая отцу-основателю театра МХАТ. — Все эти дни вы прекрасно, очень убедительно играли Жанну Сергеевну Володину. Но сейчас вы устали, раздражены и начинаете путать реплики. От любви до ненависти, как известно, один шаг. Но вы меня никогда не любили — значит, и шагать вам неоткуда. Мы расстанемся по-хорошему. В конечном итоге лично вы никого не убивали — ни Гошу, ни Саблина, ни Пряника с Цокиным. А подлость — вещь такая, что ни под какую статью не подпадает… Да и какая тут с вашей стороны особенная подлость? Профессия у вас такая, только и всего.
— Ты… меня не убьешь? — спросила Жанна. Как мне показалось, несколько растерянно. В мирный исход нашей встречи она отчего-то поверить никак не могла.
— Нет, — кивнул я. — Вы, Жанна, меня не убьете, потому что Конторе пока это стало невыгодно. А я вас не убью, потому что…
Я сделал драматическую паузу, раздумывая, что бы сказать. Не говорить ведь правды: мол, не могу убить женщину, с которой был счастлив, пусть даже и три дня. Сказать это — означало бы расписаться перед Конторой в собственной слабости. А это мне ни к чему.
— …потому что хочу, чтобы вы напомнили еще раз своему начальству: Якова Семеновича Штерна сейчас полезнее не трогать. Так и передайте — полезнее. И про «фиат» скажите. Кстати, вот вам ключи, можете их возвратить. Все, что я хотел, я из салона давно забрал и припрятал. И вы ни за что не догадаетесь где.
По-моему, объяснение получилось убедительным. Я оставлял Жанну в живых на правах моего курьера с моим сообщением Конторе. Если в Конторе сегодня нет обыкновения ликвидировать гонцов с плохими новостями, бывшая птичка, возможно, и уцелеет. И еще постучится в дверь какому-нибудь новому придурку, и будет глядеть во все глаза и смешно, по-птичьи, склонять головку набок.
— Прощайте, — проговорил я. — Надеюсь, что больше не свидимся. — Я положил ключи от «фиата» на стол и вышел из квартиры, тщательно притворив дверь за собой. Жанна меня не провожала.
Выйдя на улицу, я стал соображать, куда бы мне пойти и что, собственно говоря, теперь делать. Все сказано, все сделано. Диме Баранову подарена сенсация, и он уже справляется без меня. Майору Окуню и моим бывшим коллегам с Петровки доверена приятная обязанность раскрыть громкое дело и посадить в калошу коллег с Лубянки. Даже стюардессе по имени Жанна поручена ответственная миссия предостеречь Контору. Все заняты, все при деле. Пойду-ка я просто прогуляюсь. Я неожиданно понял, что все эти последние дни я ни разу ПРОСТО не гулял по своей любимой Москве, а только рыскал в поисках чего-то и маскировался. Все, на сегодня работы не будет. Правда, Виталия Авдеича так просто не возьмешь, и майор Окунь мог бы… Нет, на сегодня — все. Гулять — так гулять.
Я сел в метро, доехал до Арбатской и с наслаждением влился в толпу, текущую мимо киосков, продуктовых, галантерейных и книжных — о Господи, книжных! — лотков. Как и все, я задерживался возле каждого яркого прилавка, интересовался, приценивался, а в подземном переходе чуть было не поддался на уговоры веселого художника попозировать ему за символическую плату в десять баксов.
Двигаясь неторопливо по Новому Арбату, я последовательно заходил то на почту, то в аптеку, добрел до Дома книги и вдумчиво обследовал все отделы, даже букинистический, который здесь не любил. В отделе канцпринадлежностей на первом этаже я разжился отличной разноцветной сумкой с картинками. С одной стороны сумки мне улыбнулась златовласка Белоусова, а с другой — хитро и весело прищуривался толстощекий Борис Борисович Аванесян. В сумку между златовлаской и Борисом Борисычем поместился десяток книг, которые я уже видел в «Олимпийце» и давно хотел приобрести… Что бы еще такого сделать? Ах да, конечно.
Из автомата под лестницей я позвонил в «Книжный вестник», Властику Родину. Первый раз в жизни просто так, справиться о делах, честное слово!
— А, Яшка, привет, — скороговоркой ответил Властик на мое здрасьте. Я слышал в трубке какой-то шум и какие-то далекие голоса. Кажется, у Родина был включен телевизор. — Только, Яш, если тебе нетрудно, давай попозже созвонимся, ладно? Я тут тринадцатый канал смотрю, тут ТАКОЕ…
— Что-то случилось? — поинтересовался я. — Военный переворот?
— А ты что, не в курсе? — удивленно выдохнул Властик. Чувствовалось, он разрывается на части между желанием досмотреть свой телевизор и немедленно просветить меня, убогого.
— В курсе чего? — осведомился я.
— Яшка, ты болван! — восторженно прокудахтал Родин. — Нельзя же совсем не интересоваться политикой! — Голос в трубке то усиливался, то затихал: очевидно, по ходу разговора Властик то и дело отвлекался к телевизору.
— Почему же, я интересуюсь, — произнес я, изображая смущение. — Вот сегодня, я слышал, нового спикера хотели избрать. Чуть ли не Иринархова из «ИВЫ». Что, уже избрали?
— Накрылся Иринархов! — победно провозгласил Родин. — Я тебе давно говорил, что он настоящий Джек-Потрошитель! Так и оказалось. Запустил в Думу полсотни двойников депутатов, чтобы агитировали за него…
— Полсотни? — переспросил я. В списке на дискете было около ста фамилий. Ох, медленно Окунь работает.
— Даже больше, — живо откликнулся Родин. — Еще не всех отрыли.
— И что теперь? — уже с неподдельным интересом осведомился я. За эти дни свежие новости для меня стали чем-то вроде наркотика.
— Хана Думе! — весело произнес Властик. — Только что Президент аннулировал ее последние решения и вообще приостановил ее работу, вплоть до полной проверки всех депутатов. И компании «ИВА» тоже хана. Как только передали про Думу, акции тут же упали до земли. Толпы штурмуют офисы компании, требуют деньги назад…
Вот и полночь, Золушка, подумал я про себя. Пирамида рухнула. Получите вашу тыкву-карету и лягушат-форейторов.
— …А Иринархова обложили со всех сторон, — продолжал между тем Родин. — Сейчас как раз прямая трансляция, по тринадцатому. Спецназ окружил дом, предлагает сдаться. Те пока молчат… Ага, смотри-ка… — Голос Властика затих и через пару секунд возник вновь. — Спецгруппа через балкон полезла… Яшка, черт, ну перезвони мне попозже. Дай посмотреть!
— Смотри, — милостиво разрешил я и повесил трубку. Мое место у телефона тут же заняла деловитая дама средних лет. В одной руке у нее была стопка каких-то серьезных брошюр, а в другой она придерживала прозрачный пакет, наполненный пирожными.
Глядя на эти пирожные, я внезапно почувствовал голод. Утром я не успел поесть, а затем ужасные кадры по ТВ отбили всякую мысль о еде. Однако сейчас организм взял свое. Решено, подумал я. Преступника всегда тянет на место преступления. По местам его боевой и одновременно трудовой славы.
Через двадцать минут я оказался на Полянке. Там все было, как и прежде: свечной заводик шумел, в магазине «Евгений Онегин» кучковались интеллигенты. Когда я вошел в магазин, сам хозяин сидел за своим столиком, склонясь над грудой накладных, а интеллектуалы с раздумчивым видом терлись вокруг стеллажей. Тоже все, как всегда. Хотя нет; в углу какой-то гуманитарий с техническим уклоном настраивал переносной телевизор. Технический уклон, по всей вероятности, был слаб, потому ящик не желал никому ничего показывать, а только шипел, как сало на сковородке.
Сегодня я не собирался маскироваться от Ауэрбаха, как позавчера, а, напротив, надеялся быть замеченным. Своим тут давали чай и бутерброды.
Мои надежды оправдались: хозяин меня заметил.
— А-а, книжный детектив Штерн пожаловал! — провозгласил он, когда я почти вплотную приблизился к его рабочему месту, разве что не наступив ему на ногу. Дальше трех шагов близорукий Ауэрбах уже не узнал бы родную жену, поэтому я постарался держаться к нему как можно ближе.
— Это именно я, — сказал я. — Чаю нальешь?
Несколько интеллектуалов поглядело на меня с упреком: я еще как следует не потусовался у книжных полок, а уже требую чая. Мне стало неловко, и пока Ауэрбах гонял свою Верочку (или Галочку, или Томочку — текучесть кадров в «Е.О.» была высока) за ложками и сахаром, я глубокомысленно обозрел ближайший стеллаж и поинтересовался:
— Говорят, Крейд опять в своем репертуаре? Книжечки не завалялось?
Честно говоря, я понятия не имел, кто такой Крейд — поэт ли, прозаик, критик, а может быть, составитель какого-нибудь сборника. Я вообще услышал эту фамилию только позавчера, из разговора лысого Модеста с усатым Кроком. Но мне казалось, что эта тема в разговоре немного реабилитирует меня в глазах местной публики. И я угадал.
— О, Крейд! Крейд!… — загудели по углам интеллектуалы, и я был немедленно зачислен в ряд своих, достойных чая и бутербродов.
— Увы, ты опоздал, Яков, — сообщил мне Ауэрбах. — Позавчера у меня купили два последних экземпляра. Не знаю, правда, зачем Модесту два? Боюсь, что они с Кроком и Делей собираются устроить хеппенинг в виде аутодафе…
— И правильно, — кровожадно проговорил какой-то очкастый, в свитере, из-под которого выглядывала гимнастерка. — Я и самого бы Крейда… туда же…
Интеллектуалы загудели, что, действительно, не худо бы. Откусывая бутерброд и запивая его сладким чаем из выщербленной ауэрбаховской кружки, я прикидывал, что за преступление должен был совершить этот Крейд, чтобы подвергнуться аутодафе. Не меньше, чем массовое убийство. Как Виталий Авдеевич Иринархов, не к ночи будь помянут…
— …Авдеевич Иринархов! — вдруг выкрикнул хриплым голосом телевизор. Очевидно, гуманитарий с техническим уклоном все-таки настроил телеприемник на тринадцатый канал. — Охранники утверждают, что смерть произошла в тот момент…
Пока я ехал в «Евгений Онегин» и потом беседовал о литературе, спецназовцы все-таки захватили квартиру Иринархова. Практически без жертв. Кроме одной. Сам Иринархов был найден в своем кабинете с пистолетом в правой руке и с простреленным виском. Телохранители, ражие парни с короткой стрижкой, уверяли, что шеф заперся в своем кабинете, и они ничего не могли поделать.
Бедняга Крейд, которому грозило сожжение, был немедленно забыт. Интеллектуалы, столпившись у телевизора, стали обсуждать увиденное. Даже Ауэрбах отвлекся от своих листочков-накладных и подался к экрану.
— Надо еще проверить, — высказался очкастый в свитере и гимнастерке, — настоящий ли это Иринархов. Может быть, тоже двойник?
— Да нет, точно он, — авторитетно заявил другой посетитель «Евгения Онегина», чуть ли не влезая в экран. — По лицу же видно…
— У тех, в Думе, лица были тоже в порядке, — не отступал очкастый. Его волновала возможность того, что глава «ИВЫ» может ускользнуть от расплаты. Меня, по правде говоря, тоже.
На экране появился Дима Баранов собственной персоной. Он держал в руках какую-то бумагу.
— Есть официальное заключение экспертов, — объявил он всем нам. — Труп в квартире Иринархова — действительно Иринархов. Когда он сидел в Лефортово, у него взяли отпечатки пальцев. Они совпали…
— Подумаешь, отпечатки, — не сдавался очкастый в свитере. — Их сегодня можно подделать, с помощью химии…
— Есть и еще одно доказательство, — сказал Баранов, заглядывая в листок. — В тюрьме, оказывается, ему лечили зубы, а заодно сделали слепок нижней челюсти. Это тоже совпало… Кстати, Гитлера в сорок пятом опознали именно по зубам. История повторяется.
В салоне-магазине «Евгений Онегин» стало тихо. Даже очкастый правдолюбец понял наконец серьезность выводов экспертизы.
— Капут, — промолвил он.
Кошмар закончился. В тот вечер и я думал именно так.




Эпилог

Двое людей в «Волге» ждали третьего. Третий запаздывал. Когда-то, возможно, эта «Волга» и была выкрашена в черно-белый цвет, напоминающий гаишный, однако сегодня машина была уже глянцево-черной, и только. Оба человека, сидящих в машине, если и надевали когда-нибудь милицейскую форму, то давно с ней распрощались и были в цивильном. Пожилой, положивший руки на баранку рулевого колеса, был похож на американского актера Клинта Иствуда. Молодой человек рядом смахивал лицом на куклу Пиноккио.
— Ну, скоро он там? — жалобно спросил Пиноккио.
— Заткнись, — оборвал его похожий на Иствуда. — Сказано ждать, значит, будем ждать.
В этот момент задняя дверца распахнулась.
— Поехали! — приказал третий, садясь на заднее сиденье. Он тоже был в штатском, гладко выбрит и чуть щурился, как человек, привыкший носить очки. В руках у него был плоский портфель-дипломат. Машина немедленно тронулась с места.
— Вы не опоздаете к самолету? — озабоченно спросил Пиноккио.
— Нет, — коротко ответил пассажир, а про себя подумал с досадой: «Вот идиот. Боялся бы опоздать — выехали бы пораньше. Как они мне все надоели, эти ослы. Ни ума, ни фантазии. Любое дело могут испакостить. Страна Дураков…»
— Извините, шеф, — пробормотал Пиноккио, поняв всю глубину своей глупости. — Брякнул не подумав.
Вместо ответа гладко выбритый пассажир достал из кармана толстую пачку банкнот и протянул ее Пиноккио. Потом точно такую же пачку вручил и водителю, похожему на Иствуда.
— Это вам на первое время, — объяснил он. — В каждой пачке по десять тысяч баксов. Ляжете на дно и будете ждать. Как только смогу, перетащу вас к себе. Поняли?
— Спасибо, шеф, — проникновенно произнес Пиноккио и понянчил в руке пачку долларов. После чего, бережно упрятал ее во внутренний карман. Старший принял деньги молча и так же, не произнося ни слова, сунул их за пазуху.
Через полчаса выехали на Ленинградское шоссе. Медленно светало, но водитель не торопился гасить фары. Наступающее утро немногим отличалось от ночи, словно ночную мглу просто слегка забелили клочковатым мокрым туманом.
— Остановись, — неожиданно потребовал пассажир. — Отлить надо.
«Волга» тут же прижалась к обочине и замерла.
— Кто со мной? — поинтересовался гладко выбритый пассажир… — Можно, — согласился водитель.
— Тогда и я с вами, — кивнул Пиноккио. Втроем они вышли из машины и углубились в невысокий кустарник.
— Эй, — предупредил пассажир Пиноккио, — смотри под ноги, чтобы не вляпаться.
— Где-где? — спохватился Пиноккио, озираясь, и пассажир протянул к нему руку, чтобы показать, куда не вляпаться. В руке было зажато что-то серое. Глухо бабахнуло. Пиноккио, так и не успев ничего понять, упал навзничь.
— Мальчишка, — презрительно сказал похожий на Иствуда. — Трепло.
— Забери у него документы и деньги, — велел пассажир. — И побыстрее. А то в самом деле можем опоздать. — Он уже успел убрать пистолет и теперь просто грел руки в карманах.
— Слушаюсь, шеф, — ответил водитель и, наклонившись над телом, стал обшаривать карманы.
— Да не здесь! — нетерпеливо произнес пассажир. — Во внутреннем смотри. — Ну-ка… — Он тоже стал наклоняться над трупом Пиноккио, но, вместо того чтобы помочь водителю в поисках, он вдруг сделал странное движение рукой. Словно бы что-то ввинчивал в спину водителя. Тот захрипел и ничком повалился на Пиноккио. В спине у него торчала рукоятка ножа-заточки. Убедившись, что водитель тоже мертв, пассажир взял из его кармана пачку, которую дал ему полчаса назад. Потом он забрал обратно деньги из кармана Пиноккио. Теперь все было кончено. Пассажир кое-как забросал листьями оба трупа, но не очень-то старался. Когда их найдут, он уже будет далеко, в Вене.
Садясь в машину на водительское место, гладко выбритый пассажир попытался вспомнить свои ощущения, когда он вогнал заточку в спину пожилого, похожего на Иствуда. Нет, никакого удовольствия, даже азарта. Старею, — подумал пассажир. — Десять лет назад все было не так… Возраст.
«Волга» легко тронулась с места. Пассажир взглянул на часы и понял, что он прекрасно успевает, да еще с хорошим запасом. Неожиданность могла подстерегать только в «Шереметьево-2», да и то все было трижды рассчитано и сорваться никак не могло.
Какие кретины, — размышлял пассажир, ведя машину с осторожной неспешностью. Шоссе было мокрое, и попасть сейчас в аварию было бы великой несправедливостью. — Проверили отпечатки пальцев, проверили зубы — и успокоились. Но кто вам сказал, обалдуи, что в тюрьме сидел НАСТОЯЩИЙ Иринархов? Иринархов никогда в тюрьме не сидел и не будет. На все есть доппели, и им за все платят по-царски…
Пассажир слегка увеличил скорость, и «Волгу» тотчас же тряхнуло на выбоине. Нет уж, лучше помедленнее, но надежнее.
Правда, и я виноват, — признал про себя пассажир. — Не надо было торговаться с Комитетом. Если бы я сразу согласился, они бы не стали науськивать этого ненормального… как его… Штерна? Шварца?… не все ли равно… Как ни странно, никакой личной неприязни пассажир к этой детективной козявке не испытывал. Считать всех козявок достойными неприязни — значит, считать их РАВНЫМИ себе. А этого не будет никогда. Он обманул их всех и обманет их еще раз и еще. Пассажир нисколько не боялся, что в аэропорту кто-то его узнает. В сущности, его лица никто толком и не помнил. Все знали роговые очки и бороду, похожую на бороду Фиделя Кастро. И вот он теперь выбрит и без очков. Где вы, бдительные граждане? Ау?…
Гладко выбритый человек в машине улыбнулся, глянул на себя в зеркальце и через несколько минут припарковал машину на платной автостоянке близ аэропорта. Сунув сторожу купюру, он подхватил чемоданчик и, войдя в здание, проследовал к нужной стойке регистрации. Разумеется, внимания на него никто не обратил. Ни кастровской бороды с плаката, ни дурацких роговых очков. Австрийский подданный герр Клаус Борн, предприниматель. Билет до Вены, все по закону.
За несколько минут герр Борн уладил все таможенные формальности, прошел через металлоискатель без проблем. Пистолет остался в машине, зачем он теперь?
Пройдя в накопитель, пассажир по привычке осмотрелся. Нет-нет, и тут все было спокойно. Большинство пассажиров уже вышли наружу и усаживались в яркий вагончик электрокара. Только у дверей в неудобной позе склонился какой-то тип, завязывая шнурок на ботинке.
Тип загораживал герру Борну дорогу.
— Энтшульдинген зи, битте, — нетерпеливо проговорил пассажир.
Тип разогнулся, и первое, что бросилось в глаза пассажиру, был крупный еврейский нос. Такие носы еще называют шнобелями.
— А без бороды вам даже лучше, Виталий Авдеевич, — сказал тип, по-прежнему загораживая выход. — Правильно, что сбрили.

Февраль — октябрь 1994 г.
Вашингтон — Москва — Санкт-Петербург — Вашингтон




          See more books in http://www.e-reading.life