Глава 18
Чистилище
– Знаешь, начальник, – раздумчиво сказал Пастор, прихлебывая чифирек, – а ведь тебя мне сам Бог сейчас послал, – и он мелко перекрестился.
А, ну да, вспомнил Алексей, он же еще и верующий, причем всерьез. Причем православный, хоть и носит погремуху насквозь католическую. Причем совершенно непонятно, как в одном теле уживаются вор и христианин, который, по идее, должен чтить заповеди.
– За мной ведь должок остался, помнишь? Честно скажу: хрен бы мы со Юльчонком поженились, если б ты тогда не устроил нам свиданку. Уехала бы она необласканная, обиженная, и поминай как звали. Так что, с какой стороны ни посмотри, а я тебе должен, начальник… Хорошо, что свиделись, не люблю быть должным, тем более вертухаю…
Мобила тоненько заиграла «Вихри враждебные», Пастор посмотрел на экранчик, поморщился, дал отбой, не ответив. И вздохнул:
– Поверишь ли, лет двенадцать назад я единственный был в «Крестах», у кого телик на хате имелся. А теперь ты посмотри, что делается, а? Разве что личной сауны в каждой камере не понастроено. И все равно ведь звонят, черти, без продыху – Пастор, тут помоги, Пастор, там разрули, здесь реши вопрос…
Карташ вспомнил, с какими предосторожностями пользовались «трубой» его соседи по камере, и сказал задумчиво, дуя на кофе:
– А телефон у тебя не отбирают, потому что ты за него платишь…
– Я? – искренне удивился Пастор. – Еще не хватало. Я ж тебе сказал: я по «трубе» некоторые вопросы решаю…
– Местным операм помогаешь, – поддакнул Алексей… и прикусил язык.
Пастор запнулся, молча допил чифирь и сказал таким спокойным тоном, что Алексею стало неуютно:
– Я себе помогаю, запомни. И своим корешам, которые тут парятся, помогаю. И тебе помогаю, потому что за мной должок. А опера… – Он посмотрел на Карташа сквозь мутное дно стакана: – Что такое «симбиоз», знаешь?
– Да вроде образованный… – осторожно сказал Карташ. И подумал: «А вот ты где таких слов нахватался…»
– Тут то же самое. «Кресты», начальник, это один большой симбиоз, где хошь ни хошь, а все должны жить мирно. Чтобы жить хорошо. Например, вон Палец, – он кивнул на сокамерника, который уже мирно кемарил на шконке, – собирается кондиционер здесь поставить. На хрена ему кондиционер, он и сам не знает, но хочет…
– Чтоб воздух был свежий, – пробормотал Палец, не открывая глаз. – Как на воле.
– …а цирики хотят денег заработать, – не слушая, продолжал Пастор, – зарплата у них маленькая. Ну и неужели они не договорятся?.. Или вот, скажем, болтали, сидел здесь один депутат годика два назад. Что-то у него в организме разладилось, и определили его в медчасть. А он на палату посмотрел, ужаснулся и говорит: «Люди, давайте я бабла дам, стройматериалы подгоню, только приведите это дело хотя бы в европейский вид…» А ему: «Не, так не пойдет, слишком жирно. А давай-ка ты заодно ремонт и пары соседних палат обеспечишь?» Ну, у депутата денег немерено, он и обеспечил. И все довольны… Довольны все, ты понял? Вот и я делаю так, чтобы все были довольны.
– Н-да, все должны быть довольны, это я уже понимать начал, – честно признался Карташ. Правды ради следует сказать, что и на зоне, насколько знал Алексей, Пастор запутанные ситуации старался по-соломоновски разрулить так, чтобы никто из невиновных не был ущемлен. – И вроде логично все, но как-то все равно… шиза какая-то. Непривычно. На киче ведь по-другому…
– Да точно так же на киче, начальник! – рявкнул Пастор. Сосед по кликухе Палец заворочался, прошамкал во сне что-то невнятное, и Пастор понизил голос: – Только не так заметно, потому что там границы не такие четкие. Там промзона есть, простор, деревни какие-никакие вокруг, небо над головой, воздух свежий, там ваш брат свободно входит-выходит… Там ваш брат – враг номер один. Не прокурор со следаком, которые меня закрыли, а именно ты – потому что у прокурора работа такая, людей сажать, а ты меня на зоне гнобишь, хотя я лично тебе ничего плохого не сделал. Помнишь тех оперов, которые мне свиданку не давали?.. То-то. А здесь мы как на острове. В Питере есть Крестовский остров, а мы, понимаешь, на другом, на Крестовом острове. Податься некуда, кругом вода, вот и варимся в одной баланде – и те, кто сидит, и те, кто сторожит. Вместе в четырех стенах жить приходится. И каждый хочет жить лучше…
– И что, получается?
– Ну, бывают заморочки, конечно. Человек – тварь хоть и коллективная, но к агрессии склонная, особливо ежели в тех самых постылых четырех стенах пребывает. Но в основном молодняк беснуется, да первоходки… А люди умные стараются.
– И все равно. Не тюрьма, а райский уголок прям-таки: вор с цириком аки волк с агнцем…
– Не райский! – перебил Пастор. – Не райский… Если хочешь знать, начальник, – здесь чистилище. А уж отсюда каждый отправляется туда, куда ему уготовано: либо в рай, либо в ад… по делам его воздается.
Карташ искоса посмотрел на вора – не шутит ли? Ничего подобного: Пастор был предельно серьезен. «Е-мое, – подумал Алексей, – да вы, батенька, ко всему прочему, оказывается, еще и философ, если не сказать сектант…»
Вновь патриотически запиликал мобильник. Философ витиевато выматерился, вообще выключил телефон и швырнул на шконку Встал, прошелся туда-сюда, объявил:
– Все, у меня выходной.
– Ну-ну. Значит, воля это рай, а зона – ад? – вернулся к теме Карташ. Ему и впрямь интересно было. Евангелие от вора – это ж надо ж…
– А вот хер, – ответил Пастор. – Для каждого свой удел положен. Вот мне, к примеру, на воле тошно. Рожи вокруг сволочные, люди все суки, законы эти ваши ублюдские… А на киче я свой, понимаешь? Там меня уважают, там понятия правильные, там свобода. И если б не Юльчонок.. А для какого-нибудь очкарика-интеллигентика, наоборот, зона – ад кромешный. На зоне он не выживет, не переломит себя под другие правила – и вымрет, как мамонт в ледниковый период…
«Эвона как разошелся, – мельком отметил Алексей. – Сам себя убеждает, что ли? Потому что и образование у него наверняка верхнее, и поговорить на умные темы хочется – а не с кем… Вот тебе и рай…»
Пастор будто прочитал его мысли: осекся, помрачнел.
– Все, короче. Достало языком чесать. Чего я тебя звал-то, чего хотел сказать… За что тебя закрыли, не спрашиваю, не мое это дело. И корешами мы не будем, даже если ты перекрасился. «Вован», он по жизни «вован». Но. Я тебе все еще должен. Дачка и бабенка были так, авансом. И если тебе не западло просить вора о помощи, обращайся. Пока ты здесь, помогу. А уж дальше…
Он умолк.
Алексей тоже молчал, размышляя. Связываться с уркой, пусть трижды честным и благородным, было себе дороже. Урка, он по жизни урка. Симбиоз симбиозом, однако… Согласишься, а потом он скажет: «Я тебе помог – теперь ты мне должен». Или еще что-нибудь выдумает. «Не верь, не бойся, не проси», – золотые слова…
«А вот интересно, как ты тогда под Пармой уцелел? – невпопад подумал Карташ. – Хотя… Ты ж непьющий, значит, пойло Пугачевское на тебя не подействовало. И до откидки тебе всего месяц оставался – забился в какую-нибудь щель, а когда все утихло, выполз и сдался, весь такой белый, пушистый и кругом невиноватый…»
Блин, но не отказываться же, если предлагают! Тем более, здесь…
— Спасибо, Пастор, – сказал он, взвешивая каждое слово. – Если я буду нуждаться в помощи, я обращусь к тебе.
– Пока ты сидишь в «Крестах».
– Пока я сижу в «Крестах». И это будет означать, что ты просто отдаешь мне долг, который сам определил, не больше.
– Правильно. И все. Не смею задерживать, гражданин начальник.
…Обратно Карташа вел тот же неулыбчивый прапор-юнец, и уже в родной галере Алексей получил еще одно, совсем уж сюрреалистическое подтверждение тезиса насчет «всем должно быть хорошо». Возле чьей-то камеры, упершись рогом в стену, покачивался в дымину бухой сиделец. Ничего вокруг не видя, не слыша и не замечая. По возрасту и по виду судя – мелкий баклан.
Прапор на мгновенье сбился с шага, засопел шумно, потом выдохнул сквозь зубы, обращаясь к Алексею:
– Мимо проходи, ну! Ничего интересного… «Ага, ага, – вяло подумал Алексей. – Ну, наклюкался юноша, ну и что? Значит, кто-то из цириков раздобыл ему пузырь. Договорились, значит. И не его, цирика, вина, что контингент не рассчитал свои силы. Хоть не блюет, песни не горланит, безобразие не нарушает, и на том спасибо. А если сейчас шум поднять – цирику надают по фуражке. Кому это надо? Никому. Все должны быть довольны, и пусть никто не сидит обиженный…»
Ему показалось, что он еще не проснулся и продолжает смотреть сон про реалити-шоу «Отсидка». И они прошли мимо.
Не краем глаза, не чутьем даже, а вообще непонятно как, но Карташ ощутил за спиной шевеление. Неслышное движение ощутил.
И резко обернулся.
Баклан уже не упирался лбом в стену. Баклан быстрой танцующей походкой уже приближался к ним сзади, отведя далеко в сторону ручонку с зажатой в ней заточкой. Он действительно был то ли пьян, то ли укурен, но что собирается делать сознавал вполне. И до обморока сам боялся.
На миг Карташ замешкался в недоумении. Едва заметив опасность, он решил почему-то, что атака направлено против него… Ничего подобного: взгляд вытаращенных от ужаса глаз был направлен на прапора. А прапор, увалень неуклюжий, только-только начинает поворачиваться…
Ну, справиться с обдолбанным типом труда не составило никакого, даже неинтересно. Даже бить не понадобилось. Шаг вперед, перехватить худую граблю с заточкой, быстрая подсечка – и несостоявшийся киллер, как мешок с картошкой, обваливается на пол. Лег, сучара, и больше не жужжал, лишь лупал глазенками с расширенными во всю роговицу зрачками и дрожал слюнявыми губами – в ожидании последнего удара.
– Ты кто такой, выкидыш? – наклонился над ним Карташ, отфутболив заточку к стене.
– Твою мать! – страшным шепотом заорал прапор, Алексей испугался, как бы тот прямо сейчас не бухнулся рядом с бакланом в обморок. Поди объясняй потом, что ты не верблюд, а вовсе даже случайный прохожий. – Это кто такой?..
Карташ выпрямился, посмотрел вдоль галеры. Плексигласовая будка, откуда должен сечь поляну всю дежурный лейтеха, была пуста. Ну правильно, зачем. В Багдаде и без него все спокойно…
– Я не хотел, – прохныкал баклан. – Меня заставили… Иначе, пригрозили, опустят…
Как выяснилось, был и пьян, и обдолбан одновременно. А весело тут в «Крестах» люди живут…
– Это ж ЧП! – допер наконец прапор, метнулся было назад, за подмогой, передумал, мстительно, но несильно пнул мыском сапога баклана под ребра и гаркнул:
– Камера?!
Баклан зажмурился, прикрыл пах ладошками и с трудом выдавил номер хаты. Оказалось, обитал он в соседней галере.
– Кто такой? Где нажрался? Откуда заточка? – каждый вопрос прапор сопровождал тычком сапога по ребрам.
Звался баклан Бубырем, водкой с таблетками каждую неделю надиралась вся хата, откуда и кто проносил, он не знает. А прапора Бубырь проиграл в карты некоему Борзому, который хату держит…
Карташу очень быстро стало скучно, и он отвернулся. Это уже была даже не шиза, окружающий мир быстро превращался в форменный фарс.
Прапор выпрямился, посмотрел в глаза Алексею.
– Спасибо, мужик, – сказал он. – Если б не ты… Я напишу рапорт, тебе послабуха какая-нибудь будет… Ну, бля, вычислю того гада, который им бухло проносит – угандошу…
– Эт-то правильно. Тебя как зовут?
– Прапорщик Евстигнеев.
– «Евстигнеев»… – передразнил Алексей. – Зовут, спрашиваю, как?
– Владимир…
– Делаем так, Володенька, – сказал Карташ, неожиданно вспомнив Пастора. – Отводишь меня обратно, а потом быром вызываешь своих и докладываешь, что придурка этого сам повязал, когда шел обратно. На фига мне популярность дешевая…
«Зато ты мне теперь должен будешь», – добавил он мысленно.
Просчитывать поступки на несколько ходов вперед Володя не умел и поэтому с радостью согласился.
На том и порешили.
Хата Алексея все еще не спала. Более того, соседи Карташа ждали с нетерпением.
Оказывается, пока Карташ вел философские беседы с Пастором, они, наплевав, что ночь, сделали пару-тройку телефонных звонков. И были новости.
– Короче, так, – азартно начал Эдик. – Повезло. Самому не верится, не бывает таких чудес… В общем, мой оперок нашел-таки чужую машину, которая ждала во дворике. И есть у нас две новости, хорошая и плохая. С какой начинать?
– Ну давай с хорошей…
– И мы теперь знаем ее номер. Опер отыскал одного мужичка-автолюбителя из того двора, и мужичок сообщил кое-что любопытное.
Автолюбитель любил не только свою ржавую копейку, но и пиво. С очередной дружеской засидки он как и возвращался домой той ночью, разумеется, пешком. Точно указать время он не смог по вполне понятным причинам, но примерно это было между двумя и тремя часами. И действительно наличествовал во дворе посторонний автомобиль – помимо обычного набора дворовых тачек. А на тачку он обратил внимание потому, что новенькая, с иголочки «девятка» темно-вишневого цвета перегораживала выезд из двора. Мотор работал, из выхлопной трубы вился дымок, Внутри сидел человек, этот пивной ковбой засек огонек сигаретки…
Если б мужичок сегодня не пил пива, он бы прошел мимо и ничего не заметил. Ну, подумаешь, поставили ребята тачку плохо – может, ждут кого-то, скоро уедут. Но он был во хмелю и на взводе. А на взводе он был по причине ожидающегося скандала с супругой, которая страсть как не любила эти мужнины посиделки с друзьями, и в его пролетарском разуме вспыхнула классовая ненависть – в общем-то, необоснованная: распоясались, понимаешь, новорусские сволочи, совсем совесть потеряли, понапокупали дорогих машин на ворованные у народа деньги и даже припарковаться правильно не могут, хозяева жизни!
Поначалу он решил постучать в окно и высказать водиле все, что по этому поводу думает, однако инстинкт самосохранения остановил его. Мало ли какой амбал за рулем. Поэтому мужичок ограничился тем, что запомнил номер и, полный мрачной решимости завтра же позвонить в ментовку, отправился на растерзание жены.
На утро, разумеется, желание звонить пропало, однако, как это ни удивительно, номер не забылся – исключительно потому, что его цифры по воле случая совпадали с первыми тремя цифрами мужичкового телефона, а буквы были насквозь патриотическими: «у», «р»
и «а». Полагая, что Эдиков опер непременно разберется с нуворишами, он с радостью все ему и выложил.
– И почему ты думаешь, что это наша машина? – спросил Карташ.
– А потому что есть еще и плохая новость, – ответил Эдик.
– Я пробил этот номер, через своих пацанов, – добавил Квадрат.
– И?
– Такого буквенно-циферного сочетания нету. Тачка нигде не зарегистрирована и, стало быть, в природе не существует. Тупик.
– Номер питерский? – быстро спросил Алексей.
– Ну. «Семьдесят восьмой» регион.
Помолчали.
– Мужик мог и перепутать спьяну, – пробормотал Карташ.
– Мог, – согласился Эдик. И очень серьезно добавил: – Но мне почему-то все это уже перестало нравится. Прямо сейчас. И ты мне не нравишься, Карташ. Что-то ты темнишь. Или недоговариваешь. Или просто врешь. От тебя федералами за версту воняет.
Смотрели на Карташа угрюмо, но, в общем-то, без агрессии. И на том спасибо…
– Вам решать, мужики, – медленно, тщательно подбирая слова, произнес Алексей. – Скажу только одно, а верить или не верить – это ваше дело. Я не подсадка. Я именно тот, за кого себя выдаю. Не шпион, не террорист, не агент ФСБ. И сижу здесь за то, что произошло в отеле.
– Почему тебя не вызывает ни следователь, ни адвокат? – спросил Эдик в лоб, как на допросе.
– Не знаю.
– Почему тебя не вызывают на опознание, не предъявляют обвинение, не везут на очную какую-нибудь ставку?
– А почему ты спрашиваешь у меня? – Карташ почувствовал глухое раздражение. – Понятия не имею! И не хочу иметь!
– Ладно, допустим. Кто тебе принес дачку?
Да, это был вполне законный вопрос. Алексей поразмыслил малость, закурил и рассказал им о Пасторе. Помялся, и вдобавок выложил историю со шлюшкой Катериной.
– Везучий ты парень, как я погляжу, – хмыкнул Квадрат. – А с корешами поделиться?
– Хорошо. В смысле не «зашибись», а в смысле «ладно», – вынужден был согласиться с Алексеем Эдик. Напряжение в хате постепенно рассеивалось. – Я проверю. Очень странно все это. И если ты мне врешь, – улыбнулся он, – я тебя в грунт закатаю. Лично тебя. Найду и закопаю, ясно?
Алексей промолчал. Ввязываться в ссору не хотелось напрочь, хотя Эдик определенно хамил. Но, если вдуматься, опер был кругом прав.
– Ну, а теперь, – заговорил хранивший гробовое молчание Дюйм, – когда вы наконец закончили, позвольте старику скромно влезть в базар? Я тут покумекал на досуге… Эдик, ты говорил… вернее, тебе твой опер докладывал, что нескольких человек из гостиничной смены ему пришлось навещать по адресам. Так?
– Двоих, – зевнул Эдик.
– Значит, остальная смена была на месте, так?
– Так, так. И что с того?
– А эти двое чего дома торчали? Обычно заступают на дежурство одной и той сменой. Если кого-то на смене нет, то этот «кто-то» заболел, прогуливает или подменился. Так оно обычно бывает.
Эдик сел на шконку, призадумался:
– Например, до этого выходил не в свою смену, а теперь выходит вновь в свою.
– Во-от, – удовлетворенно протянул Дюйм. – Вот к чему я. А я ведь тогда еще почувствовал какую-то занозу в черепушке. Только не мог сообразить, в чем тут хрень. Просто понимал: нестыковочка… Вот что значит интуиция!
Дюйм сбоку хлопнул Эдика по плечу, от чего того чуть не завалило на шконку.
– Охренел, старый?
– Могут судьи продажные еще кое-что, а!
– Только с задержкой.
– А ты вообще мимо факта проехал. Вместе со своим чудо-опером.
– А чего ты себя пяткой в мантию колотишь? – раздраженно спросил Эдик. – Ну подумаешь, кто-то не в своей смене. Это еще ни о чем не говорит. – Он вдруг примолк. – Хотя… Если тот марамой, что не пришелся моему оперку, еще и не в свою смену выходил…
– Во-во, – кивнул Дюйм, – тогда, можно сказать, он сам просится, чтоб его взяли в разработку…