19

Мак Кери только сегодня утром прилетел из Стокгольма и днем совещался с Даниелом Дж. Купером. Редактор «Вашингтон геральд» не стал вызывать своего московского корреспондента в Вашингтон, с трудом удалось вытащить Стивенсона хотя бы на день опять в Стокгольм, да и то потому, что в Стокгольме у него шведка-любовница. Но толку от их встречи не было никакого – Стивенсон наотрез отказался искать этого полковника Юрышева, а на предложение как бы невзначай встретиться с ним на военном параде на Красной площади сказал скептически:

– Теперь, после убийства Садата, во время военного парада на Красной площади будет такая охрана трибун, что не только встретиться – дохнуть не дадут. Нечего и думать подойти к трибуне военных. Я получил белый пригласительный билет на трибуну журналистов – это триста метров от правительственных трибун, и максимум, что можно сделать, – это снять эти трибуны телеобъективом. Ну и какой толк? Даже если Юрышев будет на параде – как он узнает, что я снимаю его с такого расстояния? Он будет стоять истуканом, как все они, руку под козырек, и все.

Так ни с чем Мак Кери и прилетел назад в Америку, и они с шефом решили закрыть это дело. Во всяком случае, надеяться, что лодка всплывет возле берегов Швеции завтра или послезавтра, нечего – если она не всплыла практически в течение всего октября, то, скорей всего, русские отменили эту операцию и нужно искать другие способы выйти на этого Юрышева. Но это займет время, и держать тут двух людей – Вирджинию и Ставинского – бессмысленно.

В баре Мак Кери заказал Вирджинии ее любимую джинджиреллу, а себе и Ставинскому водку с оранжадом.

– К сожалению, у нас изменились планы, и эта операция отменяется или… или откладывается на неопределенный срок, – сказал Мак Кери Ставинскому и Вирджинии. – Госпожа Парт, спасибо вам за сотрудничество, вы получите все, что вам причитается за этот месяц, и будем считать, что наш фильм закрыт. Завтра или послезавтра – как захотите – вы можете лететь в Лос-Анджелес, у вас на руках билет с открытой датой. И вот ваш чек. Здесь не указано, что это от CIA, не беспокойтесь. Чек от военной киностудии, так что, если хотите, можете сказать своим друзьям, что вы снимались в фильме для американской армии.

Он увидел, что Вирджиния заглянула в чек и что ее лицо удивленно и обрадованно вспыхнуло от полученной суммы – 7500 долларов. Он усмехнулся:

– Еще раз спасибо. – И повернулся к Ставинскому: – С вами, конечно, несколько сложней, господин… гм-м… даже не знаю, как вас теперь называть. Во всяком случае, вот ваш чек – здесь ровно треть той суммы, о которой мы с вами договаривались. Чек без фамилии, на предъявителя, так что не потеряйте – утром в банке можете обменять его на наличные или на травел-чеки. Дальше: мы понимаем, что с таким, не своим, лицом вы не можете воскреснуть из мертвых и явиться к дочери, но если хотите, – доктор Лоренц вернет вам ваше лицо. А по поводу вашей смерти – ну, я думаю, что это была обычная полицейская ошибка. Вас ограбили какие-то бандиты, избили, раздели и без сознания выбросили из машины, и вы пару недель провалялись в госпитале, а грабитель с вашими документами попал в автомобильную катастрофу, и по этим документам полиция сообщила дочке о вашей смерти. Так бывает. Подробности и всякие шрамы на теле можно сотворить в той же клинике у доктора Лоренца. Деньги, которые мы вам даем, я думаю, компенсируют этот моральный урон. – Он видел, что для Ставинского это был сильный удар, почти нокаут.

– А что? Русские не дали нам въездные визы? – глухо спросил Ставинский.

– Нет, визы есть. Просто, как я вам сказал, у нас изменились планы, в которые я посвятить вас не могу.

– А если… а если я откажусь от вашего предложения?

– То есть? – не понял Мак Кери. – От денег?

– Нет. – Ставинский усмехнулся. – От денег – нет. А вот снова менять лицо и воскреснуть опять как Ставинский…

– Ну что ж. Я предполагал это. Мы вам поможем изменить фамилию, – сказал Мак Кери. – В принципе, по американским законам любой гражданин может изменить свою фамилию.

– Нет, вы меня не поняли. У меня уже есть фамилия, моя фамилия Вильямс, Роберт Вильямс. У вас на эту фамилию мои документы и виза в СССР. Что, если я туда поеду? Сам. За свой счет.

Такого поворота дела Мак Кери не ожидал.

– И что вы будете там делать? Просто побудете месяц и вернетесь?

– Нет, – сказал Ставинский. – Не думаю. Если вы дадите мне те русские документы, о которых мы говорили, я, пожалуй, и не вернусь.

– А если нет?

– А если нет, я, пожалуй, тоже не вернусь. Что-нибудь там выдумаю. За деньги в России можно и документы купить.

– Что ж. Это нужно обдумать. – Мак Кери вдруг подумал, что именно этот Ставинский и сможет там выйти на Юрышева – он еще не знал как, под каким предлогом, но это уже детали, это можно будет продумать, но… – Знаете, – сказал он, даже повеселев. – Пожалуй, мы дадим вам эти русские документы. И еще кое-что. Когда вы хотите лететь в Москву?

Ставинский посмотрел на Вирджинию. Если бы эта женщина так открыто не обрадовалась полученному чеку и возможности завтра же улететь в свою Калифорнию, может быть, он и не ринулся бы в эту Россию вот так, очертя голову. Если бы она сказала хоть что-то, взглянула на него как-то по-особому… Но нет, она просто отвела глаза, словно ее уже не касались его судьба и его выбор.

– Что ж… – вздохнул он и поглядел Мак Кери в глаза. – Я могу лететь в Россию хоть завтра.

– Ну, завтра – рано. Давайте завтра встретимся где-нибудь после обеда и все обсудим. – Мак Кери нужно было время, чтобы обсудить свою новую идею с Купером.

А Ставинский посмотрел на Вирджинию и спросил как бы мельком:

– Госпожа Парт, вы когда летите в Лос-Анджелес?

– Наверно, утром, – сказала она. Если он так легко, без колебаний готов улететь в свою Россию, то что ж – пусть катится, пусть разрубится, развяжется сам собой этот чертов узел, который связал ее с ним. – Да, утром, – прибавила она тверже.

– Вы разрешите мне проводить вас?

– Ну зачем? Я возьму такси.

– Да, пожалуй… В таком случае всего вам хорошего.

– И вам. Удачи вам в России. До свидания, господин Мак Кери. Благодарю вас. – Она подала руку Мак Кери, потом – Ставинскому, и он… он даже не задержал ее руку на долю секунды!

Она повернулась и быстро пошла к лифту. В номере она рухнула плашмя на постель и расплакалась.