«Мой дорогой Юсси...»
Кайса появилась на пороге полусгоревшего дома, держа в руках дорогое манто. Она накинула его на узкие плечи, задорно крикнула:
– Юсси, мне идет... правда?
Пеккала опустил бинокль, придирчиво осмотрел ее:
– А ну, повернись... Так-так...
Кайса кокетливо переступала ногами по закопченному снегу, словно вертелась перед зеркалами в ателье универмага Стокмана на Алексантеринкату в Хельсинки.
– Хорошо? – спросила она.
– Ничего, – согласился полковник, – только чуть-чуть коротко, кажется...
– Вот бы еще боты, – размечталась Кайса и тут же обиделась. – Ты чего смеешься, Юсси?..
Обхватив телеграфный столб, полковник хохотал, как еще не хохотал за все эти годы; наконец смех его перешел в простудный кашель; откашлявшись, он снова посуровел.
– Дура ты, – сказал. – Милая, дорогая дура!
– Хорошо, что хоть милая...
Отряхивая с ветвей комья сырого снега, на дерево сели вороны, прокаркали лениво. Кайса вынула из сумочки дамский блокнот с зеркальцем, стала подводить краской губы (последнее время она особенно следила за своей внешностью).
– Милая, – с явным удовольствием в голосе повторила она и счастливо улыбнулась.
В небе с треском лопнуло белое облачко, и осколки обожгли сугробы рыхлого снега, проколов их глубокими ямками; одна ворона с перебитым крылом свалилась к ногам женщины.
– Ого! – притворно удивилась Кайса. – Полковник Пеккала, неужели вам безразлично, что милая для вас женщина подвергается обстрелу?
– А ты не торчи здесь. Смешно: куда я – туда и ты...
В конце улицы показался бегущий на лыжах вянрикки Раутио Таммилехто, еще издали он крикнул:
– Немцы!.. В Аалтоярви немцы!..
Пеккала обождал, пока вянрикки снял лыжи, и спокойно спросил:
– Ты был в Коккосалми?
– Был, херра эвэрсти... Немцы уже в Аалтоярви, и мне...
– Я тебя спрашиваю о другом: когда придут сюда лясккикаппинцы?
Таммилехто воткнул лыжи пятками в снег, развел руками:
– Но, херра эвэрсти, в Коккосалми лясккикаппинцев уже нет, там стоит рота регулярной армии...
– Так это еще лучше, – внезапно обрадовался Пеккала. – Кайса, ты слышишь?.. Наконец-то наш генеральный штаб раскачался!
Таммилехто растерянно замигал белыми ресницами:
– Херра эвэрсти, но они... не придут.
– Разве ты не сказал, что мы находимся в тяжелом положении?
– Я сказал, херра эвэрсти, что мы почти окружены, но... но они...
– Да говори, не мямли!
– Мне велели передать, – выпалил юноша, – что вас заочно предают военному суду... За то, что вы... Я говорил, херра эвэрсти, что вся история может закончиться плохо! Мы выступили без приказа, и теперь...
– А это, Кайса, ты тоже слышишь? – спросил полковник.
– Слышу, Юсси... слышу...
Пеккала посмотрел, как тает в голубом небе свежее облачко разрыва, и яростно прошептал:
– Пусть только попробуют, сволочи!.. Я сам посажу их всех за решетку!.. Я им все вспомню!.. О-ох, и собаки же!..
Он взмахнул кулаком, точно хотел ударить кого-то, быстро пошел в сторону леса. Никто не видел, как лицо у него вдруг уродливо перекосилось, и слезы – слезы горькой обиды – брызнули из зажмуренных глаз; Пеккала неумело вытирал их грязной ладонью, с его тонких губ, покрытых шелухой обветренной кожи, срывались отдельные слова:
– Даже сейчас... сейчас даже, когда... когда мы все тут... Гроб нам, сатана перкеле!.. А они, крысы... Что они делают?.. Суоми наша... Ну, погоди!..
Его догнала Кайса, прижалась к нему всем телом.
– Юсси, дорогой, ты плачешь?.. Но что же нам делать?.. Ведь это последнее, это последнее наше... А потом... Юсси, не плачь, я с тобой... Все кончится хорошо!..
Полковник вытер лицо снегом, ожесточился.
– Ну-у, – сказал грозно, – так, значит, в Аалтоярви немцы?.. Пусть меня судят, но в Лапландии немцам не бывать... Пошли, Кайса!..
На опушке леса дымили костры, «лесные гвардейцы» кутались в дырявые шинели. Старый солдат с выщербленными зубами встал перед полковником, попросил:
– Херра эвэрсти, если у вас есть хоть один патрон, дайте его для моей пустой винтовки.
Пеккала слепо и глухо прошел мимо, а Кайса, раскрыв сумочку, протянула солдату обгрызенный кусок няккилейпя:
– Хлеба – на, а патронов – нету!
– И на том спасибо, нэйти...
Полковник поднялся на высокое взгорье, откуда виднелась затерявшаяся среди лесистых холмов деревушка Аалтоярви, и в тот же момент разрывная пуля ободрала кору ближайшего дерева.
– Уйди, Кайса, – крикнул полковник, – не лезь сюда!
– Юсси... – жалобно начала она; тогда Пеккала швырнул в нее смерзшимся комком земли:
– Уйди, сказал!..
Кайса спустилась вниз, присела к костру. Один солдат с мутно-желтым бельмом на глазу спросил:
– А вот, нэйти, отчего это так: котелок воды с солью вскипятишь, сразу выпьешь – и вроде сыт?.. Отчего?..
– Зато, посмотри, – ответила Кайса, – опух ты как, словно леший болотный стал.
Солдат потрогал свое лицо пальцами, оставлявшими на щеках нездоровые ямки, и печально вздохнул:
– Опух... это верно, нэйти!
Сверху, шумно обрушивая ногами снег и камни, скатился полковник Пеккала, молодо сбил кепи на затылок.
– А ну! – крикнул. – Выкатывай орудия на дорогу... Уж если с русскими воевали, так с немцами... Выкатывай, парни, выкатывай!..
Опушка леса ожила, солдаты стали подниматься, даже раненые решили идти вместе со всеми. Три старые гаубицы – единственные, что остались после боев с егерями, подхватили за лафеты, потащили под откос. Повинуясь командам прибежавшего Таммилехто, «лесные гвардейцы» дружно рассыпались по кустам; сгорбившись, перебегали с кочки на кочку.
Их было мало – не больше роты, магазины винтовок хранили в себе один-два патрона, но это еще не значило, что остыла их вера в победу, и страшный голод только усиливал ненависть к захватчикам прекрасной Лапландии...
Жилистыми руками Пеккала хватался за спины гаубичных колес, перекатывал их сильными рывками:
– Раз-два – взяли, ти-ти!.. Еще – ти-ти!.. Сколько там снарядов у нас?.. Всего четыре ящика?.. Хватит... Ти-ти!..
Орудия почти на руках вынесли на дорогу, быстро зарядили. Где-то вдали, в редких просветах соснового мяннисто, щербатились гнилой дранкой острые крыши Аалтоярви.
– Ампуйя! – крикнул Юсси Пеккала, и три старые гаубицы, подпрыгнув, неистово рявкнули в сторону недавних союзников – немцев.