30

Новоград

В шесть часов утра медперсонал городской психиатрической клиники пребывал в сонном состоянии. В палате №12 не спали четыре человека. Один из них лежал под койкой и через панцирную сетку щипал вату из прохудившегося матраса. Он любил это занятие. Плохо только, что руки быстро затекали от неудобного положения. Но больной нашел выход и изредка привязывал кисти рук к сетке. Движения становились более скованными, но зато не ныли плечи. Он уже использовал эту уловку, работая автомехаником в АТП-1. Будучи в сильном подпитии, когда уже не было сил работать, он залезал под машину, привязывал руки к кардану и засыпал. Начальник участка иногда бросал взгляды под машину, но видел своего рабочего, который, подняв руки, возился с мотором. Однажды местного Кулибина выдал собственный храп.

Сейчас он уже успел надергать порядочную кучу ваты, она скопилась у него на груди, плечах, подбородке. Матрасы ему меняли каждую неделю.

Другой сегодня утром сумел утащить половую тряпку уборщицы и спрятал ее. Тряпка была длинная, порядком истершаяся. Больной, несмотря на активное сопротивление соседа по койке, пытался обмотать тряпку у него на шее. Противник молча и яростно защищался, хрипел.

Четвертый успешно отрывал штапики от смотрового окошка. Он не обращал внимания на беспокойных соседей, его голова была занята совсем другим: он готовил себе побег. Фамилия его была Спорышев, звали Валентином Михайловичем.

Справившись со штапиками, он вынул толстое плексигласовое стекло и просунул в окошко руку. Пальцы нащупали задвижку.

Открыв дверь, больной оглядел коридор. Никого. Он быстро прошел в конец коридора, спустился по ступеням. Справа от него находилось отделение приемного покоя. Именно туда его доставила три месяца назад машина неотложной психиатрической помощи. Он тут же вспомнил жену, которая вызвала неотложку, сына, избитого им. Больной нахмурился, он не помнил, как бил мальчика, память выдавала только непродолжительный по времени отрезок: сын стоит, вцепившись в мать, лицо опухшее, посиневшее от побоев. У жены тоже. Курва, она и избила малыша. А потом вызвала бригаду. Ну, ничего, скоро она пожалеет об этом.

Спорышев сжал кулаки и устремил беспокойный взгляд в другую сторону. Только бы дверь оказалась открытой.

Он осторожно приблизился к двери, за которой сидел вооруженный охранник. Изнутри дверь не закрывалась, только со стороны стража. Дверь двойная, но сделана неумно, на нее всего-навсего навесили решетку, точно такую же по размерам, и зафиксировали с помощью гвоздей.

Затаив дыхание, Спорышев осторожно потянул дверь на себя.

Она открылась тихо, без скрипа.

Он увидел охранника. Тот сидел за столом и дремал, уронив голову на грудь.

Помещение, в котором находился охранник, было зарешечено. Он общался с внешним миром через прутья решетки, посредством небольшого овального окошка и двери. За его спиной находился пульт, с помощью которого срабатывали электрические замки входной металлической двери. Она вела не во двор больницы, а в небольшой холл для посетителей, где стоял стол медицинской сестры, которая ведала информацией по клинике.

Больной на цыпочках приблизился к решетке, просунул сквозь прутья руки и, быстро схватив охранника за воротник куртки, рванул его на себя.

Острая боль вывела сторожа из состояния полудремы. И все же инстинкт самосохранения не сработал. Руки, вместо того чтобы потянуться к пистолету, висевшему у пояса, поднялись к лицу.

Спорышев отпустил ворот его куртки и ловко перехватил руки, сцепив их на затылке сторожа. Упираясь ногами в пол, он изо всех сил тянул на себя голову охранника до тех пор, пока тот не захрипел. Когда его руки безжизненно упали, ударившись о крышку стола, больной отпустил его. И тут же метнулся к двери. Она оказалась закрыта. Напрасно он, сбивая в кровь пальцы, пытался открыть замок, он был заблокирован посредством электричества.

Тогда он попытался дотянуться до пульта, просунув руку между прутьев, но не хватало сантиметров сорок.

Его трясло, безумные глаза обшаривали каждый закуток помещения в поисках какой-нибудь палки, швабры, но ничего не было. Внезапно он развернулся и покинул комнату. Теперь приемный покой был от него слева, но он поднялся на второй этаж, дошел до своей палаты.

Борьба двух больных продолжалась. Более агрессивный владелец половой тряпки понемногу одерживал верх, он уже сделал один оборот тряпки вокруг шеи соседа и тянул ее концы в разные стороны. Тряпка трещала. Жертва по-прежнему хрипела.

Другой почти полностью выпотрошил матрас. Из-под койки раздавалось сосредоточенное сопенье.

Спорышев подхватил с пола штапики и, недолго думая, оторвал от простыни полоску. Скрепляя между собой штапики тканью, он нервно поглядывал на дверь. Когда справился с последним, оказалось, что общая длина штапиков удовлетворяет его требованиям. Он оставил своих соседей и устремился к выходу. Возле комнаты санитаров Спорышев прислушался: оттуда доносился храп.

Приспособление было ненадежным, оно провисло, когда Спорышев просунул его между прутьями решетки, и казалось, не выдержит усилия, которое необходимо для нажатия на кнопку. Кнопок было несколько, предстояло нажимать все по очереди, пока не откроется входная дверь.

Вначале он нажал на верхнюю – и сразу щелкнул замок входной двери. Угадал с первого раза. После этого отвалилось первое звено его приспособления.

Охранник находился в той же позе, в которой оставил его больной: грудью лежа на столе. Хорошо, что не свалился, подумал Спорышев и подтянул сторожа к себе. Потом перехватился, взявшись за ремень его брюк. Тут же нащупал кобуру. Перевернув сторожа на столе, он отсоединил кобуру, вынул револьвер и запасной барабан к нему. Чтобы охранник находился в обморочном состоянии подольше, больной ударил его рукояткой револьвера в висок.

С входной дверью в холле он справился довольно быстро, надавив на нее плечом.

Теперь домой. Подозрения у прохожих он не вызовет: серая майка, тренировочные брюки, только кожаные казенные тапочки не совсем соответствовали утренней прогулке.

А почему бы и нет?.. У главных ворот находился еще один охранник, но Спорышев воспользовался забором. Подтянувшись, он протиснул свое худое тело между кромкой забора и карнизом из колючей проволоки и спрыгнул уже по ту сторону психиатрической клиники. Придерживая пистолет, спрятанный под майкой, он поспешил отойти от забора.

Придется идти пешком. Трамваи уже час назад возобновили движение, однако Спорышев не рискнул воспользоваться транспортом. Двадцать минут хода – и он дома. Только бы эта курва не успела отвести сына в садик. Ключи от машины дома, где им еще быть? Права и техпаспорт в ящике секретера, сама машина в гараже. Куда и зачем он поедет, больной не знал, но просто обязан был забрать сына. По дороге домой его мозг несколько раз окутывала гнетущая пелена: куда он идет? – а мозг только спустя секунды подсказывал ответ.

Слово «дом» заводило его, порождая буйную злость, почти бешенство.

Врачи давно говорили, что его мозг предрасположен к серьезному, даже неизлечимому психическому заболеванию. Они уговаривали его бросить пить, жена настаивала. Потом уже врачи стали настаивать, а она начала требовать. Когда требования стали раздаваться из уст врачей, жена принялась выставлять условия. Часто, когда он приходил домой пьяным, сына дома не было. «Где он?» – грозно спрашивал Спорышев у жены. «У мамы, – отвечала она. – Он боится тебя». – «Меня?! Родного отца?! Ах ты, сволочь! Получи!»

Его сознание меркло. Спорышев ничего не соображал, когда, избив до полусмерти жену, устраивал дома погромы.

Один раз соседи вызвали милицию, его забрали. Однако жена не написала заявления. Его отпустили через трое суток. И еще столько же он не пил, убеждая жену, что завязал, готов закодироваться, зашиться, только бы они снова были вместе.

Внезапно Спорышев вспомнил все: сын стоит перед ним, а он, крепко взяв его за руку, заплетающимся языком спрашивает: «Ты боишься меня?», а тот отвечает: «Да». Даже секунды не подумал. Это жена науськала его, он еще маленький, чтобы разбираться в жизни. И отец ударил его.

Боишься?!

Снова провал, и только посиневшие от побоев, безмолвные лица перед глазами. Наверное, он отключился, раз не помнит, как она вызвала бригаду с санитарами. Пришел он в себя, когда ему вкатили блокаду сульфазина – оливковое масло с горючей серой: в руки, ляжки, ягодицы. Через несколько часов он не мог пошевелить пальцем, чтобы не закричать от нестерпимой боли. И каждый день сульфазин, до сих пор; «заменитель печали».

Сука! Тварь безмозглая! Ну ничего, скоро я вышибу твои мозги!