КОРСАКОВ

«Дело» при ближайшем рассмотрении представляло собой старенькую, потертую папку из тонкого картона, перевязанную крест-накрест бечевкой.

Придя домой, Корсаков папку раскрыл и стал разбирать, охваченный азартом.

Чтобы не отвлекаться, расположился на кухне, чтобы все необходимое — кофе и холодильник — было под рукой.

Однако, разобрав документы, не знал, чему следует удивляться больше: его, Корсакова, наивности или предусмотрительной хитрости престарелых чекистов. В папке не было ни одного подлинного документа, только «записки» и иные акты «народного творчества».

С завистью Корсаков подумал, что многие из «записок» можно было отдавать в печать прямо сейчас: так точно и смачно было все выписано и нарисовано. И написать на основании содержания этой папки хороший, сочный материал было совсем нетрудно!

Едва остановил себя, напомнив, что эти листки ему нужны в первую очередь не для публикации. Они — ниточка, ведущая к тому, чтобы понять: кто и почему убил Милу Гордееву, а потом Гошу Дорогина, взявшегося за поиски убийц!

Все «дело» состояло из нескольких «памятных записок» и одной «аналитической». Ни на одной записке не было подписи автора, но стояла дата и чья-то пометка «Подтверждаю подлинность», но, опять-таки, без фамилии. Видимо, решил Корсаков, бумаги эти составляли люди, настолько хорошо знающие друг друга, что верили слову. Впрочем, экспертиза сможет установить имя автора, если понадобится.

Судя по датам, сначала были собраны «памятные записки». В них, соответственно названию, излагались воспоминания о том или ином событии, которое, по мнению автора, относилось к «заговору». Между прочим, первая из записок, датированная октябрем сорок первого года, составлена была в Ленинграде. Надо же, война вовсю идет, вокруг города уже смыкается кольцо блокады, а чекисты заняты своим хобби и собирают показания! Видимо, этому делу они придавали огромное значение!

Последняя из «памятных» датирована октябрем девяносто третьего и составлена в Таллинне. Эстония — уже заграница, где вовсю гоняют «оккупантов», а кто-то едет туда, чтобы опросить какого-то старичка о событиях многолетней давности. Нет, что ни говори, а неспроста это, ох, неспроста!

Погоди-ка, остановил себя Корсаков, если первая бумага датирована сорок первым годом, значит, Зеленин не мог иметь никакого отношения к ее составлению, потому что сам в то время был в лагере. Значит, лукавил все-таки, значит, работу начали не в последние годы, стараясь «очистить дорогое имя», а гораздо раньше. Но в ту пору речь о «чистке имени» не шла. Имя тогда сияло всеми цветами совершенно секретной радуги! В чем же дело? Кто вел такое следствие? Или надо просто продлить мысль Дружникова о вечной борьбе спецслужб между собой, и о борьбе группировок в каждой спецслужбе? Надо думать! Читать и думать: что они там искали эти пятьдесят два года с сорок первого до девяносто третьего?

Итоги всего расследования были подведены в «аналитической записке», изложенной на нескольких страницах убористым почерком, но и эта записка была составлена в расчете на то, что поймет только тот, кто знаком с предметом и может дополнять одну записку другой. Стороннему читателю одной записки тут почти все будет непонятно.

Первый раз Корсаков содержимое папки, как говорится, «проглотил». Он читал точно так же, как когда-то читали самиздатовскую «Красную площадь» или «Остров Крым», запоем, не замечая ни течения времени, ни того, что происходило вокруг.

«Аналитическая записка» была написана не только толково, но и очень обстоятельно: на каждой странице несколько раз делались ссылки на «памятные записки», сравнивались и сопоставлялись и отдельные обстоятельства, и общие оценки. Если в «памятной записке» высказывались предположения, не подтвержденные фактами, то автор «аналитической» опирался на что-то, в равной степени известное и ему, и тем, кто будет читать его труд, и дополнял это какими-то своими сведениями, которые, он был уверен, будущие читатели воспримут как достоверные.

Так или иначе, Корсакову приходилось то и дело отрываться от одних листков, копаться в других, отыскивая нужное место, и снова возвращаться к «аналитической», предполагая, что сейчас опять придется от нее оторваться.

Поэтому, завершив наконец первое чтение, Корсаков отвлекся на ужин, потом с наслаждением вернулся к папке.

На этот раз он читал только «аналитическую записку», следя за развитием событий в той последовательности, которую излагал автор. Правда, надо отдать ему должное, логика была безупречна, да и стиль, честно говоря, мог бы вызвать зависть У многих коллег Корсакова по журналистскому цеху.

Только скользнув взглядом по последнему слову, сообразил, что перед ним находится серьезный документ, а не бульварное чтиво.

Теперь можно и расслабиться, решил Корсаков, сварил кофе и с удовольствием проглотил его, дополнив коньяком, конфетами и сигаретой. Причем коньяку не жалел, зная, что скоро начнет клонить ко сну. Сегодня усиливать новости и эмоции уже опасно. Надо все принять, разложить по полочкам и тщательно переварить. Иначе будет несварение желудка или заворот кишок или еще какая-нибудь гадость, но это — образно. А на самом деле, начнет «клинить мозги», потому что столько информации сразу эти самые мозги не смогут воспринять адекватно.

Все-таки не выдержал, взял карточки, на которые выписывал самое важное, что попадалось в записках, еще почитал, стараясь создать самое общее впечатление.

Так и в сон провалился, перебирая карточки со своими записями, но спал беспокойно, видимо, и во сне переходя от одной «записки» к другой, пытаясь что-то понять. Просыпаясь утром, Корсаков успел ухватить хвост мысли, которая то ли уползала обратно в сон, то ли, наоборот, старалась выбраться оттуда, чтобы хоть чем-то помочь Корсакову.

Он сразу же кинулся к столу, чтобы еще раз пробежать, пусть «по диагонали», эту самую записку, дать мозгам работу на все «туалетно-водные процедуры». Подойдя к столу, не сразу смог хоть что-то понять. Несколько мгновений он стоял неподвижно, стараясь осознать то, что видели его глаза. А видели они немного: стол был пуст. На нем не было ни одной бумажки, хотя вчера вечером, он все оставил на столе точно в том положении, в какое сам же и разложил все эти «записки».

Ошарашенный Корсаков как был, в трусах, зашел в комнату, взял сигареты и вернулся к столу, будто веря в чудесные явления исчезновения и появления из воздуха. Закурил, сел, уставившись на стол, будто именно от стола зависело возвращение исчезнувших бумаг.

Курил он долго, понимая, что это ничего не изменит, и не находя сил бросить сигарету. Потом поднялся и отправился по тем самым делам, из-за которых и проснулся.

Заканчивая бритье, привык к мысли, что все случившееся уже случилось и никаких чудес не будет. Вставая под струи душа, стал решать вечный вопрос русской интеллигенции — что делать?

В самом деле, видимо, надо проинформировать Дружникова, и это было самым пакостным. Просто какой-то позор, бредятина. Как говаривала бабушка, «надолго собаке масляный блин», когда маленький Игорь что-нибудь ломал или пачкал. Ну, вот и тут тоже «поломал», иначе не скажешь. Лежала эта папка в кабинете Зеленина долгие годы, и лежала спокойно. Но стоило ей, бедолаге, оказаться в руках Игоря Викторовича Корсакова, известного журналиста, как папка сразу же «дематериализовалась», как сказал персонаж какого-то фильма.

То ли душа стала возвращаться в тело, то ли тело продрогло от ледяной воды, но стали в нем появляться какие-то признаки жизни и, что уж совсем странно, деятельности, напоминающей мозговую. Так, решал для себя задачу «номер раз» Корсаков, надо ли сообщить о пропаже Дружникову? Надо ведь понять, как вообще это стало возможным? Он получил папку, принес ее домой, и ночью папка исчезла. Для того чтобы прийти за папкой ночью, надо было ночью незаметно проникнуть в квартиру. Дверь и замки у него, конечно, не какие-нибудь особенные, но и не игрушечные. Значит, нужен был мастер. И мастер квалифицированный. Но это не все. Надо было точно знать, что папка с документами находится именно у него, у Корсакова. Логично? Логично!

А как об этом могли узнать? Вариантов немного. Строго говоря, их три: узнали от самого Корсакова, узнали от Дружникова и узнали от «кого-то еще».

Вообще-то, все три попахивали дурдомом. В принципе, умный человек, конечно, обязан был заподозрить Корсакова, но сам-то он знал, что ни с кем словом не перемолвился. Ни единым словом!

Узнали от Дружникова? А зачем это нужно Дружникову? Он мог взять любую папку и поступить с ней как заблагорассудится и любые вопросы переводить на покойного Зеленина. Ну, в самом деле, где гарантии, что в момент смерти все «дела» были на месте? Пропало «дело», и ответить за это уже некому. В конце концов, ведь это-то «дело» оказалось в числе тех, которые перестали быть «секретными», так? Так!

Если его отдали Корсакову, значит, с точки зрения коллег Зеленина «по цеху», ни на что важное эти бумаги повлиять уже не могли. Следовательно, Дружников вообще мог бы их сжечь, не нарушая никакие нормы и порядки. Сжечь и ни перед кем не отчитываться! И зачем бы ему в такой-то ситуации отдавать папку Корсакову, потом устраивать похищение с непонятной целью?

В общем, и Дружников тоже отпадает.

Остается третий вариант: узнали «как-то иначе». Отлично! Остается, правда, крохотная неясность: «как» «иначе» могли узнать?

Загадки множились, наползая одна на другую.

Вот и думай, Игорь! Ты ведь уже понял, что нет иного пути в поиске убийц Гоши Дорогина. Ну, и Милы, конечно. Да, разве только их двоих…

Корсаков уже не сомневался, что смерти и исчезновения последних дней следовали за теми самыми «бумагами» из Ярославля.

Ну, ладно, вернемся к пропавшему «делу».

Правда, тут мозги отказывались соображать. Без Дружникова не обойтись, решил Корсаков. Не обойтись, конечно, признала голова, а как об этом сказать, поинтересовалась совесть. Ну, или что там вместо нее?

Нет, надо подумать о чем-то другом, нашел спасительную отсрочку Корсаков. И в этот момент одновременно две мысли шевельнулись в его голове. Две, и обе одна другой лучше!

Качество их Корсаков оценил сразу. Теперь оставалось вспомнить, о чем они были, эти отличные мысли? Мысли дались не сразу. Лишь после третьей чашки кофе и пятой сигареты.

Во-первых, все не так плохо. И это очень важно и очень просто. В самом деле. Ведь и Дружников, отдавая папку, специально сказал, что это — материалы, предназначенные для обнародования. Именно так Дружников и сказал, именно так!

Значит, если оценивать все происшедшее с позиций достижения поставленной цели, то почти ничего не случилось. Основные факты, оценки идей Корсаков просто-напросто запомнил. О, черт!

Вспомнив о важном, он рванул в комнату и сразу же увидел стопку карточек, на которые выписывал кое-то, читая вчера «дело». Вот это удача! Значит, материалы для статьи есть. Немного, конечно, но есть. И это — главное.

Вторая мысль была не такой простой и легко осуществимой. Дело в том, что любой материал следовало, так или иначе, проверить. Проверить в каких-то беседах и встречах. И для этого у Корсакова тоже остались кое-какие наметки на тех же листочках.

Он внимательно перечитал карточки и обнаружил четыре фамилии. Правда — только фамилии, без инициалов и чего бы то ни было еще. Но это уже было кое-что! Он стал вспоминать, к каким фактам и оценкам они были привязаны, и фамилии, образно говоря, ожили, становясь реальными.

Где-то на самом донышке подсознания шевелилась мысль, очень важная. Корсаков это понимал, но ничем не мог ей помочь. Оставалось ждать, когда она сама, эта мысль, созреет, окрепнет и начнет пробивать себе дорогу.

И в этот самый миг так и случилось.

Он вспомнил, где видел эти фамилии. Ну, может быть, не все, а только некоторые, но важно? — отыскан след!

Список! Тот список, который Дружников оставил ему, попросив обзвонить друзей Зеленина!

Корсаков метнулся к столу, холодея от мысли, что и список тоже украли. И радостно и обессиленно упал в кресло, увидев список, спокойно лежащий возле него. Улыбнулся, взяв список в руки.

Ну, конечно! Вот они, эти фамилии! Три из них в списке есть. Правда, только один человек находится в Москве. Жаль, что как раз напротив этой фамилии нет галочки. Значит, с ним не удалось связаться.

Корсаков не помнил, когда звонил по этому номеру и какой получил ответ, но знал точно, что об этом человеке из списка у него нет печальной информации. Значит, человек жив, но отсутствует. Ну а если жив, то Корсаков его найдет.

Еще один человек жил в Питере и один — в Ярославле. Почему-то, звоня по этому телефону несколько дней назад, Корсаков не обратил внимания на то, где живет его абонент. Ну, да. Тогда для Корсакова местожительство этого человека было неважно. Он набирал номера автоматически, так как они были зафиксированы на листе бумаги. Только сейчас ему понадобилось знать, в какие города он звонил.

Ну, что же, зная адреса, зная людей, он готов к действию!

Ночь в поезде — день в Питере — ночь в поезде — день в Ярославле — ночь в поезде, и через два дня он сможет отчитаться перед Житниковым и подтвердить подлинность документов. Вот только, где сами документы, сказать трудно. Впрочем, поиски документов — это не его, Корсакова, забота. В крайнем случае может набраться материал на хорошую публикацию.

В любом случае за эти три дня ничего экстраординарного не произойдет, а потом, после поездки, будет ясно: идти к Дружникову виниться или можно будет рассказать ему о чем-нибудь интересном. Ну, посмеются вместе над странным происшествием.

Порядок действия очень прост, решил Корсаков и в это время зазвонил телефон.

Игорь поднял трубку.

— Игорь Викторович? Моя фамилия Рабельник, мы недавно встречались по скорбному поводу.

Странно, но память сразу выхватила имя и отчество собеседника:

— Здравствуйте, Иван Прокопьевич, чем могу?