на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



13. Человек, утративший надежду

И сказала Олвос:

«Ничто не уходит навсегда,

Мир как прилив,

Он возвращается и уходит

К прежнему месту и от него,

Так возрадуйтесь, ибо те, кто потерял, снова обретут утраченное,

Улыбайтесь, ибо все ваши благие дела вернутся к вам сторицей,

Плачьте, ибо злые дела ваши тоже не исчезнут, и воздастся вам,

Или вашим детям, или детям ваших детей,

И вы пожнете то, что посеяли,

И что посеяно, то вы и пожнете».

Книга Красного лотоса, часть IV, 13.51–13.61

Сигруд ведет дребезжащий автомобиль через холмы за пределами Мирграда, где низкорослые, ползучие заросли почти поглотили дорогу. В привычных условиях такое путешествие заняло бы несколько часов, но на выезде из города его встретила лишь горстка контрольно-пропускных пунктов. Кажется, в Мирграде теперь дороги используются для того, чтобы по ним ездить, а не в качестве системы безопасности.

В конце концов он видит на холме в отдалении усадьбу губернатора полиса и со странным облегчением убеждается, что она почти не изменилась, хотя пулеметы на стенах теперь более продвинутые, чем он помнит.

Достигнув перекрестка, Сигруд медленно поворачивает. Примыкающая дорога выглядит темной и заброшенной. Он вспоминает, что сказала Мальвина: «Ты подъедешь к перекрестку, а от него двинешься по узкой извилистой дороге по направлению к ферме. С северо-восточной стороны от перекрестка есть роща. За нею овраг. Пройдешь через них на восток и в итоге доберешься до нужного места. Когда закончишь, я буду ждать тебя возле сторожки».

Но что это за «нужное место»? Какая-то рана в самой реальности? Он не знает. Но выходит из машины и пускается в путь.

Сперва кажется, что это похоже на многие операции, усадьба, и сторожевые башни черными скелетами вырисовываются в ночи. Достигнув оврага, он его проходит и выбирается в заросли на другой стороне. Он идет и идет, не встречая никаких проблем и, безусловно, не замечая ничего необычного.

Но потом все делается… странным. Пространство между деревьями становится больше — очень медленно, однако в конце концов Сигруд это замечает. Подлесок редеет, словно ему не хватает света. Но так не должно быть, ведь деревья высоко в горах обычно низкорослые, кряжистые, с морщинистой корой…

Он оглядывается, освещает фонарем несколько ближайших экземпляров и видит, что лес очень сильно изменился. Деревья здесь высокие и прямые. Вообще-то даже очень высокие. Сигруд оглядывается; хотя усадьбу губернатора полиса отсюда не видно, ощущение такое, что он перенесся в какое-то весьма далекое место.

«Это… очень странно», — думает дрейлинг. Впрочем, наверное, это хороший знак, означающий, что он направляется в правильную сторону.

Сигруд идет сквозь лес. Воздух меняется: делается суше, прохладнее. Деревья продолжают становиться все выше — и выше, выше, — но он упорно игнорирует эту перемену.

Наконец он достигает финала пути.

Сигруд думал, что упомянутая Мальвиной граница будет тонкой и незаметной: столь многие божественные творения представляют собой невидимый результат возни с правилами, которые лежат в основе реальности. Но то, что открывается перед ним, ни невидимым, ни тонким не назовешь.

Сплошная грубая черная каменная стена резко рассекает лес надвое. Она примерно двенадцати футов высотой — слишком высокая, чтобы он мог вскарабкаться, — и длится на север и юг, насколько хватает взгляда. На ней нет ни отметин, ни знаков — ни намека на то, кто ее воздвиг и почему она здесь.

Сигруд в задумчивости почесывает подбородок. Ему приходит в голову, что этот лес может быть весьма похож на убежище божественных детей — то есть он не часть нормальной реальности. Идея дрейлингу не нравится.

Он идет вдоль стены, но не видит входа. Наконец Сигруд с неохотой зажимает фонарь под мышкой и снимает перчатку с левой руки. Шрамы на ладони блестят на свету. Он смотрит на них, вспоминает искаженное болью лицо Таваан — «Внутри тебя живет что-то мерзкое» — и спрашивает себя, стоит ли пытаться.

Потом вздыхает и понимает: надо сделать хоть что-нибудь, пусть даже он не знает, в чем смысл этих действий.

Чувствуя себя нелепо, он подходит к стене и, затаив дыхание, прижимает к камню левую ладонь.

Он ждал (или, возможно, надеялся) какого-то всплеска энергии или божественной ряби в реальности, но ничего не происходит. Стена остается стеной, неумолимой и безразличной, холодной на ощупь. Его рука — всего лишь рука.

Сигруд хмурится, рассматривая ладонь, как будто в шрамах на ней можно прочитать инструкции к дальнейшим действиям. Но, конечно, шрамы молчат, как и всю его предшествующую жизнь.

Он ворчит. Он размышляет, какой это на самом деле дурной план; его ответ на божественные проявления всегда заключался в том, чтобы как следует вдарить чем-нибудь прочным, по возможности в лицо — если таковое имеется.

Он бьет ладонью по стене, надеясь, что грубая сила что-то изменит. Не меняет. Стена остается прочной.

Сигруд садится рядом и переосмысливает свой подход. Протягивает руку перед собой, сосредоточивается, нащупывает рукоять…

И внезапно меч снова в его руке, короткое золотое лезвие — Пламя, как они его назвали. Он помнит, что клинок бессилен против творений Олвос, но, быть может, меч что-нибудь подскажет относительно природы стены. Это единственная божественная вещь в его распоряжении.

Ему безмерно ненавистна мысль о том, чтобы испытать клинок против камня — затупить хорошее лезвие, с точки зрения Сигруда, чудовищный грех, — так что он аккуратно тыкает мечом в стену. Никакого ответа, никаких признаков того, что эти два предмета — божественные. Он размышляет о том, чтобы рубануть мечом по стене или, возможно, опробовать его на ветке дерева, — но, опять же, не может заставить себя испортить лезвие.

Рыча, он убирает меч, опять кладет его в тот любопытный воздушный карман, что витает рядом. Потом снова прижимает ладонь к стене в тщетной надежде на какие-нибудь перемены — но, конечно, ничего не происходит.

Сигруд стоит в темноте, чувствуя себя глупым и растерянным. Он знает серьезность положения, знает, что от того, преуспеет он здесь или нет, зависят жизни. Но чего же они от него ждали? Зачем послали самое примитивное существо в своих рядах против, судя по всему, самого продвинутого существа в мире? Все обернулось так по-дурацки, и вот он стоит перед глухой стеной с фонарем в руках, не зная, что еще сделать.

Что-то внутри Сигруда начинает закипать и клубиться. Он вытирает рот тыльной стороной ладони, сверля стену взглядом. Он ненавидит, презирает это чувство беспомощности, неспособности повлиять на жизни тех, кто так отчаянно в нем нуждается.

«Это то, чем я всегда был, — думает он. — Дикарь в глуши, страшный, но бесполезный».

Сигруд кидается на стену, бьет ее левой рукой в слепом и глупом жесте чистого отчаяния. Кулак ноет от удара, и дрейлинг отворачивается, стряхивая боль. Потом опять бросает сердитый взгляд на стену, словно та пробормотала в ответ личное оскорбление, — и замирает.

В стене маленькая трещина. Прямо там, где он нанес удар. След слабый, как будто кто-то бросил камешек в толстое стекло, но он все же есть.

Сигруд таращится на него.

— Как… как я…

Позади него раздается голос:

— Что это ты делаешь?

Сигруд поворачивается, ожидая нападения. Тянется к мечу, щупает воздух — но в стесненных обстоятельствах он не может повторить трюк. Вместо этого он оказывается лицом к лицу с противником, который… совсем не выглядит грозно.

Маленькая лысая старая континентка сидит на каменной скамейке под деревьями и курит грубую трубку. Женщина невысокая, но широкая в кости, чуть смахивает на бочонок, и она наблюдает за ним с видом тихого, отрешенного удовлетворения.

Оробевший Сигруд понимает, что она, по всей видимости, сидела там все это время и он попросту ее не заметил. (Хотя в этот миг из глубины его разума доносится голосок: «Разве в таком случае ты бы не унюхал ее табак? Не заметил огонек трубки? Не увидел скамью?»)

Сигруд говорит:

— Чего?

Незнакомка попыхивает трубкой.

— Я спрашиваю, что ты делаешь?

Сигруд смотрит на нее, потом — на трещину в стене и снова поворачивается к женщине, открыв рот и гадая, что же сказать.

— Выглядит так, — говорит она, — словно ты лупил стену.

— Хм, — произносит Сигруд.

— Ты это и делал? Лупил стену?

Он чешет шею.

— Да.

Она кивает, как будто уже слыхала о таком затейливом способе убить время.

— Не похоже на очень полезное времяпрепровождение. Но, наверное, дело не в полезности. Верно?

— Что верно?

— Ты лупишь стену, — говорит женщина, — потому что хочешь чего-то добиться?

— Ну… наверное.

— Ага. Что ж, тогда нет, от ударов по стене не будет никакого толка, — она попыхивает трубкой, размышляя над проблемой. — По крайней мере с моей точки зрения.

— Кто ты такая? — спрашивает Сигруд.

— Я старуха, — говорит она, — которая спрашивает себя, зачем этот здоровяк в глухой ночи врезал стене так, словно она поцеловала его мать в губы. — Она проницательно глядит на него. — Зачем ты здесь?

— Я… я хочу пройти сквозь стену?

— О-о, — она садится ровнее. — Что ж, почему ты не попробовал постучаться?

— Попробовал что?

— Постучаться, — повторяет она медленнее, словно объясняя ученику математическую задачу. Потом указывает на стену черенком трубки. — В дверь.

— Здесь есть дверь?

— Надеюсь на это. Иначе что-то не так с моими глазами.

Он светит фонарем в указанном направлении и видит, что да, там действительно есть дверь: круглая, деревянная, достаточно низкая, чтобы ему пришлось пригнуться, чтобы пройти.

«Это странно, — мелькает слабая мысль. — Я ведь точно туда посмотрел и увидел лишь продолжение стены…»

Сигруд снова смотрит на женщину. Какая-то часть его ума смутно интересуется, почему он не испытывает побуждения задать ей больше вопросов — к примеру, что она тут делает, почему так долго молчала или как она узнала, где дверь. Но хотя он обо всем этом спрашивает самого себя, его охватывает любопытное, но сильное желание просто принять присутствие женщины, как дерева или камня в окружающем пейзаже.

— Просто… постучать в дверь?

— Мне кажется, это легче, чем стучать в стену, — отвечает она. — Не так больно. И громче, так что внутри кто-то может услышать. Ну же. Давай попробуем, ладно?

Она спрыгивает со скамейки и идет с ним к двери. Чувствуя себя довольно неловко, Сигруд поднимает руку и трижды стучит в невысокую деревянную дверь.

Тишина. Ничего.

— Ой, — говорит старуха. — Точно. Я забыла. Я ведь должна быть с той стороны… Упс! Один момент. — Она прочищает горло, поворачивает ручку, открывает дверь — по другую сторону Сигруд не успевает заметить ничего, кроме темного леса, — входит и закрывает ее за своей спиной, оставляя дрейлинга в одиночестве.

Ее голос приглушенно звучит по ту сторону дощатой двери:

— Ладно… попробуй еще раз.

Сигруд в замешательстве моргает, чувствуя себя полным дураком. Он поднимает руку и опять стучит три раза.

Дверь приоткрывается. На него глядит яркий глаз.

— Да? — спрашивает старуха.

— Могу я… войти?

— Зачем? — сурово отвечает она. — Зачем ты хочешь войти?

— Я… — он неловко озирается, словно беспокоясь, что кто-то подслушает. — Мне надо поговорить с Олвос.

— В самом деле? — Глаз прищуривается. — Зачем?

— Это… это вопрос огромной важности.

— Неимоверно субъективный термин. На что ты надеешься? Чего ты надеешься добиться?

Что-то в ее голосе меняется. Он звучит теперь глубже, более раскатисто. Сквозь щель в двери виднеется проблеск света от костра. А ее глаза любопытным образом отсвечивают оранжевым…

Все вокруг становится странным. Как во сне. Причудливым. Сигруд моргает, пытаясь сосредоточиться.

— Нам нужна ее помощь, — говорит он. — Чтобы спасти нас. Чтобы спасти все.

— Ты произносишь эти слова, — доносится голос старухи. — И, возможно, ты обязан или вынужден так делать. Но действительно ли ты на это надеешься? Если бы столь многое не было поставлено на карту, ты бы все равно это делал?

— Ты собираешься впустить меня?

— В убежище, — шепчет старуха, — как они тебя назвали?

— Назвали меня? Что ты имеешь в виду?

— Они сделали тебе подарок. Они заставили тебя кое-что вспомнить. И тем самым назвали тебя.

Он хмурится, пытаясь вспомнить. Все вдруг кажется очень плотным, близким и громким. Мысли текут, как расплавленный свинец, и язык у него распухший и горячий.

— В самом деле?

— Именно так. К тому воспоминанию прилагалось имя. Какое же?

— С-скиталец, — говорит Сигруд. — Заблудшее дитя.

— Этим ты был, — отвечает голос. — Но теперь ты не такой. — Дверь начинает открываться. — На самом деле в глубине души ты не такой. Ты знаешь это имя, смертный. Ты человек, который утратил надежду.

Дверь распахивается. На другой стороне никого. Все, что он видит, — это маленькая узкая долина. В центре долины горит большой костер, вокруг которого лежат четыре бревна, заменяющие скамейки, а за ним — каменный стол. Когда языки пламени пляшут, потрескивая, им вторят прыгающие тени в ветвях деревьев.

Сигруд входит. Дверь за ним захлопывается. Он едва это замечает.

Он идет к костру, который манит сиянием и теплом. Сигруд должен подойти к огню, потому что здесь внезапно стало так холодно, верно? Да, верно — он видит, как в отдалении между деревьями идет снег, и свет далекой луны превращает его в зыбкое подобие белых колонн.

Сигруд подходит к одному из бревен-скамей и протягивает руки к огню, желая согреться. Его правая рука становится горячей — но не левая, как он замечает.

В долине звучит голос, низкий, мурлычущий и теплый, и доносится он отовсюду, как будто сама долина и говорит:

— Добро пожаловать, Сигруд йе Харквальдссон. Я вот уже какое-то время с нетерпением ждала встречи с тобой — с человеком, которого дважды коснулась тьма, с человеком, который живет без надежды. Это, я думаю, будет очень интересная беседа.

Сигруд смотрит сквозь пламя и видит женщину, сидящую на бревне с противоположной стороны костра. Она невысокого роста, толстая, лысая и голая до пояса, одетая в юбку из пихтовых ветвей и больше ничего. Она курит старую костяную трубку, длинную и тонкую, которую зажигает, держа над огнем.

— И было очень мило с твоей стороны постучать, — говорит она. Шмыгает носом и раскуривает трубку. — Остальные до этого так и не додумались.


* * * | Город чудес | * * *