Глава 3. Сражайся, Арджуна!

После окончания университета наши девушки разъехались по домам, а мужскую часть выпуска отправили на Север за звездочками на офицерские погоны.

Постижение науки побеждать вылилось в нудную строевую подготовку: бесконечные «подходы» и «отходы от начальника», отдачу чести, шагистику по кругу. Это был чуждый мне мир. Если бы знакомство с ним ограничилось фильмом «Офицеры» (или появившейся позже одноименной песней Олега Газманова), то представление об армейской жизни, наверное, было бы более благоприятным. Мне, привыкшему к студенческой вольнице и демократизму редакционного уклада, оставалось утешать себя только тем, что отделался от воинской повинности инъекцией сборов, а не потерял два года, как большинство моих сверстников.

Сказывались и последствия «собачьих вахт» вкупе с последующими ночными бдениями — после отбоя я долго не мог заснуть. И потому, тихо выждав, когда из казармы уйдет старшина, проскальзывал в ленинскую комнату, где часа два-три читал воспоминания Эренбурга. Книга была толстая, и это удивительным образом успокаивало. Вскоре под глазами залегли черные круги. Старшина каким-то образом узнал о постоянном нарушении режима, но застукать меня не мог — дежурившие у тумбочки дневальные вовремя предупреждали об опасности.

Подгурская и здесь попыталась помочь своему репортеру. В роту неожиданно пришло письмо из «Комсомольской правды». Название газеты украшало фирменный конверт. Вручая его мне, старшина поинтересовался, что там.

— Наверное, гранки статьи прислали, — небрежно ответил я.

О внезапном появлении в подразделении писателя в тот же день стало известно командиру роты. Я был вызван для беседы. Товарищ капитан проявил удивительную чуткость. Задушевно сказал, что знает о моем болезненном состоянии, которое выражается в хроническом нарушении сна. Поэтому он настоятельно рекомендует лечь на обследование в медсанчасть, где можно подлечиться, отдохнуть, набраться сил, в общем, батяня-комбат хотел от меня быстрее избавиться. Я поблагодарил и твердо сказал, что не могу отрываться от коллектива, с которым готов и далее разделять все тяготы курсантской службы.

Ничего не изменилось, но старшина перестал меня выслеживать по ночам. А вскоре я и сам стал ложиться и засыпать вовремя.

На излете лета состоялись двухдневные учения со стрельбой, подведение итогов, церемониальный марш перед трибуной, на которой глыбой возвышался поддатый командир полка, и нас отправили в Петрозаводск.

Солдатская тема часто обсуждается в мужских компаниях. Ее можно даже назвать одной из любимых. Конечно, у меня тоже есть с десяток устных рассказов о разных смешных случаях, происходивших на воинских сборах. Все-таки на них в общей сложности довелось провести около года жизни. Однако об армии я не написал ни строки и писать не собираюсь: она, скажу так, дислоцируется за границей моих пристрастий.

В «Комсомольце», как обычно, не хватало перьев — это нормальное состояние газеты, которая заботится о тираже.

— Денек-другой ты, конечно, можешь отдохнуть, — сказали мне, — но не больше. Выходи на службу.

Эти обыденные слова были поняты совсем по-иному: более возвышенно и поэтично. В душе запели медные сладкоголосые трубы.

«Устремив свои мысли на высшее „Я“, свободный от вожделения и себялюбия, исцелившись от душевной горячки, сражайся, Арджуна».

Так призывают бойцов для свершения подвига.

Редакция любимой газеты приняла меня.

Желаемое стало реальностью.

Моя первая должность на поприще журналистики называлась так: исполняющий обязанности заведующего отделом комсомольской жизни. Сразу отмечу: ни организатором производственного процесса, ни известным комсомольским вожаком я не был, просто в штате не имелось других вакантных мест. Редактор даже счел необходимым отметить, что он, конечно, рискует, но коллеги, безусловно, помогут молодому и энергичному сотруднику проявить себя на новом поприще.

В отделе работали: один опытный корреспондент, один поэт и два прозаика — у одного за плечами уже была выпущенная книжка, второй только начинал свой звездный путь. Пятым колесом в телеге был я — младший лейтенант запаса, автор нескольких рассказиков, новичок, немного освоивший информационные жанры.

Процесс планирования заключался в одиозном вопросе:

— Люди, что будем сдавать в секретариат?

Я не был природным руководителем демократической закваски, просто не знал, как руководить. Поэтому в отделе процесс составления заявок и непосредственно творчества мы организовали по-суворовски: каждый знал свой маневр. А я старался никому не мешать.

Опытный корреспондент любил ездить в командировки — отлично, поэт предпочитал создавать эпохальные полотна на производственную тематику — замечательно, начинающий прозаик тяготел к лиричным репортажам и зарисовкам — приветствовалось и это.

Сложнее всего было с опытным прозаиком: Сергей Красноперов уже имел свой стиль и писал рублеными фразами.

Сходит, например, к рационализаторам автоколонны 1126 и пишет: «Проходная. Доска Почета. Портреты. Вот — это он. Волевое лицо. Русые волосы. Спецовка. Открытый ворот рубашки…» И так четыре страницы. Возможно, у Сергея даже был свой читатель, но работников секретариата обнаженная сущность героев и явлений часто раздражала.

По моим сегодняшним размышлениям, отдел тогда держался на поэте. Назову имя: Николай Федоров. Если бы не его талант, безотказность и завидная работоспособность, нашу шарагу быстро разогнали бы.

Сложнее всего было писать о комсомольской внутрисоюзной жизни. По негласно установленному регламенту это свалилась на меня: кто не может организовать работу других, должен выполнять ее сам — старая истина.

…………………………………………………………………………

Многоточие в данном случае, друг мой, означает не закономерный и потому естественный ход времени, а мою растерянность.

Не знаю, как подступиться к данной теме. Даже слова на ум приходят какие-то затертые, скучные, канцелярские, типа «собрание», «мероприятие», «соревнование», «сверка рядов», «достигнутые результаты»…

Иду варить кофе. Неторопливо выпиваю чашку, стоя у окна. Сейчас зима. Сугробы на земле, сугробы на крышах. Любезный сердцу северянина легкий морозец. Сегодня, когда шел на службу, заметил любопытную картинку: скрипач на проспекте играл в перчатках. Виртуоз. Подавали ему мало. Бегущий озабоченный народ трудно растрогать классикой.

Довольно отвлекаться, я решительно усаживаю себя за стол.

Все мои любимые журналисты той поры работали в «Комсомольской правде». Тебе они известны: Ярослав Голованов, Василий Песков, Валерий Аграновский, Юрий Щекочихин, Геннадий Бочаров, Иван Зюзюкин. Никто из них не писал о комсомольской жизни. И я, начитавшийся Владимира Гиляровского и Михаила Лоскутова, тоже не готовил себя к такой участи.

А что делать?

Вот и брел нога за ногу в очередную организацию, чтобы выяснить, каким образом, к примеру, увязываются обсуждаемые на комсомольских собраниях вопросы с обстановкой в стране вообще и производственным заданием данного предприятия в частности.

Время от времени я пытался облегчить свою участь и внести в обязательную поденщину что-то живое и нетривиальное. Так, во время одного из походов познакомился с девушкой (симпатичной), выбранной, к ее несчастью, комсоргом. В организации, где она в одиночку билась с драконом комсомольской отчетности, было много выбывших членов, которые по каким-либо причинам не снялись с учета. А что же твой комитет, спрашиваю, чем занимается? Какое там, вздыхает, все как один отшучиваются и никто ничего не делает. Решил помочь ей (девушка, симпатичная и все такое), разработал условия не очень серьезного конкурса на «лучшего комсомольского детектива». Даже диплом победителю был по моей просьбе нарисован знакомым художником. В нем утверждалось, что следствие по выявлению «мертвых душ» велось «без нательного оружия и при настоящем электричестве». И диплом, и девушка без следа пропали в безбрежных просторах комсомольской бюрократии.

Со временем я бы, без сомнения, поднаторел в специфике нашего отдела и, глядишь, стал бы виртуозом, как тот скрипач, играющий в перчатках. Не писать бы тогда таких длинных писем.

Возможно, научился бы отделять живых людей и их конкретную заботу о благе страны от идеологических напластований, как делали это та же Галя Подгурская или мой предшественник на посту заведующего отделом Надежда Королькова. Более опытные, они не тонули в зыбучих песках внутрисоюзного формализма. Я же с юношеским максимализмом видел перед собой лишь картонные мельницы. Подвиг оборачивался фарсом. Арджуна кинулся в пекло битвы, а я придержал коня и время от времени стал размышлять над тем, каким образом можно подправить линию судьбы.

Решиться на поступок помог случай. Меня отправили за отчетом на слет молодых ударников производства города Олонца. Там неподалеку, в Мегреге, учительствовала бывшая сокурсница. Я разыскал ее, и мы с удовольствием прочаевничали весь вечер, вспоминая золотые денечки студенчества. До гостиницы добрался лишь за полночь, а утром бессовестным образом проспал открытие форума передовиков районного масштаба. (Кстати, как будет женская форма от «передовика»? Неужели «передовица»?)

Возвращаться пустым из дальней поездки было не принято. Это только в кинофильме «Журналист» герой мог не отчитываться о результатах командировки. В любой редакции за подобный поступок немедленно сняли бы голову, а с обезглавленного тела вычли командировочные. Я взял доклад первого секретаря райкома и по нему написал текст, который был ничем не хуже всех предыдущих материалов, а может, даже и лучше, потому что его не отягощали мои наблюдения и наивные выводы.

Вот тогда-то и задумался всерьез, а задумавшись и взвесив все «про» и «контра», пришел к редактору Виктору Ивановичу Черкасову. Сказал ему, что уже полгода числюсь заведующим отделом, сам понимаю, что заведующий никакой, журналистом тоже не стал, зато имею все предпосылки превратиться в комсомольского заседателя и поэтому пусть меня или переводят в какой-либо другой отдел, или увольняют.

— И куда пойдешь? — поинтересовался Черкасов.

Разговор происходил поздним вечером, и уставший редактор был настроен довольно мрачно.

— Если не возьмут в газету, вернусь на флот — не так интересно, зато там реальная жизнь.

Мы проговорили довольно долго. Черкасов понял, что мое решение вызрело не под влиянием минутной прихоти.

— Есть у меня одна вакантная должность, — сказал он. — Недавно выбили. Это место стажера. Но зарплата…

— Согласен, — быстро сказал я.

— А я говорю, что зарплата вполовину меньше твоей нынешней и чуть больше обычной студенческой стипендии.

Я уже улыбался.

— Иди, — махнул рукой Виктор Иванович. — Неужели когда-то и я был такой же молодой и глупый?

На следующий день выпустили приказ по личному составу, а в редакции произвели рокировку сотрудников. Месяца два редактор меня испытывал, гонял то за пустяшной информацией, то за теми же производственными материалами, я не роптал, наоборот, работал с удовольствием и вскоре был награжден поездкой на первый Всероссийский слет репортеров.

Там собрались живые классики отечественной журналистики.

Более всего мне понравилось выступление одного из знатоков истории Петербурга. Он вышел на трибуну с тоненькой ученической тетрадью. Сказал:

— Вот здесь, — и показал тетрадь присутствующим, — собраны темы моих будущих публикаций на нынешний год.

Оказалось, что он с юности кропотливо ведет подробные записи о том, что нового появилось в родном городе. Через несколько десятилетий его тетради стали средоточием памятных дат. Он знал, когда вышла в свет та или иная книга, сделан опытный шарикоподшипник или вынут первый кубометр грунта для строительства новой станции метрополитена.

Вернувшись в Петрозаводск, я несколько недель провел за изучением старых подшивок «Красной Карелии» и вскоре тоже стал обладателем уникального блокнота. Первая командировка за юбилейным материалом состоялась в Кондопогу. Столкнув день вчерашний и сегодняшний, написал небольшой репортаж о сорокапятилетии Кондопожской ГЭС. Назывался он «Первенец». Вместо слов изумления от благодарных читателей редакция получила гневную отповедь, отправленную дирекцией каскада Сунских ГЭС. Меня поносили за беспардонность как таковую, грубую фальсификацию исторических фактов, шельмование честных и порядочных людей и бог знает за что еще.

— Что скажешь? — спросил Черкасов.

— Скажу, что это ерунда. Сейчас схожу в публичку, принесу копии публикаций, подтверждающих мою правоту. По поводу же «шельмования» вообще перегиб — в материале почти нет людей, один дежурный инженер, с которым ходил по станции.

Материалы из «Красной Карелии» были отосланы злобному адресату. Позже я узнал, что в какой-то момент почти полувековой истории станции произошла путаница с датой ее пуска. В результате обычной описки две последние цифры года стали одновременно и числом месяца. О предстоящем юбилее на ГЭС знали, но отмечать его собирались на две недели позже выхода моего репортажа, начинавшегося словом «сегодня». У руководства предприятия уже была подготовлена обстоятельная статья в партийную газету, в которой, как и полагается, перечислялись все передовики производства и лучшие специалисты среднего звена. Своим небольшим сообщением я перекрыл им столбовую дорогу к триумфу.

Правоту редакции мы отстояли.

Правда, извинений от дирекции каскада Сунских ГЭС не последовало. Я вообще не помню случая, чтобы руководящие работники признавали свою неправоту в отношении газеты. Но зато редактор в меня поверил, стал доверять ответственные задания и время от времени отправлял в интересные командировки.

В стажерах я пробыл несколько месяцев.

Вернувшись из Москвы, где проводилась Всесоюзная выставка под названием «Лесдревмаш», узнал, что вновь переведен в заведующие. Но теперь меня ожидала совсем иная, по большому счету истинно журналистская работа, — я стал заведующим отделом информации.