Шкаф
Пока меня не было, кот Матвей подтвердил репутацию самого скудоумного существа во Вселенной, случайно забредя в шкаф и не найдя из него выхода. Получился непреднамеренный оммаж к «Черному коту» Эдгара По. «Крик, сперва глухой и прерывистый, словно детский плач, быстро перешел в неумолчный, громкий, протяжный вопль, дикий и нечеловеческий, – в звериный вой, в душераздирающее стенание, которое выражало ужас, смешанный с торжеством, и могло исходить только из ада, где вопиют все обреченные на вечную муку и злобно ликуют дьяволы».
Душераздирающее стенание. За приоткрытой дверью. Да.
Едва его освободили, кот плюнул в лицо матушке, вытер ноги об ребенка и ушел походкой д'Артаньяна, только что соблазнившего Миледи и – на посошок – графа де Варду. Извините. Способность этого кота выглядеть триумфатором после бесчестья всякий раз меня изумляет. Другое животное обрило бы голову, сдало награды, ушло в монастырь, на войну, на антресоли, лишь бы память о нём растворилась в реке небытия.
Но Матвей, эта инфузория-туфелька кошачьего мира, внутри своей ушастой с кисточками головы преобразует поражение в победу. Это не туповатый оптимизм, но нечто большее: проявление натуры истинного короля, с которого можно содрать мантию, а корону сдать на золотой лом, но нельзя лишить осознания, что он двадцать первый в ряду, допустим, Плантагенетов. Или Валуа.
Иногда я пытаюсь понять, как кот Матвей представляет себе свое место в этом мире. Эльфийский ли он владыка, правящий выродившимся, но беззлобным народцем? Светило, вокруг которого кружат по эллиптическим орбитам мелкие кривобокие планеты? Тогда я беру его за уши и пристально вглядываюсь в зеленые глаза, надеясь найти в них ответы. Кот мягко, но непреклонно отталкивает меня мокрыми лапами. «Умывался, чистоплотный наш», – думаю я с умилением, потому что нужно же хоть чему-то умиляться в этом коте, кроме бессмысленной нашлепки на носу.
– Сними своего дурня со стола, – флегматично говорит матушка. – Он только из унитаза вылез, еще не обсох.