Глава 15. Возвращение в прошлое

Служба кружила свой хоровод, не давая остановиться и посмотреть вокруг. Весна сменяла зиму, затем приходило коротенькое лето, и очередная лавина дождей извещала о приходе осени. В редкие минуты свободного времени Павел частенько грустно глядел в окно, вспоминая прожитую жизнь. Ему казалось, что он делает что-то неправильно, но не может понять, что именно. Конечно, он знал, что надо чаще навещать родителей, продолжающих жить в пригороде. Общаться с ними. Заботиться о них. Но как это сделать, если он не может позаботиться даже о себе? Что он им расскажет хорошего? Как его выгнали из семьи? Как он тайком перезванивается со своей дочкой, подгадывая время, когда она уже пришла со школы, а Полина с мужем еще на работе? Наверное, они захотят увидеть внучку Кристину. И попросят ее привезти. Что он скажет им на это. Что они подумают о своем сыне — неудачнике, который оставил их квартиру бывшей жене и теперь мается в коммуналке? Хорошо, что не в общежитии.

Он давно не виделся со своим другом Серегой Панкевичем, который в трудную минуту выручил его из беды, предложив пожить у него. А Павел до сих пор так и не смог его отблагодарить. Мало того, даже не заехал после переезда из милицейского общежития.

Павел понимал, что убегает от проблем, словно должник от кредиторов, чувствуя, как загнанный зверь, что вскоре они окружат его со всех сторон и поймают будто мышь в мышеловку.

В такие минуты печали он пытался вернуться по тропке своей жизни и найти тот камешек, у которого свернул не туда. Память всегда приводила его к Танечке Машковой. Почему она осталась в стороне от его судьбы, почему разошлись их жизненные пути? Каждый раз воспоминания рисовали ее образ все более ярким. Какие-то детали, что казались ранее незначительными, теперь, словно пазлы, складывались в придуманную им общую картинку, трансформированную временем. Сочинялись целые истории, которые могли с ним произойти в случае изменения прошлого.

Еще лежа на больничной койке, Павел задумал найти Таню по картотеке паспортной службы. Ведь он знал ее адрес, а значит, есть возможность получить полные данные. Выяснить, уехала ли она куда-нибудь или проживает все там же.

Выйдя на работу, он установил, что Татьяна поменяла фамилию, теперь она Васильева. Видимо, вышла замуж. Позже переехала в Купчино. Была прописана там с мужем и двумя детьми. Дом был новый, пока не телефонизированный. В один из отгулов, Павел поехал в установленный адрес.

Войдя в набитый людьми автобус и протискиваясь в салон, он вдруг неожиданно осознал, что вот точно так же, как сейчас, поставив ногу на ступеньку, он хочет войти в чужую жизнь, где, быть может, о нем и не вспоминают вовсе. В жизнь, которая наполнена незнакомыми ему людьми, их друзьями, родственниками, неизвестными ему заботами и мечтами. А он будет протискиваться сквозь все чужое, цепляясь своими пуговицами, размахивая рукавами, пытаясь апеллировать к такому далекому школьному прошлому, что аргументы, которыми Павел оправдывал этот поступок, превращали его в «зайца», не заплатившего за проезд.

Ощущение нарушителя заведенных правил заставляли воровски оглядываться по сторонам, ища укромное местечко, чтобы не быть замеченным и выкинутым кондуктором на ближайшей остановке.

Но двери автобуса захлопнулись, перекрыв путь к отступлению. Ровный гул работы двигателя, периодическое сопение тормозов и скрип колес на повороте совершенно не успокаивали, не давали обдумать происходящее и ответить на пульсирующий в голове вопрос «зачем я это делаю?»

Он не представлял, что из всего этого может получиться. Встреча с Татьяной виделась ему как-то подспудно. Он старался успокоить себя тем, что в реальности они друг друга так и не увидят. Просто потому, что свою жизнь, как ему казалось, он чувствовал на много лет вперед и совершенно не видел в ней перемен. А значит, и судьбоносных встреч быть не могло. Исходя из этого, Павел предполагал, что Таня здесь вообще не живет, уехала на время или вышла в магазин. Знал, что второй раз он сюда не поедет. Такие выводы успокаивали Павла и придавали бодрости. Становилось легче дышать, шаг казался ровнее и тверже.

«В крайнем случае, — думал он, — я просто ее не узнаю и пройду мимо. А затем снова в автобус — и к себе. С чувством выполненного долга».

Хотя кому он был должен, он не понимал, и только где-то внутри себя чувствовал необходимость побывать там, где она живет. Где ее знают стены домов, лестничные ступени, двери в подъезд. Где висит почтовый ящик, куда она ежедневно заглядывает, ожидая весточки, быть может, от него.

Павлу казалось, что стоит ему очутиться в том месте, где некогда находилась Татьяна, он почувствует нечто важное, то, что потерял в своей жизни. Все его мысли выстроятся по порядку, и он поймет, для чего встречается с ней и сможет в дальнейшем понять, нужно ли ему что-то еще и как этого достичь.

Но сейчас, следуя на автобусе в район ее проживания, он не мог сказать себе ничего вразумительного, и от этого его поступок казался безумным, еще дальше уводящим по витиеватой тропинке жизни, в незнакомые чужие дебри.

В голову приходили мысли о Таниной семье. О муже. О детях. Единственное, что он понимал, это то, что ни в коем случае нельзя что-то разрушить. Но как это сделать, если собственная неустроенность стала его второй матерью? Все его благие намерения заканчивались крахом.

В конце концов, окончательно решив, что Татьяна вообще может не проживать по этому адресу, а быть только зарегистрированной, он успокоился.

Намеривался, предъявив удостоверение сотрудника милиции, поговорить с соседями, как учили. Придумает повод, например, скажет, что по соседству хулиганили подростки, расспросит о чем-нибудь. А затем плавно переведет разговор на проживающих в квартире Татьяны.

Ободренный этой мыслью, он вышел на остановке и пошел в направлении нужного дома. Это была панельная брежневка, ничем не отличающаяся от десятков других вокруг. Лужи, образованные выбоинами в асфальте, еще не просохли после утреннего дождика и детишки у подъезда мерили ее сапогами, стараясь залезть как можно глубже. Павел подумал, что вот и он, точно так, рискуя промочить ноги, безрассудно ставит сапог в самую глубину, надеясь, что вода не перехлестнет через край.

Он внимательно посмотрел на детей, стараясь угадать Татьяниного сына. Хотя сам не знал, как это возможно, поскольку в памяти остался только ее тонкий профиль, как едва колеблющийся трафарет на фоне школьной доски, голубоватый от цвета штор.

Стекла в дверях подъезда были выбиты. Квадратные отверстия заткнуты фанерой, на которой кто-то написал фломастером матерные слова. Павел подумал, что это похоже на предупреждение. На деревянных почтовых ящиках на первом этаже были видны следы поджога. Они словно не выдержали нагрузки рекламной информации, торчащей из всех щелей. Энтузиазма увиденная картина не прибавляла.

Нужная квартира находилась на втором этаже, и Павел решил сначала зайти на третий, поговорить с соседями сверху. Он миновал первую площадку, затем лестничный пролет, ведущий к мусоропроводу. И в этот момент одна из дверей на втором этаже стала отворяться. Из нее прозвучал женский голос, а потом послышались шаркающие по цементному полу шаги.

Инстинктивно, словно на работе, Павел повернулся к узкому окошечку, выходящему во двор прямо над козырьком парадной. Он вспомнил, что не подумал о расположении двери нужной квартиры и решил про себя, что напрасно.

Он стоял, едва скосив взгляд, чтобы только определить, откуда вышла женщина, делая вид, что очень заинтересовался происходящим на улице.

Но, проходя мимо него, женщина замедлила шаг и почти остановилась. А потом двинулась дальше. Вывалив содержимое ведра в мусоропровод, стала возвращаться. Снова остановилась за спиной Павла.

И тут он понял, что это она. Наверное, почувствовал спиной, хотя не помнил, чтобы она когда-либо смотрела ему в след. Стал медленно поворачиваться, надеясь в случае чего поздороваться и проследовать дальше вверх.

— Зайдешь? — прозвучал в тишине ее негромкий голос, как много лет назад, когда он нес до дому ее портфель, и она приглашала его к себе в гости. Голос был низкий, грудной, но та же внутренняя светлая лиричность, которую он помнил в читаемых ею стихах, звучащая в письмах, наполняла сейчас это единственное слово. Певучая, немного грустная, существующая сама по себе. На миг показалось, что это слово возникло из прошлого, родилось из света, льющегося из окошка. Отразилось от каменных стен и попало в душу Павла, давно желанное, пробуждающее ностальгию.

— Конечно! — ответил он и резко повернулся к ней, готовый встретиться с ней глазами и быть пронзенным ее взглядом. Как раньше, потерять возможность двигаться и мыслить, ощутить и понять что-то неведомое ему ранее. Быть может, то, зачем он сюда пришел.

Но она смотрела в окно, куда несколько мгновений назад был устремлен его взгляд. Спокойно, безмятежно, словно ее внезапно заинтересовал прогноз погоды.

Танин профиль, который он так хорошо помнил, вернул Павла за парту в классе, где пахло старыми учебниками, пылью развешанных по стенам плакатов, скрипели перья ручек и шелестели страницы тетрадок прилежных учеников.

Но чего-то не хватало ему для полноты воспоминаний, и он продолжал вглядываться в этот знакомый абрис и, наконец, понял. Неизвестный палач рубанул по ее смоляной косе, распустив волосы ровным полукруглым занавесом, оголив белизну шеи, и теперь Таня напоминала ту девушку, сидевшую в опорном пункте участкового Семенова, лица которой он так и не увидел.

Павел не встретился с Татьяной взглядом. Неуловимым движением она повернулась к лестнице и стала молча подниматься по ступеням.

Большое тело взрослой незнакомой женщины было запахнуто в синее шелковое кимоно, доходящее до щиколоток. Изображенные на спине большие красные драконы, из пасти которых вырывалось фиолетовое пламя, пытались лениво танцевать твист, колеблясь из стороны в сторону.

Он смотрел, как грузно поочередно двигаются, слегка подрагивая, обтянутые блестящим материалом ягодицы. Как шлепают подошвы поднимаемых сланцев по белой слегка махрящейся кайме красных морщинистых пяток. А те в отместку злорадно придавливают подошву к новой ступени, потом отпускают и ждут очередного шлепка. Как в правой руке, осуждая кого-то, безмолвно раскачивается синее эмалированное ведро, отбитое по краям, с прилипшей на ободе картофельной кожурой.

«Зачем я это делаю? — думал Павел, — Иду за совершенно незнакомой мне женщиной в ее квартиру, где меня совершенно не ждут. Где нет ничего мне знакомого». И только какая-то смутная надежда теплилась в душе, толкала вперед, заставляя переставлять ноги, соблазняя едва маячившей впереди возможностью обрести то, что с годами казалась утраченным навсегда. То, по чему истосковалась его бесприютная душа, потерявшая обещанную когда-то давно надежду в ощущении черной смоляной косы, зажатой в мальчишеской руке. Задумчивое молчание таило в себе непонятную обреченную грусть, похожую на падающий первый снег.

Прямо в прихожей Татьяна сняла кимоно и повесила на вешалку. Теперь она была в более коротком домашнем халатике из цветастой фланели и фартуке с кружевными оборочками. Практически стертый рисунок на локтях и манжетах придавал Татьяне совершенно домашней вид заботливой мамаши многодетного семейства.

— Муж требует, чтобы я выходила на площадку в китайском, — сказала она тихо, не глядя на Павла, словно услышала его немой вопрос, и затем уже громче добавила: — он сам мне все вещи покупает, размеры мои знает наизусть, представляешь! Даже по магазинам не надо ходить!

Она продолжала смотреть в сторону, и Павлу почудилось, что она потеряла зрение за прошедшее время.

Неожиданно, повизгивая и стуча когтями по паркету, прямо в ноги к Павлу выкатились несколько существ, с виду похожих на пятнистых поросят. С заточенными красными пятачками, с пучками коротенькой светлой шерсти на голове, кончиках лап и других местах. Словно плохо опаленные тушки куриц.

— Это щенки китайской голой хохлатой, — пояснила Татьяна, — у нас бизнес. Все порядочные люди бизнесом занимаются. Муж на улице выгуливает их мамашку.

Павел подумал, что надо бы кого-то из них погладить, но дотронуться рукой до тонкой покрытой мурашками кожи был не в силах, испытывая отвращение.

Татьяна наклонилась и сгребла двух щенков. Приподняв на вытянутых руках, словно боясь испачкаться, понесла в комнату и положила в коробку с ветошью. Затем, то же самое проделала с двумя следующими.

— Никак не могу привыкнуть к их оголенности, — сказала она, возвращаясь, — они мне не нравятся, выглядят, словно заплешивевшие зверюшки! Но стоят дорого. Недавно машину поменяли на иномарку. Может, чаю?

В этот раз она посмотрела на Павла. В глазах блеснул огонек заботы. Но Павел повернулся на шум.

Из дальней комнаты со смехом выбежали два мальчугана — погодки лет десяти.

— Мама, можно мы погуляем?

— Идите, только в лужи не лезьте, не хочу вас от простуды лечить.

Она снова посмотрела в окно, и Павел увидел ее задумчивый профиль. Теперь он не казался загадочным, а был просто усталым.

— Пожалуй, — запоздало ответил Павел.

Татьяна посмотрела на него:

— Ах да! Чай! Совсем забыла. Присаживайся к столу.

Она ушла на кухню. Захлопала дверцами шкафчиков. Затем выдвинула несколько ящиков и с виноватой улыбкой вернулась в комнату:

— Чая нет. Наверное, кончился, — грустно сказала она, — надо мужу сказать.

После небольшой паузы спросила:

— Может, пепси? Муж добавляет его в коньяк, говорит, что очень похоже на виски с колой. Виски стоит дорого.

Дети оделись в прихожей и вышли из квартиры, захлопнув дверь.

Татьяна вернулась с наполненным стаканом и поставила на стол перед Павлом. Он пригубил шипящий напиток.

Газы ударили в нос и, чтобы не закашляться, Павел резко выдохнул.

— Как ты? — спросил он, не зная сам, что подразумевает под этим вопросом.

Татьяна пожала плечами и снова посмотрела в окно. Будто там был ответ. Казалось, что для нее существует только это светленькое пространство в стене между штор, где она, как солнечная батарейка, черпает энергию, а может, заглядывает туда, скрываясь от существующей реальности.

— А ты? — спросила она, посмотрев на него в упор.

Неожиданно Павел осознал, что они за все время встречи еще не встретились взглядами. Словно он боится затмить образ той далекой девочки, не дающей ему покоя. И эта мысль показалась чудовищно стыдной и даже безобразной, потому что подсознательно он совершенно не хочет ничего в этой чужой ему женщине почувствовать, найти для себя, для своей души. Он униженно отвел взгляд в сторону, увидев, как в картонной коробке неприятно пучатся пятнистые тела щенков.

— Нормально, — ответил он и, протянув руку, снова взял стакан.

Отхлебнул напиток. Немного успокоился. Хотел что-то сказать о себе, но не знал, с чего начать. В голове кружилась служба в милиции, а об этом он говорить не хотел. Немного посидев в тишине, Павел приподнялся.

— Так я пойду? — тихо спросил он и посмотрел на Татьяну. — Еще дел много. Может, как-нибудь зайду.

Она, не отрываясь, смотрела в окно и не шевельнулась, когда он встал и направился к выходу. Сняв с крючка куртку, Павел выскользнул за порог. Ему захотелось представить, что это совершенно не тот дом, куда он стремился, и не было женщины с большими ягодицами, за которой он вошел в квартиру на втором этаже. Не было стреляющего газом напитка и детишек. Но пятнистое подвижное месиво из голых щенячьих тел, до которых было неприятно касаться, не давало отвлечься, перебралось внутрь его души, подкатило к горлу ощущением тошноты и муторности.

Вернувшись домой, он взял Клепу на руки и долго не отпускал, чувствуя родное тепло, слушая благодарное фырчанье.