Глава 3. Память: историк, поставляющий самооправдания

Много лет тому назад, когда президентом был Джимми Картер, писателя Гора Видала интервьюировал в телепрограмме Today ее ведущий, Том Брокау.

По словам Видала, Брокау начал с такого вопроса: «Вы много писали о бисексуальности…», но Видал прервал его, сказав: «Том, позвольте мне высказать вам мнение об этих утренних телешоу. Это слишком раннее время, чтобы говорить о сексе. Никто не хочет о нем слышать в этот час, а те, кто хотят, в это время им занимаются. Не начинайте этот разговор». — «Да, но, Гор, вы много писали о бисекс…». Гор снова прервал ведущего, сказав, что в своей новой книге он не затрагивает тему бисексуальности и хотел бы поговорить о политике. Брокау еще раз попытался поднять эту тему, а Видал снова отказался, заявив: «Давайте теперь поговорим о Картере… Чем он занимается с этими бразильскими диктаторами, притворяющимися, будто бы они любящие свободу, демократичные лидеры?». После этого темой интервью был Картер. Через несколько лет, когда Брокау стал ведущим телепрограммы Nightly News, журнал Time готовил о нем большую статью, и Брокау был задан вопрос об особенно трудных интервью, которые он проводил. Брокау выделил свою беседу с Гором Видалом: «Я хотел говорить о политике, — вспоминал Брокау, — а он хотел говорить о бисексуальности».

Все было «абсолютно наоборот», сообщил Видал, «но он сделал меня козлом отпущения» ^[76].

Намеревался ли Том Брокау представить Гора Видала в негативном свете? Лгал ли он, как намекает Видал? Это маловероятно. В конце концов, сам Брокау выбрал эту историю, чтобы рассказать ее репортеру журнала Time — а он ведь мог выбрать любую другую историю из своей длинной карьеры для обсуждения, а не ту, которая нуждалась в приукрашивании или лжи. Кроме того, он, конечно, знал, что репортер проверит первоначальную стенограмму интервью Видала.

Брокау исказил то, кто и что сказал, неосознанно: не для того, чтобы выставить Видала в невыгодном свете, но для того, чтобы самому хорошо выглядеть. Ему как новому ведущему программы Nightly News не подобало задавать вопросы о бисексуальности, и поэтому он верил (и помнил), что всегда предпочитал высокоинтеллектуальный разговор о политике этой сомнительной теме.

Когда два человека совершенно по-разному вспоминают об одном и том же событии, наблюдатели обычно предполагают, что один из них врет. Конечно, некоторые люди действительно изобретают или приукрашивают истории, чтобы манипулировать аудиторией или обманывать ее, как поступил Джеймс Фрей со своим бестселлером «A Million Little Pieces» ^[§]. Но большинство из нас часто как не говорит правду, так и не обманывает сознательно. Мы не лжем: мы оправдываем себя. Все мы, когда мы рассказываем наши истории, добавляем детали и пропускаем неудобные для нас факты, немного искажаем события, чтобы лучше выглядеть, и это так хорошо у нас получается, что в следующий раз мы еще что-то добавляем и приукрашиваем, мы оправдываем эту небольшую «белую ложь» тем, что история благодаря ей становится лучше и яснее — пока не оказывается, что то, что мы помним, на самом деле происходило не так или вообще не происходило.

Таким способом память становится нашим личным, поставляющим нам самооправдания историком. Социальный психолог Энтони Гринвальд описал, как «тоталитарное эго» управляет нашим «я», безжалостно уничтожая информацию, которую не хочет слышать и, как все фашистские лидеры, переписывает историю с точки зрения победителя ^[77]. Но, если тоталитарный правитель переписывает историю для будущих поколений, «тоталитарное эго» делает это для самого себя. Историю пишут победители, и, когда мы пишем наши собственные истории, мы делаем это подобно завоевателям, чтобы оправдать наши действия, чтобы хорошо выглядеть в собственных глазах и позитивно оценивать то, что мы сделали или не сделали. Если были допущены ошибки, память помогает нам помнить, будто их сделал кто-то другой, а если и мы там были — то только в роли невинных наблюдателей.

На простейшем уровне память сглаживает диссонанс, позволяя включиться механизму «ошибки подтверждения», благодаря которому мы избирательно забываем информацию, противоречащую нашим взглядам. Например, если бы мы были совершенными рациональными существами, мы бы старались помнить только умные и здравые идеи не загружали бы наш мозг всякими глупостями. Но теория диссонанса предсказывает, что мы обычно забываем как убедительные доводы наших оппонентов, так и глупые аргументы наших сторонников. Глупый аргумент в поддержку нашей собственной позиции запускает диссонанс, поскольку вызывает сомнения в мудрости этой позиции или в интеллекте людей, согласных с ней. Сходным образом, здравый аргумент оппонентов также вызывает диссонанс, потому что возникает возможность, боже упаси, что другая сторона может быть права, или что проблема требует серьезного обдумывания. Поскольку и глупые аргументы нашей стороны, и убедительные аргументы оппонентов вызывают диссонанс, теория предсказывает, что мы или не поймем эти аргументы, или быстро их забудем. Именно это и было показано в классическом эксперименте, проведенном Эдвардом Джонсом и Рикой Кохлер в 1958 г., в котором исследовалось отношение к десегрегации в Северной Каролине ^[78]. Каждая сторона запоминала разумные аргументы в пользу собственной позиции и слабые аргументы другой стороны, но забывала слабые аргументы своих сторонников и сильные аргументы оппонентов.

Конечно, наши воспоминания также могут быть очень подробными и точными. Мы помним наши первые поцелуи и наших любимых учителей. Мы помним семейные истории, фильмы, свидания, бейсбольную статистику, детские унижения и триумфы. Мы помним главные события своей жизни. Но, если мы что-то неправильно запоминаем или не помним — наши ошибки неслучайны. Повседневные ослабляющие диссонанс искажения воспоминаний помогают нам понимать мир и защищать наши решения и убеждения. Искажения еще сильнее, если они мотивированы желанием сохранить устойчивую и последовательную я-концепцию, желанием быть правым, потребностью сохранить самоуважение, потребностью оправдать наши ошибки или плохие решения, или потребностью найти объяснение, желательно, не из отдаленного прошлого, наших текущих проблем ^[79]. Измышления, искажения и простое забывание — это «рядовые солдаты» памяти, которых она призывает на передовую, когда «тоталитарное эго» хочет защитить нас от боли и смущения, возникающих, когда наши действия диссонируют с важными для нас аспектами нашего я-образа: «И я сделал это?». Вот почему исследователи памяти любят цитировать Ницше: «„Я это сделал“, — говорит моя память. „Я этого не делал“, — говорит моя гордость и остается непреклонной. В конце концов, память сдается».