Утро стрелецкой казни

Ранним августовским утром войска, участвовавшие в осаде Азовской крепости, торжественно, с громким барабанным боем и развёрнутыми знамёнами, прошествовали через всю Москву и разошлись по местам постоянной дислокации. Царь в сопровождении Преображенского и Семёновского полков, проследовал прямо в Преображенский дворец, где сразу же и заперся с Егором в своём рабочем кабинете, появившемся ещё год назад благодаря рассказам Лефорта о порядках и обычаях при европейских королевских дворах, заговорил о делах насущных:

– Не будем времени терять понапрасну на всякие бестолковые балы и праздничные пирушки. Я, Алексашка, уже твёрдо и окончательно решил: по весне обязательно отправимся в Европу – Великим Посольством. Что мы должны сделать до этого времени, чтобы отбыть со спокойным сердцем? Давай, перечисли мне всё сразу! Только не забудь – важного чего…

– Первонаперво, – осторожно начал Егор, – надо обязательно закрепить победу Азовскую. Предусмотреть деньги на ремонт крепости, на обустройство Керченского пролива и на рытьё канала судоходного – между Волгой и Доном…

– С этим всё понятно! – нетерпеливо перебил Пётр. – Распорядишься потом, чтобы завтра собралась большая Дума. Чтобы съехались все толстозадые и важные, бояре то бишь… Ну, и наших скликай, сподвижников и соратников! Продолжай, охранитель!

– Второе, мин херц, это полки стрелецкие… Алёшка Бровкин выехал нам навстречу, успел мне доложить вкратце. Очень серьёзные дела намечаются, надо пресекать – без всякой жалости! И письма имеются перехваченные: от стрельцов – к Софье и в сторону обратную…

– На завтрашний вечер, когда закончится большая Дума, пригласи для тайной беседы князя Фёдора Юрьевича! – подумав, велел царь. – И твои пусть будут – Василий Волков и Бровкин Алёша. Почитаем эти письма, ужо… Что там ещё?

– К весне надо будет подготовить пару твоих, мин херц, двойников…

– Как это – двойников?

– Ну, таких мужиков – из простых, понятное дело, которые внешне похожи на тебя: лицом там, фигурой. Одного оставим на Москве – для всеобщего непонимания. Второго возьмём с собой, в Европы… Вдруг опять появятся наёмные убийцы? Вот пусть и убивают этих мужиков, думая, что это ты, государь…

– Это – твои дела, охранитель! – небрежно отмахнулся Пётр. – Делай, как знаешь… Всё у тебя, надеюсь?

– Одно только дело осталось! – тяжело вздохнул Егор. – Это касается, Пётр Алексеевич, сынка твоего, Алексея…

– А с ним чего приключилось? Заболел, что ли? – нахмурился царь, не испытавший, впрочем, к своему отпрыску никаких чувств нежных. – Так лекарей хороших отряди к нему!

– Не в том дело, мин херц…

– А в чём тогда?

Егор задумчиво взлохматил на затылке свой огненнорыжий парик:

– Алексею уже шесть лет, большой уже мальчик… В этом возрасте дети всё впитывают в себя, что вокруг них. А что (и кто?) сейчас вокруг царевича? Попы да Лопухины. Те и другие – жадны без меры до власти и денег. Нашепчут они на ухо мальчишке всяких знатных гадостей, вырастит твой сынок злобным волчонком, зубастым, ненавидящим отца своего…

– Дельно говоришь, Алексашка, дельно! – согласился Пётр. – Предлагаешь отобрать сына у Евдокии? Что ж, готовь Указ, сразу же и подпишу! А кому поручим воспитание наследника моего?

– Предлагаю, чтобы он постоянно жил в Преображенском, под присмотром твоей сестры, мин херц, царевны Натальи Алексеевны. Она девица благонравная и надёжная – во всех отношениях. Евдокии же, как и всем родственникам её, строго запретить появляться во дворце сём! А всех твоих верных соратников мы в том же Указе обяжем участвовать в воспитании царского сына высокородного: раз в две недели посещать его – с беседами поучительными, высокоумными… Всех поимённо укажем. Вот только примерный список: генералы Лефорт, Гордон, Головин, фон Зоммер, мастер корабельный Картен Бранд, Брюс – кот учёный, я, князь Ромодановский, дядя твой – Лев Кириллович…

– Ладно, уговорил, речистый! – Царь расслабленно махнул рукой. – Может, и будет из всего этого толк конечный…

Шёл Егор к своей карете, запряжённой четвёркой гнедых (царский подарок – в честь славной виктории Азовской), и удивлялся про себя: «Что я творю такое? Зачем? Ведь так и всю Историю можно перекроить ненароком… Стрельцам непокорным головы отрубят – на два года раньше. А кто теперь вырастет из царского сына? Вместо подлого и коварного предателя – отцов помощник и верный единомышленник? Впрочем, даже интересно – как оно будет теперь, чем всё завершится… Дай Бог, чтобы Россия только выиграла от этого!»

Во дворе их нового каменного дома Егора встретила Санька – в обычном летнем цветастом сарафане, с уже заметно округлившимся животом: совсем не стесняясь слуг, бросилась ему на шею, жарко поцеловала в губы, зашептала в ухо:

– Саша, как же я соскучилась! Наконецто как люди будем ночевать сегодня, в одной постели… А давай, прямо завтра уедем в нашу Александровку? Там, наверное, сейчас очень хорошо, урожай поспел. Я варенья наварю – самого разного: яблочного, грушевого, смородинового… Как ты, Саша, согласен?

– Обязательно съездим в деревню, моё сердечко! – горячо заверил жену Егор. – Гденибудь через неделькудругую. Вот только сделаем несколько дел важных, неотложных, и съездим…

Для участия в большой Думе государевой съехалось около ста двадцати человек. Порядка сорока пяти бояр – в своих высоких ферязях и бобровых шапках, несмотря на тёплое летнее время. Остальные все – абсолютно новые: генералы, офицеры, люди инженерные и даже – торговые.

– Не бывало такого испокон Руси, чтобы иностранные людишки участвовали в сидениях Думских! – желчно и недовольно перешептывались между собой бородатые бояре. – Что творитсято? Благолепие русское нарушается…

Пётр, чтобы всем можно было разместиться в одном помещении, распорядился:

– Ломайте стенку – между парадной и совещательной палатами! Ломайте, кому сказано! Скамейки несите стулья и табуреты – какие найдутся! Бояре жирные пусть рассаживаются с правой стороны – от трона моего, все остальные, нормальные – с левой…

Стенку быстро и успешно порушили, после чего все расселись по скамьям и стульям – в указанном царём порядке, недоверчиво и зло косясь друг на друга.

– Что ж, крепко схватили мы свою фортуну за волосы! – начал царь сиденье Думское. – Но не стоит на лаврах почивать сонно, как некогда древние римляне (Лефорт о том рассказывал), обыкновение имели! Надо неустанно развивать сей успех – с прилежанием немалым… Поэтому по следующей весне надо восстанавливать крепость Азовскую, стены ремонтировать – со всем старанием, войском заселить надёжным, с надлежащим припасом огненным. То же касаемо и Таганрогской крепости, которую сейчас закладывает славный генерал Теодор фон Зоммер. Требуется посчитать тщательно и выделить денег на то – сколько ни потребуется… Вторая забота – флот азовский и черноморский следует укреплять кораблями дельными, многопушечными. Делать их будем так. Монастырям всем: с каждых восьми тысяч крестьянских дворов требую построить один корабль! Боярам и прочим чинам: с каждых десяти тысяч крестьянских дворов – также один корабль пушечный… Что за шум такой? Недовольные есть, несогласные? Смотрите у меня! – погрозил увесистым кулаком. – Если что – велю в железо заковывать! Дальше. Купечеству и людям слободским: велю сделать десять, нет, двадцать судов морских! Кто в тех кумпанствах не поспешит участвовать, буду без всякой жалости отнимать вотчины и поместья… В кумпанствах содержать необходимо: дельных плотников, пильщиков, резчиков искусных, кузнецов, иноземных мастеров корабельных, переводчиков…

С царём спорить никто не решился, за три часа посчитали необходимые денежные суммы на крепостное строительство, приговорили к трате, утвердили положение и о кумпанствах корабельных…

– Ещё дело важное имеется! – снова поднялся со своего трона царь, когда все уже облегчённо вздохнули и приготовились разъезжаться по домам. – Необходимо отобрать человек пятьдесят или даже… – Пётр задумался.

– Сто, мин херц, сто! – шёпотом подсказал Егор.

– Приказываю: отобрать сто человек молодых дворянских недорослей – из тех, что побойчей и посообразительней! Пусть ранней весной, когда ещё держится путь санный, отъезжают за границу: учиться математике, корабельному и оружейным делам, фортификации и строительству портов морских… К каждому приставить по здоровому солдату – для услуг и помощи, денег предусмотреть кормовых…

Вечером, идя по коридорам Преображенского дворца к столовой, где было назначено тайное совещание относительно козней стрелецких, Пётр недовольно посмотрел на Егора и жёстко предупредил:

– Воли много взял себе, охранитель хренов! Ещё раз влезешь прилюдно со своими подсказками – вышибу все зубы! Или велю выдрать плетьми, замоченными в соляном рассоле, как последнего дворового холопа…

Пётр, нетерпеливо распахнув дверь кулаком, вихрем ворвался в столовую, широкими журавлиными шагами подошёл к своему стулу, успокаивающе махнув по дороге рукой поднявшимся изза стола Ромодановскому, Волкову и Алёшке Бровкину:

– Сидите, други, сидите! Сейчас вот перекусим, тогда и поговорим о делах. Алексашка, по правую руку садись от меня! И не вздумай дуться! А не то обижусь и не отпущу в деревню, с женой развлекаться молоденькой…

Вечерняя трапеза – как обычно – состояла только из холодных блюд и закусок: хлеб ржаной и пшеничный тушёная зайчатина, варёные свиные и говяжьи языки, солонина, ветчина, копчёные грудки гусей и лебедей, всякая рыба – в немалом ассортименте, красная и чёрная икра, солёные рыжики и белые грузди, квашеная капуста и маринованная редька…

Выбор напитков был гораздо скромнее: квас, крепкая зубровка, Мозельское белое вино и красный церковный кагор.

Ужин прошёл в полном молчании: царь напряжённо думал о чёмто своём, остальные же не решались отвлекать его от этих размышлений. Наконец, небрежно зашвырнув в дальний угол тщательно обглоданный селёдочный скелет, Пётр заговорил – глухо и неприязненно:

– Стрельцы! Я всё помню… Мне тогда лет десять было всего, когда стрелецкий бунт правил на Москве… Но я – помню! Кровь, кишки, вылезающие из брюха боярина Матвеева. Как перед матушкиным лицом они размахивали своими бердышами… Пора разгонять все полки стрелецкие, пора! Толку от них в военное время – полный ноль, а шуму – по поводу денег… И всё как бы намекают: денег будет мало – бунту быть! – Правая царская щека сильно задрожала, но он взял себя в руки, велел коротко, по– деловому: – Давайте, подробно рассказывайте! Кто? Что?

Василий Волков, дождавшись короткого, чуть заметного кивка от Ромодановского, поднялся со скамьи, принялся рассказывать, стараясь не глядеть на Петрово лицо – страшное, потемневшее, с кривым волчьим оскалом:

– Четыре стрелецких полка стоят под Торопцом, где ты, государь, и велел службу им нести. Недовольны они этим, очень хотят вернуться на Москву, в свои старинные слободы торговые. Достоверно известно, что бунт они готовят следующим летом, когда ты, государь, надолго отъедешь из Москвы белокаменной. Планируют беспощадно уничтожить всехвсех твоих родственников и сподвижников, а на престол российский хотят посадить царевну Софью…

– Ты что говоришь такое, смерд? – сильно стукнул царь кулаком по столу, болезненно поморщился. – Об этом Посольстве только сегодня объявлено! Я и сам окончательное решение – весной ехать в Европу – принял только пять дней тому назад! А ты уверяешь, что в Торопце уже известно про то? Ты, Васька, держишь меня за дурака последнего? Отвечай, подлец, пока я тебе голову не проломил!

– Никак нет! – сильно побледнев, прошипел Волков.

– Что – никак нет?

– Не держу, государь, тебя за последнего дурака…

– Ой, спасибо, родной, уважил! Ну, а ещё чего скажешь умного?

– Пётр Алексеевич! – вмешался спокойный басом, Ромодановский. – Василий ведь ничего и не говорил про Европу. Он сказал: «Когда ты, государь надолго отъедешь из Москвы белокаменной…» Ты же, Пётр Алексеевич, никогда летом не сидишь на Москве! Всё в отъездах дальних… Вот стрельцы и решили, что и в этот раз так будет: или к Азову отъедешь – на кораблях поплавать по морю, или в Архангельск, или – на горы Уральские. Помнишь, тебя дьяк Виниус звал на Урал – посмотреть на тамошние чудеса, а ты согласился прилюдно?

– Помню! – коротко кивнул Пётр, чуть смущённо посмотрел на Волкова: – Ты, Василий, не сердись на меня! Ну, наорал маленько, ну, бывает! Должность у меня такая – царская… Что там у вас с письмами? Алёшка, докладывай!

Со своего места поднялся румяный и голубоглазый Бровкин, держа в руках несколько листков бумаги, заговорил – раздумчиво, словно бы взвешивая каждое своё слово:

– Перехватили два письма – от стрельцов к царевне Софье, в монастырь. И четыре – от Софьи к ним. Можно с уверенностью сказать, что писем было больше гораздо. Но всё перехватить нельзя, никаких сотрудников не хватит на это…

– Давай сюда стрелецкие писульки, неторопливый ты наш! – властно протянул свою длань Пётр, забормотал, зло усмехаясь, мельком просматривая бумаги: – Матушкараскрасавица, лебедь белая… На верность присягаем… Займи престол древний… Крови не убоимся… Молим слёзно… Пусть вернутся порядки прежние… Вот же засранцы! Кто подписывал сиё? Смотрика, и полковые командиры, и пятисотенные, и стольники! И что им отвечала Софья, лебедь белая?

– Во всех четырёх письмах – один и тот же ответ: «Пусть будет – как Богу сиё угодно! Софья», – доложил Алёшка.

– Ну и хитра моя сестрёнка! Змея осторожная, ядовитая…

По завершении двухчасового разговора они приняли такой нехитрый план: дождаться, когда зарядят хмурые осенние дожди и завершатся плановые учения воинские, выслать в стрелецкие полки богатый водочный обоз – в качестве милостивого царского презента, выждать суткидругие, после чего тщательно окружить злонамеренных смутьянов и разобраться с ними – как уже получится…

– Мин херц, а можно, я на недельку отъеду к себе в Александровку? – попросил Егор, провожая царя в опочивальню. – Жена очень уж сильно скучает по жизни деревенской! Вместо меня тут Волков покомандует – в делах охранных, а в полку – Федька Голицын… Можно, государь?

– Валяй! – разрешил сильно захмелевший Пётр. – Даже на две недели можешь, разрешаю! Я вот тоже решил слегка отдохнуть от дел государственных: и Анхен заждалась меня, да и из Дании прибыло с пяток девиц свежих… Преображенцев возьми только с собой десятка два: пусть тщательно охраняют моего верного охранителя…

– Да, чуть не забыл, мин херц! Можно, мы с Яшкой Брюсом при моём полку создадим лабораторию оружейную? Есть, понимаешь, парочка мыслей дельных…

– Создавайте! Кто же вам мешает? А, ефимки нужны… Пятьсот рублей хватит? Возьми в казне, я распоряжусь завтра… Хотя, и сам мог бы выделить из своей тугой мошны! Деньгито на воинских поставках вы с герром Францем гребёте – совсем даже неплохие…

Александровка встретила чету Меньшиковых голубым безоблачным небом и ласковым, но совсем уже нежарким сентябрьским солнцем.

«И всё же бабье лето – лучшее время года! – подумал Егор. – Даже в поздней весне, когда зацветают плодовые деревья, нет такого шарма и утончённости…»

В полях и садах созрел богатый урожай овощей и фруктов, а все зерновые культуры уже были успешно убраны и размещены по амбарам и житницам. Егор с удивлением узнал, что главным овощем того времени являлась репа.

«Совершенно ничего странного! – прокомментировал этот факт внутренний голос. – Картошкуто ещё не завезли из Европы, вот репа и стала основой среднестатистического крестьянского рациона…»

Из других овощей присутствовали: белокочанная капуста, морковь, редька, мелкий репчатый лук и чеснок, вернее, нечто среднее между классическим чесноком и дикой черемшой. Фрукты на Егора тоже не произвели особого впечатления: сливы выросли мелкими и кислыми, яблоки и груши были густо покрыты чёрными точками парши. Только фундук, росший в северной части господского сада, обрадовал: орехи были весьма крупными, с тонкой скорлупой и очень духовитыми.

– Ничего, Саня! – обнадёжил беременную жену Егор. – Вот весной мы с Петром Алексеевичем поедем в Европу, я там и семян разных накуплю, такое вырастет – удивишься. Мы тут всё переиначим! Крестьян заставим огородничать подругому. Да и хороших фруктовых саженцев надо будет прикупить, по весне настроить стеклянных теплиц и парников…

– Ты уедешь, а я? – жалобно спросила Санька. – Как я тут одна – без тебя? Я же обязательно умру – от злой тоски…

– Не умрёшь! – заверил Егор. – Весной ты будешь уже не одна! Так, давай сюда свой живот, я послушаю!

Пока они ехали в карете от Москвы до Александровки, жена всё дремала. Егор же за это время смастерил некое подобие стетоскопа, используя для этого самый разный подручный материал: полый рог сайгака, подаренный ему под Азовом казачьим атаманом Шубой, чашечку от разбившейся фарфоровой курительной трубки, голландскую деревянную пуговицу с круглым отверстием посередине, паклю и свежий рыбий клей.

– Саша, я боюсь! – чуть испуганно заныла жена.

– Так, отставить споры! – притворно нахмурился Егор. – Задирай быстро сарафан! Кому я сказал?

– Ой! – смешливо взвизгнула Санька. – Предупреждать же надо! Эта штуковина такая холодная и щекотная…

– Помолчи немного! Посиди спокойно чутьчуть: я слушать буду!

Минут семьвосемь он усиленно вслушивался, перемещая фарфоровую чашечку по тугому животу своей беременной супруги, наконец оторвал ухо от голландской пуговицы, надетой на сайгачий рог, и широко улыбнулся.

– Что такое? – забеспокоилась Санька. – Что тебя так рассмешило?

– Двойня у нас народится! Понимаешь? Там два сердечка стучат! Твоего, понятно, не считая. Конечно, я могу и ошибаться… Ты рада?

– Рада! Я и сама чувствую, что их двое. – В голосе жены послышалась неуверенность. – Только тогда надо будет найти опытную бабкуповитуху. Двойню рожать – дело непростое…

– Не волнуйся, моё сердечко, я буду рядом! Помогу повитухе… Почему – повитухе? Доктора позовём хорошего, заграничного, опытного…

Весь день Санька во главе пяти расторопных дворовых девок, занималась варкой всевозможных варений и фруктовых компотов, используя вместо сахара мёд и порошок из высушенных корней иванчая.

Егор же отправился в ближайшую берёзовую рощу по грибы. Ходил среди жёлтого осеннего листопада, думал о превратностях и странностях этого бренного мира. Русский осенний лес – лучшее место на этой планете для философских раздумий и придумывания мудрых и вечных сентенций…

Он набрал полную корзину крепких тёмнокоричневых маслят и смешных опят, чьи шляпки были густо «поперчены». Понизу кустарника постоянно перепархивали весёлые стайки рябчиков и куропаток, в небольшом лесном озере громко били хвостами по воде крупные щуки, отдохнувшая душа звенела от восторга и искреннего умиротворения.

«Эх, оставить бы навсегда службу царскую и поселиться в этих краях! Я был бы очень хорошим помещиком: в меру добрым, в меру – строгим… – подумал Егор. – Да царь никогда не отпустит, не оставит в покое. Да что там меня, он и всю страну в покое не оставит, никому не даст застояться и закиснуть… Пётр, он очень собакутаксу напоминает: та тоже не может долго сидеть на одном месте, ей всё надо бежать кудато, копать, искать лисьи норы…»

Ночью, уже почти засыпая, Санька едва разборчиво прошептала, обнимая Егора за шею своей горячей рукой:

– Ты такой умный у меня, всё умеешь, всё знаешь… Иногда мне кажется, что ты нездешний, не отсюда…

– Как это? А откуда тогда?

– Не знаю. Но я всё равно люблю тебя…

Через полторы недели зарядили скучные осенние дожди Егор понял, что пора возвращаться в Москву, да и царь очень не любил опоздавших…

Саньку же он решил (под охраной пяти надёжных солдатпреображенцев, получивших за это хорошую плату) оставить в Александровке: нечего ей было делать в Москве в преддверии кровавых разборок со стрельцами. Опять же, чистый деревенский воздух, парное молоко – они весьма полезны для женщин беременных…

По случаю окончания регулярных осенних учений и прибытия царского водочного обоза стрельцы на несколько суток встали единым временным лагерем, разбив несколько сот парусиновых палаток – недалеко от стен древнего безымянного монастыря.

– Вот, мин херц! – старательно объяснял Егор, водя своей подзорной трубой вслед за царской. – Здесь собрано четыре стрелецких полка: Гундертмарковский, Чубаровский, Колзаковский и Чермной. Стрельцы сильно устали во время учений, пьют уже вторые сутки, да и огневых припасов у них почти не осталось. Поэтому план простейший: преображенцы заходят с востока, семёновцы – с запада, с юга подпирают лефортовцы – вдоль берега реки Истры, с севера – полк Гордона… Когда окружение полностью завершено, даём залпы поверх их голов, предлагаем незамедлительно сдаться и выдать всех зачинщиков. Потом…

– Стоп! – остановил его Пётр. – У нас с собой есть полевые мортиры?

– Только у полка Гордона, остальные пришли налегке. А зачем мортиры, государь?

– Я знаю – зачем! – Глаза Петра заблестели нехорошим хищным блеском. – Теперь слушай сюда, Алексашка! Ты ведь командуешь Преображенским полком?

Вот и давай, дуй к своим подчинённым! Утром займёшь восточные позиции. В случае попытки прорыва – всех уничтожать ружейным боем и гранатами! Понял? А гордонцев я сам возглавлю, пусть генерал немного отдохнёт, не мальчик уже, чай… Выполнять немедленно, полковник!

Серенькое утро, одиночные солнечные лучи, боязливо пробивающиеся сквозь бесцветные перистые облака. Настроение у Егора было – ниже всякого плинтуса. Он понимал, что царь, движимый своей звериной ненавистью к стрельцам, вынесенной ещё с детских лет, решил устроить настоящую и беспощадную бойню, но ничего не мог сделать… Губить столько соотечественников было немыслимо, противно, страшно. Но – царская железная воля! Против нее не стоило идти, если, конечно, ты ещё не разочаровался в этой прекрасной жизни и не ищешь быстрой смерти…

Окружённые со всех сторон стрельцы, похоже, так и не осознали всей глубины нависшей над ними смертельной опасности. Несколько полупьяных служак в расхристанных на груди клюквенных кафтанах выбрались на ватных ногах из своих палаток и с удивлением тыкали пальцами в войска, окружившие их лагерь, недоумённо крутили головами, о чёмто достаточно спокойно переговариваясь между собой.

Солдаты первой линии Гордоновского полка расступились в стороны, пропуская вперёд полевые мортиры. Ещё через тричетыре минуты над жерлами пушек взвились вверх клубы белого дыма, утреннюю тишину нарушили гулкие громовые раскаты.

«Картечью лупят! – известил внутренний голос. – Ну что, может, на коня и вперёд? Подскакать к тем дурачкам и закричать, мол, ложитесь, не бегайте во весь рост? Опять же, может, Пётр увидит тебя и велит – прекратить огонь… Сидишь на старом полковом барабане, руками обхватив голову? Ну да, у тебя же молодая жена двойня скоро должна родиться. Не стоит рисковать! Ладно, сиди себе, сиди, трус…»

Егор только зубами немного поскрипел, но с барабана так и не сошёл…

Через некоторое время пушечный огонь прекратился, солдаты Гордоновского полка медленно пошли вперёд – с ружьями наперевес, вслед за ними шли люди в серых кафтанах, неся на своих плечах связки кандальных цепей. Приглушённо затрещали одиночные ружейные выстрелы.

«Царь велел всех раненых добивать, а в кандалы заковывать только тех, кто догадался спрятаться за естественными укрытиями и уцелел под картечным огнём!» – понял Егор.

Из четырёх полновесных стрелецких полков остались в живых и были закованы в железо только порядка пятисот человек.

– Всех ворогов гнать на Москву, учинить строгий розыск! – глухо велел Пётр, лицо которого почернело и было воистину страшным: щеки постоянно дёргались, кончики усов топорщились вверх и шевелились, как казалось, сами по себе. – Всех сотников и пятисотенных командиров прочих полков стрелецких – арестовать немедленно, заключить в кандалы, вздёрнуть на дыбы и допросить! Рядовых стрельцов, на которых не хватит кандалов, в Сибирь отправить! На рудники соляные! Дороги и просеки рубить в лесах дремучих! Полковник Меньшиков! Оставьте свой полк на Голицына и извольте сесть в мою карету…

Сильно трясло на русских ухабах и рытвинах. Пётр хмурился и нервно покусывал ручку своей немецкой трости… Наконец, он сильно потряс головой, словно отгоняя неприятные и страшные видения, и печально посмотрел на Егора:

– Что, осуждаешь меня, охранитель? Мол, жесток без меры? Нуну… Не тебе судить меня! Это мои враги, враги по крови! Даже если это и смертный грех, то он только мой… Я сам отвечу перед Богом! Ладно, проехали, как ты сам говоришь иногда. Давай лучше начнём разрабатывать маршруты будущие, европейские…

Большинство закованных стрельцов доставили прямо в Преображенское, рассадили по тесным клетям, амбарам и погребам. Сутки отдохнув в обществе иноземных девиц лёгкого поведения, царь приступил к тщательному розыску. Отбоя от желающих лично проводить жестокие допросы не было. У Егора сложилось твёрдое впечатление, что все вокруг просто горели желанием угодить царю.

«А ведь Петра окружающие уже боятся понастоящему, до икоты холодной, кладбищенской, – подумалось. – Поняли, бедолаги, что царь способен практически на всё, и ни перед чем и никогда не остановится. И кровь ему – вовсе не кровь, а так – водичка розовая…»

В многочисленных застенках безостановочно скрипели дыбы, глухо щёлкали кнуты, на улицах день и ночь кипели котлы со смолой и дёгтем. Утробные стоны и жуткие звериные вопли вырывались на улицу через изредка открываемые по той или иной надобности двери…

Егор, пользуясь всеобщей суетой и большим количеством катовдобровольцев, уехал в свой полк, куда также письмом вызвал и Якова Брюса. Целыми днями и вечерами они сидели вдвоём: намечали основные направления работы своей будущей оружейной лаборатории, составляли списки необходимого оборудования, даже рисовали отдельные эскизы и чертежи – по конкретным идеям и наработкам.

– Порох и патроны – это отдельная тема! – старательно втолковывал Брюсу Егор. – Вот примерная схема работы: боёк ударяет по капселю, происходит возгорание пороха, вернее, маленький взрыв, пороховые газы выталкивают с большой скоростью пулю, то есть боевую её часть, наружу… А железо: стволы, курки, возвратные пружины, – это отдельное направление. Понимаешь? Да, ещё и железо нужно качественное… Ладно, начнём с малого. Вот в том пустующем амбаре, за баней полковой, всё и оборудуем. Поставим там токарный и сверлильный станки, тиски слесарные. А с порохом, Яша, ты у себя пока поработай, в домашней лаборатории. Я тебе дам пару наводок…

Через неделю, уже ближе к вечеру, в полк неожиданно примчался царский гонец со срочным посланием. Егор, догадываясь о содержании, передал письмо Якову. Тот вскрыл конверт, вытащил небольшой лист бумаги, прочёл, побледнел, вскочил на ноги, снова опустился на стул, рванул тесный ворот мундира.

– Эк, как тебя проняло! Глотника, братец, винца! – Егор заботливо поднёс к губам Брюса вместительный бокал с испанским хересом.

Яков жадно выпил содержимое бокала – до самого дна, посмотрел на Егора испуганными, совершенно детскими глазами, проговорил хрипло:

– Данилыч! Царь приказывает нам всем стать палачами! Вот, сам прочти…

Егор взял в руки лист мягкой немецкой бумаги, изготовленной из тряпья и ветоши, начал медленно и вдумчиво читать, задумчиво шевеля губами. Из царского послания следовало, что на завтрашнее утро была назначена массовая казнь стрельцов, повинных в измене государственной. Боярам, а также всем генералам и полковникам, неукоснительно предписывалось прибыть на Красную площадь, и собственноручно, пред светлыми царскими очами, казнить «хоть одного ворога злого». Возможность того, что ктото может возражать и ослушаться, в письме даже не рассматривалась…

– Александр Данилович, поеду я домой! – потерянно кивнул головой Брюс, который тоже недавно был произведён в полковники, хотя и не имел реального полка под своим началом. – Молиться буду всю ночь, твёрдости у Бога просить, чтобы не опозориться завтра – перед царём и всеми остальными…

Ночью Егору не спалось. Много ему пришлось испытать в этой жизни, и людей убивать приходилось, но то – в боях, схватках, защищая свою жизнь, или жизнь других персоналий, которых он был назначен охранять… А тут предстояло стать настоящим палачом: прилюдно казнить беззащитного человека, не способного даже сопротивляться…

Наступивший октябрьский день выдался неприветливым и промозглым, над Красной площадью мела лёгкая пороша. На высоком и длинном деревянном помосте были расставлены в десять рядов ровно триста пятьдесят массивных плахколодин, в торцы которых были воткнуты тяжёлые топоры – самого устрашающего вида. С трёх сторон площадь была тщательно окружена несколькими рядами солдат Лефортовского полка, за солдатскими кафтанами неясно угадывались любопытствующие народные массы. Будущие потенциальные палачи, распавшись на отдельные группки, зябко приплясывали на холодном северном ветру – с четвёртой стороны, рядом с отдельной деревянной площадкойтрибуной, значимо возвышающейся над площадью. На площадке, в окружении простых длинных скамей, стоял походный царский трон, спешно доставленный из Преображенского дворца.

Наконец, с почти часовым опозданием, подъехал Пётр, за его возком следовало восемь карет с иностранными послами, приглашёнными на это необычное, но совершенно официальное мероприятие. Царь с выражением бесконечной скуки на помятом лице, закрываясь краем своей голландской шляпы от резких снежных порывов, поднялся по широким ступеням на трибунное возвышение, вольготно устроился на своём троне. За ним поднялись, о чёмто тревожно переговариваясь, иноземные послы.

Пётр махнул рукой, тут и там зазвучали громкие голоса: это дьячки и специальные глашатаи, забираясь на переносные лавки, во весь голос зачитывали все прегрешения и провинности преступников, приговорённых к страшной смерти. Дружно зазвенели церковные колокола, после чего солдаты в форме Гордоновского полка стали заводить на помост обнажённых по пояс стрельцов, руки которых были заведены за спины и крепко скованы там цепями.

Вот уже все приговорённые были поставлены на колени, а их головы положены на плахи. Царь поднялся с походного трона, поднял руку вверх, дождавшись гробовой тишины, весело объявил:

– Смотрю, палачей у нас явно не хватает: ворогов казнимых раза в два больше будет. Велю: каждому снести по две головы! Кто ослушается, тот познает мой гнев царский! Что застыли? Можете начинать! Охранитель мой верный, покажи другим пример!

Зло сплюнув в сторону, Егор поднялся на помост, прошёл к дальней правой колоде.

«Наплюй на всё и не думай ни о чём! – вдумчиво посоветовал внутренний голос. – Тупо взял в руки топор: удар, разворот направо, два шага, второй удар. Потом, не глядя по сторонам, спрыгнул с помоста и ушёл… Переживаниям душевным предашься гденибудь в другом месте, уже без свидетелей…»

Он, сильно упёршись ногой в плаху, вытащил топор из её торца, примерился, сделал несколько глубоких вдоховвыдохов…

– Эйэй! – неожиданно донёсся недовольный голос Петра. – Алексашка, мать твою! Куда – без команды? Жди, не самовольничай у меня…

Егор, болезненно передёрнувшись, бросил топор на деревянный настил, непроизвольно посмотрел вниз: прямо на него с плахи таращился – с совершенно неописуемым ужасом выпуклый серый глаз, на ресницах которого повисла крупная и прозрачная слеза…

– Чтоб вас всех – да поразному! – негромко ругнулся Егор, еле сдерживаясь, чтобы крепко не заткнуть уши пальцами.

Вокруг творилось чтото невообразимое: грязная матерная ругань, тоскливый вой, жалобные причитания, ктото громко и безудержно блевал, Яков Брюс потерял сознание, и солдаты уволокли его безвольное тело кудато в сторону…

Команды на начало казни всё не поступало, голова у Егора закружилась, перед глазами, сливаясь в самые различные геометрические фигуры, заплясали цветные пятна…

Вдруг чтото изменилось: опять послышались певучие голоса глашатаев, совсем рядом с ним ктото принялся громко, с явным облегчением, истово возносить благодарности Святому Андрею и Святому Георгию…

– Что случилось? – спросил Егор у своего соседа, боярина Буйносова, который мелко крестился и без устали клал поясные поклоны – словно забавная детская игрушка «Ванькавстанька». – Да остановись ты, уважаемый! Толком говори!

– Государь милует злодеев! – радостно объявил Буйносов, и по его щекастой физиономии потекли частые счастливые слёзы…

Вечером за дружеским столом царь очень довольный сам собой, громко вопрошал:

– Что, хорошо я придумал? И своих людей проверил: у кого какая закалка, кто предан мне понастоящему, а кто – только на словах сладких. Да и послам иноземным показал, что в России нынче не варвары живут кровавые… Пусть теперь весной наше Великое Посольство в Европах принимают с почестями, как равных себе! Вот и выпьем за это! До краёв наполняйте ваши чарки и чаши…

В конце застолья Егор поинтересовался у Ромодановского судьбой прощеных стрельцов. Князь Фёдор громко рыгнул и, печально вздохнув, ответил:

– По бумагам считается, что их отправили в Таганрог – возводить морской мол, за которым корабли смогут пережидать шторма осенние. То – по бумагам… Не, охранитель, уже на завтрашнем рассвете закопают мои люди стрелецкие мёртвые тела в овраге далёком, подмосковном. Пётр Алексеевич врагов своих не прощает, никогда…