Глава 3. Потери начинают пугать
В коридорах обкома партии, помещавшегося в старинном трехэтажном особняке с прямоугольными колоннами в самом начале центральной улицы города, стояла в эти часы мертвая тишина. Сотрудники отделов забились по кабинетам и не высовывались. Если кому-то вдруг нужно было пройти по второму этажу мимо так называемой «первой приемной», то он проходил бесшумно, на цыпочках, избегая смотреть в сторону наполовину открытой двери, за которой в такой же гробовой тишине сидела похожая на серую мышку личный секретарь первого Таисия Филипповна.
В обкоме узнали о случившемся поздно ночью, когда из ЦК пришла шифротелеграмма, в которой после лаконичной фразы о кончине генерального содержалось указание: до официального сообщения ТАСС информацию не разглашать, обеспечить поддержание общественного порядка и охрану стратегических объектов области. Ответственный ночной дежурный позвонил по ВЧ первому секретарю на квартиру и, волнуясь, доложил. Тот сказал глухим голосом: «Я уже знаю» и велел подослать ему дежурную машину и вызвать в обком всех членов бюро и заведующих отделами. Дежурному показалось, что голос его дрожит.
Когда рядовые сотрудники обкома явились утром на работу, в коридорах их уже ждала весть о том, что ночью заседало экстренное бюро, что все начальство с половины третьего находится на местах и что на 9.15 назначены совещания в отделах, где будет определен порядок работы на ближайшие дни. Телефоны в отделах не умолкали, звонили из районов, спрашивали, правда ли, что умер кто-то из высшего руководства и не сам ли Брежнев. Звонили также из разных общественных организаций, вроде общества «Знание», местного отделения Союза композиторов и ДОСААФ, и интересовались тем же. Официального сообщения все еще не было, но траурная музыка по радио и телевидению не оставляла никаких сомнений. Инструкторы обкома выкручивались, как могли. Кому-то, кого хорошо знали лично, давали понять, что да, правда, да, сам. Менее или вовсе незнакомым отвечали: слушайте радио, скоро передадут официальное сообщение. Главная мысль, которая всех сейчас по-настоящему волновала, была не о Брежневе, а о первом секретаре обкома Иване Демьяновиче Масленове. С тех пор как в январе умер Суслов и на его место в ЦК пришел Андропов, над Масленовым начали сгущаться тучи. Первым тревожным звоночком стала критическая статья в «Правде», в которой ставились под сомнение некоторые особенно высокие показатели в рапортах области Москве и содержался намек на показуху в работе обкома. Дальше — хуже. Летом были арестованы сразу трое ответственных партийных работников, в том числе секретарь обкома Кочура, курировавший торговлю, а недавно бесследно исчез один из ближайших доверенных лиц и личных друзей Ивана Демьяновича первый секретарь Черноморского горкома Ветер. Эта темная история уже несколько месяцев будоражила не только обком, но и всю область, но никто не знал ее разгадки, разве что сам Масленов, а он хранил по этому поводу полное молчание. Видно было, однако, что история эта сильно его подкосила. Круг сжимался, но первого пока не трогали, и все в обкоме знали, что, пока жив Брежнев, не тронут — они были дружны больше, чем предполагали отношения генерального секретаря с одним из местных руководителей. Было, например, известно, что Иван Демьянович, бывая в Москве, ездит с подарками, или, как он сам это называл, «дарами Юга», на дачу к Брежневым, знается с Викторией Петровной, может запросто позвонить им домой…
Теперь в отделах гадали: кого изберут новым генеральным. «Если Андропова, — говорили друг другу обкомовские знатоки, — Демьяну крышка». Не то чтобы о нем жалели, не то чтобы любили его в обкоме — больше боялись, однако привыкли за десять лет, которые он руководил областью, и другого на его месте просто не представляли. Особенно опасались возможных в ближайшее время перемен секретари и заведующие отделами, многие из которых уже давненько сидели в своих креслах и были поэтому первыми кандидатами на вылет, начнись сейчас перетряска кадров. Опять же все эти дела о хищениях социалистической собственности в особо крупных размерах… Следствие только разворачивалось, в области с лета работала бригада Генеральной прокуратуры, и было совершенно непонятно, чем все это может кончиться. Незадолго до ноябрьских праздников по обкому пошли слухи, что Кочура, находящийся сейчас в следственном изоляторе Лефортово в Москве, начал якобы давать показания, в которых фигурирует уже с десяток фамилий крупных руководителей области, но не только, есть кое-кто из ЦК и Совмина.
6 ноября, собрав, как обычно, весь аппарат обкома, включая машинисток и водителей, чтобы поздравить с наступающим праздником, Иван Демьянович как бы между прочим сообщил, что утром разговаривал по телефону с Леонидом Ильичом, который передавал привет и просил поздравить от его имени с праздником коммунистов, всех трудящихся области и особо — партийный аппарат.
— Я также от всех нас поздравил Леонида Ильича с 65-й годовщиной Октября, — сказал Масленов, — и, пользуясь, как говорится, случаем, просил его… — тут он сделал паузу и обвел глазами большой зал, где обычно проходили пленумы обкома, а сейчас больше половины мест было свободно, — поддержать нас, а то, понимаете, стали на областную парторганизацию в последнее время наезжать со всех сторон. То писака какой-нибудь, который думает, что если он собкор «Правды», то ему все позволено, и что он и наша уважаемая газета «Правда» — это одно и то же. То, понимаете, следователи недобросовестные ищут, чем бы, как говорится, скомпрометировать область. Так вот я вам докладываю, что Леонид Ильич нас поддерживает и в обиду не даст. Так и сказал: «Передай товарищам, пусть работают спокойно».
В разных концах зала раздались жидкие аплодисменты, захлопал сам себе и Масленов. Все ждали последней, «фирменной» его шутки, которая уже много лет произносилась им перед собраниями аппарата накануне всех праздников.
— Ну что, еще раз всех с праздником! И чтобы, как говорится, без потерь в наших рядах!
Тут уж захлопали все и дружно. Пожелание это, обычно понимаемое просто и по-житейски — в том смысле, чтобы никто за праздники не набрался лишнего и в положенный день все, «без потерь», вышли на работу, теперь прозвучало в каком-то новом, несколько даже зловещем смысле. Потери последних месяцев были нешуточными. В поддержку Брежнева верилось не очень. Все знали, что он уже давно отошел от дел и вряд ли даже в курсе, что происходит в стране. Более того, с некоторых пор не очень верили и Масленову, когда он пересказывал свои телефонные разговоры с генеральным, подозревали, что никаких разговоров давно уже нет, а первому просто хочется поддержать моральный дух аппаратчиков и собственное сильно пошатнувшееся реноме.
И вот теперь, узнав о смерти генерального, гадали: усидит или не усидит Иван Демьянович, и, если не усидит, кого могут прислать на его место. А в том, что будет варяг, сомнений даже не возникало. Во-первых, такова была общепринятая практика, а во-вторых, «свои» окончательно вышли у ЦК из доверия после всех этих громких дел и темных историй. Назывались и тут же отвергались разные фамилии, в общем, сотрудникам обкома было чем заняться в этот день между ответами на телефонные звонки и вызовами к заведующим, дававшим все новые и новые «вводные» касательно подготовки к всенародному трауру.
Иван Демьянович Масленов был 1917 года рождения, чем чрезвычайно гордился, при этом он был не просто ровесник революции, но полный ее ровесник, так как родился 25 октября по старому, 7 ноября по новому стилю. По этой причине ноябрьские праздники он особенно любил, это был одновременно день его рождения и, можно сказать, профессиональный праздник, поскольку всю свою сознательную жизнь он состоял на советской и партийной работе и даже в шутку сам себя называл «профессиональным революционером». В области у него был непререкаемый авторитет, его боялись председатели колхозов и директора предприятий, которых он знал всех — в лицо и по именам, интеллигенция же его не любила, считая человеком грубым и малокультурным.
Еще гордился Иван Демьянович тем, что в войну был в той же 18-й армии, что и Леонид Ильич, правда, на фронте они нигде ни разу не пересеклись, но это не мешало ему называть себя при случае «однополчанином» Брежнева. В последнее время Масленову редко удавалось говорить с генеральным, помощники оберегали того от всяких лишних контактов. Он с трудом пробился к нему накануне праздника, но разговор был не о делах, а так, ни о чем. Брежнев спросил: «Ну как там у вас погода, Ваня, тепло?» Иван Демьянович сказал: «Пока тепло, Леонид Ильич». «А здесь холодно», — сказал Брежнев, и слышно было, как тяжело он дышит в трубку. Говорить о том, что особенно волновало его в последнее время, Масленов не решился.
Между тем происходившее в области уже не просто волновало, а всерьез пугало Ивана Демьяновича. Он никак не ожидал такого поворота, и от обычной его уверенности в себе теперь мало что осталось. Особенно сильно подвел его старый друг Гриша Ветер, бесследно исчезнувший в начале осени. Накануне того злополучного дня был пленум обкома, рассматривали состояние дел в общественном животноводстве. Масленов больше часа читал с трибуны доклад, время от времени отрываясь от подготовленного сельхозотделом текста и обращаясь к кому-нибудь из сидящих в зале: «Вот ты, Павел Петрович, на последней конференции обещал нам поднять надои. А район как сидел на двух с половиной тысячах, так и сидит, как прикажешь это понимать?» Потом, когда пошли выступления, он смотрел из президиума в зал, видел в боковом ряду, у окна, Ветра, заметил, что тот дергается, нервничает, еще подумал: «Это он из-за Берты…»
Недели за две до этого в Черноморске была арестована Берта Бортник, директриса городского треста ресторанов и столовых, и, судя по тому, что успел доложить Масленову областной прокурор, дело обещало быть очень громким, возможно, таким, каких в Благополученске никогда еще не бывало. Масленов и сам знал эту Берту — полную даму лет 55-ти с большим начесом на голове, со множеством колец на коротких толстых пальчиках. Несколько раз она лично прислуживала за столом, когда Масленов привозил в Черноморск кого-нибудь из высокопоставленных москвичей. Было это за городом, на закрытой даче, окруженной высоким каменным забором, хорошо охраняемой, куда никто, кроме Ветра и Берты, не имел доступа. В другое время Масленов мог бы сказать прокурору: «Эту женщину не трогайте», и дело бы закрыли, не успев начать. Но сейчас он выслушал молча и только попросил: «Держи меня в курсе». После пленума Ветер первым зашел к нему в кабинет, оставив в приемной целую очередь первых секретарей райкомов, всегда использовавших приезд на пленум, чтобы «порешать» какие-то свои вопросы. Эти-то первые секретари потом и вспоминали и рассказывали вполголоса, что да, заходил и пробыл долго, из-за чего все злились (время было позднее, а надо было еще возвращаться в районы), но что вышел он сильно расстроенный, даже не попрощался ни с кем. Про то, о чем они там говорили с Масленовым, никто, конечно, не знал, разговор был без свидетелей — даже помощника, обычно присутствовавшего и записывавшего по ходу дела поручения, первый отослал из кабинета. Сам Иван Демьянович старался этот разговор не вспоминать, и только две последние фразы гвоздем сидели в мозгу, не давая покоя.
Сейчас он лежал на диване в комнате отдыха, прикрыв глаза, и чувствовал, что начинается аритмия, сердце стучало неровно, с провалами, еще бы, ночь не спать и такие переживания. В половине седьмого утра он пробился на дачу в Заречье, говорил с Викторией Петровной. Сначала она просто плакала, а он торопился сказать в это время какие-то слова, переходил с официального языка на житейский, сам чуть не плакал, потом она немного успокоилась, рассказала, что умер Леонид Ильич во сне, даже не охнул, 9-го еще ездил на работу, был там аж до семи вечера, приехал на дачу со своим Володей, вроде такой, как всегда, не жаловался, правда, телевизор не стал смотреть, даже программу «Время», сказал: «Устал я…» и рано пошел спать, а она еще смотрела, легла где-то в одиннадцать, а утром…
— Я-то думала, он спит, встала и пошла вниз… — тут она снова заплакала. — Мне в восемь инсулин колют, строго по часам, потом завтракать села, а он, видно, уже часа два как… Иван Демьянович представил, как она спала рядом с мертвым и не знала, и мурашки побежали у него по спине. Но позже он не раз думал, что о такой смерти можно только мечтать — уснул и не проснулся, и никаких мучений ни тебе, ни родным.
Надо было встать, позвать кого-то, чтобы доложили, что сделано, подготовлено ли соболезнование от обкома, что в городе, что в районах, официального сообщения все еще нет, но люди наверняка уже знают, не дай Бог, какое-нибудь ЧП в такой день… Он поморщился, вспомнив, что одно ЧП уже есть, с этим самолетом, будь он неладен. Ему доложили, когда он стоял на трибуне и принимал демонстрацию, тут же отправил второго секретаря заниматься, а сам продолжал стоять, улыбаться идущим внизу людям, помахивая им рукой, но настроение уже, конечно, было испорчено. «Вот тебе и подарочек ко дню рождения», — злился, сам не зная на кого. Самолет был рейсом из Благополученска в Севастополь, угонщики — здешние жители, два брата по фамилии Шульц решили таким образом эмигрировать в ФРГ. Личности установили быстро, доложили, а что толку — самолет уже садился где-то в Стамбуле. Оказалось, это была еще не самая плохая новость этих ноябрьских, сразу после праздников ждало кое-что похуже. «Зачем они его потащили на Мавзолей 7-го? — думал он, — там же холод собачий, а ну-ка больному человеку простоять на ногах да на холоде столько времени, вот и результат!»
Он поднялся нехотя, поправил галстук, брюки. Сердце не отпускало, достал лекарство, глотнул. Надо было идти и что-то делать, но впервые все дела казались пустыми, ненужными, ясно подступила мысль, что это конец, что больше уже ничего не будет. И в то же время что-то внутри сопротивлялось: да неужели конец, нет, не должно, не должно, столько лет отдано… Но кто теперь на это посмотрит? Возраст пенсионный — 65, скажут: хватит, уступи место молодым. А где они, эти молодые, никого же нет поблизости, равного ему по опыту, никого, пришлют чужака и начнет тут все с ног на голову переворачивать. Он подумал об этом как-то вскользь, не как о главном. А главное было вот что: хотя бы дали уйти спокойно на пенсию, хотя бы не опозорили на весь белый свет, не начали копать и под него тоже, как под многих уже копают. И снова выплыл проклятый Гришка Ветер, как он стоит уже почти у дверей злой и растерянный и повторяет одну и ту же фразу: «Так что же мне делать, скажи, что мне делать?» «Исчезнуть», — отвечает ему Иван Демьянович.
…Искали Ветра целых полтора месяца — милиция, водолазы, вертолетчики — метр за метром прочесывали окрестные горы, лес, дно морское и — ничего, никаких следов. Был человек — и нету. Инопланетяне унесли. Начальник УВД несколько раз заходил, спрашивал:
— Может быть, прекращать уже поиски, а, Иван Демьянович? Люди устали, да и бесполезно это…
— Ищите, — отвечал Масленов.
…Он вошел, наконец, в кабинет, сел к столу, взгляд упал на лежащий с краю макет книги с его, Масленова, именем на обложке. «А с этим что теперь делать?» — мелькнуло в мозгу, но он прогнал эту мысль: ерунда, мелочь, разве об этом сейчас надо думать? Нажал подряд три кнопки, в селекторе с готовностью отозвалось несколько голосов:
— Да, Иван Демьянович!
— Слушаю вас, Иван Демьянович!
— Заходите… — без всякой энергии сказал Масленов и нажал еще одну кнопку — приемной.
— Таисия Филипповна, чайку, погорячее, что-то знобит меня…
— Так похолодало же, Иван Демьянович, — по-домашнему просто отозвалась секретарша, включая в розетку чайник.