Книга: Правила игры



Правила игры

Владимир АРЕНЕВ

ПРАВИЛА ИГРЫ

Вся наша жизнь – игра Исуур.

«Беседы в пути».

ПРИБЫТИЕ

В ущелье Крина мы попали только к вечеру. Автобус бесшумно остановился перед гостиницей – разомлевшие от жары и долгой тряски пассажиры начали выбираться из салона. Кто-то щелкал фотоаппаратом, но слишком лениво, скорее по привычке: туристы все-таки…

Большинство же просто стояло и, запрокинув головы, глазело на «Последнюю башню». Это массивное каменное сооружение когда-то было сторожевой башней, но с тех пор минуло уже несколько сотен лет. Нынче же важная стратегическая единица старого Ашэдгуна превратилась в не менее важную туристическую единицу Ашэдгуна нового. Верно сказал древний мудрец Исуур: «Время – великая сила, обладающая способностями лекаря и капризным характером ребенка». Годы превратили башню в место паломничества тех, чьи предки когда-то штурмовали ее стены. А что будет еще через пару сотен лет?..

От этих мыслей меня оторвал негромкий, но властный голос:

– Господа туристы, прошу вас подойти ко мне.

У подножия широкой каменной лестницы, ведущей наверх, стоял сухощавый старик, облаченный в серую хламиду и подпоясанный нарагом – поясом с метательными ножами. Светло-голубые глаза внимательно осмотрели каждого из прибывших, затем последовали шаг вперед и почтительный поклон.

– Гостиница «Последняя башня» рада приветствовать дорогих гостей. Я ваш повествователь, господа. Меня зовут Мугид, и именно мне предстоит познакомить вас с трагической историей четырех башен Крина.

Мы приблизились к старику и смотрели на него во все глаза. Вроде бы ничего особенного в нем не было. И тем не менее он – повествователь. Один из немногих людей, способных не только на словах, но и зрительно-акустическо-тактильными образами передать все, что произошло здесь четыре сотни лет назад. Талантом повествователя обладают считанные единицы, и все они добровольно соглашаются стать живым аттракционом. Странные люди… До сих пор неясно, например, как удается повествователям передавать эти самые образы, как они добиваются того, что внимающий испытывает эффект присутствия, откуда, наконец, они знают о том, что случилось сотни лет назад. Ученые давно уже потеряли надежду исследовать сей феномен и только махнули рукой: пускай живут, как хотят. И повествователей это, похоже, вполне устраивает.

– Впрочем, господа, – продолжал тем временем старик, – сегодня вы должны как следует отдохнуть, чтобы завтра мы могли всецело заняться повествованием. Прошу вас, следуйте за мной.

Он развернулся и стал подниматься по лестнице. Мы шли за ним, благоговейно притихшие и готовые погрузиться в романтическую атмосферу былого.

К сожалению, это «погружение» началось буквально с первых шагов. По непонятной причине хозяева «Башни» решили не тратиться на сооружение здесь лифта или другого подъемного устройства, и мы вынуждены были идти наверх пешком.

Впрочем, лучше так, чем подземными путями да в полной темноте, – подумалось мне. – Ведь когда-то даже этой лестницы не было, а все четыре башни, расположенные в ущелье, имели лишь два входа – по одному на каждую сторону, – и начинались они где-то аж в долине Ханха. Это потом уже в стене вырубили лестницу – когда Крина потеряло свое стратегическое значение.

Строители лестницы позаботились об усталых путниках: через равные промежутки ступеньки чередовались с небольшими площадками, на которых можно было остановиться и перевести дух. Мы честно останавливались и переводили.

Площадки, в отличие от самой лестницы, были оборудованы невысокими металлическими ограждениями. Я подошел к краю, прислонился к холодным прутьям заборчика и, перегнувшись, посмотрел вниз. Автобус, который привез нас сюда, уже почти выехал из ущелья, и можно было различить только его ярко-желтую крышу.

Солнце садилось, и в Крина стало темнее и прохладнее. В сумерках дно ущелья просматривалось плохо; там зашевелились тени, и казалось, это духи древних воинов пришли сюда, чтобы поприветствовать нас. Я поежился и взглянул на повествователя. Старик стоял в стороне от группы и смотрел туда же, куда и я минуту назад, – вниз. Его загорелое лицо в накатывающейся темноте выглядело совсем черным, только развевались на ветру седые пряди. Мугид словно забыл о том, где он и кто он: безжизненно повисли руки, и взгляд устремился в одну точку, наблюдая нечто, скрытое от нас, неповествователей. Потом старик вздрогнул и, извинившись, повел гостей дальше.

Теперь мы были даже рады продолжить восхождение, потому что на лестнице стало ощутимо холоднее. К тому же не знаю, как других, – меня смущал вид вечернего Крина. Было в нем нечто мистическое, древнее – вызывавшее из самых глубин памяти тот давний, детский, казалось, навсегда побежденный страх перед темнотой.

Оставшийся путь мы преодолели значительно быстрее, и вскоре Мугид распахнул перед нами высокие металлические створки, за которыми были тепло и свет. Мы вошли в большой гулкий зал, который освещали изготовленные в виде факелов лампы. Вообще интерьер гостиницы был стилизован под древнеашэдгунский: на стенах висели старинные гобелены, копии мечей и щитов, головы диких зверей и знамена.

К нам подошли несколько слуг, одетых в цветастые наряды, опять-таки соответствующего покроя.

– Сейчас вас отведут в комнаты, – объяснил старик. – Через час в Большом зале начнется ужин. Слуги к этому времени придут за вами, так что заблудиться в «Башне» вам не грозит. После ужина каждый будет предоставлен сам себе. Я бы советовал пораньше лечь спать, чтобы набраться сил для завтрашнего дня. Но, господа, это я оставляю на ваше усмотрение. Итак, встретимся через час.

Он поклонился и исчез в одной из неприметных дверец, рядом с гобеленом красно-бурых тонов, на котором была изображена охота вельмож. Стремительно несущиеся кони вперемешку с гончими настигали затравленного оленя. Тот откинул на спину изящные рога и бежал из последних сил, роняя на траву капли крови. Над лопаткой у зверя торчала стрела, еще одна нависла над ним, выпущенная азартным стрелком. Что-то кричал молодой принц, охаживая своего жеребца плеткой-девятихвосткой; пронзительно трубил загонщик, и вспугнутые шумом птицы вились над их головами.

Красиво вышито, хотя и излишне жестоко. Гобелен, разумеется, изготовили специально по заказу владельцев гостиницы – вряд ли он сохранился бы так хорошо, если б ему было несколько сотен лет. Я не удержался и прикоснулся рукой к оленю: мягкие шелковистые нити напоминали звериную шерсть. Я провел пальцами чуть выше, там, где виднелось древко стрелы с черно-алым оперением. Здесь нити были жестче и более упругие, словно я касался не гобелена, а настоящей стрелы.

Легкое покашливание за спиной вынудило меня обернуться. Мои спутники уже поднимались по широкой лестнице, прижавшейся изнутри к стенам башни. Из прибывших здесь остался лишь я один. Рядом стоял и ждал слуга. Он был из тех молодых людей, чье лицо, увидев, мгновением позже забываешь, – неприметная, ничем не выдающаяся на первый взгляд личность.

Слуга протянул руку к моей дорожной сумке, переброшенной через плечо:

– Позвольте, господин.

Я с облегчением отдал ее и последовал за своим провожатым.

Мы поднялись на четвертый этаж, вошли через арочный проем в кольцевой коридор и зашагали мимо ряда массивных каменных дверей. По пути слуга показал мне, где располагается туалет и ванная комната, и сообщил, что курить здесь принято только в специально отведенном помещении. Я ответил, что не курю, и он бесстрастно кивнул, ни на мгновение не сбившись с шага.

Наконец у одной из дверей слуга остановился, извлек из кармана громадный ключ и стал ворочать им в замочной скважине. Раздался скрежет, дверь отворилась, и мы вошли внутрь.

Здесь было тесновато, но ничего другого я, признаться, и не ожидал: все-таки мы находились в сторожевой башне, пускай и переделанной в гостиницу. (Тем более что и сама гостиница предназначалась лишь для тех, кто приезжал внимать повествователю.) Низкий потолок, маленькое узкое окошко. В комнате стояла вполне современная кровать, у окна – небольшие столик и тумбочка. У другой стены высился деревянный шкаф, тоже оформленный под старину. С потолка свисала трехрогая люстра с плафонами в виде свечей, а над кроватью привинтили массивный светильник – видимо, на тот случай, если жильцу вдруг захочется почитать ночью. Окно было закрыто стеклянной заглушкой, которая при желании легко снималась. Слуга показал мне, как это делается, пообещал вернуться через час, чтобы отвести в Большой зал, и ушел. Его шаги некоторое время отдавались приглушенным эхом, потом стихли, и все вокруг погрузилось в махрово-ворсистую тишину.

Когда через час слуга явился за мной, я был, как говорится, при полном параде. Запер дверь и последовал за слугой.

Мы вышли из кольцевого коридора на лестницу и спустились до второго этажа. Распахнулись высокие парадные двери, испещренные иероглифами древнеашэдгунского алфавита, и я оказался в Большом зале.

Если бы не длинный прямоугольный стол, я принял бы это помещение за одно из отделений исторического музея. Впрочем, создавалось впечатление, что вся «Башня» – один огромный музей. Здесь, например, была та его часть, в которой собрались экспонаты, так сказать, кулинарно-сервировочного направления. Расписные блюда с мастерски запеченной или зажаренной дичью, разнообразные салаты в древних фигурных салатницах, старинные вина в плетеных бутылях, горки ажурных пирожных и печенья… Да, жили когда-то люди! Часть гостей уже восседала за столом на высоких стульях с ножками в виде львиных лап. За столом же находился и наш повествователь. Он знаком попросил меня садиться, и я сел, оглядываясь по сторонам, как восторженный мальчишка.

– Удивительно, правда? – произнес у меня над ухом очаровательный голос.

Я повернулся, чтобы посмотреть на его обладательницу. Рядом со мной сидела девушка в красном вечернем платье, весьма и весьма облегающем. Чуть улыбаясь, она смотрела на меня и ждала ответа. Она ехала сюда вместе с нами, и я, конечно, обратил на нее внимание, но мы сидели далеко друг от друга, да и я был слишком занят

/мыслями о том, что предстоит сделать/

предвкушением повествования…

– Верно, – кивнул я ей. – Такое ощущение, словно мы перенеслись лет на четыреста назад.

Хм, банально. Мог бы придумать что-нибудь получше.

– Я не о том, – покачала она головой, озорно улыбнувшись. – Удивительно, как можно так заблуждаться. Ведь здесь намешано сразу несколько эпох, понимаете? Стулья эти – и рядом гобелены, мечи, копья – все из разных времен. Наверное, на простых обывателей это производит впечатление, но тем, кто в этом более-менее разбирается…

Она махнула изящной ручкой, обнаженной до весьма соблазнительного плечика, а я подумал, что вот, нежданно-негаданно попал в разряд простых обывателей. Обидно!

Девушка словно прочла мои мысли:

– Вы только не обижайтесь, пожалуйста. Я постоянно забываю, что не все в этом мире – историки. Конечно, человеку, незнакомому с деталями тех эпох, трудно разобраться, что к чему. Не обижаетесь?

– Нет, – пробормотал я. – Не обижаюсь. Так вы историк?

– Да, – кивнула она, легким движением поправляя и без того идеальную прическу. Ее мягкие черные волосы были каким-то непостижимым образом подняты кверху и закреплены так, что напоминали одновременно распускающийся цветок и тонкую башню. К моему удивлению, все это сооружение держалось и не думало разваливаться. – Да, – повторила моя новая знакомая. – Я – историк. Вот, приехала воочию увидеть то, чем занимаюсь большую часть своей жизни.

– А я здесь с более прозаическими намерениями. Захотелось как-нибудь необычно провести отпуск. Согласитесь, довольно скучно валяться целыми днями на пляже. К тому же давно хотел испробовать на себе: что это такое – повествование.

– Мне тоже интересно, – призналась она. – Если честно, я даже немножко боюсь. И…

В это время в зал вошел еще один гость: высокий и необычайно подвижный парень лет этак двадцати – двадцати пяти. На шее у него висел массивный фотоаппарат со вспышкой, из многочисленных карманчиков кожаного жилета выглядывали блокнот; самопишущая ручка и еще какие-то вещицы. Увидев всех нас, парень тут же замер, навел объектив и ослепительно щелкнул.

– Простите, господа, – развел он руками. – Прошу меня великодушно простить. Поймите правильно, я журналист, и поэтому…

– Присаживайтесь, господин журналист, – сказал, поднимаясь, Мугид. – Присаживайтесь и не волнуйтесь, все понимают правильно. – Он дождался, пока парень сел, и продолжил: – Итак, господа, я имею честь приветствовать вас в гостинице «Последняя башня». Этот скромный ужин, надеюсь, позволит вам узнать поближе друг друга и проникнуться атмосферой нашего общего дома на ближайшие несколько дней. Вам предстоит познакомиться с величественной и трагичной историей ущелья Крина, с судьбой Пресветлого Талигхилла и многих других людей, оказавшихся в те роковые дни рядом с ним. Но все это завтра, господа, а сейчас прошу вас приступить к трапезе и попытаться расслабиться. Приятного аппетита, господа. – С этими словами старик сел и подал нам всем пример: стал накладывать на тарелку салат.

Мы тоже принялись за угощение; кто-то с громким хлопком распечатал бутыль вина, кто-то просил передать ему «во-он то блюдо, да-да, с печеньем в виде звезд». В общем, начался пир горой.

Я ухаживал за своей новой знакомой, не забывая, впрочем, и о собственном желудке. Хотя еще час назад мне совершенно не хотелось есть, вид (а главное – вкус) того, что было на столе, переубедили мой усталый организм. Девушка также по достоинству оценила «наш скромный ужин». При этом она оказалась неплохой собеседницей – мы не скучали.

Через пару часов гости стали расходиться. Карна (так ее звали) тоже встала и сказала, что пора, пожалуй, идти. Я вознамерился было проводить девушку до ее апартаментов, но за ней уже явился слуга, а мой рукав мгновением позже оказался в плену у того самого журналиста.

– Простите, – сказал журналист, – но не могли бы вы уделить мне несколько минут?

– Слушаю вас. – Наверное, это прозвучало неприязненно.

Я сел на свободный стул и присмотрелся повнимательнее к этому типу. Короткая стрижка, гладко выбритое и надушенное лицо, нежная, белая кожа на руках – одним словом, франт. И еще эта странная одежда, с карманчиками.

Он заметил мой неодобрительный взгляд и смущенно развел руками:

– Поймите…

– Понимаю, – кивнул я, – «профессия». Так в чем же дело?

– Скажите, что вы чувствовали, поднимаясь по этой лестнице? – Он цепко впился глазами в мое лицо, словно от того, как я отвечу, зависела его жизнь. Все-таки неприятный народ эти журналисты.

– Послушайте, я понимаю, что вам нужны какие-нибудь слова об ощущении дыхания веков и все такое, но в тот момент я просто шел наверх и думал, что устал и мне холодно. Вот и все.

– Разве? – спросил он, не переставая пялиться на меня во все глаза. – А мне показалось, вы все-таки что-то такое почувствовали. Когда смотрели вниз, а?..

– Скажите, милейший, а вы что-то почувствовали? – Я уже злился на самого себя за то, что ввязался в этот разговор. – Вам ведь положено подмечать такие вещи.

– Почувствовал, – сказал он неожиданно тихо и серьезно. – Потому и вас спрашиваю, что почувствовал. Это не связано с работой – с «профессией». Знаете, мне вдруг ужасно захотелось оказаться как можно дальше от этого ущелья. А еще больше мне захотелось этого; когда мы попали внутрь. Все это убранство – вам не кажется, что за ним кроется нечто… совсем другое?

– Не понимаю.

– Я тоже. – Он рассмеялся мелким истеричным смехом. Наверное, хватил лишку. Эти древние вина такие крепкие, что сам не разберешь, когда переходишь допустимые пределы. – Представьте, я – тоже. Вы хоть знаете, что иногда внимающие повествователю отождествляют себя с теми, о ком внимают, и в конце концов сходят с ума? Просто не могут вернуться обратно. Представляете себе такое, а?

– Кажется, вы представляете себе это чересчур живо, – холодно заметил я. – Доброй ночи.

– Доброй ночи, – кивнул он. – Завтра свидимся. Я не ответил. Может же человек двумя-тремя фразами испортить все настроение!

Прежде чем лечь, я немного почитал, чтобы успокоиться. Разговор с журналистом встревожил меня, и прежде всего – из-за того, что он сказал в конце. О том, что можно сойти с ума, если вжиться в повествование. Я, разумеется, тоже слышал об этом, но не верил. А сегодня, кажется, поверил. Не слишком утешительно, если учесть, что завтра я буду внимать.

В номере было душно, непривычно тихо и светло от бледных лучей луны, проникавших сюда через маленькое окошко. Книга отвлекла меня от глупых мыслей, я выключил свет и лег на кровать, укутавшись в одеяла. Покрутился с боку на бок, сбросил одеяло, но духота все равно не давала заснуть.

Шлепая босыми ногами по стылым камням пола, я добрался до окна-бойницы и снял заглушку. При этом зацепил какой-то камешек, невесть откуда появившийся на подоконнике, – камешек упал наружу, и я невольно прислушался, ожидая стука. Прозвучал он, этот стук, позже, чем должен был бы по моим представлениям. Значительно позже. Я оставил окно открытым и снова забрался под одеяла.



Очень скоро мне пришлось пожалеть о своем поступке, так как в комнату вместе со свежим ночным воздухом проник протяжный мощный звук – это в ущелье выл ветер. Мрачная песнь, словно погребальный гимн, дрожала и переливалась, то затихая, то становясь невыносимо громкой. Некоторое время я завороженно вслушивался в эти звуки; мне казалось, что я различаю слова древней ашэдгунской речи: «Мертвых уносит огонь, а тела рассыпаются прахом. За далекие звезды мертвых уносит огонь. В звездное небо живые смотрят с печалью и страхом, не замечая, как жжет их пламя побед и погонь. Мертвых уносит огонь…»

Потом все пропало – я заснул.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Утром вставать не хотелось, но в дверь стучали настойчиво и громко. Я выбрался из-под пласта одеял, проворчал: «Сейчас!» – и стал одеваться. За ночь комната остыла окончательно, так что делал я это максимально быстро, в результате чего только запутался в штанинах и чуть было не надел рубашку навыворот.

Проклиная собственную невнимательность, я наконец справился с одеждой и открыл дверь. Молодой слуга – тот самый, что водил меня вчера по башне, – с легким поклоном сообщил, что до повествования осталось чуть больше часа и все давным-давно завтракают в Большом зале.

И правда, когда я пришел туда, гости уже расправлялись со сладким. Я рухнул на свободный стул и принялся наверстывать упущенное. Одновременно искал взглядом свою вчерашнюю собеседницу. Она сидела на другом конце стола, рядом с журналистом, и о чем-то говорила с ним. Потом Карна перехватила мой взгляд и приветливо кивнула, но все равно продолжала слушать этого писаку.

Мугид, как и в прошлый раз, сидел во главе стола. Старик подождал, пока все позавтракают, а потом попросил нас следовать за ним.

Разбившись на группки и негромко переговариваясь, мы вышли из Большого зала и спустились на первый этаж. Здесь старик отпер одну из дверей и знаком пригласил входить.

Там была небольшая комнатка, с мягкими удобными креслами, неярким светом и стенами, обитыми темным деревом. Кресла стояли полукругом, в центре же возвышалось еще одно, разительно отличавшееся от остальных. Это был скорее трон, с необычайно высокой спинкой и жестким сиденьем. Его вырезали из цельного куска какого-то незнакомого мне камня; без обязательных вычурностей, трон имел тем не менее особую притягательность и красоту, красоту мертвого камня.

Старик велел нам рассаживаться по креслам, а сам устроился на троне, расслабленно возложив обе руки на широкие ровные подлокотники.

Мое место оказалось между Карной и молодым журналистом. Тот посмотрел на меня и подмигнул, словно намекая на что-то, ведомое только нам двоим. Я презрительно посмотрел на него и отвернулся, сосредоточив все внимание на повествователе.

– Господа, – проговорил старик ровным негромким голосом, обводя нас спокойным взором. – Настала пора заняться тем, ради чего мы здесь собрались. Вынужден предупредить вас о том, что история ущелья изобилует довольно мрачными сценами. Именно поэтому мы установили для туристов возрастной ценз, и поэтому же я настоятельно прошу вас: если кто-то почувствует, что ему становится все тяжелее внимать мне, не стесняться и сказать об этом. Я надеюсь на ваше благоразумие, господа.

Итак, если нет возражений, начнем.

Интересно, на что это похоже…

ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЕРВОЕ

Похоже, мне суждено умереть не от вражеской стрелы и даже не от яда завистника-отравителя. Меня убьет скука.

Талигхилл, наследный принц Ашэдгуна, недоверчиво покачал головой. Эта проклятая жара вкупе с ничегонеделанием довели его до немыслимого: сегодня Талигхилл сорвал свое раздражение на Домабе. Управитель загородного имения молча выслушал резкие слова и, поклонившись, ушел, – но на душе у принца остался едкий осадок. Он никогда не говорил такого Домабу, и прежде всего потому, что управитель менее других заслуживал подобные слова. Это все жара.

Принц потер виски и дернул себя за длинный тонкий ус – не полегчало.

Талигхилл вышел из беседки, которая ничуть не спасала от тошнотворной жары, и направился к центру парка. Ярко-голубые и черные камешки, выстилавшие дорожку, тихо похрустывали под его остроносыми туфлями. Принц мельком отметил то, что листья на многих кустах и деревьях пожелтели, а розы уже роняют высохшие лепестки, хотя зацвели совсем недавно. Садовники не успевали выметать эти ломкие пластинки, и они шуршали в раскаленном воздухе, поднимаясь, когда их задевал легкий ветерок, и оседая в листве.

Считалось, пруд в парке был всегда. Он неизменно оставался сердцем усадьбы, тем центром, от которого все исходит. Более постоянную вещь Талигхиллу трудно было представить.

Теперь пруд высох почти наполовину, и флегматичные карпы, обитавшие в нем, все чаще разрезали блестящую поверхность спинными плавниками. Ивы тянулись к воде каждым листочком, но не дотягивались и только роняли их; листва скапливалась у берегов, сбиваясь в бесформенные комки. От пруда поднимался тяжелый запах застоявшейся воды и гнили.

Принц спустился к самому берегу, оставляя за собой неглубокие вмятины в пока еще влажной почве. Он присел на корточки у воды и посмотрел на свое отражение, едва подрагивающее на слабой ряби. Рослый тридцатилетний мужчина с широко расставленными голубыми глазами, в которых застыла скука. Черные волнистые волосы коротко острижены спереди, а сзади собраны в пышный длинный хвост, перевязанный узкой полоской золотистой ткани. Ястребиный нос над тонкими губами, под ними – острый подбородок, к которому тянутся обвисшие – жара! – усы. На груди распахнут вышитый халат, перехваченный поясом с бахромчатыми концами; натянулись на коленях белые шелковые штаны, на правой штанине уже откуда-то взялось черное пятнышко. Вот такие мы, наследные принцы. Приглядишься – и ничего особенного.

Талигхилл зевнул и в сотый раз за сегодня подумал о том, что было бы неплохо чем-нибудь заняться. Но чем?! Читать древние свитки? Наслаждаться очередной резиново-послушной наложницей? Ублажать чрево? Или – отправиться по такой жаре на прогулку? Скажем, в горный охотничий домик?

Последняя идея показалась ему не такой уж неудачной. Вот только на сей раз он не поедет в горы, нет. Сегодня есть дело поважнее. Нужно же извиниться перед Домабом? Нужно. Но принцу казалось, что извинений будет недостаточно и к ним было бы неплохо присовокупить какой-нибудь подарок. Он не представлял себе, что подарить, но для того и существует рынок в столице (куда, кстати, от усадьбы не так уж долго добираться). Значит, решено.

Вот только на коне ехать неохота. Лучше уж в паланкине, все равно ведь от телохранителей никуда не деться. Если из дворца Талигхиллу иногда удавалось выбираться незамеченным своими охранниками (или он думал, что выбрался незамеченным, чего, в принципе, было вполне достаточно), то с усадьбой этот фокус не пройдет.

Он поднялся, бросил последний взгляд на мелеющий пруд и направился к дому, попутно размышляя о том, не переодеться ли. Да ну, наверное, не стоит, пятнышко не настолько заметно. Итак уже почти полдень, успеть бы вернуться до вечера. Можно, конечно, остаться на ночь в столице, но как-то не хочется. Отец собирается с дипломатической миссией в Хуминдар – там недавно поменялась власть, – и дворец на несколько ближайших дней превратился во взбесившийся котелок с супом Да и парит там больше, чем здесь, вообще не дворец – а плотно заселенная пустыня.

Принц энергичной походкой пересек парк и вошел в дом. Заметив его ищущий взгляд, откуда-то явился слуга и с поклоном замер перед Талигхиллом, терпеливо дожидаясь приказаний.

– Скажи, чтобы готовили паланкин. Я отправляюсь в город.

Слуга смиренно кивнул и скрылся.

Талигхилл вышел на просторную веранду, опустился в кресло из туньского бамбука и расслабленно вытянул перед собой ноги. Здесь было чуть прохладнее, чем в парке, – наверное, за счет козырька крыши, далеко выдающегося вперед. Тени от фигур львов и птиц, пришпиленных на самом краю козырька, лежали в полузасохшем цветнике, вытянутые и помертвевшие. Принц наклонился, взял со столика бокал с соком, отхлебнул. Теплая и невыносимо сладкая жидкость проскользнула в горло, ничуть не утоляя жажды. Когда же это закончится? Эта проклятая жара. Если бы отец не уезжал в Хуминдар, я бы мог сам отправиться куда-нибудь на север, а так вынужден сиднем сидеть в Гардгэне – только потому, что здесь необходимо присутствие кого-нибудь из Пресветлых.

На веранду неслышно вошел Джергил, один из личных телохранителей принца.

– Паланкин готов, Пресветлый, – сообщил он, бесстрастно глядя перед собой. По широкому лицу телохранителя струйками стекал пот – видимо, Джергил тоже страдал от жары. Наверное, даже сильнее, чем принц, ведь телохранитель был значительно крупнее и массивнее Талигхилла.

– Отлично, – сказал Пресветлый, вставая с кресла.

Он подошел к цветнику и вылил в него остатки сока, отстраненно наблюдая за тем, как густые желтые струйки впитываются в потрескавшуюся землю. Позади еле слышно сглотнул Джергил.

– Пойдем, нам предстоит долгий путь. Талигхилл направился к застывшим у веранды носильщикам.

Те безмолвно встали на одно колено, опуская паланкин так, чтобы Пресветлый мог в него забраться. Принц разместил свое вялое тело на подушках, опустил занавеску и скомандовал

– В Гардгэн. Да поскорее.

Паланкин мягко закачался, когда носильщики развернулись и легким пружинистым шагом направились к выходу из усадьбы. Некоторое время принц думал о том, что же подарить Домабу, но так ничего конкретного и не выбрал. Плавные покачивания убаюкали Талигхилла, и он уснул…

– Вставайте, Пресветлый. Гардгэн. – Тихий, но настойчивый голос Джергила вырвал его из пучин сна.

Телохранитель приподнял занавеску и легонько тряс Талигхилла за плечо, чтобы тот проснулся. Сквозь отверстие в паланкин проникли яркий свет и далекий ровный гул, свойственный городским улицам.

– Вставайте, Пресветлый, – повторил Джергил. – Мы уже под стенами столицы. Куда прикажете дальше?

– На рынок, – сонно пробормотал Талигхилл. – И опусти наконец эту проклятую занавеску, иначе я совсем ослепну!

– Слушаюсь. – Телохранитель исчез, а баюкающее покачивание возобновилось, но принц уже не хотел спать. Он потер глаза, сел поудобнее и попытался ухватить за краешек плаща тот сон, от которого его оторвал Джергил.

Черные лепестки, прилипшие к туфлям. Черные лепестки – как пепел.

Больше ничего вспомнить не удалось. Сходить, что ли, к толкователю снов? Впрочем, он, как всегда, начнет говорить о Богах и знамениях, а по существу так ничего и не скажет. Вот и назывался бы знаменателем снов, а не толкователем. И потом, довольно сложно человеку, который не верит в Богов, внимать подобным «провидцам». Даже если сам ты – Пресветлый и дар твой – пророческие сны.

В конце концов, сбываются они не так уж часто! И в любом случае этому можно найти разумное объяснение. А сегодня и вовсе смешно – только какие-то лепестки. И это – пророческий сон?!

Пока Талигхилл пытался убедить самого себя, а заодно – окончательно проснуться, носильщики с паланкином уже оказались в городе. Джергил и его коллега Храррип шли впереди и зычными голосами время от времени требовали: «Дорогу! Дорогу!» Впрочем, это была излишняя мера предосторожности – любому достаточно взглянуть на широкие плечи и мрачные лица телохранителей, чтобы самому догадаться уступить им путь

И все равно, продвижение паланкина значительно замедлилось. Принц приподнял занавеску, чтобы можно было смотреть наружу, не становясь при этом доступным для посторонних глаз. Широкие улицы Гардгэна кипели людьми: торговцами, громкими голосами мастерски зазывавшими к лоткам и расхваливавшими свой товар; слугами, спешившими куда-то по приказаниям господ; молодыми повесами, которые шагали к ближайшему трактирчику, задиристо поглядывая по сторонам и держась за рукоять клинка; изредка появлялись носильщики с паланкинами – как у Талигхилла, только украшенными победнее; почти на каждом перекрестке встречались стражники в тусклых шлемах, с пиками и круглыми щитами на спине. Все это принц видел вблизи не раз и не два – когда тайком от телохранителей уходил из дворца и окунался в эту жизнь, совсем не похожую на жизнь Пресветлых. В особенности же Талигхилл любил бывать на рынке Гардгэна – именно там, куда он направлялся и сегодня.

Рынок занимал огромный район столицы: несколько десятков кварталов – самых шумных и опасных кварталов города. Или, если угодно, самых привлекательных и таинственных. Но уж непременно – самых неожиданных. Там можно было купить все, о чем только может помыслить человек: от перламутровой пуговицы до каравана верблюдов, от щепотки порошка из желтых лепестков ша-тсу до пучка моркови, от… Короче говоря, там можно было купить все. Рынок посещали как беднейшие обитатели столицы, так и сами Пресветлые; туда съезжались торговцы из окраинных областей страны, до сих пор представляющих для придворных географов вполне определенный интерес; там заключались сделки на один грош и на целое состояние. Практически это был город в городе, со своими негласными законами, своей тайной властью и ее охранителями. Здесь даже имелись свои проводники. С их помощью покупатель мог найти нужную ему вещицу всего за полдня вместо того, чтобы тратить на ее поиски пару суток. Разумеется, работали проводники не бесплатно, но обе заинтересованные стороны (вернее, три, если помнить о торговцах) оставались, довольны таким сотрудничеством.

Сейчас к паланкину принца подбежал один из проводников – маленький вертлявый человечек неопределенного возраста с живыми глазками-бусинами и длиннющим носом.

– Что угодно господам? – поинтересовался он предупредительным тоном, выработанным за долгие годы практики. – Коктар знает рынок лучше, чем кто-либо другой, и готов оказать вам помощь в поиске нужных товаров – за символическую плату.

Джергил обернулся к принцу, ожидая указаний.

– Пускай отведет нас к статуэткам, – велел Талигхилл. Он еще не был уверен в том, что именно собирается подарить Домабу, дабы загладить свою вину перед ним, но для начала статуэтки казались не хуже чего-либо другого.

Коктар поклонился так, что его длинные волосы едва не коснулись булыжников мостовой:

– Какие именно статуэтки желает осмотреть господин? Из слоновой кости или же из дерева? Со скрытыми сюрпризами или без? Строгие, или забавные, или, может быть, срамные? Каких размеров? Или…

– Все равно, – оборвал его Талигхилл. – На твое усмотрение.

– Слушаюсь, – молвил проводник. – Следуйте за мной, господа.

Он мгновенно ввинтился в толпу, пронзительно выкрикивая: «Дорогу! Посторонись! Дорогу!» Телохранители вторили ему, хотя несколько ленивее. Толпе было достаточно предупреждений Коктара – видимо, его здесь хорошо знали.

Принц рассеянно смотрел на человеческое море, расступающееся перед его паланкином.

Черные лепестки на туфлях. Что бы это значило?

Полуденный сон не давал покоя. Если б можно было вспомнить поточнее! Талигхилл изо всех сил напрягал память, но, кроме отдельных непонятных фрагментов, ничего больше не вспоминалось. Но не верю же я во все это на самом деле?!

Коктар уверенно двигался к одному ему известной цели. Прошло не так много времени, и он остановился у небольшого магазинчика, над дверью которого было написано «Статуэтки божественные, человеческие и звериные – из слоновой кости».

– Начнем, пожалуй, отсюда, – пробормотал себе под нос проводник, распахивая дверь и приглашая господ войти внутрь.

Носильщики опустили паланкин, принц выбрался на мостовую, огляделся по сторонам и переступил порог магазинчика, сопровождаемый Джергилом и Храррипом.

Внутри было светло, курились в специальных держателях ароматные палочки, на многочисленных полках стояли статуэтки. У входа, на небольших стульчиках, восседали двое громил. Их задачей, видимо, было уберегать неосторожных посетителей магазинчика от тяжкого греха – кражи. Внешне похожие на два изваяния – просто чуть крупнее, чем остальные, имеющиеся в ассортименте, – громилы внимательно следили за каждым движением любого, кто находился рядом с полками. А устроен магазинчик был так, что много людей в нем просто бы не поместились.

Из-за столика вскочил толстый бородатый торговец с лицом мелкого барышника и засеменил к вошедшим.

– Чем могу служить, господа? – живо проговорил хозяин «Статуэток».

Судя по всему, он даже не знает, как взяться за резец, и просто скупает у неизвестных мастеров их поделки за гроши.

– Я хотел бы осмотреть твой товар, – произнес принц.

– Как вам будет угодно, господин, – поклонился толстяк. – Как вам будет угодно.

Он отошел в сторонку и стал о чем-то шептаться с Коктаром, Талигхилл же побрел вдоль полок с товаром, разглядывая то одну, то другую статуэтку. Пожалуй, вот эта: длиннобородый старец стоит, опираясь на посох, и, прищурившись, глядит вдаль. Интересно, что он видел за все то время, пока стоял здесь? Наше счастье, что некоторые из вещей не могут говорить, иначе они порассказали бы!…



Странно, почему фигурка кажется такой знакомой?

– Сколько стоит вот эта?

Толстяк вздрогнул, подскочил к полкам:

– Которая, господин? Вот эта? Понимаете…

Принц резким жестом остановил торговца:

– Избавь меня от истории, которая поведает об уникальности этой статуэтки. Просто назови цену.

Толстяк выпалил сумму и чуть ли не зажмурился в надежде: «А вдруг? Кто их знает, этих вельмож… В деньгах не разбираются, так что…»

– Я просил назвать цену одной статуэтки, а не всего магазина, – покачал головой Талигхилл – Мне он ни к чему.

– Но, господин…

Позади чуть пошевелился Джергил, демонстративно зевнул и хрустнул пальцами.

Толстяк нервно зыркнул на громил, но те по-прежнему безмятежно восседали на стульях. Никто ведь ничего не украл

– Хорошо, господин, – обреченно сказал торговец.

И ведь все равно назвал завышенную цену!

– Заплатите ему, – велел Талигхилл. – И проследите, чтобы упаковал ее, как должно.

Принц вышел из магазинчика и снова забрался на подушки. Следом за ним из «Статуэток» вышел Коктар и склонился перед паланкином:

– Куда вы пожелаете отправиться теперь?

– Пожалуй, к выходу. Проводник кашлянул:

– Если мне будет позволено… Недавно на рынке появился товар, достойный господина.

– Что за товар? – раздраженно спросил Талигхилл. Хотя, пожалуй, этот малый должен разбираться в таких вещах и вряд ли предложит мне купить несколько мешков черного перца.

– О, господин, это очень необычный товар, – прицокнул языком Коктар. – Это игра.

– Игра?

– Игра, господин. Прошу вас, взгляните на нее, и, если вы сочтете, что она не стоит вашего внимания, я откажусь от платы за свои услуги.

– А если стоит, потребуешь в десять раз больше, – усмехнулся Талигхилл. – Хорошо, договорились. Веди.

Как раз в это время из магазинчика вышли Джергил с Храррипом. Они передали принцу небольшой сверток, который тот уложил в специальное отделение, устроенное в паланкине для подобных вещиц. Потом отправились вслед за Коктаром.

Проводник не обманул. По крайней мере, других людей товар неизвестного купца привлекал очень сильно. Носильщикам было все сложнее протискиваться сквозь толпу; пару раз телохранителям даже пришлось поработать кулаками, подгоняя нерасторопных.

– Махтас, великая игра, достойная Пресветлых, – вешал издалека чей-то зычный голос. – Махтас, великая…

Паланкин опустили, принц вышел и, ведомый Коктаром, приблизился к шатру, откуда и доносился завлекающий голос. Джергил шел чуть впереди и буквально расшвыривал липнувших ко входу людей.

– Они что, играют в нее? – спросил у проводника Талигхилл.

Тот удивленно обернулся, потом покачал головой:

– Смотрят, господин.

Просто смотрят?

Наконец они протолкались к центру шатра и остановились недалеко от ограды, сооруженной из толстого каната, натянутого на металлические шесты. На канате через равные промежутки висели треугольные флажки, которые, впрочем, мало помогали сдерживать натиск любопытствующей толпы. Больше этому способствовало присутствие высоких мускулистых молодцов, застывших по периметру ограждения и сжимавших в руках короткие увесистые дубинки.

За ограждением, на большом круглом столе была разложена огромная доска, расчерченная на правильные восьмиугольники, между которыми виднелись пометки, выполненные искусной рукой каллиграфа. На восьмиугольниках стояли какие-то фигурки, но до тех пор, пока Талигхилл не подошел ближе, он так и не смог понять, кого они изображали. У доски в мягком кресле сидел седовласый старик в дорогом халате и полуприщуренными глазами наблюдал за толпой. Видимо, подобное зрелище представало перед его взором столь часто, что ничего нового он не ждал Как не ждал и потенциальных покупателей своего специфического товара.

Но вот старик заметил Талигхилла, и лицо торговца на мгновение дрогнуло. Он перевел взгляд на зазывалу, потом – снова на Талигхилла и спутников принца. Коктар еле заметно кивнул старику. Пресветлый заметил, хотя и смолчал. Не стоит забывать, что проводник работает одновременно на себя, клиента и торговцев.

– Ну и что же дальше? – спросил принц. – Мы так и будем стоять и пялиться на эти фигурки или же кто-то соблаговолит объяснить нам суть игры?

– Разумеется, господин, – испуганно ответил Коктар – Сию минуту.

Старик уже встал со своего кресла и приближался к ним.

– Я вижу, господ заинтересовал махтас, – проговорил он резким скрипучим голосом, внимательно разглядывая Талигхилла. Похоже, торговец проверял на глаз, хватит ли незнакомцу денег, чтобы купить игру, стоит ли тратить время. Хотя Коктар редко ошибается.

Принц кивнул старику, что да, мол, заинтересовал, но не слишком. Он был знаком с обычаями рынка: стоит хоть на мгновение показать, что хочешь чего-то, как это «что-то» поднимется в цене просто неимоверно. И скорее из принципа, чем от жадности Талигхилл не собирался переплачивать.

– Пойдемте, пойдемте, – проскрипел старик. – Я все расскажу и покажу.

Он приподнял канат так, чтобы можно было пройти через ограждение, и выжидающе посмотрел на Пресветлого. Принц склонил голову и перешел на ту сторону, за ним последовали телохранители с Коктаром. Толпа недовольно зашумела, когда охранники по приказу старика стали выпроваживать всех из шатра, помогая самым нерасторопным толчками в спину.

Старик снова уселся в свое кресло и предложил принцу немного подождать: сейчас «парни» закончат и принесут точно такое же кресло ему. Талигхилл опешил от такой неучтивости, хотел было послать все к демонам и отправиться обратно в усадьбу, но передумал. Потому что присмотрелся наконец к фигуркам, что стояли на доске, и понял: перед ним миниатюрные изображения крепостей. А еще – воинов и боевых зверей, колесниц и деревьев. Он не знал, чему удивляться больше: тому ли, что все это столь правдоподобно, или тому, что каждая фигурка размером с сустав его пальца. О том, чтобы рассердиться и уйти, он уже и не думал.

Стражники тем временем выгнали зрителей, опустили полог шатра и принесли Талигхиллу кресло. Тот рассеянно рухнул в него, не отрывая взора от доски и всматриваясь в детали: каждая фигурка отличалась от прочих. Я знаю, что так пялиться на товар нельзя, но… А вон тот, вон тот, с надменным лицом и плюмажем из пышных перьев – хорош, до чего же хорош! Вот только… как в это играть?

Старик с довольным видом сидел напротив, медленно потирая руки, словно у него внезапно заломило кости Он дал покупателю (кажется, уже не потенциальному, а самому что ни на есть настоящему) как следует рассмотреть фигурки, а потом чуть слышно кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание.

– Если позволите, я расскажу вам о правилах игры в махтас. – Он пытливо посмотрел на принца, словно подсчитывал, сколько с того запросить.

– Расскажи, – позволил Пресветлый.

– Вот это – игральное поле. – Старик указал на расчерченную восьмиугольниками доску. – Как видите, оно поделено на секторы, а каждый сектор – на отдельные клеточки. На каждой такой клеточке может уместиться не больше одной боевой единицы. – Талигхилл вопросительно взглянул на торговца, и тот пояснил: – Боевыми единицами называются эти фигурки. Так вот, – продолжал он, – на каждой клеточке может стоять лишь одна фигурка. Разумеется, существуют исключения… – Старик встал с кресла и, извинившись, ушел куда-то, бормоча себе под нос.

– Что с ним? – спросил принц у Коктара. Тот пожал плечами:

– Не знаю, господин. Раф-аль-Мон всегда такой… Немножко странноват.

Вернулся старик с толстенным свитком, который едва умещался в трубчатом футляре из мягкой кожи. Раф-аль-Мон вытряхнул оттуда свиток и развернул, нимало не смущаясь тем, что все присутствующие внимательно за ним наблюдают.

– Вот! – заявил торговец, указывая пальцем на какую-то едва различимую строку. – «На одной клеточке может стоять более одной фигуры в случае: А – если происходит сражение по правилу сто семнадцатому (см. выше), Б – если командиры обмениваются войсками или же…»

– Минуточку, – прервал его Талигхилл. – Мне хотелось бы услышать более общие правила. Об исключениях мы поговорим потом – когда.. если я пожелаю купить эту игру.

– Разумеется, господин – Раф-аль-Мон поднял кверху обе руки, из-за чего пергамент стал потихоньку сползать с его худощавых колен. – Разумеется, все как вы пожелаете. – Старик ловко подхватил пергамент и переложил его на игровое поле. – Итак, на чем же мы остановились? – Он погладил седую бороду и продолжал: – Да, на боевых единицах. Как видите, они разные. Как и в жизни, в махтасе имеются и простые солдаты, и военачальники, крепости, боевые звери и многое другое. Согласно правилам, боевые единицы взаимодействуют друг с другом, стремясь к одному: уничтожить противника и занять все крепости. В махтас можно играть как с одним или несколькими живыми людьми, так и самому с собой. Конечно же интереснее сражаться с кем-то, но иногда полезно оттачивать мастерство именно в поединках с самим собой. Если станете покупать, я обещаю сыграть с вами несколько раз, дабы вживую объяснить правила и помочь понять, что к чему.

– И сколько же стоит эта игра? – бесстрастно произнес принц.

Он догадывался, что сумма, которую назовет Раф-аль-Мон, ему не понравится, а еще меньше она понравится дворцовым казначеям; но также он догадывался о том, что купит махтас, сколько бы тот ни стоил. Кажется, Талигхилл отыскал то единственное лекарство, которое способно излечить его от невыносимой скуки.

Раф-аль-Мон назвал цену. Принц сокрушенно покачал головой и начал торговаться. Впрочем, даже после долгих и упорных переговоров сумма все равно осталась немыслимой, лишь чуть-чуть приблизившись к приемлемой. Тем не менее Талигхилл сказал, что покупает махтас. Раф-аль-Мон поклонился, скрывая появившуюся на устах ухмылку, и спросил, когда игру доставить во дворец.

Не во дворец, а в усадьбу, поправил Талигхилл, и чтоб доставил лично Раф-аль-Мон; заодно и играть поучит, и расписку на выплату денег получит. Торговец как-то незаметно проглотил ухмылку и спросил, когда же являться.

– А зачем тянуть? – сказал Пресветлый. – Завтра утром и являйся.

Торговец заверил, что да, непременно; принц принял заверения и встал с кресла – пора было возвращаться в усадьбу. Он с сожалением поглядел на доску с фигурками, кивнул телохранителям и пошел к выходу из шатра. «Парни» Раф-аль-Мона проводили покупателя почтительными взорами. Не глядя на них, принц покинул шатер и забрался в паланкин.

Коктару он только молвил: «К выходу» – и весь оставшийся путь провел в молчании, опустив занавеску и невидящим взглядом скользя по подушкам в такт покачиваниям.

У границы рынка с остальными районами города проводник остановился и выжидающе посмотрел на паланкин. Принц поначалу даже не понял, почему возникла задержка, выглянул из-за занавески, поморщился и велел Джергилу расплатиться. Коктар благодарно кивнул – совсем не так подобострастно, как раньше, – и исчез в людской толпе.

– Куда теперь, господин? – поинтересовался телохранитель.

– В усадьбу.

Носильщики пустились в обратный путь, а он покачивался на подушках и думал об игре. Возможно, махтас поможет разогнать скуку, пока не вернется отец. А потом – на север, как можно дальше в горы, в какой-нибудь охотничий домик, просыпаться с рассветом, скакать по склонам и стрелять в горных козлов; выслеживать барсов, купаться в студеных ручьях – все, что угодно, только бы избавиться от этой сводящей с ума жары.

/И снов/

Да, и снов. Хотя от них-то не скрыться даже в горах.

Разумеется, покачивания привели к тому, что Талигхилл снова заснул. А иначе и быть не могло. Не ломать же себе голову над тем, что значили те черные лепестки на туфлях…

Скорбь. Великая скорбь и великие заботы. Лепестки липнут к подошвам, и их не стряхнуть. Это же сон. Это же просто сон! Но скорбь здесь все равно чувствуется, как наяву. Она переполняет душу, и Талигхилла трясет от нахлынувших чувств. Трясет. Проклятые лепестки!

– Вставайте, Пресветлый. Мы уже вернулись. – Это, разумеется, Джергил. Странно все-таки, как может наш разум преобразовывать внешние раздражители в сновидческие образы.

Талигхилл потер висок, удивляясь этой чужой мысли, потом посмотрел поверх плеча телохранителя и увидел сереющее небо. Приближался вечер. В саду уже раздавались одиночные трели цикад; очень скоро они сольются в общий стрекот, приветствуя бледный лик луны. Если ты не хочешь поднимать Домаба с постели, чтобы извиниться перед ним, – стоит поспешить.

Вынув из специального отделения сверток, принц зашагал к дому. Позади слуги похрустывали разноцветными камешками на дорожке, унося паланкин. Храррип и Джергил, наверное, отправились на кухню промочить горло. Талигхилл понимал их и сам с удовольствием занялся бы тем же, но прежде всего следовало покончить с досадным недоразумением, случившимся сегодня утром.

Он поднялся по низеньким широким ступенькам на крыльцо и потянул за металлическое кольцо, открывая массивную створку двери.

Талигхилл вошел в зал с высоким потолком и многочисленными украшениями на стенах: шкурами и головами убитых на охоте диких зверей, оружием, гобеленами и многим другим. Здесь горели свечи, а в дальнем углу трещали в камине дрова – как будто и так вокруг не было невыносимо жарко! Широкая, покрытая богатым ковром лестница вела на второй этаж – в комнаты, которые занимал принц. Там же, наверху, иногда останавливался отец или подобные ему высокопоставленные особы, когда наведывались в усадьбу. Была там и комната покойной матери – в ней единственной всегда жила пустота и ничего не менялось с того трагичного дня, когда Пресветлая умерла; только слуги ежедневно чистили ковры и сметали пыль с мебели. А на первом этаже размещались кабинеты отца и самого Талигхилла, хозяйственные помещения, комнаты слуг и, разумеется, столовая, гостиная и музей. Сейчас Пресветлый стоял в гостиной и прикидывал, где следует искать Домаба. Статуэтка, завернутая в шершавую бумагу, оттягивала руку, и принц положил ее на ближайший столик.

В это время дверь справа раскрылась и в комнату вошел низенький лысеющий мужчина преклонного возраста, в аккуратном, но небогатом халате с вышитыми по краям вепрями. Не замечая Талигхилла, он подошел к потрескивающему камину и устало опустился в кресло перед огнем, протянув к пламени ноги в мягких туфлях. Так он сидел некоторое время, изредка вздыхая и подбрасывая щипцами выпадающие угольки обратно в огонь. Талигхилл же стоял на прежнем месте и никак не решался заговорить.

Наконец он все-таки поднял со столика сверток и направился к мужчине в кресле, нарочито шумно ступая по коврам. Ковры, разумеется, не обращали на это никакого внимания и делали то, что им и положено: смягчали шаги до полной беззвучности.

– Домаб… – Талигхилл надеялся, что в его голосе не слышно той нерешительности, что была сейчас в сердце.

Мужчина в халате с вепрями взглянул через плечо и тихо вздохнул, так как резкое движение причинило ему боль.

– Это ты, Талигхилл? Храррип говорил мне, что вы ходили на рынок. Каково там, в столице? Так же прохладно, как здесь?

Принц удивленно развел руками:

– Домаб, там так же жарко, как здесь.

– Разумеется, – кивнул управитель соглашаясь. – Разумеется, вам, молодым, жарко. А я вот, видишь, даже позволил себе маленькое самоволие и растопил камин – мерзну.

– Домаб… – Талигхиллу очень захотелось дернуть себя за ус или потеребить бахромчатый конец пояса, но он сдержался. – Сегодня утром я был резок с тобой – и совершенно не имел на то оснований. Когда умерла мать, ты заменил мне и ее, и отца, воспитывая меня и помогая мне… Демон! Я не умею говорить красиво, я просто хочу сказать, что не должен был срываться сегодня утром! – принц вздохнул: – Ну вот, я снова сорвался. Это все проклятая жара. Знаешь, ведь я даже не помню, по какому поводу, собственно, накричал на тебя.

– Садись. – Домаб указал на кресло рядом с собой. – Я напомню тебе.

– Я не думаю, что…

– Мы говорили о снах, Талигхилл. – Управитель посмотрел прямо в лицо этому тридцатилетнему мужчине, которому рано или поздно предстояло стать правителем страны. Другие трепетали под взглядом Пресветлого, но Домаб уже привык к этим излишне бесстрастным, словно неживым глазам. И он привык говорить принцу ту правду, которой тот не хотел слышать. – Речь шла о снах. Твоих вещих снах. Я спросил, не приснилось ли тебе сегодня ночью что-нибудь подобное – слишком уж мрачным было твое лицо. А ты стал утверждать, что тебе никогда ничего подобного не снится. Ты взрослый мужчина, Талигхилл. Пора посмотреть правде в глаза: Пресветлые – не просто династия правителей. Каждый из… вас обладает теми или иными Божественными способностями, дарованными свыше

– Домаб, подожди. – Принц поднял руку, словно желая оградиться от этих слов. – Я знаю про способности. Это что-то связанное с наследственностью, но – демон! – не нужно говорить о Богах.

Управитель тяжело вздохнул и покачал головой.

– Ты столь же упрям, как и раньше. Боюсь, даже мне тебя не переубедить. Жаль. Жаль, потому что лучше бы переубедил я, чем жизнь. А уж она-то рано или поздно примется за тебя.

– С жизнью я как-нибудь разберусь, – натянуто улыбнулся Талигхилл.

– Дай-то Боги, – снова покачал головой Домаб. – А что это у тебя в руке?

– Это? – переспросил принц. – Подарок. Я решил, что одних извинений будет недостаточно, и выбрал вот это.

Он стал разворачивать сверток. Домаб наблюдал, и по мере того, как статуэтка освобождалась от бумаги, на губах его все явственнее проступала легкая ироничная улыбка.

– Как ты думаешь, кто это? – поинтересовался управитель

– Мудрец, наверное. – Талигхилл повертел в руках свой подарок. – А что?

– Да нет, ничего особенного, – улыбнулся Домаб. – Просто это изваяние Бога Мудрости Оаль-Зиира. Удивительное совпадение, не правда ли?

Принц не нашел что ответить.

Так вот почему она казалась знакомой!

– Кстати, – заметил он, – чуть было не забыл. Сегодня на рынке мне удалось купить удивительную игру, которая называется махтас. Представь… – И он стал пересказывать все, что произошло с ним сегодня в городе.

– Интересно будет взглянуть, – согласился Домаб. – Ну что же, – сказал он, поднимаясь, – большое спасибо за подарок; и за слова добрые – тоже спасибо. Пойду поставлю его куда-нибудь, где он будет чувствовать себя хорошо. – Управитель улыбнулся, но улыбка тотчас покинула его лицо. – Но мне все-таки кажется, что сегодня у тебя был вещий сон. Не знаю… – Он постоял, опустив взор книзу и рассеянно двигая губами. – Не знаю почему, но мне хочется предостеречь тебя от чего-то – одни Боги ведают от чего. Наверное, обитая бок о бок с вами, Пресветлыми, поневоле получаешь частицу вашего Божественного дара. И холод этот опять же… Пойду, – вымолвил он наконец. – Но если захочешь поговорить со мной – буди даже посреди ночи, буди, когда пожелаешь.

– Хорошо, Домаб, – пообещал Талигхилл. – Обязательно.

Управитель ушел, унося с собой фигурку Оаль-Зиира, а принц отодвинулся от огня и задумчиво посмотрел на листы оберточной бумаги, разбросанные по полу. Я уже взрослый человек, а этот мужчина заставляет меня почувствовать себя несмышленым мальчишкой. Пожалуй, стоит пересмотреть свое отношение к нему.

Он думал так уже много раз, но все оставалось по-прежнему. И останется, наверное, еще на очень долгий срок.

Принц поднялся с кресла – он только сейчас почувствовал, что очень голоден. Ведь он даже еще не обедал!

Талигхилл вызвал слуг и велел накрывать на стол, а сам вышел на веранду и, облокотясь на ограждение, слушал нарастающий стрекот цикад. В парке похолодало, пускай и не сильно. Принц поплотнее запахнул халат и с досадой подумал, что все равно станет ворочаться ночью с боку на бок, изнывая от духоты. Вспомнил было о наложнице, но тут же поморщился: слишком жарко, да и сонный он сегодня какой-то – не стоит. На самом-то деле ты боишься, что она услышит твое бормотание и перескажет Домабу. Что ты станешь шептать во сне на сей раз? Вероятно, что-нибудь о черных лепестках, прилипших к твоим туфлям.

– Все готово, господин, – сообщили за его спиной. – Извольте ужинать.

– Изволю. Уже иду.

Принц с аппетитом принялся за еду и был искренне рад, что та хоть ненадолго отвлекла его от тягостных мыслей. Но рано или поздно все заканчивается, и Пресветлый направился в спальню, уже заранее предчувствуя то, что ожидало его в снах.

Фигурка Оаль-Зиира стояла на небольшом мраморном постаменте перед той лестницей, что вела на второй этаж, в покои Талигхилла. Принц не сомневался, что местоположение для статуэтки выбрано Домабом намеренно. И ведь не потребуешь, чтобы переставил, – обидится.

Принц миновал уже половину лестницы, когда что-то заставило его посмотреть вниз, на свои туфли – к правой прилип черный овальный листок. Наверное, прицепился, когда Талигхилл стоял на веранде. Принц вздрогнул и наклонился, чтобы содрать его и швырнуть подальше. Некоторое время Пресветлый наблюдал, как листок, медленно кружась, падал на ковер гостиной; потом продолжил свое восхождение.

Он вошел в спальню и сел на кровать, уставясь прямо перед собой невидящим взором. Потом лег на покрывала и погасил светильники. И уснул.

В снах его, разумеется, поджидали черные лепестки.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Тишина вокруг меня буквально взорвалась разноголосым гамом – все спешили поделиться впечатлениями от первого повествования. Я, между прочим, тоже.

– Боги, как жарко! У вас нет чего-нибудь попить?

– Эти лепестки. И голоса. Они же говорили на древнеашэдгунском! Я же не знаю древнеашэдгунского, разве только чуть-чуть, в пределах школьной программы! Но я понимал все, что говорил Талигхилл!

– Согласитесь, господа, это… впечатляет! Но как же здесь жарко! Нет ли у кого-нибудь с собой воды?

Сидевший справа от меня журналист расстегнул один из своих многочисленных карманов и извлек оттуда флягу. Он надолго приложился к ней, потом предложил Карне, глядя поверх меня, словно я вовсе и не сидел здесь. Девушка с благодарной улыбкой приняла флягу, а этот хлыщ тем временем покачал головой:

– Боги, ну и ну! Никогда не верил в подобное до конца. Тысячу раз слышал рассказы внимавших, а не верил. Демоны! Я чувствую, этот репортаж получится на славу.

Я саркастически хмыкнул и повернулся к девушке:

– Ну, как вы после такого? С вами все в порядке? Она мило улыбнулась и передала мне флягу:

– Спасибо. Вроде бы все нормально. Хотя, конечно, берет за душу.

Я сунул полупустую флягу журналисту (разумеется, не отпив ни глотка) и хотел было снова повернуться к Карне, но неожиданно этот писака цепко схватил меня за руку:

– Погодите, Нулкэр. Вас ведь зовут Нулкэр?.. Только не говорите мне, что не чувствуете жажды. Пейте, с меня не убудет. Пейте, чудак человек, и не обижайтесь на меня за – вчерашнее.

Я сухо поблагодарил, но воды отхлебнул. И впрямь, жарища в комнате стояла невыносимая. А может, просто так казалось после повествования. Как бы там ни было, я отдал-таки флягу журналисту и снова повернулся к Карне. Девушка утешала сидевшую рядом с ней полную женщину с большими испуганными глазами и сильной одышкой; женщина постоянно хваталась за сердце и мотала головой из стороны в сторону, отчего растрепавшиеся кудряшки крашеных волос хлестали ее по лицу. Остальные внимавшие тоже находились под впечатлением от повествования и не умолкали ни на секунду.

Мугид дал нам выговориться всласть, потом встал со своего каменного трона и попросил тишины. Тишину ему, конечно, предоставили, хотя в ней, словно на сетчатке глаза после того, как смотришь на яркий свет, остались следы наших голосов.

– Итак, господа, – молвил сей удивительный старик, – сегодня мы начали знакомство с историей ущелья. Впереди нас ждет еще много повествований, но на этот день, думаю, достаточно. Все вы, как и Талигхилл, наверное, проголодались и с удовольствием поужинаете.

– Пообедаем, – поправил его кто-то.

– Я не обмолвился, – покачал головой Мугид. – Поужинаете. Повествования отнимают огромное количество времени. Сейчас уже вечер, господа. Прошу вас проследовать в Большой зал. Думаю, стол уже накрыт.

Мы стали подниматься и, не прекращая обсуждать пережитое, направились к выходу из комнатки. Я чуть подзадержался, пропуская вперед себя дам, а потом неожиданно почувствовал чью-то крепкую ладонь на своем плече. Обернулся.

– Господин Нулкэр, – проговорил Мугид, глядя мне прямо в глаза, словно хотел просверлить во мне две сквозные дыры. – Господин Нулкэр, я повествователь со стажем. Поэтому мне доступны многие вещи, о которых иные люди могли бы лишь догадываться. Будьте поосторожнее, господин Нулкэр, не вглядывайтесь чересчур пристально и не пытайтесь запомнить.

– О чем вы, господин Мугид? – недоумевающе спросил я. – Что вы имеете в виду?

– Вы знаете, что я имею в виду, – с нажимом произнес старик. – Повторяю, не вглядывайтесь чересчур пристально и не пытайтесь запомнить. Бесполезное занятие. Я бы даже сказал, вредное. – С этими словами он легонько подтолкнул меня к выходу и, словно в насмешку, произнес: – Приятного аппетита, господин Нулкэр.

– И вам того же, – сказал я, не поворачивая головы. – Но я не понимаю…

Сзади заскрипела дверь, и послышался стук шагов, удаляющихся прочь.

Я оглянулся. Повествователь не шел вместе со всеми к лестнице, он приблизился к одному из гобеленов, откинул матерчатый прямоугольник и исчез в проеме за ним.

Что он имел в виду?

– Вы идете, Нулкэр? – Это была Карна.

– Разумеется, иду. – Я помахал ей рукой и стал подниматься на второй этаж, к нашему ужину. Пока поднялся, понял, что зверски голоден, и поэтому не сразу обратил внимание на то, что Мугид уже сидел во главе стола. Но он же остался внизу! Наверное, какой-то скрытый лифт.

Конечно, это была полнейшая ерунда – насчет лифта, но ничего более разумного на тот момент в голову мне не пришло. Я откинул все загадки этой таинственной «Башни» и вплотную приступил к еде. Об остальном у меня будет время подумать и после.

Когда все поужинали и медленно расправлялись со сладким, повествователь встал, сообщил нам, что завтрашний сеанс начнется примерно тогда же, когда и сегодняшний, после чего пожелал всем спокойной ночи и удалился. Я проводил его пристальным взглядом, но старик так и не обернулся. «Не вглядывайтесь чересчур пристально». Да пошел он!…

Он-то пошел, но я остался – и снова угодил в лапы к журналисту. Писака прикоснулся к моему рукаву, желая обратить на себя внимание, и заговорил:

– Знаете, мне кажется, вы все еще сердитесь на меня Наверное, я не имел права задавать вам те вопросы и так настырно требовать на них ответа, но…

Я едва удержался от того, чтобы не прокомментировать: в конце концов, человек пытается извиниться.

– Эта дурацкая обстановка, – он обвел вилкой зал и растерянно покачал головой, – эти псевдофакелы, псевдогобелены и псевдобашня – они произвели на меня странное впечатление. Вот и цеплялся вчера, как репей. Мне показалось, вы тоже почувствовали… Простите – снова возвращаюсь ко вчерашней теме. Да, кстати, я ведь до сих пор не представился. Ваше-то имя я знаю – поделилась Карна, а вы мое – нет. Данкэн, журналист, пишу для нескольких столичных изданий, в том числе и для…

– Прошу прощения, что перебиваю вас, – вмешалась подошедшая Карна. – Просто хотела пожелать вам спокойной ночи и приятного времяпрепровождения.

Она очаровательно улыбнулась и ушла, сопровождаемая слугой. Я мысленно выругался. Опять Данкэн влез со своей беседой в самый неподходящий момент. Он, кажется, почувствовал перемену в моем настроении, потому что прервал себя на полуслове и сокрушенно покачал головой:

– Знаете, Нулкэр, иногда мне кажется, что я зря ввязался во все это.

– Во что «это»? – Похоже, в моем голосе все-таки проскользнула нотка раздражения. – И почему вы считаете своим долгом признаться во всем «этом» именно мне?

– А кому еще? – чуть вызывающе спросил он и снова обвел вилкой зал, указывая на расходящихся потихоньку гостей. – Кому? Той толстухе, что тряслась после первого же сеанса взбесившимся студнем? Или во-он тому очкарику, который только и делает, что нервно поправляет свои нелепые стекляшки и пялится на все, словно рыба из аквариума? Или, может, этому старичку, напоминающему генерала в отставке? Уверен, после второго-третьего сеанса половина из них умчится отсюда, даже не взяв компенсационных денег. А половина оставшихся начнет тихо сходить с ума.

– Тогда расскажите Карне, – посоветовал я. – Или ее вы тоже относите к людям второго сорта?

Данкэн покачал головой:

– Во-первых, я не говорил, что считаю их людьми второго сорта. Просто нервная система у некоторых послабее, чем нужно для всех этих повествований. А во-вторых, я уже рассказал Карне.

– И?..

– И она поняла меня. И даже сказала – демон меня забери! – что она почувствовала нечто подобное, когда поднималась вчера по лестнице – и потом, позже.

Я вдохнул побольше воздуха и стал медленно выдыхать его, надеясь таким образом хоть немного успокоиться. Разговор приобретал несколько абсурдную окраску.

– Подождите. Что «нечто подобное ей привиделось? И почему вы рассказываете обо всем этом мне?! Почему?! Демон вас забери!

– Потому что я не могу держать все это в себе! – отчаянно прошептал, наклонившись почти к самому моему лицу, Данкэн. – Вот почему! Потому что я боюсь – и сам не знаю, чего именно. – Неожиданно он откинулся на спинку стула и покачал головой: – Что же касается «чего-то подобного», то, думаю, вы сами прекрасно понимаете, что я имел в виду.

– Нет! – прорычал я, взбешенный. – Я не какой-нибудь растреклятый Пресветлый с даром чтения мыслей, и я не понимаю того, о чем не говорят в открытую и даже думать боятся! Вы псих, Данкэн, просто молодой человек с расшалившейся фантазией, навыдумывавший демон знает какой чуши и пытающийся теперь спастись от нее, рассказывая о ней другим! Боги, вам что, мало повествований?! Зачем еще нагнетать и без того тяжелую атмосферу, скажите на милость?! Неужели только затем, чтобы можно было написать крутой «репортаж из проклятой башни»?

– Вот! – сказал он внезапно, тыкая вилкой в опасной близости от моих глаз. – Вот! Вы только что сами признались..

– В чем? Ну в чем я признался, скажите на милость?!

– В том, что здесь тяжелая атмосфера, – заявил он, невозмутимо уставясь на меня своими блестящими глазами. – И теперь вам не отвертеться.

И здесь я сделал, наверное, единственное, что могло обескуражить его. Я рассмеялся. Я смеялся долго и со смаком, не обращая внимания ни на его удивленную физиономию, ни на осторожные взгляды слуг. Отсмеявшись, похлопал его по плечу и встал:

– Если желаете – если вам будет от этого легче, – я готов тысячу раз повторить: «Здесь тяжелая атмосфера». Вы довольны, дружище? Надеюсь, что да, потому что больше мне нечем вам помочь. Привет! Надеюсь, за завтраком мы с вами не увидимся.

С этими словами я развернулся и вышел прочь из зала. Сумасшедший день и достойное его завершение.

В комнате было невыносимо холодно. Когда я уходил, забыл закрыть окно заглушкой, и теперь ночной воздух пробирался внутрь, остужая простыни и одеяла. Выругавшись, я поднял прислоненную к стене заглушку и плотно притиснул ее к окну. Ужасно хотелось спать, и веки не желали слушаться моих команд. Но спать было еще рано.

Я раскрыл сумку, достал оттуда диктофон и принялся за работу. Кроме того, нужно было сделать хотя бы пару эскизов, пока изображения свежи в памяти. Почему-то казалось, что впереди меня поджидают тяжелые деньки с минимумом свободного времени, а при таком раскладе, как правило, то, что не фиксируешь сразу, потом очень быстро и безвозвратно забывается.

Закончил я только через пару часов, забрался под одеяла и на ощупь потушил свет. Конечно, нужно было еще обдумать все случившееся после повествования, и обдумать серьезно, – но сил на это уже не было. Сон проникал в меня, и оставалось только надеяться, что в нем не будет никаких черных лепестков и сумасшедших журналистов. Впрочем, если бы нужно было выбирать между тем и другим, я бы, наверное, выбрал лепестки.

ДЕНЬ ВТОРОЙ

Меня разбудили еще раньше, чем вчера. Слуга бесстрастным голосом сообщил, что пора завтракать и что сразу после завтрака начнется повествование, так что, если я не хочу его пропустить, лучше поторопиться. Я не стал уточнять, что именно «если я не хочу пропустить» – завтрак или повествование, – просто сполз с кровати и начал одеваться. Я не желал пропускать ни того ни другого.

Спустившись в Большой зал, с некоторым удовольствием заметил, что за столом собрались не все. Вот Данкэна, например, нет. Мелочь, а приятно. Небось спит без задних ног после вчерашних откровений. Наверное, и напился еще, как сапожник.

Я опустился на стул с львиными лапами вместо ножек и улыбнулся Карне:

– Привет! Как спалось? Она мило сморщила носик:

– Спасибо, не очень. В этих комнатах или слишком жарко, или слишком холодно. Вчера мерзла всю ночь под одеялами, а сегодня – наоборот. Почему-то кажется, что отчасти в этом виновато давешнее повествование.

– Не исключено, – согласился я, накладывая себе салат. – Помните, как вчера сразу после него всем захотелось пить?

– Точно. Я тогда еще удивилась, а потом забыла – столько было впечатлений.

– Да, – кивнул я, – впечатлений предостаточно.

Даже больше, чем хотелось бы.

– Кстати, вы не видели Данкэна? Я покачал головой:

– Нет. Мы расстались с ним вчера, и с тех пор – не имел чести. А что?

– Да ничего в общем-то. Просто я подумала, что он – единственный, кого сегодня нет за столом. Странно, не так ли?

– Ну, эта странность – ничто по сравнению с ним самим, – ответил я, немного злорадствуя. – Он ведь сам – одна большая ходячая странность.

– Он не понравился вам, – констатировала Карна. – Почему?

При этом она пытливо посмотрела на меня, словно хотела увидеть, когда я скажу неправду.

– Данкэн говорит странные вещи, – осторожно произнес я. – Неприятные и непонятные вещи. Вчера мне показалось, что он немного не в себе. Психически неустойчивый человек.

– Может быть, – задумчиво прошептала девушка. – Может быть, вы и правы. Но все-таки почему его нет с нами? Странно.

Мы завершили завтрак в молчании, и я готов был побиться об заклад, что Карна все время думала об этом проклятом писаке. Подобные мысли раздражали, но я напомнил себе, что нахожусь здесь не затем, чтобы ухлестывать за молоденькими девушками. Даже если они демонически хороши. В конце концов, стоит мне закончить это дело, как отбою от них не будет. Тогда ничто не помешает отыскать Карну и попробовать продолжить все в совершенно другой обстановке.

От этих мыслей меня оторвали – кто-то меня толкнул. Я обернулся, почти на сто процентов уверенный, что это появилась наконец наша пропажа – растреклятый Данкэн. Но это был не он. Это была та самая толстуха с крашеными завитыми волосами – та, которую успокаивала вчера Карна. Видимо, дама чересчур увлеченно орудовала вилкой с ножом и не рассчитала силу замаха на тот искромсанный кусок мяса, что лежал в ее тарелке. Теперь женщина приложила к своей необъятной груди ладонь и начала извиняться. Я уверил ее, что все это сущие пустяки, и поспешил отвернуться. Паршивое настроение. Сегодня, похоже, решающий день. Нужно быть внимательным и собранным и не отвлекаться на мелочи… Где же этот Данкэн?

Толстуха что-то лепетала у меня под ухом. Кое-кто стал даже оборачиваться, чтобы посмотреть, что происходит.

Я взглянул на Мугида. Тот сидел прямой, словно наглотался шпаг, и бесстрастный, как скала. Казалось, он и не думал вести нас в ту комнатку. А толстуха все не переставала болтать.

Когда мое терпение уже готово было подать в отставку, старик поднялся и попросил всех следовать за ним. Я вздохнул с заметным облегчением и чуть ли не бегом покинул зал. Карна, как это ни удивительно, осталась позади и даже поддержала беседу с той надоедливой теткой. Я велел себе не обращать внимания – есть цель поважнее.

Внизу у гобеленов нас поджидал Данкэн – эту долговязую подвижную фигуру было трудно не узнать. Он выглядел так, словно его шарахнули по голове чем-то тяжелым. Другими словами, внешне начал наконец-то соответствовать своему поведению.

Стоило ему заметить нас, журналист нервно дернулся, замер в нерешительности, а потом шагнул навстречу всей честной компании.

– Доброе утро, господин Данкэн, – поприветствовал его Мугид. – Вы решили сегодня не завтракать?

– Да, – пробормотал тот, краснея. – Решил.

Никогда бы не подумал, что этот хлыщ умеет краснеть, но не верить собственным глазам не было никакой причины.

Все вошли в комнатку и разместились там же, где и вчера. Данкэн при этом сидел, отодвинувшись от меня настолько далеко, насколько смог, и бросая время от времени в мою сторону настороженные взгляды. Кажется, он окончательно сошел с ума.

– Начнем, господа, – проговорил Мугид, усаживаясь в каменное кресло. – Все ли чувствуют себя в состоянии внимать?

Мы закивали, и он…

ПОВЕСТВОВАНИЕ ВТОРОЕ

– Он пришел уже давно, Пресветлый. Просто никто не решался вас будить.

Талигхилл нетерпеливо вздохнул и покачал головой. Разумеется, они не решались его будить! Раф-аль-Мон уже давным-давно ждет его, а они не решались его будить!

Принц энергично откинул край одеяла и начал одеваться. Слуги сунулись было помочь, но Пресветлый свирепо глянул, и те отошли в сторонку, больше на подобное не претендуя. В этой скучной жизни хотя бы привилегию одеваться самостоятельно Талигхилл оставлял за собой. Отец ворчал, что это блажь, но ему-то легко говорить. Руалниру было чем заняться, все-таки он – правитель. Конечно, это означало прежде всего колоссальные заботы, но лучше заботы правителя, чем ничегонеделание наследного принца. Талигхилл считал именно так. И поэтому, даже торопясь, он одевался самостоятельно. Да и кто сказал, что слуги оденут вас быстрее?

– Велите, чтобы накрывали на стол и пригласили господина Раф-аль-Мона позавтракать вместе со мной.

Один из слуг низко поклонился и исчез за тихонько скрипнувшей дверью. Принц, щурясь от яркого света, залившего всю спальню, разбирался с шелковыми штанами. Черное пятнышко на них вызвало волну раздражения, но менять одежду уже не было времени. Талигхилл наконец попал ногами в штанины и прорычал:

– Да задерните же хоть немного шторы, вы, изверги!

Слуги бросились исполнять приказ и перестали на него пялиться так, словно за последние несколько лет одевающийся принц был для них самым впечатляющим зрелищем.

В результате он справился с одеждой и сбежал по лестнице, на ходу запахивая халат и чувствуя, как под ложечкой посасывает от нетерпения. Махтас уже был где-то здесь, и принцу больше всего на свете хотелось сейчас же приступить к игре. Но, к сожалению, существовали еще такие условности, как необходимость позавтракать. В животе капризно заурчало, подтверждая то, что да, позавтракать было бы неплохо.

Спускаясь, принц скользнул взглядом по фигурке Оаль-Зиира и недовольно скривился. «Боги»! Что Домаб понимает в Богах? Что вообще кто-либо из них, «верующих», на самом деле знает о предмете своей веры?

Эти мысли настолько не соответствовали радостному и солнечному утру, что принц отпихнул их подальше и благополучно обо всем забыл. До урочного часа.

В столовой – огромном гулком зале, как и гостиная, украшенном богато и со вкусом, – на столе уже дымились различные блюда. На месте Талигхилла сидел Раф-аль-Мон и заинтересованно принюхивался: супница была неплотно накрыта крышкой, и из-под нее наружу проникал завораживающий запах. Перед тем как войти, Пресветлый замедлил шаг и придал лицу соответствующее выражение. Не спеша приблизился к столу, лениво раздумывая, согнать ли сразу торговца со своего места или же приберечь сей сюрприз до конца завтрака и сообщить уже потом, когда менять что-либо будет поздно. То-то старик сконфузится!

Решив, что все-таки подобный поступок был бы не к лицу Пресветлому, Талигхилл сел в кресло рядом с Раф-аль-Моном и знаком приказал слугам начинать. Те начали поднимать крышки с блюд, и букет аппетитных запахов наполнил всю столовую. Желудок принца снова заурчал – совсем не величественно. Раф-аль-Мон сделал вид, что ничего не заметил, и слабо улыбнулся.

– Доброе утро, – сказал принц. – Надеюсь, вы приятно провели время, дожидаясь меня?

Торговец поклонился:

– Разумеется. Просто чудесно. Ваши слуги столь же обходительны, сколь и гостеприимны.

– Да, – согласился Талигхилл. – Этого у них не отнимешь, – (даже если очень постараться). – Ну что, приступим к трапезе?

Раф-аль-Мон недоумевающе посмотрел на Пресветлого, и тот сообразил, что старик, как и каждый истинно верующий, перед тем, как принять пищу, возносит молитву Богам.

– О, – усмехнулся принц. – Простите, не обращайте внимания. У меня свое отношение к тому, что называется религией. Молитесь, если вам так угодно – меня это не смутит.

Старик выглядел растерянным:

– Но… Это не мне угодно, Пресветлый. Это угодно моим Богам.

– Разумеется, – кивнул Талигхилл. – Разумеется, вашим Богам. Так молитесь им. Повторяю, меня вы этим не заденете.

Раф-аль-Мон снова покосился на принца, но встал, вытянувшись в струнку и воздевши глаза к потолку. Принц негромко постукивал ложкой, выбирая из своей тарелки куски получше и вполуха слушая ту чепуху, которую бормотал торговец. Он не понимал, как можно верить в подобную чушь – «Боги».

Сейчас Раф-аль-Мон очень напоминал ему того священника, что читал погребальную молитву над гробом матери, – точно так же свисала к земле и судорожно подергивалась при каждом слове белесая борода, точно так же подобострастно глядели в небо широко раскрытые глаза. И все вокруг маленького Талигхилла тоже смотрели в небо, а он – он один – смотрел на лицо мамы. Ее укусила – подумать только! – бешеная собака, неизвестно каким образом пробравшаяся в усадебный парк. Какая нелепая смерть! С тех пор, разумеется, ни одна тварь не могла приблизиться к усадьбе ближе чем на сотню шагов, не рискуя быть подстреленной из лука охранниками или же изрубленной ими в капусту. Но маму-то это не спасло. Не оживило. И о каких Богах – всемогущих и справедливых – могла идти речь в таком случае? Они не уберегли самую светлую и невинную душу во всем мире – его мать. У нее был удивительный для Пресветлых дар – она лечила болезни. Смертельные болезни. А вот себя вылечить не смогла. Отец, дар которого заключался в способности выигрывать в азартных играх, только кусал себе губы от бессилия, а Талигхилл… У Талигхилла как раз накануне ее смерти впервые был вещий сон. Но он не верил в Богов. Несмотря на сны, несмотря на все прочее, он все равно не верил в Богов. Нет их – всемогущих и справедливых, нет и не было. И никогда не будет. И поэтому, когда видел молящихся, принц чувствовал страшное раздражение против людей, таких слепых и ничего не понимающих в окружающей действительности. Им хотелось верить, и поэтому они верили. А на самом-то деле Богов, конечно, не существует.

Наверное, Раф-аль-Мон почувствовал на себе тяжелый взгляд Талигхилла. А может, он уже дочитал свою молитву. Как бы там ни было, торговец тяжело опустился в свое кресло (если быть точным, то в кресло принца) и принялся за еду. На лице старика можно было прочесть замешательство и непонимание. В стране мало знали о неверии наследного принца в Богов, на этом старались не заострять внимания.

– Вы привезли игру? – спросил Пресветлый, когда с первой и второй переменой блюд было покончено и завтракающие перенесли свое внимание на сладости.

– Вне всякого сомнения, – невпопад ответил Раф-аль-Мон. Видимо, недавнее недоразумение все еще занимало его мысли. – Привез, Пресветлый, и готов преподать несколько уроков. Надеюсь, они пригодятся вам.

– Я тоже на это надеюсь. Ну так что же, перейдем непосредственно к нашим занятиям?

– Где прикажете установить игральное поле? – вежливо поинтересовался торговец, выбирая кусок пирога побольше. Он явно не рассчитывал на столь быстрое завершение пиршества, тем более что сладкое подали совсем недавно.

– Наверное, в парке, – проговорил принц, задумчиво теребя кончики усов. – Думаю, в беседке или на веранде. Что посоветуете, почтенный?

– На веранде. – Раф-аль-Мон покосился на дальнюю чашу с фруктами. – Вне всякого сомнения, на веранде.

– Тогда пойдемте, я отведу вас туда. – Талигхилл встал и подал слугам знак убирать со стола. – А где же игра?

– Запакована. Носильщики, что прибыли со мной, сейчас, наверное, сидят в людской. Прикажите, чтобы их вместе с грузом проводили к веранде.

Талигхилл повернулся к ближайшему слуге:

– Выполняй.

– Пойдемте, почтенный. – Принц взял Раф-аль-Мона за локоть и повел к выходу.

Они перешли на веранду и удобно разместились в легких плетеных креслах. Вскоре появились носильщики с поклажей, и торговец попросил, чтобы ему выделили широкий устойчивый стол.

Когда внесли стол, Раф-аль-Мон поднялся и стал сам распаковывать свертки, заявив, что не доверяет носильщикам – те могут случайно что-нибудь сломать.

Появилась знакомая уже Талигхиллу игровая доска, расчерченная на правильные восьмиугольники, а на ней начали выстраиваться фигурки воинов, башен, боевых зверей и прочее. Принц завороженно следил за действиями старика, с нетерпением ожидая, когда же начнется сама игра.

Наконец все было расставлено, Раф-аль-Мон достал трубчатый футляр из мягкой кожи и принялся извлекать оттуда толстенный свиток – «Свод правил для игры в махтас». Талигхилла буквально переполняло желание поскорее приступить к игре. Он поплотнее запахнул халат на груди и в который уже раз поменял положение в кресле.

Раф-аль-Мон неторопливо опустился на свое место, пролистал несколько страниц, пожевал губами и поднял задумчивый взгляд на Пресветлого:

– Ну что же, начнем?

Талигхилл кивнул – как он надеялся, не слишком порывисто.

– Вне всякого сомнения, – сказал торговец, – наилучший способ обучения – немного понаблюдать за тем, как буду играть я.

– Один?

– Я же говорил, что в махтас можно играть и в одиночку, – ответил старик. – Итак, приступим.

/небольшое смещение во времени – словно перед глазами провели разноцветным пером; на мгновение на сетчатке (или что это там?) остается яркий след/

– Не изволят ли Пресветлый и его гость пообедать?

– Потом, Домаб, потом. Чуть позже. Так что же делать, если тебя окружили, а подмога находится на расстоянии шести клеточек?..

/снова смещение, такое же неожиданное и яркоцветное/

Громкий стрекот цикад. Многочисленные свечи рассеивают тьму вокруг игрового поля и двух склонившихся над ним людей. Глаза у принца азартно сверкают, он что-то говорит, и старик кивает в ответ, передвигая фигурку боевого пса. У входа на веранду стоит Домаб и сокрушенно качает головой:

– Уже скоро полночь, принц. Вы же не ели с самого утра. Талигхилл рассеянно поднимает на него взгляд:

– Что? Ты прав, Домаб, не ел… Чуть позже, хорошо? Раф-аль-Мон мягко накрывает руку принца своей:

– Вам нужно поесть, Пресветлый. И мне тоже.

– … Х-хорошо, – соглашается тот. – Хорошо, идем есть. Но мы ведь не закончили партию.

– Закончим, – обещает Раф-аль-Мон. – Только чуть позже. Например, завтра утром.

– Почему же завтра утром? – недовольно спрашивает Талигхилл. – Можно ведь и после ужина.

– Вне всякого сомнения, – кланяется торговец, настойчиво подталкивая принца к выходу. – Вне всякого сомнения. Но, Пресветлый, я немного устал.

– Устал? – поднимает кверху брови Талигхилл. – Что же, вот за ужином и отдохнешь.

Раф-аль-Мон переглядывается с Домабом и за спиной принца беспомощно разводит руками. Управитель хмурится, но молчит.

/яркоцветное перо перед глазами/

После ужина принц был вынужден поддаться на уговоры и позволить Раф-аль-Мону отправиться спать. Старику постелили в гостевой спальне, а слуг разместили в людской. Всем этим занимался Домаб, а Талигхилл, холодно пожелав торговцу спокойной ночи, вернулся на веранду и снова сел рядом с игральным полем. Кое-какие тонкости в правилах ускользнули от него, и Пресветлый желал уточнить некоторые детали.

Он взял в руки свиток с правилами и начал читать, но света от свечей было недостаточно. Тогда Талигхилл отложил «Свод» в сторону и просто смотрел на фигурки махтаса. Ему казалось, что стоит только отвернуться, и они оживут: зазвенят маленькие клинки, вознесутся к небесам крики раненых и яростные вопли одерживающих победу, заревут боевые слоны и зарычат псы.

– Завтра уезжает твой отец.

Талигхилл обернулся. У входа на веранду возвышался Домаб. Управитель был в своем любимом халате с дикими вепрями: замер в дверном проеме и разглядывал игральное поле.

– Да, – кивнул принц. – Хорошо, Домаб. Спасибо, что сказал.

– Ты не поедешь в Гардгэн, чтобы проститься с родителем? – В голосе управителя проскользнула еле заметная нотка удивления.

– Нет, разумеется, – раздраженно проговорил принц. – У меня же гость.

Оправдываешься. Значит, чувствуешь за собой вину.

– Но…

– Домаб, отец ведь едет не на войну, – покачал головой Талигхилл. – Он просто отправляется в Хуминдар, потому что там поменялась власть. Так сказать, дипломатический визит – не опаснее, чем лесная прогулка на добром коне. А у меня гость.

– И махтас, – чуть слышно добавил управитель.

– И махтас, – согласился принц. – Ты видишь в этом нечто позорное либо недостойное для меня?

Сам он мысленно поморщился – слишком уж вызывающе прозвучал вопрос. Но отступать Талигхилл не привык. Я уже взрослый человек, а этот мужчина говорит со мной так, словно я нашаливший малец. Пора пересмотреть свое отношение к нему. Ведь я решил так еще вчера, верно?..

– Нет, – прошептал Домаб. – Я не вижу. Моя беда как раз в том, что я не вижу, но чувствую. Этот холод. Он не к добру.

– Какой еще холод? – изумился Талигхилл. – Мухи вязнут в воздухе от жары. Какой холод, Домаб?

– Мой, – ответил тот. – Мой личный холод. Он предвещает что-то – что-то нехорошее. Но я не знаю что. Скажи, Талигхилл, тебе не снилось чего-нибудь… такого?

– Не нужно начинать все сызнова. – В голосе принца зазвенела сталь… или лед. – Я думал, мы вчера обо всем договорились. Мне-не-снится-ничего-«такого»!

– Да, – медленно кивнул управитель. – Прости. Как же я запамятовал? Пресветлому постелить прямо на веранде?

– Не стоит, – молвил Талигхилл. – Я предпочитаю ночевать в собственной спальне.

Домаб снова кивнул и ушел.

Принц проводил его взглядом, в котором посторонний наблюдатель не заметил бы и капли какого-либо чувства. Бесстрастность статуи – вот что было в его глазах.

Вот и хорошо. В конце концов, я ведь не маленький мальчик. И у меня есть своя собственная голова на плечах.

/только достаточно ли ее тебе?/

Последняя мысль была чужой, словно кто-то невидимый сидел внутри и ехидно нашептывал Талигхиллу всякие гадости. Принц криво усмехнулся. Пускай. Пускай шепчет, что ему угодно. А он все равно не позволит чему бы то ни было вмешиваться в свою жизнь!

Эта мысль тоже не совсем понравилась ему. Было в ней что-то отступническое, словно он признавал существование своих пророческих снов или даже Богов. Но, разумеется, все это чепуха.

Лепестки. Тебе ведь сегодня ночью опять снились черные лепестки под ногами. Именно поэтому ты так увлечен махтасом. Игра позволяет тебе забыть. И именно поэтому ты сидишь здесь и не решаешься подняться в спальню. Потому что знаешь. там тебя ждут сны с черными лепестками.

Что за бред?!

Талигхилл встал и сделал шаг к двери. Он ничего не боится и докажет это. Самому себе докажет. А завтра выиграет у проклятого старика, обязательно выиграет!

Принц вошел в дом, но прежде, чем идти спать, заглянул в столовую и взял со стола горстку печенья. Он проголодался за день – в этом можно было признаться, хотя бы самому себе.

Перекусив, Талигхилл вышел в гостиную. Уже почти без раздражения взглянул на фигурку Оаль-Зиира и подумал, что в конце концов пусть Домаб ставит ее куда угодно – это его дело. Но вывести Талигхилла из себя отныне будет не так просто. Еще подумал, что нужно обязательно приказать, чтобы привели наложницу – попышнее да поопытнее. Но это завтра, потому что сегодня он чересчур устал и больше всего на свете хочет

/спать без снов/

просто поспать.

Проходя мимо комнаты матери, остановился Как могут люди быть настолько глупыми, чтобы верить в Богов? Вспомнился Раф-аль-Мон за завтраком, его молитва. Есть все-таки что-то неприятное в этом старике Но он учит меня игре – и потому полезен. В большей степени, чем постоянно пытающийся управлять мною Домаб.

Зашел к себе, закрыл дверь и плотно задернул шторы, наученный утренним опытом. Потом опустился на кровать и взглядом скользнул по туфлям.

Снова!

Принц со смешанным чувством гадливости и ужаса отлепил от матерчатой туфли черный листок и отшвырнул прочь, как ядовитую гадину.

Погасил свечи и лег, но никак не мог заснуть. Мысль о том, что где-то рядом, на ковре, лежит эта черная гадина, не давала покоя. Пришлось вставать, на ощупь зажигать свет и искать черный листок. Когда принц нашел его, он раздвинул шторы и вышвырнул в приоткрытое окно проклятый

/знак/

листок.

Лишь после этого он смог наконец уснуть.

ДЕНЬ ВТОРОЙ

В комнатке снова было шумно, как на рынке древнего Гардгэна. Правда, сегодня никто не просил воды и не кричал так громко, как в прошлый раз. Да и толстуха не задыхалась.

Кроме того, молчал Данкэн. Эта перемена в нем была настолько странной, что я даже не знал, радоваться мне или огорчаться. Когда подобные люди молчат, жди чего-то на самом деле необычного. А мне сейчас только на самом деле необычного не хватало – словно все, что случилось до того, было не «на самом деле необычным».

Журналист сидел слева от меня и непрерывно смотрел в мою сторону. Я мысленно попытался разобраться: что же может быть не так? Надел что-нибудь броское? Да вроде нет. И не тот это человек, чтобы смотреть во все глаза на соседа лишь из-за того, что тот не так оделся. Тут бы в ход прежде всего пошел язычок, но – в этом-то вся странность – писака молчал, как камни этих стен.

Я повернулся, изрядно разозленный его взглядом, и намеревался выдать что-нибудь резкое и колючее, когда журналист испуганно вскинул перед собой руки и прошептал:

– Молчите!

– Что?

– Умоляю вас, молчите! – повторил он, пристально глядя мне прямо в глаза. Если Данкэн хотел, чтобы я по его взгляду почувствовал всю серьезность сказанного, то он своего добился. – Молчите, я все вам объясню. Как только выйдем отсюда, я вам все объясню. Объясню, только молчите, умоляю вас!

Кажется, он зациклился.

– Сейчас полдень, господа, – сообщил нам, поднимаясь с каменного трона, Мугид. – Поэтому у вас есть время, чтобы немного отдохнуть и познакомиться с башней поближе – конечно, кто желает этого.

– Можно вопрос? – Это был сухенький низенький человечек, сильно смахивающий на какого-то академика.

– Слушаю вас, господин Чрагэн, – учтиво склонил голову повествователь.

– Скажите, почему вчера мы внимали до позднего вечера, а сегодня сеанс закончился раньше? – Человечек погладил свою маленькую бородку, потом извлек из заднего кармана брюк носовой платок и промокнул блестящую от пота лысину. В комнатке было жарко.

– Ответ прост. Видите ли, господин Чрагэн, дело в том, что каждое повествование похоже на отдельную историю. Ее нельзя разрывать и подавать конец день спустя после того, как вы воспримете начало. Это только повредит. – Интересно, что он имел в виду и кому может повредить «это»? – Посему иногда наши сеансы могут длиться полдня, а иногда растягиваться на сутки. Все зависит от того конкретного эпизода, который я должен буду повествовать вам, чтобы во всей полноте описать историю ущелья.

Слишком громко сказано. Не историю ущелья, а всего лишь ее малую часть. Правда, единственную более-менее заслуживающую внимания.

– Еще вопросы, господа? – оглядел каждого из нас повествователь.

– Вы говорили о знакомстве с башней. – Это поднялась со своего места Карна. – А что именно здесь есть? На что вы посоветуете обратить внимание? – Она очаровательно улыбнулась и села.

– Разумный вопрос, – довольно кивнул Мугид. – Но, господа, я не стану рекомендовать вам что-либо конкретное. Ходите везде, где вам заблагорассудится, и смотрите. Конечно, за исключением тех комнат, куда вход посетителям запрещен.

– А каким образом мы узнаем об этом? – поинтересовался пожилой, с виду рассудительный мужчина в деловом костюме, с короткой стрижкой и гладко выбритым подбородком. Он сидел рядом с женщиной, чуть моложе его, с которой все время находился вместе, – видимо, с женой.

– Узнаете, – неопределенно взмахнул рукой Мугид.

– Ну что же… – сомневаясь, покачал головой вопрошавший

– Не переживайте, господин Валхирр, – успокоил его старик. – Вам с госпожой Валхирр не грозит заблудиться или попасть в какое-нибудь тайное место, каждый увидевший которое подлежит немедленному умерщвлению. Все будет в порядке.

Господин Валхирр натянуто улыбнулся. Я мысленно покачал головой: лицезреть три совсем разные улыбки за столь короткий промежуток времени! И еще молчащий Данкэн. Весьма насыщенный день.

Мугид снова оглядел нас, словно воспитатель – малышей, раздумывающий, выпускать их гулять или же не выпускать. Мне его взгляд, откровенно говоря, не понравился, но после вчерашних слов я вполне мог судить предвзято.

– Ну что же, господа, – резюмировал наш повествователь. – Я прощаюсь с вами до ужина. Обедать скорее всего мы будем в разное время – когда кто пожелает. Просто приходите в Большой зал, а слуги позаботятся о вас. Впрочем, – добавил он, помедлив, – думаю, с ужином у нас выйдет точно так же. Поэтому до завтра, господа. Возможно, с некоторыми из вас мы сегодня не увидимся.

Я пожелал, чтобы сказанное прежде всего касалось меня – совсем не хотелось лишний раз встречаться с этим человеком. На сегодня мне вполне должно было хватить Данкэна с его сумасшествием.

Тот уже вцепился клещом в рукав моей рубашки и волок из комнатки Я только и успел бросить прощальный на Карну да вымученно ей улыбнуться. Кажется, она не обратила на меня особого внимания, увлеченно беседуя с толстухой и господином Чрагэном. Ну вот, еще одна улыбка. Просто день фальшивых улыбок! Только Карна во всей нашей компании и улыбалась открыто, без задних мыслей. Наверное. Данкэн стоял рядом, дрожа всем телом, словно загнанный конь. Не вызывало сомнений то, что он тяжело болен. Больше всего это походило на лихорадку, но я никогда хорошо не разбирался в хворях. Здесь для подобных целей должен быть лекарь. Позже спрошу у… да нет, не у Myгида – у слуг. Они наверняка знают.

– Простите мне мое поведение, но вы долж… прошу, выслушайте меня. А до тех пор ничего не говорите. Полно, да Данкэн ли это?!

– Пойдемте. – Он так и не выпустил рукав моей рубашки. Я подумал о том, что после сегодняшних приключений ее Придется сменить – мятые рукава всегда вызывали у меня легкое отвращение.

Стоило мне воздеть кверху брови и открыть рот, чтобы просто спросить, куда же он намеревается идти, как журналист побледнел и затрясся пуще прежнего:

– Умоляю, молчите!

Я отодвинул вопрос подальше, в самый темный уголок памяти, и поинтересовался у самого себя – с какой стати вообще все это делаю. Ответ оказался до банального прост мне было интересно.

Поэтому я пообещал себе сдерживаться и пошел вслед за Данкэном, ведомый им, словно хозяин – большой и непослушной собакой.

К моему удивлению, наш путь лежал к входной двери. Журналист повернул ручку, и дверь открылась, обдав нас волной и свежего прохладного воздуха. Кто-то из гостей оглянулся, чтобы выяснить, почему стало холоднее, но дверь за нами захлопнулась, позади остались тепло и уют гостиницы (весьма, кстати, относительный).

– Так в чем же дело? – не выдержал я. Сильный ветер мгновенно растрепал волосы на голове и надул рукава рубахи – Какого демона?..

– Помолчите! – умоляюще вскрикнул Данкэн. – Помолчите и дайте мне сказать!

– Так говорите же! – прорычал я.

Журналист уставился на меня выпученными глазами; в следующую секунду его словно прорвало. Он говорил примерно так, как барабанит по клавиатуре профессиональная машинистка.

– Снова! Вы видите, это началось снова! Конечно, я сам виноват. Я довел вас. И ведь знал же, что делаю, но не продумал все до конца. И вот теперь – сызнова. Это началось с самого утра – помните, я не пришел на завтрак и ждал вас всех уже внизу. А знаете, почему я не пришел? Отнюдь не из-за того, что не был голоден или постился. Нет! Я просто не мог прийти. Слышите! Я проснулся рано утром, оделся, а потом подошел к двери комнаты с твердым намерением выйти оттуда и попасть в Большой зал. Что, вы думаете, со мной произошло? Я не мог двинуться с места! Да-да, я не шучу и не оговариваюсь! Я не мог двинуться с места. Но стоило мне только развернуться и направиться к кровати, как мое тело снова начало слушаться меня. Я попробовал еще раз выйти из комнаты. (Самое интересное, что этим утром я уже покидал ее, когда посещал отхожее место.) Прежде мне это удавалось, но теперь, как только я приблизился к двери, все мышцы мои снова отказались повиноваться. И так несколько раз. В это время пришел слуга и спросил, буду ли я завтракать. Кажется, я ответил что-то крайне грубое, но – поймите меня! – я был растерян и даже испуган. Мне совсем не улыбалось провести остаток своей жизни в этой растреклятой комнатушке. И вот тут-то я вспомнил наш вчерашний разговор. Помните, вы сказали. «Надеюсь, за завтраком мы с вами не увидимся»?

Я кивнул, но, кажется, журналист не обратил внимания. Данкэн тараторил как заведенный, и я уже начал догадываться, кто его «завел».

– Вот в этом-то все и дело! В этих ваших словах! Они вынуждали меня оставаться в комнате. И теперь история повторяется снова: вы велели говорить, и я говорю. Я хочу остановиться, но не могу этого сделать. И наверное, не смогу, дока не закончу… Так вот, возвращаясь к сегодняшнему утру. Когда я догадался, в чем дело, я решил проверить свои предположения. Стоило только убедить себя, что я иду не в Большой зал а вниз, чтобы дожидаться там остальных, – и тело оставалось послушным мне до тех пор, пока я не изменил свои намерения. Я поэкспериментировал некоторое время, догадываясь, что уж его-то у меня предостаточно – вы как раз завтракали. Потом я все-таки спустился на первый этаж и стая ждать там. Дальнейшее вам известно.

Он замолчал и облегченно вытер лоб. Хотя здесь, на площадке, было холодно, Данкэн за время своего монолога изрядно вспотел.

Я медленно отошел к парапету, не зная, что и сказать. Разумеется, я ни секунды не верил в то, что способен управлять другими людьми при помощи слов. В конце концов, раньше этого никогда не случалось, так с какой же стати такой способности появиться теперь? Но и обвинить Данкэна во лжи я не мог. Потому что он не лгал. И не разыгрывал меня. Он говорил правду и искренне верил в то, о чем говорил. Другой вопрос: что же случилось с ним на самом деле? Мысль о самовнушении я отбросил сразу. Не тот Данкэн человек. Но что же тогда?! Я не знал. И если честно, не особенно желал выяснять. Мне хватало забот и помимо всех этих новооткрывшихся сверхъестественных способностей собственного организма.

Журналист несмело кашлянул за моей спиной, а потом осторожно спросил:

– Ну что?

Я пожал плечами:

– Не знаю. Вы уверены в том… Глупости. Конечно, он уверен.

– Может быть, это действует только на меня? – предположил журналист.

Я вздрогнул от резкого дуновения ветра и покачал головой:

– Вряд ли. Вряд ли все это вообще может быть на самом деде.

Данкэн вздохнул:

– Не верите.

– Верю. И все-таки этого не может быть.

– Если желаете, давайте проверим, – предложил он с е те заметной дрожью в голосе.

– На ком? – поинтересовался я. – И зачем? Ну последнее-то понятно. Но вот на ком?

– Хорошо, – кивнул Данкэн. Он встал рядом со мной у парапета и перегнулся наружу, словно его тошнило. Да, наверное, примерно так он себя и чувствовал в тот момент. – Хорошо. А что предлагаете вы?

– Не знаю, – ответил я после долгого молчания. – Давайте подождем и посмотрим.

– На что?! – взорвался он. – На что посмотрим?!

– Не знаю. – Кажется, я сегодня был крайне неоригинален. – Пойдемте-ка лучше внутрь, пока мы еще не превратились в две ледяные статуи. Вдруг у Мугида нет ледоколов?

Данкэн повернулся к двери, и, когда наши взгляды на секунду пересеклись, в его глазах я заметил страх. Интересно, а что отразилось в моих?..

Внутри было тепло и пусто, только эхо далеких голосов бродило где-то высоко, у самой крыши. Со второго этажа ощутимо тянуло запахом съестного.

– Ну что, прогуляемся по гостинице и осмотрим местные достопримечательности? Все равно ведь делать нечего.

– Здесь я вам не компания, – покачал головой Данкэн. Правда, эти слова он произнес с некоторой долей настороженности, словно боялся, что я стану возражать. – Напомню вам, что еще не завтракал сегодня. Так что – коль вы не против – пойду предаваться чревоугодничеству. – Он помолчал и тихо добавил, больше для себя: – Если кусок в горло полезет.

– Приятного аппетита. Поговорим после ужина.

Журналист молча кивнул и отправился наверх. Я проводил его взглядом и подумал, что отныне связан с этим человеком, хочу того или нет. Он, кажется, тоже чувствовал нечто подобное – пускай и неосознанно. Проклятье! Осложнения на каждом шагу!

Нужно было, наверное, идти к себе в номер и заняться тем, ради чего я сюда и приехал, но после разговора с журналистом делать этого совсем не хотелось. А хотелось просто пройтись и поразмыслить над всем, что случилось со мной за последние два дня.

Я стал бродить по первому этажу, разглядывая висевшие там гобелены и прислушиваясь к голосам наверху. Кто-то восторженно восклицал: «Взгляните, вы только взгляните на это!», а другие вторили: «Какая красота!» Первый голос, похоже, принадлежал толстухе с крашеными волосами, остальных я не узнал. Карны, кажется, среди них не было. Жаль. Она – единственный человек, от чьего общества я не отказался бы сейчас. Хотя мне необходимо было одиночество, чтобы разложить все происходящее по полочкам.

Сунув руки в карманы и порождая своими шагами гулкое эхо, я бродил по периметру первого этажа и размышлял о словах Мугида. Что он имел в виду? Подобные вещи не говорят просто так, да и старик не похож на тех, кто склонен к мистификациям и подпусканию тумана. Впрочем, мистификаторы и не выглядят таковыми. В этом-то вся соль.

Но если поведение Мугида тревожило меня, то рассказ Данкэна вызывал недоумение. Что же происходит в этой проклятой гостинице? Хинэг предупреждал меня, что я не первый, кто получил подобное задание. И все его проваливали. Почему? Ведь сюда посылали не людей с улицы. Может быть, каким-то образом влияют повествования? И Данкэн – всего лишь жертва такого влияния? Скажем, в его сознании я каким-то немыслимым образом приобрел качества Пресветлого. А именно: способность голосом заставлять людей повиноваться. Если учесть то, что С самого начала журналист был склонен к встрече с чем-нибудь тайным и опасным… И все равно, такая гипотеза притянута за уши. Что-то другое? Но что?! Ответа не было.

Единственный вывод, к которому я пришел, пока размышлял: нужно попытаться проникнуть в закулисную жизнь «Башни». Тогда я смогу выяснить, что же таится за словами Мугида… в жадно, если получится, решить проблему с Данкэном. Но, Конечно, не следует забывать о своих непосредственных обязанностях…

Сделав почти полный круг и изучив некоторое количество гобеленов, я обратил внимание на то, что один из них отличается от прочих: нижние края полотнища свободно покачивались в воздухе. Так, словно за ним дверь. – Как раз то, что мне нужно, – закулисная жизнь «Башни». Загобеленная.

Я осторожно посмотрел по сторонам, чтобы убедиться рядом никого нет. Потом приподнял гобелен за краешек и обнаружил за ним каменную плотно пригнанную дверь На уровне глаз в камне был выбит знак: молния, скрестившаяся с клинком. Когда-то давно это означало предупреждение, хотя сейчас я не мог вспомнить, о чем же именно предупреждали подобным образом. Я колебался всего лишь мгновение, а потом налег плечом на дверь изо всех сил.

Шансов на то, что ее оставили незапертой, – никаких. Но она была незаперта! Я счел это знамением свыше и проскользнул туда, осторожно опустив гобелен за спиной. Дверь отпиралась внутрь, и поэтому я не стал закрывать ее – снаружи видно не было, а туда, где оказался я, проникало хоть немного света. Вполне достаточно, чтобы сориентироваться.

Я находился в просторном помещении с высоким потолком. Отыскав на ощупь карманный фонарик, отрегулировал луч света: сделал тоньше и длиннее. Не хотелось бы, чтобы заметили снаружи.

Луч высветил зал, пол которого покрывали крупные плиты, а стены и потолок оказались высечены прямо из камня. Я находился в той части башни, которая примыкала к скале, так что в этом не было ничего удивительного. С потолка свисали клочья паутины, а в щелях между плитами копошились мокрицы и еще какие-то мелкие твари. Как только зажегся фонарик, они поспешили спрятаться в своих убежищах и теперь осторожно поводили усиками – это порождало гигантские фантасмагорические тени. В дальнем углу всполошенно забегала мышь, потом юркнула в дыру и затаилась.

Я пригляделся. Дыра, в которой скрылась хвостатая, была пробита в нижней части еще одной двери: высокой, двустворчатой, находившейся справа от входа в зал. Осторожно ступая по влажным плитам и морщась от затхлого воздуха, я направился к этой двери. На ней был выбит точно такой же знак: скрещенные молния и меч. Только, в отличие от предыдущей, эта дверь не открывалась. Я как следует налег на нее плечом, но так ничего и не добился.

Неожиданно в зале стало светлее, а прямо на меня упала, упершись головой в потолок, чья-то огромная тень. Я вздрогнул и резко обернулся, взмахнув фонариком, как саблей.

В дверном проеме, через который я проник сюда, стоял человек. Он ничего не делал, просто стоял, сложив на груди руки и загораживая собою проход.

Какого демона!

– Кто вы? – спросил я, предпринимая отчаянные попытки придать голосу твердость и уверенность. – Что вы здесь делаете?

Фигура пошевелилась:

– Полноте, господин Нулкэр. Давайте не будем разыгрывать сцену из дешевого фильма ужасов.

Мне показалось, что с плеч свалился тяжеленный рюкзак, доверху набитый булыжниками. Конечно, а что я себе представлял? Какого-нибудь страшного монстра, который накинется на меня и станет пожирать живьем? А это всего лишь старый Мугид заглянул на огонек.

Вот только… Вот только снаружи вряд ли можно было заметить, что дверь за гобеленом открыта. Всего-то! – но я почувствовал, что рюкзак с булыжниками вернулся на прежнее место. Убьет и оставит тело здесь, и никто так никогда и не узнает, что же со мной случилось.

– Будьте так добры, опустите свой фонарик, – попросил повествователь. – Свет бьет мне прямо в глаза. Я сделал так, как он просил.

– Удивительно, – заметил Мугид, – все гости восхищаются коллекцией древнеашэдгунского фарфора, а вы, господин Нулкэр, здесь, в одиночестве, исследуете заброшенные комнаты башни. Вам настолько претит общество других людей?

– Нет, – ответил я, понемногу восстанавливая душевное равновесие. – Просто мне показалось, что здесь интереснее, чем там. В этом все дело.

Повествователь кивнул, словно что-то подобное он и ожидал услышать.

– И все же я вынужден просить вас выйти отсюда, – заявил – он бесстрастным голосом. – Это одно из тех помещений, где запрещено находиться гостям.

– Почему же? – Я попытался изобразить простоватую улыбочку – кустарная работа.

– Прежде всего потому, что так велят правила. Ну и, кроме Прочего, этот зал находится в аварийном состоянии. Вы ведь не желаете, чтобы потолок рухнул на вас в то время, как вы будете пытаться взломать наглухо запертую дверь?

– Не желаю, – согласился я. Чушь, конечно. Сюда нужно внести пару ящиков динамитных шашек, чтобы обрушить потолок. И мы оба это знаем. – А кстати, что находится за наглухо запертой дверью, господин Мугид? Не просветите?

– Выход, – глухо ответил он. – Выход наружу. Тоннель, который ведет к долине Ханха.

– Ясно, – сказал я, сдвинувшись наконец с места. – Спасибо за информацию.

– Не за что.

Приблизившись к старику, я протиснулся мимо него наружу; Мугид стал запирать дверь. Не знаю, откуда он взял ключ и почему раньше дверь в зал была открыта. И вообще… слишком уж многого я не знаю.

– Вот так, – веско вымолвил он, опуская ключ в карман своего одеяния. Зловеще блеснули в ножнах, прикрепленных к нарагу, метательные ножи. – Надеюсь, вы больше не станете рисковать своей жизнью.

– Хоть бы таблички повесили: «Посторонним вход воспрещен».

– Думаете, поможет? – иронически поднял бровь Мугид. – Впрочем, я обдумаю это, господин Нулкэр. Спасибо за совет. И прошу вас, помните о моем.

– Если бы я его еще понимал, господин Мугид… – вежливо поклонился я.

– Вы понимаете его, господин Нулкэр, – с нажимом произнес повествователь. – Впрочем, если вам угодно, делайте вид, что нет.

Он ушел, и опять последнее слово осталось за ним.

Куда же направиться теперь? Обедать мне не хотелось, зато возник интерес к истории ущелья. Только что я прикоснулся к чему-то, почти проник в тайну, и только появление Мугида помешало мне докопаться до этого существенного «чего-то». И сие каким-то образом было связано с тем, что произошло несколько сотен лет назад. В «Башне» ведь, кроме коллекции древнего ашэдгунского фарфора, должна быть и библиотека, верно? Может, там я отыщу ответы на свои вопросы.

Я поднялся на второй этаж и нашел слугу Он подтвердил, что да, библиотека в гостинице имеется, – и вызвался отвести меня туда.

Библиотека располагалась тремя этажами выше и занимала две небольшие комнаты, заставленные книжными стеллажами по самый потолок. Причем в большей степени на стеллажах хранились не современные книги, а старинные свитки и фолианты, на удивление хорошо сохранившиеся в круговерти веков. Пахло там не старой плесневелой бумагой, а полевыми цветами и немного персиками – я такого совсем не ожидал. Несколько тяжелых столов и удобных кресел располагались рядом с узкими, как и во всей башне, оконцами, но на каждом столе было по лампе, так что посетитель не рисковал испортить себе зрение, разбираясь в иероглифах древнеашэдгунского.

Слуга отдал мне ключи от библиотеки и пожелал приятного чтения, после чего удалился. Странно, конечно, что они оставляют посетителей наедине с такими раритетами, но это их дело. Чье? Разумеется, владельцев гостиницы. А кстати, кто является этими самыми пресловутыми «владельцами»? О них ведь почти ничего не известно. Еще одна загадка «Башни»? Похоже. Хотя скорее всего это просто богачи, пожелавшие остаться в тени.

Я взял в руки толстенный том в шершавой матерчатой обложке, озаглавленный как «Каталог». Здесь были перечислены все книги и свитки, имевшиеся в библиотеке, с указанием их местонахождения на стеллажах. Очень удобно.

Ну-ка, посмотрим. «Боевые искусства древних ашэдгунцев» – не то. «Политико-экономическое состояние Хуминдара в первой половине…» – не то. «Феномен Пресветлых» – вот! – именно то, что нужно. Я мысленно поблагодарил Хинэга за то, что он в свое время настоял на обучении меня древнеашэдгунскому, и отправился на поиски «Феномена».

Книга стояла под самым потолком, пришлось нести из другой комнаты стремянку. Взобравшись по шатким ступенькам, я стал искать нужный мне фолиант. Сначала проглядел его, потому что на корешке не было названия – только причудливая вязь, характерная для прежнего Ашэдгуна. Теперь она стала чем-то вроде его символа и используется, пожалуй, даже чаще, чем нужно, к месту и не к месту. Но в конце концов я разобрался, что к чему, и спустился вниз, бережно прижимая к груди книгу. Что я надеялся найти в ней? Может быть, подсказку, как мне быть с Данкэном и как вообще объяснить случившееся с ним. Все-таки я считал, что журналист находится под влиянием повествования о Пресветлом. Ну… хотел так считать. А может быть, мне попросту нужно было от чего-то оттолкнуться. Сейчас уже сложно вспомнить.

Итак, я раскрыл книгу в самом ее начале и углубился в чтение.

«Династия Пресветлых правила на большей части континента-острова Ильсвура в течение нескольких сотен лет, начиная от воцарения на троне древнего Ашэдгуна Хрегана – первого из династии. Согласно легендам, после сражения у пролива Вааз-Нулг Хрегану была дарована исключительная возможность. Но прежде, чем переходить к детальному описанию самого феномена, расскажем о битве в проливе Вааз-Нулг. Понимание случившегося там приподнимет завесу над причиной таинственного дара, которого удостоился Хреган.

Битва произошла в 237 году от образования Ашэдгуна. Ей предшествовала цепь событий, которые сыграли большую роль…»

Ну, это можно пропустить. Я и так знал, что там произошло. Ну, по крайней мере, мне было известно то же, что и другим. А именно? А именно следующее: Хреган изначально был не более чем очередным правителем. Правда, стал он им после переворота в стране, но таких переворотов в те времена случалось по несколько десятков в столетие. А воцарившись на троне, основатель династии тоже не отличался особой оригинальностью: сменил прежних вельмож на тех, что были более лояльны к новому правителю, ввел новые свободы. И конечно же новые налоги. В общем, своеобразием не блистал. Таким бы, наверное, и остался в памяти потомков, но вот с опальными вельможами ему не повезло. У всех враги как враги, а у него – приверженцы Фаал-Загура. И не какие-нибудь там вшивые богопоклонники, а верховные жрецы. Короче, по пути к власти Хреган обеими ногами вляпался в… навозную кучу. Основательно так вляпался. А Боги в то время играли не последнюю роль в делах мирских. И пошли обиженные Хреганом жрецы к Фаал-Загуру плакаться в его волосатую грудь. Еще и переманили на свою сторону кучу народа, совершенно не имеющего никакого отношения к Богу Боли, зато имеющего зуб (и не один) на нового правителя. В общем, компашка сколотилась та еще.

Короче говоря, собрались они все, стали жертвы приносить, молитвы всякие с завыванием читать – взывать к отмщению. Фаал-Загур, натурально, чихать на них всех хотел, но у него имелись свои интересы в этом деле – он и вмешался. Помог, чем мог, как говорится. В результате образовалось прегромадное войско, которое ломанулось всей своей мощью на Гардгэн. И что удивительно! – разрушали они при этом не города и веси, а храмы – в основном храмы Оаль-Зиира и Ув-Дай-грэйса. Конечно, и про других Богов тоже не забывали.

Непонятно, что стало причиной подобного хода со стороны Фаал-Загура. Легенды сохранились самые разные, и в каждой – своя трактовка. Некоторые утверждают, что он повздорил с Богами из-за того, что умертвили его жену – Богиню Отчаяния. Злобная, говорят, была тетка. Потому что она не олицетворяла собой отчаяние, а несла его другим – это, согласитесь, совершенно разные вещи. А в других сказаниях говорится, что, мол, проигрался Фаал-Загур Богам в карты (или во что они там играют), а долг отдавать не желал и захотел таким вот злодейским нападением сразу все проблемы решить…

А может, просто природа его пакостная взыграла – все-таки Бог Боли. Он и нес другим боль, пока его не остановили у Вааз-Нулга.

Впрочем, Боги к тому времени со своим восставшим коллегой поделать уже ничего не могли, поскольку храмов у них почти не осталось, а следовательно, и сил, чтобы пребывать на земле воплощенными. Они небось и на небе едва удерживались. Еще бы чуть-чуть… Но до этого «чуть-чуть» дело как раз не дошло. Поскольку божественное божественным, а Хреган жить хотел на земле. Посему он собрал войско и подловил противника в том самом проливе Вааз-Нулг. Изрубил в капусту, поджег вражеские корабли и вообще дал волю своему правительственному гневу. Ну а заодно уничтожил почти всех приспешников Фаал-Загура.

Не думаю, чтобы он это совершил из каких-то там высших интересов, просто так получилось, что они поставили себя по другую сторону крепостных стен. Но этим поступком Хреган спас остальных Богов, а те, как известно, умели человека так одарить, чтобы тот потом всю оставшуюся жизнь мучился: «Что это было – проклятие или благословение?!»

Примерно так они и поступили с Хреганом. В «Феномене» этому было отведено несколько абзацев, написанных Высоким Слогом (как, впрочем, почти вся книга).

«Сошедшие на землю Боги долго советовались между собой, как же быть со Спасителем. – Спасителем они величали Хрегана. А еще Избавителем и другими столь же оригинальными титулами. – И было решено, что дадут они ему то, чего пожелает сам Хреган. Был он вопрошен и отвечал: желаю, дабы род мой правил до скончания веков. Тогда вопросил у него Оаль-Зиир, каким же образом представляет себе это Избавитель. И ответил…»

Короче, Хреган потребовал, чтобы Боги наделили каждого его потомка знаком, по которому того легко было бы отличить. Те пошушукались и нашушукали следующее: во-первых, править род Хрегана будет не до скончания веков, а до тех пор, пока не закончится время властвования нынешних Богов. Хреган махнул на это рукой (и прежде всего потому, что возражать всемогущим не рисковал – умный был мужик). А во-вторых, Боги решили, что знаком отличия для потомков Хрегана будет какой-нибудь дар, сверхъестественная способность. Они долго выбирали, что же именно, но выбрать так и не смогли. Каждый хотел подарить свое, но тогда вместо людей получились бы новые Боги, а старые были не настолько глупы, чтобы допустить подобное. Тогда пришли к компромиссу: потомки Хрегана награждались одним даром от одного из Богов, но каждый раз – от того, чья очередь дарить подходила к тому времени. Своеобразное решение проблемы! Но оно устраивало всех…. Ну, пожалуй, за исключением тех самых потомков – ведь никто из них не знал, что же достанется ему от щедрот Божественных. Может, способность проходить сквозь стены, а может – воспламенять взглядом предметы. И ее нужно было не просто демонстрировать (а без этого наследник имел не больше прав на трон, чем любой нищий в стране), а еще и привыкнуть к оной способности. Талигхилл вот, судя по всему, не привык. (Кстати, еще одна интересная деталь. Боги догадывались, что в новообразовавшейся династии мужчины смогут зачать и поболее чем одного наследника. А если каждому бастарду давать Божественную способность, оглянуться не успеешь, как в мире наступит неразбериха. Опять же, война таких претендентов на трон могла закончиться весьма плачевно. Поэтому Боги решили, что только первый законный сын или дочь правителя получает дар. В случае смерти дар обретает второй сын или ближайший родственник. Конечно, принимая такое решение, Боги взваливали на себя непомерные хлопоты, но обещание – не воробей…) А титул «Пресветлый» возник уже потом, видимо, по ассоциации. Фаал-Загур считался Богом тьмы, ну а его противники – соответственно – Богами света. Дальнейшее ясно и трехлетнему ребенку.

Я пролистал все эти страницы, посвященные истории возникновения династии и ее правления, удивляясь тому, что осталось нынче от древнего Ашэдгуна. Упадок начался еще до Талигхилла, но лишь при нем он проявился в полной мере. Например, сам наследник не верил в Богов и, даже когда принял правление страной, не избавился от этого неверия, вопреки немалым усилиям жрецов наставить правителя на путь истинный. Все остались с носами, а Талигхилл с собственными заблуждениями. Он в открытую признавал, что видит сны, но называл их не пророческими, а лишь «предвидческими». Можно подумать, это что-то меняло! В другое время (лет сто спустя) его вполне могли бы сместить, продолжай он отказываться от дара Богов – ведь именно на этом строилась вся система наследования власти. Но обстоятельства сложились так, что больше на тот момент править страной было некому – да никто и не хотел бы взваливать на себя то бремя, которое досталось Талигхиллу. А потом, после Крина, позиции Пресветлого в народе слишком укрепились, чтобы его можно было просто сместить очередным дворцовым переворотом. Да и не происходило таковых уже много лет, а без практики, как говорится…

В общем, упадок веры в Богов ярко выразился именно во время правления Талигхилла. И очень скоро людям «аукнулось» соответственно. Уже внука Талигхилла сместили с трона, поскольку он (внук, конечно) не обладал даром. Да и откуда было взяться дару – Боги перестали властвовать, и династия Хрегана пресеклась. Все оказалось очень просто. Правда, иногда все-таки сверхъестественные способности проявляются – как это видно в случае с Мугидом.

А древний Ашэдгун развалился Его поглотил Хуминдар в то время как раз поднимавшийся на ноги Поглотить поглотил, но проглотить не смог, так как подпал под сильное влияние более ранней и более могущественной культуры Ашэдгуна. В результате две прежде враждовавшие страны стали одной, с политическим центром в Хуминдаре и культурным – в Ашэдгуне. Вот такие причудливые фокусы вытворяет со всеми нами время.

Я как раз справился с историческим разделом книги и добрался до описания исследований этих самых «феноменов», то бишь сверхспособностей Пресветлых, когда меня отвлекли

– Весьма разумное занятие, молодой человек.

Рядом со мной стоял господин Чрагэн. Не знаю, как он подошел так неслышно, но вряд ли мне это нравится.

Господин Чрагэн заглянул через мое плечо в книгу и улыбнулся:

– Подумать только! Вы решили узнать побольше о предмете, которому посвящены повествования! А знаете, глядя на вас, не скажешь, что вы способны на такое.

– Как видите. – Я смущенно развел руками.

«Академик» извлек на свет носовой платок и промокнул им свою лысину. Потом недоверчиво покачал головой и спрятал платок обратно:

– Нет, как же можно иногда ошибиться в человеке! Вот смотрел я на вас и думал… Знаете, что я о вас думал?

Я честно ответил: «Нет», догадываясь, впрочем, что это было необязательно.

– Я думал, что вы обычный стиляга, попавший в «Башню» исключительно потому, что это модно. Чтобы потом, пыжась от сознания собственной значимости, бросать в разговоре между делом «А я внимал Мугиду в ущелье Крина. Как, вы там не были?»

– Простите, что разочаровал вас, – пробурчал я, задетый его словами. Конечно, именно подобное впечатление я и намеревался создать, но все-таки…

– Нет-нет, – замахал руками «академик» – Это вы простите, что я так плохо о вас думал Поддался, знаете ли, первому впечатлению. А оно, оказывается, бывает ошибочным. Простите великодушно.

Я заверил его, что обид не держу, мы пожали друг другу руки и вынесли вердикт не верь глазам своим В смысле, не верь глазам господина Чрагэна.

Потом он заметил, что уже давным-давно пора обедать и знания – это великолепно, но без соответствующей физической поддержки организм может выйти из строя раньше, чем… Короче, я поспешно кивнул и полностью согласился со всем высказанным и невысказанным. Потом поставил книгу наместо и пошел вместе с «академиком» обедать. Право слово, так было намного проще, чем отказаться и выслушивать его поучительную (вернее, поучающую) болтовню о том, что «это вам кажется, а на самом-то деле вам очень даже хочется кушать».

После обеда (который по времени больше напоминал ужин) я смог-таки отвязаться от господина Чрагэна и ускользнуть в свою комнату. В подобных условиях было нетрудно напомнить себе, что нужно ведь когда-то и работать. Я извлек диктофон, бумагу, письменные принадлежности и занимался этим весь вечер. В библиотеку я решил сегодня не возвращаться, потому что подозревал: «академик» может устроить там засаду.

Заработался, поэтому ужинать спустился поздно и, ни с кем из гостей так и не повстречавшись, лег спать. К тому времени я, признаться, позабыл и обо всех странностях Данкэна, и о Мугиде, даже о Карне. Я думал о том, как бы выбраться отсюда невредимым и передать заказчику результаты своей работы. И еще я думал о том, на что потрачу деньги, 'когда получу их.

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Конечно же за завтраком мне пришлось вспомнить обо всем. Данкэн смотрел на меня глазами величиной с порядочное блюдце каждый и так выразительно подрагивал бровями, ч о и самый непроходимый тупица мог догадаться: журналисту не терпится закидать меня вопросами. Я, впрочем, посмотрел на него не менее выразительно и состроил при этом такую рожу, что Данкэн тут же прекратил все эти мимические упражнения и занялся едой Очень вовремя, потому что толстуха с крашеными волосами и чета Валхирров уже начали пялиться на нас

Когда все выходили из зала и спускались в комнатку для повествований, журналист, естественно, вцепился в меня и с тяжелым выдохом спросил:

– Ну что?

Со стороны послушать – всякие гадости в голову лезть начнут. Про сексуальных извращенцев.

– Что «что»?! – прошипел я. – Желаете слышать отчет о проделанной работе? Не будет вам отчета! Ничего я не узнал, понятно! А вы ожидали, что я стану бегать по «Башне» и приказывать всем немедленно встать на уши?

– Успокойтесь, – попросил Данкэн, и в голосе его прозвучала нотка усталости. – Не нервничайте так.

– Я – не нервничаю. И не понимаю, с чего бы вдруг нервничать вам. – Лицемерие, конечно, но пускай хоть немного успокоится. Еще свихнется, а мне потом всю жизнь мучиться и себя винить. – Ведь мы здесь не навечно. Пройдет несколько дней, закончатся повествования, и я с вами распрощаюсь, чтобы никогда больше не встретиться. Так что навсегда подпасть под мое дурное влияние вам не грозит. А уж здесь я постараюсь воздержаться от необдуманных высказываний. Довольны?

Он обреченно вздохнул:

– Нет.

Псих. По-моему, процесс уже пошел. Нужно будет справиться у слуг о медпункте. Клиент готов, так сказать.

– Почему же нет?

– Потому что это ведь не решает проблемы. – Данкэн словно объяснял прописную истину пятилетнему умственно отсталому мальчонке. Мне то есть.

– А вам нужно непременно посадить меня под стеклышко и исследовать, желательно – с детальным расчленением? – Я начал постепенно выходить из себя.

– Да нет же! Я…

Дальше договорить нам не дали. Мы оказались в повествовательной комнате, а здесь было слишком тесно для подобных разговоров. И так уже на нас стали поглядывать.

Ладно, договорим…

ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРЕТЬЕ

– Ладно, поговорю с ним, когда вернусь. – Руалнир был недоволен, но старался этого не показывать. Да мало ли из-за чего принцу не удалось приехать в Гардгэн, чтобы попрощаться с отцом. Ничего страшного.

Армахог, верховный главнокомандующий армией Ашэдгуна (иными словами – старэгх), отрывисто кивнул, не отводя глаз от занавесей на окне. Армахогу было неловко. Он знал, что Руалнир расстроен поступком сына, но ничем помочь правителю не мог. Оба они чувствовали неловкость ситуации, но не говорили об этом. Настоящим мужчинам не нужны слова, которые суть форма. Женщины предпочитают играть формами, мужчины умеют молчать о содержании.

– Пора, – вздохнул Пресветлый.

Все было готово, и он отправился бы в Хуминдар часом раньше, но тянул время и надеялся: а вдруг сын просто опаздывает. Дальше ждать не имело смысла. И так понятно: Талигхилл не приедет. Жаль, конечно, но – ничего страшного.

– Съезди в усадьбу и передай ему письмо, – напомнил Руалнир.

Армахог заверил Пресветлого, что обязательно передаст. Сегодня же отправится. Правитель рассеянно кивнул – мысли его уже были далеко отсюда.

Пресветлый и старэгх вышли из комнаты и спустились по широким ступенькам во двор, где недовольно взмахивали хвостами заждавшиеся кони и отирали пот люди. Руалниру подвели жеребца, Пресветлый вскочил в седло и оглядел процессию.

– В путь! – скомандовал он зычным голосом.

Процессия зашевелилась, постепенно выползла из дворцового дворика и устремилась к парадным воротам. Те с легким, еле слышным скрипом распахнулись, и делегация Ашэдгуна выехала на улицы столицы.

Этого Армахог уже не видел. Он велел конюху седлать жеребца и отошел в сторонку, чтобы не стоять на пути у снующих туда-сюда слуг. Этот пожилой вояка с длинными обвислыми усами и копной рыжих, как грива матерого льва, волос когда-то начинал службу в войске простым пехотинцем и помнил, что жизнь простолюдина достаточно тяжела. Он достиг своего нынешнего положения в государстве собственными силами и поэтому знал цену куску хлеба и мягкой постели, знал даже в большей степени, чем некоторые из придворных финансистов.

А еще Армахог знал, что на душе у него сейчас неспокойно. Ему не нравилось то, что Руалнир должен ехать к новому правителю Хуминдара, о котором, к удивлению, ничего толком не известно. Все ашэдгунские осведомители как-то в одночасье заболели или пропали, а официальных данных было слишком мало. Слишком мало!

Армахог неодобрительно покачал головой, вспоминая о поступке наследного принца. Старэгх не сомневался: неотложных дел у Талигхилла на сегодня не было. В чем же тогда причина его отсутствия?

Конюх подвел взнузданного и оседланного жеребца, Армахог кивком поблагодарил и вставил ногу в стремя.

/смещение во времени и в пространстве, оно бьет по глазам и выжигает на сетчатке прямые параллельные линии – рисунок фантастического пера/

После завтрака Талигхилл снова сел играть. Раф-аль-Мон сегодня выглядел воодушевленным, он несколько раз взмахивал руками и увлеченно принимался что-то объяснять, но потом ловил удивленный взгляд принца и останавливался. Пресветлый, наоборот, – чувствовал себя мерзко, но не понимал, что же стало причиной подобного настроения.

Они закончили партию, и Талигхилл, разумеется, проиграл. Глупо было ожидать чего-либо другого, ведь так?

Старик задумчиво пожевал губами, повертел в руках фигурку латника с воздетым кверху мечом и спросил:

– Знаете, господин, в чем ваша ошибка?

– Нет, – покачал головой Талигхилл. – Но буду весьма признателен, если ты объяснишь мне.

– Вне всякого сомнения, – пробормотал торговец, – вне всякого сомнения.

Потом он вздрогнул, словно вспомнил, где находится и с кем разговаривает.

– Вы, господин, – пояснил старик, – дорожите каждым своим воином, печетесь о части, а в результате теряете целое. – И Раф-аль-Мон схематически показал, как шел бой и в какие моменты принц поступил так, как поступать не следовало.

– Теперь понимаете?

Талигхилл кивнул, хотя совсем не был в этом уверен. Махтас оказался более сложной игрой, чем представлялось на первый взгляд, но и более интересной.

– Еще партию?

– Как будет угодно Пресветлому, – поклонился старик. Вторую схватку Талигхилл проиграл значительно быстрее и с меньшими потерями со стороны противника.

– Еще?

Раф-аль-Мон сокрушенно прицокнул языком:

– Я очень сожалею, но неотложные дела вынуждают меня отказаться. Если будет угодно Пресветлому, я вернусь несколько дней спустя, дабы продолжить обучение, но сегодня обстоятельства заставляют меня покинуть вас.

Раздраженным взмахом руки принц отпустил торговца. Потом, когда тот был уже у самой двери, неожиданная мысль пришла в голову Талигхиллу.

– Скажи, а откуда у тебя эта игра?

– Мне очень жаль, мой принц, но я не имею права говорить об этом, – дрогнувшим голосом сказал торговец. – Позвольте мне не отвечать вам.

– Ступай.

Все равно ведь не ответил бы. В лучшем случае солгал бы.

Талигхилл отхлебнул из стакана и принялся расставлять на игровом поле фигурки, чтобы начать новую партию – с самим собой. В это время рядом возник Домаб. Он неодобрительно покосился в сторону махтаса и подчеркнуто холодным тоном сообщил:

– К вам Армахог, Пресветлый. С письмом от вашего отца.

– Пускай войдет, – велел Талигхилл, не отрываясь от своего занятия. – И справься, обедал ли он. Если нет – пускай накроют стол на двоих.

– А если да, господин?

– А если да, тогда принесут что-нибудь легкое на веранду. Тоже на двоих. И кстати, пускай выпустят Раф-аль-Мона, со Слугами и с распиской на получение денег за махтас.

– Как будет угодно Пресветлому.

Так бы и запустил чем-нибудь тяжелым в эту морду! Как же он – надоел мне со своими вечными заботами!

Армахог вошел на веранду, звякая шпорами, и встал неподалеку от принца, вытянувшись и ожидая, пока на него обратят внимание. То, что старэгх позволял себе в беседе с правителем, того он не позволял при встречах с принцем. Талигхилл умел быть заносчивым и жестоким, словно вознамерился доказать всему миру, что он – наследный принц. Ему невдомек, что и так все об этом знают, даже чересчур хорошо.

Поставив очередного латника на надлежащую клеточку, Пресветлый обернулся и жестом пригласил Армахога садиться.

– Домаб сказал, вы с письмом от отца, – заметил он.

– Да, Пресветлый, – подтвердил старэгх. – Правитель был очень… удивлен тем, что вы не приехали попрощаться с ним. Он ждал вас целый час сверх срока, а не дождавшись, попросил передать это письмо.

– Благодарю вас, Армахог. – Порази меня молния, если я стану оправдываться перед ним. – Ну-ка, ну-ка.

Талигхилл принял от старэгха запечатанный пергаментный листок, сорвал сургуч и развернул послание. На миг оторвавшись от чтения, он поднял кверху правую бровь:

– Кстати, ты не голоден?

– Нет, Пресветлый. Благодарю вас, но я сегодня уже завтракал.

– Ну что ж, как знаете. – Принц снова вернулся к прерванному чтению.

В письме отец был довольно сдержан. Он просил Талигхилла на время отсутствия правителя переехать во дворец. Странно, ведь мы уже говорили об этом и решили, что такие меры не понадобятся. Харлин справился бы со всем сам, а наиболее важные вопросы посылал на рассмотрение мне сюда. Еще отец писал о всяких мелочах, но в общем был краток.

Талигхилл отложил письмо и недовольно покачал головой. Он не хотел переезжать в Гардгэн – там было еще жарче и противнее, чем в усадьбе. И потом – игра…

– Да, Армахог… – небрежно произнес принц, – если вы не голодны и не торопитесь, может быть, сразитесь со мной пару раз в махтас?

Старэгх неодобрительно покосился на игровое поле, но смолчал. Он догадывался, что не позволило наследнику приехать во дворец, чтобы попрощаться с отцом. И это ему не нравилось.

– Почту за честь, Пресветлый.

– В таком случае я познакомлю вас с правилами, – с облегчением в голосе вымолвил Талигхилл. Его совсем не прельщала перспектива играть в одиночку, а случай сам предоставил партнера. Старэгх – кто еще более подходит для того, чтобы оттачивать мастерство игры?

Принц стал объяснять.

/еще одно смещение – неожиданное, как вспышка молнии/

В усадьбу Пресветлых Раф-аль-Мон приехал в карете. Здесь и сейчас кареты были не в моде, но ему больше нравились они, нежели паланкины. Кроме прочего, передвижение в экипаже отнимало меньше времени, а иногда это могло сыграть решающую роль. Как, например, в данном случае.

Раф-аль-Мон ждал, устроившись на мягком сиденье, пока его слуги запрягали коней, и в очередной раз перечитывал расписку. Сумма, указанная в ней, должна была изрядно удивить придворного казначея. Не исключено, что она удивит некоторое время спустя и самого принца. Но к тому времени Раф-аль-Мон планировал оказаться далеко от Гардгэна. Да и не будет тогда у Талигхилла времени, чтобы разыскивать старого торговца, – другие заботы лягут на пресветлое чело.

Раф-аль-Мон выглянул в окошечко кареты и скрипучим голосом окликнул слуг:

– Поживее, поживее, сожри вас демон! Главный из них, сухощавый Джулах, торопливо подошел и отвесил земной поклон:

– Все готово, господин.

– Тогда чего же вы ждете, бездари? В путь! Немедленно в путь, – велел торговец, захлопывая окошечко перед самым носом слуги.

Карета покачнулась и тронулась с места. Выехала из конюшни, прогремела по мощеной дорожке, ведущей к главным воротам усадьбы, миновала их и запылила по тракту.

Домаб, наблюдавший за отбытием торговца и слышавший его последние слова, недовольно дернул головой: «Интересно, куда он так торопится?»

Нужно было бы, конечно, рассказать об увиденном принцу, но тот ведь не послушает. Талигхиллу словно вожжа под хвост попала. Домаб попытался убедить себя, что слишком уж рьяно заботится о том, что не входит в его компетенцию, но убедить себя не удалось.

Холодно.

/снова смещение/

Карета Раф-аль-Мона въехала в столицу и направилась прямиком ко дворцу Пресветлых. Задремавший во время пути торговец проснулся, стоило только колесам начать подпрыгивать на булыжнике мостовой. Выругавшись вполголоса и потирая ушибленное плечо, старик уселся поудобнее и выглянул в окошко.

Экипаж подкатил к высокой каменной стене, опоясывающей холм, на котором был построен дворец Пресветлых. Широкая мощеная дорога уходила за массивные двустворчатые ворота. Над ними, на стене, возвышались караульные будки, так искусно оформленные снаружи, что несведущему человеку казались лишь украшениями стены. Но Раф-аль-Мон знал, что за узорами и лепниной скрываются лучники, готовые при необходимости поразить цель размером с ноготь мизинца. Сейчас эти лучники, вне сомнения, наблюдали за экипажем.

Джулах соскочил со скамеечки позади кареты и подошел к воротам:

– Многоуважаемый Раф-аль-Мон просит аудиенции у Харлина, дворцового казначея.

Ничто не свидетельствовало о том, что слова Джулаха были услышаны, но ворота начали открываться. Карета въехала во двор и остановилась перед двумя стражниками, взявшими лошадей под уздцы. Возница отложил кнут и покорно спустился вниз. То же делали и остальные слуги – кто слезал, как Джулах, со скамеечки позади кареты, кто спешивался и придерживал фыркающих коней.

Джулах с поклоном открыл дверцу, и Раф-аль-Мон ступил на камни внутреннего дворика, щурясь от послеполуденного солнца, бившего в глаза особенно ярко. Он осмотрелся и сделал знак стражнику, который, видимо, был за главного.

– Мне нужно увидеться с господином Харлином, – произнес торговец голосом, не допускавшим каких-либо возражений.

– О вас доложат, господин, – невозмутимо ответил стражник, передавая поводья подоспевшему конюшему. – Прикажете выпрячь коней?

– Нет, – угрожающе проскрипел Раф-аль-Мон. – Прикажу провести меня к господину дворцовому казначею. У меня нет времени – я слишком тороплюсь, чтобы…

– И тем не менее вам придется подождать, – оборвал его стражник. – Не я писал эти правила, господин. И они одинаковы для всех.

Торговец недовольно покачал головой и вернулся в карету, проклиная все на свете. Он не любил задержек, подобных этой.

После ожидания, показавшегося старику невыносимо и неоправданно долгим, явился слуга – он передал соизволение господина дворцового казначея на то, чтобы допустить к нему гостя. Раф-аль-Мон снова выбрался из кареты и зашагал во дворец, сопровождаемый двумя стражниками. Во дворике к тому моменту их набралось достаточно, чтобы сдержать атаку много большего количества людей, чем было слуг у торговца. Торговец не мог не отдать должное профессиональному уровню охраны дворца.

Это, впрочем, не уменьшило его раздражения. Раф-аль-Мон вышагивал по разноцветным плиткам пола, словно охваченный похотью журавль, высоко вздымая длинные ноги и покачиваясь всем телом. Старик знал, что со стороны это выглядит не лучшим образом, но ничего не мог с собой поделать. Он нервничал… потому что он нервничал.

Харлин сидел в большой комнате, заполненной столами и людьми; люди постоянно что-то говорили, перелистывали или писали. Над их головами, словно невидимое облако, висело ровное гудение осиного гнезда. И Раф-аль-Мон сейчас сунул в это гнездо свою руку.

Дворцовый казначей был невысоким пожилым человеком с намечавшейся лысиной и прочерками седины – отметинами, которые оставил на нем возраст. Одевался Харлин неброско, но удобно: одеяние не стесняло движений, хотя и не спасало от жары, которая царила в эти дни повсюду. Пот, выступавший время от времени на испещренном морщинами лбу, дворцовый казначей вытирал шелковым платком без узоров и надписей.

На вошедшего торговца сперва никто не обратил внимания, и лишь когда один из сопровождавших его стражников подошел к Харлину и что-то прошептал на ухо, дворцовый казначей оторвался от бумаг и направился к визитеру. При этом с лица его ни на миг не сходила усталая озабоченность. На Раф-аль-Мона Харлину явно было наплевать, и только необходимость (а скорее всего – отсутствие весомых причин для отказа) вынуждала его принять торговца.

– Приветствую вас, – холодно бросил казначей, вперив свой тяжелый взгляд в старика. – Мне сказали, вы желаете говорить со мной.

Раф-аль-Мон неопределенно кивнул и протянул Харлину расписку принца: «Подателю сего…» Говорить мне с тобой не очень-то и надо.

Дворцовый казначей пробежал глазами листок, потом поднял взгляд и внимательно изучил лицо Раф-аль-Мона. А после этого снова уткнулся в расписку, но читал на сей раз уже не спеша, приглядываясь к каждой закорючке, к каждой черточке. Торговец буквально слышал, как поскрипывают, ворочаясь, мозги под этим лысеющим черепом, выискивая лазейку – как бы выкрутиться и не выплачивать всю сумму.

– Ну что же, – кашлянул в конце концов Харлин, опуская руку с распиской, но не торопясь возвращать листок Раф-аль-Мону, – ну что же… Когда вы желаете получить означенную сумму?

Старик улыбнулся – чуть-чуть, одними уголками губ:

– Сегодня. Сейчас, если точнее.

Дворцовый казначей снова кашлянул и потянулся за носовым платком. Промокнув лысину, он недоверчиво покачал головой и поднял было руку, чтобы еще раз перечитать расписку, но одернул себя.

– Сегодня? Но у нас сейчас нет такой суммы наличностью, господин Раф-аль-Мон.

Старик снова улыбнулся – он знал, чего стоила казначею эта учтивость.

– Ничего, господин Харлин, я готов принять означенную выше сумму драгоценными камнями. Думаю, так будет удобнее всем нам.

Казначей закашлялся и потянулся к платку, чтобы промокнуть выступивший пот.

– Как вам будет угодно, – ответил он наконец, преодолевая сильное желание пинками выгнать старикашку вон. – Только вы, надеюсь, понимаете, что получите на руки сумму меньшую, чем та, что указана в расписке?

Раф-аль-Мон вежливо изогнул левую бровь:

– Почему же?

– Налоги и все такое, – неопределенно махнул рукой Харлин. – Но если вы желаете опротестовать подобный подход, мы готовы принять ваш протест на рассмотрение. Правда, это займет несколько дней. – (За которые казначей сумеет встретиться с принцем и выяснить, за что этому старикашке выдана такая расписка)

– Нет, господин Харлин, – натянуто улыбнулся Раф-аль-Мон. – Я не желаю опротестовывать подобный подход. Я желаю получить означенную в расписке сумму.

– С вычетом налогов?

– Да, с вычетом налогов. Пауза.

– Прошу вас, следуйте за мной.

Не выпуская из рук расписки, Харлин стремительно вышел из комнаты. Торговец поспешил за ним, мысленно потирая руки: «Удалось!»

Они, словно два правительственных скорохода, промчались по коридорам дворца, вспугивая слуг и служанок, потом стали спускаться по витой лестнице вниз, к сокровищнице Пре-светлых. Раф-аль-Мон к этому времени уже задыхался и проклинал резвость казначея; тот чувствовал себя не лучше. Сзади бряцали оружием и доспехами стражники: но не отставали ни на шаг.

В конце концов дворцовый казначей остановился перед небольшой дверью, рядом с которой застыли бдящие воины. Ключиком, висевшим на шее, Харлин отпер дверь, провернул несколько раз большое колесо, выпиравшее из стены справа от входа, и лишь после этого нажал на створку, отодвигая ее в сторону. Казначей, а за ним и торговец со стражниками вошли в сокровищницу.

Она оказалась не такой большой, как привыкли расписывать сокровищницы досужие сплетники. И содержимое ее не было разбросано по всему полу в изящном беспорядке. Скорее сокровищница напоминала кладовую бережливой хозяйки – и одновременно закрома деревенской колдуньи. К стенам ее было пристроено огромное количество широких полок с невысокой оградой по краю, чтобы содержимое случайно не скатилось на пол.

В качестве содержимого здесь были представлены все мыслимые драгоценные камни мира, а также золотые и серебряные слитки; предметы искусства, изготовленные из благородных материалов; жемчужины и многое другое. Каждый предмет имел бирочку, на которой указывалась его стоимость, время и источник поступления и тому подобные важные сведения. Драгоценные камни и монеты лежали в специальных пакетиках, тщательно взвешенные и оцененные; к пакетикам также были пришиты бирочки.

Раф-аль-Мон поневоле восхитился хозяйством дворцового казначея. Что не мешало торговцу чувствовать к Харлину одновременно и неприязнь. В особенности эта неприязнь усилилась, когда старик получил требуемую сумму (уже с вычетом «налогов и прочего»). Он недовольно скривился, расписался в получении денег и поспешил прочь из сокровищницы, прижимая к груди несколько мешочков.

Стражники бесстрастно вышагивали позади, не вникая, куда направляется гость. В результате Раф-аль-Мон заблудился. Он раздраженно обернулся и велел одному из «болванов» провести его к выходу.

Шагая по лабиринту коридоров, торговец полностью погрузился в свои размышления, поэтому изумленный возглас, раздавшийся, подобно весеннему грому, над. самым ухом, заставил Раф-аль-Мона нервно вздрогнуть. Он чуть было не выронил мешочки и сердито обернулся, намереваясь высказать наглецу все, что думает по этому поводу.

– Ты?! – гневно повторили у него над ухом.

Рядом с торговцем стоял старик, одетый в простой полотняный халат серого цвета и подпоясанный нарагом. Голова незнакомца напоминала череп, который обтянули загоревшей кожей; причем обтягивали тщательно и со вкусом. Светло-голубые глаза старика смотрели на Раф-аль-Мона с нескрываемым презрением, а правая рука угрожающе легла на рукоять метательного ножа.

– Ты?!

Два возгласа прогремели почти одновременно.

– Что ты делаешь здесь, презренный сын проклятых родителей? – свирепо спросил старик у торговца, но тот лишь осклабился в ответ.

– Ступай куда шел и не путайся у меня под ногами. Тебя это не касается.

– Возможно, – процедил загорелый. – Но если ты до сумерек, – он демонстративно взглянул в окно – там солнце цепляло одним краем за стену дворца, – если ты до сумерек не покинешь столицу, обещаю, твое тело завтра утром найдут в какой-нибудь сточной канаве.

– Жрецы Ув-Дайгрэйса замарают себя подобным деянием? – презрительно скривился Раф-аль-Мон.

– Для этого всегда найдется кто-нибудь попроще, – ответил загорелый. – Правда, узнай он, кого придется «обслуживать», пришлось бы платить больше – за грязь на руках.

– Согласен, – кивнул торговец. – Платить пришлось бы больше. Но не за грязь, а за риск.

– Пшел! – прорычал загорелый.

Раф-аль-Мон хмыкнул и гордо зашагал дальше, сопровождаемый стражниками. Те за все время беседы не проронили ни слова, только прятали довольные улыбки в густых усах. Им тоже не нравился этот заносчивый старикашка, на их глазах нанесший урон сокровищнице Пресветлых, – так что они не спешили вмешиваться.

Загорелый постоял, провожая Раф-аль-Мона насупленным взором, потом продолжил свой путь. Правда, теперь он немного изменил направление и шел к сокровищнице, чтобы переговорить с Харлином.

Дворцовый казначей как раз запирал двери хранилища. При этом он несколько раз путался в количестве поворотов колеса, чего раньше с ним никогда не случалось. Расписка, по которой он выдал сегодня драгоценные камни, произвела на Харлина сильное впечатление, в особенности же то, что она была настоящей. Он не мог представить себе, что кто-нибудь в состоянии подделать подобный документ и явиться с намерением получить по нему деньги, но еще меньше дворцовый казначей мог представить, что наследный принц способен выдать такую расписку на самом деле. «Боги, да что же такое этот Раф-аль-Мон продал Пресветлому?!» – ошарашенно думал Харлин, запирая дверь сокровищницы.

Наконец он справился с замками и, обернувшись, увидел Тиелига – верховного жреца Бога Войны. Жрец застыл на последней ступеньке лестницы черно-серой фигурой и, сложа руки, наблюдал за действиями Харлина. Когда его заметили, Тиелиг приветственно кивнул казначею и сделал шаг навстречу:

– Добрый день, Харлин. Да будут Боги милостивы к вам и вашему дому.

– Добрый день, Тиелиг, – сдержанно ответил тот. – К сожалению, ваше пожелание немного запоздало.

– Боюсь, что так, – согласился жрец. – По дороге сюда я встретил старика, который волочил в своих дрожащих лапах несколько мешочков с бирками сокровищницы. Но поскольку рядом с ним шагали стражники, я не стал останавливать его. Надеюсь, я не ошибся?

– Нет, – покачал головой Харлин. – Думаю, не ошиблись. Что привело вас ко мне в этот предзакатный час? Тиелиг развел руками:

– Тот вопрос, который я уже успел задать. Что же за услуги Ашэдгуну оказал этот старик?

– Не имею ни малейшего представления, – признался Харлин, промакивая лысину скомканным платком. – Я получил расписку от принца и не имел ни малейших оснований не выплачивать денег.

– Да? – удивился Тиелиг. – Странно, мне всегда казалось, что такой финансист, как вы, способен изобрести сотню-другую причин, если не найдет ни одной настоящей. Времена меняются.

– Скорее уж меняюсь я, – пробормотал с ноткой горечи казначей. – Проклятье! Хотел бы я знать…

Он замолчал и растерянно уставился на загнутые носки своих туфель.

– Думаю, завтра узнаете, – заметил Тиелиг. – Завтра Талигхилл приедет в столицу.

– С чего вы взяли?

– Руалнир просил меня приглядывать за принцем и помочь в случае надобности. Он собирался говорить с ним лично, чтобы тот на время отсутствия правителя находился в городе, но наследник не приехал. А почти сразу же после отбытия Руалнира в усадьбу Пресветлых отправился Армахог с письмом к принцу. Думаю, завтра Талигхилла следует ждать во дворце.

– Вы просто поразительно осведомлены, – слабо улыбнулся Харлин. Последние несколько часов вымотали его, в том числе и сумасшедший бег по коридорам.

– Ничего поразительного, – пожал плечами Тиелиг. – В конце концов, я верховный жрец Ув-Дайгрэйса.

Он развернулся и стал подниматься по лестнице, а Харлин задумался. О том, почему жрец Бога Войны осведомлен о таких вещах, как переезд наследника в столицу. И еще о том, как Тиелиг станет «присматривать» за принцем, который на дух не переносит даже упоминаний о Богах.

Так ни до чего и не додумавшись, дворцовый казначей отправился наверх, вслед за верховным жрецом.

/смещение, неожиданное и яркое – как, впрочем, всегда/

В парке была глубокая ночь, о чем свидетельствовали хоры цикад и одноглазая луна, наблюдавшая за игрой. На веранде зажгли свечи, а на столике рядом с принцем и старэгхом поставили вазочки с фруктами и печеньем. Здесь же отдавали последнее тепло ночному воздуху чашки с чаем – некогда горячие.

Последняя атака захлебнулась. Талигхилл вывел резервы и добивал остатки Армахогова воинства.

– Все, – неожиданно произнес тот, откидываясь в кресле и протягивая руку к остывшему чаю.

– Что? – не понял сначала Талигхилл.

– Я проиграл, – ответил старэгх, топорща усы и отхлебывая из чашки. – Разбит полностью, и армия восстановлению не, подлежит. Поздравляю, Пресветлый.

Принц не сдержался и довольно улыбнулся, надеясь, что пляшущие тени скроют его улыбку – слишком уж мальчишечьей она могла показаться.

– Ну что ж… – Он тоже потянулся за чашкой. – А знаете, в чем ваша ошибка?

– Нет, Пресветлый, не знаю, – покачал головой Армахог. Хотел было что-то добавить, но в последний момент все-таки промолчал.

– Все дело в том, что вы… – принц запнулся, подбирая слова, – вы дорожите каждым своим воином, печетесь о части, а в результате теряете целое.

«Звучит как плохо заученная фраза», – почему-то подумалось Армахогу. Он развел руками:

– Я поступаю так, как привык поступать в жизни. Талигхилл недовольно скривился, и на сей раз он не хотел, чтобы тени скрывали его мимику.

– А махтас и есть одно из проявлений жизни, – заметил принц. – Разве не так?

– Как будет угодно Пресветлому, – поклонился Армахог. – Уже поздно. Я могу идти?

– Да, разумеется. Если желаете, вам постелят в гостевой, а нет – дадут эскорт до столицы. Но если останетесь, завтра отправимся вместе – я тоже еду в город.

– Вряд ли мне потребуется эскорт, Пресветлый. – Старэгх отставил чашку с чаем и поднялся. – Сомнительно, чтобы кто-нибудь решился напасть на меня, а если такое и произойдет – что же, в мире станет на несколько нечестивых душ меньше. Спокойной ночи.

Принц проводил Армахога недовольным взглядом.

Потом зевнул и потянулся за яблоком. Случайно заметил лист письма, которое привез днем старэгх.

Отец уехал.

Неожиданная тоска сдавила грудь так, что принц поперхнулся и с силой зашвырнул яблоко в темноту. Демоны! Что происходит?!

Но он знал, что происходит. Вернее, догадывался. Догадывался, что это как-то связано с его снами, но думать об этом не желал.

Все образуется.

/Ты же знаешь, что это ложь./

Все образуется! Сны – чепуха!

/Нет. И ты знаешь это./

Чепуха! Чушь! Это всего лишь сны.

/У других людей это было бы всего лишь снами. Но не у тебя. Не у тебя…/

Трудно спорить с самим собой. Значительно проще пойти наверх, в спальню. Даже если ты знаешь, что там тебя ждут черные лепестки.

/мелькание радужных перьев – смещение/

Армахог горячил коня и ругал себя за собственную глупость. Он вполне мог остаться ночевать в усадьбе. Но последние слова принца о том, что махтас – это «одно из проявлений жизни», задели его сильнее, чем старэгх ожидал. Из-за этой проклятой игры наследник не приехал попрощаться с отцом. Из-за нее…

Навстречу Армахогу из тьмы вылетела карета и, громыхая, пронеслась мимо. В приоткрытом окне на мгновение появилось лицо, и это лицо показалось старэгху знакомым. Тот старикашка, что встретился сегодня в усадьбе Пресветлых. Странные совпадения.

Конь всхрапнул под ним, сетуя на свою нелегкую долю, но продолжал скакать в сторону Гардгэна. Армахог еще раз оглянулся, но карета уже исчезла в ночи, а гнаться за ней старэгху вовсе не улыбалось. Он дал коню шпор и покачал головой. Тяжелый день. Еще и проигрался в этот треклятый махтас.

Где-то далеко впереди показались огоньки часовых на башнях города.

Когда Армахог въехал на улицы Гардгэна, предварительно выругав нерадивых дежурных, что стояли на страже у ворот, он заметил несколько серых фигур, вышагивающих по мостовой. Но стоило ли чересчур удивляться тому, что в эту необычную ночь, завершавшую столь необычный день, жрецы Бога Войны Ув-Дайгрэйса не спят? Наверное, не стоило.

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Я пошевелился, чувствуя, как болит затекшая шея. Да что там шея – все тело ныло, словно я просидел в кресле целый день. Странно, но в прошлый раз я таким разбитым себя не чувствовал. И в позапрошлый тоже. Наверное, тогда сказалось любопытство – все внимание было сосредоточено на том, что произошло, и о боли я совершенно забыл. А вот сегодня… Демоны!

– Господа, – бесстрастным, как обычно, голосом Мугид привлек к себе наше внимание. – Господа, боюсь, многим из вас сейчас нелегко. Не удивляйтесь. Нынче – почти полночь. Как я и предупреждал вас, это повествование заняло больше времени, чем предыдущие. Сие связано с тем, что я не имею Нрава разрывать его, не завершив до конца тот фрагмент, которому вы внимаете. Постарайтесь размяться и отправляйтесь на второй этаж – гам вас ждет ужин.

«Академик» недовольно поднялся

– Скажите, господин Мугид, вы намереваетесь пересказать нам историю принца Талигхилла или же историю сражения в ущелье Крина?

– Две эти истории слишком тесно переплетаются, господин Чрагэн, – холодно ответил повествователь. – Я понимаю, что вы все ожидали чего-то иного. Всего лишь иллюстраций к тому, о чем большинству из вас и так известно. Но если вы надеялись получить только это, тогда отсылаю вас к книгам. Здесь же вам предстоит встретиться с настоящей правдой о том, что происходило в те дни, и о том, что стало причиной случившегося. Подчеркну, настоящей правдой. Как уже говорилось, недовольные или же те, кто по различным причинам не способен внимать далее, вольны покинуть «Башню». Им возвратят деньги с вычетом стоимости тех дней, в течение которых они находились в гостинице.

Он что-то сказал еще об ужине и о завтрашнем дне, но я прослушал. Меня занимали те слова, что касались ухода из «Башни». Глупо, конечно, но с другой стороны…

Под боком ерзал от нетерпения Данкэн. Я свирепо взглянул на него, и журналист притих. Правда, ненадолго. И все равно косился на меня, как… Д-демоны, что могут подумать окружающие!

Наконец Мугид закончил свою речь, и мы начали выбираться из повествовательной комнатки. Весьма, замечу, своевременно, так как некоторые уже столь откровенно поглядывали на выход, что оставалось только пустить слюну или облизнуться – тогда бы и идиот понял: сидящие здесь крайне голодны. Я, кстати, в этом плане не особенно отличался от других.

Но стоило мне шагнуть на первую ступеньку лестницы – проклятый журналист уже сопел под боком и громко кашлял. Может, он и надеялся привлечь мое внимание, но оглядывались-то все остальные! А я, наоборот, старался не смотреть в его сторону и даже пошел быстрее. Данкэн не отставал.

Я поискал глазами, с кем бы заговорить, но все, как на беду, либо беседовали, либо торопливо поднимались на второй этаж и рассаживались за накрытым столом. Оставалось лишь последовать их примеру. Я весьма удачно примостился между господином Чрагэном и толстухой с крашеными волосами, едва удержавшись, чтобы не показать язык растерявшемуся Данкэну. Тот тяжело вздохнул и с видом мученика уселся по другую сторону от «академика».

Мы занялись едой, и на некоторое время в зале все разговоры прекратились – стоял только тихий, но различимый хруст и чавк. Даже с самых элегантных господ слетает тонкий налет хороших манер, когда их (господ, разумеется) продержат целый день голодными.

Первым утолил голод Мугид. Другого я, признаться, и не ожидал. Он сообщил, что завтра всем нам предстоит не менее тяжелый день, и удалился. Я мысленно хмыкнул.

– Спокойной ночи, Нулкэр, – произнес над моим ухом нежный голосок Карны. – Вижу, вы чему-то неописуемо рады.

– А? – не понял я. – Что вы имеете в виду?

– Не знаю. Просто вы так улыбаетесь.

– Разумеется. – Я развел руками. – Меня держали целый день голодным, а потом допустили до стола. Не плакать же мне.

– Что же, приятного аппетита. – Она ушла.

Я покачал головой и выругал себя: нужно держать собственные эмоции под более жестким контролем. Если и Мугид видел меня улыбающимся… Хотя… не приписываю ли я ему слишком уж большую проницательность? Да и потом, я ведь не завтра собираюсь это сделать. А, скажем, послезавтра. В конце концов, остановить он меня не сможет – уж я постараюсь, чтобы все выглядело правдоподобно…

«Академик» тоже пожелал спокойной ночи и ушел. За столом стало свободнее, и проклятый журналист придвинулся поближе ко мне, отчаянно сверкая глазами. Я сдержался, но всерьез подумывал о том, чтобы заехать ему по наглой морде. Ну какого демона так на меня смотреть?!

– Заткнитесь! – велел я ему, стоило Данкэну только раскрыть рот. – До тех пор, пока я не доем – не говорите ни слова.

Он замер, боясь пошевелиться, кажется, даже задержал дыхание, но потом хрипло расхохотался и произнес:

– Подайте мне, пожалуйста, вон тот салат. Наверное, я выглядел со стороны больным. Но салат подал. Проклятье! И что сие означает?

– Он преспокойно наложил себе грибов и чего-то еще, потом с благодарностью вернул тарелку мне. Я поставил ее на место и удивленно уставился на писаку:

– Что все это значит?

– Потом. – Он взмахнул вилкой. – Дайте же поесть.

– Немедленно прекратите паясничать и объяснитесь! – прорычал я.

К тому времени людей за столом уже не осталось, а слуги были слишком далеко… да и плевать я хотел на слуг.

– А не пошли бы вы, – небрежно предложил Данкэн, ковыряясь в своей тарелке.

Я, конечно, не пошел. Я смирился и стал жевать, дожидаясь, пока этот хлыщ соизволит заговорить. Держать новости в себе он долго не сможет; я же видел – его просто распирало от волнения.

Наконец он завершил трапезу и повернулся ко мне. По лицу журналиста было видно, что он испытывает глубочайшее облегчение.

– Не ожидали?

– Да уж, меньше всего! – свирепо ответствовал я. – Ну и что сие значит?

– Видимо, вы лишились своей… способности воздействовать на меня посредством голоса. – Данкэн развел руками. – А я… я приобрел другую способность.

– Какую же? – Все внутри почему-то похолодело и сжалось.

Он усмехнулся:

– Не бойтесь, Нулкэр. Просто я могу видеть сквозь стены.

– «Просто»! – возмутился я. – «Просто видеть сквозь стены»! Да вас подобными пустяками не удивишь, верно?

– Оставьте этот тон! – неожиданно твердым голосом велел мне Данкэн. – Если вы думаете, что я нахожусь от счастья в краях Богов, то вы ошибаетесь. Это очень неудобно… иногда. Крайне трудно заснуть, знаете ли, когда одна из ваших стен… когда там вместо камня – пропасть.

– Так вы обнаружили это не теперь?! – воскликнул я. – И молчали все это время?!

– Я пытался вам объяснить, но вы же не давали мне и слова сказать!

Следовало признать его правоту.

– Простите, – промямлил я. – Ну так что же вы намерены делать теперь с этим своим умением?

– Не знаю. – Он усмехнулся: – Кажется, именно такой ответ вы давали мне не так давно. Тем более, – напряженно добавил журналист, – что я уже… я снова вижу все, как нормальный человек.

– Д-демоны! – прошептал я. – Кажется, начинаю понимать…

– Что?

– Ничего, – ответил я, чувствуя, как все внутри обрывается. Вещие сны, видение сквозь стены, управление голосом… А если – убийство одним взглядом?.. – Я внимательно посмотрел на него: – Послушайте, Данкэн. Вы никому не должны говорить об этом ни слова. Слышите?

– Слышать-то я слышу, – проговорил он. – Но почему?

– Завтра, – пообещал я ему, – завтра все объясню. Если доберусь до библиотеки. И…

– Да?

– Будьте осторожны. – С этими словами я встал из-за стола и почти бегом отправился в свою комнату.

Хотелось бы знать, кто следующий? И чем все это закончится?

Работать было невозможно, но, пересиливая усталость и испуг, я сел за диктофон. Писать не стал, разделся и забрался под одеяла, предчувствуя, что не смогу заснуть. Но заснул.

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

Когда все собрались за завтраком, я прежде всего изучил лица внимающих. Но ничего не обнаружил. Только у Данкэна под глазами чернели круги – видимо, ему плохо спалось этой ночью.

После завтрака, спускаясь по лестнице, мы успели переброситься с ним парой фраз.

– Ну что? – спросил он, приглушая голос.

– Пока ничего, – ответил я. – А почему вы выглядите так, Словно вам приснился дурной сон?

– Демоны, это не мне приснился дурной сон! – возмущенно прошептал журналист. – Моя соседка всю ночь кричала, как будто к ней в постель забрались все мыши из «Башни». Впрочем, нет – думаю, даже в этом случае она не кричала бы так оглушительно.

– Стены здесь толстые и звук пропускают плохо, – заметил я. – Вы что, обрели способность слышать сквозь стены?

– Да нет же. Я вам серьезно говорю, а вы не верите! Между прочим, ее с нами нет.

– Кого?

– Моей соседки. Может, помните, такая полная женщина с крашеными кудрявыми волосами?

– Помню, – кивнул я. – Ну и что…

– Не имею ни малейшего представления, – предвосхитил мой вопрос Данкэн. – По любому поводу – ни малейшего. Оставим это на потом, хорошо?

Мы уже сидели в комнатке повествований.

Я кивнул:

– Хорошо, но только…

ПОВЕСТВОВАНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

– Хорошо, но только позаботься о том, чтобы каждую фигурку запаковали отдельно. – Принц критически осмотрел слуг, которым предстояло этим заняться. – Домаб, будь добр, проследи за этим лично. Все остальное, думаю, они соберут и без твоей помощи.

Управитель низко поклонился, и вепри на его халате изогнулись, готовясь к прыжку.

– Как прикажет Пресветлый.

Талигхилл покинул веранду и направился в парк, дабы не путаться под ногами у слуг. Они готовились к переезду принца в Гардгэн, и сегодня с раннего утра весь дом был поставлен с ног на голову.

А ночью Талигхиллу опять снились черные лепестки. Он догадывался, что это как-то связано с… Нет, думать о подобном было невозможно!

Принц прошелся по мягким хрустящим дорожкам, наблюдая то там, то здесь всеобщее увядание. Воду в усадьбу возить слишком накладно – в тех количествах, которые требовались для поддержания жизни в засыхающих растениях. Поначалу все же пытались это делать, но потом перестали – когда поняли, что затея бессмысленна.

Он спустился к пруду и снова присел на корточки, как делал это несколько дней назад, перед своей поездкой на рынок и покупкой махтаса. Как сделает это, наверное, еще не раз. Карпы тяжело ворочались где-то в центре пруда, порождая мощные волны. Пару раз квакнула лягушка, но потом замолчала, испугавшись собственного одиночества, и грустно плюхнулась в воду.

Тоскливо. Талигхилла мучила необходимость вести себя с Домабом как с обычным слугой. Он слишком привык к другому, он считал управителя своим вторым отцом. Но тот не имеет никакого права вмешиваться в жизнь принца! Тем более с этими своими разговорами о Богах и вещих снах. Сны у Талигхилла, конечно, необычные – на то он и Пресветлый, – но уж никак не вещие. А то, что цветки сохнут и роняют на землю черные от солнца лепестки, – что тут особенного?

/Но они липли к твоим туфлям./

Да! Потому что рано или поздно прольется дождь.

Внутренний голос, преследовавший его последнее время, замолк.

Карпы лениво шевелили плавниками и ждали, пока к ним сверху упадет муха. Желательно пожирнее.

Вот одна упала – и спокойная вода пруда превратилась в дрожащее сумасшествие. Схватка за муху была отчаянной и безрассудной.

Через несколько минут все успокоилось. Предмет сражения был всеми забыт и утерян. Лягушка, выбравшаяся к тому времени на одинокий лист кувшинки, задумчиво посмотрела на сучащую лапками муху и пошевелилась. Муха исчезла.

Талигхилл мысленно поаплодировал лягушке и поднялся, чтобы идти в беседку – от долгого сидения на корточках затекли ноги. Он прошагал по дорожке, усеянной разноцветными камешками, но на полпути к беседке свернул и пошел в дом. Мысль о том, что неуклюжие слуги могут случайно уронить и. разбить одну из фигурок махтаса, тревожила, и Талигхилл решил лично проследить за тем, чтобы игру запаковали как следует. К тому времени, когда он пришел, на веранде уже лежали готовые свертки, слуги постепенно выносили их и грузили в паланкин. Второй паланкин стоял рядом и предназначался для принца. Остальные вещи перевезут в карете.

Талигхилл потянулся, зевнул и вошел в дом, чтобы в последний раз проверить, не забыл ли чего в своих комнатах. Он прошелся по ним, отмечая то там, то здесь мелкие изменения в интерьере. Но не более того. Что был ты здесь, наследный принц, что не был – один демон!

Пресветлый иронически хмыкнул, потешаясь над собственной философичностью. Ишь ты – сопли распустил, словно малое дитя. Не ожидал, старина, не ожидал. Ты еще пойди, поплачься Домабу в его цветастых вепрей – уж он точно оценит и все простит.

Впрочем, сколько на себя не хмыкай, настроение этим не поднять.

Сзади шумно задышали. Можно было не оглядываться – и так ясно, что пришел Джергил и старается как можно деликатнее обратить на себя внимание господина. Но принц, разумеется, обернулся, вопросительно поднимая правую бровь.

– Все готово, господин, – сообщил телохранитель.

– Хорошо. Ждите, я скоро буду.

Он вернулся в гостиную и поднялся на второй этаж, остановившись у двери, за которой последние несколько лет бывали лишь слуги. Талигхилл положил дрогнувшую ладонь на дверь и нажал. С легким скрипом та отворилась.

Прежде чем перешагнуть через порог, принц еще подумал, что дверь должна была быть заперта. И пришел сюда Пресветлый, повинуясь лишь минутному алогичному импульсу, потому что, пожелай он на самом деле попасть внутрь, ему бы пришлось искать управителя и брать у того ключи.

Потом он вошел.

Домаб сидел на постели матери, обхватив голову ладонями. На звук шагов он оглянулся, и на лице управителя принц увидел страдание пополам с удивлением. Хотя удивляться вообще-то следовало как раз Талигхиллу.

Он и удивился. Но удивление было легким, оно притулилось на краешке сознания, а все остальное сейчас заполнил собой праведный гнев. Как смеет этот человек сидеть вот так запросто на постели его матери?! Завтра же – на рудники! Окунать в Ханх до тех пор, пока крокодилы не насытятся, а потом то, что останется, – на рудники!

Неизвестно, каких пределов достигло бы разгоряченное воображение принца; Домаб прервал мысли Пресветлого совершенно неожиданными словами:

– Как хорошо, что она не видит всего этого! Принц опешил от такой наглости. Что имеет в виду этот недостойный?!

– Я имею в виду то, что иногда люди меняются. И не всегда – к лучшему. Поэтому предпочтительнее помнить их такими, какими они были до… этих перемен.

– Изволь выражаться яснее! – приказал Талигхилл. – И поторопись, если не желаешь сегодня же попробовать рудничной пыли.

– Именно об этом я и говорю, – печально произнес Домаб. – Ты изменился. Стал заносчивее и бесчеловечней. Страшные слова, но кто-то должен их тебе сказать, ведь так? Конечно, рудники и все такое… но кому-то нужно раскрыть тебе глаза, заставить посмотреть на самого себя со стороны. Попытаться заставить, – поправил себя управитель.

– А почему же именно ты «раскрываешь мне глаза»? – поинтересовался принц. – Ты что, самый совестливый в этом доме?

– Нет, пожалуй, – покачал головой Домаб. – Есть и посовестливее меня. Но у них – семьи. А у меня остался только сын.

– Сын? – искренне удивился Талигхилл. – Я никогда не слышал…

– Сын, – с нажимом повторил Домаб. – И потом, кто же еще должен раскрыть тебе глаза на происходящее, как не твой собственный отец?

– Ну, он-то далеко… – начал Пресветлый.

И замолчал.

До него дошел наконец смысл сказанного Домабом.

– Что? – тихо прошептал Талигхилл. – Что ты сказал?

– Эта история стара и давным-давно всеми забыта, – вздохнул Домаб. – … И правильно сделали, что забыли. Ничего в ней хорошего нет, в этой истории. Да и знало о ней не так УЖ много людей. Когда Руалнир женился на твоей матери, он был молод и горяч… как ты сейчас. Он не думал о супруге, а предпочитал жене охоту и другие развлечения. Опять-таки наложницы. Брак-то изначально был политическим, не более того. И мать твоя переехала сюда, в усадьбу. Чтобы не путаться под ногами. А я здесь уже тогда работал – только не управителем, а садовником.

– И ты ее утешил, – выговорил принц ровным голосом.

– Я ее полюбил, – покачал головой Домаб. – И она меня. Тоже. И между прочим, Руалниру на все это было глубоко наплевать. Он как раз ездил то ли на север, то ли на юг – охотиться, – когда мы поняли, что скоро должен появиться ребенок… Ты то есть. Приехал Руалнир. Узнал, естественно. Расхохотался и сказал, что, мол, вместо него неплохо постарались. И ладно, главное, чтобы у ребенка имелся дар Богов. А поскольку мать твоя была из Пресветлых, из дальней ветви, у нее, как ты знаешь, такой дар был. Хотя и сказано, что Боги дают его только наследнику и только сыну правителя, в жизни всякое случается. А раз у матери дар, то и у тебя – тоже. В общем, родился ты; Руалнир носом крутить не стал – принял как родного. И вот тогда в нем произошла удивительная перемена; я этого поначалу не углядел, потому что в основном жил здесь, в Гардгэне не появлялся, но потом все-таки обратил внимание: Руалнир к тебе привязался. Мать твою он так никогда и не любил, а вот тебя – на удивление – да, полюбил…. Скоро она умерла, тогда правитель и вовсе к тебе душой прикипел, словно жена была последним препятствием между ним и тобой. Вот так.

– Звучит трогательно, – холодно заметил Талигхилл. – А как оно было на самом деле, я у отца спрошу. С твоего позволения.

– А если бы я про дар Богов не заговорил, ты бы поверил, – сказал Домаб. – Знаешь, Исуур утверждал: «Закрывший глаза либо наступит на хвост спящего тигра, либо попадет в ловчую яму».

– Это мы обсудим в другой раз, – отрезал принц.

– Значит, на рудники я пока не отправляюсь.

– Верно подметил – пока. А там видно будет. – С этими словами принц вышел из комнаты, с силой захлопнув за собой дверь.

Тонкая высокая вазочка, что стояла на полке рядом с дверью, зашаталась и рухнула на пол – Домаб заметил это слишком поздно и не успел подхватить. Некоторое время он так и стоял: полуприсевший, с осколками хрупкого фарфора в пораненных ладонях – и кровь стекала на роскошный ковер, впитываясь в ворс. Потом управитель поднялся, ссыпал осколки на пол и пошел к лестнице, чтобы позвать слуг и приказать им убрать в комнате госпожи.

На улице резкий голос Талигхилла отдавал команды. Из окна было видно, как паланкины и карета направились к главным воротам усадьбы; те поспешно отворились – и процессия запылила по дороге.

Домаб закричал слугам, чтобы поторопились, и…

/смещение – ударом наотмашь по векам. Я…/

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

Я вздрогнул и потер глаза. Они болели – словно под веки какой-то садист щедро насыпал крупнозернистой соли.

Немного проморгавшись, я отметил, что остальные чувствуют себя не лучше. Слабое, но все же утешеньице.

Рядом в кресле застонал Данкэн:

– Что это было?!

Хотел бы я знать! Но, кажется, Мугид очень скоро даст разъяснения. Он же не хочет, чтобы его растерзала толпа туристов, в самом деле!

Повествователь бесстрастно наблюдал за нашими попытками прийти в себя. Рядом с ним я разглядел чей-то силуэт – кажется, это был один из слуг. Кивнув старику, силуэт удалился с необычайной поспешностью.

Ого! Кажется, у нас ЧП. Вот только что из этого следует? Впрочем, скоро узнаем.

Действительно, повествователь уже поднимался с трона привычным движением и оглядывал нас – так пастух оглядывает свое стадо. А в стаде-то – недочет!

И тогда все встало на свои места. И кричавшая ночью толстуха, и этот вынужденный перерыв в повествовании, и суетливая фигурка слуги. То есть… почти все… Кое о чем я мог, конечно, только догадываться.

– Господа, прошу простить меня за причиненное неудобство. Боюсь, сегодня повествований больше не будет. Одна из наших гостей решила покинуть «Башню», и я вынужден принять соответствующие меры.

Мугид легко и плавно направился к выходу. Я, как привязанный, скользнул за ним, надеясь, что он не заметит, а заметит – не обратит внимания.

Он не обратил. Или просто решил, что я могу слышать и видеть то, что случится.

На первом этаже стояла толстуха, у ног ее лежала дохлым зверем полупустая дорожная сумка. (Я, Признаться, ожидал скорее какого-нибудь чемодана) Испуганный взгляд толстухи дернулся к Мугиду, и я впервые посочувствовал этому человеку по-настоящему. Похоже, сейчас начнется истерика. И направлена она будет на старика.

Но я ошибся. Толстуха только тяжело вздохнула и почти простонала:

– Скорее!

– Автобус уже вызвали, – мягко произнес Мугид. – Но скажите – если вас не затруднит, конечно, – что стало причиной подобного решения?

Толстуха вздрогнула напуганным желе и неуверенно потянулась к сумке:

– П-понимаете… – Она задохнулась от страха и схватила сумку, загородившись ею от старика.

– Успокойтесь, прошу вас, – сказал он тихим, но в то же время властным тоном. – Ничего страшного не случилось. От этих слов толстуха затряслась еще больше.

– Не случилось! – выкрикнула она истерично. – Но случится. И я должна предотвратить это!

– Что?

– Мне снилось, что мой сын… Боги – НЕТ!!!

Глаза толстухи закатились, и она стала заваливаться на бок. Видимо, чересчур живо вспомнился сон. Если учесть то, что рассказывал Данкэн…

Он стоял рядом и ошарашенно наблюдал эту сцену. Правда, хвала небесам, пока молчал.

Слуги подхватили обморочную и не дали ей упасть. Наверное, заботились о том, чтобы в полу не образовалась вмятина.

Я скривился от собственных неуклюжих попыток пошутить и бросил осторожный взгляд на старика. Тот бесстрастно наблюдал за тем, как слуги приводят толстуху в себя.

Она очнулась довольно быстро. Судорожно глотнула воздух, икнула и уставилась на Мугида большими выпученными глазами – рыба, попавшая на сушу. Только рыбы не икают.

– Так что же вы видели? – Повествователь спросил об этом как ни в чем не бывало. Словно ему – ему, а не ей! – пришлось на минутку отлучиться, и вот он вернулся к прерванному разговору.

– Я видела, как он умирает, – ослабевшим голосом произнесла толстуха. – Понимаете – умирает!

– Понимаю, – успокоил ее старик. – Думаю, автобус уже прибыл.

Слуги распахнули перед ним входную дверь, и Мугид, а после – толстуха – вышли на площадку. Я последовал было за ними, но один из слуг настойчивым жестом остановил меня:

– Не сейчас, господин.

– Я вынужден был согласиться с этим. Вряд ли мое присутствие чем-нибудь помогло бы, скорее – наоборот.

Резкий пронзительный звук, родившийся в ущелье, поначалу напугал меня. Данкэн тоже вздрогнул, да и остальные внимавшие – они к этому времени тоже выбрались из комнатки и наблюдали за происходящим – покосились в сторону площадки. С минутным запозданием я все же понял, что это гудел автобус.

Толстуха, поддерживаемая под локоть Мугидом, начала спускаться по лестнице.

Когда они исчезли из поля зрения, я повторил свою попытку выйти наружу, и на сей раз мешать мне никто не стал.

На площадке было холодно и ветрено – как, впрочем, и всегда. Я перегнулся через парапет и увидел далеко внизу ярко-желтый коробок автобуса. Мугид с толстухой преодолели уже примерно четверть пути и потихоньку продолжали спускаться дальше. Молодец старик. Не дал ей окончательно впасть в истерику.

Рядом появились другие люди, они тоже наблюдали за тем, как повествователь и толстуха спускались. Но с меня было довольно – я уже насмотрелся досыта. Зато выпал случай поговорить с Данкэном.

Я тронул его за локоть. Журналист мгновенно откликнулся и отошел в сторону, словно только дожидался моего знака.

– Вы поняли? – спросил я.

Он кивнул. Конечно, он понял. Толстуха была следующей в очереди на суточное обладание даром Пресветлых. Ей на долю выпала способность видеть вещие сны. Или то, что она сочла вещими снами, если точнее. Вряд ли они имеют какое-то отношение к действительности.

Но нам-то от этого не станет легче. Кто следующий? И что выпадет ему?

– Мне страшно, Нулкэр, – неожиданно прошептал журналист, поеживаясь в своем кожаном жилете с карманами. – Я начинаю жалеть, что вообще попал сюда.

– Вы не одиноки, – хмыкнул я. – Но что поделать? Отправляйтесь, если желаете, вслед за ними. – Я кивнул в сторону ущелья. Разумеется, отсюда не было видно ни автобуса, ни старика с толстухой, но Данкэн понял. – Еще успеете догнать.

Он вздохнул:

– Знаете, теперь я понимаю, что чувствует обезьяна, когда сует лапу в ящик с апельсином. Вам, должно быть, известна эта старая охотничья уловка. Поимщик берет ящик, раскрашивает его как можно ярче и кладет внутрь апельсин. Делает отверстие – такое, чтобы обезьяна могла просунуть внутрь лапу, но вытащить ее с апельсином, зажатым в кулаке, была уже не способна. Считается, что обезьяна настолько глупа, что не может додуматься и сбежать. Глупости! Я только теперь понял: она не бежит потому, что ей интересно. Какой-то частью сознания животное догадывается, что все это неспроста и его скорее всего убьют. Но есть более сильный импульс, инстинкт – называйте это как угодно – любопытство! Ей любопытно – и она остается, дожидаясь поимщиков. Я сейчас – такая обезьяна.

– А вот идет поимщик. – Я кивнул в сторону лестницы.

Не знаю, как Мугид ухитрился так быстро довести толстуху до автобуса, но он уже возвращался. Лицо его не выдавало ни единого чувства. С таким бы лицом в карты играть!

Данкэн вздрогнул и оглянулся. Потом замолчал.

А я подумал, что этим трюком избавился от его вопроса, на который было бы очень сложно придумать правдоподобный ответ: «Скажите, Нулкэр, а почему остаетесь вы!»

– Господа, – сказал Мугид, оказавшись на площадке и снова окидывая всех взглядом опытного пастуха. – Поскольку нас так неожиданно… прервали, предлагаю пообедать, прежде чем мы продолжим наше повествование.

Итак, продолжим? Тем лучше, поскольку сие означает, что все это закончится для меня раньше. Может быть, уже сегодня. Конечно, я бессовестно врал себе. Сегодня я бы не рискнул. Мугид и так на взводе. Опасный человек.

Обед прошел в гробовом молчании. Как говорится, атмосфера сгустилась и готова была разразиться бурей. Правда, обошлось без бурь.

После обеда мы продолжили, как и…

ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТОЕ

Как и ожидал Талигхилл, во дворце было еще хуже. В смысле, жарче, многолюднее и утомительнее. Плюс ко всему – здесь нужно исполнять то, от чего он был благополучно избавлен, находясь в усадьбе: тренировки по владению оружием, занятие делами государственной важности, светские приемы и еще много всякого… непотребства. Слуги распаковывали багаж, а он шагал по длинным коридорам дворца, то и дело встречаясь с вельможами и увязая, как в патоке, в пустых разговорах о здоровье и непостоянных ценах на воду. Талигхилл при каждой встрече мысленно кривился и старался поскорее вырваться из лап очередного сахарно-улыбчивого собеседника, но уйти, совсем не поговорив, не удавалось. Что, разумеется, мало способствовало поднятию настроения принца.

Впрочем, о каком таком настроении могла идти речь? Он несколько часов назад узнал о том, что является, по сути, бастардом, пускай и по материнской линии. Его отец – управитель имения Пресветлых! Разумеется, все, что наговорил Домаб, могло оказаться неправдой – могло бы! эх, могло! Вот только было – принц знал это, чувствовал – было правдой.

Очередной коридор вильнул хвостом, подобно нашалившему псу, и Пресветлый оказался в крыле, где находились его покои. Также здесь располагались дворцовая библиотека, кабинет принца и все такое прочее. Но уж никак не храм Ув-Дайгрэйса, поэтому Тиелиг, шагнувший из тьмы одной из ниш и направляющийся к Талигхиллу, был тут, мягко говоря, неуместен. Но кажется, принц сейчас не был расположен говорить мягко.

– Добрый день, господин, – поклонился жрец.

– Возможно. Но я этого пока не заметил, – отрезал Пресветлый. – Это все, чем вы хотели порадовать меня сегодня? В таком случае счастливого пути. И пускай этот день будет к вам по-прежнему добрым.

– Благодарю вас, Пресветлый. – Тиелиг снова поклонился. – Но это не все.

– Что же еще?

– Вас хотел видеть Харлин. И он просил меня, чтобы я поинтересовался у вас, когда вы сможете его принять.

– Дело, разумеется, не терпит отлагательств? – предположил принц. – Ну, с Харлином я, положим, сам все решу, а вот что вы, любезный, здесь делаете? Неужели работаете у дворцового казначея посыльным? Непохоже на вас. Или, может быть, пожертвования в храм стали поступать в значительно меньших количествах? Неужели горожане поумнели?

– Нет, хвала небесам, – покачал головой Тиелиг. В его голосе не было ни капли раздражения или неодобрения. – Нет, пожертвования поступают все с той же регулярностью. Горожане не поглупели. Просто, господин…

И Тиелиг внезапно замолчал.

Принц с удивлением отметил, что впервые за долгие годы знакомства со жрецом наблюдает его растерянным.

– Так что же, Тиелиг? Жрец помотал головой:

– Ничего, Пресветлый. Простите, что потревожил ваш покой.

– Вы уверены, что ничего?

– Нет, Пресветлый, не уверен. – Тиелиг медленно, словно в тяжелом раздумье, снова покачал головой. – Совсем не уверен…

– Тогда говорите, – велел принц.

– Не буду, господин, – ответил жрец Ув-Дайгрэйса. – Именно потому, что не уверен. Талигхилл пожал плечами:

– Ну, как знаете…

И пошел к себе, заинтригованный необычным поведением Тиелига.

А жрец еще некоторое время стоял, продолжая недоверчиво качать головой.

Принц вошел в свои покои, рухнул на просторную кровать и пообещал самому себе до завтрашнего дня не заниматься никакими делами – даже делами государственной важности. В конце концов как-то же с ними Харлин справлялся, пока Талигхилл не приехал. А один день погоды не сделает.

В дверь постучали. Уважительно, но в то же время настойчиво: мол, знаю, что ты здесь, и нечего притворяться, будто не слышишь, – открывай.

Талигхилл проигнорировал стук и продолжал лежать, уставившись в алый шелк балдахина. Нужно было сказать Джергилу, чтобы никого не пускали. Неизвестный выждал некоторое время и снова постучал.

– Входите, не заперто! – крикнул принц, понимая, что не отвяжутся.

В комнату вошел Харлин. Отыскал взглядом Пресветлого, поклонился и сразу, с порога, начал говорить о «неотложных делах». Талигхилл прервал его взмахом руки и приподнялся на локте:

– Подожди, не торопись. Что-то на самом деле важное есть? Нет – знаю, что нет. Поэтому давай договоримся так: сегодня ты меня оставляешь в покое, а с завтрашнего дня – так уж и быть – тирань меня, сколько позволю. И не спорь. Все, ступай.

Харлин поклонился:

– Всего один вопрос, Пресветлый. Один вопрос – и я уйду.

– Ладно, – великодушно согласился Талигхилл. – Один вопрос. Слушаю.

– Кто такой Раф-аль-Мон, господин? Не далее как вчера он явился ко мне с распиской на получение… некоторой суммы денег. Расписка была выдана вами.

– Верно, – подтвердил принц. – Мной. А что тебя смущает? «Некоторая сумма»? Пустяки. А кто такой этот Раф-аль-Мон, я не знаю. Не имею ни малейшего понятия. Торговец, который продал нечто, что мне понравилось.

– Благодарю, Пресветлый. Значит, завтра…

– Завтра, завтра, – лениво проговорил Талигхилл. – И никак не раньше.

– Как будет угодно Пресветлому. – Казначей поклонился и вышел.

На пороге он столкнулся с Джергилом – телохранитель пропустил Харлина и вошел в комнату:

– Ваши вещи распаковали, Пресветлый.

– И махтас?

– Да, как вы и приказывали – в Желтой комнате.

– Отлично. Больше никого ко мне не впускайте. Харлина тоже не следовало бы, ну да я не давал вам по этому поводу никаких распоряжений, так что вашей вины в том нет. Ступай.

Телохранитель покинул комнату принца, а тот снова откинулся на подушки и стал размышлять об услышанном от Домаба. Думать о таких вещах Талигхилл не привык. Некоторое время он лежал, пытаясь разобраться в собственных чувствах и решить, как же относиться ко всему, сказанному управителем. Потом поднялся и подумал, что не помешает немного развеяться. Как быть с тем, что рассказал Домаб, он решит завтра. А сейчас…

Не прогуляться ли до Желтой комнаты?..

Талигхилл поднялся и решительно направился к двери. Джергил вопросительно взглянул на Пресветлого, но тот лишь отмахнулся:

– Можешь остаться здесь. И ты, Храррип, тоже.

Все-таки один из телохранителей должен был следовать за принцем – они переглянулись, и Храррип последовал, а Джергил остался. Талигхиллу, впрочем, было все равно.

Желтая комната находилась недалеко от его покоев, Пресветлый распахнул дверь и вошел, жестом повелев Храррипу остаться снаружи.

– Вы все еще здесь, Тиелиг? Я думал, мы обсудили все, что вы хотели – и смогли – обсудить.

Жрец оторвал взгляд от игральной доски и поклонился:

– Вы правы, Пресветлый. Но я услышал от слуг об этом чуде, – Тиелиг указал на махтас, – и решил зайти сюда, чтобы взглянуть на него.

– Где я вас и застал, – завершил за него принц. – Удивительно, как много вы стали себе позволять, Тиелиг. Просто удивительно. Ходите там, где ходить вам не положено, заглядываете в покои Пресветлых – просто поражаюсь тому, как вы… осмелели. Что, культ Ув-Дайгрэйса приобрел популярность в народе?

– Не большую, чем раньше, – ответил жрец. – Я, видимо, должен просить у вас прощения за свои действия.

– Должны, – согласился Талигхилл. – Но ведь не просите. Да и что мне в ваших извинениях?.. Скажите-ка лучше, Тиелиг, вы любите играть в азартные игры?

– Мне не полагается: сан, – с поклоном ответил жрец. – Но позволю себе заметить (если вы имели в виду махтас), что это – не азартная игра. По крайней мере, в нее мне играть не запрещается.

– Да, я имел в виду махтас, – согласился Пресветлый. – Так что же, сыграем?

– Как пожелаете.

– Пожелаю сыграть, – сказал Талигхилл, усаживаясь в кресло. – Итак, начнем со знакомства с правилами игры…

– Простите, Пресветлый, но мне они уже знакомы, – сообщил Тиелиг, устраиваясь в кресле напротив.

– Да? – удивился принц. – Откуда же?

– За мою долгую и неспокойную жизнь приходилось встречаться с разными вещами, – уклончиво ответил жрец. – В том числе и с махтасом.

– Выходит, Тиелиг, вы опытный игрок?

– Все относительно, Пресветлый. Есть игроки, по сравнению с которыми я – младенец.

– Отлично. Если вы знакомы с правилами, тогда начнем.

– Начнем, – согласился жрец.

Две армии зашевелились, выстраиваясь в боевые порядки и нацеливаясь на крепость, что находилась в центре поля. Еще некоторое время ей предстояло быть ничейной территорией, а потом… Потом – как получится.

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

После сеанса Мугид попрощался с нами, пожелал спокойной ночи и удалился – только тогда мы начали выходить из комнатки, все так же в молчании. И взглядами старались друг с другом не встречаться. Наверное, каждый думал о толстухе. Кроме, разумеется, меня. То есть я тоже думал о ней, но совершенно иначе, чем все. Я был ей благодарен.

Потом я заметил Карну – она медленно поднималась по лестнице и выглядела очень печальной. Наверное, ей было не по себе оттого, что вчерашняя собеседница сегодня сошла с ума.

Я догнал ее, взял за локоть и тихо сказал:

– Мне очень жаль.

Снова банальности, старина.

Мельчаешь.

– Да, – согласилась она, – жаль ее. Но, может, это и к лучшему. Как знать, вдруг ей и впрямь удастся благодаря своему сну спасти сына?

– Вы верите в то, что ей снился вещий сон? – Удивление в моем голосе не пришлось имитировать – я на самом деле был обескуражен такой суеверностью, – глупо верить в то, чего не может быть. А еще историк…

Девушка внимательно посмотрела на меня:

– А вы что же, после всех этих повествований считаете подобное невозможным?

– Почему же, считаю возможным. Было возможным. Но только не в наше время. Кривишь душой.

– Почему?

– Потому что Боги ушли, древний Ашэдгун слился с Хуминдаром, а Пресветлых больше нет. Вот почему. Время Богов миновало, Карна. И теперь не стоит надеяться на сверхъестественные силы. Мы сами становимся Богами, изобретая самолеты, пароходы, телевизоры и многое другое, мы летаем в небесах и спускаемся под землю. Мы, если вам будет угодно, заняли ту экологическую нишу, которая до сих пор была прерогативой Богов. А сами Боги вымерли. Поэтому их чудеса стали невозможными, хотя раньше были объективной реальностью; теперь же наши самолеты-телевизоры превратились в такую реальность – а тогда они были невозможными. Вот такие пироги.

– Да, – согласилась она. Ну, по крайней мере, кивнула так, будто согласилась. – Но сон-то ей приснился.

– Мне сны тоже снятся, – признался я. – Некоторые даже сбываются. Конечно, не полностью, но все же… Понимаете, если я очень хочу приобрести, скажем, дачу на одном из «живописных берегов Ханха», как принято писать в рекламных проспектах, – так вот, если я очень этого хочу, думаю об этом все время, то и присниться мне эта дача может запросто, даже не раз и не два. Ну, а удивительно ли будет то, что в конце концов я накоплю денег – или, скажем, ограблю банк – и приобрету-таки эту свою двухэтажную мечту? По-моему, вполне закономерное явление.

– Но Сэлла не мечтала о том, чтобы ее сын погиб, – заметила девушка.

– Да. Не мечтала. Но она могла, предположим, беспокоиться о нем, бояться, что такая катастрофа произойдет. Вот и приснилось.

Карна остановилась и внимательно посмотрела мне прямо в глаза:

– Нулкэр, вы же не верите ни единому своему слову. Тогда зачем говорите? Чтобы утешить меня, да?

Не знаю насчет историка, но психолог она великолепный. А утешитель из меня…

– Верю, – сказал я. – Верю, Карна. Потому что если не верить в мои слова, тогда – что же остается?..

– Наверное, раскрыть глаза и посмотреть на правду. Сделать то, чего так боялся Талигхилл.

Карна ушла, а я некоторое время так и стоял с некрасиво отвисшей челюстью. Поговорили, значит. По душам. Только твои слова ее ни в чем не убедили, даже не утешили, а ее – шарахнули тебя по темечку. Только… я же не Талигхилл! Я же знаю: происходит что-то непонятное. Я даже сам догадался про то, что это очень похоже на Божественный дар Пресветлых. Тогда почему?..

– Судорога челюстных мышц? – участливо осведомился Данкэн.

Я отстранение посмотрел на него, но смолчал. Рот, правда, закрыл.

– Вы сейчас куда? – поинтересовался журналист.

– К себе, – неприязненно ответил я. – Расслабьтесь, Данкэн. Пока все нормально. Помолчал, а потом добавил:

– Да и изменить сейчас мы ничего не в силах.

Он молча кивнул и ушагал. Наверное, вспомнил про свою работу и пошел разглядывать выставку древнеашэдгунского фарфора – или что здесь еще имеется, в «Башне»?

Я тоже вспомнил про работу и решил, что до ужина было бы неплохо ею заняться. Ну и занялся в меру сил, исписал несколько листов, наговорил целых две кассеты. Потом пошел ублажать чрево.

За столом было тихо, словно там поминки справляли. Я пристроился рядом с Карной и злорадно отметил, что Данкэн еще экскурсоводит самого себя по выставкам «Башни».

Девушка улыбнулась мне – мягко и искренне:

– Простите, что сегодня сорвалась. Нагрубила, вы, наверное, обиделись. Вы ж хотели как лучше, а я… – Она сокрушенно махнула рукой.

Я – тоже:

– Оставьте, мне досталось поделом. Просто день сегодня такой… Тяжелый день.

– Это точно. Знаете, хочется, чтобы пошел дождь. А то в воздухе так… сухо, что ли. Словно в склепе.

Я согласился с этим ее высказыванием, но сам подумал о том, что в комнатах холодно и так. Если еще и дождь пойдет, я точно замерзну или простыну. Или – и то и другое.

Не успел я как следует поесть, как в зал ввалился Данкэн, весь сияющий, как лампа-факел с первого этажа нашей распрекрасной «Башни». Взглядом отыскал меня и чуть ли не обниматься полез – б-болван! Я, конечно, сверкнул на него глазами, но журналисту – как с гуся вода. Бухнулся рядом, начал накладывать себе в тарелку все, что только видел, да еще при этом какой-то мотивчик мурлыкал под нос.

– Что с вами, Данкэн? – спросила Карна. – Чему вы так необычайно радуетесь?

Он вскинул голову, несколько секунд растерянно изучал лицо девушки, словно видел ее впервые в жизни, а потом сообщил:

– Представьте, здесь есть библиотека! А там… Там такие книги! Уф!

Завершив свою речь этим многозначительным высказыванием, он уткнулся в тарелку. Я заметил, как удивленно вытянулось лицо господина Чрагэна, а сам он наклонился к уху своего соседа, жилистого седовласого мужчины – этакого генерала в отставке. До меня донеслось сказанное «академиком»: «Молодежь просто удивительная – представьте, интересуются книгами!» Генерал в отставке скептически хмыкнул и расчленил тушку куропатки, хищно орудуя ножом и трехзубой вилкой. Я вздрогнул и поежился.

Карна уже прощалась с нами. Я кивнул и слабо улыбнулся, что должно было означать поддержку…

А сам подумал: опять придется выслушивать бред Данкэна. Что, интересно, он откопал на сей раз?

Но журналист так ничего вразумительного и не сказал. Я не стал дожидаться, пока он доест, пожелал спокойной ночи и тоже удалился. Завтра будет тяжелый день, и стоит выспаться.

Я даже не догадывался, насколько был прав.

ДЕНЬ ПЯТЫЙ

Всю ночь шел дождь. В комнате стало еще холоднее и неуютнее, я закрыл окно заглушкой, но постукивание дождевых капель все равно было слышно. А потом…

Даже не знаю, как это описать. Сначала я подумал, что башня рушится – началось землетрясение или что-нибудь в таком духе. Все вздрогнуло, меня подбросило на кровати, как детский надувной мячик. Я ощутимо приложился к каменной стене и помянул всех предков до седьмого колена – надо же, угораздило меня оказаться в этом месте в это время! Нет чтобы дома сидеть, в потолок плевать – поехал деньги зарабатывать. Жить надоело, идиоту!… – ну и все такое прочее. Потом выпутался из одеял, впрыгнул в одежду, содрогаясь от ночной прохлады, и подумал, что надо бы, наверное, выйти и поинтересоваться, в чем, собственно, дело.

Вышел. Коридор выгибался дугой, а из соседних комнат, не выглядывала ни одна озадаченная рожа. Наверное, меня поселили на этом этаже одного. По крайней мере, никого из гостей я здесь не замечал (кроме себя, разумеется).

В общем, тихо в «Башне», тихо и благодатно было в эту пору. Что уже само по себе казалось неправильным.

Я вернулся в номер, обулся и вышел снова, мысленно одобряя свой последний поступок. Не шаркать же шлепанцами по х-хол-лодному полу!

Когда я выбрался на лестницу, до меня долетели наконец первые признаки того, что землетрясение (или что это там было?) мне не приснилось. Хотя лучше, наверное, если б все-таки приснилось.

В общем, чей-то громкий голос вопрошал: «В чем, собственно, дело?! Я требую объяснений!» Кажется, это был господин Валхирр. Впрочем, я вполне мог и ошибиться.

Кто-то вторил вопрошавшему: «Да! Кто-нибудь здесь способен прокомментировать случившееся?!»

Ну, Данкэн, понятно, был при исполнении. «Прокомментировать случившееся»! Да тут бы хоть кто объяснил, что вообще случилось!

Я начал спускаться по лестнице, к голосам, все еще поеживаясь от холода. Тем временем к беседе подключилась и Карна: «Представьте, у меня в комнате была мышь! Это просто…»

Я захохотал. Надо было, конечно, сдержаться: во-первых, неприлично, во-вторых, не по-мужски это как-то – смеяться над испуганной девушкой, а в-третьих… В общем, надо было сдержаться. Но не смог.

Они все так и уставились на меня, а я хохотал и хохотал, присев и схватившись руками за живот.

– По-моему, он свихнулся, – заметил Данкэн со свойственной ему непосредственностью. Я мысленно поаплодировал.

– Что с вами? – строго и как-то обиженно вздымая выцветшие брови, вопросил господин Чрагэн. – Вам нездоровится?

Я расхохотался пуще прежнего.

Потом все-таки нашел в себе силы и простонал сквозь смех:

– Простите… Просто… Тут вся «Башня» трясется, а… Мышь!… Карна первой поняла, в чем дело, и засмеялась, весело и задорно.

– А ведь он прав! – заметила она. – Здесь земля трясется, а я мыши испугалась.

Остальные по-прежнему смотрели на нас с изрядной долей неодобрения. Но у меня словно гора с плеч свалилась: Карна не обиделась на мой бесцеремонный смех. А мнение остальных меня мало заботило.

Появился Мугид, аккуратный и собранный – словно не спал вовсе, а так, стоял где-нибудь в темной нише и дожидался утра; но случилось непредвиденное, повествователю пришлось покинуть нишу и присоединиться к нам. Прежде всего – чтобы успокоить встревоженных и всех отправить по номерам, убеждая и заверяя, что к утру все непременно выяснится. А завтра – день тяжелый, так что вместо того, чтобы мерзнуть, шли бы вы, гости дорогие, спать.

Уж не знаю, как ему удалось, но старик действительно всех успокоил. Утихомирил Валхирра, окоротил журналиста, пообещал Карне непременно извести всех мышей, сколько их есть в окрестностях «Башни» и в самой гостинице, – в общем, я даже не заметил, как все разбрелись по номерам. Но им-то как раз было хорошо, они жили здесь, на третьем, а мне еще до четвертого нужно было топать. Под пристальным взглядом Мугидовых глаз.

И я потопал. А этот старик все глядел мне вслед, словно на спине у меня было написано, сколько ему жить осталось, мелким таким почерком написано, и он силился разобрать – потому и всматривался.

Вошел я к себе в номер, упал на кровать, завернулся в одеяла и стал размышлять о том, что же все-таки произошло. Так ни до чего не додумался и только решил, что завтра выяснится.

Выяснилось.

Утро было какое-то неприятное – полусонное и серое. Все сидели за столом, как травленные Мугидовым ядом мыши, разговаривать разговоры не желали, только изредка вяло скородили вилками да ложками по тарелкам. Наверное, не я один исстрадался, ломая голову над тем, что же это так знатно громыхнуло. Теперь вот досыпали и додумывали.

Только Данкэн вел себя как-то не так. (Он всегда вел себя «как-то не так», но на сей раз это «как-то не так» отличалось от уже привычного.) Журналист тоже сидел, опустив голову, и ни с кем не разговаривал – но ел тщательно, базисно так ел: словно впереди у него было несколько недель поста и он набивал брюхо впрок. Меня это наблюдение словно подхлестнуло, и я тоже с удвоенным старанием налег на еду. В особенности потому, что вспомнил: Мугид предупреждал – некоторые повествования могут длиться от рассвета до заката. Грех не внять таким словам. Еще больший грех – не сделать из этого соответствующих выводов. Может, и Данкэн поэтому уминает за двоих?

Выяснить сие до повествования мне не удалось. Мугид (видимо предчувствуя возможные вопросы касательно ночного происшествия) скоренько построил нас, вывел вниз, в повествовательную комнатку, усадил в кресла и начал повествовать. Мы, не то чтобы там вопросы задавать, и оглянуться не успели, как уже началось.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТОЕ

… Началось…

Тиелиг оказался сильным игроком. С ним было интересно, потому что жрец играл… нет, играл-то он по правилам. Только не по тем, что были в свитке Раф-аль-Мона, а по другим. У него имелся свой стиль… вернее, стиля, как такового, у Тиелига как раз не было. Жрец оказался непредсказуемым. В отличие от Талигхилла. И – в отличие от Талигхилла – он не любил играть в махтас. Принц заметил это еще в тот, первый раз, когда застал Тиелига в Желтой комнате за разглядыванием игрового поля и фигурок бойцов.

Жрец тяготился игрой – но играл. И почти никогда не отказывался от предложений Пресветлого сразиться на расчерченной правильными восьмиугольниками деревянной доске. Талигхилл знал, что происходило это не потому, что он – Пресветлый. В чем-нибудь другом Тиелиг, пожелай он того, отказал бы принцу, и сделал бы это абсолютно без страха за собственную жизнь. Он был жрецом, а это многое дозволяло. В том числе – отказывать наследнику.

Но он играл. Садился в кресло, или на коврик, или на подушку, откладывал в сторону высокий деревянный посох и начинал двигать по доске фигурки – но при этом лицо Тиелига застывало, словно маска. И только внимательно приглядевшись, можно было заметить в прорезях-глазах огоньки неодобрения. Возможно, даже ненависти.

Впрочем, принц старался не присматриваться.

Минула неделя, плавно перетекла в другую – такую же жаркую и суетливую, наполненную многочисленными делами, делищами и делишками государственной важности. А еще оставались обязательные тренировки с оружием, после которых впору было лезть в бассейн с благовониями и долго отмокать – так бренное тело пропитывалось потом за эти несколько часов. А еще – церемонии и охота. А еще – махтас, хотя для него-то оставалось все меньше времени. А еще – черные лепестки, не желавшие покидать сны принца.

Жизнь продолжалась.

В один из таких душных дней, когда все просители были одарены, бумаги подписаны, а улыбки розданы; когда наставник довольно кивнул и сообщил, что на сегодня тренировок достаточно; когда выдалось несколько свободных от людей часов, Талигхилл велел вынести доску с фигурками в сад и установить там в тени каких-нибудь подходящих для этого деревьев. Дворцовый сад, конечно, не чета приусадебному парку – поменьше и поправильнее, но тут все же лучше, чем во дворце. Да и отыскать здесь принца, наверное, будет посложнее.

Тиелига не нашли – кажется, сегодня проводились очередные служения в честь Ув-Дайгрэйса, – так что играть пришлось в гордом одиночестве. Разумеется, сражаться с живым противником в сотни раз интереснее, но иногда не мешает и вот так – сам с собой. И пускай победит сильнейший!

Он сидел в саду, в легком соломенном кресле, и раздумывал над очередным ходом, когда прямо на игровое поле упал белый голубь. То есть это когда-то птица была белой, теперь же она истекала кровью. Голубь рухнул в самый центр сражения, разбрасывая хрупкие фигурки крылом и вздрагивая всем телом. Вдруг по птице скользнула легкая тень, принц поднял взгляд и увидел сокола. Тот, напуганный присутствием человека, не стад преследовать добычу дальше, он сделал над головой Талигхилла круг, пронзительно вскрикнул и улетел в тень деревьев. Там сокол отыскал подходящую ветвь и уселся, внимательно наблюдая за происходящим.

Принц снова посмотрел на игральную доску. Голубь продолжал биться на ней, расшвыривая воителей и башенки в разные стороны. Видимо, когда падал, он сломал себе крыло и теперь никак не мог понять, почему же ему так больно.

Талигхилл осторожно протянул руки и взял в ладони маленькое липкое тельце. Голубь еще несколько раз ударил крыльями и затих. Тогда принц приподнял его и внимательно осмотрел. На лапке птицы он нашел то, что искал – миниатюрную бамбуковую трубочку, залитую с обеих сторон воском. Он отвязал трубочку от лапки голубя, а птицу уложил обратно на доску. Сокол потоптался на месте, наклонил голову сначала так, потом этак, присматриваясь к человеку. Спасшаяся добыча безжизненно лежала на доске, вывернув левое крыло.

Сцарапать воск и выбить на ладонь плотно свернутую трубочку было делом одной минуты. Потом принц развернул послание, прочитал, перечитал еще раз, дернул шеей, словно на нее села докучливая муха, медленно отложил записку в сторону.

«Этого не может быть… Отец мертв? То есть… Руалнир – мертв? Война? Войско хуминов уже движется к границе? Бред какой-то!»

Талигхилл встал с кресла и направился к дворцу расшатанной походкой дряхлого старика.

Голубь почувствовал, что теперь его уже ничто не спасет, снова забился на доске, сполз почти к самому ее краю. Тогда сокол решил, что опасности нет, и слетел со своего наблюдательного поста. Он упал на добычу, ударил клювом, потом еще раз и еще – для верности, после тяжело взлетел с безжизненным телом в когтях и отправился подальше в сад, чтобы беспрепятственно пообедать.

Подбежал встревоженный Джергил:

– Что с вами, господин? На вас кровь.

– Не моя, Джергил. Еще не моя.

Телохранитель пронзительно свистнул, в галерее появились несколько охранников, и все они помчались в сад выяснять, что же произошло. Талигхилл стоял, схватившись за плечо Джер-гила и не замечая, что тот едва удерживается от вскрика. Телохранителю было больно. Принцу было больнее во сто крат.

/смещение, от которого во рту остается горький привкус; у горла – колючий ком/

Храмовый район Гардгэна, как и столичный рынок, жил своей жизнью, обособленной, но не изолированной. В нем размещались все храмы и строения, связанные с той или иной религией. Кроме, разумеется, запрещенных культов Фаал-Загура и его жены. Приверженцы этих культов до сих пор считали, что Бог Боли и Богиня Отчаяния живы, хотя на самом-то деле, конечно… Ну, положим, как было на самом деле, знали одни Боги, но уж они-то точно правды не скажут. Боги вообще крайне молчаливы. Для того и существуют жрецы – чтобы говорить вместо Богов. А в случае чего… там уж между собой как-нибудь разберутся.

Вэтнэкл редко бывал в этом районе. Ув-Дайгрэйс, которому он поклонялся, не требовал от своих приверженцев ни частых посещений храма, ни обильных жертвоприношений. Раньше было совсем по-другому. Но времена меняются, и Боги достаточно мудры, чтобы не требовать от людей невозможного.

Молодой воин ступил на мощенную черным булыжником улицу Церемоний. На этой самой широкой и длинной улице храмового района сейчас почти не было прохожих. Где-то вдалеке брели два монаха Оаль-Зиира – тощие фигуры в белых халатах, постукивающие хэшагами – традиционными для служителей этого культа посохами. У облупленной стены храма Гээр-Дила, Бога Удачи, сидел низенький обрюзгший человечек и торговал амулетами. Заприметив Вэтнэкла, он набрал в грудь побольше воздуха и крикнул:

– Молодой человек! А молодой человек! Мне кажется, вам сейчас не помешает немного удачи. Могу кое-что предложить.

Вэтнэкл отмахнулся от продавца и поспешил дальше. Удача, конечно, ему сейчас не помешала бы. Но вряд ли у торговца найдется что-нибудь по-настоящему эффективное – особенно если учесть масштаб того, что надвигается…

Молодой воин помотал головой: думать об этом сейчас не стоило. Он и не знает всей правды-то. Вот только брошенные мимоходом фразы, которые довелось услышать Вэтнэклу… их было достаточно. Предостаточно.

Храм Ув-Дайгрэйса стоял по левую руку, среди наиболее богатых и почитаемых храмов. Впрочем, даже он выглядел не так ослепительно, как когда-то… Широкие фиолетовые ступени вели к портику перед входом, обрамленному с трех сторон витыми колоннами. Распахнутые створки ворот приглашали: «Входи, прохожий!»

Вэтнэкл взбежал по ступеням, остановился перед раскрытыми створками, вызывая в душе необходимое почтительное состояние, – потом ступил в храм.

Внутри оказалось не так жарко, как на улицах; в изящных подставках дымились ароматные палочки. Когда Вэтнэкл входил, в помещении не было ни души, но через мгновение рядом с ним уже стоял мускулистый парень в традиционном одеянии младшего жреца Ув-Дайгрэйса.

– Бог Войны приветствует вас, господин, – пророкотал жрец. – Что…

– Мне нужно видеть Тиелига, – оборвал его Вэтнэкл. – Сообщение от Пресветлого Талигхилла. Срочное.

– Ступай за мной, – велел жрец.

Он направился к алтарю – высокому, со скульптурным изображением Ув-Дайгрэйса, – приоткрыл маленькую дверцу, таившуюся в стене, и жестом пригласил Вэтнэкла войти.

Молодой воин колебался недолго. Нагнувшись, он шагнул сквозь дверной проем и оказался в узком коридоре. Коридор выгибался натянутым луком, а концы его скрывались за поворотами. Сзади кашлянул жрец, Вэтнэкл смущенно отошел от двери, и тогда в коридор пробрался его провожатый. Он запер за собой дверцу и, не задерживаясь, направился в левый отрезок коридора. Вэтнэкл последовал за жрецом.

За время пути они повстречали всего одного человека. Жрец удивленно посмотрел на Вэтнэкла и его проводника, но, смолчав, отправился дальше по своим жреческим делам. А проводник уже стучался в невысокую деревянную дверь.

– Не заперто.

– К вам посланник, господин, – сообщил проводник. – От Пресветлого Талигхилла.

– Пускай войдет.

Вэтнэкл вошел.

Келья, в которой он очутился, была не слишком просторной, но одному человеку жить можно было. Этот самый человек сидел сейчас у стола и прихлебывал из пиалы душистый чай. Тиелиг внимательно посмотрел на молодого воина:

– Приду. Вот только чай допью.

Скороход – уже усатый, но еще юнец – покачал головой:

– Срочно, господин! Пресветлый Талигхилл велел… Жрец оборвал его небрежным жестом левой руки. Пиала в правой даже не покачнулась.

– Ты слышал мой ответ. Ступай.

Младший жрец мягко подтолкнул посланца к выходу, поклонился Тиелигу и закрыл за собой дверь, оставляя верховного наедине с собственными мыслями и недопитым чаем.

И как только таких молодых отправляют с подобными поручениями?

Тиелиг отогнал прочь вздорную мысль, оказавшуюся здесь совершенно некстати.

Началось.

Эта мысль тоже была некстати.

Он допил чай, отставил пиалу и начал собираться. В общем-то, особенно собирать было нечего: посох, нараг с ножами, несколько мешочков с чаем, бальзамы всякие, то да се. Мудрый живет долго, наживает мало. Потому, кстати, и живет долго.

Тиелиг вышел из кельи и прикрыл за собой дверь – не плотно, так, чтобы не нанесло через порог мусор. Воровать в храме некому. Тем более у верховного жреца. Да и уходит он не навсегда. Просто дела скорее всего потребуют его присутствия во дворце – в течение нескольких дней. Руалнир ведь просил приглядывать за сыном. А если судить по лицу скорохода, приглядывать за Талигхиллом придется. И очень внимательно.

… Началось…

ДЕНЬ ПЯТЫЙ

– А что же дальше? – требовательно спросил кто-то, и я узнал дрожащий голос Карны.

– Госпожа, – немного укоризненно проговорил Мугид. – Вам ли, историку, этого не знать?

– Но в летописях нет упоминания о верховном жреце Ув-Дайгрэйса Тиелиге, – возразила девушка. – И о многом другом тоже.

– Да, разумеется, вы правы, – согласился старик. – И обо 'всем этом вы узнаете в свой срок. Просто я хотел, чтобы мы все пообедали перед тем, как продолжим.

– Сегодня? – уточнила Карна.

– Сегодня, – заверил ее повествователь.

Девушка немного успокоилась. Внимающие нехотя поднимались из кресел и выходили наружу. Меня – кажется, это уже стало дурной привычкой! – ухватил за рукав Данкэн и вынудил приотстать

– Пойдемте прогуляемся, – предложил он мне. – Конечно, это лишит нас обеда, а в сложившихся обстоятельствах сие не очень хорошо, но зато я покажу вам кое-что достойное внимания.

– Надеюсь, не раритет из местной библиотеки? – ядовито поинтересовался я.

– Нет, – улыбнулся журналист. – Отнюдь. То есть, конечно, могу и раритет показать, их тут несколько, но, думаю, вам будет интереснее узнать о причине ночного шума.

– Данкэн, вы склонны преуменьшать, – заметил я. – То, что случилось, вы называете «ночным шумом»?.. Далеко идти-то?

– На самый верх башни, – предупредил журналист. – Но иначе показать вам это, не привлекая внимания других, будет сложновато.

– Вы считаете, что, отказавшись от обеда, мы не привлечем их внимания?

– Нет, если потом, когда вернемся в повествовательную комнатку, вы станете расхваливать раритеты…

– … которых я в глаза не видел, – добавил я.

– Что-нибудь придумаете, – небрежно кинул Данкэн. – Они небось их тоже не видели

Как выяснилось в течение нескольких следующих минут, лестница в башне была очень длинной. А ступеньки какими-то чересчур низкими – одной мало, а через две уже не перешагнешь. Я шел и ругал все, что только приходило на ум. А еще размышлял о том, что имел в виду Данкэн: «…лишит нас обеда, а в сложившихся обстоятельствах сие не очень хорошо».

Подниматься пришлось долго. Я упарился и запыхался, и утешало только то, что журналист тоже выглядел не лучшим образом. Наконец лестница закончилась, упершись в узкую высокую дверь, и Данкэн самым бесцеремонным образом толкнул эту дверь, она распахнулась, и на нас выплеснулась волна обжигающего холодного воздуха.

– Заходите, не бойтесь. – Журналист шагнул, показывая мне, что бояться на самом деле нечего. Кроме, разумеется, ветра, который пробирал до самых поджилок, заставляя оные безудержно трястись.

– Ну и чем же таким вы желаете меня порадовать, а? – спросил я, щурясь от яркого солнечного света, от которого, признаться, отвык за последние дни. – Местными пейзажами вам вряд ли удастся меня удивить.

– И не думал, – хмыкнул Данкэн. – Вы слишком черствый и ограниченный человек, чтобы удивлять вас пейзажами Себе дороже обойдется. Вон гляньте-ка лучше туда. – Он бесстрашно перегнулся через каменный парапет и тыкал пальцем куда-то вниз.

Мне, признаться, подобный подвиг удался с большим трудом. Не в смысле пальцем тыкать, а в смысле перегнуться через парапет. Падать было далеко, тут не то что всю жизнь, тут много чего вспомнить можно. Хотя… Что, кроме жизни, еще вспоминать?..

Глупые какие-то мысли в голову лезут. Крайне несвоевременные. Особенно если учесть…

Я отшатнулся, захлебываясь на вдохе и отказываясь верить своим глазам. Потом задрал голову вверх: над нами возвышалась односкатная крыша, прикрепленная одним своим краем прямо к скале, к которой, собственно, тулилась и вся башня. Между площадкой, на которой мы стояли, и вторым, внешним краем крыши протянулись каменные полосы, оставлявшие щели для бойниц. Из одной такой бойницы и выглядывал наружу Данкэн, я секунду назад смотрел из второй. Еще, кроме огромного пустого пространства, под крышей имелись большие нечищеные колокола. Языков в них не было… словно их вырвали.

Но это я уже обращал внимание на совершенно неважные детали. Отвлекался от самого главного. Боялся подумать. Потому что самая важная деталь лежала внизу, на площадке перед выходом из «Последней Башни» – огромный валун, невесть как там очутившийся. То есть понятно, что свалился он откуда-то сверху – оттого и грохот ночью был, – но как он свалился и что стало этому причиной?

Впрочем, положа руку на сердце – даже это сейчас было не важно. А важно было то, что мы оказались запертыми в этой проклятой башне. И мой план разваливался – как гнилой плот в могучем речном потоке, – разваливался и тонул.

А как было хорошо продумано: истерика, отъезд раньше назначенного срока! Еще бы и деньги сберег. Главное ведь, что я почти все, что можно было, узнал. Осталось только удалиться, не задерживаясь до самых финальных сцен. Потому что все предыдущие мои коллеги оставались до завершения повествований – и неизменно возвращались ни с чем. Если возвращались…

Похоже, и мне грозит разделить их незавидную участь.

Но обо всем этом можно будет подумать и позже, а сейчас нужно спускаться к нашим коллегам-внимающим, дабы не пропустить очередной сеанс.

И мы с Данкэном стали спускаться.

– Мугид уже знает? – спросил я. Глупый вопрос, если задуматься. Конечно, он знает. Вот только – что предпримет? Журналист кивнул:

– Знает. Я сегодня ночью, когда он всех разогнал по номерам, подумал как раз о чем-нибудь таком – подобном тому, что мы сейчас видели. И решил сходить посмотреть. Сначала выглянул из своего окна, но оттуда площадку не видно. Пришлось подниматься наверх. Я, конечно, мог просто попытаться открыть наружную дверь на первом этаже, но… Внизу был Мугид, поэтому я не решился на такое…. В общем, я поднялся наверх. Увидел то, что сегодня показал вам, – было темно, но как раз к тому времени, когда я поднялся, из-за туч вышла луна – и решил было уже уходить. Я к лестнице, а там – стоит старик. Не поверите, но почувствовал себя нашкодившим мальчишкой, которого застали на месте преступления. И теперь должны выпороть… или того хуже. А он только сказал – тихо так, властно: «Идите спать», – и отодвинулся. Меня пропускал. Я и припустил вниз по лестнице. А он ведь наверняка поднимался не затем, чтобы меня в кровать отослать. То есть, может, и затем, но не только. Выходит, знает.

… На то, чтобы спуститься, у нас ушло меньше времени, чем на восхождение. Торопились, чтобы не опоздать на сеанс. Но когда пришли, обнаружили, что на первом этаже еще (или уже?!) никого нет. Я решил было заглянуть в комнатку, но сверху на лестнице раздались голоса, и вся честная компания, поевшая и довольная, снизошла к нам.

Впрочем, это только на первый взгляд мне показалось, что они довольные. Потом я пригляделся и понял, что ошибаюсь. Они были скорее перепуганы – просто слишком старательно прятали свой испуг за фальшивыми улыбками. Только долговязый юноша в очках смотрел на мир растерянно и кривил уголки губ. Только неестественно громко смеялась Карна. Только…

Мугид заметил нас и произнес ровным голосом, словно говорил о меню на ужин:

– Думаю, новость, которую я сообщил всем вам, господа, повторять для господ Нулкэра и Данкэна не нужно. Вы ведь были наверху и видели все своими глазами, не так ли, господин журналист?

Тот отвесил шутовской поклон:

– Как и вы, господин повествователь. Но если вы поделитесь со мной вашими соображениями по поводу того, что мы предпримем, дабы выбраться отсюда, – что вы предпримете – я буду вам очень признателен.

– Пойдемте в комнату, я все расскажу.

Я шагнул к Карне и сжал ее тонкие холодные пальцы:

– Не переживайте, все будет хорошо.

Она – кивнула и попыталась улыбнуться, но улыбка получилась вымученной. – Конечно, все будет хорошо. Я не переживаю.

Девушка замолчала, хотя чувствовалось: сказала она не все, что хотела.

Мы расселись по своим местам; Мугид опустился на трон и начал вещать ровным, бесстрастным голосом.

– Господин Данкэн интересуется, что мы предпримем для того, чтобы выбраться из «Башни». Что я предприму. Так вот, господа, – ничего.

Супруга Валхирра громко охнула. Долговязый юноша напряженно засопел и поправил сползшие на нос очки. Генерал в отставке привстал со своего места и открыл рот, чтобы призвать господина повествователя к самому строгому ответу но всей форме.

– Успокойтесь, господа, – прервал его Мугид. – Дайте мне договорить. – Он дождался, пока генерал сел, и продолжил: – Так вот, я не предприму ничего, чтобы выбраться из «Башни». У нас впереди еще несколько дней с повествованиями, а за это время сюда успеют добраться спасатели, камень уберут, и все вы, живые и невредимые, покинете гостиницу. Припасов у нас предостаточно, так что не беспокойтесь – от голода или от жажды мы не умрем.

– Отлично! – воскликнул Данкэн. – Прекрасно! Великолепно! А как же сюда доберутся эти самые спасатели?

– Так же, как добрался автобус, который увез госпожу Сэллу. У меня имеется небольшой радиопередатчик, господин журналист.

– Значит, уже завтра здесь будут люди и вход очистят? – гнул свою линию Данкэн.

– Я бы не рассчитывал на завтра. Скажем так: завтра-послезавтра.

Журналист удовлетворенно кивнул и откинулся на спинку кресла.

– Я могу начать повествование? – спросил Мугид. Возражений не последовало.

ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕДЬМОЕ

У южных ворот Гардгэна было людно и пыльно. И жарко. Стражники, одетые в кольчуги и шлемы, истекали потом и завистливо глядели на проходивших. Те могли себе позволить оголиться до пояса или же вообще идти в одной набедренной повязке – какой спрос с простолюдина? А им, хранителям порядка, приходилось выстаивать целый день в полном облачении. И это было хуже, чем пытки в застенках Губители. (Губителью называли темницы Гардгэна, которые имели еще и официальное название – Обитель Преступивших.) Раньше стражники могли себе позволить мелкие отклонения от устава – и пользовались этим вовсю, заступая на пост без кольчуг и шлемов. Но два дня назад ситуация в городе изменилась, и эти перемены отразились также и на стражниках. Теперь любого, кто рискнул бы появиться на посту без полного облачения, ожидало суровое наказание плетьми. Так что приходилось молчаливо терпеть изощренную пытку руководства и ломать голову над тем, что стало причиной подобных ужесточений. (Слухи о войне с Хуминдаром еще не просочились за пределы дворца – Армахог позаботился об этом.)

Сквозь глотку распахнутых ворот в Гардгэн грязным потоком вливались путники. По большей части это были крестьяне окрестных поселений, везущие на рынок свои товары; значительно реже попадались купцы или вельможи. Но самым удивительным было то, что за последние два дня – как раз е той поры, когда приказы начальства обрели неожиданную строгость, – в город стали стекаться Вольные Клинки. По одному, по двое-трое они входили через южные ворота, ловко швыряли стражам монетку, расплачиваясь за вход, и спрашивали, где находится «Благословение Ув-Дайгрэйса». Пока их было еще мало, но умные люди подозревали, что это только пока.

Среди приходивших все чаще и чаще попадались нищие, не способные заплатить пошлину. Таких приходилось отгонять прочь. Впрочем, самые ловкие все же проникали в город.

Один из стражников, с узкими слезящимися глазами и бородкой клинышком, толкнул в бок другого:

– Опять.

По тракту к воротам шли, пошатываясь, три путника. Их одежды давным-давно превратились в бесформенное и бесцветное – тряпье. Однако это тряпье обладало резким запоминающимся запахом. Очень резким и очень запоминающимся. Один из бродяг прижимал к впалой, словно вдавленной внутрь груди небольшую котомку. Вокруг котомки распространялось зловоние, которого не перебивал даже специфический аромат нищенских одежд.

Стражник со слезящимися глазами прорычал нечто нечленораздельное и потянулся за алебардой:

– Стоят-ть!!! Я сказал, стоят-ть, выр-родки!

Вся пыльная колонна, постепенно вливавшаяся в котел города, вздрогнула, но, сообразив, что обращаются не к ней, продолжила свое движение. Три оборванца остановились и безропотно ждали, пока к ним подойдут.

Стражник вздернул кверху бородку и направился к нищим, небрежно поигрывая алебардой. То ли оттого, что она была тяжеловатой, то ли из-за жары и потных пальцев алебарда выскользнула из рук воителя и чуть было не отсекла ему полстопы. Стражник крякнул, поднял оружие и злобно посмотрел на бродяг, ставших невольными свидетелями его конфуза.

– Кто такие? Что нужно в столице? Один из оборванцев заговорил, и голос его оказался неожиданно властным и громким:

– Мы пришли по важному делу. Нам необходимо видеть Армахога или самого Пресветлого. У нас для них очень срочные сведения.

Кто-то из проходивших при этих словах хихикнул, представляя, какие важные дела могут быть у бродяг к старэгху или наследному принцу.

Стражник побагровел, выкатил глаза и прорычал:

– Пшли пр-рочь, мр-разь! Живо!

– Ты слишком много себе позволяешь, – заявил оборванец, чем поверг толпу в еще больший восторг. Некоторые даже начали останавливаться, чтобы полюбоваться на редкостную картину: нищий отчитывает стражника.

– Ты рискуешь своим…..

– Молчать!!! – оборвал его стражник. – Это ты рискуешь – не дожить до завтрашнего…

В это время трое нищих, как по команде, сорвались с места и, пихнувши самым бесцеремонным образом хранителя порядка, ввинтились в толпу. Алебарда снова рухнула в опасной близости от ног стражника, и тот взревел черным буйволом, который во время брачного периода заметил самку.

Сотоварищи оскорбленного кинулись было ловить дерзких оборванцев, но не успели. Все-таки на них висели доспехи, а демонстрировать рекорды по бегу с такой ношей тяжеловато. Да и толкаться по улочкам Гардгэна, покинув пост на произвол судьбы… Тут дело могло закончиться чем-то большим, нежели просто порка плетьми.

Бродяги же пробежали несколько кварталов, не останавливаясь ни на мгновение, и, только окончательно убедившись, что погони нет, позволили себе перевести дыхание. Впалогрудый по-прежнему прижимал к сердцу зловонную котомку – бережно и одновременно брезгливо.

Отдышавшись, бродяги направились в сторону дворца. Видимо, они не лгали стражникам, когда говорили о том, что им понадобилось в столице.

У внешних стен, окружавших дворец, сад и комплекс придворных построек, оборванцев остановили. Здешние стражники тоже не отличались хорошим настроением, поскольку, как и постовые у городских ворот, были вынуждены носить на себе тяжелые доспехи. Но эти, по крайней мере, не были настолько тупы, чтобы не понять: если трое бродяг ломятся во дворец, то у них есть для этого важная причина. Младшего из караула, как водится, послали к сотнику, чтобы тот решил, что делать с «гостями». Но буквально у ворот гонец столкнулся нос к носу с Армахогом, а тот, услышав, в чем дело, решил поговорить с визитерами лично.

Старэгх подошел к воротам, и оборванец с впалой грудью неожиданно вскрикнул. Стражники угрожающе надвинулись, но Армахог остановил их резким взмахом руки.

– Шэддаль? Это… ты? – изумленно прошептал военачальник.

– Да, – дрожащим голосом ответил впалогрудый бродяга.

И стражники, присмотревшись, узнали в нем того, кого менее всего могли ожидать встретить в таком виде. Это был Шэддаль – сотник элитной гвардии Руалнира. Вернее, бывший сотник бывшей элитной гвардии.

– Я… – начал было впалогрудый.

– Молчи, – оборвал его старэгх. – Пойдем, вас накормят и отмоют, оденут в нормальную одежду, а уж потом – расскажешь. Письмо дошло.

– Благодарение Богам! – вскричал сотник и неожиданно рухнул на колени, складывая руки в молитвенном жесте. – Благодарение Богам! Они услышали наши мольбы! Значит, вы готовитесь?..

Армахог хмуро кивнул:

– Готовимся. И ты будешь здесь очень кстати. Вставай и пошли.

Он повел «гостей» через дворик к казармам. Потом резко остановился, досадливо скривил губы и направился во дворец, знаком приказывая всем троим не отставать.

– Да, – заметил старэгх как можно небрежнее. – О том, что вы знаете, – ни слова.

– А если будут спрашивать? – уточнил Шэддаль.

– Проклятие, ты же сотник! Вот и рявкнешь на всех, чтобы Уткнулись. Или за время пути сюда разучился?

– Нет, не разучился.

– И отлично. Я поселю тебя у себя, мои слуги не болтают лишнего.

… Армахог оставил сотника и двух его спутников приходить в чувство, а сам поспешил в зал для совещаний. Там уже второй день, с перерывами только на обед и сон, продолжалось заседание военного совета.

В просторном помещении без окон горели волнистые ароматные свечи; на стене висела карта мира, каким его знали лет этак пятьдесят назад. Впрочем, за эти полсотни лет никаких особенных изменений в познании мироустройства не произошло, разве только пара-тройка мелких самостоятельных княжеств признали власть империи да на белом пятне, что красовалось в верхнем правом углу (то есть на северо-востоке) обнаружилась небольшая долина, а за ней – снова горы. А что за горами, ведают только Боги.

Вокруг П-образного стола сидели те, от которых сейчас могло многое зависеть: Пресветлый Талигхилл (скорее всего уже не наследный принц, а правитель), военачальники, Харлин и несколько его помощников, градоправитель и Тиелиг. Все они безотлучно находились здесь с момента получения принцем

/то есть правителем/

письма о том, что посольство в Хуминдаре было уничтожено и что теперь к южной границе Ашэдгуна движется огромное войско хуминов.

На повестке дня стоял всего один вопрос. Война. Талигхилл интересовался, какое войско можно собрать за тот срок, который у них имеется. Харлин мямлил что-то о скудной казне. Армахог заявил, что такие сведения предоставит только через пару дней, но по его предварительным подсчетам рекрутированных вкупе с регулярщиками не хватит – если, конечно, верны те цифры, которые названы в письме. Тиелиг молчал.

Старэгх вообще не понимал, что здесь делает верховный жрец Бога Войны, как бы парадоксально в данной ситуации это ни звучало. Парадоксальность немножко уменьшалась, если вспомнить о прежнем отношении Талигхилла к Богам и их служителям. Правда, последнее время Тиелиг часто играл вместе с Пресветлым в махтас… Интересно, почему выбор принца (правителя!) пал именно на верховного жреца Ув-Дайгрэйса? И насколько стремился к этому сам жрец?

Армахог рассказал о неожиданном появлении Шэдцаля, и сидевшие за столом заметно оживились. Пресветлый объявил небольшой перерыв, и все задвигали креслами, выбираясь из их мягкого плена. Сам Талигхилл с удовольствием поднялся и прошелся по залу, разминая затекшие ноги. Он приблизился к старэгху и вопросительно посмотрел на него.

– Не знаю, – развел руками тот. – Не знаю, Пресветлый, сам мучаюсь в догадках

– Когда их приведут?

– Как только помоются и переоденутся. И как только будут в состоянии говорить. Насколько я понимаю, весь путь сюда они проделали пешком.

– Из самого Хуминдара? – поразился Талигхилл.

– Hе знаю, они не говорили об этом. Просто… по ним; не скажешь, что последние несколько дней они ели и спали. Пресветлый кивнул и снова заходил по залу, как дикий зверь в клетке. Сколь бы ни была просторна эта клетка, он все равно будет ходить из угла в угол, словно отыскивая выход, словно не веря собственным глазам, свидетельствующим: выхода нет.

Войска, которое имелось сейчас у них в наличии, недостаточно. А когда – и если – удастся собрать дополнительное, может быть уже слишком поздно. Наиболее выгодное во всех отношениях место для битвы – ущелье Крина. В нем враг окажется зажат, задержится, пообтреплется. Но это сражение не будет решающим для всего хода войны. Для других же боев может попросту не хватить солдат. И что делать – Талигхилл не знал.

Раскрылись двери, в зал вошел один из людей Армахога и сообщил старэгху, что Шэддаль со спутниками готовы ответить на все вопросы.

– Пускай войдут, – велел Пресветлый, усаживаясь на свое место.

Бывший сотник элитной гвардии Руалнира и два гвардейца – все, что от нее осталось, – вошли и замерли на пороге.

– Вы можете совершенно свободно говорить все, что сочтете нужным, – сказал Талигхилл. – На этом заседании нет лишних ушей.

– Пресветлый, мне сказали, что вы уже знаете о том, что произошло в Хуминдаре, – хриплым голосом вымолвил Шэддаль.

– Только в общих чертах. Расскажите подробнее.

– Сперва я должен показать вам то, что мы принесли с собой.

Только сейчас Армахог заметил, что Шэддаль прижимает к своей впалой груди котомку. Она распространяла резкое зловоние, и кое-кто из сидящих уже уткнулся носом в надушенный платок. Старэгх презрительно хмыкнул, хотя, наверное, не имел права судить этих людей. Все-таки они не знают, что такое война, они с самого рождения жили в домах знатных вельмож и справляли нужду в туалетах, где пахло розами или нарциссами.

Шэддаль держал в руках котомку, и на лице бывшего сотника читалось такое нечеловеческое страдание, что впору было подумать: в котомке лежит сердце впалогрудого.

Он поставил ее на край стола и открыл. В зале завоняло еще сильнее, а Шэддаль медленно опустил в котомку руку и вытащил оттуда за волосы чью-то голову. Распухшая, начавшая разлагаться, она еще не до конца утратила те черты, которые были свойственны ей при жизни. Армахог, например, сразу узнал острый нос и широкие скулы – нос и скулы Руалнира. Да и чью еще голову стал бы нести Шэддаль столько дней, борясь со зловонием и отвращением?..

– Это… – Сотник вздрогнул. – Это, Пресветлый, то, что оставили от твоего отца братья Хпирны.

– Кто они такие, эти братья Хпирны? – спросил Талиг-хилл, и по голосу принца нельзя было даже подумать, что ему только что показали голову родителя. Но Армахог видел глаза Пресветлого и не обманулся: в них застыла сама смерть.

– Это те, кто нынче властвует в Хуминдаре, – объяснил Шэддаль. Он немного успокоился, и голос его уже не так дрожал и хрипел, как раньше. – Они – близнецы.

– Сколько их? – Так осведомляться можно о количестве воинов во вражеском отряде, а не о правителях.

– Двое, Пресветлый.

– Хорошо. А теперь расскажите нам о том, что же произошло.

Взгляды всех, кто был в зале, буквально впились в Шэддаля. Тот заговорил.

/смещение – головокружительное и стремительное, как падение с отвесной скалы/

Тиелиг шел по улицам Гардгэна и не узнавал их – так все изменилось за последние два дня, которые он провел рядом с принцем и власть имущими Ашэдгуна. (Впрочем, теперь принц стал правителем… станет завтра, когда состоится официальная церемония захоронения Руалнира и сразу после этого – возведение Талигхилла на престол.) В городе появилось больше людей, в толпе все чаще попадались вооруженные до зубов молодцы, которые со скучающим видом шагали по мостовой и угрюмо смотрели по сторонам. Каким-то непостижимым образом до них дошла весть о наборе в армию, и воители пришли, чтобы послужить Ув-Дайгрэйсу. Скорее всего, они не знают, что у них очень мало шансов вернуться с этой войны.

Сегодня Тиелиг решил покинуть совещающихся и пойти в храм. Нужно было приготовиться к завтрашней церемонии. А заодно отдохнуть от удручающих дебатов о том, что же делать. Власть имущие ходили по кругу – до сегодняшнего дня. Они ведь только от Шэддаля узнали о составе вражеского войска и о том, как быстро армия движется к границе, только сегодня узнали, что случилось в Хуминдаре… Только сегодня Тиелиг, проснувшись рано утром в чужой комнате и с трудом вспомнив, где он находится и почему, понадеялся, что, может, все еще обойдется. Нет, не обошлось. Положение даже хуже, чем он ожидал.

Руалнир и вся его свита были вероломно убиты прямо во дворце Хпирнов. Лишь сотнику и пяти гвардейцам чудом удалось спастись – они во время резни находились за пределами дворца. Благодаря случайности Шэддаль узнал о происходящем, смог затаиться и даже отправить письмо в Ашэдгун с помощью доверенного человека. На следующий день в голубятню нагрянули солдаты Хпирнов, и, опять-таки благодаря невероятному стечению обстоятельств, Шэддаль и два его гвардейца сумели прорваться сквозь кольцо окружения и сбежать. Еще троих в этой облаве убили.

Как выяснилось, именно тогда Хпирны решили уничтожить всех осведомителей Ашэдгуна – одним ударом. Они знали многое, так что смогли обезвредить если и не всех, то почти всех. Остальные, видимо, затаились и боялись лишний раз привлечь к себе внимание, а не то что послать письмо в Ашэдгун.

Тиелиг знал, что подобный рассказ у слушавших вызвал недоверие. Слишком много невероятного. Но жрецу казалось, что Шэддаль не лжет. Сотник на самом деле сумел спастись, на самом деле выкрал голову Руалнира, на самом деле пробрался через все препятствия и попал в Гардгэн всего на два дня позже, чем прилетел почтовый голубь. Шэддаль был не из тех людей, которые способны предать. А Тиелиг был не из тех, кого можно обмануть складными речами или искусной игрой. Поэтому когда Пресветлый спросил, верит ли жрец рассказчику, жрец сказал, что верит. И этим спас сотника от казни – а Талигхилл уже готов был отдать приказ. Разумеется, мальчик держится неплохо, но подобные рассказы воспринимать спокойно очень тяжело. Неудивительно, что он был готов казнить принесшего страшную весть.

Тиелиг ступил на улицу Церемоний. У облупленной стены храма Бога Удачи, Гээр-Дила, как и два дня назад, сидел торговец амулетами. Тиелиг подошел, остановившись рядом со столиком.

– Торгуешь? – тихо спросил у низенького человечка.

– Торгую, – согласился тот, не поднимая головы. – Но только никто не желает покупать. Не верят.

– Да, знаю. Не верят. Но возможно, скоро все изменится.

– Думаешь?

– Война, – сказал жрец. – Война заставит их поверить. Когда человеку не на что больше надеяться, когда от его силы, ума, доброты уже ничего не зависит – он вспоминает о Богах.

– И проклинает их за то, что дали ему слишком мало силы, ума и доброты, – горько рассмеялся торговец амулетами. – Мне кажется, что даже война ничего не изменит. По крайней мере, для Гээр-Дила. Но не для Ув-Дайгрэйса, так что – поздравляю.

Тиелиг покачал головой:

– Даже не знаю, принимать ли от тебя эти поздравления… – Он заметил вопросительный взгляд продавца и объяснил: – Война.

После чего, не прощаясь, пошел дальше, к своему храму. Человечек смотрел ему вслед и растерянно перебирал пальцами позвякивающие амулеты.

/смещение/

Принц не спал всю ночь. Ничего удивительного в этом не было, но и ничего хорошего – тоже.

Как внезапно все изменилось! Талигхилл ощущал слово «война» как больной зуб, и он постоянно дотрагивался до этого зуба; зуб от этого ныл еще больше, но какая-то неведомая сила заставляла касаться его вновь и вновь.

«Война».

Талигхилл никогда не был на войне. Вот отец его был.

/положим, не твой отец, а Руалнир/

Да какая, в сущности, сейчас разница?!

/Никакой/

Отец был на войне. Усмирял восточные племена. Усмирил за пару недель и вернулся. Вот и вся война – одно название.

Что ты расстраиваешься? Если ничего не изменится, эта война тоже закончится через пару недель. Только в роли Руалнира будут братья Хпирны, а в роли восточных племен – ашэдгунцы.

Принц перевернулся на другой бок.

Слишком много всего сразу. Признание Домаба, проблемы с войском, которого недостаточно, чтобы сдержать напор хуминов; завтрашняя церемония захоронения и последующее возведение на трон. Он должен будет доказать свое право на этот трон. Признать, что у него есть дар Богов, отметина каждого правителя династии Пресветлых. Для Талигхилла подобное признание значит слишком много.

И все равно он сделает его. Отказаться от трона в такие дни он не может. Не имеет права. Придется сжать свою гордость в кулак и выдавить по капле, как смрадный застоявшийся гной.

Да и… Гордость? Но он ведь на самом деле видел сны, которые теперь стали реальностью.

Черные лепестки? Завтра будет вдоволь черных лепестков! Они устелют собою улицы, по которым пройдет траурная процессия.

Я знал это намного раньше, чем отец уехал. Я мог его спасти!

/Во-первых, это не твой отец. А во-вторых, ты не знал. Черные лепестки могли означать и твои собственные похороны. Любого Пресветлого хоронят подобным образом. Вспомни, мать тоже так хоронили./

До утра принц не заснул, а утром круговерть неотложных дел закружила его, как беспомощного котенка. Каковым он, в сущности, и являлся в эти дни.

ДЕНЬ ПЯТЫЙ

И мы, между прочим, сейчас не очень отличались от древнего принца. Мы тоже были беспомощны, и все зависело только от того, как скоро до «Башни» доберутся спасатели и как скоро они смогут убрать камень. Я, конечно, верил словам Мугида о том, что в гостинице имеется достаточный запас пищи и воды, что мы здесь не загнемся от голода или холода; верил – но волновался не об этом. Старик не учел одного-единственного фактора. Не учел, потому что не знал о нем или же знал, учел, но смолчал. Все равно – главное, что я тоже знал об этом факторе и поэтому не мог чувствовать себя в безопасности. Я сходил с ума от вопроса: «Кто сегодня обладает сверхъестественной способностью? И – какой именно?»

– Прошу всех в Большой зал – думаю, там уже накрывают на стол. – Мугид поднялся со своего трона, и я мельком отметил то, что сегодня он двигается как-то замедленно. Устал, наверное.

– Нулкэр, с вами можно?..

– … поговорить? – завершил я. Карна удивленно сдвинула брови.

– Простите, но за эти дни подобную фразу мне приходилось слышать слишком часто. Похоже, Данкэн собирается написать обо мне статью. А то и сразу несколько статей.

– Да? Интересно будет почитать.

– Мне тоже, – признался я. – Так о чем вы хотели поговорить со мной?

– О вчерашнем вечере… И об этой жуткой ночи, – поколебавшись, добавила она.

Из комнатки для повествований все уже вышли, так что мы остались с девушкой одни.

– Дело в том, что я, если помните, вчера вечером сказала: «Как было бы хорошо, если бы пошел дождь». Или что-то подобное – сейчас уже не могу точно вспомнить.

– А потом всю ночь лил дождь.

– Вот, вы тоже заметили! – воскликнула она.

– Нет, догадался только сейчас, когда вы сказали. Ну так что же, вас смутило «дождевое» совпадение?

– Вы не знаете всего, – с отчаянием в голосе произнесла девушка. – Помните, когда упал камень, который завалил вход, все выбежали на лестницу, и я тогда кричала про мышь? Помните? Так вот, я увидела мышь до того, как камень упал. Я почувствовала, что по мне кто-то бегает, испугалась, закричала и на ощупь зажгла лампу. Я заметила только серый комочек и длинный хвост, потом мышь скрылась в щели, а я со всей силы швырнула туда книгой. Знаете, когда очень напугана…

– Знаю. – Я накрыл ее руку своей. – Я понимаю, что вы представили себе. Но даже если ваши предположения верны, все уже закончилось. Вы не можете больше управлять силами природы.

– Откуда вы знаете?..

– Я знаю, потому что я был первым, кто испытал на себе подобное. Вы обретаете некое сверхъестественное свойство – но всего на сутки. Так было со мной, так было с Данкэном, так и с вами. И еще с Сэллой. Только у каждого появляются разные способности.

Карна закусила губу и встала:

– Пойдемте к столу. О нас, наверное, уже подумали демон знает что.

Нужно было, наверное, сказать, что я бы не прочь дать повод таким мыслям. Или просто-напросто обнять ее… А я как проклятый думал о том, что нас ждет завтра. И еще о том, что в «Башне» нас семеро – внимающих; и – что будет, когда каждый почувствует себя Пресветлым? И еще мне почему-то казалось, что камень не уберут – ни сегодня, ни завтра. Слишком уж кислая рожа была у Мугида, слишком уверенно он говорил с Данкэном – чересчур уверенно.

Мы вышли из комнатки и стали подниматься на второй этаж, не прерывая молчания. В зале находились только Данкэн с генералом, так что наше появление не вызвало излишне пристального внимания.

Я принялся за еду, жалея о том, что не могу как следует порыться в местной библиотеке. Возможно, там имеются ответы на мои вопросы… Возможно-то возможно, но времени на поиски уже не остается. Если Мугид и дальше станет повествовать так долго, то мы только тем и будем заниматься, что есть, спать и внимать. Конечно, ему это выгоднее всего – ведь тогда на досуге никто не станет задавать себе лишних вопросов. И ему – тоже. Наш старик очень не любит лишних вопросов.

Поужинав, я отправился спать и даже не стал работать – сил уже не оставалось. Слишком много всего навалилось в этот день – камень, война, смерть…

Я вздрогнул и подумал, что начинаю потихоньку отождествлять себя с Талигхиллом. Кажется, еще в самый первый день Данкэн говорил о чем-то подобном. Для полного комплекта не хватает еще только этого!

Сон избавил меня от размышлений, но успокоения не принес.

НОЧЬ С ПЯТОГО ДНЯ НА ШЕСТОЙ

Сегодня ночью снова случилось происшествие. Кажется, это приобретает все более грандиозные масштабы.

Я проснулся от жуткого трубного крика, словно умирало какое-то животное и из последних сил просило о помощи, взывая к человеческому милосердию. Вообще-то я не считаю себя особо впечатлительным, но здесь, в этой проклятой «Башне», поневоле становишься таковым.

Накинув на себя рубаху и натянув брюки, я выскочил из комнаты и помчался к лестнице. Крик донесся снизу, уже немного тише и спокойнее, словно опасность, угрожавшая тому, кто кричал, миновала.

К моему удивлению, никто, кроме меня, крика этого не услышал. Или же решили отсидеться за дверьми своих номеров, что мало вероятно.

Я перегнулся через перила и посмотрел вниз.

Внизу, у одного из гобеленов, стоял олень. Могучий зверь устало запрокинул назад голову, отягченную роскошными рогами, и вздрагивал всем телом; из раны над лопаткой сочилась кровь.

Перепрыгивая через ступеньки, я помчался «на помощь». Не знаю, что стукнуло мне в голову, – ведь олень запросто мог распороть мне живот одним взмахом своих роскошных рогов.

Но когда я, запыхавшийся и растрепанный, оказался внизу, зверя и близко не было. Зато там стоял Мугид и невозмутимо смотрел на меня:

– Что-то случилось, господин Нулкэр?

– Где олень?!

– Какой олень? Вам, кажется, приснился дурной сон. Я покачал головой, с трудом переводя дыхание. Все-таки потерял форму, сидя в этой пр-роклятой «Башне»!

– Не мне, господин Мугид. Не мне. Так что же вы сделали с оленем?

– А что я, по-вашему, мог сделать с оленем? И – кстати – откуда ему здесь взяться? Если вы не забыли, мы изолированы от внешнего мира. Да и не водятся в горах олени.

– А эта кровь – она откуда просочилась? – Я устало ткнул пальцем в черное пятно на полу.

– Полноте! Какая же это кровь, господин Нулкэр? Это, просто кто-то из слуг разлил масло. Я прикажу, и к утру пятна не будет.

– Не сомневаюсь, господин Мугид.

Наверху все-таки захлопали двери и чьи-то ноги застучали по ступенькам. Видимо, господа внимающие решили наконец выяснить причину ора, разбудившего их. А Мугид теперь спишет все на меня – мол, проснулся, выбежал чуть ли не в исподнем и кричал что-то об олене.

Противно стало. Я пошел наверх.

– Что случилось? – спросил Данкэн, перевешиваясь через перила.

– Ничего, – угрюмо бросил я.

– Но кто-то же кричал, – раздраженно проговорил Валхирр. Я отмахнулся:

– Спросите у господина Мугида.

Данкэн, кажется, понял. Остальные захлопали глазами и провожали меня взглядами до тех пор, пока я не скрылся у себя на этаже.

Парня в очках среди них не было – наверное, слишком крепко спал.

ДЕНЬ ШЕСТОЙ

– Мугид, конечно, оказался прав – утром пятна не было. А раз не было пятна, то и говорить, в сущности, не о чем. Приснилось, привиделось, прислышалось. Показалось.

Я мрачно сидел за столом и с садистским удовольствием поглощал салат. Одинокий, блестящий от масла гриб откатился в сторону и делал вид, что он здесь ни при чем и, уж конечно, – несъедобен. Я наколол его на вилку и сжевал. Нечего прикидываться!

– Признайтесь, Нулкэр, вы ведь вчера что-то видели, – небрежно произнес Данкэн. Великий конспиратор! Можно подумать, Мугид не заметит наших перешептываний.

Я удивился этой мысли. В конце концов, с какой стати мне скрывать от старика то, что я говорю с кем-либо о вчерашнем? Ведь это я оказался в дурацком положении.

– Видел, – проворчал я. – Скажите, Данкэн, в горах водятся олени?

Тот озадаченно посмотрел на меня и сморщил лоб:

– А при чем здесь олени, Нулкэр? Или вы таким образом пытаетесь уйти от вопроса?

– Нет, просто интересно. Понимаете, я вчера видел оленя.

– Во сне?

– Наяву, Данкэн, наяву! Хотя наш почтенный повествователь желал бы убедить меня в обратном. Журналист кивнул:

– Итак, олень. И что же он делал, этот ваш олень?

– Стоял и истекал кровью. И еще кричал. Кстати, вы не слышали крик этой ночью?

– Слышал. – Данкэн отпил из своего бокала и потянулся за пирожным. Кажется, не существовало ничего, что могло бы заставить этого человека хоть на несколько минут потерять интерес к завтраку. – Слышал, поэтому и выбежал. Жаль только, что – не сразу – сначала лежал и думал: «Показалось или нет?» Остальные, между прочим, поступили подобным же образом.

– Вы уже и это успели узнать?

– Как говорится, положение обязывает, – самодовольно заявил Данкэн. – По сути, вы последний.

– А вот и ошиблись. Очкарика, по-моему, среди нас нет, так что я думаю, вы его не успели допросить. Журналист скривился:

– Ну у вас и выраженьица, господин Нулкэр! «Допросить»! Впрочем, вынужден признать вашу правоту: не успел. Зато выяснил, что юноша заболел. Видимо, держал открытым окно и простудился.

Я пренебрежительно хмыкнул:

– Спрашивали небось у Мугида?

– А у кого же еще? – парировал Данкэн. – Он на данный момент – самый информированный человек в гостинице.

– И самый правдивый, – саркастически добавил я.

– Ну, по крайней мере, будем знать официальную версию случившегося.

В это время к моему плечу прикоснулись. Я обернулся.

– Вы сплетничаете не хуже двух столетних старушек, – сказала, улыбнувшись нам, Карна. – Может, поделитесь секретами с умирающей от любопытства девушкой?

Я взглянул на Данкэна:

– Спасем умирающую?

– Вы всегда отличались неоправданным человеколюбием, – хмыкнул тот. – Рассказывайте, а я займусь тортом.

– Похоже, господин журналист наедается впрок, – заметила девушка.

– Ага, он просто узнал, что на самом-то деле запасы в гостинице скоро подойдут к концу, а никакого радиопередатчика у Мугида нет. Вот и старается перед смертью на… накушаться.

– Нулкэр, прекратите грубить! – велел журналист. – Просто не вижу никакой причины обижать повара, готовившего сей шедевр. – Он указал на кусок торта с кремом. – Ведь кроме меня его никто не ест: остальные наши, с позволения сказать, коллеги ударились в философию и разглядывают собственные тарелки так, словно это – ключи к разгадке всех тайн бытия сразу. А повара жаль.

– Так что же вы так увлеченно обсуждали? – спросила Карна. – Неужели кондитерские таланты местного кулинара? – Нет, – рассмеялся я. И вкратце пересказал то, что случилось этой ночью, и наш разговор с журналистом. Девушка внимательно выслушала меня и кивнула:

– Понятно. Скажите, Нулкэр, у вас не складывается впечатление, что господин Мугид превосходно осведомлен о происходящем с нами? Я имею в виду эти сверхталанты на сутки.

– А даже если и так? Он в этом не признается, можете не сомневаться.

– А вы не задумывались почему?

– Что – «почему»?

– Да все – почему! – воскликнула Карна. Потом понизила голос и пояснила: – Почему Мугид стал повествователем и почему живет здесь, в «Башне»? Почему мы на сутки становимся обладателями сверхъестественных способностей и почему старик знает об этом? И почему он скрывает свое знание, а не помогает нам? Почему, наконец, мы сами ничего не предпринимаем?

– Ну, последнее я могу вам объяснить. Заметьте, что с самого утра и до позднего вечера у нас нет ни одной свободной минуты. Мы просыпаемся – нас будят стуком в дверь, – завтракаем и внимаем. Затем обедаем и внимаем. Или вообще сидим до вечера голодные, потому что не отрываемся от повествования, после ужинаем и идем спать, вымотанные настолько, что не способны даже подняться ночью, когда слышим чей-то крик. Разумеется, мы ничего не предпринимаем. У нас нет времени даже задуматься об этом как следует.

– Господа, – произнес Мугид. – Если вы не против, давайте отправимся вниз, чтобы начать новое повествование.

Я обличающе взмахнул рукой:

– Видите?

– Да, – кивнула Карна. – Вижу. Но с этим нужно что-то делать, вы не согласны?

– Согласен, но что?

Мы поднялись из-за стола и вышли вслед за остальными. Только Данкэн увлеченно шаманил над тарелкой с тортом. Девушка вздохнула:

– Не знаю. Но что-то, несомненно, делать нужно.

Журналист оторвался от сладкого и присоединился к нам.

– Давайте поразмыслим над этим, – предложил я, – а завтра утром поделимся своими мыслями.

– Давайте. Это на самом деле…

ПОВЕСТВОВАНИЕ ВОСЬМОЕ

Это на самом деле была всего лишь церемония, а не торжественные похороны, которых удостаивался каждый усопший правитель-Пресветлый. Просто предыдущие умирали на руках своих слуг, а от Руалнира осталась только полуразложившаяся голова, которую и в гроб-то не положишь. Какие уж тут похороны…

Скорбная процессия вышла из ворот дворца и направилась к Аллее Владык. Эту Аллею еще в незапамятные времена проложили на обширной парковой территории. Здесь устанавливали памятники всем бывшим правителям-Пресветлым. А в самом дальнем конце Аллеи чернела большая металлическая дверь, ведущая в гробницу усопших членов династии. Аллея была открыта для посещения и считалась одной из достопримечательностей Гардгэна. Лишь в гробницу невозможно было войти постороннему: хитроумный механизм, изготовленный древними мастерами, открывал дверь только тогда, когда в небольшую замочную скважину вставляли и проворачивали положенное количество раз специальный ключ. Ключ сей хранился у Харлина и сейчас лежал в кармане его траурного одеяния. Когда настанет время, дворцовый казначей исполнит свой долг, отопрет дверь в гробницу. А пока он шагал, скорбно склонив голову, вместе со всеми. Рядом с Харлином шел с прямой спиной Талигхилл, и лицо его не отражало никаких чувств.

В городе стало непривычно суетно и серо. Хмурые лица прохожих, угрюмые взгляды, сжатые кулаки. Не было в городе того, что именуют всеобщей скорбью об усопшем, хотя Руалнира вроде бы и любили, и почитали. Так вот оно и получается: живешь и не знаешь, как о тебе после упомянут – одной строчкой в крошащемся летописном свитке или массой толстенных книг; надгробным камнем или роскошным памятником; искренней слезой или безразличным взглядом, брошенным на мертвое тело…

Похоронная процессия растянулась. Впереди несли пустой наглухо закрытый гроб, украшенный цветами и лентами, за ним шли скорбящие. Простой люд несмело толпился у домов и смотрел.

Тонко пищали дудки, вяло отзывались барабаны и совсем уж жалобно подавали голос струнные инструменты. Талигхилл шагал по мостовой, наступая на черные лепестки, которыми ее усеяли согласно традициям.

Они добрались до Аллеи Владык, когда небо над головами стало угрожающе темнеть. Жрецы, как и полагалось, вознесли к нему свои молитвы (Руалнир почитал многих Богов, так что сегодня вспомнили не только имена Ув-Дайгрэйса и Оаль-Зиира), потом вход в гробницу с ее прелым воздухом был вскрыт. Гроб внесли внутрь и водрузили на каменное возвышение, спугнув сонную крысу. Хвостатая спряталась в углу за кучкой ветоши и с любопытством наблюдала за людьми – маленькие круглые глазки блестели в свете факелов. Наверное, крыса намеревалась знатно попировать после того, как они уйдут, но просчиталась – гроб пуст.

Были произнесены необходимые слова, сыгран прощальный гимн, и церемония завершилась. Еще один правитель династии стал историей.

Когда вышли, снаружи уже вовсю лил дождь. Джергил заботливо протянул Талигхиллу накидку, но тот резковатым жестом передал ее какой-то из вельможных дам, моментально пострадавших от ливня и напоминавших теперь мокрых павлинов. Ко дворцу Талигхилл пошел так же, пешком. Влажные, расползающиеся на кусочки черные лепестки липли к сапогам. С этим покончено. После обеда – возведение на трон. Прилюдное. И прилюдное же объявление войны с Хуминдаром – для тех дураков, кто еще не догадался, что Руалнир умер не от апоплексического удара.

Джергил с Храррипом взглядами раздвигали толпу перед Пресветлым, и он шел, разбрызгивая сапогами лужи, с наслаждением пьющие дождь. Сейчас ему до одури хотелось спать. Но похоже, что до вечера отдохнуть не удастся. Да и вечером… Что там? очередное заседание? Скорее всего…

Процессия втянулась во дворец, и ворота захлопнулись, отсекая смущенную, почти немую толпу от вельмож и телохранителей. Народ не расходился, потому что еще с утра глашатаи сообщили о предстоящих событиях государственной важности. Хотя, конечно, людей интересовало не красивое зрелище (ну чего красивого в мокром, как котенок, будущем правителе?), а новости. Неопределенность всегда пугает, а особенно тогда, когда в воздухе начинает пахнуть войной.

Во дворце все уже было готово к возведению на трон, в том числе и сам трон. Его украсили двумя черными лентами, символизировавшими траур по Руалниру, а над спинкой повесили венок из алых цветов. Сам тронный зал пропах благовониями и немножко – свежестью, которую принес с собой нежданный дождь. Вельможи толпились вдоль золотистой ковровой дорожки, ведущей от дверей к трону. Там, по обе стороны, стояли Тиелиг и Вашук – верховные жрецы Богов Войны и Мудрости.

Талигхилл заглянул в тронный зал через щель в двери и мрачно покосился на стражников. Те почтительно задрали к потолку подбородки и делали вид, что не видят ничего из того, что видеть им не положено.

Жутко хотелось спать, и уж совсем не хотелось идти сейчас в зал. Но он все-таки толкнул створки двери и вошел, а герольд начал торопливо выкрикивать ритуальные слова. Началось.

Вельможи у стен зашевелились, забряцали парадными саблями и испустили волну разнообразных духов, которая мгновенно перебила ощущение свежести, пришедшее вместе с дождем. Талигхилл мысленно поморщился, но на лице его ничего не отразилось – Пресветлый был слишком хорошо воспитан. Он всегда старался и будет стараться впредь избегать многолюдных церемоний, но, если уж судьба вынудила попасть на таковую, – терпи.

Тиелиг поймал его взгляд и опустил морщинистые веки, подбадривая: иди, не волнуйся.

Принц сделал первый шаг по дорожке к трону, понимая, что это было последнее мгновение в его жизни, когда он осознавал себя принцем. Через десяток шагов он станет правителем Ашэдгуна. Для этого нужно всего самую малость: признаться в том, что у него есть дар Богов. Жаль, что Домаб сейчас в имении – уж он-то порадовался бы, услышь такое из уст

/своего сына/

Талигхилла.

Неслышно ступая по ковровой дорожке, Пресветлый приблизился к трону на установленное традицией расстояние. Очередь теперь была за жрецами.

Вашук – низкорослый немолодой мужчина с седыми волосами и бородой, с необычайно светлыми голубыми глазами – шагнул вперед и произнес речитативом первую тхору:


– Ты к нам пришел, чтоб править этим миром,

и пыль дорог лежит на сапогах.

Но прежде, чем воссесть на трон, скажи нам,

что есть богатство?


Тхоры были построены так, чтобы испытуемому не нужно было ломать голову и вспоминать ответ.

– Прах.

Теперь шаг в сторону Пресветлого сделал Тиелиг.


– Был Хреган удостоен Дара. Нынче

ты претендуешь на старинный трон.

Яви ж нам знак, как то велит обычай,

что ты – Пресветлый Есть ли Дар7


Эту тхору верховный жрец Бога Войны писал специально для Талигхилла.

– Да. Сон.

Теперь предстояло самое сложное. Пресветлый надеялся, что он не позабудет слова, которые должен был произнести.


– Моя отметина – провидческие сны.

Они – вам знак, что избран я Богами.

Ответьте мне – и будьте же честны – вы признаете?


Оба верховных жреца склонили головы, а потом весь зал, как один великан, прогремел:

– Да! Ты будешь править нами!

Талигхилл величаво подошел к трону и сел под шумные возгласы присутствующих. Еще одно, и здесь все закончится. Останется только выступление перед народом, и можно будет вернуться к делам.


– Я вам клянусь, что стану править мудро,

не буду кланяться ни року, ни деньгам.

Заботиться не о себе – о людях

я обещаю вам


Тиелиг и Вашук громко провозгласили:

– Да будет так!

На этом церемония завершилась, и правитель Талигхилл, поднявшись с трона, вышел из зала. Его ожидали другие дела, более важные, чем принятие заверений в преданности от сотни надушенных вельмож. С ними можно будет поговорить потом.

Жрецы шагали позади. Талигхиллу не нужно было оглядываться, чтобы убедиться в этом. Он миновал долгий коридор, вышел во внутренний дворик и остановился, чтобы подождать Тиелига и Вашука.

– Ну что, все прошло как следует? – спросил он у них.

– Да, Пресветлый, – подтвердил Тиелиг. – Закон соблюден, так что ни у кого не будет ни малейшей причины сомневаться в вашем праве на трон.

– Отлично. Теперь давайте закончим все это выступлением перед народом и займемся более насущными проблемами.

– Да, время не терпит, – согласился Вашук. – И сейчас дорога каждая минута.

– Я знал, что ты скажешь нечто подобное, – проворчал Талигхилл. – Ну что же, пойдем.

Он направился к выходу из дворца. Телохранители мгновенно образовали вокруг него плотное кольцо и не разжимали до тех пор, пока не пришли на главную площадь города.

Жрецы, оказавшись чуть позади процессии, переглянулись, и – Тиелиг развел руками:

– Некоторые пытаются шутить, когда смерть заглядывает им в лицо. Талигхилл относится как раз к такому типу людей. Но это совсем не означает, что он не способен реально оценить, что происходит.

– Кажется, ты знаешь о нем очень много, – улыбнулся Вашук.

– Что поделать? Руалнир просил меня присматривать за ним.

– А если бы не попросил?

– Но он ведь попросил, – пожал плечами Тиелиг. – К чему думать о том, чего не случилось, хотя и могло случиться? Лучше уж как следует поразмыслить над тем, что еще может случиться. И соответствующим образом подготовиться к этому.

– Если сие возможно, – уточнил Вашук.

– Разумеется.

Процессия добралась до главной площади Гардгэна, и Талигхилл, сопровождаемый телохранителями, поднялся на помост, с которого обычно провозглашались важные новости. Вокруг колыхалась непривычно молчаливая толпа. Среди простого люда мелькали стражники, следившие, чтобы никто не злоумышлял против правителя. Тиелиг и Вашук поднялись на помост вслед за Талигхиллом и встали с двух сторон.

Пресветлый легонько дернул плечом, словно хотел обернуться к жрецам, но потом передумал. Он поднял к небесам правую руку, что означало требование тишины. Толпа, казалось, перестала дышать.

– Народ Гардгэна! Вместе с вами я скорблю об ушедшем правителе, моем отце – великом Руалнире. Он правил вами мудро, и тень войны не закрывала солнце над вашими головами. До последних дней это было так, но Хуминдар, куда ваш правитель ездил с посольством мира, вероломно уничтожил всех приехавших и объявил нам войну. В такие тяжелые дни я принимаю трон и титул ашэдгунского правителя. И обещаю, что до тех пор, пока будет биться мое сердце, я не перестану мстить хуминам за смерть отца. Мужчины, настала пора отложить в сторону молоты и взяться за мечи! Вы нужны армии, чтобы защитить ваших детей и женщин от того, что движется на нас. Ашэдгунцы никогда не были рабами – не станем же ими и сейчас!

Толпа взревела, и сотни людей взметнули руки к небу в приступе ярости.

Во всеобщем гаме слова Тиелига смог расслышать только Пресветлый.

– Хорошо сказано! Самое время уходить. Ничего более говорить не нужно – это только перебьет то настроение, в котором они находятся сейчас.

Правитель кивнул:

– Именно так я и собирался сделать.

Они начали спускаться с помоста, и телохранителям пришлось как следует поработать, чтобы проложить путь к дворцовым воротам через бушующую толпу.

Уже у самых стен дворца их догнала высокая мускулистая женщина в блестящих доспехах. Ее черные, коротко остриженные волосы стягивал тонкий обруч; большие карие глаза смотрели на Пресветлого внимательно и требовательно. Из-за плеча у воительницы выглядывал короткий боевой лук, а на полном бедре покачивался в ножнах изогнутый клинок.

Женщину можно было бы назвать красивой, если бы не тонкая нитка шрама, пересекавшая ее левую щеку.

– Мой правитель, – сказала она сильным, не лишенным привлекательности голосом. – Мой правитель, мне нужно поговорить с тобой.

Джергил вопросительно посмотрел на Талигхилла.

– Пускай войдет вместе с нами во дворец, – велел Пресветлый. – Там и поговорим. Да поторапливайтесь – я не хотел бы умереть, будучи раздавленным в объятиях восторженной толпы!

– Похоже, ты оказался прав касательно шуток, – тихо заметил Вашук Тиелигу.

Они миновали ворота и оказались во внутреннем дворе, где сейчас было непривычно людно. Предвоенные хлопоты сказывались на всем, в том числе и на жизни дворца.

Правитель, нахмурившись, обернулся к воительнице:

– Так о чем же ты хотела говорить со мной?

– Вам нужны бойцы? – без обиняков спросила женщина. – Я уполномочена представлять членов Братства Вольных Клинков. Мы пришли в Гардгэн, чтобы подороже продать свое умение сражаться.

– Джергил, пускай кто-нибудь отведет ее к Армахогу, – велел своему телохранителю Пресветлый. – А нам, пожалуй, стоит отправиться в зал для совещаний.

– Думаю, господин, что старэгх тоже находится там, так что нам по пути с этой дамой, – заметил верховный жрец Бога Войны.

– Скорее всего, вы правы, Тиелиг.

Они зашагали по коридорам к залу, и за все это время воительница ни единым знаком не выказала своих чувств по поводу увиденного. А ведь все-таки коридоры дворца оставались коридорами дворца, даже в военное время. На стенах – дорогие гобелены, изображавшие древние сражения в таких деталях, о которых могли только мечтать некоторые сказители; бесценные вазы с уникальной росписью; ковры, по которым и ходить-то совестно в грязных туфлях!… Тиелиг подумал, что, наверное, не зря она представляет здесь всех вольных воинов, собравшихся в столице, чтобы как можно дороже продать свои мечи. И побывала, должно быть, эта женщина в переделках, о которых Талигхилл представления не имеет. Одним словом, весьма полезный человек, если умело ее заинтересовать. Но цену себе воительница знает, так что придется поломать голову.

В зале для совещаний было пустовато – часть из тех, кто последние два дня находился в нем, воспользовались сегодняшним перерывом, чтобы хоть немного поспать. Только Армахог напряженно шелестел древними картами да в углу, прислонившись к стене и наполовину соскользнув с кресла, дремал Харлин. Шаги вошедших заставили его проснуться, и некоторое время дворцовый казначей озадаченно глядел на Талигхилла со спутниками, пытаясь сообразить, где же он находится. Потом вспомнил, приосанился и, прикрывая рукой непрошеный зевок, поднялся:

– Церемонии завершились?

– Да, – подтвердил Талигхилл – Вполне успешно. Но кажется, Харлин, вы их благополучно проспали. Казначей смущенно кашлянул:

– Признаться, так оно и было.

– Ничего, – успокоил его правитель. – Я бы на вашем месте поступил точно так же, поверьте. – Потом повернулся к старэгху: – Армахог, я привел вам женщину, которая представляет Вольных Клинков. Они предлагают нам свои услуги.

Старэгх оторвал взгляд от карт и посмотрел на гостью; глаза его неожиданно сверкнули.

– Тэсса, ты ли это?!

– Вы знакомы?

– Да, Пресветлый, – признался Армахог, выбравшись из-за стола и заключая воительницу в объятия. – Когда-то она служила сотником под моим командованием – самым молодым сотником из всех мне известных. Но потом… – старэгх наткнулся на тяжелый взгляд Тэссы и скомканно завершил: – потом ей захотелось погулять по миру. Вот и ушла.

– Вполне объяснимое желание. Ну и как он, мир?

– Ничего особенного, – пожала плечами воительница. – Правда, я здесь не затем, чтобы делиться впечатлениями, но, если когда-нибудь попросите, я расскажу вам, мой правитель.

В устах другой эта фраза могла бы прозвучать двусмысленно, но, произнесенная Тэссой, она означала именно то, что означала.

– Хорошо, оставим разговор о впечатлениях, – произнес Талигхилл, усаживаясь на свое место во главе П-образного стола. – Меня интересуют два вопроса. Первый: где все, кто должен сейчас находиться в зале? Харлин, если вас не затруднит, передайте стражникам у дверей, чтобы они разыскали их и настоятельно пригласили сюда. Проблема с Хуминдаром еще не разрешена, так что отдыхать рано.

– А второй? – спросила Тэсса.

– А второй как раз касается тебя, женщина, – невозмутимо продолжал Пресветлый. – Я хотел бы поподробнее услышать о твоем предложении.

Воительница прищурила свои большие карие глаза:

– Скажите, Пресветлый, почему, обращаясь к Армахогу и своему казначею, вы используете уважительную форму, а ко мне – нет? [1]

Талигхилл удивленно привстал:

– Что?! Да ты…

– Подождите, Пресветлый, – вмешался старэгх. – Тэсса – такого же высокородного происхождения, как и господин Харлин. Кроме того, сейчас, как я понял, она управляет достаточно большим количеством воителей, что приравнивает ее к моему статусу. Так что вопрос Тэссы вполне закономерен.

– Оставь это, Армахог, – резко произнесла женщина, делая шаг вперед и глядя на правителя глазами, в которых полыхал гневный огонь. – Даже если бы я была последней безродной девкой, достаточно того, что я – вольный человек. И я не позволю обращаться со мной, как с какой-то рабыней! Желаете иметь со мной дело – извольте меня уважать, Пресветлый!

Рядом с готовым взорваться правителем неожиданно появился Тиелиг и положил свою легкую ладонь ему на плечо.

– Она права, Пресветлый, – прошептал он на ухо Талигхиллу. – И… она нужна вам. Вспомните, что говорил Армахог: каждый человек на счету. А за ней – несколько сотен клинков. Они знакомы со звоном мечей не понаслышке. Это их ремесло, Пресветлый, и жаль будет отказаться от такой силы только из-за… дурацких условностей, сковывающих всю нашу жизнь.

– Да вы философ, Тиелиг, – с досадой обернулся правитель. – Я просто поражаюсь вашим положительным качествам – их с каждым днем открывается все больше и больше.

– Вы переоцениваете меня, Пресветлый.

– Скорее, недооцениваю. Ну да ладно, вы правы, Тиелиг. Тэсса, простите, что был столь неосмотрителен. Мне следовало поинтересоваться вашим положением в обществе.

Воительница покачала головой:

– Вы так и не поняли, мой правитель. Впрочем, надеюсь, со временем все станет на свои места. Теперь же – что касается моего предложения. Когда слухи о близящейся войне стали распространяться, члены нашего Братства поняли, что появилась возможность подзаработать. Мы не очень любим связываться с государством – долгие годы научили нас тому, что оно обманывает раза в два чаще, чем приватные заказчики. Прежде всего из-за ощущения безнаказанности. Мнимого, если честно, ощущения…

– Может быть, мы обойдемся без ненужных угроз? – раздраженно поинтересовался Талигхилл. – Я не услышал еще ничего конкретного, а вы уже зачем-то пытаетесь запугать меня.

– Что вы, мой правитель?! – искренне удивилась воительница. – Запугать вас? Разумеется, у меня и в мыслях такого не было, поверьте!

– Кажется, госпожа, вы собирались подробнее рассказать о том, с чем пришли, – напомнил Тиелиг. – У нас нет времени выслушивать ваши заверения. Давайте переходить к делу.

– Да, разумеется, – холодно кивнула воительница. – Итак, как я уже говорила, мы не очень любим связываться с государством, но на сей раз решили сделать исключение. Кое-кто из Братства не так давно был в Хуминдаре и знаком с тамошней обстановкой. Они считают, что Клинкам необходимо вмешаться в то, что должно произойти. Иначе нам придется стать гражданами Объединенного Хуминдара.

– Что означают ваши слова? – нахмурившись, спросил Талигхилл.

– Только то, что должны означать, мой правитель. – Женщина обвела взглядом всех присутствующих в зале (а было их там не так уж много: Пресветлый, старэгх, казначей и жрецы). – Без нашей помощи Ашэдгуну не выиграть войны.

Армахог недовольно покачал головой, и его рыжие усы взлетели в воздух длинными тонкими кисточками.

– Прости, Тэсса, но мне кажется, ты слишком высокого мнения о тех людях, которых представляешь здесь. Сколько их наберется? Сотня? Две сотни? Такое количество вряд ли сыграет сколько-нибудь значительную роль в том, что должно произойти.

– Пять сотен, – чеканя слова, произнесла воительница. – Пять сотен профессионалов. Не мне объяснять тебе, старэгх, что это не так мало.

В это время двери в зал для совещаний с громким скрипом раскрылись и на пороге появился градоправитель – тощий высокий мужчина с гладко выбритым, немного синеватым лицом и глубоко посаженными глазами, над которыми нависали раскидистые густые брови. Градоправитель насупил эти брови – над переносицей вырос черный мохнатый куст.

– Плохие новости, Пресветлый. В Гардгэне уже в течение трех дней находятся члены Братства Вольных Клинков. К сожалению, мне доложили об этом только сегодня – по известным вам причинам.

– Разумеется, Лангил, никто не станет винить вас в этом, – заверил градоправителя Талигхилл, – ведь все три дня вы находились здесь вместе с нами. К тому же представительница Братства уже пришла к нам с деловым предложением. Познакомьтесь: Тэсса – Лангил.

Воительница вежливо, но не слишком почтительно кивнула градоправителю и повернулась к Пресветлому:

– Так что же, вы что-нибудь постановили?

– Нам нужно все обдумать, – покачал головой Талигхилл. – Завтра в это же время мы скажем о своем решении.

– Я приду, – пообещала Тэсса. Потом сдержанно простилась и ушла, сопровождаемая удивленными взглядами.

– Странная женщина, – пробормотал правитель. – Армахог, я хотел бы поговорить с вами о ней.

– Хорошо, Пресветлый. Когда вам будет угодно.

– Ну уж не сейчас – это точно, – улыбнулся Талигхилл. – Итак, господа, приступим к тому, от чего нас оторвали все эти церемонии. Старэгх, вы выяснили, каковы наши возможности?

– Выяснил, – ответил Армахог. Он встал с кресла и прошелся вдоль стены, на которой висела карта мира. Потом прокашлялся и начал говорить: – Дело в том, что, по моим данным, мы оказались в парадоксальной ситуации. У нас не г. хватает всего одной составляющей, которая бы обеспечила нам полную победу в этой войне. Эта составляющая – время.

Старэгх помолчал, меряя зал шагами. Выходило пятнадцать в одну сторону и четырнадцать с половиной в обратную. Он раздраженно подумал, что так всегда: в жизни все хоть на волосок да отличается от того, что должно было бы быть, исходя из человеческой логики. Вот и сейчас…

– Итак, время, – вымолвил Армахог наконец. – Мы можем собрать армию, способную победить войско хуминов, но для этого не хватает времени. В нашем распоряжении сейчас имеется слишком мало по-настоящему сильных бойцов – тех, кого Тэсса называет профессионалами. Лето – время отпусков, и почти все офицеры – да и рядовые тоже – разъехались. При той системе информирования, которая существовала и частично существует по сей день, мы могли не бояться того, что кто-либо из соседей нападёт внезапно и не будет времени собрать войско. Братья Хпирны лишили нас всех осведомителей и успели совершить достаточно большой бросок к границе до того, как мы узнали об этом. Офицеры и рядовые не успеют вернуться к сроку, когда армия должна отправиться в ущелье Крина.

Армахог замолчал и снова стал вышагивать вдоль стены с картой. Сидящие в зале напряженно следили за ним. Наконец Талигхилл не выдержал:

– Это все?

– Нет, не все, – покачал головой старэгх. – Далеко не все. Дело в том, что некоторое количество воинов у нас имеется. С их помощью мы можем задержать хуминов в Крина и тем самым выиграть время.

– Отлично, – воскликнул Харлин. – Тогда почему же?.. Армахог устало вздохнул и поднял руку, требуя тишины:

– Потому что это не решит проблемы. Наоборот, если все имеющиеся у нас в наличии на данный момент силы мы бросим к Крина, а те, в свою очередь, задержат хуминов, но погибнут там – мы проиграем войну. Тех людей, что мы успеем собрать за выигранное таким образом время, не хватит на то, чтобы разбить вражеское войско. Повторяю: не хватит!

– Значит, нужно посылать в башни только часть тех сил, которые сейчас имеются в нашем распоряжении, – спокойным, ровным голосом произнес Талигхилл. Он отлично понимал, что старэгх давным-давно сказал бы о данном варианте, будь таковой приемлемым. И все-таки Пресветлый говорил о невозможном, чтобы отыскать возможное. После стольких партий в махтас у правителя не возникало сомнений: выход существует. Только нужно его найти.

– Если мы пошлем лишь часть войска, оно не задержит хуминов на достаточно долгий срок. Мы просто не успеем собрать людей. – Армахог снова начал вышагивать вдоль стены, заложив руки за спину.

Лежавшие на столе карты тихонько шелестели, когда волна воздуха касалась их, – словно силились подсказать людям решение, такое простое, такое очевидное. Талигхиллу тоже казалось, что это решение находится где-то рядом: стоит только протянуть руку. Но куда протягивать руку, он не знал.

– Нам нужно послать туда всех, понимаете?! – с неприкрытой мукой в голосе громко произнес старэгх. – Всех, кто сейчас имеется в нашем распоряжении. Но – они нам будут нужны потом. А «потом» для тех, кто войдет в башни, уже не будет. Им придется сражаться до последнего.

– Как долго? – бесстрастно спросил Пресветлый. – Как долго они должны будут сражаться?

– Пока смогут. Не знаю точно, сколько времени. Все зависит от того, как скоро хуминские разведчики отыщут обходные тропы. Тогда часть вражеского войска пройдет по ним, зайдет с тыла и ударит по башням с двух сторон. Не исключено даже, что обнаружат входы – те, что в долине Ханха. В любом случае смерть наших людей неминуема.

Талигхилл задумался. Что-то очень знакомое виделось ему в обрисованной старэгхом ситуации. Но он пока еще не уловил – это «что-то».

– Хорошо, – вымолвил Пресветлый. – Хорошо, я подумаю над этим. Теперь давайте перейдем к двум другим вопросам. Первый: как много продовольствия и оружия мы можем перевезти сейчас в башни Крина? Второй: что будем делать с Братством Вольных Клинков?

Армахог опустился в кресло перед своими картами и стал расправлять их дрожащими пальцами. Он почти не слушал, что говорил Харлин касательно денег, нужных на то, чтобы закупить продовольствие и оружие.

Тэсса… Как неожиданно – это так на нее похоже! Явиться прямо к Пресветлому и говорить от лица этих наемников.

Армахог никогда не любил членов Братства – имелись на то причины. Ведь его лучшая ученица

/да что там скрывать, много больше, чем просто ученица/

ушла к ним когда-то, предпочла Братство ему, Армахогу. Он понимал и частично принимал ее поступок, но «профессионалы» Тэссы для старэгха всегда оставались просто наемниками.

Когда-то он надеялся, что она вернется. Теперь… теперь у Армахога была жена, взрослые сын и дочь. Он не станет разрушать семью ради

/настоящей любви?/

того, что было когда-то давно, в полузабытом прошлом. Мы изменились за прошедшие годы. Глупо было бы надеяться, что можно вернуть существовавшее когда-то. Это был ее выбор – и мой тоже.

За столом Харлин обещал правителю немедленно отдать распоряжения о доставке в башни всего необходимого для длительной осады. Талигхилл кивал.

На что он надеется? На что мы все надеемся? На чудо? Боги давно покинули нас. И даже «профессионалы» Тэссы не спасут положения, разве что только отсрочат гибель. Тэсса!… Она ведь наверняка пожелает отправиться в башни. Талигхилл пошлет наемников туда, а она… она ведь не останется в стороне. Что делать?! Я не могу допустить, чтобы… Я…

Он отодвинул в сторону карты и уставился на огонь факела, что был укреплен на противоположной стене.

А что я могу?

– … храм поможет, – говорил Тиелиг. – Разумеется, мы сейчас переживаем не лучшие времена, но кое-что…

– Я не забуду этого, – пообещал Талигхилл. – Хорошо, вопрос с продовольствием решен. С оружием вроде бы тоже все понятно. Что с Братством?

– Мне кажется, Пресветлый, в этом зале никто не сомневается: они нам нужны. – Армахог не узнал своего голоса – тот стал сиплым, надорванным, как лоскут древнего пергамента.

– Верно, – согласился правитель. – Вопрос в цене.

– Думаю, нам придется принять их условия, какой бы ни была цена, – вздохнул Харлин. – Я, конечно, не воин, но вижу, что в предстоящей кампании каждый меч будет на счету. А Вольные Клинки – это Вольные Клинки.

– Бесспорно. – Талигхилл повернулся к старэгху. – Этот вопрос я перекладываю на ваши плечи, Армахог. Займитесь членами Братства, составьте договор или что там… Вам лучше знать. К тому же их предводительница – ваша знакомая, так что вам будет легче найти общий язык.

– Как прикажет Пресветлый, – поклонился старэгх.

– На этом вроде бы все, – подытожил правитель. – У каждого из нас достаточно неотложных дел, так что не буду вас задерживать. Встретимся вечером, господа, и обсудим, кто что успеет за это время уладить.

Задвигались кресла – сильные мира сего, смущенные и озабоченные, покидали зал заседаний.

– Да… Армахог… – произнес уже в спину старэгху Талигхилл. – Останьтесь, мне необходимо поговорить с вами.

Рыжеволосый военачальник молча встал у спинки своего кресла, дожидаясь, пока все выйдут и правитель объяснит, в чем. же дело.

– Вот что, – Пресветлый выбирался из-за подковы стола и внимательно посмотрел на карту, висевшую на стене. – Мне кажется, я нашел выход из создавшейся ситуации.

Армахог вежливо молчал и ждал продолжения.

– Итак… – Талигхилл заложил руки за спину и приблизился к вороху карт, которые принес сюда старэгх. Взглянул на них мельком и продолжил: – Итак, проблема в недостатке времени – или сил. Нам нужно и то и другое. И признаться, я думаю, мы можем получить и то и другое. Выход есть.

– Пресветлый, я молюсь, чтобы вы оказались правы, – совершенно искренне сказал Армахог.

Талигхилл засмеялся, пряча за смехом усталость:

– Полноте, Армахог. Зная мое отношение к Богам, говорить о том, что вы молитесь, чтобы я оказался прав?.. Это не смешно.

Старэгх развел руками:

– Вы правы, мой правитель. Это не смешно. И думаю, Боги поступят по своему усмотрению. Если пожелают, помогут нам, не считаясь с тем, что вы в них не верите. А нет – значит нет.

– Подобный фатализм мне не нравится, – нахмурился Пресветлый. – От него веет пораженческими настроениями. Надеюсь, вы не станете распространяться о своем мнении по поводу Божественной помощи?

Не дожидаясь, пока старэгх ответит, Талигхилл перешел наконец к изложению плана:

– Так вот, о том, что пришло мне в голову, пока я выслушивал Харлина и прочих. Нам, как я уже говорил, нужны время и силы. Бесспорно, время мы можем выиграть только одним способом: задержав противника в ущелье Крина.

– Простите, что перебиваю вас, Пресветлый, но только что я понял – существует еще один способ.

Талигхилл вопросительно изогнул правую бровь:

– Да? Какой же?

– Переговоры, – объяснил Армахог. – Мы можем выслать к военачальникам хуминдарской армии парламентеров, которым будет приказано как можно дольше вести переговоры с врагом.

– Но согласитесь, что времени, которое мы выиграем таким образом, нам все равно не хватит на мобилизацию армии.

– Согласен, – кивнул старэгх. – Но это все же лучше, чем ничего.

Талигхилл медленно покачал головой:

– Нет. Конечно, отказываться от этого варианта мы не будем. Но… Вернемся к тому, о чем я так упорно пытаюсь рассказать. Не вызывает сомнений, что нам придется встретить хуминов в Крина – как бы ни задержало их посольство. Также не вызывает сомнений, что те силы, которые мы можем сейчас послать в башни, способны дать нам фору во времени – но после они будут нужны нам здесь. Вывод напрашивается сам собой: когда хумины обнаружат горные тропы и станут обходить ущелье с флангов, мы отведем почти всех воинов из башен, а оставим там только минимальный состав, способный ввести врага в заблуждение относительно реальной численности гарнизонов в ущелье. Таким образом мы выиграем время и сохраним большую часть наших сил.

– Насколько я понял, – мрачно произнес Армахог, – часть воинов должна будет погибнуть в тех башнях. Но никто не захочет добровольно умирать ради каких бы то ни было идеалов. Если вы думаете иначе, то прошу вас, избавьтесь от подобных заблуждений, пока не поздно!

– Странно слышать от вас такие слова, старэгх. Мне кажется, вы преувеличиваете.

– Разумеется, я преувеличиваю, – спокойно сказал Армахог. – Кое-кто, конечно, согласится умереть во имя того, чтобы остальные смогли выиграть, эту войну. Просто здесь примешивается одна маленькая деталь, которая все портит. Те, кого вы изберете в качестве откупных жертв, в душе будут обиженно вопрошать: «почему выбрали именно меня?» Потом учтите – в течение некоторого, как мы рассчитываем, весьма продолжительного времени «смертники» и «несмертники» будут находиться рядом. Единственное чувство, которое может возникнуть у них друг к другу, – ненависть. Думаю, к урочному часу они просто перегрызут глотки своим соседям, но не выпустят их из башен.

– Вы правы, – удрученно признал Талигхилл. – Если честно, я даже ожидал от вас подобных слов. Но очень уж не хотел говорить о другой возможности.

– Считаете, таковая существует?

– Да. – Пресветлый потер переносицу и прикрыл глаза. Он жутко устал – и от этих церемоний, и от этого разговора. От разговора – в особенности. – Такая возможность существует, – молвил он наконец. – Ничего не говорить тем, кого мы выберем, чтобы прикрыть отход основной части войск.

– Жестоко.

– Но эта жестокость вызвана исключительно необходимостью. – Правитель сцепил пальцы в замок и уперся в него подбородком. – Мне тоже не нравится эта идея, но другого выхода я не вижу.

Армахог кашлянул:

– Я, признаться, тоже. Но…

– Давайте отложим споры на потом, – попросил Пресветлый. – Скоро вечер, все снова соберутся, я разберусь с ними, а потом выслушаю ваши возражения. Остальным говорить пока ничего не будем. – Он вздохнул и снова потер переносицу. – Ступайте, Армахог. Ступайте.

Старэгх поклонился Пресветлому и вышел. Двери за ним тяжело закрылись, и в зале наконец появилась тишина. Она неслышно подошла к Талигхиллу, присела рядом, приобняла за плечи и поцеловала в лоб – так целовала мать, когда он, наигравшись за день, начинал дремать за ужином. Правитель хотел было подняться и идти в свои покои, чтобы как следует Выспаться перед вечерним совещанием, но… – Сам не заметил, как заснул.

/смещение – огненная кисточка, которая оставляет на глазах оранжево-золотистую полоску/

Тэсса вышла из ворот дворца и остановилась, оглядываясь по сторонам.

Вечерело. Солнце еще не упало за линию горизонта натертым до блеска медяком, но из-за высоких домов, стоявших по обе стороны улицы, свет его почти не попадал сюда. Было не слишком людно: задержавшиеся лоточники торопливо шагали по домам да на дальнем перекрестке гнусавил слепой нищий. И еще – в сточной канаве рылась одинокая курица. Непонятно – как она оказалась в таком месте и почему до сих пор никто не торопится познакомить ее со своей кастрюлей?

Тэсса поправила ножны и зашагала к «Благословению Ув-Дайгрэйса». Это был постоялый двор и харчевня. Посетителями «Благословения», как правило, оказывались воители, чему в немалой степени способствовало название харчевни. Сейчас она по самую крышу была заполнена Вольными Клинками, приехавшими в столицу, чтобы наняться на службу к правителю.

Воительница подошла к «Благословению» дворами, остановилась у невысокого каменного забора и постучала в калитку. Калитку отворил худой подросток; он уважительно кивнул Тэссе и пропустил ее. Выглянул на улицу, осмотрелся по сторонам и только тогда заперся изнутри.

На заднем дворе «Благословения» было пусто; с улицы, на которую выходил фасад постоялого двора, доносились звуки, характерные для любого гулянья: пьяные выкрики, музыка, хриплый смех. В нескольких окнах горел тусклый лампадный свет, остальные чернели квадратными пуговицами. В конюшне по-ночному всхрапнул конь, стукнул копытом о перегородку и затих.

Тэсса направилась к черному ходу, прошла узким коридорчиком и оказалась на кухне. Здесь она приветливо кивнула кухаркам, выбралась через небольшую дверцу на лестницу и поднялась в свою комнату. Ей удалось занять довольно приличную комнатушку на третьем этаже – приличную, разумеется, только с учетом возросшего спроса на жилье. Здесь воительница сняла с себя лук, отстегнула ножны и устало опустилась на кровать, не зажигая света.

Некоторое время она так и лежала в полумраке, глядя широко открытыми глазами в потолок. По потолку неприкаянно бродил маленький клоп; в конце концов не удержался и сорвался вниз, где и был бесстрастно раздавлен сапожным каблуком. В комнате разлился резкий, неприятный запах.

Тэсса нехотя поднялась с постели, распахнула створки окна, чтобы хоть немного проветрить комнату, но хлынувшие запахи свежих помоев и конского навоза не слишком этому способствовали.

Выглянула во двор. Худой подросток, который открыл ей калитку, рубил дрова, резко вскидывая над головой топор и с силой опуская его вниз. Слишком дергает. Убьется ведь.

Она неодобрительно покачала головой, но решила не вмешиваться. Сегодня хватало иных хлопот.

Пристегнула ножны с клинком, вышла из комнаты и по лестнице спустилась в зал. Кэн уже сидел там. Как и Сог с Укрином. Разговор предстоял тяжелый.

Тэсса опустилась на свободный табурет – так, чтобы за спиной была стена, а вход в зал находился перед глазами. Кэн молча кивнул ей и знаком приказал разносчице принести еще одну кружку. Сог и Укрин сидели за дальним столиком и пока еще не заметили, что Тэсса вернулась. Или делали вид, что не заметили.

Разносчица – объемистая молодица, передвигавшаяся так, словно в ключевых точках ее тела основательно разболтались шарниры, – поставила перед воительницей кружку и поинтересовалась, не нужно ли чего-нибудь еще.

– Мяса и пару лепешек, – велела Тэсса. – Да поживее. Молодица изобразила некое подобие реверанса и удалилась все такой же расхлябанной походкой.

Кэн молча налил воительнице вина и протянул кружку:

– Пей.

Тэсса благодарно кивнула, но пригубила совсем чуть-чуть:

– Что-то не хочется.

– Ну что? – спросил Кэн.

Она посмотрела на этого широкоплечего, немолодого уже мужчину, который способен был одним ударом свалить разъяренного буйвола, а теперь сидел и покорно ждал ее ответа. Внешность обманчива – с виду опасный и буйный, Кэн очень редко выходил из себя и вообще отличался необъяснимым простодушием. Казалось, куда такому в Вольные Клинки, но Кэн пришел в Братство уже давно, значительно раньше Тэссы, и всегда был на хорошем счету у заказчиков В отличие от своего брата, между прочим..

– Подойдут Сог с Укрином, тогда расскажу, – пообещала Тэсса. – К чему повторять дважды то, что можно сказать один раз?

– Позвать их? – осторожно предложил Кэн.

– Нет, сами подойдут.

– Хорошо, – покорно согласился воин. Он положил на стол свои могучие руки и стал разглядывать шрамы и вены на них так, словно в белесо-голубом узоре крылся ответ на его вопрос. Ответ, который Тэсса не хочет пока произносить вслух.

Вокруг столика шумел общий зал, а здесь на некоторое время воцарилось тягостное молчание.

Укрин наконец заметил присутствие в зале воительницы. Он что-то сказал Согу – тот обернулся. Поймал взгляд Тэссы, кивнул ей и, поднявшись, стал пробираться к их с Кэном столику. Укрин не отставал, только задержался, чтобы рассчитаться с подошедшей разносчицей.

– Вернулась, – мрачно констатировал Сог, опускаясь на свободный табурет.

– Как видишь, – холодно ответила воительница. – Ты не рад? Ее собеседник пригладил свои блестящие волосы тонкими костлявыми пальцами и скривил узкие губы:

– Почему же? Рад. И что сказал Пресветлый?

– Завтра. – Тэсса потянулась за кружкой и отхлебнула немного вина. – Он даст ответ завтра.

– Ты говорила с ним о Братьях? – спросил Кэн. Не мог не спросить, и Тэсса его понимала, но все равно почувствовала раздражение. Она хотела умолчать об этой детали, но, видимо, не получится.

– Нет, – ответила воительница, вызывающе глядя на Сога – не на Кэна. – Не говорила. Сначала пускай решит, нужны ли ему мы.

– Отлично! – желчно рассмеялся Сог.

Тэсса всегда удивлялась, откуда в этом невысоком костлявом человеке берется столько энергии и эмоций. И почему это, как правило, негативные эмоции и разрушительная энергия.

– Отлично! – повторил Сог. – Мы правдами и неправдами собрали в этом городе около полутысячи Вольных Клинков, а теперь выясняется, что неизвестно, нужны ли они вообще.

– Мы знали, что затея может провалиться на самой первой стадии, – бесстрастно заметил Укрин. – Ты тоже знал это, Сог.

– Разумеется! – фыркнул воитель. – Но другие – многие, замечу, – этого не знают и по сей день. И если…

– Хватит! – рявкнула на них Тэсса. – Если я хоть что-нибудь понимаю в людях, правитель завтра возьмет нас на службу. На наших условиях. Я видела лица его советников – они понимают, что другого выхода у них нет.

– Тэсса права, – вмешался Кэн. – К тому же старэгх – ее старинный приятель. Не беспокойся, Сог, все будет в порядке.

– Беспокоиться следует как раз тебе, Кэн, – пожал плечами тот. – Это судьба твоего брата зависит от милости Талигхилла и дипломатических талантов Тэссы. Я не беспокоюсь.

– Вот и хорошо, – подытожил Укрин. – Значит, завтра все выяснится. А до тех пор нет смысла переливать из пустого в порожнее.

– Согласен, – недовольно скривился Сог. – Надеюсь, завтра Тэсса принесет нам утешительные вести.

Воительница промолчала.

Как раз в это время явилась разносчица с заказом Тэссы и кружками для Сога и Укрина. Женщина принялась за еду, и мужчинам волей-неволей пришлось оставить ее в покое.

Сог и Укрин некоторое время обсуждали достоинства и недостатки прямых клинков – недавнего нововведения в хуминдарской армии. Кэн молчал.

После того как она расправилась с лепешками и мясом, Тэсса безмолвно отсчитала и положила рядом с тарелкой деньги для разносчицы, после чего встала, небрежным кивком головы попрощалась с собеседниками и ушла к себе наверх.

Сог следил за ней недобро прищуренными глазами до тех пор, пока воительница не скрылась из виду. Потом отхлебнул из своей кружки.

– Она что-то скрывает, – пробормотал наемник. – Слишком долго была во дворце, слишком мало сказала…

– Уймись, – меланхолично бросил Укрин. Он вытянул под столом свои долговязые ноги и время от времени лениво прикладывался к кружке. – В конце концов, Армахог – ее старый знакомый. Может, задержалась, чтобы… поболтать с ним о тем о сем.

Сог недоверчиво покачал головой:

– При живом Тогине? Не верю

– Тогин далеко, – заметил Укрин. – А Армахог – здесь. К тому же с дипломатической точки зрения…

/смещение – меч и молния/

Талигхилла разбудило легкое покашливание. Он нехотя разлепил веки и открыл рот, чтобы как следует отчитать больного, который шастает по дворцу и мешает спать честным правителям. «Честным правителям»? Это, пожалуй, стоит запомнить. Неплохая шутка.

Окончательно проснувшись, Пресветлый поискал взглядом того, кто стал причиной его пробуждения.

Причиной был Тиелиг. Он немного укоризненно посмотрел на правителя и заметил:

– Скоро полночь. Все ждут, пока вы пробудитесь, чтобы отчитаться перед вами. И я – в том числе.

Пресветлый, сдвинув брови, попытался вспомнить, о чем, собственно, идет речь. Вспомнил, мысленно выбранил себя за то, что не велел стражникам разбудить в урочный час, и приказал:

– Пускай все входят. Я выслушаю.

Пока Тиелиг ходил звать власть имущих мира сего, Пресветлый успел немного размять затекшие конечности и привести разум в то состояние, которое было необходимо для восприятия новостей и их анализа. Глупо было бы выслушивать градоправителя, казначея или старэгха вполуха. Во-первых, обидятся, а во-вторых, их сообщения слишком важны, чтобы не уделять им соответствующего внимания.

Талигхилл уселся на свое место (порядком ему надоевшее за последние дни) и стал наблюдать, как вошедшие устраиваются в креслах.

/смещение – прыжок над пропастью, прыжок, растянувшийся на сотни веков… и длящийся одно мгновение/

– Я обдумал все то, о чем вы говорили, – глухо произнес Армахог. – И я… не согласен с этим планом.

Все ушли, и теперь в зале они остались вдвоем – старэгх и правитель. Было далеко за полночь. Свечи в фигурных канделябрах втянули оплавленные головы в толстые плечи, рыдая об уходящем времени раскаленными слезами. Эхо слов бродило по залу, задумчиво полируя гладкую столешницу П-образного стола. Талигхилл хмурился, но слушал.

– Я считаю, у нас ничего не получится. И это слишком большой риск – если войска из башен не успеют выйти до того, как хумины обойдут ущелье с флангов, мы потеряем все. Кроме того…

– Погодите, – поднял руку Пресветлый. Потом поднес ее ко рту, чтобы прикрыть зевок. – Погодите. На сегодняшний день это – единственный план, который дает нам хотя бы надежду на победу в войне. Других планов попросту не существует. Предложите что-либо другое, и я первый воскликну: «Да будет так!» Но до тех пор давайте договоримся: не отвергать, но пытаться воплотить в жизнь. Помните махтас – «не дорожить частью, чтобы сохранить целое»? Пускай это будет нашим девизом в предстоящей войне.

Старэгх хотел было возразить. Слов было так много, и все они способны были переубедить Пресветлого, доказать ему, что он не прав, но… Но Армахог смолчал. Наверное, он слишком устал сегодня, чтобы что-либо доказывать.

– Как будет угодно Пресветлому.

ДЕНЬ ШЕСТОЙ

Мы помолчали.

– Не ожидал такого от старэгха, – заметил из своего кресла Данкэн. – Какой-то он мягкотелый, вам не кажется?

– Это все Тэсса, – сказал я, больше для того, чтобы не давать молчанию опять разлиться в комнатке. – Ее появление было для Армахога слишком неожиданным.

Генерал в отставке зевнул:

– Мне кажется, это мало его оправдывает. Знаете, однажды в моей практике…

Я мысленно воздел очи к небесам в немом укоре: «За что?!.» Небеса, в отличие от генерала, безмолвствовали.

Наконец наш «повествователь» завершил рассказ из серии «Неопубликованные (и ненаписанные) мемуары», и все мы с заметным оживлением встали, направляясь к выходу. Как говорится, от греха подальше.

В «Башне», как и в древнем Гардгэне, уже наступила полночь. Вялые и сонные, но с урчащими желудками, мы поднялись в Большой зал. Стол там был накрыт, и свежие, еще дымящиеся блюда несколько развеяли нашу сонливость – но не надолго.

Пожелав всем спокойной ночи (с учетом последних событий – в прямом смысле этого слова), я поплелся к себе в комнату, где и уснул. Без сновидений.

ДЕНЬ СЕДЬМОЙ

Удивительно, но меня никто не разбудил. Не успели.

За семь дней я привык вставать в одно и то же время, так что теперь совершил над собой сей маленький акт вандализма без особого напряга. Лучше так, чем слышать стук в дверь и бесстрастный голос: «Вставайте, господин!» – когда вставать ну совсем не хочется. И чем настойчивее тебя будят, тем больше не хочется – просто какая-то прямо пропорциональная зависимость. А когда сам себя заставляешь покинуть теплую уютную постель, то и винить некого. Кроме себя.

Я успел одеться, посетить ванную комнату и прочие утренние места, вернулся в номер, а за мной так никто и не пришел.

Несколько обиженный подобным невниманием со стороны слуг, я отправился в Большой зал, попутно размышляя над тем, что же такого исключительного могло произойти. Может, приехали-таки спасатели и отволакивают в сторону ту глыбу у входа? Да нет, пожалуй, это бы происходило шумно и сенсационно, с восхищенными комментариями господина журналиста, со вспышками и непременно с фотографированием на фоне работающих спасателей. Я бы обязательно проснулся.

Что тогда?..

Прямо не гостиница, а вместилище загадок!

В Большом зале я и впрямь обнаружил неплохой шанс прояснить ситуацию. У дальнего края стола одиноко сидел Данкэн и сражался с каким-то салатом – героически, надо отметить, сражался, – и потихоньку побеждал.

– Доброе утро! – Я поприветствовал его, но журналист лишь на секунду оторвался от блюда, чтобы небрежно кивнуть. – Понимаю, вы заняты, но, может быть, все-таки уделите минутку внимания? – ядовито поинтересовался я.

– Насчет того, что никто вас не будил? – хмыкнул Данкэн.

– С чего бы такая проницательность?

– Просто вы очень скучный и предсказуемый человек, Нулкэр, – лениво протянул журналист. – Ваши вопросы написаны на ваших губах еще до того, как вы успеваете их открыть. Губы, разумеется.

– Сомнительный комплимент.

– Точно, – согласился Данкэн. – Что же касается вашей «покинутости» и «забытости», то все просто. Сегодня не будет повествований.

– По какой причине? – удивленно спросил я.

– Карна плохо себя чувствует и просила, чтобы денек повременили – дали ей прийти в себя. Мугид согласился.

– Но еще вчера в точно таком же случае господин повествователь не «временил». А юноша в очках ведь не внимал ему, так что…

– Что мне в вас нравится, так это ваши умозаключения, – заметил журналист. – Я тоже подумал о чем-то подобном и решил даже навестить «очкарика», дабы уточнить кое-какие детали.

– Ну и каковы результаты?

– Никаких, – развел руками Данкэн. И разумеется, замолчал, давая мне возможность спросить. Я спросил.

– Почему?

– Потому что еще не ходил к нему, – объяснил журналист. – Позавтракаю – пойду.

– С собой не приглашаете? – Мне почему-то казалось, что ответ я и так знаю.

– Нет. – Тон Данкэна стал серьезнее. – Потому как мне одному мальчик, может быть, и расскажет, что с ним случилось, а нам обоим – вряд ли. – Он развел руками: – Не обессудьте…

– Ничего, найду чем заняться, – отмахнулся я. – Завтраком, например.

– Достойное занятие, – согласился журналист. – Ну что же, приятного аппетита, а я побегу.

– Удачи.

Он благодарно кивнул и ушел. Я остался один. Итак, сегодня у меня есть в распоряжении целый день. Остается только решить, на что его потратить. Я задумался.

Разумеется, можно было бы начать претворять в жизнь тот план, который родился у меня после внезапного отъезда толстухи. И случай вроде бы подходящий, и обстановка располагает. Только уйти – никак. Летать я пока не научился, так что остается лишь ожидать своей очереди и уповать, чтобы, когда она наступит, я получил подобную способность.

Кстати, об очередях… Вчера, как мне кажется, был очкарик, но кто сегодня? Вернее – со вчера до нынешнего, еще не наступившего вечера. Но – кто? Явно не Карна – ее черед еще не наступил (если, конечно, я прав и таланты у нас появляются по очереди). Значит, остаются четверо: Чрагэн, генерал в отставке или кто-то из Валхирров. Поскольку таланты – по моим предположениям – могут появляться лишь у тех, кто внимает, слуги и сам Мугид в расчет не принимаются. Хотя что касается Мугида… У него и так талантов предостаточно.

Итак, кто же?

Да, а ведь совсем не обязательно, чтобы талант проявился. Если, скажем, господин Валхирр получит на сутки возможность исцелять, это еще не значит, что он тут же обнаружит в себе сей дар. Пресветлые вон иногда долго искали свою сверхспособность, а ведь они знали о ее существовании. Никто же из четверых внимающих не знает. Так что…

Начать, что ли, с библиотеки? Почитаю «Феномен Пресветлых», а в крайнем случае – если в библиотеке обнаружится господин Чрагэн – осторожно прощупаю почву и исключу одного «подозреваемого». Или убежусь (убедюсъ?) в его «вине».

Решено!

В Большой зал вошла чета Валхирров. Выглядели они как-то непривычно, но в чем дело, я понял лишь спустя долгую тягостную минуту. Зато когда понял…

Необъяснимым, невозможным образом господин и госпожа Валхирр стали походить друг на друга больше, чем двое близнецов. Нет, разумеется, то, что называется внешними половыми признаками… с этим было все в порядке, особенно у госпожи; но вот лица – тут да!… Одинаковые чувства отражались в них, как в двух зеркалах, обращенных друг к другу.

Кажется, я догадываюсь, кто в очередной раз стал «счастливым обладателем» дара ашэдгунских Богов.

Поздоровавшись со мной, Валхирры принялись за завтрак.

Господин Валхирр осторожно, с благоговением, положил своей супруге несколько ложек салата, два кусочка мяса и налил в высокий тонкий бокал темного вина. Затем принялся есть, не глядя на жену, но всякое ощущение отражалось на их лицах почти одновременно. Почти. У госпожи на несколько секунд раньше, чем у ее супруга.

Мясо, которое подали сегодня к столу, было жестковатым, и поэтому, когда одно из волокон застряло в зубах у госпожи Валхирр, я не особенно удивился, что оба лица – и мужчины и женщины – скривились и даже руки их потянулись ко ртам с одинаковым рвением. Только господин Валхирр сумел остановить себя; впрочем, мучительное выражение не покидало его лица до тех пор, пока супруга не извлекла ненавистную нить.

Наверное, я наблюдал за ними слишком пристально – господин Валхирр удивленно взглянул на меня:

– Что-то не так, господин Нулкэр? Я смущенно покачал головой:

– Простите, пожалуйста. Все в порядке. Валхирр тоже смутился, даже покраснел:

– Да-да, это вы меня простите, – и тут же, без видимого перехода, блаженно откинулся на спинку кресла. Жена его в это время с удовольствием потягивала вино из бокала.

Если Мугид знает – а думаю, он знает – обо всем, что происходит в «Башне», становится понятным, почему он отменил сегодня повествование. Такая восприимчивость Валхирра к чужим эмоциям очень опасна – прежде всего для самого Валхирра. Пойду-ка я отсюда. Бедняге с лихвой хватает эмоций собственной жены.

Я пожелал им приятного аппетита и вышел. Ну что же, в библиотеку?

Но прежде, чем заняться изучением «Феномена Пресветлых», я решил зайти к Карне. Ее болезнь неприятно удивила меня – и в этом можно было признаться хотя бы самому себе. Что же, доброе слово и участие всегда приятны тем, кому нездоровится. Вот только нужно отыскать слугу, чтобы выяснить, где расположена ее комната.

Вообще за все то время, пока я находился в гостинице, сталкиваться с прислугой мне приходилось довольно часто, но, где именно они живут, я так и не выяснил. Слуги появлялись тогда, когда в них возникала необходимость, – словно знали об этом заранее. А как только эта необходимость исчезала, исчезали и они, безмолвно и таинственно, полностью соответствуя духу гостиницы.

Ну что же, раз они появляются при первой в них необходимости, то должны появиться и сейчас.

Конечно, ничего подобного не произошло.

Хорошо, где могут находиться комнаты для слуг? Скорее всего на первом этаже. Отлично, спустимся на первый этаж!

На первом этаже все оставалось без изменений: псевдофакелы, псевдооружие и псевдогобелены. И входная дверь, за которой почти ощутимо давяще нависала рухнувшая глыба.

Итак, за которым из гобеленов скрывается вход в служебные помещения? Наверное, рядом с комнаткой для повествований? Или нет? Но почему бы мне не начать поиски именно оттуда?

Я приподнял за край тот из гобеленов, что еще в первый же день привлек мое внимание. «Охота на оленя». На оле…

Не может быть!

Но это был он – мой олень, тот самый, который своим криком поднял меня с постели и заставил стремглав нестись на помощь. В его тело впились стрелы, кровь капала на траву, а сзади неслась охота, бешеная и неукротимая.

Невероятное совпадение?

Я рассмеялся сухим трескучим смехом. В этом месте не место для совпадений – да простят меня мертвые Боги за невольный каламбур. Итак, в ту ночь один из нас оживил оленя, но оставил в гобелене всех остальных «действующих лиц». Нужно будет поговорить с «очкариком». Мне продолжает казаться, что это его рук (ну, не совсем рук, скорее – воображения) дело.

Но раз уж совпадения, то совпадения по полной программе, разве не так?

Я приподнял краешек гобелена и ничуть не удивился, когда обнаружил там дверь. Самую обыкновенную дверь, с металлическими петлями, с поворачивающейся ручкой и с небольшой замочной скважиной – все как положено.

Привыкший к тому, что раз уж я отыскиваю дверь с замком, то она непременно оказывается открытой, я нажал на ручку и… Ну да, дверь открылась.

За ней не было ни темного коридора, ни комнаты с электрофакелами – ничего подобного. Только черная шелковая в, занавеска – на весь дверной проем – чуть покачивалась из-за сквозняка, который я вызвал тем, что открыл дверь.

Я хотел было приподнять и занавеску, чтобы взглянуть за нее, но неуклюже пошевелился, споткнулся о порог и шагнул вперед. На одно-единственное мгновение мне показалось, что я окунулся во что-то невидимо-тягучее, но это длилось так недолго, что лишь позднее, анализируя свои ощущения в тот момент, я вспомнил об этой незримой тягучести. А тогда…

Комната была небольшой и создавала впечатление нежилой. И это при том, что имелись здесь и кровать (правда, очень узкая, без матраса, аккуратно накрытая сверху покрывалом), и письменный стол со стулом, и несколько полок с книгами. Стол стоял под небольшим стрельчатым окном, там же, под окном, стоял и высокий человек, повернувшись спиной ко мне и двери, через которую я вошел. Человек разговаривал, «прижимая к уху массивную черную трубку. От этой трубки тянулся крученый провод – прямо к ящику, который располагался на письменной столе. Вот такая картина.

Человеком, кстати, был Мугид. Не узнать повествователя трудно – и голос, и фигуру старика сложно спутать с кем-либо еще.

– Послушайте! – говорил он, и я впервые слышал в голосе Мугида нотки раздражения. – Послушайте, как вы не понимаете?! Необходимо, чтобы сюда немедленно прибыли спасатели. Мы заперты в гостинице вместе с группой внимающих. Что?.. Да, есть. Но это еще ни о чем не говорит. Психологически ситуация становится очень напряженной. Что? Молодой человек, вы, кажется, не совсем понимаете. Если спасатели не появятся в течение суток, я подам на вас в суд. На вашу компанию вообще и на вас в частности. И, не сомневайтесь, выиграю дело. Что значит выходные дни?! Вы же, сожри вас демоны, спасатели, а не продавцы мороженого! Какие могут быть выходные дни?! Что за чушь?! Я не волнуюсь.

Он раздраженно швырнул трубку на стол, и по шипению, доносившемуся из нее, я понял, что связь оборвалась.

– Идиоты! – прошептал Мугид. – Идиоты!…

Старик постоял немного, глядя в окно – для этого ему пришлось задрать голову, потому что оно располагалось почти у самого потолка. Я не мешал ему – кто знает, на что способен повествователь в припадке священного гнева? Еще швырнет вменя один из ножей, которые висят у него на нараге, а потом скажет, что так и было. Я лучше подожду.

Вряд ли это оказалось таким уж разумным решением с моей стороны. Просто я не задумывался над тем, понравится ли старику, что его разговор подслушали. А когда задумался, Мугид уже поворачивался и правая его рука – как чувствовал! – легла на рукоять ближайшего ножа.

Не знаю, как я сохранил самообладание. Почему, например, не закричал дурным голосом и не попытался выпрыгнуть из комнаты или не побежал крутить старику руку в надежде «авось успею раньше, чем он метнет». Не знаю. Наверное, не верил в душе, что он на такое способен.

А он метнул. Чисто автоматически – в глазах уже отразилось понимание того, что ошибся, а рука не успела оборвать движение, и клинок взвился в воздух.

Ить…

Нож вздрогнул в деревянной обшивке стены и шмякнул меня рукоятью по щеке – чуть зубы не вышиб! Не знаю, каким немыслимым способом в последнюю долю секунды Мугид успел изменить траекторию броска, но он это сделал. Своевременно.

– Какого демона!… – прорычал старик. – Что вам здесь нужно? И как?..

– Только не швыряйте больше ножи! – крикнул я, увидев, что рука повествователя снова потянулась к нарагу. – Иначе вы рискуете остаться без ответов.

– Я жду, – мрачно напомнил Мугид. – Как вы здесь оказались?

Я пожал плечами:

– Вошел через дверь. А что, вы привыкли к тому, что гости влазят через окно – или посещают вас каким-нибудь другим экзотическим способом?

– Через дверь? – переспросил он. А потом велел: – Обернитесь.

Я обернулся.

Ну и что он хочет этим сказать? Висит черная занавеска, та самая, через которую я так неосмотрительно пролетел, споткнувшись. И что?

Мугид словно читал мои мысли:

– Приподнимите занавеску.

Я приподнял. Вернее, отодвинул, потому что нож пришпилил черную материю (хорошо хоть, не меня!).

За занавеской была… Дверь там была, елки-палки… Заколоченная.

Я даже подергал за ручку, но две планки – крест-накрест – убедительнее всякого дерганья доказывали: заперто. И пройти я здесь не мог никоим образом.

Значит, еще одна тайна Мугида, в которую я неосмотрительно сунул свой нос.

И сразу между лопатками как огонь зажегся; я даже почувствовал небольшой крестик, нарисовавшийся там, – и в точку пересечения невидимых линий этого крестика должен был полететь Мугидов нож. Слишком много тайн на меня одного, недостойного. Убить здесь – и дело с концом. Сам виноват, дур-рак! Сидел бы тихо-мирно, при первой возможности уехал, отдал бы кассеты и эскизы, получил деньги, на курорте каком-нибудь отдыхал с роскошной женщиной – так ведь нет, захотелось мне поиграть в сыщиков-разбойников. А разбойник-то не по тебе, господин сыщик. Вот и получи…

Повернулся.

– Теперь о том, что вы услышали, – невозмутимо продолжал старик. – Мне бы не хотелось, чтобы среди внимающих зародились панические настроения. Это усложнит жизнь не только мне, поверьте. Так что прошу вас хранить все в тайне.

– Минуточку, – произнес я, чувствуя слабость в ногах от собственной дерзости. – А как же я сюда попал?

Мугид улыбнулся: – А это, любезный господин Нулкэр, вам лучше знать.

Ха-ха. Очень смешно.

Повествователь указал на отверстие в центре комнаты, прямо у моих ног:

– Может, вы просто поднялись сюда по лестнице, как все нормальные люди?

Спирально закрученные ступеньки уходили вниз, и только в этот момент я догадался: комната, в которой мы находимся, – не на первом этаже башни. И даже не на втором. Она где-то под самым потолком – потому и небо здесь, в окошке, другое. Высотное, так сказать, небо.

– Да, – сказал я. – Наверное, вы правы. И я поднялся сюда по лестнице.

Он неопределенно кивнул, давая понять: разговор окончен, темы исчерпаны,

Я стал спускаться. Спустившись по пояс, вспомнил о том, что привело меня сюда, и остановился:

– Скажите, господин Мугид, где находится комната Карны? Я слышал, ей нездоровится. Хочу проведать, а слуг не нашел – ни единого, – и поэтому показать мне, куда идти, некому.

– Третий этаж, девятая комната. Всего доброго.

– До свидания. Простите за беспокойство.

В ответ старик что-то рассеянно промычал и отошел к окну; похоже, до меня ему уже не было никакого дела.

Лестница оказалась на редкость неудобной: ступеньки выгибались вниз, а спиральные витки прилегали друг к другу слишком близко, так что приходилось идти согнувшись.

Кстати, создавалось впечатление, что ходили здесь нечасто. С одной стороны – пыли на ступеньках не было, со стен не капало и других характерных признаков запустения не наблюдалось, а с другой – мышиный помет, паутина… И ведь не похоже, чтобы с помощью паутины и помета пытались придать окружающему антураж древности, как это сделано на первом этаже. Во-первых, вряд ли эти места предназначены для частых посещений туристами, а во-вторых, если бы хотели «придать дух», нацепили бы псевдофакелы. А то – помет… Несерьезно как-то. Что же они его, специально разбрасывают? – Хорошо, тогда чем объясняется эта странность? – А ничем. Она пока вообще не объясняется, как и большинство здешних странностей.

Между тем я очутился на небольшой площадке с единственной дверью. Потолок здесь почти касался моих волос, и с этого потолка, как и на всей лестнице, свисали клочья старой паутины. Я инстинктивно пригнулся, чтобы не нацеплять этой дряни, и шагнул в дверной проем.

Влево и вправо тянулся обычный кольцевой коридор. Здесь было тихо и пустынно, закрытые двери стояли безмолвными стражами, а несколько псевдофакелов, находившихся друг от друга на приличном расстоянии, придавали всему окружающему мрачный сумеречный вид. Вот здесь сохранилась та атмосфера, которую столь безуспешно пытались воспроизвести владельцы гостиницы. Я почувствовал тот необъяснимый, неуправляемый трепет в груди, который возникает при соприкосновении с чем-то по-настоящему древним Как будто совершил скачок во времени. Или слушаешь повествование… о самом себе.

Не знаю, что было тому причиной – может быть, отсутствие признаков цивилизации, которое в таком пустынном и мрачном месте неизбежно начинает пугать, а может быть, какой-то еле слышный звук, – но я вдруг почувствовал панический страх. Сдерживаясь, чтобы не побежать сломя голову, я направился вправо… нет, влево – только бы поскорее выбраться из этого коридора! Но я шел, стены тянулись, а выхода все не было. Где-нибудь здесь должна находиться лестница, ведущая вниз. Нужно только найти.

Мне начало казаться, что я иду по кругу – причем прошел уже несколько раз. Чтобы проверить это, я порылся в кармане, отыскал там клочок бумаги, оборвал по краям так, чтобы получился треугольник, и положил на пол, у стенки. Пошел дальше.

Когда через некоторое время я увидел этот треугольник, сомнений не осталось: открытого выхода на общую лестницу, которая связывает все этажи

/получается, не все!/

башни, здесь нет. Нужно искать какой-нибудь другой.

Логичнее всего было бы вернуться к Мугиду и попросить его помочь мне. Вот только я не помнил, которая из дверей ведет в ту комнатку.

Тогда я стал наудачу открывать все двери подряд. Вернее, пытаться открывать, потому что большая их часть была заперта. Открытые, впрочем, тоже не помогли мне в решении задачи. За некоторыми оказывались пустые ниши в человеческий рост, за другими – кладовые, доверху набитые каким-то хламом, паутиной и мышиным пометом. Я даже вспугнул пару раз мышей, которые, несмотря на обещание Мугида «разобраться» с грызунами, по-прежнему обитали в гостинице.

В общем, там было все, кроме того, что я искал.

Весь в пыли, уставший и порядком струхнувший, я набрел-таки на дверь, за которой имелась лестница. Только радоваться было еще рано – лестница состояла из двух низеньких ступенек, расположенных в очередной нише. Эти ступеньки поднимались к глухой стене и… все. Великолепно!

И я бы, наверное, миновал эту псевдолестницу, но мое внимание привлекла небольшая хвостатая тень, метнувшаяся в дальний угол ниши из-под ног. Мышь! Даже здесь – мышь!

Маленький грызун стрелой мчался к глухой стенке, смешно подпрыгивая на ступеньках: одна, вторая… Вот он забрался на верхнюю, остановился на секундочку, чтобы оглянуться. Оглянулся. Опасность (то есть я) все еще нависала над ним. Тогда зверек, не мешкая, прыгнул прямо в стенку.

И исчез.

Я потер рукой правый глаз: эт-то еще что за фокусы?!

Глаз послушно выдавил слезу, поморгал. Все равно в пределах видимости мыши не было.

Какого?..

Стена молчала.

Другой бы, наверное, понял, что к чему, и попытался прыгнуть в стену. Я не такой.

Для начала я оставил дверь в нишу открытой, после чего направился к ближайшей доступной мне кладовой. Вытащил из общей кучи несколько сломанных стульев, испорченную китару с одной струной, покрытый плесенью фолиант – и поволок все это к «волшебной» стене. Отломил от принесенного стула ножку и ткнул в стену.

Ножка наполовину ушла в нее, не испытывая ощутимого сопротивления. Я потянул обратно. И – нате вам! – в руках у меня осталась только та половина, которая была по эту сторону стены.

Как интересно!

Швырнул оставшийся кусок ножки в стену. Улетел и не вернулся – как и не было Вслед за ним отправилось все остальное раздобытое мной добро.

Когда я сообразил, что падать на кучу сломанных стульев и однострунную китару будет не совсем приятно, у меня в руках оставался только плесневелый фолиант. Я подумал, что уж он-то ничего не изменит, и швырнул том вслед за остальными предметами.

А потом прыгнул сам.

И конечно, приземлился на все это барахло – хорошо так приземлился. Аж что-то треснуло подо мной. Кажется, китара

Огляделся.

Я полулежал в уже знакомых мне обломках мебели на первом этаже «Башни», таком родном и уютном. Наверное, нужно было закричать: «Люди, я вернулся!» или что-нибудь подобное, но я всегда, при любых обстоятельствах, оставался излишне черствым и крайне циничным человеком. Поэтому я только порадовался тому, что Мугиду придется разбираться со всей этой древней дрянью, которую я сюда нашвырял. Надеюсь, слуги спросят у него об этом прежде, чем вынести все барахло на мусорник. А может, даже увидит кто-то из гостей…

С такими, прямо скажем, недостойными мыслями я пошел к лестнице, чтобы по ней, широкой и надежной, подняться на третий этаж и навестить наконец Карну. Все-таки скоро обед – пора бы и исполнить то, что задумал за завтраком. Самое время.

Найти на третьем этаже девятую комнату оказалось не так сложно. Я мельком пожалел о том, что не привел себя в порядок после утренних приключений, но отринул в сторону все упаднические мысли и постучал.

– Кто там? – спросили за дверью слабым голосом. Похоже, девушке совсем плохо.

– Это я, Нулкэр.

– Входите, – точно таким же печально-болезненным тоном. – Не заперто.

Я толкнул дверь и шагнул в комнату, ожидая увидеть Карну почти что при смерти.

Девушка сидела на кровати, забравшись в нее с ногами, и держала в руках книгу.

– Это чудесно, что вы пришли! Я здесь просто умираю от скуки!

Произнесено это было совсем другим голосом, энергичным и немного лукавым. Уж его-то владелица точно не умирала – ни от скуки, ни от неожиданной болезни.

Я осторожно сел на краешек кровати и попытался разобраться:

– Минуточку. Данкэн сказал мне, что вам нездоровится. Она изобразила на лице возмущение:

– Что же, вы не рады, что это не так?

– Я рад, – сказал я искренне. – Я очень рад. Просто хочу понять, что же происходит.

– Ну так я даты вам шанс! – заявила Карна. – Помните, вчера вы говорили, что Myгид, специально лишает нас свободного времени, чтобы мы не могли проникнуть в тайны «Башни»? А я, притворившись больной, предоставила вам уйму свободного времени. Используйте!

Я улыбнулся:

– Вот уж не ожидал! Недаром говорят, что в священной роще демоны водятся! Но вы же здесь скучаете одна.

Карна вернула мою улыбку, придав ей лучистое озорство:

– Верно. Но, боюсь, я делаю это не для того, чтобы вы меня развлекали. Идите и постарайтесь проникнуть в тайны «Башни», рыцарь.

Я бы предпочел услышать «мой рыцарь», но для начала неплохо. Если бы у нас было побольше времени… Даже если бы у нас его и не было, я…

Но здесь вмешался голос рассудка. Он напомнил, что те, кто приезжал в гостиницу до меня, провалили задание. А тогда ситуация была в несколько раз проще, чем сейчас. Возможно, на кону – моя жизнь, и поэтому…

– Мы обязательно продолжим этот разговор, – вымолвил я, вставая. – Обязательно.

– Посмотрим. – Карна снова раскрыла книжку. И когда я уже был у дверей, добавила: – Спасибо, что зашли.

Удивительная девушка!

Я вернулся к лестнице и решил: прежде, чем идти в библиотеку и хоронить себя заживо в книжных развалах, имеет смысл пообедать. Все эти односторонние двери и проницаемые стены необычайно повышают аппетит.

Я спустился в Большой зал.

Меня давно уже волновал вопрос, связанный с прислугой в гостинице. Сегодня утром я задумывался над этой тайной, но безуспешно. Очутившись в зале, я вспомнил еще об одном удивительном моменте в поведении слуг: когда бы вы ни вошли сюда, стол всегда накрыт и блюда, находящиеся на нем, дымятся и благоухают. Грязной посуды, как правило, нет. Что же, они стоят в тайных нишах и наблюдают за происходящим в зале, а при первой же возможности наводят порядок?

Вот и сейчас – на столе было достаточно блюд, чтобы утихомирить мой аппетит, и ни единой грязной тарелки. Просто чародейство какое-то!

Размышляя так, я отдал должное здешним поварам Ничего не скажешь, мастера своего дела! А вот, кстати, и еще один «профессионал» появился

Данкэн хмыкнул и сел на соседний стул.

– Вы не поверите, – заявил он.

– Поверю. А вот вы – не поверите, – парировал я.

– Кто на сей раз? Еще один олень?

– Мышь. Но дело не в этом.

– А в чем же?

Я рассказал.

Он подавился фазаньей ножкой и долго кашлял.

– Невероятно.

– И тем не менее… – Я развел руками. – Факты остаются фактами.

В глазах Данкэна загорелся огонек.

– Попробовать, что ли?..

– Не советую, – с нажимом произнес я. – Мугиду может не понравиться такое частое посещение его покоев. Журналист задумался. Некоторое время мы молчали, а потом Данкэн спросил:

– Но что-то же вы намерены предпринять, ведь так? Я тяжело вздохнул:

– Что, по-вашему? Мугид не преступник, а я – не полицейский, чтобы раскрывать тайну «Последней башни». Я скромный внимающий, который от нечего делать сунул нос туда, куда совать его совсем не стоило. Результат плачевный. Скажите, Данкэн, к чему мне лишние осложнения? Мугид не ущемляет моих прав, ничем не мешает мне жить спокойно. Мы заперты здесь? Заперты. Но мы бы и так оставались в гостинице все то время, пока длились повествования. Разумеется, одно дело – знать, что в любой момент можешь уйти отсюда, а другое – оказаться взаперти. И поскольку запретный плод сладок, мы так рвемся наружу. Заметьте, лишь поэтому!

Данкэн покачал головой:

– Вот вы говорите, что Мугид не ущемляет ваших прав, но – он делает это, вот в чем весь фокус! И вы подсознательно чувствуете сие, потому и ищете (или, по крайней мере, искали) ответ на свои вопросы.

– В чем же он меня «ущемляет»? – спросил я с насмешкой.

– В вашем праве на информацию! – с жаром воскликнул журналист.

– Но есть же право… я не знаю… на неприкосновенность личности – или как это там называется? Вы же не можете безнаказанно лезть с микрофоном под кровать к человеку. Для этого существуют определенные законы, в конце концов!

– Однако законы не способны все предусмотреть.

– Очень удобная фраза. Сколько раз вы за ней прятались, как за щитом, а?

– Не так уж часто. – Он покачал головой. – Мы далеко ушли от темы нашего разговора.

– Я думал, она себя исчерпала.

– То есть вы сдаетесь? Вы, начавший все это, требовавший от меня соблюдения каких-то тайн; когда мы почти добрались до сути «Башни» – вы сдаетесь!

– Странный вы человек, господин Данкэн. – Теперь настал мой черед качать головой. – Говорите, как пятилетний мальчишка: «сдаетесь», «соблюдение тайн», «добрались до сути». Сплошная романтика. Наверное, юноша в очках, с которым вы беседовали, навеял на вас подобные настроения?

– «Юноша в очках»! – фыркнул журналист. – Его ваш разлюбезный Мугид просто-напросто усыпил вскоре после того, как вам привиделся олень. Парень проспал сутки! Впрочем, – добавил он, – вам это уже не интересно.

Я отрывисто кивнул и встал:

– Приятного аппетита. И желаю вам как можно удачнее провести этот выходной.

– Постараюсь.

Прихватив со стола корзиночку с пирожными, я ушел. За спиной фыркнул журналист, до глубины души возмущенный моим «отступничеством». Пускай его.

На лестничной площадке со мной столкнулся «генерал в отставке». Мельком, в разговорах я слышал его имя – Шальган, – так что теперь имел возможность вежливо приветствовать коллегу по вниманию. Что и не преминул сделать.

«Генерал» насупленно одернул на себе пиджачок:

– Добрый день, господин Нулкэр. Идете проведать больную? Я растерянно посмотрел на корзиночку с пирожными, которую нес с собой:

– Угадали.

Шальган зачем-то сунул свои морщинистые руки в тугие карманы пиджака и осторожно спросил:

– Вы сегодня встречались с господами Валхиррами?

– Довелось, признаться.

«Генерал» пытливо посмотрел мне в глаза:

– Вы тоже заметили это.

О мертвые Боги древнего Ашэдгуна, все начинается с самого начала

– Господин Шальган, простите меня, но я очень тороплюсь. С вашего позволения…

Он раздраженно взмахнул рукой и встопорщился, как разгневанный дикобраз:

– Ступайте. – И уже вдогонку мне проворчал, думая, что я не услышу: – Молодежь…

Вырвавшись наконец от этих прозорливых и весьма неравнодушных к чужим тайнам господ, я зашел к Карне. Оставил у нее пирожные, поболтал пару минут о том о сем и, немного успокоившись, вышел, чтобы посетить библиотеку. Приключений на сегодня, как мне казалось, было достаточно – самое время тихо-мирно заняться изучением «Феномена Пресветлых».

Если и есть в «Башне» какое-нибудь место, не подпадающее под дурное влияние необъяснимых метаморфоз и мрачных тайн, так это библиотека гостиницы. У проходившего мимо слуги (удивительно! откуда он только взялся?) я получил ключи и вскоре уже сидел за столом, листая нужную мне книгу. Прежде чем читать, я заглянул в оглавление, находящееся в конце этого фолианта. Ага! Вот то, что мне нужно.

Раздел назывался «Проявления феномена в период после падения династии Пресветлых» и, похоже, был написан и помещен в книгу значительно позже, чем все предыдущие разделы. Что, в общем, вполне объяснимо, если принять во внимание (в другое внимание, не в то, которым занимаемся здесь мы) сам предмет раздела.

Я отрегулировал настольную лампу и углубился в чтение.


РАЗДЕЛ 15

Проявления феномена в период после падения династии Пресветлых


После подписания ан-тэга, объединившего древние Ашэдгун и Хуминдар в одну державу, время властвования ашэдгунских Богов прошло и династия Пресветлых закончила свое существование. Но видимо, что-то разладилось в Обители Богов, и первым признаком этого стало появление на свет Риги, получившего впоследствии прозвище Проклятый.

Рига родился в семье придворного шута, во время правления Гаттина Второго. Как свидетельствуют очевидцы, мальчик рос угрюмым и болезненным. И это вполне объяснимо: с трех лет у него обнаружилась необычная (для того времени) способность. Рига мог, лишь единожды взглянув на человека, сказать, как тот умрет.

/Примечание. Этот случай считается первым проявлением дара Богов после падения династии Пресветлых. Но у нас есть все основания подозревать, что на самом деле это первый случай, попавший в поле зрения историков. Никто не может с полной уверенностью утверждать, что до Риги не было обладающих даром, более того – скорее всего, они как раз были. Просто эти люди либо не пользовались своим даром, либо не афишировали этого и поэтому остались безвестными.

Каким путем направилась история, в чьем наследнике, в каком из бастардов проявился дар уже мертвых Богов? Мы не знаем. И наверное, уже никогда не узнаем./

Дар проявился у Риги в три года. Первой «жертвой» этого дара оказался его собственный отец. Трудно представить себе, что чувствовал трехлетний ребенок, когда познал такое. Он рассказал об этом матери, но та не поняла, в чем дело. Мальчика отвели к врачевателю.

Здесь мы приводим избранные места из записок придворного лекаря. Эти записки чудом удалось обнаружить (особенно если учесть то, что произошло с их обладателем).

«Сегодня ко мне привели сына королевского шута Блюра. Мальчика зовут Рига, ему три года. Я… /зачеркнуто самим лекарем/

/зачеркнуто/ я постараюсь. Все-таки это моя прямая обязанность.

Мать Риги, Веллана, сказала мне, что ее сыну привиделось нечто жуткое. Он и правда выглядел напуганным, но еще больше испугался, когда увидел меня: задрожал, у левого века наблюдался нервный тик. Я попытался успокоить мальчика, но тот неожиданно заплакал и схватился за мамину юбку.

И все-таки он испугался не меня, а чего-то другого. Это было понятно по тому, что мальчик не пытался убежать от «доброго лекаря». Он просто стоял и плакал. Если бы Риге было не три года, а больше, я бы решил, что он скорбит о чем-то, но, как мне тогда казалось, для трехлетнего мальчика такие чувства невозможны.

Я ошибся. И /зачеркнуто/

Я попросил Веллану выйти на некоторое время и оставить нас одних. Я думал, что мальчику будет спокойнее, когда мать уйдет, – прежде всего потому, что она так и не поняла, что он хотел сказать. Разумеется, могло получиться и наоборот – Рига мог испугаться, оставшись без Велланы. Однако он не испугался.

Как только его мать вышла, Рига протопал ко мне – трехлетний мальчонка! – и сказал: «Позалуста, не кидайте полосок в оцаг! Позалуста!»

И вот что – в глазах его я не видел ничего, что так свойственно маленьким детям, только глубокое внимание и серьезность /зачеркнуто/

Я решил не спорить:

– Хорошо.

– Обесцаете?

– Обещаю, Рига. А теперь скажи мне, что же случилось?

– Я знаю, как умлет папа, – просто сказал он. – Иво плистлелят из лука. А есце я знаю, как умлет мама. Она пелелезет себе луки стеклом и будет долго клицать. А…

– Подожди, подожди. – У меня неожиданно закружилась голова, хотелось ухватиться за что-нибудь, а лучше – сесть на пол. – Почему ты думаешь, что все это случится на самом деле?

– Я знаю, – сказал он. И больше ничего.

Он знал /подчеркнуто самим лекарем/.

– А… я?

Он потупился:

– А вы блосите полосок в оцаг, и все взолвется. Я улыбнулся:

– Ну что ты, зачем же мне бросать порошок в очаг? Я никогда этого не сделаю. Так что ты ошибаешься. И твои папа с мамой не умрут.

– Умлут, – угрюмо сказал он, и глаза Риги наполнились слезами. – Умлут. И вы – тоже. Я знаю.

/зачеркнуто/ взял с него обещание молчать об этом, а Веллане сказал, что все в порядке».

Рига на самом деле оказался прав. Но об этом узнали год спустя, когда один из слуг умер от укуса бешеной собаки. Рига говорил об этом за четыре месяца до кончины слуги, и говорил слишком многим, чтобы сей случай можно было замять или обойти вниманием. Тем не менее мальчика на время оставили в покое, хотя и начали присматриваться к нему (а особенно – прислушиваться).

И хотя родители, догадавшиеся, в чем дело, многократно пытались воспрепятствовать тому, чтобы он пророчествовал, у них ничего не получалось.

Слух о сверхъестественных способностях Риги докатился до Гаттина Второго. Тот пригласил пятилетнего мальчика к себе и велел рассказать, как умрет его правитель. Рига заплакал и сказал, что точно не знает. Правитель велел высечь упрямца, а потом снова призвал его к себе, но результат был точно таким же.

/Примечание. Это единственный известный нам случай, когда Рига не знал, как умрет тот или иной человек. Вернее, он сказал, что не знает. Было ли так на самом деле и что стало причиной этого, нам неизвестно./

Постепенно, к двенадцати годам, мальчик окончательно теряет всех друзей и знакомых, так как те сторонятся его, напуганные необычной способностью. Впрочем, если быть точными, настоящих друзей у него никогда не было. Он попросту не успел ни с кем подружиться; напуганные родители запрещали своим детям играть и разговаривать с Ригой. Они считали, что тот своим взглядом не видит, а обрекает на ту или иную смерть. Мальчику не было места при дворе, и он это знал.

Осенью в Гардгэн пришел один из сууров, бродячих мудрецов. Он гостил недолго. Когда суур ушел, Рига ушел вместе с ним.

Родители не слишком горевали о сыне, который к тому времени причинил им много беспокойства. Разумеется, они порывались его искать, но довольно вяло, скорее для вида. Сам Рига им был за это благодарен.

Он странствовал с сууром довольно долго – и вернулся в Гардгэн уже в возрасте тридцати семи лет.

К тому времени в стране произошел переворот. Гаттин Второй был разорван собственными псами, один из заговорщиков успел к тому же метнуть дротик, попавший прямо в горло правителя.

/Примечание. Возможно, именно поэтому Рига не был уверен, как именно умрет Гаттин./

Шута Блюра, оказавшегося во время убийства рядом с правителем, пристрелили из лука, а его жена, узнав о случившемся, взрезала себе вены. Врачеватель же, когда восставшие вошли к нему в покои, швырнул в огонь порошок: взрыв разворотил стену и, разумеется, не только покалечил вошедших, но и убил лекаря.

/Примечание. В общем-то, непонятно, почему врачеватель совершил самоубийство. Он вполне мог жить при новом правителе. Некоторые исследователи полагают, что своим предсказанием Рига вынудил лекаря совершить это. Разумеется, окончательно ответить на этот вопрос мы не в состоянии./

В результате переворота власть в стране перешла в руки самозваного правителя – Зшириза. Прожил он недолго.

Проклятый явился в Гардгэн, будучи уже довольно известным. Слава (дурная, заметим, слава) бежала впереди него, и каждый в стране был абсолютно уверен, что, встретившись с Ригой Проклятым, узнает о том, как умрет.

Оказавшись в столице, предсказатель направился прямиком во дворец.

Ниже мы приводим отрывок из «Летописи Ашэдгуна новых времен», писанной Ганелем.

«Месяц Нуз-Ал, день третий.

/пропущено авторами/

Впустили Проклятого. Я видел Ригу еще мальчиком, и он всегда был замкнутым, болезненным, с этим своим подрагивающим веком. И теперь я узнал его только по веку – оно дергалось, как прежде, напоминая мне горло лягушки. Вокруг Проклятого распространялась явственно ощутимая атмосфера угрюмой торжественности. Вельможи замирали и опускали глаза, стоило им только встретиться с ним взглядом. Рига мало обращал на это внимание – привык, наверное. Он не смотрел по сторонам, шел к трону.

– Зачем ты явился? – сказал ему Зшириз.

– Ты знаешь, – ответил Проклятый. Веко его задергалось сильнее.

Одет был Рига в обычный дорожный халат, недорогой, но удобный, с широкими карманами – в эти карманы он и опустил свои руки. Телохранители напряглись, но Зшириз остановил их взмахом руки:

– Он убивает словом – не действием. Говори. И знай, я не поддамся.

– Я знаю, – сказал Проклятый. – Ты умрешь от кинжала.

– Все? – насмешливо спросил Зшириз.

– Нет, – покачал головой Рига. Он шагнул вперед и резким движением поправил прядь волос. – Вот теперь все.

Я только тогда понял, что произошло. Правитель сполз вниз, к ступенькам своего трона, он пытался выдернуть скрюченными пальцами кинжал из горла – но уже не мог.

Телохранители накинулись на Ригу, заломили ему руки, а тот, не обращая на них никакого внимания, плюнул в лицо умирающему.

– Ты убил Гаттина – но я мстил за мать и отца.

Это все. что он сказал».

По свидетельству Ганеля, в течение нескольких следующих часов произошел очередной дворцовый переворот. Кропрэг, сын Гаттина Второго, сумевший бежать и скрывавшийся вдалеке от родины, воссел на троне благодаря вооруженной поддержке своих сторонников.

Но эта часть истории Риги Проклятого мало затрагивает предмет нашей книги. Значительно более интересна та роль, которую сыграл в случившемся безымянный суур, о котором упоминает Ганель.

«Месяц Нуз-Ал, день пятый.

/пропущено авторами/

Рига не принимал участия в происходящем. Он заболел, и в этом было мало удивительного. Как я уже писал, он всегда был болезненным мальчиком.

За событиями, имевшими, несомненно, историческое значение, на болезнь Риги никто не обратил внимания. Его положили в людской и забыли о нем. Никто не хотел возиться с Проклятым.

Это случилось два дня назад. Сегодня во дворец явился суур. Я узнал его – именно с ним когда-то ушел странствовать Рига. Суур спросил о Проклятом, его отвели к больному.

/пропущено авторами/

Месяц Нуз-Ал, день седьмой.

/пропущено авторами/

Умер Проклятый. Суур был при нем все это время. Тело по приказу мудреца сожгли на погребальном костре. Такой чести удостаивают только вельможных господ, но суур настоял, а Кропрэг был не против. Пепел суур унес с собой».

Так закончилась жизнь Риги Проклятого.

Следующее известие о носителе феномена…


Я оторвался от книги и покрутил колесико настройки. Лампа стала светить чуть ярче; я продолжал чтение, пролистав несколько следующих страниц.


Как уже сказано в предыдущих разделах, способности Пре-светлых условно можно разделить на полезные и вредные; прежде всего – полезные либо вредные для их носителя. И если те, кто оказывался обладателем последних, во многом повторяли судьбу Риги Проклятого, остальные проживали свою жизнь более-менее спокойно. Но все равно, так или иначе, сталкивались с суурами. Бродячие мудрецы, несомненно, сыграли свою роль в истории феномена Пресветлых, а сыграв ее, ушли со сцены (см. Приложение 5).

Что же касается…


Нет, света лампы явно уже не хватало на то, чтобы читать нормально. Или это все оттого, что вокруг темно?

Я потер глаза и понял, что устал. Денек выдался очень насыщенным, совсем даже не похожим на прочие выходные дни. Читать дальше было бессмысленно – все равно я не пойму ни слова, а прочтение одной и той же фразы десять раз подряд мало что даст, кроме ощущения собственной непроходимой тупости. Нет, не спорю, полезное ощущение – но полезное лишь иногда и в малых порциях.

Место, на котором я остановился, пришлось заложить тоненькой матерчатой закладкой. Я отодвинул книгу и задумался. Не хотелось оставлять «Феномен» здесь, потому что, судя по всему, вернусь я сюда не скоро. Ну что же, не будет большого греха, если возьму книгу с собой в комнату. Буду проглядывать вечерами, перед сном.

Я так и поступил.

Запер библиотеку, занес книгу к себе и спустился в Большой зал. К моему удивлению, в такое позднее время там все еще сидели люди. А именно: Данкэн и чета Валхирров. Я пристроился рядом, пожелал коллегам приятного аппетита и приступил к ужину.

Но с такой любопытной компанией особенно много не паужинаешь. Господин Валхирр, порядком осунувшийся за последние «наддать» часов, даже, кажется, похудевший, смотрел прямо перед собой и ел мало. Лицо его не переставало отражать эмоции жены, а иногда – Данкэна или мои собственные. Кажется, господин Валхирр уже догадался о том, что с ним происходит нечто ужасное и крайне неприятное, но никак не мог от этого избавиться. Данкэн же, по своему обыкновению, уничтожал блюда одно за одним и проявлял ко всему окружающему полное безразличие. Несомненно, безразличие показное.

Короче говоря, все понимали неестественность ситуации, но сохраняли хорошую мину при плохой игре.

А что же госпожа Валхирр?

Я посмотрел на нее и перехватил взгляд этой женщины, затравленный, испуганный; лишь на одно короткое мгновение она позволила этим чувствам завладеть собой и проявиться. Потом все пропало. Но я все-таки был уверен, что не ошибся и видел то, что видел.

Другие ничего не заметили. «По крайней мере, Данкэн все так же предавался чревоугодничеству, а господин Валхирр с услужливостью зеркала отражал при этом все эмоции журналиста. Видимо, делал он это потому, что на данный момент именно они были наиболее сильными. Если бы я дочитал „Феномен“, я бы знал точно, а так приходилось только догадываться.

Госпожа Валхирр ела не торопясь, часто поднимала голову и смотрела на мужа, но старалась делать это как можно бесстрастнее. Данкэн вообще не отрывал взгляда от тарелки. Господин Валхирр ел мало – у него сейчас имелись другие заботы.

Вдруг одна из ламп-факелов, висевших в зале, со стеклянным треском взорвалась, осколки брызнули во все стороны.

Господин Валхирр вскочил со своего места и закричал. Он отшвырнул в сторону стул (замечу, довольно массивный стул) и выбежал.

Данкэн тоже поднялся и вопросительно посмотрел на супругу Валхирра.

– Прошу вас, успокойте его, – умоляющим тоном произнесла она, глядя на журналиста. – У меня уже нет на это никаких сил.

Данкэн отрывисто кивнул и вышел вслед за Валхирром.

Я смущенно молчал, опустив глаза.

Госпожа Валхирр закрыла лицо руками:

– Вы тоже заметили, правда? Он изменился, страшно изменился. Вы не знаете, что с ним?

– Нет, – соврал я. Она закивала:

– Да-да, конечно. Простите за глупый вопрос – откуда вам знать. Наверное, нужно спросить у господина повествователя.

– Не нужно, – сказал я, злясь на себя за то, что делаю. – Не нужно. Думаю, к завтрашнему утру это пройдет. Или даже к сегодняшнему вечеру.

– Уже вечер, – сказала она.

– И все-таки советую вам повременить. Тем более мне кажется, что господина Мугида вам сейчас не найти.

– Да, – прошептала эта немолодая, чуть полноватая женщина. – Да, но… Я боюсь за Каэля. Мы прожили с ним вместе много лет, и он всегда был заботливым мужем, но сегодня… Это ведь не забота обо мне, это какая-то страшная форма сочувствия – сочувствия, когда все, буквально все находит отражение… в нем. Я боюсь.

– Не бойтесь. Уверен, все обойдется. – Ложь, конечно, но именно такие слова успокаивают лучше, чем любые аргументы и доводы.

Она кивнула:

– Спасибо вам. Я пойду к себе – если придет Каэль, скажите ему это.

– Скажу, – пообещал я. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Госпожа Валхирр ушла, я остался один.

Вскоре вернулся Данкэн. Он открыл было рот, намереваясь заговорить, но вспомнил что-то и промолчал. Только бросил отрывисто:

– Все в порядке, он уже пришел в себя. Кажется, окончательно.

Я кивком поблагодарил за информацию и продолжал есть.

Журналист вскоре закончил ужинать, церемонно попрощался со мной и, держа спину прямой, как гладильная доска, вышел. Вскоре отправился на покой и я.

Читать сегодня больше не мог. Я подошел к окну и снял с него заглушку – комната мгновенно наполнилась завыванием. Ветер внизу, в ущелье, пел древний погребальный гимн, и мне очень хотелось надеяться, что этот гимн – не по нам. Некоторое время я слушал его, потом поставил заглушку на место и отправился спать.

Закончилась первая неделя моего пребывания в «Последней башне».

ДЕНЬ ВОСЬМОЙ

В дверь постучали:

– Вставайте, господин.

– Уже встаю! – крикнул я. И даже перевернулся на другой бок, чтобы скрипом кровати подтвердить сказанное. Тишина. Ну, еще чуть-чуть…

– Вставайте, господин.

– Да встаю, встаю! – Что ж это такое, в самом деле?! Поспать не дают. Мы в гостинице или в казарме, в конце

концов?

Я буквально кожей чувствовал, что по ту сторону двери стоит и ждет слуга. Прислушивается, наверное, гад.

А я – то хорош! Война, а он в кровати разлеживается!…

Стоп! Какая война? Нет никакой войны. Это в древнем Ашэдгуне сейчас вой… Фу ты, какое ж «сейчас»? Поздравляю вас, господин Нулкэр, вы, похоже, начали сходить с ума. Раздвоение личности и все такое. Деньги за непрожитые дни будут выплачены вашим ближайшим родственникам. Нет таковых? Тогда дальним – нам, в общем-то, все равно.

Я сел на кровати и потер глаза.

Чего только спросонок не примерещится!

– Вставайте, господин.

– Встал уже! – прорычал я. – Сейчас выйду умываться – убедитесь! Молчание.

Оделся и пошел умываться. Слуга почтительно поклонился мне и сообщил, что «нас» ждут в Большом зале. «Нас» – это значит меня. Я обещал непременно быть (что ж мне, завтрак, что ли, пропускать?) и отправился совершать утренний туалет.

На завтрак сегодня явились все внимающие, что уже само по себе вызывало определенные подозрения (или, если вам угодно, надежды). Во главе стола, как в старые добрые времена, восседал Мугид, весь преисполненный достоинства – прямо древний ашэдгунский правитель в пору своего могущества. Также здесь имелись: журналист (одна штука, при виде меня придал лицу демонстративно-безразличный вид и с удвоенным вниманием обратился к разглядыванию кувшинчика с вином), «академик» (один, сухонький и молчаливый; кажется, ему единственному здесь хорошо и беззаботно – человек отдыхает), «генерал в отставке» (полтора, если учитывать габариты; собран, немного напряжен, скользнул по мне взглядом и оставил в покое: «молодежь!»), господа Валхирры (две штуки, он – осунувшийся и бледный, взгляд опущен в салатницу и не желает вылезать; она – такая же бледная, но успокоенная, изредка поглядывает на супруга и облегченно молчит), молодой человек в очках (половина, он еще не отошел от снотворных Мугида и постоянно клюет носом; думает, что этого не замечают, – и правда, не замечают: каждый слишком занят собой), Карна (хороша, как всегда). Ну и я – делаю вид, что опоздал по уважительным причинам (если задуматься, то так оно и есть – спал).

Я поприветствовал всех, уселся за стол и вопросительно посмотрел на Мугида. Судя по всему, здесь ждали одного меня и лишь поэтому не приступали к завтраку. Так ведь вот он я!

Мугид поднялся:

– Господа! От имени всего персонала «Последней башни» я должен извиниться перед вами за досадное недоразумение. Вчера вечером одна из ламп-факелов взорвалась, что причинило определенные неудобства некоторым из вас. Впредь персонал гостиницы будет тщательнее следить за состоянием ламп и прочих небезопасных предметов.

Также хотелось бы отметить, что некоторые из вас в последнее время ощущали недомогание. Я прошу отнестись к этому серьезно и не рисковать собой без необходимости. Лучше пропустите сеанс или же попросите – как это сделала вчера госпожа Карна, – чтобы его отменили. Помните, пожалуйста, что ваше здоровье дороже всего.

Теперь касательно вынужденной, если так можно выразиться, изоляции гостиницы от внешнего мира. К сожалению, спасатели до сих пор не явились, хотя я неоднократно связывался с ними по радиопередатчику. Подобная халатность, разумеется, не останется безнаказанной. Со своей стороны могу вас заверить: причин для беспокойства нет. В «Последней башне» имеются запасы продуктов, так что голодная смерть нам не грозит. Вы можете в этом убедиться, взглянув на стол. Итак, господа, еще раз прошу простить меня за досадные недоразумения и – приятного аппетита.

Он сел – не хватало только аплодисментов. Мы приступили к еде.

До чего же много все-таки можно узнать о человеке, наблюдая за тем, как он ест! Бот, например, Данкэн – этот поглощает все подряд и в таких количествах, что впору задуматься: «Может, у него было тяжелое и голодное детство?» Или чета Валхирр – господин ест осторожно, словно боится, что в тарелку подсыпали битого стекла, госпожа заботливо поглядывает на супруга и неторопливо откусывает маленькие кусочки, запивая их небольшими глотками вина. Шальган («генерал в отставке») рубит сппеча, колет и четвертует так, что страшно смотреть. Наверное, у него вся тарелка в шрамах. Господин Чрагэн ест задумчиво, я бы даже сказал вдумчиво – словно дегустирует блюда и от правильности дегустации зависит слишком многое, чтобы относиться к этому спустя рукава. Юноша в очках сонно жует и не смотрит по сторонам, упершись взглядом прямо перед собой – наверное, чтобы не заснуть окончательно. Карна изящна и утонченна. Я… Как-нибудь спрошу у окружающих.

Да, совсем забыл про Мугида. Он ест мало, жует отрешенно и следит за остальными, ожидая, пока те насытятся, чтобы увести всех в повествовательную комнату. Старик перехватил мой взгляд и еле заметно кивнул. Я отвел глаза.

Ну что же, рано или поздно все заканчивается. Закончился и наш завтрак, мы встали и пошли на первый этаж.

Когда спускались, Карна взглянула на меня и опустила веки. Я ответил тем же: уже знаю. Кажется, так никто ничего и не заметил.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ДЕВЯТОЕ

И не заметила, как настал полдень. Время идти во дворец.

Тэсса лениво зевнула, потянулась и встала с кровати. Вчера она просидела допоздна, раздумывая о той авантюре, которую запланировала вместе с Братьями, – поэтому сегодня спала почти до обеда. Внутренний механизм, наподобие арбалетного спускового крючка, сработал безотказно – как, впрочем, всегда; и Тэсса проснулась именно тогда, когда хотела. Она еще успеет перекусить и одеться. Хотя – что ей, воительнице, одеваться? – Тэсса ведь не похожа на этих расфуфыренных красоток, из которых шелка и сережки выпирают во все стороны. И для кого ей одеваться – если Тогина нет рядом?

Она покосилась в зеркальный осколок, висевший на стене. Оттуда на воительницу смотрела высокая стройная женщина, немного растрепанная, но все равно очень привлекательная. И очень опасная, только о последнем знали немногие, замечая в воительнице лишь красоту.

Тэсса пригладила свои короткие волосы и надела на них обруч, подаренный два года назад Тогином. Потом пристегнула к поясу ножны с изогнутым клинком, толкнула дверь и пошла в общий зал – то ли поздно завтракать, то ли рано обедать. В общем-то, все равно.

Кэн сидел там же, где и вчера. Он поднял большую седовласую голову и внимательно посмотрел на Сестру:

– Доброе утро. Уже идешь?

– Нет, – как можно небрежнее ответила воительница. – Сначала перекушу. Куда торопиться? Пускай они немного помучаются, ожидая.

Кэн улыбнулся ей скупой улыбкой, которая тронула только уголки его губ, но никак не глаза:

– Знаешь, я ведь тоже мучаюсь, ожидая. Тэсса положила свою тонкую кисть на его кулаки, мощные, словно литые:

– Так нужно, Кэн. Поверь мне, они согласятся. Они не могут не согласиться. Им некуда деваться.

– Да. Но нам тоже некуда деваться. И если они узнают об этом…

– Они не узнают, – отрезала Тэсса. – Им сейчас не до того, чтобы разнюхивать. У них – «дела государственной важности».

– Поверь ей, она в этом разбирается, – заметил подошедший Укрин Этот Клинок держал в руках массивную кружку, из которой отхлебывал по мере надобности – Уже идешь, Тэсса?

– Уже, – проворчала она – Только сначала поем – с вашего позволения! И даже без него

Укрин выставил перед собой кружку, защищаясь:

– Зачем же так сурово? Я просто спросил, вот и все. Мне ведь тоже небезразлична судьба наших Братьев.

Воительница не ответила на его слова, отвернулась и позвала разносчицу:

– Мяса, лепешек, вина!

– Как прикажете, – кивнула молодица и поспешила на кухню выполнять заказ.

Укрин опустился на свободный табурет, оглядел полупустой зал и приложился к кружке. Потом облизнул губы и заметил:

– Если я и дальше буду это пить, умру от питья – случай в Братстве небывалый. Кажется, «Благословение» не было рассчитано на такое количество клиентов, и винные запасы у Димиццы закончились. Вот она и покупает всякую дрянь.

Тэсса, демонстративно отвернувшись, созерцала противоположную стену.

– Уж не знаю, – продолжал Укрин, – насколько будет рискованным все остальное, но то, что я вполне могу загнуться от такого, с позволения сказать, вина – это точно. Относительно же «всего остального» – не уверен, будет ли тебе интересно, Тэсса, – но, – он снова отхлебнул, – ходят слухи, в сторону Крина движутся обозы с провиантом. Тебе это о чем-нибудь говорит?

– Это мы обсудим вечером, – резко ответила воительница. – Когда я вернусь.

– И если они согласятся, – дополнил Укрин. – Волнуешься.

– Когда они согласятся, – поправила его Тэсса. – А они согласятся.

Замолчали – пришла разносчица с заказом.

Позавтракав (или все-таки пообедав?), воительница вернулась к себе в комнату. Здесь она снова остановилась перед зеркальным осколком и впервые позволила себе задуматься о том, что будет, если их план провалится.

Нет, это невозможно. В крайнем случае я поговорю с Ар-махогом.

Тэсса в отчаянии закусила губу. Вряд ли старэгх захочет помочь ей, все-таки тогда она ушла Да, он не обвинял и говорил, что все понимает; в конце концов, он и вчера бросился ее обнимать, – но.. Но. Он ведь не знает, что она ушла в Братство в поисках свободы, а нашла там свою любовь Ар-махог, скорее всего, захочет восстановить те отношения, что были когда-то между ними. А восстанавливать уже нечего.

А если другого пути нет? Ради спасения Тогина ты сделаешь это?

/И сознайся – он нравился тебе тогда и не потерял своей привлекательности теперь, спустя годы./

Что будем делать?

Тэсса достала гребень и серьезно занялась прической. Она должна выглядеть достойно, чтобы у правителя и его окружения сложилось правильное впечатление о Братстве… ведь так?..

На прическу и остальное ушло около получаса. В результате, когда воительница спустилась вниз и через черный ход вышла во двор, Кэйос, сын Димиццы – тот самый подросток, который вчера открывал ей калитку, – застыл у ворот конюшни и только смотрел на Тэссу во все глаза. Она улыбнулась парню:

– Что, я настолько плохо выгляжу?

– Нет, что вы, госпожа! Вы…

– Кэйос! – строго оборвала его воительница. – Я уже многократно тебе говорила, что между членами Братства и их родными не может быть никаких «вы» – в том значении, в котором ты используешь это слово. Нужно говорить «ты».

– Да, конечно, гос… – Кэйос запнулся. – Прости.

– Ладно, со временем привыкнешь, – махнула рукой Тэсса – Пожелай мне удачи.

– Удачи, – сказал парень.

– Спасибо. – Воительница отперла калитку и вышла на улицу.

Неплохой мальчик. Только чересчур врос в эту городскую среду с привычками унижать и быть униженным. Димица сама виновата – нужно внимательнее относиться к собственному сыну. Хотя… не мне судить. Ладно, закончим это дело…

Здесь она оборвала свои мысли, так как до завершения «дела» было еще очень далеко. Тэсса была несколько суеверной и не любила загадывать наперед – по крайней мере, на такой Далекий «перед».

По узким улочкам она добралась до квартала зажиточных горожан, а уж там идти стало намного легче. Правда, некоторые мужчины слишком откровенно поглядывали на нее, но воительница не менее откровенно клала ладонь на рукоять меча – и интересующиеся тут же забывали о незнакомке. В городе уже знали, что «Благословение» и некоторые другие постоялые дворы переполнены Вольными Клинками, а связываться с Братством рискнет разве что круглый идиот. Да и женщина, кажется, способна за себя постоять.

У ворот дворца ее уже ждали. Стражники впустили Тэссу, и один из них, долговязый и загорелый, сказал, что проведет гостью к старэгху.

– Почему именно к нему?

– Так велено.

Раз велено, значит, велено. Скорее всего, правитель переложил бремя дальнейших переговоров на плечи старэгха, что неудивительно, если учесть старое знакомство Армахога с Тэссой. Пресветлому же сейчас не до Вольных Клинков – эту проблему способны решить и другие.

А может, правитель просто велел ему сказать мне, что они не нуждаются в наших услугах. Даже видеть меня не захотел – зачем? Старэгх сам разберется с этим маленьким недоразумением.

Она шла по коридорам дворца, шла и терзалась сомнениями: получится или нет? Смуглый стражник шагал впереди и время от времени кивал знакомым; некоторых узнавала и она, но удерживалась от приветствий. Тем более что воительница слишком изменилась, и те проходили, не обращая на нее никакого внимания.

Наконец они добрались до высокой двери из красного дерева, стражник постучался и сообщил, что привел «госпожу Тэссу». Из-за двери велели: «Пускай войдет». Стражник кивнул ей – она вошла.

Кабинет Армахога выглядел скромно – Тэсса подсознательно ожидала большего: все-таки старэгх Ашэдгуна, это вам не сотник какой-нибудь. Но наверное, проще заставить Пре-светлого просить милостыню, чем Армахога жить более роскошно, чем он считает нужным.

Разумеется, были здесь и разноцветные гобелены, было и оружие, развешанное на стенах и стоящее в подставках, были вазы, была мебель, удобная и дорогая, – но без всего этого

Талигхилл (вернее, тогда еще Руштнир) попросту не позволил бы своему старэгху быть старэгхом. Положение обязывает. Но ничего, кроме того, что просто-таки необходимо для создания образа «солидного и могучего» военачальника, в кабинете найти было нельзя. Армахог оставался Армахогом, и годы мало изменили его привычки и его отношение к жизни – теперь Тэсса это понимала.

Она вошла в кабинет и остановилась около двери, а старэгх уже поднялся из-за стола:

– Проходи, садись.

– Спасибо, – небрежно ответила воительница, приближаясь к Армахогу.

Перед столом она заметила кресло, большое и удобное, – опустилась в него и закинула ногу на ногу. Сегодня на Тэссе была достаточно короткая юбка, а кресло стояло так, что с той стороны стола, даже сидя, Армахог вполне мог видеть почти всю воительницу. Это вряд ли было честным поступком с ее стороны, но Тэсса напомнила себе, что от удачи предприятия зависит судьба Тогина.

Старэгх задумчиво покрутил пальцами свой длинный рыжий ус, нахмурился:

– Скажи, Тэсса, ты и в самом деле хочешь участвовать в этой войне?

Он всегда умел задавать вопросы.

– Почему бы нет? Все-таки это мое ремесло. Кстати, и твое тоже.

– Тэсса, я говорю сейчас с тобой не как старэгх Ашэдгуна, а как твой старый… друг. – Он запнулся и был зол на себя за это. – Пойми, здесь не тот случай, когда… Нет, скажи мне, неужели все наемники в одночасье решили отправиться на службу к Пресветлому?! Я…

– Не наемники, – холодно бросила Тэсса. – Не наемники, а Вольные Клинки. Или Братья, если тебе так больше нравится. Но – не наемники.

Он внимательно посмотрел на нее, потом опустил глаза:

– Да, прости. И все-таки – в чем дело9

– Послушай, скажи мне просто, что Пресветлый не желает иметь с нами ничего общего, и мы предложим свои услуги Хуминдару Думаю, там нас примут значительно радушнее.

Армахог поморщился:

– Подожди, не горячись. Талигхилл хочет иметь с вами дело.

– А чего хочет старэгх? – прищурилась она.

– Ты знаешь, – сказал он. – Ты знаешь о моем отношении к твоим… кхм… профессионалам. Оно мало изменилось с того времени.

– Давай ближе к сути, – предложила Тэсса. – Думаю, ты в эти дни очень занят, и я не хочу тебя отвлекать.

– Хорошо. – Армахог опустил голову, и его рыжие усы повисли, почти касаясь столешницы. – Хорошо, ваши условия?

– Их несколько, – предупредила Тэсса. – Прежде всего, оплата.

Она назвала сумму, которую должен был бы получать каждый из Братьев. Плюс провиант. Плюс…

– Подожди, – прервал ее старэгх. – В казне не так много денег, как ты думаешь. И…

– Мы не требуем всего сразу, – улыбнулась Тэсса. Она поправила упавший на щеку локон. – Но ведь если вы победите – мы победим, – Ашэдгун невероятно обогатится. Хуминдар заплатит за все, ведь так?

– Тогда давай будем говорить о какой-то доле от захваченного, – предложил Армахог. – Но это будет не та сумма, что ты мне назвала. Кстати, не думаю, что Хуминдар тоже согласится на такие условия.

– Нам проверить?

– Перестань. В конце концов, мы же не маленькие дети.

– Точно, – кивнула Тэсса. – Итак, о доле от захваченного…

Они некоторое время обсуждали условия, хотя каждый знал: сделка состоится. Только воительница не сказала еще о самом важном, о том, что, в сущности, и стало причиной ее визита.

Он может не согласиться. Если бы это был Пресветлый – тогда другое дело. А Армахог способен отказать. Но… вряд ли я увижу правителя в ближайшее время, а окончательные условия будут согласованы и приняты сегодня: у Ашэдгуна почти не осталось времени. Значит…

– Да, еще одно, – сказала она все также небрежно. – Полгода назад кое-кто из наших Братьев был сослан на рудники. Замечу, сослан совершенно необоснованно. Мы бы хотели, чтобы всем им была дарована свобода.

– А если я скажу, что это невыполнимо? – спросил Армахог. – Ты обратишься в Хуминдар? Боюсь, они не смогут удовлетворить это ваше требование.

Воительница подняла кверху правую бровь:

– Думаешь? Если власть в стране окажется в руках братьев Хпирнов – почему бы и нет? Старэгх покачал головой:

– Я не знаю, Тэсса. Все, о чем мы говорили с тобой до сих пор, я мог тебе пообещать, этого – не могу. Мне нужно переговорить с правителем.

– Я подожду.

– Прости, тебе придется делать это снаружи. А ты изменился, старый учитель, /и любовник/

Просто я этого не заметила сначала. Стал тверже, умеешь заставить молчать даже свое сердце. Браво!

– Хорошо.

Они вышли из кабинета, и Армахог подозвал стоявшего у окна стражника – того самого, долговязого и смуглого.

– Подожди здесь вместе с госпожой. Я скоро вернусь.

Долговязый снова отошел к окну и стал к нему боком: так, чтобы и Тэссу из поля зрения не выпускать, и не слишком на нее пялиться. Впрочем, как заметила воительница, в стекле окна она отображалась четко, со всеми своими прелестями, которые так нравятся мужчинам, – поэтому стражник и уделял большее внимание именно окну. Тэсса мысленно улыбнулась и перешла в тень, опустившись на лавочку у стены. Смуглый обиженно посопел и отвернулся.

Да, Армахог сильно изменился за эти годы. Все-таки должность старэгха оставила свой отпечаток – стал жестче и непреклоннее. Особенно – к собственным чувствам.

Она одернула себя. Полно, какие там чувства? Ты себе льстишь, женщина. У него наверняка есть семья, дети – не век же ему по тебе сохнуть. Или – ревнуешь? Злишься за то, что не кидается тебе в ноги, не признается в любви, как было раньше, вообще ничего не говорит о прошлом? Только и всего, что обнял вчера… а ведь сердечко-то у тебя забилось, а?

Но Тогин…

– Госпожу Тэссу просят в зал совещаний. – Над плечом навис один из слуг. Долговязый стражник стоял рядом, готовый к исполнению обязанностей.

Она поднялась, пожала плечами:

– Идем в зал совещаний.

Кажется, Пресветлый решил лично говорить со мной. Не так уж и плохо. Или… так?

Тэсса последовала за смуглым, поправляя прическу.

Идти до зала совещаний было не очень далеко, они миновали коридор, свернули и оказались перед дверьми. Стражники покосились на подошедших, но долговязый сказал, что это «госпожа Тэсса», – их пропустили.

Почти все, находившиеся в зале, были знакомы воительнице по вчерашнему визиту. Новых лиц, кажется, не прибавилось, даже наоборот – не было Харлина.

– Итак, – сказал Пресветлый, поднимаясь со своего места и приветственно кивая Тэссе, – итак, госпожа Тэсса, вы желаете, чтобы мы, кроме прочего, освободили ваших Братьев, сосланных на рудники? Но – согласитесь – там находится много Вольных Клинков, и всех отпустить я просто не смогу. Просто не имею права. Да и не хочу, в конце концов, потому что примерно половина из них – убийцы и воры, совершившие тяжкие преступления и пойманные с поличным. Как вы знаете, просто так на рудники не ссылают. Я согласен рассмотреть ваше прошение, но, – Талигхилл поднял к потолку указательный палец, – более сорока – пятидесяти каторжников мы не отпустим. И при этом им всем будет выдвинуто непременное условие – участвовать в этой войне. Бесплатно, замечу, участвовать, и – разумеется – на нашей стороне. Это окончательное решение и обсуждению не подлежит. В случае вашего согласия список нужно предоставить сегодня же вечером.

Талигхилл окончил говорить и внимательно посмотрел на воительницу. Та бесстрастно кивнула:

– Хорошо. Все остальное, о чем я говорила с господином Армахогом, остается без изменений?

– Да.

– Тогда сегодня же вечером я приду со списком, мой правитель.

– Будем ждать, – улыбнувшись, ответил Талигхилл. Тэсса поклонилась и вышла.

В зале воцарилось молчание. Наконец Лангил, насупившись, произнес:

– Рискованно это. Очень рискованно.

– Рискованно, – согласился правитель. – Но мы только что, кажется, решили: другого выхода нет. Иначе они не согласятся – это и так ясно.

– И потом, господа, учтите еще одну деталь, – заметил из своего угла Тиелиг. – Учтите то, что таким образом вы увеличиваете гарнизон башен сразу на «сорок – пятьдесят человек». Профессионалов, если пользоваться словами госпожи Тэссы. Кроме того, неизвестно, скольких из них заберет Ув-Дайгрэйс, так что, если рассудить, мы мало что теряем.

Да, – подумал Талигхилл, – Ув-Дайгрэйс заберет их всех. Если уж кому-то и придется умирать в ущелье, то не моим воинам.

– Итак, господа, продолжим наше совещание.

/смещение проносится подобно стреле, и только мелькает ее радужное оперение/

Вечером во время перерыва в совещании Талигхилл, отведя в сторонку Тиелига, спросил:

– Скажите, а что это за история с Вольными Клинками? С какой стати такое их количество оказалось на рудниках? Никаких попыток устроить государственный переворот я не припоминаю.

Верховный жрец Бога Войны пожал плечами:

– Старая история. Почти полуторагодичной давности – вы, наверное, как раз отдыхали где-нибудь в горах и потому ничего не знаете. А суть там была проста: какой-то Вольный Клинок – среди них всякие попадаются – решил подзаработать не совсем законным путем. (Хоть я и жрец Ув-Дайгрэйса, должен признать, что в Братстве очень многие руководствуются только одним: желанием получить деньги и потратить их, причем второе делают быстрее, чем первое, так что с финансами у них туго.) Этот Вольный Клинок придумал следующее: украл у кого-то из северных вельмож сына. Предварительно Брат устроился к вельможе охранником, изучил обстановку, а потом совершил похищение. Отец мальчика, разумеется, поставил всех на уши, исхлестал плетьми и вдоволь поокунал в Ханх, – в этом месте правитель, как показалось жрецу, немного смутился, – а потом, так как все описанные выше средства не помогли, учредил награду тому, кто отыщет мальчика.

– Понятно, – кивнул Талигхилл. – И вот тут-то бывший охранник нашел пропажу. Тиелиг покачал головой:

– Разумеется, нет. Бывший охранник ждал. Тогда вельможа повысил сумму вознаграждения. И лишь когда он сделал это в третий раз, Вольный Клинок объявился вместе с мальчиком. К неудаче Брата, мальчик узнал его (все-таки зря он устраивался туда работать охранником). Вельможа, конечно, никаких денег «предпринимателю» не дал, а велел своим слугам высечь его и отпустить на все четыре стороны. Глупый был вельможа. За что, между прочим, и поплатился. Потому что Вольный Клинок, в отличие от него, был умным. Он выдержал унижение, которому подверг его бывший наниматель, а потом отправился в один из городов и отыскал там Братьев. И пересказал официальную часть истории: мол, нашел человеку сына, отыскал, рискуя жизнью, – а тот взял да и поверил бредням мальчишки – денег не дал, оскорбил. В общем, горел этот Клинок справедливой местью, а заодно обещал тем, кто поможет ему, поделиться выкупом, который он собирался взыскать с вельможи вместе с компенсацией за моральный и физический ущерб (попросту – за порку).

Талигхилл недоверчиво улыбнулся:

– И что? Ему поверили?

– Как не поверить? К тому же очень манило мстителей обещанное вознаграждение. Я, кажется, уже говорил о самой большой проблеме Клинков… Как выразился бы господин Харлин, финансовой проблеме. Так что, если рассматривать случившееся с этой точки зрения, станет ясно, почему произошло то, что произошло. «Обиженный» Брат собрал компанию из пятнадцати – двадцати человек и отправился вершить правый суд. По дороге к ним присоединилось еще человек тридцать. Они въехали в замок вельможи, вздр… хм… проучили его и изъяли весь вельможный бюджет. Кое-что из этого Братья пожертвовали храму Ув-Дайгрэйса, а большую часть вознамерились пропить и проесть. Вельможа тем временем пришел в себя и рассердился уже не на шутку. Он попросил о помощи своего соседа (кузена по совместительству). Разумеется, кузен потребовал материальных, так сказать, подтверждений дружбы между ними. Подтверждения были обещаны, и оба господина, объединив свои усилия и армии, отыскали Братьев и почти изловили их – большинству удалось сбежать. Тем не менее зачинщика поймали и увезли в замок пострадавшего вельможи. Талигхилл удивленно поднял бровь:

– Зачем?

– Затем, что почти все деньги, похищенные из замка, Братья успели благополучно истратить. И тогда вельможа решил сделать то же самое, что не так давно практиковал его заложник: потребовал выкуп. А Вольные Клинки, до сих пор не разобравшись, в чем, собственно, дело, собрались, посовещались и решили хорошенько проучить «дерзкого вымогателя». В результате набралась довольно-таки серьезная компания из тех, кто на тот момент находился без какой-либо работы; все они двинулись к замку вельможи «платить выкуп». Осадили его по всем правилам, разбили лагерь и, бесчинствуя в окрестных селениях, дожидались сдачи замка. Тем временем кузен осажденного послал в столицу гонца со срочным требованием пресечь подобное непотребство и наказать виновных. Руалнир отправил к замку вельможи Армахога с войском, и тот очень быстро навел порядок. Осаждающих арестовали и отправили на рудники. Зачинщика, кстати, тоже.

– Странно. – Правитель нахмурился. – И что, Братья вот так запросто согласились с этим решением суда? Не оказали сопротивления?

– Оказывали, – ответил Тиелиг. – Потому, собственно, их и отправили на рудники – «за оказание сопротивления правительственным войскам». А чтобы остальные Клинки не пытались бунтовать и «вызволять Братьев», на площадях всех крупных городов зачитали приказ, в котором подробно раскрывалась суть конфликта.

– И за все это время никто даже не пытался устроит побег своим «товарищам»?

– Не знаю. Кажется, пытались, но не удалось. Я почему-то думаю, что в списке, который принесет вам сегодня госпожа Тэсса, будут значиться имена как раз тех, кто осаждал этот замок. А «воры и убийцы, совершившие тяжкие преступления и пойманные с поличным», – так вы, по-моему, говорили? – останутся там, где им и положено быть.

– А зачинщик всего этого?

– Боюсь, его имя окажется в списках. Дело в том, что именно ему пытались устроить побег. Где-то на воле у этого Клинка есть брат – не по Братству, а по родству. Думаю, сейчас сей человек находится в Гардгэне.

– Как звали зачинщика?

– Мабор.

– Позволю себе вмешаться, Пресветлый, – сказал Армахог, подошедший позже и слышавший только последнюю часть разговора. – Помнится, у этого Мабора была еще кличка.

– Н-да? Какая же?

– Бешеный. Мабор Бешеный.

«Вот только бешеных в этой компании мне не хватает!» – с досадой подумал Талигхилл.

– Господин правитель! К вам – госпожа Тэсса, – сообщил стражник, заглядывая в зал.

– Пропустите.

Тэсса вошла стремительным шагом, протянула Пресвет-лому пергамент.

– Сорок семь человек, – констатировал Талигхилл, пробежав глазами список.

– Да, – твердо произнесла воительница, глядя прямо в лицо Пресветлому. – И ни один из них не должен остаться на рудниках.

– Ни один? – с иронией переспросил правитель.

– Ни один, – подтвердила Тэсса. – Это наше последнее условие.

– Хорошо. Завтра утром явитесь сюда, вместе с теми, кто будет руководить вашими… кхм… солдатами. До свидания.

– До свидания, мой правитель. – Она поклонилась. Талигхилл проводил воительницу взглядом, потом снова посмотрел на список:

«25. Мабор по кличке Бешеный».

Он покачал головой и протянул пергамент старэгху.

/безумная карусель сбивает с ног – или с толку? смещение/

– Тэсса, вас… тебя ждет какой-то мужчина. Воительница удивленно посмотрела на Кэйоса:

– Какой еще мужчина?

Она безумно устала сегодня – от перебранки, которую устроили Клинки, когда решали, кому ходить на свободе, а кому – догнивать в рудниках; от этих курсирований между дворцом и гостиницей, от нервных мыслей и глупых страхов. Устала. А тут еще «какой-то мужчина».

– Мужчина, – развел руками Кэйос – Пришел и сказал, что ищет госпожу Тэссу. Я ему ответил, мол, нет такой и вообще не знаю, о чем он, а тот дал мне монетку и велел немедленно провести к вам. Говорил, будто у него есть важные новости про Тогина. Я сказал, чтобы он подождал в общем зале.

– Ждет?

– Ждет.

– Пускай ждет. И следи за собой – «ты», а не «вы».

Она похлопала подростка по плечу и отправилась в комнату. Мужчина – потом. Никуда не денется.

Он и вправду никуда не делся. Сидел за столом и равнодушно смотрел по сторонам: высокий, сухощавый, с темной кожей обитателя далекого юга. Он что, из Хуминдара?

Воительница присела рядом:

– Ты искал Тэссу?

– Я.

– Слушаю. – Она краем глаза отметила, что со своего всегдашнего места поднимается и идет к ним Кэн, идет угрожающе: «если кто обидит ее, будет иметь дело со мной».

– Меня послали за тобой. Мой господин не может лично прибыть в Гардгэн и поэтому велел передать: если тебя интересует кое-что, касающееся Тогина, отправляйся со мной.

– Куда?

– Недалеко от столицы есть деревушка. Называется Гилхадва. Там он ждет нас.

Подошел Кэн, посмотрел на чужака, перевел взгляд на воительницу:

– Все в порядке?

Тэсса обернулась к нему:

– Ты сейчас свободен?

– Да, – непонимающе протянул он.

– Прогуляешься с нами?

– Хорошо, – кивнул Кэн. – Только поднимусь к себе, переоденусь.

– Я жду.

Вольный Клинок ушел.

– Больше твой господин ничего не передавал? – спросила у пришельца Тэсса.

Тот едва заметно скривил губы:

– Нет. Лишь то, что это касается жизни и смерти Тогина.

– Надеюсь, он не преувеличивал.

– Мой господин редко ошибается.

– Ценное качество.

– Несомненно.

Вернулся Кэн. Он был вооружен длинным волнистым мечом – своим любимым. На нараге висело с десяток метательных ножей.

– Я готов, – сообщил Брат. Тэсса поднялась:

– Ну что же, пойдем. Кстати, как тебя зовут?

– Джулах, – ответил незнакомец. – Следуйте за мной.

Они покинули «Благословение Ув-Дайгрэйса» и добрались до другого постоялого двора. Там Джулах велел им немного подождать, а сам вошел в конюшню и очень скоро вернулся с тремя скакунами.

– Надеюсь, он их не своровал, – угрюмо проговорил Кэн.

– Не думаю, – ответила Тэсса. – Не думаю.

У ворот их пропустили опять-таки после недолгих переговоров незнакомца со стражниками. Всадники выехали на тракт и понеслись во весь опор.

Как и говорил Джулах, до Гилхадвы было недалеко. К полночи они оказались в деревушке. Въехали. На улочках взбрехивали псы, лениво и сонно; прокукарекал сдуру петух. Темные домишки безразлично глядели прямо перед собой и на поздних прохожих не обращали никакого внимания. Только один, двухэтажный, в нескольких окнах хранил свет. Проводник спешился, взял коня в повод и отправился к этому дому.

Постоялый двор, догадалась воительница.

Миновали заборчик и оказались у задней стены, рядом со служебными постройками. У конюшни Тэсса заметила необычное зрелище: роскошную карету, около которой лежал на вахте слуга. Он взглянул на Джулаха, приветственно кивнул ему и взглядом указал на окна второго этажа:

– Ждет.

Джулах передал слуге поводья коней и велел своим спутникам следовать за ним.

Они вошли в дом, поднялись на второй этаж. Проводник остановился у одной из дверей и постучал.

– Что? – недовольно спросил скрипучий старческий голос.

– Привел, господин, – ответил Джулах.

– Входите.

В комнате было тесно от многочисленных вещей и громадного сундука. На продавленной кровати сидел высокий седобородый старец и потирал руки так, словно у него ломило древние кости. К дождю, отстранение подумала Тэсса.

– Представь меня гостям, – велел старик Джулаху.

– Это господин Раф-аль-Мон, – сообщил тот официальным тоном, от которого Тэсса невольно поморщилась. – Госпожа Тэсса, господин…

– Кэн, – сказал Вольный Клинок. – Добрый вечер.

– Скорее, добрая ночь, – заметил Раф-аль-Мон. – Джулах, дай гостям стулья.

Сухощавый слуга выполнил приказ и замер у двери безмолвной скульптурой.

– Итак, – начала Тэсса, – вы знаете что-то о Тогине. Старец огладил всклокоченную бороду.

– Вне всякого сомнения. И не только о нем, – добавил он все тем же скрипучим голосом. – Но, видите ли, я купец и поэтому призвал вас сюда, руководствуясь не только – и не столько – альтруистическими чувствами.

– Если вы собирались продать нам информацию, вам нужно было ехать в столицу, а не тащить нас сюда, – отрубила Тэсса. – Вы не подумали об этом?

Раф-аль-Мон медленно покачал головой:

– Представьте себе, подумал. Но дело в том, что я не могу появляться в Гардгэне по некоторым, независящим от меня причинам, а известить вас было просто необходимо.

– За деньги, – криво усмехнулась Тэсса.

– Увы, я все же купец, а не глашатай, – развел руками старик. – Впрочем, думаю, когда вы послушаете меня, вы согласитесь, что мои сведения стоят и денег, и этого небольшого путешествия.

Кэн хмыкнул:

– «Небольшого»!

– Существует маленькая неувязочка, – вмешалась Тэсса. – У нас сейчас нет с собой денег. К сожалению. Старик махнул рукой:

– Ничего. Я все же думаю, что вы заплатите мне (в том случае, конечно, если сделка состоится). Джулах съездит с вами и примет деньги – я ему доверяю.

– Значит, вы расскажете нам о Тогине сейчас? – уточнила воительница.

Раф-аль-Мон кивнул, его длинная борода шевельнулась.

– Да, сейчас. – Он выдержал паузу, пожевал невидимыми за бородой губами. – Дело это касается не только – и не столько – господина Тогина, о местонахождении которого мы с вами умолчим, но в первую очередь – вас. Вы спросите меня: каким же образом? Я объясню. – Старик повернулся к Джулаху: – Будь добр, принеси гостям чаю.

Слуга поклонился и вышел.

– Так вот, – проскрипел Раф-аль-Мон, – все дело в том, что вы, господа, сегодня договорились, что отправитесь на собственную смерть и отправите туда еще – скольких? сорок семь человек? Завтра вы подпишете об этом договор. Как считаете, вас интересует более подробная информация о том, что вы собираетесь делать? Или, если угодно, что с вами собираются сделать?

– Я заплачу, – хрипло сказала Тэсса. – Продолжайте.

– Вне всякого сомнения. Продолжаю. – Раф-аль-Мон потер руки так, словно они опять заныли. – Итак, завтра вы подпишете договор и будете отправлены Пресветлым в ущелье Крина. Вам известно что-либо о тамошних башнях?

– Известно, – подтвердил Кэн.

– Отлично. Тогда я не стану вас утомлять длительными тактико-стратегическими характеристиками этих самых башен. Оч-чень хорошие башни для зашиты Ашэдгуна от любых атак с юга. Так сказать, весьма и весьма. – Старик сделал паузу и выжидающе посмотрел на дверь: где же чай?! – Как вам известно, сейчас на нашу страну надвигается войско хуминов, значительно превосходящее по силам то, что имеется нынче в распоряжении старэгха. Причина тому – лето и отсутствие информации. Из-за лета большинство штатных вояк находится на далеком севере или в других местах великого Ашэдгуна, а из-за отсутствия информации их не успели вовремя отозвать в столицу. В результате для сбора нормальной армии господам из дворца нужно время. Как его выиграть? Очень просто – задержать братьев Хпирн в ущелье. А для этого всего-то и нужно – отправить в башни отряд Вольных Клинков и положить его там; весьма удобно, вне всякого сомнения, так как тогда по окончании войны наемникам не придется платить.

– Нельзя ли поконкретнее? – мрачно спросил Кэн.

– Поконкретнее?.. А-а, вот и Джулах с чаем – благодарю…. Можно и поконкретнее.

– Уж будьте так добры, – сухо сказала Тэсса. – И, – добавила она, – попытайтесь убедить нас в том, что все сказанное вами правда. Иначе…

– Не сомневайтесь, – отмахнулся старик. – Вы убедитесь в этом – так или иначе. Если не сегодня вечером, то через неделю-другую – уж точно. Но тогда будет поздновато.

Воительница промолчала.

/смещение – лампа на допросе у следователя: отвечай!/

В зале было пусто и темно. Тэсса устало опустилась на табурет и откинулась назад. Боги, как я устала!

– Ты все-таки веришь, – сказал Кэн.

– Да, верю.

– А я – нет.

Хочется есть. И спать. Спать – сильнее. Завтра с утра нужно идти во дворец, а я… Нужно ли? Если то, что говорил этот старик, правда…

– Понимаю, Кэн. Что-нибудь придумаем.

– Значит, ты завтра не откажешься от предложения Пресветлого?

Она грустно улыбнулась, надеясь, что в темноте он не увидит.

– Как я могу отказаться? Сог сожрет меня без горчицы. Конечно, не откажусь.

– Но… ты же веришь.

– Говорю тебе – что-нибудь придумается. Слушай, сходи, скажи, чтобы принесли пожрать, – иначе я ведь могу и не дожить до утра.

Брат ушел.

Армахог не способен… На такое – не способен.

/Но он сегодня пытался тебя отговорить, так?/

Так. Но…

Но.

Воительница покачала головой.

Очень хотелось выть. И есть.

Она поела и пошла к себе.

ДЕНЬ ВОСЬМОЙ

– Это что-то новое! – воскликнула Карна – Этого нет ни в одном историческом труде.

– Верно, – отозвался со своего места Мугид. – И когда наши повествования завершатся, вы поймете почему.

– А что тут понимать? – вмешался господин Чрагэн. – Разве ж любят те, кто оказался не прав, в особенности – правители и пресветлые, говорить об этом в открытую? Следовательно, Талигхиллу тоже это мало бы понравилось – он, наверное, и уничтожил подобные записи.

– Вы очень проницательны, господин Чрагэн, – бесстрастным голосом сказал повествователь. – И все же дождемся конца – тогда все поймете.

– Конца чего? – хмыкнул Данкэн. – Или – кого?

– Повествований, господин журналист. Повествований.

– Что сейчас? – угрюмо спросил Шальган. – Судя по моим ощущениям, глубокая ночь.

– Нет, что вы, – ответил Мугид. – Сейчас примерно пять-шесть часов вечера.

Мы удивленно переглянулись. Видимо, у всех внимавших сложилось такое впечатление, что сейчас как минимум полночь.

– На сегодня сеанс закончен? – уточнил я. Мугид согласился:

– Да, закончен. Завтра продолжим, господа.

Мы стали потихоньку расходиться.

Не знаю, как другие, а я лично намерен заняться чтением «Феномена».

Видимо, так уж устроен мир: стоит только что-нибудь запланировать, как моментально в твою жизнь вмешивается нечто, не позволяющее эти планы выполнить. На сей раз помехой моим благим намерениям оказался слуга – самый обыкновенный, ничем не примечательный. Мне почему-то показалось, что это именно он нес мою сумку в день прибытия… хотя, конечно, я мог и ошибиться.

Я давно уже хотел прояснить для себя ситуацию со слугами, и вот – выпал шанс. Он (не шанс, а слуга) шел по кольцевому коридору четвертого этажа, на который я как раз поднялся. Ну что же, изучение «Феномена» вполне может подождать.

– Уважаемый! Эй, молодой человек! – Я попытался привлечь его внимание, но – безрезультатно. Слуга удалялся неспешной походкой, абсолютно игнорируя мои выкрики.

Положим, как следует я не бегал уже давненько, но этого глухонемого я уж догоню, будьте покойны! – пообещал я неизвестно кому и припустил вслед за фигурой в цветастом наряде. Врешь, не уйдешь!

Приятно, что форму я еще не потерял и догнал уходящего сравнительно быстро. Он, заслышав наконец мои шаги, вздрогнул и обернулся. На лице молодого человека застыло удивление.

– Что-то случилось, господин?

– Ага. – Я судорожно заглатывал воздух. Вот тебе и форма. – Ага. Мне нужно… с вами… поговорить – уф!

Слуга почтительно ждал, мол, поговорить так поговорить. Причуда гостя – закон.

Я перевел дух. Нет, все-таки следует каждое утро вставать пораньше и бегать… ну, положим не вокруг башни, так хоть по лестнице – вверх-вниз, вверх-вниз – разиков этак пять. Хотя, пожалуй, и трех хватит за глаза… для начала. Тэк-с, о чем это мы? Ага, слуга.

– Поговорить, – повторил я. – Вы не очень торопитесь? Впрочем, все равно. Скажите, почему вас иногда очень трудно найти? И где, собственно, искать в случае необходимости?

– Именно меня или вообще кого-либо из персонала? – невозмутимо уточнил мой собеседник.

– Из персонала, из персонала.

Он в недоумении пожал плечами:

. – Разумеется, в башне. У нас нет какого-либо конкретного места, где мы постоянно находимся. Так… повсюду.

– Слушайте, а чем вы, собственно, занимаетесь? Нет, я понимаю: сервировка стола, поддержание чистоты и порядка… Но – в принципе?

Я чувствовал, что заговариваюсь и с умным лицом выдаю полнейший бред, но остановиться не мог.

– Простите, я не понимаю вашего вопроса, – вежливо моргнул слуга. – Не могли бы вы выразиться точнее?

В том-то и дело! В том-то и дело, что не могу. Я вообще тайнами со вчерашнего дня не занимаюсь, между прочим, – так что и уточнять-то нечего.

– Это вы меня простите. – Я потер висок. – Вот недавно искал вас, нужна была помощь, а никого рядом не было, и поэтому…

– Думаю, больше подобное не повторится, – пообещал мой собеседник.

– Я тоже так думаю, – выдавил из себя кислую улыбочку, насквозь фальшивую. – Скажите… сюда можно устроиться на работу?

– То есть? – Он вежливо приподнял левую бровь – не слишком высоко, а гак, в меру приличия.

– Ну-у… понимаете, у меня есть знакомый, который хотел бы определиться на подобную работу. Сложно сюда попасть? Слуга пожал плечами:

– Знаете, я бы посоветовал ему обратиться к господину Мугиду.

– Почему именно к нему? Он же только повествователь… или я ошибаюсь?

– Вы не ошиблись: господин Мугид – повествователь. Но именно он будет решать, принимать вашего друга на работу или нет. И кстати, мне кажется, у нас сейчас нет вакантных должностей.

– Ага, спасибо. – Я развел руками. – Простите, что потревожил. До свидания.

Слуга продолжал свой путь, а я мысленно плевался: тоже мне, сыщики-разбойники, по инерции пытаемся чего-то вызнать, выпытать! Ведешь себя как полоумный, кидаешься на людей – тьфу, противно!

С таким настроением только «Феномен» читать.

Тэк-с, на чем это мы прошлый раз остановились? Ага, там была ссылка на Приложение, связанное с суурами. Поглядим.


ПРИЛОЖЕНИЕ 5

Сууры и носители феномена Пресветлых


Само название «суур» происходит от имени древнего ашэдгунского мудреца Исуура. Жизнь этого человека, его слова и деяния заслуживают того, чтобы им посвятили отдельные тома (что, впрочем, и делалось, и делается по сей день). Учение Исуура во многом предопределило развитие философии, естествознания и культуры Ильсвура на несколько веков вперед, оно же стало основой мировоззрения особой группы в обществе древнего, а затем нового Ашэдгуна – бродячих мудрецов.

У Исуура было много учеников; по крайней мере, людей, которые именовали себя так, находим предостаточно. С другой стороны, сам он утверждал, что не принимал учеников. «Только тот, кто живет по сердцу и следует своей душе, становится моим учеником» (1, с. 23). Как считал Исуур, подобных людей было немного.

Но все же они существовали, и еще при жизни мудреца некоторые из них «перешли из качества учеников в качество принципиально новое, встали на следующую ступень Вечности» (1, с.71). Они оставили Исуура и странствовали по Ашэд-гуну и за его пределами.

После смерти Исуура эти бродячие мудрецы собрались на могиле учителя и совещались. (К тому времени за ними закрепилось название «сууры».) Предмет и результаты собрания первых сууров неизвестны.

Через несколько дней мудрецы разошлись и продолжали жить, как жили раньше. Постепенно у них появились последователи – учение Исуура «продолжало жить в сердцах, озаряя своим сиянием путь тем, кто желал этого» (3, с.25 – 26).

Образ жизни сууров мало изменился с того времени. «Шагами своими мерять дорогу, питаться тем, что пошлют Боги и дадут люди; не гневаться, не злословить, не наносить вреда душе человеческой – вот наш путь» – все это сууры пронесли через время. Они довольно неожиданно для других – «вкушающих суету мира» – обрели статус неприкасаемых. За убийство суура карали строго и жестоко. Это поставило бродячих мудрецов в выгодные для обеих сторон условия: они не касались «суеты мира» – мир не трогал их. Можно сказать, что таким способом власти Ашэдгуна избавились от серьезной опасности, которую несли в себе сууры. Как утверждают некоторые аналитики, бродячие мудрецы могли бы серьезно пошатнуть мирооснову, если бы не оказались «изолированными от мира».

Сам образ жизни сууров, казалось, исключал возможность какой-либо организации и управления. Тем не менее раз в три года (по необходимости – чаще) большинство мудрецов приходили на могилу Исуура. Там они проводили несколько дней, но, как и в самом первом случае, предмет и результаты подобных собраний для непосвященных оставались тайной.

Итак, повторим: долгое время – вплоть до ан-тэга, превратившего древние Ашэдгун и Хуминдар в единую державу, – сууры оставались вдали от «суеты мира». Ан-тэг не вызвал особых волнений среди бродячих мудрецов (если вообще слово «волнение» к ним применимо). Они продолжали вести свой «отрешенный» образ жизни, но постепенно, как может отметить внимательный историк, упоминание в летописях того времени о бродячих мудрецах все чаще бывает связано с людьми – носителями феномена Пресветлых.

Первое такое упоминание находим в «Летописи Ашэдгуна новых времен» Ганеля. Имя суура (если точнее – его безы-мянность, что вообще характерно для бродячих мудрецов) связано с историей Риги Проклятого (см. РАЗДЕЛ 15). В дальнейшем ни одно описание жизненного пути человека, у которого проявлялся феномен Пресветлых, не обходилось без упоминаний о сууре.

Можем выделить несколько вариантов описания судеб фе-номеноносителей с точки зрения той роли, которую играют в этих судьбах бродячие мудрецы.

Вариант первый. Суур встречается с феноменоносителем до совершеннолетия последнего или вскоре после оного (до 25 – 27 лет). Как правило, феноменоноситель уходит за мудрецом и скитается вместе с ним.

/Примечание. Любопытен статус феноменоносителя при мудреце. Насколько нам известно, ф-тель никогда не становился учеником суура. Он оставался спутником./

Таким образом феноменоноситель, как правило, оказывался в изоляции от «суеты мира» и не вмешивался в оную. Разумеется, имелись и исключения (например, история Риги Проклятого).

Суур держал спутника при себе до его смерти. И при этом, как свидетельствуют письменные памятники, он старался не допустить – и, как правило, не допускал – вступления спутника в брак. Поэтому у феноменоносителей, странствовавших с суурами, очень редко оставались дети (известны буквально единичные случаи). Этот факт вместе с выводами, о которых пойдет речь ниже, дает еще одно подтверждение сторонникам теории генетической природы феномена Пресветлых (см. РАЗДЕЛ 3).

Вариант второй. Суур находит феноменоносителя, когда тот уже ведет самостоятельную жизнь. Мудрец гостит у ф-теля, разговаривает с ним. В результате последний либо оставляет «суету мира» – жизнь его в таком случае соответствует Варианту первому, либо продолжает жить по-прежнему. В этом случае суур появляется еще раз, уже ближе к преклонным годам феноменоносителя. Как правило, тот уходил с мудрецом.

Вариант третий. Суур находит феноменоносителя на исходе жизни последнего. Ф-тель в результате общения с сууром почти всегда оставлял «суету мира».

Жизнь каждого известного нам феноменоносителя соответствует одному из вышеназванных вариантов. Проанализировав имеющиеся у нас данные, приходим к неожиданному выводу. В период, последовавший за подписанием ан-тэга вплоть до смерти Пурнэла, последнего феноменоносителя (если не считать таковыми повествователей, а об этом сказано особо – см. РАЗДЕЛ 15), сууры вмешались в «суету мира» и своими действиями привели к полному исчезновению феноменоносителей. Корни случившегося мы, вероятно, обнаружили бы в мировоззрении бродячих мудрецов, будь оно изложено в каких-либо канонах, но, к сожалению, имеем в нашем распоряжении лишь записки, оставленные Исууром и некоторыми его учениками (см. БИБЛИОГРАФИЮ). Сравнение философии, изложенной в этих записках, с реальными действиями сууров позднейшего времени, свидетельства о которых сохранились в ранее упомянутых документах, показывает, что философия сууров после подписания ан-шэга претерпела весьма существенные изменения. А каковы их цели? Они остались неизвестными. И наверное, уже никогда не будут нами познаны и поняты.

Точно.

Интересная вообще вещица эта книжонка. Не зря я ее взял в библиотеке. Там нормально не почитаешь, а здесь…

Я полистал фолиант, выискивая интересующие меня разделы. Потом неожиданно для самого себя зевнул и понял, что очень хочется есть. Ну что же, против собственной природы не попрешь. Найду ублажать плоть.

Спускаясь по лестнице на второй этаж, догнал господина Чрагэна. Он не заметил меня, будучи слишком погруженным в собственные мысли. Я кашлянул.

– А, господин Нулкэр! – сказал «академик», поглаживая свою маленькую бородку. – Простите, увлекся размышлениями.

– О чем, если не секрет? – поинтересовался я.

– О, разумеется, секрет, – улыбнулся Чрагэн. – Но вам я его открою, поскольку вы мне положительно нравитесь. Не многие молодые люди вашего возраста интересуются древней литературой, сейчас, знаете ли, все больше тяготеют к телевизорам, прыжкам с парашютом и прочей чепухе.

– Чем же вам так не угодили прыжки с парашютом? – удивился я.

– Старая история. – «Академик» поджал сухонькие губы и покачал головой. – Н-да, старая и печальная. Был, знаете ли, в молодости влюблен в одну красивую и умную девушку – очень, кстати, похожую на госпожу Карну. Ухаживал за ней, стихи писал. И вот, представьте, в результате она ушла от меня к чемпиону по этим самым прыжкам с парашютом. Я, конечно, решил не сдаваться и поспешил на прыгучую, так сказать, вышку, чтобы доказать – себе и ей, – что я тоже не шит, а если и шит, то уж определенно не лыком. Упал и сломал себе ногу.

Я попытался сдержать улыбку, но не получилось. Господин Чрагэн махнул рукой.

– Смейтесь, смейтесь, прошу вас. Мне тоже становится смешно, когда вспоминаю. Но парашютов с тех пор не люблю. Так о чем это мы?

– О вашем секрете, который вы собирались раскрыть, – напомнил я.

Мы вошли в Большой зал и сели на свои места, продолжая начатый разговор.

– Так вот, о секрете. – «Академик» потянулся за тушеным мясом. – Н-да, о секрете. Секрет, знаете ли, прост. Я думал о древних языках. О некоторых соответствиях и семантике отдельных иероглифов. Кстати, мне показалось, вы разбираетесь в древнеашэдгунском.

Я кивнул:

– Немного. В пределах университетского курса.

– Что заканчивали? – деловито поинтересовался Чрагэн.

– Заканчивал многое, но так ничего и не закончил, – пошутил я. – На физико-математическом было скучно, на физкультуры и спорта – тоже, а когда поступил на филфак, жизнь изменилась и пришлось искать работу. Работу-то я нашел, но оказалось, что нужно выбирать между ней и учебой. Отдал предпочтение первому. Так что, как видите, ничего в результате и не закончил.

– Ага. Но книжку на древнеашэдгунском прочесть можете? Не отпирайтесь, я видел, что можете.

– И не собираюсь отпираться. Могу. И даже читаю потихоньку на досуге. Вот, кстати, до того, как идти ужинать, тоже читал.

– Значит, если мне нужна будет ваша консультация, я могу на вас рассчитывать? Я развел руками:

– Насколько окажется в моих силах. Но учтите, я не профессионал.

– Я, к сожалению, тоже, – пробормотал «академик», и эта его фраза, как мне показалось, была совсем не предназначена для моих ушей.

Остальную часть ужина мы проболтали о чем-то несущественном. Господин Чрагэн оказался умелым собеседником, и его истории о «романтической поре юности» были смешными и нескучными.

Потом пришел Данкэн и ввязался в нашу беседу.

Был он сегодня весь как на иголках, что, впрочем, не особенно отличалось от его обычного состояния. Несколько раз журналист в приливе нахлынувших чувств хлопал меня по плечу и руке, так что вскоре и я, и господин «академик» стали на него настороженно коситься. В конце концов Данкэн поел и ушел, взбалмошный и пышущий энергией.

– Странный молодой человек, – флегматично заметил Чрагэн.

– Это точно, – согласился я. – И иногда бывает очень утомительным.

– Верно. Но каждый прячется в меру своих возможностей, – сказал «академик», поднимаясь из-за стола. Интересно, что он имел в виду?

– Значит, я могу рассчитывать на вашу помощь в области древнеашэдгунского? – повторил он.

Я сказал, что разумеется.

Пришел к себе и вынул из кармана рубашки записку Надеюсь, «академик» не заметил

«Если то, что дается нам, – дар, подобный дару, который был у Пресветлых, почему – Валхирры? Это слишком опасно и вообще – не укладывается в рамки».

А ведь Данкэн прав, демон его поглоти! Правитель, обладающий сочувствием такого уровня, каковой наблюдался вчера у господина Валхирра, – это же потенциальный сумасшедший! Вся моя теория рушится. Что тогда?

Читать расхотелось, и я отправился спать. Лежал и думал – так и не заметил, когда заснул.

ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ

Утро прошло без происшествий.

Мугид препроводил нас всех в повествовательную комнату и предупредил: сегодня очень продолжительный сеанс, запаситесь терпением. Вообще-то…

ПОВЕСТВОВАНИЕ ДЕСЯТОЕ

Запастись терпением, – сказала себе Тэсса. – И главное – помнить о Тогине. Это его единственный шанс.

Она посмотрела на Сога, шагавшего рядом. Вольный Клинок еще не знал о той ловушке, которую приготовили для них. Тэсса надеялась, что и впредь не узнает. Они с Кэном решат эту проблему самостоятельно, без лишних людей и лишнего шума. Решат. Вот только пока еще неясно как…

Дворцовая стража беспрепятственно пропустила их и сопроводила до зала совещаний. Там Вольных Клинков уже ждали.

– Доброе утро, мой правитель, – сказала Тэсса. – Мы пришли.

Талигхилл стремительно повернулся к ней, и на лице Пресветлого промелькнула радость узнавания. Кажется, кроме воительницы, этого никто не заметил.

Что же, очень кстати.

– Доброе утро, госпожа Тэсса, – учтиво ответил правитель. – Простите, что не предлагаю вам перекусить, а сразу перехожу к делам – сейчас для нас важно каждое мгновение.

– Я понимаю, – кивнула воительница

– Итак, касательно нашего вчерашнего соглашения, – продолжал Талигхилл. – Разумеется, необходимо оформить его в письменном виде. Документ уже составлен., да вот он! – Пресветлый подал Тэссе длинный пергаментный лист

Она прочла, показала остальным. Вроде бы все в порядке.

Талигхилл кашлянул, привлекая к себе внимание.

– Конечно, нужно поименно перечислить всех Вольных Клинков, которые под вашим командованием переходят к нам на службу. Надеюсь, кто-то из приведенных вами людей сегодня же этим займется. А кто-то – это уж сами решите кто – отправится вместе с господином Армахогом на рудники, чтобы помочь отобрать тех счастливцев, которые получают свободу. Все это необходимо совершить за два дня, поскольку на третий нами запланировано выступление войска в Крина. Мы должны как можно раньше занять башни и подготовиться к длительной осаде.

– Понятно, – сказала Тэсса. – Господа Сог и Укрин поедут вместе с господином Армахогом на рудники, а мы с господином Кэном займемся списками Братьев. Думаю, к послезавтрашнему вечеру все будет готово.

Талигхилл заложил руки за спину

– Хорошо В таком случае – до вечера.

– Да, мои правитель. До вечера. – Она постаралась блеснуть глазами и произнести последние слова чуть-чуть медленнее, чем предыдущие. Кажется, получилось.

Сог с Укрином удивленно переглянулись, но промолчали.

Воительница представила их Армахогу и удалилась вместе с Кэном – работы на сегодня хватало. Послезавтра будет подписан контракт, и к этому времени необходимо выяснить имена всех Клинков, которые поступают на службу к Пресветлому. Кроме того, Тэсса просто обязана найти выход из ловушки, в которую они скоро отправятся

/смещение – расплавленное золото капает на глаза/

– У меня есть идея, – сказал Кэн.

– Что? – не поняла Тэсса.

Она сидела в зале «Благословения» вот уже несколько часов кряду и не прерываясь занималась переписью Вольных Клинков В помещении было людно и душно, а стол воительницы располагался в дальнем от двери углу, так что свежий воздух не имел ни единого шанса туда добраться. Вокруг толпились, сидели, стояли, прислонившись к стенам, Братья; смеялись, выпивали, и закусывали, и снова выпивали, отпускали чесночные остроты по поводу происходящего и с серьезным видом подходили к столу, чтобы назвать свое имя и поставить подпись (чаще всего – кривой крест и чернильный отпечаток указательного пальца).

Разумеется, ей помогали. Без помощи друзей Тэсса не справилась бы с этим и до следующего года. Во-первых, отнюдь не все Вольные Клинки квартировались в «Благословении Ув-Дайгрэйса»; во-вторых, даже они появлялись там время от времени – пришлось послать Кэйоса на поиски тех, кого он мог бы найти. А сама она тем временем писала, писала и писала. Это оказалось невыносимо трудным: общаться с таким количеством людей, более того – руководить ими. Вольный Клинок тем и хорош, что никогда ни от кого не зависит; потому и именует себя и себе подобных Братством, а не Орденом или, к примеру, Министерством военного искусства. Теперь же все менялось в их жизни – и в жизни Тэссы тоже. В жизни Тэссы – в первую очередь.

Каким-то удивительным образом Кэйосу удалось собрать почти всех, кого только можно было собрать. Остальным следовало явиться ближе к вечеру, так как слух о происходящем постепенно заполнил город. (Немало этому поспособствовал и сын Димиццы.) Пока же Тэсса записывала тех, кто, так сказать, имелся в наличии. Поскольку продолжалось это уже довольно давно, воительница устала и соображала медленно.

– Что?

– Я, кажется, знаю, что нам делать, – объяснил Кэн. – С ущельем и башнями.

Тэсса отодвинула списки и повернулась к Брату:

– Ну?

В выстроившейся для регистрации очереди недовольно зашумели. Воительница свирепо посмотрела на них и рявкнула:

– Перерыв!

Клинки, недоуменно пожимая плечами, расходились по залу, чтобы выпить, и закусить, и снова выпить… и так далее.

Сегодня ведь, как-никак, последний день гульбы. Завтра – на работу.

– Ну?! – нетерпеливо повторила Тэсса. Кэн несмело почесал в затылке:

– Будет сложно, конечно. Но ничего другого…

– Ну же?!!

– Возьмем с собой Пресветлого.

– Куда?!

– В башни, – объяснил Кэн.

– Что, вот так просто возьмем и возьмем? – съязвила воительница. – И у него спрашивать не будем?

– К сожалению, «просто взять» не получится, – покачал головой Клинок. – Тут придется постараться, но это – выход, спасение для нас всех.

Тэсса опустила веки и поняла, что ужасно устала.

– Ты что же, похищение задумал, а? А я, дура, уже вознадеялась…

– Нет, конечно. – Было непонятно, чего в голосе Кэна больше: раздражения или насмешки над наивной Сестрой. – Это мой брат предпочитает похищения. А мы пойдем другим путем. Главное – работа с простыми людьми, с массами.

Воительница махнула рукой: объясняй, мол, говори что хочешь. Я молчу и слушаю.

– Когда ты сегодня посылала Кэйоса искать Братьев, я с ним предварительно переговорил. Потому что эта идея уже тогда пришла мне в голову – просто не хотел раньше времени тебя обнадеживать. Вдруг бы не получилось. – Он помолчал, то ли переводя дыхание, то ли ожидая от Тэссы вопроса типа «Получилось?» Не дождавшись, Кэн продолжал: – Мальчик должен был не просто отыскивать Братьев и говорить им, чтобы они пришли в «Благословение». Он каждый раз при этом упоминал о том, что сам Пресветлый поведет их в бой. Теперь поняла?

– Ничего не получится, – заявила Тэсса.

– Правитель говорил тебе о том, что не поедет в Крина? – спросил Кэн, не обращая внимания на слова воительницы. – Не говорил, сам знаю. Так что нам мешает сделать вид, будто мы поняли его так, как нам нужно? А?

Тэсса покачала головой:

– Да он плюнет на все наши понимания и сделает как захочет. Мы ему не указ. Не забывай, что он – Пресветлый. Кэн хмыкнул:

– Пока Пресветлый. Почему-то мне кажется, что братья Хпирны захотят переложить тяжкий груз правителя с плеч Талигхилла на свои собственные. Очень удобно, между прочим: поскольку их двое, один будет править Хуминдаром, а другой – Ашэдгуном. Вот так. А если народ разочаруется в Пресветлом, тот никогда не соберет армии, способной отразить натиск хуминов. Все просто, Тэсса.

– Слишком просто.

– Другого выхода у нас нет. Теперь – и у него тоже.

– А тебе не кажется, Кэн, что мы заманиваем в капкан слишком опасного зверя? Брат жестко улыбнулся:

– Нет. Это они заманили в капкан нас. Теперь мы показываем когти.

– Эй, стройтесь! – крикнула воительница, поворачиваясь лицом к Клинкам. – Кто там у вас следующий? Перерыв закончился!

– Так что же ты решила? – вполголоса спросил у нее Кэн.

– Там видно будет, – бросила она через плечо. – Как тебя зовут?.. Вот здесь распишись. Да, ставь крест, а потом обмакнешь палец в чернила и во-от здесь…

/смещение – невидимый ветер щекочет ресницы/

Армахог вернулся только к вечеру следующего дня, запыленный и усталый, как рудничный каторжник. Он зашел к себе, чтобы переодеться в чистое, поцеловал в щеку Валькидэ и сообщил: вернется поздно. Жена молча кивнула – она понимала, что к чему. Иногда старэгх ей завидовал.

Он пришел в зал заседаний и, к своему изумлению, обнаружил: никого нет. Непривычно, ведь последние дни все, кто имел отношение к войне и связанным с ней проблемам, буквально жили в зале. Теперь же – никого.

Наверное, ушли ужинать.

Он присел на кресло и попытался хоть немного расслабиться. Тело тяжело вибрировало, как после длительных тренировок по фехтованию. Армахог вспомнил свою поездку на рудники, безжалостное слепящее солнце, голые спины каторжников в рубцах, громыхание цепей. Потом они с Укрином и Согом сидели в хлипкой хибарке управляющего, пока кто-то из «подошв» бегал за ним самим.

Пришел управляющий – толстый потный мужчина с зеркально блестящей лысиной. Он поначалу никак не мог понять, «чего нужно», и только опасливо косился на двух Клинков, приехавших вместе с Армахогом. Потом все-таки уразумел, что от него требуется, и предложил господам – пока будут собирать «счастливчиков» – на выбор: либо остаться здесь, либо совершить экскурсию по рудникам. Старэгх согласился прогуляться. Согу и Укрину это тоже показалось интереснее, чем истекать потом в хибарке управляющего.

Уже у входа в шахту на них навалился тяжелый и смрадный чад, который казался почти видимым; он оседал на теле плотной маслянистой пленкой – смесь запахов пота, человеческих и звериных испражнений, металла, каменной крошки, крови и тухлого мяса. Со всех сторон, неразличимые, стучали кирки, перекликались голоса, кто-то надсадно кашлял.

Начиная от самого входа и далее, все глубже и глубже, к стенам были прикованы каторжники. Эти люди, остриженные наголо и одетые в какие-то рваные тряпки, тяжело взмахивали кирками, откалывая куски породы, а потом складывали осколки в специальные корзины и отставляли в сторону. Затем приходили другие заключенные и уносили корзины. Где-то породу, видимо, сортировали; нужное упаковывали и отсылали куда следует, остальное выбрасывали.

Когда Армахог со своими спутниками проходил мимо закованных, те искоса взглядывали на чужаков, но старались делать это незаметно, чтобы не придрались надсмотрщики. Внимание старэгха привлек один из таких типов: корявый и плотный, с бичом в руке, он прохаживался вдоль ряда прикованных и ковырял в зубах чем-то длинным. Рядом с ним каторжники затихали и начинали энергичнее колотить киркой – возможно представляя в этот момент, что бьют по надсмотрщику.

Уже некоторое время управляющий говорил, но Армахог, пораженный происходящим вокруг, заметил это не сразу.

– Что? – переспросил он.

– Говорю, некоторых можно увидеть, если хотите, – сказал, отдуваясь, толстяк. Ему было здесь жарко и неуютно. Он не понимал, зачем Пресветлому понадобилось освобождать заключенных. Перечить он не смел, но сходил с ума от любопытства.

Старэгх взглянул на Укрина.

– Да, наверное, – сказал Клинок. – Почему бы и нет? Заодно освободим.

Управляющий позвал надсмотрщика и что-то у него спросил. Потом повернулся к высоким гостям:

– К сожалению, поблизости работает только один из вашего списка. Мабор.

– Хорошо, – сказал Армахог. – Ведите к Мабору.

Он помнил этого бунтовщика, пусть и смутно, но помнил. И кличка – Бешеный. В той истории их пути почти не пересекались. Принял из рук осажденного – и освобожденного от осады силами его, Армахога, армии – вельможи и передал в руки правосудия. Бешеный получил пожизненное заключение, что, кстати, практиковалось и практикуется в судебном деле очень часто. Подобные молодцы-удальцы исправляются редко, поэтому, если есть такая возможность, их сажают на цепь на всю оставшуюся жизнь. Потом, когда каторжник состарится и не сможет поднять кирку, его, возможно, отпустят на свободу. Впрочем, не «когда», а «если». На рудниках долго не живут. Не зря ведь ходит байка о том, что практикующие лекари, которым выпадает возможность вскрыть мертвеца, добравшись до легких, долго кашляют и машут руками, разгоняя поднявшуюся пыль. Одним словом, рудники; это вам не северный курорт.

В общем, Армахог и не думал, что еще раз доведется увидеть этого выродка. А вот довелось.

Они подошли к перекосившемуся на одно плечо каторжнику, и управляющий окликнул его. Рядом стоял надсмотрщик, готовый при необходимости прийти на помощь.

Медленно, не выпуская из рук кирки (тоже, кстати, прикованной – Армахог только сейчас это заметил), заключенный обернулся. Исподлобья посмотрел поочередно на людей, обступивших его полукругом, промолчал.

– Ты – Мабор?

Каторжник молчал.

Дюжий рыжеволосый надсмотрщик начал не торопясь разворачивать бич. Когда развернул почти полностью, Бешеный кивнул:

– Я. Мабор.

Надсмотрщик перехватил взгляд управляющего и сдержал руку на замахе. Освинцованный кончик бича выстрелил в пол.

– Вот эти господа пришли, чтобы забрать тебя с собой. – Толстяк указал на Армахога и Братьев.

Бешеный сплюнул и переложил кирку из одной руки в другую.

– Решили-таки кончить? – презрительно спросил он.

Но старэгх не обманулся – заметил звериный огонек, зажегшийся в глазах своего старого знакомого. Тот, видимо, узнал Армахога; но узнал и Братьев, поэтому был в затруднении и не мог понять, что происходит; тянул время.

– Оставь, – скривившись, велел Укрин. – Оставь это, Бешеный.

– Слушаюсь и повинуюсь. – Каторжник отвесил шутовской поклон. – Что еще прикажете?

Вольный Клинок проигнорировал ерничанье бывшего Брата, повернулся к управляющему и попросил:

– Пускай его раскуют… когда закончит вырабатывать сегодняшнюю норму.

– Договор, – сказал Армахог.

Укрин непонимающе посмотрел на него.

– Он должен подписать договор, – пояснил старэгх.

– Подпишет, – сказал Брат. – Ручаюсь. Cor присвистнул. Бешеный ухмыльнулся:

– Ручаешься, Братец? Благодарю.

– Не стоит благодарности, – холодно сказал Укрин. – Пойдем обратно? Я, кажется, удовлетворил свое любопытство.

– Вот что, – сказал Клинок, когда они остались одни (управляющий ушел позаботиться об остальных «счастливчиках»). – Вот что, господин Армахог. Мне, наверное, не стоит вам советовать, но я все же посоветую. Отправьте всех наших Братьев, которых мы освободим, прямо в Крина. Или пускай дожидаются здесь. Я ведь понимаю так, что войско на пути в ущелье будет проходить мимо рудников – вот и заберем их. А везти Бешеного в столицу…

– Я понял вас, господин Укрин, – кивнул старэгх. – Признаться, именно такими полномочиями я и наделен. Все сорок семь освобожденных дождутся здесь армии и присоединятся к ней, когда настанет срок. Просто сегодня их снимут с цепей и переведут в карантинные бараки.

– Спасибо, – сказал Вольный Клинок.

– Послушайте, можно я задам вам один вопрос? – спросил Армахог, накручивая кончик своего рыжего уса. – Насколько я понял, вы отнюдь не симпатизируете Бешеному. Тогда почему…

– Оставьте это, господин старэгх, – прервал его Укрин. – Это наши дела, дела Братства. Так нужно нам. Не волнуйтесь об этом, у вас есть заботы поважнее.

… С тех самых пор и вот до этого момента Армахог пытался понять, что к чему. Какая причина заставила Вольных Клинков спасать Мабора?

Он совсем забыл о брате, кровном брате Бешеного, и мучился теперь различными догадками. Ему казалось, что Тэсса слишком энергично ратовала за освобождение Мабора… – и тут же он ругал себя: какое твое дело? ну какое твое…

– Добрый вечер, старэгх. Вы уже вернулись?

Армахог обернулся и увидел в дверях худую тень Тиелига. Верховный жрец Бога Войны вошел в зал заседаний и остановился рядом с креслом военачальника:

– Все прошло как следует?

– Да, все в порядке, – ответил старэгх, думая о своем.

– Ну, хоть там… А вот у нас – осложнение. – Жрец опустился в соседнее кресло и положил перед собой тонкие загорелые руки. – Серьезное осложнение. Вам следует знать.

– Что случилось?

– Неизвестно, – покачал головой Тиелиг. – До сих пор неясно. Зато понятно, что должно случиться. Выходов, в сущности, два. Оба разрушают все наши планы. А на завтра запланировано выступление войска.

Армахог потер висок и сунул в рот кончик правого уса:

– Ну говорите же!

– Кто-то распустил по городу слух, согласно которому Талигхилл намерен возглавить войско и лично находиться в башнях во время осады. Народ заранее гордится своим правителем.

Жрец рассмеялся вымученным смехом.

– В общем, кто-то знатно пошутил.

– Кто? – спросил Армахог. – Неужели не нашли?

– А какая теперь разница? – поднял голову Тиелиг. – Теперь уже поздно. Теперь уже все. Осталось сделать выбор.

– Но он не может – не должен! – ехать туда!

– Не может, – согласился жрец. – И не должен. Но если ОН этого не сделает – ну-ка, подумайте, что тогда будет? Вы же старэгх, вы же должны понимать, что нам необходимы рекруты, вольнонаемные. Думаете, пойдут?

Жрец снова засмеялся.

– Прекратите! – рявкнул озадаченный новостями старэгх. – Прекратите ваш идиотский смех – сейчас не время и не место!… – Он осекся. – Простите.

Тиелиг безразлично махнул рукой:

– Это уж вы меня простите. Сегодня я немного не в себе. Видите ли, умер мой друг, очень старый друг. Он торговал амулетами Бога Удачи. Скажите, Армахог, вы верите в удачу?

– А во что мне еще верить?

– Вот видите, – сказал жрец. – Вот видите. – Он поднялся. – Подумайте, может, посоветуете мальчику что-нибудь путное. Я, к сожалению, ничего не смог. Доброй ночи.

С этими словами Тиелиг вышел.

Старэгх потер переносицу и растерянно встал с кресла. «Что-нибудь путное»… Мне бы кто посоветовал.

Он покинул зал совещаний и направился к правителю.

Был поздний вечер, слишком поздний, чтобы в коридорах дворца можно было кого-либо встретить. Тем не менее Армахог встретил, и этим «кем-либо» оказалась Тэсса. В сопровождении долговязого смуглого стражника она, похоже, направлялась туда же, куда и старэгх, – в покои Пресветлого.

Услышав позади шаги, воительница оглянулась и стала дожидаться Армахога. Тот жестом отпустил стражника и пошел рядом с Тэссой. Возникла и разлилась в ночном воздухе неловкая пауза.

– Ну так что, вы собрали подписи? – спросил наконец старэгх – больше для того, чтобы не молчать. Он видел пергаментный свиток в руке Тэссы и догадывался, что с этим-то все в порядке.

Подтверждая его догадки, воительница помахала свитком в воздухе:

– Вот, как раз несу правителю. Только сегодня закончили.

Они снова замолчали, потому что говорить вроде бы было не о чем К счастью, покои Пресветлого оказались близко и необходимость в заполнении нелепой пустоты отпала сама собой.

Храррип, стоявший на страже, насупленно посмотрел на подошедших, выразительно взглянул на ночное небо в окне, но все же отправился доложить Талигхиллу о поздних визитерах. Видимо, правитель приказал, чтобы этих людей впускали, когда бы они ни пришли.

Вскоре вернувшись, телохранитель с поклоном открыл дверные створки и сообщил, что Пресветлый готов принять господина Армахога и госпожу Тэссу. Произошла небольшая заминка, пока оные выясняли, кто же пойдет к правителю первым, – в результате они вошли вдвоем. Дверь за ними бесшумно закрылась.

В спальне горели толстые фигурные свечи, изображавшие фруктовые деревья; неяркий, но достаточно сильный их свет озарял всю комнату и порождал множество больших ломаных теней. Прохладный ветерок шевелил шторы у раскрытого окна и свисающие волны балдахина.

Талигхилл полулежал на роскошной кровати, облаченный в легкий шелковый халат, и вертел в руках фигурку из махтаса. Игру по его приказанию перенесли из Желтой комнаты в спальню, хотя в последнее время правителю было не до развлечений. Теперь же он, вырвав свободный часок, размышлял над хитроумной комбинацией; правда, не совсем понятно, реальные ли проблемы занимали его воображение или то, что на правом фланге войска воображаемого противника проломили панцирную защиту и угрожают крепости. Сообщение о поздних визитерах Пресветлый воспринял, но отреагировал на него бессознательно, и лишь теперь, заслышав голоса, взгляд его прояснился.

– Добрый вечер, господа, – сказал правитель, откладывая фигурку в сторону и поднимаясь с постели. – Заходите и не стесняйтесь того, что уже поздно. Я готов вас внимательно выслушать. Хотите что-нибудь выпить?

Гости вежливо отказались. Каждый торопился как можно скорее поговорить с Пресветлым и уйти – завтра всем предстоял тяжелый день.

– Ну что же, тогда начнем с вас, госпожа Тэсса, – сказал Талигхилл. – Вы собрали подписи? Воительница кивнула:

– И даже заверила их у ваших юристов, мой правитель. Завтра мы готовы выступить, как вы и приказывали.

– Господа Вольные Клинки, ездившие с нашим старэгхом, уже вернулись? Вы беседовали с ними? Все ли соответствует договору?

– Да. Все в полном порядке. Насколько я поняла, наши Братья с рудников присоединятся к нам позже.

– Совершенно верно. Тэсса развела руками:

– В таком случае мне остается лишь пожелать вам спокойной ночи, мой правитель. В котором часу выступаем?

– В девять, как и планировали. Воительница поклонилась:

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Когда за Тэссой закрылась дверь, Талигхилл повернулся к старэгху и приподнял правую бровь:

– Ну так что же вы мне посоветуете? Вы ведь знаете о том, что происходит в городе, не правда ли?

– Знаю, – помимо воли нахмурившись, произнес Армахог. – Тиелиг рассказал.

– Да, Тиелиг… у него сегодня беда. Умер то ли близкий родственник, то ли старый знакомый. Какой-то торговец амулетами. Тиелиг просто не в себе.

– Его можно понять, – заметил старэгх. – Но вернемся к нашему делу, Пресветлый.

– Советуйте, – позволил Талигхилл. – Будет интересно послушать ваше мнение.

Мое мнение? Если ты поедешь туда, то тем самым будет разрушен весь план, на котором зиждется наша надежда. Если не поедешь, план тоже окажется под угрозой. Можно сказаться больным, но – честно говоря – людям на это будет наплевать. Им важен факт. Тебе нельзя туда ехать. Ты должен туда ехать. Но… ты ведь решил все сам, не так ли, правитель? Я вижу это в твоем взгляде. Подобные решения не принимают в последнюю ночь. Тогда зачем спрашиваешь? И что ты хочешь услышать?

– Вы ведь уже решили, Пресветлый. Тем не менее… Останьтесь. Сошлитесь на плохое здоровье. Я поеду туда вместо вас. Если позволите.

Талигхилл невесело улыбнулся:

– Не позволю. Кому нужен больной правитель, а? Да и не поверят. – Он поднялся с кровати и подошел к раскрытому окну. За окном страстно дышала ночь, которой вовсе не было дела до сомнений и забот людей. Ночь ждала.

– В общем, поеду, – сказал, не оборачиваясь, правитель. – Но план наш остается в силе. Сначала мне казалось, что мое присутствие там все разрушит, а пестом вспомнил махтас, кое-что прикинул – нет, не разрушит. Даже лучше будет, потому что никто и не заподозрит… то, что мы запланировали. А вы уж, прошу, позаботьтесь о разведчиках, чтобы те вовремя доложили о том, что пора отступать.

– Позабочусь, – пообещал Армахог. – И все же… Талигхилл махнул рукой:

– Оставьте. Вы правы, все уже решено и нет смысла переигрывать. Фигуры расставлены, и завтра начнется игра. Собирайте войско и ждите. Кстати, вы, Армахог, остаетесь здесь за главного.

– Я не достоин…

– Возможно, – прервал его Пресветлый. – Но больше некому, так что не спорьте. Я верю, у вас получится.

– У вас тоже, мой правитель, – произнес Армахог. – Я надеюсь. Я очень надеюсь.

– Ну что же, тогда – спокойной ночи. Старэгх грустно посмотрел на Пресветлого:

– Вряд ли она будет такой уж спокойной, но… вам того же.

Он поклонился и вышел из спальни, оставив Талигхилла одного. Правитель еще некоторое время стоял у окна, потом отошел и начал гасить свечи. Оставив всего одну, он улегся на кровать, не закрывая глаз.

Ночь дождалась и тихонько зашевелилась, устраиваясь поудобнее и держа наготове сон. Сон. Который, собственно, и решил все уже давным-давно.

/Горелый воздух вспухает над головой змеиными кольцами – или чудовищной каплей, капающей снизу вверх, с башенной площадки – к небесам. Внизу кричат, но не от боли, а просто потому, что не кричать нет никакой возможности. Кто-то трясет тебя за рукав и показывает в даль ущелья. Там горят южные башни и пламя машет тебе огненным платочком, передавая привет: «Я жду тебя»./

Тебя ждут. И ты приедешь туда – завтра отправишься в путь. Впрочем, нет; этот путь начался намного раньше, и конца еще не видно.

Ветер резким выдохом задувает последнюю свечу, и ты лежишь в темноте. Сон подходит и властно кладет на плечи липкие руки. Ты засыпаешь.

/Качается земля. Нет, это ты качаешься, потому что слишком ослаб за последние дни. Припасы заканчиваются слишком быстро. Еще быстрее заканчиваются жизни тех, кто рядом.

Масла давно уже нет, и только дротики и стрелы вы отправляете вниз, в приливные бешеные волны вражеского войска. Где же посланец? Почему так долго? Пора отступать, пора уходить отсюда, пока вы все не изжарились здесь, но… Знака нет. Ты идешь. Качается земля и клацают о каменные стены наконечники стрел. Ты просыпаешься.

Храррип тряс Пресветлого за плечо, и на лице телохранителя отражалась искренняя забота о правителе.

– Что? в чем дело?

– Вам приснился дурной сон, господин. К тому же, – Храррип выразительно смотрит выше и вперед, на окно, которое тебе отсюда не видно, – к тому же пора вставать. Светает. Поспите в дороге.

Демона с два я посплю в дороге! Но вставать и впрямь пора. Дел невпроворот.

Талигхилл поднялся и с отвращением скинул с себя задубевший от пота халат. Сон – он и есть сон. Дурной, какой же еще!

Болезненный зевок отдается в висках. Нет, так невозможно жить. С этим нужно что-то делать!

Но делать нечего, приходится одеваться и идти завтракать.

После завтрака дела наваливаются дружной гурьбой, и, хотя половина из них – еще вчера казалось – решена, сегодня все начинается сызнова. Не хватает того, сего, пятого и – что является полной неожиданностью – десятого, а уж десятое точно до отъезда никак не достать.

О сне понемногу забываешь. Да и что с ним, со сном? И так все ясно.

/смещение бьет тебя наотмашь ладонью оскорбленной любовницы/

Талигхилл поднялся в стременах и оглянулся. Пыльное это дело – ехать на войну, очень пыльное и очень шумное. Он недовольно покосился на Тиелига, трясущегося в седле справа, на Джергила и его охранников, настоятельным полукругом рассеявшихся поблизости и не спускающих глаз с правителя. Даже не верится, что едешь на войну.

Дорога впереди знакомо раздваивалась, и Пресветлый знаком подозвал к себе телохранителя:

– Я отлучусь в имение, у меня там дела. Люди пускай двигаются, не ждут меня. Догоним. – Талигхилл понимал, что от Джергила ему не отвязаться.

Тиелиг, слышавший все это, вопросительно посмотрел на правителя, но смолчал. Этот вопрос ему задавать не полагалось.

Верховный жрец Ув-Дайгрэйса вообще попал сюда, мягко говоря, неожиданно. По крайней мере, неожиданно для окружающих; Талигхилл же склонен был считать, что сам служитель культа все для себя давным-давно решил… как и он сам. Просто – как и Пресветлый – не счел нужным беспокоить людей раньше времени.

Утром Тиелиг подошел к правителю и сообщил ему, что отправляется в башни вместе с ним. На недоуменный вопрос, какого, мол, демона забыл верховный жрец в Крина, тот наигранно-простодушно поинтересовался: а что, культ Ув-Дайгрэйса уже запретили? Или, мой правитель, вы берете с собой других служителей Бога Войны? Нет? Тогда как же будут обходиться без поддержки оного Бога Вольные Клинки – да и другие воители тоже? А им – уж поверьте – эта поддержка ой как пригодится. К слову сказать, я переговорил с некоторыми из моих подчиненных, и они согласились сопровождать нас. Чтобы успеть поддержать дух во всех, кому это потребуется, а то ведь я один могу и не справиться.

И так далее.

Пресветлому в тот момент было не до жрецов, он давал последние указания Армахогу, поэтому на заявление Тиелига только махнул рукой: что хотите, то и делайте. (Признаться, в душе он был даже рад такому повороту событий. Правителю иногда тоже нужно с кем-нибудь посоветоваться, а в качестве мудрого советчика верховный жрец уже успел себя зарекомендовать с самой положительной стороны…)

Талигхилл и несколько человек из его личной охраны отделились от колонны и пустили коней в галоп, чтобы как можно скорее добраться до имения. Пресветлый не хотел надолго оставлять войско без присмотра, хотя и назначил на время своего отсутствия заместителей, которым мог доверять. Он спешил: у него и впрямь было серьезное дело – из тех, которые лучше завершать до того, как попадешь в осаду. Всякое в жизни бывает.

За отъезжающими следили многие. Смотрел вдогонку, задумчиво кусая губу, верховный жрец Бога Войны, смотрел Шэддаль – бывший сотник элитной гвардии Руалнира, а теперь – правая рука Пресветлого (здесь не обошлось без протекции старэгха), смотрели воины, свои и наемные. Только рослая черноволосая женщина, ехавшая во главе армии Вольных Клинков, продолжала вполголоса ругаться, не глядя по сторонам.

Сегодня утром Тэссе хватило забот. Как-то само собой вышло, что она стала руководителем полутысячи Братьев, нанявшихся на службу к Пресветлому. Она почему-то до последней минуты думала, что только ведет переговоры, а Укрин… Как выяснилось, Братья думали иначе.

И если с Братьями еще можно было спорить, то с правителем…

Но не это привело воительницу в ярость. В конце концов, Клинки есть Клинки, и лишь непосвященному может показаться, что они способны только на гульбу и тисканье баб в переулках. При необходимости же свободные воители образовывали сильное и дисциплинированное войско – некоторым из государственных военачальников впору позавидовать. И когда Тэсса скомандовала построение, выделила десятников, а сотниками поставила Укрина, Сога и Кэна, все было выполнено самым идеальным образом. Вот только среди воителей промелькнуло неожиданно знакомое лицо.

Минуточку. А это кто такой?

Тэсса резко повернулась и взглянула туда, где стоял, пыжась от собственной значимости…

– Кейнос!!!

Подросток смущенно посмотрел на нее, и «значимость» потихоньку сползла с его лица.

– А ты что здесь делаешь?!

Запинаясь, он объяснил.

Ах ты!… Не сиделось дураку дома, решил оставить мать и сунуться в самое пекло – наследник Вольного Клинка, герой Несостоявшийся! Значит, покамест я глазами хлопала, он успел и имя свое незаметно в списки вписать, и слухи разнести. О том, что правитель с нами едет. Кэн ему, конечно, не объяснял в деталях, что к чему, но парнишка смышленый, сам догадался Решил погеройствоватъ И что теперь?

– Мать знает?

Кэйос насупленно кивнул:

– Знает. Вчера вечером сказал.

– И что?

– А что «что»? Ты как раз списки во дворец понесла. Поздно уже было.

Понятное дело, Димицце он признался только тогда, когда та ничего не могла сделать. Смышленый!

Очень хотелось отвесить дураку затрещину, но Тэсса сдержалась. Несолидно как-то. Да и сама отчасти виновата – морочила парню голову своими россказнями.

Подошло время выступать, войско правителя, после того как тот завершил свою речь, уже потихоньку двинулось к южным воротам Гардгэна. Пора и Вольным Клинкам присоединяться…

Вот почему, когда все вокруг провожали взглядами маленький отряд, во главе которого ехал Талигхилл, Тэсса вполголоса ругалась и терла шрам на щеке. Кэн, уже поставленный ею в известность о случившемся, виновато молчал. Он, как и воительница, понимал, что присутствие в башнях Пресветлого почти ничего не меняет. Иначе бы тот просто не поехал.

Предстояли жаркие деньки.

Кэн успокаивающе похлопал Тэссу по плечу, хотя мысли его были далеко, в дне перехода отсюда. Завтра он увидит Мабора, своего родного брата.

Отрядец Талигхилла скрылся за поворотом, и войско, отягощенное своими многочисленными печалями и заботами, сонливостью, раздражением, безразличием, продолжало путь.

/смещение – падающая звезда обдает небесным хладом/

Пыль забивалась в нос и ложилась на кожу; Талигхилл подумал о паланкине, но без особого сожаления. Мол, было б, конечно, неплохо, хотя… Не в паланкине сейчас дело.

Ворота имения раскрылись перед правителем и его эскортом почти без заминки, и всадники подъехали к дому, где спешились, следуя примеру Пресветлого. В дверях дома возник низенький лысеющий мужчина и неторопливо двинулся Навстречу прибывшим.

– Добрый день, Пресветлый, – произнес Домаб как ни в чем не бывало, словно и не случилось памятной размолвки. Однако присутствовало в его словах и нечто холодное, чужое. – Останетесь на обед?

– Да, – согласился молодой правитель. – Наверное, да.

– Прекрасно. Тогда пойду распоряжусь.

– Мне нужно серьезно поговорить с тобой, Домаб, – бросил в спину ему Пресветлый. В конце концов, именно за этим я и приехал.

– Сейчас распоряжусь и выйду, – сказал, не оборачиваясь, управитель и вошел в дом.

– Ступайте. – Талигхилл взмахом руки отпустил телохранителей и присел на резной скамеечке в слабой тени деревьев. Ждать, пока Домаб распорядится.

… Ты сидишь, неудобно прислонившись к деревянной спинке. Приехал. На свою голову. А ведь признайся, говорить о собственной неправоте страшнее, чем ехать на войну. Ты ведь едешь на войну. Не забыл?

Впрочем, ты уже приехал на войну. С самим собой, «собой,… бой». Ты начал это сражение за собственную… что? честь? честность? Поздновато и бессмысленно, поскольку южнее ждет тебя, неуклонно двигаясь, колонна. «Колонна-неуклонно». Придвинется к башням, задвинется и…

Часть из них ведь ты собираешься бросить там, намеренно, на смерть – чтобы спастись самому. А тут, значит, решил сблагородствовать? Что? Время, говоришь, такое, обстоятельства такие? По-другому, говоришь, никак? Верно, правитель, верно – никак. А что же раньше, до тебя, в такие ситуации – неужто никто не попадал? Попадали? Ну и как же? Что делали-то, а?

Богов звали? Помощи Божественной? Эх, брат, какие тут Боги! Сиди уж на скамеечке, жди. Повинишься, поплачешься в жилетку – глядишь, и полегчает. Тебе А Домаб… а что Домаб? Не он же будет в башнях печься, в осадном огне не он же людей на погибель оставит – что ему? Пускай поносит в душе маленькую часть твоей вины. Он сможет, он вытерпит – ты ли вытерпишь? Сможешь ли?

Что спрашивать? Сможешь! Ты, пресветлый сукин сын, сможешь, найдется в тебе и сила, и уверенность. А нужно будет – зарубишь управителя клинком здесь же, под деревьями, потом и зарубишь. Чтобы не болтал лишнего.

Ты потер лицо, и на пальцах остались грязные отпечатки Дорожная пыль Ф-фу, какая чушь в голову лезет Ну где же Домаб?

Низенький человек уже шагал к скамеечке, поплотнее запахивая полы своего любимого халата с вепрями.

Подошел, присел рядом. Молчит.

– Жарко сегодня, – сказал Талигхилл. – … Но я не за этим. Я – извиняться. Может, ты и отец мне, не знаю. У… у Руалнира спросить не успел. Вот… но уж если и не отцом, то учителем – точно ты был и остался. И правильно, что говорил со мной о снах. О снах, – поправил себя Пресветлый, и Домаб впервые посмотрел ему в лицо, оторвавшись от созерцания голубых и черных камешков под ногами. Сказано было… Сказано. – Мне на самом деле снятся сны. В этом ты был прав. И Боги, наверное, существуют. В этом я был не прав.

Талигхилл замолчал, но Домаб не торопил его.

– Только, знаешь, – сказал вдруг бывший принц, – я ведь все равно в них не верю. В Богов. В их существование верю, а в них… Вот в тебя – верю, в Армахога, в…

– Не богохульствуй, – тихо произнес управитель.

Пресветлый тотчас замолчал.

Домаб покусал губу, поднял к небесам взор.

– Наверное, я виноват, – сказал он. – Что согрешил с твоей матерью, и родился ты – не от настоящего правителя, а от у правителя. Потому и в Богов не веришь, хотя и наделен даром. Охохонюшки! Разваливается династия… из-за бывшего садовника. Смешно сказать! И страшно.

Я знаю, что произошло и происходит. Наслышан. Так что не торопись рассказывать мне – знаю. А чего не знаю, о том догадываюсь. Слишком я долго вертелся около вас, правителей, теперь многое чувствую из того, что обычным людям не положено. Ты ведь замыслил что-то, так? Не отвечай, не нужно. Всей правды не скажешь, а лгать не стоит. Ты приехал грехи замаливать, а не новые наживать, поэтому молчи.

Я тебя не прощаю – не за что прощать. А за что было, уже простил. Только об одном прошу – верь Богам. Не веришь в них, верь им. Это может спасти и тебя, и державу.

– Не обещаю, – сказал ты, кривя губы.

– Не обещай, – согласился Домаб. – Пойдем-ка лучше обедать. Долго задерживаться, я так понимаю, не будете? Покушаете и в дорогу?

Ты кивнул.

Пошли обедать, и все оставшееся время управитель был в меру разговорчив и в меру весел. Ты – тоже.

Потом – пустое прощание, прыжок в седло, и дорога уже скачет тебе навстречу. Не оглядываться. Главное – не оглядываться. Все сказано, как сказалось, сделано, как сделалось, а оглядываться вовсе не обязательно.

Слезы на ветру. Хрустнул под копытами панцирь невезучего жука.

Вылетаете на южную дорогу и – вдогонку за войском. Уже темнеет, и вы присоединитесь к нему только на рудниках, а ночевать придется на каком-то постоялом дворе, среди мух и клопов, и будет храпеть у двери Храррип, а ты будешь ворочаться на жестком ложе, не в силах уснуть и не в силах думать. Но думать придется, так или иначе.

Иначе – никак.

/смещение – «Улыбнитесь! Снимаю!»/

Шэддаль давно уже отвык от того, чтобы руководить огромным войском. Но покамест справлялся.

На ночь не останавливались. Сонное войско брело, значительно замедлив шаг, по дороге, и пыль поднималась в лунном свете. Армахог, прощаясь с Шэддалем, велел ему: «Поторапливайтесь! Отдохнете… в башнях». Бывший сотник элитной гвардии Руалнира только улыбнулся в ответ. Оба знали, что поговорка звучала иначе, и вкладывалась она в уста и умы солдат еще с казарменной муштры, когда наставник на всякое нытье новичков отвечал одним: «Отдохнете в краю Ув-Дайгрэйса». Иногда, в минуты благодушного настроения, при этом добавлял: «Если попадете туда. А с вашей любовью к обучению путь вам только один – снова на землю. Так что край Бога Войны вам не светит, голубчики. Ну-ка, еще раз повторить удар с замахом!»

В общем, невеселое наставление у старэгха получилось. Но Шэддаль тем не менее ему неукоснительно следовал, поскольку и сам понимал значение временного фактора. Ему ли, не так давно прошедшему пол-Хуминдара и еще пол-Ашэдгуна пешком, – ему ли этого не знать? А лошадей всегда можно поменять, слава Ув-Дайгрэйсу, заводных взяли достаточно. Люди же отоспятся в седле – конечно, это не пуховая перина, но хоть клопы не кусают. «Во всем есть свои прелести, просто не всякий способен их отыскать» – еще одно мудрое изречение старого наставника.

К полудню следующего дня – вот уж нежданный каламбур! – добрались до рудников, и здесь поневоле пришлось подзадержаться. Шэддаль знал условия договора, заключенного между Вольными Клинками и Пресветлым, и, хотя сам относился к оному договору не вполне одобрительно, выполнять его в отсутствие Талигхилла должен был четко. А в договоре значилось: «забрать освобожденных Братьев в количестве сорока семи человек и препроводить их в башни с тем, чтобы они кровью искупили свою вину». (Кровью, разумеется, если будет в этом необходимость, но Шэддалю почему-то казалось, что необходимость будет. Найдется. Или найдут.)

Большая часть войска, впрочем, продолжала свое движение, и лишь временный военачальник вместе с предводительницей Вольных Клинков да еще несколькими людьми остались, чтобы «забрать и препроводить» бывших каторжников, – в количестве сорока семи человек.

Образовалась небольшая заминка, когда выяснилось, что из этих сорока семи один благополучно помер еще с полгода назад. Потный пузатый управляющий жутко изнервничался, поскольку два дня назад, во время приезда из столицы самого Армахога, он, управляющий, на такую незначительную деталь, как смерть одного из «счастливчиков», внимания не обратил. А Армахог всех сорок семь представить пред свои воительные очи не потребовал, удовлетворившись устными заверениями, что Клинков сняли с цепей и препроводили в бараки до дня, когда проходящее войско заберет Братьев. Вот уехать-то старэгх уехал, а тут «пропажи» и хватились. Что делать? Ой, что делать?!

Шэддаль прервал лепетание толстяка и отозвал в сторонку предводительницу Клинков по имени Тэсса. Та, впрочем, особо по поводу услышанного не расстраивалась; было похоже, что воительница вообще думает о другом. Скорее всего – во-он о том каторжнике, которого привели вместе с остальными «счастливчиками». На вопрос Шэдцаля, что же делать с недочетом, Тэсса только махнула рукой: да что хотите! Умер так умер. Кажется, недавно кто-то заявлял, что каждая минута на счету, а тут базар устроили.

Шэддаль открыл было рот, чтобы возразить, но в это время рядом с хибаркой управляющего возникла небольшая, но крайне паническая суета, и в поле зрения бывшего сотника появился Пресветлый в сопровождении телохранителей. Ну что же, одной проблемой меньше!

Правитель выглядел плохо – видимо, не привык к подобным нагрузкам. Тренироваться-то он тренируется, есть у него различные учителя, да только без постоянной практики пользы от этих тренировок… Что были они, что их не было – одинаково.

– В чем дело? – спросил Талигхилл, подходя к своему заместителю и предводительнице Клинков. – Что-то не так? Ему объяснили ситуацию.

– Ну что же, – развел руками Пресветлый. – Если госпожа Тэсса не против, продолжим наш путь – до башен далеко, а времени у нас в обрез.

– Пойдемте, мой правитель. – Шэддаль аккуратно взял Талигхилла под локоть и отвел в сторонку. – Госпожа, я думаю, должна заняться освобожденными, распорядиться касательно того, чтобы их снабдили всем необходимым и доставили в башни, хоть и под конвоем, но как вольных людей. Это займет у нее некоторое время, но она справится, я уверен. Мы же будем только мешать ей.

Талигхилл рассеянно кивнул, обернулся, посмотрел на Тэссу и пошел вслед за своим помощником.

Бывших заключенных вывели только что не в цепях. На «счастливчиках» почти не было одежды – рванье покрывало тела, и в складках шевелились темные крошки паразитов. Странно, что управляющий рудниками не позаботился о своих подопечных подобающим образом. Тем более – Тэсса знала от Укрина – такие указания Армахог давал. Наверное, толстяк слишком увлекся поисками сорок седьмого, недостающего заключенного.

Подъехал на своем костлявом, как и он сам, жеребце Сог. Скептически оглядел «счастливчиков», кому-то кивнул, признавая старого знакомого. Потом, не слезая, повернулся к Тэссе:

– А что, в договоре упоминались и нательные насекомые? В каком количестве? Они тоже будут сражаться против хуминов?

Кто-то в толпе заржал, воительница скривилась:

– Очень остроумно, Сог. Может, лучше посоветуешь, что теперь делать… с этим?

Вольный Клинок пожал худыми плечами:

– Что делать? Загнать всех в Ханх и выкупать как следует. А до тех пор держать отдельно от остального войска. Я, конечно, понимаю, что надолго от этих паразитов мы не убережемся, но хотя бы временно…

Он легонько тронул жеребца шпорами и отъехал в сторону, предоставляя слушателям возможность самим решить, кто именно подразумевался под «паразитами».

Тэсса понимала, что подобное решение будет самым правильным. Войско на марше, и вымыть «счастливчиков» просто негде (да и некогда). Но – среди сорока шести бывших каторжников стоял Тогин, стоял молча, внимательно и спокойно глядел прямо на нее. Он не осуждал и не благодарил, не плакал и не смеялся – он ждал. Лишь сейчас Тэсса почувствовала, насколько он был ей нужен.

Но ей придется потерпеть. Им придется потерпеть.

Воительница назначала людей для конвоирования и обслуживания «счастливчиков» на пути к Ханху; назначала, а сама то и дело смотрела на Тогина.

«Ну вот, я приехала. Жаль только, что нам не дадут даже на мгновение остаться в одиночестве. Ты знаешь – война».

«Верно. Но нам ли привыкать к войне и к ожиданию? Потерпим?»

«Потерпим».

– Госпожа, мы можем отправляться? Кажется, все улажено. Тэсса оторвалась – с болью, с кровавыми обрывками мыслей и чувств – от взгляда возлюбленного мужа:

– Да, можем отправляться.

Оставляя позади рудники, армия уходила к долине Ханха, к переправе, к подземным входам в башни Крина.

/падает багряный лист осени – смещение/

Армахог провожал войско до южных ворот. После проникновенной и пламенной речи Пресветлого весь Гардгэн словно загорелся словами правителя, как будто только сейчас люди поняли: грядет великая беда, и теперь в этом мире кое-что зависит и от них. Пока ряды вооруженных солдат тянулись по улицам, к старэгху несколько раз подбегали неведомо как пробравшиеся через заслон охранников парни, горевшие единственным желанием: записаться на службу. Армахог просил всех прийти завтра на главную площадь – там сейчас стучали топорами плотники, пахло свежей древесиной и железом. К утру должны были выстроить специальный помост, где поставят свои столики вербовщики.

Он посмотрел, как закрываются за ушедшими ворота, взглянул на темнеющий лоскут неба и повернул назад, ко дворцу. К собственному удивлению, Армахог понял, что сегодня у него абсолютно свободный от забот вечер: все мелкие дела могли решить многочисленные заместители, а готовить задуманную им и Талигхиллом операцию старэгх начнет завтра. Возможно, если все получится, он даже подоспеет к Крина до того момента, как…

Тэсса!

Армахог пошатнулся от накатившей волны, в которой смешались тоска и безысходность.

Тэсса!

Ты все-таки позволил ей поехать туда! А ведь мог же, мог предупредить, что-то предпринять, чтобы остановить ее. В конце концов, мог послать к демоновым дядьям этот проклятый договор!

Но я заботился о стране. Ведь план Талигхилла – единственная надежда на спасение. Все эти переговоры и прочие дурацкие идеи не помогли бы. А…

Ты предал ее! Послал на верную смерть. Ты, воин, позволил себе…

Заткнись!

Последнее он, забывшись, выкрикнул вслух. Потрепанный прохожий шарахнулся в сторону и поспешно скрылся в темном проулке – подальше от сумасшедшего воителя.

Армахог остановился и посмотрел по сторонам. Он находился перед заведением, вывеска которого отличалась лаконичностью и была ему хорошо знакома: «Благословение Ув-Дайгрэйса».

Не колеблясь ни минуты, старэгх толкнул тяжелую деревянную дверь и вошел.

Несмотря на позднее время, зал для посетителей пустовал. Только за стойкой, в глубине, из приоткрытой двери доносились громкие отчаянные вопли – голосила женщина.

Армахог пересек гулкий вымерший зал с перевернутыми вверх ножками скамьями, лежащими на столах, и остановился на пороге кухни. Там билась в руках кухарок полная немолодая женщина с растрепанными седеющими волосами. Девицы пытались ее утешать, но как-то слабо и неуверенно, готовые сами разреветься, подвернись только весомый повод.

– Ушел! – голосила женщина. – Ушел! Людоньки добрые, людоньки милостивые, ушел ведь! Взаправду ушел! Ушел! Уше-ооо-ол!!!

– А что, сегодня здесь не кормят? – нарочито грубым тоном поинтересовался Армахог

Девицы оставили голосившую в покое и все, как одна, посмотрели на воина.

– Я спрашиваю, здесь сегодня кормят? – все так же небрежно повторил старэгх.

Кухарки пришли в себя и стали потихоньку разъяряться от неслыханной дерзости вошедшего.

– Ты что же, не видишь, что у человека горе? – спросила одна из них, та, что постарше да пообъемистее. – Ты что же, зверь лютый, чтобы такое спрашивать?

Армахог покачал головой и тяжело вздохнул:

– С ума посходили. Начисто. Все сразу. Голосят они, понимаешь! Ну давайте – уехали ваши мужчины вас защищать, а вы – убиваться, седые волосы отращивать – да? Тоже невидаль – война. Уехал и вернется. Конечно, если станете верить и ждать, как полагается. А не ревмя реветь – вы женщины, а не буйволицы. Так я последний раз спрашиваю: кормить будете?

Женщина перестала голосить и начала медленно подниматься с табурета, угрожающе надвигаясь на старэгха. В глазах ее плескалась мутная безумная волна – Армахогу не раз приходилось видеть подобную во взглядах тех, чей разум готов был помутиться от сильного горя. Впрочем, как ему казалось, здесь еще не все потеряно.

– Я тебя накормлю! – прошептала, подходя вплотную, голосившая. – Я тебя накормлю и напою, тыловая ты крыса! Хорек! Пес падальный! Шакал! Пока ты здесь сидишь, сын мой будет там…

Она сломалась и рухнула на столик, содрогаясь в беззвучных рыданиях. Армахог взглядом отстранил ринувшихся помогать кухарок и обнял плачущую за плечи:

– Все будет хорошо, успокойся. Все с ним будет в полном порядке. Вернется, куда денется. Пойдем-ка в зал, выпьем чайку горяченького – нас сейчас твои девушки угостят мятным чайком – выплачешься, успокоишься. Пойдем.

Женщина не сопротивлялась, хотя рыдала не переставая. Кухарки, повинуясь безмолвному приказу Армахога, захлопотали над чайником.

Он вывел ее в зал, прислонил к стене; перевернул, опуская на пол, одну из скамей. Потом усадил на нее женщину и сел рядом, обнимая за плечи:

– Все будет в порядке.

Девицы принесли чай, корзиночку с печеньем и ушли на кухню, переглядываясь и перешептываясь. Одна, самая догадливая, заперла изнутри входную дверь и закрыла ставни, чтобы посторонние больше не заходили.

Некоторое время сидели в полной тишине. Женщина перестала плакать и лишь смотрела перед собой, не притрагиваясь ни к чаю, ни к печенью. Армахог – тоже.

– Ну, чего тебе надо? – спросила она наконец отрешенным голосом.

– Пей, – велел он. – Или – если чувствуешь, что нужно, – поплачь еще. Помогает. Я себе такой роскоши, к сожалению, позволить не могу.

Женщина с удивлением подняла на него глаза.

– Пей, пей, – сказал старэгх. – Я сегодня угощаю.

Она недоверчиво прикоснулась к чашке, вдохнула мятный аромат и отпила глоточек. Армахог удовлетворенно кивнул, подождал.

– Успокоилась? Теперь рассказывай.

Димицца рассказала. Рассказала, как неожиданно для всех и для самой себя стала женой Вольного Клинка. Как жила в постоянном напряжении – до тех самых пор, пока… Ушел на работу – «на заказ», как любил он говаривать, – и не вернулся. Даже тела не привезли. А у нее – сын. Куда вдове – одной, с ребенком на руках?

Но не зря Братство зовется Братством: ее пристроили сюда – сначала поварихой; потом, когда прежняя хозяйка (такая же, кстати, вдова Вольного Клинка, как и она) умерла, Димицца заняла ее место. А сын.. сын был единственный – все, что осталось от того. Рос без отца, неправильно рос, хотя воспитывала она его как могла. А как могла? Все время отнимали заботы о «Благословении». Мальчик жил, слушал скупые рассказы о своем отце, постоянно видел перед собой, как пример для подражания, клиентов-Клинков. И жизнь представлялась ему совсем не такой, какой она есть на самом деле. Димицца пыталась объяснять, много раз заводила серьезный разговор, но он, выслушав ее, внимательно кивая, все же уходил – она чувствовала – не убежденный в правоте слов матери. Так и рос – ни то ни се, ни добропорядочный горожанин, ни Вольный Клинок. Вам не понять, господин, вам не понять… Чего не понять? Да того, что такая смесь двух совершенно разных типов людей – очень опасная смесь. Для человека, который и есть подобной смесью. Потому что Вольный Клинок, который верит только в идеалы Братства, – или смертник, или второй Исуур. Ее сын – не Исуур.

Боже, боже!…

Нет, истерики не будет – не бойтесь, господин. Вы оказались правы, когда велели мне выплакаться. Теперь – все. Может, и хочется плакать – да нечем. Вышло все, тоска осталась, а все остальное вышло. Вы случайно не врачеватель душ? Сделали мне слезопускание, и вот, полегчало. Чуть-чуть полегчало… Нет? Ну что же, все равно спасибо.

Не пустила? Да я ж откуда знала?! В последние дни Братья ко мне съехались со всего Ашэдгуна – наниматься во дворец. Ну и он, ясное дело, среди них крутился – не запретишь ведь. А потом, когда списки стали составлять – тех, значит, кто нанимается на службу к Пресветлому, – он возьми да и впиши свое имя. Не знаю, как он уберегся от внимания госпожи Тэссы; да та, признаться, последние дни была в таком состоянии, что вполне могла не заметить.

Мне он сказал не сразу – лишь когда Тэсса понесла списки во дворец. Тут уж поздно было что-то делать. Да и… Не поверите, только я все это всерьез не приняла. Так бывает, когда после работы, вся еще мыслями там, на кухне, нужно то да се, постояльцев много, хлопот – выше крыши; подумала – шутит. Только потом до меня дошло, что он редко когда шутил, а тем более – так. Утром тоже… я ведь даже мешок ему не собрала как следует! Наверное, давняя привычка проснулась. Я, когда мужа провожала, тоже не рыдала на плече – только вдогонку, когда ушел уже. Чтоб ему сердце не рвать лишний раз. А так улыбнешься – и ему в пути легче, и тебе проще самой в уголке отплакаться да ждать потихоньку.

Вот когда меня Тэсса в сторонку отозвала да стала спрашивать, что да как, – тут я почувствовала: уходит! Навсегда уходит! Единственный сын! Все, что у меня было, все…

Женщина закусила губу и покачала головой. Армахог потянулся к забытому чаю и отпил немного – ополоснуть рот, чтобы исчез сухой горький привкус.

– Нужно было не пускать, – проговорил старэгх, скорее для себя, чем для Димиццы, но она услышала.

– Сказал, что не потерпит такого позора. К тому же – договор. Дезертир в военное время – небось ваши бы и угробили, прознав.

Она подняла голову и впервые вдалась вопросом, кто же этот человек, сидящий рядом и утешающий ее.

– Кто ты?

– Тыловая крыса. Хорек. Пес падальный.

– Ты обиделся на меня за те слова? Не обижайся. Я…

– Но ведь ты была права. – Он пожал плечами. – Мое время еще не наступило, поэтому я – тот, кем ты меня называла. Наступит ли мое время? – вздохнул Армахог. – Не знаю. Это зависит от очень многого, в том числе – и от твоего сына. Они должны продержаться в ущелье как можно дольше, чтобы я сумел собрать армию. И обещаю тебе, женщина: приложу все усилия, чтобы твой сын вернулся к тебе. Веришь мне?

– Да, старэгх, – кивнула Димицца. – Сделай как говоришь, и я стану молиться на тебя. Он тяжело покачал головой:

– Лучше молись Богам – в последнее время их все чаще забывают. И совершенно зря. – Армахог поднялся. – Спасибо за чай и печенье. Не горюй, женщина, мы должны победить в этой войне – думается, мы и победим в ней. Только не спрашивай меня, какой ценой

Димицца не спросила. Она молча проводила старэгха до дверей и выпустила в ночь. Лязгнул за спиной засов – сегодня «Благословение» останется закрытым для посетителей.

Армахог остановился на пороге, привыкая к ночному сумраку, а потом быстро зашагал по улочке прочь, к центру города. Старэгх торопился вернуться во дворец, понимая, что там наверняка начали волноваться из-за его долгого отсутствия.

Он шел стремительно, но все же успевал смотреть по сторонам, и перемены, которыми наполнились эти дома, до самых крыш, и даже, казалось, небо над этими крышами, угнетали.

Город оцепенел. Искра, раздутая речью Талигхилла в сердцах жителей, немного приугасла к вечеру; из пепла родилось понимание того, что война не за горами. Вернее, как раз за горами, но, перебравшись через эти самые горы, война окажется здесь, на улицах, в домах – огнем, криками, кровью. Это нужно было осознать. А еще нужно было осознать то, что отныне мужчина, деливший со своими родными кров, зарабатывавший хлеб, – может не вернуться домой. Вот он ушел сегодня, бравый и улыбающийся, ушел вместе с войском, а назад придет только войско. Без него. И что тогда?

Город оцепенел. Представители многочисленных ночных профессий забились по своим щелям и не спешили выходить на работу; где-то надрывался в истошном крике некормленый младенец, брехал на мутную луну одинокий пес. В храмовом районе протяжно и торжественно играли флейты, перебиваемые стуком ритуальных барабанов. Видимо, готовились кого-то хоронить.

Ах да! Этот продавец амулетов, о котором говорил вчера Тиелиг…

Во дворце старэгх первым делом велел позвать к себе Обхада. Обхад был старинным приятелем Армахога, они познакомились еще в военной школе, в которой, кстати, учились вместе с Шэддалем. Обхад приехал только сегодня утром – сообщение о войне оторвало его от законного отпуска. И хотя отдыхал тысячник на далеком севере, прибыл в столицу одним из первых. До вечера Армахог оставил друга в покое, а сейчас был вынужден пригласить к себе – дело не терпело отлагательств. И так слишком много времени потрачено впустую.

– Ну, здравствуй снова, – донеслось от дверей, и старэгх увидел своего старинного приятеля, отдохнувшего, буквально излучающего в пространство энергию духа и тела. – Итак…

– Ты так торопишься попасть к Ув-Дайгрэйсу? – улыбнулся Армахог.

Обхад, высокий и мускулистый, со своими неизменными усиками в полпальца и гладко выбритым подбородком, улыбнулся в ответ:

– Отдохнем на том свете. Давай приказывай. Армахог поморщился, и старый тысячник тряхнул копной седых волос:

– Извини.

– Да ничего, я ведь на самом деле собираюсь тебе приказывать. Это не героическая песнь, в которой – помнишь? – «я не приказ, но просьбу изложу» – и так далее. Нет времени на просьбы. Тебе нужно немедленно ехать на перевал Анг-Силиб. Талигхилл задержит хуминов в Крина, и тогда им поневоле придется искать обходные пути. Самый удобный – Анг-Силиб. Остальные вряд ли им сгодятся.

Твоя цель – предупредить башни о том, что хумины обнаружили перевал. Я даю тебе вот этот свиток. Здесь вся система условных знаков, принятых для переговоров между тобой и башнями. Второй точно такой же свиток – у правителя. На твой возможный вопрос, почему – ты, отвечаю: других людей сейчас нет. Приедут завтра-послезавтра, но каждый день – потеря времени, недопустимая и непростительная. К тому же ты один из лучших, я могу тебе довериться и буду знать, что ты все сделаешь как следует. Выезжать необходимо прямо сейчас. Кажется, все… Нет, не все. Сопровождать тебя будет некий жрец из Ув-Дайгрэйсовых, по просьбе их верховного, Тиелига.

– Зачем?

– А Бог его знает, – ответил старэгх. – Я говорил с Талиг-хиллом по этому поводу – тот позволил. Пускай едет – помощник тебе, думаю, не помешает. Этот жрец – он родом из тех краев, так что…

– Понятно, старина. Извини, что перебиваю, но ты сам говорил – времени в обрез, а до Анг-Силиба, – Обхад прищурился, взвешивая, – дня два быстрой скачки. Так что веди сюда жреца и отпускай нас.

– За жрецом придется ехать, – развел руками старэгх. – Но храмовый квартал ведь по дороге, так что…

– Ясно. Ну…

– Еще одно, – голос Армахога догнал тысячника уже у выхода, – в бой не ввязываться. Передать сигнал и отступать за Ханх. Там ждать меня у переправы, вместе с войском. Или присоединитесь к отходящей армии Талигхилла. Понятно?

– Понятно, – проворчал Обхад.

– И думать не моги! – крикнул вдогонку Армахог. – Я тебя знаю, – добавил он уже тише, поскольку старый друг все равно был далеко. – Полезешь ведь в драку. Надеюсь только, что жрец тебя удержит. Тиелиг обещал, что так оно и будет, но никогда нельзя быть до конца уверенным с этими жрецами…

ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ

Я не сдержался и зевнул. В самом деле – очень хотелось спать. Еще пара таких сеансов, и я превращусь в сомнамбулу.

Мое начинание нашло себе достойных продолжателей, и господа внимающие один за другим стали зевать, хотя, конечно, не так смачно. Ну, думаю, очень скоро благодаря усилиям Мугида они будут делать это столь же профессионально, как и я.

Нет ничего более абсурдного и одновременно логичного, чем мысли полусонного человека.

– Что у нас сейчас, господин Мугид? Полночь? Это, разумеется, Данкэн. Ну интересно человеку, что ты с ним поделаешь?

– Думаю, уже перевалило за полночь, – невозмутимо сообщил нам старик. – Так что те, кто хочет поесть, могут отправиться в Большой зал, а те, кто предпочитает еде сон…

– … в свои кровати, – закончил я.

– Верно, господин Нулкэр, в свои кровати, – согласился со мной повествователь. – Вас же я попрошу остаться. Не бойтесь, не надолго – я ведь понимаю, что вашим единственным стремлением сейчас является стремление к этой самой кровати.

– В крайнем случае сгодится и кресло, но я почему-то подозреваю, что вы не позволите мне остаться здесь.

– Несомненно. Ну что же, спокойной ночи, господа. Завтра мы начнем сеанс попозже, с тем чтобы дать вам возможность хорошенько выспаться и восстановить свои силы.

Воздержавшись от комментариев, «господа» покинули повествовательную комнатку, оставив меня – на растерзание старику. Впрочем, сейчас этот факт мало меня беспокоил; сонливость, как тяжелое ворсистое одеяло, окутала все мое тело, приглушая эмоции и чувства – даже само восприятие происходящего замедлилось. Возможно, именно это и нужно было господину Мугиду?

– Не томите! – взмолился я, зевая который уже раз за последние несколько минут. – Говорите же и отпускайте меня ко всем демонам, иначе вам таки придется выносить меня отсюда на руках.

– Да, разумеется, – кивнул старик. – Простите, что задерживаю вас, но… Господин Нулкэр, я понимаю, что вопрос покажется вам странным, а в случае, если мои подозрения верны, вы все равно не скажете правды, и тем не менее… позавчера вы изволили попасть в мои апартаменты.

Я кивнул – не для того, чтобы поддержать беседу, а исключительно ради взбодрития… взбодрева… взбдр… короче, чтобы не заснуть.

– Признаю, что в случившемся после есть толика моей вины. Я был несколько расстроен беседой с так называемыми спасателями и поэтому слишком поздно догадался, что вас нужно было бы вывести… в нормальные ярусы башни.

Теперь это так называется?

– Но я слишком поздно… Кажется, я повторяюсь? Извините. Так вот, вы каким-то образом сами нашли выход, о чем свидетельствует ваше здесь присутствие.

Я снова кивнул, с самым умным видом, на который только был способен. Старик еще и шутить изволит. Чудеса!

– И не только ваше присутствие, – добавил Мугид. – Через некоторое время после того, как мы с вами расстались, я оказался на первом этаже башни – («Оказался»!), – и слуги доложили мне о куче рухляди – обломков старой мебели и прочего, которая лежала на первом этаже. К сожалению, они уже выбросили все это, так что лицезреть второе свидетельство вашего, если можно так выразиться, «побега» я не мог.

Как загибает-то! «Лицезреть»! А конкретнее?

– Много позже того происшествия я подумал, что в этой куче могли оказаться некоторые вещи, которые мне дороги – как память. Я проверил, и выяснилось, что на самом деле кое-чего недостает. Однако я не уверен, что эта вещь… в общем, я не уверен, что она лежала именно там, где я ее искал. Поэтому прошу вас, перечислите все то, что вы. использовали тогда.

Слишком туманно, господин Мугид. Слишком туманно и слишком путано. Как говорится, шито белыми нитками. Интересно, что же такое существенное я изволил вышвырнуть давеча на первый этаж вашей драгоценной башни?

– Уф, да теперь разве вспомнишь? – чистосердечно воскликнул я. И зевнул для пущей убедительности. – Вы скажите, что вас интересует, а я постараюсь напрячь свои сонные мозги и решить, было там это или не было. – И я снова зевнул.

Мугид сейчас выглядел очень расстроенным человеком, он как-то сразу постарел и ссутулился, хотя – Боги! – казалось бы, с чего такой трагизм? Всякое в жизни случается, ну потерял ты ножку любимого, но неизбежно попорченного временем стула (только ножки да рожки от него и остались), ну потерял – что же теперь, выбрасываться из окна своего заколдованного надцатого этажа?

К тому же я был зол на старика за его безразличие и надменность и еще за те тайны, которые он так настойчиво скрывал и которые – чего уж там – пугали меня. Короче говоря, я не собирался облегчать жизнь господину повествователю.

Он посмотрел мне в глаза внимательно и печально и объяснил:

– Там было несколько вещей.

Да? А пару минут назад вы, любезный, говорили о том, что не уверены, что «эта вещь… в общем, что она лежала именно там, где вы ее искали». Кого мы хотим обмануть, а?

– Перечисляйте все, – пожал я плечами.

Жутко хотелось спать, и этот разговор меня порядком достал. Конечно, интересно побеседовать с господином Мугидом, тем более – с глазу на глаз; это ведь такое редкое явпение! – вот только разговор получается неравноправный. У него с глазами все в порядке, а мои смыкаются, как створки раковины.

Он стал перечислять. Среди явно выдуманных и никогда не существовавших вещей было и две, которые я на самом деле «лицезрел». Плесневелый фолиант и старая китара.

Маленькая оранжевая лампочка зажглась в моем сознании: что-то такое было, что-то такое… Нет. сейчас не вспоминалось. Нужно подумать на досуге.

– Китара была, – согласился я. – Такая… поломанная. Старик сокрушенно кивнул:

– Этого я и боялся. А книги, значит, не было?

– Не помню – Пришлось вложить в разведение рук все… свое актерское мастерство, чтобы получилось как следует. – Убейте, но не помню. Может быть, завтра, на свежую голову…

– Понимаю, – сказал он. – Ну что же, благодарю вас за откровенный разговор. Признаться, не ожидал, что вы ответите. Я вопросительно приподнял бровь:

– Неужели я так скверно себя веду, господин Мугид? Он устало отмахнулся:

– Оставьте. Вы прекрасно понимаете, что имелось в виду. Вы игрок, господин Нулкэр, и вы умеете играть достойно. Но зачем же переигрывать?

Старик поднялся, я поднялся вслед за ним, только сейчас почувствовав сильнейшую боль во всем теле. А чего ж ты хотел? Столько времени в седле, да и переход этот. Ничего, в башнях отдохнем. Да и сейчас – посплю, разгоню усталость.

Конечно, тяжело заснуть после такой беседы со своим если и не отцом, то учителем – наверняка; но заснуть нужно.

Странно! Как будто все это уже со мной происходило, и я лишь…

Я помотал головой, избавляясь от наваждения. Бред какой-то. Вот только – какой? Я уже не помнил.

Зато господин Мугид смотрел на меня очень внимательно. Цепко смотрел.

Мне стало не по себе. но… я ведь достойный игрок, помните, ваше повествовательство? Достойные игроки просто так не сдаются.

– Что-то не так?

– Что-то не так?

Два вопроса прозвучали одновременно. Пожалуй, его – даже с запозданием в несколько мгновений. Мелочь, а приятно. Отвечать я не собирался. Старик же покачал головой:

– Нет, ничего. Мне показалось, вам нездоровится.

– Да нет. – Небрежный взмах рукой. – Просто очень хочется спать.

– Ну что же, спокойной ночи. – Он распахнул передо мной дверь: разговор окончен.

Я жестом поблагодарил Мугида за любезность и направился к лестнице. Еще нужно было добраться до четвертого этажа.

Вопрос о том, чтобы зайти в Большой зал и поужинать, я даже не стал рассматривать ввиду его очевидной нелепости.

Странный все-таки народ собрался! Казалось, выходили из повествовательной комнатки и думали только об одном – как бы оказаться в собственных постелях. А теперь шастают по коридорам, мышей распугивают.

Подобное размышление было вызвано чьей-то – не разобрать с лестницы чьей – тенью, которая при моем приближении тотчас скользнула за поворот кольцевого коридора и хлопнула невидимой отсюда дверью. То ли за мной следили, то ли просто возвращались в комнату, а все остальное дофантазировал я, мнительный. Все может быть в этом странном мире.

Впрочем, на четвертом этаже, в двери моей комнаты обнаружилась еще одна загадка, коими до краев полнилась башня. В щель кто-то просунул небольшую бумажку, где значилось следующее мудрое предупреждение: «Будьте осторожны».

На Данкэна не похоже, так что оставалось только удивляться, кто бы это мог быть. Я вяло удивился («Кто бы это мог быть?») и вошел.

… Не спалось. Сердце билось как-то необычно, совершенно без ритма: как хотело, так и билось. Я ворочался в постели, полусонный, путая все на свете.

«Быть осторожнее»? Разумеется, буду. А как же иначе? Нам теперь всем предстоит особая осторожность, та осторожность, без которой никак нельзя на войне. Осторожность во всем – в поступках, во взглядах, в мыслях, в чувствах. На самом-то деле у нас имеются два самых страшных врага: жалость и страх. Победим их – победим и все остальное. Обязательно победим…

Кажется, кто-то ходил за дверью, но я уже не слышал этого. Я спал.

ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ

Будить сегодня нас не стали, но мы просыпались сами в положенный срок: то ли по привычке, то ли из-за голода, ведь почти все вчера ночью так и не удостоили своим визитом Большой зал. А голод, как известно, зверь приставучий.

За завтраком я подметил две детали, достойные того. Во-первых, никто из господ внимающих не проявлял никаких сверхъестественных способностей, из чего можно было сде – дать… да разные выводы можно было сделать из этого «чего», причем выводы противоречивые. Ну да ладно, Боги с ними, е выводами. Имелось занятьице и поинтереснее.

Занятьицем поинтереснее я – небезосновательно – считал разглядывание господина Мугида. Там было на что посмотреть. Раньше я видел его всяким: гневным и самоуверенным, слегка ироничным и бесстрастным, как зажаренный карась. Но никогда – таким, каким он был сейчас.

Старик казался полностью погруженным в себя, с головой, с седыми волосами на этой самой голове – полностью. Он над чем-то напряженно размышлял, и плевать ему было и на нас, господ внимающих, и на башню, и на вход в эту самую башню, который, кстати, до сих пор оставался закупорен каменной глыбой. Мугид над чем-то напряженно раздумывал. Взвешивал. Сомневался. Надеялся – и в то же самое время боялся позволить себе иметь эту самую надежду. Скорбел. Искал выход.

Лицо повествователя отражало все эти эмоции живо и ярко, оно не было способно лишь на одно – показать предмет раздумий старика.

Подобное «нестандартное» поведение Мугида было замечено не мною одним. Остальные внимающие тоже изредка бросали любопытные взгляды в сторону старика, но этим все и ограничивалось. Обсуждать сей феномен никто не решался.

В результате мы таки дозавтракали, и Мугид, оторвавшись от своих размышлений, повел нас вниз. Спросил, готовы ли мы…

ПОВЕСТВОВАНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ

– Ваши дорожные мешки готовы, господин. – Слуга вежливо поклонился и застыл у дверей, дожидаясь дальнейших повелений.

– Хорошо, – кивнул Обхад. – Ступай на конюшню, скажи, чтобы седлали двух коней. И еще двух – сменных. Да пускай поторопятся.

Слуга вышел, а воин подхватил оба мешка и в последний раз оглядел комнату. Всем им, офицерам, состоявшим на службе у Пресветлого, полагалось иметь такую вот не слишком просторную, но в общем удобную комнату во дворце. На всякий случай.

Своими дворцовыми апартаментами Обхад пользовался редко, предпочитая снимать комнату неподалеку отсюда, но в городе. Поэтому и было здесь так неуютно. (Ну, может, не только поэтому, а и потому, что ты до сих пор не остепенился и не завел семьи, старина) Тем не менее иногда и от этой комнаты была польза – вот как сегодня, например.

Обхад вернулся из своего неоконченного отпуска, как только слухи о грядущей войне докатились до северной провинции, в которой он отдыхал. Старый тысячник не стал дожидаться официального вызова, понимая, что на счету может быть каждая минута. Поэтому и появился во дворце раньше других; поэтому почти не распаковывал дорожных мешков; поэтому и получил интересное задание, приступить к выполнению которого Обхаду не терпелось. Какой-нибудь тепленький полусонный горожанин, узнай о подобном рвении, заявил бы: «Идиотизм», – и по-своему был бы прав. Но для тысячника существовала своя истина, отличная от запыленных истин коренных горожан; она заключалась в том, чтобы жить, шагая по лезвию клинка, – лишь в такой жизни Обхад и видел смысл. И он знал, что, когда попадет к Ув-Дайгрэйсу, попросит только об одном – чтобы тот снова отпустил его на землю. «Спасибо тебе, Бог Войны, за милость, но позволь еще раз испытать упоение риском». Тысячнику казалось, что Ув-Дайгрэйс поймет его.

Перевалило за полночь – отличное время для того, чтобы отправиться в дорогу. Тракт безлюден, и никто не станет путаться под ногами. Осталось только заехать за этим жрецом и – на юг.

Обхад искренне надеялся, что навязанный ему спутник не станет обузой в пути.

В конюшнях все уже было готово – садись да поезжай. Он вскочил в седло, принял в руки поводья остальных трех коней и направил скакуна к выходу.

Конюшие смотрели ему вслед и понимающе переглядывались: время сейчас сложное, так что нет ничего удивительного в том, что господин тысячник отправляется в дорогу на ночь глядя. В последние несколько дней такое происходило очень часто.

Обхада без лишних расспросов выпустили из дворца, и вот уже темные улочки Гардгэна приняли его в свои объятия и каменные дома принялись задумчиво поигрывать эхом от конских копыт.

В храмовом районе стонали флейты и скорбно рокотали барабаны. Торжественные похороны… вот только чьи?

Тысячник въехал на улицу Церемоний, запруженную людьми от начала до далекого, не видного отсюда конца; приостановил коня и присмотрелся.

Поблескивал в лунном свете черный булыжник мостовой; кругом были люди, много людей. В основном – служители различных культов, одетые сегодня непривычно ярко и роскошно, с венками, ритуальными музыкальными инструментами, с сосредоточенными лицами и печальными глазами.

Обхад спешился и пошел сквозь толпу, прижимаясь к стенам храмов, поскольку посередине улицы передвигаться было невозможно. Но даже и здесь, на краю потока, тысячника несколько раз задерживала тугая сила людской толпы. Приходилось останавливаться и пережидать.

Во время одной такой вынужденной остановки он стал невольным свидетелем разговора – даже не всего разговора, а только части. Разговор показался ему любопытным, пускай и не настолько, чтобы задерживаться и дослушивать его до конца.

Говорили двое. Один – низкорослый немолодой мужчина с седой бородой и с необычайно светлыми голубыми глазами, другой – сухощавый старик в дорогом халате, все время потиравший руки. Кости у него ломит, что ли?

– Да, – кивал голубоглазый – Тебе не соврали. В голосе говорившего Обхаду почудилось плохо скрываемое презрение к собеседнику. Старик покачал головой:

– Жаль. Он был одним из немногих, кого я не считал своим врагом.

– Это не было взаимным. – Голос голубоглазого стал холоднее, а взгляд – жестче. – Мне говорили, что ты не появишься в Гардгэне. Тебя ведь предупреждали.

– Сегодня такая ночь… – Старик неопределенно пожал плечами и потер руки. – Вне всякого сомнения, я не появлюсь в Гардгэне в ближайшее… время. Но сегодня я захотел приехать – и приехал. Спустишь на меня своих храмовых псов?

– Ты же знаешь, что нет. У тебя есть право на то, чтобы проститься с ним. – Голубоглазый помолчал, а потом произнес, скорее для самого себя, чем для своего собеседника: – Странные времена. Никак не могу поверить, что он на самом деле умер.

– Что? – встрепенулся старик. – Что ты сказал?

– А ты не знал? – удивился голубоглазый. – Он умер. Да-да, именно в том смысле, который вкладывают в это слово…

Толпа расступилась перед Обхадом, и он поспешно втиснулся в освободившееся пространство, так и не дослушав чужой беседы до конца.

Еще некоторое время он продирался сквозь людской поток, но в конце концов все-таки попал туда, куда стремился, – перед тысячником стоял храм Ув-Дайгрэйса. Обхад въехал на задний двор и привязал там коней, чтобы их никто не спугнул (красть здесь считалось тягчайшим преступлением, а вот испугаться нечаянных резких движений и громких звуков животные могли). Потом поднялся по ступенькам и – остановившись на мгновение, чтобы преисполниться необходимым внутренним состоянием, – вошел в храм.

Обхад бывал здесь неоднократно, поскольку, как и положено воину, почитал Бога Войны более других Божеств. Но всегда, стоило ему только ступить под своды храма, откуда-то из теней появлялся какой-нибудь младший жрец и произносил ритуальную фразу приветствия. На сей же раз Обхада встретили только тишина с пустотой – больше никого.

Он постоял на пороге, удивленный таким небрежением к традициям, а потом направился к алтарю. Тысячник знал, что где-то рядом должен находиться проход в коридор, который ведет в помещения для жрецов. Время подгоняло, и Обхад готов был нарушить уединение служителей Бога для того, чтобы поскорее выехать из города. Ув-Дайгрэйс простит, а нет – что же, это его, Обхада, выбор…

Когда он приблизился к алтарю, с улицы кто-то зашел, заслоняя собой пляшущий свет факелов и фонарей.

– Вы что-то ищете, господин? – поинтересовался вежливый голос.

– Да, – кивнул, оборачиваясь, Обхад. – Я от господина Ар-махога. Ваш верховный жрец…

– Понимаю, вы тот, кто едет на перевал, – сказал вошедший. – Простите, что заставил вас ждать. Кони готовы?

– Готовы.

– В таком случае поспешим. – Человек знаком пригласил Обхада к выходу. – Тиелиг просил, чтобы мы не задерживались.

Тысячник и жрец направились туда, где были оставлены животные.

Когда они вышли на улицу, с небес, неожиданно и свирепо, обрушился ливень. Торжественная процессия замерла, словно падающая с неба вода была знамением… впрочем, как знать.

Обхад поднял голову и фыркнул, стряхивая с усов дождинки. Его спутник натянул на голову капюшон и выжидающе посмотрел на тысячника. Они свернули за угол и подошли к коням.

Уже вскакивая в седло, Обхад вспомнил, что до сих пор не знает имени своего спутника.

– Как мне вас звать?

– Джулах, – донеслось из-под капюшона.

Тысячник кивнул и развернул коня к выезду на улицу Церемоний. Им предстояло сегодня одолеть большое расстояние, и оставалось лишь надеяться на выносливость жреца. Кажется, этот выдержит.

/свечение гнилушек на кладбищенских могилах, вырванное из темноты – смещение/

У Ханха сделали остановку. Будь на то воля Талигхилла, он гнал бы людей и животных дальше, но следовало вымыть взятых на рудниках Братьев; к тому же Ханх – не разлившийся по весне ручеек, на переправу нужно время. Вынужденная задержка грозила затянуться минимум на полдня – невеселая перспектива. Талигхилл послал своего нынешнего старэгха Шэддаля на противоположный берег, а сам остался на этом, чтобы следить за переправой.

Сжигаемый изнутри желанием действовать, Пресветлый взобрался на коня и направил его на холм, с которого открывался вид на мост и большую часть войска.

«Чуден Ханх при тихой погоде», – писал когда-то забытый ныне поэт-философ. Поэт умер, а строка осталась, и теперь Талигхилл понимал почему. И впрямь чуден. Он множество раз в своей не такой уж долгой жизни (особенно – с позиций предстоящего) бывал здесь, но не обращал внимания на реку – из-за занавесок паланкина немного увидишь. Теперь же, оказавшись перед величественно разлившимся водным исполином, смотрел, затаив дыхание… впрочем, какое там «затаив»! – перехватило у него дыхание от этой величественности и неторопливости; так течет по своим делам удав-долгожитель, так качает верхушками стволов бамбуковая роща, так шагает, таща за собой плуг, матерый буйвол, так выдыхают облака горы. Так несет воды Ханх.

Солнце теплым золотом переливалось на мельчайшей волне, одном лишь намеке на волну; летели, встревоженные громкими голосами и ржанием коней, рыболовчики – яркие длинноносые птицы размером с воробья-переростка; у дальних камышей выбирал сеть полунагой селянин в круглой соломенной шляпе. Деревянный мост, построенный чуть ли не самим Хреганом и с тех пор заботливо ремонтируемый, отражал лучи натертыми до блеска поверхностями статуй, укрепленных на перилах через равные промежутки. По мосту двигались люди и лошади. Сборщики платы за переход на тот берег (иначе – на какие средства обновлять мост?!) отошли в сторонку и сидели на бревне, лениво перебрасываясь между собой фразами. На солдат они завистливо косились: сколько денег можно было бы… Но не станешь же спорить с Пресветлым – пришлось пропустить так.

Вот по дороге, из-за спины Талигхилла, выехали два всадника на взмыленных скакунах, и сборщики мгновенно напряглись. Подскакавшие некоторое время пререкались с распорядителем переправы – тот не хотел пропускать до тех пор, пока на противоположном берегу не окажется все войско. Всадники отчаянно спорили.

Все-таки приехавшие договорились, так как пристроились к воинам и потихоньку начали продвигаться к мосту. Сборщики хотели было хоть с этих взять плату, но тот, что постарше, показал какую-то грамоту, и те отстали. Его спутник, одетый жрецом Ув-Дайгрэйса, на происходящее никакие отреагировал и все время, опустив голову, смотрел вниз, на воду.

Проехали.

Ниже по течению, за мостом, мыли «счастливчиков». Это прозвище цепко закрепилось за бывшими каторжниками, и теперь по-другому их называли редко. Те, впрочем, были полностью согласны с таким определением. Ведь и впрямь – счастливчики.

Их согнали к берегу прямо в том рванье, которое осталось после рудников, и велели входить в реку, а уж там – раздеваться.

Темные крошки насекомых сыпались на играющую бликами поверхность воды. Бывшие каторжники вздрагивали от прикосновения нагревшихся под солнцем волн и с наслаждением срывали грязные тряпки, которые вынуждены были носить последние… сколько месяцев? Люди отшвыривали рвань прочь, подальше от себя и от берега, драные лоскуты плыли, влекомые течением, переворачиваясь и опускаясь на дно, цепляясь за круглые, с вырезанной долькой, листья лотоса. Избавившись от этого последнего знака своей былой несвободы, «счастливчики» наклонялись к воде, чтобы, зачерпнув полные пригоршни золотистой, теплой жидкости, вылить себе на шею, на спину, омыть лицо; а потом, отыскав подходящий камень, принимались с остервенением отдирать с тела грязь, буквально въевшуюся в кожу. Воины, приставленные «приглядывать» за бывшими каторжниками, одобрительно косились на них, кое-кто зубоскалил, но несмело, скорее по привычке. Все-таки у людей праздник – им вернули жизнь, когда они и надеяться-то на это не смели. Чужое счастье солдат привык уважать.

Тэсса покачивалась в седле, полуприкрыв глаза тяжелыми от усталости веками: лишь бы не видеть. Тогин, как и прочие освобожденные, яростно срывал с себя тряпки и тщательно «мылся, разбрызгивая воду. Его тело, худое, с выступившими ребрами, все в шрамах и ссадинах… она отвыкла от его тела; она помнила Тогина другим – сильным и властным, насмешливым и ироничным, она… помнила ли? помнила ли его таким, каким он был на самом деле? Теперь странно смотреть на этого… человека. Тогин казался чужим; это пугало.

Ты сама, наверное, кажешься ему не менее чужой. Сильная, самоуверенная, сидишь на коне и – сверху вниз – наблюдаешь за его радостью, внешне бесстрастная, как одна из этих статуй на мосту. Когда-то ты была совсем другой.

Но… я ведь изменилась ради него! Чтобы спасти, чтобы…

Тэсса отвернулась и раздраженно тронула коня шпорами, отъезжая от берега. Она только сейчас заметила, что в сгрудившейся у реки толпе, которая наблюдала за моющимися, стоял и Кэн вместе с Кэйосом. Воительница спешилась и подошла к ним.

В седеющем Брате, поддерживающем ее в этом предприятии, наметились перемены, но Тэсса только сейчас это заметила. Он стал… даже не знаю – светлее, что ли? В нем появилась какая-то искра, которой раньше не было. Он как старая комната, куда вернулся былой хозяин. Этот хозяин первым делом открывает скрипучие ставни, стряхивая с них пыль, и солнечные лучи заливают все вокруг.

Кэн улыбнулся воительнице и похлопал по плечу Кэйоса:

– Мы вот решили покамест не переправляться, подождать… Он не сказал, чего именно подождать, – все было ясно и так.

Тэсса кивнула:

– Понимаю.

Они молча стали смотреть на то, как вымывшиеся «счастливчики» выходят из воды и надевают новую одежду, выданную им по приказу Талигхилла. Потом бывших каторжников построили и повели к мосту, на переправу.

Тэсса и Кэн проводили уходящих долгими взглядами, и только Кэйос продолжал насупленно смотреть перед собой. Ему не нравилась затея Брата с Пресветлым; если говорить точнее, ему не нравилась та уверенность, с которой вели себя Тэсса и Кэн. Почему-то они считали, что теперь опасность им не угрожает, Кэйос же понимал: присутствие правителя в башнях ничего не меняет, даже наоборот. Вот только никто не хотел его слушать. Он бы рассказал Укрину, но тот, кажется, не посвящен в эту тайну, а подводить Тэссу Кэйос не хотел.

Парень оглянулся и посмотрел на холм, с которого следил за происходящим сам Пресветлый. Кэйосу показалось, что их взгляды пересеклись; потом правитель отвернулся и стал смотреть на мост, по которому шагали его солдаты.

Раскаленное солнце сползало к реке.

/блик на воде – смещение/

Переправляться закончили темной ночью, когда жертвенный серп луны взрезал небо, орошая его брызгами звезд. Талигхилл миновал мост одним из последних, и ему, если честно, было сейчас не до поэтических сравнений. «Чуден Ханх…» Да демоны с ним, с Ханхом! Авангард войска, растянувшегося сейчас чудовищной пыльной змеей, уже входил в тоннели, ведущие к башням, скоро там окажется и он, правитель Ашэдгуна. Путь во тьму, путь к смерти. Тут не до поэзии. Да и спать хочется, до рези в глазах.

Талигхилл зевнул и покачнулся в седле, когда конь неосторожно ступил на оброненный кем-то дырявый башмак. Ехавший рядом Тиелиг внимательно посмотрел на правителя, но промолчал, хотя во взгляде и самом движении читалось неодобрение. Пресветлый и сам понимал, что следует отдохнуть, но торопил людей, а в этих условиях… Короче, приедем в башни, там отдохнем… если будет время на отдых.

Жрец повел головой (не понять: то ли непроизвольно, то ли преднамеренно качнул, выказывая неодобрение). Сзади еле слышно вздохнул Джергил, не спавший вот уже вторые сутки.

Стук копыт.

Подъехал Сог, костлявый едкий Клинок, один из помощников Тэссы.

– Пресветлый, согласно распоряжениям, отданным еще в Гардгэне, войска сейчас разделяются и входят в Восточный и Западный коридоры. Но в оных распоряжениях ничего не сказано о «счастливчиках»… – Брат поперхнулся и поправил себя: – Об освобожденных Клинках. Как с ними быть?

– Пускай ждут, – отмахнулся Талигхилл. – Приеду – решим.

– Как будет угодно Пресветлому. – Сог поклонился и ускакал вперед.

Скрипела сбруя, хрустел под копытами песчаник, всхрапывали лошади из-под надетых на морды мешков с овсом. Кормили их прямо в дороге – торопились попасть в башни.

– Позволено ли мне будет вмешаться? – произнес из тьмы голос Тиелига.

– Оставьте эти любезности, – раздраженно велел Пресветлый. – И вмешивайтесь сколько вам угодно.

– Благодарю, – невозмутимо сказал жрец. – Речь пойдет о «счастливчиках».

– Я внимательно слушаю вас.

– Разделите их, – посоветовал Тиелиг. – Так будет лучше… и безопаснее. Насколько я понимаю ваш замысел, им отведена роль жертв. Что же, не самое плохое из возможных решений. Но я бы на вашем месте думал на несколько ходов вперед – как в махтасе. В данном случае стоит предусмотреть вариант, в котором жертвы догадаются о своем предназначении. Разумеется, участь «счастливчиков» разделят и другие.. вы понимаете… но эти – особенные. После того, что они пережили на рудниках, эти… господа способны на многое.

Талигхилл несколько минут обдумывал сказанное жрецом, потом кивнул:

– Пожалуй, я так и сделаю.

Впереди уже стало различимым цоканье копыт по камню – видимо, они приблизились к коридорам.

Напрягся за спиной Джергил, стряхивая остатки непослушного, липучего сна, откинул капюшон Тиелиг, чтобы напоследок вдохнуть воздух долины Ханха (в этом месте Пресветлый мысленно рассмеялся над собственной наивностью, разумеется, верховный жрец Ув-Дайгрэйса сделал сие не ради глотка пыльного и пропахшего конским потом воздуха; просто Тиелигу нужно разобраться со своими подчиненными – кто куда, в какой коридор, да и осмотреться не помешает).

Войско давно покинуло тракт и сейчас двигалось по равнине, на которой то там, то здесь торчали каменные глыбы разных размеров. Ведомое Шэддалем (и кто там еще? Наверное, Субинсав?) войско разделилось надвое, и теперь уже пара гигантских змей-щупалец тянулась по равнине. Только небольшая группка людей (кажется, те самые – «счастливчики») прекратила движение и замерла в стороне, дожидаясь прибытия Талигхилла. Ну что же, Талигхилл прибыл.

Он отъехал в сторону от потока коней и всадников, остановил скакуна и посмотрел на бывших каторжников. Именно их… на смерть. Одним взмахом руки.

Подъехал Сог.

– Пресветлый, согласно договору, Вольные Клинки разделились на два одинаковых отряда и сейчас следуют по Западному и Восточному коридорам. Остались только… – Брат указал на «счастливчиков».

– То же самое, – велел правитель. – Разделите их на два равноценных отряда. Часть – в Западный, часть – в Восточный.

Клинок пообещал, что все будет сделано, и спешился, отдавая команды. Талигхилл повернул коня к входу в Западный коридор, телохранители последовали за ним.

Среди других каменных глыб эта отличалась своими размерами и тем, что внутри была полой. А так – глыба как глыба, таких вокруг раскидано десятки Захочешь найти – не найдешь. Если, конечно, не знаешь, где искать.

Люди, даже не спешиваясь, въезжали под ее своды и исчезали в гулком чреве, которое становилось заметным лишь с близкого расстояния, да и то – при свете факелов, установленных в специальных гнездах. Идущий последним должен будет погасить пламя и запереть вход – с помощью невидимых механизмов, приводимых в движение тайными рычагами. И еще несколько раз он будет закрывать промежуточные двери, отсекая войско от внешнего мира.

Талигхилл направил коня в коридор – черную, гулкую дыру, где едва мерцали отсветы факелов. Пол внутри ровный, так что лишний свет ни к чему. Тем более что вентиляционная система здесь неважная, если не сказать, что вообще нет.

Наклонившись на входе, Пресветлый въехал внутрь.

Шум, производимый множеством людей, растянувшихся в пространстве, но спрессованных в звуковом измерении, ощутимо ударил по барабанным перепонкам, и на какую-то долю секунды Талигхилл пошатнулся в седле. Конь прял ушами и фыркал, но все же шел, подгоняемый шпорами; да и не мог он не идти, ведь по сторонам ехали, стремя к стремени, телохранители Пресветлого.

Вот я и здесь. Вот и здесь. И сейчас от меня мало что зависит…. Можно даже вздремнуть.

Вообще-то правитель не привык спать в седле, но усталость и напряжение последних дней сделали свое дело – он задремал. Сквозь туманную дымку абсурдных сновидений прорывалось ржание коней, тихий шепот солдат и потрескивание факелов. Отвечал на чей-то вопрос (кажется, Тиелига) Джергил, кто-то спрашивал, долго ли еще, и его заверяли, что до рассвета уж точно доберутся, потом – скрежет за спиной, закрывали промежуточные двери. До рассвета непременно доберемся.

– Вставайте, господин. – Это уже где-то было. Все повторяется.

Талигхилл разлепил веки и зевнул:

– В чем дело?

Храррип (видимо, сменивший Джергила на посту) объяснил:

– Подъезжаем, Пресветлый. К Северо-Западной. Правитель сел поровнее, с досадой отмечая, что зад невыносимо болит. То ли еще будет?

Коридор заканчивался проемом Люди застывали на мгновение в нем высвеченными черными силуэтами, а потом исчезали, ступая туда. В башню.

Ступил и Талигхилл

Вокруг было людно и шумно, в большом круглом зале с высоким потолком ржали кони и ходили люди, часть из прибывших, оказавшись здесь, тотчас отправлялась в другой проем, расположенный напротив. Видимо, это были те, кто должен находиться в Юго-Западной.

Пресветлому помогли спешиться, к нему тотчас подошел низенький, плотно сбитый человек в легкой кольчуге, надетой поверх полотняной рубахи. Незнакомец больше всего напоминал типичного главу семейства, возраст уже перевалил за сорок, но седины еще почти нет; добрые глаза, морщинки у век и на лбу, пышные недлинные усы и жесткая бородка. Но внешность не могла обмануть Талигхилла, он знал, что это Хранитель Северо-Западной, господин Лумвэй.

– С прибытием, – поклонился «глава семейства». – Изволите отправиться в свои комнаты? Чуть позже я приглашу вас на приветственный завтрак, но пока – уж извините – времени нет. Нужно разместить людей и животных.

– Ничего, – махнул рукой Талигхилл. – Я подожду.

Полудрема, охватившая его по дороге сюда, сняла верхний пласт усталости, а нижний еще не загустел настолько, чтобы докучать. К тому же Пресветлому было интересно пронаблюдать за происходящим.

Вскорости он изменил свое мнение: ничего интересного здесь не оказалось. Похоже, они находились в одном из нижних ярусов башни, в так называемых подземельях, приспособленных для хранения продовольствия и содержания лошадей. Жилые этажи располагаются выше, как и внешние балконы с бойницами, на которых защитникам придется провести не один час.

Его внимание привлекла знакомая фигура в плаще с капюшоном: Тиелиг.

Жрец оставил своего скакуна на попечение слуг и присоединился к Пресветлому.

– Я бы на вашем месте отправился в свои комнаты и отдохнул хотя бы пару часов, – заметил Тиелиг. – Сейчас раннее утро, так что заняться более детальным знакомством с башней и непосредственной подготовкой к обороне можно будет позднее Как и церемониями Впрочем, вам виднее

– Наверное, в этих словах есть доля истины, но. – Талигхилл зевнул. – А, ладно, последую-ка вашему совету. Храррип, пускай нас проводят наверх.

Верховный жрец посмотрел вслед ушедшему правителю и его охранникам, после чего медленно покачал головой. Мальчик растет, растет значительно быстрее, чем можно было бы ожидать. Это хорошо. Не исключено, что еще не все потеряно. Хотя, конечно…

Он не додумал, оборвал мысль и подозвал к себе остальных жрецов. Пресветлому – Пресветлое, жрецу – жрецово.

/факел летит прямо в глаза – смещение/

– Вставайте, господин. – Это уже где-то было. Все повторяется.

В дверь постучали, не сильно, но настойчиво.

Талигхилл потряс головой и прищурился, пытаясь сообразить, где он находится. Ничего путного в эту самую голову не пришло – то ли тряс слишком сильно, то ли… Ах да, это же Северо-Западная! Мы приехали на войну. А я здесь сплю.

Во рту, как это случается после долгого и не совсем удачного сна, было горько, горло пересохло и требовало воды. Но паскудное настроение, которое сейчас завладело Пресветлым, было вызвано совсем не этим. Просто… все здесь, каждое действие, каждая мысль казались знакомыми – уже сделанными, продуманными. Тошнота подкатывала изнутри; несуществовавшее и забытое (абсурд!) прошлое скреблось снаружи.

– Вставайте, господин.

Он не ответил, поднялся и направился к двери. Раз зовут, значит, что-то важное. Просто так Пресветлых не будят, даже во время войны. Тем более во время войны.

По ту сторону двери дожидался Храррип, уже вернувший себе растерянную за время пути невозмутимость.

– Вы велели разбудить, когда все будет готово, – напомнил он. – Все готово. Господин Хранитель Лумвэй вместе с другими господами ждет вас, чтобы завтракать.

– Великолепно, – кивнул Талигхилл. – Веди.

Ему выделили комнату на третьем этаже жилой башни, можно сказать, посередине между глубокими вместительными подвалами и ярусами, предназначенными для гарнизона. Это было удобно во всех – ну, почти во всех – отношениях. Например, не нужно далеко идти, чтобы оказаться в зале для торжественных завтраков Разумеется, таковые завтраки в Северо-Западной (как и во всех других башнях Крина) – редкость, но мудрые строители предусмотрели и такую возможность.

Кстати, о мудрых строителях. Помнится, еще в детстве, при изучении географии и прочих наук о земле, наставники что-то твердили о Богах. Мол, именно они – Боги то бишь (ну не наставники же!) – построили эти башни, тем самым отгородив Ашэдгун с юга от набегов диких племен. Разумеется, оные дикие племена, нынче именуемые хуминами, дикими были в те времена, а сейчас… Сейчас все совсем по-другому.

В зале – «Большом зале», как объяснил Храррип – Талигхилла ждали все сколько-нибудь значительные господа, оказавшиеся по милости обстоятельств в Северо-Западной. Во главе стола – к немалому удивлению Пресветлого, привыкшего сие место считать своим всегда и везде, – сидел Хранитель Лумвэй, простой и домашний, абсолютно лишенный того налета официозности, который был присущ многим ашэдгунским вельможам. По левую руку от Хранителя сидела невысокая плотная женщина, не намного младше его, с тщательно уложенными длинными волосами цвета солнечных лучей, с таким же простым и уютным лицом, как и ее сосед. Скорее всего, это супруга господина Лумвэя. Хотя я на его месте отправил бы ее подальше отсюда… Здесь Талигхилл подумал, что он, в общем-то, находится на своем месте и это место не так уж отлично от места госпожи Лумвэй.

По правую руку от Хранителя стул пустовал – наверное, был предназначен для Пресветлого. Дальше сидел Тиелиг, в своем неизменном балахоне, правда, откинув капюшон. Жрец тихо переговаривался с незнакомым Талигхиллу человеком, который, судя по одежде, тоже был служителем Ув-Дайгрэйса. За ними сидели сотенные ашэдгунского войска, офицеры постоянного гарнизона башни (к слову сказать, не такого уж маленького) и представители Вольных Клинков – Тэсса и Кэн. Пожелай неприятель – и будь у него такая возможность – обезглавить сопротивление в государстве, достаточно обрушить потолок в этом зале или подсыпать в еду отраву.

Талигхилл поздоровался со всеми и прошел к пустующему месту. Хранитель в своем праве, он здесь владыка, и ссориться из-за мелочей Пресветлый не собирался. Впереди слишком много общих забот, чтобы обращать внимание на такую ерунду.

Тиелиг одобрительно проследил за вошедшим правителем… – но ничего не сказал. Мальчик меня приятно удивляет.

Господин Лумвэй представил Талигхиллу свою соседку (она на самом деле оказалась женой Хранителя Северо-Западной), после чего «торжественный завтрак по случаю прибытия гостей» начался.

Впрочем, особых торжеств не было. В воздухе уже ощущалось нечто выдающееся. По-другому Талигхилл не смог бы охарактеризовать тот холодок, который бродил по залу, и то ощущение гулкости и пустоты, которые… пугали и заставляли ждать… чего-то. Чего, он не знал и сам.

Только когда внезапно вошедший в зал слуга подбежал к господину Лумвэю и шепотом спросил, к которому часу готовиться для смотра отрядам, Талигхилл понял – прочувствовал – ВОЙНА. За последние несколько дней он повторял это слово неисчислимое количество раз, но только сейчас всем своим естеством ощутил его смысл.

Хранитель спросил, и Пресветлый кивнул: да, пускай через полчаса, получаса вполне достаточно, чтобы завершить завтрак. Смотр так смотр. Точно так же он сейчас согласился бы на что угодно, вплоть до детальной проверки экипировки каждого из находящихся в башне бойцов. Сейчас ничего не имело значения, кроме одного-единственного – того момента, когда начнется настоящая война, когда что-нибудь будет зависеть лично от Талигхилла.

Не было сил и дальше находиться за столом; правитель извинился перед остальными и поднялся, чтобы уйти. Куда» Он не знал и не придавал…

Кто-то взял Талигхилла за рукав. Пресветлый обернулся: Тиелиг. Что ему нужно?

– Прошу меня простить, я хотел бы побеседовагь с вамг мой правитель. Наедине.

– Разумеется, – согласился Пресветлый – Пойдемте.

Верховный жрец Ув-Дайгрэйса последовал за Талигхиллом. Они покинули Большой зал и вышли на широкую лестчицу, пронзавшую Северо-Западную насквозь, от самых ее глубинных подвалов до колокольни.

– Я вас слушаю, Тиелиг.

– Мой вопрос покажется вам странным, но… с вами все в порядке? Я знаю о войне, наверное, больше любого другого из присутствующих здесь; по крайней мере, мне известно то состояние, которое иногда испытывают люди, впервые попавшие в… подобную переделку. Боги…

– Только не нужно проповедей, Тиелиг, прошу вас! – раздраженно произнес правитель. – Мне хватает забот и без них! Вы же слышали: смотр. Мне необходимо переодеться и подготовиться, так что – если у вас нет ко мне никаких других вопросов – ступайте по своим делам, а я отправлюсь разбираться со своими.

Верховный жрец поклонился и проводил шагающего наверх Пресветлого внимательным взглядом. Ну что же, шок, разумеется, до конца не снят, но и это уже лучше, чем изначальное состояние. Главное – занять его чем-нибудь, чтобы всякие глупости не лезли в голову. А там – там у него просто не будет времени на высокоученые размышления.

Краем глаза Тиелиг заметил, что из зала вышли Кэн с Тэссой, но внимания на это не обратил, увлеченный своими мыслями.

Вольные Клинки покинули завтракающих, как только предоставилась возможность. Оба были сильнее озабочены тем, кто же из «счастливчиков» попал в Западные башни, чем всеми остальными насущными проблемами предстоящей кампании.

Бывших каторжников разместили на первом этаже жилого корпуса Северо-Западной, и сделано это было, разумеется, не случайно. Когда начнется осада, именно сюда будет направлен первый удар; если на верхних этажах воины станут заниматься в основном сбрасыванием на головы атакующих всякой кипящей и горючей дряни, то здесь… наверное, один только Ув-Дайгрэйс ведает, что придется делать находящимся здесь. Но уж точно – не развлекаться с куртизанками.

К «счастливчикам» было приставлено некоторое количество штатников. («Конечно, не только для охраны, как можно!…») Однако Тэссу и Кэна пропустили без лишних вопросов – этих Клинков уже знали в лицо как предводителей Братьев.

Комната была большой, с низким потолком и каменными стенами, с двумя этажами металлических полок и людьми на них. Несколько факелов копировали каждое движение теней и воздуха, пошевеливая в такт огненными пальцами.

– … И тут, понимаешь, этот сын безродной дворняги хлестнул меня по спине! Тварь! Я, натурально, развернулся, но…

– Заткнись, Трепач! Тебя не удушили цепями в Могилах только потому, что тогда бы кнуты прошлись по нам. Но твое тявканье…

– Послушай, мы вольные люди, и поэтому я не позволю…

– Заткнись! И слушай меня. Мы – не вольные люди. И уже – не Вольные Клинки. Хочешь знать, на кой ляд нас вытащили из Могил? Потому что с нами были Бешеный и Шрамник. Первого домогается братец, второго – Остроязыкая. И между прочим…

С одной из полок спрыгнула тяжелая косая тень:

– Ты что-то сказал, Умник?

– Да, и…

Лязгнула дверь. В комнату к «счастливчикам» вошли Кэн с Тэссой. За их спинами мелькнули силуэты приставленных к бывшим каторжникам «наблюдателей».

Разговор-перебранка сам собой угас, осталась только косая тень посередине комнаты.

– Пришли, – с отвращением выговорила тень. И медленно повернулась к Клинкам.

– Ты неблагодарен, Мабор, – холодно произнесла Тэсса. – Как всегда.

– А ты, Сестричка, чересчур расчетлива, – оскалился Бешеный, поводя левым, приподнятым плечом. – За что тебя благодарить? Скорей уж я должен падать в ножки Братцу. Да только что-то не хочется.

Кэн опустил голову и молча вышел, ни на кого не глядя. «Наблюдатели» выпустили его и плотнее сомкнулись перед дверью. «Счастливчики» молчали, но взгляд каждого напряженно следил за Бешеным: что дальше?

– Где Сог? – небрежно поинтересовался тот у воительницы. – Я думал, уж он-то примчится первее прочих обнимать меня и похлопывать по спине… – Мабор скривился, – кинжалом.

– Когда война закончится, я, пожалуй, вызову тебя на Спор, – сказала Тэсса, задумчиво постукивая пальцами по рукояти меча. – Жаль, что не имею права сделать это сейчас. Очень жаль. Мы вытягивали вас из дерьма, в котором вы плавали по воле Бешеного, а теперь, вместо того чтобы вести себя по-человечески, вы, Клинки, нарушаете Кодекс. Но драться с каждым я не стану – а вот тебя, Мабор, пожалуй, вызову.

– К вашим услугам, госпожа Тэсса, – шутовски раскланялся тот. – Но мне почему-то кажется, что дело до этого не дойдет. Вы все правильно рассчитали. Спасти своих Братьев от смерти – ну не прекрасно ли? А то, что здесь нам всем предстоит захлебнуться собственными потрохами, – это уже детали. В конце концов, такая смерть лучше, нежели медленное издыхание на рудниках. И к Ув-Дайгрэйсу опять-таки попасть больше шансов. Моим благодарностям нет пределов, госпожа Сестричка.

– Мы здесь на равных условиях, Мабор, – (Ты даже не представляешь, насколько эти условия равны), – так что не стоит плакаться в халат. Зато те, кто выживет, получат свободу. Да и умереть с честью, защищая Ашэдгун, – уже лучше, чем подохнуть в рудничной пыли.

– Уже! – яростно воскликнул Бешеный, придвигаясь к ней вплотную. – Уже! Да только я бы, дай вы мне еще пару месяцев, и так сделал ноги из Могил, слышишь! и так! А теперь!…

Хлесткий звук заставил всех вздрогнуть. Мабор ошарашенно посмотрел на руку Тэссы, потом потрогал свою краснеющую щеку и снова перевел взгляд на воительницу:

– Ты!…

Она устало вздохнула:

– Уже делал ноги. Делал ведь, а? Делал. Поймали. Дали пожизненное. А теперь – распяли бы на дыбе или повесили, как какого-нибудь вора-трупоеда. И правильно бы сделали, между прочим. Это я, дура, послушалась Кэна и позволила втравить себя в такую авантюру… Все, хватит. Разговоры с тобой разговаривать у меня нет времени. Поговорим… после войны.

Тэсса вышла; за ней вышли «наблюдатели», плотно закрыв за собою дверь. Мабор постоял, посмотрел им вслед. Плюнул на пол и вернулся на лежанку.

Перебранка возобновилась, но протекала вяло. Знали, что скоро смотр, ждали, когда поведут. Да и разговор этот с Остроязыкой кое-кого смутил. Вон Клинками назвала, а Бешеный говорил…

Вошел назначенный над «счастливчиками» командир – высокий мужик без двух пальцев на левой руке. Он внимательно оглядел бывших каторжников и указал на Мабора:

– Будешь здесь главным. За всякое нарушение спрошу лично с тебя. Сейчас вам выдадут форму. Одеться, привести себя в порядок – через четверть часа смотр. Чтоб все было в лучшем виде. Понял?

– Понял, понял, – угрюмо ответил Бешеный.

– Вопросы?

– Когда начнется?

Взгляд командира алмазно затвердел, голос стал ровным и бесстрастным.

– Не знаю. Еще вопросы?

– Больше нет.

– Через десять минут приду проверять, – пообещал командир и лязгнул дверью. Внесли форму.

– Ишь, волнуется, – сказал Трепач, узкий и глазастый воин, напоминающий смесь цапли с лягушкой. – Даже поименоваться забыл, Трехпалый.

– Ничего, он с тобой еще раззнакомится как следует – пожалеешь, – хмыкнул вечный оппонент Трепача – Умник. – Между прочим…

– Заткнись, – тихо сказал Мабор. – И чтоб форма сидела, как вторая шкура. Как первая даже. Потому что иначе…

– Какая разница, в чем умирать? – вздохнули с дальней полки.

– А когда умирать, тебе не без разницы? – вкрадчиво поинтересовался Бешеный.

Больше пререканий на эту тему не было.

Трехпалый явился ровно в назначенный срок, осмотрел, выбранил некоторых, но не сильно, «с понятием», после чего велел дожидаться. В башнях плаца нет, поэтому Пресветлый ходил по комнатам, что конечно же создавало определенные неудобства – и ему, и солдатам.

Время текло медленно, форма непривычно натирала шею, а ремни, казалось, затянуты слишком туго. Но вот дверь клацнула и вошел правитель в сопровождении «свиты». Трехпалый велел отряду построиться, и Талигхилл скользнул взглядом по напряженным лицам «счастливчиков», после чего кивнул и развернулся, чтобы идти дальше. Было видно, что он устал – то ли от проверок, то ли еще от чего.

– Прошу прощения, мой правитель, – внезапно сказала Тэсса, оказавшаяся в числе «свиты». – Прошу прощения, но… Талигхилл остановился уже у двери:

– Да. Что-то не так?

– Видите ли, Пресветлый, эта десятка состоит из тех людей, которые были освобождены согласно нашему договору. И насколько я помню текст соглашения, они считаются вольными с того момента, как попали в башню. Тем не менее их до сих пор держат под стражей.

Правитель поморщился:

– Мы обсудим это с вами после смотра, госпожа Тэсса. Думаю, все решится к обоюдному удовлетворению.

Трепач намерился было хихикнуть, но, встретив направленный на него взгляд Бешеного, передумал. Остальные – и подавно.

– Пускай через час десятник и его заместитель вместе с вами, госпожа, зайдут ко мне в покои. Продолжим, господа. – И Талигхилл со свитой удалился.

Трехпалый оглядел своих подчиненных и велел Мабору быть готовым к приему у Пресветлого, после чего оставил «счастливчиков» одних.

– Тьфу, пропасть, – проворчал Умник, развязывая шнурок, стягивавший ворот рубахи. – То ли она нас купить решила, то ли…

Он не договорил: наверное, ничего путного в голову не приходило. Остальные разошлись по своим местам. Один только Мабор стоял посреди комнаты, и его взгляд, тусклый, яростный, был направлен туда, где только что находились «господа проверяющие». Всем своим нутром, естеством хищного зверя, Бешеный чувствовал в происходящем некий подвох, некую ловушку, хитроумный замок которой вот-вот захлопнется – клац, клац, клац, – он чувствовал приближение смерти. Еще несколько таких клацаний, и голова покатится с плеч, а душа отправится к Фаал-Загуру. Еще несколько… Сколько?

/смещение – чужая тень в пустом зеркале/

Наверху было холодно, дул ветер и светило солнце – хотя светило как-то слабо, вполсилы. Талигхилл облокотился о край бойницы и посмотрел в ущелье, затаившееся под ним, вокруг него, над ним – повсюду. В ущелье было тихо. Отдельные посвисты ветра не в счет, лязганье металла на одном из балконов – тоже. Эти звуки только усиливали и оттеняли ту тишину, которая наполняла Крина до краев.

Пресветлый устал. А ведь еще утром, сразу после завтрака, он был намного бодрее. Наверное, виноват смотр. Эти лица; много лиц. Он знал, что будет вспоминать их очень часто – после. Если выживет.

И потом «счастливчики». Вот что на самом деле занимало сейчас мысли Талигхилла. Люди, которые наверняка умрут в Крина. Это не одно и то же: «вероятно» и «наверняка». Там с совестью еще можно как-то договориться, на условиях шкуродера-ростовщика она соглашается отпустить вам несколько счастливых беззаботных часов (разумеется, под проценты – о! потом придется заплатить с лихвой! – но это будет потом); здесь же ты знаешь, что…

В Северо-Восточной, прямо напротив, что-то блеснуло, отражая солнечные лучи; шлем? Нужно сказать, чтобы были повнимательнее, иначе вспугнут хуминов раньше времени… Но не будем отклоняться от темы наших размышлений, Пресветлый. «Счастливчики». И как справедливо сказала Тэсса, это не может продолжаться дальше в таком виде. То есть всему есть предел. Дисциплина дисциплиной, правила правилами, но держать их под стражей… С другой стороны, что, если эти каторжники взбунтуются? Не зря же Тиелиг советовал разделить их на два отряда. Правда, сам я сглупил: нужно было рассредоточить их по другим десяткам, тогда проблема исчезла бы сама собой; но – побоялся, не додумал, а теперь – разбирайся. Вероятно, придется позволить им невозбранно ходить по всей башне. Ну, почти по всей…

Кстати, пришло время идти к себе. Сейчас явится Шеленгмах (так, кажется, зовут того офицера, у которого не хватает двух пальцев?), придет Шеленгмах с Тэссой и… кого он там назначил на должность своего заместителя?

Талигхилл последний раз взглянул на ущелье и собрался было идти вниз, но снова нахлынуло чувство, что он где-то видел подобную картину – пускай и не точно такую, но очень похожую, – казалось, уже был здесь. Это пугало, прежде всего своей непонятностью. Но бороться с таким не было никакой возможности, поэтому единственный выход виделся Пресвет-лому в том, чтобы поскорее уйти отсюда

/и не возвращаться как можно дольше/,

тем более что его, вероятно, уже ждут.

Солнечный зайчик от шлема дозорного Северо-Восточной пробежался по стене, упал на дверь, ведущую вниз, легонько коснулся шершавых колокольных боков. Такие колокола имелись в каждой из четырех башен и должны были служить переговорными устройствами (разумеется, когда хумины войдут в ущелье, не раньше). Имелись и звонари, обученные тайному шифру.

Зайчик продолжал скакать, его движения стали размереннее и осмысленнее. Как будто кто-то машет мне рукой.

Талигхилл вгляделся: из Северо-Восточной дозорный на самом деле махал рукой, заприметив фигурку правителя, но не подозревая, что за человек стоит в башне напротив. Пресветлый неожиданно для самого себя улыбнулся и помахал рукой в ответ. Потом отступил в тень, которую бросало заходящее солнце, и начал спускаться по лестнице. Ждавший его на ступеньках Храррип безмолвно зашагал сзади.

Тэсса и Шеленгмах со своим помощником уже ждали у дверей Талигхилловой комнаты. Он пригласил визитеров, вошел сам и велел Храррипу никого не впускать, «только при крайней необходимости».

– Приступим, господа. Я согласен с тем, что положение, в котором находятся освобожденные Клинки, унизительно. С другой стороны, мы на войне, а они – бывшие каторжники, преступники, как ни крути. Где гарантии, что в самый критический момент они не подведут?

– Сложно давать гарантии, когда у тебя только два пути: смерть и смерть, – хмуро сказал косоплечий помощник Шеленгмаха, из тех.

Десятник сурово посмотрел на него, но промолчал, видимо оставляя замечания о дисциплине на потом.

– Не могли бы вы выразиться поконкретнее, уважаемый? – попросил Талигхилл «счастливчика». Не то чтобы он не понимал, что тот имел в виду, просто хотелось послушать этого человека.

/которого ты собираешься убить. Этакое моральное самоистязание, да?/

– Могу и поконкретнее. Но зачем? Вы ведь и так все прекрасно понимаете, Пресветлый. Это очевидно. Я, конечно, верю в Ув-Дайгрэйса, но как-то не хочется мне умирать в ближайшие дни. Тем более получив свободу. Хотя… какая это свобода? Одна видимость.

Пресветлый развел руками:

– Что касается последнего, то мы как раз и собрались ради того, чтобы решить этот вопрос. Ну, а все остальное – это ведь условия договора. Вполне могли отказаться, никто вас насильно не заставлял подписывать.

– Давайте оставим это, – попросил Шеленгмах. – Мы все сейчас находимся в одной лодке… башне, если вам угодно. И по моему разумению, господа, которых здесь именуют «счастливчиками», понимают, что дороги назад нет. Как верно сказал мой помощник, выбрать можно между смертью и смертью. Но это тоже выбор, и выбор не из маловажных. Выбор между позорной смертью труса, слизняка и героической смертью защитника Отечества, которая способна удивить самого Ув-Дайгрэйса.

Мабор скептически покачал головой, но благоразумно смолчал. Ему просто надоело говорить с ними, находящимися в совершенно другом измерении, в совершенно другой жизни. У господ еще сохранились понятия о смерти геройской и трусливой… у Тэссы вон тоже небось остались. А я в Могилах все эти понятьица растерял. Может, некоторые из наших и остались Клинками – я уже другой. Им не понять…

– Простите, мой правитель, но решить все равно нужно вам, – сказала молчавшая до сих пор Тэсса.

– Если все вы считаете… – Талигхилл покусал ус. – В общем, я и сам согласен. Прикажу, чтобы сняли стражу. Людям найдется работа поважнее, чем охранять своих же товарищей. Теперь оставьте меня.

Наверное, господа визитеры удивились тому, что правитель сдался так легко. Но он на самом деле не видел пользы в охране «счастливчиков». К тому же жутко хотелось спать – спать и больше ничего. Глупости какие-то. Вряд ли двадцать три каторжника смогут что-либо изменить, скажем, перерезать ночью весь гарнизон и пропустить хуминов. Нелепица, абсурд. Не тех боимся. Даже смешно.

Талигхилл позвал Храррипа и сказал ему, что ляжет вздремнуть.

«На ужин? Не стоит. Наверное, проснусь уже только утром. Да, и тебе того же».

Он разделся и лег, чувствуя всем телом непривычность обстановки; чего-то не хватало: то ли слишком жесткие простыни, то ли душно, то ли…

/Со всех сторон кричали. По этому крику, многоголосому, дикому, он понял, что вокруг находятся люди, много людей. И они напуганы.

Нужно предпринять какое-нибудь спасительное…

Не додумал. Кто-то нечаянно толкнул его коня, и верный Джергил уже навис над обидчиком карающим мечом, крича и взмахивая руками. Потом накатило нечто совсем уж необычное, совсем не отсюда, не из этих мест, не из этой жизни вообще… Одним словом, не отсюда. Голос. И что-то… Но край памяти, как падающая штора, отсек все потустороннее, оставшееся там, а здесь уже кричали: «Вставайте, Пресветлый, вставайте!»/

Он вздрогнул и открыл глаза, уже понимая, что его посетил очередной сон. Не сон, а именно сон.

Над кроватью навис верный Джергил, крича и взмахивая руками.

Никогда его таким не видел. В чем же дело?

Выяснилось все очень просто.

Хумины пришли.

/смещение – где-то далеко внизу горят во тьме костры/

Обхад своим спутником был доволен вполне. Выносливый, схватывающий все с полуслова, молчаливый. Пожалуй, только его молчаливость и не нравилась тысячнику, поскольку Обхад любил поговорить; но сейчас, по правде, было не до разговоров. Слава Ув-Дайгрэйсу, им удалось миновать Ханх сразу, почти не задерживаясь, а ведь могли, могли застрять там надолго!

Теперь двое всадников мчались по тракту, давно обогнав войско Талигхилла и сворачивая к востоку, чтобы подняться по узким горным тропам на перевал Анг-Силиб – единственный подходящий для перехода по нему армии противника; все остальные тропки были слишком узкими, извилистыми и запутанными, а Анг-Силиб… У Анг-Силиба имелись свои недостатки-достоинства (смотря с чьих позиций оценивать).

Перед тем как начать подъем, Обхад решил сделать остановку и как следует перекусить. В течение того времени, которое прошло от их выезда из столицы и до настоящего момента, гонцы ели, не покидая седла, но, разумеется, этого было недостаточно. Сам Обхад привык и к более суровым условиям, но не считал нужным тиранить жреца – самое сложное для них еще впереди, сейчас же можно дать послабление.

Костер не разжигали во избежание лишних свидетелей их трапезы; коней стреножили и выпустили попастись, сами же сидели на расстеленных плащах и ели лепешки с сыром, запивая слабым вином. В густой, не вытоптанной скотиною траве играли в догонялки мыши, изредка слабо попискивая. Над головами людей, на миг закрыв полумесяц ночного светила, пронеслась птичья тень, пошла вниз по мягкой дуге, коснулась травы, а потом снова устремилась к небесам, сжимая в когтях добычу. Воздух пах спокойствием и тишиной, и казалось, в мире нет таких вещей, как убийство ради убийства, денег, власти, что нет даже самих понятий «деньги» и «власть», – осталась только высшая правда ночного воздуха. Потом ветер принес с севера пыль и конское ржание; стреноженные собратья тех, невидимых животных ответили и зашевелились в темноте, подскакивая, вытягивая шеи и грузно опускаясь на землю, отчего та легонько вздрагивала. Словно опомнившись, ветер подул в другую сторону, наваждение пропало, осталось лишь одно: «Нужно ехать дальше».

– Не боитесь в темноте сорваться? – спросил Джулах, и по тону казалось, что сам он ехать не собирается, а просто спрашивает – интересно человеку.

– Ты ведь у нас проводник, – заметил Обхад, которому, признаться, не совсем понравились интонации спутника.

– Разве? – удивился жрец. Потом кивнул, словно догадался, в чем дело. – Вам, видимо, говорили, что я немного знаком с Анг-Силибом. Это так. Но быть проводником в таких условиях не смогу, простите.

– Да ладно, все понимаю. – Тысячник поднялся, стряхивая со штанин крошки. Мыши в траве радостно завозились, несколько самых отважных шмыгнули прямо под ноги Обхада и стали выуживать остатки трапезы в травяных зарослях, не дожидаясь, пока люди уйдут.

– Все понимаю, – повторил он, – но ехать тем не менее нужно. Потихоньку и тронемся. Время, время поджимает.

Он повторял эту фразу за последние сутки слишком уж часто, но ничего не мог с собой поделать: нужно было еще и еще раз произносить слова, чтобы почувствовать рисковость ситуации, чтобы напомнить себе, подхлестнуть себя. Молодой жрец наверняка посчитает подобное поведение занудством и в душе небось жалеет о том, что выпала такая «командировочка», но Ув-Дайгрэйс с ним, со жрецом. Когда Обхад служил полгода в гарнизоне Северо-Западной (сослали за дуэль с одним мерзавцем вельможей, через полгода, правда, предпочли все замять и вернуть обратно), так вот, когда Обхад служил в гарнизоне Северо-Западной, у них там имелась одна песенка, вроде своего собственного гимна. Как это там звучало?.. «Отставить разговоры, вперед и вверх, а там… ведь это наши горы, они помогут нам!…» тарара-рара-рам… Н-да, хорошие были времена, молодость…

Сняли путы со скакунов.

– В дорогу, – скомандовал Обхад, посылая свое сильное тело в седло. Джулах уже сидел на лошади, придерживая поводья.

Тропа, как это водится, вначале была широкой и удобной. Никаких ставших уже привычными «обрывов справа» и «утесов слева», проезжай – не хочу. Луна, конечно, не солнце, но ее свет тоже кое-что значит в таких путешествиях, так что примерно половину пути всадники преодолели благополучно. Вот потом начались неожиданности.

– Не двигайтесь, – попросил кто-то над их спинами, попросил мягко, негромко, словно боялся разбудить спящего. – Слезайте с коней.

Обхад досадливо поморщился. Конечно, ничего удивительного в том, что он об этом не подумал, в конце концов, последний раз в Крина был давно, куда уж тут вспомнить… Но Армахог, Армахог-то хорош, д-демон полосатый! Так спешил, что даже забыл предупредить.

Тысячник обернулся, чтобы кивнуть Джулаху: слушай, что говорят, и делай все в точности, но тот уже стоял на тропе, успокаивающе похлопывая ладонью по конскому боку, мол, все хорошо, животинушка, не волнуйся. Обхад тоже спешился, недовольно оглядываясь. Ему не нравилось происходящее: кажется, он теряет контроль над ситуацией.

– Теперь говорите, что вам нужно, – велел невидимка. Скорее всего, вещают во-он с того утеса. Но это не значит, что еще десятка-другого наблюдателей нет в других местах.

– Для этого, хозяева, нам совсем не обязательно было спешиваться, – спокойным, чуть насмешливым тоном заметил Обхад. – Мы бы и так сказали.

Он замолчал, ожидая, что его одернут – прикажут не умничать, а отвечать на вопрос, – но незримые господа не снизошли даже до такого.

– Это ведь ятру? – полувопросительно сказал Джулах самым что ни на есть обыденным голосом, словно речь шла о новом способе закалки клинка. – Я не ошибаюсь?

Спрашивал он, кажется, у Обхада, но ответили сверху:

– Ты не ошибаешься. Мы – ятру. А вот кто вы?

– Это долгий разговор, – сказал тысячник. – Его удобнее вести у костра, попивая чай и глядя на звезды, а вот так, на тропе, всего не объяснишь. Сообщу вам лишь одно: Ув-Дайгрэйс готовит свой край для новых гостей, и этих гостей скоро станет очень много. Война.

– Мы знаем. И мы помним о долге, так что если вы приехали лишь затем, чтобы…

– Мы приехали не «лишь затем, чтобы»! – раздраженно заявил во тьму Обхад. – Может быть, хватит играть в прятки? Или вы боитесь нас двоих так сильно, что даже не решаетесь выйти, как подобает выходить радушному хозяину навстречу гостю?

– У нас давно уже не было гостей, воин, – сказал тощий человек средних лет, внезапно появившийся прямо перед Обхадом. – И мы не боимся вас двоих. Пойдем, мы станем учиться искусству гостеприимства вместе с вами. Пойдем, слуга Пресветлого, расскажешь нам о том, с чем приехал.

На тропе мигом стало людно, словно все происходило не в горах, а на улице Ашэдгуна. Горцы взяли лошадей под уздцы и повели их вперед, «гости» с провожатым следовали сзади, чуть приотстав.

Поселок оказался на удивление близко, в нем было темно и сонно, и казалось, беспокойство никогда не посещает эти края. Впрочем, идиллию немного подпортили смутные фигуры, шевельнувшиеся по краям занимаемой селением каменной площадки; вскрикнула ночная птица, и ей тотчас отозвалась другая… другой: провожатый Обхада и Джулаха, запрокинув голову, выпустил к небу трель, еще одну. Фигуры сторожевых отступили во тьму и замерли.

– Входите и чувствуйте себя в безопасности, – сказал тощий ятру, указывая на центральный шатер.

(В связи с тем что горцы ведут полуоседлый образ жизни, кочуя с места на место сообразно с нуждами овец, являющихся их главным источником существования, домов у ятру не существует. Эти люди довольствуются шатрами, легко разбираемыми и вновь устанавливаемыми там, куда переселяется семья.)

Эту, а также многие другие подробности из жизни ятру Обхад вспоминал, пока их вели к шатру тощего, самому большому в поселке. Когда перед гостями приподняли полог, приглашая войти, выяснилось, что внутри оный шатер даже разделен на несколько помещений. Джулаха и Обхада провели в то, где горел огонь, испуская к небесам в дыре над головами смолистый дымок. Им поднесли коврики для сидения, и все – хозяин, его соплеменники и гости – расселись вокруг пламени.

– Согласно законам гостеприимства, – промолвил тощий, – я должен предложить вам поесть и отдохнуть, а уже после раздражать ваши уши своими вопросами…

– Верно, – кивнул, мысленно усмехаясь, Обхад, – но сейчас, мне кажется, можно поступить иначе. Мы поедим и отдохнем чуть позже, а сейчас я предпочел бы поведать вам о той причине, что привела нас сюда. Кстати, господа, меня зовут Обхад, а моего спутника – Джулах.

– Мое имя – Ха-Кынг, – сообщил тощий. После этого он представил семерых ятру, сидящих рядом с ним, но тысячник не запомнил имен. Ха-Кынг, Ха-Кынг – что-то знакомое… Где-то я уже слышал…

Обхад вынужден был отвлечься от попыток разобраться с собственной памятью. Он рассказал присутствующим горцам о своей миссии и показал верительные грамоты. Ха-Кынг долго и внимательно изучал пергаментные свитки, потом кивнул и передал их владельцу.

– Мы поможем, – просто сказал он. – Только объясните, что вам нужно.

Довольный таким оборотом дела, Обхад стал объяснять:

– В общем-то, плана, как такового, у меня еще нет. Все должно решиться в зависимости от обстоятельств. Теперь у меня возникает вопрос: вы сможете выделить людей, чтобы те следили за тропами, ведущими на перевал с южных склонов гор?

– Да.

– В таком случае нам с Джулахом останется только перебраться непосредственно на Коронованный и, заготовив впрок дрова, ждать сигнала ваших людей. Получив сигнал, мы передадим сообщение в Северо-Западную, а там уж, с помощью колоколов, о нем оповестят остальные башни.

Ха-Кынг задумался.

– Хорошее решение, – сказал он наконец. – Мне нравится. И как я уже сказал, мы поможем вам в этом. Сегодня переночуйте в моем шатре, а завтра вас отведут на Коронованный. К тому времени отыщут подходящих людей.

– Великолепно! Когда я буду говорить с Пресветлым, я обязательно расскажу о том, что вы помогли нам, – пообещал Обхад. Ему было по душе то, как оборачивалось их поначалу такое сложное предприятие.

Ха-Кынг покачал головой:

– Не стоит. Это наш долг, и мы о нем еще не забыли. Такова цена нашей неприкосновенности, нашего мира и нашей свободы – и мы готовы платить.

– Скажи, Ха-Кынг, а если бы… вы не были обязаны Пресветлому – вы бы помогли нам?

– Думаю, нет, – ответил горец. – Ибо нас в таком случае не существовало бы. Пойми, не бывает рабов ятру, но нет и правителя, готового позволить нам жить независимо от его воли. Наши предки шли на крайности, мы же выбрали среднее: жизнь, свобода и служение. Не так уж и плохо, как думаешь?

– Не так уж и плохо, – задумчиво повторил Обхад. – Совсем не так уж и плохо…

Их уложили спать здесь же, в шатре, правда, в другом отделении. Тысячник заснул не сразу, но лежал тихо, вспоминая события многолетней давности. Джулаха же совсем не было слышно, словно он, стоило ему прикоснуться к расстеленному на земле ковру, тотчас перебрался в мир сновидений. Хороший молодой человек, выносливый и терпеливый, хотя и со странностями. Ну да все мы не без того…

Утро началось ранним завтраком и дальнейшим продвижением вверх по горной тропе, теперь уже в сопровождении нескольких ятру. Ха-Кынг обещал Обхаду, что на Коронованном их не оставят в одиночестве, будут подвозить еду и сообщать новости. Сказал даже, что, возможно, сам пару раз навестит их там. Ну и ладно, навестит так навестит. Может, я совершенно зря вижу в каждом ятру своих старых знакомцев. А если и так – что с того?..

Коронованный был виден уже отсюда. Высокий утес, отдаленно напоминавший завернутую в плащ фигуру человека с короной на голове, упирался в самое небо, прижимая к ярко-голубому полотнищу несколько зазевавшихся туч. Подобравшись ближе, путники заметили тонкую тропку, вившуюся до самого верха.

– Кони пройдут? – спросил тысячник у предводителя горцев, такого же тощего, как Ха-Кынг.

– Пройдут, – кивнул ятру. – Да и трава там хорошая, сочная.

У подножия утеса горцы попрощались с Обхадом и жрецом, отправившись на южную сторону Анг-Силиба, а те начали восхождение. Для этого пришлось спешиться и вести коней в поводу.

К вечеру они уже стояли на зеленой вершине Коронованного. По совету Ха-Кынга Обхад с Джулахом решили соорудить небольшой шалашик: погода стояла теплая, но наверху было ветрено, и даже зубцы короны слабо защищали от ветра, а тем паче – от возможного дождя.

Коней стреножили, Обхад принялся за шалаш, а жрец собрал веток для ночного костра и приготовил ужин.

К тому времени, когда все самое необходимое было сделано, в ущелье уже стемнело. Запели цикады, забегали в траве все те же вездесущие мыши; тихонько фыркали кони, впервые отдохнув за последние несколько суток. Сонно потрескивал хворост в костре, и жизнь снова дала послабление, втянула когти и спрятала клыки. Обхад не желал задумываться, надолго ли: за прожитые годы он научился ценить такие мгновения – без них эта самая жизнь, пускай даже рискованная, не была бы полной.

– Говорят, – заметил он, глядя в ночь, – говорят, Коронованный стоит здесь не случайно. Ты слышал эту историю? Джулах поднял голову и сонно посмотрел на тысячника:

– А? Что? Простите, я прослушал.

– Ты знаешь легенду про этот утес? – повторил Обхад.

– Н-нет, – неуверенно протянул жрец. – Наверное, это какая-то местная.

– Вряд ли, – сказал тысячник, – вряд ли. Я ее слышал в Гардгэне… и потом еще пару раз. Легенда утверждает, что Коронованный – это демон, которого Боги Ашэдгуна превратили в утес. Он когда-то проиграл младшему из них, Игроку, в кости и в качестве расплаты должен сторожить вход в страну – это ущелье.

– А башни тогда зачем? – спросил Джулах. – Ведь их тоже, как рассказывают, строили Боги.

– Коронованный вроде как питает башни своей силой… – Тысячник задумчиво покусал ус. – Не знаю, этого в легенде не было.

Жрец молчал. Обхад решил, что тот задремал: после долгой дороги и той работы, которую они здесь проделали, неудивительно. Ну что же, пускай.

Тысячник поднялся и подошел к внешним зубцам каменной короны, чтобы посмотреть на башни и ущелье. Но стоило ему лишь взглянуть вниз, как воин с приглушенным вскриком отшатнулся. Сутулая фигура у костра тотчас вскинулась.

– Что?!

– Хумины. Там, у входа в ущелье. Кажется, собираются разбить лагерь. Входить, наверное, будут завтра.

Джулах приблизился к краю площадки и тоже посмотрел вниз, куда показывал чуть дрожащей рукой его спутник.

– Значит, началось, – констатировал жрец.

– Началось, – согласился Обхад

Он помолчал.

Потом небрежно бросил:

– Ну, если хочешь, иди поспи, я останусь сегодня на страже в первую половину ночи Все равно не усну.

Конечно, он лгал. Настоящий воин может заснуть в любой ситуации; когда ты в осаде или когда осаждаешь – все равно – время для отдыха не выбирают. Обхад лгал. Просто он хотел, чтобы его помощник сейчас ушел спать, – тысячнику нужно было поразмышлять, и он предпочел бы делать это в одиночестве.

Джулах послушно кивнул и отправился в шалаш, а Обхад так и остался стоять у края, наблюдая за огнями вражеского войска и не замечая, что ночной ветер швыряет прямо в глаза пряди седеюших вотос

ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ

– Если так пойдет и дальше, мы отсюда не выберемся и через год, – флегматично заметил Данкэн.

Молодой человек в очках согласно блеснул ими, но промолчал, отягощенный сознанием собственной юности (он был самым молодым среди нас). Мне, признаться, было сейчас все равно. Вряд ли слова журналиста что-нибудь изменят. К тому же меня очень интересовало поведение Мугида. Вернее, даже не столько интересовало, сколько настораживало. Когда такие люди – властные, уверенные в себе, спокойные от этой уверенности, сильные, – короче, когда такие люди, как наш повествователь, начинают раздумывать, сомневаться и прочая, прочая, я, лично я, чувствую, что под ногами горит земля. И когда у меня нет возможности покинуть эту землю, остается только внимательно, очень внимательно следить за «сомневающейся скалой», дабы выяснить, что же привело ее в такое неустойчивое состояние.

– Да, – тем временем у Данкэна появилась небольшая группа поддержки – в лице четы Валхирров, – да, господин Мугид, когда же наконец уберут камень?

Журналист растерянно крякнул, поскольку его риторический вопрос был несколько другого плана.

Повествователь вздохнул и покивал головой:

– Да-да, я согласен с вами, господа внимающие. Вопиющая безалаберность со стороны службы ремонтных работ ни в коем случае не останется безнаказанной. Но поскольку у нас впереди еще несколько повествований, то я бы на вашем месте не беспокоился так сильно. К тому времени, когда мы закончим, камня у дверей, уверен, уже не будет.

– А когда мы закончим? – повторил свой вопрос Данкэн, на сей раз – в несколько упрощенной форме.

Мугид ответил ему прежним бесстрастным взглядом, позволив лишь чуть-чуть вспыхнуть искорке иронии (но я ее заметил, и, кажется, Данкэн – тоже):

– Видите ли, господин журналист, мне очень сложно назвать вам точную дату. Существуют обстоятельства, которые мы не можем учитывать, например всякого рода непредвиденные случаи расстройства здоровья, как это уже было с госпожой Карной (простите, сударыня, что напоминаю об этом лишний раз). Другими словами…

– Я понял, господин повествователь. Можете не продолжать. Благодарю вас за исчерпывающий ответ. Мугид развел руками и поклонился:

– Сожалею.

– Не стоит, – отмахнулся Данкэн. – Не стоит.

Мы начали вставать и потихоньку расходиться кто куда. Как выяснилось, был ранний вечер, и оставалось время… на что? Я вот, например, собирался как следует перекусить и заняться «Феноменом». А то еще таинственные слуги «Башни» обнаружат пропажу фолианта и кинутся отбирать. Я представил себе картину «отбора» и хмыкнул: получилось впечатляюще. Трое – пятеро людей в древних костюмах вцепились в книгу с одной стороны, я – с другой, а на заднем плане, прячась за спинами слуг, мечется Мугид и, размахивая руками, вопит: «Осторожнее, не повредите» – имеется в виду, конечно, книга, а не я.

Кстати, о книгах. Если уж господину повествователю и стоит беспокоиться, то вовсе не о «Феномене», который лежит у меня в комнате в целости и сохранности. Лучше б задумался о судьбе плесневелого фолианта, который я вышвырнул вместе с другой рухлядью, когда выбирался с того загадочного этажа. И куда это расторопные слуги могли выбросить все вещи? Он ведь, бедняга, обыскался, изнервничался, а найти не смог. Вроде бы они мусор не отправляют прямо из окон «Башни», хотя в тяжелых осадных условиях и не такое возможно. Хватило бы припасов. И еще Обхад – главное, чтобы он вовремя сориентировался и подал знак, иначе нам всем…

Минуточку! Откуда я знаю, что именно Обхад послан Армахогом…

Я потряс головой и громко, отчетливо выругался. Эхо неуклюже подхватило непривычные для него слова и потащило по коридору, цепляя за гобелены и электрические факелы.

Мне стало страшно.

/«Вы хоть знаете, что иногда внимающие повествователю отождествляют себя с теми, о ком внимают, и в конце концов сходят сума? Просто не могут вернуться обратно. Представляете себе такое, а?»/

Так говорил мне Данкэн в день приезда сюда. Тогда эти слова не произвели на меня сильного впечатления, но сейчас, когда разум, мой разум, выдал ту чушь про Обхада, я готов был… Я еще не знал, на что готов. Но был уверен в одном: нужно выбираться отсюда, и как можно скорее.

Но это невозможно, приятель. Ты заперт – вы все заперты в «Башне» до тех пор, пока господа спасатели не соизволят явиться и убрать камень. А до тех пор… Два дня назад, помнится, у меня уже было такое. В тот раз я списал все на сонный бред, но сейчас ведь я не спал!

В горле появился острый першащий комок, захотелось чего-нибудь выпить. К людям, к людям, скорее к людям. Пускай даже мне попадется зануда Чрагэн, пускай Данкэн жужжит над моими обоими ушами, пускай… что угодно, лишь бы забыть, стереть это ощущение повторяемости происходящего!

Но в Большом зале уже (или – еще?) никого не было. Налив себе из кувшина какой-то сладко-кислой гадости, я махом выпил ее и скривился: тблько хуже стало. Наверное, это субъективное, наверное, это скоро пройдет. Но это не проходило, Это, как волна, плескалось о сознание, и, хотя амплитуда колебаний проклятой волны затихала, я знал, что она опять начнет раскачиваться, стоит лишь дать толчок. А таким толчком будет повествование. Отказаться? Да, это будет лучший выход – денек посидеть в комнате, почитать книгу.

Я решил приступить к чтению прямо сейчас. В конце концов, чтение успокаивает, в особенности же чтение на древнеашэдгунском, так как здесь приходится с головой углубляться в рассмотрение вариантов трактовки того или иного иероглифа. Тут становится не до посторонних мыслей о сумасшествии

/и войне/

и прочей психиатрической чуши.

На моем четвертом этаже пришел на ум вчерашний случай с предостерегающей запиской. Возможно ли, чтобы кто-то заметил перемены во мне и решил предупредить? Или же это предупреждение касалось чего-то другого? Чего? Уж не работы ли?

Я напомнил себе (против своей воли, как бы парадоксально это ни звучало) – напомнил о моих предшественниках. Ни один не справился с заданием: некоторые просто не появлялись в поле зрения Хинэга, а поле зрения у босса – будь здоров! А некоторые вообще отказывались от всего, возвращали задаток и разводили руками, никоим образом не мотивируя случившееся. Как будто ничего и не было.

Ладно, прочь все черные мысли, я жив, здоров (ну, почти здоров), в полном расцвете лет. И книга, вот она, книга: читай – не хочу. Конечно, значительно интереснее было бы провести время в обществе госпожи Карны, но я сейчас слишком погано себя чувствую, чтобы быть умным, изящным собеседником и все такое, а взваливать свои проблемы на хрупкие плечи девушки (еще «пожалуется» в «башенный» медпункт!) не хочу. Остается только погрузиться в изучение «Феномена Пресветлых». Ну-ка, ну-ка…

Книга открылась сама собой на том месте, которое было мне особенно интересно сегодня.

…Особняком стоит феномен повествователей. Теоретически его «владельцев» можно отнести к той же группе, что и феноменоносителей Пресветлых, но, если рассматривать эту проблему детальнее, увидим, что здесь не все так просто. И прежде всего заставляет насторожиться время появления первых повествователей. Оно примерно соответствует окончательному устранению суурами носителей феномена Пресветлых. Одно то, что бродячие мудрецы не обратили свое внимание на повествователей (да простит нас читатель за невольный каламбур), говорит о многом.

В общем, существует несколько вариантов объяснения отношения сууров к повествователям. Например, некоторые считают, что бродячие мудрецы попросту «устали» устранять феноменоносителей; так сказать, поняли, что их цель, каковой бы она ни была, является недостижимой. Признаться, эта версия слабовата – особенно если учесть то, что до появления повествователей сууры устраняли обладателей феномена Пресветлых в течение двух сотен (???) лет. Более жизнеспособным можно считать предположение о том, что сууры отнеслись к появлению повествователей отнюдь не безразлично. Просто они не продемонстрировали это так наглядно, как в случае с феноменоносителями.

Но все же самой разумной версией, на наш взгляд, является следующая: повествователи не есть тождество носителям феномена Пресветлых. Они суть нечто другое, лишь на первый взгляд похожее на феноменоносителей. Объясним эту мысль детальнее.

До возникновения династии Пресветлых, а если точнее, до того, как Хреган получил от Богов известный дар, между людьми и Богами существовала четкая дифференциация, заключавшаяся в следующем. Ни один человек никогда не обладал ни одной из сверхъестественных способностей, которые – в свою очередь – были свойственны исключительно Богам. Когда же последние пообещали и исполнили свое обещание, эта грань между людьми и Богами, пускай вначале очень слабо, стала размываться. Можно сказать, возникла третья разумная сущность – Пресветлые, представляющие собой нечто среднее между Богами и людьми. Поскольку к тому времени (как принято считать) Боги не могли воплощаться и приходить на землю – в связи с войной Фаал-Загура и ее последствиями, – всякий, обладающий сверхъестественными способностями, автоматически относился к династии Пресветлых. Впоследствии, после ан-тэга, на таких людей просто не обращали внимания – до недавнего времени. (По крайней мере, не обращали внимания те, кто был погружен в «суету мира».)

Итак, повторимся: всякий человек, обладающий сверхъестественными способностями, в силу описанных выше представлений классифицировался исследователями как Пресвет-лый (впоследствии – носитель феномена Пресветлых). Вряд ли кому-нибудь могло прийти в голову, что повествователи являются некоей четвертой категорией: не людьми, не Пре-светлыми (феноменоносителями) и не Богами – другой сущностью. Тем не менее, если повествователи являются именно этой четвертой категорией, становится объяснимым, почему сууры не стали устранять их.

Рассмотрим феномен повествователей подробнее – с целью составить мнение о том, кто же они такие или что же они такое.

В этом месте я возбужденно хмыкнул: ну-ка, поглядим, кто вы есть, господин Мугид!

Итак, в отличие от носителей феномена Пресветлых, повествователи обладают всего одной сверхъестественной способностью. Эта способность неизменна и, собственно, является тем признаком, по которому и можно отличить повествователя от простого человека. Повествователь повествует.

Этот своеобразный способ передачи информации по ряду качеств отличен от других, известных и доступных людям (акустического, визуального и т. д.); вместе с тем он соединяет в себе эти способы. Можно сказать, повествование – качественно новый метод передачи информации. К сожалению – или к счастью? – повествовать могут лишь повествователи; при этом информация передается в одностороннем порядке. Отсюда и разделение на повествующего и внимающего.

Что же и как передает повествователь? И при каких условиях?

Что? В общем-то, любую информацию о уже происшедшем. Никогда – о том. что происходит в данный момент, и никогда – о том, что называется фантазией о грядущем, или о том, что заведомо не могло произойти/не происходило При этом следует отметить: феноменоносители повествуют, как правило, о том, что произошло очень давно, поэтому речь идет явно не об их личном опыте, не о том, что они когда-либо видели лично. Эта необъяснимая деталь представляется нам очень интересной и, возможно, ключевой в познании феномена повествователей. Но прежде чем говорить о ней подробнее, продолжим анализ процесса повествования.

Как? Уточним: при каких условиях? Первое и необходимое: согласие реципиента/реципиентов. Только тогда, когда они склонны – желают – внимать и сообщают об этом повествователю, тот начинает передачу информации.

Оная может продолжаться максимум сутки. Вероятно, это также связано с заботой о внимающем/внимающих. Так как в течение периода повествования инфореципиенты не питаются, то процесс, затянувшийся даже на сутки, может грозить внимающим полным или частичным истощением.

Перед началом процесса передачи информации повествователи требуют, чтобы внимающие приняли сидячее положение. Это является необходимым условием – так как во время повествования реципиенты находятся в состоянии, похожем на сон.

/Примечание. При изучении феномена повествователей исследователи наталкиваются на стойкое сопротивление со стороны самих повествователей. Поэтому данные, собранные в этом разделе, в большей степени базируются на свидетельствах очевидцев-внимавших./

До сих пор неизвестно, что делает во время повествования инфодонор (повествователь). Начало процесса передачи информации ощущается реципиентом как резкая непродолжительная боль под веками, сопровождающаяся ярким разноцветным видением – тоже непродолжительным и поэтому плохо запоминающимся. Очевидцы утверждают, что ассоциации, возникающие у них при появлении этого видения, – каждый раз другие.

Эти же боль и видение появляются у реципиента тогда, когда повествование совершает временной (и/или пространственный) прыжок.

Что ощущает внимающий во время повествования?

«Я чувствовал себя легкой бабочкой, которая может летать где угодно, оставаясь при этом незамеченной. Только… кто-то вел меня по происходящему вокруг, показывая мысли и чувства людей, которые умерли несколько сотен лет назад. Нет, меня не обманывали и не неволили, заставляя видеть то, что хотел показать ведущий; скорее, это было похоже на родителя, ведущего за ручку – уж простите за повтор – неразумное дитя (в данном случае – меня). Нет, я не чувствовал присутствия рядом других внимающих. Собственно, когда все это происходило, я очень смутно помнил о том, кто я такой и чем занимаюсь. Я не помнил себя. Только во время смещений (переходов от одного эпизода к другому) вспоминал о том, кто я такой».

/из свидетельства господина…/

«Знаете, мне кажется, если бы я помнила о том, кто я, я бы сошла с ума. Кровь, смерть – и вообще все это… очень пугает. Понимаете, я чувствовала то же самое, что чувствовали герои повествования, испытывала их страх и отчаяние – но и удовольствия, радость… и все такое. Даже… экстаз.

А потом повествование заканчивалось, я вспоминала о том, кто я, и могла думать, анализировать случившееся отстранение. А поскольку я чувствовала все это, так сказать, на своей шкуре, подобный анализ – он более объективен, что ли? Однозначно – сильнее».

/из свидетельства госпожи…/

«Да, это могло бы быть аттракционом. Развлекаловкой. Но – только один раз. Для каждого человека – только один раз. Конечно, это только мое мнение, вы понимаете, но я говорил и с другими внимавшими – многие согласны со мной.

Понимаете, сначала не веришь в то, что это так действует. Просто не можешь в это поверить. Думаешь: «Глупости». Потом приходишь и видишь – не глупости. Далеко не глупости. Это не развлекаловка – вот в чем дело! Это не может быть развлекаловкой. Одно дело – телевизор, там вы видите кровь и смерть, но и кровь и смерть там ненастоящие. Мы это знаем… Даже если и настоящие – вы не со-чувствуете, вам все равно. А во время повествования вы – даже, может быть, против своей воли – сочувствуете.

Поймите, повторения такого сочувствия вы не пожелаете. Хотя… я бы не назвал эти ощущения негативными. Просто очень тяжело такое переживать».

/из свидетельства господина…/

Заканчивается повествование, как правило, одномоментно. Описанных выше резкой продолжительной боли и видения при этом не возникает. Что же касается социального положения повествователей, то и сейчас, и тогда они стремились к тому, чтобы повествовать. При этом – как уже отмечалось – подобные инфодоноры повествуют в основном о событиях «давно минувших лет, которым нет возврата».

Как правило, повествователь находит для себя некий архитектурно-исторический памятник или музей, при котором и состоит. Подобный инфодонор принимает и обслуживает небольшие группы туристов, зарабатывая таким образом деньги на свое существование.

Для повествователей характерна особая, прямо-таки врожденная неприязнь ко всякого рода исследователям. Непонятно как, но всегда – безошибочно они определяют и обезвреживают их.

Таким образом, сравнивая носителей феномена Пресветлых и повествователей, находим ощутимую разницу между первыми и вторыми. Что и дает нам право считать инфодоноров некоей четвертой категорией разумных существ. Мы не знаем…

Веселые они ребята, те, кто писал книгу! «Обезвреживают»! А конкретнее?!

Успокоения мне прочитанное явно не принесло. Скорее наоборот. «Обезвреживают»! Словно мне своих забот сейчас было мало. Словно кто-то вознамерился меня запугать и теперь занимался этим, расчетливо, неспешно, с гаденькой ухмылочкой на узких фиолетовых губах.

« – Почему фиолетовых?

– Я так и знал, что по остальным пунктам возражений у вас не возникнет!»

Еще и записка эта…

Записка особенно не давала мне покоя, и поэтому, когда в коридоре раздались чьи-то медленные

/угрожающие!/

шаги, я вздрогнул и поискал взглядом что-нибудь тяжелое. Так чтоб разок припечатать стервеца и навсегда отбить у него желание подбрасывать приличным людям неприличные записки (хотя что в ней такого неприличного?..).

Вон, подходит. Остановился. Вслушивается.

Наверное, пытается разобрать, здесь я или где-нибудь еще. Хорошо – затаимся, подождем.

Стучит и спрашивает: «Молодой человек, вы здесь?»

Неожиданно меня разобрало – навалился такой неудержимый приступ смеха, что я чуть было не слетел с кровати, валясь от хохота, вздрагивая всем телом и надрываясь, как доброкачественный сумасшедший. Я представил, что заявляю утробным голосом: «Нет, я не здесь!» – и господин Чрагэн, флегматически пожимая плечами, уходит, чтобы «зайти попозже». Как говорится, у страха разум с кулачок новорожденного, а глаза – каждый с поднос для дичи.

– К вам можно? – осторожно поинтересовался «академик».

Слава Богам, что не спросил, все ли в порядке, а то я бы снова заржал. А так чинно-благостно заявил: «Разумеется, можно. Входите», – и даже принял сидячее положение, пусть и не успел стереть с лица идиотскую ухмылку.

Чрагэн вошел, прижимая к груди кожаную папку темно-синего цвета, с блестящей пряжкой-застежкой. В таких папках положено хранить либо архив семьи (всякие там генеалогические древа с кустами, фотографии прабабушек в третьей степени и засохшие грамоты дедушек за хорошую успеваемость в школе и институте), либо документы, на которых оттиснуто черной краской: «Совершенно секретно».

– Помните, вы обещали мне помочь с книгой? Я кивнул, опасаясь того, что не сдержусь и снова захохочу. Нервное.

– Вот, принес вам одну страничку. – Он клацнул папкиной застежкой и бережно, как акушерка – младенца, извлек на свет погрызенный с краю лист.

Я затаил дыхание, вполне справедливо опасаясь: «дунь – рассыплется».

– Сможете разобрать? – пытливо спросил Чрагэн, выкладывая свое сокровище на столик рядом с «Феноменом Пресветлых». Мельком брошенный взгляд скользнул по фолианту и вернулся ко мне. – Попробуете?

– Попробую, раз обещал, – кивнул я. – Ну-ка, ну-ка.

Иероглифы были старые, похожие скорее на пиктографы, чем на настоящие древнеашэдгунские. С такими сразу не справиться.

А господин Чрагэн навис над столиком и не желал уходить.

– Как? – спросил он, сухо дыша в затылок.

– Тяжело, – честно признался я, вставая с кровати и пододвигая к столику стул. – Но оставьте его мне на сутки, и все, что можно, я из него выдавлю.

Старик занервничал, потер лысину, кашлянул.

– Н-ну, – протянул он, – ну хорошо. Но только на сутки. Есть причины…

Он неопределенно помахал в воздухе папкой.

– Да, разумеется. Понимаю. Иди же, наконец!

– Я, пожалуй, еще загляну к вам чуть позже, если позволите. Вдруг…

Я покачал головой:

– Не стоит. Думаю, серьезные результаты будут только к завтрашнему утру, скорее всего – даже вечером. Так что…

– Я понял. Тогда – спокойной ночи. И душевно благодарю вас за то, что согласились помочь. Всего хорошего, молодой человек.

Вот и появилась причина завтра отказаться от сеанса. Признаться, не хотелось бы ссылаться на здоровье.

Я достал чистый лист бумаги, карандаш, маленький карманный словарь (если я обходился без него при чтении «Феномена», то здесь уж – никак); включил настольную лампу.

Несколько следующих часов прошли незаметно, я даже перестал беспокоиться о всех этих неполадках с собственным здоровьем. Просто забыл об окружающем мире, и лишь сильное чувство голода заставило оторваться от дешифровки. Спустился в Большой зал (там опять никого не было), поел и снова принялся за работу.

Заснул поздно ночью, и все время, пока лежал, потушив свет, перед глазами мелькали извивы древних знаков, скрывавших в себе мысли человека, жившего Бог весть когда. Удивительно!

ДЕНЬ ОДИННАДЦАТЫЙ

– Вставайте, господин! У-у, зануды!

– Уже встаю!

Но если вы думаете, что я сейчас поскачу в вашу комнатенку на первом этаже, – ни демона подобного! Хотя…

Вчерашняя работа по расшифровке листочка, принесенного «академиком», настроила меня на благодушный лад. В конце концов, какие-то дурацкие опасения – прочь! Я совершенно здоровый человек и докажу это себе, отправившись в проклятую комнатку и вняв Мугиду. Я совершенно здоровый человек!

Явившись в Большой зал, я хотел было сообщить Чрагэну о том, что работа сделана, но он почему-то отвернулся и стал оживленно общаться с госпожой Валхирр. Наверное, хочет, чтобы все осталось «между нами». Пускай его!… Я сегодня великодушный.

Когда вся наша группка спустилась вниз, на мгновение я почувствовал неуверенность и страх перед тем, на что собираюсь вновь согласиться. Я даже готов был уйти, сославшись на здоровье, на усталость какую-нибудь, но в это время Мугид, обернувшись, пристально посмотрел на меня, с этаким внимательным участием, с которым обычно смотрят… ну я не знаю, так обычно смотрят мальчишки: «Слабо?»

Не слабо!

Я вошел и сел в кресло. Какой же я все-таки…

ПОВЕСТВОВАНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ

Какой же я все-таки дурак!

Брэд Охтанг закрыл глаза и некоторое время рассматривал оранжевые и желтые кольца и полосы, жившие своей необяснимой жизнью, совокуплявшиеся и распадавшиеся на более мелкие. Кольца смеялись, а полосы пренебрежительно кривились: «Какой же ты все-таки дурак!»

– Ставьте лагерь, – велел он и открыл глаза, чтобы посмотреть на тьму.

Тьма шевелилась, устало переговаривалась и лязгала сбруей. Брэд Охтанг взглянул повыше, туда, где тьма переливалась в ночное небо. В месте соединения одного и другого возвышались гигантские распухшие пальцы – сторожевые башни Ашэдгуна. Там было тихо – ни огонька, ни движения.

Ждут. Они все давным-давно знают и только ждут, пока мы войдем. Проклятье!

Данн (северяне сказали бы «старэгх») совершенно неуместно зевнул и спешился. Сумасшедший, на грани сил и возможностей марш через всю страну, организованный лишь затем, чтобы теперь половина – и это в лучшем случае – войска хуминов полегла в треклятом ущелье. «Так велел Берегущий». И братьям глубоко плевать, что невозможно проскочить такое небольшое, по сути, ущельице, каковым является Крина. «Так велел Берегущий».

Рабы уже ставили шатер, разжигали огонь в треножниках, задавали корм лошадям. Дозорные отъезжали к границе будущего лагеря, остальные спешивались, чтобы ухватить те недолгие часы отдыха, которые были им дарованы.

К Брэду подошел Нол Угерол, поклонился:

– Как долго мы будем стоять, данн? Да пошел ты!…

– Еще не знаю, Собеседник. Думаю, не дольше, чем это окажется необходимым.

Жрец нового Бога, этот плешивый шакал, кивнул, отчего тонкая заплетенная косица – все, что осталось от некогда пышной шевелюры, – вздрогнула. Не говоря более ни слова, жрец удалился.

Брэд Охтанг с плохо скрываемым презрением посмотрел вслед Собеседнику и напомнил себе: этот человек сейчас могущественнее тебя во много раз. Вернее, могуществен не он сам, а те, кто стоит за ним, что, впрочем, мало меняет дело.

Данн снова зевнул и направился к шатру, бросив поводья рабу-конюху. Нол Угерол – забота будущего; ущелье, «гостеприимно» ожидающее армию, – забота нынешняя.

В шатре он скинул с себя тяжелый плащ (когда тот рухнул, пыль поднялась маленьким плотным облачком и некоторое время висела в воздухе, не желая опадать), прошел к разборной скамеечке, которую уже поставил рядом с треножником расторопный раб, опустился на нее и блаженно вытянул ноги. Несколько очень коротких минут можно ни о чем не думать. Потом… Потом одна надежда – на то, что Гук Нивил справился со своим заданием.

/смещение – над горизонтом идет гроза/

Как выяснилось, Джергил поторопился. Хумины хоть и подошли к Крина, но входить в ущелье явно не собирались. Самые зоркие из башенного гарнизона, забравшись наверх и понаблюдав за врагом, сообщили, что те, судя по всему, намереваются разбить лагерь. Правильно, в общем-то, намереваются.

Если бы хумины сглупили и вошли в Крина прямо сейчас, возможно, план Талигхилла оказался бы просто не нужен. Но хумины не вошли, план оставался в силе, а правителя все-таки разбудили, причем – зря. Теперь же, зная о том, что завтра начнется, он не мог уснуть и затравленно шагал по своей комнатке, вызывая нервный тик у нескольких наскоро зажженных свечей.

Сквозь узкую дыру в стене, которую и окном-то назвать было нельзя, внутрь проникали лишь завывания ветра. Талигхилл старательно напрягал слух, чтобы уловить хотя бы намек на звуки из хуминского лагеря, но… ничего, только ветер, только один проклятый ветер! Он даже остановился, чтобы шаги не мешали слушать.

Ф-фу-ты, какая чушь! Конечно, в Северо-Западной не может быть слышно ничего, что творится южнее, ты же это прекрасно понимаешь. Прекрати нервничать. Пойди прогуляйся, что ли…

Идея пройтись по башне показалась Талигхиллу не такой уж плохой. Обычно нагуливают аппетит, но, может быть, ему повезет, и он нагуляет сон – не сон, а именно сон, нормальный, здоровый, можно с разными там наложницами и всяческими усладами плоти. Говорят, тут подмешивают что-то такое в суп, чтобы солдат не отвлекали несвоевременные мысли. Не знаю, не знаю…

Правитель вышел из покоев и наткнулся на телохранителя. Джергил виновато кашлянул, мол, понимаю, что поторопился, но… Пресветлый махнул рукой:

– Перестань. Ты все сделал правильно…. Не ходи за мной, останься здесь.

По кольцевому коридору он добрался до лестничной площадки и задумался: куда же, собственно, идти! Вокруг сновали люди, некоторые не замечали или не узнавали его, задевали локтями, просили отойти в сторону. Он, наверное, должен был пожалеть о том, что приказал Джергилу остаться, но не жалел.

– Не спится? – спросили за спиной.

Талигхилл обернулся и увидел Хранителя Лумвэя.

– Не спится.

– Понимаю, понимаю, – сказал «глава семейства». – Ничего, со временем, уверен, это пройдет. – Да, – добавил он, – я сделал, как вы просили, и велел звонарям обращать внимание на Коронованного.

Правитель рассеянно кивнул, что при желании можно было расценить как благодарность.

– С вашего позволения, удаляюсь, – улыбнулся господин Лумвэй. – Дела, дела…

Он стал спускаться по лестнице, сопровождаемый своими помощниками, которые внимательно выслушивали распоряжения Хранителя, кивали и что-то даже записывали на небольших пергаментных свитках.

Талигхилл поднял глаза и увидел знакомый силуэт:

– И вы здесь, госпожа? – Он вежливо поклонился предводительнице Клинков, но Тэсса лишь скупо кивнула в ответ и даже не попыталась улыбнуться. – Что-то случилось?

– А?.. Все в порядке, благодарю вас. – Она неопределенно махнула рукой. – Так, мелочи всякие.

– Если я могу чем-либо помочь, только скажите…

– Благодарю вас.

Ув-Дайгрэйс, откуда в нем столько вежливости? Он что, переел сладкого на ночь?

Но воительница тут же мысленно хмыкнула и мысленно же похлопала себя по плечу. Да ладно тебе, как будто не понимаешь? Этот высокопоставленный господин положил на тебя глаз. Ну… ты же сама хотела, ведь так? Вот, получи. Обстоятельства не позволили правителю взять сюда свой гарем, так что приходится с такими, как ты… Между прочим, великая честь быть обесчещенной…

Тьфу, гадость какая! О чем ты только думаешь?!

/А он ничего./

Кстати…

Тэсса еще не знала, что «кстати», но была твердо уверена: еще чуть-чуть, и она начнет невыносимо дерзить. Поэтому быстренько попрощалась и поспешила к себе, проклиная все на свете.

Воительница была в растерянности. Все это время она занималась исключительно проблемами Клинков и только теперь урвала несколько минуток для того, чтобы

/выплакаться/

побыть одной. А ей необходимо побыть одной.

Она вошла в комнату и яростно хлопнула дверью, желая, чтобы каменная кладка начала разваливаться ко всем треклятым демонам, чтобы… чтобы…

Ну как он мог?! Как он мог остаться там, когда она сидит сейчас здесь?! Почему он поехал в восточные башни? Ну почему?

Да нет, я сама виновата. Это же я руковожу Клинками. Конечно, распоряжался разделением каторжников Сог, но ведь… Да нет, при чем здесь Сог?

/Подожди, а зачем он вообще ввязался в эту затею?/

Ну, я не знаю. Да не в этом же дело! Почему я вовремя не обратила на это внимания? Ну почему?! Боги, я так долго ждала, а теперь…

/А может, это и к лучшему? Вы ведь совсем-совсем чужие. Ну, не совсем, конечно, но все-таки. А так… все уладится… каким-нибудь образом./

Конечно, он изменился. И я изменилась. Но не настолько же! И тогда… зачем вообще?..

«Изменилась». Это слово неожиданно стало самым главным. Она осторожно прикоснулась пальцами к глазам и поняла, что те абсолютно сухие.

«Предводительница Вольных Клинков не имеет права на слезы».

Такой ли она была когда-то?

Нет.

И что же теперь? От всего отказаться, отказаться от любимого, отказаться от себя самой? Я ведь уже такая, какая есть. И он – такой. Но мы любили… мы любим друг друга до сих пор. Значит, еще не все потеряно, значит…

Тэсса встала с кровати и прошлась по комнате. С этим нужно что-то делать. Нельзя все оставлять как есть, иначе будет еще хуже. Но что можно сделать, находясь по эту сторону ущелья?

Стук в дверь нарушил ее размышления, как будто осыпал холодным градом.

– Кто там?

– Кэн. К тебе можно?

Она оглядела себя, потрогала лицо – не покраснело ли?

– Да, входи.

Брат сегодня весь день был какой-то смурной, но только сейчас Тэсса поняла, что это серьезно. А ведь ничего удивительного нет. Мабор говорил такие вещи, от которых поневоле станешь смурным.

– Я знаю, тебе плохо, но постарайся забыть. Это он сгоряча, сам понимаешь.

Кэн невесело засмеялся:

– Ну конечно! Боги, Тэсса, это ведь я пришел тебя утешать!

Воительница махнула рукой и хотела отвернуться, но не отвернулась.

«Предводительница Вольных Клинков не имеет права на слезы».

– Не стоит, Кэн. Война ведь рано или поздно закончится, правильно?

Он кивнул. Да, но для кого-то она может закончиться раньше.

Опустился на ближайший стул и спросил:

– Что решили с… каторжниками? – . Воительница рассказала.

Брат кивнул, словно ожидал услышать нечто подобное.

– Послушай, Тэсса, ты задумывалась над тем, что происходит?

Она вопросительно посмотрела:

– Что ты имеешь в виду? Происходит война.

– Верно, верно. Я говорю о другом. О том, на чьей мы стороне, мы, Вольные Клинки. Мы… уже очень давно не нанимались на службу к Пресветлым, так давно, что я готов был сказать сейчас «никогда». Укрин знает это лучше меня, но и я, в общем-то, немного разбираюсь. Мы всегда были вольнонаемными – не кривись, я знаю, что тебя коробит это слово, но ведь такова правда – мы были вольнонаемными до последнего времени. И уж совершенно точно то, что мы никогда не объединялись под чьим бы то ни было руководством.

– Это камень в мой огород? – тихо спросила Тэсса. Кэн покачал головой:

– Нет, конечно нет. Я просто хотел сказать, что с Братством что-то происходит.

– Ничего удивительного, – пожала плечами воительница. – Времена меняются, меняются и люди. Ты боишься этого? Странно, я никогда не считала тебя таким уж яростным приверженцем соблюдения всех без разбора традиций, которые Братство успело накопить за свое долгое существование.

– Есть традиции, и есть Традиции. Если начать нарушать последние… – Кэн замолчал и растерянно качнул головой.

– Жизнь не стоит на месте, Кэн. Ты знаешь.

Он задумался, опустив свой твердый подбородок на сцепленные кулаки. Стул, на котором сидел Брат, еле слышно скрипнул, словно тяжесть подбородка передалась и ему.

Следующие слова, произнесенные Кэном, Тэсса поняла не сразу. Потому что тот говорил уже о другом:

– Он ведь прав. Он прав в главном, мой брат. Я здесь не ради него, нет. Понимаешь, Сестричка, когда мать умирала, она просила меня приглядеть за младшеньким. Среднего тогда уже не было… ты знаешь, Сестричка. Просила приглядеть…

– Ты и приглядываешь, – завершила Тэсса.

– Приглядываю. А он знает… ну, если не знает, то догадывается. Он всегда был догадливым.

От слова «гадить», – подумалось ей. – Я, пожалуй, буду молиться Ув-Дайгрэйсу, чтобы тот прибрал Бешеного к себе. Это лучший выход для всех нас; наверное, именно поэтому мы можем на него не рассчитывать.

– Ничего, Кэн. Там будет видно.

– Верно, Тэсса. Завтра станет полегче, начнется дело, тогда – не до мыслей.

Воительница согласно кивнула. Дело – это хорошо. До нас, правда, вряд ли докатится, по крайней мере – завтра-послезавтра.

– Кстати, не забывай, пожалуйста, о том, на каких условиях мы здесь, – сказала она как можно небрежнее. (Еще в столице договорились, что о рассекреченном плане Талигхилла они будут упоминать не иначе как намеками. Вокруг могли быть – наверняка были – внимательные уши и зоркие глаза)

– Я присмотрю, – пообещал Кэн.

– Да, – вспомнила Тэсса, – присмотри еще за тем пареньком, Кэйосом.

– Моя ошибка, что он попал сюда.

– Ошибки станем делить после, когда выберемся, – резко и жестко сказала она.

– Верно, – согласился Брат. – Спокойной ночи, предводительница.

Тэсса смотрела на дверь, закрывшуюся за Кэном, и во рту было сухо и горько, как будто глотнула питья, в котором был растворен яд.

/смещение – блик на изгибе бокала/

Как ни странно, после разговора с Тэссой Талигхилл вернулся к себе и почти сразу уснул. Он, правда, так и не смог потом вспомнить, были ли во сне «всякие там наложницы и прочие услады плоти», но утром правитель чувствовал себя отдохнувшим и полным сил.

За завтраком компанию ему составил лишь Тиелиг, поскольку все остальные «сколько-нибудь значительные господа» либо уже откушали, либо так и не нашли на это времени. Правитель знал, что в лагере хуминов уже четверть часа назад началось движение – видимо, враги намереваются войти в ущелье. Давно пора.

– Как вам спалось, Пресветлый? – спросил верховный.

– Отлично, спасибо. Я так понимаю, Тиелиг, у вас ко мне какое-то дело? Жрец улыбнулся:

– Отнюдь. Сегодня моих дел с лихвой хватает на других, вам, уж простите, ничего не осталось. Приятного аппетита.

– Вам тоже, Тиелиг.

Когда в зал вошел Хранитель, завтрак приближался к концу и уничтожение грозило сладкому.

Господин Лумвэй принес с собой запах тертых кож и стати Не садясь, он склонился над столом, взял в руку кувшин и налил себе слабого сладкого вина; выпил жадными глотками, утер усы и сообщил:

– Пошли. Теперь главное, чтобы в Юго-Западной не подкачали.

– Думаете, не подкачают? – Талигхилл внимательно посмотрел на Хранителя.

– Не подкачают. Там Амджай, я его хорошо знаю. Ударит в самый раз, когда эти молодцы расслабятся и начнут пересчитывать облака над головой.

– Сомневаюсь, что они расслабятся, – негромко сказал Тиелиг.

Лумвэй обернулся в его сторону:

– Здесь вы правы, здесь я согласен. Эти господа не настолько глупы, чтобы переть напролом. Еще по вчерашнему их поведению было понятно. Если б их данн не ждал неприятностей, они бы сунулись сюда, как только пришли. Но знаете, Тиелиг, мои дозорные высмотрели некоторые детали, которые могут вас заинтересовать.

– Я слушаю.

– Вам ведь известно, что хумины не верят в Богов? Тиелиг покачал головой:

– Это не совсем так. Они верят в Богов, но только их Боги отличаются от ашэдгунских. Это своеобразные духи природы, которые в представлениях хуминов являются главенствующими силами в мироустройстве… Ничего, что я говорю так учено?

– Ничего, – отмахнулся Хранитель. – Что еще вам известно? Жрец пожал плечами:

– Многое. Вы спрашиваете о чем-то конкретном?

– Точно. Перед боем – что они делают перед боем?

– Приносят жертвы… этим самым духам природы. Господин Лумвэй кивнул:

– То-то и оно! Никаких жертв, никаких алтарей, вообще ничего. Мы здесь, на границе, много всякого слышали, знаете ли. Слухи тут ходили: говорили, у хуминов появился какой-то новый Бог. То ли Бегущий, то ли Берегущий – что-то такое…

– Считаете, это имеет сейчас какое-либо значение? – осторожно спросил Тиелиг.

– А вот это, господин верховный жрец, вам уж лучше знать, – заметил Хранитель.

– Хорошо. Спасибо, я подумаю над тем, что вы сказали. Может быть, вы и правы.

– Подумайте. А я, с вашего позволения, отправлюсь на балконы, проверить. – Он неопределенно махнул рукой.

Когда господин Лумвэй ушел, Талигхилл вопросительно посмотрел на жреца Ув-Дайгрэйса:

– Ну? Неужели вы не знали об этом?

– Представьте, не знал… Интересно, – пробормотал Тиелиг. – Очень интересно.

Оставив жреца в рассеянной задумчивости, Пресветлый направился на колокольню. Во-первых, чтобы посмотреть на происходящее внизу, а во-вторых, чтобы взглянуть на Коронованного: вчера как-то не вспомнил о нем.

Наверху уже собрались люди: звонари и их помощники. Храррип выразительным взглядом попросил их потесниться, и Талигхилл встал у парапета, как стоял вчера на закате.

Вот он, Коронованный. Гордо несет на голове венец и следит за ущельем, кутаясь в каменный плащ. Кажется, во-он у крайнего зубца кто-то стоит, хотя это может быть всего лишь обманом зрения. Но Армахог наверняка уже отослал сюда верных людей. За это можно пока не волноваться. А что там внизу?

Пресветлый положил локти на прохладный камень бойницы и перегнулся, чтобы взглянуть на происходящее в Крина, на самом его дне.

Большой лагерь – скопище людских и конских тел – шевелился, и казалось, это насекомые снуют по развороченной туше дикого зверя. Часть их отделилась от общей массы и сейчас, осторожно, не торопясь, входила в ущелье. Солнце, щурясь, играло на блестящих металлических поверхностях – но этих самых поверхностей было непривычно мало. Талигхиллу пришлось напрячь память и вспомнить: хумины предпочитали обтягивать доспехи и щиты плотной кожей, кажется бычьей. А оружие пока покоилось в чехлах и ножнах. Правильно. Против кипящего масла особенно мечом не помашешь.

– Ну что же они? – сказал кто-то за спиной напряженным голосом. – Почему до сих пор не начали?

Имелись в виду свои, с Юго-Западной и Юго-Восточной башен. Нетерпеливому звонарю было невдомек, что, если ударить сейчас, враг оттянется обратно почти без потерь и предстоящая осада будет для ашэдгуниев продолжительнее и тяжелее. Что поделать – звонарь не играл в махтас.

Хумины… пускай войдут, пускай войдут, все равно они не проскочат мимо Северных. Пускай…

– Слушай, мне кажется или?.. Гляди, гляди!…

Талигхилл удивленно обернулся, чтобы посмотреть на говорившего, потом перевел взгляд обратно вниз. Нет, он не видел ничего такого. Все нормально, враг движется по ущелью, как и должно быть.

Все нормально.

/смещение – солнечный зайчик в башне напротив/

Брэд Охтанг ждал до рассвета. Потом он оттягивал неизбежное еще некоторое время, хотя уже понимал: Гуку Нивилу по каким-то причинам не удалось выполнить задания. Теперь… что хочешь, то и делай, данн.

Но вся беда в том, что он вынужден был делать то, чего не хотел. Он не хотел посылать своих людей в западню, каковой, несомненно, было Крина. У тебя нет выбора, данн.

Нол Угерол явился

/за отчетом/

с вопросами, как только Брэд позавтракал.

– Да будет Берегущий с тобой.

– Да будет, – устало согласился Охтанг. – Ты говорил с ним, Собеседник?

Жрец приподнял правый краешек рта и покачал головой:

– В этом нет необходимости, данн. Его распоряжения достаточно ясны и недвусмысленны. Мы должны торопиться. Мы должны сегодня же войти в ущелье и пройти дальше.

– Скажи, Собеседник, ты не думал о том, что в Крина нас наверняка поджидает засада? что северяне не настолько глупы, чтобы не знать о наших планах, о нашем походе? что они готовы встретить нас здесь, в этом самом выгодном для них месте?

Нол Угерол опустил веки и снисходительно поджал губы:

– Разумеется, так оно и есть. Но с нами – Берегущий. У них тоже имеются Боги, идиот!

– Да, это все меняет.

Жрец сокрушенно покачал головой:

– Я усматриваю в твоих словах злую иронию, данн. Мне бы не хотелось начать сомневаться в твоей вере в Берегущего.

– В моих словах нет иронии, Собеседник. В них только забота о наших воинах.

– Это дело Берегущего – заботиться о них. Ты ведь не хочешь сказать, что сделаешь это лучше Бога?

– Разумеется, нет.

– Вот и хорошо, – удовлетворенно кивнул Нол Угерол. – Так когда войско выступит?

– Через час, – сказал, как сплюнул, Брэд.

Жрец проигнорировал тон произнесенного и вышел из шатра данна.

Шакал!

Охтанг опустил голову на руки и зарылся пальцами в свои сухие жесткие волосы. Он знал, что следовало бы сделать. Например, было бы очень неплохо остаться здесь еще на несколько дней и дождаться Гука Нивила, а тем временем разослать лазутчиков, чтобы найти другой проход, менее широкий, но не такой опасный. Или, положим, посылать через ущелье небольшие отряды – авось пронесет. Но новый Бог требовал, приказывал, повелевал… берег. Данн мысленно вознес прошение к Духу Воздуха, Гиэлу, покровителю

/былому покровителю/

его семьи. Этого нельзя было делать прилюдно, поскольку всех староверцев ждало одно – рабство («Ты в беспомощности перед прошлым, следовательно, ты – раб»), но вот так, оставаясь наедине с Гиэлом, Брэд обращался к нему. Он чувствовал, Связь еще не порвалась, но стала слабее. Дух уходил, слабел и

/умирал/

отдалялся. Когда-нибудь настанет день, и Гиэл не откликнется. Охтанг не знал

/не хотел знать!/,

что станет делать тогда.

Ну – признайся – на самом-то деле это не так страшно. Будешь верить в Берегущего. В конце концов, какая разница в кого – лишь бы помогал, когда это нужно, и не требовал чрезмерных жертв. Ты ведь наполовину веришь в нового Бога, иначе бы тебя просто никто никогда не поставил во главе войска. Собеседник ведь называется так не по чьей-то извращенной прихоти, он на самом деле может общаться с Берегущим; а было ли возможно такое раньше, чтобы жрец – с любым духом? Нет. Признай: за Берегущим – сила, и он в своем праве. Ты противостоишь ему больше по привычке, исходя из чувства чести, не желая «предавать» Гиэла, но Гиэл отдаляется. Когда Связь оборвется…

– Господин, молитва.

Худосочный раб смиренно опустил глаза и ждал повелений Брэда.

– Иду. И ты – иди.

Данн поднялся со своей любимой скамеечки, с которой не расставался никогда, ни в одном походе, и зашагал к выходу из шатра. Ежедневная молитва Берегущему стала уже традиционной. Ее проводили Нол Угерол и помощники Собеседника – жрецы рангом пониже. Заключалась оная молитва в скрупулезном повторении произнесенного Угеролом: стоявшие рядом проговаривали это, услышав от жреца, а те, от кого Собеседник был далеко, повторяли со слов соседей.

Вот и сейчас…

Люди – рабы и господа – стояли там, где их застала молитва: у шатров, у скакунов, рядом с треножниками; кто-то торопливо выбирался из ближайших кустов, подтягивая штаны. И спереди, из невидимого данну центра, кругами расходился шепот – как от упавшего в воду камня, как от брошенного в толпу слова:

– Верую в тебя, Берегущий нас, сущий на земле и небесах. Верую в тебя и молю тебя: не забудь нас, рабов твоих.

«Верую… Верую… Верую…»

Толпа повторяла это слово уже неосознанно, но Охтанг чувствовал: в данном случае осознанность не важна. Важно другое: они на самом деле веруют. Даже если бы и не хотели этого. Он и сам вытягиванся струной между землей и небом, дрожал в унисон всем остальным, дрожал со всеми остальными – это было слаще любовного экстаза, сильнее напора времени, противиться этому было невозможно, как невозможно одному противостоять толпе. Он повторял: «верую», – и веровач, забывая о чести, о Духе Воздуха, забывая даже о своей неприязни к Нолу Угеролу, открывая для себя мудрого Собеседника и его Берегущего Бога – нашего Берегущего Бога.

Потом, когда молитва закончится, данн еще будет стоять некоторое время, глядя в небеса (сегодня они яркие, почти прозрачные, и кажется, только всмотрись как следует, увидишь там Божественный лик), он будет всматриваться, но не будет видеть, а потом… Потом он почувствует еще более сильную ненависть к Угеролу – именно за эти минуты молитвы и после молитвы. И созовет офицеров, чтобы отдать приказ к наступлению.

«Лагерь сворачивать?» – спросит один из них, бывалый, не боящийся задать вопрос данну, когда тот во гневе.

«Нет, – ответит Брэд Охтанг. – Нет. Не сейчас».

И будет знать, что прав.

Время подтвердит его правоту.

Потому что проклятые северяне, как выяснится, очень хорошо подготовились к встрече своих южных соседей.

…Он велел собираться сразу нескольким отрядам, но сборы эти заключались в основном в переодевании, поскольку роль воинов должны были выполнять рабы. Данн знал, что первый удар врага всегда приносит с собой много смертей, а жертвовать своими людьми он не собирался.

Хорошо, с этим все понятно. Но кто поведет их туда?

Он обвел взглядом своих офицеров, высоких и низкорослых, старых, старше его, и совсем еще молодых, из нового поколения. Кто? Послать юнца – это верная смерть. Послать ветерана – риск, что лишишься одного из самых лучших.

– Орз Витиг, Енг Цулан. Поведете людей в ущелье. Останьтесь для получения указаний, остальные – свободны.

Данн дождался, пока его приказ будет выполнен, прошелся по шатру туда-сюда, стараясь не встречаться взглядом с Витигом – старшим из выбранных (да и, кстати, старшим, нежели Брэд; просто… так уж получилось, что Орз был менее лоялен к новому Богу, чем Охтанг).

– Это проверка, – сказан, наконец остановившись, данн. – Это проверка, и поэтому от вас никто не ждет проявлений геройства. Да ты и сам понимаешь, Орз. Мне просто нужно, чтобы северяне показали, на что способны. Сделайте.

– Сделаем, – спокойно пообещал Витиг. – Не беспокойся, Брэд. Если б побольше времени… Охтанг раздраженно кивнул:

– Да, но у нас нет времени. Собеседник передал мне вполне четкие и недвусмысленные приказы Берегущего.

– Хорошо, сделаем, – повторил Орз. – Можно идти?

– Идите.

Офицеры вышли из шатра данна и, вполголоса переговариваясь, направились к северной оконечности лагеря. Там их уже ждали отряды, более чем наполовину состоящие из переодетых рабов.

Садясь в седло, Витиг украдкой посмотрел на своего спутника. Жаль, если Енгу не удастся выйти сегодня из ущелья. У него в Хуминдаре – жена, двое сыновей. Ладно, там посмотрим.

– Построиться! Начать движение! Оружие не обнажать, но быть наготове. Держаться ближе к середине.

Демона с два получится у них держаться ближе к середине. Крина – не рисовое поле, а эти… рабы и есть рабы. Да и воины в таких условиях тоже не очень бы…

Витиг прервал мысль и посмотрел вверх. Прозрачно-голубого неба стало уже значительно меньше, его стиснули челюсти ущелья, челюсти с четырьмя… нет, с пятью клыками: четыре башни и одинокий утес по имени Коронованный. Говорят… много чего говорят. Забудем.

Конь всхрапнул и скосил правый глаз на Орза. Тот похлопал животину по шее и направил потихоньку вперед. Торопиться ни к чему. В башнях наверняка заметили чужаков и напряженно следят сейчас за двумя отрядами, вторгшимися на территорию Ашэдгуна. Где рубеж, за которым пути назад уже не будет? Какой шаг Орзова коня станет сигналом для стрелков, застывших на балконах и у бойниц? Вот этот? Или следующий?

В Крина пряталась тишина – сбежала от людей в узкую щель посреди горного хребта, улеглась, закрыла голову большими пушистыми лапами и пряталась. А люди пришли сюда, догнали ее. И тишина дрожала, как дрожит загнанный в угол мышонок, тишина хотела только покоя. Тишина…

Какая здесь отвратительная тишина! Она боится и готова сбежать в любой момент, и каждый момент может стать этим «любым». Но уже половина расстояния пройдена, уже навис над нами Коронованный, уже приближаются северные башни… когда же?..

Тишина не вытерпела и закричала.

Витиг не знал, что именно в этот момент последний воин второго отряда оказался в районе «действия» Юго-Западной. Он узнает потом… если узнает.

Небеса разверзлись, но вместо лика Берегущего оттуда посыпались стрелы и каменья. Ущелье за спиной Орза отозвалось глухими вскриками и испуганным ржанием. Он рванул поводья и оглянулся, машинально вскидывая руку, выхватывая из-за спины щит и поднимая над головой. Что-то ухнуло по выпуклой, обтянутой бычьей кожей поверхности, отскочило.

Ряды смешались, людей охватила паника. Этого и следовало ожидать. У раба есть только жизнь, и он отчаянно боится ее потерять.

– Назад! Я сказал – назад! Все назад!

Они знали это и без него. Разворачиваясь, выкрикивая бранные слова, люди неслись к выходу из ущелья, подминая под себя других. Кто-то уже оседал вниз, так и не поняв, что же произошло; кто-то хрипел, затоптанный сапогами. Кто-то с ужасом смотрел на стрелу, вонзившуюся в предплечье. Многих сбросило с коней, и они волоклись вслед за животными, запутавшись в поводьях.

Проклятье!

Витиг выглянул из-за края шита и посмотрел на Юго-Западную. На балконах башни стояли люди, которых до сих пор не было видно; они безо всякой суеты, согласно давно оговоренному и выверенному порядку, посылали стрелы и камни вниз. Выбраться отсюда? попробовать можно. Но больше шансов остаться вольным человеком, заявив во всеуслышание о том, что не веришь в Берегущего.

– Внимание! – рявкнул он, понимая, что, скорее всего, большинство из его людей и людей Енга Цулана сейчас не слышат ничего, кроме собственного крика отчаяния. – Внимание!

Услышали – неожиданно много людей обернулись и даже приостановились на миг.

– За мной, сюда! – Он махнул в сторону северного выхода из ущелья. – Вперед!

И дал шпор коню, так что тот встал свечой и отчаянно заржал. Ну, беги, родимый, беги!

В северных башнях не должны быть готовы к такому повороту. Вернее, должны, конечно, но сейчас вряд ли ждут подобного. Давайте!…

В Северных на самом деле не были готовы. Кто-то там, наверху, недовольно вскрикнул, когда догадался, что происходит. Но – поздно. Те, кто успел, кто сообразил раньше других, уже были у выхода из ущелья. Самых последних, правда, достало несколько стрел, но даже эти, раненные, смогли выбежать из зоны обстрела; только один остался лежать безвольным свертком.

Так, Витиг, а что дальше?

Орз отвел свой маленький отрядец (семнадцать человек, из них – пятеро раненых) подальше от башен и разрешил остановиться. Двое, у которых в этой свалке чудом уцелели кони, спешились, остальные просто рухнули на землю. Семеро из семнадцати – рабы (трое – раненых), остальные – солдаты. А чего ты ожидал, Витиг, а?

– Что теперь? – испуганно спросил один из воинов, длинноволосый светлый мальчишка, годков этак двадцати – двадцати трех. Он оглянулся на ущелье и вздрогнул: там кричала раненая лошадь, которая все никак не могла умереть.

Ну и вопросы у тебя, парень. В самую точку.

– Ждать до ночи, – велел Орз. – Ночью будем пробираться к своим.

Он догадывался, что, скорее всего, эта попытка обречена на неудачу. Северяне в башнях не станут зевать, уж будьте покойны.

Громко кричала невидимая отсюда лошадь, потом звук оборвался.

Тишина, дав отпор, успокоенно улеглась и снова задремала.

/смещение – солнечный блеск в капельке крови на клинке/

Обхаду с Джулахом все было видно очень хорошо. Тысячник смотрел сверху на мечущихся людей в ущелье, на спокойных стрелков на балконах Юго-Восточной – он смотрел. Потом отошел к пепелищу вчерашнего костра и опустился на бревно, поверх которого был расстелен плащ.

– Хумины почти уничтожены, – сообщил Джулах.

– Ты ждал чего-то другого? – удивился Обхад. – Исход этой бойни был предрешен задолго до того, как она началась.

– Мне казалось, вы любите войну, – заметил жрец Ув-Дайфэйса, отходя от края Коронованного. – Странно.

– Ничего странного. Я люблю риск, а войне он так же присущ, как и многим другим проявлениям нашей жизни… и смерти. Но у войны есть много других… моментов, которые я ненавижу. Впрочем… оставим это, хорошо?

Джулах не ответил, он снова смотрел на происходящее внизу. Судя по звукам, там уже все закончилось, и только одинокий крик поднимался струйкой жертвенного дыма к самым облакам – и выше, в небо, сегодня очень яркое, почти прозрачное.

– Некоторым удалось спастись, – проговорил жрец. – Часть хуминов вернулась обратно в лагерь, а часть – перешла ущелье. Отсюда, правда, их не видно.

Может, это все подстроено специально? И перешедшие попробуют найти другой проход? Вряд ли… Но стоит поговорить с ятру.

– Сколько их?

Видимо, жрец думал о том же.

– Около двадцати. Некоторые ранены. В северных башнях, конечно, не ожидали подобной прыти, но в конце концов поняли, что к чему, и постарались исправиться.

Что же, вполне может быть…

– Думаю, нам стоит прогуляться вниз, – заметил Обхад. – Нужно поговорить с горцами.

Джулах безмолвно пожал плечами и продолжал смотреть.

– Что там? – спросил тысячник, уязвленный этим молчанием.

– Хумины зашевелились в лагере. Похоже, они готовятся к осаде. Будут рубить деревья – и так далее. И… мне кажется, у них с собой есть пара небольших осадных машин.

– Странно было бы ожидать от них памятника Ув-Дайгрэйсу в полный рост, – хмыкнул Обхад.

Джулах дернулся.

Вот я и пронял тебя, парень. Лучше бы тебе не забывать о том, кто здесь кто.

– Ну, я думаю, пора отправляться вниз. Не хочу возвращаться впотьмах – на этой тропе вполне можно переломать себе кости.

– Мне кажется, это необязательно, – произнес Джулах.

Он оказался неожиданно близко к тысячнику, и это последнему очень не понравилось. Обхад привык слышать, когда кто-то к нему приближается.

– Что ты имеешь в виду?

Согласно своей раздражающей привычке, жрец промолчал и лишь начал потихоньку спускаться вниз, по тропе. Пройдя немного, он остановился и замахал беспорядочно руками, как будто внезапно двинулся умом и счел себя ветряной мельницей.

Вдоволь намахавшись, Джулах поднялся обратно.

– Неужели вы думаете, что нас оставили здесь без присмотра? – В его голосе не было и нотки насмешки, но – демон сожри! – именно насмешкой и тянуло от этих слов – как тянет из-под двери мясницкой кровью и смертью, пускай ты даже не видишь развороченных топором туш.

На сей раз настал черед Обхада молчать.

Чтобы не выглядеть… – демон! Этот парень начинает меня раздражать! – чтобы не выглядеть полным дураком, он отошел к краю Коронованного и взглянул на дно ущелья. Если никто не займется этим в ближайшее же время, вонь будет препаскуднейшая. Впрочем, гляди-ка, стервятники, кажется, уже здесь.

С небес, плавно и величаво, как вельможи, приглашенные на прием к Пресветлому, спускались грифы. Один, самый наглый, захлопал крыльями и упал прямо на зубец Коронованного, неподалеку от тысячника. Словно понимая, что люди нуждаются в ее помощи, птица не боялась стоявшего рядом Обхада и склоняла голову то на один, то на другой бок, приглядываясь к лежавшим внизу трупам. Выбрав подходящий, гриф опустился туда, где уже прохаживались его собратья. Поскольку пищи было много, они не торопились распарывать животы трупов и засовывать туда свои лысые головы, чтобы покопаться во внутренностях; довольствовались вырванными глазными яблоками… ну и всеми остальными «деликатесами».

В Юго-Восточной кто-то из молодых хотел было подстрелить нескольких птиц, но его одернули. Дайте Боги, чтобы хоть прилетевшие справились с «дохляками». Иначе через несколько дней (а при такой жаре и раньше) неприятный дух станет непременной составляющей бытия гарнизонов всех четырех башен.

– У нас гости, – тихо сообщил Джулах.

Тысячник обернулся.

Рядом со жрецом стояло трое ятру. Сколько вижу, столько удивляюсь. Ну почему они все – на одно лицо? Понятно, что на самом-то деле это только мое личное мнение – а все-таки…

– Да будет камень под вашими ногами прочен, – произнес один из горцев. – Все ли в порядке? Обхад рассказал о своих подозрениях. Ятру кивнул:

– Я передам Ха-Кынгу.

– Буду очень признателен.

– Это наш долг, – невозмутимо сообщил горец. – Если возникнут еще какие-либо сложности, зовите.

И они ушли, попрощавшись.

– Ты был прав, – сказал тысячник, – они действительно следят за нами.

Обхад ждал от жреца чего-нибудь вроде «ну, это же было ясно с самого начала» или «я и сам не был в этом до конца уверен», но тот лишь пожал плечами и, подхватив топорик, ушел подсобрать хворост на ночь.

До вечера было еще далеко. Но совершенно ясно, что сегодня сражений больше не предвидится (если ту бойню можно назвать сражением). А вот ночью следует быть настороже – скорее всего, хотя бы часть хуминов, что прорвались на север, попробует вернуться в свой лагерь.

Тысячник опустился на бревно у кострища и вспомнил о том, как «побывал» в этих краях прежде. Та история почти забылась за последовавшими событиями – а, видит Ув-Дайгрэйс, тех событий хватило бы на несколько неплохих жизней какого-нибудь обычного солдатика, еще б и осталось чуток, – забылась, но сейчас всплывала на поверхность памяти, как всплывает со дна Ханха крокодил, учуявший у берега слабую антилопу.

В те годы гарнизон Северо-Западной не знал особых «напрягов» в плане муштры и тому подобных рутинных вещей. То есть муштра, конечно, имела место быть (все-таки Хранитель Лумвэй – это Хранитель Лумвэй, не больше и не меньше), но муштра эта не отличалась особой суровостью, и при желании ее можно было избегать или, по крайней мере, не выполнять в полном объеме. Тренировки с оружием – статья особая, здесь редкий солдат захочет увильнуть, это – святое, но вот бесконечные построения и маршировки… Это, так сказать, на большого любителя.

Такому относительно вольному соблюдению устава способствовала и политическая обстановка. Хуминдар в те времена представлял собой сравнительно молодое государство, которое недавно поднялось на ноги и состояло из разнородных племен; и уж никаким образом не могло рассматриваться в качестве конкурента-противника Ашэдгуна. «Что? Хуминдар? Не смешите меня!» Первый (да и последующие) правители этой державы покорнейшим образом приглашали Пресветлых посетить хуминскую столицу и тем самым выказывали свое подчинение Ашэдгуну. Пресветлые ездили, принимали дары, благоволили. В обшем, на смену диким племенам (для обороны от набегов которых, собственно, и были построены башни) пришло цивилизованное (ну, почти цивилизованное) государство, с которым было выгодно поддерживать мирные отношения. Кое-кому, конечно, это не нравилось, но в основном ашэдгунцы смотрели на такую метаморфозу одобрительно. Наконец-то на континент-остров снизошел долгожданный покой.

Короче говоря, Обхад, оказавшийся в Северо-Западной, скоро заскучал. В ту пору, во времена своей взбалмошной юности, он с гордостью носил репутацию смельчака. А такие вещи, как репутация, требуют постоянного подтверждения. Возможности? Как правило, такие же зеленые одногодки, для которых все эти штуки с репутациями имеют значение, не оставляют вас без внимания, и подначек вы получаете более чем предостаточно. Главное, выбрать.

Обхад выбрал самую заманчивую. В конце концов, не много храбрости нужно для того, чтобы дерзить офицерам или во время переклички вместо слов «Я, есть!» изобразить «благородную отрыжку». Это все грошовые трюки, за которые сам себя перестаешь уважать. Будущему тысячнику требовалось нечто более значительное.

…О чем разговаривают солдаты в казармах? Правильно, о противоположном поле, для простоты именуемом бабами. Нет, не сомневайтесь, повара добросовестно подсыпают в суп специальный порошок, который обезвреживает определенное количество мыслей подобного направления. Но – во-первых, суп можно и не есть, только выловить куски мяса и всякой там зелени, а во-вторых, никакие порошки, будь они хоть трижды «специальными», не превратят нормального здорового мужика в полноценного импотента, чей круг интересов не простирается дальше «пожрать» и «помахать мечом». Так что как бы ни изощрялись повара вкупе с лекарями, разговоры в казармах имеют своим предметом прежде всего баб: воспоминания, советы, философские размышления по поводу и без повода, пересказы типа «а я вот слышал».

– А я вот слышал, – вздохнул Нирих, – у горцев каждый месяц в полнолуние – оргии. Собираются всем селением, и каждый выбирает ту, которую хочет. Ну и…

– Ты видел? – презрительно спросил Обхад. Он не любил этого выскочку, как не любит любой лидер своего удачливого конкурента Правда, Нирих был большим треплом, и поэтому его уважали меньше, нежели Обхада

Теперь выскочка хмыкнул и постучал себе согнутым пальцем по лбу:

– А ты подумай! Горцы ж к себе никого не пускают. Но люди бывалые, смелые, сумели пробраться и рассказывали. Конечно, на такое решится не каждый…

– Если не ошибаюсь, завтра полнолуние, – нехорошо ухмыляясь, заметил Обхад. – Самое время поразмяться.

Конечно, не могло быть и речи о том, чтобы покинуть башню обычным путем, через подземный ход. Но друзья помогли: разумеется, в Северо-Западной имелось некоторое количество веревочных лестниц – одну из них и «одолжили» на ночь. Прихватив самое необходимое, Обхад спустился в ущелье и поспешил к северному выходу, чтобы по тропам взобраться к перевалу Анг-Силиб и проследить за оргиями горцев.

Смешно! Его поймали через час и привели в селение – сонное и совершенно не подозревающее о том, что оно должно заниматься в это ночное время всяческими сексуальными излишествами. А молодой ятру, услышавший о том, за чем пришел к ним ашэдгунец, долго и оскорбительно смеялся. Отец насмешника, правда, одернул сыночка и заметил, что тот несправедлив. В конце концов, что знают северяне о горцах?..

В общем, Обхада отпустили. Даже подарили копье, чтобы мог сказать: был, видел; вот даже принес сувенир.

Но он тогда промолчал – было противно наговаривать на нормальных людей. Просто сунул копье в руки обалдевшему Нириху и ушел, конвоируемый, в карцер (каким-то непостижимым образом Хранитель проведал об авантюре). Сей случай невообразимо поднял авторитет Обхада, но вскоре будущий тысячник покинул Северо-Западную, и события давней полнолунной ночи постепенно забылись. Тем более что были они не из тех, которые стараешься помнить.

А вот имя молодого ятру-насмешника поневоле запомнилось: Ха-Кынг.

/смещение – желтый блеск в глазах черного филина/

Тогин отогнал молодого паренька, который вознамерился было пострелять птиц, и устало покачал головой: н-да, набрали же сюда команду. Он постоял еще некоторое время на балконе, полной грудью вдыхая свежий (пока) воздух. Скоро трупный запах перебьет все остальные, но сейчас вокруг было чисто и пахло свободой. Тогин соскучился по такому запаху

Резкий порыв ветра швырнул в лицо холодный глоток воздуха; бывший каторжник закашлялся. Бросив взгляд на небо и кружащих в небе птиц (падалыцики, казалось, слетаются со всего Ашэдгуна), Тогин ушел с балкона.

Поскольку до вечера ничего серьезного не предвиделось, он пошел к своим, чтобы проверить, как они себя чувствуют после «разминки».

Статус «счастливчиков» в восточных башнях разительно отличался от такового в западных. Здесь их считали полноправными солдатами, Вольными Клинками, которые после долгой разлуки вернулись в Братство. Шэддаль не был против, Укрин с Согом – и подавно, а Хранитель Юго-Восточной, господин Хиффлос, в дела внутренней жизни войска не вмешивался. Для удобства «счастливчиков» оформили как еще одну десятку, а десятником сделали Тогина – с общего согласия. Он, правда, собирался возразить, но Укрин отговорил. В конце концов Шрамник пожал плечами и согласился.

В кольцевом коридоре Тогин столкнулся с Согом. Костлявый Брат приветственно кивнул:

– Ну как, что там себе думают хумины?

– Я слышал, ты в Северо-Восточной, – удивленно заметил Шрамник.

– Там нечего делать, – отмахнулся Cor. – В случае чего – справятся без меня. К тому же, – Брат криво ухмыльнулся, – у меня есть разговор к Укрину.

Сказано это было в большей степени для самого себя, нежели для Тогина; Согу, чтобы поиронизировать, порой хватало собственного внимания, другие люди играли роль полотняных декораций. Да и шутки Костлявого чаще всего были понятны лишь ему одному.

Шрамник посмотрел вслед Вольному Клинку и подумал, что ему не нравится происходящее. Давно уже не нравится, с того самого момента, как ему стало известно, что Пресветлый нанял к себе Братьев – в оплату свободы «счастливчиков».

Сильные мира сего ничего не делают просто так. Все эти рассказы о нехватке воинских сил и о том, что только время, выигранное с помощью Крина, даст шанс на победу… Так скрипит под ногой деревянный мост: ты знаешь, что какая-то из досок прогнила, но какая именно – узнаешь, только когда наступишь. Почти никто из Вольных Клинков не ощущал опасности, исходящей от этого договора, но вот Укрин и Сог – эти чуяли. Правда, Шрамник подозревал: до них дошло, что к чему, слишком поздно, когда все пути к отступлению были отрезаны. Но эти двое собирались что-то предпринять. И Тогин предпочел бы быть в курсе дел.

Он пошел вслед за Согом, не особо прячась, но все же стараясь, чтобы тот его не заметил. Шрамник еще не знал, как станет действовать, он надеялся на удачу.

Костлявый спустился на этаж ниже и постучал в дверь одной из комнат. Дождавшись приглашения, вошел.

Тогин выждал некоторое время, а потом приблизился к этой двери. Ну, и что дальше?

Резко распахнул – и шагнул внутрь.

– Ну вот, – сказал Укрин, – чего-то подобного и следовало ожидать, не правда ли?

Сог поднялся из-за стола, кружка в его руке дернулась, содержимое пролилось на гладкую столешницу. Укрин поморщился.

– Что-то случилось, Тогин? – спросил он. – Впрочем – разумеется, случилось, если ты врываешься ко мне подобным образом. Хумины пошли в атаку?

Тогин покачал головой и сел на аккуратно застеленную кровать, смяв простыни и одеяло:

– Нет, хумины не пошли в наступление – это я пошел. Что происходит, Укрин? Тот пожал плечами:

– Война. Ты только сейчас понял?

– Ты знаешь, о чем я, Брат.

– Надеюсь, ты тоже знаешь, потому что я хотел бы услышать это из твоих уст. – Укрин иронически улыбнулся и подбадривающе махнул рукой, – Ну, так что же?

– С этим договором что-то не так.

– Да?

– Оставь этот тон, Укрин!

– Вот: и это он кричит не на кого-нибудь – на вышестоящее лицо. – Укрин обратился к Согу за сочувствием, но Костлявый молчал; лишь скептически хмыкнул, наблюдая за происходящим.

– Ты очень быстро привыкаешь к офицерским отметинам, – процедил, вставая, Тогин. – И к ошейнику.

Укрин приподнял правую бровь и скептически посмотрел на сжатые кулаки «счастливчика».

– Н-да? Ты так считаешь? Интересно… Ладно, оставим, Шрамник. Садись уж, раз постель смял. Нальем. Расскажешь мне свои соображения по поводу этого договора.

– Все играешь, Клинок? Укрин пожал плечами:

– Иногда еще и пою. Ну что, садишься?

– Сажусь.

Тогин снова опустился на кровать, но от кружки вина отказался.

– Ну, так какие будут соображения? – поинтересовался Укрин.

– С договором что-то не так. Похоже, это – хорошо замаскированная ловушка.

– Все?

Шрамник посмотрел прямо в лицо Укрину: бесстрастные глаза Клинка-предводителя выдержали взгляд «счастливчика» и не моргнули ни разу.

– Все, – признал Тогин. – Но только не пытайся убеждать меня…

– Что ты?! – Укрин выставил перед собой ладони и придал лицу удивленно-обиженное выражение. – И не думал. Зачем? Это ты пытаешься убедить меня… плохо, кстати, пытаешься. Давай-ка ты пойдешь, подумаешь над всем этим как следует и вернешься, когда сделаешь какие-нибудь конкретные выводы, хорошо?

– Как знаешь, – произнес Тогин. – Как знаешь, Брат. Видимо, за то время, пока я был на рудниках, Клинки здорово изменились – мне не угнаться за вами, за вашими достижениями в области нововведений.

– Погоди, – остановил его Укрин холодным тоном. – Посуди сам, Тогин: ты приходишь ко мне и говоришь – ни много ни мало – о предательстве со стороны Пресветлого. Хорошо. Все может быть. Но ты не учел одной маленькой детали: этот договор заключала Тэсса. Насколько мне известно, ее целью было прежде всего вытащить тебя с рудников. Это с одной стороны. А с другой стороны, ее вряд ли стал бы обманывать Армахог – старый приятель, очень близкий ей человек. Очень близкий ей когда-то человек.

– Ладно. Забудь.

– Нет, почему же! Если твои подозрения на самом деле найдут реальное подтверждение… Тогда уже будет слишком поздно, Укрин. И ты это знаешь.

Тогин вышел в коридор и направился… он еще не знал куда.

Что за чушь он нес насчет Армахога? Тэсса рассказывала мне об этом человеке, и, в общем-то, ее отношение к нему всегда было… уважительным. Нет, это все ерунда.

И все же… И все же Тогин знал, что отсутствовал в ее жизни слишком долго, непозволительно долго. И как она изменилась! Она никогда не была такой. А самое главное: почему она не взяла меня в западные башни? Почему?!

Он сказал себе, что не должен сомневаться. Не имеет на это права.

Но он сомневался. Ростки сомнения, сдерживаемые силой воли свернутыми в пружины, начали разворачиваться, пробивая землю здравого смысла, протягивая побеги ревности к небесам, затянутым пленкой бушующей грозы.

«Как поэтично!» – сказал бы Укрин, но Укрин сидел сейчас у себя в комнате, стирал со стола винную лужу и молчал.

/смещение – стрела вдогонку закату/

Орз Витиг еще раз оглядел своих подопечных. Темнеет. Нужно что-то решать.

А решать, по сути, было нечего. Оставаться здесь, на территории врага, без провианта, без фуража для коней, и дожидаться, пока свои пройдут ущелье?.. Безумие. К тому же за такое по головке не погладят – сейчас каждый человек будет нужен. Данн, наверное, и так сходит с ума, пытаясь разрешить задачку, поставленную северянами.

Хороший он мужик, Охтанг; немного, правда, рисковый, но это даже к лучшему.

Грифы так и сновали по небу. Ровно чайки на побережье, когда туда с тоски выбрасывается шалый кит.

Двое чудом уцелевших коней немного успокоились, но ноздри их все равно бешено раздувались, чувствуя запах смерти. Витиг приказал рабам обвязать копыта лошадям тряпками. Он еще не был уверен, что рискнет взять животных с собой – все-таки оставалась большая вероятность того, что они выдадут неосторожным звуком – но чем-то же нужно было занять людей. К тому же то, что Витиг верит: все, даже лошади, вернутся обратно, – должно бы повысить настроение в маленьком отряде.

Впрочем, вернутся точно не все.

В маленькой пещерке, которую они использовали в качестве временного укрытия, горел костер; рядом лежали раненые. Двоим, похоже, очень скоро предстояло насовсем отправиться под заботливую длань Берегущего. Соломенноволосому рабу средних лет стрелы повредили легкое, воину с приморских окраин в голову угодил камень – солдат испытывал резкое ухудшение самочувствия, из носа текла кровь, он не отвечал, когда к нему обращались. Орз не был лекарем, но видел: этим двоим не выжить. Брать их с собой в бросок – глупость, которую он не собирался совершать.

– Уже темнеет, – сказал кто-то. – Боже, там, наверное, полно грифов!

Витиг резко обернулся – пожалуй, чуть резче, чем следовало.

– Я бы посоветовал тебе бояться северян, а не птиц. Летающие курицы вряд ли будут представлять для нас опасность. Они сейчас не агрессивны, их брюха набиты тем, во что могли превратиться мы – и во что у нас еще будет возможность превратиться, если ты станешь бояться каких-то там грифов.

Внезапно зазвонили колокола. Густой гул наполнил ущелье и выплеснулся за его пределы. Послышалось встревоженное хлопанье крыльев – падалыциков спугнули.

Башни переговариваются между собой. Может быть, просто обмениваются вежливыми фразами: «У нас все спокойно, а у вас?» Но скорее всего, речь идет о «южанах, проскочивших к северному выходу», и речь эта весьма проста и безыскусна: «Будьте настороже, попробуют пробраться; остановить, уничтожить».

Колокола еще немного позвонили и затихли, оставив гнетущее впечатление. Все попытки Орза поднять в отряде настроение, кажется, пошли насмарку.

– Ладно, готовьтесь, – отрывисто бросил он своим подопечным и направился к костру, чтобы посмотреть

/не отошли ли к Берегущему обреченные/,

как там чувствуют себя раненые.

Приморец свое уже отжил. Он лежал недвижимый, и, хотя тело его оставалось теплым, это тепло было позаимствовано у костра. Сидевший рядом с ранеными длинноволосый светлый паренек вяло поднял глаза на Витига и сообщил:

– Умер. Даже не щупайте.

Ох, не нравится мне твое настроение, парень.

– А второй?

Можно было и не спрашивать. Раб, как ни удивительно, еще дышал, пусть и слабо. Но и ему в лучшем случае оставалось пара часов, не больше.

Орз склонился и положил руку ему на плечо, чтобы привлечь к себе внимание. Воспаленные веки приподнялись, и раб посмотрел на офицера, посмотрел вполне осознанно, но говорить ничего не стал. Ждал, пока что-нибудь скажет Витиг.

– Послушай, ты должен кое-что сделать. Ты меня понимаешь? Кивни, если да.

Соломенноволосый кивнул.

– У нас с собой два коня. Отпускать их я не хочу – мало ли, вдруг не пробьемся и кому-то придется возвращаться, – но и привязывать – тоже. Кони-то ни в чем не виноваты. В общем, я сделаю один длинный повод и дам тебе, хорошо? Если мы до рассвета не вернемся, отпустишь их.

Раб поколебался, но потом согласился:

– Они и вправду не виноваты, офицер.

– Спасибо. – Витиг похлопал его по плечу и поднялся.

– Ну что, все готовы?

Глупый вопрос. Что им готовиться? Вещи паковать, что ли?

С помощью Витига сделали повод необходимой длины и передали в руки рабу. Потом Орз взглянул на небо и скомандовал: «Вперед!»

Луна покамест не взошла; может, успеем.

Конечно, у северян должны иметься какие-нибудь свои средства для освещения Крина, но это выяснится только во время броска. Дай Берегущий, чтоб не слишком поздно.

Пятнадцать человек подошли ко входу в ущелье и замерли, всматриваясь перед собой. Зрение, немного ослабленное огнем костра, постепенно восстанавливало способность видеть в темноте, и вскоре проступили склоны Крина, его дно и лежавшие то здесь, то там бесформенные валуны. На некоторых, нахохлившись и втянув лысые головы в плечи, сидели грифы.

– Идти цепочкой, – шепотом велел Витиг – Не шуметь. Разговаривать только в случае крайней необходимости. Пошли.

Для удобства он разбил весь путь на ряд небольших звеньев-переходов. Первый – от входа в ущелье до ближайшего валуна с грифом. Эта часть броска была решающей. Встревожится стервятник или нет? А если встревожится, то начнет ли шуметь так, чтобы это могло привлечь внимание стражников на башнях?

Гриф дремал. Объевшийся и оттого – ленивый, но все же достаточно чуткий, он вздернул голову и завертел ею. Птица слышала какие-то звуки, но видела плохо. Все-таки она – дневной падальщик, и ее зрение ночью равно почти нулю. Обычно грифы ночуют в каких-нибудь безопасных местах, в гнездах или, скажем, на неприступных скалах. Они бы и сегодня отправились туда, но трудно взлететь, когда твое брюхо до отказа набито мясом.

Люди замерли даже раньше, чем Витиг успел отдать сигнал. Непременно нужно было дождаться, чтобы птица успокоилась.

Гриф еще немного повертел лысой головой, но потом, видимо, счел источник звуков неопасным и снова задремал.

Отряд двинулся дальше.

Подобное повторилось еще несколько раз через неравные промежутки времени. Чем дальше они забирались, тем беспокойнее становились птицы. Тревога передавалась среди пернатых как по цепочке.

Потом на Северо-Западной неожиданно зажегся свет сразу на нескольких балконах, и непонятно откуда взявшиеся лучи вонзились в массивное тело тьмы. Испуганно вскрикнули грифы

Витиг не знал, радоваться ему или проклинать весь мир. Лучи не задели никого из отряда, хотя и упали близко от того самого мальчишки с длинными волосами и вялым взглядом. Орз свирепо посмотрел на своих людей и безмолвно, одними глазами приказал не шевелиться.

Что делать? Берегущий, что делать?!

Непонятно, почему так долго северяне тянули… хотя нет – очень даже понятно. Дали нам шанс выползти из норы, а теперь собираются ослепить и уничтожить раньше, чем мы успеем что-либо предпринять.

Первый луч, самый дальний, зашевелился.

На Северо-Восточной зашумели, и, похоже, там тоже собирались зажечь огни.

Но прежде, чем северяне успели это сделать, один из солдат не выдержал. С громким истерическим криком он помчался вперед, размахивая руками и вспугивая этим сонных падальщиков. Ущелье наполнилось резкими звуками и светом – из Северо-Восточной тоже поползли лучи.

Бойцы маленького отряда сообразили, что таиться дальше не имеет смысла, и побежали. Витиг выругался, упал. Он не мог кричать, потому что его бы услышали в башнях, и поэтому Орз сделал единственное, что мог в этой ситуации: схватил кого-то из пробегавших за лодыжку и резко дернул на себя.

Человек рухнул, застонав.

– Лежать! – свирепо прошептал Витиг. – И делай вид, что ты – дохляк.

Потом он попытался ухватить еще кого-то, но последний из бежавших инстинктивно увернулся и помчался дальше.

Идиоты! Какие идиоты!

Витиг был несправедлив в своей оценке и хорошо понимал это. Очень сложно размышлять и взвешивать, когда вокруг валяются трупы твоих соратников, а сверху в любой момент готова обрушиться смерть, делая тебя точно таким же безвольным и смердящим куском мяса.

В южных башнях тоже зажгли огни. Полетели первые стрелы.

Лучники не торопились, долго целились и отпускали тетиву, лишь будучи уверенными в том, что стрела настигнет цель.

Настигали.

Ни один из бегущих не добрался до своих.

– Боже! – испуганно прошептали рядом. – Что теперь?

Орз посмотрел на светловолосого мальчишку, безвольно распластавшегося впереди, справа.

Ну и вопросы у тебя, парень. В самую точку.

/смещение – лучи над башнями/

Неожиданный гул колоколов не дал Пресветлому уснуть, и Талигхилл встал с кровати, порядком раздраженный: что за демон?!

Храррип, дежуривший у дверей, объяснил. В происходящем нужно было винить не абстрактного демона, а Хранителя Северо-Западной – господин Лумвэй решил, что настало время обменяться с остальными башнями кое-какими сообщениями. Вот и обменивались.

Похоже, бессонница становится у тебя хронической болезнью, – иронически подумал правитель, потирая вспотевшие виски. В комнате было душно и немного воняло, вот только не разобрать чем. Трупы вроде бы еще не должны настолько смердеть, да и стервятники сегодня знатно поработали. Что же в таком случае?

Он походил по комнате, отыскивая (вернее, вынюхивая) источник своего беспокойства методом «тепло-горячо». Потом догадался, заглянул за этажерку. Так и естъ! Узкий лаз между двух камней и кучка мышиного помета. Уже и сюда добрались! Тьфу, гадость!

Талигхилл приказал телохранителю позаботиться о том, чтобы нору залепили чем-нибудь мышенепроницаемым, а сам выбрался из комнаты, порядком раздраженный случившимся. Он хотел было пройтись в сторону казарм Вольных Клинков, но потом передумал и направился наверх, на колокольню.

– А-а, это вы, правитель, – улыбнулся ему господин Лумвэй, подавая руку, чтобы помочь подняться на площадку. – Снова не спится?

– Колокола.

– Ну, понятно. Ничего, скоро привыкнете ко всем этим мелочам, будет не разбудить.

Пресветлый имел другое мнение по этому поводу, но промолчал. Его внимание привлекли странные сооружения, которые устанавливали здесь, у бойниц, а также и на нескольких балконах ниже.

– Что это?

– Это? Это такие механизмы, которыми мы собираемся ослепить тех хуминов, что пробрались к северному выходу. Как думаете, они попробуют пробраться к своим?

Талигхилл кивнул:

– Разумеется. А что им еще делать? Хотя, конечно, могут попытаться найти горные тропы, но это вряд ли. Займет слишком много времени, да и шансов на успех почти никаких.

– Вот и мы так думаем. Поэтому сегодня, немного погодя после того, как стемнеет, включим эти штуковины. К тому времени на балконах уже будут стоять наши снайперы, так что им не уйти.

Кто-то из звонарей тихим шепотом заметил:

– Столько возни из-за двух десятков человек. Талигхилл повернулся к ним:

– Никогда не оставляй врага у себя за спиной. Вот одно из главных правил жизни.

Вообще-то неясно, с чего это он вдруг так разговорился, но с другой стороны – почему бы и не преподать урок этим людям?

Послушай, дружище, ты ведь все еще пытаешься обмануть самого себя. Ты жалеешь их и поэтому ведешь с ними умные покровительственные разговоры, машешь рукой. Но – от правды никуда не деться – большинство из них обречены тобою на смерть. Думаешь откупиться от совести такими дешевыми подачками?

– Что там слышно в лагере противника? – спросил Тиелиг. Он только что поднялся сюда и теперь стоял, кутаясь в свой балахон и глядя в ночь.

– Как ведут себя хумины? – повторил он.

– Копошатся, – ответил Хранитель. – Смекнули, что к чему, и готовятся к серьезной осаде по всем правилам. Строят машины, хотя, похоже, несколько они привезли с собой. Запасливые.

Удовлетворенный ответом, жрец продолжал всматриваться во тьму ущелья. Пресветлому показалось, что Тиелиг немного взволнован и это волнение – негативного характера, но он не стал приставать к Верховному с расспросами.

Вместо этого снова обратился к господину Лумвэю:

– Скажите, когда, по вашим предположениям, хумины начнут осаду?

– Когда? Наверное, уже завтра. Их данн должен понимать, что время работает против него. Но до нас, мне кажется, дело дойдет еще не скоро. Хотя расслабляться я бы не советовал.

Они помолчали, а потом Хранитель неожиданно быстро шагнул вперед и перегнулся через парапет, то ли высматривая, то ли вслушиваясь во что-то внизу:

– Или мне показалось, или хумины уже пытаются пробраться к своим. Птицы внизу беспокоятся. Думаю, пора начинать.

Посыльный отправится к нижним балконам, чтобы передать команду

Пробегая по лестнице, он столкнулся с угрюмым наемником, одним из тех «счастливчиков» – каторжников, которые теперь, согласно приказу Пресветлого, могли шастать по всей башне Ну, не «шастать», конечно, и не по всей, но простым людям было от этого не по себе Все-таки опасные личности, бывшие смертники.

Мабор в последний момент ухитрился ухватить пробегавшего посыльного за рукав и спросил

– Что там происходит?

Парень вкратце объяснил и умчался, подгоняемый то ли спешностью поручения, то ли страхом перед этим косоплечим здоровяком.

Ерунда, решил Бешеный. С жиру дуреют. Самое главное еще впереди.

Он покачал головой, словно не доверяя действительности, в которой его, Мабора, сделали помощником десятника Шеленгмаха. Он к таким поворотам судьбы не привык. И привыкать, между прочим, не собирался. Просто у Мабора хватало трезвого рассудка, чтобы понять и покориться происходящему. Есть парни, которые предпочитают переть напролом, как несется на противника, нагнув лобастую голову, буйвол в схватке за самку, – Бешеный не из таких. Он – тигр, и, словно тигр, при необходимости готов отступить в высокую траву, затаиться и ждать – ждать своего момента, того единственного мига, когда враг подставит себя под удар когтей и клыков; и уж тогда Мабор не станет ждать. Он с лихвой заплатит и Остроязыкой, и старшенькому братцу, и Согу – всем, кому задолжал. Он заплатит, он…

Кто-то толкнул Бешеного, пробегая, и «счастливчик» развернулся всем корпусом, чтобы как следует проучить наглеца. Он – вольный человек, и пора бы окружающим научиться обращаться с ним соответствующим образом.

– Прости. – Худой паренек, толкнувший Мабора, смущенно улыбнулся. – Я не хотел

– Н-да? – скептически вопросил Бешеный. – А почему это «прости»? Или тебя не учили вежливости, пацан? Кажется, в таком случае следует говорить «простите».

Паренек пожал плечами:

– Но ты же Вольный Клинок, разве нет9 А у нас принято говорить друг другу «ты» Мабор усмехнулся:

– У кого это «у нас»?

– У Вольных Клинков, – объяснил его собеседник как нечто само собой разумеющееся, – у кого же еще?

– И ты, значит, Вольный Клинок?

Парнишка надулся от гордости, хотя старался этого не показывать:

– Да, я Вольный Клинок. И был внесен в списки наравне со всеми.

– И драться, значит, тоже будешь «наравне»?

– Буду, – кивнул тот. – Обязательно.

– И людей убивать, лить им на головы кипящее масло, швырять в них камнями, да? Дробить кости, ударами стрел фаршировать черепа глазными яблоками, а? Обязательно?

Паренек растерянно вздрогнул.

– Да, пацан, похоже, такого в твоих дворовых играх не было?.. И даже в самых смелых мечтаниях. В это вы не играли.

– Оставь парня в покое! – прогремел до демонов знакомый голос с верхней лестничной площадки. – Слышишь, Мабор?

Бешеный изогнулся и посмотрел вверх, хотя, в общем-то, и так знал, кого там увидит.

– Слышу, братец, слышу, старшенький, – как не слышать? Только я ведь его не трогаю, парня. Это он меня толкает, болезного. Дерзкая нынче пошла молодежь, не находишь?

– Это правда, Кэн. Я его ненароком задел, я сам виноват, – подал голос парнишка.

– Ладно, Кэйос, иди куда шел. Нам нужно поговорить с этим человеком. Ступай.

Парень кивнул и, смущенный, побежал вниз по лестнице. Бешеный скользнул по нему взглядом и снова посмотрел на Кэна:

– Поговорить? О чем, скажи на милость?

Клинок уже спускался к нему, медленно, не торопясь, и Мабор поневоле сравнил его с диким медведем – не черным, древесным, а бурым, большим и свирепым, вставшим при виде чужака на задние лапы и угрожающе надвигающимся, чтобы показать, кто в этом лесу хозяин. И еще почему-то вспомнилось, что за всю их жизнь старший брат только однажды применил к младшему «силовые методы воспитания» – когда тот, сорвавшись, нагрубил матери. Задница болела несколько дней; к тому же пришлось извиняться, а это задело гордость Мабора (пускай даже в душе он и понимал, что был не прав).

– Да о всяком поговорить, – сказал Кэн. – О дерзкой молодежи в том числе.

Да пошел ты!!!…

– Понимаю, понимаю. Понимаю насчет молодежи. – Бешеный ухмыльнулся одной из своих коронных ернических ухмылочек. – Защищаешь, опекаешь, заботишься. А что, порошок, которым так обильно сдабривают нашу жратву повара, действует только на тех, у кого имеется тяга к противоположному полу? Или же ты тайком выливаешь суп, а? А может, большим начальникам – ты ведь у нас большой начальник, так? – порошок не положен, а молоденьких мальчиков – сколько угодно?

Внезапно Кэн оказался рядом; он ухватил Бешеного за отвороты новой форменной рубахи и притянул к себе. При этом лицо Клинка оставалось бесстрастным, словно у вырубленной из дерева статуи на мосту через Ханх.

Он встряхнул Мабора, как встряхивает хозяйка старое одеяло, чтобы выбить пыль, потом развернул и швырнул вниз по лестнице.

«Счастливчик» рухнул на каменные ступени и почувствовал во рту знакомый еще по Могилам соленый привкус.

– Я бы пришиб тебя, но не для того вытаскивал с рудников, – сказал Кэн откуда-то сверху. – Поэтому живи, но знай: твоя жизнь давно уже ничем не отличается от жизни постельного клопа. И в этом – твоя вина, брат. Я дал тебе еще один шанс, а ты его снова похерил. Как знаешь. Это – твоя жизнь.

Бешеный заставил себя подняться и посмотреть в спину уходящему:

– Какие мы благородные и милосердные, братец! Ну что же, там, у Ув-Дайгрэйса, тебе, может, зачтется, что ты когда-то сберег жизнь одному постельному клопу. Хотя, я думаю, вряд ли. Сом…

Он закашлялся. Все-таки что-то там такое во мне попортилось от этих лестничных полетов.

Кэн, разумеется, не ответил.

Мабор вытер тыльной стороной ладони кровь с разбитых губ и стряхнул капли на каменные ступеньки Лучше бы уж добил, благодетель хренов. Все равно подыхать в этих башнях.

Бродить по Северо-Западной что-то расхотелось, и Бешеный направился в казармы «счастливчиков».

Как выяснилось, там его ждал Шеленгмах.

Трехпалый рассказал, что хумины «увеличили свою активность и, скорее всего, готовятся к серьезным осадным действиям». В общем же все это сводилось к следующему: отныне, чтобы хотя бы частично восстановить потерянную на рудниках форму, «счастливчики» должны заниматься в тренировочных комнатах – по несколько часов в день. Разумеется, если они не будут заняты более важными делами.

Ответственным за посещение этих самых тренировочных комнат Шеленгмах назначил, естественно, Мабора. Бешеный язвительно (но так, чтобы звучало не слишком явно) поблагодарил Трехпалого за оказанное доверие и тут же приказал всем выметаться из казарм и идти на тренировки.

Встать с кем-нибудь лицом к лицу и помахать мечами, пускай даже – деревянными, было как раз тем, чего Мабору сейчас больше всего не хватало.

/смещение – клинок разрезает в воздухе солнечный луч/

Енг Цулан был растерян, и Брэд его понимал. Когда те, кому удалось уцелеть после бойни в ущелье, вернулись в лагерь, Охтанг лично допросил офицера, и тот говорил, что вроде бы все, кто выжил, здесь. Остальные погибли.

А теперь посреди ночи вся эта катавасия.

Демоны! Демоны, демоны, демоны!… Если бы я знал, если бы я только знал!…

Данн отпустил Цулана, понимая, что тот, в сущности, ни в чем не виноват. Он спасал и спас тех, кого смог. До оглядок Ли тогда было? Конечно нет. А вот Брэд Охтанг, данн этого войска, должен был предусмотреть такую возможность и устроить отвлекающий маневр – пошуметь, сделать вид, что атакует башни.

Не сделал, не предусмотрел. И теперь около двух десятков своих людей загубил ни за что ни про что. Конечно, не ахти какое количество, а все же. Тем более что среди выживших вполне мог оказаться Орз Витиг – человек, жизнь которого стоило бы спасти в любом случае.

Брэд с досадой потер небритую щеку и выбрался из шатра Мысли путались, и данн надеялся, что свежий воздух немного прояснит их.

В лагере горели огни и сновали там и тут люди По приказу Охтанга спешно устанавливали две катапульты, привезенные с собой; из подручных материалов строили еще несколько баллист, хотя Брэд подозревал, что этот процесс может серьезно затянуться.

Он перевел взгляд на ущелье с ползающими по нему лучами-червяками. Северяне и впрямь подготовились как следует. И все же мне придется их оттуда выковыривать.

– Прости, данн, нам нужно поговорить. Брэд обернулся и увидел одного из офицеров-десятников, высокого и плечистого Пинца Зикила.

– Слушаю, – кивнул Охтанг. – Или ты хочешь вести беседу в шатре?

Десятник покачал головой:

– Нет. Разговор, в общем-то, недолгий. У моих ребят появилась идея… в связи с тем, что только что произошло. – Он кивнул в сторону ущелья, где, казалось, все еще ломается о стены крик подстреленного хумина.

– Это насчет птиц. Мы тут решили, что падалыцики играют на руку северянам. Они же жрут… – Зикил осекся.

– Тела наших воинов, – продолжил за него Охтанг. – И что дальше?

– Думаю, следует вспугнуть этих тварей. Сейчас деньки стоят жаркие, так что вскорости трупы начнут распространять душок. Думаю, северянам это не понравится.

Брэд задумался: взвешивал все «за» и «против». Разумеется, всегда будет оставаться вероятность, что шальной ветер снесет трупные запахи на лагерь хуминов, но большая часть этого «удовольствия» все же должна достаться северянам. А это, в свою очередь, резко снизит их настроение. К тому же трупные газы, кажется, ядовиты. По крайней мере, так утверждают некоторые современные алхимики, а при современном уровне науки не прислушиваться к их словам глупо.

– Хорошо, пускай люди, свободные от работ, займутся отпугиванием птиц. Пращи, луки; можно пошуметь. Займись этим, Зикил.

– Да, данн. – Десятник поклонился. – Думаю, мы еще покажем этим северянам.

– Я тоже так думаю. Ступай.

Брэд зашагал по ночному лагерю, подбадривая солдат и проверяя, как двигаются работы.

Одну катапульту уже почти собрали и теперь приделывали к ней массивные колеса. Рядом суетились инженеры, прикидывая, долго ли придется пристреливаться. Впрочем, армейские алхимики пообещали уже к завтрашнему дню изготовить достаточный запас зажигательных снарядов, а простые камни я так валялись повсюду – бери не хочу. С этим-то особых проблем не будет.

Вторая катапульта отставала: что-то там напутали с канатами, да и часть их отсырела из-за небрежного отношения складских. Брэд велел высечь виновных завтра же, публично. Хотя, себе-то он мог признаться, что дисциплина в войске покамест держится, а это разгильдяйство – всего лишь исключение из общего правила.

Он заметил одного из инженеров, ответственных за сооружение новых баллист, и подозвал его к себе. Поинтересовался, как продвигаются дела.

Тот оглянулся на подручных, которые несли куда-то бревна.

– Да, несите прямо к мастерской. Покамест все в порядке, – объяснил уже данну. – Правда, нам бы сейчас найти побольше подходящих пород древесины, но и из того, что есть, можно кое-что сделать.

Брэд хлопнул его по плечу:

– Надеюсь, так оно и будет. К завтрашнему дню что-нибудь изготовите?

– Я бы не стал на это рассчитывать, данн. Охтанг кивнул:

– Понимаю. Ладно, работайте.

Он пошел дальше.

Неделя. Как минимум, на ущелье у нас уйдет неделя. Интересно, что на это скажет Угеролу Берегущий?

Словно услышав свое имя, перед Охтангом появился Собеседник. Его лицо скрывали ночные тени, но данн узнал Угерола по тонкой заплетенной косице.

– Берегущий требует, чтобы мы поспешили – изрек жрец. – Иначе имеющееся у нас преимущество будет потеряно.

– Ты говорил с ним?

– Да.

Но по мгновенной заминке данн понял, что это не так. Просто… для того, чтобы быть Собеседником, мало уметь общаться с Богом.

– И что же он сказал? Кроме того, чтобы мы поспешили? Жрец покачал головой; косица исполнила в воздухе танец повешенного.

– Ты становишься все более дерзким, данн. Если думаешь, что тебе не найдется замены, ты ошибаешься. Незаменимых нет.

– Мне очень жаль, что мои слова заставили тебя так думать, Собеседник. Я, конечно, не имел в виду ничего подобного.

Нол Угерол недовольно кивнул, словно видел насквозь человека, с которым говорил, но не хотел сейчас обострять отношения:

– Скажи, данн, в чем ваше затруднение?

Как интересно ты меняешь «наше» на «ваше» в нужных местах! И, о шакал небес, неужели ты настолько туп, что не видишь, в чем наше затруднение?!

– Северяне в башнях, Собеседник. Ты, наверное, знаешь о случившемся сегодня. Ашэдгунцы слишком хорошо приготовились к встрече с нами. Возможно, наше преимущество – то, о котором ты говорил, – уже потеряно.

Косица снова пустилась в пляс.

– Нет. Еще нет. Но прежде всего именно от того, как быстро мы минуем ущелье, зависит исход этой кампании.

Показалось или Собеседник действительно произносил слова, как произносит услышанные от взрослых и заученные «умные» фразы ребенок?

– Люди делают все возможное. Завтра мы начнем осаду южных башен.

– Сколько это может занять времени? Данн пожал плечами:

– Никому не ведомо, одному лишь Берегущему. Все зависит от того, насколько хорошо северяне приготовились к встрече с нами. Но самое меньшее – полторы недели.

(Охтанг специально завысил сроки. Подозревал, что даже в течение одиннадцати дней они не справятся с врагом.)

– Это слишком долго, – заявил жрец. – Нужно скорее.

Да, шакал? тогда пойди и сам вышвырни северян оттуда!

– Скорее, боюсь, не получится. Никак.

– А вы все же попытайтесь. Вдруг да получится. И помни, данн, незаменимых людей нет.

Ступай-ступай. Иди по своим жреческим делам, Собеседник. И не смей пугать меня моей заменимостью, слышишь, не смей! Если бы вы могли найти кого-нибудь другого, вы бы давно это сделали. Во мне еще слишком много староверческого, чтобы безоглядно доверять мне, уж прости за каламбур! Вы доверились – братья Хпирн доверились – те, кто за ними стоит, доверились. Следовательно, у вас не было широкого выбора. И мы с тобой это великолепно знаем, жрец, так что нечего играть со мной в игры. Сейчас и здесь тебе некем меня заменить, хотя то, что нам нужно спешить, – правда.

Круто развернувшись, Охтанг направился к своему шатру, с твердым намерением поспать хотя бы несколько часов. Он приказал рабу разбудить себя, когда все будет готово к первому штурму, и опустился на лежанку, мысленно перебирая еще раз события минувших суток.

Но почему же не пришел Гук Нивил?..

/смещение – лучи шарят под веками, оставляя после себя веснушчатые следы/

Орз с мальчишкой пролежали не шевелясь что-то около часа. Точнее сказать он бы не смог, хотя если полагаться на свои ощущения, то этот час на камнях, политых кровью товарищей, показался Витигу вечностью.

Как только они упали, Орз приказал пацану замолчать и забыть о том, что тот умеет шевелиться. «Даже если на тебе устроится вся стая местных стервятников, ты должен лежать недвижно». (Здесь, конечно, десятник немного перегнул, потому что если бы птицы приняли их за трупы, то и отнеслись бы соответственно – стали бы склевывать глаза и вскрывать животы, – а здесь уж не до маскировки. Но Витиг надеялся, что в темноте стервятники будут по-прежнему дремать, не обращая внимания на лучи, все еще скользившие в ущелье)

Но лежать здесь до рассвета не годилось. Нужно было выбираться.

Уверившись, что в башнях вроде бы успокоились, Орз пересказал пареньку свой план. В общем, не план даже, а так, единственно возможный выход из ситуации, в которой они оказались (если, конечно, не брать в расчет смерть в качестве второго вероятного исхода).

По знаку Витига они поползли обратно к северному выходу, поползли медленно – медленнее, чем ползет по небу раскаленное солнце. Чтобы ни один дозорный не заметил, если вдруг, паче чаянья, какой-нибудь шальной луч их заденет.

Орз сразу решил возвращаться именно к северному выходу. Туда было значительно ближе, чем до лагеря своих, этот аргумент играл решающую роль в размышлениях Витига. Потом как-нибудь выберемся. Наши обязательно прорвутся – с Охтангом-то! – так что все будет в порядке. Как-нибудь выберемся.

Стервятники, утомленные дневной трапезой и недавним переполохом, а кроме того – порядком раздраженные лучами, на ползущих внимания не обращали. Те были «живой падалью», и им предстояло еще немного просуществовать, чтобы наконец «дойти до состояния готовности» и стать «годными к употреблению».

Паренек вел себя сносно, не ныл и не пытался встать и пробежаться – подействовал опыт предшественников. А еще говорят, что дурной пример заразителен! Он, правда, когда полз, пытался задирать кверху задницу и передвигаться на четвереньках, но разъяренный Витиг шепотом весьма популярно объяснил, что трупы, даже самые свежие, никак не могут стоять на своих конечностях… в общем, пацан притих и аккуратно извивался на животе. А так – вел себя вполне сносно.

Так-сяк они добрались до выхода из ущелья. Темное вино неба уже начало сереть, разбавленное грядущим светом, но это уже не имело значения, потому что они выбрались из зоны поражения. Витиг поднялся с камней и подал руку парню:

– Вставай. Дальше можно идти.

Пацан сначала непонимающе уставился на него, а потом вцепился в ладонь десятника и начал медленно подниматься. Только сейчас Орз понял, что его спутник был почти на грани истощения – и в физическом, и в психическом плане. Впрочем, и сам десятник отнюдь не чувствовал себя способным проползти ту же дистанцию еще раз. Но он – старший и не имеет права на слабость.

– Пойдем.

В пещере остались кое-какие их вещи, немного хвороста – можно будет разжечь костер и отдохнуть. Пожрать бы еще чего-нибудь, но это – по ситуации. То бишь не раньше чем через час-другой глубокого сна Хорошо бы еще, если б кони остались…

Но эта надежда была беспочвенной. Раб наверняка отпустил зверей; если и не тогда, когда услышал крики и свист стрел, то уж сейчас – точно.

Потому что уже рассвело.

ДЕНЬ ОДИННАДЦАТЫЙ

– Ну ладно, древнеашэдгунский я учила в школе. Но никак не хуминдарский, тем более что и языка-то такого тогда не было! – В голосе Карны звучали растерянность вперемешку с неподдельным восхищением. – Как утверждают исследователи, на тот момент имелись только разрозненные языковые формации, которые лишь со временем организовались в нечто единое. – Она заметила наши удивленные, еще немного растерянные после повествования взгляды и запнулась. – Простите, я, наверное, чересчур научно.

– Ничего, ничего, – пробормотал господин Чрагэн. – По-моему, вы говорите очень интересные вещи.

– Скажите, Мугид, это можно объяснить? – мрачно спросил «генерал в отставке». – То, что мы понимали язык, которого в принципе не существовало?

Повествователь чуть снисходительно улыбнулся:

– Ну, господин Шальган, прежде всего следует отметить то, что я не совсем согласен с вашим высказыванием. Язык существовал – хотя бы уже потому, что на нем разговаривало достаточно большое количество людей. А объяснять что-либо… боюсь, это не мое дело.

Он развел руками, изобразив на лице сожаление.

Я тем временем проверял собственное ощущение. Кажется, ничего похожего на то, что было вчера. Никаких посторонних мыслей о войне и прочей чуши, мне явно не принадлежащей.

/Ну вот, а ты боялся./

В это время я совершенно случайно поднял глаза и перехватил взгляд Мугида. Тот смотрел удовлетворенно – я бы даже сказал обрадованно, – словно на моем лице прочел подтверждение некоторым своим мыслям и надеждам. Потом старик отвернулся, как будто устыдился собственной тихой радости, вызванной неизвестными мне причинами.

Внимавшие стали потихоньку расходиться. Никто из нас особенно не удивился, когда узнал, что снаружи – глубокая ночь. Похоже, мы начали привыкать к подобной хаотичной жизни, и все режимы и распорядки дня отправились к демонам.

Да, а что же там «академик»? Неужели ему не интересно содержание той страницы? Сам ведь говорил мне: «только на сутки».

Но господин Чрагэн, хотя и отправился, как я, в Большой зал, ни словом, ни жестом не дал мне понять, что помнит о своей просьбе. А я не стал навязываться.

И все же «академик» ничего не забыл.

– Молодой человек!

Я уже поднялся на четвертый этаж, благополучно отужинав. Чрагэн покинул зал несколько раньше и, как выяснилось, устроил на меня засаду. Теперь он появился из-за поворота коридора.

– Молодой человек, ну как? Вам удалось хоть что-нибудь расшифровать?

Я нарочито медленно обернулся и вздернул бровь:

– А, это вы! А я уж было думал, вы забыли о том листочке.

Он смущенно кашлянул:

– Да нет, господин Нулкэр, не запамятовал. Просто не хотелось лишний раз привлекать к вам внимание.

Ко мне? внимание? привлекать? Нет, эта гостиница определенно смахивает на приют для умалишенных!

– И от чьего же внимания вы меня, позвольте спросить, оберегали? – гневно произнес я, распаляясь все больше и больше. Не одно, так другое. С сумасшествием вроде бы покончено, так этот начинает откалывать фокусы. Кажется, мне здесь намерены привить доброкачественную паранойю!

– Молодой человек, у каждого из нас свои тайны, ведь так? – Он заметно нервничал. – Человек воспитанный и интеллигентный – а смею надеяться, мы с вами к таковым принадлежим, – никогда не станет пытаться раскрыть чужие секреты. У вас они – свои, у меня – свои. Вы помогаете мне, я – вам.

– Уж не знаю, насколько вы мне помогаете, господин Чрагэн, но – оставим это. Я переводил для вас ту страницу вовсе не корысти и не жду соответствующих жестов с вашей стороны. Вам угодно заниматься конспирацией – извольте.

– Прошу вас еще раз, простите великодушно, если задел.

Я махнул рукой (разумеется, великодушно):

– Прощаю. Забудем об этом недоразумении.

– Забудем, – охотно согласился «академик». – А теперь, если можно, покажите мне то, что вам удалось перевести.

– Да, разумеется. Но только не надейтесь, что текст получился связным. Скорее наоборот.

– Ничего, ничего.

Мы вошли в мою комнату, и я достал листок с восстановленным содержанием той страницы.

Начала первого предложения не было (видимо, оно помещалось на предыдущей странице).

… когда-нибудь или нет. Я не могу знать о том, какой из возможных вариантов будущего воплотится в жизнь, – и никто не может. И в своем незнании, обуреваемый желанием донести до тех, кто придет (если придет) после нас, свои знания, я пишу эти строки.

Я отдаю себе отчет в том, что, скорее всего, мой дневник прочтет некто, для кого он не предназначен. Что ж поделать, значит, так тому и быть. Разумеется, я не оставлю дневник без присмотра, но случиться может всякое.

В этом месте неизвестный пропустил несколько строк, а потом продолжал. И по смыслу, и по виду пиктографов было видно, что следующий дальше текст написан много позже, чем предыдущий. Что я и пояснил «академику».

Зачем все это делаю? Ведь я совершенно отчетливо понимаю: уже не будет Третьего поколения. Собственно, его и не может быть по определению. Мы так же сильно связаны с ними, как нерожденный ребенок – с матерью, мы зависим от их восприятия окружающего, и подобно тому, как Первых сменили мы (а Первые – Изначальных), вместо нас приходит… что?

(Подозреваю: на самом-то деле они не так уж свободны от чего-то более сильного, чем и мы, и вообще… Не знаю. Нужно будет при случае спросить у…)

Здесь страница заканчивалась.

– Вот, извольте, – сказал я, когда господин Чрагэн окончил чтение. – Не густо, правда?

Он задумчиво, автоматическим движением, достал платок и вытер лысину.

– Н-да, оч-чень интересно. Оч-чень, – произнес он, и по тону сказанного я понял, что «академик» обращается к самому себе. Но вот он встрепенулся и обратил свой задумчивый взгляд на меня: – Скажите, у вас много времени занял перевод?

Я покачал головой:

– Не слишком. Все дело в том, что это скорее пиктографы, нежели иероглифы древнеашэдгунского. Поначалу сложно сориентироваться, но чем дальше, тем легче и быстрее продвигается работа.

– А вы могли бы перевести больший массив текста? – с плохо скрытой надеждой спросил он.

– Наверное. – Я пожал плечами. – Но боюсь, времени на это у меня не будет. Вы же видите, повествования длятся почти сутки, тут только и остается, что как следует выспаться и удовлетворить естественные потребности. Куда уж – заниматься переводами!

– Но в принципе?

– В принципе – мог бы. Почему нет?

– Великолепно! Тогда… – он задумался, – тогда я сейчас же занесу вам книгу, а вы постараетесь перевести, сколько получится. А после того как мы выберемся отсюда, вы продолжите. И не думайте, я вам заплачу. Сколько хотите?

Я недоверчиво усмехнулся:

– Да не знаю. Нужно посмотреть на объем. И потом…

– Хорошо! – Он энергично прошелся по комнате. – Хорошо! Тогда подумайте как следует, а завтра утром я принесу вам книгу и мы поговорим о цене. Спокойной ночи!

Он не дал мне возможности вставить даже слово, кивнул, подхватил листок и бумажку с переводом, вышел. Я покачал головой. Чудак человек! «После того как выберемся отсюда»! После того как мы выберемся отсюда, я либо буду отдыхать на курорте и плевать в потолок собственной новоприобретенной усадьбы, либо… Хм, либо мне понадобится работа, причем – в самом скором времени. Ладно, поглядим, что там у него за книга. Если вся она полна такой непонятной чуши… никто ведь меня не заставляет, еще не поздно будет отказаться.

Я лег в кровать и заснул, размышляя о неудачном варианте концовки этой истории и о том, что же стану делать после. Вряд ли в каком-нибудь бюро переводов нужен специалист по древнеашэдгунскому. Да и какой я специалист? Так, любитель со словариком.

За окном по-прежнему выл ветер.

ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ

– Господин Нулкэр, вы еще спите? – Голос, разбудивший меня, был никак не похож на ставший за эти дни привычным голос слуги.

– Нет, уже не сплю, – сварливо сообщил я. – Подождите, господин Чрагэн, сейчас оденусь и впущу вас.

Сегодня «академик» прижимал к груди вместо темно-синей папки массивный сверток.

– Что это? – удивился я.

– Книга, – пояснил господин Чрагэн, протягивая сверток мне.

– А почему вы ее так тщательно запаковали?

Он смущенно кашлянул. Конспиратор! Я уже намеревался развернуть пакет, но в это время за дверью произнесли:

– Вставайте, господин!

– Уже встал! – сообщил я. – Иду в Большой зал.

– Который час? – Этот вопрос я адресовал «академику».

– Десять. Скоро повествование.

– Тогда я займусь вашей книгой попозже, хорошо?

Он согласился, хотя я видел, что только вежливость заставила его сделать это. Похоже, господину «академику» не терпелось ознакомиться с содержанием сего труда.

Не разворачивая, я положил пакет на стол и вместе с Чрагэном отправился в Большой зал. Завтрак прежде всего!

Признаться, этим утром у меня было прекрасное настроение, и даже конспиративные фокусы «академика» не могли его испортить. Вчера я всерьез опасался повторения позавчерашних штучек с раздвоением личности, и то, что все в порядке и я – всего лишь я и больше никто, меня здорово успокаивало.

За завтраком Данкэн снова поднял вопрос о том, долго ли нам здесь сидеть взаперти, но Мугид опять ничего конкретного не сказал. Остальные, похоже, не особенно беспокоились по поводу нашего заточения: то ли свыклись с той мыслью, что в течение всех повествований придется внимать в изолированной от внешнего мира гостинице, то ли их этот вопрос вообще перестал волновать. Я же пребывал в эйфории, вызванной подтверждением моего психического здоровья, и поэтому не особо и стремился принимать участие в дискуссии. Тем более что мы ничего не могли изменить.

Поэтому, так и не придя к какому-либо решению, все отправились на первый этаж.

– Господин Нулкэр, с вами все в порядке? – неожиданно спросил у меня Мугид, когда мы спускались по лестнице. – Мне показалось, вам вчера нездоровилось.

Я рассмеялся:

– Вам только показалось. Все в полном порядке.

– Ну что же, вот и хорошо. Великолепно.

К чему он это? Чего добивается?

ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ

Чего он добивается? Ведь совершенно ясно, что это ущелье будет стоить нам слишком дорого. Тогда – зачем?..

Данн смотрел в спину Собеседнику и повторял за ним слова утренней молитвы, но мысли его – впервые, наверное, за много утренних молений Бегущему – были обращены отнюдь не к небесам. Скорее уж Охтанг размышлял об их содержимом, если можно так называть Бога. За подобную ересь быть бы тебе, данн, рабом, но слова, не произнесенные вслух, очень трудно услышать. Хотя иногда кажется, что Собеседник способен и на это.

Молитва закончилась. Брэд обернулся.

В лагере все уже было готово к первой атаке. За ночь солдаты отдохнули, а инженеры закончили сборку обеих катапульт и даже изготовили одну баллисту. Не подкачали и алхимики с обещанными горючими снарядами.

Он направился к своему шатру, где должны были собраться высшие офицеры. После того как последние слова наставлений будут произнесены, а заверения – выслушаны, начнется штурм.

Брэд не стал разводить долгих и тягучих речей, и не потому, что, подобно многим военачальникам, не умел этого делать. В нужный момент он был способен своими словами зажечь в солдатах боевой дух, но сегодня такой необходимости не было.

Данн выслушал несколько хороших новостей: телеги с продовольствием и фуражом уже на подходе; за ночь снайперам удалось подстрелить приличное количество стервятников, а остальные, стоило только настать утру, обеспокоенные, перебрались севернее, так что трупы под южными башнями лежат нетронутые и потихоньку начали разлагаться. Если это и помешает, то в меньшей степени хуминам, нежели северянам.

– Отлично, – произнес Охтанг, и сейчас он на самом деле считал, что дела идут отлично. По крайней мере, намного лучше, чем могли бы. – Пора начинать.

Ядром сегодняшней атаки должны были стать катапульты; именно поэтому данн так беспокоился об их скорейшей сборке. С помощью этих мощных метательных сооружений он надеялся здорово уменьшить количество башенных гарнизонов и обрушить верхние боевые балконы, на которых стояли баллисты северян – их самые дальнобойные машины. Если это удастся, дальнейшее станет лишь делом времени. Существовала лишь одна проблема, способная помешать: атакующих Юго-Восточную могла доставать со спины Юго-Западная, и наоборот. Но стрелки постараются нейтрализовать угрозу, проводя обстрел по обоим направлениям, хотя это и займет больше времени. Вскорости же будут изготовлены дополнительные баллисты, и тогда северянам просто не отбиться от двух одновременных атак.

Вот только… как долго все это продлится? И не будет ли слишком поздно? Все же Берегущий не станет так упорно настаивать на совершенно бессмысленных вещах.

/смещение – солнечный зайчик на стенке шатра/

– Как и следовало ожидать, – пробормотал господин Хиффлос, Хранитель Юго-Восточной. – Катапульты. – Он повернулся всем своим массивным, но отнюдь не неуклюжим телом к пареньку, выполнявшему одновременно обязанности связного и оруженосца: – Где все?

– Молятся, – скупо ответил паренек.

Он сегодня с утра был бит за небрежно заточенный меч. Очень сложно жить в этом мире, когда твой родитель работает Хранителем пограничной башни и вынужден волей-неволей относиться к тебе с большей требовательностью, нежели ко всем остальным своим подчиненным, вместе взятым.

– Ладно, – сказал Хиффлос, – пускай закончат. Беги, дождись конца молитвы и скажи, чтобы немедленно все офицеры – ко мне.

– Мы уже закончили, господин, – сказали в дверном проеме, ведущем на балкон, где, собственно, и находились Хранитель с оруженосцем. – Жрецы ускорили… сей процесс, узнав о том, что хумины зашевелились.

Укрин почесал свой тонкий длинный нос с черными волосинками, выпирающими из ноздрей, и сообщил:

– Ув-Дайгрэйс – весьма заботливый и многопрощающий Бог. Когда встает вопрос о жизни и смерти верующих, он готов обождать с молитвами.

Вольный Клинок приблизился к ограждению и взглянул вниз:

– Ну-ка, что тут у нас?

Мальчика рассмешило сказанное: точно так же говорил лекарь, когда, еще маленький, оруженосец Хранителя заболел и господин Дулгин приходил врачевать.

– Катапульты, – подытожил Укрин. – Две катапульты, которые явно способны задать нам перцу. Думаете, мьшх сможем достать?

В это время на балконе появился Шэдцаль.

– А что, у нас есть еще какие-нибудь выходы? – поинтересовался этот человек, немного пугающий юного оруженосца своей впалой грудью, и… вообще, все-таки второй старэгх после Армахога.

– У нас одно задание – продержаться как можно дольше, – заметил Укрин. – Ключевых слов два: «дольше» и «можно». Кажется, скоро станет нельзя.

– Когда придут войска подкрепления? – спросил у Шэддаля Хиффлос.

Тот развел руками:

– Ничего конкретного, к сожалению, сказать не могу. Но уверен, они не задержатся.

– Хотелось бы верить, – пробормотал Вольный Клинок так, что взрослые его не слышали; но мальчик – слышал. Он решил, что стоило бы рассказать кому-нибудь об этом; ему вообще не нравился этот человек, но он не знал, с кем можно поделиться своими наблюдениями и не оформившимися еще мыслями. Сверстников в башне почти не было, только дети кашеваров-поваров, но с ними разве поговоришь о делах государственной важности!

Оруженосец тихонько вздохнул и продолжал терпеливо стоять, хотя ему очень хотелось подойти к краешку балкона и посмотреть вниз. Он еще ни разу в жизни не видел всамделишных хуминских катапульт. Когда они снова приедут в Гардгэн в отпуск, будет что рассказать соседским мальчишкам.

Наконец взрослые удалились, и Хиффлос – в том числе, на время позабыв о мальчике. Время это (он знал по опыту) будет не слишком долгим, но его вполне хватит, чтобы взглянуть на метательные машины врагов. Только одним глазком. Взглянуть – и сразу к Хранителю.

Он подскочил к каменному ограждению и, привстав на цыпочки, посмотрел вниз.

Сначала, среди разбросанных то тут, то там тряпичных тюков, мальчик ничего не заметил. Потом увидел лагерь хуминов вдалеке, за выходом из ущелья, и двух диковинных жуков, ползущих к башням. Вокруг жуков суетились люди; раздавался скрип. Так это и есть катапульты?!

Присмотревшись, маленький оруженосец решил, что эти сооружения больше походят на скорпионов, у которых вместо хвоста к туловищу приделана огромная ложка. Правда, скорпионы не выглядят так неуклюже.

В это время катапульты прекратили свое движение, и их хвосты вздернулись к небесам – стремительно и неожиданно мощно. Два громадных мяча со свистом взлетели в воздух и рухнули – башня вздрогнула, и у ее основания вспыхнуло два костра. Языки пламени вместе с кусками развалившихся от удара мячей стали осыпаться вниз, прямо на тюки с тряпьем, и мальчик только сейчас понял, что это – убитые вчера хумины и их лошади. Трупы загорались, некоторые при этом взрывались с чавкающими хлопками, и в воздухе запахло чем-то невыносимо отвратительным. Мальчика стошнило.

– Эй, господин оруженосец, вы, кажется, нашли не лучшее время и место, чтобы наблюдать за происходящим внизу, – сказал позади чей-то полунасмешливый голос.

Мальчик покраснел. Теперь станут говорить, что он блевал от вида мертвых, и мальчишки-повара будут дразниться. А доказательство – вот оно, на каменном ограждении; ему даже не хватило роста, чтобы как следует перегнуться. Проклятье! Сегодня уже точно не лучший из дней!

– Не переживайте, я никому не скажу. Да он что, еще и издевается?! Оруженосец Хранителя обернулся.

– Не верите. – Кажется, этот человек (по-моему, из Вольных Клинков) всерьез обиделся. – А ведь слово Брата – крепче камня этих стен. – Человек подумал и поправил себя: – По крайней мере, мое слово.

Мальчик снова покраснел:

– Понимаете, я, в общем-то…

Он, признаться, находился в затруднении, и в голову, как назло, не приходило ничего, что можно было бы выдать за правдоподобное объяснение случившегося. Такое с ним иногда случалось, хотя и редко.

– Вас, кажется, искал отец, господин оруженосец, – сказал Вольный Клинок. – Поторопитесь, он, похоже, здорово беспокоился о вас. Не стоит его волновать.

Мальчик благодарно кивнул, так и не найдя подходящих слов, и убежал.

Боги, – подумал Тогин, глядя ему вслед. – Неужели нельзя найти для пацана какого-нибудь воспитателя?

Впрочем, он знал, что жена Хиффлоса умерла при родах и тот вынужден был воспитывать сына один. Тяжелое бремя для мужчин, особенно – для некоторых.

Вольный Клинок вышел в неширокий коридор и поискал взглядом что-нибудь подходящее. Нашел на полу какую-то ветошь, поднял и, вернувшись на балкон, протер ограждение, после чего отправил тряпку на дно ущелья. Он сделал это вовремя – в коридоре послышался топот сапог: бежали стрелки, поднятые по боевой тревоге. Молитва немного задержала их, но не слишком.

Снова взлетели в воздух огненосные мячи, и снова взорвались чуть ниже первых этажей башни. Механики пристреливались. А вот когда пристреляются…

Тогин, чтобы не мешать, отошел в сторонку и дождался, пока на балкон войдут все стрелки. Потом он пожелал ребятам удачной стрельбы («Да-парень-спасибо-иди-не-мешай») и побрел по опустевшему коридору к своим. Похоже, скоро настанет и их черед. Когда начнется штурм, на нижних балконах потребуется много солдат, у которых нет семьи и детей… ну, хотя бы детей.

/смещение – последний луч закатного солнца/

Талигхилл стоял на колокольне до самого вечера. Отвлекся, только чтобы пойти пообедать, да и то – лишь после долгих и настоятельных уговоров Джергила. Телохранитель обязан хранить тело Пресветлого не только от окружающих, но и от самого Пресветлого.

Солнце зашло сегодня как-то неожиданно. Наверное, Талигхилл слишком увлекся происходящим внизу и попросту не обратил на светило надлежащего внимания (хотя, честно говоря, слово «увлекся» здесь не совсем к месту). А происходящее внизу особых надежд не вселяло. Скорее наоборот.

Хуминам удалось как следует пристреляться, и их катапульты сбили некоторое количество балконов на обеих южных башнях. Ответные действия ашэдгунцев дали мало: достать катапульты им не удалось ни с помощью небольших (и оттого – маломощных) баллист, ни – тем более – с помощью луков и стрел. Благо, обстрел башен занимал у хуминов слишком много времени, так как дальнобойных метательных машин у них было лишь две. Талигхилл мог надеяться, что взятие Южных продлится достаточно долго. А в том, что Южные падут, Пресветлый уже не сомневался.

Один из звонарей, тощий, как оголодавший пес, с вислой губой, ровно поперек разделенной старым шрамом, тихонько подошел к Джергилу.

– Я бы посоветовал господам спуститься вниз, – сообщил он тихим невозмутимым голосом. – Мы сейчас станем говорить с башнями, будет очень громко.

Телохранитель посмотрел на Пресветлого, слышавшего этот разговор.

– Да, – сказал тот. – Пойдем.

Звонарь поклонился и извлек из кармана две затычки, которыми стал обстоятельно и не торопясь затыкать уши.

Спускался Талигхилл машинально, размышляя все над тем же, что занимало его мысли целый день. Катапульты. Что с ними делать и откуда они такие взялись? Тем более – у южан, этих, по сути, дикарей, у которых даже государства долгое время не было, которые до сих пор не решили, на каком языке им между собой разговаривать, которых… Которых мы недооценили. И теперь расплачиваемся.

До этого дня у Пресветлого оставалась надежда: может, все обойдется. Может, они продержатся, пока подойдет Армахог с войском. Теперь надежды были разбиты двумя неуклюжими механизмами, крушившими балконы южных башен.

Над головой загудели колокола, мрачно и торжественно, словно предвещая близкое поражение и смерть. Этим гулом наполнилась вся Северо-Западная; вскоре ей ответили остальные башни. Люди, застигнутые величественными и тревожными звуками, останавливались и пытались разобрать, о чем же таком беседуют меж собой звонари.

Пожалуй, только Мабор, один из всех, обитавших сейчас в Северо-Западной, не вслушивался в звон колоколов. Он с остервенением рубил и колол деревянный манекен деревянным же мечом, и щепками уже был усыпан весь пол. Остальные «счастливчики», отзанимавшись в тренировочном зале положенное время, предпочли «свалить» в казармы, чтобы снова предаться либо сну, либо болтовне. Бешеный же чувствовал, что от этих тошнотворных занятий его воротит, как от лужи с ослиной мочой. За время, проведенное в Могилах, он достаточно нагляделся на каждую из этих небритых рож, чтобы и теперь еще проводить часы в их компании. Но другого общества у него не было: бывшие приятели и знакомцы по Братству тут же вспоминали о дюжине незаконченных дел, стоило им лишь увидеть косоплечую фигуру Бешеного; солдаты же гарнизона относились к «счастливчикам» свысока и пренебрежительно. А набиваться в друзья-товарищи, даже – в собутыльники Мабор не умел и не желал учиться. Он предпочитал дубасить мечом по манекену до тех пор, пока либо деревянная фигура не обретет еще одну талию, либо не сломается тренировочный меч. Но то, что Бешеный не обращал внимания на звон колоколов, вовсе не означало, что он вообще не следит за окружающим. Поэтому когда кто-то вошел в комнату и встал у него за спиной, Мабор остановил меч на полпути к манеке-новой груди (вторая талия уже наметилась и скоро должна была сравняться с первой), после чего обернулся.

Перед ним стоял тот самый паренек (кажется, Кэйос?), о котором недавно так заботился Кэн.

– Добрый день, – сказал паренек. – Шеленгмах попросил, чтобы я нашел тебя и передал: десятник ждет в казармах. Что-то срочное.

– Ладно, – кивнул Мабор. И пошел к стойкам, чтобы вернуть на место деревянный меч.

Когда он снова посмотрел в сторону искромсанного манекена, паренька уже не было. Шустрый, демон. Только делать ему здесь совсем нечего, в этих башнях. Ну да мне-то что с того, я у него в няньках не хожу.

Шеленгмах выглядел сегодня как-то уж чересчур смурно. Оно и понятно, если вспомнить о катапультах, которые медленно, но верно разносили по кирпичику обе южные башни. Нечему радоваться.

– Ответственный за десятку, все ли в сборе? – спросил у Мабора Трехпалый.

Тот рявкнул: «Стройсь!» – и провел перекличку.

– Все.

– Отлично. – Шеленгмах ходил вдоль выстроившихся «счастливчиков», и ни лицо его, ни фигура не обещали ничего хорошего.

– Вам всем, должно быть, известно, что у хуминов имеется две катапульты, которые способны сильно навредить нам.

– Уже вредят, – хмыкнул Трепач.

– Р-разговорчики в строю! – проревел взбешенный не на шутку Мабор. Он чуял, что слова Трехпалого – только начало, небольшая прелюдия к самой поганой новости за сегодняшний день.

– Дисциплина по-прежнему хромает, ответственный, – мрачно заметил Шеленгмах. – Вам бы следовало заняться этим. Но продолжим. Катапульты очень мешают нам, и просто необходимо их обезвредить.

Но как! – подумал Бешеный. – Ты же не хочешь сказать, десятник…

– Ни наши баллисты, ни наши снайперы не способны добраться до катапульт. Но командование выработало план, который дает нам шанс. Сегодня ночью необходимо спуститься в ущелье и повредить вражеские машины. В темноте из них стрелять не станут, но и отволакивать обратно в лагерь – тоже, чтобы не сбить прицелы. Просто выставят охрану. Командование считает, что наша десятка справится.

Мабор шагнул из строя вперед, посылая все благоразумие к демонам и хуминам:

– Прошу прощения, десятник, у меня есть несколько вопросов.

Шеленгмах сурово посмотрел на него:

– Задавайте.

– Первый: как, по-вашему, мы успеем выйти тем же путем, что и вошли в Северо-Западную, да еще и вернуться назад? Мне кажется, это невозможно. Второй: хумины – не полные придурки, и наверняка стражи там будет полным-полно. Как вы намерены, даже с помощью нашей десятки, перебить их всех? Сдается мне, это неисполнимо.

Трехпалый кивнул:

– Понятно. Что же, ответы на ваши вопросы у меня есть. Первое: мы не станем идти подземными коридорами, они на самом деле слишком длинны. Мы спустимся с нижнего балкона прямо в ущелье, по веревочной лестнице. Как сказал мне господин Лумвэй, прецеденты уже имелись. Второе: стражи на самом деле должно быть полным-полно. Но нам совсем не обязательно вырезать всех охранников катапульт, достаточно испортить сами машины. С нами пойдут лучшие снайперы. Мы должны отвлечь охрану, а уж они займутся катапультами.

– Это приказ? – спросил Бешеный.

– Это приказ. – Лицо Трехпалого окаменело. – Десять минут на сборы. Идут все. Сейчас займемся инструктажем.

На одно долгое, тягучее мгновение возникла пауза. Это была та самая пауза, в которой – потенциально – скрыто чересчур многое. От безусловного подчинения до бунта. Все решают слишком неуловимые и малопредсказуемые факторы: поворот головы, прищур глаз, твердо сжатые губы… шорох в мышиной норе или скрип двери – что угодно.

Шеленгмах видел, как много зависит сейчас от Мабора. Он не зря выбрал этого «счастливчика» в качестве своего помощника – тот и так играл главенствующую роль в этой группе. Теперь бывшие каторжники смотрели на Бешеного, а Бешеный смотрел в лицо десятника и взвешивал. Шеленгмаху показалось – вечность.

Потом Мабор кивнул, и напряжение спало.

– Мы пойдем. Через десять минут все будут готовы, десятник. Инструктируйте.

Если Боги играют с тобой по-крупному, не мелочись. Нет, это сказал не мудрый Исуур, это выдумал я сам, Трехпалый. Только что. Нравится?

/смещение – упавший в бездну факел/

Внизу, в ущелье, было холодно. Воняло смертью. Мабор отошел в сторону от веревочной лестницы, чтобы не мешать спускаться остальным. Щурясь, он разглядывал клинки лучей, рвущие тьму в Крина на крупные увесистые ломти.

– О чем думаете? – спросили за спиной.

Трехпалый. И что ему неймется?

– На кой нужны эти лучи? Чтоб интересней было?

Шеленгмах подошел ближе и покачал головой:

– Чтобы хумины не волновались. Раз мы вчера светили, должны и сегодня. Но я хотел поговорить не об этом.

Бешеный иронически поднял бровь:

– Да?

– Я догадываюсь, какие мысли занимают вас сейчас, – сказал Трехпалый. – Но поверьте, вам будет лучше взвесить все трезво.

– Не понимаю, о чем вы, десятник.

– Может быть, и не понимаете, но тем не менее извольте дослушать до конца. – Голос Шеленгмаха затвердел, как опущенный в воду после ковки меч. – Наша десятка – не самая надежная в глазах командования, а впереди у нас чересчур много опасных дел, когда неуверенность в солдатах – и неверность самих солдат – может оказаться роковой не только для находящихся в башнях, но и для всей страны. Лучший способ проверить вас – выслать на заведомо сложное и рискованное задание, когда потребуется вся ваша верность правителю и Ашэдгуну. Понимаете?

– Послушайте, десятник, а вам-то зачем вся эта морока? – улыбаясь, спросил Мабор. – Вам что, приплачивают за вредность? Вы же рискуете своей жизнью, если ваши слова – правда. И если мы решим дезертировать, то уж свидетелей постараемся не оставлять. Вы ведь не присоединитесь к нам, если я предложу, а?

Он продолжал улыбаться, словно говорил о чем-то забавном, но сам пытался сообразить, что же происходит. На чьей стороне играет трехпалый десятник?

– Вы когда-нибудь слышали слово «патриот», Мабор? Я понимаю, что для Вольного Клинка оно значит не слишком много, но все же смею надеяться, что о его значении вы хотя бы догадываетесь. Так вот, Мабор, я – патриот своей родины. Кроме того, офицерская честь…

Бешеный прервал его взмахом руки:

– Слышал – слышал и о чести, и о патриотах, не стоит, десятник. Такими словами меня не заденешь уже давно. Знаете, есть такая поговорка, мол, дурака могила исправит. Так вот, я ведь побывал в Могилах. Но я еще помню значение этих слов. И оценил сказанное вами. Как-нибудь сочтемся, я долгов не забываю.

– Мне не нужно…

– Мне – нужно. Я ведь сказал, что помню о значении слова «честь».

Честь, в конце концов, бывает даже у постельных клопов, Трехпалый. Как-нибудь сочтемся.

Группа уже спустилась, ждали Мабора с Шеленгмахом.

– Пойдем, что ли? – пробормотал Бешеный.

/смещение – танец светляков в полнолуние/

Сегодня ночью его людей впервые поставили дежурить на балконах, и Тогин счел нужным лично обойти всех и проверить, все ли в порядке. Это не было его прямой обязанностью, но Шрамнику не спалось, а сонно ворочаться в постели с боку на бок он не хотел.

Тогин почти закончил обход, когда пришел на этот балкон. Он сначала даже не понял, в чем дело.

Поэтому шагнул вперед и спросил у единственного стоящего здесь стрелка:

– А где остальные?

Довольно дурацкий вопрос, и задан абсолютно дурацким тоном, не ко времени и ни к месту. Но все мы сильны именно задним умом.

Человек, напряженно застывший у балконного ограждения с мощным заряженным арбалетом, резко обернулся:

– В чем дело, Тогин?

Переборов удивление, Шрамник покачал головой:

– Это я спрашиваю, в чем дело, Сог? Какого демона ты здесь делаешь? И где, скажи на милость, стражники?

Сог мельком взглянул вниз, в ущелье, после чего повернулся к нему вполоборота и заявил:

– Я отпустил их на часок-другой. Не спится, знаешь ли. Вот и решил тряхнуть стариной, постоять на страже. Они скоро придут, не беспокойся. И не стоит заниматься дисциплинарными взысканиями – разве что, если очень приспичит, вычитаешь мне, договорились?

От сказанного Вольным Клинком за двадцать шагов несло несусветной ложью. Но ложь бывает разной. Эта – смердела наподобие трупов внизу.

А Сог уже, видимо, решив, что инцидент исчерпан, снова повернулся к Тогину спиной и снова уставился на дно ущелья. Что ж он там такого интересного нашел?

«Счастливчик» подошел поближе и тоже взглянул вниз.

Сначала, из-за медленно ползущих лучей света и ломтиков тьмы меж ними, он ничего не разглядел, но потом выделил из ряда тряпичных валунов группку, которая перемещалась. А перемещаться ей было явно не положено. Да и кому, скажите, стукнет в голову ползти по Крина ночью, еще и в сторону лагеря хуминов?! Только хуминам.

– Тревога, – тихо, чтобы не спугнуть (хотя вряд ли его внизу сейчас бы услышали), сказал Тогин. – Видишь? Сог как-то странно посмотрел на него:

– Вижу. Я к ним и присматриваюсь – не могу понять, то ли кажется, то ли на самом деле они двигаются. Ладно, беги, зови людей.

– А ты?

– А я покамест попробую кое-кого из них достать. Сколько демонов способно уместиться на кончике иглы? А сколько событий – в одном-двух мгновениях? То, что произошло дальше, по мнению Тогина, приближалось к пределу возможного.

Прокричала ночная птица: дважды, потом – с небольшим, полусекундным перерывом – еще дважды

Лучи на башнях внезапно, словно по приказу этой самой птицы, повернулись в одну и туже сторону, освещая хуминские катапульты, которые те так и не откатили с позиций. Охранники, приставленные к машинам, растерянно зашевелились, и кое-кто даже упал – но не просто так, а сраженные стрелами; вспыхнули одежды убитых. Да, откуда-то из-под Юго-Восточной стреляли воспламеняющимися, почти из-под самого ее подножия, так что снайперов с балкона видно не было. Зато очень хорошо в отсветах пламени и лучах из башен Тогин смог разглядеть ту группу, которая привлекла их с Согом внимание.

Одна из стрел попала в катапульту, и та взорвалась вспышкой огня. Сог прицелился и положил палец на спусковой крючок арбалета.

– Стой!

Прыжок, удар в бок: Сог стреляет – стреляет машинально, падая – но прицел уже сбит, и болт, скорее всего, не попадет в цель.

– Ослицын сын! – Клинок яростно отшвырнул в сторону арбалет. – Ослицын сын!

– Что здесь происходит? – громко и властно спросил Укрин, появившийся в дверном проеме. – Что здесь происходит, демон вас пожри?!

– Этот ослицын сын толкнул меня, когда я собирался подстрелить вражеских лазутчиков! – гневно воскликнул Сог. – Он толкнул меня!…

– Это были не вражеские лазутчики! – объяснил Тогин. – Это были свои, из западных башен, я уверен. Мне показалось, что я даже разглядел там знакомые лица.

Укрин прервал его взмахом руки:

– Ступай.

– Этот ослицын сын!… Я убью его!…

– Заткнись, Сог! – На сей раз уже Укрин вышел из себя, что случалось с ним крайне редко. – Помолчи!

Он дождался, пока Шрамник уйдет, и резко повернулся к поднимающемуся с пола Клинку.

– Ты что, забыл? Это – наша гарантия, что мы выберемся живыми

Сог злобно зыркнул из-под нависших бровей, но промолчал.

Внизу под ними кто-то кричал и что-то чадно горело.

/смещение – взорвавшаяся пламенем стрела/

Все пошло наперекосяк, когда лучи из башен одновременно оказались направлены на катапульты. Снайперы, расположившиеся под Юго-Восточной, начали стрелять (Мабор мельком удивился, почему же сами стрелки из башни не попадали по машинам), и первые стрелы уже взрывались в телах хуминских стражников. Другая группа успела поджечь одну катапульту.

Внезапно Трепач отпрыгнул куда-то в сторону и упал. Бешеный удивленно посмотрел на него:

– Какого демона ты?..

В плече Трепача выросла еще одна кость, и Мабор лишь с запозданием понял, что это не кость, а стрела. Вернее, арбалетный болт.

Что за дела?!

Он посмотрел туда, откуда стреляли, но смог различить лишь фигурки на балконах Юго-Восточной.

Приняли за чужих? Но ведь звонари должны были предупредить!

А потом догадался, что «предупредить» могли по-разному.

Сог.

– Эй, десятник, у нас проблемы!

Можно было не стеречься и кричать, потому что гвалт и так поднялся достойный. Хумины у катапульт смекнули, что к чему, и звали из лагеря подмогу: оттуда уже выезжал конный отряд, и нужно было делать ноги. С раненым-то Трепачом!

Шеленгмаху хватило одного взгляда, чтобы понять суть дела.

– Мабор, хватайте раненого и к лестницам! Остальным рассредоточиться, пропустить снайперов и медленно отступать.

– Десятник, там конные! – Разумеется, Умник не мог смолчать.

– Вижу, что конные, – спокойно сказал Трехпалый. – Пускай они сначала до нас доберутся.

– А что там добираться… – Умник подавился собственными словами, потому что в это время лучи с башен одновременно погасли – как отрезало В ушелье хлынула полноводная, как Ханх, тьма Видны быди лишь отдельные огоньки – там, где догорала катапульта.

Да, – подумал Мабор. – Пускай сначала доберутся. Здесь не особо-то побегаешь, слишком много мертвяков навалено.

Он даже позабыл о своих возражениях: мол, с какой стати я должен волочь на своем горбу этого Трепача? – я лучше мечом помахаю. Подхватил стонущего и понес. Позади кто-то уже кричал, валясь с лошади. Пробегали снайперы, впереди было слышно, как они карабкаются по веревочным лестницам.

– Я скажу, чтобы сбросили пару веревок, – сказал над ухом Шеленгмах. – Привяжем, вытащим.

Он побежал к Северо-Западной, потом, когда Бешеный уже почти добрался до башни, вернулся обратно, сообщил, что все готово, и направился в сторону южного выхода. Там оставшиеся солдаты еще стреляли по конным; кто-то из «счастливчиков», прикрывавших отход остальных, рубил спешившихся хуминов.

Мабор почти на ощупь отыскал веревки и привязал Трепача. Потом крикнул вверх, чтобы медленно поднимали, а сам стал карабкаться по лестнице, придерживая раненого.

Потихоньку выбрались. К тому времени те, кто оставался внизу, уже успели добраться до башни и тоже поднимались. Хумины поняли, что дальнейшее преследование становится опасным, и озаботились катапультами: спасали остатки сгоревшей и волокли к лагерю уцелевшую.

Бешеный постоял на балконе, наблюдая за возней в лагере южан, а потом медленно пошел к казармам.

– Жаль, – говорил кто-то у него за спиной. – Жаль, что мы не успели поджечь вторую Но времени уже не оставалось

– Ничего. – Резкий голос Тэссы походил сейчас на плохо заточенное лезвие ножа. – Ничего, они и без одной потратят намного больше времени…

Сегодня ночью воительница, похоже, здорово переволновалась. Мабор остановился и посмотрел на нее. Та отвела взгляд и уставилась в ущелье.

Даже когда Бешеный ушел, она еще очень долго не решалась оглянуться. Тэссу трясло, как в жесточайшей лихорадке, она впилась пальцами в каменный бортик балкона, силясь унять дрожь, но дрожь не проходила.

– На мой взгляд, рейд увенчался успехом, хотя и не полным. А как вы считаете, госпожа?

Боги, только Пресветлого мне сейчас и не хватает для полного и безоглядного счастья!

– Да, мой правитель, разумеется. Теперь мы задержим их надолго.

– Я тоже так считаю. – Талигхилл кивнул и встал рядом, искоса поглядывая на воительницу. – Вы дрожите. Вам холодно?

– Нет. Просто устала.

Какая дурацкая отговорка! Но чего он ко мне пристает!

Последняя мысль показалась настолько нелепой, что Тэсса не сдержалась и хрипло засмеялась. Смех вышел нервным и надтреснутым.

– Похоже, вы сегодня здорово переволновались, госпожа. Может быть, вам стоит пойти поспать?

Она передернула плечами, хотя не была до конца уверена: вызвано ли это ее противоречивыми чувствами или же нервной лихорадочной дрожью, которая не желала униматься.

– Весьма насыщенная ночь, было от чего переволноваться. Поспать? Ну, вам ведь тоже не спится.

Теперь настал черед Талигхилла вздрагивать и поводить плечами.

– Да, верно. Весьма насыщенная ночь. И все же – прислушайтесь к моему совету.

– Вы так заботливы.

– Это мой долг, госпожа. И кроме того…

Она резко обернулась:

– А вот кроме – не надо. – Поклонилась: – С вашего позволения, я прислушаюсь к вашему совету и отправлюсь спать. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Талигхилл посмотрел вслед этой женщине и пожалел, что поварские примеси не оказывают на него своего антиразвратного действия. В другой бы ситуации… Но ситуация – именно такова, а что-либо изменить – не в моей власти, увы.

Самым мучительным было то, что с некоторых пор даже возможность забыться сном у него исчезла. Потому что с завидным постоянством стали являться сны, одни и те же. где со всех сторон кричали, и кто-то толкал его коня, и появлялся потусторонний (потому что – «не отсюда») голос. Талигхилл не знал, как трактовать то, что снится, но подозревал, что оно обязательно сбудется И последствия превысят результаты того сна, с черными лепестками.

Он еще некоторое время понаблюдал за лагерем хуминов и за уползающей во тьму уцелевшей катапультой, а потом все же отправился в спальню. От себя ведь не сбежать…

ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ

– Господа, перерыв на обед, – сказал Мугид. – Несколько поздновато, но – ничего страшного. Через час продолжим. А сейчас я вынужден покинуть вас.

Он встал и вышел, прямой и бесстрастный, как всегда. Почти всегда, – поправил я сам себя. – Интересно, что на сей раз стало причиной его беспокойства?

Как ни удивительно, но я уже навострился различать состояния старика, и на сей раз под его безразличной маской скрывалось волнение. Но выслеживать повествователя мне что-то не хотелось, а вот перекусить – не помешало бы.

Помешали. Карна тронула меня за локоть и полуутвердительно спросила:

– Вы ведь не голодны, Нулкэр. Может быть, уделите мне несколько минут внимания?

– Да, разумеется. Я же все-таки внимающий.

Галантность прежде всего. В конце концов, что значит банальный голод по сравнению с удовольствием пообщаться с этой прекрасной девушкой? В последние дни мы почти не разговаривали, что меня, в общем, не совсем устраивало. Я, конечно, помнил о том, что работа и собственное здоровье – прежде всего… Но, демон меня сожри, имею же я право и на личную жизнь! А устраивать оную за меня никто не будет.

Она улыбнулась:

– В таком случае пойдемте-ка ко мне. И не беспокойтесь о своем желудке – надолго я вас не задержу. По крайней мере, сегодня.

– Ну что вы, Карна, мой желудок сворачивается клубком и тихонько замирает, когда речь заходит о выборе между его требованиями и вашими просьбами! Более того, здесь, по сути, и выбора быть не может!

– Спасибо, Нулкэр Пойдем, я боюсь, мне придется немного разочаровать вас. Я хотела бы поговорить о вещах иного плана.

– О чем же?

Она отперла дверь своей комнаты и впустила меня. Усадила меня на стул, сама присела на кровати и спросила:

– Вас ничего не настораживает? Из случившегося в последние несколько дней?

Я задумался, а потом медленно покачал головой:

– Представьте себе, ничего конкретного. Да, по-моему, ничего особенного-то и не случилось. За последние несколько дней.

Она кивнула так, словно получила подтверждение своим подозрениям:

– В этом-то все и дело! После того как в продолжение целой недели по башне бегали олени, падали камни, Данкэн видел сквозь стены и так далее, короче говоря, после недели чудес – совсем ничего не происходит Мне это не нравится.

Я деланно рассмеялся:

– На вас не угодишь, госпожа! Вам не нравилось то, что по башне бегали олени, но вам же не нравится и то, что теперь они перестали бегать!

– Я понимаю. Но меня настораживает… Получается, что вы с Данкэном договорились делать вид, что больше не интересуетесь происходящим в башне, рассказали обо всем мне, сделали своей помощницей (можно сказать, сообщницей), и тотчас все события прекратились. Как отрезало.

– Ну, на сей счет у меня как раз есть одна мысль, – сказал я. – Мне кажется, что в течение первой недели, поскольку повествования в основном касались Пресветлого, обладающего даром, это каким-то непостижимым образом отразилось на нас. А потом повествования стали более обширными, захватывают большее количество людей, даже хуминов, и влияние уменьшилось, перестало быть ощутимым.

Она задумалась:

– М-м, возможно, что и так.

– Меня волнует другое. Вы не подбрасывали мне записку «Будьте осторожны»? И – не знаете – Данкэн этого не делал? Карна медленно покачала головой:

– Н-нет, кажется, нет. А что?

– Да вот, какой-то шутник развлекается. Она подняла брови:

– Так ведь вроде бы некому. Генерал и Валхирры – да и господин Чрагэн, кстати, тоже – не похожи на людей, способных на розыгрыши. И этот молодой человек – он, как мне кажется, не из таких.

– Остаются слуги и Мугид. Но поскольку записку подбросили как раз после разговора с ним – помните, старик меня тогда задержал после повествования – я не думаю, что это сделал он. Да и слуги, честно говоря, тоже… Ладно, оставим. Я ведь и так осторожен.

Неожиданно Карна всхлипнула:

– Боже, Нулкэр, еще это! Мне начинает казаться, что мы никогда отсюда не выберемся. Если бы не моя дурацкая мышебоязнь…

Я обнял ее и понадеялся, что господин Мугид освободится не скоро.

ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ (несколько позже)

– Карна! Вы здесь?

Разумеется, этот писака. Кажется, от него нигде не скрыться

– Да, – произнесла она. – А в чем дело?

– Мугид сказал, что начинается повествование. И – представьте – пропал Нулкэр.

Я благоразумно промолчал.

– Скажите, пускай подождут. Я сейчас.

Мы явились в повествовательную комнату с некоторой разницей во времени, но Данкэн все равно уставился на меня, словно старая дева – на кота, мучимая подозрениями, что тот не просто гулял где-то всю ночь, а именно развратничал Я отвесил журналисту шутовской поклон (не удержался) и опустился в кресло.

Мугид уже был на месте, и его взгляд, направленный на меня, раздражал сильнее, нежели Данкэнов. Меня оценивали и взвешивали и прикидывали, за сколько можно продать в базарный день, – вот такие ощущеньица…

Проклятый старик! Когда же наконец все это закончится?

ПОВЕСТВОВАНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ

– Когда же наконец все это закончится?

Вопрос, обращенный к небу, небо, как и положено, проигнорировало. Оно куталось в сизые клочья дыма и ревниво прятало солнце подальше от людишек, затеявших внизу смертоубийство. В общем-то, Обхад его понимал. Тысячника тоже не тянуло смотреть на то, что происходило в долине. Тем более что ашэдгунцы, похоже, потихоньку сдавали позиции.

Даже после той ночи, когда, благодаря смелой вылазке бойцов из Северо-Западной, была повреждена одна катапульта хуминов, перевес сил все равно оставался на стороне последних. Они обстоятельно и целенаправленно обстреливали южные башни до тех пор, пока те не лишились боевых балконов. – А через узкие бойницы и дверные проемы, ведущие к уже не существующим балконам, достойно отражать натиск противника было невозможно – увы. К тому же хумины применили тактику «выкуривания», нашвыряв с помощью уцелевшей катапульты и подручных баллист вязанки хвороста под самое основание башен, после чего подожгли древесину. Как выяснилось, предварительно они ее еще пропитали чем-то зловонным, так что вскоре на Коронованном (ну а уж в Южных, наверное, в сотни раз сильнее) все провонялось смесью из запахов конского навоза, гнили и еще чего-то неопределяемого. Следующей же ночью хумины предприняли первую попытку взять башни штурмом. Она чуть было не увенчалась успехом, но в последний момент, когда враги уже карабкались по приставным лестницам, а кое-кто даже вскочил внутрь через балконные проемы, – в последний момент ашэдгунцы словно обрели второе дыхание – и отразили атаку. Лестницы сбросили, оказавшихся внутри хуминов перерезали, а остальных – осыпали градом стрел и как следует полили кипящим маслом, заготовленным специально для такого случая и до поры до времени приберегаемым. Видимо, Хранители сочли момент надлежащим для его использования.

И все это время неотвязно, непрерывно, как некая стихийная музыка демонического происхождения, в ущелье звонили колокола. Изредка они замолкали – тогда становилось слышно тявканье набежавших шакалов и крики стервятников.

Шакалы явились чуть позже грифов и прочих пернатых по вполне понятным причинам: боялись людей; грифы всегда отличались большей смелостью (или глупостью). Но скоро четвероногие хищники присоединились к крылатым, и ни колокольный звон, ни шум боев их уже не пугали. Многих, очень многих убивало шальными стрелами или камнями, но остальные не желали убираться. Наверное, это было и к лучшему, потому что трупов, лежавших на дне ущелья, с каждым днем становилось все больше. Поначалу запах разложения вызывал у Обхада тошноту, но потом тысячник привык, перешел тот рубеж, за которым на подобные вещи организм просто не реагирует.

Делать было, по сути, нечего. Он выучил назубок все возможные сигналы тревоги, которые следовало бы передать, когда хумины найдут дорогу. Он излазил вдоль и поперек Коронованный; запасы топлива и еды, заготовленные впрок, пожалуй, будут использовать еще и ятру (кто выживет), но на этом – все. Делать было, по сути, нечего.

Джулах вон нашел выход из положения. Жрец раздобыл себе где-то кусок древесины и вырезал из него фигурки: лошадок, грифов, людей. Вырезал даже одну башенку, похожую на Северо-Западную.

У Обхада не было умения мастерить, которое так помогает бороться со скукой. Поэтому он часами сидел у костра, вспоминая прожитое, иногда бродил по склону Коронованного и подолгу спал. Сейчас от него ничего не зависело, оставалось лишь ждать. Он ждал.

Но:

– Когда же наконец все это закончится?

Тысячник еще раз посмотрел в небо, затянутое дымной пеленой, и решил, что неплохо было бы прогуляться. Он и так почти все время на одном месте, скоро в травяной шевелюре Коронованного плешь просидит.

Обхад сказал жрецу, что собирается немного пройтись; тот кивнул и склонился над новой фигуркой.

День, конечно, был не ахти какой, и это маленькое путешествие вряд ли могло стать приятным: крики и шум, порожденные очередной атакой хуминов, смешивались со звоном колоколов и были слышны даже здесь. Но, может, у подножия утеса не так смердит.

В предыдущие прогулки Обхад не спускался так далеко: то ли от лени, то ли от нежелания привлекать внимание ятру. Горцы, правда, больше не появлялись, но тысячник был уверен: Ха-Кынгу его сообщение передали и следить за двумя обитателями Коронованного не перестали.

Тропинка, по которой он спускался, была неширокой и местами извивалась наподобие спятившей змеи. Обхад прошел примерно половину пути и решил было вернуться, но в этот момент его внимание привлекла одинокая фигурка на горной дороге, обегающей подножие Коронованного, – той самой дороге, по которой ятру привели их с Джулахом к утесу. Фигурка двигалась к Коронованному, и даже с такого расстояния тысячник мог определить, что это не горец, – по крайней мере, не похож ни на одного известного ему горца. Те были высокими и тощими, а этот человек – приземистым и плотным.

Обхад помедлил, решая, что же ему делать. Возвращаться за жрецом – не хватит времени. Нужно ловить этого «путника» самому.

Он побежал вниз, пригибаясь, стараясь, чтобы идущий его не заметил. И когда уже у самой дороги присел за валуном, выглянул, – понял: не заметил.

Человек был явно не из этих краев. Хотя кожу и покрывал загар, характерный для всех ятру, был он слабее, чем загар тех же горцев. Да и черты лица…

Так. Посох, котомка за плечом – ничего больше. Но, умеючи, можно убить и посохом. Поэтому…

Обхад прыгнул, как только идущий поравнялся с его укрытием, и схватил незнакомца за шею испытанным приемом, когда любое слишком резкое и упрямое движение плененного приводит к сломанному позвоночнику. Человек вздрогнул, дернулся и тут же почувствовал, что лучше не сопротивляться. Он замер, но – к удивлению тысячника – молчал, как будто от волнения позабыл все слова. Даже не вскрикнул.

Теперь связать руки и…

– Отпусти его, человек Пресветлого. Это кто-то за спиной, скорее всего – ятру. Но только какого демона они вмешиваются?

– Я-то отпущу, – сказал Обхад. – Главное – чтобы вы его потом не прозевали.

Он ослабил хватку и пинком под зад бросил пленника вперед.

– Уж не знаю, как вы его пропустили, но чести это вам не делает. Ха-Кынг обещал, что ни один лазутчик не проберется через ваши заставы. И что я вижу?

– Это не лазутчик. – Горцы обступили Обхада и его «добычу» со всех сторон. – Он ходит здесь уже несколько недель. Он – Обделенный.

– Что значит Обделенный? – недоумевая, спросил тысячник.

– Боги обделили его разумом и отняли способность говорить, – пояснил ятру, бывший, наверное, главным в группе. – Обделенных не трогают, на них – печать Богов.

Обхад рассмеялся трескучим смехом:

– Да? А вы не думали, что Обделенным очень легко прикинуться?

– Но он появился здесь до того, как началась война, – возразил ятру.

Тысячник покачал головой:

– Вот что, ведите-ка его наверх, в наш лагерь, да попросите прийти Ха-Кынга. Вместе и решим, что это за птица. – Обхад указал на Обделенного, поднимавшегося с земли.

Отряхнувшись, тот как ни в чем не бывало стал прилаживать на плечо котомку.

– Давайте, сопроводите его в лагерь. – Тысячник видел, что горцы колеблются, и поэтому настаивал. – Это ведь дело нешуточное. Если я ошибся, лично извинюсь перед этим человеком.

Обделенный не сопротивлялся. Когда горцы подтолкнули его к тропинке, ведущей на вершину Коронованного, он поначалу удивленно взглянул на них, но потом пошел.

В лагере было пусто. Валялась незаконченная фигурка крокодила, рядом лежал оставленный Джулахом нож. Сам жрец, как выяснилось, забрался в шалаш и крепко спал. Обхад не стал его будить, поскольку все равно до прихода Ха-Кынга не собирался ничего предпринимать. Может, конечно, я и ошибаюсь…

К его плечу прикоснулся один из ятру и отозвал к кра: с утеса. Молча показал вниз.

Достаточно было одного взгляда, чтобы понять: Юго-Восточная падет через час-другой. А может, и раньше

/смещение – последняя агония умирающих углей/

Все дело было в неожиданности. Никто и подумать не мог, что у хуминов получится прорваться именно сегодня. Поэтому и к эвакуации оказались не готовы.

Очередная атака осаждающих не сулила ничего нового, и усталые лучники вместе с инженерами мелких башенных баллист становились по местам, как проделывали это уже несколько дней подряд: так идет на тяжелую, но неизбежную работу крестьянин, которому нужно прокормить семью.

Катапульта в очередной раз вздернула кверху свою ложку, и защитники Юго-Восточной привычно пригнулись, наблюдая за траекторией падения снаряда. Тот рухнул ниже, чем следовало бы, и кое-кто уже стал подниматься, отыскивая взглядом подходящую цель для своей стрелы.

Снаряд взорвался.

Башня вздрогнула в лихорадочной попытке устоять и, конечно, устояла, потому что горючая смесь не могла быть такой уж мощной, но… В стене образовался пролом с рваными краями, к которому уже приставляли лестницы, а сбросить их было некому – всех, кто оказался поблизости в момент взрыва, сейчас можно было найти лишь в краю Ув-Дайгрэйса.

Лучники с верхних этажей осыпали врагов градом стрел, а к пролому уже послали несколько десяток, но хуминские стрелки тоже не зевали.

Штурм начался.

Южане ударили резко и жестко, не щадя себя, а уж тем более – противников. Они карабкались по лестницам так, словно от этого зависели судьбы всего мира. Поспевших к дыре ашэдгунцев встречали не люди – звери, готовые прыгнуть на человека и перегрызть ему глотку, – только бы остальные взобрались сюда без помех. Со стрелами, торчащими из тел, как обломки гладких изящных костей, с вымазанными в крови врагов и соратников телами, хумины поднимались в башню, чтобы умереть, но убить.

Ашэдгунцы дрогнули. Они не могли не дрогнуть – уставшие от постоянного нервного напряжения, вони, смерти, ошарашенные яростным напором противника. Бои уже переместились в кольцевой коридор. Бежали по лестнице арбалетчики, чтобы залпом-другим отбросить хуминов прочь, погасить атаку, остановить… Толпа нападавших смяла вставших на пути немногочисленных (зачем? – в башне-то!) копейщиков, потеряв при этом четыре пятых собственного состава; но сзади накатывалась следующая волна хуминов, поднявшихся по лестницам наверх, и арбалетчики только и сумели, что разрядить оружие один раз, а потом и их захлестнуло, смяло, поволокло, раздирая на клочки, втаптывая в пол.

Повторно – и более успешно – ашэдгунцы попытались остановить врага на лестнице. Это удалось, хотя и ценой больших потерь; южане отхлынули, закрепляясь на захваченном этаже.

Хранитель Хиффлос приказал готовиться к отступлению. Это было продиктовано не трусостью, а лишь объективным анализом ситуации. Лучники на стенах не могут помешать хуминам подниматься в пролом, и скоро, когда количество южан в башне достигнет критического числа, те просто выльются на лестницу и начнут медленно, но неотвратимо вырезать всех защитников. Следовательно, дальше оставаться в Юго-Восточной – чистейшей воды самоубийство.

Но всякое отступление хорошо до тех пор, пока оно не превращается в бегство. Хранитель смог создать некое подобие дисциплины в отчаявшихся войсках своего гарнизона и начал потихоньку, поотрядно, выпускать их через подземный ход в Северо-Восточную. Но если подобный трюк легко было проделать с теми, кто находился ниже захваченного хуминами этажа, то верхние оказались отрезанными от пути к отступлению. Потому что, выждав около получаса и передохнув, южане бросились в атаку, захватили лестницу и хлынули на нижние и верхние этажи башни.

/смещение – далекий свет маяка в штормовую ночь/

Брэд Охтанг смотрел, как его воины исчезают в разломе, и понимал, что половина из них не доживет до ночи. Но этот прорыв был необходим, а он оказался не в состоянии возразить Собеседнику. Возможно, это и к лучшему. Возможно, так нужно. Возможно…

Вчера Нол Угерол явился в шатер данна и заявил, что дальше так продолжаться не может. Брэд чуть было не расхохотался, настолько эта фраза напоминала реплику какой-нибудь зарвавшейся любовницы, которой надоело прятаться от настоящей жены ее дружка. Слава небесам, сдержался. А Собеседник продолжил свою мысль. Осада затянулась. Результатов нет. А время идет, и время работает на северян. В общем, нужно форсировать…

Охтанг развел руками; как форсировать?! При одной-то баллисте?!

На что жрец заметил: потеря баллисты – твой просчет, данн. Но и одной должно хватить.

Оказалось, по совету Угерола умельцы изготовили специ – альный снаряд, который взорвется и пробьет каменную стену одной из башен. Потом – очередь воинов проявить свое мастерство.

Охтанг покачал головой: не сможем. Задавят численностью, у них преимущества.

«Дай желтых лепестков ша-тсу», – невозмутимо произнес Собеседник.

«Ну, я не знаю…»

Вздрогнула и заплясала тонкая косица. «Это не совет, данн. Это – приказ. Исполняй».

Брэд взял да исполнил. Хотя и оставлял лепестки на самый крайний случай, хотя и знал в душе, что постарается никогда до этого «крайнего» не дотянуть. Желтые лепестки ша-тсу – страшная вешь. Дай их пожевать человеку, и тот уже не человек – демоническая сущность, проснувшаяся и готовая подмять все под себя. Вот только этой демонической сущности (которая, кстати, как утверждают лекари, свойственна отчасти каждому человеку) не хватает ресурсов человеческого тела для своих потребностей, и поэтому через несколько часов пожевавший лепестков ша-тсу умирает от разрыва сердца. Если доживает до этого времени.

В общем, печальная это штука – лепестки ша-тсу. Хорошо одно: солдат хоть и превращается в зверя, но не совсем. Речь понимает, и команды офицеров выполняет, пускай и с запозданием. Но все-таки пожевавший лепестки становится достаточно непредсказуемым, и, пока его не догонит смерть, он такого может натворить…

Теперь Брэд наблюдал, как его воины, обретшие демоническую страсть к разрушению, штурмуют Юго-Восточную. Не вызывало сомнений, что до наступления темноты в ней не останется ни единого северянина. Впрочем, данна это мало воодушевляло. Ведь было еще три башни, и если использовать каждый раз ша-тсу… Так никаких солдат не хватит. Нужно что-то другое.

/смещение – огни ночного города с высоты птичьего полета/

Тогин сообразил, что к чему, когда было уже слишком поздно. Он встал сегодня у бойниц вместе со своей десяткой и поражал осаждавших до тех пор, пока не закончились стрелы. Только тогда позволил себе передышку. Отложил лук, взглянул вниз – там творилось нечто невообразимое: крики, хаотичное движение множества тел, облаченных в доспехи и вооруженных клинками…

Рядом вздохнул один из гарнизонных:

– Эт досада! Как же сосчитать убитых?! Шрамник непонимающе посмотрел на него:

– Что?

– Да я вот здесь, на арбалете, – стрелок показал на ложе, – насечки делаю. Сколько, значить, убил. А тут, в такой толпе – разве ж разберешь?..

Тогин придумывал подходящие слова, но в это время что-то ткнулось в его плечо, и он с удивлением обнаружил там стрелу. Кажется, она не задела никаких жизненно важных сосудов, даже в тело-то не вонзилась как следует, застрявши в плотной ткани одежды, – но все равно… неприятно. «Счастливчик» отошел в сторону и стал вытягивать хуминов подарок.

«Отступать, – пронеслось по коридору. – Отступать!»

А ведь какой-нибудь хуминский стрелок, верно, сейчас тоже делает насечку у себя на луке, даже не подозревая, что я – то – жив.

Совершенно несвоевременная мысль. Как правило, другие в подобные моменты и не приходят в голову, а этих – пруд пруди.

Тогин отшвырнул прочь стрелу, мельком глянул на рану (тоненькая струйка крови, скоро уймется) и посмотрел на пустеющий коридор.

– Эй, парень, торопись, – хлопнул его по плечу (благо, по здоровому) стрелок, жаловавшийся на невозможность точно сосчитать убитых им противников. – Скоро здесь будут хуми-ны. Самое время убраться, а?

И убрался, не заботясь о том, последует ли Тогин его совету. Люди бежали к лестнице, а он почему-то не двигался с места. Что значит – «хумины скоро будут здесь»? С какой стати? Неужели наши не смогли отбросить их назад?! Но это же невероятно!

И все-таки оцепенение понемногу проходило. Наверное, срабатывали какие-то врожденные, помогающие бороться за жизнь инстинкты. А может быть, все дело в срывающемся испуганном голосе, прозвучавшем сзади.

– А где все?

Шрамник обернулся: там стоял оруженосец Хранителя Хиффлоса и большими глазами смотрел на что-то, находившееся за спиной «счастливчика». Неужто хумины? Уже?

Он резко отпрыгнул в сторону и выдернул из ножен длинный широкий нож, готовясь к тому, что сейчас в его тело войдут стрелы или холодящие лезвия вражеских клинков. Ничего подобного. Коридор был пуст, абсолютно пуст: кроме мальчика и Тогина здесь не было ни души.

– В чем дело? – пожалуй, излишне резковато спросил он. – Что тебя так напугало?

Оруженосец показал на скорчившийся у стенки, давно остывший труп в черной луже крови.

– А, это… – махнул рукой Тогин. – Забудь, ему уже не помочь. Давай-ка лучше выбираться отсюда.

– Сегодня утром он обещал мне показать «штопор», знаете, когда один меч подворачивает другой… – Мальчик не договорил и всхлипнул. – Сегодня утром…

Шрамник не знал, как утешить оруженосца. Ему никогда не давалось общение с детьми, непонятными и противоречивыми. И кстати, он не был уверен, нужно ли сейчас утешать мальчишку или же хорошая оплеуха поможет больше.

Вот ведь странно: видит все это не в первый раз, а никак не привыкнет. Хотя, с другой стороны, привыкнуть к чужим смертям не так легко, как может показаться.

– Ладно, – сказал Тогин, становясь так, чтобы заслонить собой мертвеца. – Ладно, а теперь пойдем. У нас сегодня много неотложных дел. Если захочешь, я покажу тебе «штопор», когда выдастся свободная минутка.

Удивительно, но при этих словах мальчишка заплакал еще сильнее, так что поневоле пришлось прибегнуть ко второму варианту. Пощечина оборвала рыдания.

– Давай, нам нужно уйти отсюда. Хумины ворвались в башню, понятно?

Он кивнул, в больших глазах замерло удивление.

– А где все?

– Уже ушли. – Тогин даже не подозревал, что в нем вмещается столько терпения. – И нам давным-давно пора.

Они быстро пошли по коридору к лестнице, нарушая гулкую мертвую тишину. Где-то внизу неожиданно закричали сразу в несколько глоток, потом зазвенели клинки.

Похоже, мы все-таки опоздали.

Спустившись по лестнице на один этаж, Шрамник перегнулся через перила и посмотрел вниз. Там колыхалось море людских тел, и многие из тех, кто был одет в форму башенного гарнизона, уже пали. Еще чуть-чуть и…

– Назад! – яростно прошептал Тогин. – Скорее назад!

Прорваться уже не получится. Но если затаиться… В конце концов, хумины вряд ли будут устраивать в Юго-Восточной свой лагерь, у них, как я понимаю, другие задачи.

Он буквально поволок мальчишку за собой, схватив его за руку, в другой сжимая нож. Потом догадался и отправил клинок в ножны на поясе – бежать стало удобнее, можно было придерживаться второй рукой за стенку.

– А-А-А-А!!! – донеслось снизу.

Похоже, дела у защитников башни обстояли не ахти как. Скорее всего, именно сейчас хумины пошли на прорыв, и им потребуется не так уж много времени, чтобы смять строй ашэд-гунцев – совсем немного.

– А-А-А-А!!! – повторило сразу несколько десятков людских голосов. И снова: – А-А-А-А!!!

Потом Тогин старался не прислушиваться.

Он мысленно подыскивал уголок, где мог бы укрыться вместе с мальчиком и где бы их не нашли. Ну, скажем так, где шансы отыскать их были бы наименьшими.

При этом «счастливчик» понимал, что им ведь нужно будет питаться. Он-то, может, как-нибудь и перетерпел бы, но вот неудачливый оруженосец – вряд ли долго продержится без еды. Следовательно, лучше всего подходит какой-нибудь склад, кладовая или нечто подобное. В крайнем случае, укрытие должно будет находиться рядом с кладовой. Рыскать по оккупированной башне в поисках съестного Тогин не хотел.

Они поднялись на несколько этажей выше – туда, где, как помнил Шрамник, находился небольшой склад с маленькими хлебцами, которые обладали полезным свойством в течение долгого времени не черстветь и не портиться. Это был НЗ башенных поваров, и, в общем-то, знать о нем солдатам не полагалось, но кое-кто из гарнизонных не только знал о складе, а иногда и пользовался им. Однажды за этим занятием воришку застал Тогин, в результате чего «счастливчик» и познакомился с тайной хлебцев, а гарнизонный ловкач начал вести себя поосмотрительнее. Закладывать его Шрамник, разумеется, не стал.

На этаже кто-то был. Двое разговаривали, причем на повышенных тонах. Тогин замер, давая знак мальчику не шуметь, и стал вслушиваться. Дело в том, что голоса, доносившиеся из-за поворота, были ему знакомы.

Сог и Укрин.

– Я говорю тебе в сотый раз: его здесь нет! – громко шептал Костлявый. – Он либо уже смотался со всеми в Северо-Восточную, либо где-то подох. Люди сегодня мрут десятками, пуще мух, так что…

– Исключено! – сказал Укрин. – Он не мог уйти в Северо-Восточную, потому что его видели выше прорыва.

– Может быть, ему удалось…

– Исключено! – повторил Укрин, понемногу раздражаясь. – Он где-то здесь, живой или мертвый. И лучше, если бы живой… Ты, кажется, забыл, о чем мы уговаривались, а?

– Я-то не забыл, – проворчал Сог. – Я-то как раз все помню.

– Тогда изволь заткнуться и начать поиски. Пока нас самих не отрезало здесь окончательно. Как тебе такая перспективка, а?

– Но что мы скажем?..

– Скажем, что пришли его искать. И пускай думает что хочет. Идем!

Тяжелые удаляющиеся шаги.

Странно, что они не слышали, как мы поднимаемся. Но это не главное. Выбраться б отсюда.

Тогин не был уверен, что хочет, чтобы его отыскали Клинки. Хотя если б они собирались его убить, они не стали бы искать его. Значит, он требуется им живым, вон и Укрин говорил то же самое. Но – зачем?

– Пойдем-ка потихоньку, – прошептал он замершему за спиной оруженосцу. – Только не шуми.

Добравшись до кладовой с хлебцами, Тогин увидел, что двери открыты. Не исключено, что Братья появились именно оттуда. Но что же они, прятались и медали, пока башня падет?!

Он вошел и протиснулся между полками, от которых исходил слабый, но манящий аромат. Там, за поворотом, обнаружилась небольшая дверца, а за нею – винтовая лестница, круто уходящая вниз.

Тогин оглянулся. Маленький оруженосец успел отщипнуть полхлебца и теперь сосредоточенно жевал свою добычу.

– Живо вниз! – скомандовал Шрамник.

Не хватало еще, чтобы нас здесь застали Братья.

На узкой витой лестнице все пахло затхлостью глубоких подземелий, и Тогин удивился, что рядом хранили хлебцы. Было понятно, что лестницей давно не пользовались (если не считать того, что кто-то отсюда недавно поднялся в кладовую, скорее всего – Сог и Укрин). Куда же мы отсюда выберемся?

Выбрались они в некий коридорчик с нависшим над головами потолком и приоткрытой дверью. Из-за нее доносились звуки сражения.

Угораздило же!

Но отступать было поздно, поскольку по лестнице – Тогин слышал – уже спускались так и не нашедшие его Клинки.

Шрамник выглянул наружу: там кипело сражение, готовое в любой момент выплеснуться за пределы этой каменной кастрюли. В зале, куда выводил подземный коридор, связывавший между собой Юго-Восточную и Северо-Восточную, отряд ашэдгунцев пытался сдерживать напор завоевателей. Пока это удавалось, но даже с первого взгляда становилось понятно: долго так продолжаться не может.

Что же, демон сожри, они так яростно защищают?

Тогин не видел в зале ничего особенного, кроме… кроме выхода в подземный коридор.

Путь к отступлению! Они ждут, пока вернутся Сог с Укрином.

Шрамник повернулся к мальчику и прошептал:

– Быстрее, вон к тому проходу – видишь? Тот кивнул.

– Тогда – бегом марш!

Оруженосец припустил со всех ног, Тогин – вслед за ним. Кто-то из солдат крикнул пробегавшему «счастливчику»:

– А где начальники?

– Сейчас спустятся! – тоже крикнул Шрамник. Тем самым он признавался, что видел Сога и Укрина, но ему сейчас казалось более важным дать знать солдатам, что скоро можно будет отступить, нежели заботиться о собственных тайнах. Даст Ув-Дай-грэйс, и люди выживут, и тайны останутся тайнами.

Воин благодарно кивнул и рявкнул на своих:

– Приготовиться к отступлению! Приготовиться к отступлению! Держать строй! Держать строй!

Дальнейшего Тогин уже не видел. Через едва приоткрытые высокие створки ворот он вбежал вслед за оруженосцем в подземный коридор и помчался, откалывая от стен кусочки влажного эха. На всякий случай он снял со стены один из висевших здесь факелов, и, как оказалось, не зря. В том отрезке коридора, где вступавшие воины специально затушили пламя светильников, – факел и пригодился.

Первые промежуточные ворота выплыли из тьмы двумя гигантскими щитами, почти сомкнувшимися друг с другом. В щели появились человеческие фигурки, целящиеся в Тогина и оруженосца из арбалетов; позади стояли лучники. Здесь специально оставили две десятки, которым надлежало закрыть ворота при приближении хуминов.

Шрамника с мальчиком приняли за врагов (а даже если б и не приняли, все равно предосторожность не помешает). Отсюда и нацеленные арбалеты.

– А что там творится? – спросил у «счастливчика» мрачный десятник, когда взаимные объяснения были закончены. – Скоро ждать?..

– Скоро, – кивнул Тогин. Потом взглянул на запыхавшегося мальчишку и добавил: – Да вот вместе с вами и подождем.

Десятник кашлянул, тоже зыркнул на оруженосца, а потом кивнул:

– Валяйте. Только под ногами не путайтесь. В это время один из солдат, наблюдавших за коридором, предупредил:

– Бегут.

– Кто?

– Не знаю. Человек двадцать – двадцать пять.

– Арбалеты – товсь! – И – обращаясь к бегущим: – Стоять! Ближе не подходить! Пароль!

– Да поможет нам Ув-Дайгрэйс! – ответили из полутьмы перед воротами.

– Воистину, – облегченно вздохнул десятник. – Сог и Укрин с вами?

– С ними, с ними, – проворчал Костлявый – его голос Тогин сразу узнал. – Впускайте или как? Скоро, между прочим, сюда пожалуют эти дикари, так что…

– Входите, – велел десятник.

А Шрамник подумал, что очень бы неплохо у этих дикарей научиться делать такие штуковины, наподобие той, что сегодня разворотила стену Юго-Восточной, – но благоразумно промолчал.

Укрин заметил его сразу. Кивнул, почти радостно:

– Значит, и ты жив. – Потом перевел взгляд на оруженосца, уминающего остатки хлебца. – Ну что, закрывайте ворота, что ль…

Десятник стал отдавать команды, и створки медленно, но без ожидаемого скрежета, поползли одна к другой.

/смещение – резкий удар по глазам распаренным полотенцем/

Штурм Юго-Восточной закончился. Башня пала.

Брэд Охтанг сидел в своем шатре и выслушивал отчеты офицеров, но мысли его сейчас были далеко и от этого шатра, и от этих отчетов. Он приблизительно знал все то, что могли ему сказать, его занимало другое.

Юго-Восточная – это ведь только четверть задачи, стоящей перед ними. Да, из тылов постоянно прибывают новые подразделения, наскоро формируемые правительством. Да, использование желтых лепестков ша-тсу оказалось весьма и весьма результативным. Да, первая удача обязательно повлечет за собой следующие, и не далек тот день, когда падет и Юго-Западная, а затем…

Вот то-то и оно! «Затем»! А затем у Брэда просто-напросто закончатся люди. Юго-Восточная взята, но какой ценой! Непомерной, слишком дорогой, чересчур кровавой. Он не допустит повторения подобного. Ему еще воевать с северянами, с их проклятой державой, и башни – это не все, далеко не все.

Офицеры закончили отчитываться, и данн жестом дал им понять, что они вольны идти. Откланявшись, те покинули шатер.

Снаружи громыхнуло. Это катапульта обстреливала Юго-Западную. Еще днем Брэд приказал вывести на позиции свежие силы и не ослаблять напора. Он понимал, что этим мало чего добьется, но все же считал, что лучше такое действие, чем бездействие вообще. Пускай враг остается в постоянном напряжении, пускай его люди вздрагивают во сне от тяжелых ударов камней о стены башни, пускай…

Все это чепуха! Чепуха и пустяки, не способные решить проблему, – в этом данн мог признаться самому себе. Мы застреваем здесь, и все требования Берегущего…

В шатер вошел Собеседник. С неким внутренним злорадством Охтанг отметил, что жрец за последние дни здорово осунулся и похудел, въевшаяся пыль придавала коже землистый оттенок, более свойственный покойникам, нежели живым людям. Косица же растрепалась и тоже пропиталась грязью, напоминая теперь дохлую гадюку.

– Люди сегодня неплохо поработали, данн, – заявил Нол Угерол, изображая губами подобие улыбки.

Сейчас он скажет, что этого тем не менее мало.

– Но этого мало, к сожалению. И я отдаю себе отчет в том, что повторно воспользоваться тем же самым приемом мы не сможем – попросту не хватит людей.

– Это точно, – подтвердил Охтанг. – А время, как я понимаю, играет против нас?

– Да. И все-таки еще одну башню, уверен, мы возьмем завтра же. А может быть – сегодня ночью. Вот чертежи. – Он протянул Брэду несколько листов. – Пускай как можно скорее изготовят то, что здесь изображено. И… у тебя ведь есть еще желтые лепестки ша-тсу?

– Есть, – после непродолжительной паузы признался данн. – Но…

– Не беспокойся. Я же сказал, что понимаю: повторно воспользоваться тем же самым приемом мы не сможем. Как только будут готовы конструкции, пускай позовут меня – объясню, что с ними делать.

Жрец вышел. Брэд некоторое время разглядывал чертежи, которые принес Собеседник, а потом позвал раба и велел тому вызвать инженеров.

/смещение – раздуваемый в горне огонь/

Рана неожиданно открылась, и Тогин с досадой перебинтовывал ее. Куртка была безнадежно выпачкана в крови, а ведь она – демоны забери! – почти новая. Разумеется, испорченная куртка – не слишком высокая цена за собственную жизнь, но Шрамник тем не менее испытывал сильное раздражение. Мог ведь догадаться и снять.

В глубине души он понимал, что не мог. Впрочем, там, в той самой «глубине души», он понимал и кое-что другое: причиной раздражения была отнюдь не куртка. Совсем нет. Просто за последние несколько часов он наговорил и сделал много чего такого, о чем не мог думать, не испытывая едкой досады на самого себя.

Как только оказались в Северо-Восточной и сам Шэдцаль лично подошел к вернувшимся с вопросом: «Ну как, все ли в порядке?» – Тогина словно какой-то мелкий демон дернул за язык. «Нет, не в порядке, старэгх! Да и как что-либо может быть в порядке, когда отец мальчика сначала делает его своим оруженосцем, а потом – оставляет в осажденной башне, в то время как…» Тогда Шэддаль велел Тогину помолчать и зайти к нему через час. Мол, там и получит все объяснения на свои вопросы.

Получил, ей-же-ей, получил!…

Следующий час Тогин честно проспал, забравшись в глухой угол, где никому не мешал он и никто не мешал ему. Солдатский организм, привыкший с точностью песочных часов отсчитывать минуты, заставил Шрамника проснуться ровно в срок, и «счастливчик» (если задуматься, теперь – после падения Юго-Восточной – дважды «счастливчик») отправился за объяснениями к Шэддалю. У того, как оказалось, все это время длилось совещание, на котором, среди прочих, присутствовали и Сог с Укрином. Пока Тогин стоял у дверей приемных покоев, он несколько раз слышал знакомые голоса, хотя слов так и не разобрал.

Наконец совещание закончилось и офицеры стали расходиться. Укрин негромко переговаривался с неизвестным «счастливчику» типом, но, заметив Тогина, Клинок оставил собеседника.

– Явись ко мне, как только освободишься, – велел Брат. – Ты ведь у нас теперь десятник без десятки, так?

Шрамник кивнул, поскольку Укрин и сам отлично знал ответ.

– Хорошо. Что-нибудь придумаем.

Вольный Клинок догнал неизвестного типа и продолжал о чем-то говорить.

Тогин же вошел в кабинет к Шэддалю.

Старэгх сидел за массивным каменным столом, уставившись в точку чуть ниже уровня глаз – уставившись так, словно там, в этом невидимом остальным людям центре, скрывается ответ на все вопросы, которые его мучают. Тогин догадывался, что в эти дни Шэддалю приходится очень тяжело – тяжелее, наверное, чем многим из них, потому что на плечах у бывшего сотника, а ныне – старэгха слишком много всего: чужие смерти, чужая боль, чужое поражение. Вернее, даже не так: свои смерти, своя боль, свое поражение. Тогину стало неловко оттого, что он отвлекает этого человека от более важных дел.

Но Шэддаль уже поднял взгляд на вошедшего и указал на стул у стены:

– Садись, десятник.

Тогин опустился на мягкое сиденье, не решаясь откинуться на обитую дорогой материей спинку, чтобы не запачкать ее. Он неловко пошевелился, выпрямляясь, и это было тотчас замечено старэгхом.

– Обернись, – велел он. – Ну же, обернись. Тогин послушно посмотрел через плечо.

– Видишь, материя уже выпачкана. Так что садись так, как тебе удобно, и не смущайся, десятник. В крайнем случае поменяют обивку. После войны, разумеется. Садись как удобно. – Он помолчал и проговорил приглушенно, скорее для себя, нежели для Шрамника: – Ложь, что нет незаменимых людей! Каждый – незаменим. А вот мебели в этом мире всегда будет предостаточно, пока остаются люди. – Старэгх сцепил пальцы в замок и поднял тяжелый, глубокий взгляд на «счастливчика»: – Я благодарю тебя, десятник. За то, что спас мальчика. Если бы Хранитель Хиффлос знал это, думаю, ему было бы легче умирать. Впрочем, я почему-то уверен, что Ув-Дай-грэйс передаст эту радостную весть господину Хранителю. Тогин поднялся:

– Простите, старэгх, я не знал…

– Разумеется, десятник, не знал. Теперь – знаешь. Где сейчас мальчик?

– Спит, наверное. Когда мы пришли, Укрин отправил его на кухню и велел, чтобы его накормили.

– Понятно. Насколько я знаю, весь твой десяток остался в Юго-Восточной?

Тогин склонил голову:

– Да, старэгх. И то, что я здесь…

– … совершенно ни о чем не говорит! – прервал его Шэд-даль. – Будь мудрее, десятник. Это война. То, что ты выжил, не лишает тебя твоей чести, отнюдь. А в том, что ты спас наследника Хранителя, я вижу знак небес. (Пускай даже небеса последнее время редко посылают нам знаки.) Я поручаю тебе заботу о мальчике. Отыщи его и сделай так, чтобы он выжил в круговерти тех событий, которые очень скоро навалятся на нас… Род Хранителей не должен прерваться. Кое-кто твердит, что это просто предубеждения, но я предпочитаю думать по-другому. И потом, зачем рисковать – верно?

– Верно, старэгх.

– Тогда изволь приступить к своим обязанностям, десятник.

– Слушаюсь.

– Ступай.

Вот так вот. А ты уж начал обвинять Хранителя Хиффлоса… Боги, но что мне теперь делать с мальчишкой?!

Тогин по-прежнему считал, что мало подходит на роль наставника. Но оспаривать приказ самого старэгха не собирался. Вот и угодил между двух огней… между трех – остаются еще Укрин с Согом.

Уверенный, что в ближайшее время наследнику Хранителя ничего не угрожает, Шрамник решил навестить Укрина. С подобными неприятными делами он предпочитал не затягивать, развязывая их как можно скорее.

Брата он нашел в кабинете, задумчиво вертящего в руках письменную палочку.

– Значит, так, – начал тот, как только увидел перед собой Тогина. – Поскольку твоя десятка пропала, я выделю тебе новую. Но…

– Но.

– Что? – сбившись, моргнул Укрин.

– Старэгх уже назначил меня. Так что извини.

– Кем?

– Наставником сына почившего Хиффлоса.

– А-а… – Вольный Клинок на мгновение задумался, потом кивнул: – Да, хорошо. В таком случае – удачи, господин наставник.

Поколебавшись, Тогин все же изобразил некое подобие поклона, после чего покинул Брата.

Боги, что же творится с нами?! Клинки играют в странные игры – используя друг друга, становятся сторонниками либо противниками государственной власти! А ведь до этого времени мы никогда не вмешивались в державные дела. Тем более если вставал выбор между Братством и официальными властями. Что же с нами творится?!

Закончив перебинтовывать рану, Шрамник отправился на поиски своего нынешнего подопечного.

Сын Хранителя Юго-Восточной мирно спал на узкой лежанке в кухонной раздевалке. Кто-то заботливо укрыл его теплым одеялом, сложенным вдвое, но во сне мальчику стало жарко и он сбросил его с себя.

Тогин мрачно посмотрел на раскрасневшееся худое лицо, на драную одежду.

Они с Тэссой еще в самом начале решили, что обойдутся без детей. «Может быть, когда-нибудь позже, но не сейчас». Тогин всегда испытывал смешанные чувства при общении с этими созданиями, словно они – некая третья категория людей, не мужчины и не женщины. Слишком искренние, слишком злобные, слишком непосредственные. Разумеется, у богатых все совсем по-другому: няньки и воспитатели делают детей правильными, и родителям не приходится страдать от еженощных воплей младенца или беспокоиться о том, где пропадает мальчишка, когда на дворе уже глубокая ночь. Но это – у богатых, а Тогин чаще сталкивался с другими – с босоногими замурзанными демонятами, шныряющими по рынку; с тощими девочками, торговавшими собой в узких переулках и готовыми в случае необходимости выцарапать «гнилому клиенту» глаза. И он не желал множить ни тех ни других. Может быть, когда-нибудь позже, но не сейчас.

И вот – его назначили наставником. Боги порой выказывают удивительно тонкое чувство юмора.

Мальчик словно ощутил на себе тяжелый взгляд Шрамника. Он вздрогнул и раскрыл глаза.

– А, это ты… – сонно протянул «подопечный». – А мне приснился такой дурацкий сон… – Взгляд мальчика заметался: тот наконец понял, где находится. – Как?.. Почему?..

Он замолчал, кусая кулак и морщась, чтобы не заплакать. Удивительно: его одногодки наверняка бы разревелись. Наверное, сказывается воспитание отца.

– Мы можем уйти отсюда? – сдавленным голосом спросил мальчик. – Куда-нибудь, лишь бы не здесь… Тогин так ничего и не понял, но кивнул:

– Пойдем.

Они вышли из кухни и остановились в коридоре. Только сейчас Шрамник понял, что ему некуда идти, ведь его еще не определили ни в одну из казарм. Ну а мальчику – тем более некуда податься.

Тогин посмотрел на своего маленького спутника. Тот лишь сейчас дал волю слезам – видимо, не мог больше сдерживаться.

– Поплачь, – сказал Клинок. – Иногда помогает. Лучше не сдерживаться.

«Подопечный», рыдая, отмахнулся:

– Не понимаешь! Там – кашевары. Не мог же я при них… Шрамник промолчал.

– О! – воскликнули у него за спиной. – Ну-ка, посмотрим, что тут у нас.

– Господин Дулгин! Вы знаете? про папу?..

Лысый щурящийся мужчина кивнул:

– Слышал, Гайхилл. Мне искренне жаль, что он погиб. Но, может быть, тебя немного утешит то, что он храбро сражался. Твой отец многим дал возможность спастись.

Эх, господин Дулгин, все всегда твердят одно и то же: он храбро сражался. Но я по своему опыту знаю – это совсем не утешает тех, кому говорят подобные слова.

– Спасибо, – сказал Гайхилл. – А что мне делать теперь?

Мужчина сморгнул:

– Пойдем, я устрою тебя в лазарете. Там, правда, тесновато… Но много раненых, и поневоле приходится терпеть.

– Простите, господин Дулгин, но старэгх велел мне заботиться об этом мальчике, – вмешался Шрамник.

– Н-да? Ну что же, тогда мое приглашение распространяется и на вас, господин…

– Тогин.

– Очень приятно. Пойдемте – если, разумеется, у вас не было на этот счет никаких других мыслей. Клинок покачал головой:

– Не было. Моя казарма сейчас находится южнее, и там вряд ли можно разместиться с удобствами.

– Н-да, – протянул лекарь. – Тогда – идемте. По дороге он рассказывал:

– Очень много раненых. Не справляемся, просто не справляемся. Местные лазареты не приспособлены для таких количеств. Н-да.

Они спустились на несколько этажей ниже и очутились в череде комнат, пропахших болезнями. На лежанках и даже на полу – лежали раненые. При виде их Тогин искренне удивился: и это называется «много»? Здесь ведь в основном попавшие сюда еще до штурма Юго-Восточной – отосланные из-за того, что тамошние лазареты были переполнены. Ну и плюс те, кто добрался сегодня сюда будучи раненным. И все равно – особенно тяжелых случаев нет. Что же будет через несколько дней, когда зумины примутся за Северо-Восточную?

В это время в лазареты вошел низенький взволнованный человечек. Не обращаясь ни к кому конкретно, он воскликнул:

– Представьте, господа, они начали копошиться у Юго-Западной. Похоже, эти дикари настолько поверили в свои силы, что решили сегодня же взять вторую башню.

Это у них вполне может получиться, – подумал Тогин.

– Ну так что же, господин Дулгин, вы, кажется, собирались показать нам места для прооперированных?..

/смещение – взвившееся в воздух золотое знамя/

– Кто-нибудь способен объяснить мне, что же там происходит? – раздраженно пробормотал Талигхилл, наблюдая затем, как суетятся рядом с Юго-Западной маленькие фигурки.

Окружающие благоразумно промолчали.

…До сегодняшнего дня все походило на махтас и потому было знакомо ему. Сегодняшний день взломал ограждения привычности. Хумины просто не могли швырнуть в стену это – то, что взорвалось там, разломав кладку, – они не могли так яростно и самозабвенно атаковать, они не могли… Но они смогли. Теперь они, похоже, собирались приняться за Юго-Западную.

– Не уверен, но мне кажется, что у нас дела неважные, – заметил Тиелиг. – Нашим врагам очень успешно дается эта кампания.

– Одна башня – еще не показатель, – произнес кто-то из офицеров.

– Вы считаете? А ведь до сих пор ни одна из башен не бывала захвачена врагами.

– Это все, несомненно, очень интересно. – Господин Лумвэй потер переносицу и сощурился, вглядываясь в копошение внизу. – Но скажите, откуда у них такие катапульты и такие снаряды? Наши многочисленные шпионы, насколько мне известно, никогда не докладывали ни о чем подобном.

– Верно, – подозрительно легко согласился Тиелиг. – Однако учтите, что не так давно наши «многочисленные шпионы» были вырезаны – спаслись лишь немногие.

– Но подобные изобретения невозможно скрывать так долго. Рано или поздно они обязательно станут известны всем. – вступила в разговор Тэсса.

– Простите, госпожа, но как долго? – Верховный выдержал паузу, чтобы дошло до всех. – В этом-то вся суть.

– Вы считаете, они додумались до всего этого вчера или позавчера? – Голос Талигхилла был угрожающе спокоен. – Гениальное прозрение, да?

– Скорее Божественное откровение, Пресветлый, – вполне серьезно заявил жрец Ув-Дайгрэйса. – Не больше и не меньше.

– Верится с трудом.

– Тем не менее… Наш Хранитель наблюдателен, и он верно отметил, что у хуминов появился новый Бог. Пресветлый покачал головой:

– Все в мире жрецы норовят объяснить с божественных позиций. Весьма удобный способ.

– Здесь я с вами полностью согласен, Пресветлый – В голосе Тиелига прозвучала едва скрытая ирония. – К тому же порой – единственно верный способ. Вот как сейчас, например.

– Вам известно нечто конкретное? – заинтересованно спросил правитель.

– Нет, ничего конкретного – в том значении, которое вы вкладываете в эти слова, Пресветлый. Но мне – достаточно.

– Не поделитесь?

– Простите – нет.

– Смотрите! – воскликнула Тэсса. – Они что-то волокут со стороны старого лагеря. Какие-то рамы!

Тиелиг подобрался и напрягся, как леопард в засаде, заметивший приближающихся павианов. Некоторое время он молча глядел на хуминов и их приготовления, потом резко вскинулся и повернулся к Хранителю:

– Немедленно закрыть ворота подземного коридора! И никого из Юго-Западной сюда не впускать!

Господин Лумвэй непонимающе уставился на жреца'

– Что вы сказали?

– Вы слышали, что я сказал, – жестко произнес Тиелиг. – Сделайте это как можно скорее, потому что иначе все мы сегодня же вынуждены будем пролить кровь. Поторопитесь!

Хранитель недоверчиво посмотрел на Талигхилла:

– Что прикажете, Пресветлый?

Правитель задумался на несколько секунд, потом кивнул'

– Выполняйте. В крайнем случае, они смогут запереть промежуточные ворота – и тем самым спасутся. Если, разумеется, Юго-Западная падет

– Сегодня же, – мрачно заверил его Тиелиг. – Сегодня же. Возможно, даже до заката.

/смещение – кровавый взгляд свирепого солнца/

– До темноты никак не успеем, – сообщил Енг Цулан. – Что прикажешь: ждать до завтра или все же начинать?

– Начинать, – велел данн. – Немедленно.

Вслед за своим офицером он покинул шатер, чтобы лично посмотреть на происходящее

Ну что же, следовало признать: рамы изготовили на удивление быстро. Теперь туда, на растянутые сеткой веревки, покрытые сверху холстинами, укладывали смесь из сухих листьев ша-тсу и некоторых других растений. Ша-тсу было мало, сюда ушел весь остаток. Но должно сработать.

Охтанг вопросительно посмотрел на небо: то ли ждал от Берегущего подтверждения, что идея Собеседника принесет успех, то ли просто проверял, не собирается ли дождь. Дождь оставался единственной помехой, которую невозможно предотвратить.

Туч не было. Правда, край неба уже стал сереть – словно обугливающийся листок, в центр которого упала шальная искра; темнело, расплываясь к верхушкам скал ущелья и к Коронованному. Небесный купол оставался безоблачным. Данн предпочитал расценивать это как хороший знак.

Рядом, чуть в стороне от рам, стояли одетые в легкие кожаные доспехи воины. У каждого было по большому, но облегченному щиту, которыми им предстояло закрываться от стрел противника. Кстати, Охтанг не сомневался, что после случившегося с Юго-Восточной в Юго-Западной станут применять не только обычные стрелы и болты – скорее всего, польется масло. Ему казалось, он даже чувствует в воздухе характерный раскаленный запах (хотя, разумеется, запах не бывает раскаленным, а масло, даже нагревай его сейчас в башне, вряд ли пахло бы здесь, внизу).

Раскладывать листья закончили с наступлением сумерек. Для этого пришлось освещать территорию факелами. По приказу Брэда их установили в подставках-треногах на большом расстоянии от рам. Меньше всего он хотел бы, чтобы какая-нибудь искра раньше времени угодила на ша-тсу.

Наконец данну доложили, что все готово и можно начинать. Он подтвердил: можно, – и люди зашевелились, разбиваясь на группки и подходя к рамам.

В это время на его плечо опустилась чья-то рука – необычайно тяжелая, словно вырезанная из камня.

– Данн, появился твой человек.

– Что? – Он повернулся и, не скрывая раздражения, посмотрел на Собеседника. – Какой мой человек?

– Думаю, будет лучше, если ты взглянешь на него сам. Он утверждает, что знает нечто очень важное.

ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ

– И?! – раздраженно спросил господин Шальган, – Что же дальше?

Мугид развел руками:

– Завтра, все завтра. Сегодня, к сожалению, слишком поздно. Вам пора кушать и отдыхать, господа.

– Минуточку. – Это встал со своего места Данкэн. – Минуточку, господин повествователь. Мне кажется, пора кое-что прояснить.

Все повернули головы в его сторону, а я с отстраненным интересом подумал: ну-ка, ну-ка, неужели он наконец решил сыграть в открытую?

Понятно, когда на тебе – ответственность за жизни многих десятков людей, поневоле начинаешь проще относиться к проблемам такого рода.

– Я хотел бы раз и навсегда выяснить, что вы делаете для того, чтобы мы могли отсюда выбраться, – резко и холодно заявил журналист. – Будьте так добры ответить на сей раз без увиливаний.

Мугид вздохнул и посмотрел на Данкэна, как смотрит отец на ребенка, требующего немедленно и правдиво рассказать, откуда берутся дети.

– Разумеется, без увиливаний, – заверил он. – Делаю все возможное. Но к моему огорчению, связаться с конторой спасателей я не могу – сломался передатчик.

Генерал возмущенно фыркнул, господин Валхирр привстал, собираясь протестовать. Мугид покачал головой:

– Дайте же мне договорить, уважаемые! Да, я не могу связаться со спасателями. Но я сделал это позавчера и уверен – они в самом скором времени должны прибыть. Так что причин для беспокойства…

Он продолжал говорить, но я уже не слушал. Я видел: повествователь лжет. Но – зачем?!

И вдруг я понял: ловушка! Нужно уходить. Немедленно. Это затишье – перед грозой, и молнии этой грозы – я был уверен – уже нацелены в меня. Стоило вспомнить о тех, кто был здесь до меня…

Бежать. Но – как? Что-то ворочалось на задворках сознания, что-то такое, позабытое мною впопыхах, а теперь очень важное и нужное. Что? Что?!

Мысли не желали подчиняться, сворачивая в одном направлении: поесть. Оно и понятно, ведь сегодня днем я вместо того, чтобы пообедать…

– Повторяю! – властно и убедительно произнес повествователь. – Причин для беспокойства нет. Никаких. Абсолютно.

Он взглянул на журналиста, и Данкэн, сохраняя на лице каменную бесстрастность потерпевшего поражение, отступил.

– Если вопросов на сегодня больше не осталось, извольте – прошу всех ужинать. Мы вышли из комнатки.

– Что с тобой? – Это, разумеется, была… Здесь я запнулся – никак не мог вспомнить, как же зовут девушку. Проклятие!

– Ничего, Тэсса. Все в порядке. – Ну вот, вспом…

О демоны!!! Опять!

Я схватился за голову и закусил губу, чтобы не закричать. Мне стало невыносимо страшно и захотелось оказаться как можно дальше от этой гостиницы, от этих людей, от этой войны, от необходимости принимать решение, обрекая тем самым на смерть своих солдат, подальше от всего… от всего…

– Что с тобой? – повторила она. – Кажется, тебе стоит лечь и как следует отдохнуть.

– Д-да, – запинаясь, выговорил я. – Конечно, ты права. Но сначала я все-таки схожу поем.

Остальные, к счастью, торопились в Большой зал и поэтому не были свидетелями нашего диалога. В противном случае, думаю, мне вполне могла грозить смирительная рубашка (если таковая имелась в медарсенале «Последней башни»).

За столом я старался вести себя как можно нейтральнее, почти не говорил и смотрел преимущественно в собственную тарелку. Никто, кажется, так ничего и не заподозрил.

Но это уже не имело значения. Я знал, что болен, и знал, что не могу довериться здесь ни единому человеку. Потому что в этом случае они меня наверняка поместили бы в гостиничный лазарет, а мой багаж подвергся бы осмотру. Даже Карна (а тем паче – Данкэн) не стали бы укрывать меня, если б заподозрили во мне душевнобольного. Следовательно, я должен был действовать в одиночку, и действовать быстро (проявляя свойственную большинству психов находчивость и осторожность).

Но нужно успокоиться. И поразмыслить над тем, что же мне делать. Понятно – бежать! Но как?

Закончив ужинать, я отправился к себе с твердым намерением не засыпать прежде, чем что-нибудь придумаю.

И вот тут-то обнаружил на столе оставленный еще утром сверток.

Ах да! книга «академика». Ну что же, поглядим.

Я развернул и оторопело уставился на уже знакомый мне заплесневелый фолиант.

Ха! И еще три раза – ха! Похоже, до слуг ту кучу мусора, что я нашвырял, когда выбирался… – интересно откуда? – в общем, ту кучу мусора до слуг обследовал еще кое-кто. И мне кажется, я знаю – кто.

Но если честно, я был полностью на стороне господина Чрагэна. Уже одно то, что он стал причиной беспокойства нашего невозмутимого повествователя, делало «академика» в моих пристрастных глазах героем.

Потом я сообразил, что недавно переведенный листок – отсюда же, из этой книжки, – увязал с этим беспокойство о пропаже со стороны Мугида и заинтересовался. Что же особенное в нем, в этом фолианте?

Раскрыл и стал переводить.

… Позднее, ближе к рассвету, я наконец понял, что же такое важное позабыл. Закрыл книгу, блокнот с переводом и уснул спокойным сном… сумасшедшего, который отыскал черный ход из своего персонального дурдома. Конечно, мне не хватало еще ключа, но я был уверен, что отыщу подобную малость. Обязательно отыщу.

ДЕНЬ ТРИНАДЦАТЫЙ

Я спал мало, но, проснувшись, чувствовал себя бодрым. Сегодня был особенный день, и это витало в воздухе, как сладкая пыльца во время весеннего цветения.

Не дожидаясь, пока заявится слуга, я поднялся и направился в Большой зал. Предварительно, разумеется, ненадежнее спрятав книгу вместе с блокнотом.

Постепенно собрались и остальные Господин Чрагэн, мой загадочный заказчик перевода, как и в прошлый раз, старался не показывать, что нас связывают общие дела. Я, впрочем, не сердился. У каждого свои причуды, а эта, помимо прочего, имела под собой определенные основания. Думаю, если бы Мугид узнал о том, что книга все это время находилась у «академика»… и что я ее переводил… Одним словом, я и сам не горел желанием дать знать всему миру, что имею отношение к Мугидовой пропаже.

По уже заведенному порядку после завтрака все мы спустились в повествовательную комнатку. По дороге Карна сделала попытку справиться о моем здоровье, но я ответил туманно, хотя и хотел бы сказать ей совершенно другие слова. Тем не менее мой план требовал иного, и я вынужден был следовать задуманному, чтобы все прошло как нужно.

Данкэн в очередной раз – не надоедает же человеку! – стал требовать от Мугида «конкретики», но на него шикнул генерал, мол, давайте-ка лучше узнаем, что же случилось дальше.

Повествователь оглядел свою аудиторию, спокойно кивнул и сказал, что, пожалуй, начнет.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТНАДЦАТОЕ

Пожалуй, стоит начать, – подумал Обхад, наблюдая, как на небе проклевываются дыры звезд. – Не держать же их здесь до ночи.

Ятру бесстрастно сидели у костра и молчали, глядя на пламя. Обделенный был рядом с ними и, кажется, совершенно не беспокоился о своей участи. Джулах по-прежнему спал в шалаше.

Но Ха-Кынг до сих пор не пришел. Это было странно. Начинать без него Обхаду не хотелось, да он и не знал, если честно, – с чего.

Разумеется, вождь не обязан являться по первому же зову… а все-таки.

В это время за спиной кто-то пошевелился, нарочито громко, словно проявляя уважение к Обхаду, не способному услышать приближение ятру

– Я пришел, – сказал Ха-Кынг, ступая в освещенный пламенем костра круг. – Мне уже все известно.

Тысячник поднялся и сурово (по возможности) посмотрел на горца.

– Твои люди позволили этому, – кивок в сторону Обделенного, – невозбранно ходить здесь

– Позволили. – Ха-Кынга обвинения Обхада не смутили. – Это моя ошибка. Однако на нем – печать Богов.

– Боюсь, что это – подделка. Шпион хуминов. И до тех пор, пока он не подвергнется проверке, он останется под подозрением.

– Но как ты можешь проверить? Он ведь Обделенный. Однако у тысячника было вдосталь времени, чтобы подумать над этим вопросом.

– Заберите его в свой поселок. И не спускайте глаз до тех пор, пока война не закончится. Ха-Кынг покачал головой:

– Это невозможно. Обделенный не должен жить с людьми, иначе печать Богов ляжет на весь поселок.

Показалось или человек у костра на самом деле иронически взглянул на тысячника?

– В таком случае он будет жить с нами, на Коронованном, – непреклонно заявил Обхад. – И пускай несколько твоих людей постоянно наблюдают за утесом, чтобы этот Обделенный, часом, не обделил нас своим присутствием.

– Да, – просто кивнул Ха-Кынг. – Так будет.

– Благодарю. – Тысячник присел к костру и пристально досмотрел в глаза своему пленнику. Ну-ка, что ты сделаешь теперь?

Горцы поднялись и по знаку своего предводителя исчезли, в сумерках. Последним ушел Ха-Кынг, прощально кивнув задумчивому Обхаду.

Тысячник некоторое время посидел, размышляя над непонятными обычаями. Потом подошел к краю утеса и взглянул «На дно ущелья. Еще раньше Обхад заметил приготовления хуминов у Юго-Западной, но все же как-то не верилось, что те собираются сегодня же взять штурмом вторую башню. И тем не менее что-то они там делали… А уж колокола звонили сегодня пуще обычного.

Обхад вернулся к костру, присел. Обделенный хранил молчание, как скряга – свое золото. Глядел в раскаленные уголья, ворошил их посохом.

Позади в шалаше зевнул, поднимаясь, Джулах.

В молчуне, сидящем напротив Обхада, наметилась неуловимая перемена. Он не поменял ни положения тела, ни выражения лица, но – внутри словно напрягся.

– У нас – гость, – не оборачиваясь, бросил тысячник.

– Вижу, – спокойно сказал жрец. – Кто такой?

– Местный умалишенный. Хотя я подозреваю, что на самом деле – искусный артист.

– Все может быть. Разговаривает?

– Горцы сказали – нет.

– Что в ущелье?

– Юго-Восточная пала. Юго-Западную, кажется, собираются сегодня штурмовать. Безрассудство.

– Как знать… – Джулах все это время стоял за спиной Обхада и вдруг быстрым рассчитанным движением ударил его по затылку. – Как знать, – сказал он уже совсем другим тоном. – Как знать.

Обделенный медленно поднялся с земли и блеснул в сумраке белками глаз:

– Что теперь?

Не отвечая, Джулах присел и сжал запястье тысячника – проверял пульс.

– Жив, – проговорил почти довольно.

– Добить его, – предложил Обделенный. Джулах покачал головой:

– Ни в коем случае. Он в большей степени пригодится нам живым. Сейчас…

Он сбегал в шалаш, принес оттуда свой дорожный мешок и достал из него небольшой пузырек. Откупорил и влил жидкость в рот Обхаду

– Но он же не проглотит…

Джулах только отмахнулся.

– Собирайся, – приказал он, вкладывая пузырек обратно в мешок. – Нужно торопиться – покамест не поставили дозоры, как обещал Ха-Кынг. Все выведал? Получится уйти?

Обделенный уверенно кивнул.

– Тогда – в путь, – велел Джулах.

Они скользнули во тьму по тропке, спускаясь к подножию Коронованного, оставив на поляне догорающий костер и безжизненного Обхада.

/смещение – неожиданный удар по голове, в глазах зажигаются огни/

Голова страшно болела, раскалывалась от колокольного звона, но Талигхилл не уходил. Он должен быть здесь и сейчас.

Тощий звонарь с вислой губой, разделенной пополам старым шрамом, отдал ему свои затычки и время от времени, когда выдавалась пауза в разговоре, уважительно поглядывал на правителя. Выдерживать такой гул было непросто.

Все остальные – и Тэсса, и Хранитель, и Тиелиг – удалились, что, честно говоря, принесло Талигхиллу только облегчение. От внимательных глаз все того же жреца вряд ли укрылось бы состояние, в котором находился сейчас Пресветлый, – смесь растерянности, досады, неуверенности и еще демоны ведают чего. Война неожиданно для Талигхилла вплотную приблизила свое оскалившееся лицо и смеялась, глядя в его расширенные зрачки. Уже стемнело, но он различал в свете горящих огней мельтешение фигурок в окнах и проемах бывших балконов Юго-Западной. Фигурки, сцепившись друг с другом, валились вниз и летели неоперившимися птенцами грифов, чтобы тяжело упасть на дно ущелья, так и не расправив крылья. Иногда начинало казаться, что колокола звонят лишь затем, чтобы заглушить крики людей, которые внезапно, в одночасье, сошли с ума. Тиелиг утверждал: дело в какой-то там травке, горение ее вызывает у вдохнувших необычный прилив сил. Но какая, по сути, разница? Главное – результат. В течение суток пали две башни, две из четырех, считавшихся ранее непобедимыми.

Но ты ведь ожидал чего-то подобного. Ты ведь знал, что этим, в конце концов, все и завершится.

Да! Но не так скоро!

Тощий звонарь отошел от колоколов, за ним оставляли канаты и другие. А в Юго-Западной продолжали звонить, пускай даже в Северо-Восточной разговор тоже прекратили.

– В чем дело? – резко спросил он. – Почему… Вислогубый пожал плечами:

– Несут какую-то чушь. Видимо, дорвались посторонние… люди.

«Люди» он произнес с некоторой заминкой, и Талигхилл его понял. Вряд ли дорвавшиеся были людьми в подлинном значении этого слова.

Он вернул затычки звонарю, поблагодарил и повернулся к ущелью, чтобы продолжать смотреть на происходящее там.

Возможно, завтра нас ждет та же участь. В этом случае, кстати, мои опасения насчет того, что хумины найдут тропы и обойдут ущелье, окажутся безосновательными. Следует приготовиться к самому худшему.

Хотя он и понимал, что приготовиться к такому нельзя. Разве что прямо сейчас объявить отступление. Ведь и так, считай, пятая часть армии, приведенной в Крина, полегла. А времени они почти не выиграли.

И именно поэтому отступление сейчас будет бессмыслицей. Точно с таким же успехом я могу оставаться здесь – поражение завтра или послезавтра, не все ли равно? Разумеется, если подходить с позиций махтаса. В жизни (в легендах – поправил он себя) иногда случаются чудеса и в самый последний момент является избавитель-герой. Но легенды, к сожалению, не похожи на действительность.

– Позови Тиелига, – велел он Джергилу.

Тот покорно кивнул и направился вниз. Храррип, находившийся на лестнице, переместился и занял место своего товарища.

Тем временем из некоторых окон Юго-Западной протянулись к звездам в мольбе о помощи ладони пламени. Неуклюжие птенцы продолжали свои попытки улететь. Колокола наконец замолчали.

– Самое удивительное, что падальщики до сих пор не покинули Крина, – невозмутимо заметил Тиелиг, встав рядом с правителем и прислоняясь, как и он, к камню бойницы. – А ведь гвалт здесь стоит знатный.

Талигхилл посмотрел на жреца, и тот осекся, отводя, взгляд:

– Да, верно, Пресветлый. Страшно. И тебя ведь не утешит то, что все они обретут покой в краю Ув-Дайгрэйса, не так ли?

– Но ведь доказательств нет, жрец, – неожиданно для самого себя произнес Талигхилл. – Нет доказательств, что на самом деле где-то существует этот край.

– Доказательства нужны тем, в ком недостаточно веры, Пресветлый. Но даже сомневающимся даруется возможность попасть в край Бога Войны, если их деяния окажутся угодны Ув-Дайгрэйсу.

Правитель покачал головой:

– Слишком напыщенно звучит, уж не обессудьте, Тиелиг.

– Да, иногда прорывается, простите, – пробормотал он, имея в виду то ли свое пафосное высказывание, то ли то, что позволил себе обращаться к Пресветлому на «ты».

– Ничего… Да, а что станется с теми, чьи деяния не окажутся «угодны»?

– Родятся заново, – пожал плечами жрец Бога Войны. – Общеизвестная истина.

– Истина ли?

– Боюсь, получить доказательства, которые вас полностью бы удовлетворили, вы сможете, лишь умерев.

– Не исключено. И кажется, у меня очень скоро появится шанс, как считаете?

– Сомневаюсь, – покачал головой Тиелиг. – Вряд ли они привезли с собой много лепестков ша-тсу. Это – редкая штуковина, так что некоторое время вам еще придется помучаться теологическими сомнениями.

– Подольше бы, – проворчал Пресветлый. – Значит, думаете, нам пока ничего не угрожает?

– Почему же? Угрожает. Только не дым желтых лепестков ша-тсу.

– Что же тогда?

– Завтра узнаем, – пообещал жрец. – Возможно, у них и не осталось больше никаких трюков. А может, кое-что и имеется в запасе. Увидим.

– Благодарю, вы великолепно умеете обнадеживать.

– Для обнадеживания, полагаю, у вас хватает рабов, правитель.

– Верно. Ну что же, благодарю за правду.

– Всегда к вашим услугам. – Тиелиг откланялся и покинул колокольню.

Спускаясь вниз по крутым каменным ступенькам, он задумчиво постукивал пальцами по рукоятям ножей, выглядывающим из чехлов нарага. Хотя голова верховного жреца была занята мыслями, далекими от окружающего, он отметил бледность лица предводительницы Братьев; та вежливо кивнула Тиелигу и стала спускаться вместе с ним, стараясь незаметно приотстать от нежеланного спутника.

Наконец ей это удалось, и она свернула на этаж, где размещались комнаты – ее и Кэна. Миновав свою дверь, Тэсса постучалась в соседнюю; и нервничала, дожидаясь позволения войти. Она вообще стала нервной после того случая.

Брат сидел на кровати и правил лезвие тонкого волнистого меча – настолько тонкого, что кое-кто из простых даже не принимал его всерьез. Мол, что можно сделать этакой палкой, она же сломается после первого настоящего удара. Кэн, как правило, на такие реплики не отвечал. Простые и есть простые.

– Привет, – сказала воительница. – Кажется, у нас могут возникнуть неприятности.

Вольный Клинок не замедлил движений, и оселок продолжал так же размеренно скользить по волнистому лезвию меча.

– Что ты имеешь в виду?

– Если правитель решит, что оставаться опасно, он постарается сбежать. Сегодня же ночью. Кэн покачал головой:

– Думаю, мы заметим. Разве что если он сделает это в одиночку. Но тогда – какой смысл? Без армии ему все равно не выиграть этой войны.

– Возможно, ему просто захочется сохранить свою жизнь.

– Тогда бы он остался в Гардгэне, – резонно заметил Брат. – Я не думаю, что честь значит для него меньше.

– И все-таки нам следует быть начеку.

– Обязательно будем. Да что толку? Попробуешь его остановить? У Пресветлого хорошие телохранители. И если честно, тогда это уже потеряет всякое значение. Одной своей попыткой к бегству он сломает дух войска, и так подорванный событиями последних дней.

– Великолепно! Тогда что же нам делать? – Воительница постаралась скрыть охватившее ее раздражение. В конце концов, Кэн мог бы что-нибудь посоветовать!

– Молиться Ув-Дайгрэйсу. – Вольный Клинок пожал плечами. – Что же еще? Мы ведь знали, на что шли. Недаром Братство очень долгое время старалось не подписывать контрактов с государством. Именно-потому, что оно способно в любой момент предать.

– Но мы подписали! – воскликнула Тэсса. – Обратной дороги нет. Нужно что-то делать!

– Я ведь сказал что. Молиться.

– Демоны! Кэн, ты ведь тоже стремился к этому! Ты ведь тоже хотел, чтобы «счастливчики» оказались на воле!

– Тогда они еще не были «счастливчиками», – медленно проговорил Брат. – А Кэн был совсем другим человеком. Какая, в общем, разница? – добавил он. – От нас сейчас уже ничего не зависит. Ситуация такова, что наши действия ничего не решат, какими бы они ни были. Вернее, решить, конечно, могут, но лишь ухудшив положение.

– Скажи, тебе так надоело жить?

– Так – надоело, – с нажимом произнес Брат. – А по-другому пока не получается. Или – уже. Не знаю. Тэсса покачала головой:

– Мы попадали в передряги и покруче, чем эта. И никогда не отчаивались. Так почему же теперь?..

– Все изменилось. – Кэн отложил оселок и посмотрел на лезвие, проверяя его состояние. – Братства больше нет, нет в том виде, в котором оно существовало все эти годы. Братство мертво, Тэсса. Мы убили его.

– А кто же тогда, по-твоему, все эти люди вокруг, которые пошли сюда вместе с нами? Чужаки? Он невозмутимо взглянул на нее:

– Зачем же «чужаки»? Совсем нет. Но это и не Братство Вольных Клинков, каким оно было изначально. Нас слишком много собрано в одном месте, и мы слишком разные и… слишком враждебно относимся друг к другу, чтобы Братство могло выжить. Эта общность людей еще будет существовать (если мы переживем войну), но уже никогда снова не станет тем, чем была.

Он знает?

– И не пытайся оживить мертвеца. Все известные мне истории о подобных вещах заканчивались одинаково плохо. – Кэн вложил меч в ножны и посмотрел в лицо воительнице. – Сегодня решающая ночь. Если Пресветлый захочет сбежать, позволь ему совершить это. Мы попробуем выжить и без него.

– Не обманывай себя. Если хумины сделают с нами то же, что и с Юго-Западной, мы просто сойдем с ума и перегрызем друг другу глотки.

Кэн невесело усмехнулся:

– По крайней мере, будем знать, что сделали это по принуждению, а не добровольно.

Тэссе впервые за очень долгое время захотелось закричать дурным голосом и швырнуть в Брата чем-нибудь тяжелым. Он был совершенно невыносим!

– Мне кажется, у тебя депрессия, – сообщила она. – Попробуй с этим справиться, все-таки ты руководишь людьми. Воительница поднялась, чтобы уйти.

– Видят Боги, ты так ничего и не поняла.

Последнее слово, само собой, осталось за ним.

/смещение – круглые отсвечивающие глаза хищника во тьме/

Лазарет Северо-Западной располагался внизу, почти над самым туннелем, связывавшим ее с южной башней. Поэтому сегодня здесь было шумновато.

Мабор передернулся, как от сильного холода, порой пробирающего на рассвете так, что поневоле шаришь рукой в поисках чего-нибудь, чем можно укрыться. В Могилах, как правило, рука ничего не находила.

Трепач выглядел неважно. Он всегда был хилым. А рудники не добавляют здоровья.

– Ха! – сказал он, глядя на Мабора. – Кого я вижу! Тебя таки признали бешеным и направили сюда, чтоб усыпить. Я всегда говорил, что этим закончится.

– Заткнись, – беззлобно велел ему тот. – Кажется, тебе стоило укоротить язык, а плечо оставить на месте. Трепач хмыкнул:

– Что ж ты не подсказал тем ловкачам? Надеюсь, стервецу, который стрелял в меня, не удалось разминуться с Ув-Дай-грэйсом. ^ Я тоже надеюсь.

– Что говорят лекари?

– Эй, Мабор, если бы я не знал тебя, я бы решил, что ты явился справиться о моем здоровье! Бешеный ухмыльнулся:

– Но ты ведь знаешь меня, Трепач. Грядут великие дела, и я желаю выяснить, когда ты сможешь к нам присоединиться. Ты же не намерен пропустить самое интересное, а?

«Счастливчик» пошевелил здоровой рукой:

– Не хочется тебя разочаровывать, но – увы. Вам придется веселиться без меня.

– Трехпалый велел… Трепач покачал головой:

– Плевать, что велел Трехпалый. Без руки я вам не очень-то сгожусь, да?

– Что значит «без руки»?

– Заражение крови. «Бешеный Трепач» – как тебе такое будущее? Мне – не очень. Поэтому я сказал, чтоб резали.

Через час-другой, как только освободится костоправ – примутся. Вижу, для тебя это сюрприз, – добавил он, глядя на омрачневшее лицо Мабора.

– Еще бы, – ответил тот. – И никаких других способов? Никакой надежды?

– Откуда ты понабрался таких слов, Бешеный? – удивленно спросил Трепач. – «Надежда»! Вот что бывает с теми, кого делают заместителями десятников.

– Ты, Трепач, наверное, даже перед смертью будешь молоть языком, – скривился Мабор.

– Не знаю, – серьезно сказал «счастливчик». – Поживем – увидим.

– Ладно, сачкуй, отлеживай бока, – проворчал Бешеный. – Кстати, – уже от двери добавил он, – Умник тебе привет передавал.

Покинув лазарет, Мабор хотел было идти в казармы, но что-то заставило его спуститься ниже, к комнате, в которую выходили двери подземных коридоров; один из них соединял Северо-Западную с Юго-Западной, второй – вел наружу. Сейчас двери в южную башню охраняли хмурые солдаты. Они подозрительно уставились на «счастливчика», когда тот вошел, и не спускали с него глаз.

За большими двустворчатыми дверьми кричали. Что – не разобрать; да скорее всего, в тех словах смысла и не было, так – набор словосочетаний, родившихся в воспаленных, «сбрендивших» мозгах. Кто-то отчаянно стучал кулаками и просто выл. Здесь эти звуки были громче, нежели в лазарете – там они приглушались несколькими каменными стенами.

– Аведь среди них может быть и кто-нибудь нормальный, – бросил Мабор солдатам.

Тотчас в дальнем конце зала вышел из тени угрюмый седовласый мужчина (вероятно, десятник) и направился к Бешеному.

– В чем проблемы? – пророкотал он, приблизившись. – Я тебя спрашиваю!

– Ни в чем! – огрызнулся Мабор. – Тебе-то что за дело?

– Слушай, умник! Меня поставили сюда как раз для того, чтобы подобные тебе не совали свой нос в то, в чем они ни демона не понимают. Вас тут, таких доброхотов, уже было выше крыши. Ходите, понимаешь, подзуживаете! А приказ однозначный: не открывать! Все ясно?

Мабор покачал головой:

– Не все. Не ясно, с какой такой дозволенности ты так со мной разговариваешь, а?

Он чувствовал, что нарывается на неприятности, но ничего не мог с собой поделать. Хотел этих неприятностей, хотел наконец набить кому-нибудь морду и погасить тем самым ярость, закипавшую в нем. Ему нужна была разрядка, и сейчас тренировочного зала для этой разрядки явно не хватило бы. Мало почувствовать, как дрожит под ударами деревянная кукла, мало видеть летящие во все стороны щепки – им все равно не заменить крови и сдавленного крика жертвы.

Мабор пошевелил руками, встряхиваясь, как леопард перед броском.

– Вот вы где! – сказали у него за спиной. Бешеный медленно обернулся. Шеленгмах покачал головой:

– Сегодня я намерен провести смотр боевых качеств десятки, так что извольте отправиться в казармы и озаботиться подготовкой к оному смотру.

– Я могу идти?

– Идите, – отпустил его Трехпалый. Бешеный ступил на лестницу, его колотило от ярости, которую так и не удалось унять.

– Не завидую, – сказал угрюмый начальник караула. – Тяжелый случай.

– У вас тоже участок не из легких, – отмахнулся Шеленгмах.

– Верно. Постоянно кто-нибудь да норовит открыть ворота. А все-таки, почему с ними возитесь? – Вероятно, имелись в виду «счастливчики». – Неужели нельзя было отказаться?

– А их куда? – спросил Трехпалый. – В расход, что ль? Ничего в них особенного нет, люди как люди, только со своими завихами. Так после того, что они пережили, каждый будет с завихом.

– Ну, на рудники просто так не попадают.

– И это верно, – согласился десятник «счастливчиков». – И это верно.

Дальше Мабор подслушивать не решился. Он отправился в казармы, чувствуя, как постепенно унимается внутри ярость.

Вдруг ярость вспыхнула с новой силой – по лестнице шла Тэсса. Долгое мгновение Бешеный взвешивал, нападать на нее или не стоит; в конце концов решил погодить и продолжил свой путь наверх.

Воительница даже не подозревала о том, что пролетом ниже решалась ее судьба. Она медленно поднималась, размышляя, как же ей быть с Талигхиллом. Как понять, что у него на уме?

Тэссе хотелось побыть одной. После дурацкого разговора с Кэном она желала привести мысли в порядок… ну, хотя бы в некое подобие порядка. Сначала воительница пошла к себе в комнату, но там было тесно и душно, ей захотелось подышать свежим воздухом (Боги, какая же я глупая1 Ну откуда здесь свежий воздух?), и поэтому Тэсса отправилась на колокольню. Она знала: звонари уже ушли оттуда. Надеялась, что наверху больше никого не осталось.

Д-демоны всего мира! «Не осталось»! Ну хорошо, пускай – значит, так нужно.

В самом деле! Не сворачивать же ей с полдороги. Тем более что правитель заметил.

– Присоединяйтесь. – Талигхилл улыбнулся и сделал приглашающий жест. – Вы очень вовремя.

Она, насторожившись (но стараясь не показывать этого – разумеется!), подошла и встала рядом – но на расстоянии.

– Знаете, я вот здесь стоял, мучился вопросами… – Что за чушь ты несешь? Естественно, сложно удержаться от банальных фраз, но, демоны тебя съешь, постарайся хотя бы произносить их не с таким умным выражением лица. (Н-да? А с каким? Мне что, изображать из себя идиота?) Как вообще разговаривать с этой женщиной? Раньше мне приходилось (хм…) общаться только с наложницами. Еще – с некоторым количеством знатных расфуфыренных дам. А эта женщина не подходит ни под одну из категорий.

Как бы там ни было, Тэсса изобразила на лице легкую заинтересованность, поощряющую продолжать. Не грубить же правителю! Тем более сама пришла.

Пресветлый (отнюдь не воодушевленный скучающим выражением лица невольной собеседницы) продолжал:

– Скажите, Тэсса, вам когда-нибудь приходилось одной решать судьбу многих десятков или даже сотен людей? – Дурацкий вопрос. Конечно нет. Она же не старэгх в отставке!

Воительница блеснула глазами:

– Представьте себе, именно это я сделала, когда подписала с вами военный контракт. – Что он хочет сказать? Неужели решил признаться?.. Как бы там ни было, сегодня его мысли точно заняты бегством. Значит, нужно постараться выведать как можно больше.

– Да, я и не подумал, – натянуто улыбнулся Талигхилл. – Но в таком случае вы, наверное, сможете мне ответить: как быть? Какими показателями руководствоваться, заведомо обрекая людей на смерть? – Ты что, собираешься рассказать?! (А почему бы и нет?) С другой стороны, не все же Клинки останутся здесь, какую-то часть все равно придется забрать Значит, так или этак, а раскрывать свои планы нужно. Тэсса задумалась.

– Не знаю, – сказала она наконец. – Наверное, руководствоваться здесь можно лишь случайностью. А чем еще?… Естественно, если вообще есть возможность выбора, – добавила она.

Талигхилл горько рассмеялся:

– О, иногда так хочется, чтобы выбора не было! Никакого! Совсем!… Но выбор есть всегда.

– Все образуется, – неожиданно сказала Тэсса. – Все обязательно образуется и решится. – Она сама удивлялась этим, внезапно проснувшимся в ней материнским инстинктам – желанию утешить и обнадежить запутавшегося в жизни, такого сильного, властного и беспомощного мужчину. Наверное, дело было не только в искренности его слов, но и в том, что она в течение очень долгого времени оставалась одна. Ну и… много всяких других причин; она не собиралась их анализировать, демоны забери! – пускай этим занимаются новомодные врачи.

– Вы считаете? – спросил он, и глаза правителя загорелись. На мгновение… – а потом так же быстро потускнели. Наверное, вспомнил что-то очень неприятное. – Впрочем, вряд ли все образуется, чем бы ни закончилась эта война. Либо честь, либо победа. Что бы вы выбрали? Вот он, выбор: победа или честь. Третьего не дано. Чему бы отдали предпочтение вы?

– Правде, – тихо произнесла она, догадываясь, о чем идет речь.

Пресветлый покачал головой, его пышный хвост грустно дернулся.

– Правда означает честь. Победы не будет. Она задумчиво уставилась на Юго-Западную; башня напоминала сейчас догорающий факел, внизу суетились хумины.

– Я думаю, это тоже своеобразное спасение чести – спасение страны. Принести в жертву десятки – чтобы остались в живых тысячи, принести в жертву честь – чтобы одержать победу в войне. Мне кажется, люди поймут. Пускай не простят, но поймут.

– Даже те, кого я обреку на гибель?

– Я же поняла…

Он резко повернулся к ней:

– Что?!

– У вас был великолепный план, мой правитель. Единственно верный в сложившейся ситуации. Может статься, хумины все же переиграли нас. Но может – нет. В этом случае приведите его в исполнение. Положите личные честь и совесть на алтарь победы. Люди вас никогда не простят, вы себя – тоже. Но Боги, я уверена, отнесутся с одобрением. Неужели вам этого мало?

Талигхилл покачал головой:

– Мне плевать на одобрение Богов, Тэсса. Я не верю в них. Но мне достаточно вашего одобрения – даже не прощения, лишь одобрения, – чтобы совесть и честь отправить в пламя, вслед за безвинными людьми.

– Оставьте, Пресветлый, – произнесла она тихо. – Давайте не будем скатываться к дешевым комедийкам, что разыгрываются на базарных площадях. Я…

В это время дверь, ведущая на лестницу, громко стукнула, и на площадке появился слуга.

– В чем дело? – раздраженно спросил Талигхилл. – Что тебе нужно?

– Правитель, господин Тиелиг приказал вам передать, что можно начать. Он сказал, вы знаете, о чем идет речь.

Боги, неужели он все-таки собирается сбежать?! После всех тех слов… сбежать – и оставить людей умирать здесь, лишить их надежды?.. Нужно остановить! Но так, чтобы никто не узнал, что он даже намеревался сбежать.

Пресветлый стоял в рассеянности. Похоже, он попросту забыл, о чем идет речь.

– Правитель, – вмешалась Тэсса, – может быть, мне уйти?

В этот момент она ненавидела себя и ту игру, которую затеяла. Но мужчины так часто говорят о чести и долге и так редко делают что-либо, руководствуясь именно честью и долгом, что ей поневоле приходилось принимать свои меры. У Тэссы, в конце концов, тоже есть представление об этих двух категориях.

– Нет-нет! – проговорил он, наверное, даже энергичнее, чем следовало бы. Она может подумать… Ладно, что сказано, то сказано. – Останьтесь, прошу вас.

Слуга тактично кашлянул и придержал хлопавшую от сквозняка дверь.

– Ступай, – повернулся к нему Пресветлый. – Скажи, что передал мне сообщение.

– И все? – рискнул поинтересоваться слуга. Тэсса затаила дыхание.

– И все, – резко ответил Талигхилл. – Ступай!

Человек, посланный жрецом, удалился.

Воительница тихонько выдохнула и неожиданно обнаружила, что у нее получилось это с небывалой томностью. Боги! Что я вытворяю?!

– Вот, – сказала она. – Я осталась. Но мне кажется, здесь становится излишне людно. – Воительница бросила взгляд на молчаливого телохранителя, скрывавшегося в тени. – К тому же холодает.

– Да, пойдем ко мне, – предложил Талигхилл. Кажется, мне удалось! Демоны, Тиелиг может и подождать. Или догадается и откроет нижние двери сам. В конце концов, он лучше моего разбирается в этих желтых лепестках и сможет доподлинно установить, кто из спасшихся имеет надежду выжить. Вот пускай и занимается этим. А я…

Правитель приобнял ее за талию и укрыл плечи женщины своим плащом.

В конце концов, он очень даже ничего… Ну, то есть… Нужно же как-то спасать положение.

К тому же она долго, невыносимо долго обходилась без мужчин. Да и отступать – поздно.

/смещение – твои глаза отражаются в ее глазах блеском целого мира/

Обошлись без потерь. Почти. Трое неудачников стали с подветренной стороны и на мгновение оказались в облаке дыма. Пришлось застрелить.

Слава Берегущему, не успели никого поранить. Но все равно перед глазами Охтанга до сих пор стояли их лица – вызверившиеся, с пеной на губах, с отчаянием во взорах. Они ведь прекрасно понимали, что стали смертниками, и даже пытались сдержать порывы, клокотавшие в них, но лепестки ша-тсу оказались сильнее людей. Как, впрочем, и всегда.

Данн бросил последний взгляд на догорающую башню, которую им сегодня удалось завоевать. Первые десятки разведчиков уже были внутри, остальные поднимались по приставным лестницам. К рассвету окончательно выяснится, можно ли подземными коридорами добрагься до Северо-Западной. Скорее всего, нет, но оставить этот вариант непроверенным Охтанг не имел права.

Однако же у Брэда неожиданно появилась альтернатива, на которую он, признаться, и не рассчитывал. Закусив губу – сказываюсь напряжение последних суток, ведь он не спал около двадцати часов, – данн пошел к своему шатру. Там его ждал Собеседник вместе с человеком, которого Охтанг уже не надеялся увидеть.

Орз Витиг выглядел паршиво. Но для того, кто был однажды на волосок от смерти, – неплохо. Живо выглядел.

– Я нашел дорогу, – повторил он, когда данн оказался в шатре. – Можно идти в обход.

Нол Угерол, впившийся в десятника пиявкой, как только тот рассказал об этом впервые, нетерпеливо пошевелился. Наверное, готов был все бросить и лично бежать на переват.

– Подробности, – проронил Брэд, опускаясь на свою любимую скамеечку. – Ты же понимаешь, Орз, мне нужны подробности. Потому что это может быть изощренной ловушкой, не более того.

Витиг задумался, а потом решительно покачал головой:

– Это не ловушка, данн. Я расскажу тебе, и ты сам поймешь.

– Рассказывай, – кивнул Охтанг.

Десятник вкратце поведал о том, как ему удалось выжить (по большому счету – дважды), после чего перешел к событиям последних суток.

– С этим пацаном мы вернулись в пещеру. Кони там были, хотя я и не ожидал этого. Однако ж подфартило. Раб умер раньше, чем успел отпустить животных. А те, хоть и боялись мертвяка, сбежать не могли – поводья-то оставались намотаны на руку.

И вот мы передохнули и решили возвращаться. Припасов у нас было на пару дней, и то при сильной экономии, а потом – как? Не к северянам же, побирушками.

Короче, посовещались, и я решил, что надо двигаться к вам, через горы. Ну. во-первых, там должно было быть поспокойнее, а во-вторых, в ущелье к тому времени такие страсти творились, что соваться туда я б лично не рискнул. А пацан – тот и вовсе отказался бы, очень уж сильно его напугаю тогда, хоть он и виду не показывав

Да-а, значит, оставалось у нас два варианта: обходить либо с запада, либо с востока. Оба пути представлялись почти одинаково опасными. Почти. Все-таки я удосужился вовремя поднять голову и взглянуть на этот огромный утес, который возвышается над восточной стеной ущелья. А на утесе-то том горел огонек!

Вот и пришлось нам идти по западной стороне.

Обмотали коням копыта гряпками и вечером отправились.

Шли трудно, потому как дороги узкие и очень извилистые. А потом пацан наткнулся на пещерку. Нам как раз нужно было найти, где б отдохнуть, – он и нашел. Я сунулся туда: и выясняется, что это не пещерка вовсе, а ход подземный. Ход, конечно, не самый лучший. Но добрались. Потом еще чуток по воздуху пришлось идти… там я пацана и потерял. Туземцы. У них там поселение, небольшое, неприметное. Они нас раньше заметили и вели небось от самого южного выхода из тоннеля. Но почему-то трогать не решались. Может, и дальше б не тронули, но пацан обернулся и – уж не знаю, каким чудом – заметил их. Тут они и смекнули, что ждать дальше нечего. Стали швыряться камнями из пращей. Потом и стрелы полетели. Пацана задело, и он вместе с конем рухнул на землю. Я хотел было остановиться, но увидел, что еще пара стрел вошла в тело и это уже стало бессмысленным. Жаль, конечно, парня, он держался достойно, не канючил. Но – жизнь распорядилась по-своему.

Орз Витиг глянул на Собеседника и добавил:

– Значит, так хотел Берегущий.

– Да, на подставку не похоже, – проронил после непродолжительного молчания данн. – Что же, в любом случае начать придется с этих туземцев. Пошлем пару десяток, обезопасим дорогу. Как считаешь. Собеседник?

В этом вопросе крылась насмешка. Брэд знал, что Нол Угерол, дай ему волю, даже туземцев бы не уничтожал, сразу полвойска послал бы в обход. Вот почему командовал солдатами Охтанг (хотя порой и начинал в этом сомневаться).

– Да, – скупо ответил жрец. – И немедленно. Время играет против нас.

Он повторил эти слова, наверное, в двадцатый раз за последние несколько суток.

– Вот и хорошо, – согласился данн. – Пойду распоряжусь. Спасибо, полусотенный Витиг. Глядишь, окажется, что именно ты спасешь от поражения эту кампанию.

И Брэд вышел из шатра, давая Орзу возможность осознать, что он повышен в звании.

/смещение – яркий свет за поворотом тоннеля/

– Теперь мы в осаде, – произнес Кэн, все также продолжая затачивать волнистую кромку клинка. – Уже несколько дней. Они не применили ни катапульты с этим разрывающимся зарядом, ни дыма, способного сводить людей с ума. И все же – на что-то надеются. Спрашивается: на что?

Тэсса не ответила. Она вообще мало говорила после той ночи. О нет, правитель проявил себя в постели с лучшей стороны – по этому поводу у нее не было к нему претензий. Но почему же на душе так мерзко?

Это глупо. Ты же обманула сама себя, он ничего не говорил о том, что собирается сбежать, – помнишь?

И все-таки Тэсса чувствовала себя одураченной. Если не хуже того – обыкновенной-разобыкновенной шлюхой, которая продалась – но только не за золотой, а за нечто иное.

Посмотри правде в глаза. Если бы выяснилось, что он собирался-таки сбежать, а ты – помешала; что, тогда бы ты не чувствовала себя так мерзко? Это же бессмысленно – думать, что ты заплатила за товар, который тебе не продали! А теперь избегаешь его – это еще хуже. Словно ты виновата в случившемся.

Но ведь я и виновата.

Так она думала. Однако, если бы Тэсса пожелала посмотреть правде в глаза, то вынуждена была бы признать, что на самом деле нечто совсем другое привело ее в такое растрепанное состояние духа. Ведь… чего она ожидала от Пресветлого? Ну, накинется, как на рабыню, подомнет, полюбит разок-другой да и откатится, смачно вздыхая, – да и начнет себе похрапывать-посапывать, как молодой буйвол. Всего-то и делов. Пострадать во имя жизней многих и многих людей. Всего-то и героизма.

А вышло по-другому. То есть… именно этого Тэсса подсознательно хотела: чтобы не накинулся, а нежно обнял, да поцелуями по телу растекся, да в глаза смотрел, в душу самую, чтобы глазами этими ласкал похлеще пальцев, чтобы – дышать в такт, чтобы неистовствовать и безумствовать сообща, чтобы после – снова гладить друг друга, а затем – чтобы опять все повторилось… и опять, и опять – до бесконечности. Она так долго была без мужчины! Но тогда это уже становилось не куплей-продажей, а получением удовольствия, и страдание как-то само собой обесценивалось, превращалось в преда… ну да, в предательство Тогина! Ради которого – Тогина – и было-то все затеяно!

Ладно, если б еще оказалось, что она на самом деле этим своим поступком заставила правителя остаться. Так ведь он и сбегать не собирался в тот вечер, вот в чем соль! Боги и демоны Ашэдгуна, вот и выходит, что она не во имя людей пошла на этот шаг, а лишь ублажая самое себя. Ну и, как выяснилось, Пресветлого…

Да, правитель повел себя в постели вовсе не так, как ожидала воительница, – а именно так, как она этого втайне хотела. И поэтому, когда он наконец заснул, она заснула вслед за ним, ни о чем не заботясь, лишь отстраненно отметив, что солнце уже взошло и, следовательно, Талигхилл не успеет сбежать. А он и не думал…

Потом она проснулась одна. Рядом лежала записка: «… не хотел будить. Было великолепно…» Ну и так далее. Вот. А выйдя из комнат, услышала разговор и все поняла. Насчет того, что ошиблась, ошиблась крупно.

И с тех пор старалась не попадаться на глаза Талигхиллу, а уж тем более – не оставаться с ним наедине. Что было так же глупо, как и все ее предыдущие поступки. Однако она не могла себя заставить поступить иначе.

– … Но дело даже не в том, на что надеются хумины, – продолжал Кэн. – Самое отвратительное: нам надеяться не на что. Знаю, говорить и думать так не пристало, но лучше бы в Юго-Западной умерло побольше людей.

Она подняла взгляд, отрываясь от своих невеселых мыслей:

– Что ты имеешь в виду?! Брат покачал головой:

– Все то же самое. Припасы. Как выяснилось, у нас не хватает еды.

– Но Хранитель…

– Хранитель не рассчитывал, что на треть или на четверть увеличится состав гарнизона. К тому же многие сейчас ранены, им требуется больше еды и особый уход. Это мы можем сидеть на сухом пайке. Да и то – долго ли?

– И что, по-твоему, делать? Кэн усмехнулся:

– Я уже говорил. Молиться Богам. И отстреливаться от хуминов. Первое, кажется, имеет больший смысл. Хотя их армия вроде бы и поредела. Похоже, люди постепенно учатся стрелять метко.

Тэсса поднялась со стула:

– Пойду поишу господина Лумвэя. И узнаю насчет припасов.

Ей удалось отыскать Хранителя в кабинете – сидел, вертел в пальцах перо, с кончика которого, незамеченные, капали на столешницу дождинки чернил.

– Да, – ответил господин Лумвэй на вопрос воительницы. – К сожалению, все так и есть. Но тут уж ничего не поделать, госпожа. Мы не можем выпроводить людей обратно. Хотя бы потому, что их некуда выпроваживать. Я вообще удивляюсь, что вы не знаете… – Он хмыкнул, зацепивши пальцем чернильное пятно, некоторое время с досадой разглядывал запачканную руку, потом продолжал: – …Д-да, я вообще удивляюсь, что вы об этом не знали. Новость-то всполошила некоторых. – Хранитель поморщился. Видимо, под «некоторыми» подразумевались вполне конкретные лица. – Хотя, разумеется, официальных сообщений не было.

Ну и правильно. Кому нужны официальные сообщения? Здесь и так все становится известно раньше, чем произойдет, саркастически подумала Тэсса. Интересно, кто-нибудь знает про… ту ночь? Телохранитель, конечно, – но телохранитель-то как раз будет молчать.

Она задавалась этим вопросом уже несколько дней, но ни к каким определенным выводам не пришла. Не спрашивать же ей у людей.

Господин Лумвэй продолжал вертеть в руках перо.

– Это, знаете ли, мой звездный час, – сообщил он будничным тоном. – Никогда еще Северо-Западная не была в осаде. Если и возникали какие-либо… сложности, то они выпадали на долю южных. А вот теперь – мой ход. И… не рассчитал!

– Я думала, поставкой продовольствия занимались другие люди. Тот же господин Тиелиг пожертвовал…

– Вы абсолютно правы, – сказал появившийся на пороге жрец Ув-Дайгрэйса. – Пожертвовал. Но из-за ограниченных сроков и разгильдяйства отдельных ответственных лиц только часть припасов попала в башни. Остальные пришлось возвращать с полдороги. Но я, в общем-то, пришел не затем, чтобы оправдываться перед вами, госпожа (за мной ведь нет вины, чтобы оправдываться). – Он вежливо поклонился воительнице и обратился к Лумвэю: – Я пришел за расчетами, помните?

Хранитель тяжело вздохнул и развел руками:

– Их еще не закончили. Но и так ясно, что с сегодняшнего дня придется снова сократить порции.

– Как сильно? – уточнил жрец.

– А как долго мы здесь пробудем? – вопросом на вопрос ответил господин Лумвэй. – Неизвестно. Так что понизим до Возможного предела.

– Поможет?

– Не поможет, – признался Хранитель.

– Я так и знал.

Тэсса, стоявшая все это время в кабинете, наконец вышла. Собственно, она бы вышла и раньше, но заметила в коридоре одного человека, с которым ей не хотелось встречаться.

Мабор шагал к лазарету. В душе было пусто и пыльно, как в спешно покинутой комнате. Он знал, что еще пару деньков, и они останутся без Трепача. И хотя не так давно ему была противна компания своих собратьев по рудникам, теперь Бешеный не представлял, как же мир обойдется без этого самого Трепача. То есть представлял, конечно, – но знал, что в казармах все станет по-другому. Этот малый на самом деле запал в их души сильнее, чем можно было ожидать. Да и они все, в конце концов, запали друг другу в немытые, нечесаные души, в души с прорехами и рубцами – не выкарабкаться. Наверное, именно потому, что были так похожи между собой и слишком много пережили сообща.

Но скажи Мабору кто-нибудь об этом, тот не ответил бы ничем, кроме злобного смеха.

Трепач выглядел паршиво. Он побледнел, щеки глубоко запали, казалось, что, когда «счастливчик» разговаривает, рискует укусить самого себя. Руку отрезали, но что-то там у врачевателей не получилось: по телу начала расползаться какая-то зараза. Мабор понимал, что это происходит не столько из-за слабого здоровья Трепача, сколько из-за отвратительного питания. Пайки всем уменьшили, и поговаривали, что урежут еще.

– Явился, – пробормотал больной. Стоило ему заметить Бешеного, как он оживился, но оживление было временным; Мабор знал, что потом Трепачу станет еще хуже. – Ну что, как я выгляжу? Думал на танцульки сходить – лекари не отпускают. Говорят, однорукому неудобно обнимать баб.

– Н-да? – недоверчиво протянул Бешеный. – Значит, это заразительно.

– Что ты имеешь в виду? – насторожился больной.

– Твое трепачество. – Мабор хмыкнул и оглядел помещение. Везде стояли койки с людьми. Кое-где, если позволяло место, койки сдвинули по две-три, и больных укладывали рядами, чтобы больше поместилось. И все равно многие лежали прямо на полу, на подстилках.

– Слушай, это что, все из Юго-Западной?

– Ага, – кивнул Трепач. – Оттуда. А еще больше, говорят, бродит по башне.

– Бродит… – проворчал Мабор. – К нам тоже нескольких подселили.

«Счастливчик» посмурнел:

– На мою полку?

– Ха! Кому она нужна, твоя полка?! Ждет-дожидается единственного, кто согласится на ней спать.

– А что ребята? – с плохо скрытой тоской спросил Трепач.

– Прости, ты не мог бы помочь? – вмешался в их разговор… э-э-э… ну да, Кэйос. Паренек, который находится под протекцией «самого Кэна».

– В чем дело? – недружелюбно проворчал Мабор.

– Там… нужно помочь перенести. – Пацан не отвел взгляда и держался молодцом. Хотя, по всем правилам, ему следовало бы стушеваться и свалить подальше. – Умер человек. Все остальные заняты, а я сам не смогу дотащить.

– Ладно, – согласился Бешеный. – Подожди тут, я сейчас вернусь, – бросил он Трепачу. И отправился вслед за пацаном.

Мертвяк лежал в компании нескольких живых людей, внешне ничем от них не отличаясь. Все были одинаково бледны; глаза трех – закрыты, один бредил. Он ухватил Мабора за руку и все шептал что-то сорванным от долгого крика голосом; что – не разобрать. Бешеный осторожно высвободился и взял мертвяка под мышки. Кэйос с противоположной стороны приподнял ноги, и они поволокли труп из лазарета в морг.

Морг располагался двумя этажами выше, в комнате, примыкающей ко внешней стене башни. Дважды в сутки тела предавались огню, чтобы исключить возможность распространения всякой заразы. Бешеный с пацаном уложили труп рядом с другими и отправились обратно в лазарет.

– Ты что же, – спросил «счастливчик», пока они спускались, – решил переучиться в лекаря? Пацан покачал головой:

– Не-а, просто здесь нужны были помощники. Я, конечно, понимаю, что намного почетнее воевать, но Кэн попросил. Да и пользы сейчас от меня здесь побольше. Все равно схваток пока не будет, а стреляю я плохо. Мало тренировался.

– Ага, а врачевать можно без тренировок – так, что ли

– Так я же не врачую, – возразил Кэйос. – Помогаю, чем могу. То да се принести, больного помыть, трупы вон… Только трупы в одиночку носить не получается – тяжело.

– Ясное дело! – хмыкнул Бешеный. – Ты, слышь, за Трепачом-то присматривай, лады? Наш человек. Паренек не понял:

– Кто такой Трепач?

– Пойдем, покажу.

Он подвел Кэйоса к койке «счастливчика»:

– Слышь, Трепач, я тут тебе вроде как персонального лекаря раздобыл. По знакомству… Эй, Трепач, ты что же, уснул, а?.. Трепач, хорош прикидываться! Тут человек тебя ждет, познакомиться…

Паренек проворно потянулся к шее больного, приложил пальцы; подождал.

– Все.

– Что значит все? – осторожно спросил Мабор, хотя уже понял, что произошло.

– Он умер, – объяснил Кэйос. – Помоги отнести, пожалуйста. А то мне одному…

– Знаю, – отмахнулся Бешеный. – Знаю…

Он присел на краешек койки и посмотрел на лицо Трепача-вытянувшееся, бледное. Прости, что без почета, старина. Передавай привет Ув-Дайгрэйсу, когда свидишься.

– Ну, понесли, что ли?

Мабор перехватил тело так, чтобы не задеть Трепачеву рану, словно боялся, что тем самым сделает «счастливчику» больно; Кэйос взялся за ноги – поволокли.

/смещение – солнечные круги расходятся от упавшего в центр камешка тьмы/

Было очень больно. Воняло овцами.

Он пошевелился, только сейчас догадавшись, что он – Обхад. Тысячник ашэдгунского войска.

Не выполнивший возложенной на него важнейшей миссии.

Сколько прошло времени? Час? Сутки? Неделя? Может быть, люди уже умирают, исключительно по его вине.

Во рту скопилась горечь. Обхад, морщась, сглотнул и попытался подняться.

Он лежал в шатре. В жаровне горел огонь, снаружи не доносилось ни звука. Тысячник сел, пошатываясь и глядя по сторонам. Некоторое время он искал глазами свою дорожную сумку: там инструкции, там коды. Потом понял, что знает это все наизусть, учил ведь от нечего делать.

Значит, о сумке можно не беспокоиться. Надо – в путь.

Обхад встал на ноги и замер, привыкая к позабытым ощущениям. Упал. Снова поднялся.

Когда рухнул во второй раз, решил, что на такую ерунду попросту нет времени. Пополз.

– Далеко собрался? – спросили сверху. – Ты что же, хочешь себя угробить, человек Пресветлого? Он отрицательно помотал головой:

– Надо. Как давно я здесь лежу?

– Три дня.

– Сколько?! – захлебнулся тысячник. – Три дня?!

– Три дня, – подтвердил ятру. – Так что не торопись к своим Богам.

Его перевернули и уложили обратно. Обхад ругался и делал попытки вырваться, но они выглядели смешно, как у трехмесячного младенца.

– Не торопись, – повторил горец, седой и высохший, словно мертвый скорпион. – Тебе необходим покой.

– Отдохну в краю Ув-Дайгрэйса, – отмахнулся тысячник. – Мне нужно на Коронованный. Я же объяснял. – Он в муке возвел глаза к небесам… к полотнищу шатра над головой.

Горец был непреклонен:

– Покой. Все твои вещи в целости и сохранности, кони – тоже. Так что не волнуйся. На-ка, выпей.

Ему влили в горло горячую жидкость. Обхад попытался сделать вид, что пьет, а на самом деле придержал варево, чтобы потом выплюнуть: скорее всего, давали снотворное. Но ятру оказался наблюдательным. Он заставил-таки тысячника проглотить все до капли и лишь потом ушел.

К удивлению Обхада, спать ему не хотелось. То есть… хотелось, но не сильно. Можно было терпеть. Главное – не лежать без движений.

Но и переть напролом не имело смысла. Тысячник выждал. Нужно было убедиться, что горец ушел.

Наконец Обхад уверился в этом и опять пополз к выходу. На сей раз ятру не являлся.

Оказавшись рядом с опущенным клапаном шатра, тысячник замер и, затаив дыхание, вслушался в окружающие звуки. Поселок накрыла тишина, неестественно мягкая и безжизненная. Казалось, кроме Обхада и лечившего его горца, никого больше нет. Вообще. Даже и горца нет – пропал.

Сонно фыркнул в ночи конь. Ну что же, именно это и требуется: скакун. Потому что на своих двоих (вернее, четырех) тысячник далеко не уползет.

Все остальное – почему в поселке тихо, почему так долго ему позволили пролежать без чувств, кто такой Джулах и куда он подевался вместе с Обделенным, – все это можно будет узнать после того, как долг окажется выполненным. А можно будет и не узнавать…

Обхад подполз к стреноженному животному, понимая, в каком опасном положении находится. В прямом смысле слова. Затоптать его сейчас, испугайся животное, будет проще простого. Тысячник вознес краткую молитву Ув-Дайгрэйсу, а также всем остальным Богам, которых помнил. Конь фыркнул. Обхад осторожно поднялся, напрягая непослушное тело, втянул себя на спину неоседланного животного и пустил того вперед.

Он же стреноженный!

Удар о землю, рядом с головой опускается копыто – еще бы чуть-чуть, и все. Дурак.

Сзади неслышно подошел горец. Отвел в сторонку коня, затем вернулся к тысячнику и поволок его обратно в шатер Где-то на полпути Обхад заснул.

/смещение – тонешь, зеленоватая поверхность отдаляется и отдаляется, и солнечные зайчики тускнеют/

Воняло овцами. По-прежнему.

– Вечером, – сказал кому-то давешний горец-лекарь. – И сразу же пополз.

– Нужно было объяснить, – ответил Ха-Кынг.

– Тогда б он еще сильнее заволновался. Мог и не дожить.

– Что?.. – прохрипел пересохшим горлом Обхад. Слова выходили сморщенные и пустые, как шкурка полинявшего богомола. – Что происходит?

В поле зрения возникло лицо вождя ятру.

– Вы ошиблись. Анг-Силиб ведь не единственное место, пригодное для того, чтобы перейти через горы. Южане нашли другое. Это не такой удобный путь, но там было мало людей, способных встать на пути у хуминов. Нам сообщили, но слишком поздно. Мы ходили, чтобы помочь. Мы опоздали.

– И вернулись сюда, – обвиняющим тоном произнес тысячник.

– Что толку умирать без пользы? – безразлично сказал Ха-Кынг. – Все равно что броситься с Коронованного вниз: ни славы, ни чести.

– Куда делись этот ваш Обделенный с Джулахом?

– Сбежали, – все так же буднично сообщил ятру. – Мы нашли тебя слишком поздно. Но – хвала Богам – не настолько поздно, чтобы не вернуть к жизни.

Обхад привстал, облокотясь на правую руку:

– Мне нужно немедленно попасть на утес, слышишь?! Мне необходимо подать знак своим… Если еще не поздно.

Ха-Кынг задумался. Тысячник понимал, что сам он сейчас не способен действовать, что находится полностью во власти горцев, и поэтому не торопил ятру с ответом.

– Да, – сказал наконец вождь. – Мы поможем тебе.

– Нет, – возразил лекарь. – Нет. Иначе он умрет. Слишком тяжелая рана, слишком сильный удар. Может быть, задето что-нибудь из важных центров. Нельзя.

– Не умру, – отмахнулся Обхад. Ятру с неохотой согласился.

– Может, и не умрешь. А может – умрешь. Зачем рисковать?

– Скажи мне, что нужно сделать, – предложил Ха-Кынг. – Я сделаю.

– Я должен убедиться, – покачал головой Обхад. – Я обязан быть там… Хотя бы сейчас.

– Мы не позволим…

– Отпусти его, – неожиданно сказал лекарь. – Ты же видишь, он не отступится от своего.

– Но отец…

– Отпусти, – повторил старый ятру. – Но, разумеется, не одного.

/смещение – негаснущий закат, сотворенный из горящих факелов; темные силуэты башен/

– Дальше пойдешь сам, – сказал Джулах.

– Хорошо, – кивнул Гук Нивил. Он с облегчением вздохнул, глядя на горы, откуда им таки удалось сбежать Напряжение, владевшее Нивилом с тех пор, как он «стал» Обделенным, потихоньку спадало.

– Скажешь Собеседнику все, что я велел передать. И напомни: сегодня начнется. Они должны успеть. Если я рассчитал все правильно, знак уже подан. Нет – будет подан очень скоро. Поспеши. Этой или следующей ночью…

Он оборвал себя и стал спускаться дальше, не снизойдя до того, чтобы попрощаться. Но Гук Нивил не смел даже думать об обиде. Он проводил Джулаха задумчивым взглядом, а потом поспешил к лагерю хуминов.

Брэд Охтанг будет несказанно рад.

ДЕНЬ ТРИНАДЦАТЫЙ

Мугид объявил о том, что на сегодня все. Привычные к повествовательному произволу, когда действие прерывалось – на самом интересном, разбившись на группки и обсуждая, «что же будет дальше», мы отправились ублажать позывы плоти. Господа внимающие настолько увлеклись своими версиями, что, вероятно, не заметили бы и лягушку в собственной тарелке А уж тем более – Нулкэра, стягивающего со стола фрукты и сующего их в карманы. Чем я и воспользовался.

Потом, не дожидаясь, пока все разойдутся, я встал и, бросив фразу об усталости и сонливости, ушел. Нужно было хоть немного поспать, хотя бы пару часов.

Но выспаться мне не удалось. Через некоторое время в дверь осторожно постучали.

– Нулкэр, с вами все в порядке? – Это «академик».

Я поднялся с постели, сонным голосом сообщил, что да, все в порядке, и вообще, чего это неймется господину Чрагэну на ночь глядя. Что? Перевод? Какой перевод? А-а, перевод… Да, еще не закончил. Спокойной ночи. Всех благ… Уф, достал!

Затем пришла Карна. Я натянуто улыбнулся, сказал, что чувствую себя хорошо, вот только… Она кивнула и пожелала мне хороших снов. Я смотрел, как она удаляется по коридору, и чувствовал себя самым глупым и несчастным человеком на свете. Но – закрыл дверь и уселся на кровать. Пришла пора уходить.

Вещи я специально не собирал, чтобы случайный слуга, забредший убрать в комнате, не проникся ненужными подозрениями. «Господин Мугид, господину Нулкэру, кажется, нездоровится. В психическом плане. Вот и вещи все сложены в сумку, словно паранойя у нашего постояльца. Боязнь преследования».

Усмехнулся: ирония судьбы! Не так давно собирался прикинуться душевнобольным, а теперь – скрываю это!

Из вещей, которые я не собирался уносить с собой, оставались «Феномен» и фолиант «академика». «Феномен» я положил в тумбочку – будут убирать, найдут. А вот что делать с фолиантом?

Поколебавшись, я оставил на столе книжку Чрагэна и мой перевод к ней. Нужно было, конечно, отдать ему в руки, но тогда бы «академик» заподозрил неладное. Ничего, перевод он получит…

Нет, все-таки поступать подобным образом нельзя.

Я убрал книгу и листы с текстом со стола в тумбочку, написал записку… и только потом понял, что не знаю, в какой из комнат «Башни» живет господин Чрагэн. Ну что же, так даже лучше.

К записке прибавилась еще одна.

Когда я закончил с эпистолярным наследием, за окном снова разбушевался ветер; пошел мелкий дождь Великолепно! В такую ночь лучше спится.

Оставив сумку с вещами, я выскользнул в коридор и бросил письмо в «почтовый ящик». Потом вернулся к себе, в последний раз обвел взглядом жилище, давшее мне приют на две недели, и вышел, выключив свет и плотно заперев дверь.

Пришла пора сбрасывать маски и играть в открытую. Вот только у меня имелось несколько запасных козырей в рукаве, о чем, как я надеялся, не ведали ни мои коллеги внимающие, ни прислуга гостиницы, ни сам господин Мугид. Кстати, именно он и сдал мне, сам того не зная, одну из козырных карт. Вот эту… Первый этаж «Башни». Гобелен, закрепленный лишь сверху. Каменная плотно пригнанная дверь. Шпилька Карны у меня в кармане.

Помнится, господин Мугид управился с этим замком проворно, без лишних проволочек. Значит, и у меня должно получиться.

Ну-ка, ну-ка…

Согласно законам жанра, шпилька вначале и слышать не хотела о том, чтобы двигаться. Потом, разумеется, поддалась, щелкнул старинный (или не очень?) замок, и полкозыря, сданных мне Мугидом, я разыграл.

На сей раз дверь я закрыл как следует. И даже шпилькой провернул в скважине. Обратно возвращаться не собираюсь.

Включенный фонарик спугнул уже знакомую мне мышь. Она порснула ко второй двери, а я побрел следом, приглядываясь и прицениваясь к своему очередному противнику.

Двустворчатая, старинной работы. Здесь небось такие механизмы, с которыми шпилькой не справиться.

И все-таки что-то убеждало меня в возможности выигрыша этой партии.

В прошлый раз я толкал дверь плечом. Сейчас только рассмеялся: вот она, невнимательность.

Взялся за массивную, холодную ручку, тускло блеснувшую в свете фонарика, – потянул.

Древние Боги Ашэдгуна!

Я ожидал чего угодно: от полной безрезультатности моих потуг до страшнючего скрежета, – чего угодно, только не масляной тишины, с которой открылась эта створка. Только не тишины.

Потому что такая тишина была пострашнее скрежета и даже неудачи.

Не знаю, как другие, а я боюсь темноты и неизвестности, уж так устроен. Темнота здесь имелась – с излишком, если так можно выразиться. Неизвестность… Ну, та неизвестность, которая была до сих пор, несла в себе нотку предсказуемости, с трудом открою двери, пойду по коридору, выйду где-то у Ханха, измазавшись в земле и изрядно напугав подземных червей – всего и делов-то! Эта же неизвестность была иной, раз дверь открылась бесшумно, значит, этой дорогой кто-то ходит, и ходит довольно часто. Кто? Зачем? И не встречу ли я его там, в темноте?..

Ведь такие коридоры – несомненно, коридоры тайные – делают не для того, чтобы их рассекречивали. Кого «их»? А кого желаете – и коридоры, и создателей!

Н-да, подбросил мне господин повествователь козыры… А тем временем правила-то поменялись!

Однако же кто не рискует, тот не побеждает – аксиома, господа. И мне она была известна слишком хорошо, чтобы отступаться. «Играй как знаешь – и будь что будет!»

Я последовал за мышью.

Ход бежал передо мной, иногда заворачиваясь, словно преданный пес, которому порой нужно посмотреть в глаза хозяину, идет ли? не отстал ли? Фонарик у меня был маломощный, и, хотя я подзарядил аккумулятор, все равно на долго его б не хватило. Поэтому я старался экономить: уменьшил длину луча и яркость. Ну в самом деле, не тигры же здесь прячутся, под стенками!

Тигров не было. Изредка шебуршали мыши, пружинисто убегали от света, словно играли в понятную лишь им одним игру. Раздраженно шевелились пауки и мокрицы, уползая подальше от теплого сухого кружка, бегающего по полу и прыгающего на стены.

Хорошо строили. Добротно. Умели раньше.

Мысли были самые обыкновенные. Постепенно спадало напряжение, и лишь тяжелее становилась сумка. Спустя пару часов я остановился и перекусил. На некоторое время нести ее стало легче.

А вот идти – труднее. И раньше пол там был не подарок: вспучивался, как будто из-под него силились прорасти гигантские баобабы – сразу большие, а не тонкие ростки, кое-где приходилось перебираться через завалы. Так что моя похвальба неизвестным строителям коридора оказалась несколько преждевременной. И как только здесь ходят… те, кто здесь ходит?

Подобный вопрос грозил остаться без ответа, но, честное слово, я бы не обиделся. Однако же…

Однако же хотелось спать. И с каждым движением все сильнее.

В конце концов, я прошел достаточно большое расстояние. Кинуться – кинутся, но не найдут. Да и двери закрыты…

Но одно дело – решить вздремнуть, а другое – решиться на такое посреди заброшенного (хотя бы внешне) коридора, обжитого несчетным количеством разнообразных тварей. Еще, наверное, около получаса я брел дальше, пока не признал, что «уголка посуше» здесь нет – не существует. И тогда опустился на пол, прислонился к громаднющему валуну, невесть откуда взявшемуся посреди тоннеля, подтянул к животу драгоценную сумку с материалами и уснул – нормальным здоровым сном. Без кошмаров.

ДЕНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ(скорее всего…)


Когда по тебе ползают, можно и не проснуться. Все зависит от усталости – так сказать, в каждом отдельно взятом случае результат получится сугубо индивидуальным. А вот если тебя кусают…

Я проснулся…. Ну, на самом-то деле я вскинулся, заорал, как мартышка, и замахал руками, причем на мою ногу обручилась чья-то увесистая туша. Я снова заорал и отскочил.

Кстати, вокруг было абсолютно темно.

Н-да, «неповторимые воспоминания, которые вы получите в нашей гостинице, останутся с вами на всю жизнь»! Охотно верю.

Я постоял во тьме, тяжело дыша и постепенно приходя в себя. Потом полез в карман и достал из него фонарик. Включил.

Раздавленная мышь подрагивала лапками – как во сне. Рядом лежала «туша» – моя сумка «У страха бельма вместо глаз, но заго – богатое воображение», – давно почивший Исуур знал об этом еще семь веков назад, даже раньше. Я подобрал сумку (кажется, не погрызли) и сел, чтобы перекусить остатками фруктов, нагло стянутых мною вчера со стола.

Наши небось завтракают, проскользнула шальная мысль

Нет, ну прямо как в анекдоте: «А в тюрьме сейчас лапшу дают, с сухарями…»

В общем, съел я что осталось. И уже собирался дальше идти.

Кто не знаком с этим ощущением, тот не поймет. Но я был знаком. Вот уже, считай, две недели, изо дня в день.

Да как же это так?! Они же меня искать должны! А они внимают как ни в чем не бывало!…

Хорошо еще, что я сидел..

ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТНАДЦАТОЕ

Сидел ли в кресле, бродил ли пойманным зверем по комнате – все равно, все равно неотступно думал. И хотя Талигхилл однажды уже сделал этот выбор, теперь он должен был повторить… должен будет… очень скоро… Когда?

Пресветлый не обманывался: причиной его нынешних терзаний и сомнений стала одна-единственная ночь с Тэссой, вернее, странное поведение воительницы после. Как будю она сама убоялась случившегося. Как будто Талигхилл сделал что-то, чего она совершенно не ожидала.

Но ведь…

Он мучился. Он в сотый раз вспоминал ту ночь, прокручивал в памяти то, что в ней, в памяти, сохранилось, – и не находил ничего обидного. И из этого делал вывод, что причиной хладности Тэссы – его решение, его план.

Но ведь…

Он твердо решил, что должен с этим разобраться. Может еще получится переиграть все по-другому. Например..

В этом месте мысли неизменно запинались. Он не нашел иного выхода много дней назад, в Гардгэне, не находил и теперь. И Талигхилл был искренен тогда, на колокольне, когда говорил воительнице, что ему нелегко сделать этот выбор между честью и долгом. Кажется, тогда она поняла его. Да что там, она же еще призывала правителя поступить именно так, как он собирался! Так почему?.

«Великолепный план, правитель». «Единственно возможный в сложившейся ситуации».

В ее словах ведь не было иронии.

Тогда – почему?

Однажды, шагая, по своему обыкновению, из угла в угол, Талигхилл внезапно для самого себя остановился перед зеркалом. Оно висело здесь, когда он только поселился в этой комнате, но Пресветлый лишь сейчас обратил на зеркало внимание. Вернее, на свое отражение.

Все тот же рослый тридцатилетний мужчина. Все те же широко расставленные голубые глаза, которые, правда, изменили свое выражение, скуки больше нет, да и вообще, грудно сказать о каком-то одном чувстве, глядя на них – возникает только ощущение небывалой раньше глубины. Поредел и свалялся пышный некогда хвост: волосы требуют внимания и ухода, а на это сейчас не хватает времени, да и возможности не те. Тонкие потрескавшиеся губы стянуты в одну плотную нить, чего раньше за ними не замечалось. А ведь прошло не так много времени.

Вероятно, жизнь человеческую следует измерять не годами да минутами, а событиями, которыми она наполнена. И тогда получится, что до недавнего времени и не жил ты вовсе, а так… рождался в муках, и вот только теперь – по-настоящему…

В дверь отчаянно заколотили.

– Да! – Правитель рывком обернулся. – Входите!

Это был звонарь – тот самый, со шрамом на губе.

– Пресветлый… – Кажется, впервые этому человеку отказала его невозмутимость. – Пресветлый, на Коронованном – дым! – Звонарь запнулся, почувствовав, что говорит не то и не так. – Знак, – нашелся он наконец. – Там подают знак.

Талигхилл гепардом вылетел из комнаты и помчался по лестнице вверх. Храррип едва поспевал за ним Звонарь и – подавно отстал.

Оно и понятно. Те порции, которые сейчас выдают, не способствуют проявлениям резвости.

Выбрался на колокольню, подбежал к бойнице и стал, щурясь, всматриваться в даль Из плеши Коронованного поднималась струйка дыма, на этом расстоянии почти незаметная. В отличие от обыкновенных костров, этот порождал серую клубящуюся нить, которая ползла вверх рывками, и рывками упорядоченными.

– Давно? – спросил, обернувшись к звонарю, Талигхилл. Насколько он понимал, заметить сигналы могли и не сразу.

– Только-только началось, – уверенно сообщил звонарь. – Я как раз смотрел в ту сторону, когда пошел дым. Подумал: горит что-то. Потом догадался.

– Так. – Пресветлый дернул себя за ус и прищурился. – Так. Передай в Северо-Восточную: «сигнал».

– И все? – уточнил звонарь, доставая из кармана затычки.

– И все, – подтвердил правитель. – Пока все.

Он вернулся в комнату и заставил себя сесть в кресло. Сесть в кресло и сосредоточиться.

Вот так всегда и выходит. Думаешь: времени впереди еще полным-полно, – а оказывается, принимать решение нужно уже сейчас.

Пресветлый велел, чтобы позвали господина Лумвэя и высших офицеров, срочно.

Сегодня же ночью. Медлить нельзя.

Сообщение, полученное им, было невнятным. Что-то о невозможности промедления, но что именно – не понять. Слишком большое расстояние и слишком тонкая струйка дыма. Может быть, им – тем, кто передает, – удастся набрать побольше дров. Для такого случая на колокольне останутся наблюдатели. Запишут очередность и длительность сигналов. Впрочем, вряд ли более точное содержание сможет сильно повлиять на решение правителя.

А ведь ты уже принял это решение, не так ли? И плевать на госпожу Тэссу с ее непонятным поведением… и на все остальное – плевать. Решение уже вызрело, и ночью плод будет сорван.

Он поморщился, как от зубной боли, и встал из кресла, чтобы еще раз посмотреть на себя в зеркало. Ему было интересно, неужели ничего не изменилось за последние несколько минут в облике того рослого мужчины с голубыми глазами? А должно бы…

Но в дверь уже постучали, и Пресветлый опустился в кресло, приглашая визитеров входить.

Они собрались довольно быстро, словно предчувствовали этот вызов, словно готовились к нему загодя: учили свои роли, лримеряли маски. А возможно, это были их лица – напряженные, со сверкающими глазами; некоторые взгляды выражали удивление, некоторые – понимание происходящего. Кое-кто – например, Тиелиг – знал все заранее и теперь скучающим взором блуждал по гобелену. «Охота на оленя». Красиво сделано, спору нет.

Тэсса явилась позже всех и постаралась сесть за спинами остальных. Что, в общем-то, было глупо, ведь ей, как предводительнице Вольных Клинков, обязательно придется высказаться по поводу услышанного. Но правитель проигнорировал эту странность Сестры и продолжал говорить, вкратце, специально для нее, повторив сказанное прежде. Так, словно она ничего этого не знает.

Наконец Пресветлый закончил. Выдержал необходимую паузу, давая возможность осмыслить услышанное тем, кому это требовалось; потом предложил высказывать свои мнения.

Наверное, ему было бы проще, если б кто-нибудь возразил. Поднялся, упрямо склонил голову и заявил, что, мол, это слишком жестоко… и вообще, так дела не делают и государства не спасают. Поступок, недостойный правителя. Позор. Предательство. Трусость. Бегство. Боги не потерпят, Ув-Дайгрэйс навсегда закроет проходы в свой чудный край…

Однако же промолчали.

Все, как один.

– Ну же, господа, не стесняйтесь, – махнул рукой Талигхилл. – Говорите, говорите.

– А о чем говорить, Пресветлый? – тихо произнес Тиелиг. – И так ведь ясно, что ничего другого сейчас ни придумать, ни воплотить в жизнь мы не успеем. Следовательно, нужно готовиться к осуществлению вашего плана. Насколько я понимаю, именно сегодня ночью нам предстоит покинуть башню?

– Да, – согласился правитель. – Предстоит.

– Значит, необходимо решить, кто уйдет, а кто останется.

– По-моему, – вмешался Хранитель Северо-Западной, – тут особенно нечего решать.

К нему обратились удивленные взоры. Господин Лумвэй объяснил:

– Одним из обязательных условий предложенного нам здесь плана является неизвестность, тайна. Те, кому будет суждено остаться, не должны знать… разумеется, до поры до времени. И это условие сразу же указывает нам на то, что остаться в башне должны солдаты, размещенные в верхних ярусах. Потому что именно в этом случае передвижение остальных людей останется незамеченным.

– Я думаю, господа, что это правильный подход, – поддержал Талигхилл. – Разумеется, высказанные господином Лумвэем доводы будут основополагающими при решении, кого оставить, а кого – нет. Но – не единственными. – Он задумался, потом кивнул, соглашаясь со своими мыслями: – Ну что же, давайте говорить конкретнее. У нас ведь очень мало времени…

/смещение – я пытаюсь вырваться из этих тенет, я напрягаю сознание; и в этот момент мне кажется, что я чего-то добился, что я почти на свободе, но нет…/

Колокола не звонили уже давно, и поэтому сегодняшний разговор стал причиной пересудов во всей Северо-Восточной.

– Что там такое? – спросил Гайхилл.

Тогин растерянно посмотрел на мальчика, не зная, что ответить. Сын Хиффлоса лежал в комнатке господина Дулгина, на узком топчанчике, заботливо укрытый одеялами. Вот уже несколько дней мальчику нездоровилось.

Зря я согласился на то, чтобы поселиться здесь. Наверное, от больных пацан и подхватил какую-нибудь заразу. Да еще эти порции – один смех, а не порции.

Шрамник покачал головой:

– Не знаю. Звонят.

– Сходи узнай, – попросил Гайхилл.

– Хорошо, только ты лежи, не вставай. Договорились?

Мальчик закрыл глаза, чтобы подтвердить: да, понял. Ему было трудно двигаться, он очень ослаб за последние дни; время от времени у Гайхилла подскакивала температура, он бредил и стонал, метался, откидывая в сторону одеяла, и звал отца. Несомненно, гибель Хранителя Юго-Восточной сказалась на здоровье мальчика.

Вольный Клинок бросил на Гайхилла прощальный взгляд и вышел из комнатки. Он оказался в лазарете, до предела заполненном больными людьми. Поморщился от тяжелого удушливого запаха потных тел, лекарств и испражнений, пошел дальше. Наверное, нужно уже было привыкнуть ко всему этому, но привыкнуть не удавалось; Тогин как можно быстрее пошел к двери, где его встретил господин Дулгин.

– А, это вы, – протянул он рассеянно. – Ну как мальчик? Без изменений?

– Все по-прежнему. – Тогину хотелось покинуть лазарет, но лекарь загораживал собою выход. – Да вы и сами, наверное, знаете лучше меня. Кстати, что там за трезвон поднялся?

Лекарь вздрогнул.

– Н-не знаю, – неуверенно ответил он. – Не знаю.

Странно. Такой человек, как вы, господин Дулгин, должен бы за время службы в башне научиться распознавать подобные сигналы. Ну, да Боги вам судьи.

– Позвольте. – Он осторожно отодвинул лекаря в сторонку. – Мне нужно пройти.

– Да-да, разумеется. – Тот отступил и проводил Тогина странным взглядом.

Шрамник обошел всю башню, но так ничего и не выведал. Он не стал подниматься на колокольню, справедливо решив, что если остальные либо не знают, либо не желают говорить об этом, то уж звонари промолчат и подавно. Что толку протирать подошвы? К тому же у него было дело поважнее. Он давно собирался сходить к Шэддалю и поговорить о мальчике. Ему нельзя так питаться. В конце концов, именно старэгх возложил на Тогина обязанность присматривать за сыном Хранителя. Так пускай помогает. А то ведь и впрямь Шрамнику остается только смотреть, как пацан медленно умирает.

Но когда «счастливчик» оказался у кабинета Шэддаля, выяснилось, что он выбрал не лучшее время для визита. У старэгха как раз началось собрание, о чем Тогину сообщил взволнованный молодой солдатик, поставленный, видно, специально, чтобы «посторонних не пущать». Он сочувственно взглянул на Шрамника – Боги, неужели я так отвратительно выгляжу? Ну, недоедал, делился порциями с пацаном, а все же… взглянул и посоветовал зайти позже. «А ждать не имеет смысла, они там надолго».

Надолго так надолго. Видимо, сообщение и впрямь такое серьезное. Интересно только, хорошее оно для нас или плохое?

Тогин выбрался во внешний узкий коридор, соединявший бойницы и балконы (бывшие, а нынче в большинстве обрушившиеся из-за обстрела хуминов). Осторожно, чтобы не задело шальной стрелой, выглянул наружу.

Все как обычно. Лениво постреливают лучники с арбалетчиками, да время от времени пружинисто взлетает в воздух ложка катапульты. Рявкают баллисты, отправляя в полет бревна и камни. Кто-то падает у нас, кто-то падает у них. «Медленная» война. Вон один поскользнулся в масляной луже, неловко взмахнул руками и упал. Ругаясь, поднялся, отряхнулся. Пошел дальше по своим делам.

Масло в башне закончилось как-то слишком быстро. И смола – тоже. Да и разогревать их до кипения, как выяснилось, не на чем. Смолу ввезли, а дрова не успели. Что-то там не получилось с дровами.

Тогин постоял, посмотрел на эту тягучую, как густеющая кровь, войну. Думать ни о чем не хотелось. Он просто отстегнул упряжь и пустил свои мысли вперед – такое иногда помогает расслабиться. В особенности когда под твоим чутким руководством эти самые мысли завозят в такие дебри, что выть хочется. Волком. Но, как правило, в этих дебрях имеются свои волки. Которые не только воют, но и кусают.

Да, с мальчишкой получилось глупо. Надо бы что-нибудь придумать. Например, услать его вместе с ранеными из башни. Это нам, солдатам, нельзя выходить из башен, но раненым-то зачем здесь страдать? И детям?

Потом мысли с детей как-то сами собой переметнулись на Тэссу: как она там? Жива ли?

Да чего беспокоиться, убеждал себя Шрамник. Она ж не просто рядовая, она же предводительница. Что с ней станется?

Но он-то знал, что именно предводителей и предводительниц стараются «убрать» прежде всего. Тогин вздрогнул и взял поводья в свои руки. Об этом лучше не думать. Иначе сбудется.

Он оставил свой наблюдательный пост и пошел к кабинету Шэддаля. Возможно, собрание уже закончилось?

Шрамник и впрямь подгадал. Офицеры как раз выходили от старэгха, но на сей раз не перешептываясь, что уже само по себе было странным. Они торопились куда-то, и, судя по всему, очень торопились. И при этом старались делать вид, что совершенно не спешат.

Выбрал время, – мрачно подумал Тогин. Но отступаться не хотелось, да и не имел он – если задуматься – такого права: с каждым днем мальчику становилось все хуже. Решился – так уж иди до конца.

И «счастливчик» вошел.

Шэддаль походил на выкуренного из дупла древесного медведя: с виду невелик, а в ярости страшен.

– Да, десятник, да, – сказал он, выслушав все аргументы Тогина. – Ты абсолютно прав. Вот сегодня и отправишься вместе с мальчиком.

– Куда? – не понял Брат.

– Куда хотел. Наружу. Только уж изволь об этом никому не говорить, хорошо?

– Когда? – только и спросил Шрамник.

– Вечером. Даже ночью. После полуночи. Но чтоб к этому времени мальчик был на ногах. Возиться с ним никто не будет.

Это совсем не походило на прежнего Шэддаля, с которым Тогин разговаривал в прошлый раз. Поэтому он скупо кивнул и пообещал, что справится. Если будет нужно, понесет мальчика на руках.

Конечно, слух все равно прошел. Но говорили о тайно запланированном и потому не разглашаемом даже среди своих плане, согласно которому часть гарнизона в одну из ночей должна будет покинуть башню, выйти и ударить по хуминам. Тогин на подобные рассказы скептически пожимал плечами и удалялся. Он думал, что все обстоит несколько иначе. Поскольку всякая сплетня бывает верной лишь отчасти, да и то лишь в лучшем случае.

/смещение – я снова силюсь прорваться на поверхность реальности, но водоворот повествования затягивает все глубже и глубже…/

Сегодня стемнело чересчур быстро, ночь предательски подкралась, когда ее еще никто не ждал, когда никто еще не был готов. Но к такому трудно быть готовым.

Талигхилл стоял на колокольне, у привычной бойницы, с которой он почти сроднился за последние дни. Сзади сопел, возясь с колоколами, знакомый звонарь; где-то у двери застыл Храррип.

Внизу все уже пришло в движение. Постепенно, отряд за отрядом, людей выводили из башни.

Кроме, разумеется, тех, кого обрекли на смерть.

Кое-кто высказывал опасения, мол, зря правитель поднялся на самый верх – еще, упаси Боги, случится что…

Он только отмахнулся и велел всем заниматься своими делами. Для заботы о жизни Пресветлого существуют-телохранители.

Талигхиллу сегодня хотелось быть нарочито грубым и злым. Словно он желал подтвердить то мнение, которое могло сложиться

/что значит могло?! – сложится/

после сегодняшней ночи в умах простых людей. Правитель-предатель. Злой, расчетливый, холодный. Безразличный.

Как-то, когда он вот так же стоял у бойницы и всматривался в происходящее внизу, кто-то из звонарей произнес – тихо, чтобы не услышал правитель: «Мальчишки, верно, позже станут играть в эту войну, понарошку убивая друг друга. А мы вот – не понарошку».

Теперь Пресветлый с горечью думал, что, играя в «Ущелье Крина», пацаны обязательно будут играть и в него. Вот только решать, кто же будет «Талигхиллом-Убийцей», придется жребию – какой же мальчишка согласится по собственной воле быть злодеем?..

Выползла на небо и сонно смотрела на мир круглая блед-нощекая луна. Хумины у подножия башни жгли костры и мирно переговаривались между собой; где-то звучал хриплый смех.

Пора, – подумал Талигхилл. – Пора. В конце концов, эту настойку приготовил я сам, так что и пьянеть буду в гордом одиночестве. Пора, иначе вылакают без меня.

В гулком зале, связывающем помещения башни с двумя подземными коридорами, тихо (насколько это было возможно) и деловито сновали люди. Он отыскал взглядом Хранителя Лумвэя и подошел к нему:

– Может, все-таки отправитесь с нами? Хотя бы ради жены.

Тот покачал головой:

– Вы же понимаете, Пресветлый, что это невозможно Тогда к чему подобные разговоры?

И верно – к чему? Утешать собственную совесть мол, предлагал ведь, а этот чудак человек отказался.

– Простите, – пробормотал Талигхилл. – Если будет возможно, мы вернемся.

– Естественно, – кивнул Хранитель. – А я постараюсь придержать для вас Северо-Западную.

– Пора, – бесстрастно сообщил за спиной Джергил. – Пора, Пресветлый.

Талигхилл забрался на лошадь, окинул напоследок взглядом зал и остающихся. В коридор втягивались последние десятки.

Ну что же, ты ведь знал, что обратной дороги нет. Знал еще несколько дней назад, просто не признавался себе в этом до сих пор. Теперь – признался, вот и все.

Хотелось отыскать в этой толчее Тэссу, но воительница, скорее всего, уехала далеко вперед. Да и не стала бы она разговаривать. То есть… стала бы, но «да, мой правитель», «нет, мой правитель», «разумеется, мой правитель» – и ничего больше.

А как кстати была бы ее поддержка! Да и любая поддержка пришлась бы сейчас как нельзя кстати. Талигхилл бы, наверное, рассказал ей о том, что так мучает. Не сознание того, что он совершил… предательство… поступок. Уход из башни – не самое страшное, потому что он уже был сделан в мыслях задолго до нынешних событий. Другое…

Тот сон, который невозможно забыть.

Погрузившись в воспоминания о сне, который оказался роковым, Пресветлый не удивился ни вскинувшемуся под потолок крику, ни шарахнувшейся толпе, которая волной подалась назад.

Со всех сторон кричали. По этому воплю, многоголосому, дикому, он понял, что произошло нечто непредвиденное. И люди безумно напуганы.

Нужно предпринять какое-нибудь спасительное…

Не додумал. Кто-то толкнул его коня, и верный Джергил уже навис над обидчиком карающим мечом, крича и взмахивая руками. Потом накатило нечто совсем уж необычное, совсем не отсюда, не из этих мест, не из этой жизни, вообще… Одним словом, не отсюда. Голос. И что-то… Но край памяти, как падающая штора, отсек все потустороннее, оставшееся там, а здесь уже кричали. «Вставайте, Пресветлый, вставайте!» И…

ДЕНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ(наверняка)


Я наконец вырвался из того липкого кошмара, в котором пребывал последние… сколько часов? Задыхаясь, утер непослушной ладонью потное лицо. Посмотрел на тусклый свет фонарика. Он ведь был зажжен все это время! Аккумуляторы скоро сядут.

Шатаясь, поднялся на ноги. И увидел (или – почувствовал?), что впереди движется… нечто. О мертвые Боги!…

Додумать не дали. Туманный, размытый силуэт, сквозь который беспрепятственно проходила игла фонарного света, выплыл из-за поворота и замер на мгновение. Потом решительно заскользил ко мне, не касаясь ногами земли.

Захлебнувшись паническим криком, я отшатнулся и попятился. Он наступал. Забыв о материалах, не заботясь о фотоаппарате и диктофоне, я швырнул в это сумку. Она пролетела мимо, точнее – сквозь силуэт, и шлепнулась на пол.

Он был все ближе, все ближе! и я уже не кричал, я сипел, затравленно глядя на прозрачное существо, я уже давился своим криком, я уже…

уже я…

уже не я…

/смещение

смещение

смещение

смеще…/

ОБРЫВ

… накатило нечто совсем уж необычное, совсем не отсюда, не из этих мест, не из этой жизни вообще… Одним словом, не отсюда. Голос. Вопящий в ужасе голос. И что-то… Но край памяти, как падающая штора, отсек все потустороннее, оставшееся там, а здесь уже кричали' «Вставайте, Пресветлый, вставайте'»

И…

И я встал.

Задыхаясь, утер непослушной ладонью потное лицо. Посмотрел в озабоченное лицо Джергила. И вздрогнул.

Это уже слишком. Скажите на милость, как Мугиду удается повествовать из своей комнатушки прямо ко мне, лежащему в коридоре?! Ну, стоящему… То есть…

Люди напирали, толкаясь и истошно вопя. Десятники и полусотенные энергично наводили порядок, раздавая приказы и оплеухи. Последнее помогало в значительно большей степени, нежели первое. Но и от первого тоже был прок.

Обретя некое подобие порядка, люди замирали на своих местах, озабоченно, громко переговариваясь.

– Что происходит? – прошептал я самому себе. – Что же, демоны меня сожри, происходит?!

Джергил, однако, сей вопрос истолковал по-своему.

– Сейчас выяснится, Пресветлый, – попытался он меня успокоить. – Храррип уже послал кого-то вперед. – Потом он вздохнул и с облегчением добавил: – Я уж было подумал, в вас демон вселился. А вы, оказывается, просто потеряли сознание.

От людского месива отделился пожилой человек и направился ко мне. Разглядев у него нараг на поясе, я решил было, что это Мугид. Но ошибся. Мугиду, если помнишь, неоткуда взяться в этом кошмаре.

– Засада, – сообщил Тиелиг, приблизившись и внимательно разглядывая мое лицо – чем-то оно ему не понравилось. – Хумины непонятно каким образом успели обойти нас с фронта и оказались у выхода из коридоров. Они позволили выйти примерно четверти армии и ударили. Говорят (сам я не видел), получилась страшная бойня, но теперь все улажено. Часть людей отступила в коридор, хумины отброшены, двери удалось закрыть. Можно сказать, нам еще повезло. Если не считать того, что мы теперь заперты в башне, – добавил он, выдержав секундную паузу.

Я судорожно кивнул, поскольку последняя фраза требовала отклика. Но, по правде сказать, тяжеловато реагировать на высказывания человека, умершего семьсот лет назад. Да и древние проблемы меня сейчас заботили меньше, нежели свои собственные.

Это не повествование. Если в прошлый раз то, что случилось, еще можно было назвать так, то теперь – нет. Ведь я нахожусь среди этих людей, я могу говорить с ними, а раньше такого никогда не было.

А потом я позволил себе подумать о том, чего я боялся больше всего.

Но если я среди них, если я разговариваю с ними, то… может быть… меня и убить можно?!

Однако же мои тело и внешность принадлежали, кажется, кому-то другому, скорее всего – Талигхиллу. Иначе Джергил «принял бы меры».

Но ведь не принял!

… Вот только почему верховный жрец Ув-Дайгрэйса так странно смотрит?

– Что прикажете, Пресветлый?

Это он у меня спрашивает. А что приказывать? И так все ясно – нужно отступать. Ведь не торчать же в этом проклятом коридоре до скончания веков!

«… До скончания веков»! Мертвые Боги Ашэдгуна, а что, если и впрямь… Если я никогда не вернусь? Если я сошел с ума и буду, как рассказывал когда-то Данкэн, бродить под «Последней башней» этаким привидением… туманным силуэтом…

Нет!!! Я не хочу!

– Так что же вы прикажете, Пресветлый? Или людям оставаться в коридоре? – учтиво поинтересовался Тиелиг.

– Разумеется, нет. Нужно немедленно возвращаться в башню.

«… Могут убить». Но ведь я помню, прекрасно помню, что Талигхилл пережил эту войну. И даже выиграл. Там, правда, несколько туманно описаны некоторые подробности, да и я не проявлял должного интереса – а все-таки.

Но… я знал кое-что еще. Я знал, что Пресветлый Талигхилл никогда не терял сознания и никогда не жаловался на одержимость демонами. В общем, не проявлял симптомов того, что в его теле оказался кто-то другой. Так почему же я должен быть уверен, что…

Нет, не думать! Думать о чем угодно, только не об этом. Проклятый старик закончит свое повествование, и я вернусь. Обязательно вернусь.

– Приказ уже отдан, – сообщил Джергил. – Мы возвращаемся в башню.

Кое-как я забрался в седло, с легким удивлением отмечая, что вообще способен на это. Ведь я ни разу в жизни не имел дела с лошадьми! Видимо, часть воспоминаний и навыков бывшего обладателя этого тела передалась мне – так сказать, по наследству.

Кстати, а где сейчас «бывший обладатель»? Что сталось с ним?

Или он уснул, и ему сейчас снится сон, что он – господин Нулкэр из далекого будущего? Прямо по Исууру:»Что это: бабочка спит и думает, что она – мудрец, или же, наоборот, мудрец спит и мнит себя мотыльком?»

– Пресветлый, могу ли я задать вам один вопрос? – Тиелиг ехал рядом, ловко управляясь с поводьями. Я мысленно позавидовал ему и кивнул:

– Задавайте и избавьте меня от ваших официальных формулировок, прошу вас!

Хорошо все-таки, что в течение недели я следил за жизнью Пресветлого. Иначе пришлось бы бекатъ да мекать да делать вид, что при падении отшибло память. А так – пожалте, вся память вот она, на блюдечке. Бери да пользуйся.

– Вопрос этот очень прост: не лучше ли было бы попробовать атаковать хуминов? Насколько мне известно, к моменту нашего выхода из коридора они только-только появились там, и поэтому атака могла бы принести вашим войскам победу. Теперь же, если враг закрепится, мы окажемся в ловушке. Практически мы в ней уже оказались.

А ведь верно! Но я был не в том состоянии, чтобы мыслить тактически.

– Скажите, Тиелиг, а откуда вам стали известны такие подробности? – Лучший способ защиты – нападение.

– Об этом говорили вокруг нас. Вы могли бы тоже узнать, если б пожелали.

Вот так вот. Утер мне нос, аки младенцу.

– Вы меня в чем-то обвиняете? – вкрадчиво спросил я.

– Как можно?! – Он покачал головой, словно удивляясь нелепости моих подозрений. – И в мыслях не имел.

Некоторое время мы ехали молча Жрец, видимо, удовлетворил свое любопытство, а мне лишний раз говорить не хотелось. Да и не о чем…

Коридор тянулся, долгий и нудный, как и мои размышления о своем нынешнем положении. Спереди, сзади и по бокам двигались люди, много людей; они приумолкли, удрученные провалом… ведь это был, по сути, провал. И – более того – надежд на победу теперь не оставалось. Правда, сейчас об этом знали лишь избранные офицеры – те, кого Талигхилл посвятил до конца в свой план. Но ведь таких немало. Что, если они взбунтуются? Впрочем, подобный бунт вряд ли к чему-нибудь приведет, хумины все равно загнали нас в западню и теперь уж перекрыли все выходы.

Только я, только я один знал, что мы выиграем в войне.. они выиграют. Но во-первых, мне приходилось молчать, чтобы не выдать себя, а во-вторых, я не ведал, когда и как это случится… да и случится ли вообще. Потому что мое появление в теле Талигхилла историей – той историей – не предусмотрено. Возможно, я изменил что-то в прошлом и теперь ашэд-гунцы потерпят окончательное поражение… благодаря мне. А может быть, все это лишь бред, видения сумасшедшего, заблудившегося в самом себе сознания…

Как бы там ни было, сейчас я стал не властен над своей судьбой. Ни возвратиться, ни подать весточки – качайся в седле, полуприкрыв глаза и делая вид, что дремлешь, да думай, как же вести себя дальше. Потому что очень уж не хочется проверять ту идейку насчет смертности.

Мертвые Боги древнего Ашэдгуна, как же все это странно! Ведь не должен же был Myгид дотянуться своим повествованием аж до коридора? Не должен. Между прочим, это ведь не первый раз, когда кто-то из внимающих отсутствовал на сеансе. И что? Ведь тогда та же Карна ничего не почувствовала. И юноша очкарик, скорее всего, тоже. Ну, положим, очкарика усыпляли, но ведь Карна… И слуги – они ж не внимают каждый раз, иначе вся гостиница просто вылетела бы в трубу, осталась без присмотра. Так почему я такой особенный?

Можно было бы предположить, что я потихоньку сошел-таки с ума. Неприятная версия, но все-таки допустимая. Можно было бы… да не получается. Потому что первое повествование, до этого обрыва, проходило именно как повествование. Безо всяких лишних эффектов типа полного погружения в прошлое. Следовательно, таки дотянулся, демоны его съешь! Но как?! И почему именно я?

Или дело в том туманном силуэте, который меня напугал? Откуда он взялся? И что это такое?

Но погодите, господа хорошие, я, кажется, совсем забыл о самом главном вопросе. Какого демона господин Мугид, повествователь растаковский, проводил сеанс вместо того, чтобы искать меня, заблудшего Он ведь понимал…

Вот. Вот то-то и оно, что понимал. И коридорчик с дверью на смазанных петельках. Оч-чень, видать, хорошо понимал. Уж всяко получше моего… с-скотина! Потому и провел сеанс… наверное. Я ведь и до сих пор ни в чем не уверен.

Впереди кто-то застучал в гулкие двери: «Открывайте, вернулись!»

Недоуменные возгласы, лязг замков.

Мы въехали в огромный зал, и я лишь сейчас признал его: первый этаж «Башни», только сильно видоизмененный. Ну, то есть это мне он предстал впервые сильно видоизмененным.

Нас встречали растерянными взглядами. Эти стражники, разумеется, знали о том, что часть войска ушла, чтобы «совершить тактический маневр».

Вот, совершили. Теперь вернулись.

Спустился по лестнице господин Лумвэй: сна ни в одном глазу, хотя вместо обычной одежды накинут ночной халатик; он удивленно посмотрел на втягивающуюся в зал армию и повернулся ко мне. То бишь к Пресветлому Талигхиллу.

– Что?.. – Потом Хранитель догадался, что вокруг слишком много посторонних ушей.

– Расскажу чуть позже, – пообещал я. – Впрочем, за подробностями вы вполне можете обратиться к господину Тиелигу; похоже, он знает больше моего.

Солдаты входили и въезжали в зал, десятники (согласно отданным мною распоряжениям) рассылали их по казармам. Через несколько часов план, так терзавший Талигхилла, станет не более чем фантомом. Несовершенное убийство не есть убийство. По крайней мере для тех, кто и не подозревал о нем.

Все это великолепно. Вот только будет ли у Пресветлого возможность облегченно вздохнуть? Вернется ли он в свое тело? И куда в таком случае, скажите на милость, денусь я?

Однако размышление над подобными вопросами отнимает много сил. И не приводит к сколько-нибудь значимым результатам. К тому же мне жутко хотелось спать. Я ведь унаследовал не только память правителя, но и его «физическую оболочку», которая не отдыхала уже очень долго. А сейчас на дворе (то есть в ущелье) глубокая ночь, скоро рассвет.

– Я отправляюсь спать, – к удивлению господина Лумвэя, сообщил я. – Если вы не возражаете, поговорим завтра утром.

Разумеется, будь на моем месте (вернее, в своем теле) Та-лигхилл, он бы прежде всего обсудил переменившуюся ситуацию с кем положено. Но я ведь не он. И для того, чтобы обсуждать что-либо, нужно хоть туманно, а представлять, как это делается. Да и нынешние обстоятельства вполне потерпят. Сейчас время уже не играет ни за нас, ни против нас.

В сопровождении телохранителей я поднялся в спальню Пресветлого, велел никого не впускать (разве что по очень срочному делу) и рухнул в кровать. Собирался поломать голову над своим теперешним положением, однако сам не заметил, как уснул.

ДЕНЬ СЛЕДУЮЩИЙ(после обрыва)


Я проснулся. Просто. Ни от чего. Никто не ходил под дверью и не сообщал заунывным голосом: «Пора вставать, господин!» Словом, у всякого события есть свои положительные стороны.

Потолок надо мной, удостоившийся чести быть созерцаемым некоторое количество времени после пробуждения, что-то напоминал. Скорее всего, некий иной знакомый потолок. Вполне могло статься, меня поселили (то бишь Пресветлого поселили) в той же комнате, что и меня. Тьфу! Имелось в виду, что в разные отрезки времени, отстоящие друг от друга на семь сотен лет, мы находились в одном и том же месте. Хотя, конечно, с уверенностью утверждать это я не мог.

…Словом, вставать не хотелось. Потому что это означало прежде всего массу проблем, которые я, скорее всего, не смогу решить. Но и валяться в постели слишком долго не стоило – нетерпеливые и жадные до совещаний господа могли решить, что я загнулся во сне, и ринуться выяснять сию пикантную деталь.

Всегда был стеснительным.

Вот так и получилось, что в результате я все же покинул правительственное ложе и начал одеваться. И если кто-нибудь считает подобное занятие простым и незатейливым, то он жестоко ошибается. До той поры я тоже ошибался. То есть я даже не подозревал, что столкнусь с такими трудностями, ведь очутился в уже одетом теле. А раздеваться всегда проще, нежели облачаться. И, как назло, сам Талигхилл никогда не пользовался услугами многочисленных придворных, поэтому и я вынужден был справляться собственными силами.

Однако кое-как справился. Посмотрел на себя в зеркало: вроде бы нормально. А теперь следует каким-нибудь образом попасть в туалетные комнаты, не выдав при этом своего полного неведения относительно их местонахождения. Повествования как-то ненавязчиво обошли эту сторону жизни Пресветлых. Но я догадывался, что оные комнаты, скорее всего, не слишком сместились с тех (с этих) пор, и поэтому уверенно направил свои стопы по знакомому маршруту.

Угадал!

…Теперь, наверное, следовало возвращаться в комнату, позавтракать и созывать это проклятое совещание. Но… Но – правитель я или не правитель?! Торопиться ведь некуда. А мне нужно поразмыслить, поскольку вчера я вместо этого самым безответственным образом заснул.

И я отправился наверх, на колокольню. То ли прошлый раз мне показалось, то ли тело Талигхилла было более тренированным, но сейчас я поднялся туда намного быстрее и без особых затруднений.

Знакомый звонарь со шрамом на губе уже стоял там. Он почтительно поклонился и отошел в сторону.

Вот оно, ущелье Крина семисотлетней давности. Совсем не похоже на нынешнее (современное мне). Во-первых, три лишние башни. Две из них, правда, выглядят удручающе: у Юго-Восточной проломлен бок, и оттуда до сих пор серой кровью сочится струйка дыма; Юго-Западная сильно обгорела и, похоже, немного накренилась, хотя – с чего бы это? Наверное, кажется.

Да и с Северо-Восточной тоже не все в порядке кое-где обвалились, словно гнилые зубья, боевые балконы; она вся в масле и саже – тягостное зрелище. Думаю, и наша башня выглядит не лучше.

Хумины продолжают обстрел из баллист и катапульты, причем сегодня последняя направлена на нас. Ну и, разумеется, луки и арбалеты, без них не обойтись. Хорошо хоть, что стрелы не долетают до колокольни.

Я прислонился к парапету бойницы и размышлял, как же себя повести на этом проклятом совете. Не созывать его нельзя, созывать – тоже. Иначе они поймут, что я – не я. Вернее, как раз я.

Единственный выход, который казался мне приемлемым, – дать возможность выговориться остальным. Пускай Тэсса, Кэн, Лумвэй, Тиелиг и прочие предлагают, что делать, жалуются на горькую судьбину и вообще – творят что хотят. А я выберу самое разумное предложение и приму его.

«Дипломатия»!

И будем считать, что все же ход истории не изменился. Следовательно, Талигхилл не умрет в ближайшее время.

Шальная стрела достигла-таки бойницы, но была уже на излете и лишь зло ткнулась в камень, после чего упала обратно. Я посмотрел на свою руку, рядом с которой только что находилась смерть, и медленно вытер вспотевший лоб.

Созывать власть имущих не пришлось. Когда я спускался с лестницы, навстречу вышел Хранитель Лумвэй и сказал, что он, конечно, жутко извиняется и все такое, но последние события, по его мнению, требуют пересмотра некоторых планов. И не соблаговолю ли я…

Я сказал, что соблаговолю. Более того, немедленно. И вообще, прошу извинить, что заставил ждать.

Самодуром быть хорошо, но лишь до определенного предела. Перешагнув черту, рискуешь лишиться жизни.

В результате вышло все так, как я и предполагал. Собравшись в Большом зале, заперев все двери и рассевшись по местам, господа заседатели принялись обсуждать. Я время от времени вставлял пару-тройку слов, в зависимости от ситуации. И – внимательно слушал.

Ну что же, как и следовало ожидать, случившееся решили выдать за неудачный маневр. Люди все равно станут подозревать, что на самом деле было несколько иначе, но спорить не рискнут и докапываться до истины – тоже. Не то сейчас положение, чтобы заниматься правдоискательством.

Более важным представлялся вопрос о том, что делать дальше. Как я и ожидал, никто не смог предложить ничего конкретного. В том числе и Пресветлый Талигхилл. Ситуация сложилась и впрямь дурацкая. Если бы я сообразил тогда в коридоре и послал людей в атаку, то, возможно, сейчас кампания была бы уже выиграна. Никто из присутствующих внимание на этом не акцентировал, но думали так многие. Теперь же мы заперты в башне, и заперты капитально. Все выходы перекрыты, и остается лишь уповать на Богов. В которых, кстати сказать, ни я, ни прежний обладатель сего тела не верили.

Короче говоря, пообсуждали-пообсуждали, но ничего конкретного не решили. Ну, еще уменьшить порции, конечно, можно, да только что с того? Кэн предложил забить лошадей. Я категорически воспротивился, считая их неприкосновенным запасом. Сена все равно пока хватает, в отличие от продуктов для людей. Так что пускай живут (лошади).

Масла в огонь подлили звонари. У них был разговор с Северо-Восточной, и там положение еще хуже.

Расходились в молчании. Я постарался отвязаться от ненужных собеседников и заперся у себя в комнате. Делать было нечего. Разве что написать завещание и всунуть в какой-нибудь тайник – авось кто-нибудь найдет через семьсот лет да передаст господину Нулкэру, тем самым спасая его от дурацкой смерти в древнем Ашэдгуне.

От подобных мыслей голова разболелась. Я размышлял, имеются ли здесь средства против головной боли (кроме совсем уж кардинальных, типа виселицы). Невесело улыбнулся этой простоватой шутке. В это время в дверь настырно постучали. Я сделал попытку проигнорировать, но по ту сторону знали, что я здесь. Пришлось открывать.

– Пресветлый, думаю, нам следует серьезно поговорить, – с порога заявил господин Тиелиг. Он вошел и плотно прикрыл за собою дверь. – С вами что-то произошло в коридоре, ведь так?

Я развел руками:

– Верно. Да вы и сами прекрасно знаете. В давке упал с лошади, потерял сознание.

– Вы никогда раньше не теряли сознания, – обвиняющим тоном заявил жрец.

– Ну, все когда-нибудь бывает впервые, – рассеянно ответил я. – А что?

– Послушайте…

И в этот момент окружающее на секунду погрузилось во тьму. Мигнуло. Вздрогнуло. И вернулось в прежнее состояние.

Почти вернулось. Внутри, в моем сознании, что-то тяжело и сонно заворочалось. Я сглотнул; во рту пересохло, в горло впилась тысяча мелких острых коготков.

Тиелиг внимательно следил за моим лицом.

– Что?.. – начал было он. И осекся. Видимо, я сейчас в большей степени походил на самого себя – даже обладая внешностью Талигхилла.

Мертвые Боги древнего Ашэдгуна! Во мне просыпался Пре-светлый! Медленно и неотвратимо он вставал рядом, вставал в полный рост, удивленно оглядываясь и силясь разобраться в происходящем. Я не знал, где он был до сих пор, но догадывался, что не хочу ни отправляться туда, ни оставаться здесь, вместе с ним.

И я вступил в борьбу с сознанием Талигхилла, вступил почти инстинктивно – так утопающий хватается за все, до чего успевает дотянуться. Даже если это «все» – пасть аллигатора.

Наше тело, оставшееся без надзора, начало заваливаться на бок; упало, больно стукнувшись затылком об пол. Перед глазами возникли и стали расплываться оранжево-фиолетовые круги.

И в это время ниоткуда прозвучал голос. Он проникал прямо в мозг, оставляя без внимания обычный способ общения, основанный на колебаниях воздуха и всей подобной чуши.

– ТАЛИГХИЛЛ! Я ОБРАЩАЮСЬ К ТЕБЕ, ПРЕСВЕТЛЫЙ ПРАВИТЕЛЬ, НАСЛЕДНИК ДИНАСТИИ ХРЕГАНА! Я ОБРАЩАЮСЬ К ТЕБЕ! ВНЕМЛИ!

Мой соперник непостижимым образом отозвался, давая знак, что понял и внимает.

Голос продолжал вещать:

– ЗНАЙ, О ПРАВИТЕЛЬ, ЧТО В ТВОИХ РУКАХ СЕЙЧАС НАХОДИТСЯ СУДЬБА ВСЕЙ ДИНАСТИИ, ВСЕГО АШЭДГУНА! ТЫ ОТВЕРНУЛСЯ ОТ БОГОВ, КОТОРЫЕ ОСНОВАЛИ ПРЕСВЕТЛУЮ. И ПОТОМУ НЕМИНУЕМОЕ ПОРАЖЕНИЕ ГРОЗИТ ТЕБЕ, ЕСЛИ ТЫ ОТРЕЧЕШЬСЯ ОТ НИХ ОКОНЧАТЕЛЬНО. Я ОТКРОЮ ТЕБЕ ВЕЛИКУЮ ТАЙНУ…

Но здесь вмешался Тиелиг. Я по-прежнему не мог ничего видеть – ничего, кроме кругов, – но слышал его очень хорошо. Жрец Ув-Дайгрэйса говорил громко и властно, и, хотя делал он это как все обычные люди, впечатления сие не портило, даже наоборот.

– Не нужно более тайн! – изрек он, и голос замолчал. – Не нужно тайн! Ты сам в глубине души знаешь это. Пускай все идет как идет! Ты не в силах изменить историю. Смирись, как сделал это я.

– НЕ МОГУ! – возразил голос. – НЕТ БОЛЬШЕ СИЛ, НЕВОЗМОЖНО И ДАЛЬШЕ ТЕРПЕТЬ…

– Смирись, – устало повторил Тиелиг. – Я же смирился.

– НО ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ…

– Теперь – знаю. И все же принимаю участь как должное. Отступись, как отступаюсь сейчас я.

И на сей раз голос промолчал, но я почему-то знал, что он внял словам Тиелига. Потом узкая мозолистая ладонь мягко легла мне на глаза и несильно нажала.

Я провалился.

ОБРЫВ

Я очнулся на кровати, мягкой и удобной. В той же самой комнате, где был последний раз, когда помнил себя. Только семьсот лет спустя. Несложно понять такое, когда у тебя над головой висит электрический светильник, правда?

Ну что же, все, что ни случается, – к лучшему. Боюсь только, господину Мугиду придется отменить пару сеансов, чтобы полностью удовлетворить мое любопытство. А я буду настаивать.

Никто покамест не являлся, чтобы справиться о моем драгоценном здоровье. Однако кто-то явно позаботился о нем: я был укрыт одеялом и… хм… избавлен от одежды. Кроме того, на затылке обнаружился компресс, под которым занудно ныла шишка И все равно я с наслаждением потянулся, ощущая себя наконец-то в собственном теле. «Иногда стоит пережить потерю, чтобы ощутить себя счастливым впоследствии, когда обретешь утраченное», – изрек Исуур. Воистину так!

Конечно, я не собирался валяться в постели остаток своей жизни. Поднявшись и отыскав-таки одежду, я привел себя в более-менее человеческий вид и задался вопросами. Вопрос первый, наверное, был банальнейшим из возможных: где все? Вместо того чтобы толпиться у дверей в комнату больного и переживать о его здоровье, господа внимающие, похоже, предаются разнообразным утехам. Хорошо еще, не участвуют в очередном сеансе!

Вопрос второй звучал нелепо и мелочно, если не знать некоторых подробностей. Он сводился к нервному восклицанию: где моя сумка?!

Я заглянул в тумбочку, но там лежала лишь книга, переданная мне Чрагэном, и ее перевод. Да, еще «Феномен». Странно, что «академик» не забрал ни того ни другого, ну да это сейчас не самое главное. Где сумка?!

Стук в дверь прервал мои размышления Я тихонько прикрыл дверцу тумбочки и громко произнес:

– Да-да, входите.

Дверь скрипнула, в образовавшуюся щель просунулась голова слуги:

– С вами все в порядке, господин? Я растерянно кивнул:

– К-кажется. Э-э, любезный, не подскажете ли мне…

Дверь захлопнулась.

Итъ! Куда это он? У меня что, голос изменился за эти… за прошедшее время?

Ну ладно, если гора не идет к Исууру, Исуур пойдет к горе.

Я отыскал обувь и вышел в коридор, намереваясь раз и навсегда разобраться со всеми этими недомолвками. Где это видано, чтобы слуги бегали от клиентов?!

Однако, как выяснилось, слуга бегал не от клиента – он бегал за хозяином. Сопровождаемый господином Мугидом, сей молодой человек возвращался, и вот – обнаружил меня в коридоре, на полпути к лестнице.

Взгляд, которым слуга одарил вначале меня, а потом – повествователя, был спокоен и невозмутим, как взгляд столетней черепахи.

– Вот он, господин

– Я вижу, – отозвался старик. – Ну-с, так что же с вами случилось, Пресветлый? Почему вы нарушили слово правителя и покинули комнату?

Последние два предложения он произнес на древнеашэдгунском. С растерянностью я понял, что и слуга со мной говорил на том же языке. Однако к Мугиду он обращался на современном.

– Послушайте, господин Мугид, – я не поддержал этой инициативы по общению на мертвых языках, – давайте-ка перестанем валять дурака и объяснимся. Вернее, вы станете объяснять, а я – слушать.

Старик гневно посмотрел на слугу, потом с интересом – на меня.

– Кто вы? – задал он самый дурацкий вопрос из всех возможных. Нет, пожалуй, более дурацким был следующий: – Вы знаете современный язык?

– Да! – Я сделал пару шагов и очутился рядом с повествователем. – Да! демоны вас съешь! Я говорю на современном языке всю свою жизнь! И совершенно не обязательно называть меня Пресветлым! Я не поддамся, понятно? Вы не сделаете из меня душевнобольного, уважаемый господин Мугид! А теперь извольте объяснить, что за балаган вы здесь устроили.

Старик только укоризненно покачал головой.

– Успокойтесь, господин Нулкэр, – попросил он. – Я все объясню. Но думаю, прежде вам придется кое о чем рассказать.

Неужели он нашел сумку? Но ведь никем не возбраняется…

– Как и зачем вы попали в коридор? – спросил он. – И почему, даже если решились на этот шаг, вы не поставили в известность ни одну живую душу в гостинице? Госпожа Карна вся изнервничалась, пока мы вас нашли, да и остальным тоже было небезразлично. Скажите, Нулкэр, у вас есть чувство ответственности перед теми людьми, с которыми вы изволите находиться? Вас ведь могло убить там, в коридоре, – случайный обвал, дыра в полу – что угодно. И тогда мне пришлось бы заплатить огромный штраф да к тому же, возможно, закрыть гостиницу. Это вас не обеспокоило?

Я кашлянул.

– Да, господин Нулкэр, вы повели себя не лучшим образом. Хорошо хоть, что мы разыскали ваше тело. А если бы не удалось? Что тогда?

– Успокойтесь, Мугид, – произнес господин Чрагэн, присоединяясь к нашей честной компании. – Успокойтесь, прошу вас. Думаю, в сложившейся ситуации лучшим выходом будет собраться и объясниться – каждому, и вам, и господину Нул-кэру. Чтобы раз и навсегда покончить с этой неловкой ситуацией.

За спиной у «академика» маячили остальные внимающие. Кивками и одобрительными возгласами они дали понять, что присоединяются к предложению Чрагэна.

– Ну что же… – задумчиво произнес Мугид. – Ну что же… извольте, господа. Но прежде, чем начать говорить, позвольте провести еще один сеанс. – Он вскинул руки, предупреждая возможные протесты. – Это позволит вам лучше понять, что к чему, а меня избавит от необходимости долго и занудно объяснять простые истины. Ну так что же?

Остальные выразили согласие, но я покачал головой:

– Невозможно. Прошлый раз я оказался слишком близко к той войне, если вы понимаете, о чем я говорю. Не хотелось бы повторять сей печальный опыт. Скажу откровенно: быть в шкуре Талигхилла мне не понравилось.

– Я обещаю вам, что ничего подобного более не произойдет, – веско произнес Мугид.

Не дожидаясь моего формального согласия (в душе я уже смирился с необходимостью еще одного повествования; к тому же последние слова старика непонятным образом вселили в меня уверенность в его правдивости), Мугид кивнул:

– Ну что же, вот и хорошо. Значит, через час начнем. Извольте не опаздывать.

Он ушел, а я не знал, что и делать: плакать, смеяться, сквернословить или же пойти и как следует поесть? Я выбрал последнее, тем более что в мои ближайшие планы входило изловить одного из внимающих и «раскрутить» его на рассказ о случившемся. Вернее, о том, что он видел и знал.

– Данкэн, вы не хотите пообедать? Журналист удивленно посмотрел на меня:

– Признаться, не очень. Примерно полчаса назад я позавтракал и…

– Вот и хорошо. Тогда я буду есть, а вы будете рассказывать. Пойдем.

– Где Карна? – спросил я, пока мы спускались на второй этаж.

Данкэн пожал плечами:

– Наверное, у себя. Знаете, она очень расстроилась из-за вашей пропажи и… и того, что вы делали, когда нашлись.

Я опустился в кресло и стал накладывать себе в тарелку все, до чего был способен дотянуться. Блюда, оставшиеся вне сферы моего влияния, приходилось пододвигать Данкэну, чем он и занимался, не прерывая рассказа.

– Ну что… в первый день, когда вы не пришли к завтраку, все решили, что это очередная блажь… хм, то есть я имею в виду, что при вашем весьма эмоциональном поведении неявка к завтраку – нечто воспринимаемое всеми как само собой разумеющееся. Проспал человек Или просто нет аппетита. В конце концов, личное дело каждого. Да и прецеденты были. Очкарик, например. Или Карна. Да и я, если помните… Что? Разумеется, продолжаю. Ну вот. утром никто беспокоиться не стал. А потом, в повествовательной комнатке господин Мугид заявил, что вы сегодня не будете участвовать в сеансе.

– Как?!

– А вот так. Не будете, и все тут: На сегодня отказались. Сеанс прошел как обычно, мы поужинали (естественно, лишенные вашего общества) и отправились в постели.

– А Карна?

– И Карна. Хотя я, конечно, не проверял…

– И она молчала?!

– Нет, почему – разговаривала. Но выглядела бледновато.

– Так, хорошо. А после?

Журналист покачал головой и недоверчиво посмотрел на меня:

– Неужели не помните?

– Что я, по-вашему, должен помнить?

– Утром всех нас разбудил громкий и весьма немузыкальный крик. Ваш, между прочим. Вы орали до тех пор, пока не явился Мугид и не спровадил вас к себе… то есть к вам.

– И что же я, как вы выражаетесь, орал?

– Не знаю, – пожал плечами Данкэн. – Что-то на древнеашэдгунском. Я не разобрал.

Теперь понятно, почему слуга и Мугид говорили со мной на мертвом языке. Но неясно, откуда повествователь знал о коридоре. И почему вел себя так спокойно. И… Короче, ничего не ясно!

– Ладно, – устало сказал я. – После повествования разберемся. Да, кстати, Данкэн, это не вы подбрасывали мне записку, в которой советовали быть поосторожнее?

Он внимательно посмотрел на меня:

– Не-ет. А это было до или после известных событий?

– Да, разумеется. – Я пожал плечами. – После-то я и не помню ничего. Только сегодня в себя пришел, между прочим.

– А-а, – протянул журналист. – Понятно… Нет, не подбрасывал. Зря вы, выходит, не прислушались к предупреждению.

– Выходит, что так, – согласился я. – Ну, тут уж ничего не поделаешь.. Да, когда я пришел, у меня с собой не было сумки?

– Не было, – уверенно произнес Данкэн. – По крайней мере, я никакой сумки не видел. А я выскочил на крик, наверное, одним из первых.

– Печально.

– Что, потеряли какую-нибудь ценную вешь?

– Можно и так сказать В этой сумке были все мои вещи. Кроме тех, разумеется, что на мне. Журналист поднял бровь:

– Ого! Надо бы вернуться поискать, как думаете? Я неопределенно махнул рукой:

– Там разберемся. Пойдем лучше в комнату, а то начнут без нас.

– Не начнут, – уверенно заявил Данкэн.

И все-таки мы оставили стол и спустились вниз'.

Все уже собрались. При виде Карны мое сердце дрогнуло и забилось сильнее. Она, похоже, плохо спала последнее время, похудела и выглядела не лучшим образом. Переживала!

Я, как мог тепло, улыбнулся ей и опустился в кресло. Нужно бы поговорить, поговорить всерьез, но сейчас для этого не лучшее место и время. Позже…

ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕМНАДЦАТОЕ

– Позже, – кивает и потирает руки седобородый старец – Переходи к главному.

– Я был в городе, – сообщает его собеседник. – Они успевают. Необходимо вмешаться.

– Это говоришь мне ты?! – В голосе старца – подобно удару молота о металл, холодный и высокомерный, – звучит гнев.

– Я был там, – повторяет человек – Я видел. И я знаю, что творится в городе. Он собирается действовать, хотя согласно их же…

– Довольно! – раздраженно скрипит старец. – Я слышал достаточно. Вели запрягать.

/смешение – огонек свечи гаснет, стиснутый с боков костлявыми пальцами/

– Что со мной? Где я?

Талигхилл пошевелил рукой, поднес ладонь к глазам и с усилием стал в нее всматриваться – кажется, он вернулся-таки в собственное тело. Да, этот шрам – такого там не было.

– С вами все в порядке, Пресветлый, – сообщил знакомый голос.

Правитель вскочил, хотя движение болью отдалось в висках:

– Кто здесь?

– Я, Пресветлый. – Перед ним стоял Тиелиг. – С вами все в полном порядке.

– Да? – недоверчиво переспросил Талигхилл. – Но что со мной случилось?

– Думаю, об этом сейчас лучше забыть – и вам, и мне.

– А голос? И что это за чужак был в моем сознании? Жрец Ув-Дайгрэйса сокрушенно покачал головой:

– К сожалению, объяснений всему этому нет Я бы посоветовал вам забыть. У нас сейчас имеются более важные проблемы.

Талигхилл огляделся:

– Почему я в комнате, а не в коридоре? Ведь мы же…

– Прошу вас, Пресветлый, выслушайте меня. Я расскажу вам, что случилось.

Тиелиг и в самом деле рассказал. Но правитель не желал верить его словам, он резко встал с кровати и подошел к двери; распахнул ее:

– Храррип, какой сегодня день? Телохранитель ответил.

Медленно, словно стремясь оттянуть неизбежное, Талиг-хилл закрыл дверь и повернулся к жрецу Бога Войны.

– Но что это все значит? – с неприкрытым ужасом произнес он. – Что же все это значит, демоны меня съешь?!

– Это значит, что сейчас требуется все ваше мастерство. Необходимо найти выход из западни, в которой мы поневоле оказались – мы все.

– Хорошо, я подумаю, – пообещал Талигхилл. – А теперь мне необходимо собраться с мыслями.

– Как будет угодно Пресветлому. – Жрец поклонился и ушел, оставляя правителя наедине с неразгаданными загадками.

Он плохо помнил то, что случилось после падения с лошади в подземном коридоре.

Да было ли само падение? Очнувшись, Талигхилл обнаружил, что коридор пуст, но не просто пуст – а заброшенно пуст, так, словно в нем никого не было уже давным-давно. Он лежал на грязном полу, в темноте, рассекаемой лишь тоненьким лучиком света. Поднявшись, Пресветлый оглядел себя: чужая одежда, чужое тело. То есть сначала он даже не понял, что тело принадлежало кому-то другому, но потом взгляд его случайно скользнул на ладонь – там не было шрама, к которому Талигхилл привык с детства. Случайное падение с пальмы оставило свою метку – а вот теперь этой метки словно и не существовало.

«Куда же я попал?»

Правитель перебрал возможные варианты (а было их не так уж много) и пришел к заключению, что, скорее всего, он умер. И оказался в одном из загробных миров. Вряд ли это край Ув-Дайгрэйса, скорее уж – подземные владения Фаал-Загура. Хотя и говорят, что Бог Боли мертв, но ведь это не значит, что царство его изчезло.

Пресветлый подумал, что он никогда не верил в Богов, хотя и допускал возможность их существования. Ну что же, теперь можно будет проверить, кто же прав: он или многочисленные жрецы.

Наклонившись, Талигхилл обследовал предмет, из которого пробивался тонкий лучик света. Осторожно, чтобы случайно не обжечься, правитель поднял этот факел и, держа его. как и положено, когда несешь факел, пошел по коридору… куда? – в том направлении, которое показалось Талигхиллу правильным. В конце концов, вторично ведь не умирают.

Шел он довольно долго. Вскорости факел погас, и Пресветлый отбросил в сторону эту ненужную вещицу; дальше двигался на ощупь.

Он уже потерял надежду, когда вышел наконец к дверям. За ними Талигхилл обнаружил зал, очень похожий на нижний зал Северо-Западной, однако же выглядевший несколько иначе. Не особо присматриваясь к различиям, правитель поспешил к противоположному краю зала, где нашел (как и надеялся) еще одну дверь.

За дверью было то, что он так боялся увидеть. Башня, до боли знакомая ему башня, которая теперь выглядела по-другому, чуждо. Наверное, именно такой она и должна быть в мире Фаал-Загура.

Измученный долгой дорогой и неизвестностью, Пресветлый закричал. Он кричал долго, изливая знакомым стенам отчаяние и боль, – так воет волк долгим осенним вечером, потеряв свою волчицу; так рыдает журавль, обнаруживший разоренное гнездо; так тоскует буйвол над трупом своего малыша.

Появились какие-то люди, говорившие на странной смеси ашэдгунского языка и нескольких хуминдарских наречий. Но потом они перешли на нормальный и стали уверять Талиг-хилла, что все в порядке. Пресветлого провели в комнату (его же комнату, только изменившуюся, как и все вокруг!). Там он лежал некоторое время; затем пришел сухощавый старик…

В этом месте в памяти правителя был провал, не желавший ничем заполняться. Следующий кусок воспоминаний оказался связан со странным голосом… но здесь у Талигхилла не было уверенности в том, что это ему не привиделось в бреду.

Даже если Боги говорили со мной – тем меньше у меня причин верить в них.

Решив для себя сей вопрос, правитель поднялся и стал ходить по комнате, размышляя. Пресветлому претило вынужденное бездействие, в котором они пребывали из-за его, Талигхилла, случайного обморока. Единственным выходом была бы атака хуминов, оказавшихся у Ханха, рядом с дверьми в тоннель. Несомненно, абсолютно безвыигрышный поступок, так как все преимущество сейчас на стороне противника. И все же… Надо бы с кем-то посоветоваться.

Со слов Тиелига он знал, что не далее как несколько часов назад уже проводил обсуждение нынешнего положения со своими военачальниками. Но поскольку тогда в теле правителя находился другой человек, Пресветлый не помнил ничего из сказанного и решенного им. Жрец, правда, вкратце пересказал. И все же…

Нам нельзя здесь оставаться. Нельзя!

Но боевой дух войск подорван. Ведь, по официальной версии, Талигхилл с отрядом задумал ночную вылазку именно затем, чтобы атаковать хуминов. И – отступил. Следовательно, всякая очередная попытка также обречена на неудачу.

Он горько усмехнулся.

Ну вот, ты же именно этого и хотел. Теперь твое честное имя не будет замарано – доволен? Все вышло шито-крыто, никто и не подозревает о том, что должно было произойти на самом деле. Судят за совершенные поступки и высказанные вслух мысли. Но ты вот лично знаешь, как планировал ту ночь, так что придется мучаться, дружище, придется – никуда ты от собственной совести не сбежишь!

Вот ты и сделал свой ход, старина. Неудачка! Кто-то переиграл тебя. Что теперь? Начать партию заново не получится, это – жизнь, не махтас.

В комнате показалось невыносимо душно. Он рванул на горле чересчур туго завязанный воротник, но от этого не полегчало. Дышалось с трудом.

Талигхилл вышел в коридор и пошел, почти побежал наверх, на колокольню. Там воздух, там должно быть свежее.

Привычно, как на старого знакомого, посмотрел звонарь с рассеченной губой.

Он ведь не знает, что я собирался оставить его здесь. Звонарь не боевая единица, он был мне не нужен, и я отдал приказ.

Талигхилл со злостью опустил кулак на каменный парапет.

Звонарь удивленно взглянул на правителя и ушел, не желая, видимо, вмешиваться и не считая возможным оставаться.

Демоны! И я даже не исполнил задуманное до конца, не совершил то злодейство, за которое теперь вынужден…

Вдалеке, на самом пределе видимости, появилась темная точка. Она двигалась к северному входу в ущелье.

– Что это такое? – прошептал Талигхилл. Уж он-то думал: ни один человек по собственной воле не приблизится к Крина. Однако ж, смотри ты…

– Господин, – негромко произнес от двери телохранитель. – Господин, пора обедать.

Только сейчас Талигхилл понял, что он (его тело), судя по ощущениям, еще не завтракал. Пресветлый покинул свой наблюдательный пост и направился в Большой зал, терзаясь сомнениями: как же отнесутся к нему, настоящему, военачальники и Хранитель Лумвэй? Они-то не знают, что произошло, а в последнее время правитель явно не отличался умом и сообразительностью.

За столом, однако, никого не оказалось. Слуги расторопно внесли блюда и удалились, оставив Талигхилла в одиночестве (телохранитель не в счет). Пресветлый с жадностью накинулся на еду, но она закончилась раньше, чем он насытился.

– Вели, чтобы принесли добавки, – немного раздраженный этим, велел он Храррипу. Тот смущенно кашлянул.

– Что такое?

– Нельзя, Пресветлый. По вашему приказу порции сократили до минимума. Даже вам.

– Прежде всего мне, – поправил его Талигхилл, только сейчас сообразивший, в чем дело. – Ну что же, пускай. А десерт?

– Велено выдавать только больным, детям и женщинам.

– Ну да, конечно, – пробормотал. – Как это я забыл?

Никогда еще не чувствовал себя так глупо.

Талигхилл с некоторой поспешностью покинул Большой зал и вернулся к себе. Здесь он возобновил хождение от стены к стене в надежде, что так или иначе выход из сложившейся ситуации отыщется.

Но так ничего и не решив, уставший и раздраженный, к тому же – полуголодный, Пресветлый опустился на кровать и решил немного вздремнуть. Может быть, разгадка головоломки придет к нему во сне? (Да и так будет проще дождаться ужина)

/то ли раннее утро, то ли летний вечер, когда небо полно лишь отблесками солнечного света, – смещение/

Брэд Охтанг сокрушенно покачал головой. Это движение стало за последние несколько дней дурной привычкой, от которой данн никак не мог избавиться. Обстоятельства, так сказать, не способствовали.

Осада увязла, как вязнет в нефтяной яме верблюд: медленно, незаметно трясина поглощает животное, и каждое движение только ухудшает положение. Нет, если не брать в расчет временной фактор, кампания проходила более чем успешно. Во-первых, пало две башни из четырех. Вспомним, что до недавнего времени Крина вообще считалось непроходимым именно из-за этих самых башен. Во-вторых, благодаря Орзу Витигу найден путь в обход ущелья (что, кстати, тоже до сих пор считалось невозможным). Наконец, в-третьих, войска противника оказались заперты в северных башнях безо всякой связи с внешним миром. В-четвертых же, постоянное снабжение всем необходимым войска Охтанга с тыла позволяет длительную осаду противника.

Но Собеседник в последнее время словно взбесился. Он рвет и мечет и кричит, что промедление смерти подобно. Похоже, он недавно беседовал с Берегущим, и тот недоволен.

Однако я не способен выжать из людей невозможное. Мы и так понесли неоправданно большие потери. Да и желтых лепестков ша-тсу не осталось. Инженеры обещают починить вторую катапульту, но это произойдет еще не скоро.

– Данн, там… – Раб, явившийся с сообщением, видимо, плохо представлял, что именно «там». Он судорожно вздохнул, зная, что в последнее время хозяин стал нетерпелив и резок. – Там странная повозка. Она приближается к ущелью. С севера.

На мгновение Охтанг задумался. Потом велел:

– Взять в плен, препроводить сюда. Если, конечно, доедут, – добавил он.

Раб поклонился и ушел, чтобы передать приказ.

/смещение – отблески пламени ритуального костра, рядом – тени безмолвных людей/

– Хорошо, – согласился Шэддаль. – Хорошо. Это ваше право. Но почему именно сейчас?

Укрин пожал плечами и тотчас поморщился – в битве у Ханха, когда им едва удалось отбросить хуминов и закрыть проход, Клинок заработал несколько серьезных ран.

– А когда еще? До сих пор наших людей погибало не так уж и много, чтобы совершать Прощание такого масштаба. К тому же правом проводить подобный обряд обладаю лишь я да еще несколько человек, но из присутствующих в Крина – я один. Мы, разумеется, повторим Прощание еще раз, если все закончится благополучно, но я вовсе не уверен в таком исходе. Так что…

– Хорошо, – развел руками старэгх. – Как я уже говорил, это ваше право.

– Благодарю.

Предводитель Вольных Клинков оставил кабинет Шэддаля и пошел по лестнице на колокольню.

Там все уже было готово: небольшой костер, пропитанный остатками имевшегося в башне масла и необходимыми благовониями, дощечки с именами погибших, люди, застывшие в молчании вокруг.

– Начнем, – негромко произнес Укрин. – Начнем Прощание, Братья!

Ему передали зажженный факел, и он прислонил огненный язык к костру. Пламя настороженно скользнуло на переплетение древесных обломков, вспыхнуло и заплясало в экстазе насыщения. Укрин поочередно брал со столика дощечки и бросал в костер, они вспыхивали и испускали к небесам облачко душистого дыма.

Тогда он заговорил речитативом, поднимая голос к тем же вершинам, куда сейчас устремлялись языки пламени:


Мертвых уносит огонь, а тела рассыпаются прахом.

За далекие звезды мертвых уносит огонь.

В звездное небо живые смотрят с печалью и страхом,

Не замечая, как жжет их пламя побед и погонь.

Мертвых уносит огонь – у огня соколиные крылья.

Как птенцов, осторожно, мертвых уносит огонь.

Только седые дымы дорогу к высотам закрыли,

Только гнездовий огня не увидит ни всадник, ни конь

Мертвых уносит огонь, и так тяжело расставаться!

Пламенем парус надут, и костер освещает корму.

Мертвых уносит огонь, а живые должны оставаться,

Чтобы суметь отомстить – неизвестно чему и кому [2]


Вспыхнул и погас последний язычок пламени В ущелье постепенно вползала тьма, и в это время чей-то голос изумленно произнес:

– Смотрите! Внизу что-то движется! Похоже на карету!

Укрин подошел к бойнице, выглянул, но так и не смог ничего разглядеть – глаза еще не привыкли к сумеркам. Поэтому он долго, непозволительно долго сомневался: обстреливать ли карету (или что это там такое?).

Впрочем, как выяснилось позже, его сомнения не имели никакого значения.

/радуга дивной красоты встает над рекой – смещение/

– В чем дело? – недовольно спросил Талигхилл, всплывая из пучин чудесного сна.

– Вам необходимо увидеть это, господин, – сказал Джергил. – На колокольне…

Рывком поднявшись с постели, правитель поспешил наверх.

– Что?.. – спросил он у господина Лумвэя. Тот стоял перегнувшись и напряженно всматривался во что-то внизу. На вопрос Пресветлого Хранитель лишь указал на дно ушелья и жестом предложил посмотреть.

Некий темный предмет (уж не та ли точка, что привлекла мое внимание утром?) продвигался к лагерю хуминов.

– Почему до сих пор это не обстреляли? – спросил Талигхилл.

Господин Лумвэй горько усмехнулся:

– Обстреливали уже. Только без толку.

– Что значит «без толку»? – удивился Пресветлый.

– Стрелы отскакивают от коней, – объяснил Хранитель – Как от камня.

Затаив дыхание, они следили за продвижением экипажа. Вот он оказался у лагеря, и стражники придержали животных под уздцы. Распахнулась дверь, и из кареты выбрался человечек, с такого расстояния еле различимый.

В это время на колокольню поднялся Тиелиг. Жрец Ув-Дайгрэйса был бледнее обычного, но в глазах его горел огонь, которого раньше Пресветлый не замечал. Тиелиг подбежал к пустой бойнице и выглянул наружу:

– ТЫ?!

Фигурка внизу медленно, словно не веря тому, что происходит, повернулась и вздернула кверху голову

– ТЫ?! – повторил Тиелиг громовым голосом, который, уж непонятно по какой причине, был отчетливо слышен не только здесь, на башне, но и во всем ущелье. Слова гулко дрожали, как будто их произнес один из колоколов за спиной жреца.

– ТЫ, РАФААЛ-МОН?! ТЫ ПОСМЕЛ ЯВИТЬСЯ СЮДА, ПРЕЗРЕННЫЙ СЫН ПРОКЛЯТЫХ РОДИТЕЛЕЙ? Фигурка внизу рассмеялась:

– Я ВЕДЬ СОВЕТОВАЛ ТЕБЕ НЕ ПУТАТЬСЯ У МЕНЯ ПОД НОГАМИ, УВ-ДАЙГРЭЙС! ЭТО ТЕБЯ НЕ КАСАЕТСЯ, ДЯДЮШКА! ВПРОЧЕМ, ЕСЛИ ТАК УГОДНО – ЧТО Ж, С КОГО-ТО ВЕДЬ НУЖНО НАЧИНАТЬ, НЕ ПРАВДА ЛИ?

– ТЫ НИЧЕГО НЕ МОЖЕШЬ, РАФААЛ-МОН! – прогремел жрец… прогремел Ув-Дайгрэйс. – ТЫ БЕССИЛЕН!

– ТАК ЛИ ЭТО, ДЯДЮШКА?! ДАВАЙ ПРОВЕРИМ! НО ПРЕЖДЕ, ЧЕМ НАЧАТЬ, Я ХОТЕЛ БЫ ПРИЗВАТЬ ОДНОГО МОЕГО ДРЕВНЕГО ПРИЯТЕЛЯ. ТЫ НЕ ПРОТИВ? ВПРОЧЕМ, ВСЕ РАВНО.

И Рафаал-Мон, сын Бога Боли и Богини Отчаяния, повернувшись на восток, вскинул руки к небесам.

ДЕНЬ ШЕСТНАДЦАТЫЙ

– Итак, – тихо произнес господин Чрагэн, – итак…

Похоже, у него не было слов. У остальных, кстати, тоже. В это время в дверь комнатки постучали. Явился слуга, который что-то отчаянно зашептал на ухо Мугиду. Старик кивнул:

– Да, сейчас буду.

– Господа, – обратился он к нам, – прошу извинить, но дела требуют моего личного присутствия. Объяснения переносятся на завтра. Это даст вам возможность хорошенько поразмышлять над сегодняшним повествованием.

Мы не успели ничего сказать, а он уже вышел, оставив дверь приоткрытой.

– Ну, чего-то подобного я и ожидал, – заметил Данкэн. – Старику нужно прийти в себя и приготовиться к защите.

– Похоже на то, – мрачно согласился господин Шальган.

Я тем временем тихонько отозвал Карну, и мы оставили внимающих теряться в догадках и строить предположения. Нам же было необходимо обсудить нечто, их совсем не касающееся. И не только обсудить…

К моему удивлению, мы миновали дверь Карны, и я спросил – почему.

– Мыши, – объяснила она. – Как раз накануне твоей… пропажи я попросила, чтобы меня переселили в другую комнату.

Я кивнул. Теперь понятно, почему записку не нашли.

Больше в тот день я не занимался делами, связанными с гостиницей. Не было времени.

ДЕНЬ СЕМНАДЦАТЫЙ

После завтрака все мы остались в Большом зале Слуги убрачи со стола, и теперь наступило время, когда должны были прозвучать объяснения.

Мугид даже в такой, казалось бы, необычный день не переменил своего одеяния: он по-прежнему оставался в серой хламиде, с неизменным нарагом на поясе.

– То, о чем вы внимали вчера, господа, до сих пор было известно лишь небольшому количеству людей, – заявил он, начиная свой рассказ. – История Крина, как правило, подается в современных научных трудах без упоминания о той роли, которую сыграли в ней древние Боги Ашэдгуна. Мы, повествователи, являемся теми немногими, кто хранит правду о подобных событиях и несет ее через века. Поэтому мы обладаем некоторыми способностями, не свойственными обыкновенным людям. Среди подобных способностей – возможность почувствовать, где находится тот или иной внимающий. Это не означает, что я все время осведомлен об этом. Просто при необходимости и определенном напряжении с моей стороны я могу сие выяснить. Что и произошло позавчера утром.

Дабы вы не волновались, я солгал вам, сам же озаботился тем, чтобы возвратить господина Нулкэра, – вежливый кивок в мою сторону, – обратно. Были посланы слуги (как вы понимаете, сам я не мог отлучиться).

Они отыскали нашего беглеца в состоянии, близком к умопомешательству. Видимо, сказалось нервное напряжение последних дней, проведенных им в коридоре. С трудом доставили в башню и пошли звать меня. Господин же Нулкэр в это время… хм… несколько поторопился с выводами и принялся кричать.

Мугид выдержал паузу, чтобы все мы как следует прониклись сказанным.

– Что же касается объяснений господина Нулкэра, то, думаю, он захочет дать их мне одному, чтобы не отнимать понапрасну ваше время. Не так ли?

Я взвесил все «за» и «против». Было ясно, как день, что рассказ старика шит белыми нитками. Однако же он хочет переговорить со мной наедине. Боится, что я стану задавать опасные вопросы? Хочет договориться?

Только сейчас я понял, что вполне могу поторговаться с ним. Сумка в обмен на книгу. Книга, конечно, не моя, но ведь и господин Чрагэн не является ее законным обладателем. К тому же останется перевод, который я смогу отдать «академику» в качестве компенсации.

Я согласился.

Зато свое несогласие выразил тот, от кого ожидать подобное можно было меньше всего. Господин Шальган, «генерал в отставке».

– Минуточку, – сказал он, и родившиеся было шепотки вновь затихли. – Минуточку. Напомню вам, уважаемый господин Мугид, один эпизод из вашего же повествования. То место, где Пресветлый Талигхилл вспоминает о случившемся с ним. Это ведь он был в теле господина Нулкэра, не так ли?

– Не знаю, – пожал плечами повествователь. – Как вам известно, Пресветлому Талигхиллу снились необычные сны. Возможно, то, о чем идет речь, – лишь один из них…. Кстати, господа, я совершенно забыл! Вчера, когда слуга отозвал меня, я получил весьма утешительное сообщение. Да вот, можете сами слышать.

В голосе Мугида скользнуло едва заметное облегчение.

Мы слышали. Все мы слышали это – отдаленный звук мотора.

– Неужели спасатели?! – воскликнула госпожа Валхирр.

– Думаю, если вы подниметесь на колокольню, то сами сможете в этом убедиться, – заметил Мугид.

Как грубо он сыграл, – восхищенно подумал я. – Но ведь получилось!

Внимающие вскочили и поспешили к лестнице, все до одного. Остались я да старик.

– Итак, – сказал Мугид и внимательно посмотрел на меня.

Я кашлянул и опустил взгляд. Говорить с повествователем не хотелось, тем более – рассказывать, как все было на самом деле.

– Можете ничего не объяснять, – неожиданно сказал он. – Я и так все знаю. Если пожелаете, поговорим после последнего сеанса. Сейчас же скажите мне лишь одно: где фолиант?

Я взвесил все «за» и «против» и…

– Молчите! – прогремел за моей спиной голос. – Молчите, юноша! А вы, уважаемый, постарайтесь сделать так, чтобы ваши руки были у меня на виду.

– Вот уж от кого не ждал подобного, так это от вас, господин Чрагэн, – невозмутимо заявил старик. – И что же вы собираетесь делать с этим пистолетом, а?

– Стрелять, если понадобится.

Я постарался не шевелиться: он не сказал в кого.

– Что вам нужно? – осведомился Мугид.

– То же, что и вам. Фолиант. Вы ведь его перевели, Нулкэр, не так ли?

Я медленно кивнул.

– Где он?

– У меня в комнате.

– Ну, поднимемся в вашу комнату, – согласился господин «академик». – И вы, Мугид. Нам следует о многом поговорить. Но, если можно так выразиться, при закрытых дверях.

Повествователь пожал плечами:

– Как вам угодно. Но прошу, опустите пистолет. Во-первых, это не делает вам чести, а во-вторых, при желании я давно бы уже обезвредил вас.

Он едва пошевелился – и блестящая пластинка метательного ножа задрожала рядом с моим плечом. Второй раз за последние несколько дней! Не многовато ли?

Хорошо хоть, Чрагэн оказался мужиком с выдержкой и не выстрелил. Он попросту убрал пистолет и кивнул:

– Пойдем

И мы, чинно и мирно, как цивилизованные люди, двинулись ко мне в комнату.

Здесь господин Чрагэн плотно прикрыл дверь и пригласил всех садиться. Потом обратился ко мне:

– Где же перевод?

– В тумбочке.

– Достаньте, пожалуйста.

Я извлек и выложил на стол плесневелый фолиант, блокнот с переводом и «Феномен Пресветлых».

– Ну что же, – неожиданно улыбнулся Мугид. – Вы прочли эту книгу, господин Нулкэр? Я пожал плечами:

– Если вы имеете в виду «Феномен» – не полностью; не хватило времени. Так, выборочно.

– О чем же именно, если не секрет?

– О суурах, о повествователях, о феноменоносителях. Ну и так, по мелочи.

– В таком случае вам будет проще понять, – удовлетворенно заявил старик. – А вам, господин Чрагэн, вам знакомы эти представления?

Тот сухо кивнул:

– Более чем.

– Вот и хорошо. Приступим, господа. Читайте, Нулкэр.

– Что читать? – не понял я.

– Перевод. Ваш перевод. Ну же, начинайте. Я пожал плечами и открыл блокнот:

– Первую страницу я перевел раньше и уже читал вам, господин Чрагэн. Но, с вашего позволения, повторюсь.

ПЕРЕВОД ПЛЕСНЕВЕЛОГО ФОЛИАНТА

…когда-нибудь или нет. Я не могу знать о том, какой из возможных вариантов будущего воплотится в жизнь, – и никто не может. И в своем незнании, обуреваемый желанием донести до тех, кто придет (если придет) после нас, свои знания, я пишу эти строки.

Я отдаю себе отчет в том, что, скорее всего, мой дневник прочтет некто, для кого он не предназначен. Что ж поделать, значит, так тому и быть. Разумеется, я не оставлю дневник без присмотра, но случиться может всякое

/следующий текст написан явно много позже предыдущего/

Зачем все это делаю? Ведь я совершенно отчетливо понимаю: уже не будет Третьего поколения. Собственно, его и не может быть по определению. Мы так же сильно связаны с ними, как нерожденный ребейок – с матерью, мы зависим от их восприятия окружающего, и подобно тому, как Первых сменили мы (а Первые – Изначальных), вместо нас приходит… что?

(Подозреваю: на самом-то деле они не так уж свободны от чего-то более сильного, чем и мы, и вообще… Не знаю. Нужно будет при случае спросить у Оаль-Зиира)

Как бы там ни было, я веду эти записки. В них – наша история, история нашего низвержения с небес и того, что происходит с нами сейчас.

… Наверное, перелом наступил после битвы в Крина. А может, еще тогда, когда Фаал-Загур уничтожил наши храмы и мы больше не могли запросто воплощаться и развоплощаться. По сути, нам необходимо было сделать выбор: либо навсегда уйти, оставив себе то максимальное количество свободы и власти, которое можно было сохранить в сложившейся ситуации; либо же оставаться и бороться.

Первые в свое время выбрали исход. Не все – часть осталась в Ашэдгуне, а впоследствии перебралась в Хуминдар. Но там они долго не продержались. Рафаал-Мон использовал южан для своих целей, и Первые в результате погибли, хотя слухи о том, что некоторые живы, доходят до меня и теперь. Верится в это с трудом, я уже боюсь надеяться.

… Подобный выбор, вставший перед нами после сражения у пролива Вааз-Нулг, мы сделали иначе, чем Первые. Мы предпочли остаться. Кое-кто утверждал, что у нас значительно больше шансов восстановить свое былое могущество. И это было так. С одной стороны. С другой же стороны, нельзя противиться тому, для чего настало время.

Какими нелепыми, должно быть, кажутся тебе, неизвестный, эти строки! Бог, Бог Войны, пишет, что нашлись силы могущественнее его и его поколения. Но ошибались не мы – ошибаются те, кто верит в абсолютное всесилие. Ибо в мире нет ничего абсолютного.

… Мы решили остаться. Тебе, читающий эти строки, может быть непонятным, какой тяжелый выбор нам предстоял. Я объясню.

Рафаал-Мон, ставший для хуминов Берегущим, не был первым, кто додумался до такой возможности. Первым был его отец, Фаал-Загур. Правда, ему приходилось считаться со своей супругой, Ахр-Ньеной, которая больше известна как Богиня Отчаяния. Мы постарались, чтобы это имя оказалось стертым из людской памяти, и, похоже, преуспели в этом.

… А ведь как они были близки к исполнению своего замысла! Стать Триединым Богом, затмив и уничтожив таким образом всех остальных. Обрести мощь, которой до сих пор – согласно сказаниям – обладали лишь крупнейшие из Изначальных! Однако мы смогли вмешаться и развоплотить – без возможности вернуться – Ахр-Ньену. Да что там – по сути, мы убили ее. И думали, что тем самым навсегда отвратили Фаал-Загура и его сына от предательства всего поколения. Кроме того, Ахр-Ньена должна была играть ведущую роль в Триедином, и без ее участия замысел терял смысл.

Фаал-Загур сумел затаиться и ударить, когда мы не ожидали этого. В первый момент все выглядело так, словно он горит лишь жаждой мести, и поэтому мы слишком поздно обратили внимание на разрушенные храмы и убитых служителей. Слишком поздно. Сила ушла, и мы не могли вмешаться.

… Как смешно устроен мир! Кажется, именно в нашем поколении это проявилось ярче всего. А как еще охарактеризовать то, что нам, Богам, помогли люди?

Они возникли – подобно всему остальному, – порожденные воспаленным сознанием Изначальных (впоследствии люди предпочитали называть их демонами, что, впрочем, не меняло сути). Хаотичные по своей природе, не знающие самого понятия «постоянство», Изначальные обладали могуществом и властью, о которых мы можем только мечтать. Никто не знает, откуда они пришли, да и пришли ли. Скорее, самовозродились, упорядочившись, из Нереализовавшейся Пустоты. Их сознание пребывало в некоем подобии то ли сна, то ли бреда; и каждый (почти каждый) образ, рождавшийся в нем, так или иначе получал свое воплощение. Одним из таких образов был наш мир. Другим – постоянство мира.

… Порожденные сознанием Изначальных, люди зависели от него. До определенного времени. Затем демонам надоели старые игрушки (или чем там люди являлись для них?), и Изначальные перестали обращать на них внимание.

Никто не знает, как зародилось в человеке сознание. Считается, это стало возможным лишь потому, что, будучи творениями Изначальных, люди обладали их качествами. В том числе – маленькими зернами грез, развившихся впоследствии в сознание, отличное от сознания демонов, – в сознание, стремящееся к порядку. Как бы там ни было, люди обрели возможность влиять на мир, удерживая его в границах того, что принято называть реальностью.

… Возникновение упорядоченной реальности оказалось настолько противоестественным для Изначальных, что те вынуждены были обратить на нее свое внимание. Но сделали это чересчур поздно: восстановить былое состояние демоны не смогли, а часть из них к тому же завязла в реальности, не способная покинуть ее пределы.

Люди сталкивались с Изначальными (вернее, с теми их проявлениями, которые были способны воспринять системой своих наружных рецепторов). Согласно человеческой природе, они стали и демонов вплетать в ткань реальности, постепенно подчиняя их своему сознанию. Некоторые смогли сохранить относительную свободу, остальные же боролись – но безуспешно. Так возникли Первые.

…Первые представляли собой нечто среднее между Изначальными и Вторыми, то есть нашим поколением. От Изначальных они унаследовали непостоянство формы. Определенности, выраженной в личностном, индивидуальном качестве, свойственной нашему поколению, у Первых еще не было.

Разумеется, демоны тоже обладали некоторыми зачатками индивидуальности, но в связи с их хаотичной природой это не выражалось так сильно, как у Первых. Для людей же индивидуальность является одной из непременных характеристик. Поэтому изменения, исподволь вносимые их сознанием в реальность, породили Первых.

Как субъекты, образованные человеческой фантазией, Первые нуждались в постоянной подпитке со стороны людей. Первым было необходимо, чтобы в них верили. Поэтому они способствовали возникновению религии (вернее, распространению и развитию, ибо зачатки существовали еще раньше и, собственно, стали предпосылкой для возникновения Первых).

…Со временем выяснилось, что религия неподвластна воле Первых. Она (религия) развивалась в соответствии с изменениями, происходившими в сознании людей. Так возникла необходимость во Втором поколении. Так родились мы, более очеловеченные, обладающие многими конкретными формами.

Так же как и Первые, мы целиком зависели от веры людей. Однако нам удалось более мастерски справиться с существовавшей проблемой. Вместо капищ у людей появились храмы, вместо шаманов – жрецы, обладающие большей таинственностью и большей властью. Мы умели извлекать пользу из чужих ошибок.

…Когда Фаал-Загур разрушил храмы и убил жрецов, когда мы пребывали в отчаянии, на помощь нам пришли люди. И отнюдь не из религиозных соображений – просто война Вторых затронула человеческие интересы, и люди защищали их.

Большинство сторонников Фаал-Загура было уничтожено, а сам он объявлен вне законов, как Бог, не достойный почитания. Сын же его, Рафаал-Мон, вовремя понял, что к чему, и сбежал, потерпевший поражение, но не побежденный.

…Перед нами стоял выбор. Мы не могли снова делать ставку на храмы и жрецов – война Вторых показала, что это крайне ненадежно. Потом Оаль-Зиир предложил другой план. Мы умели извлекать пользу не только из чужих ошибок, но и из чужих удач.

Решено было непосредственно использовать людей, хотя и прибегая, в качестве одного из звеньев, к храмам и жрецам. Но напоминание – и, как следствие, вера в нас – должны были исходить от власть имущих, от правителей. Так была основана династия Пресветлых.

…Каждый из наследников Хрегана, которому предстояло править, обладал одним из Божественных качеств. Обещано, что до тех пор, пока будут властвовать Вторые, не прервется и династия Пресветлых. Считалось, что это вынудит правителей чтить Богов и поощрять сие в людях.

Мы же, отказавшись от развоплощения и ожидая лучших времен, предпочли наблюдать за восстановлением своего могущества из самого центра событий. Мы стали верховными жрецами, собственными верховными жрецами.

…Все пошло не так, как думалось. Развитие человеческого сознания нельзя повернуть вспять, как нельзя повернуть вспять время. Люди были готовы к тому, что преподнес им Рафаал-Мон. Поэтому мы проиграли, хотя еще и не знали этого тогда.

А ведь я мог догадаться. Когда умер Гээр-Дил, я должен был понять, что… /зачеркнуто/. Да какая, по сути, разница? Отступать было некуда.

…Мы преспокойно жили в качестве собственных жрецов, а Рафаал-Мон тем временем создавал личную религию, мощную и всевластную. Он использовал идею своего мертвого отца и смог сделать то, чего не сделал Фаал-Загур. Рафаал-Мон объединил южные племена под общим началом, введя в качестве соборной идеи религию Берегущего Бога. Свою собственную религию.

Он дал хуминам правителей, продвинул их технический прогресс на несколько шагов вперед и после направил эту дикую силу на Ашэдгун, имея целью окончательно уничтожить нас и стать Третьим.

А Пресветлому Талигхиллу Рафаал-Мон дал махтас.

…Игры Богов – не для людей. Ибо человеку никогда не стать Богом, по крайней мере Вторым. Дать человечеству махтас – это все равно, что подарить двухлетнему ребенку кинжал.

Правила игры воспитывают в играющем Божественное отношение к людям. Я сумел нейтрализовать… /зачеркнуто/

/вырвана страница/

…победили, однако же это была наша последняя победа. По сути, эта победа была и нашим поражением. Государственный институт у хуминов остался и развивался. А Пресветлые перестали верить в нас.

Правда, и культ Берегущего долго не продержался. Во-первых, он был мертв по вполне понятным причинам, а во-вторых, когда подписали ан-тэг и Хуминдар слился с Ашэд-гуном, именно культурное наследие Ашэдгуна сталю ведущим. А там уже давным-давно настоящая религия умерла, сменившись разрозненными суевериями, не способными дать жизнь ни одному мало-мальски мощному Божеству.

… Мы собрались, чтобы решить, как нам быть дальше Теперь развоплотиться мы не могли. К тому же у каждого имелись свои мотивы, по которым мы должны были оставаться. По сути, мы оказались привязаны к реальному миру.

Решили, что необходимо, раз уж мы здесь, поддерживать хотя бы память о нас. Настоящую память. И нести настоящую правду. Так возникли повествователи.

/следующий текст писан заметно позже предыдущего/

…Оаль-Зиир в нашу последнюю встречу убеждал меня, что я совершенно зря надеюсь. Что, мол, это похоже на попытку оживить труп с помощью привязанных к рукам-ногам веревочек. От этого труп не станет живее.

Не знаю. Но зачем тогда нам вообще жить? Только лишь ради… /зачеркнуто/. Я смею надеяться. Да, сознание людей не заставить повернуть вспять, но ведь может быть виток, который приведет к чему-то прежнему, однако же обретшему новое качество! В конце концов, главным здесь остается вера, а у нас есть шанс постепенно заставить /слово «заставить» перечеркнуто, но надписанное сверху зарисовано – прочесть нет возможности/ верить в нас снова. В нас новых. Ведь мы же изменились за прошедшие века! Или…


– В этом месте рукопись обрывается – Я отложил в сторону блокнот с переводом. – Как видите, она не закончена.

– Н-да, – задумчиво протянул господин Чрагэн. – Я так и знал. Они не сумели удержаться! Вы хоть понимаете, уважаемый, что стали очередной разновидностью – уж простите за грубое слово – Божественных ублюдков?!

– Что вы имеете в виду? – спокойно спросил Мугид.

– Я имею в виду то, что это Второе поколение, как они себя сами называли, уже дважды здорово навредило людям Первый раз – когда основало династию Пресветлых, а затем пустило все на самотек. Второй – когда создало вас, повествователей.

– Нельзя ли поконкретнее?

– Можно, – проворчал «академик». – Если вы знакомы с «Феноменом», думаю, вам известно, что после ан-тэга, когда династия Пресветлых отошла в небытие, стали появляться так называемые феноменоносители. Люди, как правило, с искореженными судьбами. И судьбы эти, между прочим, искорежили Боги древнего Ашэдгуна! Едва удалось справиться с этой болезнью, как возникли вы.

– «Справиться»? – изобразил удивление повествователь. – «С болезнью»?

– Да, да! С болезнью общества. – Господин Чрагэн извлек из кармана носовой платок и промокнул лысину. – Вы ведь не станете отрицать, что подобные феноменоносители отнюдь не чувствовали себя уютно среди нормальных людей? А ведь они могли иметь детей, эти несчастные, а дети бы – в свою очередь – тоже страдали. Не знаю, назовите это несбалансированной судьбой – да как угодно! – но только феноменоносители были обречены на горе

– Как правило, – поправил его старик.

– Как правило. Но согласитесь, такие правила следует искоренять.

– Вот вы и искореняли.

– Да, мы и искореняли… – «Академик» осекся.

– Ну же, суур Чрагэн, продолжайте, раз уж начали, – кивнул Мугид – В конце концов, мне давно было интересно узнать о вашей организации больше, чем написано в старинных трактатах. Там все так туманно!

«Академик» горько усмехнулся.

– Конечно, туманно А чего вы ожидали? О повествователях, между прочим, известно поменее, нежели о суурах. А мы… А что мы? Скажите, Мугид, вот вы счастливы?

Старик задумался:

– Не знаю, что и ответить. По сути, счастье слишком мимолетно, чтобы говорить о нем подобным образом. В принципе – нет. Хотя…

– А другие повествователи?

– Думаю, вам лучше спросить у них самих.

– Спросим, – пообещал суур. – Обязательно спросим.

– И если окажется, что – нет, вы излечите от нас человечество, – завершил Мугид.

– Да, – без колебаний произнес Чрагэн. – И дело даже не в вас, уважаемый.

– А в чем же? В ком же?

– В том, что происходит вокруг вас. Первую неделю люди чувствуют себя так, словно обрели дар Пресветлого. Возникают психические расстройства на данной почве. К тому же все эти исчезновения, все эти тайны…

– Значит, вы считаете возможным решать? А кто вы, собственно, такие, чтобы делать подобные выводы? Вы что же, выражаете волю всего человечества?

Суур пожал плечами:

– Зачем всего человечества? Лишь тех, кто пострадал. Вы ведь знаете историю основания нашей, как вы изволили выразиться, организации? Нет?

А дело было очень просто. Как в лучших сказках: жил-был Пресветлый, и было у него два сына. Старшего звали Исуур, а младшего – Вэйлиб. Разумеется, согласно небесным законам Исуур обладал даром, а Вэйлиб – нет.

Но вот случилось несчастье, злые люди украли Исуура. Искали-искали его сыскари – не нашли. И тогда дар Богов обрел и Вэйлиб.

А сталось так, что укравшие Исуура возьми да и умри. Мальчик вырос. И у него проявился дар, совершенно ему ненужный, даже более того – мешающий ему.

– Дальше можете не рассказывать, – пожал плечами Мугид. – Все понятно. Сказка хороша, хотя и неувязок – эк вы придумали «возьми да умри»! – в ней достаточно. Значит, у истоков лежала обыкновенная обида и желание отомстить Богам. Жаль, жаль… Хорошо, хоть люди не знают. Какой мудрец – и такие низменные цели.

– Вам ли судить о целях?

– А вам ли – заботиться о счастье других? – парировал повествователь. – К тому же наши сеансы еще не закончились, помните? Завтра последний. Вот и давайте его дождемся, а там уж вы решите, что к чему.

Суур Чрагэн неохотно кивнул.

– А книжку я заберу, – спокойно и просто сообщил Му-гид. – У вас в любом случае останется перевод. И повествователь ушел.

– По-моему, он так ничего и не объяснил, – осторожно проговорил я. – Вам не кажется?

«Академик» снова промокнул лысину:

– По мне, так предостаточно. Спасибо за перевод, молодой человек. – Он отобрал у меня блокнот и уже от двери добавил: – Надеюсь, то, что произошло здесь, останется строго между нами. И, кстати, зря вы не прислушались к тому моему совету быть поосторожней, очень зря.

Я выскочил из комнаты почти сразу же вслед за сууром и помчался вниз, надеясь догнать Мугида. Тот стоял на первом этаже и переговаривался с кем-то через заклинившую дверь. Как выяснилось, со спасателями.

Я дождался окончания разговора и подошел к старику:

– Простите, но у меня к вам имеется один вопрос.

– Да? – Он рассеянно взглянул куда-то мимо моего левого плеча. – Слушаю.

– Со мной в коридоре была сумка. Что с ней? Повествователь развел руками:

– Честное слово, не знаю. Однако думаю, дирекция гостиницы сможет выплатить вам компенсацию.

Не нужна мне твоя компенсация! У дирекции и денег-то таких нет.

Проклиная все на свете, я отправился на колокольню смотреть, как работают спасатели. А что еще оставалось делать?

Здесь собрались все остальные внимающие, даже успел подняться Чрагэн. Внизу у двери копошились люди в спецкомбинезонах, кашляли моторами грузовички, из которых работники постепенно извлекали оборудование: тросы, блоки и прочую дребедень.

– Считаете, я не прав? – тихо спросил стоявший справа от меня «академик».

Я посмотрел на него: подумать только, он – суур!

– Не знаю. – Мне оставалось только пожать плечами. – Не мне решать.

Он словно поперхнулся этими моими словами. Внимательно посмотрел на меня, но ничего не ответил.

– Не желаете поделиться впечатлениями? – наигранно бодро поинтересовался Данкэн. Я покачал головой:

– Нет, не желаю. Но вы ведь и не надеялись. Журналист усмехнулся:

– Надеялся. Хотя и ожидал, что вы скажете что-нибудь подобное. Но у меня к вам деловое предложение.

– Да, какое же?

– Насколько я понял, вашу сумку так и не вернули? Я развернулся, не в состоянии скрывать досаду:

– Не вернули. И видимо, не вернут.

– Вот, – довольно протянул Данкэн. – А ведь можно попытаться.

– Еще раз идти в этот коридор? – Я содрогнулся. – Увольте. К тому же у нас попросту нет времени. Завтра последний день.

– Верно, – согласился журналист. – Однако вы кое-чего не – учли.

– Чего же?

– Двух вещей. Во-первых, коридор этот должен иметь выход где-то в районе Ханха. И никто ведь не говорит, что попасть в тоннель можно только из башни, а?

– Прошло слишком много лет. Ход наверняка заброшен.

– А это уже второй момент, который вы не учли, – довольным тоном заявил журналист. – Я обследовал дверь, ведущую в коридор. Там слишком хорошо смазаны петли для хода, заброшенного много лет назад, не находите?

Мне нечего было возразить.

– Итак, вы согласны? – давил писака.

– Предположим. Но вы ведь предлагаете свою помощь отнюдь не из альтруистических соображений, не так ли? Он развел руками:

– Увы, каюсь. Мне нужен рассказ о том, что случилось с вами. Полный. Разумеется, анонимность будет соблюдена.

– А если я откажусь? Данкэн хмыкнул:

– Пожалуйста, отказывайтесь.

И этот проныра отыщет мою сумку вместе с материалами. Хотя, с другой стороны, тем же самым могу заняться и я, только без помощи Данкэна. Думаю, Хинэг поймет, что к чему, и выделит людей.

– Отказываюсь, – произнес я. – И что дальше? Журналист пожал плечами:

– Ничего. Считайте, я проиграл.

Он шутовски поклонился мне и ушел с колокольни. Только сейчас я заметил, что и господин Чрагэн предпочел нашему обществу уединение.

Я пододвинулся к Карне и обнял ее:

– Ну что, похоже, скоро мы выберемся отсюда. Она зябко повела плечами:

– Не знаю. У меня такое впечатление, что ничего еще не закончилось.

– Но завтра-то точно закончится.

– Да, но как?

На этот вопрос ответить мне было нечем.

ДЕНЬ ВОСЕМНАДЦАТЫЙ

За завтраком мы встретились снова – внимающие и повествователь. Похоже, встретились в последний раз.

Приближался финал, и каждый из нас явился к этому финалу со своими находками и потерями. Даже супруги Вал-хирры, даже господин Шальган и очкарик, не подозревавшие (или – только подозревавшие) о том, что происходило все эти дни в «Башне», – хоть немного, да изменились. Что уж говорить о нас с Карной, или о Чрагэне, или о Данкэне?.. Я готов был согласиться с теми людьми, свидетельства которых прочел в «Феномене»: повествования круто меняют вашу жизнь. И уж вы не захотите повторно пережить то, что пережили, внимая.

Сегодня должен был прозвучать завершающий аккорд, и всех нас переполняла праздничная торжественность. Примешивалось к этому и то, что вчера вечером камень наконец убрали, и теперь выход из «Последней башни» был открыт каждому, кто захотел бы покинуть гостиницу. Об этом господин Мугид напомнил всем нам перед тем, как начать повествование. Разумеется, никто не отказался от последнего сеанса. Всем было интересно, чем же заканчивалась настоящая история Крина.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ВОСЕМНАДЦАТОЕ(последнее)


– Крина… Что там в Крина?.. – пробормотал Обхад, борясь со слабостью во всем теле. – Ну же! отвечайте!

Ха-Кынг, вспотевший и запыленный – только что с дороги, – опустился рядом с кроватью и вопросительно посмотрел на отца:

– Как он?

Седой ятру хмыкнул:

– Борется. Но больше со мной, чем с хворью. Хотя, конечно, и с хворью тоже. Думаю, его уже можно перевезти в поселок.

Тогда – сколько дней назад? – Обхад все-таки добился своего. Его доставили на Коронованный, и тысячник самолично смог подать сигнал. Правда, потом он впал в забытье и до сегодняшнего дня приходил в сознание лишь время от времени. Сегодня же, похоже, кризис миновал. Раз уж этот ятру-врачеватель говорит…

Не рискуя везти больного обратно в поселок. Ха-Кынг устроил его в шалаше, оставив на попечение отца. И до сих пор не появлялся. А теперь еще к тому же не рассказывает, как там дела. Словно специально. Как будто там настолько все плохо, что…

– Носилки я захватил с собой, – сказал Ха-Кынг отцу. – Сейчас тебе помогут его перенести.

– Что там с Крина? – Обхаду удалось протянуть руку и схватить горца за рукав. – Ответь же!

– Делаем, что возможно, – мрачно проговорил Ха-Кынг. – Ты, пожалуйста, веди себя смирно, не мешай.

– Ах ты!… – с досадой воскликнул тысячник. – Да что ж там творится?!

Старый ятру навис над ним и протянул чашу:

– Пей.

Обхад помотал головой, понимая, что не отвертеться. Опять снотворное. Сколько ж можно?!

– Я не маленький ребенок, чтобы пичкать меня этой гадостью! – взорвался тысячник. – Я…

– Ведешь себя хуже младенца. – с укоризной сказал седой горец. – Пей.

– Я буду вести себя как следует, – с мукой в голосе пообещал Обхад.

Рука ятру замерла.

– Обещаешь?

– Обещаю. Горец убрал чашу:

– Хорошо, тогда жди.

Пришли люди Ха-Кынга и осторожно уложили тысячника на носилки. Он терпеливо молчал, хотя каждое движение отдавалось в голове тупой болью.

Наконец его вынесли наружу, и процессия устремилась вниз по горной тропе, ведомая Ха-Кынгом. Завершал шествие ятру-врачеватель с кожаной сумкой на бедре, с которой он никогда не расставался – там лежали необходимые инструменты и лекарства.

Спуск занял больше времени, чем обычно. Горцы старались нести носилки так, чтобы лишний раз не потревожить больного, и Обхад был им за это благодарен.

В конце концов процессия все же оказалась у подножия утеса. Был поздний вечер, но горцы не зажигали огней, видимо хорошо ориентируясь в темноте. Тысячник приподнял голову, чтобы бросить прощальный взгляд на Коронованный.

В это время верхушка утеса взорвалась.

Выглядело это так, словно на небо плеснули огненной краской. Сверху посыпались камни и комки земли вперемешку с корнями деревьев, травой и кустарником. Но даже не камнепад сейчас был самым страшным.

– Что это?!. – прошептал Обхад. – Что это, демоны меня съешь?!

Над тем, что когда-то называлось верхушкой Коронованного, извивалось светящееся облако. Цвет его невозможно было определить; оттенки менялись с быстротой спиц в мчащейся повозке, одни краски всплывали к поверхности облака к зажигались, другие гасли и тонули в нем. Внезапно облако начало выстреливать во все стороны лучики-щупальца, которые с каждой секундой становились длиннее и толще. Страшный гул заполнил все вокруг, и Обхад закричал, хотя крика своего не услышал.

Сверху продолжали падать камни и клочья земли.

Горцы не выпустили носилок и побежали прочь от утеса, уже не заботясь об удобстве тысячника. И он был за это им благодарен.

/смещение – светящееся облако выстреливает щупальцем в тебя!/

– Что это?! – прокричал Талигхилл. – Что это такое?!

– Коронованный, – ответил за спиной господин Лумвэй. – Игрок выпустил Коронованного.

– Какой Игрок?

– Так звали когда-то давно Рафаал-Мона, – объяснил Хранитель. – До той поры, пока он не был объявлен незаконным Богом.

– Что за чушь!… – начал было Пресветлый и осекся.

– ВОТ, – сказала внизу худая фигурка и удовлетворенно потерла руки. – ЧТО ТЫ СКАЖЕШЬ ТЕПЕРЬ, ДЯДЮШКА? КАК ТЕБЕ МОЙ ИЗНАЧАЛЬНЫЙ ПРИЯТЕЛЬ?

– ТЫ СОВЕРШИЛ БОЛЬШУЮ ОШИБКУ, РАФААЛ-МОН! – Странно, в голосе Тиелига… Ув-Дайгрэйса Талигхилл не слышал той уверенности, которая должна была бы звучать. – СКАЖИ, ЗАЧЕМ ВСЕ ЭТО?

– Я ВЕДЬ БЕРЕГУЩИЙ, ДЯДЮШКА. ПОДОБНОЕ КОЕ К ЧЕМУ ОБЯЗЫВАЕТ, НЕ ПРАВДА ЛИ?

– ТАК ЭТО ТЫ?!

– Я, Я – КТО ЖЕ ЕЩЕ? Я ПРИШЕЛ, ЧТОБЫ ОТОМСТИТЬ ЗА ОТЦА С МАТЕРЬЮ… ВПРОЧЕМ, СИЕ НЕ ГЛАВНОЕ. ПРЕЖДЕ ВСЕГО Я ПРИШЕЛ ЗА ТЕМ, ЧТОБЫ НАКОНЕЦ-ТО НАЧАТЬ ЖИТЬ. В ПОЛНУЮ СИЛУ. В ПОЛНУЮ МОЩЬ. ДЛЯ ЭТОГО МНЕ И НУЖНО-ТО ВСЕГО НИЧЕГО: ИЗБАВИТЬСЯ ОТ ОСТАЛЬНЫХ БОГОВ. ТО ЕСТЬ ОТ ВАС, ВТОРЫЕ.

– И ТЫ ДУМАЕШЬ, МЫ ПОЗВОЛИМ ТЕБЕ ЭТО СДЕЛАТЬ?1

– А ТЫ ДУМАЕШЬ, Я СТАНУ У ВАС СПРАШИВАТЬ9 ВАШЕ ВРЕМЯ ПРОШЛО, КАК ПРОШЛО ВРЕМЯ ПЕРВЫХ. КСТАТИ, ОНИ СОСЛУЖИЛИ МНЕ НЕПЛОХУЮ СЛУЖБУ. ПРИЗНАЮСЬ, С НИМИ БЫЛО ПРОЩЕ ПОЛАДИТЬ, НАМНОГО ПРОЩЕ, ЧЕМ С ВАМИ. НО В ПОСЛЕДНЕМ, ДУМАЮ, МОЙ СТАРИННЫЙ ПРИЯТЕЛЬ МНЕ ПОМОЖЕТ. НЕ ТАК ЛИ, КОРОНОВАННЫЙ?

Сверкающее облако выстрелило в небо особенно яркий сгусток и загудело еще сильнее. Похоже, оно соглашалось.

– Боги вы мои… – прошептал за спиной у Пресветлого забытый всеми звонарь. – А говорили-то, говорили, что Коронованный должен защищать…

Ув-Дайгрэйс резко повернулся к нему:

– ЧТО?!

Звонарь, заикаясь, повторил сказанное.

Бог Войны кивнул, с торжествующей улыбкой шагнув к бойнице.

И в это время дверь, ведущая на лестницу, распахнулась; в проеме возник запыхавшийся Кэйос.

– Хумины! – прокричал он срывающимся голосом. – Хумины в коридоре!

/смещение – ты бежишь, буквально летишь по ступенькам, и этажи мелькают, как призрачные видения/

Сегодня Кэн был не в духе. Впрочем, он был не в духе уже несколько дней подряд – не в этом дело. Сегодня особенно четко предстала перед ним вся прошедшая жизнь, и Клинок понял, что ничего, ровным счетом ничего не совершил из того, что непременно следовало бы совершить. Это угнетало. С досадой он подумал, что даже выполнять обещания не способен: где сейчас Кэйос, что с ним – Брат не знал. А ведь говорил Тэссе, что позаботится о пареньке.

Он помнил, что просил Кэйоса поработать в лазарете – это казалось лучшим решением. Но сейчас Кэн понимал: тем самым он просто стремился избавиться от раздражающей обузы.

Вложив в ножны меч (кажется, в последние дни он правит его так часто, как никогда раньше), Брат отправился в лазарет.

Кэйос был там. Он только что закончил раскладывать мизерные вечерние порции и, прислонившись к стене, оживленно болтал с Бешеным Обернулся, заметил Кэна и приветственно помахал рукой.

Деваться некуда, Клинок подошел.

«Счастливчик» измерил его с ног до головы презрительным взглядом. Молчал.

Кэн тоже молчал. Он не знал, что говорить в присутствии Мабора. Тот ведь любые слова переиначит и испоганит; да и неловко сообщать, что просто зашел проведать парня. Столько времени не ходил – и вот, здрасьте, явился.

– Ну, как у тебя дела? – спросил Кэйос, то ли нарочно, то ли и впрямь не замечая возникшего напряжения.

– Да так, потихоньку, – буркнул Кэн. – А у тебя?

– Тоже ничего. Говорят, скоро коней станут забивать. Может, порции увеличатся.

– Ерунда! – резким хриплым голосом возразил Бешеный. – Коней забивать нельзя! Без них мы точно проиграем.

– А с ними, значит, победим? – не вытерпел Кэн. В это время Кэйос вздрогнул и поднял руку:

– Слышите?

Они замолчали. Отдаленный гул, откуда-то снизу.

– Что это?

Но Кэн уже понял. Он выскочил из лазарета, бросая на ходу:

– Кэйос, найди Хранителя или кого-нибудь еще. Скажи, хумины прорвались в коридоры.

Брат еще не знал, в какие именно, но этот шум могли издавать только двигающиеся по тоннелю люди. То бишь хумины.

Он вбежал в нижний зал и с облегчением понял, что двери заперты. Следовательно, некоторое время у них в распоряжении имеется.

Стражники, стоявшие у створок, вопросительно посмотрели на Кэна – тот показал на лестницу:

– Сюда! Живо!

Принять бой в зале – самоубийство, а вот в проходе держать оборону удобно.

– Ждать, пока не придет подкрепление! Не пропускать! Костьми лечь, но не впустить!

Сзади кто-то похлопал его по плечу:

– Вот и хорошо, братишка. А теперь давай топай отсюда.

– Что?! – задохнулся от ярости Кэн. Какого демона этот путается сейчас под ногами?!

– Я сказал – вали! – гаркнул Мабор. – Или думаешь, пацан один сможет всех на ноги поднять и подмогу сюда прислать? Сомневаюсь!

С досадой Кэн вынужден был признать, что Бешеный прав. Он презрительно сплюнул и отпихнул его в сторону, торопясь наверх.

/смещение – луч света вонзился под дверь, как игла – под ноготь пытаемого палачом/

Сообщение паренька потрясло всех. Однако господин Лумвэй недаром был назначен Хранителем Северо-Западной. Вместе с Тэссой и несколькими оказавшимися на колокольне офицерами он поспешил вниз.

Тем временем Ув-Дайгрэйс подошел к бойнице, и голос его снова заполнил собой ущелье.

– КОРОНОВАННЫЙ!

Облако надсадно загудело и выплеснуло несколько багровых щупалец.

– КОРОНОВАННЫЙ! ТЫ НЕ СМЕЕШЬ СЛУШАТЬСЯ РАФААЛ-МОНА, ИБО СОГЛАСНО ДРЕВНЕМУ ДОГОВОРУ ТЫ ДОЛЖЕН ЗАЩИЩАТЬ КРИНА!

Облако продолжало гудеть. Потом оно затряслось и начало резко пульсировать; лучи-щупальца вытягивались, опускаясь все ниже и ниже, в самое ущелье.

Талигхилл перегнулся через парапет, чтобы лучше видеть. Хотя он совершенно не был уверен, что захочет это видеть.

Маленькая фигурка Рафаал-Мона замахала руками:

– НЕТ! НЕТ! В КОНЦЕ КОНЦОВ, ЭТО Я ЗАКЛЯЛ ТЕБЯ – Я, ИГРОК! ТЫ НЕ МО…

Слова неожиданно прервались – один из лучей добрался до бывшего торговца и обтек его со всех сторон, превратившись в гигантский колпак. Потом с молниеносной быстротой щупальце вздернулось кверху и исчезло в облаке. Гудение зазвучало по-иному.

– ТЕПЕРЬ УХОДИ! – велел Ув-Дайгрэйс.

Но демон не желал уходить. Облако вращалось, раскручиваясь и разрастаясь, закрывая собою уже полнеба. Цвета Коронованного заметно потемнели, а на щупальцах неожиданно обнаружились то ли крючки, то ли присоски – отсюда не разглядеть. Впрочем, Талигхилл и не стремился разглядывать.

– Я СКАЗАЛ – УХОДИ!

Пресветлый вздрогнул от тона, каким это было сказано. Он с ужасом подумал, что, пожелай жрец Бога Войны оставаться всего лишь верховным жрецом и при этом командовать державой, Талигхилл подчинился бы даже без тени сопротивления – такому голосу невозможно не подчиниться.

Однако же облако продолжало расти, взмахивая щупальцами и протягивая их во все стороны. Вот одно упало на кого-то, стоявшего у бойницы Северо-Восточной: далекий вскрик, и отросток втягивается в «тело» вместе с добычей; добычу, впрочем, уже не разглядеть.

– НУ ХОРОШО ЖЕ!

По-моему, он блефует, тоскливо подумал Талигхилл. До ужаса хотелось жить.

– Я ТЕБЯ ПРЕДУПРЕЖДАЛ, КОРОНОВАННЫЙ! В ПРОШЛЫЙ РАЗ ТЕБЕ УДАЛОСЬ ОТДЕЛАТЬСЯ ДЕШЕВО. ДУМАЕШЬ, ЗА ПРОШЕДШИЕ СТОЛЕТИЯ Я ПОДРАСТРАТИЛ СИЛЫ? ЛОВИ!

И Ув-Дайгрэйс метнул в небо нож, рывком сдернутый с нарага. Это так походило на шутовскую пьеску, какую-нибудь дешевенькую пантомиму, что Талигхилл не выдержал и засмеялся. Он понимал, насколько близок к смерти, понимал, что смех – нервный, но не мог сдержаться.

А нож тем временем летел и летел, хотя давно уже должен был бы упасть; он летел, и между вращающимся туманно-серебристым кругом и Ув-Дайгрэйсом проявилась, натянулась и окрепла блестящая желтоватая нить; он летел, этот проклятый метательный нож, летел вопреки всему, и вонзился-таки в Коронованного как раз, когда тот вытянул щупальце в сторону Северо-Западной. Нить между Богом Войны и ножом внезапно набухла, по ней пробежала мощная волна чего-то, излучающего невыносимо яркое сияние; сияние добралось по нити до демона и вошло в его «тело» – и там взорвалось новорожденным солнцем. Талигхилл упал на пол и закрыл глаза, не в силах выносить этот свет. Рядом рухнуло тело Ув-Дайгрэйс…

– Ну вот, – тихо прошептал кто-то, и правитель с запозданием понял, что это голос Тиелига. – Ну вот, вот и все. Я на самом деле немного подрастратил силы за прошедшие столетия, но он ведь об этом не знал, правда?

Талигхилл встал и с удивлением посмотрел на Бога Войны, распростертого на камнях рядом с ним.

С невероятным усилием, от которого вздулись жилы на побелевшем лбу, Ув-Дайгрэйс повернул голову и посмотрел на Пресветлого.

– Подними меня, – велел он, и, хотя это звучало вовсе не как «ПОДНИМИ МЕНЯ», правитель не посмел ослушаться.

Он перевернул Бога на спину и подтащил к стене, прислонив его так, чтобы Ув-Дайгрэйс оказался в сидячем положении.

– Вот так значительно лучше, – сказал Бог. – А теперь ступай, мне следует отдохнуть. Боюсь, с хуминами вам придется справляться самостоятельно. Я надолго выбыл из игры.

Талигхилл молча кивнул и поднялся с колен, тут только заметив стоящего в растерянности звонаря – того самого, со шрамом на нижней губе.

– Пригляди за ним, – велел правитель и поспешил по лестнице вниз. Оттуда уже доносились звуки сражения.

/смещение – летящий в небо метательный нож/

Брэд Охтанг с ужасом смотрел на демона, который запросто подхватил и унес в небеса Берегущего. Что-то кричал, заламывая руки, Нол Угерол; его грязная косица истерично плясала между лопатками, словно сошла с ума.

Когда же Коронованный взорвался солнцем, данн успел лишь закрыть лицо руками и крикнуть нечто совсем не подобающее – кажется, взывал к Гиэлу. Но сейчас Дух Воздуха молчал, и Брэд с горьким прозрением понял, что теперь уже никогда не получит ответа. Такова цена за предательство Бога. И весь этот кошмар – расплата за то, что они совершили.

Его тряхнули за плечи, и, раскрыв глаза, Охтанг увидел перед собой Джулаха – раба Берегущего. Странно, что он еще жив, когда хозяина уже нет. Почему ты не отправился вслед за ним, шакал?

– Очнись, демоны тебя сожри, очнись! – прокричал Джулах. – План! У тебя же должен быть какой-то план!

Да, – вспомнил Охтанг. – План. Что с того, что Берегущего больше нет? Там гибнут люди. Значит…

Смуглокожий раб Божий внезапно замер, широко распахивая глаза; из его горла вырвался протестующий крик.

– Верно, у меня есть план, – процедил данн, выдергивая из тела Джулаха кинжал. – Но тебе, шакал, нужно поторопиться, чтобы успеть догнать своего хозяина, куда бы он ни отправился. А я сам разберусь с земными делами. – Охтанг повернулся к своим людям: – Готовьте лестницы!

Ошарашенные случившимся, воины не сразу повиновались команде.

– Ну же, слушайте, что вам говорит данн! – неожиданно пришел на помощь Собеседник. – Вам было даровано знамение свыше – неужели вы не примете его? Шевелитесь, шевелитесь! Победа предсказана! Не упустите ее!

Эти неуклюжие, не согласующиеся друг с другом фразы тем не менее возымели свое действие. Солдаты прислушались к приказам данна и занялись каждый своим делом.

– Я не знаю, как долго тебе удастся это, – злобно прошептал Охтанг на ухо Угеролу, когда подвернулась свободная минутка, – не знаю; но до тех пор ты жив. Иначе отправишься вслед за своим хозяином. И придумай байку поубедительней – Богам Богово, а нам следует разобраться с этими проклятыми северянами.

/смещение – рождение нового солнца/

Хумины взломали дверь неожиданно быстро.

Интересно, как они смогли пронести сюда такой мощный таран? – отстранение подумал Бешеный. Впрочем, раньше или позже – это должно было случиться.

…Сначала они дрались в дверном проеме, дрались непозволительно, роскошно долго, и Мабор мысленно благодарил всех этих пустоголовых хуминов, не догадавшихся взять с собой ни арбалета, ни лука, ни пращи. Потом в зал ввалились те, кто догадался. К этому времени Кэйос приволок невесть откуда большие, в человеческий рост щиты, но все равно стрелы находили себе поживу. Иначе и быть не могло.

Где-то за стеной всполошенно ржали кони. Это отвлекало, хотя раньше подобного Мабор за собой не замечал. Однако гляди ж ты…

Подоспела гарнизонная подмога. Позади послышались знакомые голоса, солдаты ободрились. В этот-то момент хумины и бросились в атаку. Подловили. Смяли заслон из щитоносцев, поперли вперед – едва удалось сдержать, хотя потери понесли неоправданно большие. Бешеный злился на себя за то, что не догадался об атаке раньше, и в то же время помнил: нужно сохранять голову трезвой. Иначе долго не прожить.

Подкрепление позволило пойти в контратаку, которая отбросила хуминов чуток назад. Отхлынули, перегруппировались, застыли в передыхе.

– О, и ты здесь!… – радостно воскликнул Умник. И в тот же момент осел на пол с застрявшей в горле стрелой.

Еще несколько раз атаковали те и другие, но снова и снова возвращались на исходные позиции. Было ясно, что солдат в башне больше, чем напавших хуминов, и рано или поздно все решится в пользу Северо-Западной. И вот эта мысль никак не давала Мабору покоя. Как только представилась возможность, он перебрался поближе к Трехпалому и высказал ему свои соображения. Десятник миг поразмышлял, потом кивнул:

– Нужно сообщить Хранителю Лумвэю. Эй, парень!

Подбежал Кэйос, пригибаясь, чтобы не задело шальной стрелой. Выслушал Шеленгмаха, кивнул и помчался к лестнице.

Защитники выдержали еще несколько атак, когда хумины неожиданно прекратили наступление, оттянулись назад, к дверному проему, и замерли там. В это время примчался Кэйос. Он упал на колени рядом с Мабором и десятником, просипел:

– Это была ловушка, обманка! Они штурмуют стены! Велено всем, кого только можно, – туда. Положение очень тяжелое… Вроде всё. – Паренек устало вздохнул.

– Так, – принял решение Трехпалый. – Сейчас выясним, кто остается. Как думаешь, Мабор?

– Думаю, тех, кто неопытней, надо б на стены, – пробурчал тот. – Этих сдержать теперь особой сноровки не нужно.

– Хорошо, бери десятку и иди, будешь за главного, – велел Шеленгмах.

– Но…

– И никаких «но»! Приказ есть приказ. Давай, давай, шевелись!

В это время хумины ринулись в очередную атаку, предварительно дав залп из луков. Бешеный в последнюю секунду успел прикрыть Трехпалого щитом – в обтянутое кожей дерево вонзилась стрела.

– Рискуешь, – покачал головой десятник. – Могло ведь и в тебя.

– Я так глупо не подохну, – отрезал Мабор. – Давай, держись! Что ж они так поперли-то, твари?!

Ни о каком разделении сейчас не могло быть и речи. Вот схлынет эта волна, тогда…

Но на сей раз хумины рубились по-серьезному. Солидно рубились. Такую атаку не сдержать, самое разумное, что можно было сделать, – дать ей пройти мимо и самой же захлебнуться; уступить дорогу. Но – некуда и некогда. Солдаты потихоньку начали сдавать позиции. Мабор видел: страх и растерянность, вызванные таким яростным напором, начинают брать верх у гарнизонных над всеми остальными чувствами.

Шеленгмах тоже понял это. Он вскочил на лестницу, так чтобы его видели все, и закричал что-то такое о чести и победе, которая очень скоро наступит. Ну и, разумеется, о Богах.

Бешеный заметил десяток-другой хуминских лучников, нацелившихся на Трехпалого. Если его снять – все, оборона будет подавлена, развалится, как прогнившая тележка, на которой возят руду. Безмолвно, дико изогнувшись в прыжке, Мабор сбил-таки этого говоруна. Позади с удвоенной яростью скрестились клинки – людей, как ни удивительно, вдохновили слова Трехпалого.

А перед глазами Бешеного застыли чьи-то сапоги на грязных ступенях. Он поднял взгляд, откатываясь с удивленного десятника, увидел Кэна. Что-то не давало перевернуться на спину, но и на животе лежать не хотелось – Мабор так и замер на боку.

– Привет от постельного клопа, братец! – насмешливо проговорил он. – Будешь у Ув-Дайгрэйса, передавай привет Умнику, да Трепачу, да остальным ребятам.

Кэн посмотрел на Шеленгмаха:

– Это конец.

– Да, – сказал десятник. – Но он храбро сражался. И я думаю…

– Я говорю о другом, – перебил его Клинок. – С севера подходит еще одно войско. Это конец.

Он извлек из ножен заточенный до немыслимой остроты меч и спустился к сражающимся с тем пустым безразличием, за которым всегда таится смерть.

/смещение – сотни движущихся огоньков на горизонте/

Отталкивали лестницы до остервенения, до ноющих мускулов и слезящихся от дыма глаз, а все равно кто-то закрепился. И звук хрипящих внизу труб, когда стало заметным явившееся ниоткуда, подобно призраку, войско, – этот звук казался злобной насмешкой над всем, что происходило на этой башне в последние дни. И над всем, чему так и не удалось «стать».

Талигхилл с горечью подумал, как несправедливо это. Пережить столько всего, пережить… и все равно умирать, зная, что надежды нет ни для тебя, ни для тех, кто остался позади. Но даже в эти минуты он с неожиданно проснувшейся злостью отпихивал проклятые лестницы, а когда на этаже появились хумины, вытащил клинок и принялся за дело. Он очень сомневался, что попадет в край Ув-Дайгрэйса (к тому же Бог Войны лежит сейчас без сил на колокольне), но, как бы там ни было, лучшей смерти нельзя было и желать. Он погибнет с честью. Он…

/смещение – в освещенное костром пространство вбегает бледный запыхавшийся человек/

Звонарь был в смятении от всего случившегося. Настороженным взглядом он следил за привалившимся к парапету Богом.

Северо-Западная вздрагивала в огнях и криках, везде сражались и умирали. Отсюда, с колокольни, можно было видеть, что то же самое творится в Северо-Восточной.

Неожиданно Ув-Дайгрэйс пошевелился. Как будто услышал или почувствовал что-то очень важное. Звонарь подошел к нему, чтобы исполнить пожелание Бога, если таковое появится.

– Я сам, – тихо сказал тот. И иронически хмыкнул: – Не нужно меня стеречь. Вряд ли кому-нибудь удастся навредить мне. – Напрягшись, Бог Войны встал и выглянул в бойницу. – Видишь? – спросил он у звонаря, показывая куда-то вдаль.

Звонарь посмотрел: там двигались огни, много огней.

– Хумины? – чувствуя разливающийся в груди холодок, прошептал он.

– Ничего, ровным счетом ничего не зависит теперь от Богов, – пробормотал Ув-Дайгрэйс, глядя в темноту. Похоже, он даже не расслышал вопроса. – Ну вот, мы знатно повоевали, всколыхнув дырявую ткань реальности, а все равно последнее слово остается за людьми.

– Это хумины?! – срываясь на крик, снова спросил звонарь.

Бог Войны удивленно посмотрел на него:

– Нет. Не хумины.

/смещение – сломанный в бою клинок/

Когда Обхад опять пришел в себя, уже светало. Он лежал на носилках, брошенных на землю; вокруг валялись обломки камней. Руки и лоб оказались выпачканы в чем-то вязком. Пригляделся – кровь. Правда, ничего страшного, так – более-менее глубокие царапины.

Неподалеку горел костер. Почему-то тысячника не придвинули к теплу, и теперь Обхада колотила мелкая дрожь. Приподнявшись на локтях, он огляделся: никого. Только, затухая, слабеет оранжевое пламя.

Тысячник пополз к огню. С запозданием понял, что видит перед собой не обычный костер. Впрочем, какая разница? Погребальный так погребальный.

Он добрался наконец до пламени и лег, лицом вверх – смотреть в потихоньку светлеющее небо. Судя по всему, день обещал быть ясным, погожим.

Проснулись и застрекотали в траве кузнечики, зашуршала ящерка. Обхад лежал и ждал неизвестно кого и чего. А может, просто лежал. В последнее время ему редко удавалось поглядеть в небо. А вот в детстве любил. Жевал горьковатые травинки, наблюдал за птицами, отгадывал, каким зверем прикидывается облако. Мечтал. О долге, о чести, о подвиге. О глупости всякой. Жить вот только недавно научился, только недавно понял, что и долг, и честь – всего лишь неотъемлемая часть остальной жизни: без них – никак, но и с ними одними долго не протянешь.

Ветер переменился, в сторону тысячника потянуло едким дымом. Он привстал, чтобы отползти, и заметил идущих к нему людей.

– Ну что там? – спросил жадно, стоило им приблизиться. Ха-Кынг присел рядом:

– Прости, что оставили тебя. Но отца убило камнем, мы прощались; а потом необходима была наша помощь в Крина. Хумины отступили.

– А теперь рассказывай по порядку, – велел Обхад.

И все то время, пока его укладывали на носилки и несли к поселку, тысячник слушал.

…Когда хумины прорвались по подземным коридорам, большая часть защитников башен оттянулась к нижним ярусам. Но это был лишь отвлекающий маневр со стороны южан. На самом-то деле они готовились к штурму Северных снаружи. Чем и занялись, как только решили, что времени прошло достаточно и гарнизоны отвлеклись на нижние этажи.

По приставным лестницам им удалось проникнуть в Северные. Но в это время обе стороны увидели неизвестное войско, которое спешным порядком двигалось к ущелью с севера. Хумины раньше, ашэдгунцы – позднее поняли, что это пришла подмога из Гардгэна; Армахог сумел собрать войско и рискнул атаковать Крина вопреки прежним планам.

Некоторое время южане еще держались, но потом поддались панике (не последнюю роль в этом сыграло и развоплощение Берегущего). Тем отрядам, что проникли в Северные по коридорам, наступали на пятки воины Армахога, посланные им в тоннели. Хуминов на нижних этажах легко перебили и вплотную занялись штурмующими. Сбросив южан с лестниц, ашэдгунцы сами же и воспользовались ими, чтобы оказаться в ущелье. Зажатые с трех сторон, хумины пытались бежать. Но вовремя подоспевшие с юга горцы заперли врага в Крина; спастись удалось немногим. Хуминдар теперь ничем не мог угрожать своему северному соседу.

– Как-то даже не верится, что все это правда, – заметил Обхад, когда Ха-Кынг закончил свой рассказ. – Просто невероятно!

– Гораздо более невероятно то, что ты выжил, – хмыкнул ятру. – Предпочитаешь, чтобы тебя отдали твоим соплеменникам, или будешь долечиваться у нас?

– Уж отдайте, пожалуйста, – слабо улыбнулся тысячник. – Небось волноваться будут.

– Хорошо. Я пошлю людей, они предупредят Пресветлого, – пообещал горец.

– Погоди, – остановил его Обхад. Он наконец-таки решился. – Скажи, это ты тот самый Ха-Кынг, который лет этак двадцать пять назад смеялся над одним солдатиком из гарнизона? Он пришел сюда в полнолуние и… ну…

– Боюсь, что нет. – пожал плечами ятру. – Извини. Я родился и долгое время жил на южной стороне, за Анг-Силибом. И сюда перебрался около десяти лет назад. А что?

– Да нет, ничего. – Тысячник улыбнулся. – Так, вспомнилось.

/смещение – блеск росы на замшелых камнях башенной стены: хрустально-алые капли/

До рассвета Талигхилл дремал, сидя у захваченной катапульты и укрывшись плащом. Рядом бдел неусыпный Храррип.

Солнце наконец подползло к небу и выдвинулось из-за горизонта алым краешком. Сквозь дрему Пресветлый услышал, как кто-то подошел к ним. Насторожился, а потом успокоился телохранитель.

– Вставайте, пора, – сказали сверху. Он неохотно разлепил веки и с недоверием уставился на знакомую фигуру.

– Пожалуй, я покину вас, правитель, – сообщил Ув-Дайгрэйс. – В ближайшее время храму придется подыскивать себе нового верховного жреца.

Талигхилл непонимающе кивнул.

– Не знаю, скажут ли вам это, – продолжал Бог Войны, – но сегодня ночью вы вели себя очень смело. Хотя лично я, будь у меня на то желание, как следует надрал бы вам уши.

Пресветлый поперхнулся и удивленно посмотрел на Ув-Дайгрэйса.

– Нет, вам не послышалось, – подтвердил тот. – Надрал бы уши. Вы вели себя великолепно – как воин, но совершенно бездумно как правитель. Да, разумеется, если бы вы не спустились вниз, показывая тем самым пример для подражания, битва могла бы пойти по-другому. Вы переломили ход сражения. Однако же при этом рисковали своей жизнью, а она уже давно не принадлежит вам, Пресветлый. Она принадлежит Ашэдгуну, и на будущее уж озаботьтесь тем, чтобы не обворовывать собственный народ.

– Спасибо, – невпопад сказал Талигхилл.

– Не за что, – покачав головой, ответил Ув-Дайгрэйс. – Я же все-таки Бог, защищать своих верующих – моя прямая обязанность.

– Ну, я – то не верующий, – с горечью произнес правитель. – Скажите, Тиелиг… то есть…

– Можете звать меня этим именем, если вам так проще, – пожалплечами Бог Войны. – В конце концов, какая разница? Если вам угодно бежать от действительности – на здоровье. Что же касается всего остального… Да, вы не верующий. И по-видимому, никогда им не станете. Мы, Боги, не подходим вам, правитель, мы недостаточно человечны по вашим меркам. – Он развел руками: – Увы, что поделать? Но я защищал Ашэдгун, а не лично вас, так что не переживайте – все в порядке. Вы почти ничего не должны мне. Разве что… Уничтожьте махтас.

– Но почему?

Губы Бога Войны скривила ироническая усмешка.

– Там, где верующий говорит «да», атеист восклицает «почему»! Рафаал-Мон не просто нанес серьезный ущерб вашей казне, что в преддверии войны могло роковым образом отразиться на ходе всей кампании, Игрок еще и подсунул вам игру Богов. Вы ведь не хотите стать Богом, Талигхилл? Вижу, вы удивлены…. Разумеется, я говорю не в прямом смысле. Махтас предназначен для Божественного мышления. Того самого мышления, которое заставляет пренебречь малым ради большого, даже в случае, когда речь идет о человеческих жизнях. А вам ведь не нравится такой расклад, верно? Вам вообще претит сама вероятность такого выбора. Махтас приучает к единственно возможному – с его позиций – варианту. Вам такое не подходит, правитель.

– Но почему вы сами не уничтожили игру?

– Мне было интересно, как вы поведете себя в этой войне. Помните? – я же Бог. Ну и… вы помешали тогда, в Желтой комнате, а после не было случая. Не хотел выдавать себя.

– Я сделаю это, – пообещал Талигхилл.

– Вот и хорошо, – подытожил Ув-Дайгрэйс. – Богам – Богово, а людям – людское. Что же, мне остается только проститься с вами.

– Навсегда? – охрипшим голосом спросил Пресветлый.

– Там поглядим, – туманно ответил Бог Войны. – Там видно будет. Живите с… – Видимо, он хотел сказать «с Богом», но только улыбнулся: – … с миром.

И ушел, осторожно обходя мертвых и спящих.

Талигхилл огляделся.

Вчера, в пылу сражения, он оказался далеко и от башен, и от своих военачальников. В темноте отыскать кого-либо представлялось маловероятным, к тому же Пресветлый ужасно вымотался в ходе сражения. Поэтому он и остался у захваченной катапульты до утра. То, что особу правителя охранял один лишь Храррип, ничуть не помешало Талигхиллу продремать до рассвета. Теперь же он был намерен отыскать штаб Армахога, расположенный, скорее всего, у северного выхода из ущелья. Можно было, конечно, возвратиться в Северо-Западную, но правитель твердо решил, что покинет Крина не через подземный коридор.

Вокруг вперемешку лежали живые и убитые. Рассветные лучи солнца будили тех, кто был способен проснуться, и люди поднимались, щурясь и моргая от яркого света. Уже звучали команды десятников и полусотенных, сзывавших своих солдат. По веревочным лестницам с башен спускались те из бойцов, кого победа застала наверху. По приказу офицеров они принимались стаскивать в отдельные кучи трупы врагов и своих мертвых товарищей.

Талигхилл подозвал пробегавшего мимо солдата.

– Пригляди за катапультой, – велел он ему. – Чтобы не разобрали на дрова. Отвечаешь лично передо мной.

– А кто ты такой? – пренебрежительно-добродушно поинтересовался солдат. – Пресветлый, что ль? Правитель устало отмахнулся:

– Может, и Пресветлый. Короче, следи, чтобы эту машину не угробили, понятно?

– Ладно, – хмыкнул солдат, – Боги с тобой – пригляжу. А то ведь еще окажешься какой-нибудь крупной шишкой, извиняйся потом.

– Что, я настолько не похож на самого себя? – спросил Талигхилл у телохранителя, когда они шагали к северному выходу из Крина.

– Настолько, Пресветлый.

Талигхилл провел ладонью по лицу – она оказалась выпачкана в грязи и спекшейся крови. Странно, что он до сих пор не заметил этого.

Неудивительно, что к штабу их подпустили не сразу. Сперва стражники долго выясняли, за каким, собственно, демоном эти двое явились и требуют провести их к старэгху. Потом из шатра выглянул сам Армахог, чье внимание привлекли громкие голоса; он сказал стражникам, что все в порядке и эти люди на самом деле те, за кого себя выдают.

После объяснений, рассказав о вчерашних событиях и сегодняшнем состоянии войск, назначении времени первого совещания и отправки за нужными гонцов, – после всего этого, отхлебывая из кружки обжигающий чай, Талигхилл спросил:

– Как вам удалось? Ведь это же было невозможно.

– В мире не так уж много абсолютно невозможных вещей, Пресветлый, – пожал плечами старэгх. – Я сделал то, что должен был сделать. К тому же треть пришедших со мной – ополчение.

– Но откуда взялись деньги, чтобы заплатить им? Ведь…

– Ну, если честно, я им не платил. Так… получилось.

И Армахог вспомнил госпожу Димиццу из «Благословения Ув-Дайгрэйса», которая произносила речь перед горожанами на главной площади столицы. Свои собственные слова, звучавшие потом, он помнил плохо. Однако же добровольцев в результате набралось достаточно.

– А почему вы без телохранителей? Талигхилл вздохнул:

– Мертвы. Я, пожалуй, несколько поторопился тогда, ночью, и оказался в самом центре сражения. Они защищали меня, как могли, но в живых остался лишь Храррип.

– Придется заняться этим, – заметил старэгх. – А на время я прикреплю к вам своих людей.

Вошел стражник, сообщил, что явилась госпожа Вольный Клинок.

Армахог велел немедленно впустить.

– Доброе утро! Похоже, нам удалось это! – Она была деланно бодра, хотя наскоро перебинтованная и лежащая в перевязи правая рука и три длинных шрама на лице свидетельствовали о том, что воительница находится сейчас не в лучшей форме. – Поздравляю с победой! – Тэсса повернулась к Армахогу: – Ты успел вовремя. Даже не представляешь насколько.

– Я спешил, – улыбнулся он.

– Итак, Пресветлый, – она оборотилась к Талигхиллу и придала лицу безразличное выражение, – когда мы сможем получить расчет?

Правитель развел руками:

– Разумеется, не сегодня. Но думаю, в течение недели часть денег будет выплачена. Конкретнее мы с вами обсудим этот вопрос позже.

В это время потребовалось срочное присутствие лично ста-рэгха, и он вышел из шатра, пообещав, что скоро вернется.

Повисла неловкая тишина.

– Послушайте, Тэсса… Она покачала головой:

– Забудьте, мой правитель. Вам ведь известно, ради чего я все это затеяла.

Талигхилл отставил в сторону кружку:

– Нет. Ради чего же?

– Среди Братьев, освобожденных с рудников, был… мой муж. – Тэсса запнулась перед последними словами. Ну разумеется, мы ведь не освятили свой брак в храме двуликого Бога Любви. И тем не менее считали друг друга почти мужем и женой. То есть…

– Понятно, – сказал Пресветлый, хотя на самом деле ничего ему не было понятно. – Но все же…

– Прошу вас, забудьте. – В ее голосе смешались раздражение и тоска. – Просто забудьте.

– Не знаю, хочу ли я забывать, – сказал он серьезно и тихо. – Поверьте, я… В общем, если вы передумаете или обстоятельства сложатся по-другому…

– Обстоятельства чаще всего выбираем мы сами. И иногда – Боги. Помните? выбор есть всегда.

– Верно. – Талигхилл знал, что потом будет презирать себя за сегодняшний разговор и за то, что все же поддается такому удобному чувству благоразумия. А благоразумие твердило: следует учитывать государственные интересы. Опять же, и Тиелиг, прощаясь, говорил… – Верно, – повторил Пресветлый. – А все-таки – не забывайте.

Тэсса кивнула и поднялась:

– Пойду попробую отыскать Тогина. Передайте Армахогу, что я, возможно, немного задержусь. Но Клинки на совете сможет представить Кэн, да и Сог с Укрином, скорее всего, явятся.

Она вышла из шатра и столкнулась с возвращавшимся старэгхом.

– Хорошо, что я встретил тебя, – сказал Армахог. – Нам следовало бы поговорить. Знаешь…

– Если ты о том плане с ночным отступлением, – вмешалась Тэсса, – то я знаю и не в обиде. В конце концов, ты отговаривал меня.

Армахог смущенно кашлянул.

И этот туда же!

– Кстати, как поживает твоя жена? Как дети? Он ответил, что, мол, все в порядке.

– Ну и хорошо. Возможно, я немного опоздаю на совещание…

– Да! Чуть не забыл! – дернул себя за ус старэгх. – Паренек по имени Кэйос – что с ним?

– Кэйос? – удивленно переспросила Тэсса. – Кажется, все в порядке. Когда я видела его в последний раз, он шел вместе с Кэном хоронить Мабора.

– Если увидишь, передавай ему привет от матери. Госпожа Димицца – очень волевая женщина. Именно она помогла мне собрать такое количество добровольцев.

– Передам, – пообещала воительница.

Она спустилась с пригорка, на котором были расставлены штабные шатры, и направилась к Северо-Восточной. Из разбитых окон башни и из балконных отверстий свисали веревочные лестницы; кое-где стояли и деревянные, которые ху-мины изготовили для неудавшегося штурма.

По одной из таких лестниц Тэсса поднялась наверх.

Здесь царил полнейший беспорядок. Воительница ухватила кого-то за рукав, пыталась что-нибудь выяснить, но от нее только отмахнулись, как от докучливой стрекозы. Раздраженная таким явным невниманием к своей персоне, Тэсса решила попытать счастья в лазарете. Там уж наверняка найдется много людей, не способных от нее убежать, но все еще способных разговаривать.

Однако на пороге ее встретил низенький щурящийся мужчина с блестящей от пота лысиной.

– Вход посторонним запрещен, госпожа, – непреклонно заявил он. – Готовимся к эвакуации больных, так что извольте посторониться и не мешать.

– Но…

– Потом, потом. – Он отодвинул ее в сторону и захлопнул дверь.

Вот так дела…

Тэсса хмыкнула, хотя и вынуждена была признать, что лекарь в своем праве.

– Рад, что ты уцелела!

Она вздрогнула и обернулась. Не сказала бы, что это взаимно.

Сог едко усмехнулся:

– Знатное сражение. Я, признаться, уже начал молиться Ув-Дайгрэйсу.

– У тебя оставалось на это время?

– Хороший вопрос. – Брат пожал плечами: – На самом-то деле, как оказалось, можно одновременно и молиться, и сражаться. Жизнь заставляет вытворять и не такое, правда? – Он оглянулся, проверяя, нет ли рядом кого-нибудь, способного их подслушать: – Кстати, о жизни. Сожалею, что твоя услуга пропала зря. Конечно, плохо говорить о мертвых не принято но – увы – именно Тогин помешал мне разобраться с Бешеным. Впрочем, думаю, у меня еще есть шанс.

– Думаю, нет… Что?!

– Мне очень жаль, правда. Я не знаю подробностей, спроси, если хочешь, у Гайхилла – это сын Хранителя Юго-Восточной. По приказу Шэддаля Шрамник приглядывал за пацаном.

Тэсса закусила губу, стараясь сдержать крик.

– Да, не подскажешь, где я могу найти Бешеного? – поинтересовался Клинок. – Не хотелось бы откладывать.

– Послушай, Сог, за что ты мстил ему?

– Ну, Сестричка, это уже тебя не касается. Это наше личное дело – его и мое. Так где я могу найти Бешеного?

– Не знаю. – Воительница покачала головой. – Спроси у Кэна. Он хоронил тело.

Она не стала дожидаться реакции Сога на свои слова, просто пошла по коридору, не разбирая дороги. Потом села на лестничные ступеньки, прижавшись к перилам, чтобы не мешать ходившим мимо людям.

Ну что же, значит, так хотели Боги. А может, она просто потеряла все права на Тогина. Ведь Тэсса позволила себе забыть о нем, не попыталась понять и принять его нового, а находила тысячи мелких уловок, чтобы оттянуть их встречу на как можно более долгий срок.

Ну вот, оттянула. На самый долгий срок из всех возможных. И куда теперь?

Она поняла, что необходимо найти этого мальчика, который был с Тогином в последние минуты, спросить… хотя еще сама не знала, что же, собственно, спрашивать.

Но и вечно сидеть на ступеньках не получится.

Поиски снова привели ее к лазарету. На стук открыл все тот же щурящийся лекарь, который, вопреки проблемам со зрением, воительницу рассмотрел и узнал. Он начал было громко и раздраженно говорить об элементарной вежливости и что вот ведь какое безобразие, вот ведь какое неуважение к больным, в конце концов, он не обязан терпеть…

– Простите, – Тэсса решительно прервала нескончаемый поток слов, – мне нужен Гайхилл.

Лекарь замолчал и подозрительно посмотрел на нее:

– Вы не ошиблись?

– Нет, я не ошиблась. Мне нужен сын Хранителя Юго-Восточной.

– Входите. – Он пропустил воительницу внутрь и захлопнул дверь. – Что привело вас к мальчику?

– С ним был Тогин.

– Тот «счастливчик»? Помню, как же… Храбрый человек, очень любил детей, хотя по нему не скажешь: мрачный, весь в этих шрамах.

Проведя воительницу через лазарет, лекарь остановился у маленькой дверцы и постучал:

– Гайхилл, к тебе пришли.

– Это вы, господин Дулгин? Входите, не заперто.

– Здравствуй, Гайхилл. Эта госпожа знала господина То-гина.

Мальчик вопросительно посмотрел на нее:

– Вы – Тэсса?

– Да, – взволнованно подтвердила Сестра. – Он… он что-то говорил обо мне?

– Ну, я оставляю вас вдвоем, – вмешался лекарь. – Дела, знаете ли…

– Он что-нибудь говорил? – повторила вопрос Тэсса.

– Он оставил вам письмо.

Воительница взяла в руки плотный лист бумаги, но читать не стала.

– Как это случилось? Гайхилл погрустнел.

– Той ночью, – сказал он, – той ночью, когда господин Шэддаль приказал части войска уйти, мы пошли вместе с ними. А там была ловушка… ну вы, наверное, знаете. И… в общем, он спас меня. А сам умер.

Тэсса молча кивнула, не в силах отыскать подходящие слова.

– Но знаете, господин Укрин провел Прощание. И с Тогином – тоже. Мне кажется, он сейчас у Ув-Дайгрэйса – Тогин.

Она снова кивнула и развернула письмо.

Стихи.

Он никогда прежде не писал стихов.


Прости меня, я твой тревожу сон

всей силой самодельного обряда.

Прости меня, я твой тревожу сон.

Я воин обреченного отряда


Незваным гостем я к тебе вхожу,

чтоб научиться чистым быть и мудрым.

Незваным гостем я к тебе вхожу:

прозреньем в полночь и печалью утром.


Над башней реют языки огня.

Пора расстаться с праздничным нарядом.

Пожалуйста, не забывай меня!

Мы в день последней битвы встанем рядом[3]


/смещение – падающие комки земли/

– Здравствуй, Кэйос. Паренек обернулся:

– А-а, это вы… Сог кивнул:

– Я.

Предводитель Клинков указал на холмик свежевырытой земли:

– Мабор?

– Да. Наверное, нужно было как всех, на костре, но Кэн сказал, что сделает по-своему. Я вот теперь думаю, попадет он к Богу Войны или нет? Все-таки без Прощания и… ну, вообще…

– Попадет, – успокоил Сог. – Ты… ступай пока, ладно?

Проводив паренька взглядом, Клинок опустился на землю рядом с могилой.

Ну, Бешеный, вот и свиделись. Не ожидал небось. А-ах, знатная вышла у нас с тобой потасовка. Наверное, даже хорошо, что так все закончилось. А то пришлось бы убить тебя – просто ради сохранения тайны. Хотя, в общем, кому она сейчас нужна, тайна? Все ведь провалилось.

Не дело это для Вольных Клинков – плести интриги, метить в старэгхи или в правители. Рылом мы не вышли. Даже Укрин, наш незаконный Пресветлый без дара, но с мертвым родителем Руалниром, даже он оказался не способен вовремя сообразить, что к чему.

Думали ослабить регулярщиков – не вышло. Думали «достать» Талигхилла – не сложилось, попали в другую башню. Думали помочь хуминам – оказалось, кишка тонка. Мы, вишь, помним еще, что такое честь и долг. Кто бы мог подумать!

А-ах, Бешеный, не попади ты на рудники… Но – попал. И из плана нашего – выпал. А лишние языки нам ни к чему. Убил бы я тебя, так или иначе.

Костлявый поднялся с земли и направился к шатру Ар-махога. Скоро совещание.

/смещение – небрежный завиток последнего иероглифа/

– Куда ты теперь, когда все закончилось? – спросил после совещания Кэн. – Останешься при дворе? Конечно, не мое дело, но стать женой правителя…

– О чем ты говоришь, – отмахнулась Тэсса.

– Ну, я видел, как он смотрел. И потом…

– Забудь. Даже если и… – Она вздохнула. – В общем, забудь. Эта должность не для меня. К тому же у меня появились кое-какие дела.

– Н-да?..

– Вообще-то я не собиралась заводить детей так рано, но все решилось само собой. Придется заняться воспитанием одного мальчика.

– По собственной инициативе? – удивился Кэн. – Вместо Братства?

– Ну, ты ведь тоже уходишь из Клинков, – заметила она. – А насчет инициативы… понимаешь, его, в некотором роде, завещал мне Тогин. Да и Шэддаль просил присмотреть. Средства имеются, отец был человеком богатым. Но я не из-за денег.

– «Шэддаль попросил присмотреть», – покачал головой Кэн. – Все время забываю, что ты накоротке с сильными мира сего. Ладно, думаю, из тебя получится неплохая воспитательница. И мать.

– Спасибо. А ты – куда?

– Димицца говорила что-то о партнерстве. Деловом, ра зумеется. Да и за Кэйосом следовало бы присмотреть. А с другой стороны – можно податься в Хуминдар. Там, я думаю, в ближайшее время будет недостаток в крепких мужчинах, умеющих обращаться с оружием.

– … Да и на могилу матери следовало бы съездить, – добавил он.

– Ну, все на так уж плохо, Брат. В конце концов, мы еще живы.

– Все не так уж и плохо, Сестра, – согласился Кэн.

ДЕНЬ ВОСЕМНАДЦАТЫЙ

– Вот, собственно, и всё, – подытожил господин Мугид. – Южные башни после этого так и не починили. Со временем их растащили на камни те из ятру, кто предпочитал селиться в постоянных домах. Вероятно, легенды оказались в чем-то правы и Коронованный так или иначе скреплял и поддерживал башни одним своим присутствием. Или – не только присутствием… В общем, Северо-Восточная со временем тоже развалилась – после подписания ан-тэга Крина утратило свое стратегическое значение и ремонтом никто не озаботился. Ну а Северо-Западная сохранилась, хотя и подверглась впоследствии неоднократной переделке. Заложили кирпичом проход в несуществующую Юго-Западную, балконные отверстия. – Старик хмыкнул: – Какой-то предприимчивый делец уволок пестики колоколов. И так далее…

– А что случилось с Гайхиллом, Тэссой и остальными? – спросила госпожа Валхирр.

– А что случилось? – удивился Мугид. – Жизнь с ними случилась. Как они прожили ее – другой вопрос. Ну, о Пресветлом Талигхилле вы можете узнать из исторических хроник, да и о многих других – тоже. Остальные же… как обычно: радости и печали примерно поровну. А вы, наверное, ожидали непременно какие-нибудь приключения, схватки и интриги? – Повествователь улыбнулся. – По сути, так оно и было. Тем, кто остался при дворе, хватило и интриг, и схваток, ну а, например, на долю Вольных Клинков выпало достаточно того, что вы бы назвали приключениями. Однако рассказывать об этом я не стану. Во-первых, потому что это уже не касается Крина, а во-вторых, потому что у каждой истории должен быть конец. Что вовсе не означает смерть всех, о ком шла речь в этой истории. Знаете, это как при насыщении вкусной едой: нужно есть ровно столько, сколько требует организм. Конечно, если блюдо вкусное, то хочется покушать еще. Но в этом случае вместо удовольствия от еды приходит перенасыщение. Так и с повествованием, да и просто с хорошим рассказом, – главное вовремя остановиться. Ну, господа, – закончил он вставая, – благодарю вас за внимание. Прошу всех через час в Большой зал – дирекция гостиницы «Последняя башня» устраивает прощальный ужин. А завтра утром за вами приедет автобус.

Господа внимающие стали покидать комнатку. Я же специально задержался. Ведь господин Мугид обещал мне разговор.

Но, как выяснилось, не я один горел желанием пообщаться со стариком. «Академик» тоже приотстал от других внимающих.

– Надеюсь, молодой человек, вы предоставите мне, так сказать, право первого разговора, – пошутил господин Чрагэн. Я пожал плечами:

– Как вам будет угодно.

– С вами мы поговорим после ужина, – пообещал мне Мугид.

Я кивнул и оставил их вдвоем.

… Как-то сама собой исчезла та нервная атмосфера, что царила в гостинице все это время, почти с самого начала повествований. Или на нас подействовало то, что вход теперь свободен, или само окончание сеансов, – но за ужином мы оживленно и радушно переговаривались, делясь впечатлениями. Обычно бесстрастный господин Мугид несколько раз улыбнулся и пытался острить – ему удавалось.

После ужина долго не хотели расходиться, но наконец даже Данкэн признал, что, пожалуй, поздновато. Вместе с господином Шальганом они удалились, громко рассуждая о том, какую роль в истории Ашэдгуна сыграла та самая, захваченная в Крина катапульта. Мнения, похоже, полностью совпадали, но, поскольку ни один не желал до конца выслушать другого, спорщики вновь и вновь возвращались к началу своих мыслевыводов.

Наконец я остался один. Задумчиво разглядывая танец огненных отсветов на гобелене, я ждал.

Господин Мугид вошел неслышно. Он пересек зал и сел напротив меня:

– Ну что же, начнем? Я кивнул.

– О чем вы сейчас думаете, господин Нулкэр?

– Пытаюсь придумать первую фразу нашего разговора, но все кажутся слишком банальными. Похвалить вас за отличное владение метательными ножами? Спросить, почему не продолжали те записки? Или – почему вообще позволили узнать то, что я узнал?

– Ну, на это-то вы имели право, – заметил он. – Поскольку я почти с самого начала решил использовать – и использовал – вас в собственных целях.

– Вот, понял! – невпопад заявил я. – Вот что не дает мне покоя. Как вам удалось изменить лицо? В повествованиях вы – безволосый, а сейчас…

Ув-Дайгрэйс улыбнулся:

– Это как раз не дивное диво. На такое в нынешние времена способен любой мало-мальски богатый человек. Парик, пластические операции и так далее. Хотя я, конечно, прибегал к помощи других средств.

– А что Чрагэн, он тоже догадался?

– Представьте себе. И пообещал от имени всех сууров не трогать повествователей. Я хмыкнул:

– Интересно, как он себе это представлял: «трогать»?

– Поверьте, есть разные способы, – произнес Бог Войны. – В конце концов, сейчас мы далеко не такие могущественные, какими были когда-то.

– Но ведь можете повествовать, – возразил я.

– Можем. И даже иногда – как в вашем случае – нечаянно вызываем у внимающих то, чего уже давным-давно лишены все люди.

– Делаете нас на сутки феноменоносителями.

– Звучит не совсем верно. Это вы становитесь, а не мы делаем. Поскольку, повторю, это происходит непроизвольно, хотя мы и являемся, сами не желая того, причиной. Все зависит от личной предопределенности человека и от того, в каком состоянии находится повествователь.

– То есть Бог.

– То есть один из Вторых.

– А я, выходит, оказался самым восприимчивым для этого вашего влияния?

– Скорее, самым подходящим. Вот тут-то меня и одолело искушение. Я видел, что есть маленькая, крохотная возможность изменить прошлое. Некая часть меня противилась этому, но соблазн оказался слишком силен. Я отменил вызов спасателей и стал ждать.

– И вынудили меня бежать, – подытожил я.

– Нет, на этот шаг вы пошли самостоятельно. Однако я решил, что вы сами помогаете мне этим поступком. Между нами уже существовала некая тонкая незримая связь, поэтому я знал, где вы находитесь. И смог повествовать прямо туда, в тоннель.

– А потом?

– А потом вы поменялись с Пресветлым Талигхиллом телами. Такого я, признаться, не ожидал. Но это упростило мне задачу. Пресветлый вернул ваше тело в башню, а я поменял ваши сознания местами. И в это время попытался убедить его… ну, вы слышали.

– Да, но как вам удалось противостоять самому себе? И забыть потом?..

Ув-Дайгрэйс покачал головой:

– Поверьте, это было нелегко. Но если бы мы, Вторые, не обладали возможностью нарочно выбрасывать из памяти кое-что из случавшегося с нами, мы бы, наверное, сошли с ума. Я приказал себе забыть об этом эпизоде. Знал, что так нужно. Иначе противоречия в случившемся просто разорвали бы эту реальность. Кстати, о реальности. Вы не первый – да вам это, наверное, известно, – кто пытается добыть через повествования правила и суть махтаса. Эта ваша фирма по производству игр… – Он покачал головой. – Я препятствовал посланным ими людям разными методами. Поверьте, хоть я и невообразимо слабее, чем был когда-то, мне хватает сил на подобные мелочи. Но вам, Нулкэр, я скажу правду. В конце концов, вы знаете слишком много, чтобы скрывать от вас такие малозначительные подробности. – Он усмехнулся. – Махтас – не просто игра, в которую следует играть Богам и не следует играть людям. Когда в махтас играют такие мощные сущности, как Вторые, они исподволь влияют на реальность. Или – создают новую, игровую. Это очень опасно. И скажу вам, примерно к тем же результатам можно прийти, если допустить к игре большое количество людей. Вы ведь помните мои записки? Люди тоже способны изменять реальность, только для этого им необходимо совместное усилие. Теперь вам понятно, почему я всякий раз препятствовал вашим коллегам? Я поморщился:

– Понятно.

– А теперь пойдем. – Ув-Дайгрэйс поднялся, и я поднялся тоже, еще не зная, куда он намерен меня вести.

Мы покинули Большой зал и спустились на первый этаж, где Бог Войны приподнял знакомый мне гобелен и открыл дверь:

– Входите.

Внутри, как и следовало ожидать, было темно, поэтому я замер на пороге:

– Ну что, убьете и оставите здесь труп? Пожалуй, в моем голосе прозвучала не только ирония, но Ув-Дайгрэйс сделал вид, что не заметил этого.

– Идея, в общем-то, хорошая. Жаль, что вы раньше мне не подсказали. Теперь же у меня имеются несколько иные планы на этот счет.

Он оставил дверь открытой, чтобы свет электрических факелов проникал в зал, где мы находились. Теперь Бог Войны шел к створкам со скрещенными мечом и молнией.

– Ну же, смелее, – подбодрил он меня. – Или вы хотите заставить древнего старика тащить ваш труп до самого коридора?

Я поклонился со всей возможной галантностью:

– Прошу простить меня. Уже иду.

Стоило мне приблизиться, Ув-Дайгрэйс распахнул дверь и посторонился, давая возможность встать рядом с ним.

– Чего же мы ждем?

– Сейчас, – пообещал он. – Потерпите немного.

Я поглядел на него, но смолчал. Странно: только теперь до меня дошло, что совсем близко, рукой подать, стоит настоящий Бог, когда-то, немыслимо давно создавший династию Пресветлых, вершивший судьбы мира… да и сейчас, собственно, влияющий на эти самые судьбы. И как же, должно быть, обидно ему оставаться простым повествователем после всего того, что с ним случилось!

Ув-Дайгрэйс покачал головой:

– Не нужно. Жалость – достояние нищих. А я совсем не таков, даже если и кажусь на первый взгляд несчастным и забытым всеми. Поверьте на слово. Впрочем, – добавил он, – верить на слово – даже Богам – вы, люди, не склонны. Вот вам подтверждение сказанному.

Ув-Дайгрэйс несколько театрально вскинул руки… но я не стал бы винить его за это.

В конце коридора что-то зашевелилось. Оно постепенно приближалось к нам, и я с подсознательным ужасом понял: это мой давний знакомец.

Размытый белесый силуэт.

Я попятился, но Бог Войны положил руку мне на плечо:

– Не бойтесь. Вы ведь уже поняли, кто это. Он пришел, чтобы попрощаться. И кстати, не он один.

Только сейчас я заметил, что следом за первым силуэтом к нам скользят остальные. Их было много, очень много, но все они умещались в коридоре благодаря тому, что «тела» их могли проникать друг в друга. В такие моменты слившиеся части «тел» вспыхивали радужными огнями и коридор озарялся неярким светом.

Силуэты плыли по воздуху, то поднимаясь к потолку, то опускаясь к полу, то зависая где-то посередине. Это была великолепная картина – пожалуй, самое замечательное из всего, что я когда-либо видел в своей жизни. Почему? Наверное, потому, что каждый из них, из этих призрачных созданий, излучал спокойствие и приязнь как к своим собратьям, так и к нам с Богом Войны. Да они и сами казались наполовину Богами, мудрыми и всезнающими, – и вселюбящими, все и всех простившими!

– Но… неужели они ограничены только коридором? – спросил я у Ув-Дайгрэйса с внутренней обидой за этих существ.

– Разумеется, нет, – он, не отрываясь, глядел на них, – разумеется, нет. Просто там, дальше, есть проход в другой мир, в другие… края. Вы почти добрались туда той ночью. Вам повезло, – добавил Бог Войны.

Впрочем, это я уже понимал и сам.

– Пожалуй, я поспешил – верно?

– Пожалуй, что так… Ну, теперь вы убедились, что я не так уж одинок и несчастен?

Наверное, я готов был с ним поспорить. Когда вас так настойчиво в чем-то пытаются убедить… Но я не стал спорить, я кивнул. В конце концов, по-своему он был прав.

ОТЪЕЗД

Ярко-желтый автобус бесшумно подъехал и остановился перед гостиницей, хрипло и отрывисто просигналив.

Приглушенно переговариваясь, мы стали спускаться по лестнице на первый этаж, где нас ожидал господин Мугид, повествователь «Последней башни» (по совместительству – ее владелец, хотя об этом, пожалуй, мало кто подозревал).

– Ну, господа, – торжественно произнес он, когда все собрались, – от имени дирекции я прощаюсь с вами. Признаться, мне было приятно повествовать для вас.

Скорее всего, мы никогда больше не встретимся. Но надеюсь, мои повествования принесут вам пользу. А даже если и нет, даже если вы всего лишь получили удовольствие – что с того? Это тоже немало, господа.

Прощайте, внимающие. – Он улыбнулся и поправил себя: – Внявшие. Идите. С миром.

Придерживая спортивную сумку, частично сменившую содержимое (вместо диктофона и зарисовок там лежал старинный фолиант «Феномена Пресветлых»), я вслед за остальными отправился вниз, к автобусу.

Поравнявшись с господином Чрагэном, улыбнулся ему:

– Послушайте, ваше предложение насчет работы остается в силе?

– Да, – сказал он, вопросительно глядя на меня.

– Великолепно. В ближайшее же время обращусь к вам. Я вежливо кивнул ему и догнал Карну.

– Откуда это? – удивилась она.

– Сумка? Вернул один общий знакомый. Кстати, передавал тебе привет – на древнеашэдгунском.

Остальной путь к автобусу мы проделали в молчании. Я был уверен, что Ув-Дайгрэйс стоит сейчас на площадке и провожает нас взглядом, но оборачиваться не стал. Он мог обидеться.

«Пожалуйста, не забывай меня…»


Киев, январь – июль 1998 г.

Примечания

1

В Ашэдгуне существует несколько форм обращения Те из них, которые соответствуют русскому «ты», применяются между господином и рабом/слугой, то есть используются человеком, находящимся на более высокой общественной ступени, или же между близкими людьми Форма, соответствующая русскому «вы», употребляется между теми, кто мало знаком, но имеют при – мерно одинаковый общественный статус, также выказывает уважение и почтение.

2

Стихотворение Э. Р. Транка

3

Стихотворение Э. Р. Транка


на главную | моя полка | | Правила игры |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения



Оцените эту книгу