Геннадий Тищенко,

сценарист, режиссер и художник

фантастических мультфильмов

и научно-популярных фильмов

В наше время, когда в мыслях многих царят «разброд и шатанье», трудно найти правильные слова, чтобы с одной стороны не впасть в другую крайность — единообразие и единомыслие, а с другой — показать насколько могут быть прекрасны жизнь и сам человек, если люди построят справедливое, гармоничное общество! То есть такое общество, в котором развитие науки и воспитание в человеке высоких духовных и нравственных начал, создадут мир, в котором хотелось бы жить!

Действительно, ради чего стоит жить и бороться любому думающему человеку, которому хочется, чтобы жизнь имела смысл, а не сводилась лишь к удовлетворению животных инстинктов! Ведь именно этим и отличается человек от звериных предков! Ради чего столько борений и жертв было на протяжении всей истории человечества, почему к многовековым религиозным войнам добавилась многолетняя борьба идеологий? Да потому, что без идеалов, к которым стоит стремиться, без религиозного или идеологического наполнения полноценная жизнь человека и общества невозможны, как невозможна жизнь без воды.

Современной цивилизации важно пройти, как по лезвию бритвы, между Сциллой неверия в светлые идеалы и Харибдой слепой веры. Не случайно один из романов Ивана Ефремова назывался: «Лезвие бритвы»! Не случайно Иван Антонович в своих произведениях, призывал к диалектическому пониманию процессов, происходящих в мире, к балансированию между крайностями.

Почему же так велика сила воздействия слова Ефремова на души юных людей, только вступающих в жизнь, и многих далеко не молодых читателей? Да потому, что в наше время великих достижений науки и техники, трудно призывать кого-либо к слепой вере, когда современного человека на каждом шагу окружают плоды технического прогресса, когда по улицам движутся нескончаемые потоки автомобилей, в квартирах стоят компьютеры, 3D телевизоры, а в карманах лежат мобильные телефоны, айфоны и прочие гаджеты.

Ефремов никогда и не апеллировал к слепой вере, он всегда с методичностью ученого, логически объяснял свои идеи и веру в прекрасное будущее человечества. Лишь с годами мы начинаем понимать, что наука знает об окружающем Мироздании далеко не все. Лишь поживший человек начинает повторять знаменитое: «я знаю, что ничего не знаю». Лишь мудрецы, задумывающиеся о жизни, осознают ничтожность наших знаний о мироздании, о сущности сознания, мышления, о противоречиях, порождаемых техническим прогрессом и т. д. Но ведь все это не отменяет достижений науки и техники! И никогда не устареет главная задача «Академии Горя и Радости» Ефремова — делать все, чтобы достижения науки делали человека здоровее, гармоничнее и счастливее.

Нередко недооценивается роль изобразительного искусства в процессе исторического развития. Неизвестно, как развивалось бы христианство без десятков тысяч икон, фресок и картин, украшавших храмы и светские помещения.

В России работы Феофана Грека, Андрея Рублев и тысяч безымянных иконописцев, картины передвижников и других художников не только соответствовали чаяньям общества, но эти чаянья и формировали.

Сейчас, когда в России все меньше читающей публики, роль изобразительного искусства возрастает еще больше. Русская пословица гласит: «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». Не случайно так популярны комиксы. Бесполезно осуждать молодежь за то, что она читает меньше. В былые времена не было захватывающих фильмов, наполненных зрелищными спецэффектами, как не было и компьютерных игр! Но, при этом, факт, остается фактом: книги — будят воображение, а главное — заставляют задуматься о мироздании и внутреннем мире человека.

Немалую роль в возрождении интереса к чтению играет изобразительное искусство. Неизвестно стали бы столь популярны книги Толкиена, если бы на протяжении многих лет постоянно не выпускались издания его произведений с новыми и новыми иллюстрациями. Кроме этого ежегодно публикуются альбомы и календари с работами множества художников, создавших тысячи рисунков и картин по романам, повестям и стихотворениям Профессора! Они в немалой степени способствовали появлению более чем миллиардной армии поклонников Толкиена, еще до выхода в прокат фильмов Питера Джексона.

Без Толкиена, скорее всего, не было бы такого интереса к книгам в жанре «fantasy», которые существенно потеснили книги научно-фантастические! Но неужели такие наши писатели, как Алексей Толстой, Александр Беляев, Иван Ефремов, братья Стругацкие и другие не создали своих вселенных, достойных воплощения в линиях и красках?!

Важность изобразительного искусства понимали во всех социумах. Не случаен взлет античной культуры, когда скульптуры, фрески и мозаики окружали человека, как в повседневной жизни, так и во время проведения религиозных мистерий. Конечно, искусство могло и подавлять человека, представлять его ничтожным рабом властителей и богов, как это было в Древнем Египте. Ну и что стало с Египтом, без боя сдавшимся армии Александра Македонского?

И почему неизмеримо меньшая по числу жителей эллинистическая цивилизация распространила свою культуру по всей Ойкумене, после походов крохотной (по сравнению с войсками Дария и других владык) армии Александра Великого? Да потому, что светлая, отражающая красоту мира и человека культура Древней Греции была ближе любому обитателю Ойкумены, чем, к примеру, мрачное искусство Египта.

В наши дни становится все понятнее, что решающим становится информационное оружие! И слава Богу русской культуре есть, что противопоставить культуре Запада. Я имею в виду не только великую русскую классическую литературу, но и музыку и изобразительное искусство. Да и в нашей фантастике, которой все увлекаются в детстве и юности, и которая оказывает огромное влияние на формирующееся мировоззрение человека, у нас есть свой Профессор — Иван Антонович Ефремов.

Когда в 1957 году в журнале «Техника Молодежи» началась публикация романа «Туманность Андромеды», мне было девять лет. Это покажется невероятным, но я уже тогда понял всю грандиозность и важность идей Ефремова. Возможно потому, что в детстве из-за травмы позвоночника четыре года пролежал в гипсе и, пока мои сверстники играли в футбол, я читал. Ходить научился к восьми годам, а читать начал с пяти. Телевизора у нас не было, информацию об окружающем мире я черпал из учебников мамы. Она заочно училась на преподавателя русского языка и литературы, так что со сказками, былинами и мифами, как и с романами классиков, я впервые знакомился по хрестоматиям для вузов.

После выписки из костнотуберкулезного санатория соседский мальчик, приносил мне книги из библиотек. В начальных классах я одолел Верна, Уэллса, Льва и Алексея Толстых и, конечно же, Александра Беляева. Как любого мальчишку в «Войне и мире», или, к примеру, в «Аэлите» меня привлекали сцены сражений. Возможно, сказывалось то, что отец мой был офицером, к тому же прошло всего десять лет, как отгремела Война.

Но «Туманность Андромеды» произвела на меня более глубокое впечатление, чем все ранее прочитанное, хотя в романе батальных сцен не было вовсе!

При чтении Ефремова в моем воображении возникали картины далеких эпох и пространств, преображенной Земли будущего, таинственные инопланетяне и почти идеальные жители «Мира завтрашнего дня». За свою жизнь, я перечитывал Ефремова множество раз, постоянно открывая для себя что-то новое. И уже в детстве хотелось запечатлеть многое из того, что столь красочно описал Иван Антонович. Ваять из пластилина и рисовать я начал еще, когда лежал в гипсе. Лепить лежа было еще можно, а вот рисовать — сложнее. Какое же наслаждение я испытывал, когда начал рисовать, сидя! Наверное, не случайно первая выставка моих работ была организована еще в школе.

Сейчас мы только начинаем осознавать масштабы личности Ефремова. Многие уже воспринимают его в одном ряду с такими титанами отечественной культуры и науки как Михаил Ломоносов, Константин Циолковский и Владимир Вернадский.

Вселенная Ефремова это античность и далекое будущее, бескрайние просторы России и глубины океанов, но главное — Великое Кольцо цивилизаций с разных планет, помогающих друг другу в познании Вселенной, в борьбе с катаклизмами, происходящими в ней. Ефремов был уверен: в межзвездные просторы смогут выйти лишь цивилизации, преодолевшие кризисы роста, поэтому ни о каких звездных войнах не может быть и речи.

Вслед за до сих пор недооцененным у нас русским философом Николаем Федоровым (незаконным сыном князя Гагарина) Циолковский понял: без освоения Космоса наша цивилизация обречена, ведь территориальные, сырьевые и энергетические ресурсы Земли ограничены и лишь освоение вселенной гарантирует бессмертие земной цивилизации.

В наши дни становится все очевиднее, насколько процессы, протекающие на Земле, зависят от космических факторов. Интуитивно это чувствовали и предки, отсюда популярность астрологии, пытавшейся связать судьбы людей со звездами задолго до работ Александра Чижевского.

Расширение знаний о космосе уменьшает вероятность гибели землян от космических факторов. В наше время ученые предупреждают не только об астероидной опасности. К примеру, — светила в финале своей эволюции взрываются, и становятся новыми и сверхновыми звездами. После взрывов остаются не только газово-пылевые туманности, но и пульсары, и черные дыры. Причем потоки энергии от таких объектов, столь велики, что спастись не удастся, если мы к тому времени не освоим планеты других звезд.

Много удивительных прогнозов дал в своих произведениях Иван Антонович (подробнее о предсказаниях Ефремова вы узнаете из статьи Файхутдинова). Но еще удивительнее предсказания Ефремова о возможности социальных потрясений и падении нравственных устоев земной цивилизации, прежде чем она выйдет на дорогу к Светлому Будущему. Причем точность его предсказаний поразительна! К примеру, в шестидесятых Иван Антонович писал о «веселых» 90-х годах конца двадцатого века!

Вот как сам Иван Антонович объяснял свою «удачливость»:

Неоднократно упоминалось, что министр культуры СССР Петр Демичев, был поклонником творчества Ивана Антоновича. В телефонном разговоре он заявил руководителю «Общества имени Ефремова» Мстиславу Листову: «если бы мы взяли на вооружение то, о чем писал Ефремов, то Советский Союз не распался бы».

Кого же подразумевал Петр Нилович под словом «мы»? Ни много, ни мало, он имел в виду верховную власть Советского Союза! Ведь Демичев был далеко не последним представителем этой власти. Но, увы, не всесильным.

Особое внимание в своих произведениях Иван Антонович уделял женщинам. Причем, как в произведениях о будущем, так и в книгах о прошлом. Героини его «рассказов о необыкновенном» и романа о современности «Лезвие бритвы» тоже являются активными творцами.

Именно женщины вдохновляют мужчин на все их свершения, именно они с их красотой и чуткостью являются смыслом жизни нормальных мужчин. А таких женщин в России пока еще, к счастью, большинство, в отличие от Запада, смирившегося с гедонистическим феминизмом и гомосексуализмом! Ефремов считал, что женщины «по природе более аккуратны, более участливы, они мягче и ближе к природе, чем мужчины».

Рисунки и картины к рассказам, повестям и романам Ефремова помещены в следующих разделах альбома. Своими впечатлениями о романе поделятся не только поклонники и знатоки творчества Ефремова, но и представители молодого поколения. Хотя суждения некоторых из них — весьма спорны.

Приведу цитаты из статьи А. Б. Гуларяна и О. В. Третьякова «Будущее России в зеркале фантастики», (журнал «Полдень, 21 век» № 5 за 2004 год):

«Человечеству все труднее отвечать на вызов времени, оно утрачивает надежду на положительный результат своего поступательного развития. Это проявляется в психологических сдвигах, которым подвержено все большее количество людей. На эту опасность указывал еще Иван Ефремов в своем романе «Лезвие бритвы».

Правда, он связывал рост алкоголизма, наркомании, хулиганства с отрицательными сторонами городской жизни. Но не беспорядочная городская жизнь тому виной, а неуверенность человека в завтрашнем дне. Эта неуверенность может проявляться в разных социальных феноменах. На рубеже слома эпох всегда обостряются эсхатологические настроения — «ожидание конца света». Мы долгое время мечтали осчастливить все человечество. Мы хотели, чтобы нынешнее поколение советских людей жило при коммунизме, на Марсе цвели яблони, а в мире был мир. Философы называют такие настроения мессианством, и считают, что они вообще очень характерны для России. Распад советской империи поменял знак этим мессианским настроениям на отрицательный».

«…Великий советский фантаст Иван Ефремов упоминал в своих романах такое чисто западное явление как эскапизм — стремление уйти, куда попало от жизни непосильной и тревожной(.) Эскапизм среди разных общественных групп проявляется по-разному. Сильнее всего ему подвержена молодежь, рассуждающая примерно так: «Разве не лицемерно упрекать молодежь в том, что она не хочет создавать ничего Долговечного, стремится скорее взять больше от жизни? Что мы в Европе не хотим сажать Деревья и строить прекрасные Дворцы? Сначала Дайте нам будущее, такое же долгое, какое было у вас, на всю жизнь, а потом требуйте и упрекайте. Не дадите, то пеняйте на себя, а не на нас, это вы такой мир приготовили нам (…) невольно задаешь себе вопрос: что было раньше, курица или яйцо? То есть психологический сдвиг в сторону эскапизма привел к расцвету «литературы ухода» или сама литература способствовала расцвету подобных настроений?»

Известный историк А. И. Фурсов прямо называет Д. Р. Р. Толкиена и Дж. К. Роллинг создателями новой, неосредневековой идеологии, пытающейся перекроить общественное сознание по принципам иерархической организации общества под руководством духовнорыцарских орденов. (…) Инструментом подобной трансформации, по мнению А. И. Фурсова, стал появившийся на Западе в 80-е годы прошлого уже века жанр fantasy, описывающий «будущее как прошлое». То есть А. И. Фурсов считает фантастическую литературу средством информационно-психологического противоборства, важным рычагом воздействия на общественное сознание.

Так вот читая произведения Ефремова, мы не уходим от действительности, а серьезно задумываемся о сущности человека, о проблемах, стоящих перед обществом и о путях решения этих проблем. Сопоставляя разрозненные факты, Иван Антонович строил смелые гипотезы. Стоит ли удивляться, что фантаст Ефремов значительно опережал свое время.

К сожалению, молодые читатели или вовсе не знают творчества Ефремова, или относятся к нему с предубеждением. Как же, ведь он называл общество будущего коммунистическим! Информация к размышлению: Ефремов не состоял в рядах коммунистической партии. Теперь уже не секрет, что многие в Советском Союзе вступали в партию ради карьеры. При этом их интересовали, прежде всего, власть и материальное благополучие. Именно поэтому многие функционеры так легко во времена «перестройки», «перекрасились» став кооператорами, а затем и олигархами. Но были в Советском Союзе и граждане, искренне верившие в то, что наша страна строит первое в истории человечества справедливое общество, в котором не будет эксплуатации.

И таких людей было немало. И дело не в том, как думают многие в современной России, что им «промыли» мозги средствами пропаганды. Они видели немалые успехи советской экономики, пользовались социальными благами, предоставляемыми советской властью, и нередко, терпя лишения, отдавали все силы строительству светлого будущего.

И еще они читали книги Ефремова. И это вдохновляло их на новые свершения.

Так какое же общество грядущих веков описал Иван Ефремов?

Для начала отметим, что подробности устройства будущего общества у классиков марксизма отсутствуют. Картины светлого будущего пытались дать Чернышевский в «снах Веры Павловны» из романа «Что делать», Вивиан Итин в романе «Страна Гонгури», Александр Беляев в романе «Прыжок в ничто» и в повести «Звезда КЭЦ». Были и другие попытки, но все они даже близко не приближаются по грандиозности и глубине к произведениям Ивана Ефремова. Причем писал он их не по указке сверху, а по зову души. К примеру, когда ему предложили вставить в «Туманность Андромеды» упоминания о Марксе и Ленине, он категорически отказался делать это.

Какая, в сущности, разница, как будет называться справедливое и гармоничное общество грядущего, без построения которого человечество погрязнет в бесконечных кризисах, войнах и, скорее всего, погибнет?! Ведь даже западные критики и читатели много лет назад поняли и приняли гуманную направленность романа «Туманность Андромеды», отметив «прозорливое предвидение лучшего будущего». Недаром изданная в капиталистической Франции десятитомная серия «Шедевры мировой фантастики» открывалась его «Туманностью Андромеды»!..

Главное — воспитывать в подрастающих поколениях веру в высокое предназначение человека, в победу разумного и духовного в человеке над эгоистическими животными инстинктами. Люди не могут жить без идеалов и целей. Когда их нет, начинаются шараханья в алкоголизм, наркотики, сатанинские и прочие секты.

В последние годы было ввергнуто в забвение немало достойного передачи будущим поколениям, но хочется надеяться, что наследие Ивана Ефремова еще долго будет служить ориентиром на непростом пути Человечества в Будущее…

В заключение приведу слова Ефремова, сказанные им в напутствие молодежи:

Очень важно помнить слова Ивана Ефремова:

«НОЧЬ ОСОБЕННО ТЕМНА ПЕРЕД РАССВЕТОМ»

Примечательно:

В честь писателя названы малая планета Ефремиана, динозавр Ivantosaurus ensifer (ивантозавр меченосный).

Минерал «ефремовит», литературная премия на Всероссийском фестивале фантастики «Аэлита».

Иван Ефремов стал кандидатом наук до получения диплома о высшем образовании и без защиты диссертации. Степень доктора биологических наук присвоена ему в 34 года. А в Союз писателей он был принят без заявления, рекомендаций и прочих формальностей.

У Ефремова была фотографическая память. В свободные часы во время экспедиций Иван Антонович по памяти начитывал целые книги.

Иллюстрации Г. Тищенко

Николай Смирнов,

педагог, писатель,

соавтор книги «Иван Ефремов»

Первый год нового тысячелетия совпал с 40-летием первого полета человека в космос. Отступая во времени, это событие представляется все более значительной вехой в истории нашей планеты. Сейчас становится особенно важно понять вектор дальнейшего движения человеческой мысли и найти те критерии, что позволят дать верную оценку прошедшему. Ведь только сейчас мы начинаем осознавать, насколько переломным оказался минувший век для всей нашей цивилизации. Человек, до того слепо ползающий по поверхности планеты, вдруг распрямился и с невероятной быстротой разорвал оковы земного притяжения. Перед ним воочию раскрылась неисчерпаемость материи, подарив непредставимые ранее возможности.

Громадность научных завоеваний XX века, несопоставимая даже приблизительно с другими эпохами, первоначально вызвала взрыв ошеломленного внешними успехами энтузиазма. Но вскоре оказалось, что повышение интеллектуальной сложности жизни неуклонно требует и высшей тонкости моральных решений. Радикальный перекос в сторону экстенсивного познания и обмена поверхностной информацией привел к тоталитаризму, с одной стороны, и демагогическому плюрализму, с другой.

Свернуть техническую цивилизацию явно невозможно, но безоглядное развитие техногена ведет к гибели человечества, что не менее очевидно. На фоне предостерегающих голосов, больше ста лет твердящих об опасности, особенно актуально звучат призывы тех, кто на основе замечательных научных знаний и интуиции показывает пути выхода из грозных ловушек уготованных недальновидному человечеству.

Ответы на неразрешимые, казалось бы, вопросы есть. Однако они требуют чуткого понимания задач, вставших перед разумом на нашей планете. Сложность жизни все нарастает, пути выхода, соответственно, утончаются. Сможем ли мы принять и действенно осмыслить простые и ясные истины? Хватит ли нам широты интеллекта и душевной силы отказаться от иллюзий некритического энтузиазма или мрачного пессимизма, смыкающихся в игнорировании двойственного характера любых материальных процессов?

Давайте пройдем вдоль прилавков книжных магазинов, заполненных фантастической литературой, и в глаза сразу бросятся однотипные многозначительные надписи на корешках книг: «Миры братьев Стругацких», «Миры Роджера Желязны», «Миры Айзека Азимова»… Целые гирлянды из десятков томов, собрания сочинений, нанизанные на яркие индивидуальности авторов. Все это классики научной фантастики, мастера, и в самом деле сотворившие десятки разнообразных миров, поставившие сотни мысленных экспериментов, авторитет их незыблем в этом направлении литературы. Но, очевидно, есть и другая ступень писательского искусства, преодолевающая прихотливое внимание к частным проблемам.

Имя Ивана Антоновича Ефремова тоже широко известно любителям фантастики, его книги постоянно переиздаются. Однако его творчество — иного порядка. Это единый мир кристальной чистоты, мерцающий строгим узором граней, мир, насыщенный глубочайшей внутренней логикой, из произведения в произведение выковывающей неразрывную цепь железной причинности. Это вдохновенный гимн величию мироздания и могуществу человека в нем.

Полновесностью и энциклопедичностью выдвигаемых идей Ефремов резко выделяется из общего ряда писателей-фантастов. Тут нет попытки противопоставления. По свидетельству современников, его интеллектуальная мощь и особенное, планетарное мышление окутывало фигуру писателя аурой мудрости, обаяния и колоссального превосходства.

Сам Ефремов считал себя воспреемником идей русского космизма и особенно ценил Вернадского и Циолковского, в апокриф вынося свое глубокое сочувственное изучение этической философии Рерихов. Идеи космизма не были для Ефремова модным увлечением или попыткой приобщиться к авторитетам, придать значимость собственной личности. Он пришел к ним как выдающийся ученый-естественник, совершивший революционные открытия в своей области и создавший на стыке геологии и палеонтологии науку тафономию, повторив в этом синтезе путь всех лучших творцов русской науки XX века — от Вернадского до Гумилева. Будучи доктором биологических наук, увлекаясь психологией, интересовался практически всеми областями знания, понимал неразрывное единство всех наук и настаивал на необходимости синтетических, междисциплинарных исследований. Сосредоточение не на науках, а на проблемах — это кредо Вернадского Иван Антонович воплотил всей своей жизнью.

Он не был эпигоном, подражателем «отцов космизма», повторяющим на все лады уже сказанное. Он был самостоятелен в своем творческом поиске, за ним стояла та полнота мыслительной деятельности, что в предельных своих проявлениях выплавляется в особую мудрость духа.

Именно духовная зрелость способна уберечь от поспешных спекуляций, а научная честность исследователя позволит избежать неверных ассоциаций, которые образуют стойкие клише, мешающие пониманию, позволит точно уловить границу допуска. Этими способностями обладал Иван Антонович в полной мере.

Он очень много писал о взаимодействии человека и космоса, и в этом отношении являлся космистом, но особенное внимание к социологической проблематике делало его мышление именно планетарным во всей полноте этого определения. Человек был для него неотделим от общества, а общество — от всей эволюции жизни на Земле. Он не выдвигал не охваченных мыслью абстрактных гипотез. А ведь при недостаточном знании жизни творчество легко вырождается в скороспелые выдумки, хотя бы и наполненные эзотерической терминологией.

Перед взором ученого проходили будоражащие картины эволюционного прошлого планеты, могучий диалектический ум неизбежно задавался вопросом о будущем и реальном положении настоящего. Ясно понимая увязанность биологии с психологией, он осмысливал их в контексте эволюции человека как вида. [3.русский космизм].

Ефремов обнаружил великое соответствие между эволюцией всей жизни на Земле и духовным развитием индивида.

Теория инфернальности. Или даже не теория — «свод статистических наблюдений над стихийными законами жизни и особенно человеческого общества», — как говорит Фай Родис, героиня романа «Час быка».

Животные, накапливающие в геологическом времени приспособления к определенным экологическим нишам, оказывались тупиком развития при малейшем изменении окружающей среды или истощении кормовой базы. Чем совершеннее было приспособление, тем больше терялась независимость от внешних факторов. Вид вымирал. Способность выжить при выходе из ареала обитания — именно по этому критерию шел отбор генетических мутаций. Наблюдая гигантские кладбища ископаемых животных, гекатомбы жертв на пути поиска универсальных качеств, Ефремов понял это особенно отчетливо.

Человек возник на стыке трех ландшафтных зон — леса, степи и гор. Он явился наиболее оптимальным решением эволюции. Незавершенность и многофункциональность базовых приспособлений стала ответом на несколько миллиардов лет естественного отбора. Человек оказался пластичен в своей адаптации к миру. Большая часть рефлексов у него не закрепляется на генетическом уровне, а носит условный характер и может видоизменяться. Это динамичная саморазвивающаяся система без жестких видовых программ.

Отсутствие узкой специализации компенсировалось развитием мозга, к этому же вела необходимость передавать накопленный опыт. Это, в свою очередь, было неизбежно при отсутствии поведенческих программ большой сложности.

Выделившись таким образом из природы, человек при помощи более развитых чувств вскоре ощутил свое одиночество, уподобившись команде корабля, ринувшегося в неизведанные воды и вынужденного выживать в мире беспощадных штормов самостоятельно.

Ефремову стало ясно, что здесь проходит параллель с эволюцией самого человека как личности. Писатель проследил те же этапы на качественно ином уровне. Человек — существо двойственное, подчиненное, помимо законов физиологии, законам развития общества, — этой второй своей природы.

Но общество — создание людей, при его образовании не было миллионов проб и ошибок, посредством которых слепой природный процесс выбирает срединный путь. Закон усреднения в обществе превращается в направленное уничтожение малых чисел, то есть совершенства. Разумное существо, однако, не должно уподобляться качественно более низкой структуре и брести наугад.

Человек, всецело растворяющийся в сопутствующей исторической ситуации, аналогичен животному. Приспособление к ограниченной, несовершенной системе ведет к умножению недозрелого и гипертрофии однообразия. Поверхностная адаптация губила триллионы живых тварей, стоило пересохнуть болоту, выгореть лесу или зарасти лугу, где они жили. Так и в человеке бездумное подстраивание под существующие модели поведения порождает духовно незрелую личность, неспособную выйти за определенные временем рамки. При изменении общественной структуры слом жестких стереотипов приводит к катастрофическим внутренним кризисам, которые оборачиваются «потерянными поколениями». Конечно, размышлял Ефремов, в каждом из нас две половины: одна рвется к новому, другая бережет прежнее и всегда рада вернуться к нему. Но никогда возвращение не достигает цели («Туманность Андромеды»).

Когда личность всецело ориентирована на воспроизводство существующего и на полную социальную адаптацию, тогда общество перестает развиваться, не испытывая сопротивления.

Человек теряет реальную связь с прошлым, лишается будущего, уплощается и становится тупиковой ветвью развития. Обладая совершенной физиологией человека, духовно он становится несовершенен. Вершина биологической эволюции должна создать ту же открытость к изменениям мира внутри себя, уравновесить второй чашей весов свою диалектическую природу.

Взрывы и медленное угасание — суть любого процесса, ныне это превосходно показывает синергетика. Борьба с энтропией возможна только в открытых системах. Но необходимо также постоянство внутренней среды, — важнейшее условие накопления и усвоения приходящей информации. Только на основе критического количества возможны качественные преобразования. Для человека первобытного они проявились в выделении его из природы и развитии сознания. Для человека будущего новое качество, согласно закону отрицания отрицания, явится в виде возвращения к природе, но на иной энергетической основе — в форме сознательно активного эволюционного фактора.

Так неожиданно, но непреложно палеонтологическая летопись трансформировалась в гуманистическое учение о роли человека, о путях его духовного совершенствования. Учение, напрочь лишенное спекулятивных домыслов и надуманных построений, но вытекающее со всей силой естественного порядка вещей из самой жизни, из осознания простого факта, что от законов мироздания нельзя уйти, а можно лишь согласовать свои пути с ними.

Взгляд ученого, идущий из миллиардолетних глубин Земли, видит взаимообусловленность сущего и устремляется в космос.

Земля — то же космическое тело, существующее по законам, общим для всей вселенной. Мы не можем об этом забывать. Поэтому естественно предположить, что процессы, аналогичные земным, идут у других звезд, идут по — своему, но не менее величественно, вздымая волны преображенной, очищенной страданиями материи. На вершинах этих волн загораются искорки разумной мысли, все более крепнущей и протягивающей свои лучи навстречу друг другу…

О себе Ефремов говорил, что по убеждениям он материалист, по методу — диалектик. Человек — средоточие живого вещества, умеющего согласовывать и преобразовывать противоречивые импульсы. Он — та же вселенная, пронизанная его чувствами в той же мере, как и он сам пронизан ее воздействием; но вселенная не одного момента, а всей ее истории, и опыт мозга отражает не только необъятную ширину, но и изменчивость мировых процессов. Отсюда и диалектическая логика как выражение сущности этого мира. Психика — такой же процесс и движение, как все окружающее. Ничто из прежних накоплений не должно быть утеряно. Не может дерево отказаться от корней, хотя бы смыслом его и были плоды. Не может башня быть устойчивой без фундамента. Так и человек должен отточить до предела физическое совершенство, наполняя его сильным и светлым огнем любви, мысли, терпения и заботы. Перед Ефремовым вставал образ проснувшейся души, потянувшейся к звездам в слитном усилии всех сил и чувств могучего тела.

Тысячи поколений формировался мозг в идеально здоровых организмах, отсюда неизбежна его настройка на выносливую крепкую оболочку. Это изначальное его свойство, нелепо думать, что его можно изменить, полностью переключиться на умственную деятельность. Нелепо думать, что его вообще можно изменить. Тогда мозг превратится в нечто, враждебное той среде, в условиях которой он сформировался. То есть враждебное Земле. Конечно, теоретически можно предположить, что через невообразимо большой промежуток времени люди перестроят свою энергетику, сделав биосферу лишь частью ареала своего существования. Но это возможно только на основе полноты реализации всех возможностей нынешнего этапа. Иначе мысли об этом превращаются в беспочвенные, оторванные от реальности фантазии.

Человек — это не только сумма знаний, но и сложнейшая архитектура чувств. Только с помощью острых чувств можно воспринять мир во всей его красочности и глубине, а богатство чувственного мира предполагает сильное здоровое тело — предохранитель от перегрева сердца. Этот предохранитель без вредных последствий растворяет избытки нервных впечатлений; в свою очередь сильные чувства обязательно окрашены эротически, и здесь уже развитый мозг тормозит животную необузданность. Творческое противоречие, заключенное в человеке, сводит воедино и ставит во взаимную зависимость плодотворность разумной деятельности и эмоциональную насыщенность, связывая их через высокий уровень жизненной энергии. Не может пламя полыхать в бумажном стаканчике, но и бессмысленна косная масса пустого сосуда.

Подобным образом Ефремов легко переходил от общего к частному, вскрывая за внешним разнообразием морфологическое родство структур. Он пришел к чеканному выводу: «Чем труднее и дольше был путь слепой эволюции до мыслящего существа, тем целесообразнее и разработаннее высшие формы жизни и, следовательно, тем прекраснее». («Туманность Андромеды»).

Красота предстает в таком случае инстинктивно понимаемой высшей мерой целесообразности для любой вещи или явления, наилучшим сочетанием противоречивых элементов. В этом ее воспитательная функция, побуждающая находить гармоническую соразмерность во всяком движении внешнего мира и собственной души.

Любовь к природе у Ефремова была далека от сентиментальности, когда он указывал на необходимость глубокого с ней общения. Он знал всю мучительность и безысходность неразумной жизни. Страшный путь горя и смерти — чудовищная цена, на какую способна лишь стихийность естественного отбора. Ясно, что наделенный разумом человек не может механически перебирать варианты, обустраивая свое творение — общество: слишком велика его ответственность перед бесчисленными поколениями, канувшими в безвестность инфернальной жизни, теряет тогда смысл его разумность. Но притупление внимания к природе свидетельствует об остановке развития. Разучаясь наблюдать подвижный покой природы, он теряет эту подвижность внутри себя, теряет способность обобщать, без чего невозможно развитие научной мысли и дисциплина чувств.

Строгая закономерность форм прекрасного является ключом, открывающим путь к бездонному разнообразию мира. Жизнь, расходящаяся веером противоречивых устремлений, создает напряжение творящих сил и на самой вершине ее вздыбленной взлетающей массы замирает на миг в текучем просветленном покое, раскрывая перед утонченным сердцем неуловимость истинного совершенства.

В отношении красоты, созданной человеком, огромную роль приобретает сознательное развитие художественного вкуса, тот новый виток скручивания спирали развития, что позволяет избежать увлечения надуманными формами искусства и отличить ремесленную поделку от настоящего мастерства.

«Произведения искусства для меня не существует, — писал Ефремов, — если в нем нет глубоко прочувствованной природы, красивых женщин и доблестных мужчин». Мутная волна, захлестнувшая искусство XX века, заставляла оттачивать культурологические формулировки.

Патологические, извращенные характеры заполнили страницы бестселлеров, мода на дробный, детальный психологизм привела к нездоровому акценту на теневых сторонах личности. В лабиринтах кричащего фрейдовского натурализма и фасетчатой надэмоциональной абстрактности все светлые черты — цельные по своей природе — чудовищно опошлились, низведенные до примитивности инстинкта моллюска, приобрели характер трагического фарса. Средний человек, атакованный со всех сторон деструктивными изображениями, преподносимыми в качестве «последней правды», оказывался морально подавлен, деморализован в буквальном смысле этого слова, или превращался в циника. Более того, он становился склонен верить именно плохому, в чем убеждал его повседневный опыт. Зло в условиях стихийного общества всегда рельефнее и убедительнее. Но, механически отражая действительность, такое искусство создает порочный круг, замыкая текущий момент и усугубляя его беспрестанным воспроизводством отжившего.

Сознание бесконечности пространства и времени — важнейший устой творческой жизни.

Любая замкнутость ведет к быстрому нарастанию хаоса. Хаос рушит связи, дробит истину на мелочные откровения. Любование отдельной светотенью, фразой, вырванной из контекста, изощренные схоластические дискуссии о нюансах формы, выпячивание одного жеста, черты характера или эмоции, — все это суть замыкание на осколках реальности, то нагромождение количества, что характеризует любую узкую специализацию. Потеря ясных целей и смысла жизни соответствует отмиранию прежних связей, отчуждению человека от мира. Личность теряет саму себя, запутываясь без четких критериев в порождениях искривленной психологии, создающих перед подлинным бытием плотную виртуальную завесу. А без цели осмысленная борьба невозможна.

Стрела Аримана — так назвал Иван Антонович тенденцию плохо устроенного общества умножать зло и горе, когда действие, даже внешне гуманное, по мере своего исполнения несет все больше негативных моментов. Мучения сознательной материи вдвойне ужасны. Психика многих людей теряет чувственную остроту, вырождаясь в ацедию — убийственное равнодушие расслабленной струны, ищущее ухода от агрессивной действительности в мир безответственных вялых фантазий. Но в бедной душе откуда богатство грез? И вот люди упиваются наркотиком грохочущей поп-культуры или травоядно коллекционируют пустяки, мечтая о тихой бездеятельности рая. Но подобные мечты не оправданы историей, ибо противны природе человека-борца. С этих же позиций ученый оценивал выход человека в космос.». Совершенно необходимо, чтобы эта мечта не вырождалась в стремление убежать с Земли, где человек якобы оказался не в силах устроить жизнь. Есть только один настоящий путь в космос — от избытка сил, с устроенной планеты на поиски братьев по разуму и культуре» («Лезвие бритвы»).

С поиска пищи начался весь прогресс. Человеческий мозг не может не искать и всегда будет искать, насколько бы ни угнеталась эта его способность непомерным давлением или индифферентностью неустроенной жизни. Сознание не способно переносить длительное возбуждение многократно, это защита от быстрого износа нервной системы. И крайняя степень экстравертности современной цивилизации раздирает его между духовно нищей, монотонной жизнью и пустыми развлечениями с их искусственным накалом страстей, констатировал Ефремов. Но он же оставался трезвым оптимистом, зная об огромных ресурсах психики и ее способности к преображению.

Мозг стал могущественным, развиваясь в социальной среде, и одним из первых в нем закрепился инстинкт альтруизма, победивший темные звериные наслоения бессознательного. Вздорны модные ныне разговоры о заброшенности человека в случайный и чуждый для него мир, о его обреченности в этом мире. Обречен не человек, а ревущая городская цивилизация. Ефремов не уставал повторять, что экзистенциальный кризис современности есть следствие хаотичности социальных процессов. Качество сплоченного коллектива он противопоставлял механическому количеству и непостоянству толпы. Толпа растворяет индивидуальность, она лишена связей и не умеет накапливать и преобразовывать информацию; это первобытное стадо.

Утверждение «Человек — микрокосм» известно каждому, но о его всеохватности стоит помнить особо. В полном соответствии с ним, например, острота человеческого ума зависит не от количества нейронов в мозгу, но от качества их связей друг с другом.

В силу естественного соотношения эмоций в человеке больше положительного, говорил Ефремов, в противном случае он не состоялся бы как вид. Мозг обладает замечательной способностью исправлять дисторсию мира, выравнивая ее в сторону добра и красоты. «Разве вам незнакомо, что лица людей издалека всегда красивы, а чужая жизнь, увиденная со стороны, представляется интересной и значительной?» — вопрошает Фай Родис («Час Быка»).

Абстрактные благие призывы Ефремову были чужды. Бесполезна красивая мораль без твердых оснований. Она повисает в воздухе, и случайная прихоть расправляется с ней. Поэтому Ефремов указывал на незыблемые основы всей жизни. Он писал не только о том, что надо делать, но и о том, почему надо делать именно это, — случай в мировой литературе беспрецедентный. «Я убежден, — писал Ефремов, — что уже сегодня можем представить человека будущего». Ценнейшее эволюционное приобретение людей — богатое воображение — раздвинуло сиюминутность психических функций животного, его надо использовать с полной нагрузкой. Фантазия, но не на пустом месте, а наполненная творческой интуицией, которая проистекает от широты интересов и умения сопоставлять факты, может зажечь в благом порыве улучшить жизнь; роль ее неоценима. Необходимо сознательно устремляться в сторону прекрасного, насыщать ноосферу светлыми, чистыми мыслями. Созданные смелыми прозрениями образы прекрасных людей обязательно поведут к совершенствованию самого человека, который сможет затем преобразить и жизнь общества.

Ясно, что новые отношения вызревают в недрах старых. Люди будущего, изображенные Ефремовым, есть во всех нас. Снимать с себя и с наших детей наслоения прошлого — насущная задача каждого.

Необходимо с детства учить сдержанности при суждениях, иначе мы не добьемся и зрелости при поступках. Надо развивать широкую терпимость в людях, с раннего возраста создавать убеждение, что никто не вправе подавлять несогласные мнения или искоренять иные образы мышления. Погоня за абсолютностью мнений, желаний и вкусов, которые возвеличивают одно, низводя все остальное, — серьезная ошибка. Гармонические сочетания элементов бесконечно разнообразны. Конкретный, застывший идеал может существовать только в замкнутой системе, будь то страна, семья или отдельный человек. Но подобные порождения антиэволюционны и потому нежизненны.

Из этой ошибки вытекает экзальтированное преклонение перед спортсменами и кинозвездами, а в более экстремальных вариантах — религиозными, политическими вождями или идеями. Они становятся первобытными фетишами. Инфантильная греза о явлении с приставкой «сверх» все еще живет в нас. Нельзя упиваться ожиданием слепой удачи в азартных играх или ждать великую любовь, думая, что она изменит всю жизнь без усилий. Большая любовь, напоминал Ефремов, — это всегда ответственность и забота, то соотношение вкусов и устремлений, что предусматривает долгий совместный путь. Богатство истинной любви требует богатства душ влюбленных, потому что физическая страсть скоро реализуется и вызывает чувство обманутости и пустоты.

Но пренебрегать половой любовью было бы не меньшей ошибкой. «Чем сильнее страсть родителей, тем красивее и здоровее дети», — пишет Ефремов в «Лезвии бритвы». Острота эротических переживаний играет здесь созидательную функцию. Духовность, презирающая плоть, ущербна. Забота о своем здоровье тесно связана с заботой о полноценности потомства. «Чтобы стать матерью, я должна по сложению быть амфорой мыслящей жизни, иначе я искалечу ребенка, — говорит Фай Родис. — Чтобы вынести нагрузку трудных дел, ибо только в них живешь полно, мы должны быть сильными».

Культура взаимоотношения полов — связующее звено индивидуальных поисков красоты и работы по преображению общества. Бережное отношение к чувствам партнера при понимании законов психофизиологии — основа полового воспитания, которое почитал Иван Антонович за необходимость. Он стремился понять законы, по которым древние инстинкты, с одной стороны, и общественные предрассудки — с другой, преломляясь в психике, влияют на физиологию. Если мы пренебрежем познанием биологических явлений в их историческом развитии, писал Ефремов, то вымрем, как вымирают все сменяющие друг друга виды животных. «Одному лишь человеку дано понимать не только красоту, но и трудные, темные стороны жизни. И одному лишь ему доступна мечта и сила сделать жизнь лучше!» — размышляет Дар Ветер («Туманность Андромеды»).

Могучую силу эроса надо уметь направлять и использовать во благо, как и всякую иную силу. Другого пути здесь нет.

Основа культуры — понимание меры во всем. «Строение не может подниматься без конца. Мудрость руководителя заключается в том, чтобы своевременно осознать высшую для настоящего момента ступень, остановиться и подождать или изменить путь» («Туманность Андромеды»). Иван Антонович хотел видеть потомков мудрыми, определяя мудрость как идеальное сочетание знания и чувств. Так, в «Туманности Андромеды» люди будущего, совершенного общества, сознательно задерживают развитие третьей (парапсихической) сигнальной системы, опасаясь ослабления центров торможения.

Любая выгода уравновешивается своей противоположностью, это надо учитывать при принятии важных решений и создавать охранительные системы. То же происходит при борьбе с темными сторонами жизни. Нельзя уничтожать зло механически. В столкновении противоположностей нужно удерживать баланс таким образом, чтобы стимулировать восхождение. Непродуманное изменение структуры вызовет лишь бесполезную трату энергии и нарушит пускай несовершенную, но все же устойчивость.

Человек обязательно должен заниматься разнообразным трудом, иметь разнообразные интересы. В этом основа его творческого долголетия. Воспитывать правильное отношение к труду — задача уже сегодняшнего дня. Тяжелый рутинный труд должен исчезнуть — во имя охраны психической жизни человека. Пути познания многообразны, и мы должны выбирать то, что является более необходимым для нашей природы уже сейчас.

Во всякой деятельности и во всяком процессе есть свои пороги, переступать которые — значит углублять разрыв между различными проявлениями жизни. Так, переступание порога познания превращается в тупое нагромождение фактов («Лезвие бритвы»). Воспитание в наших школах подменено образованием, Ефремов обратил на это внимание еще сорок лет назад, а сейчас проблема раздробленного интеллектуализирования стоит еще острее в условиях капиталистической конкуренции. Широкое синтетическое просвещение пока не считаются обязательными у нас; долговременные стратегии, призванные повлиять на созревание природосообразных стереотипов поведения, не планируются. Тут снова проступает незаменимая роль подлинного искусства. Только оно владеет силой настройки души, ее подготовки к восприятию самых сложных впечатлений.

Вообще, говоря о школе, Ефремов обращал внимание на краеугольные камни образования: необходимо давать ученикам самое новое, постоянно отбрасывая старое, так как, повторяя устарелые понятия, невозможно обеспечить быстрое движение вперед. Историю мыслитель полагал фокусом познания, справедливо считая, что исключительно на основе глубокого понимания исторических закономерностей возможно реальное планирование будущего. Изучение любого предмета должно начинаться со знакомства с его историей и разбора ошибок, сделанных на пути. Последствия давнишних решений создали настоящую ситуацию, отсюда внимание к процессам в их исторической перспективе. Устойчивая мораль может вырасти в наших условиях только на основе целостного знания.

Напротив, завышенные требования по математике, не нужной подавляющему большинству детей, создают склонность к параноидной психике.

Критерий нормальности — общественное поведение индивида, и тут не нужны заумные дискуссии, считал Ефремов. Равновесие между процессами возбуждения и торможения неизбежно даст благородную личность, у которой сознание и подсознание активно взаимодействуют, а энергия не сковывается комплексами и подавлениями.

Парадокс заключается в том, что необходимо развитие индивидуальности, но не индивидуализма. Нужно понять, что эгоизм — это естественный первобытный инстинкт, а не порождение каких-то сил зла. Усложнение быта ведет к мельчанию переживаний и противостоит богатству духовного мира и тонкости восприятия.

«Воспитание нового человека, — говорит психолог Эвда Наль, — это тонкая работа с индивидуальным анализом и очень осторожным подходом. Перед человеком нового общества встала неизбежная необходимость дисциплины желаний, воли и мысли. Изучение законов природы и общества, его экономики заменило личное желание на осмысленное знание. Когда мы говорим: «Хочу», мы подразумеваем: «Знаю, что так можно» («Туманность Андромеды»). Научиться сдерживать себя, не мешая другим людям, — отправная точка самовоспитания. При отсутствии самоограничения человек выходит за рамки собственных возможностей и срывается в ханжество и изуверство.

Огромная роль на этом сложнейшем пути принадлежит женщине. Ефремов преклонялся перед женским началом. Женщина — вдохновительница и охранительница, и прекрасное всегда более закончено в женщине и отточено в ней сильнее. Восхождение любого общества неизбежно начинается с возвеличивания женщины; там, где женское начало угнетается или уподобляется мужскому, наступает деградация. Галерея «ефремовских женщин», выписанных с великой любовью и уважением, достойна отдельного места в литературоведении. Сильные и веселые, преданные и бесстрашные, такие женщины могут создать вокруг себя пространство, очищающее ноосферу.

Всю богатейшую палитру своих идей Иван Антонович выразил в художественных романах и повестях. Наиболее значимы «Туманность Андромеды», «Лезвие бритвы», «Час быка», «Таис Афинская». Ни до него, ни после, ни один писатель не сводил на уровень художественной литературы столь значительный научно-философский материал и не делал этого столь блестяще.

Ефремов не был обыкновенным популяризатором. Беллетристика сознательно была выбрана им для передачи своих мыслей. Поэтому он не написал обобщающей философской работы, предпочитая на судьбах своих героев наглядно демонстрировать практические аспекты излагаемых воззрений.

Проповедуемая им неразрывность теории и практики сфокусировала в лазерный луч научную работу, писательскую деятельность и собственную личность мыслителя. Достижения его на поприще писателя вполне сопоставимы с его научными успехами.

Еще в 1944 году, после выхода «рассказов о необыкновенном» он удостоился внимания скупого на похвалы Алексея Толстого, назвавшего стиль писателя «холодным и изящным», а также Кассиля и Бажова, который назвал рассказы начинающего писателя «платиной нашей литературы», подразумевая судьбу этого благородного металла, поначалу неоцененного. Чувство формы в произведениях Ефремова великолепно. Летящая полновесная строгость его языка, подобная дорическим колоннам Парфенона, вознесла его книги на вершину литературного Олимпа. Он основал целое направление в научной фантастике, внутри которой нет ему равных по изобразительной силе и глубочайшей идейной убежденности. Он сознательно сломал прежние литературные каноны, как бы повторив этим свой научный подвиг и подтвердив огромную разносторонность своей натуры.

Богатырский рост и сила самого Ефремова находились в полном соответствии с провозглашаемой им каноном красоты. С наиболее любимым его героем — Дар Ветром — его сравнивали друзья, и вряд ли преувеличение было велико. Могучий интеллект и пламенный дух творца породили уникальный слиток человеческой души, вдохновивший и зажегший тысячи сердец по всей нашей планете.

Профессор Витаркананда из «Лезвия бритвы» говорит: «Еще бесконечно много косной, мертвой материи во вселенной. Крохотными ключами и ручейками текут повсюду отдельные Кармы: на земле, на планетах бесчисленных звезд. Эти мелкие капли мысли, воли, совершенствования, ручейки духа стекаются в огромный океан мировой души.

Все выше становится его уровень, все неизмеримее — глубина, прибой этого океана достигнет самых далеких звезд».

Всем известен тот факт, что Гагарин сравнивал во время своего полета нашу планету с картинами Рериха.

Глубоко символично то, что очень высоко отзывался он и о «Туманности Андромеды» Ивана Антоновича.

Так Ефремов и Рерих, подобно близнецам-ашвинам, незримо сошлись в метафизическом пространстве одного из главнейших событий в истории человечества.

Иллюстрации

Николай Смирнов

Мы постоянно сталкиваемся в романе с противоречием между действительностью и очевидностью, то есть подлинной и мнимой реальностью. Символ этого противоречия на Земле — отлет «Темного Пламени» (внешне похожий на постыдное бегство, как написано в романе) — разворачивается на Тормансе чередой нетривиальных ситуаций. Фактически следование очевидности оказывается той поверхностной адаптацией, которая губила в процессе эволюции многие виды животных при изменении условий существования. Очевидность бросается в глаза, тащит по колее привычных реакций на давно знакомые вещи. Но вот резко меняется «точка сборки» — и старые наработки становятся камнем на шее, если человек вовремя не сбрасывает с себя их притягательную, но ложную простоту.

Часто необычность отторгается только потому, что нет навыка ее восприятия и нет понимания необходимости большой работы для этого.

Фай Родис — уникальная женщина в мировой литературе. Ефремов доверил ей представлять человечество в невероятно сложной и деликатной миссии, да и другие женщины «Темного Пламени» сыграли гораздо большую роль на планете, нежели мужчины. Грубому ограниченному началу ян ноосферы Торманса в романе противопоставлено обаяние, такт и бездонная интуиция женственности начала инь. Это не случайно и с точки зрения развития всей нашей цивилизации имеет огромную важность. Именно с женщиной Ефремов связывал свои надежды на лучшее будущее.

Ефремовские героини оказываются в мире, где женщина угнетена и где ее привыкли воспринимать — в лучшем случае — в качестве украшения к самоуверенной власти насилия больших и малых владык. Это придает встречам предводительницы экспедиции и диктатора планеты особый подтекст и особое напряжение.

(Остается только предполагать, какое развитие событий нас ожидало бы, если бы переговоры велись Гриф Рифтом.)

На примере энергетического взаимодействия диктатора планеты и начальницы земной экспедиции можно понять всю правду ефремовского человековедения.

Родис выступает в качестве давно подавленной атрофировавшейся совести Чойо Чагаса. Фактически, разговаривая с ней, он разговаривает с тем высшим, что изначально заложено в каждого человека и может быть выявлено в соответствующих условиях. И это его бессознательно тревожит.

Диктатор изо всех сил пытается раскачать невозмутимость гостьи, раз за разом одерживающей над ним победы в психологических поединках. Всякий раз его удар либо проваливается в пустоту — в лучших традициях философии боевых искусств, либо натыкается на стену высшего самообладания. Даже имея право первого хода (молчаливо предполагалось, что темы бесед выбирает он сам), Чойо Чагас вынужден кружить, как хищный зверь, в поисках уязвимой точки. Но эти попытки все более раскрывают его самого, и прежде всего — перед самим собой.

Родис не играет с владыкой, у нее иные цели. Она неуязвима, потому что ей нечего таить, любую мысль она бесстрашно доводит до логического завершения. Она неуязвима, потому что цельно проживает все чувства, и особенно — сострадание к людям и желание им помогать.

Чойо Чагас околдован не только внешностью гостьи. Энергия бесстрашной чистоты ее обаяния, наплывающая целостным потоком, мало-помалу проникла в тщательно скрываемые трещины его неизбежно ущербного внутреннего мира.

В результате их парадоксального взаимодействия он придумал сложный компромисс, сочетающий, на его взгляд, интересы всех сторон. Он предложил Родис стать матерью своего ребенка, утверждая, что сделает его наследником.

Так неготовность выйти из мира очевидности приводит к рассудочным рационализациям, наслоению эпициклов на изначально чистое и незамутненное зерно духа, видящее «Прямым Лучом». Энергия владыки оказалась неспособна разогнаться для преодоления огромной психологической гравитации коллапсирующей ноосферы его планеты, почти соскользнувшей в черную дыру полного инферно.

Тормансианам, даже образованным, неимоверно тяжело воспринимать диалектические формулировки гостей с Земли. Для черно-белого мира богатство красок — всегда отвлеченность или фантазия.

В мрачную Матрицу искусственных представлений о должном попадают звездолетчики. Но человек, подвластный ей, не может противостоять злу в масштабах всей планеты. Условиям Торманса земляне должны противопоставить невиданное там качество духовного развития.

Земляне на Тормансе — взаимодействие энергий. Борьба действительности и очевидности.

Конечная степень духовного восхождения в буддизме — нирвана. Это значит, что мудрец вырвался за пределы сансары — круга страдающей и перевоплощающейся жизни, превозмог ее своим духовным подвижничеством и вступил в сверхжизнь, полную творческого блаженства. Однако часть йогинов и подвижников сознательно отказываются от нирваны и с высот достигнутого спускаются обратно в наш мир. Ими движет любовь и сострадание к людям. Это бодхисаттвы. Судьба их, как правило, трагична.

Для тормансиан эти борения страдающих чистых сердец, принявших в себя яд их отравленной жизни, были таинственной эзотерикой, тем апокрифом, который смогли бы понять лишь единицы из них.

Люди ЭВР подобны воплощению своей власти над костной материей — Звездолету Прямого Луча. Они глядят в сердцевину вещей и процессов, им видна скрытая за кулисами времени развязка.

— Обреченность Родис отгораживает ее от меня, а за моей спиной тоже тень смерти…

Это слова Гриф Рифта. Его сомнения и стремление уйти с планеты далеки от страха или презрения к низшей жизни. Он потерял любимую женщину и, полюбив «женщину, которую невозможно было не любить», понял, что потеряет и ее тоже. И не только он, вся мудрая и устроенная Земля потеряет ее. И не поможет ни великое знание, ни беззаветная преданность, ни самая пламенная любовь. «Нельзя безнаказанно пройти через инферно». В этой фразе — и добровольное принятие закона жертвы, и запрет на возмездие, и тяжкое сомнение Рифта в смысле окружающего мира, убивающего своих лучших детей.

Вскоре едва не погибает Чеди Даан. Помните?

— Вы? — с безмерным удивлением прошептала Чеди. — За что?

Молодая социологиня с фиалковыми глазами оказалась погружена в самые непредсказуемые слои инферно, где беда приходит случайно и является привычной, где хаотичность неупорядоченной жизни гарантирует выковывание кармической цепи Стрелы Аримана и преобразуется в трагическую закономерность.

Нравственная высота девушки столь велика, что убийца вызывает в ней лишь глубочайшее горестное удивление. Самоубийство Шотшека, ощутившего непереносимые по чистоте вибрации духа, показывает Ефремова знатоком, приобщенным к высшим загадкам человеческого бытия. Только человек, понимающий ослепительную силу света, мог так описать звериные мучения прикоснувшегося к этому свету абсолютно неподготовленного существа. На Востоке сказали бы, что мгновенная карма Шотшека есть результат его покушения на святое.

Мы уже упомянули о карме — законе причинно-следственных связей, законе воздаяния.

Люди Земли приняли на себя карму тормансианского общества и добровольно стали для него искупительной жертвой. Но жертв оказалось мало…

Если человек прямо из сауны отправится гулять в тридцатиградусный мороз, то он серьезно рискует физическим здоровьем. Если дирижер или композитор пойдет работать на стройку, где жуткие механические звуки молотов, пил и сверл заменят ему виолончель, рояль или арфу, он рискует здоровьем психическим. Но если честный и добрый человек идет увещевать бандитов и отморозков, то он рискует жизнью.

Слишком велика разность потенциалов.

Недаром астронавигатор Вир Норин, изумляясь нечеловеческим условиям в местных больницах, емко обобщает причины существующего положения дел:

— …Люди Ян-Ях не подобны туго натянутым струнам, как мы, земляне, и легче переносят инфернальные условия. У них нет другого выхода. Мы бы очень скоро расплатились здесь за нашу быстроту реакций, напряженность чувств и нагрузку памяти.

И, несмотря на это, тот же Вир Норин добровольно включается в карму планеты, ответив на любовь тормансианской девушки Сю-Ан-Те.

Земляне трезвы в своих оценках. Они понимают, что Вир Норин проживет в условиях планеты мучений от силы год-два и погибнет. Понимает это и сам Вир Норин. Но решения своего не меняет. Потому что энергия истинной любви истиннее любой другой. А истинно только то, за что человек готов умереть. Карма Торманса захлестнула всех землян. Важно другое — земляне сознательно это допустили, так как тормансиане нуждались в третьем измерении, в тех самых «опорных столбах, возвышающихся над средним уровнем», о которых Ефремов пишет как о необходимом избыточном разнообразии, разрушающем поверхностную адаптацию плоской системы.

Тучи сгущаются над пришельцами. Земляне стали катализаторами медленно назревавших событий и невольно пробудили защитные механизмы, свойственные всякой системе. И в этом тоже была своя предсказуемая, но неотвратимая диалектика. Врачуя планету от нравственной чумы, они были защищены от заражения своей моральной чистотой и знанием. Они знали меру, и сострадание их было действенно. Но весь смысл миссии заставил их сознательно нарушить известную истину, что «никакие условия, мольбы и договоры с бандитами невозможны». Из-за этого они остались уязвимы физически, и система лжи, предательства и невежества нанесла свой главный ответный удар — погибла богоравная Фай.

Лишь в конце своих выступлений перед учеными Торманса Вир Норин говорит о том, о чем надо было, судя по всему, говорить с самого начала, — об изменениях психологии мировосприятия. От этого зависит выбор целей и средств исследования и готовность осознавать те или иные выводы из своих опытов (сейчас этими вопросами занимается постнеклассическая наука, в том числе синергетика и герменевтика).

В этом тоже явственно видна борьба ограниченной очевидности и безграничной действительности, дискретности творчески скудного калейдоскопа внешне разорванных фактов и континуальности диалектически понятых процессов, протягивающихся в беспредельность.

Иллюстрации:

Адам Галис

(предисловие Ольги Ереминой)

Что чувствует археолог, очищая от глины артефакт, подобных которому не находили прежде? Что ощущает палеонтолог, когда обнаруживает неизвестный ранее вид древнего обитателя Земли? Скрытую от самого себя радость, смешанную с сомнением — опасливым неверием в удачу и в то же время ощущением явного открытия.

Именно так можно описать мои чувства, когда в июне 2016 года в РГАЛИ — Российском государственном архиве литературы и искусства — я обнаружила папку с неизвестным мне интервью с Иваном Антоновичем Ефремовым и девятью письмами, напечатанными на хорошо знакомой мне машинке с его исправлениями, дополнениями и подписью. Полтора десятка лет я посвятила изучению жизни и творчества Ефремова, написала в соавторстве с Н. Н. Смирновым книгу о нем, которая вышла в серии «ЖЗЛ», вместе мы подготовили к изданию «Переписку Ивана Антоновича Ефремова» в полторы тысячи страниц. И вдруг я встречаю имя человека, которое не слышала ранее ни от кого, и вижу девять писем, адресованных лично ему.

Адам Галис. Из краткой биографической справки удается узнать, что он на два года старше Ефремова, то есть по существу ровесник. Родился в Варшаве в 1906 году и прожил 82 года. В Варшавском университете обучался праву и польской литературе.

В Советском Союзе оказался в 1939 году в качестве секретаря и переводчика профессора Р. Ю. Фалька, ученого-антифашиста. Жил в Москве, Киеве, Ташкенте, Львове. В Польшу смог вернуться лишь в 1947 году.

До 1955 года был редактором польского радио, писал очерки и стихи на польском языке, переводил русскую поэзию и прозу. Любители русской литературы знают его как автора исследования «Восемнадцать дней Александра Блока в Варшаве».

В конце жизни он передал материалы своего личного архива, связанные с советскими писателями, в ЦГАЛИ (ныне РГАЛИ). Там они и пролежали почти четыре десятилетия, пока я не заказала эту папку на выдачу. В ней оказались интервью с Ефремовым и письма Галису. (По моей просьбе А. И. Константинов дополнил новыми фактами статью об Адаме Галисе в Википедии.)

Интервью уникально, прежде всего, тем, что это не литературная обработка, а стенограмма. Это значит, что мы словно присутствуем на беседе, слышим именно интонации разговорной речи со всеми присущими ей отступлениями и заминками. Это позволяет нам ощутить непосредственную причастность к встрече. Вероятно, интервью было опубликовано (возможно, любители фантастики в Польше помогут нам разыскать его), но, конечно, в несколько приглаженном виде.

Из текста становится ясно, что сначала произошла встреча-знакомство. Затем два писателя договорились об основательной беседе, на которую была специально приглашена стенографистка.

На распечатке стенограммы дата не указана, но мы может довольно точно рассчитать ее: собеседники говорят об успешном запуске автоматической межпланетной станции «Венера-1», осуществленном советскими учеными 12 февраля 1961 года. Через семь дней связь со станцией была потеряна. Наиболее вероятное время интервью — с 12 по 19 февраля 1961 года.

Текст можно условно поделить на две части: биографическую и литературно-аналитическую. Как драгоценные камни, встречала я в интервью факты биографии И. А. Ефремова, которые при всем моем внимании к различным источникам не попадались прежде. Интересно было следить за логикой разговора, где Адам Галис показал себя умным и тонким собеседником, а Иван Антонович с максимальной откровенностью и доброжелательностью отвечал на все вопросы.

При наборе интервью я исправила только имя интервьюера (в стенограмме он писался как «Галлис») и названия некоторых произведений Ефремова и других фантастов, которые стенографистка записала с ошибками.

Представьте, что вы сидите в читальном зале архива, на столе у вас — папка с пожелтевшими от времени листками, лампа с абажуром, блокнот, карандаш — и больше ничего. Итак.

_{(В заголовке) Иллюстрация А. Побединского к первой публикации романа «Туманность Андромеды» в журнале «Техника-Молодежи» (1957 г.)}

Беседа с писателем

И. А. Ефремовым

Стенографировала М. П. Лапутина

А. Г. Галис: Иван Антонович, Ваши читатели в Польше, которые по неизвестным причинам считают меня специалистом по советской литературе, советской тематике, очень много раз обращались ко мне с просьбой, чтобы Вы несколько слов рассказали о себе. Книги Ваши они хорошо знают, но вот как началась Ваша писательская деятельность, они не знают. Кое-что о Вас нам писатели рассказали, но мне кажется, что никто не сможет сказать о Вас лучше, чем Вы сами. Поэтому я Вас прошу удовлетворить просьбу польских читателей и рассказать о себе все, что возможно.

И. А. Ефремов: Может быть, будет лучше, если кто-то другой обо мне расскажет.

А. Г. Галис: Это будет рассказ о Вас, а есть такие моменты, как, скажем, ваша встреча с академиком Сушкиным, о которых только Вы сами можете рассказать, и это будет не то, что о Вас скажут. Не сочтите с нашей стороны это какой-то нескромностью, это не моя просьба, а просьба нашего читателя, который хочет кое-что знать о Вас. А книги — это Ваша юность, это Ваши интересы, Ваша наука.

И. А. Ефремов: Моя юность характерна для всего поколения. Это гражданская война. В ней я стал вырастать и становиться юношей.

В гражданскую войну я жил на юге Украины, в Бердянске, который был одно время переименован в город Осипенко, но сейчас его снова переименовали в Бердянск. Там я учился в первой мужской гимназии, вернее, только начал учиться по своему возрасту. Потом началась гражданская война — 1918 год, немецкая оккупация Украины, и всякие занятия прекратились. И так случилось, что наша семья распалась, отец разошелся с матерью, и я поехал к родственникам в Херсон. Там, в Херсоне, жил до 21-го года. Но случилось так, что родственники, у которых я жил, умерли от сыпного тифа, и я с братом и сестрой остались одни.

Мне удалось к тому времени, когда несколько раз сменилась власть на Украине и наконец установилась советская власть, устроить сестру и брата в детский дом, лучше сказать, в подобие детского дома, — тогда еще не было настоящих детских домов, т. е. мы жили в той же квартире, но они находились в ведении так называемого Наробраза. А сам я стал воспитанником, как бы приемышем 2-й автороты 6-й автобазы Красной Армии. Так я считался приемышем автороты и путешествовал с ней вплоть до ликвидации Врангеля и позже, до великой демобилизации 21-го года.

А. Г. Галис: А у Вас было желание тогда читать книги? Какому автору Вы больше всего посвятили свое время?

И. А. Ефремов: Больше всего я любил Генри Райдера Хаггарда, это был мой любимый писатель. Я помню сильнейший обстрел Херсона. Белые находились по ту сторону Днепра, красные — здесь, и я сидел на железной лестнице, чтобы защититься, и читал «Копи царя Соломона» Хаггарда. Несмотря на обстрел, ушел с головой в давние времена. Но все-таки я подвергся потом контузии в Очакове; когда английский флот бомбил Очаков, я был контужен тяжелым английским снарядом. С тех пор заикаюсь. Это не поддается никакому лечению, поскольку это не врожденное заикание, — а врожденное лечат. Вот и осталась памятка от англичан. Поэтому, когда мне предложили написать обращение к англичанам, я написал, что первое мое знакомство с ними было не совсем удачное, потому что англичане угостили меня снарядом.

А. Г. Галис: Херсон — это то же, что город Херсонес?

И. А. Ефремов: Нет, Херсонес — это южнее Севастополя, а Херсон довольно большой город.

А. Г. Галис: Я понимаю так, что Вы много путешествовали, но путь оттуда до этой комнаты весьма далек. А были какие-то этапы в Вашей жизни? Вот это нас очень интересует.

И. А. Ефремов: Вот этим этапом и была большая демобилизация 21-го года. В 21-м я поехал на родину, в свой родной город Петроград (тогда он еще не назывался Ленинградом). Я родился под Ленинградом и по происхождению петербуржец.

А. Г. Галис: Теперь я понимаю Вашу близость к морю.

И. А. Ефремов: Вернулся я к своим родным местам, чтобы учиться. Окончил экстерном школу, потому что я был переросток и по моим познаниям годился учиться только вот с такими малышами.

А. Г. Галис: Но они на Вас смотрели с уважением?

И. А. Ефремов: Ну да! Герой, с красной звездой!

И надо сказать, что мне помог один очень добрый человек. Мне вообще везло в жизни. На моем пути мне попадались хорошие люди, которые мне помогали.

А. Г. Галис: А Вы в ваших книгах любите хороших людей?

И. А. Ефремов: Я и люблю хороших людей, и я не встречаюсь с плохими людьми. Так вот этот добрый человек Давыдов Василий Александрович бесплатно, без всяких моих просьб стал готовить меня по математике.

А. Г. Галис: Вам пришлось крепко поработать?

И. А. Ефремов: Пришлось крепко поработать. Но бог меня наградил от рождения огромнейшей памятью. Сейчас она стала много хуже, а раньше память мне очень помогала.

А. Г. Галис: Вот почему в народе говорят: дай бог память.

И. А. Ефремов: Да, это самый большой дар природы. Мой путь через науку поэтому и был легок. Я не могу сказать, что я ахти как трудился, потому что мне хватало времени и на спорт, и на науки, и на книги. И для того, чтобы сдать какой-то предмет, — а тогда мы пользовались более свободным расписанием, — мне достаточно было двух-трех дней; скажем, анатомию человека я сдавал в два-три дня (я учился на биологическом факультете).

А. Г. Галис: Это был Ваш сознательный выбор?

И. А. Ефремов: Я потом скажу. Вот благодаря этому человеку я сумел кончить школу экстерном за два года.

А. Г. Галис: А на какие средства Вы жили?

И. А. Ефремов: Тут были разные мелкие заработки, а потом в Ленинграде были родственники, которые мне иногда помогали. И огромную помощь мне оказала «АРА» American Reliof Administration. Я целый год прожил на одну «АРУ». Это была не шутка, как иногда думают, что, как в это войну, были какие-то пустяковые посылочки, вроде яичного порошка или двух книжек.

Тогда я получил большой мешок пшеницы, целую жестянку масла, десятка два банок сгущенного молока, и это была серьезная помощь.

А. Г. Галис: А для памяти как раз необходимо физиологические вещества в мозг вводить.

И. А. Ефремов: Тут разыскался наш отец, который принял на себя заботу о брате и о сестре.

А. Г. Галис: А раньше Вы о них заботились?

И. А. Ефремов: Заботился, собственно, не я, а заботилось государство, а я о себе заботился. Я поступил в университет. Как это случилось? Нашелся второй добрый человек — академик Сушкин. А надо сказать, что я с десяти лет интересовался палеонтологией. Я прочел как-то десятикопеечную книжку издания Сытина и там натолкнулся на какой-то рассказ переводного писателя, даже не помню какого, о каком-то мальчике, который пошел на каменоломню, там встретился с ученым, увидел скелет динозавра, затем ученый ему показал ящура ископаемого, дракона и т. д. Вообще пустяки, но эти пустяки меня очень увлекли, и настолько, что потом вот этот интерес к палеонтологии очень глубоко в меня засел.

А. Г. Галис: И этот интерес Вы реализовали?

И. А. Ефремов: Этот интерес никак не мог быть реализован, потому что жизнь, которую я вел, не могла способствовать изучению науки. Помню, как в Херсоне мы вместе с одним студентом жгли какие-то баньки, чтобы обогреться. В гражданскую войну не было условий занятия науками.

И когда я стал кончать школу, я думал, куда идти? Я колебался очень долго между профессией моряка и ученого, и даже кончил экстерном класс петроградского мореходного училища. Для хорошей памяти это ничего не стоило.

А. Г. Галис: А там были практические занятия тоже?

И. А. Ефремов: Там не было больших практических занятий, а это всего для маленькой справки, что я сдал экзамен на штурмана ближнего плавания. Судоводителю это практически никаких прав не давало, потому что я должен был этот практический стаж себе выплавывать, как говорят маленькие. И я потом принялся его выплавывать, о чем дальше расскажу. А для того, чтобы определить свое отношение к науке, я принялся писать профессорам и академикам. Написал Борисяку, директору того института, в котором учился, написал Яковлеву, директору Геологического комитета, с просьбой, чтобы они посоветовали, что делать. Они поступили по-своему отзывчиво, пригласили меня к себе. Ну, мальчик, а интересуется палеонтологией, и они отнеслись ко мне хорошо. Я у них побыл, поговорил, они дали мне пропуска в соответствующие библиотеки, чтобы я читал соответствующую литературу. Литература очень специальная, очень сухая, на иностранных языках, и мне к ней приступиться было трудно. А куда идти, какой вуз для этого надо кончать, как реализовать этот вот мой детский интерес? И те книги, который он мне рекомендовал, они не могли меня удовлетворить. Ну, читал сухой учебник о костях каких-то допотопных животных — что я понимал?

Потом я наткнулся в журнале «Природа» на статью об ископаемых пермского периода автора Сушкина. Это один их самых крупных ученых не только наших, но и мира, один из значительных зоологов. Я поступил, как и раньше, — написал ему письмо. Он мне ответил письмом, которое у меня до сих пор хранится, со старой орфографией: приходите в такой-то час и день в музей, поговорим, что делать. Всего две-три строчки, которые решили мою судьбу. Я пришел в музей, посмотрел всех этих ископаемых, и он решил сам руководить моими занятиями. У него как раз были новые книжки, прошедшие через блокаду. Ведь тогда была блокада Ленинграда, и всякое сообщение с заграницей было прервано, и книжки к нам длительное время не поступали — книжки, казалось бы, самые нужные не шли к нам в Советский Союз. А потом эта блокада только кончилась, и Сушкин сразу получил несколько ящиков книг и предоставил их в мое распоряжение. Больше того, в своем собственном кабинете он выделил мне место и велел поставить для меня стол.

А. Г. Галис: Я знаю, как священно для каждого ученого его место. Благородный был товарищ.

И. А. Ефремов: Но устроить меня в штат академии на работу он не мог никак. И тогда я все-таки решил пробивать свою морскую, так сказать, линию. Мне там друзья-моряки написали с Дальнего Востока, что есть возможность устроиться. А тогда было очень трудно устроиться моряком судна, потому что весь наш флот был уведен, нового не было, моряков было в 50 раз больше, чем судов.

И я поехал на Дальний Восток, где нанялся матросом на кавасаки — что-то вроде парусной рыбачьей шхуны с гордым названием «Третий Интернационал». Она возила пустяковые грузы — соль для рыбных промыслов. И вот там я проплавал, и проплавал до конца навигации, и в результате опоздал поступить в университет — как-то об этом не подумал.

Вернулся в Ленинград, и только благодаря записке академика Сушкина: принять вне очереди («столь важную персону», как я люблю называть щенка) — меня приняли. Так я поступил в ленинградский университет, на биологический факультет, как советовал академик Сушкин.

А. Г. Галис: Так что палеонтологией не пришлось заниматься?

И. А. Ефремов: Он считал, что для того, чтобы заниматься палеонтологией, надо иметь солидную подготовку.

На биологическом факультете в университете я проучился недолго — всего три года, а потом его бросил — как, потом расскажу.

На следующее лето я уже отправился на Каспийское море и опять поступил в моряки, матросом в УБЭКО Каспийского моря на Ленкоранскую флагманскую дистанцию, самую пограничную, и там плавали мы на катере, смотрели одни знаки, поправляли, устанавливали новые. На этом, собственно, закончилась моя морская карьера, потому что я получил в Баку телеграмму от академика Сушкина: «Есть штатное место в Академии наук. Выезжайте немедленно».

А. Г. Галис: Интересно, что и письмо, и телеграмма кратенькие.

И. А. Ефремов: А для того, чтобы охарактеризовать, насколько трудно было попасть в штат Академии наук, я скажу, что профессор Кузнецов, директор института земной коры, занимал штатное место истопника в Геологическом музее, потому что другого не было, и получал 22 рубля с полтиной.

А. Г. Галис: Иван Антонович, я вижу, что Вас влекло к морю и были моменты, говорящие, что Вы могли быть моряком. Я иногда жалею об этом, но мне кажется, что Ваш учитель об этом не жалел?

И. А. Ефремов: А тут надо сказать, что один человек помог мне выбрать путь. Был такой Дмитрий Афанасьевич Лухманов, последний наш парусный капитан, выдающийся моряк и писатель. Он был одно время директором Ленинградского морского техникума. И в 24-м году я пришел к нему в Ленинграде советоваться, как мне все-таки быть. Он принял меня у себя на квартире на 6-й линии, усадил пить чай, долго расспрашивал, чем я интересуюсь, и сказал: «Идите по науке. Это лучше и это дело для Вас более подходящее».

А. Г. Галис: Очень интересно. Значит, умный человек был. Он разгадал то настоящее, что было в Вас.

И. А. Ефремов: И когда я поехал на Каспийское море, я это имел в виду, что это дело не пойдет. Но кто знает? Может быть, если с морскими делами тогда было бы легче и не было бы такой чудовищной безработицы, то, может быть, я и подумал бы и стал мореходом. А в то время с этим было очень тяжело.

А. Г. Галис: Теперь мы подошли к важному моменту, когда Вы приняли решение.

И. А. Ефремов: Да, стал препаратором в Академии; поехал в Ленинград и начал работать у академика Сушкина. Академик Сушкин очень обо мне заботился. Я был живого нрава, и мы, молодые препараторы, проказничали. Он каждую субботу вызывал меня к себе в кабинет, на записочке у него были написаны все мои прегрешения за неделю, и он меня отчитывал. Так что он просто по-отечески ко мне относился. Но он знал, что у меня такой нрав.

Так я проработал до самой смерти академика Сушкина. Он, к сожалению, умер очень рано, в 28-м году, и мне пришлось в меру моих тогда очень слабых сил замещать эту громадную научную величину по палеонтологии, потому что никого по этой специальности тогда не оказалось.

А. Г. Галис: Может быть, он видел в Вас своего наследника?

И. А. Ефремов: В какой-то мере видел. А потом он сделал из меня какого-то охотника за ископаемыми, путешественника, который привозит материал. Мне и тут повезло. Я уже говорил, что мне вообще в жизни везло, и я сделал несколько успешных открытий, а он дал мне возможность воспользоваться плодами этих открытий — я сам написал об этом. Большей частью бывает по — другому, что старший по чину себе все загребает, а щенок остается с маленькой косточкой. Но академик Сушкин был крупным человеком во всех отношениях. Поэтому он не воспользовался этим своим, казалось бы, естественным правом, а наоборот, предоставил его мне. Благодаря этому я успел еще при его жизни сделать несколько интересных работ, быстро стать научным сотрудником, а после его смерти заменить его. Правда, это была негодная замена, больше физическая, чем моральная, но с надеждой на будущее.

Кроме того, я не мог не увлечься связанной с палеонтологией наукой — геологией, потому что когда вы ищете кости в пластах земной коры, вам волей-неволей приходится знакомиться со строением отдельных участков земной коры, одним словом, с геологией. Так я заинтересовался геологией и стал интересоваться ей все сильней и сильней, и решил уже закончить свою специальность не по биологии, а по геологии. И я перешел в Ленинградский Горный институт и окончил его в конце концов. Я по образованию горный инженер с правом производства горных работ: прокладки шахт, бурения, выработки пород, взрывных работ — всего этого комплекса.

И тут — это были уже 30-е годы — начались наши первые пятилетки, и все специалисты, какие были в то время, были буквально мобилизованы на изыскания, на геологические исследования, потому что студентов брали прямо со второго курса и назначали начальниками партий. Сейчас мой сын окончил университет по геологической специальности, и их берут только старшими коллекторами, — это нормально. Но тогда мы бы это сочли величайшим оскорблением, потому что окончивший тогда вуз считался чуть ли не академиком, мог быть начальником группы.

А. Г. Галис: И начался новый период Вашей жизни. Пришлось много путешествовать.

И. А. Ефремов: Пришлось много путешествовать, причем я не бросал работу по палеонтологии, а меня отпускали на летний сезон на работу по геологии, а зимой я возвращался к своей палеонтологии. Так я пропутешествовал по Средней Азии, по Восточной Сибири, Дальнему Востоку, Якутии. И везде было много белых пятен, совершенно неисследованных мест. Это был такой геологический период нашей геологии.

А. Г. Галис: Она по существу была географией.

И. А. Ефремов: По существу мы шли по неизведанным местам и снимали карты. В Большой Советский Атлас мира вошли и мои карты. Правда, это маленькие кусочки, но эти маленькие кусочки впервые были сделаны мною как снятые места.

А. Г. Галис: А во время Ваших странствий на границах Средней Азии Вы не встречали такого путешественника Агромчева?

И. А. Ефремов: Да, встречал.

А. Г. Галис: Может быть, его книги теперь устарели, но все-таки мы его считаем наряду с Пржевальским.

И. А. Ефремов: Пржевальский, конечно. Потом мне пришлось, уже после войны, ходить путями Пржевальского в Монголии, в пустыне Гоби. Он севернее проходил, а я на юг, в самую пустыню Гоби.

И. А. Ефремов: Путешествовал.

А. Г. Галис: Я встретил Вашу книгу «Тафономия». Скажите, что это такое?

И. А. Ефремов: «Тафономия» — геологическая летопись, за которую я Сталинскую премию получил. Это все уже послевоенные дела, когда я более или менее созрел, чтобы давать серьезную отдачу своих знаний. Она началась одновременно с литературной деятельностью, потому что я писал эту самую «Тафономию» и почти одновременно писал свои маленькие рассказы. Это так 43–44 годы. И я как раз не думал, что эти рассказы представят такой большой интерес для широкого читателя.

А. Г. Галис: А что вас принудило писать? Ведь писательский труд тоже результат какого-то решения, потребности.

И. А. Ефремов: Я вообще представитель описательных наук. И палеонтология, и геология — они описательные науки. Мы действуем описательным методом. Поэтому наша работа длинная, и она требует известной краткости, воображения и стиля. Особенно если вы описываете путешествия в новую страну, вы должны всесторонне ее описать: и реки, и озера, и долины, и горы, и растительность. По-видимому, эта способность у меня как-то постепенно развивалась по мере того, как я писал все больше и больше свои научные работы. У меня было больше 50 работ, когда я начал думать писать эти рассказы.

А. Г. Галис: Это все предварительный период? В отношении научном это был завершающий этап, а в литературе — начало?

И. А. Ефремов: Да. И если бы не одна случайность, то это дело никак бы не реализовалось. Случилось так, что во время войны мне пришлось заниматься одним делом, и там я сильно заболел и был приведен в полную негодность. И вот в этом состоянии полной непригодности, когда кругом идет война, а тут ходишь с палочкой неприкаянным, я и решил писать.

А. Г. Галис: У Вас были какие-то образцы или Вы хотели писать по-другому?

И. А. Ефремов: Мне хотелось написать такое, что никак не вязалось бы с окружающей обстановкой, чтобы заинтересовать людей, напомнить им, что мир прекрасен, велик, что масса в нем интересных вещей.

А. Г. Галис: Это известная форма борьбы с гитлеризмом? Я так понимаю.

И. А. Ефремов: И я подумал, с чем я больше всего знаком. Я знаю геологию, знаю науки более или менее широко. Я ведь интересовался всеми отраслями наук, так что в популярном смысле был знаком со всеми отраслями знаний. Знал море, любил его, а кто любит, тот знает море. И вот на эту тему стал писать рассказ «Встреча над Тускаророй». Вы помните, как идет корабль на Дальнем Востоке, наталкивается на затонувший обломок корабля, водолазы проникают внутрь, там находят запаянную банку и т. д. Потом второй рассказ написал «Озеро горных духов», чисто геологический.

А. Г. Галис: Пока держались крепко земли?

И. А. Ефремов: Да, держался крепко земли. И так написал несколько рассказов, и больше времени у меня не было, потому что я пришел в порядок, окунулся с головой в работу. Не будь такого перерыва в жизни, я бы наверное писателем не сделался.

А. Г. Галис: Позвольте, Иван Антонович, в этой случайности есть своя закономерность. Болезнь — довольно частое явление, и Вы же не можете только лежать или сидеть. Значит, нашлась форма деятельности; когда ноги не могли работать, Вы начали работать рукой.

И. А. Ефремов: Потом, когда я вернулся в Москву в конце 43-го года, я попросил одного из сотрудников отнести эти рассказы в «Молодую гвардию», просто для того, чтобы определить их литературные качества.

А. Г. Галис: Что, боялись?

И. А. Ефремов: Нет, нет, я спокойно относился, так как считал, что литературно они плохи, да и кто во время войны будет печатать такие рассказы никак не представлял себе. И поэтому я поручил это своему помощнику. Потом прошло месяца два — от «Молодой гвардии» ни ответа, ни привета, и я сказал своему помощнику: «Зайди и возьми их, чтобы они не валялись там». И в тот же день пришел оттуда молодой редактор Евгеньев и сказал, что рассказы очень понравились и их будут печатать. Это было подобно молнии.

А. Г. Галис: Это мне напоминает не столько молнию сколько письмо академика Сушкина по почте.

И. А. Ефремов: Потом началась прямо головокружительная писательская карьера, потому что эти рассказы напечатали в «Новом мире», потом в военных журналах: «Краснофлотце» и «Красноармейце», и вообще я стал сразу пользоваться успехом. Раз так, я написал еще два рассказа: «Алмазная труба» и «Обсерватория Нур-и-Дешт», и они тоже с успехом прошли.

А. Г. Галис: Как Вы считаете — повлияли качества проблемы или Вы пришли тогда, когда это было нужно?

И. А. Ефремов: Я пришел, когда это было нужно. Мне опять повезло в жизни. Именно это было нужно и пользовалось и пользуется большим успехом и читается с интересом. Видите ли, тут трудно сказать. Ведь в нашей литературе полностью отсутствовало это направление. Я помню, как Кассиль — хороший писатель — на каком-то писательском заседании сказал, что он читал мои рассказы, они ему нравятся, но они кажутся переводными с английского, до такой степени они не вяжутся с нашим направлением.

А. Г. Галис: И он стал переводить их с русского на английский? (Смех.)

И. А. Ефремов: И вскоре меня пригласил к себе А. Н. Толстой. Он тогда лежал в кремлевской больнице. Это было перед самой его смертью. Вторично нам не удалось повидаться.

А. Г. Галис: Автор «Аэлиты» и «Гиперболоида инженера Гарина» заинтересовался.

И. А. Ефремов: И он стал спрашивать, откуда я взял такой стиль, сказал, что его мои рассказы заинтересовали, что если это мой первый опыт, то его больше всего интересует, откуда я выработал у себя такой изящный и холодный стиль письма? И я ему ничего не мог сказать. Кроме того, я никогда не считал, что у меня какой-то особый, изящный и холодный стиль письма, — это его знание литературы, а я, по-видимому, на этих описаниях всяких геологических или описаниях ископаемых костей так набил руку, что могу писать.

А. Г. Галис: А Вы не спросили относительно «Аэлиты» и «Гиперболоида инженера Гарина»? У него был интерес к этой теме.

И. А. Ефремов: Но я не интересовался этой темой и не писал ничего космического.

А. Г. Галис: Все еще были заземлены?

И. А. Ефремов: Все еще был заземлен. Надо сказать, что эта литература совершенно к нам не пробивалась, начиная с 30-х годов и все военное время. Я даже не знал об огромном развитии за границей этой литературы, не подозревал. Поэтому, когда я написал в 45 году «Звездные корабли», это было скорее переплетением с палеонтологией, и отталкивался я от палеонтологии, а не от того, что устремлялось в космос.

А. Г. Галис: Хорошая вещь. Некоторые люди считают, что «Звездные корабли» — это новое слово и что это очень красиво, что в этой вещи есть большая красота, кроме познавательности, ее стиля. Там метафора очень хорошая.

И. А. Ефремов: Там действительно удалось найти поворот этого всего. Но американцы ее расценивают несколько иначе с точки зрения литературного мастерства. У них есть такой критик Маршак. Он мне даже прислал рецензию — несколько страниц он посвятил «Звездным кораблям» в «Сатадей ревю», и он пишет, что книга слабая, перегружена наукой, в ней нет динамической фабулы, в ней нет конфликта.

А. Г. Галис: У меня особое мнение на этот счет. Жаль, что я не могу поспорить с Маршаком.

И. А. Ефремов: Но он пишет, что, по-видимому, Ефремову это и не нужно, а его задача — учесть науку, так подходит.

Но «Звездные корабли» — они написались у меня как-то своеобразно, в течение недели я их написал.

А. Г. Галис: Это своеобразный рекорд.

И. А. Ефремов: Причем сразу же, окончив свой большой роман «Великая дуга», я их написал. Я в 45-м году написал этот роман. Обратился тогда к исторической теме. Сейчас он не представляет интереса, но тогда это была единственная книга в советской литературе, которая, во-первых, говорила о древней истории, а, во-вторых, о зарубежных странах, об Африке и т. д.

А. Г. Галис: Может быть, это была Ваша дань Хаггарду?

И. А. Ефремов: Безусловно, мне хотелось написать на хаггардовскую тему, потому что Хаггард до сих пор остается моим любимым писателем, и поэтому мне хотелось, как Вы удачно сказали, заплатить ему дань. А может быть, известные подсознательные соображения уже на другой основе. Причем я считал, что надо рассказывать нашей молодежи о том, что почему-то игнорируется нашей литературой. У нас это не было модно — зарубежные страны, тематика внутри Советского Союза и история не старше монгольского нашествия. А тут я спустился в Древнюю Грецию и Египет, потому что поразительное дело: ведь школьники не знали ни мифологии, не то, что о Древнем Египте имели слабое представление — очень короткий курс. Я считаю, что это совершенно неправильно для стран, которые должны иметь марксистское мировоззрение, а марксистское мировоззрение базируется на истории, и без этого никакого развития нет. И я нарочно написал эту вещь. Сейчас, когда написаны на эту тему десятки книг и переведено много книг, она сейчас устарела, как многие другие, а тогда она была единственной и претерпела много мытарств с печатанием. Она написана в 45 году, а опубликована в 49-м.

А. Г. Галис: Она переиздавалась?

И. А. Ефремов: Нет. Я написал этот роман, за неделю написал «Звездные корабли», которые тоже долго не печатались — в 48-м году только были опубликованы, и там тоже сомнения были. По-моему, Писаржевский выступал, — сейчас он от этого открещивается, но у меня хорошая память, — который ставил вопрос так: если они к нам прилетели, они, значит, достигли конца, но если конец на 70 миллионов лет раньше, это может породить…

А. Г. Галис: Ну и философия! Своеобразная философия.

И. А. Ефремов: После этого я уехал в Ленинград и принял руководство в Академии, и не возвращался к литературе до 57-го года.

А. Г. Галис: Это была форма ответа на некоторые явления в Вашей книге?

И. А. Ефремов: Нет, просто натуральный ход событий. Просто я был очень увлечен очень интересной работой в Центральной Азии, которую мне пришлось делать впервые в таком масштабе; потом я издал «Тафономию» — большую капитальную работу другую, которая отняла 20 лет, палеонтологическую, в 40 печатных листов.

А. Г. Галис: Есть какое-то посвящение в этой книге?

И. А. Ефремов: Она посвящается безымянным и безызвестным лицам. Первую шахту прорывали, которая явилась первой помощью… ученых, помогая разыскивать кости.

А. Г. Галис: Я догадался. Думаю, что понял Вас. Наш разговор очень интересен. Я даже волнуюсь. Ну, десять лет прошло Вашей писательской деятельности.

И. А. Ефремов: Все в жизни диалектично; я ведь фанатический проповедник диалектики. Поэтому я считаю, что там, где вы сталкиваетесь с большими физическими трудностями, там зато у вас большая психологическая свобода и облегчение. Психологические трудности связаны обычно с какими-то более легкими физическими состояниями — все это так. Поэтому тяжелый сам по себе экспедиционный труд влечет за собой какое-то первобытное освобождение души и тела, независимость, так что одно другое компенсирует.

А. Г. Галис: Я начинаю догадываться, что этот десятилетний период успешной работы и нечто психологическое были чем-то вроде преддверия, перехода в литературу.

И. А. Ефремов: Да, преддверием. Я реализовал свой долг в науке, должен был отдавать свой долг в науке: «написал «Тафономию», написал «Фауну медистых песчаников» и ряд других работ.

А. Г. Галис: Я так и не понял слово «Тафономия».

И. А. Ефремов: «Тафономия от слова «тафос» — могила и «номос» — закон, т. е. закономерности захоронения, — как остатки животных становятся окаменелостями. Я проследил весь этот процесс. Тут контакт геологии с палеонтологией. Это мог сделать только человек, владеющий одинаково обеими науками. Здесь мне помогла сама смежность наук. Оказалось, что эти процессы очень интересны потому что закономерен не только процесс образования чего-то — накопления отложений, но закономерен и процесс разрушения — то, на что не обращалось внимания, — диалектическая вторая сторона всякого созидательного процесса. А до сих пор геологи считаются только с процессами накопления. А ведь в процессе движения земной коры, наступления и отступления моря, поднятия гор и сравнивания этих гор, от разрушений тектонических происходят и огромные процессы разрушения. Эти процессы также имеют свои закономерности, и остаются после них «документы», и, кроме того, они изменяю всю первоначальную картину, которая получилась в результате отложений и накоплений. И поэтому изменяют всю картину, что, скажем, от древних эпох существования земли остаются отложения преимущественно не морские, а наземные. Морские не остаются, они нацело исчезают, выпадают из геологической летописи, и не потому что их не было, а они закономерно уничтожились. Вот такие закономерности разрушения в историческом прошлом нашей земли — они есть тафономия.

Это оказалось совершенно новым словом в науке, за что и дали Сталинскую премию.

А. Г. Галис: И вот 10 лет прошло трудностей, интересов научных, и вдруг рука потянулась к перу. Как все это случилось? В это время, или надо подойти к этому периоду?

И. А. Ефремов: Нет, как раз мы вплотную подошли к этому периоду. Тот опять была такая обстановка.

Я как раз очень сильно болел, потому что у меня есть какая-то болезнь, которую я в Средней Азии подцепил, она возвращается раз в пять лет, в виде сыпного тифа протекает. Такая странная история. Врачи мне долгое время не верили, но когда это повторяется у них на глазах и когда они стали за мной наблюдать, они убедились, что такие случаи возможны. Нет же ни такого вируса, ни такой бактерии, которые бы 15 лет в теле существовали, а потом давали вспышку; нет диагноза и нет названия этой болезни и неизвестно, где она гнездится. И когда она шесть раз в жизни у меня повторялась, эта болезнь, она здорово испортила мне сердце.

А. Г. Галис: Как обманчиво первое впечатление. Первое впечатление у меня было, что Вы очень здоровый человек.

И. А. Ефремов: В течение этих десяти лет, когда я знакомился с наукой, я знакомился и с зарубежной фантастикой, немецкой и английской. Вот эта космическая тематика — она меня увлекла и заинтересовала — широта фантазии. Но в то же время широта фантазии и убогость социальных мотивов и человеческих — эта разница очень резкой мне показалась. И я стал мечтать написать вещь, которая бы была не хуже по размаху фантазии, но в то же время широкой по социально-философской стороне.

Я с этой идеей долго носился, но не мог ее реализовать, потому что для этого должен был быть какой-то отрыв от занятий. И вот тут я заболел, получилось по-прежнему, как всегда, я долго выздоравливал, и тут я стал писать «Туманность Андромеды». Я активный по натуре человек и не мог бездействовать.

А. Г. Галис: Вы, будучи больны, совершили колоссальный прыжок.

И. А. Ефремов: Будучи не больным, а будучи выздоравливающим, потому что у больного сил бы не хватило, а тут случилось так, что болезнь положила как бы грань между настоящим и прошлым. Это и помогло уйти в эту туманность.

А. Г. Галис: Слово «туманность» в науке точное, но одновременно у него подтекст очень романтический. Как у Вас получилось это название?

И. А. Ефремов: Как-то оно сразу придумалось. Я вообще среди своих коллег считаю, что я удачно придумываю названия своим произведениям и даже отдельным главам своих произведений, и очень трудно потом бывает переименовывать, если сразу придумаешь.

А. Г. Галис: Мы подошли с Вами к самому важному — Вы как писатель, а я как читатель, и мы понимаем, какие действительность делает огромные шаги.

И. А. Ефремов: На научной основе она очень быстро исполняется. Когда я писал «Туманность Андромеды», — это был конец 55-го — начало 56-го года, — не было спутников, а сейчас спутники уже летают.

А. Г. Галис: А Вы что-нибудь о них знали?

И. А. Ефремов: Нет, ничего, но, конечно, эти идеи трактуются и обсуждаются во многих научных журналах, сами идеи создания спутников.

А. Г. Галис: Иван Антонович, вот на основании Вашего опыта, — Вы знаете американскую, английскую и немецкую литературу, — Вы могли бы сказать, каково место этой литературы вообще? Чем вызвана эта литература, чем она нас удовлетворяет — это мечта маленьких Икаров?

И. А. Ефремов: Этот вопрос очень сложный, потому что обычно на него отвечают так: это литература действенной мечты. Но ведь всякая литература есть литература мечты, во-первых, а, во-вторых, если она зовет к действию, значит, она действенна. Это слишком общая философия. Если мы скажем, что это мечта о науке, это тоже будет отражать только одну какую-то сторону. Следовательно тут нужна какая-то другая сторона и более широкое и в то же время более точное определение. Может быть, так если сказать, что научная фантастика — это мечта о всемогущей науке.

А. Г. Галис: А не мечта о всемогущем человеке?

И. А. Ефремов: А следовательно и о всемогущем человеке.

А. Г. Галис: Это два звена одной цепи.

И. А. Ефремов: Два звена одной цепи или более конкретное понятие — мечта о всемогущем человеке; но мечта о всемогущем человеке может быть основана на науке, и может быть ни на чем не основанная фантастика, а следовательно, это все же мечта, основанная на науке, о всемогущем человеке, всемогущество которого обусловлено знанием.

А. Г. Галис: Значит, мы находимся на продолжении греческой легенды об Ариадне, и нить Ариадны — это нахождение этого пути.

Иван Антонович, мне кажется, что мы подвели к дефиниции, а потом стараемся исходное из нее взять. Какое место она занимает вообще? Она занимает очень крупное место.

И. А. Ефремов: Совершенно правильно. Чем более место это будет занимать в жизни науки, в социальной жизни, тем более место и значение научная фантастика будет иметь в литературе вообще.

Я должен дальше сказать, рискуя получить отпор со стороны большой литературы, что в дальнейшем произойдет слияние этой научной фантастики с большой литературой. У нас научно-фантастическая литература объединяется с детективной.

А. Г. Галис: Это ошибка.

И. А. Ефремов: Объединяет их действенность, но это чисто внешний, а не внутренний стержень данного вида литературы. И вот по этому признаку у нас научная фантастика считается литературой второго сорта, во всяком случае, до сих пор, очень длительное время считалась. Принимая специфику жанра за эту слабость, считали, что она художественно не так выразительна.

А, действительно, в чем слабость научной фантастики? В том, что приходится очень много провала в крепкой ткани сюжета и художественного слова. Вот в чем слабость научной фантастики. Но от чего она зависит? Порок ли это жанра или порок читателя? Порок читателя. Если автор очень хорошо знает предмет, он может нагромоздить целую кучу объяснений. Но дело в том, что наука не вошла еще во все поры жизни — и в размышления, и в мечты, и в восприятия. Она входит все больше и больше, и чем больше она входит, тем меньше нам приходится объяснять в научной фантастике.

Когда я писал «Звездные корабли» в 45-м году, мне приходилось объяснять, что такое галактика. Сейчас в «Туманности Андромеды» я уже не объясняю, это уже знакомо. Точно так же вошли электроника, кибернетика, усилители, диффузоры, спутники, ракеты. Вот это проникновение науки во все поры жизни — оно в то же время сбрасывает с научной фантастики необходимость разъяснений и делает ее равной литературе большого плана, как у нас называют, литературе психологической.

И. А. Ефремов: Это ведет к полному слиянию и к уничтожению граней. Но в то же самое время что получается? Что научная фантастика, если она раньше служила целям пропаганды науки и популяризации ее, теперь, когда эта обязанность разъяснений с нее все больше и больше спадает, она должна служить философии науки и, следовательно, через это — психологии человека, т. е. какое же отличие получается от литературы большого плана?

А. Г. Галис: Кибернетика — это не фантастика, а наука. А если так, то у представителей научной фантастики может складываться сегодня свое представление о той литературе традиционной, которая занимается психологией и социальными отношениями. Как Вы считаете, эта большая литература выполняет свои обязанности по отношению к обществу и его развитию?

И. А. Ефремов: Мне представляется, что она отстает от очень большого темпа развития, который взяла наука. Она отстает в том, что действует еще старыми способами.

А. Г. Галис: Значит, критика критики получается.

И. А. Ефремов: Она действует старыми способами нагромождения конфликтов, причем, как я Вам уже говорил при первой встрече, все сводится к двум основным китам, к двум основным конфликтам: это или ненормальный человек вступает в конфликт с нормальной обстановкой окружающего мира, или нормальный человек вступает в конфликт с ненормальной обстановкой, которая окружает его.

Пишущий о современности не может сам создать обстановку, а следовательно, не может создать нормальные отношения для будущего человека.

А. Г. Галис: Но это как дальнейшее развитие.

И. А. Ефремов: Как дальнейшее развитие того, что намечается сейчас. А вот этого намечания того, что сейчас, — эти поиски в литературе слабо делаются. Поэтому получается несоответствие между психологической напряженностью в научных поисках, в научном творчестве, в научном взлете и психологической напряженностью в поисках литературных. Отсюда этот спор между физиками и лириками и несколько свысока отношение ученых к литературе. Они очень, конечно, неправы.

А. Г. Галис: Это схема, которая обрастает…

А. Г. Галис: Но тут я вижу определенные требования.

И. А. Ефремов: Но эта схема для нормального человека не годится. Поэтому в нашей социалистической литературе часто приходится прибегать к выдумыванию конфликтов или к искусственному усилению и раздуванию этих конфликтов для того, чтобы сохранить за собой психологическую глубину.

А. Г. Галис: Мнимую глубину?

И. А. Ефремов: Мнимую, поскольку конфликт раздут, постольку и значение его мнимое.

Мы подошли к тому, что в чем значение этой большой литературы психологической. В том, что она своевременно не перешла к перенесению конфликта в другой план — в план поисков труда, а не материальных отношений, которыми характерна литература критического реализма, выраставшего в капиталистическом обществе. Вот этого скачка между литературой критического реализма и литературой, отражающей условия жизни социалистического общества, еще не сделала эта литература полностью.

А. Г. Галис: Это Ваши соображения как писателя, своеобразного своей темой, или Ваше восприятие как читателя?

И. А. Ефремов: Это как читателя-ученого, а не как писателя. Эти книги меня как читателя не удовлетворяют. Мне надоели мелкие конфликты и надоели переживания мелких людей, мелкой героики, мелких интересов.

А. Г. Галис: Значит, это восприятие может быть звеном, связывающим его с Вашим творчеством, но и является формой Вашего отношения к литературе и к науке.

И. А. Ефремов: У меня вопрос с моим творчеством легче. Я, конечно, предъявляю это требование к большой литературе в плане будущего человека, сам понимая всю великую трудность осуществления этого. Именно как писатель я понимаю, как трудно это осуществить, потому что я как фантаст волен перенести читателя в обстановку, которую я сам создам.

И. А. Ефремов: Вот-вот, потому что армия ученых гораздо больше, чем армия писателей, — такой мозговой трест ученых в мировом масштабе.

А. Г. Галис: А не связано ли это с тем явлением, что научная фантастика является, может быть, интернациональной литературой? Научная фантастика известна миру больше, чем книги большой литературы.

И. А. Ефремов: Причем научная фантастика отвечает на очень большие требования сегодняшнего дня. Как Вы правильно сказали, те рассказы, которые у меня появились, и их успех объясняются не тем, что я там новое слово сказал, а поскольку я ответил на большую потребность в этих книгах, заполнил эту брешь. Так и теперь научная фантастика отвечает на большую потребность общества знать о мире и жизни как можно больше: кто мы, что мы, куда мы идем.

А. Г. Галис: Еще одно. Национальные литературы — их возможности ограничены. А вот научная фантастика благодаря своей тематике на сегодняшний день интернациональна.

А. Г. Галис: Но границы научной фантастики определены, как и границы науки. Мне кажется, что есть определенные границы научной фантастики.

И. А. Ефремов: Совершенно правильно, именно научной фантастики, как никакой другой. Для того, чтобы она становилась научной, она должна быть связана с наукой. И самые дальние, едва намечающиеся перспективы науки — это в то же время границы этой фантастики. Переход за эти границы — это уже приключенчество, поэзия, сказка, а не научная фантастика. Но я лично думаю, что в дальнейшем никакой поэзии и литературы, никакой другой, кроме как на научной основе, не будет.

А. Г. Галис: Это серьезно. Тут Вы бросаете вызов многим людям. Пусть полемизируют!

И. А. Ефремов: Пусть полемизируют. Сейчас я пишу повесть «Лезвие бритвы», где стараюсь поставить вопрос о понятии прекрасного в искусстве — это центральный стержень: в искусстве, на основании психофизиологии, этики человека в наше время. Это очень трудная повесть, потому что простой сюжет трещит по всем швам, расползается под давлением большого количества фактов, и это очень трудно.

А. Г. Галис: А нельзя ли это сделать путем искусства?

И. А. Ефремов: Тут ученые писатели не знают, что делать: не хватает!

А. Г. Галис: Когда мы встретились с Вами в первый раз, мне интересно было услышать Ваше определение нашего века как атомного века. Я прошу Вас это повторить.

И. А. Ефремов: Видите ли, атомный век. Когда мы называли: век пара и электричества, мы подразумевали очень большой технический переворот в XIX веке, который привел к очень большому развитию производительных сил. Это изобретение паровой машины, изобретение механического транспорта — парохода и паровоза, которое сразу дало возможность провоза громадного количества любых товаров и любых продуктов, и это тяжелая промышленность. Атомная энергия нам не дает такой революции.

А. Г. Галис: А атомная электростанция, атомный корабль?

И. А. Ефремов: Это все так, но ведь это только замена определенного типа энергии — энергетики внутри тех же самых машин.

А. Г. Галис: Как перемена парового двигателя на дизель.

И. А. Ефремов: Да. Перемена дизеля на какую-то химическую электроэнергию, от полупроводников и т. д. — это подмена той двигательной силы, которая была, но не производственного процесса в целом. А вот кибернетика — вот в чем есть революция, — в замене не только труда физического человека, но и умственного, в создании машин, а в машинах — умения воспроизводить самого себя, а не только просто продукта производства. Это дает возможность нам резко изменить производительные силы. Собственно говоря, если всерьез говорить о замене труда физического умственным и о разгрузке человека от отупляющего физического труда, в обществе будущего кибернетика сыграет решающую роль.

А. Г. Галис: Может быть, придет время, когда будет формула: «Коммунизм плюс кибернетика».

И. А. Ефремов: Да, коммунизм плюс кибернетика. Конечно, не надо перефразировать великие ленинские слова — они были сказаны в определенный исторический период, и собственно электрификацию можно понять теперь как электрофонификацию, а это и есть кибернетика, потому что во времена Ленина электричество казалось такой решающей силой, а тут еще выросла над электричеством надстройка электроники, которая в свою очередь обеспечила кибернетику, без которой не было бы электроники.

А. Г. Галис: Я чувствую, что научная литература очень гуманитарна.

А. Г. Галис: Мне кажется, так. Если Вы теперь в расцвете Вашего творчества, — и я уверен, что Вы не уйдете от своего писательского труда, — есть заказ большой. Вот сегодня много говорили о спутнике, который летит к Венере. Это вызовет дальнейший подъем фантастики — все опирается на действительность.

И. А. Ефремов: Научная фантастика потому и сбывается, что это секрет небольшой. Меня часто называют пророком, потому что сбывается то, о чем я писал. Это нехитрая вещь.

А. Г. Галис: Но есть писатели, которые придерживаются правила: то можно, а то нельзя.

И. А. Ефремов: Но можно ставить пределы и для науки. Я не понимаю смысла в этом ограничении. Я думаю, что это та же попытка, что была одно время у нас с наукой. Я думаю, что это повторяется. Да, это собственно одновременно. Эта теория предела в научно-фантастической литературе — она появилась в то же время, когда было сказано так: наука не должна отрываться от практики. Но ведь наука и практика — то, что Маркс, Энгельс, Ленин понимали под словом «практика» — наука, вместо этого подставили понимание «практика» — потребность сегодняшнего дня. Это совсем другое дело. И тот смысл, который вкладывали основоположники диалектической философии, нашей марксистской философии, тоже был этот же самый, т. е. это было экспериментальное осуществление научных законов практики, науки. А это подменили бытовой, хозяйственной практикой.

То же самое случилось с этой научной фантастикой: следуя этой теории неотрывания науки от практики, они ограничили практикой бытовой это понятие.

А. Г. Галис: Но это же харакири!

Мы приближаемся к концу. Вот Вы упомянули о своей новой работе «Лезвие бритвы». Но мне кажется, что Вы никогда не работали по одной теме, по одной книге, Наверное, у Вас Ваши творческие замыслы здесь, в воздухе?

И. А. Ефремов: У меня сейчас три замысла. Во-первых, это повесть «Лезвие бритвы» — психофизиология человека, эстетика и т. д.

Второй замысел — это космическая повесть, которая будет называться «Космическая заря» [роман «Час Быка. — О. Е.]. Она касается вот чего. Последнее время появилось много произведений фантастических: Колпакова «Гриада», некоторые работы Журавлева, «Баллада о звезде», «Звездный капитан» и др., в которых дается упрощенное несколько представление о будущем. Возьмите «Гриаду». Тут летят двое — вроде пересказ «Аэлиты» — и прилетают на планету, где царствует олигархия, где трудящиеся угнетены. Они собираются их освободить. Там выясняется, что это новый век кибернетических машин и в то же время трудящиеся загнаны в подземелье и ведут там рабский труд. Это чепуха! Меня заинтересовало представить себе высоко научное общество, в котором в силу особой случайности — олигархический строй. И вот с нашей Земли туда отправляется экспедиция и сталкивается с этим обществом. Но тут нужно совершенно особое формирование этого общества. Вот попытаться это одолеть.

А. Г. Галис: Аналогия с нашей Землей? Тут простор воображения.

И. А. Ефремов: Да. И вот столкновение совершенного общества с таким отклонившимся от нормального пути развития цивилизации — вот представьте себе такую планету. Это будет небольшая повесть. Просто надо показать, что это неправильно.

И третье — я мечтаю об этом давно — мне хочется вернуться к истории. Это история того, что «Дети росы» — «русские». Я считаю, что наше название «Россия» от этого происходит. Наша река Рось служит границей между лесостепью и лесами. Лесостепь — это зона, где выпадают обильные росы. А в лесу рос нет. Это будет роман XIII века, момент нашествий Чингисхана, Батыя, и мой герой будет претерпевать большие приключения, отправляясь в плен за захваченной невестой через всю Центральную Азию, в Индию. Тут я отдам дань просто натуральным приключениям; тут будут и прекрасные принцессы, и сокровища, и т. д.

А. Г. Галис: Иван Антонович, скоро ли я получу возможность встретиться не только для беседы, но для того, чтобы читать Ваши книги: И я заранее благодарю Вас за Ваши будущие книги.

И. А. Ефремов: Что удастся осуществить.

А. Г. Галис: Вам удастся, конечно.

Благодарю Вас.

Авторитетное мнение

Аркадий Стругацкий: «Туманность Андромеды» произвела буквально ошеломляющее впечатление и оказала огромное влияние на всю последующую советскую фантастику. Это было первое произведение такого взлета фантазии, такого полета духа…»

Борис Стругацкий: «Ефремов был человек-ледокол. Он взломал, казалось бы, несокрушимые льды «теории ближнего прицела». Он показал, как можно и нужно писать современную научную фантастику, и в этом смысле открыл новую эпоху советской НФ, появление «Туманности» стало символом новой эпохи, ее знаком, ее знаменем в известном смысле. Без нее росткам нового было бы пробиваться на порядок труднее.»

Мнение из сети

Осознанность Человека (11 месяцев назад)

Меня не одного возмущает тот факт, что книги Ефремова не проходят в школе!

Не Подарок(4 месяца назад)

мне повезло, прочла его книги в отрочестве и до сих пор Час Быка моя самая главная настольная книг.

Андрей Виноградов (2 года назад)

Именами таких людей, как И. Ефремов, нужно называть площади, проспекты, улицы городов России.

андрей южный (2 года назад)

«Час быка» актуально для сегодняшнего времени более чем, к сожалению…

Валерия Каменева (3 года назад)

Иван Ефремов — выдающаяся личность, совесть 20-го века.

Oleg Primachenko (Год назад)

ЧАС БЫКА ЭТО БОМБА ПРОТИВ ОЛИГАРХИИ

ГЛАВА 7 ГЛАЗА ЗЕМЛИ. Роман про Россию и планету Земля 21 век

Александр Кузнецов (6 месяцев назад)

Oleg Primachenko да про капитализм это. Теперь РФ ничем не отличается от других государств.

константин сперанский (Год назад)

произведения ефремова читаются легко и на одном дыхании, но понимаешь, что общества которое придумал писатель никогда не будет построено. это утопия, красивая сказка. любимые произведения лезвие бритвы и таис афинская перечитывал не один раз.

анна литвинова (9 месяцев назад)

Да, у меня тоже «Лезвие Бритвы» и «Таис»… и вообще обе книжки (молодняк не знает, что это) — макулатурные….

Иллюстрации

Сергей Александров

«Зеленый купол огромного корабля дрогнул, подскочил на десяток метров и замер на несколько секунд. Внезапно звездолет сделал второй вертикальный прыжок в небо и сразу исчез.»

Читатели моего поколения впервые увидели звездолет «Темное пламя» в журнальной публикации «Часа быка», таким, каким его изобразил художник журнала «Техника-Молодежи» Александр Побединский.

Но сцена старта экспедиции на Торманс, в которой, собственно, описан и внешний вид корабля, и режим его полета, в журнальный вариант не вошла. Когда много позднее я ее все-таки прочитал, уже в полном тексте романа, она не вызвала никаких эмоций — в т. ч. и потому, что к тому времени я предельно наглядно убедился, что выдающийся советский палеонтолог, биолог, геолог И. А. Ефремов ракетно-космическую технику знал весьма слабо.

Прошли еще годы. Появился интернет, а в интернете стали доступны материалы, которые… в общем, которые ранее доступны не были. А потом, в очередной раз перечитывая строки, процитированные в начале, я вдруг понял, что Я ЭТО ВИДЕЛ.

Не во сне.

Не в каком-либо фантастическом фильме. В документальной хронике.

Ставшей общедоступной сравнительно недавно, но снятой за несколько лет до того, как И. А. Ефремов приступил к написанию «Часа быка»!

Но только это — реальные летные испытания по программе создания атомно-импульсного космического корабля «Орион». Взрывы в этих испытаниях — обычного взрывчатого вещества, в реальном полете должны были быть ядерными!

Работы по программе «Орион» проводились фирмой «Дженерал Атомикс» (она существует и сегодня, но занимается беспилотными самолетами-разведчиками) под эгидой Министерства энергетики США в период 1958–1963 гг. Идеологом выступил известнейший американский астрофизик Фримен Дайсон — да, который «сфера Дайсона». Практически работы по разным причинам были свернуты несколько раньше, но Московский договор 1963 г. о запрете ядерных испытаний в трех средах (в атмосфере, воде и космосе) «вбил», можно сказать, «гвозди в крышку гроба» всем подобным проектам (а таковые были и у нас).

Может быть, это было одной из самых больших ошибок в истории.

Теоретически, И. А. Ефремов мог видеть эту пленку, снятую в ноябре 1959 г., во время работы над романом в середине 1960-х. Но видел ли?

На этот вопрос возможны три варианта ответа.

Ясновидящий? Во-первых, предположим, что Ефремов эту пленку не видел.

Общеизвестно, что Д. И. Менделееву приснилась его периодическая система элементов, а О. К. Антонову — уникальная схема хвостового оперения самолета Ан-22 «Антей». При этом, правда, как правило не вспоминают, что и Дмитрий Иванович, и Олег Константинович, прежде чем увидеть вещий сон, углубленно занимались соответствующей тематикой многие дни, недели, а Дмитрий Иванович — наверное и годы. Вряд ли Иван Антонович «парился» по поводу взлета звездолета прямого луча так же, как Олег Константинович — по поводу хвостового оперения сверхтяжелого грузовоза. В конце концов на содержание романа это не влияло никак, а самолет без хвостового оперения мог и не полететь…

Но есть и примеры гораздо более похожие.

Например, история, о которой советские читатели (включая и И. А. Ефремова) могли узнать из журнала «Техника-Молодежи», № 5 за 1967 г. (с.30):

Эдуард Сэмсон, американский журналист, был в 1893 году редактором отдела новостей газеты «Глоб». Он скудно подрабатывал как репортер и еле сводил концы с концами.

29 августа — этот день он запомнил на всю жизнь — Сэмсон после работы задремал на продавленном диване в комнате художников. Проспав часов семь, он встал и попытался стряхнуть с себя чудовищный кошмар, пережитый во сне. Вопли обреченных на смерть людей, казалось, еще звучали у него в ушах.

Сидя в пустой комнате, не в силах отделаться от только что виденного, Сэмсон зажег свечу и начал быстро записывать свой сон во всех подробностях. Он описал, как тысячи обезумевших от ужаса туземцев острова, близ Явы, бежали к морю, спасаясь от потока кипящей лавы, извергаемой вулканом позади них.

Он описывал, как тысячи людей были смыты в море чудовищными грязевыми потоками; он писал о громовых раскатах, сотрясавших небо и землю, о гигантских волнах, швырявших корабли, и, наконец, в завершение катаклизма, о потрясающем взрыве, уничтожившем остров и оставившем от него только огнедышащий кратер среди пенящегося моря. Сэмсон нацарапал на полях своей записи: «Важно», — и, уходя, оставил листки на столе. Утром явился редактор. Естественно, он предположил, что Сэмсон принял это ночью по телеграфу, и напечатал «сообщение» целиком, снабдив звонкой «шапкой».

Затем статья разошлась по всей стране, а десятки важнейших газет в Чикаго, Цинциннати, Кливленде, Сан-Франциско и других городах перепечатали ее на своих первых страницах.

Потом началась реакция. Сведения не подтверждались дальнейшими известиями. Оправдание Сэмсона, будто он не собирался отдавать свою запись в печать, не помогли: она уже была напечатана.

Сэмсона, конечно, немедленно уволили. Но тут за него вступилась природа. На западное побережье США нахлынули волны необычайной высоты. Из разных пунктов начали поступать отрывочные сведения о чем-то необычном, происходящем в Индийском океане. Газеты напечатали то, что им удалось узнать, и решили подождать более подробных сведений.

Через несколько дней весь мир был потрясен известием об извержении вулкана Кракатау. Наверное, больше всех был изумлен редактор газеты. Все, о чем писал Сэмсон несколько дней назад, оказалось правдой. Иначе говоря, страшные события, приснившиеся репортеру, действительно происходили у антиподов в то самое время, когда он метался на диване в редакции бостонской газеты…

Таких примеров не так мало, как может показаться — мало зафиксированных. Так что — прибавить к их числу секретные летные эксперименты где-то на океанском побережье США, которые как-то увидел писатель-фантаст в Москве? Не исключено.

Но по мне — это наименее интересный вариант из всех возможных!

«Человек с допуском»? Во-вторых, предположим, что Ефремов эту пленку видел.

Но дело в том, что проект «Орион» был совершенно секретным. Он был таковым во всяком случае до 1964 года, до момента прекращения работ.

Он оставался им и позже, по крайней мере — в 1966-м, когда, уже в НАСА, изучали наследие «Дженерал Атомикс». Но и позднее, когда Ф. Дайсон выступил с описанием проекта в периодической печати, а затем и в книге «Оружие и надежда», проект был открыт далеко не полностью. Подробности начали рассекречивать (но отнюдь не публиковать) только в середине 70-х, когда Ивана Антоновича уже не было в живых. Более того — ряд деталей, особенно в части малогабаритных ядерных зарядов направленной энергии, остается совершенно секретным и поныне. Сама же киносъемка летных испытаний моделей «Put-Put» и «Hot Rod» впервые была показана в документальном фильме, снятом History Channel в 1999 г.

Поэтому никаких легальных способов посмотреть эту пленку у И. А. Ефремова не было. Возможность того, что кто-то из его зарубежных друзей — биологов — привез в Союз совершенно секретную пленку и показал ему, следует отнести к антинаучной фантастике. А вот насчет способов нелегальных…

Я совершенно не удивлюсь, если выяснится, что не позднее 1960-го (во всяком случае — 1962-го) года эта съемка — и в гораздо лучшем качестве — оказалась в архивах КГБ или ГРУ. Я даже сильно разочаруюсь в обеих этих организациях, если это окажется не так. Но.

Но даже сам факт наличия совершенно секретной американской пленки у нас раскрывает, во-первых, направления работы нашей нелегальной разведки, а во-вторых ее агентурные возможности! И первое, и второе и тогда, и сейчас, и во веки веков является гостайной с грифом от «совершенно секретно» и выше.

Что в свою очередь, означает что человек, которому это показали бы, должен был иметь, во-первых, соответствующий допуск. Ничего подобного про Ивана Антоновича Ефремова неизвестно — или все его биографы чего-то не знают?

А во-вторых, те, кто принимал бы решение о соответствующем показе, должны были почему-то думать, что этот человек каким-то образом сможет помочь в анализе показанного, а в идеале — и в практическом использовании в каких-то целях. И. А. Ефремов был авторитетом в области палеонтологии (т. е. науки на стыке биологии и геологии). Мы обоснованно можем считать его социологом, психологом, футурологом (как бы не пыжился И. В. Бестужев-Лада присвоить себе звание «первого советского футуролога»), может быть — философом. Правда остается вопрос, считали ли его таковым соответствующие «инстанции». Но ракетно-космическую и ядерную технику Ефремов знал на уровне научно-популярных публикаций! Чем он мог помочь в анализе летных испытаний прототипа ядерного космического корабля? Или мы — опять-таки — не знаем про Ивана Антоновича чего-то очень существенного?

Правда есть еще одно объяснение того, как писатель мог увидеть эти кадры, но о нем чуть ниже.

Несостоявшаяся «активка»? Ну и, в третьих, можно предположить, что Ефремов видел не эту, а такую же, но — отечественную съемку. А может быть и не только съемку.

С конца 90-х годов в печати появились упоминания о проектах советских взрыволетов. Немного: некоторые цифры, два рисунка. Один — современная реконструкция, второй — возможно подлинный, и приписываемый, аж, А. Д. Сахарову. В качестве даты начала работ глухо называется 1962-й. Открытыми пока остаются два вопроса: во-первых, стали ли «стартовым выстрелом» для наших разработок американские, а во-вторых — до какой, собственно, стадии наши разработки дошли? Никаких сведений о каких-то экспериментах, тем более — летных, пока не всплывало.

Надеюсь, что только пока…

Но если таковые были, то Ефремову (а может, и не только Ефремову!) их могли показать даже «живьем» (для этого не нужны Семипалатинск или Новая Земля — достаточно подмосковных Фаустова, Нахабино или ленинградской Ржевки), в рамках подготовки какой-то информационно-пропагандистской акции. которая потом была отменена.

В этом случае не нужно искать в жизни Ивана Антоновича «второе дно»: к «активке», «активному мероприятию», как это именуется в документах спецслужб, конечно, должны были привлечь наиболее авторитетных «властителей читательских дум», коим Ефремов, безусловно, являлся.

Во всяком случае — достаточно благодатная тема для историков как науки и техники, так и литературы.

А что это могла быть за акция? Что именно должен был воспеть известный писатель-фантаст, вдохновленный испытаниями прототипа взрыволета?

Здесь мы вынуждены будем сойти с твердой земли достоверной информации или логически легко выводимых из таковой предположений на зыбкую почву. нет, не конспирологии, но предположений. Обоснованных, но пока не подтвержденных.

В нашем массовом сознании укоренен миф, согласно которому существуют благородные творцы — бескорыстные деятели культуры или науки, и противостоящая им косная государственно-бюрократическая машина.

На самом деле так бывает, но крайне редко, и, как правило, на низких уровнях научной или творческой иерархии. Гораздо чаще имеются некие (почти никогда — формальные) структуры, пронизывающие весь государственный и ведомственный (научный, культурный) организм сверху до низу, и активно противоборствующие с другими подобными структурами в отстаивании своих интересов. Причем интересы эти, как правило, объединяют как вещи сугубо-духовные (научная школа, художественное направление, представления о дальнейшем развитии области науки или техники), так и вполне шкурные (очевидно, что более приоритетное направление получит большее финансирование.).

Описанное инвариантно к странам, социально-политическому строю и областям человеческой деятельности. Подобная ситуация наличествует и в нашей стране, и в США, и в научной фантастике, и в ядерной физике, и в ракетно-космической технике.

И как это могло помочь И. А. Ефремову увидеть пленку с летными испытаниями прототипов «Ориона» еще в 1962–1963 гг.?

Выше уже говорилось, что осенью 1963 года в Москве был подписан Договор о запрете ядерных испытаний в космическом пространстве, в атмосфере и под водой. Договор бессрочный, действует поныне, к нему присоединились все страны, которых это как-то может касаться. Если неглубоко интересоваться историей его подписания, может создаться впечатление, что физики-ядерщики всего мира были едины в поддержке этого Договора, но так ли это было на самом деле?

Оказывается, американская сторона предлагала вывести из-под действия договора атомно-импульсные тяговые системы, т. е. «Орион» и другие подобные.

По американским же данным, советская сторона категорически отвергла это предложение — по вполне понятным военным причинам. Но если в СССР тоже прорабатывалась подобная система, то вряд ли ее разработчики были очень рады Договору в его подписанной версии. Напомню, названа пока только одна наша фамилия — Сахаров.

Человек, страшно далекий от созданной о нем диссидентской легенды, на тот момент в высшей степени авторитетный для руководства не только атомной отрасли, но и страны, и, соответственно, влиятельный. И он, конечно, был не один! Известно, что в США «Орионом» занималась команда, спаянная общей мечтой о покорении Солнечной системы — но и по нашу сторону это тоже должна была быть такая же команда! И они вполне могли найти общий язык — в истории есть прецеденты.

Вывести взрыволеты из-под Договора можно было только одним способом: убедив как власти СССР и США, так и мировое общественное мнение, в том, что такие аппараты необходимы — и безопасны, а ведь каждый взлет сопровождался многочисленными ядерными взрывами в атмосфере! Так почему бы не попробовать привлечь к этому писателя, так ярко описавшего прекрасное космическое будущее Человечества?

Была и еще одна веская причина попытаться склонить на свою сторону именно Ефремова. Наиболее «убойным» аргументом «против» взрыволетов является именно необходимость ядерных взрывов, причем множества ядерных взрывов.

Предотвратить выпадение радиоактивных осадков при этом невозможно, но вот оценка их опасности — вопрос отнюдь не однозначный. Между тем, в «Туманности Андромеды» Иван Антонович во весь голос заявил об опасности неразумного использования «примитивных способов получения ядерной энергии». Тем весомее была бы его поддержка атомно-импульсных двигателей. В рамках соответствующей «обработки» по каналам негласного взаимодействия (впрочем, вышеописанные вертикальные структуры по необходимости включают и спецслужбистскую компоненту), Ефремову могла быть предоставлена полная информация по «Ориону», включая и эффектные кинокадры летных испытаний.

Но. Что-то не сложилось. Может быть, Ивана Антоновича не удалось переубедить. А может быть, сторонники взрыволетов проиграли в подковерной борьбе научно-военно-промышленно-политических, будем называть вещи своими именами, кланов. Договор 1963 года, Московский Договор, краеугольный камень международной ядерной безопасности, был подписан и вступил в силу без каких-либо исключений.

Конечно, Ефремова должны были крайне убедительно попросить молчать об этой истории. И — если гипотеза верна — совершенно по-иному выглядят до сих пор не имеющие рационального объяснения действия КГБ после его смерти. Но, описывая «Темное пламя», писатель вполне мог «опереться» на проект, который и поныне, через полвека после прекращения работ, превосходит все предлагаемые космические транспортные средства в той же степени, в какой звездолет прямого луча из «Часа быка» превосходит анамезонные звездолеты 1-го класса из «Туманности Андромеды»!

Иллюстрации:

Геннадий Тищенко

Рассказ

Я родился и почти до сорока лет жил в Баку. С астрономическим кружком не раз бывал в Шемахинской астрофизической обсерватории, позднее немало поплавал вдоль берегов Каспия, а уже зрелым человеком, когда работал на киностудии художником, побывал со съемочными группами в самых экзотических уголках Азербайджана. Поэтому достопримечательности Страны Огней знакомы мне не понаслышке.

К примеру, в поселке Раманы, где жили друзья нашей семьи, я с приятелями-мальчишками в конце 50-х годов не раз бывал на стенах древней крепости. При этом никто из нас не догадывался, что приблизительно между 84 и 96 годом нашей эры, при императоре Домициане, здесь побывали солдаты XII Молниеносного легиона Римской империи под командованием Максимуса Ливиуса. Рим давно «точил зубы» на территории западнее Каспийского моря. Лишь восстание в Галлии остановило запланированный поход на Кавказ римского императора Нерона, предшественника Домициана.

Сама столь хорошо знакомая мне крепость в поселке Раманы относится к XIV веку и построили ее по приказу Ширваншахов. Свидетельство о своем пребывании близ Апшеронского полуострова оставили сами римские легионеры. Во всемирно известном заповеднике в Гобустане (Тур Хейердал утверждал, что азербайджанские петроглифы схожи со скандинавскими), включенном в Список всемирного наследия ЮНЕСКО, центром считается гора Беюкдаш («Большой камень»).

Рядом находится обнаруженная учеными в 30-х гг. XX века скала с римской надписью. В переводе на русский язык надпись означает: «Время императора Домициана Цезаря Августа Германского, Луций Юлий Максим, Центурион XII Легиона Молниеносного».

В 1982 г. во время съемок фильма «Здесь тебя не встретит рай» я побывал в Гобустане и был поражен фантастическим видом окружающих гор. Особенно мне запомнилась столовая гора, вызвавшая в памяти «Затерянный мир» Конан-Дойла.

Каких только историй я не наслушался во время тех поездок по Азербайджану. Чаще всего рассказывали о встречах с алмасты (так называют на Кавказе Снежного человека) на юге, близ границы с Ираном.

Впрочем, подробнее об этом расскажу как-нибудь в другой раз, но именно из- за рассказов об алмасты я отправился в Лянкяран (тогда — Ленкорань). Тем более что за шестьдесят лет до меня, в середине 20-х годов, в этом субтропическом рае побывал 17-летний Иван Ефремов…

Через 32 года специально для альбома я написал рассказ, который предлагаю вашему вниманию.

…………………..

На востоке алела заря, а далеко на западе темнели горы Талыша. По мере подъема солнца, горы становились все менее фиолетовыми, а розоватые поначалу облака окрашивались в ультрамариновые и голубые оттенки.

Иван шел медленно. Прислушивался к каждому шороху в зарослях камыша. Ноги иногда по колено погружались в теплую воду, над которой роились москиты. Невольно вспоминалось детство, злые северные комары, набрасывавшиеся на него, мальчишку, во время редких вылазок на природу с вечно занятым отцом.

Боже, каким далеким и нереальным казалось теперь детство! Словно прошла вечность, а не каких-то 8 лет, отделявших Ивана от уютной отцовской библиотеки, от книг, которые он жадно «проглатывал» по вечерам и ночам. И еще Иван вспоминал совершенно неземные, просто какие-то марсианские ландшафты Гобустана, которые он видел несколько дней назад. Особенно его поразила столовая гора, у которой вершина была словно срезана неким неведомым великаном. Именно таким Иван представлял загадочное плато, описанное Артуром Конан Дойлом в его незабываемой повести «Затерянный мир».

В немалой степени именно эта повесть, при чтении которой он представлял себя корреспондентом Меллоуном, путешествующим вместе с чудаковатым профессором Челенджером, его оппонентом Саммерли и отважным охотником Джоном Рокстоном по загадочному плато, населенному индейцами, обезьянолюдьми и динозаврами, которые считались вымершими миллионы лет назад.

Именно тогда, при чтении книг Жюля Верна, Генри Райдера Хаггарда и Конан Дойла у Ивана зародилась мечта стать путешественником и палеонтологом, чтобы посвятить свою жизнь изучению фантастически мира хищных тираннозавров, гигантских диплодоков, стегозавров и прочих плезиазавров. Увы, болезнь младшего брата и вынужденный переезд с матерью, сестрой и братом в Бердянск, где климат должен был способствовать выздоровлению брата, резко изменил жизнь Ивана. Изменились также и его интересы. Живя рядом с теплым южным морем, а не со знакомым с детства холодным Балтийским морем, Иван решил стать мореходом. То есть тем же путешественником, только не сухопутным, а морским.

И на время были забыты мечты о путешествиях по Африке, навеянные книгами Хаггарда, о поисках реликтовых животных и останков доисторических гигантов. В немалой степени этому способствовала гражданская война. Бердянск переходил в руки красных, белых, зеленых, снова красных.

Стало не до книг и не до грез о дальних странах.

— Вот сволочь! — пробормотал Иван, сбивая с руки почти невидимую тварь, неощутимо сосавшую из него кровь.

В зарослях камыша впереди появился просвет. Иван застыл, затаив дыхание. В неглубокой воде он увидел фламинго. Первого в своей жизни.

Розовая птица, грациозно изогнув шею, выискивала в воде корм.

Иван осторожно раздвинул камыш и увидел множество этих сказочных птиц, словно оказался в далекой Африке, столь красочно описанной Хаггардом.

Сзади подошел проводник и привычно вскинул ружье.

Иван жестом остановил его: разве можно стрелять в такую красоту? В это время молодой биолог увидел леопарда. Тоже впервые в жизни. Хищник крался к пеликану, только что проглотившему довольно крупную рыбину. Полупрозрачный кожаный мешок под огромным клювом современного птеродактиля дергался: рыба еще не теряла надежду освободиться из плена. Пеликан судорожно пытался глубже заглотать добычу, но это не помешало ему заметить приближение леопарда.

Неуклюже разбежавшись, пеликан взлетел.

— Разве леопарды охотятся на пеликанов?! — шепотом, не оборачиваясь, спросил Иван проводника и замолк. Оказывается, леопард подкрадывался вовсе не к пеликану, а к кабану, пасшемуся на поляне, под демир-агачем, железным деревом, произраставшим только здесь, в Лянкяране.

Схватки так и не произошло. Молодой хищник не смог догнать хряка, который скрылся в зарослях. Вернее этому помешал выстрел. Иван, увлеченный невиданным зрелищем, не успел остановить проводника.

Агония огромной пятнистой кошки была недолгой. Метким ударом посоха проводник добил несчастное животное.

Напуганные выстрелом фламинго дружно взлетели. Огромная стая розовых птиц поднялась в воздух и полетела на юг.

— Зачем убил? — спросил Иван, когда проводник, взвалив на плечи леопарда, зашагал в сторону биостанции.

— У меня свояк на таможне служит, — пояснил проводник. За шкуру леопарда хорошие деньги дают. На зарплату не проживешь, ведь у меня два сына и три дочери. И все кушать хотят.

Проводник говорил по-русски довольно хорошо. Еще, будучи в Баку, Иван отметил, что многие местные жители общаются между собой на великом и могучем. То есть на языке межнационального общения. А иначе, как бы общались между собой, азербайджанцы, лезгины, русские, талыши, грузины и другие представители народов России, съехавшиеся в быстро растущий центр нефтяной промышленности.

Раньше проводник, полное имя которого Ивану так и не удалось запомнить, жил в Баку. Работал, как и многие не нефтяном промысле. Потом Гарибыч — так Иван, на русский манер, называл проводника, перебрался южнее в Приморск, рядом с Карадагом, что в переводе с любого тюркского языка означает «Черная гора». Некоторое время промышлял ловлей рыбы, женился, а когда родились девочки-близняшки, перебрался на юг, в Лянкоран, район на границе Азербайджана с Ираном.

— Пойми, Гарибыч, — говорил Иван. — Здесь — уникальное место! В Кызыл-Агаче встречаются растения и животные, которых нет больше нигде в мире! Понимаешь?! Взять тот же демир-агач, то есть железное дерево, древесину которого обрабатывать почти невозможно из-за ее твердости. Думаешь много на Земле деревьев, которые тонут в воде?! Мы здесь заповедник устроим! А ты — леопарда убил.

— Ведь их здесь много! — горячился проводник. — Предки хищников всегда убивали!

Иван пытался втолковать проводнику, что хищники истребляют лишь самых слабых и больных животных, тем самым способствуя улучшению популяции, в целом, но по глазам Гарибыча молодой биолог видел, что проводник не хочет его понимать. Невыгодно ему было понимать.

— Еще раз увижу, — не обижайся, — предупредил Иван и продемонстрировал Гарибычу кулак. — Помнишь, как я Имрана отделал?!

Проводник прекрасно помнил, как Иван, после того как Имран убил дикобраза, схватил контрабандиста левой рукой за грудки, поднял его в воздух и дал ему правой рукой такого «леща», что несчастный потом неделю из дома не выходил. Стыдно было, что семнадцатилетний русский биолог оставил ему на лице такой «подарок».

— Где так драться научился? — спросил его тогда Гарибыч.

— А чего здесь учиться, — ухмыльнулся Иван. — Дурное дело — нехитрое. Просто от предков унаследовал немалую природную силу, которая мне уже не раз пригодилась. Я ведь почти всю гражданскую с красной авторотой прошел. До самого Перекопа. Там всякое бывало. А отец и вовсе на медведя с одной рогатиной ходил.

— Один, на медведя?! — усомнился проводник.

— Один, — подтвердил Иван. — У нас в роду все такие: первыми в драку — никогда, но если что, тогда уж, не обижайтесь! Ты меня хорошо понял?

— Да понял, я, понял, — хмуро ответил проводник, вспоминая отметину, оставленную Иваном на физиономии Имрана. — Только запомни — если на меня руку поднимешь, — убью! Я ведь даглынец, то есть горец, по-вашему. А у нас, по законам гор.

— Знаю, — прервал проводника Иван. — Горцы во всех странах воинственнее, чем жители долин.

Особого прокорма в горах не было, вот и приходилось совершать набеги…

В здании биостанции Иван продолжил писать статью. Ох, как много он хотел рассказать об уникальной природе Кызыл-агача!

О белых цаплях, столь интересующих академика Сушкина, покровителя и наставника Ивана, пославшего его сюда, на Каспий, о голосистых черных петушках-турачах, о каравайках и орланах-белохвостах, о скрывающихся в высоченном тростнике камышовках. Сушкин, бывший всю первую половину жизни орнитологом, невольно прививал Ивану интерес к птицам. Но не меньше молодого биолога интересовали куницы и дикобразы, полосатые гиены и болотные черепахи. В Кызыл-агаче был самый настоящий зоологический рай, здесь водились барсуки и огромные камышовые коты, водяные крысы и шакалы, волки, лисицы, те же леопарды.

И почему живем мы лишь один раз? Одну жизнь Иван проработал бы зоологом, вторую — палеонтологом, третью — капитаном корабля.

По вечерам он вспоминал романы Жюль Верна и Конан Дойла о доисторических животных, а еще, вспоминая свои морские приключения на Дальнем Востоке, Иван присматривался к должности командира гидрографического катера Ленкоранской лоцманской дистанции. И после работы в Кызыл-агаче, до октября ходил по Каспию. Капитаном.

После возвращения в Россию, Иван опубликовал в журнале «Охота» первую свою научную статью. И уже через год Большой Кызыл-Агачский залив объявили охотничьим заказником, а еще через три года там был создан заповедник.

В 1935 году, через десять лет после поездки в Кызыл-Агач, 27-летнему Ивану Ефремову по совокупности научных работ была присвоена ученая степень кандидата биологических наук. Кстати, он тогда даже не имел диплома об окончании высшего учебного заведения. А еще через шесть лет, в марте 1941 года, Иван Ефремов защищает докторскую диссертацию по биологии. И наконец, в 1944 году начинают публиковаться массовыми тиражами рассказы 36-летнего начинающего писателя, открывшего новую эпоху в мировой фантастике.

В честь Ивана Ефремова названы:

• малая планета (2269) Ефремиана,

• динозавр Ivantosaurus ensifer (ивантозавр меченосный),

• минерал «ефремовит»,

• литературная премия на Всероссийском фестивале фантастики «Аэлита»,

• библиотека в поселке Вырица,

• клуб фантастики в Софии (Болгария).

Но я уверен, что именем Ивана Ефремова будут названы улицы, площади и даже город (с такой инициативой выступили фантасты и почитатели творчества Ивана Антоновича еще 40 лет назад, в год 70-летия классика нашей фантастики).

Мнение из сети

Константин Кураев (Год назад)

да нет пророка в своем Отечестве, жаль очень жаль… Такой человек великий, он как-будто о нашем времени говорил тогда… Все сбывается…

Александр Клевайчук (11 месяцев назад)

Дорогие Друзья! Полагаю, сегодня, как никогда, крайне нужна экранизация произведений Ивана Антоновича, и прежде всего, — новая экранизация «Туманности Андромеды», причем такая экранизация, чтобы все «Звездные войны», «Аватары» и т. п., — «отдыхали»… Экранизация 1967 года скорее похожа на трейлер, и если не ошибаюсь, она не нравилась и самому Ивану Антоновичу… И чтобы героями для наших молодых людей были Эрг Ноор и Дар Ветер, а не Дарт Вейдер, а для девушек — восхитительная Чара и самоотверженная Низа и чудесная Веда…

КОБ КОБ (10 месяцев назад)

Ну, кто ж тебе даст его экранизовать! Слышал что вроде даже Спилберг брался, но «зарубили».

Иллюстрации:

_{1. Крепость в поселке Раманы, близ Баку.}

_{2. Римская надпись на камне в Гобустане.}

_{3. Столовая гора в Гобустане.}

_{4. Иллюстрация Г. Тищенко.}

_{5. Иван Ефремов в Ленкорани.}

Геннадий Тищенко

Многие мои рисунки и картины по книгам Ивана Ефремова можно рассматривать, как эскизы к фильмам. Я прекрасно понимаю, что в полнометражном художественном фильме для проката в кинотеатрах не удастся передать даже небольшой части идей и размышлений Ефремова. С каждым новым произведением Ефремов все больше заботился о том, чтобы донести до читателя свои размышления о природе стремления Человека к Познанию, об истоках таких понятий как Красота, Любовь и Дружба. В романе «Туманность Андромеды» информационные отступления еще не носят признаков лекций (часть информации помещена в конце романа, в словаре), но при чтении повести «Сердце Змеи» и особенно романов «Лезвие бритвы», «Час быка» и «Таис Афинская» становится понятно, что не могут персонажи говорить такими длинными монологами и диалогами.

Да, Ефремов сознательно делал своих персонажей «рупорами» своих идей и размышлений. Его герои щедро делятся с читателями своими энциклопедическими знаниями. Это касается не только романов о настоящем и будущем. Таис Афинская и другие герои знаменитого романа Ефремова также удивляют читателей своей эрудицией, благодаря которой мы узнаем немало интересного об античности. Иногда Ивана Антоновича спрашивали, почему он не пишет статьи, или научно-популярные книги на темы, которые он считает важными. «Фантастику любят и читают больше», отвечал Ефремов. Как еще мог Ефремов донести полезную информацию и свои размышления до как можно большего числа вступающих в жизнь людей?!

И, мне думается, мы можем только благодарить его за это!

Однако художественный фильм или анимационный (а сейчас энтузиасты пытаются экранизировать Ефремова и средствами мультипликации) — это не научно-популярное кино. Как же быть?

Поделюсь своими впечатлениями о фильме «Туманность Андромеды». Известно, что Иван Антонович был недоволен этим фильмом, снятом на киностудии им. Довженко в 1967 году. Однако, публично на эту тему он не высказывался. Причин было несколько: во-первых, автором сценария был его друг Владимир Дмитриевский (соавтор — режиссер фильма Евгений Шерстобитов). Ефремов критикой фильма не хотел «подставлять» друга. Но и по хорошим сценариям нередко ставились отнюдь не шедевры. Реже бывает наоборот. Пример тому — фильм Андрея Тарковского «Иваново детство». Евгений Шерстобитов учился в одной группе с Андреем Тарковским и Василием Шукшиным у самого Михаила Ромма. Короче, он был крепким профессионалом, снявшим такие успешные в прокате фильмы как «Юнга со шхуны «Колумб», «Акваланги на дне», «Мальчиш-Кибальчиш». Материальное же положение Дмитриевского было незавидным, и Ефремов настоял на том, чтобы именно Владимир Иванович стал автором сценария фильма «Туманность Андромеды». Тем более что он был знатоком творчества Ефремова (в 1963 году он и Евгений Брандис опубликовали книгу о Ефремове «Через горы времени»). Киносценарии оплачивались в те годы хорошо.

Почти сорок лет своей жизни я посвятил кинематографу. Был художником по комбинированным съемкам, затем сценаристом, режиссером и даже актером (озвучивал американского астронавта, похожего на Арнольда Шварцнегера в моих мультфильмах «Вампиры Геоны» и «Хозяева Геоны», бортинженера Макса из мультфильмов «АМБА» и «АМБА 2» и т. д.) При этом в титрах свою фамилию старался не упоминать.

И без того руководство раздражалось из-за того, что я был автором сценария, режиссером и одним из художников-постановщиков. Поэтому не мог я, в случае провала фильма, обвинить в этом сценариста, или художника-постановщика, чья роль в мультфильмах неизмеримо выше, чем в фильмах художественных.

Когда я в 1967 году увидел фильм «Туманность Андромеды» я был огорчен тем, что по такому замечательному роману был снят излишне пафосный фильм. А ведь этот фильм любители фантастики и поклонники творчества Ефремова так ждали! Помню статью в «Тех-нике-Молодежи» о съемках «Туманности Андромеды». И кадры из фильма мне понравились, и костюмы, и декорации. Я даже смирился с тем, что у Мвен Маса, мягко говоря, не чувствовались африканские корни. Актер Ладо Мхвариашвили в роли Мвен Маса был убедителен. Соответствовал представлениям об Эрге Нооре и актер Николай Крюков, хотя на мой взгляд, и был староват. Ведь люди будущего будут выглядеть моложе сверстников из нашего времени.

Это касается и Дар Ветра в исполнении замечательного актера, Сергея Столярова, бывшего эталоном русского человека благодаря ролям в таких фильмах, как «Космический рейс» (в котором он играл роль руководителя старта!), «Цирк», «Садко» и многих других. Как типаж Столяров замечательно подходил для роли Дар Ветра и играл свою роль достойно. Но, несмотря на грим, чувствовалось, что он староват. Ведь со времен съемок в фильме «Космический рейс» прошло более 32 лет!

К сожалению, в немалой степени из-за кончины Сергея Столярова так и не были сняты вторая и третья части фильма «Туманность Андромеды».

В принципе, подходила на роль Веды Конг и Вия Артмане. Но она была все-таки полновата. Мне кажется, не такими представлял себе Ефремов гармоничных женщин будущего.

А вот Татьяна Волошина в роли Низы Крит вообще не соответствовала образу, созданному Иваном Антоновичем. Да Низа Крит по описанию Ефремова была молода, импульсивна, но отнюдь не глупа! А у Низы, в исполнении Волошиной, глаза совершенно пустые.

Единственный образ соответствующий моему представлению о людях будущего, — врач звездолета «Тантра» Лума Ласви, роль которой исполнила юная и еще не знаменитая Людмила Чурсина. Несмотря на молодость, прекрасные глаза Чурсиной полны мудрости. И веришь: таким женщинам по плечу решение любых проблем.

Сейчас, при повторных просмотрах этого фильма, понимаю: если бы продолжение было снято, общее впечатление о фильме было бы лучше. Впрочем, юные зрители приняли фильм с восторгом. В 2014 году я снял фильм «Зачем нам нужен этот космос», в котором взял интервью у многих ученых и космонавтов. Естественно, задавал вопрос о том, какую роль в их жизни играли книги Ефремова. Приведу фрагмент интервью с космонавтом Александром Лазуткиным:

Александр Лазуткин: Я все искал, что нужно делать, чтобы стать космонавтом и что делают космонавты. В то время это можно было прочесть в научно-фантастических книгах.

Геннадий Тищенко: А кто были вашими любимыми фантастами?

Александр Лазуткин: Казанцев был, Стругацкие. Ну, это, в принципе, те писатели, которые тогда формировали нас.

Геннадий Тищенко: А Ефремов?

Александр Лазуткин: Ефремов был позже, когда я стал более взрослым, когда мне стали понятнее его произведения. Хотя «Туманность Андромеды», фильм, который я смотрел по Ефремову, произвел на меня глубокое впечатление! Я смотрел его совсем мальчишкой. Я еще не читал тогда роман. Ну и в принципе, дальше желание стать космонавтом мной и двигало по жизни. Я даже считаю, что это помогло мне избежать вредного влияния улицы. Потому, что понимал: если я уйду куда-то в сторону, то не полечу к звездам. Полететь туда хотелось больше, чем заняться чем-то другим. Уже после полета я стал заниматься детьми, выступал перед ними и увидел, что, если с ребенком разговаривать, то он открывается тебе и только таким способом можно донести да него что-то хорошее. Как то выступал перед детьми, ну, и рассказал, что такое космический полет. Что-то упростил, приукрасил, чтобы это было понятно им. Когда урок закончился, ребята собираются и один, упаковывая свой ранец, говорит другому: ну теперь я точно знаю, что не буду банкиром! Сказал и отправился домой. Это приятные открытия для меня были по жизни. Я понял, что не зря живу на этом свете, если хотя бы в одну, две, три души я вселил эту мечту».

Ради таких вот мальчишек Ефремов и не критиковал фильм. Он понимал, что и такой фильм будет играть положительную роль в формировании ребенка. В те годы фантастику снимали редко, и еще реже выходили на наши экраны зарубежные фантастические фильмы. Надо отметить, что тогда западные фантастические фильмы уступали нашим по многим параметрам. К примеру, Кубрик, Лукас и Спилберг учились на фильмах режиссера Павла Клушанцева, таких, как «Дорога к звездам», «Планета бурь» и других. Фильм «Планета бурь» был куплен 28 странами, в том числе и США.

Для справки: В США фильм «Планета бурь» был перемонтирован студией «Америкэн Интернешнэл» («Roger Corman Productions») Роджера Кормана с изъятием ряда эпизодов и добавлением новых, и в таком виде выпущен в американский прокат под названием «Путешествие на доисторическую планету». Никаких упоминаний о том, что это кинопродукция из СССР, не было, а в титрах советским актерам были даны английские имена и фамилии. Премьера фильма состоялась в США 1 августа 1965 года. Получившаяся продукция пришлась по душе американскому зрителю, поэтому в 1968 году на экраны вышел еще один фильм «Путешествия на планету доисторических женщин», который уже, в свою очередь, являлся переделкой «Путешествия на доисторическую планету».

В кадрах из фильма «Путешествия на планету доисторических женщин» видны лица наших актеров Владимира Емельянова, Георгия Жженова и других.

Таких фильмов, как «Планета бурь», у нас было немало. Я помню с каким восторгом смотрел фильмы того же Павла Клушанцева «Дорога к звездам», «Луна», «Марс». А ведь были фильмы и других режиссеров: «Небо зовет», «Солярис», «Москва — Кассиопея», «Отроки во вселенной», «Через тернии к звездам», «Дознание пилота Пиркса», мультфильм «Тайна третьей планеты». Их смотрит уже не одно поколение зрителей.

Я перечислил лишь часть наших фильмов, имеющих отношение к космической тематике. Но кроме фильмов о космосе были еще такие культовые фантастические фильмы «Человек амфибия», «Гиперболоид инженера Гарина», «Земля Санникова», «Сталкер», «Завещание профессора Доуэля», «Приключения Электроника», «Гостья из будущего» и многие-многие другие. И пусть сегодня некоторые из перечисленных фильмов кажутся наивными, а комбинированные съемки в них не идут ни в какое сравнение с современными компьютерными спецэффектами, но они формировали не одно поколение советских людей. Тех, кто превратил неграмотную аграрную страну в могучую державу, с мощным научно-техническим потенциалом, благодаря которому мы выживаем и в наше непростое время.

Что же мешает использовать возможности современного киноискусства при создании новых фильмов по произведениям Ивана Ефремова?

На мой взгляд, легче всего адаптируемым для кинематографа произведением Ефремова (и относительно недорогим) является повесть «На краю ойкумены». Этот фильм пользовался бы успехом и у нас и за рубежом. Ведь в этом историко-приключенческом фильме повествовалось бы о стремлении к свободе попавшего в египетское рабство греческого скульптора Пандиона, его друзей Кидаго и Кави, а также об их удивительных скитаниях по Африке, после побега из Египта. К примеру, фильм польского режиссера Ежи Кавалеровича «Фараон» (по одноименному роману польского же писателя Болеслава Пруса) посмотрели во множестве стран. В 1966 г. он вошел в конкурсную программу Каннского фестиваля, а в 1967 г. номинировался на премию «Оскар»!

Фильм «Фараон» я упоминаю потому, что в России можно и нужно снимать фильмы, действие которых происходит в Древней Греции, в Древнем Египте, в Вавилоне и Древней Индии хотя бы потому, что они будут поставлены по произведениям великого русского писателя Ивана Ефремова! И рано, или поздно такие фильмы будут сняты, я уверен в этом!

Обречен на успех будет и фильм по роману Ефремова «Таис Афинская». Однако если ставить задачей, передать не только сюжет и экзотику древних стран, но и размышления Ефремова о философских проблемах бытия, то лучше снимать телесериал. Ведь смог же Владимир Бортко, в своем сериале «Мастер и Маргарита» передать не только сюжетные линии культового романа, но и сам дух его, и размышления Михаила Булгакова о жизни!

Великолепные сериалы можно снять по «Туманности Андромеды», «Сердцу змеи», «Лезвию бритвы», «Часу быка». Уверен: лишь в сериалах удастся вместить хотя бы часть того интеллектуально-духовного богатства, которое оставил нам Иван Антонович, поднявший научную фантастику на уровень мироведения и человековедения.

Телевидению мы должны быть благодарны за то, что по многим каналам неоднократно были показаны фильмы и передачи об Иване Антоновиче, такие как: «Откровение Ивана Ефремова» (1990 г.), «Оседлавший дракона» (2004 г.), «Последний коммунист вселенной» (2006 г.), «Человек Эры Кольца» (2007 г.), «Иван Ефремов. «Лезвие бритвы». Анализ романа» (2014 г.) и многие другие.

«Именно Иван Ефремов, развивая идеи Циолковского, показал Землю как один из множества островов Разума в беспредельном океане Вселенной». Так пишут о фильме «Откровение Ивана Ефремова» в Википедии. Этот фильм ценен еще и тем, что в нем впервые сделаны попытки экранизации фрагментов таких романов Ефремова, как «Час быка», «Лезвие бритвы» и «Таис Афинская».

Иллюстрации: