Глава 1

Стояла слишком жаркая даже для августа погода. Скверный дух со стороны реки, таящий в себе реальную угрозу чумы, усугублял гнетущую атмосферу знойного дня. Но собравшаяся на Тауэр-Хилл толпа не обращала внимания на подобные неудобства. Продавцы оставили свои лавки и лотки на Кэндлвик-Стрит, Ист-Чеп и Полтри, торговцы лошадьми спешили со Смитфилд-Сквера, а золотых дел мастера с Ломбард-Стрит и торговцы тканями с Чипсайд покинули свои дома, хорошо понимая, что в эти часы они вряд ли найдут клиентов. Подмастерья, рискуя заработать хорошую порку, пробирались вслед за своими хозяевами, полные решимости увидеть своими глазами все то, что произойдет сегодня на лобном месте Тауэра.

Они шли, смеясь и балагуря в предвкушении захватывающего зрелища. Эти мужчины и женщины твердо верили, что все тяготы царствования Генриха VII позади и сытая жизнь не за горами. С них больше не будут драть непомерные налоги, конец штрафам и поборам. Старый скряга — король умер, и на его месте прекрасный юноша, громкий смех и шутки которого пришлись по душе жителям Лондона.

— Боже, храни молодого короля! — кричали они. — Посмотрите, как он радует свой народ! Это именно тот, кто нам нужен.

Возгласы в честь короля смешивались с презрительными насмешками над предателями. Кто-то из подмастерьев соорудил два чучела, которые теперь были подняты высоко над толпой и служили мишенью для отбросов.

— Смерть им! Смерть грабителям! Смерть скрягам! Да благословит Господь короля Гарри!

Извергая проклятия, хохоча и толкаясь, простолюдины бушевали вокруг холма. На вершине, ближе к эшафоту, собрались представители знати. И вот с башни Святого Петра донесся звон колокола.

С краю толпы, как бы не решаясь присоединиться к ней, стоял мальчик. Он был бледен, скромно одет и, не отрываясь, грустно и виновато смотрел на омытые дождями стены величественной крепости, которая возвышалась на страже, подобно каменному гиганту. Она показалась ему такой жестокой, такой беспощадной, что мальчик перевел взгляд в сторону зеленых берегов, покрытых звездочками цветущей вербы. Он вспомнил, как когда-то — теперь ему казалось, что это было очень давно, — он привел своего маленького брата на берег реки, чтобы собирать цветы. Цветки буквицы были словно каски, что носят солдаты, и это напомнило ему, что скоро они выйдут из огромной тюрьмы, а с ними и те люди, которым суждено сегодня умереть на Тауэр-Хилл.

— Смерть предателям! — закричал какой-то мужчина рядом с ним. — Смерть сборщикам налогов! Смерть Дадли и Эмпсону!

Мальчик почувствовал, как кровь прилила к лицу, ведь его имя было Джон Дадли, а его отец — один из тех, кому вскоре предстояло сложить голову на плахе.

Маленький Джон не будет смотреть. Не осмелится. Зачем он пришел сюда? Он не знал. Может, надеялся, что произойдет чудо? Отец казался ему самым мудрым человеком в Англии, да и не только ему, но и многим другим тоже, ведь простому судейскому Эдмунду Дадли удалось стать главным советником короля. Но короли умирают, и их милости умирают вместе с ними; друг одного король может оказаться предателем для другого, и если новый король желает завоевать любовь своих подданных, а подданные требуют чьей-то головы как залог его любви — они получают эту голову.

Теперь отец мальчика стоял наверху. Маленький Джон уставился в землю, но он понимал, что происходит, ведь ему были слышны крики людей. Вдруг стало тихо. Мальчик поднял голову, посмотрел в небо, затем на реку, но так и не осмелился взглянуть на эшафот.

Говорил его отец. Хорошо знакомый голос то становился громче, то затихал, но мальчик не разбирал слов.

Потом вновь воцарилась тишина, пока из толпы не вырвался вздох содрогания. Джон понял, что у него уже нет отца.

Он стоял, беспомощный и испуганный, не решаясь ни убежать подальше от этого ужаса, ни приблизиться вместе с толпой к эшафоту и поглядеть на кровь своего отца.

Теперь, вероятно, палач взял в руки голову его отца, так как был слышен возглас: «Вот она, голова предателя!»

Он удивился тому, что ни капельки не хотел плакать. Он понял, что никогда больше вообще не будет плакать. Орущая толпа, серая крепость, угрюмая река — они казались такими безразличными к незавидному положению еще одной сироты.

А ведь совсем еще недавно он был Джоном Дадли, старшим сыном любимого министра короля, и перед ним открывалось блестящее будущее. Сейчас он стал другим Джоном Дадли — сиротой без гроша в кармане, — сыном человека, которого король назвал предателем.

Он почувствовал на своем плече чью-то руку.

— Джон, — мягко произнес знакомый голос, — тебе не следовало сюда приходить.

Обернувшись, он увидел позади себя человека, к которому он относился как к родному дяде, одного из самых близких друзей отца, когда тот был в фаворе — сэра Ричарда Гилфорда.

— Мне… хотелось пойти, — произнес Джон, запинаясь.

— Я понимаю, — сказал сэр Ричард. — Это смелый поступок с твоей стороны, Джон. — Он изучающе поглядел на ребенка. — И ни одной слезинки…

Он взял мальчика под руку и отвел его в сторону.

— Тебе лучше убраться отсюда подальше, — участливо сказал он.

— А что они могут со мной сделать? — спросил мальчик. — Что они могут со мной сделать, если узнают, что я его сын?

— Они, надеюсь, не причинят тебе вреда, ребенку, которому… сколько тебе лет? — Девять, сэр.

— Девять! И у матери на руках еще двое.

— Они у нас все отобрали…

Сэр Ричард кивнул.

— Но не потому, что на владения твоего отца кто-то позарился. Это сделано, чтобы удовлетворить народ. Кто знает…

Он оценивающе посмотрел на мальчика, но быстро отвел взгляд.

— Выходит, что люди ненавидят моего отца? — недоверчиво спросил он.

— Мой мальчик, у королей всегда есть на ком отыграться. Когда король совершает то, что не нравится его подданным, тогда это вина политиков, а на свой счет он записывает только то, что им нравится. Эти люди извергают проклятия против покойного короля. Твой отец и сэр Ричард Эмпсон — козлы отпущения.

Мальчик сжал кулачки.

— Быть козлом отпущения! Мне это не по душе. Я стану мужчиной… и властителем!

И вдруг он заплакал, а сэр Ричард смотрел, как по его щекам катятся слезы, и молчал. Сэр Ричард понимал, что это нормально. Он просто шел рядом какое-то время, потом произнес:

— Ты должен пойти со мной. Нет, нет, не волнуйся. Я видел твою мать. Я предупредил ее, что разыщу тебя и возьму к себе домой.

Они подошли к берегу реки, где их ждал баркас, и, пока они медленно плыли вверх по течению, всхлипывания, сотрясающие маленькое тело, постепенно затихли.

Наконец они высадились и взобрались по потайным сходням, которые выходили прямо на лужайку перед домом сэра Ричарда.

Войдя в замок и переступив порог огромного зала, сэр Ричард крикнул:

— Джейн, где ты, дитя мое?

Девочка чуть младше Джона появилась на галерее и посмотрела вниз, туда, где располагался зал.

— Я привел тебе товарища, Джейн. Поди сюда.

Джейн величественно спустилась по огромной лестнице.

— Здравствуй, Джон, — сказала она, и мальчик, взглянув ей в лицо и заметив следы слез на ее щеках, понял, что она тоже оплакивала его отца, и почувствовал успокоение.

— Он много пережил сегодня, Джейн, — произнес сэр Ричард. — Нам следует позаботиться о нем.

Джейн остановилась возле мальчика и взяла его за руку.

Сэр Ричард наблюдал за ними. Рядом с маленькой Джейн ребенок скорее забудет крики черни на Тауэр-Хилл.

Наблюдая месяц за месяцем, как мужественно Джон Дадли превозмогает свое несчастье, сэр Ричард Гилфорд все больше видел в нем стойкость характера, присущую Эдмунду Дадли. Он восхищался мальчиком, чуя в нем скрытые амбиции, волю к победе, страстное желание вернуть Дадли их доброе имя. Сэр Ричард с радостью наблюдал, как между его дочерью и этим мальчиком крепла дружба, и его ничто не могло так порадовать, как тот факт, что Джон живет в его доме и воспитывается словно его собственный сын.

Для опальной семьи это было очень кстати, так как вдова сэра Эдмунда и ее дети были вынуждены искать покровительства знакомых и друзей, и леди Дадли только радовалась, что сэр Ричард принимает такое участие в ее сыне.

У сэра Ричарда вошло в привычку вести беседы с мальчиком, и однажды, когда они шли в Сити к Флит-Лейн, по Флит-Бридж и к Фикетс-Филдс, сэр Ричард снова заговорил с мальчиком об отце:

— Джон, твой отец был великим человеком. Когда ему было столько же, сколько тебе сейчас, он находился в едва ли лучшем положении.

— Нет, сэр, — сказал Джон. — Верно, что мой отец был сыном небогатого фермера, и стал сам не более чем судейским, но он происходил из рода лордов Дадли, а я — сын человека, которого называют предателем.

Сэр Ричард щелкнул пальцами.

— Его благородное происхождение никогда не было доказано, — ответил он, — и я думаю, что оно существовало только в воображении твоего отца.

В ответ мальчик зарделся, но сэр Ричард продолжал:

— Да, это оказалось достаточно ловким ходом. Дадли нуждался в аристократических предках, и он их себе нашел. Без сомнения, они сослужили ему неплохую службу. Но — это между нами, Джон, — человек заслуживает большего уважения, когда он взбирается вверх по лестнице с самой нижней ступеньки, чем если он начинает почти на последней.

Джон молчал, а сэр Ричард продолжал:

— Для нас сэр Эдмунд пусть будет сыном фермера и судейским, но при этом таким знатоком своей профессии, что сам король искал его помощи, и через него и его друга Эмпсона правил Англией.

Глаза мальчика заблестели.

— Простой сын фермера — и один из тех, кто правил Англией!

— Ну и чему это тебя должно научить? Только одному: как бы низко ты ни стоял, нет границ, границ тем высотам, на которые ты можешь взобраться. Подумай о короле. Хватит ли у него смелости оглянуться далеко в прошлое? Ведь всем известно, что его предок со стороны Тюдоров был сыном конюха и незаконнорожденным? Подумай, мой мальчик, подумай! Это считается изменой, поэтому я скажу шепотом. Дадли и Тюдор. Чем один лучше другого? Помни это. Помни всегда. Твой отец был очень честолюбив. Может, сейчас он с небес наблюдает за тобой, за своим старшим сыном. Может, он спрашивает себя: «Что мой сын будет делать в этом мире? Достигнет ли он тех же высот, что и я? Учтет ли мои ошибки? Горит ли у него внутри огонь, который сотворит из него великого человека?» Джон, я не сомневаюсь, что твой отец наблюдает за тобой с небес и молится за тебя, и верит.

Джон запомнил эти слова. Он был полон решимости стать таким же великим человеком, как и его отец.

Положение сэра Ричарда при дворе заставляло его часто общаться с королем, все тем же беззаботным юнцом, но, по счастью, с уже пробуждающейся совестью. Сэр Ричард надеялся, что эта королевская совесть сыграет свою роль в будущности его юного протеже.

Генрих все еще хмурился при упоминании имени Дадли. Он прекрасно понимал, что казнь фаворита и наперсника его отца совершилась для его же, Генриха, популярности. Но он пока еще не вступил в сделку со своей совестью, как это случится позже, когда придворным удастся убедить его, что Дадли и Эмпсон заслужили свою участь. Поэтому пока простое упоминание имени Дадли заставляло его чувствовать определенную неловкость. И когда сэр Ричард, улучив момент, робко испросил высочайшего позволения поставить перед парламентом вопрос о возвращении гражданских и имущественных прав детям Дадли, Генрих с радостью согласился.

Пусть мальчик наследует богатство своего отца. Королю оно ни к чему, а чтобы транжирить направо и налево, у него имелось достаточно сокровищ, накопленных его собственным отцом за время царствования. Да, да, пусть отменят решение о лишении прав. Тогда при упоминании имен Дадли и Эмпсона король будет чувствовать себя уютнее, он сможет отбросить мысль о том, что этих двоих казнили лишь для того, чтобы успокоить людей, у которых годами выкачивали то, что составляло основную часть богатства его отца.

Итак, первый шаг был сделан. Джон уже больше не беден. Он богатая партия для юной Джейн, для которой уже стал героем.

Сэр Ричард вернулся домой с горящими от возбуждения глазами.

— Послушай, что я для тебя сделал, Джон! — закричал он. — Теперь все зависит от тебя.

— Да, теперь все зависит от меня, — сказал мальчик с важным видом.

Джейн степенно наблюдала за ними, гадая, о чем это шла речь. Но объяснять подобные вещи Джейн не было необходимости. Она чувствовала себя счастливой оттого, что был счастлив ее отец, а в Джоне она заметила сильную и глубокую сосредоточенность, которая показалась ей достойной уважения, хотя она и не могла понять ее сути.

Когда они вместе вышли в конюшню, она спросила:

— Произошло что-то хорошее, Джон, правда?

Он кивнул, но ничего больше не добавил, так как не хотел, чтобы его услышали конюхи.

Когда они поскакали по усеянным звездочками клевера лугам, он сказал:

— Я больше не нищий. Моей семье должны вернуть состояние моего отца.

— Джон… значит ты уедешь отсюда?

Он с улыбкой взглянул в ее полные страха глаза.

— Если я и уеду, то непременно вернусь. Разве ты не знаешь, Джейн, что когда мы станем достаточно взрослыми, то поженимся?

— Да, Джон, — просто ответила она.

— Ты тогда станешь счастливой, Джейн. И я тоже!

Он был уверен в ее согласии — так же, как был уверен в том, что в один прекрасный день станет командовать людьми. Ей почему-то не пришло в голову, что это довольно самонадеянно с его стороны, но, если бы и пришло, то тогда в ее глазах самонадеянность стала бы добродетелью.

Пока они ехали легким галопом по полям, она думала об их будущем, о свадьбе, об их будущих детях.

Он тоже думал о будущем, но не о своей совместной жизни с Джейн. Любовь Джейн он принимал как должное. Казалось, что топот конских копыт выбивает ему «Дадли — Тюдор!» Эти имена будили честолюбивые мечты — когда-нибудь он выйдет из тени и станет великим.

Они поженились, когда Джону было девятнадцать, а Джейн только исполнилось восемнадцать. Они продолжали мирно жить в доме сэра Ричарда — совсем близко от двора, но не при дворе.

Король изменился: он уже не был тем беззаботным мальчишкой, его совесть уже не так будоражила его, а теперь еще придворным удалось убедить своего повелителя, что сэр Эдмунд Дадли был предателем, который навязал народу огромные тяготы и заслужил свою судьбу. Что, мог спросить себя король, подумают его подданные о монархе, который осыпает почестями потомков такого человека?!

Нет, король не проявит расположения к Дадли, он не примет при дворе сына предателя.

У Джейн тем временем родился первенец, а Джон, который все еще чувствовал стыд и унижение того дня на Тауэр-Хилл, готовился к отъезду, он был полон решимости завоевать славу на поле битвы, если нет славы при дворе.

Джейн рыдала не переставая, провожая его во Францию.

— Но почему ты не можешь остаться? — спрашивала она с тоской. — На что тебе слава? У нас есть все необходимое для счастья. Наш малыш, твой тезка, и, дай Бог, будут еще дети.

— Да! Непременно, — сказал Джон. Конечно, у него будет много детей! Дети — особенно девочки — приносят пользу могущественным людям, ведь через них куются связи с величием и богатством. Но у Джейн свое предназначение, у него — свое. Она должна наградить его множеством сыновей и несколькими дочерьми, а он вернуть имени Дадли былую славу.

Он проявил себя на службе у Чарльза Брэндона, герцога Саффолкского, который был женат на сестре короля Марии. С поля битвы Джон вернулся сэром Джоном Дадли.

Это был огромный шаг вперед.

Быстро шли годы. Джейн выполняла свое предназначение более успешно, чем Джон — свое.

Она подарила ему четверых сыновей и троих дочерей, и теперь снова ждала ребенка.

Джейн долго будет помнить этот день. Она чувствовала себя вполне счастливо в их поместье в Челси. Она думала о своих любимых детях и гадала, кого же вынашивает на этот раз: мальчика или девочку.

Какую радость дарили ей ее четверо очаровательных сыновей!

О короле бродили разные слухи. Говорят, он мечтает о сыне. Как бы он завидовал ей, если бы увидел ее четверых! Поговаривали, что в его глазах всегда вспыхивал огонь, когда он глядел на чужих сыновей.

Какие там при дворе полыхали страсти! Какие рождались слухи! Неужели король на самом деле возьмет Анну Болейн в жены? Сделает ли он ее королевой? Однажды Джейн видела, как очаровательная Анна проплывала по реке на своем баркасе. Поговаривали, что король становится нетерпеливым, слухи так и носились в воздухе, а здесь, вдали от двора, незаметная Джейн Дадли спокойно ожидала рождения еще одного ребенка — спокойная и довольная окружавшими ее домочадцами.

Она, конечно же, была бы рада, если бы Джон осуществил свою заветную мечту — участвовать в дворцовых интригах. Но иногда, наблюдая, как он ходит взад и вперед по их апартаментам, по лужайкам, и смотрит невидящим взглядом на проплывающий по реке баркас, она несказанно радовалась тому, что он не принимает участия в жизни двора. Она часто вспоминала великого человека кардинала Уолси, который пошел навстречу своей судьбе и умер от разрыва сердца. Она бы не хотела для Джона такой судьбы. Но что за нелепое сравнение! Ее Джон и великий кардинал! Но ведь и Уолси когда-то были простыми людьми, подобно отцу Джона.

Она мечтала, чтобы он не был Дадли, чтобы у него было более счастливое прошлое, чтобы он оказался человеком, имевшим простого отца, который бы не возносился высоко, а тихо умер бы в своей постели.

Джон вернулся домой в величайшем возбуждении. Кажется, судьба вновь улыбнулась ему.

Уже прошло более двадцати лет с тех пор, как Генрих обезглавил Эдмунда Дадли, и по прошествии двадцати лет король, очевидно, решил, что теперь уже можно простить человека, постоянно напоминавшего ему о его собственной вине.

Джейн следила за Джоном, когда тот сходил со своей лодки, с величайшей поспешностью пересекал лужайку, выкрикивая ее имя; никогда еще его голос не звучал так ликующе.

— Джейн, дорогая женушка, меня назначили герольдмейстером!

Она почувствовала, как неспокойно забилось ее сердце, но ведь Джон так радуется, наверное, и она должна казаться довольной. Она всегда по его виду решала, как ей вести себя с ним, чтобы быть такой, какой он хотел ее видеть.

— Джон, что… это значит?

— Что это значит! Это значит, что король решил, что я достоин такой чести, что ему не следует мной больше пренебрегать. Это значит, что к нам вернулось расположение короля.

— О, Джон… каким образом?

Но он не отвечал. Улыбка не сходила с его лица, а глаза были устремлены на реку в направлении Вестминстера и Гринвича.

И так случилось, что их пятый сын появился на свет в новых покоях Джейн в лондонском Тауэре.

Она назвала его Робертом.

В первые же недели его жизни она поняла, что он не только самый красивый из ее сыновей. Он оказался и самым из них крепким, у него рос густой пушок на голове, глаза его блестели более ярко, чем, ей казалось, могут вообще блестеть глаза, и он с самого начала умел настоять на своем.

Его отец почти не обращал на него внимания. Да и зачем? Он готовился взойти на вершину могущества. Роберт был всецело предоставлен Джейн в первые месяцы своей жизни. Никакие няни не могли отнять его у нее. Он был самым любимым ее ребенком — ее маленьким Робином.

Как она жалела бедную королеву Екатерину, влачившую одинокое существование в крепости Кимболтон. Ребенок вроде Робина мог бы стать для этой бедной леди ее единственной радостью.

Но сейчас другая королева молила бога о сыне.

В Гринвиче королева Анна рожала ребенка, и вся страна ждала рождения принца, которого объявят наследником.

Когда король проплывал мимо нее по реке, Джейн следила за ним, скрытая от его взора, из увитой зеленью беседки и поднимала вверх маленького мальчика, шепча: «Посмотри, Робин. Это король. Говорят, что он отдаст полцарства за мальчика вроде тебя. Но за тебя можно отдать целый мир!»

В те сентябрьские дни реку окутывал густой туман, в садах ветки деревьев опускались от созревших плодов.

— Дай Бог королеве принести зрелый плод, — молилась Джейн, ведь хотя она и жалела развенчанную королеву, она и новой желала счастья. — Дай Бог королеве родить принца такого же прекрасного — нет, это невозможно, — почти такого же прекрасного, как мой Робин.

В Сити звонили в колокола. У короля и королевы родился ребенок.

— Принц! — говорили люди. Несомненно, это должен быть принц. Никто, кроме принца, не может удовлетворить короля.

«Ах, — думала Джейн, — королю нужен сын. Только так Бог может поведать ему, что он был прав, когда разорвал кровосмесительный союз и посадил на трон новую королеву».

Джон пришел домой от королевского двора сдержанный и хмурый.

— Какие новости, Джон? Какие новости о принце? — спросила Джейн.

И он ответил:

— Сегодня в Гринвиче родился не принц. Родилась девочка, принцесса Елизавета.

Потом он издал короткий жесткий смешок, который, как она заметила, уже вошел у него в привычку.

— Так не пойдет, королева Анна, — процедил он сквозь зубы. — Король женился на тебе ради сыновей… а ты преподнесла ему девчонку!

— Бедная женщина! — пробормотала Джейн. — Бедная женщина! — И подумала про себя: «Ах, милая, ты грешна и порочна, но мне не хотелось бы, чтобы ты страдала, как страдает бедная Екатерина».

Страдала? Как может она страдать? Она молода, она самая прекрасная из женщин, ей не стоит впадать в отчаяние оттого, что ее первенец — девочка. Король влюблен в нее без памяти, ради нее он порвал с Римом. Кто такая Джейн Дадли, чтобы жалеть саму королеву Анну Болейн!

Она шепнула Роберту:

— Это потому, моя любовь, что мы обе матери. Но у нее дочь, а она мечтала о сыне. А у меня есть ты — самый красивый ребенок на свете!

Она поцеловала его, он увернулся. Ему было около года, но он принимал поцелуи, только когда находился в подобающем настроении.

— Но какое Роберту Дадли дело до новоиспеченной принцессы Елизаветы? — протянула Джейн.

В последующие три года Джейн часто размышляла о маленькой принцессе. Ей сразу было оказано столько почестей! Король носился с ней повсюду и демонстрировал придворным дамам, настаивая на том, чтобы они восхищались его дочерью, его крошкой Елизаветой.

Но король все еще желал сыновей, и казалось, королева Анна не могла удовлетворить его желание, как и предыдущая королева.

Ходило множество слухов о ссорах короля с королевой, но Анна не проявляла, как ее предшественница, должного смирения, а была вспыльчива и заносчива.

— Королева напрашивается на неприятности, — говорил Джон.

Поговаривали и об интересе, который проявлял король к леди Джейн Сеймур, тихой бледнолицей девушке. Совесть короля, словно чудовище, опоенное сладким ядом Анны Болейн, пыталась освободиться от ее чар. «Была ли Анна твоей законной женой?» — спрашивал он теперь сам себя. Разве она не была обручена с другим прежде, чем отпраздновала эту церемонию с королем? Была ли она ему верной женой, как он полагал раньше?

И если не будет больше королевы Анны Болейн, то должна быть королева Джейн Сеймур.

Но мысли Джейн больше занимала маленькая принцесса — пока еще почитаемая и возносимая до небес. Что с ней станется? Люди, близкие к королю, гадали, не объявят ли ее незаконнорожденной, подобно ее сводной сестре Марии.

— Бедная маленькая принцесса! — говорила Джейн.

Но еще больше ее мысли занимала собственная семья.

Она родила шестого сына. Его назвали Гилфордом в честь ее отца. Гилфорд Дадли. Это польстило сэру Ричарду.

А королева Анна в один прекрасный день сложила свою голову в Тауэре, и король с неприличной поспешностью возвел на трон Джейн Сеймур.

Услышав новость, Джейн расплакалась. Роберт и Гилфорд в течение нескольких мгновений смотрели на нее, и потом четырехлетний Роберт спросил:

— Мама, почему ты плачешь? — По сравнению с другими он был не по годам развитым ребенком. Он прислушивался к сплетням, и его глаза сверкали, как у отца. — Потому что королеве Анне отрубили голову?

Она немного помолчала, потом сказала:

— Нет, я лью слезы не по королеве, ведь ее боль уже позади. А по одной крошке, ее дочери, маленькой принцессе Елизавете, которой всего лишь три годика, и у нее теперь нет матери, которая бы ее любила.

Роберт не воспринимал мир иначе, как в связи с ним, Робертом, и слова матери он понял по-своему.

Он сказал:

— Я старше принцессы. Ей всего лишь три, а мне уже четыре.

— Да, мой милый. И у тебя есть мать.

Роберт засмеялся. Он был значительной персоной. Он был самой значительной персоной в мире. Он понял это по глазам матери и маленького Гилфорда, которые глядели на него с непередаваемым восхищением.

Для семейства Дадли вновь наступила пора процветания. Судьба не обделила Джейн детьми: она родила Джону целых тринадцать: восьмерых сыновей и пятерых дочерей, некоторые из них умерли, когда Лондон охватила эпидемия чумы, но самый дорогой с каждым днем становился все более смелым и красивым.

И вот он, крепкий молодой человек, ходит с важным видом по садам Тауэра и командует стражниками и охранниками. Они посмеиваются над его чванливыми манерами:

— Да уж, — говорят они, — он далеко пойдет, этот Роберт Дадли!

А тем временем Джон продолжал свое удивительное восхождение. Он уже проделал длинный путь от того мальчика — которому было тогда столько же, сколько сейчас Роберту, — и который стоял на Тауэр-Хилл и слушал, как чернь глумится над его отцом.

Сэр Джон Дадли стал красивым, умным и острым на язык придворным, он блестяще проявил себя на рыцарских турнирах и в тех видах спорта и игрищах, в которых когда-то преуспел и сам Генрих.

— Мне по душе этот Джон Дадли, — говорил король, — а я всегда имею обыкновение награждать того, кто доставляет мне удовольствие.

И другие тоже получали от короля награды. Его пятая жена сложила свою голову в Тауэре и была похоронена в церкви Святого Петра рядом со второй королевой, испытавшей ту же участь. К этому времени Генрих назначил сэра Джона адмиралом флота и почтил соответствующим этому рангу титулом лорда Лисли. Джон Дадли доказал, что он верный слуга.

Они на самом деле поднимались вверх по лестнице. Лорд Лисли мог по праву гордиться тем, что он сделал для своих сыновей и дочерей. Он часто беседовал с ними, и всегда заводил речь об амбициях.

— Посмотрите, как человек может возвыситься! Ваш дедушка, сын фермера, был простым судейским, но стал правой рукой короля. Мальчиком я видел, как моему отцу отрубили голову в Тауэре, и понимал, что остался сиротой без гроша в кармане. Но теперь, дети мои, перед вами лорд Лисли, адмирал флота, а за мои заслуги в Булонской битве меня должны произвести в кавалеры ордена Подвязки.

Роберта неотступно преследовали речи отца. Когда они с Гилфордом прогуливались по садам Тауэра или отцовского поместья в Челси, он хвастался:

— Наш отец возвысился, и мы будем возноситься все выше… и выше…

При дворе для всех членов семьи Дадли нашлись места, вот и Роберта однажды отвели в королевские детские покои, где он встретился с бледным принцем, тихим и деликатным мальчиком, преисполненным почерпнутой из книжек мудростью. С принцем были две старшие девочки Грей — леди Джейн и леди Екатерина. Девочки казались уравновешенными и очень привлекательными, и принц был к ним очень привязан. Сопровождавший Роберта Гилфорд никак не мог решить: кто же из них все-таки привлекательнее — Джейн или Екатерина. Гилфорд был слишком мал, чтобы по достоинству оценить честь играть с такими благородными персонами.

Однажды, когда они находились в детских покоях, их навестила сводная сестра принца. Этот день действительно следовало запечатлеть в памяти — так он был необычен. «День, непохожий на другие», — подумалось Роберту. Обычно принц Эдуард верховодил, когда речь шла о сочинении стихов на латыни, либо о чем-то другом подобном. Роберт, напротив, никогда не относился с восторгом ко всем этим изящным штучкам, зато всегда выходил победителем в спортивных играх, да и в верховой езде был на голову выше своих товарищей.

Но в тот день, когда юная леди посетила детские покои, все пошло по-другому. Роберт сразу почувствовал, что все дети ее побаивались, она же не боялась никого, несмотря на то, что ее брат являлся наследником престола, а ее обзывали незаконнорожденной.

С ней пришла ее гувернантка, и принцесса хихикала вместе с этой женщиной, как простая горничная, пока не вспомнила, что она — сестра принца, и стала надменной, как сама королева.

Она была на год младше Роберта, чему Роберт несказанно радовался, так как это давало ему некоторое преимущество. У нее были рыжие волосы и голубые глаза, в ней крылась кипучая энергия, внезапно вырывавшаяся наружу в виде хохота или так же внезапно в виде гнева.

— Ты кто? — потребовала ответа она. — Я тебя здесь раньше не видела.

— Я — Роберт Дадли.

— Когда ты ко мне обращаешься, говори «ваша светлость». Не знаю никакого Роберта Дадли.

— Вы не знали раньше, — сказал он. — А теперь знаете.

— Вот еще, — ответила она, отвернувшись от него. Она подошла к брату и произнесла:

— Брат, кто эти неотесанные мальчишки, которым ты позволил находиться в своих покоях?

Маленькие Джейн и Екатерина с сожалением наблюдали за этой сценой, и Эдуард почувствовал себя неловко.

Роберт всегда был самым главным в этом мире. Так думала его мать и Гилфорд. Он вовсе не неотесанный мальчишка и сейчас покажет этой грубиянке. Вспомнив, как отец учил его изящным манерам, он встал на колени перед принцем и вымолвил:

— Ваша светлость, я падаю ниц пред вами. Я не настолько неотесанный, чтобы забыть, какие почести следует воздавать вашему королевскому высочеству.

Принцесса засмеялась и топнула ногой.

— Поднимись, дурак! — приказала она. — Нам здесь не нужен придворный этикет.

Роберт не обратил на нее внимания.

— Я как раз собирался сказать вашему королевскому высочеству, что в вашем присутствии ни с кем не стану перебраниваться. Не соизволите ли разрешить мне подняться?

— Да, да, — сказал Эдуард. — Поднимайся.

— Если я заслуживаю благосклонности вашего королевского высочества, то мне ни к чему стремиться снискать чьей-либо еще, — многозначительно произнес Роберт.

Тогда принцесса взглянула на него более внимательно и не торопилась отводить свой взгляд. Рядом с этим мальчиком бедный Эдуард казался, пожалуй, более тщедушным, чем обычно. У Роберта кожа была здорового розоватого оттенка, а бедный Эдуард так страдал от сыпи и прыщей. И другой мальчик, Гилфорд, выглядел хилым по сравнению с братом.

Тогда принцесса стала думать, что этот Роберт Дадли — самый красивый из всех встречавшихся ей ранее мальчиков, и за красоту она, кажется, готова простить ему его заносчивость. По правде говоря, ей нравилось это его качество, бросавшее вызов ее собственному высокомерию.

Она подошла к Роберту и хлопнула его по руке, и когда он надменно взглянул на нее сверху вниз, то увидел, что она ему очень приветливо улыбается.

— Хватит дуться, Роберт! — сказала она. — В какие игры ты играешь?

Он показал ей, как играют в «папу Юлия», которому научился у своих старших братьев. Улыбаясь, она уселась рядом. Но эта игра ей вскоре надоела. Именно она обычно решала, в какие игры следует играть, другие же, как он отметил, всегда проявляли готовность следовать за ней.

— А теперь, — крикнула она, — мы будем слагать стихи. Каждый должен добавить строчку. — Она окинула Роберта суровым взглядом. — И, — добавила она, — они должны рифмоваться.

В этой игре она победила его, но он сказал, что это глупая и не мужская игра. Она отпарировала, что, если она и в самом деле глупая, то он тогда должен быть очень глуп, раз не смог сыграть в нее хотя бы на уровне маленькой Екатерины.

Сама она весьма преуспела в своих строках, но вскоре и она устала от игры и принялась демонстрировать новейшие придворные танцы, хотя Роберт никак не мог взять в толк, откуда ей известны подобные вещи.

Она танцевала с Робертом.

— Только ты по росту достоин танцевать со мной, — пояснила она, поставив в пару Джейн и Эдуарда, Екатерину и Гилфорда.

— Еще немного практики, мистер Дадли, — сказала она, — и ты научишься хорошо танцевать.

— Научусь, если бы мы смогли тренироваться вместе, — ответил он.

Она взмахнула ресницами и скромно сказала:

— Ваша светлость.

И чтобы доставить ей удовольствие, он произнес эти слова. Она была очень довольна, и он тоже. С тех пор он часто встречал ее в детских королевских покоях, но однажды она не пришла. Она отправилась, как пояснил ему Эдуард, в Хэтфилд, где будет жить со своей гувернанткой.

Как же без нее стало скучно!

Король Генрих умер, и тщедушный маленький Эдуард стал королем Англии. Джон Дадли встретил новое царствование с уверенностью в себе, ведь его положение при новом короле упрочилось еще сильнее, чем при старом. Генрих назначил его членом совета, который должен был сформировать регентство и править государством до достижения Эдуардом совершеннолетия. Джон Дадли уверенно взбирался на вершину своих мечтаний, но на его пути стояли еще двое. Это были дядья короля, братья Сеймуры: Эдуард, ныне герцог Сомерсет, — рассудительный землевладелец, — и Томас, ныне лорд Сьюдли, — очаровательный повеса. Вероятно, у братьев была только одна общая черта — их неуемные амбиции, и если Эдуард обладал властью, то Томас обладал популярностью. Он был фаворитом не только молодого короля, поговаривали даже, что и принцесса Елизавета заливалась краской от одного только упоминания его имени.

В этот период юный Роберт оказался свидетелем того, как его отец стал одним из самых могущественных людей в Англии. Теперь он именовался графом Уорвиком, что само по себе значило очень много, так как этот титул не носил никто после смерти внука Уорвика — Творца королей. Неужели появился еще один творец королей?

Семья была очень богата, потому что им теперь принадлежали земли Уорвика. Джейн Дадли не покидали дурные предчувствия, она часто подумывала о том, как счастлива она была бы, если бы ее муж мог довольствоваться тем, чего он достиг. Во времена прошлого правления ни один человек, за исключением короля, ничего не стоил, а теперь сразу несколько боролись за превосходство над другими. Она мечтала начистоту поговорить с Джоном, она хотела предостеречь его. Как бы он над ней посмеялся, если бы она это сделала! Он никогда не считал ее мнение заслуживающим внимания.

Юный Роберт знал о ее опасениях и однажды попытался ее успокоить.

— Ну же, мама, — сказал он. — Мой отец победит. Он уничтожит Сеймуров.

— Твой отец уничтожит любого, кто станет у него на пути, — ответила Джейн, и голос ее задрожал. Она не могла вычеркнуть из памяти тот день, когда ее отец, сэр Ричард, привел Джона домой после казни отца. Сцены, подобные той, что наблюдал тогда Джон, часто представали перед зрителями на Тауэр-Хилл.

— Мама, я тебе объясню, почему мой отец уничтожит их, — сказал Роберт. — Сейчас он командует королевским войском и, следовательно, его положение так же прочно, как и лорда-протектора Сомерсета.

И Джейн должна была довольствоваться этим.

Новоиспеченный граф Уорвик не терял времени даром и устраивал выгодные браки своим детям. Его старший сын Джон должен стать женихом дочери самого протектора, его дочь Мария выйдет замуж за друга короля Генриха Сидни.

— Придет и твоя очередь, Робин, — сказала его мать.

Ответ Роберта был неожиданным.

— Моя? Ну уж нет, я сам себе выберу невесту.

Когда он думал о женитьбе, он представлял себе рыжеволосую принцессу. Не заносился ли он слишком высоко? Роберт так не считал. Кто может стоять слишком высоко для Роберта? Кроме того, она незаконнорожденная. Но его это не останавливало. Его восхищал ее гордый независимый характер, он с удовольствием вспоминал, как она повелевала детьми, как она заставляла его называть себя «ваша светлость». Какая дерзость и вместе с тем какое чувство собственного достоинства! Какое высокомерие, связанное с определенной надеждой на… — он сам не знал, на что.

Конечно, о ней ходили странные слухи.

Младшего Сеймура обвинили в государственной измене. Говорили, что он организовал заговор с целью низложить правительство и жениться на принцессе Елизавете.

Эта новость сбила Роберта с толку. Он не раз видел богатого и величественного Томаса Сеймура, который с важным видом появлялся при дворе, и глаза женщин загорались, когда они провожали его долгим взглядом. Общепризнанным считалось, что Томас Сеймур — самый красивый мужчина в Англии, но в то время Роберт был еще мальчишкой, и его никто не замечал.

Слухи будоражили воображение, так как в них оказалась замешанной сама принцесса. Когда они дошли до Роберта, он разозлился. «Чепуха», — сказал он себе, но вместе с тем, когда он воскрешал в памяти, как она ему улыбалась, взмахивая своими рыжеватыми ресницами, как он мог быть уверен, что все услышанное не является правдой?

Его мать обсуждала слухи с жившими в доме женщинами, она имела обыкновение сидеть в саду в Челси и болтать со своими подругами.

— Неужели это правда, что… ведь принцессе всего лишь тринадцать лет, а она… так себя вести!

Положение не улучшило и то, что человек, с которым, как приписывала молва, бесстыдно себя вела принцесса, являлся мужем ее мачехи Екатерины Парр.

До Роберта дошло все: и рассказы о том, как они флиртовали и развлекались, как сэр Томас навещал ее в опочивальне и, пока она оставалась в постели, щекотал, пощипывал и целовал ее, ему сообщили также и о случае, когда дерзкий Сеймур в клочки разорвал ее платье во время занятий спортом в саду Дауэр-хауса в Челси. Кроме того, принцесса Елизавета была известна еще и тем, что каталась по Темзе на баркасе, словно женщина легкого поведения.

Этим историям не было конца, и обрывки разговоров крепко засели в мозгу Роберта.

«А вы слышали, что люди говорят? Мне стало известно из очень надежного источника… от того, кто знает… от самой повивальной бабки. Только никому не рассказывайте. Однажды глухой ночью повивальную бабку подняли с постели мужчина и женщина в масках и заставили следовать за ними вместе с ее инструментом. Они держали ее с завязанными глазами, пока не зашли в какой-то дом, и там она приняла ребенка. Ее предупредили, что если она хоть словечко вымолвит об этом деле, то ей вырвут язык. Леди, которой она оказала услугу, была молода и все время приказывала. У нее были рыжие волосы…»

Услышав это, Роберт разъярился сильнее, чем когда-либо в своей жизни, но вскоре он узнал, что принцессу отправили в Тауэр, и его ярость переросла в печаль.

Ее допрашивали, и затем стали поговаривать, что, когда Томас Сеймур сложит голову на Тауэр-Хилл, то вслед за своим любовником немедленно последует и принцесса Елизавета.

В шестнадцать лет Роберта влекли приключения.

В то время двое наиболее могущественных в Англии людей стремилась оттеснить друг друга с целью стать первыми. Одним был лорд-протектор Сомерсет, вторым — отец Роберта, у которого вдруг обнаружилось преимущество над политическим противником.

Томаса Сеймура обезглавили, не дав возможности высказаться в свое оправдание. Этот факт сам по себе казался постыдным, но то, что казнь совершилась по приказанию его собственного брата, было совсем уж возмутительно.

Вот почему популярность лорда-протектора пошла на убыль и вот почему стала расти популярность его соперника Дадли.

Потом произошло восстание крестьян в Норфолке, которые не желали умирать с голоду из-за закона об огораживании. Они маршем двинулись на Лондон, и тогда граф Уорвик, главнокомандующий королевской армией, выступил против них и разбил на их собственных землях в Норфолке.

Восстание было подавлено с необычайной жестокостью. Страна благодарила Уорвика за его быстрые и решительные действия. Землевладельцы Норфолка чувствовали себя глубоко обязанными ему, и Роберт, находившийся вместе с отцом в Норфолке, был принят в качестве гостя в огромном сельском поместье сэра Джона Робсарта, лорда Сайдерстерна.

Уорвик вернулся в Лондон, оставив вместо себя сына, но Роберт не торопился домой, и причина заключалась в молоденькой дочери Робсарта Эми.

Ровесница Роберта, она была хорошенькой полненькой девушкой, и ей никогда не приходилось встречать такого красивого и франтоватого молодого человека из придворных кругов.

В семье Эми была самой младшей, и можно сказать, что ее очень баловали отец и сводные братья и сестры; особенно после смерти матери, скончавшейся незадолго до восстания в Норфолке.

Братья Эми Джон и Филипп, а также сестры Анна и Френсис Эппл-Ярд не были детьми ее отца, поэтому Эми, будучи единственным законным ребенком Джона Робсарта, являлась еще и его наследницей. Она привыкла все делать по-своему и не скрывала своих чувств к красивому гостю, и чем больше она открыто восхищалась им, тем рассудительней и очаровательней она оказывалась в глазах Роберта.

Ему нравились сельские просторы, он наслаждался жизнью в огромном помещичьем доме и высоко ценил почести, воздаваемые ему там. Джон и Филипп Эппл-Ярды почитали за честь принимать вместе с ним участие в верховой охоте. Девушки — Анна и Френсис — следили за тем, чтобы на стол подавались его любимые блюда. Все в семье одобряли его дружбу с Эми. Что касается сэра Джона Робсарта, то он страстно желал Эми хорошей партии, но всерьез не осмеливался подумать о союзе дочери с сыном самого влиятельного человека в Англии и фактического правителя страны.

А тем временем Роберт и Эми вместе ездили верхом на соколиную охоту, и ее наивность все более очаровывала его, она смеялась, когда чувствовала, что ему этого хочется, всегда с ним соглашалась и находила миллион способов выразить свое восхищение.

Однажды, когда он вместе с Эми прогуливался по имению ее отца, Эми принялась собирать маргаритки и плести из них венок. Роберту казалось, что она обладает необычайно приятными манерами, и все, за что бы она ни взялась, носило в его глазах отпечаток очаровательного и немного наивного изящества, как вот сейчас, когда она плела венок из маргариток.

На дворе стояла весна, деревенские запахи и звуки пьянили Роберта. Он вдруг осознал, что ему не нужна никакая другая жизнь, кроме этой. Бродить по зеленым лугам, охотиться в лесах, жить беззаботной и удобной жизнью среди этих милых деревенских людей, от которых он отличался столь сильно, что иногда казался существом иного рода, — все это представлялось ему идеальной жизнью.

— Вы очень красивы, госпожа Эми, — сказал он, и так как она опустила глаза вниз, как бы проявляя интерес к венку из маргариток, добавил: — Разве ты не слышала, что я сказал, Эми?

Она подняла глаза: они казались огромными, бездонными и слегка печальными.

— Но ведь вы видали многих красивее меня. Не говоря уж о тех умных людях, которые бывают в доме вашего батюшки!

— Ты красивее всех.

— Как так может быть?

Он пожал плечами.

— Не спрашивай меня. Я не Господь Бог. Я вас всех не создавал.

Это вызвало у Эми взрыв истерического хохота. Все это следовало бы рассматривать как богохульство, если бы оно не звучало так смешно. Роберт всегда смешил ее. Она считала его таким же красивым и умным, как и он сам себя считал. В ней отражалась его собственная гордость. В это мгновение он был уверен, что сможет быть счастлив в Сайдерстерне всю свою оставшуюся жизнь. Он восхищал ее, он их всех восхищал, и ему хотелось восхитить их еще сильнее, чем раньше.

— Эми, — сказал он. — Я тебя люблю.

Она слегка испугалась. Что он имел в виду? Конечно же, не свадьбу! Он был сыном человека, которому вскоре предстояло стать — она слышала, как об этом говорил ее отец, — лорд-протектором Англии. Нет, Эми нечего и помышлять о браке с таким человеком, как Роберт Дадли, пусть даже она и являлась наследницей значительного состояния своего отца. Так что же тогда? Обольщение? Она не сможет сказать «нет», не сможет противостоять его необыкновенному обаянию?

Она, не отрываясь, смотрела на малиновые головки маргариток, не осмеливаясь взглянуть на него, но все же она видела его лицо — эти нескромные глаза, эти темные кудрявые волосы.

Она не раз слышала, как о нем болтали слуги. Анна и Френсис часто шептались вдвоем по поводу Роберта. И все они говорили о том, что никогда раньше не встречали такого красавца. «Пока, — говорили они, — он не осознает до конца всей своей силы, но это не долго продлится».

Неужели Эми станет его первой жертвой?

— Почему ты мне не отвечаешь? — спросил он, и ее ответ доставил ему ни с чем не сравнимое наслаждение:

— Я… я не смею.

Он почувствовал себя могущественным. Прежде всего, он был Дадли. В нем жила любовь к власти, которая возвысила его дедушку — простого судейского — до главного сборщика податей короля Генриха VII, эта же любовь к власти заставила его отца ступить на путь, который вел от Тауэр-Хилл к залу заседаний совета и который вскоре приведет его к протекторату. Он почувствовал огромную нежность к ней, он взял ее дрожащие руки и поцеловал их.

— Ты боишься, Эми? Боишься меня?

— Мне… мне кажется, что я должна вернуться домой.

— Нет, — твердо ответил он, — ты не пойдешь.

Он почувствовал в ней готовность подчиниться, и это ему понравилось. Желая отплатить ей за то удовольствие, которое она ему доставила, и подчиняясь внезапному порыву, он сказал:

— Я женюсь на тебе, Эми.

— Ах… но это невозможно! Ваш отец никогда этого не допустит.

Она увидела, как он поджал губы.

— Если я собираюсь жениться, то так и сделаю, — резко ответил Роберт.

— Мой отец богат и знатен, но это здесь, в Норфолке. У нас есть свое имение, и в один прекрасный день все это станет моим. Но… что скажет ваш отец в Лондоне? Он вхож к королю, и говорят, что даже сам король делает то, что пожелает граф Уорвик.

— Король может делать то, что пожелает мой отец, — сказал хвастливо Роберт, — но я буду делать то, что сам пожелаю.

— Но может ведь случиться и по-другому. — Она была слишком неопытна, чтобы осознавать, что ее поведение только укрепляло его намерение поступать по-своему.

— Если я так решу, то именно так все и будет, — сказал он.

Потом он вдруг схватил ее руки, притянул Эми к себе и стал целовать.

— Роберт… — начала она.

— Твоя кожа пахнет парным молоком, а волосы — свежим сеном, — произнес он.

— Нас увидят.

— А нам не все равно?

— Подумают, что ты — пастух вместе со своей возлюбленной.

Он отпустил ее. Ему не было безразлично, что Роберта Дадли примут за пастуха.

Они медленно побрели назад к дому.

Она печально промолвила:

— Это как мечта, которая никогда не сбудется.

— Мы заставим ее сбыться.

— Но я уверена, что твой отец никогда не даст согласия. Поэтому незачем и надеяться.

— А я говорю тебе, что сделаю так, как мне захочется.

— Но ты забыл, кто ты такой и какие огромные планы наметил для тебя твой отец. Ты позабыл, что я, наследница своего отца, весьма богатого и почитаемого в этих краях, ничто рядом с тобой, Робертом Дадли, сыном самого могущественного в Англии человека.

— Но и ты забыла одну вещь. А именно: когда я говорю, что люблю, это значит, я люблю, а когда я говорю, что женюсь, то так и сделаю. Никто не сможет помешать свершиться моей воле.

Это было вызовом, и именно этого от него и ждали.

Он поцеловал ее, когда они вошли в дом, и поцеловал так, как будто его совсем не волновало, что их могут увидеть.

Эми рассказала о случившемся своей горничной Пинто. Эми ничего не могла от нее утаить.

— Ах, Пинто, — воскликнула она. — Кажется, я лишаюсь чувств. Скорее принеси веер. Я не знаю, что со мною станется.

И Эми бросилась на кровать, плача и смеясь одновременно, в то время как Пинто пыталась утешить свою легкомысленную молодую госпожу.

— Ну, перестаньте, моя дорогая, перестаньте же! Что с вами? Вы не должны так волноваться. Держу пари, что это все из-за этого молодого человека.

— До чего же ты догадлива, Пинто! — сказала Эми, подавляя в себе смех.

— Ну, госпожа Эми, что случилось? Этот юноша не для вас.

— Он не должен услышать, что ты говоришь, Пинто. Он на тебя рассердится. Он для меня. Он так говорит, и он очень рассердится на любого, кто станет это отрицать.

У Пинто от ужаса подкосились ноги. Пусть вся семья считает, что на них свалилось невероятное счастье — принимать в доме этого молодого человека. Но Пинто была мудрой женщиной. Она знала, что не случайно ее всегда окутывал страх в присутствии знатного гостя.

— Что же произошло? — настойчиво спрашивала она. — Расскажите мне… все.

— Я была с ним на лугу… и плела венок из маргариток.

Пинто вздохнула и покачала головой.

— Сколько раз все именно так и начиналось?! — воскликнула она. — Плела венок из маргариток! В этих венках из маргариток — таких простых, таких невинных — прямо-таки дьявол поселился! И Ева такой была, когда к ней спустился змей-искуситель.

— Он сказал, что женится на мне, Пинто.

— Никогда!

— Он полон решимости сделать это.

— Сначала они все полны решимости. И только потом их решимость куда-то улетучивается.

— Ты плохо думаешь о нем… и обо мне тоже.

— Значит, моя крошка все еще невинна?

Эми кивнула.

— Он клянется, что женится на мне и что даже отец его не остановит.

— Поверить, что человек, который смог скорехонько справиться с восстанием в Норфолке, не убережет своего сына от неподходящей женитьбы?

— Но это подходящая женитьба, Пинто.

— Нет, моя дорогушечка.

— Он говорит так, а он всегда прав.

— Мне это не по душе, госпожа Эми.

— Пинто, обещаю, что куда бы меня ни занесла судьба, я никогда не отпущу тебя.

— И я никогда не оставлю мою госпожу, — сказала Пинто.

Пинто посмотрела на шестнадцатилетнюю девушку, которая никогда раньше не уезжала далеко от своего деревенского дома. Откуда ей знать, как устроен этот мир? А юноша казался человеком бывалым. Быть может, он уедет и позабудет этот разговор о женитьбе. А уж Пинто позаботится о том, чтобы ублажить госпожу Эми, когда он уедет. Ведь не может же в самом деле Роберт Дадли жениться на Эми Робсарт?

Ко всеобщему удивлению, граф Уорвик дал благословение на брак своего сына с дочерью Джона Робсарта. Роберт обладал великой силой убеждения, и отец угадал в нем хорошо ему знакомую решимость, так как сам обладал ею. Роберт был пятым по счету сыном, поэтому его женитьба не представлялась делом такой важности, как женитьба первого сына, да и Робсарты были богаты. Кроме того, перед графом в тот момент стояли другие цели. С каждым днем конец Сомерсета становился все ближе, и Уорвик готовился стать лордом-протектором. Поэтому женитьба сына не казалась ему таким важным делом, каким могла бы стать в другое время.

Джейн Дадли, которая все никак не могла привыкнуть к своему высокому титулу, с радостью ожидала свадьбу Роберта.

— Они по-настоящему любят друг друга, — говорила она, — и я сама не смогла бы выбрать лучшую партию для Робина. Эми — красивая девушка, правда, немножко простоватая, потому что выросла в деревне, но мне это нравится. Роберт будет проводить много времени в деревне, а жизнь вдали от дворцовых интриг и сплетен — чудесная жизнь.

Джейн рисовала в своем воображении картины того, как она станет навещать их, наслаждаться покоем в прекрасном помещичьем доме, играть с их детьми, учить милую Эми делать особенные заготовки, которые нельзя доверять прислуге, и выращивать травы для приправ и снадобий. Она представляла счастливую жизнь Эми и Роберта такой, какую она желала себе и Джону.

Теперь она редко видела мужа. Но с ее стороны было бы необоснованно ожидать, что он будет посвящать ей свое время. Она выполнила свой долг. Она родила тринадцать детей для увеличения богатства Дадли, и хотя шестеро из них погибли, семь — прекрасное число, особенно, если речь шла о ее детях.

Что касается Робсартов, то они с трудом верили в свою счастливую судьбу. Их дорогая крошка Эми, их наивная маленькая любимица, станет звеном, которое свяжет их с самой могущественной семьей в Англии.

Свадьбу справили в королевском дворце в Шине, соблюдая все формальности и с огромной пышностью; на ней присутствовал сам король Эдуард. Робсартам и не снилось, что на их долю выпадет столько почестей.

После церемонии супружеская чета вернулась в Сайдерстерн и приготовилась зажить счастливо.

Роберт и вправду был счастлив.

Его отец стал еще более могущественным человеком. Ему удалось обвинить Сомерсета в государственной измене, и того постигла на Тауэр-Хилле та же участь, что незадолго до того выпала его брату, красавцу Томасу. Обезглавив Сомерсета, Джон Дадли стал по сути правителем Англии, потому что болезненного и день ото дня становившегося все слабее и слабее четырнадцатилетнего короля можно было не принимать во внимание.

Уорвик не замедлил присвоить себе титул герцога Нортумберлендского, хотя никогда ранее ни один человек, не являвшийся членом королевской семьи, не удостаивался титула герцога.

Почести достигли и поместья Сайдерстерн. Герцог Нортумберлендский даровал Роберту и его жене поместье Хэмсли, которое располагалось неподалеку от Ярмута. Джона Робсарта вместе с Робертом назначили управлять поместьем Райзинг. Это было явным знаком королевского расположения, но все знали, что королевское благоволение на деле было благоволением Нортумберленда, и никого не удивило, что оно выпало на долю его сына и тестя.

Для Роберта и Эми дни были наполнены всевозможными удовольствиями. Никто в Норфолке не мог сравниться с Робертом в рыцарских турнирах, в соколиной охоте, да и в любом виде спорта. «Наш лорд Роберт», называли его люди в Норфолке.

В нем росла сила и расцветала красота, а сам он проявлял живейшее участие в местных делах. Если его отец стал величайшим человеком в Англии, то Роберт — величайшим в Норфолке. Вряд ли в целом графстве Норфолк нашлась бы хоть одна женщина, которая могла бы перед ним устоять. Семнадцатилетний новобрачный превратился в самого красивого, самого, как считали в Норфолке, обаятельного мужчину во всей Англии, и даже если поискать в целом свете, то разве сыщешь другого такого веселого и счастливого, такого галантного и очаровательного, как лорд Роберт!

Его отец не желал, чтобы он все время проводил в деревне. Время от времени его звали ко двору, и Роберт тогда уезжал вместе со своими слугами, а деревенские жители — особенно женщины — печально смотрели ему вслед. Они говорили, что без лорда Роберта Норфолк словно пустел.

В Лондоне его всегда ждали с распростертыми объятиями. При встрече с ним мать рыдала от радости, а все сестры и братья собирались вместе, чтобы повидаться с любимцем семьи. И даже отец, обычно уделявший немного времени домашним делам, не оставался равнодушным к его обаянию и частенько поглядывал на него с чем-то вроде сожаления во взгляде. Брак с дочерью Робсарта вряд ли сослужил хорошую службу самому выдающемуся члену могущественной семьи.

Однажды, когда он приехал в Лондон и находился во дворце Хэмптон-корт, отец отвел его в маленькую комнатку и, напустив на себя таинственный вид, заявил, что должен переговорить с ним с глазу на глаз.

— Я узнал от придворных лекарей, — сказал герцог, удостоверившись, что их не подслушивают, — что Эдуард умирает и вряд ли протянет еще год.

— И что с того, отец?

— Как «что с того»? Если выйдет не по-нашему, то мы погибли.

Роберт был довольно хорошо осведомлен о том, как в тот момент обстояли дела, и понял, что имел в виду отец. В своих политических целях герцог встал во главе реформаторов, а многие в этой стране считали, что законной преемницей Эдуарда является Мария Тюдор — ревностная католичка.

Если Мария взойдет на трон, то это станет концом власти его отца, и Дадли, совершившим второе восхождение к высотам власти, грозит второе падение в пропасть.

Нортумберленд мрачно ухмыльнулся, взглянув на сына.

— Роберт, — сказал он, — кажется, ты свалял дурака.

— Я, отец?

— Ты поймешь, что я имею в виду, когда я открою тебе свои планы. Мария Тюдор — незаконнорожденная, Елизавета — тоже. Так говорил их собственный отец. Англия не потерпит на своем троне незаконнорожденных, когда существует законный наследник. Сестры Грей идут впереди Марии Тюдор. Старшая, Джейн, по праву должна стать королевой после смерти Эдуарда. Разве она не внучка сестры Генриха VIII Марии? Нет ни малейшего сомнения в происхождении Джейн, и, благодаря Богу, она станет королевой Англии.

— Джейн! Крошка Джейн Грей — королева Англии!

— Именно так. У нас в Англии по традиции король объявляет своего преемника… и я получил на это согласие Эдуарда. С ним и с ее более значимыми, чем у незаконных дочерей Екатерины Арагонской и Анны Болейн, правами она станет королевой. А теперь подумай, Роберт, ведь если бы ты не сглупил и не женился очертя голову на дочери деревенского сквайра, я, пожалуй, мог бы сделать тебя королем Англии.

Тут Роберт чуть не лишился дара речи. Король Англии! Он представил себя в королевском одеянии. Разве с ним может произойти нечто подобное? Что он знал до сих пор о власти? Он вспомнил, как совсем недавно он представлял себя в роли возможного супруга леди Джейн Грей — этой хрупкой и красивой девочки. Правда, на вкус Роберта, она была чересчур благочестивой, но, бесспорно, она — очаровательное создание.

— Похоже, ты упустил свою судьбу, — сказал герцог, — и она достанется Гилфорду.

— Яс… но, — пробормотал Роберт. Отец положил ему на плечо руку. Он очень сожалел. Каким бы королем стал Роберт! Гилфорд будет выполнять свой долг, но, видит Бог, лучше бы на его месте был Роберт.

— Пусть это тебя многому научит, сын. Ты молод, но никогда не бывает рано получать такие уроки, надеюсь, ты теперь это понимаешь. Посмотри, какую службу сослужило тебе твое твердолобое упрямство. Ты мог бы стать королем, но ты, подчиняясь какому-то детскому капризу, избрал путь деревенского сквайра. Всегда смотри в будущее. Всегда думай, что оно тебе преподнесет. Без всякого сомнения, твой брат и его жена королева Джейн возложат на твою голову высокие почести. Но, теперь ты видишь, немножко терпения и немножко фантазии принесли бы тебе гораздо больше. Сейчас ты знаешь, как обстоят дела, но помни, что это все пока должно оставаться в тайне. Будущее нашего дома поставлено на карту. Верю, что нам улыбнется фортуна. После смерти короля найдутся люди, которые станут оспаривать право Джейн на престолонаследование. Мы должны быть к этому готовы. Ты вернешься в Норфолк и будешь ожидать там, втайне собирая подкрепление, на которое мы смогли бы опереться в случае необходимости. Ты меня понимаешь?

— Да, отец.

Эта беседа в корне изменила взгляды Роберта.

Он вернулся в Норфолк крайне озабоченным. Теперь все виделось ему в ином свете. Конечно, Эми любила его, но до чего же она проста! Он не мог удержаться, чтобы не сравнивать ее деревенское очарование с красотой Джейн Грей, ее наивность — с эрудицией Джейн, и он не мог также удержаться и не представить себе рядом с Робертом-сквайром Роберта-короля.

По его возвращении все заметили происшедшие в нем перемены. Эми стала раздражительна и ревнива. Пинто была уверена, что он влюблен в женщину, которую встретил при дворе. Пинто всегда чувствовала, что в этом браке для Эми таится опасность.

Она постаралась предостеречь ее и дать совет.

— Наберись терпения. Не балуй его. Держись на расстоянии. Пусть он сам придет к тебе за твоими милостями. Не расточай их слишком щедро.

Бедная Эми попыталась последовать мудрым советам Пинто, но разве она могла поступить согласно ее указаниям? Когда рядом находился Роберт, это она должна была вымаливать у него ласки, словно маленький щенок, который пытается заслужить одобрение хозяина.

— Эми, — в отчаянии восклицал он, — когда же ты повзрослеешь?

— Но ведь ты всегда говорил, что тебе нравится моя ребячливость.

— Нельзя же вечно оставаться ребенком.

— Но ведь ты все время радовался, что я не такая, как девушки при дворе.

«Да, — думал он, — воистину не такая! Не обладающая изящным и чарующим достоинством леди Джейн Грей, темпераментом и зажигательными способностями принцессы Елизаветы».

Эми трясла его за руку.

— Почему ты со мной не разговариваешь? О чем ты думаешь? Почему ты все время глядишь в окно, как будто прислушиваешься. К чему ты прислушиваешься?

— Я?.. Прислушиваюсь? Да ни к чему я не прислушиваюсь.

— Нет, прислушиваешься, голову даю на отсечение. Ты ждешь… Ждешь вестей от кого-то, кого ты встретил при дворе. Почему ты никогда не берешь меня вместе с собой? Почему я всегда должна оставаться в деревне? Почему, когда ты едешь ко двору, ты едешь без меня?

Как же она глупа!

Он посмотрел на нее с легкой неприязнью. Каким же он был дураком! Он стал мужем простой деревенской девушки, тогда как мог бы жениться на королеве.

Губы у нее дрожали. Он наблюдал, как у нее по щекам заструились слезы, когда она повалилась на диван и принялась всхлипывать.

Неужели он ничему не научился? Он вел себя еще более глупо, чем раньше. Отец доверил ему огромную тайну, а он почти что выдал ее. Она поняла, что что-то произошло во время посещения им двора, но, будучи неразумным ребенком, вообразила, что он влюблен в другую.

Он вздохнул. Конечно же, он обращал внимание на женщин — придворных дам и просто крестьянок. Неужели глупая маленькая Эми полагает, что, после того как они поженились, он никогда не взглянул на другую?

Но все же ему следует ее успокоить: она не должна видеть, как он изменился. Она не должна догадываться о тех мыслях, которые теснились в его сознании. Он, тот, который мог бы стать королем Англии, станет братом короля, а ведь это Гилфорд всегда им восхищался. Впрочем, он сможет крутить Гилфордом по своему усмотрению, и все равно к нему придет власть, пусть другой дорогой, но только в том случае, если он не позволит своей несчастной жене догадаться, что он скрывает смертельно опасную тайну.

Он склонился над ней, убирая волосы с ее теплого и мокрого от слез лица.

— Эми, — прошептал он, — моя маленькая Эми, что тебя тревожит? Почему ты ревнуешь самого верного из мужей во всей Англии?

Она подняла свои глаза к его склоненному над ней лицу.

— Но ведь, Роберт…

— Почему у тебя появились насчет меня подобные бредовые идеи? Ну-ка, выкладывай поскорее.

— Потому что ты находился вдали от меня.

— По делу. Ничто, кроме сыновнего долга, не может оторвать меня от тебя.

— Но… есть же что-то еще. Пинто говорит, что это другая женщина.

— Пинто! Что она знает о моих делах!

— Она знает, как живут другие люди, и она говорит, что мужчины повсюду одинаковы.

— Поцелуй меня, Эми. Давай докажем мадам Пинто, что хотя она и знает все о большинстве мужчин, но не знает ничего обо мне.

Он успокаивал ее, а она была готова бесконечно слушать, готова поверить в то, во что хотела бы верить больше всего на свете, и он не был бы Робертом, если бы не сумел убедить ее в чем угодно.

Стояла глубокая ночь. Проснувшись, Эми обнаружила, что она в кровати одна, полог был задернут, но не так плотно, чтобы не пропускать лунный свет, наполнявший комнату. Она протянула руку и ощупала перину, еще хранившую следы тела Роберта.

Она села на кровати. Меховое покрывало, лежавшее на простыне, было откинуто в сторону. Она думала только об одном. Он тихонько выскользнул и пошел к женщине, она была в этом уверена, и той женщиной оказалась не придворная дама, а кто-то из ее собственного дома.

С полными слез глазами она накинула на плечи шаль и стояла в нерешительности, размышляя, не пойти ли ей и не рассказать о случившемся Пинто. Теперь, когда она не сомневалась в его измене, Эми почувствовала себя чудовищно несчастной; закрыв руками лицо, она уселась на стул и стала раскачиваться взад-вперед. Так она сидела, не решаясь предпринять что-либо, пока донесшийся с улицы шум не вывел ее из задумчивости. Она поспешно вскочила и подбежала к окну. На залитом лунным светом дворе она увидела Роберта, с ним был ее отец и еще какой-то мужчина. Она так обрадовалась, что распахнула окно и громко позвала его по имени. Мужчины посмотрели вверх. Роберт сердито помахал ей рукой, приказывая убраться подальше от окна. В крайнем недоумении она подчинилась. Спустя всего несколько минут она услыхала скрип половиц за дверью в коридоре, потом дверь распахнулась, и в комнату тихо вошел Роберт. Он был полуодет, но она приметила, что его глаза горели от возбуждения. Она повисла у него на шее, дав волю слезам облегчения.

— Я думала… Я думала…

Он закрыл ей рот своей рукой.

— Тише! Ради Бога, Эми, тише. Почему ты не в постели? Ты перебудишь всех в доме.

— Но я должна знать… Я думала…

Он подвел ее к кровати, сел и задернул полог.

Он был очень зол, и его злость сильно ее напугала.

— Ты все погубишь, — сказал он.

Когда он вымолвил эти слова, они показались ему пророческими. Она действительно все погубит. Разве она уже не причинила достаточно вреда? Его брат был женат на леди Джейн Грей, а в эту самую минуту, хотя немногие об этом догадывались, Джейн Грей может стать королевой Англии. Он посмотрел на Эми, достаточно привлекательную с ее волосами, струящимися по плечам, со спущенной шалью, открывающей взору пухлые плечики. Но он уже вырос, он уже перерос незатейливые провинциальные прелести Эми Робсарт.

— Роберт, ты меня покидаешь? — спросила она.

— Послушай меня. Нам не хотелось, чтобы ты об этом знала. Но, раз уж так получилось, что ты все видела, мы с твоим отцом полагаем, что ничего не остается, как все тебе рассказать.

— Что… что я видела?

Он постарался скрыть бушевавшее в нем раздражение.

— Своего отца, меня и гонца.

— Гонца?

— Сегодня вечером он прибыл от моего отца, и прибыл в обстановке величайшей секретности.

— Ну и, Роберт?

Как бы он хотел в тот момент, чтобы ее не было рядом или чтобы у него не было жены, а Эми оказалась молодой посудомойкой, которая незадолго до того удостоилась его милости прямо на кухне и которая могла, не ограничивая его свободы, дать ему столько удовольствия и наслаждения, сколько вряд ли когда-нибудь давала жена. Его свобода! Он покраснел от гнева, когда подумал о своей свободе. Гилфорд — король! И он, Роберт, мог сейчас залететь столь высоко. Он был готов вцепиться руками в ее горло и выжать из нее всю ее жизнь капля за каплей, без остатка.

— Роберт, в чем дело? Что тебя терзаег?

Когда она заговорила, он посмотрел на ее детский рот и сам себе удивился. Как мог он допустить, чтобы такое создание стояло у него на пути!

Он сказал:

— Бедная Эми, я тебя напугал.

Он склонился над ней и впился своим ртом в ее губы. Она вскинула руки, чтобы повиснуть на нем. Глупая Эми! Она не имела ни малейшего понятия о том, какую роль сыграла в его судьбе. Когда она узнала о Гилфорде, то только и могла сказать: «Как удачно женился твой брат!» «Да! — хотелось крикнуть ей в ответ. — И я бы мог так сделать!» Она оказалась слишком глупа, чтобы осознать, что по ее вине он упустил самый большой шанс в своей жизни. И все ради деревенской девушки, которая к тому же уже наскучила ему.

— Не пугайся, Эми, — сказал он. — Ты ведь не думаешь, что я могу причинить тебе боль?

— Нет, нет… — как же она в него вцепилась! Он снова поцеловал ее, после перины она все еще была теплой и мягкой. Бедная Эми!

— Считай, что тебе крупно повезло, — сказал он, — что ты не только дочь своего отца, но и моя жена тоже. Тебе бы здорово от него досталось за то, что ты позвала из окна.

— Но, Роберт… Я думала, что ты пошел к другой женщине!

— Почему ты так решила? Разве ты сомневаешься в силе своих прелестей?

— Нет, Роберт.

— Конечно же, нет! Ты очень высокого мнения о своих прелестях. Разве я не вижу, как ты часто вместе с Пинто жеманно разглядываешь себя в зеркале?

— Но…

— Я шучу, Эми. Ты не должна бояться. Ты можешь хранить тайну?

— Нет, Роберт, ты же знаешь, что я не могу.

— Но ты честная женщина, Эми. А я знаю, как заставить людей хранить тайны, и именно потому я сейчас и доверю тебе самую из них важную.

— Что ты хочешь этим сказать, Роберт?

— Если ты выдашь эту тайну, Эми, ты выдашь и меня.

— Я пока ничего не понимаю, Роберт.

— Ты много чего не понимаешь, моя Эми. Но мы с твоим отцом решили доверить тебе эту тайну. Ты нас вынудила сделать это. Ты видела в отцовском дворе чужого человека. Ты никоему не должна рассказывать, что он был здесь, потому что, если ты это сделаешь, то это может стоить мне… и твоему отцу тоже… это может стоить нам обоим наших жизней.

— О, Роберт!

Он приложил руку к ее обнаженному телу и почувствовал, как часто бьется ее сердце.

— Ты так испугалась от мысли потерять меня? — спросил он. — Ты будешь горевать столь же сильно, когда увидишь, как я поднимаюсь на эшафот в Тауэре?

— Прошу тебя… — начала она.

Он прервал ее.

— Я должен покинуть этот дом еще до рассвета.

— Куда ты поедешь, Роберт?

— Грядут великие события. Король мертв, но об этом почти никто не знает. Мой отец поставил стражу вокруг дворца в Гринвиче, он закрыл все порты. Он хочет, чтобы пока об этом знали только наши друзья.

— Но что это значит, Роберт?

— Эми, ты стала членом великой семьи. Мой брат станет королем, потому что его жена станет королевой. Но нам нужно успеть сделать первый шаг раньше, чем сделают его наши враги. Сегодня ночью я отбываю вместе с несколькими надежными товарищами. И ты догадываешься, с какой целью, Эми?

Она покачала головой.

— О, глупышка! — Он почти ласково погладил ее по голове. — Ты можешь сказать, милая Эми, пойдет ли дождь или прокиснет молоко или нет. В этом случае подобные тебе не ошибаются.

— Роберт, в чем я провинилась, чтобы заслужить твое недовольство?

Он печально посмотрел на нее. «В том, что вышла за меня замуж, — хотел было он ответить. — Преградив дорогу к высочайшим на этом свете вершинам власти». Но вместо этого он ответил:

— Кто тебе сказал, что я недоволен? Разве? Нет, Эми. Я знаю, что ты сможешь вынести все самые тяжелые жизненные тяготы… И все ради меня. Ты будешь хранить тайну! — он нежно засмеялся. Он был полностью в ней уверен, так как был полностью уверен в себе. Он мог даже Эми заставить хранить тайну! — А теперь, Эми, я тебе все расскажу. Мне надлежит арестовать принцессу Марию и доставить ее к моему отцу в качестве пленницы, и таким образом моей сестре Джейн и моему брату Гилфорду будет гарантирован трон.

— Но… Роберт, это дело огромной важности. Оно меня пугает.

— Тебя очень просто испугать, Эми. Мой отец, да и я тоже, мы не будем чувствовать себя в безопасности, пока принцесса Мария не окажется в надежном месте и под замком.

У Эми застучали зубы.

— Я боюсь, — сказала она.

Он поцеловал ее и засмеялся, думая про себя, что это-то и хорошо.

— Не падай духом, Эми. Теперь ты знаешь, что такое быть женой одного из Дадли.

Лорд Роберт остановился вместе со своими людьми в городе Кингс-Линн. Не было смысла продолжать преследование. Мария ускользнула от него. У нее нашлось немало друзей в этой стране, и кто-то из них перечеркнул все планы Дадли. Когда Мария узнала о смерти брата и заговоре с целью захватить ее, она сразу же отправилась в замок Кеннинг-холл, принадлежавший герцогам Норфолкским, ревностным католикам и врагам Дадли, которые в последнее время впали в немилость, но не теряли надежды вернуть свои привилегии. Ховарды из Норфолка, считавшие себя более достойными королевского звания, чем Тюдоры, ненавидели Дадли, как только могли ненавидеть тех, кого называли выскочками. Сейчас они были готовы бороться за Марию и за католическую церковь. Поэтому Мария, провозгласив себя королевой Англии и прознав, что Нортумберленд послал своего сына Роберта Дадли на ее поиски, сразу же по приезде в Кеннинг-холл стала собирать вокруг себя своих сторонников.

В Кингс-Линне Роберт узнал, что Мария добралась до Фрэмлингхема, хорошо укрепленной цитадели Норфолков, и понял, что, даже преследуя ее, он не сможет взять приступом Фрэмлингхем имеющимися в его распоряжении силами. Поэтому ему не оставалось ничего другого, как остановиться в Кингс-Линне и ждать дальнейших приказов отца.

Так как ожидание затянулось, Роберт начал потихоньку терять уверенность в успехе. Сейчас он знал, что не только многие дворяне стали сплачиваться вокруг Марии, но что на ее стороне оказался народ.

Что происходило в Лондоне? По плану, его отец должен был присоединиться к нему в Норфолке, и он не думал, что тот так сильно задержится. По крайней мере, хоть один из его братьев должен был бы прибыть к нему с подкреплением, чтобы солдаты могли двинуться в путь и захватить Марию.

Медленно тянулись дни, полные тревог.

Однажды ночью Роберт пробудился от цокота лошадиных копыт по булыжной мостовой. Он спрыгнул с кровати, крича своим слугам:

— Быстрее! Пришло подкрепление!

По лестнице в гостинице, где он спал, тяжело топали солдаты. Роберт встретил их на пороге комнаты, но это были не те люди, которых он поджидал, они не были людьми его отца или братьев. Двое из них вышли вперед и стали у него по бокам. Роберт оказался один и без оружия.

— Лорд Роберт Дадли, — сказал тот, кто стоял напротив, а за его спиной, на лестнице и в коридоре, и это заметил Роберт, толпились солдаты, — вы — мой пленник.

— Что это значит? — потребовал ответа Роберт. — Как вы осмелились прийти ко мне с таким делом? По чьему приказанию?

— По приказанию королевы Марии.

— Я не знаю такой королевы, — презрительно бросил Роберт. — Я служу королеве Джейн.

— Королевы Джейн не существует, мой господин. Королевой Англии является Мария.

— Мой отец…

— Герцог арестован в Кембридже. Сейчас он находится в заключении в лондонском Тауэре, куда отправитесь и вы и составите компанию ему и другим членам семьи.

Выхода не было.

По дороге в Лондон он понял, что вся страна поднялась в защиту королевы Марии. Непродолжительное царствование Джейн Грей подошло к концу. Ее свергли и вместе с ней свергли и Дадли.

В течение многих дней Роберт размышлял над этими событиями в своей мрачной темнице в башне Боучемп.

В тот жаркий августовский день на Тауэр-Хилл снова собралась огромная толпа.

— Смерть Дадли! — раздавались крики. — Да здравствует королева Мария!

Сорок три года прошло с того времени, как девятилетний мальчик Джон Дадли, объятый страхом и не знавший, куда спрятаться от чувства вины, стоял на Тауэр-Хилл и не смел взглянуть на поднимавшегося на эшафот человека. И на то, чтобы вернуться назад к тому же зловещему месту — почти день в день, — ушло сорок три года. Тогда он поклялся: «Я буду править людьми». И он правил: из сироты без гроша в кармане он превратился в фактического правителя Англии. Он начал с еще более низкой ступеньки общественной лестницы, чем его отец, но поднялся выше.

Даже тогда, когда его вывели из Гейт-Хауса и потащили на эшафот, он отчаянно пытался понять, есть ли у него еще шанс спасти себя. Он находился в конце изнурительного пути. Амбиции, его постоянные спутницы, не позволили ему выбрать иную дорогу. Чтобы удовлетворить требования Амбиций, приходилось не раз переступать через Честь и Любовь, и сейчас Амбиции подсказывали, что нужно все отбросить в сторону, чтобы ему, Джону Дадли, герцогу Нортумберлендскому, спасти свою жизнь и продолжать шагать вперед.

Он уже был готов отречься от королевы, которую сам же и посадил на трон, и присягнуть новой королеве. Раскрыть ей всех ее врагов, служить ей до конца своих дней, даже отречься от протестантской веры — все казалось возможным в обмен на свою жизнь. Его уже почти не беспокоило, что юные Джейн и Гилфорд попадут на эшафот. Только бы он, Джон Дадли, остался жив…

Но было уже поздно. У него нашлось слишком много врагов, которые прекрасно помнили его самонадеянность и завидовали его исключительным способностям, его никогда не заботило, чтобы люди его любили, от них он требовал только беспрекословного подчинения. И теперь бесполезно просить их проявить к нему дружеские чувства.

Зазвонил колокол. Джон Дадли, герцог Нортумберлендский, еще совсем недавно самый могущественный в Англии человек, медленно взошел на эшафот и положил на плаху свою голову.

В башне Боучемп Роберт услышал колокольный звон, людские крики и понял, что его отец мертв.

Глава 2

Принцесса Елизавета лежала в постели в своем доме в Хэтфилде. Она страдала, как уверяла ее прислуга, от нападавшего на нее время от времени недуга. Этот самый недуг почему-то всегда посещал ее в то время, когда она не знала, как себя вести, и уже не раз выручал в затруднительной ситуации.

Кровать, несомненно, была для нее сейчас самым подходящим местом, и недуг послушно вернулся.

Этим утром она получила с гонцом письмо — оно пришло от герцога Нортумберлендского. Ее брат, король, согласно сообщению герцога, желал немедленно повидать свою дорогую сестру. «Ваша светлость должны приехать как можно скорее, — говорилось в послании, — так как король тяжело болен».

Но принцесса, которая всегда инстинктивно знала, кому и когда нужно улыбаться, естественно, имела кое-какие связи. Неимущая по сравнению с могущественным Нортумберлендом, она была богаче его друзьями.

У гонца оказалось еще одно послание для принцессы, тщательно им спрятанное. Для безопасности оно было зашито в его башмак. Написанная Уильямом Сесилом, другом Елизаветы, записка гласила: «Король уже мертв. Нортумберленд планирует посадить на трон Джейн Грей и своего сына Гилфорда и захватить для этого вас лично и вашу сестру. Подчиниться его приглашению — значит отдать себя в руки Нортумберленда».

Потому-то принцесса Елизавета и удалилась в постель, предварительно написав герцогу, что она сожалеет, но слишком тяжело больна и не сможет покинуть Хэтфилд.

Она находилась в опасности и знала это. Но разве когда-нибудь было иначе? Она вспомнила милую Джейн Грей, которую Нортумберленд собирается сделать королевой Англии. Бедная Джейн! Что она знает о роли, ей уготованной? Джейн образованна, но какой смысл в эрудиции, если ей нет применения? Джейн станет марионеткой. Она будет не большей королевой Англии, чем Эдуард был королем. Судьба бедняжки оказалась предрешена, когда она позволила Нортумберленду выдать себя замуж за Гилфорда.

Как только случилась эта свадьба, для Елизаветы уже было яснее ясного, что за нею последует.

Елизавета прекрасно помнила юного Гилфорда. Он был слабовольным человеком. Сама она, будучи натурой сильной, обладала безошибочным чутьем на слабых духом. Другое дело — его брат Роберт. Ей захотелось громко рассмеяться от мысли о том, что он женился на жеманной деревенской девушке. Как он мог так сглупить! А может, и не так уж сильно сглупил? Если бы он не женился на своей неотесанной невесте, он был бы сейчас женат на леди Джейн Грей. И так ли уж завидно было бы его положение? Время покажет, но, в любом случае, Роберт не имел права жениться на деревенской девушке.

Она расхохоталась в подушку, забыв на короткое время о грозящей ей опасности. Какая жалость, что рядом с ней не было ее верной Кэт Эшли. Как бы славно они поразвлекались, раскинув карты… предсказывая судьбу… глядя, не вырисовывается ли что-нибудь в отношении Роберта Дадли (высокого темноволосого короля), как они обычно гадали на Тома Сеймура.

Как глупо думать сейчас о Томе! Она не могла не вспоминать его громкий раскатистый смех, крепкие ругательства и твердые руки. Но теперь Том Сеймур… всего лишь обезглавленный труп. А ведь он чуть не взял ее с собой в могилу, так же, как в жизни хотел взять с собою на трон… на супружеское ложе.

Она никогда больше не должна быть такой слабой, какой показала себя с Томом. Какое счастье, что все это позади. А ведь он мог уговорить ее выйти за него замуж… Тому почти удалось это. Никто больше не соблазнит ее таким образом. Принцесса, стоящая в двух шагах от трона, должна учиться на своих ошибках, и учиться быстро, потому что очень часто времени на их исправление почти не бывает.

И теперь, когда приближалась новая опасность, она не должна забывать о той, прежней.

Она ясно помнила Тома Сеймура и верила, что никогда не забудет его, изящного адмирала в пышном одеянии, который пришел к ней после смерти своей жены Екатерины Парр, напустив на себя великую печаль, и его глаза умоляли ее о снисхождении, сообщая, что он стал свободен.

Но ей нужен был адмирал, который добивался бы ее, а вовсе не муж, чтобы он ею командовал. Елизавета желала, чтобы ее забавляли, приятно возбуждали, вызывая в ее воображении волшебный образ, который, как правильно подсказывал ее здравый смысл, в реальности никогда не совпадает с мечтами о нем.

Правда, бывали моменты, когда она была уже почти готова сдаться этому обворожительному человеку, когда его вкрадчивые уловки почти что брали верх над ее здравым смыслом.

Его домогательства вызывали ее сопротивление, она начала сторониться его. Та легкомысленная девушка, которая развлекалась, отчаянно флиртуя с ним при жизни его жены, стала старше, стала мудрее. Да и как могла принцесса Елизавета принять предложение человека, который, как утверждали, отравил свою жену с целью жениться на ней?

Нет, смерть Екатерины стала первым наглядным уроком, душераздирающая смерть Томаса — вторым, и эта вторая смерть так сильно потрясла ее, что она никогда ее не забудет.

Как ясно его образ всплывал в ее памяти, будто бы он сейчас стоял возле ее кровати, улыбался ей горящими от страсти глазами, пытаясь, как он делал в Челси, стащить с нее покрывало.

Он переманил на свою сторону Кэт Эшли. Что же он сказал Кэт? Может, он просто смотрел на нее так, как умел делать только он? Может, он обещал отблагодарить ее в тот день, когда принцесса Елизавета станет его женой? Очень скоро Кэт стала его рабыней, подобно множеству женщин из окружения принцессы. Кэт начала замечать, что карты благоволят к нему… милая глупенькая Кэт! В ушах Елизаветы и сейчас звучал ее голос, звенящий от возбуждения. «Вам, моя дорогая, выпал счастливый брак, самый чудесный брак в вашей жизни. А сейчас давайте-ка посмотрим, кто этот марьяжный король! У него золотистая борода и он красив… да как красив! Кажется, он связан с морем…» Тогда Елизавета разразилась бурным смехом, назвала Кэт мошенницей и спросила, чем заплатил ей адмирал, чтобы она сказала это. Отбросив карты, они стали болтать и смеяться, подшучивая над адмиралом и его мечтами о женитьбе. Разве когда-нибудь она серьезно относилась к этой мысли? В то время ее мечты уже были о другом. Больной брат Эдуард, не очень молодая и к тому же болезненная сестра Мария и затем… она сама.

Была ли она рада тому, что церковный собор не дал согласия на ее брак с адмиралом? Когда ее спросили, собирается ли она выйти за него замуж, то она дала характерный для себя уклончивый ответ: «Когда придет время, и церковный совет даст свое согласие, тогда я поступлю так, как мне повелит Бог.

А может, со временем она все же вышла бы за Томаса? В те времена он мог так искусно льстить, мог так страстно умолять.

Милый Томас! Он всегда слишком много говорил. Его обаяние и красота придавали ему такую огромную силу, а ведь сила — страшнейшее одурманивающее средство, оно ударило ему в голову, оно успокоило страх, оно сыграло злую шутку с его зрением, сделав его в своих глазах вдвое больше, чем он был в действительности. Томас хвалился, что у него под рукой десять тысяч человек, готовых ему служить, что он уговорил хозяина монетного двора в Бристоле отлить большое количество монет. И ими можно воспользоваться для своих целей, что он женится на Елизавете и тогда… они увидят то, что должны были увидеть.

И поэтому Томаса заточили в Тауэр по обвинению в государственной измене.

Какое же это было страшное время, когда Кэт Эшли и придворного казначея Пэрри тоже заключили в Тауэр, а ее саму держали в качестве пленницы в Хэтфилде с часовыми у ее двери в коридоре, не позволяя ей даже выйти на свежий воздух без охраны! Как она опасалась, что Кэт и Пэрри все расскажут в лапах своих следователей! Разве могла она надеяться на то, что такая сплетница, как ее дорогая Кэт, или Пэрри станут молчать? Они оба прирожденные болтуны — он и она.

Разве могла она их винить? Нет, не могла. Более того, она страстно ждала того дня, когда ее несравненная Кэт воротится к ней назад.

Вскоре вся страна принялась сплетничать. И получались разные истории — каждый пустяк, каждая незначительная сценка раздувались, приукрашивались до такой степени, что невинный флирт становился оргией похоти.

От этих воспоминаний краска прилила к ее лицу, но и сейчас она начала смеяться. Ох, почему здесь рядом с ней не было Кэт? Сама она тоже любила сплетни. Сейчас она бы с удовольствием поговорила о Нортумберленде и о Джейн Грей, и о слабеньком Гилфорде Дадли, на чью голову, Елизавета в этом нисколько не сомневалась, Нортумберленд во что бы то ни стало постарается водрузить корону. Как здорово было бы во время этой «болезни» взять в руки карты и погадать на высокого темноволосого мужчину — на этот раз лорда Роберта Дадли, точно так же, как они раньше гадали на адмирала. И чтобы Кэт поджала губы, наклонила в сторону голову и принялась бормотать серьезным тоном, от которого Елизавета смеялась до колик: «Мне кажется, что я вижу красивого молодого человека. Он примерно ровесник вашей светлости… и он приходит из прошлого…»

Но как же глупо с ее стороны думать сейчас о Кэт, которую у нее отняли, и о Роберте Дадли, этом глупом мальчишке, женившемся на деревенской девке!

Но все же… как приятно! Ей было необходимо думать о приятных и легкомысленных вещах, когда в любой момент жизнь могла стать невыносимо трудной и смертельно опасной.

Но мысли уже вернули ее в самый тяжелый момент ее жизни, когда к ней пришли с вестью, что Томас мертв — ее красавец Томас. Ее окружали шпионы, она знала, что они наблюдают за ней, что каждое ее слово, каждый взгляд не останется без внимания, и о них будет доложено. Леди Тайрвит (как же она ненавидела эту женщину, присланную взамен Кэт!) не отводила от нее своих подлых глаз, следила постоянно, в надежде, что когда-нибудь Елизавета выдаст свои чувства, и та сообщит об этом своему господину протектору, этому лже-брату дорогого Томаса.

Она выслушала страшную весть спокойно. Да, она могла сейчас с гордостью вспомнить ту молоденькую Елизавету, которая ни взглядом, ни единым движением губ не выдала, что ее сердце буквально разрывалось на части.

— Ваша светлость, — сказала тогда эта шпионка Тайрвит. — Сегодня адмирал сложил свою голову на плахе. — И стала ждать реакции на свои слова.

Елизавета посмотрела на эту женщину ничего не выражающим взглядом. Но она знала, что должна что-то сказать. Нельзя позволить леди Тайрвит донести, что она от горя потеряла дар речи.

— Сегодня, — промолвила она, — умер человек очень большого ума и очень малого рассудка.

И тогда стали говорить, что она либо совсем бесчувственная, либо блестящая актриса. Она и была великой актрисой. Такова истина, ибо она, без сомнения, любила Томаса.

А разве она не играла все это время? Разве ей не было необходимо играть свою роль и притворяться простушкой после смерти Томаса? Она тихо жила в Хэтфилде, целиком отдаваясь наукам, чтению Цицерона и Тита Ливия, изучению Ветхого Завета, декламации трагедий Софокла, совершенствованию итальянского и французского языков. Она одевалась очень просто, не завивала волос — и это все она, которая любила изысканные наряды, любила, чтобы ее рыжие волосы были накручены и взбиты, а она сама утопала в роскошном бархате и сверкала драгоценностями. Но она оказалась достаточно умна для того, чтобы понять необходимость иным поведением заставить забыть свою прежнюю репутацию, подмоченную скандалом с Сеймуром, и что находиться в тени — единственный способ сохранить себе жизнь в это смутное время.

Ее друзья подробно информировали ее о состоянии дел при дворе, так что в Хэтфилде и в Вудстоке она была в курсе стремительного восхождения герцога Нортумберлендского, часто размышляя о лихом лорде Роберте, который, если бы не женился сдуру на деревенской девушке, мог бы завладеть в этой стране большей властью, чем она, бедная принцесса, вынужденная затаиться, словно уж под корягой, из-за страха привлечь каким-нибудь неосторожным движением внимание своих врагов.

Она следила за поединком между Эдуардом Сеймуром, герцогом Сомерсетским, которому она никогда не сможет простить то, что он сделал с Томасом, и Джоном Дадли, герцогом Нортумберлендским, который был отцом того молодого человека, интересовавшего ее после смерти Томаса так сильно, как не интересовал никто другой.

А сейчас Сомерсет уже мертв. То, что он сделал с Томасом, другие сделали с ним. Да, оказывается, страшно думать о человеческих головах, которые падают с такой легкостью.

Ей просто необходима Кэт Эшли, чтобы посмеяться, чтобы успокоить себя и плюнуть на все невзгоды, ведь когда наступит час испытаний, она должна хладнокровно встретить их.

Но что же остается ей сейчас делать, кроме как валяться в постели… и ждать?

Ожидание закончилось гораздо быстрее, чем она предполагала.

Верные друзья сообщили новость. Колесо фортуны снова повернулось. Королевой Англии провозглашена Мария. И для Елизаветы пришло время излечиться от недуга.

Она произвела это без лишнего шума и перво-наперво написала королеве письмо с поздравлением и выражением своего восторга по поводу вступления на престол своей сестры. На это послание был получен ответ — приказ присоединиться к Марии в Уанстеде, с тем чтобы вместе торжественно въехать в столицу.

Елизавета тщательно готовилась к путешествию. Как всегда, она была возбуждена от перспективы пышной процессии и возврата ко двору. Снова и снова она предупреждала себя о грозящей ей опасности. Вернувшийся к ней на службу господин Пэрри также предупреждал ее. Он лицемерно льстил ей, но лесть являлась тою роскошью, без которой она не могла существовать.

— Ваша светлость должны позаботиться о том, чтобы скрыть свою красоту. Королеве не понравится, если кто-то затмит ее.

— Чепуха, господин Пэрри! — оборвала она его. — Как могу я в моем простом одеянии затмить королевский бархат и блестящие драгоценности?

— Глаза вашей светлости сверкают ярче, чем драгоценности. Ваша кожа нежнее атласа.

Она встряхнула своими рыжими волосами, привлекая к себе его внимание, и его рот растянулся в льстивой улыбке, которую он и не пытался скрыть от нее.

— У вашей светлости более красивая золотая корона, чем та, которую когда-либо водружали на королевские головы.

— Довольно, болтун! — воскликнула она. — Я рада, что в этом году мы купили слугам новые ливреи, господин Пэрри. Я не жалею о тех сорока шиллингах, которые заплатила за их новые бархатные кафтаны.

— Ваша светлость правы, и мы будем являть пышное зрелище. Но я умоляю принять мое предостережение: не затмевайте королеву.

С притворной скромностью она стала размышлять. Она должна облачиться в белое платье, она должна будет стыдливо опустить глаза, если приветствия в ее адрес окажутся слишком громкими. Она должна будет надеть на пальцы всего несколько колец, ведь большое их количество скроет их тонкое изящество, она должна будет держать руки таким образом, чтобы толпы людей увидели их и восхитились их молочной белизной, и она должна будет улыбаться толпе — не снисходительно, но по-дружески, что никогда не подводило, когда требовалось заставить их приветствовать себя.

Нет, она не затмит королеву пышностью одежд или драгоценностей, но только обаянием юности и тонким намеком людям, что она с ними заодно, что она любит их и надеется когда-нибудь стать их королевой.

И вот, сопровождаемая тысячной свитой — некоторые были лордами и леди самого высокого ранга — Елизавета въехала в Лондон. Не добрым ли предзнаменованием явилось то, что она должна была проехать через Сити по пути в Уанстед и таким образом попасть туда раньше своей сестры?

Жители Лондона вышли на улицы, чтобы приветствовать ее, как обычно приветствовали принцессу Елизавету. При виде ее у них перехватило дыхание. Она казалась такой скромной в своем белом балахоне, такой молодой, в ней люди чуяли королевскую кровь ее отца и жизненную силу ее матери. Она расточала улыбки и кланялась и была явно благодарна дорогим горожанам за оказанное гостеприимство, она была так тронута, когда увидела в их глазах слезы. Рядом скакали ее слуги в зеленых одеждах: кто в бархате, кто в атласе, а кто-то и в простом сукне — согласно табели о занимаемом в ее доме положении.

По Олдгейт она проехала в Уанстед, где дождалась прибытия королевы.

Мария выразила удовольствие от возможности встретиться с сестрой.

«Как старо она выглядит!» — подумала Елизавета.

Марии не было еще и сорока, но она выглядела гораздо старшие. И ни пурпурный бархат, ни драгоценности не могли с этим ничего поделать. Она много страдала, и это наложило на нее свой отпечаток.

— Поправилась ли моя дорогая сестра от своей недавней болезни? — спросился Мария.

— Мое нижайшее благодарение вашему всемилостивейшему величеству. Я вполне поправилась, но если бы этого не произошло до настоящего момента, то я бы не замедлила сейчас явиться, чтобы увидеть ваше величество в полном здравии и узнать, что все ваши враги повержены, а вы благополучно восседаете на троне.

— Мы пока еще не можем сказать, что благополучно, — жестко ответила Мария. — Но мы надеемся, что у нас найдутся хорошие друзья.

— И среди них нет никого более готового услужить вам, чем ваша нижайшая сестра.

— Мне радостно слышать это, — сказала Мария и обняла Елизавету.

Они бок о бок поехали в сторону Лондона — две дочери Генриха VIII, чьи матери были такими непримиримыми врагами, и в тот день королева думала о том, какое это счастье иметь рядом с собой преданную сестру. Она жалела Елизавету, когда после смерти Анны Болейн никому не нужная и всеми забытая девочка впала в немилость до такой степени, что ее опекунам стоило большого труда одевать и кормить ее. О той Елизавете рассказывали жестокие вещи — намного худшие, чем о самой Марии. Их обеих называли незаконнорожденными, но Елизавета подвергалась большему унижению, так как некоторые утверждали, что принцесса явилась плодом кровосмесительного союза между Анной Болейн и братом Анны лордом Рошифором.

Мария надеялась, что теперь Елизавета будет вести себя подобающим образом и что они смогут отныне сосуществовать вполне по-дружески.

Елизавета скромно держалась чуть позади королевы, лишь изредка украдкой бросая на нее взгляды, расточая направо и налево свои улыбки и низко склоняя голову, когда приветствия в честь принцессы Елизаветы становились слишком уж громкими. В ее голове тем временем проносились тревожные мысли: «Что же дальше? Она выйдет замуж, и если родит ребенка, то каковы мои шансы на корону… Но… как же все-таки плохо она выглядит! Достаточно ли она здорова, чтобы родить ребенка? И если она нездорова… когда она умрет?»

Сити готовился чествовать королеву, которой оказал свою поддержку. Когда совсем недавно Джейн Грей направлялась вниз по реке к Тауэру, где ее ждала корона, люди угрюмо молчали, и только немногие приветствовали королеву Джейн. Сити ее не хотел. Она была молода, красива и благородна, но справедливость есть справедливость, закон есть закон, и Англия не приняла никого, кроме Марии.

В окнах домов реяли полоски разноцветной блестящей материи. На старых воротах Сити, когда под ними проходила королева, принаряженные мальчики и девочки из приюта для бедных пели здравицу в ее честь. Улицы были очищены и посыпаны гравием, а члены городских гильдий вышли в полном своем облачении, чтобы сказать Марии: «Добро пожаловать в Лондон!» Вдоль по реке на каждом суденышке развевалось знамя или вымпел, а на некоторых находились музыканты, игравшие веселые мелодии и распевавшие победные гимны, радуясь встрече со своей законной королевой и выражая ей свою верность. Процессия проследовала по Лиденхолл и Майнорис в направлении лондонского Тауэра. Королеву приветствовал лорд-мэр, а позади него стоял граф Арундельский, державший в руках королевский меч, предназначенный для торжественных церемоний. Королеву окружали облаченные в бархатное платье приближенные, а рядом ехала ее сестра Елизавета.

Чтобы продемонстрировать безграничное доверие, которое она питала по отношению к самому великому городу, Мария оставила своих гвардейцев у Олдгейт и воспользовалась стражей, предоставленной Сити. Сейчас она следовала за нею и придворными дамами, и каждый страж держал в руках лук и копье.

Сэр Томас Чени, смотритель Пяти портов, приветствовал королеву в Тауэре. Елизавета содрогнулась от ужаса, когда прошла через ворота и увидела башни крепости: Девлин, Белл и Боучемп. Она вспомнила, что в Боучемпе под стражей находится красивый молодой человек, о котором она время от времени думала и который, безо всякого сомнения, последует на плаху вслед за своим отцом. Подобная мысль отрезвила девушку, незадолго до того упивавшуюся бурными приветствиями толпы. Она, конечно же, не должна забывать о людях благородных кровей, скрытых от всего мира за этими зловещими стенами. Особенно не должна забывать она о своей матери, которая пришла сюда через Трейторс-Гейт[Трейторс-Гейт — ворота предателей (англ.)] и покинула этот мир у Тауэр-Грин[Тауэр-Грин — зеленая башня (англ.).].

Елизавета мысленно помолилась за нее, когда они проходили вблизи этих башен.

Процессия проследовала к церкви Святого Петра и там, где мать Елизаветы настиг удар шпагой, положивший конец ее веселой и полной приключений жизни, на зеленом газоне стояли на коленях государственные преступники, напрасно молившие о пощаде в течение двух последних царствований.

Среди них находились старый герцог Норфолкский, которого спасла своевременная смерть Генриха VIII, но который томился с тех пор в темнице, а также епископы Дэрхемский Катберт Танстол и Винчестерский Стивен Гардинер. Все трое являлись убежденными сторонниками католической веры и теперь ждали, что новая королева воздаст сторицею за их заслуги.

Вид епископа снова вернул Елизавету к мысли о своем непрочном положении. Стойкие католики, они наверняка отнесутся к ней с неприязнью, хотя бы по той простой причине, что королева не производила впечатления здоровой женщины и Елизавета поэтому являлась возможной наследницей. Можно было утверждать почти наверняка, что эти ревностные католики употребят всю свою власть, чтобы не дать Елизавете сесть на трон. Вот только на что они решатся ради этого?

Она представила себя на эшафоте и с ужасом подумала, что эти мрачные мысли вызваны духом ее матери, наверняка в этот летний день витавшим где-то поблизости от того места, где она рассталась с земной жизнью.

Но среди государственных преступников находился и тот, кто заставил Елизавету вернуться к приятным мыслям. Им был молодой и красивый Эдуард Куртенэ. Он вызывал огромный интерес не только незаурядной внешностью, но и необычностью своей судьбы.

Его матерью была Екатерина, дочь Эдуарда IV, и он, следовательно, приходился родственником королеве, ведь бабушка Марии, Елизавета Йоркская — сестра той Екатерины. Куртенэ находился в заключении в Тауэре с десятилетнего возраста, и с тех пор минуло уже четырнадцать лет. Его отца казнили по приказу Генриха VIII. Теперь же перед ним забрезжил луч надежды, так как Мария, по всей вероятности, никогда не даст согласия на длительное заключение такого верного католика.

Он изящно упал перед королевой на колени и устремил на нее взгляд своих красивых глаз и с такой очаровательной преданностью, что Мария была тронута.

— Поднимись, братец, — сказала она. — Ты больше не пленник. Тебе вернут твои земли. Твои страдания закончены.

На щеках королевы, пока она говорила это, выступил легкий румянец, и многие это заметили. Как и то, что и позже, когда Мария принимала заверения в преданности короне тех людей, которым она могла доверять, например, Норфолка или Гардинера, глаза ее по-прежнему искали прекрасное лицо молодого Куртенэ.

Находящаяся настороже Елизавета решила, что в тех слухах, которые начали возникать сразу же, как только стала известно, что Мария наденет корону, была изрядная доля правды. Представлялось естественным, что первейшей заботой королевы будет выйти замуж, и, если она — мудрая женщина, то вскоре порадует этим своих подданных. Народ Англии, безусловно, желал для своей королевы мужа-англичанина. Ну и прекрасно — вот вам молодой человек королевских кровей, красивый, мужественный, несомненно способный произвести наследника, которого все — за исключением Елизаветы и ее свиты — должны были хотеть.

Мария знала это, знал и Куртенэ. Теперь подошла очередь молодого человека приветствовать принцессу. Елизавета протянула ему руку и он взял ее. Голубые глаза принцессы смотрели свысока, но все же чуть-чуть кокетливо, они как будто посылали сигнал-призыв молодому человеку. «Ты не считаешь, что моя сестра стара? — казалось, говорили ее глаза. — На самом деле она намного старше тебя, мой друг, а я моложе. А что, если я стану королевой, чью руку и сердце у тебя есть шанс выиграть? Не правда ли, совсем другая и заманчивая перспектива? А?»

Куртенэ поднялся и встал перед Елизаветой. Разве он раздумывал хоть секунду? Разве улыбка, которую он подарил принцессе, не была чуть более сердечной, чуть более исполненной восхищения, чем следовало?

Королева проявила некоторое волнение.

«Будь осторожна», — это сам дух Анны Болейн предостерегал свою дочь. Но обычно осторожная и благоразумная Елизавета не могла устоять перед многообещающим восхищением своей особой. Для нее это была такая же необходимость, как воздух и вода, для нее это была сама жизнь.

Кто мог понять это лучше Анны Болейн? И потому она наверняка желала предостеречь дочь.

У Джейн Дадли, герцогини Нортумберлендской, сердце разрывалось на части. Она погрузилась в глубокий траур в уединении своего дома в Челси. Этот дом — единственное, что осталось у нее от всех ее богатств.

В течение нескольких коротких недель она потеряла большую часть того, что составляло смысл жизни. Ее муж Джон был мертв, разделив участь своего отца. Подобная жестокость потрясла герцогиню до глубины души, но все же этого следовало ожидать.

Какой смысл оплакивать Джона. Но сыновья? За исключением маленького Генриха, который был слишком мал для предъявления ему обвинения в государственной измене, они все содержались в Тауэре. Старшего, Джона, уже приговорили к смертной казни. Амброуз, Роберт и Гилфорд ждали решения суда.

Переходя из одной опустевшей комнаты в другую, она причитала: «Ох, Джон, почему ты не довольствовался жизнью в тишине и счастье? У нас было богатство, у нас был покой. Ты подверг наших любимых сыновей и дочерей опасности. Ты рисковал не только своей жизнью».

Она должна что-то предпринять. Но что она может сделать для спасения своих сыновей?

Словно скряга, она стала собирать по крупицам остатки ценных вещей, случайно уцелевших во время конфискации. Предложить все, что она имела, тому, кто мог бы помочь ей спасти сыновей, — вот в чем, по ее мнению, заключалась теперь единственная возможность.

Она не осмелится просить аудиенцию у королевы. Едва ли Мария простит тех, кто строил планы уничтожить ее. После того, как взяли Джона, Джейн тоже отправили в Тауэр. Хотя ее вскоре отпустили, все же нельзя было поручиться, что, если она теперь попытается встретиться с королевой, ее не засадят снова в тюрьму. Она не боялась неволи. Тяготы заключения ничего для нее не значили. Но как тогда она сможет выручить своих сыновей?

Во времена могущества ее мужа очень многие приходили к нему с просьбой о помощи, ему предлагали деньги и ценные вещи. Джон сколотил целое состояние в годы своего правления Англией. Теперь ей самой придется молить о помощи, как другие молили о ней у ее мужа. Она отдаст все, чем владеет. Ее не страшит нищета до конца дней, пусть только сыновья станут свободны.

Люди, когда-то пресмыкавшиеся перед нею и почитавшие за счастье, если она удостаивала их парой слов, теперь отвернулись от нее. И вовсе не по причине гордыни, презрения или злобы. Она понимала, что это страх; естественно, что они боялись. Безумием было бы проявление дружеских чувств к жене человека, участвовавшего в заговоре против королевы, женщине, чей сын женился на той, которую все сейчас называли королевой-самозванкой?

— Боже, помоги мне! — умоляла Джейн.

Она почти лишилась рассудка. Она ежедневно отправлялась на баркасе в сторону Тауэра и долго стояла там, в совершенном отчаянии, созерцая эти непроницаемые стены.

— Что же с вами со всеми станется? — бормотала она. — Мой Джон… Амброуз… мой бедный Гилфорд и мой веселый и красивый Робин!

Елизавета знала о бедственном положении безутешной герцогини и хотела бы помочь ей. Но ее собственное положение было слишком шатким, чтобы просить за других.

Подозрительный взгляд королевы повсюду преследовал ее. Гардинер и испанский посол Симон Ренар уже плели свои интриги. И не только они.

Французский посланник Ноэлль был не менее опасен, хотя и притворялся другом.

Он часто поджидал ее в саду, чтобы поговорить с глазу на глаз.

Однажды он сказал ей:

— Мой господин знает, что вы находитесь в опасном положении. Мой господин сочувствует вам и ищет способ помочь.

— Король Франции славится своей добротой, — ответила Елизавета.

— Я передам ему ваши слова. Полагаю, его обрадует ваш отзыв.

— Нет. Его не может интересовать мнение такого человека, как я.

— Ваша светлость ошибается. Король Франции ваш друг. Он может сделать многое, чтобы спасти вас от врагов. Он глубоко опечален, что вас называют незаконнорожденной. Так вот, он сделает все, что в его силах, чтобы восстановить вас в правах.

Она холодно на него взглянула.

— Не во власти его королевского величества объявить меня законной наследницей. Такое дело должно, несомненно, оставаться в ведении нашей государыни.

Она оставила его, зная, что он рассердился.

Она была слишком умна, чтобы попасться на удочку французов, предлагавших ей свою дружбу. Он мечтал заманить ее в ловушку, заставить ее выдать себя таким образом, чтобы это привело ее на эшафот.

Генрих II намеревался уничтожить ее, чтобы в том случае, если Мария умрет, не оставив наследника, расчистить поле для своей собственной невестки — Марии, королевы Шотландской.

Для Елизаветы не существовало друзей ни во Франции, ни в Испании, и никто никогда не заставит ее думать, что они там имеются.

Несмотря на то, что принцесса любила праздность двора, она стала все чаще испытывать ностальгию по мирному спокойствию деревенских домов. Может быть, еще и потому, что только вдали от интриг у нее оставалась надежда на спасение.

Гардинер настраивал против нее королеву, в особенности осуждая нежелание Елизаветы ходить к мессе. Но что могла поделать принцесса? Ведь она знала, что огромная армия протестантов смотрела на нее с надеждой. Если бы Елизавета беспрекословно приняла, как того желала Мария, католическую веру сестры, то в таком случае протестанты стали бы говорить: «Какая разница, кто из сестер на троне?» Да, в таком случае принцесса потеряет их поддержку, не приобретя поддержку католиков. Поэтому она должна избегать по возможности появления на мессе.

Но как долго сможет она продержаться? Гардинер неустанно твердил королеве, что Елизавету следует привести либо к католической вере, либо к плахе.

И однажды королева послала за сестрой.

Мария была холодна, и сердце у Елизаветы учащенно забилось, когда она склонилась перед королевой в поклоне.

Ах, оказаться бы сейчас в Хэтфилде или Вудстоке, где на нее внезапно нападал старый недуг и где она могла бы испросить милостивого позволения остаться на несколько дней для поправки здоровья перед тем, как предпринять тяжелейшее путешествие и предстать перед королевой. А здесь это слишком трудно.

— Нам стало известно нечто, что нас не может радовать, — сказала Мария.

Елизавета ответила с печалью в голосе:

— Я ясно вижу, что ваше величество испытывает ко мне совсем мало приятных чувств, но я не совершила ничего такого, что могло бы оскорбить вас, за исключением того, что касается религии. Ваше величество должно проявить терпение по отношению ко мне и простить мое невежество. Вспомните, в какой вере я была воспитана. Ваше величество должно понять, что меня приучили не принимать никакой другой веры.

— Вы достаточно зрелы, чтобы разглядеть истину.

— Ах, ваше величество, если бы у меня было время читать и учиться, если бы меня навещали ученые богословы…

Это прозвучало как мольба: «Дайте мне время!» Время всегда было ей другом.

Елизавета взглянула на бледное лицо своей сестры. Какой же нездоровой та выглядела, какой бледной и болезненной! Всего лишь несколько лет и тогда… трон и слава!

Эта мысль придала ей храбрости.

Мария хмурилась. Одно из самых заветных ее желаний заключалось в том, чтобы вернуть Англию назад в лоно Рима. А эта девчонка, будучи такой молодой и, следовательно, легкомысленной и кокетливой, могла сделать многое, чтобы помешать этим планам. Марии необходимо ослабить протестантов, а ничто так не способствовало бы этому, как известие о том, что тот, в ком они видят своего лидера, уже сдался!

В Англии существовали три религиозных направления. Во-первых, англиканские католики, последователи религии, провозглашенной Генрихом VIII, в основном такой же, как традиционная вера, за исключением того, что главой церкви является сам монарх, а не папа. Затем протестанты, чья церковь считалась официальной со времени владычества протестанта Эдуарда VI. И, наконец, приверженцы традиционной веры, считавшей главой церкви папу римского. Последние в глазах королевы являлись истинными верующими, и эту веру она желала распространить на все свое королевство.

Но ответ Елизаветы не расстроил Марию окончательно. Она предпочла его безусловному отказу, который означал бы заточение принцессы в Тауэр.

— Я пришлю к тебе богословов, чтобы они открыли тебе истину, — сказала королева.

— Ваше величество так добры, что я позволю себе еще одну просьбу.

— Какую же?

— Мне будет легче обучаться в сельской местности, вдали от двора. Я осознаю, что слишком далеко зашла в познании новой веры и мне потребуется глубокое погружение…

— Ты не покинешь двора, — отрезала Мария, как будто почувствовала, что ее сестра пытается прибегнуть к помощи времени, всегда помогавшего ей выпутываться из множества сложнейших ситуаций.

Ну что ж, подумала Елизавета, пусть я снова буду подвергаться огромной опасности. Но и королева должна понять, что требуется громадное количество времени, чтобы на меня могло снизойти столь великое откровение, которое мне безусловно чуждо!

Всеобщие помыслы были полностью устремлены к церемонии коронации. И только у двух женщин в королевстве — Елизаветы и герцогини Нортумберлендской — мысли были заняты иным.

Пока Елизавета пеклась о собственной жизни, герцогиня лелеяла одну-единственную мечту. Джейн Дадли встречалась с одной придворной дамой, которая, закутанная в длинную мантилью, чтобы не быть узнанной, навестила ее по доброте своей, оставив баркас у потайных сходней и перебежав через лужайку. Побывать в резиденции Нортумберлендов считалось делом таким же опасным, как раньше — почетным.

— О, Джейн, Джейн, ты не должна отчаиваться, — запричитала дама, обнимая свою давнюю подругу. — У королевы мягкое сердце. То, что твой старший все еще находится в темнице, — хороший знак. Говорят, что она все еще отказывается отправить на плаху леди Джейн, хотя Гардинер и Ренар уговаривают ее сделать это как можно скорее. Она хочет проявить милосердие, и я уверена, что она его все-таки проявит. Подожди до коронации. Тогда ее величество почувствует себя уверенно сидящей на троне и станет более милосердной.

У Джейн из глаз брызнули слезы.

— Сегодня это от счастья, — пояснила она.

— Как только коронация завершится, я попытаюсь в подходящий момент замолвить за тебя словечко, дорогая Джейн. Может, тебе позволят навестить твоих мальчиков. Не падай духом. Чем больше пройдет времени — тем лучше, ведь тогда будет больше надежды на освобождение. Помни, трех младших все еще не судили.

После этого жизнь показалась Джейн более сносной. Герцогиня с нетерпением ждала коронации.

Как же ликовал народ, когда королева отправилась в шествие по городу! Марию, восседавшую в покрытом серебристой тканью паланкине, который тащили шесть статных белых лошадей, окружали семьдесят знатных дам, облаченных в темно-красный бархат. Сама королева была одета в голубое бархатное платье, отороченное горностаем. Головной убор представлял собой золотую сетку, украшенную бриллиантами и жемчугами. Он был так тяжел, что ей с трудом удавалось держать голову прямо. Ее бывшая няня госпожа Кларенциус, которой она доверяла больше всех на свете, бросала на нее время от времени беспокойный взгляд и умоляла снять тяжелый убор, который, как понимала она, причинял неудобство и головные боли.

Но в тот день Мария страдала не только от этого. Она во всей полноте ощутила присутствие младшей сестры и с горечью осознала, что многие из собравшихся здесь людей невольно сравнивали их: болезненность одной и пышущий здоровьем вид другой, зрелый возраст и цветущую юность. Может, Гардинер был прав? Может, был прав и Ренар? Так что же — оставить Елизавету в живых было безумием?..

А принцесса наслаждалась парадным выездом. Пусть смерть уже не за горами, но все это великолепие, в котором она играла видную роль, по праву принадлежало дочери Генриха VIII. Рядом с ней сидела четвертая жена ее отца — одна из шести оставшаяся в живых. Женщины были одеты одинаково, что давало Елизавете очевидное преимущество. Анну Клевскую никогда нельзя было назвать красавицей, и сейчас на ее фоне молодая двадцатилетняя девушка, безусловно, блистала красотой. Они сидели бок о бок в своих серебряных одеждах, очень похожих на те наряды, которые мать Елизаветы привезла с собой из Франции.

На улице Фэнчерч четверо мужчин — каждый из них был около семи футов росту — прочитали оды. На улице Грейсчерч процессия приостановилась, чтобы наряженный ангелом трубач мог сыграть для королевы, а у ворот школы Святого Петра поэт Эдвуд прочел Марии несколько своих стихов. Люди ликовали и уже готовились пировать после того, как они поприветствуют королеву, принцессу Елизавету и молодого и красивого Эдуарда Куртенэ, новоиспеченного герцога Девонширского. Простой народ несказанно радовался бочкам с вином, в изобилии выставленным в честь коронации.

Елизавета вместе с Анной Клевской следовали непосредственно за королевой. «Наверняка, — рассуждала она, — королева не может прохладно ко мне относиться, раз она позволила мне занять такое почетное место в этой процессии».

Елизавета высоко занеслась в своих мечтах, вообразив себя центром всего этого волшебного действа.

И тут она услышала голос Гардинера:

— Здесь находится Мария, законная и безусловная наследница, по всем человеческим и божеским законам, короны и королевского звания нашего королевства Англии, Франции и Ирландии, и всем следует помнить, что этот день назначен по согласованию со всеми пэрами нашей земли для посвящения, помазания и коронации вышеупомянутой самой замечательной из всех Марий. Не послужите ли в таком случае и не выскажете свое желание и дадите свое соизволение на данное посвящение, помазание и коронацию?

И Елизавета вместе со всеми присутствующими закричала:

— Да, да, да! Боже, храни королеву Марию!

Но ей почудилось не «Марию», а «Елизавету».

И пока в честь Марии произносились речи, пока с нее снимали мантию, пока совершали помазание и снова набрасывали ей на плечи отороченную горностаем новую мантию, Елизавета видела на ее месте совсем другую женщину. Когда-нибудь, в один прекрасный день, в одежде из бархата, с короной на голове, со скипетром в правой руке и державой в левой будет стоять она, Елизавета. И это ей, Елизавете, принесут, преклонив колени, присягу вассальной верности эти пэры, и это ей, Елизавете, поцелуют левую щеку. «Боже, храни королеву Елизавету!» — такой крик будет стоять у нее в ушах.

Когда они покинули аббатство, в ликующей толпе Елизавете померещилась одна женщина с бледным и безрадостным лицом и скорбными глазами, которая выделялась среди весело орущей толпы тем, что не кричала вместе со всеми и была печальна на фоне всеобщего ликования.

Может, это была безутешная герцогиня Нортумберлендская?

Елизавета вздрогнула. Вот оно, напоминание о том, как близко катастрофа находится от триумфа.

Спустя несколько недель на холодных улицах люди ждали появления другой процессии. Она являла собой разительный контраст блистательному действу коронации.

Возглавлял ее епископ Ридли, а среди тех, кто шел позади него, находился лорд Роберт Дадли.

Роберт шел с высоко поднятой головой. Он, который жаждал страстей, был даже рад этому унижению и казался беспечным, когда проходил по узким улочкам. Он был ко всему готов. Амброуз, Гилфорд и леди Джейн уже были приговорены и вернулись в свои темницы. Теперь настала его очередь. И что могло теперь спасти одного из тех, кто вступил в заговор против королевы? Ничего не оставалось делать, как покориться судьбе.

Для Роберта не было бы неожиданностью, если бы по возвращении из ратуши в Тауэр его ожидал топор палача. Но его приговорили к ужасной казни, применяемой обычно к предателям: повесить, заживо вспоров живот и выпустив все внутренности.

И все же по своей природе Роберт был оптимистом, — он продолжал надеяться, что его ждет лишь топор. Сын герцога не может погибнуть бесславной смертью заурядного предателя.

Поэтому, по пути в свою темницу, находящуюся в башне Боучемп, он ждал, что процессия свернет на Тауэр-Хилл. Тем не менее, этого не случилось.

На протяжении всего своего путешествия Роберт ощущал на себе заинтересованные, полные сочувствия взгляды женщин, вышедших поглазеть на заключенных. Пребывание в мрачной темнице никак не отразилось на его притягательной силе.

— Какой красивый молодой человек! — говорили в толпе. — Он слишком молод, чтобы умереть.

И провожали Роберта сочувственными взглядами.

Больше других за ним наблюдала одна женщина. Она страстно желала выкрикнуть его имя, когда он поравнялся с ней, но она все же затаилась в страхе, что ее вид может потрясти его. «Какая у него благородная осанка, — думала она, — и какое безразличие проявляет он к своей судьбе!» Именно этого и ждала она от своего гордого Робина.

Когда процессия удалилась, Джейн Дадли упала без чувств на землю.

При дворе происходила перестановка сил. Высказав вначале расположение по отношению к Эдуарду Куртенэ, королева затем отвернулась от него. Многие поговаривали, что причиной тому развратные привычки, приобретенные им во время пребывания в Тауэре. Другие полагали, что он оказался плохим актером и не смог так страстно влюбиться, как пытался это показать, в стареющую женщину. Были и такие, вероятно наиболее осведомленные, которые считали, что перемена в ее отношении к молодому аристократу может быть отнесена на счет тайных переговоров с испанским послом, а также того факта, что Филипп, сын императора Карла и наследник обширных территорий, вдовец.

Французский посланник Ноэлль в обстановке крайней секретности предостерег принцессу Елизавету.

— Слышали ли ваша светлость, что королева подумывает о браке с испанским принцем? — спросил он.

— Да, до меня дошли подобные слухи.

— Ваша светлость должны понимать, что союз с Испанией вызовет крайне негативную реакцию в Англии.

— Королева — хозяйка своей страны и самой себя. Она выйдет замуж за кого ей заблагорассудится.

— В вашей стране многие не примут брак с испанцем.

— Я с такими незнакома.

— А ваша светлость знают, почему королева отвернулась от Куртенэ? Да потому что она догадывается, на какой объект направлены его нежные чувства.

Несмотря на все ее самообладание, глаза у Елизаветы заблестели.

— Не понимаю, что ваше превосходительство имеет в виду.

— Он влюблен в вашу светлость. Он так далеко зашел в своей любви к вам, что не задумываясь отбросит в сторону готовую вот-вот свалиться на его голову корону для одной только надежды на ту, которую получит в будущем.

Елизавета все же почуяла опасность.

— Я ничего об этом не знаю.

— Но другие знают. Они говорят, что, если Куртенэ женится на вас, а вы будете вознаграждены тем, на что у вас есть права, то народ станет более счастливым, чем в том случае, когда мужем королевы окажется испанец.

Ее сердце бешено забилось. Она вновь услышала слова церемонии в аббатстве и крики пэров «Боже, храни королеву Елизавету!»

И тогда она вспомнила женщину, увиденную ею в толпе, и братьев Дадли, ожидающих в настоящий момент наказания за амбиции, которым не суждено было осуществиться.

Ноэлль вкрадчиво продолжал:

— У Куртенэ есть влиятельные друзья в Девоне и Корнуолле. Ваша светлость, перед вами открывается великое будущее.

«Я иду сейчас по лезвию бритвы, — подумала она. — Удержусь на острие — и в конце пути меня будет ждать трон. Но один только неверный шаг — и вниз, к катастрофе, к темнице в Тауэре и на плаху».

Ноэлль мечтал любым путем воспрепятствовать браку королевы Марии с испанцем, потому что это противоречило интересам Франции. Но желал ли он видеть на троне Елизавету? Конечно же, нет! Целью его заговора являлось посеять вражду, которая уберет с пути и Марию, и Елизавету, оставив место свободным для Марии Шотландской. Ее губы сложились в усмешке. Французский посол, наверное, принимает ее за идиотку!

Как только Елизавета рассталась с ним, то сразу же испросила у королевы аудиенцию. Разрешение было получено, и когда Елизавета склонилась перед нею в поклоне, то поняла, что со времени последней встречи отношение к ней Марии не стало более теплым. Несмотря на свою молодость и показную невинность, Елизавета была достаточно искушенной, чтобы понимать, откуда это нерасположение к ней и к чему клонят все эти послы.

Она знала, что испанский посол, осознавая непопулярность союза, который он старался организовать для сына своего господина и английской королевы, догадывался, что существует определенная фракция, которая предпочтет посадить на трон Елизавету и позволит ей выйти замуж за Куртенэ, и что если дать этому случиться, то Англия снова станет протестантской страной. Поэтому Ренар и убеждал королеву отправить Елизавету на плаху. Он был уверен, что принцесса замешана в заговоре, и собирался вывести ее на чистую воду, чтобы окончательно заглушить в королеве сентиментальные чувства по отношению к сестре.

Сейчас, наблюдая за присевшей в реверансе сестрой, королева вспомнила предостережения испанского посла.

— Ваше величество, — произнесла Елизавета. — Я умоляю отпустить меня в одно из загородных поместий.

— Почему это? — спросила Мария.

— Мое здоровье сильно пошатнулось. Мне требуется свежий деревенский воздух.

— Ты кажешься вполне здоровой.

— Я очень страдаю от болей, ваше величество. В деревенской тишине я могла бы проштудировать те книги, которые ваше величество обязало меня изучить. Я чувствую, что в тишине Вудстока или Хэтфилда на меня снизошло бы откровение.

— Ты останешься здесь, — сказала королева, — чтобы я знала, что у тебя на уме.

Елизавету отпустили. Покидая королевские покои с дурными предчувствиями, она понимала, что переживает сейчас наиболее критический период в своей полной опасностей жизни.

Как ни странно, но ей на помощь пришел, сам того не желая, испанский посол.

Вся страна знала, что королева с благосклонностью относится к браку с испанцем. Это не могло понравиться англичанам, ненавидевшим испанцев, и все чаще повсюду начали упоминать добродетели Елизаветы.

Королева упорно отказывалась признать законное происхождение своей сестры. Казалось, она поступала так из-за боязни, что народ решит, что младшая дочь короля, исповедующая протестантскую веру, станет для Англии лучшей правительницей, чем католичка старшая дочь Генриха VIII. Но настоящая причина была следующая: если Мария являлась законной дочерью, то Елизавета не могла быть таковой, ведь единственным способом признания прав Елизаветы было объявить недействительным брак ее отца с Екатериной Арагонской. Поэтому для них обеих стало невозможным одновременно считаться законными дочерьми.

Испанский посол, стремясь ускорить события, поспешил впутать во что-нибудь нехорошее своего давнего недруга Ноэлля. Если Ноэлля отошлют назад во Францию и одновременно отправят на плаху Елизавету… О большем он и мечтать не мог. Но обвинить Ноэлля в том, что тот побывал ночью в покоях Елизаветы с целью организовать заговор против королевы, было слишком неразумным с его стороны.

Это обвинение показалось таким смехотворным, что всем стали ясны планы заговорщиков.

Стоя перед королевой на коленях, она рыдала:

— Я умоляю ваше величество не обращать внимания на дьявольские козни и наветы, касающиеся меня, дать мне возможность доказать мою невиновность.

Мария свято верила в справедливость, и слова Елизаветы падали на благодатную почву.

— Моя дорогая сестра, — сказала Мария, — я очень сожалею, что напрасно тебя осудила. Возьми эти жемчуга в знак моей привязанности к тебе.

Елизавета приняла жемчуга и не преминула воспользоваться ситуацией. Она подняла глаза на сестру и произнесла:

— Ваше величество так добры ко мне. Я уверена, что вы позволите мне удалиться от двора, чтобы я могла жить в тишине и мне удалось сделать то, что ваше величество приказали. Дайте свое милостивое разрешение на это, чтобы я могла проштудировать книги, которые вы велели изучить, и чтобы поскорее обуздала свои мысли и направила их в то русло, куда их угодно направить вашему величеству.

Разрешение было даровано, и с величайшим облегчением Елизавета ощутила, что на этот раз избегла реально угрожавшей опасности.

Для Елизаветы существовал один путь избегнуть постоянно висящего над нею дамоклова меча. Она нередко думала об этом пути, но всякий раз отвергала его. Ибо он состоял в замужестве.

Король Дании выдвинул кандидатуру своего сына Филиберта Эммануэля, герцога Савойского, в качестве ее супруга. Испания благоволила подобному союзу, и поэтому королева полностью его одобрила.

Живя, казалось бы, спокойной жизнью в своем доме в Эшридже, Елизавета не чувствовала себя в полной безопасности. В каждом проезжавшем мимо незнакомце ей мерещился посланник от королевы, везущий приказ явиться ко двору, что могло означать, кроме всего прочего, вероятность заточения и казни. Она ничего не могла поделать со своими дурными предчувствиями. Только брак с заморским принцем освободит ее от непреходящего страха. Но избавиться от страха таким способом означало одновременно и расстаться с самой заветной мечтой. В качестве герцогини Савойской она никогда не услышит те магические слова, которые в следующем году или даже через десять — пятнадцать лет могли бы прозвучать для принцессы: «Боже, храни королеву Елизавету!»«

Нет, будь что будет, она останется здесь. Все ее надежды связаны с Англией. И если временами ей казалось, что взобраться по скользкой тропинке, ведущей на вершину власти, не удастся никогда, то пусть так и будет. Она предпочтет падение с высоты, чем навсегда откажется от восхождения.

Елизавета театрально отказала герцогу Савойскому.

Королева и ее министры рассердились, но не слишком сильно, и этот вопрос на время повис в воздухе.

Принцесса прожила в деревне несколько недель, внимая новостям, которые доходили до нее от друзей, оставшихся при дворе.

А новости приходили сумбурные, сулившие и полную победу, и окончательное поражение.

Против испанской партии поднялся Уайетт. Елизавете слали письма с просьбой о поддержке, но она не хотела иметь ничего общего с этим восстанием. Принцесса понимала, что ее козырь — терпеливое ожидание. Она узнала, что Куртенэ был замешан в заговоре Уайетта, что его глупость и лицемерие оказались подстать его красоте. Но принцесса теперь также хорошо понимала и то, что, если заговор удастся, то герцог Саффолкский, один из его лидеров, вероятнее всего постарается посадить на трон свою дочь леди Джейн Грей и не станет помогать Елизавете.

Нет! Это восстание не для нее!

Время показало, что она была права. Куртенэ оказался предателем — он запаниковал и сознался в заговоре Гардинеру, так что Уайетт был вынужден выступить раньше времени. Восстание было подавлено. Уайетта арестовали, Куртенэ и Саффолка отправили в Тауэр, вышел приказ немедленно казнить леди Джейн и лорда Гилфорда Дадли.

К несчастью для Елизаветы, письма, написанные Ноэллем и Уайеттом в ее адрес, были перехвачены и доставлены королеве. Когда пришел приказ явиться ко двору, Елизавета поняла, что ни один из опасных моментов, которые она пережила на своем тернистом жизненном пути, не мог сравниться с настоящим.

Она могла сделать только одну вещь — лечь в постель. «Увы, — объявила она, — я слишком больна, чтобы вынести дорогу». И в самом деле, Елизавета была так сильно объята ужасом, что на этот раз ее болезнь не являлась пустым обманом. Она не спала и не ела, металась по кровати, мучительно прислушиваясь к звуку лошадиных копыт в своем дворе, который возвестит о прибытии людей от королевы.

И они не замедлили явиться.

К счастью, это оказались не солдаты с приказом об аресте, а два королевских лекаря — доктор Уэнди и доктор Оуэн.

Дрожащая от страха прислуга доложила об их прибытии.

— Я их не приму, — сказала принцесса. — Я слишком больна, чтобы принимать посетителей.

Было уже десять часов вечера, но доктора решительно направились в ее покои. Елизавета окинула их высокомерным взглядом.

— Что за спешка, что вы не могли подождать до утра? — спросила она.

Они умоляли простить их и выразили сожаление, что нашли ее светлость в таком плачевном состоянии.

— А я, — отпарировала она, — не радуюсь от того, что вижу вас в столь поздний час.

— Мы прибыли по приказу королевы, ваша светлость, — они подошли поближе к кровати. Королева желает, чтобы вы завтра на рассвете покинули Эшридж и отправились в Лондон.

— Я не смогу предпринять это путешествие в таком состоянии.

Доктора непреклонно посмотрели на нее.

— Ваша светлость может один день отдохнуть. После чего вам следует проследовать в Лондон, и сделать это нужно безотлагательно из боязни навлечь на себя неудовольствие ее величества.

Елизавета покорилась. Она понимала, что роль больной может дать ей самое большее пару дней передышки.

Ее повезли в паланкине, посланном за ней королевой, и в тот самый день, когда она выехала, леди Джейн Грей и ее муж лорд Гилфорд Дадли прошли короткое расстояние, отделяющее их тюрьму в Тауэре от эшафота.

Кое-кто из сельских жителей вышел, чтобы посмотреть, как проезжала мимо них принцесса, и она с благодарностью ощущала на себе их сочувствующие взгляды. Может быть, при этом они вспоминали юную Джейн Грей, которой исполнилось всего лишь семнадцать лет и которая в это самое время, возможно, произносила последние слова молитвы, прежде чем палач отделит ее милую головку от стройного тела. Люди не могли чувствовать к этой молодой девушке ничего, кроме жалости, ведь она сама не стремилась стать королевой. И вот теперь перед ними другая — эта молодая принцесса, которая, быть может, также находится на пути к подобному концу.

На этот раз Елизавета осталась одна, и ее не покидал страх. Она откладывала путешествие как только могла, потому что верила, что, если пройдет какое-то время, гнев Марии может остыть. Поэтому даже один день отсрочки сыграл бы важную роль. Первую ночь принцесса провела в Редбурне, а вторую остановку сделала в Сент-Олбансе. О, если бы она могла еще хоть немножечко задержаться в гостеприимном замке сэра Ральфа Роулетта! Но они были обязаны двигаться по направлению к Миммсу и Найгету. Принцесса старалась как можно чаще делать остановки где только возможно, и путешествие продлилось десять дней — значительно дольше, чем обычно.

По прибытии в Лондон Елизавета ужаснулась его виду. Повсюду множество виселиц, люди висели даже на дверях своих домов. Новый урожай человеческих голов был собран на мосту. Принцесса с дрожью ощутила и ненадежность своего положения, и то, что ее голова тоже может попасть под топор палача.

Но, проехав по улицам столицы, которая всегда была к ней благосклонна, она постепенно отделалась от своей меланхолии. Паланкин оставался открытым, и люди могли лицезреть принцессу, разодетую во все белое, что не только прекрасно оттеняло цвет ее волос, но и символизировало ее невинность. Елизавета сидела прямо, и ее гордый вид как бы говорил: «Пусть они делают с невинной девушкой что хотят».

Городские жители, конечно, чувствовали, что в такое время вряд ли стоит приветствовать принцессу, но они не могли удержаться и не поплакать о ее злосчастной судьбе. Они также молились, чтобы ей не выпала участь леди Джейн Грей.

Елизавету доставили в Уайтхоллский дворец.

Была пятница перед вербным воскресеньем. В своих тщательно охраняемых апартаментах во дворце Елизавета узнала от служителей, что к ней направляется епископ Гардинер вместе с некоторыми членами королевского совета.

И вот он перед нею — великий епископ Винчестерский, один из самых значительных людей во всем королевстве и ее заклятый враг.

— Ваша светлость обвиняется, — сказал он, — в государственной измене. Вы обвиняетесь в том, что принимали участие в заговоре Уайетта.

— Это ложное обвинение, — парировала Елизавета.

— В распоряжении королевы находятся письма, доказывающие, что вы говорите неправду, и вам придется сменить это место на другое.

Елизавета лишилась дара речи: то, чего она боялась больше всего на свете, кажется, свершилось.

— Сегодня же вашу светлость переведут в Тауэр.

Елизавета была объята ужасом, но полна решимости не показать своего страха. Она собрала все свое мужество и гордо заявила:

— Я твердо уверена, что ее величество слишком милостивы, чтобы приговорить к заключению невинную женщину, которая никогда не оскорбляла ее ни словом, ни делом.

— Такова воля ее величества. И вы должны сегодня подготовиться к отъезду в Тауэр.

В ней вспыхнуло вдруг внезапное желание броситься на колени перед этими людьми и начать умолять их. Но вместо этого она спокойно стояла и свысока смотрела на них.

— Я прошу вас, милорды, — сказала она, — либо защитить меня перед королевой, либо просить ее проявить снисхождение и принять меня.

Гардинер ответил:

— Королева распорядилась, чтобы вы собрались и немедленно отправились в путь.

Граф Сассекский был тронут ее молодостью, отвагой и отчаянным положением. Он сказал:

— Если в моей власти будет убедить королеву предоставить вам аудиенцию, то я сделаю это.

С этим посланцы королевы оставили ее; когда они вышли, Елизавета без чувств опустилась на стул. Закрыв лицо руками, она прошептала: «Так и моя мама отправилась в Тауэр, чтобы никогда оттуда не вернуться».

Той ночью, когда она ждала приказания явиться к королеве, слуги сказали ей, что по всему периметру дворец окружен стражей. Стража находилась не только в саду, но и в самом дворце, потому что все страшно боялись, что принцессу попытаются выкрасть.

На следующий день граф Сассекский объявил ей, что она должна отправиться в Тауэр немедленно и что ее уже ждет баркас. Елизавета написала королеве записку и столь искренне умоляла Сассекса передать ее, что он был глубоко тронут.

— Милорд граф, — упрашивала она, — я заклинаю вас всеми святыми взять это письмо.

Он помедлил, но в итоге не смог отказать и взял ее письмо к королеве.

Мария была взбешена. «Это, — орала она, — очередная уловка моей сестры. Разве милорд Сассекс не понял, что она его одурачила, чтобы пропустить сегодняшний прилив?»

На следующий день было вербное воскресенье, и уже ничто не могло спасти Елизавету от заточения в Тауэр.

Ее не стали перевозить в полуночный прилив, так как опасались, что в темноте кто-нибудь придет к ней на помощь.

По пути к баркасу она шептала:

— Да сбудется воля Господня! Я должна радоваться, что ее величество будет довольна!

Потом Елизавета повернулась к следовавшим за нею людям и закричала, охваченная внезапным порывом гнева:

— Разве не чудовищно, что вы — те, кто называет себя аристократами, — допускаете, чтобы я, принцесса и дочь великого короля Генриха, была отправлена в заточение, туда, куда ведает один только Бог.

Они в испуге глядели на нее. Разве могли эти много повидавшие на своем веку люди быть уверены, что принцесса ничего не выкинет? Да, они — видные солдаты и государственные деятели — боялись этой стройной молодой девушки.

Баркас юрко скользил по реке, пока лондонцы находились в церкви и не могли видеть Елизавету и продемонстрировать ей свою симпатию, в чем никогда ей не отказывали. Довольно быстро подплыли к Тауэру — этому серому дому крушения надежд, ужаса и отчаяния.

Она заметила, что ее хотели провести через Трейторс-Гейт, и это показалось ей дурным предзнаменованием.

Шел дождь, и принцесса подставила лицо под его струи, ведь когда еще она окажется на свободе и почувствует его ласку! «Как он приятен, — подумала она, — как нежен в этом жестоком мире!»

— Пора, ваша светлость, — поторопил ее Сассекс.

— Неужели я должна сойти на берег здесь… у Трейторс-Гейт? Посмотрите! Вы не приняли во внимание прилив. Как могу я ступить прямо в воду?

Сассекс пытался набросить на ее плечи свой плащ, чтобы укрыть от дождя. В порыве отвращения Елизавета сбросила его и ступила наружу. Вода проникла в ее туфли, но она не обратила на это никакого внимания и лишь воскликнула:

— Сюда ступает нога самого верноподданного человека из всех, когда-либо ступавших на эту лестницу. Перед лицом твоим, о Боже, говорю я это, ибо нет у меня иного друга, кроме тебя.

Когда Елизавета проходила мимо башен, многие тюремщики вышли, чтобы посмотреть на нее, а некоторые даже взяли с собой детей. Вид этих крохотных любопытных мордашек успокоил принцессу. Она печально им улыбнулась, и один маленький мальчик, никого не спросясь, вышел вперед и, преклонив перед нею колени, произнес высоким звонким голосом:

— Прошлой ночью я молил Бога о том, чтобы он охранил вашу светлость, и сегодня ночью я буду делать то же самое.

Елизавета опустила руку ему на голову.

— Итак, в этом печальном месте у меня уже есть один друг, — сказала она. — Спасибо, мой мальчик.

Тогда несколько стражников выкрикнули:

— Да хранит Бог вашу светлость!

Она улыбнулась и уселась на мокрый камень, глядя на них почти с нежностью.

Комендант Тауэра подошел к ней и попросил подняться.

— Вам, мадам, — сказал он, — вредно сидеть здесь.

— Лучше сидеть здесь, чем в каком-нибудь другом месте похуже, — возразила она. — Ведь один только Бог ведает, куда вы меня направите.

Но все же поднялась и вместе с теми немногими женщинами, которым разрешили сопровождать ее, позволила проводить себя в Тауэр.

Граф Сассекский все еще шагал рядом.

— Ваша светлость, — пробормотал он, — поймите, мне не по душе возложенная на меня миссия. Будьте уверены, что я сделаю все от меня зависящее, чтобы облегчить ваше пребывание в этом месте.

— Милорд, — мягко произнесла она, — я не забуду вашей доброты.

Ее провели в приготовленные апартаменты — самые надежно охраняемые в Тауэре; когда всхлипывающие дамы собрались вокруг нее, она почувствовала, как к ней возвращается самообладание.

Итак, сбылись самые мрачные предчувствия. Но мысли Елизаветы были не о тех испытаниях, что ждут ее впереди, а о том, как она себя держала по пути сюда. Заметил ли кто-нибудь, что когда ее вели через Трейторс-Гейт, принцесса чуть не упала в обморок? Она страстно надеялась, что никто не увидел ее страха.

Сейчас Елизавета успокоилась настолько, что оказалась способной утешать бедных женщин.

— Все, что ни случается, все в руках Божьих, — успокаивала она их. — И если меня отправят на плаху, то не английский топор отделит мою голову от тела. Я буду настаивать, чтобы это был французский меч.

Дамы поняли, что принцесса вспомнила свою мать, и зарыдали еще громче, но она сидела, гордо выпрямившись, высоко подняв свою золотистую голову и спокойно смотрела в будущее, которое готовит ей либо корону, либо французский меч.

Глава 3

Роберт мерил шагами свою темницу. Он находился в возбуждении с того самого дождливого вербного воскресенья, когда услышал от охранника, принесшего ему пищу, что недалеко от него поместили еще одного заключенного весьма знатного происхождения.

Он задумался над тем, сколько ему еще оставалось прожить. Увы, юного Гилфорда не стало! Мысль о брате отрезвила его. Отец… Гилфорд… Кто следующий?

Когда над человеком так долго висит угроза смерти, то временами он забывает о ней. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, когда Роберт вернулся из ратуши в Тауэр, постоянно ощущая над своей головой дамоклов меч. Холодное и безграничное отчаяние душило его. Он почти что жаждал приказа отправиться в последнее путешествие.

Но люди вроде Роберта Дадли долго не отчаиваются. Разве он не был баловнем судьбы?! Разве не судьба распорядилась так, что он женился тогда на Эми? Не сделай он этого, разве не он, Роберт, проследовал бы вместо Гилфорда на эшафот, где бы ему вместе с леди Джейн Грей отрубили голову? Ведь его отец наверняка женил бы его на этой несчастной молодой девушке. И чем больше размышлял он на эту тему, тем более убеждался, что ему на роду начертано не такое бесславное будущее.

Наступили пасхальные праздники, а это всегда время надежд. В один из дней охранник, приносивший Роберту пищу, пришел не один. С ним был его маленький сынишка. Мальчик, которому еще не исполнилось и четырех лет, уговорил отца взять его с собой, когда тот пойдет к лорду Роберту. Ребенок стоял и молча разглядывал пленника. Он ничего не говорил, но взгляд его был просто-таки прикован к лицу знатного пленника.

Роберт развеселился. В глазах ребенка он увидел то же восхищение и сочувствие, которое отражалось в глазах женщин, вышедших на улицы, когда он шел из ратуши в Тауэр.

Молодой лорд церемонно поклонился мальчику и произнес:

— Я польщен вашим визитом.

Ребенок заулыбался и отвел взгляд.

— Милорд, — сказал его отец, — он всегда спрашивает, не иду ли я к вам, и умоляет взять и его.

— Я повторяю, — ответил Роберт, — я польщен.

Он бережно взял ребенка на руки, так что их лица оказались на одном уровне.

— А что думает малыш о том, что сейчас видит? — спросил он. — Посмотри-ка хорошенько на эту голову, вряд ли такая возможность будет у тебя когда-нибудь еще. В один прекрасный день, мой мальчик, ты придешь в эту темницу и увидишь другого несчастного пленника.

Губы у малыша задрожали.

— Ведь эта бедная голова, которую ты изучаешь с таким лестным для меня вниманием, очень скоро лишится опоры, на которой пока еще держится.

Охранник прошептал:

— Милорд, он понимает, к чему вы клоните. Это разорвет его крохотное сердечко. Он так любит вашу светлость.

Роберт тут же посерьезнел. Он ласково поцеловал мальчика в щечку.

— Слезы? — сказал он. — Нет, мы не станем проливать слезы. Неужели ты думаешь, что я позволю им обидеть тебя? Да никогда!

Мальчик уже улыбался.

— Никогда! — повторил он.

Роберт опустил его на землю.

— Чудесный ребенок, — сказал он. — Я буду ждать его прихода. Надеюсь, он еще придет?

— Конечно, милорд. Он всегда канючит: «Я хочу к лорду Роберту!» Так ведь, сын?

Мальчик кивнул.

— А мне доставляет огромное удовольствие общаться с вами, — заметил Роберт, улыбаясь.

— У него в Тауэре есть еще один друг, милорд…

Роберт весь напрягся, ожидая продолжения.

— Это принцесса Елизавета, милорд, — добавил словоохотливый охранник. — Бедная леди! Ей так грустно, хотя ей дали небольшое послабление. Ей дозволено гулять в маленьком саду и дышать свежим воздухом.

— Может, и мне позволят время от времени гулять в маленьком саду, — заметил Роберт.

— О, милорд, конечно. Сначала они держали принцессу в строгости, под надежной охраной. Но милорд Сассекс и наш комендант хорошенько поразмыслили и решили дать ей послабление.

— Это означает, что они чрезвычайно дальновидные люди.

— Это как, милорд?

— Они помнят, что в один прекрасный день принцесса может стать королевой. И тогда она не будет добра к тем, кто во время ее заточения не проявил доброты по отношению к ней самой.

Охранник почувствовал себя не в своей тарелке. Ему не нравилась чреватая опасностью беседа. Хорошо этому лорду Роберту, которому нечего терять, ведь его уже приговорили к смерти, но что будет, если его, простого охранника, застанут за слушанием таких речей? Он взял за руку мальчика, готовясь уйти, но Роберт сказал:

— Значит, мой маленький друг навещает принцессу в ее садике, правда?

— О, да. Ее светлость обожает детей. Она сама приглашает их поговорить с ней, и наш юный Билл почти так же предан этой леди, как и вашей светлости.

Роберт снова подхватил мальчика на руки.

— Это должно означать, мистер Уильям, — сказал он, — что вы очень проницательный господин.

Малыш громко рассмеялся, когда его подкинули вверх, но лорду было уже не до игры, и, опуская его на землю, Роберт глубоко задумался.

На следующий день мальчик явился опять вместе с охранником. На этот раз он держал в руках букет цветов, собранных на клочке земли позади родительских комнат, расположенных на территории тюрьмы. Первоцвет, фиалки и желтофиоль вместе составляли сладко пахнущий букет.

Мальчик несмело протянул его Роберту.

— Да ведь это же, — воскликнул Роберт, — самое приятное из того, что выпадало на мою долю за последнее время! Мне нужна ваза, чтобы поставить эти цветы в воду, а то они быстро завянут.

— Не можешь ли ты достать мне эту вазу? — обратился он к охраннику.

— В следующий раз, когда я приду к вам, я принесу ее, — сказал охранник.

— Нет, так не годится. Мне не хотелось бы, чтобы цветы моего друга завяли. Будьте добры, сходите и принесите вазу, а я тем временем поблагодарю вашего сына за этот подарок. — Он взял мальчика на руки. — Ты ведь останешься со мной? Ненадолго, ладно? Ты ведь не боишься остаться со мной?

Мальчик ответил:

— Хочу остаться с милордом.

Охранник с обожанием поглядел на сына и, видя, что ему доставит огромное удовольствие оказаться запертым в камере вместе с лордом Робертом, согласился пойти и принести вазу. Он вышел, тщательно заперев за собой дверь.

Как только он ушел, Роберт, все еще держа мальчика на руках, прошептал ему прямо в ухо:

— Ты — мой друг. Хочешь оказать мне услугу?

Мальчик проявил полную готовность.

— Ты принесешь мне цветы завтра?

— Да, милорд… завтра самые большие, самые хорошие.

— А когда ты принесешь мне еще цветов, я выну из вазы те, что ты принес мне сегодня, и отдам их тебе.

— Но они для вас.

— Мне бы хотелось, чтобы ты отдал их принцессе. — В глазах мальчика промелькнула тревога. — Леди Елизавете, — прошептал Роберт. — Но ты не должен никому ничего рассказывать, совсем никому… даже своему отцу. Получится, что я подарил тебе цветы, а ты взамен подарил мне другие. Никто не должен знать, что ты передашь принцессе подарок от меня.

Мальчик пребывал в замешательстве, он с трудом пытался осмыслить сказанное, но у него было одно желание — поступить так, как требовал его кумир.

— Помни! Это страшная тайна. Никто не должен знать об этом. В букете цветов, который я тебе дам, будет письмо. Будь осторожен и не урони его. И если в то время, когда ты станешь отдавать принцессе цветы, рядом никого не окажется, то ты должен будешь сказать: «Это от лорда Роберта». Ты сможешь так сказать?

Мальчик кивнул.

— Это от лорда Роберта, — сказал он.

— Значит, ты сделаешь это ради меня? Тогда завтра принеси мне еще цветов. А я отдам тебе те, что ты принес сегодня. Раз мы друзья, то будем играть в эту игру. Это будет подарок от меня принцессе, но секретный подарок, и никто об этом не должен знать, кроме моего маленького посла. Ты меня понял?

— Да, милорд.

Роберт приложил палец к губам, и мальчик радостно кивнул.

— Итак, ты сделаешь это ради меня, мой маленький умный друг?

Мальчик опять кивнул.

— И ни слова, — повторил Роберт. — Уже идет твой отец. Помни: это наша с тобой тайна — твоя и моя, и еще — принцессы.

Когда вернулся охранник, Роберт подивился своей собственной безрассудности. Как все-таки неосторожно он поступил! Ему, приговоренному к смерти, конечно, все равно. Ну а если на голову принцессы свалятся еще большие неприятности? Возможно, он даже вверил ее жизнь этому маленькому мальчику. Но в то же время он утешал себя тем, что не замышлял побег или восстание, не замышлял ничего плохого. Его замысел был прост, и он должен удаться. Роберт сел и написал:

«Дорогая леди, моя темница в этой чудовищной тюрьме стала намного светлее с тех пор, как Вы находитесь вблизи от меня, хотя я и скорблю по поводу Ваших несчастий. И если бы Ваши стопы привели Вас под мои окна, чтобы я мог Вас увидеть, то это было бы единственным даром, о котором я бы просил судьбу перед смертью. Пишет эти строки тот, кто имел ни с чем не сравнимое удовольствие смеяться вместе с Вами, танцевать с Вами. И он получит теперь такое же удовольствие от одного только взгляда на Ваш светлый лик. Тот, кто никогда Вас не забывал и никогда не забудет. — Р. Д.»

Он быстро спрятал записку в букет цветов, потом связал его и стал с нетерпением ждать завтрашнего дня и гадать всю ночь напролет, сумеет ли мальчик держать язык за зубами и не забудет ли он принести назавтра свежие цветы.

Как только мальчик вместе с отцом переступил порог его камеры, держа в руках еще больший букет цветов, по сиянию его глаз и крепко сжатым губам Роберт понял, что мальчик ничего не забыл.

— Ты принес мне подарок, — сказал Роберт. — Благодарю. А теперь и я подарю тебе свой.

Он взял свежий букет и отдал мальчику вчерашние цветы. Взгляды их встретились, и Роберт заметил, что глаза мальчика сверкали от возбуждения.

— Да благословит тебя Господь, — сказал Роберт.

— Да благословит Господь милорда, — ответил мальчик.

— Я завидую, что у вас такой прекрасный сын, — повернулся Роберт к охраннику. — Я… у которого нет сыновей… и дочерей тоже, именно поэтому.

В эту минуту он с раздражением подумал об Эми, которая ждала его в поместье, служившем им домом, об Эми, которая спасла его от брака с леди Джейн Грей и которая стояла сейчас между ним и… он сам не знал, чем.

— Да, Билли прекрасный человечек, — сказал отец мальчика. — И у него есть братья и сестры.

— Вы — счастливый человек, — почти прошептал Роберт.

Охранник покачал головой, вспомнив великолепие семьи Дадли, внезапно канувшее в бездну.

Маленький мальчик вышел, крепко сжимая в руках букет цветов.

Принцесса Елизавета внезапно переменилась. На ее щеках появился румянец, глаза снова стали лучистыми. Было ясно, что она с нетерпением ждала прогулок в саду Тауэра.

Принцесса стала улыбаться и целовать маленького сына охранника, частенько приносившего ей цветы. Она брала его на руки и шепталась с ним, прогуливаясь вдоль цветочных клумб. Прислуга и стража говорили: «Она очень любит детей». И правда, это было трогательно, когда принцесса с поклоном принимала принесенные мальчиком цветы.

Елизавета отбросила меланхолию. Глядя на нее, трудно было поверить, что жизнь принцессы находится в опасности и что она сама лучше, чем кто-либо, понимает это.

— Ах, мой малыш, — завидя мальчика, восклицала она, — значит, ты не забыл меня?

— Я никогда вас не забуду, госпожа, — обычно отвечал он.

Елизавета брала его маленькую ладошку в свою руку и удалялась от всех, кто окружал ее, она желала побыть в саду наедине со своим маленьким другом.

— Он говорит, что он в прекрасном здравии с тех пор, как получил весточку от вашей светлости.

— Он снова ждет от меня письма, не так ли?

— Нет, госпожа. Он говорит, что вы не должны писать. Это опасно. Я передам ему то, что вы скажете.

— Ты очень добрый ребенок, и я тебя люблю.

Принцесса хорошела среди цветов и проводила большую часть времени в своих покоях, вызывая в памяти прекрасного Роберта Дадли, воображая, что произойдет, если они снова встретятся.

Маленького сына охранника начали провожать в сад другие дети. Вокруг так много говорили о принцессе, что они тоже хотели посмотреть на нее и рассказать, как им печально видеть ее в качестве пленницы.

Вместе с мальчиком стали приходить сын хранителя королевской одежды и маленькая Сюзанна, дочь другого охранника. Они обычно прибегали в садик и выстраивались перед принцессой, у которой всегда находились для них улыбка и несколько добрых слов. Но ее любимчиком по-прежнему оставался маленький Билл.

Нашлось еще очень много важных особ, желавших показать свое расположение опальной принцессе. «Было бы глупо, — говаривал Бриджес, комендант Тауэра, — без необходимости оскорблять леди, занимающую такое высокое положение. Всего лишь один поворот колеса фортуны, и она может стать королевой».

Комендант прослыл добрым человеком, кроме того, он испытывал сочувствие к бедственному положению принцессы. Он поклялся себе, что, пока Елизавета находится под его опекой, ей будет оказано ровно столько почтения, сколько он осмелится проявить по отношению к ней.

И не понадобилось слишком много времени, чтобы принцессе позволили гулять в пределах Тауэра где вздумается, и таким образом она увидела Роберта.

Елизавета знала, что он помещался в нижней темнице башни Боучемп, и, если она пройдет мимо, то он сможет увидеть ее сквозь тюремные решетки. В первый день своей относительной свободы она сдержала обуявшее ее нетерпение, но на второй уже оделась с крайней тщательностью и в окружении своих прислужниц и следовавшей за ней охраны нарочито бесцельно продефилировала в сторону башни Боучемп.

— Подождите здесь, — сказала она прислуге. — Я хочу ненадолго побыть одна.

Симпатизировавшие принцессе охранники позволили ей уйти вперед, правда, предупредив, чтобы она не исчезала из виду.

Она сделала остановку возле башни Боучемп и прошептала:

— Роберт Дадли, вы здесь?

Молодой лорд бросился к окну.

— Моя принцесса! — прошептал он.

После долгого заточения Роберт выглядел бледным, но эта бледность только подчеркивала его красоту. «Как он удивительно красив!» — подумала принцесса. Любой мужчина, восхищавшийся ею, казался ей очаровательным.

— Я не могу здесь долго задерживаться, — тихо сказала она. — За мной следят. Будьте осторожны.

— Неужели вы пришли, чтобы увидеться со мной! Я буду помнить это до самой смерти.

— Роберт… что же с нами будет?

— Время покажет.

— Вам разве все равно?

— Жизнь должна когда-то закончиться, милая принцесса. Я действовал наперекор своей судьбе. Но вот я здесь, пленник, как и вы. Мы оба пленники, и поэтому я раскрываю перед вами свое сердце. Разве не может Роберт Дадли сказать благородной принцессе то, что может один пленник сказать другому?

— Вы слишком дерзки, — произнесла она с наигранной суровостью.

— Сдается мне, это хорошо, что нас разделяют тюремные стены, ведь в противном случае как бы мог я, ослепленный вашей красотой, удержаться от того, что называется непростительной дерзостью?

Елизавета нарочито пристально вглядывалась в апрельское небо, и казалось, что ее глаза вобрали в себя всю его синеву. С далеких лугов донесся голос кукушки. В воздухе веяло весной, она проникала в сердце девушки, в такое время она не могла думать о смерти.

Они оба так молоды. Даже несмотря на то, что Елизавета оставалась пленницей, это был один из самых счастливых моментов в ее жизни. На этом самом месте она поклялась, что никогда не забудет человека, который заставил ее быть счастливой в такой мрачной тюрьме.

— Это на самом деле прекрасно, — сказала она. — Я сейчас сделаю несколько шагов и вернусь. За мной следят.

До нее донесся его голос:

— Если завтра меня отправят на эшафот, я не стану роптать. Здесь я — пленник, приговоренный к смерти, но все же я счастлив. Ведь мне встретились вы, принцесса!

Как он красив! Как горят его глаза! Елизавета слышала от других, что перед ним невозможно устоять. Но так как она была принцесса, то надеялась, что ее королевское достоинство должно заставить ее устоять. Но что толку мечтать? Их разделяют неразрушимые преграды: ее королевское происхождение, стены тюрьмы и его брак с деревенской девушкой. Она не проклинала эти преграды, она их жаждала. Она рассматривала себя как самую желанную женщину в Англии — молодую, красивую, но недосягаемую. Она хотела именно этого.

Елизавета снова остановилась подле его окна.

— Я очень опечалилась, — сказала она, — когда услышала о вашем аресте. Я всегда помнила вас и знаю причину, по которой вы здесь находитесь.

Роберт был готов к этому, хотя в своих письмах он не касался политики, в них не было ничего, кроме любви и преданности.

— Я — сын своего отца. У меня не было иного выхода, кроме как стать на его сторону. Я был молод, неопытен, а он всецело мной распоряжался.

— А кто сейчас может распоряжаться вами?

— Принцесса Елизавета. Она может распоряжаться мной, моей душой и телом.

Ей это пришлось по сердцу, но она ответила резко:

— А когда исчезла ваша преданность леди Джейн Грей? Когда она отправилась на эшафот?

— Я повторяю, что всего лишь служил своему отцу.

— Роберт, вы глупец. И я такая же, раз прохаживаюсь в этом месте.

— Но… вы снова пройдете этой дорогой?

Она приостановилась, будто бы сбрасывая прилипшую к туфле травинку.

— Неужели я должна отказаться от своего маршрута и выслушать вас?

— Если вы милостивы, то да.

— Милостива? — Она оглянулась вокруг. Следившие за ней люди начали что-то подозревать. Она не осмеливалась дольше стоять здесь и кокетничать, но как же трудно отсюда удалиться! Больше всего на свете она любила подобные любовные игры, опасные, но ни к чему не обязывающие.

— Кто я такая, несчастная пленница, чтобы быть милостивой?

— На свете нет другого человека, чьей милости я стал бы так желать. Я прошу только улыбки ваших губ. Память о вашей красоте останется со мной навсегда… Она будет озарять мою темницу. Если я завтра умру, то умру счастливым, потому что вы пришли, чтобы повидаться со мной, моя дорогая принцесса.

— Я всего лишь проходила мимо.

— Значит, ваша светлость недовольны, что я писал вам?

— Вы были в некоторой степени назойливы.

— Тогда, раз мои письма вызвали ваше неудовольствие, я должен буду отказать себе в величайшей радости писать их.

— Как вам будет угодно.

— Если бы я делал, что мне угодно, я бы писал весь день напролет. Когда вы снова пройдете этой дорогой?

— Милорд, неужели вы думаете, что я изменю свой маршрут только для того, чтобы пройти мимо вас? — Она пыталась говорить сурово, но в ее голосе звучал восторг. Она осознавала, что должна уйти, но все никак не могла решиться на это.

— Видеть вас — самое чудесное из того, что случилось со мной до сих пор, — сказал он.

— Мне нужно идти.

— Я должен дожить до такого же часа завтра.

— Моя охрана становится все более подозрительной. Я больше не могу медлить.

— Позвольте поцеловать вашу руку… принцесса.

— Я не осмеливаюсь здесь оставаться дольше.

— Я буду ждать… и надеяться.

— Это полезно — ждать и… надеяться. Это все, что остается нам, бедным пленникам.

Она обратила свое лицо к небу, так что его осветили солнечные лучи, встряхнула волосами и дотронулась до шеи белой ручкой с изяществом, которым так гордилась. Она создала чарующую картину для того, чтобы он ее увидел и запечатлел в своей памяти.

— Вы так прекрасны, — услышала она его шепот. — Даже больше, чем я вас знал и помнил.

Улыбнувшись, она прошла мимо.

Догадывались ли они, друзья и тюремщики принцессы, почему утренние прогулки всегда уводили ее в одном направлении? Знали ли они, какой пленник находился по другую сторону решетки? Если да, то они разыгрывали неведение.

Она стала садиться на траву по эту сторону темницы и, прислонясь спиной к стене и глядя в небо, разговаривала с Робертом Дадли.

Елизавета укоряла его, но всегда в ее укорах таились теплота и нежность. Она испытывала такое же возбуждение, как и в самый волнующий период ее отношений с Томасом Сеймуром.

— Итак, Роберт Дадли, вы предали вашу всемилостивейшую королеву.

— Принцесса, я служу только одной королеве.

— Тогда это — королева Мария.

— Нет, королеве моего сердца, королеве, которую я буду боготворить до конца моих дней. Ее зовут вовсе не Мария.

— Может, это Эми?

— Ах, не напоминайте мне о бедной Эми.

— Как же не напоминать?! Бедняжка, мне ее так жалко. Ведь она ваша жена.

— Я говорю о королеве, — сказал он. — О единственной, кого я когда-либо мог любить на этом свете, но кто, я боюсь, для меня недосягаем.

— Как ее имя?

— Елизавета.

— Такое же, как у меня?!

— Вы смеетесь надо мной.

— Роберт, вы повеса, и многие убедились в этом на своем горьком опыте.

— Если это и так, то только потому, что я отчаянно искал среди них ту, которая бы напоминала мне о моей королеве, чью любовь никогда не смогу завоевать.

— Значит, эти другие… эти деревенские девушки напоминают вам о ней?

— Может, это и верно. У одной могут быть голубые глаза, у другой волосы пусть лишь слегка напоминают волосы Елизаветы — ведь с чем можно сравнить их совершенство. А у кого-то могут быть белые тонкие пальцы, правда, не такой совершенной формы, но все же они заставляют вспомнить те, о которых мечтаешь.

— Роберт Дадли, — угрожающе молвила она, — женщина должна быть круглой дурой, чтобы поверить вашим речам.

— Нет, не должна. По крайней мере одна из них. Но кто я такой, чтобы надеяться, что она соизволит взглянуть в мою сторону?

— Вы приговорены к смерти, — спокойно ответила она.

— Я почти радуюсь этому. Оттого-то я так смел. И потому я говорю своей любимой то, что никогда бы не осмелился сказать ей при других обстоятельствах.

— Продолжайте, — прошептала она.

— Я люблю вас… никого, кроме вас. Для меня не должно быть никакого другого места, только рядом с вами. Это хорошо, что вскоре за мной придут и я должен буду отправиться на эшафот. Ведь любя человека, который стоит на такой недосягаемой высоте, как смею я надеяться на взаимность?

— Человек глуп, если он перестает надеяться.

— Тогда что это значит?

— Надежда — это то, чем мы живем.

— На что могу я надеяться?

— На жизнь.

— Но чего стоит жизнь, если в ней нет места любви?

— Тогда на жизнь и любовь.

— Елизавета — моя любовь!

— Верно то, — призналась она, — что вы мне нравитесь.

— Я — самый счастливый из всех смертных.

— Чудесная вещь, Роберт, что вы можете это признать в такое время.

— О, как бы я хотел быть рядом с вами, на траве.

— Мне кажется, что в этом случае вы будете сверхдерзким, а это значит, что я должна буду быть с вами холодна.

— Я растоплю ваш холод.

— О да. Я наслышана о ваших способностях.

— Вы слишком много обо мне наслышаны. Я опять чувствую себя польщенным, ведь вы так часто навостряли ушки, когда слышали новости обо мне, даже когда мне это выходило боком.

— Я не забыла вас. Вы были таким заносчивым мальчишкой!

— Вы помните, как мы танцевали вместе… как наши руки соприкасались?

— Не говорите о прошлом. Говорите о будущем.

— Что ждет меня в будущем?

— А меня?

— Вас! Вам уготовано великое будущее. Вы станете королевой.

— Неужели стану, Роберт?

— Да! А вашим мужем будет иностранный принц, обладающий властью и богатством. Его вам выберут ваши министры.

— Если я когда-нибудь стану королевой, то мужа я выберу себе сама.

Подобные слова вселили в него надежду. Надежда представлялась нелепой, говорил он себе. Но такой ли уж и нелепой? Она была так горда, так храбра, так решительна. Она была дочерью своего отца, он не раз слышал об этом. Ее отец женился не на принцессах королевской крови. Да, верно, что две его жены сложили свои головы на плахе, но Роберт был уверен в своей силе.

— Если я когда-нибудь выйду живым отсюда… — начал он.

— Ну и что, Роберт? — подгоняла она.

— Я посвящу жизнь служению вам!

— И другие обещали мне то же самое.

— Я буду служить вам со всей любовью подданного и… мужчины.

— Подданного?

— Когда вы станете королевой…

— А это уже государственная измена. Если кто-нибудь услышит, то это будет стоить вам головы.

— Мое сердце задето так глубоко, что по сравнению с этим чувством голова ничего не значит.

— Мне не следует больше здесь оставаться.

Но как же ей хотелось остаться! В какую чудесную игру она играла возле стен башни Боучемп!

Идиллию разрушил ребенок.

Однажды, когда Елизавета гуляла в саду, к ней подошла маленькая Сюзанна. Сюзанна нашла какие-то ключи и отнесла их принцессе. Малышка слышала разговоры взрослых и решила, что неплохо бы сделать что-то хорошее для милой молодой леди. Маленький Билл приносил ей цветы, и она им так радовалась. А что может сделать Сюзанна?

Тогда Сюзанна подумала о чем-то лучшем, нежели цветы. Принцесса была пленницей, разве не так? На цветы приятно взглянуть, но ключи будут намного полезней. Поэтому Сюзанна намеренно отнесла ключи принцессе, крепко зажав их в маленьком пухлом кулачке.

— Это вам, госпожа. Теперь вы сможете отворить ворота и пойти домой.

Елизавета склонилась над ребенком, но к ней уже приблизилась ее охрана.

— Ваша светлость должны понять, — сказал один их охранников, — что я должен забрать эти ключи и доложить о случившемся.

— Делайте, что хотите, — ответила Елизавета. — Этот наивный ребенок всего лишь во что-то играет.

Сюзанна заревела:

— Но эти ключи — для леди. Они для того, чтобы она смогла открыть ворота и пойти домой.

Елизавета принялась утешать ребенка.

— Очень хорошо, что ты принесла мне ключи, Сюзанна, — сказала она. — Но, моя крошка, ты же видишь, что мне не позволяют взять их.

Сюзанна захныкала:

— Госпожа, я что-то не так сделала?

— Нет. Ты хотела доставить мне удовольствие. В этом нет ничего плохого.

— Но они ведь сердятся.

— Нет. Они отобрали ключи, потому что я их пленница и они хотят держать меня здесь.

— Но я хотела помочь вам убежать.

— Я знаю, моя крошка. Но это невозможно. Ты не должна расстраиваться. Я счастлива, что ты принесла мне ключи — и не потому, что я могла бы убежать, — ведь я не смогу отсюда уйти, пока мне не позволят, — а потому, что ты показала, что любишь меня.

Сюзанна была довольна.

А служащие Тауэра стали совещаться.

— Ребенок принес ключи принцессе! Это очень опасно. Таким путем ей смогут тайно передать в ее покои более важные ключи.

— Переданные ребенком ключи были ненужными. Их кто-то выбросил.

— Верно. Но все-таки ключи! А что вы скажете о цветах?

— Только то, что время от времени один из сыновей охранника приносит ей букет цветов. Он их собирает в своем саду и приносит своей любимой узнице.

— В букет цветов можно прятать записки, послания. У нас содержится важный государственный преступник. Если она убежит, то это будет стоит нам наших голов.

Результатом этого совещания явилось то, что маленький Билл предстал перед компанией представительных джентльменов, среди которых выделялся внушающий страх комендант Тауэра собственной персоной.

Билл был слегка напуган, ему передалась тревога отца, который поджидал его снаружи, пока Билл стоял напротив стола, где заседали джентльмены.

В мозгу у маленького мальчика засела одна мысль: «Я не должен выдать, что вместе с букетом цветов передавал записки». Лорд Роберт особенно настаивал на этом. Они сердились именно поэтому, но он им ни за что не скажет. Он должен помнить, что лорд Роберт не хотел этого, и он не станет обращать внимания на то, как сильно сердятся эти джентльмены, раз уж он сделал то, чего хотел лорд Роберт.

Он стоял, широко расставив ноги, лицо выражало твердую решимость, и он помнил, что он — друг лорда Роберта.

— Итак, мой мальчик, ты приносил принцессе цветы, верно?

— Да, сэр.

— Где ты брал эти цветы?

— В нашем саду. — Это было правдой, цветы действительно были из сада.

— Теперь послушай, мой мальчик. Кто-нибудь из заключенных давал тебе что-нибудь спрятать среди цветов?

— Нет, сэр. — Это тоже являлось правдой. Лорд Роберт самолично прятал среди цветов свои записки.

— Хорошенько подумай. Ты уверен, что никто не давал тебе письмо для передачи принцессе?

— Я хорошенько думаю, — сказал мальчик. — Никто не давал мне писем, сэр.

Мужчины переглянулись.

— Он когда-нибудь бывал в покоях Куртенэ? — спросил заместитель коменданта.

— Давайте приведем его отца и спросим.

Вошел отец Билла.

— Вы когда-нибудь брали с собой мальчика в покои герцога Девонширского?

— Нет, сэр. Я сам никогда там не был.

— Вы когда-нибудь были у тех заключенных, которых недавно привезли в Тауэр… замешанных в заговоре Уайетта?

— Нет, сэр.

Мужчины снова переглянулись и посмотрели на маленького мальчика, являвшего собой образ святой невинности. Говорили, что принцесса обожала детей, а они — ее. Возможно, что тут нет ничего, кроме чистой дружбы принцессы с ребенком. К тому же ничего не случилось. Елизавета все еще их пленница.

— Я удвою охрану принцессы, — сказал комендант. — Мы ограничим ей свободу передвижения. Она будет теперь гулять в течение короткого времени только в саду, а не где захочет, как было прежде. — А твой сын, — обратился он к охраннику, — не должен больше приносить цветы никому из пленников, ясно?

— Да, сэр.

— А ты, мой мальчик, ты это понимаешь? Ты не должен больше приносить принцессе цветы.

Мальчик кивнул с несчастным видом.

Когда в следующий раз он увидел принцессу, она прогуливалась в своем маленьком садике, и его ворота были заперты, так что он не мог подойти к ней. Но он окликнул ее через ограду.

Она не подошла ближе, потому что ее окружала стража, но улыбнулась и помахала ему в ответ.

— Я больше не смогу приносить вам цветы, госпожа, — печально крикнул он.

Королева опасно заболела, и те, кто преследовал Елизавету, страшно всполошились. Руководил ими Стивен Гардинер, епископ Винчестерский, — самый зловещий из числа врагов принцессы. Он ясно представлял, что с ним будет, если умрет Мария и Елизавета станет королевой.

Он был любимым епископом, а также советником королевы, ему предоставлялась огромная свобода действий, и теперь он почувствовал, что если немедленно не воспользуется этой своей неограниченной свободой, то не переживет королеву Марию больше, чем на одну-две недели. И епископ отважился на самое решительное действие.

Он издал приказ о смертном приговоре и послал чрезвычайного курьера в Тауэр для вручения Бриджесу. Приговор касательно принцессы Елизаветы следовало немедленно привести в исполнение.

Получив приказ, Бриджес обомлел.

Вина Елизаветы, хотя она постоянно находилась под подозрением, не была доказана. Следует ли ее казнить без суда? Это не понравилось беспристрастному Бриджесу. Он гордился своей должностью и хотел, чтобы в сфере его деятельности царила справедливость. Кроме того, он не оставался равнодушным к чарам принцессы. Она была так молода, а ее прекрасные душевные качества и прежде всего стойкость при аресте произвели на него неизгладимое впечатление. И еще, частенько размышляя о будущем, он не исключал для Елизаветы более благоприятного поворота событий.

Смертный приговор! Указание поспешить с казнью, держать ее в тайне и ранним утром незаметно доставить принцессу из тюрьмы на эшафот, обезглавить ее в то время, как вся страна будет спокойно спать, не подозревая о случившемся!

— Мне это не по душе, — пробормотал Бриджес.

По своей природе королева не была жестокой женщиной, кроме того, принцесса показала, что желает принять католичество. Бриджес не верил, что королеве хочется отнять жизнь своей сестры исключительно по религиозным мотивам, разве что была бы доказана ее вина в государственной измене — но это не так.

Он снова принялся изучать приказ о смертном приговоре. Нет, это не подпись королевы. Он пригляделся повнимательнее. Да, во время недомогания королевы Гардинер расписался за нее.

У Бриджеса созрело решение. Он лучше рискнет навлечь на себя неудовольствие Гардинера, чем пошлет на смерть молодую девушку.

Он взял перо и написал Гардинеру:

«Я увидел, что на приказе отсутствует подпись Ее величества, и считаю, что действовал бы вне границ своей компетенции, если бы позволил состояться казни такого важного государственного преступника без специальных на то указаний Ее величества королевы».

Получив письмо, Гардинер рассвирепел, так как понял, что его план не удался. Он отложил решение этого вопроса на несколько дней, подумывая, не стоит ли надавить на Бриджеса для осуществления своих желаний. Но королева тем временем выздоровела и, узнав о случившемся, пришла в ужас.

В ней взыграли сентиментальные чувства. Она вспомнила Елизавету, когда та была еще ребенком и вызывала в ней чувство привязанности. Елизавету несправедливо осудили, она воспитывалась в крамольной вере и она, конечно же, должна честолюбиво стремиться к трону, но ведь ее вина не доказана, и, кроме того, она — сестра Марии.

Королева не стала обвинять Гардинера, так как была о нем слишком высокого мнения. Она знала, что он стойкий католик, и сам по себе один этот факт внушал уважение к нему. Он стремился уничтожить Елизавету-еретичку, ему можно было простить его религиозный фанатизм. Другое дело — сама Мария.

Для нее Елизавета была сестрой, хотя и еретичкой. Елизавета молода, и не доказано, что она предательница, поэтому долг королевы — спасти ее от ереси.

Мария позвала человека, которому полностью доверяла. Это был ее старинный друг сэр Генрих Бедингфельд.

— У меня к вам поручение, — сказала она ему, — которое я никому больше не могу доверить.

— Я выполню его, призвав на помощь все свои силы, ваше величество.

— Я знаю это, дорогой Бедингфельд. Потому и поручаю это дело вам. Я знаю, что вы будете неусыпно сторожить ее и что вы будете справедливы по отношению к ней и ко мне. Я имею в виду свою сестру.

Бедингфельд вопросительно посмотрел на королеву.

— Да, мой дорогой друг, — продолжала королева, — я решила отдать принцессу на ваше попечение. Вы будете сторожить ее и днем, и ночью. Любое ее движение не должно пройти незамеченным и, в случае необходимости, следует доложить о ней непосредственно мне. Я поручаю вам сложную задачу, но, милорд, я делаю это потому, что знаю, что вы — один из немногих людей, кому я могу доверять.

— Я нижайший и покорнейший слуга вашего величества.

Но он был так смущен, что Мария удивилась, почему такой храбрый мужчина, как Бедингфельд, и вдруг так растерялся от перспективы охранять молодую девушку.

Елизавета услышала о приближении сэра Генриха Бедингфельда с сотней тяжеловооруженных всадников. Взглянув в окно, она поняла, что все они собираются возле ее покоев, и испугалась, что это может значить только одно. К ней вернулись прежние кошмары. Она прильнула к своей любимой служанке Изабелле Маркхэм и воскликнула:

— Изабелла, это конец! Я не думала, что приму это так близко к сердцу, но это именно так! Моя сестра послала Бедингфельда проследить за выполнением приказа. Скажи мне… эшафот леди Джейн Грей все еще стоит на своем месте?

— Милая принцесса, умоляю вас хранить обычное спокойствие. Погодите и узнайте, что все это значит, прежде чем поверить в самое худшее.

— Бедингфельд — доверенный придворный моей сестры. Она послала его уничтожить меня. Как только я переступила порог этого угрюмого места, я сразу поняла, что никогда больше не выйду отсюда. — Она забилась в истерике. — Мне не подходит топор английского палача! Мне требуется меч из Калэ!

Понимая, что она вспомнила свою несчастную мать, женщина опустила голову, и они вместе заплакали.

Но это была бы не Елизавета, если бы она тут же не взяла себя в руки. И вот уже перед ними вновь властная принцесса. Гордо выпрямившись, она воскликнула:

— Пошлите за Бриджесом. Прикажите ему немедленно явиться ко мне.

Когда он пришел, она надменно спросила:

— Что это значит? Разве у вас не хватает своих стражников, чтобы посылать к моей сестре за подмогой?

— Ваша светлость имеет в виду сэра Генриха Бедингфельда и его людей?

— Именно так.

— Ваша светлость, это причина не для тревоги, а для радости. Сэр Генрих вскоре предстанет перед вами и поведает о своей миссии. Вы должны будете покинуть Тауэр.

— Я выйду на свободу?

— Вы будете находиться под охраной сэра Генриха, но не в качестве узницы Тауэра.

Елизавета вздохнула с облегчением. Она должна сменить одну тюрьму на другую, но Тауэр — место дурных предзнаменований. А через короткое время она даже почувствовала некоторое сожаление, ведь в Тауэре все еще оставался Роберт Дадли.

Баркас доставил Елизавету под усиленной охраной от причала Тауэра во дворец в Ричмонде.

По прибытии во дворец она получила послание от сестры.

Лишь совсем недавно оправившись от болезни, которую многие считали смертельной, Мария выглядела измученной. Особенно волновало королеву, как примет ее жених. В ней боролись страстное желание увидеть его и боязнь того, что он о ней подумает.

Внешний вид младшей сестры — такой здоровый, несмотря на недавнее заключение, — наполнил ее ревностью и привел в уныние. Что подумает Филипп, когда увидит Елизавету? Может, он захочет, чтобы она стала королевой Англии и его невестой?

Но нелепо завидовать Елизавете, чья жизнь постоянно находилась под угрозой, и если бы Мария была поумнее и послушалась Гардинера и Ренара, она бы не раздумывала и отправила эту молодую женщину на плаху.

— Значит, ты недавно вышла из Тауэра? — холодно спросила Мария.

— Да, ваше величество. Благодаря вашей милости я здесь.

— Очень многие высказывались против тебя, — сказала королева.

— Те, кто высказывались против меня, лгали, — возразила Елизавета. — Но ваше величество мудры и без труда могут распознать лживые речи — вроде жалкого лепета подвергшихся пыткам людей — и оценить, чего они стоят.

— Я не уверена в твоей преданности.

Елизавета широко раскрыла свои голубые глаза.

— Ваше величество не может так думать!

— Я не имею привычки говорить не то, что думаю. Ладно, сестра, я хорошо тебя знаю. Вспомни, мы ведь росли вместе. Я прекрасно помню, когда в твоей детской что-то случалось, тебе не составляло большого труда убедить всех, что ты ни при чем.

— Ваше величество, невиновному нетрудно убедить, что он ни при чем. И только для виновного эта задача может быть непосильной.

Королева нетерпеливо взмахнула рукой.

— Я нашла тебе мужа.

Елизавета побледнела. Она вся сжалась в ожидании.

— Это Филиберт Эммануэль, герцог Савойский.

— Герцог Савойский! — тупо повторила Елизавета.

Она ждала смерти, а взамен получила герцога. Смерть означала конец жизни, но брак с иностранным принцем и отъезд из Англии означал конец всем надеждам. Только сейчас она осознала в полной мере, как страстно жаждала стать королевой Англии. Расстаться с мечтами было бы для нее мучительно так же, как принять смерть.

Она твердо заявила:

— Ваше величество, я никогда не соглашусь на этот брак.

— Не согласишься?!

— Не соглашусь, ваше величество.

Королева подалась вперед и ледяным тоном произнесла:

— Какое право ты имеешь отказываться от мужа, которого я тебе выбрала?

Елизавета вспомнила Роберта Дадли, такого, каким она видела его через решетку темницы — высокого, темноволосого, красивого… и его горящие огнем дерзкие глаза. «Если бы это был Роберт…» — подумала она. Нет, даже ради него не откажется она от своей мечты. Но ей и не предлагали Роберта. Ей предлагали иностранного принца, к которому благоволила королева, так как он являлся вассалом Испании, а все, связанное с Испанией, было хорошо в глазах королевы с тех пор, как она увидела портрет невысокого, расфранченного молодого человека, судьбой назначенного ей в мужья.

— Есть только одна причина, по которой я могу отказаться от вашего выбора, ваше величество, и это потому, что я чувствую, что брак вообще не для меня.

Мария удивленно посмотрела на сестру.

— Ты… и старая дева! И когда ты решилась на это?

— Мне кажется, ваше величество, что я всегда знала, что так будет.

— Никогда не замечала в тебе предубеждения против мужчин.

— Ваше величество, я всегда это чувствовала, только иногда меня плохо стерегли.

— Тогда выходит, что нет нужды стеречь то, что ты любой ценой стремишься сохранить?

— Ваше величество, необходимо стеречь только то, что находится под угрозой потери. Мое намерение — остаться девственницей, и у меня нет необходимости сдерживать себя, как приходится некоторым девственницам.

— Мне бы не хотелось, чтобы ты при мне позволяла столь игривые замечания.

— Ваше величество, я никогда еще не была столь серьезна.

— Значит, мы ангажируем для тебя герцога Савойского.

Елизавета сложила руки на груди.

— Ваше величество, я так решила и предпочитаю смерть браку.

— На твоем месте я бы не заговаривала о смерти. Это слишком опрометчиво.

— И все же я предпочту смерть, нежели обручусь с герцогом Савойским.

— Посмотрим, — сказала Мария.

Она позвала стражу, и Елизавета вернулась в свои покои, веря, что смерть не за горами.

Елизавета лежала на кровати, глядя на балдахин. Вокруг нее тихонечко всхлипывали прислуживавшие ей женщины. Она вернулась после аудиенции у королевы и сказала им: «Мне кажется, что я скоро умру».

На самом ли деле ей лучше умереть, чем выйти замуж за герцога Савойского?

В течение долгих лет она мечтала, что станет носить корону. Сколько раз Кэт Эшли читала это по картам?! Она не может отринуть свою мечту. Но в действительности разве лучше умереть?

Ночью один раз она привстала с постели и подумала: «Завтра я пойду к королеве. Я соглашусь на герцога Савойского. Глупо смиренно шагать к смерти».

Но на утро она переменила свое решение.

«Подожди», — говорил ей здравый смысл. Разве не в ожидании было всегда ее спасение?

На следующий день она отправилась из дворца, но не в Тауэр. Королева все никак не могла принять окончательного решения относительно сестры, однако в конце концов она прибегла к испытанному методу. Елизавета должна будет вернуться в Вудсток, где останется на положении узницы, но с приличествующими ее рангу почестями. Если принцесса окажется в одном из своих загородных домов, народ успокоится, он проявлял нетерпение, когда она находилась в Тауэре. Лживая и коварная Елизавета представлялась молодой и трогательной, и, как всегда, народ был на ее стороне.

Даже когда она отправилась вверх по реке, люди выстроились на берегу, чтобы проводить ее. Они выкрикивали приветствия, у них были для нее подарки. В Вайкомбе ей принесли пироги, и так много, что она не смогла все принять. Елизавета мило благодарила людей, и на всем пути раздавались крики: «Боже, благослови принцессу! Боже, спаси ее светлость!»

Теперь она была счастлива. Она правильно поступила, что отказала герцогу Савойскому. Время всегда будет ее союзником, потому что она молода, а королева стара.

Принцесса прибыла в Вудсток, но здесь ей не предоставили королевских апартаментов, а привели в привратницкий домик. Он был окружен стражей, и сэр Генрих Бедингфельд сказал ей, что у него имеются особые указания насчет того, что принцесса должна находиться под постоянным наблюдением.

Елизавета слегка всплакнула.

— Меня, как овцу, отдали на заклание, — повторяла она, когда прислужницы помогали ей раздеться.

Когда она улеглась в постель, не надеясь заснуть, дверь комнаты тихонько отворилась, полог внезапно раздвинулся, и пара любящих рук крепко обняла ее.

— Кэт! — всхлипнула она с облегчением. — Как ты сюда попала?

— Т-с-с, моя любовь! Т-с-с, моя маленькая леди! Я снова свободна. Когда пленницу освободили, что она сделала? Когда она прослышала, что ее леди находится в пути, она прибыла раньше нее. Я попала в дом раньше господина Бедингфельда и его отважных мужчин. Теперь нам все нипочем, моя дорогая, раз мы вместе!

— Нам все нипочем! — сказала Елизавета и засмеялась.

Кэт улеглась рядом с ней на кровати, и всю ночь напролет они проговорили о том, что с ними случилось.

Внезапно Елизавета спросила:

— Ну, Кэт, что ты об этом думаешь? У меня ведь был роман, когда я находилась в Тауэре. Ты помнишь Роберта Дадли?

— Помню ли я его? Кто же может его забыть! Самый прекрасный мужчина из тех, кого я встречала… за исключением одного.

— За каким исключением? — сказала Елизавета.

И они натянули на головы покрывала, чтобы вдоволь посплетничать и похихикать вдвоем, чтобы их никто не услышал.

Для Елизаветы заточение в Вудстоке проходило достаточно весело. С ней была верная Кэт, а сэр Генрих Бедингфельд не счел нужным докладывать об этом факте королеве. Возможно, он понимал, что если поступит таким образом, то Кэт удалят отсюда, и это нанесет смертельное оскорбление принцессе Елизавете. Он не видел ничего дурного в том, что с ней будет находиться Кэт.

Итак, они вместе, как в добрые старые времена. Если бы кто-нибудь мог подслушать их смех, сплетни и разговоры, он мог бы назвать это государственной изменой.

Когда они оставались вдвоем, Кэт шептала: «Ваше величество!», и ее слова звучали для Елизаветы сладкой музыкой. Кэт гадала по картам так велеречиво, что это добавляло еще больше смеха.

— Вот снова этот темный красивый король! Посмотри, как близко он выпал к вашему величеству. Мы еще о нем услышим, я в этом не сомневаюсь.

Это было, как в те далекие времена, когда в картах Кэт выпадал другой красивый король, в котором они признавали Томаса Сеймура. Кэт напомнила Елизавете, что и тогда она утверждала, что не появится никто, кто с ним сможет сравниться, ибо никто не может быть таким привлекательным.

— Но тогда, — ответила Елизавета, — я еще не узнала по-настоящему Роберта Дадли.

Глава 4

Когда принцессу Елизавету увезли из Тауэра, Роберт впал в глубокую меланхолию. Порой он чувствовал, что сойдет с ума, если останется дольше в своей мрачной темнице. Он глядел сквозь решетку на траву, по которой она обычно гуляла, и часто вспоминал других людей, которые провели в Тауэре всю свою жизнь. «Останусь ли я здесь, пока не постарею и не поседею?» — гадал он. Однако в глубине души он верил, что такое не может произойти с ним, Робертом Дадли.

И все же ему ничего не оставалось, кроме как сидеть и ждать. Если бы Елизавета была королевой!.. Ах, если бы Елизавета была королевой, она бы не подвергла его муке столь долгого пребывания в Тауэре.

Но наконец-то наступили перемены.

И случилось это в июне. Он проведал от тюремщиков и своих слуг, что подготовка к приему принца Испанского, который уже находился на пути в Англию, была в полном разгаре.

Королеве еще не исполнилось сорока, она выйдет замуж за Филиппа, и если у них родятся дети, то у Роберта Дадли останется совсем мало надежды обрести свободу.

— Милорд, — сказал ему однажды тюремщик, — будьте готовы оставить эту камеру. Вам надлежит перейти в башню Белл, чтобы разделить там комнату с вашим братом, графом Уорвиком.

Роберт почувствовал себя окрыленным. Он никогда не терял надежды на счастливые перемены в судьбе. Это чудесно — жить вместе с братом Джоном.

Братья обнялись с нежностью. Тюремное заключение оставило более глубокую отметину на Джоне, графе Уорвике, чем на Роберте, ведь Джон не пережил любовный роман, который помогал коротать время. С приходом Роберта и он повеселел, хотя оба они с горечью вспоминали своего отца и Гилфорда.

— На их месте мог быть ты… или я, — напоминали они друг другу. — И только по какой-то случайности этим человеком стал несчастный Гилфорд.

— Но, — сказал Джон, — откуда мы знаем, что нас не ожидает подобная участь?

— Нет! — крикнул Роберт. — Если бы они намеревались так поступить с нами, то уже давно совершили бы задуманное. Если мы будем вести себя тихо и не станем привлекать к себе внимания, то совсем скоро сможем выйти на свободу.

Джон улыбнулся.

— Это так на тебя похоже, Роберт. Ты всегда верил, что на тебя свалится какое-то чудо.

— А почему бы и нет?

— Да откуда… на бедного узника Тауэра?

— Другие бедные узники выжили и вознеслись очень высоко.

— Ты — настоящий Дадли, — произнес Джон, и к его улыбке добавилась печаль.

Фортуна повернулась к ним лицом. Им позволили принимать посетителей. Их женам позволили прийти и повидаться с ними в темнице, позволили прийти и матери.

Джейн пришла первой и ободряюще улыбнулась своим сыновьям. «Джон выглядит болезненным, — подумала она, — а Роберт почти совсем не изменился».

— Милый Джон, — воскликнула она, — как же ты исхудал! А ты все тот же прежний Робин, как я вижу.

— Такой, как раньше, дорогая мама.

— Ты не падаешь духом, мой любимый сын.

— И не дает мне, — вставил Джон. — Он отказывается поверить в то, что нам с ним не повезло. Нам предначертано великое будущее, говорит он.

— Подожди, — сказал Роберт, — не однажды богатство Дадли обращалось в прах.

— Не напоминай об этом, — умоляющим тоном произнесла Джейн. — Об этом часто говорил твой отец.

— Но отец был великим человеком. Вспомни, что он совершил.

Джейн с горечью заметила:

— Что совершил! Он привел своего сына на эшафот, чтобы пролить вместе с ним кровь за дело амбиций.

Но Роберт обнял ее за плечи.

— Дорогая мама, так уж им было суждено.

— Но тебе суждено не это, Роберт.

— Ну, не мучай себя. Топор палача — не для нас. Посмотри, как нас здесь содержат. Нас оставили в покое, хорошо кормят, а теперь еще и позволили принимать посетителей. Час нашего освобождения не за горами.

— Я молюсь об этом каждый Божий вечер, — страстно молвила Джейн.

Она хотела знать как можно больше о сыновьях: как их кормят, как ведут себя их слуги.

— Нам позволили съедать каждую неделю больше чем на два фунта, — сказал Роберт, — и еще больше тратить на дрова и свечи. Теперь ты видишь, мама, что если мы и не живем, как короли, то и не как нищие. — Мне радостно слышать это. Но отсюда идет скверный дух.

— Это от реки.

— Мы страшно боимся жаркой погоды, — сказал Джон.

— Я поговорю со слугами. Они должны проследить, чтобы помещение постоянно проветривалось, особенно в летнее время.

Роберт решил развеять мрачное настроение. Он много шутил и уверял, что скоро они станут свободными. Он чувствовал это. Он знал это. У него был нюх на такие вещи.

Слушая Роберта, Джейн все время невольно улыбалась.

— Как я рада, дорогой Джон, что твой брат рядом с тобой.

— С тех пор, как он сюда пришел, стало веселее, — сказал Джон.

Уходя со свидания, Джейн впервые за то время, как рассталась с сыновьями, почувствовала себя почти счастливой. И все благодаря ее любимому Роберту.

«Он может убаюкать даже мои печали», — думала она.

Роберта навестила Эми. Джон попросился в другую камеру, чтобы муж и жена побыли наедине.

Эми повисла на Роберте, покрывая его лицо поцелуями.

— Роберт, — приставала она, — ты все еще любишь меня?

— Разве я не доказал это?

— Я так страдала…

— А я что делал, как ты думаешь?

— Но без тебя было так тоскливо. Я думала, что ты умрешь.

— Ну, нет, меня ждет долгая жизнь.

— Да, Роберт, да. Ты думаешь, вас скоро освободят?

Он пожал плечами.

— Такое впечатление, что тебе все равно.

На несколько секунд он задумался. Он думал о свободе, о возвращении в Норфолк к занятию сельским хозяйством, верховой ездой и любовью с Эми. Была ли эта свобода такой уж для него желанной? Как глупа Эми! Он увлекся другой женщиной — остроумной, утонченной, с огненно-рыжими волосами и властными манерами. Он хотел принцессу, а не сельскую девушку.

— О чем ты думаешь? — подозрительно спросила она.

«Почуяла ли она, что я желаю другую женщину? — спрашивал он себя. — Была ли она более проницательной, чем я полагал?»

Он ответил:

— Я подумал, что если бы не женился на тебе, то меня бы здесь не было.

— А где бы ты тогда был?

— В могиле.

Какое-то время она оцепенело смотрела на него, потом обвила его руками.

— Значит, Роберт, я тоже могу быть тебе хоть чем-то полезна.

Он громко рассмеялся, потому что за окном светило солнце и чертовски хорошо оставаться в живых! Он приподнял ее и поцеловал в стремительном порыве, что всегда было ему свойственно.

Сейчас он снова стал тем нежным любовником, каким был вначале. А когда он становился таким, то ему никто не мог отказать.

Эми была счастлива. Она снова с ним. Он любит ее, он рад, что они поженились.

Она и не догадывалась, что, обнимая ее, Роберт видел перед собой другой образ и что мысли о принцессе наполняли его восхитительной смесью восторга, желания и амбиций.

Стояли жаркие и душные дни. Темницу наводнял зловонный запах реки. В Лондон снова пришла ужасная болезнь с кровавым потом, и наиболее опасным местом в городе был Тауэр. Каждый день оттуда выносили трупы, но крепость все еще оставалась переполненной людьми после восстания Уайетта.

Однажды утром Джон пожаловался на ужасную слабость. Роберт с тревогой посмотрел на брата. Лицо графа было болезненно-желтого оттенка, и, к своему ужасу, Роберт заметил капельки пота, скопившиеся у него на бровях.

Неужели и Джона настигла чума — страшная болезнь, уже унесшая пятерых братьев и сестер Роберта? Нет, он не допустит этого. Теперь, когда братья вместе, когда судьба снова готова повернуться лицом к Дадли, нет, он не может потерять Джона таким образом. После стольких недель бездействия требовалось что-то предпринять, и Роберт этому несказанно обрадовался.

Он вызвал слуг. Они немедленно прибежали на его зов.

— Граф заболел, — сказал он и заметил, как исказились от ужаса их лица. Он понял, что ему все нипочем, и, несмотря на тревогу за брата, еле удержался, чтобы не рассмеяться. Он не боялся. Он знал, что не может умереть в тюрьме от этой жалкой болезни. Он сделает все от него зависящее и спасет брата, он один будет постоянно находиться подле него, оказывая ему помощь, потому что считал себя неподвластным заразе. Ведь великое будущее, он был уверен, ожидает Роберта Дадли. Как славно ощущать себя бесстрашным среди трусливых.

Он холодно произнес:

— Немедленно пойдите к моей матери. Расскажите ей, что случилось. Пусть она пришлет мне свои лекарственные травы. Скажите ей, чтобы не приходила сюда, пока я не извещу ее. Это подчеркните особенно.

— Да, мой господин.

Слуги смотрели на него, как на Бога.

Роберт вернулся к брату, взял его на руки и отнес в кровать, тщательно укрыв одеялом. Он сел рядом и, когда доставили сильнодействующие средства от Джейн, сам дал их больному.

Он болтал с Джоном, стараясь его приободрить. Считалось, что если больной в течение первых двадцати четырех часов не выйдет из бессознательного состояния, то он умрет.

Роберт потом часто с удивлением спрашивал себя, как ему самому удалось прожить тот день и ту ночь, ведь он сам находился почти что в горячке. Он даже не осознавал, что разговаривает сам с собой: «Принцесса Елизавета влюблена в меня. Нас разделяла решетка, и я не мог приблизиться к ней, но я получил доказательства ее любви. Если она когда-нибудь станет королевой, меня ждет триумф. Такой, которого никогда не знал мой отец, триумф, который был бы уготован Гилфорду, если бы все вышло так, как задумал наш отец. Я не забываю нашего деда — простого судейского, сына фермера, который добился того, чтобы заседать в зале королевского совета. Я не забываю нашего отца, который стал лордом-протектором Англии — почти королем, а им он мечтал сделать Гилфорда. Я — третье поколение. Я научусь на чужих ошибках. Может, в третьем поколении Дадли станет королем».

Да, он, должно быть, действительно находился в горячке, если произносил вслух такие мысли.

Вдруг Джон открыл глаза и спросил:

— Брат, это ты?

И, очнувшись, Роберт понял, что кризис миновал, Джон спасен, а еще он был уверен: его не коснется болезнь. Он был так же уверен в этом, как и в том, что его ожидает славное будущее.

Этим летом при дворе было много испанцев. Никто не мог снискать у королевы такой благосклонности, как они. Приехал ее жених, и она влюбилась в него, как девчонка.

Джейн Дадли, хотя она и не была принята при дворе, можно было часто встретить возле дворцов, где останавливалась королева. Она упрашивала старых друзей, одаривала испанских дам. Она рассказывала им о страшной участи своих сыновей. Не улучит ли этот милый господин или эта милая леди момент, когда королева будет находиться в благодушном настроении, и не замолвит ли словечко за бедную Джейн Дадли?

Очень многие жалели ее и таким образом ее просьбы время от времени достигали ушей королевы.

Мария любила своего мужа, и любовь смягчила ее.

— Бедная Джейн Дадли, — сказала она, — что она такого сделала, чтобы так страдать?

У Джейн было разбито ее материнское сердце, и так как Мария тоже надеялась вскоре стать матерью, то она понимала ее материнские надежды и печали. Сыновья Джейн замахнулись на корону, но в этом они подчинялись своему отцу. Влюбленная Мария была мягкой Марией.

Когда на смену теплым летним денькам пришла осень, она решила, что пора простить Дадли. Они, без всякого сомнения, будут по-прежнему считаться виновными в тяжкой государственной измене, что означает, что им не вернут их земли и состояние, но их отпустят на свободу.

Джейн чуть с ума не сошла от радости.

Наконец-то ее сыновья станут свободными. Земли и богатства? На что им они? Пусть они живут себе тихо и незаметно, пусть оставят свои амбиции, которые оказались фатальными для их семьи.

Но радость Джейн была недолгой. Заключение в Тауэре превратило ее старшего сына Джона в развалину, и уже через несколько дней после освобождения он умер.

Из тринадцати детей Джейн в живых остались только пятеро. Но, даже оплакивая Джона, она благодарила Бога, что Амброуз и Роберт (особенно Роберт, ведь даже у самых нежных матерей есть свои любимчики) вышли живыми из этого ада.

Пока Роберт вместе с Эми ехал из Лондона в Норфолк, возбуждение, охватившее его, как только за ним захлопнулись ворота Тауэра, постепенно утихло и он ощутил пустоту.

Брат, которого он с таким трудом выходил, мертв. А у матери смерть буквально написана на лице. Только теперь он понял, как сильно страдала она — намного сильнее, чем кто-либо из них, братьев Дадли. И еще он чувствовал, что, потратив всю свою энергию на то, чтобы освободить их, она не сможет прожить долго.

Да, теперь он — свободный человек, но что ему осталось? Эми и жизнь в Норфолке! Ему ясно дали понять, что, хотя королева и милостиво даровала свободу, Дадли не следует рассчитывать на что-то большее. Он, лорд Роберт, сын человека, который когда-то управлял Англией, сейчас был всего лишь бедняком без гроша в кармане, женатым на дочери деревенского сквайра и зависящим от его милости.

Иногда Роберту казалось, что все было бы гораздо проще, если бы Эми не была столь верной женой или хотя бы он не был таким привлекательным для многих женщин. И как-то он сказал с надеждой:

— Меня долго не было, Эми. Ты молода и красива. Выкладывай все как есть, ведь ты не могла хранить мне верность все это время, я в этом уверен.

Она возмутилась.

— Как ты можешь говорить подобное? — Слезы наполнили ее глаза. — Неужели ты думаешь, что кто-нибудь для меня мог бы сравниться с тобой?

Не отрываясь, она смотрела на него. За время заключения Роберт слегка постарел, но вовсе не стал от этого менее привлекательным. И пусть вокруг рта обозначились складки, — это всего лишь признак силы. И пусть события последних месяцев оставили на лице лорда следы печали, это делало его улыбку еще более загадочной. Под печалью таилось то восхищение жизнью, которое говорило любой женщине, кто бы ни посмотрел на него, что быть с ним рядом — означает испытать восторг и счастье.

Роберт улыбнулся Эми, но его улыбка скрывала некоторое беспокойство. Он знал, что жена говорит правду. Воспитанная в глуши, Эми не обладала возможностями и способностями придворных дам, искушенных в науке супружеских измен.

Тесть встретил его с распростертыми объятиями. Он верил, что даже если на этот раз лорд Роберт находится в тяжелом положении, то так будет не всегда.

— Добро пожаловать домой, Роберт. Мы очень рады видеть тебя. Хорошо, что в доме потеплеет от твоего присутствия, а бедняжка Эми вновь станет счастливой. Она места себе не находила от тоски, заражая всех нас своей хандрой.

Итак, вот она, простая деревенская жизнь. Но как мог лорд Роберт Дадли приноровиться к ней? Он с тоской подумал о королевском дворе. А тут Роберт-сквайр! Роберт Дадли — фермер! Это как насмешка. Впрочем, его прадед тоже был фермером. Может, в нем, Роберте, предопределено закончиться этому циклу?

Он стал объезжать имение верхом и наблюдать за работниками, которые мололи кукурузу на гумне. Иногда брал одну из длинных палок с прикрепленной к ней короткой колотушкой и помогал молотить кукурузу. Это давало ему хоть какое-то удовлетворение и разрядку. А еще он брал корзину, в которой отвеивалась мякина, и тряс ею в воздухе. Все это он проделывал с чувством глубокой обиды. Он, лорд Роберт, лишенный земель и денег, стал не кем иным, как фермером.

В ноябре молодой лорд участвовал в забое скота и собственноручно солил мясо на зиму, потом он собирал остролист и плющ и украшал ими к Рождеству огромный зал, он распевал гимны, он пил под завязку и с волчьим аппетитом поглощал простую пищу. Он танцевал деревенские танцы, он занимался любовью с местными женщинами, среди которых были и жена соседского сквайра, и девушка со скотного двора. Для него не имело никакого значения, кто они, все они принадлежали лорду Роберту, стоило ему только захотеть.

Но все это могло приносить удовлетворение только очень короткое время.

В январе Джейн Дадли умерла, и ее похоронили в Челси. Все то немногое, что имела, она оставила своим детям, выразив надежду, что очень скоро им вернут в полной мере все, что им причитается по праву рождения.

После похорон Роберт не сразу вернулся в деревню. Вместе с братьями он бродил по улицам Лондона и иногда встречал тех, кто был принят при дворе, куда вход ему теперь был заказан. Он видел королеву и ее мужа, он слышал сердитое ворчание по поводу испанской партии, он заметил, как плохо выглядела королева, и не мог не порадоваться в душе.

Теперь на Смитфилд-Сквере под ногами казнимых протестантов разжигали костры. Роберт вдыхал едкий запах, слышал крики мучеников.

Однажды, когда ему пришлось в очередной раз стать свидетелем ужасной сцены в Смитфилде, с ним оказались Амброуз и Генрих. Содрогаясь, все трое постарались уйти прочь и улеглись на речном берегу. Никто не проронил ни слова, хотя гнев переполнял их.

Роберт первым нарушил молчание.

— Народ возмущен. Почему нам навязывают отвратительные испанские обычаи?

— Если бы у народа был настоящий лидер, то он бы восстал против всего этого, — добавил Амброуз.

— Как Уайетт? — спросил Генрих.

— Уайетт проиграл, — вставил Амброуз, — однако мог и не проиграть.

— В таких делах, — сказал Роберт, — даже самым смелым, умным и решительным следует хорошенько все продумать, спланировать и подготовиться. Не забывайте о сырых темницах и миазмах реки, о погребальном звоне колоколов. Вспомните нашего отца. Вспомните Гилфорда. И Джона тоже убил Тауэр, хотя в действительности он умер чуть позже. Если бы не это тюремное заключение, Джон был бы сейчас жив.

— Неужели это говорит Роберт? — воскликнул Амброуз. — В это невозможно поверить!

Роберт засмеялся. Он вспомнил весенний месяц апрель, проведенный в лондонском Тауэре, и ту страсть, которую внушила ему другая пленница этой мрачной крепости.

— В один прекрасный день, — сказал он, — вы увидите, что вам преподнесет ваш Роберт.

— Ты снова лелеешь честолюбивые мечты у себя в Норфолке? Будь осторожен, брат.

— Своими мечтами я ни с кем не делюсь. Только так и можно их выпестовать.

Мимо них прошли двое мужчин. Они оглянулись назад и сказали:

— Добрый день, милорды.

Братья вскочили на ноги.

— Мы вас не знаем, — сказал Роберт.

— Но лордов Дадли знает всякий.

— Кто вы?

— Мы служили вашему благородному отцу, милорд, — сказал один из них. — Мы не забыли тех дней. Пусть вашей семье улыбнется судьба. Милорды, народ не одобряет испанской партии.

— Это дело королевы, — сказал Амброуз.

— Вот как? Мы думаем, что брак королевы — дело ее подданных. Те, кто так считает, собираются во дворе церкви Святого Павла. Они приглашают всех, чей нос не выносит скверного духа Смитфилда.

Мужчины поклонились и продолжали свой путь, а трое братьев переглянулись.

Генрих сказал:

— Давайте не станем вмешиваться не в свое дело. Разве нам не был преподан хороший урок?

Но Роберт пропустил эти слова мимо ушей. Однообразной жизни в Норфолке он предпочтет иное. Его место здесь — если не при дворе, тогда среди смутьянов у церкви Святого Павла.

Возбуждение собраний подстегивало Роберта. В саду Святого Павла составлялись заговоры. Их цель — сместить королеву и посадить на трон принцессу Елизавету. Как только она там окажется — конец унылому существованию. Он предстанет перед ней и напомнит, что поклялся быть ее рабом. И тогда пройдет совсем немного времени, как она сама станет его рабыней. Разве влюбленная в него женщина могла хоть раз ускользнуть от него? Перед его мужским очарованием не устоять ни герцогине, ни свинарке, не устоять также и принцессе, и королеве.

Эми на него страшно сердилась. Почему он столько времени находится в Лондоне? Если Роберт не вернется, она помрет с тоски. Она доберется до Лондона и поглядит, что его там задерживает, она так скучает по своему Роберту.

Он пытался успокоить ее своими любовными посланиями и короткими наездами в Сайдерстерн. Он даже раскрыл ей некоторые планы.

— Видишь ли, Эми, в Сайдерстерне я более или менее завишу от твоего отца. Мне это не по душе. Я бы хотел получить назад свое наследство.

— Ты опять попадешь в беду, — повторяла она. — Тебя отправят в Тауэр, а я умру от тоски.

Тогда лорд призывал на помощь все свои умения, околдовывая ее хорошо известными ему способами, играя роль пылкого возлюбленного.

— Как же я могу оторваться от твоей юбки, если только не по крайней необходимости? Но это очень важно. Мы снова станем богатыми. У нас будет власть. Я возьму тебя с собой ко двору, и твоя красота сведет там всех с ума.

Она верила ему, страстно желая предстать при дворе в качестве жены Роберта.

Уезжая, он обычно оставлял ее мечтающей о счастье. Эми видела себя танцующей на придворном балу, в бархатном платье, увешанном жемчугами. При этом она валялась на софе и в огромном количестве поглощала сладости, которые обожала.

Служанка Пинто только качала головой, не раз пытаясь предостеречь свою госпожу — ведь госпожа может стать очень толстой, если будет есть столько сладостей; при этом она не преминула заметить, что у Роберта в Лондоне завелась, наверное, какая-то женщина.

Бедная Пинто! Она никогда не понимала Роберта. У него огромные амбиции, однако он очень доволен своей женой. Эми вспомнила о связывавшей их страсти. Да, у него есть другая любовь, это верно, — любовь к власти, страстное желание вернуть назад свои богатства, но разве это не естественно для такого гордого человека?

И все же Пинто не переставала с грустью размышлять вслух. Если Эми не могла удержать его, когда он числил себя чуть ли не простым фермером, то как она удержит, когда он станет таким великим человеком, как мечтает?

В один прекрасный летний день Роберт прискакал из Лондона. Из своего окна Эми увидела, как он, окруженный слугами, въезжает во двор. Ее сердце бешено забилось. На ней было старое муслиновое платье, и она, испугавшись, что Роберт найдет ее непривлекательной, истерично позвала к себе Пинто.

— Пинто, приехал милорд. Быстрее… быстрее.

Пинто помогла ей стянуть с себя старое платье, но, прежде чем она успела надеть вишневый бархат, лорд появился в комнате.

— Роберт! — воскликнула Эми.

Пинто не повела и ухом, она всегда притворялась, что не замечает его присутствия. «Для других он может быть веселым лордом Робертом, они могут дрожать от одного только его взгляда, но это другие, а не Пинто. Для Пинто лорд Дадли всего лишь мужчина, — такой же, как все.»

Щеки у Эми сперва покраснели, потом побледнели, она чуть было не лишилась чувств:

— Пинто… Пинто… посмотри!

Увидев это, Роберт стал передразнивать Эми, и его крики перемежались веселым смехом:

— Пинто, Пинто посмотри! Здесь лорд Роберт!

— Добрый вам день, милорд, — с достоинством сказала Пинто, почти не поворачивая головы и кивнув вместо реверанса.

Он кинулся к ним и заключил их обеих в свои объятия. Он оторвал женщин от земли и поцеловал сначала Эми, потом Пинто. Эми зарделась от удовольствия, а Пинто неодобрительно поджала губы.

— Ну-ка, Пинто, — сказал он, — уматывай отсюда и оставь жену наедине с ее законным мужем.

— Мне нужно сперва одеть свою госпожу, — ответила Пинто.

— Нет, не нужно! — возразил он. — В таком виде она мне больше нравится. — Он схватил вишневый бархат и забросил его в другой конец комнаты.

Эми завизжала от восторга, а Пинто невозмутимо направилась к платью и, подняв его, вышла из комнаты.

Смеясь, Роберт начал целовать и ласкать Эми.

— Роберт! — выдохнула она. — Без всякого предупреждения! Ты должен был дать мне знать.

— Что! И тем самым дать тебе время выпроводить своего тайного любовника!

Эми прильнула к нему. Пинто часто говорила, что ее волнуют его постоянные ссылки на тайных любовников Эми. «Как будто, — говорила Пинто, — он постоянно вбивает дурные мысли в голову невинной девушки». Но Пинто почему-то настроена против него. Бедная Пинто! Бедная простая деревенская женщина, она никогда по-настоящему не знала ни одного придворного кавалера, поэтому такой человек, как Роберт, должен был казаться ей средоточием дурных наклонностей.

Но что толку думать сейчас о Пинто, когда рядом Роберт, который радуется приезду домой и страстно жаждет заключить в объятия свою жену?

Однако приподнятое настроение Роберта очень скоро улетучилось.

Он рассказал Эми, что его вместе с братьями предупредили, что если они не уберутся подальше от Лондона, то им снова грозит арест. Доверенные лица королевы предостерегали их, чтобы они не забывали о неснятом с них обвинении в государственной измене. Один неверный шаг — и они снова станут пленниками королевы, и тогда уж маловероятно, чтобы судьба вновь улыбнулась им. Потому Роберт и оказался столь неожиданно в поместье тестя.

В своем вынужденном сельском затворничестве Роберт все чаще вспоминал принцессу, которая могла либо все потерять, либо победить и которая, затаившись, чудом избежала смерти.

Он страстно желал увидеть Елизавету. И даже разрабатывал планы вломиться в ее дом в Вудстоке или в Хэтфилде и предстать перед ней в образе ее верного рыцаря, ее отчаявшегося возлюбленного, который готов рискнуть своей жизнью, только чтобы увидеть ее. Но он осознавал всю глупость такого шага. Ои должен ждать, а ждать — значило примириться с простой жизнью и вернуться к женщине, которая почти потеряла для него всякую ценность.

Он часто раздражался, и тогда случались ссоры, обычно заканчивавшиеся сварливыми упреками Эми. Но он всегда мог уговорить ее, когда ему хотелось, чтобы она смягчилась. Роберт часто желал, чтобы она не была столь сильно в него влюблена. Даже когда он сурово обходился с ней, даже когда он убирал со своей шеи обвившие его руки и отталкивал ее от себя, даже когда он кричал, что был дураком, женившись на ней, она все равно возвращалась к нему и, хныча, выпрашивала у него любви. Что ж, этого у него, лорда Роберта Дадли, никто не мог отнять — его неувядающего обаяния. Оно заключалось как в его внешности — высокая стройная фигура, могучий разворот плеч, гордо посаженная голова, красивые линии мужественного лица, блистающие глаза, в которых отражалась необычайная сила, так и, может быть, больше всего — в твердой уверенности, что ему, Роберту Дадли, неподвластна на земле всего одна вещь, а именно: заставить женщин перестать любить себя.

Эми должна была принять его легкомыслие, его неверность. Все, чего она у него просила, — это оставаться с ней и уделять ей хоть немного внимания.

Роберт же, конечно, страстно стремился покинуть ее, его томила жажда приключений, и когда после двух с половиной лет этого для него бесцветного существования Филипп Испанский уговорил Марию вступить в войну против Франции, Роберт схватился за эту самим Богом ниспосланную возможность и вместе с братьями отправился воевать.

Генрих Дадли встретил свою смерть под Сен-Квентином, сдавшись английским и испанским солдатам под предводительством Филиппа. А Роберта там же наградили за храбрость, которая была столь безрассудна, что сам Филипп послал за ним, чтобы поблагодарить его и сказать, что в этой победе есть и его, Роберта Дадли, немалая доля.

В королевской ставке на поле боя во Франции друг перед другом стояли двое мужчин — опрятно одетый невысокий испанец с белокурыми волосами и голубыми глазами и темноволосый англичанин мощного телосложения.

Роберт никак не мог отогнать от себя внезапно пришедшую ему на ум мысль; если бы сейчас в палатку зашел незнакомец и его спросили, кто из них король, то нетрудно догадаться, каков был бы ответ. Короли должны возвышаться над своими подданными, как великий Генрих.

Молодой человек, являвшийся наследником более половины территории земли, встретил красивого нищего любезной улыбкой.

— Ваше величество, — сказал, склоняясь в поклоне, Роберт, — вы посылали за мной.

— Встаньте, милорд, — ответил Филипп. — Мне известны все обстоятельства. Теперь, когда сражение выиграно, я вам позволяю вернуться в Англию, если вы сами того захотите.

— Уехать! Когда французы бегут, и Париж открыт для армии вашего величества!

Филипп покачал головой.

— Сегодня я наблюдал такую картину, которая вызвала во мне отвращение к войне. Мы останемся здесь. Нам небезопасно продолжать наступление на Париж.

Роберт ничего не сказал. Умный человек не станет спорить с королем. Однако не воспользоваться возможностью совершить бросок на Париж будет самой большой из всех совершенных ошибок.

Филипп продолжал.

— В свое время, лорд, вы вызвали недовольство королевы.

— Ваше величество, я сын своего отца. Я подчинялся отцу так, как мне кажется, должен подчиняться любой сын.

Филипп кивнул.

— В этом вы правы.

— А теперь, ваше величество, я испытываю искреннее желание служить королеве.

— Я вам верю, — сказал Филипп. — А так как вы доказали это своим поведением на поле боя, я вам дам письмо, которое вы должны доставить ко двору. В нем я опишу королеве ваши подвиги.

Роберт упал на колени и поцеловал руку Филиппа.

— И еще я хочу просить ее проявить милосердие по отношению к вам, — сказал Филипп. — Вы можете прямо сейчас готовиться к отъезду в Англию.

Не вставая с колен, Роберт поблагодарил человека, носящего титул короля Англии.

Филипп принужденно улыбнулся и отпустил его, а Роберт, не теряя времени даром, немедленно отправился в путь. И все это время, пока он гнал вперед свою лошадь и пока ждал судна, которое отвезет его в Англию, он был вне себя от радости, потому что первый шаг к заветной мечте, как ему казалось, был сделан.

В поместье Хэтфилд царило оживление. Сюда дошли слухи о тяжелой болезни королевы и о том, что вот уже много месяцев ее муж не навещал ее.

Кроме Кэт Эшли и Пэрри, рядом с Елизаветой находилось несколько ее старых слуг, ее все еще стерегли, хотя и позволяли охотиться на дичь в Энфилдском лесу. Ее окружали шпионы, и она знала, что о каждом ее шаге становится известно советникам королевы.

Умер Гардинер, и это явилось для нее самым большим облегчением за последнее время. Никогда ее надежды не заносились так высоко. К ней уже стали приходить леди и пэры с просьбой отыскать им местечко при ее дворе, потому что они знали, что королеве не суждено выносить страстно желаемого ею ребенка, хотя после второго визита Филиппа она снова заявила, что беременна.

Тогда Елизавета заперлась вместе с Кэт и потребовала раскинуть карты. Кэт заявила, что карты сказали ей, что во чреве королевы нет никакого ребенка, а в ее голове нет ничего, кроме ее собственных иллюзий. Елизавета еще раньше призывала к себе астрологов, они явились к ней в обличье слуг, но их все же узнали, и это принесло огромные неприятности. В конечном счете этих людей отправили в Тауэр и подвергли пыткам, а сама принцесса оказалась в опасности, это могло стоить ей жизни, если бы не ее хладнокровные объяснения.

Без сплетен Кэт недели тянулись бы смертельно долго. Елизавете нравилось болтать о муже королевы, о том, как блестели глаза Филиппа, когда он задерживал на ней свой взгляд, и как она была уверена в том, что он хотел, чтобы это она, Елизавета, была королевой.

— Может, в один прекрасный день, — говорила легкомысленная Кэт, — король Испании попросит вашей руки.

— Что! Выйти замуж за вдовца моей сестры! Никогда. Вспомни, какие неприятности нажил отец, когда женился на вдове своего брата.

— Правда, король Испании не так красив, как некоторые. А особенно один… Я имею в виду того темного молодого короля, который выпадает вам в картах, миледи.

Обычно после этого Елизавета принималась рассказывать о днях, проведенных ею в Тауэре, приукрашивая свои похождения, выдумывая всякие новые детали и становясь в этом похожей на Кэт. Это как добавить перцу в пресное блюдо, обычно говаривала Кэт, когда ее ловили на некоторых преувеличениях.

Принцессу опять стали сватать. Снова всплыло имя Филиберта. Король очень хотел, чтобы она вышла замуж за герцога. Потом был еще принц Эрик Шведский, чей отец безумно желал ее брака со своим сыном.

Елизавета не сдавалась:

— Никогда! Никогда! Никогда! Оставить Англию? Никогда не прощу себе такой глупости.

— А почему это король Филипп, который влюблен в вашу прекрасную персону, так страстно жаждет вашего брака с Филибертом? — лукаво вопрошала Кэт.

— Глупая Кэт! Неужели ты не понимаешь его хитрость? Филиберт — его вассал. Филипп не знает, как тяжело больна Мария. Он хочет, чтобы я была рядом с ним — и так оно и будет, если я отправлюсь в Савойю.

— Он кажется таким холодным, бесстрастным мужчиной.

— Ты не видела его рядом со мной.

У Елизаветы всегда наготове был ответ, и если она обычно казалась легкомысленной и кокетливой, то, когда надвигалась опасность, становилась настороженной, подобно дикому животному.

Но сейчас опасности, кажется, не было. Даже сама королева не могла больше верить в свою вторую выдуманную беременность. Поговаривали, что Филипп никогда больше не вернется к ней, а дни Марии уже сочтены. Никогда еще для Елизаветы надежда не была так явственно осязаема, как тем летом и осенью в Хэтфилде.

А однажды в Хэтфилд приехал молодой человек и попросил у принцессы аудиенции, и когда ее приближенные спросили его имя, он ответил: «Лорд Роберт Дадли».

Услышав о его приезде, Елизавета потребовала, чтобы ей немедленно принесли зеркало.

— Попросите лорда немножко подождать, — сказала она своим служанкам. — Скажите ему, что меня ждут неотложные дела, прежде чем я смогу принять его.

Неотложные дела означали побыть наедине с Кэт, потому что только Кэт должна видеть охватившее ее возбуждение.

— Кэт! Мои изумруды! Как я выгляжу?

— Ваша светлость никогда еще не выглядели так прекрасно.

— Я не могу принять его в этом платье.

— Почему бы и нет? — хитро промолвила Кэт. — Он всего лишь лорд, с которого недавно сняли обвинение в государственной измене.

— Мне он не изменял, Кэт. Давай возьмем платье, отделанное зеленой нитью. Поскорее. Он такой нетерпеливый.

— Ему не терпится увидеть вас, миледи, как и вам его.

— Я не такая нетерпеливая, чтобы не подождать и не переменить платье.

— Будьте осторожны, миледи. Будьте осторожны. Вы еще не королева Англии, а этот мужчина ищет приключений.

— Я сама искательница приключений, Кэт, и для меня все мужчины — искатели приключений. Мой парик?

— Вы, ваша светлость красивы, но ни изумруды, ни платье, ни парик делают вас такой. Вы просто светитесь от радости. Будьте осторожны. Вспомните Томаса Сеймура.

— Я стала старше, Кэт. Я почти королева. А он не Томас. Скажите слугам, пусть приведут лорда.

Он вошел и упал перед нею на колени, не выпуская ее руки из своей и приковав свой горящий взор к ее лицу.

«Она еще не королева, — подумала Кэт, — но, вы уж поверьте, милорд, она ею непременно станет. О, моя любовь, будь осторожна. Он действительно очень красив, этот мужчина. Он чересчур обаятелен. Даже я поддаюсь этому обаянию».

— Очень мило с вашей стороны, что вы приехали навестить меня, милорд, — с бесстрастным достоинством произнесла Елизавета.

— Отлично! — В его звонком голосе звучала не знающая границ самоуверенность. — Ваша светлость столь великодушны, что позволили мне нанести вам визит.

Елизавета рассмеялась.

— Мне теперь многие наносят визиты, лорд Роберт. Но, что интересно, совсем недавно они и носа не показывали в Хэтфилд.

— Может, они держались подальше из-за страха подвергнуть опасности добрую и порядочную женщину?

— Или самих себя? — добавила она. — Но мне докладывали, что вы недавно вернулись из Франции, на земле которой вы сослужили нашей стране превосходную службу, так что не будем теперь упрекать вас в трусости, да?

— Но страх, который держал меня вдали от Хэтфилда, скорее другого плана — это боязнь того, что мой внезапный порыв может доставить неприятности человеку, чья безопасность значит намного более, чем моя собственная. Не могу ли я поговорить с вашей светлостью наедине?

— Конечно же, нет, милорд. Разве могу я, молодая незамужняя женщина, остаться наедине с мужчиной, который — простите, милорд, но до нас дошли некоторые слухи — имеет такую репутацию в обращении с женщинами, как вы? Кэт Эшли останется. Она моя преданная служанка и подруга.

Роберт забеспокоился. Кэт Эшли отнюдь не славилась своим благоразумием. Но королева находится на смертном одре, а Елизавета уже одной ногой стоит на троне, ему не следует обращать внимание на сплетницу Эшли. Кроме того, он твердо верил, что его судьба накрепко связана с судьбой принцессы. Ее провал будет его провалом, а ее триумф будет его триумфом. В судьбе любого человека с огромными амбициями наступает время, когда тот должен открыто встать на чью-либо сторону. Но если он останется наедине с Елизаветой, то какими средствами воспользуется? Как далеко сможет зайти? Знала ли она это? Боялась ли она, молодая женщина, проявлявшая стойкость и мужество в столкновениях с Гардинером, неотразимого обаяния Роберта Дадли?

Он произнес с неожиданной горечью:

— Кажется, мне на роду написано никогда не быть с вашей светлостью наедине.

Ей пришлась по душе подобная горечь. Она была для нее как бальзам на душу. Он сравнивал Кэт с тюремной преградой. Елизавета растаяла от удовольствия. Да, она должна держаться начеку, пока не привыкнет к этой сладкой отраве.

— Вы забываете, в каком я нахожусь положении, милорд Роберт — сказала она, пряча свои истинные чувства за показным равнодушием. — А теперь объясните, чем я обязана вашему визиту.

Он устремил сердитый и полный горечи взгляд на ее лицо.

— Вашей светлости должно быть известно, что я появлюсь при первой подходящей возможности.

— Так это — первая подходящая возможность! Откуда же это мне должно быть известно?

— Я полагал, что между мной и вашей светлостью существует глубокая и давняя дружба.

— Ах, да! Мы оба много пережили, не так ли? Тогда отбросьте грусть, милорд! Я знаю вас как своего друга.

— Я принес доказательство нашей дружбы.

Он положил у ее ног два мешка.

— Что в них, милорд?

— Золото. Вы сказали, что я могу говорить, не таясь. Ладно, я так и сделаю. Вы сказали, что многие пришли к вам засвидетельствовать свое почтение. В связи с тем, что здоровье королевы ухудшается с каждым днем, на дороге в Хэтфилд наблюдаетея интенсивное движение. Ваша светлость, если королева поправится, то на обратной дороге в Лондон будет наблюдаться еще более интенсивное движение, а если случится еще какая-нибудь неприятность, то Хэтфилд вновь станет одинокой тюрьмой.

— Произошла какая-нибудь неприятность?

— Мы живем в жестоком мире.

— Вы знаете об интригах, направленных против меня?

— Я не знаю об интригах. Неужели вы думаете, что кто-то посвятит в них меня… самого верного сторонника вашего величества… которого когда-либо имела ваша светлость!

— Милорд!

— Вот! — воскликнул он. — Я ясно выразился, верно?

Он поднялся и даже сделал шаг к ней. «Какой пылкий мужчина!» — с нежностью подумала принцесса.

— Я вам верю, лорд Роберт, — сказала она. — Так что за мешки вы мне принесли?

— В них — только золото. Я принес его в качестве залога. Вас ждет гораздо больше, если понадобится. Я продал земли и продам еще. Конец чьего-либо царствования не всегда заканчивается мирной коронацией. Я хотел бы, чтобы ваша светлость знали, что, если я вам понадоблюсь… в любом качестве… я в вашем полном распоряжении. Я кладу у ваших ног мое недавно вновь обретенное состояние. Эти мешки всего лишь символ. Вы можете распоряжаться этими руками, этим сердцем, этим телом! Роберт Дадли — всецело ваш!

Елизавета была тронута до глубины души. Она протянула ему руку для поцелуя, но он ее не принял. Он прошептал:

— Ваша светлость, я не могу. Вы так прекрасны, что я могу не сдержаться.

Эти слова доставили ей такое же удовольствие, как и мешки с золотом. Она не только принцесса, которой вскоре суждено стать королевой, его взгляд ясно говорил ей, что она самая желанная из женщин, что она может заставить его позабыть обо всем на свете, потому что он безумно любит ее.

— А теперь уезжайте, — мягко произнесла она. — Но мы скоро увидимся.

Он бросился перед ней на колени, но не прикоснулся к ней, и, поднимаясь, сказал:

— Когда ваша светлость станет королевой Англии, я первый засвидетельствую вам свое почтение и попрошу распоряжаться мною. Я клянусь вам.

Когда он ушел, Кэт схватила мешки.

— Он вас околдовал, — сказала она.

— Я знаю, Кэт. А не может быть так, что это я околдовала его?

— Колдовство — его вторая натура.

— Может, и моя тоже.

— Королеве легче изнывать от любви, чем богатому лорду. Когда пробьет ваш час, не забывайте, что у вас есть и другие друзья. Вспомните Уильяма Сесила, который, находясь при дворе вашей сестры, служил вам верой и правдой все эти годы: он писал вам письма, предостерегал вас.

— А почему я должна забыть Уильяма Сесила? Разве я не говорила, что он — мой верный друг?

— Нет, не говорили! И у него нет таких сверкающих черных глаз, которые прямо-таки пожирают вас всю целиком. И он не говорил вам, что ваша красота так запала в его сердце, что он не решается прикоснуться к вашей руке из опасения наброситься на вас прямо на глазах у верной служанки.

— Постыдись, Кэт! Разве лорд Роберт сказал нечто подобное?

— Сказал, миледи.

— Тогда я этого не слышала.

— Но вы видели и я видела то, что должно быть увидено. Он — искатель приключений.

— Ладно, ну и кого мне следует облагодетельствовать — добропорядочного мещанина? Зануду? Робкого увальня?

— Значит, вам хочется этого мужчину.

— Кэт Эшли, вы свободны. Хватит с меня ваших оскорблений.

— Но вам не хватит моей любви, а любовь, подобная моей, не обращает внимания на тот гнев, который она может вызвать. Она стремится сослужить службу, даже если это служение иногда доставляет неудовольствие.

Елизавета повернулась и обняла Кэт.

— Я знаю это, Кэт. Я знаю. Но не смей меня раздражать. — Она улыбнулась: — Значит, он посмотрел на меня так, как будто хотел проглотить всю целиком? Должна признать, что все так и было. Но, в связи с тем, что он всего лишь посмотрел, то какое мне до этого дело? Не бойся, Кэт, я не позволю никакому мужчине взять верх надо мной. Давай-ка пораскинем карты. Давай посмотрим, что они нам теперь расскажут о нашем высоком темном короле.

— Бойтесь его! Это-то они и скажут.

— Мне? Бояться? Пусть он сам боится меня!

— Нет, миледи, это вы находитесь в сильном волнении. Будьте осторожны. Он — непростой человек.

— Здесь ты права, — засмеялась Елизавета, предвкушая волнующий роман. — Он на самом деле непростой человек.

Пришел ноябрь. В Хэтфилде стали заметны проявления активности. Принцесса была неприступна, она была по-королевски величественна, хотя и весела, а также надменна и как никогда вспыльчива.

К ней приехал с визитом граф Ферия, и это добавило масла в огонь, так как все понимали, что это значило.

По приказу своего хозяина, Филиппа Испанского, Ферия явился, чтобы втереться в доверие к Елизавете.

Граф низко поклонился — ниже, как тут же заметила Елизавета, чем при их последней встрече. Его поведение вызвало у нее желание громко рассмеяться. Она подумала про себя: «Значит, твой хозяин скорее окажет поддержку мне, кого он подозревает в ереси, чем позволит своему давнему врагу королю Франции водрузить на английский трон Марию Шотландскую».

Было приятно сознавать, что ей собирается оказать поддержку влиятельный Филипп, а также то, что она все равно ее получит, что бы ни сделала. Если ей заблагорассудится, то она может быть холодна с Ферией или может оказать ему теплый прием — в любом случае ее поведение не изменит решения его хозяина. Испания считала ее меньшим из двух зол, и она им и останется.

— Я польщена, милорд, — сказала она ему, что вы почтили своим сиятельным присутствием мое скромное жилище.

— Это я польщен, — ответил напыщенный испанец.

Елизавета окинула его изучающим взглядом и с удивлением спросила себя, что заставило Джейн Дормер, фрейлину королевы, влюбиться в него. Он был по-своему красив — но ведь он испанец! Дайте Джейн хорошего доброго англичанина. Ее мысли неизбежно возвращались к Роберту Дадли.

Принцесса пригласила Ферию отужинать вместе с ней.

— Мне доставляет огромное удовольствие сознавать, что вы приехали, чтобы заверить меня в дружеских чувствах вашего господина, — сказала она, когда они сели за стол.

— Мой господин никогда не жалел усилий, чтобы продемонстрировать вашей светлости свою дружбу, — ответил он. — Вы знаете, что королева на самом деле очень тяжело больна?

— Я слышала об этом.

— Ваша светлость, для вас наступают великие времена, — продолжал Ферия. — Вы будете провозглашены наследницей королевы. Таково желание моего господина. Вы знаете, какое влияние он имеет на королеву, и только благодаря ему это свершится.

Тонкие рыжеватые брови графа при этом взметнулись вверх, подбородок надменно вздернулся.

— Ваш господин — мой хороший друг, я в этом не сомневаюсь, — сказала она. — Но я не понимаю, как он — или кто-то другой — может дать то, что принадлежит мне по праву крови. Ни в чьей власти дарить мне то, что по праву рождения принадлежит мне, и никакой суд не может отнять его у меня.

— Разве в Англии не стало традицией, что монарх должен объявить своего преемника?

— В Англии стало традицией, милорд, что право наследования переходит к ближайшему родственнику.

— В связи с браком отца и матери вашей светлости возникли некоторые сложности.

— Я — дочь своего отца, — сказала она, — и любой, кто знает меня, не сомневается в этом.

— Вы глаголете истину, и желание королевы — при поддержке его величества, моего господина, — сделать вас своей преемницей. Мне хотелось, чтобы вы знали, что его всекатолическое величество — ваш друг.

Она проигнорировала его слова. Ферия с трудом верил, что эта надменная молодая женщина всего лишь несколько лет назад была скромной и готовой всем угодить принцессой. Она знала, что ее положение прочно, она знала, что королева находится на смертном одре, она знала, что всего через несколько недель, а, возможно, и дней, она станет королевой Англии. Раздраженный испанец подумал, что она вела себя так, словно власть у нее уже в кармане.

— Есть некоторые условия, — сказал он. — От вас ждут уплаты долгов ее величества.

— Почту своей прямой обязанностью сделать это.

— Королева желает, чтобы вы не меняли членов тайного совета.

Елизавета изящно повела плечами.

— Мне кажется, что я свободна в выборе своих советников, так же как она была свободна в выборе своих.

Граф некоторое время хранил молчание. Принцесса показывает коготки, и он понимал, что неприятности не за горами. Он продолжал:

— И что самое важное, она требует от вас не менять в этой стране официальной религии.

Елизавета опустила голову и заговорила с вежливым достоинством:

— Я бы не стала менять ее при условии, что она будет испытана словом Господним, которое станет единственной основой моей религии.

Ферия был слишком разъярен, чтобы скрывать свои чувства. Какие неприятности ждут его господина, ждут Испанию, когда эта женщина воссядет на трон? Что он мог с ней поделать? Она проявила себя истинной кокеткой, когда он стал восхищаться ее платьем и драгоценностями, так что могло показаться, что он имеет дело с простоватой глупенькой девушкой, но внезапно ему пришлось столкнуться с искушенным государственным деятелем.

Он с тревогой взглянул в будущее и страстно пожелал, чтобы его отозвали в Испанию прежде, чем он станет служить в стране, где царствует такая женщина.

Джейн Дормер, невеста Ферии, заехала в Хэтфилд. Ее визит дал почву многочисленным предположениям, так как после госпожи Кларенциус она была самой приближенной фрейлиной королевы.

Елизавета встретила Джейн сдержанно. Она с подозрением осматривала ее: привлекательная молодая девушка и такая ревностная католичка, что скоро станет самой настоящей испанкой. К тому же наверняка шпионка.

Елизавета доверяла Джейн Дормер чуть меньше, чем всем этим придворным королевы, которые не доказали ей свою дружбу.

Джейн присела в реверансе и поведала принцессе, что в связи с тем, что здоровье королевы ухудшается с катастрофической быстротой, она, Джейн, по просьбе королевы, привезла Елизавете бриллианты из короны.

— Ваша светлость, я передаю вам три просьбы ее величества: чтобы вы были добры с ее слугами, уплатили ее долги и оставили церковь такой, какая она есть.

— Благодарю вас, госпожа Дормер, — сказала Елизавета. — Вы можете встать. Ее величество может спокойно почивать с сознанием, что я буду добра к ее слугам и уплачу ее долги. Что же касается религии, то в этом вопросе я уповаю ни на кого иного, кроме как на Бога.

Джейн сказала:

— Я привезла вам также шкатулку с драгоценностями от короля.

Елизавета приятно удивилась. Она обожала драгоценности, а подаренные Филиппом, — который, как ей казалось, начинал за ней ухаживать, — были для нее привлекательны вдвойне.

— Король сказал, что вы должны их принять, потому что знает, как вы ими восхищаетесь и как они вам подойдут.

— Значит, он так и сказал? — спросила Елизавета.

Джейн уверила, что именно так, и крайне довольная Елизавета постаралась всячески продемонстрировать ей свое расположение.

Ну, а выпроводив Дормер, принцесса задумалась. Было ясно, что Мария на пороге смерти. Она вспомнила предостережение Роберта, а также золото, которое он ей привез. Не слишком ли она упрямилась, когда вставал вопрос о религии? Не была ли она слишком надменной с Ферией? Что, если после всего этого Испания перестанет оказывать ей поддержку? Что, если король Франции станет приводить в исполнение какой-нибудь заговор с целью посадить на трон Марию, королеву Шотландскую?

Она послала за человеком, которого считала одним из своих самых горячих поклонников и которому могла доверять. Николас Трогмортон был замешан в заговоре, но его отпустили в связи с недоказанностью его вины.

— Мчитесь во весь опор во дворец, — сказала она. — Проберитесь туда, не поднимая излишнего шума, и непременно переговорите с фрейлинами королевы. Многие хотят служить мне, за исключением Джейн Дормер и старухи Кларенциус. Королева носит, не снимая, кольцо, покрытое черной эмалью, которое подарил ей ее муж на свадьбу. Это типично испанское кольцо. Когда все будет кончено, пришлите мне это кольцо, чтобы я была твердо уверена, что королевы уже нет в живых. Я отлично помню, что, когда умер мой брат, дворец окружила стража, чтобы не могли просочиться слухи. Я должна узнать об этом без промедления. Пришлите мне его как можно скорее.

Сэр Николас отбыл, но, прежде чем ему удалось попасть в Лондон, в Хэтфилд наведался еще один гость. Он стремительно ворвался в дом, требуя аудиенции у принцессы, и, когда его приняли, упал перед нею на колени и с жаром воскликнул:

— Боже, храни ваше величество! Боже, храни королеву Елизавету!

Он выпрямился, возвышаясь над ней, а ее охватило восхищение этим человеком.

— Вы знаете это наверняка?

— Я решил во что бы то ни стало первым принести вам эту весть. Я клянусь вам.

Переполненная обуявшими ее эмоциями, она слегка отстранилась от него. Наконец-то она — королева Англии, наконец человек, который так долго был властелином всех ее дум, стоял рядом и предлагал ей свои услуги.

Он упал на колени и воскликнул:

— Это дело рук Господних, и как оно чудесно!

На какое-то время она отдалась во власть торжественных картин своего будущего. Но вот, повернувшись в его сторону, она сказала:

— Теперь я на самом деле ваша королева.

Он склонил свою голову и промолвил:

— Ваше величество… о, самое прекрасное и возлюбленное величество!

— Мой друг, — сказала она, протягивая ему свою руку, — мой самый преданный друг, вы не пожалеете о том дне, когда примчались к своей королеве с такими вестями.

Когда он сделал шаг в ее сторону, она отпрянула назад.

— Я слышу, сюда идут. Новость уже разнеслась.

Всего через несколько мгновений их уединение будет нарушено. Она позволила себе только лишь подарить ему многообещающую улыбку.

— Лорд Роберт Дадли, — сказала она, — с этого момента вы — королевский шталмейстер.

— Примите мою искреннюю благодарность, ваше величество. — Она заметила, что щеки у него порозовели. Сама по себе эта должность принесет ему пятнадцать сотен фунтов в год. Она подумала: «Никогда еще у королевы не было шталмейстера красивее, чем Роберт Дадли».

— Вы очень подходите для этой должности, — сказала она. — И это значит, что вы должны будете постоянно находиться рядом со мною.

Он страстно произнес:

— Ваш шталмейстер сделает для вас все, что ваше величество от него потребует.

Уединение было нарушено. Пришли люди, чтобы приветствовать новую королеву Англии.

Глава 5

Королева начала свое триумфальное шествие из Хэтфилда в Лондон, и на всем пути следования она улыбалась приветствовавшим ее людям, которые выстраивались вдоль дороги.

— Боже, благослови королеву! — кричали они. — Да продлится над нами царствование Елизаветы!

Она была молода и прекрасна, всегда демонстрировала свою преданность народу, и народ ее любил. Люди надеялись, что теперь придет конец ужасным кострам, которые полыхали не только на Смитфилд-Сквере, но и во всех уголках страны, придет конец всем преследованиям. Мария Кровавая скончалась, и Англия вновь станет счастливой.

В Хайгейте ее прибытия ожидали епископы. Она была к ним милостива, если не считать Боннера, главного ее гонителя после смерти Гардинера. «Если бы мой давний враг был здесь!» — размечталась она: было бы приятно видеть, как Гардинер дрожит перед ней. Люди отметили ее холодность по отношению к Боннеру, и снова раздались приветственные возгласы.

По традиции шествие не миновало Тауэра, и, когда королева проехала через ворота Сити, ее охватило чувство радости.

Сейчас она сидела в роскошной колеснице, которая промчалась по Барбикан в сторону Крипплгейт, где ее ожидали лорд-мэр и высокие чиновники Сити. Приняв их присягу на верность, она вновь села в колесницу, такая импозантная и величественная в пурпурном бархате. Для нее уже отпала необходимость рядиться в темные одежды — у нее теперь не было соперников. Она — королева.

Елизавета постоянно ощущала присутствие своего шталмейстера, который ехал рядом. Какое же он приковывал к себе внимание! Многие женщины вместо того, чтобы смотреть на свою королеву, поглядывали на него.

— Это — лорд Роберт Дадли, — шептали люди, — который при бывшей королеве чуть не потерял свою голову. Вы когда-нибудь встречали такого человека?

— Говорят, что он похож на его величество короля Генриха VIII в расцвете молодости.

«Пусть Роберт заслужит их одобрение», — размышляла королева. Пусть все они взглянут на него ее глазами. Она еще и сама не знала, какую роль отведет ему, но хотела, чтобы в памяти людей запечатлелся его образ — великолепный мужчина, возвышающийся над всеми.

Повсюду звучала музыка, из окон свисали пестрые матерчатые флажки. Подъехав к церкви Бланш Чеплтон на углу Мартлейн, она услышала звон колоколов Тауэра. На Тауэр-стрит она остановилась послушать, как дети из приюта Святого Павла пели ей оды, вспомнив — теперь это казалось далеким прошлым, — как они воспевали ее сестру.

Она произнесла молитву:

— О, Боже, помоги мне выполнить мой долг. Помоги мне делать мое дело честно и благородно.

Елизавету переполняли эмоции. Самая ее заветная мечта стала реальностью. Она должна быть готова выполнить свой долг и стать достойной уготованной ей роли. Она почти радовалась своим невзгодам, которые благополучно преодолела, ведь они научили ее тому, чему вряд ли бы научила беззаботная жизнь.

Первой ее заботой станут все эти люди, которые сейчас приветствовали ее. Она не повторит ошибок Марии. Мария тоже въезжала в Лондон под приветственные крики людей, но эти же самые люди называли ее Марией Кровавой, они негодовали по поводу испанской партии и наплыва иностранцев, они обвиняли ее в сдаче Калэ, они радовались, что она умерла.

С Елизаветой этого не случится. Они, простые люди, будут любить ее до конца ее дней. В них — вся ее сила, она лучше принесет в жертву все что угодно, но только не их преданность. Она никогда не должна забывать, что они — та основа, на которой зиждется ее трон.

В эти святые для нее минуты она прекрасно осознавала, какое зрелище сейчас являет в своем пурпурном бархате, она забыла даже о своем шталмейстере, сейчас она была только королевой, исполненной высокого намерения править мудро, сделать свою страну великой.

Въезд в Тауэр был торжественным моментом.

Чиновники ждали этого приезда, чтобы выразить королеве свое почтение. Елизавета спешилась. Вокруг нее собралась вся знать Англии, но вместо чувства гордости, которое, она верила, придет к ней в эти мгновения, она ощущала лишь глубокую подавленность.

Слова полились сами собой:

— Кто-то, — сказала она, — с положения государя страны низвергся до положения пленника этого места, я же с положения пленницы вознеслась до положения государыни. То ниспровержение было Божьей карой, а это восхождение — Его милостью. Так как мне воздалось за мое терпение, я должна оставаться благодарной Богу и милостивой к людям.

Потом она повернулась к коменданту Тауэра.

— А теперь проводите меня в те апартаменты, в которых я жила здесь на положении узницы.

Он подчинился, и она с интересом зашла в знакомые комнаты и в порыве чувств снова опустилась на колени и поблагодарила Господа за свое избавление.

— Ведь я, — сказала она, — как Даниил, живой вышла из логова льва, и я никогда не забуду Его милости.

В тот памятный день, когда Елизавета побывала в лондонском Тауэре в качестве королевы, от прежней легкомысленной девушки, которой она была прежде, не осталось и следа.

Марию похоронили с пышной помпезностью, и на похоронах присутствовала королева. Доктор Уайт, епископ Винчестерский, прочитал заупокойную молитву, и в тот день он в полной мере проявил себя как истый католик и приверженец Марии. Оплакивая многочисленные добродетели покойной королевы, говорил о ней с чувством большого сожаления. По его словам, Мария была великой королевой, мудрой женщиной, она отказалась от главенства над церковью, объявив, что святой Павел запрещал женщинам разговаривать в церкви, а, следовательно, иметь бессловесную главу церкви не пристало.

«Как же он осмелился сказать такое! — возмущалась про себя молодая королева. — Неужели он не отдает себе отчета, что он говорит это ей, протестантке?» Епископ наверняка видел перед собой всего лишь молодую женщину, но этому седобородому старику следует прочувствовать силу духа, таящуюся в молодом теле королевы.

К счастью, проповедь шла на латыни, и лишь несколько человек поняли ее, и среди них была Елизавета.

Епископ, рыдая по Марии, все же не забыл отметить, что их горячо оплакиваемая королева оставила после себя сестру, достойнейшую женщину, которой все они теперь должны повиноваться, и они этому должны волей-неволей покориться. Melior est canis vivus leone mortuo [Живая собака лучше мертвого льва (лат.).].

Голубые глаза Елизаветы извергали молнии. Это она-то — живая собака, а Мария, значит, мертвая львица! Ему следует получше разглядеть львиное сердце под ослепительными королевскими драгоценностями. Этот наглец явно не понял настоящую природу своей королевы. Ну что ж, он еще за это поплатится.

Когда доктор Уайт покинул кафедру, королева встала и приказала своей страже:

— Арестуйте этого человека!

Епископ поднял руку, чтобы удержать стражников, которые немедленно бросились вперед, чтобы выполнить приказ королевы.

— Ваше величество, — сказал он, — в моей власти отлучить вас от церкви, если вы не подтвердите, что ваши подданные останутся верными Риму.

Отец Елизаветы предал бы епископа смертной казни. Но она еще не так сильна, как ее отец, хотя в одном она была все же сильнее его. Годы, полные опасности, научили Елизавету обуздывать свой гнев, когда это становилось необходимо. Она разглядела в глазах епископа страстное желание стать святым мучеником. Она не доставит ему такого удовольствия. Ее подданные устали от религиозных преследований. Она их прекратила, и люди, подобные этому епископу, не подтолкнут ее к их продолжению.

Она спокойно наблюдала, как выполняется ее приказ. Пусть он в тюрьме охладит свой религиозный пыл. Время подскажет ей, как нужно действовать, ведь для королевы время важно так же, как оно было важно для пленной принцессы.

Королева собрала свой тайный совет. По правую руку от нее находился Уильям Сесил, большую государственную печать она вверила Николасу Бэкону, а лорду Уильяму Ховарду с Арунделом и Сэквиллем из прежнего тайного совета позволила остаться на своих постах.

Пока что никто не заметил нежных взглядов, которые Елизавета бросала на своего шталмейстера. Эта должность требовала от Роберта Дадли постоянно быть под рукой, а тот факт, что на пост шталмейстера назначили именно его, не вызвал никаких комментариев. Его знание конного дела было на самом деле огромным, и все сошлись во мнении, что никто бы не смотрелся на коне столь величественно, как красавец Дадли.

В течение первых недель царствования мысли Елизаветы занимали скорее дела государственные, нежели амурные. Каждое утро она просыпалась с ощущением собственной власти и в чрезвычайном волнении. Однако никогда она не забывала тех уроков, которые ей преподали во время лихолетья.

Ее первейшей задачей стало отделаться от папы римского, и сделать это надо было так, чтобы не оскорбить чувства ее подданных-католиков, которых было довольно много. Следовательно, демонстративного разрыва не произойдет. Перемены наступят постепенно, чтобы она могла чувствовать настроение людей по мере их осуществления.

Пока еще во всех церквах служили мессы, и Елизавета регулярно их посещала, но в Рождество она ушла из церкви сразу же по окончании службы, как только епископ приготовился к торжественной обедне.

Она сделала первый шаг в желаемом направлении, но второй шаг она сделает только тогда, когда узнает, какой эффект ее поведение произвело на людей.

Не было сомнения, какой будет вынесен вердикт ее поведению. Слишком многие хранили в памяти костры Смитфилда. Англия не создана для фанатизма, и англичане слишком чтут справедливость, чтобы питать особые наклонности к преследованию иноверцев. Лишь немногие осудили ее действия, но и они тоже не верили, что королева станет преследовать их, подобно тому, как ее сестра преследовала протестантов.

Тогда Елизавета почувствовала, что без всякого риска может сделать следующий шаг, и по случаю другой знаменательной даты — первого дня Нового года — объявила, что служба в церкви должна будет вестись на английском языке.

Ее занимали мысли о коронации. Она ожидала этого торжества с огромным нетерпением и сейчас желала бы обсудить его с тем, кто разделил с ней ее триумф и кто должен был сыграть выдающуюся роль в церемонии коронации.

Какая же это радость — тесное общение с Робертом во время подготовки торжественного момента. А еще большее возбуждение вызывало то, что они никогда не оставались наедине. Ее постоянно окружали государственные советники и фрейлины. Бедный Роберт! Она знала, что временами он приходил в ярость, ведь разве мог лорд Дадли поведать ей о своих чувствах в присутствии этих людей! Он должен держать дистанцию, обращаться к ней, как к своей королеве, он должен играть роль ее подданного, а не возлюбленного. Теперь между ними стояло ее королевское величие, как раньше стояли стены тюрьмы. Но с каждым днем Елизавета все яснее осознавала, что все сильнее влюбляется в Роберта, и если она вдруг почему-то не видела его, то от разочарования становилась раздражительна. Ведь королева не могла постоянно приказывать разузнать, где он находится. Конечно, она старалась проявлять свойственную ей осторожность. Она не хотела бы дать знать всему двору, что влюблена в своего шталмейстера.

«Я и взаправду верю, — думала Елизавета, что выйду за него замуж. Но у него есть жена. Не забудь это, грешница!»

Впрочем, она должна быть благодарна этой женщине. Как там ее зовут? Анна? Эми? Она притворялась, что не помнит. Глупая деревенская девка! И чем это она его так в свое время обворожила?

Самым любимым занятием молодой королевы стало скрыться от своих советников и, усевшись вместе с придворными (если только среди них находился Роберт), болтать о всяких приятных вещах: представлении комедиантов, бале и прочих праздничных действах, которые должны были стать составной частью ее коронации.

— Я не сомневаюсь, — сказала она однажды, — что лорд-мэр и его люди устроят мне такую же чудесную коронацию, какую они устроили моей сестре. Если бы я только знала, какой день — наиболее подходящий. Что вы скажете на этот счет, милорд Дадли?

— Какой день — не имеет ни малейшего значения, ваше величество.

— Как это?

— Сам по себе факт, что это — день коронации вашего величества, сделает его самым великим днем в нашей жизни.

— Что милорд имеет в виду? Вы понимаете его, госпожа Эшли?

— Мне кажется, что милорд Дадли имеет в виду, что самое великое благо, которое когда-либо выпало нашей стране, — это восшествие на трон вашего величества, — ответила Кэт.

— Госпожа Эшли правильно объяснила, что я хотел сказать, мадам, — произнес Роберт.

Неожиданно взгляд королевы упал на сидящую рядом с ним женщину — темноволосую красавицу с блестящими глазами. Их близость не радовала королеву.

— Умоляю вас, не кричите мне с такого расстояния, господин Дадли. Подойдите сюда и сядьте рядом со мной.

Он с готовностью подошел ближе, и его глаза, в которых светилось обожание, словно умоляли ее: «Ну почему я не могу встретиться с тобой наедине? Почему между нами всегда стоят какие-то люди?» И если бы Елизавета могла, она, наверное, ответила бы так: «Потому что я — королева, а ты был настолько глуп, что женился на деревенской девушке. Ах, если бы ты был поумнее!»

Кажется, сейчас он слегка погрустнел. Может, Роберт был слишком уж уверен в ее благосклонности? Она не могла сделать ему выговор при своих приближенных. Если бы она сделала это, он мог бы обидеться и покинуть королевский дом, а это было бы для нее таким же наказанием, как и для него.

Она вообразила, что ее окружение тихонечко посмеивается. Неужели они заметили, что королева отдает предпочтение шталмейстеру? Она правила всего ничего, чтобы делать такие ошибки.

Позже Кэт сказала ей:

— Ваше величество, они начинают подозревать. Уже появились слухи.

— О чем это ты?

— О нашем темноволосом красавце-шталмейстере, мадам. Уже заметили, что ваш взгляд слишком часто останавливается на нем и что вам не по душе, когда вы замечаете его любезничающим с другими леди.

— И кто же разносит подобные слухи?

— Весь двор, ваше величество. А ведь вы знаете, что эти слухи верны. Вы выдаете свои чувства. Вы не могли бы более явно продемонстрировать их, даже если бы на глазах у всех обняли его и поцеловали.

Елизавета на время отбросила в сторону свое королевское величие и дала Кэт пощечину. Но Кэт знала, что ее предостережение упало на благодатную почву.

Елизавета находилась в смятении.

На следующих посиделках она сказала:

— Я желаю получить совет доктора Ди по поводу моей коронации. Вы отправитесь к нему, милорд Дадли, и выясните, какой день наиболее подходит для данного события.

— Когда же ваше величество ждет моего отъезда?

— Немедленно… немедленно.

Он с упреком взглянул на нее. Хоть и на короткое время, но его отсылали от двора. Он почувствовал себя оскорбленным и рассердился. Но и она испытывала те же чувства.

Королева провожала его глазами с такой тоской во взгляде, что Кэт почувствовала, как она еще больше себя выдала.

Покидая двор с целью посетить любимого астролога королевы, доктора Ди, Роберт находился в крайнем возбуждении.

Итак, Елизавета не сумела скрыть от него свои чувства. Он слишком хорошо осознавал свою силу, чтобы не заметить в ней ту самую тоску, которую так часто встречал у других женщин. Он был уверен, что очень скоро эта тоска разрастется до таких размеров, что уже ни вся ее гордость, ни все ее королевское достоинство не смогут стать на его пути.

Он с удовольствием заглянул в будущее. Никто из его семьи не смог подняться так высоко, как поднимется он. Но есть одно препятствие — Эми.

Одно только воспоминание о жене вывело его из себя. Он стал сравнивать ее с Елизаветой. Даже если отбросить королевские привилегии, королева сама по себе более привлекала его. Если бы она не была дочерью Генриха VIII, то она бы все равно вскоре стала его любовницей, он в этом уверен. Но она казалась вдвойне желанной: она могла дать ему не только чувственное наслаждение, но и корону, которую его отец предназначал Гилфорду.

Он станет королем этих земель, ведь никогда еще ни одна женщина не отказала ему в его желании, да и Елизавета ясно продемонстрировала, что она женщина из плоти и крови.

Но Роберт не мог не принимать во внимание Эми. Она становилась все более и более настойчивой, она хотела попасть ко двору и разделить с мужем выпавшую на его долю удачу. Она постоянно спрашивала его в письмах, не завязался ли у него роман с какой-нибудь придворной дамой, которая отнимает все его внимание. Эми была недалека от истины. Конечно же, Елизавета постоянно занимала все его мысли и требовала постоянного внимания.

Доктор Ди встретил лорда-шталмейстера с распростертыми объятиями в своем загородном доме и, несколько повозившись со своими таблицами, объявил, что пятнадцатое января будет очень удачным днем для коронации.

Покинув астролога и находясь недалеко от Сайдерстерна, Роберт решил, что сейчас представляется неплохая возможность повидаться с Эми и сделать попытку унять ее желание разделить с ним жизнь при дворе. Он опасался, что если не увидится с ней, то она может сама заявиться ко двору, чтобы встретиться с ним. А он отнюдь не считал, что королева будет рада видеть при дворе Эми.

Когда Роберт добрался до дома, время перевалило за полдень, и вокруг царила тишина. Он отослал своих слуг вместе с лошадьми на конюшню, а сам отправился в дом на розыски Эми.

В холле никого не было, он быстро поднялся вверх по лестнице и прошел по галерее прямо в его с Эми спальню.

В шкафу кто-то рылся: это была Пинто. Служанка выпрямилась и неуклюже присела в реверансе. Она смутилась, и он это заметил:

— Лорд Роберт! Мы вас не ждали.

— Знаю. А где твоя хозяйка?

— Она отправилась верхом вместе с отцом, милорд.

— Что-нибудь произошло, Пинто?

— Произошло, милорд? Нет… нет. Теперь с миледи будет все в порядке, раз вы приехали.

Он слегка сам удивился, почему его вдруг заинтересовала Пинто, но почти сразу же нашел ответ. Она не была безобразной, кроме того, она прекрасно его понимала. Пинто руководствовалась не любовью, а неприязнью, которую он у нее вызывал. Какая, должно быть, странная женщина эта Пинто!

Она уже собиралась выскочить из комнаты, как вдруг он неожиданно встал у двери, преградив ей путь.

— Мне не хотелось помешать тебе, Пинто. Не спеши.

— Я просто убирала вещи миледи.

— Тогда я умоляю тебя продолжать свое занятие.

— Но я уже все сделала, милорд.

Он медленно приблизился к ней, чувствуя, как растет ее возбуждение.

— Что это, Пинто? — Он приподнял ее подбородок и взглянул прямо в глаза. — Мне не по душе, что ты мне совсем не доверяешь. Почему ты всегда убегаешь при моем появлении и бросаешь на меня полные страха взгляды. Или ты думаешь, что я не замечаю.

— Но, милорд…

Он стремительно наклонил свою голову и поцеловал ее. Он удивился этому своему шагу почти так же сильно, как и служанка.

Пинто вырвалась и выбежала из комнаты. Улыбаясь, он проводил ее взглядом. Как глупо с его стороны было думать, что она его ненавидит. И она — прежде всего женщина.

Бедная Пинто! Она прятала свои интимные чувства под покровом недоверия и подозрений, но ей не стоило его бояться. Он не покусится на ее добродетель.

Когда, вернувшись с конной прогулки, Эми обнаружила мужа дома, то чуть не завизжала от восторга.

— Но, Роберт, почему же ты не сообщил о своем приезде? — воскликнула она, бросаясь ему навстречу. — Я пропустила часы, которые могла бы провести с тобой, ведь я не сомневаюсь, что ты очень скоро опять меня покинешь.

Когда Дадли хотел, он мог очаровать кого угодно.

— Как хорошо снова быть дома, вдали от мишуры этого двора.

— Ты говоришь так, будто не любишь там бывать.

— Конечно, нет, ведь он держит меня вдали от тебя и от дома.

И хотя Эми не могла оторваться от ласк мужа, она надула губки и сообщила, что до нее дошли кое-какие слухи.

— Какие конкретно слухи?

— Говорят, что к тебе чрезвычайно благоволит королева.

— Королева справедлива. Она помнит тех, кто был ее другом в беде.

— Да. Но говорят, что ты у нее фаворит особенный.

— Это всего лишь пустая болтовня.

Позже он отправился вместе с ней в поездку по имению, он должен был осмотреть молодых ягнят и проверить, как посеяли овес и бобы. Лорд изобразил живейший интерес ко всем этим вещам и мысленно поздравил себя с тем, что избежал этого навсегда.

Но он не мог скрыть от Эми, что заскочил домой ненадолго.

— Нет, ты должен остаться! — запротестовала она.

Он подумал о том, что она слишком уж избалована. И все потому, что являлась наследницей своего отца и росла со взрослыми сводными братьями и сестрами, будучи всеобщей любимицей. Он, должно быть, сошел с ума, когда женился на ней.

— Увы, моя любовь, я выполняю поручение королевы. Я должен вернуться, чтобы участвовать в подготовке к коронации.

— Роберт, а почему я не могу поехать с тобой?

— Это невозможно.

— Но жены других лордов находятся при дворе.

— Когда они занимают какие-нибудь посты при королеве.

— Разве я не могу стать фрейлиной?

— Сможешь, Эми. Но всему свое время. Королева не просидела на троне еще и месяца, и если даже, как ты слышала, она и благоволит ко мне, я не могу просить у нее слишком многого.

— Разве это слишком много — просить предоставить твоей жене местечко при дворе?

Он мог бы иронически усмехнуться на это.

— Я уверен, что много.

— Но, Роберт, надо же что-то делать. Я не могу проводить здесь месяц за месяцем, в то время как ты находишься при дворе.

— При каждом удобном случае я буду навещать тебя, Эми. Можешь в этом не сомневаться. Мои обязанности королевского шталмейстера отнимают слишком много времени. Я даже думаю, что могу вызвать неудовольствие королевы своим долгим отсутствием.

— Я боюсь королевы, Роберт.

— И правильно делаешь. Она страшно разгневается, если узнает, что ты меня здесь задерживаешь.

— И может отправить тебя в Тауэр! Ах, Роберт, смогу ли я когда-нибудь попасть ко двору?

Он успокоил ее, как всегда, при помощи нежных слов, ласк и планов на будущее. Но как же все-таки он был рад, когда наконец вырвался из Норфолка в Лондон к королеве!

Накануне коронации Елизавета проехала по Сити, чтобы собрать изъявления любви своего народа.

Королева уже проплыла по реке от Вестминстерского дворца к Тауэру за несколько дней до субботы, назначенной для торжественного шествия, а в субботу она — прекрасная и величественная в темно-красном бархатном платье — выехала из Тауэра на своей колеснице. Ей не исполнилось еще двадцати шести лет, она выглядела даже моложе, чем четыре года назад, в то скорбное вербное воскресенье, когда она, не по своей воле, совершила путешествие по Темзе в Тауэр.

Чтобы доставить королеве удовольствие, были организованы пышные шествия и процессии вроде тех, что устраивались для ее сестры Марии, но как изменилось с тех пор настроение толпы! Лондон приветствовал Марию, но Мария была по-официальному холодна. Елизавета вела себя иначе. Она являла собой по-настоящему ослепительное зрелище в бархате и драгоценностях, она была связана с народом, чего нельзя было сказать о Марии. В течение целого дня королева стремилась показать людям, что она о них думает точно так же, как и они о ней, что ее единственным желанием было доставить им радость, так же, как и им — оказать ей почести.

— Боже, храни вашу светлость! — кричали они.

И она им отвечала.

— Храни Господь всех вас!

Даже бедняки дарили ей цветы. Ее окружение пыталось сдерживать толпу, но Елизавета не позволяла им делать этого. Она должна всем дарить свою улыбку, она должна говорить с людьми, несмотря на их жалкое положение, и она также настояла на том, чтобы цветы от самых нищих ее подданных непременно поместили в ее колесницу.

Теперь она знала, что народ вместе с ней. Несмотря на молодость, она была мудра, и самым большим для нее наслаждением оказалось внешнее проявление любви ее народа.

Проезжая мимо «Орла с распростертыми крыльями» на Грейсчерч-стрит, она довольно засмеялась, потому что через улицу протянули арку, на которой были изображены фигурки предков королевы: ее бабушка — Елизавета Йоркская, дедушка — Генрих VII и ее отец — Генрих VIII, а еще там была фигурка красивой феи, само имя которой долгие годы находилось под запретом — матери королевы, Анны Болейн. Ничто не могло сильнее порадовать Елизавету.

На Корнхилл и Чепе шли представления, и Елизавета имела наготове несколько удачных замечаний по поводу их. Она должна показать гражданам, что она — не простая зрительница, она их живая участница. Ее улыбки были направлены всем им — и ольдерменам [Ольдермен — член городского управления, «отец» города.], и членам городских гильдий, и воспитателям и воспитанникам из приюта, один из которых произнес речь, выслушанную ею с почтительным вниманием.

Самой запоминающейся стала встреча с двумя пожилыми людьми, которые сидели у малого акведука на Чипсайд, и один из них держал косу и песочные часы, изображая Время. Она всегда говорила, что Время — ее друг. А другой изображал Истину, он вручил ей Библию на английском языке, и все, кто был рядом с ней, отметили, с какой страстью она приняла эту святую книгу и поцеловала ее.

Она прослушала песню, которая поведала ей о надеждах ее подданных:

Слушая эту песню, она прижала к груди Библию и устремила взор в небо, и когда люди стали приветствовать и благословлять ее, она воскликнула: «Будьте уверены, я стану вашей доброй королевой!»

И точно так же было и на следующий день в Уайтхолле на коронации в аббатстве. Мечта стала реальностью. Она была помазана мирром, ей вручили державу и скипетр, и в воздухе эхом разносились слова: «Да, да, да. Боже, храни королеву Елизавету!»

Ей оставалось выполнить один долг, которым, как заверили ее советники, она не могла манкировать. Страна не может жить счастливо, пока во дворце не появится детская и у Елизаветы не родится сын.

«Выходи замуж, — следовал неотложный приказ. — И чем скорее, тем лучше».

Несмотря на кокетливо высказываемую прихоть остаться девственницей, Елизавета ни в коей мере не желала оскорблять чувства своих подданных, а так как на всем свете не было лучшей партии, чем королева Англии, то очень многие боролись за ее руку.

Тем временем она все яснее давала понять, какой будет ее дальнейшая политика.

Она осторожно объявила протестантским государствам, что намерена вернуть Англию в лоно реформаторской церкви, но в то же самое время, не желая обидеть Францию и Испанию, дала понять, что обеспечит своим подданным свободу вероисповедания.

Папа Римский был вне себя от бешенства. Он заявил, что отказывается понимать, какое право имеет рожденная вне брака женщина занимать место на троне, когда, по его мнению, законной наследницей является Мария Шотландская. Он не мог понять, как эта новая догма о свободе сознания может принести успех. Он опасался ее последствий.

Королева, чувствуя себя в безопасности в своей стране, могла спокойно игнорировать мнение папы, ибо знала, что большинство ее подданных ждут от нее именно этого. Она отозвала своего посла из Рима, однако он, находясь под угрозой отлучения от церкви в случае выполнения ее приказа, остался на месте. Королева на это никак не отреагировала. С ней — вся Англия, и какое ей дело до остального мира? Пэры-католики поцеловали ее в щеку и поклялись в вассальной зависимости. За ней стеной стоял простой люд, потому что непродолжительный возврат к Риму во времена Марии, принесший им нищету и преследования, казался им дьявольской вещью.

Елизавета продолжала проявлять великодушие по отношению к своим старым врагам, а они в свою очередь, видя, что им нечего бояться (как она и предвидела), были готовы служить ей.

Королева смеялась над их страхами. «По натуре мы — львы, — сказала она. — И не можем опуститься на уровень мыши и грызть других».

Страна вырвалась из-под гнета Марии в плачевном состоянии, и на молодую королеву возлагались огромные надежды. Теперь все с нетерпением ждали, что она выйдет замуж. Ее советники полагали, что, хотя она и проявила достаточную мудрость, но, будучи женщиной, все же нуждалась в твердой мужской руке, которая помогла бы ей управлять страной.

Елизавета только усмехнулась на это. Она собиралась продемонстрировать им, что львица не хуже льва может постоять за себя. Но это в будущем. В таких вопросах ей никогда не должна изменять осторожность.

Вскоре тонкое коварство королевы стало приводить в изумление ее окружение, и никто не ощутил этого лучше, чем испанский посол граф Ферия. Ферия возлагал надежды на пэров-католиков, которые, как он был уверен, переметнулись на сторону Елизаветы в своих личных целях. Он уверил своего хозяина, что этих людей можно легко переманить на сторону Испании, давая им значительные взятки. Филипп решил, что в его словах есть определенный смысл и приготовился потратить часть испанских денег на своих друзей-католиков в Англии.

Граф решил, что самым вероятным «стипендиатом» может стать лорд Уильям Ховард, католик, которого королева назначила своим камергером и который, по сведениям Ферии, весьма неравнодушен к взяткам. Но еще до момента первой выплаты Ховард проявил явное нежелание принять деньги. Ферия был безутешен, ведь он возлагал на Ховарда такие большие надежды. Через пару дней, к великому ужасу графа, Ховард наотрез отказался получить взятку, он пришел к Ферии и заявил ему: «Я не могу принять ваше щедрое предложение, пока не уверюсь, что королева одобрит его». Ферия был как громом поражен! Он вел переговоры о деньгах с Ховардом чрезвычайно деликатно, и ему не могло прийти в голову, что этот человек не осознал со всей ясностью, с какой целью ему даются деньги. Но самое поразительное было еще впереди. «Я получил согласие королевы на эти деньги и буду очень вам признателен, если вы сейчас произведете первую выплату».

Филипп и Ферия были доведены до белого каления. Они получили еще одно наглядное подтверждение острого ума королевы.

Но Елизавета на этом не остановилась. Она радостно заявила Ферии, что была очень рада узнать о его щедрости. И скромно добавила: «Я полагаю, что его всекатолическое величество не посчитает для себя оскорбительным, если я найму некоторых его слуг, которые у него есть среди моих придворных».

Граф написал своему хозяину, что бессмысленно продолжать дело со взятками. Он планировал соблазнить Сесила, Бэкона, Роберта Дадли и Пэрри работать на Испанию. Между тем Сесил обладал огромным состоянием и деньги вряд ли заинтересовали бы его. Бэкон являлся ближайшим другом и шурином Сесила — они оба были женаты на дочерях сэра Энтони Кука, которых называли чрезвычайно учеными «синими чулками». Здесь для Ферии успеха не предвиделось. Более сговорчивым мог бы оказаться казначей Пэрри, которого Елизавета произвела в рыцари. Его настоящее имя — Вогэн, но, так как его отца звали Хэрри и он был из Уэльса, то его стали называть по-местному — Томас ап-Херри, что позднее превратилось в Пэрри. Этот человек слыл сплетником, но и он был так предан королеве, что Ферия не спешил предложить ему деньги. Что же касается лорда Роберта Дадли, красивого молодого человека, почти ровесника королевы, то, вероятно, Елизавета в него влюблена, во всяком случае своим поведением она давала пищу для такого рода сплетен. Поэтому лорд Дадли, пожалуй, тоже ненадежен. Кому же из придворных можно доверить работать на Испанию?

Но королева внезапно положила конец его прикидкам, объявив, что испанским «стипендиям» будет положен конец.

Сейчас она была готова рассмотреть брачные предложения своих поклонников, и эта перспектива доставляла ей неслыханное удовольствие.

Первым и самым важным претендентом был ее шурин Филипп, король Испании. Как же она была довольна собой — то веселая, то серьезная попеременно, — наводя страх на напыщенного Ферию, отказываясь сначала принять его, а потом, усадив его подле себя и носясь с ним как с писаной торбой, Елизавета заявила, что, по ее мнению, этот брак не может быть удачным. Она снова и снова напоминала о том, как страдал ее отец, после того, как справил свадьбу со вдовой своего брата.

Ферия заверил, что папа даст свое разрешение на заключение брака между родственниками. Она возразила, что не кто иной, как Папа показал себя ее врагом. Ферия холодно заметил, что Папу может убедить его господин, и если брак состоится, то Елизавете не нужно будет бояться папского гнева.

Королева признала, что это верно. Но поскольку она вовсе не опасалась папского гнева, то что же она от этого выиграет?

Были и другие претенденты: Эрик Шведский и эрцгерцог Карл, сын императора Фердинанда. Ей доставляло огромное удовольствие рассматривать предложение каждого из них и поочередно обсуждать их достоинства, постоянно менять точку зрения, создавать препятствия и потом притворяться, что склоняется в ту или иную сторону. В честь послов ее претендентов устраивались многочисленные приемы и развлечения, но ничье ухаживание не принесло успеха.

Елизавета сказала послам, что не может забыть, какой неприязнью пользовался брак ее сестры. Она полагает, что англичане желали бы, чтобы их королева выбрала себе в мужья англичанина.

Подобные заявления позволили воспарить диким надеждам определенных вельмож. Среди них был граф Арундельский, который уже предлагал Елизавете свою руку, когда она еще не стала королевой. Елизавета притворилась, что серьезно к нему относится, и не только потому, что была рада любому мужчине, который объявил о своем намерении жениться на ней, но в основном потому, что ей требовалась поддержка всех влиятельных людей на данном этапе ее правления.

Следующим был сэр Уильям Пикеринг, ему уже стукнуло сорок три года, но он все еще оставался красивым, и поговаривали, что он жил очень весело. Королева проявила особую милость к людям, подобным Пикерингу. И по причине того, что в молодости он пользовался необычайным успехом у женщин, брак между ним и королевой, хотя и не очень вероятный, все же не представлялся совсем уж невозможным.

Между Пикерингом и Арунделом происходили многочисленные стычки, и двор развлекался, заключая пари и обсуждая шансы того или другого.

Сесил смотрел на все эти амурные игры крайне нетерпимо. Он был против испанской, австрийской и шведской партии, благоволя к союзу с графом Арранским, которого прочили в мужья Елизаветы, когда она была еще ребенком. Сесил заявил, что такой союз объединит Англию и Шотландию, и таким образом удастся избежать многих распрей между этими двумя государствами.

Елизавета выслушивала своих министров, продолжала обсуждать марьяжные проекты, изучала портреты претендентов на свою руку — и не сводила страстного взгляда со своего шталмейстера.

Сесил считал, что должен обязательно убедить королеву. Он говорил прямо, без обиняков, и часто вызывал ее гнев, но она была достаточно умна, чтобы оценить его. После стычек с Сесилом у нее всегда для него имелась наготове улыбка, но что еще более важно, она непременно следовала его советам.

Она уделяла столько же внимания суетным женским заботам, сколько и государственным делам, но последние от этого не страдали.

В то самое время, как она принимала решение по поводу Филиппа Испанского, поставщица шелка к королевскому двору, госпожа Монтегю подарила ей на Новый год пару вязаных шелковых чулок, и эти чулки порадовали ее намного больше, чем мог бы это сделать блестящий брак с его всекатолическим величеством.

Она часто приподнимала свои юбки, чтобы продемонстрировать чулки своим фрейлинам. Госпожа Монтегю с гордостью заявила, что, видя, как прекрасно ее величество выглядит в этих чулках, она немедленно сделает заказ на изготовление еще нескольких пар.

— Конечно же, они мне нравятся! — воскликнула королева. — Я больше не стану носить простые чулки. Я стану надевать только шелковые.

Когда Сесил в очередной раз пришел обсудить государственные дела, Елизавета как раз оказалась занята с поставщицей шелка. Сесил знал, что пока королева играла со своими поклонниками, занималась своим гардеробом, она всегда при этом держала подле себя шталмейстера. Ее восхищение им не уменьшалось, более того, оно даже выросло до таких размеров, что стало заметным всякому.

Прямой и бесстрашный Сесил заставил ее задуматься над этим, рассказав королеве историю мезальянса герцогини Саффолкской с ее конюшим.

Выслушав этот не слишком тонкий намек, королева громко расхохоталась.

— Значит, эта гордая мадам вышла замуж за своего конюшего?!

Сесил ответил:

— Да, мадам, это так, она действительно вышла замуж за своего конюшего, но ведь вы не будете над ней смеяться, поскольку сами желали бы поступить подобным образом!

Королева во все глаза уставилась на своего министра.

Теперь она все поняла. Она выдала свою страсть к Роберту.

Елизавете редко представлялась возможность увидеться с Робертом наедине. И в то время, как ее это не очень сильно беспокоило — ей казалось достаточно, что он находится рядом и она может бросать на него нежные взгляды, получая взамен страстные и дерзкие взгляды с его стороны, — сам Роберт ни в коей мере не мог считать себя удовлетворенным. Он имел обыкновение показывать свою неудовлетворенность при помощи ледяного безразличия или проявляя нарочитое внимание к другим женщинам. Пару раз он даже отсутствовал в ее апартаментах, и, продолжая тщательно выполнять свои обязанности, все равно мог нарваться на ее выговор. Елизавета, безусловно, любила в Роберте его независимость — она не выносила мягкотелых мужчин, но все же порой некоторые его выходки причиняли ей боль.

Как-то оставшись вдвоем с Кэт, она велела привести его к ней без лишнего шума.

— Вы хотите, чтобы я привела лорда сюда, в ваши апартаменты одного…

— Почему бы и нет?

— Ваше величество, но это нельзя будет сохранить в тайне.

— Ты хочешь сказать, что ты не сможешь сохранить это в тайне?

— Нет! Я скорее умру, чем открою это кому-либо, но… — Если это откроется, то я обвиню тебя, Кэт.

— Ваше величество, будьте осторожны. Он наглый самоуверенный мужчина.

— Я знаю это, — улыбнулась Елизавета. — Но не забывай, что хоть я и королева, но я еще и женщина, которая знает, как себя обезопасить.

— Он не обычный мужчина.

— А разве я обычная женщина?

— Нет! Поэтому-то я и боюсь. Вы оба возвышаетесь над всеми.

— Пойди и приведи его ко мне, Кэт.

— Дорогая, ну разве это здраво?

— Пойди, я говорю, и не лезь не в свое дело.

Кэт привела Дадли и оставила их наедине. Она оказалась права, когда сказала, что лорд наглец. Он дал ей понять, что терпел всякие церемонии только для других, поцеловав не ее руку, а ее губы.

— Роберт, — почти без чувств прошептала она, — ты забыл…

— Я помнил достаточно долго.

Но притворное сопротивление Елизаветы было недолгим. Лорд и в самом деле оказался опытным, а вместе с тем чрезвычайно обворожительным. Ему трудно было отказать.

Он поднял ее на руки и отнес туда, где могла находиться только королева — при этом он сел на трон, все еще держа ее в объятиях. «Забудем о королевском сане, — как бы намекал он. — Ты сейчас просто женщина. Ты довольно меня дразнила. Теперь этому пришел конец».

Елизавета была поражена. Это настоящее оскорбление государыни, но она это примет, потому что ей нравилась его дерзость. Она сама поддалась любви, и только спрашивала себя, каким образом сможет устоять перед ним. Между ними происходит битва, и она никогда не должна забывать об этом. Лорд хотел совратить королеву, чтобы самому стать господином, она же хотела сохранить в нем желание совратить ее, оставаясь госпожой. Она прекрасно знала, как нужно бороться. Много лет назад она вела подобную битву с Сеймуром и вышла из нее победительницей, а в те времена она была всего лишь девчонкой. И все же она понимала, что теперешняя битва будет самой жестокой из всех, которые когда-нибудь выпадали на ее долю.

Находясь в объятиях Роберта, Елизавета рассмеялась.

— Разве вы забыли, сэр, что держите свою королеву? Разве у вас не осталось ни малейшего почтения к короне?

— У меня нет ничего… ничего, кроме моей любви к Елизавете. Мне все равно — королева она или потаскушка. Она — моя, и я не стану больше ждать.

— Как вы осмелились! — воскликнула она, и ее голос задрожал от восторга, потому что его слова доставили ей большее удовольствие, чем могло бы доставить любое уверение в преданности.

— А как вы осмелились так меня изводить? — таким был его ответ.

— Я? Изводить?!

Но за этим последовали поцелуи, и для слов уже не было места.

Наконец он сказал:

— Поражаюсь, как я не сделал этого прямо у всех на глазах.

— Арундел проткнул бы тебя шпагой. А мне бы очень не хотелось, чтобы это произошло.

— Арундел! Пикеринг! Вы так низко себя цените?

— Да, я низко себя ценю, потому что только ты достоин сравняться со мной. По крайней мере, ты ведь так считаешь.

— А вы?

— Как могу я так считать, когда у тебя есть жена, и у тебя не может быть ничего, кроме бесчестных намерений относительно меня?

— Но я должен знать одну вещь, — многозначительно произнес он.

— Ты должен знать?.. Да вы наглец, лорд Роберт.

— То ли еще будет.

Она взвизгнула от притворного ужаса. А он покрыл ее шею поцелуями и произнес:

— Вы вышли бы за меня замуж, если бы я был свободен?

— Вышла бы я за тебя замуж? — выдохнула она. — За тебя, тебя — сына предателя! Тебя… Дадли! Неужели ты думаешь, что королева может выйти замуж за такого?

— Да, думаю. Разве я глуп? Разве я урод? Елизавета… нет, я не стану называть тебя ваше величество. Для меня ты — Елизавета, единственная на целом свете женщина, которая предназначена мне, которая сделала так, что другие для меня ничего не значат, что они меня утомляют, и я убегаю от них к своей мечте. Увы, всего лишь мечте о той, которая изводит меня и отвергает взглядом, сверкающим от любви. Ты выйдешь за меня замуж, правда?

Она пробормотала в замешательстве:

— Я… я не знаю.

— Ты не знаешь, потому что не дала еще пока ответа своим поклонникам?

— Может, и потому.

— Или потому, что ты влюблена в человека, который не может на тебе жениться, раз он уже имеет жену? Мне нужна правда. Я требую от тебя правды.

Она посмотрела в его блистающие глаза и сказала:

— Я никогда тебе этого не прощу. Со мной никогда не обращались подобным образом:

— Тебя никогда не любили так, как люблю я.

— Разве я настолько непривлекательна, что, ты полагаешь, ни у кого не осталось и капли почтения ко мне?

— Никто никогда не любил тебя так, как люблю я. Ты бы вышла за меня замуж, верно, если бы я был свободен?

Глядя ему прямо в лицо, завороженная его красотой, она сказала правду:

— Мне кажется, я бы испытывала великое искушение сделать это.

Она заметила победное выражение глаз Роберта, и это несколько ее отрезвило, но она все еще находилась под действием его чар. Она обвила шею лорда руками и погладила его мягкие волнистые волосы так, как ей не раз мечталось.

Он сказал:

— Может, в один прекрасный день мы поженимся. Ах, какой это будет счастливый день! Но пока мы можем…

Она вскинула брови, поощряя его продолжить. Она все еще не отдавала себе отчета в том, как далеко он может зайти.

— …Мы можем стать любовниками, — наконец досказал он, — как нам и назначено судьбой.

Теперь Елизавета почуяла опасность, и королева в ней немедленно взяла верх. Ее голос прозвучал неожиданно холодно:

— Вы глупец, лорд Роберт Дадли.

Он остолбенел. Он снова стал ее подданным, а она быстро продолжила:

— Если бы существовала хоть какая-то надежда на наш брак…

Он прервал ее:

— Надежда есть!..

Она не смогла скрыть охватившую ее радость, она лилась из ее глаз, и она снова стала женщиной.

— Моя жена — больная женщина. Она долго не протянет.

— Ты… говоришь правду, Роберт?

— У нее появилась опухоль на груди. Она может оказаться смертельной.

— Роберт… как долго?

— Может, через год. Ты будешь ждать, моя любовь, моя дорогая королева? Один год — и ты и я… вместе на всю оставшуюся жизнь.

— Почему ты не рассказывал мне об этом раньше? — резко спросила она.

— Я не осмеливался.

— Ты не осмеливался? Ты осмелился бы на что угодно.

Он поцеловал ее.

— Только после того, как понял, что ты меня любишь.

Ей не стоит дольше находиться в его объятиях. Он оказался таким настойчивым, таким умным, таким опытным. Он знал, как играть на ее чувствах. Королева Елизавета должна отдать приказ Елизавете-женщине не вести себя подобно любой деревенской потаскушке или, может быть, любой нормальной женщине, оказавшейся в объятиях лорда Роберта.

— Это правда? — спросила она.

— Я клянусь, что она долго не протянет.

— Люди…

— Люди будут очень довольны, если ты выйдешь замуж за англичанина.

— Да, но из благородной семьи.

— Ты, наверное забыла. Мой отец был лордом-протектором Англии, когда тебя еще называли незаконнорожденной.

— Он отправился на Тауэр-Хилл как предатель. А я как была рождена принцессой, так принцессой и осталась.

— Давай не будем вдаваться в такие детали. Они не имеют значения, потому что ты сказала, что вышла бы за меня замуж, если бы я был свободен.

— Я сказала, что мне кажется, я бы могла.

— Моя дорогая, я не заморский посол, который просит за своего хозяина. Я из плоти и крови, горячий и любящий… твой любовник.

— Только не это… пока.

— Но скоро так будет!

Елизавета высвободилась из его объятий и стала ходить взад-вперед по комнате. После некоторого раздумья она сказала:

— Нам не часто придется видеться подобным образом, и вы, милорд, только теряете время даром. Если, как вы утверждаете, может наступить такой день, когда я буду в состоянии выйти за вас замуж, то этому не должен предшествовать никакой скандал, связанный с нашими именами. Люди этого не одобрят. Продолжайте оставаться моим шталмейстером, моим верным подданным, до того часа, пока я не сочту возможным — это подскажет мое сердце — поднять вас на более высокий уровень. Но, Роберт, оставьте меня. Оставьте меня сейчас. Если вы здесь останетесь, то об этом узнают. Сплетни о нас дадут работу многим умам.

Она протянула ему руку, и он взял ее, но его губы не остановились на ее пальцах. Он снова заключил ее в свои объятья.

— Робин, — сказала она. — Мой милый Робин, как долго я ждала этого.

Но на пороге уже стояла верная Кэт с сообщением, что Уильям Сесил направляется в покои королевы.

Как могла она сохранить свою страстную любовь в секрете? Ведь она постоянно мучила ее, если его не было рядом. Королева не могла думать ни о чем другом, ее ничто не могло радовать. Но если только шталмейстер вдруг мелькал у нее перед глазами, она становилась сама прелесть.

Она хотела одновременно продемонстрировать свою любовь и свою власть. Она подарила лорду Дадли Дейзи-Хаус в Кью, это был прелестный старый замок, но этим дело не ограничилось. Королева решила, что он должен стать самым богатым среди ее придворных, ей нравилось видеть его в изящной одежде, увешанного драгоценностями. По ее мнению, никто другой не мог так изысканно носить ее. Некоторые монастырские земли должны были отойти к милорду Роберту Дадли, и так как многие купцы в Англии разбогатели на экспорте шерсти, то ей следует дать ему лицензию на экспорт данного товара, а также земли и деньги на развитие этой отрасли. Всего этого оказалось недостаточно, и она наградила его еще и орденом Подвязки.

Королеве никто не противоречил. Пусть только кто-нибудь посмеет сказать, что милорд Дадли не достоин такой чести, тогда она заставит его прочувствовать всю силу своего гнева!

Елизавета едва не теряла рассудок от любви. Таким был и ее отец, король Генрих, когда влюбился в ее мать. Любовь королевы к Роберту Дадли стала самой важной темой разговоров при дворе.

Елизавета устраивала специальные увеселения, где большая часть времени отводилась рыцарским турнирам, ведь никто не мог сравниться в искусстве борьбы с Робертом Дадли. Она обычно сидела, не сводя с него нежного взгляда, который потом, когда он превосходил ловкостью любого рыцаря, загорался от восторга.

Она упомянула о нем при первой подходящей возможности, и, находясь в окружении своих фрейлин, снова и снова сворачивала разговор на тему о лорде Дадли. Ей нравилось сравнивать его с другими мужчинами, чтобы иметь возможность упомянуть, как сильно он превосходил их всех. Она даже подталкивала своих придворных покритиковать его, чтобы самой иметь возможность распространяться на тему его достоинств.

Она была влюблена, и казалось, что ее не беспокоило, кто может узнать об этом. Однажды, когда он состязался в стрельбе, она переоделась в простую служанку и зашла за ограду, чтобы быть поближе к нему. Но когда он победил своего соперника, она не удержалась и закричала:

— Посмотрите, милорд, кто сюда забрел ради вас!

Граф Сассекский заметил, что это могло бы стать удачным завершением вопроса о ее замужестве, если бы лорд Роберт Дадли был свободен, так как он был уверен, что женщина, которая столь страстно желает мужчину, не может не произвести на свет ребенка от него.

У Сесила хватило мужества предостеречь ее. В свойственной ему грубоватой манере он сказал, что ей нельзя будет выйти замуж вообще за кого-нибудь, если разрастутся слухи о ней и Дадли.

Но королева вовсе не нуждалась в советах. Такая же упрямая, как и ее отец, она будет расточать свою милость кому пожелает, и если ее милость выпала «самому добродетельному и идеальному мужчине», которого она когда-либо встречала, то ее нужно только поздравить с этим.

— Милость! — воскликнул Сесил. — Но какая милость, мадам? Говорят, что вы вышли бы замуж за этого человека, если бы это было возможно.

— Мне нравится этот мужчина, господин Сесил, — сказала она. — А человек, за которого я выйду замуж, не будет чем-то вроде трухлявого пня. Он должен обладать многими достоинствами, чтобы жениться на королеве.

Сесил вздохнул и довольствовался тем, что решил оставаться постоянно начеку.

Но слухи вышли за пределы королевского двора. «Королева крутит шуры-муры с милордом Робертом Дадли», — поговаривали в деревушках и селах. А от этого был один шаг до следующего: «Разве вы не слышали? Королева носит под сердцем ребенка от Роберта Дадли. Что будет дальше, а? Что будет дальше?»

Ожидали великих событий. По всей стране росло напряжение. Даже те, кто не верил, что королева беременна, подозревали, что Роберт — ее любовник.

Сесил молча бесился, в то время когда двор шептался. Если бы не существование бедной и никому не нужной Эми Дадли, то не оставалось бы никакого сомнения в том, кто станет мужем королевы.

Как обычно, Кэт держала ухо востро. Она сильно беспокоилась, ведь подобный скандал можно было сравнить с тем, который разразился, когда Елизавете приписали в любовники Сеймура.

Она пришла к королеве и сказала:

— Ваше величество, умоляю вас быть осторожной. О вас говорят ужасные вещи.

— Это кто же осмелился?

— Вся страна. Может, и весь белый свет!

— Они поплатятся за свое бесстыдство.

— Ваше величество, боюсь, что за это поплатитесь вы. Вы должны принять к сведению эти слухи. Вы должны помнить, что вы — королева, к тому же королева Англии.

— И что же это за слухи?

— Говорят, что вы живете во грехе с лордом Дадли… что вы его любовница.

Королева слегка усмехнулась.

— Но те, кто рядом со мной, знают, что эти слухи — ложь. Посмотри на меня! Посмотри на тех, кто постоянно — днем и ночью — рядом со мной! Мои советники, мои политики, мои фрейлины, камергеры, — она говорила почти с сожалением. — Какая же у меня, Екатерина Эшли, существует возможность предаваться греху! — Глаза у нее загорелись. — Но если мне когда-нибудь взбредет в голову сделать это, — хотя Бог меня сохранит от подобного, — то я не знаю ни одного человека, который сможет запретить мне так поступить!

Кэт выдворили вон, и она ушла, качая головой и гадая, что за всем этим последует.

Мужчины относились к Роберту совсем иначе, нежели женщины. Фаворита королевы преследовали завистливые взоры. Роберт понимал, что ничто не может вызвать такой ненависти, как успех, и что по этой причине он многим внушал большую неприязнь. Его самым заветным желанием было жениться на королеве, но он хотел осуществить это при полной поддержке ее министров. Он и Елизавета поступили глупо, когда выставили напоказ свои чувства. С согласия королевы Роберт намеревался исправить ситуацию.

Эрцгерцог Карл — сын императора — пытался получить руку королевы. Роберт призвал к себе свою сестру Марию. Благодаря влиянию брата Мария Сидни получила высокий пост при королеве. Елизавета привязалась к Марии. Разве она не сестра Роберта и разве не приятно поговорить с той, которая любила его по-сестрински? Очень скоро Мария Сидни вошла в доверие к королеве.

— Мария, — сказал Роберт, — ходит очень много слухов по поводу замужества королевы.

— Роберт, есть ли какие-нибудь новости у тебя… или у королевы?

— Какие могут быть новости, пока жива Эми?

— Но, Роберт, Эми проживет еще долго. Она так молода.

— Да, да, — нетерпеливо прервал он. — Так и должно быть. Однако, поскольку я женат на ней и в связи со слухами относительно меня и королевы многие говорят обо мне всякие гадости. Я хочу исправить положение и нуждаюсь в твоей помощи.

— Ты так много сделал для всех нас. И ты, безусловно, можешь рассчитывать на меня. Нет ничего, что бы я для тебя не сделала, Роберт.

— Моя дорогая Мария, уверяю тебя, что и я навсегда останусь твоим верным братом. Сейчас мы с королевой придумали вот что: эрцгерцог Карл давно готов жениться на ней, и хотя она не имеет ни малейшего желания выйти за него замуж…

— Потому что имеет страстное желание выйти замуж только за одного человека, — вставила Мария с любящей улыбкой.

— Да, конечно, — он удовлетворенно кивнул. — Так вот, королева и я хотим, чтобы все поверили, будто она всерьез подумывает об этом браке, который, как ты знаешь, вполне удовлетворит пэров-католиков. Я хочу, чтобы ты улучила момент и рассказала испанскому послу, будто королева намекнула мне, что, если бы она могла увидеть эрцгерцога Карла и он бы ей понравился, то она бы вышла за него замуж.

— Роберт, это значит, что…

— Это значит только одно. Я хочу положить конец сплетням, которые никому из нас не принесут ничего хорошего. Я хочу, чтобы двор и вся страна поверили, будто королева обсуждала со мной свои брачные планы, и что она и я, зная о невозможности брака между нами, пришли к соглашению, по которому с ее стороны будет мудрым принять предложение эрцгерцога.

— Я сделаю это, Роберт, и, конечно, я понимаю, что ты имеешь в виду.

После того, как Мария шепнула новость испанскому послу, среди пэров-католиков воцарилось величайшее возбуждение, в частности, был чрезвычайно обрадован Норфолк. Они спрашивали один другого, кто, как не Дадли, может лучше знать намерения королевы? Королева была слишком мудрой, чтобы хоть на мгновение вообразить, что между ними может быть заключен брак. Для этого Роберту пришлось бы развестись со своей женой, а люди этого не одобрят.

Тем временем и до Эми дошли слухи относительно ее мужа и королевы. Роберт действительно стал человеком, имя которого было у всех на устах. Вначале она ощутила гордость за него. Ведь она уже была наслышана о подвигах мужа при дворе: на турнире в Гринвиче он бросил вызов всем желающим, королева благоволила к нему и дарила ему земли и оказывала почести. Однако постепенно к ней приходило понимание причины королевских милостей.

— Значит, — сказала она Пинто, — Елизавета в него влюблена! Ах, Пинто, как ужасно сознавать, что королева влюблена в твоего мужа!

Пинто мрачно произнесла:

— Но только вы и она вдвоем готовы сделать из себя дур, чтобы угодить его светлости.

— Ты не должна так сильно его ненавидеть, Пинто. Ты должна постараться понять его.

— А какие у меня причины любить его, если он сделал вас такой несчастной?

— Ты несколько странно говоришь о нем. Неужели ты думаешь, что он постарается развестись со мной?

— Меня это не удивит.

— Я никогда не отпущу его. Как же я смогу жить дальше, если я больше не буду женой Роберта?

— Вам бы жилось гораздо веселее, если бы вы не были его женой, госпожа.

— Но пусть он лучше хоть изредка навещает меня, чем не станет навещать вовсе.

— Моя маленькая госпожа, вы поступаете неразумно.

— Нет, Пинто. Я люблю его. Этим все сказано. Возможно, любовь делает из нас глупцов, и ты права, когда говоришь, что я — из их числа. Я знаю только, что должна продолжать оставаться такой, потому что люблю его даже теперь, когда он больше не замечает меня.

— Тогда вы сошли с ума.

— А разве не все влюбленные сходят с ума?

— Наверное, сходят.

— Мне хотелось, чтобы он приехал ко мне, чтобы я могла спросить его, что же означают эти слухи. Я хочу знать, женился бы он на королеве, если бы меня не было?

Пинто рассердилась. Она ненавидела всякие разговоры о Роберте, и Эми знала это. Но с кем же еще ей поговорить о муже?

— В настоящее время мы очень богаты, Пинто, — сказала Эми. — У меня должен быть огромный дом. Я спрошу Роберта, почему у меня еще нет его. Во время сезона мы могли бы развлекать всю знать. Разве это не надлежит делать жене человека, который занимает такое положение, как Роберт?

— Еще ни один человек не находился в его положении, — сказала Пинто.

— Я больше не останусь в доме своего отца, — ответила Эми. — Я стану путешествовать. Почему бы и нет? Давай послезавтра отправимся в Денчуорт. Хайды с радостью меня примут.

— Любой с радостью примет жену Роберта Дадли, — сказала Пинто.

— Вот видишь, Пинто, почему я не должна отказываться от него. Я никогда не дам согласия на развод. А ты бы дала, Пинто? Ты бы дала?

— Разве я могу ответить? Разве я могу знать?

— Ага! Ты бы хотела развода. Ты была бы только рада. Но ведь ты не любишь его. Ты не понимаешь, как он отличается от всех других.

— Давайте отправимся к Хайдам, госпожа. Перемены пойдут вам на пользу.

Пинто уселась шить новый наряд своей хозяйке для визита в Денчуорт. Она размышляла о гонце, который прибыл в их дом три дня назад. Он доставил госпоже деньги и подарки от Роберта. Пинто и раньше слегка побаивалась даров Роберта, а тут и вовсе насторожилась.

Этот гонец не походил на всех предыдущих. У него были приятные манеры, мягкая улыбка, он стремился снискать расположение всех домашних и в особенности личной горничной Эми. Он, должно быть, недавно поступил на службу к Роберту, потому что никогда раньше Пинто его не видела.

Потом она случайно выглянула в окно и увидела, как этот самый гонец прогуливался по саду. Повинуясь внезапному порыву, Пинто отложила свою работу и спустилась вниз. Она не подошла к нему, но позволила ему заметить себя и приблизиться. Как она и предполагала, его поведение явно показывало, что он надеется что-то у нее выведать.

Они стали вместе прогуливаться по саду среди цветущих роз.

— Могу предположить, что вы занимаете неплохое положение при леди Дадли, госпожа Пинто, — сказал он.

— Очень даже неплохое.

— Мне кажется, ее светлость очень к вам привязана.

— Я долго находилась при ней.

— Я не сомневаюсь, что вам известны все ее секреты. Она красивая молодая леди. Должно быть, многие восхищаются ею.

Пинто подумала, что, может, он пытается заставить ее выложить какую-нибудь историю об измене? Может, он надеется выудить что-то, что позволит лорду Роберту развязаться с ней?

Она сказала:

— Я не знаю, кто восхищается миледи, а кто нет. Я знаю только, что она не восхищается никем, кроме его светлости.

— Это ясно, госпожа Пинто. А как у миледи со здоровьем? Она выглядит цветущей женщиной, но ведь один Бог ведает истину!

— Со здоровьем?.. Со здоровьем у леди Дадли все в порядке.

— Вы можете мне доверять, госпожа Пинто! Я прослышал, что миледи страдает от какой-то опухоли, которая постепенно съедает ее силы.

— Это ложь! — воскликнула Пинто.

— Вы уверены?

— Я клянусь в этом. Я пользуюсь ее безусловным доверием. Она бы не смогла утаить такую вещь от меня.

Мужчина удовлетворенно кивнул, и у Пинто появилось ощущение, что после этого разговора он счел свою миссию выполненной. Под каким-то предлогом он вернулся в дом. Пинто последовала за ним.

Она дрожала, когда опять села за шитье. Тревожные мысли не отпускали ее. Значит, появились слухи относительно здоровья ее госпожи. И кому было нужно распускать подобные слухи? К чему они могут привести? Значит ли это, что в один прекрасный день Пинто обнаружит свою госпожу скончавшейся от какой-то странной болезни?.. И не был ли этот ядовитый слух предвестником настоящего смертельного яда?

На аудиенции у королевы находились Уильям Сесил и Николас Бэкон. Сесил пытался объяснить, что не может послать за эрцгерцогом, пока королева прямо не скажет ему «да». Она не должна забывать, какое положение занимает эрцгерцог, ведь просить его явиться на смотрины значит нанести ему оскорбление. Если бы королева дала прямой ответ и сказала им, что собирается выйти замуж за эрцгерцога, то ничто не доставило бы ему такой радости, как в тот же миг послать за претендентом.

— «Да» или «нет», ваше величество. Вы понимаете, что это настоятельно необходимо.

— Ну подождите, — сказала Елизавета. — Я не могу дать прямой ответ, пока не увижу его. Я могу возненавидеть его, а как можно выйти замуж за человека, которого ненавидишь!

— Но ваше величество уже проявили достаточный интерес к этому браку.

Елизавета гордо посмотрела на своих главных министров.

— Откуда вам известны мои чувства? — потребовала она ответа. — Разве я вам говорила, что собираюсь выйти замуж за Карла?

— Ваше величество, лорд Роберт Дадли и его сестра Мария Сидни дали ясно понять, что у вашего величества на уме.

— Откуда им может быть известно, что у меня на уме?

— Мадам, — сказал Сесил, — все полагают, что они, как никто на этой земле, пользуются безусловным вашим доверием.

— Значит, на этот раз они меня неправильно поняли, — заявила Елизавета.

— Тогда нам следует понимать, что ваше величество приняло окончательное решение по поводу эрцгерцога?

— Вы поняли правильно. Я намерена выйти замуж за Карла не более, чем за кого-нибудь еще.

Сесил и Бэкон были расстроены, между тем как Норфолк просто разъярился. Герцог в бешенстве призвал к себе Роберта и спросил, какое право имел тот распространять заведомо ложные слухи.

— Я! Распускал слухи?! — воскликнул Роберт.

— Вы и ваша сестра! Разве вы не намекали, что королева выбрала себе мужа?

— Мне очень жаль, что вы разочарованы, — сказал Дадли.

— Будьте осторожны, милорд! — воскликнул Норфолк. — Вы зашли слишком далеко. Многие высказываются не в вашу пользу.

Рука Роберта обхватила эфес шпаги.

— Вы подвергаете себя опасности, милорд герцог, — сказал он. — Королева перестанет считать вас добрым англичанином и своим верным подданным, если вы будете настаивать на браке вне пределов нашего королевства. Вы хотите, чтобы иностранцы наводнили Англию? Ее величеству это не понравится, совсем не понравится.

Норфолк уставился на Роберта. Как может он представить королеве эту сцену? Разве не доказан тот факт, что она скорее поверит сказанному Робертом, чем кем-либо другим? Норфолк сдался, осознав свою ошибку.

Победа осталась за Робертом. Но друзей в его полку не прибыло.

До Англии дошли вести, что Филипп Испанский собирается жениться на Елизавете Валуа, дочери Генриха II. Для Англии этот брак явился бы ударом, потому что он означал заключение союза между двумя ее основными врагами. Королева Елизавета казалась невозмутимой. Она отказывалась смотреть на брак с политической точки зрения. Она только надула губы, услышав об измене такого могущественного поклонника.

— Какое непостоянство! — заявила она послу Филиппа. — Разве он не мог подождать всего пару месяцев! Кто знает, может быть, я бы и переменила свое решение. Теперь он будет женат на французской принцессе, а мог бы — на английской королеве!

Но никто не воспринял ее слова всерьез. Все знали, что она чего-то ждет, на что-то надеется и что в ее надеждах фигурирует Роберт Дадли.

Испанский посол, разъярившись оттого, что его надул Дадли, — он успел еще раньше сообщить своему хозяину, что королева твердо решила принять предложение эрцгерцога Карла, — прямо написал Филиппу о том, какие слухи ходили по всей Англии, которые, как он заверил Филиппа, наверняка имели под собой твердое основание.

«Королева, — писал он, — все еще уделяет много времени и внимания Роберту Дадли и, по мнению многих близких к ней людей, колеблется в отношении замужества только затем, чтобы выиграть время. Она ждет, когда лорд Роберт разделается со своей женой, и многие полагают, что он осмелится прибегнуть к яду. Дадли распространяет слухи, что его жена медленно умирает от неизлечимой болезни, но это никак не подтверждается. Он наверняка надеется, что, когда она умрет, никто этому не удивится и все поверят, что ее смерть явилась естественным концом ее болезни. Королева планирует отвлечь нас разговорами, пока не свершится это грешное деяние. Затем она мечтает выйти замуж за лорда Роберта».

В течение всей весны и лета слухи росли как снежный ком.

Эми так понравилось у Хайдов в Денчуорте, что она продлила свой визит. Хайды наслаждались ее обществом, а сама Эми подружилась с миссис Одингселлс, вдовой сестрой мистера Хайда, и эта женщина стала ее наперсницей.

Все в доме баловали Эми. Повар с радостью готовил ее любимые сладкие кушанья. Ничто на свете не могло привести Эми в больший восторг, потому как она обожала сладости. Во время пребывания в Денчуорте вазы со сладким постоянно находились в ее комнате и поварихи с вдохновением изыскивали для нее все новые рецепты. Они могли бы сделать для Эми, казалось, даже невозможное. Хотя она была женой самого популярного человека в стране, они ее жалели. Хайды умоляли, чтобы она оставалась у них подольше, и Эми, ощущая атмосферу, подобную той, которая царила в их доме в те дни, когда еще была жива ее мать, а ее сводные братья и сестры носились с ней, не могла не откликнуться на их приглашение.

Пинто радовалась тому, что они находятся в Денчуорте. Ей тоже пришлась по душе царившая в доме атмосфера. Здесь, размышляла Пинто, Эми была в безопасности.

Пинто часто вспоминала о лорде Роберте и гадала, о чем он разговаривает с королевой. Может, они строили брачные планы?.. А и правда, каким бы он мог быть замечательным королем! В нем было что-то такое, что должно всех завоевывать — даже такую царственно гордую женщину, как королева Англии, и даже твердо решившую ненавидеть его скромную Пинто.

До конца своих дней она будет помнить тот момент, когда он внезапно возник в комнате. Что заставило его поцеловать ее? Что заставило обратить на нее внимание в первый раз? Неужели она выдала ему свои чувства?.. Должно быть, он уже позабыл тот поцелуй, ведь он наверняка немало раздавал их направо и налево. Она часто размышляла о том, какой непохожей на нынешнюю была бы жизнь, если бы лорд Роберт никогда не приезжал в Норфолк, если бы Эми вышла замуж за господина вроде мистера Хайда.

«О, Боже, позволь нам остаться в Денчуорте, где так тихо и покойно»! — молила она.

Тем временем в Денчуорте все гадали, что же происходит в Лондоне и при дворе королевы. Теперь уже говорили, что королева собирается выйти замуж за эрцгерцога Карла и что он скоро приедет в Лондон на обручение.

— Даже в этом случае, — сказала Эми Пинто, — мы будем нечасто видеть Роберта. Я не сомневаюсь, что он будет все так же занят при дворе.

— Может быть, муж королевы не пожелает, чтобы он там оставался.

Эми согласилась, что это вполне возможно.

— Помнишь, Пинто, как я была счастлива те два года, когда его не допускали ко двору? Это еще до того, как наша королева стала королевой, и когда ходило множество слухов, что ей отрубят голову. Интересно, что она чувствовала, когда находилась так близко от смертного конца, как тогда? — при этих словах глаза Эми зажглись бешенством.

«Значит, до нее все же дошли слухи, — подумала Пинто. — О, моя бедная маленькая госпожа! Да хранит тебя Господь!»

— Знаешь, Пинто, — продолжала Эми, — мне кажется, находясь на пороге смерти, любая женщина почувствует, что она должна прожить каждое мгновение своей жизни сполна, потому что жизнь, в конце концов, такая ценная вещь! Принеси-ка мне мое новое алое бархатное платье. Мне кажется, его надо слегка переделать. Я хотела бы быть уверена, что оно будет скоро готово…

«Готово для мужа, — подумала Пинто, — который так редко появляется?»

Но по крайней мере здесь, в Денчуорте, они в безопасности.

Однако госпожа Дадли и ее служанка не остались в Денчуорте. В то время, как Эми примеряла бархатное платье, прибыл сэр Энтони Форстер с женой. Услышав, что кто-то приехал, и надеясь, что это Роберт, Эми спустилась вниз, облаченная в свой бархат. Последовавшей за нею Пинто было больно видеть ее разочарование.

Пинто предположила, что Энтони Форстер, которого Роберт сделал своим казначеем, приехал с определенной целью.

— Милорд считает, — сказал он Эми, — что вам не следует больше оставаться в качестве гостьи у мистера и миссис Хайд. Ему бы хотелось, чтобы вы переехали в свой собственный дом, а так как вам нравится эта местность, то он предлагает вам поехать в Камнор-Плейс, который, как известно, расположен недалеко отсюда. Там вы можете жить на широкую ногу и развлекать лорда Роберта и его друзей, когда они вас посетят.

Всегда готовая к волнующим событиям, Эми восприняла этот план с большим энтузиазмом. Мысль о том, что Роберт будет привозить с собой друзей, чтобы развлечься, всегда привлекала ее. Тогда ей будет чем заняться, кроме как валяться на кровати, кушать сладости, болтать с Пинто и примерять свои платья.

Камнор-Плейс! Ну конечно же! Это милый старый дом, и Роберт арендовал его несколько лет назад у Оуэнов. Когда-то он служил монастырем, а потом был подарен отцу мистера Оуэна королем Генрихом VIII за добрую службу на посту королевского лекаря. Он располагался всего в нескольких милях от Денчуорта и в трех-четырех от Эбингдона.

Она сейчас же соберется в путь и будет пока развлекать там Хайдов, подобно тому, как они ее развлекали, а потом уж подготовится к развлечению большей компании — всех тех придворных, которых Роберт привезет с собой.

Когда Эми посвятила в свои планы Пинто, та встревожилась.

— Разве ты не помнишь Камнор-Плейс, Пинто?

Пинто помнила его — окруженный деревьями, высокий дом с открывающимся из окон верхнего этажа прекрасным видом на окрестности. Но она не позволила своей госпоже заметить обуявший ее трепет.

— Я помню его, — сказала Пинто.

— Мне кажется, что ты не испытываешь желания уезжать отсюда. Ты так привязалась к Денчуорту?

— Может, и привязалась. А кто поедет с нами в Камнор-Плейс?

— Господин Энтони Форстер с женой останутся там на некоторое время, чтобы подготовить все к приезду моего мужа. И я надеюсь, что там будет и госпожа Оуэн. Она слишком привязана к этому месту, и Роберт позволил ей остаться. Теперь ты видишь, что мы не будем там одиноки.

— А милорд сам предложил нам переехать?

Пинто спросила сама себя, почему подозрение так крепко засело в ее мозгу. Камнор-Плейс слишком уединенное место. Там будут его слуги, которые, не раздумывая, поступят так, как прикажет им будущий король Англии.

— Да. Я твердо уверена в том, что он желает развлекать там своих друзей. Ах, Пинто, дням одиночества приходит конец. Много гостей наполнят наш дом. И мне потребуются новые платья.

Повинуясь внезапному порыву, Пинто выпалила:

— Госпожа Одингселлс очень привязана к вам. Почему бы нам не захватить ее с собой? Она станет вам приятной компаньонкой, а ведь вы и сами знаете, как вы ненавидите одиночество. Когда у вас не будет меня, вы будете разговаривать с ней. Кроме того, вы окажете ей большую услугу. Возьмите ее в компаньонки.

— Хорошо, мне нравится твоя идея, Пинто. Пожалуй, я действительно приглашу ее с собой.

Пинто была довольна. Она не могла отделаться от мысли, что для Эми будет лучше, если в уединенном Камнор-Плейс с ней окажется как можно больше друзей.

Королева проявляла беспокойство. Она гадала, как долго еще сможет оттягивать принятие решения. Ей казалось, что, если срочно не предпринять что-то, ее поставят в такое положение, которого она не может допустить.

В Шотландии шла война. Шотландские протестанты восстали против французов, которые, подчиняясь вдовствующей королеве Шотландии Марии де Гиз — матери Марии Шотландской, ставшей сейчас королевой Франции, — играли значительную роль в жизни страны. Они твердо решили избавиться от своих галльских хозяев, и Елизавета должна была помочь им, поскольку, если бы французы обрели власть над Шотландией, то на границах государства у нее появился бы весьма могущественный враг.

Ее министры советовали начать войну, и она увидела в этом здравое зерно. Следуя своей давней привычке, Филипп Испанский только наблюдал и выжидал, не спеша связать свою судьбу с французами. Однако, будучи рьяным католиком, он считал невозможным для себя прийти на помощь протестантам.

Но когда Филипп увидел, каких успехов сумели добиться в военных действиях протестанты, то приказал своему послу направить им ультиматум. Он заявил, что, если не будет заключен и восстановлен мир, то он будет вынужден прийти на помощь католикам.

Королева была в панике. Филиппа следует удержать любой ценой, поэтому она решила задобрить его единственным средством, имевшимся в ее распоряжении: она пообещала, что выйдет замуж за того человека, которого он хотел видеть королем Англии — эрцгерцога Карла.

Филипп был вполне удовлетворен. Ведь если Карл станет королем, то в этом случае возможен возврат Англии в лоно католической церкви. В то же время он знал умение Елизаветы идти на попятный и решил, что на этот раз она так легко от него не отделается.

Филипп приказал, чтобы сразу же по прибытии эрцгерцога в Англию был намечен план дальнейших действий.

Роберт тайно встретился с Елизаветой тет-а-тет.

— Я боюсь того, что может произойти, — сказала она ему, — Когда сюда приедет Карл, меня могут принудить отдать ему мою руку.

Роберт ликовал. Никогда еще королева не чувствовала такую потребность в нем. Сейчас она призывает его на помощь. Нужно принять крутые меры.

Они задавали друг другу один и тот же вопрос: «Какие именно?»

Роберт знал, что у него имеется много заклятых врагов. Королева пользовалась достаточной популярностью, чтобы выдержать скандал, вызванный их связью, но народ не хотел думать, что их королева поддерживает позорные отношения с женатым мужчиной. Поэтому все винили Роберта.

«Кто этот выскочка? — спрашивали люди друг друга. — Верно, что он сын герцога, брат короля и внук рыцаря, но его прадедушка был фермером, и только он один умер в своей постели как честный человек. Пусть лорд Роберт убирается к себе на ферму и, сея хлеб, пожинает семейную честь.»

Признают ли англичане такого человека своим королем? А как они отреагируют на то, что он разведется со своей женой, чтобы жениться на королеве?

Елизавета смотрела на него, и ее вновь поразила бьющая через край энергия двадцативосьмилетнего лорда. Она, безусловно, увлечена им, но даже несмотря на это, она сердито воскликнула:

— Ну почему же моим избранником должен был оказаться ты… ты, в крови у которого государственная измена, а отец, дед и брат — все погибли от топора палача. И в довершение всего ты женат, и твоя жена стоит между нами!

Роберт крепко сжал ее руки, и, когда она ощутила его мощь и силу, сердце у нее забилось еще сильнее.

— Моя возлюбленная, — сказал он, — что-то нужно предпринять. И как можно скорее. — Она вопросительно посмотрела на него и он продолжал: — Если бы мы могли пожениться, наши тревоги были бы уже позади. Когда у нас родится сын, любой примирится с нашим браком.

Она кивнула, не сводя с него полного страха взгляда.

— Ничто не должно стоять между нами, — сказал он, — ничто!

— Роберт, но…

— Я знаю… я знаю, о чем ты думаешь. Мы не должны поставить крест на нашем счастье только потому, что сейчас оно кажется невозможным. Самая важная вещь на этом свете — чтобы мы были вместе… важная для нас и Англии. Никто, кроме меня, не должен дарить тебе сыновей!

Она робко проговорила:

— Все так, мой милый Робин. Но как это может осуществиться?

— Оно осуществится… и немедленно.

Она увидела, как упрямо сжались его губы, и все поняла.

Дни Эми Дадли были сочтены.

Елизавета приказала Роберту оставить ее, почувствовав, что больше не вынесет этого напряжения. После его ухода она без сил опустилась на скамью и осталась сидеть в полной тишине. «Что значит смерть одного человека для государства?» — спрашивала она себя. Сколько раз она сама оказывалась близка к тому, чтобы расстаться с собственной жизнью? Но теперь она была королевой, и тот, кто встанет между нею и сыновьями, которых ей предстоит выносить от Роберта Дадли, неизбежно должен погибнуть.

Уильям Сесил вернулся из Эдинбурга, где подписал удачный договор с французами. Он ликовал. Англия с честью вышла из этой заварушки. Теперь ему наверняка перепадет благодарность королевы, которую он надеялся облечь в практические формы, потому что его семья постоянно росла, а он был примерным семьянином, который смотрит в будущее.

Сесил был, безусловно, самым умным человеком в Англии, он удачно пережил смутное время. Хотя он и служил протектору Сомерсету, но не погиб вместе с ним, а затем он подарил свою преданность Нортумберленду, и когда Нортумберленд перестал являть собой огромную силу на этой земле, он стал служить Марии, не забывая оставаться другом Елизаветы. А так как, ко всему прочему, по своему характеру Сесил оказался спокойным и дерзким одновременно и никогда не медлил высказать свою точку зрения по поводу политики страны, то он имел успех, и Елизавета — более, чем кто-либо из ее предшественников, — ценила его достоинства.

Итак, он явился к королеве, чтобы принять от нее такую приятную для себя благодарность.

Двадцать седьмой день рождения королевы приходился на седьмое сентября, и двор переехал в Виндзорский дворец, чтобы отпраздновать там это знаменательное событие.

Поэтому Сесил отправился в Виндзор, кроме того, ему было необходимо обсудить с Елизаветой некоторые приготовления к приезду эрцгерцога Карла.

Сесил вполне мог быть доволен, во-первых тем, что война благополучно закончилась, а во-вторых, Елизавета приняла решение вступить в брак. Он верил, что как только у его госпожи появится муж, который станет управлять ею, тогда станет легче управлять и делами государства. Когда королева начнет вынашивать детей, она должна будет передать государственные дела на попечение своего мужа. Карл, конечно, примется укреплять дружбу с Испанией, и, учитывая претензии французов насчет Марии Шотландской, из этой дружбы Англия могла извлечь значительную выгоду и укрепить свою безопасность.

В хорошем настроении Сесил переступил порог королевских покоев. Он стал перед Елизаветой на колени, и уже в тот самый момент понял, что все обстояло далеко не так прекрасно. Королева выглядела старше своих лет, и в ее чертах отражалось владевшее ею напряжение. Она даже не поздравила его с умной политической игрой, которую он вел при заключении договора, что было вовсе на нее не похоже. Сесил сообщил ей, что с ним в Виндзор прибыл испанский посол, и теперь он ожидает аудиенции, чтобы обсудить приготовления к свадьбе.

— Что-то слишком большая спешка с этими приготовлениями, — отрезала она.

— Слишком большая спешка, ваше величество? Вы меня простите, если я замечу, что именно эрцгерцог проявил невероятное терпение в этом вопросе.

Она его перебила:

— Я не в том настроении, чтобы принять посла.

— Ваше величество, если вам не удастся закончить приготовления в срок, то вы навлечете на себя гнев короля Испании.

— Какое мне до него дело! Меня совсем не заботят его чувства.

— Мадам, они имеют чрезвычайное значение для Англии.

Она топнула ногой.

— Имели! Имели! Разве мы — вассалы его всекатолического величества, каковыми мы являлись во времена моей сестры?

Сесил понял, что положение дел не изменилось ни на йоту. У нее был вид глубоко любящей несчастной женщины, а это значило, что она все еще жаждет заполучить лорда Роберта и твердо намерена принять либо его, либо никого.

Дальнейшее можно было бы легко угадать. Ее личные чувства, ее эмоции подвергнут опасности страну. Было бы намного проще, если бы она была королем, то взял бы себе любовницу — и ничего бы не случилось. Но она была королевой, и уж никак нельзя было избежать скандала, связанного с ней и Дадли.

«Чтоб ему сдохнуть!» — подумал Сесил. В следующий момент он уже знал, как ему поступить. Сесил неизменно достигал успеха благодаря своей вызывающей откровенности. И если он когда-то служил и протестантам, и католикам, то независимо от этого он никогда не переставал служить своей стране. Ему представлялось, что для Англии неизмеримо важны хорошие связи с другими державами, и в настоящий момент самым могущественным союзником была Испания, и поэтому Филиппа ни в коей мере нельзя оскорблять.

— Мадам, — холодно молвил он, — я вижу, вы зашли так далеко в своей любви к лорду Роберту Дадли, что манкируете своими обязанностями, которые заключаются в том, чтобы управлять страной, и если будете продолжать в том же духе, то погубите свою страну.

Елизавета едва пришла в себя от удивления. Первым ее порывом было отправить Сесила в Тауэр, но она тут же осознала всю глупость такого шага. Что станет она делать без Сесила? Королева высоко ценила его, и у нее был такой характер, что даже в момент гнева она понимала, что он говорит правду и он тот единственный человек, которому она может доверить все свои проблемы.

— Вы забываетесь, господин Сесил, — произнесла она холодным тоном. — Смею вас уверить, что никто не сможет помешать моему браку, если я приму такое решение.

— Вы ошибаетесь, мадам, — скривился Сесил. — Вам мешает жена лорда Роберта.

— Что у вас еще? — холодно спросила она, и в ее словах прозвучал вопрос: «Разве только это?»

— Мадам, — сказал Сесил, — если бы лорд Роберт был в состоянии стать мужем вашего величества, то ваши министры, без всякого сомнения, не возражали бы, раз уж у вас лежит к нему сердце, а нашей стране нужен наследник.

По ее лицу расплылась медленная улыбка:

— В данном случае ваша наглость переходит всякие границы. Но мне кажется, что скоро мы уладим это дело. Леди Дадли долго не протянет.

— Мадам, — произнес ошеломленный Сесил, — я вижу, что впереди нас ждут неприятности.

— Уходите, — сказал она, — и можете отдохнуть. Ведь вы проделали долгий путь.

Он с поклоном удалился, размышляя над тем, правильно ли он все понял? Замышляли ли они отделаться от леди Дадли? Ну и скандал тогда разразится! Неужели они не понимают этого? Даже королева — молодая и любимая всеми королева — не может безнаказанно потворствовать убийству.

Выходя из королевских покоев, Сесил повстречал Альваро де Куадру, испанского посла, сменившего Ферию. Шпион своего хозяина, постоянно бывший начеку, де Куадра заметил напряженное выражение на лице министра.

Шагая в такт Сесилу, посол спросил:

— Когда же я смогу рассчитывать на аудиенцию у ее величества? Нам нужно обсудить много вещей, касающихся свадьбы.

Сесил немного помедлил, потом у него вырвалось:

— Не задавайте мне подобных вопросов. Я собираюсь подать в отставку. Я вижу, что впереди нас ожидают огромные неприятности. Ваше превосходительство, если вы — друг Англии, то посоветуйте ее величеству не пренебрегать своим долгом, как она это делает. Какого черта этот Роберт Дадли не сложил голову вместе со своим братом! Это было бы для Англии настоящим благом.

— Лорд Дадли? — переспросил де Куадра. — Значит, королева все еще сохнет по нему?

— Сохнет по нему? Да она ни о ком другом больше не думает. Я уверен также, — и подобная мысль наполняет меня ужасом, — что они замышляют убить его жену, чтобы получить возможность вступить в брак. Они говорят, что она подвержена недугу, который вскоре отнимет у нее жизнь, но я проверил, это не так. Бедная женщина! Безо всякого сомнения, ей удалось так долго прожить, потому что она принимала надежные меры против возможного отравления.

Испанский посол не верил своим ушам. Неужели это тот самый Сесил, тонкий политик, человек, у которого вошло в привычку взвешивать каждое слово, прежде чем произнести его! И выложить все это испанскому послу, всем известному шпиону своей страны!

Сесил овладел собой, он схватил де Куадру за руку и горячо произнес:

— Я умоляю ваше превосходительство никому ничего не рассказывать. Это тайна королевы.

Посол поклялся сохранить услышанное в секрете и поспешил в свои апартаменты, чтобы тут же засесть за депеши, которые в данном случае, он был в этом уверен, возбудят чрезвычайный интерес со стороны его царственного хозяина.

В воздухе над Камнор-Плейс повис легкий сентябрьский туман. Пинто находилась на верхнем этаже дома и обозревала оттуда окрестности. Какая вокруг царила тишина! Вчера она наблюдала за людьми, проезжавшими мимо на ярмарку в Эбингдон. Теперь слуги уже вовсю судачили об этом событии, только когда они принимались обсуждать ярмарку, то прекращали болтать по поводу лорда Роберта и королевы.

Бедная Эми! Она безумно всего боялась — боялась каждого звука шагов, боялась даже своего страха, и по этой причине она не говорила о нем никому, даже Пинто. Она понимала, что стоит на пути лорда Роберта к его браку с королевой.

Недавно они услыхали, что одна женщина в Брентфорде была арестована за то, что сказала, будто королева ждет ребенка от лорда Роберта. Может, она говорила правду?

Пинто боялась этого дома.

Вокруг широко раскинулись красивые земли, но сам дом был скрыт многочисленными деревьями, и только из окон верхних этажей можно было окинуть взглядом окрестности.

Несколько комнат оказались просторными, но там, где раньше находились кельи, помещения были тесными. В доме имелись также две лестницы. Одна из них, узкая винтовая поднималась из кухонь, а та, которая опоясывала старый холл, служивший монахам общей залой, была широкой и с искусно вырезанными перилами. Винтовая лестница не была огорожена, поэтому с любой ее ступеньки можно легко посмотреть в «колодец».

Дом казался наполненным тенями и призраками прошлого. Пинто не нравились мысли, которые посещали ее во время пребывания в Камнор-Плейс.

К тому же на прошлой неделе произошел случай, который заставил ее еще больше насторожиться.

Эми почувствовала себя плохо, и Пинто, опасаясь, что ее уже успели отравить, прямо-таки обезумела от горя. Ее страх оказался настолько велик, что она убедила Эми пригласить лекаря — не из числа обслуживающих лорда Роберта, а друга Хайдов.

Но этот человек отказался прийти. Он сказал, что у лорда Роберта есть свои собственные лекари. Следить за здоровьем жены лорда Роберта входило в их обязанности.

В его поведении было что-то настолько странное, что даже Эми не могла больше закрывать на это глаза. Лекарь не решился прийти, так как заподозрил, что Эми отравили, и не захотел быть замешанным в это дело. Если Эми внезапно умрет, и будет произведено вскрытие, после чего докажут, что она отравлена, то высокопоставленным лицам потребуется найти козла отпущения, а у этого человека не было ни малейшего желания стать им. Если Эми необходим врач, то пусть она воспользуется одним из служащих своего мужа.

— Нет, — сказала Эми, — в конце концов я не думаю, что мне нужен лекарь. На меня всего лишь напала легкая меланхолия. И больше ничего.

Но как пугала ее эта жизнь!

Теперь Пинто была твердо уверена: жизнь Эми находится в опасности. По поведению лекаря стало ясно, что вся страна ждала, что она умрет от яда, чтобы потом могли сказать, будто смерть наступила от неизлечимой болезни. Уже ходили слухи, что она якобы страдала от рака груди.

Так как все говорили о яде, то и самому лорду Роберту лучше других должно быть известно об этом, поэтому можно утверждать с полной уверенностью, что Эми умрет от яда. Она должна умереть, раз ее следовало убрать с пути Роберта, но ее смерть должна казаться естественной, потому что в противном случае вся страна воскликнет: «Убийство!» Что могла предпринять Пинто? Куда ей обратиться? Увы! Она могла лишь оставаться подле своей госпожи в надежде охранить ее. Но они — всего лишь пара беззащитных женщин против нетерпеливого врага.

Спустившись вниз, Пинто в холле повстречалась с беседуюшими между собой Форстером и госпожой Оуэн, которая, живя вдали от своего мужа, попросила разрешения остаться в доме.

Когда Пинто спустилась по лестнице, Форстер, мило улыбнувшись, заявил:

— Я не сомневаюсь в том, что вы попросите свою госпожу позволить вам съездить на ярмарку.

— Может, и так, — сказала Пинто.

— Только что из Виндзора прибыл гонец. Он привез миледи письмо. Он говорит, что завтра господин Томас Блаунт прибудет сюда из Виндзора с подарками и письмами от милорда к ее светлости.

— Миледи будет рада получить весточку от лорда Роберта, — молвила Пинто.

Она вышла.

Господин Томас Блаунт! Родственник лорда Роберта, человек, чье огромное состояние основывалось на богатстве его хозяина, человек, готовый незамедлительно исполнить приказания лорда Роберта… даже если потребуется убить его жену.

«Он посылает письма, посылает подарки, — подумала Пинто, — а сам ждет не дождется, чтобы убрать ее со своего пути.»

Пинто показалось, что опасность приблизилась вплотную.

Была ночь. Эми не шевелясь лежала в кровати, вокруг которой колыхался полог. Она проснулась словно от какого-то толчка и была уверена, что в ее комнате кто-то находится.

Она села, сложив на груди руки. Что же это за страх, который овладел всем ее существом, который заставляет ее вздрагивать от малейшего звука! Скорее это даже не страх, а дикий ужас.

Она встала на колени и распахнула полог. Со свечой в руке возле нее стояла Пинто.

— Пинто! — выдохнула Эми со вздохом облегчения.

— О, госпожа… значит, вы не спите?

— Как же ты меня напугала!

— Госпожа, я пришла поговорить с вами.

— В такое время?

— Этот разговор не может ждать. Я должна выложить все сейчас же. Днем я не смогу сделать это. Госпожа, до вашей свадьбы я часто оставалась в вашей комнате на всю ночь, когда вас посещали дурные сны. Вы помните?

— Да, Пинто. Сейчас у меня поистине ужасные сны. Прошу тебя, побудь со мной.

Пинто задула свечу и прилегла на кровать.

— Ты вся дрожишь, Пинто.

— И вы дрожите, госпожа.

— Что это, Пинто? Что это?

— Мы боимся, госпожа. Мы обе боимся чего-то, и еще мы боимся говорить об этом при дневном свете. Вот почему я пришла к вам ночью. Госпожа, нам нужно поговорить.

— Да, Пинто, очень нужно.

— Мне кажется, они пытаются убрать вас со своего пути, госпожа.

— Это так, Пинто. Это так.

У Эми застучали зубы.

— Вы понимаете, — сказала Пинто, — что он — человек с амбициями, и, если бы не вы, то он уже получил бы, чего пожелал. Я страшно боюсь. Умоляю, не ешьте ничего, кроме того, что я вам приготовлю.

— Неужели они собираются отравить меня, Пинто?

— Не думаю, что они сделают это.

— Почему?

— О яде уже слишком много говорили.

— Но что же мне делать, Пинто? Что мне делать?

Глаза Пинто увлажнились. Эми снова словно бы стала ребенком, просящим у нее защиты. Но нет! Теперь все не так. Теперь это не детские страхи. Это вопрос жизни и смерти.

— Я кое о чем подумала, госпожа. Нам нужно уехать отсюда.

— Куда же мы можем уехать?

— Я подумала, что мы могли бы поехать к вашему брату Джону. Он так вас любит! Мы могли бы тайно жить в его доме… может быть, в роли служанок. Это не моего ума дело. Он умный человек. Он что-нибудь придумает. Но сначала надо попасть в его дом.

— А разве нам разрешат сделать это, Пинто?

— Нет, не разрешат. Нам нужно будет уехать тихо. Ах, госпожа, я все думала и думала, пока у меня в голове все не спуталось. Завтра вечером или через день здесь будет господин Блаунт. Госпожа, я ужасно боюсь этого человека.

— Ты думаешь… он приедет… убить меня?

Пинто ничего не ответила. Помолчав, она сказала:

— Я бы очень хотела, чтобы мы убрались подальше до его приезда.

— Но как, Пинто?

— Послушайте внимательно, моя дорогая госпожа. Завтра — воскресенье. Отправьте всех слуг на ярмарку. Отправьте даже госпожу Одингселлс, потому что она болтлива и любопытна, и я боюсь, что если она останется, то может нам помешать. Останьтесь в обществе госпожи Оуэн, да я не сомневаюсь, что и Форстеры будут здесь. Но пусть все остальные домашние пойдут на ярмарку. Я тоже уеду с ними, и когда на меня не будут обращать внимания, вернусь в дом. Отдыхайте, пока я не вернусь, чтобы быть готовой к изнурительному путешествию. Я тихонечко проберусь в дом, и мы потом проскользнем в конюшню. Это будет ваша последняя ночь в этом доме.

Эми прижалась к Пинто.

— Ах, как я рада предстоящему отъезду! Я боюсь этого дома. Хорошо, что мы поедем к моему брату, Пинто.

— Только помните, что вы должны настоять, чтобы все пошли на ярмарку. Нам не надо рисковать, чтобы кто-нибудь заметил, как мы уезжаем. Оставайтесь в вашей комнате, пока я не вернусь. Но будьте готовы двинуться в путь.

— Но, Пинто, как же мы поедем… одни отсюда и в Норфолк?

— Я не знаю. Но мы должны попытаться. Мы можем добраться до гостиницы, отдохнуть там и, может, нанять еще слуг, чтобы нас сопровождали. Но никто не должен знать, кто вы такая. Я еще не подумала хорошенько об этом. У меня в мыслях только одно: нам следует убраться из этого дома, пока сюда не попал господин Блаунт.

— Да, Пинто, да. Но вот о чем я подумала. Завтра ведь воскресенье. Одни только нищие и простолюдины бывают в воскресенье на ярмарке.

— Конечно. Но им следует пойти туда. Вам нужно настоять на этом. Откуда нам знать, что среди них никто за нами не шпионит?

— Они уйдут. А ты вскоре вернешься, чтобы мы смогли тронуться в путь.

— Как только я улучу такую возможность.

— Ах, Пинто… это такой безумный, безумный план. Ведь на дорогах женщин подстерегают всевозможные опасности.

— Нет большей опасности, чем оставаться здесь.

— Я знаю, Пинто. Я ее ощущаю… всем телом.

— А теперь попытайтесь уснуть, госпожа. Завтра нам понадобятся все наши силы.

— Конечно, Пинто.

Но они еще долго лежали без сна, размышляя о том, что им предстоит. И только когда на небе забрезжил рассвет, им удалось заснуть.

Настало воскресное утро.

Эми почувствовала прилив радости, потому что на небе ярко светило солнце и этот день должен был стать последним, который они проведут в этом страшном доме.

Она созвала слуг и сообщила им, что поскольку стоит прекрасная погода, она им всем позволяет отправиться на ярмарку в Эбингдон.

Все они рассчитывали попасть туда в понедельник и были не совсем довольны, но никто не осмелился ослушаться ее приказания.

Эми повернулась к госпоже Одингселлс, которая исполняла при ней роль компаньонки с момента прибытия в Камнор-Плейс, и предложила ей тоже пойти с ними.

— Мне пойти в воскресенье! — воскликнула госпожа Одингселлс, прекрасно понимавшая, в каком зависимом положении она находится. Да, она была возмущена. Ее, леди, отправить на ярмарку в воскресенье вместе с простолюдинами!

— Но ведь день очень уж хорош, — пробормотала Эми.

Однако госпожа Одингселлс была оскорблена в своих лучших чувствах. Она никак не сможет отправиться на ярмарку в воскресенье.

— Вы можете отправиться, куда вам заблагорассудится, — быстро вставила Эми, — но все мои слуги должны уйти… все до одного.

— А кто останется с вами? — спросила госпожа Форстер.

— Вы и ваш муж. Сдается, что и госпожа Одингселлс с госпожой Оуэн. Так что, если мне потребуется общество, то у меня его будет предостаточно. Но я слегка переутомилась, пожалуй, я пойду к себе в комнату и отдохну там пару часов. Так, мне кажется, будет лучше.

Госпожа Одингселлс заявила, что и она пойдет в свою комнату. Раз ее общество признано нежелательным, она никоим образом не станет навязывать его другим людям. Эми даже не потрудилась успокоить ее. Госпожа Оуэн подумала, что Эми слегка свихнулась, только этим можно объяснить внезапный припадок решимости непременно отправить всех на ярмарку. Это выглядело довольно странным, потому что обычно ей нравилось, когда вокруг нее много народа.

Эми поднялась наверх, чтобы понаблюдать за их уходом. С ними была Пинто. Она обернулась и помахала своей госпоже рукой, так как знала, что та наблюдает за ними.

Эми помолилась за ее скорейшее возвращение.

Она задержалась у окна, устремив взгляд на окружающий пейзаж. Неужели правда то, что Роберт замышляет убить ее? Она отказывалась верить в это. В ее памяти всплыл его образ, когда он только ухаживал за нею, — такого нетерпеливого, такого страстного, полного решимости жениться на ней, независимо от того, благословит его отец или нет. Она вспомнила первые дни после свадьбы. И его более поздние ухаживания. Конечно, не обошлось и без сплетен. Ведь Роберт был так ослепительно красив и к тому же значительно удачливее всех при королевском дворе. Конечно же, королеве он не мог не понравиться.

Но что толку вспоминать? Теперь она твердо знала, что Роберт намеревается убить ее.

Царившая в доме тишина вновь испугала ее. Она почувствовала внезапное желание выбежать из комнаты, догнать слуг и пойти с ними на ярмарку. Но это глупо. Пинто мудрая женщина. Ее план казался безумным, возможно он и был таким, но это единственная возможность выбраться из такой опасной ситуации.

«Идите в свою комнату и постарайтесь заснуть», — говорила ей Пинто. Она так и поступит.

Эми уже собиралась отвернуться от окна, когда вдруг заметила мужчину на коне, направлявшегося к их дому. Какое-то время она стояла, объятая ужасом, полагая, что приехал Томас Блаунт. Но это оказался всего лишь сэр Ричард Верни, который прискакал, чтобы обсудить кое-какие дела с Форстером.

Она увидела, как Форстер вышел ему навстречу, и они направились прочь от дома. Форстер повел Верни к деревьям, которые, по ее мнению, следовало срубить.

Она отвернулась от окна, прошла к себе в комнату и там, лежа на кровати, задернула полог. Надо попытаться заснуть, ведь до приезда Томаса Блаунта она в безопасности.

На кровати стояло блюдо со сладостями, которое она оставила там прошлой ночью. Должно быть, ее горничная наполнила его перед тем, как уйти на ярмарку. Она увидела, что там были ее самые любимые пирожные, она никогда не могла от них отказаться и почти машинально принялась уплетать их одно за другим.

Но, не успев покончить с ними, она вдруг почувствовала страшную усталость. Глаза ее закрылись сами собой, и спустя мгновение Эми крепко спала.

Не прошло и часа, как дверь, ведущая в комнату Эми, медленно отворилась. В нее вошли двое мужчин. Один из них очень осторожно раздвинул полог.

— А что, если она проснется? — спросил второй, глядя на опустевшее блюдо.

Первый улыбнулся. Нельзя упускать такую прекрасную возможность. Все слуги и почти все обитатели этого дома — на ярмарке! Именно в такое время и может произойти несчастный случай.

— Давай, — сказал второй. — Пора кончать с этим.

Первый подхватил ее под мышки, другой взялся за ноги, и, неся Эми подобным образом, они тихо покинули комнату.

Улизнуть оказалось нелегко. Пинто с нетерпением ждала подходящего момента.

И когда он представился, за ним последовала долгая дорога назад в Камнор-Плейс.

Удастся ли ее план? Что произойдет, если их поймают? Может, и ее убьют вместе с хозяйкой? Тогда на их совести будет две жертвы. Ей не следует винить его. Он слишком сильно отличался от других мужчин. Его нельзя мерить общими мерками. Он считал, что так и должно быть, что судьба ему ни в чем не отказывает. Пинто все понимала.

Но она не отдаст ему жизнь Эми. Она станет за нее бороться даже ценой собственной жизни, даже если, поступая так, она сделает его дважды убийцей.

Они незаметно выскользнут из дома, проберутся в конюшню. Они поскачут быстро и до наступления темноты уже окажутся достаточно далеко от Камнор-Плейс, там, где их никто не знает. Им только нужно будет правильно выбрать гостиницу. Им должно все удаться.

Она не представляла себе провала. Она видела, как они с Эми прибывают в дом Джона Эппл-Ярда. Она знала, что Джон сделает все для своей сестры. Он обожал Эми.

Наконец она добралась до Камнор-Плейс.

Теперь нужно незаметно пробраться внутрь и по главной лестнице быстро проскользнуть в комнату Эми. Если она попадется на глаза Форстерам, госпоже Одингселлс или госпоже Оуэн, она им скажет, что потеряла из виду других слуг и посчитала разумным вернуться. Но она им не попадется, она никому не должна попасться на глаза.

В доме все казалось таким спокойным. Ей следует поблагодарить Бога за это спокойствие.

Она вошла в огромный холл, залитый солнечным светом. И уже собравшись поспешить наверх, вдруг резко остановилась, не отводя взгляда от распростертой у подножия лестницы фигуры. Она словно окаменела. Она могла только вот так стоять, уставившись в одну точку, объятая никогда ранее не испытанным ужасом.

Она поняла, что опоздала.

Но, едва только увидев его, она поняла; что бы ни произошло, она всегда будет любить его. Ее страсть к нему останется неизменной, даже если она в ужасе посмотрит в зеркало и увидит в нем истеричку, которую он из нее сделал. Она не стала любить его меньше, потому что он совершил убийство. Разве он не убил для ее же блага? Она сама так много раз оказывалась перед лицом смерти, что дорожить чужой жизнью ей не пристало.

Эми Дадли была мертва. Ее нашли на полу холла в Камнор-Плейс со сломанной шеей после явного падения с лестницы. И двор, и провинция говорили только об этом, и этому было только одно объяснение: убийство. И не нужно далеко ходить, чтобы найти убийцу.

Королева послала за Робертом, заявив, что ей требуется переговорить с ним наедине. Елизавета боялась — не только за него, но и за себя. Она понимала, что столкнулась сейчас с наиболее опасной ситуацией, с которой ей когда-либо приходилось сталкиваться. Она понимала, что королевское достоинство превыше всего и что любовь должна отойти на второй план.

Но теперь ей нужно спасать и его и себя.

— И что же теперь? — спросила она, как только они остались наедине. — Что теперь, Роберт?

— Она упала с лестницы, — сказал он. — Произошел несчастный случай.

Она невесело засмеялась.

— Несчастный случай! В такое-то время. Разве ты не видишь, как глупо мы поступили — и ты, и я. Мы всему миру открыли свои чувства, которые надо бы прятать. Случись подобное с женой какого-нибудь незаметного придворного, и не было бы никаких комментариев. Но с твоей женой… и в такое время, когда весь белый свет знает о нашей любви… Роберт, никто не поверит в нечастный случай.

— Но ведь ты — королева.

— Конечно, конечно. Но я твердо знаю одну вещь: короля или королеву должен любить и уважать народ. А он ропщет, он говорит про меня всякие непристойности, он говорит, что я ношу твоего ребенка. Теперь он скажет, что так и должно было случиться, что наш ребенок сможет родиться в законном браке, как законный наследник трона. И он будет разносить про меня всякие сплетни. Он уже называет меня развратной женщиной.

Роберт не замедлил с ответом:

— У твоего отца было шесть жен. Две из них сложили головы, двух он удалил от себя, когда они ему надоели, и одна чуть было тоже не сложила свою голову, и как поговаривают, только его смерть спасла ее. А ты говоришь лишь о сплетнях. Как же можно сравнивать их с шестикратными брачными приключениями!

— Королева — не король. Король может любить кого ему заблагорассудится, но королева, которой предназначено произвести на свет наследника престола, должна быть выше всяких подозрений.

Он подошел к ней и обнял ее, и на какое-то время она поддалась его мужскому обаянию.

— Все будет хорошо, — сказал он. — Мы выйдем сухими из воды. И помни: нас ничто не сможет разлучить.

Королева хранила молчание. Она была уже не той, хорошо знакомой ему Елизаветой. Она стала старше и мудрее, давняя привычка извлекать из всего урок не прошла для нее даром. Такой же она была, когда стояла напротив леди Тайрвит в то время, когда Томасу Сеймуру отрубили голову. Она их всех провела.

Она никогда больше не позволит себе растаять от любви к мужчине. Она до конца своих дней останется прежде всего королевой, а уж потом женщиной.

Она не должна забывать, что в настоящее время находится в опасности, и надо извлечь из этого урок как можно быстрее. Когда она выпутается из того, к чему привела ее слабость, она никогда больше не совершит подобной ошибки.

— Роберт, — сказала она, освобождаясь из его объятий, — из этого положения есть только один выход. Я должна буду взять тебя под стражу до выяснения всех обстоятельств дела. Это — единственный выход. Подумай о будущем, моя любовь, и сделай так, как я говорю. Отправляйся под арест в Кью по приказанию своей королевы.

Он помедлил, но ему хватило ума понять, что королева взяла верх над женщиной.

— Ты права, — сказал он. — Ты не должна быть втянута в это дело. Мы совершили ошибку, когда открыли всему свету нашу любовь. Как только все утихнет…

Она кивнула, и, бросившись в его объятия, страстно его поцеловала.

— А теперь иди, мой милый. Все будет хорошо. Тебе не причинят никакого вреда. Но нам нужно извлечь урок из наших ошибок. Их больше быть не должно. Ее смерть произошла в результате несчастного случая. Так как ты ее муж, то ты вынужденно попадаешь под подозрение, и приказ королевы гласит, чтобы ты оставался в своем доме в Кью… под домашним арестом. А теперь уходи, и все будет хорошо.

— Все будет хорошо, — сказал он, целуя ее со страстью, превосходящей ее собственную. — Когда все утихнет, мы станем мужем и женой.

— Если все будет хорошо, — трезво добавила королева.

Этот скандал, который потряс и дал пищу для домыслов целому свету, оказался самым грандиозным с того времени, когда отец Елизаветы разыграл трагикомический фарс со своими шестью женами.

Повсюду говорили, что для торжества справедливости королеве следует занять место рядом со своим любовником на скамье подсудимых.

Роберт совсем обезумел. Заточенный в своем доме в Кью, он постоянно связывался со своим верным слугой и родственником Томасом Блаунтом, приказывая ему формировать общественное мнение двора и провинции, особенно в районе Камнор-Плейс. Томасу Блаунту следовало выспрашивать слуг, запугивать их и принудить признать, что смерть Эми произошла в результате несчастного случая. Он, Дадли, все еще оставался влиятельным человеком и он свяжется со старшиной присяжных и проследит за тем, чтобы те вынесли правильный вердикт. Когда он станет королем Англии, то не забудет тех, кто помогал ему стать им, но еще вернее, он не забудет тех, кто старался не допустить этого.

Сесил опять обрел душевное равновесие. Он снова стал хладнокровным министром. Он видел, что страна находится на пороге кризиса, который может ввергнуть ее в пучину анархии. Нужно восстановить доверие к королеве. Он должен оставаться на посту ее главного министра, чтобы быть готовым в любой момент оказать ей поддержку. Он всегда пользовался ее неограниченным доверием, как же можно теперь предать ее?

Он помнил, как, поддавшись минутной слабости, проговорился испанскому послу, и что, вне всякого сомнения, его слова были переданы Филиппу Испанскому. Что же он ему сказал? Что впереди ему видятся неприятности, что его госпожа и ее любовник замышляют убийство Эми Дадли?! Он совершил ужаснейшую ошибку, произнеся эти слова всего лишь за несколько часов до того, как Эми со сломанной шеей обнаружили у подножия лестницы в Камнор-Плейс. Разве можно поверить в подобное совпадение? Но это необходимо. Единственным способом заставить народ хранить верность королеве было вынести заключение о несчастном случае. Королева может совершать политические убийства, но ей нельзя инкриминировать убийство женщины, за мужа которой она хотела бы выйти замуж. Страна не примет этого. Можно убивать в интересах короны. Но быть обвиненной в убийстве в личных целях — убийстве ради страсти, любви, как бы там ни называли это люди, — да из-за этого ее просто поднимут на смех!

На карту поставлено будущее королевы. Существовала сестра Джейн Грей, Екатерина, у которой найдутся готовые поддержать ее люди. Существовала Мария Шотландская, которая была в это время королевой Франции. Ясно одно: если Елизавета собиралась оставаться на троне, то ее нельзя признать виновной в убийстве. Следовательно, нельзя признавать убийство вообще, ведь если Роберта признают виновным, то королева окажется такой же виновной, как и ее любовник.

По этой причине Сесил решил вести себя таким образом, словно ему смешна одна только мысль об убийстве. Подобное поведение опровергнет слова, которые испанский посол передал своему хозяину. Даже сам Филипп будет сомневаться в достоверности сведений де Куадры, если Сесил воспримет скандал с насмешкой и презрением. И он демонстративно отправился в Кью с целью проведать своего дорогого друга лорда Роберта Дадли и убедить его в том, что не верит в виновность последнего.

Королева была довольна поведением Сесила, она знала, что они всегда могут положиться друг на друга.

Но страна требовала справедливости. Некоторые проповедники в различных уголках требовали проведения тщательного расследования по поводу смерти леди Дадли с тем, чтобы опровергнуть мучительные подозрения.

Однако все понимали, что в этом существовала угроза не только лорду Роберту, но и самой королеве.

Томас Блаунт с усердием трудился на благо своего хозяина. Отправившись в Камнор-Плейс с целью доказать, что смерть Эми произошла в результате несчастного случая, он допросил госпожу Одингселлс, госпожу Оуэн и Форстеров. Мистер Форстер рассказал ему, что утром того рокового воскресенья Эми выглядела какой-то рассеянной. Его не удивило бы, если бы оказалось, что она упала, спускаясь с лестницы. Но Форстеры, равно как и все слуги лорда Роберта в Камнор-Плейс, находились под подозрением, ведь если бы кому-нибудь из них и поручили убийство, то им должен был быть человек, занимающий положение, подобное положению Форстера.

Жюри присяжных, конечно же, не решится осудить человека, который может стать королем, а тем самым и королеву, оно не будет выносить вердикт об убийстве, но это касалось только королевских присяжных, а в данном случае вся Англия стала судьей и составом присяжных, и нельзя же ведь подкупить или запугать всю Англию.

Было странно и непостижимо, что Эми, которая всегда настаивала на том, чтобы ее окружали люди, постаралась в то воскресное утро отослать всех своих домочадцев на ярмарку.

Блаунт ломал себе голову. Он должен тщательно допросить обитателей этого дома — всех до одного, чтобы попытаться понять странные действия Эми.

Наконец он встретился с личной горничной Эми, женщиной, которая, как он слышал, была предана своей госпоже.

С того трагического дня Пинто жила, как в тумане. Ей все было яснее ясного. Кто-то — она подозревала Форстера — поджидал подходящего случая, и именно ее действия, ее планы предоставили ему возможность осуществить то, чего он добивался.

Пинто были известны слухи, ходившие по стране. Она знала, что люди говорили: «Роберт Дадли — убийца. Его дед и отец погибли на плахе. Пусть и этот умрет на плахе, потому что он в равной с ними мере заслуживает смерти».

А что, если он действительно умрет? Она не могла остановить поток ярких воспоминаний, которые преследовали ее. Она воскрешала в памяти сотни картин тех двух с половиной лет, когда они жили под одной крышей. Она всегда наблюдала за ним, когда он и не подозревал об этом. Он же никогда не замечал ее, за исключением одного случая, и именно тогда ее явное безразличие по отношению к нему привлекло его, хотя и на такое короткое мгновение.

Вместе с тем она знала, что будет помнить его до конца своих дней.

Одна из служанок пришла к ней и сказала, что господин Блаунт желает допросить ее, как и всех прочих домочадцев.

Лицо служанки светилось от возбуждения. Она прошептала: «Он пытается доказать, что это был несчастный случай. Его подослал с этим лорд Роберт. Но… как они это докажут… и что станется с милордом?»

Да, что с ним теперь станется?.. Вдруг Пинто страшно разволновалась, потому что почувствовала, что это в ее власти решить, что с ним будет.

Она могла рассказать правду: она могла рассказать о разработанном ею вместе с Эми плане. Это не спасет лорда Роберта. Но было еще одно объяснение, которое не покажется совсем неправдоподобным. Никто не верит, что смерть Эми наступила в результате несчастного случая, но разве они не смогут поверить в альтернативу убийства — в самоубийство?

Все это не заставит людей возлюбить лорда Роберта, у него останутся его завистники, но во всяком случае человек, который пренебрегал женой, служа своему монарху, не сможет считаться преступником.

Она стояла напротив Томаса Блаунта, который пристально изучал ее. «По-своему красивое создание, — подумал он, — и по ее горю видно, что она испытывала искреннюю привязанность к умершей хозяйке».

— Госпожа Пинто, вы глубоко любили леди Дадли?

— Да, сэр.

— Что вы думаете по поводу ее смерти? Произошел ли несчастный случай или имело место неслыханное злодейство?

Пинто слегка помедлила. Ей вдруг почудилось, что Роберт стоит здесь рядом с ней. Он, конечно, не был таким, как все. Она пыталась оправдать его: он подвергся искушению и, будучи натурой податливой, не смог ему противостоять. Ей казалось, что он умолял ее о помощи, он, который никогда и ни о чем не просил ее. Разве хоть одна женщина могла устоять против него? И в ее власти дать ему то, что никогда не давала ни одна из них.

Пинто сделала свой выбор. Она сформулировала свой ответ, тщательно подобрав слова.

— Сэр, это был несчастный случай. Я уверена, что это был несчастный случай. Она бы сама никогда не сделала этого над собой. Никогда!

Блаунт жадно ухватился за ее слова. Впервые было косвенно упомянуто самоубийство. Вот он, выход, который он проморгал.

— Скажите мне, — ласково произнес он, — почему вы должны думать, что она могла сделать это сама, госпожа Пинто?

— Ох, но я так совсем не думаю! — Пинто устремила на него дикий взгляд, будто она нечаянно выдала то, что хотела скрыть любой ценой. — Госпожа была доброй женщиной. Она молила Бога спасти ее от проявлений отчаяния. Она бы никогда не взяла на себя такой грех.

— Имелись ли у нее причины, чтобы покончить с собой?

— Нет! Нет! Да, верно, бывали случаи, когда она настолько отчаивалась, что…

— Она была больна, так ведь?

— У нее были проблемы.

— Проблемы физические, равно как и душевные?

— Лорд Роберт так редко приезжал навестить ее.

Они смотрели друг другу в глаза и оба были настороже.

Он думал: «Самоубийство! Лучшее, что может быть после несчастного случая». Он лихорадочно выстраивал версию. «Эми Дадли страдала от болезни груди, которая, как она знала, убьет ее. Это причиняло ей невыносимые страдания, и она не могла больше терпеть. Она отослала своих слуг на ярмарку с тем, чтобы в воскресное утро свести счеты с жизнью. Несколько странный способ расстаться с жизнью? Падение с лестницы может не обязательно привести к смерти? Ах, ведь Эми находилась в состоянии помешательства. Она вряд ли ясно осознавала, что делает. Она скучала без мужа, а он не мог навещать ее из-за своих обязанностей при дворе так часто, как бы ему хотелось. Поэтому бедная полупомешанная женщина отослала своих слуг на ярмарку, чтобы в ее распоряжении оставался дом, где она рассталась с жизнью».

Печальная история, но она не отразится ни на лорде Роберте, ни на королеве.

Пинто испытывала триумф женщины, которая любит и которая служит своему любимому даже если он никогда не узнает о том, что сделала она для его спасения.

Теплым воскресным утром, две недели спустя после смерти, тело Эми перенесли в церковь Святой девы Марии в Оксфорде. Похороны были грандиозными. Как будто Роберт решил компенсировать пренебрежение своими обязанностями по отношению к ней пылким выражением своей привязанности теперь, когда она была мертва. В траурной процессии участвовало несколько сот людей, и сводного брата Эми, Джона Эппл-Ярда, идущего в толпе вместе с другими родственниками и студентами университета, не покидали горькие думы. Он нежно любил свою младшую сестру и глубоко переживал ее смерть, притом ничто на свете не могло убедить его, что все это не было подстроено ее мужем.

И пока звонил колокол, пока читали заупокойную молитву, в сердце Джона Эппл-Ярда бушевала ненависть к Роберту Дадли.

На этих похоронах нашлись и другие люди, кто испытывал подобные чувства.

Многие желали бы видеть Роберта Дадли повешенным за то, что он сотворил с невинной женщиной, которая имела несчастье выйти за него замуж и стала между ним и его преступной страстью к королеве.

С этим и похоронили Эми.

Но хотя жюри присяжных вынесло вердикт о смерти в результате несчастного случая, по всей стране люди судачили о странной смерти Эми Дадли, спрашивая друг друга, какую же роль сыграли при этом ее муж и королева.

Роберт был полон надежд и терпеливо ждал. Теперь, когда он стал свободным, ничто не мешает королеве выйти за него замуж.

Что касается королевы, то она, кажется, хотела того же. Случившееся не поколебало ее любви. Она открыто гордилась и даже ликовала по поводу того, что он подверг себя такой опасности ради нее. Он был сильным мужчиной, и в нем она нашла все то, что искала.

Но опыт подсказывал ей быть начеку. Она хотела его, но в ее намерения не входило потерять свою корону.

Она могла плевать на Сесила, Бэкона, Норфолка и Филиппа Испанского, но она не могла не считаться с народом Англии.

Из разных уголков поступали тревожные вести. Французы говорили, что она не может больше оставаться на троне. Как могла она — королева, позволить своему подданному убить жену, чтобы жениться на ней! Французы утверждали, что трон уже шатается под Елизаветой. Такой гордый народ, как англичане, никогда не позволит властвовать над ним убийце и прелюбодейке.

Когда она сделала очередной выезд, ее подданные уже не приветствовали ее от всего сердца, как раньше. По всему белу свету ходили слухи о королеве и ее любовнике, они фигурировали в непристойных шуточках, где раньше главными героями были принцесса Елизавета и Томас Сеймур, кроме того, выдумывались истории о детях, которых она родила от своего любовника, о ней говорили, словно о какой-то шлюхе, а не о королеве великой страны.

Елизавета была сбита с толку и пребывала в нерешительности. Но она по-прежнему держала Роберта у себя под боком, доверяла ему государственные секреты. А двор выжидал. Поговаривали, что пройдет не так уж много времени, прежде чем королева сделает его своим мужем.

Однако ей требовалось время, чтобы все обдумать и сбросить с себя напряжение последних недель, завершившихся смертью Эми. Время всегда было ее другом.

— Чего мы ждем? — спрашивал Роберт. — Разве ты не видишь, что, пока мы медлим, мы находимся в руках наших врагов. Действуй смело и заканчивай с этой опасной неопределенностью.

Королева взглянула на него и в полной мере ощутила его самонадеянность: она увидела бушевавший в Дадли огонь, темперамент, который за два поколения поднял их семью из низов на самый верх. Человек, которого она любила, уже воображал себя королем, господином всех тех, кто находился рядом с ним, ее господином. Но он позабыл одну вещь: у нее тоже имелась своя гордость, она тоже поднялась от отчаяния к торжеству, от тюрьмы в Тауэре к величию. Она, конечно, может иметь любовника, но никогда не примет господина.

Сесил решил, что так больше продолжаться не может. Было настоятельно необходимо выдать королеву замуж. Пусть она выйдет замуж за человека, который ей нравится, и пусть у них будет наследник престола. Это самый быстрый способ заставить людей замолчать и забыть. Когда они начнут праздновать рождение принца, они забудут о том, как умерла Эмили Дадли.

А свадьбу нужно будет сохранить в тайне. Не стоит ставить в известность людей, пока она не станет ожидать наследника. Такой порядок вещей нарушит все правила, но очень уж неприятные последствия имела смерть Эми. Ее следует забыть как можно скорее.

Роберта необычайно порадовала перемена взглядов Сесила. Он торжествовал, веря, что победил. Однако он не принял во внимание изменения взглядов и самой королевы.

Она наконец-то в полной мере оценила своего любовника и те его качества, которые совсем недавно так ее восхищали, а теперь стали препятствием для их брака и предопределили ее решение о невозможности выйти за него замуж… пока.

Она осознала, что за эти тяжелые недели ей был преподан еще один урок, такой же важный для нее, как и тот, что был связан с Томасом Сеймуром.

Она была королевой Англии, она будет и дальше царствовать одна. Пусть Роберт остается ее любовником, ведь всем известно, что самые преданные, очаровательные и интересные мужчины — это любовники, в отличие от мужей, которые часто становятся слишком самонадеянными, особенно, если они самонадеянны по природе.

Она вновь завоюет любовь народа, как сумела это сделать после скандала с Сеймуром. Более того, если она не выйдет замуж за Роберта, то как они смогут утверждать, что это она вынудила его убить свою жену?

Итак, она приняла решение. Она не станет выходить сейчас замуж за Роберта, потому что в противном случае это будет равнозначно тому, что она вдохновила его на убийство Эми. Она сохранит своего любовника и останется королевой.

Глава 6

Проходили месяц за месяцем, и по мере того, как Елизавета восстанавливала утраченное доверие своего народа, все более отчетливо осознавала, что поступила мудро. Всему белому свету было известно, что Роберт убил свою жену, но как могли люди считать, что Елизавета принимала участие в этом убийстве, если она проявила столько же желания выйти замуж за своего фаворита, как и за прочих царственных женихов?

Королева снова обрела уверенность в себе и дала слово никогда больше не становиться игрушкой своих эмоций.

Это не значило, что она стала меньше любить Роберта. Без него она не могла считать себя счастливой и веселела только в его обществе, ей нравилось держать лорда при себе, и гадать, выйдет ли она когда-нибудь за него замуж или нет. Королеве казалось, что она никогда больше не повстречает на своем пути ни одного мужчину, который сможет возбудить в ней такое же глубокое чувство, как Роберт.

Она оставалась неизменной в своих привязанностях и симпатиях, как показал пример с Кэт Эшли и Пэрри: когда-то они предали ее, но она поняла и простила их, а однажды полюбив, Елизавета так просто не хотела расставаться со своею любовью.

Кроме того, чары Роберта не ослабевали. Может, ему и казалось, что недостаточно жить такой жизнью, но она думала иначе. У нее было все, что ей от него нужно, — его общество, его восхищение, его страстная любовь, которую следует постоянно подогревать. Она даже чувствовала некоторую благодарность к Эми за то, что та предотвратила их свадьбу — сначала по причине своего существования, когда она была его женой, потом своей таинственной смертью, когда превратилась в невинную жертву.

В эти месяцы королева находилась в прекрасном настроении, наслаждаясь устраиваемыми для нее празднествами и находя удовольствие в том, что осыпала своими милостями тех, кто радовал ее, и никому это не удавалось лучше, чем Роберту. Когда Роберт становился перед ней на колени, она почти что роняла свое достоинство перед лицом советников, придворных и послов, порой безотчетно протягивая руку и принимаясь поглаживать его длинные кудри, неизменно приковывая внимание к его хорошо вылепленной голове. Те, кто находился рядом, не понимали ее — все они считали, что она влюблена в Роберта столь сильно, что непременно выйдет за него замуж. Им были непонятны ее чувства, и в этом для нее крылось наслаждение, равно как и необходимость хранить свои тайны.

Между ними происходили стычки. Будучи в высшей мере самоуверенным человеком, Роберт яростно пытался утвердить свое превосходство. «Ладно, — спрашивала она саму себя, — разве я могла бы полюбить тряпку? Разве могла бы я полюбить человека, который бы побоялся перечить мне, чтобы не потерять мои милости? Мужчина должен всегда оставаться мужчиной, и не родился еще человек, который мог бы сравниться с лордом Робертом Дадли». Она осыпала его дарами, что верно, то верно, но делала она это не для любовника, а признавая его как государственного деятеля. Лорд Дадли на самом деле превратился в политика, принимая горячее участие в государственных делах и готовя себя к роли короля Англии. Она замечала, что и ходит он с важным видом. А почему бы и нет? Разве людям не свойственно важничать? Почему бы ему и не надерзить милорду Норфолку, который возомнил, что он более высокого происхождения, чем сама королева? Да черт с ним, с Норфолком! И со всем этим племенем Ховардов! Ее отец поумерил бы их прыть, и она сама не преминет поступить подобным образом. Они так носились со своим происхождением, они придавали такое значение тому, кто были их предки! Теперь, берегитесь, милорд Роберт не потерпит больше ни капельки вашей дерзости, и «даст Бог, — подумала она, — я сделаю его графом. Когда-нибудь он станет самым великим графом в нашем королевстве».

Хотя ей доставляло огромное удовольствие лишний раз убедиться в его мужестве и уверенности в себе, порой она была не прочь и сама его помучить. Иногда она топала ногами, давала ему пощечины и напоминала сама себе, что он — низкого происхождения. «И не помышляйте о том, чтобы проявить свою самонадеянность по отношению ко мне, милорд. Помните, что только благодаря мне вы занимаете такое положение при дворе». Она имела обыкновение делать вид, что он оскорбил ее, проявив недостаточное почтение к ее сану, но оба они прекрасно понимали, что причиной ее вспышек была перехваченная ею излишне нежная улыбка, которой он недавно одарил одну из придворных дам.

Елизавета настаивала на том, чтобы он хранил ей верность, но, по правде говоря, ей было все равно. Он должен быть мужчиной до кончиков ногтей, и он был им. Она считала, что верность не является достоинством мужчины. Вздыхающий и страдающий от любви — не для нее. Ей требуется неистовый любовник, нетерпеливый и дерзкий, который иногда сердится на нее, может, даже и слегка ветреный. Роберт обладал всеми этими качествами, он был ее единственной радостью в этой жизни.

Лорд Дадли стремился достичь такого положения, чтобы иметь возможность порисоваться перед людьми вроде Норфолка. Он желал занимать первое место не только потому, что его любит королева, но и по своему положению на иерархической лестнице.

Порой Роберт заявлялся в ее опочивальню, шокируя фрейлин, а однажды, поцеловав ее руку, он осмелился поцеловать королеву еще и в щеку… на глазах у всех.

— Милорд! — возмутилась она с наигранным чувством оскорбленного достоинства, но при этом глаза ее сияли, а он был не в том настроении, чтобы потакать ее так называемому «гневу».

— Я поцеловал вас у всех на глазах, — сказал он. — Я и дальше буду служить вам, не обращая внимания на других людей… и днем… и ночью… и до конца моих дней.

— Вы только послушайте его! — воскликнула она. — Что бы было, если бы весь двор заглянул ко мне, чтобы поцеловать меня и пожелать доброго утра!

— Им не следует даже пытаться переступить порога этой опочивальни. Я проткну их всех своей шпагой.

Она посмотрела на своих фрейлин, призывая их восхититься поведением шталмейстера. Она знала, что среди них находилось немало тех, в чьих мыслях неизменно присутствовал лорд Роберт Дадли. Однажды он осмелился забрать ее сорочку из рук одной из фрейлин, но Кэт выхватила ее у него, заявив, что мужчине не положено знать, что у королевы есть такая принадлежность туалета.

Как же ей нравились подобные игры! Она сидела и властно взирала на него, потакая своим прихотям и находясь под защитой своих фрейлин.

— Ни в коем случае не оставляйте меня с лордом Робертом! Я боюсь этого человека! — воскликнула она.

Его ответ был следующим:

— Если я правильно понял, что ваше величество имели в виду, то вам действительно следует бояться его… хотя он будет защищать вас даже ценой своей собственной жизни.

— Я это знаю, — произнесла она с нежностью. — Но все-таки я вам запрещаю подобным образом являться в мою опочивальню.

Однако он проигнорировал ее предупреждение, ибо знал, что если не придет, то она расстроится. Кэт сказала, что все это напоминает ей историю с милордом адмиралом. Помнит ли ее величество? Создавалось впечатление, что эти высокие красивые мужчины находят громадное наслаждение в том, чтобы врываться в ее опочивальню.

Кэт получила ласковую пощечину, и на протяжении всего утра Елизавета была чрезвычайно весела.

Встретившись с ним в другой раз, она шепотом сделала ему выговор, когда ее слова заглушала игравшая на балконе музыка.

— Милорд, вы зашли слишком далеко.

— Нет, — сказал он, — недостаточно далеко.

— В моей опочивальне! И осмелились протянуть мне мое нижнее белье!

— Я твердо верю, что вскоре буду находиться возле тебя и днем, и ночью.

— Ах, если бы только так могло случиться!

На его лице промелькнуло раздражение, и красиво очерченные брови нахмурились.

— Так могло бы произойти… очень просто.

— Нет, Роберт, пока еще нет.

— Пока еще нет! — воскликнул он с надеждой в голосе и чуть было не схватил ее за руку, но она остановила его.

— Будь осторожен, глупенький мой. Неужели ты хочешь, чтобы при дворе снова разразился скандал?

— А они никогда и не прекращались.

— Как же ты осмеливаешься утверждать, что с моим именем связаны какие-то скандалы? Ты забываешь, что я — королева!

— Как бы мне хотелось забыть это! Если бы все было иначе… тогда…

— Тогда бы я была тебе не нужна?

— Даже если бы ты была служанкой, ты бы все равно была нужна мне.

Она засмеялась и отпарировала с присущей всем Тюдорам грубоватой прямотой:

— Да, на пять минут под забором.

— На пять минут под забором и на всю оставшуюся жизнь.

— Роберт, когда ты так на меня смотришь, я верю, что все так и случится. Но нас разделяет огромная пропасть.

— Ее можно преодолеть.

— Так и будет, мой милый.

Но впоследствии, когда перед ней на стол легли документы на присвоение Роберту Дадли титула графа и возврат его брату Амброузу графства Уорвикского, она заколебалась.

Он постоянно находился рядом с ней, и теперь она переводила взгляд с него на эти документы. Если Роберт станет графом — а графство, которое она дарует ему, будет одним из тех, что ранее предназначались исключительно персонам королевской крови, — то в этом случае, как она ясно понимала, она окажется близка к тому, чтобы заключить с ним брак. Королева не могла не заметить яркий блеск его глаз, она вспомнила, как страстно она сама жаждала корону. Елизавета представила, что станет покорной, ведь уже бывало не раз, когда, несмотря на всю свою решимость, она проявляла перед ним слабость. Иногда она даже не отваживалась принять его наедине. Она была сильной, но ведь и он тоже сильный. Дадли казался ей совершенным созданием, а значит он неизбежно должен был побеждать, следовательно, на его капитуляцию рассчитывать не приходится. Только благодаря короне она и может противостоять ему.

Нет, пока еще он не получит свое графство. Ему следует оставаться ее веселым лордом Робертом. И королева нахмурилась и к величайшему изумлению всех присутствующих попросила, чтобы принесли нож. Когда ее приказание было выполнено, она провела острым лезвием по бумаге, разрезав ее пополам.

— Как же я могу осыпать милостями этих Дадли! — воскликнула она. — Разве они не предавали на протяжении трех поколений нашу корону!

Роберт посмотрел ей прямо в лицо, глаза его метали молнии. Как же страстно она все-таки его любит!

— Мадам, — сказал он. — Я вас не понимаю. Почему это, черт побери, Дадли не смогли послужить вам?

— Зачем так шуметь? — спросила она, улыбаясь ему. — Как же я могу, милорд, осыпать Дадли почестями? Разве вы забыли, что мой великий отец имел весомое основание отправить вашего деда на эшафот? Разве вы станете отрицать, что ваш отец поднял руку на корону и попытался сделать королем вашего брата?

— Если мое служение вашему величеству называется государственной изменой…

Она взмахнула рукой и дала ему легкую пощечину — самую нежную из всех возможных пощечин, — выставляя напоказ свои близкие отношения и даруя ему прощение.

Те, кто был рядом, заулыбались: это всего лишь ссора двух влюбленных. Все они подумали, что королева любит Дадли так же сильно, как и прежде, просто он недавно оскорбил ее, когда окинул оценивающим взглядом красивую молодую фрейлину. Королева всего лишь дает ему понять, что в жизни Роберта Дадли должен быть только один-единственный роман.

Тем не менее, он продолжал оставаться просто лордом Робертом.

Елизавету угнетали мысли о тех, кто, по ее мнению, мог бы считать, что имеет больше прав на корону, чем она. При жизни Тюдоров преследовали, как зловещие призраки, аристократы королевских кровей. Ее отец Генрих решал свои проблемы при помощи убийств, ему было приятно сознавать, что те, кто мог бы сместить его, умирали. Елизавета всегда полагала, что это очень мудрая политика, но пришли другие времена, и она не являлась абсолютной монархиней, как ее отец, она сильнее зависела от своих министров. После гонений времен царствования Марии люди ждали от Елизаветы милосердия.

Повод для беспокойства давали ей трое женщин, две из них приходились сестрами Джейн Грей — леди Екатерина и леди Мария. Елизавета знала, что некоторые люди все еще считали, что она незаконнорожденная и самозванка и хотели бы видеть в качестве королевы леди Екатерину. Бабушка сестер Грей являлась сестрой Генриха VIII, поэтому не было никаких сомнений в их законном происхождении.

Елизавету преследовал страх, что они попытаются восстать против нее. Это страшило ее даже в то время, когда случилась смерть Эми.

Сестер Грей очень хорошо воспитывали, и их поведение вряд ли могло дать повод к тому, чтобы связать какой-нибудь скандал с их именами. В их жизни никогда не существовало никаких адмиралов, которые бы врывались в их опочивальни и щекотали бы и щипали их, когда они находились в своих постелях. И никогда не существовало никакого красивого молодого человека, который бы так сильно любил их, что его заподозрили бы в убийстве своей жены.

Своими характерами леди Екатерина и леди Мария в корне отличались от Елизаветы. Они были скромными, воспитанными и примерными протестантками. Многие помнили, что Елизавета была готова сменить религию, когда посчитала для себя целесообразным поступить подобным образом. Девушки Грей были кроткими и поддающимися чужому влиянию, Елизавета же — переполнена женскими причудами. Очень многие на этой земле могли считать, что леди Екатерина и леди Мария были бы более подходящими королевами, чем эта рыжеволосая амазонка, имевшая склонность побуждать мужчин вести себя самым скандальным образом.

Кроме того, существовала еще одна грозная соперница — Мария Шотландская. Она была более серьезным противником, к тому же она находилась очень далеко, так что Елизавета не могла держать ее под постоянным контролем. Она бы чувствовала себя значительно уютнее, если бы Мария находилась в Англии в качестве официальной гостьи, а в действительности — пленницы. Именно по этой причине, когда Мария покинула Францию после смерти своего мужа Франциска II, Елизавета отказала ей в праве свободного проезда. Каким бы подарком явилась для нее плененная Мария!

Как передали Елизавете, Мария, когда ей доложили о смерти Эми, произнесла: «О, теперь королева Англии сможет выйти замуж за своего конюшего!»

— Какая наглость! — пробормотала Елизавета. — Если бы она только увидела моего «конюшего», то, нисколечко не сомневаюсь, что она тут же бросила бы на него свой томный взгляд, который, как мы слышали, весьма и весьма обворожителен.

Это было второй причиной, по которой Елизавета бесилась изо всех сил. Поговаривали, что Мария очень красива, и у королевы возникало жгучее чувство обиды, когда она вспоминала, что ее соперница на целых девять лет моложе ее. К тому же Мария умела постоять за себя. По крайней мере, в характере Марии не было ничего от смиренной покорности сестер Грей.

И для очень многих католиков Мария являлась истинной королевой Англии.

Елизавету чрезвычайно раздражали подобные мысли о своих соперницах, она часто выходила из себя, и тот, кто попадался под горячую руку, подвергался какому-нибудь наказанию, причем не только на словах. Но гнев ее быстро улетучивался, и на смену ему приходили милые улыбки. А когда она осознавала, что была неправа, то всегда старалась каким-либо образом компенсировать жертве нанесенный ею ущерб.

Однажды, поскакав на охоту, она заметила, что в ее свите отсутствует леди Екатерина Грей. Пожелав узнать причину, она была поставлена в известность, что леди заболела и осталась в своих покоях. Королева постаралась забыть этот пустячный эпизод, но все же он дал пищу для дальнейших размышлений.

Во время охоты она сильно вспылила, а так как Роберт ехал рядом с ней, то она в полной мере почувствовала свое раздражение.

Ни с того ни с сего Елизавета вдруг заявила:

— Я решила, что не могу больше оттягивать вопрос с моим браком. Я приглашу короля Швеции немедленно приехать в Англию, чтобы тут же начать приготовления.

Роберт остолбенел.

— Король Швеции! — воскликнул он. — Этот человек! Да он же придурок!

— Как вы смеете говорить такое о тех, кто лучше вас!

— Не будучи о себе слишком высокого мнения, ваше величество, я все же не считаю, что этот человек находится даже на моем уровне.

— Господин Дадли, вы слишком высоко себя цените.

У него был такой же горячий нрав, как и у нее. Это были родственные души, именно в этом крылась причина их полного взаимопонимания. И он, и она выходили из себя по малейшему поводу и так же быстро остывали, и он, и она гордились занимаемым положением, но все же они постоянно напоминали себе о своем скромном происхождении.

Он ей возразил:

— Мадам, я говорю правду, а вы не раз давали повод думать, что именно ее вы от меня и ждете.

— Я была бы вам весьма признательна, если бы вы занимались своими собственными делами.

— Брак вашего величества — мое дело.

— А я считаю иначе.

— Мадам…

— Я вам приказываю не совать своего носа в мои дела.

— А я утверждаю, что ваш брак — мое дело, точно так же, как и ваше.

— Значит, вы считаете, что я выйду за вас замуж, верно?

— Вы позволили мне надеяться, что это не так уж невозможно.

— Да вы просто глупец, лорд, если у вас осталась такая надежда. Вы… Дадли и жениться на королеве! Неужели вы считаете, что я забуду свое королевское положение, чтобы выйти замуж за такого, как вы?

— Ваше величество, вы в самом деле так считаете?

— Мы действительно так считаем.

— В таком случае я прошу разрешения вашего величества покинуть двор. Я хотел бы поехать за границу.

— Поезжайте! Непременно поезжайте. Ничто не может нас обрадовать сильнее. С величайшим удовольствием мы даем вам свое разрешение покинуть нас.

Он промолчал. Она исподтишка наблюдала за ним. «Ну, господин Роберт, — подумала она, — и что же теперь? Пусть это докажет вам, кто здесь правит бал».

Во время всей охоты Роберт выполнял свои обязанности с особым тщанием и непревзойденной точностью. К тому времени, когда они вернулись во дворец, к нему почти полностью вернулось хорошее настроение, и Елизавета напрасно ждала, что он попросит у нее прощения.

Так как Роберту не нужно было выполнять какие-то особые обязанности при дворе, то он отсутствовал целый день. Министры королевы держали ухо востро. Им рассказали о той ссоре на охоте. Может, это начало их отчуждения?

На следующий день Сесил сказал Елизавете:

— Так как ваше величество решились на брачный союз с королем Швеции, то неплохо бы не теряя времени пригласить его.

Она тут же разъярилась.

— Я решилась на брак с королем Швеции?! Никогда не слышала о подобной глупости.

— Ваше величество, он — король сильного государства и будет вам достойным мужем.

— Мне лучше знать, кто станет моим мужем.

— Значит, ваше величество не намерены заключить этот брак?

— У меня нет такого намерения.

Очень сердитый, Сесил удалился. Значит, заявление, сделанное ею на охоте и переданное ему верными людьми, не имело под собой ничего, кроме ее желания позлить Дадли.

Королева ждала Роберта, чтобы послушать его замечания по поводу своих высказываний. Она полагала, что он вернется к ней покорным, а она пойдет на уступки и между ними произойдет одно из тех примирений, которые доставляли ей столько удовольствия. После целого дня без него ей требовалась компенсация, потому что остальные мужчины по сравнению с ним казались ей холодными и глупыми.

Но он все не приходил, и когда, наконец, она приказала ему явиться, он смиренно предстал перед нею.

— По какой причине вы весь день отсутствовали при дворе? — потребовала она ответа.

— Потому что я готовился к отъезду из страны, ведь мне кажется, поступая так, я выполнял приказ вашего величества.

Она почувствовала себя несчастной и беззащитной. Ее глаза умоляли: «Значит, ты бежишь от меня! Ты меня оставляешь на милость моих твердолобых министров! Так вот чего стоит твоя любовь! Значит, твои торжественные обещания ничего не значат!

— Милорд, — уныло молвила она, — вы в самом деле хотите уехать из страны? Если таково ваше желание, то мы настолько ценим ваш душевный покой, что дадим вам разрешение уехать, даже если это противоречит нашим собственным желаниям.

Пылко целуя ее руку, он улыбнулся.

— Где же мне еще можно найти душевный покой, как не на службе вашего величества?

— Тогда все в порядке, — ответила она.

— А шведский король?

Она надула губки, что вошло у нее в привычку, потом громко рассмеялась, и он рассмеялся вместе с ней.

— Иди сюда, — сказала она, — садись рядом и осчастливь меня беседой с тобой. Должна признать, что в последние часы мне было очень одиноко при дворе.

Когда королева встретилась с французским и испанским посланниками и один из них выразил удивление по поводу того, что Роберт Дадли все еще находится при дворе, ведь он слышал, что его светлость получил разрешение ее величества уехать из страны, то она звонко рассмеялась.

— Я и дня не смогу прожить без него, — сказала она.

Потом, вообразив, что губы сэра Роберта, который был неподалеку, расплылись в слишком уж самодовольной улыбке, быстро добавила:

— Он — вроде моего любимого щеночка.

Выражение его лица стало сердитым, а королева, нежно улыбаясь, махнула рукой в его сторону.

— Нет, — продолжала она, — если честно, то я без него не смогу обойтись, и вы можете быть уверены, что, увидев Дадли, вы обнаружите рядом с ним и Елизавету.

И весь двор понял, что она все так же в него влюблена, и никто не сомневался — и прежде всего сам Роберт, — что за этим вскоре не может не последовать свадьбы.

Они приятно проводили время в Виндзоре. Елизавета часто прогуливалась по террасе, сооруженной специально для нее с северной стороны дворца. Ей нравились пешие прогулки, поэтому ее нередко видели во главе небольшой процессии фрейлин и камергеров, при этом лорд Роберт шагал рядом с ней и держал над ее головой зонтик, если шел дождь.

Она часто охотилась в парке или лесу, ибо столь же страстно любила охоту, как и ее отец. Ей доставляло наслаждение наблюдать за травлей быков собаками и петушиными боями. Чтобы потешить свое пристрастие к актерским действиям, она соорудила в замке сцену, и множество бродячих актеров являлись ко двору в надежде потрафить ее прихотям и сколотить себе состояние. Нашлось место и для музыкантов, и оркестр Виндзорского замка состоял из множества исполнителей на различных инструментах, включая лютню и волынку, флейту и трехструнную скрипку.

Но она не забывала, что в обязанности королевы входит бывать на людях, поэтому она пустилась в странствие по Эссексу и Саффолку, останавливаясь в различных домах, принадлежащих знати, которые оказывались достаточно богаты, чтобы иметь честь ее ублажать.

Во время пребывания в Ипсвиче внимание королевы привлекла леди Екатерина Грей. Произошло это во время церемонии одевания — события огромной важности, потому что у королевы было такое количество платьев, из которых приходилось долго выбирать, и такое количество драгоценных камней, от множества которых следовало отказаться. В конце концов Елизавета остановилась на черном бархатном платье с сеткой из жемчуга и изумрудов и черной бархатной шляпе, отделанной золотом и украшенной изогнутым пером, которое свисало ей на плечо.

Леди Екатерина держала в руках усыпанный драгоценными камнями кушак, готовясь передать его ближайшей фрейлине, когда вдруг побледнела и упала без чувств к ногам своей госпожи.

Несколько секунд Елизавета стояла, не шевелясь, глядя сверху вниз на девушку, которая была очень красива и в тот момент представляла собой на удивление точную копию своей сестры, бедной Джейн Грей.

— Посмотрите, что с этой девушкой, — сказала Елизавета.

Кэт подошла к ним и расшнуровала платье леди Екатерины.

— Это всего лишь обморок, ваше величество.

— Поднимите ее, — сказала королева. — Положите ее на кушетку. Ей, должно быть, немного лучше. Я не сомневаюсь, что она была слишком сильно затянута.

Пока женщины хлопотали вокруг леди Екатерины, Елизавета отвела Кэт в сторону.

— Что ты скажешь по этому поводу, Кэт?

Взгляд Кэт стал беспокойным. Когда молодая девушка падала в обморок, то всегда легко было заподозрить определенную причину.

Взгляд Елизаветы был холоден.

— Я знаю, о чем ты подумала, порочное создание.

— Ваше величество, я могу ошибаться, но я уже задавала себе вопрос об этой леди.

— Ты уже задавала себе вопрос?

— Это всего лишь мое впечатление, мадам. Я не могу его объяснить.

— И ты ничего мне не сказала.

— Мадам, как же я могла объявить о своих подозрениях, если я полностью не уверена?

— Что-то на старости лет ты стала слишком осторожной. Это минутное дело. Она ведь не обычная служанка, ты должна понимать это. У меня есть долг по отношению к моим родственникам и тем, кто служит лично мне. Если твои подозрения подтвердятся…

— Мадам, не будьте к ней строги. Она так молода и красива, а ваше величество знают, как легко может произойти такая вещь.

— Легко! — воскликнула королева. Разве она не поборола свое искушение? Уже почти что поддавшись ему?

— Может быть, легко для какой-нибудь шлюхи, — резко вставила она. — Но она — леди Екатерина Грей — одна из трех сестер, о чьих добродетелях нам прожужжали все уши.

Королева не могла совладать со своим гневом и ревностью. Она подумала о том наслаждении, которым не воспользовалась, и, будучи Елизаветой Тюдор, она извергала свое негодование и злость по поводу лицемерной Екатерины, ведь к тому же Грей была возможной соперницей в отношении короны.

Она подошла к группе женщин, сгрудившихся вокруг кушетки.

— Ну? — требовательно проговорила она. — Что все это значит? Почему девушка падает в обморок в моем присутствии? Вы уже выяснили?

— Нет, ваше величество.

— Почему это нет? — Она склонилась над леди Екатериной, которая смотрела на нее полными ужаса глазами. — Ваша светлость часто увиливала от своих обязанностей, — продолжала королева. — Почему? Отвечайте мне, леди! Ты встречалась со своим любовником? Почему ты лежишь здесь с таким испуганным видом? Чего тебе бояться, если твое поведение было безупречным? Но действительно ли оно было безупречным? Выкладывай… позволь нам самим в этом убедиться! — Елизавета потянула за золотой шнурок, стягивающий корсаж Екатерины, и ухватилась за ее юбки.

Екатерина вырвалась из ее рук и, плача, упала на колени.

— Ваше величество, я на самом деле жду ребенка!

Щеки Елизаветы заполыхали, в глазах загорелся огонь.

— Ты… ты — шлюха! Как же ты осмелилась мне такое заявлять!

— Ваше величество, это совсем не то, что вы подумали. Мы поженились перед Рождеством и…

— Поженились! Значит, твое преступление еще более велико, чем я подумала. Какое ты имела право выйти замуж без нашего соизволения?

— Ваше величество, мы опасались, что нам могут не позволить, а мы не могли больше вынести разлуку…

— Стоп! Кто он?

— Это лорд Хертфорд. Он сейчас во Франции, как известно вашему величеству, и он мой законный супруг.

— Мы вызовем его из Франции, чтобы он ответил за свои грехи. Что касается тебя — ты пойдешь в свои комнаты и будешь там… моей пленницей.

— Ваше величество, — девушка обвила руками колени королевы. — Умоляю вас, сжальтесь надо мной. Не вините его. Это не наша вина…

— Значит, тебя хотели насильно выдать замуж?

— Мы так поступили, ваше величество, потому что на самом деле любили друг друга.

— Уведите ее, — сказала Елизавета. — Я сгораю от стыда, что это произошло при моем дворе. Я не верю ни в какую свадьбу. Эта девушка — шлюшка — и только пытается пустить нам пыль в глаза. Немедленно уведите ее. Ее присутствие нас оскорбляет.

Она пнула Екатерину ногой, и девушка упала на спину. Две фрейлины подошли к ней, помогли встать на ноги и увели ее, плачущую, прочь из комнаты.

— Проследите, чтобы ее хорошенько стерегли, — приказала Елизавета.

Отвернувшись от фрейлин, она победоносно улыбнулась. Леди Екатерина Грей была у королевы в руках, а Елизавета была слишком искушенным политиком, чтобы упустить предоставившийся ей шанс.

Лорд Роберт пришел в комнату леди Екатерины Грей. Он чувствовал себя не в своей тарелке, потому что у него могли быть неприятности, если королева узнает о его визите, но он не мог не откликнуться на ее призыв.

Она прислала ему записку, в которой умоляла прийти и встретиться с ней. Роберт казался жестоким и корыстным человеком, но под той оболочкой, которую составляли амбиции, билось доброе сердце. По своей натуре он был великодушен, и ему доставляло удовольствие помогать тем, кто умолял его о помощи. Ему не хотелось доставлять неприятности людям, за исключением тех, кто стоял на его пути или пренебрегал им. Леди Екатерина никогда не причиняла ему ни малейшего вреда, она была красивой молодой женщиной, а он любил красивых молодых женщин. Поэтому, даже рискуя навлечь на себя неудовольствие Елизаветы, он не мог не откликнуться на призыв Екатерины.

С величайшими предосторожностями его провели в ее комнату, где она находилась в крайне подавленном настроении.

— Милорд, как любезно с вашей стороны, что вы пришли! — воскликнула Екатерина.

— Я ужасно расстроен вашим тяжелым положением.

— Не могли бы вы замолвить перед королевой словечко за моего мужа? Я попросила вас прийти по этой причине. Я так страшусь того, что с ним случится, когда он явится сюда.

Роберт молчал. Этот глупый молодой Хертфорд мог сложить свою голову за то, что женился на женщине королевских кровей без позволения сюзерена, и ему это должно быть прекрасно известно.

— Королева взбешена, потому что вы поженились втайне.

— Я знаю, но разве мы ей лично сделали плохо?

«Вот-те на́ — плохо! — подумал Роберт. — Ты, которая, как некоторые думают, имеешь право на корону и ждешь наследника! Бедная глупышка! Но такая очаровательная, такая беззащитная и смотрит такими умоляющими и необычайно прекрасными глазами на могущественного лорда Роберта». Но он пришел не для того, чтобы говорить с ней о политике.

— Ты можешь быть спокойна, я поговорю с королевой.

Она схватила его руку и поцеловала.

— Но, — продолжал он, — это серьезное оскорбление, которое нанесла леди твоего ранга.

— Я не прошу ни о чем… только спокойно жить с моим мужем и ребенком. Мы уедем от двора. Мы будем жить в деревне. Мы оба этого хотим.

Бедная невинная молодая женщина! Позволит ли ей королева удалиться от двора и уехать в деревню, где она будет иметь возможность составить заговор против королевы, где она может возмутить спокойствие? Какая у Греев несчастная судьба! Будет ли Екатерина страдать, как ее сестра Джейн?

— Моя дорогая сестричка, — сказал Роберт, — прошу тебя, особо не рассчитывай на ее снисходительность. Я улучу подходящий момент, чтобы переговорить с королевой. Я попрошу ее не быть слишком суровой с твоим мужем.

— Роберт, дорогой мой братец, я так испугалась. Недавно я с ужасом вспомнила… Джейн. Бедная Джейн! Она никому не хотела причинять вреда. Я спрашивала себя, а Гилфорд разве хотел? Моя сестра и твой брат. Они были так молоды, правда? Может быть, они хотели только быть счастливыми, как и мы. Разве наша вина, что мы по происхождению стоим так близко к трону?

Роберт успокоил ее и постарался побыстрее исчезнуть. Он не отважился задержаться дольше. Покинув ее, он подумал, что жизнь — странная штука. В жилах Греев текла королевская кровь, и по крайней мере двое из них желали, чтобы этого не было. А он, имевший весьма призрачное отношение к короне, мечтал к ней приблизиться.

Дадли заговорил с Елизаветой по поводу леди Екатерины, которая к тому моменту уже находилась в Тауэре.

При этом присутствовала Кэт, но он уже привык к ее обществу и говорил при ней, не таясь.

— Что вы собираетесь сделать с этой несчастной? — спросил он.

— Я сильно гневаюсь, — сказала королева. — Ведь она… моя родственница… и так себя вести!

Он нагло заявил:

— Ваше величество завидует ее будущему ребенку.

— Я… завидую незаконному ребенку?

— Не незаконному. Их брак узаконен.

— Без согласия королевы!

— Этот брак вполне законен, ваше величество. Вы бы так не завидовали, если бы сами сейчас носили под сердцем своего ребенка.

— Да как ты можешь говорить мне такие вещи!

— Потому что вы ждете правды от того, кто любит вас, как никто другой. Елизавета, мы только теряем время. Давай поженимся. Пусть у нас будут дети, ведь они у нас непременно появятся.

Она вложила свою руку в его ладонь, и у него радостно забилось сердце.

— Мне бы хотелось, чтобы это могло осуществиться, — сказала она.

— Так почему бы и нет?

Она покачала головой, но глаза ее засверкали.

— Дорогая Елизавета, разве наши мнения не совпадают постоянно? Мы так похожи. Мы просто созданы друг для друга.

— Наши мнения сходятся по всем вопросам, — сказала она. — Я вижу мир твоими глазами, дорогой Робин. Да, ты прав. Я страстно мечтаю иметь ребенка.

— Это твой долг. Нашему сходству нельзя дать исчезнуть. Его надо увековечить.

— Я никогда не встречала человека, который бы так хорошо говорил со мной. Откуда у тебя этот дар, Роберт?

— При чем тут дар. Не дар, а любовь вкладывает в мои уста эти слова, любовь, вдохновленная величайшей в мире женщиной.

Наблюдая за ними, Кэт вздохнула: «Почему она ему отказывает? Как она может отказывать такому мужчине? Он не стал менее привлекательным, даже после того, как убил свою жену. Самая милая и самая упрямая, самая сильная и самая слабая госпожа, что тебе еще нужно от мужчины?»

Но Елизавета внезапно отпрянула от своего возлюбленного.

— Почему ты просишь за эту девушку? Потому, что у нее очаровательная мордашка?

— Очаровательная? Я и не заметил. Теперь я вспоминаю, что редко видел ее, и только в твоем присутствии.

— Она достаточно мила.

— Бледная луна по сравнению с известным мне ярким солнцем. Когда я прошу за нее, то думаю о тебе. Потому-то я и говорю, чтобы ты проявила милосердие. Именно этого ждут от тебя люди.

— Роберт, есть люди, которые были бы рады сделать ее королевой. А мой отец воспользовался бы моментом и послал бы ее на плаху.

— Но ведь кроме красоты ты обладаешь еще и мудростью.

— Значит, мой отец не был мудрым человеком?

— Думаю, что не всегда.

— Мне кажется, что это можно назвать государственной изменой.

— Нет, назови это любовью… любовью к тебе, моя дорогая королева. Люди не одобрят, если ты примешься уничтожать своих соперников, как поступал твой отец. Это недостойно тебя. Львица не убивает мышей.

— А что! Помиловать ее? Оставить в покое ее вместе с мужем, чтобы они обзавелись целым выводком детей с угрозой трону!

— Нет, не так. Пусть она остается пленницей, но не отнимай у нее жизни.

Она ласково, как часто делала это, шлепнула его по щеке.

— Неужели ты подумал, что я собиралась лишить ее жизни? Нет! Я не хочу пачкать свои руки кровью. Я буду держать ее в Тауэре, и Хертфорд тоже станет моим пленником. Тогда я буду уверена, что они не опасны. Я не дотронусь до ее глупой головки. Пусть себе живет… как моя пленница.

Он страстно поцеловал ее руку.

— Ты — самая мудрая и самая красивая из всех женщин.

— Довольно болтать о мадам Екатерине. Давай поговорим о чем-нибудь более интересном.

— Наверное, о мадам Елизавете?

— И господине Роберте.

— Тогда давай вспомним те дни, когда мы встретились в Тауэре, и как он мечтал о лучшем будущем в своей одинокой темнице.

— Ладно, я не сомневаюсь, что эта тема будет весьма приятна. Я пошлю за музыкантом, чтобы он услаждал наш слух своей лютней, пока мы беседуем.

Он с упреком посмотрел на нее, но она почувствовала, что слишком уж тает в его присутствии, чтобы позволить себе и дальше оставаться с ним наедине.

Королева была очень довольна, что леди Екатерина Грей будет ее пленницей. Лорд Хертфорд уже находился в Тауэре по обвинению в государственной измене. Королева решила, что они останутся там на всю оставшуюся жизнь. И никто не сможет обвинить ее в том, что она замарала свои руки их кровью.

С одной соперницей было покончено, но она постоянно размышляла о другой, более существенной угрозе своему спокойствию. Одно только упоминание о Марии Шотландской приводило ее в мрачное расположение духа.

Если бы шотландская королева (и леди Мария Грей тоже) находилась в тюрьме, то она могла бы считать себя самой счастливой женщиной на свете. Но еще одна особа попала в поле ее зрения — Маргарита, графиня Леннокс. Эта леди не была совсем уж далека от трона, потому что являлась дочерью Маргариты Тюдор, сестры Генриха VIII. За ней требовалось следить с особой тщательностью, потому что у нее имелся сын, лорд Генрих Дарнли, а женщины, у которых есть сыновья, обладают непомерными амбициями.

Подсматривавшие за графиней Леннокс шпионы королевы очень скоро обнаружили, что она переписывается с Марией Шотландской.

Узнав эту новость, Елизавета засмеялась.

— Теперь мне ясно, чего она добивается. Она собирается женить этого своего сына на шотландской королеве, а потом составить заговор, чтобы заполучить для него еще и Англию.

Роберт согласился с ней, что, возможно, эта женщина вынашивает подобные планы.

— Мне интересно, согласится ли на это Мария, — задумалась Елизавета. — Нет, думаю, что нет. Мадам Леннокс видит лорда Генриха глазами матери. А я вижу безусого мальчишку, которому далеко до настоящего мужчины.

— Глаза вашего величества видят его в том же свете.

Она рассмеялась в ответ, ведь «Глаза» — новое прозвище, которое она ему присвоила.

— А что еще видят мои Глаза? — нежно спросила она.

— Что эта женщина может представлять реальную опасность для моей возлюбленной.

— Мы отправим ее в Тауэр. Ей там самое место.

Найти предлог оказалось делом несложным. Покои графини обыскали и обнаружили там несколько астрологических таблиц. Под пытками ее слуги сознались, что она наняла астрологов, чтобы выяснить, как долго проживет Елизавета, и они предсказали, что она умрет в течение следующего года.

Здесь, вне всякого сомнения, была явная государственная измена, и графиня Леннокс стала пленницей королевы в Тауэре.

Теперь уже две опасные женщины находились за решеткой, но ее мысли все еще были прикованы к Шотландии.

Той осенью Елизавета заразилась оспой.

Вся страна верила, что она умрет и что осуществится предсказание астрологов графини.

В Англии росло напряжение. Два брата из польского рода, в чьих венах текла кровь Плантагенетов, вместе со своими сторонниками предприняли поход на Лондон. Их заговор раскрыли, а самих братьев арестовали. Они утверждали, что не пытались сместить королеву, а хотели только потребовать, чтобы право престолонаследия было закреплено за Марией Шотландской.

Сесил вместе со всеми министрами не уставал повторять, что у них постоянно будут головные боли, пока королева не выйдет замуж и не родит наследника.

Тем временем королева находилась в таком тяжелом положении, что поверила, что смерть уже не за горами. Она открыла глаза и, увидев подле своей кровати Роберта, слабо улыбнулась и протянула ему свою руку.

— Роберт, — сказала она, — значит, ты рядом. Здесь должно быть твое место. Твое… и ничье больше. Если бы я не была королевой, то стала бы твоей женой.

Тот, кто услышал эти слова, был уверен, что в случае своего выздоровления она непременно выйдет за него замуж.

Елизавета чувствовала прилив раскаяния, потому что несправедливо относилась к Роберту. Она любила Роберта, она никого так больше не полюбит, и если она умрет, что с ним станется? У него было много врагов и больше ничего, кроме ее благосклонности. Она могла бы дать ему самый высокий пост в этой стране, но все-таки не дала ему ничего, даже титула графа, о котором он так страстно мечтал. Аристократы вроде Норфолка станут потешаться над ним, язвить по поводу его низкого происхождения, ему не найдется места в тайном совете.

Да, конечно, она радовалась, что он постоянно был при ней, и сделала из самого совершенного человека в ее королевстве комнатную собачонку.

Королева послала за своими министрами и, собравшись с силами, обратилась к ним:

— Есть одна вещь, о которой я бы хотела попросить вас, милорды. Это моя последняя воля, и я умоляю вас отнестись со всей серьезностью к воле умирающей женщины. Когда я умру, я бы хотела, чтобы лорд Роберт Дадли стал протектором нашего королевства. Я хочу, чтобы вы поклялись мне, что будете повиноваться, уважать и чтить его, потому что он весьма достойный человек, самый совершенный и добродетельный из всех, кого я когда-либо встречала на своем жизненном пути.

И когда они, поклявшись выполнить то, о чем их просили, покинули ее, она откинулась на подушки и вообразила его в роли лорда-протектора, кем был его отец. Она представила его во всей его мужественной красоте, его достоинство и силу, и еще она подумала: «Как же я смогу покинуть тот мир, в котором он останется? Ведь разве можно сравнить с чем-нибудь то счастье, которое он дарил своим присутствием?»

Нет, она не умрет! Жизнь так прекрасна, пока на ее голове крепко держится корона, которой она так долго домогалась, а рядом с ней верный лорд Роберт.

Ее здоровье пошло на поправку, и через несколько дней она вновь призвала к себе своих министров. Роберта Дадли следует немедленно ввести в члены тайного совета. Он больше не будет играть роль верной собачонки. Ему следует стать ее нежным и преданным другом, политиком, который всегда будет рядом с ней, чтобы дать ей совет, будет ее Глазами, ее спутником — так наградит она человека, который никогда не переставал надеяться стать ее мужем.

В благодушном настроении она простила двух польских братьев, позаботившись о том, чтобы их выслали из страны. Здоровье королевы улучшалось день ото дня, она решила устроить празднество, чтобы отметить свое выздоровление.

Елизавета была уже полностью здорова, когда до нее дошли плохие новости из Шотландии.

Эрцгерцог Карл, бывший долгое время претендентом на ее руку, обратил свой взор на другую королеву, и не на какую-нибудь, а на самую ненавистную соперницу королевы — Марию Шотландскую.

Королева послала за Сесилом и заявила, что оскорблена до глубины души и никогда не согласится на брак Марии с этим австрийским повесой.

Так как эрцгерцог до сих пор проявлял невероятное терпение, выдержку и благородство, то Сесил пожал плечами и написал императору письмо с просьбой, чтобы его сын вновь попытал счастья у королевы Англии. Между тем Елизавета написала Марии о том, что никогда не даст своего согласия на ее брак с эрцгерцогом, а так как потомки Марии могут наследовать корону Англии, то с ее стороны неблагоразумно выходить замуж без согласия английской королевы.

Однако ухаживания за королевой уже вошли в историю как всем известный фарс, и император написал Сесилу, что не намерен во второй раз подвергать своего сына унизительным оскорблениям. Такой ответ весьма озадачил Сесила. К тому же Эрик Шведский неожиданным образом сошел с брачной сцены, заключив романтический брак с красивой девушкой, продававшей орехи неподалеку от его дворца. Потрясенный ее изяществом и обаянием, он пренебрег всеми возражениями и женился на ней.

Королева смеялась от всего сердца, когда услышала об этом, хотя ее, как всегда, кольнуло известие о том, что она лишилась одного из своих поклонников. А теперь она теряет и эрцгерцога.

Королева должна выйти замуж, и, по мнению Сесила, если бы она теперь сочеталась браком с Дадли, то люди с готовностью поверили бы, что она не имела никакого отношения к отвратительным подозрениям по поводу смерти Эми.

Сесил решил, что возможно, если Мария станет женой эрцгерцога, Елизавета так сильно захочет выйти замуж, что последует примеру шотландской королевы. Но у Марии тоже были далеко идущие планы. Она так страстно желала короны для своего предполагаемого сына, что не имела ни малейшего желания оскорблять Елизавету.

В ответ на письмо-ультиматум Мария униженно написала королеве, что откажет эрцгерцогу, и очень ждет от своей дорогой сестрицы совета, который та соблаговолит дать ей по поводу брачных перспектив.

Таким образом, Елизавета начала подыскивать подходящего супруга для Марии Шотландской.

Много времени Елизавета проводила в беседах с шотландским послом сэром Джеймсом Мелвиллом. Она наслаждалась обществом этого человека, он был таким непохожим на остальных придворных, которые полагали, что их основная обязанность заключается в том, чтобы в словесной форме выражать любовь к своей королеве, и чем больше они в этом преуспеют, тем вероятнее добьются успеха при дворе. Конечно же, никто не выглядел так элегантно, не имел такой внушительной фигуры и неотразимого очарования и не мог так изящно высказать комплимент, как Роберт Дадли, но некоторые уже достигли больших успехов в этом искусстве и могли составить ему достойную конкуренцию.

Поэтому, осторожно плетя интриги против Марии, королева наслаждалась тем, что развлекала шотландского посла, который казался ей ужасно неотесанным. Она частенько усаживала его подле себя, ласково шлепала по щеке и забавлялась его реакцией на это. Ей нравилось шокировать его пышностью своих одеяний и изьявлениями любви своих поклонников, на которые она давала лукавые ответы. Елизавета нарочно заставляла музыкантов играть во время их бесед, потому как знала, что Мелвилл считал все чувственные наслаждения греховными. Она часто настаивала, чтобы он рассказывал о той женщине, которая все никак не выходила у нее из головы и по отношению к которой она чувствовала бешеную ревность.

— Говорят, что ваша госпожа — очень красива, господин Мелвилл.

— Да, это так.

— И вы так же восхищаетесь ею, как восхищаются остальные мужчины?

— Она моя госпожа. И этим все сказано!

— Вы восхищаетесь ею как королевой и госпожой, это понятно. Но такой праведник, как вы, вероятно, будет восхищаться и горбатой одноглазой старухой. А теперь опишите мне Марию.

— Ее величество королева шотландская ни горбата, ни одноглаза.

— Вы смеетесь надо мной, сэр. Расскажите мне, что она носит. Чему отдает предпочтение? Она долго жила во Франции, а говорят, что французская мода более изящна, чем английская. Что вы думаете по этому поводу, господин Мелвилл?

— Я мало разбираюсь в модах, мадам.

— Но вам должен быть известен ее вкус. Сама я предпочитаю итальянскую сетку и капор. Вы знаете, что говорят по поводу моего вкуса? Говорят, что я люблю эти вещи, потому что они не скрывают моих волос, а я очень горжусь своими волосами, их цветом и кудрями. И люди знают, что они у меня рыжие.

Мелвилл чувствовал себя не в своей тарелке. Странно, что королева считает, будто обсуждение фасонов и цвета волос входит в его обязанности.

Он заерзал на стуле, но она не позволила ему уйти.

— У кого цвет волос лучше — королевы Англии или королевы Шотландии?

— Я умоляю ваше величество извинить меня. Я ничего не смыслю в таких вопросах.

— Мне кажется, что вы не помните, какой цвет волос у вашей государыни. Он не произвел яркого впечатления на вас, такого вероломного мужчину.

— Мадам, я служу своей госпоже верой и правдой.

Елизавета шлепнула его по руке и засмеялась, потому что была в весьма игривом настроении, и казалось, что ее тайные мысли столь забавны, что она не может удержаться от смеха.

— Я знаю, знаю это! — воскликнула она. — Вы не обратили внимания на волосы своей госпожи, потому что они ничем не отличаются от волос других женщин и не запечатлелись в вашей памяти. А теперь ответьте на более простой вопрос: «Кто красивее — королева Англии или королева Шотландии?»

Мелвилл ответил:

— Вы — самая красивая… — Она кокетливо улыбнулась ему, но он продолжил: — в Англии. Наша королева самая красивая в Шотландии.

Она надула губы.

— Продолжайте… Да продолжайте!

— Ваше величество смеется над бедным послом.

— Я очень серьезна. Я желаю знать и глубоко сожалею, что моя дорогая сестра сейчас не со мной в Англии. Я бы хотела восполнить этот пробел. Я желаю знать в точности, как она выглядит.

— Ваше величество, вы и она самые красивые леди при ваших дворах.

— У меня более красивая кожа и мягче волосы, не правда ли? — настаивала она.

— Это так, ваше величество, но…

— Что «но», сэр?

— Наша королева очень красива.

— Мы слышали это. Нам бы хотелось, чтобы она оказалась здесь и мы могли бы выявить истину. Кто выше — она или я?

— Наша королева выше, ваше величество.

— Значит, она слишком высокая, — сказала Елизавета. — Потому что говорят, что я и не очень высокая, и не очень низкая.

Впрочем, эта игра королеве надоела, и она решила покончить с обсуждением внешности. Этот Мелвилл настоящий медведь, он даже не знал, как польстить королеве. Она подумала о тех милых словах, которые бы сказал Роберт, чтобы разубедить ее.

— А как ваша королева проводит время?

— Она охотится.

— Она читает?

— Да, ваше величество. Она читает хорошие книги — историю разных стран.

— Она любит музыку?

— Чрезвычайно любит, ваше величество.

— На каких инструментах она играет?

— На лютне и спинете.

— И хорошо играет?

— Достаточно хорошо, ваше величество.

Тогда королева не преминула сыграть для шотландского посла, и после ее игры он должен был признать, что на спинете она превосходила свою соперницу.

Затем были устроены танцы, чтобы продемонстрировать послу, как она танцует. И был задан неизбежный вопрос: «Кто лучше танцует — королева Англии или королева Шотландии?»

Он проявил беспристрастность.

— Моя королева танцует не так вдохновенно и не так раскованно, как ваше величество.

Ответ понравился королеве, но он тут же кисло заметил, что она выдерживала танец в духе радости и приподнятости, а не придавала ему столько изящества, сколько требовалось с точки зрения испанцев и французов.

— Ах, если бы я могла увидеть вашу королеву! — вздохнула Елизавета. — Вы не можете себе представить, как я стремлюсь к встрече с ней. Как было бы хорошо, если бы вы смогли привезти ее сюда.

— А я бы с готовностью сопровождал ваше величество в Шотландию. Наш король Иаков инкогнито поехал во Францию, чтобы познакомиться с сестрой герцога Вандомского, которую прочили ему в жены. Он был одет пажом. А что, если ваше величество тоже переоденется?

— Ах, как это было бы хорошо! — вздохнула она.

И вдруг она произнесла слова, которые насмешили весь белый свет и подняли волну негодования в Шотландии:

— Я нашла вашей госпоже мужа.

— Ваше величество?!

— Да. Я отдам ей единственного в мире мужчину, которого считаю достойным сочетаться с ней браком. Он самый добродетельный, самый совершенный из всех мужчин, за него бы и я сама вышла замуж, если бы не имела склонности оставаться девственницей. Вы уже догадались? Конечно же, догадались. Только один человек достоин такой похвалы. Я имею в виду милорда Роберта Дадли.

Посол потерял дар речи.

Она мило улыбнулась ему.

— Ах, вам кажется, что у него недостаточно высокий титул? Это легко исправить. Я сделаю его первым графом в нашей стране. А теперь, мой дорогой Мелвилл, немедленно отправляйтесь в ваш кабинет и напишите своей госпоже, чтобы она больше не пребывала в неведении относительно выбора, который я для нее сделала.

Роберт был вне себя от бешенства. Он потребовал немедленной аудиенции, и королева охотно предоставила ее.

— Милорд, что вас тревожит? Посмотрите, как я принимаю близко к сердцу ваши заботы!

— Вы сделали из меня посмешище, мадам.

— Что! Предлагая вам самую желанную из всех невест?

— Я приму только одну невесту.

— У тебя слишком большие амбиции, Роберт.

— Я вас не понимаю.

— Кажется, вы не понимаете, что разговариваете со своей королевой?

— Но вы позволили мне надеяться, что выйдете за меня замуж.

— В который уже раз я вам повторяю, что никогда не откажусь от своей девственности. Но почему вы ее не желаете, Роберт, она же самая красивая женщина на свете?

Королева с нетерпением ждала ответа, и лорд, конечно же, мгновенно парировал:

— Это ложь. Вы — самая красивая на свете.

— Господин Мелвилл не склонен так считать, и он нам обоим дал это понять.

— Этот мужчина — неотесанный мужлан из страны варваров.

— Мне кажется, вы правы, Роберт.

— Тогда давай положим конец этой комедии.

— Иди сюда, моя любовь. Кэт, подушку для милорда. Мне хочется, чтобы он устроился у моих ног. Нет, самую лучшую мою подушку, потому что только самое лучшее достойно его особы. Роберт, мой глупенький Роберт, неужели ты вообразил, что я смогу отпустить тебя к ней?

— Неужели ты вообразила, что я когда-нибудь тебя покину?

— Я бы отправила тебя на плаху, если бы ты только попытался сделать это.

— Значит, мы смотрим на все в одном свете, как раньше?

— Да, мои дорогие Глаза. Но эта женщина — ужасная гордячка. Она рассвирепеет, когда узнает, что я предложила тебя, но все же не осмелится тебя отвергнуть. Однако она рассвирепеет еще сильнее, когда ты ее отвергнешь. Выйдет, как будто ты выбираешь между нами двумя — брак с ней или надежду на брак со мной. Но, Роберт, ты — тот мужчина, которого любая женщина с радостью взяла бы в мужья.

— Кроме одной, которая мучает и изводит меня и все никак не решится.

— Это колеблется королева. Женщина взяла бы тебя не раздумывая.

— Моя возлюбленная… моя королева!..

— Т-с-с, эта притворщица Кэт все слышит. Мой дорогой, теперь я продемонстрирую тебе свою любовь. Я сделаю тебя графом… графом Лестером и бароном Денбигом, эти титулы носили до тебя только лица королевской крови, я подарю тебе замок Кенилуарт и Эстел-Гроув. Теперь ты понимаешь, мой дорогой, почему я не могла сделать этого раньше. Я не хотела, чтобы наши враги называли тебя моей комнатной собачонкой. Теперь у тебя в кармане высочайший титул, ты станешь самым богатым человеком в Англии — и это то, чего ты всегда добивался. Сейчас я могу сделать это, и никто не отважился сказать мне «нет», потому что, чтобы жениться на королеве Шотландии, ты на самом деле должен стать графом Лестером. Но ты не женишься на шотландской королеве, ты останешься со своей Елизаветой, и тебе от этого будет не хуже — стать графом Лестером вместо простого лорда Роберта.

Он поцеловал ее руку, шею и губы.

В пышной и торжественной обстановке в Вестминстере Роберт был провозглашен графом Лестером.

Королева настояла на том, чтобы до отъезда в Шотландию сэр Джеймс Мелвилл присутствовал на церемонии, чтобы он смог доложить своей госпоже, как высоко ценила королева человека, которого предлагала своей дорогой сестре в Шотландии.

Елизавета никому не позволила облачить его в новую мантию и сделала это сама. Роберт выглядел очень торжественно и величественно и никогда еще не был он так красив, как в своей парадной мантии.

Все присутствующие обратили внимание на нежные взгляды, которыми его одаривала королева, и, когда он склонился перед ней и опустил голову, она не смогла устоять, чтобы на глазах у всех не погладить его шею.

Она повернулась к шотландскому послу и с горящим от любви и гордости лицом сказала:

— Как он вам нравится?

— Он несомненно достойная персона, — ответил Мелвилл. — И он рад служить королеве, которая отмечает и награждает за добрую службу.

Елизавета улыбнулась, и ее взгляд остановился на молодом лорде Дарнли, который, являясь принцем крови, стоял рядом с ней. Она знала, что лицемерный посол находился в контакте — как ему казалось, тайном, — с этим молодым человеком и надеялся, что вместо графа Лестера тот станет мужем Марии Шотландской.

Она указала на Дарнли и произнесла с шотландским акцентом:

— Но вам больше по душе вон тот высокий парень.

Он был лицемером, этот человек. Но он не знал, как много ей известно о его тайных интригах. Посол вздохнул, думая, что доставит ей удовольствие:

— Ни одна здравомыслящая женщина, ваше величество, не остановит свой выбор на таком человеке — хотя он, как я слышал, очень здоровый, однако у него не растет борода и больно уж девичье лицо.

Королева дала понять, что довольна его ответом и перевела восхищенный взгляд на новоиспеченного графа.

Позже, на торжественном банкете в честь этого события, она усадила шотландца рядом с собой и снова напомнила ему о той большой привязанности, которую питала к Марии.

— Никому другому я бы не предложила Роберта Дадли, графа Лестера. Вы должны передать своей госпоже, что поступая таким образом, я оказываю ей самую великую честь, которую могла бы вообще кому-либо оказать. Я отдаю ей человека, за которого сама бы вышла замуж, если бы твердо не решила прожить и умереть девственницей.

— Мадам, — сказал он. — Вам не нужно меня в этом убеждать, потому что мне известен ваш царственный аппетит. Вам кажется, что, если бы вы вышли замуж, то остались бы просто королевой Англии, а теперь вы в одном лице — король и королева. Вы не потерпите, чтобы вами командовали.

Она окинула его оценивающим взглядом. А он не дурак, этот суровый шотландец.

Вскоре после того, как Роберт стал графом Лестером, отвергнутый Марией эрцгерцог Карл принялся снова искать руки Елизаветы. Екатерина Медичи пыталась заполучить королеву для своего сына, короля Карла, а когда это не удалось — для его брата, герцога Анжуйского.

Тем временем Елизавета по обыкновению притворялась, что рассматривает эти предложения с преувеличенным вниманием. Вопреки мнению Сесила и Совета она позволила Дарнли отбыть в Шотландию.

После того, как шотландская королева увидела безусого юношу с девичьим лицом, она влюбилась в него без памяти и решила обойтись без согласия королевы Англии. Она вышла за него замуж, и церемония уже свершилась, когда Елизавета узнала об их свадьбе.

Она выслушала эту новость очень спокойно и от души посмеялась над ней вместе с новоиспеченным графом Лестером.

Глава 7

Прошло уже восемь лет с тех пор, как Елизавета стала королевой, но она все еще не была замужем, и Роберт хотя и продолжал настаивать на их брачном союзе, но уже с меньшей надеждой, чем прежде.

Он разменял четвертый десяток, его красота слегка поблекла, но от этого не стала менее притягательной для женщин, и если королева все никак не могла решить, согласиться ли выйти за него замуж, то на свете существовало немало женщин, которые не колебались бы ни секунды, предложи он им это.

Теперь Роберт стал одним из самых богатых людей в Англии и одним из самых могущественных. Но он с лихвой заплатил за все эти милости и теперь даже начал подумывать о том, что цена была слишком высокой.

Он всегда очень любил детей, и тот маленький мальчик, который так благородно служил ему во время его заточения, не был исключением. Его постоянно провожали глаза детей, им нравилась его величественность, его могучая фигура, его красивое лицо. Он обращался с детьми так, как хотели бы все дети на земле — чуть-чуть небрежно, и не потому, что он опускался на их уровень, а потому, что каким-то чудесным образом поднимал их на свой.

Теперь он пытался разобраться в своем недовольстве. Он по-прежнему считал, что больше всего на свете желал бы брака с королевой. Однако у него было страстное желание иметь детей, особенно сыновей — и чтобы они были законными. Но какие у него остаются шансы на рождение законных сыновей, пока он продолжает ждать милости королевы? Конечно же, ему хотелось бы, чтобы его первенец стал наследником трона, но, может, Елизавета решила подождать до того момента, когда они состарятся и не смогут иметь детей?

Он слышал слова шотландского посла: «Мадам, мне известен ваш царственный аппетит. Вы хотите быть королем и королевой в одном лице».

В этих словах заключалась правда, и вполне вероятно, что она, которая не потерпела бы рядом равных себе, давно уже поклялась никогда не выходить замуж.

Конечно же, он изменял королеве, но его любовные похождения всегда хранились в секрете. Он не мог даже всего лишь задержать подольше свой взгляд на одной из придворных красавиц, потому что, если ревнивые глаза королевы и не засекут этого грешка, то уж ее шпионы непременно сделают это, а они находились повсюду. У него имелись влиятельные враги, которые надеялись свергнуть его, и одним из них с недавних пор стал Сесил, так как Роберт стал графом Лестером, а министр королевы не удостоился такой чести. Норфолк, Сассекс, Арундел — все эти влиятельные люди только немногие из числа его врагов. Он знал, что они тайно стремятся не допустить его брака с королевой, а притворно выказываемое дружеское расположение по отношению к нему — всего лишь следствие того, что в один прекрасный день Елизавета все-таки выйдет за него замуж. Он заподозрил, что это Сесил вбил в голову Елизавете идею женить его на Марии Стюарт, и хотя он с честью вышел из этого положения и даже приобрел титул графа Лестера, его не покидала мысль о том, что он оказался чуточку в дурацком положении.

Именно такие мысли засели в его сознании, когда он впервые обратил внимание на Летицию.

Летиция была одной из фрейлин королевы и внешностью напоминала ее саму, потому что являлась дочерью сэра Френсиса Ноллиса, кузена Елизаветы.

Королева благоволила к сэру Френсису и организовала для его дочери Летиции выгодный брак с лордом Хирфордом.

Хотя Летиция по-родственному походила на королеву, но справедливости ради надо отметить, что леди Хирфорд была настоящей красавицей, и ее негласно признали самой красивой леди при дворе. Прекрасный овал лица подчеркивал слоеный жесткий воротник. Ее волосы не были такими рыжими, как у королевы, а были теплого золотисто-желтого оттенка. Огромные карие глаза, белоснежные зубы, высокая и очень грациозная фигура — все это приковывало к ней внимание мужчин.

Она была дерзкой женщиной и ни в коей мере не боялась попасть в ситуацию, которая, если бы стала известна королеве, могла закончиться крахом для нее самой и Роберта. Ведь для нее самым важным было получить сиюминутное наслаждение. Она вышла замуж за человека, которого не любила, и никоим образом не расстроилась, когда заметила на себе взгляды Роберта Дадли. Уильям Деверо, лорд Хирфорд, был несколькими годами моложе Роберта и казался донельзя скучным зеленым юнцом по сравнению с фаворитом королевы — общепризнанным красавцем и самым желанным мужчиной при дворе.

Летиции показалось естественным, что она и Роберт влюбились друг в друга, и она поощряла его таким образом, что он уже был готов отбросить в сторону все предосторожности.

Они ежедневно встречались в присутствии других людей, но это не могло их удовлетворить. И тогда они обменялись записками: он должен увидеться с ней наедине. Не могут ли они встретиться в саду у пруда? Он назначил ей свидание ночью. В ту ночь над дворцом Хэмптон-корт стояла полная луна.

Такая встреча по меньшей мере была опрометчива. Роберт знал это. Но он устал ждать решения королевы, как устал от деревенских девушек. Он даже хотел посмотреть на реакцию королевы, если бы сказал ей, что решил жениться на Летиции Ноллис. Да, это правда, что у Летиции есть муж, но в определенных ситуациях от мужей и жен можно избавиться. Он вспомнил Эми и те неприятности, которые она ему причинила. Существуют разводы. На самом деле у него не было реального намерения жениться на ком-нибудь, кроме королевы. Кто знает, если он расскажет ей о своем влечении к Летиции, то Елизавета может осознать наконец, что она требует от него слишком многого, а так как она никогда не позволит ему жениться на другой, то, может, она сама все-таки выйдет за него замуж?

Его мысли слегка путались, но он находился в относительной безопасности, встречаясь с замужней женщиной, и почему бы ему не насладиться любовным романом, который может подвинуть его к браку с королевой?

Да может ли это быть признано настоящим безрассудством? А, может, проявлением здравого смысла?

Он спустился в сад к пруду и стал ждать.

Но Летиции не было.

Не было и бури, которой ждал Роберт, хотя он знал, что Елизавета оказалась в курсе его интрижки.

Елизавета была не просто ревнивой женщиной, прежде всего она была королевой. Это приключение не удивило ее, и она не рассердилась так сильно, как того ожидал Роберт. Смерть Эми многому ее научила. Любовь к власти должна была стать в будущем родной сестрой ее капризных страстей, они должны шагать рядом — нога в ногу.

Ее министры начали бить тревогу по поводу ее безуспешных попыток выбрать себе мужа, потому что поклонники уже не жаждали так страстно, как раньше, заполучить ее руку и сердце. Весь свет был уверен, что она любовница Роберта Дадли, и раз она считала это возможным, значит, она собиралась выйти за него замуж. Все верили, что только скандалы, в которые все еще был вовлечен ее фаворит и которые могли затронуть ее саму, препятствовали ее планам.

Раньше она любила Роберта слишком сильно. Сейчас она докажет всему двору, что он не единственный красивый мужчина при ее дворе, и хотя она любит его по-прежнему, у нее найдутся нежные чувства и для других мужчин.

Она была умнее Роберта, он всего лишь мужчина с мужским аппетитом, в то время как она — королева, которая знает, что такое власть и какую неограниченную радость эта власть может ей дать. Елизавета стремилась никогда не забывать об этом, никогда не подвергать себя опасности, если это оказывалось в ее силах.

Она признала, что Летиция красива. Она бы взбесилась, если бы он выбрал некрасивую женщину. Летиция имела мужа, и это значило, что он не может быть связан с ней слишком тесно. Сплетни о нем и так уже у всех на слуху. Пусть Роберт флиртует с Летицией, а королева тем временем продемонстрирует всему свету, что Роберт был просто одним из многих молодых людей, которых ей нравилось держать возле себя. Она уже подобрала нового фаворита — сэра Томаса Хениджа, камергера, женатого на одной из ее фрейлин. И тот уже задавался вопросом: почему бы это милостям, свалившимся на Лестера, не свалиться еще на одну красивую голову.

Прекрасно, пусть весь мир увидит, что она охладела к Роберту. Тогда снова появятся поклонники, а господин Сесил и его люди будут довольны, потому что они смогут окунуться в политические интриги и потешить свои души. Королеве не хотелось бы думать, что она отпугнула всех своих поклонников, одним из самых приятных развлечений ее царствования являлось рассматривать возможность брака с тем или иным претендентом.

Но свидания при луне в саду у пруда — она их не допустит. Роман Роберта и Летиции не должен заходить дальше пары томных взглядов и слов шепотом. Пусть Роберт пребывает в неизвестности. Пусть он, если только осмелится, назначит Летиции еще одно тайное свидание. Он не сможет скрыть его. А тем временем двор будет шептаться, что королева, кажется, менее влюблена в Лестера, раз не отпускает от себя самого красивого своего камергера.

Были возобновлены переговоры с Австрией, потому что император умер, и брат Карла получил корону империи. Королеве уже исполнилось тридцать три года, и ее министры проявляли нетерпение. Разве могут они надеяться на наследника, если она вскоре не выйдет замуж?

Елизавета поведала Сесилу, что ее беспокоит религия эрцгерцога. «Вспомните, — сказала она, — брак моей сестры. Народ был против него, и это не принесло добра Англии. А если вы, господин Сесил, станете утверждать, что мне следует выйти замуж за англичанина, то я попрошу вас обратить внимание на то, что случилось с моей сестрой в Шотландии».

Она была умна. Она знала, о чем говорит. Королева Шотландии нашла в своем муже Дарнли слабого и распущенного юношу, который явно ей не подходил. Только что всех потрясла загадочная смерть Дэвида Риччи и весь свет с жаром обсуждал это событие. Королева Шотландии была на шестом месяце беременности, и поговаривали, что ребенок, которого она носит, — от Риччи.

Елизавета могла указать своим министрам, что вот он — милый скандальчик, который, несмотря на дьявольские сплетни сластолюбивых людей, ни в коем случае нельзя было приписать ей самой. Вот он — прекрасный пример брака, и она не уставала повторять им, что все это заставляет ее еще настойчивее склоняться к тому, чтобы остаться незамужней.

Пусть ее министры сами понаблюдают за событиями в Шотландии, прежде чем они вынудят ее ринуться в то рискованное предприятие, в которое отправилась шотландская королева с такими ужасными последствиями.

Ее министры струсили, она всегда побеждала их в словесных баталиях. Их пригласили ознакомиться с ее женской нелогичностью, для которой не нашлось ответа в их мужской логике, и когда они были доведены до белого каления и готовы были покинуть свои посты, но не служить такой женщине, тогда она повернулась на сто восемьдесят градусов и выложила им неопровержимые доказательства, которые поразили их, потому что, несмотря на весь свой стройный образ мышления, они их не заметили.

Она зорко следила за Шотландией, она мечтала, что шотландская королева окажется в ее руках. Екатерина Грей все еще оставалась ее пленницей, а сестра Екатерины — Мария мило вышла замуж по любви без соизволения королевы и теперь со своим мужем тоже находилась в Тауэре. Мать Дарнли, графиня Леннокс, которую пришлось освободить по причине недоказанности ее занятия колдовством, была снова отправлена в Тауэр после женитьбы Дарнли на Марии Шотландской, так как Елизавета обвинила ее в организации этого брака, хотя знала, что это идет вразрез с пожеланиями английского парламента.

Тихо и незаметно, и по причинам, отличным от истинных, она собрала вместе всех своих опасных врагов и держала их под замком. Сесил, Норфолк, Бэкон, Лестер, Сассекс и Арундел с восхищением взирали на нее, они считали себя искушенными политиками, пока не столкнулись с этой тридцатитрехлетней женщиной.

Сесил, который изучил ее немножко лучше других, не отвернулся от Лестера, как Норфолк и Сассекс. Сесил верил, что она все еще смотрит влюбленными глазами на своего драгоценного графа и что ее кажущееся безразличие по отношению к нему не стоит принимать всерьез, а также, что не стоит искать дружбы молодого Хениджа, которого частично она использовала для того, чтобы продемонстрировать Лестеру, что ему не следует бросаться на других женщин при дворе, а частично, чтобы надуть заморских послов.

Эта мудрая женщина умела снимать сливки в любой ситуации.

Она приказала, чтобы к ней доставили Роберта и прямо на глазах у своих фрейлин и нескольких камергеров предупредила его, что не имеет ни малейшего желания наблюдать при своем дворе за амурами между вдовцами, хотя бы и имеющими право называться женихами, и замужними женщинами. Ее это потрясло до глубины души, и она этого не потерпит.

Роберт хотел возразить, что она сама подала дурной пример. Разве она не бросала кокетливые взгляды на камергера, который был женат на одной из ее фрейлин? Но он заметил холодный блеск ее глаз, который указал ему, что это делает ему выговор королева Елизавета.

Роберт был глубоко потрясен. Он понял, что зашел слишком далеко. Он испугался, что если проявит дальнейший интерес к Летиции, то его могут удалить от двора.

Елизавета торжествовала. Она установила между ними новый тип отношений. Она хотела, чтобы он остался при дворе. Он был фаворитом — но лишь одним из многих.

Перемена не прошла при дворе незамеченной.

Все шептались, что господство Лестера закончилось. Королева его разлюбила. А что вы скажете об этом новом человеке, Хенидже? Должен ли он занять место фаворита? Что у него есть такое, чего нет у Роберта? Правда, он несколько моложе, но во всем остальном он ему явно проигрывает.

Хенидж находился возле королевы в Гринвиче в тот день, когда, покончив с ужином, весь двор танцевал в огромном холле, а к королеве подошел Сесил и сообщил, что прибыл шотландский посол и желает ее видеть.

Из Шотландии пришли столь важные новости, что когда Сесил шепнул королеве на ухо их суть, она потеряла к танцам всякий интерес. Она села, подперев голову рукою, неспособная скрыть обуявшее ее сильное чувство, и объявила загробным голосом собравшимся вокруг нее фрейлинам:

— Шотландская королева разрешилась прекрасным сыном, а я всего лишь бесплодная бочка.

Сесил махнул, отсылая женщин, и, склонившись над ней, прошептал:

— Мадам, мне понятны ваши чувства, но будет нехорошо, если Мелвилл застанет вас в таком состоянии. Вы должны заставить его поверить, будто вас радует рождение принца.

Она сжала его руку и сказала:

— Вы, как всегда, правы, мой друг. А теперь введите Мелвилла.

Когда он вошел, она уже танцевала. При виде посла королева совершила лихой пируэт.

— Вы нам принесли хорошие вести, — воскликнула она. — Я никогда еще за последние недели не чувствовала себя так чудесно, как теперь, когда думаю о рождении у моей сестры прекрасного сына.

Мелвилл поклонился и поцеловал ее руку.

Он с чувством произнес:

— Моя королева знает, что, услышав новость, ваше величество обрадуется сильнее всех ее друзей. Хотя сын дорого ей достался и с риском для ее жизни. А в это время с ней так сурово обращались, что она пожалела, что вообще вышла замуж.

Елизавета осталась весьма довольной его высказыванием, которое лукавый шотландец прибавил явно для того, чтобы доставить ей удовольствие.

— Может, вы станете крестной матерью маленького принца, ваше величество? — спросил Мелвилл.

Елизавета сказала, что она с радостью примет это предложение.

Распрощавшись с послом, когда уже отпала необходимость играть роль, она с некоторым беспокойством отметила, что на свете теперь есть еще один претендент на английский трон, которого не так-то просто сбросить со счета.

Не оставалось никаких сомнений, что граф Лестер уже не пользуется прежним расположением королевы. Норфолк и Сассекс открыто выступали против него и на каждом шагу демонстрировали свою неприязнь. Только Сесил, будучи значительно мудрее, не принимал участия в их стычках.

Во время празднества по случаю Двенадцатой ночи [Двенадцатая ночь — двенадцатая ночь после Рождества, канун Крещения.] королева поразила всех присутствующих, провозгласив Томаса Хениджа Бобовым королем, чью роль обычно исполнял Роберт Дадли, потому что никто при дворе не обладал таким остроумием, таким обаянием и энергией, чтобы сыграть эту роль так, как должно.

В душе Роберт бесился, но он ничего не мог с этим поделать. Он никак не мог добиться от королевы аудиенции, потому что ему хотелось поговорить с ней так, как это нельзя было сделать в присутствии свидетелей.

Казалось, что Елизавету полностью удовлетворяло общество нового фаворита. Норфолк и Сассекс открыто потешались над Робертом, а их сторонники ввязывались в ссоры с его людьми.

Для Роберта такое положение дел стало невыносимым. Внешне Сесил оставался его другом, но Роберт понимал, что тот всего лишь следовал соображениям безопасности, одно лишь слово королевы, означающее, что ее безразличие превратилось в ненависть, — и вряд ли у Роберта останется при дворе хоть один друг. Что касается простых людей, то он никогда не пользовался у них популярностью, они винили его во всех тех скандалах, которые затрагивали королеву.

Он спрашивал себя, не следует ли ему поддержать идею брака Елизаветы с эрцгерцогом, но ведь это означало отказаться от всех своих надежд. Он перестал бросать взгляды на Летицию и страшно обеспокоился тем, что королева не проявила к этому его шагу никакого интереса и продолжала улыбаться Хениджу. Он надеялся, что когда он бросит Летицию, Елизавета бросит Хениджа, но она ясно давала ему понять, что их отношения не восстановились на прежнем уровне. И если он останется при дворе, то будет должен, подобно любому другому человеку, подчиняться королеве.

Роберт чувствовал себя покинутым и пребывал в подавленном настроении. Празднование Двенадцатой ночи показалось ему венцом всех его мучений, потому что на празднике Хенидж намеренно оскорблял его. Он приказал Лестеру задать королеве слудующий вопрос: «Что труднее вычеркнуть из памяти — дурное мнение, вызванное злым наушником, или ревность?»

Это был вопрос со значением, имевшим двойной смысл. И надо, чтобы его задал человек, которого королева некогда так сильно любила.

С ожидаемым от него безразличием Роберт поставил этот вопрос перед королевой, которая с улыбкой изобразила глубокую задумчивость, прежде чем ответить: «Милорд, по моему мнению, от них обоих трудно избавиться, но от ревности — труднее».

После праздника разъярившийся Роберт послал одного из своих людей в покой Хениджа с предупреждением, чтобы тот приготовился к встрече с графом Лестером, который собирается задать порку Томасу Хениджу.

Ответ Хениджа гласил, что он приглашает к себе лорда Роберта, но, если тот придет с розгами, то его будет ждать шпага.

Роберт оказался в затруднении. Он не осмеливался начать поединок, потому что дуэли были запрещены лично королевой.

Услышав об этом, королева удалила от двора человека, который осмелился передать Хениджу записку Роберта. Дуэли находились под запретом по ее личному приказанию, и любой человек, который принимал участие в попытке развязать ее, должен быть наказан.

Она послала за Робертом.

— Что касается вас, милорд Лестер, — сказала она, отведя взгляд в сторону, — то прошу вас проследовать в свои покои. — Она внезапно топнула ногой и воскликнула: — Черт побери, милорд! Я желала вам добра, но мои милости не замыкаются на вас. У меня много слуг, которым я даровала и буду в дальнейшем даровать свои милости, а если вы думаете, что всем здесь заправляете, то мне придется дать вам урок. Здесь есть одна-единственная госпожа и ни одного господина. А того, кто благодаря моему расположению стал слишком наглым, следует поставить на место. Он должен помнить, что, если я подняла его, то я могу и сбросить вниз.

Роберт поклонился и, не проронив ни единого слова, удалился.

В крайне подавленном настроении он целых четыре дня сидел в своих покоях. Но к концу этого срока Елизавета воскликнула с притворным изумлением:

— А где это милорд Лестер? Мне кажется, прошло какое-то время, как я его не видела.

Он явился, но она была с ним всего лишь любезна и не больше.

«Лестер катится ко дну», — ликовали его враги.

А Елизавета продолжала вести себя так, словно Роберт значил для нее не больше, чем любой другой придворный.

Сассекс открыто смеялся над ним в присутствии королевы.

Вспыхнула отчаянная вражда. Роберт настаивал, чтобы его последователи носили голубые кружевные нашивки, чтобы он мог немедленно узнать их и выявить среди них чужака. Норфолк наградил своих последователей желтым кружевом. Между двумя фракциями постоянно происходили ссоры, и королева так же резко выговаривала Роберту, как и Норфолку.

В отчаянии Роберт попросил разрешения покинуть двор, и к его еще большему отчаянию, оно ему было даровано.

Он отправился в Кенилуорт, спрашивая себя, не расстался ли он навсегда со своей мечтой. Он боялся уже не только того, что она никогда не выйдет за него замуж, ему казалось, что королева сильно его невзлюбила.

Он попытался занять себя достройкой замка и расширением парка. Кенилуорт, перешедший к нему в виде небольшого имения, теперь, когда он потратил тысячи фунтов на его расширение и улучшение, стал одним из самых величественных мест в стране.

Вскоре Роберт понял, что еще большие неприятности ждут его впереди. Его родственник и слуга Томас Блаунт прискакал в Кенилуортский замок с известием о том, что какой-то человек поклялся Норфолку и Сассексу, что он ради графа Лестера скрыл преступление, которое граф совершил ранее, и оно связано со смертью жены Лестера, безо всякого сомнения, происшедшей в результате убийства.

Блаунт выяснил, что человек, который нанес Роберту такой удар, был сводный брат Эми, Джон Эппл-Ярд.

— Он болтал об этом в Норфолке, милорд, и это достигло ушей почтенных господ, а они, не теряя времени даром, разыскали Эппл-Ярда и пообещали ему награду в том случае, если на суде в Лондоне он повторит то, о чем болтал своим деревенским дружкам.

Роберт криво усмехнулся. Он сказал:

— Подумать только, ведь я одаривал этого человека. Это мне он обязан своими обширными землями и богатствами. В последние годы он частенько просил о той или иной помощи, но, покинув двор, я не мог с такой готовностью, как раньше, отвечать на его просьбы, потому-то он и ищет, чем бы мне отомстить.

— Милорд, — сказал Блаунт, — вам следует отрицать это обвинение. Вы уже и раньше так поступали. И сделайте снова то же самое.

Роберт пожал плечами.

— Тогда, — сказал он, — я был другом королевы, а сейчас меня лишили моей привилегии. Если бы не она, я бы не выскользнул из лап моих врагов, когда умерла Эми.

— Но, если бы не она, то Эми бы не умерла! — с жаром произнес Блаунт.

— Приговор гласил — «несчастный случай», — ответил Роберт.

Ему было все равно. Впервые в жизни от него отвернулась женщина и, не нуждаясь больше в его обществе, пожелала от него избавиться.

Он становился старше. Он уже не был тем человеком, что раньше. Его любовь к жизни ослабла.

Кэт находилась наедине со своей госпожой, и они словно окунулись в те времена, когда Елизавету не называли при всех «ее величеством», а только втихомолку и те, кто любил ее.

— Я помню это, Кэт, — сказала Елизавета.

— А карты, моя дорогая леди?

— Ах, и карты тоже.

— А теперь, когда господин Корнелиус Лэной готовит для нас свой эликсир, вам больше не требуется, чтобы бедная Кэт Эшли заглянула для вас в карты?

— Как ты думаешь, Кэт, он его все-таки изобретет?

— Если он сделает так, как говорит, то изобретет, моя дорогая. Изобретет эликсир, который даст вам вечную жизнь и молодость. Позаботьтесь только, чтобы ничьи, только ваши драгоценные губки отпили от него, потому что, если им все станут пользоваться, то он не принесет нам добра. Если все будут жить вечно и будут вечно молодыми, то время вроде как остановится.

— Нет, — сказала королева, — только Елизавета выпьет микстуры Лэноя, может, я еще позволю моей милой старушке Кэт сделать глоточек в счет былых заслуг.

— Всего один глоточек, мадам?

— Может, два глоточка, ведь что я буду без тебя делать? Если я буду жить вечно, то со мной должна оставаться моя Кэт.

— Этот человек — мошенник, мадам.

— Неужели, Кэт? Возможно, ты и права.

— Вы ему верите, потому что ваше величество верит, что все хорошее, на что вы надеетесь, скоро придет. Может, в этом весь секрет величия. Остальные говорят: «Этого не может быть». Великая Елизавета говорит: «Так будет!» А так как она волшебница и богиня, то очень даже возможно, что она права.

— Ты говоришь, словно придворная дама, Кэт.

— Ох, моя любовь, вы потеряли еще один аксельбант. Клянусь, это тот, с рубинами и алмазами. А я хотела приколоть его к тому золотому платью, которое вы наденете сегодня вечером. Значит, я говорю, как придворная дама? Но придворные уже не говорят так, как прежде.

— Что это значит?

— Что одного человека, который говорил лучше всех и чьи слова доставляли вашему величеству самое большое удовольствие, как мне известно, с нами больше нет.

Елизавета ничего не ответила.

— Я полагаю, что ему очень грустно находиться вдали от двора, — сказала Кэт.

— Он наверняка развлекается с женщинами со всего Кенилуорта, — хмыкнула Елизавета.

— Вам, моя дорогая, не стоит так ревновать.

С блестящими от слез глазами Елизавета резко повернулась и дала Кэт пощечину. Кэт приложила руку к своей щеке и состроила мину. Потом она произнесла:

— Какая жалость. Этот рубиново-алмазный аксельбант наверняка потеряется, готова в этом поклясться, и из пары останется только один.

— Ах, замолчи!

Кэт повиновалась, и через пару мгновений Елизавета разразилась слезами:

— Почему это ты стоишь здесь и дуешься? Почему ты ничего не говоришь о нем, если тебе так хочется?

— Вы мне даровали ваше милостивое разрешение, ваше величество, заговорить об этом человеке?

— Что ты можешь сказать о нем?

— Что очень грустно видеть, как ваше величество о нем страдает.

— Я страдаю? Пусть страдает эта волчица!

— О ком вы, ваше величество?

— Эта шлюха, эта развратница, эта Летиция… или как там ее имя. Она замужем за этим… Фирфордом, так, что ли? Мне его жалко! Мне его жалко!

— Ах, — вздохнула Кэт, — всегда очень печально видеть, как некогда гордый человек падает вниз. Псы уже подбираются к его глотке, миледи. Они принесут ему несчастье и, может быть, и загрызут его до смерти.

— Псы! Какие псы?

Кэт прошептала:

— Его великая и несравненная светлость Норфолк. Милорд Сассекс. Милорд Арундел. Это те псы, которые в клочья растерзают нашего милого графа. Разве ваше величество не знает, что они добрались до Джона Эппл-Ярда и подвергли его допросу? Он клянется, что помог скрыть убийство своей сводной сестры ради спасения Роберта Дадли.

Елизавета уставилась в одну точку. Этого нельзя допустить. Не стоит воскрешать старый скандал. Не стоит ворошить могилу Эми Робсарт, чтобы запятнать честь королевы.

— Значит, — продолжила Кэт, — я говорю, что очень жалко видеть, как низко падает великий человек. Ах, на ваших милых глазках, моя дорогая, выступили слезы. Ну вот! Ну вот! Не важно, что их видит ваша Кэт. Вы его любите и думаете, что он любит Летицию больше… или любил бы, если бы она была королевой.

Подчиняясь внезапному порыву, Елизавета склонила свою голову на плечо Кэт. Она пробормотала срывающимся голосом:

— При дворе так без него скучно, Кэт. Те… другие…

— Они совсем другие, моя любовь.

— Никто не похож на него, Кэт. Мы вместе были в Тауэре. Могу ли я забыть его?

— Конечно же, не можете.

— Хенидж…

Кэт изобразила презрение, которое звучало в голосе ее госпожи:

— Красивый мужчина, — сказала она, — и ничего больше. Львица тешится милым щенком. А тем временем они поднимут против милорда Лестера людей, ваше дорогое величество. Собаки уже подбираются к его глотке. Они скажут: «Львица покинула его на произвол судьбы, и он ранен…»

Елизавета встала. Ее глаза сверкали, потому что она понимала, что наилучший выход — это когда чувства и здравый смысл идут рука об руку.

— Он снова будет с нами при дворе, — сказала она. — Я его вызову. Я не позволю собакам добраться до него. Ты увидишь, как они бросятся врассыпную. А что касается господина Эппл-Ярда, то он еще пожалеет, что вообще ступил одной ногой за пределы своего дома. Тем не менее, Кэт, больше не должно быть никаких скандалов. Ему следует покончить со своей дерзостью. Я этого не потерплю.

— Может, я пораскину карты? — предложила Кэт.

— Нет, только не сейчас. Он вернется ко двору в качестве джентльмена, по которому мы соскучились. Я его верну только потому, что у него так много врагов. Мне бы не хотелось, чтобы думали, будто бы я позабыла тех, кого некогда любила.

— И все еще люблю, — тихо добавила Кэт.

И вот Роберт вернулся ко двору, а его враги отступили.

Джон Эппл-Ярд сознался, что ему предложили вознаграждение, чтобы он свидетельствовал против графа, он согласился с тем, что в прошлом его зять был очень щедр по отношению к нему и что после того, как он впал в немилость, его дары иссякли. Болтал ли Джон Эппл-Ярд против графа Лестера всякие гадости, когда принимал от него дары? Нет, не болтал. Значит, он стал плохо думать о своем щедром зяте, только когда перестал их получать? Джон Эппл-Ярд с радостью скрылся в своей норе, благодаря Бога, что так легко отделался.

Не стоило воскрешать дело о смерти Эми. Снова поползли слухи. Собиралась ли королева вступить в брак с Лестером? Она уже прогнала Хениджа, но вроде бы не завела себе определенного фаворита. Она должна вскоре выйти за кого-нибудь замуж. Может, она думает, что если она — королева, то может не обращать внимания на бег времени?

Когда собрался парламент и королева попросила некоторую сумму денег для своего казначея, она столкнулась со стойкой оппозицией в палате общин.

Ей напомнили, что она все еще не замужем и что страна нуждается в наследнике. Палата общин отказалась даже обсуждать билль о деньгах, пока королева не даст слова без всяких задержек выйти замуж. Этому нашлась одна альтернатива — если она так стойко настроена против брака, то она должна провозгласить своего преемника.

В палате общин разгорелись жаркие споры, не обошлось и без потасовок. В угрожающей форме она наконец обратилась к палате лордов, и после некоторого раздумья лорды решили согласиться.

Елизавета могла стерпеть то, что она называла оскорблением со стороны палаты общин, но не палаты лордов.

Понимая, что в настоящее время самое мудрое для него — поддержать брак королевы с эрцгерцогом Карлом, Роберт стал сторонником плана палаты общин и лордов. Он знал, что в противном случае останется один, и теперь к тому же он вовсе не был уверен в чувствах королевы. Во время ссылки он почувствовал всю силу своих врагов. Он смутно догадывался, что она хотела от него именно этого, ведь его ссылка явилась частично результатом ее желания продемонстрировать заморским державам, что она не собирается выйти за него замуж. Он был глубоко тронут ее решением вернуть его ко двору, кроме того, он с радостью сознавал, что, когда все его покинули, а враги приготовились напасть на него, она с готовностью пришла к нему на помощь.

Но все же она сама была втянута в скандал со смертью Эми, и причина, по которой она позвала его обратно, не обязательно основывалась на ее желании видеть его при дворе. Он должен поступить благородно по отношению к ней, но ведь это всегда было ему свойственно, не говоря уж о том, что настала такая необходимость. Итак, он примкнул к тем, кто вынуждал ее либо выйти замуж, либо объявить имя ее преемника.

Этот ультиматум вызвал у королевы приступ ярости. Она отклонила Пемброука, назвав его напыщенным солдафоном. Пусть себе отправляется на поле боя — это все, на что он годится. Что касается Норфолка — он излишне заносчив. Неплохо было бы ему вспомнить, как ее отец обращался с кое-какими его родственниками. Потом она повернулась к Роберту.

— А вы, милорд Лестер, вы тоже покинули меня! Вот уж от кого я меньше всего на свете ожидала подобного.

Роберт опустился перед ней на колени и попытался завладеть ее рукой.

— Мадам, — сказал он, — я бы сию же минуту пошел на смерть, если бы вы только мне приказали.

Она пнула его ногой.

— И много бы мне было от этого пользы! — воскликнула она. — Впрочем, это не имеет никакого отношения к делу.

Она остановила свой взгляд на маркизе Нортхэмптоне, который недавно развелся и снова женился на молодой женщине.

— Просто удивительно, милорд, что вы осмеливаетесь заговаривать со мной о браке таким ласковым и вкрадчивым тоном. Как будто бы мне неизвестно, что вы только что скандально развелись с женой и взяли себе другую.

С этими словами она повернулась и вышла, провожаемая их пристальными взглядами.

Пребывая в нерешительности относительно того, как им следует поступить, палаты лордов и общин принялись составлять петицию. Они настаивали на том, что королеве следует либо выйти замуж, либо назначить преемника, но когда Елизавета об этом услышала, она приказала явиться некоторым руководителям обеих палат. Она разнесла их в пух и прах.

— Вы и ваши приспешники утверждаете, что вы — англичане и привязаны к своей стране, которая, как вы считаете, развалится, если не будет назначен мой преемник. Нам стало известно, что епископы произносят свои длинные речи, разъясняя нам то, чего мы раньше не знали! — Она презрительно сверкнула глазами и произнесла с видом умудренного опытом человека: — Оказывается, что когда меня покинет последнее дыхание, я должна буду умереть! — Она засмеялась. — Тогда страна окажется в опасности, думают они. Я ясно вижу их цель. Они пытаются развязать против меня процесс. Разве я не родилась на этой земле? И разве мои предки не родились на этой земле? Разве это не мое королевство? Кого я притесняла? Кого я сделала богатым за счет другого? Какой беспорядок я навела в этой стране, чтобы меня обвинили в пренебрежении ею? Как я правила в течение своего царствования? Мне не следует тратить много слов, потому что мои поступки скажут это лучше всяких слов.

Она окинула их взглядом и продолжала:

— Петиция, которую вы составляете, как я понимаю, состоит из двух пунктов: мой брак и престолонаследие. Вы, благородные милорды, ставите мой брак первым пунктом — для демонстрации учтивых манер. Я сказала, что выйду замуж. Я надеюсь, что у меня будут дети, в противном случае я не стала бы выходить замуж. Я догадываюсь, что вы с такой же готовностью невзлюбите моего мужа, с какой вы сейчас толкаете меня на брак, и потом окажется, что вы вовсе этого не хотели. В общем, никогда еще такая тяжкая государственная измена не скрывалась под таким благовидным предлогом.

Да, вы болтаете о престолонаследии, милорды. Ни один из вас не был вторым человеком в этом государстве, как была я в царствование моей сестры. Боже, если бы она была жива! Когда ссорятся друзья, всплывает истина, сейчас в палате общин есть несколько джентльменов, которые во время царствования Марии пытались втянуть меня в заговор. Я никогда не поставлю своего преемника в такое положение, которое сама вынесла с трудом. Престолонаследие — тяжелейший вопрос, несущий огромные тяготы всей стране, хотя, милорды, вы по своей простоте воображаете, что это дело можно провернуть легко и красиво. Я бы нарекла ангелами тех, кто, будучи вторым человеком в этом государстве, не стремился бы стать первым и третий — вторым.

Что касается меня, то я не страшусь смерти, потому что все люди смертны, и, хотя я — женщина, у меня достаточно смелости, как было у моего отца. Я — помазанница Божья. И никто меня не заставит сделать что-нибудь силой. Я благодарю Бога за то, что он даровал мне такие качества, что если бы меня еще в пеленках изгнали из моего королевства, то я бы смогла жить в любом месте этого христианского мира.

В подобных ситуациях она была непобедима, что и говорить, — государыня. Те, кто присутствовал при ее речи, были за то, чтобы отменить петицию, но другие члены общин настаивали на ней.

Елизавета опрометчиво запретила им вообще обсуждать этот вопрос. Тогда палата общин заговорила о привилегиях. Теперь они требовали поставить на повестку дня уже три вопроса вместо двух: брак королевы, престолонаследие и привилегии палат.

Елизавета понимала, в каких случаях она заходила слишком далеко. Осторожный Сесил был у нее под рукой, чтобы давать советы, и она вновь признала его мудрость. Она умела быть милой, когда оказывалась в затруднительном положении. Королева заявила, что они вольны обсуждать эти вопросы. Таким образом она с честью вышла из затруднительной ситуации, но вопросы о ее браке и престолонаследии все еще оставались открытыми. Она дала слово выйти замуж, она сказала, что выйдет замуж за эрцгерцога, если ей смогут убедительно доказать, что он не подвержен порокам и не безобразен.

Окружавшие ее люди были раздражены. Нужно переломить ее слишком женское восприятие. Но всем было прекрасно известно, что она терпеть не могла рядом с собой уродливых людей. Всего лишь несколько дней назад от нее убрали прислуживавшего ей лакея, потому что он потерял передний зуб.

Ей напомнили, что эрцгерцог — лучшая для нее партия, которая имелась в наличии. Графа Сассекского отправили в Австрию в качестве эксперта и вскоре было получено сообщение, что к наружности претендента никак нельзя придраться и что даже его руки и ноги были очень изящной формы.

— Но остается, — сказала Елизавета, — вопрос религии.

Тогда ее советники разделились на две партии — одна под руководством герцога Норфолкского, другая — Лестера. Последние не соглашались с предложенным браком. Норфолк и его компания являлись его сторонниками.

Роберт высказывался против, чувствуя сопротивление королевы, которое ко всему означало возрождение его собственных надежд. Королева все еще относилась к нему прохладно, но он знал ее достаточно хорошо, чтобы понимать, что она не горела желанием выйти замуж за эрцгерцога и стремилась только рассорить своих советников.

В этом была вся Елизавета — она беспокоилась по поводу внешнего вида своего избранника, она снова стала кокетливой и восхитительно женственной и вдруг она так точно разложила все по полочкам, что они в очередной раз поразились ее проницательности и убедились в истинности сказанного ею.

— Вы говорите о моем браке! — воскликнула она. — Вы говорите о престолонаследии. Друзья мои, посмотрите на Францию. Вы скажете, что там благополучно практикуется престолонаследие. Но эта страна скатилась в пучину гражданской войны. Посмотрите на Шотландию! Королева там, как бы вы и хотели, вышла замуж. Она родила прекрасного сына, и вы бы сказали, что это просто чудесно. А здесь, в этой стране, правит бесплодная женщина. Но, милорды, в этой бедной стране, под властью этой бедной женщины вы наслаждались миром и процветали. Что нужно этой стране — как и любой другой, — нет, это не наследник престола, а мир… мир, а не война, которая угнетает страну и уничтожает ее богатства. Неделю назад во время службы в церкви один человек взошел на алтарь, сбросил подсвечники и растоптал их. И многие его поддерживают. В этой стране религиозные разногласия не привели к войнам. А что, если бы ваш король был приверженцем католической веры, милорды? Что, если бы он захотел вернуть вашу церковь в лоно Рима? У нас были бы такие же беспорядки, какие вы сейчас видите во Франции между католиками и гугенотами. Нет! Вам нужен не муж для вашей королевы. И даже не наследник короны. А только мир. Вспомните мою сестру, которая вышла замуж за иностранца. Подумайте об этом, джентльмены, и вы поймете, права ли я в своем колебании.

Как и раньше, она их остановила. Она показала, что в образе легкомысленной женщины скрывается тонкий политик.

Отношения королевы и графа Лестера вновь потеплели. Она не могла скрыть своей радости от того, что он снова находится рядом. Она хотела, чтобы он понял, что ему не следует проявлять дерзость и что ее благосклонность относится только к нему одному. Он никогда не должен настолько уменьшать свое почтение по отношению к ней, чтобы ухаживать за другой леди из ее окружения. Он был ее слугой, ее придворным, хотя и в фаворе.

Кто знает, может, в свое время она и выйдет за него замуж!

Он снова стал ее Глазами. Никто не мог так восхитить ее, как это делал он. Елизавета не сомневалась, что если Роберт будет помнить все, что она требовала от него, то он сумеет вновь разжечь старую страсть, которая казалась похороненной.

Теперь он стал осторожнее, стал мудрее, он не довольствовался ролью простого придворного. Он будет ее советником. Он и Сесил станут управлять страной.

Окружавшим его людям стало ясно, что им следует проявить мудрость в том, чтобы в будущем больше его не игнорировать. Между ним и королевой может возникнуть отчуждение, но он останется ее самым любимым мужчиной.

Когда Роберт вдруг заболел, Елизавета проявила страшное беспокойство. Она навестила его в его апартаментах на первом этаже дворца и, осмотрев их, заявила, что боится того, что они слишком сырые и плохо влияют на его здоровье. Его следует немедленно перевести в другое помещение, потому что она не может позволить, чтобы ее Глаза подвергали себя такой опасности.

Покои, которые она для него выбрала, непосредственно примыкали к ее собственным.

Это решение было встречено вздохом изумления. Такое безрассудство могло быть совершено только в те дни, когда она сгорала от любви к нему.

Стало ясно, что разногласия между ними так же преходящи, как всякие размолвки влюбленных, которые возникают скорее из предвкушения будущего примирения, чем по причине настоящего гнева или ослабления любви.

Глава 8

Шло время, Роберт постоянно находился возле королевы, и их отношения стали более уравновешенными. Он все еще оставался ее фаворитом, но они уже больше походили на супружескую чету, перешагнувшую через ступеньку страстной любви и вступившую в стадию взаимного доверия и дружбы, которая была по-своему более приятной, чем начальный этап их отношений.

Всеобщее внимание было теперь приковано к событиям в Шотландии, а брачные авантюры королевы Марии заставляли всю Англию считать, что, оставшись незамужней, Елизавета вновь продемонстрировала свой практический ум.

После убийства Риччи муж королевы Дарнли умер насильственной смертью, к которой, как считали многие, приложила руку и Мария.

Елизавета не теряла бдительности. Она размышляла о Марии, об этой элегантной женщине, выросшей при изысканном, но безнравственном дворе французских королей, но в то же время о страстной и похотливой женщине, во власти которой было притягивать к себе мужчин, даже не будучи королевой.

Мария не обладала теми качествами, которые составляли сильную сторону Елизаветы. Она действовала, подчиняясь внезапному порыву там, где Елизавета проявила бы величайшую осторожность. Но Елизавета знала, что в стране имелись люди — и это касалось в основном ярых католиков, пэров северных земель, таких, как Перси и Невиллы, — которые предпочли бы на троне Англии видеть Марию. Поэтому, что бы Мария ни сделала, все это имело огромное значение.

Елизавета часто размышляла над тем, что же случилось с Марией? Не была ли она замешана вместе с этим головорезом Босуэллом в убийстве Дарнли? Елизавета знала, что этот вождь варваров — она именно так представляла себе Босуэлла — должен был развестись со своей женой, чтобы иметь возможность жениться на Марии. Правда ли то, что он похитил королеву Шотландии и надругался над нею?

И все потому, что Мария дала слишком много власти такому человеку, как Босуэлл. Мария забыла то, чего никогда не забудет Елизавета, — величие королевского сана.

Сесил принес ей свежие вести.

— Мадам, шотландская знать восстала против Босуэлла и королевы. Они обвиняют их в убийстве Дарнли. Босуэлл сбежал в Данию, а шотландскую королеву схватили и держат в Эдинбурге.

— Пленница… в своей собственной столице! — воскликнула королева.

— Жители Эдинбурга осыпали ее проклятиями, когда она проезжала по улицам города. Они кричали, что она прелюбодейка и убийца и что ей нельзя позволить оставаться в живых.

— Как они осмелились! — воскликнула Елизавета. — Ведь она королева!

Сесил взглянул на нее. Его взгляд был тверд и красноречив. Он без слов давал ей понять, что, если жители Эдинбурга возьмут на себя то, что они называли возмездием в отношении шотландской королевы, то Елизавета останется без могущественной соперницы. Если бы еще заполучить в Англию маленького принца и отдать его под опеку парламента королевы, то тогда определенно удалось бы избежать множества неприятностей. Крах Марии стал бы шансом для Елизаветы — в таком свете все это виделось Сесилу.

Возможно, что мысли королевы текли в том же направлении, но Елизавета не могла избавиться от возникшей в ее мозгу картины плененной Марии, которая проезжает по улицам Эдинбурга в то время, как над нею глумится чернь. Все прочие чувства поникли перед ужасом этой картины, потому что Мария, как и Елизавета, была королевой. Разве может одна королева радоваться тому, что оскорбляют другую королеву? Елизавета могла ревновать к Марии, она могла даже ненавидеть ее, но она никогда не одобрит оскорблений, брошенных в сторону помазанницы Божьей, потому что нельзя дать случиться дурному примеру.

Наблюдая за ней, Сесил снова поразился ее величию. Женщина и королева! Он никогда не знал, с которой из них ему предстоит иметь дело.

Когда в Англию переправили маленький сундучок из золота и серебра, страсти вокруг Марии разгорелись с новой силой, потому что в сундучке находились письма, больше известные как «письма из ларца», якобы оставленные Босуэллом во время его бегства. Эти письма — если только они не были подделкой — с головой выдавали королеву Шотландии, изобличая в ней сообщницу Босуэлла в деле убийства Дарнли.

Но Елизавета все еще защищала сестру. А когда Мария ускользнула от своих тюремщиков, подняла людей сражаться на своей стороне, была разбита и вновь вверила себя милости Елизаветы, то, хотя и нашлось немало таких, кто требовал немедля казнить эту опасную женщину, Елизавета продолжала считать Марию королевой.

Монархи могут ошибаться, но простые люди должны видеть в них избранников Божьих, и не им судить их. Конечно же, не оставалось почти никакого сомнения, что Мария убийца, а еще меньше приходилось сомневаться в ее прелюбодействе, но она была королевой.

— По человеческим и божьим законам лорды не имеют ни прав, ни власти, — сказала королева, — судить или карать их государыню и суверена, в чем бы они ни считали ее виновной.

Таков был приговор королевы, прекрасно отдававшей себе отчет, что в преступлении Марии и Босуэлла против Дарнли легко просматривалась аналогия прошлой связи ее и Роберта с убийством Эми Робсарт.

Ей придется сразиться с опасным врагом, но этот враг — всего лишь безрассудная женщина. Конечно, ей нужно считаться с католиками, но она знает, как поступить.

Она предложила Марии убежище в Англии, сначала в Карлайле, потом, когда поняла, что он находится слишком близко от границы Англии с Шотландией, в замке Болтон в Уэнслидейле. Пусть себе там живет, пока королева Англии отдается на милость своего старого друга — Времени.

Однако Мария не ожидала такого приема. Она надеялась, что ее встретят при дворе Елизаветы как королеву, которая наносит визит, и уж никак не рассчитывала на роль пленницы.

Елизавете удалось уладить и этот вопрос. Она объяснила Марии, что ей всего лишь предоставлено убежище, потому что она находится в опасности. Королева Англии никогда не сможет себе простить, если что-то случится с ее дорогой сестрой в то время, пока она находится под ее покровительством. А что касается приглашения ко двору, то Мария и сама должна понимать, что королева — как незамужняя женщина, связанная тесными узами с лордом Дарнли, — не сможет, не нарушая правил приличия, принять Марию при своем дворе, пока с нее не снято подозрение в убийстве Дарнли. Но, разумеется, ничто не может порадовать ее так сильно, как известие, что справедливость восстановлена и с ее дорогой шотландской сестры снято обвинение в убийстве мужа.

Таким образом, Мария вынуждена была довольствоваться своим положением пленницы, а королева, ни на секунду не выпуская из вида свою дорогую сестру, тем не менее была полна решимости показать людям, что королевы неподвластны людскому суду, несмотря на выдвинутые против них обвинения.

Это было необходимо также и потому, что Эми Робсарт имела неспокойную привычку время от времени напоминать о себе. Людям нельзя позволять делать нежелательные сравнения.

В это время случилось так, что трещина в отношениях с Испанией расширилась настолько, что ее уже нельзя было не замечать.

Для Англии королева была символом. Собрав вокруг себя красивых мужественных людей, она являла собой прекрасную мечту, была их госпожой, которой они все хотели услужить, потому что были влюблены в свой идеал. Но еще она была их матерью, и их благосостояние составляло самую большую заботу всей ее жизни. Она была нежной Женщиной и, как все, смертной, но, будучи помазанницей Божьей, становилась неуязвимой и неприступной. Она хотела, чтобы ее люди оказались смелыми, чтобы они ради нее шли на приключения и совершали подвиги, таких она награждала улыбками и осыпала своими милостями.

Она была владычицей их дум, и они должны хранить ей верность. Им следует постоянно искать, чем бы ее порадовать, предназначенные ей слова и мысли должны стать словами и мыслями влюбленных в нее людей. Они все должны любить ее, для них она должна быть идеальной женщиной. Но им никогда не следует забывать, что для них всех она является госпожой. И в то время как для ее красивых и галантных придворных, для ее советников и солдат она была царственной госпожой и возлюбленной женщиной, они никогда не должны забыть, что для своего народа она была Матерью — принимающей всех под свое крыло Матерью, — ее помыслы и вся ее энергия направлены на благо ее народа.

Она желала, чтобы Англия стала счастливым домом для ее народа — процветающим домом, — а так как, по ее убеждению, ни один дом нельзя считать счастливым и процветающим, если в нем не будет царить мир, то она питала отвращение к войне.

Елизавета часто говорила своим министрам, упрекая их в том, что они толкают ее предпринять против другой державы какие-либо действия, которые она не одобряла: «Мой отец растратил огромные богатства на войну. Я изучала историю разных стран, но ни разу не замечала, чтобы кому-нибудь война приносила хорошие плоды. Она всегда несла с собой бедность, голод, боль и горе, но никак не добро. Я не король, чтобы добиваться побед на поле брани. Меня это не привлекает. Я — королева, мать моего народа, и я хочу, чтобы он был счастлив в своем доме. Я знаю, что такое счастье им могут принести удачная торговля, хорошие урожаи. Мой народ станет меньше меня любить, если я обложу этих людей непомерными налогами, которые они станут платить для войн, как делали до меня другие. А я такая мать, которая хочет сохранить любовь своих детей».

Королева настолько ненавидела саму мысль о войне, что сердилась от одного только упоминания о ней, и частенько во время заседаний Совета она давала советнику пощечину или снимала свою туфлю и швыряла в него, потому что ей казалось, будто он подстрекает своих сотоварищей к проведению слишком воинственной политики.

Тем не менее, она мечтала, чтобы Англия стала великой. Англия уже начала осознавать себя владычицей морей. Джон Хокинс положил начало торговле рабами, которая для Англии обернулась выгодным делом, он отправлял на плантации Центральной Америки и Вест-Индии суда с невольниками из Западной Африки. Его младший двоюродный брат Френсис Дрейк присоединился к Хокинсу. Двое этих бесстрашных моряков из западных графств то и дело вступали в яростные схватки с испанцами в открытом море и возле берегов Мексики и Перу. Мартин Фробишер задался вопросом, почему моря и новые земли нужно отдавать на откуп Испании и Португалии. Разве англичане не такие же отважные, как испанцы! Даже если английским кораблям не хватало изящества испанских галеонов, то храбрость английских моряков окупала это с лихвой. Более того, разве они не служат королеве, которой хотели бы продемонстрировать свой успех!

Она одобряла их, но только молча. Она была госпожой, перед которой они могли ходить гоголем, у ног которой они обязаны сложить свои сокровища. Но им следует зарубить себе на носу, что они не должны причинять вреда ее родственникам. Если эти искатели приключений в открытом море рассматривали испанцев как своих кровных врагов, если они надели на себя личину пиратов и грабили добро, ранее награбленное испанцами, это хорошо и чудесно, но ее родственники должны оставаться в безопасности. Она не ввяжется в войну ради пиратов. То, что они делают, — это их личное дело. Они должны сами добывать себе средства, она не станет облагать их налогами для пополнения своей казны. Пусть они докажут, что они настоящие мужчины, мужчины, которые верят в удачу, и она еще больше станет их за это любить.

Таким образом, она негласно поощряла этих искателей приключений. Испания же взирала на них с холодным бешенством. Ну что можно поделать с этой женщиной?! Она жила по своим собственным законам. Когда ей было выгодно, она пользовалась женской логикой.

За эти годы любовь народа к Елизавете еще больше возросла. Они принимали ее такой, какой она сама себя считала — чем-то большим, чем просто человеческое существо. Но она все равно постоянно показывала им, как она человечна, постоянно отбрасывала формальности, которые, как она говорила, были созданы для королевы, а не королева для них. Она придумала уменьшительные имена для тех, кто ей служил. Первыми, конечно же, шли ее любимые Глаза, а теперь и другой молодой человек, Кристофер Хэттон, стал пользоваться ее благосклонностью. Красивый, обаятельный, способный произносить цветистые речи, он оказался еще и самым хорошим танцором, какого ей когда-либо приходилось встречать. Она прозвала его своими Веками. Тогда как Сесил стал ее Умом.

После высылки из Мадрида ее посла доктора Манна возросло напряжение в отношениях с Испанией. Елизавета сдержалась. Она сказала, что королева так просто не забудет оскорбление со стороны Испании. И добавила, что Филипп никогда ей не простит того, что она отказалась выйти за него замуж, и именно поэтому он прислал этого одиозного Де Спеса, заменившего на посту посла своего очаровательного предшественника. Де Спес не говорил ей комплиментов, не льстил ей, и она сильно его невзлюбила, она пребывала в уверенности, что он собирается очернить ее в глазах своего хозяина.

А вскоре поступило сообщение, что на четыре испанских корабля, идущих во Фландрию, напали французские пираты и заставили их укрыться в Саутгемптоне, Фалмуте и Плимуте.

Когда Сесил и Роберт принесли ей эти вести, Елизавета расплылась в довольной улыбке.

— А что у этих кораблей в трюмах? — спросила она.

— Золотые и серебряные слитки, — сказал Сесил. — Их направили генуэзские купцы в качестве займа для Альбы во Фландрии.

— А ваше величество прекрасно знает, кому предназначаются эти деньги, — вставил Роберт.

— Знаю. Чтобы заплатить солдатам, благодаря которым он остается на этой несчастной земле и мучает ее народ.

— Боюсь, что это так, ваше величество, — сказал Сесил.

— Мне очень грустно даже подумать об этих бедных душах, — ответила она, — оставленных на милость Альбы и его инквизиции.

— Многие из тех, кому удалось убежать, нашли пристанище на нашей земле, — напомнил ей Роберт. — Они будут до конца своих дней благословлять ваше величество.

— Бедные люди! Бедные люди! И эти слитки предназначены для оплаты солдат… солдат, которые служат таким тиранам. Что вы думаете, мои дорогие Глаза? Что думаете вы, сэр Ум, по поводу того, что предпримет его всекатолическое величество, если слитки никогда не попадут в руки этому тирану герцогу?

— Он скажет о вашем величестве такие слова, которые я не осмелюсь и вымолвить, — ответил Роберт.

— Я спросила, не что он скажет, Роберт. Я спросила, что он предпримет.

Сесил ответил:

— У него связаны руки. Он ничего не сможет сделать. Он не распоряжается своими силами. Ему нужно держать под контролем слишком большую территорию. Если слитки не достанутся Альбе, вполне вероятно, что его солдаты взбунтуются.

Она весело рассмеялась, и ее глаза заблестели.

— В таком случае, милорды, слитки не должны достаться Альбе. Разве французские пираты не предприняли попытку напасть на суда в моих портах? Пусть слитки отправятся в Лондон на хранение. Ведь это частная собственность, не так ли? Это частная собственность генуэзских купцов. С моей точки зрения, они не больше принадлежат его всекатолическому величеству, чем мне. Мы можем воспользоваться займом, разве не так? И вот он здесь, у самого нашего порога.

Сесил не проронил ни слова. Роберт ликовал.

— Черт побери! — воскликнул он, пользуясь одним из ее богохульств. — Почему бы нам не разрушить католическое господство? Почему бы вашему величеству не стать главой протестантского мира?

— Это говорит солдат, — произнесла она, резко шлепнув его по щеке. — И пусть разразится война, чтобы милорд Лестер смог отличиться и овеять славой свое имя! Нет, Роберт, все хорошее достигается мирным путем. Разве не так, господин Сесил?

— В данном случае, мадам, конфискация слитков будет достаточно дерзким поступком.

— Какие ответные меры могут быть предприняты нашим милым святошей в его Эскориале [Эль Эскориаль — резиденция испанских королей под Мадридом.]?

— По моему мнению, он не в состоянии сделать слишком много. Но нельзя забывать о торговле шерстью, ведь, как хорошо известно вашему величеству, нашими основными покупателями являются Нидерланды. Альба сможет арестовать там товары наших купцов.

— В таком случае, мы сможем арестовать товары Нидерландов в Англии, и мне кажется, что их здесь значительно больше. Вспомните те состояния, которые сколотили голландцы в нашей стране. Да если мы арестуем их товары и собственность у нас, они поднимут такой шум, что испанцы окажутся вынужденными уладить это дело мирным путем. Нет, милорды, это не принесет вреда. Мы примем слитки в качестве предназначенного нам займа, и это научит испанцев проявлять больше уважения к англичанам в открытом море. Эти испанские гранды дурно обошлись в Мексике с Хокинсом. Разве я могу допустить, чтобы с моими подданными обращались подобным образом?

— Но ведь и Хокинс не остался в долгу, ваше величество, — вставил Роберт.

— Не остался в долгу? Нет, более того, он действовал так, как я и ожидала от настоящего англичанина.

Она казалась такой довольной, что Роберт осмелился продемонстрировать ревность по отношению к новоиспеченному фавориту.

— Что касается этого Хэттона, — сказал он, когда Сесил оставил их вдвоем, — ваше величество не может по-настоящему испытывать удовольствие от его общества, как это может показаться с первого взгляда.

— Но это на самом деле так, Роберт. Я говорю, что мои Веки так же нужны мне, как и мои Глаза, или почти так же.

— Как вы можете так говорить? — страстно спросил он.

— Потому что это правда, мои дорогие Глаза.

— Ваше величество ищет предлога, чтобы помучить меня.

— А зачем это мне нужно?

— Потому что я так долго любил вас, и вам уже начинает надоедать такая продолжительная преданность.

— Боже мой! — воскликнула она. — Мне никогда не надоест ничья верность. По моему мнению, это самая привлекательная черта.

— Значит, ваше величество сомневается в моей?

— Не сомневаюсь, дорогой Робин. И ты не сомневайся в моей верности тебе.

Он поцеловал ее руку, спрашивая себя, не стоит ли заговорить с ней о браке, но теперь он начал проявлять больше осторожности, чем во времена, предшествовавшие короткому промежутку немилости. Заметив морщинку, пролегшую между его бровями, она улыбнулась и подумала: «Милый Робин, ты стареешь. Ты утрачиваешь свою былую красоту».

В некогда черных волосах появились белые пряди, кожа под глазами стала слегка морщинистой, чуть-чуть искривился чудесный овал подбородка. Она почувствовала прилив нежности. Конечно, она ему этого не скажет, но сейчас она любила его не меньше, чем в то время, когда реально представляла Роберта в качестве своего мужа. Если ее чувства и стали более уравновешенными, от этого она не стала любить его меньше.

Она все еще оставалась кокеткой, но уже ясно давала понять, чего хочет в действительности. Она навсегда останется молодой, если даже Лэною и не удастся изобрести свой эликсир. Все красивые мужчины независимо от их возраста должны быть влюблены в нее. Это было частью их долга, который она требовала от них как их королева.

Она собиралась заставить Роберта слегка приревновать ее к Хэттону, этому жадному человеку, который осмелел настолько, что попросил часть сада епископа Айльского. Хэттон получил свой сад — двадцать акров плодородной земли между Холборн-Хиллом и Айн-Плейс, — хотя епископ Кокс почти что на коленях умолял ее не делать этого.

— Роберт, мне сдается, — сказала она, — что ты больше, чем мои Глаза. Я читаю твои мысли. Я отдала Хэттону сад. Но вспомни, мой милый друг, что я отдала тебе. И я не сомневаюсь в том, что, прежде чем мы покинем этот мир, я дам тебе еще больше. И что я прошу взамен? Твою любовь, твою преданность королеве и верность Елизавете.

— Они — твои, моя любимая.

Она улыбнулась ему, и, хотя ее улыбка была нежной, в ней крылось предупреждение. Она слышала, что две сестры, которые состояли при дворе, были страстно в него влюблены и что по этому поводу у них постоянно происходили стычки. Это были леди Шеффилд и Френсис Ховард. Должно быть, он прекрасно помнил, какое страдание ему принесла ссылка, вызванная его флиртом с Летицией Ноллис, потому что Елизавета не слышала, чтобы он дал той или другой сестре хоть малейшую надежду.

Королева злобно подумала, что он поступит мудро, если и в будущем будет так же себя вести. Она не вынесет, если ее фавориты станут заключать браки, а если ее главный фаворит заведет себе любовный роман при дворе — этого она просто не переживет. Ей казалось, что жизни ее и Роберта были тесно переплетены, он всегда привлекал ее — сначала в детской, потом в Тауэре и наконец при дворе. Сейчас она знала: что бы ни случилось, она всегда будет любить его больше всех на свете. Подобные чувства она испытывала к Кэт Эшли. Она могла ссориться с ней и с Робертом, но все равно она будет любить их до конца своих дней. И в то время как Кэт являлась другом, Роберт был возлюбленным.

Он сделал еще одну попытку подискутировать, и ее это порадовало, потому что явилось признаком его ревности.

— Чем же вас так привлекает этот щеголь?

— Ладно, Роберт, не ревнуй к человеку только потому, что он моложе и у него более проворные ноги, чем у тебя. Ты видел, как он танцует?

— Танцует! — сказал Роберт. — Я приведу вашему величеству учителя танцев, который представит вашему взору более утонченное зрелище, чем господин Кристофер Хэттон.

— Вот еще! — ответила королева. — Я не стану на него смотреть. Он зарабатывает себе на хлеб танцами.

Она улыбнулась, видя, как он смешался. Ей доставляло удовольствие думать о своей любви к Роберту, о слитках, которые вскоре лягут в ее сундуки, о задетом самолюбии и раздражении этого бледного испанца, у которого оказался такой дурной вкус, что после того, как он попросил ее руки, он не прождал и пары месяцев, чтобы жениться на французской принцессе.

В замке, ставшем ее тюрьмой, Мария Шотландская услышала о растущем напряжении в отношениях между Испанией и Англией. Обладая бурным и взрывным темпераментом, она была твердо уверена, что это означает начало войны между двумя странами. Она не понимала характеров Филиппа и Елизаветы, а ведь ни он, ни она не были теми людьми, которые сломя голову бросятся в омут войны. К несчастью для нее, Мария была лишена подобного благоразумия. И теперь ее обуяли сумасбродные надежды. Если случится война и Испания победит, ее не только восстановят на троне, но дадут в придачу еще и Англию с тем, чтобы она непременно вернула страну в лоно католической веры, и она сделает это с превеликим удовольствием.

Письма из ларца наделали много шума, и многие стали задаваться вопросом и спрашивать других, как такая женщина, как Мария, явно неспособная править своей страной, могла быть восстановлена на троне. Предлагали и такой вариант: «Почему бы ей не выйти замуж за англичанина, которого ей выберет английский парламент? Притом такого, которого одобрит и Елизавета? Тогда бы ее можно было бы считать ближайшей кандидатурой на наследие престола, если Елизавета умрет бездетной. Если ее мужем станет англичанин, Англия может быть уверена в том, что отношения с Шотландией останутся мирными. Имелся один человек, который годился на роль мужа Марии, — первый пэр Англии Томас Ховард, герцог Норфолкский».

Такое предложение выдвинули английские пэры-католики, зная, что, хотя Норфолк открыто исповедовал англиканскую религию, в душе он оставался католиком.

Лестер в компании с Сассексом и Трокмортоном решили, что если они вынудят Норфолка и Марию стать добрыми англиканцами и перенести традиции англиканской церкви на шотландскую землю, то этот брак не может не принести Англии определенной выгоды.

Амбиции заставили Норфолка желать этого брака, но все же его немного смущали откровения писем из ларца.

Узнав об этом плане, королева послала за Норфолком.

— Значит, милорд, вы строите грандиозные планы? — спросила она. — Вы женитесь на шотландской королеве и смените титул герцога на титул короля?

— Нет, ваше величество. Зачем я буду пытаться вступить в брак со столь безнравственной женщиной, известной прелюбодейкой, совершившей убийство? Я хочу, чтобы моя голова покоилась на моей подушке…

— Некоторые считают, что корона стоит такого риска.

Старый Норфолк дал выход своей гордости.

— Ваше величество, я чувствую себя, благодаря вашей милости, так же уютно в качестве герцога на лужайке для игры в шары в своем доме в Норфолке, как она в сердце Шотландии.

Королева кивнула. Это не пустые слова. Первый пэр Англии, единственный в стране герцог, — Норфолк был одним из самых богатых людей.

— Кроме того, ваше величество, — продолжал Норфолк, — я не могу жениться на ней, потому что она претендует на титул, который находится в распоряжении вашего величества. Если бы я поступил подобным образом, ваше величество могло бы на полном основании обвинить меня в попытке завладеть короной Англии.

— Конечно, могла бы, — жестко ответила королева.

Норфолк понял, что он с честью выдержал тяжелый допрос, но ему не так-то просто было отказаться от мысли о короне, даже если это всего лишь корона Шотландии. Тем более, что Мария — хоть женщина и опасная, но обворожительная.

Он обсудил этот вопрос с Робертом, который понимал, что не может высказываться против брака, пока не решено, кто станет наследником. Елизавета сильна и здорова, но ведь очень часто люди умирают внезапно. Если Мария станет королевой Англии, то у фаворита Елизаветы останется мало надежд, разве что если еще при жизни Елизаветы он не проявит дружеских чувств по отношению к Марии. Любовь и преданность Роберта принадлежали Елизавете, но он не видел, как брак Марии с Норфолком может им помешать.

— Я приложу все усилия, — сказал Роберт, чтобы объяснить королеве выгоду такого брака. Ужасная проблема престолонаследия должна быть как-то урегулирована, и разве данное решение не самое удачное?

Норфолк посмотрел на своего давнего врага. Они никогда не испытывали любви друг к другу. Норфолк все еще считал Роберта выскочкой, а Роберт не забывал былых обид.

Роберт устроил так, чтобы Норфолк отужинал с королевой и выложил ей свои соображения, но Елизавета что-то подозревала, и еще до того, как ему представилась возможность заговорить о браке, она придвинулась к нему и, зажав его ухо большим и указательным пальцами, больно за него дернула.

— Я бы хотела, милорд, — сказала она, — чтобы вы обратили пристальное внимание на свою подушку.

Она иронически намекнула на его собственное высказывание. Это могла быть та подушка, которую он разделил бы с Марией, или другая, деревянная, на которую он мог положить свою голову, прежде чем на нее опустится топор палача.

Норфолк вскочил из-за стола, за которым они ужинали, и, бросившись перед нею на колени, заверил, что его единственным желанием является служить ей и что он не собирается жениться на ком-то, кто не заслужит ее благословения.

Он ушел, чувствуя облегчение оттого, что вышел сухим из воды. Но этим все не закончилось. Мария начала писать ему письма, и казалось, что она вложила в эти письма частицу своего обаяния, о котором он так много слышал. Он не сомневался, что она была неверной женой, он подозревал ее в убийстве, но невольно все больше и больше очаровывался, и теперь уже не только шотландской короной, но и шотландской королевой.

Несмотря на мнение Елизаветы, лорды не отказались от мысли о браке между Норфолком и Марией, потому что он представлялся им единственным средством избежать войны с великими католическими державами — Францией и Испанией, которые постоянно находились наготове, ища способа разгромить протестантскую Англию. Нидерланды оказались в плачевном состоянии, и, так как они были полностью подавлены железной рукой Альбы и инквизиции, то вполне вероятно, что следующим шагом Альбы к установлению католичества во всем мире станет покорение Англии. Существовал только один путь избежать этого бедствия: пообещать престолонаследие Марии Шотландской и, чтобы обеспечить ее примерное поведение, дать ей в мужья доброго англичанина, человека, которому можно доверять так, как они полагали, они могли доверять герцогу Норфолкскому. Этот прожект являлся надеждой католиков в Англии, а их было множество.

Пэры верили, что если они избавятся от Сесила и его сторонников, то добьются успеха, потому что Сесил поощрял королеву противиться этому браку.

Было запущено колесо заговора с целью сместить Сесила, а так как многие помнили, что произошло с Томасом Кромвелем во времена правления отца королевы, го Сесилу тем самым был уготован топор палача.

Роберта, который почти непроизвольно связал свою судьбу с противниками Сесила, выбрали в качестве человека, кто представит данное предложение королеве. Для этого он воспользовался заседанием Совета и подчеркнул, что это мнение ее министров, не принадлежавших к лагерю Сесила, политика которого ведет Англию к гибели. Уже чувствуется, как далеко такая политика оттолкнула Англию от Франции и Испании, и что единственный способ исправить положение — это сделать Сесила жертвой в угоду католикам за границей.

Никогда еще Роберт не видел, чтобы королева так разъярилась.

— Времена моего отца дано прошли! — закричала она. — Я не стану посылать своих министров на плаху, чтобы освободить дорогу тем, кто уже примеряет новые награды! Если Сесил против брака Марии Шотландской с Норфолком, то таково мнение господина Сесила! А вам, милорды, следует позаботиться о себе, потому что может случиться так, что вы окажетесь в таком же неприятном положении, в которое вы надеетесь поставить Сесила. Что касается королевы шотландской, то ей следует поостеречься, а то она обнаружит, что некоторые ее друзья лишились головы!

Стало ясно, что разъярившаяся львица готова защищать своего подопечного Сесила, и что если лорды хотят двигать свой план и дальше, то им следует совершать это втайне.

Вскоре после заседания было решено арестовать Сесила своими силами, но знавший об этом плане Роберт встревожился. Он знал характер королевы и предвидел, как она взбесится, если ее министры станут действовать против ее всем известной воли. Он знал, что она не из тех женщин, которые, однажды продемонстрировав свою привязанность, легко от нее отказываются. Сесил являлся ее верным другом, и если он действовал неудачно, — а королева никогда не согласится, что это так, — он все равно служил ей верой и правдой.

Поэтому Роберт поспешил отмежеваться от заговорщиков и предупредил их, что если они не отступят, у него не останется другого выхода, как раскрыть королеве их планы. Сесил сам пришел им на помощь, переменив свое отношение, он заявил, что если королева одобряет этот брак, то и он не будет возражать.

Шотландская королева была прирожденной интриганкой. Она не могла ждать подходящего момента. Она все сильнее опаивала Норфолка своим ядом. Роберт видел, что происходит на самом деле. Он понимал, что если начнется восстание, — а он допускал, что под влиянием Марии Норфолк может быть настолько глупым, чтобы поднять его, — то страну охватит гражданская война, и он, примкнувший к сторонникам этого брачного союза, окажется на краю пропасти. Елизавета была его королевой и его возлюбленной, он никогда не будет заодно с теми, кто против нее. Роберту стало ясно, что его положение становится опасным и ему необходимо срочно переговорить с королевой. Но даже в том случае, если он выложит ей все начистоту, он не может быть уверен, что Елизавета одобрит его самостоятельное политиканство. Он знал свою королеву намного лучше всех остальных и поэтому поспешил укрыться под пологом своей кровати в Тичфилде.

Ему не надо было притворяться больным, потому что он действительно заболел, его терзала тревога. Он послал к королеве гонца, сообщая ей, что ему кажется, что он умирает и должен повидать ее перед тем, как покинет этот мир.

После этого он откинулся на подушки и, ожидая приезда королевы, стал репетировать свои оправдания.

Елизавета находилась в компании своих фрейлин, когда ей принесли его послание. Она встала, и все заметили, что она слегка покачнулась. Роберт умирает! Это невозможно. Она этого не допустит. Ее милый Робин, ее Глаза, тот, кого она не разлюбит до конца своих дней! Они слишком молоды, чтобы разлучиться навсегда. Им должно быть отпущено еще много долгих лет вместе.

К ней подошла Кэт.

— Плохие новости, ваше величество?

— Нам нужно немедленно отправиться в Тичфилд.

— Милорд Лестер?

— Он… требует меня.

Кэт побледнела. Она больше, чем кто-либо другой, знала о чувствах своей госпожи к этому человеку. Сердце Елизаветы разорвется на части, если с ним что-то случится.

— Что ты на меня уставилась! — закричала королева. — Мы немедленно трогаемся в путь. Мы захватим докторов и лекарственные травы, эликсиры, которые не смогут не поправить его здоровье.

По пути в Тичфилд она думала о том, как много он значил в ее жизни. Она не могла вычеркнуть из памяти его лицо за тюремной решеткой в башне Боучемп.

Елизавета буквально ворвалась в его опочивальню. Вид его, лежащего в кровати, бледного и изнуренного, тронул ее до глубины души. Она опустилась на колени возле кровати Роберта и, взяв его безжизненную руку, покрыла ее поцелуями.

— Оставьте меня, — сказала она Кэт и сопровождавшим ее людям. — Я останусь наедине с милордом.

— Роберт, — произнесла она, когда все ушли, — мои дорогие Глаза, что тебя беспокоит, мой милый Робин?

Он прошептал:

— Ваше величество, очень мило с вашей стороны, что вы пришли, чтобы скрасить мой конец.

— Не говори так. Этого не произойдет. Я не допущу. Тебе вернут здоровье. Я сама тебя выхожу.

— Я, ваш покорный слуга, призвал вас к своему одру…

— Боже мой! — воскликнула она. — Воистину мой покорный слуга! Ты ведь мой Роберт, разве не так? Иногда случается, что это я кажусь покорным слугой.

— Моя дорогая миледи, не следует тратить время, которое мне отпущено. Мне нужно с вами переговорить. Затевается заговор, и я не могу утверждать, что чист перед вами. Я верил, что если Норфолк женится на Марии, то Англия от этого выиграет. Дорогая моя, я боялся, что ваша жизнь остается в опасности, пока не будет объявлен наследник престола.

— Покончим же с престолонаследием. Тебе что-то мерещится.

— Нет, неправда. Я сейчас боюсь, что ваше величество может оказаться в опасности. Я боюсь, что Норфолк вместе с шотландской королевой строит тайные планы. В этом замешаны многие лорды… как и я раньше. Они не думают о государственной измене. Они боятся, что ваше величество находится в опасности. Их план состоит только в том, чтобы вернуть в Шотландию Марию вместе с верным другом Англии в качестве ее мужа и удовлетворить Францию и Испанию, обьявив Марию вашей преемницей.

— Понятно, понятно, — сказала она.

— Значит, я прощен за ту роль, которую невольно сыграл — хотя не думал ни о чем ином, как только о безопасности моей дорогой леди? Значит, я умру счастливым?

Она склонилась и нежно поцеловала его.

— Если есть что-то, что нужно прощать, мой дорогой, то все прощено.

— Теперь я могу умереть спокойно.

— Нет, я не допущу этого!

Он слабо улыбнулся ей.

— Я знаю, дорогая львица, что в вашем присутствии запрещается говорить о смерти. Я вновь прошу вашего прощения. Вы сильны. Вас раздражает смерть. Ведь вы бессмертны.

— Перестань, — сказала она, надув губки, — мы тебя выходим, я сама об этом позабочусь.

После этого она позвала своих фрейлин. Королева испробует новое средство своего придворного лекаря. Оно вылечит милорда Лестера. Она приказывает ему поправиться.

— Посмотрите, — сказала Кэт, — он выглядит гораздо лучше, создается впечатление, что он чудесным образом излечился. Он уже почти такой, как прежде.

— Присутствие ее величества у моего ложа живительнее любого эликсира, — пробормотал граф Лестер.

Елизавета осталась выхаживать больного, но при этом все же послала к Норфолку гонца, призывая его вернуться ко двору.

Норфолк был заключен в Тауэр.

Министры Елизаветы придерживались мнения, что Норфолк хранил ей верность, но сбился с пути, и что, пожалуй, его можно освободить, строго-настрого наказав никогда больше не впутываться в дела, связанные с государственной изменой.

Однако королева колебалась. Она настояла, чтобы они немного подождали и пока что подержали его в заключении.

У Норфолка было много друзей при дворе, и некоторые из них тайно переправляли ему записки, спрятанные в бутылках с вином. Их хитрость была раскрыта, и королева, объявив Норфолка виновным в государственной измене, призвала к себе Сесила.

— Теперь, господин Сесил, — сказала она, — у нас есть доказательства его измены.

— Какие же, мадам?

— А те письма, которые ему тайно пересылали в бутылках. Чем не доказательство?

— Они ничего не доказывают, только то, что он получал в бутылках записки, ваше величество.

Королева всего лишь мельком взглянула на своего министра.

— Мадам, я пришлю вам статут Эдуарда III, где содержится ясное изложение того, что является государственной изменой.

— Значит, вы все-таки за то, чтобы отпустить Норфолка, чтобы он смог организовать мое свержение?

— Почему бы не обвенчать Норфолка с кем-нибудь еще, ваше величество? Это наилучший способ помешать ему жениться на Марии.

Елизавета улыбнулась ему. Она может доверять Сесилу. Его мысли текли в том же направлении, что и ее.

Я полагаю, сэр Ум, что ваш план чрезвычайно удачен.

Но когда он уже собирался покинуть ее, прибыл гонец с вестью о том, что на севере Англии колокола бьют тревогу. Эти северяне, эти рьяные католики, которые выступили против ее отца в крестовый поход, снова были готовы выступить, они смотрели на Марию Шотландскую как на своего лидера. Королева была объята ужасом. Больше всего на свете она опасалась войны, и вот теперь война разразилась в ее собственной стране, и война самая ненавистная — гражданская.

Сесил сказал:

— Они постараются добраться до Марии, поэтому нашей первоочередной задачей станет перевезти ее в другое место. Я немедленно пошлю туда своих людей. Так быстро, как это только возможно, мы перевезем ее в Ковентри.

Королева одобряюще кивнула.

Гражданская война! Ее собственный народ поднялся против нее. Эта мысль совершенно парализовала волю королевы, пока гнев не вытеснил ее. Снова эта Мария. Где бы ни оказалась Мария, — жди неприятностей. Мария была ее ненавистной противницей, которую она мечтала казнить, но, благодаря ее королевскому положению — этому божественному праву королей, — не отваживалась на это.

Восстание было спешно подавлено. Простые бедные люди из сел и деревень висели на виселицах, чтобы каждый мог воочию убедиться, что стало с теми, кто восстал против королевы.

Люди говорили, что во гневе она была так же страшна, как и ее отец. Шестьсот человек, которые последовали за своими предводителями, стали теперь не более, чем болтающимися трупами, и север погрузился в траур.

Елизавета сказала, что северян надо проучить, они должны понять, какая награда их ждет за измену престолу.

Марию стали стеречь более тщательно, а Норфолк продолжал жить в Тауэре. Ему был преподан урок, как сказала королева, хотя она не была окончательно уверена, что он в ответе за восстание. Что касается Марии — прелюбодейки, убийцы и возможной подстрекательницы к мятежам, — то она, как и прежде, была вне суда, как и надлежало королеве.

Министры Елизаветы печально, а порой и гневно покачивали головами. Они убеждали королеву, что ее жизнь находится под угрозой, пока жива Мария, под угрозой находится и безопасность Англии. Елизавета понимала, что многим рискует, но еще она понимала и то, что, вмешиваясь в привилегии королевского сана, она рискует большим.

Мария никогда и ни из чего не извлекала уроков и через короткое время снова организовала заговор. На этот раз она прибегла к услугам флорентийского банкира по имени Ридольфи. Ридольфи жил в Англии, но мог свободно передвигаться по Европе, и по этой причине его выбрали для передачи сообщений между Папой, испанским послом и пэрами-католиками Англии.

Находящийся дома в своем имении после освобождения из Тауэра, Норфолк все еще оставался ограниченным в правах. Будучи человеком слабовольным и находясь под чарами Марии, которой он посылал деньги и подарки, после того, как к нему обратился Ридольфи, он снова оказался втянутым в опасное и вредное дело.

На этот раз ситуация была еще более серьезной, потому что сообщения приходили от самого Альбы, который обещал, что если Норфолк начнет переворот, то он пошлет свою армию в Англию для закрепления успеха.

Расправившись с завистниками, пытавшимися сместить Сесила, королева дала ему титул лорда Бэгли, а Бэгли был не тем человеком, который забывает, что даже после освобождения Норфолк все еще оставался под серьезным подозрением.

При въезде в Англию был схвачен посланец Ридольфи, приехавший с континента, где в то время находился сам флорентиец. В перехваченном послании не содержалось ничего определенного, в нем говорилось только, что все идет хорошо, но Бэгли и его шпионы напали на след, и когда слуг Норфолка подвергли основательному допросу, обнаружилось, что заговор набирал ход и в него входили Норфолк, Мария, пэры-католики и, что самое опасное, — папа, Филипп и его военачальник Альба.

Шпионы Бэгли трудились на славу, и, наконец, они перехватили отправленные Марии письма; таким образом заговор был раскрыт прежде, чем созрел окончательно.

Бэгли не мог дольше сдерживать свое нетерпение, он представил королеве доказательства, и результатом явилось то, что Норфолка арестовали, а испанского посла выслали на родину.

Теперь уже министры королевы жаждали крови — и не только Норфолка, но и Марии. Елизавета сохраняла спокойствие, как всегда в момент опасности.

Это было достаточно странно, но она все еще отказывалась от казни Норфолка и Марии. Истина заключалась в том, что она ненавидела свары, ненавидела казни. Ее отец и сестра оставили за собой кровавый след, а она не хотела править при помощи их метода — страха. Она дала свое согласие на казнь шестисот человек во время восстания, но она уверяла себя, что это было неизбежно, потому что нужно поддерживать королевское величие, а людям следует зарубить себе на носу, что подняться против их господина — смертельный грех. Но, убеждал ее Бэгли, разве Норфолк не восстал? Разве шотландская королева не заслуживала смерти более, чем те шестьсот человек?

То, что говорил Сесил, было правдой. Но Мария была королевой, а Норфолк — первым пэром на этой земле.

Елизавета встретилась со своими министрами, она выслушала их проклятия в отношении Марии и Норфолка.

— Подобное заблуждение прокралось в умы многих людей, — сказал один из них, — что на этой земле есть люди, которых не касается закон. Марии уже выносили предупреждение. Теперь должен сказать свое слово топор.

— Должны ли мы понимать, — сказал другой, — что наш закон не может применяться к подобному злу? Если это так, то он в корне порочен. Милорду Норфолку было оказано снисхождение, но ничего хорошего из этого не вышло.

Тогда они все вместе стали кричать:

— На эшафот эту чудовищную змею, эту прелюбодейку и убийцу. На эшафот вместе с рыкающим львом из Норфолка.

Елизавета постаралась выиграть время, потому что уже прекрасно знала, что делать. Она отдает им Норфолка (и в жаркий июньский день он отправился на эшафот Тауэр-Хилл), но она не отдаст им Марию.

Глава 9

В это опасное для государства время частная жизнь Роберта изобиловала сложностями.

Роберт, как он сам себе признавался, оказался человеком неустойчивым там, где дело касалось женщин. Однако создавалось впечатление, что королева не понимала, как он податлив в данном вопросе, какую тяжкую ношу вынуждает его нести. Роберт страстно мечтал о детях. У него было двое очаровательных племянников, к которым он сильно привязался, — Филипп и Роберт Сидни, и он относился к ним, словно к родным сыновьям. Но граф Лестер был не из тех, кто может довольствоваться этим. Ему нужны были наследники.

Даже у Бэгли был сын. Конечно, Роберт Сесил — болезненное создание, ему трудно держаться прямо и он унаследовал горб от своей ученой матери, но все равно это был наследник. И только Роберт Дадли, самый мужественный, самый красивый мужчина при дворе, оставался без законных детей.

Его первый и такой Богом проклятый брак оказался бездетным. Он знал, что это произошло по вине Эми, а не его собственной, и у него имелись доказательства. Но незаконнорожденные дети — совсем не то, чего он хотел; им он мог подарить свою любовь, но не имя Дадли.

Уже несколько лет продолжался его роман с Дуглас, леди Шеффилд. Это было весьма опасно, но его страсть к Дуглас оказалась такой сильной, что он был готов рискнуть разоблачением и неудовольствием королевы, только чтобы удовлетворить эту страсть.

Он ясно помнил начало их романа. Королева находилась в одном из своих летних путешествий, которые — и она на этом настаивала — должны были совершаться ежегодно. Торжественная процессия отправлялась из Гринвича, Хэмптона или Вестминстера. Королева обычно ехала верхом, иногда ее несли на носилках, в сопровождении многочисленных повозок с амуницией и багажом. И все вокруг должны были выказывать восторг, равный ее собственному, по поводу этого путешествия.

Люди покрывали многие мили, чтобы посмотреть, как она проезжает, а также для того, чтобы устроить для нее театральные представления. Ей нравились незамысловатые манеры простых людей, которые, как она заявляла, не обладая изяществом придворных, любили ее нисколько не меньше.

Что касается маршрута путешествия, то, как правило, Елизавета неоднократно меняла свое решение. Один фермер, прослышав, что она проедет одной дорогой, потом — другой, а в итоге — третьей, закричал под окном гостиницы, где Елизавета устроилась на ночлег:

— Теперь я знаю, что королева всего лишь женщина, она очень похожа на мою жену, потому что обе никак не могут сделать окончательный выбор!

Ее фрейлины были шокированы. Да как этот человек осмелился говорить в подобном тоне о самой королеве? Но Елизавета высунулась из окна и крикнула своим охранникам:

— Дайте этому человеку денег, чтобы он заткнул свою глотку.

Другой прохожий заявил королевскому вознице:

— Остановите повозку, чтобы я мог переговорить с королевой!

И королева, снисходительно улыбаясь, приказала, чтобы карета остановилась, она не только поговорила с этим человеком, но еще и протянула для поцелуя руку.

Подобная простота и естественность вызывала к ней любовь в сердцах простых людей. Когда она останавливалась в скромных гостиницах, она настаивала, чтобы многоуважаемый хозяин гостиницы не разорялся на ее удовольствия, зато останавливаясь в домах знати, она поощряла проявления бьющей через край роскоши.

В тот день, о котором вспомнил Роберт, кавалькада остановилась в замке Бельвуар, имении графа Рутлендского, и среди тех аристократов, кто собрался со всей округи, чтобы засвидетельствовать свое почтение королеве, оказался и лорд Шеффилд.

Самой красивой женщиной среди всех собравшихся была Дуглас, леди Шеффилд. Она происходила из очень знатного рода Ховардов (по Эффингэмской линии), была молода и эффектна.

Конечно, она слышала о великом Дадли, новоиспеченном графе Лестере, которого прочили в мужья Марии Шотландской. По стране вовсю ходили слухи, в которых фигурировала также и королева, вся Англия шепталась о любовной интриге, об убийстве Эми и о бешеной ревности, которую испытывала Елизавета, когда дело касалось Роберта, поэтому Дуглас полагала, что этот граф Лестер — не столько человек, сколько демон зла, только чрезвычайно обворожительный.

Но когда она увидела его, наряженного в ослепительные одежды и уверенно сидящего на коне, она подумала — как и многие другие до нее, — что, наверное, никогда еще на свете не рождался человек, который мог бы сравниться в совершенстве с этим Робертом Дадли.

Когда Дуглас склонилась в поклоне перед королевой, Лестер находился рядом с ее величеством, и на какое-то мгновение Дуглас почувствовала на себе его взгляд. Она вздрогнула. Этот человек запланировал убийство своей жены ради королевы. Он, как утверждали некоторые люди, был самым испорченным человеком в Англии. И в то же время Роберт заметил выражение лица леди Шеффилд. Он улыбнулся, и она поняла, что наступил один из самых знаменательных моментов в ее жизни.

В тот вечер в замке Бельвуар состоялся банкет и танцевальный бал. Королева в свойственной для себя живой манере флиртовала с новым фаворитом Хэттоном и вроде бы проявляла суровость по отношению к Роберту. Вполне вероятно, что она заметила его взгляд, брошенный на красавицу Шеффилд.

Размышляя о Дуглас, обладавший определенным опытом в данной области Роберт понял, что в случае его атаки произойдет быстрая капитуляция, и ощутил внезапный прилив гнева по отношению к королеве. Какая прекрасная жизнь у него могла бы быть! Что, если бы он женился на такой женщине, как очаровательная леди Шеффилд? И какие у них были бы замечательные дети — сыновья, похожие на Филиппа и Роберта Сидни. А если бы он женился на королеве, их сын стал бы наследником престола. Но она оказалась упрямой и решила править самостоятельно. Эми умерла напрасно, а он создал себе дьявольскую репутацию и много страдал из-за этого.

В танце он оказался в паре с Дуглас. Безусловно, она не была, подобно Летиции Ноллис, отчаянной женщиной. Летиция была очарована им благодаря его репутации, Дуглас же — вопреки ей. Но тем не менее Роберта возбуждала эта молодая женщина. Он прижался к ней теснее и сказал:

— Нас вместе свела судьба.

Она вздрогнула, а он продолжал:

— Вы слышали обо мне дьявольские сплетни. Умоляю вас, не верьте им.

— Милорд, — начала она, но он ее прервал:

— Успокойтесь. Это правда. Обо мне рассказывали много глупостей.

К ней вернулось самообладание.

— Мы здесь знаем вас как великого графа… самого великого графа…

— Самого развращенного графа! — вставил он. — Это меня огорчает. Я бы хотел получить возможность доказать вам, что это неправда.

— Я… я в это не верю, — едва смогла произнести она.

Но танец увлек Дуглас от него. Он подумал о том удовольствии, которое его ожидает, если она станет его любовницей. Он рисовал в своем воображении картины романтических свиданий, когда он скачет прочь от двора, чтобы встретиться с ней в одном из своих замков, может даже устраивая так, чтобы сам Шеффилд прибыл ко двору. Это было бы опасно, но Роберт всегда любил приключения. Танец поставил его в пару с королевой.

— Я наблюдала за вами на протяжении всего танца, милорд. — В ее взгляде таилась угроза.

Он ответил насмешливо, возбужденный Дуглас, которая была столь молода и очаровательна:

— Я польщен вниманием вашего величества. Но не думаю, что во время этого танца ваши Глаза могли заинтересовать вас больше, чем ваши Веки.

Она ущипнула его за руку.

— Ты не должен ревновать, Роберт. Есть люди, которые преуспевают в одном деле, другие в ином, некоторые — прирожденные танцоры, другие — дамские угодники.

— А есть иные счастливчики, которые преуспевают и в том, и в другом, ваше величество.

Она подала ему свою руку, и он пылко ее сжал. Он видел, что она довольна, ему удалось усыпить ее ревность, а он именно этого и добивался, не желая, чтобы она вмешалась в эту его новую авантюру.

Но, несмотря на все хитрости и уловки Роберта, Дуглас стала его любовницей только в последний день их пребывания в замке Бельвуар. Она боялась своего мужа, боялась королевы, поэтому организовать свидание оказалось совсем не просто.

Граф Лестер был докой по части таких дел. Ему удалось заманить ее во время охоты, он знал, что рядом находится гостиница, где они могли ненадолго остановиться и передохнуть. Он оказался таким очаровательным, таким любезным, что ему удалось провернуть это дело легко и изящно. Дуглас показалось, что он может все, по крайней мере, он был совершенно неотразим.

Правда, такой человек, как граф Лестер, не мог отсутствовать даже несколько часов, чтобы не привлечь чьего-то внимания. К счастью, королева не заметила его отсутствия, но нашлись люди, которые исподтишка улыбались и шептались по поводу нового любовного приключения милорда.

Когда королевская процессия покидала Бельвуар, любовники обменялись пылкими обещаниями.

Это произошло некоторое время назад, но Роберт никогда не терял интереса к Дуглас. Она была так очаровательна, так благовоспитанна, не демонстрировала свойственных всем Тюдорам вспышек раздражения.

Спустя два или три года после их первого свидания умер несчастный лорд Шеффилд. Роберт сожалел об этом, потому что, став вдовой, Дуглас изменилась. По натуре она была добродетельной женщиной, и только огромная страсть, которую сумел внушить Роберт, заставила ее нарушить супружеский обет, следовательно, она мучилась угрызениями совести и желала узаконить их союз. Пока был жив ее муж, этот вопрос, к счастью для Роберта, даже не мог возникнуть, но после его смерти, когда истек положенный срок, она начала умолять о браке. Леди Шеффилд полюбила его еще сильнее, чем в те восхитительные дни в замке Бельвуар. Она говорила ему, что тот день, когда она сможет очиститься от греха, скрепив их союз браком, станет самым счастливым днем в ее жизни.

В это самое время подкралась новая опасность. Дуглас прибыла ко двору, а ее сестра, Френсис Ховард, которая тоже находилась при дворе, влюбилась в Роберта. Сестры ревновали друг к другу, и их ревность дала новую пищу для сплетен.

А Дуглас продолжала умолять о браке. Роберт казался ей таким расстроенным.

— Но, моя дорогая Дуглас, тебе ведь известно, какое положение я занимаю при дворе. Ты знаешь, как я завишу от милостей королевы. Я не сомневаюсь, что потеряю все, чего достиг, если мы с тобой поженимся.

— А если пожениться тайно, Роберт?

— Неужели ты считаешь, что это можно будет долго держать в тайне от королевы? У нее повсюду шпионы. А у меня много врагов.

— Но наша любовь является тайной.

Он криво усмехнулся. Если бы это было правдой, то он бы чувствовал себя значительно спокойнее.

— Ты знаешь, — спросил он ее, — чем я для тебя рискнул?

— Ах, Роберт, если из-за меня на тебя свалятся беды, я себе этого никогда не прощу.

Он обещал ей подумать об этом, а пока совершенно бессмысленно совать свою голову прямо в петлю.

Потом настали смутные времена. Восстание и казнь Норфолка дали другую пищу для ума. При дворе появилась новая личность — сэр Френсис Уолсингэм, — протеже Бэгли и очень хитрый человек. Он был посланником при дворе французского короля, а вернувшись в Англию, стал членом тайного совета. Роберт заметил энергичные черты характера этого смуглокожего господина и постарался привлечь его на свою сторону, чтобы, в случае необходимости, вдвоем противостоять Бэгли. Эти дела отвлекли его внимание от Дуглас до того момента, когда ей стало необходимо покинуть двор, потому что она ждала ребенка.

Теперь Дуглас то веселилась, то впадала в депрессию. Она хотела ребенка, но не могла допустить, чтобы он появился на свет незаконнорожденным. Как она объяснит его появление окружающим? Ведь прошло уже несколько лет со дня смерти мужа. Роберт теперь обязан на ней жениться.

Сам Дадли колебался. А если родится мальчик? Разве не самым большим его желанием было иметь сына? Но… что скажет королева?

Он мучительно искал выхода из создавшегося положения.

Хотя Дуглас и была скромной женщиной, тем не менее ее никак нельзя было отнести к разряду женщин спокойных, у нее случались припадки меланхолии и истерики, и Роберт опасался, что во время беременности ее слабые места могут стать наиболее уязвимыми.

У него было много врагов, но имелись и сторонники. У него была семья. Его братья и сестры, и все, кто был связан с семейством Дадли, видели в нем своего лидера, и если он рухнет, то рухнут и они. У него имелись сторонники, которые зависели от него, поэтому он мог рассчитывать на их преданность. Без всякого сомнения, он был могущественным человеком, но, так как его могущество пришло к нему скорее через его личные качества, а не через его подвиги, он и относился к нему более легко, чем относился бы человек, который достиг его постоянным методичным трудом. Роберт во многом добился успеха, он верил, что может преуспеть там, где другой не осмелится сделать и попытку.

Поэтому, в конце концов, он решился на тайный брак с Дуглас в Эшере в присутствии только нескольких верных слуг в качестве свидетелей.

Это представлялось ему ловким ходом, потому что он был уверен, что королева не станет долго гневаться, если он не женится по всем правилам, и в то же самое время, в результате этой бутафорской свадьбы Дуглас сможет себя называть — при этом тайно — графиней Лестер и заглушить угрызения совести.

Так и случилось. Дуглас не могла уже думать ни о чем другом, а только о рождении ребенка.

Родился мальчик, и они назвали его Робертом.

Но их враги уже шептались между собой, что граф Лестер тайно женился и что он и Дуглас были любовниками еще до смерти лорда Шеффилда.

Смерть лорда Шеффилда! А теперь скажите, как умер лорд Шеффилд? Говорят, что от простуды. Может, имела место искусственная простуда, которая перекрыла ему кислород?

Им стоило только бросить взгляд назад, к другой смерти. Разве они забыли бедную леди, которую нашли со сломанной шеей у лестницы в Камнор-Плейс! Это случилось, когда лорд Роберт думал, что сможет жениться на королеве. А теперь граф Лестер желал жениться на другой, на леди, чей муж умер так вовремя.

Такие слухи всегда будут окружать такого выдающегося человека, родившегося под поразительно счастливой звездой.

Роберт должен был удостовериться, что подобные слухи не достигнут ушей королевы.

В это время в Англию пришли вести о самой кровавой резне, когда-либо имевшей место на этом свете.

В канун для Святого Варфоломея король Карл вместе со своей матерью Екатериной Медичи и герцогом де Гизом вдохновили парижских католиков на убийство тысяч гугенотов, собравшихся в столице на свадьбу дочери Екатерины, Маргариты, с Генрихом Наваррским.

Весь протестантский мир был потрясен до глубины души такой звериной жестокостью. Говорили, что по улицам Парижа ручьями текла кровь мучеников. Пришло донесение, что только в Париже было убито две тысячи человек, а в Лионе, Орлеане и многих других городах подобный ужас повторился. Сам благородный Колиньи — известный всему миру как достойнейший человек — стал одной из жертв, его участь разделил и его зять Телиньи, подобно многим другим господам самого высокого ранга.

Через пролив, разделявший две страны, переправлялись маленькие суденышки, и тысячи мужчин и женщин искали в Англии убежища. Весь протестантский мир был готов взять в руки оружие и направить его против католиков.

Проповедники метали громы и молнии со своих кафедр, королеве и ее советникам приходили письма-предупреждения. «Смерть католикам! — кричал народ. — Заключите союз с Германией, с Нидерландами и Шотландией! Выступите вместе против кровавых язычников! И немедленно отправьте эту опасную предательницу, язву на теле всего христианского мира, прелюбодейку и убийцу, Марию Шотландскую, на плаху. Разве не ее родственники, Гизы, стояли за этой резней? Герцог де Гиз замыслил этот план вместе с этой итальянкой Екатериной Медичи. Королева Англии в опасности. Не позволяйте ей принести на нашу землю грабежи, убийства и насилие ради убогого милосердия по отношению к ужасной женщине, которая, куда бы она ни попала, везде несет с собой проклятие Божие».

Елизавета была потрясена. Подобно любому другому человеку, она каждый день ждала начала войны. Она верила, что эта резня — первая ступень кампании католиков, направленной против протестантов.

В портах было полно людей, английские корабли готовились поднять якоря. Она позволила Бэгли и Лестеру уговорить себя предпринять кое-какие меры в отношении Марии, но она все же не давала согласия на ее казнь. Марию нужно отослать обратно в Шотландию, где ее, без сомнения, осудят за убийство Дарнли и казнят. Таким образом, Мария умрет, и все скажут, что Елизавета не приложила свою руку к ее смерти.

Однако прошли месяцы, а нападения со стороны католиков не последовало. Марию все еще удерживали в Англии, но Елизавета и ее министры понимали, что пока на земле существуют католики и протестанты, между ними в той или иной форме будет происходить борьба. Даже когда королева просто смотрела на окружавших ее министров, она все равно чувствовала их раздражение ее действиями в отношении Марии.

Бэгли был стойким протестантом. Не будучи религиозным человеком, Роберт, тем не менее, присоединился к лагерю протестантов. И только королева проявляла гибкость. И хотя в этом не признавалась, но она не благоволила ни к тем, ни к другим. Обе стороны допускали кровопролитие, и этот факт не давал ей возможности кому-нибудь из них отдать предпочтение. Какое это имеет значение, спрашивала она себя, верит ли человек в то, что святое причастие — тело Господне или освященная пища! Что действительно имеет значение, так это то, чтобы она продолжала править своим народом, чтобы народ ее любил и чтобы страна стала великой посредством мирного процветания, а этого можно достичь только терпимостью.

Жизнь в Англии протекала более спокойно, хотя королева и ее министры следили за событиями за пределами страны с более пристальным вниманием, чем до начала резни.

Под предводительством принца Оранского голландцы восстали против испанцев, которые вместе со своей беспощадной инквизицией подвергли их страшным гонениям.

Позднее королева издала закон, запрещающий простым людям носить сверхпышные одеяния, хотя ее собственный гардероб никогда еще не был так великолепен. В Ирландии происходили волнения, и, чтобы подавить их, Елизавета послала туда графа Эссекского, являвшегося лордом Хирфордом и мужем Летиции — виновницы изгнания Роберта несколько лет назад.

Умер король Франции, и Елизавета, которая считала герцога Анжуйского, ставшего теперь королем Франции Генрихом III, одним из претендентов на свою руку, изобразила досаду, потому что он вот так вдруг взял — и женился.

Пшеницы было мало, и ее цена поднялась до шести шиллингов за бушель. Это взбудоражило народ, он стал роптать.

Над страной нависла угроза войны. Принц Оранский и провинции Зеландия и Голландия предложили Елизавете стать их королевой, но она наотрез отказалась. Ее министры упрашивали и умоляли ее.

— Что! — воскликнула она. — Втянуть мой народ в войну с испанцами!

Напрасно они протестовали и доказывали, что она станет главой протестантского мира. Она им сказала, что не хочет принимать участие в религиозных войнах. Пусть в них сражаются другие. Она останется в стороне. Елизавета верила, что тот, кто держался в тени и наблюдал, как воюют другие, являлся истинным победителем.

Этим летом она предприняла свое обычное путешествие по стране. Роберт ехал впереди королевской процессии, ибо в этом году маршрут пролегал через Кенилуорт, и Роберту предстояло принимать у себя королеву в течение двенадцати дней июля. Он намеревался устроить такие турниры и увеселения, которых никто раньше не видывал.

Поехав на север, Роберт чувствовал себя не в своей тарелке. Он не переставал задаваться вопросом, слышала ли королева сплетни относительно смерти лорда Шеффилда, и не осмелился ли кто-нибудь навлечь на себя ее гнев, рассказав ей, что Дуглас считала себя его женой и что у него и Дуглас есть сын.

В последнее время Елизавета вела себя с ним высокомерно, и именно эта причина вызвала подобные беспокойные мысли. Она была больше предана своему опытному Ягненку и Варану-вожаку — эти новые имена она выдумала для Хэттона. Она очень привязалась к своему Мавру — им был Уолсингэм, достаточно смуглый, чтобы оправдать свое имя. Поэтому, подумалось Роберту, он должен подготовить такие развлечения, которые никто никогда не устраивал, даже во времена кардинала Уолси и ее отца.

Замок Кенилуорт окружало около двадцати миль богатых земельных участков. Роберт потратил тысячи фунтов на украшение этих мест и обработку почвы. Проезжая по своему имению, он чувствовал гордость. Он хотел, чтобы его отец, который всегда являлся для него примером, был жив, чтобы увидеть все это. Только в этом году королева проследила, чтобы ему досталось пятьдесят тысяч фунтов — и это вдобавок к доходам, которые он получал от своей разнообразной деятельности.

Теперь уже он не надеялся на брак с королевой, так как твердо знал, что она никогда не выйдет замуж. Она была необыкновенной женщиной, к ней нельзя было приложить обычные мерки. И хотя о ней ходили разные сплетни, он знал королеву лучше всех остальных. Роберт знал, что для нее любовь состояла из лести, комплиментов, поцелуев и нежных объятий. Ее глаза всегда сияли при виде красивого мужчины, и она не могла удержаться и не приласкать его. Она на самом деле была странной женщиной. Ей нравились мужчины, но при этом она бесконечно любила власть. И… она желала удерживаться на романтической дистанции и никогда не достигать определенного финала.

Когда Роберт прибыл в замок, его ожидало неприятное известие, — там находилась Дуглас и при ней ребенок. Он был поражен. Ведь ей следовало оставаться в одном из его поместий в ожидании того дня, когда он сможет ее навестить.

Хотя сопровождавшие Роберта люди считались его друзьями, он не был полностью уверен, что может до конца положиться на них.

Она же явно старалась не смущать его.

— Мой милый друг, — сказала Дуглас, — я проезжала мимо и, узнав о ваших грандиозных планах, заехала, чтобы вам помочь. Вам здесь нужно много чего сделать, и мне кажется, что я бы могла вам кое в чем быть полезной.

Не усмехнулись ли люди, присутствовавшие при этой сцене? Филипп Сидни неодобрительно нахмурил брови? Племянник Роберта любил его как никто другой, к тому же Филипп — мудрый человек. Он всегда чуял опасность.

Роберта выручило остроумие.

— Вы так добры, леди Шиффилд, — сказал он, — и я не сомневаюсь, что очень многим обязан вашей доброте.

Но он подумал про себя: «А если бы здесь была королева?» И на смену игривому настроению пришли дурные предчувствия.

Елизавета отправилась в путь в очень радостном расположении духа. Ее свита состояла из всех ее придворных дам, сорока графов и более шестидесяти лордов и рыцарей. Она с удовольствием предвкушала свой приезд в Кенилуорт, где она увидит Роберта в окружавшем его великолепии, которым он был обязан только ей.

Милый Роберт! Теперь он уже не так молод. По правде говоря, фигура его, бывшая некогда гибкой и стройной, потеряла свои привлекательные качества, темные вьющиеся волосы, которые она так любила гладить, поредели и стали седыми, под прекрасными глазами пролегли морщинки.

Она, которая его любила, смотрела на него трезвыми глазами, видела все его недостатки, но они не имели никакого значения, потому что не могли изменить ее любви. Он не обладал тонким умом ее сэра Ума или ее дорогого невыносимого Мавра, но у него имелось в два раза больше амбиций. Он относился — она могла себе в этом признаться — слишком мнительно к своему здоровью, ему нравилось принимать лекарства, она всегда с улыбкой выслушивала, как он серьезно рассуждал о каком-нибудь новом лечебном средстве. Сама она пренебрегала страданиями и никогда не признавалась, что вообще их когда-либо испытывает. Она отвергала смерть и старость.

Впрочем, хотя королева и не могла выбросить из головы предстоящие удовольствия, ей следовало обратить внимание и на серьезные проблемы.

Пока Елизавета находилась за пределами своей столицы, два анабаптиста из Голландии Петрс и Турверт — были приговорены к сожжению на костре. Еще раньше она получила множество писем, где говорилось об этих людях. Епископ Фоксский, чьей основной заботой были мученики, написал ей, умоляя в соперничестве с католиками не бросать тень на свое имя, свое правление и реформаторскую церковь в целом.

Но епископ, конечно, не знал, что она не должна открыто проявлять сочувствие к анабаптистам. Ведь за этим следит Филипп Испанский. Если бы ее люди только знали, как она боялась этого человека. Всем своим нутром она ощущала, как фанатично страстно он ожидал того дня, когда он и католическое братство станут управлять миром, а все люди задрожат от страха перед инквизицией!

Королева не особенно волновалась из-за судьбы этих двух голландцев. Как и ее отец, она не забивала себе голову мыслями о муках, которым подвергали других людей.

Существовала другая вещь, которая наводила на более приятные размышления.

Екатерина Медичи — теперь, когда ее любимый сын Генрих стал королем Франции и женился, — лелеяла надежду, что Елизавета пересмотрит свое отношение к ее младшему сыну как вероятному жениху, потому что к нему от брата перешел титул герцога Анжуйского.

Елизавета нашла забавным снова «сыграть в амуры».

Ей рассказывали, что этот маленький человечек, бывший герцог Алансонский, был настоящим уродцем, но французский посол — само обаяние — Ла Мот Фенелон, описывая его, не жалел красок. Он намекнул, что маленький герцог сходил с ума от любви к английской королеве. Да, она старше его, но он и любил ее за это. Он не зеленый юнец, чтобы увлекаться невинными девушками. Еще Елизавете стало известно, что он слегка рябой, что, как она заявила, явилось причиной ее колебаний.

Екатерина Медичи написала Елизавете, что ей известно прекрасное средство, которое, как утверждают, может уничтожить любые следы оспы и снова сделать кожу гладкой. Елизавета отметила, что это прекрасная весть и что следует немедленно намазать лицо герцога этим средством.

А пока — в Кенилуорт.

Когда процессия прибыла в Лонг-Ичингтон, находящийся в шести-семи милях от двора графа Лестера, стоял очень теплый июльский день. В этом месте Роберт разбил шатер, где и был накрыт стол для банкета.

Пребывая в прекрасном настроении и демонстрируя свою любовь к Роберту, королева усадила его подле себя, а когда банкет подошел к концу, то Роберт привел к ней толстого мальчика шести лет — самого толстого из тех, кого ей когда-либо приходилось видеть, — и такого бестолкового, что он никак не мог понять, что она королева Англии. После толстого мальчика ее пригласили осмотреть огромную овцу, самую большую овцу данной породы, и оба эти существа были вскормлены на земле Роберта. Королева долго смеялась, что являлось хорошим знаком.

Они вышли из шатра и начали охоту, которая должна была закончиться в замке Кенилуорт.

Находящаяся во главе кавалькады королева держала Роберта возле себя, и он, с гордостью указывая на красоту и богатство пейзажа, сказал:

— Всем этим я обязан моей дражайшей госпоже. И разрази меня гром, если я хоть на секунду об этом забуду!

Она была довольна, а так как ей не хотелось прекращать охоту, то когда они достигли ворот Кенилуортского парка, уже начало смеркаться.

В парке королеву ждали сцены с историческими персонажами. Улыбаясь, она приняла все приветствия, а когда они добрались до самого замка, то на пороге их ожидал человек огромного роста, который держал булаву и ключи. При ее приближении он выразил восторг по поводу великолепия процессии и, притворяясь, что видит королеву впервые, стал декламировать с величайшим восторгом оду, сочиненную Робертом.

Когда процессия проехала через ворота замка, Роберт впервые увидел в этой процессии человека, чье присутствие вдруг заставило его сердце радостно забиться.

В Кенилуорт прибыла Летиция Ноллис.

Роберт проводил королеву в ее покои. Через окна она могла видеть, как в парке ярко взвивались фейерверки, они давали знать всей округе, что в Кенилуорт прибыла королева. В промежутках то в одном, то в другом месте стреляли пушки.

— Роберт, — сказала она, — ты настоящий мот.

— Разве можно назвать мотовством увеселение вашего величества?

Она фамильярно шлепнула его по щеке и подумала: «Время не в состоянии отнять у него его обаяние. Сейчас все именно так, как было во времена нашей пламенной юности, но он стал искушенным мужчиной, и я не сомневаюсь, что многие женщины могли бы его полюбить, а он все-таки ради меня не женился».

— Я буду помнить мое пребывание в Кенилуорте до конца моих дней, — сказала она. Затем, пытаясь скрыть смущение, она добавила: — Время здесь словно остановилось.

Он улыбнулся.

— Все часы в замке были остановлены в тот момент, когда в ворота въехали вы, ваше величество. Вы пообещали остановиться здесь на двенадцать дней. В течение этого времени мы позабудем о часах. Мы позабудем обо всем, кроме увеселения вашего величества.

— Никогда еще на свете не рождался человек, подобный тебе… никогда, — нежно промолвила она.

— Мадам, — ответил он, — богиня может лишиться своего Ягненка и своего Барана-вожака, своего спутника Мавра, даже своего Ума, но ее Глаза сослужат ей лучшую службу, чем все они, вместе взятые.

— Может, в твоих словах кроется правда, — сказала она. — А теперь оставь меня, Роберт. Я устала после дневного путешествия.

Он склонился над ее рукой и поднес ее к своим губам.

Когда он ушел, она нежно улыбнулась.

В коридоре Роберт столкнулся лицом к лицу с Летицией и понял, что та его поджидала. Она была еще более красива, чем в то время, когда он впервые привлек ее внимание. Она уже не была леди Хирфорд, потому что ее муж стал графом Эссекским. Она казалась еще интереснее из-за своего легкого сходства с королевой, которое перешло к ней от ее бабушки Марии Болейн. Сейчас Летиция напомнила ему юную Елизавету, которую он знал в лондонском Тауэре.

— Добрый день, милорд, — сказала она.

— Я не знал, что вы приедете.

— Вы меня помните?

— Помню ли я? Конечно!

— Я польщена. Значит, великий граф Лестер не забыл меня. Самый уважаемый человек в королевстве — уважаемый королевой, если не народом — не забыл простую женщину, к которой когда-то относился без неприязни. — Ее глаза засветились злым блеском. Она ему напоминала, что он ее бросил, когда их роман уже обещал им многие радости.

— Разве мужчина может относиться с неприязнью к такой красивой женщине, как вы? — спросил он.

— Оказывается, может, если его любовница ему это приказала или если он ей так слепо повиновался, что не осмелился перечить.

— Я никому слепо не повинуюсь! — высокомерно парировал он.

Летиция подошла ближе и подняла на него свои карие глаза.

— Значит, вы изменились, милорд, — несмешливо произнесла она.

Роберт никогда не терялся. Сейчас он не мог с честью для себя объяснить свое поведение, поэтому он обнял ее и поцеловал. Поцелуи объяснили все.

В апартаменты Роберта пришла Дуглас и привела с собой своего мальчика. Бедная Дуглас! Она надеялась, что их сын может повлиять на его чувства, если уж ей самой это не под силу.

Он отпустил своих слуг, веря, что может положиться на их преданность.

— Как глупо с твоей стороны прийти сюда, — взорвался он, когда они остались наедине.

— Но, Роберт, ведь я так давно тебя не видела. Мальчик так стремился повидаться с тобой.

Он взял мальчика на руки. Ему казалось опасным, что маленький Роберт обладал фамильными чертами Дадли. Мальчик улыбнулся и обхватил руками шею Роберта. Он любил этого красивого пышно одетого мужчину, хотя и не знал, что тот его отец.

— Ну, мой мальчик. Что ты можешь мне рассказать?

— Замок большой, — сказал мальчик.

— И он тебе понравился, правда?

Мальчик кивнул, с обожанием вперив взгляд в лицо своего отца.

— Мама говорит, что это Кенилуорт.

Может, она сказала: «Ты — законный наследник Кенилуорта!» Нет, она не осмелится.

Он прижал мальчика к груди. Ради этого ребенка он был почти готов признать Дуглас своей женой. Он бы с гордостью взял Роберта-младшего за руку и представил его обществу. «Вот мой сын!» Какой бы переполох вызвали его слова!

Но нет. Королева никогда бы его не простила, к тому же ему начала надоедать мать мальчика. Ее смиренная угодливость и скрытая истеричность вызвали в его памяти образ Эми. И почему только этим женщинам не удается так легко разлюбить, как это удавалось ему самому?

Летиция принадлежала к другому типу женщин, и у Летиции тоже был чудесный сын. Она назвала его Робертом. Может, в память о Роберте Дадли? Ее сын, которому уже исполнилось восемь лет, был необычайно красив. Почему бы Летиции не подарить сыновей и ему?

Он вспомнил, как они встретились в коридоре. И он, и Летиция были научены горьким опытом, она могла дать ему больше, чем он надеялся получить за всю свою жизнь, и что, по вине королевы, было ему недоступно: удовольствие, дети и семейная жизнь.

У Летиции имелся муж. Роберт пожал плечами. Потом посмотрел на Дуглас, которая пристально его рассматривала, и ему почудилось, что он слышит, как в этой комнате смеется Эми Робсарт.

Он сердито заявил:

— Будь осторожна! Ты была в высшей степени неблагоразумна. Если королева хоть что-то проведает, то это будет не только моим концом, но и твоим.

Она упала на колени и закрыла лицо руками.

— Ах, Роберт, я буду осторожна. Я тебе обещаю, она не узнает.

— Тебе не следовало ни в коем случае сюда приходить, — упрекнул он.

Видя страдания матери, мальчик расплакался, и тогда, взяв его на руки, чтобы успокоить, Роберт подумал: «Если бы твоей матерью была другая женщина — не та, от которой я смертельно устал, — если бы ею была Летиция, мне кажется, я бы на ней женился ради тебя».

На следующее утро, а это было воскресенье, все общество направилось в церковь, позже днем состоялся банкет, который затмил своим великолепием имевший место накануне. Играла музыка, и снова были танцы, а как только стемнело, небо осветилось еще более яркими и великолепными фейерверками, и, как вчера, стреляли пушки.

В течение этого дня три женщины непрерывно думали о хозяине замка, каждая из которых была по-своему в него влюблена.

Одна из них, Дуглас, трепетная и все понимающая, догадывалась, что ее больше не любят и что, если бы не ребенок, то Роберт, наверное, желал бы забыть то, что было между ними. Ей казалось, что дух Эми Робсарт бродит по замку Кенилуорт, предупреждая ее и вселяя дурные предчувствия.

Королева размышляла о графе Лестере с нежностью, как о самом любимом из всех мужчин в ее жизни. Даже Томас Сеймур не вызывал в ней таких чувств, как Роберт. Она сомневалась, чтобы Томас, если бы он был жив, так долго вызывал бы в ней такие нежные чувства. Сейчас она любила Роберта за все его слабости, так же, как раньше любила за его силу. В славные дни их юности, когда он был героем рыцарских арен, она любила его как самого совершенного и добродетельного человека. Теперь она знала, что он и не самый совершенный, и не самый добродетельный, и все же любила его.

И все мысли Летиции были только о графе. Она хотела, чтобы Роберт стал ее любовником, но она, безусловно, не Дуглас, чтобы ее могли взять, а потом растоптать. Если Роберт станет ее любовником, она должна стать графиней Лестер. Она грустила и все же улыбалась, потому что была из тех женщин, которые если чего-нибудь страстно пожелают, то в один прекрасный день видят, как оно падает им прямо в руки.

Стояли знойные, душные дни. Королева обычно пребывала в замке до пяти часов вечера, когда она могла поскакать на охоту в близлежащие угодья с огромной свитой придворных. И всякий раз по ее возвращении с охоты в кенилуортском парке ее ждали «живые картины», и каждый день представление оказывалось все более грандиозным и великолепным, чем предыдущее.

Но, по прошествии времени, удовольствие, которое она испытала в первый день, стало менее сильным. Возможно, она устала от речей, прославляющих ее добродетели. Роберт казался весьма обеспокоенным, и у королевы возникло тревожное предчувствие, что причиной тому не только огромные усилия, которые он прилагал, чтобы развлечь ее, а и что-то другое. Уж очень он казался измученным и каким-то неестественным.

Когда их лошади оказались совсем рядом, Елизавета спросила:

— Вы плохо спите, милорд?

Он вздрогнул, и на его лице промелькнуло такое виноватое выражение, что ее страхи только усилились. Она заподозрила, что он связан с женщиной. Она знала характер Роберта. К его чести, он всегда внешне хранил ей верность, к тому же, в такое время он наверняка не мог осмелиться подумать о другой.

— Ты вздрагиваешь! — резко произнесла она. — Значит, это преступление — не спать?

— Я был бы в ответе, ваше величество, за то, что это вы не спите, пока находитесь под моим кровом.

— Речь идет не о моем отдыхе, а о твоем.

— Я боялся, что вашему величеству пришла на ум данная мысль, потому что вы сами плохо отдыхаете. Я умоляю вас сказать мне, если ваши покои вам не по душе. Мы их поменяем. Мы поменяем мебель в ваших покоях.

Она резко ударила его по руке.

— Прямой вопрос требует прямого ответа, милорд, и за него вам воздастся… разве что вы боитесь, что награда за него вас не устроит.

— Моя милая леди, мне бы не хотелось беспокоить вас своими болезнями.

— Значит, ты снова нездоров?

— Это не более чем простое недомогание.

С чувством облегчения она громко рассмеялась.

— Вы слишком много едите, милорд.

— Я бы не смог требовать от вашего величества по праву оценить мой стол, если бы сам не делал этого. Вы могли бы подумать, что я брезгую тем, что было приготовлено для вашего королевского желудка.

— Значит, это всего лишь физическое недомогание. Я опасалась, что только душевное беспокойство не дает тебе спокойно спать по ночам.

Догадываясь о ее подозрениях, он сказал:

— Ваше величество должны знать правду. Это из-за женщины.

Он заметил, что у нее перехватило дыхание, и поэтому сразу обратился к ней с такой пылкой страстью, на которую только был способен.

— Зная, что та, которую я люблю больше жизни, находится под моим кровом, как же я могу спокойно спать по ночам, если она не лежит со мной рядом?

Королева пришпорила своего коня и галопом пустила его вперед, но он успел заметить ее довольную улыбку.

— Милорд, — бросила она ему через плечо, — вы дерзите. Я умоляю вас не скакать рядом со мной. Мне бы не хотелось бранить хозяина, который меня принимает. А поскольку я так сильно гневаюсь, то боюсь, мне все же придется поступить подобным образом.

Тем не менее он продолжал скакать рядом.

— Ваше величество… нет… Елизавета, милая Елизавета, какой ты была для меня в Тауэре… ты забыла, а я буду помнить до конца моих дней. Ты слишком многого от меня требуешь.

Она пришпорила своего коня и не стала ему отвечать, но к ней вернулось хорошее настроение, и, когда в круг загнали оленя, она закричала:

— Не убивайте его. Я нахожусь в благом расположении духа. Я дарую ему жизнь при условии, что он отдаст взамен свои уши.

Она самолично отрезала уши у бедного животного и, улыбаясь, наблюдала, как он, объятый ужасом, с окровавленной головой, понесся прочь. Затем она воскликнула:

— Где же наш хозяин? Почему он не рядом со мной?

Роберт подъехал к ней, и они поскакали бок о бок назад в Кенилуорт.

— Я верю, милорд, — жеманно произнесла она, — что вы больше не станете настолько забываться. Я не буду столь снисходительна, если вы снова поступите подобным образом.

— Я не могу в этом поклясться, — ответил он. — Я всего лишь мужчина и готов отвечать за последствия своих опрометчивых речей.

Но, говоря любезности королеве, он думал о Летиции и об их ночных страстных свиданиях, о том удовольствии, которое они друг другу доставляли, и он знал, что ничто на этой земле не могло теперь ни разлучить их, ни сдержать взаимную безумную страсть.

А что если Елизавета узнает? Он не мог вычеркнуть из памяти образ попавшего в ловушку зверя с загнанным выражением глаз, когда она склонилась над ним, держа в руках нож. Он видел, что жажда крови прирожденного охотника была написана на ее лице, и вспомнил, как в ужасе унеслось прочь бедное животное. А это было лишь благое расположение духа королевы.

В парке гостей снова ожидали «живые картины». Высокий юноша, наряженный Сильванием, встал перед ней и рассыпался в похвалах ее очарованию. Но она устала от его оды раньше, чем он успел ее закончить, и, повернув своего коня, поскакала дальше. Однако юный поэт, не желая быть отвергнутым и стремясь угодить своему господину в восхвалении ее величества, побежал вслед за лошадью, описывая добродетели королевы, и тогда она, с гримасой отвращения, сдержала поводья, потому что юноша уже почти что задохнулся.

Он упал перед ней на колени.

— Ваше величество, — сказал он, — если вы желаете следовать дальше, умоляю вас, поезжайте. Если мои недостойные речи не оскорбляют ваших королевских ушек, я могу бежать и говорить хоть двадцать миль. Я лучше буду бежать за вашим величеством, чем ездить верхом, как бог в раю.

Королева одарила этого человека улыбкой и милыми словами, потому что его самоотверженность понравилась ей больше, чем его вирши.

— Мне больше нравится, — сказала она, — то, что исходит от сердца, чем то, что хранится в памяти.

Когда Сильваний закончил свою речь, он сломал ветку, которую держал в руке, и отбросил ее прочь. К несчастью, движение было слишком резким, и конь королевы внезапно встал на дыбы.

Все присутствующие оцепенели, но королева, справляясь с конем, закричала:

— Не трогать! Не трогать!

Потом она устала утешать Сильвания, который был сам не свой от огорчения.

Роберт приблизился к королеве.

— Ваше величество, — сказал он, — умоляю вас, поедемте в замок. Мне кажется, ваша драгоценная персона будет там в большей безопасности.

По пути в замок Роберт был полон дурных предчувствий.

В тот день гостей очень развлекли забавы с медведями. Английских догов, которых долго держали взаперти, внезапно спустили на тринадцать медведей. От шума, визга, рычания, звуков разрываемой на куски плоти глаза королевы загорелись, и многие это заметили. После забавы решено было отдохнуть на природе.

Припекало солнце, и королева в обществе нескольких фрейлин сидела на лужайке в тени деревьев, когда к ним вдруг подошел маленький мальчик.

Он стал как вкопанный и уставился на королеву. Он был так красив, что королева, которой нравились и красивые дети тоже, позвала его:

— В чем дело, мой маленький мужчина? Вы пришли посмотреть на королеву?

— Да, — ответил мальчик.

— Тогда подойди ближе, чтобы и королева смогла тебя увидеть.

Он подошел с широко открытыми глазами, положил ей на колени свои руки и заглянул в ее лицо.

— Вы красивая леди, — сказал он.

Ничто не могло бы доставить ей большего удовольствия.

— Ты и сам довольно красив, — ответила она. — Ты знаешь, кто я. А теперь скажи мне, кто ты?

— Я — Роберт, — ответил мальчик.

Она засмеялась.

— Это мое любимое имя.

Он улыбнулся и потрогал аксельбант на ее платье, и когда он наклонил свою маленькую головку, чтобы рассмотреть его, она заметила, что его темные волосы курчавились на шее. Повинуясь внутреннему порыву, она протянула руку, чтобы к ним прикоснуться.

— Что ты здесь делаешь, малыш?

Он удивленно посмотрел на нее.

— Кто тебя привез? — спросила она.

— Моя мама.

— А кто твоя мама?

— Моя мама! — удивленно ответил он.

— Конечно же. Какая же твоя королева глупая! — Она сделала знак одной из фрейлин.

— Вы знаете, чей это ребенок?

— Миледи Шеффилд, ваше величество.

Королева нахмурилась.

— Шеффилд умер какое-то время назад, не так ли? Думаю, что уже давно. Сколько тебе лет, малыш?

— Три.

Роберт, наблюдая издалека за своим сыном и королевой, встревожился и рассердился. То, чего он опасался, все-таки случилось. Кто за это ответит? Он помедлил, решая, насколько это опасно и не будет ли мудрее столкнуться сейчас с тем, с чем придется все-таки столкнуться. Он решил открыто подойти к королеве, готовясь к самому худшему, и тут же понял, что это было ошибкой. Как только мальчик его завидел, он покинул королеву и, подбежав к Роберту, обхватил его колени и взглянул на него с таким выражением, которое ясно давало понять, что эта встреча у них не первая.

С превосходно сыгранной беззаботностью Роберт взял его на руки и сказал:

— Что это такое? Что ты здесь делаешь?

Мальчик засмеялся и дернул Роберта за бороду.

— Этот молодой человек, кажется, близко знаком с графом Лестером, — сказала королева, и Роберт спросил себя, не прозвучала ли в ее голосе нота подозрения.

— Почему бы не быть друзьями с таким мальчиком, как этот? — беспечно спросил он. Граф опустил мальчика на землю и, подойдя к королеве, склонился перед нею в поклоне, он взял ее руку и спросил, какое впечатление произвело на нее его скромное развлечение.

— Нас неплохо развлекли, — слегка резко сказала Елизавета.

Мальчик снова подбежал к ним.

— Чей это сын? — спросила королева, глядя на Роберта.

— Леди Шеффилд.

— В настоящее время она не находится при дворе.

— Вы помните Шеффилда, ваше величество. Он был моим другом. Его вдова с мальчиком, его друзья и слуги останавливались у меня в Кенилуорте, пока я был при дворе. Затем, ваше величество, они проявили такое настойчивое желание увидеть вас, что я не мог им отказать.

— Мы не помним, чтобы мы видели их. Почему они нам не представились?

— Леди Шеффилд нездорова.

— Я видела ее один раз.

— Я лично передам ей о желании вашего величества.

— Пусть слуга пойдет за ней и прикажет явиться ко мне.

Роберт огляделся вокруг, чтобы посмотреть, не находится ли в поле зрения какой-нибудь слуга, которому можно было доверять. Он заметил такого человека и позвал его.

— Ее величество желают, чтобы к ней явилась леди Шеффилд. Приведи-ха ее сюда.

— Слушаюсь, милорд.

— И еще, — добавил Роберт, — уведи мальчика. За ним должна присмотреть его няня.

Слуга удалился вместе с маленьким Робертом, а в то время его отец страстно желал, чтобы Дуглас догадалась сделать то, чего он от нее ожидал.

Королева заговорила о медведях и о том, как ей понравилось представление. Но все это время Роберт ощущал, что она пристально за ним наблюдает.

К его величайшему облегчению, слуга вернулся один.

— Леди Шеффилд шлет свою благодарность вашему самому светлейшему величеству. Леди Шеффилд рвет на себе волосы от горя, потому что она так плоха, что не может встать с постели. Она умоляет ваше величество, известное своей снисходительностью, простить ее по этому поводу.

— Мы прощаем, — сказала королева. — Но мы все-таки повидаемся перед отъездом. Мы навестим ее в ее опочивальне, если возникнет такая необходимость. А сейчас можете сказать ей, что мы прощаем ее за этот день.

Роберт вздохнул почти с облегчением.

— Мне кажется, что я раньше видела этого мальчика, — сказала королева.

— Я очень к нему привязан, — заметил Роберт, — и у меня есть на это причины.

Она напряглась.

— Он напоминает мне мальчика, которого я знавал когда-то очень давно… в лондонском Тауэре. Я был безутешным узником, а он передавал от меня цветы одной богине, которую я страстно полюбил в то мгновение, когда впервые увидел.

Подобная лесть была для Елизаветы как животворящий бальзам. Она тоже помнила те встречи.

— Он был милым мальчиком, — сказала королева. — Но мне сдается, что он не обладал красивыми чертами этого маленького Роберта.

Роберт продолжил:

— Я помню тот день, когда вы проходили мимо, а я смотрел из-за тюремной решетки. Я твердо уверен, что никогда в моей жизни не был так счастлив, как тогда.

— У вас была жалкая жизнь, милорд, если лучшие воспоминания связаны с тем временем, когда вы были несчастным узником. Разве так следует говорить гордому мужчине?

— Именно так, ваше светлейшее величество, потому что тогда я питал надежды… большие надежды. Я мечтал о любви совершенного существа. Но, увы, мои мечты осуществились только частично. Когда-то у меня были огромные надежды.

— Человеку никогда не следует отказываться от своих надежд, милорд. Вам это должно быть прекрасно известно. Никогда до конца своих дней.

— Но, мадам, что делать человеку, если он понимает, что женщина, которую он любит, — богиня, она выше всех земных потребностей и желаний?

— Он может стать богом. А боги могут вступать в союз с богинями.

Граф решил этой льстивой беседой увести ее мысли прочь от опасной темы, навеянной красивым мальчиком по имени Роберт, обладавшим фамильными чертами Дадли. Темы, которая могла бы привести графа Лестера к краху.

В тот же день Роберт и Летиция встретились в укромном помещении замка. Их свидания поневоле должны быть короткими, потому что они оба не могли отсутствовать в одно и то же время, не вызывая подозрений, к тому же Роберту следовало постоянно быть возле королевы.

Эти свидания были очень ценными. Летиция могла бы заставить его совершать опрометчивые поступки, но она смотрела далеко вперед. Когда-то она потеряла его благодаря королеве, а теперь была полна решимости не дать этому случиться вновь.

Лежа в кровати за запертыми дверями в маленькой комнатке, она спросила его:

— И что же дальше?

— Мы будем видеться, — сказал он. — И как можно чаще.

— Каким образом?

— Это наверняка как-то можно устроить.

— Королева следит за тобой, как собака за кроликом. А что, если из Ирландии вернется мой муж?

— Эссекс не должен вернуться.

— Как же этому можно будет помешать, если он выполнит свою задачу?

— Найдется какой-нибудь способ.

— Какой-нибудь способ может найтись. На мы не должны встречаться. Против этого существует так много причин. О, как бы мне хотелось, чтобы мы поженились. Жить благородно, без этих тайных свиданий, иметь сыновей, как мой собственный Роберт, но твоих сыновей.

— Ты даже не знаешь, как страстно я этого желаю.

— Может, ты проведешь остаток своей жизни, как комнатная собачонка королевы, тявкая у ее каблука, скрываясь от ее гнева, когда тебя то приласкают, то прогонят, повинуясь внезапному капризу?

— Нет! — страстно ответил он.

Она крепко прижалась к нему.

— Разве мы сами не кузнецы наших собственных судеб, Роберт? Разве нам не предначертано судьбой пожениться и иметь детей?

— Ты права. Нам это на роду написано. Но, — добавил он, — существует Эссекс.

Она немного помолчала, потом сказала:

— Значит, вы имеете в виду, милорд, что на пути к нашему браку стоит только Эссекс, но не королева?

— Если бы не Эссекс, мы могли бы пожениться. Мы могли бы сохранить наш брак в тайне от королевы.

Она спокойно ответила:

— Наш брак должен быть настоящим. Моя семья будет на этом настаивать. Мои сыновья станут твоими наследниками… и не иначе.

— И не иначе, — повторил он.

— И только Эссекс стоит у нас на пути?

— Только Эссекс.

Он вспомнил мальчика, которого она родила Эссексу, — маленького Роберта Деверо, — одного из самых рослых и красивых детей, которых он когда-либо видел. Если он женится на Летиции, такими будут и его сыновья. Он любил сына Дуглас, но не настолько, чтобы сделать Дуглас своей законной женой.

Ее следующие слова испугали его:

— Как сильно ты меня любишь?

Он ответил:

— Бесконечно.

Роберт понимал, что она вспомнила Эми Робсарт, и весь следующий день, во время представления на воде, которое он организовал для увеселения королевы, он тоже, не переставая, думал об Эми.

Дуглас присела в реверансе перед королевой. Никогда еще за всю свою жизнь она не была так напугана. Они редко виделись с Робертом с тех пор, как в Кенилуорт прибыла королева. Он нанес ей всего один визит и объяснил, как ей следует вести себя с королевой. Он оставался холоден, но Дуглас почувствовала, что внутри у него бушует гнев, и она прекрасно понимала, что этот гнев был направлен против нее.

Еще она знала, что он влюблен в графиню Эссекс. До нее дошел такой слух. Они не могли скрыть свою любовь от посторонних глаз, как бы им того хотелось, их тайна была написана на их лицах, когда они смотрели друг на друга. Боже милостивый, пусть бы только королева ничего не заметила. Никто ей этого не скажет, потому что она не поблагодарит того человека за подобное известие, а еще он станет заклятым врагом графа Лестера.

А теперь, кто знает, какие вопросы королева задаст Дуглас, которая не отличалась быстрым и острым умом. Она молилась, чтобы ей удалось найти подходящие ответы.

Королева находилась в благом расположении духа. Она приказала Дуглас подняться, не сводя с нее пристального взгляда. Некогда Дуглас была красивой женщиной, но дни и ночи, полные тревог, оставили свой отпечаток на ее лице в виде теней под глазами, кроме того, от королевы не укрылась ее глубокая меланхолия.

«Возможно, он был влюблен в нее раньше, — задумалась Елизавета, — но теперь уже нет».

— Подойдите ближе, леди Шеффилд, и садитесь рядом с нами. Мы слышали, что вы были нездоровы, и сожалеем по этому поводу.

— Ваше величество чрезвычайно добры ко мне.

— На самом деле очень жаль, что вы пропустили спектакли, которые были подготовлены для нашего развлечения. Наш хозяин превзошел сам себя, нас редко баловали чем-то подобным. Мы слышали, что и вы приложили руку к их подготовке.

— Ах, нет, ваше величество. Мой муж был другом графа, который милостиво даровал нам разрешение остановиться здесь, пока он находился при дворе. Сознаюсь в том, что желание увидеть ваше величество заставило меня отложить мой отъезд.

— Хорошо, теперь вы меня увидели. Я верю, что вы получили удовольствие от этой картины. Изменилась ли я с тех пор, как вы служили при дворе?

— Ваше величество вершит чудеса, становясь с годами все более красивой.

— У вас очаровательный сын.

— Да, ваше величество.

— По имени Роберт, так?

— Да, ваше величество.

— Граф вроде бы к нему привязан.

— Граф, как и ваше величество, любит детей.

— Верно. Я слышала, что мальчику три года.

— Да, ваше величество.

— Я помню вашего мужа… Шеффилда.

Елизавета с удовольствием наблюдала, как краска поползла от шеи Дуглас к ее бровям, и ей все стало ясно. Но она была уверена, что роман уже закончился, поэтому почувствовала лишь легкое раздражение, сказав сама себе, что ее озорному Роберту можно, пожалуй, сделать маленькую поблажку.

Но ей следует удостовериться, что их роман уже завершился. Она будет держать эту женщину там, где сама сможет понаблюдать, как та поведет себя в будущем.

Она сказала:

— Леди Шеффилд, мне нравятся ваши манеры. Вы присоединитесь к нам в нашем вояже, а когда мы вернемся ко двору, я найду вам место фрейлины.

Дуглас упала на колени в знак благодарности. На ее лице была написана радость. Если она окажется при дворе, то будет постоянно видеть Роберта.

Через несколько дней после этой аудиенции королевская процессия покинула Кенилуорт.

Королева дрожала от волнения. Ко двору прибыл месье Симье. Этот энергичный маленький француз явился с романтической миссией от имени своего господина, герцога Анжуйского, он просил руки королевы.

Елизавета, уже твердо уверенная, что ребенок Дуглас был от Роберта, почувствовала потребность в невинном флирте, поэтому она мило приветствовала месье Симье.

Очень скоро молодой человек стал ее Обезьянкой (она сказала ему, что это из-за его имени, но на самом деле прозвище подсказали ей черты его лица), и его можно было часто видеть прогуливающимся вместе с ней, скачущим верхом вместе с ней, сидящим рядом, и на самом деле создавалось такое впечатление, что он никогда не появляется без нее. Он упражнялся во всех тех искусствах, в которых преуспели французы — танцах, раздаче комплиментов, завораживании взглядом, как бы намекая, что он отдал бы двадцать лет своей жизни, если бы в действительности мог стать ее любовником, а не посланником герцога.

Королева осыпала его всеми теми милостями, которыми имела обыкновение награждать своих поклонников. По его щеке она нежно шлепала рукой, на его руку она опиралась, его губы целовали ее руки. Ее Обезьянка отодвинула в тень ее Глаза, ее Веки и ее Барана. Хотя ей уже было за сорок, она вела себя подобно шестнадцатилетней девушке, томящейся от любви.

Елизавета была так поглощена своей Обезьянкой, что вряд ли заметила, что в Англию вернулся граф Эссекс, сгорающий от бушевавшего в его душе гнева.

Когда Роберт доложил ей, что миссия Эссекса в Ирландии не выполнена и что по этой причине его следует немедленно отослать обратно, она дала свое согласие, и с большой неохотой граф снова отбыл в Ирландию. Не прошло и месяца с тех пор, как пришло известие, что он скончался от дизентерии, и тогда поползли слухи, что его смерть не была вызвана естественными причинами.

Елизавета выкроила несколько минут и, расставшись со своей Обезьянкой, обсудила этот вопрос с Робертом.

— Что ты думаешь об этом, — спросила она. — У Эссекса наверняка имелись враги. Мне не нравятся подобные слухи.

Роберт ответил:

— Слухи следует пресечь. Нужно провести дознание, и мой зять Сидни как депутат от Ирландии проследит за тем, чтобы его провели надлежащим образом.

— Пусть он это сделает.

Вскоре сэр Генрих Сидни смог рапортовать, что смерть графа Эссекского произошла по естественной причине.

Спустя короткое время один человек, который был тесно связан с Эссексом, умер от той же болезни. Этот человек имел неосторожность вымолвить ужасные слова: он сказал, что одна очень известная в Англии персона так сильно желала смерти милорда Эссекса, что отправила своих профессиональных отравителей в Ирландию, чтобы от него избавиться, а так как те, кто проводили дознание, стояли очень близко к этой известной персоне и их судьбы были тесно переплетены, то это дело не так тщательно проанализировали, как следовало бы в действительности.

Человек этот не занимал высокого положения, поэтому его смерть не потребовала такого расследования обстоятельств, какое последовало за смертью графа Эссекса.

Услышав слухи, Кэт испугалась.

Жившая в ней болтунья жаждала открыть королеве то, что она сама услышала. Но Кэт любила свою царственную госпожу еще больше, чем любила сплетни. Смерть Эссекса могла значить только одно: в настоящее время Лестер так страстно влюблен, что собирается жениться. Прекрасно, что Елизавета флиртует со своей Обезьянкой и рассуждает о прелестях своего дорогого Барана. Она немножко увлекалась этими людьми, но по-настоящему любила только одного.

Если бы она вышла за него замуж, рассуждала Кэт, то стала бы намного счастливее. Она все равно осталась бы королевой, а он бы ей повиновался. Она выбрала не того человека, если ждала, что он смиренно согласится на положение, которое было почти невыносимым.

Когда они остались наедине, она сказала Елизавете:

— Ваше дорогое величество, эта Обезьянка и его господин… вы это не всерьез?

— Всерьез.

— Значит, вы выйдете замуж за человека, который намного вас моложе?

— По-твоему, я очень стара? Я что — безобразна?

— Вы самая молодая леди в мире — но это по духу, моя милая. Вы самая красивая, а он невысок и хил, и его кожа изрыта оспой.

— Откуда тебе известно?

— Мы об этом прослышали, и даже его мать признает, что у него не такая фигура, как у его брата.

— Ты суешься не в свое дело, Кэт.

— Это из-за моей любви.

— Я это знаю. Но я не хочу, чтобы ты совала свой нос не в свое дело.

— Милая, почему бы вам не выйти замуж за того, кого вы по-настоящему любите?

— Не понимаю, кого ты имеешь в виду.

— Ну нет, понимаете, моя милая. Вы так долго его любите, и он любит вас… и он предназначен для вас, а вы для него.

— Это что — Лестер?! — оборвала она.

Кэт спросила себя, не вспомнила ли она о леди Шеффилд и ее ребенке? А может, она прослышала о более серьезной угрозе со стороны графини Эссекс?

Кэт этого не знала и не осмелилась спросить, но ей казалось, что королева, должно быть, думает о леди Шеффилд, потому что она не была бы так спокойна, если бы знала о его связи с Летицией.

— Что! — воскликнула Елизавета, казавшаяся уязвленной. — Неужели я должна настолько забыться, чтобы предпочесть моего собственного слугу, которого я сама поставила на это место, первому принцу во всем христианском мире?

Опечаленная Кэт только покачала головой.

— Пусть Бог хранит ваше величество от всевозможных несчастий, — пробормотала она.

А Елизавета подняла руку, чтобы нежно шлепнуть руку Кэт.

Роберт направлялся на свидание с Дуглас. В тот день он попросил ее прийти в Клоуз-Арбор, расположенный возле дворца в Гринвиче.

Он был обеспокоен поведением Дуглас, которая, догадавшись о его планах в отношении Летиции, становилась все более истеричной. Дуглас занимала положение фрейлины королевы, и это было крайне опасно, потому что она находилась в тесном контакте с Елизаветой.

Он принял решение.

Ему стало известно, что сказала королева Кэт Эшли, и он сейчас был полностью уверен, что по прошествии многих лет она уже не собиралась выходить замуж. Может, если бы он не женился на Эми — был свободен тогда, когда они оба были еще молоды, то что-то и получилось бы. Но теперь слишком поздно думать об этом. Он хотел иметь детей. Он часто думал о прекрасных молодых людях, находившихся в настоящее время при дворе, которые были сыновьями его ровесников. Например, мальчики вроде Филиппа и Роберта Сидни, сын Бэкона Френсис, сын Летиции Роберт Деверо, ставший после смерти своего отца графом Эссекским, и даже сын Бэгли, молодой Роберт Сесил, хотя и горбатый и далеко не миловидный, но все-таки законный сын. Королева ценила Роберта Сесила не только потому, что он сын своего отца. Его острый ум и смекалка делали его юношей, которым можно гордиться, и даже королева, которая не выносила уродства, привязалась к нему и прозвала его своим Пигмеем. А он, Роберт, не имел законного сына! Будь что будет, но он решил жениться на Летиции.

На свидание с Дуглас его сопровождали несколько преданных ему слуг, их судьбы так тесно зависели от его собственной, что они не осмелятся предать его, какие бы выгоды это не сулило.

Дуглас уже ждала его.

Он поставил нескольких человек снаружи Клоуз-Арбор, чтобы его могли предупредить о приближении тех, кому не следовало знать о свидании.

Она была бледна и вся дрожала.

Он мягко улыбнулся ей и, положив руку на ее плечо, сказал:

— Тебе не нужно бояться, Дуглас. Как тебе известно, ты мне очень долго нравилась, и я тебя любил. Я всегда находил в тебе искреннюю и верную привязанность, которая сильно меня в тебе привлекала. Дуглас, она все еще существует в тебе, правда?

— Да, — ответила она.

— Однако я ясно дал понять, — не так ли? — когда впервые сблизился с тобой, на каких основаниях должны и всегда будут оставаться мои добрые намерения по отношению к тебе. Мне кажется, что ты полностью согласилась принять их.

— Это случилось до того, как родился ребенок.

— Но я ясно дал знать о моих намерениях еще до того времени. Разве я тебе не говорил, что не в моей воле жениться, что если бы я сделал это и об этом услышала королева, я был бы раздавлен, лишен милостей и благосклонности на веки вечные?

— Да, но это было еще до того, как появился ребенок… и мы поженились.

— Это не была настоящая свадьба, Дуглас. Я пошел на нее ради твоего душевного спокойствия. Ты не можешь предьявлять ко мне претензии, и тем не менее, я дам тебе семьсот фунтов в год, если ты перестанешь заявлять права на ту сфабрикованную церемонию бракосочетания и забудешь, что она вообще имела место.

— Я не смогу этого сделать.

— Ты должна, — настаивал он.

— Я должна помнить о своем сыне. Должен ли он предстать перед всем миром в качестве бастарда?

— Мы все должны представать перед миром такими, какие мы есть, моя милая. Не опасайся за его будущее. Я буду следить за его судьбой так же внимательно и с такой же заботой и любовью, как если бы он являлся моим законным сыном.

— Я не могу. Не могу. Я верю, что он твой законный сын. Он твой наследник.

— Подумай над тем, что я тебе сказал. Возьми деньги, которые я предлагаю. Прими мою искреннюю заботу о нашем сыне, потому что если ты откажешься, то разве это принесет пользу ему и тебе? Я никогда больше тебя не увижу, и ты от меня не получишь никаких денег. Лучше прими эту пенсию, допусти, что не было никакой свадьбы, и с тобой и с ним все будет прекрасно.

Когда он повернулся и ушел, она только качала головой и всхлипывала.

Дуглас лежала в своей кровати, а вокруг нее сгрудились ее служанки. Она лежала долгое время, уставившись в балдахин, и все собравшиеся начали сомневаться в ее рассудке.

Одна горничная, которая находилась при ней, когда та была еще ребенком, горько зарыдала, получив доказательство слепой страсти своей госпожи к графу Лестеру. Потом эта верная служанка отпустила остальных женщин и села возле кровати своей госпожи, тихо наблюдая за ней, и когда она заметила, что по щекам Дуглас заструились слезы, подошла ближе и просто сказала:

— Моя дорогая госпожа, сделайте, как он просит. Это единственный выход. Вспомните Эми Робсарт… и вспомните, какая участь постигла одного графа в Ирландии.

Дуглас ничего не ответила, но попросила привести к ней ее ребенка.

Мальчик стал на колени перед кроватью и спросил, почему она такая грустная, но она только покачала головой и сказала:

— Это пройдет.

— Я знаю одного человека, который может тебя сделать счастливой, — сказал мальчик. — Я найду его и приведу к тебе.

Она устало покачала головой.

— Но ты всегда счастлива, когда великий граф приходит с тобой повидаться… и я тоже!

Она с грустью посмотрела на него и, прижав к себе, поцеловала.

— Ты и я — мы будем счастливы вместе, мой милый, — наконец произнесла она.

Ей казалось, что ее предупреждает чей-то голос:

— Будь умной. Помни об Эми Робсарт.

Этим летом в Кенилуорте Роберт и Летиция поженились.

Они оба проявили безумие, но постарались сохранить все в тайне от королевы.

Семья Летиции, узнав о случившемся, стала настаивать на том, чтобы вся церемония состоялась повторно после их благословения в их доме в Уанстеде. Они не собирались наблюдать, как их дочь пребывает в положении бедной Дуглас.

Семья Ноллисов была страшно расстроена, когда узнала о слепой влюбленности своей дочери и о той крайности, к которой она привела ее и графа. Ни один человек в королевстве не верил, что Роберт неповинен в убийстве своей первой жены, а теперь еще и имя Эссекса добавилось к списку его жертв. Слухи росли и множились, однако новость о его женитьбе все еще не дошла до ушей королевы. Никто при дворе не решался сообщить Елизавете эту весть, опасаясь ее гнева.

Но когда семья Летиции убедилась, что Роберт не сможет отказаться от брака, даже если захочет, и когда они приняли во внимание его могущество и симпатии к протестантам, они осознали, какие великие преимущества могут быть от союза между его и их домами.

Филипп Испанский зашел слишком далеко в своих гонениях, когда навязал Нидерландам инквизицию. Вильгельм Молчаливый повел свой народ на борьбу против тирании и фанатичной жестокости испанцев. Их борьба стала не просто локальным конфликтом. Она вылилась во всемирную битву католиков и протестантов, и Ноллисы — могущественная протестантская семья — мечтали, чтобы к этой битве присоединилась Англия. Как и многие государственные деятели, они придерживались той точки зрения, что антипатия королевы к войне может привести страну к краху и что отказ от участия в небольшом конфликте на стороне друзей может привести к тому, что ей придется остаться в одиночестве, когда настанет время настоящей войны. Если Испания выйдет победительницей из войны с Нидерландами, то, без всякого сомнения, безудержный фанатизм Филиппа будет направлен против наикрепчайшего оплота протестантов в мире, каким являлась Англия.

Протестантская партия должна твердо стоять на своих позициях и крепить свои силы всеми возможными способами. Предполагалось, что, женившись на женщине из самой влиятельной протестантской семьи, Роберт покончит со своей вялой поддержкой протестантов и станет наконец их горячим сторонником. Племянник Роберта, Филипп Сидни, женился на дочери другого видного протестанта, сэра Френсиса Уолсингэма. Итак, будучи теперь одним из самых значительных государственных деятелей и женившись на Летиции, Роберт оказался в положении предполагаемого лидера протестантской партии. А протестантская партия была против брака королевы с герцогом Анжуйским.

Тем временем Елизавета продолжала флиртовать со своей Обезьянкой, которая с каждым днем становилась все более и более нетерпеливой. Месье Симье постоянно спрашивал, не позволит ли ее величество принести ей брачный контракт? Его господин почти сгорает от любви к ней.

Она стала несговорчивой, как случалось всегда, когда дело подходило к его логическому завершению.

— Дорогая Обезьянка, — сказала она, — я не могу решиться выйти замуж за человека, которого никогда не видела.

— Мадам, уверяю вас, он самый красивый принц в христианском мире.

— Мы слышали иное мнение.

— Если ему немного не хватает в физическом отношении, то это с лихвой окупается его сердцем, ваше величество.

— Но следы оспы! Я постоянно о них думаю.

— Теперь, когда у него отросла борода, они стали едва заметны.

— Но французы такие ветреные. Я вспоминаю его отца, у которого была любовница и которой он оказывал больше внимания, чем своей жене.

— Мой господин сильнее влюблен в ваше величество, чем когда-нибудь вообще влюблялся хоть один мужчина — даже в свою любовницу.

— А его дед? Мне даже стыдно упомянуть о его поведении.

— Ах! Герцог родился в семье, где страстно любят женщин!

— Любят женщин, которые не были их женами?!

— Эти короли любили несравненных женщин. Король Франциск больше всех остальных любил мадам Шатобриан и мадам д'Этамп, но они, мадам, были богинями, а не женщинами. А отец моего господина, великий Генрих II, всю жизнь любил Диану де Пуатье. Она тоже была богиней. Но есть одна богиня, которая ни с кем не сравнится, она в сто раз красивее, в тысячу раз обворожительнее. Она носит корону Англии, и я клянусь своей жизнью, что, когда мой господин ее увидит, он никогда не помыслит ни о какой другой женщине.

— Но все равно, я бы желала посмотреть на человека, прежде чем выйти за него замуж.

— В таком случае, ваше величество, позвольте мне привезти его к вам.

— Но я всего лишь женщина, милая Обезьянка. Мною командуют мои министры. Они высказываются против этого брака.

— Величайшая на земле королева боится своих министров?

— И мой народ… он ропщет по поводу брака.

— Разве вы не его правительница, мадам?

— В конце концов, правители правят только по воле их народа.

Симье начал раздражаться. Вот так всегда — сначала надежды, а потом постепенное их крушение. Иногда ему казалось, что он больше не вынесет этих колебаний королевы.

Месье знал, кто его враги. Он понял теперь, что его переиграла партия протестантов, а во главе этой партии стоял человек, который не однажды имел возможность предотвратить брак королевы с претендентом из Франции.

Развязка наступила, когда королева пригласила месье Симье прокатиться на ее баркасе из Хэмптона в Гринвич. Елизавета переговорила с месье, и как только француз собрался уйти, раздался выстрел. Его произвели с соседней лодки.

Началась паника, и в суматохе меткий стрелок удрал на своей лодке. Один из матросов королевы лежал на палубе королевского баркаса с простреленной рукой.

Королева оставалась самой спокойной из всех присутствующих, несмотря на то, что она считала, что произошло покушение на ее жизнь. Она сняла свою косынку и сама обмотала руку матроса.

— Не унывай, — успокоила она его. — Я прослежу, чтобы ты ни в чем не нуждался. Пуля предназначалась для твоей королевы, а ты ее принял вместо нее.

Но пуля пролетела очень близко от месье Симье, и у него имелись свои соображения насчет предполагаемой мишени.

Вернувшись в свои покои, он в крайнем раздражении стал мерить шагами свою комнату.

— Теперь, — сказал он людям из своей свиты, — они собираются отнять у меня жизнь. Что я могу сделать? Как я могу осуществить брак месье и этой женщины? Они варвары, эти люди. И я знаю, кто инициатор этого заговора. Это Лестер. Пусть Бог вложит в головы его врагов, что им следует его уничтожить. Если бы они это сделали, то удалось бы избежать многих трудностей.

— Он все еще надеется, — сказал один из людей Симье, — самому жениться на королеве.

— Я не знаю, как такое может случиться, — сказал другой, — потому что всего лишь на днях услыхал новости о милорде Лестере, и если они верны, то он потерял всякую надежду жениться на ее величестве.

— И в чем там дело?

— Говорят, что он женился на графине Эссекской.

Симье откинул назад голову и громко расхохотался. Потом он посерьезнел.

— Разве некоторое время назад граф Эссекский не умер таинственной смертью в Ирландии?

— Именно так.

— И тогда проводили расследование о причинах смерти, которое возглавил зять Лестера! Вот это самые хорошие новости, которые я услышал с тех пор, как моя нога ступила на эту землю. Мы слишком долго плясали под дудку месье Лестера. Теперь он сам попляшет под нашу.

Симье предстал перед королевой.

— Ваше величество расцветает, как розовый бутон… и это после несчастья на реке!

— Это мелочи, месье Обезьянка. Королева должна быть готова ко всему.

— Ей требуется сильная рука, на которую можно опереться.

— Не стоит беспокоиться, месье, королева достаточно сильна, чтобы сама о себе позаботиться.

— Ей требуется любовь мужа. Может, вы подпишите документ, который я для вас подготовил? Это вызов моему господину, чтобы он предстал перед вами. Как только он его прочтет, то немедленно примчится, бросив все государственные дела. Тогда-то вы сами убедитесь, как он вас обожает и, ваше величество, как он красив, ведь я не сомневаюсь, что вы найдете в нем самого неотразимого мужчину, которого когда-либо созерцали ваши глаза.

Она сделала вид, что обдумывает его предложение. Каким образом послать за ним? Нужны ли ей неприятности в отношениях с Францией? Послать за ним и отказаться от него будет оскорблением, которое они не перенесут. Никто не может рассматривать принцев, как лошадь при покупке.

— Ах, милая Обезьянка, если бы это только было в моей власти. Эти мои министры…

— Ваше величество должно выйти замуж. Разве в воздухе не веет бракосочетаниями? Ваше окружение наслаждается их благодатью. Разве ваше величество хочет от них отстать?

— Мое окружение? Вы имеете в виду… кого-то из моих фрейлин?

— Нет, ваше величество, я имел в виду милорда Лестера и его недавнее бракосочетание с прекрасной графиней Эссекской.

Она протянула вперед руку, будто пытаясь удержаться на месте. Он схватил ее и поднес к своим губам.

Королева не видела его уродливого лица. Она видела только их двоих рядом друг с другом: непохожую на себя Летицию, более молодую и красивую, и ее возлюбленного Роберта, которого она любила так, как никогда не будет любить никого на свете.

Елизавета не сомневалась в словах этого человека. Она поражалась, почему сама не догадалась о случившемся. Теперь она вспомнила, как изменился Роберт и какой жеманно самодовольной стала эта волчица. А фрейлины и камергеры, пряча улыбки, обменивались тайными взглядами.

Сейчас ее обуял такой гнев, какого она никогда еще не испытывала в своей жизни.

— Где этот документ, господин? — резко воскликнула она.

— Здесь… здесь, ваше величество. — Симье отвернулся от нее, чтобы скрыть победное выражение своих глаз. Он разложил на столе бумаги и протянул ей перо.

Даже ее подпись вышла сердитой.

— Ваше величество, мой господин будет в восторге. Этот день станет самым счастливым в его жизни…

— А теперь оставьте меня, — сказала она.

Лицемерно и многозначительно улыбаясь, пряча свой восторг, он низко поклонился и поспешил удалиться, пока королева не переменила свое решение.

Теперь отпала нужда себя сдерживать.

— Где мои фрейлины, служанки? — закричала она. — Почему они не выполняют свои обязанности? Кэт… хитрая чертовка, где ты? Чем вы занимались все эти недели?

Они быстро прибежали и, дрожа, стояли перед ней.

— Какие новости о Лестере? — обрушилась она на них.

Они молчали, ожидая, что кто-то другой заговорит первым.

Она топнула ногой.

— Об этой змее? — завизжала она. — О Лестере? — Она схватила ближайшую к ней женщину и стала ее трясти, пока та не взмолилась о пощаде.

Волосы королевы выбились из-под головного убора, глаза зажглись диким огнем, и багровый румянец окрасил ее лицо.

Никто не осмелился проронить ни слова, пока наконец Кэт не начала:

— Ваше дорогое величество… дорогое.

— Вы не слышали, что я сказала? — крикнула королева. — Я сказала: «Что известно об этой змее, которая называет себя мужчиной?» Значит, он женился на этой продувной бестии, так? Он женился на этом низменном создании, на этой волчице?

— Ваше величество, — сказала Кэт, — это правда. Они поженились…

— Они поженились! — воскликнула Елизавета. — А спросили ли они у меня разрешения? Они сохранили это в тайне? А ты… и ты? — Каждое «ты» сопровождалось резким ударом по щеке всех тех, кто оказался рядом. — А ты… и ты и… ты… знала это и посчитала подходящим утаить от меня?

— Дорогая, дорогая! — умоляла Кэт. И добавила шепотом, с трудом выдавливая из себя слова: — Опомнитесь… опомнитесь… не выдавайте таким образом свои чувства.

Елизавета стояла, покачиваясь от охватившего ее волнения.

— Быстрее! — воскликнула Кэт. — Помогите мне расстегнуть корсаж ее величества. Вот так, моя любовь. У вас есть ваша Кэт. Ложитесь на кушетку, моя дорогая. Вы почувствуете себя лучше. Кэт здесь, рядом с вами.

Не теряя самообладания, Кэт отпустила всех женщин, она стала на колени возле кушетки, поглаживая руку королевы, и слезы текли по щекам Кэт, и слова лились из ее губ:

— Ох, моя милая, я бы не пожалела своей жизни, чтобы избавить вас от этого. Но, моя милая, вы бы все равно не вышли за него замуж. Вам не стоит винить его.

— Винить его! — зажглась Елизавета. — Клянусь Господом Богом, я буду его винить! Он заплатит за все удовольствия, которые он от нее получил.

— Милая, это ведь естественно. Вы же знаете, он так долго не женился.

— А разве я не так же долго оставалась незамужней?

— Но это было королевское желание моей милой.

— За это они поплатятся своими головами, и я сама за этим прослежу.

— Успокойтесь, моя радость. Будьте спокойнее, моя милая Лиз. Давайте, я налью вам чуточку вина.

— Ты знаешь, я не люблю вина.

— Я его смешаю с водой. Оно придаст вам сил, моя дорогая. Вот так… так… уже лучше.

— Уже не лучше, Кэт. Никогда не станет лучше. Ты знаешь, как я его любила.

— Но вы же не вышли за него замуж, моя дорогая.

— Прекрати все эти разговоры о женитьбе. Ты говоришь так, чтобы помучить меня.

— Мое дорогое величество, вспомните, что вы королева. Вам не следует проявлять таким образом свою ревность. Вы выше всех этих людей.

— Да, на самом деле выше. Я выше их всех, и я требую повиновения. Они немедленно отправятся в Тауэр… оба.

— Да, да, моя любовь. Они отправятся в Тауэр.

— Мадам, вы стараетесь успокоить меня, и если вы будете продолжать говорить со мной так, как будто мне всего четыре года, то отправитесь в Тауэр вместе с ними.

— Да, дорогая, отправлюсь.

— Ах, Кэт! Какой изменник! Какой негодяй!

— Он самый испорченный мужчина на земле, — сказала Кэт.

— Как же ты осмелилась сказать такие слова! Ты ведь знаешь, что он не такой. Это все из-за нее. Ха!.. Он мало знает о той женщине, на которой женился. Пусть он только узнает!

Она внезапно встала. Кэт со страхом наблюдала, как она рванулась к двери.

Королева сказала стоявшей там страже:

— Граф Лестер находится здесь, в Гринвиче, не так ли?

— Да, здесь, ваше величество.

— Тогда отправьте в его апартаменты усиленный отряд охраны. Посадите его под строгий арест и сообщите ему, чтобы он в любой момент был готов отправиться в Тауэр.

Она подошла к кушетке и, бросившись на нее, разразилась горькими рыданиями.

Вся Англия говорила о «маунсире». Герцог Анжуйский приехал в Англию без церемоний и совершенно неожиданно появился в Гринвиче в сопровождении только двух слуг и попросил, чтобы его провели в апартаменты ее величества, где он сможет броситься к ее ногам.

Он оказался чрезвычайно низкорослым и далеко не красивым, его лицо было смуглым и испещренным оспой, но он умел говорить комплименты, которые радовали королеву больше, чем чьи-либо еще — даже комплименты Роберта.

Его платье было превосходным, он мог так изящно танцевать плавные танцы, что в его присутствии Кристофер Хэттон казался увальнем, он демонстрировал такие элегантные французские манеры, что Елизавета, испытывая жгучую боль от того, что она про себя называла изменой Лестера, заявила, что очарована герцогом.

Роберт и Летиция находились под арестом, и Елизавете доставляло удовольствие сознавать, что они не могут встречаться. Она не отправила Роберта в Тауэр, как намеревалась поступить вначале, потому что Бэгли и Сассекс упросили ее не делать этого и таким образом не выставлять напоказ всему свету свою ревность и страсть. Они предупредили ее, что одно дело — держать его в качестве арестованного в Гринвиче, пока не уляжется ее гнев, а другое — сделать государственным пленником в Тауэре.

Она увидела рациональное зерно в их совете и задержала Роберта в качестве пленника в его собственных апартаментах в Гринвиче, а сама продолжала развлекаться с монсеньором.

Как же она старалась показать, что очень весело проводит время! По крайней мере, это было как бальзам на ее кровоточащие раны. Нежно любящая ее Кэт с тревогой наблюдала, как она на людях обласкивала маленького принца. Королева не замедлила прозвать его своей Лягушкой и стала постоянно носить на своей груди бриллиантовое украшение в форме лягушки.

Но стране такой жених пришелся не по душе. Говорили, что этот брак нелепый, потому что королеве уже исполнилось сорок шесть лет, а герцогу Анжуйскому — тридцать три. «Разве может королева иметь ребенка в таком возрасте?» — спрашивали они. — И какая еще может быть другая причина для брака?

Человек по имени Стаббс опубликовал памфлет, в котором он осуждал этот союз.

«Этот человек, — писал он, — сын короля Генриха, чья семья, с тех пор, как он женился на Екатерине из Италии, стала роковой. Они из тех, кто отрицает веру, и члены этой семьи один после другого были как Домициан после Нерона».

Стаббс и его издатель были арестованы по приказу королевы, и их обоих приговорили к тому, что им отрубят правую руку. На рыночной площади Вестминстера собрались толпы людей, чтобы поглазеть на экзекуцию, и многие высказывались против королевы.

Это опечалило Елизавету, но она послала за герцогом в момент вспышки своей ярости и не могла теперь рискнуть оскорбить Францию, позволив проявить неуважение к члену королевской семьи, пока герцог оставался ее гостем.

Филипп Сидни, который был красив, одарен и очарователен, а также приходился племянником Роберту, считался одним из фаворитов королевы из числа молодых людей. Он написал ей в таком тоне, который был более оскорбительным для французского принца, чем даже сам памфлет Стаббса.

«Как сильно станут кровоточить сердца ваших подданных, — писал он, — если только не отвернутся от вас, когда они увидят, что вы берете в мужья француза и паписта, о котором простой народ знает только одно: он сын этой Иезавели вашего возраста, а его брат принес в жертву свадьбу своей собственной сестры, чтобы было легче устроить резню наших собратьев по вере…»

Филипп Сидни исчез с королевского двора.

В парламенте бушевали бури. Некоторые ее министры были настолько прямолинейны, что заявили, будто она годится в матери герцогу. Другие, более гибкие, намекали на то же самое, но в более деликатной манере: они не желали наблюдать, как их королева с риском для жизни попытается выносить ребенка.

А Елизавета, в то время, когда она не флиртовала с монсеньором и не злилась на Роберта или не страдала по нему, размышляла над тем, что происходило в Нидерландах и как Филипп Испанский завоевывал власть над несчастным страдающим народом этой страны. Она задавала себе вопрос, что произойдет после того, как он полностью подчинит их своей власти. Тогда, как считал весь белый свет — и Елизавета тоже не могла не подумать об этом, — его внимание переключится на Англию, ведь разве не мечтал он уничтожить протестантизм во всем мире, и разве не была Англия убежищем для гугенотов из Франции и Нидерландов? Елизавета задрожала, вспомнив тот день. Больше всего на свете она страшилась войны, и даже теперь этот страх просачивался в ее страдания, вызванные предательством Роберта, и умерял ее веселость, вызванную сватовством французского принца.

Пока министры поражались, как женщина ее возраста и ума может вести себя с такой девчоночьей глупостью, жеманясь, хихикая и вызывая своего воздыхателя на то, что в глазах англичанина представлялось чрезвычайно пустой глупостью, она льстила герцогу так же, как и он льстил ей. Королева не только подводила его к мысли, что он крайне очаровательный мужчина, она еще дала ему понять, что он рожден, чтобы командовать армиями. А так как Франции предназначено вступить в войну с Испанией, и она не сомневалась, что в Нидерландах человек храбрый, великий духом и гениальный — коими качествами несомненно обладает монсеньор — может завоевать корону, то она удивлялась, почему он не попытает счастья во Фландрии.

Его брат, человек молодой, сидел на французском троне. А она знает по своему опыту, что находиться так близко к трону и иметь серьезные сомнения насчет возможности когда-нибудь на него усесться — это очень печально. Очень мудро самому создать себе государство, и если кто-то считает себя человеком храбрым, как лев, к тому же военным гением, — а таковым является, по ее твердому убеждению, ее маленькая Лягушка, — то ему следует сперва завоевать себе королевство, а потом прийти за своей невестой.

Она знала, с кем имеет дело. У него имелась потребность заявить о себе в полный голос. Как самый младший в семье, он много страдал от унижений. Быть невысоким, уродливым, обезображенным оспой — само по себе достаточно плохо, но в придачу называться Геркулесом — это невыносимое оскорбление, которое наложила на него Судьба. К счастью, его имя было изменено на Франсуа, но никто не в силах изменить его лицо. Его мать невзлюбила его, потому что он был врагом своего брата, и он не сомневался, что она пыталась его отравить. Ему требовалось продемонстрировать всему миру, что он великий человек, и он собирался заставить всех посмотреть на себя глазами королевы Елизаветы. Он поедет в Нидерланды и победит испанцев.

Он верил, что королева так сильно в него влюблена, что поможет ему добыть денег для его экспедиции.

Елизавета сидела и улыбалась, а ее министры вновь восхищались тем, какой тонкий политик их королева. Слабая женщина посылает герцога Анжуйского при его полном согласии в Нидерланды бороться за интересы Англии. Обеспечат ли ему денежную поддержку? Конечно, обеспечат! Это был ловкий политический ход.

Королева была так довольна своим планом и по-настоящему рада сказать «прощай» своей маленькой Лягушке, которая уже начала ее утомлять, что она улыбалась по поводу и без повода.

Она заявила, что для того, чтобы пересечь море, ему потребуется свита.

— Господин Лестер слишком долго сидел без дела. Я поставлю его во главе эскорта моей дорогой Лягушки и хоть как-то воспользуюсь услугами этого человека.

Она всем дала понять, что еще раз простила Роберта.

Глава 10

Королева через некоторое время вернула его, но, стоило ему попасться ей на глаза вместе с Летицией, она уже не могла отвести от него бдительного и ревнивого взора.

Она бесилась еще и потому, что их брак казался счастливым. Роберт прекратил поглядывать на других женщин. «Может, это благодаря возрасту? — задавала себе вопрос королева. — Или эта волчица обладает магической властью?» Она не сомневалась, что волки способны на все. Волки — вероломные звери.

У них родился сын — еще один Роберт Дадли, — и королева не знала, смеяться ей или плакать. Он как-то сказал ей, что ей нужно увековечить свою красоту. Она подумала: «Он увековечил свою, может, я и рада этому, хотя мне хотелось бы, чтобы мальчик не был сыном этой женщины».

У Летиции уже был один сын, и королева привязалась к нему, несмотря на его мать, потому что молодой Роберт Деверо, граф Эссекский, казался самым красивым молодым человеком, которого ей когда-либо приходилось видеть с того момента, когда ее очаровал его отчим.

Она часто с грустью взирала на своего Роберта и думала: «Теперь мы становимся старыми — слишком старыми для ревности, слишком старыми для вражды». Она сравнивала его с тем молодым человеком, который прискакал к ней в Хэтфилд на белом коне, чтобы сообщить, что она стала королевой. Бедный Роберт, он слишком располнел, его лицо стало совсем багровым от бурной жизни, его чувственность, которая в молодости являлась признаком мужественности, в старости стала выглядеть проявлением грубости.

А она сама? Она была богиней, ее не пугали стремительно несущиеся года. Вокруг нее находились мужчины, мужчины — ровесники Роберта и мужчины — ровесники молодого Эссекса, которые говорили ей, что она была богиней, которая и без помощи эликсира Корнелиуса Лэноя обрела вечную молодость.

В Нидерландах был разгромлен герцог Анжуйский, но Вильгельм Молчаливый вел там жестокую борьбу за освобождение своего народа. Всеобщее внимание в Англии было приковано к этой стране — исход освободительной войны казался чрезвычайно важным.

А внимание испанцев было приковано к Англии. «Что это за женщина? — такой вопрос задавался на заседаниях испанских кортесов. — Какой страной она правит? Это всего лишь часть острова, а она ведет себя так, как будто правит всем миром. Ее моряки — наглые пираты. Они не дают сокровищам литься в испанские сундуки. Они бесстыдные и опасные, у них нет никакого уважения к его всекатолическому величеству. Они даже оскорбляют саму святую инквизицию».

Были имена, которые на испанских кораблях и в испанских владениях произносились со страхом и ужасом: Дрейк, Хокинс — бесстрашные существа. Как только могут люди быть такими бесстрашными, как они? Как им удается всегда побеждать? Это все потому, что они продались дьяволу. Они не люди, они колдуны.

Яснее ясного, что этим людям и их наглой королеве следует преподать урок. Из Чили и Перу с награбленными в испанских городах Нового Света и на испанских галеонах сокровищами приплыл домой Френсис Дрейк, совершив кругосветное путешествие. И что же сделала королева, когда этот пират явился домой? Может, она его повесила, как он того заслуживал? Может, она отнеслась к нему, как к вору, грабителю и убийце подданных его всекатолического величества?

Нет! Он был красивым мужчиной, поэтому ей нравился, не говоря уже о других причинах. Ей нравились его девонширская картавость, его горящие глаза. Они были одного поля ягоды, потому что он мог подарить галантный комплимент на свой деревенский лад.

Королева сказала Дрейку, что испанцы находятся в страхе, они называют его наглым и испорченным человеком.

— Вы именно такой человек, сэр? — спросила она. — Если это так, я вынуждена отрубить вам голову золотой шпагой.

Вслед за этими словами она приказала принести шпагу и заставила его стать на колени, чтобы она сию же минуту могла покончить с обыкновенным Френсисом Дрейком.

Она коснулась шпагой его плеч и сказала:

— Встаньте, сэр Френсис.

Он встал, низко поклонился и поцеловал ее руку, потом сказал, что готов обогнуть мир двадцать раз и привезти в двадцать раз больше сокровищ за одну только улыбку ее величества.

Этот год был трагическим для Роберта. Его долгожданный сын, которым он так гордился, внезапно умер. Его похоронили в часовне в Уорвике. «Роберт Дадли, 4 года, дворянин» — эти слова написали на его надгробии.

Роберт обезумел от горя, и королева позабыла свою ревность, стала делать все возможное, чтобы его утешить.

Став перед нею на колени, он сказал:

— Это — возмездие. Женившись, я пошел против воли вашего величества. Это — Божья кара.

— Нет, — мягко перебила она, — это неправда. Невинный не должен страдать. Роберт, мы слишком стары и слишком серьезны, чтобы делать что-то иное, кроме как утешать друг друга.

Она усадила его у своих ног и, перебирая его волосы, воображала, что они все такие же черные и пышные, как были раньше.

Роберт старался забыть свою утрату, взяв под опеку другого Роберта, его сына от Дуглас. Он проклинал свою судьбу, которая отняла у него законного сына и оставила другого, — хотя он любил обоих мальчиков и хотел сохранить и того, и другого.

Он часто болел. Возможно, он прожил слишком бурную жизнь, и теперь, когда ему перевалило за пятьдесят, должен был за это платить.

Он не мог говорить с королевой о своих болезнях, она не переносила любые разговоры о физических немощах.

Вскоре на Роберта обрушились новые неприятности.

В том году иезуит Роберт Парсонс опубликовал в Антверпене свою книгу. Он был католиком, а Лестера во всем мире считали лидером английского протестантизма. Эта книга, которая была напечатана на зеленой бумаге, стала называться «Зеленым пальто отца Парсонса». Она представляла собой непристойное описание жизни графа Лестера, а так как в этом повествовании королеве было отведено значительное место, то там не обошлось и без скандальных подробностей.

Не упуская ни одной детали, иезуит составил список проявлений сладострастия у королевы и ее фаворита. Упоминалось и количество детей, которых, как поговаривали, они произвели на свет. Роберту приписали не только убийство Эми Робсарт, но и мужа Дуглас, и мужа его теперешней жены, Эссекса. Каждую таинственную смерть — и даже происшедшую в результате естественных причин — старались повесить на графа Лестера и его профессиональных отравителей.

Книгу завезли в Англию и стали тайно распространять. Из рук в руки передавались ее копии. В каждой таверне снова принялись смаковать подробности любовных похождений Лестера. Он стал самым страшным злодеем на всем белом свете. Он отравил королеву своими колдовскими чарами. Он был сыном дьявола.

Елизавета рвала и метала и подвергала ужасным наказаниям любого, у кого находили копию этой грязной книги, которая, как она клялась, была вся насквозь фальшивая.

Филипп Сидни, возмущенный за своего дядю, которого любил, как родного отца, написал ответ этому отпетому мошеннику, который осмелился распространять свою ложь о самом видном аристократе Англии. Он заявил, что хотя благодаря своему отцу он принадлежал теперь к другому роду, для него великой честью оставалось сознавать себя Дадли.

Однако, несмотря на то, что писали и что говорили, память об Эми Робсарт была так же свежа, как и почти двадцать лет назад. И тот, кто разбирался в таких вещах, понимал, что это больше, чем просто атака на Лестера и королеву. Это первая ласточка в грядущей войне католиков и протестантов.

И в том же году Вильгельм Оранский умер насильственной смертью. Умер Защитник страны, лидер, который подвигнул своих соотечественников на борьбу против испанской тирании.

Голландцы в отчаянии обратили свои взоры к Англии, и Елизавета забеспокоилась. Ей навязывали войну, которой она стремилась избежать. Она хотела остаться в стороне, не разрушать процветания, которое она создала, поддерживая мир на своей земле. Но сейчас она больше не могла закрывать глаза на происходящее. Большая часть рынка шерсти была утеряна, так как эти территории находились под ярмом испанцев, и процветание, которое пришло к Англии через торговлю шерстью, начинало увядать. Нужно найти новые рынки, но разве англичанам позволят их завоевать? Филипп не сводил с Англии своего пристального взгляда, его не покидала навязчивая идея о своей миссии. В своих гаванях он строил самый громадный флот, который когда-либо знал мир, — Непобедимую Армаду, как он ее называл, и все понимали, что его целью было послать этот флот к берегам той земли, чья королева и чьи моряки так долго безнаказанно попирали его мощь.

Елизавета призвала к себе своих министров. Они высказались за высадку в Нидерландах. Они не разделяли ее чувств. Они были мужчинами, которые в войне мечтали стяжать власть и славу. Она же была всего лишь женщиной, мечтающей сохранить свою огромную семью, которой являлся весь ее народ. А еще королева обладала пониманием того, что даже победоносные войны приносили меньше пользы, чем мог бы принести продолжительный мир без потери людей и золота.

Но она не могла больше оставаться в стороне, потому что голландцы просили, чтобы им прислали человека, которого они смогут принять как свсего лидера, за которым смогут последовать, как они следовали за своим Вильгельмом Оранским. Этим человеком был тот, кто поставил себя во главе протестантской партии и был так любим королевой, что она никогда бы не поставила его во главе предприятия, которому не может оказать свою искреннюю поддержку.

Голландцы умоляли о Лестере.

И она даровала свое согласие, и он должен был поехать.

Нежно с ним прощаясь, она подумала о том, как он все-таки красив, как полон энтузиазма и амбиций. Казалось, что он снова стал молодым.

При расставании он не страдал так сильно, как она. Он собирался вновь снискать воинскую честь и славу, такую притягательную для него во все времена.

Королева же должна оставаться в тылу и следить за его подвигами по письмам и депешам, утешаясь только тем, что если он находится вдали от нее, то одновременно и вдали от своей жены.

Роберт шествовал по Голландии через маленькие чистенькие города под гром восторженных приветствий. Казалось, что наконец сбылись надежды всей его жизни. На протяжении долгих лет он мечтал стать королем, а эти люди его приветствовали, становились перед ним на колени, как будто для них он был больше, чем король, он был спаситель.

Вскоре после его прибытия в Гаагу ему была оказана самая большая честь, которой он когда-либо удостаивался на протяжении всей своей жизни.

В то первое утро нового года он одевался в своих покоях, когда к нему прибыла делегация. Не дожидаясь окончания церемонии одевания, он вышел в переднюю комнату. И там глава делегации стал перед ним на колени и сказал, что голландцы, видя в нем своего лидера, хотели бы ему предложить все те титулы, которые принадлежали принцу Оранскому. Он должен стать правителем, штатгальтером [Штатгальтер — губернатор (голл. ист.).].

От радости Роберт потерял голову. Всю свою жизнь он мечтал о чем-то подобном: иметь свое собственное королевство — королевство, которым он будет владеть не благодаря милости королевы, а благодаря своим государственным заслугам и популярности.

Это было самое серьезное испытание всей его жизни. Откуда ему знать, что когда награда дается легко, то руки еще не окрепли настолько, чтобы ее удержать; и сила в них появляется только в результате тяжелого труда и после множества побед? К величию его подвезли прямо в паланкине, заготовленном для него страстно любящей женщиной, но когда он достиг вершины, воздух там оказался настолько разрежен, что он не мог там стоять, оказавшись без своего паланкина, а эти голландцы просили его стоять на своих собственных ногах. Рядом был Филипп Испанский, рядом находился герцог Пармский, а в Англии оставалась королева, которая должна дать свое согласие на принятие этой чести.

Он медлил. Он хотел принять эти лавры. Он страстно желал проехать по улицам и принять присягу верности народа. Но осмелится ли он на это и как позже уговорит королеву поддержать его? Он пребывал в холодном бешенстве от того, что без этой поддержки не может закрепить свое положение.

Он помедлил и все же поддался искушению.

Сейчас он был губернатором Нидерландов. Ему предстоит стать штатгальтером, а люди назвали его «ваше превосходительство».

Эта весть достигла берегов Англии.

Летиция, видя себя в роли королевы Нидерландов, решила немедленно присоединиться к мужу в его новом королевстве.

Были сделаны обширные приготовления.

Летиция торжественно въедет в Гаагу со всеми королевскими церемониями.

Елизавета, взбесившись от того, что он осмелился занять новое положение, даже не проконсультировавшись с ней, писала ему гневные письма. Ему следует немедленно отказаться от того, что он осмелился принять.

«С каким презрением мы осознали, что вы использовали нас в своих целях, разъяснит вам данное письмо. Мы никогда бы не могли и вообразить, если бы сами не стали тому свидетелями, что человек, которого мы сами возвысили и которому даровали чрезвычайные милости более, чем кому-либо из наших подданных, с таким презрением сбросит нашу власть…»

Пока она писала, пришла Кэт, чтобы поведать ей о приготовлениях, которые делала Летиция, чтобы присоединиться к своему мужу.

Елизавета отложила перо в сторону.

— Она может готовиться себе на здоровье, — усмехнулась королева, — но она никуда не поедет.

— Она планирует поехать с такой королевской помпой, которая затмит даже великолепие вашего величества.

Елизавета сверкнула глазами.

— Пусть эта волчица лелеет свои планы. Вскоре она пожелает, чтобы ей никогда не попадался на пути этот мужчина, которого я заставлю упасть на самый низ, и это произойдет немедленно. Мое терпение в отношении милорда Лестера лопнуло. Этот человек, я тебе обещаю, еще пожалеет, что вообще появился на свет. А что касается этой шлюхи, этой волчицы, то очень скоро мы увидим, как она от него убежит. Он убедится, кто его настоящие друзья. Неужели он считает, что она ему не изменяла, пока он был в отъезде?

— Мне известны, ваше величество, слухи, связанные с этим красавчиком Кристофером Блаунтом.

— Который намного ее моложе! — фыркнула королева. — Приятель ее сына. Какая приятная новость для милорда! Но я заставлю его страдать больше, чем это удастся ей!

Она взяла перо и в письме приказала ему немедленно отказаться от недавно свалившихся на него почестей. Он должен публично отречься от своей должности во всех тех местах, где он принял на себя полномочия верховного правителя без согласия своей королевы. Он должен будет предстать в глазах своего нового народа человеком незначительным, неспособным принять решение без согласия своей госпожи, а она решительно отказывала ему в своем согласии.

«Если вы этого не исполните, — закончила она, — то по своей милости окажетесь в крайне тяжелом положении».

Вслед за этим она отложила перо и дала выход своему гневу, до крайности возмущаясь в то же самое время развратной женщиной, которая осмелилась изменить ему с более молодым мужчиной.

В отчаянии Роберт послал на родину двух верных людей, чтобы они оправдали его поведение в глазах королевы. Он отметил, что дело зашло слишком далеко, чтобы от него можно было открыто отказаться. Если она отречется от него, то народ Нидерландов с ума сойдет от горя, и она должна понимать, что это будет значить для Англии. Он каялся, да, он ее оскорбил, но он скорее умрет, чем снова поступит подобным образом. Однако для блага Англии королева должна дать ему время незаметно выпутаться из этого громадного конфуза, она должна понимать, что публичный отказ сыграет на руку Филиппу Испанскому.

Ее министры согласились с его точкой зрения. Роберту нужно позволить развязаться с этим делом как можно тактичнее.

Она в свою очередь превратилась в оскорбленную повелительницу и мудрую королеву. Обеспокоенная состоянием дел в Нидерландах, она страстно желала, чтобы Англия не была слишком глубоко в них замешана. Она обвинила Роберта в пустой трате английских денег. В ответ на это обвинение он сделал красивый жест и продал свои собственные земли и позаимствовал огромную часть своего состояния на кампанию в Нидерландах.

Но он не годился для своей миссии. Он так долго находился в фаворе, что так и не научился добиваться успеха кропотливым трудом. Его военный опыт был ограниченным. Он уже чувствовал приближение краха на полях сражений, который подразумевался сам собой в отсутствии поддержки со стороны королевы.

Самым его большим утешением стал его племянник Филипп Сидни, который находился рядом. Он нежно любил Филиппа и полностью ему доверял. Филипп настоял на том, чтобы он не посылал за Летицией, и оказался прав, потому что Роберт, зная Елизавету, понял реальную причину ее гнева, имевшего в основе тот факт, что Летиция готовилась присоединиться к нему в качестве королевы.

Филипп послал одного из своих актеров, которые сопровождали их в Голландии, со срочным посланием к Уолсингэму — тестю Филиппа — с просьбой использовать все свое влияние, чтобы предотвратить вояж Летиции.

К сожалению, этот малый витал в облаках, он был актером из Стратфорда-на-Эвоне, и, как сказал Филипп, вспоминая, каким образом тот выполнил возложенную на него миссию, лучше бы он оставался в Стратфорде, потому что он вручил письма самой Летиции, вместо того чтобы вручить их Уолсингэму, и таким образом испортил все дело.

Роберт начал ненавидеть Нидерланды, он страстно мечтал только об одном — поскорее вернуться домой. Он сожалел, что мысль о том, чтобы покинуть Англию, пришла ему в голову.

Его меланхолия переросла в горькую печаль, когда, после битвы при Зютфене, где он сам храбро сражался, принесли убитых и среди них он нашел тело своего племянника.

Он выслушал рассказ о том, как доблестно умер Филипп Сидни. Этот благородный молодой человек отдал часть своих доспехов другому воину, хотя знал, что они понадобятся ему самому. Когда Филипп был близок к обмороку от полученных ран и один из его людей поднес к его губам стакан воды, то Филипп, заметив неподалеку солдата, хрипящего от агонии, послал своего человека к тому страдальцу, чтобы он отдал воду тому, кто нуждался в ней больше, чем он сам. Роберт был горд за своего племянника, но он чувствовал, что отдал бы все, что у него осталось, чтобы вернуть ему жизнь.

Это было самое мрачное время во всей его жизни. В те моменты он чувствовал, что предпочел бы смерть тому ужасному положению, в котором оказался.

Пока Роберт мучился в Нидерландах, по Англии разнеслась весть о заговоре Бабингтона. Группа людей убедила молодого человека по имени Бабингтон, очарованного прелестями шотландской королевы еще в то время, когда он был пажом при ее дворе, связаться с королевой с целью осуществления убийства Елизаветы и водружения на троне Марии.

За эти годы Мария ни на йоту не утратила своих притязаний, поэтому для нее плести заговор являлось восхитительным времяпрепровождением.

Заговорщики позабыли, что система шпионажа, развернутая Уолсингэмом, уже давно приведена в действие.

Уолсингэм понял, что происходит, еще на ранней стадии заговора, потому что в его руки попался священник по имени Гилберт Гиффорд, которого отправили в Англию с секретной миссией подрыва протестантизма при поддержке влиятельных католических семейств. Уолсингэм пообещал сохранить ему жизнь, если тот станет его осведомителем.

Священник согласился на это предложение, и, когда Марию перевели из Татбэри в Чартли, Гиффорд договорился с пивоваром, который поставлял пиво в Чартли, чтобы он переправлял письма к Марии и обратно. Их вкладывали в водонепроницаемые коробки и опускали в бочонок для пива — письма к Марии переправлялись в полных бочонках, от нее — в пустых. Гиффорд забирал ее письма и, прежде чем передать их по адресу, вручал Уолсингэму, который, в свою очередь, отдав их сначала в руки опытного шифровальщика, изучал содержание писем и был способен проследить за каждым шагом и движением заговорщиков.

Заговор состоял в том, что шесть человек должны убить Елизавету. Одним из шестерых должен был стать Бабингтон. Если они успешно справятся с этой задачей, то, как они твердо были уверены, им легко удастся посадить на трон Марию.

Уолсингэм, как один из лидеров протестантской партии, всегда сожалел, что Марии позволяют оставаться в живых, и коль скоро письмо Марии к заговорщикам, в котором она полностью поддерживала покушение на Елизавету, оказалось в его руках, он, не теряя времени, арестовал этих людей, выложив перед королевой и ее Советом всю суть заговора.

Как только новость разнеслась по Англии, страну охватила радость. Разжигались костры, на зеленых лужайках в деревнях устраивались танцы, в городах на улицах распевались песни. Всеми любимая королева чудом избежала смерти, и наконец-то эта шотландская Иезавель продемонстрировала ее самому милостивому величеству свою истинную сущность. На перекрестках улиц и в церквях служили молебны.

Елизавета с огромной признательностью следила за этими проявлениями любви и преданности, но она знала, что народ требует смерти Марии.

Семерых заговорщиков, чьи имена назывались в письмах, со связанными за спиной руками протащили через город от Тауэр-Хилл до Сент-Жиль-Филдс. Одним из семи был Энтони Бабингтон. После повешения их вынули из петли еще живыми, разрезали на куски и выпотрошили внутренности. Подобную жестокость можно было часто наблюдать во времена правления великого Генриха, в настоящее же время она стала редкостью.

Мучительные крики истязаемых людей разносились за пределами Сент-Жиль-Филдс, и, слушая их, многие думали о развратной женщине, на которую они возлагали ответственность за ужасные страдания этих людей.

На следующий день еще семь человек приговорили к подобной ужасной казни, но Елизавета, понимая настроения народа, ждущего от нее милосердия, приказала, чтобы их не резали на куски, пока они не умрут. Надругательство над их телами следует произвести после их смерти.

Оставалась Мария, и Елизавета понимала, что та должна умереть, несмотря на то, что была королевой.

Из Чартли Марию перевели в Фотерингей; специальная комиссия пэров, тайных советников и судей подвергла ее допросу и, несмотря на все ее возражения и доказательства невиновности, ее неоднократные выкрики, что Уолсингэм подделал письма, которые он представил королеве и ее министрам, признала ее виновной в заговоре против Епизаветы и приговорила к смерти.

Но даже теперь Елизавета не спешила подписывать смертный приговор. Она хотела сохранить в неприкосновенности принцип, что короли стоят выше суда простых смертных. Однако на королеву оказывали сильное давление. Ей напомнили о сложившихся отношениях с Испанией, и в конечном счете она склонилась к подписанию приговора. Но она не спешила отдать его на исполнение, а так как Уолсингэм в это время заболел, вся ответственность за отправку приговора в Фотерингей легла на ее секретаря Уильяма Дэвисона.

И вот февральским утром Мария, облаченная в черный бархат, с распятием в руке, отправилась в зал замка Фотерингей, где ее ждали плаха и палач. Она спокойно простилась со своими слугами.

— Не плачьте, — сказала она им, — это повод для радости, а не для печали, ибо теперь вы увидите, что земные страдания Марии Стюарт подошли к долгожданному концу.

Весь католический мир стал говорить о дьявольской подделке Уолсингэма, о греховном поведении Елизаветы, руки которой по локоть в крови.

Уолсингэм и Бэгли плевали бы на своих врагов. Но не королева. Угроза войны подошла вплотную, в испанских портах кипела работа по постройке Армады, которой предстояло завоевать весь мир, и ее первой жертвой должна стать Англия Елизаветы.

Королева пыталась умиротворить своих врагов. Ее первейшей заботой было оттянуть этот дьявольский день. Время было ее союзником — сейчас, как и всегда.

Она избрала Уильяма Дэвисона козлом отпущения. Она заявила, что в ее планы не входило отсылать приказ о смертном приговоре в Фотерингей. Она оплакивала свою шотландскую сестру. Она никогда не желала смерти Марии.

Елизавета отправила Дэвисона в Тауэр. Ему придется уплатить штраф, который его разорит. Но, прежде чем отправить его, она обещала платить ему жалованье, пока он будет ее узником, и, когда он упал перед ней на колени, потрепала его по плечу своей тонкой изящной рукой.

Утешительный жест королевы дал Дэвисону понять, что он стал всего лишь козлом отпущения, приносимым в жертву Испании, а она сама ненавидела Испанию так же страстно, как и любой другой человек в ее королевстве.

Как оказалось впоследствии, Дэвисон продолжал получать свое жалование, потому что королева оставалась верной своему слову, и когда его спустя некоторое время выпустили на свободу, она не забыла его вознаградить.

Итак, Мария Стюарт была мертва, но угроза со стороны Испании все росла, и Елизавета ясно сознавала, что Англия находится в опасности.

Когда Роберт возвратился из Нидерландов, его восторженно встретила королева. Прошел целый год с момента их последней встречи, и, взглянув в его лицо, она почувствовала прилив огромной нежности и жалости.

Как он страдал! Исчезла его величественность, у него отняли его высокий пост, о котором он так страстно мечтал.

Она слышала, что он болел в Нидерландах и ему требовались английские лекари. Она сразу послала их к нему, потому что, едва только она узнала о его болезни, весь ее гнев куда-то испарился. Летиция открыто изменяла ему с молодым и красивым Кристофером Блаунтом. И разве могла Елизавета распекать его в такое время? Разве могла она сделать что-то иное, как снова не взять его под свое крыло? Он потерял дорогого ему Филиппа Сидни, этого красивого и необычайно умного молодого человека.

В одно мгновение жизнь стала чересчур жестока к Роберту, и видя это, Елизавета в полной мере осознала всю глубину и силу своей любви, которая на протяжении почти сорока лет то тлела, то разгоралась с новой силой, и которую, как понимала она, ничто не в силах окончательно погасить.

Теперь она никуда его от себя не отпустит. Она компенсирует ему потерю его любимого племянника, потерю чести и неверность его жены. Милый Роберт, бывший некогда всепобеждающим героем, сейчас он сам оказался побежденным.

Раньше Елизавета считала, что будет неспособна любить человека, утратившего свою красоту, утратившего свои совершенные качества, свои достоинства, тем не менее, она осознала, что никогда не перестанет любить Роберта.

Страна пребывала в напряжении.

На всем южном побережье дозорные ожидали первого появления парусов. Были сложены сигнальные костры. В Плимуте сэр Френсис Дрейк в нетерпении поджидал врага. Лорд Ховард Эффингэмский умолял королеву доставить дополнительные боеприпасы. Даже в крохотных бухтах по ночам в свете ламп и факелов спешно готовили корабли. С лихорадочной быстротой укреплялись береговые фортификации, а у берега Девоншира вместе с судами сопровождения в ожидании находились «Арк» и «Акейтс», «Ревендж» и «Рэинбоу», «Елизавета Бонавертури» и «Елизавета Джонас» — лучшие корабли Англии.

Бэгли и Уолсингэм лихорадочно подсчитывали стоимость подготовительных работ, спрашивая друг друга, где достать деньги на то или иное предприятие. Всегда неохотно тратящая деньги, королева не давала разрешения снабжать провизией корабли, она отказывала морякам в жаловании.

Елизавета понимала, что настал момент величайшей опасности для ее правления и ее жизни. Если ее доблестные моряки не сумеют отразить нападение захватчиков, то Англия подвергнется большим страданиям. Елизавета любила свою страну материнской любовью, со страстью, которую она никогда не испытывала ни к одному человеку. Ее единственная забота заключалась в том, чтобы привести страну к миру и процветанию, и это ей удалось, и это она бы продолжала делать, если бы тиран из Эскориаля позволил людям исповедовать религию по своему выбору. Пусть у него будут его проповедники и его святая инквизиция — эта банда безбожных мучителей, — пусть он на кострах сжигает своих подданных, пусть он истязает их на дыбе, пусть он рвет их конечности раскаленными щипцами во имя Святой католической церкви, — Елизавете нет до этого никакого дела. Если они выбрали такую Веру и такого Короля, пусть их.

Но им этого мало. Теперь они решительно плыли к ее берегам: «Андалусиан», «Бискайан», «Сан Фелипе», «Сан Хуан» и много других, на их борту находились испанские доны, испанские гранды, испанские солдаты и матросы, но кроме них были еще и другие — на их борту находились их проповедники, их инквизиторы, они везли орудия пыток из своих мрачных камер. Они надеялись навязать не только поражение, но и инквизицию.

Елизавета страшно боялась, но ей все-таки необходимо преодолеть свой страх. Разве может Англия быть разгромлена? Это невозможно. Ведь у нее были ее люди — и они, служа своей богине, самой совершенной из всех женщин, королеве, госпоже, матери, не могут не выстоять.

У нее был лорд Ховард Эффингэмский, умелый моряк, был несравненный Дрейк, был Фромбишер, Хокинс, и были ее дорогие друзья: ее Ум, ее Мавр, ее опытный Ягненок и Баран-вожак — все те, кого она любила, и конечно же, самый главный из них — ее Роберт.

Перед лицом огромной опасности она продемонстрировала свое доверие к нему и то, что снова его любит. Ему простили ужасную катастрофу, происшедшую в Нидерландах, за которую, как поняла она, королева должна частично винить себя сама. Ведь если бы Летиция не решила присоединиться к нему в качестве его королевы, разве Елизавета так настаивала бы на том, чтобы лишить его нового поста и разрушить доверие фламандцев к Англии?

Она назначила Роберта главнокомандующим своей армии и флота. Теперь все поймут, как она к нему относится. Все поймут, что в беде они заодно, как было тогда, когда умерла Эми Робсарт и его обвинили в ее смерти.

Она доверяла ему, он был ее возлюбленным, он снова стал ее Глазами, он — единственный человек, за которого она бы вышла замуж, если бы решила иметь мужа.

Роберт разделил свои силы на две армии — одну он расположил в Сент-Джеймсе, другую в Тилбэри. Английские солдаты будут готовы защищать свою страну, если доны осмелятся высадиться на берег. Но Ховард с Дрейком и их люди твердо решили, что не произойдет высадка испанцев. Разве английские моряки отдадут победу английским солдатам? Никогда! Англия обязана своим благосостоянием своим морякам, как сказал Дрейк, и он твердо решил отнести победу на свой счет.

В такое время Елизавета хотела непременно находиться со своей армией, и разве не Роберт стоит во главе этой армии? Она послала ему депешу, в которой сообщила о своем намерении повстречаться и поговорить со своими солдатами.

Роберт немедленно прислал ответ.

«Ваша особа, — писал он, — самое священное и драгоценное из всего того, что мы любим на этом свете, и каждый человек должен трепетать при мысли о вас…»

Он написал, что предпочел бы, чтобы она оставалась в самом надежном месте в Англии.

«Но я не хотел бы, чтобы в известной мере такое царственное и редкостное великодушие не было показано вашему народу и всему миру, таким, какое оно есть…»

Она перечитывала это письмо великое множество раз, она держала его при себе, она часто покрывала его поцелуями, как обычно целовала его письма в молодости.

По прибытии в Тилбэри, пестрящий флагами, королева была встречена Робертом под звуки пушечного салюта, потом он поехал вместе с ней в карете, которую украшали алмазы, изумруды и рубины.

Шагая сквозь ряды своих солдат, Елизавета выглядела по-настоящему величественно. Она знала, что это — величайшее событие в истории ее страны, поэтому оно было и величайшим событием в жизни Елизаветы. Ее покинули страхи, она больше не сомневалась в победе. У испанцев были корабли, у них были боеприпасы, но у них не было Елизаветы, у них не было Дрейка, у них не было — и это оказалось самым важным — спокойной уверенности, что они не могут проиграть.

В Тилбэри она села на великолепного коня и, держа в руке жезл, казалась более солдатом, нежели женщиной, и, являя собой подобную картину, она обратилась к армии:

— Мой возлюбленный народ, те, кто печется о нашей безопасности, убедили нас, страшась предательства, обратить внимание на то, как мы примем на себя заботу о массе вооруженных людей. Но я уверяю вас, я не желаю жить с недоверием по отношению к моему преданному и любящему народу. Пусть боятся тираны. Я всегда поступала так, чтобы, согласно Богу, вселить кипучую энергию и осторожность в верные сердца и добрую волю моих подданных, и поэтому я к вам пришла, как вы видите, в этот раз не для развлечений и забав, но будучи намеренной в пылу сражения жить или умереть вместе с вами, быть похороненной за моего Бога, за мое королевство и за мой народ, мою честь и мою кровь. Я знаю, что у меня тело слабой, ничтожной женщины, но я обладаю сердцем королей, и королей Англии в том числе, и подумайте, с каким грязным презрением эти Парма и Испания или еще какой-то правитель из Европы осмелились напасть на границы моей земли, в ответ на что я скорее сама возьму в руки оружие, сама стану вашим командиром, судьей и награжу за каждый подвиг на поле брани, но не покрою себя бесчестием. Я уже знаю, судя по вашей готовности, что вы заслужили награды и почести, и мы даем вам слово государя, что вам в свое время воздастся за это.

Эта речь королевы вселила отвагу в сердца всех, кто слышал ее. Она была непобедима — и всегда знала это, потому что, какой бы глупой ни казалась она, пустой, кокетливой, раздражительной, себялюбивой, но когда наступал нужный момент — она становилась великой.

Армада вошла в Ла-Манш.

Трагедия Испании заключалась в том, что, обладая самыми совершенными в мире кораблями, лучшим снаряжением и амуницией, она была обречена на поражение. Ее командир не жаждал выполнить свою задачу, умоляя короля поручить ее другому человеку. Его моряки страшились «Эль Драке», дракона, этого англичанина, которого они считали неземным существом, которому приписывали сверхчеловеческую силу и которому суждено их уничтожить. Они видели его в деле, и ни одно земное существо никогда не проявляло такую храбрость, как «Эль Драке». Он хладнокровно зашел в бухту Кадиса и сжег и разграбил стоявшие на якоре корабли, он деликатно назвал свою операцию «Сжигание бороды испанского короля». Он плавал в открытом море, он возвращался домой с испанскими сокровищами, которых было достаточно, чтобы снарядить его страну на войну против Испании. Здесь не обошлось без дьявола, а испанцы дьявола боялись.

Слава Англии заключалась в том, что, обладая легкими кораблями, плохо снаряженными, с голодающими моряками, с больными на борту и трагической нехваткой ядер и пороха, она оказалась непобедимой. Она верила в победу. Она не надеялась, что может победить, но она знала, что не может проиграть.

Бой был недолгим.

Испанцев превзошли в храбрости и в искусстве ведения морского боя, которое продемонстрировал всему свету Дрейк.

Бой был в разгаре. Среди испанских кораблей появились брандера, и те были разбиты еще до того, как разразился шторм, чтобы уничтожить их полностью.

Англия была спасена. Сокрушено могущество Испании.

Инквизиции заказан путь в Англию, безраздельно принадлежащую королеве.

Настал величайший час великого правления.

Королева половины территории острова противостояла самому могучему в мире монарху, а маленькая и отважная нация развеяла в прах силу могущественной Испании.

Никогда еще города и села Англии не видывали подобного веселья. В церквах звонили в колокола. С появлением первых звезд разжигались костры. Повсюду веселился и гулял народ.

Роберт написал королеве, что он стремился быть с ней рядом, но лихорадка, которая частенько мучила его, снова напала на него, и он едет в Кенилуорт и оттуда в Лимингтон, чтобы принять ванны, и что он не может предстать перед ней, пока не выздоровеет настолько, чтобы насладиться тем, что было для него дороже всего на свете, — обществом возлюбленной и славной госпожи.

По пути туда он остановился в замке в Райкотте и снова написал ей письмо.

«Я нижайше умоляю ваше величество простить старого слугу, который осмеливается писать и осведомляться о здоровье милостивой леди. Я молю Бога только об одной вещи: чтобы она пребывала в добром здравии и жила долго. Я надеюсь, что ванны меня подлечат, и, оставаясь с постоянной мольбой о сохранении здоровья вашего величества, я нижайше целую ваши ноги».

Она прочла его несколько раз и бережно положила в шкатулку, где хранились все его письма.

Стоял сентябрь, прошло меньше месяца с момента обращения королевы к своим солдатам в Тилбэри, когда Кэт принесла ей новость.

Кэт вошла и стала на колени, подняв свое лицо и устремив взгляд на свою госпожу, она никак не могла найти слов. Елизавета посмотрела в лицо своей дорогой подруги и, видя, что по ее щекам медленно катятся слезы, тоже побоялась заговорить первой.

Она страшилась известия. Она хотела убежать от него, но хранила спокойствие, как обычно в важные моменты своей жизни, независимо от того, как оно ее огорчит.

— Что случилось, милая Кэт? Не бойся, говори.

Но Кэт все не могла начать.

— Мне кажется, я знаю, — сказала Елизавета. — Он так плохо выглядел, когда я видела его в последний раз.

— Это случилось в Корнбэри, недалеко от Оксфорда, ваше величество. Все из-за продолжительной лихорадки. Она напала на него с новой силой, и… он не встал с постели.

Королева молчала. Она сидела очень прямо. Она думала: «Значит, он умер недалеко от Оксфорда, недалеко от Камнор-Плейс. Прошло двадцать восемь лет с тех пор, когда ее обнаружили у подножия лестницы. Ах, Роберт, Роберт… неужели мне никогда уже не увидеть твоего лица! Мы были так близки, так единодушны во всех делах. Дорогие Глаза, почему я вас потеряла? Кем я без тебя стану, как не слепой к радостям жизни?»

— Моя самая дорогая… — сказала Кэт, обняв королеву, и горько зарыдала.

Елизавета сидела, выпрямившись, и слезы струились по ее щекам. Вдруг она произнесла:

— На улицах все еще кричат «победа!», Кэт. Они хранят в своих сердцах тепло по отношению ко мне. Они меня любят — свою королеву, — как никогда не любили ни одного короля или королеву до меня. Когда-то я решила, что мое самое заветное желание быть столь любимой, Кэт, любимой моим народом. Наша страна спасена, а я, кому следует быть самой счастливой в мире женщиной, теперь самая несчастная.

— Моя дорогая, ничего не говорите, — попросила ее Кэт. — Вам слишком больно, мое милое величество.

— Я буду говорить, — сказала она. — Я буду говорить, невзирая на слезы и муки. Я его любила. Я всегда его любила, и я буду любить его до самой смерти. Филипп потерял свою Армаду, но, может статься, этой ночью он не более несчастен, чем я. Потому что я потеряла Роберта, дорогого Роберта, мою любовь, мои Глаза.

Она дала выход своему горю, и ее рыдания были так страшны, что они напугали Кэт, которая снова обняла королеву и стала ее успокаивать.

— Моя дорогая, помните, что перед вами вся жизнь. Вы королева, моя дорогая. Моя самая дорогая, у вас есть многое. Вы не простая женщина, которая оплакивает потерю возлюбленного. Вы — королева, и королева Англии.

И тогда Елизавета посмотрела на Кэт и, мягко опустив руки ей на плечи, поцеловала ее.

— Ты права, Кэт. Ты права, милая подруга. Я — королева.

Она подошла к шкатулке, где хранились его письма. Она вынула письмо, которое получила всего несколькими днями ранее и спокойно его надписала: «Его последнее письмо».

Она страстно его поцеловала и быстро убрала в шкатулку. Она повернулась, уже улыбаясь с нарочитой безмятежностью.

Роберт умер, он унес с собой большую долю радости ее жизни, но, повернувшись к Кэт, она уже была не той женщиной, которая потеряла единственного мужчину, которого любила, она была ликующей королевой победившей Англии.