Глава 1

В понедельник утром явился чиновник из жилищного отдела муниципалитета и вручил каждому из нас по повестке.

— Я действую по инструкции! — сообщил нам этот тип срывающимся от волнения голосом.

Он оказался на удивление молод, его пухлое, розовощекое личико в обрамлении кудрявых волос не оставляло в этом сомнений. Чиновник как мог старался выглядеть суровым, но у него это не слишком хорошо получалось. К тому же он нас явно побаивался.

Мне, впрочем, не верилось, что он всерьез напуган. Конечно, нас было больше, но ведь он знал, с кем имеет дело. И он, и его многочисленные сослуживцы не раз здесь побывали. Правда, раньше мы запирались изнутри и не пускали их, поэтому им приходилось стоять под окнами и орать во всю глотку. В основном в этом и заключалось их общение с нами. Но утром в понедельник мы открыли парадную дверь. Нам вынесли приговор. Мы все понимали, и он знал, что мы все знаем. Оживленные перепалки во весь голос утратили смысл. Затянувшийся конфликт разрешился на удивление мирно и скучно.

И все-таки тип из муниципалитета отнесся к нам настороженно — может, боялся, что мы, в знак протеста, разорвем врученные им повестки. Фитиль достал свою из конверта и вертел в руках, словно надеялся обнаружить в ней нечто важное. Терри сунула свою повестку в карман вязаного пальто. Нев как будто не собирался принимать свою повестку, но в конце концов все же взял. Получив свою, я сказала:

— Спасибо, хоть и не за что!

Чиновник откашлялся и провозгласил:

— Завтра я приду в суд вместе с нашим адвокатом. Мы будем добиваться решения суда о немедленном вступлении во владение домом. Скорее всего, суд удовлетворит наш иск, и вам придется подыскивать себе другое жилье. Даем вам срок до пятницы. Дело переходит в юрисдикцию суда и судебных приставов, поэтому спорить со мной бесполезно! Если хотите, попробуйте что-нибудь доказать завтра в суде, но, по-моему, у вас все равно ничего не получится.

Тип как будто оправдывался, хотя никто не удосужился ему ответить. Мы всегда, с самого начала, знали, что проиграем. И все же, несмотря ни на что, после его слов мне стало по-настоящему тошно. Я отвернулась и стала смотреть в окно, пытаясь напустить на себя невозмутимый вид.

Утро выдалось пасмурным, небо, затянутое тучами, грозило дождем, хотя наверняка он начнется только вечером. Сплошная облачность не давала подниматься выхлопным газам и прочим неприятным запахам. Я без труда улавливала душок горелого мяса и лука из гамбургерной «Дикий Запад» в соседнем квартале.

В это утро я не испытывала особой радости еще до прихода нашего гостя, потому что накануне, в пятницу, потеряла работу. Управляющий выяснил, что «у меня нет постоянного места жительства»… и все. «Отсутствием постоянного места жительства» он обозвал мое теперешнее проживание в сквоте. Иными словами, я самовольно вселилась в пустующий дом.

Формально мы и правда не имели никакого права жить в том месте, но в свое время никто не помешал нам вселиться в предназначенное к сносу и на то время фактически бесхозное здание. Мы успели прожить в сквоте достаточно долго, привыкли к нему и считали своим домом, больше того, даже надеялись на успех. Мы называли себя «коммуной творчески мыслящих художников на Джубили-стрит», хотя ни одно из наших творений не получило бы поощрения от Совета по искусствам или Национальной лотереи. И все же, балансируя на краю пропасти и прозябая в безвестности на Джубили-стриг, мы мечтали о славе. Конечно, мы были наивны до глупости. Мечтать гораздо приятнее, чем действовать на самом деле.

Кстати, Фитиль ни о какой славе не помышлял — его, пожалуй, следует исключить из наших стройных рядов. Фитиль жил сегодняшним днем и о будущей славе не грезил.

Зато Нев составил подробный план. Он даже дал мне почитать двадцатистраничное изложение своего будущего романа. Мне показалось, что будущий шедевр, во всяком случае по объему, бросает вызов «Войне и миру». Каждый день Нев безжалостно терзал старую механическую пишущую машинку. Слушая стук клавиш, я гадала, удастся ли ему когда-нибудь дописать свой опус.

Фитиль был уличным художником и мог изобразить на асфальте любую картину. Наверняка найдутся критики, считающие, что такую работу нельзя назвать творческой в полном смысле слова, ведь он только копирует и ничего не придумывает. Но видели бы вы, что способен изобразить Фитиль на тротуаре при помощи коробки мелков! Под его ловкими пальцами шедевры старых мастеров, набившие оскомину одной своей известностью и пылящиеся в музеях, обретали новую жизнь. Меловые творения Фитиля были настолько превосходно выполнены, что многие прохожие ахали, увидев у себя под ногами выразительные лица. Как-то раз случилось так, что мимо проходил искусствовед. Он был поражен тем, что увидел, и решил представить Фитиля миру. Уж не знаю, как бы он перенес на выставку тротуарную плитку! Похвалы искусствоведа смутили Фитиля. Он буквально ужаснулся своей возможной известности, схватил коробку с мелками и скрылся в неизвестном направлении. Вернее, уехал из Лондона. Где-то в провинции он украшал тротуары до тех пор, пока не решил, что о нем забыли и можно безбоязненно вернуться в столицу.

Ну а я… Мне до сих пор хочется стать актрисой. Правда, жизнь то и дело вмешивается в мои планы. Колледж, куда я записалась на курс актерского мастерства, я бросила. Если не считать нескольких ролей в одном уличном театре, звезды сцены и экрана из меня пока не вышло. Правда, я все равно надеюсь, что когда-нибудь стану знаменитой. Ну а пока не переставая борюсь с призраком нищеты и голода, так что забот мне хватает. А еще приходится присматривать за двумя моими товарищами.

Мы втроем первыми вселились в этот дом. Вскоре к нам присоединился Деклан, невысокий жилистый длинноволосый парень с лицом добродушного эльфа. Его руки и плечи сплошь покрывали татуировки. На одной руке была изображена страшная змея; на другой — Святое сердце Иисусово. По словам самого Деклана, он помнил, как ему накололи Святое сердце, зато понятия не имеет, откуда на его руке появилась змея. Однажды утром он проснулся в жестоком похмелье, смотрит — а змея ползет по его плечу.

— Я решил, что у меня белая горячка, — пояснил Деклан.

Иногда он вытягивал руку и задумчиво разглядывал змею. По-моему, она его немного пугала.

Деклан объявил себя рок-музыкантом без группы — гитариста его бывшей группы случайно ударило током, когда они репетировали в церкви.

— У бедняги волосы встали дыбом, — не без изумления рассказывал Деклан, скорбно качая головой. — Конечно, упокой Господь его душу, но вид у него сделался до жути смешной. Мы хохотали — конечно, до тех пор, пока не поняли, что он дал дуба. Тут мы сразу протрезвели и вызвали скорую помощь. А пока она ехала, толпились вокруг него и пытались вспомнить, как делать искусственное дыхание. Правда, все сразу поняли, что ему крышка. Да еще уселок накрылся, а на новый у нас бабла не хватало. И вдруг… хотите верьте, хотите нет, вбегает в церковь какой-то мозгляк и ну орать на нас! Мол, из-за нас пробки выбило во всем квартале. Никакого почтения к смерти, представляете? Ну, мы с барабанщиком взбесились, наорали на него, вздули как следует и выкинули в окно. Падать там невысоко, он отскочил от земли, как мячик. Но нас все равно посадили за нападение.

Деклан играл на бас-гитаре, а бас-гитаристу нужна группа.

Чуть позже у нас поселилась Люси с двумя детьми. К искусству Люси не имела никакого отношения. Она сбежала от мужа, который ее избивал, и до нас некоторое время жила в приюте для женщин, страдающих от домашнего насилия, в нескольких кварталах отсюда. Я познакомилась с ней, когда работала в овощном магазинчике Пателов на углу. Люси покупала там морковку для своих детей, чтобы им было что погрызть. В сырой морковке много витамина С и нет кислот, которые портят зубную эмаль. К тому же морковь дешевле многих фруктов.

Люси пыталась найти себе постоянное жилье и работу. Приют был переполнен, и она догадывалась, что долго ее там не продержат. Левая рука у нее была сильно изуродована — как-то муж рассердился на нее из-за того, что она задержалась с ужином, и приложил ее ладонь к раскаленной конфорке плиты. Шрамы от ожога выглядели ужасно, но что было еще хуже — у нее нарушилась подвижность левой кисти. Люси стеснялась своей руки и, если ее кто-нибудь спрашивал, как это произошло, уверяла, что обожглась сама, случайно. Правду она рассказала мне однажды вечером, уже после того, как переселилась к нам в сквот. Я никак не могла понять, почему она так долго не уходила от мужа, который издевался над ней.

— Уйти с двумя детьми непросто, — ответила Люси.

И все же она ушла, когда муженек начал избивать детей. По словам Люси, у ее супруга «проблемы с алкоголем». По-моему, у него проблемы с головой. Я и прежде нисколько не сомневаюсь в том, что мне живется куда лучше, но рассказы Люси лишний раз подтвердили, насколько драгоценна моя независимость.

Дом, который мы заняли, стоял на отшибе в конце целого ряда краснокирпичных домов, прижатых друг к другу. Его построили раньше, чем в моду вошла так называемая ленточная застройка. Нам приятно было считать, что мы живем в памятнике архитектуры ранневикторианской эпохи. Видимо, раньше наше жилище окружал большой сад. Остатки сада разрослись и превратились в настоящие джунгли. Полоска земли между фасадом и тротуаром была завалена разным мусором. По краям бывшего двора зияли глубокие ямы; там когда-то вкопали столбы для ограды, которая давно исчезла. Дом мог похвастать грязно-белым фасадом, с которого отваливались целые пласты штукатурки, колоннами по сторонам парадного входа и подъемными окнами, которые не поднимались. В подвале вечно стояла вода. Наверное, когда дом только построили, он считался очень красивым, и жить в нем было уютно. Теперь он напоминал старую бездомную нищенку с нашей улицы, которая давно перестала за собой следить. Грязный, закопченный, дом не разваливался только потому, что мы как умели ремонтировали его. И все-таки это была крыша над головой, и мы старались сделать свое жилище уютным.

К сожалению, расположиться с удобством мы не успели. Через несколько недель после вселения нам вручили письмо из муниципалитета, который официально являлся собственником дома. В письме сообщалось, что дом запланирован к сносу, предусмотренному планом реконструкции квартала, и никакие наши действия не могут этому помешать. Вселившись, мы сразу обратились с просьбой к местным властям назначить нам регулярную арендную плату, но они проигнорировали нашу просьбу. Зато забросали письмами на канцелярите, который с трудом поддавался переводу на нормальный человеческий язык. Вскоре в доме отключили электричество — на всякий случай, если до нас не дошло. Воду, правда, оставили, но что толку, раз дело передали в суд?

Одно время Нев носился с мыслью включить дом в список архитектурных памятников. Мы даже написали в Комиссию по охране исторических зданий и памятников и в Национальный трест.^[1] В ответных письмах нас благодарили за интерес к прошлому, однако сообщали, что наш дом не представляет интереса с исторической точки зрения и включить его в список охраняемых нецелесообразно.

Из соседних домов выселялись жильцы; после них оставались пустые, заколоченные оболочки. Мы держались, как легионеры в пустынном форте. Началось противостояние между нами и неистовыми воинами-берберами в лице вереницы муниципальных чиновников.

Мало-помалу нас начали вытеснять. Вначале местным властям, угодившим в собственную ловушку, пришлось подыскать новое жилье для Люси и ее детей, один из которых болел астмой. Потом ушел Деклан. Куда он подался, мы не знали, хотя он туманно намекал на какую-то группу, которой вроде бы нужен бас-гитарист. За неделю до того к нам наведывались суровые парни и спрашивали Деклана; мы решили, что у него какие-то неприятности. С другой стороны, у кого их нет? Мы никого не заставляли раскрывать душу.

Зато у нас поселилась Терри, миниатюрная блондинка с волосами, разделенными посередине пробором. Пряди спадали по обе стороны ее измученного личика, как уши у спаниеля. Появление Терри совпало с моментом, когда нам отрубили электричество, так что она с самого начала стала символом распада. Знаю, думать так жестоко, но, как оказалось, мои худшие опасения подтвердились.

В тот день, до того, как нам вручили приказ о выселении, я думала, что положение у меня хуже не придумаешь. Заведующий отделом упаковки магазина «Заказы почтой», в котором я до того трудилась, терпеть не мог сквоттеров, как, впрочем, и большинство добропорядочных граждан. Он все время пытался от меня избавиться, только повода не было. Работа меня в целом устраивала — несмотря на монотонность и низкую зарплату. Я ни разу не опоздала и не сбежала раньше времени. Не сломала ни одной вещи, не отправила по ошибке посылку не по тому адресу, не позволяла себе в виде шутки отправлять покупателям нечто совершенно неподобающее. Но заведующий обвинил меня в том, что я «утаила некоторые обстоятельства о себе», а у компании, как он выразился, «принципиальное отношение к обману».

Я бы ни за что не пошла паковать посылки, будь у меня другая работа. Платили там мало, чуть больше пособия по безработице, а условия, в которых мы трудились, заставляли вспомнить произведения Диккенса. И все-таки даже такая работа лучше, чем полная безработица. После того как меня выгнали, я стала и безработной, и — официально — бездомной. Понимая, что скоро у меня в буквальном смысле не будет крыши над головой, я затосковала.

Наше молчание как будто привело чиновника в замешательство. Он снова подал голос:

— Послушайте, вы обязаны освободить дом до пятницы. Судебные приставы, если понадобится, выкинут вас силой. Они вызовут полицию; уверяю вас, от них бесполезно убегать по крышам или, скажем, пытаться зацементировать себе ноги…

Мы продолжали молча смотреть на него. Подобные реплики в самом деле не требовали ответа. На такие глупости не способен даже Фитиль.

И Нев не выдержал:

— Вы что, шутите? Да любой, кто вскарабкается на эту крышу, тут же проломит ее!

Мне стало немного жаль нашего гостя, и я предложила ему чаю — мы как раз заварили свежий. Нев разжег камин от лучины — он нарубил на растопку старую деревянную садовую скамейку, стоявшую на заднем дворе. Чайник мы подвесили на крюк в изгибе каминной решетки.

Чайник нам наладил Деклан, пока жил с нами. Как раз тогда нам отключили электричество. Деклан уверял, что его бабушка в Ирландии всю жизнь готовила на семью из тринадцати человек при помощи одного только чайника, висевшего на таком же крюке. Деклан был буквально напичкан подобными историями. В половину из них верилось с трудом. Зато другая половина, звучавшая так же безумно, оказывалась вполне правдоподобной. Невозможно было понять, когда он говорил правду, а когда нет.

Конечно, мы готовили не только в очаге. У нас имелась плитка, которая работала на газовых баллонах. Но заправлять баллоны дорого, поэтому мы старались как можно чаще готовить на открытом огне.

От чая гость отказался, но вид у него сделался уже не такой испуганный. Однако он сразу же надулся от важности, и я перестала его жалеть.

— Мы неоднократно писали вам, информируя о том, чем грозят ваши действия. Несколько раз выселение откладывалось, но больше медлить невозможно. Мы сделали все, что в наших силах. Весь квартал подвергнется масштабной реконструкции. Из всех остальных домов на этой улице сквоттеры уже выселились — вняли доводам разума. Остались только вы. Мы всячески разъясняли вам, почему вас выселяют! У вас должны были сохраниться наши письма.

— Я все понимаю, — ответила я, стараясь держать себя в руках. — И ваша точка зрения мне ясна. Но поймите и вы нас. Нам негде жить. Если вы выкинете нас отсюда, мы станем настоящими бездомными. Местные власти могут предоставить нам другое жилье?

— Нет, — устало ответил чиновник. — Нет у нас другого жилья. Для миссис Хоу и ее детей было сделано исключение. Мисс Варади, из тех, кто остался, только вы еще могли бы доказать, что имеете какое-то отношение к нашему округу, да и то вряд ли! Все, что мы можем для вас сделать, — включить вас в список очередников. За трех ваших сожителей мы ответственности не несем. Попробуйте поискать жилье в частном секторе.

— Ни один домовладелец не сдаст нам квартиру! А если и сдаст, жить в ней нам не по карману! Здесь мы поддерживаем чистоту и порядок, — продолжала я. — Не устраиваем шумных вечеринок и вообще не делаем ничего, чего не делали бы вы сами. Посторонних на ночлег не пускаем. На самом деле мы — добросовестные жильцы. Точнее, были бы ими, если бы вы позволили нам оплачивать жилье и поставили нас на баланс. Больше мы ни о чем не просим. Что в этом плохого?

— В течение полугода дом должны снести. А сейчас оставаться в нем небезопасно; условия проживания не соответствуют нормативам. Электричество отключено, — не сердито и не раздраженно, а устало ответил чиновник. — Кстати, все это мы тоже разъясняли в наших письмах. Признайтесь, вы ведь их не читали?

В разговор вмешался Фитиль и сразу все испортил:

— Ага, мы их сразу рвали и кидали в камин, на растопку. Спички экономили.

Чиновник из жилищного отдела побагровел, в последний раз напомнил нам о необходимости поскорее выселяться и ретировался. Надо сказать, ушел он как раз вовремя. Пока он находился в доме и беседовал с нами, местная шпана начала проявлять интерес к его новенькому «форду-фиесте». Еще несколько минут — и какой-нибудь умелец вскрыл бы машину, забрался внутрь… и только бы хозяин ее и видел!

После того как наш гость ушел, мы созвали военный совет. Конечно, все понимали, что уйти придется, вот только мы не знали куда. Конец лета, вот-вот начнутся холода. В такое время неприятно оставаться на улице. К тому же жить на улице гораздо опаснее, чем в сквоте, пусть даже в таком, как наш, — с текущей крышей и прогнившей лестницей. Но представитель местных властей ясно дал нам понять, что ни на какую поддержку с их стороны мы права не имеем.

Терри сидела на ступеньке лестницы, крутила между пальцами прядь светлых волос и ждала, пока кто-нибудь что-нибудь предложит. Сама она не предлагала ничего, зато чужие идеи с ходу отвергала и, похоже, получала от своей критики настоящее наслаждение. Мир еще не видел такую зануду, как Терри. От работы по дому она предпочитала уклоняться, а когда приходилось скидываться на еду или еще что-нибудь, делала вид, будто не слышит. Я часто жалела, что у нас задержалась Терри, а не Деклан. Лучше бы она ушла, а Деклан вернулся! Он хотя бы умел все чинить и вообще был свой в доску.

Говорят, надо быть осторожнее со своими желаниями. Иногда они исполняются, и тогда приходится иметь дело с последствиями.

Терри заметила мои мрачные взгляды и моментально стала казаться маленькой и беспомощной. Это ей очень хорошо удавалось; наверное, из-за ее жалкого вида мы ее и приняли. И хотя актрисой в нашей компании считалась я, мне все чаще казалось, что Терри упустила свое призвание. Она посмотрела на меня сквозь завесу волос и жалостно произнесла:

— Мне некуда больше идти!

— Как и всем нам! — отрезала я.

Потом мы перешли в гостиную. Они втроем расселись полукругом и стали пить чай и смотреть на меня умильными щенячьими глазами. Кружка у каждого была своя; пить из чужой по правилам нашего дома запрещалось.

— Фран, что нам делать? — спросил Нев так доверчиво, что мне стало еще тоскливее.

В конце концов, решения всегда приходилось принимать мне. В тот день я ничего не могла придумать, хотя и понимала: должна что-то сказать. От меня ждали плодотворных идей. Поэтому я осторожно начала:

— Вот если бы удалось угнать какую-нибудь развалюху, в ней мы могли бы ночевать и переезжать с места на место…

— Уж лучше спать где-нибудь в подъезде, — сразу же возразил Фитиль. — Одно время я хипповал, ездил по стране со сторонниками «нью-эйджа».^[2] Больше не хочу. Надоело всякий раз, если хочешь сходить по нужде, копать яму, а по ночам слушать фолк-музыку. Даже не думай!

— Он в чем-то нрав. Такое житье еще годится для лета, — добавил Нев. — Но зима — не шутки.

— И потом, полиция все время гоняет с места на место, — не преминула вставить Терри. — А в дождь жить в палатке врагу не пожелаешь! Все течет, сверху капает, и каждый готов на что угодно, лишь бы очутиться в сухом месте… Плавали, знаем!

— А мне здесь нравится, — задумчиво проговорил Нев. — В этом доме.

Фитиль стащил с бритой головы фетровую шляпу и заглянул в нее. Может быть, надеялся найти внутри свежую мысль. Видимо, ничего не найдя, погладил себя по затылку и снова осторожно надел головной убор.

— А мне нет, — сказала Терри. — Здесь крысы.

— Крысы везде, — ответил Фитиль. — Ничего страшного в них нет. Их приручить можно. Была у меня одна белая крыска; я везде таскал ее с собой за пазухой. И представьте, ни разу она меня не укусила! Я продал ее за пятерку одному типу, с которым познакомился в пивной. Правда, он был пьян в стельку. Наверное, принес крыску домой, а она его покусала. Других она кусала, а меня — ни разу. Меня животные любят.

И это истинная правда! Терри буркнула: мол, все потому, что от Фитиля воняет козлом, поэтому звери и считают его своим. Она еще больше надулась и поскучнела. Сидела, куталась в свое старое вязаное пальто, которое носила не снимая, и смотрела на меня исподлобья. Ее пальто свалялось от грязи, но я как-то видела на нем бирку. Судя по названию фирмы, оно когда-то было очень дорогим. Я решила подшутить над Терри, но она обиделась и заявила, что получила пальто в Оксфаме.^[3] Я ей не поверила — и сейчас вспомнила, о чем подумала тогда. Уверена, что пальто Терри украла. Она любила таскать то, что плохо лежит, хотя ей хватало ума не трогать мои вещи или вещи Нева. А может быть, наше имущество просто не вызывало ее интереса. Ну а Фитиль… Только полный псих украл бы что-нибудь у Фитиля. Пес сразу схватил бы вора. И даже если бы пес не стоял на страже, пожитки Фитиля как-то не вызывали желания в них покопаться.

Как я уже говорила, мы никогда не расспрашивали новых соседей о прошлом. Если уж человек дошел до того, что хочет поселиться в доме, предназначенном к сносу, пораженном гнилью и грибком, согласен жить без света и элементарных удобств, значит, ему нужна крыша над головой, а не лишние вопросы. И все-таки рано или поздно большинство рассказывали о себе хоть что-то. Но только не Терри. Она держала язык за зубами. Я понимала: кем бы она ни была раньше, деньги у нее водились. Это было видно невооруженным глазом. И у меня возникло еще больше вопросов насчет пальто.

Мы все утро обсуждали наше положение, но так ничего и не придумали. А потом даже поссорились — не из-за того, где нам жить дальше, а из-за собаки Фитиля.

Терри заявила, что у пса блохи: мол, вечно он чешется. О себе Фитиль позволял говорить все что угодно, но сразу вскипал, если кто-то обижал его пса. Его любимец выглядел забавно: одно ухо вывернуто наизнанку, другое стоит торчком. Передние лапы кривые. Фитиль подобрал щенка на помойке. Решил, что кто-то выкинул его, потому что малыш оказался самым слабым в помете. Как бы там ни было, своего любимца он выходил, и тот вырос нормальным, если не считать кривых передних лап. Пес был славный и ко всем, в общем, относился дружелюбно — правда, не когда охранял пожитки Фитиля. Мы все его любили, кроме Терри. Правда, она никого и ничего не любила.

Поэтому, когда Терри оскорбила его пса, Фитиль взвился и тоже высказал ей все, что он о ней думает. Слушать, как они орут друг на друга, было невыносимо. Дома я всегда старалась сдерживаться, потому что, как только один начинает орать, все тоже срываются на крик. Но мы уже и так ссорились, и несправедливые упреки Терри стали для меня последней каплей. Мне и раньше противно было слушать, как она поносит наш дом. Мы пустили ее к себе, дали ей крышу над головой, но она не преминула сообщить, что дом не соответствует привычным для нее нормам!

И я заорала:

— Ты — самая настоящая заноза в заднице! — Правда, я сказала не «задница», но это не важно. — Тебя никто к нам не звал, ты сама пришла! Мы на свою голову пустили тебя, и с тех пор ты только и делаешь, что ноешь и жалуешься с утра до ночи! Можно подумать, у тебя одной жизнь тяжелая! Тебе не хуже, чем всем остальным! — Вспомнив ярлык дорогой фирмы на ее пальто, я продолжала: — Знаю я таких, как ты. Когда тебе надоест здесь жить, ты просто вернешься туда, откуда пришла!

Терри побелела как мел. Откинула назад свои «уши спаниеля» и прошипела:

— Заткнись, Фран! Ты ничего обо мне не знаешь! Тебе просто нравится помыкать нами, вот и все! Сделай это, сделай то! Обожаешь командовать и чтобы твои приказы выполнялись! Со мной у тебя этот номер не пройдет, так и знай! Я тебе не подчиняюсь! Что, съела? Вечно изображаешь из себя мать настоятельницу! У нас коммуна, у всех равные права, поняла? Знаешь, почему остальные не против? У Нева нервное расстройство, а у Фитиля вообще нет мозгов. Ты привыкла, что они тебе не перечат, но я не такая, заруби себе на носу!

В ее голосе слышалась злоба, которую она раньше старательно скрывала. Но меня больше всего потрясло другое: само обвинение. Я вовсе не считала себя властной особой, которая обожает всеми помыкать. Мне не понравился нарисованный Терри портрет, и я решила оправдаться.

— Я никому и ничего не приказываю, а, наоборот, стараюсь помочь! Если бы ты, как все мы, что-то делала, из тебя, может, и вышел бы толк! Даже Фитиль — и тот старается!

Услышав мой комплимент, Фитиль удивился. Должно быть, его похвалили впервые в жизни.

— Спасибо, Фран! — сказал он.

Нев испуганно заметил:

— Слушайте, нам надо держаться заодно. Сейчас совсем не время разбегаться!

— Мы с тобой и Фитилем с самого начала держимся заодно… а она явилась потом. Если хочет, пусть убирается! — закричала я.

Терри вывела меня из себя, и оттого я злилась на нее еще больше. Теперь мне неприятно вспоминать о том дне. Я совсем не горжусь собой и понимаю, что не должна была набрасываться на нее. И Терри правильно заявила, что я ничего о ней не знаю.

Совершенно не помню, как Терри у нас поселилась. Кажется, ее привела Люси. Раньше мне казалось, что Терри осталась у нас главным образом из-за Деклана — он ей понравился. Кажется, и Деклану понравилась Терри, что, впрочем, не помешало ему уйти. По-моему, Деклан правильно сделал, что не взял ее с собой. Без нее ему куда лучше. Ну а я невзлюбила Терри с самого начала, не стану притворяться. И все-таки того, что произошло, я бы врагу не пожелала… И никто бы не пожелал.

Тип из муниципалитета приходил утром в понедельник. Понимая, что у нас почти не остается времени, мы с Невом отправились в Камден; кто-то говорил ему, что там есть какой-то сквот. Надо было проверить, найдется ли там местечко для нас. Отыскав нужное место, мы увидели, что дом пустой и стоит заколоченный. Тамошние власти успели выселить всех обитателей. А жаль, дом нам понравился. И выглядел он получше, чем наш. Потом мы немного послонялись в районе Камденского шлюза.

Фитиль и его пес ушли в западном направлении. Фитиль прихватил с собой мелки и открытку с репродукцией картины Эль Греко «Успение Богородицы». Ему оставалось найти лишь свободный клочок тротуара. Он не мог себе позволить тратить время даром, особенно теперь, когда погода снова портилась.

Терри не сказала, чем собирается заняться, да мы ее и не спрашивали. Никто не ожидал, что она займется чем-нибудь полезным — например, поищет нам другое жилье.

Знаю, о мертвых не принято говорить плохо. Это неприлично. О мертвых полагается говорить только хорошее, иначе они вернутся и начнут тебя преследовать. Теперь я убедилась, что это так и есть, потому что Терри преследовала меня. Возможно, не забыла, сколько я ей наговорила колкостей, пока она жила с нами, и сколько всего сказала потом… после того, как это случилось.

Вернусь к понедельнику. Мы с Невом пришли из Камдена довольно поздно. Знакомые пригласили нас отобедать с ними. Они были вегетарианцами, как Нев, поэтому накормили нас в основном бобами, правда приготовленными с выдумкой. Я с удовольствием ела горячее, пряное рагу, хотя и понимала, что потом желудок мне отомстит.

Когда мы вернулись, в доме царила тишина. Было темно из-за того, что отключили электричество. Мы жгли свечи. Войдя, я втянула воздух: кроме обычного запаха гнили, я уловила что-то еще, что подсказывало: в доме кто-то побывал. Никаких доказательств я предъявить не могла; у меня возникло лишь неясное ощущение, правда довольно стойкое. В доме побывал чужак. Совершенно посторонний человек, не такой, как мы. Не был он и представителем местных властей. Он оставил после себя след в виде запаха — почти неуловимого аромата какого-то одеколона. Одно время я работала в дешевой аптеке, где приторговывали парфюмерией по сниженным ценам. В одеколонах я разбираюсь — во всяком случае, умею отличить хорошие от дешевки. У нас пахло дорогим одеколоном — такие обычно покупают в подарок на Рождество.

Чужой запах в прихожей разозлил меня. Вначале я решила, что Терри опять воровала в магазине. А ведь я всегда ее отговаривала! Потом я немного остыла и подумала: а вдруг у нее на самом деле больше денег, чем она говорит? Что, если она купила такой одеколон для себя? По-моему, такие ароматы гораздо больше подходят женщинам, чем мужчинам. Правда, это лично мое мнение. Ну а Терри… Она никогда не признавалась, сколько у нее денег. И тратила то, что у нее было, на всякое барахло да на глянцевые журналы, в которых печатают идиотские советы, как превратить убогую квартирку в роскошные апартаменты, куда не стыдно позвать корреспондентов из «Хелло». Это в то время, когда мы жили на одном хлебе с маргарином и подставляли ведра под дыры в крыше!

Я поделилась своими мыслями насчет одеколона с Невом, но он ответил, что ничего не чувствует, потому что все забивает плесень. О том, что у нас побывал чужак, я решила умолчать. Не так просто было объяснить, почему мне так показалось. Люси верит в сверхъестественное; она-то и сообщила мне, что я — прирожденный медиум. Я ни во что такое не верю. Во всяком случае, не думаю, что верю. Если бы меня заставили объяснить, что я почувствовала в тот миг, теперь, оглядываясь назад, я могу признаться: наверное, я почуяла опасность. Будь я пещерной женщиной, я бы предположила, что рядом с моей пещерой бродит поросший шерстью мамонт. Но в тот день опасность таилась не снаружи. Она была внутри, в нашем жилище.

Мы вошли в гостиную и снова растопили камин, потому что продрогли от холода. Мы оба молчали, но думали, что на следующей неделе станет гораздо холоднее, а нам наверняка придется спать под открытым небом, пока мы не найдем себе другое жилье. Через какое-то время вернулся Фитиль с собакой и четырьмя банками пива. А еще он принес упаковку сосисок, которые решил поджарить на лопате вместо сковородки.

Сосиски пахли восхитительно. Жир шипел и капал в пламя, и его языки, красные и желтые, взметались вверх. Стало очень уютно, и нам было хорошо. Когда сосиски поджарились, стали хрустящими и темно-коричневыми, Фитиль предложил их нам. Можно как угодно относиться к Фитилю, но одного у него не отнимешь: он парень добрый и всегда делится. Нев от сосисок отказался, потому что он не ест мяса, а я отказалась из-за того, что бобы, которыми нас угостили, уже давали о себе знать. И потом, я была уверена, что Фитиль, скорее всего, с самого утра ничего не ел.

Часть сосисок Фитиль отделил для пса и положил их на каминную полку, чтобы остыли. Потом он спросил:

— Как вы думаете, Терри будет есть сосиски, когда вернется?

— С чего ты так о ней печешься? — ответила я. — Ей-то на нас наплевать! — Мои слова отражали мои тогдашние чувства. Терри все-таки была одной из нас, хотя и не нравилась мне. Если бы в то утро я с ней не поссорилась, я бы, наверное, предложила оставить ей еды.

Но в ту ночь она не вернулась — во всяком случае, мы думали, что она не вернулась. Мы ее не видели.

Терри не объявилась и на следующее утро, и Фитиль предположил, что она подалась в бега, как Деклан.

— Нашла себе другое жилье, — сказал он. — Нас бросила, а сама куда-нибудь переселилась. После того как к нам приходили из муниципалитета, ее винить трудно. Наверное, здесь оставаться уже бессмысленно.

Формально Фитиль был прав, и мы понимали, что наши дни здесь сочтены, но его слова не добавили нам радости. И все же мы испытали облегчение, решив, что Терри уже не вернется. Одной заботой меньше!

Нев предложил осмотреть ее комнату и проверить, на месте ли ее пожитки. Если комната пуста, тем лучше. Тогда о Терри можно забыть.

Мы дружно потащились на второй этаж. Пес не отставал от нас. Несмотря на кривые лапы, он отлично умел бегать вверх-вниз по лестнице.

Но у двери комнаты, в которой жила Терри, пес повел себя странно. Его ухо, обычно стоявшее торчком, прижалось к голове, как второе; он припал к земле и стал издавать странные звуки, отдаленно напоминающие жалобный вой.

Фитиль опустился на колени, погладил пса по голове и спросил, что случилось. Но пес не вставал и вид имел самый жалкий.

— Наверное, слопал что-нибудь тухлое, — предположил Нев.

Его слова встревожили Фитиля; он слышал, что собак сквоттеров часто травят. Фитиль опустился на пол и стал уговаривать своего любимца открыть пасть. Ему хотелось посмотреть, не в пятнах ли собачий язык.

А мы с Невом толкнули дверь и вошли.

Терри оказалась у себя. Она поднялась к себе еще вчера днем, когда мы уходили. Она была в комнате и когда мы вернулись, была там и ночью. И чуть раньше, когда Фитиль жарил сосиски, и гораздо позже, когда больной желудок погнал меня в уборную.

Она висела под потолком.

Я помню всю сцену очень отчетливо, почти как если бы сделала мысленный снимок, который всегда можно извлечь из памяти и всмотреться. Ее комната, как и весь дом, когда-то была очень красивой. Бледное солнце светило в высокие, узкие окна, над одним из которых сохранился кусок старого медного карниза. Обломок поблескивал на солнце, как золото. Углы были затянуты паутиной, в которой остались дохлые пауки. Фриз украшала лепнина с ионическим орнаментом. В середине потолка находилась алебастровая розетка, вся в пыли, с резными виноградными лозами, дубовыми листьями и желудями. Легко было представить себе причудливую люстру, возможно свечную, которая висела здесь в незапамятные времена.

Теперь на месте люстры висела Терри. Ее шею перерезало что-то темное — позже выяснилось, что это собачий поводок. Фитиль почти никогда не выгуливал своего любимца на поводке, потому что его пес был прекрасно воспитан и всегда шел с ним рядом. Поводок обычно валялся где попало и вот теперь очутился на шее у Терри.

Несмотря на потрясение, какое все мы тогда испытали, а может быть, наоборот, благодаря ему, я запомнила ее прекрасно, до мельчайших подробностей. На Терри, вернее, на ее теле были рваные джинсы с расстегнутой молнией спереди. Молочно белел голый живот. Кроме джинсов, на ней была лишь старая, выцветшая футболка, которая задралась почти до самой груди. Мышцы живота натянулись, отчетливо выпирали ребра. Босые ноги покрывали розовато-лиловые пятна. Я заметила «косточку» на ее левой ступне и подумала: больше она Терри не побеспокоит.

Как и комната, Терри была когда-то красивой, и, как комната, больше она красивой не была. За ночь под тяжестью тела шея удлинилась и стала как у представительниц какого-то африканского племени, которые специально надевают на шею металлические обручи. Кроме того, от врезавшегося поводка, перетянувшего шею, лицо раздулось и почернело. Из раскрытого рта высовывался распухший язык, как будто Терри, даже умирая, пыталась нас уязвить. Глаза, испещренные багровыми прожилками, вылезли из орбит и смотрели на нас.

Нев ахнул:

— Господи! Она повесилась!

Тогда у меня не было никаких оснований полагать, что он не прав. Рядом с трупом валялся опрокинутый полуразвалившийся стул. Я представила, как она забирается на него, надевает на голову петлю и спрыгивает с сиденья…

Видимо, ее постигла мучительная смерть. В старые времена палачи умели так завязывать петлю, чтобы у повешенных сразу ломались шейные позвонки. Ну а Терри умерла от удушья — причем задохнулась она не сразу. А стул оттолкнула случайно, когда болтала ногами. Наверное, поняла, что ее ждет на самом деле, раздумала кончать с собой и захотела снова ощутить опору под ногами. Может быть, она пыталась ослабить петлю и слезть. Она бы наверняка поумнела, если бы выжила, пусть даже и со шрамами на шее.

Наверное, в подобном положении многие самоубийцы решают все вернуть. Не Терри первой пришла в голову такая мысль. Видимо, оказалось, что вернуть все назад не так просто. Со смертью не шутят. Ее следует принимать всерьез. Так что, независимо от того, передумала она в конце концов или нет, все вышло как вышло.

Вот так мы получили труп — и вместе с ним кучу неприятностей.

Глава 2

Невозможно было заранее предугадать, сколько всего ожидает нас после нашего жуткого открытия. Но я сознавала, что власти обратят на нас самое пристальное внимание. Моим товарищам было не до предвидения будущего; они никак не могли отделаться от ужасной картины висящего под потолком тела. Нев выбежал вон; вскоре мы услышали, как его тошнит в уборной. Оказалось, что раньше он никогда не видел покойников. Я-то видела, и все равно смотреть на мертвую Терри мне было нелегко.

Фитиль наконец оставил в покое пса и вошел в комнату. Он не упал в обморок, но побледнел больше обыкновенного. Выражение лица у него всегда было измученное; теперь он, должно быть, напоминал ту белую крысу, которую он когда-то держал в качестве домашнего любимца.

— Давайте уйдем отсюда! — сразу взмолился он, вытирая обильно вспотевший лоб. Он буквально источал запах страха — словно затравленный зверь. — Давайте не будем тратить времени даром. Соберем наши пожитки — и ходу!

— Не будь идиотом! — посоветовала я. — Властям все о нас известно: и имена, и все остальное. Нас быстро найдут.

— Ну зачем она так? — спросил Фитиль. — Неужели из-за выселения? А знаете что? — Глаза у него заблестели. — Так мы и скажем тому козлу из муниципалитета! Мы скажем, что он ее довел!

— Фитиль, заткнись! — приказала я.

Мне нужно было подумать. Похоже, никто, кроме меня, не был сейчас способен мыслить здраво. Как обычно, самое трудное взвалили на меня. Фитиль, поддавшись слепому страху, собрался бежать неизвестно куда, а Нева все время тошнит. Вот и все, на что они способны! Иногда Нев и Фитиль кажутся мне парочкой младенцев; о них точно так же нужно было все время заботиться. Каждые пять минут думать за них и волноваться, где они и чем заняты.

Вернулся Нев; вид у него по-прежнему был болезненный, но он старался взять себя в руки.

— Разве не нужно… снять ее? — едва слышно спросил он. Голос его сорвался на предпоследнем слове. — Нельзя же оставлять ее вот так… висеть. Это неприлично!

С одной стороны, он, конечно, был прав. Висящая Терри в самом деле выглядела неприлично. Но мы не имели права трогать ее. Мы не должны были ни к чему прикасаться. Я постаралась как можно популярнее растолковать это им обоим.

Услышав мои слова, Фитиль явно испытал облегчение. Уж он-то совершенно не желал прикасаться к Терри. Зато Нев неожиданно разволновался.

— Нельзя оставлять ее там болтаться! — Голос у него стал громким и каким-то механическим, как будто шел из компьютера. Да, он произносил звуки, которые складывались в слова, и все равно казалось, будто их говорит не человек.

Неожиданно он метнулся к Терри; я не успела его остановить, как он схватил ее за ноги. Не знаю, что ему померещилось. Может быть, вообразил, будто сумеет стянуть ее без посторонней помощи. Но почти в тот же миг, как он коснулся ее, попятился назад с придушенным криком:

— Она совсем твердая…

Труп, пришедший в движение после его неуклюжего рывка, начал медленно вращаться на поводке, словно жутковатая скульптура-мобайл, свисающая с потолка. Я осторожно осмотрела крепление для люстры, на котором повесилась Терри. Мне показалось, что долго оно не продержится. Поразительно, что выдерживало до сих пор. Теперь в любой миг, особенно после того, как тело пришло в движение, оно с грохотом рухнет на пол и без нашей помощи. И если тело рухнет, нас ждут еще более серьезные неприятности.

А если Нев прав? Его слова навели меня на некоторые мысли. Я точно не знала всех признаков трупного окоченения, зато помнила, что до его наступления должно пройти двенадцать часов, и продолжается оно еще двенадцать, а потом постепенно проходит, в зависимости от разных факторов. Раз Терри сейчас, как сказал Нев, «совсем твердая», значит, смерть наступила вчера во второй половине дня. Надо сейчас же звать полицию, иначе придется объяснять причину отсрочки.

Нев был не в том состоянии, чтобы спорить, и покорно кивнул.

— А я говорю, надо делать ноги! — возразил Фитиль, которого мои доводы не убедили.

Представителей закона он не любил. Да и они его не очень-то жаловали. Пес задрал морду к потолку и завыл, словно соглашаясь со своим хозяином.

— Вот, слышите? — Фитиль ткнул пальцем в собаку. — Она… Терри его не любила… Прямо терпеть не могла. Вечно жаловалась, что у него блохи. А у него никаких блох нет. И все равно он оплакивает ее, видите? Звери лучше людей, я так считаю. Они порядочнее.

— Порядочность, — желчно возразила я, — требует, чтобы мы вызвали полицию!

Мы могли бы спорить до скончания века, но все решилось за нас. Снизу послышались голоса.

Вдруг испугавшись, мы переглянулись. Я проворно сбежала вниз, и… можете мне поверить? Вернулся тот кудрявый тип из муниципалитета. Он привел с собой подкрепление в виде своего сослуживца — обильно потеющего толстяка со злорадной ухмылкой на физиономии.

— Мы пришли проверить, готовитесь ли вы к выселению, — сказал первый, — и напомнить вам о сегодняшнем судебном заседании.

О суде-то я совсем позабыла! Впрочем, теперь все разбирательства утратили смысл. Сейчас представители местных властей были нужны нам меньше всего. Я лихорадочно соображала, как бы от них избавиться.

— Сюда нельзя! — выпалила я. — То есть… ну да, конечно, в суд мы непременно придем. Просто сейчас мы как раз готовимся съехать, так что вы не можете войти… сейчас нельзя.

Чиновник поднялся на площадку, где стояла я, и мрачно воззрился на меня.

— Вас, кажется, зовут Фран? И вы здесь за главную? Просто вы всегда говорите от имени остальных.

Я вздохнула, вспомнив, что в том же самом меня обвиняла Терри.

Ну да, я всегда говорю от имени остальных, потому что, если позволить остальным болтать, что им в голову взбредет, они все портят… Мысли у меня в голове скакали галопом; я придумывала, что бы такого сказать правильного, как бы получше объясниться.

— У нас тут кое-что случилось. Наша приятельница… с ней произошел несчастный случай. Мы должны вызвать помощь.

— Что за несчастный случай? — подал голос толстяк и начал подниматься по лестнице, отвратительно морща физиономию.

— Фран! — Кудрявый посмотрел на меня с озабоченным видом. — Вам нужна скорая помощь?

А он, наверное, не такой уж плохой, мельком подумалось мне. Но времени на психоанализ у меня не было.

Второй отрезал:

— Наркотики, можешь не сомневаться! Кто-то из них обкурился! И не нашел ничего лучшего, как сделать это сегодня! Долго он… она… без сознания?

— Мы не наркоманы! — закричала я. — Никто из нас не употребляет никакой дури!

Я говорила истинную правду. Вот еще одно правило нашего дома. Никаких наркотиков. Терри иногда курила травку, но тем дело и ограничивалось.

Толстяк принюхался и буркнул:

— Очень сомневаюсь!

— Здесь воняет плесенью! — ответила я.

Лестница надо мной заскрипела, и я услышала собачье рычание. Фитиль успокаивал своего любимца. Потом он подал голос:

— Вам нельзя наверх… Наша приятельница…

После его слов начался настоящий переполох. Первый чиновник взлетел наверх, как гончая, промчался мимо меня и Фитиля, отпихнул в сторону Нева, стоявшего рядом с дверью в комнату Терри. Пес гавкнул и хотел броситься на него, но Фитиль удержал его за ошейник.

— Где она? — завопил чиновник.

Его волнение передалось Фитилю.

— Она повесилась! — заорал он. — А все вы виноваты! Вы вчера пришли и велели нам выметаться, вот она и впала в депрессию!

Толстяк, пыхтя, поднимался по лестнице следом за своим коллегой. Проходя мимо меня, он посмотрел на меня исподлобья. От него плохо пахло; видимо, никто не удосужился посоветовать ему чаще мыться или пользоваться дезодорантом. Заскрипели ступеньки. Я надеялась, что плесень сделала свое дело и ступеньки проломятся под его тяжестью, но этого не случилось. Возможно, и к лучшему. Если бы толстяк брякнулся с лестницы, на нашей совести было бы уже два трупа.

Нев промямлил:

— Она там! Мы ее не трогали!

Два чиновника открыли дверь в комнату Терри. Сначала они долго молчали. Потом толстяк начал грязно ругаться.

Мы услышали, как он говорит:

— Этим воспользуется пресса!

Кудрявый чиновник помоложе велел своему коллеге заткнуться. Потом они начали перешептываться. Наконец, кудрявый вышел из комнаты и обратился к нам:

— Мы вызовем полицию. А вы оставайтесь здесь. Никого не впускайте. Ни с кем не говорите! — Он помолчал. — Мой коллега, мистер Уилсон, побудет с вами.

Толстяк с самым мрачным видом затрусил вниз. Выглядел он уже далеко не так уверенно. Пес Фитиля, которому толстяк явно не нравился, снова зарычал.

Толстяк попятился.

— Какой он породы? Питбуль?

— Он что, похож на питбуля? — возмутилась я. — Начать с того, что он вполовину меньше!

— Не сомневаюсь, в нем течет кровь стаффорда, — с гордостью ответил Фитиль. — Уж если он во что вцепится зубами, его не оттащишь!

— Бога ради, — обратился Уилсон к своему коллеге, — поскорее привези сюда полицейских!

В ожидании полицейских все устроились в гостиной, в том числе и Уилсон. Он сидел у двери, скрестив руки на пивном животе — ни дать ни взять женщина на сносях. Наверное, боялся, что кто-нибудь из нас набросится на него. Если он не следил за нами, то опасливо наблюдал за псом.

Фитиль притулился в дальнем углу, обхватив любимца руками, и что-то нашептывал в его задранное ухо. Пес то и дело поворачивал голову и взглядывал на хозяина. Один или два раза он лизнул его в лицо. Я понадеялась на то, что полицейские не сочтут пса опасным и не застрелят его.

Нев пока держался неплохо. Он сидел у камина. Если бы не дрожащие пальцы, никто бы и не заметил, насколько он подавлен. Время от времени он посматривал на меня, словно ища поддержки. В ответ я улыбалась ему. Правда, улыбки стоили мне немалых усилий. Настроение у меня было хуже некуда. Голова шла кругом. Очень хотелось хоть в чем-то разобраться до того, как сюда нагрянет полиция.

Для начала нас спросят о Терри, а мы ведь почти ничего о ней не знаем. Наверное, надо отправить их к Люси — может быть, ей известно о Терри больше. Да, наверное… Я пыталась вспомнить все, что Терри рассказывала о себе с тех пор, как поселилась с нами. Но она мне сразу не понравилась, поэтому я старалась общаться с ней только по необходимости… Упустила все подходящие возможности, вот так!

Выговор Терри выдавал хорошее происхождение и образование. Она говорила, как мои одноклассницы из частной дневной школы. Я ходила туда до тех пор, пока отцу вежливо не порекомендовали меня забрать. Конечно, Терри частенько вставляла в свою речь словечки, которых набралась на улице; она всеми силами старалась не выделяться среди обитателей нашего квартала. Только у нее ничего не выходило. Она все равно говорила по-другому. И потом, ее вязаное пальто с биркой дорогой фирмы… Терри таскала его с тех самых пор, как попала к нам. Вязаное пальто было на ней в тот вечер, когда Люси привела ее к нам в сквот. Я точно знаю, что в Оксфаме таких не выдают. Терри взяла его с собой из дому, где бы ее дом ни был!

Не знаю, были ли у нее друзья и чем она занималась целыми днями… Полицейские наверняка спросят, кто из парней — Нев или Фитиль — был ее приятелем. Ни один из них не был. По умолчанию считалось, что Нев со мной, но наши отношения можно назвать чисто платоническими. Точнее, я заботилась о Неве. В одиночку он справлялся с трудом. Общество Фитилю составлял его пес. Люди ему, в общем, не требовались.

Терри положила глаз на Деклана. Но мы не знали, куда ушел Деклан, да и потом, ему и без нас неприятностей хватало. Мне не хотелось наводить полицию на Деклана. Мне он нравился.

Итак, возвращаемся к самому важному вопросу. Почему? Почему она покончила с собой? Я никак не могла понять, что случилось, ведь встречалась с Терри каждый день. Она не выглядела ни подавленной, ни встревоженной; во всяком случае, тревожилась из-за выселения не больше, чем все остальные. Несмотря на слова Фитиля, мне не верилось, что Терри решилась на крайние меры, волнуясь из-за выселения. В последние дни она была такой же, как всегда, ворчуньей и нытиком… В подсознании у меня вдруг зазвучал тревожный набат, и мне очень не понравились его звуки и то, на что он указывал.

Я вдруг вспомнила, как была одета Терри, когда мы ее нашли. На ней были незастегнутые джинсы и мятая футболка. Я никак не могла понять, почему она не застегнула джинсы. Если бы она разгуливала в таком виде до того, как повесилась, джинсы непременно сползли бы до лодыжек. Может, она натянула их в спешке и, собираясь покончить с собой, не стала возиться с молнией? Или… В голову мне пришла мысль нелепая и совершенно неуместная. Может быть, кто-то другой в спешке и страхе натягивал джинсы на ее уже безжизненное тело, попробовал застегнуть молнию и бросил, когда не получилось? Я вспомнила о запахе мужского одеколона в прихожей, который почуяла, когда мы с Невом вернулись из Камдена, и свою тогдашнюю догадку: в наше отсутствие в сквоте побывал чужак.

Я прогнала неприятную мысль и сосредоточилась на другом. Трупное окоченение. Допустим, Терри умерла вчера во второй половине дня. Полиция наверняка захочет выяснить, где все мы были в то время, когда видели ее в последний раз, и не выглядела ли она расстроенной или подавленной. Учитывая обстоятельства, вряд ли они поверят, если мы начнем уверять их, что ничего не подозревали. Придется доказывать, что нас не было на месте происшествия. Не такие мы люди, которым можно верить на слово! Итак, всем нам необходимо решить один очень щекотливый вопрос: найти алиби.

Нам с Невом, если повезет, еще можно доказать, что часть времени мы просидели у его друзей, которые угощали нас тушеными бобами по-мексикански. А Фитиль? На первый взгляд уличный художник всегда работает при свидетелях. Но все они, как правило, спешат и лишь мельком косятся на согбенную фигуру, которая трудолюбиво расписывает мелками квадрат тротуара. Некоторые подходят, чтобы получше разглядеть картину, но на самого художника, как правило, внимания не обращают.

Должно быть, я пошевелилась, потому что заметила, как глазки-бусинки Уилсона впились в меня. Он напрягся, когда я привстала; наверное, подумал, что я собираюсь выпрыгнуть в окно и бежать по улице, как персонаж боевика. Наверняка он много времени по вечерам просиживает перед телевизором!

Нев встал и сказал:

— Мне нужно выпить воды.

— Оставайся где сидишь, зайчик! — рявкнул Уилсон.

— Его только что стошнило! — возразила я. — Ладно, Нев, оставайся на месте. Я схожу и налью тебе воды. — Я подошла вплотную к Уилсону, угрожающе нависла над ним и объявила: — Вы не имеете никакого права мне мешать! И не забудьте, после вчерашнего посещения вашего коллеги наша приятельница умерла!

— Ты слишком много болтаешь! — огрызнулся Уилсон.

— А у тебя слишком жирное пузо! — ответила я.

— Ну ладно, — прорычал Уилсон. — Ты не так запоешь, когда сюда нагрянет полиция. Иди, налей ему воды. Где кухня?

— Рядом. Если я оставлю дверь открытой, вы отсюда увидите, что я делаю. Идет?

Он что-то проворчал и нехотя вышел в коридор, откуда видны были и гостиная, и дверь кухни. Я вошла в кухню и включила воду. Заодно попила сама, хотя все время спиной чувствовала злобный взгляд Уилсона. Потом я налила в стакан воды для Нева и вернулась в гостиную.

— Спасибо, Фран! — сказал он и стал пить мелкими глотками. Потом прошептал: — Фран, ты ведь меня не бросишь? Не думаю, что мне удастся в одиночку управиться с полицией!

Я снова улыбнулась. Неву придется как-то управляться в одиночку, потому что полицейские допрашивают каждого в отдельности.

Откровенно говоря, я в жизни не видела сразу столько представителей закона — тем более в одном доме. Они прихватили с собой всевозможное снаряжение, прожекторы, фотоаппараты и всякую всячину. Мне даже было бы интересно наблюдать за ними, не находись мы в центре событий.

Прибыл некий сержант уголовного розыска по фамилии Парри. Его рыжеватые волосы были стрижены ежиком. Проницательные ярко-голубые глаза, на мой взгляд, были слишком близко посажены. Бровей у него почти не было; возможно, в качестве компенсации он решил отпустить усы. Правда, пока его усилия особым успехом не увенчались. Над верхней губой торчали неровные пучки волос, различной густоты и оттенка, как будто Парри страдал чесоткой. Разговаривал он язвительно и, очевидно, не верил ни единому слову из тех, что мы произнесли.

— Итак, что тут у вас произошло? — Сержант Парри достал записную книжку и с усталым видом принялся листать ее.

Мы ответили, что не знаем.

— Не пудрите мне мозги. И не тратьте напрасно драгоценное время — ни мое, ни ваше, ни инспектора. Знаете, во сколько обходится налогоплательщикам расследование тяжкого преступления? Хотя нет, откуда же вам это знать! Ведь вы-то налогов не платите. Вы же халявщики, живете за счет честных граждан. Ладно, выкладывайте все как есть.

Ну что можно ответить на такие слова? Мы дружно промолчали.

— В чем дело? — нахмурился сержант. — Кто-то сказал, что вы имеете право хранить молчание? А может, вам есть что скрывать?

— Нет, — ответила я, стараясь сохранять выдержку. — Мы ведь уже сказали: мы не знаем, что случилось.

Сержант вздохнул:

— Слушайте, я ведь все знаю! Вы решили поиграть, только все кончилось плохо. Может быть, заключили идиотское пари… А потом вы до смерти перепугались. Или обкурились до потери сознания? Ну, как? И то и другое? Имейте в виду, произведут вскрытие. Мы выясним, какую именно дрянь вы принимали. Все будет гораздо легче, если вы признаетесь сейчас. В суде оценят вашу искренность.

— В каком еще суде?

— В коронерском. В каком же еще? Похоже, нечистая совесть не дает вам покоя.

Я собиралась сохранять хладнокровие, но, услышав его слова, не сдержалась:

— Мне казалось, когда случается такая трагедия, ваш долг — тактично и сочувственно расспросить очевидцев, а не пытаться пришить нам дело!

— А ты у нас нахалка, так, что ли? — Сержант ткнул в меня шариковой ручкой. — Учти, красавица, твой язык принесет тебе много неприятностей. Не дерзи мне! Я все записываю! — Он постучал ручкой по блокноту. — Каждое слово!

Я сказала:

— Ваши усики, похоже, кошка пощипала. Валяйте, записывайте. Вам ведь велено записывать все, а не только то, что вас устраивает!

Сержант Парри отложил блокнот и ручку:

— Ну ладно, не хотите по-хорошему, будет по-плохому. Мы поедем в участок и допросим всех вас там. Все будет записано на пленку. Можешь отпускать какие хочешь остроумные замечания, дорогуша. Но, когда тебе придется подписывать протокол, веселья у тебя поубавится.

Я спросила:

— Разве мы арестованы? За какое преступление?

Он изобразил шутливое удивление:

— Конечно нет, дорогуша! Как можно!

Я понимала, что мы можем и отказаться ехать с ними, но, с другой стороны, едва ли к нам отнесутся благосклонно. Сейчас лучше не обострять отношения… Поэтому мы поехали в участок.

У нас сняли отпечатки пальцев. Снятие отпечатков не показалось мне оправданным. Я спросила, зачем полицейские так себя утруждают.

— На всякий случай. Если мы поймем, что ваши пальчики нам больше не нужны, отпечатки уничтожат, — ответили мне.

— Неужели уничтожат? — спросила я, но ответа так и не получила.

Нас разделили, чтобы мы не могли сговориться. Не знаю, куда увели Нева и Фитиля. Когда уводили Нева, он выглядел хуже некуда. Лицо серое, по лбу течет пот. Вид у него был на сто процентов виноватый. Я надеялась, что полицейские поймут, как ему нехорошо.

Меня отвели в тесную комнатушку — кроме единственного стула в ней не было никакой мебели, — где я просидела целую вечность. За мной следил скучающий констебль, который то и дело ковырял пальцем в ухе, а потом вынимал палец и с интересом разглядывал то, что он оттуда извлек. Очень хотелось чаю, но мне почему-то его не предлагали. Наконец, заглянул сержант Парри и сообщил, что со мной хочет побеседовать инспектор Морган.

Перед тем как нас увезли из сквота, вернулся кудрявый чиновник из муниципалитета. Выяснилось, что у него типичное валлийское имя Юан. В голову невольно закралась мысль: неужели в местные органы власти поступают служить исключительно уроженцы Уэльса, а если да, то почему их так тянет именно в Лондон? Может, они хотят отомстить англичанам за смерть Ллуэлина?^[4]

Оказалось, что инспектор Морган — женщина. Наверное, они решили, что женщина сразу завоюет мое доверие, мы поболтаем, как подружки, и я сразу во всем признаюсь. Зато чашку чая я наконец получила.

Инспектор оказалась довольно молодой, что удивило меня. Я всегда считала, что до инспекторов дослуживаются старикашки с седыми волосами и плохими зубами. Или если это женщины, то напоминающие фигурой кирпичный сарай. Морган была одета неплохо, хотя ей не мешало бы получше постричься и уложить волосы. Больше всего она напоминала школьную учительницу. И манеры у нее оказались примерно такие же — властные и в то же время настороженные.

— Мисс Варади? — спросила она, хотя наверняка знала, кто я такая. — Необычная у вас фамилия; мне такая раньше не встречалась.

— Венгерская, — объяснила я. — На всякий случай, прежде чем вы начнете наводить обо мне справки, должна признаться, что я британка по рождению.

Мой отец приехал сюда из Венгрии вместе со своими родителями в пятидесятые годы, когда в Венгрии была революция. Тогда ему было пять лет.

— Ясно, — сказала инспектор Морган. — Итак, Франческа…

Я перебила ее вопросом:

— А вас как зовут?

Заметив, как она изумилась, я пояснила:

— Видите ли, если вы намерены называть меня по имени, мне придется обращаться к вам так же. В противном случае я буду называть вас «инспектор», а уж вы тогда называйте меня «мисс Варади».

Констебль, стоявший у двери, попытался скрыть ухмылку.

Мои слова инспектор Морган восприняла довольно спокойно.

— Что ж, вы правы, так действительно будет справедливо, — согласилась она. — Ладно, когда мы наедине, можете называть меня Дженис. Итак, Франческа… — мягко повторила она, — прошу вас, расскажите о жизни в сквоте. Расскажите о себе и о своих друзьях. Больше всего, как вы понимаете, меня интересует Тереза Монктон.

— Мы звали ее Терри. — Я в самом деле больше почти ничего не могла сказать о ней. Знали мы ее не очень давно. Кое о чем в связи с Терри я догадывалась, но никаких доказательств у меня не было, поэтому и упоминать о моих догадках сейчас не стоило. О себе Терри не распространялась. Возможно, что-то о ней известно Люси. Так я и сказала инспектору Дженис.

— Были у нее еще друзья, кроме вас? — спросила она.

— Не знаю, она с нами не откровенничала. К ней никто никогда не приходил.

— Вы часто спорили, ссорились?

Ссорились мы довольно часто, потому что Терри была ужасной лентяйкой и все время ныла. И все же я ответила не сразу. Мне не понравился вопрос. Интересно, что у нас произошло, по их мнению?

Вслух я сказала:

— Да не очень часто. У нас были обычные стычки из-за того, чья очередь мыть посуду. Терри была довольно скрытная. Мы всегда старались уважать личную жизнь друг друга. Даже у таких, как мы, знаете ли, есть право на личную жизнь! И сохранять его непросто, когда живешь в одном доме. Надо стараться не задавать лишних вопросов — мы их и не задавали.

— С кем из ваших… товарищей она жила?

— Ни с кем! В сквотах люди приходят и уходят! Случайно получилось так, что остались две девушки и два парня! — Справедливости ради я добавила: — Знаете, я ведь не обязана оставаться здесь и отвечать на ваши вопросы!

— Франческа, вы добровольно согласились поехать в участок.

Я такого не припоминала и так ей и сказала.

— Понимаю, вы перенесли сильное потрясение, — продолжала инспектор Морган, пытаясь меня задобрить. — Но мы обязаны выяснить все обстоятельства дела. Будем очень благодарны вам за помощь. Давайте попробуем покончить с расспросами как можно быстрее и безболезненнее, хорошо? Расскажите, когда вы видели мисс Монктон в последний раз.

— Живой? Вчера, примерно в обед. В следующий раз я увидела ее уже мертвой.

— Она висела под потолком?

— Конечно, она висела под потолком! Где же еще?

Поскольку инспектор Морган молчала, я продолжала:

— Нев захотел снять ее, потому что выглядела она ужасно, но я запретила ему прикасаться к ней и напомнила, что мы должны вызвать полицию. Мы и собирались вас вызвать, но к нам неожиданно нагрянули два хмыря из муниципалитета.

— Значит, вы собирались известить полицию о случившемся?

— Да! — вскинулась я. — Хотите верьте, хотите нет!

— Франческа, успокойтесь! Я вам верю, верю! С чего вы взяли, что я сомневаюсь в ваших словах?

— С того, что мы — сквоттеры. Только не уверяйте меня, будто представители полиции беспристрастны. Расскажите это вашему сержанту, а то он не знает!

Светло-серые глаза Дженис стали похожи на два кусочка стали. На несколько минут она забыла, что со мной надо разговаривать вежливо и мы болтаем, как две подружки.

— Вы хотите пожаловаться на действия сержанта Парри?

Ну уж нет, подумала я, я себе не враг.

— Славный малый, — сказала я. — Мечта любой женщины!

Дженис Морган посмотрела на меня в упор:

— Скоро у нас будет подробный отчет о вскрытии, и тогда многое выяснится. Но уже сейчас кое-что нас озадачивает. Вы совершенно уверены, что вчера вышли из дому все вместе?

— Я же вам сказала: да! Мы с Невом пошли в Камден проверить одно местечко, где вроде можно было поселиться. Фитиль ушел еще куда-то, скорее всего, в западном направлении. Он искал свободный кусок тротуара, где можно нарисовать картину. Он уличный художник.

— Да, мы как раз его проверяем. Кстати, почему вы зовете его Фитилем? Насколько я поняла, его зовут Генри.

— Не похож он на Генри. Кстати, не я прозвала его Фитилем. Насколько мне известно, так его звали всегда. Никто не зовет его по-другому.

Если бы она получше знала Фитиля, она бы и сама догадалась, что у него мозги слабоваты; кто-нибудь когда-нибудь наверняка отпустил шутку — мол, запал у него пропал.

— Да нет, он ничего, — продолжала я. — Любит животных, а они любят его… — Я наклонилась вперед. — Я знаю, как он выглядит, и знаю, что вы думаете, но Фитиль нормальный! Ему можно доверять!

— А что вы скажете о Невиле Портере?

Я посмотрела на нее в упор и заговорила очень тихо, потому что хотела, чтобы она внимательно выслушала меня и запомнила мои слова:

— Не запугивайте Нева. Запугать его ничего не стоит. Он не умеет сопротивляться. Скажет вам все, что вы хотите, правда это или нет. Он был болен, у него нервное расстройство. Он очень умный, только с жизнью справляться не умеет. Поэтому и бросил учебу. Ему нужен врач. Кстати, вы можете все проверить. Он ничего плохого не сделал, а если вы хитростью или силой вырвете у него признание, достаточно взглянуть на его медицинскую карту, и станет ясно, что никакой суд его показаний слушать не станет. Так что оставьте его в покое.

Инспектор Морган натужно улыбнулась:

— Кое-что нам уже известно. Нам позвонил поверенный его семьи.

Быстро они работают! Зря времени не теряют. Но я догадалась, что произошло. Как только Нева оставили одного, он распсиховался и попросил адвоката.

— Нев сам попросил позвонить адвокату?

— Да… — вкрадчиво ответила Дженис и продолжила: — Насколько нам известно, он очень нервный и у него, похоже, было нервное расстройство. И все-таки зачем ему адвокат? Может быть, сошел бы просто родственник или знакомый? Или кто-то из врачей, лечивших его? Если он ничего не сделал, ему придется всего лишь ответить на несколько самых простых вопросов.

Я разозлилась, потому что только что попыталась все объяснить, а инспектор будто ничего и не слышала. Но я понимала, что не имею права выходить из себя. Я посмотрела инспектору в глаза и ответила решительно, но вежливо и отчетливо, именно так, как нас учили говорить в частной школе:

— Но ведь он имеет право на защиту?

— Д-да… — Она захлопала глазами.

— Так в чем же дело?

Я перебросила мяч на ее половину площадки. Дженис это не понравилось, однако делать нечего; она лишь наградила меня ледяной улыбкой. Уголки ее рта дернулись кверху, но губы оставались плотно сжатыми. Ее гримаса больше напоминала улыбку мертвеца; я невольно подумала о Терри.

Состояние Нева меня тревожило. Должно быть, он в самом деле испугался, что снова сломается, иначе не попросил бы позвать их семейного адвоката. Ведь не мог же он не понимать: первым делом этот орел юриспруденции позвонит его родителям и скажет, что Нев в беде. Не успеет он оглянуться, как его родители примчатся в Лондон из своей чеширской глуши.

С другой стороны, мне стало легче оттого, что есть кому защитить интересы Нева. Но его поступок лишь вызвал еще большие подозрения у полиции. Отстаивать наши с Фитилем интересы было некому. Впрочем, возможно, нам повезло больше, чем Неву. Мне как-то посчастливилось лицезреть его папашу; если бы я попала в беду, то его захотела бы увидеть рядом с собой в последнюю очередь. Папаша Нева из тех, кто всегда готов поучать, что тебе надо делать, даже если любой идиот понимает: сделать то, что он велит, ты не в состоянии. Когда у Нева случилось нервное расстройство, отец стоял над ним и бубнил, чтобы тот взял себя в руки! Спрашивается, какой от него прок?

— Почему, когда вы вернулись домой и, по вашим словам, жарили сосиски, никто из вас не поднялся наверх и не спросил у Терезы, не хочет ли она присоединиться к вам? Разве обычно вы питались не вместе?

Не знаю, зачем ей понадобилось столько раз повторять одно и то же, причем каждый раз по-разному. Либо она туго соображала, либо надеялась, что рано или поздно я начну сама себе противоречить.

Я в энный раз повторила:

— Ведь я уже рассказывала, что мы с Невом обедали. К тому же Нев вегетарианец. Можете проверить все, что я сказала. Не знаю, чем занималась Терри после того, как мы с ней расстались в понедельник. Мы не поднялись к ней в комнату, когда пришли, потому что думали, что ее нет дома и она вернется позже. А еще напоминаю: Терри с нами не откровенничала, не делилась своими тайнами. Она куда-то уходила, а чем занималась — не знаю.

— Так почему вы поднялись к ней сегодня утром? Может быть, что-нибудь навело вас на подозрения?

— Нет! Мы решили, что она ушла насовсем… и решили проверить.

Я тут же пожалела, что выпалила такую неудачную фразу. Бедная Терри действительно ушла насовсем. И — вот ведь характер! — ухитрилась создать всем остальным массу проблем даже своей смертью!

Образ Терри то и дело возвращался ко мне, хотя я и пыталась его отогнать. Висящее тело как будто находилось в одной комнате с нами. Черно-багровое лицо, утратившее сходство с лицом живой Терри… Ее изящные черты были изуродованы, раздуты. Она показывала нам распухший язык, словно по-детски издевалась.

Морган как будто прочитала мои мысли:

— Франческа, когда вы нашли мисс Монктон, вы обратили внимание на кровоподтеки?

Набат забил в моей голове еще громче. Все видимые участки кожи Терри были в розовато-лиловых и серых пятнах; правда, врач на вскрытии имел возможность взглянуть на них поближе. Времени прошло мало, наверняка подробное вскрытие еще не произвели, только предварительный осмотр, при котором констатировали смерть. И разумеется, кровоподтеки бросались в глаза. Да, инспектор Дженис хитрее, чем я ее считала!

— Хотите сказать — как будто она упала? — Я тоже умею быть уклончивой.

— Ну да… Хотя… скорее, как будто кто-то недавно ее избил.

— Кто-то недавно ее избил? — Плохо, очень плохо!

— Наверняка мы, конечно, не знаем — да, Франческа? — Она снова оскалилась в улыбке, которую сама наверняка считала задушевной. — По крайней мере, я не знаю. При беглом осмотре создалось впечатление, что у нее ушибы на бедрах, предплечьях и сильный ушиб головы сбоку, произошедший от удара, достаточно сильного, чтобы оглушить ее. И еще у нее царапина на правом бедре.

Все хуже и хуже!

— Поэтому еще раз спрашиваю: вы часто дрались?

— А я еще раз отвечаю: нет! Ссорились — да, часто. Но драться мы не дрались — никогда!

— А ваши ссоры… были по своей природе эмоциональными?

Я вздохнула:

— Да с кем там особенно ссориться? С Невом? С Фитилем? Вы, наверное, шутите. Мы жили по своим правилам и более-менее поддерживали мир.

Но думала я кое о чем другом. Как оказалось, Дженис тоже.

— Расскажите, как она была одета, когда вы нашли ее. Вам ее гардероб не показался необычным?

Я призналась, что одежда Терри слегка обеспокоила меня.

— Вот и меня тоже, — кивнула Дженис. — Джинсы и футболка. Никакого нижнего белья. Она обычно так и ходила без трусов?

— Откуда мне знать? — возмутилась я. — Лифчик она не носила никогда — ей незачем было. А царапина на бедре… Глубокая?

— Да, определенно; в ранке мы нашли несколько заноз. Судмедэксперт установит их происхождение. Приводила ли она когда-либо в дом мужчин?

Последний вопрос снова оказался очень неожиданным и коварным. Я понимала, на что намекает инспектор, но мне казалось, что она ошибается.

— Она не приводила с собой никого, ни мужчин, ни женщин. Если она и занималась проституцией, то работала далеко от нас, в другой части города. Я никогда не замечала никаких признаков.

Дженис оставила неприятную тему и суровый тон и снова заговорила примирительно:

— Если можно, расскажите, пожалуйста, о собачьем поводке. Собака принадлежит вашему другу, которого вы называете Фитилем, верно?

— Да. Поводок всегда валялся где-то в доме. Его пес прекрасно воспитан, и он нечасто выводил его на поводке.

— Хотите сказать, что в принципе поводок мог взять кто угодно? Можно ожидать найти на нем отпечатки ваших пальцев и всех обитателей дома?

Ее вопрос стал для меня словно ударом в солнечное сплетение. Так вот почему они поторопились снять у нас отпечатки, не дожидаясь, пока мы начнем возражать! Мне стало по-настоящему тошно.

Мне не хотелось больше говорить, чтобы она ничего больше не заподозрила. Но кто-то рассказывал мне, что до сих пор невозможно снять четкие отпечатки пальцев с шероховатой поверхности. Во всяком случае, они недостаточно четкие, чтобы их можно было предъявить в суде как улику. Человек, который меня просвещал, уверял: для того чтобы подозреваемого признали виновным, необходимо найти между его отпечатками и отпечатками, снятыми на месте преступления, сходство по шестнадцати пунктам. Шестнадцать пунктов — это ужасно много. Поводок Фитиля старый, кожаный, протертый. Дактилоскопистам крупно повезет, если им удастся найти на нем хоть что-то удобоваримое.

Инспектор Морган продолжала сверлить меня стальным взглядом. Я постаралась ответить ей тем же.

— Не думаю, что готова ответить на остальные вопросы без адвоката.

— Боже правый! — воскликнула инспектор Морган. — Сначала Портер, теперь вы. Франческа, вам-то зачем понадобился адвокат?

— Ответ прост. Сначала вы уверяли, что хотите лишь расспросить меня о том, что было перед тем, как мы нашли труп Терри. Потом признались, что кое-что вас беспокоит. Но ваши вопросы указывают на то, что вы подозреваете не просто самоубийство. Я не тупая. Вы считаете, что ее убили.

Глава 3

Когда представители закона поняли, что я в самом деле не стану больше отвечать на вопросы, допрос резко прекратился — на время. На данном этапе им не слишком хотелось беседовать с нашими адвокатами, пусть даже с самыми некомпетентными. Они ведь не знали наверняка, что Терри убили. Протокола вскрытия еще не было. Дженис ледяным тоном поблагодарила меня за помощь и буркнула: возможно, нам с ней еще придется побеседовать. Где я живу?

Я ответила, что мой адрес им известен. Все еще улыбаясь, она заметила: насколько ей известно, в течение следующих нескольких дней нас выселяют. Я ответила, что другого места жительства у меня нет, и предложила ей спросить чиновников из муниципалитета, как они намерены с нами поступить. В ответ мне велели подождать снаружи.

Через какое-то время мне сообщили, что представители полиции связались с местными властями. Те обещали предоставить мне жилье — только мне, но не Фитилю и Неву. Исход дела меня просто ошеломил. Должно быть, полиция крепко надавила на муниципальных чиновников, раз удалось добиться успеха там, где ничто другое не помогло. И все же я почувствовала себя не в своей тарелке — как выяснилось, не зря.

Мне также дали подписать протокол допроса. Они распечатали все, что я говорила. Вначале я перечитала свои слова раз двенадцать — мне хотелось знать, под чем я расписываюсь. Потом я спросила:

— Мне можно идти?

Они поразмыслили немного и все-таки отпустили нас всех. Мы поплелись назад, на Джубили-стрит, а когда пришли, увидели, что вход в наш дом охраняет еще один доблестный слуга закона. Нас он не впустил. Мы говорили ему, что в доме все наши вещи и, насколько нам известно, до пятницы дом еще наш. Он ответил, что нам придется подождать, пока кто-нибудь официально не разрешит ему нас впустить. После недолгого спора он сообщил нам, что в доме сейчас работают эксперты и там ничего нельзя трогать.

— Чего они ищут? — недоумевал Фитиль, когда мы брели прочь. — Труп уже увезли. Комнаты они сфотографировали.

Мне не хотелось тревожить Нева, поэтому я ответила: полицейские — они такие, дотошные.

Фитиль, наверное, решил, что удачно пошутил, сказав:

— Они небось думают, что это мы ее повесили?

Он радостно закудахтал. Я не сказала ему, что он попал прямо в яблочко. Именно такая догадка и зародилась в их грязных мозгах.

После того как нас лишили крыши над головой, нам некуда было податься. Нев и Фитиль отправились в паб, а я зашла в овощной магазин на углу — поговорить с Ганешем.

Сама не знаю, сколько раз я проходила по нашей улице по пути домой или из дома и сколько раз проходила мимо магазинчика на углу. На нашем участке улицы мне знакомы все трещины в асфальте. Я помню все места, где скапливается дождевая вода, где выдаются края бордюра, о которые можно споткнуться. Наверное, я могла бы пройти по нашей улице в кромешной тьме и ни разу не наступить в лужу и не упасть ничком. Нередко я действительно возвращалась домой в кромешной тьме, потому что фонари по вечерам довольно часто не горят. Сколько я себя помню, у нас ни разу не меняли асфальт или дорожное покрытие.

Местные власти обещают подвергнуть наш квартал полной реконструкции. По плану той же самой реконструкции они задумали снести ряд домов. Не знаю, что собираются воздвигнуть на их месте. Может быть, шикарные квартиры для молодых чиновников.

Если не останавливаться в конце улицы, а идти дальше, можно спуститься к реке. На другом берегу, на месте бывших доков, настроили дорогого жилья для молодых и успешных карьеристов-яппи. Правда, это было задолго до того, как яппи стали вымирающим видом, вроде снежных барсов. Глядя на узкие проходы между осыпающимися кирпичными домами ленточной застройки, в конце которых сверкают и переливаются на солнце башни из стекла и бетона, я всегда невольно представляла себя Джуди Гарленд в роли Дороти, которая смотрит на Изумрудный город. Из-за этого и еще из-за того, как солнце сверкало на стеклянных поверхностях офисных зданий и жилых небоскребов, я назвала кварталы на другом берегу Хрустальным городом.

— Как футбольный клуб, — заметил Ганеш.

— Футбольный клуб называется «Хрустальный дворец» — «Кристал палас». А я буду звать Хрустальный город, как хочу.

Иногда летними вечерами мы с Ганешем гуляли вдоль реки и сидели на осыпающейся стене над берегом, который обнажается при отливе. Мы смотрели на тот берег и придумывали истории о его жителях. Однажды мы даже переправились и немного погуляли там, но показались себе маленькими зелеными человечками, только что упавшими с Марса. Там было слишком чисто, и над всем витал дух процветания. Жители новых кварталов все как один выглядели подтянутыми и здоровыми, хорошо одетыми, спортивными. Все они казались целеустремленными, как будто все куда-то спешат и точно знают, что им надо от жизни. Мы поспешили поскорее вернуться к себе.

Теперь застройщики добрались и до нашего берега Темзы. Правда, здесь им пришлось долго возиться. Наши дома раскинулись по краям расчищенных стройплощадок, как трущобы или поселки на окраинах мегаполисов. У жителей здешних мест не больше возможностей преодолеть великий водораздел и перебраться в процветающую часть города, чем отрастить крылья и научиться летать.

Живущие у нас старики совсем растерялись. Они всю жизнь проработали в доках до того, как работа там прекратилась и верфи стали достопримечательностями для туристов. Старухи прожили на одном месте всю жизнь, пережили бомбежки во время Второй мировой войны и до сих пор мыли крылечки. В замешательстве пребывали и люди вроде родителей Ганеша, которые иммигрировали в Англию в надежде на лучшую жизнь. Они усердно трудились, стремясь добиться успеха, а угодили в ловушку в наших каменных джунглях. Наверное, они мечтали совсем о другом!

По-моему, мистер Пател надеялся, что после реконструкции всех местных жителей переселят в хорошие дома, как на том берегу. Купить новые квартиры за свои деньги нашим соседям не по карману. Если на нашей стороне начнут селиться более состоятельные люди, они, возможно, будут больше тратить в его магазине. Мистер Пател увлеченно строил планы; думал продавать блюда индийской кухни и так далее. Мне не хотелось его расстраивать и намекать на то, что муниципалитет может решить просто снести его магазин. Мечты нужны всем.

Напротив магазина, на другой стороне улицы, стоит церковь, в которой давно не служат, и кладбище. Мы называем кладбище «погостом». Церковь заколотили, в псевдоготических окнах выбиты стекла, из трещин в кирпичной кладке пробиваются сорняки. Первоначально церковь принадлежала конгрегационалистам. Позже она несколько раз переходила из рук в руки и из одной религиозной ветви в другую. Последними здесь отправляли свой культ представители Церкви прекрасного дня.

Церковь прекрасного дня была ни на что не похожа. Утром по воскресеньям прихожане собирались целыми семьями, все наряжены в лучшее; тогда наша улица напоминала Марди-Гра.^[5] И молиться они умели: пели гимны, били в тарелки и так далее. Я уже не говорю о тромбонах, хорах и аплодисментах. Когда прихожане не пели и не играли на музыкальных инструментах, они слушали проповедника, преподобного Илая, и радостно кричали: «Аллилуйя!» и «Да, Господи!». Один раз в неделю наша улица украшалась светом, жизнью и верой. Но окружение оказалось неподходящим для их собраний, и они съехали от нас под руководством преподобного Илая, крошечного человечка с завитыми седыми волосами. С собой он забрал всех улыбающихся дам в шляпках с цветами, нарядных молодых людей, мальчиков в галстуках-бабочках и девочек в белоснежных носочках, подобно тому, как Моисей увел с собой детей Авраама в пустыню. Не знаю, куда увел свою паству преподобный Илай. Некоторые говорили, что в Хакни. Мне жаль, что они уехали. Я скучала по ним, особенно по преподобному Илаю, который, завидев меня, бывало, нараспев спрашивал:

— Дитя, готова ли ты покаяться? — и награждал меня сияющей золотозубой улыбкой.

Хотя церковь стояла заброшенная, кладбищем еще вовсю пользовались живые. Сумасшедшая бездомная старуха по имени Безумная Эдна поселилась там среди надгробных плит. Компанию ей составляла стая диких кошек. Пешеходы, срезавшие дорогу через кладбище, очень пугались, когда Безумная Эдна вдруг выскакивала из-за надгробной плиты, как беглый каторжник Мэгвич^[6] в «Больших надеждах» Диккенса, и заговаривала с ними. Со случайными прохожими она всегда беседовала благосклонно, как будто те зашли к ней в гости. Эдна говорила мне, что родилась в знатной семье и когда-то выезжала в свет; я ей верила. Местные власти никак не могли решить, как поступить с кладбищем и церковью, поэтому пока Эдне ничто не угрожало.

Днем в магазин обычно привозили фрукты и овощи; ящики сгружали на тротуар, и Ганеш потихоньку перетаскивал их на задний двор. Самые красивые овощи и фрукты он раскладывал в витрине.

Он занимался грязной работой, поэтому облачился в старые джинсы и свитер с пестрым рисунком. Свои длинные черные волосы он стянул в конский хвост. Ганеш всегда подвязывает волосы, когда работает, потому что так удобнее и еще потому, что на этом настаивает его отец. Дай мистеру Пателу волю, он заставил бы Ганеша постричься и стоять за прилавком в деловом костюме. Во всяком случае, так считает сам Ганеш.

Родители всегда мечтают о лучшем будущем для своих детей. Мой отец тоже мечтал о лучшем будущем для меня. Иногда я надеюсь, что мне еще удастся осуществить некоторые его замыслы и отец обо всем узнает на небесах. Мне хотелось бы угодить ему, пусть сейчас уже и поздно, возместить все разочарования.

Услышав мои шаги, Ганеш поднял голову. Озабоченное лицо прояснилось.

— Фран! Слава богу, с тобой все в порядке. Что там у вас стряслось? Я страшно волновался за вас. Говорят, в вашем сквоте кто-то умер!

— Да, — ответила я. — Терри.

Мы оба посмотрели на ту сторону улицы, на наш теперь уже бывший дом. Помимо полиции, у дома собрались зеваки. Рядом с полицейской машиной стоял фургон, которого раньше не было. Если так можно выразиться, сердце у меня упало еще ниже. Вряд ли власти подняли бы такой шум, если бы умерла не Терри, а кто-то другой. Узнав, что у Нева нервное расстройство, полиция поспешила бы признать его смерть самоубийством. Если бы висящим под потолком нашли Фитиля, решили бы, что его смерть на руку обществу — одной проблемой меньше. То же самое можно сказать и обо мне. Но Терри… с Терри все оказалось по-другому. Ее нельзя было просто списать в расход. Полицейские это почуяли, как всегда чуяла я. Вот почему расследование вели по всем правилам. Представители закона не хотели, чтобы потом их обвинили в халатности.

Ганешу тоже не нравилась бурная деятельность напротив их магазина. Он отряхнул руки и вытер их о свитер; мы молча, не сговариваясь, повернули в переулок и прошли на задний двор.

Двор за магазином Пателов, как всегда, был захламлен. Повсюду стояли пустые ящики, полные ящики, упаковочные ящики, разорванные картонные коробки, приготовленные для мусорщиков. Под ногами валялись раздавленные фрукты и жухлые листья.

Ганеш взял из одного ящика пару яблок и одно протянул мне. Я с удивлением поняла, что страшно проголодалась. Мы сели рядом, и я, грызя яблоко, рассказала ему все, что можно. Правда, о многом пришлось умолчать. Инспектор Дженис строго-настрого запретила мне что-либо рассказывать посторонним. Хотя… какой Ганеш посторонний? И потом, если он уже слышал, что в доме найден мертвец, ему известно почти столько же, сколько и мне.

И все же не зря я какое-то время училась на актрису. Я умело подвела свой рассказ к кульминации и, понизив голос, сообщила: по мнению полицейских, Терри не покончила с собой. Ее убили!

Дешевые театральные эффекты не произвели на Ганеша никакого действия.

— В квартале сплетничают, что она повесилась.

Да, слухи распространяются быстро.

— Полиция считает, что ей помогли.

— Кто? — Вот вам Ганеш как на ладони: всегда задает неудобные вопросы.

— Наверное, мы. Но мы ей не помогали. — В голову мне вдруг пришла одна мысль, от которой мне снова стало тошно. — Ган, если ее правда кто-то убил… значит, она сама впустила его в дом.

Мы повесили на парадную дверь нормальный замок. Точнее, его повесил Деклан. Уходя, мы запирали дверь на ключ. Не хотелось, чтобы наш сквот захватили другие, не говоря уже о представителях власти, которым не терпелось лишить нас крыши над головой. Возвращаясь по вечерам, мы запирались изнутри из принципа. Кроме чиновников из муниципалитета, неприятности нам могли устроить многие, и в первую очередь застройщики. После наступления темноты мы даже закрывали ящик для писем, чтобы в щель не просовывали горящие тряпки — такие случаи уже бывали.

Если кто-то из нас оставался дома один, принимались дополнительные меры предосторожности. Войти в сквот можно только через парадную дверь. Терри обычно запирала ее и не открывала никому, кроме тех, кого она знала и кому доверяла. Проникнуть в сквот через окна нижнего этажа почти невозможно. Старые деревянные рамы разбухли от сырости и покоробились от времени, и створки почти не поднимаются. Для того чтобы приоткрыть какое-нибудь окошко всего на дюйм, требуются напряженные усилия двух человек, а дело того не стоило.

— Как только полицейские это сообразят, нам придется еще хуже, — заключила я. — Они решат, что ее убил кто-то из своих.

— Терри была знакома не только с вами, — возразил Ганеш. — Наверняка она впустила в дом своего знакомого. Пусть полицейские найдут его и к нему пристают!

— В том-то и дело, Ган. Я не могу назвать ни одного ее знакомого. Мы совершенно ничего о ней не знали. Мы не знали, куда она уходит и чем занимается, когда она не дома. Она всегда была подозрительной и скрытной.

Ганеш на это не слишком любезно заметил: Терри всегда казалась ему больной на всю голову.

Тут вышел его отец, чтобы узнать, почему Ганеш прохлаждается. У мистера Патела своего рода шестое чувство, которое в ста процентах безошибочно подсказывает, где и когда прохлаждается тот, кто должен ему помогать. Иногда я работаю в его магазине по субботам и уже испытала его шестое чувство на себе.

Увидев меня, он сначала как будто обрадовался:

— Ага! Вот ты где, Франческа! А мы так волновались за тебя, дорогая. Что там у вас стряслось?

— Папа, как раз об этом она мне сейчас рассказывает! — терпеливо ответил Ганеш.

— Мистер Пател, Терри умерла, — сказала я.

— Та, вторая девушка? Очень, очень плохо. Как она умерла?

Когда я ответила, мистер Пател озабоченно сдвинул брови. Я неосторожно сболтнула: мол, полицейские считают, что смерть наступила при подозрительных обстоятельствах. Тут мистер Пател не выдержал и начал с самым непримиримым видом тыкать в меня указательным пальцем. Он побагровел; мне показалось, что его сейчас хватит удар.

— Неужели ее убили?! Франческа, скажи, что это неправда! Убийство… на нашей улице, совсем рядом с моим магазином! В том месте, где ты живешь? — Мистер Пател развернулся к сыну и напустился на него: — А что я тебе говорил?!

Ганеш что-то ответил отцу на гуджарати.^[7] Миг — и они оба начали орать друг на друга. Я не понимала ни слова.

Впрочем, перевод мне не требовался. Я и так догадывалась, в чем дело. Через какое-то время мистер Пател отвернулся от нас и зашагал назад, в магазин.

— Извини… — отдуваясь, проговорил Ганеш.

— Ничего страшного, я понимаю.

— Слушай, ты нравишься моим родителям! — Ган, словно защищаясь, выставил вперед подбородок. — Но и папу можно понять. Ну да, он слегка вышел из себя, но все потому, что разнервничался. Не очень-то приятно узнать, что в соседнем доме произошло убийство… К тебе его крик не имеет никакого отношения!

— Ган, прекрати! — приказала я.

Ганеш сжал губы; в углах рта проступили глубокие складки. Он вскочил и принялся укладывать штабелями пустые ящики. Трудился он с совершенно ненужным пылом. Через несколько минут, когда его гнев поостыл, он снова сел и сравнительно спокойным голосом спросил:

— Ее убили вчера во второй половине дня? Что говорят копы? Она умерла вчера под вечер?

— Они ничего нам не говорят, но нас всех не было дома с половины второго. Мы с Невом вернулись около семи. Фитиль пришел позже. Труп, когда мы его нашли, уже окоченел. Да, скорее всего, смерть наступила вчера во второй половине дня.

Он задумчиво смотрел в пространство.

— Слушай, может быть, одно никак не связано с другим, но вчера во второй половине дня я заметил на нашей улице одного типа…

Он замолчал, чем привел меня в бешенство.

— Ну говори же! Где? — в досаде спросила я.

— Он слонялся по улице без дела. Потом какое-то время стоял у почтового ящика на той стороне. Раньше я никогда его не видел, поэтому внимательно рассмотрел его, потому что… словом, если чужак начинает слоняться по соседству, как будто что-то замышляет, лучше запомнить его приметы, верно?

— Если он собирался ограбить кого-нибудь из здешних жителей, он явно оптимист! — заметила я. — Здесь ни у кого нет ничего стоящего.

— Нет, на грабителя он не был похож. Крупный такой здоровяк, ростом футов шесть, спортивная фигура, явно следит за собой. На вид ему лет тридцать с небольшим. И одет он был хорошо. То есть в обычную, повседневную одежду, но не старую, не ношеную и не паршивую. По-моему, так одеваются любители охоты, рыбалки и стрельбы. На нем была твидовая куртка.

Я задумалась.

— В какое время ты его видел?

— Точно не скажу. Рано, около трех, а может, и раньше. По крайней мере, тогда я его заметил. А когда он явился на нашу улицу, точно не знаю. Я был в магазине. Вышел на улицу и увидел его. Немного постоял снаружи, потому что мне хотелось за ним последить. Вскоре мне пришлось вернуться в магазин, но я все равно то и дело поглядывал на него в окно. Потом меня отвлекли, а когда я снова посмотрел на то место, где он стоял, его уже не было.

— Он на машине приехал?

— Если и на машине, он оставил ее не на нашей улице. Важно одно: он стоял и разглядывал дома на нашей стороне. Возможно, его интересовал именно ваш сквот.

Я задумалась. То, что таинственный незнакомец не оставил машину на нашей улице, меня совсем не удивило. Ни один нормальный владелец мало-мальски приличной машины не оставит ее здесь. Возможно, он — агент по недвижимости, застройщик или как-то связан с будущей реконструкцией. Да, скорее всего, он приехал на нашу улицу по делу. Так я и сказала Ганешу.

— Я уже подумал об этом. Но он ничего не записывал и не фотографировал. И вид у него был вороватый; он как будто не хотел, чтобы его увидели.

— Ну, значит, точно застройщик! — Я встала. — Покажи, где ты его видел.

Мы вышли на улицу, и Ганеш показал нужное место. Почтовый ящик находится футах в двадцати от нашего дома, на той стороне улицы. Незнакомец вполне мог следить за нашим сквотом. Знаю, мы незаконно вселились в пустующий дом, и все равно по привычке называю его «нашим».

— По-моему, он скоро понял, что я его засек, — продолжал Ганеш. — Отвернулся, ссутулился и сделал вид, будто читает рекламу на почтовом ящике. Актер из него никудышный, уверяю тебя! Может, испугался, что я вызову полицию?

— Наверное, так тебе и следовало поступить. — Его рассказ встревожил меня больше, чем мне хотелось показать.

Неожиданно из-за угла вывернула машина и с визгом затормозила рядом с нами. Я узнала «фиесту» Юана. Он вылез и направился к нам, то и дело озабоченно поглядывая на бурную деятельность у нашего сквота.

— Вот вы где, Фран!

— Сегодня я прямо нарасхват, — буркнула я.

— Вы наверняка забыли о суде! — Юан поморщился. — Надо сказать, у меня у самого из головы вылетело. Успел в последнюю минуту! Мы получили ордер на немедленное выселение. С другой стороны… не думаю, что сейчас… после того, что случилось… вы захотите там ночевать!

— Да, там произошло убийство! — сердито вмешался Ганеш, не дав мне ответить. — А вы по-прежнему достаете ее, собираетесь выкинуть на улицу!

Юан побагровел от злости, но спорить с Ганешем, человеком, по его мнению, посторонним, который не имел ко мне никакого отношения, он не стал. Демонстративно повернувшись к Гану спиной, Юан обратился ко мне:

— Не вешайте нос, Фран! У меня для вас неплохая новость. Мы нашли вам временное жилье.

Значит, в полицейском участке меня не обманули. И все же я подозрительно спросила:

— Что еще за жилье?

— Квартиру. Правда, всего на полгода!

— Просто замечательно! — не выдержал Ганеш. — Значит, для того, чтобы она наконец получила хоть какую-то крышу над головой, надо было кого-то убить?

— Квартира не роскошная, — продолжал Юан, по-прежнему делая вид, будто не замечает Ганеша. — И все же это лучше, чем ничего. Ключи у меня на работе; я дам их вам, как только вы ко мне придете.

Юан уехал, и я попрощалась с Ганешем. Уже в дверях я услышала, как кто-то окликает меня по имени. Я обернулась и увидела спешащего за мной мистера Патела.

— Франческа! — Он подбежал ко мне, тяжело дыша. — Я хотел попросить у тебя прощения за то, что разволновался и поднял такой шум.

— Все нормально, мистер Пател, — ответила я.

— Нет, нет! — взволнованно воскликнул он. — Ничего нормального нет! Это просто ужасно, ужасно! Такое преступление! Хорошо, что с тобой ничего не случилось, дорогая. Очень хорошо. Ты не пострадала?

— Не пострадала, — заверила его я.

Мистер Пател замахал руками:

— Видишь ли, нам с женой сейчас очень трудно. Судя по всему, ты образованная девушка и из хорошей семьи. Образование — вещь хорошая. Но тебе не следует жить так, как ты живешь… в том доме. Теперь ты понимаешь, что случается в таких местах?

Я ответила, что высоко ценю его заботу, но за меня не нужно беспокоиться. Мистер Пател бросил на меня растерянный взгляд, как будто не мог придумать, что еще сказать, хотя сказать что-то ему очень хотелось. Он по природе был беспокойным. Почесал плешь, поправил шариковую ручку за ухом. Некоторое время мистер Пател пытался осмыслить то, что лежало за пределами его понимания. Наконец, он махнул рукой и вернулся в магазин.

Я и так догадывалась, что у него на уме. Он не мог понять, почему я, с виду совершенно нормальная, не душевнобольная, не преступница, живу в доме, который скоро снесут, с группой таких же одиночек. При первом знакомстве со мной мистер Пател пришел в замешательство, узнав, что у меня нет близких родственников и обо мне вообще некому позаботиться. Мое положение казалось ему совершенно неправильным и внушало страх. Конечно, больше всего он волновался из-за того, что я оказываю на Ганеша дурное влияние.

Можно подумать, причина их постоянных конфликтов с Ганешем во мне!

С полгода назад сестра Ганеша, Аша, вышла замуж за бухгалтера по имени Джей. Зять, что называется, подавал большие надежды. С тех пор Ганеша как подменили: он стал мрачный и задумчивый. Ему кажется, что он так всю жизнь и будет здесь прозябать.

— Еще год! — по секрету говорил он мне. — Всего один год, и я ухожу!

С родителями он своими планами не поделился. Правда, они и так догадывались. Они все время давили на него. Мне он ничего не говорил, но я представляла себе, каким будет их ответ на его жалобы. Хорошенькая шестнадцатилетняя девушка с безупречными манерами и неплохим приданым. Родители Ганеша считают, что я буду против его женитьбы. Они ошибаются.

Я вспомнила о квартире, обещанной Юаном, и разволновалась.

Глава 4

Юан оказался прав. Самое лучшее, что можно было сказать о квартире, которую он мне подыскал, — у меня, по крайней мере, будет хоть какая-то крыша над головой. Мое новое жилище размещалось на шестом этаже многоквартирной башни, предназначенной к сносу. Половина жильцов уже съехала, а в пустом подъезде порезвились вандалы. Лифт не работал. Лестницу покрывали граффити. В потолке над моей дверью зияла дыра, откуда торчали странные волокна, похожие на остатки утеплителя. Так что… ну да, Юан, мягко говоря, не преувеличил, сказав, что квартира не роскошная.

Мне стало нехорошо при виде своего временного жилища. С другой стороны, я понимала, что не смогу спокойно спать в доме, где повесилась Терри. Так что придется какое-то время пожить здесь — хотя бы несколько недель. Я поблагодарила Юана, который тоже приехал взглянуть на квартиру.

Естественно, я сразу предложила Неву и Фитилю поселиться вместе со мной. Нев принял мое предложение с благодарностью. Фитиль, одиночка по натуре, засомневался. Пожив с другими, он убедился в том, что так больше привлекает к себе внимание. Мы все вместе побрели на Джубили-стрит, в очередной раз надеясь вернуть свои вещи. Однако оказалось, что входная дверь и окна заколочены. Постарались либо полицейские, либо сотрудники муниципалитета. Нам пришлось влезть в сквот с черного хода. Мы сложили все, что можно унести, в черные пластиковые мешки для мусора и снесли их к магазину Пателов; Ганеш обещал, что после работы отвезет наши пожитки на новую квартиру в своем фургоне. Ехать сейчас же он не мог; нам оставалось лишь ждать, пока он освободится. Фитиль и Нев отправились в паб, а я решила совершить прощальную прогулку по кварталу, который успела так хорошо узнать — точнее, по тому, что оставили от квартала застройщики. Правда, уходить далеко я не собиралась, но все же хоть какое-то развлечение…

Я завернула на кладбище. Вдруг из-за надгробной плиты выскочила Эдна в роли каторжника Мэгвича.

— Куда ты так спешишь, дорогуша? — осведомилась она.

— Никуда, — ответила я. — Я не спешу. — Мне стало грустно при мысли о том, что на новом месте Безумная Эдна уже не остановит меня.

Я присела на могилу. Эдна села рядом и стала рыться в карманах своего грязного пальто. Вид у нее был взволнованный, как у девочки, которая выучила новый фокус и которой не терпится его показать.

Наконец, она извлекла из кармана золотистую пачку сигарет «Бенсон и Хэджис», очень чистую и не мятую. Повертела ее в руках, потыкала ногтем, торчащим из перчатки. Несколько раз благоговейно погладила сигаретную пачку, аккуратно вскрыла и очень гостеприимно предложила мне сигарету.

Я отказалась, но она все тыкала в меня золотистой пачкой, глядя мне в глаза. Ей, наверное, приятно было угощать других и хотелось понять, оценила ли я такую красоту. Будь у нее в руках слиток золота, она и то не выглядела бы счастливее. Эдне не терпелось поделиться со мной радостью.

— Очень красиво, Эдна! — воскликнула я, но от сигареты все равно отказалась.

Немного приуныв, Эдна вытянула сигарету для себя.

К моему удивлению, у нее оказались и спички: картонная упаковка из тех, которые бесплатно раздают в барах и ресторанах. Видя, как она силится зажечь спичку, я предложила ей свою помощь. Оторвала картонную спичку, чиркнула ею по серной полоске и дала Эдне прикурить.

Перед тем как вернуть ей картонку, я прочла, что на ней было написано. Это были спички из уинчестерского бара. Эдне не понравилось, что я так пристально рассматриваю ее собственность и вообще держу спички в руке. Она выхватила у меня картонку и спрятала вместе с драгоценной пачкой сигарет. Где? Я решила лучше даже не думать. Из ее драных митенок торчали пальцы, изуродованные ревматизмом. Конечно, Эдне уже нельзя жить под открытым небом на кладбище. И все же я живо представила, сколько трудностей ждет того, кто задумает ее переселить. Ей здесь нравилось. Запах от нее шел малоприятный и довольно сильный, и я отодвинулась как можно дальше.

Неподалеку от нас в высокой траве улеглись две кошки и, прищурившись, наблюдали за нами. Еще одна свернулась клубочком и спала на могиле. Рядом с Эдной обычно всегда можно было увидеть нескольких кошек. Видимо, они приняли ее в свою стаю.

Пока Эдна радостно дымила сигаретой, я сообщила, что меня переселяют во временную квартиру.

— Купи домик в Челси, — посоветовала Эдна. — Челси — славное местечко. Какие там устраивают роскошные приемы! Хотя некоторые считают, что там живут прожигатели жизни. — Она хрипло закашлялась, потому что не привыкла курить целые сигареты.

Эдна мысленно унеслась в те времена, когда только начала выезжать в свет — не знаю уж, когда это было. Понятия не имею, сколько ей лет. Мне она всегда казалась невероятно старой.

Я объяснила Эдне, что завишу от местных властей и мне пока нельзя уезжать из своего округа. Она в ответ что-то невнятно пробормотала и принялась рыться в пластиковых пакетах, которые вечно таскала с собой. Дым попал ей в глаза, и она прищурилась. Обычно Эдна обходится окурками, которые собирает в урнах и сточных канавах… Вспомнив новенькую золотистую пачку, я спросила:

— Что, Эдна, решила шикануть? Бычки надоели, теперь ты сигареты покупаешь?

— Он их обронил, — буркнула в ответ Эдна. — И не заметил. А я увидела. И меня он не заметил. Он шел здесь. — Она махнула сигаретой, указывая на тропинку в высокой траве и покосившиеся памятники.

— Кто — он? — Ответ меня не слишком интересовал, я спросила только так, чтобы поддержать разговор. Сегодня Эдна казалась относительно разумной.

— Какой-то молодой хлыщ, — ответила Эдна. — Не местный. Хорошо одетый. Машину он оставил вон там… — На сей раз она ткнула пальцем себе за спину. На соседней улице между домами есть небольшая площадка, куда можно попасть через дыру в ограде. Раньше площадка служила стоянкой для малинового микроавтобуса преподобного Илая. — Не люблю чужаков. Являются ко мне и твердят, что мне больше нельзя здесь оставаться. Ну а где мне тогда жить? И потом, как же кошки? Я всем объясняю, что должна заботиться о кошках. Так что, когда явился этот, я спряталась и стала за ним следить. Сразу поняла, что ничего хорошего от него ждать не приходится.

Волосы у меня на затылке встали дыбом.

— Откуда ты знаешь, Эдна?

— Он так себя вел. Все время пригибался, вилял между памятниками, как будто не хотел, чтобы его увидели. Так ему не терпелось спрятаться, что меня он просто не заметил. Я стояла вон там. — Она махнула в сторону разросшихся кустов.

Меня не удивило то, что чужак ее не заметил. В грязном пальто непонятного цвета, бесформенная, Безумная Эдна прекрасно сливалась с окружающей местностью. Я часто сама проходила мимо нее и страшно пугалась, когда она со мной здоровалась. Эдна, как и ее кошки, умела сидеть совершенно неподвижно и наблюдать. Я как-то видела, как она сидит на траве в окружении своих подопечных и только моргает, а они моргают в ответ. Иногда мне кажется, что в кошек вселяются души мертвецов, похороненных на этом кладбище. И меня нисколько не удивляет то, что Эдна умеет с ними общаться.

— Эдна, когда, говоришь, ты видела того типа?

— Наверное, вчера… — Эдна подняла на меня мутный взгляд. Для нее все дни были похожи один на другой.

Я спросила ее, видела она незнакомца утром или вечером, но она не помнила. И все же Эдна не до конца утратила связь с окружающей действительностью. Неожиданно она спросила:

— Дорогуша, а правда, что твоя соседка повесилась? — В ее слезящихся глазах мелькнула искра любопытства.

— Правда, Эдна.

Она затянулась сигаретой, глядя куда-то перед собой. Невозможно было понять, о чем она думает. По-моему, она не удивилась и не испугалась. Даже ее любопытство теперь, когда я подтвердила слух, угасло.

Я поняла: бесполезно пытаться что-то выяснить у Безумной Эдны. Вполне возможно, она видела того же типа, что и Ганеш. Но мы никогда не сумеем установить наверняка.

Вдруг Эдна встрепенулась и доверчиво наклонилась ко мне:

— Хочу кое-что тебе показать!

Ненадолго я воспрянула духом. Что еще она нашла?

Напрасно я надеялась!

Она повела меня в угол кладбища и с гордостью показала новорожденных котят, еще слепеньких, которые пищали в потрескавшемся каменном склепе. Надпись на камне увековечивала Джосаю и Хепзибу Уилкинс, которые умерли в течение недели от инфлюэнцы в 1819 году, оставив после себя семнадцать детей. Значит, родители оставили достаточно, чтобы сироты не бедствовали, раз дети смогли соорудить им хороший памятник. А может быть, старшие дети позаботились о младших.

Факт оставался фактом: если о чем-то спросить Эдну, вряд ли получишь вразумительный ответ. Возможно, она — ценный свидетель, а возможно, нет. Ее саму волновали только ее обожаемые кошки. Она все время спрашивала, что будет с ней и с ними, если застройщик все же добьется разрешения на перенос кладбища в другое место.

Я выгребла из карманов всю оставшуюся у меня мелочь, протянула Эдне, и она сунула ее в какое-то потайное место в своем грязном пальто.

— Заходи еще! — пригласила она, когда я встала.

Нам позволили забрать из сквота нашу жалкую мебель. Мы перевезли ее на новую квартиру в несколько приемов. Конечно, не сами, а в фургоне Пателов. Потом с трудом взгромоздили вещи на шестой этаж, проволокли по сырому, продуваемому всеми ветрами общему балкону, на который выходили мрачные, облезлые двери. Некоторые из них были заколочены. Я заметила, что квартиры, в которых еще оставались жильцы, забаррикадированы прочно, как средневековые замки. Все указывало на то, что радушный прием нам тут не светит.

Саму квартиру перед моим вселением прибрали и вымели, но она все равно выглядела так, словно в ней недавно произошло восстание. Осклизлые стены все в трещинах, плинтусы оторваны. Раковина на кухне накренилась под очень странным углом. Поэтому посуда, если ее поставить на сушилку, соскальзывала вниз.

Фитиль, сбитый с толку больше обыкновенного, бродил по квартире, стуча по трубам и со скрипом открывая дверцы кухонных шкафчиков. Наконец, он с радостным видом воскликнул:

— Есть!

Преисполнившись дурных предчувствий, мы с Невом застыли на месте. Испугались, что Фитиль сейчас извлечет из темного угла какую-нибудь мохнатую тварь, которая здесь обитает.

Он повернулся с пустыми руками, зато с торжествующим видом и объявил:

— Я все понял, Фран! Это не та квартира. Тебе просто по ошибке дали не тот ключ!

Я вздохнула. Мне бы очень хотелось, чтобы Фитиль оказался прав. Как можно осторожнее я объяснила ему: нет, в муниципалитете не ошиблись. Как бы ужасно ни выглядела квартира, она должна стать нам родным домом.

Фитиль покачал головой:

— Не может быть! Слушай, наш сквот хотят снести, а ведь его состояние куда лучше. Я тебе точно говорю, Фран, они что-то перепутали.

Мне пришлось долго убеждать его в том, что все правильно. Наконец, согласившись с моими доводами, Фитиль нахмурился и буркнул:

— Вы как хотите, а я здесь жить не буду.

Его слова задели меня до глубины души: ведь я великодушно предложила ему крышу над головой. Уж кому бы возражать, но не Фитилю… Но он сказал, что ему предложили место в хостеле. Он сходит и выяснит, какие там условия. В полиции ему велели какое-то время никуда не отлучаться. Возможно, он еще им понадобится. Но если в хостел не пускают с животными, он там не останется.

Я напомнила Фитилю про Безумную Эдну. Если в хостел в самом деле не пустят с псом, можно оставить его у Эдны на кладбище. Псу там наверняка понравится, да и на Эдну, хоть она и ненормальная, в таких делах все же можно положиться.

Но Фитиль и слышать не хотел о расставании со своим любимцем, даже на время. И потом, он считал, что кошки способны наброситься на пса всей стаей. Он такое уже видел.

Я облокотилась о перила балкона и смотрела ему вслед. Он шагал по опустевшей улице с рюкзаком за плечами. Пес трусил рядом.

Юан, который нравился мне все больше и больше, пообещал раздобыть какую-то мебель через своего знакомого, который работал в Армии спасения. Мы обнаружили, что в квартире есть горячая вода. Я страшно обрадовалась. Целую вечность не жила в доме с горячей водой. Пока Нев растаскивал по углам наши небогатые пожитки, стараясь сделать жилище обитаемым, я целый час драила ванну, а потом напустила туда воды, забралась в нее и немного понежилась, разглядывая трещины в потолке и большую дыру в стене, откуда выломали бачок унитаза.

Нам с Невом недолго суждено было жить вдвоем. На следующий день нагрянули его предки. Я не удивилась, увидев их. Думаю, что и Нев тоже не удивился. С тех пор как он вошел в дверь моей квартиры, у него был какой-то обреченный вид.

Его отец встал посреди гостиной, пятки вместе, носки врозь, прямой, как кочерга, сцепив руки за спиной, будто инспектировал войска. Мать смотрела на меня с выражением школьной директрисы, которая хочет за что-то отругать меня.

О своей школе я уже говорила. Мать сбежала и бросила нас с папой, когда мне было семь лет, поэтому меня воспитывали отец и венгерская бабушка Варади. По-моему, отцу казалось: из-за того, что мама нас бросила, он обязан расшибиться ради меня в лепешку. Посторонним я говорила, что моя мама умерла. Для меня она в самом деле все равно что умерла, ведь я не знала, где она и что с ней. Папа и бабушка Варади экономили на чем только можно, чтобы я ходила в частную школу для юных леди.

С первого дня, как только меня отдали в ту школу, я то и дело попадала в неприятности; к тому времени, как мне исполнилось пятнадцать, отцу сказали, что мое дальнейшее обучение нецелесообразно. Они имели в виду, что ждут не дождутся, когда я от них уйду.

В характеристике, которую мне выдали, было написано: «Франческа необычайно умна, однако ей недостает прилежания. Она упорно отказывается воспользоваться теми преимуществами, которые предоставляет ученицам наша школа».

Мне в жизни не было так стыдно, как в тот день, когда отец прочел эту характеристику. Они с бабушкой Варади в буквальном смысле лишили себя всех радостей жизни, лишь бы я училась в дорогой школе, а я так подвела их! Меня охватило раскаяние, но было уже поздно. Я любила папу и бабушку; мне не хотелось их огорчать. Просто так вышло.

Возможно, мне было бы легче, если бы они рассердились, кричали на меня, топали ногами. Но этого не произошло. Папа даже сказал:

— Ничего страшного, desem^[8], — и обнял меня, потому что боялся, как бы не обиделась я!

Бабушку Варади пришлось долго отговаривать от похода в школу, потому что она грозила избить директрису. У нас в роду по бабушкиной линии сплошные гусары. Дома хранились портреты некоторых из них, правда выцветшие. Помню, я разглядывала лица предков с нафабренными усами, в доломанах со шнурами, лосинах и начищенных сапогах. Бабушка искренне верила, что ответом на любую беду может стать кавалерийская атака.

Я ушла, закрылась в своей комнате и разревелась. Потом я обещала себе, что больше никогда не буду вести себя так по-идиотски. Обещания своего я не сдержала.

Итак, Портеры-старшие заломили бедняге Неву руки за спину и вывели его на улицу. Его увезли в золотую клетку, которую они называли домом. Судя по тому, как родители с ним разговаривали, они считали, будто ему четыре, а не двадцать четыре года. Хуже того, они намекнули, что их близкий друг, главный врач какой-то хорошей клиники, хочет испробовать на Неве замечательные новые способы лечения. Светило науки наверняка справится с его нервным расстройством!

Перед уходом Нев попросил:

— Фран, не пропадай. Оставляю тебе свои книги!

— Спасибо, — ответила я, хотя и понимала, что вижу его в последний раз. Поэтому я добавила только: — Удачи!

Наше расставание казалось настолько неизбежным, что он с таким же успехом мог бы отказать мне свои книги в завещании.

Мать Нева наградила меня весьма неприязненным взглядом. Его отец все то время, пока они были у нас, делал вид, будто меня нет. Так он поступал со всеми и со всем, с чем не в состоянии был справиться — например, с болезнью бедного Нева.

Я поняла, что моя жизнь изменилась навсегда. К добру или к худу? Скорее всего, к худу.

Глава 5

Я осталась одна. Уже довольно давно я не жила в полном одиночестве. Захотелось выть — тем более в квартире, так сильно нагоняющей тоску. Впрочем, вскоре выяснилось, что о моем существовании не забыли — во всяком случае полицейские.

Поскольку инспектор Морган, наверное, занималась более важными делами, на меня бросили «деликатного» сержанта Парри. Скоро мне стали сниться по ночам его рыжеватые общипанные усики и его физиономия с выражением язвительного недоверия ко всему, что бы я ни говорила.

— У тебя развивается паранойя, — заметил Ганеш в ответ на мои жалобы. Потом он взвалил себе на спину мешок картошки, отнес его в угол двора и, крякнув, сбросил на землю. Он собирался вскрыть его и пересыпать содержимое в ящик.

— Что ты такое говоришь? — как обычно, проворчала я, чувствуя, что имею право выражать недоверие. — Парри не отстает от меня с утра до ночи. Задает одни и те же вопросы, только сформулированные по-разному. Интересно, что думают обо мне в полиции? Что, по их мнению, мне известно?

— А как Нев и Фитиль? Их копы тоже достают?

— А я тебе о чем говорю? Вчера вечером я позвонила Неву, но к телефону подошел его отец и сказал, что Нев в частной клинике. Его запрятали в такое место, где полицейские до него не доберутся. Ну а Фитиль… Я вчера ходила к нему в хостел. Там заправляют какие-то сектанты. Они все время улыбаются как ненормальные, а кожа у них такая, словно они слишком долго сидят в ванне.

— Эй! — неодобрительно воскликнул Ганеш. — Они ведь хотят как лучше!

— Ну ладно. В общем, Фитиля там не оказалось. Мне сказали, что он вернется вечером и я, если хочу, могу оставить ему записку и прикрепить ее на щит у входа. Я так и поступила, хотя не думаю, что Фитиль прочтет мою записку. Вряд ли ему передадут, что я заходила… Кстати, — добавила я, — там его называют Генри. Совсем как в полиции.

— Генри — его имя, — напомнил Ганеш. Иногда он ужасно меня раздражает. — Ты же не могла ожидать, что они станут звать его Фитилем.

Я не собиралась с ним спорить. В голове у меня теснились совсем другие мысли.

— Ган, посмотрим правде в глаза. У копов осталась только я, поэтому они и достают меня по полной программе. Никак не вобьют в свои тупые головы, что напрасно тратят драгоценное время и никому из нас от этого не легче. Так они точно не выяснят, что случилось с Терри — если вообще когда-нибудь что-нибудь выяснят.

Ганеш крякнул и начал пересыпать картошку из мешка в ящик. Запахло сырой землей.

Конечно, я просто спускала пар, и все же мне трудно было делать вид, будто постоянные допросы меня не волнуют. Они начали меня утомлять; возможно, именно на это копы и рассчитывали. Мысли в моей голове стали путаться. Им удалось убедить меня, что я о чем-то умалчиваю или забыла что-то очень важное. Я начала просыпаться по ночам и напряженно думать, пытаясь вспомнить, о чем же я забыла.

— Сегодня тихо, — заметила я Ганешу.

В магазине и правда было пусто, но едва я договорила, как вошла женщина с замурзанным ребенком и начала выбирать овощи.

Ганеш пристально посмотрел на покупательницу:

— Какая уж тут торговля, если половина домов в округе опустела? Мадам, взвесить вам фасоли?

Покупательница отошла от фасоли и недоверчиво уставилась на только что пересыпанную картошку.

— Мне нужна картошка, но эта вся в земле!

— Картошка растет в земле, — сообщил ей Ганеш. — Чего вы хотите?

— Я хочу, чтобы картошка была чище. Земля, знаете ли, прибавляет весу. Она тяжелая. Я не буду платить за землю!

Ганеш вздохнул и сдвинул верхний слой.

— Вот, смотрите. Там картошка чище.

— Спасибо, я сама выберу! — язвительно ответила женщина, отодвигая и эту картошку. Она начала выбирать по одной картофелине, придирчиво оглядывая каждую на предмет земли или повреждений.

— Вот видишь, — обратился ко мне Ганеш. — Представляешь, как плохо торговать овощами?

— Куда хуже быть подозреваемой, — ответила я. — Ладно, Ган, я тебя оставляю. До скорого!

Напротив магазина, рядом с кладбищем, стояла машина. Незнакомая женщина разговаривала с Эдной. Наша местная сумасшедшая прижимала к себе свои многочисленные пакеты. Я еще издали поняла, что она притворяется глухой. Как только появилась я, незнакомка тут же утратила интерес к Эдне, которая поспешила скрыться за могилами. Женщина окликнула меня:

— Франческа!

Приглядевшись, я узнала инспектора Дженис.

— Какая приятная встреча! — преувеличенно обрадовалась она, когда я подошла.

— Что у вас опять? — проворчала я. Они и в самом деле здорово меня достали.

— Приятно слышать, что вы тоже рады меня видеть, — язвительно заметила она.

— Не принимайте мои слова близко к сердцу, — сказала я, — но я совсем не рада вас видеть. С работы меня выкинули, я живу в квартире, в которой впору снимать фильм ужасов, и стоит мне выйти на улицу, как меня подлавливают сотрудники полиции и принимаются допрашивать.

— Сегодня никаких допросов! — заверила меня инспектор Дженис. — Я просто хочу, чтобы вы проехали со мной.

Машина у нее была самая обычная, да и сама она приехала в штатском. Дженис, видимо, вообще редко надевала форму. Сегодня на ней был блейзер в широкую темно-синюю полоску — как будто она прислонилась к свежеокрашенным перилам. Впрочем, как бы она ни оделась и пусть бы даже ехала на трехколесном велосипеде, никто из здешних жителей и на минуту не усомнился бы в ее профессии.

— Почему я должна ехать с вами? — спросила я.

— Я стараюсь отвести от вас подозрения. Неужели вы против? — ответила она.

— Объясните! — У меня имелись все основания не доверять ей. Невольно вспомнились данайцы, приносящие дары… и все такое прочее. Судя по тому, как они работали, Парри нарочно меня изматывал, и теперь, когда я очутилась на дне глубокого ущелья, Дженис собиралась меня добить.

Когда в моей голове возникло последнее слово, я поморщилась. Но Дженис улыбалась. Сегодня она и разговаривала, и держалась примирительно. Наверное, хотела меня умаслить.

— Вы утверждаете, что всю вторую половину дня в понедельник вас не было дома. По вашим словам, вы с Портером ходили в Камден. Я вам верю, но, как вы понимаете, ваши слова нуждались в проверке. Пока что все, к кому бы мы ни обращались за подтверждением, отрицают, что знают вас или Невила. И никто не признается, что в тот день видели вас или людей, похожих на вас! — Она замолчала и выжидательно посмотрела на меня.

Я вздохнула:

— Так и должно быть. Никто ни в чем не хочет быть замешанным. Их трудно винить!

Дженис ссутулила плечи.

— Вот почему мы сейчас поедем туда вместе. Возможно, вы встретите знакомых… Да не волнуйтесь вы так, сегодня у меня выходной!

Я села в машину. Мы тронулись с места, и Дженис как бы между прочим заметила:

— Мы нашли родных Терезы Монктон.

Ее слова потрясли меня.

— Нашли?!

— Точнее, они сами нашли нас.

По словам Дженис, родственники Терри, оказывается, уже давно ее разыскивали. Она и раньше убегала из дому, но никогда еще не пропадала так надолго. Они испугались, что с ней что-то случилось. Всегда просматривали выпуски криминальной хроники, в которых объявляли о найденных трупах неизвестных молодых женщин. Родные надеялись, что в лучшем случае у нее случилась потеря памяти. Ну а в худшем… их худшие опасения подтвердились. Мне стало их искренне жаль.

На главной улице Камдена нас постигла неудача. Мы зашли в тот дом, где нас угощали рагу из бобов по-мексикански, но знакомые Нева уехали — во всяком случае, так сказали их соседи. Мне показалось, что они лгут. Им просто не хотелось неприятностей на свою голову — как и всем остальным, кого уже расспросила Дженис. Я не обиделась и не удивилась, просто все складывалось одно к одному. В тот миг моя жизнь напоминала греблю на каноэ теннисной ракеткой.

Погода нас побаловала; денек выдался получше, чем предыдущие. Выглянуло неяркое солнце, и лавочники вынесли часть товаров на улицу. И все же Камден переживал не лучшие времена. Сточные канавы были переполнены отбросами. В переулках торговали овощами и фруктами с лотков, а отходы, не особенно утруждаясь, швыряли на землю. Я невольно вспомнила Ганеша и пожалела, что вешала на него свои проблемы. Ему и своих хватает. Вокруг много народу, но мне никто и ничто не поможет.

— Мы напрасно тратим здесь время! — воскликнула я под конец. — Мне вряд ли удастся доказать, что мы здесь были. Но я говорю правду!

Без особой надежды на успех мы продолжали поиски. И вдруг, когда мы уже готовы были сдаться, я увидела двух знакомых — парня и девушку. Я помнила, что парня зовут Лу, а имя девушки не знала или забыла. Я выскочила из машины и погналась за парочкой, вопя:

— Лу!

Они уже собирались пуститься наутек, но мне удалось схватить Лу за руку. Его подружка неверно истолковала мою радость при виде его и набросилась на меня с кулаками. На то, чтобы объяснить, в чем дело, ушло несколько напряженных минут. Она была немного выше и на несколько фунтов тяжелее меня; ни Лу, ни другие не собирались вмешиваться, хотя вокруг нас собрались зеваки и принялись нас подзадоривать. Наконец, мне удалось втолковать им обоим, что я не собираюсь разрушать их счастье. Поняв, что драки не будет, зеваки разошлись. Один или двое бросили на тротуар мелкие монетки. Наверное, решили, что мы — актеры уличного театра.

Пока мне угрожала непосредственная опасность получить тяжелые травмы от разъяренной амазонки в колготках в сеточку и сапогах армейского образца, Дженис скромно держалась в тени и не делала никаких попыток прийти мне на помощь. Как только она поняла, что все успокоились, она подошла к нам. Лу с подружкой нехотя подтвердили, что видели нас с Невом в понедельник у Камденского шлюза; мы вместе пили кофе. Я сразу поняла: им не понравилось, что пришлось подтверждать мое алиби. Но они хотя бы не стали отрицать, что знают и видели меня. Возможно, даже их нежелание говорить убедило Дженис в том, что они говорят правду.

Я поблагодарила их; в самом деле, неудобно было просить их о помощи. Они нехотя сообщили свои имена и адрес, и Дженис все записала. Затем амазонка потащила своего кавалера прочь, как охотничий трофей. Несмотря на то что я ни в чем не была виновата, я прекрасно понимала, как они будут относиться ко мне после такой подставы. Теперь придется держаться от Камдена подальше. Во всяком случае, бобами меня здесь больше не угостят.

— Что ж, Франческа, вот видите, все налаживается, — ободряюще заметила инспектор Морган.

— Пока не очень, — ответила я.

— Да, не очень, — согласилась она.

Она хотя бы вела себя честно. И все же я не доверяла ей.

Поняв, что Дженис не терпится проявить ответное великодушие, я спросила ее о результатах вскрытия.

— Все-таки убили ее или нет? Если нет, зачем нужно подтверждать мое алиби? Если ее убили, так и скажите. Я не обязана вам помогать вслепую, не зная, в чем дело.

Она ответила не сразу. Остановила машину рядом с лотком, где были разложены тюки гардинной материи, и, извернувшись на переднем сиденье, посмотрела на меня.

— Фран, ответить на ваш вопрос не так просто. Не в первый раз мы подозреваем убийство; очень часто, после утомительного и затратного следствия, оказывается, что произошел несчастный случай или самоубийство. Люди часто вредят самим себе самыми разными способами. Самой неприятно вспоминать, сколько раз приходилось работать впустую. Вели следствие, тратили силы, время и деньги, привлекали в помощь множество людей. А потом, когда все измучены до предела, оказывается, что все наши усилия напрасны и дело можно закрывать. Кому такое понравится? С другой стороны, убийства часто маскируют под самоубийства. Убийце куда легче инсценировать самоубийство, чем несчастный случай. Возможно, ваша приятельница покончила с собой, но у нас многое не сходится. Поневоле вы вынуждены рассматривать все версии. Сержант Парри, который одним из первых увидел труп…

Я с горечью перебила ее:

— Я знаю, что думает Парри! Он думает, что мы имеем к ее смерти какое-то отношение.

— Нет, — возразила Дженис. — Вы не знаете, что думает сержант Парри. Несмотря на все, что он вам наговорил, он, как и я, кстати, еще не пришел ни к каким выводам. Парри — очень опытный сотрудник. Я, например, высоко ценю его мнение. Итак, если перед нами не самоубийство, то что?

Дженис прищурилась и сквозь лобовое стекло осмотрела тюлевую ткань на занавески, лежавшую на лотке.

— Самое тяжелое — объясняться с родственниками. Им спокойнее верить, что с ней произошел несчастный случай. Даже с убийством они смирятся легче, чем с самоубийством. За несчастный случай или убийство они ответственности не несут, зато самоубийство бросает тень и на них. Допустим, я приеду к ним и скажу: извините, наши предположения об убийстве не подтвердились, Тереза все-таки покончила с собой. Так вот, они наверняка огорчатся больше, чем если я назову им имя убийцы.

— Но лично вы считаете, что ее все-таки убили, — не сдавалась я, — и что убийца до сих пор гуляет на свободе.

— Лично и не для протокола — да, я так считаю. Но внутреннего чутья, моего или Парри, в таком деле недостаточно, хотя наши догадки подтверждают косвенные улики. Помимо всего прочего, суд должен принять наши доказательства. Собрать их нелегко. В наши дни присяжные не склонны всецело доверять данным судебно-медицинской экспертизы. Должны доверять, но не доверяют. В нескольких случаях обвиняемых оправдывали за недостатком улик, хотя дела были громкие и широко освещались в прессе. Присяжные не верят и признаниям, если они не подтверждены уликами. С каждым днем границы обоснованного сомнения^[9] все больше размываются. По-моему, на Терезу напали, когда она была либо обнажена, либо частично раздета; она сопротивлялась, злоумышленник повалил ее на пол, и она занозила бедро. Затем тот, кто на нее напал, нанес ей удар по голове, и она либо потеряла сознание, либо была в полубессознательном состоянии. Нападавший довершил дело и представил все как самоубийство. Я могу представить доказательства в подтверждение всех моих догадок. Но лично мне пока непонятно, кто ее убил и почему!

— Мне тоже! — От меня не ускользнуло, как она подчеркнула местоимение «мне».

— Теперь вы понимаете, почему я все время спрашиваю, не дрались ли вы, — сказала Дженис. — Если кровоподтеки получены ею раньше, мы лишаемся важного доказательства.

— Драк не было, — ответила я.

Она улыбнулась:

— Рада, что вы не пытаетесь сочинять. Выдумки не помогли бы ни вам, ни мне. Франческа, по-моему, Терезу Монктон убили. Но мне нужно убедиться в этом наверняка. Ошибки я себе позволить не могу.

Должно быть, заметив мой удивленный взгляд, Дженис поспешила объясниться:

— Вы должны понять, в полиции, как и в любом другом учреждении, бывают… определенные трения между сотрудниками. У меня… многим моим сослуживцам не понравилось, что меня повысили. Есть такие, которые будут злорадствовать, если я завалю дело. Можете считать, что мы не сошлись характерами. Любое учреждение — замкнутое пространство. Так всегда бывает.

Поняв, что сказала больше, чем собиралась, она смутилась и отвернулась.

А я размышляла о Терри. Кто-то ударил ее по голове. Ну да, ее должны были как-то вырубить, иначе она стала бы драться. Может быть, она дала убийце сдачи, и тогда он ударил ее посильнее.

Заметив, что я задумалась, Дженис оживилась:

— Франческа, вы что-то вспомнили?

— Не важно.

— И все-таки, скажите… А уж я сама разберусь, важно это или нет.

Я была не в том настроении, чтобы терпеть покровительственное отношение к себе; так я ей и сказала.

— Извините, — сказала инспектор. — Я вовсе не хотела вас обидеть. Но если вы в самом деле что-то вспомнили, скажите! Вы ведь хотите, чтобы убийцу нашли?

— Конечно хочу, — ответила я. — Он подвесил ее на проводах от люстры и ждал, пока она задохнется!

— На свете много извращенцев. Может, он сидел и наблюдал за ее мучениями, потому что получал от этого удовольствие. Франческа, нас окружает множество больных людей, и многие из них почти все время ведут себя и выглядят совершенно нормально.

— Мне можете не рассказывать! Думаете, я на своем веку мало повидала психов? — воскликнула я, не скрывая досады. — Не было там никакого сексуального извращения. Кто-то хотел ее смерти. Кто-то до такой степени ненавидел ее, что сделал то, что сделал, намеренно и не имея другой цели, кроме убийства!

— Вот как… — Дженис не сводила с меня светло-серых глаз. — И кто же, по-вашему, мог ее убить? Если вы так уверены, значит, у вас имеются хоть какие-то догадки!

— Нет у меня никаких догадок, — вздохнула я. — Но я точно знаю, что в тот день, пока нас не было, в сквоте побывал кто-то чужой. Когда мы с Невом вернулись, в прихожей пахло мужским одеколоном. А Ганеш в тот же день, только чуть раньше, заметил на нашей улице незнакомца, который странно себя вел. Кстати, он уже рассказал обо всем кому-то из ваших.

— Да, сержанту Парри. К сожалению, кроме него, никто не видел на вашей улице незнакомого мужчину с такими приметами. Насколько я понимаю, мистер Пател — ваш друг?

— Да. Иногда по субботам я помогаю им в магазине. Но он не выдумал, что видел незнакомца, ради того, чтобы выручить меня.

— Я этого и не утверждаю. С чего бы ему выдумывать?

Полицейские — они такие. Любят задавать вопросы, на которые, как ни ответь, окажешься виноватым. Подозрительность заложена в их природе. Даже когда они пытаются играть честно, как, возможно, Дженис со мной, все равно ничего хорошего не выходит. Они просто ничего не могут с собой поделать. Может быть, так устроены, а может, их так учат в полицейском колледже. Я могла бы рассказать Дженис, что Эдна тоже видела хорошо одетого незнакомца, который украдкой пробирался по кладбищу и, не заметив старухи, обронил сигареты и спички. Но что толку от Эдны как от свидетельницы? Даже если бы я упросила ее поговорить с Дженис… Судя по тому, что я видела раньше, самой Дженис не очень-то удалось добиться толку от Эдны. Кстати, а почему Дженис вообще с ней заговорила? Мне стало не по себе.

— Повторяю в сотый раз, — сказала я вслух. — Я не имею никакого отношения к ее смерти и не знаю, кто или почему убил ее.

— Франческа, я тоже не знаю, — бодро ответила инспектор. — Но к тому времени, как следствие закончится, я буду это знать!

— Браво! — буркнула я.

Торговцу, приземистому, неопрятному коротышке, надоело, что мы сидим рядом с его лотком и болтаем. Он подбежал к нам и проорал в закрытое окошко Дженис:

— Слушай, дорогуша, ты тут что, слежку устроила? Я торгую нейлоновым тюлем, а не героином каким-нибудь, будь он неладен!

— У вас имеется лицензия на торговлю с лотка? — осведомилась Дженис.

— Сделай одолжение, отвяжись, куколка! — взмолился торговец. — Неужели вам больше нечем заняться, кроме как преследовать честных предпринимателей?

— Покажите лицензию! — приказала Дженис.

Когда мы тронулись с места, я заметила: ее что-то беспокоит. Потом она спросила с задумчивым видом:

— Франческа, неужели сразу видно, что я служу в полиции?

— Наверное, некоторые сразу это замечают, — дипломатично ответила я.

Мой ответ ее как будто озадачил.

Когда я вернулась в свое временное жилище, то увидела на лестнице около двери Ганеша. Рядом с ним на верхней ступеньке лежала сетка с апельсинами.

Он приветствовал меня словами:

— Вот, пришел взглянуть, как ты тут устроилась.

Его голос и поведение были более сочувственными, чем когда мы с ним разговаривали в последний раз в магазине; он смутно напомнил мне посетителя, который пришел навестить друга в больницу. Наверное, общаться с больным и с человеком, попавшим в беду, одинаково сложно. Ну а апельсины он прихватил вместо цветов, которые принято приносить в послеоперационную палату. Правда, мне всегда казалось, что больным лучше носить как раз фрукты, а не цветы. Фрукты не напоминают о похоронах.

— Не спрашивай! — сказала я, отпирая дверь квартиры и пропуская его. — Я все утро ездила по Камдену с инспектором Дженис, пытаясь подтвердить свое алиби.

— И как, удалось? — Ганеш положил апельсины на стол и бросил на меня сочувственный взгляд.

Я рассказала ему обо всем, что с нами было, и закончила свой рассказ словами:

— Уже что-то!

Он пожал плечами и окинул квартиру неодобрительным взглядом. Потом сказал:

— Сейчас заварю нам чаю.

Он вышел в кухню, и я услышала, как он гремит там посудой.

Хотя иметь любовника всегда приятно, секс иногда мешает. Бывает, что гораздо больше нужен просто друг. Вот почему мы с Ганешем просто друзья.

Друг — человек, которому можно рассказать о своих неприятностях, с которым можно поспорить. С другом можно не видеться неделями, а потом встретиться и продолжить разговор с того, на чем он оборвался. При этом вы ничем не связаны и ваши чувства не задеты. По-моему, трудности — тот фундамент, на котором выросла наша с Ганом дружба. У него свои трудности, а у меня свои. Я не до конца способна понять его проблемы, а он мои, но это не важно. Я слушаю его, а он слушает меня. И хотя разговоры не решают наших проблем, нам обоим становится легче.

Не стану никого обманывать и уверять, будто влечение между мужчиной и женщиной не играет никакой роли. Иногда я замечаю, что Ганеш как-то вопросительно поглядывает на меня. Видимо, и он время от времени ловит меня за таким же занятием. Но дальше взглядов мы пока не продвинулись. Нам хорошо и так. Не зря ведь народная мудрость гласит: не надо чинить то, что не сломано. Иногда, правда, я жалею об этом.

Сейчас я чувствовала себя совершенно измотанной. Мне в самом деле не хотелось ни с кем разговаривать, даже с Ганешем, но мне нужна была поддержка.

Когда мы перешли в кухню и сели пить чай, он сказал:

— Фран, я тоже попробовал кое-кого расспросить — в основном покупателей. Но сейчас так трудно кого-то разговорить! После того, как это случилось, все страшно разволновались, а сейчас уже забыли о происшествии. Гораздо больше наших покупателей волнуют цены на овощи. Если они что-то и знали, то давно забыли.

— У меня сложилось точно такое же впечатление, — мрачно сказала я. — И все равно — спасибо, что пытался мне помочь.

— Папа говорит: если тебе нужны деньги, нам по-прежнему требуются помощники по пятницам и субботам.

Я возразила: по-моему, мистеру Пателу вовсе не хочется, чтобы я работала у них в магазине. Он наверняка считает меня источником разных бед. Я забиваю Ганешу голову мыслями о независимости и свободной жизни, якшаюсь с подозрительными типами. К тому же я, как оказалось, не в ладах с полицией.

— Ты нравишься моим родителям, — упрямо возразил Ганеш. — Лично ты. Остальные… все дело в столкновении культур. Пусть они тебя не понимают до конца, ты им все равно нравишься.

— Им кажется, что я сбиваю тебя с пути истинного, — не подумав, брякнула я.

Ганеш вдруг разозлился:

— Фран, прекрати сейчас же! Неужели ты думаешь, что я всю жизнь мечтаю продавать картошку и бананы старухам с авоськами? Послушай, что я придумал!

Он наклонился ко мне через стол:

— Я много размышлял. Нам с тобой просто необходимо переменить свою жизнь. Способ есть. Я кое-чему научился, работая у отца в магазине. Знаю основы ведения бизнеса. Мы с тобой вдвоем можем открыть малое предприятие — в любой отрасли, в какой только захотим! Сходим в банк, уговорим выдать нам небольшой кредит на развитие бизнеса. Получим субсидию на открытие дела… Кстати, я в последнее время не хлопал ушами, а присматривал подходящее место. А если понадобится помощь с бухгалтерией, на первых порах нам поможет Джей — по-родственному, бесплатно.

Давно уже я не слышала такой откровенной чуши! А поскольку предложение исходило от Ганеша, которого я привыкла считать человеком разумным, я просто не поверила собственным ушам. Неужели он в самом деле считает, будто у нас что-то получится? Даже если у него впрямь есть деловые способности, которых я лишена напрочь… Скорее всего, родители стали снова давить на него с женитьбой, вот он и вылез со своей бредовой затеей. И кстати, тут же разоблачил себя, объявив, что Джей поможет нам с бухгалтерией. Он пытается усидеть на двух стульях. Мечтает о независимости, но по-прежнему во всем полагается на семью!

Я довольно резко ответила:

— И думать забудь. Затея совершенно идиотская! Надо совсем спятить, чтобы согласиться. И я точно не вынесу, если твой зять будет являться раз в неделю, чтобы проверять бухгалтерские книги!

— Хотя бы подумай, — обиделся он.

— Копы буквально не дают мне продохнуть. Как мне думать о чем-то еще? Я даже не могу больше думать о том, что случилось с Терри!

Ган что-то буркнул, и я поняла, что он здорово на меня обиделся. И все же я никак не могла представить себя в роли владелицы малого предприятия — даже после того, как раскроют убийство. Мне трудно было представить себя за столом, подбивающей баланс. А если над душой еще будет стоять Джей… Нанимать работников, думать о налогах, прибылях и убытках? Да я скорее выброшусь из окна! Теперь я лучше понимала, почему мы с Ганешем, скорее всего, так и останемся просто друзьями. Уж очень мы разные. В глубине души Ган — сторонник традиционного образа жизни, консерватор. А я… такая, какая есть. Меня можно назвать цыганкой, городской кочевницей. Ни постоянного места жительства, ни постоянной работы, вообще ничего постоянного. Синоним для такого образа жизни — «свобода».

Но сейчас ничего не помогало. Мне не хотелось обижать Гана, и я постаралась разъяснить ему свою точку зрения как можно вежливее. Он все равно обиделся, объявил, что все не важно, и, надувшись, ушел. Я осталась одна, принялась за апельсины и съела их один за другим. Это называется — заедать стресс.

Лишние деньги мне все-таки были нужны, поэтому в конце концов я отправилась в магазин к Пателам и стала помогать. Я думала, покупатели меня узнают и начнут расспрашивать о Терри, но Ганеш оказался прав. Их беспокоило одно: чтобы я не подсунула в их пакет яблоко с бочком. А еще они заставляли меня обрывать с капусты и салата желтые листья.

Вечерних возвращений на квартиру я постепенно начала бояться.

Впервые в жизни я испугалась на самом деле, хотя Ганешу ни в чем не признавалась. Я никогда ничего не боялась, живя в сквоте или в любом другом месте, а лучше сказать, во многих отвратительных местах. Но временная квартира превзошла все мои опасения. Она как будто продувалась насквозь всеми ветрами; просыпаясь среди ночи, я испытывала ужасное чувство, как будто меня забыли в какой-то кошмарной пустыне. Мне казалось: вот рассветет, и выяснится, что все люди куда-то скрылись, а меня бросили здесь совершенно одну. Того, что я испытывала, словами не опишешь. Такого я не пожелала бы и своему худшему врагу.

Постепенно у меня развилась привычка, просыпаясь, зажигать свет и читать до утра. Я глотала книжки Нева по одной за ночь; под глазами у меня появились мешки. Я внушала себе, что, по крайней мере, восполняю пробелы в образовании. Книжная подборка Нева мне в этом очень помогала.

Как-то под вечер ко мне заглянула инспектор Дженис. Я подумала: может быть, мне повезло и я больше не увижу сержанта Парри? Дженис впервые навестила меня на моей территории.

Я налила ей кофе и позволила занять кресло, которое Юан раздобыл для меня в Армии спасения. Когда она села, пружины прогнулись, и коленки у нее задрались до подбородка. Она вцепилась в облезлые плюшевые подлокотники и гневно воззрилась на меня.

— Я пытаюсь проявить гостеприимство! — объяснила я. — Не думайте, будто я над вами издеваюсь. Если хотите, можете пересесть сюда. — Я указала на трубчатое изделие из алюминия и пластика, в котором сидела сама.

Инспектор с трудом передвинулась на самый краешек и кое-как устроилась там. Кружка с кофе стояла на полу у ее ног.

— В каком жутком месте вы живете! — выпалила она. — Фран, как вас угораздило? Ведь вы молодая, умная девушка; голова у вас вроде бы на месте!

Впервые она заговорила не как сотрудница полиции. Ей в самом деле хотелось что-то узнать, для себя лично. Может быть, именно поэтому я и не отказалась ответить.

— Хоть какая-то крыша над головой… А историю моей жизни вам знать необязательно. Я стала бездомной. Уверяю вас, потерять жилье гораздо проще, чем вы думаете.

— Расскажите! — не сдавалась она.

— Родственница, с которой я жила, заболела. Ее надолго положили в больницу. Поскольку нанимательницей квартиры была она, а не я, домовладелец меня выставил.

Я говорила правду, однако не посвятила ее в то, как все было на самом деле. После смерти папы мы с бабушкой Варади остались одни. Через какое-то время сознание у нее начало путаться. Наверное, она так и не смогла пережить папину смерть. Бабушке казалось, что отец еще жив… Хуже того, меня она начала звать Евой — так звали мою мать. Она как будто забыла, что мать ушла.

— Ева, Бонди сегодня придет поздно, — бывало, говорила она. Уменьшительным «Бонди» она называла отца. Его полное имя было Стефан.

А еще она стала просыпаться среди ночи, думая, что уже утро, и разгуливала по дому в одной ночной рубашке. Стала в таком виде выходить на улицу. Врач устроил ее в дом престарелых. Будь моя воля, я бы ни за что не позволила поместить бабушку Варади в такое жуткое место, но ничего и никогда не получается, как хочешь. Я бы с ней не справилась. Она перестала меня узнавать. Проведя с полгода в доме престарелых, она умерла там во сне. К тому времени меня уже выгнали из дому, и я кочевала с места на место.

Дженис я сказала:

— Слушайте, работа у меня была, и не одна. Но, когда работодатели узнают, что у тебя нет постоянного места жительства, от тебя стараются побыстрее избавиться. Или пользуются своим положением и навязывают мизерную зарплату. Тебя выпихивают из системы. Приходится драться, чтобы просунуть ногу в закрывающуюся дверь.

— Кому вы рассказываете! — кивнула она. — Любая система выталкивает тебя, и втиснуться назад удается лишь силой. Попробуйте, к примеру, стать сотрудницей уголовного розыска.

В ее словах была доля истины, но мне не хотелось, чтобы она решила, будто я жалуюсь. Так я ей и сказала.

— Когда-нибудь я изменю свою жизнь, устрою все по своему желанию! Но для начала надо разобраться с этим убийством.

Дженис кивнула, взяла кружку и отпила глоток.

— Я сейчас как раз развожусь, — неожиданно призналась она. — Так что, поверьте мне, прекрасно вас понимаю. Когда-нибудь потом я забуду, что сейчас переживаю, и жизнь наладится. А пока… — Она склонила голову над кружкой.

Колец она не носила, поэтому я и не думала, что она была замужем. Правда, непонятно, почему она не могла быть замужем.

— Ваш муж тоже коп… то есть полицейский?

Дженис подавленно улыбнулась:

— Нет, он работает в банке. И сейчас мне самой очень нужна крыша над головой. — Она дернула головой, словно обводя ею комнату. — Том, который скоро официально станет моим бывшим супругом, собирается продать наш дом, а вырученные деньги поделить. Будь я проклята, если позволю ему лишить меня дома! Я сама обставляла его — каждую комнату. После работы сама красила стены… А он вечерами торчал перед телевизором или уходил играть в сквош с коллегами.

Она говорила с неподдельным пылом. Очевидно, Тому придется выдержать настоящий бой. Я посочувствовала ей и даже отпустила несколько ободряющих замечаний.

Мне показалось, что мы с Дженис неплохо поладили. Но вдруг Дженис вспомнила, что пришла ко мне по делу. Поставила кружку на пол и постаралась выпрямить спину — правда, в том кресле выпрямить спину было не так просто.

— Фран, очень хорошо, что мы нашли людей, которые видели вас с Портером в Камдене, но мой начальник по-прежнему недоволен. Он не верит, что вам так мало известно о Терезе Монктон. Что вы не знаете, куда она уходила и с кем встречалась. Она ведь жила с вами в одном доме. Даже если она не отличалась разговорчивостью, должно быть, время от времени она бросала какие-то замечания, намеки. Когда живешь с людьми, о них узнаешь все словно невзначай. Я много узнала о Томе, просто живя с ним под одной крышей. Не потому, что он мне рассказывал, а потому, что невозможно скрыться от людей, с которыми проводишь дни и ночи. Либо вы не пытаетесь вспомнить, либо что-то утаиваете. Пожалуйста, пожалейте и себя, и меня. Вспомните хоть что-нибудь, хорошо?

Я ответила, что с радостью вспомнила бы, если бы могла, но, как я уже говорила раньше, хотя я и видела Терезу каждый день, ее почти не знала.

— Может, спросите родственников? Им-то положено знать о ней больше, чем мне.

— Она уже несколько месяцев не поддерживала с ними связи. И все время, пока ее не было, они ее разыскивали… Можете себе представить, как они расстроены.

Доведенная до отчаяния, я спросила:

— А как насчет Люси? Ведь это она привела к нам Терезу. Вы нашли ее?

— Люси Хоу? Да. По ее словам, они с Терезой случайно познакомились в пабе, и Люси пожалела ее… — Вид у Дженис сделался и раздраженный, и подавленный одновременно. — Терезу Монктон словно окружает вакуум; мне начинает казаться, что кто-то намеренно создал его.

Увидев, что я вот-вот начну отпираться, она быстро добавила:

— Я вовсе не хочу сказать, что вакуум создан вами или вашими друзьями. По-моему, Тереза создала его сама!

Дженис замялась, словно не зная, можно ли мне довериться. Вдруг она наклонилась вперед, ссутулилась и поспешно заговорила:

— Фран, подумайте вот о чем. Друзей у нее не было… гости к ней не ходили… Она не рассказывала о прошлой жизни, не пыталась подружиться, сблизиться с остальными… Очень похоже, что она от кого-то пряталась, скрывалась.

Я подумала над ее словами и пришла к выводу, что она, возможно, права.

— Она старалась не оставлять за собой следов, по которым ее можно было бы найти, — увлеченно продолжала Дженис.

Я поняла, что это ее любимая версия, и решила сыграть роль адвоката дьявола:

— Но ведь кто-то все же выследил ее! И нашел…

Говорила я уверенно, но мне было не по себе. Я чувствовала себя виноватой. Мне и в голову не приходило, что Терри кого-то боялась и, живя с нами, все время дрожала от страха. Ей нужно было помочь, а ведь никто из нас не протянул ей руку помощи! Правда, испуганной она не выглядела. Хотя я и не пыталась заглянуть за фасад, который она показывала нам. Ну ладно, от Нева и Фитиля трудно ждать помощи, у Деклана были свои проблемы, и он ушел. Но я могла хотя бы выслушать ее. Я могла бы попытаться хоть как-то ее поддержать!

— Мне не хотелось с ней дружить, — сказала я вслух. — Она жила с нами, но была для нас чужой.

Истинная правда, хотя я сама только теперь поняла это.

Дженис с трудом встала:

— Спасибо за кофе. Я еще заеду к вам.

Когда она ушла, я впала в еще большее уныние. Оказалось, что мне жаль Терри, хотя раньше я совсем не жалела ее. И собой я не гордилась. Жалеть ее надо было раньше!

Мне показалось, что я в долгу перед Терри. Я не помогла ей тогда, но, может быть, могу помочь сейчас. Знать бы, с чего начать! Я много думала, но так ничего и не придумала.

Ганеш приехал за мной в фургоне и отвез на наше прежнее место, у реки. Мы уселись на бетонную плиту, стали смотреть на Хрустальный город на том берегу и на чаек, которые вились над кучами мусора.

Ган сказал:

— Я написал стихи… о ней, о Терри.

Ган — хороший поэт. Правда, свои стихи он читает только мне да еще изредка Безумной Эдне. В последний раз Эдна заявила, что стихи ей очень понравились; не хочет ли он положить их на музыку?

— Я же не какой-нибудь паршивый Ноэл Коуард!^[10] — буркнул в ответ Ганеш.

Поэтому теперь он читает свои стихи только мне; он прочел мне стихотворение о Терри. Странно было слушать, как он читает, потому что он не знал ее, как и я, и у него не было оснований чувствовать себя виноватым, как я. Но похоже, он испытывал те же чувства, что и я, только выразил их лучше, поэтичнее, что ли.

Когда он закончил, я сказала:

— Спасибо, Ган.

— Может быть, нам просто не дано понять, — ответил он, засовывая листок со стихами в карман кожаной куртки. — Я имею в виду — что с ней случилось на самом деле.

— А я хочу знать, что с ней случилось! — возразила я. — Но, если только к Эдне не вернется рассудок и она не подтвердит твой рассказ о незнакомце, я не знаю, с чего начать!

Должно быть, мои слова подали судьбе какой-то намек. На следующий день, совершенно неожиданно, ко мне на квартиру снова явился гость.

Когда позвонили в дверь, я шпаклевала дыры в оконном переплете. Я не слишком рукастая, но все же старалась работать добросовестно и очень разозлилась, когда мне помешали.

Посмотрев в крошечный глазок, я увидела очень приличного, хорошо одетого пожилого джентльмена. Из любопытства я открыла дверь.

— Мисс Варади? — вежливо спросил он, приподнимая шляпу. — Я — Аластер Монктон, дедушка Терезы. — Он протянул мне руку.

Я извинилась за то, что вся провоняла шпаклевкой «Тетрион», и от рукопожатия отказалась.

Незваный гость вошел в квартиру, стараясь не слишком демонстрировать ужас. Я пригласила его посидеть в печально знаменитом кресле, пока я вымою руки и причешусь.

Вернувшись, я спросила, не хочет ли он кофе.

Наверное, ему не очень хотелось пить кофе, приготовленный в таком месте. Он сказал:

— Мисс Варади, я не собирался вам навязываться. Как вы, наверное, догадываетесь, я хочу поговорить о своей внучке. Может быть, вы позволите пригласить вас на обед?

Мне тоже хотелось поговорить о его внучке. Он надеялся, что я ему что-то скажу, а я надеялась, что он.

Более того, каким бы обедом он меня ни угостил, все будет лучше, чем то, что есть у меня в кухне. Я тут же согласилась.

Глава 6

Оказывается, внизу Монктона ждало такси. Должно быть, на счетчике натикало ужас сколько, но он как будто ничего не замечал. Водитель-то точно не был против, хотя без всякой радости ждал своего пассажира в таком плохом квартале.

Мы поехали в ресторан индийской кухни; Аластер Монктон сказал, что там готовят очень неплохо. Там в самом деле ничего не напоминало дешевые индийские закусочные, в которых я иногда покупала еду навынос. На полу лежал ковер, на столах — накрахмаленные белые камчатные скатерти, а официанты были одеты в белые куртки.

И еда, которую ели за соседними столиками, выглядела и пахла очень неплохо — почти так же, как у матери Ганеша. Меню было размером с газету «Таймс»; на то, чтобы прочесть его, уходило примерно столько же времени. Я заказала фирменное рыбное карри, а мой спутник — карри из ягненка с имбирем.

Когда на стол водрузили корзину с лепешками нан, нас оставили одних и мы смогли получше разглядеть и оценить друг друга, Аластер Монктон вдруг сказал:

— Франческа, не обижайтесь, пожалуйста, но… можно узнать, сколько вам лет?

Я ответила: двадцать один год. И я предпочитаю, чтобы меня называли Фран.

— Двадцать один? — Он задумался, как будто мысли его потекли по другому руслу. Потом сказал — почти про себя: — Какой это возраст! Вы просто младенец. Перед вами целая жизнь. Вы можете все. У вас есть все, ради чего стоит жить.

Должно быть, он уже забыл о квартире, из которой мы только что уехали.

Тряхнув головой, он вернулся в настоящее.

— Значит, вы с Терезой, моей внучкой, примерно ровесницы. Ей было всего двадцать. Мы думали, надеялись, что в свой день рождения она позвонит домой, но она не позвонила. Мы не знали, где она. Не могли даже послать ей поздравительную открытку. Мы ничем не могли ей помочь, а она, судя по всему, отчаянно нуждалась в помощи.

— Мы звали ее Терри. Она сама предложила. — Помолчав, я продолжала: — Она жила так, как считала нужным. Вам, наверное, трудно это понять. Ничьей помощи она не просила. Хотела быть независимой.

Еще не договорив, я поняла, что мои слова звучат неубедительно. Для независимости нужны деньги. Не зря же про состоятельного человека говорят, что у него имеются «независимые средства». Деньги — и никаких обязательств. Без этого о независимости можно забыть. Я прекрасно понимаю, что, считая себя независимой, обманываюсь. Ни о каких моих независимых средствах речи нет. Меня скорее можно назвать по-другому: девушкой без средств. И тем не менее я располагаю хоть какой-то свободой.

Аластер все равно ничего не понял бы. Если бы Терри позвонила домой в свой день рождения или в любой другой день, он бы послал ей денег. Но вместе с деньгами она получила бы и оковы, а не только обязательства. Наверное, именно поэтому она никогда и не пыталась связаться с родными.

Я заранее догадывалась, о чем меня собирается спросить мой новый знакомый. Есть ли у меня какие-то предположения, почему умерла его внучка? Никаких предположений у меня не было. Аластер показался мне славным; я сразу поняла, что смерть Терри стала для него ужасным ударом. Мне было искренне жаль, что я ничем не могу ему помочь.

— Она была очень молчаливой, — продолжала я. — Практически ничего не рассказывала нам о себе. И с другими я ее ни разу не видела.

В свое время Терри положила глаз на Деклана, но, по-моему, это не считалось, потому что так ничем и не закончилось.

— Я побывал в Чешире, где побеседовал с молодым Невилом Портером.

Заметив, как я удивилась, Аластер Монктон улыбнулся и сказал:

— Мне он показался симпатичным молодым человеком. К сожалению, совершенно очевидно, что он болен. Вы тоже, если позволите так выразиться, производите впечатление приятной и разумной молодой женщины. Я рад, что Тереза жила не с отбросами общества, хотя вы все поселились в пустующем доме нелегально. И вы, и молодой Портер кажетесь вполне, так сказать, нормальными. Ну а ваш образ жизни мы сейчас обсуждать не будем. Родители Портера тоже порядочные люди. Наверное, и ваши тоже. Не скрою, мне пришлось подвергнуть переоценке свои прошлые взгляды.

Очевидно, с Фитилем Аластер Монктон еще не успел познакомиться. Во всяком случае, я на это надеялась. Иначе ему снова придется подвергнуть свои взгляды переоценке.

Аластер опустил голову и вдруг погрустнел. Мне стало жаль его; вместе с тем возникла какая-то неловкость. Обернувшись, я заметила, что сидящие за соседним столиком люди поглядывают на нас и перешептываются. Должно быть, мы с Аластером показались им странной парочкой. Женщина, находившаяся ближе остальных, явно была потрясена. Наверное, решила, что Аластер снял меня на улице, а за обед я буду расплачиваться сеансом садо-мазо. Я смерила ее непроницаемым взглядом; она вспыхнула и отвернулась.

— Что-то не так?

Я не заметила, как Аластер вышел из раздумий.

— Все так. Просто люди как-то странно косятся на нас. Я решила отплатить им той же монетой.

— Вот как? — Он улыбнулся. — А, понятно.

Наступила неловкая пауза. Ее нарушил официант, который принес нам еду. Я уже успела здорово проголодаться и буквально накинулась на свое карри.

Аластер потыкал вилкой ягненка, но есть не стал.

— В первый раз Тереза сбежала из школы, когда ей было шестнадцать. Тогда она, правда, сама приехала домой и наотрез отказалась возвращаться в школу. Примерно через полгода после того, как она вернулась, она снова сбежала. Тогда мы довольно быстро разыскали ее и убедили вернуться. Когда ей исполнилось восемнадцать, она снова сбежала. В тот раз найти ее оказалось труднее, потому что она уже стала совершеннолетней и полиция не очень стремилась нам помочь. Нам напомнили, что она убегает из дому уже не в первый раз. Нет никаких оснований полагать, будто с ней что-то случилось. На что мы только не шли, чтобы разыскать ее! Даже связались с Национальной службой поиска пропавших без вести; они напечатали ее фотографию в одном журнальчике, который продают на улицах молодые люди…

— Вы имеете в виду «Биг ишью»? — Я как-то не представляла, чтобы Аластер сосредоточенно изучал журнал, продаваемый исключительно бездомными. Я едва не улыбнулась, настолько нелепой получалась картинка. К счастью, мне удалось сохранить невозмутимый вид.

Тем временем он продолжал:

— Пока мы не позвонили в ту организацию, мы даже не знали, сколько народу ежегодно пропадает без вести. Где они все? — с ошеломленным видом спросил он.

Я могла бы ответить: одни предпочитают жить на улице, а другие стали жертвами преступлений. Возможно, часть из них погибла, а некоторым, несмотря ни на что, удалось относительно неплохо устроиться. Но я не перебивала Аластера. Он говорил охотно. Видимо, пытался объяснить, что случилось, не только мне, но и себе самому.

— Потом она вдруг сама вернулась домой — как в первый раз. Оказалось, что она бродила по всей стране с какими-то сектантами, вроде новых хиппи. Они называют себя «ньюэйджерами». Состояние у нее было плачевное; развился жестокий бронхит. Дома она немножко подлечилась, а потом, однажды… все так банально…

Аластер так расстроился, что я закончила за него:

— Вы поругались, и она снова убежала из дому.

— А, она вам рассказывала?

Я покачала головой и поморщилась. Вечно одно и то же!

— В последний раз, когда я видел внучку живой, — с грустью продолжал Аластер, — мы с ней поговорили на повышенных тонах… Сейчас я бы все на свете отдал, лишь бы взять свои слова назад! Я хотел вернуть ее. Тереза была своевольной и недисциплинированной. И все-таки я просто не понимаю, за что кто-то с ней так… Она была такая красивая!

Я попыталась его утешить, сказала, что он не первый, кто испытывает такие чувства после утраты близкого человека. Что ему не следует винить себя в том, что произошло. Терри была уже не ребенком и имела право принимать самостоятельные решения.

— Знаете, ей ведь жилось совсем непросто. — Хотя Аластер выслушал меня не перебивая, не думаю, что мои слова ему помогли. Ему предстояло все пережить самому. — Ее родители развелись, когда ей исполнилось тринадцать. Ни один из них не в состоянии был предложить ей крышу над головой, поэтому она, что вполне естественно, осталась жить у меня. Теперь, по прошествии времени, я понимаю, что она, возможно, чувствовала себя никому не нужной, хотя уверяю вас, она ошибалась! Я старался, мы все старались…

Голос его затих. Интересно, подумала я, раз родители Терри развелись, кто такие «мы все»? «Их» явно было больше двух.

— Чем занимались ее родители? — спросила я. — Что они делали после развода? Из-за чего ни один из них не захотел взять Терри к себе?

Аластер слегка вздрогнул, как будто снова думал о другом. Разговаривать с ним оказалось трудно во многих смыслах. Он совсем не казался полусумасшедшим стариком, который не умеет рассуждать здраво. Голова у него оставалась ясной, просто, наверное, ему трудно было сосредоточиться на одном человеке — на мне — больше чем на пять минут.

— Ох, извините! — воскликнул он, словно прочитав мои мысли. — Наверное, это один из недостатков преклонного возраста — витание в облаках! Мой сын, отец Терезы… — В голосе Аластера зазвенел металл, и я поняла, что отношения у отца и сына довольно прохладные. — Он работает в Америке, и там женился повторно. Мать Терезы после развода решила вернуться на работу, а при ее профессии требуются постоянные разъезды. Она трудится в области модной индустрии.

Я вспомнила вязаное пальто Терри. Может быть, мамашу замучила совесть и она сделала дочке дорогой подарок?

Неожиданно Аластер добавил:

— Маршия — моя бывшая невестка, мать Терезы — недавно навещала меня. Естественно, последние события расстроили ее. Мы плохо поговорили. Она меня оскорбляла, обвинила в том, что Тереза то и дело убегала из дому. Я не сержусь на нее. Маршия говорила ожесточенно; у нее большое горе. Все понимая, я не собираюсь обижаться на ее грубость… — Он глубоко вздохнул. — По-моему, Маршия и себя винит в смерти Терезы… И поделом, черт побери! Надеюсь, ее сейчас мучает совесть! — Он осекся и буркнул: — Простите меня!

Я решила: Маршии крупно повезло, что старик так хорошо воспитан. Неожиданно оказалось, что у нас с Терри больше общего, чем я думала. По крайней мере, от меня ушла только мать. Терри же бросили оба родителя.

— Когда Филип и Маршия расстались, — продолжал Аластер, — всем показалось, что будет лучше, если Тереза останется со мной. Поэтому именно мне пришлось сообщать им обоим о… трагедии.

Не думаю, чтобы Аластер знал о подозрениях инспектора Дженис Морган. И все же он продолжал:

— Мы узнали о том, что случилось, из газет. То есть я сам статью не читал. Ее… прочел один знакомый. Всего лишь небольшая статейка: погибла молодая женщина, полиция разыскивает ее ближайших родственников. Отчего-то нам сразу показалось, что это может быть Тереза. Чего-то в таком роде мы и ожидали и все же пережили ужасный удар.

Он поднял голову и через стол посмотрел на меня в упор. Глаза у него были светло-светло-голубые, белки помутнели, уголки глаз слезились. Несмотря на добротную, дорогую одежду и хорошую осанку, он показался мне очень старым и больным.

— Она была невинной. Ей казалось, будто она все знает о мире, о жизни. Но конечно, ничего она не знала. Не видела опасности. Я пытался предупредить ее: при таком образе жизни, как у нее, она сильно рисковала. Но она меня не слушала. Я для нее был всего лишь старик, который ничего не знает о современной молодежи. И все же некоторые вещи не меняются. Человеческая натура не меняется, а очень жаль. Ведь ей пришлось столкнуться с людьми, оказавшимися сильнее и безжалостнее… да, наверное, и умнее ее. Знаете, что мучит меня больше всего? Я хотел защитить ее… и не смог. Не сумел. Я слишком стар. Слишком стар, и все.

Он нервно потер руки. Кожа на тыльной стороне ладоней истончилась, как бумага; проступили толстые, узловатые вены. Жаль, нельзя спросить, сколько ему лет — неприлично. Я заметила, что подушечки у него на пальцах слегка пожелтели. Он — курильщик со стажем.

Невольно вспомнилась Эдна, которая хвастала найденной золотистой пачкой сигарет и спичками… Но старику не под силу сделать то, что сделали с Терри. Да и не желал он ей вреда. Он любил ее.

Аластер с трудом взял себя в руки и снова заговорил:

— Мой сын прилетит на похороны. Они… полицейские… обещают, что скоро разрешат нам похоронить Терезу. К этому времени они закончат… со всем, что им нужно сделать. — Он отодвинул тарелку, да и мне больше есть не хотелось.

Мы помолчали. Потом Аластер снова заговорил, и голос его стал тверже. Наверное, он заранее обдумал то, что хочет сказать, и хорошо все отрепетировал. Он не смотрел на меня, сосредоточился на своих руках, лежащих на скатерти.

— Существует большая вероятность того, что ее смерть была насильственной; во всяком случае, она не покончила с собой, и с ней не произошел несчастный случай. Полиция считает, что ее смерть наступила при подозрительных обстоятельствах. — Должно быть, последние слова тяжело дались ему, но он продолжал: — По словам инспектора, ее сильно ударили по голове, после чего она потеряла сознание. Ударил ее почти наверняка человек, которого она знала; незнакомого она бы не впустила в дом.

Он бросил на меня несколько виноватый взгляд — наверное, хотел показать, что меня он ни в чем не обвиняет.

— Тот, кто это сделал, потом устроил все так, чтобы казалось, будто она сама повесилась. Даже если она начала приходить в сознание до того, как он довершил свое черное дело, было уже слишком поздно и она не могла защититься, помешать ему… — Голос его дрогнул. Немного помолчав, он собрался с силами и продолжал говорить более уверенно. Под хрупкой оболочкой таился сильный характер. — Вы видели тело.

Он не спрашивал, а утверждал. Я кивнула.

— Провода… то есть осветительная арматура на потолке, на которой она… то есть висело ее тело… не была вполне надежной. Моя внучка весила очень мало. И тем не менее, если бы она пришла в сознание и стала сопротивляться, она без труда оборвала бы эти провода и упала на пол. Поэтому полицейские считают, что она была без сознания. Что, в свою очередь, исключает версию о самоубийстве.

Правда, Терри была типичной анорексичкой — кожа да кости. Ее прямо ветром сдувало. Даже я могла бы поднять ее при необходимости. Возможно, называя убийцу «он», Аластер делает поспешные выводы. Терри вполне могла убить и женщина. Правда, труп тяжелее живого человека — во всяком случае, так мне говорили. Легче ли было управляться с Терри, пока она была без сознания? Непонятно.

Аластер тем временем поднял глаза и пытливо заглянул мне в лицо. Перехватив его взгляд, я, должно быть, вздрогнула от удивления. Он едва заметно криво улыбнулся.

— Франческа, я должен убедиться во всем наверняка. Хочу знать, что случилось. Хочу знать, покончила ли она все-таки с собой или нет. Полиция еще не исключает самоубийства. А если ее убили, то кто… и за что? Без вашей помощи я не обойдусь… — Он замялся. — Сейчас я приступаю к очень деликатному вопросу… Может быть, напрасно я все затеял. Но я приехал к вам по определенному делу.

— Ничего, продолжайте, — сказала я, стараясь скрыть замешательство.

— Франческа, я намерен сделать вам одно предложение.

Люди за соседним столиком, очевидно, так и подумали. До меня долетели слова: «…в его-то возрасте…» Оставалось надеяться, что Аластер их не слышал.

— Полицейские делают все, что положено… Я их не осуждаю. Однако они Терезу не знали, а вы знали. Они не жили с ней в одном доме, а вы жили. Они не знают того мира, в котором она вращалась, а вы с ним знакомы. Я хочу попросить вас вот о чем. От моего имени постарайтесь выяснить, почему она умерла.

— Да?! — Должно быть, я разинула рот от удивления. Меньше всего я ожидала услышать от него такое. Я начала что-то невнятно бормотать: я не знаю, как расследуют преступления, у меня нет возможностей, с таким делом лучше справятся частные сыскные агентства…

Аластер перебил меня:

— Частные сыскные агентства за подобные дела не берутся. Я уже связался с парой из них. Похоже, они предпочитают вручать судебные предписания или устраивать слежку за неверными супругами. Во всяком случае, против них у меня имеются те же возражения, что и против полиции. В отличие от вас они не разбираются в деле, что называется, из первых рук.

— Полиции ваше предложение не понравится, — заметила я. О том, что скажет Дженис, мне даже и думать не хотелось.

— Им вовсе не обязательно знать о нашем с вами… договоре.

От его слов у меня перехватило дыхание. Оказывается, старый Аластер полон сюрпризов! И все же он прав, сообщать копам о своих действиях мне никак нельзя, иначе они немедленно запретят мне путаться у них под ногами. Возможно, меня даже обвинят в том, что я препятствую работе полиции.

Аластер откашлялся и продолжал:

— Не сомневаюсь, вы умеете держать язык за зубами… Признаюсь откровенно, мне не очень хотелось просить молодую женщину выполнить такую неприятную задачу. Вот почему сначала я решил повидаться с Невилом Портером. Но оказалось, что он в тяжелом состоянии и не способен ничего предпринять… Насколько я понимаю, третий ваш сосед совсем не подходит. С ним я не виделся, но, судя по рассказам, едва ли на него можно положиться.

— А на меня, думаете, можно? — не удержалась я.

Его водянистые голубые глаза посмотрели на меня с обескураживающей проницательностью.

— Да, я так думаю. Я так считал еще до нашего знакомства, а теперь, когда мы с вами встретились и поговорили, я в этом уверен. Разумеется, я оплачу все ваши расходы. Если вы доподлинно установите, что ее убили или она покончила с собой, сумма гонорара будет увеличена. Да, кстати, если, выполняя мое поручение, вы нарветесь на неприятности с полицией, я, естественно, не останусь в стороне и предоставлю вам необходимую юридическую защиту.

Уже облегчение… в некотором роде.

Аластер извлек из внутреннего нагрудного кармана конверт и прислонил его к винному бокалу.

— Я положил на ваше имя двести пятьдесят фунтов. И переведу еще столько же в случае положительного результата. Как по-вашему, это справедливо?

Мне такая сумма казалась целым состоянием. И все же я сочла своим долгом указать ему на то, что он, скорее всего, выбрасывает деньги на ветер.

— Возможно, мне так и не удастся ничего разузнать.

— Я все понимаю. Но вы показались мне девушкой решительной. Может быть, если вы, по вашим словам, ничего не разузнаете… то лишь потому, что и узнавать нечего? Иными словами, может быть, моя девочка в самом деле покончила с собой. Так вы согласны?

— Ты спятила, — заявил Ганеш так уверенно, что мне сразу расхотелось с ним спорить. Мне и самой начало казаться, что я выжила из ума.

— Ган, я просто не могла ему отказать. Бедный старик! По сути, ему просто хочется узнать, чем Терри занималась за несколько недель до того, как умерла. Ему отчаянно хочется заполнить пробел между тем, когда он в последний раз видел ее, и… тем днем, когда мы ее нашли.

— Тебе не приходило в голову, что старик мог рехнуться от горя?

— Мне он показался совершенно разумным. Он дал мне свою визитную карточку. — Я положила ее на засаленный столик закусочной, в которой мы обсуждали предложение Аластера. Владелец писал сегодняшнее меню мелом на доске. Сразу было видно, что он плохо учился в начальной школе.

«Сосиськи и яйца.

Пица в асортименте».

Ничто не говорило о том, что готовит он лучше, чем пишет. Во всяком случае, из кухни несло прогорклым жиром.

— Есть здесь не будем, да?

Ган крякнул и покачал головой. Он все вертел в руках визитную карточку, хотя на обратной стороне ничего не было написано.

— Абботсфилд у Бейсингстоука, Гэмпшир, — прочел он вслух. — А это что такое — Конный завод «Астар»?

— Наверное, там разводят лошадей.

— Каких лошадей? Скаковых?

— Слушай, откуда мне знать? Он заплатил мне двести пятьдесят фунтов; я постараюсь их отработать.

— На меня не рассчитывай, — сразу предупредил Ганеш. — Я не собираюсь тебе помогать.

— Ну и не надо. Сама справлюсь.

Мы вышли из кафе и купили в киоске с китайской едой две коробки навынос. Потом устроились на берегу реки, стали есть и смотреть на Хрустальный город.

— С чего начнешь? — полюбопытствовал Ганеш.

— Наверное, еще раз поговорю с Эдной.

Остатки своего жареного риса Ган скормил чайкам.

— Надеешься, что разговор стоит двести пятьдесят фунтов, да?

Нечего и говорить, что у меня ничего не вышло. Судя по всему, Эдна решила выкинуть из головы все, связанное с неизвестным, который обронил пачку сигарет.

— Эдна, та пачка еще у тебя? А может, ты сохранила спички?

Безумная Эдна сидела на могильной плите. Услышав мой вопрос, она сунула кисти рук в рукава своего грязного пальто и нахохлилась, как грязная птица.

— Да ладно, Эдна, скажи! Я тебе еще куплю.

Она отодвинулась от меня подальше и буркнула:

— Не хочу.

— Эдна, тебя что-то расстроило?

Она вскинула голову и посмотрела на меня исподлобья:

— Они их всех увезли!

Сначала я не поняла, а потом до меня дошло: как ни странно, рядом с Эдной не было кошек. Сердце у меня упало.

— Кто их увез?

— Они назвались благотворительным обществом по охране животных. Явились с клеточками в фургоне. Я говорила им, не нужно никакой благотворительности. У них есть я! Я заботилась о них. А она ответила…

— Кто «она»?

— Тощая девчонка, которая у них за главную. Лицо как у хорька. Она сказала, что для них найдут новые дома. Не верю! Я никому не верю. И никто мне не нужен. И ты не нужна!

Конец разговора.

Я пережила горькое разочарование. Дело в том, что в голове у меня уже зародились мысли, которыми я не поделилась с Ганом. На упаковке спичек, которую показывала мне Эдна, была напечатана реклама одного уинчестерского бара. Уинчестер не так далеко от Бейсингстоука, а Бейсингстоук, в свою очередь, совсем рядом с Абботсфилдом и конным заводом «Астар». Спички были важной уликой, и вот теперь улика пропала.

И все же я считала, что на верном пути. Полицейские пытались раскрыть дело из Лондона. Мне казалось, что они ищут не там. Все началось в Гэмпшире. И там, в Гэмпшире, я, возможно, положу конец всей истории.

Постоянный адрес, пусть даже всего лишь квартира, помог мне в одном смысле: я сумела найти себе другую работу. Деньги Аластера по-прежнему были у меня, но они не предназначались на повседневные нужды. Они должны были пойти на расследование, а расследование пока не стоило мне ни гроша.

Работа оказалась паршивой; я устроилась официанткой в одной забегаловке, где все жарили во фритюре. Кроме жареной рыбы с картошкой, там готовили еще пудинг из хлебных крошек. Кормились в нашей забегаловке в основном водители-дальнобойщики и рабочие с ближайших строек. Я возвращалась домой вся пропахшая маслом, и жалованье мне положили скудное, зато я часто получала щедрые чаевые. А еще там бесплатно кормили. Правда, есть приходилось дежурные блюда из меню. С работы я выходила вся в пятнах масла и жира, зато экономила на еде.

После смены я ходила из паба в паб, из сквота в сквот, пытаясь отыскать следы Терри. Иногда я набредала на след, оставленный полицейскими. Надо отдать им должное, обычно они меня опережали. Я, правда, сомневалась, удалось ли им узнать что-то, чего не знала я. Никто ничего не мог мне сказать, а ведь обитатели сквотов и пабов скорее станут откровенничать со мной, чем с копами. Я даже к Люси наведалась, но оказалось, что ей нечего мне сообщить. Она познакомилась с Терри случайно и знала о ней так же мало, как и я. Люси тоже устроилась на работу — стала няней и ухаживала за детьми. Жизнь у нее налаживалась. Я порадовалась за нее.

Фитиль не подавал признаков жизни. Его молчание совсем не удивляло меня. Правда, я побывала в его хостеле, и теоретически ему должны были хоть что-то передать. Мне хотелось убедиться, что с ним ничего не случилось; хотелось узнать, что сказали ему полицейские, а он — им. Кроме того, мне хотелось еще расспросить его о Терри. В конце концов, Фитиль был одним из немногих, кроме меня, кто знал ее.

Поэтому как-то вечером после работы я снова пошла к нему в хостел, уселась на каменную ограду у входа и стала ждать. Через несколько минут из здания вышла женщина-сектантка. Разумеется, она улыбалась. Неужели они никогда не перестают улыбаться? Сектантка спросила, что мне нужно. Я ответила, что жду Генри. Она пригласила меня отведать их «вкусного, горячего ужина». Я отказалась. Судя по запаху, доносившемуся из полуподвальной кухни, ужин состоял в основном из капусты.

В конце концов сектантка от меня отвязалась, и я осталась на своей ограде. По правде сказать, сидеть там было тяжело. Камень холодил тело даже сквозь джинсы. Боясь обзавестись геморроем, я подрыгала ногами, стараясь разогнать кровь. Чтобы чем-то занять мысли, я стала составлять список моих любимых фильмов. Хотя занималась я этим не в первый раз, составление мысленного списка заняло довольно много времени. Первым номером, как всегда, у меня значился «Хороший, плохой, злой».

Вечерело, и здешние обитатели мало-помалу стягивались в хостел. Спеша полакомиться вареной капустой, все они проходили мимо меня. Среди них были алкаши, которые складывали у двери пустые бутылки из-под хереса, деклассированная молодежь, наркоманы. Время от времени попадались настоящие психи, которые дергались и закатывали глаза. Фитиля все не было. Когда почти стемнело и я собралась уходить, вдруг заметила, что на тропинке во мраке что-то белеет. Пес Фитиля!

Вскоре и сам Фитиль вынырнул из тени. Я вскочила и чуть не расцеловала его. Не могу сказать, что он ответил мне с таким же пылом.

— Привет, Фран, — сказал он, пытаясь бочком протиснуться мимо меня.

Я сказала, что уже приходила к нему и оставила записку. Читал ли он ее? Фитиль что-то промямлил и снова попытался уйти, но я схватила его за рукав.

— Слушай, неужели ты будешь есть их бурду? Пойдем, я куплю тебе яичницу с жареной картошкой. Деньги у меня есть.

— В кафе с собаками не пускают, — буркнул Фитиль.

— Тогда я куплю нам всем по гамбургеру с лотка — и псу тоже.

Передвижной лоток приехал к хоспису минут десять назад; я следила, как хозяева начинали готовить. Над фургончиком поднимался дым.

— Я целую вечность жду тебя здесь; у меня весь зад онемел, — добавила я.

Он сдался, и мы пошли к лотку. Мы были первыми покупателями за вечер, и еда еще не успела заветриться. Нам с Фитилем я заказала гамбургеры со всем, что положено, а псу — то же самое, только без лука, горчицы и маринованных огурцов.

Закусывали на лавочке под уличным фонарем.

— Ну, как дела, Фитиль? — спросила я, облизывая пальцы.

— Скоро я отсюда сматываюсь, — ответил он. — Думаю, опять отправлюсь путешествовать.

— Тебе велели выметаться?

— Нет, но он им не нравится. — Фитиль ткнул пальцем в своего любимца. Пес успел сожрать свой гамбургер и теперь жадно смотрел на мой. — А мне не нравятся они.

— А как же полицейские? Меня они каждый день достают!

— Я должен отмечаться у них два раза в неделю и жить в их гребаном хостеле. Остальное — не их собачье дело.

Такое положение показалось мне несправедливым. Меня не желают оставить в покое. Чем он-то лучше?

— Ты ведь у нас умная, так? — ответил Фитиль. — Тебя допрашивают, потому что надеются, что ты вспомнишь что-нибудь ценное. Ну а я тупой. Что с меня взять? Вот они и не парятся.

— Фитиль, я ничего не знаю, но пытаюсь узнать.

— Зачем еще? — Он явно заскучал, заерзал на месте. Больше всего ему хотелось встать и уйти.

Я не собиралась рассказывать ему об Аластере, поэтому ответила:

— Для себя. Непонятно, зачем Терри понадобилось вешаться в нашем сквоте… А заодно я побольше узнаю о ней самой.

Наступило молчание.

— Один раз ее разыскивал какой-то тип.

Слова произнес Фитиль, но они прозвучали так неожиданно, что я оглянулась, словно ожидая, что к нам подошел кто-то еще.

— Ты о чем? Кто-то разыскивал ее в нашем сквоте?

— Нет, в пабе «Принц Уэльский» неподалеку отсюда. У типа было ее фото; он всем его показывал. И мне показал. Я товарищей не выдаю, поэтому сказал, что не знаю такой. Тип объяснил, что обходит все пабы. Я пожелал ему удачи. Ну, он и ушел. Настоящий франт!

Я с трудом скрывала волнение.

— Фитиль, когда ты с ним разговаривал?

Ждать от него точных дат — все равно что требовать точных дат и времени от Безумной Эдны. Фитиль окинул меня мутным взглядом:

— За пару недель до того, как Терри повесилась.

— И ты ничего нам не сказал?!

В свете фонаря лицо его странно заблестело. Мне показалось, что он обиделся.

— А я, кстати, сказал. Терри и сказал. Ее ведь касалось, вот я и подумал, что она должна знать.

— И что она ответила? — Мне трудно было сохранять деланую невозмутимость. Я старалась не повышать голос.

Фитиль порылся в своей памяти — точнее, в том, что могло сойти за ее остатки.

— По-моему, она страшно перепугалась. Но я сказал, что все будет хорошо, ведь я ее тому типу не выдал. Она дала мне пятерку.

— Пять фунтов?! Терри дала тебе пятерку?

— Ага. — Фитиль нахмурился. — Больше, чем я ожидал. Но ведь тот франт из паба тоже дал бы мне не меньше, если бы я сказал ему, что знаю, где Терри… Так что все по справедливости.

Да уж, Фитиль поступил и справедливо, и мудро. В тот раз Фитиль никого не выдал, но мог не справиться с искушением, если бы тот франт вернулся и показал ему тугой кошелек. Терри решила не рисковать. И все же я невольно обозлилась, вспомнив, что у нее никогда не бывало денег, если надо было вносить на общие расходы.

— Жалко, что мне ты тогда ничего не сказал, — заметила я.

Фитиль надвинул фетровую шляпу на самые уши.

— А зачем? Дело-то никого не касалось, только ее.

Верно — тогда дело касалось только Терри. Теперь оно касается меня. Я посуровела:

— Давай, Фитиль, выкладывай, что она тогда еще сказала?

— Ничего! — ответил он. — Я забыл. — Помолчав, он обиженно добавил: — Сказала, наверное, предки ее разыскивают. Потому что тот тип явился из ее родных краев.

— Откуда именно, она не сказала?

— Фран, кончай! Я забыл!

— Бейсингстоук? — спросила я. — Уинчестер? Абботсфилд? Ну что, вспомнил?

— Лошади, — промямлил Фитиль. — Название имело какое-то отношение к лошадям.

— Фитиль… — осторожно заговорила я, боясь его спугнуть, — то место, случайно, не называлось конный завод «Астар»?

— Не помню! — буркнул он как-то слишком уж быстро. Все он прекрасно помнил!

Во мне боролись волнение и досада на Фитиля. Я понимала, что он рассказал мне не все.

Вдруг он спросил как будто не своим голосом, в котором слышались нотки смущения и надежды:

— Думаешь, у ее предков водятся денежки?

— Наверное, — ответила я. — Денежки водятся у всех, кроме нас.

Мой ответ как будто произвел на него впечатление; он немного подумал и вдруг, без предупреждения, встал. Пес, который до этого мирно дремал под лавкой, свернувшись калачиком, тоже вскочил.

— Уже поздно, — сказал Фитиль. — В хостеле в девять запирают входную дверь. После этого хоть на улице ночуй. Не дают нам допоздна засиживаться в пабах. Они и спиртного не разрешают — даже пива.

Он уже затрусил прочь по улице. Я окликнула его:

— Если хочешь, можешь жить у меня!

— Даже не надейся! — отрезал он. — У меня другие планы.

Я ему не поверила; всем известно, что у Фитиля никогда в жизни не было никаких планов.

Теперь я жалею, что не уделила его словам больше внимания. И не придала значения тому, что у Фитиля появились какие-то планы. Ведь он не привык думать! Надо было ожидать: если Фитиль что-то задумал, наверняка все кончится плохо.

Глава 7

Жизнь моя продолжалась с обычным для меня везением. Две недели я днем подавала дальнобойщикам жирную рыбу с картошкой, а вечерами рыскала по самым опасным районам Лондона. Потом кто-то по ошибке оставил жаровню включенной на всю ночь, и моя забегаловка сгорела дотла. Я снова стала безработной. Теперь я целыми днями просиживала в своем в высшей степени неуютном жилище и гадала, кого еще можно расспросить о Терри. Насколько я могла судить, я обошла уже всех, кого можно.

К тому времени я успела прочесть почти все книги Нева. Квартира осточертела мне настолько, что трудно было остаться там еще на двое суток. Местная шпана что ни день буйствовала на лестнице. Мне приходилось запирать дверь на ключ и на засов. Несмотря на то что я отдраила все стены с отбеливателем, плесень в ванной все больше разрасталась. Из-под сгнивших половиц доносился шорох — я не сомневалась, что там поселились крысы. В общем, я поняла, что с меня хватит.

Парри на какое-то время оставил меня в покое; Дженис тоже не объявлялась. Их равнодушие слегка задевало меня. А может, Дженис отстранили от следствия? Не справилась или сама попросила… Может быть, сейчас все ее мысли заняты собственным разводом?

Конечно, такого, чтобы полиция вообще забыла обо мне, быть не могло. Копы ни за что не отстанут от меня, пока не выяснят, что случилось с Терри. А если вообще никогда не выяснят? Никто по-прежнему не знал, что случилось в тот понедельник.

После разговора с Дженис я думала о Терри каждый день. Мне казалось, что я в долгу перед ней и могу что-то для нее сделать. Начало положено. У меня есть показания Ганеша и Эдны, а также рассказ Фитиля. Жаль, что тогда не догадалась взять у Эдны спички. Теперь их уже не найти…

Я еще раз сходила в хостел и попыталась увидеться с Фитилем. Сектанты, как всегда улыбаясь, сообщили, что он ушел — он ведь и мне об этом говорил. В общем, все складывалось одно к одному.

Я отправилась на автобусный вокзал Виктория и спросила, ходят ли автобусы в Бейсингстоук. Билет в оба конца стоил на удивление дешево — даже для меня. Потом я попросила у Ганеша на время фотоаппарат. Мне казалось, что фотоаппарат — основное оружие сыщика. Правда, я пока не знала, что именно хочу снимать.

— Мне нужна не дорогая камера, а «мыльница», которой легко пользоваться. И чтобы не было жалко, если я случайно потеряю или сломаю ее… Ты не подумай, я не собираюсь портить твою камеру. Наоборот, буду обращаться очень бережно.

— Что ты еще задумала? — подозрительно спросил Ганеш.

Я рассказала, что намерена поехать в Абботсфилд, на конный завод «Астар», и посмотреть, что там можно выяснить.

Мои слова ошеломили его.

— Ты что?! Старик ведь поручил тебе наводить справки здесь, на месте преступления. Он не ожидает, что ты поедешь в его края и начнешь мутить там воду! По-моему, будет лучше всего, если ты позвонишь ему и скажешь, что выходишь из игры. Да, ты попыталась ему помочь, но больше ничего сделать не можешь.

— Ган, я ведь ничего не делала, только шла по следу копов, задавала те же вопросы, что и они, и получала в ответ те же пустые взгляды. Ничего я не узнала, и, откровенно говоря, меня это страшно удручает! Для меня дело чести узнать, что случилось с Терри! Я непременно докопаюсь до истины!

— Неприятностей тебе и без того хватает, — возразил он. — Ты ничего не знаешь о ее родных, кроме того, что сообщил тебе старик за обедом. Кто знает, насколько он был с тобой честен? И потом, ты сама говорила, он все время отвлекался, его мысли где-то блуждали. Наверное, он многое забыл. Тетку-инспектора удар хватит, если она узнает, куда ты собралась. Ты такая умная, знаешь много полезного. И что ты выяснила при всех своих познаниях? Ничего! Ты сама это признаешь!

— Значит, пора попробовать другой подход, — проворчала я.

Ганеш высокомерно улыбнулся:

— Что ты станешь делать, если найдешь убийцу — там, в глуши? Помимо всего прочего, ты ничего не знаешь о сельской местности!

— Что тут знать? — беспечно спросила я. — Там поля, коровы, а все деревенские вместо «Что?» говорят «Чего?».

— Там все по-другому! — сухо возразил Ганеш. — Ты понятия не имеешь, как там себя положено вести. Там тебе не Лондон! Ты не знаешь деревенских. Здесь, в большом городе, все так заняты своими делами, что им на других наплевать. Там чужак привлечет всеобщее внимание. Ты точно привлечешь!

— Почему? — обиделась я.

— Да ты взгляни на себя! — безжалостно ответил он. — Джинсы с дырами на коленях, черная кожаная куртка, ботинки «Док Мартенс». Да они запрутся в своих домах, как только увидят тебя!

Я уже пожалела, что попросила у него фотокамеру. Но его недоверие лишь укрепило мою решимость.

— Не будь таким противным! Неужели ты не можешь хоть немного поверить в меня? Я взяла у него деньги и пытаюсь их отработать!

— Дело не только в том, что ты взяла деньги у старика! — пылко возразил Ганеш.

— Ну ладно, ты прав! Меня мучает совесть, потому что я часто унижала Терри, когда она жила с нами. Надо было быть добрее.

— Ну да, надо было. Только и Терри ни с кем не была доброй. Ты сама все время жаловалась на нее! И даже если бы ты проявляла к ней доброту, сейчас ты все равно ничего не смогла бы поделать!

Я не выдержала:

— Ты рассуждаешь прямо как копы! Я сдаваться не собираюсь!

Ганеш заорал:

— Дело не в ней, ведь так? И даже не в старом Аластере! По большому счету дело в тебе самой и твоем отце! Тебя из-за него мучает совесть! Тебе кажется, что ты его обижала и унижала! Тебе хочется узнать, что случилось с Терри, потому что на самом деле ты хочешь загладить вину перед своим отцом! Заранее предчувствую, что будет дальше! Чего доброго, ты усыновишь этого Аластера Монктона, который заменит тебе отца! Вот что в самом деле очень опасно. Это рискованно и для него, и для тебя и, кроме того, нечестно по отношению к старику!

— Так дашь мне фотокамеру или нет? — спросила я. Мне показалось, что для сеанса психоанализа у меня сейчас не самое лучшее настроение.

Ган сбегал наверх и через несколько минут вернулся с хорошенькой маленькой камерой в кожаном футляре на ремне.

— Смотри не потеряй! Она надежная и в обращении элементарно простая. С ней управится и шестилетний ребенок. Главное, когда будешь снимать, не закрывай пальцем объектив.

Передавая мне камеру, он буркнул:

— Жаль, что я не могу поехать с тобой. Но у нас полно дел в магазине, а у папы спину прихватило. Он не может таскать ящики. Дай слово, что будешь звонить!

— Обещаю, Ган.

Замечание Ганеша о моем внешнем виде попало в цель. Пришлось признать, что он прав. В окрестностях конного завода «Астар» я буду бросаться в глаза. В провинции надо выглядеть более респектабельно. В сельской местности живут приверженцы традиционного стиля — по крайней мере, так мне казалось.

Я вымыла голову и кое-как уложила свои непокорные волосы, радуясь, что они у меня не длинные. В сквоте отращивать волосы непрактично, потому что горячую воду для мытья можно получить только из чайника. Хотя я стриглась довольно коротко, волосы у меня все же стали длиннее, чем в прежние времена, когда я называла себя панком и брилась чуть ли не налысо, а то, что оставалось на голове, красила в малиновый цвет. Теперь-то они снова стали природного цвета — темно-русые.

В то время, когда я питала пристрастие к малиновому цвету, я еще носила в правом крыле носа золотое кольцо. Было это еще в школе. По-моему, именно кольцо в носу стало для директрисы последней каплей. Девица с малиновыми волосами и кольцом в носу совершенно не соответствовала имиджу школы. Так она мне и сказала. В их школе растят настоящих леди — даже в наши смутные времена. Разумеется, в словах директрисы крылся подтекст. Богатые родители, которые являются осмотреть школу, чтобы решить, стоит ли посылать сюда своих драгоценных дочек, вздрагивают, увидев в коридоре девчонку-панка с малиновыми волосами и кольцом в носу. Кольцо мне велели снять, а волосы отрастить. Я отказалась. Где-то через неделю папе прислали то роковое письмо. Прощай, Франческа! Мы пытались сделать тебя одной из нас, но ты оказалась неподатливой. Из свиной кожи не сшить нарядную сумочку… Разумеется, письмо было составлено в более официальном стиле, но я прекрасно поняла, что они имели в виду.

Чуть позже, когда я записалась на курс актерского мастерства, который мне тоже не суждено было прослушать до конца, на месте кольца появился золотой гвоздик с бриллиантовой шляпкой, которая красиво переливалась на солнце. Гвоздик сохранился у меня до сих пор. Сидит в носу как влитой. Если не носить его какое-то время, прокол начинает гноиться… Неприятно, но другого не скажешь: такова жизнь; она полна омерзительных подробностей.

Я тщательно осмотрела свой гардероб. Надела лучшие джинсы без дыр, чистую рубашку, джинсовый жилет и полусапожки в викторианском стиле — на шнуровке и небольших каблучках. Посмотрелась в зеркало ванной. То, что я увидела, мне не особенно понравилось. Старое зеркало было покрыто синевато-серыми пятнами; мне показалось, что мое отражение больно проказой.

Кроме гвоздика в носу, я обычно других украшений не ношу. Но у меня есть золотой медальон бабушки Варади, и я надела его. Пока Люси искала себе работу и жилье, я, бывало, присматривала за ее детьми. Уходя из сквота, она подарила мне свою парадную куртку, потому что я всегда ею восхищалась. Сине-серая куртка с красивой серебристо-серой атласной подкладкой. Люси хранила куртку в полиэтиленовом пакете, подальше от детей, так что куртка неплохо сохранилась. Она была мне чуть великовата, поэтому я подвернула рукава. Правда, виднелась атласная подкладка, но выглядело все неплохо.

Вот в каком виде я собиралась отправиться в Абботсфилд. Я точно не знала, долго ли там пробуду (и не выкинут ли меня сразу же, как я туда попаду). Вильгельм Оранский сказал: «Надейся на лучшее и ожидай худшего». А может быть, это вовсе и не он сказал, а кто-то другой. Я сложила в свою зелено-малиновую спортивную сумку полотенце, зубную щетку и мыло. Подумав, вынула из комода три пары чистых трусов, пару плотных черных колготок и запасную рубашку. Место еще оставалось, поэтому я добавила свитер на случай, если похолодает, и, наконец, единственную синюю юбку на пуговицах, потому что трудно заранее предсказать, куда мне придется ходить. Возможно, я окажусь в таком месте, куда в джинсах не пускают. Юбка из жатого хлопка очень удобная, потому что ее не надо гладить.

Итак, мне удалось сложить все вещи в спортивную сумку и даже застегнуть ее на молнию. Деньги я всегда ношу в сумочке на шнурке на шее, под рубашкой. В таких местах, где я жила, деньги надо держать при себе и никому их не показывать.

Среди книжек Нева нашелся томик «Три пьесы Тургенева». Одна из пьес называлась «Месяц в деревне». Это показалось мне знамением; я положила книжку в карман, чтобы почитать ее по дороге, в автобусе.

Только я собралась, как в дверь позвонили. Открыв, я увидела Ганеша.

— Я подумал, если ты еще не уехала, провожу тебя до вокзала. — Он взял мою спортивную сумку. — Господи помилуй, что там у тебя? Лом и молоток?

— Ха-ха, очень смешно! Там только самое необходимое. Возможно, мне придется задержаться на несколько дней.

Ганеш окинул меня мрачным взглядом, но ничего не сказал. Встревожившись, я спросила:

— Что-то не так?

Он покачал головой, но снова ничего не сказал.

Мне было не до волнения из-за того, как он относится к моему внешнему виду. Я окинула взглядом квартиру, вспоминая, не забыла ли чего-то важного.

Ганеш вдруг очень громко произнес:

— Очень не хочется отпускать тебя туда одну. Ты ведь ничего о том месте не знаешь. И не знаешь, кто тебя там ждет.

— Все лучше, чем эта квартира! — в досаде ответила я.

— Ты взяла мою камеру?

— Вот она. — Я взяла камеру и повесила ее через плечо.

— Хочешь, еще раз покажу, как она работает?

— Спасибо, я помню! Я не полная дурочка! Кстати, тебе не обязательно провожать меня до автобуса.

— Если потом придется тебя разыскивать, — ответил Ганеш, — я хочу знать, на каком автобусе ты уехала, куда он направлялся и в какое время должен был прийти на место. Будет с чего начать, когда я пойду в полицию и заявлю, что ты пропала без вести. Копы наверняка захотят узнать, где ты была и что делала.

Его слова как-то не вселяли в меня уверенности.

На вокзале я купила билет на автобус до Бейсингстоука. Ганеш ненадолго отлучился и принес мне коробку, в которой лежали два пакета чипсов, пакетик апельсинового нектара с соломинкой и сэндвич с тунцом в треугольной упаковке.

— Вот, держи — на случай, если тебе не удастся пообедать.

Я знала, что Ганеш — мой самый лучший друг и даже больше. Но сказала только:

— Спасибо!

Когда я вошла в автобус и заняла место у окна, оказалось, что меня бьет нервная дрожь. Внутренности превратились в настоящее желе.

Ганеш стоял у автобуса, засунув руки в карманы черной кожаной куртки. Он распустил свои длинные черные волосы; они красиво обрамляли лицо. У Ганеша очень красивые волосы. Прекрасно понимаю, почему он не хочет их стричь, хотя его отец считает, что короткая стрижка — первый шаг на пути к успеху. Вид у него был озабоченный. Я весело улыбнулась и помахала ему рукой. Он вынул руку из кармана, помахал мне в ответ и показал большой палец.

Потом мы тронулись с места, и Ган скрылся из вида. Я осталась одна.

Раскрыв томик Тургенева, я подумала: а вдруг Ганеш прав и я там, в деревне, наткнусь на убийцу? Интересно, что я буду делать, если его найду?

Глава 8

Из-за пробок наш автобус очень долго не мог выбраться из Лондона. Я прихватила с собой записную книжку и решила, что пора упорядочивать все свои познания. Так всегда поступают великие детективы. Поэтому я придумала заголовок «План расследования», а ниже стала записывать все, что мне было известно о Терри.

Но писать отчетливо оказалось трудно, потому что автобус все время лавировал в потоке транспорта, и меня швыряло туда-сюда. К тому же сиденье оказалось тесным, а старушка, моя соседка, вскоре достала вязанье. Она вязала что-то сложное, поэтому каждую минуту широким жестом перекидывала нить через спицу и всякий раз тыкала меня локтем в бок, правда, потом неизменно говорила:

— Извините, дорогуша!

Но потом все повторялось снова.

Я забилась в уголок, у окна, убрала записную книжку и решила для начала все хорошенько обдумать. Но и думать не получалось, потому что последние несколько ночей я плохо спала. Мозги не желали работать. Стоял самый теплый день за последние несколько недель, в автобусе было по-настоящему жарко. К тому же мое место оказалось с солнечной стороны. Мы застряли в плотной пробке. Я решила, что, наверное, лучше ненадолго все оставить и вернуться к делу, когда в голове немного прояснится.

Пробка упорно не желала рассасываться. Моя соседка достала термос и налила себе чаю в крышечку. Судя по всему, она была опытной путешественницей и не в первый раз пересиживала дорожную пробку. Я вытянула из кармана куртки Тургенева и начала читать «Месяц в деревне».

Жаль, что я так и не дослушала курс актерского мастерства. Все как раз начало становиться интересным, когда я бросила колледж. Помню, нас учили, читая пьесу, вживаться в роль. Я выбрала роль Натальи Петровны и попробовала вжиться в ее образ.

С первых же реплик меня поразила одна особенность русских. Видимо, на то, чтобы завершить даже самый короткий разговор, у них уходит целая вечность; у них такие длиннющие имена!

Мало-помалу мне стало ясно, что действие происходит в сороковых годах девятнадцатого века. Несколько персонажей застряли в сельской глуши. Всем скучно до чертиков, и все крутят любовь. Крутят, впрочем, без особого успеха, что неудивительно, если вспомнить, сколько времени требуется одному персонажу, чтобы пригласить другого на прогулку.

Неужели и в нашей деревне все точно так же? Жара меня одолевала. Я захлопнула книгу и заснула, неудобно извернувшись на спинке сиденья.

Когда я проснулась, мы неслись по шоссе. Я выпила сок из пакетика, который дал мне Ганеш, и съела пакет чипсов. Я так и не придумала, что стану делать, когда попаду в Абботсфилд, хотя еще ни о чем не думала как следует. Только поняла, что одной фотокамеры, к тому же взятой взаймы, будет недостаточно. И вдруг, не успела я оглянуться, как мы приехали в Бейсингстоук, и мне пришлось выходить.

Мне — как, наверное, и большинству людей — всегда казалось, что «поездка за границу» или в чужую страну подразумевает пересечение границ иностранного государства. Одни зарубежные страны кажутся нам более близкими, другие — более чужими. Так, я никогда не считала иностранным государством Венгрию, потому что бабушка Варади много о ней рассказывала. И все же я ни разу не была там, а если бы и поехала сейчас, это была бы уже не та Венгрия, которую помнила бабушка. Наверное, именно поэтому я никогда всерьез и не собиралась поехать на историческую родину. Мне хотелось, чтобы детский образ остался нетронутым.

Правда куда сложнее вымысла. Так всегда и бывает. Никому из нас не приходится далеко уезжать, чтобы очутиться на чужой территории. Для этого совсем не нужно выбираться за пределы родной страны. Достаточно проехать несколько миль, пройти несколько улиц. Всего один квартал — и ты уже чужак. Вот что пытался втолковать мне Ганеш, и он был прав.

Я все поняла, едва ступив на землю Бейсингстоука. Сразу стало ясно: мне здесь не место. Я понятия не имела, с чего начать. Немного послонялась по округе, купила пакетик жареной картошки, пропахшей уксусом, и съела ее на ходу, гадая, куда идти. Может, просто сесть на обратный автобус и вернуться в Лондон? С трудом верилось, что только утром я была в привычном окружении заколоченных особняков и полуразвалившихся многоквартирных домов.

В отличие от моих родных столичных кварталов Бейсингстоук буквально дышал респектабельностью. Такое симпатичное, но скучное местечко, впрочем, достаточно оживленное. Наверное, вначале здесь находился крошечный городок с рынком, но несколько лет назад современность шагнула и сюда, и теперь Бейсингстоук мог похвастать парочкой новеньких офисных зданий из стекла и бетона. Таким образом, городок стал своим в обоих лагерях. По улицам сновали люди; вид их почти не отличался от лондонской толпы. Во всяком случае, лица были такие же — хмурые, затравленные. В толпе я заметила много женщин в юбках до щиколоток, блузках и вязаных кардиганах. Некоторые щеголяли в дорогих шалях, отчего становились похожими на членов королевской семьи не при исполнении служебных обязанностей. Мне шали и платки не идут; в них я похожа на типичную русскую бабушку.

Время шло. Я по-прежнему не знала, чем займусь, когда попаду в Абботсфилд, как я туда попаду, как найду конный завод «Астар» и где я буду спать сегодня и в ближайшие дни.

Я уже подумывала позвонить Аластеру Монктону и обрадовать его, что еду в гости, но, дойдя до будки телефона-автомата, вдруг застеснялась. И потом, у меня с собой не оказалось монет нужного достоинства. А если к телефону подойдет не Аластер, а кто-нибудь другой? А если другой окажется не таким воспитанным и гостеприимным, как Аластер? А если его нет дома? Что делать тогда?

Я поймала себя на том, что беседую сама с собой, как Безумная Эдна. Я принялась отговаривать себя от поездки на конный завод. Но если я сейчас поверну назад, после того как зашла так далеко, я потеряю всякое уважение к себе. Ганеш будет еще долго издеваться надо мной.

Встряхнувшись, я отправилась на поиски местного автобуса, который отвезет меня в Абботсфилд.

Мне крупно повезло: я успела на последний автобус, идущий в Абботсфилд. На место прибыли уже под вечер, часов в пять. Две мои попутчицы, нагруженные хозяйственными сумками, быстро вышли из автобуса и растворились. Оставшись одна, я принялась озираться по сторонам.

Поездку можно было назвать приятной для тех, кто любит сельскую местность. Наверное, за городом в самом деле красиво, но лично для меня что деревня, что луна. По пути в Абботсфилд я окончательно утвердилась во мнении, что я горожанка до мозга костей. В Бейсингстоуке хотя бы имелись улицы и магазины. Я люблю кирпич. Среди кирпичных зданий легко ориентироваться. Поворачиваешь за угол, потом еще и еще раз, и в конце концов куда-нибудь попадаешь. В деревне же никогда не знаешь, что найдешь за очередным поворотом. В городе можно спрятаться. В деревне спрятаться нельзя — во всяком случае, мне это не удалось. Уж слишком там все на виду. Поля, поля, поля на многие мили вокруг. С другой стороны, если зарыть в лесу или в поле труп, его никто не найдет…

Когда мои мысли потекли по такому мрачному руслу, я пришла к логически оправданному вопросу: случись что, кто, к примеру, найдет меня?!

Абботсфилд оказался разросшимся городком, большим, чем я представляла. В центре я увидела ряды домов ленточной застройки, церковь, два паба, почту с магазином, где торговали всем на свете, авторемонтную мастерскую и даже дамскую и мужскую парикмахерскую некоей Лайзы-Мэри. Дальше начинался большой участок с муниципальными домами; за ним — начальная школа. На окраине вырос более новый квартал из кирпичных бунгало.

Более-менее уяснив план местности, я вернулась к магазину. Он был еще открыт. Похоже, его не закрывали до последнего покупателя. По тому же принципу работал и мистер Пател. Я купила в магазине пакет молока и спросила у продавщицы, как попасть на конный завод «Астар».

Она немного оживилась — наверное, все местные уже знали о смерти Терри. И все же ценные указания она дала: надо выйти из Абботсфилда, спуститься с холма и идти до указателя на Уинчестер. Оттуда все прямо, до поворота на ферму «Лордс».

Озадаченная, я спросила:

— Там и есть конный завод?

— Нет, там ферма. Поворот на конный завод на шоссе не обозначен. Владельцы не хотят, чтобы их легко было найти.

Я поблагодарила продавщицу и направилась к церкви. Попасть в нее мне не удалось, она была заперта. Я осмотрела дверь, полюбовалась скругленной норманнской аркой, покрытой странной геометрической резьбой. Ступеньки стерлись от времени. Потом я немного побродила по старому кладбищу, среди замшелых могильных плит. Надписи с именами усопших уже невозможно было прочесть. Правда, в дальнем углу имелся участок с более поздними захоронениями. Солнце садилось; на кладбище было тихо и тепло. Я присела на чью-то надгробную плиту и перекусила сэндвичами с тунцом, вспоминая Безумную Эдну. Возможно, я и внешне стала на нее похожа. Сэндвичи к тому времени уже совсем «поплыли», стали теплыми и скользкими, но я все равно съела их, хоть и боялась отравиться. Потом запила их молоком и стала думать, что делать дальше. На самом деле особого выбора у меня не было. Надо ехать к Аластеру, а там видно будет. Хотя что именно будет видно, неизвестно… Возможно, мне станет плохо — если я отравлюсь сэндвичами.

В наши дни почему-то принято считать, что машина или хотя бы мотоцикл имеется у каждого. У меня кроме собственных ног нет других средств передвижения. К тому времени, как я отправилась в путь, пробило шесть часов. На окраинной автостоянке я заметила общественную уборную, где умылась и немного привела себя в порядок. Правда, я по-прежнему казалась себе липкой, пыльной и грязной. Мои полусапожки не были предназначены для долгой ходьбы. В них нельзя, как в песне, обойти полсвета. Скоро я начала прихрамывать.

На дороге я бросалась в глаза — не только из-за моей все более заметной хромоты, но и из-за того, что, кроме меня, никто не шел пешком по обочине. Да, сельская дорога — не лондонская улица, где приходится пробиваться в толпе, где все время толкаешь кого-то или толкают тебя. Да и тротуаров никаких не было, только узкая тропинка вдоль обочины. И ни одного дома рядом, так что у меня не было и очевидной причины идти вдоль дороги… Там просто не принято ходить пешком!

Мимо проезжали машины; одна или две замедляли ход, и водители — мужчины — окидывали меня оценивающими взглядами. Я поняла, что похожа на типичную автостопщицу, и решительно сунула руки в карманы, демонстрируя, что не голосую. Бабушка Варади, бывало, любила читать раздел криминальной хроники в воскресных газетах. В них обожали писать о том, как насилуют и убивают молодых девиц. Бывало, бабушка со смаком читала мне вслух все подробности.

— Никогда так не делай, дор-рогая! — Она поправляла очки, строго смотрела на меня, трясла газеткой перед моим носом и изображала движение руки большим пальцем вверх, словно голосовала на дороге. — Эти изверги повсюду — повсюду! Дьяволы! Только и ждут, когда им подвернется молодая женщина!

Несмотря на бабушкино предостережение, мне много раз приходилось передвигаться автостопом. Я всегда следовала правилу, ему научила меня одна проститутка, с которой я однажды холодным зимним вечером случайно познакомилась в закусочной Армии спасения возле вокзала Кингс-Кросс. Она работала на том участке, а я просто проходила мимо. Энергичная девица отнеслась ко мне вполне дружелюбно после того, как убедилась, что я в самом деле зашла выпить горячего кофе и не покушаюсь на ее территорию. Она собиралась бросить свое ремесло, потому что у нее был варикоз, но ее любовник был против и бил ее, когда она жаловалась.

— Совсем не шуточки — стоять на морозе в мини-юбке, когда задница мерзнет! — сказала моя новая знакомая. — А ноги ну просто отваливаются!

Вот что она мне посоветовала:

— Никогда не садись в машину к мужчине моложе тридцати пяти.

Бредя по обочине дороги, я вспоминала ее советы. Она же призывала меня не носить узкие юбки — в них неудобно убегать, если что. А на каблуки она набивала металлические набойки. Если случайно села в плохую машину и видишь, что дело дрянь, можно снять туфлю и разбить лобовое стекло. До такого я никогда еще не доходила, хотя несколько раз пришлось отбиваться от потных дальнобойщиков. Как правило, дальнобойщики — ребята не вредные. Почти у всех имеются жены и дети, и им просто хочется как-то развлечься в дороге. Чаще всего я с ними умирала от скуки. Они ужасно утомляли меня рассказами о своих отпрысках и их снимками, сделанными на испанских пляжах.

Ковыляя по обочине, я вспоминала славное прошлое и искала указатель поворота на ферму «Лордс». Я начала уже думать, что прошла поворот, и собралась вернуться, как вдруг одна из машин, обогнавшая меня, резко затормозила. Водитель вышел и крикнул мне:

— Подвезти?

Машина была большая и дорогая, «вольво». И водитель был крупный и хорошо одетый тип. Я разглядела рубашку в мелкую зеленую клетку и жилет с множеством карманов цвета хаки. Физиономия у него была самодовольная. Он почти не сомневался, что я соглашусь.

Я поблагодарила его и отказалась. Крикнула, что почти пришла. Я надеялась, что последние мои слова окажутся правдой, хорошо понимая, что в моих полусапожках долго не протяну.

Он ухмыльнулся:

— Да ладно, девчушка, залезай!

Никто, ни один человек, не смеет называть меня «девчушкой»!

Я резко ответила:

— Дружок, ты что, глухой? Я же сказала — нет!

Не переставая ухмыляться, он скорчил рожу:

— А ты, значит, скандалистка? Куда тебе?

— Отвали! — устало сказала я. Мне только не хватало связаться с сельским донжуаном!

— А ты не хами, — посоветовал он. — Я отвезу тебя, куда захочешь. А по пути можем где-нибудь выпить.

Я не верила своим ушам. Неужели он настолько тупой, что верит, будто я куплюсь на такую фигню?

— У тебя, наверное, не все дома, — предположила я. Видимо, до него наконец дошло, что я не кокетничаю. И он разозлился.

— Чего ты ломаешься? — мерзким голосом спросил он. — Ты ведь нарочно тут шляешься, хочешь, чтобы тебя сняли!

— А вот и нет! Я иду в гости.

Он преувеличенно театрально огляделся по сторонам, окинул взглядом бескрайние поля.

— К кому?

Я поняла, что напрасно трачу время. Отвернулась, снова зашагала вперед и, хотя ноги у меня отчаянно болели, старалась не хромать, пока он смотрит. В конце концов, если уж благородные китаянки могли ходить с забинтованными ногами, я на невысоких каблучках и подавно могу!

Он сел в машину и медленно покатил рядом. Судя по всему, он привык снимать девушек на улице. На вокзале Кингс-Кросс полно таких любителей легкой добычи; они медленно ползут вдоль тротуара, пока не заметят полицейского, тогда моментально срываются с места, как на автогонках.

После того как мы какое-то время двигались параллельно, он снова остановил машину чуть впереди меня и вышел, перегородив мне дорогу.

— Ну ладно! — сказал он. — Ты показала, на что способна. Как фамилия тех людей, к кому ты идешь?

Я подавила первый ответ, рвущийся с губ. Мне пришло в голову, что он, возможно, местный, и если я скажу ему, что ищу конный завод «Астар», он хотя бы скажет, далеко ли мне еще идти. Поэтому я сказала, куда направляюсь, и добавила для убедительности фамилию Аластера.

Его реакция меня поразила. Ухмылка мигом исчезла с его лица.

— Значит, мы с тобой направляемся в одно и то же место. Я Джеймс Монктон. — Он нахмурился; ему явно стало не по себе. Не знал, что делать дальше.

Ах ты, черт, подумала я. Ну надо же!

— Но тебя я что-то не припомню, — задумчиво продолжал он. Его тон подразумевал, что он вращается в высших кругах.

Я сказала:

— Меня зовут Фран Варади. Я знала Терри… Терезу.

Некоторое время он молчал. Мимо нас промчались две машины. Потом лицо его перекосилось, и он сказал:

— Значит, это к тебе Аластер ездил в Лондон? Ты жила в одном доме с Терезой! А здесь ты какого дьявола забыла?

— Не твое дело, ясно?

Дорога вновь опустела, мы остались одни. Я надеялась, что страх не отражается у меня на лице.

— Очень даже мое! — возразил он. — Лучше всего разворачивайся и возвращайся туда, откуда пришла!

— Аластер пригласил меня к себе. Он дал мне свою карточку! — не сдавалась я, надеясь, что полуправда мне поможет. Джеймс вряд ли в курсе всех подробностей нашего с Аластером знакомства.

Он ненадолго задумался, потом, видимо, решил мне поверить.

— Что ж, я тебя довезу. Только учти, без глупостей. Я с тебя глаз не спущу! — Жестом он показал на машину и язвительно добавил: — Садись-садись, не бойся! Я тебя не трону!

— Спасибо! — Я закинула сумку на заднее сиденье, и мы тронулись с места.

— Аластер не говорил, что ждет тебя, — заметил он, косясь на меня.

Я почувствовала себя полной дурой.

— Мы не условились о точной дате. Он просил приехать, когда я… захочу. Вот я и решила его навестить. Собиралась позвонить ему из Бейсингстоука, но у меня не оказалось десятипенсовых монет.

Мои доводы звучали неубедительно; к тому же я выдавала свою невоспитанность. Но Джеймса, похоже, не волновали мои манеры. Его мысли бежали в другом направлении.

— Значит, ты явилась сюда, не имея при себе даже десяти пенсов на телефонный звонок? Находишься, как говорится, в стесненных финансовых обстоятельствах?

Ясно было, о чем он думает; я вспыхнула от стыда.

— Я приехала поговорить с Аластером. Я ведь тебе уже сказала.

— А не для того, случайно, чтобы выцыганить у него подачку?

Я очень холодно ответила:

— Ты не имеешь никакого права так думать. Ты меня не знаешь. Ты понятия не имеешь, зачем я приехала, — это тебя совершенно не касается.

— Совсем как пророк Даниил — идешь в яму со львами! А может, ты думаешь, будто Аластер живет один?

Собственно говоря, именно так я и думала. Как глупо с моей стороны! Очевидно, Аластер жил не один. Даже в разговоре со мной он обмолвился о существовании других. Но я не думала, что все они живут вместе, под одной крышей. Интересно, живет ли Джеймс в одном доме с Аластером или, как я, только приезжает в гости?

Я не ответила, и он самодовольно ухмыльнулся. Я постаралась притвориться, будто не заметила.

Мы доехали до поворота на ферму «Лордс». Джеймс выкрутил руль, и мы повернули налево, а потом направо. Мы очутились на однорядной дороге с очень плохим покрытием; дорога шла в гору, а вокруг на склонах холмов расстилались пастбища. За аккуратными изгородями мирно паслись лошади. Должно быть, здесь начинались владения конного завода.

Я украдкой покосилась на водителя. На вид ему было лет двадцать восемь — двадцать девять. Его можно было назвать красавцем, если вам, конечно, нравятся любители спорта и развлечений на свежем воздухе. И крупным он казался не за счет жира, а за счет мускулов. Я не сомневалась, что такой вполне способен постоять за себя и сметет любого, кто встанет у него на пути.

Судя по всему, он тоже размышлял обо мне. Я поймала на себе его взгляд; поняв, что его засекли, он презрительно поджал губы. Потом мы оба отвернулись друг от друга. Наверное, он все гадал, что со мной делать. По-моему, больше всего ему хотелось выкинуть меня из машины на полном ходу. С другой стороны, ему хотелось выяснить, что у меня на уме.

Впереди на обочине показался деревянный щит. На нем была нарисована лошадиная голова. Надпись гласила: «Конный завод Астар». По обе стороны от входа были посажены ели. Джеймс снова повернул, не снижая скорости, и мы с ревом покатили по длинной подъездной аллее, обсаженной разросшимися кустами с фиолетовыми цветками, в которых я узнала буддлею. Буддлея растет везде, где бросишь семена в землю; особенно она любит обочины железнодорожных путей на окраинах Лондона. Джеймс резко затормозил, взметнув вверх тучи гравия, и буркнул:

— Все, приехали!

Я посмотрела в ветровое стекло. Здание из красного кирпича с подъемными окнами в белых рамах, скорее всего, хозяйский дом. Мне показалось, что дом выстроен в георгианском стиле, пристройка левее более поздняя; она составляла отдельное крыло. Судя по всему, на первом этаже нового крыла разместились службы.

Зато справа я увидела нечто по-настоящему интересное. Видимо, когда-то там находился конный двор. Потом его значительно расширили. Я мельком заметила конюшни, построенные вокруг квадратного в плане двора. Между конным двором, немного на отшибе, был выстроен гараж, за которым виднелся современный жилой дом. От главного здания его отделяли не только кусты буддлеи, но и рододендроны. Либо хозяева стремились отгородить домик от посторонних глаз, либо, наоборот, не желали лицезреть из окон своего дома более скромное жилище.

Пока я все рассматривала, Джеймс наблюдал за мной. Он по-прежнему считал меня попрошайкой, которая явилась клянчить у Аластера деньги. Не сомневаюсь, с попрошайкой он разобрался бы быстро. В голове у меня зародилась неприятная мысль. Интересно, держат ли владельцы конного завода собак, которых можно науськать на незваных гостей?

Вслух я произнесла сладчайшим голосом:

— Спасибо, что подвез! Я и не знала, что «Астар» так далеко от городка!

Джеймс натужно улыбнулся и вылез из машины. Я последовала его примеру и забрала с заднего сиденья свою сумку. Парадная дверь дома была закрыта неплотно. Да, здешние нравы значительно отличались от тех, что приняты в Лондоне. Я вспомнила свою последнюю квартиру. Попробуйте только оставить там дверь незапертой! Когда вернетесь, окажется, что все ваши вещи пропали. Или вы с удивлением увидите в собственной гостиной постороннего типа, которого вы в жизни не видели. Захватчик расшвыряет свои пожитки по комнате и будет как ни в чем не бывало пить пиво из банки.

Джеймс вошел в дом, не предложив поднести мою сумку. Надо признать, держался он не слишком по-джентльменски. Впрочем, у меня и без того возникло странное подозрение, что Джеймс Монктон — вовсе не тот сельский джентльмен, за которого так силится себя выдавать.

Я вошла в просторный холл с начищенным паркетным полом. Парадная лестница вела на второй этаж. Джеймс толкнул дверь в комнату справа от входа.

— Подождите пока здесь, а я схожу посмотрю, где Аластер. Скорее всего, он в саду или на конюшне.

Комната оказалась гостиной. Вечернее солнце светило в окно-фонарь, и гостиная казалась очень уютной и приятной. Старые кресла были обиты английским ситцем. Я села в одно из них; оно оказалось очень мягким. В одном углу стоял новенький телевизор; я изрядно удивилась, найдя его здесь. Мне уже казалось, что здешние обитатели коротают вечера за пианино, картами или читают друг другу вслух книги в кожаных переплетах, как тургеневские персонажи. Я еще раз огляделась. Если Терри привыкла к такой обстановке, наш сквот должен был по-настоящему ужасать ее.

Я решила, что мне хватит времени немного осмотреться. Джеймс наверняка захочет узнать у Аластера как можно больше, прежде чем подпустит старика ко мне. Возможно, сейчас он пылко убеждает Аластера позволить ему, Джеймсу, немедленно отослать меня назад, в Лондон.

В гостиной имелся большой мраморный камин, а над ним — полка, уставленная фотографиями и безделушками. Я встала и подошла к каминной полке. На снимках были незнакомые мне люди, не считая Аластера в твидовом костюме. Его сняли на каком-то состязании или представлении. Судя по виду, он выступал в роли судьи; к лацкану его пиджака была приколота розетка. Рядом с ним стояли две женщины с обветренными лицами. Они ухмылялись в камеру, скаля зубы, которым могли бы позавидовать уважающие себя лошади.

Рядом в большой серебряной рамке помещался портрет замечательно красивой девочки в вечернем платье. Она выглядела просто превосходно. Я не сразу узнала в девочке Терри и, даже узнав, вначале усомнилась, она ли это. Может быть, какая-то ее родственница, которая очень на нее похожа? Я сняла фотографию с полки, чтобы рассмотреть получше. Нет, сомнений не оставалось: передо мной была Терри. Я держала снимок в руке и разглядывала его, когда позади послышались шаги. Мне хватило времени только на то, чтобы обернуться. В гостиную вошел Аластер, по пятам за ним следовал Джеймс. Джеймсу наверняка хотелось своими ушами услышать, что я скажу старику, чем объясню свой приезд.

Старый Аластер опередил нас обоих. Он подошел прямо ко мне, взял меня за руку и воскликнул:

— Франческа! Дорогая моя, почему вы не предупредили нас о своем приезде? Я очень, очень рад вас видеть. Как хорошо, что вы с Джейми встретились по дороге! Наш дом не так-то просто найти.

Увидев, как приуныл Джеймс, я немного приободрилась. Приятно было, что ему утерли нос! Я извинилась перед Аластером за то, что явилась без предупреждения, да еще так поздно.

Он спросил, где я остановилась. Его вопрос смутил меня, и я промямлила: наверное, мне придется вернуться в Бейсингстоук, если только в Абботсфилде нет гостиницы. Может, в одном из пабов сдают комнаты?

— Ерунда, вы останетесь здесь! — тут же заявил Аластер, делая вид, будто не замечает выразительных жестов Джеймса. — Оставайтесь, сколько хотите, дорогая моя! Я велю Руби приготовить вам постель. Вам наверняка хочется выпить чаю. Джейми, сходи, пожалуйста, на кухню и попроси заварить нам чайку.

Джеймсу не понравилось, что его выгоняют — особенно за «чайком». И все же он ушел. По-моему, лучше всего его состояние опишет газетное клише «глубокое возмущение». Мне пришло в голову, что он припомнит мне унижение и постарается отомстить. Это поумерило мою радость. Джейми, как его называл Аластер, явно из тех, кто никому ничего не прощает, особенно тем, кто ему противоречит.

Как только за Джеймсом закрылась дверь, Аластер наклонился вперед:

— Франческа, вам есть что мне рассказать? — Вид у него был и встревоженный, и полный надежды одновременно.

Я объяснила: откровенно говоря, в Лондоне я так ничего и не выяснила. Хуже того, оказалось, что я иду по следам полицейских.

— Они неплохо трудятся, — добавила я. — Если хотите получить назад свои деньги, я привезла их с собой — за вычетом билетов на автобус. Но я не перестаю думать — возможно, вы со мной не согласитесь… — Я замолчала было, но, увидев, что Аластер по-прежнему молчит, продолжала: — Мне не очень повезло в Лондоне, поэтому вот о чем я подумала. Возможно, начать стоит здесь, где Терри жила до того, как приехала в Лондон. Или хотя бы посмотреть, где она росла; возможно, у меня в голове и появятся какие-то мысли. Видите ли, хотя она какое-то время жила с нами в сквоте на Джубили-стрит, это не значит, что кто-то из нас хорошо ее знал. По правде говоря, она нередко выводила нас из терпения, и мы даже старались не обращать на нее внимания… Извините.

Аластер, похоже, не обиделся и не счел мои слова грубыми. Он кивнул:

— Вполне вас понимаю, Франческа. Более того, если бы вы сказали, что вы с Терезой были закадычными подружками, я бы усомнился в ваших словах. Моя внучка с трудом находила общий язык с другими людьми. Друзей у нее не было… По крайней мере, таких, кого я назвал бы настоящими друзьями.

— Но я все же хочу понять, что с ней случилось, — продолжала я. — Жаль, что мы с ней так редко разговаривали. Жаль, что мы с ней не подружились — тогда она, может быть, и доверилась бы мне. Обещаю, я постараюсь сделать для нее и для вас все, что смогу. Больше денег мне не нужно. Я не за деньгами к вам приехала. Джеймс считает иначе, но он не прав.

Аластер нахмурился:

— Дорогая моя, не Джейми решать, кто может приезжать сюда, а кто — нет! Кстати, хотя он знает, что я заезжал к вам в Лондоне, он не в курсе нашего с вами маленького соглашения; не вижу смысла рассказывать ему о нем. Деньги, которые я положил на ваш счет, ваши. И, как я обещал, я заплачу вам столько же в случае хоть какого-то успеха.

— Не особенно надейтесь на успех, — возразила я.

— А я не сомневаюсь, что вы добьетесь успеха! — жизнерадостно воскликнул Аластер. — Хорошо, что вы приехали. Теперь мы с вами сможем советоваться… Как говорится, одна голова хорошо, а две лучше. Вместе мы что-нибудь придумаем!

От его уверений мне немного полегчало. Какой славный старик! Ложкой дегтя в бочке меда стал только Джейми Монктон; он явно считал, что от меня ничего хорошего ждать не приходится.

Вдруг Аластер сказал:

— Ну а насчет того, чтобы получше узнать бедную Терезу… сомневаюсь, чтобы кто-то из нас когда-то по-настоящему знал ее.

Прежде чем я успела ему ответить, дверь открылась и в комнату вошла женщина средних лет. Она несла поднос с чайными чашками.

— Вот и вы, дорогая! — с улыбкой сказала она, ставя поднос на столик. — Значит, вы — подруга Терезы! Как хорошо, что вы приехали. Я приготовлю для вас ее старую комнату. Думаю, там вам будет уютно.

Аластер сказал:

— Спасибо, Руби!

Я не ожидала, что у Монктонов есть постоянная прислуга — как, естественно, и не рассчитывала на то, что меня поселят в комнате Терри. Но если в комнате остались какие-то ее вещи, возможно, они наведут меня на след.

Тут вернулся Джейми. Он услышал слова Руби и сразу помрачнел.

— Комнату Терезы? Не слишком ли там будет… тоскливо для Фран?

— Нет, спасибо, ничего! — быстро ответила я, и он бросил на меня подозрительный взгляд.

Я решила перехватить инициативу и спросила:

— Вы с Терри двоюродные?

По возрасту он годился Терри в братья.

— В некотором роде! — сухо ответил Джейми, бросая на меня неприязненный взгляд.

— На самом деле Джейми — сын моего двоюродного брата, — пояснил Аластер. — В общем, родство у нас довольно дальнее, но слово «кузен», по-моему, вполне годится… Тереза всегда звала тебя кузеном, верно?

Джейми нахмурился и принялся рыться в карманах. По спине у меня пробежал холодок, когда он достал знакомую золотистую пачку сигарет. Я приказала себе успокоиться. Марка очень популярная. Скорее всего, это просто совпадение.

Вскинув голову, Джейми заметил мой пристальный взгляд и спросил:

— Ты не против, если я закурю?

— Нет, — искренне ответила я. Мне хотелось посмотреть, какие у него спички. Но спичек у него не оказалось. Он достал дешевую пластмассовую зажигалку. Я велела себе не забыть при первой же возможности порыться в мусорных корзинках.

Мы выпили чаю, побеседовали о сельской местности. Потом пришла Руби, чтобы показать мне мою комнату.

Когда я проходила мимо стула Джейми, он буркнул так, чтобы его слышала только я:

— Не слишком там располагайся!

Глава 9

Следуя за Руби наверх, я старалась хотя бы в общих чертах представить себе план дома. Пожив в сквоте, который едва не вошел в список архитектурных памятников, я приучилась распознавать особенности разных стилей. Наши предки обожали лепнину, резные перила, арки и так далее.

Даже беглый взгляд давал понять, что дом Монктонов подвергался капитальному ремонту — скорее всего, лет сто назад. В наши дни никому не позволяют делать перепланировку таких старых зданий. Дом отремонтировали на совесть. О том, что здесь было раньше, свидетельствовали половинки арок в тех местах, где проемы перегородили. В оштукатуренных стенах проступали более темные прямоугольники на месте бывших дверей. Многие двери и окна оказались непропорциональными; судя по всему, их врезали позже в тех местах, где им не положено было находиться по первоначальному плану. И в коридоре то и дело приходилось спускаться на две ступеньки. Поневоле надо было смотреть себе под ноги, чтобы не упасть. Я недоумевала. Откуда такие перепады, причем в основной части дома, а не в крыле, пристроенном позже? Я спросила Руби:

— Дом кажется очень старым. Его часто перестраивали?

— При мне нет, — ответила она, не поворачивая головы. Руби мерно шагала впереди меня, покачивая своей широкой кормой. — Кажется, вначале здесь было два дома, они стояли спина к спине, если можно так выразиться. Этот коридор, — она махнула на пыльный проход, по которому мы шли, — как раз то место, где два дома соединились, видите? Здесь пробили двери, чтобы из двух домов сделать один. Скажу откровенно, прибирать здесь очень нелегко!

Мы добрались до места назначения. Руби нажала полированную медную ручку, и в коридор хлынул свет.

— Комната малышки Терезы, — объявила она. — Прямо не верится, что она больше никогда не будет здесь жить. Так вам правда здесь нравится, дорогая? Скажите, если вам что-то понадобится. Семья обычно садится за стол в семь, но я задержу всех до половины восьмого, чтобы вы успели привести себя в порядок. Если хотите принять ванну, горячей воды вам хватит.

Я сразу поняла, почему Руби не верилось, что Терри не вернется. Похоже было, что Терри никогда не покидала этой комнаты. Едва войдя, я сразу поняла, что Терри здесь, со мной. Я даже бросила взгляд на плетеное кресло, выкрашенное в белый цвет. Мне казалось, что она сидит там в своем вечном вязаном пальто и смотрит на меня сквозь завесу «ушей спаниеля» из спутанных светлых волос.

И все же кое-что было не так. Раньше, при жизни, Терри всегда демонстрировала мне свое пренебрежение. Сейчас все переменилось. Она как будто совсем не возражала против того, что я на время поселюсь в ее комнате. У меня возникло еще более странное чувство: Терри рада моему приезду. Она знает, что я задумала, и согласна со мной… Я надеялась, что оправдаю ее ожидания.

И Аластер, и Терри возлагали на меня свои надежды. Ганеш прав. Я замахнулась на кусок, который оказался мне не по зубам.

Сама комната мне понравилась. Красивая комната обожаемой маленькой принцессы. На комоде сидела целая куча мягких игрушек, довольно потрепанных и потертых. Я заметила, что Терри, должно быть, любила белое. На кровати лежало пуховое одеяло в цветочек; на овальном туалетном столике красовалась оборчатая скатерть такого же рисунка. Кто-то не покладая рук украшал ее спальню. Комната выглядела очень девичьей и, на мой вкус, слишком приторной. Более того, здесь мне стало немного не по себе. Уж слишком комнатка была детской и невинной. Терри можно было назвать какой угодно, но только не маленькой и не невинной.

Впрочем, такой она казалась мне. Аластер еще в Лондоне, во время обеда в индийском ресторане, высказался в том смысле, что его внучка понятия не имела, насколько жесток мир. Она была его маленькой внучкой и навсегда останется такой. Смерть оказала ему услугу, пусть даже он этого пока не понимает. Смерть навеки сохранила для него Терри молодой и красивой. Внучку он считал не живым человеком со своими недостатками и правом на ошибки, а красивой куклой, которую хранят в целлофане, чтобы платьице не испачкалось, а волосы не спутались. Мне все больше делалось не по себе.

Я подошла к окну. Оно выходило на задний двор. Значит, во время нашего путешествия по дому мы преодолели водораздел, и я очутилась во втором строении. Наверное, здесь тихо, ведь окна не выходят на конный двор, где шумно и оживленно с раннего утра до поздней ночи. Зато можно любоваться садом. Я посмотрела на лабиринт заросших тропинок, кустов и некошеных лужаек. Издали все выглядело очень красивым. Наверное, в здешнем саду можно бродить часами. Такие места нравятся детям. Здесь можно играть в прятки, в полицейских и воров и тому подобное. Даже в полицейских и убийц.

Кто-то мог стоять в саду и, невидимый из дома, наблюдать за его обитателями. Соглядатай остался бы невидимым даже в пятнадцати — двадцати футах от дома. Возможно, и сейчас за домом и за мной кто-то следит.

Я отвернулась. Мне и правда хотелось принять ванну. Я посмотрела на часы. Без десяти семь! Где находится ванная, мне показали — в конце коридора. Времени у меня оставалось немного. За дверью висел на крючке выцветший халат в клетку; я сняла его.

На шее я заметила пришитую метку с именем: «Т. Э. Монктон». Я невольно вспомнила, как мне было одиннадцать лет и я только пошла в частную школу, которая, по замыслу отца, должна была привести меня к успеху. Бабушка Варади тогда тоже нашила такие метки на всю мою одежду — и на новенькую школьную форму, и даже на носки. В той школе строго следили за такими мелочами. Интересно, кто пришивал метки Терри? Судя по тому, что говорил Аластер, едва ли ее мать — пусть даже она связана с миром моды и умеет вдевать нитку в иголку. Старый халат напомнил мне, что Терри училась в школе-интернате. Моя школа была дневной. Я очень радовалась, что меня не послали в интернат. Свою школу я ненавидела, но хотя бы по вечерам возвращалась домой.

Надев халат, я поспешила в ванную. Открыла дверь — и чуть не упала ничком. На входе в ванную комнату как раз был перепад высот. Я оступилась, полетела вниз с высоты двух ступенек и не упала только потому, что крепко, как шимпанзе, вцепилась в дверную ручку. Руби могла бы и предупредить меня!

Ванная была размером со спальню; возможно, когда-то здесь и была спальня. Видимо, современные достижения сантехники попадали в старый дом не сразу. Я напустила три дюйма воды в массивную старомодную чугунную ванну на ножках в виде львиных лап. Времени на то, чтобы налить больше, у меня не было. Юбку я прихватила с собой и повесила ее на дверь, чтобы она разгладилась от пара. Потом я забралась в ванну, в которой вполне можно было утонуть, и принялась гадать, на скольких человек она рассчитана. Вряд ли в викторианскую эпоху одобряли шумные увеселения и совместные купания в ванне. Жаль только, что я пожалела воды; она не закрыла меня всю. Колени торчали над водой, как два одинаковых атолла, живот казался низким плоским островом, который полностью погружается в воду во время прилива, и груди выдавались вверх, как коралловые рифы. Я плескала воду на сухие участки моего тела, когда услышала за дверью непонятные звуки.

Что-то тихо позвякивало и гремело, как будто мимо двери проехала очень маленькая тележка молочника. Как ни странно, звуки вызвали у меня именно такие ассоциации. Потом послышался грохот, как будто открыли металлическую дверь, а дальше… тут уж я не могла ошибиться… шум кабины лифта.

Лифт — в частном доме? Похоже, вечер обещал стать богатым на сюрпризы!

Мне стало легче, когда я, освеженная, выбралась из ванны. Я боялась, что пальцы на ногах у меня стерты в кровь от долгой ходьбы в полусапожках, однако оказалось, что ноги мои в порядке. Я вздохнула с облегчением. Сейчас я не могла себе позволить охрометь. Толкнув дверь, я плотнее запахнулась в халат и обернулась, чтобы закрыть за собой дверь.

В коридоре было темно. Нашаривая ручку, я услышала за спиной шаги и резкий звук, как будто кто-то втягивал в себя воздух. Потом мужской голос прошептал:

— Тереза?

Я обернулась. Передо мной стоял Джейми, белый как бумага — насколько мне было видно во мраке.

Увидев, кто перед ним, он побагровел от злости и сухо спросил:

— Какого дьявола ты надела вещи моей кузины?

— Халат? — Я поплотнее запахнулась и объяснила: — Я с собой халата не захватила. Он висел за дверью. Не думала, что кто-то будет против.

— Имей в виду, я против! — дрожащим от волнения голосом объявил Джейми.

Я поняла, надо что-то сказать. Видимо, он здорово напугался. Я извинилась.

— Не думала, что кто-нибудь меня увидит. Я ведь только туда и обратно…

— Вот и постарайся, чтобы больше никто не видел тебя в таком обличье! У стариков… у Аластера… будет сердечный приступ! И даже если нет, он огорчится…

Он круто развернулся и зашагал прочь неверными шагами. Я стояла у двери ванной и вспоминала его слова. «У стариков…» Кого еще он имел в виду, кроме Аластера?

Вернувшись в свою комнату, то есть в комнату Терри, я выдвинула ящик в овальном туалетном столе и нашла там самую разнообразную косметику. Розовая губная помада показалась мне слишком яркой, и все же я нанесла немного на губы и провела по носу пуховкой, взятой из пудреницы. Затем я надела колготки, юбку, блузку, почистила полусапожки салфеткой, взятой из коробки на столе, и пошла ужинать.

Прежде чем спуститься вниз, я решила осмотреть свой этаж. Дойдя до конца коридора, я, как и ожидала, увидела в небольшой нише лифт. Зачем его устроили в частном доме? В старом доме, где даже нет современной сантехники? Мне захотелось войти в кабину и нажать кнопку, но я решила, что подобное поведение сочтут бесцеремонным, и спустилась, как положено, по лестнице.

Еще издали я услышала доносящиеся из гостиной голоса. Сначала что-то долго и убедительно говорил Джейми. Потом Аластер, судя по интонации, возразил ему. В ответ Джейми довольно громко произнес:

— Но ведь вы ничего о ней не знаете! Она утверждает, будто была близко знакома с Терезой. Но всем нам известно, с какой дрянью якшалась Тереза! Скорее всего, и эта девица бросила школу и сидит на героине… Вот увидите, мы будем находить на клумбах шприцы, а ценные вещи придется прятать и запирать!

Я решила, что пора войти. Рывком распахнула дверь и вступила в комнату. Я собиралась произнести небольшую речь по поводу того, что не употребляю наркотики и никогда их не употребляла и что не воровка, так что им не нужно беспокоиться. Я не улизну, прихватив с собой фамильное серебро, но, прежде чем открыла рот, послышался низкий женский голос:

— Значит, вы и есть та молодая особа, с которой мой брат познакомился в Лондоне?

Я не заметила ее, когда вошла, поэтому вздрогнула от неожиданности и едва не попятилась.

Передо мной сидела величественная пожилая дама в кружевной блузке и длинной юбке, закрывающей ноги. Ее подсиненные седые волосы были уложены очень аккуратно. Глубоко посаженные большие темные глаза оказались очень ясными; они как будто видели меня насквозь. Дама сидела в инвалидном кресле, и я поняла, что за звуки слышала, сидя в ванной. Кроме того, сразу стало ясно, что передо мной сестра Аластера. Даже если бы она не упомянула о брате, я бы сама догадалась. Черты лица у нее были такие же сильные и крупные. Правда, выглядела она годом или двумя старше Аластера.

Когда я вошла, Аластер встал, а Джейми остался сидеть и злорадно поглядывал на меня. Он понял: я подслушала, что он обо мне говорил. Теперь не нужно повторять обвинения мне в лицо.

Аластер галантно представил меня:

— Да, Ариадна, это Франческа. Фран, дорогая, познакомьтесь с моей сестрой, миссис Камерон. — Затем он совсем добил меня, добавив: — Мы все находимся в ее доме.

Обычно меня не так легко выбить из колеи. Но тут я по-настоящему пришла в замешательство. Раз все мы находимся в доме миссис Камерон, значит, ей, а вовсе не Аластеру полагалось приглашать меня сюда. Я даже не знала о ее существовании! И вот пожалуйста, я вторглась без приглашения, точнее, напросилась в гости… Я не могла смотреть Джейми в глаза. Должно быть, он решил, что подтверждаются все его подозрения на мой счет.

Однако Ариадна прервала мои невеселые размышления:

— Очень рада с вами познакомиться, Франческа. Надеюсь, вам удобно в вашей комнате? Раньше там жила Тереза; наверное, вам уже сказали.

— Д-да… — промямлила я и добавила: — Пожалуйста, называйте меня Фран. Франческой меня называли только школьные учителя; когда ко мне так обращаются, мне кажется, будто я что-то натворила.

— И часто к тебе так обращаются? — вкрадчиво спросил Джейми.

Миссис Камерон наградила его взглядом, способным остановить лошадь на скаку. Но заговорила очень мягко:

— Джейми, веди себя прилично. Фран пришлось проделать долгий путь, чтобы попасть к нам!

По ее словам, выходило, что они в самом деле пригласили меня к себе и я даже оказала им любезность, приехав к ним в гости. На сердце у меня стало тепло. Должно быть, Ариадна заметила, как густо я покраснела. Они с Аластером были такими милыми… просто не верилось, что Джейми — их кровный родственник.

Вошла Руби и приказала всем «скорее садиться за стол, не то все остынет!».

Ужин был традиционным: жареные бараньи отбивные с помидорами и грибами, а такого вкусного картофельного пюре я в жизни не пробовала! На десерт подали пирог с патокой и заварным кремом. Миссис Камерон не стала есть сладкое, ограничившись кусочком сыра. Остальные набросились на еду и все съели. До этого момента я даже не сознавала, насколько проголодалась.

Потом все вернулись в гостиную, куда уже принесли кофе. Так как время было позднее, я спросила:

— Вы не против, если я позвоню в Лондон и сообщу, что доехала? Я заплачу за звонок.

— Конечно, обязательно позвоните. Пусть ваши друзья знают, что с вами все в порядке! — сказал Аластер. — Телефон в холле.

Я вышла в пустой холл. Откуда-то издали доносился звон посуды; видимо, Руби хлопотала на кухне. Рядом с телефоном тихо тикали высокие напольные часы. Подслушивать было некому.

Я набрала номер Пателов. Трубку снял Ганеш.

— Слава богу, — сказал он, — я так волновался! Где ты?

Я объяснила, что остановилась у Монктонов и ему не нужно за меня волноваться.

— Позволь мне самому судить, волноваться за тебя или нет! — мрачно ответил Ган. — Слушай, ты не очень там задерживайся. Ты ведь их совсем не знаешь!

— Ган, не гони волну. Они такие респектабельные, просто ужас! Слушай, я не могу долго болтать по телефону — придется дорого платить. Просто хотела, чтобы ты знал: со мной ничего не случилось.

— Хорошо, но если произойдет что-то необычное… что угодно, понимаешь? Так вот, если произойдет что-то необычное, тут же звони, и я приеду за тобой! Иначе может статься, что ты окончишь там свои дни в не очень респектабельном положении.

— Я позвоню, обещаю. Ну, пока, Ган.

Я повесила трубку и обернулась. Оказывается, я ошибалась, думая, что меня не подслушивают. Джейми прислонился к закрытой двери гостиной, скрестив руки на груди. Должно быть, он придумал какой-нибудь предлог, чтобы выйти из-за стола и подслушать, о чем я говорю. Я пришла в ярость.

— Ну как, все услышал? — рявкнула я.

— Кто это — Ган? — спросил он.

— Тебе-то что за дело? Друг.

— Мужчина или женщина?

— Мужчина. Ты, кажется, любишь задавать вопросы? — напустилась я на него. — Как ты смеешь шпионить за мной?

— Нужна ты мне! Я просто вышел покурить. Ариадна не переносит табачного дыма. Она от него кашляет. — Он достал пачку сигарет «Бенсон энд Хэджис» и протянул мне.

— Не курю! — холодно ответила я.

— Значит, у тебя по крайней мере одна добродетель. А как насчет остальных? — Он закурил и ухмыльнулся. — Ну а что касается шпионажа… Фран, сразу видно, ты тоже обожаешь совать нос в чужие дела! Разве не за этим ты сюда пожаловала? Во всяком случае, это один из поводов.

Он отыграл у меня одно очко.

— Ну и что? — буркнула я.

— Вот и занимайся своим делом! — отрезал Джейми. — Ган — твой приятель?

— Давай оба будем заниматься каждый своим делом.

Джейми успел мне изрядно надоесть. И потом, мои отношения с Ганешем его не касались.

Мы с Джейми уставились друг на друга, но он первым отвел глаза в сторону. Открыл дверь гостиной и с насмешливой вежливостью пропустил меня вперед. Я прошла мимо него к остальным.

Миссис Камерон не пила кофе. Перед ней на подносе стоял стакан воды. Ей передал его брат; она запила водой какие-то таблетки. Может, болеутоляющие? На ее лице появилось измученное выражение, какое бывает у людей, которых никогда не отпускает боль.

Приняв таблетки, она тут же объявила, что «поднимется к себе», и пожелала нам спокойной ночи. Я осталась наедине с двумя мужчинами. Аластер открыл бар, но мне не хотелось спиртного. Я буквально валилась с ног от усталости и потому сказала, что тоже пойду спать.

Я не сомневалась: сразу после моего ухода Джейми начнет убеждать Аластера поскорее избавиться от меня. Наверное, они выпьют порцию виски, а потом заведут серьезный разговор. При мне Аластер достал трубку и кисет и набил трубку табаком. Я все ждала, надеясь, что он достанет спички, но он взял с каминной полки листок бумаги, приготовленный для растопки, и зажег ее от камина. Джейми снова достал «Бенсон энд Хэджис» вместе с пластмассовой зажигалкой. Я приуныла. Мне казалось, что картонные спички — отличный след, но пока он никуда меня не привел.

Я не беспокоилась, что Джейми начнет интриговать в мое отсутствие, так как не сомневалась, что «старики», как он называл Аластера и Ариадну, вполне в состоянии с ним сладить. Волновало меня другое. Если он им неблизкий родственник, что он здесь делает?

И все же хорошо, что на время они успокоились. Если и можно здесь что-то выяснить, то только сейчас. Надо, не теряя напрасно времени, тщательно обыскать комнату Терри. Если там и есть вещь, не предназначенная, по мнению родни, для моих глаз, у меня есть всего одна попытка ее найти. Потом ее постараются изъять и уничтожить.

И все-таки… как мне хотелось спать! В полусонном состоянии я вряд ли смогу сосредоточиться и наверняка пропущу что-нибудь важное. Я решила встать завтра пораньше и обыскать комнату до завтрака. Специально не стала задергивать занавески, чтобы меня разбудило утреннее солнышко.

За окном была кромешная тьма. Не такая, к какой я привыкла в городе, где над крышами домов на больших улицах поднимается мерцание от уличных фонарей. Здесь ночь была черная-пречерная. Не знаю, была ли луна; если и была, ее закрыли облака.

И как тихо! В городе всегда слышится отдаленный шум машин или поездов. Горожане ложатся поздно; многие тусуются всю ночь напролет. Здесь, в деревне, принято ложиться рано; Ариадна поднялась к себе в половине десятого. Я тоже собиралась лечь спать без четверти десять; судя по отсутствию признаков жизни, все здешние обитатели, за исключением двух мужчин, мирно беседующих внизу под виски, тоже рано ушли на боковую.

В детстве бабушка Варади жила в деревне в пусте, обширном степном регионе на северо-востоке Венгрии. По ее словам, тамошние ночи были похожи на черный бархат. Лишь вдали мелькали оранжевые языки костров, которые разводили пастухи. В пусте пасли коров и лошадей. Когда-нибудь, если я разбогатею, съезжу в Венгрию. Мне многое хочется там повидать — если, конечно, денег хватит. Я отыщу свои корни. Правда, мне вовсе не кажется, что мои корни там. Все мои корни в Лондоне. Я даже не говорю по-венгерски. Я часто жалела, что меня не научила в детстве бабушка Варади и папа. Детям ничего не стоит выучить иностранный язык. А я вот не выучила… Еще одна упущенная возможность. Со мной вечно так.

Ничто не нарушало ночного мрака. Мы были оазисом в море пустоты. Я пожалела, что мое окно выходит не на конный двор; там есть хоть какое-то освещение для сторожей. За домом не горело ни одного фонаря. Я приказала себе встряхнуться и напомнила, что все дело в дефиците пурпурного цветового спектра. Кто-то говорил мне, что у горожан «дефицит пурпура», что бы это ни значило; вот почему жители больших городов плохо видят в сумерках. Деревенские привыкли к более темным ночам, поэтому видят в темноте лучше. Не знаю, правда ли это. Мне казалось, что в саду прячется кто-то, кому ночной мрак даже на руку. Я все больше верила в существование неизвестного злоумышленника, хоть и пыталась убедить себя, что он — всего лишь плод моего воображения.

Как будто мне мало было беспокойства о возможных событиях внутри дома! Я повернула в замке большой старый ключ и заперлась изнутри.

Я заснула, едва моя голова коснулась подушки. И проснулась почти так же внезапно. Понятия не имела, который час, и даже не сразу сообразила, где я. В незанавешенное окно светила луна, и комната купалась в ясном белом свете. Теперь я видела все: мебель, свою одежду, висящую на спинке стула, куда я ее бросила. Я так устала, что у меня не было сил повесить свои вещи в шкаф. Старые мягкие игрушки по-прежнему сидели на комоде. Я различила даже узор на обоях.

И дверную ручку… Я села, и взгляд мой упал на дверь. Ручка медленно-медленно поворачивалась вниз — кто-то, стоящий с той стороны, нажимал на нее. Я следила за движением дверной ручки как завороженная. Мне бы испугаться, но я ожидала чего-то в этом роде и мысленно подготовилась к вторжению. Правда, я не была готова к тому, что кто-то в самом деле без приглашения явится ко мне среди ночи, и не совсем понимала, что делать. Мои действия зависели от многих факторов.

Немного успокаивало то, что я предусмотрительно заперлась на ключ.

Ручка снова поднялась вверх. Тот, кто стоял за дверью, видимо, передумал. Он — я не сомневалась, что ко мне явился Джейми, — понял, что дверь заперта. Заскрипели половицы. Я подумала, что он сдался, и успокоилась.

Оказывается, я ошибалась. Через несколько секунд он вернулся с куском картона. Просунул его под дверь, где имелась довольно большая щель. Я гадала, права ли, но выжидала, проверяя. Ключ в замке тихонько повернулся. Джейми пытался протолкнуть его с той стороны. Получилось! Ключ выпал прямо на картонку. Джейми потихоньку потянул картонку к себе.

Надо было выскочить из кровати, схватить ключ до того, как он скроется из вида, и расстроить его планы. К сожалению, спросонок я туго соображала. Ключ исчез под дверью. Скрипнул замок. Повернулась дверная ручка.

Я была голая, и мне не хотелось устраивать для Джейми Монктона бесплатное представление. Выскочив из кровати, я схватила халат и успела накинуть его на себя до того, как открылась дверь.

— Входи, чего же ты? — пригласила я.

Он вошел как ни в чем не бывало — как будто пришел по моему приглашению. Он был одет в теннисные туфли, джинсы и свитер. Полное облачение взломщика — и время для взлома выбрано самое удачное.

Я не боялась, что не справлюсь с ним, так как не сомневалась: Джейми испугается криков, которые разбудят Аластера. Но мне хотелось знать, что он задумал. Вряд ли его толкнуло ко мне вожделение. И потом, я ведь ясно дала ему понять, что он меня не возбуждает. Но с мужчинами никогда не знаешь наверняка. Они не любят, когда им говорят «нет», а самодовольные здоровяки вроде Джейми, похоже, просто не в состоянии понять, что не все девушки мечтают переспать с ними, что бы они им ни говорили.

— Если ты собираешься сказать, что девушки красивее меня ты в жизни не видел, можешь не стараться, — язвительно заметила я.

— Ты, наверное, шутишь, — досадливо отозвался он.

Я даже немного обиделась, хотя, можно сказать, сама напросилась. Джейми продолжал:

— Я бы не прикоснулся к тебе даже багром в резиновых перчатках!

— Извращенец! — сказала я.

Он смерил меня неприязненным взглядом:

— Ты для меня — все равно что кусок дерьма с городской свалки. Бог знает, что от тебя можно подцепить. Откуда мне знать, может, ты даже ВИЧ-инфицированная.

— Спасибо! — Во всяком случае, теперь я убедилась в том, что он явился ко мне не для того, чтобы меня трахнуть. — Чего ты хочешь?

— А ты, оказывается, отъявленная нахалка! — не без изумления заметил Джейми. Наверное, удивлялся моей храбрости. — Явилась сюда, напросилась на ночлег, подольстилась к старикам, даже к старушке Руби, без спросу надела купальный халат моей кузины, живешь в ее комнате… наверное, прибираешь тут к рукам все, что плохо лежит…

Вспомнив ярко-розовую губную помаду, я невольно покраснела и обрадовалась, что при лунном свете он не видит моего лица.

— Я хотя бы не лезу по ночам в чужие комнаты, где кто-то спит! — отрезала я.

Он лишь ухмыльнулся, поднял повыше ключ и принялся размахивать им, как метрономом.

— Значит, ждала меня?

Джейми по-прежнему не мог взять в толк, что я совсем не жаждала его увидеть. Видимо, он решил, что я в него влюбилась и ворочалась в постели без сна, надеясь, что он появится. Я подавила возмущенный возглас. Он все равно мне не поверит и воспримет мой протест как лишнее доказательство своей правоты.

— Чего тебе надо? — спросила я как можно холоднее.

— Немного поговорить — спокойно поговорить наедине. Только не кричи! Я постарался не шуметь, чтобы не перебудить всех кругом. Ты очень меня обяжешь, если сделаешь то же самое и не будешь орать, как у себя на свалке.

— Да пошел ты! — ответила я. — Ты, должно быть, выжил из ума, если думаешь, что нам с тобой есть о чем говорить. Понял?

Даже при бледном лунном свете я заметила, как он помрачнел.

— Ну уж нет! Нам нужно немедленно все выяснить, прежде чем ты увидишься с Аластером за завтраком, и у тебя будет еще одна возможность изобразить маленькую потерявшуюся девочку.

Его слова вывели меня из себя, но я сдержалась. Он нарочно меня провоцировал, ожидая, что я отвечу на укол и начну играть по его правилам. Пора изложить ему мои условия.

— Можешь говорить о чем хочешь, — сказала я. — Я не произнесу ни слова, пока ты не отдашь мне ключ.

Я видела, как он борется с собой. Наконец, доводы разума победили. Он понял: бесполезно изображать из себя моего тюремщика, если я буду слушать его в тишине. Так ничего не выяснишь.

И все же ему не хотелось признавать, что я выиграла этот раунд, поэтому он сделал вид, будто моя просьба его позабавила.

— Лови! — Он бросил в меня ключ.

Мне удалось его поймать; не скрою, приятно было сжимать в руке кусочек металла.

Проведя таким образом предварительные переговоры, мы перешли к следующему этапу. Джейми развернул кресло, стоявшее у туалетного столика, и сел в него.

Я заняла плетеное кресло напротив, как можно плотнее закутавшись в халат. Он был мне маловат, я еле-еле в нем умещалась. Все-таки шили его на девчонку лет четырнадцати. В бедрах еще ничего, а вот на груди полы совсем не сходились.

Джейми немного понаблюдал за тем, как я ерзаю, и предложил:

— Если хочешь одеться, одевайся. Я отвернусь. Хотя странно, что ты такая застенчивая.

— Минутку! — рявкнула я. Встала, бочком вернулась к кровати, схватила пуховое одеяло, набросила его на себя и, став похожей на индейского вождя, снова села в кресло.

Как только я устроилась, Джейми решил не ходить вокруг да около и рявкнул:

— Сколько?

— Сколько чего?

— Сколько ты хочешь за то, чтобы с утра пораньше вернуться в Лондон? Я хорошо заплачу.

— С чего тебе так не терпится меня спровадить? — поинтересовалась я.

— Пятьдесят фунтов? Восемьдесят? Учти, больше восьмидесяти не дам.

Он твердо решил меня оскорбить. Не просто предложив мне деньги, но предложив так мало! Кстати, почему он вообще предлагает откупиться? Он чего-то боится!

— Вижу, тебе и правда не терпится выпроводить меня отсюда! Говоришь, я для тебя кусок дерьма с городской свалки? Чего ты так обо мне печешься? А может, я тебя пугаю, а, Джейми?

Насмешки он не вынес.

Он наклонился вперед; лицо у него перекосилось от злости.

— Слушай, ты, сучка! Аластер обожал Терезу. Потеряв ее, он как будто лишился руки или ноги. Он, бедняга, мучается, считая себя виноватым, потому что ему кажется, что он мог бы ее спасти. Не нужно быть психиатром, чтобы догадаться, что сейчас происходит. Являешься ты, и он, как ты и надеялась, хватается за соломинку. Ему не терпится избавиться хотя бы от части вины и горечи утраты. Но я не позволю тебе довести до конца свою маленькую игру. Ни за что не позволю! Считай, тебе повезло, что я предлагаю тебе отступные! Я ведь мог бы без труда выволочь тебя из дому и избить до полусмерти!

В его голосе слышалась такая злоба, что меня передернуло. С большим трудом мне удалось усидеть на месте и не отвести взгляд в сторону.

— Тогда тебе пришлось бы долго объясняться со стариками, как ты их называешь! Кстати, я ведь могу и закричать, и тогда тебе придется оправдываться перед Аластером и объяснять, зачем ты явился ко мне среди ночи.

— Ты? Закричишь? Когда ты в последний раз кричала, защищая свою честь? — Джейми презрительно расхохотался. — Брось. Я скажу Аластеру, что ты сама меня позвала. Пригласила меня к себе, а потом попыталась вытянуть из меня денежки в обмен на секс. Он ведь тебя почти не знает, зато отлично помнит, откуда ты взялась. Так что, скорее всего, поверит мне.

— И все же вряд ли он решит, что мое прошлое дает тебе право прелюбодействовать в его доме — точнее, в доме Ариадны. Аластер — человек старомодный. Возможно, Джейми, он считает тебя джентльменом, и мне почему-то кажется, что тебе не захочется его разочаровывать. Ну а насчет денег и думать забудь. Я ведь не просто так сюда приехала. И уеду, когда сама захочу или когда Аластер прикажет мне убираться — в зависимости от того, что произойдет раньше. Так или иначе, ты тут ни при чем.

Джейми встал и угрожающе навис надо мной.

— Ты еще пожалеешь, что отказалась от моего предложения, — сказал он. — Больше я его не повторю! Ты дура, Фран!

Он вышел, захлопнув за собой дверь. Я невольно спросила себя, уж не прав ли он.

Я не боялась, что он вернется. Положила одеяло на постель и забралась под него. Взбила подушку, повернулась на бок, постаралась успокоиться… Напрасные усилия!

Детектив не имеет права делать поспешных выводов. Да, Джейми мне не нравится, но это еще не означает, что он совершенный злодей. Может, он просто волнуется за стариков и хочет защитить их от меня. Может, он пришел ко мне только для того, чтобы предложить мне денег в обмен на мой немедленный отъезд? В крайнем случае он готов выпроводить меня силой… И все же чем больше я думала о Джейми, тем меньше мне нравилось то, что происходит.

С какой стати его так волнует мое присутствие в доме? А может, ему особенно не нравится то, что я живу в комнате Терри? Почему? Он настолько сентиментален? А может, боится, что среди вещей Терри найдется важная улика, которая наведет меня на след. Если да, то на чей след?

Я собиралась обыскать комнату утром, до завтрака. Но теперь поняла: откладывать не стоит.

Сна не было ни в одном глазу. Я выбралась из постели и включила бра. Мне не хотелось шуметь и будить весь дом, поэтому я ходила по комнате босиком.

Первым делом я задернула занавески — на тот случай, если кто-то действительно следит за мной из темноты. Я мельком заметила черные силуэты деревьев на фоне неба цвета индиго. На миг из-за туч выплыла луна, и сад осветился ее бледным сиянием, смывшим все краски. Мои глаза постепенно привыкали к темноте. Теперь я видела очертания кустов и тропинки. У меня на глазах кусты зашевелились, листва на них задрожала. И хотя я внушала себе, что это просто ветер, страх во мне все разрастался. Что там за темная тень в кустах? Почему она длинная и узкая, а не круглая и приземистая, как кусты? Может, это чья-то фигура? Вот странная тень накренилась и исчезла за зарослями самшита… Неужели это облако наплыло на лик луны? Может, у меня галлюцинации? Одно я знала точно: сама я четко выделяюсь в свете лампы.

Я ведь задернула занавески. Пора взять воображение под свой контроль! Детективу бояться нельзя. Дело прежде всего! Я приступила к методичному обыску комнаты, стараясь действовать как можно медленнее.

Выдвинула ящики на туалетном столе. Их содержимое я уже видела: косметика, мятые бумажные салфетки, маникюрный набор. Пара старых автобусных билетов, вроде того, что купила я, когда поехала из Бейсингстоука в Абботсфилд. Значит, Терри несколько раз ездила на автобусе в ближайший городок. Мне нужно найти нечто поважнее. Осмотрев туалетный стол, я перешла к стоящему в углу комоду.

Сняла сверху все мягкие игрушки и отодвинула комод от стены. За ним ничего не оказалось. Ничего интересного не нашлось и в верхнем ящике, только пара свитеров. Второй ящик был совсем пустым. Третий был набит старыми учебниками и книгами в бумажных переплетах. Я выдвинула все ящики до конца, помня, что некоторые любят приклеивать что-то важное к внутренней стенке.

Деклан рассказывал: как-то раз он жил в меблированных комнатах в Бэйсуотере. Хозяйка вышвырнула его за неуплату. Он перед уходом приклеил к внутренней стенке комода конченую селедку. Он надеялся, что комната провоняет насквозь, прежде чем его подарок найдут.

Но и на внутренней стенке комода ничего не оказалось. Для очистки совести я порылась в книгах. Какое отношение к делу могут иметь старые романы Агаты Кристи или «Знакомство с поэтами Первой мировой войны»? На обложке одного из романов старушки Агаты я увидела портрет Эркюля Пуаро. Мне показалось, что бельгиец смотрит на меня самодовольно, явно считая, что моим мозгам далеко до его «маленьких серых клеточек». Несомненно, уж он-то раскрыл бы преступление за пять минут, а потом собрал всех внизу и указал… на кого? Приятно было думать, что он бы указал на Джейми.

Я пролистала все остальные книги — вдруг внутрь что-то засунули, но там ничего не оказалось. Я все убрала и занялась платяным шкафом. Снова неудача. Я заглянула под кровать, под матрас, под ковер. Помню, в какой-то книге, которую я читала, героиня зашивала любовные письма за подкладку штор, чтобы их не мог найти злой дядюшка. Но на занавесках в комнате Терри никакой подкладки не было. Кто в наши дни шьет шторы с подкладкой?

Обескураженная, я села на кровать. Было почти пять утра. За окном светало, пели птицы. Несколько раз до меня донеслось конское ржание. Наверное, конюхи уже приступили к работе.

Я совсем забыла поставить на место мягкие игрушки; они сидели в ряд на ковре и глазели на меня своими стеклянными глазами. Вдруг мне показалось, что среди них сидит дух Терри и так же укоризненно смотрит на меня. Я должна была что-то найти, но не нашла. Главное, я по-прежнему не знала, что именно я ищу!

— Бесполезно так пялиться на меня, эй, вы! — обратилась я к игрушкам, встала и взяла их в охапку, собираясь снова посадить на комод. И тут в одной из них послышался хруст.

Я замерла. В игрушку вполне можно зашить что-то небольшое… Ну да, не в подкладку шторы, а в игрушку!

Я принялась прощупывать всех игрушечных зверей по очереди. Проводила пальцем по всем швам, дергала зверюшек за конечности и головы, тыкала им в животики.

Есть! Хруст слышался из живота сине-белого кролика. Присмотревшись, я заметила, что игрушку распарывали по шву, а потом снова зашили, правда не слишком умело. Шов стоял горбиком, стежки были большими и неровными. Я достала из ящика туалетного стола маникюрные ножницы и подпорола несколько стежков. Шов легко разошелся, я просунула внутрь пальцы и нащупала лист бумаги, сложенный в крошечный клинышек.

Я осторожно вытащила бумажку; ладони у меня вспотели от волнения. Оказалось, там два листа бумаги, а не один. Два листка бумаги, сложенные вместе. Интересно, что там? Может быть, любовное письмо? В таком случае я не имею права его читать…

Я разгладила листки и взглянула на подпись.

Листы были подписаны Ариадной Камерон.

Глава 10

Я присела на край кровати и положила под лампу два листа кремовой писчей бумаги. Каждый был исписан только с одной стороны; сверху имелась шапка с адресом конного завода «Астар». Листки были помечены датой трехлетней давности. Письмо начиналось словами «Дорогой Филип…».

До сих пор при мне упоминали только об одном Филипе — отце Терри, Филипе Монктоне. Известно о нем мне было немного: он отличался рассеянностью, не стремился заботиться о Терри и развелся с ее матерью. Почему письмо к нему от тетки Ариадны оказалось у Терри, и почему она сочла необходимым его спрятать? Я понимала, что многое можно выяснить, лишь прочитав письмо. Подавив угрызения совести, я жадно прочла письмо. Почерк у Ариадны был сжатым, но вполне разборчивым. Он выдавал и полученное ею хорошее образование, и преклонный возраст… Откровенно говоря, в наши дни немногие молодые люди умеют так красиво писать даже печатными буквами. Например, мой почерк напоминает паутину, сплетенную пьяным пауком.

Письмо начиналось общими вопросами о делах Филипа и замечаниями о не слишком хорошем состоянии здоровья самой Ариадны. Затем она переходила к сути дела.

Письмо заканчивалось еще несколькими общими фразами.

Я выпрямилась и задумалась. Читая письмо, я словно слышала голос Ариадны и угадывала ее язвительную интонацию. Судя по всему, Ариадна не одобряла повторного брака племянника; она не хотела, чтобы хотя бы пенни из ее состояния досталось новой жене и детям, которых та может родить Филипу. Бедняга Фил, должно быть, в буквальном смысле остался на бобах. Разумеется, Ариадна выразилась очень вежливо, но именно это произошло, и он обо всем знал.

Письмо представляло собой настоящую бомбу. Вполне возможно, Ариадна не знала, что письмо попало в руки Терри; вот почему Терри так старательно спрятала его. Интересно, как она его раздобыла? Может, ей показал его Филип или переслал по почте? Может, она наткнулась на него случайно, в отцовских бумагах, и просто стянула его? Знала ли Терри — от самой Ариадны или еще от кого-нибудь, — что она станет наследницей Ариадны? А состояние у нее должно быть немалым. А может, Ариадна и Аластер решили пока не волновать внучку, не говорить ей, что когда-нибудь она станет очень-очень богатой?

Я велела себе собраться. Вдаваться в слишком подробные размышления опасно. Ясно одно: в моих руках оказались весьма ценные сведения. Они проливают свет на происходящее совершенно с иной стороны. Дженис наверняка обрадуется, узнав о письме.

Мне надо надежно перепрятать его. Главное — чтобы оно не попало в руки Джейми.

Ах, Джейми! Его тоже оставили на бобах. Ариадна сочла его недостойным доверия, хотя он и «усердно трудился». Наверное, трудился здесь, на конном заводе. Предприятием нужно управлять. Ни Аластеру, ни Ариадне не хотелось, чтобы во главе конного завода встал Джейми. Ариадна не сомневалась: если Джейми предложат за завод хорошую цену, он его продаст, а деньги промотает за пару лет. Она знала его лучше, чем я; впрочем, мои наблюдения не слишком расходились с ее оценкой.

Я постаралась придать кролику такой вид, будто к нему никто не прикасался. Зашить шов оказалось нечем, но я как могла стянула материю по краям дыры. Со стороны казалось, что шов цел. Письмо я сложила, как раньше, в крошечный треугольник и сунула к себе в сумочку. Правда, потом до меня дошло, как глупо я поступила. Сумочку приходится часто открывать; письмо могут увидеть. Я достала его, развернула и разгладила. Взгляд мой упал на прикроватную тумбочку, на которой лежали пьесы Тургенева. Я сняла обложку, обернула томик письмом и снова надела обложку. Не идеально, но сойдет до тех пор, пока я не придумаю чего-нибудь получше.

Довольная, я снова легла в постель и сразу же заснула.

Когда в половине девятого я спустилась к завтраку в чистой рубашке и джинсах, то застала внизу только Аластера.

— Доброе утро, Фран! Выспались? Сестра завтракает в своей комнате. Возможно, Джейми присоединится к нам позже. Он с шести утра на конном дворе.

Я села за стол; Руби поставила передо мной яичницу с беконом. Я так давно не ела на завтрак яичницу с беконом, что уже забыла, какова она на вкус.

— Рад видеть, что у вас хороший аппетит, — одобрительно заметил Аластер. — Денек, похоже, будет хорошим. После завтрака я поведу вас на конный двор и все там покажу. Вы умеете кататься верхом?

Я призналась, что каталась только на велосипеде.

— Что ж, может, удастся подобрать вам спокойную, славную лошадку, чтобы вы поучились. Спрошу у Келли.

Хотя я не горела желанием поездить верхом, поблагодарила Аластера и добавила:

— Если вы не против, мне бы хотелось сегодня съездить в Уинчестер и осмотреться там. Наверное, можно добраться туда на автобусе из Бейсингстоука?

Для поездки в Уинчестер у меня имелось целых два повода. Во-первых, мне хотелось найти бар, в котором раздавали спички, попавшие к Эдне. Да, письмо — очень важная улика. Оно доказывает наличие у убийцы мотива. И все же, кроме картонных спичек, у меня пока нет другой зацепки. Кроме того, из Уинчестера я собиралась позвонить Гану и поделиться с ним моим открытием. Звонить отсюда опасно — здесь меня подслушают.

— Собрались походить по магазинам, да? — весело предположил Аластер. — Или, может, взглянуть на Круглый стол короля Артура? Жители Уинчестера им очень гордятся. Он, конечно, ненастоящий. — Аластер хихикнул. — Раскрасили какой-то старый стол, чтобы угодить Генриху Восьмому! По-моему, Джейми сегодня тоже едет туда. Он может вас подбросить.

Сердце у меня упало. Я промямлила, что мне не хочется утруждать Джейми.

Аластер добродушно возразил:

— Что вы, это не составит для него никакого труда!

Интересно, подумала я, согласится ли с Аластером сам Джейми. Скорее всего, у меня появится возможность узнать его мнение.

После завтрака Аластер повел меня на конюшню. Джейми в столовой так и не объявился; хотя я высматривала его на конюшне, его не оказалось и там. Я от всей души надеялась, что он уже уехал в Уинчестер. Может быть, я была не права, предположив, что он управляет заводом от имени Ариадны. Может быть, заводом управляет Келли — кем бы он ни был.

Было уже половина десятого; почти все утренние дела, наверное, уже переделали. На конюшне мало толку от лежебок вроде меня; здесь встают с петухами и начинают чистить грязь.

Во дворе действительно был порядок, все чисто прибрано, если не считать сложенных кучкой брикетов сена в углу. Какая-то девушка усердно начищала скребницей гнедую лошадь.

— Ага, — сказал Аластер, — вот и Келли. Познакомьтесь!

Я думала, что Келли — фамилия какого-нибудь иссохшего и морщинистого конюха-ирландца в клетчатой кепке. Совсем забыла, что Келли может быть и именем, причем женским.

Когда мы подошли, девушка выпрямилась и обошла лошадь, держа в каждой руке по щетке.

— Доброе утро, мистер Аластер! — весело поздоровалась она. Меня она наградила любопытным взглядом.

Келли оказалась девушкой крепкой. Брюки для верховой езды обтягивали зад, похожий на окорок. А ее бюст напоминал резную фигуру, какие помещают на носу корабля. Закатанные рукава обнажали толстые предплечья и запястья. Волосы у нее были ярко-рыжими; она заплетала их в длинную косу. Как это часто бывает у обладателей таких волос, у нее была бледная кожа, которая на солнце тут же покрывалась веснушками. Аластер познакомил нас; Келли терла друг о друга две скребницы, чтобы удалить конский волос. Она держалась не враждебно, просто не знала, как вести себя со мной. Потом она нерешительно улыбнулась. Услышав, что Аластер хочет подобрать мне спокойную лошадку, Келли ответила:

— Посмотрим, что удастся сделать.

Тут из денника вышел мужчина, которого я раньше не видела, и направился к нам. Мужчина был среднего возраста, приземистый, в твидовой кепке.

Аластер проворчал:

— А вот и Ланди… Мне надо кое о чем с ним переговорить. Извините меня, пожалуйста.

Он направился к незнакомцу, а меня оставил наедине с Келли.

Улучив минутку, я объяснила, что вовсе не горю желанием покататься на лошади.

— Если вы раньше никогда не ездили верхом, — сказала Келли, — вам трудновато будет подобрать подходящую лошадку, вот разве что старушка Долли подойдет. Правда, она у нас с норовом и в неудачные дни бастует. Она сразу поймет, что вы новичок, и начнет выкаблучивать. Понимаете, у нас здесь не конюшня для верховой езды. Мы занимаемся разведением лошадей.

— Каких — скаковых? — Наверное, мой вопрос прозвучал глупо, но, поскольку я не знала о лошадях ровно ничего, я решила, что мне простительно проявить невежество.

Келли покачала головой:

— Нет, мы разводим спортивных. Для конкура, выездки, конного троеборья… У нас хорошая репутация. Лучшие наездники приезжают к нам и смотрят наших жеребят.

— Кто управляет заводом? — спросила я. — Насколько я поняла, не Аластер.

— Нет, конечно. Вот уже лет шесть или семь заводом управляет мистер Джейми. Еще у нас работает Джоуи Ланди — главный конюх, ну и я — на побегушках. Но все решения принимает мистер Джейми; он же ведет бухгалтерию. Ведет переговоры с покупателями и все такое. У него светлая голова; и в компьютерах он здорово разбирается. До того как он пришел, дела у нас пришли в упадок, а мистер Джейми все замечательно наладил.

Я задумалась.

— Значит, конный завод здесь уже довольно давно?

Гнедая топнула копытом и вопросительно оглянулась. Келли похлопала ее по крупу.

— Конный завод здесь вот уже тридцать лет.

Ее ответ удивил меня; должно быть, Келли заметила выражение моего лица, потому что стала объяснять:

— Его основали мистер и миссис Камерон. Потом мистер Камерон умер, и миссис Камерон продолжала его дело до того несчастного случая.

Отдельные кусочки потихоньку начинали складываться в единую картину. Как можно тактичнее я спросила, не из-за того ли несчастного случая Ариадна передвигается в инвалидном кресле.

Да, ответила Келли. Но миссис Камерон все равно продолжала управлять конным заводом до последних лет. Потом в течение нескольких лет ее подменял мистер Аластер. Но почти сразу выяснилось, что мистер Аластер не справляется, и тогда управляющим сделали Джейми Монктона.

Рассказ все больше интересовал меня, но я заметила, что Келли, как и лошадь, все больше нервничает. Келли не терпелось продолжить работу. Я поблагодарила ее, извинилась за то, что отняла у нее время, и за то, что не могу остаться и помочь ей, и подошла к Аластеру, который беседовал с Ланди.

При знакомстве Ланди пожал мне руку. Хватка у него была словно тиски; у меня онемели пальцы, а он и бровью не повел. Вблизи он оказался настоящим уродом; его очень портили маленькие глазки с желтоватыми белками, непроницаемые, как камешки. Я решила, что от такого лучше держаться подальше. От него сильно пахло конюшней и, как я заподозрила, виски, а не одеколоном… Зато такому здоровяку ничего не стоит подвесить безжизненное тело под потолок… Наверное, с Терри он управился легко, как мясник — с говяжьей тушей. Интересно, курит ли главный конюх? Я решила незаметно поискать во дворе старые мятые сигаретные пачки или окурки. Правда, скоро сообразила, что курение на конюшне наверняка под запретом. Кругом столько сена и соломы! Достаточно одной искры — и разгорится пожар.

Я сказала Аластеру, что возвращаюсь в дом, по пути заметив, что Келли закончила вычищать гнедую и повела ее в денник. Увидев меня, она помахала мне рукой. Я ответила тем же. Келли зашагала дальше, остановившись только один раз. Нагнулась, подняла тюк сена и взвалила себе на спину. Я бы ни за что не подняла такую тяжесть — ну, или сорвала бы поясницу. Келли оказалась первым человеком, который отзывался о Джейми хорошо. Что бы это значило?

Я решила: если буду действовать быстро и не попадусь Джейми на глаза, возможно, успею выйти и сесть на автобус до того, как он отправится в Уинчестер на машине. Но, войдя к себе в комнату, поняла, что Джейми меня опередил.

Утром я нигде его не увидела потому, что он провел его здесь — рылся в комнате. Не спрашивайте, как я поняла, что в комнате рылся именно Джейми. Просто поняла, и все. С другой стороны, никто, кроме него, не был на такое способен.

Я злилась на себя; не говорю уже о том, как я злилась на него, потому что этого следовало ожидать.

Он вывернул наизнанку мою сумку. В ней лежал фотоаппарат Гана; он не поленился вынуть оттуда пленку. Засвеченная катушка валялась на ковре. Я не успела снять ни одного кадра, но Джейми, видимо, решил не рисковать. Интересно, чего он боялся? Наверное, что я сниму его. Кстати, это мысль — еще одна, не пришедшая мне в голову раньше. Вот уж точно — я в самом деле никудышный сыщик!

Дверца платяного шкафа, которую я закрыла, была распахнута настежь. Моя юбка упала с плечиков на пол. Я подняла ее, бормоча себе под нос пожелания Джейми. Он даже порылся в карманах моей куртки и вывернул их наизнанку.

Кроме того, он как следует пошарил в ящиках туалетного стола и комода. Зато мягкие игрушки не тронул. Я осторожно взяла в руки Тургенева и вздохнула с облегчением. К книге он не прикасался! Письмо лежало там, где я его оставила, под обложкой.

Итак, Джейми был настроен решительно, но его подвело невнимание к мелочам. Он не знал, что мне известно, и не знал наверняка, зачем я сюда приехала. Ему не терпелось поскорее избавиться от меня, но не раньше, чем он выяснит, что у меня на уме. Ему хотелось точно знать, что я собираюсь делать. Но мне нечего было сообщать ему, кроме…

Я ахнула и стукнула себя по лбу. Моя записная книжка! Конечно, он до нее добрался! Судя по вмятине в пуховом одеяле, он уселся на кровать и прочитал все записи, а потом швырнул записную книжку на пол. Я подобрала ее и пролистала. Записала я немного. Всего несколько ключевых слов с вопросительными знаками. «Родители Т.?», «Последняя домашняя ссора?», «Мужчина, которого видел Ган?» — и все такое.

Мои записи сказали ему достаточно. Он понял, что я играю в сыщика. Вот именно — «играю». Будь я хоть вполовину пригодна для такой работы, я бы спрятала записную книжку в такое место, где никто не смог бы до нее добраться. По крайней мере, закодировала свои записи, чтобы никто ничего не понял!

Я прибрала комнату, ругаясь себе под нос, надела куртку и спустилась вниз.

Джейми стоял в холле у зеркала и с самодовольным видом поправлял кепку на голове. Ясное дело, сейчас он гордился собой. Я потянула носом. Он, наверное, вылил на себя целый флакон лосьона после бритья. Его лосьоном провонял весь дом. Тот же запах я учуяла, когда мы с Невом вернулись из Камдена. Именно запах подсказал мне, что в нашем сквоте был гость.

Он увидел в зеркале и меня, и мой яростный взгляд.

— Что-то случилось, Фран? Не выспалась? — Он ухмыльнулся и развернулся ко мне лицом. — Наверное, нечистая совесть покоя не дает!

— Уж кто бы говорил, — буркнула я.

— Моя совесть чиста, милашка. Аластер передал мне через Руби, что ты просишь подвезти тебя в Уинчестер.

— Ничего я не прошу. Я поеду в Бейсингстоук и найду автобус. Аластер почему-то думает, что мне проще поехать с тобой, но мне будет гораздо приятнее на автобусе.

— А ты, оказывается, злобная маленькая грубиянка. — Он пожал плечами. — У тебя уйдет целый день на то, чтобы съездить на автобусе туда и обратно. И потом, Аластер специально попросил, чтобы я тебя подвез. Его нельзя огорчать, верно? — Он снова злорадно ухмыльнулся. — Ни мне, ни тебе!

Когда мы отъезжали от дома, Аластер возвращался из конюшни. Когда машина поравнялась с ним, он помахал нам рукой. Я помахала в ответ, изобразив радостную улыбку.

— То, что надо! — заметил Джейми.

Ему удалось, как он, наверное, и задумал, раздосадовать меня.

— Думаешь, знаешь ответы на все вопросы, да?

— Не на все, Фран, — ответил он. — Во всяком случае, про тебя, но тут я могу с уверенностью кое о чем догадаться.

— Гадай сколько хочешь, все без толку. Позволь тебе заметить, в тех местах, откуда я приехала, ты бы и пяти минут не продержался!

— Фран, избавь меня от рассказов о своей убогой жизни. Если тебе здесь не нравится, возвращайся на здоровье в Лондон. И держись от нас подальше.

— Хочешь сказать — подальше от тебя. Зачем ты сегодня рылся в моей комнате?

Он покосился на меня и изобразил удивленную гримасу.

— Кто, я?!

— Нечего притворяться! — проворчала я. — Не разыгрывай из себя дурачка! Руби незачем тайно ко мне заглядывать. Уж если бы она и зашла ко мне, то под тем предлогом, что ей надо пропылесосить или вытереть пыль. Ариадна вряд ли способна на такое, а Аластер завтракал вместе со мной!

— Надо же, какая ты умная! Так вот почему ты дуешься, да? Воображаешь себя великим сыщиком! Записные книжки, фотоаппарат и все дела.

Джейми откровенно издевался надо мной. Что бы я ни говорила, он только больше злорадствовал, поэтому я погрузилась в молчание.

У меня была еще одна причина для того, чтобы хранить молчание. Я помнила, как Аластер хотел непременно показать мне конюшню; он все же попросил Келли подобрать мне лошадь для верховой езды, хотя я ясно дала ему понять, что не в восторге от его предложения. Может быть, он просто давал Джейми время порыться в моих вещах? Я надеялась, что нет. С другой стороны, именно Аластер предложил Джейми подвезти меня в Уинчестер. Может, для того, чтобы Джейми присматривал за мной?

Чувствовала я себя хуже некуда. Я ведь доверяла Аластеру! Но настоящие сыщики никогда не позволяют личным чувствам мешать следствию. Я решила, что впредь никому доверять не буду!

Джейми решил покатать меня по проселочным дорогам. Мы свернули с шоссе у указателя «Ферма „Лордс“» и запрыгали по ухабам. По обе стороны тянулись высокие насыпи — и я не заметила ни одного перелаза. Джейми вел машину довольно быстро; я надеялась, что нам навстречу из-за поворота не вынырнет трактор.

Я еще не перестала беспокоиться о тракторе, как мы срезали поворот и Джейми, ругаясь, дал по тормозам. Меня швырнуло вперед, потом спружинил ремень безопасности. Я ухватилась за приборную панель. Дорогу впереди загораживали коровы. Стадо только что вышло из открытых ворот с поля справа и неспешно брело по дороге впереди нас.

Мы продвигались вперед черепашьим шагом. Коровы довольно часто останавливались — и Джейми тоже приходилось тормозить. Повсюду вокруг нас теснились мохнатые туши и большие, задушевные глаза. Коровы заглядывали в окошки и обметали хвостами крылья машины. Джейми совсем рассвирепел.

— Черт бы их побрал! Я только два дня назад мыл машину! Кто там их пасет?

— Никто, — ответила я, сжимаясь на своем сиденье.

С моей стороны к дверце привалился огромный бык. От его дыхания окошко запотело, а зверюга, насколько я поняла, хотел непременно вломиться к нам, и его грязная морда оставляла противные отпечатки на стекле. Можно понять, отчего бесился Джейми.

— Глупость какая-то! — бесновался он. — Фран, выйди и отгони этих тварей!

— Что? Ты, наверное, совсем спятил?

Он помрачнел:

— Да ладно, ты же в деревню приехала, так чего ты ожидала? Тебе всего только и надо чуть-чуть подтолкнуть их. Они сразу уйдут.

— Даже не надейся!

— Они мне машину в щепки разнесут! Ты что, боишься их? Я думал, ты крутая. Выросла на улице и так далее. Я бы и пяти минут не протянул там, откуда ты приехала, так, кажется, ты говорила? Ну так ты, похоже, не очень-то хорошо управляешься здесь!

Знаю, не надо было обращать на его слова внимания. Не надо было поддаваться. Он заставлял меня делать то, чего мне не хотелось. Я все понимала и все же заглотнула наживку.

— Ладно! — Я сняла куртку, испачкать которую не могла себе позволить, и вышла из машины.

Трудно оказалось даже открыть дверцу, потому что бык, который так интересовался ею, не собирался сходить с места. Я принялась раскачивать машину, не обращая внимания на то, как бесится Джейми и вопит, что я только все порчу. Наконец, бык попятился.

Захлопнув за собой дверцу, я очутилась в западне. Коровы обступили меня со всех сторон. Даже я знаю, что в деревне нужно все время смотреть себе под ноги… Вы представляете себе, какие коровы громадные? Они как танки. С коровами не поспоришь. Они делают что хотят и ходят где вздумается. Коровы и не подумали разбегаться при виде меня; наоборот, они увидели во мне интересную новинку и захотели взглянуть на меня поближе. Меня прижали к машине огнедышащие, вонючие, непрерывно испражняющиеся чудовища.

Вернуться в машину я не могла. Прогнать коров стало для меня делом чести, хотя мне и показалось, что настал мой последний час. Я понимала: если я сейчас сбегу, Джейми ни за что не позволит мне забыть о моем провале. Поэтому я осторожно принялась пробираться вперед, время от времени хлопая в ладоши.

И… ничего. Коровы не обращали на мои хлопки никакого внимания, зато меня заметили мухи, которые вились вокруг стада. Я размахивала руками над головой, чтобы отогнать их. Когда я обернулась, то увидела, что Джейми наблюдает за мной из машины, умирая со смеху.

Это меня взбесило. Я хлопнула по спине ближайшую ко мне корову:

— Пошли, буренка! Ты должна мне помочь! Мы с тобой против него!

Корова повернула голову и посмотрела на меня. Слева подошла еще одна, черно-белая, с мрачным выражением морды. Пришлось делать вид, будто я тут главная, и надеяться, что мой блеф сработает.

Я пронзительно свистнула и заорала:

— Шевелитесь!

Как в кино про ковбоев.

Как ни странно, коровы в самом деле попытались двинуться с места. Чуть сместились в сторону, начали врезаться друг в друга и громко мычать. Как только я перестала их бояться, то сразу поняла: им мешает двигаться дальше какая-то преграда впереди. Я растолкала их — и, конечно, за следующим поворотом увидела ферму, ворота которой оказались закрыты. Коровы терпеливо ждали, пока их впустят.

Я сняла защелку и распахнула ворота настежь. Коровы тут же резво припустили на двор и столпились там.

Откуда-то выбежал пес и громко залаял. Меня зажало между воротами и стадом, поэтому я ничего не могла сделать. Когда пес подбежал поближе и угрожающе зарычал, я забилась за ограду. Кажется, коровам не понравилось, что меня обижают; одна из них наклонила голову и пошла на пса. Пес проворно юркнул за ограду, туда, где стояла я.

Нас обеих спас человек в фуфайке и резиновых сапогах, который вышел из хлева и закричал:

— В чем дело?

— Ворота были закрыты, они не могли пройти! — заорала я в ответ.

— А-а-а…

Человек в фуфайке начал расталкивать коров, и они резво побежали к хлеву и вскоре скрылись там. Пастух или фермер направился ко мне. Рослый и крепкий, он напоминал сложением кирпичный сарай. Он оперся широкими, мозолистыми крестьянскими руками на верхнюю перекладину ворот и спросил:

— А вы кто такая?

Выговор выдавал человека образованного, да и в интонации не было ничего грубого — обычное любопытство. Увидев, что его хозяин против меня ничего не имеет, его пес перестал рычать на меня, сел и вывалил язык.

Я объяснила, что наша машина застряла на дороге из-за его стада. Только я договорила, как загудел клаксон. Обернувшись, мы оба увидели, что к воротам подъехал Джейми и жестами призывает меня возвращаться в машину.

Дружелюбие фермера мигом улетучилось.

— А, так вы с ним? — Судя по его тону, он уже встречался с Джейми и был о нем примерно такого же мнения, что и я.

— Ничего я не с ним! — возмутилась я. — То есть… ну да, он меня просто подвозит, и все. Я гощу у Монктонов, меня пригласил Аластер Монктон.

— Вот как? — Фермер окинул меня задумчивым взглядом. На его загорелом лице выделялись ярко-голубые глаза; в уголках, когда он щурился на солнце, проступали еле заметные «гусиные лапки». Носил он твидовую кепку, которую здесь все так любят, но из-под нее торчала копна нечесаных темно-русых волос. В общем, его внешность не внушила мне отвращения. Судя по его одобрительному взгляду, я тоже ему понравилась.

— Меня зовут Фран Варади. — Я решила перевести наше знакомство в официальное русло. — А это ферма «Лордс»? Мы недавно проезжали указатель…

— Рад познакомиться с вами, Фран. Да, это ферма «Лордс». Если хотите посмотреть — милости просим! — Фермер широко улыбнулся и, прежде чем протянуть мне свою ручищу-лопату, вытер ее о перед свитера. — Меня зовут Ник Брайант.

Я сразу поняла, что Джейми мой новый знакомый игнорирует намеренно. Джейми все время жестикулировал и жал на клаксон, призывая меня вернуться в машину. Я повернулась к нему спиной. Джейми распахнул дверцу и, высунувшись, заорал:

— Фран! Ты садишься в машину или будешь стоять там целый день и сплетничать? — Потом Джейми вдруг понял, с кем я разговариваю, поморщился и громко сказал: — А, это ты, Брайант? Твои проклятые коровы испортили мне машину!

— Надо же, — дружелюбно ответил Ник. — Испортили, значит. Придется тебе, Джим, взяться за ведро и кисть!

— Не называй меня Джимом! — заорал Джейми, тщетно пытаясь восстановить управление. Он покосился на меня, перевел взгляд на Ника и осведомился: — А как поживает миссис Брайант? — Он снова злорадно покосился на меня.

Я невольно чертыхнулась про себя. Вот так всегда! Стоит встретить хорошего парня, и он оказывается женат!

— Хорошо. Как здоровье старого мистера Монктона и миссис Камерон?

Джейми раздраженно ответил, что здоровье их неплохо. Так как у них больше не было родни, о чьем здоровье и благополучии можно справляться, светская беседа подошла к концу.

— Наверное, мне пора, — обратилась я к Нику, словно оправдываясь. После того как я узнала, что он знаком и с Джейми, и с Монктонами, мне ужасно захотелось расспросить его поподробнее. — Слушайте, — продолжала я вполголоса, — возможно, мои слова покажутся вам странными, но мне нужно вернуться и поговорить с вами.

Джейми заорал:

— Если ты сейчас же не сядешь в машину, я уеду без тебя!

— Мне пора! — повторила я.

Ник не слишком любезно покосился на Джейми и ответил:

— Будьте осторожны! И приходите, когда захотите.

Я села в машину. Джейми мрачно смотрел перед собой; захлопнув дверцу, он с шумом выдохнул и приказал:

— Открой окно! От тебя воняет коровьим дерьмом!

— Ну и кто в этом виноват?

Он тронулся с места; завизжали шины. Ник поднял руку в знак прощания и направился к амбару и своим делам.

— Вот уж ни за что бы не подумал, что фермеры в твоем вкусе! — язвительно заметил Джейми.

— Он, по крайней мере, разговаривал со мной вежливо!

Джейми что-то буркнул себе под нос. Спустя какое-то время он заговорил снова, довольно хладнокровно и почти вежливо:

— Слушай, Фран. Мы с тобой можем и дальше кусаться и рычать друг на друга. Но ведь лучше по-другому — раскрыть карты, положить их на стол. Признаюсь, вчера я вел себя грубо. Я был не прав. Нам с тобой в самом деле нужно поговорить.

Должно быть, он считал меня полной дурочкой. Очевидно, он понимал, что Ник Брайант может стать моим союзником, и быстро поменял тактику в соответствии с обстановкой. Запугать меня не удалось, издевки ни к чему хорошему не привели. Теперь он натужно пытался изображать славного малого.

— Мне с тобой не о чем разговаривать, — ответила я. — И повода тоже нет. Аластер специально приехал ко мне в Лондон. Он сам разыскал меня. Я ответила ему той же любезностью. Дело касается только нас с ним.

Срезая очередной поворот, Джейми что-то злобно прошипел.

— Меня дело тоже касается! Как-никак я им родня. Более того, я — единственный родственник, который у них остался, кроме сына Аластера, Фила. Я чувствую себя в ответе за стариков. Я и отвечаю за них. Я несу ответственность за все, что здесь находится, и отношусь к своим обязанностям серьезно!

Мне не хотелось выдавать того, что я узнала из письма. Как бы между прочим я осведомилась:

— Почему конным заводом управляет не Фил?

Джейми издал звук, похожий на уханье совы.

— Фил? Да начать с того, что он терпеть не может лошадей. И потом, они с Аластером не очень-то ладят. Аластера ни в чем нельзя упрекнуть. Всякий раз, как Фил объявляется, он старается хорошо принять сынка. Правда, ладить с Филом нелегко. Ты бы все поняла, если бы была на похоронах Терезы. Явились оба — и Фил, и Маршия, ее мамаша. Сплошные подводные течения. Конечно, они развелись уже давно, и Фил снова женился. Вторую жену он с собой не взял. А я все гадал, возьмет ли. Но даже Филу на это не хватило бы смелости.

Его слова ошеломили меня. Оказывается, Терри успели похоронить… Хотя чему удивляться? После приезда Аластера ко мне в Лондон прошло довольно много времени… Вздохнув, я спросила у Джейми, где похоронили Терри — на местном кладбище или в Абботсфилде. Я ведь сидела там, ела сэндвич с тунцом, а она, может быть, лежала всего в нескольких футах подо мной. Правда, последнее я Джейми не сказала.

Он ответил, что Терри похоронили в Абботсфилде, отчего на душе у меня стало еще муторнее. Джейми объяснил: полиция дала разрешение на похороны, узнав, что Терри не кремируют. Хотя он ничего больше не сказал, я и так все поняла. Если понадобится, можно будет произвести эксгумацию.

— Какая она — мать Терри? Говоришь, ее зовут Маршия?

Джейми кивнул:

— Типичная богатая стерва, но с изюминкой. Маршия мне нравится. Только не подумай, что они не любили дочь. Маршия на похоронах выглядела совсем разбитой, и Фил тоже, но потом оба поспешили уехать. Фил вернулся в Штаты, а Маршия — к очередному мужчине ее жизни. — Джейми коротко хохотнул. — Наверное, она недостаточно ему доверяет и боится надолго оставлять одного.

Я помолчала пару минут, а потом спросила:

— И это вся родня? Больше в самом деле никого нет?

— Ни души.

Мы добрались до развилки, до перекрестка с более оживленной дорогой. Джейми повернул и стал ждать, пропуская машины, шедшие прямо.

— Не хочу, чтобы ты слонялась тут и задавала вопросы. Ариадна больна, а Аластер гораздо слабее, чем выглядит. Смерть Терезы подрубила их обоих. Не мучай их!

— Я не тупая! — сердито ответила я. — Буду вести себя тактично.

— Зато я не буду! Если узнаю, что ты приставала к кому-то из них, я сверну твою грязную шею!

Мы молчали до самого Уинчестера. Джейми оставил машину на общественной стоянке рядом с центром города.

— Если хочешь, чтобы я отвез тебя назад, будь здесь ровно в четыре. Если тебя не будет, я решу, что ты поехала назад на автобусе.

— Поеду на автобусе! — сказала я.

Раньше, садясь в машину после битвы с коровами и разговора с Ником, я не стала надевать куртку. Когда я взяла ее с сиденья, из карманов высыпалась мелочь, которую я разменяла для того, чтобы звонить из автомата. Монетки укатились под переднее пассажирское сиденье и рассыпались по коврику.

Я выругалась, нагнулась и стала их подбирать. Джейми раздраженно наблюдал за мной. Я просунула руку под сиденье, и пальцы мои нащупали что-то небольшое, но явно знакомое. Инстинктивно я подхватила непонятную вещицу вместе с горстью монет, сжала все в кулаке и ссыпала в карман.

Джейми захлопнул дверцу и запер машину. Выйдя со стоянки, мы разошлись в разные стороны. Только тогда я разжала кулак. Кончики пальцев были испачканы синим. Я полезла в карман и вытащила маленький предмет в форме пирамидки.

У меня на ладони лежал обломок синего мелка. Я почти не сомневалась, что мелок принадлежал Фитилю. Еще одна улика, которая указывала на то, что Джейми побывал в нашем сквоте! Мелок подтверждал запах одеколона и рассказ Ганеша о неизвестном типе, который ошивался в нашем квартале. Возможно, Джейми наступил на мелок, когда выходил, а может, он в тот день надел брюки с отворотами. Три улики! Значит, его появление у нас вовсе не случайно!

Так это все-таки был ты, Джейми! — подумала я. Следующая моя мысль оказалась еще более тревожной. В моей записной книжке есть слова о неизвестном, которого видел Ганеш. Если я права и неизвестный действительно Джейми, Гану грозит серьезная опасность. Вполне возможно, что Джейми убийца и я любезно подсунула ему следующую жертву. Если, конечно, следующей жертвой не стану я сама.

Глава 11

Уинчестер стал для меня полной неожиданностью. Я никак не думала, что городок окажется таким оживленным. Хотя чему удивляться? Сюда стекаются целые толпы туристов. На тротуарах некуда было ступить, на улицах сплошные пробки. В центре я увидела множество дорогих бутиков, ресторанов и питейных заведений. Я поняла, что разыскать один определенный бар будет не так просто, как мне представлялось!

Получив еще больше оснований не доверять Джейми, я решила на всякий случай убедиться, что он за мной не следит. В такой плотной толпе нетрудно незаметно следить за человеком. Я принялась лавировать в потоке пешеходов, несколько раз перебегала улицу, с риском для жизни кидаясь прямо под колеса машин. Мне пришлось выслушать множество оскорблений в свой адрес. Наконец, я решила, что, должно быть, оторвалась от Джейми, если он, конечно, в самом деле следил за мной. Если он ухитрится найти меня после всех моих маневров, значит, мне крупно не повезет.

К тому же я забыла, как назывался тот бар с упаковки спичек. Помнила одно: название имело какое-то отношение к церковной архитектуре. Не то «Крипта», не то «Склеп», не то «Монастырь». Кроме того, на этикетке изображалась миниатюрная готическая арка. Я решила, что нужный мне бар находится где-нибудь в центре, где больше всего туристов. Но найти его оказалось нелегко (нелишним будет упомянуть, что все, кого я спрашивала, где находится бар, оказывались не местными). Наконец, я случайно наткнулась на то, что искала, в одном узком переулке. Сомнений у меня почти не осталось — и не только потому, что я ужасно устала и пришла к логическому выводу, что количество питейных заведений в Уинчестере все же ограничено. И название у него оказалось соответствующее — «Под арками». Так что память меня почти не подвела.

Я вошла. Зал выглядел старым, и арки в нем, безусловно, имелись. Близилось время обеда, поэтому народу в баре прибывало. Я протиснулась в уголок и заказала бокал красного вина и сэндвич с сыром, самое дешевое, что было в меню. На столике стояла пепельница, а в ней лежала точно такая же упаковка спичек, как та, которую так гордо показывала мне Эдна. Вздохнув с облегчением, я сунула спички в карман. Я попала куда надо.

Что дальше? Мне принесли сэндвич и вино. За едой я вспоминала все, что узнала до сих пор. У меня последовательно появилось несколько версий; каждую из них я обдумывала со всех сторон. Вначале мне казалось, что именно так все и должно было быть, но через несколько минут с той или иной версией приходилось расстаться.

Расплатившись, я направилась в дамскую комнату. Как я и надеялась, рядом с туалетами располагался телефон-автомат, и, слава богу, такой, который принимал монеты, а не карточки. Я набрала номер магазина Пателов.

К сожалению, по закону подлости трубку снял мистер Пател, и, хотя я просила его позвать Ганеша, он сам начал разговаривать со мной. Мне не хотелось его обижать; и все же я деликатно намекнула, что телефоны-автоматы пожирают монеты, а у меня осталось совсем немного мелочи.

Наконец, он позвал Ганеша — к тому времени монеты у меня почти закончились.

— Слушай! — приказала я Ганешу, не дав ему и слова сказать. — У меня почти закончились деньги, поэтому не будем терять времени. Я в Уинчестере, в том самом баре, где выпускают спички, которые нашла Эдна.

— При чем здесь спички? — не понял Ганеш. — Ты говорила, у нее были сигареты.

Я услышала на том конце линии грохот падающих ящиков и спор на повышенных тонах где-то за спиной у Ганеша. Я надеялась, что он все же расслышит меня.

— Спички тоже были! Ган, прошу тебя, не перебивай! Говорю тебе, у меня кончаются деньги. По-моему, человек, которого ты тогда видел на улице, находится здесь, и его зовут Джейми Монктон. Кроме того, он — тот самый, кто обронил пачку сигарет. Я в этом уверена. И еще… Ган, Джейми знает, что ты его видел, так что будь осторожен! Он отвратный тип. Я нашла кое-что еще, письмо. По-моему, все дело как-то связано с завещанием.

Кто-то на том конце линии начал бить по какому-то металлическому предмету молотком.

— Чего? — закричал Ганеш.

— С завещанием! — прокричала я. — С последней волей! Где написано, кому достанется движимое и недвижимое имущество!

— Теперь, когда ты все выяснила, возвращайся! — Похоже, мои открытия не произвели на него особого впечатления.

— Не могу. Сегодня познакомилась с одним местным фермером. По-моему, он хорошо знает Монктонов. Мне надо с ним поговорить!

— С кем?

— С фермером… — Услышав предупредительный гудок, я крикнула: — У меня больше нет денег!

— Фран…

Связь оборвалась.

Чтобы разменять деньги, пришлось заказать еще чашку кофе. Во второй раз я позвонила в полицейский участок и попросила позвать Дженис. Вначале меня попытались отфутболить; долго выясняли, кто я такая и что у меня за дело. Но я отрезала, что буду говорить только с инспектором Морган, а больше ни с кем. Если ее нет, я перезвоню туда, где она есть.

Наконец, меня соединили с Дженис.

— Фран! — От неожиданно громкого голоса Дженис у меня чуть не лопнула барабанная перепонка. — Вы что вытворяете? Вы не имели права уезжать из Лондона, не сообщив мне о своих намерениях и не дав свой новый адрес! Где вы?

Звонок Ганешу кое-чему научил меня. Я объяснила Дженис, что у меня мало денег, и попросила мне перезвонить, после чего продиктовала ей номер телефона-автомата.

Телефон зазвонил почти сразу же после того, как я повесила трубку. Без всяких предисловий я сказала:

— Дженис, выслушайте меня, только не кричите. Сэкономьте силы до тех пор, пока я вернусь.

Я повторила ей все, что уже поведала Гану, и объяснила, почему я разыскивала в Уинчестере один определенный бар. Сказала, что Эдна показывала мне спички и, возможно, видела того же самого человека, что и Ганеш.

— Когда мы в тот вечер вернулись в сквот, в прихожей пахло мужским одеколоном. Помните, я вам говорила? Так вот, Джейми Монктон пользуется очень похожим одеколоном.

Дженис перестала кричать, заговорила тихо и деловито:

— Фран, из-за вас у меня целая куча неприятностей. Вы достаточно умны и наверняка понимаете, что не имеете права мешать следствию. Ну а письмо… выносить что-либо из дома Монктонов вы тоже не имеете права, а если вынесете, ваши действия будут квалифицированы как кража.

— Внутренний голос подсказывает мне, что письмо — ключ ко всему! — Я начала сердиться. Неужели она в самом деле такая глупая? Может быть, наш разговор слушает кто-нибудь по параллельной линии? Да, скорее всего… полицейские всегда так поступают.

— Франческа, вашего внутреннего голоса недостаточно. У меня уже есть немало оснований, чтобы обвинить вас в препятствии работы полиции. Ну а что касается Джейми Монктона… Я не могу ничего ему предъявить на основании ваших шатких улик. Показаниям бездомной верить нельзя. Она определенно умственно неполноценная. А что касается запаха одеколона или лосьона после бритья… вся мужская парфюмерия пахнет более-менее одинаково. И у Тома похожий лосьон; запах от него довольно сильный.

— Но не такой, как этот! Кстати, как поживает ваш старичок Том? — язвительно спросила я. Инспектор Дженис оказалась неподатливой, и я решила ее поддеть.

— Такой же гад, как и раньше. Просится обратно.

— И вы его пустите?

— Он хочет начать все сначала. Даже записал нас на консультацию к психотерапевту по семейным отношениям. — Голос Дженис изменился. — Однако это не имеет никакого отношения к нашим делам! Я не могу обвинять человека в серьезном преступлении из-за запаха, который вы, как вам кажется, узнали! Это не шуточки. Ну а таинственный незнакомец, которого видел ваш приятель, Ганеш Пател… Вы сами ведь не видели того таинственного незнакомца на улице! Вы не знаете, что им был Джейми Монктон. Фран, вы только гадаете. Вот и все!

Ее слова посеяли в моей душе зерно сомнения. А если я в самом деле ошибаюсь?

— А как же мелок? — спросила я, хватаясь за соломинку.

— Выпал из кармана вашей куртки вместе с монетами.

— Нет! Я точно знаю, в моих карманах мела не было!

— А вы докажите, попробуйте! Слушайте, я, между прочим, занимаюсь важным делом! Если хотите поиграть в сыщика, купите себе настольную игру «Улика».

— Из-за меня Ганешу, может быть, грозит опасность! — заорала я в трубку.

Две женщины, идущие в туалет, бросили на меня встревоженные взгляды.

— Куда большая опасность сейчас грозит вам, — вкрадчиво возразила Дженис. — Причем с моей стороны! Немедленно возвращайтесь в Лондон, слышите? И чтобы без глупостей. Если еще попробуете играть в сыщика, я уж позабочусь, чтобы вам в самом деле предъявили обвинение в том, что вы мешаете работе полиции!

— Засуньте свою работу знаете куда? — ответила я. Ее неблагодарность задела меня до глубины души. Не дожидаясь ответа, я повесила трубку.

В бар я вернулась не помня себя от ярости, что едва не погубило меня.

В зале я увидела Джейми. Он сидел за столиком, жадно поедал нечто похожее на стейк, пирог с почками и беседовал с мертвенно-бледным человеком в деловом костюме. Собеседник Джейми пил бульон; похоже, он больше ничего на обед не заказал. У его бокала стояла бутылка минералки. Я решила, что у него язва — об этом говорил и цвет лица, и унылое выражение. Правда, если бы меня заставили сидеть в тесном зале, полном туристов, и смотреть, как Джейми поглощает пирог, жареную картошку и одним глотком выпивает полбутылки дешевого вина, я бы тоже затосковала. Должно быть, они пришли сюда, пока я звонила по телефону. Мне немного повезло; если бы я осталась за столиком, они почти наверняка увидели бы меня. С другой стороны, если бы я не пошла искать телефон и если бы мистер Пател меня не задержал, я могла бы уйти отсюда раньше и разминуться с ними. А я встретила здесь Джейми собственной персоной. Должно быть, здесь одно из его любимых заведений.

Я пожалела, что мне не хватит мужества вернуться и снова позвонить Дженис. Еще одно совпадение — и даже ей придется признать, что совпадений что-то слишком много. Если те спички обронил не Джейми, их обронил какой-то другой завсегдатай этого уинчестерского бара. Даже Дженис придется признать, что вероятность последнего близка к нулю.

Кстати, я не спросила у Джейми, зачем ему сегодня понадобилось в Уинчестер; да и если бы спросила, он бы вряд ли мне ответил. Сейчас у него явно был деловой обед. Я от всей души пожалела, что не могу подслушать их беседу. Говорил в основном Джейми; его бледный визави возил ложкой в бульонной чашке и молча, с мрачным видом, катал шарик из хлебного мякиша. Я надеялась, что Джейми в пылу разговора ничего вокруг не замечает. Чтобы выбраться на улицу, мне нужно было непременно пройти мимо их столика.

Я осторожно зашагала через зал, стараясь не смотреть на них. Если кто-то на тебя смотрит, ты это чувствуешь. Я подошла к двери — никто меня не окликнул — и, обернувшись, увидела, что Джейми по-прежнему что-то горячо втолковывает своему собеседнику, подливая себе вина. Даже со спины вид у его визави был унылый.

Вздохнув с облегчением, я вышла на улицу и зашагала прочь. Мне нужно было кое-что купить.

В ближайшей аптеке я купила новую пленку для фотоаппарата. Мне нужно было как можно быстрее вернуться на конный завод «Астар». Автобус наверняка тащится слишком медленно. Ничего не поделаешь, придется голосовать!

Мне повезло. За рулем остановившейся машины сидела пожилая женщина; она с озабоченным видом смотрела на меня из-за стекла.

— Дорогая моя, не советую вам этим заниматься! Голосовать на дороге очень опасно. Кто угодно может предложить подвезти вас, буквально кто угодно!

— А я к кому угодно в машину не сяду, — ответила я. — Если честно, я бы ни за что не подняла руку, если бы не крайняя необходимость. Меня здесь бросил приятель. Мы с ним поругались, он вытолкал меня из машины и уехал, а меня оставил. Я даже не знаю, где я. Мне нужно попасть в одно место неподалеку от Бейсингстоука. Абботсфилд!

Пожилая дама была потрясена.

— Какое бессердечие! Какой безответственный молодой человек! В самом деле, для его поступка нет оправдания! — Она нерешительно нахмурилась. — Обычно я не подвожу тех, кто голосует на дороге. Никогда не знаешь…

Она снова пытливо посмотрела на меня; я напустила на себя невинный вид, стараясь казаться безобидной и усталой. Наконец, она вынесла вердикт:

— Что ж, думаю, вы для меня опасности не представляете. Я как раз еду в окрестности Бейсингстоука. Могу довезти вас до главной дороги.

Я поскорее села в машину, боясь, как бы она не передумала, и принялась горячо благодарить ее.

— Из-за чего у вас вышла ссора с вашим молодым человеком? — спросила моя спасительница.

Вопрос был с подвохом. Но я вовремя заметила эмблему, свисающую с брелока ключей зажигания, — маленькую пластмассовую гончую.

— Он заставил меня избавиться от собаки, — сказала я. — Не хочет, чтобы я ее держала.

— Что?!

Машина дернулась, и я поняла, что попала в яблочко.

— И что же вы… он… сделал с вашей собакой? — резко осведомилась она.

Надо было ответить правильно.

— Ее забрала подруга. Она попала в хороший дом, не сомневаюсь. За городом и все такое. Нет, с моей собакой не произошло ничего плохого. Просто… мне пришлось отдать ее. Я ее очень любила. Она спала в моей кровати. Вот что ему не нравилось. Он уверял, что у него аллергия на собачью шерсть. А по-моему, он врал. Просто ему не терпелось от нее избавиться.

Моя спасительница фыркнула:

— А вы не могли пойти на компромисс? Например, купить для собаки корзину?

— Он не шел ни на какие компромиссы, — решительно ответила я. — Говорил: «Или она, или я».

— Какой она породы?

Боясь переусердствовать, я отвела глаза от пластмассовой гончей, болтающейся на брелоке.

— Наполовину ретривер, наполовину немецкая овчарка.

— Боже… Не слишком ли она велика, чтобы спать в вашей постели? Должна признать, дорогая, я отчасти понимаю доводы вашего молодого человека!

— Но ведь она спала со мной с тех пор, как была щенком, — театрально возразила я. Я уже сама начинала верить в свою выдумку. И даже готова была неподдельно всплакнуть.

Моя спасительница вздохнула:

— Знаю-знаю, домашних любимцев ничего не стоит избаловать. Щенята такие славные, их нельзя не обожать. У них появляются дурные привычки. И если собака вырастает по-настоящему большой… Вы поступили неразумно, дорогая.

— Да, теперь-то я понимаю, — кротко согласилась я. — И больше такой ошибки не повторю.

— Вы собираетесь завести другую собаку?

— Да. И другого приятеля.

— Может, вам стоит выбрать поменьше размером, — задумчиво заметила моя спасительница.

— Да, этот занимался бодибилдингом, и спорить с ним было бесполезно.

— Нет, дорогая. Я имею в виду — собаку поменьше! — Она нахмурилась. — Занимался бодибилдингом? И ему приходилось делить постель не только с вами, но и с метисом немецкой овчарки и ретривера? Не думаю, чтобы ему было очень уютно.

Ей нужно было повернуть на въезде в Бейсингстоук, но, видя мое затруднительное положение, как она выразилась, и огорчение, какое я, несомненно, испытываю из-за расставания с любимой собакой, она довезла меня до центра и высадила на автобусной остановке.

— Дорогая моя, у вас точно хватит денег на билет?

Я заверила ее, что денег хватит. Я чувствовала себя ужасно виноватой, но внушала себе, что лгала во спасение. К тому же пожилая дама уехала с довольным видом, радуясь, что совершила доброе дело.

Я села в автобус на Абботсфилд, рассчитывая, что окажусь дома раньше Джейми. Я знала, что он собирался уехать из Уинчестера в четыре, и сколько времени занимает дорога туда, тоже знала. Несложные арифметические подсчеты подсказали мне, когда Джейми можно ждать дома. Как я и думала, приехав, я не увидела его машины. На всякий случай заглянула в гараж. Пусто. Я успела в последнюю минуту, но все же успела.

Мне нужно было выяснить, кто еще есть поблизости. Очень не хотелось, чтобы меня засекли, когда Джейми вернется. Я отправилась на конный двор. Там никого не было; все замерло в сонном ожидании. Интересно, где Келли? Пока я стояла у входа и осматривалась, в деннике совсем рядом заржала лошадь, потом я услышала, как мужской голос выругался. Через минуту вышел Ланди.

Увидев меня, он замер и осведомился:

— Чем я могу вам помочь?

Вежливые слова не вязались с интонацией. Судя по всему, главный конюх с радостью дал бы мне пинок под зад, чтобы помочь убраться отсюда поскорее.

Я ответила, что ищу Келли. Мне не особенно хотелось ее найти и вступать в разговор, потому что я не должна была пропустить возвращение Джейми, но надо было назвать Ланди причину, по которой я здесь оказалась.

— Ее здесь нет. — Главный конюх подошел ближе, и я инстинктивно отступила.

Я совершила тактическую ошибку, потому что он вообразил, что поставил меня в невыгодное положение.

— Хочу с вами переговорить, — зловеще продолжал он.

— О чем? — не сдавалась я, хотя внутренний голос требовал: «Беги!» Я внушала себе, что конюх не может причинить мне вреда. Я — гостья Аластера.

— Что вы здесь делаете?

— Ищу Келли, — с невинным видом повторила я.

— Не пудри мне мозги! — Он придвинул ко мне свою уродливую физиономию. — Я имею в виду — не здесь, не на конюшне, будь она неладна. Здесь, на конном заводе «Астар». Что у тебя на уме, а?

— Я приехала в гости! — величественно ответила я.

В ответ Ланди презрительно сплюнул себе под ноги.

— Спросите мистера Аластера, если сомневаетесь, — добавила я.

Его глаза-камешки злобно сверлили меня.

— Думаешь, ты самая умная? Да уж, сразу видно. Тогда имей в виду: будь осторожна. Я с тебя глаз не спущу!

Я понимала, что он не спустит с меня глаз — ни одного, ни другого. Но предпочла не отвечать, главным образом, потому, что ничего не сумела придумать. Мне показалось, Ланди очень доволен нашим разговором. Он сделал шаг в сторону, явно намереваясь вернуться в денник и снова осыпать проклятиями несчастную лошадь.

Я поспешила прочь, спряталась в зарослях буддлеи у гаража и вдохнула сладкий, медовый аромат цветов. Над розовато-лиловыми цветками вились бабочки; иногда они садились на цветы. Незнакомая птичка (я в птицах не разбираюсь, знаю только воробьев) носилась над кустами, ловя бабочек и пожирая их. Мне было жалко бабочек, но я восхищалась проворством птички.

Птичка охотилась. Я вспомнила о том, что тоже охочусь, и приготовила фотоаппарат.

Джейми не оправдал моих ожиданий: вернулся минут на десять позже, чем я рассчитывала. Может быть, прождал меня в Уинчестере на стоянке несколько лишних минут — хотел проверить, поеду ли я с ним домой. Загнав машину в гараж, он вышел. Я сфотографировала, как он захлопывает дверцу машины. Потом он обошел ее кругом, оглядывая грязные пятна, оставленные после встречи с крупным рогатым скотом. Я успела сделать еще пару снимков. Потом он оглянулся на дорожку, и у меня вышел красивый снимок в профиль.

К тому времени я утратила бдительность и, должно быть, шевельнулась, потому что кусты зашелестели, и Джейми резко повернул голову. Я затаила дыхание. Но моя маленькая подружка, охотничья птичка, выбрала именно этот миг, чтобы улететь. Джейми успокоился и, насвистывая, зашагал к дому.

Я выждала несколько минут и последовала за ним. В дом я вошла через кухню. Я увидела там Руби, которая сбивала жидкое тесто. Другая женщина, которой я раньше не видела, гладила кучу белья в углу.

— Здравствуйте, моя дорогая! — сказала Руби. — Значит, вы вернулись с мистером Джейми?

— Нет, я приехала раньше. Закончила в городе все дела. — Я осторожно покосилась на незнакомку в углу. Та не отрывалась от работы и не показывала виду, что заметила меня.

Она была бесформенной, как будто вылепленной из куска теста. Ее прямые седые волосы были разделены на прямой пробор и заколоты сзади парой заколок-невидимок. На ней был огромный фартук, закрывающий платье; я таких уже сто лет ни на ком не видела.

Руби кивнула в ее сторону:

— Миссис Ланди. Пару раз в неделю она приходит сюда мне помочь.

Решив, что с миссис Ланди лучше не ссориться, я вежливо поздоровалась. Но она продолжала гладить, как будто и не слышала, хотя Руби говорила не понижая голоса.

— Она… то есть… что же…

— Жена Джоуи Ланди, — перебила меня Руби. — Они живут в домике за гаражом.

Руби по-прежнему говорила в полный голос; миссис Ланди не могла не слышать ее, но вела себя так, будто ничего не происходит. Лишь на миг прервалась, чтобы побрызгать на белье воду из мисочки, и продолжала работу. Я сообразила, что она, должно быть, глухая.

Как можно тактичнее я подняла руку, похлопала себя по уху и вопросительно подняла брови.

— О нет! — весело ответила Руби. — Со слухом у нее все в порядке. Просто она не из разговорчивых. Немножко туговато соображает, зато хорошая работница. Гладит так, что просто загляденье!

Меня поразила ужасная мысль.

— Келли, которая работает на конюшне, случайно, не их дочь?

— Да что вы, нет! — рассмеялась Руби. — Она только живет с ними в одном доме.

Жить в одном доме с семейством Ланди, по-моему, было так же приятно, как во времена Тюдоров жить в Тауэре человеку, обвиненному в государственной измене.

Руби постучала ложкой по краю миски.

— Ну вот, готово! — Она аккуратно переложила тесто в огнеупорную миску с припущенными яблоками. Потом протянула мне деревянную ложку с остатками теста. — Не хотите облизать? Или, может, вы для такого уже слишком большая? Помню, Тереза в детстве всегда крутилась на кухне и ждала, когда я дам ей вылизать тесто из миски… И даже когда подросла!

— Я не слишком большая! — Я взяла ложку. — И тоже так делала, когда бабушка готовила. Она пекла изумительный шоколадный торт.

Руби поставила форму с пирогом в духовку и начала прибирать на рабочем столе. Миссис Ланди сложила вчетверо наволочку, провела по ней утюгом, положила наволочку на груду выглаженного белья и взяла еще одну из огромной кучи. Пусть она и искусно гладит, но мне показалось, что глажка превратила ее в зомби. А может, ее зомбировала жизнь с Ланди. Но она не была глухой и, что бы там ни говорила Руби, возможно, понимала больше, чем казалось со стороны. Во всяком случае, она вполне способна пересказать мои слова мужу. С другой стороны, нельзя упускать возможность поговорить с Руби. Придется рискнуть!

— Руби, — осторожно сказала я, — вы знаете, что я жила в одном доме с… Терри, то есть с Терезой?

— Да, мне так сказали. — Руби взглянула на меня. Хотя она и улыбалась, глаза у нее оставались настороженными. — Она что, попала в беду, бедняжечка? Сдается мне, так оно и было.

— Я не знаю. Она ничего о себе не рассказывала… Если бы я знала о ней хоть что-то, я бы обязательно рассказала Аластеру.

— Она была своевольная. — Руби покачала головой. — Мистер Аластер и миссис Камерон обожали ее. Но она им здорово портила жизнь. Понимаете, люди ведь не молодеют. И пожилым трудно понять, какие проблемы бывают у молодых… Во всяком случае, у современной молодежи. Они старались, но не могли. Им хотелось ей помочь, но они, скорее всего, просто не знали, как это сделать.

— Что за проблемы? — с невинным видом спросила я.

Миссис Ланди побрызгала белье водой и продолжила гладить; послышалось тихое шипение пара. Жаль, что она все слушает, но тут ничего не поделаешь.

Либо Руби вспомнила о миссис Ланди, либо не хотела сплетничать с посторонним человеком — а я для нее была посторонней.

— Благослови вас Бог, меня не спрашивайте! — только и сказала она.

Она явно не собиралась больше ничего говорить. Я поблагодарила ее за остатки сладкого теста и бочком вышла из кухни. Мне пришлось пройти мимо миссис Ланди; она вскинула голову. Я мельком заметила плоское, невыразительное лицо, покрытое толстым слоем пудры. Но на ней не было ни следа помады или других попыток как-то приукрасить себя. Это показалось мне странным. Я улыбнулась, но миссис Ланди тут же опустила голову. И все же я успела заметить мгновенный проблеск в ее глазах. В них читался не ответ на приветствие, но страх.

По пути в свою комнату я напряженно думала. Запершись, решила еще немного поснимать. Сфотографировала всю комнату и мягкие игрушки на комоде. Потом сняла кролика, развернув его распоротой спинкой. На всякий случай пересняла обе страницы письма, хотя и понимала, что буквы на снимке, возможно, станут нечитабельными. Потом я вернула письмо на место, под обложку книги.

Хотя на пленке оставалось еще много кадров, я промотала ее до конца, извлекла из фотоаппарата и завернула катушку в вату, которую нашла в ящике туалетного стола. Написала записку Ганешу, в которой велела проявить пленку в срочной фотомастерской неподалеку и переправить инспектору Дженис. Снимки подтвердят все, о чем я рассказала ей по телефону. Кроме того, я просила его посмотреть фотографии Джейми. Тот ли это человек, который крутился возле нашего сквота в день, когда умерла Тереза?

Покончив с делом, я вышла в коридор и ахнула от неожиданности.

У моей двери стояла миссис Ланди. Я открыла дверь внезапно, и она отступила с таким смущенным и испуганным видом, что я механически стала ее успокаивать:

— Не волнуйтесь, ничего страшного!

Она сжалась, переступила с ноги на ногу и сообщила:

— Клала белье в шкаф.

— У вас много глажки. — Я почти ничего не могла сказать этому несчастному созданию.

Бедняжка по-прежнему думала, что я начну распекать ее за то, что она забрела куда не положено.

— Я поднимаюсь наверх и складываю все в бельевой шкаф, — повторила она, обратив ко мне свое плоское лицо. Потом отвернулась и поспешила прочь.

И все же я успела догадаться, зачем ей столько пудры. Под пудрой ее одутловатое лицо было все в синяках и кровоподтеках. Джоуи Ланди избивал жену!

Я медленно спустилась в кухню, стараясь сдерживаться. Руби сидела за столом, с удовольствием пила чай в тишине и листала кулинарные страницы в женском журнале, дожидаясь, пока можно будет достать из духовки свой бисквитный пирог.

— Джоуи избивает жену, — сказала я без всякого вступления. — Почему никто не вмешается?

Руби оторвалась от глянцевых картинок идеальных тортов и сложных десертов.

— Они муж и жена; вставать между ними негоже, — укоризненно заметила она.

— Вздор!

Руби вспыхнула:

— Мистер Аластер уже делал Ланди выговор. Ланди — хороший работник. — Она чуть наклонилась вперед. — Вы что же, хотите, чтобы мистер Аластер его уволил?

— Я бы такого негодяя выкинула отсюда под зад коленом! — сказала я.

— Вы бы — да, наверное. А что потом будет, не знаете? Ланди наверняка обвинит во всем свою жену, бедняжку, решит, что она во всем виновата. Она его не бросит. Куда бы он ни пошел, он и ее с собой потащит. В другом месте ей будет еще хуже. Мистер Аластер хоть не дает ему особенно распускаться. Здесь Ланди свою меру знает… Не волнуйтесь, дорогая, предоставьте дело мистеру Аластеру.

Поразмыслив, я поняла, что Руби права. Уж на что Люси была умница, красавица, за словом в карман не лезла — и ей непросто было бросить мужа, который ее избивал. Миссис Ланди никогда не решится на разрыв. Но здесь, оставалось надеяться, Ланди хотя бы не дают распускаться… Хотя мне неприятно было признаваться в этом даже себе самой, положение миссис Ланди казалось мне безвыходным.

Я спросила Руби, нет ли у нее марок и конверта — лучше прочного, из оберточной бумаги. Не обязательно нового. Старый адрес можно и зачеркнуть.

Руби сделала мне настоящий подарок: отыскала где-то небольшой упаковочный пакет с подкладкой. Вдобавок я купила у нее две марки. Выйдя из кухни, я положила в пакет письмо к Ганешу и катушку пленки и запечатала пакет клейкой лентой. Потом незаметно выбралась из дому и зашагала по дороге в ту сторону, где раньше видела почтовый ящик на обочине.

Бросив пакет в ящик, я вздохнула с облегчением. Как только ценная информация вышла из моих рук, Джейми уже не сможет ею завладеть, даже если и пронюхает о ней. Пакет на пути к Ганешу, и, если все пойдет как я задумала, Ганеш сразу передаст его инспектору Дженис.

Мне все больше и больше нравились мои детективные способности. По крайней мере, я стала более организованной.

На следующий день я планировала набег на соседнюю ферму. Помня, когда коров загоняют на дойку, я решила прийти в другое время. Я надеялась, что Ник Брайант будет на месте. Очень хотелось побеседовать с ним… ну и с его женой тоже, конечно.

До ужина оставался целый час. Возвращаться в дом я пока не собиралась. Помимо всего прочего, у меня оставалось еще одно дело.

Дело было не из приятных, и я решила покончить с ним как можно скорее. Я добралась до шоссе и зашагала в сторону Абботсфилда. Теперь, когда я знала дорогу, мне уже не казалось, что ближайший городок находится очень далеко от конного завода. Путь в одну сторону занял у меня четверть часа. Я направилась прямиком к церкви и отыскала тот угол, где новые надгробные плиты обозначали недавние захоронения.

Могила Терезы была совсем свежей; родственники еще не успели поставить памятник. Вместо него на могиле стоял выкрашенный белой краской деревянный крест с ее именем и датой смерти. Могильный холмик устилали срезанные цветы.

Вечерело; на кладбище никого не было, царила тишина. Время от времени за оградой по дороге проезжали машины, но сюда шум доносился приглушенно. Время как будто перестало существовать. Белый крест на могиле Терри слегка покосился — наверное, почва оседала, потому и с установкой памятника родные не спешили. Мне показалось, будто Терри ограничивает меня во времени. Ей словно хотелось, чтобы я все выяснила до того, как почва осядет, и ее могилу закроют мраморной плитой. Пока ее захоронение находилось в каком-то промежуточном состоянии; его нельзя было назвать ни новым, ни старым. Как нераскрытое преступление…

Неожиданно мной овладело странное чувство. Показалось, будто я уже не одна. Кто-то невидимый, неосязаемый стоял совсем рядом, скорее всего у меня за спиной, и наблюдал за мной. Я круто развернулась, но сзади никого не было.

— Опять твои фантазии, Фран! — сказала я и покосилась на часы. Пора возвращаться. — Ты не беспокойся, Терри, — произнесла я, обращаясь к белому кресту. — Я обязательно выясню, кто это сделал, и позабочусь о том, чтобы он не ушел от ответа!

Я надеялась, что сдержу слово. Меня подхлестывало бессилие, какое я испытала, поняв, что ничего не могу поделать с Ланди, регулярно избивающим жену. На свете много несправедливости; руки чесались навести порядок хотя бы в одном деле.

Более того, я отчетливо вспомнила кровоподтеки на теле Терри, к которым привлекла мое внимание Дженис. До сих пор у меня на примете имелся только один подозреваемый — Джейми Монктон. Но Джоуи Ланди нравилось избивать женщин.

Глава 12

Как говорится, хочешь рассмешить Бога — расскажи ему о своих планах. Нет, мне не пришлось отменять свои планы, но осуществление замысла неожиданно пришлось отложить.

На следующее утро я пораньше спустилась к завтраку, намереваясь сразу после него нанести визит на ферму. Аластер уже сидел за столом и читал газету. Через несколько минут вошел Джейми. Его появление означало одно; сейчас он не обыскивал мою комнату и не рылся в моих скудных пожитках. В наших с ним отношениях ничего не изменилось. Мы сказали друг другу «доброе утро» и обменялись ледяными взглядами.

— Франческа, какие у вас дела на сегодня? — спросил Аластер, поднимая голову от газеты.

Джейми тоже оторвался от жареных колбасок с грибами и помидорами.

— Хочу прогуляться по округе, — беззаботно ответила я. — Так сказать, оглядеться. — Мне не хотелось признаваться им в том, что вчера вечером я навещала могилу Терри.

— Тогда тебе понадобится другая обувь, — с ухмылкой заметил Джейми. Он помнил, как я ковыляла по обочине дороги в нашу первую встречу.

— У нас наверняка найдутся резиновые сапоги, — сказал Аластер. — На заднем крыльце есть пары всех размеров. Какие-нибудь из них придутся вам впору.

Неплохая мысль! Я поблагодарила Аластера за предложение. Джейми по-прежнему не спускал с меня взгляда. Может быть, заподозрил, что я собираюсь сходить на ферму. Помешать мне он не мог, даже если бы и захотел, но, несмотря ни на что, мне незачем было выдавать ему свои намерения.

После завтрака я спустилась на кухню и помогла Руби вытирать тарелки. Потом спросила ее о резиновых сапогах.

— Сейчас подберем вам подходящие, — сказала она. — Ну-ка, посмотрим…

Звякнул колокольчик над дверью. Руби вскинула голову.

— Это, наверное, мистер Уоткинс приехал к миссис Камерон. Ну да, он предупреждал, что приедет рано, но, пожалуй, явился чуточку слишком рано. Миссис Камерон, скорее всего, еще не готова его принять… Подождите немножко, хорошо, дорогая?

Она поспешно вышла в холл и открыла парадную дверь.

Я помнила, что Уоткинс — фамилия адвоката, о котором Ариадна Камерон упоминала в письме к Филипу. Совпадение? Вряд ли… Я осторожно прокралась в холл следом за Руби и спряталась в темном углу, за вешалкой для шляп.

— Пожалуйста, подождите немного, сэр, — говорила Руби. — Сейчас сбегаю к ней и посмотрю, готова ли она… А может быть, вас примет мистер Аластер — он где-то здесь.

— Ничего страшного, — произнес в ответ глуховатый голос. — Я подожду в гостиной, а если миссис Камерон еще не готова меня принять, прогуляюсь на конный двор.

Руби затопала вверх по лестнице. Судя по шороху и дыханию, я поняла, что Уоткинс направляется в ту же комнату, куда пригласил меня Джейми, когда я только приехала сюда.

Я осторожно высунула нос из-за вешалки. В холле никого не было, но дверь в гостиную была распахнута. Я неслышно подошла к двери и заглянула в гостиную.

Гость стоял у камина спиной ко мне и педантично поправлял фотографии на каминной полке. Его поведение показалось мне несколько бесцеремонным. Даже издали я безошибочно признала в нем вчерашнего бледного и унылого собеседника Джейми.

Разумеется, мне не повезло — все аккуратно расставив, Уоткинс поднял голову и посмотрел в зеркало, висящее над каминной полкой. Я отскочила за дверь, но было уже поздно. Он развернулся с перекошенным лицом и воскликнул:

— Кто там? Выходите!

Я вошла в комнату, напустив на себя самый беззаботный вид.

— Извините, не хотела вам мешать. Я зашла за газетой.

Уоткинс демонстративно огляделся по сторонам, удивленно подняв редкие брови:

— У меня нет никакой газеты.

— Газета была у Аластера. Он читал ее за завтраком.

Уоткинс по-прежнему смотрел на меня крайне неодобрительно — хотя, может быть, у него на лице всегда было такое выражение.

— Значит, это вы та девица, которая приехала из Лондона?

Должно быть, обо мне ему рассказал Джейми. Я кивнула в знак подтверждения.

— Понятно! — с несколько озадаченным видом протянул Уоткинс, а потом спросил: — Мы с вами раньше не встречались?

Вслух я ответила, что вряд ли, а про себя выругалась. Возможно, Джейми вчера и был сосредоточен на еде и на том, что он говорил, и не заметил, как я украдкой выбиралась из бара. Но Уоткинс, похоже, никогда никого и ничего не забывал и держал в голове целую картотеку. Где-то в закоулках его памяти хранится моя фотография. Рано или поздно он непременно вспомнит, где мы с ним виделись.

— Простите, но ваша внешность кажется мне знакомой…

— На меня многие похожи, — уклончиво ответила я.

— В самом деле? — с сомнением переспросил Уоткинс. Потом он достал из кармана часы и глянул на циферблат. Ну ясно, он из тех, для кого время — деньги. Неожиданно он сказал: — Знаете, я даже рад, что у меня выпала возможность переговорить с вами. — Он убрал часы. — Вы не спешите?

Я начала объяснять, что я как раз собиралась выходить. Но что-то в его бледном, невыразительном лице отметало всяческие возражения. Я кротко сказала, что у меня найдется несколько лишних минут.

— Вот и хорошо… тогда, если можно, будьте так добры, закройте дверь.

Я закрыла дверь и присела на краешек кресла. В его присутствии как-то невозможно было расслабиться и развалиться на сиденье.

Уоткинс тоже сел — осторожно, как будто не был уверен, что кресло не прогнется под ним. Он поддернул на коленях блестящие брюки, открыв севшие от частых стирок шерстяные носки и полоску мертвенно-белой кожи над ними, и сложил вместе кончики костлявых пальцев.

— Насколько я понимаю, вы — одна из тех, кто жил в Лондоне в одном доме с мисс Монктон?

— Да… с Терри.

— Полицейские, конечно, допрашивали вас. — Судя по его интонации, меня не мешало бы еще раз допросить с пристрастием.

— Несколько раз, — заверила его я.

Лицо у него перекосилось.

— Полицейские в курсе, что вы здесь?

После звонка Дженис я с чистой совестью могла заверить Уоткинса, что инспектор Морган всецело в курсе моих передвижений.

Уоткинс побарабанил кончиками пальцев и снова уставился на меня. Он так долго молчал, что я забеспокоилась.

— Вы были близкой подругой мисс Монктон?

— Я была одной из тех, с кем она ближе всех общалась в Лондоне, — ответила я, смутно понимая, что говорю правду.

Мой ответ адвокату не понравился. Он перестал барабанить пальцами, сжал свои тонкие губы и наморщил нос.

— Она рассказывала вам о своем доме, о своих родственниках?

Прекрасно понимая, что он не сможет ничего проверить, я ответила:

— Довольно часто.

Интересно, играет ли он в шахматы? Он наблюдал за мной с таким видом, словно обдумывал свои следующие ходы и предугадывал мои. У меня создалось впечатление, что, если Уоткинс играет в шахматы, он неплохой шахматист. Так и оказалось. Он вкрадчиво заметил:

— Но в полиции вы, насколько я понимаю, сказали, что почти ничего не знаете о Терезе…

Да, он наверняка хороший шахматист; умеет нащупывать слабые места противника, в то же время ничего не выдавая сам.

— Что касается ее смерти — да. Мы думали, что ее нет дома, а на самом деле она… — Я жестом показала на потолок. — Подумать только, мы сидели внизу, а она… она висела. А потом мы нашли ее…

— Да, да! — сухо ответил он. — Вот именно. Чрезвычайно неприятная история. Не говорила ли она с вами когда-либо о будущем? Например, не рассказывала ли о конном заводе «Астар»?

— Только в общих чертах, — ответила я.

Не решив, как истолковать мои слова, адвокат снова уставился на меня глазами-буравчиками, утопавшими в мешках нездоровой белой кожи, как недоваренные яйца в мешочек.

— В чем заключается ваш личный интерес к данному делу?

К счастью, мне не пришлось выдумывать ответ, который удовлетворил бы этого современного Торквемаду, так как в дверь постучали, и сразу за тем вошла Руби.

— Мистер Уоткинс, миссис Камерон готова вас принять. Будьте добры, поднимитесь, пожалуйста, к ней!

Уоткинс поднялся — я услышала, как хрустнули коленные суставы, — и подхватил потертый старинный кожаный портфель. Должно быть, он купил его в тот день, когда начал служить в конторе поверенного младшим клерком. Едва заметно кивнув мне, он вышел.

— Вот и хорошо, — сказала Руби, не выразив удивления по поводу того, что застала меня в гостиной, за беседой с адвокатом, хотя мы с ней расстались в кухне. — Давайте-ка теперь подберем вам резиновые сапоги!

Поскольку она не потребовала от меня никаких объяснений, я ничего не стала говорить. Следом за ней я вернулась в кухню, смутно понимая, что не слишком хорошо провела разговор с Уоткинсом. Как только он вспомнит, где меня видел, а он непременно вспомнит, он тут же все передаст Джейми.

Джейми наверняка придет в ярость, так как решит, что я за ним шпионила. Утешало одно: все равно он ничего мне не сделает. Все зависит от того, что он обсуждал с Уоткинсом. На совести Уоткинса тоже может быть что-нибудь. Он не первый адвокат, обходящий законы; у меня появилось странное чувство, что именно этим он вчера и занимался в баре.

Осмотрев целую кучу разномастных резиновых сапог, я выбрала самые маленькие — скорее всего, они принадлежали Терри. Руби подошла, когда я примеряла один из них, чтобы проверить, подойдут ли. Нога не пролезала до конца, так как внутри сапог оказался затянут паутиной. Если я чего-то не выношу, так это надевать обувь, в которой живет какое-то насекомое. В сквоте такое случалось довольно часто. В основном в обуви поселялись мокрицы и пауки, но иногда попадались чешуйницы, которых я особенно боюсь, потому что они очень быстро ползают. У меня выработалась привычка стучать по полу парой обуви перед тем, как надевать ее на ноги, и смотреть, что оттуда выползает.

Руби принесла мне еще старенькую вощеную куртку, как она выразилась, «на случай дождя». Я с благодарностью взяла ее, надеясь, что в непромокайке и резиновых сапогах я, по крайней мере, буду выглядеть в деревне более по-свойски, чем вчера.

Перед тем как надеть сапоги, я вынесла их на улицу и хорошенько выбила о стену, чтобы прогнать незваных жильцов. Как я и подозревала, в сапогах было полно пыли и дохлых пауков. Убедившись, что внутри больше никого и ничего нет, я надела их. Пока я обходила дом, поняла, что сапоги малы мне на полразмера.

У парадного входа стоял синий «мерседес». Я решила, что клиенты неплохо платят Уоткинсу, и ненадолго остановилась. Тут к дому подъехала еще одна дорогая машина и остановилась рядом со мной. Дверца открылась, и из машины вышла блондинка.

На вид ей можно было дать лет сорок с небольшим, а ее наряд в деревне выглядел еще менее уместным, чем мой, когда я только что приехала сюда. Блондинка нарядилась в черную мини-юбку и черные же матовые колготки. И то и другое было ошибкой, потому что, хотя ноги у нее были что надо, колени уже выдавали возраст. Сверху она надела оранжевый приталенный жакет на больших золоченых пуговицах — судя по виду, дорогой. Босоножки без каблука, видимо, предназначались для вождения, так как наряд требовал туфель на шпильках. Густые волосы до плеч слегка выцвели, но она зачесывала их назад и подвязывала лентой, плотно охватывающей голову, как у Алисы в Стране чудес. Я сразу решила, что она всю жизнь сидит на диете. Лицо неплохо сохранилось, портило его лишь брюзгливое выражение. Резкие черты лица и все остальное очень напоминало Терри. В общем, я сразу поняла, что передо мной Маршия Монктон.

Блондинка тем временем также пристально разглядывала меня и вдруг без всяких предисловий спросила:

— Вы кто такая?

Поскольку вот уже второй раз за утро незнакомый человек подвергал меня допросу, я уже не удивлялась и не возмущалась.

— Фран Варади… А вы, наверное, мать Терри…

Она моргнула и ледяным тоном поправила:

— Мать Терезы!

— Извините. Мы звали ее Терри, потому что знали ее только под таким именем.

— Кто такие «мы»? — Не переводя дыхания, она сама ответила на свой вопрос: — Вы — из компании безработных подонков, отбросов общества, которые жили с ней в том жутком доме!

Если даже сделать скидку на ее состояние, ее слова звучали вызывающе грубо. И все же я попыталась оправдаться: за других не скажу, но я всегда старалась найти хоть какую-то работу, а тот дом был нашим жилищем, и мы его любили.

Маршия пожала плечами:

— Возможно, тот дом вполне подходил вам и вашим друзьям. Если верить тому, что говорят полицейские, ваше жилье совершенно не подходило моей дочери.

Я решила, что настало время выразить ей свои соболезнования. Однако оказалось, что мои слова совершенно неуместны.

— Вот как, вам жаль? Да, вам всем, черт побери, должно быть жаль! Бог знает, что там у вас творилось…

По гравию захрустели шаги, и я быстро обернулась. К нам приближался Джейми.

— Маршия? — Он направился к ней. — Мы тебя не ждали.

— Здравствуй, Джейми. — Она прошла мимо меня, как будто меня не было, и они поцеловали друг друга в щеку. — Еду на побережье, а там сяду на паром. Вот, решила заехать по пути. Помириться со стариком. Мы с ним немного поссорились, когда я приезжала на… на похороны.

— Маршия, он все понимает, не беспокойся. Он знает, как ты была расстроена.

Джейми переводил взгляд с «мерседеса» на Маршию и обратно. Ее приезд все усложнил. Из-за меня он больше не волновался. Видимо, Маршия представляла большую угрозу для их с Уоткинсом планов. И все же Джейми старался сделать хорошую мину при плохой игре.

— Ты останешься на обед?

Оранжевые плечи передернулись.

— К сожалению, не могу. Я и так уже опаздываю… Просто решила, что надо повидаться с ним… — Маршия с презрением покосилась на меня. — Что она здесь делает?

— Мне бы тоже очень хотелось это знать, — фыркнул в ответ Джейми.

На холеном личике Маршии появилось подозрительное выражение — наверное, оно было ей свойственно.

— Погоди-ка, ведь это, кажется, мерс Сэмми Уоткинса?

— Он приехал к тете Ариадне, — ответил Джейми, которому явно стало не по себе.

— Что, Джейми, опять интригуешь? — С Маршией бесполезно было ловчить. Она с ходу задала Джейми именно тот вопрос, на который никак не могла решиться я.

Откровенничать при мне Джейми не собирался.

— Маршия, не надо сейчас о семейных делах! — Он сердито кивнул в мою сторону.

— Продолжайте без меня, — великодушно разрешила я. — Я как раз собиралась погулять.

Все получилось очень кстати. Пока Джейми будет объясняться с Маршией, у него не останется времени следить за мной. Но у Маршии возникли собственные планы.

— Никуда вы не пойдете, — не терпящим возражения тоном объявила она, — пока я с вами не поговорю!

Я уже собиралась отказаться от сомнительного удовольствия, когда вспомнила, что сыщик ни за что не упустил бы возможности потолковать с матерью Терри. Другой такой возможности у меня не будет. Джейми буркнул, что он предупредит Аластера о приезде Маршии, и так проворно юркнул в дом, что я задумалась, не собирается ли он заодно предупредить и Уоткинса. Мы с Маршией остались вдвоем и долго молча изучали друг друга, словно две уличные кошки, которые оспаривают кусок тротуара.

— Ну и что там у вас случилось? — осведомилась Маршия.

— Не знаю.

— Не вешайте мне лапшу на уши! — парировала она. — Вы должны знать. Вы ведь там были!

— Нет, когда… — Я вовремя прикусила язык. В конце концов, передо мной мать жертвы! — Меня не было там, когда это случилось, — закончила я.

Ее холеное лицо еще больше перекосилось от гнева, и сходство с Терри стало еще заметнее. У меня возникло странное чувство. Я словно увидела Терри.

— Как она вообще поселилась с вами?

— Ей негде было жить, — бесхитростно ответила я.

Маршия повысила голос — не только от гнева, но, как я поняла, и от отчаяния:

— Ей было где жить! — Она ткнула наманикюренным ногтем в дом у себя за спиной. — Она жила здесь!

— Она не хотела здесь жить.

— Почему? — завопила Маршия.

— Меня-то вы зачем спрашиваете? Почему не спросили ее, когда у вас была возможность? Вы когда-нибудь интересовались, хотела ли сама Терри, чтобы ее бросили здесь?

— Ее не бросили! — Маршию трясло от ненависти.

— Вот как?

Конечно, к горю следовало относиться с уважением, но я сразу поняла, что за дорогим костюмом скрывается опытный уличный боец. За свою жизнь я повидала многих таких, как Маршия. Пощады она не давала, пленных не брала. Любая поблажка с моей стороны будет расценена ею как слабость.

— Вы понятия не имеете о наших отношениях!

Маршия едва заметно шагнула ко мне; казалось, еще миг — и она на меня набросится. От меня не укрылось, что ее наманикюренные ногти очень длинные и острые.

Сгруппировавшись, чтобы вовремя отскочить в сторону, я ответила:

— Поверьте, уж я-то знаю, что значит, когда тебя бросают. Меня бросила мать. Я прекрасно понимаю, что чувствовала Терри.

Маршия замолчала, оглядела меня с головы до ног и задумалась. Потом она как будто приказала себе успокоиться. Впрочем, голос у нее по-прежнему оставался стальным.

— Я ничего не должна вам объяснять. Мой брак распался, и мне пришлось самой зарабатывать себе на жизнь. Мне предложили вернуться на работу; я знала и умела только одно… Тереза жила в хороших условиях. Ее отец записал ее в дорогую частную школу-интернат. Когда она бросила интернат, я уговаривала ее поступить в художественную школу. Она отказалась и куда-то сбежала. Мы до смерти волновались и после многих хлопот нашли ее и вернули домой. Она снова сбежала. Потом она убегала из дому еще много раз. Она даже таскалась по всей стране с бандой хиппи. Я пыталась поговорить с ней, но не могла до нее достучаться. Ей прямо не терпелось… — Голос Маршии дрогнул. — Мне кажется, она просто горела желанием саморазрушения. Нам следовало предвидеть, чем все кончится.

Я понимала: она говорит мне правду, но не всю правду. Гораздо о большем она умалчивала, возможно, потому, что я, по ее мнению, совала нос не в свое дело. С одной стороны, она была права. Дела Терри меня действительно не касались. С другой стороны, мне показалось, что она умалчивает обо всем, что не вписывается в картину, которую она нарисовала для себя. Маршия представлялась себе любящей, преданной матерью, которая старалась помочь дочери, как могла, сделала все, что в ее силах в трудных обстоятельствах. Она так долго убеждала себя в этом, что, похоже, сама себе поверила. Как я могла винить ее? Кто я такая, чтобы винить ее? Не знаю, как бы сама поступила на ее месте…

Хотя Маршия мне по-прежнему не нравилась, я начала немного сочувствовать ей, что мешало мне вести с ней разговор. Я промямлила: не все молодые люди, которые убегают из дому, заканчивают жизнь при таких трагических обстоятельствах.

Маршия ухватилась за мои последние слова, как будто они были произнесены на иностранном языке, который она прежде ни разу не слышала, и в виде опыта стала повторять их за мной.

— Трагические обстоятельства… Интересно, что именно кажется вам особенно трагическим? Ее гибель? Таланты, растраченные впустую? Жалкая жизнь, которую она вела в Лондоне? Ужасных знакомых, которые тащили ее вместе с собой на дно — и в конечном счете довели до смерти?

Она ждала, как будто я знала точный ответ на ее вопросы, хотя что тут ответишь?

С последним ее утверждением я бы охотно поспорила, но решила промолчать. Я поняла, почему Дженис так не любит беседовать с родственниками жертв в подобных ситуациях.

Путаясь в словах, я ответила:

— Ей самой ее жизнь не представлялась такой ужасной, как вам. Сквот на Джубили-стрит стал для нас домом, и нам там было уютно. Терри была вполне дееспособной и понимала, что делает.

Маршия бросила на меня взгляд, исполненный чистой ненависти. Ей не хотелось слышать ничего подобного.

Какая же я все-таки дура! И зачем полезла объясняться? Горе мешало Маршии рассуждать здраво. Я решила загладить оплошность, выразив свои сожаления. Так как я не знала, как лучше назвать то, что случилось, я неуклюже определила гибель Терри как «несчастный случай».

— Несчастный случай?! Вы называете это несчастным случаем?!

Маршия снова напустилась на меня:

— Мою дочь убили, убили, и никто не убедит меня в том, что вы или другие обитатели сквота не имеете отношения к ее гибели! А теперь извольте объяснить, что вы сейчас здесь делаете?

— Аластер… — начала было я.

— Можете не трудиться! — Маршия шагнула ближе. — Собирайте вещички и убирайтесь отсюда! От вас одни неприятности. Из-за вас и таких, как вы, у Терезы все пошло наперекосяк! А теперь вам хватило наглости явиться сюда и вести себя как ни в чем не бывало! Аластеру и Ариадне только вас не хватало! Надеюсь, что когда-нибудь вы все же попадетесь. Если не полиции, то кому-нибудь из тех, кто поймал в свои сети мою дочь. Жизнь моей дочери оказалась растрачена впустую. Она столько могла бы сделать! По вас никто не будет скучать. Вы — ничтожество! — Голос Маршии дрогнул. — Ну почему на ее месте оказались не вы? Кому вы нужны? Почему погибла моя милая доченька? Как это несправедливо!

Она повернулась кругом и едва не упала. Я подскочила к ней, собираясь подхватить ее под локоть, но она бросила на меня свирепый взгляд и с высоко поднятой головой вошла в дом.

Я не заметила, когда именно во время нашего разговора вернулся Джейми. Должно быть, он подслушал добрую часть беседы. Сейчас он встретился со мной взглядом и расплылся в довольной улыбке.

— Что, Фран, считала себя крутой? Теперь-то ты понимаешь, что до Маршии тебе далеко!

— Убирайся! — приказала я ему и с трудом зашагала к воротам в тесных резиновых сапогах.

Он презрительно захохотал мне вслед.

Джейми еще не понял, как он не прав. Маршия только начинает сознавать, что она далеко не такая крутая, какой себя считала. Рано или поздно к этому приходит каждый из нас.

Глава 13

Пришлось признать, что разговор с Маршией выбил меня из равновесия. Меня ошеломили не столько ее ненависть и откровенно высказанное сожаление, что повесилась ее дочь, а не я. После беседы с Маршией я несколько поменяла отношение к собственной матери. Должно быть, у нее имелась веская причина для ухода. Как я ни любила отца, очевидно, у них с матерью возникли разногласия, которые невозможно было преодолеть. Раз мать не взяла меня с собой, возможно, и ей, как Маршии, нужно было начать жизнь сначала, без бремени в виде ребенка. А может быть, ей просто некуда было податься с ребенком. Например, то место, где она нашла себе жилье, совершенно не подходило для меня.

Потом я вспомнила о Люси и ее детях. Даже вынужденная жить в сквоте, Люси в мыслях не имела расстаться с детьми. Однажды она призналась: как бы плохо ей ни было, они втроем всегда оставались вместе. Она ни за что не отдала бы детей в приют. Я спросила, что она сделает, если детей, например, отсудит отец. Люси на полном серьезе ответила:

— Я его убью!

Все очень сложно, и, честно говоря, поскольку сама я не сталкивалась с такой ситуацией, я не считала себя вправе судить. И все же приятно было думать, что я, как Люси, ни за что не рассталась бы с детьми. По крайней мере, постаралась бы.

Пес заметил, что я пришла, когда я распахнула ворота, и бросился ко мне навстречу. Один раз гавкнул, потом понюхал мои сапоги и завилял хвостом. Приятно, когда тебя узнают! Я надеялась, что Ник тоже меня запомнил — как запомнил и свое приглашение приходить, когда мне захочется.

Тут он вышел из хлева, в грязных рабочих брюках, вытирая руки о промасленную тряпку. Сейчас он больше походил на механика, чем на фермера.

— Старый грузовик вот-вот испустит дух, — сказал он. — Пора его менять. Мне с трудом удается поддерживать его на ходу. Рад снова видеть вас. Ну, как съездили в город?

— Хорошо, спасибо. Там красиво. Я, как вы, наверное, понимаете, настоящая горожанка. — Я обвела рукой окружающее пространство. — Раньше ни разу в жизни не была в деревне.

— Да что вы? Правда? — Мои слова его как будто озадачили. Он покосился на окружающие нас строения. — У нас-то особенно не на что смотреть. Ферма у нас самая обычная. Мы честно ведем хозяйство, а не пытаемся, как некоторые, с ее помощью уклониться от уплаты налогов. Входите, выпьем кофейку или еще чего-нибудь. Я бы сейчас не отказался от чего-нибудь покрепче.

Я замялась:

— Не хочу обременять вашу жену…

— Жену? — удивился он.

— Джейми спрашивал, как дела у миссис Брайант…

Ник ухмыльнулся:

— А, он имел в виду мою матушку! Я не женат. Еще не нашел такую девушку, которая согласилась бы жить на ферме! У нас здесь нелегко.

На мать я не рассчитывала и сразу преисполнилась дурных предчувствий. Матери молодых людей редко относятся ко мне благосклонно. Я обрадовалась, что на мне резиновые сапоги и непромокаемая куртка. По крайней мере, я не щеголяю тут в своих городских полусапожках.

Идя следом за Ником к дому, я готовилась к встрече. Я представляла себе его матушку розовощекой пожилой дамой в фартуке, которая, покормив утром цыплят, бодро жарит пышки.

Ник снял сапоги у двери черного хода с помощью старинного деревянного приспособления, какое я отродясь не видела. Я последовала его примеру, и в дом мы вошли в одних носках. Пол был каменный, неровный, а кухня оказалась неопрятной, тесной, но по-своему уютной. Ник повел меня в такую же неопрятную гостиную, где за столом сидела женщина. Что-то бормоча себе под нос, она тыкала пальцами в клавиатуру компьютера. Когда мы вошли, она круто развернулась.

Мать Ника оказалась на удивление молодой и длинноволосой; она была в джинсах и в старом свитере. Мне она понравилась с первого взгляда.

— Здрасте, — сказала она, как будто не удивившись при виде меня. — Вы умеете управляться с этой штукой?

— К сожалению, нет. — В конце концов, я жила в доме, где не было даже электричества. Где мне было учиться работать на компьютере?

— Ладно, не важно, — вздохнула она.

— Это Фран, — сообщил матери Ник. — Зашла к нам на чашку кофе. Она гостит у миссис Камерон.

— Пенни, — представилась его матушка.

Вначале мне показалось, что «пенни» — цена, которую она собирается взять с меня за кофе, но потом я сообразила, что даже в деревне кофе не может стоить так дешево.

— Меня зовут Пенни, — пояснила хозяйка дома. — Пойдемте на кухню, я поставлю чайник. Надоела мне эта машинка! Хочу ненадолго уйти от нее подальше.

Ник быстро извинился и ушел в ванную. В кухне Пенни порылась в шкафчике и извинилась за то, что у них нет нормального кофе.

— Только растворимый, из банки… Надо будет на неделе пополнить запасы. Но у меня вечно нет времени ездить за покупками. Предполагается, что та штуковина… — она злобно ткнула пальцем в сторону гостиной, где ее ждал компьютер, — будет экономить мое время. Но пока у меня на все уходит в четыре раза больше времени! Ник уверяет, что я скоро привыкну. Хотелось бы ему верить!

Я поняла, что пышек Пенни тоже не жарит. Она открыла шкафчик, достала жестянку, заглянула внутрь, поморщилась и сказала:

— Печенья тоже нет. Наверное, вы подумаете, что я плохая хозяйка.

Я заверила ее, что печенья мне не нужно. Хватит и кофе.

— Я ведь не просто так пришла в гости. Я… вроде как на рыбалку зашла, расспросить вас кое о чем.

Я решила, что Пенни лучше говорить все как есть, напрямую.

Она с грохотом поставила пустую жестянку из-под печенья на полку.

— О чем? Надеюсь, не о компьютерах? О сельском хозяйстве? Спросите Ника.

— Вы с Ником хозяйничаете здесь одни? — с любопытством спросила я. — Мне всегда казалось, что на фермах полным-полно народу: доярок, пастухов и так далее.

Когда я поделилась своими представлениями с Пенни, она только расхохоталась:

— Что вы! В наши дни такого уже нет. Сейчас каждый должен быть мастером на все руки! Мы управляемся вдвоем с Ником. Иногда нам помогает старый Джефф Байлс, когда нужны лишние руки. Джефф разбирается в сельском хозяйстве лучше нас обоих, вместе взятых. Ферму купил мой муж; у него было много планов… — Она немного помолчала и продолжала: — Он умер и не успел воплотить их в жизнь.

— Очень жаль, — неуклюже сказала я.

— Да, очень было жаль. Жаль, что от меня так мало толку. Я могу заниматься только бухгалтерией. В конце концов, сельское хозяйство — это бизнес. Ну, баланс я кое-как подбить умею. У меня в Уинчестере магазинчик антиквариата. Трудность в том, что мне приходится много времени проводить там, и я не всегда могу быть здесь.

— Антиквариата? — удивилась я. Очень интересно!

Пенни быстро пояснила:

— Магазинчик совсем небольшой. Такие раньше называли «лавки древностей». Но я стараюсь, чтобы ассортимент был пристойный. Дела, в общем, идут неплохо, особенно летом. Туристы, понимаете ли… Многим хочется купить сувенир на память, причем не современную дешевку. И они с радостью скупают то, что, честно говоря, считалось дешевкой в эдвардианскую эпоху. Однако все в результате остаются довольны.

Я спросила: наверное, трудно пополнять запасы товара? Пенни ответила, что часто бывает на домашних распродажах; в их округе обычно устраивают по одной такой в неделю.

— Учтите, — сказала она, — за настоящими ценностями я не охочусь. Они мне не по карману. Покупаю в основном старые фоторамки, фарфоровые безделушки и украшения, альбомы для вырезок, старинную одежду в хорошем состоянии. Считаю, что повезло, если удается купить старинные игрушки. Но игрушки часто собирают коллекционеры; как правило, меня в таких случаях опережают перекупщики. У меня ведь средства ограниченны; я не могу продавать вещи слишком дорого, иначе никто их не купит!

— Кто занимается магазином, когда вас там нет?

— Подруга. На самом деле мы с ней партнеры; она внесла часть вступительного взноса. Но в делах она ничего не смыслит. Говорит, у нее голова не подходящая для бизнеса. Ей нравится сидеть в магазине, беседовать с покупателями и что-нибудь продавать. К сожалению, здоровье у нее в последнее время пошатнулось, поэтому мне приходилось много времени проводить в городе. Последние несколько недель я здесь, на ферме, почти и не бываю.

Пенни помрачнела. Я поняла, что забот у нее в самом деле много; мне стало стыдно, что я явилась сюда докучать им вопросами о Терри.

По очевидно, мать Ника не принадлежала к числу нытиков. Она живо пожала плечами, словно отгоняя от себя трудности.

— Могу дать вам несколько полезных советов, как вести дела, если приходится считать каждый грош! — Она широко улыбнулась.

Вернулся Ник; выглядел он куда лучше — более того, стал по-настоящему красивым в чистом свитере и джинсах. Мы все расселись за круглым столом, где было очень уютно. Я никак не понимала, почему ему не удается найти подходящую девушку. Мне казалось, что с таким, как он, любая захочет жить на ферме.

— Как дела у миссис Камерон? — осведомился Ник.

— В том-то и дело, — ответила я, — не знаю!

Мать и сын наблюдали за мной. Очевидно, оба были очень умны; мне показалось, что я спокойно могу рассказать им все. Кое-что мне уже было известно: Нику не нравился Джейми Монктон. Поэтому я решила, что не слишком рискую, доверяясь им. Трудность в том, что в деревне я оказалась сама по себе. Мне нужны были хоть какие-то союзники. Брайанты показались мне из тех людей, кого приятно иметь на своей стороне.

— Известны ли вам обстоятельства смерти Терезы Монктон? — спросила я.

Оба молча кивнули, по-прежнему наблюдая за мной и выжидая.

— Мы с ней познакомились в Лондоне, — продолжала я. — Мы вместе жили в пустующем доме — сквоте. Называли мы ее не Терезой, а Терри. Она сама так предпочитала.

Пенни поерзала на стуле, вздохнула и сказала:

— Бедная девочка! Ей в самом деле ужасно не повезло. Раньше я иногда зазывала ее к нам в гости, когда она бывала дома. Просто поболтать и… ну не знаю… чтобы у нее появился предлог хотя бы ненадолго уйти из дому. Но она вела себя странно. Никогда не заходила сама, по-соседски. Может, стеснялась, а может, ей просто не хотелось ни с кем разговаривать. Она была очень… закрытой. Как будто боялась говорить о себе.

Не отрывая от меня взгляда, Ник спросил:

— Фран, а с вами она откровенничала?

Я покачала головой:

— Нет, ваша мама все описала очень точно. Терри ни с кем не разговаривала.

Я набрала в грудь побольше воздуха и подробно рассказала им о нашей жизни в сквоте, о том, как мы нашли ее труп, о том, как ко мне приехал Аластер. Я не сказала им, что Ганеш, возможно, видел Джейми, который околачивался у нашего дома незадолго до гибели Терри, о запахе одеколона и кусочке мела в его машине. Не рассказала я и о том, что Джейми рылся в моих вещах, и что я успела обыскать комнату Терри раньше его и нашла письмо, в котором упоминалось о завещании.

Оба они явно огорчились, услышав, как мы обнаружили ее тело. Пенни побледнела. Ник заявил, что сделает еще кофе, встал и отвернулся. Возможно, он заметил, что мать плохо восприняла новость; я надеялась, что он не злится на меня за то, что я ее огорчила. Я извинилась — ведь я пришла вовсе не для того, чтобы испортить им настроение. Мне хотелось выяснить, не смогут ли они чем-нибудь мне помочь.

Пенни наклонилась ко мне и похлопала меня по руке:

— Не расстраивайтесь так, Фран. Согласна, то, что произошло, очень страшно и неприятно. Представляю, каково было вам, когда вы нашли… ее.

Ник сдвинул вместе три наши кружки на рабочем столе и налил в них кипяток из чайника.

— Не поймите меня превратно, — сказал он через плечо. — Но до того, как мы с вами познакомились… у нас были немного другие представления о тех, с кем Тереза общалась в Лондоне. Насколько мы поняли, Аластер и Ариадна Камерон не одобряли ее образа жизни. Мы представляли, что вы все — бродяги, безработные. Судя по всему, вы и сейчас не такая, и раньше не были такой. Я бы назвал вас в высшей степени нормальной. — От его кривой улыбки у меня екнуло сердце.

— Могу себе представить, чего вы наслушались, — ответила я. — Поверьте, с нами она была в полнейшей безопасности! Уж кто-кто, а мы ее не убивали!

На сей раз и мать, и сын принялись извиняться хором. Мне стало неловко; показалось, будто я вела себя бестактно. Я тоже стала извиняться. Наконец, нам всем стало смешно, и мы расхохотались.

Когда мы отсмеялись, Пенни кающимся тоном произнесла:

— Хуже всего, все случившееся совсем не смешно, а отвратительно и страшно, и… я невольно злюсь. Ну что, что могло с ней случиться? Должно быть… — Она развела руками. — Мы и представить себе не можем, как ужасно она провела последние секунды своей жизни!

Ник что-то проворчал и стал смотреть на свою кружку. Наверное, его тоже расстроила гибель Терри, просто огорчение проявлялось у него по-другому. Мальчикам с детства внушают, что они должны держать свои чувства при себе и так далее.

Наверное, они не знали подробностей — как бедную Терри сначала оглушили, а потом повесили. Скорее всего, она не понимала, что с ней происходит… Я решила их пока не просвещать и лишь кивнула в ответ на слова Пенни.

— Я хочу выяснить, что с ней случилось. Аластер показался мне очень славным. Он сам просил меня не пропадать, вот я и решила его навестить. О существовании Ариадны я понятия не имела, пока не приехала сюда. Я не знала, что дом на самом деле принадлежит ей. Должна признаться, я очень смутилась. Знай я о ней, я бы не вломилась к ним вот так, без приглашения.

— Ариадна тоже очень славная! — заверила меня Пенни. — Немного суховата, конечно, но ее понять можно. Ее мучают сильные боли. Несколько лет назад она упала с лошади и повредила позвоночник. До того она вела очень активный образ жизни. Должно быть, ей невыносимо, что она прикована к инвалидному креслу.

— Кто-то уже говорил мне о несчастном случае… Насколько я поняла, незадолго до того у нее умер муж. Представляю, что ей пришлось пережить! Мало того что она потеряла близкого человека, она еще стала инвалидом.

— И даже больше, — неожиданно ответил Ник. — Конь, с которого она упала, был любимцем мистера Камерона. Жеребца звали Астар; в его честь назвали весь конный завод. Камерон хотел сделать его племенным жеребцом и получить от него потомство… Жеребец обошелся ему в целое состояние. После того как Камерон умер, Ариадна обычно ездила по округе верхом на Астаре. Потом она неудачно упала. Наверное, теперь вы понимаете, почему она иногда бывает раздражительной.

— На самом деле она очень добрая! — возразила Пенни. — Она приютила Терезу после того, как ее родители разошлись. Да и Аластера тоже, если уж на то пошло. Ему некуда было податься, и она взяла его к себе. Некоторое время он управлял конным заводом, но оказался не идеальным управляющим. Потом появился Джейми. До того как он попал на конный завод, он какое-то время болтался без дела. Считается, что при нем дела пошли в гору.

— Меня миссис Камерон тоже приютила, если можно так выразиться. — Я задумалась. Некоторые берут в дом бездомных животных, а Ариадна Камерон, похоже, собирает бездомных людей.

Однако при упоминании Джейми мне показалось, будто на кухне несколько похолодало.

Я решила попытать счастья и осторожно сказала:

— Должна признаться, Джейми не очень мне нравится.

— Джейми Монктону наплевать на всех, кроме себя! — сухо ответила Пенни. — Я знаю его с детства. Он и мальчишкой был дрянным, и теперь такой же.

Ник внимательно следил за мной.

— Фран! Вам не кажется, что Джейми имеет какое-то отношение к гибели Терезы?

— Что ты, Ник! — воскликнула его мать.

— Да ладно тебе, мам! Фран ведет расследование. Она сама так сказала. И специально приехала сюда, значит, не думает, что убийца в Лондоне. Ведь так?

Он был прав. Я действительно так не думала. Но сейчас был неподходящий момент, чтобы высказывать обвинения, которые я не могла ничем подкрепить.

Пенни ошеломленно покачала головой:

— Они ведь двоюродные — Тереза и Джейми. Ну, или троюродные, не помню. Я знаю, он способен на многие подлости, но он не… во всяком случае, не с родственниками…

Мне Джейми не показался ни капельки сентиментальным. Едва ли кровное родство способно отрезвить его. Но не хотелось и вставать между матерью и сыном. Я продолжала гнуть свою линию:

— Мне кажется, чем больше я узнаю о Терри, тем ближе становлюсь к ней, тем ближе ответ на все вопросы. Для того я сюда и приехала. Аластер говорил, что она и раньше несколько раз убегала из дому — еще до того, как попала в Лондон и поселилась в нашем сквоте. Однажды она путешествовала по стране со сторонниками «нью-эйдж». Я знаю, так и было, потому что однажды Терри сама заговорила об этом.

Брайанты смущенно переглянулись.

— В тот раз она отсутствовала недолго, — заметила Пенни. — Несколько месяцев. И только летом. Когда похолодало и пошли дожди, она вернулась домой — в ужасном состоянии. Она и правда была очень больна. Иногда я видела, как она ходит туда-сюда по дорожке, белая как бумага; я боялась, что она потеряет сознание и свалится в канаву — и будет лежать там, а ей никто не поможет. Мы с Ником несколько раз, встречая ее, привозили ее к себе домой. Она всегда вела себя очень странно, совсем недружелюбно и замкнуто. По-моему, ни Аластер, ни Ариадна не могли с ней справиться. Бедняжка! Ей нужна была помощь, но в «Астаре» ей не у кого было ее получить.

Я отпила кофе.

— У нее ведь есть родители. Почему она не обратилась к ним? Кстати, сегодня я познакомилась с Маршией.

— Она в «Астаре»? Мать Терезы здесь? — хором заговорили Пенни и Ник.

Ник присвистнул:

— В храбрости ей не откажешь! На похоронах она страшно разругалась с Аластером.

— По-моему, она приехала мириться. — Я поняла: как мне ни интересно было познакомиться с Маршией, ее можно исключить из списка подозреваемых. После развода и гибели Терезы Маршия совсем не интересовалась тем, что будет с конным заводом «Астар». Но кого-то это явно интересовало. — А что Филип Монктон, отец Терезы? — спросила я. — Разве не следовало сообщить ему, что Терри больна?

Пенни задумалась.

— Он сделал успешную карьеру в своей отрасли; ну а с отцом и теткой он, по-моему, не ладит. Он нечасто приезжал повидаться с дочерью. Наверное, если бы Филу и сообщили о болезни Терезы, он ничего бы для нее не сделал. Он ведь женился во второй раз, начал жизнь заново, а после этого всегда все по-другому. Насколько мне известно, его вторая жена довольно молода — почти ровесница дочери, если вы понимаете, о чем я. И ему неприятны были напоминания о его прошлой жизни.

Наступило молчание, которое вскоре нарушили цокот копыт за окнами и собачий лай. Потом послышался девичий голос.

— Похоже, Келли, — сказал Ник и крикнул: — Келли, мы на кухне!

Она вошла через несколько секунд; лицо раскраснелось — то ли от верховой прогулки, то ли от радостного предвкушения.

— Доброе утро! — весело поздоровалась она. — Ехала мимо, дай, думаю, зайду…

Тут она заметила меня и замолчала. Веснушчатое лицо посуровело, и я едва не рассмеялась.

— Еще одна гостья! — гостеприимно заметила Пенни. — Подсаживайся к столу, Келли! Я сделаю еще кофе.

Келли неуклюже втиснулась в кухню. От былой радости не осталось и следа. Она села, не сводя с меня взгляда, и тусклым голосом сказала:

— Здрасте.

— Фран знакомится с деревенской жизнью из первых рук, — широко улыбнулся Ник. — Представляешь, раньше она ни разу не бывала на ферме!

— Вы, наверное, всегда жили в городе. — В голосе Келли слышалось не столько любопытство, сколько презрение.

Она то и дело украдкой косилась на Ника; мне все сразу стало ясно. Она имела на него виды, причем большие. Вопрос в том, замечает ли он, что она положила на него глаз? Келли, наверное, можно назвать симпатичной. Некоторым нравятся крепкие, здоровые девушки, любительницы физической работы на свежем воздухе. Более того, если Ник в самом деле подыскивает себе хозяйку, лучше Келли ему жены не найти. Но людям часто бывает нужно совсем не то, что им подходит.

— По-моему, — как ни в чем не бывало продолжал Ник, — ей у нас понравится… Фран, вам не хочется пожить на ферме?

Келли, явно ошеломленная, наградила меня весьма недружелюбным взглядом. Отныне она будет видеть во мне соперницу. А жаль; вначале мы с ней вроде поладили, и я даже надеялась заручиться ее помощью.

Она почти демонстративно повернулась ко мне спиной.

— Ник, я зашла, потому что позавчера мы с тобой разминулись. Ланди говорил, ты приезжал к нам.

— Просто зашел по-соседски. — Ник тут же смутился. — Хотел увидеться с Аластером, передать, что мы с мамой про них не забыли. Но его на конном дворе не оказалось, а заходить в дом я не стал — не было желания нарваться на Джейми. Его машина стояла у гаража, и я понял, что он там, а беседовать с ним как-то не хотелось. Кстати, я тогда видел Ланди — он был пьян в стельку. Как ему все время удается выходить сухим из воды?

Келли слушала его и все больше поникала. Наверное, она надеялась, что Ник специально приезжал в «Астар», чтобы повидаться с ней.

— Ну да, Джоуи попивает, но работник он хороший.

— Не следует тебе жить с ними в одном доме, — сурово заметила Пенни. — Кто знает, что взбредет в голову этому Ланди!

Келли робко улыбнулась — наверное, ждала, что сейчас миссис Брайант пригласит ее поселиться у них на ферме.

Я решила, что мне пора тактично удалиться. Поблагодарила Пенни за кофе и сказала, что мне пора возвращаться.

— Приходите еще! — пригласила Пенни.

— В следующий раз я покажу вам все как следует, — вторил ей Ник.

Келли снова приуныла. День ее оказался испорчен по моей вине.

Однако на обратном пути мне нашлось о чем поразмыслить, кроме сложной личной жизни Келли.

Ариадна — богатая женщина. Все окружающие зависят от нее. Она уже не девочка, и здоровье у нее хрупкое. Детей у нее нет, а брат, с которым она близка, тоже в возрасте. Племянника Филипа она, похоже, недолюбливает. Кроме того, он, во всяком случае теоретически, человек вполне состоятельный, и ему вовсе не обязательно наследовать ее деньги и имущество. Джейми очень старается, но насчет него у Ариадны сомнения. Зато Терезу, если верить Пенни, тетка буквально обожала. Ариадна назначила Терри своей наследницей, и вот теперь Терри не стало. Кому теперь достанется конный завод? Выбора у Ариадны почти нет; наследников мало, а тех, кто остался, она не слишком одобряет. Но время работает против нее. Ей придется назначить кого-то своим преемником, причем быстро.

Сегодня к Ариадне приезжал адвокат Уоткинс. Я готова была поставить все, что у меня есть, что в его потертом портфеле лежит новое завещание. Скорее всего, сегодня Ариадна его подписала.

Но в чью пользу завещание? И не навлекла ли Ариадна на себя опасность, подписав его?

Глава 14

Мне нужно было поговорить с Ариадной, но я поняла, что нелегко будет получить ответ на вопрос, который волновал меня больше всего. Выяснить, что написано в ее новом завещании, было невозможно, хотя, по моему глубочайшему убеждению, ответ на этот вопрос проливал свет на все остальное.

Я направилась назад, на конный завод «Астар», а по пути все время проворачивала в голове предстоящую мне задачу. Как за нее взяться? Раньше я и не подозревала о том, что сыщикам все время приходится изворачиваться и ловчить! Мне не помешал бы курс по практической психиатрии, только я его не проходила. Знала только одно: мне предстоит иметь дело с пожилой дамой старой школы с железной волей. Ариадна тяжело больна и должна регулярно принимать лекарства. Ничего удивительного, что я преисполнилась дурными предчувствиями. Я мысленно перепробовала самые разные подходы, но все они показались мне неосуществимыми.

Я настолько погрузилась в свои мысли, что ничего вокруг себя не замечала, и слишком поздно поняла, что следом за мной по узкой, однорядной дороге едет машина. Я шла посреди дороги — пешеходных дорожек тут не было, а обочины с обеих сторон кишели ловушками в виде поросших травой колдобин и сточных канав. Вскоре до меня дошло, что машина меня не объедет, и услужливо подвинулась вбок.

Однако машина не стала меня обгонять. Казалось, шоферу приятно ползти с той же скоростью в нескольких шагах позади меня. Я оглянулась через плечо. За мной ехал какой-то старый фургон — настоящая развалюха. Водитель смотрел на меня в ветровое стекло, настолько пожелтевшее от времени и потрескавшееся в нескольких местах, что я лица водителя не видела. Фургон еле полз вперед, то и дело останавливаясь. Мне стало нехорошо. Оказывается, не я задерживаю его. Он следит за мной!

Я зашагала быстрее. Из-за того, что в голове крутились всевозможные мысли о семейных тайнах и зловещих заговорах, я здорово накрутила саму себя и перепугалась. В опасности не только Ариадна, но и я. Я, Фран Варади, великий детектив! Вообразила себя героиней «Великолепной пятерки»^[11] и сунула нос в дела Джейми Монктона!

Переваливаясь, я побежала вперед. Двигаться быстрее мешали тесные резиновые сапоги, не предназначенные для спринта. Даже мои городские полусапожки сейчас пригодились бы лучше. Они хотя бы были моими и подходили по размеру!

Водитель фургона тоже прибавил газу. Я понимала, что долго обгонять машину, даже такую развалюху, у меня не получится. Меня прошиб пот. Ноги горели, мышцы сводило судорогой. Мне казалось, будто я барахтаюсь в густой грязи — как в страшном сне, где за мной кто-то гонится. Все труднее становилось отрывать ступни от земли.

Сердце колотилось гулко, как барабан; больше чем когда бы то ни было я сознавала, как одинока в этой глуши. Ну почему, почему я не осталась в Лондоне?! В Лондоне я нырнула бы в переулок, вошла в магазин, вскочила в автобус… да что угодно! Здесь, среди пустых полей, я как в ловушке. К тому же, чтобы попасть на поле, мне пришлось бы перелезть через живую изгородь или ограду. Мой преследователь успеет сто раз выйти из фургона и схватить меня, не дав пробежать и десяти шагов!

Единственная надежда — что я успею добраться до поворота на конный завод. Неужели он поедет за мной в частные владения? Его непременно заметит кто-нибудь из обитателей дома. Впереди показались поворот и деревянный указатель, сулившие спасение. Я рванула к указателю, чувствуя себя средневековой беглянкой, ищущей спасения в монастыре от разъяренной толпы. Но бежать пришлось в гору, и подъем оказался очень крутым. В боку мучительно закололо. Я согнулась пополам. Ничего не выйдет… Придется остановиться!

Фургон поравнялся со мной и остановился. Хлопнула дверца. По гравию захрустели шаги — мой преследователь приближался.

— Попалась, Франческа! — сказала я себе между двумя спазмами боли.

Я попыталась выпрямиться, застонав от новой колики. Чья-то рука схватила меня за плечо. Я не собиралась сдаваться без боя, даже в таком состоянии. Если бы Терри дралась, возможно, она бы не очутилась висящей на проводах! Не глядя, я двинула локтем назад и услышала крик боли. Вот и хорошо! Я попала ему в больное место. Я еще раз саданула преследователя локтем и снова услышала крик:

— Фран! Прекрати сейчас же! Что ты творишь?

Услышав свое имя, я узнала голос. Извернулась, по-прежнему не разгибаясь, посмотрела снизу вверх. Вид у меня был еще тот: согнулась пополам, тяжело дышу, вся мокрая…

— Ты что, совсем спятила? — еле переводя дух, спросил Ганеш. — Я тебя звал, окликал, но ты рванула вперед, как ракета! Ты что, собралась выступать на Олимпиаде? Потом ты использовала меня вместо боксерской груши. Видно, деревенская жизнь размягчила тебе мозги — вернее, то, что от них осталось!

— Я думала, ты — наемный убийца, — призналась я.

Мы вместе доковыляли до фургона и поехали по дороге, миновав дом, спустились с холма и остановились в лощине. Спустя какое-то время мы оба отдышались. Моя колика наконец прошла.

Ганеш развалился на водительском сиденье, прислонившись к дверце спиной, опираясь одной рукой о сиденье, а другой — о руль. Его длинные черные волосы падали на лицо, и он мрачно хмурился на меня из-под спутанных прядей. Наверное, ему было еще больно после тех ударов, что я ему нанесла, и мои слова вовсе не обрадовали его. На самом деле я была очень рада его видеть, просто сначала так оторопела, что таращилась на него разинув рот.

Потом он наставительно переспросил — он всегда так говорит со мной, когда хочет остудить мой пыл:

— Ты приняла меня за наемного убийцу?

— Ну да… — Я постаралась говорить как можно увереннее, хотя собственное предположение показалось мне совершенно идиотским. — Ты ведь мог им оказаться — теоретически.

— Наемный убийца — на такой развалюхе? Тебе не кажется, что на моем фургоне особенно не погоняешься за жертвой? Я с трудом добрался сюда из Лондона! Кстати, почему ты не узнала мой фургон? Ведь у нас всего одна машина, и ты сто раз в ней ездила.

Я повела носом. В кабине пахло капустой, землей из-под картошки и переспелыми бананами. У моих ног валялась рваная пластиковая сетка с ярлыком «Флоридские розовые грейпфруты».

— Теперь-то я, конечно, его узнаю! — обиженно отрезала я. — Но ведь я привыкла видеть его в Лондоне, а не здесь! Ты не сказал, что приедешь! Что ты, кстати, здесь делаешь?

— Тебя спасаю! — буркнул Ганеш. — Приехал отвезти тебя назад, в город.

— Только не сейчас! Мне кажется, я наконец-то напала на след!

Я принялась с жаром рассказывать Гану о том, что мне удалось разузнать.

— Терри должна была унаследовать целое состояние. И несколько человек остались бы с носом. Во-первых, Филип, ее отец. Все уверяют, что он никогда не интересовался лошадьми, и потом, у него свое вполне успешное дело. Правда, не думаю, чтобы Филип убил родную дочь. А вот насчет Джейми не знаю. В тот день он был в Лондоне, я почти не сомневаюсь. Ты видел именно его, и Эдна тоже. Я нашла в его машине кусочек мелка Фитиля, и он пользуется тем самым лосьоном после бритья. Он часто появляется в том самом уинчестерском баре. Курит «Бенсон энд Хэджис». Он изо всех сил старается спасти конный завод от разорения, до которого его чуть не довел Аластер. Возможно, Джейми кажется, что уж если Ариадне и следует кому-то оставить конный завод, то только ему. В конце концов, он тоже ее родственник. Возможно, ему не понравилось, что Ариадна решила все оставить Терри…

— Если он знал о ее решении, — возразил Ганеш. — И даже если знал, почему просто не женился на Терри?

— Это у вас, индусов, так принято, — ответила я. — Все оставлять в пределах семьи. В нашей стране так уже лет сто не делается. Более того, мне что-то не кажется, что Терри вышла бы за Джейми.

Ганеша мои слова, похоже, не убедили, но я продолжала:

— Есть еще очень противный конюх, точнее, главный конюх, по имени Джоуи Ланди. Он регулярно избивает до полусмерти свою жену-дурочку. Аластер и Джейми закрывают глаза на его развлечения, потому что Ланди неплохо знает свое дело. Они только иногда делают ему замечания, если бедная миссис Ланди появляется в их доме вся в синяках. Но Терри, возможно, не любила конюха. Может быть, он боялся, что она, унаследовав конный завод, тут же рассчитает его… Так что у Ланди тоже имелся мотив для убийства Терри, а он из тех, кто смог бы убить.

Ганеш тут же отмел мою версию:

— У тебя есть доказательства, что этот Ланди хоть раз в жизни бывал в Лондоне?

— Я ведь и приехала сюда за тем, чтобы узнать что-нибудь, — ответила я. — Может быть, Ланди и Джейми сговорились. Оба были заинтересованы в том, чтобы убрать со сцены бедную Терри.

— Если, конечно, верить тебе и твоим версиям! — Иногда Ганеш умеет доводить меня до белого каления своим самодовольством.

— Ну ладно, а что ты на это скажешь? — продолжала я. — Я видела, как Джейми беседовал с Уоткинсом в том самом баре. Не сомневаюсь, он расспрашивал адвоката о новом завещании Ариадны! Может быть, даже уговаривал Уоткинса нажать на тетку, чтобы она сделала своим наследником его… Других поводов для встречи с Уоткинсом у Джейми просто не могло быть!

Ганеш ударил рукой по рулевому колесу и пылко выругался, хотя ругается он крайне редко.

— Фран, иногда я считал тебя сумасшедшей, но за дуру тебя не держал никогда. Я начинаю менять точку зрения! Ты лезешь в семейное дело. Оно касается только Монктонов и больше никого. Сейчас им меньше всего хочется или требуется, чтобы совершенно посторонний человек, такой, как ты, совал нос в их дела. И потом, ты тут нагородила целую кучу обвинений, а где доказательства? С чего ты взяла, что Джейми Монктону незачем встречаться с Уоткинсом? Уоткинс, может, ведет все дела, связанные с конным заводом. Может, они в баре вовсе и не завещание обсуждали!

— Уоткинс сегодня приезжал на конный завод. Если бы Джейми нужно было потолковать с ним о делах, он спокойно сделал бы это тогда же, не тратя время на поездку в Уинчестер. Говорю тебе, Ган, он специально назначил Уоткинсу встречу в Уинчестере, потому что не хотел, чтобы об их встрече узнал кто-нибудь с конного завода! Ариадну нужно предупредить! Слушай, допустим…

— Ты не имеешь права выдвигать такие обвинения без доказательств! — хрипло возразил Ганеш. — Если ты окажешься не права, то попадешь в такой переплет… А если ты права, то тебе лучше побеспокоиться не за Ариадну, а за себя саму! — Он с угрожающим видом наклонился вперед. — Ты здесь больше и минуты не останешься! Ты выяснила все, что можно. Сейчас мы вернемся в Лондон. Пойдем к инспектору Морган и все ей расскажем. Уж она как-нибудь во всем разберется! В конце концов, это ее профессия. Вещи оставь здесь. Потом позвонишь Монктону и попросишь прислать их тебе.

— Ни в коем случае! — возмутилась я. — Между прочим, у меня там и твой фотоаппарат! Кстати, ты отдал пленку в проявку?

— Какую еще пленку?

Меня снова замутило от дурного предчувствия.

— Ты что, не получил моей посылки?

Потом до меня дошло. Свой пакет я бросила в почтовый ящик только накануне; если Ган выехал из Лондона сегодня рано утром…

— Моя посылка только что пришла к тебе! Ган… — Я схватила его за куртку. — Ты должен немедленно вернуться! Возьми пленку и отдай в аптеку рядом со своим магазином. У них есть срочная проявка!

— А ты поедешь со мной?

— Нет.

Он так рассвирепел, что я, неожиданно для себя, взмолилась:

— Ну пожалуйста, позволь мне остаться здесь еще на один день! Мне непременно нужно поговорить с Ариадной!

— Она велит тебе заниматься своими делами, и будет совершенно права!

— И все-таки я должна попытаться! Ну что, договорились?

Он бросил на меня испепеляющий взгляд:

— Нет! Фран, ты ведь не в игрушки играешь!

— Знаю! Слушай, я вообще не понимаю, зачем ты примчался. Я и сама могу за себя постоять! — заорала я.

От наших криков в фургоне стало так шумно, что у меня даже зазвенело в ушах. Настало время успокоиться.

Мы оба несколько минут молчали. Наконец, Ганеш снова заговорил увещевающим тоном, от которого я всегда приходила в ярость:

— Нет, Фран, ты не можешь за себя постоять, особенно сейчас. Ну да, в обычных условиях ты вполне способна за себя постоять, но здесь ты не в своей привычной среде. Ты в незнакомом месте, живешь среди людей, о которых тебе известно очень мало. Они не такие, как ты. Они богаты. У них большие дома, земля, лошади и так далее. Может, они и не ладят друг с другом, но, стоит им столкнуться с чужаками, они тут же сплачивают ряды. Если кого-то и принесут в жертву, то тебя. Надеюсь, ты меня понимаешь?

Он ждал и, видя, что я не отвечаю, начал сердиться:

— Ладно, взгляни на все вот с какой точки зрения. Тебе только что показалось, что тебе кто-то угрожает. А если бы ты оказалась права? Какой у тебя рост? Сколько ты весишь? Я видел двенадцатилетних девчонок ростом с тебя. Фран, у тебя сил не хватит выстоять в драке.

— Все я знаю, — ответила я. — Что бы ты там ни думал, я не дура и понимаю, чем рискую. Но сейчас я не могу сдаться, тем более что наконец-то напала на след. Я ведь не зря проделала такой долгий путь. Мне многое удалось выяснить!

Ган вздохнул:

— Как по-твоему, сколько еще времени тебе нужно?

— Самое большее сутки, клянусь. Сегодня и, может быть, часть завтрашнего дня. Потом я вернусь в Лондон. Я понимаю, что здесь я не в своей стихии. Просто не люблю бросать дело на полдороге.

Он почесал затылок и нахмурился.

— Так и быть, потерплю еще одну ночь. Я приготовился вздремнуть в фургоне на тот случай, если мне не сразу удастся связаться с тобой. У меня есть спальный мешок и кое-какая еда. Завтра, сразу после завтрака, я приду и заберу тебя. Если вдруг что-то пойдет не так, выбирайся из дома, беги сюда и найдешь меня.

Мне стало стыдно. И зачем я только наорала на него? Я сказала, что очень тронута — ведь он поспешил примчаться мне на помощь, волновался за меня и так далее.

— Да, да… — раздраженно отмахнулся Ганеш. — Но помни, будь осторожна! Если что-нибудь пойдет не так — хоть что-нибудь! — тут же беги сюда так же быстро, как недавно бежала от меня.

Я не увидела у дома ни машины Маршии, ни «мерседеса» Уоткинса. Прихрамывая, я обошла дом и, поднявшись на заднее крыльцо, попыталась стащить с себя сапоги. Они плохо снимались с распухших ног; мне бы не помешало старинное приспособление, вроде того, каким пользовался Ник Брайант. Мне все же удалось кое-как снять сапоги. Потом я со вздохом облегчения освободилась от старой куртки, в которой взопрела, как пудинг с почками.

Пошатываясь, я вошла в кухню в одних носках, держа в руках полусапожки. Сейчас они на меня ни за что бы не налезли.

Руби снова взбивала тесто для бисквита. Она была очень предана своему делу.

— Здрасте! — сказала она, не переставая мешать и взбивать. — За вами как будто кто-то гнался.

— Просто быстро шла! — ответила я, налила себе стакан воды из-под крана и выпила одним глотком.

Руби с любопытством покосилась на меня. Мое раскрасневшееся лицо указывало на то, что я не просто шла быстрым шагом. Но она ничего больше не сказала.

Она вылила тесто в круглую форму и поставила ее в духовку. На сей раз она без слов протянула мне миску, чтобы я ее выскребла.

Вылизывая остатки сладкого, липкого теста, я вспомнила детство. Мне как будто снова стало шесть лет.

— Руби, миссис Камерон спускается вниз в течение дня или все время сидит наверху, в своей комнате? — Я ткнула ложкой в потолок. Очевидно, у Ариадны есть своя гостиная наверху, но мне как-то не верилось, что она примет меня там без приглашения, если я поднимусь и постучу.

— Обычно нет, — ответила Руби. — Ну как, все доели? Давайте миску… Она остается у себя, только если плохо себя чувствует. В хорошие дни, как сегодня, она любит гулять в саду. Она довольно хорошо рисует. Вот и сейчас она прихватила свой мольберт и карандаши… Она очень одаренная дама.

Я сняла носки и вышла в сад босиком. Трава, к счастью, была прохладной. Ариадна сидела в дальнем углу сада; ее инвалидное кресло стояло под яблонями, видавшими лучшие дни. Под бумагу у нее на коленях была подложена доска; она рисовала. Должно быть, под деревьями, несмотря на солнце, было довольно промозгло, но она как будто ничего не замечала. Ноги ее были укрыты одеялом, шею обвивал газовый шарф; его длинные концы свисали назад, как у Айседоры Дункан. Ветерок время от времени подхватывал концы шарфа и слегка приподнимал, а потом они снова опадали. Светло-бирюзовые кончики волочились по высокой траве.

Неожиданно я подумала: если бы кто-то захотел обидеть ее, сейчас выгоднее положения не придумаешь. Она в саду совершенно одна и сидит так далеко от дома, что никто не услышит криков о помощи.

— Жаль, что я не умею рисовать, — заметила я, садясь рядом с Ариадной на траву.

— А вы когда-нибудь пробовали? — Она улыбнулась мне.

Пришлось признаться, что не пробовала. Она указала на папку, лежащую рядом с ее креслом:

— Возьмите оттуда бумагу и угольный карандаш. Посмотрим, на что вы способны!

Я вынула лист плотной бумаги и угольный карандаш; бумагу я положила на картонную папку. Из-за кустов и старых деревьев я видела лишь часть дома и попробовала сделать набросок с натуры. Дом у меня вышел кривобоким, а окна — непропорционально большими.

Когда я наконец решила, что больше ничего сделать не могу, Ариадна оценила мое творение.

— Вы слишком углубляетесь в детали, — заметила она. — Важнее всего отразить на бумаге первое впечатление. Детали можно дорисовать позднее.

Ее отзыв довольно хорошо описывал то, чем я в целом здесь занималась. Я гадала, как мне расспросить ее о сегодняшнем визите Уоткинса.

Пока я соображала, Ариадна показала мне то, что нарисовала она. Ее набросок показался мне в высшей степени профессиональным. Я рассказала ей о Фитиле и его рисунках на асфальте. Мне показалось, что Ариадна по-настоящему заинтересовалась его работой.

— Если он умеет так рисовать, не получив никакой профессиональной подготовки, должно быть, у него исключительный талант, — сказала она.

Я спросила, брала ли она уроки рисования; Ариадна призналась, что да. В молодости она училась в художественной школе.

— А Терри рисовала? — спросила я. — Никогда не видела, чтобы она занималась чем-то творческим.

— Терезе для творчества не хватало терпения. — Ариадна явно приготовилась уходить. Судя по ее интонации, говорить о внучатой племяннице ей не хотелось.

И все же я не сдавалась:

— Она никогда не рассказывала о своем… то есть о вашем доме. И о конном заводе тоже. Я очень удивилась, когда об этом узнала.

— Она вообще о чем-нибудь с вами говорила? — Проницательный взгляд Ариадны жег мне лицо.

Я почувствовала, что краснею.

— Нет. Зато много жаловалась. Не думаю, что с нами ей было очень хорошо. Теперь я уже не удивляюсь — ведь она привыкла совсем к другим условиям жизни.

— Очевидно, — сказала Ариадна, — здесь ей тоже не было хорошо, иначе она осталась бы с нами. — В ее голосе угадывалась горечь, хотя говорила она вполне хладнокровно.

Я ответила: я не сомневаюсь, что у Терри просто был такой этап в жизни. В конце концов она бы непременно вернулась. Здесь так красиво и столько всего есть. Даже то, что в Лондоне она была так несчастна, доказывает, как она скучала по своим родным.

Ариадна не ответила, словно я ничего и не сказала. Мне стало очень не по себе.

Некоторое время мы посидели молча. Ариадна смотрела на дом. Хотя сейчас она выглядела не слишком хорошо, судя по всему, в молодости она была настоящей красавицей. И кожа у нее на лице до сих пор оставалась чистой, пусть ее и избороздили морщины. Овал лица, нос и глаза оставались прежними. Она скрестила на коленях длинные тонкие пальцы, на которых почти болтались кольца. Впрочем, руки у нее были сильные, жилистые; я вспомнила, что до несчастного случая она была лошадницей. Неожиданно я поняла, что боюсь Ариадну. Не так, как боялась, когда думала, что за мной гонятся на дороге. Мне трудно было объяснить причину своего внезапного испуга. Я никак не могла придумать, что сказать ей, не показавшись грубой. Кроме того, рядом с такой уверенной в себе женщиной мои намерения казались почти греховными.

И все же я решила рискнуть.

— Ариадна, простите меня, пожалуйста. Я прекрасно понимаю, что лезу не в свое дело и только утяжеляю ваше бремя. Но я все же жила с ней в одном доме. Я хочу знать, что с ней случилось. В конце концов, это мы… то есть я… нашла ее! — выпалила я.

Мне стало даже немного обидно. Сколько раз полиция допрашивала меня, Нева и Фитиля; нам внушали, что мы — убийцы. Стражи порядка до сих пор не удовлетворены нашими объяснениями. Не успею я вернуться в Лондон, как Дженис примчится в мою грязную квартиру. Вполне допускаю, что Ариадне не хочется обсуждать со мной свою внучатую племянницу. Но она не имеет права отстранять меня от пьесы, в которой мне уже отвели определенную роль!

Казалось, она тоже обдумывает мои слова. Наконец, она сказала:

— Да, я все время забываю, что вы ее нашли. Представляю, как тяжело пришлось вам и вашим друзьям. Наверное, полиция отнеслась к вам неблагосклонно?

— Вот именно!

Во всяком случае, сержант Парри. Предвосхищая ее вопрос, я добавила:

— Терри не убивал никто из живших в том доме. Я знаю, что не убивала ее, и знаю, что ее не убивали другие. Поверьте мне, я говорю правду!

— Я верю вам, Франческа. По-моему, я неплохо разбираюсь в человеческой психологии.

Мне никак не удавалось придумать предлог для того, чтобы завести разговор на интересующую меня тему. Вздохнув, я ринулась с места в карьер:

— Миссис Камерон, вы понимаете, что вам может угрожать опасность? Злодей… или злодейка… словом, тот, кто убил Терри… возможно, как-то связан с вашим домом или с конным заводом.

Ариадна молча следила за мной, никак не помогая мне, хотя я снова покраснела — на сей раз от смущения.

— Дорогая моя, — ответила она, — за меня вам совершенно незачем беспокоиться. К вашему сведению, я вполне способна сама за себя постоять.

Мне показалось, что ее даже позабавили мои слова.

Почти так же, слово в слово, я совсем недавно сказала Ганешу, только о себе. Он тогда мне не поверил, и я сейчас не поверила Ариадне. Но пока я ничего не могла поделать. Я начала понимать, какую досаду — и какое бессилие — испытал Ганеш из-за моего упрямства. Ариадне просто не хотелось верить, что злоумышленник, кем бы он ни был, может забраться в этот уединенный уголок сада и, не видимый никем из дома, протянуть руки и затянуть у нее на шее газовый шарф.

Как будто прочитав мои мысли, она улыбнулась и сказала:

— Франческа, здесь мой дом. Надеюсь, в своем собственном доме я нахожусь в безопасности!

Я тоже на это надеялась.

— По-моему, пора обедать, — продолжала Ариадна.

Она нагнулась и сняла кресло со стопора. Развернула его вручную, подтолкнув тонкими, обманчиво слабыми руками, и приготовилась возвращаться домой. И только когда колеса развернулись в нужном направлении, она нажала кнопку электромотора. Кресло, тихо жужжа, покатило по ухабистой тропке. Я шагала чуть позади, так как места рядом с Ариадной не осталось.

— Жаль, — как бы между прочим сказала Ариадна, как будто я была обычной гостьей, которой она показывала свой сад, — что вы не видели дом, когда был жив мой муж. Тогда за садом ухаживали куда лучше! — Она слегка возвысила голос, чтобы мне, идущей сзади, было слышно.

Я призналась, что мне рассказывали историю конного завода «Астар» и о том, как он получил свое название. Я понятия не имела, сколько лет живут лошади, но вряд ли тот самый первый жеребец, Астар, еще жив. Поэтому я спросила, сколько он произвел на свет жеребят и унаследовал ли кто-то из потомков его имя. Может быть, здешних лошадей называли как скаковых — а они, насколько мне известно, получали имена по родителям?

— Нет, только один жеребец носил имя Астар, — ответила Ариадна. — И после несчастного случая его застрелили.

Я так изумилась, что остановилась и издала взволнованный возглас.

Она остановила кресло и оглянулась на меня, вопросительно подняв брови.

— К сожалению, он тоже получил травмы, — пояснила она.

— Ясно… Наверное, сломал ногу? — Я смутно помнила: если лошадь ломает ногу, ее убивают.

— Нет, но у него остались шрамы и испортился характер. Чему вы так удивляетесь? Смерть — не самое страшное. — Она постучала пальцами по подлокотникам кресла. — Бывает и хуже. Когда видишь, что живое существо, которое было таким красивым и о котором так заботились, превратилось в жалкого калеку, неужели гуманнее сохранять ему жизнь? Нет. Иногда пуля милосерднее. Я сама никогда не боялась смерти. Иногда мне кажется, что я слишком долго живу. Древние греки говорили: те, кого любят боги, умирают молодыми. Смерть сохраняет красоту, силу, изящество и невинность. Жизнь постепенно разрушает все достоинства. Красивое существо, изуродованное непоправимо, лучше уничтожить.

Кресло снова ожило, зажужжало и покатило к дому. Я молча плелась позади. Мне хотелось закричать, что она не права. Она неверно понимает смысл жизни. Мир не создан лишь для молодых, красивых и богатых. В нашем мире есть место и для меня, и для Фитиля, и для Безумной Эдны. Безликие планировщики, решившие снести наш сквот, рассуждали точно так же, как Ариадна. Что старый дом уже не спасешь, что его не стоит спасать — слишком далеко зашел процесс разрушения. А мы свое жилище любили, несмотря на облупившуюся штукатурку и протекавшую крышу; если бы нам дали такую возможность, мы бы его спасли.

И все же я понимала: что бы я ни говорила Ариадне, какие бы доводы ни приводила, она бы просто не стала меня слушать. Наконец, я поняла, что так страшит меня в ней. Может быть, точно так же Ариадна страшила и Терри? Терри, куколка, любимая внучка и внучатая племянница, которой суждено было получить все, что могли ей дать Аластер и Ариадна! Но куколка упала с пьедестала и испачкалась. Ожесточилась, испортилась, превратилась в уличную девчонку с плохим характером… У нее тоже остались рубцы. Она стала «изуродована непоправимо».

«Красивое существо, изуродованное непоправимо, лучше уничтожить». Какие ужасные слова! Неожиданно в голову мне закралась ужасная мысль, от которой я похолодела. Я поспешила прогнать ее прочь.

Глава 15

Обедать с остальными Ариадна не стала. Насколько я поняла, обычно она обедала у себя в комнате, а потом отдыхала до вечера.

Войдя в столовую, я заметила, что Аластер и Джейми заговорщически перешептываются. При виде меня оба очень обрадовались. О приезде Маршии не было сказано ни слова — как и о визите Уоткинса. Может быть, отчасти прекрасное настроение Аластера объяснялось тем, что Маршии все же удалось с ним помириться? Пусть он на нее злился, должно быть, сегодня она сказала все, что требовалось.

— У меня для вас маленький сюрприз! — Аластер широко улыбнулся.

Его слова и интонация мне совсем не понравились, и я покосилась на Джейми. Его светящаяся радостью физиономия испугала меня еще больше. Судя по их поведению, они задумали веселую шутку, в результате которой третья сторона обычно чувствует себя униженной и беспомощной. Мне отчего-то показалось, что жертвой суждено стать мне.

— После обеда, — прокаркал Аластер. — Ешьте! — Наверное, так же подбадривают приговоренного к смерти, которому подают последний обед.

В «Астаре» кормили совсем неплохо. Три раза в день, в том числе за завтраком, ели горячее. На обед подали блюдо, известное под названием «жаба в норе» — сардельки, запеченные в тесте. Кроме того, принесли сыр и пресные лепешки. После такой простой, но сытной пищи мне захотелось вздремнуть. Однако сиесты меня лишили.

В столовую вошла Руби; судя по всему, она тоже участвовала в заговоре. Она несла пару бриджей для верховой езды, цилиндр и сапожки.

— Костюм малышки Терезы, — пояснила Руби. — Судя по тому, что ее резиновые сапоги вам подошли, наверное, и эти сапожки и бриджи придутся вам впору.

Сердце у меня упало. Я поняла, куда они все клонят.

— Мы не можем отпустить вас, не предоставив возможность покататься верхом, — радостно заявил Аластер. — Келли оседлает для вас старушку Долли. Она кроткая, как ягненок. Джейми немного покажет вам окрестности. Лучше всего обозревать их именно с лошади.

Мне не хотелось обозревать окрестности вместе с Джейми и определенно не хотелось ехать на конную экскурсию, но я сразу поняла, что спорить бесполезно.

Облачившись в костюм для верховой езды (сапоги немилосердно жали, а бриджи налезли на меня, как вторая кожа), я, прихрамывая, вышла на конный двор в сопровождении двух моих спутников. Джейми очень шел его костюм; он выглядел настоящим наездником. Бабушка Варади и все мои предки — венгерские гусары — его бы одобрили. Где Ганеш, я не знала. Надеялась, что он не бродит по округе, — с одной стороны, мне не хотелось, чтобы его тут видели, а с другой — я бы умерла со стыда, если бы он увидел меня в таком дурацком наряде.

Келли уже ждала нас; она без улыбки подвела ко мне под уздцы серую кобылу. Она по-прежнему считала меня своей соперницей и, возможно, как раз собиралась мне отомстить.

Меня немного успокаивало то, что кобыла, «старушка Долли», как назвал ее Аластер, казалась полусонной; она стояла закрыв глаза и подняв заднее копыто, как будто спала. Но облегчение тут же сменилось тревогой: я заметила поодаль Джоуи Ланди. Он стоял, прислонившись к стене, со злобной ухмылкой на уродливой физиономии.

— А вот и мы, дорогуша! — вскричал Аластер, хлопая кобылу по шее. — Ланди, а ну-ка, помогите даме!

Долли открыла глаза и запрядала ушами. Мне показалось, что она презрительно улыбается — если, конечно, лошади умеют презрительно улыбаться.

Ланди бочком подошел ко мне и, согнувшись, сложил ладони ковшом. Все остальные окружили меня, отрезав пути к бегству. Мне ничего не оставалось, кроме как позволить, чтобы меня забросили в седло.

Один-единственный раз в жизни я прежде сидела на четвероногом создании, когда была очень маленькой и меня как-то летом на пляже посадили на ослика. Должно быть, тогда мне было года четыре, и я орала как резаная, чтобы меня немедленно сняли. То же самое я почувствовала сейчас. Мне показалось, что я сижу чрезмерно высоко. Шея Долли оказалась очень узкой и тонкой, если смотреть на нее сверху, а голова виднелась где-то далеко внизу. Я восседала на немыслимой верхотуре, и ничто не мешало мне упасть вперед.

Келли суетилась вокруг меня, давала наставления, показывала, как правильно держать поводья и как поставить ноги в стремена. Тем временем Джейми взлетел в седло безо всякого труда; вид у него был такой, словно он способен возглавить атаку легкой кавалерии.

— Дорог мы будем избегать, — со свойственной ему добротой сообщил он. — Так что тебе не придется беспокоиться о машинах. Поскачем напрямик, по полям.

Я испытала некоторое облегчение: меньше шансов, что нас увидит Ганеш.

— Вам очень понравится! — прокричал Аластер, махавший нам рукой на прощание.

Келли молча подняла руку, словно гладиатор на арене.

Я заметила краем глаза, что Ланди ускользнул, когда мы спокойно выехали со двора. Его поведение свидетельствовало о том, что ничего хорошего от него ждать не приходится.

Первое время все шло лучше, чем я ожидала. Мы пересекли несколько пастбищ; на одном паслись кобылы с жеребятами. Жеребята на длинных тонких ножках были очень славными. Верховая прогулка мне не то чтобы нравилась, но… почти нравилась.

Долли вела себя безукоризненно, несмотря на то что на ней сидел новичок. Она трусила вперед, по-прежнему как будто в полусне. Джейми, открывавший и закрывавший ворота, где требовалось, продолжал изображать галантного кавалера и показывал мне местные достопримечательности. Я по-прежнему не знала, какова цель нашей прогулки, и наконец прямо спросила его об этом.

— Аластер велел показать тебе окрестности, — сухо ответил Джейми.

— Джейми, я, конечно, не ожидала, что ты сам вызовешься меня сопровождать. Но не представляю, с чего Аластер взял, будто мне не терпится прокатиться верхом. Он ведь знает, что я — не деревенская девушка.

Лошадь Джейми фыркнула и надменно вскинула голову, как будто чувства передавались от наездника лошади.

— От всей души надеюсь, что он не пытается привить тебе любовь к сельской жизни! — проворчал Джейми. — Сама мысль об этом нелепа.

Он развернулся и посмотрел на меня в упор.

— И запомни! Пусть ты сейчас буквально влезла в сапоги Терезы и, можно сказать, заняла ее место, здесь тебе ничего не светит! Я тебя уже предупредил. И я ни за что не позволю тебе пролезть в доверие к старикам.

Я рассвирепела и высказала ему все, что думаю о его предположении, но он лишь презрительно отмахнулся в ответ и поскакал вперед. Я последовала за ним. Мы продвигались в сторону растущих вдали деревьев. Когда я слегка остыла, мне вдруг пришло в голову: наверное, сам Джейми не уверен в добром отношении к нему стариков, иначе не психовал бы так из-за меня. Может быть, несмотря на то что он старательно окучивал Уоткинса, адвокат отказался передать ему суть нового завещания Ариадны? Джейми не успокоится, пока не узнает, что его имя значится в том документе.

Иногда прямота себя оправдывает, поэтому я решилась задать вопрос:

— Джейми! — крикнула я. — Что будет с конным заводом «Астар», когда Ариадна, скажем, решит уехать на покой в Борнмут?

— Это касается только Ариадны! — крикнул он в ответ. — Но никак не тебя, Фран!

А иногда прямота никак себя не оправдывает.

Тем временем мы добрались до хвойного питомника. Вдоль опушки шла широкая тропа. Время от времени между деревьями попадались широкие участки пустой земли.

— Противопожарные просеки, — пояснил Джейми, показывая на деревянную вышку.

Я спросила, находится ли питомник в частном владении. Он ответил, что питомник принадлежит Комиссии по лесному хозяйству. Потом он поскакал по широкой просеке; мне пришлось следовать за ним. Деревья с обеих сторон зловеще шуршали. Место мне не понравилось. Джейми сообщил, что в лесу водятся олени, но в такое время дня мы вряд ли их увидим.

Неожиданно из чащи загремели выстрелы: сначала один, потом другой. Что-то пролетело передо мной и едва не задело уши Долли. Послышался сухой деревянный треск. На ближайшей к нам сосне появился белый шрам. В следующую секунду Долли рванула вперед, как будто за ней все черти гнались.

— Держись! — заорал Джейми.

Мне ничего другого не оставалось делать, кроме как держаться; мы сломя голову понеслись по просеке. Я пыталась натянуть поводья — безрезультатно. Надеялась я лишь на то, что Долли устоит на ногах, так как земля здесь была неровной, изрытой колеями тракторов. Вначале Джейми галопом скакал за нами, но потом Долли резко дернулась в сторону и сменила курс.

В тот миг мы с ней едва не расстались. Я сползла на бок, но мне каким-то чудом удалось снова вскарабкаться в седло. В цирке нечто подобное вытворяют казаки. Мне почему-то никогда не хотелось им подражать. Теперь Долли неслась по узкой тропинке, возможно проложенной оленями между деревьями.

Крепко ухватившись за луку седла и гриву Долли, я пригнулась, чтобы нависшие над головой ветви не сбросили меня на землю. Я не слышала, скорее почувствовала, что Джейми отстал. Во всяком случае, за мной его не было. Оставалось надеяться, что он хорошо знает местность. Может быть, поскакал в обход, надеясь перехватить меня на другом конце.

Долли неслась вперед. Земля была мягкой и неровной, местами раскисшей, поэтому копыта Долли чавкали и хлюпали по грязи. Однажды нам встретился ручей; Долли без труда перемахнула его. К тому времени ноги мои вылетели из стремян и болтались по бокам. По-моему, в седле меня удерживало только чудо. Мы проскакали большую поляну, а потом Долли снова свернула направо. Даже если она знала, куда несется, вряд ли это знал Джейми. Мне стало страшно. Как он найдет нас после всех метаний и прыжков старушки Долли?

Неожиданно мы вырвались из-под деревьев и очутились еще на одной противопожарной просеке. Впереди нас по ухабам прыгал старый пикап. Увидев машину, Долли внезапно остановилась и развернулась кругом. Я же по инерции полетела вперед, как стрела, выпущенная из лука, и упала на землю — буквально ткнувшись носом в грязь.

Я лежала совершенно оглушенная; в ушах звенело. Смутно я чувствовала, как холодная грязь ползет по распростертым рукам и как пропитывается влагой одежда. Вдруг я услышала знакомый голос, который настойчиво звал:

— Фран! Что с вами?

Я открыла глаза. Надо мной склонился Ник Брайант.

Хотя из меня при падении словно вышел весь воздух, мне удалось прошептать совершенно ненужную информацию:

— Я упала.

— Лежите тихонько, возможно, вы что-нибудь сломали. — Он озабоченно принялся ощупывать меня. — Попробуйте шевельнуть руками — сначала правой, потом левой… Теперь ногами…

Я попробовала. Казалось, все в рабочем состоянии. Ник подал мне руку и помог сесть.

Я положила руки на колени и постаралась отдышаться. Вид у меня был жуткий: с головы до ног в грязи. Долли куда-то пропала.

— Я отвезу вас домой, — сказал Ник. — Кобыла, скорее всего, вернется сама.

С трудом переводя дух, я объяснила, что где-то тут Джейми. Ник выразил мнение, что Джейми также, скорее всего, способен сам вернуться домой. Я возразила: наверное, мне нужно разыскать его. Едва ли он вернется в «Астар» без меня. Мы немного поспорили, но тут послышался цокот копыт, возвестивший о прибытии самого Джейми.

Он спрыгнул с седла и зашагал к нам.

— Какого дьявола… Брайант, что вы здесь делаете?

— Срезаю дорогу — и хорошо, что я здесь оказался! Почему вы за ней не следили?

Я по-прежнему сидела в грязи и пыталась отдышаться. Они стояли по обе стороны от меня, мрачно глядя друг на друга, как два пса, которые грызутся из-за кости.

— Эй! — окликнула я их. — Может, кто-нибудь подаст мне руку?

Они дружно вздернули меня на ноги.

— Я отвезу ее домой в пикапе, — сказал Ник, крепко держа меня за правое плечо.

— Я найду кобылу, — возразил Джейми, не выпуская моего левого плеча. — Вряд ли она далеко ускакала.

— Не думаете же вы, что Фран поскачет назад верхом!

Меня дернули вправо.

— Я сам о ней позабочусь, идет?

Меня потянули влево.

— Эй вы, послушайте! — возмутилась я.

Оба смерили меня удивленными взглядами, но отпустили.

— Не знаю, куда делась кобыла, — обратилась я к Джейми. — Но она поскакала вон туда! — Я показала пальцем. — Если не возражаешь, я приму предложение Ника и назад вернусь в его пикапе.

— Слушай, — сказал Джейми, — я не хочу, чтобы кто-то из стариков увидел тебя в таком состоянии! Особенно Ариадна. Они не должны знать, что ты упала.

— Ну, так я осторожно войду в дом черным ходом!

Джейми нехотя позволил мне сесть в пикап.

— Он дурак, — сказал Ник, когда мы, подпрыгивая, поехали по ухабам. — Потащил новичка на такой высокой кобыле по пересеченной местности.

— Он не виноват. Кто-то стрелял в лесу; кобыла испугалась и понесла. Кстати, в меня саму едва не попали!

— Вот как? — Ник покосился на меня и нахмурился. — Может быть, кто-то стрелял голубей, а может, даже браконьер охотился на оленей. В наши дни оленина стоит дорого… Когда вернусь, непременно позвоню лесничему. Пусть пошлет пару егерей проверить, в чем дело.

Я попросила его высадить меня не у самого «Астара», а на дорожке, ведущей к дому. Кое-как доковыляв до двери черного хода, я вошла через кухню.

Увидев меня, Руби ахнула. Я объяснила, что Джейми вернется, как только найдет кобылу.

— Грязную одежду принесите мне, — распорядилась Руби. — Поднимайтесь наверх и примите горячую ванну. Посидите в ней подольше. Да, кстати, ничего не говорите мистеру Аластеру или миссис Камерон; они огорчатся, если узнают, что с вами произошел несчастный случай.

Я погрузилась в ванну, чувствуя себя столетней старухой. Теперь не могло быть и речи о том, чтобы незаметно выскользнуть из дома и найти Ганеша. После ванны я вернулась к себе в комнату и провалялась на кровати до самого ужина.

Ко мне заглянула Руби с сообщением, что мистер Джеймс нашел Долли и благополучно вернулся домой.

Мне вдруг пришло в голову: не Джеймс, а я сегодня благополучно вернулась домой вопреки всем невзгодам. Кому-то не хотелось, чтобы я вернулась в целости и сохранности. Лесной стрелок метил вовсе не в голубей и не в оленей. Его целью была я. Я вспомнила мерзкую улыбочку Ланди, когда мы выезжали со двора. Но, если стрелял действительно Ланди, действовал ли он на свой страх и риск или ему дал поручение Джейми?

Оставалось надеяться, что ни Аластер, ни Ариадна здесь ни при чем.

Глава 16

После ужина Аластер достал старые семейные фотоальбомы и настоял на том, чтобы я их посмотрела. Интереснее всего для меня оказались снимки, на которых был изображен Филип Монктон, единственный член семьи, которого я еще не имела возможности встретить во плоти. Он оказался самоуверенным типом крепкого сложения, этаким цветущим красавцем. На паре фотографий, где его снимали с Терри, они не выглядели похожими. В противовес поговорке фотоаппарат умеет лгать. Зато позы и жесты не лгут. Отец и дочь снялись вместе исключительно по необходимости. Присмотревшись к Филипу, я решила, что он тиран.

Тем временем пошел сильный дождь; его капли били по стеклам.

— В такой вечер уютно сидеть дома, — заметил Аластер с видом человека, которому не нужно никуда выходить в плохую погоду.

Я невольно подумала о Ганеше, представила, как он, бедняга, мерзнет в своем фургоне, ест с ножа холодную фасоль с беконом из консервной банки и слушает, как дождь барабанит по крыше. Я почувствовала себя виноватой. Меня наверху ждет теплая постель. С другой стороны, я вся была в шишках и синяках; скорее всего, меня ждала такая же неуютная ночь, как и его.

Я проковыляла к окну и вгляделась во мрак. Дождь лил как из ведра.

— Что там? — подозрительно спросил Джейми. — В последнее время ты какая-то неспокойная. Что там такое?

— Ничего, — ответила я. — Просто смотрю в окно. — Понизив голос, чтобы слышал только он, я буркнула: — На мне живого места нет!

Джейми нахмурился и покосился на Аластера, но не стал переспрашивать, почему я такая беспокойная.

Бедняга Ганеш! С другой стороны, он сам решил приехать сюда.

Проснувшись на следующее утро, я поняла, что не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой. Каждое движение было пыткой. Будь моя воля, я бы целый день провалялась в кровати. Но ничего не выйдет. Я буквально выкатилась из постели, перевалившись через край и упав на колени на ковер. С трудом поднялась, поскуливая от боли, и отправилась в ванную, сгорбившись, как Квазимодо. Горячая ванна немного помогла мне и придала сил для того, чтобы спуститься по лестнице.

Трудновато было входить в столовую с таким видом, словно ничего не случилось, хотя у меня болели все мышцы. Аластер как будто не обратил на меня внимания. Джейми за столом не оказалось.

Дождь за ночь прекратился. Мне удалось спрятать в кармане сэндвич из двух тостов с апельсиновым джемом; и я как робот вышла из столовой, стараясь выглядеть как ни в чем не бывало. Наверное, у Гана уже развилось воспаление легких. Я представила, как он кашляет и тяжело дышит; сил у него останется только на то, чтобы прошептать: «А что я тебе говорил!»

Я глубоко вздохнула. Пахло мокрой листвой. После ночного потопа на дорожке остались глубокие лужи. Головки буддлеи поникли; с них капала вода.

В листве послышался шорох, и чей-то голос прошептал:

— Фран!

Я вгляделась в мокрое переплетение ветвей.

— Ганеш! Ты в порядке?

Он поднялся; мне сразу стало ясно, что он совсем не в порядке. Выглядел он ужасно: мокрый, небритый и дрожащий. Но, судя по его страдальческому взгляду, больше всего его беспокоил не физический дискомфорт.

Я схватила его за руку:

— Ганеш, что случилось?

Он крепко сжал мои пальцы и тут же отпустил их.

— Фран, нам надо срочно выбираться отсюда. Мы должны вернуться в Лондон… нам, то есть мне, нужно вызвать полицию! — Он сглотнул слюну и испуганно покосился в сторону дома.

Он имел все основания быть осторожным.

— Джейми за мной шпионит, — предупредила я. — Давай-ка назад в кусты! — Я толкнула его, и мы оба удалились под мокрую сень. По шее у меня текла вода, мокрые листья шлепали по лицу. — Ну, рассказывай! — велела я.

— Я оставил машину в лесу неподалеку… — Он попытался взять себя в руки и обеими руками убрал мокрые волосы со лба. — А потом пошел в кустики… ну, за обычным делом. Потом решил немного прогуляться — разведать окрестности… — Помолчав, он продолжал: — Фран, я нашел могилу!

Я лишилась дара речи и только смотрела на него с растущими ужасом и смятением. Потом мне каким-то чудом удалось выговорить:

— Ганеш, ты уверен? Местность здесь довольно неровная.

— Говорю тебе, там настоящая могила! Должно быть, дождь смыл верхний слой почвы. Видишь ли, вряд ли она появилась там давно. Там… из листьев и веток торчала рука. Я… взял прутик, отгреб в сторону еще немного листьев и увидел лицо… — Помолчав, он придушенным голосом продолжал: — Фран, мне очень жаль! Там… там один наш знакомый.

— Кто? — тупо спросила я.

— Фитиль. — Видя, что я не отвечаю, он продолжил: — Фран, как такое возможно? Что он там делал?..

— Он кое-что задумал! — в отчаянии ответила я. — Ах, Ганеш, это я во всем виновата! А ведь могла бы заранее догадаться, что у него на уме! Но я не воспринимала его всерьез. Ты ведь знаешь, какой он… был…

Ганеш схватил меня за плечи и слегка встряхнул.

— Да, я знаю, каким был Фитиль, но понятия не имею, о чем ты сейчас говоришь!

— Он знал о конном заводе «Астар». Терри сама ему рассказала. Должно быть, он подумал, что как-то сумеет вытянуть деньги из ее родственников… Из хостела он сбежал и скрывался от полиции. Он ведь сам признавался мне, что тупой… Бедняга, дурак несчастный! Ему не пришло в голову, что убийца Терри как-то связан с ее домом. Мне бы расспросить его поподробнее… Я бы наверняка его отговорила!

— Ты ни в чем не виновата! — отрезал Ганеш.

Я вспомнила огрызок синего мела в машине Джейми. Когда я его нашла, подумала, что он прилип к подошве Джейми после того, как он побывал в нашем сквоте. Но может быть, в его машине побывал Фитиль.

— А где его пес? — вскричала я.

— Никаких признаков.

— Пес не бросил бы Фитиля, а Фитиль не бросил бы пса. Фитиль его обожал! — Наверняка где-то неподалеку есть еще одна могилка, поменьше. — Веди меня туда! — велела я.

Ганеш покачал головой и негромко сказал:

— Нет, Фран.

— Фитиль был моим другом!

— Фитиль умер. То, что лежит в лесу, — лишь его разлагающаяся оболочка… — Ган помолчал. — Ну так что, сообщим местным копам?

Хотя голова у меня шла кругом, я решительно возразила:

— Не надо. Не хочу, чтобы они все повесили на нас. Лучше вернемся в Лондон и расскажем Дженис. Она, конечно, тоже не обрадуется, но она хотя бы знает нас! А для здешних копов мы — чужаки. Ган, ты, случайно, не разглядел, отчего он умер?

Я понимала, что слишком многого хочу. Что можно понять, быстро взглянув на лицо и руку мертвеца?

Ганеш пылко ответил:

— Разумеется, я не стал выяснять! Фран, я просто больше не мог на него смотреть, не мог!

Захлебываясь слезами, я с трудом проговорила:

— Фитиль бы и мухи не обидел! Это несправедливо… И еще несправедливее то, что нашел его именно ты.

— Кому-то надо было его найти. Жаль, конечно, что это я. Какой-то лесной зверь уже отгрыз ему пальцы. И запах там стоит неописуемый; нельзя сказать, что ужасный, такой сладковатый, смесь гнилых фруктов и взбаламученной болотной воды. Признаться, зрелище не для слабонервных — даже для тех, кто не знал Фитиля. Меня вырвало прямо на месте, вывернуло наизнанку. Фран, стоит полицейским оглядеться по сторонам, и они найдут массу доказательств того, что я там побывал. Земля влажная. Там куча моих следов и отпечатков шин моего фургона. Нам надо пойти в полицию до того, как на труп нечаянно наткнется кто-нибудь еще.

Я приняла решение. Меньше всего мне хотелось, чтобы нас допрашивали в местном участке. Они в самом деле ничего о нас не знают, мы для них чужие и не похожи на туристов, которых стремятся привлечь сюда власти. Если вдобавок мы еще признаемся, что были знакомы с покойным, нас арестуют, запрут, а ключ выкинут. И конечно, мне очень страшно. Наконец-то подтвердились все мои опасения. К преступлениям причастен кто-то из «Астара».

Я схватила Ганеша за руку:

— Мы сейчас же возвращаемся в Лондон! Все расскажем Дженис, и пусть она сама связывается со здешними копами. Я никаким полицейским особенно не доверяю, но уж если с кем и разговаривать, то только с Дженис.

— Ладно, — промямлил Ган.

Хотя мне не хотелось еще больше напрягать его, пришлось кое в чем признаться.

— Должна тебе рассказать, что вчера кто-то стрелял в меня, когда я каталась верхом. Стрелок либо хотел сбить меня, либо напугать лошадь. Но не Джейми. Он был со мной. С другой стороны, он показывал мне окрестности и сам направился в питомник. Там есть еще конюх, Ланди. Он вполне мог быть тем стрелком, и не сомневаюсь, выстрелил бы, если бы ему приказал Джейми! Меня подставили. Черт побери, они обо всем сговорились!

— Что?! — Замешательство у Ганеша перешло в удивление, а удивление — в гнев. — Фран, ведь я тебя предупреждал!

— Да ладно, знаю, знаю! Я буду сидеть дома, и…

Где-то поблизости, словно возражая, заскрежетал металл. Ган раздвинул ветки, и мы вгляделись в листву. У гаража стоял Джейми и поднимал дверь.

— Выводит машину, — прошептала я. — Ты хорошо его видишь? Это он тогда был на нашей улице?

— Да, это он! — уверенно ответил Ганеш.

— Точно?

— Точнее некуда.

Джейми вошел в гараж, и мы услышали звук заводимого мотора. Машина медленно выехала из гаража задом.

— Знаешь, куда он собрался? — шепнул Ганеш.

— Понятия не имею.

Машина катила в нашу сторону, по-прежнему медленно. Казалось, Джейми кого-то ищет. Может быть, меня. Наверное, он уже понял, что в доме меня нет, и хотел выяснить, куда я подевалась.

И тут с ветки упало что-то холодное и мокрое и покатилось по моей шее. Я, как дура, подскочила. Задрожали все ветки вокруг меня. Джейми это заметил и затормозил.

Он быстро вышел из машины, но я оказалась проворнее. Я выскочила из зарослей, надеясь, что Ганеш надежно укрыт листвой за моей спиной, и радостно крикнула:

— Привет, Джейми!

— Что ты там делала? — осведомился Джейми, стараясь разглядеть что-то у меня за спиной. Но я шагнула вбок, перекрывая ему обзор.

— Гуляла. Старалась размять суставы. После вчерашнего падения я калека. У меня все болит.

Он не стал сочувствовать моей боли.

— Ты пряталась в кустах! Что-то замышляешь. Я еще вчера понял, что ты что-то замышляешь! Что там у тебя?

Он грубо отпихнул меня в сторону и зашагал к буддлеям.

Я затаила дыхание. Через миг Джейми, мокрый и злой, пятясь, вышел назад.

— Фран, я хочу знать, что у тебя на уме! И если понадобится, вытрясу из тебя ответ!

Я вскрикнула от боли, когда его рывок снова напомнил мне о вчерашнем падении. Кусты чуть дальше зашевелились, и оттуда вышел Ганеш. Я еще успела удивиться, как он туда попал, ведь ни я, ни Джейми его не заметили. Восточная хитрость!

— А ну, отпусти ее! — неприятным голосом приказал Ган.

Джейми выпустил меня и оттолкнул. Сначала недоверчиво уставился на Ганеша, а потом выпалил:

— Я так и знал! Так и знал, что ты выйдешь в сад, чтобы с кем-то встретиться! Ты со вчерашнего дня ведешь себя как кошка на раскаленной крыше! — Он ткнул пальцем в Ганеша, а затем круто развернулся ко мне лицом. — Говори, кто это?

— Ганеш Пател, — ответила я. — Он мой друг, и он приехал, чтобы увезти меня в Лондон.

Джейми мрачно посмотрел на Ганеша:

— Я тебя уже где-то видел!

Плохо, очень плохо! Ган говорил, что мужчина, который следил за нашим домом в день смерти Терри, его заметил. Если сейчас Джейми вспомнит, где видел Гана, он поймет, что Ган может сдать его полиции. И что-нибудь предпримет…

Я поспешила вмешаться:

— Джейми, тебе бы радоваться, что я уезжаю!

Мои слова переключили его внимание на меня.

— Радоваться? Да, можешь и так считать! По мне, чем скорее ты уедешь, тем лучше. Значит, там, в лощине, стоит твоя развалюха? — обернулся он к Ганешу.

— Да, — коротко ответил Ган.

— Тебе повезет, если ты доберешься до Лондона без единой поломки! — злорадно заметил Джейми. — А может, вам придется всю дорогу толкать ее! — Он засмеялся.

Я боялась, что Ган ему врежет, поэтому вмешалась:

— Только зайду в дом, соберу вещи и со всеми попрощаюсь.

Джейми перестал смеяться. Ему по-прежнему хотелось оставить за собой последнее слово.

— Прекрасно. Я на полчаса съезжу в Абботсфилд. К тому времени, как я вернусь, постарайтесь, чтобы вас здесь уже не было!

Собрав вещи, я попрощалась с Аластером и Ариадной. Я поблагодарила их за все. Благодарила я искренне; мне показалось, они это поняли. Оба держались очень мило и даже просили приезжать еще, хотя, как мне показалось, они испытали облегчение, узнав, что я уезжаю. Что, в свою очередь, заставило меня гадать, не подошла ли я слишком близко к правде — причем к такой правде, слушать которую им не захочется.

— На чем вы поедете? — спросил Аластер.

Я объяснила, что меня ждут. Они тут же велели мне привести Ганеша в дом. Сначала, увидев его, они испугались. Но Ган вежливо заговорил с ними, извинился за свой неряшливый вид, и они тут же успокоились. Все-таки хорошее воспитание — великая вещь.

Руби не желала отпускать нас, не напоив кофе. После она приготовила нам в дорогу бутерброды.

Сборы заняли некоторое время; я все ждала, что вернется Джейми, но он не возвращался. В подсознании у меня росло беспокойство. Что он затевает?

Пора ехать. Руби и Аластер вышли на дорожку, чтобы помахать нам на прощание.

— Я передам от вас привет Джейми, — обещал Аластер. — Ему будет жаль, что он с вами разминулся. — Он пожал мне руку и тихо добавил: — Дорогая моя, спасибо вам за чуткость. Но, откровенно говоря, я уже начинаю жалеть о том, что пытался сделать за полицейских их работу. Иногда лучше не будить спящую собаку.

Голос у него был ужасно грустный. Я поняла: он боялся, что мое расследование приведет прямо на конный завод «Астар», а им и без того забот хватает. Если убийца находится здесь, им лучше об этом не знать.

Я поняла, что мы с Ганом правильно поступили, промолчав о том, что Ган нашел труп Фитиля. В таком возрасте, как у Аластера, нельзя валить все неприятности в кучу. Я пожала ему руку и еще раз поблагодарила за все.

— Какие славные старики, — заметил Ган, когда мы, подскакивая, поехали по дорожке. — Жаль, Фран, что ты не смогла им помочь.

— Именно это я все время и пыталась тебе сказать! — Я понимала, что говорю раздраженно. Мужчины совершенно не поддаются внушению. Они всегда до всего должны дойти своим умом, а потом притворяются, будто раньше всех обо всем догадались.

Фургон доехал до конца дорожки. Я посмотрела на часы:

— Как по-твоему, где сейчас Джейми?

— В пабе, — ответил Ган. Возможно, он был прав.

— Поверни направо!

Ганеш удивился. Он-то собирался повернуть налево, в сторону главной дороги.

— Только что вспомнила, — сказала я. — Мне нужно заехать на соседнюю ферму, попрощаться с хозяевами. Их фамилия Брайант.

Ник был на дворе. У него за спиной в хлеву мычали коровы. По грязи шлепал какой-то старикашка в резиновых сапогах и матерчатой кепке — наверное, Байлс, подсобный рабочий.

Ник и Ганеш мерили друг друга взглядами, как дуэлянты, которые соблюдают все правила вежливости, но только и ждут, как бы первыми напасть на противника. Ник повел нас в кухню и предложил чаю; мы отказались. Впереди нас ждал долгий путь. Пенни дома не было, о чем я пожалела.

— Она в своем магазине, — объяснил Ник. — Следующую пару дней будет ночевать в Уинчестере. Ее компаньонка опять заболела.

Ганеш переводил взгляд с меня на Ника и обратно. Услышав про магазин, он слегка оживился. Они с Ником немного поговорили о том, как трудно сейчас вести дела, и, кажется, немного остыли.

— Если что-нибудь выясните, — сказал Ник, — позвоните мне сюда, на ферму. Маме нравилась Тереза Монктон. Ей ее очень жаль. Как, наверное, и всем нам. Фран, после вашего позавчерашнего прихода мама много рассказывала о Терезе. В самом деле, темное дело.

У меня тоже возникла к нему просьба.

— Если что-нибудь узнаете, пожалуйста, сообщите мне! — Я достала клочок бумаги. — Вот адрес моей квартиры. Телефона у меня нет, зато мне можно написать.

— Пусть лучше звонит в магазин, — предложил Ганеш. — Дай ему наш номер.

Так мы и поступили, а затем вышли из дому. Когда я садилась в машину, Ник положил руку на дверцу и придержал ее, не давая мне захлопнуть, а потом, нагнувшись, сказал:

— Надеюсь, вы еще когда-нибудь приедете к нам.

Мне показалось, он не шутит. Я что-то промямлила, потому что Ганеш снова начал бросать на нас подозрительные взгляды.

— Похоже, ты на него глаз положила! — кисло заметил Ганеш, когда мы отъехали.

— Они славные люди — и сам Ник, и его мать. Они хорошо знали Терри; естественно, ее смерть их огорчила… Ган, не кипятись!

Ганеш буркнул:

— Мне и без него забот хватает! Придется объяснять инспектору Морган, как я наткнулся на Фитиля. По-моему, нам все-таки лучше связаться с местными полицейскими.

— А по-моему, нет. Поверь мне, Ганеш, я права!

Он спросил:

— А если кто-нибудь найдет Фитиля до того, как мы попадем к Морган? И не только труп, но и мои следы и отпечатки фургона? Как мне тогда прикажешь объясняться?

— Не беспокойся о том, чего еще не случилось, — посоветовала я. — Беспокойся о том, что уже произошло.

Несколько миль после этого мы проехали молча; наш спор, только другими словами, возобновился, когда впереди замаячило скоростное шоссе, на котором тянулась пробка на много миль. Впереди был Лондон, большой магнит, который все притягивал к себе. Я чувствовала, как сила притяжения действует и на меня.

Мы развернулись и стали обсуждать, как пробраться в Лондон проселочными дорогами. Они, похоже, никогда не кончались и переходили одна в другую, перемежаемые тонкими полосами зеленых насаждений, непонятными авторемонтными мастерскими и автосалонами. И все же в конце концов на смену относительно респектабельным пейзажам пришли темные, мрачные улицы. Мы возвращались в свой мир. Я никогда не думала, что так обрадуюсь грязным магазинам, где торгуют «вещами, пострадавшими при пожаре» или сулящими «самые большие скидки», сточным канавам, заполненным обломками, поломанными телефонными будками, в которых пестреют карточки, рекламирующие услуги местных проституток, стенам, расписанным граффити некоего местного гения по кличке Газ. Все говорило о том, что я попала домой… и в пределах видимости не было ни одной лошади, курицы или коровы.

«Дом, милый дом» всегда такой, каким ты хочешь его найти.

Глава 17

— Интересно, кем вы себя вообразили? Вы не имели права сбегать, как бы вам этого ни хотелось! И как вы посмели оказывать давление на других свидетелей? Вы понимаете, что я могла бы сейчас же завести на вас дело за то, что вы мешаете работе полиции и вынуждаете меня напрасно тратить мое драгоценное время?!

Дженис ходила туда-сюда по кабинету, осыпая меня обвинениями и упреками, смешанными с самыми разными угрозами. Наконец, мне показалось, что она сейчас лопнет от волнения.

Как вы, наверное, понимаете, по возвращении нас встретил отнюдь не теплый прием. После того как стражи порядка узнали о находке Ганеша в лесу, все стало хуже некуда. Нас с ним, конечно, разделили — они всегда так поступают. Ганеша увели, чтобы он подробно рассказал о своей находке; кроме того, лондонские полицейские собирались позвонить своим гэмпширским коллегам. Напоследок Гану удалось крикнуть мне:

— Фран, когда меня выпустят, я должен буду пойти домой… Увидимся позже!

— Если, конечно, его отсюда выпустят! — злорадно уточнила Дженис. — Помяните мое слово, ваши выходки вам с рук не сойдут. Как только мистер Пател рассказал вам, что нашел труп, вы обязаны были немедленно обратиться в полицию Гэмпшира! Виноват не только он. Вы все знали. Вы разделяете с ним ответственность. Если я заведу на вас дело за то, что вы мешаете работе полиции, мои коллеги из Гэмпшира наверняка сделают то же самое. Вы крепко влипли, мисс Варади, помните об этом!

Мне хотелось возразить: «Подумаешь, удивили!» Но такой ответ прозвучал бы бестактно. Я поняла, что мне надо извиниться — хотя бы для виду. Я ведь когда-то начинала учиться на актрису; если сейчас мне не удастся изобразить смирение, у меня вовсе нет таланта. Я уныло повесила голову, поерзала на стуле и промямлила: мне очень жаль, что из-за меня у всех столько неприятностей. Ну а Фитиль… Мы решили, что инспектору Морган следует узнать о нем первой. Да, мы совершили ошибку, но действовали от чистого сердца. Потом я хотела было пустить ли слезу, но решила не переигрывать. Дженис не дура.

Должно быть, моя игра оказалась вполне убедительной, потому что Дженис заметно успокоилась. Она разразилась новой речью, в которой призналась: да, она понимает, как мы с Ганешем испугались. Ну а что касается моего вояжа в Абботсфилд, наверное, я хотела помочь полиции. Но мне наверняка хватает ума, чтобы понять: следствие необходимо вести по всем правилам. Помимо всего прочего, когда дело попадет в суд — если попадет, конечно, — адвокаты обвиняемых с радостью ухватятся за любую оплошность, лишь бы исключить сомнительные улики из состава дела. Мне ведь не хочется, чтобы так случилось?

Все ее речи более-менее смахивали на выговоры, какие, бывало, устраивала мне директриса школы — а директриса вызывала меня на ковер регулярно. Я почти сразу приучилась пропускать ее слова мимо ушей, сохраняя на лице приличествующее случаю выражение.

Пока Дженис бубнила об ответственности и деньгах налогоплательщиков (интересно, они-то тут при чем?), я исподтишка разглядывала ее. Я решила, что ей лет тридцать пять, не больше. Интересно, как можно настолько закоснеть к тридцати пяти годам? Сегодня она вырядилась ужасно, как будто ей все шестьдесят пять: в серый фланелевый костюм и нейлоновую блузку с галстуком-бабочкой. Интересно, где она покупает такую мерзость? Пожалуй, такие вещички рекламируются только в магазинах для пожилых. Покупателей туда завлекают словами «практичность» и «поставки прямо со склада». На ней даже были туфли с закругленными мысками на низком каблуке с язычками; про такие обычно говорят: «В них ваши ноги больше не будут болеть». Неужели в наши дни в магазинах еще продаются такие? Мне стало немного жаль инспектора. Конечно, если бы она одевалась шикарно, коллеги-мужчины вряд ли воспринимали бы ее всерьез. И все же обидно, что ей приходится вот так себя уродовать. Наверное, в ней говорит инстинкт самосохранения. Все просто и ясно. Но ведь в любом положении можно найти компромисс! Про себя я решила: если мы с ней когда-нибудь подружимся и сможем разговаривать не только по делу, я осторожно намекну ей на это.

Тем временем Дженис заявила:

— Если вам есть что еще рассказать мне, выкладывайте немедленно! Только будьте совершенно откровенны, ничего не утаивайте, и, может быть, я прощу вам вашу выходку. Повторяю, Франческа, ничего не утаивайте от меня! Если утаите, поверьте мне, вам придется плохо!

Мне показалось, что она немного перегибает палку. Конечно, я провинилась и заслужила выговор, но ей, кроме того, страшно хочется узнать, что же я выяснила в деревне. Я сурово взглянула на нее, давая понять, что раскусила ее маневр.

Потом я все же решила рассказать ей о выстрелах в питомнике, о Ланди и его милой привычке избивать жену, о визите адвоката к Ариадне и обо всем, что я там узнала.

— Джейми Монктоном нельзя пренебрегать! — сказала я под конец. — У него есть мотив. Он управляет конным заводом. Кстати, Ланди — его подчиненный. Именно Джейми повез меня в питомник и подставил под выстрелы. Снимите отпечатки пальцев и у него, и у Ланди! В нашем сквоте наверняка нашлись чьи-то неизвестные отпечатки. Сличите их с пальчиками Джейми и Ланди — и готово! И пусть себе Джейми болтает что хочет. Он наверняка скажет, что не был в сквоте, а вы докажете, что он врет.

— Вы не знаете наверняка, врет он или не врет, — холодно возразила Дженис. — Я сама решу, как поступить с мистером Джеймсом Монктоном — да и с тем, другим, Ланди. — Она устремила на меня стальной взгляд. — Ну а вы, Франческа… Пожалуйста, возвращайтесь к себе на квартиру и никуда оттуда не отлучайтесь. Я должна иметь возможность находить вас там, когда вы мне понадобитесь. Договорились?

— Договорились! — кротко ответила я.

Домой я добралась на автобусе. Правда, домом мое временное пристанище можно было назвать разве что в виде издевки. Полуразрушенная башня встретила меня не более гостеприимно, чем в тот день, когда я ее покидала. Стены в подъезде украшали несколько новых и более изобретательных образчиков граффити; стекла в окнах еще на нескольких этажах оказались выбиты.

Лифт по-прежнему не работал, и света на лестнице не было, что совсем не удивило меня. Может быть, во всем районе отключили электричество?

Вечерело, и в подъезде почти ничего не было видно. Скудные полоски света проникали на лестницу только через щели между досками, которыми были забиты окна на площадках. Таким образом, на каждом этаже освещался лишь один пролет; остальное тонуло во мраке. В основном подниматься приходилось наугад. К тому же подъезд продувался насквозь. Ежась от холода, я карабкалась наверх. В награду я обещала себе чашку горячего чая.

Подниматься быстро было опасно. Жильцы верхних этажей или местная шпана обожали выкидывать на лестницу пакеты с мусором. О них свободно можно было споткнуться. Шагая вверх по ступенькам, я придерживалась рукой за осклизлые стены. Хотя обстановка вокруг внушала отвращение, каждый осторожный шажок приближал меня к моей цели. И вот, когда впереди замаячил последний пролет, и мне предстояло преодолеть последний неосвещенный участок, я вдруг сообразила, что уже не одна. Кто-то стоял наверху и ждал меня.

Я остановилась. Хотя я не видела ни зги, я слышала чье-то тихое дыхание. Видимо, меня собираются избить и ограбить.

Я задрала голову и крикнула:

— У меня нет денег! Если бы были, я бы здесь не жила!

Тот, кто стоял наверху, шевельнулся. А может, меня караулит не вор, а просто жизнерадостный местный насильник?

Или… и как же я раньше не догадалась! Сюда явился убийца Терри и собирается навсегда заткнуть мне рот!

Меня охватил страх. Я, больше не раздумывая, бросилась вниз, забыв о том, что рискую свернуть себе шею. Сломя голову я неслась туда, откуда пришла. Каким-то чудом я расслышала, как меня окликают по имени. Крик эхом разносился по лестнице.

— Фран! Подожди! Это я, Ганеш!

Тяжело дыша, я прислонилась к стене. Сердце колотилось в груди, как игрушка йо-йо. Что он себе позволяет? Отдышавшись, я снова осторожно взобралась на верхний этаж и на своей площадке увидела его — точнее, разглядела неясные очертания мужской фигуры. Меня в самом деле ждал Ганеш. Думаю, не нужно говорить, что я встретила его не с распростертыми объятиями.

— Ты что, спятил? — напустилась я на него. — Да я едва не умерла от инфаркта! Я ведь не знала, кто меня ждет! Света нет. И вообще, ты же сам говорил, что пойдешь домой.

— Я и пошел, но они все на меня накинулись, и я сбежал. И потом, я волновался за тебя. Ты-то как?

— Могло быть и хуже. Давай зайдем ко мне, выпьем чаю. Я расскажу тебе обо всем, когда мы попадем в квартиру.

Я направилась было к своей двери, но Ганеш перегородил мне дорогу:

— Не надо, Фран. Лучше не ходи туда.

— Это еще почему? — Мне все надоело и хотелось одного: попасть к себе. — Ган, не валяй дурака. Ужасно хочется выпить чаю. — Я толкнула его, но он стоял, как скала, и держал меня за плечо.

— Фран, я уже побывал там. Пока тебя не было, кто-то туда вломился и…

Я выдернула руку и бросилась к своей двери, на бегу нашаривая ключ. Правда, вскоре я поняла, что ключ мне больше не нужен.

Незваные гости выломали замок. Кроме того, посередине зияла огромная дыра.

Я толкнула дверь. Она открылась вовнутрь. Пошарив рукой по стене, я нащупала выключатель. Наверное, на лестнице света не было не из-за общего отключения электричества, потому что в квартире лампы горели. Желтый луч хлынул через пробитую дверь, заливая своим светом меня и Ганеша.

Ганеш схватил меня за плечи:

— Фран, не надо туда. Там плохо… Лучше не смотри! — Говорил он сочувственно, но мне не нужно было ничье сочувствие. Я хотела понять, что случилось.

— Нет, я войду! — еле сдерживаясь, ответила я. — Пусть там не слишком хорошо, другого дома у меня нет.

— Фран!.. — Он попытался удержать меня, но я оттолкнула его, и он меня отпустил.

На то, чтобы понять, что здесь случилось в мое отсутствие, много времени не потребовалось. В квартиру вломился отряд местных малолетних хулиганов, опытных вандалов. Они порезвились на славу. Не пропустили ни одного помещения. Стены сплошь покрывали граффити самого непристойного содержания. Они поломали всю мебель, в том числе и ту, что добыл мне Юан. Кресло вспороли ножом, и набивка вылезла. Видимо, они пытались развести костер, но набивка оказалась негорючей; она только затлела. Незваные гости украли все мои личные вещи. Книжки Нева, правда, не взяли, зато разорвали; страницы валялись на полу. Больше всего мне почему-то было жаль книг. Нев очень любил свои книги; подарив их мне, он продемонстрировал свои чувства.

В ванной снова наросла черная плесень, которую я с таким трудом выводила хлоркой. Бачок выломали из стены, и на полу разлилась лужа. Половицы посередине просели; видимо, вся вода протекла в необитаемую квартиру этажом ниже.

Как будто погрома оказалось недостаточно, во всей квартире ужасно воняло. К запаху подпаленного кресла примешивались ароматы плесени и сырости. Кроме того, кто-то из незваных гостей нагадил прямо на пол посреди гостиной.

— Я ведь тебя предупреждал, — сказал Ганеш у меня за спиной. — Здесь нельзя оставаться. Хочешь не хочешь, а придется тебе ночевать у нас. Мама тебя где-нибудь уложит.

— Спасибо, не надо, — ответила я. — Мне полночи придется отвечать на расспросы твоих родителей, но они все равно ничего не поймут, ты ведь их знаешь!

— Ну и где же ты будешь спать? — Ган с отвращением огляделся по сторонам. — Здесь настоящий свинарник — ты только посмотри, какая грязь! Ладно тебе, Фран. Даже инспектор Морган не станет больше требовать, чтобы ты тут оставалась!

Я задумалась.

— Вернусь назад, в сквот!

Ганеш посмотрел на меня как на сумасшедшую:

— Нельзя! Дом заколочен.

— Ну и что… Отдери доски от окна. Ты же вскрываешь ящики с фруктами. Уж с несколькими досками, прибитыми кое-как, ты справишься. Мы с Фитилем и Невом уже делали так, когда возвращались за своими пожитками.

Ганеш начал злиться.

— Но тебе нельзя оставаться там одной! Я побуду с тобой. Если, конечно, мы сумеем пролезть внутрь и дом не оккупировало полдюжины алкашей.

— Ничего подобного. Ты пойдешь домой и помиришься с родителями. Ган, я так хочу, понял? Ничего со мной не случится!

Я обрадовалась, когда вернулась в сквот. Квартиру, предоставленную муниципалитетом, я с самого начала считала лишь временной тюрьмой. Сквот, несмотря на все его недостатки и на тот ужас, который там случился, стал для меня родным домом. Там мне было хорошо. Я знала старый дом, а он знал меня. Мы с ним отлично подходили друг другу.

Но к тому времени, как мы вернулись в свой квартал, совсем стемнело. Пустынная улица казалась зловещей, как декорация к второразрядному триллеру. Почти все дома опустели; горели всего два фонаря. Признаки жизни были заметны лишь в квартире над угловым магазинчиком Пателов. Видимо, там ждали Ганеша. Его родители вызвали подкрепление в виде многочисленных теток и дядьев. Мы стояли снаружи и глазели на освещенные окна.

— Кстати, я не спросила, как ты объяснялся с полицейскими после того, как нас разделили, — сказала я. — Извини за то, что я так зациклена на себе. Что, тяжело тебе пришлось?

— Могло быть и хуже, — рассеянно ответил Ганеш. — Они позвонили в Гэмпшир, и тамошние копы сразу же поехали в лес. Должно быть, нашли Фитиля. Наши и гэмпширские копы очень долго болтали по телефону, переливали из пустого в порожнее, а про меня как будто забыли. Потом мне сказали, что я могу идти домой. Правда, завтра с утра я должен явиться к ним. Меня повезут в Гэмпшир в полицейской машине. Тамошние копы тоже очень хотят побеседовать со мной.

— Ты сказал родителям… ну, о том, что нашел труп?

— Нет… им и без того неприятностей хватает. Папе прислали письмо. — Ганеш вздохнул. — Нам тоже придется выметаться отсюда. Магазин снесут. Конечно, нам выплатят компенсацию. Но куда мы поедем?

— Извини, — повторила я. — Так и знала, что это случится. Мне очень жаль твоего папу. Он так мечтал расширить торговлю и обслуживать богатеньких жителей новых домов! Но власти, наверное, хотят вначале снести здесь все до основания.

— Когда здесь заново построят дома, жилье в этом районе будет нам не по карману — даже съемное, не говоря уже о собственной квартире. — Ганеш сунул руки в карманы. — Вся родня очень расстроена. Наверное, я покажусь тебе эгоистом, но я даже отчасти рад: теперь они не так давят на меня. В самом деле, им и без меня хватает хлопот.

В окне верхнего этажа показалась фигура в сари; в спину ей светила лампа. Она посмотрела на нас, а потом исчезла, как пери в восточной сказке, и задернула занавеску.

— Аша, — сказал Ганеш. — Не волнуйся, даже если она нас заметила, не выдаст.

Мы побрели по унылой улице к нашему старому дому. Пролом, который мы устроили в прошлый раз, успели заделать; окна и двери заколотили новыми, более крепкими досками. Ганеш достал из багажника своего фургона долото, и мы обошли дом с тыла. Самым верным способом попасть внутрь по-прежнему оставалось кухонное окно. Гану пришлось немного попотеть, зато одна доска вскоре немного отошла. Отогнув ее, я поняла, что сумею пробраться внутрь.

Ганеш мрачно заметил:

— Ну вот, теперь мы совершили взлом и незаконное вторжение. Ты хоть понимаешь, что за такие вещи сажают?

— Куда мы незаконно вторглись? В дом, предназначенный к сносу. Ган, не трясись! Отсюда и красть-то нечего.

Да, там определенно нечего было красть. Когда мы с трудом протиснулись внутрь, то увидели, что всю оставшуюся после нас мебель уже вывезли. Вокруг царила пустота да скрипели голые половицы.

Я зашла на кухню и проверила кран. Воду еще не отключили. Потом я сходила наверх, в ванную, где меня постигло жестокое разочарование. Оказывается, чтобы отвадить желающих поселиться в пустом доме, власти залили унитаз бетоном.

— Вот видишь, здесь оставаться нельзя, — гнул свою Ганеш. — Даже в туалет не сходишь!

— Ничего страшного, схожу в сад, в кустики. Уж кус-стов там хватает — настоящие джунгли!

— А спать где будешь — на полу? Сегодня холодно. И речи быть не может!

— Слушай! — разозлилась я. — Уж одну-то ночь я как-нибудь протяну. А завтра зайду в жилищный отдел к Юану и попрошу навести порядок в квартире, которую мне выделили, и повесить новую дверь. А если не захотят, пусть переселяют меня в другое место. Такого добра у них навалом.

Ганеш был безутешен:

— Фран, ты совсем спятила. Ну как я тебя здесь оставлю?

Я велела ему не суетиться. Если я спятила, это моя проблема. Вот если он хочет помочь, может одолжить мне спальный мешок из фургона.

Он отправился за спальным мешком, что-то недовольно бормоча себе под нос.

Я огляделась. Откровенно говоря, теперь, когда совсем стемнело, мне как-то расхотелось ночевать здесь в полном одиночестве. Но гордость и упрямство не позволили признаться в этом Ганешу, когда он вернулся. Оказывается, он ходил за фонариком. Я посветила кругом, внушая себе: до тех пор, пока я действительно в полном одиночестве, мне ничто не грозит.

Ганеш снова куда-то ушел; его долго не было, гораздо дольше, чем требуется, чтобы принести спальный мешок. Наконец, он появился и позвал меня, чтобы я помогла ему пропихнуть в кухонное окно то, что он принес. Он, оказывается, успел сходить домой и захватил кусок полиэтиленовой пленки и пустой ящик.

— Чтобы тебе было на чем посидеть.

Кроме того, он захватил термос с горячим чаем и пакет персиков.

После того как я приняла все его дары, он, тяжело дыша, перевалился через подоконник и сказал:

— Фран, мама все-таки приглашает тебя к нам. Пойми, они в самом деле не против. Мама очень волнуется, как ты здесь будешь.

— Передай ей спасибо, но теперь, когда у меня есть спальный мешок и все остальное, я и здесь отлично устроюсь.

— Я еще вот что принес. — Он развернул пленку. — Правда, она тонкая, но мы подстилаем ее на пол под спальные мешки. Хотя бы немного защищает от сырости. Иначе завтра ты просто не встанешь — тебя скрючит ревматизм.

Меня и так крючило что надо: я еще не до конца оправилась после верховой прогулки.

Ганеш расстелил пленку на полу. Я положила сверху спальный мешок, а ящик поставила рядом, как тумбочку. На ящик водрузила термос. Получилось совсем неплохо.

— Довольно уютно, — заметила я.

— Ты не только сумасшедшая, — сказал Ганеш. — Ты не такая, как все. — Он сел на пол, обнял руками колени и мрачно воззрился на меня при свете фонарика. — Утром, перед тем как идти в участок и ехать на целый день в Гэмпшир, я загляну к тебе. В последний раз спрашиваю: может, все-таки побыть здесь с тобой?

— Не надо, Ган. Иди домой и мирись с родителями. Я очень устала, правда. У меня есть все, что нужно; буду спать как сурок.

— Это вряд ли! — разуверил он меня.

— Как дела дома? — спросила я.

— Плохо, но я как-нибудь справлюсь, за меня не беспокойся. Беспокойся за себя.

Ему не хотелось уходить, и все же он ушел.

На самом деле мне тоже не хотелось, чтобы он уходил, но, должно быть, повестка о выселении здорово подкосила его родителей. Я понимала, что им он нужен больше.

Я стала устраиваться на ночь. Выпила чаю, съела пару персиков и сказала себе: скоро наступит утро. Если даже я немного закоченею, ничего хуже этого со мной не случится.

Мне не спалось. Во-первых, было жестко и все косточки ныли. Во-вторых, в голову лезли разные мысли. Мне мерещились всякие ужасы. Прямо надо мной находилась бывшая комната Терри. Всякий раз, когда до меня доносился шорох или треск, а в старом доме все время что-то шуршало и трещало, я вспоминала о трупе, свисающем с потолка. А если она стала привидением и начнет меня преследовать? И ведь есть за что; я так и не выяснила, кто ее убил. Правда, я выяснила, что подходящий мотив имелся у Джейми. Своего рода мотив, хотя и не такой убедительный, был и у Ланди. Мысль о том, что Джейми и Ланди, возможно, сговорились, казалась мне все более и более достоверной. Наверное, Джейми все придумал, а Ланди стал палачом. Надо будет утром пойти к Дженис и снова все с ней обсудить. Да, наверное, именно так все и было. По крайней мере, пусть Дженис допросит Джейми!

Вряд ли он в чем-нибудь признается; надо надеяться только на то, что эксперты нашли в нашем сквоте его отпечатки. Правда, чем больше я думала об отпечатках, тем менее вероятной мне казалась такая оплошность со стороны Джейми. Даже самому неопытному новичку в наши дни известно, что темные дела необходимо делать в перчатках. На допросе Джейми ухитрится все как-нибудь объяснить. Его ответы будут вполне правдоподобными. Джейми, когда захочет, умеет производить хорошее впечатление. А Дженис сейчас легко поддается чужому влиянию — она ведь разводится. По сравнению с акулой Джейми, который пустит в ход все свое обаяние, Дженис в своей жуткой нейлоновой блузке будет просто мальком.

Почему бы ей и не поверить ему? Джейми Монктон — не какой-нибудь изгой общества, незаконно живущий в пустом доме, а приличный человек. Приводов в полицию у него наверняка нет, зато, возможно, имеются влиятельные друзья.

Я сказала себе вслух:

— Фран Варади, детектив из тебя никудышный. У тебя масса великих идей, но, когда доходит до дела, выходит один пшик. Что у нас в сухом остатке? Пара нечетких фотоснимков и версия с завещанием, которую невозможно доказать.

С самого начала я просто лезла не в свое дело, вот чем я занималась. И все стало только хуже. Тех, кто сует свой нос в чужие дела, не любят. Джейми не ограничится тем, что защитит свое доброе имя. Он наверняка обвинит нас с Ганом в клевете. А Дженис придется выбирать, кому верить — нам или Джейми. Исход дела почти предрешен. Злодейкой окажусь я.

Мрачные мысли усилили мою усталость. Даже голый пол не помешал мне задремать. Я провалилась в беспокойный сон.

Мне снился Абботсфилд. Я стояла на кладбище, у той самой могилы, на которой я тогда перекусывала. Передо мной высилась церковь, а чуть поодаль, рядом с покосившимся крестом, стояла Терри в длинной белой ночной рубашке. Длинные светлые волосы падали ей на лицо.

Терри поманила меня к себе и спросила, что я делаю на кладбище. Я ответила, что приехала навестить ее, и зашагала к ней. Она продолжала подзывать меня к себе. Но, подойдя ближе, я увидела, что ее могила раскрыта. Я не удивилась. Очевидно, она оттуда выбралась. Теперь я видела, что ее белая рубашка выпачкана землей. Мне стало очень холодно, но я знала, что ей холоднее.

Терри улыбалась одними губами; ее глаза были похожи на круглые стеклянные глаза игрушечных зверей: немигающие и без всякого выражения. Она протянула мне руку, но я испугалась, потому что поняла: стоит мне коснуться ее, и я уже не высвобожусь из мертвой хватки, и она утащит меня за собой в разверстую могилу.

Я развернулась и побежала сама не зная куда. Вдруг, как часто случается во сне, я очутилась в комнате Терри и увидела ее плюшевых зверей, которые раньше сидели на комоде. Только они ожили и ходили кругами, глядя на меня осуждающими стеклянными глазами, как Терри на кладбище. Я просила их оставить меня в покое, а они начали пищать на меня, как делают все мягкие игрушки, если нажать им на плюшевые животики.

Тут я проснулась. Все кошмарные видения исчезли; остались только холод и писк. Его я слышала до сих пор.

Стояла кромешная тьма. Полиэтиленовая пленка почти не защищала от сырости. Ничего удивительного, что мне снились такие сны! Я не знала, который час. Потом до моих ушей снова донесся пронзительный писк. Только на сей раз это скрипели не половицы и деревянные панели. Звук был другой. Кто-то снаружи, в саду? Кто-то в доме? Может, крыса?

О господи! Я в ужасе села и стала нашаривать фонарик. Прежде чем я успела его найти, я услышала глухой стук и поняла: кто-то пытается отодрать от кухонного окна еще одну доску. Кто-то лезет в дом!

Глава 18

Даже сейчас, вспоминая о той ночи, я покрываюсь гусиной кожей. Не могу передать, что я тогда испытала. Это можно понять, только если сам пережил такое, но этого я и врагу не пожелаю. Меня парализовало от страха. Мозг отказывался посылать сигналы конечностям, чтобы те шевелились. Даже дышать стало трудно. Должно быть, сердце у меня все же билось, но мне показалось, что оно остановилось. Замерло все. Двигалось только что-то там, снаружи; очень скоро это что-то или кто-то окажется здесь.

Послышался глухой удар — что-то тяжело перевалилось через подоконник и упало на пол. Чары, сковавшие меня, наконец разрушились. Я выбралась из спального мешка; мне удалось найти фонарик. Я схватила его липкими, дрожащими пальцами, боясь, что он выскользнет у меня из руки. Хорошо, что мне хватило присутствия духа пока не включать его. Неожиданно вспыхнувший свет станет мне хорошим оружием, сыграв роль внезапности, и собьет незваного гостя с толку. Тот, кто лезет в дом, не знает, что я здесь. Скорее всего, этот пришелец, как и я, просто ищет место, где можно поспать. Свет фонаря его спугнет, и я на какое-то время получу преимущество. Надо постараться сохранить его за собой. Если повезет, нам с ним удастся договориться.

Лихорадочно соображая, я понимала, что хватаюсь за соломинку. Фактор внезапности на моей стороне, но преимущество — на стороне пришельца. Как знать, он может оказаться психопатом или шизофреником, отпущенным из психбольницы на так называемое «общественное попечение». Возможно, я окажусь в пустом заколоченном доме наедине с маньяком.

Меня поразила мысль, от которой я оцепенела. Может быть, ко мне лезет не просто бездомный бродяга или наркоман, который ищет, где бы ширнуться без помех, или подросток, который нюхает клей. Может, он ищет именно меня! Я вспомнила, как испугалась на лестнице, ведущей в мою квартиру. Может быть, этот человек уже побывал и там, ждал меня в темноте и только приход Ганеша его спугнул.

Я старалась успокоить себя. А если сейчас, как и в прошлый раз, ко мне пришел Ганеш? Может, он просто беспокоится и хочет убедиться, что я жива и здорова?

Нет, вряд ли… Скорее всего, незваный гость окажется Джейми Монктоном или Ланди — а может, они явились вдвоем.

Конечно, Джейми вряд ли позволит, чтобы я и дальше рыскала у него за спиной, совала свой нос в его дела и интересовалась подробностями гибели Терезы. Из Абботсфилда я уехала быстро и внезапно; полиция Гэмпшира уже наведалась в лощину, где покоились бренные останки Фитиля. Трудно не связать одно с другим. Должно быть, Джейми догадался: если Фитиля нашла не я, значит, на него наткнулся Ганеш. Он ведь видел, что фургон Ганеша стоит совсем неподалеку! Джейми решил разобраться с нами обоими; хочет окончательно заткнуть нам рот и начнет с меня. Он ведь не знает, что еще мне удалось выяснить. Зато адрес пустующего дома ему известен.

Если он побывал в моей разгромленной квартире, скорее всего, догадался, что я пришла ночевать сюда. Бежала к себе в нору, как затравленный зверь. Джейми уже убил Терри, беднягу Фитиля и даже его пса; ему ничего не стоит убить и меня. Никто ничего не узнает, потому что к утру его здесь уже не будет. Мой труп обнаружит Ганеш; у полиции появится еще одно нераскрытое преступление.

Размышлять обо всем этом у меня не было времени. Джейми или его сообщник шли по коридору в сторону гостиной. Крадучись я приблизилась к двери, надеясь выскочить наружу, как только она откроется. План был такой: как только он откроет дверь, я выскочу в коридор, метнусь в кухню и вылезу в окно. Тогда он не успеет меня задержать. Правда, маловероятно, что у меня все получится, но другого выхода у меня не было.

Я забыла о том, что осталась в одних носках, а полиэтиленовая пленка, которую Ганеш подстелил под спальный мешок, оказалась скользкой. Я размахивала руками, балансируя на полу. В этот миг дверь открылась.

Сначала я не увидела незваного гостя, только услышала его хриплое дыхание. Наверное, ему с большим трудом удалось пролезть в заколоченное окно. Постепенно глаза привыкли к лунному свету, который вместе с ним проник в кухонное окно. Я разглядела его силуэт. Если у меня до того и теплилась надежда, что ко мне наведался Ганеш, теперь все рухнуло. Ночной гость был значительно выше и крепче Гана. И потом, помня, как я отреагировала на него в темном подъезде, он вряд ли повторил бы свою ошибку. Ганеш вначале окликнул бы меня, чтобы я не пугалась. И Джейми, и Ланди значительно крупнее Гана. Зловещая фигура могла принадлежать и тому и другому.

Я сделала то единственное, что сумела придумать. Включила фонарик и направила луч ему в глаза, надеясь ослепить его и пробежать мимо.

Но я не убежала, а, наоборот, застыла на месте, точно громом пораженная. Потому что в луче фонарика мелькнуло призрачное, желтоватое от тусклого света лицо, которое не принадлежало ни Джейми Монктону, ни уроду Ланди. Передо мной стоял Ник Брайант.

Я как дура пискнула:

— Ник! Что вы здесь делаете?

Голос его звучал странно, как будто тусклый свет искажал не только его внешность.

— Так и думал, что найду вас здесь! — без всякого выражения ответил он.

Ни радости, ни враждебности я не уловила. Вообще ничего. Безумный голос, принадлежащий человеку, на которого не действуют доводы разума.

Я поняла, что сейчас снова оцепенею от страха и ужаса, и постаралась встряхнуться. Я еще не до конца понимала, что происходит, но сознавала, что не должна поддаваться. Тем временем Ник протиснулся в гостиную, и я разглядела, что в руках он держит охотничью двустволку.

— Чего вы хотите? — задала я еще один глупый вопрос. Голос у меня сел от страха и, наверное, стал таким же искаженным, как у него.

Тем не менее голова моя не перестала соображать. Ник? Ник?! Не может быть! Неужели я все неправильно поняла? Ведь Ник такой… славный! Он очень симпатичный. И мать у него такая приятная. И я ему понравилась! Я точно знала, что понравилась Нику. Неужели он способен причинить мне вред?

Я тут же поняла: да, еще как способен.

Должно быть, я пошевелилась, потому что он поднял двустволку, и перед моими глазами зачернели два отверстия.

— Нет! — приказал он. — Сядьте на пол, где стоите.

Я села на спальный мешок, обняла колени руками и стала ждать. Шагнув ко мне, Ник ногой отодвинул к двери ящик, сел на него, перегородив мне путь к выходу, и положил двустволку на колени.

Фонарь по-прежнему был у меня в руке. Ник приказал:

— Положите его рядом с собой и не прикасайтесь к нему.

Я положила фонарь. Он светил по полу и освещал его ноги. Остальная фигура терялась в полумраке, только тускло поблескивали стволы двустволки.

Я сказала:

— Выстрелы наверняка услышат соседи.

— Какие соседи? На всей улице только пустые дома. И потом, если даже кто-то из жильцов и услышит выстрелы, он ничего не предпримет. А если кто-нибудь все же вызовет полицию, к тому времени, как копы приедут, я буду уже далеко.

В его доводах угадывалась внушающая ужас логика. Мне нечего было ему возразить. Мой отец, бывало, говорил, что можно найти выход из любого положения, стоит только подумать обо всем спокойно. Но сейчас я была не в том состоянии, чтобы думать спокойно. Кроме того, не думаю, что в том положении мне бы особенно помогло спокойствие.

И все же я сказала:

— Вы ведь уже стреляли в меня. Это из-за ваших выстрелов в питомнике лошадь подо мной понесла. Вы пытались убить меня или только напугать кобылу?

— Я знал, что вы не умеете ездить верхом, — ответил он. — Надеялся, что вы упадете с лошади и свернете себе шею. — Он шевельнулся и дернулся, как будто снова спускал курок.

Потом он замолчал, а когда заговорил снова, мне показалось, что он немного остыл. Наверное, тоже увещевал себя. Ведь ему тоже было страшно, как и мне. В питомнике он стрелял в меня издали, из засады. Убивать вот так, лицом к лицу, гораздо сложнее.

— Мне очень жаль, Фран.

Стволы слегка опустились. Он теперь целился не в грудь, а в ноги. И, судя по голосу, ему правда было жаль. Но недостаточно жаль для того, чтобы отменить черный замысел.

— Вы очень славная девушка. Но вы задавали слишком много вопросов, и вы слишком умны. Я должен вас остановить.

— Просто не верится, — сказала я. — Как вы могли? Зачем вы так с Терри?

— Она сама виновата!

Двустволка дернулась, и стволы снова нацелились мне в грудь. Надо было держать язык за зубами! Я надеялась, что палец его случайно не дрогнет.

— Я любил ее! Очень любил! — хрипло сказал он.

Страх сменился гневом.

— Вы убили ее! — закричала я. — Что это за любовь?

— Я не собирался ее убивать! — зарычал он в ответ.

— В самом деле? Вы случайно подвесили ее на проводах для люстры? Случайно попытались изнасиловать, а когда она стала сопротивляться, жестоко избили?

— Заткнись!

Он пришел в ярость, и внутренний голос приказал мне замолчать. Если я буду нарочно злить безумца, он, скорее всего, совершит что-нибудь непоправимое. Еще один внутренний голос возразил: безумец так или иначе совершит что-нибудь непоправимое. И все-таки, чем дольше я заставляю его говорить и чем спокойнее держусь, тем больше у меня времени что-нибудь придумать, но сейчас в голову совершенно не приходят никакие здравые мысли, хоть я и делаю над собой нечеловеческие усилия. Он тревожится, волнуется, страшится того мига, когда ему придется меня застрелить. Возможно, ему тоже хочется отодвинуть страшное дело на минуту-другую. До тех пор, пока он немного не успокоится. От страха у многих развязывается язык.

— Расскажите, как все было, — попросила я спокойно и почти ласково.

— Вам не понять, — мрачно ответил Ник.

— А вы попробуйте.

Он помолчал, а потом заговорил:

— Она была такая красивая! Вы не видели ее, когда она была хорошенькой. Здешняя жизнь сильно изменила ее. Когда я увидел ее, чуть не заплакал… честно! Она похудела и как-то запаршивела, как будто махнула на себя рукой. И все равно, хотя она так сильно изменилась к худшему, я любил ее. Если бы вы знали ее несколько лет назад, вы бы поняли: с ней никто не мог сравниться. Она была идеальной.

Терри, хорошенькая куколка. Все они — Аластер, Ариадна и Ник — хотели сохранить ее такой, какой она была. Накрыть ее целлофановой оберткой. Ничего удивительного, что она сбежала. Я вспомнила Келли с конного двора. У бедняжки не осталось ни малейшего шанса привлечь к себе внимание Ника. Ник смотрел только на хорошенькую девушку со светлыми волосами, свисающими по обе стороны лица, как уши у спаниеля. Келли, крепкая, здоровая, с размашистой походкой, стала бы фермеру Нику прекрасной женой, любящей и преданной. Но мы, как правило, не хотим того, что можем получить без труда, и часто отталкиваем того, кто мог стать для нас наилучшим спутником жизни.

Ник на время забылся в воспоминаниях:

— Я наблюдал за тем, как она росла. Всякий раз, как она приезжала из школы домой на каникулы, она делалась все красивее. Раньше она охотно беседовала со мной. Она не боялась меня — до одного вечера. Я пригласил ее на ганцы в клуб молодых фермеров. Она высоко заколола волосы и нарядилась в очень красивое платье. И выглядела… даже описать не могу. Красавица, больше ничего не скажешь.

Он говорил так бесхитростно, что мне даже стало его жалко. Я вспомнила фотографию на каминной полке. Там Терри сняли в вечернем платье, и выглядела она в самом деле потрясающе. Я осторожно сказала Нику, что видела снимок Терри в том самом платье и представляю, как она выглядела на вечеринке в клубе молодых фермеров. Мои слова порадовали его, и он улыбнулся. Впрочем, я сразу же все испортила, потому что живо представила себе хорошенькую, изящную Терри среди здоровых, краснолицых деревенских парней, которые совершенно не подходили ей. Наверное, я поморщилась, потому что Ник снова насторожился и вскричал:

— Вы смеетесь надо мной! — Он снова прицелился в меня, что мне совсем не понравилось.

— Вовсе я не смеюсь! Помилуйте, как можно смеяться — в моем положении?

— Ну ладно, — проворчал он, однако успокоился. Я немного воспрянула духом. Он снова опустил двустволку. — В тот вечер я признался ей в любви. Я ведь и правда любил ее. Только она чем дальше, тем меньше меня понимала. Мне даже показалось, будто она меня боится. А я ведь только одного хотел: любить ее. Она должна была понять!

Он вдруг вскинул голову, и я заметила на его лице печать безумия. Я решила продолжать разговор во что бы то ни стало. Пока он говорит, у меня остается время что-нибудь придумать.

— Не понимаю, — сказала я. — А Фитиля вы зачем прикончили? И при чем тут Джейми Монктон?

Ник усмехнулся, но так холодно и безрадостно, что кровь застыла у меня в жилах.

— Джейми Монктон? Он мне очень помог: навел меня на ее след. Я знал, что он ее разыскивает, и мне только одно оставалось: следить за ним. Я знал, что рано или поздно он найдет ее для меня. — Ник снова наклонился вперед, его лицо и голос посерьезнели. — Сначала я надеялся узнать о ней от Келли. Она каждый день является к нам на ферму и болтает без умолку. Я терпеливо ждал, и однажды мне повезло. Я отдал чинить свой пикап в Абботсфилд. Когда приехал за ним, вдруг увидел снаружи, у колонок, машину Джейми. Он и сам стоял там и болтал с Джепсоном, хозяином мастерской. Они с ним приятели. Обожают раскатывать по округе в шикарных машинах. Я слышал каждое слово. Джейми похвастал: наконец-то он узнал, где живет его кузина. Ему немного повезло. Он расспрашивал посетителей пабов и встретил какого-то рок-гитариста…

— Деклана! — буркнула я себе под нос.

Вот настоящая ирония судьбы! Обходя пабы, Джейми случайно набрел на Деклана, который нравился Терри, и Деклан ее выдал. На такую подлость не был способен даже Фитиль! Я дала себе слово: если каким-то чудом переживу сегодняшнюю ночь, я обязательно разыщу Деклана и выскажу ему все, что о нем думаю.

— Джейми подробно объяснил своему дружку, в каком месте она живет. Еще он сказал, что всю улицу, Джубили-стрит, скоро снесут. Почти из всех соседних домов жильцы уже съехали. Джейми наведался по адресу, но никого не застал дома. Он сказал, что назавтра вернется туда, поэтому и велел залить полный бак, чтобы хватило на дорогу туда и обратно. Он просил Джепсона ничего не говорить Аластеру, если тот случайно заедет. Ему хотелось вначале самому во всем разобраться…

Я понял, что другой возможности у меня не будет. Мама как раз не ночевала дома, потому что уехала в свой магазин, в Уинчестер. На следующий день я дал Байлсу выходной и еще заплатил десятку, чтобы он помалкивал и ничего не говорил маме. А сам поехал в Лондон, на Джубили-стрит, влез в пустующий дом напротив и стал ждать. Я видел, как вы все выходите. Сначала тот тип с собакой, а потом вы с другим парнем. Как я и надеялся, Тереза осталась дома одна. Потом пришел Джейми и постучал. Он стучал довольно долго. Похоже было, что ему опять не повезет. Потом открылось окно на втором этаже, и Тереза высунула голову. Я нашел ее!

— Она впустила Джейми? — спросила я, думая: если буду действовать быстро, возможно, мне удастся выхватить у него двустволку. Но он сидел слишком далеко.

Ник кивнул:

— Впустила, хоть и не сразу, но долго он у нее не пробыл. Как только он вышел, она захлопнула за ним дверь. Джейми поплелся в сторону кладбища. Он весь побагровел, прямо рвал и метал. Наверное, уговаривал ее вернуться домой, а она отказалась. Я выждал несколько минут, пока он не скрылся за поворотом, вылез из дома напротив и постучал в дверь. Думал, она вначале посмотрит в окно, как в прошлый раз. А она, наверное, решила, что это Джейми вернулся, и сразу открыла дверь. Хотела снова на него накричать. И тут она увидела, кто пришел…

Я живо представила себе ее состояние в тот миг. Должно быть, ее парализовало от ужаса. Терри открыла дверь именно тому, кого до смерти боялась. Тому, от кого убежала и до тех пор успешно скрывалась!

Вдруг я кое-что вспомнила и нахмурилась.

— Откуда тогда в машине Джейми взялся синий мел?

Ник, казалось, очень обрадовался:

— Это я его туда подбросил. Но я подобрал мелок не в тот день, не в Лондоне. Он попался мне… позже.

— В день убийства бедняги Фитиля, — кивнула я. — Ему достаточно было дать двадцатку, и он бы ушел довольный. Он был такой простодушный!

Ник начал злиться.

— Да мне-то откуда было знать, простодушный он или нет? Он явился ко мне на ферму и спросил, где конный завод «Астар». Я не знал, зачем ему туда понадобилось, и кого он искал — Джейми или меня. Рисковать я себе позволить не мог; тот тип мог все испортить. Когда он пришел, я был на ферме один. Предложил ему чашку чаю. А дальше все очень…

Я не верила своим ушам. Ник говорил спокойно, как будто злодеяние совершил не он, а кто-то другой. Мне показалось, что он не чувствует за собой ни вины, ни ответственности.

— Мелки я выкинул, — продолжал Ник, — как и все его пожитки. А кусочек синего мела сохранил, надеясь, что удастся подбросить его Джейми Монктону. Видите ли, мне хотелось навести полицейских на его след. Пусть знают, что он побывал в доме, где жила Терри, и думают, что она покончила с собой после прихода Джейми. Мне уже было ясно, что старому Аластеру Монктону и миссис Камерон Джейми ничего не рассказал о своей поездке в Лондон. Тогда, в разговоре с Джепсоном, он проболтался: мол, хочет устроить им сюрприз. Привезти с собой Терезу. Вот что он задумал! Потом, когда ее нашли мертвой, он испугался и решил никому не говорить, что побывал у нее дома. Насчет Джепсона он мог не волноваться: они ведь были не разлей вода. Джепсон ни за что бы его не выдал. А мне не хотелось, чтобы Джейми Монктон вышел сухим из воды! Я наведался в «Астар» под тем предлогом, что хочу повидать Аластера. Но застал на конюшне только Ланди. Зато машина Джейми стояла рядом с гаражом. Дело одной секунды — открыть дверцу и сунуть мелок под переднее пассажирское сиденье. Вы ведь нашли его, да? — Ник насупился. — Фран, вы спутали все мои планы. Напрасно вы приехали в Абботсфилд! — Он поднял двустволку и снова прицелился мне в грудь.

Я понимала, что сейчас мне предстоит сыграть важнейшую роль в своей жизни… которая сейчас висела на волоске. Я должна была изображать полнейшее хладнокровие и спокойствие, хотя внутренний голос требовал громко закричать и позвать на помощь. В голову лезли страшные картинки; поневоле я представляла, что от меня останется после выстрела из двустволки. Должно быть, Ник Брайант держит на ферме целый арсенал. В питомнике он стрелял в меня из винтовки.

— Ник, Ник, — сказала я, — не нужно. Нельзя все время кого-то убивать. Пора остановиться.

— Я убью только вас, — возразил он, — и на том остановлюсь. — К моему удивлению, он продолжал: — Я вас не застрелю. Все должно выглядеть как несчастный случай. Так должно было получиться с Терезой, да не вышло. А с вами выйдет. Сейчас вы снова залезете в спальный мешок. Только сначала достанете снизу пленку и намотаете себе на голову. Они подумают, что вы хотели согреться, но пленка закрыла вам нос и рот, и вы задохнулись.

Как мило! Неужели передо мной тот же самый славный малый, в чьем доме я еще недавно пила кофе? И у него такая хорошая мама… Главное, я сама все им откровенно рассказала! Я злилась на себя за то, что оказалась такой самонадеянной дурой. И почему я уверяла Ганеша, что со мной ничего не случится? Еще как случится, причем очень скоро! Будь у меня мозги на месте, я разобралась бы во всем гораздо раньше!

Вот уж верно: никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь… И вдруг я кое-что заметила.

Ник сидел спиной к двери. Входя, он закрыл ее, но задвижку не повернул. И сейчас дверь медленно и тихо открывалась.

Глава 19

Я не знала, кто стоит за дверью в коридоре. Если, конечно, по мою душу не явился еще один убийца, то, может быть, кто-то пришел мне на помощь. Меня мучил единственный вопрос: как сообщить моему спасителю, что Ник вооружен?

Должно быть, Ник что-то почувствовал либо по моему поведению, либо по сквозняку из приоткрытой двери. Он круто развернулся.

В тот же миг дверь широко распахнулась, и в комнату ворвался Ганеш.

Я вскочила и заорала:

— У него ружье!

И тут же бросилась на Ника, врезавшись в него, оттолкнула в сторону.

Послышался оглушительный грохот. С потолка посыпалась штукатурка. Ганеш и Ник сцепились, пытаясь выхватить друг у друга двустволку; стволы дергались туда-сюда.

Я была совершенно уверена, что кого-то из нас он непременно убьет, скорее всего, меня, потому что два уродливых ствола, покачиваясь, все время были нацелены на меня, а я, пригнувшись, старалась отскочить подальше.

Я не привыкла стоять сложа руки и, как обычно, действовала, повинуясь внутреннему голосу. Так как у меня не было никакого оружия, кроме фонарика, маленького и бесполезного, я схватила ящик, замахнулась и ударила Ника по затылку. Наверное, в нашем положении я сделала не самый умный ход, но соображать я начала уже потом. Ник, пошатываясь, сделал шаг вперед, и двустволка в его руках снова выстрелила.

На сей раз отвалился целый кусок стены. В воздухе клубилась белая пыль; она лезла в глаза, нос и рот. Ганеш возмущенно закричал:

— Фран, ты что вытворяешь?

Его голос показался мне самым прекрасным звуком на свете, потому что я боялась, что ему отстрелило голову.

Ник тем временем восстановил равновесие и размахивал ружьем, как дубинкой. Ганеш вцепился ему в плечо и с силой толкнул к стене. Когда Ник ударился о стену, от нее отлетел еще один кусок штукатурки.

Я схватила фонарик обеими руками и, включив, направила луч на них, чтобы получше рассмотреть, что происходит.

К моему удивлению, Ганешу удалось выхватить у Ника двустволку; он с силой прижал ее поперек к шее Ника. Глаза Ника вылезли из орбит; он издал придушенное бульканье.

Ганеш хрипло сказал:

— Что, съел? Оба ствола разряжены. Теперь остались только мы с тобой.

Надо сказать, что, при всем уважении к Ганешу, Ник был гораздо крупнее. И пусть он пока стоял пригвожденный к стене, я не сомневалась, что он без труда освободится, как только придет в себя. Они стояли в углу. И вдруг сверху свалился огромный кусок лепнины и упал точнехонько Нику на макушку. Ник рухнул как подкошенный.

Наступило молчание. В воздухе снова заклубилась белая пыль; она попала мне в нос, и я закашлялась. Ган отступил на шаг, крепко сжимая в руках ружье.

— Как ты?

— Нормально! — прохрипела я. — Почему ты вернулся?

— Мне не спалось; я волновался за тебя. — Он подтолкнул ногой лежащее на полу тело Ника. — Полез в окно и услышал его голос. Постарался двигаться как можно тише.

— Он пришел, чтобы убить меня! Это он убил Терри и Фитиля! Он псих!

— Я так и понял.

Еле слышно я сказала:

— Спасибо, Ганеш.

— Не стоит благодарности. Я посижу тут с ним, а ты беги ко мне домой и вызови полицию. — Он присел на ящик. — Только не рассказывай моим родителям о двустволке, а то они с ума сойдут!

Как оказалось, Ганеш напрасно просил. К тому времени, как я добралась до магазина, весь клан Пателов был вне себя. Они, конечно, слышали выстрелы. Мистер Пател встретил меня на пороге с тяжеленным колуном в руках. Миссис Пател уже звонила в полицию, а многочисленные тетки и дядья носились по дому. Стало ясно, что успокоятся они еще не скоро.

Парни в форме примчались мгновенно. Оказывается, в ночной тишине выстрелы услышали не только в магазине, но и на соседних улицах, откуда еще не выселили жильцов. Все наперебой кинулись звонить в полицию. Так что Ник и здесь просчитался.

Полицейские, не успели мы и глазом моргнуть, оцепили весь квартал и вызвали подкрепление. И тут же возник отряд спецназовцев в бронежилетах.

Я пыталась рассказать им, что случилось; объясняла, что столько оружия им ни к чему, все кончено. Но меня никто не слушал. Старший все время орал в мегафон:

— Так, всем отойти! Тебя тоже касается, милашка! В том здании вооруженный человек!

— Ничего подобного! — возразила я, и вместе со мной заголосили родители и вся родня Ганеша. — Его двустволка разряжена. Оба ствола пусты. Кроме того, стрелок без сознания.

— Ничего подобного. Он там двигается; возможно, у него есть другое оружие или боеприпасы.

— Нет! Вы не понимаете! Двигается вовсе не стрелок, а Ганеш…

Я пыталась им объяснить, но меня никто не слушал. Я просила, умоляла позвать инспектора Морган, разбудить ее, если она дома и спит, и передать, что здесь мы, Фран Варади и Ганеш Пател.

Бесполезно. Всех вытолкали за оцепление: меня, Пателов и всех, кто прибежал с соседних улиц, чтобы узнать, что происходит. В жизни не видела такой пестрой толпы. Все вырядились кто во что горазд, от ночных рубашек до вечерних платьев; от ботинок «Док Мартенс» до пушистых домашних тапочек. Кое-кто прибежал в халатах или сари. Одна старушка, правда, успела надеть платье, зато ее фетровая шляпа съехала набок. Она все спрашивала:

— Там что, бомба?

— Скажи им, пусть уходят, — шепнул знакомый голос у меня над ухом, и по запаху я узнала Безумную Эдну. Любопытство выманило ее с кладбища, и она, отыскав меня в толпе, незаметно подошла ко мне. На руках она держала котят, которые, должно быть, сбежали из кошачьего приюта в привычное, безопасное убежище на кладбище.

— Они мне не нравятся, — продолжала Эдна. — Скажи, пусть уходят!

Я пылко объяснила, что меня никто не слушает. Предложила проводить ее и котят до кладбища, от греха подальше. Но Эдна тоже меня не слушала.

— Что они делают? — испуганно спросила она. Котята у нее на руках мяукали и извивались, а она все крепче прижимала их к себе.

Откровенно говоря, у меня не было времени беспокоиться за нее. Полицейские деловито устанавливали по периметру прожекторы; снайперы побежали на соседнюю улицу, откуда можно было попасть к черному ходу, и рассыпались по саду, целясь в кухонное окно. Ник в самом деле плохо знал психологию местных деятелей, раз вообразил, будто соседи испугаются выстрелов и он сможет спокойно убраться отсюда. Вся обстановка вокруг бывшего сквота напоминала последний бой генерала Кастера.

Человек с рупором тем временем заорал:

— А ну, выходи! Руки вверх!

Мистер Пател и дядья, надсаживаясь, кричали на полицейских. Миссис Пател и тетки рыдали. Аша угрожала позвать адвоката. Наверное, у них с Джеем имелся знакомый адвокат. У меня его не было. Я металась туда-сюда, крича, чтобы кто-нибудь позвонил инспектору Дженис. В довершение всего Эдна заверещала громким, пронзительным голосом, как сирена. Она вопила безостановочно, как будто ей не нужно было пополнять легкие новой порцией воздуха.

И все наши усилия ни к чему не привели. Я поняла: надо что-то делать. Если так пойдет и дальше, они непременно застрелят Ганеша по ошибке. Подойти к бывшему сквоту оказалось невозможно — полицейские перекрыли улицу. Но я знала этот квартал лучше, чем они. Я бросилась к кладбищу Эдны и добралась до соседней улицы.

Мне пришлось несколько раз перелезать через стены соседних домов. В первый раз я приземлилась на груду брошенных мусорных контейнеров. Послышался ужасный грохот, но никто его не услышал, а может, не обратил внимания в общем шуме.

Я побежала садами, перелезая через стены, спотыкаясь о старые авоськи и шесты для подпорки фасоли. Как будто преодолевала армейскую полосу препятствий. Я растянула лодыжку, исцарапала руки, но продолжала бежать вперед, к саду за нашим сквотом и месту действия.

Преодолев последнюю ограду, я упала в кусты почти одновременно с тем, как Ганеш выбросил двустволку из кухонного окна. Потом он вылез сам. На него тут же набросились полицейские.

Его швырнули на землю; я испугалась, что он задохнется под их тяжестью. Они все время орали:

— Лежи смирно, красавчик, никакого сопротивления!

А я кричала, что тот, кто им нужен, лежит в доме под куском штукатурки без сознания. Правда, пока полицейские занимались беднягой Ганешем, преступник вполне мог прийти в себя и бежать.

Я попыталась стащить полицейских с Гана, крича:

— Идиоты, вы схватили не того!

Я кричала, пока не охрипла. Поэтому меня тоже арестовали, и нас вдвоем препроводили в участок.

Там начался настоящий бедлам. У нас сняли отпечатки пальцев. У меня возникло чувство дежавю. Я сказала, что мои отпечатки они могут не брать, они у них уже есть — в связи с расследованием убийства, которое произошло в том же доме.

Мои слова взбудоражили их еще сильнее. Они так разволновались, что мне показалось: сейчас их всех хватит удар. По-моему, они решили, что схватили целую шайку городских террористов.

Наконец, приехала инспектор Дженис в джинсах и мешковатом свитере. Под глазами у нее тоже были мешки. Она спасла нас.

Я по-настоящему обрадовалась, увидев ее, и завопила:

— Его нашли? Нашли Ника Брайанта? Он не сбежал?

— Да, Фран, нашли. Ему не дали сбежать, — утешила меня Дженис. — Когда обыскивали дом, он как раз начал приходить в себя. Никакого сопротивления он не оказал.

Я рухнула на стул.

— Слава богу! Значит, все кончено!

— Мне бы не хотелось, чтобы вы заблуждались, — холодно ответила инспектор Морган. — Вам многое придется объяснить… мне!

Глава 20

— Он во всем признался, — сообщила Дженис. Прошло два дня после «Осады Джубили-стрит», так операцию назвали газеты. Дженис значительно успокоилась; даже Парри улыбнулся мне, когда я пришла в участок, и сказал:

— Смотрите-ка, это же наша Энни Оукли!^[12]

Я по-прежнему испытывала невероятное облегчение оттого, что осталась жива, и не стала хамить в ответ.

Мы с Ганешем сидели в кабинете инспектора Морган. В этот раз нам сразу предложили чаю и какого-то довольно черствого печенья.

Все копы заискивали перед Ганешем — из-за сделанной ими ранее ошибки. Кое-кто даже намекнул на то, что он получит награду за храбрость, а синяки и шишки скоро пройдут.

В общем, для него все закончилось очень хорошо. К тому же в глазах родни он стал настоящим героем. Во всяком случае, на время.

— Мне по-прежнему не верится, что Ник Брайант убийца, — призналась я Дженис. — Я была настолько убеждена, что ее убили Джейми или Ланди… И ведь теоретически покушаться на мою жизнь мог любой из них! Я посветила фонарем на незваного гостя, ожидая, более того, рассчитывая увидеть кого-то из них. У меня даже появились кое-какие соображения насчет того, как с ними справиться. Когда я увидела Ника, я просто застыла на месте, как идиотка. Не поверила собственным глазам. Подумала, что еще не проснулась. Самое смешное, я тогда еще думала, что нравлюсь ему. Как будто личная симпатия помешала бы ему покончить со мной! Ха! Кстати, что с ним? У себя на ферме он выглядел вполне нормальным. С ним было спокойно.

— Я же тебе говорил, что ты совершенно ничего не знаешь о деревне, — заметил Ганеш, лучась самодовольством и радостью. Не будь мы в кабинете Дженис, я бы запустила в него чем-нибудь тяжелым. После того как Ника Брайанта арестовали, а нас освободили, он не уставал повторять мне: «А что я тебе говорил?»

Стиснув зубы, я ответила:

— Ты ведь тоже познакомился с Ником, и тебе тоже не пришло в голову, что он убийца! А если и пришло, ты очень убедительно скрывал свои мысли! Тебе показалось то же, что и мне, — что он хороший.

— Ничего мне не показалось. То есть я ничего ни о ком не думал. Думала ты. Ты решила, что он — славный малый. А он им не был.

Видя, что мы все больше распаляемся, Дженис поспешила вмешаться:

— Брайант — не славный малый, но он и не закоренелый злодей. Все довольно грустно. Он уверяет, что любил Терезу. Но им владела не столько любовь, сколько одержимость. Он был по-настоящему одержим ею.

— Хотите сказать, что он клинический псих? — уточнила я.

— Сильные чувства, — наставительно, как ведущая передачи по психологии, ответила Дженис, — часто толкают людей на безумные поступки. — Лицо у нее посуровело, а глаза слегка остекленели. Наверное, она знала, о чем говорит — ведь она служит в полиции. Но еще я подозревала, что в свободное время она любит читать любовные романы. — Он настаивает на том, — продолжала Дженис, — что не собирался ее убивать. По его словам, они поссорились, и на него словно нашло затмение. Он не помнит, что делал, а когда пришел в себя, она уже висела под потолком. Он решил, что она умерла, и от страха придумал обставить дело как самоубийство. Он кое-как… Впрочем, что он сделал, вы знаете и так. Брайант говорит, что голова у него шла кругом; он был сам не свой.

— Он опасный маньяк, — решительно возразила я. — Убивает всех, кто становится у него на пути. Он убил беднягу Фитиля. О нем как будто все забыли! Неужели Фитиль — не человек? Мне его ужасно жаль… А его пса вы нашли? — без особой надежды спросила я.

Дженис с достоинством возразила: гибель Фитиля для них так же важна, как и все прочие, и добавила, что труп собаки нашли в кустах неподалеку от тела хозяина. Она сказала, что ей очень жаль. Говорила она искренне; подозреваю, смерть собаки огорчила ее больше, чем смерть Фитиля.

Потом инспектор еще раз повторила: я не должна думать, будто полиция упускает из виду убийство Фитиля.

— Брайант убил его хладнокровно, — добавила она. — Ему не удастся доказать, что он действовал в состоянии аффекта, как в случае с Терезой Монктон. И вас он также собирался убить так же хладнокровно и расчетливо.

— Спасибо, — ответила я. — Я знаю.

— Убив девушку, — неожиданно заговорил Ганеш, — он покатился по наклонной плоскости. Уже не мог остановиться. Ему пришлось убивать еще и еще.

— Всего этого можно было избежать, — задумчиво ответила Дженис, — если бы Тереза хоть кому-то доверяла, попросила о помощи и сообщила об одержимости Брайанта. Можно было как-то предотвратить все в самом начале. Но Терезе, видимо, казалось, что дедушка и двоюродная бабушка слишком старые и больные и их не следует беспокоить. А своего троюродного брата, Джейми Монктона, она недолюбливала и не доверяла ему. Вот почему она держала все в себе. Дома ей жилось не слишком радостно и по другим причинам. Вы, Франческа, верно предположили: ее страхи действительно были связаны с завещанием двоюродной бабушки. Ариадна Камерон назначила Терезу единственной наследницей и ожидала, что та начнет вести себя соответственно, как будущая наследница большого состояния и крупного предприятия. Аластер Монктон смотрел на все выходки Терезы сквозь пальцы; он, как все дедушки, обожал внучку. Ему не хотелось слышать о ней ничего плохого. Джейми Монктон, однако, замечал многое и очень злился, потому что его не включили в завещание несмотря на то, что он усердно трудился и практически спас конный завод от банкротства. К тому же, стоило Терезе выйти из дому, как она натыкалась на Брайанта, обезумевшего от страсти. Он подкарауливал ее на лесных тропинках… Вот что толкнуло ее на очередной побег… Не знаю, можно ли ее винить? — прочувствованно заключила Дженис.

Мы не стали с ней спорить. Побеги Терри меня совсем не удивляли. Удивляло другое. Зачем она несколько раз возвращалась домой — до того, как сбежала окончательно?

Наступило долгое молчание. Ганеш смотрел в окно. Я сидела уставившись в пол. Дженис Морган смотрела на меня.

— Франческа, — сказала она наконец, — мы понимаем, что никогда не вышли бы на Брайанта, если бы не вы. Но вы страшно рисковали. Для вас все могло закончиться очень плачевно.

В тот миг она выглядела вполне по-человечески, и я решила, что она не такая уж плохая. Дело портило то, что она опять надела ту жуткую блузку с галстуком-бабочкой. Когда она приехала рано утром спасать нас с Ганом, на ней были джинсы и она выглядела нормально. Теперь она снова напоминала Маргарет Тэтчер в молодости.

Мне показалось, что все-таки одну вещь нужно уточнить.

— Допустим, — сказала я. — Но вы ведь сами говорите: вы бы не вышли на него, если бы я не поехала туда, не познакомилась с ним… и не взбудоражила его настолько, что он поехал за мной в Лондон. Так что риск, по-моему, того стоил.

— А по-моему, нет! — возразил Ганеш. — По-моему, ты поступила глупо. Я всегда, с самого начала, считал твою поездку идиотизмом. Вспомни, что я тебе все время говорил?

— В следующий раз слушайте мистера Патела, хорошо? — попросила Дженис.

Ганеш наградил ее лучезарной улыбкой.

Но я уже привыкла все решать сама; по-моему, Дженис это поняла.

Мы с Ганешем еще раз съездили в «Астар» навестить Аластера и Ариадну.

Странно было возвращаться туда. Местность казалась мне знакомой, совсем не такой, как в первый раз, когда я неожиданно нагрянула к ним в гости. Теперь я понимаю: должно быть, я казалась старикам кем-то вроде эвакуированных детей из лондонского Ист-Энда, которых развозили по деревням в годы Второй мировой войны. Они приняли меня радушно, почти так же, как принимали детей военного времени.

Но знакомая обстановка не до конца устранила неловкость. Во дворе я заметила Келли. Она бросила на меня взгляд, полный отчаяния, и скрылась в конюшне. После ареста Ника ее мир рухнул. Возможно, она до сих пор любила его и мечтала, как он рано или поздно выйдет из тюрьмы, оценит ее преданность и позволит ей помочь ему начать жизнь заново. Она напрасно тратила время.

Джейми мы не застали. Оказалось, он уехал в Германию, на какие-то состязания, в которых участвовали лошади из «Астара». Я не могла не гадать, кто теперь станет наследником Ариадны. Может быть, он? Мне показалось, что другой кандидатуры нет. Правда, этого мы не обсуждали.

Нам сказали, что Пенни Брайант продает ферму. Мне было жаль Пенни. Можно было бы навестить ее, но я решила, что, пожалуй, не стоит. И Аластер, и Ариадна встревоженно качали головой, указывая мне на то, какой опасности я себя подвергала. Аластер сказал, что чувствует себя виноватым, ведь это он разыскал меня в Лондоне и, как он выразился, навел на след убийцы.

Я заверила его, что он совершенно ни при чем; по-моему, он ждал от меня таких слов. Улучив минутку, когда мы ненадолго остались наедине, Аластер протянул мне конверт со словами:

— Как договорились.

Мне не хотелось брать у него деньги, но нищие, как известно, не привередничают. Мне нужны были деньги, и я решила, что заработала их.

Перед тем как поехать домой, мы с Ганешем все же нанесли еще один визит. Сходили на кладбище, где была похоронена Терри. Мне казалось, что я должна пойти к ней и сказать, что теперь все хорошо. Но может быть, она и так уже все знала.

Там было очень красиво — деревья, аккуратно подстриженная трава. Покосившийся деревянный крест заменили новенькой белой надгробной плитой; в мраморной вазе стояли свежие цветы. Могила дышала спокойствием. У меня возникло чувство, что Терри наконец упокоилась с миром и, возможно, рада, что все выяснилось. Мне уже не казалось, что я что-то ей должна. Некоторым образом я успела узнать ее гораздо лучше, она больше нравилась мне… и, если я ей тоже небезразлична там, где она сейчас, она, наверное, тоже перестала сердиться на меня. Пусть и поздно, но мы с ней подружились.

Ганеш верит в реинкарнацию и говорит, что душа Терри возродилась в каком-то другом теле, скорее всего, в теле новорожденного младенца. Я не разделяю его убеждений. Мне приятно сознавать, что я — это именно я.

Я — именно я, Фран Варади.

Кстати, я случайно наткнулась на Деклана. Ну и досталось ему от меня!

Аластер говорит, что знает одну квартиру, которая отлично подошла бы мне. Квартира находится в цокольном этаже дома на северо-западе Лондона, а дом принадлежит его знакомой библиотекарше. Для меня северо-запад — слишком шикарный район. Хотя поговорить с кем-нибудь о книгах, наверное, приятно. Я собираюсь постепенно восстановить все книги Нева, уничтоженные шпаной из нашего квартала.

Ганеш ходит мрачный. Мой переезд внушает ему опасения.

— Там, на севере, тебе не понравится, — сказал он, как будто я переезжаю на северную границу Англии, к Адрианову валу, а не на северо-запад Лондона. — Там совсем не такие душевные люди, как здесь у нас.

— Кого ты называешь душевным? — возмутилась я. — Эдну с кладбища? Или, может, паршивцев, которые разгромили мою квартиру?

— Ты знаешь, о чем я, — не сдавался он. — Здесь, по крайней мере, ни у кого нет денег. Когда ни у кого ничего нет, это как-то сплачивает.

— Чушь! — решительно возразила я. — Отсутствие денег побуждает только тащить что плохо лежит!

— Вот увидишь, — самодовольно продолжил он и, желая оставить за собой последнее слово, добавил: — И еще там ты не сможешь гулять вдоль реки и любоваться Хрустальным городом на том берегу, как сейчас.

Я стала уверять его, что мы с ним не раздружимся. Просто я поселюсь в местечке получше той задрипанной квартиры, которую предлагает мне Юан взамен прежней. На чиновничьем жаргоне квартирка именуется «приютом временного проживания», но гораздо больше походит на последний приют. Более того, она находится в башне, соседней с той, где была моя прежняя квартира. Обе башни скоро пойдут под снос. Состояние коммуникаций там такое же. Всю ночь на разные голоса поют канализационные трубы, и я знаю — точно знаю! — что там есть мыши. Они прогрызли дыру в моей коробке с корнфлексом.

— Не волнуйся, Ган, — сказала я. — Все будет хорошо. Если мы с тобой захотим встретиться, достаточно проехать несколько остановок на автобусе.

— Хорошо?! — напустился он на меня. — Что там хорошего? Знаешь ли, я побывал на северо-западе и видел, как они там шикуют! Ты хоть знаешь, сколько там стоят овощи и фрукты? Вчетверо дороже, чем у нас с папой!

Я возразила, что их магазин тоже скоро снесут. Почему бы и им не переселиться в район получше, где у жителей больше денег?

— Вы удвоите доходы, и твой папа сможет торговать блюдами индийской кухни, о чем он давно мечтает!

Ганеш кисло ответил:

— Это тебе все равно, в какой квартире жить. Мы себе такого позволить не можем.

Я прекратила спор первой. Когда он в таком настроении, остается только одно: не трогать его до тех пор, пока он не придет в себя. Рано или поздно он всегда приходит в себя, но ему нравится, когда его не торопят.

В общем, скорее всего, я сниму квартиру у пожилой библиотекарши, знакомой Аластера. Не знаю, что должно случиться, чтобы мне помешать. И вот что еще пришло мне в голову. Я не так плохо проявила себя в качестве детектива; возможно, мне стоит открыть частное детективное агентство. Громкие дела мне, конечно, не по зубам; буду работать по мелочи. Помимо всего прочего, мне понадобятся помощники. Пока у меня есть только Ганеш и его фургон.

Когда Ганеш перестанет дуться, я расскажу ему, что задумала.

1

Национальный трест — организация по охране исторических памятников, достопримечательностей и живописных мест Англии, Уэльса и Северной Ирландии.

2

«Нью-эйдж» (букв, «новая эра») — общее название различных мистических течений и движений, популярных во многих странах.

3

Оксфам — оксфордский комитет помощи голодающим — благотворительная организация с центром в Оксфорде; оказывает помощь голодающим и пострадавшим от стихийных бедствий.

4

Ллуэлин или Лливелин (ок. 1223 — 11 декабря 1282) — последний независимый правитель Уэльса.

5

Марди-Гра — вторник перед Пепельной средой и началом католического Великого поста; празднуется во многих странах Европы и в США. Другое название — «жирный вторник», аналог восточнославянской Масленицы.

6

Мэгвич — персонаж романа Ч. Диккенса «Большие надежды».

7

Гуджарати — официальный язык индийского штата Гуджарат и один из двадцати трех официальных языков Индии.

8

Милая моя (венг.).

9

Обоснованное сомнение — юридический принцип, согласно которому любое обоснованное сомнение в виновности обвиняемого трактуется в его пользу.

10

Коуард, Ноэл (1899–1973) — английский драматург, актер, композитор и режиссер.

11

«Великолепная пятерка» — серия детективов для детей английской писательницы Энид Блайтон. Первая книга вышла в 1942 г., последняя — в 1963 г. Герои книг — четверо подростков и пес.

12

Оукли, Энни (1860–1926) — американская женщина-стрелок, выступавшая в шоу Буффало Билла.